-----------------------------------------------------------------------
Карел Чапек. Как это делается. Год садовода. Перевод с чешского.
Перевод Т.Аксель и Ю.Молочковского
М.: Художественная литература, 1967.
OCR & SpellCheck: Андрей Климов (latina@atnet.ru), 17 июня 2005 года
-----------------------------------------------------------------------
Перевод Т.Аксель и Ю.Молочковского
Я часто запоем читал детективные романы, которые начинаются с того, что
на письменном столе (или в элегантной холостяцкой квартире) молодого
репортера газеты "Стар" (или "Геральд") Дика Говарда (или Джимми О'Доннели)
звонит телефон и взволнованный женский голос сообщает: "На Микулэндской
улице (1) только что произошло ужасное убийство. Пожалуйста, приезжайте
немедленно!" Упомянутый Дик Говард (или Джимми О'Доннели) вскакивает в свой
автомобиль, едет на Микулэндскую улицу, находит след преступников, кидается
в погоню, попадает в руки злодеев, они оглушают или хлороформируют его,
бросают в подземелье, однако он выбирается оттуда и вновь преследует их в
автомобиле, на самолете, на пароходе и, наконец, после двухнедельной
захватывающей и полной опасностей гонки настигает. Тут бравый репортер
хватается за телефонную трубку и вызывает свою редакцию:
- Алло! Говорит Дик (или Джимми); оставьте для меня первую полосу. Да,
всю первую полосу. Я продиктую сенсационный материал, которого ни в какой
другой газете не будет!
Возможно, многие читатели создали себе по этим романам весьма волнующую
картину редакционной работы и того, как вообще делается газета. Может быть,
они воображают, что перед каждой редакцией стоит вереница спортивных
автомобилей, в которые вскакивают молодые репортеры и устремляются на поиски
приключений; что самолеты ждут их на аэродромах, а преступники - на местах
преступлений; что подающий надежды молодой репортер может проболтаться
где-то хотя бы полдня и ему за это не гpoзит ни увольнение, ни даже нагоняй;
что метранпаж стерпит, если ему в последний момент подбросят материал на всю
первую полосу утреннего выпуска - и так далее, и тому подобное. Имея
солидный опыт газетной работы, я берусь заявить напрямик, что Дик Говард и
Джимми О'Доннели обычно не располагают собственным автомобилем и их погоня
за новостями чаще всего ограничивается телефонными звонками и лихорадочным
перелистыванием других газет; далее, что наибольший и постоянный риск в их
работе - это как бы не вышло неприятности или со стороны редактора за то,
что упущено какое-нибудь происшествие, или со стороны лиц, как правило
ответственных и официальных, от которых Дик или Джимми старается выудить
подробности по телефону. И в самом деле, вряд ли вы обрадуетесь, если в
полночь вам позвонит домой по телефону дошлый репортер и начнет выспрашивать
разные разности: например, правда ли, что вас подозревают в убийстве
собственной бабушки. Что? Вам об этом ничего не известно? Очень жаль,
простите за беспокойство.
Далее, наш расторопный репортер вечно озабочен тем, чтобы его сообщение
своевременно попало в номер и чтобы его не выкинул метранпаж, которому нужно
освободить место для большой речи Муссолини или для отчета о заседании
бюджетной комиссии сената; а пока полоса с его сообщением уже печатается,
является курьер со свежим экземпляром конкурирующей газеты, где происшествие
описано подробнее... Да, жизнь Дика Говарда или Джимми О'Доннели по-своему
трудна и напряженна, хотя их и не ввергают в подземелья и не увозят, связав
по рукам и ногам, в таинственном черном авто. При всем том Дик Говард или
Джимми О'Доннели - всего лишь маленькое, хотя и быстро вращающееся, колесико
редакционного механизма. Даже спортивный отдел поглядывает на них
снисходительно, не говоря уже о таких редакционных тузах, как "экономисты"
или авторы передовиц. Но об этих и других тайнах газетной жизни речь
впереди.
Газеты, как и некоторые другие крупные предприятия, интересны не
столько тем, как они делаются, сколько тем, что они вообще существуют и
выходят регулярно каждый день. Еще не бывало случая, чтобы газета содержала
лишь краткое уведомление читателям, что за истекшие сутки ничего
достопримечательного не произошло и поэтому писать не о чем. Читатель
ежедневно получает и политическую статью, и заметки о сломанных ногах, и о
спорте, и о культуре, и экономический обзор. Если даже всю редакцию свалит
грипп, газета все-таки выйдет, и в ней будут все обычные рубрики, так что
читатель ни о чем не догадается и, как всегда, будет ворчать на свою газету.
С другой стороны, метранпаж каждый вечер клянется, что ему не вместить
в полосы всего, что посылает редакция. Не воображают ли господа редакторы,
что он может творить чудеса, и так далее, и тому подобное... Но он,
по-видимому, все-таки умеет творить чудеса, потому что весь материал
оказывается в газете и его как раз столько, чтобы заполнить столбцы сверху
донизу. Разве все это не каждодневное чудо? Печатник с ротационки тоже
каждый день объявляет, что ему не сделать тиража, мол, дело табак, и о чем
только думают эти господа, ведь машина сработалась вконец, нет, он головой
ручается, что сегодня не допечатает тиража...
Но, как видите, несмотря на все эти предупреждения, газета все-таки
выходит сегодня, выйдет и завтра и послезавтра. Это вечное чудо, неведомое
читателю, но достойное тихого и благоговейного преклонения.
Газету делает редакция, которая пишет, типография, которая набирает и
печатает, и отдел объявлений и подписки, который продает и рассылает газету.
На первый взгляд все это очень просто, но в действительности такое
разделение труда осложнено весьма запутанными отношениями. Редакция,
например, проникнута твердым убеждением, что именно она делает газету,
которая могла бы быть самой популярной в стране, если бы отдел подписки умел
найти дорогу к массе потенциальных читателей. Отдел подписки, наоборот,
живет глубокой верой в то, что газета существует именно благодаря ему, а
редакция систематически портит дело: вот, например, только что отпало пять
подписчиков, недовольных статьей против сектантства; а вот один читатель из
Голчова Еникова пишет, что он больше не будет подписываться на газету, так
как не согласен с передовой во вчерашнем номере. Уж лучше бы эти господа в
редакции не занимались политикой, вздыхает отдел подписки. В политике вечно
какие-нибудь разногласия, а в результате утечка подписчиков.
Наконец, типография считает, что у нее два заклятых врага на этом
свете: редакция, которая хочет кончить верстку возможно позднее, и отдел
подписки с экспедицией, которые хотят получить тираж как можно раньше, чтобы
успеть сдать его на ранние почтовые поезда. Попробуй-ка угоди обоим, твердит
типография. Посадить бы этих господ самих сюда, знали бы, что значит делать
газету!
В широком смысле слова к газете еще относятся так называемые кадры
читателей и подписчиков, которых называют также "нaш читательский коллектив"
или "наша сознательная общественность". Это те, кто читает газету и иногда
принимает в ней более или менее активное участие. О них мы поговорим особо.
Редакционный штаб. Редакционный штаб - это не командный пункт, а просто
сборище всех штатных работников редакции. На некоторых из них вы увидите
белые балахоны, напоминающие халаты парикмахеров, но это не знак какого-
нибудь ранга; такие халаты носят главным образом сотрудники, ведущие сидячий
образ жизни у редакционного стола. Те же, которые бегают по городу, посещают
парламент, разные собрания и митинги, носят обычный штатский костюм, за
отворотом которого скрыт репортерский жетон, предъявляемый в тех случаях,
когда полицейский куда-нибудь не пропускает репортера.
Насколько мне известно, никто до сих пор не пытался установить,
откуда берутся журналисты. Правда, существует институт журналистики, но я
еще не встречал журналиста, который вышел бы оттуда. Зато я выяснил, что
каждый журналист когда-то был медиком, инженером, юристом, литератором,
сотрудником торговой палаты или еще кем-нибудь, но по тем или иным причинам
оставил прежнюю профессию. Бывают и неудачники, которые "застряли в газете".
Никто не скажет о человеке, что он застрял в парламенте или на посту
директора банка, а вот "застрял в газете" говорят, совсем по пословице:
"Коготок увяз, всей птичке пропасть".
Журналистом человек становится обычно после того, как он по молодости и
неопытности напишет что-нибудь в газету. К немалому его изумлению, заметку
печатают, а когда он приносит вторую, человек в белом халате говорит ему:
"Напишите нам что-нибудь еще". Таким образом, в большинстве случаев человек
становится журналистом в результате совращения; я не знаю никого, кто с
детства тянулся бы к журналистике. Каждый журналист в детстве, наверное,
мечтал стать машинистом, моряком или владельцем карусели, но получается
как-то так, что мечты его не сбываются, и он попадает за редакционный стол.
Иногда человек идет в газету потому, что чувствует, что может хорошо писать.
Но и это - необязательное условие. Журналистами, как и актерами или
политическими деятелями, делаются люди самых различных профессий,
оказавшиеся на бездорожье.
Шеф-редактор. Редактор, "шеф", "старик" - это глава редакции. По
большей части он пребывает в своем кабинете, где проводит совещания,
принимает посетителей, выслушивает доклады и иногда даже пишет. Через
неопределенные промежутки времени и он вырывается из своего убежища и
бушует - в газете нет такого-то сообщения, или какой-то осел все перепутал,
или еще что-нибудь в этом духе. В такой момент вся редакция трясется, как
обитатели джунглей, внезапно заслыша царственный рев тигра, даже пишущие
машинки трещат много тише и курьер, принесший ужин, не стучит стаканами и
тарелками.
Иногда, наоборот, за плотно закрытой дверью кабинета царит необычная и
таинственная тишина: там какой-нибудь видный посетитель. В такие минуты
сотрудники ходят на цыпочках и говорят пониженными голосами, словно в
больнице.
На большинстве редакторов лежит ужасное проклятие: их терзает
мучительное предчувствие, что, если материал не пройдет через их руки,
получится потрясающий "ляп". Но при всем том они со скорбью сознают, что не
в силах прочесть и пятой доли того, что идет в газету. На редакторских
столах высятся горы писем и рукописей, которые не перелистать и за три года.
Я знал одного шеф-редактора, который всякий раз, когда бумажные наслоения на
его столе достигали высоты одного метра, просто приказывал принести ему
другой стол, а этот отодвинуть в угол. Любимая мечта всех редакторов - так
реорганизовать редакционную работу, чтобы ничто не миновало их личного
контроля. Поэтому они проводят почти половину своего драгоценного времени за
составлением разных распоряжений, инструкций, указаний, графиков и правил
внутреннего распорядка, цель которых упорядочить работу редакции. Но даже
когда все эти предписания исполняются до последнего пункта, приятный,
суетливый шумный хаос редакции не уменьшается ни на йоту.
Ответственный редактор. Это обычно добрейший человек во всей редакции,
который и мухи не обидит. Тем не менее его таскают по судам за каждое
оскорбление личности, в котором провинится газета. Он - козел отпущения по
призванию и стоически расплачивается за чужие грехи. Если газета назовет
кого-нибудь политическим проходимцем и вообще выродком и этот кто-нибудь,
вопреки ожиданиям, почувствует, что его честь и доброе имя подверглись
публичному поруганию, ответственного редактора вызывают в суд. И он или
представит доказательство своей правоты, или скромно заявит, что статьи не
читал, не писал и не давал в печать, что по большей части истинная правда.
После этого он дает обязательство напечатать опровержение, заявив, что
обвинения были основаны на неверных сведениях и он, ответственный редактор,
отнюдь не имел в виду чернить репутации господина истца.
Вообще по вопросу об обвинениях, выдвигаемых в печати, мнения резко
расходятся: те, кого газета в чем-нибудь обвинила, обычно считают, что их
честь втоптана в грязь и никакие опровержения не могут полностью исправить
дело, что, в общем, верно. С другой стороны, журналисты с горечью
обнаруживают, что люди обижаются буквально на все, что о них ни напишешь;
они тоже правы. Напишите о карманнике, судившемся тридцать раз, что он
известный карманник-рецидивист - и он подаст на вас в суд за оскорбление
личности, причем вы проиграете это дело, вернее, его проиграет ответственный
редактор, а кроме того, оно обойдется редакции в кругленькую сумму. Отсюда
ясно, что должность ответственного редактора нелегка и требует спокойного и
терпеливого характера.
Ночной редактор (которого также называют "дневной редактор", или
"служилый", "дядюшка", дежурный, надзиратель и еще всячески) - следующая
важная фигура редакционного аппарата. К его столу стекаются все рукописи,
идущие в печать, и все сотрудники, которые в данный момент не пишут и не
висят на телефоне; здесь они обмениваются мнениями и анекдотами, жалуются
на простуду, сидят на столax, упражняются в боксе, едят сосиски, разбирают
фотографический аппарат, ругают "эту проклятую жизнь", читают вечерние
газеты и вообще производят сильный и разнообразный шум. Среди всего этого
ералаша сидит ночной редактор и сокращает сообщения Чехословацкого
телеграфного агентства (ЧТА), дает медицинские советы, читает газеты,
поучает молодых репортеров, принимает почту и представителей разных союзов
и клубов, приносящих заметки о пленарных заседаниях или благотворительных
вечерах, бросает их (то есть заметки) в корзину, посылает материал на
телетайп или в набор, просматривает гранки; он очень не любит парламентских
и судебных отчетов, выступлений министров и описаний торжеств, ибо все это
"чертовски длинные колбасы"; он все знает и с немалым апломбом говорит обо
всем, но больше всего о своем здоровье (которое вечно подорвано столь
изнурительной и сложной работой), и мечтает вслух о том, как бы ему жилось,
если бы он был не ночным редактором, а кем-нибудь другим. Я еще не встречал
ночного редактора, который не жаловался бы на свою горькую участь, и
безусловно он делает это с полным основанием, ибо я несомненно упустил по
меньшей мере девять десятых забот, хлопот и неприятностей, которые выпадают
на его долю.
Собственно, здесь-то и выкристаллизовывается очередной номер газеты, из
этой беготни, болтовни, кутерьмы, скачки с препятствиями, из всех этих
острот и подшучиваний и бесконечного напряженного труда. И при всем том это
самое отрадное место во всей редакции, сюда заходит каждый после того, как
закончит работу; с облегчением произнеся: "уф!", он начинает упоенно мешать
остальным. Сделав все, что в его силах, чтобы увеличить редакционный хаос,
этот сотрудник с чистой совестью и сознанием выполненного долга говорит:
-Ну, я пошел.
И если журналисты несколько схожи с Данаевыми дочерьми, которых боги
приговорили наполнять водой бездонную бочку, то кабинет ночного редактора -
это нечто вроде девичьей, куда эти самые Данаиды забегают передохнуть и
поточить лясы. А дежурная или ночная Данаида, подняв глаза от бесконечного
ЧТА, уныло говорит:
- Вам-то что! Посидели бы вы тут ночью, как я, да еще когда такой
бедлам, как нынче...
Значительно более тихую и замкнутую жизнь ведет секретарь редакции. Его
обязанность - распечатывать почту и распределять ее по отделам. Он должен
читать, "что нам пишут наши читатели", и иногда даже отвечать им. Приходится
ему, бедняге, читать и "самотек", случайные рукописи, и возвращать их с
сожалениями о том, что "из-за недостатка места мы не смогли использовать ваш
материал". Далее он принимает посетителей, тщетно добивающихся разговора с
шеф-редактором. По большей части это чудаки с рукописями в кармане или
возмущенные обыватели, которые пришли протестовать против того, что об их
почтенном занятии (например, мясоторговле) непочтительно отозвались в
газете; иногда посетитель предъявляет документы, подтверждающие, что его
зовут Франтишек Новоместский и что он, следовательно, не имеет ничего общего
с Феликсом Староместским, о котором в газете писали, что он арестован по
подозрению в краже пивных кружек, и потому требует соответствующего
разъяснения в газете. Другие приходят обратить внимание редакции на разные
непорядки и злоупотребления и предлагают, чтобы газета устранила зло или, по
крайней мере, взялась за публичную чистку авгиевых конюшен. Наконец очень
часто приходят разные маньяки и тихопомешанные, особенно любящие обращаться
со своими петициями, жалобами и проектами к главе государства или к "седьмой
великой державе". Их нужно успокоить и вежливо выпроводить.
Кроме того, секретарь редакции ведает еще некоторыми внутренними
делами, в частности редакционным архивом, где заготовлены некрологи обо всех
современных деятелях на случай, если кому-нибудь из них вздумается умереть
перед самым выходом очередного номера. По всем этим и другим причинам
характер у секретарей редакции несколько меланхолический и нервозный.
Остальные сотрудники редакции - это работники отделов. Каждый из них
ведет определенный раздел ("рубрику"), каждый считает свой раздел
единственно важным. Голова такого сотрудника не седеет от забот о том, будет
ли очередной номер всеобъемлющим и исчерпывающим, попадет ли в него все - от
последней речи английского премьера до заметки об ограблении табачной
лавочки на Длоугой улице. Наоборот, всякий порядочный "рубрикант" с
недоумением пожимает плечами: как можно читать материал других отделов,
скажем - политического и экономического?
Однако, несмотря на такое "классовое сознание" "рубрикантов", авторитет
их внутри редакции неодинаков; существует целая иерархия - от ученых бонз,
пишущих передовые статьи, до новичков, которые болтаются повсюду и
поставляют "хлеб насущный" для отдела городской хроники и происшествий. В
больших, солидных газетах наибольший вес имеют, конечно, политические
обозреватели.
Политические обозреватели, или "деятели", или "политики", существуют в
двух ипостасях: иностранные и внутриполитические. Иностранные как-то
возвышеннее и благороднее, но их принимают не совсем всерьез. Они обычно не
посвящены в высокие тайны и не располагают конфиденциальной информацией из
высших сфер, зато отличаются тем, что создают себе идейную концепцию, под
которую подгоняют потом все события на международной арене, занимая по
отношению к ним положительную или отрицательную позицию. Как правило,
иностранные обозреватели проникнуты скептицизмом и часто подчеркивают, что
нужно "выждать дальнейшего хода событий".
Внутриполитические обозреватели, наоборот, более напористы и менее
сдержанны. Они на "ты" со многими депутатами парламента, сенаторами и даже
министрами и лихорадочно гоняются за кулуарной и частной информацией,
которую, разумеется, нельзя дать в печать, но без которой обозреватели не
могут спокойно уснуть. Внутриполитические обозреватели, в отличие от
иностранных, с некоторым пренебрежением относятся к идеологическим
концепциям и судят о политике скорее в плане личных отношений и
конъюнктурных интересов политических деятелей. Оценки их зачастую довольно
циничны, и о деятелях они отзываются весьма фамильярно. Однако стоит им
взять в руки перо (или сесть за машинку), как они до краев наполняются
столь благородной и убедительной мудростью, что каждый сознательный читатель
невольно думает, как прекрасна была бы жизнь, если бы правительство
руководствовалось этими статьями и мнениями.
У внутриполитических обозревателей тоже существует несколько рангов:
обозреватель палаты депутатов стоит выше сенатского, автор воскресных
передовиц выше автора передовиц, печатающихся по будням. Но все они бодро
несут бремя своего особого достоинства и ответственности по сравнению с
остальным газетным людом: они редакционные тузы и гранды, из их рядов
нередко выходят политические деятели.
Экономический отдел в наше время стоит на втором месте, сразу после
политического. Хотя едва ли кто-нибудь из сотрудников редакции лично
заинтересован в операциях фондовой биржи или в динамике оптовых цен, но
считается, что кто-то эти материалы читает и, следовательно, они газете
нужны. Экономический отдел - обычно самый тихий в газете. Комната его забита
комплектами годовых отчетов, статистических обзоров, бюллетеней,
экономических справочников и прочими бумажными наносами. Сотрудники отдела
все это ревниво хранят. Когда-нибудь все эти горы на них обрушатся, и никто
не откопает их бренные останки. Но экономические обзоры все равно будут
появляться в газете, а груды вестников и статистических обзоров -
по-прежнему накапливаться в комнате отдела... Такой уж это тихий и надежный
отдел.
Серьезное волнение в нем настает, когда возникает угроза большого
выступления министра финансов или другого экономического кудесника. Тогда
"экономисты" вылезают из-под своих бумаг и жалобно просят напечатать это
выступление полностью, а все прочее лучше выкинуть. В остальное время они
живут тихо и спокойно и даже, в отличие от других журналистов, не намекают с
таинственным видом, что "им все ясно", что они-то "знают, что за всем этим
кроется", что "можно было бы многое порассказать такого..." и т. д. В
довольно взбалмошной и легкомысленной редакционной среде "экономисты"
производят почти солидное и умиротворяющее впечатление ученых мужей.
Отдел культуры (или просто "культурники", "ученые", "белоручки",
"барчуки" "милостивые государи") носит менее устоявшийся характер, да и не
считается полноценной журналистикой; это скорее украшение газеты и некий
заповедник индивидуальностей. В газете он представляет и ревниво оберегает
дух свободы и независимой критики; обычно это проявляется в том, что каждый
"культурник" более или менее придерживается личных взглядов. Поэтому
материалы отдела культуры, как правило, не имеют почти ничего общего с тем,
что называют "основной линией газеты". Отдел культуры состоит из рецензентов
по литературе, музыке, театру и изобразительному искусству. Рецензенты,
которые пишут на эти темы "развернутые статьи", называются уже не
рецензентами, а критиками. По большей части они проникнуты обоснованной
неприязнью к каждому, кто задает им работу тем, что пишет книги или ставит
пьесы. Особенной страдой для них бывают юбилеи и смерти выдающихся деятелей
культуры. По характеру они похожи на гимназического учителя латыни, который
говорит о себе: "Я строг, но справедлив". Жизнь они ведут, в общем,
недружную и не типично редакционную.
Совершенно иной дух царит в Отделе спорта, или у "спортсменов", - дух
силы и мужественной собранности. Этим отделом обычно ведает человек, который
в прошлом действительно усиленно занимался каким-нибудь спортом, например,
футболом. За это он расплачивается сейчас тем, что должен быть знатоком
конькобежного и лыжного спорта, фехтования, бокса, тенниса, бега, метания
диска, плавания, планеризма, гребли, баскетбола, стрельбы, скачек, хоккея,
велосипедной езды, автомобилизма, авиамоделизма, стрельбы из лука и
нескольких десятков других видов спорта. Такой широкий спортивный диапазон
заставляет его проводить бo'льшую часть времени в редакции, толстея и
принимая визиты ярых спортсменов, которые приносят ему сведения о
всевозможных состязаниях, матчах, соревнованиях, гонках, многоборьях,
финалах, полуфиналах и т. д. Его комнатка вечно переполнена плечистыми и
длинноногими весьма закаленными молодыми людьми, которые, наверное, в свое
время сами станут заведовать отделом спорта и принимать у себя юных
спортсменов. Но чем все это когда-нибудь кончится - я уже не в силах
вообразить.
Кроме поставки спортивного материала, спортивный редактор обычно
олицетворяет в редакции дух бравого оптимизма, рыцарства и прочих мужских
достоинств. В глубине души он ярый болельщик "Спарты" или "Славии", но
прячет это за благородной заботой о честной игре и верой в высокую
нравственную миссию настоящего спорта. Он не скрывает при этом, что ему ясны
глубоко прискорбные тенденции в нынешнем спорте, и уж он бы об этом написал,
если бы можно было...
Судебный хроникер, или "судебник", поставляет отчеты "Из зала суда".
Предполагается, что он должен бывать на всех судебных заседаниях и излагать
читателям то, что там слышал. Но так как судебных разбирательств много и
человек не может быть сразу на всех, чтобы выбрать самое интересное, то
возникла своеобразная биржа, где судебные хроникеры обмениваются отчетами.
Один принесет "брачного афериста", другой "мошенническую банкирскую
контору", третий казусное дело о том, как пани Нетолицкая поссорилась с пани
Вореловой и так далее.
Отдел "Из зала суда" должен печататься и в период судебных каникул,
иначе читатели останутся недовольны. Поэтому на "бирже" появляются и
вымышленные судебные казусы, которые отличаются от подлинных тем, что они
интереснее.
Судебный хроникер - человек характера желчного и слегка цинического,
отчасти, видимо, оттого, что из зала суда он вынес довольно безотрадные
впечатления о человеческой натуре, а главное, потому, что, хотя читатели
(и особенно читательницы) охотнее всего читают его материал, отдел "Из зала
суда" не получает достойного, по его мнению, места в газете. Кроме того,
судебный хроникер всегда знает наперед, какой процесс чем кончится, ибо ему
известны характеры судей: этот особенно свиреп к браконьерам, тот никогда не
спустит растратчикам и так далее. Xapaктерная черта судебного хроникера -
весьма низкое мнение о справедливости на этом свете, а также о полиции,
сыщиках, адвокатах, свидетелях, преступниках и вообще о всех людях.
Городская хроника, то есть то, что поставляется "поденщиками" и
репортерами, - далеко не простая тема. Сюда относится все, что произошло в
городе и окружающей вселенной, в том числе и все, что входит в тематику
вышеперечисленных отделов, то есть собрания и торжества, полицейская
хроника, происшествия и городские события, первые грибы на городском рынке и
похороны видных деятелей, бури и наводнения, светская хроника и разные
скандалы, собрания акционеров и членов всяческих союзов, демонстрации,
манифестации и пожары, открытие памятников, интервью со знатными
иностранцами, вернисажи и т. д. Работу обычно надо как-то разделить; и вот
один репортер занимается преступлениями и полицейской хроникой и
поддерживает тесный контакт с городской полицией, и тогда он невысокого
мнения о сельской полиции, или, наоборот, стоит в наилучших отношениях с
"нашими бравыми сельскими служаками" (и тогда весьма критически отзывается о
гopoдской полиции); все зависит от того, где ему охотнее дают сведения.
Хороший полицейский хроникер быстр, как ветер, полицейских называет не иначе
как "наши ребята", отличается детективными наклонностями и умеет проникнуть
куда угодно.
Другая область городской хроники - это коммунальные вопросы, начиная от
заседаний муниципалитета и кончая плохим состоянием общественных уборных.
Далее, есть репортер, который занимается главным образом информацией по
социальным вопросам - о собраниях рабочих и служащих, о вопросах
трудоустройства, о разных организациях, союзах, объединениях, кооперативах,
палатах, синдикатах, комиссиях и комитетах.
Что касается кино, то оно находится на стыке между "Городской хроникой"
и "Культурой". Как видим, у городской хроники нет точных границ, и вообще
редакцию можно было бы разделить на две категории: статейщиков, которые
длинными фразами пишут длинные статьи, и хроникеров, дающих краткие заметки
в телеграфном стиле.
Внешнюю орбиту редакции составляют так называемые "внештатники"; в их
ведении находятся специализированные отрасли, вроде шахмат, филателии,
охоты. Это не журналисты по профессии, в редакции у них обычно нет даже
своего стола, и материал они робко сдают ночному редактору. Они энтузиасты
своего дeлa; больше всего их огорчает, если в газете появляется материал по
их специальности, данный кем-то другим и потому содержащий множество
"вопиющих ошибок и некомпетентных высказываний", которые "обязательно надо
было исправить".
Другой тип более или менее регулярно сотрудничающих "внештатников" -
это так называемые "авторитеты". Среди них немало профессоров, министров и
других видных деятелей. Они пишут передовицы в особо торжественные дни,
высказываются по просьбе редакции на разные специальные темы, интересующие
в данный момент общественность, или отвечают на заданные вопросы. У каждой
газеты есть свои "авторитеты"; их круг определяется отчасти партийной
принадлежностью газеты, отчасти тем, что "авторитет" А. не может "из научных
соображений" писать в газету, где помещают статьи "авторитета" Б. Несмотря
на это, мнения "авторитетов" зачастую расходятся с так называемым курсом
газеты. На счастье, в большинстве случаев этого никто не замечает.
В гораздо более тесных отношениях с редакцией находятся так называемые
корреспонденты с мест. Это, во-первых, случайные корреспонденты из заштатных
городков, например из Горшова Тынца или из Белой под Бездезом, а во-вторых,
- руководители отдeлений и корреспондентских пунктов в крупных городах,
скажем в Пльзни, и даже за границей. Такой постоянный корреспондент дает
информацию на все темы: и о политике, и об экономике, и о театре, и о модах,
и об убийствах. На его попечении находится, допустим, Париж с Францией, вся
Вена, весь Белград. Это как бы их удельные княжества, в которых они являются
суверенными властителями. Периодически они появляются в редакции, держатся
по-товарищески и долго толкуют с редактором и обозревателями о политической
линии газеты, ибо каждый такой "заграничник" по прошествии некоторого
времени слишком привыкает к порученной ему стране и теряет, как говорится,
контакт с газетой. Это возобновление контакта бывает довольно утомительным и
продолжается до утра, после чего заграничный корреспондент спешно уезжает
отсыпаться в свою "заграницу".
Таковы, в общем, составные части газетной редакции. Надо бы сказать и
об информаторах, которые сами не пишут, но приносят в редакцию разные
конфиденциальные сведения - одни исходя из общественных, другие - из личных
интересов; "может быть, вам пригодится", - доверительно говорят они.
Упомянем еще об информационных агентствах и прессбюро, на материалы
которых подписываются газеты. Ныне значительная часть газетного материала
уже не пишется в редакции, а покупается. Есть даже агентства, которые
поставляют газетам рассказы, анекдоты, отчеты об экспедициях в недра Африки
и газетные утки. Иногда же материал не покупается, а просто выстригается
из других газет, причем это газетное браконьерство, в отличие об обычного,
проходит безнаказанно и даже вошло в обычай.
Наконец, каждую порядочную редакцию украшают своим присутствием
секретарши и стенографистки. Своими рукоделиями и бутылочками с молоком они
облагораживают суровые будни редакционной жизни. При них надо выражаться
осторожнее, чтобы не оскорбить их слух.
Немалое значение имеют редакционные курьеры, которых иногда еще
называют "кустоды". Они представляют собой элемент постоянства в редакции.
Редакторы и сотрудники меняются, а курьеры остаются; они носят пиво, кофе,
вестники ЧТА и ужины нескольким поколениям редакторов, переживают режимы,
политические катаклизмы и всяческие превратности судьбы своей газеты и к
старости, превратившись в живую летопись, рассказывают, как ходили за пивом
для самого пана Гавличка (2) и чинили перья пану Неруде (3). А когда-нибудь,
друзья мои, они будут вспоминать и нас и твердить будущим газетчикам, что в
наше время газета была лучше...
КАК ВОЗНИКАЕТ УТРЕННИЙ ВЫПУСК ГАЗЕТЫ
Если вы придете в редакцию утренней газеты часа в два дня, вы,
возможно, застанете там двух-трех сотрудников. Один что-то сонно выстукивает
на машинке, другой, задрав ноги на стол, читает журналы, третий просто сидит
с видом крайнего отвращения ко всему. Секретарши и стенографистки прилежно
вяжут свитеры и вполголоса беседуют, о чем - не могу сказать. В общем,
оживления не больше, чем на глухом полустанке за два часа до прихода поезда.
Около шести часов из наборной вылезает метранпаж и мрачно осведомляется, где
же рукописи, - наборная, мол, простаивает. Ночной редактор отвечает, что
рукописи нет ни одной, что для завтрашнего номера к нему не поступало ни
передовой, ни международного обзора, ни фельетона, в общем ничего; и что
должен быть парламентский отчет, одна большая речь, одно убийство на Жижкове
(4) и одно заседание какого-то комитета. Метранпаж заявляет, что, конечно,
все это не успеют набрать, и о чем, собственно, думают господа редакторы и
т. д. и т. п. Ночной редактор пожимает плечами и бурчит, что этак завтра
газета не выйдет и что он охотно бросил бы все к чертям.
С наступлением вечера в редакции становится оживленнее. Сотрудники один
за другим врываются в редакцию, потрясая рукописями: сегодня материала, мол,
несколько больше обычного, да еще кое-что надо написать. Приходит курьер с
информацией ЧТА, другой курьер привозит из парламента первую половину
сегодняшнего отчета. Появляются по одному рецензенты отдела культуры со
статьями о вчерашней премьере или о чем-то еще. В шесть часов пятьдесят
минут поступает прискорбное известие о кончине выдающегося деятеля имярек.
Секретарь кидается в архив искать некролог, но некролога нет. В семь часов
метранпаж передает снизу, чтобы ему больше ничего не посылали, все равно не
успеют набрать. В семь тридцать поступают статьи от иностранного
обозревателя, "экономиста", репортера по социальным вопросам, сенатского
обозревателя и заведующего спортивным отделом. Все это такие сверхважные и
актуальные вещи, что не напечатать их завтра было бы просто катастрофой.
Ночной редактор тем временем хладнокровно жует свой ужин и предупреждает
сотрудников, чтобы не пороли горячку, все равно в завтрашний номер больше
ничего не войдет. В восемь вечера еще нет передовой. В восемь десять снова
появляется метранпаж и язвительно вопрошает, о чем, собственно, думают
господа редакторы: от отдела объявлений он получил семь столбцов материала
и нечего посылать ему статьи, все равно их не успеют набрать, и так набрано
уже на пять столбцов больше, чем войдет в номер. В восемь тридцать еще не
получен конец парламентских прений, зато вспыхнул сильный пожар где-то на
окраине города. Около девяти поступают "совершенно монопольные сенсации -
только для нашей газеты", и первые выпуски других газет, и начинаются
лихорадочные поиски - чего в них нет и что в них есть.
Затем редакция постепенно пустеет и затихает. К запаху сосисок
примешивается запах сырых гранок и типографской краски: метранпаж принес
первые сверстанные полосы. Ночной редактор говорит "уф!" и меланхолически
глядит в окно на безлюдные улицы. И вот газета заматрицирована. Теперь, если
бы даже пришло сообщение о конце света, в завтрашний номер оно не попадет.
Точка.
"Черт возьми, - думает ночной редактор, - ну и денек выдался!"
А пока в редакции идет вся эта кутерьма, наборщики сидят у своих
линотипов и усердно работают. Линотип - хитроумная машина: на нем печатают,
как на пишущей машинке, и латунные матрички букв группируются в нужной
последовательности до тех пор, пока не наберется полная строчка. Тогда в них
заливается горячий свинец и получается литая строчка набора. Эти цельные
строчки перевязывают шпагатом, и гранка готова. Ее "тискают" на бумагу,
получается оттиск, он же "макаронина", которая прежде всего идет к
корректору.
Корректоры сидят обычно в невероятно тесных и плохо освещенных
каморках, не снимают с носа очков в железной оправе и исповедуют крайний
языковый пуризм. Кроме того, они ищут ошибки в неразборчивых оттисках и
действительно находят большинство их. Иногда бывает, что линотипист сам
заметит свою ошибку; тогда он уже не придерживается рукописи, а наобум
нажимает на клавиши, чтобы только докончить строчку, которую потом при
корректуре выбросят. Но иногда это забывают сделать, и тогда читатель видит
в газете примерно следующее:
На вчерашнем заседании английского парламента
хремьер схрдлу этаон смеаып ивбрижики сеах кррпу
премьер-министр Болдуин заявил,-
и так далее. Это похоже на уэльский язык, И едва ли какой читатель
дочитывает такую строчку до конца.
При каждой поправке приходится набирать и отливать целую строчку, а
строчку с ошибками выкидывать, вставив вместо нее новую. Иногда бывает, что
вместо строчки с ошибками правщик вынет соседнюю, правильную, и на ее место
всунет исправленную. Тогда получается:
На вчерашнем заседании английского парламента
премьер-министр Болдун заявил, что через несколь-
премьер-министр Болдуин заявил, что через несколь-
главу итальянского кабинета
и так далее. Это типографский "ляп". В каждой редакции вам расскажут массу
историй о том, какие у них бывали "ляпы". Иногда на типографию сваливают и
"ляпы" редакционные, и в газете появляется поправка: "Во вчерашнем номере
нашей газеты вкралась опечатка, искажающая смысл статьи", и т. д.
Впрочем, опечатки бывают даже полезны тем, что веселят читателя; зато
авторы пострадавших статей реагируют на них крайне кисло, пребывая в
уверенности, что искажена и испорчена вся статья и что вообще во вселенной
царят хаос, свинство и безобразие. А по существу, дело обстоит не так уж
плохо. Я, со своей стороны, могу сказать, что среди моих статей есть и
такие, в которых совсем на было опечаток. Как это случилось, ума не приложу.
Когда все статьи набраны и лежат в гранках, метранпаж приступает к
верстке полос, то есть размещает гранки по страницам газеты. Иногда при этом
строчки рассыпаются и некоторые из них перепутываются. Читатели газеты
получают наутро возможность поупражняться в отгадывании и ломать себе голову
над тем, куда какая строчка относится. Когда сверстана целая полоса, то есть
страница газеты, ее обвязывают шпагатом и отправляют в стереотип, где с нее
делают оттиск на картонной массе. Этот оттиск сгибается в полудугу и
отливается на металле; получаются металлические полукруглые матрицы, которые
идут наконец "в машину", то есть монтируются на вал ротационной машины,
печатающей весь тираж газеты.
Не могу вам точно описать ротационную машину. Но если бы она стояла
где-нибудь на берегу Замбези, туземные племена, наверное, принимали бы ее за
божество и приносили бы ей жертвы, - такая это замечательная вещь. В центре
ее разматывается бесконечный рулон бумаги, а с другого конца сыплются уже
готовые, сложенные экземпляры утренней газеты. Не хватает только кофе и
булочки; это уж любезный читатель должен обеспечить себе сам.
Как только газета сойдет с ротационки, она становится товаром, который
нужно доставить покупателю и продать. Этим занимается экспедиция - она
распределяет тираж среди газетчиков и разносчиков и рассылает его по всей
солнечной системе. Тем временем отдел объявлений и подписки добывает
подписчиков и объявления и вообще деньги, чтобы касса могла платить
гонорары, производить разные расчеты, а главное, выдавать авансы
сотрудникам.
Каждый из этих отделов с полным правом считает себя наиболее важным
элементом редакционной машины. В то время как редакция почему-то полагает,
что важнее всего раздобыть информацию, статьи, новости и сенсации, отдел
объявлений с не меньшим основанием думает, что главное - получить для газеты
побольше объявлений; а экспедиция столь же обоснованно пребывает в
уверенности, что нет ничего важнее, чем доставить газету читателям
Читатель - следующий важный фактор газеты. Во-первых, потому что он ее
покупает, во-вторых, потому что в известной мере он участвует в ее создании.
В каждой редакции существует множество различных взглядов на то, чего
хочет или не хочет "наш читатель". Наш читатель не хочет, чтобы его слишком
много пичкали политикой, но хочет, чтобы его честно информировали о ней. Наш
читатель - за смертную казнь для убийц, но наряду с этим он одобряет
выступления против жестокого обращения с животными. Наш читатель любит умные
рассуждения, но не меньше их и какое-нибудь веселое чтиво. В общем, все, что
печатается в газетах, появляется там лишь потому, что "читатель этого
требует". Правда, сам читатель об этом не заявляет, зато он часто письменно
или устно высказывается о том, чего не хочет видеть в газете. "Уважаемая
редакция, ежели в вашей газете будут еще печатать всякую чепуху о
вегетарианских витаминах и о том, что у нас, мясоторговцев, хорошие доходы,
то я вашу почтенную газету выписывать перестану, о чем и сообщаю с
совершенным почтением. Владелец мясной лавки такой-то. Р. S. Вашу почтенную
газету выписываю уже восьмой год..."
По каким-то глубоко психологическим причинам "наш читатель" значительно
реже утруждает себя положительным откликом на выступления газеты. Это такая
редкость, что редакция в подобных случаях на следующий день заявляет: "Мы
завалены сотнями откликов, выражающих горячее одобрение всех слоев нашей
читательской общественности".
Иногда бывает и так: кто-нибудь напишет в газете... ну, скажем, что он
заметил померанскую славку где-то близ Брандейса, в Чехии. И вдруг ни с того
ни с сего в редакцию сыплются сотни читательских писем, в которых
сообщается, что померанская славка замечена также и у Пршерова, и в
Милетинском округе, и в Кардашовой Ржечице или даже у Сушице. Газета тотчас
же начинает трижды в неделю писать о жизни и привычках этой птички, полагая,
что читателям это интересно. Но тут приходит одно-единственное письмо, в
котором говорится, чтобы редакция бросила трепаться о померанской славке,
"довольно есть других забот, лучше бы разъяснили толком новое постановление
об обязательном подмесе ржаной муки. С почтением - пекарь такой-то. Р. S. Я
уже девятый год выписываю вашу газету, но если у вас еще раз напишут о
померанской славке, вы потеряете всех подписчиков в нашем округе, потому что
у нас ее никто в глаза не видал".
Отсюда видно, что читатель газеты - существо непостижимое и угодить ему
нелегко. Однако, несмотря на все эти неувязки, читатель будет по-прежнему
выписывать свою газету, а для редакции высшим законом останется формула:
"Читатель этого требует".
И все же читатель любит свою газету. Это видно хотя бы по тому, что у
нас газеты по большей части называют уменьшительными названиями; и недаром
же говорят "моя газета". Не говорят ведь - "я покупаю свои слойки" или "свои
шнурки для ботинок"; но каждый покупает "свою газету", и это свидетельствует
о личных и тесных связях. Есть люди, которые не верят даже прогнозам погоды
государственного метеорологического института, если не прочтут их в своей
газете. Да и сотрудники редакции, типографии и администрации как-то теснее
связаны со своей работой, чем служащие многих других учреждений. Это для них
"наша газета", как бывает "наша деревня" или "наша семья". Переход из одной
редакции в другую - это как бы пятно на совести и всегда носит немного
скандальный характер, вроде развода. Редакционная атмосфера полна
фамильярности, люди газеты суматошны и немного циничны, часто поверхностны и
легковесны, но я думаю, что, если бы мне было суждено вновь родиться на
свет, я бы снова дал совратить себя в журналистику.
----------------------------------------------------------------------------
1) - Шутливая переделка чешского названия "Микулашская улица" на
английский лад.
2) - Г а в л и ч е к - Карел Гавличек-Боровский (1821-1856) -
выдающийся чешский поэт-сатирик, публицист и журналист.
3) - Н е р у д а Ян (1834-1891) - крупнейший чешский писатель-реалист
и журналист.
4) - Ж и ж к о в - район Праги.
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 28 Jun 2005 15:10:20 GmT