Я сидел в своем персональном кабинете на девятом этаже здания "Гвидона"1
и бился над отчетом о первом расследовании нашего детективного бюро.
Учитывая специфику ситуации, отчет имел форму романа. Вернее, должен был
бы иметь. Я переделывал его бессчетное количество раз, а чувство удовлетворения
все не наступало.
Оснастили меня основательно: реквизировали у руководителя нашего издательского
отдела Васельцова один из компьютеров с текстовым процессором, который
он до сих пор, очевидно, оплакивает, лазерный принтер фирмы "Хьюлет-Паккард",
мелованную бумагу, а также снабдили кучей справочников и всевозможными
картами Берлина. Пиши - не хочу. Думаю, не один маститый писатель бы позавидовал.
А меня подобный уровень экипировки вгонял в тоску. Ведь в "Гвидоне" столь
чуткое отношение предполагало соответствующую отдачу. У меня же, сколько
ни пыжился, ничего путного не выходило.
В компьютере я отыскал любопытную игру с довольно-таки милым названием
"Солитер" и уже не знал, чему больше уделять внимания: роману или "Солитеру".
Не зря, видно, говорят: мол, человеку больше нравится заниматься тем, что
у него лучше выходит. Играть в "Солитер" у меня явно получалось лучше.
Я находился как раз на грани установления нового впечатляющего рекорда,
когда зазвонил телефон и спутал мне все карты. Одна из многочисленных секретарш
Лили сообщила, что Лили Лидок желает меня видеть. Немедленно!
Щелкнув "мышкой", я переключился с "Солитера" на роман, и бросил унылый
взгляд на обрывок текста. Э-хе-хе, пришлось отрывать зад от удобного кресла
на колесиках, в котором я мог разъезжать по всему кабинету.
В прошлом Лили Лидок была моей одноклассницей. Чем и горжусь. Бьюсь об
заклад, что далеко не у каждого отыщется одноклассница, управляющая столь
могущественной финансовой империей, как "Гвидон". Хотя бы потому, что подобных
финансовых империй в стране - раз, два, и обчелся.
Лили - ее подлинное имя. С Лидок - сложнее. В один прекрасный день ей отчего-то
взбрело в голову назвать себя Лидой, затем это трансформировалось в Лидок,
а уж потом, видимо, забыв, откуда ноги растут, соединили оба имени, и получилось
то, что мы сейчас имеем.
Кстати, в этом нет ничего удивительного. Подобные вещи случались и ранее.
Мою бабушку, к примеру, в семье называли бабулей. Посчитав, что это имя,
чрезвычайно юный Миша Крайский, т.е. ваш покорный слуга, произвел на свет
довольно любопытного кентавра - бабушка Бабуля. И что бы вы думали? Все
без исключения родственники начали ее так называть...
В предбаннике не обнаружилось ни единой секретарши. Лишь Чарли, задрав
ноги на журнальный столик, сидел в одном из кресел. Вообще-то, сидеть в
этом кресле считалось привилегией Миксера. Но того пару недель назад посадили
за злостное хулиганство - нанесение телесных повреждений некоему физическому
лицу, имевшему неосторожность бросить на улице не очень лестную реплику
в адрес Лили. Телесные повреждения были из разряда тех, которые принято
называть тяжкими (собственно, он сделал из парня - наглого, между прочим,
типа - то, что миксер обычно делает со сливками), и ему присудили три года
тюрьмы, однако никто в "Гвидоне" не сомневался, что через месяц-полтора
Миксер уже выйдет на свободу.
Чарли перелистывал порнографический журнал, и мы успели обсудить пару совершенно
потрясающих кисок, прежде чем в селекторе не послышалось деликатное покашливание
Лили:
- Крайский, ты всегда был бабником самого примитивного толка.
Мы с Чарли окаменели.
- Я даже вспомнила, что в школе тебя называли Похотливым Колобком. Но я
плачу тебе деньги отнюдь не за сальные репризы. Сейчас же зайди ко мне.
Чарли прыснул со смеху.
- Похотливый Колобок... - борясь с очередным приступом веселья, выдавил
он из себя. Журнал с его колен свалился на пол. - Похотливый Колобок...
- Чарли, заткнись, - проговорила Лили.
Чарли поднял журнал, посмотрел на меня и выразительно ткнул пальцем в направлении
кабинета. Затем вновь поперхнулся смехом:
- Похотливый Колобок...
Я зашел к Лили. Все три секретарши оказались тут. Они стояли навытяжку
с красными физиономиями и возмущенно взирали на меня. Из селектора раздавались
завывания Чарли:
- Похотливый Колобок...
- Свободны, - бросила Лили секретаршам и вырубила селектор.
Мы остались одни. Я присел напротив патронши и угрюмо уставился на свои
ботинки.
- Ну, как продвигается роман? - поинтересовалась она.
- Помаленьку. - Внутренне, я весь сжался.
- У тебя осталось три дня, так что пошевеливайся.
- Три дня?! - Я был поражен. С моей бывшей одноклассницей не соскучишься.
- Разумеется, я понимаю, что творческий процесс - дело тонкое, но мы получили
второй заказ, и времени практически не осталось. Между прочим, у меня сегодня
побывал Васельцов, которому я поручила подготовить доклад о производительности
труда при написании детективных романов, и выяснилось, что небезызвестный
тебе автор Жорж Сименон клепал свои труды о Мегрэ в среднем по штуке в
неделю.
- Но...
- Я прекрасно понимаю, что ты - не Сименон. Поэтому даю тебе не одну неделю,
а... - ее взгляд непроизвольно скользнул по лежащему на письменном столе
калькулятору, - две.
Видимо, по ее начальственному мнению я тянул ровно на половину Сименона.
- Но...
- Две недели истекают через три дня. Если тебе интересно, могу сообщить,
что новый клиент, как и первый, проживает в Берлине...
- В Берлине!?
- ... и в деле так же, как и в первом случае, каким-то образом фигурируют
аэрозолевые красители...
- Аэрозолевые красители!?
- ... так что можешь не принимать близко к сердцу, ничего принципиально
нового тебя не ожидает. Правда, после того вашего знаменитого расследования
твой напарник Джаич никак не придет в себя - в настоящий момент находится
на излечении в Варне: принимает, видите ли, минеральные ванны на Золотых
Песках, - и тебе придется действовать одному, но, учитывая наработанные
навыки...
- Только не в Берлин! - взвыл я. - Лучше уж в Равалпинди, Гвадэлупу, Иакогамму,
Магадан, на Землю Франца Иосифа...
Однако это был крик вопиющего в пустыне.
Я
вернулся к себе в кабинет и уселся за компьютер. В памяти всплыл образ
Пью Джефферсона - единственного возлюбленного Лили. Ведь именно ради него
Лили затеяла тогда всю эту кашу с детективным бюро. Но Пью погиб, погиб
именно в Берлине. А Лили решила все оставить, как есть. Будто бы в память
о нем. Так что наше бюро, по сути, - памятник Пью Джефферсону, американскому
сочинителю детективных романов.
Итак, у меня есть три дня. Восхитительно! Просто восхитительно! Я принялся
что было мочи барабанить по клавишам компьютера. "Вам надобно песен? Их
есть у меня."
Прошло
три дня, и я поставил точку. Включился "Хьюллет-Паккард", изрыгая из своего
нутра листы бумаги с плодами моей графоманской деятельности.
Я доставил рукопись Лили и взамен получил кое-какие подробности предстоящего
расследования. Нужно сказать, что эти сведения меня несколько успокоили:
слишком уж все выглядело безоблачным. Я воспрянул духом и отправился в
кафе "Блудный сын", постоянным клиентом которого являлся с момента его
открытия. В Лиловом зале у меня даже имелся "собственный" столик. Стоило
мне появиться, как официантка по прозвищу Барсик тут же кошачьей походкой
устремилась в мою сторону, на ходу извлекая из кармана передника блокнот
и ручку. Кстати, перламутровую ручку, на колпачке которой в бесстыдной
позе застыл голый мужчина, подарил ей именно я.
Раньше я мог просто ограничиться короткой фразой: "Как обычно", чего было
вполне достаточно, но с недавних пор кафе резко изменило свой имидж, заменив
блюда французской и голландской кухни на национальные: русские и украинские.
Сказывался наплыв в город различного рода иностранцев.
Не могу сказать, чтобы еда стала менее вкусной, просто исчез элемент экзотики.
Ну, да ладно, другой экзотики в жизни становилось все больше. Я сделал
заказ.
Для начала Барсик принесла бокал пива. Не успел я пригубить, как обнаружил,
что нахожусь в компании собственных фантомов Тролля и Малышки. Со временем
их поведение становилось все более раскрепощенным. Поначалу они возникали
лишь, когда я находился в состоянии релаксации. ("Я совершенно спокоен...
По всему моему телу разливается тепло... Я не одинок в этом мире, у меня
есть Малышка...") Затем успешно освоили пространство моей квартиры. И вот
теперь могли запросто объявиться в любой географической точке, где бы я
ни оказался.
Малышка, как и всегда, была прелестна. Я чмокнул ее в губы. От нее пахло
морем и Грецией. Я совершенно точно ощущал это, несмотря на то, что самому
в Греции никогда бывать не приходилось.
Тролль с недавних пор полностью сменил свою
экипировку. Ну как же! Он ведь теперь как бы партнер самого Миши Крайского!
Выдающегося детектива! На голове его красовалась огромная шляпа, сползающая
на уши, во рту - дымящаяся трубка, а маленькое тельце терялось в необъятном
плаще, фалды которого, когда он шел, волочились по полу.
Нужно сказать, что функции Тролля и роль его в моей судьбе мною постепенно
переосмысливались. Поначалу я воспринимал его исключительно как Цербера,
стоящего на страже моего призрачного счастья. Причем, призрачного - в прямом
смысле слова. Призрачное счастье, как счастье с призраком. Читай - Малышкой.
Мне казалось, что основная его задача заключается в том, чтобы в жизни
я Малышку никогда не встретил. Но вот судьба моя сделала зигзаг, и Тролль
неожиданно проявил себя в новом качестве: ближайшего помощника, даже секретаря.
И это не замедлило сказаться на отношениях между самими фантомами. Если
раньше при случае Малышка вставала на защиту Тролля, то теперь в ее поведении
просматривалась откровенная ревность.
Оба фантома тоже изъявили желание выпить пива. Я щелкнул пальцами, подзывая
Барсика.
- Еще две кружки.
Она с удивлением покосилась на ту, едва начатую, которая стояла на столе.
- Ты ждешь гостей? Я принесу свежее, как только они появятся.
- Принеси лучше сейчас.
- Сразу две?
- Сразу две. Маленьких.
- Я хочу большую кружку, как у тебя, - тут же запротестовал Тролль.
- Постой! - крикнул я вдогонку официантке. - Одну большую и одну маленькую.
- Хорошо.
Я закурил. Я курил мало, предпочитая английские фирмы: "Бенсон", "Ротманс",
"Данхил". Сигаретный дым струйкой поднимался вверх, сливаясь с клубами
маленького Везувия, клокочущего в трубке Тролля.
- Завтра выезжаем, - сообщил я своим призракам.
И вкратце посвятил их в курс дела.
А произошло следующее. Аэрозолевые красители очень популярны у немецких
детей и подростков. Если вы окажетесь в Германии, то сразу обнаружите,
что все заборы, павильоны у остановок общественного транспорта, а также
стены домов густо измалеваны с помощью всевозможных баллончиков. Иной раз
это просто какие-то надписи, иной - закорючины, кляксы, переплетение линий
различной длины, толщины и цвета, встречаются рисунки, на которых можно
кое-что разобрать, но чаще всего это напоминает альбом для рисования очень
маленького ребенка. Не так давно с деловым визитом в столицу Германии из
Америки прибыл крупнейший специалист по абстрактной живописи Стивен Голдблюм,
остановился у одного из подобных рисунков и остолбенел. Рисунок оказался
шедевром, самым настоящим шедевром! Потом с помощью все того же Голдблюма
было выявлено еще несколько таких работ. В основном, в переходах метро.
Их тщательно сделанные репродукции украсили страницы престижных журналов
по живописи. Однако сами картины невозможно было соскоблить со стен и унести.
Да и вообще, кто автор?! Подробное исследование, проведенное с помощью
последних достижений науки и техники, позволило Голдблюму сделать вывод,
что речь идет о совершенно неизвестном художнике, однако ни о возрасте,
ни даже о половой принадлежности автора абсолютно ничего нельзя было сказать.
И вот начались истеричные поиски. В них приняли участие все крупнейшие
галерейщики Берлина плюс Голдблюм. Каждый стремился первым обнаружить загадочную
личность, обретя тем самым дополнительную известность, популярность, но
главное - контракт с правом представлять интересы гения на рынке живописи.
Газеты пестрели предложениями одно заманчивее другого. За помощь в обнаружении
художника были обещаны шестизначные цифры. Можно даже сказать, что на какое-то
время столица живописи перекочевала из Парижа в Берлин. Но гений словно
в воду канул. Некоторые из участвовавших в этом захватывающем художественном
дерби галерейщиков обратились к услугам частных детективов. Решил последовать
их примеру и Голдблюм. Будучи в прошлом нашим соотечественником, он обратился
к Лили, с которой познакомился недавно на одном из светских приемов, устраиваемом
яппи - клубом миллионеров.
- Итак, нам предстоит обнаружить загадочного гения, - закончил я свой рассказ.
- Но ведь это совершенно не криминальная история, - разочарованно протянул
Тролль.
- Ты жаждешь крови? - уточнил я. - Ты ее получишь.
Барсик принесла на подносе два бокала пива и мой обед.
- Что ты имеешь в виду? - поинтересовалась Малышка.
- Когда мы придем домой, я окачу его водой из нашей напольной вазы. - Тролль
ужасно боялся воды.
- Мокрушник! - тут же завопил он.
- Такое замечательное дело ему не нравится! - не успокаивался я. - Ему
подавай кодлу гангстеров, сутенеров и убийц.
Тролль на время приуныл, поскольку ожидал чего-то другого. Но потом лицо
его оживилось. Он зачадил трубкой со все нарастающим энтузиазмом.
- А если ты выполнишь задание, сколько ты за это получишь? - поинтересовался
он.
- Наконец-то, дошло! - воскликнул я. - Мы станем богатыми людьми!
- Миша, мы ведь не люди, - укоризненно проговорила Малышка.
- Неважно, - отмахнулся от нее Тролль, - ну так станешь богатым призраком.
Какая разница? Главное, что мы, наконец, сможем поехать в Индию.
Попутешествовать по Индии было его заветной мечтой. Уж не знаю, почему.
- Да, мы разбогатеем, - повторил я, - и у нас всего будет вдоволь. И в
Индию, конечно, мы сможем поехать в любой момент... Можно, я допью ваше
пиво?
Со
Стивеном Голдблюмом я познакомился в конторе берлинского представительства
"Гвидона", у Горбанюка. Прошел всего месяц с того момента, как я покинул
Берлин, и нельзя было утверждать, что за это время мы с Горбанюком очень
сильно друг по другу соскучились. Он с кислым видом протянул мне руку,
предвкушая, видимо, лавину требований, с которыми я готов на него обрушиться.
Пистолеты, автоматы, гранаты, автомобили, бронетранспортеры... Однако,
я рассыпался в заверениях, что на сей раз вполне удовлетворюсь газовым
револьвером - и то на случай столкновения на улице с хулиганами в ночное
время, - а Голдблюм сообщил, что уже снял для меня на прокат симпатичный
"Судзуки-Свифт". Горбанюк заметно расслабился и даже присовокупил к обойме
патронов со слезоточивым газом два нервно-паралитических - мало ли что.
Голдблюм оказался крупным дядькой, с гладко выбритыми щеками и веселым
взглядом. В своем необъятном светлосером костюме он напоминал бегемота.
В общении примечателен был в первую очередь тем, что в процессе разговора
частенько включал диктофон, который держал в руке, чтобы наговорить на
него внезапно пришедшую в голову мысль. Меня он сразу же прозвал "мой мальчик".
Из предложенных напитков Голдблюм выбрал "Перцовку", я - ликер "Кюрасао",
сам же Горбанюк пил исключительно кока-колу.
- Было бы совершенно несправедливо, если бы гения отыскал кто-то другой,
- говорил Голдблюм. - Ведь это мое открытие, моя Троя, мой психоанализ,
моя теория относительности. Быть может, это - моя лебединая песня. Конечно,
нужно было до поры, до времени держать язык за зубами. Так нет же: а-ля-ля...
- Он постучал костяшками пальцев себе по черепу. - Но мы еще поскрипим,
не так ли, мой мальчик? Звезда Голдблюма еще ярко засияет на небосводе.
- Он тут же включил диктофон и продекламировал: - Назвать новую галерею
в Миннесоте "Звездой Голдблюма".
- Но почему вы не обратились в одно из местных детективных бюро? - поинтересовался
я. - Они ведь значительно лучше ориентируются на местности. К тому же язык...
- Нужно знать немчуру, мой мальчик! Нужно знать немчуру! Немчура - народ
скучный. Они все делают строго по предписанию. Если на курсах детективов
их учили, что надо делать то-то и то-то, они всегда, независимо от ситуации,
будут делать то-то и то-то, а не то, что нужно. Никакой импровизации. Тоска!
Они не в состоянии абстрагироваться. А этот гений - абстракционист, мой
мальчик. И он находится в беде, я чувствую это по его картинам. И найти
его сможет только тот, кто сам в состоянии абстрагироваться. Ты разбираешься
в живописи?
- Нет, - сказал я.
- Дай, я тебя поглажу. Запомни, в этом мире в живописи по настоящему разбираются
лишь два-три десятка специалистов, и среди них - твой старый Голдблюм.
Поэтому я говорю тебе то, чего не знают остальные, участвующие в поиске:
он находится в беде.
- Быть может, вам удалось понять еще что-нибудь такое, чего не знают остальные?
- Увы, все остальное сокрыто покровом его работ. И эту пелену не в состоянии
сорвать никто.
- Что ж, по крайней мере одну важную вещь вы мне все же сообщили.
- То, что он находится в беде?
- Нет, это я пока использовать не могу.
- Тогда что же?
- Что немчура не в состоянии абстрагироваться. Я, конечно, понимаю, что
в Германии полно собственных художников-абстракционистов, но после того,
что вы мне сказали - не гениев же. Значит он - не немец.
На минуту Голдблюм замер, потом бросился ко мне с восторженным ревом:
- Иди сюда, мой мальчик! Я необыкновенно рад, что не ошибся в тебе.
Он обхватил меня обеими руками и что было силы прижал к своему животу.
При этом диктофон включился на воспроизведение, и я вновь услышал крылатую
фразу: "Назвать новую галерею в Миннесоте "Звездой Голдблюма".
Остатки смакуемого мной "Кюрасао" оказались у него на пиджаке. Я попытался
было предостеречь его, но из уст моих вырвался только хрип, что совсем
неудивительно для человека, находящегося в объятиях гиппопотама.
- Браво, мой мальчик! - не унимался тот. - Теперь мы покажем всяким там
брунгильдам, кто достоин представлять интересы гения. Поверь мне, его полотна
станут украшением крупнейших музеев живописи, крупнейших частных коллекций.
И этого добьется не кто иной, как твой старый Голдблюм.
Я, наконец-то, высвободился из его объятий и поставил пустую рюмку из-под
"Кюрасао" на журнальный столик.
- А кто такая Брунгильда? - поинтересовался я.
- Брунгильда Кнопф, одна из наиболее удачливых и цепких владельцев берлинских
галерей. И детектива-то она наняла наиболее опытного. - Он включил диктофон
и продиктовал: - Обратиться к Паулю за подробными сведениями о детективе,
нанятом Брунгильдой. - Потом он посмотрел на меня. - Ну вот, мой мальчик,
пробил твой час. Настало время действовать. И не забудь, что абстракционисты
- они и в жизни абстракционисты, и что многое будет зависеть от твоего
умения абстрагироваться.
Мы разошлись, довольные друг другом. Я - с различными наглядными материалами
и информацией, он - с остатками моего "Кюрасао" на пиджаке.
Прибыв
по указанному Голдблюмом адресу, я предъявил паспорт и получил темно-синий
"Судзуки-Свифт". Теперь предстояло найти "Шератон", в котором он забронировал
для меня номер. Но для начала я решил проехаться по Берлину.
Голдблюм снабдил меня одним из журналов, в который были помещены репродукции
работ таинственного гения. В том месте, где обычно указывались музей и
владелец картины, прямо так и было написано: "Неизвестный художник. Берлин.
Переход метро у Александрплатц." Или: "Неизвестный художник. Берлин. Переход
метро у Главного вокзала." Я нашел все эти картины и долго стоял перед
каждой, стараясь абстрагироваться. Или, по крайней мере, - помедитировать.
Картины были спрятаны под стекло, которое держали вмонтированные в стену
металлические рамки. Одна из них была написана вокруг существовавшей уже,
видимо, ранее, сделанной кем-то другим корявой надписи "AuЯlдnder raus!",
в переводе означавшей: "Иностранцы, вон!", что позволило автору предпосланной
репродукциям статьи сделать предположение о праворадикальных убеждениях
художника. Разумеется, это совершенно не вязалось с моим силогизмом (автор
- иностранец), но картина-то была абстрактной, и что именно хотел сказать
художник, используя эти слова, в конечном итоге одному Б-гу известно.
Сколько я ни медитировал, по-бараньи уставившись на стену, а на измалеванном
месте ничего нового, ассоциативного не возникало. Рядом со мной стояли
другие люди, также усиленно пытавшиеся проникнуть в тайну загадочного изображения.
Больше всего это напоминало бесплодную мастурбацию.
Я поехал в аэропорт, забрал из камеры хранения свои вещи и оттуда направился
в "Шератон". Холл гостиницы размерами больше напоминал дворец спорта. Я
заскользил по мраморному полу в сторону портье и, обогнув по дороге несколько
кадок с пальмами, сунул ему под нос свой помидорный паспорт. "Я достаю
из широких штанин..." Исходя из своего достаточно еще небольшого опыта,
я тем не менее знал, что красный цвет является раздражителем не только
для быков, но и для пограничников, таможенников, работников туристических
бюро и гостиниц во всех цивилизованных странах мира. Однако, сверх ожиданий,
портье посмотрел на меня с нескрываемым почтением. Уже потом мне стало
известно, что если в этом отеле и останавливаются люди оттуда, то это наверняка
- самые богатые и расточительные клиенты.
Он дал мне ключи от номера и пропуск на автостоянку. Ключу был придан тяжеленный
брелок-наболдашник, которым можно было при желании пробить чей-нибудь череп,
однако носить его в кармане не было никакой возможности.
Оказавшись в номере, я проникся еще большим уважением к таинственному художнику,
этой буквально демонической личности, представив себе ту меру таланта,
которой нужно было обладать, чтобы такой мелкий винтик в игре, каким являлся
я, оказался удостоен подобных апартаментов. Вокруг него постепенно сгущались
миллионы долларов, а он даже не подозревал об этом. А если знал? Какими
должны были быть причины, вынуждающие его скрываться?
Из ванной комнаты появилась Малышка, в халатике, перехватывая на ходу волосы
полотенцем, а из-под кровати выполз Тролль. Он так и сидел там в плаще
и шляпе. Правда трубку только сейчас вынул из кармана.
- Привет, - сказал я. - Ну, как вам наше новое жилище?
- Подходяще, - буркнул Тролль.
Я чмокнул Малышку в щеку. На сей раз она пахла морем и Италией. Правда,
в Италии мне тоже еще бывать не приходилось.
Прямо в одежде я бухнулся на кровать.
- Ну, отчитывайся, - потребовал Тролль.
Я рассказал им обо всем, что произошло за сегодняшний день.
- А можно посмотреть картины? - поинтересовалась Малышка.
- Что на них смотреть, - запротестовал Тролль. - Помните известный трюк
с обезьянами? Когда авторами подобных картин были обезьяны, а люди толпами
ходили и восторгались. И покупали! Давайте лучше проанализируем ситуацию.
В целом я был на стороне Тролля за исключением того, что на сей раз автором
картин вряд ли была обезьяна. Ведь один из лучших специалистов в этой области
господин Стивен Голдблюм самолично поднял этот переполох.
Я достал из сумки переданный мне Голдблюмом журнал и показал репродукции
Малышке. Та застыла, словно зачарованная. Тролль тоже заглянул в журнал,
с остервенением чадя трубкой.
- Он - не немец, - наконец, произнесла Малышка.
- Я тоже к этому склоняюсь, - кивнул головой я.
- И он - мужчина.
- А вот это уж, положим...
Я посмотрел на нее и с удивлением замер. Взгляд Малышки затуманился, она
словно бы находилась в состоянии транса. Тролль тоже заметил это и с беспокойством
заерзал.
- Он - мужчина, - загробным голосом повторила Малышка, - и ему где-то от
тридцати до сорока лет.
- Что еще? - спросил я.
- И он - беден.
- Что еще?
- И он - одинок.
- А еще?
- Сейчас он попал в беду.
- Да, это говорил Голдблюм. - Мой интерес все возрастал. - Что-нибудь еще?
- Это - все.
- Бред, - сказал Тролль.
Я пораженно уставился на репродукции, превратившие моего призрака в зомби.
- Неужели ты все это прочла в картинах?
Малышка как бы вышла из состояния оцепенения.
- Я ведь хотела помочь тебе, Миша.
- Да, но как ты смогла?!
- Сама не знаю, просто очень захотела.
- По-моему, она просто нафантазировала, - ревниво заметил Тролль.
- Я посмотрела сначала на одну картину, потом на другую, и тут неожиданно
увидела его и его мысли. Вернее, его основную мысль.
- И какая же это была мысль?
- Пришла беда, откуда не ждали.
- Забавно.
Я потер подбородок. Вот это номер! Оказывается, какая-то часть моего сознания,
а именно та, которую я делегирую Малышке, способна понимать этот язык.
Но это невозможно! Очевидно с частью сознания я делегирую фантомам и часть
своего подсознания... Я со страхом, даже с ужасом воззрился на них. Милая
парочка, на вид совершенно безобидная, однако несущая в себе ужасных монстров
моего подсознания.
- Пойду, приму душ, - пробормотал я и поплелся в ванную комнату.
С удовольствием подставил тело под горячие струи воды. Но через мгновение
уже выскочил оттуда голый и мокрый, осененный внезапной догадкой.
- А ты уверена, что видела его самого, а не созданный им художественный
образ?
Малышка призадумалась.
- Ну, мысль, по крайней мере, была его, - нерешительно произнесла она.
- А на каком языке она была высказана? - поинтересовался Тролль.
- Глупый вопрос! - разозлилась Малышка. - Что значит, на каком языке? Это
ведь живопись.
- Пришла беда, откуда не ждали, - повторил я. - Что бы это могло означать?
- Только он один это знает, - сказала Малышка. - Мне кажется все же, что
в абстрактной живописи чаще всего выражают себя и свои личные ощущения.
Я отправился назад в ванную.
После
ужина был устроен семейный совет.
- Не нравится мне, что в поиск вовлечены еще несколько частных детективов,
- проворчал Тролль. - Будут путаться под ногами, как стая голодных шакалов.
- На то онo и дерби, чтобы первым к финишу пришел наиболее резвый рысак,
- возразила ему Малышка.
- Что ж, пожалуй, предпочту быть рысаком, а не шакалом, - отозвался я.
- Хоть выбор и небогатый.
- Шутки beiseite2, - произнес Тролль. Он кичился тем,
что уже знает несколько слов по-немецки. - Давайте поразмышляем. Нам известно,
какими методами пользовались другие детективы, чтобы разыскать гения? Мне
бы вовсе не хотелось, чтобы нам пришлось заново открывать колесо.
- Разумеется, кое-что известно. Была дана масса объявлений в газетах с
просьбой отозваться того, кто создал картины. Или того, кто может помочь
разыскать автора. Обещались умопомрачительные гонорары. И нельзя сказать,
чтобы не было откликов. В откликах как раз недостатка не ощущалось. Но
все это были пустышки. Еще детективы ходили по художникам, беседовали с
искусствоведами, но тоже без заметного результата. Наш гений словно сквозь
землю провалился.
- Значит по художникам и искусствоведам мы - не ходоки, объявлений в газетах
тоже не даем.
- Ну, почему же? - запротестовала Малышка. Она заняла на удивление активную
позицию в этом деле. - Ведь гений - иностранец. Вдруг, он не знает немецкого.
Нужно дать объявления на других языках.
- Между прочим, это мысль, - поддержал ее я.
Тролль недовольно нахмурился.
- Потеряем массу времени, - проворчал он.
- У тебя имеются какие-нибудь контрпредложения?
- Нужно подумать.
- Пожалуйста, думай.
На
следующее утро я отправился в один из магазинов, торгующих периодическими
изданиями, чтобы подобрать газеты, в которых можно было бы разместить интересующее
меня объявление. Газет, издаваемых в Германии на английском или французском
языках, я не обнаружил. Если говорить о русском, то бросалась в глаза местная
газетенка с гордым названием "Европа-Центр". Конечно, можно было бы задействовать
гигантскую машину "Гвидона" и через нее опубликовать объявления в крупнейших
газетах мира. Но мне показалось разумным для разминки ограничиться чем-то
менее масштабным.
Я позвонил Голдблюму, чтобы посоветоваться.
- Ты прав, мой мальчик, - горячо поддержал меня тот. - Делай так, как тебе
подсказывает интуиция. Ты знаешь, я почти уверен, что художник - из России.
Есть в его картинах эдакое... Веет Кандинским, Малевичем, Татлиным... Вроде
бы, они совсем другие, да и между собой-то разные, а все же что-то их объединяет.
Особый дух...
Я купил номер газеты "Европа-Центр" и связался по телефону с редакцией.
- О'кэй, мы все сделаем, - обрадовали меня. - Номер с вашим сообщением
выйдет недели через две.
- Что?!
Я подумал, что это розыгрыш.
- Вам, вообще-то, хотя бы раз в жизни приходилось держать в руках экземпляр
нашей газеты?
- Я и сейчас его держу.
- Тогда вам должно быть известно, что мы - еженедельник.
Я повнимательнее вгляделся в титульную часть. Действительно, это было написано.
- Но, - сказал я, - почему недели через две, а не через неделю?
- Потому что пока, к сожалению, мы выходим только раз в две недели. Ближайший
номер, правда, будет печататься послезавтра, но макет уже полностью сделан.
- Плачу любые деньги! - завопил я. - Я представляю крупнейшую международную
финансовую корпорацию. Нам срочно - кровь из носа - нужно напечататься
послезавтра.
На том конце провода, очевидно, обалдели. Возможно, им еще никогда не звонили
из крупнейших международных финансовых корпораций.
- Ладно, приезжайте, - проговорил, наконец, мой собеседник.
В
ожидании очередного выпуска газеты "Европа-Центр" прошло в общей сложности
три дня. Чтобы не умереть за это время со скуки, я решил последовать примеру
остальных детективов и нанести ряд визитов художникам. Разумеется, в моем
случае - русским художникам. Адреса помог разузнать все тот же Горбанюк
- моя палочка-выручалочка.
Первым в списке оказался некий Антон Котелков, проживающий у черта на рогах,
где-то в берлинском районе Панков. Берлога его, однако, содержалась в приличном
состоянии. В одной из двух комнат он творил, в другой проживал вместе с
супругой. Рисовал он сплошь каких-то восторженных олухов с козлиными мордами,
витающих в радужных облаках. Внизу, под этими облаками, чаще всего - картинки
русской природы. Не нужно было обладать опытом Голдблюма или выдающейся
проницательностью Малышки, чтобы понять, что уж он-то к картинам в метро
непосредственного отношения не имеет. Говорил он резко, хриплым голосом,
с явным намерением побыстрее от меня отделаться.
- Я не езжу в метро, - сразу же отрубил он.
- Я тоже. Но на картины взглянуть было все же любопытно.
- А мне - нет. Стану я тратить время на всякую чепуху.
- Напрасно. Вдруг, это - кто-нибудь из ваших знакомых. Смогли бы, не запылившись,
заработать тысченку-другую долларов.
- Чушь!
- Слушай, когда с тобой разговаривают умные люди, - вмешалась его жена.
- Только дураки отказываются от возможности заработать лишний пфеннинг.
Особенно здесь, на Западе.
У нее, видимо, была своя шкала ценностей, а также валютных курсов, в которой
тысченка-другая долларов равнялась одному пфеннингу.
- Обидно, конечно, что вы не видели оригиналов, - проговорил я голосом,
полным сожаления и укоризны, - но не беда, у меня имеются с собой вполне
приличные репродукции.
И развернул перед его носом предусмотрительно принесенный с собой журнал
живописи.
Он глянул мельком, и его бородатую физиономию перекосила язвительная усмешка.
- Вы хотите уверить меня, что автор этой мазни разыскивается целой сворой
детективов?
Его, разумеется, больше бы устроило, чтобы целая свора детективов разыскивала
автора восторженных дегенератов с козлиными мордами, парящих в радужных
облаках. И, возможно, впереди этой своры не отказался бы увидеть меня,
лихо размахивающего чеком в миллион долларов.
- Дайте-ка посмотреть! - Фрау Котелкова выхватила из моих рук журнал. -
М-м-м... Тоша, а это, случайно, не Ицык?
- Дура, это ведь даже не фигуративная живопись.
- А, может быть, Майя Маевская?
- Та вообще не пишет в цвете.
- Ну а кто бы это мог быть? Подумай.
- Отстань! - сказал он.
- И ты говоришь мне это после того, как я отдала тебе лучшие годы жизни?!
- Что?! - внезапно завопил Котелков. - Так это были лучшие?!
- Да, лучшие! - Она в сердцах швырнула в него журналом. - Лучшие годы жизни
я провела, сидя голышом на этом стуле. Но, глядя на меня, ты, почему-то,
малевал всяких уродцев с козлиными головами!
Я поспешно ринулся вперед, схватил журнал с пола и спрятал его в портфель.
- Ребятки, к сожалению, мне пора, - сказал я, но они этих слов, видимо,
даже не расслышали. По крайней мере, с их стороны никаких возражений не
последовало.
Я сделал еще несколько попыток войти в контакт с местными художниками.
Но результаты оказались более чем скромными. Из всех, происшедших за эти
дни встреч, заслуживают упоминания, пожалуй, лишь следующие.
Во-первых, с Ицыком, а если полностью - Исааком Куперманом. Он также числился
в составленном Горбанюком списке, был наголо бритым, очкастым парнем, и
больше напоминал интеллектуального уголовника, нежели художника-нонконформиста,
каковым на самом деле являлся.
Застал я его в компании двух бугаев как раз в тот момент, когда они распивали
дешевое вино из бумажных пакетов. На картинах в подрамниках, штабелями
наваленных тут и там, чаще всего были изображены натюрморты из бутылок
с выпивкой, стаканов, селедки и фотографий знаменитых вождей в рамках и
без оных. Они так и назывались: "Натюрморт со Сталиным", "Натюрморт с Брежневым",
"Натюрморт с Сусловым", "Натюрморт с Черненко". Последний стоял на станке
незаконченным, без названия, но на фотографии явно просматривались контуры
Жириновского.
- Натюрморт с Жириновским, - продекламировал я, ткнув в картину указательным
пальцем.
- Сразу чувствуется сыщик высокого класса, - язвительно отозвался Ицык.
- Как вы догадались? С помощью дедуктивного метода?
Бугаи дружно заржали.
- Именно, - кивнул я головой, - с помощью его, родимого.
- Никогда не имел дело с пинкертонами. С кагэбней - сколько угодно, с нашим
доблестным уголовным розыском, а вот с пинкертонами - ни разу.
- Значит, я буду первым.
Он сунул в рот папиросу - мне даже показалось, что это - "Беломор-канал"
- и с наглым видом уставился на меня.
- Как вас зовут?
- Крайский.
- Засуньте эти ваши доллары себе в задницу, господин Крайский. Этот парень,
что расписал переходы в метро, - действительно гений. И плевать он хотел
на ваши деньги, поэтому и не объявляется. Не все еще в этом вонючем мире
продается, представьте себе. Мы взорвем его, этот ваш вонючий мир! Этих
аккуратных европейчиков и американчиков с их дистиллированными мыслями.
Так и передайте вашему клиенту. Скажите ему, что этот парень не продается.
Es tut mir wirklich sehr leid3, как говорят простые немецкие
обыватели. Пусть засунет в жопу свои деньги. А если у него возникнут с
этим трудности, помогите ему.
После такого поворота в разговоре можно было сразу же и уходить.
- Начните новую серию, господин Куперман, - посоветовал я ему на прощанье.
- "Натюрморт с Колем", "Натюрморт с Мэйджором", "Натюрморт с Клинтоном"...
- Не беспокойтесь, за мной не заржавеет, - заверил он меня...
Во-вторых, с Сергеем Гламоздой. Во время своего прошлого посещения Берлина,
находясь в ресторане в глубоком подпитии, мы с Джаичем купили картину именно
этого Сергея Гламозды. Называлась она "Лети, пуля" и обошлась нам более
чем в две тысячи марок. Сейчас она украшала стену моего кабинета в здании
штаб-квартиры "Гвидона". Я поведал Гламозде эту историю, и тот сразу же
оживился.
- Может, купите еще одну до пары? - поинтересовался он. - Это может быть:
"Лети, разрывная пуля", "Лети, трассирующая пуля", "Лети, пуля со смещенным
центром тяжести", "Лети, бризантный снаряд". Я уже вижу их, эти картины.
Между прочим, мои акции на рынке живописи неудержимо ползут вверх, несмотря
на общий кризис. Так что вы удачно поместите капитал.
- Я подумаю, - пообещал я.
С минуту он помолчал.
- Что же до вашего гения, то его не существует в природе. Зря стараетесь.
Все это - чудовищная мистификация, плод чьего-то больного ума. Я вообще
склонен думать, что автором этих произведений является компьютер, а кто-то
просто взял да перенес их на стены. Человек бы так не сумел. Разве, продай
он душу дьяволу.
- То есть вы считаете, что машина может написать лучше человека?
- В известном смысле, да.
- Но тогда получается, что работа художника вообще не нужна. Да здравствует
великий мастер Компьютер и его полотна!
- Не совсем так, господин Крайский. Не совсем так. Эти творения не стоят
и ломаного гроша.
- Однако, вы же сами утверждаете, что их практически нельзя отличить от
настоящих. Разве что они еще более совершенны.
- Вы правы, - печально вздохнул он. - Абстракционизм умирает на глазах,
и все это очень безрадостно...
В третьих, с Майей Маевской.
- О! - воскликнула она, стоило ей только увидеть меня. - Крайский!
Я опешил.
- Разве вы меня знаете?
- Еще бы мне тебя не знать, если я с тобой цацкалась и панькалась на протяжении
целого года. Тебе тогда было три, а мне - семь, и мы жили с тобой в одной
коммунальной квартире.