---------------------------------------------------------------------
Леонид Пантелеев
Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 1.
Л.: Дет. лит., 1983.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 20 февраля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
В жизни я много переменил занятий. Я был пастухом и сапожником,
носильщиком и поваренком. Я делал цветы из папиросной бумаги, писал вывески,
торговал газетами... Одно время я был жуликом.
Жулик я был неопытный и быстро попался. Меня поместили в дефективный
детдом, в Шкиду*, и там за три года я совершенно разучился воровскому делу.
Теперь-то, конечно, я не сожалею об этом; теперь я знаю, что только честным
трудом добывается в жизни счастье, но в то время, когда случилось событие, о
котором я хочу рассказать, в то время я мечтал о профессии налетчика, как
другие ребята мечтают о профессии моряка, пожарного или трубочиста.
______________
* Так сокращенно называлась школа имени Достоевского, та самая школа
ляп беспризорников, где учился и воспитывался Ленька Пантелеев. Подробно про
эту школу рассказано в повести Г.Белых и Л.Пантелеева "Республика Шкид".
"Вырасту большой - непременно бандитом сделаюсь", - думал я.
Я целыми днями толкался по барахолкам, дышал зловонием отбросов, без
устали пожирал горячие рыночные пирожки и зорко выслеживал, нельзя ли
кого-нибудь объегорить.
Меня забавляло наблюдать, как заправские бородатые жулики обманывают
наивных простачков, как всучивают они вместо золотых часов медные, а вместо
цибика чаю - пакет первосортных березовых опилок.
Я звонко хохотал, когда покупатель, обнаружив подделку, начинал рвать
на себе волосы и горевать и плакать о потерянных рублях. Еще интереснее
было, когда рыночники устраивали над кем-нибудь шутку: раздевали пьяного,
или подрезали ему бороду, или продавали кому-нибудь брюки с одной штаниной.
Вместе со всеми я помирал со смеху.
Но однажды я сам сделался жертвой подобной шутки. Я тоже оказался
простачком, - на собственной шкуре я вынес все то, над чем так часто и
искренне потешался.
Я с грустью вспоминаю подробности этого происшествия.
В самый разгар душного летнего дня я сидел на ступеньках пешеходного
мостика против Горсткиной улицы и грыз семечки. Ступенькой выше краснолицый,
пухлый старик играл на флейте. Ступенькой ниже толстоногая девчонка
торговала жидким чаем, который она, неизвестно почему, называла лимонным
квасом. Мутная четвертная бутыль лежала у девчонки на коленях, она
раскачивала ее, как грудного ребенка, и тихо подпевала стариковской флейте.
Я тоже слушал музыку старика, но мне было скучно. Не знаю почему, но тяжелая
тоска давила меня, - вероятно, я объелся пирожками.
Лениво поплевывая подсолнечную шелуху и стараясь ни о чем не думать, я
рассеянно следил за шумным и бурливым потоком рыночного люда... И вдруг я
увидел Карлушку. Он махал мне рукой и кричал что-то, но слов его я не мог
расслышать, они тонули в ровном, словно машинном, гуле толпы. Но сердце мое
задрожало.
Я вскочил, выбросил семечки на голову девчонке. Бросился вниз. Еще
бы!.. Карлушка, известный вор и хулиган, гроза питерских рынков, предмет
уважения и не таких мелкопробных жуликов, как я, - этот Карлушка обращается
ко мне!.. Какая честь! Какая честь для сопливого шкета!
Взметая пыль широченным клешем, Карлушка подлетел ко мне и ударил меня
по плечу. Признаться, я здорово испугался. Я подумал, что он пьян и будет
бить меня. Но он спрятал руку в карман, огляделся и, слегка задыхаясь,
сказал:
- Выручай, браток.
Невыразимая гордость сменила испуг. Я захлебнулся гордостью и не мог
вымолвить слова. Я молча смотрел на Карлушку, который - подумать только! -
явился ко мне за выручкой. Ко мне, который при одном виде милиционера
дрожал, как заяц, и пускался наутек...
В эту минуту я готов был защищать Карлушку от всех милиционеров на
свете. Я готов был пойти за него на расстрел. Я готов был голыми руками
задушить собаку-ищейку, если бы эта собака вздумала преследовать Карлушку.
Я чувствовал себя героем и, преисполненный важности, молча кивнул
головой. Карлушка еще раз оглянулся, сунул руку в бездонную глубину своего
кармана, пошарил там и вытащил на ладони - пару куриных яиц.
- Вот, - сказал он. - Понимаешь?
Я ничего не понял и изумленно захлопал глазами. Таинственно озираясь,
Карлушка нагнул чубатую свою голову и торопливо зашептал мне в самое ухо...
А я закивал головою и вдруг громко расхохотался.
...Как мог я, скажите, поверить, что Карлушка украл эти яйца? Карлушка,
который подвизался на миллионных налетах, который органически презирал
мелкую кражу, - он тиснул эти два яйца у торговки Песи, у крикливой жены
колченогого брючника Менделя! Мендель будто бы гонится по пятам за Карлушкой
с намерением отобрать эти яйца. Кто мог поверить такой нелепости? А я
поверил. Я, как дурак, закивал головой и готов был исполнить любое
приказание Карлушки.
Он попросил меня спрятать яйца.
- Куда? - спросил я.
- Все равно, - сказал Карлушка. - Живей только. Вали в шапку.
Я быстро сорвал с себя засаленную мичманку и осторожно положил на дно
ее эти злосчастные яйца. Они улеглись там удобно, как в гнезде наседки.
Не успел я напялить мичманку на глупую свою голову, как увидел брючника
Менделя. Поддерживая на плече необъятную гору брюк и забавно раскачиваясь на
кривых своих ножках, он протискивался сквозь рыночную толпу, вытягивая шею и
испуганно тараща глаза.
Карлушка показал мне кулак и отошел в сторону. А я снова уселся на
ступеньке мостика и сделал скучающий вид, хотя мне уже не было скучно, - с
жадным любопытством я наблюдал за каждым движением Менделя.
Вот он заметил Карлушку и заковылял к нему. Он машет руками и орет
что-то в самое лицо Карлушки. Карлушка удивленно поднимает брови и качает
головой. Мендель наседает. На помощь ему прибегает жена его, Песя; огромная
корзина с яйцами висит у нее на руке. Она тоже визжит и тоже машет свободной
рукой. Подходит еще несколько человек. Собирается толпа любопытных.
Поднимается гвалт.
Я не выдержал и, сорвавшись с места, ринулся в самую гущу скандала.
Презрительно сощурив глаза, Карлушка подергивал свой кучерявый чуб и
говорил наседавшим на него Менделю и Песе:
- Ну что вы ко мне привязались?! Уйдите, пожалуйста... Не брал я ваших
яиц.
- Брал! - кричал Мендель.
- Брал! - визжала Песя. - Провалиться, брал!
Оба они вертелись, как вербные тещи, и, захлебываясь, перебивая друг
друга, рассказывали толпе рыночников о том, как Карлушка украл у них два
яйца.
- Боже мой! - захлебывался Мендель. - Так я же сам, собственными
глазами видел, как он воровал эти яйца. И все видели. И Песя видела.
- Видела! - визжала Песя. - Провалиться, видела.
- И не думал даже, - спокойно говорил Карлушка. - Нужны мне ваши яйца,
как собаке зонтик. И не думал брать...
- Так ты же врешь, - задыхался Мендель. - Я же замечательно видел, как
ты схватил из корзинки яйца... Или же я слеп, да? Или, может быть, моя Песя
без глаз?!
- А ну вас! - сказал Карлушка. - Надоели вы мне со своими яйцами.
Катитесь колбаской.
- Что-о?! - заорал Мендель. - Колбаской?! Это мне за свой товар
колбаской? Да? Ах ты гадюка, чтоб тебе сдохнуть. Отдай яйца!
- Нет у меня ваших яиц, - сердито сказал Карлушка. - Отвяжитесь.
Он сделал попытку выйти из круга толпы. Мендель завыл. Одноглазый
Гужбан преградил Карлушке дорогу.
- Брось, Карлушка! - сказал он. - Не дело это своих парней обижать.
Отдай яйца...
- Как? - закричал Карлушка. - И ты? И ты веришь этой подлюге?.. Да
пусть он докажет сначала. Докажи на факте, что я взял эти яйца.
- Доказать? - опешил Мендель. - А что ты думаешь - не доказать? Да? Так
я тебе докажу. Вот...
Толпа притихла.
Восхищенный Карлушкиным нахальством, я затаил дыхание и, украдкой
шевельнув ушами, почувствовал, как что-то твердое прижалось к моей голове.
Карлушка вызывающе смотрел на Менделя. Мендель усмехнулся и подмигнул
толпе.
- Вот, - повторил он, - дай мне тебя обыскать.
- Что? - захохотал Карлушка. - Обыскать? Меня? Да ты что, опупел? Вот
еще! Не дам я себя обыскивать...
- Боится! - завизжала Песя. - Ей-богу, боится!
- Хвостом виляет! - закричал Мендель. - Хвостом виляет, гадюка!
Хвостиком!..
Возмущенная поведением Карлушки, толпа угрожающе шумела. Потрясая
костылями, хрипло орали безногие инвалиды-марафетчики. Дружно петушились
маклаки. Стрекотали старьевщицы. Старые жулики смеялись над Карлушкой.
Гужбан ругал его последними словами, называл копеечником, вшивым воришкой и
с горечью вспоминал то время, когда Карлушка был настоящим бандитом,
атаманом Горсткиной улицы.
Карлушка невозмутимо выслушивал эти нападки и презрительно улыбался.
Когда шум достиг возможных пределов, когда вся барахолка собралась у
пешеходного мостика и в отдалении уже заверещал тревожный свисток
милиционера, Карлушка поднял правую руку и громко сказал:
- Ша!
И, подойдя вплотную к Менделю, он так же громко сказал:
- Спорим?
Длинноносое лицо Менделя вытянулось, как старая резина. Толпа
насторожилась, множество глаз уставилось на Карлушку, который, нарочно
помолчав минуту, снова поднял руку и заговорил торжественно, как оратор на
митинге.
- Товарищи и граждане! - сказал он. - Довольно вам надсмехаться и
оскорблять невинного человека. Обидные ваши насмешки, будто я яйца украл и
хвостом виляю. Нет, не таков я вор, чтобы суда бояться. Были у меня дела и
повыше маркой, а дрейфить не приходилось. Конечно, я не дам себя обыскивать
задарма всякой шпане... Но если Мендель врет, не краснея, что видел, как я
сунул его поганые яйца в карман, - ладно, согласен. Спорим на сто "лимонов",
что у меня нет твоих яиц. Обыскивай. Не найдешь - плати денежки. Идет?
Мендель заежился, покраснел, лицо его еще больше вытянулось и стало
похожим на редьку. Он нерешительно переглянулся с Песей! Толпа одобряюще
загудела:
- Вали, Мендель!.. Спорь! Не бойся!
- Чего там! Даешь! Не робей!..
- Крой, Мендель!
- Спорь!..
- Спорим!! - заорал Мендель. - Идет! Спорим!
И в безудержном порыве он бросил на пыльную мостовую свой монблан
клешей и галифе и протянул Карлушке руку.
Но Карлушка, чтобы затянуть комедию, представился смущенным.
- Как? - спросил он. - Ты и вправду хочешь спорить? Серьезно? На сто
"лимонов"? Ты подумай сначала. Гляди, просчитаешься.
- Нет! - заерепенился Мендель. - Нет! Ты таки хвостом не виляй. На сто
"лимонов" спорили. Под свидетелей. Давай руку.
- Ну ладно, - вздохнул Карлушка. И, крепко сжав тщедушную руку Менделя,
он внезапно повернулся ко мне и сказал:
- А ну-ка, плашкет... Разними.
Мне показалось, что он подмигнул мне. Затрепетав всем телом, я выскочил
в середину круга и ребром ладони разорвал роковое рукопожатие.
- Обыскивай, - сказал Карлушка, ухмыльнулся и поднял руки.
Так, наверное, поднимали руки его многочисленные жертвы, когда он
выхватывал из кармана наган и командовал:
- Руки вверх!
Наступила тишина. Многоликая толпа затаила дыхание; ругань, споры,
выкрики торговцев прекратились, и только старик музыкант, который один из
всей барахолки не заинтересовался скандалом, продолжал наигрывать свою
грустную музыку.
Мендель приступил к обыску. Он сунул руку в карман Карлушкиного клеша и
сказал:
- Здесь!
Но вытащил пустую руку.
- Значит, здесь, - сказал он и сунул руку в другой карман. Но и там яиц
не оказалось.
Все больше и больше волнуясь, он обшарил карманы бушлата, ощупал
Карлушку спереди и сзади, залез за пазуху майки - яиц не было.
Надо было видеть его лицо. Я до сих пор не могу забыть лица брючника
Менделя, когда, безуспешно закончив поиски яиц, он взглянул на Карлушку.
Глупее лица я не видывал. Он вытаращил глаза, раскрыл рот... Мне показалось
даже, что волосы его встали дыбом от ужаса, который охватил его.
- Где ж таки яйца? - спросил он.
- Не знаю, - ответил Карлушка.
Ужасная ругань посыпалась на голову бедного Менделя.
- Кляузник! - заревела толпа.
- Дурак!
- Арап московский!
Несчастный Мендель не знал, куда деваться от этого потока выкриков,
ругательств и ядовитого смеха. Вся барахолка издевательски смеялась над ним,
который так позорно проспорил свои сто "лимонов", и больше всех заливался я;
я чувствовал себя соучастником Карлушкиной аферы и радовался за успех нашего
с ним мошенничества.
Оглушительный хохот долго колыхался в воздухе, будто чудовищные птицы
хлопали громадными крыльями. Смех толпы опьяняюще ласкал меня, как ласкает
он, вероятно, клоунов и комических актеров в театре. Но скоро мне пришлось
убедиться, что не всегда смех бывает приятным. Скоро я услышал смех погромче
и пооглушительнее этого, но он не доставил мне радости.
Слишком уж грустно мне вспоминать окончание этой глупой истории.
Немного придя в себя, Мендель растерянно высморкался в рукав, вздохнул
и, взвалив на плечо груду перевалявшихся в пыли брюк, собрался уходить.
- Куда? - закричал я. - А деньги?
- Куда? - закричала за мной вся толпа. - А деньги платить надо?
Мендель плюнул в сторону, с остервенением вытащил бумажник и, отсчитав
сто миллионов, протянул их Карлушке.
Ко всеобщему удивлению, Карлушка отказался взять деньги.
- Не надо, - сказал он. - Совестно брать от такого дурака.
- От дурака? - растерялся Мендель.
- Ну да, от дурака, - сказал Карлушка. - Разве ты не дурак? Самый
настоящий вислоухий дурак. Столько времени искал яйца и не мог найти. Гляди!
Гляди, раззява! Вот они где твои яйца!!!
И тут случилось нечто ужасное. Карлушка размахнулся и изо всей силы
ударил меня сверху по шапке.
Что-то хрустнуло у меня на затылке, и тотчас же беспросветный мрак
окутал меня. Теплая, липкая жижа залила мне лицо, нечеловеческий ужас сковал
мои руки и ноги, - мне показалось, что я умер и мозги мои текут по моему
лицу. Кто-то толкнул меня в середину круга, я чуть не упал, закачался и
закричал от страха.
Страшный хохот оглушил меня. Я протер глаза и увидел дико оскаленные
пасти хохочущих людей. Вся барахолка сотрясалась от неудержимо-буйного
смеха.
Закинув голову, хохотал коварный Карлушка. Хохотал одноглазый Гужбан.
Хохотал Мендель. Визгливо хохотала жена его Песя, и яйца перекатывались в ее
корзине.
К сожалению, я не могу сказать, был ли в действительности так смешон
этот Карлушкин фокус. Но потом мне рассказывали, что мое лицо было похоже на
хорошую яичницу с салом. Не думаю, чтобы яичница была хорошей: одно яйцо
оказалось тухлым - страшная вонь душила меня. Я заплакал.
Я закрыл руками лицо и, пошатываясь, дошел до ступенек мостика. Я
опустился на ступеньки и, оцепенев, просидел там до вечера.
Когда я очнулся, было уже темно. Я сколупнул с лица затвердевший яичный
желток и огляделся.
Барахолка пустела. Погасли фонари. Все жулики, торговцы и покупатели
ушли спать. Ушла домой и девчонка с квасом.
И только за спиной моей пухлолицый старик невозмутимо играл на своей
флейте...
Первые рассказы молодого писателя написаны на жизненно близком ему
материале.
1920-е годы - время войны и разрухи - породили целые армии
беспризорников. Группами и в одиночку они бродяжничали по стране, являлись
грозой базаров. Судьба этих изломанных жизнью детей стала вопросом
государственной важности. Была организована специальная комиссия во главе с
Ф.Э.Дзержинским по борьбе с безнадзорностью подростков.
Л.Пантелеев, сам переживший в детстве годы скитаний, хорошо знал
беспризорников, их душевный мир. В своих ранних рассказах он показывает, как
происходит высвобождение этих мальчишек из-под власти улицы.
В основе рассказа - случай из жизни "барахолки" 20-х годов. Здесь и
сочно выписанные персонажи, и характерный говор. Но Л.Пантелеев не
ограничивается жанровой зарисовкой, он развенчивает романтику блатного мира,
жестокого и бесчеловечного. Карлушкин фокус положил конец преклонению
мальчика перед героем улицы.
Впервые рассказ был напечатан в журнале "Пионер", 1928, Э 10.
Г.Антонова, Е.Путилова
Популярность: 30, Last-modified: Mon, 24 Feb 2003 09:57:34 GmT