-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Скромный гений".
OCR & spellcheck by HarryFan, 8 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Теперь, когда у каждого есть личные крылья и когда каждый знает, что он
может в любую минуту употребить их для полета, - теперь на Земле крылья
эти утратили свою популярность. На планете нашей пользуются ими главным
образом некоторые романтически настроенные влюбленные да еще сельские
письмоносцы в отдаленных районах во время весенней распутицы.
И уже мало кто помнит, как трудно было Алексею Потаповичу Возможному
изобретать эти крылья, и пробивать свое изобретение сквозь различные
барьеры, и осуществлять всеобщую крылизацию человечества.
Вот об этом я и хочу напомнить вам, уважаемые Читатели.
Должен предупредить Читателей, что своей статьей я не собираюсь
открывать никакой Америки и что она (статья эта) носит компилятивный
характер, отнюдь не претендуя на особую оригинальность как в области
сообщаемых фактов, так и в отношении способа их изложения. Крылья - тема
вечная, как любовь. О крыльях люди мечтали с самых отдаленных времен. В
древних пещерах, в наскальной живописи наряду с другими изображениями мы
находим и изображение человека, парящего на крыльях. Герою
древнегреческого мифа Дедалу удалось сконструировать крылья для
индивидуального полета. Библия, ее апокрифы и вообще религиозная
литература всех времен и народов полны упоминаний о летающих существах как
положительного порядка (ангелы), так и порядка отрицательного (злые духи,
демоны). Темой крыльев полны живопись, скульптура, музыка, киноискусство,
научная фантастика, а также фольклор ("Был бы я пташечкой, стал бы
летати...").
Серьезные деятели литературы - например, Анатоль Франс в "Восстании
ангелов" и Марк Твен в "Путешествии капитана Стормфилда на небеса" - не
чуждаются темы крыльев. О поэзии и говорить нечего: от давних времен и до
наших дней написано неисчислимое множество стихов о крыльях.
И даже когда настал век авиации и полетов в космос, интерес человека к
крыльям, как таковым, не остыл и мечта о личных крыльях не затмилась. Не
один пилот и не один пассажир, совершив со сказочной скоростью перелет
Ленинград - Владивосток и сойдя по трапу на твердую землю, с ласковой
завистью следили за полетом ласточек над аэродромом.
Парадокс заключался в том, что, создав планеры, дирижабли, самолеты,
геликоптеры и космические ракеты, человек продолжал мечтать о полете на
личных крыльях. И в снах он продолжал видеть себя летящим не в салоне
реактивного лайнера, не в кабине космического корабля, а просто летящим,
парящим как птица.
Но крыльев не было.
Были мифы о крыльях, и рассказы о крыльях, и поэмы о крыльях, и стихи о
крыльях. Но живого обыкновенного человека, летящего на крыльях, никто,
никогда, нигде не встречал.
Так было до тех пор, пока Алексей Потапович Возможный не сконструировал
крылья и не полетел на них. (См. Авторское свидетельство N_756617-ПС, доб.
документация N_1899457-КМ, - "Крылья человеческие машущие индивидуальные
съемные для управляемого полета в воздушной среде".)
4. ДЕТСТВО АЛЕКСЕЯ ВОЗМОЖНОГО
Алексей Возможный родился в Сибири, в селе Ямщикове (ныне - Возможное).
Село это довольно большое, с почтово-телеграфным отделением и средней
школой.
Отца Алеша потерял рано, мать же его была сельской почтальоншей. Набрав
на почте полную сумку писем, газет и прочей корреспонденции, она с утра
отправлялась в окрестные деревни. Весной и осенью, в распутицу, по тракту
ходить становилось нелегко, а в небольшие таежные деревеньки,
расположенные среди болотистой тайги, порой и вовсе невозможно было
проникнуть. В такие дни Серафима Дмитриевна часто возвращалась домой с
сумкой, в которой лежало много недоставленных писем, и горько жаловалась
на бездорожье.
- И неужели никак-никак нельзя было эти письма доставить? - участливо
расспрашивал ее маленький Алеша.
- Никак нельзя. Разве что на гусеничном тракторе или на крыльях.
- А крыльев тебе не полагается?
- Крылья только ангелам полагаются, - отвечала Серафима Дмитриевна. Из
этого не следует делать вывод, что она была религиозной. Просто этими
словами она хотела образно пояснить ребенку полную невозможность доставки
писем в данных условиях.
Когда Алексей подрос, он неоднократно заменял мать в ее походах в
дальние деревни. Он даже пропускал ради этого занятия в школе, на что,
впрочем, учителя смотрели сквозь пальцы. Учился он очень хорошо - даже,
как считали некоторые, ненормально хорошо. Так, будучи учеником пятого
класса, он уже знал некоторые разделы высшей математики, изучаемые в
Академии Математических Наук, а когда сдавал выпускные экзамены, то,
выбрав вольную тему, вывел доказательство малоизвестной теоремы
Сандестрома-младшего, считавшейся недоказуемой.
Успехи в учебе не сделали Алешу ни заносчивым, ни черствым. Он был добр
к товарищам и всегда готов был помочь людям в беде, даже если это было
сопряжено с опасностью. Добр он был и к животным. Если где-нибудь находил
он раненую или выпавшую из гнезда птицу, он притаскивал ее домой и
ухаживал за ней. Выздоровев, птицы не всегда улетали - некоторые
оставались жить поблизости и сопровождали Алексея в его прогулках и
походах в тайгу и окрестные деревни. Днем около него всегда летал сокол, а
стоило Алеше выйти из избы вечером - появлялась серая сова. Она летела
впереди него, то низко стелясь у его ног, то бесшумно взмывая ввысь.
И каждую весну и каждую осень, в пору перелетов, ненадолго отвернув от
стаи, над его домом делал несколько приветственных кругов лебедь: Алексей
когда-то подобрал на берегу реки подранка и выходил его в своей избе.
Окончив школу, Алексей решил ехать в Ленинград поступать в
Самолетостроительный институт. Он уже послал туда документы.
В том году стояло необычно дождливое лето, и однажды мать Алексея,
Серафима Дмитриевна, вернулась домой с сумкой, в которой было немало
недоставленных писем, газет и переводов. Эту почту она должна была отнести
в деревеньку Дальние Омшары, но дойти туда не смогла. Путь в Дальние
Омшары лежал через тайгу и моховые болота.
Так как в сумке среди прочей корреспонденции была и телеграмма, то
Алексей решил отправиться сам в эти Омшары, хоть до этого там не бывал.
Мать сначала отговаривала его, но он убедил ее, что будет осторожен.
Захватил сумку, надел брезентовый плащ и двинулся в путь.
Едва он вышел на тракт, как сокол, по своей привычке, увязался за ним.
Крылья его влажно блестели от дождя. Иногда он набирал высоту и, оглядев
сверху дорогу, пикировал вниз.
Затем Алексея нагнала сова. Полет ее был неровен и как-то неуклюж:
днем, как известно, совы видят плохо, к тому же эта сова была пожилая. Она
тяжело плюхнулась Алексею на плечо, да так и осталась сидеть.
- Ну только тебя, старуха, здесь и не хватало, - пошутил юноша,
погладив птицу по мокрой спине. - И с чего это ты днем с места сорвалась,
никогда этого с тобой не бывало!
Вскоре Алексей свернул с тракта на лесную дорогу, а с той - на другую,
поуже. Все было залито водой, но путь виден был хорошо. Вот сокол снова
набрал высоту, затем спикировал - и полетел домой. Алексей понял, что идет
верным путем и до наступления темноты ничего дурного с ним не случится.
Но когда стемнело, Алексей вышел на моховое болото, покрытое кочками и
мелким чахлым березняком, и вскоре сбился с дороги. Он петлял, шагал то
вправо, то влево, под его сапогами хлюпала болотная жижа. Потом в темноте
ему почудилось, что вышел на знакомое место, и тогда он быстро зашагал
туда, где, как считал он, должна проходить потерянная им дорога.
И тут сова довольно больно и сердито клюнула Алексея в плечо. Затем она
стала летать вокруг него, чуть ли не задевая лицо крыльями и не давая идти
вперед. Он понял, что птица почуяла недоброе и что ему надо переждать ночь
на месте. Он сел на мокрую кочку и задремал. Иногда он просыпался от
холода и тогда слышал, как сова начинает сердито хлопать крыльями. Когда
рассвело, ее уже не было - улетела домой спать.
Тут, при дневном свете, Алексей увидел, что пройди он ночью еще шагов
десять - и угодил бы в трясину, в так называемое "окно". Эти "окна",
поросшие сверху густой травой, и днем-то не всякий отличит от обыкновенной
безобидной лужайки.
Вскоре он отыскал дорогу и без дальнейших происшествий пришел в Дальние
Омшары, где роздал корреспонденцию. Телеграмму же он вручил Екатерине
Сергеевне Радугиной, которая оказалась просто Катей; девушка была на год
моложе Алексея. Телеграмма извещала Катю о том, что она принята на заочное
отделение ветеринарного техникума.
Катя очень обрадовалась этому известию, а Алексей радовался, глядя на
нее. На девушке была черная юбка и кофточка из шотландки, которая ей очень
шла. Кофточка была в зеленую клетку с черными поперечинами и застегнута
была на зеленые пуговицы из пластмассы.
- О чем вы задумались? - спросила вдруг Катя.
- Так, - ответил Алексей. - Эти пуговки очень похожи на леденцы.
- Это хорошо или плохо?
- Это не хорошо и не плохо, - ответил Алексей. - Но мне - нравится.
- Как странно, - сказала Катя. - Как странно! Мне эти пуговицы тоже
напоминают леденцы, но никто никогда не говорил мне об этом.
- Вам теперь будут присылать учебные программы, - сказал Алексей. -
Если дороги будут плохими, я все равно буду доставлять вам эти программы.
- Спасибо, - сказала Катя. - Я буду этому рада, Плохо только, что на
первом курсе есть химия.
- Не нравится химия? - удивился Алексей.
- Даже хуже, - ответила Катя. - Видите вон ту большую осину? Нравится
она вам?
- Ну вижу. По-моему, хорошее дерево. И слышите, как звенят листья?
- А если б вы темной ночью сюда пришли, и я вам показала бы в ту
сторону и спросила: "Нравится вам осина?" Вы бы сказали: "Звенит, а какая
она - не знаю". Вот так для меня химия.
- Я вам буду помогать, - сказал Алексей.
- Вот спасибо, - обрадовалась Катя. - А то я так ее боюсь, что в школе
на уроках химии стихи писала, чтоб не так страшно было. На одном уроке вот
какое стихотворение написала:
Сегодня на северном склоне оврага,
Где ивы обветренный ствол,
Где солнце, и снег, и подснежная влага,
Цветок долгожданный расцвел.
Стоит он над снегом, над жухлой травою,
От света и воздуха пьян.
С утра над бедовой его головою
Клубится весенний туман.
Могла бы нагнуться, могла бы сорвать я -
Но он лишь один на снегу.
Он ждет не меня, он ждет своих братьев -
Сорвать я его не могу.
Потом она сказала:
- Я знаю, это не очень удачно, Но ведь это для себя. Мы летом тут в
речке часто купаемся, а иногда я одна хожу купаться на лесное озеро, это
три километра отсюда. Как я там плаваю, как ныряю - никому и дела нет, а
самой мне там нравится. Вот так и стихи.
Эта ночь на болоте и последовавшее за ней знакомство с Катей оказали на
Алексея Возможного странное, как может показаться на первый взгляд,
воздействие. Вернувшись домой, он затребовал из Самолетостроительного
института документы и вскоре уехал в ближайший райцентр, где поступил на
курсы работников почтовой связи.
Многие дивились, и до сих пор дивятся, почему он при своих способностях
избрал столь скромный и столь невысоко оплачиваемый трудовой путь. Одни
считают, что здесь повлияло стремление быть ближе к Кате; другие напирают
на то, что мать Алексея Возможного была уже в предпенсионном возрасте,
часто хворала, и сын не захотел оставлять ее в одиночестве; третьи же
предполагают, что в ту ночь, когда Алексей сидел в лесу, ожидая рассвета,
он вовсе не спал, а думал о крыльях для человечества и так четко
представил их себе, что уже не хотел будто бы тратить время на институт,
стремясь поскорее взяться за работу.
Однако из поздних дневниковых записей Алексея Возможного видно, что
конкретных мыслей о крыльях у него тогда не возникало. Он пишет: "О
крыльях я в те дни еще не думал. Но у меня появилось чувство, которое я
назвал бы так: предзнание. Я знал, что надо что-то найти и что будущая
находка где-то рядом".
По окончании курсов Алексей Возможный был направлен в родное село, где
занял место помощника начальника отделения связи. Оно было свободно, так
как его предшественник недавно ушел на пенсию.
В Ямщикове дивились тому, что столь способный человек избрал себе столь
малоперспективную специальность. Над ним даже подшучивали - впрочем,
весьма добродушно. Девушки, например, сложили о нем частушку, которую
несколько раз исполнили со сцены деревенского клуба:
Наши мальчики хвалены
Прежде перли в институт,
А теперя в почтальоны
Просто-напросто идут!
Как видите, песенка вовсе не обидная. Надо заметить, многим даже
пришлось по душе, что талантливый юноша выбрал такой скромный путь и
остался в родном селе. Когда же Алексея спрашивали, неужели ему не хочется
поехать учиться в большой город или поездить по белу свету, он
отмалчивался. Но, как нам теперь известно, однажды он сделал в своем
дневнике такую запись: "Я думаю, что внимательное созерцание квадратного
метра поля или луга, когда наблюдатель находится в состоянии душевного
покоя, дает сознанию большее ощущение простора и полноты жизни, нежели
тысячекилометровые переезды и перелеты и многократная смена мест обитания.
Каждый сам в себе носит свой простор".
Впрочем, Алексей не был таким уж неколебимым домоседом. Когда в Москве
был объявлен международный турнир на лучший результат шахматной игры с
новейшей логической электронной машиной, он испросил у начальника почты
отпуск и направился в столицу. Предварительно он выучился игре в шахматы
по самоучителю и сыграл несколько партий с местным чемпионом, счетоводом
Петром Степановичем Бирюковым.
Условия международного турнира были таковы. Первая премия
предназначалась тому, кто сыграет с машиной вничью; вторая - тому, кто
сдастся ей не ранее тридцатого хода. О выигрыше речи не было, так как
считалось, что человеку победить в игре эту машину невозможно. Однако
Алексей, сыграв три партии, в первой сделал ничью, а две остальные
выиграл.
Получив довольно крупную денежную премию, он накупил целый контейнер
книг по самым различным отраслям знаний, а также много подарков для матери
и односельчан. Кате же он привез очень дорогую электронную собаку. Она
была размером со шпица и умела бегать, прыгать и лаять. Больше никаких
достоинств у собаки этой не было, а к тому же она сразу сломалась. Вообще
справедливости ради надо сказать, что, хоть Алексей и любил делать
подарки, но выбирать их не умел. Все его покупки - если только речь идет
не о книгах и не об инструментах - поражают своей непрактичностью и
никчемностью.
Вернувшись в Ямщикове (ныне Возможное), Алексей продолжал работать на
почте. В дни большой нагрузки, перед праздниками, а также в плохую погоду,
он сам охотно разносил корреспонденцию по дальним деревням. Не скроем, что
всего охотнее носил он письма и газеты в деревню Дальние Омшары.
Так прошло два года.
Однажды весной, в первый день своего отпуска, Алексей Возможный зашел в
сельский клуб. Здесь висела свежая стенгазета, в которой наряду с прочими
злободневными материалами был помещен рисунок местного художника Андрея
Прокушева. Рисунок изображал молодого человека с сумкой на боку, из
которой торчали письма и газеты. Молодой человек этот сидел на велосипеде.
Точнее, падал вместе с велосипедом, так как ехать не мог: велосипед по
втулки увяз в дорожную грязь.
Внизу был четко написан стишок, сочиненный молодым письмоносцем
Николаем Тараевым:
Несмотря на все усилья,
Не качусь, а падаю.
Не колеса здесь, а крылья
Почтальонам надобны!
Очевидцы рассказывают, что Алексей Возможный, прочитав это
четверостишие, на мгновение застыл, а затем торопливым шагом направился к
выходу. Некоторые добавляют, что при этом он хлопнул себя по лбу и
проговорил какое-то древнегреческое слово.
После этого он три дня нигде не показывался. На вопросы соседей, что
такое стряслось с Алексеем, почему его не видно, мать его, Серафима
Дмитриевна, сокрушенно качала головой и говорила: "То пишет, то чертит на
бумаге что-то, ночей не спит. Не знаю, что и делать с ним..."
Вскоре Алексей уехал в Москву. Вернулся он через пять дней. Мать
рассказывала соседям, что он привез какие-то проволочки, баночки,
металлические маленькие штучки и еще какие-то непонятные предметы.
Затем на попутном грузовике он направился в райцентр, где накупил
холста, рыболовных капроновых лесок и много тюбиков с клеем БФ.
Еще через день Алексей пошел к местному столяру Михаилу Андреевичу
Табанееву и попросил у него сухих дощечек и планочек. Тот охотно дал
просимое, но поинтересовался, на что это Алексею надобно.
- Крылья буду ладить, - ответил Возможный.
- В птицы записаться хочешь? - засмеялся добродушный столяр. - Ну что
ж, дело неплохое... Птицей станешь - не забудь мне пол-литра в клюве
принести.
- Ладно уж, принесу.
В тот же день Алексей отправился в Дальние Омшары. Он рассказал Кате о
том, что скоро сделает крылья.
Катя внимательно выслушала его и задумалась.
- О чем ты думаешь? - спросил ее Алексей. - Ты не веришь, что человек
может летать?
- Нет, я верю, - тихо ответила Катя. - Но если у тебя ничего не выйдет
с крыльями, ты все равно останешься для меня тем же.
Тогда Алексей обнял и поцеловал Катю, а на другой день они отправились
в райзагс, а оттуда в Ямщикове - и Катя поселилась в доме Алексея. На
этом, в сущности, кончаются все сердечные тревоги в жизни Возможного.
Дальше - в этом отношении - судьба его и Кати сложилась счастливо, и они
жили душа в душу. Должен признаться, что, принимаясь за эту главу, я
боролся с соблазном хоть немного драматизировать любовные переживания
Алексея и Кати. Но удержался от этого, ибо мое дело - повествовать только
о фактах.
Теперь Алексей и Катя целыми днями находились в пристройке, где Алексей
оборудовал небольшую мастерскую. Он подбирал и пилил планки, обстругивал
их и склеивал, а Катя, наложив на холст картонное лекало, резала этот
холст большими ножницами, а потом сшивала большой иглой, употребляя вместо
ниток рыболовную леску.
Однако работы было так много, что Алексей связался с ребятами из
местного школьного кружка авиамоделистов. Работали они охотно, их и не
прогнать было из пристройки, но галдели ужасно, споря друг с другом из-за
сборки узлов, - и мать Алексея была этим не очень-то довольна. Но помощь
ребят освобождала Алексея от многих часов черновой работы и давала ему
возможность заняться вспомогательным электронным устройством, которое
должно было сделать полет совершенно безопасным.
И вот крылья были готовы.
В этот день Катя надела спортивные брюки и красивую кофточку, а Алексей
облачился в свой единственный парадный костюм и приладил к рукам крылья.
Пришли и ребята-авиамоделисты. Оделись они как обычно, но все были умыты и
причесаны, что случалось с ними не каждый день.
- А ты, мама, пойдешь с нами на испытание? - спросил Алексей Серафиму
Дмитриевну.
- Не хочу на баловство ваше глядеть, - строго ответила Серафима
Дмитриевна. - Делом бы лучше занялись!
Тогда все, кроме нее, отправилась к выгону. Впереди шагал Алексей
Возможный в парадном костюме и с крыльями, за ним Катя в клетчатой
кофточке с пуговицами-леденцами, а уж за Катей - ребята. Погода стояла
отличная, но отличная она или плохая, не имело значения: крылья годились
для любой погоды.
Коров на выгоне в этот час не было, и людей нигде поблизости тоже не
было, не видно и не слышно было птиц. Только сокол, как всегда, увязался
за Алексеем и молча летал вокруг него.
И участники испытания тоже молчали, потому что приближался
ответственный момент.
- Полетит дядя Леша сейчас, а веселья нет, - сказал вдруг самый
маленький из авиамоделистов.
Ему никто ничего не ответил.
- Ну начинаю полет, - Алексей посмотрел на Катю и побежал к середине
выгона, расправляя на бегу крылья. Затем он оторвался от земли и полетел.
Алексей сделал несколько небольших кругов над серединой выгона, а потом
по прямой полетел к старой большой черемухе, что стояла у края поля возле
ручья. Сокол летел рядом с ним. Казалось, птица нисколько не удивлена
полетом человека.
Набрав высоту, Алексей перевалил через крону дерева и круто пошел вниз.
Внезапно сокол с коротким предупреждающим криком вынырнул навстречу ему.
Алексей резко свернул, еще немного и он пропорол бы правое крыло о сухой
жесткий сук и, конечно, упал бы. Теперь благодаря соколу он избежал
опасности. Но сокола на мгновение сдавило между суком и крылом. Птица
молча упала в ручей, и ее потащило течением. Лапы у нее были прижаты к
телу, как при полете. Но так же птицы сжимают лапы и в миг смерти.
Алексей долго летел над ручьем, сопровождая мертвого сокола. Того
волокло над бледно-зеленой подводной травой, над ржавыми консервными
банками, над какими-то мятыми дырявыми кастрюлями и изодранными резиновыми
сапогами, лежащими на дне. Дальше ложе ручья стало глинистым, а берег был
весь в ямах: отсюда брали глину для печей. Затем ручей расширялся, здесь
был омут. Сокол исчез в его глубине.
Алексей набрал высоту и начал делать крутые виражи, чтобы током
встречного воздуха осушить выступившие на глазах слезы. Рукой отереть их
он не мог - этому мешали крылья.
Затем он вернулся к Кате и ребятам-авиамоделистам.
- Я нечаянно убил сокола, - сказал он Кате, снимая крылья.
На краю правого крыла виднелось небольшое красное пятно.
- Как это грустно, - сказала Катя. - И именно сегодня...
- Теперь полетай ты, - сказал ей Алексей.
Катя надела крылья и сделала несколько кругов над выгоном. Потом
разрешено было полетать самому старшему из авиамоделистов, ученику
десятого класса Мите Добрышеву.
- Ну, понравилось? - спросила его Катя, когда тот отлетался.
- Понравилось, ничего, - ответил Митя. - Но на "ТУ-104" лучше. Когда я
на "ТУ-104" с папой в Киев летал - вот это да!
- А я на "ИЛ-18" летал, - сказал самый маленький из авиамоделистов. -
Вот это веселье было!
Ребята побежали к селу, и Алексей с Катей остались в поле одни.
По-прежнему кругом было безлюдно. Поднявшийся северо-восточный ветер гнал
на выгон пыль с проселочной дороги.
- Что ж, Катюша, идем домой, - сказал Алексей. - Испытание закончено.
Ты рада?
- Рада, - ответила Катя. - Но я почему-то думала, что радость будет
больше.
- Я тоже так думал, - согласился Алексей. - Ты понимаешь, когда я
летел, это было приятно, но совсем не так, как летаешь во сне. Не
получается ли так: давая людям свои крылья, я отнимаю у них мечту о
крыльях?
- Ты сделал очень важное дело, - утешила его Катя. - У человека крыльев
никогда не было - а вот теперь они есть.
- Да, крылья есть.
И оба они не спеша пошли домой.
Часа через полтора Алексей взял денег, повесил на шею провизионную
сумку, надел крылья - и полетел в магазин. Сельмаг находился довольно
далеко от их дома. Алексей летел не над улицей, а задами, чтобы не
возбуждать излишнего внимания. Когда он приземлился у магазина, там только
что кончался перерыв, и покупатели еще не подошли. Он был первым.
Заведующая сельпо тетя Света Целовальникова сидела на крылечке.
- А, прилетел-пожаловал, - улыбнулась она. - Мне ребята уже сказали,
что ты крылья наладил... А грузоподъем у них какой? Кроме самого себя,
много груза поднять можешь?
- Нет, не очень много, - ответил Алексей. - Килограмма два-три.
- Маловато, - покачала головой тетя Света. - С такими крыльями не
разживешься... А скорость какая?
- Скорость больше, чем у пешехода. Но не намного. Километров пятнадцать
в час.
- Не шибкая скорость. Вот у меня племянник мотоцикл "ИЖ" заимел, так на
тракте километров сто выжимает. А выпьет, так, говорит, и сто двадцать
дает.
Алексей сделал покупку и полетел к столяру. Тот сидел у окна, уже
выпивши по случаю хорошей погоды. Алексею он обрадовался.
- Ну и молодец ты, паря! И на саном деле крылья смастерил! И пол-литра
мне в клюве принес!
Затем он ощупал крылья и попросил дать ему полетать на них.
- Простите, Михаил Андреевич, крыльев дать вам сейчас не смогу, -
сказал Алексей. - Вы сейчас выпивши немного, а у меня здесь
электронно-бионический тормоз. Человек в состоянии опьянения взлететь на
этих крыльях не может. Зато он не может и разбиться.
- Тоже хорошо! - воскликнул Михаил Андреевич. - Умная голова у тебя!..
А какой потолок у них?
- Около двухсот метров.
- Н-да, - протянул Табанеев, - потолок подкачал... Но ты не горюй, ты
все равно важное изобретение сделал.
Как теперь известно, именно в этот день вечером Алексей Возможный
сделал в своем дневнике следующую запись: "Помимо того, что сокола жалко,
нет вообще ощущения большой радости. Быть может, радость - это вид
энергии, а неисчерпаемых источников энергии нет. Много радости расходуется
на само ожидание радости - и вот, когда мы приходим к цели, цель эта нас
не так уж и радует".
Несколько ниже он пишет: "Я чувствую себя человеком, долго искавшим
клад и наконец нашедшим его. Да, я откопал сундук, на крышке которого
написано: "Здесь миллионы". Я взломал сундук и там нашел миллионы. Но это
не золото. Увы, это бумажные деньги. Они давно утратили хождение и
заменены другими денежными знаками. Я не могу раздать их людям - они им не
нужны. Они порадуют только коллекционеров (которые, впрочем, тоже люди).
Клад найден слишком поздно".
Как мы теперь знаем из воспоминаний современников, в самом эпицентре
открытия - в селе Ямщикове - создание крыльев не вызвало большого шума.
Это и понятно: в селе этом Алексей Возможный был своим человеком, его
считали добрым малым, слегка чудаковатым, и изобретение им крыльев
восприняли как проявление безвредной (но и бесполезной) чудаковатости.
Но затем, хоть Алексей никак не рекламировал своих крыльев, слухи о них
кругами пошли от его родного села к соседним селам, к городкам, к городам.
И чем дальше уходили слухи, тем более они видоизменялись. Через несколько
дней распространилась легенда о некоем летающем человеке, который похитил
из райпо и унес под крыльями ящик хлебного вина. По другому варианту, этот
летающий человек был вовсе и не человек, а морально разложившийся
десантник-инопланетник с летающей тарелки, и похищал он не спиртные
напитки, а деньги чистоганом. Были и иные варианты, еще более странные. Но
у всех этих слухов было нечто общее: всюду указывалось конкретное место,
где происходят чудеса, - село Ямщикове.
Поэтому вскоре из одного небольшого города, отстоящего недалеко от
Ямщикова, в село это был направлен многосторонний журналист Леонид
Могилан, чтобы выяснить все на месте и опубликовать в газете
корреспонденцию, разъясняющую суть дела и пресекающую ложные домыслы.
Когда-то Леонид Могилан сотрудничал в одной центральной газете, но
оттуда был за что-то уволен и переехал работать в ту небольшую газету, о
которой идет речь. Здесь редактор полюбил его за свежесть стиля. Так,
Могилан никогда не употреблял слова "нефть", а всегда писал "наше черное
золото"; никогда не говорил "хлопок", а всегда - "наше белое золото"; а
вульгарное слово "пушнина" он заменял образным выражением "наше мягкое
золото". Кроме того, хоть жил он всегда в городах, но считался знатоком
сельского хозяйства и иногда даже сочинял стихи и песни на сельхозтему. В
поэзии он почему-то подражал дореволюционной поэтессе Мирре Лохвицкой. Об
этом свидетельствует хотя бы его "Сельская вакхическая":
Пастух Мефодьич! Доярка Маша!
Я с вами дружбе сердечной рад!
За яровые поднимем чаши,
За полноценный суперфосфат!
Споем и спляшем! Эван! Эвоэ!
В экстазе выпьем артелью всей
За все комбайны, за все удои,
За яйценоскость родных гусей!
Так как Ямщикове было селом и находилось в сельской местности, то туда
был направлен именно Могилан. Через два дня в газете появилась его статья,
которая называлась "За крыло да на солнышко!" Она начиналась так:
"В то время как крепнет добыча мягкого золота, множится вывоз удобрений
и свершается ряд иных свершений и мероприятий, есть у нас еще темные
пятна, есть и отдельные носители этих темных пятен.
Некий А.Возможный, отклонившись от дружного коллектива работников
связи, вместо того чтобы заботиться о срочной доставке писем сельским
труженикам, занялся бесцельным прожектерством и вздумал летать на крыльях.
Эти антинаучные полеты, не подкрепленные выводами и доводами науки,
невольно наводят на мысль о том, что А.Возможный хочет противопоставить
себя рядовым труженикам села Ямщикова и возбудить в них религиозные
суеверия в своих личных целях..."
В таком духе был написан целый подвал. Кончалась статья возгласом: "А
не пора ли ударить по крыльям гр. А.Возможного!"
Вскоре эта отрицательная статья сделала свое положительное дело. В
самом деле, напиши Могилан статью хвалебную - она могла бы пройти
незамеченной. Положительная статья не требует ответа, а отрицательная
требует. Она немедленно была обсуждена на районном собрании почтовых
работников и признана грубо заушательской и искажающей факты. В одну из
центральных газет было послано письмо за многими подписями. Вскоре в
Ямщикове прибыл столичный корреспондент, а через три дня в его газете
появилась не очень большая, но весомая заметка, которая называлась
"Оглоблей по крыльям". В ней рассказывалось о том, что периферийный
изобретатель-практик, сконструировавший крылья для письмоносцев, подвергся
грубым нападкам в местной печати. Вместо того чтобы морально поддержать
Алексея Возможного, Л.Могилан, не разобравшись в сути дела, обрушился на
него с нелепыми придирками в своей технически неграмотной статье.
Вслед за тем в Ямщикове приехала известная журналистка Нина Антитезова.
В толковой и дружественной статье она поведала широкому читателю об
Алексее Возможном и его изобретении. Статья называлась "Сельский Дедал".
В Ямщикове потянулись корреспонденты, фотографы, репортеры,
телевизионщики и киношники.
Представитель массового научно-популярного журнала "Техника-каждому"
уговорил Алексея послать чертежи и техническое описание крыльев в Бюро
изобретений. Алексей последовал доброму совету и вскоре получил авторское
свидетельство.
Затем Алексей Возможный сделал вторую пару крыльев. Эти крылья он
принес в свое почтовое отделение, чтобы ими могли пользоваться
письмоносцы. Крылья вполне оправдали себя. Пошли осенние дожди, дороги к
некоторым отдаленным деревням стали труднопроходимыми, но доставка почты
шла без помех. Почтальон, отправлявшийся в дальнюю деревню, брал крылья и
летел над дорожной грязью и болотами. Иногда ими пользовались и врачи, а
также лекторы, летавшие в глубинку. Эти крылья лежали, всегда готовые к
употреблению, на специальной полке в почтовой конторе. Их прозвали
"дежурными крыльями".
Вскоре, зайдя в сельский клуб, Алексей увидал там свежий номер
стенгазеты, где помещен был новый рисунок Андрея Прокушева. Рисунок тот
изображал сельского письмоносца. Он бодро летел на крыльях, а на шее у
него висела сумка, из которой торчали письма и газеты. Внизу можно было
прочесть четверостишие уже известного нам сельского поэта:
Над тайгой лечу зеленой,
Что мне ямы, впадины, -
Потому как почтальону
Нынче крылья дадены!
Однако нужно заметить, что мать Алексея, отправляясь на разноску почты,
крыльями никогда не пользовалась. Впрочем, скоро она вышла на пенсию.
Что касается Кати, то она, после того как крылья прошли испытание,
изредка летала на них, но относилась к ним с какой-то тайной боязнью. Не
то чтоб она боялась разбиться - нет, совсем нет. Просто ее безотчетно
тревожило то маленькое ржаво-красное пятнышко на правом крыле.
Да и сам Алексей Возможный тоже редко пользовался крыльями. Характер
его несколько изменился, он теперь часто бывал грустным. К этому времени
относится такая запись в дневнике: "В сущности, формула движения машущего
крыла настолько проста, что только случайность помешала людям открыть ее в
предшествующие века. Я не чувствую себя победителем. Я чувствую себя
неопытным, но самонадеянным стрелком, случайно попавшим в яблочко... Вся
мишень испещрена попаданьями возле этого яблочка, и видно, что стрелки
были опытные и меткие, но им просто не везло. Стрелки давно умерли, а
мишень осталась, пришел я и попал в цель. Но это была их цель! Я -
запоздалый стрелок".
Теперь на имя Алексея Потаповича Возможного шло много писем. Его
сослуживцы, беззлобно подшучивая над ним, утверждали, что он нарочно
поступил работать на почту, дабы получать корреспонденцию, так сказать, не
отходя от рабочего места. В письмах люди спрашивали, скоро ли будет
налажено массовое производство крыльев, какова будет их цена, и задавали
много других вопросов.
Все это привело Алексея к мысли, что пора поднять вопрос о широком
выпуске крыльев, с тем чтобы промышленность смогла удовлетворить
намечающийся спрос на них. Посовещавшись с Катей, он взял в отделении
связи отпуск за свой счет и направился в центр. Катя проводила его до
районного города, где он сел в поезд. С ним был небольшой чемодан и крылья
в чехле из водоотталкивающей ткани. Чехол этот сшила Катя.
В купе уже сидело три человека. Они ехали, как оказалось, на слет
изобретателей-переростков в областной город. Их имена не дошли до нас,
поэтому я для удобства буду именовать их Брюнет, Рыжий и Старикан.
Увидав чехол, Брюнет спросил у Алексея, что в нем такое.
- Крылья машущие для индивидуального полета, - ответил Алексей.
- Ну кому теперь нужны крылья! - воскликнул Брюнет. - Кругом полно
самолетов! Я ведь знаю, что надо изобретать и чего не надо. Я изобрел
антиалкогольный ящик для хранения денег. Я хочу его зарегистрировать под
девизом: "Сезам - не открывайся!" - С этими словами Брюнет выдвинул из-под
сиденья небольшой железный сундучок. На нем, очевидно рукой изобретателя,
был выведен зеленой масляной краской стишок:
И жена и я довольны -
Уменьшается расход.
Ящик антиалкогольный
Наши деньги бережет.
И горжусь я без рисовки
Изобретеньем своим:
Этот ящ. в командировке
И в быту незаменим.
- А каково назначение этого ящика? - поинтересовался Алексей.
- Этот антиалкогольный ящик предназначен для хранения денег, - ответил
Брюнет. - Получив получку, вы кладете в ящик сумму денег, которую вам надо
сберечь для каких-либо целей, отложив себе часть на ежедневные расходы.
Если вы выпьете и захотите добавить на выпивку денег из ящика - он не
откроется, как бы вы ни вертели ключом. Дело в том, что в ящик вмонтирован
агрегат, улавливающий спиртной запах и при этом автоматически запирающий
замок. Более того, если вы сами трезвы, но рядом или в пределах трех
метров находится выпивший человек, ящик тоже не откроется. Таким образом,
если к вам придет нетрезвый приятель и станет подбивать вас на выпивку за
ваш счет - ничего у него с этим делом не выйдет, и вы гарантированы от
трат. Если же вашей жене (предполагается, что она непьющая) понадобятся
деньги на что-либо - она может открыть ящик в любую минуту ключом, который
вы вручаете ей. И вот благодаря этому ящику в семье всегда будет мир.
- Ну а если я холостяк, и притом непьющий, значит, ящик отпадает? -
спросил Алексей.
- Вовсе нет! - ответил изобретатель. - Непьющим холостяком ящик может
быть использован как копилка. Предположим, вы хотите скопить денег на
мотоцикл. С каждой получки вы кладете в ящик определенную сумму и
опять-таки часть денег оставляете себе на повседневные расходы. Из этих
денег вы ежедневно покупаете себе четвертинку водки и, разумеется,
выпиваете ее. Этим самым вы гарантируете неприкосновенность от самого себя
хранимой в ящике суммы.
- Но так и спиться можно, - заметил Алексей.
- Это уже частный вопрос, - ответил Брюнет недовольным тоном. - Важна
новизна идеи.
- А какое у вас изобретение? - обратился Алексей к Рыжему.
Рыжий молча извлек из кармана небольшой сверточек. Развернув бумагу, он
вынул нечто напоминающее по форме электрическую пробку. Только пробка эта
была отлита целиком из металла.
- Неперегорающая вечная пробка! - объявил Рыжий. - У меня уже и
рекламное объявление готово. - Он расправил бумажку и прочел, вернее,
пропел на мотив старинной песни "Когда б имел златые горы":
Не пожалев труда-терпенья,
Я вашу выполнил мечту,
Я изобрел изобретенье,
Необходимое в быту!
Пусть замыканием коротким
Все уничтожится дотла,
Сгорит весь дом, сгорит проводка,
Но будет пробочка цела!
Далее Рыжий перешел на прозу:
- Вы вставляете в сеть эту пробку и можете быть спокойны - она никогда
не перегорит. Включайте все электроприборы - ей хоть бы что. Провода
сгорят, приборы сгорят, дом сгорит - а она все равно цела! Представляете,
какая будет экономия на пробках во всемирном масштабе!
- Позвольте, - удивился Алексей, - но ведь пробки для того и
существуют, чтобы в определенных условиях перегорать. В этом их
назначение.
- Вы, молодой человек, видно, ничего в изобретательском деле не
понимаете, - вмешался Старикан. - Если в основе изобретения лежит новая
мысль - значит, изобретение ценное. Вот я...
- А вы что изобрели? - обратился к Старикану Алексей.
- Я не изобрел, я сделал открытие. Я создал Микстуру Долголетия,
сокращенно - "Мидол". Если вы раз в год, в день своего рождения будете
принимать эту микстуру - вам обеспечено необоримое здоровье и долгая
жизнь. Вы проживете до ста пятидесяти лет.
Старикан вытащил из-под вагонного столика большую бутыль, полную
какой-то темной жидкости. К горлышку сосуда была привязана бумага, на
манер аптечной сигнатурки, только гораздо больше размером. На одной
стороне было написано дрожащим старческим почерком:
"Любой человек в домашних условиях может приготовить "Мидол" на радость
себе и окружающим.
Состав "Мидола": Соль поваренная. Соль фиксажная. Сахар. Одеколон
"Шипр". Керосин. Денатурат. Чернила ученические синие. Жидкое мыло.
Чесночный сок. Уксус. Спирт нашатырный. Клопомор бытовой. Политура
мебельная. Горчица столовая. Касторка аптечная. Лак для ногтей. Рассол
огуречный. Жир рыбий.
Смешать, взболтать и настоять".
На другой стороне сигнатуры той же рукой был написан стишок:
Пять литров микстуры моей
Ты выпей приемом единым -
И станешь быка здоровей,
И будешь всегда невредимым.
Ни выходки женских особ,
Ни вирусов хищная стая
Тебя не загонят во гроб -
Живи, веселясь и блистая!
- Позвольте, - удивился Алексей Возможный. - Там у вас написано "пять
литров". Это не описка?
- Нет, это не описка, - ответил Старикан. - Нужно выпить за один прием
именно столько - ни грамма меньше, ни грамма больше. И тогда "Мидол"
окажет свое благотворное действие.
- Простите за нескромность, - спросил Алексей. - Но, судя по вашему
внешнему виду, вы еще не пили "Мидола"?
- Нет, пяти литров мне не выпить, - ответил Старикан. - Но я ежедневно
тренируюсь на пиве. Пива я могу выпивать уже четыре бутылки сразу. Старуха
моя недовольна этим и порой даже прибегает к побоям, но я продолжаю
тренировку. Года через три я дойду до десяти бутылок - и тогда в один
прекрасный день вместо пива я приму нужную дозу "Мидола" и личным примером
укажу людям путь к здоровью и долголетию... Правда, прежде мне нужно будет
преодолеть рвотный барьер. А как его преодолеть - я еще не знаю.
- Что вы подразумеваете под понятием "рвотный барьер"? - спросил
Алексей.
- Дело в том, - грустно потупив голову, молвил Старикан, - дело в том,
что моя микстура даже в малых дозах вызывает неудержимые приступы тошноты.
Следующим утром три спутника Алексея Возможного сошли в областном
городе, и дальше он ехал в купе один. В это время он и сделал запись в
своем дневнике, подробно изложив свою встречу с тремя
изобретателями-переростками. Говоря о первом, он проводит параллель между
его антиалкогольным стоп-устройством и своим, примененным в крыльях. Далее
он приходит к выводу, что изобретатель, которого я для удобства именую
Брюнетом, наметил себе неверную цель, но ему нельзя отказать в остроумном
решении технической задачи; вообще же Алексей характеризует его как
прагматиста, зашедшего в тупик. Здесь же он высказывает мысль, что, кроме
силы воли, есть и сила безволия, и с ней надо считаться.
Второго изобретателя Возможный характеризует просто как глупца.
Зато о Старикане пишет вот что: "Несчастный человек? - Нет, счастливый
человек! В нем есть величие подлинного открывателя. Через два года он
умрет от водянки, но, умирая, будет верить, что проживи он еще год - и он
принес бы человечеству счастье. Путь его ложен, смешон, нелеп - но цель
мудра, благородна и современна. Он - антипод, обратный знак, оборотная
сторона медали... Но именно медали, а не фальшивой монеты! А на другой
стороне медали будет когда-нибудь вычеканен профиль открывателя подлинного
эликсира долголетия".
Далее несколько строк в дневнике вымарано рукой его автора, а затем
следует небольшое стихотворение, написанное Алексеем Возможным в том же
поезде:
Я ныне возноситься волен
В пределы листьев и стрижей,
В мир обветшалых колоколен
И крупноблочных этажей.
Но Человек стремится к звездам
В порыве исполинских сил -
Увы, он крылья слишком поздно
Моей рукой осуществил.
И облетает позолота
С нежданно сбывшегося сна.
И радость моего полета
Раздумьями омрачена.
11. СЕМНАДЦАТЬ УЧРЕЖДЕНИЙ И БЭБИ
Сойдя на шумном вокзале, Алексей Возможный направился на поиски
пристанища. Вскоре он нашел свободный номер в недорогой гостинице. Вслед
за тем он начал поиски учреждения, которое смогло бы заинтересоваться его
крыльями и наладить их массовое производство. Забегая вперед, скажу, что
на поиски у него ушло десять дней.
Первым делом Алексей направил свои стопы в "Главпочтосвязьпроект".
Здесь о крыльях уже знали и считали, что это дело хорошее и нужное и что
крылья очень помогут периферийным почтальонам. Однако у
"Главпочтосвязьпроекта" мастерские были и без того перегружены работой, и
Алексею порекомендовали обратиться в "Главспортснарядпроект".
В "Главспортснарядпроекте" Алексея встретили очень хорошо, здесь тоже
знали о его изобретении. Но от производства крыльев отказались, так как
крылья не в профиле "Главспортснарядпроекта". Ведь такого вида спорта не
существует.
- Но если наладить производство крыльев, то тем самым возникнет новый
вид спорта, - возразил Алексей.
- Когда он где-нибудь возникнет - тогда, пожалуйста, к нам, - ответили
ему. - И тогда мы начнем налаживать производство ваших крыльев. А пока вам
лучше всего обратиться по этому вопросу в "Главлесопожар".
В "Главлесопожаре" о крыльях тоже знали. Но для борьбы с лесными
пожарами крылья действительно не годились - слишком мала грузоподъемность.
В этом деле использовались вертолеты, они вполне себя оправдали.
Обойдя еще несколько учреждений, Алексей решил направиться в военное
ведомство. Приняли его здесь очень хорошо.
- Мы отлично знаем ваше изобретение, - сказал ему молодой полковник. -
Мы о нем узнали первыми и преисполнились к вам самого глубокого уважения.
Но мы не обратились к вам с просьбой работать у нас, ибо крылья ваши
военного значения не имеют. Будь они изобретены раньше - цены бы им не
было в военном деле, а сейчас мы имеем приборы для индивидуального полета
несравненно более совершенные, нежели ваши крылья.
- Куда вы посоветуете мне обратиться, товарищ полковник? - сказал
Алексей. - Задаю вам такой вопрос потому, что вы кажетесь мне наиболее
здравомыслящим человеком из всех тех, с которыми мне пришлось беседовать
за последние дни.
Полковник призадумался. Затем он сказал:
- Кроме почтового дела, крылья ваши могут быть применяемы на море при
самоспасении пассажиров и команды с терпящих бедствие торговых и
пассажирских судов. Правда, далеко от берега они едва ли помогут, но если
аварию терпит судно, находящееся в каботажном плаванье, крылья сослужат
свою службу. Ведь спасательные шлюпки часто бывают разбиты или сорваны
штормом, и тут придут на помощь крылья. Кроме того, даже при наличии
шлюпок люди не всегда могут благополучно достичь берега из-за сильного
прибоя. И тут крылья спасут много жизней. Советую вам обратиться в
"Каботажрейс".
Алексей Возможный поблагодарил полковника и направился в "Каботажрейс".
Здесь внимательно выслушали все его доводы в пользу крыльев и в принципе
согласились с ними, но тут же добавили, что своих производственных
мастерских у учреждения нет. В конце концов ему дали направление в БЭБИ
(Бюро Эталонизации Бытовых Изобретений).
БЭБИ представляло собой мощное учреждение со многими секторами и
подсекторами. Здесь к крыльям Возможного проявили должный интерес. Но само
БЭБИ заняться разработкой крыльев не могло. Были здесь секторы
усовершенствования мясорубок, стиральных машин, соковыжималок,
электропылесосов и торшеров; были подсекторы мыльниц, зубочисток, солонок,
спускных бачков, собачьих поводков, но все это не имело никакого отношения
к крыльям. Правда, сектор настольных вентиляторов некоторое отношение к
ним имел, но начальник его был в то время в командировке.
Однако в подчинении БЭБИ имелось несколько НТЗ (научно-теоретических
заведений). В одно из таких НТЗ и направили Алексея Возможного с его
крыльями на предмет их научного обоснования, усовершенствования и
подготовки к массовому выпуску.
НТЗ "Гусьлебедь" было научно-теоретическим заведением со стершимся
профилем. К сельскому хозяйству и к охране природы отношения НТЗ никогда
не имело, но все же когда-то оно было основано для каких-то благих
конкретных целей. Однако для каких именно - никто уже не помнил. За
последние годы вся научная работа заведения свелась к внутризаведенческой
борьбе между гусь-отделом и лебедь-отделом. Гусисты пытались доказать
лебедистам, что в окружающем нас мире гуси имеют большее значение, нежели
лебеди. Лебедисты утверждали обратное. Так как обе спорящие стороны
представляли свои "про" и "контра" в письменной научной форме, со ссылками
на авторитеты, то это был спор творческий, научный, и в процессе этого
спора представители обеих сторон получали различные ученые звания, степени
и повышения по службе.
Когда Алексей Возможный явился в заведение, то сразу понял, что ученым
не до него. Гусисты в те дни готовили обширный "Психологический и
историографический обзор методики действий группы гусей при спасении
г.Рима". Что касается лебедистов, то они в качестве контрудара создавали
двухтомный труд; первый том назывался: "О роли лебедей в жизни
древнегреческого общества и отражении этой роли в преданиях об
оплодотворении Леды лебедем"; на титульном листе второго тома значилось:
"К вопросу о возможности наличия лебединого поголовья на некоторых
планетах системы Альфы Лебедя". Побывав в залах и комнатах обоих отделов,
посмотрев на этих солидных, благополучных ученых, многие из которых были
украшены благородными сединами, и заметив несколько косых взглядов,
брошенных на него, Алексей почувствовал, что здесь он оскорбительно молод
и что ему здесь делать нечего.
Он уже направился к выходу, но, проходя по коридору, на одной из дверей
увидел дощечку, на которой было написано: "Зав. П/О крыльев", и наудачу
постучался в дверь. И этот стук в дверь решил многое.
Дело в том, что, в заведении, кроме гусь-отдела и лебедь-отдела, был и
подотдел крыльев. По первоначальному замыслу этот подотдел должен был
служить связующим звеном между двумя основными отделами, ибо крылья есть и
у гусей, и у лебедей. Но уже давно этот подотдел превратился в козла
отпущения. В него переводили не потрафивших начальству гусистов и
лебедистов, обрекая их на значительное замедление в восхождении по
лестнице званий. А когда в какой-нибудь газете появлялся материал,
обвиняющий заведение в отрыве от жизни и чуть ли не в творческом
бесплодии, директор товарищ Рейтузов всегда умел повернуть дело так, что
все шишки валились на опальный подотдел крыльев. Между тем начальник этого
подотдела, товарищ Лежачий, был человеком самолюбивым и с давних пор
затаил нелюбовь к Рейтузову.
Когда Алексей Возможный подробно ознакомил Лежачего со своим
изобретением, Лежачий понял, что крылья могут стать в его руках большим
козырем.
- Я персонально займусь доработкой ваших крыльев, я подготовлю их для
массового выпуска, - сказал он Возможному. - А чтоб дело было крепче и
верней, я даже согласен стать вашим соавтором. Возможно, что в процессе
работы мне придется подключить к проекту еще несколько соавторов. Я думаю,
вас это вполне устроит.
- Я согласен, - ответил Алексей Возможный. - Лишь бы скорей наладить
выпуск крыльев.
- В первую очередь мне надо выковать научные кадры, - весомо сказал
Лежачий. - Сперва - кадры, а потом - крылья.
В этот день, вернувшись в гостиницу, Алексей сделал в своем дневнике
такую запись: "На Лежачего надежды мало, но на других и вовсе нет. Дело
здесь даже не в бюрократизме (хоть и он есть), а в малой технической
применимости крыльев. В век космических ракет и реактивных лайнеров мои к.
- "малая механизация". Но глядя в будущее, я не столько страшусь тихого
неуспеха, сколь шумного успеха, моды. Ибо именно за модой следует обычно
полное забвение. Великое иногда может стать модным, но часто ли модное
становится великим?"
Далее следует такая запись: "Очень соскучился по дому, по Кате. Пусть
это старомодно, но меня не тянет в города. Мне нравится жить в Ямщикове.
Когда живешь там, где родился, все вещественные проявления родной природы
постепенно включатся в твою жизнь, обретают голос и становятся советчиками
и собеседниками. Человек мудр, но есть мудрость и в придорожной березе, и
в ручье, который ты еще мальчишкой переходил вброд. Все они могут
подсказать что-то. Взамен же они ничего не требуют".
Алексей Возможный вернулся в Ямщиково и зажил прежней жизнью, аккуратно
исполняя свои обязанности на почте.
Вне села Ямщикова происходили в это время следующие события.
В то время как по научной и служебной линии крылья продвигались
чрезвычайно медленно, да, можно сказать, и совсем не продвигались, - по
линии добровольно-общественной они пошли в ход. Некоторые сельские
почтальоны, не дожидаясь того дня, когда крылья поступят в систему
Министерства связи и будут им выданы за казенный счет, стали делать их
сами по чертежам, опубликованным в научно-популярном журнале.
Некоторые влюбленные юноши делали по две пары крыльев - для своей
возлюбленной и для себя.
Появились любители-крылостроители.
Организовалось всесоюзное добровольное общество "Все на крылья".
Все чаще можно было видеть летающих людей.
Меж тем в НТЗ "Гусьлебедь" развертывались научные события.
Получив в веденье своего подотдела разработку темы "Крылья", Лежачий
развернул бурную деятельность. Везде и всюду он твердил, что только его
подотдел занят перспективной проблемой, в то время как гусь-отдел и
лебедь-отдел зашли в творческий тупик. Вскоре в печати появился фельетон,
посвященный НТЗ "Гусьлебедь". В нем критиковались гусисты, лебедисты и сам
Рейтузов, зажимающий многообещающую деятельность Лежачего. Так как в БЭБИ
давно уже сомневались в деловых качествах Рейтузова, то этот фельетон стал
последней каплей, переполнившей чашу административного терпения. Рейтузов
был переведен в другое заведение, а главой "Гусьлебедя" стал Лежачий.
Став во главе заведения, Лежачий первым делом добился специализации
НТЗ. Так как никому не было понятно, чем занималось заведение до этого, то
никого особенно не удивило, что оно взялось за разработку крыльев. В БЭБИ
были этим даже довольны: наконец-то заведение занялось чем-то конкретным.
Гусисты и лебедисты стали стаями разлетаться прочь. Их научные труды
лежали теперь на чердаке, забытые всеми, но их звания и степени,
заработанные этими трудами, оставались при них, и отнять эти звания никто
не мог. Поэтому бедность им не грозила. На их места Лежачий набирал новых
работников, чтобы ковать кадры. Скромный подотдел "Крылья" разросся, стал
полноправным отделом, а затем, в свою очередь, был разбит на отделы. Был
создан отдел крыловедов широкого профиля и отдел крыловедов узкого
профиля; были организованы отделы, где ковались крыловеды-моделисты и
крыловеды-экономисты; крыловеды-бионики и крыловеды-электроники;
крыловеды-эстетики и крыловеды-энергетики; крыловеды-маринисты и
крыловеды-гигиенисты; крыловеды-метеорологи и крыловеды-психологи;
крыловеды-антиаварийщики и крыловеды-гарантийщики.
Была реорганизована и расширена и многотиражка заведения. В состав ее
редколлегии включили высокопродуктивного поэта Переменного. Правда,
дополнительного места в штате редакции для него выхлопотать не удалось, и
поэт был зачислен в заведение как крыловед-испытатель. Переменный обязался
выдавать ежемесячно не менее четырех погонных метров бодрых, звонких
стихов и сразу же приступил к делу:
В пыли на земле я ишачил,
Всю жизнь от бескрылья страдал.
Явился товарищ Лежачий -
И легкие крылья мне дал.
И мне впереди замаячил
Крылатого солнца рассвет.
Веди ж нас, товарищ Лежачий,
Дорогой научных побед!
В часы, свободные от выполнения своих прямых творческих обязанностей,
Переменный писал любовно-упадочную лирику:
Других ты любила, а мною бросалась -
А я ж неплохой человек, -
И в сердце моем голубая усталость,
Тобой я обманут навек.
Я в лес ухожу, тебе больше не веря,
Грустя на осенний мотив...
Примите ж меня, всевозможные звери,
В бесхитростный свой коллектив!
Дела Лежачего шли в гору. О нем трубили как о человеке, который открыл
способного, но малограмотного изобретателя-самородка Алексея Возможного -
и задался благородной целью научно обосновать теорию индивидуального
полета на машущих крыльях и практически подготовить модель крыльев для
массового производства.
Постепенно об Алексее Возможном стали вспоминать все реже, а имя
Лежачего склонять все чаще. Вскоре ему было присвоено звание почетного
крыловеда и соответственно увеличен оклад. От полноты жизни Лежачий стал
все чаще выпивать. Используя служебное положение, он завел себе молодую
крыловедку-секретаршу Малину Викторовну Стриптизоявленскую, с которой, не
скрываясь, начал появляться в ресторанах и других общественных местах.
Кроме того, он приблизил к себе поэта Переменного, и тот теперь постоянно
обретался у него на дому, читая за рюмкой водки свои любовно-упадочные
стихи и отрицательно влияя ими на морально-психическое состояние хозяина
дома. Все это вместе взятое привело к тому, что сам Лежачий начал иногда
думать стихами.
Встав по бу-бу-будильнику,
Я иду к холодильнику,
Открываю бе-белую дверь,
Вынимаю я пробочку,
Наливаю сто-стопочку -
Догадайтесь, что будет теперь?
И с благо-го-говением,
Окрыленный мгновением,
Я напиток к устам подношу...
Выпью влагу жемчужную -
И статью ну-ну-нужную
Я о крыльях пишу-шу-шу-шу.
Между тем крылья Возможного, принесенные им в свое: время в заведение,
валялись в подвале. Там было сыровато, но чехол из водоотталкивающей
ткани, сшитый Катей, предохранял их от сырости и порчи.
Алексей с Катей жили мирно и дружно. У них родилась дочка, которую они
назвали Анфисой.
Алексей теперь исполнял должность начальника почтового отделения. Он
пользовался уважением как сослуживцев, так и всех жителей Ямщикова.
Несмотря на то, что он был еще очень молод, многие даже пожилые люди часто
обращались к нему, когда у них возникал какой-либо спор.
Алексею по-прежнему шло много писем. Кроме того, некоторые люди
специально приезжали в Ямщикове, чтобы побеседовать с ним. Поэтому местные
хозяйственники, дабы обеспечить ночлег приезжающим, построили небольшую
бревенчатую гостиницу "Уют". Узнав о гостинице, в Ямщикове стали ездить и
жители ближайшего городка, чтобы провести там денек-другой. Начали
наезжать и охотники - не промысловые охотники, которым охота дает хлеб, а
охотники городские, которые, отработав в помещении шесть дней, седьмой
день жаждут провести на природе и по возможности убить что-нибудь живое.
Этой весной лебедь, летя со стаей на север, как всегда, свернул в
сторону и сделал несколько кругов над домом Алексея Возможного. Алексей
был в это время во дворе и помахал лебедю рукой. Тот сделал еще один круг
и резко взял курс на северо-восток: полетел догонять своих. Но со стороны
болота захлопали выстрелы, а затем Алексей увидел, как упал лебедь.
- Лебедя убили, - сказал он, входя в дом.
Серафима Дмитриевна покачала головой и с укоризной посмотрела на
Алексея, будто он в чем-то виноват. А Катя, качавшая Анфису, заплакала.
- Это к беде, это не к добру, - молвила она сквозь слезы.
- Это не к беде и не к радости, - тихо сказал Алексей. - Просто убили
лебедя.
Между тем в газетах стали появляться запросы читателей - почему отстает
наша крылодельная промышленность. Появились карикатуры на БЭБИ и на
подчиненное ему заведение "Гусьлебедь". Директор БЭБИ вызвал Лежачего и
потребовал, чтобы тот в кратчайший срок подготовил крылья к сдаче в
массовое производство.
Лежачий заверил директора БЭБИ, что через два месяца будет создан
опытный образец крыльев.
Действительно, вскоре чертежи творчески обогащенных и модернизированных
крыльев были готовы. Своих мастерских у заведения не имелось, и для
ускорения дела чертежи правого и чертежи левого крыла и чертежи
дополнительного оборудования были отданы трем разным предприятиям. Правое
крыло досталось быткомбинату "Зарница", производившему мясорубки, кофейные
мельницы, гитарные струны и обувную фурнитуру; левое - бытпромобъединению
"Рассвет", делавшему спортивные гири, металлические портсигары, рыболовные
блесны, а также мышеловки и жестяные похоронные венки. Дополнительное
оборудование взялись изготовить авторемонтные мастерские при БЭБИ.
Тем временем во дворе заведения была выстроена семиметровая вышка - на
манер тех, что стоят на водных стадионах. Дело в том, что полет на
модернизированных крыльях мог осуществляться только с высоты. Затем были
отпечатаны красивые пригласительные билеты для представителей БЭБИ и
прессы. За две недели до испытания крыльев в НТЗовской многотиражке
появилась песня, сочиненная поэтом Переменным:
Эх вы, крылья мои, крылья,
Крылья легкие мои,
Вы летите без усилья,
Как летают соловьи!
Вы летите легкой тенью
Через поле, через лес,
Чтобы слава Заведенья
Возрастала до небес.
Мы свершим свои задачи,
Высь нас манит и зовет, -
Ведь недаром сам Лежачий
Возглавляет наш полет!
Песня разучивалась на спевках всеми сотрудниками НТЗ "Гусьлебедь", а
автору ее в качестве поощрения сам Лежачий разрешил опубликовать в
очередном номере многотиражки любовно-упадочное стихотворение:
Посетила Муза
Члена профсоюза,
И стихи сложил он о своей тоске,
Ты меня, Людмила,
Без ножа убила -
Ты с другим холила вечером к реке.
В лес пойду зеленый,
Встану я под кленом,
Выберу я крепкий, качественный сук...
Есть веревка, мыло...
Прощевай, Людмила!..
Зарыдают лоси, загрустит барсук.
Так как А.Возможный числился все же одним из авторов крыльев, то
Лежачему было неудобно не пригласить его на испытание опытной модели. Это
могли бы воспринять как зажим. Поэтому Лежачий, зная нелюбовь Возможного к
дальним поездкам, послал в Ямщикове двух сотрудников заведения с тем,
чтобы они уговорили его приехать. Кроме того, им было поручено вручить
Алексею Возможному текст речи - тот должен его заучить и произнести после
испытания крыльев. Речь была составлена поэтом Переменным под руководством
самого Лежачего. Проза там чередовалась со стихами:
Трепеща от радости, хочу выразить свою благодарность корифею
крыловедения товарищу Лежачему, а также восемнадцати моим славным
соавторам за то, что они творчески переосмыслили мой скромный проект и
подготовили крылья для массового производства.
Спасибо тебе, о Лежачий,
Спасибо - из сельской глуши!
Трудился ты с полной отдачей -
И крылья твои хороши!..
Вскоре оба сотрудника - секретарша Лежачего Малина Стриптизоявленская и
крыловед-эстетик Виктуар Площицын - прибыли в районный город, а там на
подотчетные деньги наняли легковую машину и под вечер были в Ямщикове. Они
зашли к Возможному, и тот согласился ехать. Гости пробыли в доме недолго,
они решили ждать Алексея в машине.
Пока Алексей собирался в дорогу, Стриптизоявленская и Площицын завели
разговор о Возможном. Они разговаривали при шофере, которого считали
человеком темным, а он все запомнил.
- Даже серванта нет, вы заметили? - сказала Стриптизоявленская. - А еще
изобретатель называется!.. А как старуха-то на нас смотрела - вот-вот в
глаза плюнет. Не любят здесь культурных людей!
- Да, дико живут, - согласился Площицын. - Книг, правда, у него много,
но ведь книги-то нынче недорогие, этим не удивишь. А вот я по двору
проходил - заглянул в сарайчик. Думал - гараж, а там корова! Смех! Вместо
машины - корова. А еще изобретателем себя считает... А жена у него ничего,
красивая.
- Но вы заметили, как она одета? По моде восемнадцатого века!.. И уже
ребенка завела. А сам этот Возможный - хам. Когда вы ему сказали, что вы
один из его соавторов по крыльям, он и глазом не моргнул. Вот и работай на
таких!
- Вообще не понимаю, почему его считают изобретателем, - сказал
Площицын. - Совсем мальчишка еще, да и живет в деревне... И какая наглость
- отказался произносить благодарственную речь! Что мы теперь Лежачему
скажем?
- Хорошо бы нам уехать сейчас вдвоем, - задумчиво молвила
Стриптизоявленская. - А в энтэзэ мы бы сказали, что этот горе-самоучка
умер, в связи с чем окончательно утратил творческую инициативу и замкнулся
в узком кругу внеслужебных интересов. Правильная формулировка?
- Формулировка-то правильная, но, к сожалению, это невозможно, может
шум подняться, - высказался осторожный Площицын. - А что это за птица на
заборе сидит? - Он взял свою стильную самшитовую трость, на которой было
выжжено: "Люби меня - а я тебя. Память о Сочи", и вышел из машины.
Послышался удар, еще удар. Затем Площицын втащил в машину мертвую сову.
- Охотничий трофей! Ну и глушь здесь - дикие птицы на заборах сидят! Я
ее палкой как тресну!..
- Какой вы молодец! Настоящий мужчина! - восхитилась
Стриптизоявленская.
- Это вы ручную сову убили, - строго сказал шофер. - Это сова Алексея
Потапыча, ее здесь никто не трогал.
- Что же теперь делать? - испуганно протянул Площицын. - Ведь этот
самоучка еще с кулаками полезет.
В это время появился Алексей Возможный. В драку он не полез, а молча
взял сову и ушел куда-то в темноту. Потом вернулся, сел в машину и всю
дорогу молчал.
В НТЗ "Гусьлебедь" настал день торжественного испытания опытного
образца модернизированных крыльев.
Было солнечное утро. Многочисленные гости сидели во дворе на стульях,
вынесенных для этой цели из комнат и залов заведения. Для Лежачего и
Алексея Возможного были поставлены широкие кресла, а для восемнадцати
соавторов три больших дивана. Двор был радиофицирован, и, чтобы гости,
сидевшие в задних рядах, находились в курсе событий, Виктуар Площицын,
держа в руке микрофон, рассказывал о ходе подготовки.
На вышке стоял бледный поэт Переменный - ведь по штату он числился
крыловедом-испытателем и теперь должен был выполнять свои прямые
обязанности.
Однако крыльев пока что не было: поставщики запаздывали. Чтоб отвлечь
зрителей от тревожных мыслей, научные работники дважды исполнили песню на
слова Переменного: первый раз в быстром темпе, а второй раз - протяжно.
Затем выступил сам Лежачий. Он упомянул о том, что еще в древности, у
мутных истоков цивилизации, человек мечтал о личном летательном аппарате.
И вот теперь, на базе крыльев самоучки Антона Возможного - правда,
несовершенных и научно не обоснованных - заведению удалось создать
качественную модель крыльев.
Гости не заметили, что он назвал Возможного Антоном, а если кто и
заметил, то промолчал.
Когда он закончил речь, во двор въехал грузовик. Он привез правое
крыло, выполненное быткомбинатом "Зарница". Вскоре въехал второй грузовик,
он доставил левое крыло, произведенное бытпромобъединением "Рассвет".
Автокраном крылья подали на вышку, и два сотрудника -
крыловед-антиаварийщик и крыловед-эксплуатационник - стали навьючивать их
на поэта Переменного. Но какие-то детали, которые должны были совмещаться,
не совмещались, так как "Рассвет" и "Зарница" не вполне точно согласовали
дырки для болтов. Пришлось вызвать слесаря.
Тем временем подъехал третий грузовик с двигателем для крыльев. Дело в
том, что по идее "Гусьлебедя" крылья должны были приводиться в движение не
мускульной силой, как в несовершенном проекте Возможного, а мотором. Мотор
тоже подняли на вышку.
Наконец поэт-испытатель был приготовлен к полету. Слесарь и оба
крыловеда сошли вниз, и Переменный теперь стоял на вышке один. Но он не
летел.
Лежачий подозвал Стриптизоявленскую и велел ей подняться к испытателю и
узнать, почему он медлит. Та вскоре вернулась и тихо сказала Лежачему: "Он
не хочет лететь без соломы. Пусть, говорит, подстелют внизу, а то не
полечу. Так и заявил".
К счастью, недалеко от НТЗ "Гусьлебедь" находилось НТЗ "Сеносолома", и
вскоре оттуда было привезено три грузовика соломы, которую и расстелили
под вышкой.
Но Переменный все не решался лететь. Он стоял, покраснев от натуги под
тяжестью крыльев и вспомогательного оборудования, и уныло глядел вниз.
На поэте-испытателе были совсем не те крылья, которые сконструировал
Алексей Возможный. Каждый из восемнадцати соавторов внес свою творческую
лепту в их усовершенствование, и в них ничего не осталось от изобретения
Возможного.
Да, эти творчески переосмысленные крылья были совсем иными. У
Возможного они по форме приближались к лебединым, в новом же варианте они
напоминали крылья нетопыря. Возможный смастерил свои крылья из материалов
несолидных - из каких-то там деревянных планочек и холста; крылья НТЗ
"Гусьлебедь" были сделаны из стали (требование крыловеда-антиаварийщика) и
позолочены (требование крыловеда-эстетика). Вспомогательное оборудование у
крыльев Возможного было почти невесомо и незаметно; у новой модели к спине
готовящегося к полету (в данном случае - к спине Переменного) крепился
мощный мотор. От мотора к крыльям для приведения их в движение шли тяги.
Так как мотор нуждался в горючем, то был сконструирован десятилитровый
бак, находившийся на том месте человека, где спина переходит в ноги. От
бака к двигателю тянулся шланг. На пятках испытателя было нечто вроде
шпор, соединенных тросами с мотором. Чтобы завести мотор, нужно было
дрыгнуть правой ногой, а чтобы выключить его - левой.
Виктуар Площицын, выполнявший роль радиокомментатора, из кожи вон лез,
чтобы заполнить все не предусмотренные программой паузы. Он безостановочно
говорил, пока прилаживали на Переменном крылья, пока привозили и
расстилали солому. Но к концу Виктуар выдохся, начал повторяться, и стало
заметно, что он уже не знает, о чем говорить.
Положение становилось двусмысленным. Поэт-испытатель стоял на вышке и
не хотел лететь. Он с тоскливой надеждой всматривался в лица приглашенных,
ища сочувствия. Наконец его взгляд встретился со взглядом Лежачего, и тот
поднял руку на уровень груди и сжал ее в кулак. Тогда Переменный, закрыв
глаза, подошел к краю площадочки и дрыгнул правой ногой.
Мотор дико взревел, синие выхлопы дыма и протуберанцы пламени возникли
за спиной испытателя. Что-то заскрежетало, захлопало, завыло. Зрителей
охватила паника, и они, опрокидывая стулья, кинулись вон со двора.
Переменный косо взмыл в воздух, перевернулся на лету и повис в
пространстве вниз головой. Затем мотор заглох, и испытатель рухнул на
солому, обливаясь кровью и бензином. К нему поспешили немногие не
поддавшиеся панике люди, среди которых был и Возможный, и сняли с него
летные доспехи. К счастью, поэт отделался ушибами, а кровь текла хоть и
обильно, но только из разбитого носа.
На другой день в заведение пришла весть, что скандальной неудачей с
крыльями заинтересовались не только в БЭБИ, но и кое-где повыше. А еще
через день стало известно, что Лежачий снят, а на его место назначен
человек совсем из другого ведомства - известный, авиаконструктор
Несклонный, причем ему даны весьма широкие полномочия и право действовать
через голову. БЭБИ.
Еще через день вышел очередной номер многотиражки, в котором крыловеды
заведения всячески разоблачали Лежачего. Так, Стриптизоявленская в своей
заметке утверждала, что Лежачий никогда и не был ученым, что он втерся в
заведение по блату, а до этого служил помощником затейника на
экскурсионном теплоходе, где составлял музыкальные программы.
В этом же номере было помещено новое стихотворение Переменного:
Дух несется коньячий
От тебя за версту,
Ты, товарищ Лежачий,
Разложился в быту!
Ты давно мной опознан
Как погасший маяк,
Прихлебатель обозный,
Крыльев яростный враг.
Ты убог и ничтожен
И в головушке - муть.
Нам с тобой невозможен
Общий правильный путь.
Путь наш - к крыльям и славе,
Ты же - вон со двора!
Сам Несклонный возглавил
Заведенье!.. Ура!
Товарищ Несклонный явился в НТЗ "Гусьлебедь" принимать дела. В тот же
день он поехал в гостиницу, где остановился Алексей Возможный. Тот уже
укладывал вещи в чемодан, собираясь к отъезду в Ямщикове. Несклонный
попросил его повременить с отъездом и повез его, сам ведя машину, в
заведение. Здесь по требованию Несклонного были извлечены из архива
чертежи крыльев Возможного, а из подвала - сами крылья. Они сохранили свои
летные качества, так как сшитый Катей чехол из непромокаемой ткани
предохранил их от сырости.
Взяв эти крылья, оба пошли во двор и стали поочередно летать на них.
Крыловеды-соавторы, прильнув к окнам, с удивлением и даже с негодованием
смотрели на летающих, считая, что те занялись несерьезным делом.
Крылья Возможного были переданы в производство. Он получил денежную
премию. Кроме того, ему предложили научное звание, но от звания он с
каким-то провинциальным испугом поспешно отказался и вскоре уехал в свое
Ямщикове.
Несклонный наладил производство крыльев, а затем вернулся в свое
авиаконструкторское бюро. Последовал приказ о закрытии НТЗ "Гусьлебедь" за
ненадобностью.
Здание заведения было передано под детские ясли.
Сначала крылья производились на небольшом предприятии, затем был
выстроен крупный крылостроительный завод. В скором времени крылья
Возможного завоевали не только наш, но и западный рынок, а затем и весь
мир. Они были безотказны в полете и дешевы. Наступила всеобщая крылизация
человечества.
Затем интерес к крыльям начал спадать. Это был слишком медленный вид
транспорта, он не соответствовал торопливому темпу века. Были изобретены
недорогие реактивные аппараты для индивидуального полета, умещавшиеся в
портфеле и развивавшие скорость до тысячи километров в час.
В настоящее время у нас на Земле крыльями Возможного пользуются, как
уже говорилось, лишь романтически настроенные влюбленные и некоторые
пожилые сельские письмоносцы, не доверяющие реактивной технике.
Алексей Возможный вернулся в Ямщиков?. По случаю его приезда Катя на
целый день отпросилась с сельского ветеринарного пункта, где она работала.
Она надела старенькую кофточку с пуговками, похожими на леденцы, - Алексею
кофточка эта очень нравилась.
- Ну вот ты и победил, - сказала она ему. - Крылья признаны. Ты-то рад?
- Я рад, что вернулся домой, - ответил Алексей. - В городах слишком уж
шумно и хлопотно... А как идут дела в моем почтовом отделении? Нет жалоб
на плохую доставку писем?
С этого дня Алексей ни разу не заводил разговора о крыльях и не работал
ни над каким новым изобретением, хоть по-прежнему выписывал много книг и
много читал. Судя по дневниковым записям того времени, изобретением
крыльев он считал себя обязанным Кате и той ночи на таежном болоте,
которую он провел перед встречей с Катей. Однако пишет он о крыльях крайне
редко, и во всех записях сквозит мотив "запоздалого стрелка" - то есть
убежденность в том, что его крылья появились в мире слишком поздно и не
принесли человечеству той пользы, которую могли бы принести, будь они
изобретены раньше.
Алексей очень серьезно относился к своей должности начальника почтового
отделения и так хорошо поставил дело, что его контора связи не раз
получала премии не только районного, но даже и областного масштаба. Когда
он по возрасту вышел на пенсию, ему были устроены торжественные проводы, и
на них присутствовали не только сослуживцы, а чуть ли не все население
Ямщикова.
После ухода с работы Алексей Возможный прожил только пять лет. Он
тяготился бездельем. В осеннюю распутицу, надев плащ и болотные сапоги, не
раз являлся он в почтовое отделение и отправлялся оттуда в дальние деревни
разносить письма. Ни крыльями, ни новыми реактивными летательными
аппаратами он не пользовался, предпочитая ходить пешком.
Во время одного из таких пеших походов он простудился и слег. Были
вызваны очень хорошие врачи, но они ничего не могли поделать. Две недели
больной лежал без сознания, но однажды вечером очнулся, и Катя удивилась,
какие у него ясные глаза. Казалось, он выздоравливает.
- Я сейчас видел лебедя, - сказал он Кате. - Лебедь кружит над нашим
домом... Пойди помаши ему рукой, я этого не могу сделать.
Чтобы не огорчать больного, Катя вышла во двор. Распутица к тому
времени уже кончилась, гудела пурга. Снежные вихри взмывали, и колыхались,
и опадали над крышей, как будто там кто-то хотел построить белый шатер и
никак не мог. Сквозь слезы Кате вдруг показалось, что и в самом деле над
домом кружится большая белая птица. Катя помахала ей рукой. Птица сделала
еще один круг - и вдруг метнулась в темноту и пропала.
Катя вошла в сени, подошла к рукомойнику и долго мыла глаза холодной
водой, чтобы Алексей не узнал, что она плакала. Потом вернулась в комнату
и сказала:
- Да, летала белая птица. Кажется, это был лебедь. Но не к плохому ли
это?
- Это не к плохому и не к хорошему, - ответил Алексей. - Нам пора
прощаться.
Катя села возле Алексея на табуретку и взяла его за руку.
- Ты что-нибудь видишь? - спросила она.
- Вот иду по лесной дороге, и передо мной летит сокол, а сова сидит на
моем плече. Начинает темнеть.
- Но куда ты идешь?
- Похоже, что это дорога в Дальние Омшары.
- Тебе трудно? - спросила Катя.
- Очень быстро темнеет. И сокол улетел от меня.
- Отчего ты вздрогнул?
- Это сова сорвалась с моего плеча. Вот она летит впереди и указывает
дорогу.
Потом он долго молчал.
- Ты меня слышишь? - спросила Катя.
- Да, слышу.
- Как у тебя там?
- Совсем стемнело. Но сова еще летит впереди меня.
Алексей Возможный похоронен на тихом сельском погосте в двух километрах
от села Ямщикова (ныне Возможное). Катя пережила его на две недели. Их
могилы расположены рядом, под общей плитой из местного серого песчаника.
На плите выбито изображение крыльев, а под крыльями стихотворение здешнего
провинциального поэта:
Другая с другим по тропинке другой
Навстречу рассвету идут.
В зеленой тиши, за листвою тугой
Другие им птицы поют.
Мы спим, не считая веков и минут,
Над нами не будет суда.
Дремотные травы над нами встают,
Над нами гудят города.
Но в давние годы весенний рассвет
Мы тоже встречали вдвоем,
И пусть для иных в этом логики нет,
Но мы никогда не умрем.
Возле могилы, на невысоком столбе, сделана кормушка для птиц. Ребята и
даже взрослые жители села регулярно пополняют ее кормом, и птиц здесь
всегда много - в особенности зимой, в пору морозов. Летом на могиле всегда
можно видеть венки и букеты лесных цветов.
Первые цветы, сорванные на другой планете и доставленные на Землю, были
возложены на могилу А.Возможного и его жены.
Это произошло через семнадцать лет после их смерти, когда вернулась
комплексная космическая экспедиция, высадившаяся на Венере и положившая
начало исследованию и заселению этой планеты. Выяснилось, что в условиях
венерианской природы крылья Возможного являются наиболее верным и
безопасным видом индивидуального транспорта.
В настоящее время крылья на Венере стали наиболее распространенным
средством передвижения, в связи с чем спрос на них непрерывно
увеличивается.
Популярность: 1, Last-modified: Tue, 12 Sep 2000 08:32:54 GmT