-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Садовники Солнца". Днепропетровск, "Проминь", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 30 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                 И будущее в нас дрожит светло и страстно:
                                 В нас брезжит человек из завтрашнего дня!
                                                                   Верхарн







   - Ну? - Юджин Гарт поощрительно улыбнулся. - Как наш "ящик"?
   Четверка друзей сидела на серой с красными  прожилками  глыбе  камня  и
угрюмо молчала. Это и был злополучный "черный ящик", или, как  назвал  его
Илья Ефремов, "камень, в котором что-то есть".
   - Понимаю, - в улыбке руководителя Школы мелькнула  тень  удивления.  -
Что, никаких предположений?
   - Никаких, - подтвердил Егор.
   - Может, догадки, эмоции? - упорствовал Юджин. - Все-таки четыре  почти
сформированных Садовника и элементарный "черный  ящик",  вещь  со  скрытым
смыслом. Слава, ты защищал реферат о пользе коллективного мышления. Где же
плоды теории?
   - Внутри камня что-то стучит, - сказал Славик. - Ритмично.
   - А  что  подсказывает  интуиция?  -  Юджин  обвел  друзей  насмешливым
взглядом. - Какое настроение вызывает у  вас  "ящик"?  Может,  есть  какие
ассоциации?
   - Глушь, мрак, тупик и могила, - тут же выдал Славик.
   - Чересчур отвлеченно, - поморщился Юджин.
   - Музыкальная шкатулка, - буркнул Илья.
   - Понимаю, - руководитель Школы покачал головой. - И это лучшая группа!
Смех и грех!
   Илья, как он хвастался на занятиях по физиогномике [учение о  выражении
человека в чертах лица и формах тела], различал  двадцать  шесть  оттенков
юджинской улыбки. Это была, пожалуй, двадцать седьмая ее  разновидность  -
на лице Гарта одновременно отразились недоумение и насмешка.
   - Тогда так, - сказал он. - Раз не можете  постичь  секрет,  похороните
свой "черный ящик". Заройте в землю, бросьте в  озеро.  Что  угодно...  Вы
сегодня разъезжаетесь, а хранить его негде да  и  незачем.  Будем  считать
процедуру захоронения "черных ящиков" новым  обрядом.  Для  таких  могучих
групп, как  ваша.  Ступайте.  Но  только  без  штучек.  Чтоб  никакой  там
гравитации. Ручками все, ручками. Как говорится в древней книге, - в  поте
лица своего.
   - Мне на комиссию, - напомнил Антуан. - За назначением.
   - Обойдемся и втроем, - хмуро бросил Илья. - Пошли, ребята.


   "Черный  ящик",  то  есть  загадка,  или,  как  еще  говорят,  система,
конструкция и принципы работы которой неизвестны, полагался  по  традиции.
Каждой группе за неделю до отъезда  из  Школы  вручали  "нечто".  Это  был
шуточный неофициальный экзамен: будущим  Садовникам  предлагалось  узнать,
что в "ящике" заключено.
   Девятой группе удача на сей раз изменила. Их "нечто" оказалось  обычной
глыбой камня. Друзья всячески исследовали свой "черный  ящик",  но,  кроме
тихих ритмичных толчков, исходивших  из  толщи  камня,  других  поводов  к
размышлениям не нашли. Содержимое глыбы оставалось тайной.
   - "Черные ящики" тоже надо снабжать  ручками,  -  недовольно  проворчал
Егор, когда они свернули с широкой аллеи  парка  на  тропинку,  ведущую  к
озеру. - Из рук выскальзывает, чертова каменюка.
   - Опозорились мы, братцы, - вздохнул Славик.  И  тут  же  предложил:  -
Давайте передохнем, сил нет.
   - Раз, два, бросили! -  скомандовал  Егор.  Двухсоткилограммовая  глыба
глухо долбанулась о землю.
   Илья на всякий случай наклонился, приник ухом к шершавому  камню.  Звук
то пропадал, то возвращался. Глухой, ритмичный, неистребимый.
   - Не вижу смысла, - сказал Илья. - Мы любим  традиции,  обряды.  Охотно
создаем их... Но к  чему  нагромождение  загадок?  Мало  того,  что  сдаем
сложнейшие экзамены, так еще ломай голову над "черными ящиками".
   - Ломать голову еще можно, - возразил Егор. - Хоронить их тяжело.  Тебе
что, ты здоровый. Культурист. А я щуплый.
   Илья засмеялся.
   - С глаз долой, из сердца вон! - решительно заявил он. - Потащили!
   Озеро предстало таким, как всегда: неухоженным, с  топкими  берегами  и
широким кольцом камыша, охранявшим проталину воды. Над высокой травой то и
дело зависали стрекозы, а под зыбким слоем дерна вызревал  торф,  пахнущий
тиной  и  лепехой.  Мостик  для  купания  и  скамейки   на   берегу   были
угловато-древние, деревянные, хотя дотошный Антуан как-то  уверял  друзей,
что это пластиковая имитация.
   Девятая  группа  молча  втащила  свою  "вещь  со  смыслом"  на  мостик,
поднатужилась.
   "Черный ящик" безропотно плюхнулся в воду.
   - И волны скрыли тайны лик, - продекламировал Егор.
   Ребята вымыли руки, вернулись на берег и стали поджидать Антуана.
   - Вы когда улетаете? - спросил Илья у Егора и  Славика.  Он  знал,  что
друзья  получили  направление  в  одну  экспериментальную  лабораторию,  в
Днепропетровск.
   - После обеда, - Егор свел белесые брови и посмотрел на  товарища  так,
будто и в самом деле был виновен, что они  со  Славиком  улетают,  а  Илья
остается.
   - Чудак-человек, - проворчал тот и опустился на зеленый ковер травы.  -
Что вы меня жалеете? Без экзамена  из  Школы  не  выпустят,  а  чем  плохо
позагорать пару лишних денечков?
   И в это время на них обрушился торжествующий крик:
   - Р-ре-бята! Мне спорить с богами... Я - Зевс, я - Громовержец!
   Антуан прилетел на гравипоясе. Он лихо спикировал на  середину  озерца,
помчался к друзьям, вздымая тучи  брызг,  но,  по-видимому,  слишком  рано
выключил поле и ухнул в десяти шагах от берега  в  предательскую  трясину.
Ухнул хорошо, чуть ли не по уши. Тут же, под дружный хохот, взлетел  опять
и через мгновение уже отряхивался, срывая с себя зеленые космы тины.
   - Ну и Громовержец, ну и учудил, - смеялся Славик. Его широкое  смуглое
лицо с чуть раскосыми глазами выражало  такое  веселье,  что  Антуан  тоже
заулыбался.
   - Какой ты Зевс, - сказал Егор, деловито снимая с его плеч мокрые путы.
- Болотный леший - еще куда ни шло.
   - С богоподобными... - защищался Антуан.
   - Лети лучше выкупайся, - посоветовал Илья, не поднимая  головы.  Узкие
листики травы щекотали ему лицо. Непонятно - то ли плакать хочется, то  ли
дальше дурачиться.
   - Нет,  я  серьезно,  ребята,  -  Антуану,  по-видимому,  не  терпелось
поделиться  своей  радостью.  -  Мне  поручили  проверить  состоятельность
протеста Парандовского.
   - Ого! - воскликнул Егор. - Чему  же  ты  радуешься?  Спорить  с  таким
философом...
   - Почему обязательно спорить? - удивился Илья, приглядываясь к  большой
стрекозе, сновавшей рядом с людьми. - Возможно, Парандовский прав.  Скорее
всего, прав.
   - Не знаю, - Антуан развел руками. - Честно  говоря,  ничего  не  знаю.
Протест не публиковался... А то,  что  он  связан  с  изучением  Геи,  вам
известно не хуже меня.
   Илья вдруг вскочил.
   - Братцы, подождите. Чуть не забыл. У меня для вас сюрприз.
   Он достал из куртки бумажный  свиток,  развернул  его.  С  левого  угла
плотного листа на красном шнуре свисала сургучная печать.
   - Все по закону, - сказал  Ефремов,  заметив,  что  друзья  смотрят  на
печать. - Юджин приложился.  Знак  Солнца,  как  и  полагается.  Слушайте!
Полдня вчера сочинял...
   Он откашлялся и уже вполне серьезно продолжил:
   - Кодекс Садовников... Получив в свое распоряжение  все  земные  блага,
достигнув полного изобилия,  объединенное  человечество  не  имеет  теперь
более высокой цели, чем забота о  счастье  и  духовной  гармонии  каждого.
Служба Солнца - это союз добротворцев  и  сеятелей  положительных  эмоций,
союз хранителей коллективной морали общества... Помни, Садовник: нет краше
сада, чем сад души, и  пусть  всегда  в  нем  будет  солнечно...  Все  для
духовного блага человека, все во имя его... В мире нет чужой боли!.. Свято
чти третью заповедь,  но  бойся  оказаться  назойливым...  Всякое  истинно
доброе желание достойно того,  чтобы  быть  исполненным...  Будь  бережен.
Звание Садовника человеческих  душ  навсегда  отнимает  у  тебя  право  на
ошибку...  Помни,  наконец,  главную  заповедь:   счастье   должно   стать
неизбежностью.
   - Здорово! - Егор пожал Илье руку. - Настоящий меморандум. Однако  меня
смущает  последняя  заповедь.   Чересчур   категорично.   Счастье   нельзя
навязывать, Илья. Ты обрекаешь людей на неизбежное  счастье.  Мне  видится
здесь принуждение, а посему эта заповедь имеет крупный заряд дискуссионной
энергии.
   - Кодекс - не догма, - вступился Антуан. - Объясни там, Илья, что мы не
заставляем, а учим человека быть счастливым.
   - А я бы еще добавил к определению  Службы  Солнца,  -  Славик  на  миг
запнулся.  -  Словом,  что  это  организация,  которая  приумножает  сумму
человеческого счастья в коммунистическом мире.
   - Все это хорошо, даже замечательно. - "Егор опять свел брови, подумал.
- Но не для нас, горемык от науки. То есть, я хотел  сказать,  что  Кодекс
Ильи глобален. Пусть он отдаст его Юджину или даже в совет Мира...
   Егор взглянул на друзей, на тихую заводь лесного озера.
   - А нам, ребята, нужно что-то свое... Сегодня день Прощания. Нам  нужно
что-то  маленькое,  но  обязательно  свое.  Для  четырех.  Как  знак,  как
уговор... Что-нибудь такое... Например...
   Тут он вдруг ловко подпрыгнул - вперед и в сторону, взмахнул рукой.
   - Какая красавица, - прошептал Егор, осторожно придерживая стрекозу  за
брюшко. Та свела прозрачные лепестки крылышек, и в них  зажглись  радужные
разводы, затеплились искорки света. - Это и будет наш знак,  ребята.  Знак
Стрекозы! Нас четверо... И судьбы наши соединены так же  естественно,  как
крылья этого маленького создания... Жизнь, конечно, разбросает нас.  Но  в
горе и в радости - Знак Стрекозы!
   - В горе и в радости! - повторили друзья.





   Метров через триста лето кончилось. Исчезла зелень, меньше стало  птиц.
Среди камней лежали пласты  подтаявшего  снега.  Еще  через  десять  минут
быстрой ходьбы Илья стал проваливаться в белое зыбучее крошево выше колен.
Вот он - заповедник Зимы.
   "Пора", - решил Ефремов.
   Он попробовал сломать лыжу о колено. Упругое дерево гнулось, пружинило.
Тогда Илья примерился и изо всей силы ударил  лыжей  по  стволу  ближайшей
сосны. Сверкнуло бело и холодно, сбило с ног.  Смеясь,  Илья  выбрался  из
снежного сугроба, который откуда-то из поднебесья сбросило на него дерево.
Отфыркался. Лыжа, как и следовало ожидать, треснула пополам.
   "Отлично, - подумал Илья. - Теперь еще надо  выбросить  браслет  связи.
Где это видано, чтобы настоящий турист брал с  собой  браслет  связи?  Что
еще? Ага, рванем здесь куртку - для пущей убедительности. Раз лыжу сломал,
значит, падал. Готово. Сейчас будем напрашиваться в гости..."
   Горы и сосны. Они стояли вокруг торжественные,  занесенные  нетронутыми
снегами. Над дальним ельником падало вечернее  солнце  и  никак  не  могло
упасть. Оно расцветило снег - румяный наст  полян  чередовался  с  четкими
голубыми тенями деревьев и скал.
   "Какой великолепный пейзаж с соснами, - подумал  Илья,  оглядываясь.  -
Жаль, что я уже сделал фильм о соснах. А ради  двух-трех  кадров  нарушать
сюжет не стоит. Тем более летний сюжет - пыльца, живица, золотистый  свет,
отсвет, отзвук... Эх..."
   Вот и коттедж  Анатоля.  Стандартный  двухкомнатный  модуль  с  красной
башенкой энергоприемника. Ничего необычного, правда, вон  поленница  возле
стены. Энергоприемник и дрова?.. Интересно, чем  сейчас  занят  отшельник?
Илья  вспомнил  автопортрет  Анатоля.  Узкое  лицо,  шишковатый  лоб.  Рот
улыбчивый, а глаза грустные. Как у больного щенка... Мальчишка, словом.
   - Эй! - крикнул Илья, выйдя на тропинку. - Есть кто живой?
   Анатоль на самом деле оказался крепче, чем  тот  парнишка,  который  на
холсте выглядывал из  усеянного  дождинками  окна.  Рослый,  загорелый,  в
коричневом свитере. "Мне  бы  так  повольничать,  -  подумал  Илья,  когда
знакомились. - Карпаты. Вечные снега. Климатологи  постоянно  поддерживают
минус семь. Тишина... О чем  я,  чудак?  Да  от  такой  тишины  и  глохнут
сердца".
   На лыжу Анатоль даже не глянул.
   - Пустяк. У меня такого добра...
   В доме пахло сушеными травами,  в  камине  теплился  огонь.  На  полках
какие-то черные, замысловатой формы корни, потешные фигурки зверей, камни.
Во второй  комнате  мольберт,  несколько  подрамников,  кисти.  Не  орудия
вдохновенного труда, а просто  вещи  -  сразу  видно,  что  ими  давно  не
пользовались.
   - Вы кстати сломали лыжу, - Анатоль методично собирал на стол. - А то я
здесь немного одичал. Года два назад приглянулось  это  местечко.  Написал
несколько этюдов, дом заказал - привезли. А потом  застопорило...  Уезжать
не хочется - не тянет в город, и одиночество заедает... Странная ситуация.
   "Это хорошо, если заедает, -  отметил  про  себя  Илья.  -  Очень  даже
хорошо".
   Он присел на пень, приспособленный под стул, и  на  минуту  вернулся  в
день вчерашний.


   Ефремов с утра маялся. Все однокашники давно  получили  экзаменационные
задания, их уже с полным правом можно называть Садовниками, а он слоняется
по Школе и нет никому до него дела. Вон Егор со Славиком  почти  месяц  на
своей станции работают, Антуан "и того раньше - за три  дня  решил  судьбу
протеста Парандовского, а он...
   Чтобы не бередить душу, Илья забрался в бассейн. Отрабатывал "форсаж" -
так кто-то назвал способ скоростного плаванья, когда за тобой,  словно  за
мощным катером, вскипает бурунный след, когда кажется, что ты не  плывешь,
а бежишь по воде. Здесь и нашел его наставник.
   - Вот тебе  еще  один  "черный  ящик".  Еле  уговорил  комиссию,  чтобы
поручили. - Иван Антонович постучал в прозрачную стенку сушилки  карточкой
экзаменационного задания, и Илья  буквально  обмер  от  радости:  карточку
пересекала красная полоса - "угроза для жизни".
   - Иван Антонович... - Илья  не  находил  слов.  -  Как  же  так?  Жизнь
охраняют только опытные Садовники.
   - Не радуйся особенно, -  сказал  наставник,  -  это  сложное  дело.  А
опыт... Кто знает его истинную цену? Да еще  в  нашей  работе.  Садовником
родиться надо... Читай.
   Илья мгновенно пробежал глазами скупой текст экзаменационного задания:
   "Анатоль Жданов. Живописец,  спортсмен.  Поражен  депрессией  без  ярко
выраженных причин. Пассивен, чуждается людей.  Продолжительность  аномалии
десять-одиннадцать месяцев. Творчеством все это время не  занят.  Живет  в
Карпатах, в климатическом заповеднике Зимы. Один..."
   - Кстати, Жданов недавно пытался покончить с собой, - взгляд наставника
стал строгим. - Возвращался домой на гравилете и вывел из строя автопилот.
Естественно, сработали перехватчики, а он потом все твердил, что ненарочно
вышло. Мол,  аппарат  толкнуло,  и  он,  ухватившись  за  пульт,  случайно
отключил автопилот... Ложь, причем довольно неуклюжая.
   - И я должен... -  начал  Илья,  не  понимая  до  конца,  в  чем  будет
заключаться его задача.
   - Ты должен выяснить причину его депрессии. Помочь Анатолю  разобраться
в самом себе. Неназойливо, бережно. А чтобы он не замкнулся, не  затаился,
постарайся познакомиться как бы случайно. Придумай какой-нибудь ход.
   Илья насторожился.
   - Иван Антонович, это же хитрость... обман. Я не собираюсь пользоваться
такими методами. Я понимаю, в исключительных случаях...
   -  Ничего  ты  не  понимаешь.  Угроза  для  жизни  -   разве   это   не
исключительный случай? Тем более, что заключение  психиатров  двухгодичной
давности. Визит "в лоб" вообще может все испортить.
   ...Дрова в камине разгорелись  -  автоматика  выключила  свет.  В  окно
постукивал ветер, и сумерки, подсвеченные сиянием снежных склонов,  так  и
не смогли сгуститься. Оказывается, отметил Ефремов, и в горах бывают белые
ночи.
   Илья улыбнулся молчаливому хозяину дома.
   - Я тоже рад, что попал к вам в гости. От скуки,  конечно,  не  умирают
(сейчас самое время, - подумал он, включая карманный  контур  поливита,  -
мыслей его, конечно, не прочтешь,  но  эмоции  и  отдельные  яркие  образы
уловить можно), но я вам, честно говоря, не  завидую.  В  такой  глухомани
волком завоешь...
   И в это мгновение пришел контакт:
   "Вокруг снегА. Холодные, будто  тоска  в  пустом  доме...  Ирина  машет
рукавичкой с соседнего холма, резко отталкивается палками.  Двое  лыжников
среди сосен. Летят навстречу  друг  другу.  Ирина  что-то  весело  кричит,
делает крутой вираж, чтоб избежать столкновения. А я нарочно -  наперерез.
Падаем. Ловлю ее неспокойные губы. Каштановые волосы рассыпались на снегу.
Горячее   дыхание.   Безумные   руки...   "Нет",   -   заледенела   вдруг,
высвободилась. "Когда мы будем вместе? Когда женой мне станешь?" -  "Чудак
ты, Толь. Мне с тобой скучно. По-ни-ма-ешь? Ты ищешь во мне  не  огонь,  а
покой. А мне ненавистен покой"... Мне, мне, мне. Как больно слушать.  Хочу
- мы, нас. И не обманывай себя. Она никогда не любила тебя,  по-ни-ма-ешь!
Иначе не леденела бы всякий раз. Иначе тело ее не пахло бы  снегами...  Ты
для нее каприз, прихоть, зигзаг женской логики..."
   - Устали с дороги? - спросил Анатоль. - В Карпатах сейчас  и  на  лыжах
нелегко - снега глубокие, мокрые.  Все-таки  лето  сказывается...  Нажмите
рычажок в подлокотнике. Это славное кресло - превращается в удобную тахту.
   - Спасибо, не беспокойтесь, - поспешно ответил Илья.
   Он  благодарил  Анатоля  не  за  предложение  -  обыкновенный   рефлекс
гостеприимства, - а за его неназойливость или равнодушие,  все  равно  как
назвать. Стал бы расспрашивать, как давно он занимается  туризмом  да  как
умудрился сломать  сверхгибкую  лыжу  -  пришлось  бы  сочинять  "версию",
вернее, повторять уже заготовленные слова, а  если  называть  вещи  своими
именами, то попросту лгать. Лгать очень не хотелось.
   "Что  касается  Анатоля,  -  подумал  он,  -  то   случай   просто-таки
классический для Службы Солнца. Неразделенную любовь пытались  лечить  еще
античные философы. Правда, они пользовались только словесным бальзамом,  а
наш арсенал в десять раз богаче, однако... Во  времена  Гомера  статистику
"выздоровлений" от несчастной  любви  не  вели.  А  мы  имеем  конкретного
человека, которому нужно конкретно помочь.
   Ефремов посмотрел в сторону камина. Пламя плясало и радовалось.
   "Итак, как же развернутся события? - опять подумал он.  -  Для  начала,
конечно,  бедой  Анатоля  займется  "советчик"  -  просчитает  вероятность
взаимности.  Если  и  машина  предскажет  этой  любви   летальный   исход,
предлагаются химиотерапия, сеансы внушения, трудотерапия... А потом? Потом
подопечный возьмет и объявит Службе Солнца свое вето [запрещение (лат.); в
данном случае запрет любых вмешательств в личную жизнь человека].  Объявит
и может страдать дальше. Всласть... Однако случай  с  Анатолем  серьезный.
Попытка самоубийства! Никакое "вето" здесь не  поможет.  Значит,  придется
искать лекарство от любви. Безнадежное занятие".
   - Я видел ваши работы, - сказал Илья. - Некоторые понравились. Особенно
автопортрет. Не каноничный и поэтому трогательный. Дождь...  Желобки  воды
на оконном стекле. Сквозь них проглядывает лицо. Лицо одинокого человека.
   Илья забыл выключить контур поливита, и  вспышка  эмоционального  фона,
калейдоскоп ассоциаций чужого мозга поразили, ошеломили его:
   "Лицо одинокого человека. Одинокий - значит  ненужный.  Несостоявшийся.
Несколько десятков картин,  выставка,  о  которой  сказали  две  фразы  по
системе "Инфор"... Несостоявшийся! Бесславное выступление, на  Олимпийских
играх... Несостоявшийся! Пробовал заняться архитектурой  -  скучно.  Снова
несостоявшийся! И, наконец, слова Ирины - "мне с  тобой  скучно!"  Скучно!
Скуч-но! Значит, серый я. И в  этом  слове  весь  приговор...  Гость?  Его
слова? Глупости все это. Тебе жизнь доказала,  что  ты  не  состоялся  как
личность. Что ты серый... Смирись с этим. Толь. Ведь таких, как ты,  очень
много. Обыкновенных, нормальных.  Не  гениев...  Господи,  какое  страшное
несовпадение желаний и возможностей... Так смирись,  Анатоль.  Серый  цвет
тоже бывает к лицу".
   - Я серьезно, -  повторил  Илья.  -  Великолепный  портрет.  Искренний,
откровенный.
   - Спасибо, - равнодушно улыбнулся Анатоль. - Вы не просто гость. Вы еще
и щедрый гость. С вами даже ветер в наших краях появился.  Слышите,  сосны
расшумелись.


   Наутро Илья поспешно засобирался.  Он  чувствовал  себя  двойственно  и
поэтому муторно. С одной стороны, хотелось еще побыть у  Анатоля  -  милый
ведь парнишка, только душу себе истерзал,  а  с  другой  -  Илью  тяготила
собственная неискренность.  Пусть  необходимая,  оправданная,  но  все  же
неискренность. Неестественное состояние ума и сердца.
   Обжигаясь, проглотил за завтраком несколько печеных картошек, заедая их
розовыми кубиками мороженого сала,  выпил  две  чашки  кофе.  Поблагодарил
Анатоля за угощение и новенькие лыжи, которые уже стояли у порога.
   - Заходите ко мне, - начал было Илья и тут же засмеялся, махнул  рукой:
- Впрочем, меня трудно застать дома. Браслет связи - надежнее. Мой  индекс
запоминается так...
   Он скользил между сосен, иногда оглядывался и еще несколько  раз  видел
неподвижную фигурку человека в коричневом старом свитере,  прислонившегося
к распахнутой двери своего одинокого жилища. Анатоль ничего не  сказал  на
прощанье, даже рукой не помахал. Просто стоял и  смотрел  вослед.  У  Ильи
перехватило дыхание, сердце сжала непонятная боль. Будто  он  не  выполнил
свой  долг.  Будто  бросил  больного.   Одного.   Среди   мертвых   снегов
заповедника.
   - Пошел вон! - замахнулся он лыжной палкой на гравилет, который вырулил
к нему из-за деревьев.
   Илья прибавил  ходу.  Он  использовал  каждый  спуск,  резко  и  сильно
отталкиваясь палками, набирал все большую скорость. Уже  ветер  свистел  в
ушах, жгло в груди, а послушная серая тень гравилета  все  опережала  его,
как бы приглашая в кабину, пока Илья не сдался и не остановился.


   Он выпрыгнул из гравилета, и тот,  мигнув  красными  блюдцами  бортовых
огней, беззвучно взмыл вверх.  Илья  прищурился:  после  величия  "зимних"
Карпат, после адовых глубин  человеческого  одиночества  дремотная  тишина
аллей, синь бассейна и сияние солнца в стеклах верхних ярусов здания Школы
показались нереальными и даже оскорбительными.
   "Сердись на себя, неудачник, - подумал Илья, ускоряя шаг.  -  Когда  ты
был врачом, пусть обычным, но все-таки толковым хирургом, ты  ни  разу  не
терялся за операционным столом.  А  тут  первый  попавшийся  эмоциональный
всплеск чужой психики посчитал за причину депрессии. Все гораздо  сложнее,
мой мальчик. У Анатоля острый комплекс неполноценности.  Несколько  неудач
плюс повышенная требовательность к себе, мнительность, а отсюда неверие  в
свои силы. Букетик, одним словом".
   Он толково и четко рассказал обо всем Ивану Антоновичу, которого  нашел
в  глухом  уголке  лесопарка.  Здесь  росло  несколько  кустов  медейского
кактуса, и наставник ежедневно засыпал молодые побеги песком и  гравием  -
создавал привычные для растения жизненные трудности.  По  мере  того,  как
рассказ  Ильи  близился  к  концу,  старик  все   больше   хмурился.   Его
морщинистое, бледноватое для южанина лицо налилось  внутренним  холодом  и
как бы застыло. Он отбросил лопату, тщательно вытер руки.
   - Я ждал, что ты вернешься не  раньше,  чем  через  две-три  недели,  -
наконец сказал он и добавил, глядя Илье в глаза: - В лучшем случае.
   - Иван Антонович, - Илья не мог понять, что  рассердило  наставника.  -
Ведь я выяснил причины духовной аномалии Анатоля. Пусть в общих  чертах...
Главное, мы теперь знаем "болевые центры" депрессии.
   - И что дальше?
   Вопрос был сложный, но Илья ответил уверенно и быстро:
   - В принципе дозволено все: угроза для жизни... Однако мне не  хотелось
бы прибегать к радикальным методам лечения. Это может  оскорбить,  унизить
Анатоля. Он сейчас особенно раним.
   - Наконец-то ты подумал о методе, - Иван Антонович укоризненно  покачал
головой. - А когда брал с собой контур поливита, когда вскрывал чужую душу
- тайком, без позволения, бесцеремонно, почему тогда не подумал о  методе?
О _наших_ методах! Разве ты не знаешь,  что  зондирование  сознания  может
разрешить только совет Морали? И только в исключительных случаях.
   - Вы же сами говорили, что это особый случай, - угрюмо заметил Илья.  -
От Анатоля можно всего ждать. Он совсем запутался.
   Старик поднял лопату.
   - Не понимаю, - устало  сказал  он.  -  Не  могу  понять,  как  в  тебе
уживаются такие полярные качества. С одной стороны - блестящий ум,  чуткое
сердце, не сердце, а волшебный камертон, настроенный на все боли  мира.  С
другой  -  нетерпение  в  мыслях  и  действиях,  безрассудность   и   даже
авантюризм. Вспомни, как  ты  доказывал  "научность"  телекинеза.  А  идея
вещания снов?!  Да  что  говорить...  Мог  бы  хоть  Школу  закончить  без
фокусов...
   Илья подумал, что улететь лучше сегодня. Вечером  или  даже  ночью.  Но
только не к ребятам. Им и без того нелегко - экзамены дело серьезное. Да и
кто, собственно,  виноват,  что  стрекоза  потеряла  одно  крыло?  Глупое,
норовистое крыло... Дружба наша, конечно, проживет долго, но не будет,  не
будет отныне общей цели, а это  означает  разобщение  душ.  Это  значит  -
прощай, Стрекоза! Прощай... Что же делать? Может, поехать к  сестре?  Нет,
она не поймет. Не поймет потери, не заметит крушения.  Светлана  -  натура
сильная, для нее Служба Солнца так  и  осталась  студенческой  игрой.  Вы,
говорит,  вроде  опекунов:  неврастеников  обхаживаете  да   детям   сопли
утираете... Нет, лучше я  в  путешествие  отправлюсь.  К  своим  секвойям.
Расстыкую модуль и - вперед. Над городами и весями...
   - Я все понял, Иван Антонович, - сказал Илья и не узнал свой  голос.  -
Значит, не суждено мне  быть  Садовником.  Хорошо  хоть,  что  инструменты
сохранил. У меня и тут закавыка - люблю работать своим инструментом.
   - Вот-вот. Тебе до сих  пор  мешают  замашки  хирурга.  Поливит  -  еще
полбеды, вы все им чересчур увлеклись.  Славик,  правда,  светлая  голова,
учуял подвох в этой машинке, но мы сейчас не об этом... Беда в том, что ты
и не искал других путей. Не пытался искать. Раз чужая душа -  потемки,  то
ты решил и не утруждать себя особо. А  теперь,  я  так  понимаю,  и  вовсе
умываешь руки?
   - Иван Антонович, - взмолился Илья. - Ну, провалил  я  свой  экзамен  -
факт. Так что ж теперь - всю жизнь терзаться, что ли?
   - Да, да, терзаться! - рассердился старик. - Ты думаешь, я отчислю тебя
из Школы? Нет уж! Даю тебе, Ефремов, год. Иди и совершай подвиги, - старик
хмыкнул. - Тоже мне Геракл.
   Слова эти - неожиданные и радостные - озадачили  Илью:  наставник  мало
чтил современный способ  общения,  где  владыкой  была  строгая  логика  и
предельная ясность мысли. Речь его чаще всего напоминала овеществленный  в
словах поток сознания со всей его непоследовательностью и метафоричностью,
запутанными улочками ассоциаций и кажущимися логическими тупиками. Тем  не
менее за изобразительными атрибутами,  которыми  охотно  пользовался  Иван
Антонович,  всегда  чувствовалась  прозрачная  струя  мысли.  "Все  ли   я
правильно понял?" - подумал Илья.
   - Мне что - сознательно искать эти самые... подвиги? -  поинтересовался
он.
   Впервые за время тягостного разговора на лице старика мелькнула улыбка,
и оно как бы немножко подтаяло."
   - Нет, конечно, - проворчал он. -  Я  пошутил.  Что  тебе  делать  весь
год?.. Просто жить.
   Над лесопарком разлилась знакомая мелодия.
   - Сигнал ужина? - удивился наставник. - Заговорились  мы.  Недаром  еще
древние  приметили,  что  неприятные  разговоры  длятся   гораздо   дольше
приятных.  Так  что?  Поужинаем  позже  вдвоем   или   не   будем   терять
удовольствие?
   - Общий стол. Конечно же, общий, - поспешно сказал Илья. Его потянуло к
людям. Там уютный  зал  столовой,  там  неполированное  светлое  дерево  и
непридуманные улыбки.
   - Тогда побежали.
   Они бежали сначала по сумеречным тропинкам, потом  по  широким  аллеям,
посыпанным зернистым, будто крупная соль, песком, и вовсе не думали о том,
что уже тысячи лет  назад,  на  заре  своей  цивилизации,  человек  сделал
удивительное открытие: вместе сеять хлеб легче, а есть - слаще.





   Где-то рядом цокала белка. Но то ли слишком густой была листва,  то  ли
рыжей попрыгунье не сиделось на одном месте - Антуан так  и  не  разглядел
ее. Покрутил, покрутил головой и пошел дальше.
   Он специально приземлился не на крышу института Контактов, а километрах
в двух от его здания, чтобы прогуляться по  лесу.  Здесь  пахло  смолой  и
нектаром, и этот букет казался немного странным: он  предполагал  сосну  и
гречиху, а по обе стороны тропинки росли одни дубы да зеленел орешник.
   Белка зацокала громче. В кустах орешника вдруг что-то затрещало,  и  на
поляну, открывшуюся по ходу впереди, выпрыгнул полосатый зверь.
   Антуан замер. Шагах в двадцати от него щурил желтые глаза тигр.
   "Как же так? - мысли вмиг смешались. - Рядом с институтом... Закричать,
может, кто услышит?! Нет, не успеют... Палка, камень? Ничего! Ничегошеньки
рядом нет... Значит, бой. Если не уйдет, не свернет, если прыгнет - бой!"
   Антуан весь напрягся.
   Послушное приказу мозга,  тело  человека  приготовилось  к  смертельной
схватке. Каждый мускул его мгновенно вспомнил сложную науку тренировок,  а
рассудок, успевший погасить вспышку страха, назидательно заметил:  "Теперь
ты понял, почему вас, Садовников, учили буквально всему?  В  том  числе  и
искусству боя? Совершеннейшему и страшному  искусству,  в  которое,  кроме
вас, посвящены только исследователи дальнего космоса".
   Зверь зарычал. Как-то глухо, даже по-домашнему, будто в огромной  кошке
при  виде   человека   шевельнулось   нечто,   заставлявшее   ее   младших
родственников тосковать по ласке  и  искать  убежища  у  веселого  костра.
Только теперь Антуан заметил, что тигр  держит  в  пасти  добрую  половину
антилопы - рога мертвого животного цеплялись за траву.  "Очень  хорошо,  -
мелькнула четкая мысль. - Во-первых, хищник сыт; во-вторых, чтобы  бросить
добычу, надо потратить четверть секунды. Прекрасный подарок судьбы - такая
огромная фора..."
   Тигр мотнул головой, фыркнул и не спеша побежал  к  человеку.  Шагах  в
десяти от Антуана  он  бросил  добычу,  присел.  Разинулась  окровавленная
пасть.
   Антуан тоже присел, готовясь к встречному прыжку.
   Но зверь вдруг зевнул и отвернулся, как бы утратив всякий интерес  и  к
своей  добыче,  и  к  неожиданному  сопернику.  А  за  спиной  у   Антуана
засмеялись. Звонко, в два голоса.
   - Сюда, Рик, сюда, - позвал зверя высокий блондин. Рядом  с  ним  стоял
коренастый загорелый парень в голубой форме института Контактов.
   - Вы сами виноваты, - укоризненно заметил он, весело глядя на  Антуана.
- Это экспериментальная биозона, и я  ума  не  приложу,  как  и  зачем  вы
проникли через ограждение?
   - С неба, - ответил  Антуан,  все  еще  опасливо  косясь  на  тигра.  -
Рейсовый гравилет высадил. Прогуляться по лесу захотелось.
   - Зона - не место для прогулок, - назидательно сказал загорелый. - Хотя
вы и помогли науке. Саша, - обратился  он  к  напарнику,  -  зарегистрируй
подношение Рика как  внеплановый  эксперимент.  Серия  -  активная  помощь
человеку, условия - максимально приближенные к реальным...
   - Собственно, я здесь не  посторонний,  -  Антуан  протянул  загорелому
карточку экзаменационного задания.
   - Наконец-то мы сразимся. Ну,  держись,  Парандовский,  -  с  напускной
угрозой промолвил тот и представился: - Валерий Платов, специалист по Гее.
   - Вы считаете, что Парандовский не прав? - поинтересовался Антуан. - Но
у  него  несокрушимая  логика.  Я  в  пути  познакомился  с   протестом...
Впечатляет: "в процессе биологической эволюции выживают  те,  кто  достоин
жизни... человек не имеет права вмешиваться... изменять объективные законы
природы..."
   - Это машинная логика, - тихо отозвался Саша. - Он  абстрагирует  чужую
жизнь, не узнав и не поняв ее. Несчастную и задыхающуюся.
   - Полно вам, - сказал Валерий, и Рик мотнул головой, как бы  соглашаясь
с ним. - Такие вопросы одним наскоком не решают.
   На дорожку прыгнула белка. Хвост  распушен,  в  передних  лапках  орех.
Белка зацокала требовательно, даже сердито. Отпрыгнула  в  сторону,  опять
вернулась на тропинку.
   - В кладовую свою приглашает, -  пояснил  Платов.  -  А  Рик  мясо  вам
предлагал, - обратился он к Антуану. - Вот какие у нас звери...
   - Пойдемте, - сказал Саша. - Вам надо повидаться с Яниным, а он куда-то
собирался.


   О Янине ходило много легенд.
   Ветераны Службы Солнца считали, что в лице  руководителя  объединенного
института Контактов  пропадает  идеальный  Садовник,  а  Янин,  когда  ему
говорили об этом, смеялся  и  отвечал:  "Нет-нет,  мне  легче  с  фторовой
медузой договориться, чем с соплеменником...  Да  и  вам  выгодно  -  свой
человек в институте".
   Хозяйство Янина  все  разрасталось,  так  как  люди  его  занимались  в
основном предварительными исследованиями новооткрытых миров,  а  в  них  -
мирах-то - не было  недостатка.  Несколько  десятков  планет,  на  которых
обнаружили жизнь, обхаживали легионы специалистов из  института  Янина,  а
Гея с ее гуманоидами вообще была на положении баловня. Янин лично  отбирал
для нее наблюдателей, летал туда дважды в год, хотя свирепые аборигены еще
в первой экспедиции умудрились раздробить своему опекуну кисть руки.  Янин
и тут нашел место для шутки. "Не-е, - говорил он, -  они  ребята  славные.
Просто я поспешил подсунуть им принцип действия пращи"...
   Кроме всего прочего, академик Янин упорно и мощно воплощал в жизнь свое
понимание любого контакта с  внеземными  мирами  как  проявления  активной
доброты.  "Экологический  кризис  Земли,  -  любил  повторять   он   своим
последователям, - учит нас если не любви к каждому камню,  то  по  крайней
мере уважению к его суверенности и праву  сохранять  в  неприкосновенности
свою кристаллическую структуру". Над его изречениями  порой  посмеивались.
Янин не обижался, тут же заводил разговор, например, о примитивных  формах
сознания и нарочито-доверительно сообщал: "А вы знаете, что путь к  сердцу
аборигена лежит через его желудок?" Антуану чрезвычайно нравился  и  стиль
его научных работ - минимум академичности, минимум истории  вопроса,  одни
предпосылки и выводы. Янина упрекали: где, мол, ваши доказательства? А  он
без тени улыбки пожимал плечами: "Зачем доказывать очевидное?  Я  не  пишу
спорных вещей. Это все, увы, аксиомы..."
   - Не повезло, -  вздохнул  Платов,  выходя  из  кабинета  академика,  -
упустили мы шефа. Наверно, прямо из кабинета отправился на  крышу.  Сейчас
проверим.
   - Тоже поднимемся?
   -  Не-е,  -  протянул  Валерий,  явно  копируя  Янина.  -   Шеф   любит
стратосферный режим. Если стекла дрогнут, значит, улетел.
   Дрогнули не только стекла, но и пол: тяжелая машина проткнула небо алым
сполохом и тут же исчезла.
   - Надеюсь, не на Гею? - поинтересовался Антуан.
   Платов юмора не понял:
   - Не собирался. Вы не волнуйтесь -  к  утреннему  обходу  владений  шеф
будет на месте.
   Они вместе поужинали.  Потом  минут  сорок  играли  в  бадминтон,  пока
Валерий,  который  взял  слишком  быстрый  темп,  не  сдался  на   милость
победителя.
   - Еда, спорт - это хорошо, даже здорово, - сказал Антуан. - А чем еще у
вас развлекают гостей?
   - Яниным, конечно, - улыбнулся Платов.
   - Жизнеописание?
   - И подвиги, - добавил Валерий и тут же под  большим  секретом  сообщил
то, что наверняка знал уже весь институт: - Я пишу о нем книгу...
   Антуан тоже кое-что знал о Янине. Реплики будущего Садовника еще больше
подогрели просветительский пыл специалиста по Гее. Платов оседлал какой-то
громоздкий гимнастический снаряд и, не скрывая торжества, спросил:
   - А когда Янин впервые применил свой принцип активной доброты и что  из
этого получилось, вы, конечно же, не знаете?
   - Грешен, не знаю, - согласился Антуан.
   Он на миг отвлекся от разговора,  чтобы  посмотреть  на  мягкие  краски
вечера, стайку девушек, бегущих к бассейну,  белый  мяч  над  волейбольной
сеткой, а главное  -  чтоб  полюбоваться  зданием  института:  от  круглой
"головы"  конференц-зала   ввысь   наклонно   уходили   два   корпуса   из
поляризованного стекла,  напоминающие  простертые  руки.  Они  уверенно  и
бережно поддерживали небо.  Высокое,  бездонное,  с  редкими  серебристыми
перьями туч, с первыми звездами.
   - ...Я уже говорил, это  было  сорок  семь  лет  назад,  -  рассказывал
Валерий, - и Янин тогда был кем-то вроде меня - молодой ученый только  что
созданного  института  Контактов...  Их  сначала  приняли  за   блуждающие
астероиды. Точнее - это были "пришлые" тела, путь которых лежал по вектору
от созвездия Близнецов. Сам факт -  тела  именно  извне,  так  как  у  них
траектория, а не орбита - очень заинтересовал астрономов. Обоих гостей  из
космоса тщательно исследовали, взяли необходимые пробы. Это были  каменные
ядра поперечником около двух километров, оплавленные, а потом изъеденные в
долгих  странствиях   межзвездной   пылью.   Доктор   Кейт,   руководивший
исследовательской экспедицией, выдвинул  довольно  убедительную  гипотезу:
необычные  гости  есть  не   что   иное,   как...   вулканические   бомбы.
Предположение вызывало невольное уважение  к  далекой  родине  "камушков".
Какой яростной и молодой должна быть планета,  чтобы  ее  вулканы  рождали
бомбы таких размеров, и какая мощь должна кипеть в  ее  огненной  груди  -
попробуйте даже при нашем уровне техники запустить такую  громадину...  Но
не  это  главное.  Чудо  случилось  семнадцатого  августа.  В  этот   день
космические  гости  изменили  курс:  один  отправился  к  Венере,   другой
прямехонько к Меркурию. Представляете?
   - Загадочно, - согласился Антуан, изучая вдохновенное лицо  Платова.  -
Но, насколько я знаю, аборигены с Геи  -  пока  самая  ценная  находка.  В
смысле разума.
   - При чем здесь разум, -  Валерий  досадливо  повел  плечом.  -  Я  вам
рассказываю, как был найден Великий Критерий. И вообще, если хотите,  Янин
- это будущее вашей службы. Вы культивируете добро в людях, а  Янин  -  во
всей доступной нам вселенной. Улавливаете масштаб?!
   - Это он раскрыл тайну "вулканических бомб"?
   К  стыду  своему,  Антуан  действительно  не  знал  этой  занимательной
истории.  Впрочем,  чему  тут  удивляться?  Знания  множатся,   а   память
человеческая...
   - Он работал тогда в филиале института, на Венере, - пояснил Платов.  -
Янин  отпросился  посмотреть   странного   гостя.   Один.   На   маленьком
космоботе... Этот эпизод рассказан в моей  книге  от  первого  лица.  Если
хотите, могу воспроизвести почти дословно.
   - Валера! Случай послал вам редкого слушателя.
   - Начинаю:
   "...Я провозился восемь часов. Все напрасно. Напрасно искать разум там,
где его просто-напросто нет. Не имеет  "гость"  и  каких-либо  движителей.
По-видимому   правы   физики   пространства.   Они    предполагают,    что
маневрирование гостей с Близнецов вызвано гравитационным  полем  Солнца  и
особенностями строения вещества астероидов. Я же думал, что  это  какая-то
форма жизни камня, так как нет и не может быть строгого  разделения  между
живым и неживым веществом и одно незаметно переходит в другое.
   Я покинул  поверхность  астероида,  но  не  улетел.  Хочу  еще  немного
понаблюдать за пришельцем из далеких миров, подумать о его судьбе. Я думаю
так: "А если это все-таки форма жизни? Предположим такое на минутку. Тогда
ей нужна среда обитания. Среда обитания подразумевает  сочетание  условий,
необходимых для жизни. Главное из них - энергия, ее источник. Жизнь всегда
жмется к энергетическим кострам..."
   Нет, это слишком долгий метод познания. Попробуем иначе. Вообразим себя
этой чужой жизнью.
   Итак, я - искорка некоей жизни. Я не знаю ни цели,  ни  способа  своего
существования, но все это есть во мне. Все это  запрограммировано  во  мне
природой. Я черная обожженная  глыба  материи.  Я  странствую  уже  сотни,
тысячи, а может, и миллионы лет. Я вся окоченела от  холода.  Мой  внешний
панцирь прохудился. Жизненные процессы крайне замедленны, ибо  холодный  и
слепой вакуум не самое лучшее место для обитания  организованной  материи.
Мне неизвестны желания. Но мне отчаянно надо...  немного  тепла  и  света!
Тепла и света...
   Что-то в этой "исповеди" астероида показалось мне занятным.  Насмехаясь
над самим собой, я все же развернул космобот дюзами к астероиду и  включил
малую тягу. Я кружил вокруг "гостя". Веселое атомное пламя со всех  сторон
облизывало  угрюмую  глыбу.  Кое-где  ее  поверхность   уже   раскалилась,
затеплилась вишневым светом.  Поползли  первые  трещины.  Из  них  клубами
вырывался то ли пар, то ли газ.
   Затем астероид... лопнул. Заметив, что он  раскалывается  на  несколько
частей, я на всякий случай дал полную тягу и ушел от  него  километров  на
семьсот.
   И тут меня вызвала Венера.
   - Ты знаешь?! - ошалело кричал  мой  коллега.  -  Только  что  получили
сообщение с Меркурия! Там та-а-кое происходит... Ты  знаешь,  эта  "бомба"
приблизилась к планете на расстояние полутораста километров... да,  да,  в
районе терминатора, и вдруг...
   - Знаю, - перебил я его, глядя на свой обзорный экран. - Я знаю, что  у
них там происходит! У них первый праздник света. Бомба, а точнее -  спора,
взорвалась. В аспидно-черном небе Меркурия  распустился  огромный  цветок.
Бледно-зеленый  двулистник,  похожий  на  бабочку.  Его  эфирные  лепестки
колеблются, словно не могут удержать более плотные изумрудные  вкрапления.
Вот, вот, смотрите, они падают. Они посыпались, как дождь.  Зеленый  дождь
на Меркурии! Я не знаю, что вырастет из  этих  искорок  жизни,  но  всходы
будут. Обязательно будут!"
   Платов умолк, перевел дыхание.
   - Выходит, Янин создавал  свои  "аксиомы"  не  только  умозрительно,  -
заметил Антуан.
   - Почему же? - удивился Платов. - Именно умозрительно. Он-то и сущность
космической споры сначала умом узрел.
   - Интересно, - согласился Антуан. - Правда, я не знал, что Янин  мыслит
и разговаривает в таком романтично-возвышенном стиле.
   Платов смутился.
   - Не воспринимайте все так буквально, -  сказал  он.  -  Моя  книга  не
совсем документальная.


   В разлуке Антуан, сколько  помнил  себя,  без  четверти  десять  всегда
звонил матери. Всегда, везде, ежедневно. Это стало такой же  потребностью,
как потребность есть, пить  или  спать.  Иногда  они  только  обменивались
пожеланиями доброй ночи, а в иные дни могли говорить по полчаса и  больше.
Особенно затягивались их беседы, когда мама показывала факсимильную  копию
какой-нибудь старой книги и спрашивала нечто вроде сегодняшнего:
   - Тебе знакомо имя Генри Джеймса, мой мальчик?
   Он, конечно, признавался: "Впервые слышу!" -  и  морщинки  на  ее  лице
разглаживались, в глазах зажигался свет.
   - Я давно читала о нем, - говорила мама (вот уже сорок лет она работала
программистом-библиографом  в  Национальной  библиотеке)   -   а   сегодня
раскопала прижизненное издание. Заметь, совершенно случайно.
   Антуан рассказал, что завтра встреча с академиком  и  что  в  институте
буквально преклоняются перед Яниным.
   Мама кивнула.
   - Как-нибудь ты тоже  почитаешь  Джеймса.  Отдельные  его  рассказы  ну
просто великолепны. Кстати, Хемингуэй всем советовал учиться у Джеймса...
   - ...Тигр такой симпатичный.
   - Боже мой, - мама наконец поняла, испуганно охнула: -  Тигр?  Sauvage?
[дикий (франц.)]
   - Что ты, мамочка. Совсем ручной. Правда, он мне об этом не сказал.
   - ...Bon nuit [доброй ночи (франц.)].
   В комнате отдыха было тихо и уютно. Антуан быстро разделся, лег.  Спать
не хотелось. Он потянулся  к  книжной  полке  (кристаллозаписи  Антуан  не
любил) и сразу  же  заметил  среди  новинок  два  коричневых  тома  трудов
академика. "Его не просто здесь любят, - подумал Антуан, раскрывая  первый
том. - Его здесь любят последовательно".
   Он читал урывками, лишь бы уловить общий смысл:

   "К вопросу о панспермии"
   ...Данный научный спор ввиду его узкой тематики интересует  нас  только
как отправная точка для дальнейших размышлений.
   Сущность спора:
   В 70-е годы XX века  один  из  основоположников  молекулярной  биологии
лауреат  Нобелевской  премии  профессор  Крик   опять   выдвинул   вариант
панспермии (жизнь на нашей планете "посеяна"  сверхразумными  существами).
Он заявил, что самозарождение жизни на Земле с научных  позиций  объяснить
невозможно. Основные аргументы: уникальность условий на  планете,  загадка
идентичности для всех живых организмов механизма  передачи  наследственных
признаков через генетический код.
   Возражения профессора Шкловского: зачем "создатели" растянули появление
разума на миллиарды лет; вариант панспермии по существу не решает  вопроса
происхождения жизни на Земле,  а  только  переносит  его  в  другое  место
вселенной.
   Объявим теперь наши предпосылки:
   Жизнь  есть  функция  материи.  Это  значит,  что  она  так  же  вечна,
неуничтожима и вездесуща.
   Жизнь - функция  защитная,  так  как  только  живые  существа  способны
противостоять распаду (уменьшению порядка в системе) и энтропии.
   Иными  словами,  жизнь  можно  определить  как  реализацию   "инстинкта
самосохранения" вселенной.
   Следовательно:
   Степень насыщенности мирового пространства жизнью  находится  в  прямой
зависимости  от  возраста  вселенной.  Чем  больше  возраст,  тем  сильнее
"давление" жизни.
   Учитывая  исключительную  трудность  спонтанного  возникновения  жизни,
разумно  предположить,  что  природа  позаботилась  как  о   способах   ее
распространения, так и о принципах распределения в мировом пространстве.
   Следовательно, прежде всего надо вести  речь  о  _витаспермии_  (земные
аналоги - пчела, опыляющая растения; ветер и вода, переносящие семена).
   Панспермия, о которой упоминалось, несомненно, есть характерная функция
космического разума. Человек уже сейчас, населяя новые планеты, несет туда
свою биосферу..."

   Глаза у Антуана слипались. Уже засыпая, он подумал:  "Однако  "аксиомы"
академика все же требуют доказательств... Требуют... Раз  требуют,  значит
получат. Главное, что Янин в них верит. Столько веры! Жизнь - вездесуща?!"


   - Брат мой, проснись, - сказал густой бас. - Конечно,  если  дело  тебе
дороже сна.
   Антуан открыл глаза. Ночник едва тлел, однако он сразу узнал маленького
лысого человека,  склонившегося  над  его  постелью.  Лицо  у  Янина  было
усталое, помятое, а движения, как ни странно, чрезвычайно энергичные.
   -  Вставай,  брат,  будем  знакомиться,  -  густой  бас  академика   не
соответствовал его малой фактуре, но это, по-видимому, нисколько не мешало
ему  повелевать  и  властвовать,  а  доброе  обращение  "брат",   успевшее
полюбиться всем за последние десять-пятнадцать лет, в устах Янина  звучало
резко и повелительно - как давно забытые военные команды.  -  Покажу  тебе
Гею, пугливых моих покажу. Тебе  тоже  воевать  за  них  придется  -  надо
злостью запастись.
   - Ваши солдаты достойны полководца, - пошутил Антуан, одеваясь.  -  Все
как один уверены в победе.
   - Иначе быть не может, - тонкие губы Янина  дрогнули  в  полуулыбке.  -
Зачем же воевать, если не уверен? Надень, брат, что-нибудь потеплее. У нас
голографический проектор на крыше, а там сейчас такие муссоны-пассаты...
   На крыше действительно разгуливал холодный  ветер.  Над  головой  стыли
звезды, а у горизонта, за  темным  бесформенным  пятном  леса,  помигивали
редкие огни Семиреченска.
   - Вся трудность в чем? - самого себя спросил академик. Он  остановился,
посмотрел на Антуана вопрошающе и строго: - А в-том, что наши питомцы - до
предела запуганные и несчастные существа. Условия на Гее  гораздо  суровее
тех, в которых наши предки взбирались по лестнице эволюции. У  них  сейчас
пик оледенения. Пугливые все время в бегах. Они гибнут целыми племенами...
   Янин и Антуан взошли на  круглую  площадку,  которую  ограждали  легкие
поручни. Что-то мигнуло в воздухе  и  вот  уже  нет  ни  крыши,  ни  огней
Семиреченска. Вокруг унылые холмы,  чахлые  деревца  и  кусты,  обожженные
ранними заморозками. В траве поблескивают слюдяные оконца льда.
   Звука не было, и Антуан не сразу  заметил  осторожное  движение.  Среди
валунов пробирался маленький зверек, чем-то  похожий  на  барсука.  Зверек
вдруг насторожился, поднял голову. В тот же миг  на  него  обрушились  две
тяжелые палицы. "Наверное, вдвоем охотятся, - подумал Антуан.  -  Да,  вот
они. Действительно, жалкое зрелище... Но что это? Почему драка? Почему эти
косматые существа вцепились друг другу в горло и более жилистый уже  занес
сучковатую палицу над головой противника? Откуда - из-за камней, что ли? -
появились десятки таких же существ и... почему они убивают друг друга?"
   - Раньше такие встречи заканчивались мирно, - тихо  сказал  Янин.  -  В
крайнем случае делили добычу. Теперь же племя предпочитает погибнуть,  чем
упустить даже кусочек мяса. "Барсук", заметьте, давно уполз...  От  голода
на планете уже умерло  около  ста  семидесяти  тысяч  аборигенов.  Повсюду
процветает каннибализм.
   Кадр сменился.
   Утро. Внизу заснеженные  горные  хребты.  Съемка,  по  всей  видимости,
ведется с гравилета, так как каменные громады движутся,  медленно  сменяют
друг друга.
   Впереди  ущелье.  На  дне  его,  между  скал,  черные  точки.  Вот  они
приблизились... Пугливые бредут по пояс в глубоком снегу. На волокушах  из
звериных шкур - дети. Тяжелое дыхание, обмороженные лица, согбенные спины.
Идут гуськом, чтобы сберечь силы.  Что-то  неведомое,  наверное,  какой-то
звук заставляет путников остановиться. А  в  следующий  миг  крутой  склон
ущелья вспухает зловещим снежным облаком. Невесомое  на  вид,  оно  камнем
падает вниз. И нет больше ничего. Ни людей, ни волокушек... Только кипение
снега, только стон земли, который ощущаешь даже без звука...
   "Там же дети... - Антуану перехватило дыхание. - Разве не мог...  Разве
не мог наблюдатель предотвратить несчастье? Напугал бы их,  предупредил...
Ведь он видел, не мог не видеть козырек лавины... Да,  но  чем  бы  ты  их
напугал - гравилетом? Так они и без твоих гравилетов пуганы-перепуганы.  И
куда бы ты направил их путь? Как уберег бы от стужи и  голода,  от  родной
планеты, ополчившейся на своих детей?"
   Будто угадав его мысли, Янин сказал:
   -  Прямая  помощь,  увы,  неприемлема.  Суровый  мир  и  невежество   -
чрезвычайно благодатная почва для суеверий. У них и так около  шестидесяти
духов... Мы, конечно, могли бы накормить и согреть несчастных,  увести  из
гибельных мест. Но в конце концов за нами пришли бы уже рабы новых  богов,
то есть  нас,  слепые  и  окончательно  беспомощные.  Нам  такая  роль  не
подходит.
   - Выходит, Парандовский  прав,  когда  пишет  о  положительном  влиянии
кризисных ситуаций на процесс очеловечивания пугливых? Мол,  любая  помощь
есть экспорт чужой воли, проявление желания лепить иную  жизнь  по  своему
образу и подобию...
   - Много он понимает, теоретик! - неожиданно грубо  заявил  академик.  -
Это все де-ма-го-гия. Забота педанта о чистоте эксперимента. Ему  неважно,
что эксперимент ставит такой дилетант, как природа.  Неважно,  что  объект
опыта - пусть примитивная, но цивилизация... Ненавижу! - Янин больно  сжал
плечо  Антуана.  -  Понимаешь,  ненавижу  бесстрастных  и   равнодушных...
Заведомо известно, что пугливых ждет гибель.  Он  тоже  знает...  И  смеет
призывать к невмешательству.
   Янин умолк. В фильме показывали теперь сцены охоты,  трудное  искусство
добывания огня, сложные и тягучие ритуалы пугливых.
   - Я так понял, - нарушил тишину Антуан. - Вы полагаете, они не выдержат
испытаний?
   - Их слишком мало останется. До зоны умеренного климата еще полтора-два
года пути, а у них нет навыков кочевой жизни. Все для них чужое  и  новое.
Не зная звериных троп, они не  могут  охотиться.  А  холод  торопит  -  не
засиживайся, убегай... Их останется горстка,  мы  подсчитали.  Это  значит
одно - вырождение.
   - Не пойму я вас. И помогать нельзя, и не помочь - тоже.
   - Нельзя  активно,  грубо,  в  открытую,  -  тонкие  губы  Янина  опять
сложились в полуулыбку. - А у нас идеальный вариант - вообще  без  участия
людей. Мы нашли великолепных посредников.
   - Роботы, что ли? - удивился Антуан.
   - Нет, животные.
   "Вот оно что", - подумал Антуан,  мгновенно  вспомнив  свою  встречу  с
тигром, надоедливую белку, непонятные реплики Саши и Платова,  которым  он
тогда не придал значения.
   - Очень любопытно, но не очень ясно.
   Янин хитро прищурил глаза.
   - Все просто. Раз пугливые не доросли, чтобы приручить зверя, зверь  их
сам  приручит.  Хищники  -  поделятся  добычей,  птицы  -  предупредят  об
опасности, пчелы - медом накормят. А шестирогие местные  олени  помчат  их
волокуши. Словом, недели через две наших пугливых встретят в пути ласковые
и сообразительные звери.
   - Трудно было? - спросил Антуан.
   - Нелегко, - согласился Янин. - Но ты, брат, особо не удивляйся. Еще  в
двадцатом  веке  новосибирские   ученые   Науменко   и   Беляев   достигли
поразительных успехов в  одомашнивании  животных.  Они  воздействовали  на
нейроэндокринные механизмы...
   Пока они разговаривали, в объеме голографического изображения появилась
лесная поляна. Посреди нее лежала огромная куча  хвороста,  возле  которой
суетилось несколько пугливых в  длинных  меховых  одеждах.  Лица  плоские,
безволосые, сосредоточенные. В сторонке стоят еще двое  -  нагие,  жалкие,
дрожащие от холода...
   - Сейчас будет  самое  мерзкое,  -  испытующе  сказал  Янин,  глядя  на
Антуана. - Они считают, что жертвоприношение  на  большом  огне  согревает
сердца злых духов.
   Антуан отрицательно покачал головой.
   - Пойдемте, - сказал он. - Пойдемте отсюда.
   Придерживаясь за поручни, он спустился с площадки, шагнул в  светящийся
проем лифта.
   -  Их  встретят  ласковые  звери,  -  пробормотал  Антуан   и   спрятал
окоченевшие на ветру руки в карманы куртки. - Обязательно встретят!





   Она услышит мой голос и улыбнется. И повернет ко мне  вдруг  прозревшее
лицо. "Оля, - скажу я, - здравствуйте, Оля". И добавлю  свой  традиционный
вопрос: "Вы снова видели цветной сон?" Почему все же так получается -  она
видит цветные сны, а я только  черно-белые,  да  и  те  несуразные...  "Не
обижайтесь на судьбу, Егор, - скажет  она  ласково.  -  Лучше  расскажите,
какие эти листья. Я насобирала по дороге целую охапку".


   - Ох, и надоели мне эти дежурства,  -  ворчит  Славик.  -  Так  и  лето
прошло...
   Он стоит у стены-окна, смотрит на хмурую реку. Горошины дождя деликатно
постукивают в стекло, мокрые деревья жмутся поближе к станции, и на  пляже
сейчас ни души.  Это  к  лучшему.  Когда  солнце,  когда  Днепр  буквально
закипает от тел, Славика и  вовсе  заедает  хандра.  Он  с  угрюмым  видом
садится во второе кресло и от нечего делать подключается к  Джордже.  Этот
однорукий румын, заядлый альпинист, подбирается нынче со своей  группой  к
вершине Эвереста...
   О затянувшемся экзамене Славик в такие дни  может  распространяться  до
бесконечности. А еще о том, что  поливит,  при  всем  уважении  Славика  к
Службе Солнца, - архинеразумная  затея.  "Поливит"  -  много  жизней.  Так
называются установленные здесь аппараты,  которые  могут  подключить  мозг
любого человека к сознанию одного из двухсот "актеров". Их отбирали долго,
с такими придирками, какие не снились  и  космонавтам.  Егор  со  Славиком
втайне восхищаются своими  актерами.  Это  люди  кристальной  нравственной
чистоты и огромного духовного богатства. Одни согласились  на  эксперимент
добровольно, других упросила Академия наук. Подумать  только,  какое  надо
иметь мужество, чтобы позволять каждому,  кому  не  лень,  жить,  пусть  и
недолго,   твоей   жизнью.   "Актерами"   их   назвал   какой-то   остряк.
Действительно, о какой игре может идти речь? Просто  живут  хорошие  люди.
Живут красиво и чисто. А "зрители"  этим  пользуются...  Они  говорят  им:
"Разрешите, я побуду немного вами..."
   - Кого-то уже несет нечистая сила, - сообщает  бодренько  Славик.  -  И
дождь ему нипочем.
   Конечно, он грубит нарочно, но Егору все равно неприятно. Коробит.


   Старик был шустрый и  разговорчивый.  Он  смешно,  словно  мокрый  пес,
отряхнулся у порога, заспешил к креслу.
   - Вижу, первый сегодня. Повезло. Между прочим, я вообще везучий.  Жизнь
вспомню - ни одного дня не  жаль.  Все  в  удовольствие.  А  теперь  решил
посмотреть, как другие по скользкой  палубе  ходят.  Без  кино  чтобы.  Из
первых рук.
   Егору  старик  сразу  чем-то  не  понравился.  Болтает  много.  "Все  в
удовольствие..." От такого гурмана и стошнить может. Он отвернулся и  стал
молча настраивать поливит.


   Это,  Оля,  кленовый  листок.  Маленький,  будто  детская   ладошка   с
растопыренными пальцами. А вот потертые медные пятаки. Да, да. Они  сейчас
висят на осине, как старая кольчуга богатыря. Это листья осины, Оля...
   Господи, почему я уже полгода рассказываю тебе  об  осенней  листве,  о
застенчивых - ведь они поэтому и мигают - звездах, о карнавальных  нарядах
цветов, что приткнулись в углу лабораторного стола, рассказываю  обо  всем
на свете и не могу объяснить элементарное. Простое, как дождь.  Объяснить,
что я люблю тебя, Оля.


   - Знаю, знаю. Все абсолютно безопасно, - пел дальше старик. - По инфору
слыхал. И что  море  удовольствия  -  знаю.  Хочешь  космонавтом  стать  -
пожалуйста, спортсменом - пожалуйста, полярником - по...
   - Помолчите, пожалуйста, -  нейтральным  тоном  говорит  Славик.  -  Вы
мешаете нам работать.
   Он уже надел  старику  на  голову  шлем  с  биодатчиками,  и  тот  чуть
испуганно косит глазом на панель, где пульсирует двести рубиновых зрачков.
Двести нитей натянуто над миром, двести чутких струн.
   "Тьфу, чепуха какая в голову лезет", - подумал Егор.
   - Не сочтите нескромным,  -  востроносенькое  лицо  старика  напоминает
сейчас маску многоопытного дипломата. - Может, есть что интимненькое? Нет,
нет, - вдруг пугается он. - Я не то имел в виду. Что-нибудь  такое,  когда
замирает сердце. Юность, очарование.  Как  писал  поэт:  "Я  помню  чудное
мгновенье..."
   - Такого не держим, - хмуро роняет Славик. -  Кстати,  распишитесь  вот
здесь. Напоминание совета  Морали  о  неразглашении  сугубо  личных  сцен,
свидетелем которых вы случайно можете стать.
   - Позвольте, -  возмущается  старик.  -  Я  же  не  мальчик.  И  почему
свидетелем? Участником...
   Славик включает канал, и  докучливый  посетитель  замирает  с  открытым
ртом. Его уже нет. И слава богу.  Откуда  только  такие  берутся?  Реликт,
живое ископаемое, а не человек. Егор глянул  на  надпись  возле  потухшего
глазка. Композитор Денис Старшинов. Он недавно куда-то скрылся из  Москвы.
Говорят, заканчивает симфонию. Ну, давай, дедуля, хоть  напоследок  узнай,
что означают слова - душа поет...
   Старик тихонько стонет. Он полулежит в кресле: губы  плотно  сжаты,  на
лбу легкая испарина. Это не страшно.  Реакции  при  контакте  двух  психик
бывают самые удивительные. И, кроме того, поливит действительно безвреден.
Это уж точно известно!
   ...Архинеразумной затеей Славик, конечно, считает  не  сам  поливит,  а
эксперимент по его широкому использованию. То есть эту станцию  на  берегу
Днепра.
   "У нас даже нет социального адреса,  -  горячился  как-то  он.  -  Если
поливит - новый вид искусства, то оборудуйте им все площади Зрелищ, и дело
с концом. А ведь еще неизвестно,  не  сковывает  ли  он  свободу  личности
"актеров", не заставляет ли добровольцев подыгрывать. Поэтому, - утверждал
Славик, - лучше вернуть аппарат ученым. Врачам и психиатрам он  нужен  для
получения точных диагнозов.  Они,  кстати  сказать,  давно  и  успешно  им
пользуются. Старому океанологу поливит, скажем, позволит  увидеть  глазами
ассистента извержение  подводного  вулкана.  Калеки  при  помощи  аппарата
смогут на время избавляться от  своих  физических  недостатков.  Глухие  -
услышат, немые - заговорят, а слепые..."
   - Здравствуйте, ребята, - говорит Оля.
   "Этот старик так забил голову, что мы прозевали ее приход, -  ужаснулся
Егор. - Никто не выбежал навстречу, не помог подняться по лестнице".
   Оля  стоит  у  двери  и,  улыбаясь,  вытирает  мокрое  от  дождя  лицо,
поправляет волосы. Егору  кажется  на  миг,  что  это  дождь  заставил  ее
зажмуриться. Сейчас Оля вытрет ладошкой лицо, откроет глаза... Но  чудеса,
увы, случаются только в очень хороших книгах.
   - Я насобирала по дороге целую охапку  листьев,  -  говорит  девушка  и
протягивает пышный сентябрьский букет.
   - А мы вас заждались.
   Голос Егора чуть-чуть фальшивит. "При чем здесь мы? - читает он  вопрос
в хитрющих глазах Славика. - Я, конечно, уважаю Ольгу, но заждался ее  ты,
Егор, ты".


   Глупости это, Ольга. Нет  во  мне  жалости,  ни  капли.  И  не  ищи  ее
понапрасну. Разве потребность говорить и говорить с тобой - жалость? Разве
то,  что  я  вздрагиваю,  завидя  похожий  силуэт,  и   сердце   замирает,
предчувствуя твой приход, - похоже на жалость?
   Ты снова напоминаешь о своей беде? О печальной ночи, в которой  живешь.
Ты боишься, Оля, что эта ночь потом испугает меня. Так  нечестно,  родная.
Какое отношение имеет твоя слепота к моей любви?


   - Это нас дед  уморил...  -  рассказывает  Славик  и  удачно  имитирует
просьбы посетителя, его "интимные" интонации.
   - Я не  поленился  расшифровать  в  его  медкарточке  запись  районного
психиатра, - продолжает он. - "Потребитель. Психика стабильна, блокирован"
от нежелательных  внешних  раздражителей.  Духовный  мир  беден.  Комплекс
удовольствий".
   - Бедняга, - вздыхает Ольга. И уже  тревожно:  -  Может  быть,  еще  не
поздно? Может, ему еще можно помочь?
   - Ты думаешь, он поймет? - быстро спрашивает Славик. - Поймет, что  всю
жизнь был статистом, мешал  другим,  возмущал  всех  бесцельностью  своего
существования?
   - Не знаю, - говорит задумчиво Ольга и подходит ко  второму  креслу.  -
Поливит - сложная штука.  Сильного  он  окрыляет.  Нет,  наверное,  ничего
прекраснее, чем убедиться - люди высоки  и  чисты,  ощутить  сладкий  вкус
чужой жизни, согреться теплом друга. А вот слабого поливит может убить. Я,
наверно, преувеличиваю...
   - Что-то он поймет, - соглашается Егор. - Хотя бы свое одиночество.
   Время сеанса прошло. Старик  невидящими  глазами  смотрит  на  Славика,
потом хватается за шлем, будто у него собираются отнять последнюю радость.
Просит:
   - Еще! И побольше людей.  Если  можно...  Это  удивительно...  Горение,
подвиг, счастье. Неужели это не только  красивые  слова?..  Если  можно  -
других... Как они?
   Столько  мольбы  в  его  голосе,  столько  унижения,  что  Егора  всего
передергивает. Он нажимает второй клавиш.
   На этот раз старик не сразу входит в контакт. Он ловит руки стажеров  и
снова шепчет:
   - Еще!
   И  тогда  Славик  уменьшает  время  сеанса  и   переводит   аппарат   в
автоматический режим. Это называется "эстафетой" -  занятие  утомительное,
но интересное, даже чертовщиной отдает. Ты словно  в  духа  превращаешься,
который облетает принадлежащие ему души... Щелк  -  прошло  десять  минут.
Теперь старик работает в Индии на уборке риса. Управляет звеном  комбайнов
или лежит в тени,  отдыхает.  Щелк!  Повар-программист  одного  из  лучших
ресторанов Парижа. Отец семи детей. Наверное, самый добрый человек в мире!
Щелк! Путешественник-яхтсмен.  Вместо  крови  -  смесь  перца  и  горчицы.
Щелк!.. И ты все время молод и силен. Щелк! Щелк! Щелк!
   Славик  сварил  кофе.  По  своему  рецепту  -  с  солью.  Ребята  молча
прихлебывают из неуклюжих керамических чашек, а Оля читает свои  стихи  из
последнего сборника. Потом замолкает, поворачивает лицо в сторону  кресла,
где лежит старик, прислушивается.
   Тот неспокоен. То  что-то  забормочет,  то  всхлипнет  протяжно,  будто
жалуясь, то улыбнется. Счастливо-счастливо.


   Помнишь, любимая, свое первое счастье? Первый сеанс, когда  ты  плакала
от  радости,  что  наконец  увидела  мир.  Ты  кружилась  по  лаборатории,
взмахивала руками - ловила и ни за что  не  хотела  отпускать  свою  синюю
птицу. Ты расцеловала тогда и меня, и Славика, и даже шлем  поливита.  Мне
тоже хотелось расцеловать эту удивительную машину,  подарившую  тебе  весь
мир, а мне - тебя.
   Контакты у тебя  получались,  неглубокие,  чужой  мозг  не  гасил  твое
сознание. Кстати, разве я не говорил, что  такое  бывает  только  с  очень
сильными людьми, большой  воли?  Так  вот.  Однажды  я  подключил  тебя  к
испанскому рыбаку Артуро Васкесу. И ты  начала  читать  чьи-то  прекрасные
стихи. О море, о звездах...

   Море
   смочило песок,
   море взбегает на камни,
   лижет мои ступни,
   как старый
   ласковый пес.
   Отбегает
   и снова накатывает,
   дышит,
   роняет изо рта пену,
   в которой влажно поблескивают
   кристаллы звезд
   и пузырятся песни матросов,
   спящих на дне с женщинами,
   чьи тела из кораллов и соли.

   В тот день, Оля, я спросил тебя: "А  почему  вы  никогда  не  пишете  о
любви?" Ты повернула ко  мне  сразу  ставшее  строгим  лицо,  помедлила  с
ответом.
   - Это слишком  высоко.  Будто  в  горах.  А  там  легко  заблудиться  и
пропасть.


   - О-ох, - протяжно стонет  старик.  Руки  его  мечутся,  он  побледнел,
судороги сотрясают тело.
   - Отключай! - испуганно командует Славик.
   Он быстро делает старику инъекцию кардинизина. Славик видит, как  плохо
их раннему гостю, и уже раскаивается, что согласился на его уговоры. Почти
три часа "эстафеты" - это не шутка.
   Старик еще слаб. Он задыхается от злости,  тоски,  презренья  к  самому
себе и шепчет:
   - Назад! Верните мне молодость. Сделайте что-нибудь. Я не хочу  умирать
таким, таким...  Возвратите  меня.  Я  хочу  иначе.  Начать  все  сначала.
Иначе... Возвратите!
   "Опять он требует, - удивляется про себя Егор. - Но уже не  зрелища,  а
невозможного. Требует спасения.  Мы  не  волшебники,  поймите  это,  милый
дедушка. И простите эту странную машину - поливит..."
   Старик хлопнул дверью. Он еле идет, и его модные  ботинки  загребают  в
лужах мертвые листья. Егору больно смотреть на него. Он отводит взгляд  от
стены-окна. И натыкается им на веселую мордашку Солнца на груди у Славика.
Солнышко, наше солнышко, думает Егор. Как мало ты еще согрело человеческих
душ, как часто - гораздо чаще, чем врачи -  мы  разводим  руками:  поздно,
жить будет, но душу спасти невозможно. Плохо, что  нас  зовут  на  помощь,
когда беду уже не спрячешь. Ни от себя, ни от других. А многие и не зовут,
и не подозревают даже, что им нужна какая бы там ни было помощь.
   - Когда мы, наконец, засядем за отчет? - вопросительно ворчит Славик. -
Три месяца! Три месяца сидим на этой станции и  не  можем  уразуметь,  что
внутренний мир человека не может быть и  никогда  не  станет  общественным
достоянием... Хоть ты ему, Ольга, скажи. Он все думает, что меня случай  с
Ильей ополчил против поливита...
   "Славик, конечно, прав, - думает Егор. - Быть ему руководителем  отдела
Совести. Потом. А сейчас у нас  конкретное  задание  сектора  по  изучению
социальных последствий развития науки и техники: дать рекомендации  где  и
как можно использовать эту странную машину - поливит. Обнажитель душ,  как
еще называет его Славик".
   - Вы, наверно, устали, ребята? - робко спрашивает Оля. -  Я  ненадолго.
Загляну куда-нибудь - и домой. Так  хочется  побыть  зрячей,  полюбоваться
осенью.
   И уже тревожно - к Егору. Ищет лицом, будто радаром:
   - Вы не сердитесь на меня, Егор? А то все молчите и молчите...


   Ласковая моя. Смешная девчонка. Несмышленыш упрямый. Я мало знаю  слов,
в которые сразу веришь. Ну как тебе рассказать, что дождь уже  кончился  и
стволы желтого света выросли в нашей роще? Что  засыпает  полуденным  сном
речка, и  вода  тщетно  пытается  смыть  у  берега  отражения  багряных  и
золотистых крон. Как объяснить тебе, Оля,  что  сейчас  мне  тоже  хочется
писать стихи?
   Вот что я сделаю. Не скажу тебе ни слова, а  сяду  в  свободное  кресло
поливита и подключу твое сознание к себе... И тогда ты сама все поймешь. И
узнаешь, почему я так упорно молчу.
   Егор словно невесомый. Словно хватил лишку молодого вина. Молча садится
во второе кресло. Надевает биошлем. Лицо Ольги все еще ищет  его,  ожидает
ответа.
   - Подожди еще минутку, Оля... - шепчет Егор.





   Модуль чуть  тряхнуло:  еще  одна  река,  блеснув  широким  серебристым
плесом, уплыла вдаль. Дальше - поле, лес, какой-то маленький город,  опять
поле, паутина дорог...
   Илья переезжал.
   В школе Садовников после  неудачного  экзамена  и  разговора  с  Иваном
Антоновичем  он  объявился  недели  через  две.  Загорелый,   обветренный,
веселый. Друзьям он сообщил, что только что вернулся из Северной  Америки,
откуда привез уникальную запись. В Школе знали: Илья с детства  увлекается
голографическим  кино,  в  частности  съемками  деревьев,  и  вовсе,  чужд
хвастовства. Раз говорит, уникальная, значит так оно и есть.
   В библиотеке, куда Илья принес  целую  коробку  книг-кристаллов,  возле
проектора сидел Юджин Гарт. Он просматривал новинки.
   - Долги - наше богатство? -  кивнул  Гарт  на  коробку  и  улыбнулся  -
всепрощающе и радостно. "Я рад тебя видеть, - говорила улыбка руководителя
школы. - Как читатель ты, конечно,  баламут  и  годами  путаешь  личное  с
общественным. Ладно, я прощаю тебе это. Я готов простить  тебе  большее  -
неудачу с экзаменом, но все же хочу знать: что ты намерен делать дальше?"
   - Я не понял греха, Юджин, и уехал в Калифорнию, - сказал Илья, высыпая
кристаллы в бункер коллектора. - Я его чувствовал -  грех.  Еще  когда  от
Анатоля уходил - чувствовал. А понять не мог. И когда Иван Антонович  меня
отчитывал - тоже не мог. Думал так: ну, пусть метод  порочен,  -  виноват,
согласен, - но ведь главное-то достигнуто: понял я беду человека, понял...
Начал в Калифорнии фильм снимать - тоже  не  клеится...  Тут-то  дерево  и
объяснило мне все.
   - Ассоциации?
   - Да, что-то похожее... Я давно хотел подсмотреть жизнь  секвойи.  Даже
имена ее - музыка. Веллингтония,  Мамонтовое  дерево...  Нашел  такое.  Не
секвойя - красавица. Высота - сто семь метров. Общие планы  я  за  полчаса
сделал, а что потом?.. С гравипоясом вокруг нее вертеться, думаю? Душа  не
принимает. Слишком серьезное дерево, гордое. Оно же минимум три тысячи лет
прожило. В муках и радостях крону возносило. Вырастало. Эта крона как  раз
и напомнила мне душу человеческую. Высоко она, далеко до нее -  факт...  Я
решил взобраться на дерево. Сам. Без помощи всяких там технических  чудес.
Решил - и начал восхождение.
   - Как? Без страховки? - на лице Юджина отразилось удивление.
   - Нет, почему. Я запасся альпинистским снаряжением - специальная обувь,
крючья, веревка  с  карабином...  И  кадры  пошли  косяком.  Оригинальные,
неожиданные, смелые. Потому что я повторял путь дерева: я вырастал  вместе
с ним... Так вот. Первых веток я достиг под вечер. Что за ветер  там  был!
Какие только песни он мне не насвистывал. Вальсы, марши, гимны. И  у  всех
одно название - Вел-линг-то-ни-я.
   Илью слушало уже человек десять.
   - Закрепившись, я там и заночевал. На первых ветках. Ярко светила луна.
Над головой ходили темно-зеленые, почти  черные,  волны  кроны  и  шумели,
шумели. А я снимал сон коры и тревогу хвои... Утром я  достиг  вершины.  С
меня сошло семь потов, но я мог объявить всему миру: "Я познал душу  этого
дерева, потому что познал его жизнь". Там, на головокружительной высоте, я
и спросил себя: "А как же  ты  мог  подумать,  мельком  взглянув  на  срез
сознания человека, подслушав несколько мыслей, что ты уже понял беду его и
познал его душу? Стыдись, Илья, - сказал я себе. - И действуй".
   - Ты покидаешь нас? - спросил Гарт.
   - Сегодня же отстыкую свой модуль - и в путь. Полечу к Днепру. Там есть
маленький городок со смешным и поэтичным названием.  Городок  Птичий  Гам.
Это родина Анатоля, и я хочу там пожить. Узнаю друзей его, родных.  Прочту
его любимые книги... Словом, я должен стать для  Анатоля  братом,  другом,
кем угодно, но только не гостем, нарочно сломавшим лыжу... Я вам  позвоню,
Юджин.


   За  барьером  лоджии  едва   слышно   позванивала   прозрачная   пленка
обтекателя. Пока Илья вспоминал прощание со школой, модуль миновал  желтый
мазок берега и бесшумно заскользил над океаном.
   Полет предстоял долгий. Конечно,  проще  было  бы  отправить  модуль  с
грузовым караваном, а самому, загерметизировав кабину гравилета,  прыгнуть
в стратосферу. Тем более,  что  подобные  трансатлантические  перелеты  на
тихоходных модулях возбранялись. Но уж  очень  Илья  соскучился  за  время
путешествия к секвойям по своему  уютному  жилищу  да  и  на  новом  месте
хотелось обосноваться сразу и всерьез.
   Илья любил свой дом.
   Он получил его, как и остальные сверстники, в день третьего  Приобщения
к миру, то есть в день совершеннолетия. Им тогда  страшно  нравилось,  что
новые  жилые  модули  стали  снабжать   антигравами.   Делалось   это   по
необходимости, так как жизнь  становилась  все  мобильнее  и  стационарное
строительство  постепенно  превращалось  в  анахронизм.  В   самом   деле,
монтируется,  например,  крупный  сельскохозяйственный  комплекс.   Тысячи
специалистов заняты на стройке. Вокруг комплекса вырастает целый  городок.
Но вот работы подошли к концу, электронщики запустили в ход  свои  системы
и... городок умирает. Потому что комплексом управляют четыре оператора,  а
у остальных людей появляются совершенно  новые  заботы.  Или  взять  места
отдыха. Какой смысл превращать все побережья в скопище зданий, в  сплошной
огромный город, когда все это нужно только на время сезона? Парадоксально,
но факт: только "привязав" дом к себе, человек окончательно решил проблему
жилья и обрел истинную свободу в выборе места жительства. Лети  куда  тебе
вздумалось, пристыковывай модуль к любому дому - и будь счастлив.
   Они были счастливы в то далекое лето.
   Их компания, восемь или девять ребят, сразу же после получения  модулей
слетелась за городом и обосновала  новый  дом.  Местность  выбирали  самую
запущенную  -  овраг  возле  развалин  какого-то  завода  -  и  все   лето
благоустраивали ее: проложили дорожку, вырыли  пруд,  расчистили  пустошь.
Дом свой, конечно же, называли Базой, а себя - исследователями, потому что
в те  годы  все  мальчишки  бредили  обитаемыми,  а  пуще  -  необитаемыми
мирами... Осенью, с началом занятий, Базу пришлось ликвидировать.  Но  еще
месяца полтора они гоняли бедные модули друг к другу в гости  -  поживу  у
тебя пару дней, - пока Януш, решивший испытать себя в  ручном  управлении,
не разбил один  из  блоков  стыковки.  Блок  ремонтировали  всем  классом.
Оказалось, что в нем, кроме входов и выходов водоканализационной  системы,
масса других контактных линий и что после ремонта  фен  в  ванной  комнате
иногда шепеляво нашептывает последние известия.
   Илья долго обживал свой дом.
   Поначалу он оборудовал  кабинет  в  стиле  космического  первопроходца.
Затем увлекся медициной,  и  рабочая  комната  постепенно  превратилась  в
операционную: с хирургическим комбайном  и  вечно  распотрошенным  муляжом
человека под прозрачным колпаком "объема стерильности". А года три  назад,
когда Юджин забрал его в школу Садовников, операционную  потеснила  лавина
книг (это увлечение  пришло  от  Антуана).  Они  удобно  расположились  на
самодельных  стеллажах,  и  муляж  в  конце  концов  оказался  за   мощной
перегородкой из трудов по  психологии,  педагогике,  коммунике  [от  слова
коммуникабельность - наука о человеческом общении (фант.)].  Неизменным  в
кабинете оставался только портрет цветущей липовой ветви - разомлевшей  на
солнце, пушистой, будто клуб  желтого  дыма,  с  золотистыми  вкраплениями
пчел. Единственным украшением второй комнаты, которая одновременно служила
и гостиной, и спальней, была огромная репродукция арлезианских подсолнухов
Ван Гога, занимавшая всю восточную стену.
   Модуль опять тряхнуло. На сей раз довольно ощутимо.
   - О-ля-ля! - воскликнул Илья, выглянув в окно.
   Плотные тучи нависали, казалось,  над  самой  крышей  модуля.  А  внизу
разыгрался настоящий шторм. Там вздымались и  перекатывались  зелено-бурые
глыбы воды, закипала зловещая пена. Модуль теперь болтало непрестанно:  из
кухни послышался жалобный звон хрусталя и фарфора.
   "Мне это, право, ни к чему, - подумал Илья. - Пыл приключений не  угас,
но стал разумней... Интересно, сможем  ли  мы  выбраться  без  посторонней
помощи? Попробуем..."
   Он высветлил потолок и попытался на глаз определить  толщину  облачного
слоя. Однако взгляд тонул в черных глубинах туч, проваливался в фиолетовые
бездны;  все  там  клубилось,  перемешивалось  и  уносилось  -   мгновенно
растворялось в зловещей мгле, соединившей небо и океан.
   - Попробуем!
   Модуль нырнул в густое месиво туч, начал набирать высоту. В доме  сразу
стало темно и сыро. Крыша-окно заплакала. На обтекателях тоже  разбежались
водяные космы.
   "Холодно, - Илья поднялся с кресла, надел меховую куртку.  -  И  дышать
труднее. Ну, ничего. "Потолок" высоты полета модуля - семь  тысяч  метров.
Лишь бы выбраться из этого котла..."
   Запел сигнал вызова, и в объеме изображения появилось лицо  незнакомого
пожилого мужчины.
   - Курт Леманн, - отрекомендовался он. - Служба  Контроля  Евразии.  Вам
нужна помощь?
   - Спасибо, - ответил Илья. - Думаю, скоро выберусь.
   - Мы будем контролировать ваш полет, - сухо сообщил Леманн. -  Объявляю
вам также предупреждение.  Вы  превысили  допустимые  дальность  и  высоту
полета.
   Изображение исчезло. А в следующий миг сквозь прозрачный потолок в  дом
хлынуло солнце. Его было очень много. Казалось, даже подсолнухи  на  стене
потянулись к своему огнеликому брату.
   Разбудил Илью голос диктора. "Инфор" сообщал последние новости:
   "Земля. Еще один подводный город в  районе  Канарских  островов  принял
первых поселенцев... Синтез белка, таким образом, достигает  на  выходе...
Издательство  "Лот"  выпустило  в  свет  монокристалл   полного   собрания
сочинений Федора Достоевского в  переводе  на  интерлинг...  Заканчиваются
планировочные  и  ландшафтные  работы  на  строительстве  Музея  обитаемых
миров... По желанию  отдыхающих  в  Хиве,  Паланге  и  Монтевидео  пройдут
обильные кратковременные дожди..."
   Новости из жизни внеземных поселений Илья слушать не стал. Мир огромен.
У него миллионы забот. И  одна  из  них  его,  Ильи,  -  помочь  человеку.
Неотложная, сверхважная забота.
   Он вызвал местный  информационный  центр.  Илья  знал,  что  с  машиной
разговаривать надо медленно и отчетливо, и дважды терпеливо повторил:
   - Мне нужны сведения  об  Анатоле  Жданове.  Любые.  Все,  что  есть  в
наличии.
   В наличии  оказалось  немного.  Стандартная  анкета,  отклики  школьных
учителей, свидетельство о смерти  матери,  сообщения  о  выставке,  четыре
рецензии.
   "Вот  как,  -  с  горечью  подумал  Илья,  перечитывая  скупые   строки
медицинского заключения, - отца Анатоль не помнит - он погиб на  Меркурии,
когда мальчику не было и трех лет. А мать... Кровоизлияние в мозг - и ты в
мире один. Неважно, что это добрый  мир,  что  он  тебя  любит  и  считает
родный. Общество - да, коллективное воспитание детей - да, но  заблуждался
известный фантаст прошлого, считая материнство слепым животным  инстинктом
и отводя для него в будущем роль духовного рудимента: остров Ява так и  не
стал заповедником Материнства. Напротив. Нет в новом мире более  чистых  и
возвышенных чувств, более крепких уз, чем те, что  связывают  человека  со
своим продолжением. Сейчас это называют "феноменом ребенка", а  один  поэт
удачно объяснил его диалектику: "Закончилась последняя Охота. Закончилась!
Убит последний Страх. Теперь осталась главная забота -  играть  с  детьми.
Играть! И мудрости высокой узнать секрет - узнать, как зажигать улыбки  на
устах".
   Учителя отмечали разносторонность интересов Анатоля. За время учебы  он
увлекался  в  разное  время  химией,  кибернетикой,   астрономией.   Затем
неожиданно  занялся  исследованиями  в  области   биологии   и   медицины.
Объяснялось это просто - начало поисков тайн живого совпадало  со  смертью
матери. Именно в такую форму - попытку борьбы - вылилась реакция подростка
на страшную потерю.
   "Где-то здесь, - подумал Илья. -  Где-то  здесь  проглядели  Анатоля...
Увлечение биологией прошло не само по  себе:  попытка  борьбы  с  законами
природы,  конечно  же,  закончилась  неудачей.  Детский  максимализм   был
посрамлен. Это усугубило чувство потери и... бессилия  что-либо  изменить.
Очень опасное чувство!.. Хорошо, если  первое  поражение  заставило  более
серьезно, вернее - более реально воспринимать жизнь и ее  проблемы...  Как
жаль... Как жаль, что местный  Совет  посчитал  тогда  четырнадцатилетнего
подростка достаточно взрослым, чтобы жить одному,  вне  коллектива.  Хотя,
конечно,  были  одноклассники,  соседи,  возможно,  родственники...   Надо
проверить".
   Илья связался с сектором миграций и перемещений. Машина выдала справку:
за интересующие два года Анатоль Жданов никуда не уезжал; у него  гостили:
дядя Ефим Кириллович Жданов - восемь дней, известный философ Сунил  Кханна
- два дня.
   "Еще две ниточки к познанию Анатоля", - отметил про себя Илья.
   Он наскоро позавтракал и, решив, что пора от поисков ниточек переходить
к собственно познанию, отправился в город.


   - Уехал ни с кем не попрощавшись, представляешь?!
   - К Ирине? - насторожился Илья.
   - Нет, брат, она работала в Хусте, а Толь прямо в горах обосновался,  в
заповеднике Зимы. Места там великолепные - мы  и  раньше  на  натуру  туда
летали, всем братством...
   Калий - так странно именовали местные художники своего  предводителя  -
задумался на миг, улыбнулся.
   - Впрочем,  ты  прав.  Сох  он  здесь  по  ней.  Прямо  с  ума  сходил.
Размечтается порой - моя жена, моя судьба и так далее. А сам на  то  время
два раза с ней всего-то и виделся. Я ему и говорю однажды: "Слушай,  Толь,
ты знаешь кавказскую мудрость?" - "Какую?" - "Прежде,  чем  приглашать  на
свадьбу, - говорю, - узнай хоть имя невесты".
   - Ну и как, послушался совета?
   - Я же говорю - улетел, даже не попрощался. - Калий  глядел  на  Днепр,
где по фарватеру двигался грузовой караван. - С ним  что-то  случилось?  -
быстро  и  тревожно  поинтересовался  он   и   добавил:   -   Мы   изредка
созванивались.  Вернее  -   я   звонил.   Раньше...   Анатоль   производил
впечатление... занятого человека. Да он и  сам  говорил  -  страшно  много
работы, устаю.
   - Вот именно -  производил  впечатление,  -  вздохнул  Илья  и  вкратце
рассказал Калию все, что знал.
   Калий опечалился.
   - Этого следовало ожидать, - сказал он.  -  Не  знаю,  что  у  них  там
произошло с Ириной, но я  всегда  опасался  срыва.  Понимаешь,  у  Анатоля
чересчур большие запросы. К другим - ладно. Когда он ругал  мои  работы  и
требовал - или гениально, или в корзину -  это,  конечно,  обижало,  но  и
подстегивало.  А  к  себе...  Максимализм  постоянно  подсовывал   Анатолю
неудачи. Цель он замыслит прекрасную, а примется ее осуществлять - и...
   Они медленно шли по набережной. Грузовой караван уже скрылся из виду, и
на гладь реки опять выпорхнули скоростные яхты.
   - Отсюда -  непоследовательность  Анатоля,  его  метания,  -  продолжил
художник. - Нетерпение гонит его, а дело противится. Ты ведь знаешь: любое
серьезное дело даже мастеру сначала противится. А Анатолю подавай  большое
и сразу. Улавливаешь? Чуть что не так -  самобичевание:  и  бездарь  я,  и
тупица. Не по силам, не по плечу... А сам-то и сил своих еще не  пробовал,
и плечо не подставлял... Впрочем, что мы все говорим  и  говорим.  Я  тебе
сейчас наглядно продемонстрирую творческий метод Жданова. Подожди здесь.
   Калий спустился к прогулочному причалу, и через минуту лихо подрулил  к
гранитному парапету набережной небольшой катамаран.
   - Прыгай!
   Еще  через  пять  минут  они   проскочили   под   пролетом   старинного
моста-памятника, обогнули остров. Отсюда, с  середины  Днепра,  открывался
прекрасный  вид  на  левобережье:  кромка  песчаного  пляжа,  разноцветные
гирлянды  домов,  серебристый  купол,  прикрывающий  коммуникации   Южного
металлургического комплекса, а еще дальше - и" везде! - кипение зелени.
   Мощный клекот воды за кормой вдруг стих. Катамаран закачался на  мелкой
волне.
   - Не туда смотришь, - сказал Калий, поднимаясь из-за штурвала. -  Глянь
на правый берег.
   - Что это? - прошептал изумленный Илья.
   Отвесные   берега-кручи,   начиная   от   городка   Сказок,    укрывали
стремительные рисунки, точнее - наброски, будто неведомый гигант  собрался
было превратить эту излучину в своеобразную многокилометровую панораму, да
в последний момент передумал.
   Замысел его оживил только одну-единственную скалу, круто  нависшую  над
водой. Из нее, подняв коня для прыжка, вырвался на простор  реки  былинный
богатырь: лицо спокойное, открытое, в складках  каменных  уст  пробивается
улыбка. Казалось, берег  вот-вот  вздрогнет  от  мощного  удара  копыт,  и
всадник помчит по воде аки по суше.
   - Тезка твой, - пояснил Калий, - Илья Муромец. Впечатляет?
   - И это все - Анатоль?
   - А то кто же. - Художник нахмурился, присел на  пластиковую  окантовку
борта. - Кто еще может придумать самую грандиозную в  мире  монументальную
композицию "Славяне", зажечь своей идеей сотни  людей,  развернуть  полным
ходом работы, а затем... сбежать за какой-то юбкой?"
   - Зачем ты так? - укоризненно сказал Илья. - Ты же знаешь, насколько  у
него это серьезно.
   - Куда уж больше, - согласился Калий. - Мы все ждали - может, вернется.
Полтора года ждали. Могли бы и сами... Но, во-первых,  этика.  Это  же  не
бросовая идея, это, может, его песнь песней. Суперкомпозиция! А во-вторых,
тут еще дел - начать и кончить. По замыслу Жданова,  в  композицию  должно
войти около полутора тысяч панно, барельефов и горельефов. Плюс двенадцать
крупномасштабных скульптурных элементов. А ты говоришь - Муромец!
   - Послушай, брат, ты видел эту девушку?
   - Ирину-язычницу? - Калий пожал плечами. - Я их и познакомил.
   - Кто она? - поинтересовался Илья. - Какая?
   - Красивая, - задумчиво ответил Калий, разворачивая суденышко к берегу.
- Очень энергичная: от нее так и брызжет энергией.  Словом,  огонь,  а  не
девушка.  Только  не  "ждановский"  огонь  -  вспыхнул  и  погас.  Ровный,
сильный... Мы тогда ломали головы, как  сохранить  будущую  композицию  от
капризов погоды, оползней, эрозии. Короче, как уберечь  ее  для  потомков.
Искали специалиста. А Ирина как раз занимается консервацией и реставрацией
ландшафтных памятников. Я и попросил ее посмотреть этот берег...
   Калий умолк. Шел медленны,  о  чем-то  размышляя.  А  когда  Илья  стал
прощаться, сильно тряхнул руку, заглянул в глаза:
   - Молодец, Садовник, что разыскал нас. Спасибо! - Он говорил  убежденно
и горячо, по-видимому, утвердившись в каком-то своем решении. -  А  Тольке
мы не дадим пропасть. Оправдываться  не  хочу  -  не  знали  о  его  беде.
Деликатничали. Как бы, мол, не показаться  назойливыми,  нетактичными,  не
обидеть ближнего...
   - А он сам себя вовсю обижает.
   - Вот-вот! Ты, Илюша, занимайся своим делом,  а  мы...  Ребятам  я  все
тонкости ситуации объяснять не буду, но завтра же отправлю к Анатолю наших
монументалистов. Всю секцию. Нагрянут, растормошат, о "Славянах" напомнят.
Ведь они до сих пор ему верят. Понимаешь, - верят.


   Он вернулся в дом на Шестом кольце еще засветло.
   В Птичий Гам Илья прилетел прошлой ночью, а так как особых притязаний к
месту жительства у него не было, то и выбирать не стал. В полукилометре от
реки его поманила целая россыпь зеленых огоньков - свободно, мол,  милости
просим, - и он, не раздумывая,  пристыковал  модуль,  открыл  все  окна  и
мгновенно уснул. Единственное, чему он тогда порадовался, так это близости
Днепра: "Хоть накупаюсь. Вволю! Всласть! Эх и чуден Днепр, когда  несет...
уносит..."
   Теперь, по прошествии рабочего дня, можно было и осмотреться.
   Его новый дом состоял из двадцати трех модулей. Четыре секции в  четыре
этажа, еще шесть квартир, объединенные в один блок ("Друзья, по-видимому",
- отметил Илья), и его скромное жилище, прилепившееся ко второй секции.
   Модульные дома часто выглядели недостроенными. Илье это нравилось,  ибо
привносило  в  жизнь  ощущение   движения.   Всякая   завершенность   Илью
настораживала. Законченное дело - спетая песня. Еще живы ее  отзвуки,  еще
память полна ее словами, но песня, увы, ушла в небытие. Ушла  потому,  что
пора запевать новую песню... Эту теорию "незавершенки" Егор  на  одном  из
философских диспутов назвал образцом  логической  анархии  и  с  напускной
серьезностью поинтересовался, как он, то есть Илья, реализовывал свои идеи
во время операций. "Да ну тебя, - отбивался Илья.  -  Я  говорю  об  общих
закономерностях..." Он пытался даже контратаковать, разговор  переключился
на вечные истины, и наставник прервал  их:  "Вы  потеряли  предмет  спора,
ребята..."
   Вечер был свободен, и  Илья  решил  не  нарушать  обычай:  новое  место
жительства обязывало его познакомиться с соседями.
   "Меня зовут... Работал хирургом, сейчас специализируюсь  как  психолог.
Увлекаюсь голографическими съемками. Люблю и  знаю  жизнь  деревьев.  Буду
рад, если окажусь вам нужным..."
   Примерно такие слова говорил Илья новым друзьям. В ответ его  одаривали
улыбками,  личными  индексами  связи,  семь  раз  приглашали  ужинать,   а
зеленоглазая Жанна из первого модуля тут же потребовала  "консультацию"  и
так нараспев, с такой хитринкой говорила  это  слово,  что  Илья  поспешил
ретироваться.
   Этот вечер визитов успокоил душу, успевшую за последний месяц  испытать
и обман легкой победы, и провал с экзаменом, а главное - успевшую понять и
принять чужую боль.
   А от понимания, считал Илья, до исцеления порой один шаг.
   "Плохо только, - подумал он, возвращаясь домой, - что понимание  пришло
к тебе, а исцелять-то надо другого... Да и  вообще  -  о  каком  понимании
может идти речь? Ты уже раз поспешил, горе-психолог..."
   Визит к соседу, к чьему модулю он  пристыковался  вчера  вечером,  Илья
оставил напоследок.
   Он поднял ладонь, и дверь послушно ушла в паз.
   - В доме гость! - сообщил электронный секретарь и  тут  же  добавил:  -
Хозяин  улетел  во  Львов!  Он  оставил  вам  звуковое   письмо.   Включаю
воспроизведение:
   "Очень рад тебе, сосед, - видел, как ты вчера прилетел. Отчаянно спешу,
брат, - скороговорка хозяина квартиры раскатилась  по  всем  углам,  будто
бусинки. - Улетаю, возвращаюсь, улетаю. У меня там жена, понял, брат... Да
ты садись. Садись и пей мой тоник - я сам придумал рецепт. Зови меня Гуго.
Я толковый конструктор, а еще ходят слухи, что я писатель.  Если  тебя  не
заговорил Дашко, - читай  мои  книги.  Они  на  столике.  А  с  Дашко  ты,
пожалуйста, не дружи - это хищник... Ну, все, Гуго уже нет.  Я  уже  ушел,
брат. Буду рад, если у нас найдутся общие интересы и увлечения".
   - И я буду рад, Гуго, - негромко сказал Илья. -  Я  обязательно  прочту
твои книги. Вернешься - заходи.
   Это сбивчивое послание растрогало Илью.
   Гуго почему-то представился ему маленьким, непоседливым человечком. Ну,
не обязательно маленьким, но непременно очень живым и  эмоциональным.  Как
он, например, на Дашко набросился! Дашко... Эдакий атлет из четырнадцатого
модуля. Грузный, однако фигура спортивная. И деловой.  Дашко?!  Как  цепко
выхватил Дашко из моего краткого монолога-визитки упоминание о голозаписи:
"Да, да, деревья - это интересно... А вам приходилось снимать  сюжеты  для
программы   "Инфор"?   О-о-о!   Постоянный   корреспондент.   Это   просто
замечательно! Я покажу вам мой конструкторский центр... Есть  великолепные
разработки... Уверяю вас: сюжеты будут  сказочные..."  Дашко...  Личность,
конечно, любопытная. Явная любовь к громким словам. Потом это  местоимение
_мой_ вместо _наш_... Ну и что? Почему ты сразу  откликнулся  на  странное
обвинение Гуго? Дашко, кстати, его  руководитель  и,  по  всей  видимости,
талантливый конструктор. Целая стена в авторских свидетельствах, а сколько
благодарностей совета Прогресса. Почему же  Гуго  приклеил  к  нему  такое
страшное слово - хищник?  Может,  соперничество?  Или  недоразумение?  Или
психологическая аллергия?..
   Ответов на эти вопросы не было. Однако за кратким предупреждением  Гуго
чувствовался не просто конфликт, а нечто большее.  Илья  решил  непременно
выяснить, в чем же здесь дело.
   "Впрочем, это моя обязанность", - подумал он, и  мысль  эта  показалась
ему добрым знамением. Значит, новая жизнь приняла его. И он ее принял - со
всеми радостями и сложностями, которые открываются только  пристальному  и
неравнодушному взору.
   Илья вышел на лоджию.
   За клумбой, за кустами  жасмина  текла  вечерняя  дорога.  Многоцветные
ручьи тротуаров двигались с разной скоростью - три в одну сторону,  три  в
противоположную, - людей там было мало, и Илья смотрел на них  так,  будто
искал знакомое, чем-то родное лицо, которое  сразу  бы  узаконило  смутное
чувство симпатии к этому городку, ответило взаимностью за весь Птичий Гам.
Калий, соседи? Нет, не то. Они хорошие люди, но все это не  то,  не  то...
Надобно чудо, вспышка, случайный луч!
   И чудо явилось.
   На крайней, самой медленной дорожке, показалась невысокая женщина.  Она
была в свободной рабочей куртке из дымчатого полиэфира и таких же  брюках,
смуглое лицо дышало покоем, а чуть  горьковатая  и  отрешенная  улыбка,  с
которой незнакомка прислушивалась к болтовне  дочурки,  как  бы  говорила:
"Да, милая, да, моя девочка... Ты - умница, ты все понимаешь. Но тебе пока
не дано знать, какой это отчаянный труд - ждать".
   То, что девочка - дочь Незнакомки, не вызывало сомнений: сходство  было
разительное.  Остальное  же  Илья  назвал  бы   даже   не   догадкой   или
предположением, а узнаванием. Он узнал,  с  первого  взгляда  ощутил,  как
дорог Незнакомке тот человек, чье отсутствие окрасило ее улыбку в  горький
цвет.
   - Ты хоть поела, Кузнечик? - спросила женщина. Девочка что-то ответила,
но Илья не расслышал что.
   Серый ручей тротуара уносил его чудо, его Прекрасную Незнакомку, и  ему
вдруг безумно захотелось окликнуть ее, остановить.
   "Что ты ей скажешь, чудак? - одернул себя Илья.  -  Что  тебе  тридцать
два, четверть жизни, и эту жизнь согревают только вангоговские подсолнухи?
Что тебя поразила тайная музыка  этой  будничной  фразы  "Ты  хоть  поела,
Кузнечик?" - позабытой, из детства, там как-то слышанной, но не говоренной
им еще ни разу и никому. Или, может, скажешь, что  Садовник  без  любви  -
слеп и глух и нельзя ему в таком случае даже подходить к чужой душе..."
   Это были грустные мысли.  От  них,  наверное,  потяжелел  взгляд,  стал
ощутимым - девочка вдруг оглянулась, помахала ему рукой.
   Чудо кончилось.
   Илья  хотел  отработанным  методом  самовнушения  решительно   подавить
смятение чувств, но в последний момент передумал:
   "Это моя боль и моя жалость. Без них, конечно, можно прожить. Но  тогда
я действительно буду глух и слеп... Поплачься, Илюшенька,  поплачься.  Это
можно. Нельзя только отчаиваться. Кажется, так  ты  собираешься  увещевать
Анатоля?!"





   Занималось утро, и птицы приветствовали его  приход.  В  открытое  окно
врывались щебет и  свист,  трели  и  рулады,  а  рядом,  в  саду,  изредка
вскрикивала  какая-то  и  вовсе  необыкновенная  птаха:  ее  стремительное
"а-а-ах!" напоминало возглас восхищения.
   Хор тоже ликовал.
   "Ай Илья, ай молодец, - подумал Илья и прямо  через  окно  выпрыгнул  в
сад. - Прожить в Птичьем Гаме месяц и только  сегодня  все  услышать...  И
всего один голос узнать. Нет, постой. Разве это дикий голубь?..  Ай  Илья,
ай молодец..."
   Роса обжигала щиколотки, между деревьев витал легкий  туман.  Было  так
рано и так вольготно,  что  Илья,  кроме  обычного  комплекса  упражнений,
выполнил еще и свою произвольную программу  по  спортивной  гимнастике.  И
хотя он дважды сбился, а на брусьях чуть вообще не сорвался, со спортивной
площадки Илья ушел с видом д'Артаньяна,  только  что  вручившего  королеве
небезызвестные алмазные подвески.
   Он возвратился в дом. Позавтракал, продиктовал  электронному  секретарю
традиционный перечень поручений и решил отправиться на  Днепр.  Обживаться
так обживаться!
   Но не успел Илья пройти и  десяти  шагов,  как  над  головой  мелькнули
красные  "плавники".  Двухместный  гравилет  -  нарядный,   новенький,   с
улыбчивым лицом Солнца на борту - опускался на площадку перед домом.
   - Егор!..
   Они обнялись и замерли на  миг,  затем  Егор  отступил  в  сторону.  На
подножке гравилета стояла стройная русая девушка. Илью поразило  ее  лицо:
удивительно чуткое, нежное и в  то  же  время  будто  скованное  неведомым
ожиданием. Такое выражение лица, отметил он про себя, бывает у тех, кто  к
чему-то напряженно прислушивается, ловит даже тень звука. Или у... слепых.
   - Это Оля! - сказал Егор и просиял. - Пятое крыло  Стрекозы,  Это  жена
моя, Илюша.
   "Господи, до чего же щедра жизнь! - подумал Илья, подавая руку гостье и
помогая ей сойти на землю. - Она одаривает всех детей своих,  только  надо
уметь разглядеть эти дары. И принять..."
   - Я сию минуту раздобуду для вас свободный модуль. Или возьмите мой.  Я
так рад...
   - Нет, нет! - Егор замахал руками. - У нас всего шесть дней, свободных.
Мы летим в Сухуми. Представляешь, Оля сто раз писала о море, но ни разу...
не видела его...
   Он сбился на слове "не видела" и смущенно замолчал.
   - У нас есть два контура поливита, - пояснила Ольга. - И одни глаза  на
двоих. Это очень много. Целое богатство.
   - Я тоже мог бы... -  начал  Илья,  но  тут  же  понял,  каким  нелепым
покажется влюбленным его предложение, и  перевел  разговор  на  другое:  -
Кстати, - поинтересовался он, - как вы  со  Славиком  решили  судьбу  этой
диковинной машины? Только не подумай чего: я сам провалил экзамен, поливит
здесь ни при чем.
   - Решит референдум. Мы  пока  предлагаем  резко  ограничить  сферу  его
применения.  Во  всяком  случае,  это  не  игрушка.  И,  тем   более,   не
развлечение.
   - Спасибо, Илюша, - улыбнулась Ольга. - Ты не договорил, но  я  поняла.
Спасибо! Нам хватит одних... Я и так  устаю  во  время  сеансов:  стараюсь
меньше двигаться, чтоб не потерять ориентацию. Непривычно все это...
   - Как твой подопечный? - вспомнил Егор.
   - Анатоль? - Илья неопределенно повел плечом. - Сложный  случай.  Почти
месяц составлял психологический  портрет.  Думаю,  пора  браться  за  дело
всерьез.
   - Можно? - Ольга осторожно шагнула  к  Илье,  и  ее  прохладные  пальцы
пробежали по его лицу. Мгновенно и неощутимо - будто ветер вздохнул.
   - Вот и свиделись, - сказала она довольно. - А то Егор мне  все  уши  о
тебе прожужжал.


   Он столько купался и нырял, что порядком устал от  чередований  зеленых
глубин, где было прохладно и сумрачно, и раскаленного пляжа.
   По дороге в город Илья зашел в кафе "Таинственная сень" и выпил  стакан
пива.  Пиво  было  густое   и   светлое,   будто   свежий   мед.   Веселый
парнишка-программист, который обслуживал кафе, объяснил ему, что "сень"  -
трава с Медеи, состоит она чуть ли  не  из  одних  витаминов,  и  если  ее
добавлять к ячменю, получается пиво, лучше которого нет во всех  Обитаемых
мирах.
   Пешеходная  тропинка  заросла  полевыми  цветами.   Рядом,   за   живой
изгородью, текли разноцветные ручьи самодвижущейся дороги. Оттуда долетали
голоса и смех, меж ветвей мелькали яркие женские  платья.  Здесь  же  было
тихо и сонно, равномерно чередовались тень и  солнечный  паводок,  а  чуть
дальше, на склонах холмов, облепленных молодым ельником, росла земляника.
   Илья вошел в город.
   Он успел полюбить Птичий Гам, похожий больше на ландшафтный  парк,  чем
на традиционный город. Единственное, что скрепляло его и что  при  большой
доле воображения можно было назвать основой планировки, -  так  это  белые
кольца центров обслуживания  да  площади  Зрелищ.  Дома  же  располагались
вокруг них совершенно произвольно, на разной высоте, и издали походили  на
грозди винограда. Такое  сравнение,  впрочем,  показалось  Илье  не  очень
удачным. Автономные  модули,  из  которых  слагались  дома,  отличались  и
размерами, и расцветкой. Гирлянды! Причудливых форм гирлянды -  так  будет
точнее.
   Как-то по контрасту - вокруг столько солнца, улыбок,  радости  -  вдруг
вспомнился  Анатоль:  одинокий  коттедж,   вымученное   лицо,   мешковатый
коричневый свитер, привычка прятать руки.
   "Нам пора повидаться, - подумал Илья. - В  ближайшие  дни.  Промедление
может оказаться таким же опасным, как и моя прошлая поспешность".
   Внезапно он остановился.
   Вместо розового пластбетона - имитации мрамора -  под  ногами...  белел
пушистый слой снега.
   Небо вдруг провисло под тяжестью низких туч.
   Срывалась поземка.
   На заснеженном поле там и сям  торчали  кукурузные  стебли,  а  дальше,
справа от Ильи, лежала укатанная машинами и санями дорога  и  по  ней  шла
группа людей. Он глянул влево.  Там,  шагах  в  тридцати  от  него,  земля
кончалась, а далеко внизу горбилась ледовая спина реки.
   "Что за наваждение?" - удивился Илья.
   Он  глянул  на  свои  босые  ноги.  Они   по-прежнему   ощущали   тепло
пластбетона, но ветер, ударявший в  лицо,  был  вполне  реальным  и  очень
холодным. И запахи... Много запахов. Снега, реки, далекого дымка,  конской
мочи, раскрасившей дорогу желтыми мазками.
   И звуки. Неестественно отчетливые для такого  расстояния  -  он  слышал
даже прерывистое дыхание людей, хотя они еще только сворачивали с большака
на кукурузное поле.
   Их было шестеро. Илье хватило  одного  взгляда,  чтобы  все  увидеть  и
понять.
   Сейчас должна состояться казнь. Убийство. Потому что четверо  из  шести
идут со связанными руками, не идут, а еле плетутся - простоволосые, босые,
в порванных гимнастерках, а  один,  самый  маленький,  все  спотыкается  о
кукурузные  стебли,  и  лица  этих  людей  -  изуродованные,  в   сплошных
кровоподтеках - уже лишены всякой жизненной силы.  Вся  она,  -  это  Илья
почувствовал сразу и безошибочно, - ушла  на  то,  чтобы  выстоять,  чтобы
заслужить это утро и этот обрыв, как избавление от мук.
   "Заслужить  смерть,  ибо  жизнь  в  данной   ситуации   -   есть   цена
предательства". Эта мысль заставила Илью вздрогнуть. Он совершенно  забыл,
где находится, хотя сразу разобрался  в  происходящем:  шел,  задумался  и
оказался  на  площади  Зрелищ.  Где-то   здесь,   рядом,   зрители.   Идет
исторический   фильм.    Или    документальный.    Словом,    обыкновенный
голографический сеанс с воспринимаемой  средой.  Массовый  вид  искусства,
который пришел на смену опостылевшему "театру настроения"... Об этом он  и
подумал. Раньше. И тут же забыл обо всем на свете,  ибо  действо,  которое
разворачивалось перед ним, было настолько реальное, настолько гнусное, что
он весь напрягся, сердце застучало тяжело и гневно.
   - Шнель!  -  отрывисто  бросил  небритый  автоматчик  и  ударил  самого
маленького сапогом.
   Опять налетел морозный ветер. Напарник небритого взвизгнул от холода  и
тоже начал торопить пленных: толкал в спины дулом автомата, покрикивал.
   - Стой, рус, пришел, - скомандовал небритый, когда  пленные  подошли  к
обрыву. - Спиной, бистро, спиной...
   - Стойте! - возглас взлетел над заснеженным полем, будто  осветительная
ракета. - Остановитесь!
   "Возникнув" из пустоты, из  снежной  дымки,  к  месту  расстрела  бежал
человек.
   - Не смейте их убивать! - закричал он.
   То, что произошло дальше, было похоже на кошмарный сон.  Перед  глазами
зрителей, скрытых за  "кадром",  стали  одновременно  разворачиваться  два
разных действия. Сочетание иллюзорного с реальным показалось Илье одуряюще
неестественным и диким.
   Человек ("Наверно, тоже случайно забрел на площадь  Зрелищ,  -  подумал
мельком Илья. - И тоже с пляжа: босой, яркая рубашка, шорты...")  бросился
на ближайшего автоматчика и тут же испуганно отпрянул: его гневные  кулаки
проткнули небритого  насквозь.  Кто-то  из  невидимых  зрителей,  кажется,
женщина, тихонько охнул, а фантом гитлеровца, такой же  реальный  на  вид,
как и современник Ильи, бросил напарнику какое-то  короткое  приказание  и
вскинул автомат.
   - Нет! Нет! - человек попятился к красноармейцам, раскинул руки,  будто
хотел защитить обреченных. - Вы... не... смеете!
   Ударили очереди.
   Человек  остановился.  Будто  споткнулся,   будто   почувствовал,   как
иллюзорные пули прошили его  тело.  Только  теперь  он,  наверное,  понял,
почему повалились в снег четверо пленных, а он остался цел и невредим.
   - Остановите сеанс!  -  крикнул  Илья  и  бросился  к  незнакомцу:  ему
показалось, что тот сейчас тоже рухнет на землю.
   -  Как  же  так?  -  ошеломленно  пробормотал  человек  в   шортах,   с
благодарностью принимая руку Ильи. Его толстые  большие  губы  дрожали,  в
уголках глаз светились капельки-слезинки. - Фашисты, убийцы... И  даже  не
замечают... Разве это кино? Это кошмар!
   -  Успокойтесь,  пожалуйста.  -  Илья  уводил  его  от   обрыва,   куда
автоматчики деловито сбрасывали трупы. - Успокойтесь. Вам нельзя  смотреть
такие фильмы.
   И тут что-то щелкнуло.
   Заснеженное поле, обрыв, черные фигуры гитлеровцев - все  это  исчезло,
будто оборвался дурной сон. Они шли  по  лучистому  монокристаллу  площади
Зрелищ. На них вновь обрушилось не по времени жаркое сентябрьское  солнце,
вернулись людские голоса. Илья перехватил несколько взглядов, адресованных
его спутнику. В них было недоумение, но были  и  искорки  гордости,  будто
этот чересчур чувствительный человек совершил нечто героическое. Будто он,
пусть странным образом, по-детски, выразил и их протест,  их  ненависть  к
убийцам.
   - Извините меня, - незнакомец пожал плечами. - Мне, наверное,  в  самом
деле, нельзя смотреть такие фильмы... Не воспринимаю в человеке  мерзости.
Хотя, как учитель истории, я прекрасно понимаю: все это было,  прошлое  не
изменить... Понимаю, а душа бунтует.
   - Да нет же! - Илья сжал руку незнакомца. -  Это  просто  замечательно,
что вы... такой... максималист. Максималист добра! Да вы для нас настоящая
находка. Самородок. Кто вы и как вас зовут?
   - Для вас?
   -  Простите,  -  Илья  улыбнулся.  -  Я  так  обрадовался,  что   забыл
представиться. Мы - это Служба Солнца.


   Армандо, учитель истории в школе среднего цикла,  он  же  -  прекрасный
механик и пианист, понравился Илье с первого взгляда. Выражение это  Илья,
правда, недолюбливал. "Надо говорить, - шутливо объяснил он Армандо,  -  с
первого действия..." Учитель слушал, отнекивался: какое это, мол, действие
- эмоциональный импульс, порыв не более,  да  и  вообще  велика  ли,  мол,
заслуга - с фантомами воевать. Илья, хоть и слушал его, и  даже  возражал,
про себя уже  радовался  удаче.  Он  не  сомневался:  случай  подарил  ему
настоящий самородок. Придя домой, Илья сразу же позвонил в  Школу,  Юджину
Гарту.
   Юджин не отзывался.
   Илья поручил автоматике повторить вызов, поудобнее устроился в  кресле,
прикрыл глаза.
   - Знак Стрекозы, - шепнул он. - Уже пятикрылой! И не надо  нам  никаких
"черных ящиков"...
   Было удивительно хорошо. Может, чувство  такое  оставил  ему  добрейший
Армандо, а может, радость прибыла проездом,  вместе  с  Егором  и  Ольгой,
точнее - пролетом, мимолетом, они же мимо летели.
   "Таю или иначе, - подумал Илья, - все радости - от друзей. От  Славика,
Антуана, Ивана Антоновича, Юджина... Интересно, чем сейчас занят Юджин?"
   Именно Юджин придумал теорию "самородков".
   "Тем, что ты хороший человек, - объяснил он Илье в день их  знакомства,
- сейчас никого не удивишь. Почти  у  каждого  современника  в  душе  есть
солидный золотой запас. То есть запас любви, доброты, искренности. Но  для
нашей работы этого мало. Нам нужны не крупицы,  не  песок  драгоценный,  а
самородки...
   Илья потирал ушибленное колено, досадуя в той  самой  душе,  о  которой
толковал Юджин, и на нового знакомого, и  на  его  экстравагантные  методы
отбора в школу Садовников. Юджин,  напротив,  веселился  и  оказывал  Илье
всевозможные знаки внимания. На  левой  щеке  его  алела  огромная  свежая
царапина.
   "Ты не сердись, брат, - говорил Юджин. - Ну как бы я тебя иначе  нашел?
Да ты бы всю жизнь так и простоял возле хирургического  комбайна.  Это  же
преступление - стоять возле хирургического комбайна, когда человек  рожден
Садовником".
   Юджин обхаживал  свой  "самородок",  а  Илье  все  еще  виделся  крутой
скальный спуск, поросший кустарниками и замшелыми  валунами,  над  которым
начинался пешеходный мостик. Начинался и бежал, как паутинка: над  ревущей
пропастью к смотровым площадкам, а еще  дальше  -  прямехонько  к  Козьему
острову.
   Ниагара очаровывала, водопад ошеломлял. Голосом, мощью,  неизбывностью.
Дело шло к вечеру, вскоре должны были включить  подсветку,  и  экскурсанты
сплошным потоком устремлялись к смотровым площадкам.
   И вдруг...
   Хотя происшествие вместилось буквально в несколько секунд, Илье  оно  и
тогда, и теперь виделось покадрово, сюжетно, будто при замедленной съемке.
   Чей-то возглас, вскрик позади. Или это судорожный выдох толпы?
   Человек в белом костюме.
   Он падает, точнее - катится  кубарем  по  скальному  спуску.  Дальше  -
обрыв, смерть.
   Две параллельные мысли: "Господи, это же надо  умудриться  -  упасть  с
мостика" и "Там везде силовые ограждения, об этом упоминал  экскурсовод...
Несчастье исключено".
   Мощный толчок, который перебросил тело через  полутораметровые  перила.
Вопреки мыслям, вопреки уверенности.
   Какое-то неестественно долгое падение. Наперерез тому, в белом. Удар  о
землю. Резкая боль в колене.
   И... радостное лицо "жертвы неосторожности", которая, оказывается,  уже
никуда  больше  не  падает,  а,  помогая  Илье  подняться,  приговаривает:
"Великолепный прыжок,  великолепный!  Полная  безрассудность!  Очень  рад.
Давайте скорее знакомиться: Я - Юджин... У вас великолепно развит инстинкт
человечности. Очень рад!"
   "Почему именно инстинкт?" - удивился Илья.
   "Да потому, что умом вы понимали - здесь некуда падать,  везде  силовые
ограждения. И тем не менее прыгнули... Я уже раз двадцать здесь "падал", -
объяснял Юджин, откровенно любуясь Ильей. - Вы - второй, в ком нужный  мне
инстинкт оказался сильнее рассудка".
   "Нарочно?" - Илья не знал: рассердиться ему или тоже улыбнуться.
   "Понимаете, - Юджин стал серьезным.  -  Мы  знаем,  каким  должен  быть
настоящий Садовник. Но дело  наше  новое,  тонкое  и  какой-либо  методики
отбора в Школу пока не существует. Приходится экспериментировать..."
   Юджин... Милый искатель "самородков". Прошло немногим более трех лет  и
твой бывший ученик сам уже ищет "самородки". И находит.


   - Поглядите-ка на него, - услышал он голос Юджина. - Развалился себе  в
кресле и спит.
   Комната как бы продлилась. Там, в ее нереальном продолжении,  открылись
глубокая лоджия и старый сад, над которым всходило солнце (далеко  же  ты,
Птичий Гам!). Еще дальше сад переходил в парк, где были и  широкие  аллеи,
посыпанные зернистым, будто крупная соль, песком, и сумеречные тропинки...
   На лоджии за шахматным столиком сидели оба наставника. Гарт улыбался, -
как всегда всепрощающе и радостно, - Иван Антонович глядел серьезно,  даже
чуть сочувственно.
   - Я не сплю, - сказал Илья. - Я готовлюсь  к  докладу.  У  меня  редкий
"самородок".
   Гарт вскочил - с доски посыпались фигуры.
   - Настоящий?
   - Я же говорю - редкий, - Илья нарочно тянул  время,  чтобы  подразнить
руководителя Школы. Юджин понял это и взмолился:
   - Перестань, Плюша. Скорее рассказывай, кто он и как его зовут.
   Об Армандо они толковали добрых полчаса. Юджин, припомнив и взвесив все
свои планы, заявил, что через месяц,  то  есть  в  октябре,  он  самолично
прилетит к Илье и в два счета разлучит Армандо и с историей, и  с  Птичьим
Гамом.
   - А теперь о  главном,  друзья,  -  сказал  Иван  Антонович,  понимающе
поглядывая на стажера. - Как поживает твой Анатоль?
   - Я многое узнал о  нем,  -  охотно  ответил  Илья,  мысленно  сортируя
известные ему факты. - Нашел его друзей. Кстати, неделю  назад  к  Жданову
отправилась группа молодых монументалистов, с которыми он  здесь  работал.
Шесть человек.
   - Отлично! - кивнул наставник. Упреждая его вопрос, Илья добавил:
   - Нет, ребята ничего не знают. У них там свои дела. Творческие.
   -  Можно  подумать,  что  ты  не  имеешь  никакого  отношения  к  этому
"десанту", - подключился к разговору Юджин. Он все еще  радовался  находке
Ильи.
   - Кроме того, я хочу повидаться с Ириной, - продолжал Илья.  -  Слишком
много замыкается на ней линий судьбы моего подопечного.
   - Цветисто, но верно, - согласился Иван Антонович. - И что дальше?
   - Дальше - сам Анатоль. В любом случае  мне  надо  выходить  на  личный
контакт. Но как, каким образом? Одно чувствую - в открытую пока нельзя, не
время.
   - Не перестаю удивляться, - покачал головой Юджин. - Послушаешь тебя  -
мудрец, голова. И та же самая "голова" берет контур поливита...  Все,  все
молчу, - засмеялся он. - Кто старое помянет...
   Иван Антонович забарабанил пальцами по шахматной доске.
   - А  что,  -  начал  он  задумчиво,  -  если  мы  организуем  выставку?
Небольшую. Эдак в масштабах Европы.  Живопись,  скульптура,  архитектурные
жанры... Дадим Анатолю кусок работы. Планировка залов, например, каталоги,
программы для системы "Инфор"... Отказаться  он  не  откажется  -  просьба
общества. К таким вещам у нас уважение врожденное... Там и свидитесь.
   - Европейская выставка? - удивился Илья. - Ради одного человека?
   - Почему - ради одного? - в свою очередь удивился наставник. - Выставка
сама по себе дело нужное. Да если бы и ради... Какая разница - ради одного
или ради тысячи?!
   - Я понимаю, - согласился Илья. - Но одно дело слушать в  Школе  лекции
по теории добрых деяний и совсем другое, когда уже сам творишь  их,  когда
начинаешь привлекать  себе  в  помощники  сотни  людей,  распоряжаться  их
временем...
   - Ты говоришь сейчас то, - Юджин прищурился, - о чем  мы  вам  твердили
три года подряд. Да, совершить доброе деяние нетрудно.  Трудно  определить
меру его доброты. Где, например, избыток доброты перерастает  в  зло?  Где
вместо исполнения желаний надо потребовать от человека максимум дисциплины
этих самых желаний? Где кончается дисциплина мысли и чувств и что  считать
принуждением?
   - Примерно, -  кивнул  Илья.  Он  вспомнил  вдруг  темпераментную  речь
Славика, которую тот в  Школе  держал  перед  каждым  новичком:  "Садовник
должен мыслить масштабно. Представь:  если  для  счастья  одного  человека
потребуется махнуть рукой  на  последнюю  заповедную  пустыню  -  старушку
Сахару, - махнуть и засеять ее тюльпанами, то человечество пойдет на такую
жертву". На самом деле  Славик,  конечно,  думал  о  человечестве  гораздо
лучше, однако новичков такая немыслимая "щедрость" поражала.
   "Мы можем действительно много, - подумал Илья. - И  это  не  исполнение
прихотей. Это осознание своей силы: Ведь только теперь,  когда  древний  и
мудрый принцип "все для человека, все во имя человека" очистился  от  всех
потребительских акцентов, только теперь он засиял  невиданным  гуманизмом,
наполнился новым, высшим содержанием"...
   -  Примерно,  -  повторил  Илья.  -   После   неудачного   экзамена   я
осторожничаю, это правда. Чувство меры,  конечно,  великая  вещь...  Но  я
затягиваю подготовку, а уже пора действовать.
   - Пора, - согласился Иван Антонович. И добавил: - Не переживай,  сынок.
Все будет хорошо. И планы у тебя дельные.
   Юджин, как всегда, попрощался улыбкой.


   Гуго объявился по браслету связи и, не дав Илье  даже  поприветствовать
себя, сыпанул:
   - Слушай, Ил. Я тебе из Львова звоню. Я сейчас  вылетаю.  Да,  да,  уже
лечу. Буду минут через сорок. Так что  ты  меня  жди.  Я  тебе  везу  кучу
подарков. Во-первых, привет от своей  жены.  И  не  спрашивай  ее  больше,
почему мы живем в  разных  городах.  Так  интересней,  но  тебе  этого  не
понять... Во-вторых, я добыл для тебя... Ну, что, что ты  волнуешься?  Да,
ту самую голограмму. Береза, первый сбор сока...  Так  ты  не  уходи,  Ил.
Гулять пойдем. Вместе. Я тебе девушек наших  покажу.  Тс-с-с,  о  девушках
пока ни слова. Я еще в зоне видимости, вон Высокий Замок... Да,  кстати  о
твоем подопечном. Ты его "досье" слушал? Нет?
   Гуго хватанул воздуху, так как запасы его в легких иссякли, и продолжал
еще быстрее:
   - Ты что, забыл о Коллекторе? Это же клад для тебя. Уверен - Анатоль им
пользовался. Наш Дашко, например, и дня без него прожить не может. У  меня
даже рассказ есть на эту тему. "Пиявка" называется. Аллегорический...
   Это была идея.
   Коллекторы возникли лет сорок  назад  как  экспериментальные  хранилища
мыслей, идей, замыслов, высказываний. Поначалу их использовали только  для
сбора предложений и откликов на многочисленных референдумах и  всенародных
опросах, короче - для выработки коллективных решений. Новинка понравилась.
И вскоре "коллектор" стал для человека  универсальным  запасником  памяти,
записной книжкой и деловым блокнотом, а чуть  позже  -  личным  секретарем
каждого и даже  консультантом.  И  все  это  посредством  браслета  связи.
Удобно, оперативно, выше всяких похвал.
   Он вызвал Коллектор.
   - Пользовался ли вашими услугами  Анатоль  Жданов?  -  спросил  Илья  у
автомата. - Если да, то  отбери  для  меня  записи  личного  порядка.  Те,
которые характеризуют Анатоля как человека.
   - Этично ли ваше требование? - вопросом на вопрос  ответила  машина.  -
Личное - значит неприкосновенное.
   - Извини, забыл представиться, - смутился Илья. - Илья Ефремов,  стажер
Службы Солнца.
   Ждать пришлось недолго.
   Голос Анатоля, то страстный, а то глухой и  какой-то  сонный,  заполнил
комнату:

   "Я сегодня даже удивился.  Старик  Ион  все  утро  ворчал  относительно
фондов библиотеки. Мол, бедные они до предела,  каких-нибудь  восемнадцать
миллионов кристаллозаписей  и  около  трех  миллионов  обычных  книг...  Я
поразился. Оказывается, в нашем Птичьем Гаме пропасть книг.
   Ион молодец. Он не сочувствует и ни о чем не спрашивает. Он хорошо знал
маму...
   Ион молодец. Но он всякий раз хмурится, просматривая мой бланк-заказ. Я
понимаю его. Там имена писателей и мыслителей прошлых веков, в  частности,
девятнадцатого и двадцатого, а он полагает, что  мне  сейчас  нужен  заряд
оптимизма. Я же  не  хочу  уподобляться  героям  Хемингуэя,  которые  ищут
спасения от тоски в горячих и хмельных недрах фиесты. Глупости это.  Тоска
на празднике только звереет.

   Сенека Младший сказал: "Смерть предстоит  всему:  она  -  закон,  а  не
кара". Но почему ты не подумал о живых, Сенека?  Они-то  пока  вне  твоего
страшного закона.
   Всю ночь читал "Сожаления" Сунила Кханна.  И  понял:  год,  истраченный
мною на  поиски  бессмертия,  истрачен  напрасно.  Персонология  [наука  о
личности (фант.)] давно доказала: индивидуальность  человека,  в  конечном
счете, определяет долговременная память. Память есть материальная сущность
души. Да, да, той самой, единственной и неповторимой. Память  -  это  суть
личности. Тело, пишет Сунил, можно сделать практически вечным, как и мозг.
Однако... Все, в итоге, упирается в пределы объема  памяти.  Их,  конечно,
можно расширять: находить  и  использовать  естественные  резервы  памяти,
применять различные хранилища  информации,  сделав  их  как  бы  филиалами
мозга,  наконец,  не  так  уж  трудно  научиться  освобождать  память,  от
устаревших и ненужных знаний. Однако... Однако ни первый, ни  второй  пути
не решают проблему пределов жизни, а  лишь  раздвигают  их.  Третий...  Он
вообще ведет к выхолащиванию и трансформации личности.  Душа,  из  которой
что-либо вычеркнули, уже другая душа...
   Выхода нет! Все уходит. Остаются, увы, одни сожаления. Бестелесные  или
одетые в слова, как это сделал Сунил Кханна.

   Человек не может один.
   Без друзей, без дождей, без солнца.
   Человек не может один.
   До отчаянья.
   До бессонницы.

   Одиночество. У этого слова полынный привкус. Он преследует меня.  После
ухода мамы - особенно. И все же... Я считаю: именно одиночество, тоска  по
общению - вот что создало семью, племя, человечество. Я уверен, что  и  на
звездные дороги нас вывела не только абстрактная  необходимость  расширять
пределы познания. На поиски братьев  по  разуму  нас  ведет  прежде  всего
одиночество  человеческого  рода  в  целом,  жажда   общения   на   уровне
цивилизаций.

   Начал работу над суперкомпозицией "Славяне". Впервые за последние  годы
я, кажется, счастлив.

   Ее зовут Ирина.
   Мы познакомились утром. Сейчас вечер.  И  я  вдруг  понял:  все  то,  -
неназываемое! - что мучило меня, вмещается в три слова - тоска по женщине.


   Гуго был возбужден, но по дороге из Львова, к  счастью,  выговорился  и
теперь только поводил иногда плечом. То ли  все  еще  продолжал  словесный
бой, начатый в рейсовом гравилете, то ли наоборот - отдыхал,  расслаблялся
таким образом.
   -  Ты,  наверное,  мало  пишешь,  -  заметил  Илья.  -  Тебя  буквально
переполняют слова.
   - Я не пишу, - хмыкнул Гуго. - Я диктую. Сразу целые главы. Знай Дюма о
моей производительности, он застрелился бы от зависти.
   На площади Зрелищ, где Илья  встретил  Армандо,  в  объеме  изображения
бушевал шторм и угрожающе трещали снасти трехмачтового  фрегата.  Скамейки
половинного амфитеатра ломились от шумной оравы мальчишек.
   Ручеек тротуара обогнул площадь и начал карабкаться на холм,  в  районе
которого располагался парк Веселья. Его еще называли  парком  Именинников.
Праздник тут шел круглый год. Каждый день сюда  собирались  к  шестнадцати
все, кто родился в этот день, их друзья,  родственники.  Веселье  в  парке
захлестывало подчас второй уровень, но третьего, нулевого, вознесенного на
вершину холма и  огражденного  от  всех  посторонних  звуков,  никогда  не
касалось.
   Уровни общения в парках придумала Служба Солнца.  Первый  -  свободный,
активный, подходи к любому. Второй - уровень задушевных бесед. И, наконец,
третий...
   - Ты знаешь, - признался Гуго. - Ни разу в  жизни  не  был  на  третьем
уровне. Представить страшно: никто с тобой не заговорит, не остановит. И у
тебя, согласно правилам игры, рот на замке... Одни птички поют.
   Они проехали мимо летнего кафетерия: белые кувшинки кабин хороводили на
глади  пруда,  а  то  заплывали  в  тенистые  заливы.  "Кувшинки"   иногда
сталкивались. Тогда над водой повисал тонкий, мелодичный звон.
   Само же веселье сосредоточилось у старинной башни, чудом  сохранившейся
в  южном  крыле  парка.  Оттуда  долетала  музыка,  время  от  времени  ее
перекрывали взрывы хохота. Башню прятали деревья, но Илья  знал,  что  над
аркой ее входа сияет стилизованное, очень похожее на настоящее, солнышко и
какой-нибудь стажер вроде него раздает сейчас там подарки.
   - Я не читал твою "Пиявку", - сказал Илья, увлекая товарища  в  боковую
аллею. - Однако аллегория ее уж очень откровенная. Как  все-таки  понимать
твои слова о том, что Дашко и дня не может прожить без Коллектора?
   Гуго помрачнел.
   - Нужен тебе этот Дашко, - проворчал он. - Пасется он там, вот и все.
   - Как это "пасется"? - опешил Илья. - Есть,  конечно,  открытые  фонды.
Остальные ведь личные?!
   - Я об этом и говорю, - сердито ответил Гуго. - Мы же вместе  работаем.
Коллектор для нас что записная книжка. Естественно, я знаю  коды  хранилищ
всех своих друзей, они - мой. И Дашко знает. Только  мне  и  в  голову  не
придет копаться в чужом, личном, а шеф наш, по-моему, не брезгует.
   Илья от неожиданности остановился.
   - Да ты понимаешь, что говоришь? - прошептал  он,  вглядываясь  в  лицо
товарища. - Это же обвинение в плагиате, хуже того - в воровстве.
   Гуго вздохнул.
   - Эх ты, христовенький. Как же я могу иначе думать о  Дашко,  если  два
года назад... А, противно говорить... Короче, Дашко самый настоящий хищник
и все тут.
   - Нет уж, - твердо сказал Илья. - Я должен разобраться.
   - Вот и разбирайся. Я, например, не верю в чудеса.  Два  года  назад  я
походя  продиктовал  в  свой   фонд   идею   непрерывного   матрицирования
сверхлегких сплавов. Там была ошибка. Заметная, явная, но  несущественная.
Тогда я не знал, как от  нее  избавиться...  И  вдруг  через  месяц  Дашко
получает... благодарность совета Прогресса. Идея - та же! Ошибка - та  же!
Моя, кровная, мною сделанная.
   Гуго беспомощно взглянул на Илью:
   - Я тогда подумал: совпадение.  Невероятное,  немыслимое.  Но  потом...
Потом я услышал рассказы друзей... Нечто похожее повторялось. Не раз и  не
два. Я перестал верить в совпадения.
   - В знак протеста? - не удержался от колкости Илья. - Всего-то?
   - Нет, почему же, - возразил Гуго.
   Его  большое  тело  вдруг  напряглось  и   как   бы   возвысилось   над
собеседником. "Ничего себе... "человечек", - с невольным уважением подумал
Илья. - Однако как же быть с Дашко? Неужели ворует? Впрочем, все это легко
проверить".
   - Я написал. "Пиявку", - строго сказал Гуго. - Прочти, а потом суди.  У
каждого свои методы борьбы со злом.
   Илья не успел ответить.
   Из-за  деревьев  появилась  развеселая  компания,  которой  верховодила
худенькая девушка в светящейся карминной накидке. Яркие переливы красок ее
необычного одеяния выгодно оттеняли бледное личико, лучистые глаза.
   "Принцесса, - подумал Илья. - До чего же хороша!"
   - Окружайте их, ребята, - скомандовала Принцесса. - А то еще сбегут.
   Она подошла к Гуго.
   - Как вы можете? - и Принцесса топнула ножкой. -  Как  вы  можете  быть
нерадостны? Сегодня день моего третьего Приобщения.
   Она привстала на цыпочки, быстро поцеловала озадаченного  конструктора,
махнула рукой Илье и убежала. Свита последовала вслед за ней.
   - Видал?  -  принимая  горделивую  позу,  спросил  Гуго.  -  Теперь  ты
понимаешь, за что я люблю праздники?
   И он не очень к месту стал  подробно  объяснять,  почему  ему  нравится
специализация парков.
   Илья слушал скороговорку товарища, улыбался  про  себя.  Гуго  даже  не
подозревал, что разработкой устройства всех зон и мест  отдыха  занималась
опять-таки Служба Солнца, ее отдел коммуники. Все придумали. И  уровни,  и
специализацию первых двух уровней. Теперь даже в маленьких городах, сродни
Птичьему Гаму, было по  семь  парков:  Веселья,  Волшебства  (для  детей),
Серенад  или,  иначе  говоря,  -  парк  Влюбленных,   Спортивных   игр   и
аттракционов,  Мудрой  старости  и   обязательно   парк   Бессонных,   где
сосредоточивалась ночная жизнь города...
   Остаток вечера друзья решили провести в одной из "кувшинок" кафетерия.
   Они пили тоник. Гуго  опять  рассказывал  о  своей  жене,  а  небыстрое
течение  протоки  несло  и  несло  кабинку:  мимо  камышей,   мимо   башни
Именинников, мимо голубоватого лунного пляжа. Там купались  люди,  и  тела
пловцов в светящейся воде казались серебряными  рыбами.  В  глубине  парка
одиноким колокольчиком звенел детский смех.
   Гуго вдруг умолк. Взгляд  его  устремился  поверх  головы  собеседника,
зрачки расширились.
   - Что там? - Илья оглянулся.
   С вершины холма, с  уровня  одиночества  и  размышлений,  спускалась...
Незнакомка.
   Она стояла на темно-вишневом ручье дорожки, который можно было  принять
за поток остывающей лавы. Поток бережно нес ее вниз.
   Илья замер. Лицо его обжег румянец. Дышать стало тяжело, будто в горах.
   В этот раз она показалась ему еще моложе. Совсем девчонкой. И  еще  ему
показалось, что глаза у Прекрасной Незнакомки заплаканы.
   Он резко встал, чуть не  перевернув  "кувшинку",  хотел  окликнуть  эту
грустную  женщину,  остановить,  предложить  любую  мыслимую  помощь,   но
проклятый язык вновь ослушался его.





   Стройка поразила Илью.
   Стюардесса, как только они пошли на снижение, объявила:
   - Обратите внимание: наш лайнер идет по  чрезвычайно  узкому  коридору.
Почти все рабочее пространство в районе Музея занимают грузовые линии.
   За бортом на разной высоте в самом деле  степенно  проплывали  караваны
огромных контейнеров с красными нашлепками  нейтрализаторов  гравитации  в
так называемых "узлах жесткости". Тупоносые  буксиры  тащили  негабаритные
грузы: какие-то металлические фермы и рамы, емкости сложных  конфигураций,
серебристые ажурные мачты и кольца неизвестного назначения.
   Стюардесса продолжала рассказ:
   - ...Музей Обитаемых миров - самый крупный объект, сооружаемый на Земле
за последние сто сорок лет. С тех  пор,  как  человечество  отказалось  от
строительства  новых  гидроэлектростанций  и  прокладки  магнитотрасс,   а
промышленное производство перешло  на  уровень  атомного  конструирования,
необходимости  в  сооружении  циклопических  объектов  просто-напросто  не
было... Музей, кроме земной поверхности, займет еще три стихии  -  воздух,
воду и часть литосферы, то есть земной коры... Музей будет занимать  около
ста тысяч гектаров земли. В его  комплекс  входят  река  Чусовая  и  часть
бывшего Камского водохранилища...
   "Суховато, но впечатляет", - подумал мельком Илья.
   Их пассажирский гравилет шел на посадку.
   - Сейчас полным ходом идет монтаж всех 87 зон Музея, - заканчивала свой
рассказ девушка в голубом. - На всех уровнях.  Каждая  зона  воспроизводит
конкретное поселение землян, причем с максимальным приближением к условиям
обитания на данной планете, ее среде.  Всего  же  на  строительстве  Музея
предстоит смонтировать около четырех миллиардов  различных  конструкций  и
единиц оборудования...
   Причал поселка строителей напоминал  кусок  льда,  который  позабыла  в
спешке зима. Ручейки движущихся тротуаров вытекали из-под белой его  плиты
и разбегались в разные стороны. Штук  восемь  их  уходило  к  Центральному
котловану,  столько  же  -  к  поселку,  гирляндам  модулей  между  сосен.
Остальные дорожки скрывались в лесу или  карабкались  на  пологий  дальний
холм, где виднелись параболические антенны энергоцентра.
   Толпа пассажиров вскоре рассосалась.
   Внимание Ильи  привлекла  рослая  молодая  сосна,  которая  ближе  всех
подошла к "льдине" причала. Ее золотистый ствол, увенчанный  в  поднебесье
колонком кроны, напомнил ему кисть. Такой кистью, наверное,  разрисовывали
уральское небо. Ишь как сияет, как выразительны легкие мазки облаков!
   Опять захотелось снимать. Жадно, много, не отбирая материала,  взахлеб.
Как в июне, когда он нашел-таки свою секвойю. Так  еще  было  четыре  года
назад, в Крыму. Там он снимал шиповник. Задиристый шиповник,  взбирающийся
на такие крутые склоны, где его плодами могли лакомиться только птицы...
   "Как хочется снимать,  -  подумал  Илья.  -  Не  людей,  деревья.  Одни
деревья!"
   Он знал причину своего смятения: последние две недели он делал фильм  о
конструкторском центре Дашко, вернее - о самом Дашко, и это было чертовски
неприятно. Бил поэтом, а стал обличителем. Илья полагал, что  в  случае  с
Дашко впервые сказалась  его  профессиональная  хватка  Садовника,  и  это
сердило: зачем он тратит пыл  и  мастерство  художника,  когда  достаточно
обратиться в местный Совет? С другой стороны, фильм даже  увлек  его.  Ему
нравилось постоянно отвергать очевидное, то, что лежало на поверхности,  и
заглядывать в потемки чужой души. Конечно, с деревьями легче. Они не знают
фальши. Их души бесхитростны и светлы...
   - Извините, - окликнули его. - Вы  так...  далеко  сейчас,  но  у  меня
ограничено время. Я пришла вас встретить.
   - Узнали? - улыбнулся Илья.
   Девушка смотрела на него, вопрошающе и немножко устало. На чистом  лице
ее отразилась тень беспокойства.
   -  Сколько  вы  спите?  -  не  удержался  он  от  вопроса,  заметив  ее
покрасневшие веки.
   Ирина предостерегающе подняла руку.
   - И вы туда же, - в ее диковатых глазах появилась укоризна. - Нам  свои
Садовники жить не дают. Мол, надо по четыре  часа  работать,  а  вы  -  ой
батюшки! - по семь. Да разве это работа? Это наслаждение.  Такое  огромное
дело!
   И безо всякого перехода, в упор:
   - Что-нибудь стряслось? Мать, брат, Толик, друзья?
   "Вот оно, - возликовал Илья. -  Ирина  назвала  Жданова  отдельно.  Она
выделила его! Непроизвольно. Значит, он дорог ей.  Пусть  это  не  любовь,
пусть, но он ей дорог!.. А как я переживал, когда отправлялся сюда,  когда
звонил ей по браслету. Ведь я, в сущности, так мало знал об  Ирине.  Я  не
знал, как и Анатоль, главного, того, что сожгло ему душу - равнодушна ли?"
   -  Меня  беспокоит  Толь,  -  ответил  Илья,  и  в   диковатых   глазах
промелькнуло удивление: "Совпадение или он  в  самом  деле  знает,  как  я
называла"...
   - Очень беспокоит! - добавил он.
   Ирина вздрогнула, подалась к Илье:
   - Он жив?
   - Конечно, - улыбнулся Илья, а про себя отметил: гением всех  времен  и
народов станет тот, кому, наконец, удастся смоделировать женскую логику. -
Я решился... - продолжил он, но тут же круто изменил тон  разговора.  -  Я
нашел вас потому, что знаю историю Анатоля, знаю о его чувствах...
   - Кто о них не знал, - покачала головой Ирина. Взгляд ее стал  далеким,
почти  отсутствующим.  -  Позволь  ему  -  он  свои  объяснения  в   любви
транслировал бы по системе "Инфор".
   - Вы осуждаете? - удивился Илья. - Открытость, по-моему, достоинство, а
не порок.
   - Если за ней правда, - возразила Ирина. - Общая, одна на двоих,  а  не
чья-то выдумка. Анатоля всегда сжигало нетерпение. Импульсы,  вспышки.  Во
всем. - Ирина поискала  слов,  зарделась.  -  Короче,  я  не  приняла  его
любви... Нетерпеливой и потому... примитивной.
   - Вы решили окончательно?
   -  Да,  то  есть,  нет...  Я  звоню  ему...  Изредка,  чтоб  особо   не
обнадеживать. - Ирина запнулась. - Обнадеживать преждевременно... Но Толь,
мне кажется, стал лучше. Много работает...
   - Вовсе не работает, - жестко сказал Илья. Он остановился возле  кромки
"льдины", у сосны-разведчицы, легонько взял Ирину за плечи. - Он  все  вам
врал. Он погибает, Ирина. В начале  февраля  Жданов  пытался  покончить  с
собой. Его спас случай.
   - И вы?! - девушка задохнулась от гнева. - Вы  молча  ждали...  Никому,
ничего... Мы  -  только  наблюдатели,  да?  Пускай,  мол...  Я  сейчас  же
полечу...
   - Никуда вы не полетите, - голос Ильи стал еще  жестче.  -  И  даже  не
станете звонить. Вам нужно все обдумать  и  взвесить.  Решиться.  Поймите,
Ирина: если вами руководит только сострадание к ближнему,  то  оно  сейчас
для Анатоля не благо, а яд. Ваше участие покажется ему издевкой,  слова  -
ложью...
   - Но я... я... - на лице Ирины отразились недоумение и обида. - Поймите
и вы - он мне не чужой. Я одного хотела: чтобы он повзрослел, избавился от
этой дикой смеси инфантильности и максимализма. Хотела  подержать  его  на
расстоянии. Я думала - он поймет. Поймет, что нужен мне, очень  нужен,  но
нужен другой - настоящий.
   - Не спорю, - мягко сказал Илья, отступая на полшага.  -  У  Анатоля  в
душе уйма наносного, не спорю. Но Жданов, увы, не борец. Он не справился с
вашей сверхзадачей, Иринушка. Запутанность  мыслей  и  чувств  -  вот  его
настоящее.
   - Что же делать? - прошептала девушка.
   Илья пожал плечами.
   -  Вам  виднее.  Говоря  образно,  Анатоля  надо  как-то   переиначить.
Характер, привычки, мировоззрение. Надо прежде всего привить  ему  чувство
самоконтроля...
   Илья секунду помолчал и добавил, понимающе глядя на собеседницу:
   - Это в самом деле сверхзадача - переиначить человека. И она  по  плечу
не только обществу, но и  одной-единственной  женщине.  Не  обязательно  -
энергичной, - он лукаво улыбнулся, - обязательно - любящей. Короче, вам.


   Он проснулся, как обычно, в шесть.
   Рука привычно нащупала "ежик" дистанционного пульта управления.  Пальцы
пробежали по эластичным пирамидкам  контактов,  и  переборка,  разделяющая
комнаты, ушла в стену, открылись окна  и  лоджия.  В  модуле  сразу  стало
светло, повеяло рекой и мокрым садом. "По-видимому,  ночью  был  дождь,  -
подумал Илья, - а я не слышал. Жаль..." Ночной дождь представлялся ему как
знак согласия всего живого, как тихий  -  чтоб  не  разбудить  человека  -
разговор стихий. О примирении, любви и вечной гармонии.
   После зарядки он лег на ковер, расслабился, пытаясь настроить  себя  на
веселый  лад.  Подмигнул  арлезианским  подсолнухам,  прислушался  к  хору
рассветных птиц, уже пробующих свои голоса. После двухмесячной  стажировки
в  отделе  эмоций  Илья  не  только  признал,  но  и  глубоко  уверовал  в
рекомендацию  Службы   Солнца:   "Смех   -   не   роскошь,   а   жизненная
необходимость". Социальные психологи  отдела  утверждали:  двадцати  минут
солнечного настроения вполне достаточно, чтобы  нейтрализовать  весь  груз
отрицательных стрессов, накопившийся за день. Рекомендовали они улыбку и в
качестве  утреннего  моциона:  чтобы  создать   оптимистический   настрой,
приобрести дополнительный заряд  энергии.  Поэтому  будущих  Садовников  с
первых же занятий учили  искусству  смеха,  искусству  улыбки.  Чтобы  они
выводили смех на  улицы  и  площади,  чтобы  к  смеху  возвращались  былые
спонтанность,  безоглядность,  "неорганизованность".  Уже  в  XX  веке,  -
вспомнил Илья, - светлые умы сожалели, что их урбанизированной цивилизации
почти не знакомы карнавальный хмель, азарт незатейливых розыгрышей, трюков
и импровизаций, что вырождается на корню площадное,  ярмарочное,  народное
веселье.  Первым  это  заметил  Александр  Егоров.  Потом  во  весь  голос
предупреждал об опасностях обособленного образа жизни Уиттьер. Он писал  о
сенсорном голоде и кризисе общения. Но только Симонов и  Андрич,  одни  из
зачинателей  Службы  Солнца,   объявили   индивидуализм   главным   врагом
объединенного человечества и повели с ним  беспощадную  борьбу...  Площади
Зрелищ,  специализированные   парки   с   различными   уровнями   общения,
коллективное решение всех важных вопросов, насыщение жизни  праздниками  -
это были первые шаги, проба сил, эксперимент...
   Солнечное настроение не приходило.
   Может потому, что четвертая секция их дома  -  он  заметил  это,  когда
делал на лоджии зарядку - за ночь стала на один этаж  ниже.  Четырнадцатый
модуль, который вечером угрюмо поглядывал  на  сад  неосвещенными  окнами,
исчез. Дашко улетел.
   Илья, надо сказать, и не думал вчера о просмотре фильма.
   Как  и  предписывалось  законом,  он  собирался  пригласить   Дашко   к
председателю местного Совета и там, обязательно  в  присутствии  служителя
совета Морали, обнародовать свое необычное обвинение.
   Вышло иначе.
   И хотя Илья не чувствовал за собой ни малейшей вины, вчерашнее снова  и
снова возвращалось к нему...
   Узнав, что фильм закончен, Дашко после полудня явился к нему при полном
параде - в серебристой куртке администратора  высшего  класса,  с  орденом
Мастера на груди - и заявил, что он уже договорился о просмотре в  Совете:
пригласил депутатов, ведущих специалистов города.
   Илья сухо отказался:
   - Это не то, что вы ожидаете, -  сказал  он.  -  Запись  совершенно  не
соответствует первоначальному замыслу. И в этом, представьте, виноваты вы.
Она не обрадует вас.
   Дашко ничего не понял, залебезил:
   - Согласен, на все согласен. Но я знаю  руку  мастера...  Да  и"  перед
людьми неудобно - я ведь пообещал. Мой центр - средоточие всей технической
мысли Птичьего Гама. Представляете? И ваш сюжет...
   - Пеняйте на себя, - буркнул Илья, вынимая  из  записывающего  аппарата
кристалл. - Пойдемте.
   Потом был амфитеатр Совета, множество лиц, торжествующий Дашко, который
в разговорах со знакомыми обязательно  упоминал,  что  съемки  велись  для
программы "Инфор". Да, да. Именно той, что транслируют  во  все  Обитаемые
миры. И чем больше  суетился  конструктор,  тем  холоднее  и  ожесточеннее
становилось лицо стажера-Садовника, тем яснее он понимал брезгливость Гуго
по отношению к своему шефу.
   Люди расселись, и свет в зале стал мягче.
   В объеме изображения появились рабочие комнаты конструкторского центра.
В каждой - инженерный комбайн,  приставка  для  моделирования  чертежей  и
готовых конструкций, анализаторы и блоки памяти.
   Фрагменты работы.  Разговоры,  споры.  Мозговые  атаки  в  лабораториях
коллективного мышления.
   Крупным планом лицо  Дашко.  Волевой  подбородок,  цепкие  глаза.  Лицо
полководца. Впечатление, что данный кадр взяли напрокат  из  исторического
фильма.
   Модуль Дашко. Знаменитая "стена славы"  с  авторскими  свидетельствами.
Рубиновые знаки благодарностей совета Прогресса. Вручение ордена Мастера.
   Вопрос за кадром:
   - О чем вы говорили с Дашко, когда узнали, что он оформил авторство  на
релаксатор остаточных полей?
   Конструктор Гай Сабиров:
   - Поздравил, порадовался его успеху.  Да,  еще  упомянул,  что  у  меня
полгода назад мелькнула было почти аналогичная идея, но я не успел ее  как
следует разработать.
   Живое лицо Гуго:
   - Два года назад я продиктовал в свой фонд памяти принцип  непрерывного
матрицирования сплавов...
   Опять "стена  славы".  Одно  из  авторских  свидетельств  приближается,
занимает чуть ли не весь объем изображения. Фамилия  автора:  Дашко.  Суть
открытия или новшества: метод непрерывного матрицирования сплавов.
   Тишина в зале Совета стала зловещей.
   Все   еще   оставалось   непонятным,   однако   предчувствие   какой-то
унизительной правды буквально витало в воздухе.
   Но вот в объеме  изображения  появилось  небольшое  здание,  увенчанное
ажурной вышкой.
   - Седьмой филиал Мирового Коллектора,  -  пояснил  за  кадром  Илья.  -
Обслуживает нашу зону.
   И уже к темноволосой девушке-оператору:
   - Службу Солнца интересует, кто из посторонних лиц пользовался  личными
фондами памяти Сабирова, Ашкинази, Готвальда...
   Он перечислял фамилии дальше. Четыре, семь,  десять,  четырнадцать.  По
залу прошел ропот.
   "Поняли", - подумал Илья.
   Он поискал в полутьме Дашко, - где  же  он  сел?  -  но  ничего,  кроме
десятков голов, не увидел. "Тебе, наверное, сейчас очень стыдно, сосед. Не
такого ты фильма ждал, не такого. Да, мы прощаем ошибки.  Охотно,  всегда.
Но не прощаем подлости".
   Он прислушался к своему комментарию.
   - Кодекс Совести, - пояснял он с экрана, - не  возбраняет  пользоваться
чужими фондами памяти. Однако на практике такое бывает нечасто. Личное  не
без  оснований  считается  неприкосновенным.  Поэтому  Служба   Солнца   с
некоторых пор ведет регистрацию всех запросов, поступающих не  с  браслета
владельца фонда. Наша статистика показывает: такие запросы поступают,  как
правило,  от  родственников,  близких  друзей,  историков   и   биографов,
разумеется, с разрешения  владельца  и,  конечно,  от...  ревнивцев  обоих
полов.
   Зал молчал.
   В объеме изображения на стол оператора  легло  четырнадцать  фиолетовых
кристаллов.
   -  Это  личные  фонды  тех  людей,  которых  вы  назвали,   -   сказала
девушка-оператор, с интересом разглядывая Илью. - А  вот  реестр  запросов
посторонних лиц по данным фондам.
   Вереницей поплыли фамилии.
   Илья вспомнил, как, уже будучи" готовым ко всему, он все-таки вздрогнул
от гнева и омерзения, едва взглянув  на  тот  документ.  Реестр  буквально
рябил фамилией соседа. У некоторых, в том числе  и  Гуго,  Дашко  рылся  в
"памяти" чаще самих хозяев фонда.
   - Довольно! - громыхнул чей-то требовательный голос. - Дайте свет.
   Шел последний кадр.
   Крупным планом лицо Гуго.
   - Нет, пользоваться фондом не  разрешал.  Он  не  был  моим  другом,  -
говорит Гуго  и  губы  его  складываются  в  презрительную  полуулыбку.  -
Может... ревновал?
   Обрушив с грохотом подставку для цветов, впереди вскочил Дашко:
   - Я... Это были бросовые идеи! - закричал он. - Идея еще не все... Надо
уметь ее реализовать...
   Потрясенный зал молчал.
   Дашко нагнул голову, будто собирался кого-то боднуть, резко  повернулся
к Илье. Глаза его побелели от бешенства.
   - Ты не человек, - прошипел он. - Ты - дьявол!
   Он сорвался с  места  и  бросился  вниз,  перепрыгивая  через  ступени.
Разогнавшись, Дашко  чуть  было  не  влетел  в  объем  изображения,  но  в
последний миг испуганно шарахнулся в сторону выхода.
   Люди сидели неподвижно. Лица у них были строгие и  печальные,  будто  в
этом торжественном зале только что у них на глазах погиб человек.


   Чтобы  освободиться  от  навязчивых  мыслей  о  Дашко   и   злополучном
просмотре, Илья достал кристалл  с  личными  записями  Анатоля.  Коллектор
прислал копию давно, недели две назад, и он время от  времени  слушал  эти
отрывки: сопоставлял их,  выискивал  скрытые  зерна  информации,  старался
представить события, которые предшествовали записям.
   Илья повернул головку  воспроизводителя.  Послышался  чуть  хрипловатый
знакомый голос:

   "Она непонятная. То ласковая, свободная, игривая,  как  домашняя  рысь,
что живет у Калия. Тогда я чувствую себя раскованно и легко. Но всякий раз
ее что-то пугает во  мне.  Она  замыкается.  Речь  ее  становится  резкой,
насмешливой, даже враждебной. Не возьму в толк - что пугает ее?  Возможно,
неустроенность моей души?

   Не знаю, кто сказал: "Страсть -  опьянение  ума".  Одно  ясно:  он  был
холоден, этот человек. Как рыба. То, что творится сейчас  со  мной,  ни  в
коей мере нельзя сравнить с опьянением. Это  безумие.  Это  черный  огонь,
съедающий мою плоть. Я мало сплю, плохо контролирую свои действия.  Может,
это пугает Ирину?

   Я впервые бит. По лицу. И поделом. Вышло очень некрасиво, на  людях.  Я
получил сполна. И за "тоску по женщине", и за то, что  "плохо  контролирую
свои действия". В комнате нас было пятеро... Ирина  принесла  целый  ворох
бумаг - глубинные проекции берега Днепра, где будут обитать мои "Славяне".
Она разрумянилась от быстрой ходьбы...  Она  была  такая  красивая,  такая
желанная.
   Потрясенный, я увидел в Ирине то, чего недоставало моей суперкомпозиции
- ее запев, зачин, пролог.
   ...Из черного монолита ночи,  кое-где  освещенного  отблесками  костра,
выглядывает юная язычница. Ее как бы привлек говор и шум густо  заселенной
композиции. Девушка осторожно развела каменные ветки кустарника.  На  лице
ее и боязнь, и отчаянное любопытство, и тайна  обряда,  который  совершала
она с подругами наедине с росой, туманами и хохочущим  огнем...  Хохочущим
Сварогом. Одно плечо изначальной славянки отведено  назад.  Над  веточкой,
словно полная луна, восходит ее  грудь...  Там  не  должно  быть  розового
камня. Только отблески его. Только черные  ветки,  еще  мокнущие  в  омуте
ночи, только молочная, белизна плеча и... луна над веточкой.  Беспокойная,
покачивающаяся в такт горячему дыханию язычницы...
   Я не помню своего  жеста,  прикосновения.  Кажется,  он  был  связан  с
"луной",  обжигавшей  меня.  Затем  щеку  обожгла  пощечина.  И   взгляды,
взгляды... Удивленные, укоряющие, гневные. Андрея, Катюши,  Мартина.  Тоже
обжигающие.

   Я объяснился с Ириной, долго извинялся.  Получилось  путанно...  Теперь
мне и самому кажется, что в том грубом, раздевающем жесте ничего  не  было
от ваятеля. Что-то проснулось во мне,  когда  я  пребывал  на  грани  двух
миров. Что-то от предков: жестокое,  наглое.  Естественное,  как  движение
зверя.
   Взгляды ребят обжигают. Или это только кажется?
   Я начинаю злиться. На себя, на Ирину, на всех.  Почему  вокруг  столько
условностей? Отживших свой век,  ненужных.  Почему  свободный  человек  не
стряхнет их?!

   Эх, Толька Жданов! Дурак ты, Толька. Ты забыл, что ничего абсолютного в
природе нет и быть не может. Свободы тоже".


   Илья покачал головой. Свобода. До сих пор, увы, ее понимают по-разному.
Вот Дашко, например. Он  позволил  себе  быть  свободным  от  элементарных
моральных  обязательств.  И  что   в   результате?   Распущенность   духа,
откровенное воровство...
   - Опять переживаешь?
   На пороге модуля стояла  Нина  Лад.  Эта  юная  женщина,  мать  озорных
близнецов Маши  и  Миши,  поражала  воображение  новых  знакомых  по  трем
причинам. Ростом, умением мгновенно перевоплощаться -  от  Нины-полководца
до феи и прекрасными, тревожащими душу спонт-балладами. Кроме  того,  Нина
руководила местным отделением Службы Солнца и чем могла  помогала  Илье  в
осуществлении его деликатной и сложной миссии.
   - Заходи, Нинон, - обрадовался Илья. - Ты знаешь, я вот  думал-думал  и
выискал у Дашко и у своего подопечного одну общую черту...
   - Перестань, - отмахнулась Нина. - Нашел кого сравнивать. Жданов,  хоть
и с причудами, но парень мировой, а Дашко твой - подлец. И  как  я  раньше
его не раскусила, до сих пор удивляюсь...  Короче,  собирайся.  Пойдем  на
Днепр. Там, на улице, все мое семейство ожидает.
   - А петь будешь?  -  поинтересовался  Илья,  собирая  в  сумку  плавки,
"жабры", а также кристалл с последними записями из жизни  огромной  старой
ивы, которая росла на пляже и которую он наблюдал вот уже  два  месяца.  О
редком таланте Нины Лад  Илья  знал  со  слов  Гуго.  Тот  везде  и  всюду
громогласно  заявлял,  что   будущее   принадлежит   именно   спонтанному,
ассоциативному пению и что Нина - первый бард его.
   - Не знаю, - ответила Нина. -  День,  похоже,  обещает  быть  добрым...
Климатологи постарались... Не знаю, не люблю загадывать, Илюша. Пошли!


   Казалось, выставка отшумела.
   Не то что интерес к ней ослабел или зрителей поубавилось, нет.  Но  мир
уже успел  подивиться  и  пространственным  гравюрам  Матвея  Политова,  и
пейзажам Шандора Кэмпа с изменяющейся реальностью. Время,  когда  смотрят,
прошло. Началось время суждений и споров.
   Экспериментальные картины  изобретательного  венгра  "Луг"  и  "Дом  на
опушке" вызвали лавину противоречивых откликов.  Одних  они  завораживали,
других - настораживали. Шандор  запрограммировал  их  движением.  Он  ввел
также в электронную сущность изображения причинно-следственную связь. Если
над лугом, например, появились тучи, то менялся и свет  картины,  приходил
ветер, под гребенкой которого никли травы и полевые цветы.
   Илье и Калию повезло.
   Они подошли к полотнам, когда на рыжей опушке, по-октябрьски холодной и
полуголой, начали хороводить сумерки.  Краски  дня  гасли  на  картине  не
сразу, а местами, как в жизни. Деревья толпами  уходили  в  сумрак,  зябко
вздрагивали ветки  осины,  остановившейся  у  плетня,  из  леса  осторожно
выползал туман...
   "Как странно, - подумал Илья.  -  Это  не  экран,  сразу  видно.  Кусок
холста. И  на  нем  живая  жизнь.  Мечта  всех  художников,  которые  жили
когда-либо на земле. Безумная, безнадежная мечта... Вот она. Передо мной!"
   В доме, что темной глыбой примыкал к опушке, вдруг зажглись  два  окна.
Зрители ахнули.
   - Кто же он все-таки - Шандор? - Калий пожал плечами.
   Они вышли из  зала  и  остановились  на  открытой  галерее,  опоясавшей
главный выставочный  зал.  Внизу  плескалось  море.  Волны  к  берегу  шли
невысокие, ленивые и не то что взрываться - даже шипеть не хотели.  Ныряли
в гальку потаенно, бесшумно, расползались клочьями пены,  которая  тут  же
таяла.
   - Художник, программист? Или то  и  другое  одновременно?..  А  маэстро
Калий. Кто он такой? Скульптор или...
   - Ты чего? - удивился Илья. - На Кэмпа нападаешь - ладно. Но  Калия  не
тронь. Я его люблю.
   - Спасибо! - улыбнулся Калий.  -  Знаешь,  у  меня  на  прошлой  неделе
сломался "Джинн". Поэтому я сейчас в тоске и неведенье. А ведь  в  прошлые
века монументалисты понятия не имели, что  со  временем  появятся  "машины
творчества".
   - Так уж и творчества, - возразил Илья. - Обычные копировальщики.  Ведь
"Джинн" без образца или рисунка даже прямую  линию  не  проведет.  Кстати,
почему ты не заказал себе нового помощника?
   Калий махнул рукой:
   - Их серийно не выпускают. Да  и  привык  я  к  нему,  черту.  Придется
ремонтировать.
   Илье вспомнился душный июльский вечер, когда он  впервые  отправился  к
Калию домой.
   "Предводитель" художников жил уединенно, на окраине города. Его голубой
модуль так сросся со старым садом,  дорожками  и  какими-то  пристройками,
что, казалось, не только летать - даже ползать ему не дано.  Хозяина  Илья
нашел за домом. Калий сидел на глыбе  мрамора  -  местами  белой,  местами
грязной - жевал бутерброд и одобрительно поглядывал на шестипалого робота,
приплясывающего на огромной мраморной заготовке.
   "Примеряется", - пояснил Калий и показал изящную миниатюру,  вырезанную
из светлого пласта.
   "Несоответствие материалов, - Калий кивнул в сторону "Джинна". - Я  его
озадачил сей прекрасной девушкой. А он, видишь  ли,  упорствует.  Говорит,
что пальцы,  удерживающие  маску,  получатся  чересчур  хрупкими.  Мрамор,
мол..."
   "Джинн", наконец, принял какое-то решение. Обе лазерные  приставки  его
запульсировали,  по  камню  запрыгали  голубые  блики.   Робот   затрещал,
заискрил, будто наэлектризованный, а у Калия пропало последнее сходство со
скульптором. Всамделишный тебе средневековый алхимик, добывающий вместе  с
"чертом" то ли золото, то ли философский камень.
   И хоть "Джинн", как выяснилось  потом,  вел  только  грубую,  первичную
обработку камня, но вот не стало его - и Калий в растерянности. "Еще  одна
задача для Службы Солнца, - отметил  Илья.  -  Всегда  ли  удачен  симбиоз
человека и машины?  Какие  пределы  его?  Насколько  творчество  поддается
механизации?"...
   - Так и быть, - сказал Илья.  -  Как  только  доведу  Анатоля  до  ума,
займусь твоей неразделенной любовью к "Джинну". А теперь  давай  прикинем,
где мы разместим "Славян". Весь берег перед тобой.
   В Алушту они прилетели утром.
   Илья хотел сначала  побывать  в  дельфинарии,  посмотреть  похорошевшую
после реконструкции Генуэзскую  башню,  а  уж  потом,  отведав  знаменитых
алуштинских чебуреков, заняться выставкой.  Однако  Калий,  завидев  белый
купол выставочного зала, который, казалось, объединял море и берег, тотчас
свернул к нему. Шел быстро и молчаливо. Только на берегу сказал, что купол
напоминает  ему  Медведь-гору,  вернее  -  медвежонка.  Белого,   смешного
медвежонка.  А  дальше  было  бесконечное  хождение  по  залам,  спокойное
созерцание и взрывы эмоций, пока, наконец, они не наткнулись на загадочные
полотна Шандора. Только к полудню, в полном смятении чувств, Илья и  Калий
очутились на открытой веранде.
   К полудню пришла жара.
   Она незримо нахлынула то ли от Кипарисной горки - настоянная на хвое  и
тонком аромате желтых цветов испанского дрока, то ли  низверглась  с  горы
Кастель, нахлобучившей на самый нос шапку леса,  а  то,  может,  пришла  и
вовсе издалека - с лиловых холмов, что жались поближе к Демерджи.  Там  по
воле климатологов опять цвела лаванда.
   - Вот там и разместим "Славян", - ожил вдруг Калий. -  На  склоне.  Где
кипарисы. Только, боюсь, крутовато там. А проекторов много -  попробуй  их
укрепи.
   - Что там пробовать, - Илья на глаз прикинул крутизну склона. - У  меня
во-о-от такие навыки альпиниста. Правда, с ботаническим уклоном,  но  это,
брат, ничего не значит.
   - Тогда пошли, - обрадовался Калий.


   Собирался  вечер.  Ранний,  еще  невесомый,  опять-таки,  как  и  жара,
приходящий с ближних гор. Казалось, кто-то потихонечку подливает в  долину
мрак. Он подливал, а дальние отроги все еще горели и плавились в  остатках
солнечного огня. Мрак поначалу хоронился  в  щели,  сгущал  до  фиолетовых
тонов тени, чтобы потом, через час-полтора, затопить и маленький  городок,
и долину.
   В этом, конечно, был  свой  обман.  Но  Илья,  обычно  точный  в  своих
ощущениях, сегодня почему-то был рад обманываться.
   Калий стоял рядом и смотрел на засыпающее море.
   Толпа теснила их к перилам. На галерею продолжали прибывать люди  -  из
города, с набережной.
   "Какой молодчина", - подумал Илья,  глядя  на  усталое  лицо  товарища.
Расчет Калия  оказался  поразительно  верным:  галерея  была  единственным
местом в городе, откуда композиция Жданова просматривалась целиком.  Кроме
того, почти все посетители выставки, закончив осмотр, выходили на  галерею
подышать морем. Выходили и... натыкались взором на исполинскую фигуру Ильи
Муромца, вздыбившего своего коня на сей раз почти у кромки прибоя.
   - ...Он все-таки скуп, - толковала рядом с ними светловолосая женщина.
   - Что вы, наоборот.  Это  же  бескрайний  материал.  Художник  вынужден
работать выборочно, -  возразили  ей  и  тут  же  спросили:  -  А  почему,
собственно, он, а не она? Кто автор композиции?
   - Похоже на эскиз: не вижу цельности...
   "Все сделаем, - подумал Илья. - Завтра же  и  сделаем.  Всю  информацию
дадим. И об авторе, и о работе. И освещение сделаем".
   Он в который раз мысленно поблагодарил Калия. Потому что идея - создать
по эскизам и наброскам голографический макет композиции Анатоля,  хотя  бы
фрагмент ее, и привезти "Славян" на выставку - принадлежала именно ему.  О
чем-либо лучшем Илья и не мечтал. Потому что одно дело,  когда  "случайно"
повторяется встреча почти  чужих  людей,  и  совершенно  другое,  когда  у
встречных есть точки соприкосновения  -  Карпаты,  Калий  и,  конечно  же,
"Славяне".
   Сейчас они затмевали все.
   Они завораживали, будили трижды скрытую вековую  память,  отзывались  в
душе непонятной удалью. А с язычницей, - так  показалось  Илье,  -  вообще
происходило  нечто  странное.  Чем  больше  прибывала  толпа,   чем   гуще
завязывался  разговор,  тем  беспокойнее  становилась  каменная   девушка.
Порывалась убежать и медлила, все больше оживала и оставалась каменной. "С
Ирины писал, - подумал Илья,  любуясь  язычницей.  -  В  жизни  тоже  так.
Сложно..."
   Сумерки, наконец, взошли и на Кипарисную горку.  Изображение  сразу  же
стало тусклым, потеряло  глубину  и  рельефность.  Зрители  направились  к
берегу.
   - Вот вы где!
   Анатоль налетел на них - рослый, сильный, еще более загорелый - схватил
Калия за плечи, расцеловал:
   - Я у них спрашиваю, в оргкомитете, -  откуда,  мол,  кто  привез?  Кто
додумался? Друзья твои, говорят. Я ищу, ищу. Полдня ищу.
   Он повернулся к Илье, просиял лицом.
   - О, мой щедрый гость?! Значит, вы вдвоем. Вот радость. Знаете, что  мы
сделаем, ребята? Мы закатим сейчас королевский ужин. И не где-нибудь, а  в
подводном кафетерии.


   Ночью, когда Илья уже  засыпал,  он  услышал  голос  доселе  дремавшего
прибоя. И почувствовал в нем уверенность.
   "Да, это именно то, что появилось в Анатоле, - подумал успокоенно он. -
Новое качество, которое я не сразу узнал. Уверенность - это хорошо".
   Он  вспомнил  еще  одно  сегодняшнее  высказывание   Анатоля   -   чуть
захмелевшего и, может быть, впервые за много дней счастливого: "Вы  просто
гении, ребята. Мои добрые гении".
   Вспоминал все это Илья еще бодрствуя, а улыбнулся мыслям своим  уже  во
сне.





   "Неужели?.."
   Этот неотступный вопрос терзал его с  тех  пор,  как  позвонила  Ирина.
Слова  ее  были  обычные,  даже  чуть  насмешливые,  но  нечто  хрупкое  и
беззащитное, льдинка непонятного переживания тоненько позванивала в них, и
он вдруг засомневался во всем - в себе,  Ирине,  непреложности  слов  -  и
начал гадать: "Что же это значит?"
   "Неужели любит?"
   "Неужели все, что мучило меня, есть не  что  иное,  как  плод  больного
воображения? Больного?! Да,  да,  чему  ты  удивляешься?  Ты  давно  болен
нетерпением   и   мнительностью,   гигантизмом   желаний   и    дистрофией
возможностей, неразборчивой, слепой сверхтребовательностью к себе  и,  что
печальней всего, к другим".
   Анатоль поежился.
   Никогда еще, даже в мыслях, он не был так безжалостен  по  отношению  к
самому себе.
   "Выходит, я мучил ее? Своей самовлюбленностью, эгоизмом?"
   Он тут же возразил себе:
   "Брось казниться... Все это имеет значение только в одном случае - если
Ирина... Нет, нет! Откуда ты пришла, надежда? В чем почудилась?  В  слове,
жесте? А может, в приглашении посмотреть  стройку?  Но  ведь  это  чепуха!
Формула вежливости. Таких, как ты, только в гости  и  приглашают...  После
всего. После всех "нет". Дав время на отрезвление. Чтобы потом  предложить
дружбу".
   Он машинально поднял воротник  куртки  -  к  вечеру  от  реки  потянуло
прохладой, нервно зашагал по берегу. Ирина позвонила ему утром. И все, что
было потом, - метания в ожидании рейсового, сам полет, гигантская стройка,
замершая сегодня по случаю дня Памяти, все это, как ни  странно,  осталось
за пределами сознания.
   Река играла крупной галькой.
   Раньше здесь был обыкновенный  ручей,  прозванный  за  кроткий  нрав  и
прозрачную воду Ясным, но гидрологам понадобилось подживить  его  -  нашли
подземные источники, вскрыли их. Теперь от Ясного осталось одно  название.
Тело реки нездорово разбухло, не вмещаясь в прежние берега, с водой  несло
щепу  и  хвою,  тучи  песка  и  даже  средних  размеров   камни.   Катило,
погромыхивало. Хоть сдержанно, но напористо.
   Подробностей таких Анатоль, конечно, не знал. Однако  что-то  в  облике
реки, неуловимое,  уже  уходящее,  подсказало  ему:  над  этой  личностью,
состоящей из движущейся, дьявольски холодной воды, недавно было  совершено
насилие. Угадывался факт. И этого оказалось  достаточно,  чтобы  испортить
ему настроение.
   За шумом реки Анатоль не услышал шагов Ирины. Обернулся уже на голос.
   Он шагнул к ней.
   Руки его вскинулись, чтобы обнять и не отпускать - нигде,  никогда,  ни
при каких обстоятельствах. Вскинулись - и тут же упали.
   Он не смог бы сейчас ничего объяснить.
   То  ли  одиночество  последних  месяцев  выработало  в   нем   какое-то
сверхчутье, то ли в облике Ирины, в ее неестественно покорных  и  жалеющих
глазах в самом деле угадывалась заданность этой встречи, но Анатоль  вдруг
отчетливо почувствовал в любимой то же  насилие,  о  котором  кричала  ему
река. Ощущение, что рядом с ними присутствует кто-то чужой, что это именно
он привел Ирину на берег  Ясного,  было  таким  отчетливым,  что  Анатоль,
угрожающе нагнув голову, оглянулся.
   Нигде никого.
   И все же этого предчувствия хватило, чтобы их разговор, еще толком и не
начавшийся, вдруг отчаянно взмахнул руками, будто  человек,  ступивший  на
ледяной откос, и заскользил, заскользил - к нелепому, никому  не  нужному,
однако уже неизбежному падению...
   - Покажешь как-нибудь  свои  новые  работы?  -  Ирина  видела,  что  их
разговор вянет буквально на глазах, не  понимала  -  отчего  и  мучительно
искала какие-то новые слова. Они вроде  и  находились,  но,  вымолвленные,
тотчас теряли вес. Река уносила их, будто сор.
   Анатоль вздрогнул.
   Просьба Ирины показалась ему продолжением собственной лжи.
   - Разве ты не знаешь? - он нахмурился. Губы  его  сложились  в  горькую
полупрезрительную ухмылку. - Я - пуст! У меня за душой ни-че-го-шень-ки! Я
год уже в руки ничего не брал, понимаешь ты это?! Да, я лгал  тебе,  когда
ты изредка звонила. Я не рисовал в горах, я там выл, понимаешь?! Вот  так,
по-волчьи...
   Ирина отпрянула.
   Тяжкая, слепая волна захлестнула мозг Анатоля, смыла логичные  и  ясные
построения рассудка.
   - Ложь, все - ложь! - крикнул он. - И ты тоже лжива! Зачем  ты  позвала
меня? Если нет любви, если не было...
   Он задыхался от гнева, терял слова:
   - Скучно, видишь ли, ей... Огонь...
   - Ты не прав, Толь, - девушка  побледнела.  Одной  рукой  она  поспешно
оперлась о ствол корявой сосенки, другую прижала к груди. - Я все  понимаю
и очень жалею... Но ты не прав, Толя. Чувствуют по-разному. И любят тоже.
   - Что?! -  он  уловил  из  всего  сказанного  только  одно  слово.  Оно
разрослось до неимоверных размеров, стало крениться на него, будто  скала.
Вот-вот рухнет и раздавит. - Жалеть? Меня? Ты...
   Анатоль рванулся, побежал, не разбирая дороги, в глубь стынущего  леса.
Среди сосен то и дело попадались какие-то странные сооружения и механизмы.
Он натыкался на них, сворачивал,  кружил  между  деревьев  и  скал,  среди
непонятной внеземной бутафории, пока, наконец, не увидел  нечто  знакомое:
возле  цепочки  легких  сферических  павильончиков  высилась   ярко-желтая
громада "Голиафа".
   - Я вам покажу! - яростно выдохнул Анатоль, будто все,  что  он  видел,
было ненавистно ему, враждебно. В каждом камне, в каждом  дереве  чудились
теперь враги.  Окружающие  его,  спутавшие  все  тропки,  перекрывшие  все
ходы-выходы.
   - Я вам сейчас покажу!
   Он взбежал по металлической лесенке, рванул на себя дверцу кабины.
   - Вперед! - скомандовал Анатоль.
   Тяжелая  сверхмощная  машина  дрогнула,   поползла   вперед.   "Голиаф"
предназначался для земляных работ и, как все  машины  планеты,  управлялся
звуковыми командами, голосом, то есть, словесно вводилось только  основное
задание  -  курс  движения,  скорость,  производственная   задача.   Всеми
промежуточными операциями управлял логический блок.
   "Голиаф" вдруг остановился.
   - Что еще? - взревел Анатоль, наклоняясь над пультом.
   - В секторе действия рабочего инструмента творения человеческих рук,  -
ответила машина. - Полусферы - ценные экспонаты.
   Анатоль зловеще расхохотался.
   - И тут нельзя, - пробормотал он, нащупывая на  полу  кабины  массивный
стержень. - Где у тебя блок ограничений?  Здесь?  Хорошо.  Сейчас  я  тебе
растолкую...
   В следующий миг стержень обрушился на пульт.
   Анатоль бил и бил до тех пор, пока "Голиаф" вновь не двинулся вперед  -
тяжело раскачиваясь и слепо тыкаясь из стороны в сторону.
   Сферические павильоны хрустнули под гусеницами, будто яичная скорлупа.


   Браслет связи мигнул малиновым огнем,  запястье  кольнул  электрический
разряд.
   Илья вскочил.
   Кто-то вызывал его  по  специальному  каналу.  Впервые  он  понадобился
кому-то как Садовник. Кто-то просил помощи.
   - Слушаю, - поспешно отозвался он.
   В объем экранчика ворвалось лицо Ирины. Бледное,  испуганное.  Из  глаз
Язычницы катились горошины слез.
   - Он здесь, на стройке, - сказала девушка, кусая губы. - Он ничего  так
и не понял, ничего... Почему вы молчите, Илья?
   - Что случилось? - Илья машинально потянулся за  форменной  курткой.  -
Где он?
   - Убежал, - всхлипнула Ирина. - Он какой-то бешеный. Он  погубит  себя.
Спасите его, Илья!
   Гнев, жаркий, как удушье, гнев завладел Ильей. "Неужто  все  прахом?  -
мелькнула возмущенная мысль. - Месяцы узнавания, работы.  Усилия  стольких
людей. Их боль и тревоги. Моя боль..."
   Он устыдился этой вспышки. Так же тяжело и жарко, как и гневался.  "Это
не вина Анатоля, запомни, - приказал он сам себе. - Это беда его.  И  твоя
тоже".
   - Лечу, - коротко сказал он Ирине. - Вылетаю. Только вы не  волнуйтесь.
Я вылетаю.
   Уже в воздухе Илья пожалел, что не вызвал скоростной глайдер.  Гравилет
- машина хорошая, но  там  Анатоль  и  у  него  слишком  много  свободного
времени... Бешеный - так сказала Ирина.  Зная  его  импульсивность,  можно
ожидать...  Что,  собственно,  можно  ожидать?  Все,   что   угодно.   Да,
поговорили...
   Вынужденное бездействие становилось  невыносимым.  Дурные  предчувствия
подступали со всех сторон, и Илья не  успевал  от  них  отбиваться.  Минут
через десять, когда Анатоль вдруг померещился ему уже неживым - а  что,  а
что, пытался же он покончить с собой,  пытался?!  -  Илья  встрепенулся  и
вызвал по шестому каналу совет Мира.
   - Стажер Юго-западной школы Садовников,  -  представился  он  дежурному
оператору. - Прошу две минуты планетарной связи.
   - Мотивы? - спросил оператор.
   - Человек в опасности, - скупо ответил Илья и,  помедлив,  будто  слова
эти не давались ему, добавил: - Возможно, опасен и сам.
   - Даю  минутную  готовность,  -  оператор  сделал  на  пульте  какое-то
переключение.
   Илья даже поежился, представив, как вызов совета Мира заставляет всех и
каждого отвлечься от своих срочных или несрочных дел, взглянуть на браслет
связи или на общий экран. Миллиарды людей сейчас будут...
   - Говорите, - позвал его оператор. - Земля слушает вас.
   - ...Сорок минут назад, - Илья  заканчивал  свое  обращение,  -  Жданов
находился в районе строительства Музея Обитаемых миров.  Гнев  неправедный
или отчаянье владеют сейчас им - я не знаю. Но кто бы ни встретил  его,  -
сообщите мне. И будьте с ним бережны.
   Планетарный эфир отозвался лишь тихими шорохами. И в этой  тишине  Илье
почудилось  ожидание  огромного  множества  людей.  Внимательное,  еще  не
укоризненное, но уже чуть-чуть недоуменное ожидание. Будто он что-то забыл
сказать. Необязательное и в то же время самое главное.  Ждал  и  оператор,
хотя две минуты уже истекли.
   И тогда Илья, повинуясь какому-то наитию, торопясь, чтобы  не  прервали
планетарную связь, добавил мгновенно сложившуюся формулу:
   -  Я,  Илья  Ефремов,  нарекаю  Анатоля  Жданова  братом  своим!  Готов
разделить судьбу его и ответственность за все его действия.
   Сразу стало легче.
   Все тревоги на время отодвинулись на задний план.  Осталась  одна  лишь
мысль - настойчивая, острая: "Успеть!".
   Илья решительным движением поднял панель пульта управления  гравилетом,
нашел продолговатый желтый брусок блока  ограничителей  и  попробовал  его
вынуть. Блок не поддался. "По-видимому,  конструкторы  предусмотрели,  что
найдутся охочие... - отметил  с  досадой  Илья.  -  Но  тогда  они  должны
предусмотреть и..."
   Он поспешно достал жетон с изображением Солнца, вставил его в  щель  на
пульте, под которой значилось: "для  служебных  программ".  Желтый  брусок
блока ограничителей упал в подставленную ладонь.
   ...Ускорение  распластало  его  сильное  тело  в   кресле,   отозвалось
внезапной болью в каждой клеточке, нерве, сосуде.
   Возносящаяся капелька гравилета все глубже проникала в стратосферу. Уже
заметно округлилась внизу Земля, подернулась голубизной. Уже подступала со
всех сторон ночь внеземелья, а маленькая машина карабкалась и  карабкалась
вверх.
   Затем  наступила  кратковременная  передышка.  Илья  судорожно   втянул
воздух,  будто  это  был  его  первый  вздох.  Розовая  пелена  в   глазах
заколебалась, стала тоньше, прозрачнее.
   Кто-то позвал его.
   Из объема изображения на Илью смотрел уже знакомый ему диспетчер службы
Контроля  Евразии.  Как  же  его  "зовут?..  Мысли  ворочались  тяжело   и
непослушно. Зовут?.. Кажется, Курт...
   Илья, стараясь унять противную дрожь в руках, показал жетон.
   - Знаю, - кивнул Леманн. - Но все же, Садовник, пожалейте  себя.  Такие
перегрузки...
   - Я боюсь не успеть, - перебил его Илья. - Нельзя, чтобы  я  не  успел.
Никак нельзя!
   Леманн опять кивнул.
   - Можете пока не контролировать полет, - сказал он, опуская  взгляд.  -
Мы поведем вас. До посадки. Задавайте только главные параметры:  скорость,
курс. Это, к сожалению, все, что мы можем сделать для вас.
   - Спасибо, Курт. - Илья вымученно улыбнулся. -  У  меня  есть  просьба.
Брат Анатоль на вызовы  почему-то  не  отвечает.  Дайте  мне,  пожалуйста,
пеленг его браслета связи.
   - Будет сделано. Мы поведем вас по пеленгу.
   Гравилет нырнул вниз. Ускорение" на сей раз было не такое сумасшедшее -
во рту по крайней мере не появился привкус крови.
   До сих пор Илья только действовал - не  раздумывая,  полуавтоматически.
Теперь, наконец, появилась возможность оглянуться, попробовать представить
ситуацию.
   Что же приключилось с Анатолем?
   Однозначного ответа на этот вопрос не было. Его могла  знать  -  скорей
всего знает! - Ирина, но что-то мешало Илье вызвать ее и  вот  так,  прямо
сейчас, расспросить подробности. Ей и без того тяжело. Переживает... Да  и
какие подробности тебе нужны? Ведь Ирина ясно сказала: "Он ничего так и не
понял". Это значит, Анатоль не понял главного. Он так и не  уразумел,  что
дорог Ирине, что нужен ей, но не такой, каким был, каким  есть  сейчас,  а
овладевший собой. Он не понял, что требовательная любовь Ирины не приемлет
его болезненное  самолюбие,  импульсивность  и  непоследовательность,  его
нетерпение. А значит, не разглядел и самой любви. Значит,  опять  выстегал
себя по старым ранам, опять перед ним стена ложной безнадежности...
   Гравилет завибрировал, входя в нижние, более  плотные  слои  атмосферы.
Слева  по  курсу  мелькнули  и  пропали  розовые  перья   так   называемых
перламутровых облаков. Земля разбухала буквально на глазах  -  сумеречная,
безбрежная, одетая в лохматую шкуру  тайги.  Она  была  уже  полусонная  и
только неяркий костер Свердловска, мерцающий у самого горизонта, да редкие
желтые прожилки магнитотрасс подтверждали: земля эта все-таки обитаема.
   Гравилет шел уже на высоте двух-трех километров.
   Илья начал узнавать местность. Сейчас промелькнет речушка.  Точно.  Вот
она. Дальше будет энергетический центр, еще дальше -  грузовой  космодром,
куда  прибывают  экспонаты  со  всех  Обитаемых  миров,  а  километрах   в
двенадцати от него - поселок строителей.
   Гравилет вздрогнул и круто забрал влево.  Там,  если  ему  не  изменяла
память, находился центральный котлован будущего музея,  а  среди  сосен  и
скал хранились бесценные образцы первых внеземных баз и построек.
   "Чего его сюда занесло? - с тревогой подумал Илья об Анатоле. - Что  он
тут ищет?"
   На пульте зажегся красный огонек: автопилот сообщал,  что  цель  полета
уже можно увидеть невооруженным  глазом.  Илья  перешел  на  бреющий.  Его
легкая машина закружила над верхушками деревьев, неосвещенными куполами  и
зданиями.
   Анатоля нигде не было.
   Илья включил прожектор и ахнул.
   Под гравилетом, в кругу света, на теле земли чернел  рваный  шрам.  Так
показалось в первый миг. Дальше взор Садовника отметил, что на самом  деле
это огромный отвал, в котором смешались вывороченные  с  корнями  деревья,
валуны, элементы каких-то  металлических  конструкций.  С  другой  стороны
двадцатиметровой "просеки" громоздился точно такой же вал.
   "Неужели... Анатоль? - обожгла Илью страшная догадка. - Неужели  в  нем
пробудилось древнее и дикое желание разрушать?!"
   Он бросил гравилет вдоль "просеки".
   Десятки изумительных творений человеческих рук валялись по обе  стороны
ровной, как дорога, полосы - раздавленные, искореженные, кое-где сочащиеся
дымом. Вот торчит угол бревенчатой фактории с Гелиоса  -  двойника  Земли.
Рядом чей-то видавший виды космобот, который и в этом  последнем  сражении
оказался молодцом - слепая сила неизвестного механизма  только  опрокинула
его, согнула одну из опор. А что это? Господи, это же подводное  поселение
с  Лорелеи:   огромное   полураздавленное   "яйцо"   горело   изнутри,   и
неестественное зеленое пламя облизывало верхушки сосен.
   Это страшное зрелище подстегнуло  Садовника.  Сцепив  зубы,  он  рванул
штурвал на себя. Гравилет подпрыгнул метров на триста, и Илья одновременно
увидел черную пропасть центрального котлована, окруженную редкой  цепочкой
огоньков ограждения, а чуть южнее - сверхмощный "Голиаф", крушащий все  на
своем пути и медленно продвигающийся к котловану.
   "Там около двух километров глубины... Защитное  поле  вокруг  котлована
рассчитано на неосторожность человека. Двух, трех от  силы.  Плюс  резерв.
Все равно - не наберется и тонны... Универсальная землеройно-планировочная
машина типа "Голиаф". Триста тонн.  Автономное  питание.  Ядерный  реактор
типа... Вот оно! Если "Голиаф" сорвется в бездну... Кто, кто может  сейчас
рассчитать вероятность возникновения цепной реакции? Вероятность взрыва...
Шестой канал. Немедленно!"
   Эти мысли промелькнули в сознании Ильи в один миг, а руки тем  временем
успели направить гравилет к котловану и переключить связь на шестой канал.
   - Я все объясню, - быстро сказал он озадаченному оператору совета Мира.
- Но прежде  действуйте.  Синхронно  моим  словам.  Команда  на  спутники:
наведенное защитное поле в район центрального  котлована  музея  Обитаемых
миров. Готовность один. Мощность поля...
   - Позвольте, - брови оператора дрогнули. - Мы обесточим всю Европу.
   - Сообщаю мотив действий, -  Илья  запнулся,  так  как  гравилет  резко
шлепнулся метрах в тридцати от  края  обрыва.  -  Мотив  действий:  угроза
неконтролированного ядерного взрыва. Поторопитесь!
   Прожектор "Голиафа" ослепил  его,  будто  глаз  разгневанного  циклопа.
Механическое чудовище приближалось. Невообразимый грохот, скрежет и  треск
падали во тьму котлована, дробились и множились там, чтобы возвратиться из
гулкого бетонного чрева еще более мощными и устрашающими.
   "Как глупо все кончилось, - мельком  подумал  Илья,  сдвигая  полусферу
кабины и выпрыгивая на раскаленную обшивку. - Стоило  ли?..  -  И  тут  же
одернул себя: - Перестань паниковать. Стоило!  Тысячу  раз  стоило...  Вот
только Ирину жаль... Чего же они там медлят?!"
   Он выпрямился во весь рост, раскинул руки, призывая Анатоля опомниться,
остановить машину.
   "Голиаф" слепо полз вперед.
   Горячее дыхание металлического зверя пахнуло ему в  лицо.  На  гравилет
надвигался огромный вал земли.
   "Свет! - догадался Илья. - Его ослепляет мой прожектор".
   Ударом каблука он выбил на пульте нужную клавишу. Прожектор погас.
   В следующий миг почва под гравилетом вздрогнула, зашевелилась, поползла
к обрыву.
   - Поле! - яростно крикнул Илья, прыгая в кабину. - Поле!
   И тут "Голиаф" остановился.
   Внезапная тишина ошеломила Илью. Он с трудом выбрался из  кабины,  щуря
глаза от кинжального света, который обрушился на него с громады "Голиафа".
   Потом пропал и свет.
   На тускло освещенную "палубу" землеройного корабля  выметнулась  фигура
человека. Торопливо простучала лесенка.
   - Ты?.. - изумленно выдохнул Анатоль, выступая  из  темноты.  Лицо  его
исказила гримаса злобы. - Ты шпионишь за мной?! Прочь с дороги!
   - Прекрати истерику! - повелительно сказал Илья. - Ты сейчас  смешон  и
нелеп. Что может быть ужасней?!
   Анатоль сделал резкий выпад, но Илья легко ушел от удара. Он отступил в
сторону от "Голиафа" и еще раз отступил, и  еще,  чтобы  отрезать  Жданову
путь в кабину. Хватит, навоевался.
   - Ты  разрушил  бесценное,  -  Илья  не  выбирал  выражений,  не  щадил
названного брата. - Ты низок сейчас. Отвратителен.
   - Прочь с дороги! - вновь взревел Анатоль, продолжая наступать на  Илью
и неумело молотя перед собой кулаками. - Отрицаю вас всех. Всех! Прочь  от
меня! Вето! Не прикасайся ко мне...
   Илья улыбнулся.
   Улыбка Садовника будто обожгла Анатоля - он отпрянул.
   - Нет уж, - тихо сказал Ефремов. - Нет у  тебя  права  вето.  Вон  оно,
погляди, как горит... Догорает твое вето.
   Только теперь Илья понял, что косматый шар голубого  огня,  воспаривший
над котлованом, и есть зенит полусферы  защитного  поля,  что  именно  там
сходятся невообразимо прочные сети, сотканные из отрицательной гравитации.
В ночном небе ходило марево, изображения  предметов  искривлялись  -  поле
нарушило кривизну пространства.
   - Что это? - испуганно прошептал Анатоль.
   - Защита от дурака, - жестко сказал Илья, вызывая  дежурного  оператора
совета  Мира.  -  Пожалеем  Европу,  -  пробормотал   он,   опускаясь   на
искореженный ствол какого-то дерева, и меланхолично добавил: - Поле  можно
снять...
   Липкая мгновенная усталость опутала Илью.
   Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл их, то увидел  рядом  со  своим
еще один гравилет и двух незнакомцев в  голубой  форме  служителей  совета
Морали.
   Один из них  был  совершенно  седой.  В  его  ладном  теле  угадывалась
недюжинная сила, а серые глаза смотрели строго и холодно.  Спутник  седого
был  молод  -  под  пятьдесят,  не  больше,  -  подвижен  и,  по-видимому,
нетерпелив.
   - У вас кровь на лице, - сказал  седой  Илье,  однако  взгляд  его  был
обращен к Анатолю.
   Тот побледнел, отступил на полшага.
   Илья поспешно вскочил.
   -  Чепуха,  -  быстро  сказал  он,  стараясь  поймать  взгляд  старшего
служителя. - Ударился... при посадке. Не рассчитал.
   - Анатоль Жданов? - полуутвердительно спросил  седой.  -  Мы  сожалеем,
однако долг обязывает нас ограничить свободу ваших  действий.  Они  опасны
для общества.
   - Пройдемте с нами, - добавил младший служитель.  -  Приведете  себя  в
порядок, отдохнете...
   - Именем Солнца! - остановил их Илья, поднимая правую руку.  Он  шагнул
вперед, левой рукой как бы загораживая Анатоля. - Он брат мой! И я буду  с
ним до тех пор, пока жизнь  Анатоля  не  образуется.  Повторяю:  отныне  я
разделяю судьбу его и ответственность за все его действия... Оставьте нас.
Он будет со мной!
   Отрешенный,  совершенно  безучастный  взгляд  Анатоля  заставлял   Илью
торопиться: пора было позаботиться о брате. Пока он вновь не окружил  себя
стеной безнадежности, не замкнулся в себе - на  этот  раз,  скорей  всего,
безвозвратно.
   - Оставьте же нас! - повторил Илья.


   Кукушка  отозвалась  неожиданно  и,  как  показалось,  недовольно,   но
куковала долго - на двоих хватит. Илья даже подумал: не  искусственная  ли
эта птаха, но тут же опроверг свои домыслы - откуда тут взяться игрушке?
   Он вспомнил  свою  практику  на  Волыни.  Еще  в  качестве  хирурга,  в
травматологическом центре "Свитязь", где реабилитировали больных  с  особо
тяжелыми случаями повреждений позвоночника.
   В первые  же  дни  его  поразило  необычное  обилие  кукушек,  которые,
казалось, целой  капеллой  обосновались  в  больничном  лесопарке.  Он  не
преминул поделиться своим недоумением с Мареком  Соляжем,  голубоглазым  и
крайне меланхоличным главврачом Центра. Марек улыбнулся, прикрыл  глаза  и
доверительно сообщил ему, что в окрестностях их лечебного заведения  живут
максимум  две-три  кукушки.  Остальные  -  детские  игрушки,  электроника,
которую хитроумный поляк считал мощным положительным  психотерапевтическим
средством. "Я и сам  люблю  их  слушать",  -  задумчиво  заметил  в  конце
разговора Соляж.
   Илья,  помнится,  попробовал  блеснуть  эрудицией,  начал  говорить   о
рассказе О'Генри, в котором художник нарисовал и прикрепил к ветке  желтый
листок, потому что смертельно больная девочка  загадала:  сорвет  ветер  с
дерева последний листок, и я умру.
   "Любопытно, - ответил Марек. - Но,  во-первых,  у  нас  не  умирают,  а
во-вторых, я, к сожалению,  не  читал  О'Генри.  У  наших  кукушек  четкая
программа - ворожить больным много лет. Не меньше ста".
   Илья отогнал воспоминания, прислушался к шуму  деревьев,  разыскивая  в
нем голос лесной вещуньи.
   - Кукушка, кукушка, - произнес он известные с детства слова. -  Сколько
лет мне жить?
   Она ответила.
   Илья досчитал до двенадцати и смущенно улыбнулся - голос вещуньи  вдруг
исчез. Затем кукушка отозвалась снова,  только  уже  в  другой  стороне  и
сердце - смешное сердце, не верящее ни в бога, ни в черта, -  защемило  от
этой паузы. Как ее понимать? Продолжили ему счет или нет?"
   - Не верьте лукавой птице!
   Он не заметил появления Ирины и в который раз подивился  ее  бесшумной,
по-звериному осторожной и одновременно стремительной походке. В одной руке
девушка держала упаковку натурального мяса, в другой, будто  пучок  стрел,
торчали деревянные шампуры.
   - Сегодня фирменное блюдо Язычницы,  -  весело  заявила  Ирина.  -  Вы,
Садовник, поступаете в мое распоряжение. Я назначаю вас хранителем  очага.
Короче, идите за хворостом.
   - С радостью, - согласился Илья. - А где ребята?
   -  Давыдов  повез  сюжеты  "Славян"  на  объемное  моделирование.  Семь
сюжетов. Эмма и Гай... собирают цветы. Анатоль что-то высекает. На  скале,
возле Ворчуна.
   - Что именно? - поинтересовался Илья.
   Ирина беспечно махнула рукой. Шампуры полетели в разные стороны.
   - Ну, вот.
   Пока она собирала их, Илья  отобрал,  чтоб  нести,  упаковку  с  мясом.
Розовые прямоугольные кусочки ничем не отличались от синтетических.
   - Давненько я не пробовал деликатесов древности, - Илья  сделал  хищное
лицо, наклонился над мясом, как бы охраняя свою добычу.
   Ирина рассмеялась.
   - Он не признается, - пояснила она, продолжая  прерванный  разговор.  -
Рубит себе камень, а меня и близко не подпускает.  Все  руки  пооббивал  -
инструмент-то еще дедовский.
   "Надо бы при случае посмотреть, - подумал Илья. - Одно понятно: кризис,
к счастью, миновал. Все еще может быть -  и  маета,  и  самобичевание,  но
того, звериного, слепого, уже не будет. Никогда!"


   Первые дни после их стычки у котлована Анатоль ходил сам не свой.  Всех
избегал, подпускал к себе только Ирину. Илья тоже старался  не  попадаться
ему на глаза. Сам не надоедал да и  ребятам  намекнул:  шефу,  мол,  нужна
передышка.
   Илья знал, что любое очищение души, любое избавление - дело сложное,  а
порой и мучительное. Тут тебе и боль, и облегчение  -  одновременно.  Ведь
впервые неправота твоя  высвечивается  прожектором  разума  и  ты  впервые
видишь эту уродину: объемно, вещественно, до  мельчайших  подробностей.  В
этот час раненая  совесть  отрекается  от  многих  деяний  и  помыслов,  а
отрекаться всегда больно и стыдно.
   Перелом произошел на четвертый день.
   Анатоль нашел его в мастерской,  которую  пригнали  в  Карпаты  молодые
монументалисты и где они жили вместе с Ильей.
   - Это правда? - спросил Анатоль с порога.
   Его узкое лицо было бледным, глаза глядели испуганно.
   - О чем вы, Толь? - удивилась Эмма. Эта худенькая голубоглазая  девушка
целыми днями компоновала эскизы "Славян", отсеивала  лишнее.  Илья,  глядя
поверх ее светлой головки, подумал: "Интересно, он сам додумался или Ирина
сказала? Впрочем, какое это имеет значение".
   - Вы молчите, - прошептал Жданов. -  Значит,  правда...  Даже  подумать
страшно  -  ядерный  взрыв!  Да,  да,  теперь  я  припоминаю:  "Защита  от
дурака"... Да, я хотел покончить... Но только с собой, только  себя,  свою
боль. Я никому не хотел зла, поверьте, Садовник. Господи, как низко я пал!
   Жданов повернулся и, слепо щуря глаза, вышел из мастерской.
   Сквозь прозрачную стену было видно, как он идет, не идет, а спотыкается
- ноги плохо держали его на скользкой, разбухшей после дождя тропинке.  Из
модуля навстречу Анатолю выбежала Ирина.  Она  схватила  его  за  руки,  о
чем-то заговорила  -  то  ли  убеждала,  то  ли  сердилась.  Жданов  стоял
безучастный, сгорбленный. Потом кивнул головой. Раз, другой.  Улыбнулся  -
скудно, просяще, но улыбнулся!
   Илья отступил от стены-окна и встретил по-прежнему  недоуменный  взгляд
Эммы.
   - Это значит, -  сказал  он  не  очень  вразумительно,  -  что  циклон,
бушевавший над Европой, иссяк, рассосался. Все  барометры  вскоре  покажут
"солнечно". А циклон, дорогая  Эмма,  один  поэт,  между  прочим,  называл
депрессией природы.


   Он принес к самодельному очагу две охапки сушняка.
   - Несите еще, - скомандовала Ирина. - Пусть  прогорает.  Шашлыки  любят
жар.
   Язычница у огня разрумянилась, оживилась. Она посыпала  мясо  какими-то
специями, пробовала его, нюхала, хмурила брови, отступала от очага и вновь
склонялась над углями. Затем как бы невзначай сказала:
   - Вы молодец, что вырвали его из заповедника. Три километра разницы,  а
мир совсем другой... Но я хочу просить вас еще об одной услуге. Это  очень
важно, Илья. Понимаете, мы через два дня возвращаемся на мою стройку. Толя
решил, что "Славяне" могут подождать, а там  у  него...  долг.  Понимаете?
Надо многое восстанавливать, ремонтировать. Это тоже испытание. Поэтому не
оставляйте его пока, Садовник. Мне одной будет тяжело.
   - А я и не собирался оставлять, - ответил Илья, пряча  улыбку.  -  Долг
брата превыше... Вот только слетаю в Птичий Гам за своим модулем.  Сегодня
же вечером и отправлюсь.
   Это был второй разговор о судьбе Анатоля.
   Утром Илье позвонил Антуан.  Он  битых  полчаса  расхваливал  академика
Янина, с нескрываемым торжеством сообщил, что протест Парандовского  совет
Мира отклонил, а затем сделал паузу и уже менее торжественно заявил:
   "Я остаюсь у Янина".
   "Насовсем? - удивился Илья. - Тебе что, Зевс, на Земле надоело?"
   "Ничего ты не понимаешь, - Антуан упрямо  сдвинул  брови.  -  Обитаемые
миры - это будущее Службы Солнца. Там люди. Миллионы людей, которые  живут
и работают зачастую в экстремальных условиях. Мы  вскоре  пойдем  и  туда.
Повсюду, где есть человек".
   "Может, ты и прав. - Илья пожал плечами.  -  Все  мы  на  уровне  миров
работаем.  Анатоль  мой,  например.  Куда  там  всем   юджинским   "черным
ящикам"... Знаешь, я чуть лоб не расшиб..."
   "Наслышан. За твоего подопечного вся Школа волнуется".
   "Первый брат..." - начал Илья известную школьную шутку.
   "...увы, не подарочек!" - со смехом закончил товарищ.
   - Вы снова куда-то мысленно убежали, - упрекнула Ирина. - А  кто  будет
вращать шампуры?
   От прогоревшего костра тянуло прозрачным дымом. Он смешивался с осенней
дымкой, уносил к далеким вершинам паутинки бабьего лета.
   Как бы в дополнение к этой картине, возле коттеджа Анатоля вдруг возник
сгусток тумана и полетел к ним.
   - Что это? - воскликнула Язычница.
   Илья услышал легкое потрескивание, исходившее от странного образования,
и все понял.
   - Наведенная голограмма, - сказал он, поднимаясь с земли. - Прерогатива
членов совета Мира.
   Объем изображения очистился от дымки. В нем появился смуглый  невысокий
человек с седыми висками. На вид ему можно было дать не  больше  ста  лет.
Гость с любопытством огляделся, церемонно поклонился хозяевам очага:
   - Кханна, философ.
   - Суни-ил!
   Анатоль бежал к ним по узкой тропинке, которая поднималась меж деревьев
к ручью. Руки его и лицо, рабочая куртка  были  обсыпаны  мелкой  каменной
крошкой.
   Философ улыбнулся:
   - Ты работаешь, сынок, значит, все не так уж  плохо.  Здравствуй.  Рад,
что ты образумился.
   - Я принес людям много беды, - сказал Анатоль. - Я сердился на себя,  а
получилось - на весь мир. Искал успокоения в смерти и чуть было не погубил
тысячи людей. Я обидел любимую и ударил брата.
   - Не горюй, сынок, -  Кханна  взглянул  на  Илью.  -  Ты  принес  людям
хлопоты, это правда. Пустые хлопоты. Но люди добры...
   - Что же мне теперь делать? - Анатоль шагнул к философу.
   Тот покачал головой:
   - Это один из сложнейших вопросов бытия, сынок.  И  каждый  сам  должен
найти  на  него  ответ.  Ни  философы,  ни   Садовники   не   дадут   тебе
универсального совета. Что делать? Просто жить.
   Илья вздрогнул.
   "Такой разговор уже был, - подумал он. - В другой  ситуации,  в  других
лицах, но был. И сводится он к одному - к невозможности вместить все,  что
называется жизнью,  в  пределы  умных  правил,  добрых  советов  и  благих
намерений".





   Это был подарок Птичьего Гама. Прощальный, щедрый, нежданный.
   - Рады сообщить, что Вам выделено восемь часов ручного труда в  Светлых
садах. Сейчас там собирают яблоки.
   Скупое послание Центра по  учету  и  распределению  физического  труда,
записанное электронным секретарем, обрадовало Илью и вызвало улыбку.
   Человеку всегда чего-нибудь  не  хватало,  подумал  он.  Тысячелетиями,
скажем, создавался и развивался мир  материальных  ценностей.  Мир  жилья,
вещей,  еды.  Средств  передвижения  и  связи,  жизненно  необходимого   и
необязательного. Необязательного и поэтому особенно желанного.  И  во  все
времена потребности постоянно опережали возможности  человечества.  Оно  и
понятно: потребность есть мысль - быстротекущая, изменчивая, а возможность
- это уже овеществление данной мысли, технологический процесс, пусть самый
совершенный, но обязательно имеющий границы в пространстве  и  времени.  С
появлением так называемых дубликаторов  вещества  процесс  воспроизводства
обогнал саму мысль, упростился до волшебства, до мгновенной материализации
искомого.  Физический  труд  стал  редкостью,  диковинкой.  И  тут   вдруг
оказалось, что человек не может жить одним горением интеллекта. Теперь ему
не хватало мускульной, грубой работы. Ее стали придумывать, изобретать. Те
же самые яблоки, например, могли  за  считанные  минуты  убрать  автоматы.
Могли, но...
   - Вот как ты встречаешь гостей, -  притворно  обиделся  Юджин  Гарт.  -
Заполучил тут все мыслимые блага - работай не хочу, сад его  ждет...  Нет,
чтобы с друзьями поделиться.
   - Вы же улетаете, - возразил Илья.
   - Сегодня, но не сейчас, - парировал Юджин. - Приглашай, не стесняйся.
   Армандо улыбнулся им обоим.
   - Я готов, - сказал он. - Где же твой сад, Садовник?
   - Грабители, - вздохнул Илья  и  вызвал  по  браслету  связи  ближайший
свободный гравилет.
   По дороге Юджин, как когда-то Ильей, открыто любовался  Армандо,  много
шутил, вставлял где надо и не надо свое излюбленное "великолепно".
   В Светлых садах было в самом деле светло.  Высокие  яблони  росли  безо
всякой системы, далеко друг от друга. В их мощных стволах, тяжелых изгибах
веток откровенно заявлял о себе избыток жизненной силы. И в  то  же  время
сад не мог скрыть свою старость. Она проскальзывала и  в  этой  вызывающей
мощи деревьев, и в их  безумной  щедрости.  Плоды  несказанной  красоты  и
размеров спешили  передать  всем  нехитрую  философию  сада:  "Вот  родил,
постарался..." Илья знал этот сорт  яблонь:  каждый  раз  они  плодоносили
будто в последний раз; им нравилось обманывать самое себя.
   - Что в Школе? - поинтересовался Илья. -  А  то  все  о  Жданове  да  о
Ефремове говорим. Мне уже эта парочка  надоела.  Ефремов,  кстати,  завтра
тоже улетает.
   - В школе как в школе.  -  Гарт  срывал  плоды  аккуратно,  по  одному,
любуясь каждым яблоком. - Новые люди, новые хлопоты... Начинаем подумывать
о специализации Садовников.
   - Хирурги, разумеется, пока не нужны?
   Юджин развел руками.
   - А историков, кстати, нам крайне не хватает, - добавил он,  поглядывая
на Армандо. - Я вам даже завидую... Какие темы! История гуманизма...  Роль
рационального и чувственного... Миф о Христе... Великолепные темы.
   Затем Юджин рассказал, что в совете Мира сейчас рассматривается  вопрос
об  определении  официального  статуса  Службы  Солнца,  как   планетарной
организации  на  уровне  педсовета.  Таким  путем,  например,   утвердился
полтораста лет назад совет  Морали,  который  взял  на  себя  контроль  за
соблюдением правил человеческого общежития...
   - Правильно! - обрадовался Илья. - Статус совета - это  уже  признание.
Мы нужны планете!
   - Кто спорит, - согласился Гарт. - Нужны. Но узаконивать  Службу  рано.
Преждевременно. Мы ищем сейчас. Тот же статус свой ищем. Экспериментируем.
Отбиваемся от пережитков прошлого и находим новые  проблемы.  Бледнеем  от
неудач... Рано,  братцы!  Кстати,  Юго-западная  зона  высказалась  против
предложения.
   - И Иван Антонович? - удивился Илья.
   - Одним из первых.
   Армандо слушал их с нескрываемым любопытством.
   У Ильи потеплело на сердце - "самородок" явно  понравился  руководителю
Школы. Немногословный, добряк,  ранимый.  А  какой  у  Армандо  доверчивый
взгляд. И отвлеченный. Обращенный в себя, в свои размышления.
   Не беда, подумал Илья, если из него не получится "оперативника". Даже к
лучшему. Служба Солнца активно обрастает собственными теоретиками.  Вон  и
Егор... Его, помнится, еще на втором курсе приглашали в НИИ Счастья. После
статьи о новых тенденциях  самовыражения.  "Желание  человека  реализовать
себя как личность мы  можем  теперь  постулировать  в  качестве  первейшей
жизненной необходимости..." Кажется, что-то  в  этом  роде...  Прав  Егор,
трижды прав. Ведь и Анатоля не так любовь, как  боязнь  собственной  тщеты
измучила. Помнишь мысли его, подслушанные зимой, в Карпатах? Как душа  его
кричала. Как жег его огонь - "несостоявшийся, несостоявшийся..."  Господи,
неужели он  перегорел,  перебесился,  перебродил?  Неужели  его,  наконец,
прибило к берегу? К тому берегу, где жизнь и горечь, где всего  понемногу,
где друзья...
   - Солнечное занятие, - удовлетворенно прищурился Юджин.
   Он присел возле своей корзины, выбрал зачем-то самое зеленое  яблоко  и
смачно захрустел, приговаривая:
   - Мне много не надо. Мне бы в Птичьем Гаме поселиться. Мне бы яблоки  с
друзьями собирать.


   - Алена, смотри, - позвали ее подружки. - Да смотри же!
   Серебристый гравилет со свистом пронесся над тополями во дворе школы  и
возле Днепра взмыл вверх. Перелетев через реку, он резко нырнул в сосновый
лес.
   - Папа! - закричала Алена. - Это он, папочка. Прилетел!
   Девочка побежала по  дорожке,  пританцовывая  и  размахивая  руками.  У
зеленой виноградной арки, соединявшей школьный двор с руслом улицы,  Алена
задержалась.
   - Таня, - крикнула она. - Скажи всем, что ко мне прилетел папа. Учителю
Армандо скажи. Я завтра не приду на занятия.
   В том, что гравилет  службы  Обитаемых  миров  привез  отца,  Алена  не
сомневалась. В Птичьем Гаме, кроме них, было еще три семьи звездолетчиков,
но  все  они  жили  на  левобережье,  да  и  кто  еще  так   прилетает   -
нежданно-негаданно, оглушив всех, как Соловей-разбойник, своим гравилетом.
   Возле "горбатого" моста Алена заскочила в желтую кабину Службы  Солнца.
С сомнением потрогав пластинку вызова для детей - заяц в форме  Садовника,
нарисованный на ней, смешно подмигнул и отдал честь, девочка дотянулась до
"взрослого" знака Солнца. В  объеме  изображения  появилось  уже  знакомое
Алене лицо дежурной.
   - Тетя Нина, - затараторила она. - Очень важная просьба. Понимаете,  мы
играли во дворе школы, а тут ка-а-к засвистит... Надо  опять  грозу,  тетя
Нина. Вы попросите климатологов?
   - Наверное, отец вернулся? - догадалась дежурная.
   - Да, да. Ка-ак засвистит над школой... Только пусть они хорошую  грозу
сделают,  тетя  Нина.  Папа  очень  любит  грозу...  И  чтобы  дождь   был
теплым-претеплым.
   - Ладно, болтушка, - улыбнулась Нина Лад. - Сейчас узнаю - не возражают
ли соседи.
   - Спасибо, тетя Нина. Они не возражают. У нас-то и соседей нет.
   Алена бежала по скоростной дорожке... Ветер лохматил ей волосы,  платье
плескалось, а сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышат даже
встречные пешеходы.
   - Папа прилетел, поняла? - крикнула она реке, когда дорожка,  достигнув
середины моста, заструилась под уклон.
   Над лесом, над их невидимым пока домом, в  вечернем  небе  заворочалась
грозовая туча. Громыхнуло раз, Другой.
   - Будет, будет теплый дождь, теплый дождь, - запела девочка.
   Алена представила, как взберется на плечи отца - так делала  маленькой,
- а он примется шумно дышать ей в живот, щекотать усами. Она будет визжать
от удовольствия, еще крепче  обнимая  его  голову,  а  в  глазах  у  мамы,
наконец, растает лед ожидания и они станут  теплыми-теплыми.  Будто  лужи,
которые останутся после грозы и по которым они  обязательно  пойдут  после
ужина побродить втроем...
   Гроза началась раньше, чем предполагала Алена.
   Не успела она еще спрыгнуть  со  скоростной  дорожки  на  среднюю,  как
вокруг потемнело, сыпанул крупный, частый  дождь.  Климатологи,  очевидно,
что-то напутали: туча дышала зло и порывисто, дождь обжигал холодом. Алена
мгновенно промокла.
   "Это чепуха, - подумала девочка, подбегая к дому. - Главное -  вернулся
папа. Теперь не надо будет крутить по вечерам его видеописьма. С Арктура и
Проциона, и еще с какого-то Зуба Дракона... Он дома. Вернулся!"
   Окна гостиной на первом этаже их дома  были,  как  всегда,  распахнуты.
Алена еще издали услышала чужой голос, узнала его и обрадовалась  вдвойне:
папа вместе с дядей Сеней прилетел.
   "Сейчас напугаю, - засмеялась она, ныряя в густые  заросли  черемухи  и
пробираясь  к  ближайшему  окну.  -  Рычание  бронеящера  с  Проциона  под
аккомпанемент раскатов земного грома - блеск!"
   Девочка потянулась к  окну,  услышала  голос  матери  и...  замерла  от
страха.
   Мама... Что с ней?
   - Сеня, милый, я не пойму. - Мама говорила с трудом, как бы превозмогая
острую боль. - Я ничегошеньки не пойму. Повтори. Скажи еще раз.  Они  ведь
живы? Живы?
   - Да, Мария, я уже говорил... Вне всяких  сомнений.  Но...  Этот  поток
жесткого излучения был для них полнейшей неожиданностью. Хочешь спастись -
прыгай в подпространство. Но вся беда в том, что у  них  нет  энергии  для
обратного прыжка.
   - Где же они теперь, где?
   - Не знаю, Мария.
   Страшные слова не все сложились в сознании девочки. Она поняла  одно  -
отца дома нет, он не прилетел. Холодные потоки дождя мгновенно  смыли  всю
радость, тело у Алены закоченело.
   - ...Нет, Мария. Выйти на связь они тоже не могут. По той же причине  -
у них нет энергии. Теперь все зависит от случая.  Если  они  вынырнули  из
подпространства где-то рядом, то дойдут к Земле на ионной тяге. Но если их
бросило вдоль Радиуса доступности...
   - Это много, Сеня?
   - Семь тысяч световых лет.
   "Не будет! - замерло сердчишко Алены. - Папы не будет... Тысячи  лет...
Даже вестей не будет!"
   Она то ли вскрикнула, то ли застонала.
   Не помня себя, не видя ничего вокруг, бросилась бежать.
   Напролом. Безоглядно.
   Колючие ветки шиповника схватили девочку на  опушке  -  она  рванулась.
Обдираясь в кровь, высвободилась.  Бежала  уже  из  последних  сил  -  все
дальше, все глубже в лес. Задыхалась от рыданий, от черного ужаса, который
гнался за ней буквально по пятам: "Не будет! Тысячи лет не будет..."
   В глухом овраге Алена упала. Силы и мысли покинули  ее.  В  распахнутых
глазах  девочки  отражались  равнодушные  звезды,  успевшие  объявиться  в
прояснившемся небе.
   ...Дома  Илью   ожидало   письмо   от   сестры   и   три   разноцветные
карточки-опросники.
   "Узнаю Светлану, - подумал он, открывая узенький конверт. -  Узнаю,  но
не понимаю. Почему деловая и сильная женщина  отдает  предпочтение  клочку
бумаги, а не живому общению? Всего-то дел  -  набери  индекс  на  браслете
связи и говори, сколько хочешь..."
   Письмо было обычным: несколько  фраз  о  Вадиках  -  большом  и  малом,
краткий отчет об успехах Светланы в генетическом моделировании,  а  вот  и
традиционные нравоучения. Ну что ж, все это уже было.  Впрочем,  нет.  Вот
здесь сказано нечто новое. Любя, конечно,  пишет,  но  как  непримиримо  и
обидно:
   "Может, ты и знаешь, но  на  всякий  случай  сообщаю:  Иштван  Кишш,  с
которым  ты  учился  в  медицинском,  вчера  назначен  главным  врачом  на
Пальмиру. Это прекрасная планета курортного типа.  Только-только  сдали  в
эксплуатацию. У Иштвана теперь море работы. Не  обижайся,  Илюша,  но  мне
обидно за тебя. Обидно, что  ты  бросил  конкретное  и  нужное  дело  ради
сомнительных занятий добротворством.
   Я не отрицаю Службу Солнца. Но для тебя,  зрелого  специалиста,  это  -
запоздалая романтика...
   Потом уж очень эфемерна ваша главная заповедь -  счастье  должно  стать
неизбежностью. Мы и так счастливы - общественно счастливы. Но я, например,
ни за что и никому на свете не  отдам  свою  неудовлетворенность  ученого,
слезы неудач и даже... вспышки ревности..."
   - Чудак-человек! - воскликнул Илья, откидываясь в кресле. - Да кто тебе
мешает - страдай, ревнуй на здоровье! Эх, сестричка, сестричка!..
   Его одолевало возмущение.
   Чтобы отвлечься, Илья взял карточки опросов общественного мнения.  Так,
институт Семьи интересует мое отношение к полигамии. Думаю, дело  стоящее,
на  любителя...  Дальше.   Служба   Сервиса   просит   поделиться   своими
соображениями о работе  Центров  обслуживания.  Отвратительная  система  -
привязывает тебя к земле крепче фундамента. И это  во  времена  модулей  и
дубликаторов вещества... Что  еще?  Опять  двадцать  пять  плюс  Светлана.
Голубая карточка института  социальной  психологии,  а  на  ней  "голубой"
вопрос: "Назовите  основные  моральные  категории,  определяющие  сущность
современного человека".
   "Это пожалуйста",  -  улыбнулся  Илья  и  размашисто  начертал  поперек
карточки: "Стремление к всеобщему счастью!"
   Подумал немного, хмурясь и поглядывая на  письмо  сестры.  Затем  начал
писать прямо на карточке:
   "Согласен с тобой, Светлана.
   Сделать всех людей одинаково счастливыми - это, конечно, прекрасная, но
несбыточная мечта, не более. Невозможная мечта, да и ненужная.  Счастье  -
не хлеб, его на равные кусочки не разделишь.
   Но!
   Но делать людей счастливее можно и нужно. Необходимо!
   Поэтому я не приемлю твою (или у кого ты там вычитала?) формулировку  -
"мы общественно  счастливы".  Чересчур  уж  она  обтекаемая,  удобная  для
равнодушных. Да, общество в целом счастливо. Но это вовсе не  значит,  что
Анатоль, заблудившийся в собственной душе, имел право убить себя и других,
уничтожить  огромный  труд  людей.  Это  не  значит,  что  общество  может
позволить таким, как Дашко,  паразитировать  на  чужих  интеллектах.  Наше
всеобщее благополучие  ни  в  коей  мере  не  может  оправдать,  например,
равнодушия к судьбам аборигенов далекой Геи. Видишь, сестричка,  как  туго
все переплелось.
   Может, ты помнишь, я с  детства  люблю  старые  слова.  Выстраданные  и
испытанные, отмытые в реке времени так, что к ним пришел совершенно  новый
смысл.
   Так вот, Светлана.
   Я знаю пока во Вселенной одно божество - человека. И воля его не  может
быть иной, кроме воли любви, счастья и добра. Это его предопределение, его
светлый рок, если хочешь - фатум, но только рукотворный,  улыбчивый.  Это,
наконец, - судьба человечества. Им  лично  выбранная  -  раз  и  навсегда,
добытая кровью и потом, и потому непреложная!"
   Письмо сестре было как взрыв, как освобождение от сокровенных  и  давно
созревших мыслей.
   Сразу стало легче. И сразу  навалилась  неодолимая  усталость,  которая
собиралась несколько недель подряд и которую он старался отогнать все  эти
дни...
   Где-то над городом пробовала свой голос гроза.
   Но Илья уже не слышал ее громыхания. Он  спал,  неудобно  согнувшись  в
кресле и положив под правую щеку ладонь.


   - Вот беда, - пробормотал Гуго, останавливаясь. -  Передохнем  минутку.
Здесь поляна.
   Он явно не выдерживал темпа, который задал Илья: часто и трудно  дышал,
на широком, добродушном лице блестели капельки пота.
   - Ты обижаешь свой организм, брат. Запустил совершенно,  -  укоризненно
заметил Илья, хотя все его мысли были сейчас о девочке.
   Что с ней?
   Где она?
   Вокруг стоял ночной лес. Кроны сосен  глухо  шумели,  иногда  слышались
голоса  людей,  перекликающихся  между  собой,  вскрикивали  потревоженные
птицы. В полукилометре от их поляны над лесом неподвижно  висел  гравилет,
поддерживая  чашу  сверхмощного  прожектора.  Мертвенный   голубой   свет,
казалось, даже не касался земли. Плавал, клубился над слоем хвои, вместе с
туманом стекал на дно оврагов.
   "Еще час назад, - подумал Илья, - я мирно спал в кресле. Так мирно, что
даже не услышал сигнала вызова. Спасибо Гуго - разбудил..."
   Он снова увидел над собой  лицо  товарища,  услышал  его  взволнованную
скороговорку:
   - Проснись, брат, проснись скорее. Беда.
   - Что случилось? - подхватился он.
   Уже на ходу Гуго пояснил:
   - Пропала девочка. Нина  Лад  просила  всех,  кто  свободен,  помочь  в
розыске. Представляешь, - добавил он сокрушенно, - там около десяти  тысяч
гектаров нетронутых лесов, овраги...
   Перед нарядным зданьицем местного отделения Службы Солнца уже собралась
толпа. Люди стояли молчаливо, в дождевиках  и  куртках,  с  фонариками.  У
некоторых к поясам были пристегнуты комплекты первой помощи.
   - Чего ждать? Чего? - заторопился Гуго. - Машины уже поданы.
   К белому пятачку посадочной  площадки  в  самом  деле  подошла  колонна
пассажирских гравилетов.
   - Спасибо, друзья! - возле входа в головную  машину  появилась  высокая
гибкая женщина. Она повернулась лицом к толпе -  на  груди  сверкнул  знак
Солнца. - Спасибо, но мы не можем забрать с собой всех. Нам  нужно  сто  -
сто двадцать добровольцев.
   Не обращая внимания на ропот недовольства, Нина Лад продолжила:
   - Объясняю суть дела. Девочку  зовут  Аленой.  Двенадцать  лет,  одежда
светлая,  легкая.  Четыре  часа  назад  она  заказала  у  нас  грозу   для
отца-звездолетчика и побежала его встречать. Девочка не знала, что отец ее
не вернулся. Вообще не вернулся... В дом свой Алена так и  не  вошла.  Где
она - никто не знает.
   - Мог ли кто сообщить ей о несчастье? - спросил  чернобородый  юноша  в
куртке службы Сервиса.
   Нина Лад покачала головой:
   - Исключено. Но хватит об этом. Надо искать.
   И вот уже два часа, как длятся поиски. Что с девочкой? Где она?
   - Давай разойдемся, - предложил Илья Гуго. - Так будет быстрее.
   Света прибавилось - над лесом зажгли еще два прожектора. Прибавилось  и
тумана. Он поднимался, будто паводковая вода, струился вверх, к верхушкам,
скрадывая контуры стволов. От него веяло холодом и тревогой.
   Что с Аленой?
   Мигнул браслет связи. К Илье тотчас вернулись ночной лес, туман, голоса
людей и птиц.
   - Будьте все внимательны, - предупредила Нина Лад.  -  Только  что  нам
сообщили: во время грозы девочку видел биоархитектор Евгений Павлов. Это в
вашем квадрате, Илья, за питомником. Павлов окликнул ее, но девочка или не
услышала, или не обратила внимания.  Бежала  сломя  голову.  Глаза  дикие,
остекленевшие...
   - Спасибо за информацию. Ищем.
   "Скорей всего аффективно-шоковая реакция,  -  подумал  Илья,  перебирая
свои   медицинские   познания.   -   Форма   гиперкинетическая:    реакция
"двигательной бури" по Кречмеру. Похоже, очень похоже. Паническое бегство,
движения беспорядочны и хаотичны. Где находится, что с ним  -  человек  не
осознает..."
   В чаще испуганно ухнул  филин.  Туман  разрастался,  осторожно  обходил
ветки, будто боялся поколоться о хвою.
   - Илья-я-я!
   Возглас долетел глухо и невнятно, откуда-то из темных глубин оврага.
   - Сю-ю-да-а! - опять позвал Гуго.
   Илья поднял руки, чтобы защитить лицо, и ринулся вниз.
   Девочка лежала на боку, неестественно повернув голову, а Гуго  суетился
вокруг и только мешал.
   -  Вызывай  гравилет,  -  отрывисто  бросил  Илья,  поднимая  маленькое
закоченевшее от холода тельце на руки.  -  Здесь  они  не  сядут,  деревья
мешают, пусть идут за нами по пеленгу. К поляне.
   Выражение ужаса, застывшее на лице у девочки, изменило ее черты, к тому
же в овраге было темно, однако Илья все равно почувствовал в облике Аленки
нечто очень знакомое.
   "Странно... Я определенно где-то ее  видел.  Впрочем,  лучше  под  ноги
смотри. Чертовски скользко! А диагноз подтвердился.  Классический  случай,
по Кречмеру. После "двигательной бури" - реакция "мнимой смерти"... Бедная
девочка. Как тебя горе ударило... А что,  если  попробовать?  Нет,  гипноз
сейчас ничего не даст... А что, если..."
   Громадина гравилета возникла  перед  ним  внезапно,  буквально  в  двух
шагах. Илья увидел рядом с собой Гуго, и  Нину  Лад  увидел,  и  были  еще
какие-то люди, но мир для него вдруг сошелся на маленькой женщине, которая
шла к нему будто слепая, на  ее  горестном  лице  и  моляще  протянутых  -
"Девочка моя!" - руках.
   "Она, - тупо и удивленно отметил Илья.  -  Незнакомца.  Моя  Прекрасная
Незнакомка!"
   - Алена уже вне опасности, - сказал он. - Уберите резкий свет.
   - В медцентр, - скомандовала Нина Лад.
   Гравилет прыгнул в небо.
   "Будь что будет, попробую, - решил  про  себя  Илья.  -  Соединить  два
сознания без  помощи  поливита,  конечно,  трудно.  Почти  невозможно.  Но
попробовать надо".
   Лицо Прекрасной Незнакомки опять  всплыло  перед  его  глазами.  Она  о
чем-то спрашивала, но Илья, приняв решение, от всего отключился.
   - Мне нужна тишина, - сказал он, укладывая холодное тельце на  сидение.
- И фон. Думайте  все.  Интенсивно,  сосредоточенно.  Нужен  фон  тепла  и
участия. Вы как бы пытаетесь проникнуть в душу девочки.  В  душу,  которая
захлопнулась от болевого удара... Осторожней, пожалуйста. Ласковей!
   Он опустился на колени, чтобы было удобней,  положил  пальцы  на  виски
Алены.
   - Думайте, -  попросил  Илья,  закрывая  глаза  и  сосредоточиваясь.  -
Ласковее. И настойчивее. Еще настойчивее!
   Девочка шевельнулась, застонала.
   - Беру, - прошептал Садовник, раскачиваясь, будто в трансе. -  Беру  на
себя!
   Чужая боль обожгла мозг. Илья, коротко вскрикнув, отпрянул.
   Контакт сознании прервался, но дело уже было сделано: Алена  потянулась
к матери, заплакала. Жалобно, взахлеб, вздрагивая всем телом.
   За теми рыданиями пассажиры гравилета почувствовали  облегчение,  будто
девочка, наконец, сбросила с себя огромный и непосильный для нее груз.


   Илья знал: климатологи после  некоторых  пререканий  в  местном  Совете
продлили купальный сезон до двадцатого октября.
   Небольшая гроза, прошумевшая  вечером  по  заказу  Алены,  не  остудила
Днепр. Парная, даже более теплая, чем  обычно,  вода  обнимала  и  уносила
Садовника в ночь. И тело, испокон веков недоверчивое тело, на какой-то миг
обманулось, отдалось изначальной среде.
   Среда эта в сей благословенный час одинаково ласково принимала  все.  И
поздние  звезды  осени,  и  предостерегающий  блеск  буйков,  обозначающих
фарватер, и одинокого пловца.  Стояла  такая  фантастическая  тишина,  что
Илья,  казалось,  слышал,  как  в  дальних  заводях  ворочаются   во   сне
двухметровые сомы.
   "Пора!" - коротко всплеснула под рукой волна.
   Илья повернул к берегу.
   Ива, которую он не раз снимал, стояла сонная и немая. Дерево показалось
Илье растерянным: тут пора одежды скидывать, жизненный цикл  подсказывает,
а река советует зеленеть... Ива оставалась. Илья улетал и увозил записи из
ее жизни, и ее нехитрые тайны увозил.
   "Жаль только, - подумал он, - что никакая запись не сохранит  для  меня
волшебство птичьих ораторий".
   Городок без них не мыслился,  впрочем,  как  и  память  о  нем,  однако
стажеру надо было торопиться.
   Вообще-то можно было вылететь утром.
   На пределе скорости, загерметизировав  модуль,  Илья  успевал  к  месту
встречи, даже если бы вылетел в семь. Но утром пришлось бы прощаться  -  с
Гуго и Калием, Ниной Лад и, пусть мысленно, с Прекрасной Незнакомкой,  чья
боль отрезвила его, отвлекла от бесплодных мечтаний. Прощаться Илье  ни  с
кем не хотелось.
   Ночное купанье взбодрило его. Куда и девалась противная тяжесть в ногах
- наблуждался все-таки по лесу, упорядочились мысли.
   Вот и Шестое кольцо. Дом его крепко спал.
   Илья зажег в обеих  комнатах  средний  свет,  и,  хотя  в  модуле  было
абсолютно чисто, для чего-то скомандовал автоматике:
   - Все убрать. И живо.
   Затем на глаза попалось неотправленное письмо к сестре.
   Илья  перечитал  несколько  фраз,  прикрыл  на  миг   глаза:   "Да,   я
действительно знаю во вселенной  одно  божество...  Но  каким  слабым  оно
бывает! Как сложны его пути к совершенству! И как  трудно  убедить  подчас
беспомощное, хнычущее божество в  том,  что  оно  -  велико  и  прекрасно,
заставить его поверить в свое великое человеческое, а может, и космическое
предназначение... Разве это не конкретное и нужное дело, к которому хотела
бы приобщить меня Светлана? Кроме того, она не знает..."
   Светлана не знала,  что  вчера  Юджин  Гарт  прежде  чем  поздороваться
объявил ему решение  комиссии  о  присвоении  Илье  Ефремову  квалификации
Садовника и, подмигнув, поинтересовался:
   "Не передумал лететь на стройку? Смотри, Анатоль уже будто бы взялся за
ум, кроме  того,  с  ним  Ирина.  Экзамен  тебе  зачли.  Теперь  ты  волен
выбирать".
   Его опять начала одолевать усталость, клонило ко сну.  Илья  глянул  на
браслет связи. До встречи оставалось четыре часа. Он вернулся  на  лоджию,
устроился в кресле и стал слушать, как  свистит  ветер.  И  опять  услышал
голоса птиц. Как тогда, в Птичьем Гаме, ранним утром...
   Его разбудило солнце. Огромное, лохматое, оно, казалось,  раскачивалось
перед самым носом и беспощадно слепило.  Он  зажмурился,  а  когда  открыл
глаза, то первым делом увидел внизу плавный и  мощный  изгиб  Волги.  Река
сверкала чистотой и солнцем. Само же светило вернулось  на  свой  пост,  а
вместо него метрах в трехстах от Ильи плыл желтый модуль Жданова.
   - Эй там, на палубе,  -  крикнула  Язычница,  высовываясь  из  окна.  -
Приготовиться к стыковке! Кос-с-смический вариант! В небе над Волгой!
   Модули медленно сближались.
   - Где Анатоль? - крикнул Илья.
   - На кухне, - засмеялась Ирина. - Я поручила ему,  как  монументалисту,
украсить стол. Надеюсь, ты не успел позавтракать.
   Их модуль стал разворачиваться.
   - Осторожно, ребята, - предупредил Илья. - Сейчас тряханет.
   Удар оказался сильнее, чем он предполагал.
   Высокая ваза из монохрусталя упала на пол и разбилась. Что-то рухнуло с
полок. Только ванька-встанька сначала  бешено  заплясал  на  столе,  потом
раскланялся, но все-таки не упал.









   - Давай на скоростную, - предложил Егор.
   Они  перепрыгнули  на  голубую  дорожку.  Скорость   движения   заметно
возросла. Только на этих узких дорожках Илья замечал, что  под  ногами  не
твердь, а жидкость. Тяжелая, маслянистая, чуть вздрагивающая то ли  от  их
движений, то ли от лихого нрава электромагнитных полей,  которые  увлекали
ее за собой, но  все-таки  жидкость.  Конечно,  все  это  элементарно,  но
ощущение такое, будто несет тебя по земле не чудо техники, а  всамделишный
голубенький ручей. Так казалось в детстве. С возрастом ощущение не  прошло
и Илья каждый раз ему радовался.
   - Тебе-то куда спешить? - спросил он. - Или, может, вдвоем махнем?!
   - Оля в порту ждет, - пояснил Егор. Лицо его чуть погрустнело. -  Хочет
проводить тебя.
   "Это здорово, что придет Ольга,  -  подумал  Илья.  -  От  нее  светлей
становится. Вот уж кто от рождения создан для Службы Солнца:  одним  своим
видом исцеляет душевную маету. Счастливец Егор! Три года любви и работы  -
разве это не счастье?! Интересно, что сказали в институте трансплантации?"
   - Как у нее дела? - спросил он. - В институте, имею в виду.
   - Ты знаешь, - Егор развел руками. - Она отказалась от... живой  ткани.
Не хочу, говорит, чужие глаза. Вдруг, мол, мы не  понравимся  друг  другу,
что тогда делать? Ты же знаешь - у Ольги очень своеобразная логика.
   - И что решили?
   - Будут выращивать  искусственно.  Дело  новое,  еще  не  отработанное.
Особенно, говорят,  с  сетчаткой  много  возни  и  с  передачей  цветового
спектра... В случае удачи месяца через три можно ожидать... - Егор умолк.
   - К тому времени я, наверное, уже вернусь, - заметил Илья.  -  Двадцать
дней на дорогу - туда и обратно. И на  "Галактике"  максимум  два  месяца.
Правда, пользы с меня никакой. Я уже сто лет не оперировал, хотя это и  не
меняет дела. Операцию вживления все равно ведут автоматы.
   Дорожка перемахнула через  холм,  заросший  кустами  орешника.  В  лица
ударило ветром, остро пахнущим грозой. В долине, километрах в двух от них,
на  белокаменной  террасе  стояло  веретено  здания  космопорта   дальнего
следования,  а  на  зеленых  склонах  будто  грибы-дождевики  белели  шары
нуль-пространственных звездолетов. Снабжали окрестности озоном именно они:
Илья не раз наблюдал, как насыщается все электричеством, когда многотонная
громадина,  окруженная  ядовито-голубым  свечением,   с   легким   свистом
воспаряет над землей и плавно уходит на ионной тяге в небеса.
   - Да, сроки жесткие, - тихо сказал Егор, и непонятно было, что он имеет
в виду, - то ли командировку Ильи, то ли время надежд на прозрение Ольги.
   На встречных пассажирских ручьях появилось несколько групп людей.  Лица
в   основном   были   будничные   и    деловые,    хотя    попадались    и
рассеянно-удивленные. "Новички, - безошибочно определил  Илья.  -  Дальний
космос ошарашивает любого. Интересно, с каким лицом я прибуду на  Станцию?
Ведь я как-никак уже нырял во вселенную..."
   Он поймал на себе несколько любопытных девичьих  взглядов,  открытых  и
смелых, и машинально отметил, что причина, наверное,  в  форме  Садовника.
Великолепной белой форме с веселой мордашкой Солнца  на  груди.  Форма  по
сравнению с рабочим комбинезоном была  тяжеловата,  зато  обладала  массой
преимуществ. При желании она мгновенно  превращалась  в  скафандр  средней
защиты,    имела    гравитационный    движитель,    систему    автономного
жизнеобеспечения, модуль поливита и еще с десяток различных приспособлений
вплоть до миниатюрного  логического  блока  с  довольно  обширным  запасом
знаний. Так называемого "Помощника". Экипировку Ильи  довершала  кобура  с
универсальным инструментом, который в случае необходимости мог  служить  и
как грозное оружие. Илья знал, что и  форма  эта,  и  инструмент  -  почти
точная копия амуниции исследователей. Знал он и то, что Садовникам  подчас
приходится работать в невероятно сложных и опасных условиях,  в  одиночку,
да и задачи у них бывают такие, которые обычно решают целые экспедиции - с
базовой техникой, коллективным мышлением и надежным контактом с Землей.
   - Ты после возвращения обязательно пощеголяй в форме, - засмеялся Егор,
меняя  тему  разговора.  -  Может,  наконец,  женишься.  А  то  меня   как
специалиста твой культ Прекрасной Незнакомки  начинает  настораживать.  До
сорока - еще ладно, а...
   - А я с ней, кстати, познакомился,  -  сказал  Илья  и  перепрыгнул  на
красную, среднюю дорожку.
   - Ух ты! - Егор мгновенно последовал за ним. - И что в результате?
   - В результате она ждет мужа, - ответил Илья. На миг он снова перенесся
в тревожный ночной лес, ощутил на  руках  безвольное  тельце  Аленушки,  а
затем все затмили потемневшие от  горя  глаза  Незнакомки,  губы  ее,  что
повторяли: "Его друзья верят... друзья верят..."
   "Зачем я солгал Егору? - спросил Илья у этих глаз, но они  не  заметили
его, как и тогда, три года назад.  -  Почему  не  оборвал  этот  никчемный
разговор, не сказал правду?"
   Молчание товарища только разожгло любопытство Егора.
   - Он тоже улетел, да? В космос? И она его любит?
   - Она его ждет, - неохотно ответил Илья. - А раз ждет - значит, любит.
   Егор обрадовался известию. Он терпеть не мог неопределенные,  тупиковые
ситуации.
   - Это же  великолепно!  Мой  брат,  наконец,  сбросил  оковы  душевного
рабства. Он свободен, как птица, и  всемогущ,  как  бог...  потому  что  в
форме... Илья, послушай, Илья. А как ты лечил сердечную рану? - лицо Егора
стало хитры м-прехитрым. - Самовнушением или...  того,  зашел  украдкой  в
кабинку Службы Солнца и...
   - Да ну тебя, - отмахнулся Илья и, спрыгнув с движущегося  тротуара  на
перрон, пошел навстречу молодой женщине в темных очках.
   - Здравствуйте, Ольга, - заговорил он еще издали.  -  Я  не  видел  вас
тысячу лет, а этот болтун житья мне не дает. Через  него  я,  наверное,  и
рейсового дожидаться не стану -  отправлюсь  налегке,  в  скафандре...  Вы
случайно не знаете, Ольга, как таким легкомысленным людям,  как  ваш  муж,
доверяют заботу о морали и счастье других?
   Ольга обернулась и с улыбкой протянула Илье свою узкую ладошку.


   Музыка грянула очень громко и торжественно. И, главное, - неожиданно.
   - Что это? -  спросила  Ольга.  Лицо  ее  стало  напряженным,  ладошка,
которую Илья до сих пор держал  в  своей  руке,  налилась  силой,  как  бы
затвердела.
   Всего  какая-то  доля  секунды  понадобилась  Илье,   чтобы   мгновенно
отключиться от непринужденной беседы, все увидеть и понять.
   Патетика  невидимого  оркестра...   звездолетчики,   построившиеся   во
фронт... их взгляды - пристальные, вопрошающие и чуть ироничные.
   - Все нормально, Ольга, - засмеялся Илья. - В старину это называлось  -
почетный караул. Да, да,  -  продолжал  он  беспечно.  -  Есть  прекрасные
ритуалы, которые переживут нас и детей  наших  тоже.  Вон  и  флаг  Совета
Обитаемых миров... Четче шаг, Оля. Форма лица -  бесстрастно-значительная.
Егор,  убери  живот...  Сейчас  должен  объявиться  капитан  звездолета  и
отрапортовать.
   Капитан действительно объявился. Окруженный какими-то людьми, он  стоял
у входа в космопорт - пожилой, в  серебристом  комбинезоне  со  множеством
знаков профессионального различия.
   - Калчо Драгнев, - представился звездолетчик. - Экипаж "Джордано Бруно"
готов к старту.
   - Рад, - сказал Илья и прищурился: - За экипаж я крайне рад. И за  вас,
капитан, тоже рад. Особенно!
   К ним  пристроился  худенький  юркий  распорядитель.  Он  шел  впереди,
настороженно  поглядывая  на  богатырскую  фигуру  Ильи,  затем  нырнул  в
сторону, тут же вернулся и наклонил голову:
   - Прошу в зал прощаний.
   Они остались одни. В огромном пустом зале, светлом, будто последние дни
сентября. Но не успели они перемолвиться даже словом, как  из  стен  вдруг
вышли хороводы берез, открылась даль  -  свежая,  утренняя  -  и  закапали
звуки. Немножко грустные, немножко обнадеживающие, будто перезвон капели.
   - Отставить! - повелительно сказал Илья  и  поднял  руку,  сигнализируя
какому-то невидимому автомату.
   Березки тотчас же  растаяли,  бирюзовые  стены,  в  которых  копошились
желтые искорки света, вернулись на свои места. А музыка  осталась.  Только
стала тише, растеклась вокруг.
   - Зачем все это? - спросил Егор, недоумевая и немного сердясь. - Ты  же
дважды летал. И безо всякой буффонады.
   - Особый случай,  друзья,  -  задумчиво  сказал  Илья.  Они  подошли  к
стене-окну,   за   которым   открывался   амфитеатр   космопорта.    Ольга
прислушалась: ловила отзвуки капели и в то же время  старалась  ничего  не
пропустить из их разговора.
   - Особый случай, друзья, - повторил Илья. - Хотя, в конечном счете, все
это мальчишество. А причин для  эдакой  нарочитой  торжественности  много.
Во-первых, Окно,  куда  я  сейчас  лечу,  не  просто  кусок  пространства,
наделенный странными свойствами, а одна из самых больших тайн, с  которыми
человечеству приходилось иметь дело. Там, на Станции, собрались лучшие умы
Обитаемых миров. Представьте себе интерес к Окну остальных людей и  прежде
всего, конечно же, исследователей. Представили?
   Ольга улыбнулась.
   - Во-вторых, - продолжал Илья, -  это  первое  серьезное  вмешательство
Службы Солнца в исследования дальнего космоса. Тут срабатывают и боязнь за
тайну (вдруг отберут?), и какие-то реликты  престижности  профессии.  Ведь
почти два столетия  все  мальчишки  буквально  бредили  космосом,  мечтали
только об одном - о героических  путях  первопроходцев  и  исследователей.
Затем  эти  пути  превратились  в  рейсовые  линии,  звездных  избранников
оказалось двенадцать миллионов и пришла пора заняться самим человеком. Его
микровселенной.  Для  некоторых  чересчур  деятельных  натур  это  кажется
преждевременным, несущественным... Понимаешь?
   - Я понимаю, - тихо сказала Ольга.
   - А поработаешь когда-нибудь с  нами  -  убедишься,  -  заключил  Илья.
Услышав тройную трель звонка, Садовник решительно шагнул к двери.
   У выхода на поле он обернулся:
   - В-третьих, и  это  главное,  -  голос  Ильи  зазвучал  вдруг  сухо  и
официально,  -  там  бессмысленно  гибнут  люди,  а  я   наделен   особыми
полномочиями... Восемь человек... Погибло...  Между  этими  двумя  фактами
существует прямая и жесткая связь.





   Они  как  раз  вышли  из  тени  Земли,  но   скорость   вырастала   так
стремительно, что пока Илья приноравливался к иллюминатору, шарик  планеты
откатился уже довольно далеко - отсюда она казалась трогательно  маленькой
и беззащитной.
   "Интересно, - Илья  все  еще  не  мог  оторваться  от  иллюминатора,  -
приходит ли исследователям мысль о  беззащитности  нашей  планеты?  Должна
приходить. Ведь им, хоть и не часто, случается  иметь  дело  со  всяческой
дрянью. Наверное,  должна  выработаться  привычка,  даже  рефлекс,  как  у
врачей-инфекционников - после окончания работы  обязательная  дезинфекция.
Нужна именно привычка, а не обязанность, продиктованная инструкцией.  Ведь
первопроходцы и исследователи могут не только занести на Землю зло,  но  и
привести его за собой. Указать адрес... Надо будет, кстати, выяснить..."
   "Бруно" вздрогнул,  принимая  очередную  порцию  ускорения.  Логическая
цепочка оборвалась.  И  сразу  же  расхотелось  куда-либо  идти,  заводить
разговоры.
   "Спрячу я пока свои врожденные и нажитые способности к общению и  пойду
спать, - решил Илья. - До Наковальни еще четыре дня пути, успеется".
   Он затопал  по  коридору,  увязая  ботинками  в  толстом  ворсе  ковра.
Невесомость в  обычных  условиях  Илье  не  нравилась  -  мало  того,  что
бесполезна, так еще и отвлекает, - и он включил поле гравитации скафандра.
   Неподалеку, в спортзале, забухал мяч; отозвался свисток судьи. "Вот где
на невесомость молятся", - отметил про себя Илья. Звездолетчики "Бруно" не
без  оснований  считали  себя  первооткрывателями   популярнейшего   нынче
пространственного футбола.
   В следующий  миг  Илья  увидел,  что  по  коридору  стремительно  летит
светловолосая девушка в спортивном  трико,  и  отступил  ровно  настолько,
сколько  требовалось  любительнице  "экстренных  способов  передвижения  в
условиях невесомости", чтобы  избежать  столкновения.  Пилотом  незнакомка
оказалась неважным. Разгоряченное тело со всего размаху ударилось о  грудь
Ильи, и он, покачнувшись, придержал девушку, чтобы незадачливого пилота не
понесло кубарем.
   - Это что - подарок судьбы? - смеясь, поинтересовался Илья.
   - Простите, у меня плохо получаются виражи, - незнакомка осторожно,  но
решительно высвободилась.
   - Хоть сто раз, - ответил Илья. - Я вообще гожусь для этого. Ефремов  -
идеальная мишень. При желании можете обстреливать меня даже кварками.
   - Это идея, - девушка глянула на Илью снизу вверх.  В  ее  зеленоватых,
чуть  удлиненных  глазах  он  заметил  явный  вызов  и  удивился  -  дело,
оказывается, не только в его шутливом тоне. -  В  м-алых  дозах  действует
успокаивающе, - продолжала она. - Будто ионный  душ.  Снимает  с  синапсов
избыток потенциалов. Бремя... особых полномочий  тогда  кажется  не  таким
тягостным.
   - Спасибо за совет, -  уже  серьезно  сказал  Илья.  -  Но  вы,  милая,
преувеличиваете роль ионного душа. Моя первая специальность - врач.
   - Простите, - девушка зарделась. - Я не хотела вас обидеть.
   Она отступила, наконец, в сторону, ухватилась за  эластичный  полукруг,
выступающий из стены, и приготовилась оттолкнуться, чтобы опять  взмыть  в
воздух. Дышала девушка все еще  часто,  и  Илья  невольно  залюбовался  ее
телосложением гимнастки, загорелым лицом с золотистым пушком  над  верхней
губой.
   - Погодите, - попросил Илья и легонько придержал незнакомку за руку.  -
Что вам так дались мои полномочия? Они вас тревожат? Почему?
   - Не только меня, -  на  лицо  девушки  упала  тень  усталости.  -  Они
тревожат двенадцать миллионов человек.
   Она легонько оттолкнулась и медленно  поплыла  вдоль  коридора.  То  ли
ждала ответных слов, то ли подсознательно чувствовала, что ею любуются.
   - Эй, послушайте, - окликнул ее Илья. - Зовут-то вас хоть как?
   - Спросите у своего Помощника. Пусть вычислит.
   Девушка вдруг рассмеялась и точным сильным броском послала свое тело  в
боковое ответвление коридора.
   "Ну и ну, - покачал головой Илья. - Какие они все же благородно-слепые.
До сих пор считают,  что  платить  за  познание  человеческими  жизнями  -
обычное дело. А времена давно уже не те!"
   Он вошел к себе и запер дверь. Над  столом  все  еще  плавали  ромашки,
которые принесла в порт Ольга. Илья поспешно включил в  каюте  гравитацию,
налил в вазу воды... "Лишь бы с Ольгой все было благополучно, -  мелькнула
тревожная мысль. - И Егор, наконец, успокоится.  Он  такой,  что  свои  бы
глаза ей отдал, да..."
   Спать расхотелось. Илья высветил  наружную  стену  каюты,  и  в  проеме
видеоокна заискрилась звездная пыль. Что-то мешало  ему,  и  он  не  сразу
понял: мешает тяжелая форма-скафандр, но снимать ее не  стал,  потому  что
она еще зачем-то была нужна, а зачем - непонятно.
   "Задира, которую тревожат мои полномочия, - осенило вдруг Илью.  -  Она
предлагала вычислить ее. А что? Сейчас попробуем".
   Он позвал Помощника,  и  тот  немедленно  откликнулся,  словно  был  не
логическим устройством, а запасным уголком мозга, его резервом.  Помощника
в свое время "законтачили" на слуховые центры, то есть  ответы  и  вопросы
его возникали в сознании Ильи, как тихий шепот.
   "Для определения личности  методом  исключения  не  хватает  данных,  -
отозвался Помощник. - Назовите еще несколько деталей".
   -  Натура  холеричная,  экспрессивная...  Глаза   зеленые...   -   Илья
задумался. - Да, имеет познания в медицине.
   "Достаточно, - прошелестел бесстрастный голос. -  Вашу  новую  знакомую
зовут Полина Лоран.  Тридцать  два  года.  Отец  -  известный  французский
микробиолог, мать - русская, художник. По образованию  Лоран  -  психиатр.
Работает   главным   врачом   исследовательской    станции    "Галактика".
Незамужняя..."
   Помощник сделал паузу и осторожно добавил:
   "Натура в самом деле холеричная. Острый склад ума, агрессивная  ирония.
По всем комплексным данным вашему идеалу не соответствует. Лоран,  кстати,
противник Службы  Солнца.  Право  вето  использовано  ею  шестнадцать  лет
назад".
   - Ну, спасибо, дружище, - пробормотал Илья. - У тебя та же блажь, что и
у Егора. Всем почему-то хочется меня женить.


   ...Решив, что пора, наконец,  заняться  делом,  Илья  достал  коробочку
личной библиотеки, набрал код-требование. Секунду спустя он уже  крутил  в
пальцах  иголку  держателя,  на  конце  которого  посверкивал  зеленоватый
кристаллик. В нем содержались отчеты по Станции, а также  все  сведения  и
гипотезы относительно загадочной сущности Окна.
   Илья  воткнул  держатель  в  "пуговицу"  проектора.  Пространство  ярко
освещенной каюты в нескольких шагах от него как  бы  свернулось,  налилось
чернотой,  в  которой  появилось  светлое  пятнышко.  Голос   комментатора
сообщил:
   "Новая звезда и псевдотуманность зарегистрированы службой наблюдений 23
марта .... года в районе звезды Росс 248. Расстояние немногим  более  трех
парсеков..."
   "Близко, - подумал Илья. - Чрезвычайно близко".
   Пятнышко выросло, превратилось  в  сферическую  желтоватую  туманность.
Ближе к ее краю мерцала искорка звезды.
   "Молодой  пульсар,  находящийся   в   псевдотуманности,   -   продолжил
комментатор, - по  основным  параметрам  является  вращающейся  нейтронной
звездой. К числу аномалий пульсара следует отнести  необъяснимую  скупость
как радиоизлучения, так и  нейтринного,  гравитационного.  Магнитное  поле
очень мощное, порядка... Взаимосвязь этих явлений исследуется  в  гипотезе
Всеволода  Иванченко...  Пульсар  Скупая  выбрасывает  струю  вещества   с
периодом в 14,2 земных суток..."
   От звездочки вдруг  отделилась  огненная  нитка.  Уперлась  в  черноту,
окружающую туманность, замерла, а потом и вовсе исчезла.
   Илья вообразил колоссальную мощь этой так называемой "нитки" и невольно
поежился. Не так от грандиозности явления, как от мысли, насколько сложная
и непонятная штука - геометрия  пространства  -  времени  вблизи  звездных
объектов. Куда, например, уходят,  куда  деваются  эти  звездные  выбросы?
Непостижимо!
   Комментатор заговорил как раз о  том,  что  волновало  Илью.  В  объеме
голографического изображения туманности появились разноцветные обозначения
- рисунки, объясняющие текст:
   "Физическая природа явлений. Обобщенная гипотеза Раньери -  Туманова...
Сам факт появления в области  межзвездной  плазмы  молодого  пульсара  без
первичной звезды и без периода сверхновой..."
   "Все-таки в науке,  наверное,  невозможно  не  мудрствовать  лукаво,  -
улыбнулся про себя Илья. - Ну, почему бы не сказать  человеческим  языком,
что в чистом космосе не может появиться из  ничего  даже  самая  захудалая
звезда, не говоря уже о сверхновых и пульсарах?"
   "...А  также   необычно   четкие   для   глобальных   явлений   границы
псевдотуманности  (толщина  "слоя  размыва"  12-13  тысяч  километров)   и
отдельные флуктуации времени... В предположение Раньери - Туманова о  том,
что данная туманность  есть  локальный  разрыв  геометрии  пространства  -
времени  нашей  Вселенной  прекрасно  вписывается  и   факт   исчезновения
(поглощения) вещества звездных выбросов у границы туманности..."
   Илья подошел к изображению, вгляделся в желтоватую дымку.
   "Иначе  говоря,  имеем  прореху  в  мироздании,  точнее  -  малюсенькую
дырочку, - подумал он. - Вернее даже - прокол, в  который  "выпихнуло"  из
параллельного мира пульсар. Рабочее название прорехи - Окно".
   Древнейшая идея о том, что Вселенная - не что иное, как бесконечный ряд
вложенных     друг     в     друга     миров,     различающихся     своими
пространственно-временными    масштабами,     по     всей     вероятности,
подтверждается. Эта мысль взволновала Илью. Он медленно  ходил  по  каюте,
припоминая нужные сведения по космологии... Анаксагор, Бруно,  французские
энциклопедисты,  Лейбниц  и,  наконец,  1922  год,   ленинградский   физик
А.А.Фридман. Его решения описывали многосвязную  вселенную,  состоящую  из
множества замкнутых трехмерных миров, живущих в  своем  собственном  ритме
времени.   Пути   их,   естественно,   не   могут   ни   пересечься,    ни
соприкоснуться... Нет, это не то... Дальше идут  "черные  дыры",  то  есть
случаи неполного свертывания  пространства  -  времени.  Их  еще  называют
"воротами",  через  которые  полузамкнутый  мир  может   быть   связан   с
соседним... Это уже ближе к истине... Модель Черняка... Гипотеза  Гордеева
о промежуточной стадии коллапсирования - "робких черных дырах".  Однако  у
этой туманности нет даже намека на схлопывание звезды...  Короче,  как  ни
крути, элементарная логика подсказывает: Окно - это прокол  в  мироздании.
Факт, о котором уже почти не спорят. Спорят о природе факта, но это совсем
другое дело. Для меня важен факт...
   Илья, наконец, снял тяжелый панцирь формы, прилег.
   ...Он снова шел коридором, снова  навстречу  ему  летела  светловолосая
девушка. Он расставил руки, чтобы поймать ее, но вместо  "подарка  судьбы"
увидел вдруг перед собой какой-то  огромный  разлом,  бездну,  заполненную
тяжелым туманом. Он попробовал свернуть, потому что вспомнил о смертельной
опасности, но было уже поздно... За спиной  Ильи  кто-то  грустно  шепнул:
"Это - девятый, запомните, он будет  девятым..."  Желтый  туман  наступал,
обволакивал, уносил в бездну...


   Вечером следующего дня капитан пригласил Илью на традиционный кофе.
   Они встретились в саду, на первом уровне общения. Столик был  рассчитан
на  двоих,  однако  в  саду  отдыхало  множество  свободных  от   дежурств
звездолетчиков, прогуливались или ужинали исследователи, и Илья понял, что
разговор их интересен многим и что с этими людьми ухо надо держать востро.
   Однако Драгнев начал разговор неожиданно искренне.
   - Ради бога, вы хоть не обиделись? -  поинтересовался  он,  набирая  на
клавиатуре синтезатора какой-то сложный заказ.
   - Я не обидчивый, Калчо, - улыбнулся Илья. - Разумеется,  вы  имеете  в
виду некоторую помпезность встречи и  ту  долю  настороженности,  с  какой
братство звездолетчиков и  исследователей  отнеслось  к  моему  визиту  на
Станцию.
   - Какое хорошее слово - настороженность. - Драгнев покачал  головой.  -
Нас можно понять,  брат,  -  употребив  это  обращение,  он  автоматически
перешел на "ты". - И ты, конечно, давно  нас  понял.  И,  конечно  же,  не
обиделся, потому что обидчивых Садовников не бывает. А  настороженность...
Это, по-моему, всегда только  производное.  Производное  от  незнания  или
непонимания...
   - Что же непонятно тебе, брат? Или твоим друзьям?
   К их разговору явно прислушивались.
   "Что ж, - подумал Илья, - на первом уровне общения секретов не  бывает.
Да и тон беседы не может быть другим. Только доверительный".
   - Мы не понимаем, как можно судить поиск, не зная  его  результатов,  -
сказал Драгнев. - Ведь исследования только разворачиваются. Мы еще слепые,
будто щенки... И потом... Почему Окном и его  проблемами  занялась  именно
Служба Солнца, а не совет Мира?
   - Ну, во-первых, я не собираюсь на  Станции  уподобляться  Фемиде...  с
завязанными глазами. - Илья  отхлебнул  кофе.  -  Мы  тоже  исследователи.
Только другого профиля. В данном случае, Калчо,  я  буду  специалистом  по
установлению  причинно-следственных  связей  между   фактами,   событиями,
поступками людей.
   - Это сложно, - сказал Драгнев.
   - А кто говорит - просто? - вздохнул  Илья.  -  Судить  я  могу  только
очевидное... А "результаты" у  поиска  уже,  кстати,  есть.  Разве  восемь
жизней не есть результат, достойный печали всех Обитаемых миров?
   Тяжелое молчание разлилось по саду, еще несколько  минут  назад  такому
оживленному.
   -  Я  не  считаю,  что  гибель  товарищей  -  повод  для   немедленного
сворачивания всех работ, - спокойно продолжал Илья. - Мы - в пути.  А  при
любом движении возможны потери... Не знаю,  может,  вся  беда  в  методике
исследований, не знаю...
   Звездолетчик поднял на собеседника грустные глаза:
   - Это хорошо, что ты сначала исследователь, а уж потом - судья.  Но  ты
не ответил на второй вопрос: почему нами занялась именно Служба Солнца?
   - Теперь уж ты не обижайся, -  Илья  упрямо  наклонил  голову.  -  Ваше
братство, то есть исследователи и звездолетчики, узко  специализировано  -
раз. Вы находитесь на  острие  научно-технического  прогресса  и  сами  же
создаете его движение - два. Вы наиболее разбросаны во Вселенной, то есть,
вы дети малых коллективов - три. Не так ли?
   - Логично, - согласился Драгнев. Его крупная  голова  чуть  склонилась,
как бы подтверждая аргументы собеседника.
   - Я сейчас чуток  отклонюсь  от  темы,  -  сказал  Илья.  -  Чтобы  все
связать...  Ты  знаешь,  что  научно-технический  прогресс  вообще  всегда
опережал  мировоззренческое,   духовное,   наконец,   этическое   развитие
общества. Пока... - Илья сделал  паузу.  -  Пока  для  этого  существовала
объективная  историческая  необходимость.  Пока  для   человечества   были
главными проблемы энерговооруженности и пищи, материального производства и
быта.  Пока  существовали  борьба  идеологий,  угроза  войны  и  страстная
необходимость объединения всего человечества на коммунистических  началах.
Наконец, ценой огромных усилий все  эти  проблемы  были  решены.  Потом...
Извини, брат, за лекцию, но нам надо дойти до полной ясности... Потом  был
переходной период. Мы долго и трудно оттаивали  душой.  Страх,  ненависть,
агрессивность, подлость, равнодушие... Их не надо мерить глыбами.  Даже  в
объеме песчинки  они  убивают  личность,  разрушают  гармонию...  Наконец,
оттаяли. Не совсем, не полностью, есть еще  рудименты,  есть  регрессивные
явления. Но грубая, грубейшая  очистка  совершилась.  Она  продолжается  и
сейчас: диалектически видоизменившись, в более сложных  и  тонких  формах.
Так вот. Этим сейчас живут все Обитаемые миры. И если в прогрессе разума и
души нет еще равновесия, то хоть тенденция  к  этому  появилась.  Властная
тенденция. Эдакая духовная акселерация...
   - Это мне знакомо, - улыбнулся Драгнев. - Ты хорошо нарисовал ситуацию.
Четко и убедительно. Если не считать эмоций.
   - Вот-вот, -  подхватил  Илья.  -  А  их  надо  считать.  Пришло  время
считать... Итак, еще раз о вашем братстве  создателей  научно-технического
прогресса. Мне кажется, что в силу трех причин,  которые  я  уже  называл,
вы... немножко отстали от "властной  тенденции".  Согласись,  Калчо,  вам,
открывателям и ученым, всегда  было  недосуг  думать  о  реализации  своих
открытий и находок, контроле над их  рациональным  использованием.  Раньше
этим занимались аппараты государственного управления, политики...
   - Разделение труда, - хитрые морщинки легли  у  глаз  звездолетчика.  -
Только не напоминай, пожалуйста, историю создания атомной бомбы.  Время-то
другое.
   - Уговорил, - согласился Илья и все  вокруг  заулыбались.  -  Хотел  я,
правда, рассказать, как мы мучились с "изобретением века" - поливитом, как
я дров наломал, ну да ладно. История эта сугубо личная. Уговорил!  Но  так
или иначе, будь я не прав, согласись, не было б настороженности. И ты  бы,
Калчо, не спрашивал, почему именно Служба Солнца занялась Окном.
   - И все же - почему? - взгляд Драгнева был испытывают, и непреклонен.
   - Это наша работа; Калчо, - объяснил Илья. - На Станцию,  конечно,  мог
полететь и кто-нибудь из депутатов совета Мира. Но это  -  наша  работа...
Ты, кстати, знаешь, как возникла Служба Солнца?
   -  При  совете  Мира,  -  удивился  звездолетчик.  -   Это   даже   мои
сыновья-малолетки знают.
   - Все мы при Совете... - Илья пожал плечами. - Это сейчас при Совете. А
началось все чуть ли не с игры.  Группа  студентов  организовала  общество
"добрых волшебников". Все было очень романтично и... немножко анархично...
Обязательное условие  -  тайна  доброго  деяния...  Нас  еще  долго  потом
"ангелами-хранителями" в шутку величали...
   - А почему не совет Науки? - настойчиво спросил Драгнев. - Или там тоже
отстают от "властной тенденции"?
   Синтезатор, наконец, подал заказ  -  нечто  дымящееся,  остро  пахнущее
восточными специями, и Илья подумал, что традиционный капитанский  кофе  -
неплохая вещь.
   - Почему именно мы? -  как  бы  переспросил  он.  -  Времена  "ангелов"
кончились сорок лет назад. Сейчас у  нас  тридцать  два  сектора.  Главную
задачу Службы, дело, которое общество никак не могло пустить  на  самотек,
ты знаешь - это всестороннее и гармоничное воспитание личности.  А  отсюда
десятки других задач. В том числе и обеспечение безопасности  человечества
и каждого человека в отдельности. Охрана его  от  глобальных  и  локальных
бед, различных агрессивных факторов природы, - Илья помедлил,  раздумывая.
-  Охрана  также  от  людской  самоуверенности,  безрассудства,   наконец,
глупости. От неосторожности и  беспечности  -  тоже...  Кроме  того,  меня
просил Янин - побывать и разобраться.
   Драгнев, словно его заворожил перечень Ильи, кивал головой.
   - Да-а-а, - задумчиво протянул он, покусывая нижнюю губу. - Это тебе не
наскок на планету, где за три дня успеваешь построить  для  исследователей
отличную Базу и даже подготовить для них  теплицы  со  свежими  овощами...
Будь я помоложе...
   - Великолепный финал, - рассмеялся Илья. - Оказывается,  и  в  наш  век
просвещение продолжает приносить плоды.
   Он хитро прищурился, будто невзначай поинтересовался:
   - Надеюсь, запись этой пресс-конференции попадет на Станцию?
   -  Сегодня  же,  -  улыбнулся  Драгнев.  -  Немедленно.  Наверное,  уже
передали.
   Он плеснул в бокалы шампанского, поднял свой.
   - Предлагаю тост в пользу таких размышлений... Кстати, мы шли с двойным
ускорением и сократили путь. Ночью, в четыре часа по корабельному времени,
выходим на Наковальню. Если интересуешься, могу разбудить.
   - Спасибо, - ответил Илья. - Спасибо, Калчо.


   Сознание включилось мгновенно, будто по сигналу. Будто и не спал вовсе.
Илья потому и отказался  от  предложения  капитана,  что  знал:  сработают
биологические часы. Какая-то крупица подсознания, которую природа  научила
обращаться со временем.
   Как ни привычны были Илье всевозможные чудеса  техники,  однако  святая
святых звездолетчиков - Наковальня - вызывала у него, кроме уважения,  еще
целый ряд чувств. Была здесь  добрая  доля  восхищения,  толика  страха  и
чуть-чуть удивления смелостью людей, которые, как уже не  раз  бывало,  не
разобравшись до конца в сущности подпространства, тем не менее хозяйничали
в нем, как хотели.  Что  касается  страха,  то  это  было  чувство,  вовсе
непохожее на прежнее, которое отравляло души предков.  Это  было  опасение
собственной силы,  собственного  роста,  потому  как  человек,  научившись
прокалывать кривизну пространства, стал такой огромной фигурой,  что  даже
среди звездных миров шагать теперь приходилось очень осторожно  -  не  дай
бог наступишь на чей-то дом, то бишь мир...
   Наковальня представляла собой уголок космоса за  орбитой  Нептуна,  где
мощный      ускоритель      "вколачивал"      звездные      корабли      в
пространственно-временной континуум.
   Илья высветлил видеоокно.
   За цепочкой алых угольков - маяков, обозначающих границы опасной  зоны,
тысячами  огней  сияло  кольцо  ускорителя,   утыканное   вспомогательными
конструкциями. К нему медленно подплывала искорка какого-то  корабля.  Вот
он замешкался, искорка потеряла  блеск.  В  следующий  миг  вечную  темень
пространства расколола ослепительная вспышка, и корабля не стало.
   Вспышки шли одна за  другой,  так  "как  Обитаемые  миры  множились,  и
звездный флот рос не по дням, а буквально по часам.
   Илья вспомнил слова  Егора,  которые  он  говорил  четыре  года  назад,
впервые увидев Наковальню в  действии.  "Тот,  кто  назвал  эту  штуковину
Наковальней, - заметил Егор, - не лишен  воображения.  Гляди,  даже  искры
после силового удара..." И еще пошутил: "Если бы "ковали" поритмичнее,  то
издали и за пульсар можно принять".
   За  воспоминаниями  Илья  прозевал  момент,  когда  пришла  очередь  их
корабля. Видеоокно  вдруг  помутнело,  будто  на  него  плеснули  молоком.
"Бруно" вздрогнул и как бы остановился.
   В каюту теперь заглядывали новые созвездия.  Среди  них  лимонно  сияла
загадочная псевдотуманность.





   Он уже видел амеб.
   Но одно дело смотреть голографическую запись и совсем другое, когда  ты
сидишь под прозрачным колпаком командной рубки, откуда просматривается все
огромное тело Станции, и на тебя падают  и  падают  со  всех  сторон  стаи
"черных смертей".
   - Дорого же они вам обходятся, - тихо сказал Илья.
   К  нему  обратились  два  взгляда:  один  Федора   Крайнева,   научного
руководителя Станции, другой Юргена Шварца, ведущего  космолога  Обитаемых
миров. Федор смотрел вопросительно, и Илья отметил про  себя,  что  с  ним
будет легко работать -  твердый,  ясный  характер,  а  Юрген  -  виновато.
"Наверное, успел связать мои слова с гибелью  людей,  -  подумал  Илья.  -
Напрасно, Юрген. Напрасно ты казнишься. Хотя задача  выяснения  устройства
вселенной поистине грандиозна, но твои друзья погибли не  ради  нее.  Это,
может, высокопарно, но они погибли ради познания вообще... И как вы все не
понимаете, что я не виновных прилетел искать, а упредить другие  возможные
трагедии".
   - Я имею в виду энергию,  -  пояснил  Илья,  кивнув  в  сторону  пульта
управления. - Защита на максимуме  -  это  же  голодный  паек  для  других
систем.
   - Экономим, - обрадованно улыбнулся Юрген. - С этими тварями приходится
считаться...
   Его круглое добродушное лицо стало чуть  обиженным.  По-видимому,  ему,
привыкшему разгребать и  сгребать  галактики,  словно  песок,  реальная  и
злобная сила амеб, - этих таинственных созданий или образований Окна, - до
сих пор казалась противоестественной, а значит, неприемлемой для всех  его
изящных теоретических построений, более того - опасной.
   - Смотрите, еще одна  стая,  -  сказал  Крайнев,  вглядываясь,  как  из
желтого марева туманности падают и надают на защитное поле Станции  черные
листья  амеб.  Расплющившись  о  поле,  они  выбрасывали  во  все  стороны
бесформенные отростки псевдоподий [временные  цитоплазматичные  выросты  у
одноклеточных организмов; служат  для  передвижения  и  захвата  пищи  или
частичек], шевелили ими, будто нащупывали в защите слабое место.
   - Это вы их привели! - выкрикнул вдруг  энергетик  Станции  Исаев.  Его
тонкий рот искривился в презрительной, гримасе. - Эти новые косяки  пришли
вслед за "Бруно"... Только подумать! Вместо  помощи,  вместо  того,  чтобы
помочь милейшему Юдзо решить загадку  волноводов  хаотической  информации,
они прилетают... судить его... Какое кощунство - решать, имел или не  имел
Юдзо Сакаи право погибнуть во время эксперимента...
   Илья  не  перебивал  энергетика.  Он  смотрел  на  него  холодно,  чуть
брезгливо и изучающе.
   - Иван! - в голосе Крайнева появился металл. -  Ты  устал,  Иван.  Тебе
надо отдохнуть. Иди в каюту и прими два  часа  гипносна.  Потом  обо  всем
потолкуем.
   Исаев, что-то пробормотав, пошел к выходу.
   Илья заметил, что  приказ  как-то  сразу  расслабил  этого  худенького,
по-мальчишески взъерошенного человека. "Не надо ему гипноза, - подумал он.
- Уже спит, на ходу. Или чертовски устал, или..."
   - Это явно по вашей линии, -  суетливо  заговорил  Юрген.  -  Последнее
время у некоторых специалистов наблюдается  повышенная  раздражительность,
гипертрофированная усталость...
   - В самом деле, - подтвердил Крайнев. - Какая-то  аномалия  в  психике.
Скорей всего, эгоцентрический  комплекс...  Понимаешь,  мы  привыкли  быть
хозяевами положения, а здесь... Наши исследования  ограничены  из-за  этих
проклятых амеб. Отсюда - скудость фактажа, а  значит,  даже  самые  мощные
интеллекты  не  могут  продвинуться   дальше   своих   первых   логических
построений. Вы же знаете,  для  ученого  крайне  неприятно  слишком  долго
оставаться на уровне гипотез...
   - Ну уж долго, - Илья проследил,  чтобы  в  голосе  его  было  побольше
оптимизма. - Несколько месяцев.
   Про себя он еще раз с удовольствием отметил твердость Федора Крайнева и
мимоходом вспомнил разговор  двух  специалистов,  свидетелем  которого  он
случайно стал во время завтрака. Обычный разговор, вернее -  теоретический
спор, но  тоже  чересчур  уж  эмоциональный.  Нынешние  научные  дискуссии
ведутся на более низких  регистрах...  Плюс  более  чем  странная  выходка
Исаева. Так что психикой экипажа придется заняться особо...
   - Верно, четыре месяца, - согласился руководитель Станции.  -  Но  ведь
здесь собрались не просто талантливые ученые. Станция буквально  напичкана
гениями... Поговорите, пожалуйста, с Лоран. Полина даже на  Землю  летала,
чтобы проверить аналоги болезни...
   Амебы уходили.
   Так же беспорядочно, всей стаей, как и появились. Еще не  затих  сигнал
тревоги, которым автоматы сообщали о попытках нарушить защитное  поле,  но
черные полотнища уже всюду съеживались,  прятали  щупальца  псевдоподий  и
растворялись  в  желтом  мареве.  Они  исчезали,  как  исчезают  кошмарные
призраки неглубокого сна в предчувствии близкого рассвета.


   По дороге в свою каюту Илья познакомился еще с одним странным фактом.
   "Факт" не уступал Илье по габаритам, и Садовник чуть было не столкнулся
с этой  скалой  на  ногах,  увенчанной  крупной  головой  с  огненно-рыжей
шевелюрой. Человек  шел  неестественно  ровно  и  прямо.  Глаза  его  были
открыты, но лишены всякого выражения, будто остекленевшие.
   "Лунатик? - удивился Илья, глядя вослед незнакомцу. - Однако сейчас  на
Станции день, а  явления  сомнамбулизма  подчиняются  обычному  жизненному
ритму. Странно".
   Деревянной автоматической походкой человек дошел до первого поворота  и
скрылся в боковом коридоре.
   "Рыжий богатырь повстречал на моих глазах трех человек, - отметил Илья.
- Из них только я обратил на него внимание. Значит, "лунатики" на  Станции
- обычное явление. Надо будет порасспросить у Лоран".
   Имя девушки тревожило, будило ассоциации.
   Ему вдруг представилось, что он на Земле, в успевшем полюбиться Птичьем
Гаме. Мягкий снег укрыл набережную... На нем следы. Вот его  -  большие  и
отчетливые, а рядом... следы Полины. Чей-то  красно-белый  восьмимодульный
дом плывет над Днепром. Полина хохочет и удивляется, потому что у  них,  в
Париже, "гравитационно независимым"  жильем  почти  не  пользуются,  а  он
объясняет ей, что это одно из двух: или жильцы коллективно отправляются на
отдых, или мальчишки вновь обманули автоматику и  тогда  диспетчер  вернет
вскоре дом на место... Кто-то бежит к ним:  "Илюша,  Илюша!"  Это  Аленка.
Девочка смотрит на Полину  обрадованно  и  чуть-чуть  настороженно.  Потом
говорит, совсем по-взрослому вздохнув: "Я теперь буду спокойна за него. Вы
за ним присматривайте, ладно?.."
   Впервые в видения Ильи не явилась мама Аленушки - Незнакомка, -  и  это
обрадовало его как факт окончательного раскрепощения души. Плохо,  правда,
что рядом  с  ним  во  время  воображаемой  прогулки  шел  не  абстрактный
собеседник, а вполне реальная и насмешливая девушка, которая  -  это  Илья
уже предчувствовал - еще поизмывается и над  ним,  и  над  Светлой  Мечтой
Человечества - так Егор иногда в шутку называл Службу Солнца.
   Седьмой коридор, в конце  которого  была  его  каюта,  вдруг  оборвался
нагромождением скал. Между ними, уходя куда-то  вглубь,  звонко  плескался
родник.
   "Ошибся коридором", - решил Илья, но в следующий миг  понял:  нет,  все
правильно. Просто логический блок Станции произвел очередную корректировку
своего  "изменяющегося  мира".  Так  называли  психологи  и  коллеги  Ильи
хитроумную  установку,  которая  регулярно  изменяла  планировку   станций
длительного пользования, создавала новый "антураж" и всячески  боролась  с
однообразием и постылостью этих маленьких замкнутых мирков.
   За одной из скал Илья все-таки  разыскал  дверь  своей  каюты.  "Хорошо
хоть, - подумал он, - что логический блок не тронул геометрию каюты  и  не
посадил на месте  кушетки,  скажем,  несколько  цветущих  абрикосов...  Он
такой. Он все  может.  Благо,  жесткой  программы  у  него  нет  -  вот  и
фантазирует".
   Дома  он   еще   раз   решил   просмотреть   записи,   касающиеся   уже
непосредственных исследований Окна. Итак, есть прореха в мироздании,  а  в
ней...
   В объеме голограммы опять  затеплилось  облако  псевдотуманности.  Ожил
голос комментатора:
   "Выбросы звездного вещества Скупой строго локализированы в пространстве
мощным   силовым   туннелем,   который   условно    назван    Питателем...
Электромагнитное  зондирование  туманности  позволило   также   обнаружить
разветвленную  систему  волноводов  хаотической  информации  (ВХИ),  число
которых достигает полутора тысяч. Об истинных размерах системы  волноводов
определенного мнения у специалистов не сложилось, так как  в  Окне  вообще
невозможно выбрать систему мер и отсчета..."
   "Где уж тут измерять,  -  подумал  Илья,  -  если  даже  время  в  Окне
выделывает всяческие фокусы..."
   В объеме  изображения  псевдотуманности  появился  вдруг  целый  клубок
красных, пульсирующих прожилок. Комментатор сообщил:
   "Так называемые волноводы хаотической информации различны по  мощности,
что прямо зависит от их размеров. Установлено  экспедицией  Юдзо  Сакаи...
Исследовательская станция "Галактика" с целью эксперимента  расположена  в
одном из  крупных  периферийных  волноводов  "Сигма-7",  диаметр  которого
колеблется  в  пределах  68-72   километров.   "Сигма-7"   принадлежит   к
однополюсным волноводам, то есть входит в число  двенадцати  ВХИ,  которые
связаны непосредственно с нейтронной звездой..."
   - Как были открыты волноводы? - поинтересовался Илья и тут же устыдился
своей оплошности: разговаривает с комментатором  записи,  будто  со  своим
Помощником.
   "Простейшие, или иначе амебы, также  обнаружены  экспедицией  Сакаи,  -
продолжал тот. - Сущность  -  сгустки  силовых  полей.  Гипотеза  Сакаи  -
колония одноклеточных  организмов  ("клетка"  -  в  толковании  Вибо,  как
первичный элемент жизни на всех энергетических уровнях). Гипотеза Давыдова
- искусственные само- или управляемые устройства неизвестного  назначения.
Основное место обитания амеб - Питатель. Точное количество не установлено,
так как число их в данное время постоянно увеличивается. Наблюдается также
тенденция взрывоподобных появлений простейших..."
   - Нехорошая тенденция,  -  пробормотал  Илья  и  воткнул  в  "пуговицу"
проектора еще  один  держатель.  Его  интересовали  обстоятельства  гибели
первой экспедиции.
   "Для предварительного ознакомления с псевдотуманностью Окно  проходящий
корабль-матка 16  апреля  выбросил  космобот  "Ганимед".  Экипаж  -  физик
пространства Юдзо Сакаи и кибернетик Анджей Буковский".
   Дальше, по установившейся традиции,  в  объеме  изображения  замелькали
кадры-картинки из жизни ушедших:
   Вот Анджей с дочуркой  и  женой  Вандой  на  аэропрогулке.  Ветер  рвет
волосы, Ванда, улыбаясь, обнимает девочку... Крупный план. Анджей о чем-то
думает, по-видимому, нервничает. На удлиненном лице  с  росчерком  твердых
губ так и читается: "Хм, а  ведь  должно  получиться".  Заповедная  старая
Варшава...  Дискуссия  в  лаборатории...  Анджей  целует  Ванду,   ладонью
заслоняя ее от оператора... Хохочет... Рвет в ярости какие-то  схемы...  И
опять хохочет...
   ...Морщинистое лицо маленького пожилого японца... Что-то пишет,  смешно
шевеля губами... Кормит  голубей...  Сакаи  в  открытом  космосе.  Любовно
поглаживает массивную балку какой-то огромной  конструкции.  Антенна,  что
ли?.. Цветы. На рабочем столе, в высокой  вазе,  произрастающие  прямо  из
стены... Горестные глаза, в которых  дрожит  слеза.  Что  опечалило  тебя,
милый Юдзо?..
   Комментатор заговорил опять:
   "Исследователи обнаружили амеб (или  вернее,  были  обнаружены  ими)  в
районе "размывания" Питателя  в  переходном  слое.  Визуальное  наблюдение
продолжалось четырнадцать минут... Сакаи успел передать свои предположения
относительно  природы  амеб  и   результаты   наблюдений   Буковского   за
функциональными возможностями их псевдоподий".
   В  объеме  изображения  появилась  носовая  часть  "Ганимеда".  Сгустки
желтоватой дымки то сливались в сплошную пелену, то шарахались из  стороны
в сторону.
   "Маневрируют", - подумал Илья. Жалость к беспомощным и обреченным людям
сжала сердце.
   Из зыбкого летящего  марева  на  кораблик  вдруг  надвинулось  огромное
черное полотнище. Края его расслоились, разошлись, будто щупальца, чтобы в
следующий миг сомкнуться. Вспышка, острый свет...  И  нет  больше  ничего!
Ничего, ничего нет в струящемся объеме изображения.
   О второй трагедии Илья знал все или почти  все.  Собственно,  она-то  и
стала причиной вмешательства их Службы в исследования Окна.
   Это случилось, когда ученые при помощи автоматических  зондов  выяснили
энерговооруженность амеб и в псевдотуманности уже два  месяца  действовала
Станция. К загадочному тоннелю для выбросов звездного вещества отправилось
сразу три космобота. Они шли  "треугольником",  укрывшись  общим  защитным
полем, и, казалось, были абсолютно недосягаемы.  Когда  обнаружилось,  что
амебы тоже умеют координировать свои действия,  когда  они  целыми  стаями
стали атаковать не сами корабли, а стыки их защитных полей, -  предпринять
что-либо было  поздно...  Только  одна  фраза,  не  очень  понятная  фраза
прорвалась на Станцию сквозь гул помех: "...Глаза!.. Они выжигают глаза!"
   Илья выключил проектор. Некоторое время бездумно смотрел на подсолнухи,
которыми украсил каюту в день прибытия на станцию, затем взял лист бумаги.
Он  решил  наметить  предварительный  план  действий,  определить  главные
задачи.  Первым  делом  вспомнились  размышления  после  старта,  когда  в
иллюминаторе уплывал шарик Земли. Такой маленький и беззащитный шарик.
   "Решить вопрос, опасно ли вообще Окно для Обитаемых миров, я сейчас  не
смогу, - хладнокровно отметил Илья. - В активе до обидного мало фактов.  А
вот амебы - сила не  только  реальная,  но  и  грозная.  И  активность  их
возрастает. В секторе прогнозирования  подсчитали:  сейчас  их  уже  около
полумиллиона... Значит, одна из первейших задач - выяснить, могут  ли  эти
хищники проникать за пределы Окна, то есть выходить в наш мир?"
   Это не было наитием. Долг, закон, правило, - можно называть как угодно,
- предписывали Садовнику в подобных случаях прежде всего выяснить  пределы
Зла в пространстве и времени,  а  главное  -  его  возможности.  То  есть,
потенцию Зла.


   Сирена тревоги взвыла без пяти шесть по станционному времени.
   Спросонья  Илье  показалось,  что  это  растерянный,  беспомощный  крик
электронного диагноста, оказавшегося вместе с пациентом в - тупике (ничего
себе сравненьице, - отметила какая-то  беспечная  частица  сознания,  -  у
одного - тупик лечебных методов, у другого -  тупик  жизни),  и  что  надо
сейчас же, как говорится, не отходя от  тела,  делать  какое-то  открытие,
выдумывать невозможное, идти на риск, иначе чего же он стоит - хирург Илья
Ефремов?
   Вой оборвался.
   Бесстрастный голос дежурного пригласил в командную рубку всех свободных
энергетиков и специалистов защиты.
   - Амебы придумали новшество, - добавил дежурный для остальных. - Долбят
поле в одной точке. По принципу: капля - камень...
   Илья сделал обязательный гимнастический комплекс и решил не  откладывая
поговорить с Лоран. Его встревожил рассказ Юргена о психических  аномалиях
на Станции, да и сам он уже кое-что видел: беспричинная вспышка энергетика
Исаева,  нелепая  дискуссия  специалистов,  перешедшая  в   ссору,   явный
сомнамбулизм...
   Он быстро нашел каюту под номером 81, положил Руку на  белый  квадратик
вызова и спросил:
   - Не помешаю?
   - Ни в коем случае, - ответили ему сонным голосом. - Все равно я сплю.
   Илья задумался: что бы это значило?
   -  Господи,  -  сказал  тот  же  голос.  -  Плюс  ко  всему  вы  еще  и
нерешительны. Входите же.
   Полина в самом деле еще не вставала. Она  лежала,  зарывшись  в  "пену"
разовой постели, на изголовье откуда-то падал неяркий свет, и первое,  что
заметил Илья, так это золотистое пламя волос и зеленый насмешливый глаз.
   - Быстро вы меня вычислили, - сказала девушка, оставаясь  недвижной.  -
Меня, кстати, можно разглядывать и сидя.
   Илья улыбнулся. Пророчества Помощника начинали сбываться.
   - Я к вам, собственно, по делу, - начал он.
   Лоран повернулась на спину, выпростала руки, и они трогательно забелели
на фоне темной пены.
   - Готова исповедоваться.
   "Ребенок, - подумал он, любуясь девушкой. - Умный,  капризный  ребенок,
наверное, любящий нравиться. Инженю... И в сущности - одинокий. Беда таких
людей в том, что их иронию и сарказм частенько воспринимают всерьез. А это
всего лишь способ самоутверждения. Всего лишь..."
   -  Начнем,  -  сказал  Илья.  -  Итак,  уровень  стабильности   психики
коллектива?
   - В  пределах  нормы,  -  быстро  ответила  Лоран.  -  Естественно,  по
максимальной шкале Рутмана - для стрессовых ситуаций.
   - Каковы индивидуальные показатели?
   -  Здесь  дела  хуже.  -  Полина  нахмурилась.  -   Есть   значительные
отклонения.   Сказываются    усталость,    раздражительность,    рудименты
эгоцентризма... Патологии нет.
   - Об этом я знаю, - перебил он Лоран.  -  Крайнев  рассказывал.  Насчет
рудиментов. А патология все-таки есть. Диагноз - сомнамбулизм.
   Полина прыснула, отвернулась. Черная  "пена"  немного  сползла,  открыв
маленькие округлые плечи. Илья опустил взгляд.
   - Судья, оказывается, не знает  элементарных  вещей.  Как  вы  думаете,
почему наша Станция болтается именно здесь, а не  в  любом  другом  уголке
Окна?
   Илья покачал головой.
   - Зачем вы так, Поль? -  он  машинально  употребил  это  сокращение  на
французский лад, одновременно доверительное и чуточку мужское,  и  тут  же
понял, что вышло удачно: собеседник оценил, ему понравилось.  -  Зачем  вы
так, Поль? - повторил Илья.  -  Я  знаю  о  волноводе  "Сигма-7".  Знаю  о
существовании медиумов, которые частично воспринимают хаотичную информацию
волноводов. Знаю даже, что их у вас сорок восемь из ста шестидесяти членов
экипажа, фактически каждый третий, и что большинство специалистов  считают
"прослушивания" занятием бесперспективным. Информация волноводов  явно  не
имеет земных аналогов. Верно? Но вот о сомнамбулах знать не знал и слышать
не слышал.
   - Лунатики и наши медиумы -  одно  и  то  же.  -  Девушка  вновь  стала
серьезной.  -  Неведомое  излучение,  когда  его  воспринимаешь,  как   бы
экранизирует сознание - таков вторичный эффект. Прием информации - явление
спорадическое, хуже всего, когда застает тебя за едой, с полным ртом.  Так
и ходишь потом...
   - Хождение тоже вторичный эффект?
   - Да. Причем нас обычно тянет в Пустыню. Наверное,  там  больше  места,
можно по кругу путешествовать. Да  что  рассказывать,  сейчас  я  вам  все
покажу. По утрам там обязательно кто-нибудь кружит. Не бойтесь, я помню  о
вашем целомудрии. Отвернитесь, пожалуйста.
   "Вот чертенок, - с улыбкой подумал Илья. -  В  самом  деле  не  упустит
случая сыронизировать".
   Через полминуты Полина предстала перед гостем  в  строгом,  спортивного
кроя, темно-красном костюме,  тряхнула  головой,  чтобы  волосы  упали  на
плечи, и кротко сказала:
   - Пойдемте.


   Пустыня располагалась на первом ярусе Станции.
   По дороге Лоран рассказала  Илье,  что  три  года  назад  исследователи
решили упразднить один сад (хватит, мол, и того, что на втором  ярусе),  а
вместо него создать уголок дикой и неблагоприятствующей человеку  природы.
Исаев  убедил  всех,  что  лучше  пустыни  ничего  не   придумаешь,   хотя
климатологи предлагали смоделировать там сейсмически активную зону. Он  их
высмеял. "Для вулкана, - говорит, - места мало, да и Крайнев на  настоящую
магму  никогда  не  согласится.  А  возле  подогретой  пластмассы  и  дети
топтаться не станут..."
   Они вошли в обычную дверь, а вышли уже из какой-то  полуразрушенной  то
ли мечети, то ли крепости.
   В Пустыне был вечер. Та благодатная пора, когда дневной жар поостыл,  а
холодная  ночь  еще  на  наступила.  Тускло  светились  верхушки   далеких
барханов, посвистывал ветер, а в ложбинке, в зарослях саксаула,  слышалась
возня и писк неизвестных зверюшек.
   - Сюда бы, -  Илья  глянул  на  Полину  не  без  улыбки,  -  для  вящей
убедительности еще бы десяточек тарантулов и скорпионов, а?
   - А что, это идея, - охотно согласилась Лоран. - Надо будет  покопаться
в генной кладовой...
   Илья только рукой махнул: безнадежный случай.
   Сумерки  сгущались  медленно.  А   холод   наступал   слишком   быстро,
неестественно быстро. Ефремов поделился своим наблюдением с Лоран.
   - Это  все  климатологи.  Или  напутали  что-то,  или  нарочно...  Одно
название - пустыня. А на самом деле тут такое творится... И ливни  бывают,
и грозы. Да, да, - Полина развела руками. - Во-от  такие  молнии  бьют.  А
однажды меня тут снежный буран  прихватил.  Во  время  приема...  Очнулась
потом, и ног уже не слышу. Могла вообще замерзнуть.
   Девушка остановилась, поежилась.
   - Давайте лучше присядем, - предложила она. - Песок еще  теплый,  да  и
мечеть отсюда видна. А то вдруг "лунатик" из-за той гряды выйдет  -  мы  и
разминемся.
   Она обхватила руками колени, положила на них подбородок. Зеленые  глаза
Полины погрустнели, стали влажными и глубокими.
   Илья присел на песок, поискал звезды. Звезд не было. То  ли  их  забыли
зажечь при сотворении этого мира, то ли в небесах готовилось ненастье.
   - Вы... все годы одна? - негромко поинтересовался он и тут же  добавил:
- Извините, если вам неприятно, можете не отвечать.
   - Почему же, - равнодушно сказала Лоран. - У нас сходные  профессии:  я
ведь тоже привыкла людей изучать... Так о чем мы? Ах да, был у  меня  муж,
давно. Я его в семнадцать лет полюбила. А потом ушла. Ревнивая я.
   - Извините, - повторил Илья, досадуя, что  поторопился  с  расспросами.
"Не отголоски ли это, - подумал он,  -  той  "бесцеремонности  хирурга,  с
которой я начал работу Садовника и которая сыграла тогда со мною  довольно
злую шутку?"
   Полина вдруг улыбнулась.
   - Да не ищите вы женщину. Не было ее. И быть не могло! Совпадение было.
Я ревнивая, а он - целеустремленный. Словом, цель  у  него  большая  была,
сверхзадача. А я свою любовь тоже великой целью считаю. Вот и  не  ужились
соперницы.
   "Лунатиков" показалось сразу двое. Вернее,  к  мечети  шли  уже  вполне
нормальные люди: то ли передача кончилась, то ли мозг от нее отключился  -
больше тридцати-сорока минут никто из медиумов не выдерживал.
   - Эге-гей! - позвала Полина высокого  звездолетчика,  очевидно,  решив,
что он как медиум интересней, - подождите нас, Кен.
   По пути, когда они спускались в ложбинку, Илья спросил, не появилось ли
чего нового в тех видениях и ощущениях, которые испытывали люди  во  время
приема хаотической информации.
   - Все то же, -  неопределенно  сказала  Лоран.  -  Цветовая  полифония,
повторяемость и ритмика сигналов,  различные  эмоциональные  побуждения...
Юргена  Шварца,   например,   после   сеансов   приема   обуревает   жажда
упорядочивания. А так как он ничего, кроме своей космологии, не знает,  то
выкапывает из библиотеки сотни  древних  и  новых  гипотез  об  устройстве
мироздания и докучает ими всем и каждому. Он, видите ли, полагает, что все
представления  о  мире  укладываются  в  четыре  простейшие  схемы  и  что
синтетическим путем из них можно получить истину...
   - Побуждения бывают разные? - полюбопытствовал Илья.
   - Очень, - лицо Полины стало вдруг загадочным и озорным. - Но, увы, все
это трижды вторичное. Отраженный свет.
   - Треверс, - представился звездолетчик,  когда  они,  увязая  в  мелком
песке, наконец взобрались на противоположный склон овражка. Кивнув  Полине
как старой знакомой, он добавил: - Я вас видел на "Бруно", Илья.
   - Ну что, Кем, то же самое? - спросила Лоран.
   Треверс смутился.
   - Ничего нового. И, знаете, ощущение весьма  мерзкое.  Иду  вот  и  все
поглядываю на себя...
   - Тебя не убудет, - засмеялась Полина. - Представьте, - она  обернулась
к Илье, - у Кена во время приема хаотической  информации  всегда  довольно
сильное побуждение к... размножению!
   - Ты как маленькая, - недовольно проворчал Треверс  и  пояснил:  -  Она
знакомит меня со всеми вновь прибывшими и обязательно "забывает" при  этом
добавить к слову "размножение" еще два слова "путем деления".
   - То есть? - удивился Илья.
   -  Я  как  бы  получаю  команду  разделить   часть   своего   существа,
сформировать из него нечто новое. Много чего-то сформировать. Я  чувствую,
что это очень нужно, жизненно важно, но, естественно, выполнить команду не
могу... Испытывать такое  мучительно.  Тело  в  прямом  смысле  этих  слов
разрывается на части, хочет взорваться... Так что ждите новую атаку.
   - У Кена есть любопытная  теория,  -  заметила  Полина,  поеживаясь  от
холода. - Пойдемте, кстати, отсюда. Я по дороге расскажу.
   Треверс  распрощался  с  ними  неподалеку  от   мечети-выхода.   Лоран,
посмеиваясь, рассказала Илье, что  звездолетчик  считает  свою  информацию
(ту, которую он воспринимает) командой для звезды. Командой  продуцировать
простейших. И действительно, после передач "для Треверса" количество  амеб
возрастает. Особенно в районе Питателя.
   -  Вы  же  знаете,  наверное,  что  само  излучение  влияет  только  на
человеческую психику; наши приборы его не регистрируют. Систему волноводов
хаотической информации обнаружили случайно, по электромагнитному  фону  их
так называемых оболочек. Вот в принципе и все, что мы знаем.
   Несколько минут они шли молча.
   Потом Полина стала жаловаться, что работы у  нее,  как  врача  Станции,
почти нет, и поэтому она помогает, как  может,  группе  Цегера.  Они-то  и
изучают волновод "Сигма-7", и хаотическую информацию изучают, но  изучение
это, к сожалению, дальше  систематизации  подробных  отчетов  медиумов  не
продвигается. Оказалось, что Полина -  автор  гипотезы  о  двухвекторности
излучения, циркулирующего в  связанных  со  звездой  волноводах.  С  одной
стороны к Скупой поступают различные команды (пример  -  Кен  Треверс),  с
другой - звезда сообщает куда-то за пределы Окна о своем состоянии (пример
тому  -  сигналы,  совпадающие  по  времени  с  выбросами  вещества  через
Питатель).
   Илье  гипотеза  понравилась.  Он  похвалил  Полину   и   между   прочим
поинтересовался: что она чувствует сама, когда к ее  сознанию  прорывается
загадочная информация?
   Девушка вздрогнула, остановилась. Лицо ее неожиданно отразило  смятение
и страх.
   - Да что ты ко мне прицепился!  -  гневно  выдохнула  она.  Прищуренные
глаза Лоран засверкали зеленым огнем. - Как прилипала! Выспрашивает все...
   Илья остолбенел от этой вспышки ярости. Непонятной, оскорбительной.  Он
ступил в сторону, чтобы уйти, но руки Полины остановили его.
   - Постой, не уходи, - зашептала она, мучительно путаясь в дебрях  слов.
- Я не хотела... Я плохое вижу... Я потом расскажу... Не  надо  сейчас  об
этом... Прости меня.
   - Перестань, Поль, - улыбнулся Илья. - Чего ты решила, что  я  сержусь?
Просто я  спешу  все  узнать,  во  всем  разобраться.  И,  конечно,  бываю
назойливым... А сердиться или там обижаться, - он наклонился к девушке,  -
я вообще не могу. Садовникам  эти  чувства  еще  в  детстве  удаляют.  Как
аппендикс.
   Полина вздохнула, энергично помассировала виски.
   - Ты, Илья, не делай только поспешных выводов. Ладно?! Я понимаю - если
уж психиатр с ума сходит... Но  это  моя  беда,  личная,  поверь.  Психика
членов экипажа в пределах нормы. Если хочешь, проверь записи  электронного
диагноста. Он ведет наблюдения.
   - Проверю, - пообещал Илья. - А теперь пойдем, Поль, в сад. Уже обедать
пора, а мы еще и не завтракали.
   На втором ярусе их догнал сигнал тревоги, на который Полина не обратила
никакого внимания. Дежурный на сей раз специалистов в рубку не  приглашал.
Сказал буднично, информируя народ:
   - Массовая атака амеб.  Около  семисот  особей.  Похоже,  у  них  опять
пополнение.





   Три  дня  Илья  почти  не  выходил  из   каюты.   Читал,   сопоставлял,
анализировал результаты исследований и в какой-то миг вдруг  почувствовал,
что уже хватит. Иначе частности захлестнут, дезорганизуют мозг.  Это  было
бы крайне нежелательно, так  как  сей  тонкий  инструмент  Илья  собирался
применить для другого - он  понял,  что  без  новых  причинно-следственных
построений,  без  попытки  выделить  из  суммы  сведений  об  Окне  что-то
очевидное, доступное человеческой логике, огромное здание гипотез в  конце
концов рухнет и придется начинать все сначала, с нуля.
   - Так вы позволите? - в дверном проеме стоял Федор Крайнев и  понимающе
глядел на Илью. - А то я дважды спросил по внешней связи, а на третий  раз
решил, что действия лучше слов.
   - Ну конечно же, - Илья встал, приглашая  гостя  в  каюту.  -  Виноват,
задумался.
   - Есть над чем, - Крайнев кивнул в сторону стола,  где  лежала  коробка
личной  библиотеки  и  еще  несколько  десятков  кристаллов.  Были  там  и
сиреневые кристаллы отчетов со Станции. - Неужели все успели просмотреть?
   - Изучил. И довольно  тщательно.  Я  ведь,  знаете,  энциклопедист.  Из
экспериментальной школы Дангулова.  Вы,  наверное,  слышали:  эволюционные
резервы мозга, осознание как высшая форма понимания и все такое  прочее...
Плюс школа Садовников.
   Крайнев удивился и одновременно обрадовался.
   - Выходит, знаменитый Дев  Сахни  ваш  соученик?  Я  наслышан  о  школе
Дангулова, и факты самые невероятные...
   - Не всем, как видите, его методы идут впрок, - Илья развел  руками.  -
Но память я там все-таки развил.
   - Эх, Окно-окошечко... - задумчиво проговорил Крайнев. - Вот где  нужно
осознание. Тысячи страниц отчетов, а сущность явления - где она?
   - Почему же,  -  возразил  Илья.  -  Мне,  например,  понравилась  ваша
гипотеза. С какой стороны ни  подходи,  а  сочетание  "скупой"  нейтронной
звезды с Питателем и сетью информационных каналов в самом деле  напоминает
энергетическую систему. Вернее, часть ее, сердце системы.
   - Не обязательно, - возразил  Крайнев.  -  Тут  фантазии  нет  предела.
Может, это нечто вроде многореакторной электростанции? И  задействованы  в
ней десятки, а то и сотни звезд, а?
   -  Есть  одна  неточность.  -  Илья  опять  включил  запись  голограммы
туманности. - Неточность терминологическая. Это не  электростанция,  Федор
Иванович,  а  источник  питания,  батарея  -   аналоги,   конечно,   очень
приблизительные. Вы не учли, что система  не  пополняется  "топливом".  То
есть звезда когда-то выгорит.
   Крайнев возразил:
   - Срок жизни пульсаров исчисляется миллионами, десятками миллионов лет.
Так что я этим обстоятельством пренебрег.
   Илья подумал, что в Окне-то и время иное, а значит,  жизнь  звезды  для
гипотетических хозяев  этой  энергетической  системы  может,  в  принципе,
умещаться в пределы их жизни... Он впервые серьезно  подумал  о  возможных
обитателях неизвестного мира, кусочек которого открылся вдруг землянам,  и
ощутил легкую растерянность. О них предпочитали не говорить. Даже Крайнев,
автор  гипотезы,  довольно  толково  объясняющей  сущность  и   назначение
пульсара Скупая, о том, что любая энергосистема должна иметь создателей  и
хозяев,  писал  вскользь,  не  акцентируя  на  поразительном   факте:   за
частностью Окна угадывалось нечто целое. Наверное, потому и не писал,  что
это целое трудно было даже представить.
   - Федор Иванович, - Илья помедлил. - Вы не задумывались над тем, что  у
вашей гипотезы есть один крупный недостаток?
   - Какой же? - поинтересовался Крайнев.
   Желтое облачко туманности в объеме изображения явно  завораживало  его.
Он даже не повернулся к собеседнику.
   - Она больно ранит самолюбие человечества, - шутливо вздохнул  Илья.  -
Со всеми его Обитаемыми мирами. Эгоцентризм еще жив в  наших  умах,  а  вы
предлагаете вариант чужой вселенной, в сравнении с которой мы  не  то  что
муравьи -  пылинки,  атомы,  элементарные  частицы.  Только  подумать:  их
энергосистема больше Солнечной системы. А ведь мы не знаем ее  назначения.
Может, Скупая для них всего лишь микроэлемент? Такой, например, как в моем
браслете связи?
   Крайнев оторвался от созерцания туманности, покачал головой.
   - У вас пылкое  воображение,  дорогой  Илья.  Я  думаю  иначе.  Это  не
микроэлемент. Это какая-то очень важная система. Жизненно важная для  них.
Иначе амебы  не  расправлялись  бы  так  с  каждым  нашим  космоботом,  не
атаковали бы непрестанно  Станцию...  Впрочем,  что  мы  знаем?  -  ученый
нахмурился.  Видимо,  ему  было  неприятно   лишний   раз   вспоминать   о
неосведомленности людей. - Что мы знаем? - с ожесточением повторил  он.  -
Пока все наши исследования напоминают старую детскую игру: горячо,  горячо
и вдруг... холодно.
   - Значит, вы считаете,  что  амебы?..  Словом,  вы  сторонник  гипотезы
Давыдова?
   - О чем разговор. Одно название - амебы. На самом  деле,  -  я  глубоко
убежден в этом, - элементарные автоматы защиты. На уровне полей,  конечно.
Здесь все на полях держится.
   Илье вдруг представились со стороны туманность и Скупая, сонмы  амеб  и
пылинка Станции. От этой воображаемой картины почему-то стало зябко.
   - Федор Иванович, - тихо промолвил он. - Я все думаю  о  несоответствии
масштабов... У нас как бывает: барахлит автоматика,  защита  сбои  дает...
Оказывается, в сложнейший механизм  пылинка  попала,  мешает.  Что  тогда?
Тогда встает оператор, засучивает рукава...
   Крайнев улыбнулся уголками губ,  но  взгляд  его  остался  серьезным  и
напряженным.
   - Будем надеяться, - Крайнев встал, кивнул на часы, извиняясь. -  Будем
надеяться, - повторил он, - что пылинку, то есть нас, просто не заметят.


   Полюбоваться очередным выбросом собрались  все,  кто  был  свободен  от
дежурств. На смотровой палубе звучали молодые голоса, вспыхивали улыбки.
   "Какая там депрессия, - подумал Илья, - какая там  раздражительность...
Есть, конечно, и то и другое. Усталость тоже есть.  Но  неизмеримо  больше
доброты и радушия, смеха и излюбленной  в  нашем  веке  мягкой  иронии.  А
значит, все не так уж плохо. И не может быть плохо. Мы просто не позволим,
чтобы людям было плохо".
   Тут он заметил Юргена Шварца и  всем  своим  чутьем  "ангела-хранителя"
понял, что это, наверное, единственный человек на палубе, которому  сейчас
в самом деле плохо! Юрген сидел в сторонке,  нахохлившись,  будто  больной
воробей. Они встретились взглядами. Юрген тотчас отвернулся - в глазах его
почему-то стояла тоска.
   - Четыре минуты! - закричал богатырского роста парень,  взобравшись  на
возвышение для ораторов. - Внимание, четыре  минуты  до  выброса.  Четыре,
нет, уже три.
   Все взоры обратились к огромному объему экрана, как  бы  парившему  над
толпой. Там, в желтой дымке туманности, яростно пылала Скупая.  Чуть  ярче
дымки светился гигантский рукав Питателя,  похожий  на  инверсионный  след
реактивного летательного аппарата.
   - Минута... - вздохнули за спиной Ильи.
   - Секунды, уже секунды.
   В следующий миг рукав Питателя наполнился голубым огнем,  завибрировал.
Можно было вообразить, какие огромные массы звездного вещества мчат сейчас
через силовой  тоннель,  но  ни  мощность  полей,  удерживающих  выброс  в
Питателе, ни его  назначение  -  куда?  Куда  все  же  уходит  энергия?  -
пониманию не поддавались.
   Выброс окончился так же внезапно, как и начался. Слепящий блеск  исчез,
рукав Питателя медленно тускнел.
   Рядом  с  Ильей  о  чем-то  горячо  толковала  группа   физиков.   Илья
прислушался:  ученые  обсуждали  феномен  "скупости"  пульсара.  По   всем
расчетам  получалось,  что  плотность  потока  нейтрино  и  рентгеновского
излучения звезды должны быть в сотни  раз  больше.  "Чему  возмущаться,  -
заявил чернявый пожилой физик, кажется, Лебедев. - Благодарите  бога,  что
Скупая в самом деле скупая. Иначе мы даже приблизиться к  Окну  не  смогли
бы. А так ничего - чуть ли не под боком у пульсара работаем".
   Илья вспомнил Крайнева и порадовался его проницательному уму.  Скупость
пульсара прекрасно вписывалась в гипотезу "Окно - энергетическая система".
Конечно же, ее создатели умудрились каким-то образом закапсулировать почти
все виды излучения звезды - к чему им такие гигантские потери?
   Он стал пробираться к Юргену Шварцу:
   "Все-таки, что с ним? Почему вдруг космолог так затосковал?  Только  ли
из-за того, что мироздание не хочет сдаваться без боя и никак не вмещается
в его логические схемы? Надо поговорить с Юргеном".
   Однако осуществить свой замысел Илье не удалось.
   - Я так и думала, - засмеялась Лоран, появившись перед ним,  как  джинн
из бутылки. - Все вы такие,  мужчины.  Расстроить  бедную  девушку  -  это
пожалуйста. А  восстанавливать  ее  душевное  равновесие  кто  будет?  Кен
Треверс, что ли? Так я его боюсь.  Особенно...  после  приема  хаотической
информации.
   - Ты неисправима, Поль, - улыбнулся  Илья.  Он  подумал,  что  и  через
тысячу лет, все  равно  каких  бы  высот  ума  ни  достигло  человечество,
обязательно будут рождаться вот такие насмешливые и совершенно несерьезные
создания,  потому  что  такова  уж  природа  человеческая,  и  это  просто
великолепно, что они были, есть и будут - вот такие создания...
   - Полетели в сад! - потребовала Лоран. - У, меня жажда общения, и  твой
профессиональный долг - утолить ее.
   - С удовольствием, - согласился Илья. - А то Крайнев  уже  беспокоится,
что я получу информационный шок. Заработался!
   - Мой бедный "ангел", - Полина смешно наморщила нос. -  И  куда  только
врач Станции смотрит? - Она взяла Илью за руку. - Полетели.
   Они поднялись на второй уровень сада - уровень задушевности.
   Полина,  оглянувшись  по  сторонам,  решительно  вломилась   в   густой
малинник.
   - Там, дальше, растет несколько ранних яблонь,  -  заговорщицким  тоном
сообщила она. - И уже,  наверное,  есть  чем  полакомиться.  Осторожней  -
ветка.
   Трава возле деревьев немного выгорела. В саду стояла середина  лета,  и
белесое небо над ним дышало  зноем.  Пахло  полынью.  В  малиннике  лениво
отзывались птицы, а от кислющих маленьких яблок сводило скулы.
   - Послушай, Поль, - поинтересовался  Илья.  -  Ты  ведь  еще  девчонкой
использовала право вето. Почему? Дети ведь наоборот - боготворят нас.  Как
и мы их, впрочем.
   В глазах Полины зажглись насмешливые огоньки.
   - Вторгаешься все же? В сокровенное и интимное? Ну, ну... Да пустое все
это... Дом у нас был огромный  -  тридцать  четыре  семьи.  Представляешь,
сколько друзей?.. Я тогда пела немного.  Точнее  -  импровизировала,  было
такое увлечение. Мы тогда жили в Крыму, а Толик - в Ташкенте...
   - Поль, Поль, - покачал головой Илья. - Опять романтическая история.
   Лоран шутку не приняла, досадливо повела плечом.
   - Нет. Он потом, когда мы выросли, стал моим мужем... Так  вот.  Увидел
он раз голограмму праздничного представления, в котором я выступала. Узнал
личный индекс,  позвонил  -  восхищался.  Потом  еще  звонил...  А  весной
уговорил своих родителей - прилетели они в Крым. Объясниться Толик или  не
умел, или боялся. Так он через Службу Солнца давай  фокусы  выкидывать.  И
все - на публику, чтоб  другие  знали.  То  имя  мое  на  склоне  Ай-Петри
огромными камнями выложил, то уговорил знаменитого певца приехать к нам  в
Алупку и устроить концерт в мою честь... Словом,  ребячество.  Я  это  все
разом и прекратила.
   Илья улыбнулся.
   - Камни он, пожалуй, без нашей помощи таскал... Но в  принципе,  я  так
понимаю, дело ведь не в этой детской истории.
   - Дело в самом  принципе.  -  Полина  подставила  лицо  густому  свету,
льющемуся с иллюзорного неба. - Я не люблю опеки.  Какая  бы  она  там  ни
была. Она размагничивает. Наш древний  коллега  Павлов  писал  о  рефлексе
свободы. Это высший рефлекс - стремление к преодолению преград. Заметь,  к
самостоятельному преодолению.
   - Ты - сильный человек, Поль, - тихо сказал Илья.  -  Но  ведь  есть  и
слабые.  И  вообще,  материальное  раскрепощение   не   сделало   человека
автоматически счастливым. Напротив. Жить стало во сто крат сложнее. Потому
что обогатились разум и душа, появилось больше времени для мыслей и чувств
- и страсти человеческие приобрели новые качества. Тоньше  стали,  глубже,
пронзительней. Теперь и Ромео не в диковинку да и Отелло уже не  те.  Куда
там классическому ревнивцу до нынешних...
   - Да ну тебя, - засмеялась Полина. - Никогда не  поймешь:  серьезно  ты
или шутишь.
   - Я серьезно, - подтвердил Илья. -  Рефлекс  свободы  -  это,  конечно,
здорово. Но ведь  существует  еще  и  наиважнейший  закон  жизни  -  закон
целесообразности.  И  все,  что   осталось   скверного   в   человеке,   -
нецелесообразно, вредно, противоестественно.  Как  и  все  остальное,  что
мешает ему быть счастливым.
   - Меморандум твой я, кстати, слышала. Еще на  "Бруно".  -  Полина  была
абсолютно невозмутима. - Впечатляюще, но ты не  во  всем  убедителен.  Где
пределы ваших добродеяний и где начинается сугубо личное, неделимое?
   - Все, Поль, все - личное, - вздохнул Илья.  -  Мы  помогаем  тем,  кто
просит помощи. Или тем, кому она жизненно необходима. Кроме  того,  добрые
деяния  -  только  малая  толика  нашей  работы...  Ты,  наверное,  и   не
подозреваешь, что плоды забот Службы Солнца окружают нас со  всех  сторон.
Даже в мелочах.
   - И сад этот тоже? - Полина иронизировала.
   - Угадала.  По  крайней  мере,  его  уровни  общения.  Кстати,  до  нас
искусством общения вообще никто всерьез не  занимался.  Возьми,  например,
устройство Станции.  Периодические  изменения  геометрии  и  интерьера  ее
помещений; чередование зон невесомости  с  зонами  нормального  тяготения;
устройство  иллюминаторов  -  все  это  для  того,  чтобы  насыщать  людей
эмоциями, облегчать тяготы жизни в условиях замкнутого пространства. И все
это, кстати, помогали разрабатывать Садовники.
   - Признайся, Илья. - В зеленых глазах Лоран отражалось кружево  листвы.
- Чтобы обратить меня в свою веру, ты бы, наверное, даже женился на мне?
   - Не могу,  никак  не  могу,  -  засмеялся  Илья.  -  Ты...  ты  мне...
противопоказана.
   - То есть? - его смех озадачил девушку.
   - Помнишь, - Илья вернул лицу серьезную мину. -  Когда  мы  первый  раз
столкнулись - буквально, буквально! - ты мне посоветовала вычислить... А я
дельные советы ценю. Логический блок тут  же  выдал  мне  все  сведения  о
Полине Лоран, попутно заметив, что данная особа астрономически  далека  от
моего идеала. У меня, кстати, очень толковый блок...
   - Оно и видно, -  ядовито  заметила  Полина.  -  Слишком  часто  ты  им
пользуешься. Удачный симбиоз.
   Они шутили  и  насмешничали  друг  над  другом,  все  дальше  уходя  от
первоначальной  дискуссии,  от  прошлого,  от  философских   обобщений   и
частностей, и оставался только сад, дразнящие земные запахи, голоса птиц и
сумбурный, необязательный разговор. Иногда  загадочный  и  тревожный,  как
взгляд Полины. Чаще - осторожный, будто шаги охотника. В целом же легкий и
стремительный, из тех разговоров,  которые  оставляют  по  себе  не  глыбы
смысла, а ощущение. Ощущение радости, что ли...
   - Ой, чуть  не  забыла,  -  всполошилась  вдруг  Полина.  -  У  меня  в
шестнадцать связь с Землей.
   Они спустились на первый уровень, прошли мимо пруда,  где  у  кафетерия
человек шесть звездолетчиков дрессировали вислоухого  щенка.  Щенку  наука
явно не нравилась, он лаял и  все  норовил  удрать  в  кусты.  Дальше,  за
деревьями, на спортивной площадке глухо стучал мяч.
   Полина вдруг остановилась.
   - Ты надолго к нам? - отрывисто спросила она, глядя Илье в глаза.
   - На месяц, полтора. А что?
   - Улетай поскорей. Разберись, в наших делах и  улетай.  Опасен  ты  для
меня.
   - Чем же? - удивился Илья.
   - Ты мне тоже нравишься.  А  это  крайне  опасно.  Это  расслабляет.  Я
привыкла быть свободной. И сильной.
   - Интересно, - Илья опустил глаза. - Я только одного  не  пойму,  Поль,
почему "тоже"?
   - Не смей врать! - сердито сказала Полина. - Вы проповедуете предельную
искренность и смелость в общении. Зачем же ты...
   - Виноват, - вздохнул Илья. - Наверно, старею. Да, конечно же,  ты  мне
нравишься. Очень нравишься. Ну и что?
   - Нет, нет! - она испугалась всерьез. - Так нельзя. Это  не  настоящее.
Это нечто... старое, стыдное, - девушка мучительно подбирала  слова.  Лицо
ее зарделось,  стало  то  ли  гневным,  то  ли  обиженным,  и  Илья  вдруг
почувствовал  какую-то  пустоту,  стремительно   надвигающуюся   на   них,
разделяющую или объединяющую - не понять.
   - Это... ты же врач, знаешь. Внезапные  влечения  возникали  раньше  от
чувственного голода... Патология бесконтрольной психики... Нет, не хочу.
   - Погоди, Поль, ты все перепутала... - начал было Илья, но  Полина  уже
шла к выходу из сада. Быстро, чуть ли не бежала, боясь, наверное,  что  он
станет догонять.
   "Зачем, зачем она так трезво и безжалостно? - с тоской подумал Илья.  -
Кого она боится? Себя?.. Ну и Станция. Здесь даже отношения  между  людьми
строятся по принципу дурацкой детской игры. Столько  тепла,  неподдельного
тепла... и вдруг обжигающий холод. Нет, пора вплотную заняться Окном...  И
улетать. Конечно же, надо улетать".


   - Лоран, не отвлекайтесь! - прикрикнул Илья на  ассистента.  -  С  этим
справится и диагност... Следите за жизнеспособностью клеток.
   Он  быстро  отсекал  сожженные  вакуумом  ткани,  обуглившиеся  сосуды:
"Прочь, прочь все, что поражено. Чем тщательнее удалена  некротизированная
ткань, тем больше активная  площадь  для  трансплантата...  Прочь  и  этот
черный лоскут... Держись, мой милый".
   От  руки  Исаева  фактически  осталась  уже  одна  кость  с  лохмотьями
непораженных тканей. Еще ужаснее выглядело развороченное плечо. В  глубине
рваной раны в области грудной клетки виднелась легочная масса.
   - Протез, - все еще сердито проворчал Илья. - Протез  и  этот  железный
истукан мог бы вживить. Ге-ни-альное решеньице  -  протез!  А  вдруг,  как
говорит Ольга, они не понравятся  друг  другу?..  Ничего,  я  тебе,  Иван,
сейчас такую руку слеплю...
   Универсальный диагност  на  "истукана"  не  обиделся.  Он  выбросил  на
объемном изображений искалеченной руки еще два  красных  огонька  -  места
поражений, не замеченные хирургом - и тут же сообщил:
   - Начинаю вводить стимуляторы митозного деления клеток.
   -  Молодчина,  -  похвалил  Илья  электронного  помощника  и   добавил,
обращаясь уже к Полине: -  Подберите  режим  митогенетического  облучения.
Активный режим!
   Начал поступать  трансплантат.  Розовая  масса  аккуратно  ложилась  на
остатки  руки,  на  плечо  Исаева,   но   Илье   показалось,   что   тубус
хирургического комбайна движется чересчур медленно, и он приказал  вскрыть
еще один консервант.
   Зачерпнул рукой. Бросил на операционный стол, будто ком  глины.  Еще  и
еще. Затем начал наращивать трансплантат  на  кость.  Хуже  всего  было  с
формой руки. Илья лепил кисть и с  нетерпением  поглядывал  на  громоздкую
установку диагноста: тот явно  опаздывал  с  изготовлением  форм.  И  если
бывший врач Ефремов как хирург умел многое, то  как  скульптор  -  он  это
почувствовал сам - был беспомощен.
   - Что там? - не выдержал Илья. - Посмотрите, что там с формой. Готова?
   - На подходе, - тотчас ответила Лоран. - Идет стерилизация.
   Она поглядывала на Илью с удивлением и робостью.  С  тех  пор,  как  он
принял  решение  изменить  ход  операции   и   резко   отмел   соображения
электронного эскулапа, а также ее  собственные,  Илья  словно  забыл  и  о
сверхгуманности своей новой профессии, и о тонкостях  этикета  -  даже  на
"вы" перешел и покрикивает. Она понимала: сказывается колоссальное нервное
напряжение, которое во все времена иссушало, сжигало талантливых хирургов.
   "Он не просто талантлив, - подумала Полина. - Он еще и чертовски  смел.
Определить грань, за которой регенерация  органов  -  напрасное  дело,  за
которой остается чистое биопротезирование, - задача не  из  легких.  А  он
решил ее, вопреки советам диагноста решил и, кажется, успешно".
   Полина подалась к операционному столу, быстрым движением вытерла пот со
лба Ильи. И пока рука ее уносила  тампон,  он  успел  ответить  на  заботу
взглядом: коротким, полным тепла и немного обиженным.
   "Какие у него сильные руки, - удивилась девушка. - Нет,  не  то  слово.
Надежные, что ли. Они, наверное, легко снимают боль. Боль... Не из  боязни
ли новой боли ты так резко и глупо  говорила  с  Ильей?  Ох,  эта  женская
логика! Сама почти объяснилась, а  потом...  Испугалась  его  тепла,  ведь
правда? Испугалась, что  раскиснешь,  сдашься  и  обрушишь  свою  беду  на
любимого человека... Господи, а это откуда? Откуда это слово взялось?!"
   Исаев очнулся.
   "Что со мной?" - одними глазами спросил он.
   - Все хорошо, Иван, - успокоил его Илья. - Руку мы  тебе  подлатали.  И
плечо... А вот и форма... Недельки две полежишь - будешь, как новенький.
   Исаев тускло улыбнулся. Глаза его опять закрылись.
   -  Режим  активной  регенерации,  -  распорядился  Илья,  обращаясь   к
диагносту. - Ну и, само  собой  разумеется,  общий  контроль  деятельности
организма, стимулирование.
   Он вышел из операционной, на  ходу  срывая  с  себя  стерильную  пленку
халата. В холле  медотсека,  возле  экрана,  показывавшего  ход  операции,
собралось человек двадцать. От них отделилась  худенькая  женщина,  чем-то
даже похожая на Исаева, и Илья сразу понял -  это  она,  жена  энергетика,
зовут, кажется, Марией. Мария ни о чем не спрашивала,  просто  глядела  на
него, но Илья почувствовал, как одиноко и холодно  сейчас  этой  маленькой
женщине. Очень буднично и деловито он сказал:
   - Завтра можно навещать. Проследите, чтоб его калорийно кормили...
   Он знал, что лучшее лекарство от  отчаяния  -  работа,  занятие.  Пусть
бесцельное, потому что к питанию больного диагност никого не допустит,  но
душевное спокойствие оно возвратит. А большего и не надо.
   Подошел Крайнев, пожал руку.
   -  Ваша  первая  профессия  пришлась  весьма  кстати,  -  он  помедлил,
прищурился. - И вообще... Вы удачно вписываетесь  в  наш  коллектив,  брат
Илья. Смотрите, для  вас  это  небезопасно.  Свою  судьбу  придется  потом
решать.
   - А как же иначе? - удивился Илья. Он все еще жил операцией,  радовался
ей, потому что знал: с этим делом - случайным, полузабытым, рискованным  -
он справился. - Мы всегда так работаем. Как свою судьбу, точно.
   - Мы ничем не можем помочь Ивану? - спросил Крайнев.
   - Нет. Впрочем, он "лунатик"?
   - Да, а что?
   - На  время  болезни,  я  думаю,  -  Илья  показал  глазами  в  сторону
медотсека,  -  неплохо  было  бы  оградить  его   психику.   Экранирование
какое-нибудь, что ли...
   - Попробуем, - обрадовался Крайнев. - Вы представляете, что значит  для
наших светлых умов конкретное задание? Да еще такое!
   - Да, кстати. Не спросил о главном. Как это произошло?
   - Амебы... - голос  Крайнева  дрогнул.  -  Обнаружился  сбой  в  защите
седьмого сектора - это вспомогательные хозяйства, склады, и там нет систем
дублирования. Иван решил выйти, посмотреть. В скафандре. Амебы в это время
вели очередную атаку...
   Илья представил,  как  это  происходило  -  серебрится  громадное  тело
Станции, щуплый человечек в скафандре топает к антеннам защиты, а над ним,
в вышине, в желтой мути туманности кружат черные листья - падают, рушатся,
пикируют на невидимый колпак поля - представил  и  отчетливо  почувствовал
холодок незащищенности. Не  покидало  его  и  ноющее,  как  зуб,  ощущение
несоответствия энергий. Исаева как энергетика это, наверное, тоже не могло
не волновать. Он знал всю огромную мощь Станции, но мощь конечную, имеющую
пределы, а силы "простейших" множились так стремительно и  легко,  что  за
ними угадывалась мощь  невообразимых  звездных  величин  -  непонятная,  а
значит временно недоступная человеку... По-видимому, Илья о чем-то спросил
Крайнева, потому что тот покачал головой:
   - Нет, сбой в защите вовсе  не  означал  ее  прорыва.  Амебы  не  могли
прорваться. Но... они применили новый вид "оружия"  -  обстрел  крошечными
сгустками своего вещества. Пока автоматы  подбирали  новый  режим  защиты,
одна из "шаровых молний" зацепила Ивана. Скафандр тут  же  самозарастился,
однако этих долей секунды хватило на все...
   Мария вздохнула и, по-прежнему глядя в сторону операционной, сказала со
скрытой угрозой:
   - Еще две недели терпения. А там мы, наконец, разберемся...
   - Через две недели придет рейсовый грузовой, - пояснил  Крайнев.  -  Мы
заказали  девять  космоботов  с  генераторами  искривления   пространства.
Четверо из них поймают нам хоть парочку амеб, а остальные  под  прикрытием
генераторов пойдут на разведку к Питателю.
   "Сегодня же, - думал Илья по дороге в свою каюту,  -  сегодня  же  надо
выяснить, на что горазды эти проклятые  амебы.  Исаев  -  уже  девятая  их
жертва...  Знать  сущность  амеб,  конечно,  надо.  Но  еще  важнее  знать
возможности  этой  пресловутой  сущности.  Ибо  мы,  кажется,  раздразнили
могущественные силы. Раздразнили, даже не поинтересовавшись  пределами  их
могущества. Мы раздразнили целое гнездо космических  ос,  не  представляя,
как далеко в случае бегства они будут преследовать нас.  Способны  ли  они
вообще на такое?"
   Он шел быстро и чуть было не наскочил на огромный экран-иллюминатор,  в
глубине которого яростно пылала Скупая. Ни нагромождения скал, ни  ручейка
не было и в помине. Только связавшись с логическим  блоком  Станции,  Илья
узнал, что его каюта переместилась с седьмого коридора в девятый. Узнал  -
и возмутился. Вернее, насторожился, потому что понял: логический блок явно
зачастил с корректировками "изменяющегося мира", а во всем  странном,  что
делают автоматы, уже скрыта или  какая-то  неисправность,  или  неучтенный
фактор. И то, и другое одинаково опасно.
   - Интересно, - пробормотал Илья, - период клаустрофобических  кризисов,
помнится мне, в пределах нескольких месяцев. А здесь...
   Но разбираться в новой загадке Окна было  некогда.  Впереди  Илью  ждал
опасный эксперимент.





   "- Это авантюра, Илья, - сказал Иван Антонович. - Ты многого достиг, но
я ума не приложу, как мог совет Мира наделить тебя особыми полномочиями.
   - Нет! - ответил он. - Это эксперимент. Рискованный, не  спорю,  однако
необходимый. Я не виноват, что  Крайнев  "скормил"  амебам  два  последних
космобота. Я бы тоже хотел послать беспилотный корабль и не рисковать,  но
ожидать две недели рейсового, который доставит автоматику, не могу.
   - Почему?
   - По космическим масштабам Окно находится рядом с  Солнечной  системой.
Энерговооруженность его громадна. Агрессивность амеб возрастает,  ряды  их
множатся, а тактика с каждым днем становится гибче и как  бы  осмысленней.
Поэтому мне нужно срочно выяснить: может ли мир Окна  взаимодействовать  с
нашим миром, с нашей вселенной... Я буду приманкой для амеб.
   - А если ты погибнешь? - рассердился  старик.  -  Ты  подумал  о  людях
"Галактики", о судьбе исследований?  Их  и  так  могут  свернуть  в  любой
момент.
   - Я обо всем подумал, Иван Антонович, - Илья  помедлил.  -  Если  меня,
извините  на  слове,  "съедят"  за  пределами  Окна,  это   будет   прямое
доказательство, что экспансия амеб возможна.  Тогда...  Тогда  немедленная
эвакуация Станции  со  всеми  мерами  предосторожности.  Я  уже  заготовил
приказ.
   - Мне страшно за тебя, сынок, - прошептал наставник.
   - Мне тоже..."


   "Довольно, - подумал Илья. - Довольно воображаемых диалогов с учителем,
да еще с мелодраматическими концовками".
   Он неторопливо облачился в тяжелый кокон формы,  пробежал  пальцами  по
сенсорным  датчикам   на   поясе,   приводя   сложнейшие   системы   своей
универсальной одежды в действие. Затем положил на видном месте кристалл  с
записями и распоряжениями, надиктованными еще "днем".
   Подумал немного,  неловко  улыбнулся  и  бросил  в  диктофон  еще  один
кристалл:

   "Полине Лоран. Личное.
   Извини  меня,  Поль.  Это,  наверное,  очень  старомодно  -   оставлять
прощальные письма.
   Дело в том, что я все-таки решил проверить,  насколько  обоснованы  мои
опасения. Я ухожу в Окно.
   Жаль,  конечно,   что   этим   варварским   экспериментом   я   немного
дискредитирую гуманологию Службы Солнца,  однако  -  я  полагаю  -  особые
полномочия дают мне право на риск. Ждать две недели рейсовый с космоботами
я просто не имею морального права.
   Да, Поль, чем ближе к главному, тем корявее становится мой слог...
   Короче, я люблю тебя, Поль. Вернее,  любил.  То,  о  чем  ты  говорила,
оказалось настоящим.
   "Охоту" на меня будет снимать зонд. Если она окажется для амеб удачной,
передай Крайневу мой приказ о немедленном прекращении всех работ в Окне  и
эвакуации Станции.
   Будь счастлива".


   Он вышел  из  каюты  и,  чуть  подпрыгнув,  полетел  по  направлению  к
служебным отсекам. В коридоре мерцали редкие светляки ламп  -  электроника
прилежно  создавала  иллюзию  чередования  дня  и  ночи  -  и  только   на
"перекрестках" сияли большие плафоны. Станция спала.
   Ближе к шлюзам все чаще стали попадаться автоматические двери,  и  Илья
впервые обрадовался своим полномочиям - его жетон Садовника легко  отпирал
их запоры. Вот и последняя - ярко-красная, даже на  вид  очень  массивная.
Вход в шлюз, который остался за спиной, загерметизировался.  Над  наружной
дверью зажглась предупреждающая надпись: "Внимание! За бортом безвоздушное
пространство!"
   Илья остановился.
   Он перевел  костюм  в  режим  скафандра,  и  на  двух  "усах",  которые
выскочили из надплечных утолщений, развернулась и  захлопнулась  полусфера
шлема.
   - Теперь твой черед, - шепнул он Помощнику. -  Договаривайся  с  замком
шлюза как хочешь,  но  сигнал  о  выходе  человека  в  открытый  космос  в
командной рубке должен молчать. Если надо,  можешь  даже  испортить  схему
запора.
   Секунды ожидания... Илье казалось, что их  уже  очень  много,  чересчур
много. Они заполнили  шлюзовую  камеру,  их  гнет  ощущается  даже  сквозь
скафандр...
   В следующий миг наружная дверь куда-то исчезла. Легкий хлопок - и  Илья
окунулся в желтоватую дымку туманности.
   Дальше все (или почти все) зависело от Помощника.
   Илья даже не предполагал, что волна перегрузки,  нахлынувшая  на  него,
будет такой липкой и тошнотворной. Он раз десять был на Луне и  на  Марсе,
дважды летал в Обитаемые миры, даже несколько  часов  работал  в  открытом
космосе. Но все это - прогулки, парение, прыжки - было ничто в сравнении с
нынешним сумасшедшим движением, с этим пронизыванием пространства,  причем
пространства не обычного,  а  наполненного  каким-то  странным  вездесущим
светом, вязким на вид, а местами наоборот - зыбким и текучим. Амеб пока не
было, хотя Илья доподлинно знал:  псевдотуманность  буквально  нашпигована
ими.
   Началось торможение. Так по крайней  мере  показалось.  На  самом  деле
Помощник просто изменил курс у границ Окна  и  разматывал  теперь  широкую
спираль. Такая тактика увеличивала  шанс  на  встречу  и  в  то  же  время
позволяла  держать  приличную  скорость.  "Благо,   что   амебы   все-таки
медлительные", - подумал Илья.
   - Зонд, - напомнил Помощник. - Пора запускать.
   Илья разжал руку, и металлическое  "яблоко"  скользнуло  в  желтоватую,
неспокойную дымку. Здесь, на окраине Окна, она была гораздо жиже: дыбилась
волнами, текла и растекалась, огромными призрачными гребнями  обрушивалась
на  невидимый  берег.  Илья  вспомнил  пространные  рассуждения  ученых  о
парадоксах "границы Окна". По их расчетам толщина переходного слоя  должна
была достигать  нескольких  сотен  тысяч  километров.  В  действительности
переходного слоя (по астрономическим  меркам)  почти  не  было.  "Наш  мир
дорожит своей целостностью, - отметил  Илья.  -  Он  как  бы  выталкивает,
капсулирует псевдотуманность..."
   В просветах между клубами дымки он заметил холодную  искорку  звезды  и
обрадовался ей, как чему-то родному в этом чужом мире. Мир был  не  только
чужой, но и крайне опасный. "Защита,  конечно,  пустяковая,  -  подумал  с
иронией Илья о своем костюме-скафандре. -  Это  только  фантасты  прошлого
раздавали направо и налево эдакую суперброню. Хочешь  -  грейся  в  ней  в
эпицентре ядерного  взрыва,  хочешь  -  в  Солнце  ныряй...  На  деле  все
оказалось гораздо  скромнее  и  гибче.  Выяснилось,  например,  что  лучше
потерять в мощности защитного поля,  но  обрести  взамен  большую  свободу
передвижения и скорость; пожертвовать лишним слоем антирадиационной защиты
ради логического блока... В итоге получилась многофункциональная  система,
которая за шесть  -  восемь  часов  работы  "съедает"  колоссальный  запас
энергии, а потом превращается  в  ординарный  скафандр,  способный  только
поддерживать жизнь своего хозяина".
   Илья знал: все эти рассуждения ничего в принципе не значат. Какой смысл
думать о защитных свойствах скафандра, если амебы  легко  расправляются  с
космоботами, энерговооруженность которых в сотни раз выше?
   Помощник вдруг резко изменил курс.
   Илья тревожно осмотрелся - ничего необычного вокруг не было.
   - Преследование началось, - прошелестел тихий голос. - Простейшие слева
по курсу.  Перехожу  к  выполнению  основного  задания.  Попутно  выясним,
различают ли они биологический фактор или же атакуют любое инородное тело.
   "Вот они! - в душе Ильи шевельнулась тревога. - До чего  же  мерзкие...
создания. Создания ли? А может, создания  в  прямом  смысле  этого  слова?
Созданные кем-то. Но кем?"
   Слева в желтой дымке обозначились три черные проталины. Через несколько
секунд они приблизились, стали походить, на огромные  бесформенные  кляксы
какого-то красителя. Края псевдоподий амеб хищно шевелились.
   Помощник снова изменил курс, увеличил скорость. Амебы ринулись вслед, и
они понеслись по заранее рассчитанной траектории к границе Окна.
   "Клюнули, - с удовлетворением подумал Илья. - Одно уже и  сейчас  можно
считать доказанным: на человеческий фактор им, конечно же, наплевать.  Они
его тоже... "кушают". Значит, это или осознанная  агрессивность  (нет,  не
верю, слишком уж они тупые), или форма  питания  -  годится  все,  что  из
атомов,  или  функция  защиты,   запрограммированная   то   ли   разумными
существами, то ли самой природой".
   - Они маневрируют, - сообщил Помощник. -  Тактика  весьма  примитивная.
Если только Простейшие не обладают резервом скорости.
   Амебы скользнули в противоположные стороны, намереваясь  таким  образом
окружить беглеца.
   - Вверх или вниз перпендикулярно плоскости их полета, - приказал Илья.
   Амебы тотчас повторили маневр человека.
   "Нет уж, - с внезапной злобой подумал Илья. - Я вам все равно не дамся!
Достаточно с вас тишайшего Юдзо Сакаи, Анджея...  И  еще  шести  умнейших,
прекрасных людей... Достаточно слез Марии! Я не хочу, чтобы и моя  Поль...
Подожди, почему  ты  вдруг  решил,  что  Полина  твоя  и  что  она  станет
оплакивать первого встречного Садовника?"
   Он инстинктивно потянулся к кобуре "универсального инструмента", но тут
же вспомнил: амебы не  материальны  в  буквальном  смысле  этого  слова  и
могущественное антивещество ничего этим мерзким сгусткам полей не сделает.
   Помощник опять бросил его куда-то в сторону, причем так резко, что Илья
на миг потерял сознание.
   - Простейших четверо, - доложил Помощник. - Вновь  появившийся  пытался
атаковать.
   "Уже недолго,  -  устало  подумал  Илья.  -  Все  решится  в  считанные
минуты..."
   Он летел в самой гуще желтоватого эфемерного "прибоя".  Неподалеку  уже
начиналась зона затишья, а еще дальше открывались холодные глубины обычной
вселенной. Туда проникали  лишь  жалкие  отзвуки  энергетических  страстей
Окна.
   Краем глаза Илья заметил, что одна из  амеб,  замыкающая,  вдруг  резко
ускорила  ход.  Черные  полотнища  псевдоподий  начали  загибаться,  чтобы
схлопнуться затем над жертвой.
   И тут Илью осенило. Маловероятная, смехотворная догадка,  но  это  было
уже хоть что-то. Это был шанс выиграть смертельный марафон. Ефремов  убрал
защитное поле до нуля, а когда черные полотнища ринулись на него сразу  со
всех сторон, резко включил - на полную мощность.
   Псевдоподии отпрянули.  Амеба,  оглушенная  внезапным  силовым  ударом,
поотстала.
   - Не нравится?! - захохотал Илья.
   Это была неожиданная, пьянящая удача.  Ну  кто  мог  предположить,  что
чудовища, не  обращающие  внимания  даже  на  стационарные  защитные  поля
космоботов, так болезненно реагируют на силовые удары? Это была удача и на
случай неудачи. Потому что  где-то  рядом  летело  металлическое  "яблоко"
зонда, послушно повторяя все виражи Ильи,  и  до  мельчайших  подробностей
фиксировало погоню. На Станции, конечно, разберутся что к чему.
   - Начинаю торможение, - сообщил наконец  Помощник.  -  Мы  находимся  в
обычном мире. В случае атаки... - Помощник помедлил, - буду  маневрировать
и применять силовые удары.
   - Можно еще успеть помолиться господу богу, - машинально заметил Илья.
   - Не понял вас, - отозвался логический блок.
   "Я  тоже  не  все  понимаю,  -  подумал  Илья.  С   какой-то   холодной
беспечностью он наблюдал, как приближаются черные полотнища. За спиной его
уже" сияли звезды, желтой дымки вокруг не было, только впереди  кипело  ее
безбрежное варево. - Я тоже не понимаю... По всем расчетам получалось, что
наш мир "аллергичен" для Окна. Этому подтверждение - смехотворная  толщина
переходного слоя. А на деле амебы сейчас легонько позавтракают  и  умчатся
дальше... И Полина Лоран на деле не моя, и плакать, конечно, не станет".
   В глаза ему словно плеснули кипятком, и он зажмурил их  от  нестерпимой
боли: "Тот же симптом, о котором успел сообщить Марков... Это конец!"
   И тут боль отступила.
   Илья попробовал протереть глаза: руки скользнули по колпаку  шлема,  но
он все же кое-что разглядел - мельком,  преодолевая  резкое  жжение,  -  и
понял: экспансии не будет.
   Амебы остановились.
   Они вяло  болтались  в  эфемерных  волнах  туманности.  Псевдоподии  их
прятались  в  "тела".  Простейшие  сейчас  выглядели,  будто  усталые,  но
довольные собой воины, только что изгнавшие врага.
   "Какая дикая аналогия, - подумал Илья. - Мы же им не враги. Хотя,  если
они запрограммированы как стражи..."
   - После силового удара я зарегистрировал слабое электромагнитное эхо, -
сообщил  Помощник.  -  Это  значит,  что  появилась  возможность   локации
простейших. Приступаю к ее реализации.
   Амебы  уходили.  Черные  полотнища  быстро  погружались  в  туманность,
растворялись в желтом блеске. Через несколько секунд они исчезли.
   - Ты у меня умница, - ласково ответил Илья логическому блоку.


   Он подлетел к Станции, совершенно очистившись от разных глупых  мыслей,
беспочвенных переживаний, душевной смуты и  суеты.  Это  было  несложно  -
каскад давным-давно  отработанных  аутогенных  приемов  плюс  непреходящее
чувство успеха быстро помогли сознанию освободиться от всего  наносного  и
ненужного. После этого Илья еще покопался в камнепаде последних стрессов и
отобрал полезные; полезные стрессы -  великолепный  строительный  материал
для здания душевной гармонии.
   Шлюз принял его, напоил озоном, обдал ионным душем.
   Илья выключил костюм-скафандр, и тот буквально на глазах стал  оседать.
Вспомогательные  блоки  и  устройства,  выращенные  механическими  генами,
тотчас  рассосались,  активное  вещество  вернулось  в  ячейки  подкладки.
Теперь, на обратном пути,  ему  казалось,  что  дверей  на  Станции  стало
гораздо меньше. Да и открывались они как-то быстрее.
   Он влетел в сумрачный и оттого  бездонный  зал  прогулочных  уровней  и
резко  затормозил.  Из  горловины  центрального  коридора,   обозначенного
голубыми бусинками плафонов,  навстречу  ему  стремглав  летел  человек  в
белом.
   - Ты?! - удивился Илья. - Что ты делаешь здесь, Поль?
   Она молча и сильно рванула его  к  себе.  Ее  бледное  лицо,  застывшие
зеленые глаза приблизились и растворились у его лица, а дальше случилось и
вовсе невероятное. Илья почувствовал, что тело Полины  бессильно  сползает
вниз (разве тут есть низ, разве тут,  черт  побери,  есть  куда  падать!),
подхватил ее - растрепанную, измученную, в  каком-то  нелепом  халате  или
рубашке, и услышал ее шепот. Жаркий, бессвязный, сквозь слезы:
   - Как ты мог? Ненаглядный мой, мучитель... Я  будто  чувствовала...  Ну
как же ты мог так, любимый! У меня сердце весь вечер  ныло,  ныло...  Жив!
Ох, люди,  милые,  жив  он!  -  Полина  уже  смеялась,  и  это  тоже  было
непостижимо: как можно одновременно плакать,  смеяться  и  говорить.  -  Я
потом не выдержала... Прилетела в каюту, ничего  не  понимаю,  а  там  это
письмо... Такое  глупое  и  страшное  письмо...  Ну  что  же  ты  молчишь,
душегуб?..  Я  тогда  в  рубку.  Чтоб  ходовые  запустить.  Может,  думаю,
успеем...  -  Полина  постепенно  затихала.  -  Лечу,  лечу,  а   тут   ты
навстречу... Ну что ты молчишь, окаянный?!
   Лицо Полины было соленым от слез. И губы тоже. И даже жилка на шее.
   Они давно потеряли ориентацию и теперь плыли во тьме, задевая мокрые от
росы листья деревьев. С шумом взлетела  сонная  птица,  треснула  какая-то
ветка, но ни Илья, ни Полина не заметили этого.
   Они падали вверх.
   Ее тело обжигало Илью. Оно  было  доверчивым  и  требовательным,  и  он
задыхался от внезапного  зноя,  обрушившегося  на  сонный  сад.  Казалось,
сейчас остановится сердце. Вздрогнет еще раз - и остановится...
   Ее отчаянная щедрость вконец ошеломила Илью.





   Он долго и крепко спал. Проснулся в четверть  десятого  и,  решив,  что
весь день будет отдыхать, отправился в сад.
   В кафе, несмотря на поздний час, было многолюдно.
   - Брат Илья, - окликнули его с крайнего столика. - Садись к нам.
   Он узнал Драгнева и  обрадовался.  Как-то  так  получилось,  что  после
прибытия на Станцию Илья с болгарином ни разу больше не встречался.
   - Здравствуй, Калчо.
   За одним столом с Драгневым сидел Крайнев.  Федор  Иванович  был  хмур.
Возле его бокала лежала "пуговица" проектора, над ней дрожал и переливался
перламутровый шар голографического объема. "Запись кончилась, а он даже не
замечает", - подумал Илья.
   - Редкое зрелище сейчас будет, - лукаво прищурился капитан  "Бруно".  -
Бой титанов,  сражение  былинных  богатырей...  Или  же  новейший  вариант
"Преступления и наказания". Учтите,  Илья,  у  руководителя  Станции  тоже
солидные полномочия.
   - Достоевщина отменяется, Калчо. - Илья наугад нажал  несколько  клавиш
синтезатора. Он понял, что на Станции уже каким-то образом узнали о ночном
эксперименте. - Будет дружеский завтрак и краткое объяснение.
   -  Я  отказываюсь  вас  понимать,  -  не  выдержал  Крайнев.  Лицо  его
побагровело от сдерживаемого  гнева.  -  Вы  проповедуете  благоразумие  и
осторожность. Вы требуете их от нас, а сами... Тайком!  Какие-то  гонки  с
амебами... Да вы хоть представляете, чем это могло кончиться? Для вас, для
всех нас. Ну что это за цирк?!
   Крайнев  сердито  ткнул  "пуговицу".  В  объеме  изображения   закипело
знакомое желтое варево, и три зловещие черные тени начали  смыкать  кольцо
вокруг крошечной фигурки в скафандре.
   - Это не гонки, Федор Иванович, - негромко, но твердо  сказал  Илья.  -
Какие могут быть гонки? Да мне на этих тварей глядеть  тошно.  А  вот  что
тайком - виноват. Дело, сами понимаете, рискованное. Не хотелось мне да  и
не мог я ни с кем из вас делить ответственность. И ожидать две недели тоже
не мог. Слишком уж активизировались амебы.
   -  Ничегошеньки  не  понимаю,  -  Крайнев  помотал  головой,   выключил
"пуговицу".
   - Остальные, наверное, тоже? - спросил Илья и протянул  руку.  -  Федор
Иванович, позвольте ваш браслет связи. Я объясню сразу всем.
   Кратко  и  четко  он  изложил  цель  эксперимента,  упомянул  о   своем
"завещании" с приказом об эвакуации  на  случай  выхода  амеб  в  открытый
космос, а в конце сообщения заметил:
   - Только не обвиняйте себя в беспечности, друзья. Каждый из нас  делает
свое дело. Повторяю: Службу Солнца интересует не только гармония личности,
но и, прежде всего, гармония общества. А в данном случае и того  больше  -
безопасность  его.  Вы  изучаете  Окно  как  явление,  в  целом.  Меня  же
интересует одна деталь. Насколько оно опасно для людей.
   За столом воцарилась тишина.
   - Это серьезно...  -  пробормотал  наконец  Драгнев  и  поднялся.  -  И
неожиданно. Никогда даже не задумывался...
   Он ушел. Крайнев упрямо покачал головой:
   - И  все  же  так  нельзя,  Илья.  Нельзя  одному!  Мы  бы  обязательно
что-нибудь придумали. Эх, пора Службе Солнца тобой заняться, пора.


   Чуть легче стало. Самую малость. Боль вытекает из меня тонким ручейком,
а внутри ее  море  бездонное,  просторы  немерянные...  Мама,  ты  пришла?
Спасибо, мамочка. Посиди возле меня. Нет, нет,  только  не  прикасайся  ко
мне. А то вдруг и на тебя выплеснется эта проклятая, тоскливая боль. В ней
можно  утонуть,  мама...  Четвертый  раз,  четвертый   раз   я   выплываю,
выкарабкиваюсь, выживаю. Это так страшно, что я каждый раз схожу с ума. Не
потому, что боль такая острая, нет. И даже не потому, что она  безбрежная.
Да, да, она не вмещается в моем маленьком теле, ей не хватает клеток,  она
разливается так широко... Теперь я понимаю, почему о ней иногда говорят  -
беспредельная. Нет ей предела, мама, понимаешь? Но я  не  потому  схожу  с
ума. Все, что можно описать словами, можно пережить. Меня убивает то,  что
эта боль качественно иная - _чужая_. Я  чувствую  это  ежесекундно,  всеми
аксонами и дендритами, всей нервной тканью. Бедная нервная ткань!  Она  не
признает, не принимает, она несовместима с тем,  что  обрушивает  на  меня
Окно. Это _нечеловеческая_ боль, мама! _Не от человека_!
   ...Еще отпустило.
   Красный свет каюты напоминает кровь, которую сердце  как-то  умудряется
проталкивать в спазматически сузившиеся сосуды. Не хватает  только,  чтобы
главный врач Станции умер от кровоизлияния в мозг... Ты уже уходишь, мама?
Ладно. Значит, мне в самом деле лучше... Илюшенька, ангел мой,  хранитель!
Где же твои большие и добрые руки, которые умеют снимать боль?
   Глупая я, глупая! Господи, до чего же глупыми бывают женщины в  третьем
тысячелетии. Почему я так боялась тебя, милый? Почему?  Неужто  только  из
боязни, что ты, узнав правду, отправишь меня с "Бруно"  на  Землю?  Или  я
боялась другого? Того неизбежного вопроса, который возникнет,  расскажи  я
всю правду: "А какая, собственно, связь между хаотической информацией Окна
и чужой болью?.." Все! Дальше молчать нельзя. Не могу! Я  не  знаю,  какая
может быть связь, здесь все так странно, ответов на этот вопрос тысячи, но
у меня нет больше сил... Нет их. Кончились. Будь проклято это Окно  и  его
Боль!
   Полина с трудом поднялась.
   Ее мутило, перед глазами все колебалось  и  плыло.  Неуверенно  ступила
раз, другой. Затем, догадавшись,  выключила  поле  гравитации  и  неуклюже
выплыла  в  коридор.  Несколько  минут  безжизненно  висела   в   воздухе,
соображая, где же искать Илью.
   "Командная рубка... - подумала наконец. - Если не он... Там всегда есть
люди".
   Она вошла так тихо, что ее даже не заметили. За  бортом  Станции  стоял
полный штиль - в желтой мгле центрального экрана плавало  всего  несколько
амеб. Однако исследователи, расположившись в креслах, разговаривали именно
о Простейших. Крайнев увлеченно доказывал, что, узнав сущность  амеб,  они
фактически определят роль Питателя в этой энергетической системе, а отсюда
вытекает...
   "Боль вытекает, как вы не понимаете этого",  -  сцепив  зубы,  подумала
Лоран. Она покачнулась от усталости и боли, тихо позвала:
   - Брат Садовник!
   Илья обернулся первым, остальные - за ним.
   - Что с вами? - вскочил встревоженный Крайнев. Полина жестом остановила
его.
   - У меня заявление для представителя  Службы  Солнца.  -  Она  поискала
точку опоры, но не нашла и решила сказать все быстро, очень быстро. -  Три
моих прежних отчета о  сеансах  приема  хаотической  информации  полностью
выдуманы. Каждый раз я чувствовала боль. Огромную, ни с чем не  сравнимую,
чужую нечеловеческую боль! Если можете, простите мой обман...
   Она почувствовала, что падает, но в последний миг Илья подхватил ее  на
руки. И боль, будто ей, наконец, открыли шлюзы, выплеснулась, ушла  в  эти
огромные сильные руки.


   Это было нечто  совершенно  новое  -  боль  в  Окне.  Признание  Полины
ошеломило  всех.  Как  грибы  после  дождя,  стали  множиться  догадки   и
предположения - робкие, туманные, ибо все усложнилось до  таких  пределов,
что даже никогда не унывающий Крайнев в сердцах сказал Илье:
   - Мы стремительно проваливаемся в болото противоречивых фактов.  Мы  их
систематизируем, а осознать, как говорит ваш Дангулов, не можем... Кстати,
что с Лоран?
   - Ничего опасного, - ответил Илья. - Небольшое нервное истощение. Ввожу
ей нужные препараты и заставляю отсыпаться.
   Он вспомнил, как не хотела вчера Поль отпускать его, как прижималась  к
нему маленьким телом и вздрагивала, вздрагивала. А вот собственных слов не
помнил. Знал только, что  были  они  нелепые  и  почему-то  веселые:  "Это
ерунда, боль. Вот мы..." Они совершенно  не  соответствовали  моменту,  и,
может, поэтому Полине стало чуточку легче и она согласилась на гипносон.
   - Это хорошо, - порадовался Крайнев и, скупо улыбнувшись, добавил: - Вы
и потом ее жалейте, ладно?
   Илья хотел отшутиться, но передумал.
   -  Федор  Иванович,  -  спросил  он.  -  Где  сейчас  может  находиться
кибернетик?
   Хозяйство Антона размещалось в двадцать-первом коридоре -  подальше  от
всевозможных вибраций и полей лабораторных отсеков.  Здесь  было  тихо,  в
многочисленных    иллюминаторах    лениво    плескался    сбитый    желток
псевдотуманности.
   Антон  рисовал  на  магнитном  экране   синтезатора   какие-то   схемы.
Синтезатор сердито гудел, выбрасывая одну за другой  пластинки  модулей  -
одинаковые, как две капли воды, и все же разные" Антон беспрестанно что-то
вычеркивал, добавлял.
   - Вы его замучаете, - кивнул Илья на синтезатор. -  У  него,  по-моему,
воспроизведение запрограммировано только с уже отработанных схем.  Не  так
ли?
   - А я нарочно, - глаза у Антона оказались серыми и  прохладными,  будто
осеннее утро. - Пусть умнеет. Программа-то у него не жесткая,  а  целевая,
страх не люблю жестких программ.
   - И в жизни тоже? - поинтересовался Илья.
   - О-о-о! -  Антон  воздел  руки  к  потолку.  -  Я  обязательный  через
необязательность. Друзья это знают. И  чем  срочнее  что-либо  нужно,  тем
небрежнее и вскользь меня об этом просят... Что за человек этот  Антон?  -
удивился кибернетик самому себе. Получилось смешно и непосредственно.
   - Кстати, - как бы невзначай заметил Илья. - Ходят упорные  слухи,  что
логический блок Станции дает... сбои.
   - Слухи! - взвился Антон. - Да это чудовищная ложь! У нас  не  блок,  у
нас, запомните, мозг! Прекрасный мозг!
   - А постоянные перепланировки Станции? -  возразил  Илья.  -  Уж  очень
смахивает на пунктик.
   Кибернетик скис.
   - Это есть, - пробормотал он, присаживаясь на какую-то коробку,  -  тут
вы правы... Однако все проверки  дают  норму.  Мы  даже  на  Землю  возили
энергослепок  нашего  любимца.   Показывали   там   лучшим   специалистам.
Примеривались они  к  нему  так  и  эдак  и  говорят:  великолепный  мозг,
подарите, - смеются, - его нам, мы шефу на день  рождения  подарим...  Да,
дела...
   - А вы вот чем поинтересуйтесь, - посоветовал Илья.  -  Раз  он  у  вас
такой умница, то мог все эти перемены декораций не только для целевой,  но
и для любой другой программы приспособить.
   - Любопытно. Вы говорите: приспособить? Для целевой? - Антон решительно
повернулся и пошел к пульту связи с логическим блоком.
   - Вдруг что выяснится  -  позвоните!  -  крикнул  ему  вслед  Илья,  но
кибернетик, очевидно, уже не слышал его.


   Вся работа с утра валилась  из  рук.  Илья  пошел  было  в  Пустыню,  -
захотелось побыть одному, - но там кружил с застывшим  взором  Треверс,  и
Ефремов вернулся в медотсек.
   - Опять Кен кружит, - пояснил он, отвечая на безмолвный вопрос  Полины.
- Неприятно.
   - Делится?
   -  И,  по-моему,  активно.  Вот  бедняга.  Идет,  идет,   потом   вдруг
останавливается и давай себя ощупывать: цел ли.
   Илья снова уткнулся в ленты: вот  уже  четыре  дня  он  проверял  архив
электронного диагноста. Полина сидела молча, демонстративно скрестив  руки
на груди.
   - Ил, неужели тебе не надоело? - наконец спросила она.  -  Да,  я  сама
советовала проверить психику членов экипажа. Ты это сделал.  Разве  записи
диагноста не убедили тебя, что на Станции все в порядке?
   - Убедили, - рассеянно кивнул Илья.  -  Я  теперь  только  "лунатиками"
занимаюсь. Ищу частности. Они представляются мне  как  отдельные  понятные
слова в потоке бессвязной речи, внятно произнесенные слова.
   - Ты что? - Полина не скрывала недоумения. - Ты в самом  деле  считаешь
хаотическую информацию речью? Ищешь в ней смысл?
   - Нет, конечно. Волноводы,  наверное,  и  есть  волноводы  -  связующее
звено... Команда  -  отчет  о  выполнении,  опять  команда...  Но,  может,
кто-нибудь из медиумов понял команду?
   Илья устало отстранил подставку с кассетами, и лентами. Он  смотрел  на
Полину: ненавязчиво, ласково, будто приглашал вспомнить об их тайне, о тех
безднах доверчивости, которые открылись им.
   Полина замерла. Она дышала неровно и горячо, прикрыв глаза и  покусывая
губы. Смуглые руки ее, до  сих  пор  свободно  лежавшие  на  столе,  вдруг
напряглись, будто что-то отталкивали.
   - Не надо, Илюшенька, - она покачала  головой.  -  Не  смотри  на  меня
так... Мы должны разгадать тайну Окна. А потом... Потом мы найдем  остров.
Необитаемый остров. Я не могу любить между делом, Ил. Да, да, я, наверное,
бешеная, ненасытная, чересчур искренняя. Какое  счастье,  что  я  родилась
именно теперь, а не в прошлые века. Тогда все путали, путали...  И  ничего
не понимали до конца - ни душу, ни тело...
   - Не обижай предков, - улыбнулся Илья. - Ты несправедлива.
   Просмотрев остальные ленты, он вызвал Антона.
   - О-о-о! - обрадовался кибернетик. - Вы,  конечно,  не  Норберт  Винер,
Илья, но кое-что в машинной логике соображаете. Вы знаете, что учудил  наш
общий друг? Знаете, откуда эта лавина перепланировок?
   Илья пожал плечами:
   - Наверное, увлекся театром. Смена декораций.
   - Нет, нет! - Антон замахал руками.  -  Никаких  отклонений.  Наш  друг
всего-навсего  развил  целевую  программу,  причем  в   лучших   традициях
гуманизма.
   - То есть? - их разговор заинтересовал и Полину.
   - О-о-о! Мы с вами не поняли элементарного, уважаемая Лоран. Я же  всем
говорил -  на  Станции  великолепный  мозг.  Так  вот.  Целевая  программа
обязывает его производить корректировки нашего "изменяющегося мира" раз  в
шесть-семь месяцев. Верно я говорю?! Но программа рассчитана на нормальных
людей, работающих в нормальных условиях. А у нас что? Одни неврастеники.
   - И логический блок решил... - начал Илья.
   - Вот именно, вот именно, -  экспансивный  Антон  чуть  не  захлопал  в
ладоши. - Машина решила нас ублажать. И  мебель  перетаскивает,  и  Григом
потчует.
   - Ну и ладно, - Полина устало улыбнулась. - На одну загадку  меньше.  А
то уж очень неуютно было: за бортом амебы изощряются, а тут еще на Станции
чудеса. Ты уж попроси свои машины, Антон. Пусть  помогают  нам.  До  конца
исследований.
   - До победного! - согласился кибернетик.
   -  Послушай,  Антон,  -  попросил  Илья.  -  Требуется  помощь   твоего
"великолепного". Есть сейчас свободный канал?
   - О-о-о! - оживился кибернетик. - Служба Солнца  у  меня  вне  очереди.
Сколько исходной информации?
   - Пустяк, - Илья приподнял ворох лент. - Хочу  систематизировать  архив
диагноста.
   - Ладно, присылай.
   Антон отключился.
   Несколько  минут  в  медотсеке  царило  молчание.  Затем  Полина  резко
отодвинула пульт управления диагностом, поднялась.
   - Ты ведь не  просто  частности  ищешь,  Илья?  Все  они  -  в  отчетах
"лунатиков". Ты ищешь то, чего нет в отчетах. Ты ищешь Боль?
   - Да! - Илья упрямо сдвинул брови. - Если боль чувствуешь только ты, то
это, наверное, в самом деле частность, странный вторичный эффект, присущий
только твоей психике. Но если это действительно  Боль,  то  такое  сильное
чувство не может обойти других медиумов. Значит, другие тоже мучаются и...
тоже скрывают. А раз так, то Большая Боль - суть реальность  и  реальность
чрезвычайно странная для волновода хаотической информации. Ты же знаешь  -
я бывший хирург, для меня боль слишком знакомый симптом.
   Полина поморщилась.
   - Не понимаю, к чему ты клонишь, - с досадой  сказала  она.  -  Но  все
равно - не мучай людей, Илья. Им и без тебя тошно. Это моя  боль,  мне  за
нее и расплачиваться. Отправь меня на Землю - и дело с концом.
   - Буду рад, - Илья приоткрыл дверь и заглянул в  бокс,  куда  поместили
после операции Исаева. Иван дремал или  делал  вид,  что  дремлет.  -  Это
нелепо звучит, но я в самом деле буду рад, если твоя боль окажется  только
твоей.


   Станция спала.
   Было около трех условной ночи.
   - Дин-дон, дин-дон! - отозвался колокольчик, и Илья, мгновенно  сбросив
покрывало сна, пригласил видеовизитера. Однако объем экрана не зажегся.
   - Ваш срочный заказ  выполнен,  -  сообщил  бесцветный  голос  большого
логического. - Информация обработана. Данные анализа отосланы.
   Илья поспешно взял  из  окошка,  доставки  тонкий  рулончик,  развернул
ленту.
   - Так, та-а-ак, - бормотал он, всматриваясь в кривые графиков. - Пусто,
пусто, и слава богу, что пусто. И здесь - норма. Прекрасно. Тоже пре...
   Он замер.
   "Это оно! - подумал Илья. - Четыре случая, как у Полины... Но  пики  на
ленте, что за пики?! Они в несколько раз выше, чем  на  контрольной  ленте
Лоран. Значит... Бедняга, как он выдерживал? Как он мог выдержать такое!"
   Ефремов поспешно надел тяжелый кокон формы.  И  сразу  же  тихий  голос
Помощника обрадованно прошелестел в сознании:
   - Требуется ли помощь? Определите сферу моих действий.
   - Я еще сферу своих не определил, -  вздохнул  Илья.  -  В  общем  так.
Сейчас будет сплошная юриспруденция прошлых  веков:  сначала  изобличение,
потом дознание. А ты веди протокол - то есть фиксируй наш разговор.
   В коридорах Станции не было ни души. Илья нашел нужную  дверь,  положил
руку на белый квадратик вызова и не убирал ее до тех пор,  пока  дверь  не
распахнулась.
   - Позвольте, - сказал Илья и, не ожидая приглашения,  шагнул  в  каюту.
"Для начала неплохо, - подумал он. - Противник  ошарашен  моей  немыслимой
бесцеремонностью, моей бестактностью - ворваться к человеку среди ночи!"
   - Что-нибудь случилось? - спокойно поинтересовался Юрген Шварц. - Вы...
так неожиданно да еще при полном параде.
   - Помните, Юрген, нашу первую встречу? -  Илья  присел,  а  Шварц,  чью
костлявость и нескладность не мог скрыть даже пушистый халат, стоял  возле
дивана. - Вы тогда  заявили,  что  это  по  моей  части  -  разобраться  в
аномалиях психики отдельных исследователей.  Я  внял  вашему  совету  и  -
разобрался! Я даже больше сделал: теперь я определенно  знаю,  почему  вы,
когда остальные с нетерпением ожидали выброса Скупой, сидели  в  кресле  и
вас снедала дикая тоска.
   - Любопытно, - Шварц отпрянул в тень, затаившуюся в углу  каюты.  -  Вы
говорите так, будто я преступник, а вы - удачливый детектив.
   Илья не принял шутки.
   - Отчасти это, наверное, так и есть, - жестко сказал он. -  Можно  быть
вредным для общества и для дела  не  только  какими-то  действиями,  но  и
бездействием... А теперь выполните, пожалуйста, мою небольшую просьбу. Мне
нужен подробный отчет о ваших действительных  ощущениях  во  время  приема
хаотической информации.
   Слово "действительных" Илья произнес громче  остальных,  и  во  взгляде
Юргена что-то дрогнуло.
   - Не морочьте мне голову, - грубо сказал он. - Я давным-давно сдал  все
необходимые отчеты.
   - Ваши отчеты - фантастика! - Илья оставался  совершенно  спокойным.  -
Иначе говоря, - фальсификация, выдумка, ложь. А мне нужна правда.
   - Я свободный человек, - гордо заявил Шварц. Он ступил  шаг  вперед,  в
круг света, выпрямился. - И никто не заставит меня делать то,  чего  я  не
хочу делать. Вы мне надоели, Садовник, кроме того, я не  приглашал  вас  в
гости.
   - Странное у вас понимание свободы, - покачал головой Илья. -  Вы  что,
забыли: жить в обществе и быть свободным от него...
   - Не трудитесь вспоминать, - Шварц, по-видимому, вконец разъярился. - Я
тоже  читал  классиков  марксизма-ленинизма...  Но  я  вовсе   не   обязан
выворачивать перед вами душу. Кстати, меня ограждает право вето. Или вы  и
об этом забыли?
   - Юрген, - устало сказал Илья, - вы же умный  человек,  умнейший  даже.
Как вы не понимаете, что нам крайне важно  выяснить  сущность  этой  Боли.
Узнать, что скрывается за ней. И ваша  ложь  сейчас  вредит  общему  делу.
Впрочем, как вредила и раньше, как вредит  любое  сокрытие  истины...  Мне
некогда вести  дискуссию  об  аморальности  вашего  поведения.  Мне  нужна
информация. И немедленно. Если вы не расскажете  обо  всем  сами,  я  буду
вынужден просить совет Мира прозондировать ваше сознание.
   Шварц побледнел.
   - Вы не посмеете, - прошептал он недоверчиво. -  Это  унизительно...  И
для меня, и для вас...
   - Еще как посмею, - заверил его Илья. - У меня, повторяю, нет выбора.
   - А чего вы хотели? -  закричал  вдруг  Юрген.  Космолог  заметался  по
каюте, пиная попадающиеся на пути предметы. - Чтобы я разнюнился, как ваша
Лоран? Чтобы случайная,  глупая  боль,  -  да,  я  уверен,  что  это  тоже
вторичный эффект,  в  крайнем  случае,  сигнал  о  каких-то  неполадках  в
энергетической  системе,  -  чтобы  эта  боль  обрушила  на  Окно  и   его
исследователей океан вашего безотказного гуманизма?! Да эта "беспредельная
боль", - он явно передразнивал Полину,  -  в  сравнении  с  океаном  вашей
обязательной доброты - жалкая лужица! Я расскажу, если вы настаиваете,  я,
конечно, все расскажу...
   Шварц как-то сразу  потускнел,  сгорбился,  будто  прошлая  боль  вдруг
вернулась к нему, нахлынула, и не было сил сопротивляться неизбежному.


   В Пустыне было страшно холодно.
   Ефремов знал всю подноготную этой  человеческой  выдумки,  да  в  конце
концов форма-скафандр могла оградить его даже от  космического  холода,  и
тем не менее шел и шел, забыв обо всем, ежась и кутаясь в куртку.
   Он вспомнил все. Скупые сведения и  пышные  гипотезы  о  сущности  Окна
промелькнули пред его внутренним взором. Боль Полины  умножилась  на  боль
Шварца, а изо всех признаний космолога вдруг  высветлилась  одна  странная
фраза: "Вы знаете, Илья, я удивляюсь не силе боли, не ее масштабам,  а  ее
отвлеченности. Мне постоянно казалось, что это  какая-то  инородная  боль.
Будто возле сердца трется и трется кусочек металла".
   Илья присел  на  камень.  Какая-то  зверюшка  -  суслик,  тушканчик?  -
пристроилась у его ног. Немного отогревшись, запищала, засуетилась.
   Мысли не складывались.
   Наугад, интуитивно Илья, наконец, выстроил цепочку: инородное тело,  то
есть Станция,  находится  в  энергетической  системе,  об  этом  поступают
сообщения, так называемые сигналы боли, и,  как  результат,  как  защитная
функция Окна, - деятельность амеб.  Единственным,  что  не  вписывалось  в
логическое  построение,  была  Боль.  Откуда   она?   И   почему?   Почему
энергетическая  система,  то  есть  главный  узел  ее  -  пульсар  Скупая,
реагирует на их  присутствие  в  Окне  именно  Болью?!  Так  ли  это?  Как
проверить, что боль не просто боль (вторичный, третичный эффект восприятия
человека), а непосредственная реакция системы на инородное тело?
   "А что если попробовать усилить  эффект  инородности?  -  обожгла  Илью
догадка. - Каким образом?  Очень  просто.  Берем  предполагаемый  жизненно
важный центр системы и... воздействуем на  него.  Центр  в  данном  случае
пульсар. Господи, как я могу воздействовать  на  пульсары?  Где  я  возьму
раздражитель для звезды? Нет, это утопия!"
   Зверек - тушканчик, крыса, мышь? - отчаянно пищал  и  теребил  Илью  за
брюки. Так и не определив, какая живность беспокоит его, Садовник встал  и
пошел вслед за зверюшкой.
   Серое тельце сливалось  с  песком,  пропадало  в  сумерках,  по  зверек
постоянно пищал - жалобно, призывно - и Илья определял его местонахождение
"по голосу".
   В ложбинке, под сенью колючих кустов, чернел колодец водосбора.  Оттуда
тоже послышался писк - еще более жалобный и  тоненький.  Зверек  заметался
вокруг колодца.
   - Как же тебя  угораздило,  малыш,  -  сказал  Илья,  доставая  из  ямы
крохотный теплый комочек. - Бегите домой, прячьтесь.
   "Ну и что? - подумал он. - Мы в самом деле еще не экспериментировали на
уровне звезд. Но это же ровным счетом ничего не значит! На Станции  должны
быть запасы антивещества, а через четыре  дня  придет  "грузовик".  Вот  и
прикинь..."





   Грузовой корабль автоматы разгрузили за полтора часа.
   Его широкий черный цилиндр был виден на  всех  экранах,  и  на  Станции
царило оживление: прибыли долгожданные космоботы, мощный блок неформальных
аналогий для "лунатиков",  еще  целая  куча  какой-то  аппаратуры,  свежие
фрукты.
   В командную рубку поминутно заскакивали нетерпеливые получатели грузов,
торопили Крайнева, и только один человек,  контрольный  пилот  "грузовика"
Вячеслав Ганюшкин, смотрел на эту суету безучастно и устало. Он уже  знал,
какая  судьба  уготована  его  верному  спутнику,  сотни  раз  битому   на
Наковальне и успевшему побывать во всех Обитаемых мирах. Знал, но никак не
мог свыкнуться с мыслью,  что  еще  ходовой,  как  говорят  звездолетчики,
корабль сегодня бросят  на  такую  "наковальню",  где  от  него  останется
облачко электронного пара. Впрочем, пара тоже не будет - на  борт  корабля
уже начали погрузку контейнеров с антивеществом.
   -  Не  грустите,  Вячеслав,  -  успокоил  его  Крайнев.  -   Вам,   как
пострадавшему, Служба Солнца выхлопочет та-а-кой лайнер... Куда там нашему
"Бруно". Верно я говорю, брат Илья?
   Илья развел руками: куда мы, мол, денемся.
   Все  эти  дни  "Галактика"  готовилась   к   эксперименту.   Навигаторы
рассчитали  курс  "грузовика",  специалисты  защиты  позаботились,   чтобы
корабль пробился к звезде сквозь любые скопления  амеб,  а  Крайнев  лично
проверил рекомендации логического блока Станции относительно силы  заряда.
Пока готовились, пока ждали ни о чем  не  подозревающего  Ганюшкина,  Илья
чувствовал себя сносно. Но когда Крайнев, выпроводив  из  командной  рубки
очередного "анархиста от науки", вдруг выключил один за другим все  каналы
связи, прошлые опасения и дурные предчувствия вновь вернулись к Илье.
   - Через два часа - старт, - сказал Федор Иванович. - Все готово.
   - О транквилизаторах не забыли? - встревожился Илья.
   - Сразу видно  новичка,  -  укоризненно  покачал  головой  руководитель
Станции. - В космосе не принято забывать о  чем  бы  там  ни  было.  Я  не
разделяю ваших опасений, но тем не менее за полчаса до взрыва весь  экипаж
получит ваше снадобье.
   Шварц, который во время  их  разговора  что-то  пересчитывал  на  малом
логическом блоке, насмешливо хмыкнул и вышел из  рубки.  "Не  забыл  Юрген
ночной разговор. И не простил. Что ж, ему виднее".
   - А что у нас с защитой? - спросил он.
   -  Дадим  максимум.  Этого  вполне  достаточно,  даже  если   на   нашу
"Галактику" набросятся все амебы Окна.
   - Ладно, - кивнул Илья. - Пойду проведаю больного. А  то  он  за  своих
помощников распереживался. Причем совершенно напрасно.
   Про себя же подумал: "Больше  всех  распереживался  ты  сам.  Нехорошо,
брат. Вон даже. Шварц заметил..."
   В холле медотсека он  встретил  Полину  и  обрадовался  ей  так,  будто
расстались они не утром, а по крайней мере год назад.
   - Поль, - прошептал Илья, обнимая  ее  маленькие  плечи.  -  Я  начинаю
бояться своей затеи. Плохие предчувствия.
   Полина на миг прижалась к нему.
   - Все будет хорошо, милый. Станция  защищена,  психику  людей  мы  тоже
защитим. Все будет хорошо.
   - Да, да, защитим, - встрепенулся Илья. - Проследи,  пожалуйста,  Поль,
чтобы все приняли препарат. Лоран и Шварц - максимальную дозу.
   - Будет тебе командовать, - Полина потерлась подбородком о его плечо. -
Крайнев уже предупреждал.
   Она ушла, а Илья в который раз подумал, что не будь здесь руководителем
Крайнев, кто знает, не свернули бы работу Станции  еще  несколько  месяцев
назад.  Из-за  кажущейся  или   явной   -   опять   же,   кто   знает?   -
несостоятельности   исследований,   из-за   враждебности   Окна,   которое
уничтожает  все  земное...  Плохо,  правда,  что  Крайнев  воспринял  идею
эксперимента так схематично: взрыв - раздражитель - ответная  атака  амеб.
Ну и что?
   "А чего бы ты хотел? - кольнул его внутренний  оппонент.  -  Чтобы  все
поверили в твое смутное, страшное предположение? Ну,  допустим,  поверили.
Допустим, что Боль в самом деле естественная реакция системы на  инородное
тело, то есть на наше присутствие, на нашу "Галактику". Но ведь это шаг  в
сторону. Есть  огромное  болото  непонимания.  И  есть  маленький,  зыбкий
островок наших представлений о сущности Окна. Шаг в сторону ведет к  мысли
о живой материи. А ведь даже тебе  кажется  нелепостью  усмотреть  в  Окне
жизнь. Пульсар, амебы, Питатель и... жизнь? Ты запутался, брат".
   "Нет, нет, - ответил воображаемому сопернику Илья.  -  Как  бы  там  ни
было, но Боль - суть реальность, а я слишком хорошо знаю боль  в  лицо.  И
сбросить ее со счетов, отнести к разряду курьезов восприятия "лунатиков" я
не могу. Никак не могу!"


   Станция вздрогнула. Это был не толчок,  а  скорей  всего  легкая  дрожь
освобождения: громадина "грузовика"  сорвалась  с  магнитных  захватов  и,
ведомая автоматикой, устремилась к Скупой.
   Разговоры в рубке затихли.
   Илья, посидев в кресле минут десять, не выдержал:
   - Пойду в народ, - объявил он.
   Федор Иванович кивнул. Взгляд его говорил:  понимаю,  мол,  но  все  же
напрасно твое беспокойство.
   На смотровой палубе негде было повернуться.
   По ярким нарядам женщин, радостному возбуждению, сквозившему  в  каждом
взгляде, Илья понял: эксперимент в самом деле интересен  исследователям  и
только дисциплина мешает им  сейчас  вернуться  к  своим  приборам  -  там
работали только дежурные.
   С Ильей дружески здоровались, незнакомые люди улыбались ему.  "А  меня,
оказывается, приняли, - смущенно  подумал  он.  -  Я  -  свой.  Уже  свой,
несмотря на все их опасения относительно моих пресловутых полномочий".
   - Садовник, - позвала его смуглая девчушка в форме медработника. - Ваше
снадобье. Примите, пожалуйста, при мне.
   -  Уговорила,  глазастая,  -  рассмеялся  Илья  и  разгрыз   кисленькую
таблетку.
   Над головами людей в объеме большого экрана привычно кипело  желтоватое
варево туманности. Черная иголка  земного  корабля  в  этом  беспредельном
пространстве казалась чем-то игрушечным, особенно в сравнении  с  огромным
шаром Скупой, пылавшим в правой  полусфере  экрана.  Илья  знал,  что  это
ощущение обманчиво - в "грузовике" до поры таилась огромная мощь.
   Шло время.
   Вокруг корабля на экране уже кружился вихрь черных полотнищ. Амебы пока
не нападали, но число их множилось  с  каждой  секундой.  Зонд-наблюдатель
следовал за "грузовиком" на постоянном удалении, и  перспектива  в  объеме
изображения почти не менялась. Только вырастал и вырастал беспокойный  лик
звезды да беспрестанно сыпались отовсюду "листья" амеб.
   Илья вызвал Крайнева.
   - Нет, - покачал тот головой. - Нет никакой атаки. В районе Станции  их
крутится десятка три. Так сказать, дежурные.
   - Хорошо, - кивнул Илья, а сам подумал: "Одна задача решена. Нет у амеб
никакого разума, ибо они не поняли очевидного: связь корабля и Станции.  И
"руководства извне" у них нет - по той же причине. Чистая функция  защиты,
слепая функция. Как, например, у лейкоцитов в крови  -  найди  и  уничтожь
врага".
   В объеме  изображения  вдруг  выделился  контур  видеоокошка.  Из  него
выглянуло встревоженное лицо Лоран. Рядом с ней стоял Шварц.
   - Садовник, - Полина метнула в  сторону  космолога  колючий  взгляд.  -
Профилактика экипажа закончена.  Юрген  Шварц  категорически  отказывается
принять препарат.
   - А почему я должен верить  вашим  выдумкам  и  мифическим  угрозам?  -
сердито бросил Юрген. - И хватит меня понуждать.
   Разговоры на смотровой палубе  стихли.  Исследователи  и  звездолетчики
непонимающе поглядывали то на Илью, то на космолога.
   - Юрген, - как можно мягче сказал Илья. - Я не знаю, почему вам во всем
видится понуждение и принуждение. Вы их путаете с понятиями  дисциплины  и
самодисциплины. Отсутствие таковых в самом деле рождает понуждение...  Так
вот. У нас в запасе еще семнадцать минут. Если  через  три  минуты  вы  не
выполните просьбу  врача  Станции,  я  дам  команду  медавтоматам,  и  они
принудительно введут вам препарат. Не унижайте себя, пожалуйста.
   - Нас рассудит совет Морали, - надменно буркнул Шварц. -  Я  подчиняюсь
грубой силе.
   - Одиннадцать минут, - прошептал Калчо Драгнев, касаясь  руки  Ильи.  -
Посмотри, что творится.
   Огромный лик светила заполнил уже  половину  экрана.  В  сиянии  Скупой
давно потерялась иголка корабля, и только все густеющий рой  черных  точек
указывал на его местонахождение. Амебы слетались туда целыми роями,  будто
лесные пчелы, потревоженные непрошеным гостем. Живой  клубок  разрастался,
грозно шевелился. Простейшие во что бы то  ни  стало  пытались  остановите
уничтожить чужака, ворвавшегося в их владения.
   - Лоран, Садовник, -  загремел  вдруг  над  толпой  голос  Крайнева.  -
Треверсу плохо. Что предпринять?
   - Где он? - спросил Илья.
   - Здесь, в рубке.
   - Немедленно отнесите его в медотсек. Там экранизация, - приказал Илья.
- Поспешите!
   Зонд-передатчик,  сопровождавший  корабль,  порядком  поотстал.  Детали
баталии  стали  неразличимы,  однако  приборы  свидетельствовали:   защита
"грузовика" успешно справляется с атаками амеб.
   - Время! - выдохнул Калчо.
   Илья  одновременно  увидел   эти   разные   события:   черный   клубок,
шевелившийся уже в атмосфере звезды, вдруг ярко вспыхнул и исчез, в тот же
миг безжизненно рухнул Шварц, а Полина, чье лицо все еще было в видеоокне,
негромко вскрикнула...
   Острая кинжальная боль  пронзила  каждую  клеточку  тела,  ударила  так
сильно и стремительно,  что  у  Ильи  подогнулись  ноги.  Невидимая  волна
бросила людей на пол, исковеркав их лица гримасами отчаяния и непонимания,
плеснула в глаза безумием, разверзла их рты для крика.
   Волна ударила и ушла.
   Илья, бессознательно хватаясь за воздух, стал  подниматься.  Он  видел,
как рядом с ним пытается встать Ганюшкин - пилот очумело  вертел  головой,
как судорожно дышит позеленевший Калчо. Не сразу, напрягая все свои  силы,
он, наконец, понял: чужая Боль ушла, импульс кончился. С запоздалым ужасом
Илья подумал, чем мог кончиться  эксперимент,  если  бы  люди  не  приняли
препарат или окажись импульс сильнее.
   Надсадно выла сирена биологической тревоги.
   На смотровую палубу и во все  отсеки  Станции  хлынули  ледяные  потоки
кислорода, насыщенного комплексом стимуляторов.
   Ступая нетвердо и тяжело, Илья ходил между  людьми,  вглядываясь  в  их
растерянные лица, и никак не мог сообразить, куда подевалась его маленькая
Поль, его одуванчик, существо настолько драгоценное, что смутную  мысль  о
возможной беде он отогнал как невозможную.
   - Я же здесь, - позвала его Полина. - Ты что, забыл? Тебе плохо?
   Голос шел откуда-то сверху. Он поднял взгляд, но не сразу понял, почему
лицо любимой плавает над ним в объеме изображения да еще рядом  с  грозным
пылающим шаром звезды. Глаза Полины  после  болевого  удара  выцвели,  она
машинально оттирала с рассеченного подбородка кровь.
   - Успокойся, милый, - сказала она, кривя губы.  По-видимому,  отголоски
чужой  боли  все  еще  звучали  в  ее  сознании.  -  Все   обошлось,   все
живы-здоровы. У Юргена, правда, шок, но он скоро придет в себя.
   Илья кивнул ей, улыбнулся и вызвал Крайнева.
   -  Федор  Иванович,  -  попросил  он,  превозмогая  головокружение.   -
Переключите на меня общую связь.
   - Вы все решили? - спросил руководитель Станции.
   - Да, решил, - твердо  ответил  Садовник,  и  слова  его  облетели  все
закоулки "Галактики". - Мы уходим,  друзья.  Немедленно  и  безоговорочно.
Полномочия у меня на этот счет простые - разум и совесть.
   Илья сделал паузу, обвел  взглядом  знакомые  лица.  В  большом  объеме
изображения появились десятки видеоокон - его слушали,  за  ним  наблюдала
вся Станция.
   - Мы, - продолжал Илья, - предположительно нашли путь к пониманию Окна,
как некой  гигантской  энергетической  системы.  Система  эта  принадлежит
другой вселенной, случайно приоткрывшейся нам. Мы смутно  догадывались,  а
теперь наконец убедились, что амебы не  хозяева  ее  и  даже  не  посланцы
хозяев, а нечто непонятное для нас, выполняющее, однако,  вполне  понятную
роль в Окне. Их функция - защита. Действия амеб ясно  показали,  что  наше
присутствие в Окне крайне нежелательно. Наша Станция - инородное тело  для
этого мира. Более того, мы - активный раздражитель. Чужая Боль,  отголоски
которой воспринимали Лоран и Шварц, - следствие нашего присутствия в Окне.
Сегодняшний эксперимент убедительно доказал  это.  Прямое  воздействие  на
звезду вызвало немедленную ответную реакцию. И реакция эта теперь известна
нам всем...
   Илья помедлил, будто собирался с мыслями.
   - Я не хочу сейчас гадать о сущности чужой Боли.  Это  уводит  в  такие
дебри, где нет и намека на истину. Живая звезда? Возможно! Сверхгигантская
космическая медуза? И это возможно! Целый мир, обладающий чувствами, живой
и неделимый? Кто знает? Короче,  возможно  все,  что  способно  испытывать
боль. Мы не можем пока и не знаю сможем  ли  в  будущем  заглянуть  в  эту
маленькую   щелку   и   определить,   чем   или   частью   чего   является
псевдотуманность Окно в иной вселенной. А раз так, надо  уходить!  Великий
Гете давным-давно говорил: "Чего не понимают,  тем  не  владеют".  Мы  же,
ничего не понимая,  пытались  хозяйничать  в  Окне,  пытались  владеть.  И
причинили...  Мне  даже  страшно  подумать,  что  мы  по  неведению  могли
причинить иному миру боль!


   Станция уходила.
   Мелкая вибрация проникла даже сюда, в жилые каюты, и  у  Ильи  возникло
странное ощущение: будто Станция вовсе и не станция, а огромное  животное,
все ускоряющее свой бег, чтобы в какое-то из мгновений взвиться в  прыжке.
Ощущение не исчезало, хотя Илья, как и  все  остальные,  знал:  прыжка  не
будет.
   Станция уходила из Окна с тем, чтобы  лечь  в  дрейф  у  его  границ  и
продолжить исследования. На совещании, которое закончилось полчаса  назад,
было оговорено: кроме обычных наблюдений, остается в  силе  и  расширяется
программа зондирования, так как амебы, очевидно из-за  крошечных  размеров
зондов, этими разведчиками человеческого разума пренебрегали.
   - Ты улетаешь с "Бруно"? - спросила Полина. Она сидела на низкой тахте,
опершись подбородком о колени. Взгляд у нее был усталый и грустный.
   - Завтра, - ответил Илья.
   - Я тоже улетаю, - Полина решительным движением отправила золото  волос
за спину. - Завтра. С тобой.
   Илья стремительно пересек каюту, опустился  перед  Полиной  на  колени,
чтобы лучше видеть, что творится сейчас в зеленых глубинах ее глаз.
   - И это говоришь ты?  Женщина,  привыкшая  быть  свободной  и  сильной?
Считающая, что любовь расслабляет?
   Полина молча потянулась к  нему,  и  Илью  вновь  захлестнул  тонкий  и
несравненный аромат. Любимая пахла молоком, травой и еще бог знает  чем  -
сладко, волнующе, знакомо.
   - Разве ты не понимаешь, что о музыке говорят только до тех  пор,  пока
не зазвучит первая скрипка... Так и со  мной...  После  всего,  что  было,
после четвертой боли, ты мне однажды  приснился.  Я  проснулась  вдруг  от
ужасной мысли, что настанет какой-то день - и ты улетишь, а меня  раздавят
месяцы ожидания. Месяцы без жизни. Мертвые месяцы. Я вскочила с постели  и
побежала к Крайневу, чтобы сказать ему: на Станции  больше  нет  врача.  Я
поняла тогда, что думаю о тебе, о себе больше, чем о других. А в космосе -
ты же знаешь это - так нельзя. Я сказала ему, что  улетаю.  Немедленно.  С
тобой! Старик, - да, да, ему уже сто сорок  шесть,  -  хлопал  глазами  и,
казалось, не понимал мою сумбурную речь.
   - И что он тебе сказал?
   - Ничего, - Полина вздохнула, расслабилась. Голова ее откинулась назад.
- Ничего, - прошептала она. - Рассмеялся, поцеловал меня  и  ушел  в  свою
каюту. Я тогда почувствовала, что все слова мои  и  мысли  умные  опали  с
меня, как листья с деревца. А ты говоришь о свободе!
   Все - былые волнения и страхи, чувство бессилия  перед  лицом  тайны  и
яростное желание познать ее, опасность и боль - все это ушло от них.  Ушло
легко и просто, как вздох облегчения. А еще ушло то, главное, скорей всего
даже неосознанное, - ощущение абсолютной чуждости окружающего мира.
   С каждой  секундой  Станция  все  глубже  погружалась  в  лоно  обычной
вселенной. Понимать  это  было  несказанно  приятно.  С  неким  внутренним
содроганием Илья подумал, что они, экипаж станции,  наверно,  единственные
из людей познали чувство родины в  масштабе  вселенной:  после  Окна  даже
самые отдаленные галактики приблизились к ним на расстояние  сердца,  а  в
вечной мерзлоте вакуума за бортом угадывался аромат Земли.
   Услышав сигнал торможения, Полина воскликнула:
   - Включи, пожалуйста, иллюминатор. Там - звезды.
   Им открылся  родной,  знакомый  мир.  Не  было  больше  отвратительного
желтого варева, перенасыщенного чужой и непонятной энергией, растворились,
сгинули в черной бездне призрачные тени амеб.  Знакомые  узоры  созвездий,
как старые друзья, вошли в каюту. Они говорили: "Вы - дома!"
   - Мы увлеклись, - спохватилась Полина.  -  Тебя  давно  вызывает  рубка
связи.
   - Слушаю вас, - отозвался Илья.
   В объеме изображения появилось смущенное лицо дежурного связиста.
   - Вам ментограмма, Садовник, - сказал он. -  Текст,  правда,  не  очень
понятный.  Возможно,  сказываются  помехи   Скупой.   Мы   можем   послать
дубль-запрос.
   - Что за текст? - нетерпеливо спросил Илья.
   - "Ольга может и хочет тебя видеть. Мир чертовски прекрасен. Егор".
   - Не надо запроса, - Илья рассмеялся. - Разве не ясно -  мир  чертовски
прекрасен! "Чертовски" - архаизм.
   В дальней дали, на  вышивке  звездного  неба,  тускло  светилось  пятно
псевдотуманности. Оно так напоминало окошко, в котором по  ночам  теплится
мягкий желтый свет, что Илья подумал: человеку,  давшему  псевдотуманности
название, право, не пришлось напрягать воображение.
   И еще он с грустью подумал: "Увы, друзья мои, свет  в  окне  не  всегда
обозначает приглашение в дом".
   Но грусть была  легкая,  тающая,  как  льдинка  на  языке,  потому  что
Садовник знал и другое: были бы у дома хозяева, пусть самые неприветливые,
а договориться с ними можно. Рано или поздно.


   Боль, наконец, ушла.
   Нейтронный ветер был свеж и приятно ласкал  псевдоэпителий.  Он  вызвал
сложную гамму свечения в  листьях  кодо,  и  на  них  распустились  нежные
венчики. Кодо жадно пили нейтронный ветер, и структуры их полей, несколько
апатичные после промежуточной пульсации Светила,  наполнялись  живительной
энергией.
   Сад просыпался, и утро Пульсации обещало новое возрождение,  в  котором
уже не будет ни апатии, ни, тем более, этого противного жжения  в  области
сердца. После возрождения он обязательно искупается в  Ядре  галактоса,  а
потом отправится по делам: в остывающих мирах всегда хватает работы.
   При  упоминании  об  этих  вырождениях   материи   Ирр-медлительный   с
сочувствием подумал об обитателях параллельных вселенных.
   Если и там высшие цивилизации не сумели изменить закон цикличности,  то
и они, несомненно, несут  тяжкое  бремя  наведения  порядка  в  остывающих
мирах. Как странно и расточительно  поступает  природа!  Даже  представить
трудно, что из мертвой материи, скатившейся по энергетической  лестнице  в
самый низ, могут образовываться стабильные  структуры  или  более  того  -
жизнь. И уж  вовсе  невероятным  казалось  открытие  Ирром-неугомонным  на
окраинах  остывших  миров  разумной  жизни.  Жизнь  -  на  уровне  атомов!
Абсолютно нерационально. Зачем природе такие эксперименты, если  она  даже
им - иррам - не дала  совершенства?  Каждый  раз  растворяйся  и  возникай
заново в слабеньких пульсациях  Светила,  когда  рядом  щедрое  лоно  Ядра
галактоса, в котором жизнь их  обрела  бы  и  новое  могущество,  и  новый
смысл...
   Рядом возник Ирр-неугомонный и прервал размышления приятеля.
   "О, так ты до сих пор еще в коконе, - послал он  насмешливую  мысль.  -
Или ты выращиваешь дополнительный мозг?"
   У самого Неугомонного их было уже целых  шесть:  сквозь  псевдоэпителий
проглядывали их пылающие сфероиды, которые вращались вокруг общего центра.
   "Нет,  я  заболел,  -  грустно  ответил   Ирр-медлительный.   -   После
промежуточной пульсации я вдруг почувствовал жжение  в  области  Питателя.
Попытался отыскать причину, но ничего, кроме исчезающе малой  инородности,
там не нашел..."
   "Ты становишься мнительным, - беспечно заявил Неугомонный  и  поудобней
расплылся вокруг силовых линий ближайшего кодо. - Надо поменьше нежиться в
коконе. К тому же  твои  защитные  тела  уже  давно  бы  растворили  любую
инородность".
   "Я не все еще рассказал, - Ирр-медлительный хотел  было  обидеться,  но
передумал. - На четырнадцатом толчке утра Пульсации резкий укол  в  сердце
заставил затрепетать все мои волноводы информации... Правда,  после  этого
вроде стало легче. Жжение прекратилось".
   Неугомонный тотчас вырастил  гравитационный  щуп  и  ввел  его  в  тело
приятеля.
   "Ничего там  нет,  -  заявил  он  микротолчок  спустя.  -  Насыщенность
нейтронного потока нормальная. Период  вращения  и  температура  сердца  -
стабильные. Есть незначительная остаточная флуктуация, но это абсолютно не
страшно... Инородность, кстати, тоже рассосалась. Так что ты  здоров,  как
Ядро галактоса".
   Ирр-медлительный потускнел и начал разматывать свой силовой кокон.
   Чтобы успокоить его окончательно. Неугомонный послал  еще  одну  мысль:
"Что тело? Скоро возгорится день Пульсации,  и  мы,  растворившись  в  его
тепле, возродимся опять - еще более сильными".


   - Ты кричал во сне. Что-нибудь приснилось, милый?
   Илья задыхался. Сознание его только что вернулось в тело  -  крохотное,
неуклюжее, отвратительное человеческое тело, не умеющее не то  что  играть
наперегонки со светом, но даже просто парить, растекаться, ощущать сладкий
ток нейтронного  ветра,  не  знающее  возрождений.  Он  больше  не  Хозяин
Вселенной! Он - обломок остывающего  мира,  жалкая  капелька  протоплазмы.
Нет, не искупаться теперь, никогда не искупаться ему в Ядре галактоса!
   Ощущение потери было столь огромное и безвозвратное, что Илья заплакал.
   - Что с тобой, Ил, ты слышишь меня, Илюша? Ты заболел?  Сейчас,  милый,
сейчас... Выпей! Ну выпей же лекарство.
   Зубы Ильи отбили  дробь  по  чашке.  Преодолевая  отвращение  ко  всему
земному  -  воздуху,  воде,  этим  грубым  чужим  рукам,  -   он   глотнул
горько-мятную жидкость, всхлипнул.
   Сознание,    наконец,    завладело    телом.    Истерика,     вызванная
несовместимостью духа Хозяина Вселенной и  человека  (так  потом  объяснил
свое поведение Илья), кончилась так же внезапно, как и началась.
   Он сидел в постели - потный, измученный - и  сжимал  в  руке  микроблок
поливита. Индикатор приема пылал, будто глаз дьявола.
   - Почему он включен? - хрипло спросил  Илья  и  тут  же  вспомнил:  они
играли вечером в подслушивание мыслей - кто ласковей  подумает,  наверное,
уснул, забыв выключить.
   - Ты знаешь, Поль,  -  он  говорил  медленно,  словно  заново  осваивал
человеческую речь. - Я только что был им...  Существом.  Это  параллельный
мир... Мы вовремя ушли, Поль. Иначе нас бы уничтожили. Как инфекцию... Они
- хозяева своей вселенной. Это жизнь на уровне энергии  звезд  и  звездных
скоплений... Извини, Поль. Возвращаться было очень страшно!
   - Я понимаю, - прошептала Полина. - Ты отталкивал меня... Я понимаю.  У
меня тоже было нечто  похожее.  Тогда,  во  время  приема...  Нет,  ничего
конкретного, я бы рассказала. Ощущение недуга, что  ли?  Ощущение  разума?
Нет, нет, просто ощущение присутствия чужого.
   Илья встал, пошатываясь, подошел к  иллюминатору.  Желтый  огонек  Окна
по-прежнему теплился среди стылых звезд.
   "Скоро он уйдет, - подумал Илья. -  Через  год,  два,  а  может,  через
месяц. У них там другое течение времени. Само Окно,  может,  и  останется,
что с него возьмешь - прореха. Но Ирр выйдет из кокона,  и  не  станет  ни
Скупой, ни волноводов, ни амеб..."
   - Если это так, - обрадовалась Полина,  -  то  ты  нашел  универсальный
способ общения с разумом  -  любой  формации  и  уровня.  Прямой  контакт.
Перевоплощение. Не изучение и понимание, а осознание. Изнутри. Подумай  на
досуге, Ил.
   - Я не напугал тебя? - Илья целовал соленые глаза, щеки.
   Затем они долго пили кофе и ждали конца условной ночи.
   Тихонько бормотал Инфор. В  объеме  изображения  шли  сюжеты  из  жизни
Обитаемых миров. Илья разговаривал, шутил,  а  сердце  продолжало  щемить.
Были в этой тонкой боли  и  жалость  к  невообразимо  огромному  существу,
которое они заставили страдать, и необъяснимое послевкусие, которое всегда
бывает после прикосновения к великому, будь то  музыка,  индийская  пагода
или параллельная вселенная, и, наконец, странная смесь тоски:  ему  сейчас
одинаково дороги были и Птичий Гам, и Ядро галактоса,  в  котором  -  увы,
увы! - не суждено нырять и смеяться светом.
   - Посмотри, - позвала его вдруг Полина. - Красота какая.
   Инфор показывал берег неведомого океана.
   Там синело и таяло небо. Там  мчался,  оседлав  крутую  волну,  смуглый
наездник, а вдоль кромки прибоя бегали  смуглые  дети.  Там  зеленые  валы
вырастали на отмелях и выбрасывали на песок гирлянды подводных цветов. Там
весело кипел, котел пляжа, а в кругу отдыхающий человек пятнадцать  юношей
и девушек исполняли ритмичный танец Мануэля Косты.
   Такова была "визитка" планеты.
   Может, поэтому, когда объем экрана трижды полыхнул  малиновым  огнем  -
спецсвязь! -  дальнейшее  сообщение  диктора  показалось  нелепой  шуткой,
розыгрышем:
   - Ненаглядная, - сказал он. - Ведущий курорт  Обитаемых  миров,  аналог
Земли. Вчера среди отдыхающих и обслуживающего персонала  зарегистрирована
вспышка острой спонтанной лейкемии. Больным оказывается помощь. В этот  же
день на планету прибыли  консультанты  Объединенного  медцентра.  Решением
совета Мира в зоне Ненаглядной объявлен карантин".
   - Там Антуан! - с тревогой воскликнул Илья, обращаясь к Полине.  -  Кто
бы мог подумать: планета-курорт, здравница на здравнице и такое  редчайшее
заболевание... Что же там произошло?!
   Никаких особых поводов для тревоги не было  -  мало  ли  где  объявляют
карантины,  -  однако  сердце  Ильи   вдруг   сжало   предчувствие   беды.
Необъяснимое,  но  тем  не  менее,   пронзительное,   требующее   каких-то
немедленных действий.

   Конец второй части

Популярность: 51, Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 18:40:09 GmT