-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Язычники". СпБ., "Азбука", 1997.
OCR & spellcheck by HarryFan, 20 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
Нури сидел на дереве, а внизу бесновался и царапал кору какой-то
пятнистый зверь. Это продолжалось уже минут десять и стало раздражать
Нури. Зверь разбежался, прыгнул. Когти на растопыренных лапах промелькнули
в сантиметре от башмаков. Нури поджал ноги, обхватил ствол, наклонился.
- Красивый, - сказал он. - Но совсем невыдержанный.
Зверь прислушался, рыкнул и полез на дерево. Нури вздохнул, крепче
уцепился за сук.
- Нехорошо, ситуацию не учитываешь.
Он сдвинулся по стволу вниз и пнул зверя каблуком в нос. Зверь
шлепнулся на спину, вскочил, зашипел и, словно забыв о Нури, кинулся к
орнитоплану. Он вцепился зубами в пластиковую оболочку крыла и, урча, стал
рвать ее. Крыло судорожно задергалось. Этого Нури стерпеть не мог.
Бормоча: "В конце концов, нервы есть у каждого...", он спрыгнул с дерева,
подбежал к зверю, ухватил его за шиворот и хвост у самого корня и
отшвырнул в сторону. Зверь приземлился на все четыре лапы, взревел, ударил
хвостом по бокам и прыгнул...
Нури копался в ящике под седлом, искал флягу, когда из динамика
послышался голос дежурного ИРП:
- В чем дело, Нури? Вас не видно, вас не слышно.
Нури потер ладонь:
- Сел на опушке, хотел немного размяться, а тут такой пятнистый,
усатый...
- И?
- Инструкцию к повестке помню. Уклонялся. Сидел на дереве. Так он
укусил... Аппарат!
- На дереве... - мурлыкнул диспетчер. - Вам помочь?
- Обойдусь.
Нури перевернул зверя на спину, ополовинил флягу ему в пасть. Зверь
захлебнулся и открыл глаза.
- Ну вот, - обрадованно сказал Нури, - жив-здоров. Только задумчивый
немного.
- Доберетесь сами? - спросил диспетчер.
- Несомненно. Сейчас взлетаю.
Но взлететь Нури не пришлось. Зверь прокусил-таки пластик, и
неперегоревшая глюкоза вылилась на траву. Нури стянул рваные края
оболочки, наложил пластырь и задумался.
Запаса глюкозы не было. Можно бы, заменив ее сахарным раствором,
кое-как добраться до центра, но сахара тоже не было. Где-то он читал, что
если ввести адреналин, то можно какое-то время лететь на почти сухой
мышце, но где взять адреналин?
Зверь уже сидел, щуря зеленые глаза.
- Видишь, что наделал, - сказал ему Нури и замер в тихом восторге.
Из леса на поляну трусцой выбежал пегий пузатый ослик, а на спине у
него, задевая конечностями траву, ехал кибер. Его анодированный золотом
корпус блестел. Развевалось страусиное перо на соломенной шляпе. Над
головой кибера летел синий с красным попугай и картаво кричал:
- Киберр дуррак. Дуррак.
Неожиданно кибер дернулся, вскинул манипуляторы, пытаясь поймать
попугая, и свалился с осла.
- Глупая птица, - поднимаясь, сказал кибер. - Очень глупая. И не вижу
причин для смеха.
- Сейчас, - дрожащим голосом произнес Нури. - Сейчас я просмеюсь и
снопа стану серьезным.
- Констатирую: кто-то повредил леопарда, - произнес кибер, не глядя на
Нури. - Если каждый будет повреждать животных...
- Два вопроса, - перебил его Нури. - Во-первых, ты где взял перо? Если
каждый будет выдергивать по перу, то страус облысеет и с хвоста. И
во-вторых, что тебе леопард, что ты леопарду?
- Перо я нашел в саванне. И по второму: я по совместительству
смотритель. И ответственен за благополучие животных. Мне поручена эта
работа потому, что я добр и некусаем. Меня даже ногами топтали, и что? -
Кибер выпятил грудь.
- Вот именно, и что?
- И ничего. Ни одной вмятины.
- Значит, некусаем. - Нури на секунду задумался. - За насекомых ты тоже
в ответе?
- Об этом распоряжения не было.
- Тогда вот что. Принеси мне меду в сотах. Так, кусочек с ладонь. Здесь
должны быть дикие пчелы, не так ли?
- Пчелы есть, но бортничеством я не занимаюсь.
- Когда-то нужно начинать. Мне нужен мед.
Кибер замолчал и стал думать. Ослик неподалеку хрумкал траву. Усатый
окончательно пришел в себя и терся больной мордой о ноги неподвижного
кибера. Нури раскинулся на траве, глядел в небо. Пахло зноем, легкий
ветерок раскачивал ветви в вышине. Строго говоря, спешить было незачем, но
он обещал деду прибыть пораньше, и опаздывать было неловко. До экзаменов
еще три дня. Интересно, как добираются другие?
- Я достану мед, - нарушил тишину кибер.
Кивнув, Нури сорвал травинку и посмотрел вслед киберу, пока тот не
скрылся в кустах. Мысли текли ленивые и непривычные. У попугая красные
штаны, а у вас, Нури, как говорил летный инструктор, сильно развито
воображение, вы могли бы ласточкой летать, жаль, времени мало. Ласточкой -
это взмах, и крылья сложены полет-падение по инерции. Воробей тоже так
летает. Вообще, задача пустяковая, азы баллистики и аэродинамики.
Любопытно, живое использует инерцию, а машин, движущихся за счет инерции,
почти нет...
- Киберр в заррослях! - крикнул попугай.
Кибер действительно вышел из кустов, неся на вытянутой ладони соты. Над
ним роились пчелы, а вокруг туловища в три кольца обвивалась гигантская
змея. Голова ее с желтыми пятнами у глаз лежала на плече кибера, из пасти
на длинном стебле свисал белый цветок. При виде змеи ослик заморгал и
попятился. Усатый тихо исчез.
- Принес мед, - сказал кибер.
Нури сел и молча стал рассматривать змею.
- Я ее снял с дерева и обмотал вокруг корпуса, - счел необходимым
объяснить кибер. - Она меня за внешность полюбила.
- Так сразу?
- Естественно. Любят всегда за внешность, - сказал кибер и, подумав,
добавил: - И за быстроту реакции.
- Здорово и ново! Скажи, можешь ты исполнить еще одну мою просьбу?
- Обязан, если буду в силах.
- Тогда вот что. Отойди в сторонку, сними гада с себя и снова намотай
на дерево. Уверен, что это тебе по силам.
Кибер положил соты на траву и ушел.
- Киберр дуррак, - констатировал попугай. Ослик вздохнул.
Отмахиваясь от пчел, Нури бросил соты в котелок, плеснул наугад воды,
взболтал и вылил смесь в заправочный бачок. Через минуту крыло обрело
упругость, выпрямилось. Похлопав по нему, Нури закрыл крышку седла, уселся
и закрепил на бицепсах браслеты биоуправления.
Нури поднял машину в воздух. Поврежденное крыло слушалось плохо.
Мало-помалу Нури достаточно четко перевоплощался в здорового аиста - это
давалось без особого напряжения. Но представить себя аистом с подбитым
крылом Нури удавалось лишь с большим напряжением. Полет получался
неровным, и он, чтобы вжиться в образ, сделал несколько кругов над
поляной.
- Только планер, - шептал он. - Орнитоплан. Можно пешком. Можно верхом.
Нури наклонился. У кустов кибер уговаривал осла.
- Как хоть зовут тебя, служивый?
- Телесик! - донеслось с земли. - Домовый кибер Сатона.
Широкими взмахами Нури набрал высоту и с облегчением перешел на
привычный планирующий полет. Внизу, сколько видел глаз, расстилался лесной
массив ИРП. Проплывали редкие изумрудные прогалины, и в непривычной тишине
отчетливо слышались крики обезьян и птичьи голоса. На маленьком пульте
светил зеленым глаз единственного прибора - указателя курса, Орнитоплан
был сделан таким образом, что, включаясь в биологическую систему
управления, пилот ощущал его всем своим телом и диагностика неисправностей
не вызывала затруднений. Поврежденное крыло чувствовалось как тянущая боль
в предплечье. Но приключение на поляне окончилось благополучно, а в
прозрачной дали уже виднелась игла главного корпуса ИРП. Нури расслабился.
- Здравствуй, - послышалось рядом. Нури оглянулся. В метре от него
слева, едва шевеля крыльями, летел ворон.
- Привет! - ответил Нури. - У вас здесь что, все птицы разговаривают?
- Рразумные, - сказал ворон.
- Я уже встречал говорящего попугая. Попугаи тоже?
- Некоторрые.
- Пррогрресс, - сказал Нури. - Видимо, Сатон не только реставрирует
природу. Он ее модернизирует. А вообще, чего зря напрягаться. Садись,
поговорим.
- Я Воррон, - сказал Ворон.
Нури задумался. Разговор стоило поддержать. Не каждый день
предоставляется возможность поговорить с Вороном.
- Женат? - спросил он.
- Трижды. Посредниц рраз на берой ворроне, - с японским акцентом
ответил Ворон. Потом добавил: - Рразошрись. Харрактерр.
- Ай-яй, а сколько лет прожили?
- Портораста.
- С ума сойти! - Нури с уважением посмотрел на птицу. - Сто пятьдесят
лет. С белой вороной. Я бы не выдержал.
Собеседник молча летел рядом. То ли Ворон расстроился, то ли
разозлился. Скорее, последнее, потому что, когда Нури, целясь на башню
ИРП, сделал пологий вираж, Ворон презрительно сказал:
- Ррожденный порзать... - Он чуть шевельнул хвостом и дал несколько
кругов на уровне глаз Нури. Это получилось у него как бы само собой.
- С какой ноги ползет сороконожка. Твоя гордыня, Ворон, непомерна, -
пропел Нури. Твердое "эр" звучало в их беседе как горошина в погремушке.
Нури развеселился. - Тем не менее критику я принимаю. Но без
злопыхательства. Позитивную. Научи, каким пером ты шевелишь, чтобы сделать
вираж?
- Вопррос не трруден, - сказал Ворон. - Это дерается так.
Он заглянул себе под живот, веером растопырил хвост и провалился вниз.
- Вот так, - сказал Нури. - Впредь не хвастайся.
Ворон, скрывшись с глаз, больше не показывался, и Нури вскоре
благополучно приземлился на маленьком травяном аэродроме ИРП.
Нури проснулся от птичьего гомона в кроне старого тополя и лежал,
прислушиваясь. Вот протопал на кухню Телесик, загремел крышкой комбайна.
Издалека, похоже с аэродрома, донесся неясный говор динамика.
Скрипнула дверь, солнечный луч упал на лицо. Когда Нури открыл глаза,
рядом стоял Телесик. Он неодобрительно щелкнул челюстью и сказал:
- Вставай.
Вставать не хотелось. Кибер потоптался возле кровати и ушел по
хозяйственным делам. С самого появления на свет он не переставал
удивляться человеческой способности спать.
Нури вышел на балкон. Внизу в бассейне плескался и фыркал дед. Он играл
с дельфином, носился с ним в обнимку у самого дна. Нури проводил их
взглядом до поворота, встал на перила, оттолкнулся и ушел в воду, описав
длинную дугу. Он плыл в глубине у стен, заглядывая в гроты, вспугнул двух
маленьких крабов, которые не поделили между собой ракушку, осмотрел
колонию мидий и на последнем выдохе пробкой выскочил из воды.
У кромки бассейна на еще прохладном песке лежал дед. Он сыпал песок
себе на живот и рассматривал Нури.
- Здоров, парень, - подытожил дед свои наблюдения. - Сидячая жизнь не
повлияла на тебя.
Нури засмеялся:
- В общем, да. Но мышечная масса за этот год не увеличилась. Я
остановился в физическом развитии... Надо бы рыбу развести в бассейне,
пуст бассейн.
- Бесполезно, дельфин всю поест. Недавно сюда заплыла пара приблудных
макрелей - только их и видели.
По самой кромке бассейна, гоня перед собой овальный голыш, припрыгал на
одной ножке вундеркинд и акселерат Алешка. Он вежливо поздоровался с Нури
и напомнил, что на утро намечена прогулка по городку ИРП.
- И вчера, Нури, вы обещали мне сказку.
- Каюсь, - вздохнул Нури. - Сказку может сочинить только гений. Мне это
не по силам. Я попробую, но позже. И не суди строго.
- Что ж, посмотрим. - Вундеркинд задумался, нарисовал что-то ногой на
песке, зачеркнул. - Вчера вы неплохо взяли интеграл в функциях Матье. Мне
понравилось, хотя интеграл, в общем-то, табличный...
- Хозяин! - послышалось издали. - Хозяин, пора завтракать.
- Хочу киберу голос сменить. - Дед поднялся, не касаясь руками земли,
стряхнул песок. - При его комплекции больше подойдет баритон. Слишком
басит.
Они пошли через небольшой сад. Белокорые березы, сплошь опутанные
лианами, ивы и пальмы, платаны и почти черные гладкие кактусы уживались в
этом саду.
- Гибриды, - рассеянно сказал дед. - Ищем подобия старых форм.
Пока Нури завтракал, Алешка с нетерпением ждал его. Он отнес еду
дельфину и загнал на тополь кота. Кот Синтаксис, с шишковатой головой и
твердыми мурлами - так бабушка называла те места, из которых у кота росли
усы, - скучно шипел. Шипел он в порядке профилактики, так как акселерат
никогда ему не делал зла. Просто Синтаксис, заматерелый в своей угрюмой
воинственности, не нуждался ни в чьем внимании, и меньше всего в
Алешкином.
Потом они втроем - Нури, Алешка и кибер - двинулись по широкой улице
базового городка, в котором жили сотрудники Института реставрации природы.
Осмотрели стоянку дежурных махолетов. Нури поговорил с
механиками-хирургами: они пересаживали мышцу крыла его орнитоплана. Потом
прошли к гостинице. За столиками, вынесенными на зеленый газон, в шортах и
тапочках на босу ногу сидели странно знакомые люди и жадно поглощали
виноград: сизые грозди его высились в огромной корзине посередине стола.
Рядом резвились два пестрых щенка. Веселый великан с перевязанной головой
- Нури узнал знакомого по портретам десантника-йога, первым ступившего на
раскаленную поверхность Венеры, - прищурил глаз. Другим он смотрел сквозь
бокал с рубиновым вином. Он увидел Алешку, поставил бокал и жалобно
сказал:
- Пожалей старика, парень. В некотором царстве выращивал я во какие
овощи. А ночью на бахче взорвался сильно зрелый арбуз, и, видишь, зацепило
осколком. Лечусь. - Он потряс бутылкой: - Сейчас мы ее утилизируем. Идите
к нам, Нури.
- Оставь их, Рахматула, - вмешался сосед. Его длинное лицо было
неподвижно, а голос возникал словно из окружающего пространства. - Люди
идут своей дорогой. Пусть идут. Ты лучше посмотри, какой красивый и
хороший кибер пришел. Сколько солнца отражается от его выпуклого живота. Я
соберу его.
Он вытянул руки, и между ладонями зажглось солнце, маленькое, с
футбольный мяч, и ослепительно белое.
- Солнышко! - сказал Алешка.
- Хочешь, я подарю его тебе? Нет? Тогда пусть летит.
Он слегка подкинул ослепительный шар, и маленькое солнце умчалось
ввысь, к солнцу большому, и растворилось в его лучах, и Алешка и Нури
откровенно глазели на великого иллюзиониста, впервые увидев его не на
экране, а живьем.
- Подари ему радугу, Иван, - сказал Рахматула.
Фокусник щелкнул пальцами, достал из воздуха черную коробочку, разделил
ее на две части и развел их во весь размах. Радуга повисла над корзиной, и
в воздухе запахло озоном, и мелкие капли прохладного дождика увлажнили
виноградные кисти. Иван вместе со всеми полюбовался радугой, вздохнул,
намотал ее на палец, уложил в коробочку и протянул Алешке. Вундеркинд взял
ее трепещущей рукой и шепотом сказал:
- Большое вам спасибо. Я ее буду изредка выпускать по вечерам.
- Точно, самое главное, смотри, чтоб не выгорела, - сказал третий в
компании, черный толстяк с толстыми губами. Толстяка все знали. Это был
городской доктор Аканиус, единственный человек, которому всегда делать
было нечего: он лечил абсолютно здоровых работников центра ИРП.
А когда они вновь зашагали по улице, Нури сказал:
- Зря, видимо, я прилетел. Если сюда все такие собрались, как Рахматула
и Иван Иванов, то мне здесь делать нечего.
- Очень умный человек Иван Иванов. - Кибер погладил себя по животу
мягкой лапой манипулятора. Он покосился на черную коробочку и добавил: - И
добрый. Да.
Подошли к стадиону, на котором тренировались футболисты. Стадион
почему-то был огорожен только с одной стороны и состоял из сплошного
футбольного поля, переходящего в луг. У самой боковой линии паслась
лосиха. Футболисты не обращали на нее внимания, она на них тоже.
Алешка побродил у ворот и вдруг присел на корточки: невдалеке щипали
траву гадкие утята. Один подошел совсем близко к Алешке, ухватил стебель,
потянул. Трава не поддавалась. Утенок напружинился, широко расставив
оранжевые лапы, акселерат и вундеркинд из сочувствия весь подобрался и
замер. Наконец птенец изловчился.
- Откусил, - прошептал кибер и, нависая над утенком, добавил: -
Непроизводительная трата энергии. Эту траву он все равно есть не будет.
Вдоволь насмотревшись, пошли дальше. Влекомая двумя зебрами, быстро
проехала повозка с бидонами, мелькнула надпись: "ИРП. Молоко кан". Кибер
не захотел рисковать, спрыгнул на обочину и уставился на плакат.
Написанный на листе ватмана от руки, плакат гласил:
В ПОНЕДЕЛЬНИК СОСТОИТСЯ СУББОТНИК
ПО СОРТИРОВКЕ ЯИЦ МАЛИНОВКИ И СОЛОВЬЯ.
ДОМОВЫЕ КИБЕРЫ БЕЗ ПРИСОСОК В ИНКУБАТОР
НЕ ДОПУСКАЮТСЯ.
Телесик пошевелил четырехпалым манипулятором. Задумался. Из аптеки на
углу вышел толстый Аканиус с пипеткой в руках. А потом откуда-то
вывернулся мальчишка лет двенадцати. Он тащил за собой на веревке щенка.
Весь облик мальчишки был по-гусарски независим и не предвещал щенку ничего
хорошего. Круглую его физиономию (естественно, мальчишки, а не щенка)
обрамляли уши. Нури подумал, что через них можно было бы наблюдать
солнечное затмение, если, конечно, предварительно сговориться с
мальчишкой. Паренек был гол по пояс и бос. Но что Нури совсем доконало,
так это его штаны: они были тщательно отутюжены и слегка светились.
Алешка уставился на щенка, мальчишка - на Алешку. Потом он посмотрел
Нури в глаза и сказал:
- Сначала оцелот. Оцелот - это шедевр. Ничего лишнего, последний мазок
в той картине, которую зовут гармония. Потом собака: воплощение
достоинств, ходячая преданность, сгусток гуманности и любви. Меняю собаку
на браслет.
Нури выслушал выспреннюю речь удивительного ребенка и вздохнул. Что
Алешка не уйдет без щенка, он понял сразу, но кодовый браслет...
- Не, вы меня не поймаете, - сказал мальчишка. - Давайте прибор, берите
собаку, а то мы ее... - он запнулся, - изучать начнем.
Последние слова он адресовал Алешке и сделал зверское лицо.
- Таких щенков, как говорили в старину, за пучок - пятачок.
Ребенок нехорошо хихикнул:
- Как хотите. - Он дернул веревку, поволок щенка.
Алешка сел на траву и стал раскачиваться.
- А что вы думаете, - сказал кибер. - Дите, конечно, вундеркинд, но
пять лет - это пять лет.
Он задрал вундеркинду рубашку, промокнул слезы и высморкал ребенка.
Мальчишка горестно вздохнул:
- Животное не жалеете, пацана пожалейте, филателист.
Филателистом Нури еще никогда не обзывали, и вот дождался. Он отстегнул
с руки браслет. Мальчишка бросил веревку, схватил браслет, захохотал:
- Ага! Еще пару щенков, и на сегодня хватит! - Он зашевелил ушами,
повернулся на пятке и исчез, словно дематериализовался, оставив в воздухе
дрожащее марево.
Толстяк с пипеткой, пока Нури торговался, стоял в стороне и с явным
удовольствием наблюдал. Теперь он подошел поближе и радостно
констатировал:
- Тэк-с, вы тоже сменялись!
Нури развел руками.
- Не огорчайтесь, Нури Метти, по-моему, вам оказана большая честь.
- От вас я не ожидал, доктор.
- Нури, для меня вы не более чем потенциальный пациент. Но ребят можно
понять. В музее героев ваш транзистор займет почетное место. Генеральный
конструктор Большой государственной машины не каждый день прибывает к нам.
И вообще, таких шансов пополнить музей больше не будет. Я и сам не
предполагал увидеть сразу и в одном месте столько знаменитостей.
- Но способ...
- Вот то-то. - Доктор шлепнул Телесика по звонкому животу. - А что,
слава гнетет?
- Филателист я, вот я кто.
Щенок сидел на веранде. Он бодрился, хотя, по всему видать, чувствовал
себя несколько связанно. Алешка гладил его по шерсти. Вокруг реагировали
члены семьи.
- Нет, это не пудель, - сказала бабушка и была, как всегда, права. -
Глупые вы с Алешкой, но пусть, конечно, живет.
Дед потрогал несоразмерно большие щенячьи лапы, упругие усы, оглядел
Алешку и ничего не сказал.
Кот Синтаксис лежал на кушетке, вывернувшись кверху брюхом. Он
настолько всех презирал, что даже слегка подмурлыкивал, чего, как заметила
бабушка, последние три года от него никто не слышал. Дед стал слегка
подталкивать его на край кушетки. Кот замолчал, но глаз не открыл, хотя
голова его свесилась вниз. Наконец он боком соскользнул на пол и остался
лежать не шевелясь. И лишь когда бабушка стала посмеиваться над ним, кот
вскочил и окрысился на окружающих. Хвост его выгнулся и задрожал.
- С-сатон, - сказал кот. - Псся!
- Что ли, он говорить научился? - ни к кому не обращаясь, спросил
кибер.
- Ругаться он с детства умел, с котячьего возраста, - ответила бабушка.
- А говорить, сколько Алешка с ним ни бился, не хочет. Ленив.
Кот, не глядя по сторонам, ушел в сад, отряхивая лапы. Впрочем, к обеду
он вернулся.
Нури бродил по дому, машинально трогая вещи. Лениво думалось, что Сатон
сегодня весь день почему-то пробыл дома. Наверное, из-за него. И вообще, в
этом городке, в ИРП, на этом курорте, время течет вне ритма. И... Нури
поймал себя на том, что уже с минуту тупо смотрит на серый с металлическим
отливом тетраэдр. Он тряхнул его, прислушался к звону семян внутри: орех,
откуда? Ах да, Олле привез его в подарок деду. Из ореха так ничего и не
выросло... Не выросло...
Нури тронул висящий на стене коготь, длинный и кривой, как ятаган.
Такие когти носят сорпы, один... на правой лапе. Коготь мерно
раскачивался: влево-вправо, влево-вправо... Период постоянен, амплитуда
убывает по экспоненте...
Откуда-то из глубины подсознания выплеснулся холодный страх. А что,
если он разучился думать? Однотонный, без красок, плоский мир пустяков.
После сдачи машины за последние дни ни одной стоящей идеи не сверкнуло в
безоружном мозгу.
Нури старался воскресить события этих дней, но памяти не за что было
зацепиться: получил долгожданный вызов на экзамены (а сдаст ли он их в
таком состоянии?), учился летать, ел, спал, о чем-то думал. Или ни о чем?
Он затряс головой. Боль возникла в затылке и колющей волной проползла к
вискам. Симптомчики. Нури скрипнул зубами и вышел в сад с застывшим в
улыбке лицом.
В тени в легком кресле полулежал дед, борода его торчала кверху. В
бассейне бабушка и Алешка купали щенка. Невдалеке на воде маячил дельфин.
Он изредка шлепал ластами и фыркал. По веранде, поскрипывая коленными
шарнирами, бродил Телесик. Кибер томился - ему хотелось попробовать новый
голос.
- Не следует в общем бассейне купать животное, происхождение и
координаты которого в ретроспекции не известны, - не выдержал он.
- Не волнуйся, - сказала бабушка. - В ИРП не бывает больных животных. А
что касается происхождения, то щенок всегда происходит, слава Богу, от
собаки.
- Мое дело предупредить.
- Ну и спасибо. Принеси лучше полотенце.
Потянулась минутная пауза, потом дед сказал:
- Я читал твои работы, Нури. Признаю, ничего подобного в области
машинной математики еще не было, и я бы поздравил тебя...
Сатон повернул голову, светлыми глазами он смотрел снизу вверх на Нури.
- У нас было всего два года.
- Это не мало.
- Не знаю. Сначала мы сделали электронный стимулятор умственной
деятельности. Ты должен помнить, я задумал его еще в школе...
- Я уже тогда возражал. Вредная затея.
- Если бы у тебя был тогда ЭСУД, отец остался бы жив.
- Нет. - Сатон закрыл глаза. - Нет, Нури. На Марсе у нас не было
недостатка в мыслителях. У нас был недостаток времени. Мы знали, что надо
делать, мы просто не успели.
- Ты говоришь это потому, что не работал с ЭСУДом. Ты не знаешь радости
неожиданных озарений.
- И многие из вас испытали эту радость?
- Я эгоист. - Нури потер затылок. - Я один, но этого было достаточно,
меня хватало на всех и на все.
- В твой институт были переданы лучшие математики планеты, и не было, я
уверен, не было необходимости применять ЭСУД. Эйнштейн пользовался
собственным мозгом.
- Среди нас не нашлось Эйнштейна. Но Большая всепланетная уже работает
- это главное. Я сознательно нарушил запрет и сам наказал себя.
Сатон отвернулся. Это просто невыносимо, смотреть, как улыбается Нури.
А он ведь знал об ужасной участи тех, кто испытывал на себе химические
стимуляторы, знал, что это почти неминуемо приводит к распаду личности.
Сатон подошел вплотную, он смотрел Нури в глаза, и тот не отвел
взгляда.
- Это ведь электронный стимулятор, профессор, не химический. Процесс
обратим, мы сделали расчеты. Клетки обновляются в течение месяца, скоро
все будет в порядке. Жаль, что ЭСУД демонтировали.
Сатон смутился: кажется, Нури читает мысли. Он неловко топтался рядом.
- Ладно. Боль я сниму. Навсегда, запомни, навсегда. - Он на секунду
коснулся ладонями висков Нури.
Это было как сон: боль действительно отошла. Нури перевел дыхание. В
мире появились краски, что-то сместилось и стало на свои места.
- Когда мы сменим вас, - четко разделяя слова, сказал Алешка, - то
отменим закон ограничения рабочего времени как нарушающий свободу
личности, поставим ЭСУД на конвейер и снабдим стимуляторами всех желающих.
Мы сделаем так, чтобы у каждого был свой ЭСУД... и свой щенок.
Алешка и кибер пошли к дому, неся завернутого в полотенце щенка. Щенок
лизал пахнущий кухней киберов манипулятор. Бабушка шла рядом, положив руку
на плечо киберу, и говорила:
- Ты добрый, Телесик, ты хороший. Что бы ты хотел получить в подарок ко
дню рождения?
Кибер остановился. Он посмотрел на щенка, на бабушку, голова его
сделала полный оборот, в линзах глаз загорелись зеленые огоньки
электронной эмиссии, и он сказал:
- Я хочу заболеть.
Мангуста Бьюти возлежала на спине золотого дельфина, - две такие
скульптуры украшали вход в здание центра. Бьюти равнодушно посматривала
сверху на ожидающих. По стриженой траве прохаживались, перебрасываясь
фразами, лучшие люди планеты. В позе полного сосредоточения, подняв лицо к
солнцу, сидел Рахматула. Он не дышал уже минут двадцать и не отвечал на
вопросы. Пояс космонавта - лишь три человека на Земле были удостоены столь
высокой награды - опоясывал его обнаженный торс. Рядом, с чертенком на
руках, стоял Иван Иванов. Чертенок, небольшой, с кошку, сонно помаргивал,
потом положил голову с маленькими витыми рожками Ивану на плечо и сладко
зевнул.
- Настоящий? - спросил Нури.
- Более чем. Можете проверить.
- Свят-свят. Сгинь, нечистая сила! - сказал Нури. Тот никак не
реагировал на заклятие, только в воздухе слегка повеяло серным ангидридом.
- Адова эманация, - извиняющимся тоном сказал Иван.
Чертенок удобнее уместился у него на руках, пробормотал:
- Идет коза рогатая... - и заснул.
Кутаясь в оранжевую тогу, подошел величественный Хогард Браун. Его
глаза с подкрашенными фиолетовыми белками слезились. Великий спелеолог и
юморист не носил прописанных ему темных очков. Зато он носил яркие одежды
и в правом ухе серьгу с огромным зеленым рубином. Хогард большую часть
жизни проводил под землей, а выходя на поверхность, вовсю наслаждался
красками неба, и леса, и воды. Ибо его всегда ожидал новый спуск в царство
темноты и тишины. Лучшие свои произведения из одной-двух фраз Хогард
сочинял там, во мраке пещер, где смертельный риск был нормой жизни его и
таких, как он. Хогард утверждал, что он начисто лишен чувства юмора и
потому свои шутки проверяет на себе: если уж он сам улыбнется, то читатель
будет хохотать неудержимо.
- Чертенок - это хорошо, - серьезно сказал Хогард. - Но меня
интересует, почему ИРП? Я получил вызов и удивился. Конечно, приехал. На
дважды сгорбленном верблюде. И нас здесь не так уж много.
- Желающих с избытком, - сказал Нури. - Просто сегодня день экзаменов
во всех центрах реставрации. Сто центров, и в каждом по десять человек. А
почему в институтах реставрации? Полагаю, потому, что требования к нам
слишком уж противоречивы.
- Требования...
- Ну, вам-то бояться нечего. Правда, Бьюти?
Бьюти разинула пасть, показав розовую пружинку языка, и отвернулась.
- Доктор Нури Метти, вас просят подняться в кабинет директора Института
реставрации природы, - послышалось из динамика над входом.
- Значит, вы первый. Не знаю, хорошо это или плохо. Я как-то волнуюсь,
- сказал Иванов. Чертенок завозился у него на руках, приоткрыл один глаз и
крикнул вслед Нури:
- Ни пуха ни пера.
- Иди к черту, - ответил Нури, закрывая кабину лифта. Он еще успел
заметить, как исчез чертенок, как замахал пустыми руками Иван Иванов, и
поднимаясь, услышал его крик:
- Что вы наделали, Нури! Я с таким трудом приручил его.
Подъем был стремителен. Не меньше двух "жи", прикинул Нури, ощутив
легкое головокружение. Сверху, с широкой балюстрады, кольцом опоясывающей
верхушку здания, голубая бухта казалась небрежным мазком, пририсованным к
океану. Вдали различалась граница зеленого массива, гигантским полукружием
огибающего бухту. Владения тихоокеанского филиала ИРП отсюда, с высоты
километра, просматривались почти полностью.
Кабинет директора был огромен и почти пуст. Взгляд упирался в зеленый
квадрат посередине. В квадрате разместились карликовые джунгли: самое
высокое деревцо было едва по пояс Нури. Над этим лесом висел белый
сфероид, а напротив за старинным письменным столом разместился Сатон. Он
взглядом указал Нури на кресло рядом и постучал пальцем по столу.
Из джунглей на лужайку вышел крошечный олень. Это был настоящий олень,
без всяких фокусов, грациозный и удивительно пропорциональный. Он замер,
вскинув голову, увенчанную маленькими рогами, и было видно, как под
коричневым бархатом шкурки шевелятся мышцы. Олень топнул ногой - мелькнуло
глянцевое раздвоенное копытце - и двинулся вокруг стола. Сатон поднял его,
поставил на стол, достал из ящика кубик соли и положил себе на ладонь.
Олень обнюхал кристалл и начал сосредоточенно облизывать его.
Нури, затаив дыхание, смотрел на это маленькое чудо.
- Карликовый олень, - грустно сказал Сатон. - Последний такой был убит
в прошлом веке. Удалось восстановить, но у нас в стаде нет и двухсот
голов, а спрос огромный. Но олень - это сравнительно просто: из большого
сделать маленькое. Хуже с хищниками... - Сатон хмыкнул, подхватил оленя
под брюшко и опустил на пол. Тот угнездился в зарослях. - Или ты вообще
против хищников? - Он посмотрел в угол. Там стоял кибер, держа на цепи
леопарда с перевязанной наискось мордой.
В окно влетел и сел на стол Ворон. Нури подмигнул ему:
- Здравствуй.
Ворон не ответил. Склонив голову набок, он индифферентно стал
рассматривать свое отражение в полированной поверхности стола. Редкие
перья топорщились у него на затылке, открывая синюю в морщинах кожу.
Потом тихо вошли и расселись за столом Алешка, мальчишка в светящихся
штанах и доктор Аканиус. Сатон вынул из стола бумагу, положил перед собой
и торжественно сказал:
- Комиссия в сборе. Социологи из ползунковой группы прибыть не могут и
присутствуют дистанционно.
Над столом засветился и исчез сфероид. На его месте возникло объемное
изображение двух голых ребятишек, держащихся за низкие перильца,
огораживающие небольшой бокс.
- Послушайте объективные данные. Нури Метти. Двадцать семь лет. Родился
в Третьей Марсианской колонии. На Земле работает восемь лет. Доктор
математики. Последняя должность - генеральный конструктор Большой
государственной вычислительной машины. Холост. Заявление подано два года
назад. Все. Прошу задавать вопросы.
- Свидетельствую, коллега Метти практически здоров. У меня вопрос:
какая ваша вторая специальность? - спросил Аканиус.
- Механик-фаунист.
Социологи из ползунковой группы переглянулись. Продавец щенка шмыгнул
носом.
- Дефицитная профессия, - сказал он. - Конечно, детские учреждения
сейчас почти обеспечены живым зверьем. Но механических зверушек разбирают
взрослые. Имя им - легион. Щенков и котят, которые не линяют и не растут,
заводных пичуг с запрограммированным свистом, киберскворцов и
синтетических аистов, щелкающих над крышами. Это все вы наделали?
- И я тоже...
- Не вижу, что в этом плохого, - сказал Алешка. - Тебе известно, что
Совет Земли не ограничивает ИРП во времени и средствах. Но понадобятся
десятки лет, пока мы восстановим леса и воды. Что касается фауны, то вряд
ли когда-нибудь нам удастся реставрировать ее полностью. Проще создать
новый вид животного - и, как ты знаешь, мы вывели Чебурашку пятнистую
многочисленную, - чем восстановить старый. Направленные мутации, операции
на зародышевой клетке, селекция отбор - все это пущено в ход. Но слишком
мало исходного материала... И пусть пока поют кибернетические соловьи.
- Ладно, - махнул рукой мальчишка. - Я хочу знать, как у вас, Нури, в
смысле морального облика?
- Вопрос отводим! - хором сказали социологи из ползунковой группы. -
Какой моральный облик может быть у холостяка? Пусть он лучше сказку
расскажет.
Вся эта неожиданная дискуссия между членами комиссии привела Нури в
состояние веселого обалдения. А тут еще Ворон: он сидел с таким видом, как
будто ему принадлежало право решающего голоса. Однако нужна сказка. Нури
готовился, но заранее ничего придумать не мог. Он начал экспромтом, и вот
что у него получилось:
СКАЗКА
"Ужасно жить без названия! - печально думал маленький и пухлый. - Но
разве в этом дело, когда на лужайке вырос колючий чертополох".
Розовый и пухлый прибегал на коротких ножках и любовался
красно-фиолетовым цветком. Он догадывался, что цветок пахнет зноем, и если
солнце имеет запах, то это запах чертополоха. Все же он хотел понюхать
цветок, но малый рост не позволял этого сделать. Он хотел попробовать
чертополох на вкус, но мешали колючки. И тогда розовый и пухлый убегал по
делам, оставляя на сизой от росы траве зеленую полоску следа.
Так он привычно пришел ранним утром и увидел цветок и на нем золотистую
стрекозу.
- Кто ты? - спросила прекрасная стрекоза.
- Кто я? Не знаю, - горестно ответил розовый и пухлый.
- Но ведь каждый кто-то есть, - сказала стрекоза. - Посмотри, у тебя
мокрое пузо оттого, что ты бегаешь по росе. Хочешь, я буду звать тебя
поросенком?
- А что, - сказал бегущий по росе. - Мне это нравится.
- М-да, - сказал Сатон после долгой паузы.
- Нет ни слова о киберах, - сказал Телесик. - Хотя я допускаю, что
золотая стрекоза - это все же киберстрекоза.
- Не фонтан, а? - спросил один из социологов, почесывая животик.
- А чего? - сказал второй. - Сказка - это за гранью даже наших
возможностей. Попробуй, сочини. Я, например, не берусь...
- Мне нравится! - решительно сказал Алешка, и социологи уважительно
замолчали. - Вообще, мне нравится Нури Метти как личность. Мотивирую: он
активен, добр и смел. Это то, что нам нужно. У него много хороших
качеств...
- Напримерр, юморр, - подсказал Ворон.
- И это тоже.
- Он побил леопарда. Он подавил здоровый кусательный инстинкт
животного. Вот доказательство, - жестяным голосом сказал кибер, поправляя
повязку на морде зверя. Леопард замурлыкал басом.
- Диспетчер ИРП свидетельствует, что Нури не хотел этого, но был
вынужден.
- Я должен напомнить, что Нури дважды нарушил запрет, - сказал Сатон. -
Когда сделал ЭСУД и когда пользовался им.
- ЭСУД - это хорошо! - хором сказали социологи из ползунковой группы.
- Этот запрет нарушают все. Он устарел, - сказал Алешка. - И разве не
вы, профессор, в качестве награды за выведение анаконды из ужа просили
месяц работы без ограничения времени? Я полагаю, что Нури Метти полностью
отвечает всем требованиям...
- Я думал, - перебил его Нури, - что вас интересуют мои знания.
- Знания! Любой предмет - это пара просиженных штанов, - сказал
продавец щенков. - Характер - вот что для нас основное. Индивидуальность,
сохраняемая даже в чрезвычайных обстоятельствах. Непохожесть и готовность
подчинить себя общим интересам. Лично я поставил бы вам пятерку, ибо мне
понравилось, как вы торговались со мной из-за браслета. Знаете, это
слюнтяйство "ах, мальчик, отпусти собачку", мне оно не по нутру.
- Мы анализировали поступки Нури Метти со дня вручения ему повестки, -
сказал один из социологов. - И сравнили с записями в кодовом браслете. Он
всегда оставался самим собой. Он такой, какой он есть. Он естественен.
Рахматулла вышел из состояния нирваны.
- Люди, - сказал он, оглядывая окружающих. - Я вернулся к
действительности, и она прекрасна. Я прочту вслух то, что заслужил Нури,
один из нас, и да заслужит это каждый из нас. Слушайте.
Он взял из рук Нури деревянную табличку, показал ее всем и прочитал:
- Во имя будущего. Диплом. Экзаменационная комиссия при Тихоокеанском
филиале ИРП, сознавая свою ответственность перед человечеством, сим
разрешает Нури Метти занимать должность воспитателя в дошкольных
учреждениях планеты Земля.
ТИГР ПРОВОДИТ ВАС ДО ГАРАЖА
- На нашем экране ее временное жилище. По сути, это большая
климатическая камера, конструкция которой позволяет имитировать
марсианские условия: температуру, давление, газовый состав... Что вы
думаете обо всем случившемся, профессор?
Сатон дернул себя за бороду, посмотрел на ведущего и развел руками:
- Я любил ее, потому что гракулу нельзя было не любить. Мы делали все,
чтобы ей было хорошо, чтобы она привыкла к Земле. Вы знаете, что ее
привезли с Марса. Она там жила на экваторе, где песок и безводье. И на
полюсах, где смесь снега и хлопьев углекислоты по колено. Мы полагали, что
в силу этого она может акклиматизироваться у нас. - Он грустно вздохнул: -
Когда я чесал ей кадычок, ее кожа становилась прохладной и покрывалась
мурашками...
- Может быть, ее выпустил кто-нибудь из младших научных сотрудников? -
спросил ведущий.
На экране возник Нури.
- Исключено, - сказал он. - Ползунки отвечают только за режим, дежурят
у пульта и доступа в камеру не имеют. А биологи из ходячей группы - люди
ответственные. Кроме того, имеются всего два ключа. Один у директора, -
кивок в сторону Сатона, - другой у меня. Без нас никто из ребят в камере
не бывал.
- Странно это, - задумался ведущий. Его голографическое изображение
четко выделялось на притененном фоне просторного помещения. Потом на
экране возникла панорама климатической камеры. - Гладкие стены,
специальная изоляция. Сюда и бактерия не проникнет. Что здесь есть?
Кормушка-поилка и надувной матрац. Больше ничего.
- Что вы сказали? - раздался за кадром удивленный голос Нури.
- Я говорю, матрац. Мой помощник вытащил его из-под кормушки перед
началом передачи. Я сказал: специальная изоляция. Сюда можно проникнуть
только через бокс в скафандре с автономным питанием.
- Простите, - это опять голос Нури. - У нас нет автономных скафандров.
Оба наших скафандра имеют питание от внешней установки. Воздух подается и
убирается по шлангам.
- Благодарю... Но что все-таки будем делать? Я полагаю, вопрос о том,
как гракула отсюда вышла, - второй вопрос. А первый - куда она делась? Что
собирается предпринять по этому поводу руководство Института реставрации
природы? Нужна ли помощь общественности?
- Ни в коем случае, - сказал Сатон. - Дирекция ИРП не допустит на
территорию никого из посторонних. Я надеюсь на высокое сознание
энтузиастов. Но хотел бы предупредить, что при первой попытке незаконного
проникновения на территорию ИРП мы накроем массив защитным полем, хотя за
все десять лет существования нашего филиала к этой мере мы не прибегали ни
разу. Поиск будем вести малой группой. Без чрезвычайных мер.
- Я думаю, человечество разделяет вашу позицию, - после небольшой паузы
сказал ведущий. - Удовлетворяя интерес телезрителей, я хотел бы
представить членов поисковой группы. Знакомьтесь, товарищи, это Олле.
На экране беловолосый, шоколадного цвета гигант в шортах и постолах.
Рядом пес чернее ночи, усатый и лобастый, с гладкой шерстью и широкими
лапами.
- Олле знают многие, - прокомментировал ведущий. - Его работы по мимике
и жесту весьма популярны. Но в последние годы он сменил специальность.
Сейчас Олле - вольный охотник. Он поставляет Институту животных.
- Поставляю, - вздохнул Олле.
- Вы их ловите? Как?
- Ну, чтобы поймать, надо как минимум обнаружить и догнать.
- И вы?
- Обнаруживаю и догоняю.
- А потом?
- Потом - в мешок, вызываю транспорт и везу сюда, в ИРП.
- А если оно в мешок не лезет?
- В мешок никто сам не лезет. Я его туда засовываю.
- Я хочу сказать, если оно в мешке не помещается. Если габариты
большие. Скажем, медведь?
- Я отловил сотни животных, - нахмурился Олле. - И это никого не
удивило. А медведя всего одного - и столько разговоров.
- Об этом был поставлен фильм...
- Видел. Ерунда в том фильме... Практически он и не сопротивлялся,
болен был. Трудно было тащить его к площадке, удобной для посадки
вертолета. На руках нес.
- Спасибо. Следующий участник поисковой группы - Нури Метти. Полагаю,
генеральный конструктор Большой вычислительной машины известен всем. Но не
все знают, что Нури имеет также диплом воспитателя в дошкольных
учреждениях и уже год работает в детском саду при океанском филиале ИРП.
Что заставило вас, Нури, участвовать в поисковой группе?
- Мы с ребятами отвечали за акклиматизацию. Они считают, что я должен
участвовать в поиске. Директор и я разделяем их мнение.
- Третий участник - пес Гром. Что вы скажете о нем, Олле?
- Мой друг. Улыбнись, Гром.
Пес оскалился. Белые клыки на черной морде производили жуткое
впечатление, и оператор сменил кадр. Золотой конь гулял на поляне, и ветер
развевал его гриву, и длинный хвост касался травы.
- Это просто Конь, - сказал за кадром Олле. - Он не может без меня, а я
не могу без него.
Гром вел их по кромке джунглей там, где джунгли постепенно переходили в
саванну. Утром второго дня след исчез, и Олле предложил зайти к знакомому
Отшельнику передохнуть и сориентироваться. Перед закатом они подошли к
озеру, лежавшему у подножья скалистой горы.
- Можно в обход, можно вплавь, - сказал Олле. - Отшельник живет в
пещере на той стороне.
Вопрос решил Гром. Пес полез купаться и делал это с таким
удовольствием, что и остальные не выдержали. На середине озера Олле нырнул
и долго любовался необычным зрелищем: в воде мерно перебирал ногами конь
без головы, а за ним, привязанный к хвосту, тянулся оранжевый плотик.
- Бросай все, - сказал Олле, вынырнув, - и посмотри - конь совсем
серебряный.
Нури ушел под воду минуты на три.
- Между прочим, там, на дне, крокодил лежит, - будничным голосом сказал
он, наконец высунув голову из воды.
Крокодил действительно всплыл шершавой колодой и долго двигался рядом.
- Стар он, - сказал Олле. - Мохом оброс... Ты его не трогай. Это
любимый крокодил Отшельника. Геннадием его зовет.
Отшельник, опираясь на посох, ждал их на берегу. Длинные волосы его
касались плеч, борода свисала до пояса, а чресла были перепоясаны козьей
шкурой.
Гром вылез из воды, подбежал к Отшельнику и стал отряхиваться. Кончик
его хвоста и нос образовали некую воображаемую ось, вокруг которой со
страшной скоростью двигалось все остальное. Брызги разлетались во все
стороны.
- Железный организм, - пробормотал Отшельник. - Это ж надо, выйти из
такой тряски без сотрясения мозгов! Уважаю.
Когда Олле и Нури, выпустив из плота воздух и перенеся на сухое место
рюкзаки, подошли к Отшельнику, тот долго жевал губами, молчал, а потом
сердито спросил:
- Газельки потроха привезли?
- Ни даже говяжьего ливера, - мгновенно среагировал Нури.
- Меня смех душит, - грозно сообщил Отшельник. - Но тем не менее я вас
приветствую и прошу в пещеру.
Он переступил через крокодила и пошел, не оглядываясь.
- Только собачку придется оставить. И лошадка пусть себе пасется, ее
никто не тронет. У меня здесь тихо, спокойно. Отдохнете и дальше пойдете.
Своим путем.
Вход в пещеру был закрыт цветастой занавесью. Отшельник откинул ее, и
сразу гостей оглушил утробный рык. Под люстрой, свисающей с невидимого в
высоте свода, метался и ревел огромный лев.
- Чтоб я так жил, Варсонофий! - неожиданно завизжал Отшельник. - Что я
тебе, из себя потроха достану?
Лев замолчал и ушел в угол. Отшельник, так же внезапно успокоившись,
сказал непонятно:
- Или я завтра вскрою энзэ, или вся программа полетит к черту.
В пещере было уютно и просторно. На ровном полу пушистый ковер, у стены
- большой письменный стол, длинный пульт и шкаф, набитый книгами. Рядом -
низкая тахта, а в стороне под странным коленчатым сооружением
располагалось львиное логово - охапка сухой травы.
Нури долго рассматривал удивительную конструкцию - причудливое
сочетание рычагов и микрофонов. Самый длинный из рычагов заканчивался
тяжелым ботинком.
- Для него? - кивнул Нури в сторону льва.
- Точно. Спит, скотина, на спине и храпит неестественно. Пришлось
соорудить эту штуку. Она срабатывает, когда уровень храпа превышает
шестьдесят децибелов... Сейчас я сплю спокойно.
- А попросить его выйти вон нельзя?
- Увы. Это его пещера. По сути, он мне ее сдает за ящик газельих
потрохов в неделю.
- Обдираловка, - возмутился Нури.
- А Варсонофий считает, что терпит меня чуть не задаром.
Олле перебирал книги. В основном это были труды по психологии животных,
справочники рационов, записки натуралистов и дрессировщиков.
- Ф.А.Судьба. "Сытый хищник. Очерки по экспериментальной психологии", -
прочитал он вслух. - Интересно: сытый хищник...
- Об этом потом. Пока прошу откушать, что Бог послал, - пригласил
Отшельник. - Сам я питаюсь, естественно, акридами, сиречь кузнечиками. Но
для гостей...
Для гостей была жареная рыба, вареники с творогом из молока антилопы,
на десерт бананы и ананас. Эту превосходную еду гости, а с ними и хозяин
запивали соком манго. И вели неспешную беседу.
- Варсонофий, - задумчиво сказал Олле. - За что вы его так?
- А вы знаете, кто я?
- Знаем. Отшельник.
- В миру я Франсиск Абелярович Судьба. Я, может, из-за этого и в
отшельники пошел. А уж если я Франсиск, то он Варсонофий. И никаких
сантиментов.
- Там я у вас книжку видел...
- Проблема - сытый хищник и голодный. Это, я вам скажу, два разных
хищника. Я изучаю условия, когда все сыты. И здесь свои трудности. Возьмем
Варсонофия. Сытый он спит. А у спящего - какая психология? Нет никакой.
Просыпается он уже голодным, и объект наблюдения исчезает, поскольку меня
интересует сытый. Идиотское положение... А вообще здесь рай. Никто никем
не закусывает. Все, представляете картину, толстые, довольные, непуганые.
- Рай - это хорошо, - сказал Нури. - Но какой смысл изучать сытого
хищника? Полезен голодный. Он лекарь стада. Мы знаем, что, гоняясь,
скажем, за антилопой, лев поддерживает ее жизненный тонус, способствует
тому, чтобы она всегда была в форме. А больных и слабых он съедает.
Выживают самые здоровые. И потомство от них здоровое.
- Пусть так. Но этот процесс природа рассчитала на тысячелетия, а мы
почти всех перебили за каких-то двести лет. Когда в стаде не десятки тысяч
голов, а жалкая сотня, то о каком естественном отборе можно говорить? В
этих условиях больных мы лечим, а слабых, со слезами, сами съедаем.
Хищнику ничего не остается. А ведь и его по-человечески жалко, вот и берем
на свое иждивение. Кормим от пуза, и у него появляются этакие
паразитические, буржуазные наклонности. Потому и изучаем.
- Ну а Варсонофий? - вмешался Олле.
- Отучили. Всех отучили. Мы держим в стаде десяток механических зебр и
антилоп разных пород. И пару жираф. Я видел, как за зеброй гонялся
леопард. Бедняга через полчаса вывалил язык, а механозебра хоть бы что.
Два-три таких урока и вдоволь газельих потрохов - и вот вам кроткая
кошечка...
Ночью Нури так и не мог заснуть. Сначала тихо шебуршал Отшельник и
часто выходил из пещеры. Потом снаружи кто-то гремел ящиками, смеялся и
переговаривался вполголоса, а когда все утихло, по-дурному захрапел
Варсонофий. И каждые пять минут со скрипом срабатывала рычажная система, и
ботинок гукался о львиный бок... Олле, привычный к лесным шумам, как лег,
так за ночь ни разу не пошевелился.
- В гробу я видал такое отшельничество, - сказал за завтраком хмурый
Нури.
Хозяин накрыл стол у входа в пещеру рядом со штабелем возникших за ночь
ящиков. Слышно было, как в своем логове хрустел газельими потрохами
Варсонофий. Потроха с виду напоминали галеты и, как объяснил Отшельник,
состояли из сложной смеси белков, витаминов, жиров и углеводов. Каковы они
на вкус, никто, кроме Грома, не захотел узнать. Пес же ел потроха с явным
удовольствием.
- Эти снабженцы всегда нарушают график, - пожаловался Отшельник. - Но
продукты обычно доставляют ночью. У антилоп гну аллергия к дирижаблю...
- Извините, я не хотел...
- Что вы, Нури, - Отшельник улыбнулся. - С непривычки здесь
действительно немного шумно. Но... вас, наверное, интересует не это?
- Вы видели ее? - спросил Олле.
- Такую синюю, в белый горошек?
- В горошек, - грустно сказал Нури. - Мы потеряли след.
- С кадычком между лопаток?
- Точно.
- С одной ноздрей?
- Ага.
- Нет, не видел. Но вон в том стаде вчера я заметил приблудную
антилопу. Так вот, рога у нее были белые в синий горошек. А когда
Варсонофий, в котором, надо сказать, порой просыпаются забытые инстинкты,
кинулся к ней; она не убежала. Однако нападать на нее он не стал. Обнюхал
и ушел... Согласитесь, для того, кто два года сидит на концентратах, - это
странно. Я полагаю, то была она.
Наступило минутное молчание. Олле сидел с отсутствующим видом, Нури
гладил пса.
- Я не могу утверждать наверняка, - нарушил паузу Отшельник, - но что
мы знаем о возможностях приспособления животных, тем более инопланетных?
- Мы подумаем. - Олле встал. - Гром, след. След.
Гром взял след и снова вел их по кромке джунглей, обходя островки
кустарников, убегая вперед и опять возвращаясь. Друзья шли налегке,
навьючив рюкзаки на спину коню. Они обсуждали сложившуюся ситуацию.
Конечно, приспособляемость гракулы к изменяющимся условиям жизни была
поразительна. Достаточно вспомнить, что экземпляры, отловленные на
марсианских полюсах, имели непроницаемый шерстный покров, но, будучи
перенесенными в экваториальную зону, полностью теряли его. Гракула вообще
обходилась без воды: видимо, организм мог синтезировать влагу; но она
купалась в бассейне и пила воду, когда жила в изоляторе. Она могла подолгу
сидеть под водой без вреда для себя и с равным удовольствием ела сухой
лишайник и... манную кашу.
Ночью они расположились на берегу ручья у маленького костра. Варили
ужин. Гром убежал в темноту по своим делам, конь дремал неподалеку,
по-ночному звенели джунгли.
- Нет, Олле, всякая адаптация тоже имеет пределы. Зимняя спячка,
анабиоз в неблагоприятных условиях, регенерация утерянных конечностей у
некоторых пресмыкающихся и рептилий... Все это никогда не связано с
изменением формы организма. Тебе не кажется, что Отшельник разыграл нас?
Гракула и антилопа! А может, Варсонофий просто уже забыл, что когда-то
кусался?
- А рога?
- Синие? В горошек? Мутация.
- Отшельник не позволит себе шутить подобным образом. Нури...
Из темноты в освещенный костром круг в этот момент вступил Волхв. Он
был коренаст и склонен к полноте.
- Кто вы и откуда?
- Из темного леса, вестимо. Мы, волхвы, всегда выходим из темного леса.
- Он присел на корточки у костра. - Мне ведомо, что Отшельник не шутит.
Он, как и все мы, очень уважает Нури-воспитателя и вас, Олле, одного из
последних на планете охотников.
- Спасибо, - радушно сказал Олле. - Поужинайте с нами. В лесу, поди,
страшно ночью.
- Приспособились. Работа у нас такая. Ходим, предсказываем.
- По ночам?
- Днем тоже.
- И что вы предсказываете?
- Разное. Всякие события, погоду. Ежели мор или глад, тоже предсказать
можем.
- Ну, глад нам не угрожает, - помешивая в котелке, сказал Олле. - А вот
вам, как провидцу, только один вопрос: чем закончится наш поиск?
Волхв расстегнул карман куртки, вытащил очки, протер их, надел на
короткий нос, улыбнулся и ответил:
- Грядущее скрыто от глаз, но вижу - вы будете довольны результатами.
Олле усмехнулся:
- Значит, поймаем?
- Это уже второй вопрос... А сейчас, извините, меня ждут дела. Я сыт и
ужинать не буду. Я ведь к вам мимоходом.
Он встал, шагнул из круга и исчез.
- Минутку! - крикнул вслед Нури. - Какова достоверность ваших
предсказаний?
- Айболит считает, что без пяти сто процентов, - донеслось из темноты.
- Правда, снабженцы жалуются, что дисперсия велика, но они всегда
недовольны. Кстати, Нури, лично вам предсказываю: побывав у Художника, вы
догадаетесь, как гракула сбежала из изолятора...
Пролетела над костром ночная птица, кто-то тихо прокрался к ручью и
долго лакал воду. Потом взошла луна, и стена леса разделилась на детали,
потеряла черноту. Олле и Нури хлебали из котелка, и Олле тихо рассказывал:
- В этом массиве десять волхвов, кое-кого я знаю. Сатон к ним
прислушивается... Видишь ли, здесь творятся странные дела. Это раньше
достаточно было организовать среди природы запретную для человека зону - и
можно было быть уверенным, что все там пойдет само собой. Будут множиться
растения и зверье разных видов, установится естественное равновесие. Так и
было, поскольку заказники и заповедники в экологическом смысле оставались
частью окружающей природы... Сейчас положение изменилось. Естественность и
дремучесть в лесном массиве ИРП? Они наполовину созданы нами в далеко не
завершенной попытке реставрации природы. Здесь сейчас все перемешалось -
настоящее и синтезированное, природное и привнесенное. Ведь даже почвенный
слой частью пришлось создавать заново, даже вот этот ручей, что журчит
рядом! Я помню, каких трудов стоило остановить рост стимулированных
растений, чтобы они не заглушили тех натуральных, что оставались в массиве
до создания Института... Сейчас здесь образуются микрозоны со своими
особенностями, своим микроклиматом, новыми видами растений,
животными-мутантами и потомками мутантов. Я недавно отловил двухметровую
змею, сплошь покрытую колючками. Она бросалась на меня и тихо гавкала.
Откуда она взялась? Биологи говорят, что такую никто не делал... Я видел в
саванне рогатую ламу, видел нетопыря с птичьим клювом и зеленого лебедя...
Волхвы пытаются во всем этом разобраться, оценить - как уживается старое и
новое, кто на кого и как влияет. Ведь порой неясно даже, кто кого ест!
- И кто они, волхвы?
- Не знаю. Знаю только, что люди эти страха не имеют, месяцами не
выходят из леса, работают в одиночку. Сатон вообще не любит, когда в зоне
ходят группами. Мы, по сути, исключение.
Нури проснулся первым. Справа половину неба заслоняла ромашка, а слева
сидел пес. Нури зажмурился, ромашка коснулась щеки. Клацнул челюстями пес.
Нури встал, осмотрелся. Холмистая зеленая равнина уходила вдаль,
овальными зеркалами блестели озера. Маленькие рощи толпились у берегов.
Розовые фламинго стояли в воде, разглядывая собственное отражение.
Очерченная ночью граница леса исчезла - лес переходил в саванну
постепенно. Пробежало небольшое стадо антилоп незнакомой породы. Воздух
был прозрачен и свеж. Нури вздохнул, сбросил одежду и побрел вдоль ручья
туда, где негромко шумел водопад. Ручей падал с обрыва в небольшую заводь
и вновь вытекал из нее по каменистому ложу. Нури прыгнул с разбегу и
купался, пока не надоело. Потом вылез из воды, пошел к лагерю и увидел
Дровосека.
Дровосек сидел на округлом валуне, подперев голову, и размышлял. Топор
лежал рядом, какая-то зверушка суетилась на рюкзаке, заглядывая внутрь.
Нури остановился неподалеку, не желая мешать человеку в его раздумьях.
Желтый кленовый лист спланировал и угнездился на влажном плече Нури. Над
головой тонко, с переливами, засвистела невидимая в листве пичуга и
умолкла, словно вся израсходовалась на трель. Дровосек размышлял.
Неслышно ступая, подошли Олле и пес, стали рядом, замерли. На паутинке
спустилась с ветки гусеница и стала раскачиваться у самого носа пса. Гром
вытаращил глаза, следя за ней, но не шелохнулся. Дровосек размышлял.
- Отвергла Амалья баронову руку! - не выдержал наконец Олле. - Святые
дриады! Мы уже минут десять глядим на вас, неподвижного, и не можем понять
причину столь мучительных раздумий.
Гром хапнул гусеницу и тут же выплюнул.
- Знаю, - сказал Дровосек, не подняв головы. - Вас здесь трое. Конь еще
на водопое. Здравствуйте.
- Здравствуйте и вы. Но все же...
- Рубить или не рубить, вот в чем вопрос! С одной стороны - надо
рубить, ибо этот вяз имеет дупло. С другой - дупло можно запломбировать, и
вяз еще лет двадцать простоит. Но с третьей...
- Как, есть еще и третья?
- Но с третьей, - Дровосек вздохнул, - в дупле совиное гнездо. Если я
его заделаю, куда денется сова со своими двумя совятами? И в результате
кто-то будет лишен радости видеть живую сову при лунном свете... У меня
блекнет волос, когда я подумаю, что это может с кем-то случиться.
Все трое тяжко задумались, а потом Нури спросил:
- Вы связывались с центром?
- Еще бы! Сатон передал задачу на большую машину.
- И что?
- Ах, Нури, машина ответила, что мне на месте виднее. Поскольку вы, вот
именно вы, забыли заложить в программу задачу о сове. У вас, видите ли,
там общие тезисы: общение с млекопитающими, общение с пернатыми. В одной
куче и сова, и попугаи-неразлучники...
Нури смутился: замечание было справедливым. Олле, у которого золотой
конь, и Отшельник, который провожал их через озеро верхом на Геннадии,
такой ошибки не допустили бы. Конечно, возьмись Нури теперь, через год
работы с детьми, составлять программу по разделу "радость" - она была бы
гораздо полнее... Но что все-таки делать с дуплом?
- Знаете, я, пожалуй, пойду. - Дровосек стряхнул зверушку с рюкзака. -
Оставлю все как есть. Птенцы подрастут, тогда и дупло заделаю... А если вы
ненароком увидите Айболита, передайте, что тот заяц, которому он недавно
грыжу вправил, чувствует себя отлично.
- Интересно, - сказал Нури, когда Дровосек скрылся в чаще. - За все
время мы не встретили ни одного по-настоящему серьезного человека. Это ж
надо - "волос блекнет"!
Олле засмеялся:
- И не встретим! Сатон имеет неограниченные права в подборе кадров, и
он берет к себе только мастеров. А мастеру не нужно поддерживать
авторитет, как спадающие штаны, - двумя руками. Руки у него всегда
свободны, и он делает свое дело весело и с любовью. Все хорошее на земле
создано мастерами, щедрыми сердцем и чуждыми зависти... И знаешь, что
Сатон считает первым признаком мастера? Умение восхищаться чужим делом.
Настоящий мастер, даже в том редчайшем случае, когда он имеет
административную власть, не станет мешать чужой работе, не станет занудой.
Через два часа пути они развернули карту. Причудливые, без какой-либо
закономерности, извивы отмечали пройденный за четыре дня путь. Впрочем,
закономерность была: линия ни разу не вошла в массив глубже, чем на
километр.
- Она избегает джунглей, - заметил Олле. - И ни разу не вышла за
пределы территории, хотя привыкла к пескам и, казалось бы, должна
забраться подальше в пустыню. Тут в часе ходьбы лечебница. Может, Айболит
что-нибудь знает. Зайдем?
- Зайдем, но я весь в сомнениях. Мне кажется, что мы не приблизились к
ней ни на шаг. Гром ведет так, будто гракула только что прошла здесь, наша
средняя скорость - семь километров в час, а мы ни разу не видели ее даже
издали. Между тем резвостью она не отличается и поспать любит.
- Днем раньше, днем позже - какая разница? Никуда она от нас не
денется.
- Нам бы орнитоплан...
- Нет, - сказал Олле. - Это было бы нечестно. У нее и без того мало
шансов, нас ведь четверо, а она одна.
Лечебница - комплекс легких строений с примыкающими к ним вольерами -
разместилась в роще на склоне зеленого холма. Здания связывали
протоптанные в траве извилистые тропинки. Как и всюду, здесь было много
воды: огибала холм небольшая тихая речушка, а невдалеке виднелось заросшее
тростником и кувшинками озеро. Было безлюдно, и было бы тихо, если бы не
медведь. Он выл и то катался по траве, то подбегал на задних лапах к дубу
и драл кору, оставляя длинные царапины. Попытавшись залезть на дерево,
медведь свалился и остался лежать с закрытыми глазами брюхом кверху. От
поясницы и ниже он был выбрит, и над ним роились пчелы. Олле, отмахиваясь
от пчел, сел на траву рядом.
- Все маешься? - сказал он.
Медведь открыл один глаз, увидел Олле и затряс головой.
- Думаешь, померещилось? Это я самый и есть.
- У-у-у! - застонал медведь, хватаясь за поясницу.
Весь он был перемазан медом, на спине налипла трава, а по голой серой
коже ползали пчелы.
В вольере, втянув голову в плечи, стоял на одной ноге грустный аист и
рассматривал их сквозь сетку.
Нури пчел не любил. Он снял с коня рюкзаки, улегся неподалеку, достал
яблоко, надкусил, и тут же с дерева спустилась обезьяна. Она подошла,
держа перед собой загипсованную руку. Нури вздохнул, отдал яблоко.
Обезьяна взяла его здоровой рукой, села рядом, задумалась о чем-то.
Подошел конь, широко расставил ноги, наморщил лоб и уставился на обезьяну.
- Будем ждать, - сказал Олле. - Кто-нибудь придет, явится или прибежит.
Нури расслабился, давая отдых ногам. Потянулись светлые минуты полного
покоя, какого Нури, сколько себя помнил, никогда не знал. Ему было знакомо
озарение, состояние пронзительной ясности, когда неразрешимая, казалось
бы, задача решалась одним взлетом мысли. Но не созерцание - непривычное
ощущение, когда видишь себя со стороны и ползут расплывчатые мысли о себе
самом, вчерашнем и завтрашнем. И почудилось Нури, что он ушел от
кибернетики потому, что исчерпал себя, испугался, что ничего больше
сделать в ней не сможет. Но тогда он не имеет права и работать с детьми,
ибо воспитателем может быть только тот, кто в расцвете творческих сил...
- Ты что? - Олле склонился над ним. - Устал?
- Так, - Нури смущенно улыбнулся. - Чертовщина всякая в голову лезет.
На поляну неподалеку неожиданно выбежал пятнистый олень. За ним со
шприцем в руке гнался Айболит. Олень был мокрый и тяжело дышал. Айболит в
белой накрахмаленной куртке с золотыми пуговицами и красными крестиками на
рукавах, напротив, был свеж и румян. В два прыжка он догнал оленя, на бегу
всадил ему под лопатку шприц, сделал инъекцию, остановился и взглянул на
часы.
- Семь и восемь, - довольным голосом сказал он. - Средняя скорость
стометровки на километровой дистанции. Мировой рекорд.
В сандалиях на длинных ногах и в шортах, он был невероятно подвижен.
Усы у доктора торчали чуть не на ширину плеч, выгоревшие брови то низко
опускались на глаза, то взлетали до самых волос, стриженных ежиком.
Он был рад видеть всех - и Нури, и Олле. Его порадовал конь золотой с
белой гривой и Гром с холодным носом, что говорило о телесном и душевном
здоровье достойного пса...
- Ы-ы! - взвыл медведь.
- Завтра попробую змеиный яд. - Доктор ухватил медведя за холку,
поставил на четвереньки. - Застарелый радикулит.
- А яд зачем? - не понял Нури.
- Радикулит! Но заметьте, когда Олле принес его, он и встать не мог...
Они пошли по тропинке к главному корпусу, который от других отличался
мачтой с поднятым на ней белым флагом, украшенным красным крестом. На
перилах дощатого крыльца сидел сердитый орел. Доктор вынул из кармана
термометр и, проходя мимо, сунул орлу под крыло. Орел медленно повернул
голову и вдруг подмигнул. Нури вздрогнул:
- Что это с ним?
- Пустяки. Неврастения в легкой форме.
- Скажи на милость, с чего бы это?
- Стервятник! Поставьте себя на его место...
- М-да, - сказал Олле, - в наше время быть стервятником - надо иметь
мужество.
Лечебница внутри была прекрасно оборудована. Стояли рентгеновские
аппараты, приборы для анализов и лечения электричеством.
Айболит на ходу давал пояснения, перебегая от одного пульта к другому.
- Нет, я здесь, вообще-то, не один, это только сейчас работы мало.
Посмотрели бы вы, что весной творится! Брачные игры. Сплошной травматизм.
Расшибают лбы до крови, ходят искусанные и ободранные, не успеваем повязки
накладывать...
Он тихо растворил дверь небольшой комнаты. Там было пусто, только вдоль
стены рядком сидели волки. Числом пять. Все в намордниках.
- Мои язвенники.
Волки даже не шевельнулись. Они разглядывали плакат - схематическое
изображение распятого волка с красными точками по телу. На плакате
надпись: "Схема лечения язвы желудка у волка методом иглоукалывания".
- Наглядный результат разгильдяйства, - с горечью сказал Айболит. -
Грубейшая ошибка диетологов. Составили рацион без учета кислотности
волчьего желудка, и вот любуйтесь.
Он закрыл дверь, повел друзей дальше.
- Я гляжу, у вас весьма разнообразные методы, - сказал Нури. -
Электрофорез, пчелиный яд, иглоукалывание, антибиотики. А как же это,
помните?
Он всем по порядку
дает шоколадки
и ставит, и ставит
им градусники...
- Вы о моем пра-пра-прадеде? Чуковский верно написал: он был великим
лекарем. На его капитальном труде "Лечение всяких болезней градусником"
воспитывались поколения врачей. И не только ветеринаров. - Айболит
перестал бегать, скрестил на груди руки. - Однако времена меняются.
Шоколадка и сейчас не вредит, и градусника я не отвергаю. При неврастении.
Но аиста лечу кордиамином.
- А что с птицей?
- Расширение сердца. Полагаю, надорвался, когда кому-то двойняшек нес.
Доктор вновь обрел подвижность. Он побежал по коридору, увлекая их за
собой, выскочил наружу.
- Все это текучка и текучка! Я вправляю вывихнутые мослы, зашиваю
рваные бока, но это не решает вопроса. Нужны кардинальные меры, нужна
профилактика животного травматизма. Вот смотрите!
В громадном вольере дружно, без драк, гонялись за курами петухи. Они
были в нагрудных панцирях и шлемах с забралами. Видимость из-под забрал
была плоха, и петухи порой с лязгом сталкивались. Тогда они замирали на
секунду-другую, обменивались ненавидящими взглядами, раскланивались, низко
приседая, и снова продолжали беготню. У вольера, склонив набок голову,
сидел Гром и восторженно вздрагивал при каждом столкновении дребезжащих
пернатых.
- Бойцовые петухи, - прокомментировал Айболит. - Хулиганы. Каждый
мечтает пустить из соседа кровя. А в доспехах дуэль не имеет успеха. Когда
привыкнут жить мирно, будут снова ходить голыми... Но это еще не все.
Айболит провел их на детскую площадку - обширный, на десяток гектаров,
изолированный глухим забором парк. Здесь обитали животные разных пород -
одногодки. ИРП вел широкий эксперимент по изучению поведения животных в
условиях, когда изобилие пищи и совместное, с раннего возраста, воспитание
исключали побудительные причины для проявления агрессивных инстинктов.
Отсюда не хотелось уходить. Лужайки пестрели от звериной детворы.
Боролся медвежонок с двумя щенками динго, взрослая шимпанзе кормила
молоком из бутылки с соской замурзанного тигренка, а рядом слоненок
отгонял веткой мух. Выбежал из зарослей коричневый лосенок, облизал Нури
руку и умчался в погоню за жеребенком зебры. За ноги доктора хватался,
просился на руки маленький барсук, а за бородатой, с большим выменем козой
следовали, как привязанные, лобастые непуганые волчата, - стоило козе
остановиться, как волчата тут же присасывались к ней. Бегая по кругу,
играли в пятнашки цыпленок страуса и такого же роста сайгак.
- Конечно, - вздохнул Айболит, - неудобно сегодня есть того, кого вчера
сосал, но... не знаю, что получится.
Он высвободил ус из цепких лапок барсучка, похлопал животное по
животику и опустил его на землю.
- Мы, естественно, не собираемся переделывать саму природу хищника и не
предполагаем, что у каждого в квартире будет персональный волк. Но иметь
общественного квартального тигра - это вещь! Представьте, утром вы
спускаетесь со своего тридцатого этажа и видите: на клумбе сидит он, весь
полосатый, и нюхает розу. Ныряете вы в дворовый бассейн, а рядом резвятся
два жэковских тюленя... И я вас спрашиваю - что это будет, а?
- Зверинец?
- Это будет удивительная жизнь. Тигр проводит вас до гаража и даст вам
зарядку бодрости на целый день.
- Действительно... - только и смог сказать Нури, ошеломленный
раскрывшейся перспективой.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что не далее как вчера гракула более
двух часов любовалась обитателями детской площадки.
- Она была вот здесь, на заборе. И мне кажется, иногда даже хихикала, -
сказал Айболит.
- И вы не пытались ее задержать?
- Зачем? Ведь, судя по инею под мышками, она была вполне здорова.
За следующий день они прошли километров двадцать. Олле явно не спешил.
Его, по сути, больше интересовали животные, которых встречали во
множестве, чем поиск. На частых привалах он посылал Грома вперед, и тот
привычно выгонял на них то антилопу странной окраски, то похожую на
маленького медведя росомаху. Тогда Олле щелкал затвором аппарата, и они
подолгу любовались голографическими изображениями зверей.
- Завтра мы будем у Художника, - устраиваясь на ночлег, объяснил Олле,
- а послезавтра, такое у меня предчувствие, мы найдем ее. Думаешь, она от
нас убегает? Ничего похожего. Она просто знакомится с Землей и ее
обитателями. И все, что она видела, ей понравилось.
Художника они вспугнули в полдень. Оставив мольберт и мелькая пятнами
камуфляжного костюма, он умчался от них и скрылся в дверях низкого
строения у самой кромки леса.
- Совпадение, - сказал Олле. - Видно, кто-то заболел.
- Ну да, и он кинулся ставить банки?
Прибавив ходу, они через минуту-другую уже входили в небольшой, хорошо
ухоженный дворик. В дверях дома стоял ослепительный красавец в смокинге и
мизинцем разглаживал тонкие усики.
- Где Художник? - закричал Нури.
- Простите, - красавец поправил пробор. - Не понял?
- Художник где? Что с человеком? Почему он так быстро бежал?
- Волчьим наметом, - добавил Олле. - По пересеченной местности.
Красавец потупился:
- Не мог же я встретить вас небритым.
- Так это были вы? Не может быть!
Красавец заблестел зубами. Его синие глаза ласково светились.
- Я прошу прощения, - он смущенно взмахнул пушистыми ресницами, - я не
успел сменить запонки.
- Не может быть, - тупо повторил Нури.
- Увы, действительно не успел... Дело в том, что я вас ждал завтра.
Располагайтесь, прошу. О, какой конь, сколь прекрасны его формы, сколь
неотразим взгляд его фиолетовых глаз! Вы позволите, Олле, я коснусь его? -
Он поднял ладонь, и конь уткнулся в нее бархатными ноздрями. - Спасибо,
милый, я потом нарисую тебя... Это ваш знаменитый пес?
Плавная речь Художника прервалась, он пригляделся к собаке.
- Мутант, да?
- Вы кинолог?
- Я анималист. На мутантах собаку съел... Что с ним?
Гром ощетинился и присел, обнажились страшные клыки, послышался низкий
рык. Олле стремительно обернулся и схватил пса за голову.
- Однако у вас реакция! - с восхищением сказал Художник.
- Спокойно, Гром. Он не ест собак. Это идиома.
- Р-рад, - выдохнул пес. Потом, косясь на Художника, вышел за изгородь.
- Я же сказал, мутант! Обычный пес, он что? Он ориентируется на
интонацию, жест, на психологический настрой хозяина. А этот, не спорю,
хорош, зверовиден, силен, верен, но... псовости не хватает. Как вам
объяснить? Ну, самомнения много. А псовость - она исключает самомнение.
Давно он у вас разговаривать научился?
Олле засмеялся:
- Давай, добрый хозяин, показывай свой вернисаж, а то о твоем таланте
каждая муха в саванне жужжит. А Гром, к сожалению, говорить не может, не
так устроен. Понимает почти все, но слишком буквально.
Бревенчатые стены большого помещения с матово светящимся потолком были
сплошь увешаны полотнами. На них во всех мыслимых ракурсах были изображены
животные. Художник почти не уделял внимания пейзажу - он лишь угадывался,
но животные были выписаны тщательно, в почти забытой манере -
лессировками.
Нури долго стоял у двух картин. На первой был изображен гепард в
спокойной позе. Изящный и ленивый, он казался воплощением безразличия,
зеленые глаза равнодушно смотрели на Нури и сквозь него. На второй - тот
же гепард в беге. Загривок, спина и хвост образуют прямую линию, хотя тело
сжато в комок и кажется вдвое короче, чем на первой картине, а задние ноги
вскинуты вперед и дальше короткой морды. Пейзажа нет, только какие-то
удлиненные пятна, на фоне которых почти физически ощущается
стремительность бега-полета.
- Нравится? - спросил потерявший многословие Художник.
- Очень. Но в нем что-то не то. Зверь, но какой-то не такой.
Очаровательный и... не страшный.
Художник хмыкнул и промолчал. Гости разглядывали картины и в каждом
животном замечали что-то неуловимо ненастоящее. Иногда нарочитость
проглядывала в самом облике зверя. Тигр с ласковой мордой, спящая в траве
выдра - и на боках у нее маленькие ласты, свисающий с ветки боа имел
грустные коровьи глаза, а гигантский муравьед был спереди и сзади
совершенно одинаков.
Вместе с тем эти несообразности отнюдь не портили впечатления. Более
того, они казались вполне естественными.
- Это что, фантазия? - Олле остановился возле картины, изображающей
бегемота с раскрытой пастью: на резцах его красовались две золотые
коронки.
- Необходимость. - Художник подровнял белоснежные манжеты. - Полагаю,
пора объяснить. Вот вы, Нури... Ваше увлечение - механик-фаунист. А
скажите, каких животных вы делали?
- Почти всегда чешуйчатых чертей.
- А почему не бурундука или, скажем, зайца?
Нури задумался, пожал плечами:
- Не знаю. Как-то сделал щенка, он у меня пищал, когда наступишь на
хвост, и уползал под стол. Потом больше не хотелось. Но чертей я наделал
порядочно. Люди рассказывают, они до сих пор обитают в песках на Марсе.
- Еще вопрос. Представьте, что этот механический щенок лизал бы вам
руку?
- Нет! - Нури передернуло. - Это было бы жутко и отвратительно.
- Отвратительно... Очень точное определение, - задумчиво сказал
Художник. - Это как если бы ребенок играл с куклой, у которой настоящие
живые глаза и которая чувствует боль. Нет! Игрушка должна быть игрушкой
независимо от того, кто с ней играет - взрослый или ребенок. В этом смысле
мои картины имеют сугубо утилитарную цель. Я ищу то единственное, что
придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности. Вообще,
это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только, что мои работы
используют профессионалы механики-фаунисты, что люди с большей охотой
приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии.
Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец,
который сокрушался по поводу запонок, - кстати, Нури так и не понял, зачем
надо было менять в манжетах великолепные александриты, - был вдохновенным
мастером. И если то, что они видели, называлось эскизами, то каковы же
законченные работы?
Облик Художника, его исполненные непринужденного изящества движения
странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках, создавая
немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты. Интересно,
как Олле воспринял этот совершенный жест - протянутую и потом раскрытую
руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это как
подарок...
Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял к лицу
обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями.
- Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой. Если
буду достоин. И... разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя? И
этот дом, и все остальное я сделал сам.
- Простите, - вмешался в беседу Олле. - Что это? Почему вдруг
голография?
Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном свете
и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками деревьев, розовело
нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам.
- Не успел зарисовать, пришлось заснять... Это гракула, которую вы
ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска. Были
сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах клапаны. Она
вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает, как гармонь, и
перегоняет его внутрь. Она лежала на спине и, работая двумя ногами,
порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле
пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И она стала
округляться. Пока я бегал за аппаратом, она раздулась и поднялась над
лесом. Ветер унес ее от меня.
- Вот и все, - сказал Олле. - Тебе ясно?
- Вполне, - ответил Нури. - Если она способна нагревать в себе воздух и
пользоваться законом Архимеда для передвижения, то уж принять вид
матраца... Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац!
Итог подвел Художник:
- Одно предсказание Волхва сбылось, - сказал он. - Дело за вторым.
Этот дуб был не из тех, что вытягивались за год-другой, подгоняемые
стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом, он
был естественно стар и громаден. Стоял дуб на отшибе, возвышаясь над
рощицей дубков. У подножия его копошились полосатые поросята, и,
угнездившись на нижней развилке, их рассматривала гракула.
Гром улегся неподалеку, положив голову на вытянутые лапы. Морда его
выражала сознание выполненного долга и гармонии с окружающей
действительностью. Олле, стоя на спине у коня, объезжал рощицу кругом,
непрерывно щелкал затвором аппарата.
Нури возился с прибором связи. Сориентировав створки антенны на еле
различаемую в невозможной дали иглу башни ИРП, он подозвал Олле.
- Рельеф позволяет использовать лазерную связь. Прямая видимость.
Вызываю деда.
Метрах в трех от земли возникло туманное пятно и оформилось в привычный
образ директора ИРП. Сатон сидел в кресле, видимый по пояс. Изображение не
имело четких границ. В ИРП над столом директора спроецировалось такое же
изображение стоящих рядом Олле и Нури.
Сатон поднял голову, дернул себя за бороду.
- Мы нашли ее, профессор, - сказал Нури.
- Я так и подумал. Как там она?
- Висит на дубе. Сменила расцветку. Сейчас она бледно-сиреневая по
краям, а серединка в незабудках по зеленому полю.
- Ага! И что вы собираетесь предпринять?
- Ничего. Вернемся домой.
- А она?
- Я полагаю, пусть висит, - сказал Олле. - Пусть катается диском, или
бегает козой, или плавает моржом. В конце концов, мы убедились, что она на
Земле акклиматизировалась. Ей здесь хорошо, и пусть живет Нуриным и прочим
ползункам и ходячим на забаву.
- Говоришь, по зеленому полю незабудки. Странный вкус! - Сатон
откинулся в кресле, усмехнулся и исчез.
Они возвращались домой, в ИРП, но еще долго было слышно, как на дубе
хихикали уже две гракулы.
Альдо очень спешил. Он почти бежал в сторону от поселка, от огней, в
темноту. Легкие судорожно расширялись, и сердце билось не в груди - во
всем теле. Он привычно провел рукой у пояса - там, где крепилась маска, и
не нашел ее. На секунду возникла мысль вернуться. Но впереди, совсем
рядом, мелькнула отраженным светом чешуя черта, он потянулся к нему и
упал. И еще успел подумать, что у ребят вечерний отдых сорван...
- Как и раньше, мы формируем группы здесь, на Земле. Они проверяют себя
на совместимость, работая в экстремальных условиях, более жестких, чем на
Марсе. Год практики на орбитальной станции - это сильная проверка. Лишние
отторгаются. Там дружба без лукавства, уважение взаимно, ибо каждый из них
- личность. И вдруг это ужасное несчастье, без смысла, без повода. Он
вышел из лагеря ночью один, без маски. И погиб. Двадцать лет.
Представитель Совета наклонился к Сатону, поймал его взгляд.
- Мы посылали экспертов, доктор, и провели осторожную проверку. Психика
у всех в абсолютной норме, иначе и быть не могло. Но создается
впечатление, скорее - смутное ощущение, что там каждый сам по себе. И в
этом смысле Совет считает неблагополучными девять колоний из десяти,
действующих на Марсе. У нас нет фактов, но в этих случаях, вы знаете,
Совету достаточно и сомнения. Если причина несчастья останется
нераскрытой, Совет будет вынужден заменить группы. Это крайняя мера, но мы
не можем рисковать.
- Альдо. Один из ребят Нури. - Сатон сгорбился, долго молчал. -
Отозвать колониста досрочно... Кто решится на это?
- Совет поручил мне просить вашей помощи. Вы крупнейший психолог
планеты. Руководитель Третьей Марсианской. Сейчас условия, конечно,
изменились. Романтический период закончен, идут рабочие будни освоения
Марса. Мы знаем, директору Института реставрации природы надлежит быть на
Земле. Но... там более двухсот человек...
Представитель Совета подошел к раскрытому окну, рассеянно глянул вниз и
отшатнулся. С высоты полукилометра домики центра ИРП казались не больше
почтовых открыток, брошенных на зеленый ковер. Преодолев головокружение -
башня ощутимо раскачивалась, - он повторил:
- Более двухсот. Наедине с планетой, которая каждый день задает
загадки.
- Я ценю доверие Совета, - тихо произнес Сатон. - Но Альдо Джен...
Новая формация. Воспитанники Нури и Ивана Иванова...
- Эти имена вызывают уважение.
- Я предлагаю кандидатуру Нури Метти. Он родился в Третьей Марсианской,
знает Марс, если его можно знать, и сущность этих новых людей. Ему не
нужно изучать их психологию. Он один из них.
Свободные от дежурств колонисты сидели на бетонном, забранном решеткой
обводе шахты. Маленькое солнце висело под рефлектором на ажурной мачте,
заливая шахту и площадку перед ней и черную зелень сосен бледным светом,
придающим однотонность разноцветным комбинезонам и одинаковость лицам. С
обостренным вниманием они разглядывали двух коренастых кругломорденьких
чертей: Беленчук вывел их в освещенный круг.
- Прошу смотреть, ответственная встреча! - возгласил он. - Борьба без
отдыха и компромиссов, без ничьей до результата, каковым признается первое
сколупывание. Правила следующие. Запрещается применять отвертки, гаечные
ключи, ножовки, напильники, а также хорошо известные из литературных
источников деструкторы, бластеры, лайтинги...
- И фитинги, - подсказал кто-то.
- ...За неимением таковых и из соображений гуманности. Разрешается
взаимно пинаться, бросать через бедро, давать подножку, делать подсечку,
выворачивать конечности...
- Щекотать.
- Вот именно. Щекотать тоже можно. Равно как умаривать смехом,
пропускать через мясорубку, распинать на кресте, разрывать пасть и что
еще, я не знаю.
- Толочь в ступе, - донеслось от шахты. - Четвертовать и третировать;
испепелять взглядом, поносить противника и давить на психику.
- Благодарю за подсказку. Все неупомянутые приемы также относятся к
категории разрешенных. Пусть толкут, поносят и давят. Итак, что мы имеем?
С одной стороны известный каждому Мионий Большое Горло. Масса (Беленчук
ухватил огромными ладонями Миония за голову, приподнял), гм, двадцать
восемь килограммов. С другой стороны Анипа Барс Пустыни (та же процедура
взвешивания с Анипой) на полкило больше, а может быть, и меньше.
Уцелевшего ждет приз. - Беленчук достал откуда-то коробочку, открыл. Черти
склонились над ней. - Видали? Здесь на полгода хватит. Побежденного тоже
не обидим. Начали!
Черти сцепились, звякнув круглыми головами, посаженными на
цилиндрические туловища. Они ходили по кругу, раскачиваясь и приседая.
Нури стоял в тени и слушал монотонный шум воздушной струи, вытекающей
из шахты. Возня на площадке продолжалась уже минут двадцать, и никто из
колонистов за это время не произнес ни слова. Черти, обнявшись, неуклюже
топтали собственные тени.
- Глупо это, - тоскливо сказал Беленчук. - У нас такой набор
превосходных развлечений...
Нури вглядывался в лица и находил знакомые. Они мало изменились, его
ребята, вундеркинды и акселераты. Как они радовались утром его приезду.
Каждый коснулся его плеча и своей груди против сердца: для них он всегда
останется Воспитателем Нури.
Они знали о цели его приезда. Горькое недоумение - вот все, что услышал
Нури.
- Альдо! Он был самый лучший.
Нури не скрыл раздражения:
- Укажи мне худшего.
- Не понимаю. - Собеседник растерянно улыбался. - Как это - худшего?
- Ну, если Альдо был самым лучшим, то должны быть те, кто хуже него?
- Не понимаю.
- Прости, - сказал тогда Нури. - Я задал глупый вопрос.
Старый черт, он отличался цветом чешуи, дал подножку молодому,
навалился на него и ловко сколупнул с живота противника чешуйку. Беленчук
облизал губы:
- Видели? Ну да, меня это тоже захватывает. Как и всех.
Он вошел в круг, разнял чертей и поднял над головой коробочку. Черти
уставились на нее.
- Победил Анипа Барс Пустыни. А может быть, и Миопии Большое Горло, кто
их, к черту, разберет. Но зато теперь можно сказать: он самый сильный
среди здесь.
- Не среди здесь, - послышалась реплика, - а между тут.
- Верно. Победителю слава и приз. - Он вручил черту коробочку. -
Побежденному утешение. - Он достал из кармана несколько чешуек и опустил
их в протянутую горсть.
У шахты зашевелились. Люди тихо выходили из круга и скрывались в
темноте. Черти застыли под рефлектором.
- Молчат! - всхлипнул Беленчук.
- Просто устают за день.
- Если бы. Это не усталость, Воспитатель. Вы заметили, они почти не
реагируют на шутку. Я не знаю, что это такое.
- ...Твой текст - это что, экспромт?
- Что вы, я два дня готовился. Альдо, тот мог экспромтом.
Снова Альдо. Здесь любой разговор заканчивается этим именем. Нури
прильнул щекой к теплой коре сосны, совсем земной. Подумалось, что ребята,
такие оживленные днем на работе, совсем изменились к вечеру, и только
Беленчук не потерял активности.
- Скажи, а тот, кто ведет эти ваши чертовы состязания?
Беленчук поднял измученные глаза:
- Каждый из нас по очереди... Ведущий занят и остается самим собой. Он
готовит программу, комментирует ход борьбы, ну, как я сегодня. А, вот вы к
чему. В тот вечер должен был вести программу Альдо. Днем, так уж совпало,
он был дежурным по безопасности и не мог сходить за чертями. А в поселке
мы масками не пользуемся, но она была у него на поясе, как это
предусмотрено правилами. Альдо никогда не нарушал правила. Не то чтоб был
такой уж дисциплинированный, но не хотел, так я думаю, отвлекать на себя
внимание. Кто-то должен был, возвращаясь в поселок, привести чертей, но
каждый из нас понадеялся на другого. Я тоже... Ну вот, Альдо, значит, и
кинулся за ними... Мы потом нашли маску. Зацепилась кольцом на вентиле
баллончика за выступ на стене. А он не заметил, спешил, значит. Для себя
он бы не стал спешить. Вот я, что бы ни делал, всегда о себе думаю, в
подсознании о себе помню. Знаю, что плохо это, а помню. Альдо чужую боль
ощущал во сто крат больней своей.
- При чем здесь это?
- Не знаю. - Беленчук как-то нелепо развел руками, и этот жест странно
усилил впечатление растерянности, которое владело им. - Если погиб,
значит, что-то было недодумано в системе безопасности. Сейчас положение
исправили, и больше нечего расследовать. Уже никто не выйдет из поселка
без маски. Безопасность - вот мой главный принцип отныне и навеки. У вас
ведь тоже есть принципы, которыми вы руководствуетесь как воспитатель?
- Есть, - вздохнул Нури. - Главное - это не воспитывать.
- Странно вы сказали, вас трудно понять.
- Просто смотреть на себя их глазами. И если наедине с собой ты не
краснеешь за сказанное и сделанное, то сегодня, и только сегодня, ты был
хорошим воспитателем. Вот и все.
Еще утром Нури обошел поселок, приглядываясь к переменам.
Детство оживало в нем незнакомым ощущением потери, и новизна не всегда
казалась оправданной. Поселок, возникший на месте Третьей Марсианской,
лежал в котловине между пологих вершин. Двухэтажные пластиковые коттеджи
лепились вокруг шахты, из которой с неисчезающим постоянством вытекал
поток горячего воздуха - будущей атмосферы Марса. Раньше шахты не было, но
те, кто были первыми, предвидели и шахту, и глубинные заводы-автоматы. В
операторской Нури долго наблюдал на экранах, как в синем дыму под лучами
лазеров стекали стены пещер и неслышные взрывы сотрясали скалы, когда луч
попадал на ледяные включения.
Днем освещенный солнцем воздушный поток создавал удивительный световой
эффект: пологий прозрачный холм колебался, покрывая поселок, и
расплывчатые радужные вихри бесследно таяли в розовом небе. У границ
поселка, там, где его опоясывала метровой высоты силикатная стена -
основание снятой уже защитной сферы, - играли призрачные блики. Это воздух
переливался через ограду и растекался по поверхности планеты. Защитная
сфера стала ненужной, когда заработали атмосферные заводы. В окрестностях
шахты создавался устойчивый микроклимат, пригодный для жизни людей и
растений. Но пройдут еще долгие годы, пока кислородная оболочка над
планетой достигнет хотя бы высоты десятка метров, и еще столетие люди за
пределами поселков будут работать в меховых обогреваемых комбинезонах и
масках и носить на себе трехсуточный запас кислорода.
...Видимо, вот здесь Альдо Джен преодолел стену и потом упал в сотне
метров от нее. А когда, поднятые по тревоге дежурным, прибежали его
товарищи - было уже поздно. Далее там ничего нет, мелкие камни на равнине
и зеркальные радиаторы, в которых циркулирует жидкий литий, отводящий
избыточное тепло от лазерных пушек. Нури бросилось в глаза невозможное
зрелище: у циклопических батарей радиаторов, словно в карауле, ровной
шеренгой стояли недвижимые черти.
В коттедже было тепло и чисто. Беленчук расхаживал по кабинету и
говорил, говорил, потирая глянцевый бритый череп. Свой рыжий парик он
бережно надел на подставку и то и дело сосредоточенно поправлял торчащие
волосинки. Он принес надувную постель и долго возился с ней, пояснив, что
Нури будет спать в кабинете, здесь удобно, только не надо ходить на второй
этаж, это не жилой этаж - там воздух разрежен. А программа выполняется по
всем показателям. Они, конечно, устают. И механики, которые следят за
работой атмосферных заводов, и разведчики недр, и сеятели, и бурильщики, и
гидрологи. Эта база специализирована на посадках будущих лесов. А ведь
каждый сеянец растет под маленьким прозрачным куполом на клочке
синтетической почвы, согреваемый и питаемый. И буксуют в песке поливальные
машины, и вырывается под страшным давлением из скважин холодный пар от
глубинных озер, калечит оборудование и засыпает его хлопьями снега,
который днем тает, не давая воды. А людей мало, вы же знаете, что не
каждый из ста, даже из тысячи пригоден для работы на Марсе. Оборудования
тоже не хватает и хватать не будет, пока не заработают на Марсе свои
рудники и заводы. Третьего дня на буровой был выброс пара, и два робота из
бригады обслуживания сыграли в ящик...
Беленчук снова поправил парик суетливым движением, зрачки его
расширились:
- Это ведь я развалил коллектив, плохой руководитель. И вы тоже так
думаете, ведь так, Нури? Эта смерть без смысла и повода. Альдо, он был
лучшим из нас... А вы заметили, что нам не о чем разговаривать? Мы молчим.
- Бросьте, - сказал Нури. На душе его было смутно, а Беленчук с его
дурацкой заботой о парике вызывал досаду и беспокойство. - Коллектив
развалить нельзя. Это весьма устойчивое образование.
- Да, конечно. Извините. Вам будет удобно так? Подушка не высока?
...Самый лучший! Об этом говорит здесь каждый. Расплывчатое, но, в
общем, достаточно емкое определение. Как воспитатель, Нури знал, что в
любой группе есть лучший. Не статью, не знаниями, не обостренным чувством
товарищества - этими качествами обладал каждый из его воспитанников.
Просто лучший, навстречу которому раскрываются сердца. Таким был первый
космонавт. Непознанным секретом раскрывать сердца владел и Альдо Джен...
Ночью Беленчук трижды, крадучись, входил в кабинет, поправлял одеяло и
подушку, будил при этом Нури и бормотал извинения.
За двадцать дней Нури успел побывать почти во всех колониях. Они мало
отличались внешне: тщательно продуманный, научно обоснованный стандарт,
гарантирующий сохранение жизни, способность и любовь к работе, царил на
Марсе. Котловина - обязательный пейзаж, она обеспечивает сохранение
кислорода в поселке при ветрообразных перемещениях собственной разреженной
атмосферы Марса; монолитные разноцветные коттеджи. Выводные шахты
атмосферных заводов: одна в центре, реже - несколько по периметру поселка.
Толстые зеркальные трубы криогенных электролиний, связывающих поселки с
глубинными атомными электростанциями. В окрестностях за пределами жилого
массива - буровые установки, обсерватории, мастерские, метеостанции и
парники, где выращивались овощи и саженцы. И множество вездеходов -
плоских с низкими бортами платформ на надувных гусеницах. Они стояли у
границ поселков, всегда готовые к действию. Человечество осваивало Марс в
рабочем порядке.
И в каждой колонии Нури видел одно и то же. Завершив дневные дела,
усталые люди знали одно развлечение - борьбу чертей, бессмысленное
барахтанье, переставшее быть забавным из-за частых повторений. В каждой,
кроме пятой.
Нури жил в пятой уже неделю. В первый вечер он прочел лекцию на тему,
не имеющую ни прямого, ни косвенного отношения к Марсу: "О красоте
движения в энергетической трактовке". После лекции смотрели старинный
фантастический фильм об освоении Марса и хохотали до колик, когда на
экране герой сражался с песчаной гидрой, исчезающей и переменчивой. Герой
своим деструктором наворочал гору щебенки из окружающих скал, но так и не
попал в гидру.
Потом были другие вечера, смотрели стерео с Земли, отмечали чей-то день
рождения и танцевали в двухлунном свете, пока старший не разогнал
компанию: "...потому что скоро на работу".
Да, в пятой танцевали, как ни странно. Нури поймал себя на этой мысли,
пока его партнерша, маленькая негритянка, то возникала перед ним, то
исчезала бесследно, намечая в танце прихотливую игру со светом и тенью.
- Она любит эту мелодию. Вы слышите, она поет.
- Кто?
- Лариска, - формируясь из тени, ответила девушка. - Завтра моя очередь
купать ее.
На краю шахты сидела субтильная собачка и с забавной старательностью
подвывала, довольно точно копируя мелодию. Заметив, что на нее смотрят,
она прыгнула на решетку шахты. Воздушный поток приподнял ее над решеткой,
перевернул. Нури, преодолевая вихрь, поймал собачку и, уклоняясь от
облизываний, поставил на ноги.
- В следующий раз будешь висеть до утра.
- Нури, - улыбнулась девушка. - Она вас поцеловала, а вы... такой
строгий. Или озабоченный, да?
Озабоченный? Не то слово. Он просто помирает от страха, помирает каждую
секунду, и особенно к вечеру, когда чудится, что кто-то снова бежит по
пустыне без маски и падает, как упал Альдо. И неизвестно, что хуже: смерть
от удушья или эти молчаливые сборища вокруг дерущихся чертей. И Беленчук,
он ведь тоже полумертвый от страха за своих ребят, из которых каждый самый
лучший.
Днем легче. Днем он просто работает рядом с ними - наладчику всегда
дело найдется, и живет как все, ибо иначе не может. И какие тут отклонения
от нормы у этих остряков, они пышут душевным здоровьем и отвагой. Днем
пышут, сказал себе Нури. Пока не возвратятся в поселок... А там вступает в
действие непонятный фактор угнетения. И коллектив до следующего утра
распадается на составные части.
Ночами Нури листал Книги Жизни, пытаясь найти хоть какую-то зацепку.
Эти толстые журналы вели дежурные по безопасности: времени у них хватало.
По традиции записи делались вручную на пронумерованных листах. Обо всем. О
распорядке дня, о планах работы по группам, о поломках машин и качестве
меню... Прочесть все было немыслимо, да и не нужно. Нури изучал раздел
"Развлечения", поскольку развлекались вечерами. Альдо погиб на
стовосьмидесятый день со дня прибытия этой смены. И Нури делал выписки
сосредоточенно и методично.
"МАРС-1. БИО. 180. Вечер. Смотрели чертей. Дежурный Кривцов".
До чего лаконичен Кривцов. Смотрели - и весь тут сказ.
"МАРС-4. ЭНЕРГО. 180. Вечер. Чертей представлял Никита. Это надо было
слышать, пересказать невозможно. Жаль, что я не записал: потомки
обездолены. Он изобрел новый способ образования небывалых имен. Например,
Абыл Упопс, Роцесса Скоб, Резбия Модей и невозможный парень Панель Жным.
Никита берет инструкцию к какой-либо машине, выписывает фразу вроде "проба
обрабатывается с помощью рабочего органа"... и из "обрабатывается"
получает Брабат, а из "рабочего органа" - Чегор. Отсюда вытекает
превосходное имя для вдумчивого первопроходца с математическим уклоном -
Чегор Брабат. Дивное руководство для авторов фантастических
произведений... Дежурный Мороз".
И наверное, в сотый раз перечитывал Нури знакомые ломаные строки:
"МАРС-3. ЛЕС. 180. Вечер. Разве мог я подумать, что он выйдет без
маски, Альдо! А когда загорелся красный - мы все побежали. И не успели. Он
лежал в ста метрах от стены ногами к поселку - он не хотел вернуться!
Дежурный Белаш".
Естественно, пояс безопасности был исправен, пояс вообще сломаться не
может. Он сработал, и загорелся красный на пульте, когда Альдо стал терять
сознание. И это ошибка конструкторов, которую поздно заметили. Сейчас
срабатывают и световой, и нейросигнал, сковывающий движения, если колонист
только подходит к стене без маски, но это сейчас...
Записи повторялись. В стовосьмидесятый день чертей смотрели также
бурильщики второй колонии, вулканологи шестой и астрономы девятой.
Черти, порождение сто детской фантазии, игрушка, которой сейчас, через
много лет, развлекаются взрослые.
Нури хмыкнул: взрослые? Мало говорящий термин, если вдуматься.
Взрослость - это что? Серьезность? Ну, в его группе при ИРП вообще народ
серьезный, особенно среди ползунков. Или взрослость - это чувство
ответственности? Но его ребята отвечают за все, что есть вокруг, по закону
доброты. Квалификация? Это уж совсем никуда не годится. Альдо Джен овладел
программированием в десять лет, а тот же Беленчук первую работу о
групповой психологии опубликовал в тринадцатилетнем возрасте.
Гражданственность? Но кто из детей не обладает этим качеством.
Странный зигзаг мысли - эти рассуждения о взрослости. А сам он такой,
какой есть? Изменился ли он сам за прошедшие годы? И почему вдруг стало
важным найти ответ на этот вопрос?
Нури прикрыл глаза и расслабился. В памяти все сохраняется, как говорил
Иван Иванов. Нужно только уметь заглянуть в нее. Сначала забудь обо всем,
о том, что есть сегодня и было вчера, потом сделай усилие и вызови цвет -
и придай ему образ. Облеки образ в слова, и память раскроется, как книга.
Теперь читай.
Двадцать два года тому назад. Полдень. В поселке пусто, все взрослые на
объектах. Нури ведет за руку черта, и тот ковыляет на неверных лапах,
оставляя на песке овальные следы. Олле забегает вперед, разглядывает
черта: вот уж не думал, что он таки пойдет. Они втроем выходят через
переходную камеру наружу за пределы силиконового купола, и Нури шлепает
черта по звонкому заду:
- Топай, и скажи спасибо.
Черт стоит, раскачиваясь. Уходить он явно не хочет, ему и здесь хорошо.
Нури усмехается и вытаскивает из-за пояса стержень. Черт пятится. Нури
нажимает кнопку, и стержень стремительно раскрывается в зонтик, накрывая
черта тенью. Черт делает прыжок и убегает, сначала медленно и неуверенно,
а потом все быстрее.
- Боится тени, как ладана, - комментирует Олле.
...Через неделю они подобрали недвижимого черта на вершине холма рядом
с поселком.
Один в десять лет, мечтая о звездах, изобретает гравитационный
двигатель, другой изучает старинные романсы и выводит изящную зависимость
между тональностью звука и деятельностью слезной железы, третий дни
проводит у электронного микроскопа, постигая структуры белковых
соединений. Нури в десять лет делал чертей. Увлечение не хуже других.
Списанных деталей на складе хватало, и никто из взрослых не возражал.
Первые черти, тяжеловесные увальни, бродили неподалеку от поселка и
тихо кончались по мере выхода из строя фотоэлементов. Это было скучно, и
Нури, раскинув мозгами, ввел в конструкцию устройство, именуемое блоком
заботы. Блок срабатывал, когда в аккумуляторах оставалось не более
половины заложенных энергоресурсов. В результате черти изменили поведение
- они теперь постоянно толпились у переходной камеры, заглядывая в глаза
каждому входящему и выходящему. Их впускали, и черти стадом ходили за Нури
по поселку, ожидая смены или подзарядки аккумуляторов. Ночи они проводили
под рефлектором, а с утра заглядывали в окна.
- Вам что, нравятся эти митинги глухонемых? - спросил как-то Сатон,
встретив Нури и Олле в окружении десятка чертей. - Куда это вы
направились?
- На подзарядку, - ответил Олле. Он нес под мышками двух совсем
ослабевших чертей, лапы их бессильно свисали. Нури сосредоточенно молчал.
- Если ты хотел заселить пустыню автоматами, то это у тебя не
получилось, - вздохнул Сатон. - Вообще, Марс, видимо, не для детей.
- Для! - твердо сказал Нури.
И он придумал блок агрессивности. Пустыня сразу оживилась. Старые черти
охотились за молодыми, вылавливали их и обдирали чешуйки новых
фотоэлементов. Вставить чешуйку в гнездо - с этим делом каждый из них
легко справлялся. Выпуская новорожденного, Нури теперь вручал ему
коробочку с запасными чешуйками. Завладеть такой коробочкой - мечта
каждого черта. А первая забота новорожденного - надежно спрятать ее:
зарыть в песок или положить под приметный камень. Это надо было сделать
ночью, тайком от посторонних глаз. Почти сразу появились кладоискатели -
это были старые, ослабевшие от энергетического голодания черти. Сил на
охоту и драку у них уже не хватало, а тихий поиск был им еще по плечу.
- Я сегодня видел твоих чертей, - сказал однажды Сатон, и в голосе его
звучало уважение. - Знаешь, в этом что-то есть. Но хотел бы я знать, о чем
ты думаешь, когда возишься с ними?
- О Земле!
И вот прошло уже два десятка лет, а черти еще функционируют. Ребята
рассказывают, что для них любая авария - радость. Черти разбирают
брошенные машины, выискивая подходящие запчасти. Да и сами колонисты
частенько подбрасывают им всякую ненужную электронную мелочь: у чертей все
идет в ход.
Нури вспомнил неподвижную шеренгу у батарей радиаторов и свое
мгновенное недоумение. Раньше вместе можно было видеть только дерущихся
чертей. А теперь они проводят мирные ночи возле теплых батарей, новые
фотоэлементы имеют широкий спектр поглощения и превосходно действуют в
инфракрасном диапазоне. Делить стало нечего, энергии хватает на всех,
необходимость в движении отпала, и блоки агрессивности срабатывают лишь в
том случае, если черта удалить от батареи.
...Почти ребенок. Но почему почти? Когда кончается детство? Опять этот
навязчивый вопрос, мысль ходит по замкнутому кругу. Альдо и остальные,
образцы психической устойчивости, абсолютной нормы. Ну хорошо, примем
банальное определение: взрослый тот, кто забыл о детстве, тот, кто
разучился удивляться. Но это просто болезнь, выброс из нормы, флуктуация.
Пусть по-другому: взрослость - это умение прокормить себя и семью. Но
уже давно эти заботы с человека сняты. Вывод: детство живет в каждом, и во
мне, и в Альдо. Ребенок - вот эталон нормальности. И здесь, на Марсе, и на
спутниках, и на Луне работают дети. Тридцати и пятидесяти лет, дело не в
возрасте, ибо попадают туда абсолютно нормальные люди...
Нури полюбовался выстроенным силлогизмом и заснул. Впервые за эти дни
он спал без сновидений, а утром реализовал право, данное Советом, - послал
на Землю личную радиограмму с грифом "Подлежит немедленному исполнению"...
К полудню Нури уже вернулся к энергетикам в четвертую экспедицию.
- Вам понравилось у нас, Воспитатель Нури? - встретил его Мануэль.
Кубинец весь светился улыбками. - Для нас радость видеть вас вторично. Я
извещу ребят.
- Не надо. Ответь, кто у вас здесь самый лучший?
- Я.
Из общительных воспитанников Нури Мануэль был самым общительным и
отличался умением на неожиданные вопросы давать неожиданные ответы. Нури
рассмеялся, чувствуя, как проходит усталость после изматывающей гонки по
пустыне.
- Естественно, а еще кто?
- Я бы назвал Бугримова, - после секундной паузы сказал Мануэль.
- Отлично. Сегодня вечером ты поможешь мне. Я хочу поставить опыт. То,
что раньше называли следственным экспериментом. Кроме тебя, об этом никто
знать не должен.
Мануэль улыбался, но Нури видел растерянность в его улыбке. Как это
Олле называл свои лекции - уроки раскованной мимики? Ребята чисты в мыслях
и не в состоянии носить маску безразличия.
- Я вынужден так поступить, - преодолевая неловкость от своего тона и
слов, сказал Нури.
- Втайне от всех? Ваше право, Воспитатель. - Мануэль рассматривал
шнуровку своих ботинок. Нури крякнул.
- Ну как тебе объяснить, - беспомощно сказал он. - Это нужно, чтобы не
гибли больше. И я вынужден. В конце концов, жизнь важнее этики. И я иду на
нарушение этических норм ради жизни.
- Не надо об этике, - сказал Мануэль. - Я помогу вам. Что нужно
сделать?
Вечером после захода солнца Нури сидел рядом с дежурным по
безопасности, рассматривая круговую панораму - рельефную карту
окрестностей. Поворотный пульт дежурного стоял на возвышении посередине
круглого зала, и прямо на полу во все стороны расходились макеты коттеджей
поселка, а там, где начинались стены, низким бордюром было обозначено
опоясывающее поселок кольцо - имитация основания снятого купола, границы
поселка. К стенке-кольцу были приткнуты синие прямоугольники вездеходов и
такие же прямоугольнички двигались по рельефной стене, неся на себе
зеленые огоньки: колонисты съезжались к поселку.
С момента прилета на Марс пояс безопасности с передатчиком, надетый на
голое тело, носил на себе и Нури. Система безопасности позволяла вести
наблюдение за местом пребывания каждого члена экспедиции и обеспечивала
двухстороннюю связь, которой, кстати, почти никогда не пользовались.
Было хорошо видно, как, оставив у стенки квадратики вездеходов, зеленые
огоньки двигались по улице поселка сначала к душевым - и маленьким хаосом
роились там, потом к столовой - и разделялись по четыре. Ну да, подумал
Нури, столики на четверых.
Дежурный с любопытством поглядывал на Нури, что-то писал в Книге Жизни.
Нури краем глаза смотрел, как к границе поселка за коттеджами вне дороги
движется зеленый огонек. Интересно, заметит дежурный или нет?
Дежурный резко повернулся вместе с пультом. Заметил. И нажал кнопку
связи.
- Я ДП. Кто в одиннадцатом секторе?
- Я Мануэль. Все в порядке, - прозвучало в зале.
Конечно, это Мануэль. Он и должен увести чертей из поселка, пока
колонисты ужинают. Нури нашел на панораме батарею радиаторов и мысленно
увидел, как выпущенные черти ковыляют к ней, спеша получить свою долю
излучения.
Мануэль, зеленый огонек, вернулся к центру поселка и одиноко застыл
возле кольца выводной шахты. "Это я должен был сделать сам, - запоздало
подумал Нури, - сам должен был увести чертей".
Огоньки по одному начали собираться у шахты. Сейчас колонисты уже,
наверное, молчат и ждут. Ждут привычного развлечения. Сколько их там? Нури
обшарил взглядом панораму. Еще мгновение. Все! Один огонек отделился, и
вот он быстро движется к стене.
Дежурный придвинул к себе микрофон, взглянул на Нури.
- Не надо. Кто-то должен привести чертей. Пусть это будет Бугримов.
Нури отодвинул кресло и вышел, перешагивая через домики. На ступеньках
сидел Мануэль и снизу вверх смотрел на Нури.
- Я знаю, о чем ты думаешь. - Нури спустился, присел рядом.
- О Земле, - сказал Мануэль. - Мы здесь всегда думаем о Земле.
Нури грустно усмехнулся. Эти же слова когда-то он сказал Сатону. Уже
тысячи живут в космосе. И пусть их будут миллионы, всегда, во веки веков
люди будут думать о Земле...
- Вы знаете, я ведь еще и гидролог. - Мануэль протянул конверт: - Здесь
заявление. Я прошу перевести меня в седьмую экспедицию. Я прошу вас, Нури
Метти, передать его в отдел кадров Управления освоения Марса.
Нури Метти. Он уже не говорит - Воспитатель Нури. Все правильно, но,
кажется, он не научил их прощать...
На второй день после возвращения Нури на Землю результаты расследования
обсуждались на секции Марса Совета Земли. Выслушав записи кодового
браслета, председатель секции пригласил Нури занять место докладчика.
- Мы просим вас дополнить материалы, которые вы столь любезно
предоставили Совету. Не все ясно.
- Я готов.
- Начнем с вашей телеграммы. - Председатель вынул из папки бланк. - Как
это вы здесь пишете: "Внеочередным рейсом отгрузите Марс девять одиноких
псов. Отбор животных прошу поручить Олле. Уполномоченный Совета Метти". Мы
выполнили ваше, гм, указание. Псы уже на Марсе.
- Благодарю, - сказал Нури. - Теперь я спокоен.
- Отлично! - обрадовался председатель. - Успокойте и нас. Почему псов,
почему именно девять, почему поручить Олле и почему, в конце концов,
одиноких?
Манера председателя вести совещание нравилась Нури. И сам председатель,
длинноногий, веселый и тощий, тоже нравился. По привычке оценивать
человека, Нури прикинул, как бы отнеслись к председателю его воспитанники:
наверняка одобрили бы.
- Отвечать по порядку вопросов?
- Порядок, форма и содержание на ваше усмотрение.
- Из кодовых записей Совету, видимо, понятно, что я, по сути, ничего не
расследовал. Не знал, с чего начать, и вообще ничего не знал. Я просто
ездил, жил, работал, как все, и смотрел.
- Это хорошо - смотрел! - сказал председатель. - И что вы увидели?
- Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный,
обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые
свелись к любованию чертями. Но...
- Но?
- Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос - почему?
- Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?
- Было одно. Лариска.
- Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?
- Не моя. Общая. Живет.
- И все?
- И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно,
большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в
голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных
экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может
быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне
стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что
тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от
живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не
знаю, как назвать болезнь, странное, неосознанное ощущение тоски по
животным. Может быть, она развивается в условиях гипертрофированного
стандарта, который на Марсе царствует как нигде? Не знаю.
- И потому погиб Альдо?
- Я полагаю - в этом одна из причин. Но в целом здесь сложнее. В
детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был
нормальнее других, и в силу этого он был более ребенком, чем остальные
дети.
- Не понял? - Взор председателя горел неистовым любопытством, он не
отрываясь смотрел в глаза Нури.
- Простите, я хотел сказать: чем остальные члены экспедиции. И когда
однажды вечером обнаружилось, что никто не привел чертей, ему невыносимой
стала мысль, что его друзья останутся без привычного развлечения. И он
кинулся к радиаторам, где постоянно толкутся черти. Чтобы привести... -
Нури замолчал, и никто не перебил молчания. - Я делал чертей как
заменителей животных, в детстве. А ими забавляются до сих пор. Я не
задавал вопросов, знаю и так, что ребята втихомолку ремонтируют их: ни
одна машина два десятка лет без обслуживания не выдержит... Вечер, и
пустота, и этот шорох за спиной, и мои товарищи молчат и ждут, - я
поставил себя на место Альдо. Знаете, будь он в маске, случай прошел бы
абсолютно незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день,
из месяца в месяц... мои ребята...
- Стыдно, - глухо сказал председатель. - Мне стыдно, а как вам, - он
обвел взглядом членов комиссии, - не знаю. Куда мы, к черту, годимся.
Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А
тут... просто любить надо.
- И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что
все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по
которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне
самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.
Нури опять надолго замолчал.
- Ну, и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний.
Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по
оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером.
Просил Олле потому, что знал - поручи другому, и на Марс попадут особо
выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что
требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак.
Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.
- От-то корова! - сказал восхищенный Олле.
Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз,
обрамленный заостренными ресницами, и жарко вздохнула. Животному было
некогда. Животное ело.
- Наша скороспелка. - Сатон погладил корову по животу.
Возле директора Института реставрации природы толпились пахнущие
одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.
- Что вы видите спереди? - продолжал Сатон. - Вы видите степь, бывшую
саванну, прилегающую к лесному массиву ИРП. Видите разнотравье,
сеноуборочные автоматы и конвейер, подающий дробленую смесь кукурузы,
древовидного пырея и кустарникового клевера. А также коровьи головы...
Посмотрите, товарищи, налево.
Волхвы посмотрели. Лента конвейера с дробленой зеленью тянулась вдоль
уходящего за горизонт навеса, под которым в прохладе стояли в ряд
черно-белые коровы.
- Посмотрите, прошу вас, направо.
Та же бесконечная линия жующих рогатых голов, то же травяное раздолье.
- Что мы видим сзади? - Сатон и волхвы обошли корову. - Мы видим вымя
диаметром полтора метра, видим присоски доильного аппарата и
навозоуборочный конвейер. Еда и дойка идут непрерывно. От каждой коровы
молоко, примерно триста литров в сутки, поступает в молокопровод и
подается на завод. - Сатон махнул рукой куда-то в сторону. - Вот и все.
Огромные - от земли до рогов метра два - коровы мерно жевали, слышалось
тяжелое хрумканье, дергались присоски, и журчало в трубах молоко. Вокруг
шныряли, надеясь на случайную утечку, возбужденные коты.
Необозримая густо пахнущая шеренга рогатых колоссов - это зрелище
потрясало воображение. Удивить привыкших ко всякой лесной живности волхвов
что-нибудь да значило. Сатон был доволен произведенным впечатлением.
- Лесостепь, саванну, мы осваиваем всего третий год, - сказал он. - И
вот первый результат, а? Скороспелку вывели наши генетики: побочный
продукт деятельности института. Мутанты. Два приплода за год... Э, вы еще
быка не видели! Танкер.
Он оглядел постепенно мрачнеющих волхвов. Их коричневые лица с белыми
пятнами недавно обритых бород и усов были сосредоточены.
- Ну. - Сатон достал темные очки, спрятал за ними глаза. Так он всегда
делал перед спором. - Я же знаю, о чем вы думаете!
- То-то и оно, - сказал старший из волхвов, единственный небритый,
заросший жутким волосом. - Вытягиваем соки из почвы. Непрерывная
косовица... Надолго ли земли хватит?
- Плодородие мы возвращаем. Навоз идет в землю, вводим стимулирующие
добавки, нормированное орошение. Экологический баланс сохраняется.
- Не знаю, мастер. И вы не знаете. От этих стимуляторов, от мутагенов в
лесу сейчас такое творится, сам черт не разберет. А нас, смотрителей,
мало...
- О штатах мы еще поговорим, но в целом за массив я спокоен. В лесу
реставрация идет полным ходом. А с годами все уляжется, уравновесится и
придет в естественную норму.
- Э, мастер Сатон. - Волхв погладил бороду, и Олле не к месту отметил,
что уже в третьей партии встречает принципиальных противников бритья. -
Эти мясомолочные монстры нужны, не спорю. Но они, пусти их в поле, откинут
копыта, ибо к природе отношения не имеют. Господи, жуют-то как!
- Не согласен. Да, эта корова рассчитана на автокормление, и в поле ей
делать нечего, она быстрее объедает растительность, чем передвигается. Но
так или иначе - она живая и, следовательно, часть природы. Скороспелка, -
целевое животное. Молоко и мясо - вот ее функция.
- Я и говорю, к реставрации эта худоба отношения не имеет. Настоящий
зверь многофункционален, он сам по себе, а этой без человека не прожить. И
потом, как вы определите момент, когда надо поставить точку, сказать: вот
теперь все, реставрация закончена? Сейчас в массиве мы сталкиваемся с
такими чудесами, что порой оторопь берет. Порой думаешь: может, мы
перемудрили, перереставрировали?..
- А вот наш шмазел. Классифицирован как козлокапустный гибрид. Нигде не
описан, так как внешность его описанию не поддается. И не сфотографирован,
так как фотографиям все равно никто не поверит.
- От-то да, от-то шмазел так шмазел! - подобрели волхвы.
Рыжий кот повис на присоске, как гимнаст на перекладине. Олле
машинально смахнул его, прислушиваясь к беседе. Диспуты, подобные этому,
велись уже несколько лет, с тех пор как неудержимо стала увеличиваться
площадь лесов, затопляя мелкие города и поселки. Человечество возвращало
землю зеленому хозяину. Пока, но до каких пор?
- Ломать - не строить! - говорил на Совете экологов Сатон. - В свое
время наши предки весьма успешно оголяли землю, и что? Вспомните, во что
обошлись человечеству перестройка промышленности на безотходное
производство, отказ от тепловой энергетики, наконец, изменение социальной
психологии, еще, увы, далеко не завершенное. Я спокоен за новое поколение:
миллионы детей проходят дошкольное воспитание при наших центрах
реставрации и привыкают уважать живое и сущее. Но меня страшат рецидивы
потребительского отношения к природе: взять сейчас! А кто будет отдавать?
Наши потомки? Поэтому давайте думать, давайте семь раз отмерять, прежде
чем один раз отрезать.
Волхвы усаживались в махолеты и взлетали по одному. В вышине они
построились компактным треугольником, и Сатон повел их в сторону океана.
Видимо, показывать прибрежный шельф и хвастаться достижениями ихтиологов.
Когда очередная группа волхвов выходила из леса, Сатон всегда устраивал
эти ставшие почти ритуальными экскурсии. Он лично знал каждого из волхвов,
сильно уважал за подвижничество и всякий раз отчитывался перед ними о
работе, сделанной Институтом за время их отсутствия.
Встречный воздух тихо шелестел в оперении крыльев, и только при
неожиданных порывах легкого ветерка приходилось выравнивать аппарат.
Труднее всего это давалось псу, и Гром иногда сопел и взлаивал. Нури
подумал, что с земли странно, наверное, слышать этот лай в ночном небе.
Полная луна заливала лес призрачным серебристым светом. Частые поляны
смотрелись как белесые озера: туман скрывал траву и низкий кустарник.
Опираясь на спинку сиденья махолета, Олле держал руки на крыльях и
усиливал взмахи, слившись воедино с аппаратом-птицей. И так при каждом
патрулировании, думал Нури. Энергии ему девать некуда... Откажи синтемышцы
махолета, Олле, наверное, смог бы лететь своими силами. Пес в непривычном
глазу аппарате лежал брюхом на мягкой подвеске, лапы его в браслетах
биоуправления свешивались наружу и непроизвольно шевелились. Нури
улыбнулся, вспомнив ту радостную суматоху, которую подняли его
воспитанники из старшей группы, когда он поставил задачу сделать махолет
для пса. И Ведь справились; если он и помог, то самую чуточку. Гром
отличный пес, но воображение у него нулевое, куда там птицей себя
представить. Для Грома мир делится на собак и прочих. К собакам, как
установили ребята, сняв рабочую энцефалограмму, относятся Олле, Иван, все
ползунки и кое-кто из семилетних. Нури тоже относится к собакам, спасибо,
удостоился... Пришлось ребятам перестраивать систему биоуправления,
использовать, как они говорили, догоняльный рефлекс. И вот летит. Рядом с
хозяином.
Нури сильными взмахами поднялся выше, заложил, снижаясь, крутой вираж.
Просто так, от радости, от ощущения полета, от того, что внизу был черный
лес, а вверху луна, а рядом друзья Олле и Гром. Хороший пес, умный пес.
Лесной массив, который они патрулировали, тянулся на сотни километров
вдоль побережья океана и в глубь материка. Иногда проплывали внизу
опустевшие поселки, мерцающие синевой фотоэлементов на плоских крышах.
Улицы, заметные днем, ночью с высоты почти не различались, скрытые
растительностью. А ведь всего несколько лет назад многие поселки лежали
далеко за пределами лесного массива.
Постепенно светлело, и очертились ломаные силуэты гор на востоке. Потом
Нури и Олле почти одновременно заметили оранжевый мигающий огонек на их
фоне и взяли курс на него, оставив справа островной массив запретного
заколдованного леса.
Сотрудники Института избегали пользоваться открытым огнем, и костер
ночью мог означать любую беду - болезнь, выход из строя системы
жизнеобеспечения у дровосека или волхва, поломку прибора связи...
Снизу доносились шумы пробуждающегося леса, малознакомые Нури, но
понятные Олле, наверное последнему на земле охотнику. Тихо двигалась лента
на указателе состояния растительности и почвы, и иногда вздрагивал писчик,
ломая прямизну линии: здесь очаг поражения грибком, а вот здесь невидимый
сверху ручей вынес откуда-то порцию вредной дряни. Завтра ленту изучат
биологи и примут меры: ликвидируют грибок, а ручей отсосут или временно
перекроют.
Поляна внизу горела изменчивым белым пламенем: призрачно светились
цветы на низком кустарнике, сгущались и с тихим звоном таяли клубящиеся
облачка, рассыпались тысячами огоньков.
- Светлячковая поляна, - шепотом сказал Нури. - Ты такое видел
когда-нибудь?
- Однажды... - Олле не договорил: что-то просвистело в воздухе. -
Извини, но, по-моему, у меня пробита ладонь. Вернее, крыло. Взгляни, что
там?
Он выправил кренящийся аппарат и перешел на планирующий полет, снижаясь
кругами. Пес держался рядом, как привязанный. Нури в коротком пике зашел
снизу и увидел: почти в середине крыла торчала оперенная стрела, и стекала
по ней подкрашенная глюкоза - голубая кровь синтетических мышц махолета.
Они приземлились в середине поляны, и, пока Олле, поминутно потирая
саднящую ладонь - реакция на пробитое крыло, - высвобождал от браслетов
пса, Нури огляделся. На поляне было светло от мириад роящихся светляков, и
белый предутренний туман почти скрывал склоненного Олле. Удерживая за
ошейник рычащего пса, он протянул бамбуковую стрелу с обожженным
наконечником, взглянул в глаза Нури:
- Что это с тобой?
- Мамочка моя, - сказал Нури. - Питекантроп!
Это уже потом они рассмотрели мосластые руки, кривоватые ноги и
патлатые, нечесаные головы. Потом. А сейчас повеяло на них неизведанной
дремучестью и угрозой от приземистой, без шеи, фигуры. В отведенной назад
руке готовый к броску питекантроп держал копье.
- Гром, следить! Следить! - неожиданно высоким голосом прокричал Олле,
перехватывая на лету копье. Нури успел заметить, как молча метнулся в
сторону и исчез пес, и тут же на них с воем и уханьем навалились со всех
сторон, словно изверженные туманом, питекантропы, хватая за плечи, за ноги
и норовя укусить куда попало.
Сокрушая чьи-то носы и челюсти, Нури увидел, как, неся на себе груду
тел, шагнул к нему Олле, и услышал его вопль:
- Сдавайся, Нури!
Под руками Нури смачно стукнулись лбами и помертвели на миг двое самых
настырных нападающих.
- Я вас отучу кусаться!
- Не трогай предков, говорю тебе! Тоже мне, герой нашелся. Делай как я!
- гневно взревел Олле и свалился, увлекая за собой сопящую ораву.
- Дошло, - ответил Нури. - Сдаюсь!
Их связали. Точнее, привязали веревками из прочного лыка к толстым
бамбуковым стволам и понесли по каким-то малохоженым тропам. Следом,
усадив на закорки, несли питекантропы и своих поврежденных в драке
соплеменников.
- Держите меня, если я хоть что-нибудь понимаю, - сказал Нури и, глядя
вверх перед собой, добавил: - Волхвы такого учинить не могли. Нет, не
могли. - Он напряг мышцы: привязан крепко. - Банда одичавших научных
сотрудников?
Олле реагировал по-иному. Он растягивал слова, он почти пел, радуясь
уникальной возможности изучить жизнь дикарей в лесу, породившем эту
волосатую прелесть. Обычно молчаливый, Олле не жалел слов.
- Сюрприз Сатону, новость принесем!
- Пока что несут нас...
- Пускай несут, голубчики, пускай. - Тут Олле сбился с белого стиха и
задумчиво добавил: - Понять не могу, откуда у них эти бамбуковые стволы.
Они что, заранее знали, что нас привязывать будут, а?
Ощутив пинок босой ногой в зад, Олле скосил глаза, увидел неприветливую
физиономию с оскаленными не в улыбке зубами и замолк.
Легко приказать: следи. А Старший будет драться один, какие там зубы у
Нури? А этих, незнакомо пахнущих, их много. Почему Старший велит Нури
прекратить драку? Почему дает связать себя?
Гром заскулил и тут же смолк: сказано, следи. И пес, покорный долгу,
крался рядом с первыми двумя, несущими привязанного к стволу Олле.
Оставаться невидимым и неслышимым было легко, враги шумно дышали и
перекликались. Гром крался и ждал, когда Старший крикнет желанное: фас! И
тогда можно будет дать волю клыкам.
Мутант Гром был догом чистых кровей, хотя ни один кинолог не признал бы
этого. В меру лохматый, с блестящей шерстью, ухоженный пес был ростом чуть
не по пояс гиганту Олле. Когда-то в помете он был единственным детенышем,
и случайно зашедший в лабораторию Олле долго дивился на это глазастое и
зубастое чудо. А потом просил хирургов-генетиков отдать ему щенка на
воспитание.
- Берите! Мать все равно отказалась кормить его.
- И правильно. Сколько можно? Месяц, ну, два от силы. Зубов-то, как у
рояля, в два ряда.
Хирурги вежливо посмеялись:
- Что вы, Олле! Ему неделя от роду.
Щенок, наступая на собственные лапы, приковылял к Олле и гавкнул басом.
- Гром! - воскликнул навсегда очарованный Олле - щенок куснул его за
палец.
Они явились за щенком через три дня - Олле и конь. Олле нес огромный
рюкзак, а между вьюками на спине коня было прочно привязано деревянное
корыто. Щенка вынесли, усадили в корыто на сухую траву и накрыли тряпками,
после чего Олле тепло благодарил генетиков.
- И до нескорого свидания, - сказал он. - Я взял себе длительный
отпуск.
С этими словами они ушли в лес и на вторые сутки в полдень добрались до
гряды холмов, за озером Отшельника, где мало кто бывал. Здесь джунгли
отступали, не в силах одолеть каменистую почву. В нагромождении скал Олле
отыскал вход в знакомый грот, услышал глухое рычание и, удовлетворенный,
снял вьюк с коня. Потом невдалеке от текущего рядом ручья он поставил
палатку, разложил вещи, вымылся, переложил в мешок сонного щенка, набрал в
корыто воды, бросил туда термотаблетку и вошел в грот, узкий и длинный. Не
обращая внимания на громкое фырканье, он прилепил к стене светильник и
увидел тигрицу. Она лежала в стороне от входа, щуря глаза и грозно
ощериваясь. Рядом копошились два полосатых тигренка, месяцев трех от роду.
Волевым усилием Олле смирил ее первый порыв - кинуться на пришельца - и
присел на корточки. Глаза в глаза. Он заговорил спокойно, монотонно,
чувствуя, как каменеют мышцы лица и рук, воспринимая сопротивление хищника
вторжению чужой воли.
- Ты меня должна знать, ты обо мне слышала, да? Я принес тебе еще
одного детеныша, черного и зубастого. Ты дашь ему свое молоко, а я буду
кормить тебя и беречь твоих тигрят...
Работать с кошачьими всегда было трудно, а детная тигрица, живущая во
власти инстинкта материнства, вообще была неподходящим для таких опытов
объектом.
Через несколько трудных минут Олле поднял тяжелые руки, накрыл ладонями
глаза тигрицы и вздрогнул от ощущения возникшего контакта. Это мгновение
пришло само, Олле уловил его по тому, как непроизвольно расслабились мышцы
его и зверя. Он вытер пот со лба и встал. Тигрица лежала с закрытыми
глазами, уронив голову на мягкие и такие нестрашные лапы.
Олле ухватил тигрят за шиворот, вынес, шипящих, на свет и посадил в
корыто. В теплой воде детеныши успокоились. Олле вымыл их, выжал в корыто
воду с лап и толстых у основания хвостов, обтер вафельным полотенцем,
уложил возле матери и в той же воде тщательно искупал щенка. Когда тигрица
проснулась, новый детеныш уже присосался к ней, знакомо надавливая на
живот то одной, то другой лапой. Тигрица обнюхала его: пахнет по-родному.
Ну а что рубашечка другого цвета, какая, в общем, разница. Ткнув носом,
она перевернула на спину нового ребенка и облизала тугое щенячье брюшко.
Олле передохнул и рассмеялся: Гром будет жить.
В этой операции Олле выделял три момента:
- Покажите мне свору в сто голов, и, если в ней есть искусственник, я
обнаружу его. Мог ли я допустить, чтобы мой пес всю жизнь носил на морде
печать искусственника? Не мог. Далее. Десятки раз я читал, как собака
выкармливала осиротевших львят, тигрят и даже поросят. Я не против свиней:
у меня есть знакомый бородавочник, и его нельзя не уважать. Подложив щенка
тигрице, я только восстановил справедливость. И третье - экзотика.
Согласитесь, иметь пса, вскормленного тигрицей, - это пикантно. Впрочем...
- Здесь обычно Олле надолго задумывался. - У Грома о тех днях более
приятные воспоминания, чем у меня...
Привезенных с собой газельих потрохов хватило бы надолго, но на
четвертые сутки, попив из ручья, тигрица так долго желтым взглядом
смотрела на коня, что Олле понял: с газельими потрохами покончено,
нормальный хищник консервами жить не будет. Олле отложил в сторону учебник
кинологии, поднес к нежному носу тигрицы каменный кулак и молвил:
- Не испытывай судьбу, поняла?
Обнюхав кулак, хищница скрылась в густой траве в распадке, и ее не было
целый день. А вскоре из грота, яко наг, яко благ, вылез щенок и захныкал,
требуя еды. За ним появились тигрячьи дети. Все трое жались к ногам,
суетились и лезли в костер, на котором Олле стал спешно готовить приварок
- жуткую смесь из крошеных потрохов и сгущенного молока. Поев теплое
варево, детеныши тут же у корыта заснули. Олле промокнул им морды, отнес
на место и заварил новую порцию, чтобы снова кормить голодных, когда
проснутся.
И начались веселые деньки. Олле жил, озабоченный, как кот в
овощехранилище. Тигрица уходила и приходила когда хотела. На него внимания
не обращала, не позволяла чесать за ухом, угощением пренебрегала. Не то
чтобы дареный кусок ей в горло не лез, ведь ела же в первые дни, но,
видимо, предпочитала свежатину, благо дичь вокруг кишмя кишела. Как-то
прилетел знакомый ворон, потоптался на спине у коня:
- Спит твоя тигррица неподалеку на солнышке. Р-разбудить?
- Пусть спит. Эти трое кого угодно до дна высосут.
Кстати, о сне. Именно тогда Олле обосновал принятую ныне единицу
интенсивности сна - сурок. Он показал, что сурок не зависит от времени
сна, а характеризует его качество. Что один сурок - это максимум
возможного и больше быть не может. Так он, Олле, может задавить сурка за
четыре часа, Нури с этим справляется за шесть часов, а льву Варсонофию
мало и восемнадцати...
Хищница избегала появляться на глаза, оберегая себя от постороннего
вторжения. Логово уже не казалось ей безопасным рядом с чужим становищем,
и только детеныши побуждали ее возвращаться. Ночами она часто бродила
неподалеку. Олле ощущал ее биополе, и трудно было удерживать ее на
расстоянии. Ломку же инстинктов он считал недопустимой и неэтичной. Конь
нервничал, плохо понимая действия хозяина, сам Олле спал вполглаза и
изрядно отощал.
- И так до того дня, пока Гром, поев из корыта, больше не вернулся в
грот, - рассказывал потом Олле. - Грудной период кончился. Святые дриады!
Я свернул свое барахло, и мы ушли, не попрощавшись. Отшельник принял нас с
радостью, но на второй день стал скучным: все пригодное для жевания
жевалось, для разрывания - разрывалось. И тогда я построил шалаш на берегу
озера под древней акацией.
Олле сразу стало гораздо легче. Щенок рос на приволье, как князь Гвидон
в бочке. Любил гонять по берегу коня, хватал его за хвост и гриву, а так
как еще не умел соразмерять в игре силы, то иногда кусался больно. Тогда
конь брал его зубами за шкурку и бросал в воду. Из глубины тут же возникал
замшелый Геннадий, жутко щелкал челюстями. Подвывая и захлебываясь, щенок
выбирался на берег, бежал к Олле, жаловался на коня и крокодила и бывал
утешен котелком молока с ржаными сухарями.
- Гр-ром, - кричал с акации Ворон. - Дай сухаррь!
Генетические изменения первые три месяца были слабо выражены, разве что
небывалый аппетит да темпы роста, коим дивились и Олле, и Отшельник,
частый гость в шалаше. К этому времени Гром имел размеры взрослого дога и
продолжал расти. А потом как-то сразу живот его впал, и он вроде как в
одночасье обволосател, покрывшись черной, в завитках, шерстью. Щенок
превратился в пса-подростка. Теперь он больше времени проводил в игре с
Олле. Он забирался в чащу, где мягкий мох делал неслышными шаги, а кусты
давали укрытие, и ждал, чтобы Олле - Старший - нашел его. Старший находил.
По сопению, слышному, когда пес старался затаить дыхание, по блеску глаз,
которые следили из черноты, по дрожанию листвы, ибо хвост, хоть откуси, не
мог не шевелиться.
Потом прятался Старший, и пес скачками метался по лесу, путаясь в
следах. Вот он, был след - и нет его. Исчез. Совсем. Гром взлаивал, а из
чащи, уже незнакомой и грозной, кто-то тихо крался к нему. А тут еще
паутина налипала на ноздри, и жужжал, крутился возле уха шершень, и
хватали за бока колючки. Жутко в лесу без Старшего. Но вот сверху
доносится его смех - и над головой пролетает, держась за лиану, Олле. Пес
запоминает урок: нюхай не только землю, нюхай воздух. И хотя шарахаются от
него, уступают дорогу все встречные, чуя всосанный с молоком тигриный
запах, но еще не скоро Гром станет хозяином в саванне и джунглях.
В саванне, куда ушли они вдвоем, оставив коня на попечение Отшельника,
было жарко. К тому же Олле бежал, презрев расстояния, и исчезал порой в
знойном мареве, и приходилось его догонять, высунув шершавый от жажды
язык.
Старший не знает усталости, он самый выносливый...
Окольцовывая в саванне страусов, Олле надевал на левую руку десяток
звенящих браслетов, велел псу лежать и смотреть. Старший движется малым
ходом в открытую, а страусы спокойно поглядывают на него свысока,
ковыряясь в песке... Ход кольцевания Олле комментировал так:
- Птица высокомерная. Уверена в своей быстроногости. Полагает, что
всегда сбежать успеет. Еще бы, семьдесят километров в час, почти двадцать
метров в секунду! Куда там прочим двуногим - это она так обо мне думает. И
тут я кидаюсь с места. Маленькая суматоха, заминка, птица - от меня, но я
уже - за ногу и за вторую. Секунда - кольцо защелкнуто. Рывок в сторону, а
то пнет... Вообще, скажу вам, если бы страус умел пинаться с разбегу, весь
ход эволюции мог бы стать иным. К счастью - не умеет.
Старший самый быстрый, от него не убежишь, за ним не угонишься...
Однажды Гром, насмотревшись, как это делается, вылез из-за невысокого
бархана и фланирующей походкой направился к одинокому страусу. До лихого
прыжка оставалась пара мгновений, но тут страус шагнул навстречу. Пес был
пнут в бок. Пес был клюнут в лоб. Пес корчился на песке, а страус - налево
кругом - ушел, самоуверенно подрагивая толстыми окороками.
На визг прибежал Олле и спас пса. Он сорвал с куста лист, поплевал на
него и пришлепнул на лоб. Голове стало легче. Он отнес пса в палатку и дал
воды. Еще полегчало. Он положил пса на здоровый бок и долго гладил
ушибленный, приговаривая:
- Дите малое, неразумное...
Стало совсем хорошо. Так бы лежать и лежать...
Олле испугался. Он смотрел в замутненные болью щенячьи глаза и винил
себя за недосмотр. Удар был страшен. Олле осторожно трогал отек, принимая
боль на себя. Он умел это делать. Если очень захочешь, можно уменьшить
чужую боль, разделив ее.
Остаток дня и всю ночь просидел Олле рядом со своей собакой. Утром Гром
пришел в себя, лизнул руку, напился и заснул спокойно, успев подумать:
"Старший - он самый добрый, добрее быть не может".
Пес выжил, и это хорошо. Ибо какой может быть охотник без собаки? А
заводить другую собаку Олле не стал бы, это уж точно.
У догорающего костра недалеко от овального входа в пещеру одиноко
сидел, поджав ноги по-турецки, бородатый нечесаный вождь и кормил из рук
бананом крупную обезьяну. Вождь был гол по пояс, и только короткое, до
колен, кожаное исподнее, мехом внутрь, украшало его массивную фигуру. Он
без интереса, скорее, с досадой взглянул на пленников - их бросили рядом -
и осмотрел вспухшие лбы и носы.
- Ох! - говорил потерпевший питекантроп, тыча перстом в синяк.
- Ах! - добавлял другой.
- Эх! - подытожил укоризненно вождь.
Обезьяна незаметно исчезла.
- Что-то они сегодня разговорились, - не выдержал Нури. - Что-то
разболтались. Ты можешь лежать, если тебе так удобнее, а у меня руки-ноги
затекли.
- Ух! - крякнул по-питекантропски Олле, разорвав веревки и вскакивая.
Нури уже стоял рядом. Питекантропы мгновенно охватили их кольцом,
ощетинились копьями. Сверху, со скалы, донеслось тревожное рычание Грома.
- Дикие люди. - Нури сел на землю, демонстрируя готовность претерпеть.
- Сейчас нас, похоже, съедят. А я уже привык жить.
- Начальство не допустит. - Олле проводил взглядом двух питекантропов,
которые подхватили и унесли в пещеру свободные теперь бамбуковые стволы.
Вождь действительно пробормотал что-то успокаивающее, и копья опустились.
На пленников еще поглядывали настороженно, но никто не препятствовал,
когда они подошли к костру.
Просторная, ровная, очищенная от камней площадка у входа в пещеру
возвышалась над лесом, окаймленная слоистыми скалами. В стороне небольшой
водопад вливался в прозрачное озерцо, цвели нарциссы, удивительные на этой
каменистой почве. Раннее солнце освещало вершины скал, сосны и кедры на
них, и уже светлела зелень леса внизу, и стала видна выложенная цветной
галькой дорожка от пещеры к водопаду. В противоположной стороне, у
покрытого цветами разлапистого дерева, высился аккуратно уложенный штабель
сушняка, прикрытый сверху пальмовыми листьями, лежала солидная горка
кокосовых орехов, кучка орехов кола, а на нижних сучьях висели длинные
грозди бананов.
Откуда-то возник питекантропий мальчишка с большой раковиной в руке. Он
поднес раковину к губам и затрубил, надувая щеки. Из темного входа один за
другим побежали питекантропы, с жизнерадостным уханьем кидаясь в озерцо.
- Семнадцать особей в возрасте от трех лет и более, - подытожил Олле. -
Да десять человек, которые нас захватили.
- Итого, с вождем двадцать восемь.
Вождь встал, протянул Олле снятый-с него питекантропами нож в ножнах.
Олле с сомнением оглядел кряжистую фигуру, нечесаную бороду, растущую
прямо от глаз, повесил на пояс нож и медленно проговорил:
- Нет. Его либо вообще считать не следует, либо сразу за четверых.
- Как это? - удивился Нури.
Глаза вождя спрятались под кустистыми бровями. Он жестом пригласил
пленников в пещеру, и Олле, пожав плечами, молча шагнул вперед.
Первое, что поражало в пещере, - свет. Он мерцал белыми пятнами на
стенах, ровные участки которых были разрисованы бегущими человечками,
оленями, слонами и полосатыми черно-желтыми тиграми. На душе Нури сразу
потеплело - эта живопись почти не отличалась от рисунков его воспитанников
из младшей группы. Та же непосредственность, тот же размах и гордое
пренебрежение деталями.
И второе - запах. Сложный терпкий запах сухих трав. Пучки их висели на
веревках, растянутых между редкими сталагмитами, лежали у стен. Наметанным
глазом и по запаху Олле различал дудник лесной, пион уклоняющийся, очиток
пурпуровый, зверобой продырявленный, лапчатку прямостоячую, козлобродник
луговой, вороний глаз, василистник малый, горец почечуйный, проломник
нитевидный, синеголовик плосколистный, череду трехраздельную и даже
крапиву двудомную из семейства крапивных с листьями супротивными, у
основания сердцевидными, крупнопильчатыми. Были там и мало известные людям
травы, которыми лечатся кошки, собаки и другие приболевшие животные. Целая
лесная аптека разместилась в пещере.
Два питекантропа плоскими острыми камнями соскабливали со стены слабо
светящийся налет. Потом полынными вениками смели его в кучку и долго
размазывали по стене принесенную в раковине смолу дикой вишни. Вытащив из
бамбукового ствола лыковую затычку, они доставали из него светящихся жуков
и быстро приклеивали к смоле. Работа спорилась, и вскоре этот участок
стены засветился настолько ярко, что на гладкий глиняный пол легли не
заметные ранее тени. Светящееся пятнышко придвинулось к ногам Олле, он
наклонился, поднял.
- Жук какуюс! - Жук суетился на ладони, то затухая, то снова разгораясь
переменчивым огоньком. Олле стряхнул его. - Снимаю шляпу, если они это
сами придумали. Но с другой стороны, у них не было иного выхода. При свете
коптящего факела не очень-то порисуешь, а рисовать, видимо, хочется... Вот
и разгадка, зачем они тащили на светлячковую поляну бамбуковые стволы.
Питекантропы тем временем обрабатывали следующий участок стены, заменяя
потускневших жуков. Вождь спокойно ждал, пока Олле и Нури ознакомятся с
обстановкой, осмотрят покрытые шкурами ложа из мягкой сухой травы, большие
плоские раковины, в порядке сложенные в уголке, висящие на колышках
деревянные луки, оперенные стрелы с обожженными концами.
В пещере был свой микроклимат, дышалось легко и приятно. Под высокими
неровными сводами попискивали летучие мыши, и прохладой веяло из соседнего
помещения - видимо, пещера продолжалась в глубь хребта. Нури подумал, что
спелеологи давно побывали здесь, еще при организации ИРП, и, конечно,
ничего особенного не нашли, обычная известняковая пещера, след древнего
подземного потока...
Вождь повернул к выходу, давая понять, что здесь больше смотреть
нечего. А снаружи была в разгаре утренняя трапеза.
Сначала, как и положено, кормили малолеток. Для этого на плоском камне
дробились ядра грецкого ореха и полуфундука, потом срубалась обсидиановым
довольно острым топориком макушка кокосового ореха, туда засыпалась
дробленая масса, все перемешивалось прутиком и елось через край. На
закуску каждому малышу, а было их всего три, выдали по банану и дольке
папайи. Нури прикинул раскладку и решил, что завтрак достаточен по
количеству и калориям, что наши предки питались совсем неплохо. Сытно, и
живот не оттопыривается.
Накормив малышей и пригласив жестами пленников, уселись в кружок и ели
остальные. Поражали разнообразие и непохожесть лиц: казалось, в эту
длинноволосую нечесаную компанию собрались случайно представители разных
племен.
- И все же общего много, - сказал задумчиво Нури. - Малый рост, широкие
носы, выраженные подбородки, правда, не у всех. Но... Обезьяньи надбровные
дуги, низкие лбы, отсутствие рельефной мускулатуры - сплошные сухожилия...
Не знаю.
- Главное не это. - Олле поверх ореха уставился с интересом в
переносицу вождя. - Главное - это полное отсутствие взрослых. Как
по-твоему, сколько будет старшему?
- Я бы дал лет пятнадцать плюс-минус один-два года, не более. - Нури
неожиданно покраснел. - Ты что ж это, - он вскочил, - сразу понял, да?
Сразу?
- Откуда? В такой суматохе? До меня только сейчас дошло.
Воспитатель Нури отошел в сторонку, сел на землю и, стыдясь самого
себя, погрузился в сумрачное раздумье. Происшествие на светлячковой поляне
виделось теперь совсем по-иному, и не было в нем первоначальной лихости -
раззудись, плечо, размахнись, рука. А была драка с детьми, и страшно
подумать, что могло бы случиться, если бы не Олле с его криком: сдавайся!
- Не казнись... Пятнадцать - еще не известно, много это или мало. А
может, это у них самый зрелый возраст? И взгляни на этих деток: крепыши,
здоровяки без признаков рахита. Полагаю, никому из них подзатыльник лишним
не будет. Что это они себе на лбы наляпали? Ага, лепешки из жеваного
тимьяна ползучего... Ну и правильно, лбы крепче будут. Подумаешь,
обменялись парой оплеух...
- Неравноценный обмен, - пробормотал Нури.
- Ну, если только это - можно помочь. Вставай, я тебя о вождя лбом
тюкну. Всю жизнь благодарить будешь, если сможешь, - загорелся Олле.
Тем временем питекантропы собрали отходы, сбросили со скалы и подмели
площадку. Потом двое с копьями и двое с луками ушли вниз и словно
растворились в лесу.
- Чистюли. - Нури постепенно оправлялся от шока. - Только пылесоса не
хватает.
- А ты думал, наши предки в грязи тонули? Кошка - и та по пять раз в
день умывается. Воробей ни одной лужи не пропустит, купаться лезет...
Первой заботой первого человека была забота о чистоте. Иначе он бы просто
не выжил, не сохранился как вид. Да и на охоту надо чистым ходить, чем
меньше запаха, тем лучше. Грязь - это уже потом появилась, когда кое-кто
получил возможность жить, не работая. И стал грязным от лени. Трудящийся
всегда стремился к чистоте, а питекантроп с самого начала был
трудящимся...
На площадку притащили мохнатую драную шкуру, накрыли ею кучу хвороста и
устроили состязания в стрельбе из лука. Вождь ни во что не вмешивался. Он
лишь протянул Олле корявый лук с толстой тетивой из крученой жилы и
полутораметровую бамбуковую стрелу, приглашая принять участие в игре.
Стреляли метров с двадцати. Выходил приземистый стрелок; втянув голову
в плечи и сутулясь, работал сразу двумя руками: левой подавал вперед лук,
правой натягивал тетиву. Олле заметил, что каждый целился точно в середину
шкуры, причем стрела лежала справа от древка лука на оттопыренном большом
пальце. Естественно, стрела обычно не долетала, втыкаясь в землю метрах в
двух от шкуры. Тогда поднимались горестный визг и уханье, и кто-нибудь из
младших бежал поднять стрелу... Олле опробовал лук, подивился силе
питекантропов, справляющихся с ним, и отошел на край площадки. До мишени
теперь было метров пятьдесят. Вождь коротко сказал что-то, и все
столпились вокруг Олле, наблюдая.
Олле вытянул левую руку с луком, положил стрелу слева от вертикально
поставленного древка, натянул тетиву, пока не коснулся фалангой большого
пальца скулы под глазом. Было безветренно, и он, целясь по центру шкуры,
взял метра на четыре выше. Стрела со свистом, описав пологую дугу,
вонзилась в середину мишени. Окружающие восторженно взвыли и, гулко хлопая
себя по плечам, пустились в пляс, с милой непосредственностью радуясь
чужому успеху. Все, кроме вождя и Нури. Вождь плясать не стал, он подал
новую стрелу, а Нури сказал:
- Вот! Теперь ты должен научить их своему искусству.
- Поучим.
- Разъяснить, что вдаль стрела летит по баллистической кривой...
- Это уж само собой.
Питекантропы все схватывали с ходу, обнаруживая явную склонность к
прогрессу. Ноги на ширине плеч, ступни под прямым углом, полуоборот
направо, корпус прямо, голова слегка откинута назад, рука с луком
неподвижна... Корпус и голова - это не получалось, сколько Олле ни бился.
- Пустяки, - утешил Нури. - Какой-нибудь десяток тысяч лет, и они
выпрямятся. Не мучай людей зря, оставь что-нибудь для эволюции.
Утомившись от занятий, полезли купаться. И малыши, и старшие подолгу
плавали у дна, собирая цветную гальку. Вообще, под водой они двигались
более уверенно, чем на поверхности, где господствовал один стиль -
по-собачьи. Зато пленники продемонстрировали разные стили: кроль, брасс,
баттерфляй, дельфин, каракатица и угорь. Понравился брасс, как самый
простой и экономичный. Еще не все успели посинеть и покрыться мурашками, а
новая манера плавания уже была освоена.
- Отличные ребята, - согреваясь на теплом камне, констатировал Олле. -
Только с речью и мимикой у них неважно. Но жестикуляция просто
поразительная!
В этом Олле разбирался: его труды по мимике и жесту древних народов
Средиземноморья давно стали классическими. А после того как на
всепланетном Празднике Сожжения Ружей он выступил с этюдом о раненой
птице, двое великих мимов стали звать его почтительно - мастер.
- Речь? - Нури задумался. - Порой мне кажется, что язык жестов сложнее.
Помнишь, ты давал моим ребятам уроки раскованной мимики... Я пытался
подражать им - не получается. Почему?
Олле не ответил: снизу по тропе поднялись четверо охотников, неся на
шесте средних размеров антилопу. Они свалили ее у костра и стали
разделывать. Глядя, как они орудуют кусками обсидиана - жалкими подобиями
ножа, - Олле не выдержал.
- Вот это зря. - Он смотрел перед собой и мимо вождя. - Если уж вы
смастерили для них луки и сами пользуетесь зажигалкой, разводя костер, то
иметь в хозяйстве хороший нож просто необходимо.
- Это верно, - сказал вождь по-русски. - Это наша недоработка. Но кто
знает, где и в чем допустимо вмешательство в эволюцию? Кстати, вас я знаю,
а меня зовут Евгений Петрович. Волхв я.
- Вы уже вмешались. А где остальные?
- Один в отпуске, двое в массиве. Как вы догадались?
- Значит, четверо. Так и думал, необходимый минимум. А догадался по
бороде: ваши отпускники не бреются... Вы полагаете, они не замечают
подмены?
- Не знаю. Вообще-то, мы похожи.
У костра ободранную антилопу насадили на кол и соорудили нечто вроде
вертела. До обеда было еще далеко, но тот, кто думает, что зажарить на
вертеле хотя бы барана - пара пустяков, - жестоко ошибается: дело это
длительное. Повар из старших прикрыл голову красивым лопухом и занялся
готовкой. А двое младших полезли на дерево, которое дополняли птицы,
живущие среди синих цветов. Птицы не улетели: пацаны, пудря носы пыльцой,
долго нюхали цветы и сорвали самую красивую кисть. Ее потом разделили
надвое и вручили Олле и Нури - видимо, в знак признания. Но это уже было
позже, а пока они вели неспешный разговор с вождем о том о сем. Как
заведено между настоящими мужчинами, говорили в основном о работе, и вождь
произнес длинный монолог:
- Вся деятельность ИРП строится на вмешательстве в природу.
Естественные процессы слишком растянуты во времени, а нам хочется скорее,
хочется уже сейчас видеть Землю зеленой и чистой. В условиях же
многостороннего внелабораторного воздействия на наследственную клетку
Генетические трансформации не всегда предсказуемы. У нас в лесном массиве
ежечасно рождаются мутанты - собственно, в этом основа реставрации. Ведь
утраченный вид можно возродить в результате отбора среди множества
мутантов. Так делала эволюция, нам, к сожалению, это удается очень редко.
И мы отбора почти не делаем, мы рады всему новому. Если уж возникло нечто
жизнеспособное - пусть живет. Вы что-нибудь имеете против зеброзубра? Я -
нет. Иногда по единственной уцелевшей ископаемой или найденной в музее
живой клетке удается восстановить животное, если удачно подобран
реципиент. Вы знаете, конечно, что в одном из филиалов таким способом
воссозданы мамонт и белый носорог?.. Рождаются и странные химеры, вроде
трагически погибшего козлокапустного гибрида, в слившихся клетках которого
генетики обнаружили полный набор хромосом козла и цветной капусты.
Прижилась соболиная свинья, никому не мешает вкусный зверь волчья сыть -
полосатый от носа к хвосту, но не барсук. И все рады черничному арбузу и
той корове-скороспелке, которую так любит Сатон. Что до меня, то мне милей
моя привычная буренка, я сам ее дою, когда бываю дома. - Евгений Петрович
славно так вздохнул и прикрыл глаза. - А ведь это все мутанты. Как и ваш,
Олле, пес, который, я заметил, мается вон там на скале в одиночестве и, я
знаю, хочет пить, но не решается отойти, боясь, что с вами что-нибудь
плохое содеется.
- Я сам об этом все время думаю, - пробормотал Олле.
- Значит, родители этой детворы...
- Вот именно, мастер Нури, вот именно. Где-то там на хвостах
раскачиваются. - Волхв махнул рукой в сторону леса. - Иногда, очень редко,
мы, волхвы, в их среде обнаруживаем человеческого детеныша, мутанта в
первом поколении. Мы следим за мамашей и после отнятия от груди забираем
ребенка сюда, ибо негоже человеку жить среди обезьян, даже если ему всего
год от роду.
- Но ведь это еще младенец! И вы сами растите и кормите? Я понимаю,
конечно, год - это крайний срок, потом уже будет поздно... - Нури был
взволнован до глубины души. - А ведь среди обезьян такое дитя смотрится
уродом, да?
- Как всякий мутант в своей среде... Сами, конечно.
- Вы... - Нури не находил слов. - Вы герои, дорогие товарищи!
- Благодарю вас, мастер Нури. Очень верное наблюдение. - Евгений
Петрович потупился. - Но это сначала, потом стало легче. Сейчас мы уже все
вместе и кормим и воспитываем. Уже сложился коллектив вентов.
- Вентов?
- Состав от "венец творения". Хорошо, а? Плохо, что за последние два
года мы не нашли больше ни одного ребенка. А бывало, приносили сюда двух и
даже трех за год. Следим сейчас за одной мамашей, у нее обнадеживающий
малыш...
- Вас всего четверо?
- Да. Кроме меня, еще врач, палеозоолог и лингвист.
- И все же... Почему вы держите это в тайне?
- Ничего мы не держим. Просто работаем, сводя свое вмешательство к
возможному минимуму. Это самое трудное - не вмешиваться. И никакой учебы,
только показ на собственном примере... Живем среди них, полагая, что
лучшего способа познать жизнь перволюдей быть не может. У нас обширная
программа, и мы ее выполняем. Или вы сомневаетесь в нашей компетентности?
Олле не сомневался. Он еще не встречал волхва, не имеющего докторской
степени.
- Пока мы справляемся сами, понадобятся еще люди - привлечем. И нет ни
одного довода в пользу огласки. Изъять вентов отсюда? Но это значит,
лишить их жизненной среды. Среди нас, в городах, они жить не могут. Так
что же, содержать в вольерах? Превратить в подопытные объекты? Ну,
предлагайте! Здесь их племя, свое братство, в котором они вырастают до
человека...
День уходил незаметно в трудах и заботах. Венты воистину в поте лица
добывали хлеб свой насущный, не ища работу, но и не отлынивая от нее.
Среди них не было главного, если не считать Евгения Петровича, который
трудился на равных и иногда исполнял роль советчика. Олле и Нури как-то
сразу вписались в коллектив. Венты с неназойливым любопытством
приглядывались к ним, жестами приглашая принять участие в еде или работе.
А заняты были все от мала до велика. Теперь Нури видел уже своеобразную
грацию в угловатых движениях жилистых рук, занятых переборкой ягод, или
нанизыванием грибов на прутья, или плетением корзин, неуклюжих, но
вместительных и прочных. В корзины ссыпали подвяленные на солнце ягоды и
фрукты и уносили в пещеру, во второй зал, где было темно и холодно. Венты
были дружелюбны, конфликты в этом коллективе начисто отсутствовали.
- Похоже, они поют?
- Переговариваются, мастер Нури. Язык мы только создаем. И знаете,
достаточно пока ста слов для общения. Это не моя сфера, но наш лингвист,
теперь уже палеолингвист, утверждает, что особенности строения органов
речи у вентов затрудняют произношение согласных. Отсюда вынужденная
певучесть языка: а, о, у, ы, э... Очень сложное дело - отбор слов
действительно необходимых: наше, работа, на, возьми, хорошо, друг... Мы не
спешим, но постепенно расширяем лексикон, ибо замечаем у вентов рост
потребности поделиться радостью.
Двое ребят промывали антилопьи жилы в ручье, вытекающем из озерца, и
привязывали их к нижним сучьям дерева. К другому концу крепилась палка,
жила с силой закручивалась и оставлялась для просыхания.
- Заготовка для тетивы, - объяснил вождь.
- А что, нельзя все это доставить из центра в готовом виде?
- То есть взять на иждивение? - удивился Евгений Петрович. - И
воспитать племя паразитов, отлучив их от труда с самого начала. Мы не
рискнули пойти на такой нечеловеческий эксперимент... Лес снабжает нас
всем необходимым. Мяса хватает круглый год. Фрукты и ягоды запасаем.
Добываем и дикий мед, но не вдоволь, и это правильно: лакомство - оно и
должно быть лакомством... Слушайте, Олле, ну что вы мучаете животное -
зовите его.
- А можно? А они как?
- Я разъяснил, что у вас есть друг. И они поняли, венты. К некоторым
животным они относятся как к членам племени. Иногда сюда приходит в гости
почти ручной гепард...
Есть закон: чем меньше собачка, тем больше радости она излучает при
встрече с хозяином. Гром опроверг этот закон. Услышав призыв, он выскочил
из-за камня по ту сторону озерца, в неимоверном прыжке преодолел преграду
и кинулся к Олле. Он облизал ему лицо, и плечи, и руки, окружил его черным
рычащим вихрем и сплясал собачий танец радости. Потом - вежливый пес -
потерся о Нури: тебя я тоже помню. И сел, прижавшись к колену Старшего, до
ушей полный чистого счастья.
Венты, спрятав младших за спины, стояли с копьями наготове. Видимо,
Евгений Петрович разъяснил не все, ибо понятия не имел о неистовом
темпераменте этого огромного черного зверя.
Олле обнял пса:
- Это дети, Гром. Дети!
Кто-кто, а уж Гром знал детский запах. Но если Старший говорит - дети,
значит, так оно и есть. Гром вильнул хвостом: буду охранять. Впрочем,
кажется, немножко детей здесь есть.
Пока венты, видя дружелюбие Грома, успокаивались понемногу, трое
младших уже трогали пса за лапы, за усы и норовили залезть на спину.
Южный день перешел в ночь почти без сумерек. Благодарно рыгая жареной
антилопой, венты развалились у костра, щурились на огонь. Угомонились на
дереве птицы, и тишина накрыла лес: те, кто спит ночью, уже уснули, а те,
кто не спит, еще не вышли на охоту. Никто не расходился, все чего-то
ждали, как показалось Нури. И дождались. Двое старших вентов прикатили
полую колоду с натянутой на нее шкурой - самодельный барабан. Колоду
поставили на попа и вдарили. Протяжный, глуховатый по тембру звук поднял
нескольких вентов. Вздрагивая в такт ударам, они начали танец удачливых
охотников, подробно воспроизводя отработанные движения. Танец был
медленный и, на взгляд Нури, несколько монотонный.
- Цхе! Как говорят мои предки грузины... Можно вот так? - Нури ударил в
барабан. Вент повторил. - Точно, только чуть быстрее!
Нури вышел в круг и вытянулся, подняв руки над головой. Волна прошла по
его телу, рукам и спине и кончилась в пальцах ног. И сразу, не ломая
ритма, Нури прошел по кругу колесом и после каскада крученых передних
сальто пустился вприсядку, импровизируя что-то самобытное, новое для
окружающих и его самого.
Завыли, заметались венты, кидаясь в пляску. Отодвинув в сторону
барабанщика, вскочил на гулкую шкуру Олле, отбивая ногами сложный, все
убыстряющийся ритм.
Сверкая зубами и глазами, озаренный неверным пламенем костра, плясал
доктор математики воспитатель Нури, плясал знаток, мимики и жеста вольный
охотник Олле, плясали и прыгали через костер венты, черным дьяволом
метался среди них Гром, сотрясая рыком окрестности, и гремел в ночи
барабан, и дико вскрикивал, ударяя себя кулаками в волосатую грудь, ученый
палеоантрополог и волхв Евгений Петрович.
Каждый имеет право на еду, на работу, на добрый огонь и на такую вот
пляску, снимающую усталость дня.
Утром Нури подошел к Евгению Петровичу и, глядя в сторону, сказал:
- Видимо, нам лучше уйти, а? Наше присутствие взбудоражило все племя, а
им, полагаю, рано еще входить в цивилизацию, если это вообще понадобится.
Как-то стихийно все получилось. Не люблю непредвиденного в вопросах
воспитания...
- Я понимаю, - ответил волхв. - Разделяю вашу точку зрения. И... будет
лучше, если экопатруль станет впредь обходить нашу территорию, как обходит
Заколдованный Лес. Во избежание случайностей.
- Так и будет, я позабочусь. - Олле отстегнул от пояса нож, протянул
Евгению Петровичу: - Мой подарок... Живут себе лесные люди, кормятся сами,
детей растят. Пусть живут. Волхвы им помогают - и пусть помогают. И нечего
нам без нужды вмешиваться.
- Спасибо. - Волхв вертел нож в руках. - Тут вот какое дело, тут у меня
мальчик есть больной. По-моему, у него что-то со щитовидкой не в порядке,
точно не знаю, а врач наш в отпуске. Надо бы стационарное обследование...
Вызывать транспорт ох как неохота...
- Пусть идет с нами.
Оум, так звали вента, видимо, и не подозревал о своей болезни, как не
подозревал и того, что Олле и Нури резко снизили привычный темп движения.
Он бодро шагал вслед за Олле, стараясь при удобном случае погладить пса,
который челноком шнырял по сторонам, охраняя путников от случайностей. Шли
молча. Поскольку Оум не знал языка, то и Нури с Олле считали неприличным
разговаривать между собой без крайней необходимости. Предстояло пройти
пешком чуть ли не две трети лесного массива ИРП. Для Олле лес был
привычным, а Нури раньше видел его сверху, знал окраины, но в самой чаще
был впервые.
Здесь перемешались тропики и север, Азия и Африка, Америка и Австралия,
переплелись корнями деревьев, ветвями и лианами, образуя порой
непроходимую преграду. Тогда Гром находил звериные тропы и вел в обход,
обычно к какому-нибудь ручью. Жизнь была наверху, в смыкающихся кронах,
откуда доносились вопли обезьян и голоса невидимых снизу птиц. Временами
перед путниками почти внезапно открывались холмистые просторы с островками
эвкалиптовых или хвойных рощ. Тогда дышалось свободнее и пропадало
ощущение парной духоты.
Пересекая такой почти парковый ландшафт, они увидели, как смешанное
стадо антилоп и оленей гнали три усомордика, двое по сторонам и один с
тыла. Эти полухищники были прирожденными пастухами. Любое животное они
стремились присоединить к своему стаду, иногда нарываясь при этом на
неприятности. Вот и теперь: правофланговый усомордик вытянулся, опираясь
на задние ноги и низ живота, смотрел, нельзя ли присоединить к стаду этих,
идущих мимо. Передние лапы его с верблюжьими мозолями свисали вдоль
туловища, шевелились редкие толстые волосины на щеках и переносице.
- Надо бы его погладить, - сказал Нури.
Гром не возразил, и усомордик приблизился. Пока Нури гладил его по
шерсти вдоль вздрагивающей спины, с ближнего каштана свесилась Змея
Подколодная, обвела всех гипнотическим взглядом и зазывно разинула пасть.
Однако никто не окаменел от ужаса, хуже того, Оум швырнул в нее колючую
каштановую шишку.
- У, кровожадница. - Нури брезгливо наморщился.
- А ведь многие путают ее со Змеем Горынычем, - сказал Олле. - Но Змей
не такой. Он совсем другой.
Обманутая в ожиданиях, змея выплюнула шишку и убралась восвояси.
Усомордик понял, что и из его затеи ничего не выйдет, и кинулся догонять
стадо.
- Странные это звери - усомордики. - Олле глядел ему вслед. - Они сами
выбирают пастбище и место водопоя, следят за приплодом, охраняют стадо. Я
видел, как усомордик однажды стукнул лапой в лоб зарвавшуюся гиену. Та
едва отдышалась. А сами, между прочим, почти вегетарианцы. Нет, едят и
подопечных, но совсем уж больных и старых. Чтоб добро не пропадало...
Не останавливаясь, миновали светлячковую поляну, всю в солнечных
бликах, ало-зеленую от созревшей земляники. Оум покосился на махолеты,
светлые глаза его под рыжеватыми нависшими бровями засветились
любопытством, но он даже не замедлил шага. Вообще, парень отличался
выдержанностью: все молчат - и он будет молча шагать, куда ведут, хотя уже
пора бы и отдохнуть, хотя уже и пес высунул язык.
- Все, - сказал Нури. - Не надо, чтобы он чувствовал себя слабее нас.
Привал.
Оум упал на берегу родничка, напился и смыл пот. Потом перевернулся на
спину, прикрыл глаза. Мокрое лицо его блестело непросохшими каплями, в
частом дыхании обнажились крупные зубы. Гром посмотрел на Олле, подполз к
Оуму и положил ему голову на грудь. Вент обеими руками прижал к себе
собаку.
На ночлег расположились в одном из домов оставленного поселка. Оум не
проявил к нему особого любопытства. Устав за день почти непрерывной
ходьбы, он потрогал босой ногой гладкий пол и сел, привалившись к стене.
Нури проверил энергетическое хозяйство коттеджа и убедился в его
исправности: резервуар под домом был полон горячей воды, аккумуляторы
заряжены, бытовая автоматика на полном ходу, и только многие фотоэлементы
на крыше уже вышли из строя. Нури включил свет и защиту от насекомых.
Мебель хозяева увезли, но это никого не огорчило. Хуже, что встроенный в
стену холодильник оказался пустым. Еды с собой не было. Олле и Нури могли
обходиться без пищи по нескольку суток и не привыкли таскать с собой
запасы; Гром кормился сам, отлавливая мелких зверушек с таким расчетом,
чтобы съесть все сразу без остатка, - Старший не терпел, если Гром добывал
больше, чем мог потребить. Раздобыть еду в лесу днем никто не догадался.
- Скотина я, - сказал Олле. - Привык бегать налегке. О парне-то мог бы
подумать.
Нури достал из карманов куртки три банана, положил на подоконник возле
вента.
- Ладно, мы обойдемся. Бери, Оум.
Проголодавшийся за день вент не спеша очистил и съел банан, скатал в
комок и положил на подоконник шкурки. На оставшиеся два он даже не
взглянул.
- Ух, благодетель, - сказал Олле, очищая банан. - Кормилец. Скажи ему
спасибо, вент. Он, благородный, от себя оторвал, чтобы накормить тебя,
сирого и недоразвитого. Он, видишь ли, полагает, что ты можешь сожрать все
три банана в одиночку, забыв о товарищах.
- Господи, - с тоской сказал Нури. - И когда я умнее стану? Еще в
воспитатели полез... Гнать меня надо поганой метлой.
Вент улегся на полу, положив обе ладошки под щеку.
- Ладно уж, - Олле выключил свет, - на этот раз мы тебя простим,
понимая, что ты действовал из добрых побуждений, мастер Нури...
Пока они спали, между домами, как дух оставленного поселка, бродил при
свете луны одинокий кот. Он заглядывал в темные окна, долго стоял у
закрытой двери, вдыхая запах людей и собаки. Потом кот ушел.
Утром Гром двинулся по прямой на учуянный запах, продираясь через
кусты, переходя ручьи и не обращая внимания на выдрят, играющих в воде
среди замшелых камней. Следом за ним, как сомнамбула, шел вент, раздувая
ноздри. Олле и Нури замыкали шествие. Постепенно лес разомкнулся, и
открылось овальное озеро Отшельника с заводями и излучинами, поросшими
лотосом и кувшинками, с темной у берегов водой, светлеющей к середине.
Недалеко от пологого берега у подножья известковой скалы виднелся вход в
пещеру: тяжелый, расшитый золотыми звездами полог был откинут в сторону.
На песке у воды брюхом кверху спал пещерный, если породу определять по
месту жительства, лев Варсонофий. К знакомой этой картине был добавлен
новый штрих: дымилась под сосной высокая труба сложенной из кирпича
русской печи, рядом на четырех столбах был сооружен навес, а под ним стол
и две длинных скамьи. У печи возился Отшельник в белом переднике на голом
теле. Спина его блестела от пота. Первым к нему подбежал Гром. Не обращая
внимания на примелькавшегося с детства льва, он этаким щеночком смирно
уселся в сторонке, глотая слюни.
- Привет вам, люди и звери! Прошу к столу. - Глаза Отшельника
вдохновенно блестели, топорщилась припудренная мукой борода. - Знайте: я
спек хлеб!
- Здравствуйте, Франсиск Абелярович. Это вент Оум.
- Вент? - Отшельник и глазом не моргнул. - Отлично, накормим и вента.
Садись, мальчик. - Оум залез на скамью и присел на корточки. Отшельник
достал завернутый в холстину каравай, положил его на стол и бережно
развернул. - Вы пока смотрите на него, а я схожу за молоком.
Каравай, в обхват, высокий и пышный, источал тот самый удивительный
запах, который вывел их из леса. Румянилась чуть присыпанная мукой
корочка, круглились ноздреватые бока. Жужжала над ним, не решаясь сесть,
удивленная пчела. Каравай притягивал взгляды, на него можно было смотреть
бесконечно, открывая все новые достоинства: он был таким, каким и должен
быть, - округлым, естественной формы, которая образуется сама по себе...
Отшельник принес из пещеры полный кувшин, четыре глиняных кружки и
поставил все на стол.
- Свежий хлеб любит, когда его едят с холодным топленым молоком. - Он
разрезал каравай, как арбуз, от центра, накрошил хлеба в плошку, залил
молоком и отнес собаке. Потом перед каждым была поставлена кружка с
молоком и положено по ломтю хлеба.
Вент, не дотрагиваясь, осмотрел свой кусок, указал пальцем на остатки
каравая и посмотрел каждому в глаза.
- Хлебушко, - сказал Отшельник.
И все молча стали обедать. Над ними, вынужденный питаться личинками,
обреченно колотился башкой о сосну пестрый дятел.
Поев, Нури смел на ладонь крошки от своего куска и бросил их в рот. То
же сделали остальные. Оум поднял брови, уши и щеки его задвигались,
взбугрились вены на шее, и он хрипло, по слогам произнес свое первое
слово:
- Хле-буш-ко...
Потом все вместе вымыли посуду, улеглись на берегу и стали думать. А
что, можно ведь просто полежать и подумать. Просто так.
Нури, например, думал о том, что завтра нужно показать вента Оума
Аканиусу - врачу городка ИРП. И о том еще думал Нури, можно ли реставрацию
природы считать законченной. Если полагать, что человек действительно
последнее и главное, чего достигла природа, то, пожалуй, можно. В массиве
появились первобытные люди. И мы сейчас у самых истоков нового зарождения
человека. Факт, свидетельствующий о поразительной мощи природы,
предоставленной самой себе...
Если бы эти мысли он высказал вслух, то Отшельник, в мире Франсиск
Абелярович Судьба, зоопсихолог, много лет посвятивший изучению характера и
быта сытого хищника, сказал бы, наверно, так: "Не будьте фетишистом,
мастер Нури. Природа сильна, не спорю, но венты - результат нашего
вмешательства. Я бы сказал, непредсказуемый результат разумного и
осторожного вмешательства поумневшего человечества в дела природы.
Доказательство того, что мы, люди, действительно сумели тысячекратно
ускорить эволюцию. Слава нам, людям!"
Но Отшельник ничего этого не говорил. Он лежал на спине и смотрел в
синее небо на медленно плывущий дирижабль-катамаран. Соединяющая его
серебристые корпуса смотровая площадка была полна народу. Двести
экскурсантов глядели вниз и сладко завидовали.
- Собачка возле льва... - донесся сверху женский голос.
Варсонофий приоткрыл один глаз. На царской морде его было написано: "А
ну вас всех... Только спать мешаете".
Гром тоже дремал, и снилось ему, будто он еще щенок, и Старший несет
его на руках, и ему хорошо и сытно, и он дремлет под теплой ладонью.
Олле думал о том, что в условиях поточного производства жизненных благ
каждый отход от стандарта желателен, и что молодец Франсиск, который
придумал себе такое замечательное хобби - печь хлеб. И кормить путников,
которые голодны.
- А пластмассовую мебель, - неожиданно сказал он, - мы все равно
разрисовываем под дуб.
Вент Оум вспоминал орнитопланы на светлячковой поляне, их распластанные
крылья и вздрагивал от предощущения полета. Он тогда прошел мимо, подавив
желание коснуться оперения чудных птиц. А подавленное желание, я вам
скажу, еще хуже отложенного.
- Зачем спешить? - философски сказал Олле, ни к кому не обращаясь. -
Здесь хорошо пахнет хлебом, здесь озеро и песок, лес и трава. Здесь
следует провести день, заночевать, а завтра, как солнце взойдет, выйдем и
к полудню будем дома, а?
Естественно, так и сделали.
На окраине городка ИРП, возле стадиона, их встретил конь. Золотой, с
тонкими ногами, свисающей до земли гривой, с глазами влажными и добрыми.
Он уткнулся в плечо Олле, постоял так с минуту. Вент обошел его кругом,
дивясь красоте невиданного зверя. Сердце его раздвоилось между прекрасным
конем и не менее прекрасной собакой.
А Нури торопил всех в нетерпении. Межсезонье, воспитанники разъехались
по домам, но в детском саду оставались ребятишки сотрудников ИРП, и за три
дня, что воспитатель Нури их не видел, душа его изболелась, и он казнил
себя еще и потому, что мало думал о них за время отсутствия.
И вот они увидели площадку между сосен, увидели, как трехлетние малыши,
голенькие и в панамках, сосредоточенно строят замки из желтого песка. А
между ними - Нури не поверил глазам своим - сидел, на коленках и тоже в
панамке, малыш-питекантроп и неумело улыбался.
ВИШНЕВЫЙ КОМПОТ БЕЗ КОСТОЧЕК
Воспитатели летнего лагеря дошкольников при океанском центре Института
реставрации природы пребывали на песчаном пляжике на берегу озера, там,
где неподалеку рыжая саванна упирается в зеленую границу леса.
- Гром нервничает, - сказал Рахматулла.
- Он всегда неспокоен, если Варсонофий облизывается. - Олле играл
кисточкой львиного хвоста. - Вообще, псу развернуться негде. - Олле
вытянулся на песке, положив голову на львиный бок.
Нури сосредоточенно рассматривал синего жука, застывшего на желтой
кувшинке. Какая-то птаха кричала в лесу радостно и тонко. Хогард
откинулся, подставляя солнцу незагорающее лицо, серьга в его ухе
нестерпимо сверкала.
- А вчера бувескул высветлил компот и раздвоился. - Хогард старался
поймать взгляд Нури. - Это, скажу вам, зрелище.
- Это что, - пробормотал Нури.
Жук слетел с кувшинки и копошился в песке у морды Грома. Пес прикрыл
его лапой, прислонился ухом, вслушиваясь.
- У меня третьего дня двое завернулись в гракулу. - Иван Иванов доел
персик, закопал в песок косточку, потом вытащил из носа Рахматуллы
длиннющего ужа и швырнул его в озеро. Уж поплыл, оставляя на зеркальной
глади усатый след.
- Не может быть. - Олле приподнял голову. - Гракула уплощается, если
она перед тем кубична.
- Именно. Они подстерегли такой момент и гладили ее в четыре ладошки.
- В четыре? Кто бы не уплощился... - Рахматулла проводил взглядом ужа,
потрогал себя за нос. Потом закинул ноги за плечи, встал на руки и застыл
в этой невозможной позе.
Иван насыпал над косточкой холмик, набрал в горсть воды и полил.
Истомная жара погружала в дремоту, и горизонт расплывался в колышущемся
мареве. Гром залез в воду, улегся мордой к берегу. С усов его капало.
В пещере запищал зуммер и послышался голос Отшельника:
- Это вас, Олле. Сатон говорит, что вход в центр кто-то блокировал. Он
интересуется вашим мнением.
Олле встал, и лев тут же полез в воду в сторонке от пса.
В пещере было сумрачно и прохладно. Отшельник сидел в плетеном кресле
над чертежами механозебры, а над письменным столом в туманном сфероиде
фокусировалось объемное изображение Сатона. Они о чем-то тихо беседовали.
- Я слушаю, здравствуй, дед, - сказал Олле.
- Ни Нури нет, ни Ивана. - Сатон форсировал звук. - Куда все
подевались?
- Педсовет у них. А я там в качестве сочувствующего.
- Педсовет! А у меня тут гад лежит. Смотри.
В сфероиде возникло знакомое изображение входа в центр ИРП. На белых
ступенях между двумя золотыми дельфинами разлеглась огромная серая кобра.
Голова ее была приподнята и беспокойно шевелилась.
- Ни войти, ни выйти. - В сфероиде снова возник Сатон.
- Это не опасно. Идите смело.
- То есть?
- Это голограмма, дед. Через нее ступени просвечивают. Видимо, Нурина
ребятня забавляется.
- М-да, - Сатон дернул себя за бороду, - с вами не соскучишься.
Олле вышел из пещеры, задвинув за собой занавес. Конь, мокрый после
купания, ждал его, и Олле прижался к прохладному боку. Воспитатели уже
искупались и снова валялись на песке. Только Нури, равнодушный к жаре, о
чем-то сосредоточенно думал.
- Там кто-то из твоих сфокусировал змею... - сказал Олле.
- Это что, - махнул рукой Нури. - Это ерунда. Хуже всего, что я тоже
погряз.
- А кто еще? - спросил Иван. - И в чем?
Персиковая косточка уже проросла, и Иван нетерпеливо вытягивал из песка
маленький ствол, распрямлял ветви и проглаживал между пальцами листики. На
глазах под его руками завязались бутоны и распустились в соцветия.
- Опылять пора, - пробормотал Иван. Он вызволил из шевелюры Хогарда
неведомо откуда взявшегося шмеля и поднес его к деревцу. Шмель с довольным
урчанием принялся за работу.
- ...в самодовольстве, Иван. А что? Все у нас здоровы, веселы, учебные
программы выполняются. Да и сезон на исходе. Не жизнь - сплошной
санаторий. Олле вон укрощает и без того кроткого, аки агнец, льва, Хогард
шлифует свои коллекционные алмазы. А мы, между прочим, на работе.
- Я что, я охотник, - зевнул Олле.
Хогард придвинулся к Нури, тронул за руку:
- Что с тобой, Нури?
- Беда у него, - сказал Иван, снимая с деревца персик. - Попробуй, - он
протянул его Нури. - Кот у него в холодильнике.
Было так. Детская столовая опустела. Разошлись, закончив дела, старшие
дежурные, и лишь посапывал за стенкой кухонный автомат да звенели за
открытыми окнами ребячьи голоса. Нури прошел между столиками, одобряя
чистоту, и вдруг услышал всхлипывания. Возле последнего стола сидела на
полу девчушка и размазывала по щекам слезы. Маленький фокстерьер стоял
мордой в угол и шевелил обрубком хвоста. Кто-то пренебрег запретом и
притащил щенка. Это вполне могло быть. Но забыть щенка в столовой - такого
быть не могло.
Нури присел на корточки, щенок не оглянулся и так же мерно вилял
хвостиком.
- Они его загип-п-нотизировали, а мне жалко, и я плачу. А как вишневый
компот, так они его сливают в ведро. Я не возражаю. Если бувескул тоже
любит компот, пусть...
Нури подхватил щенка на ладонь, ощущая странную одеревенелость
животного, и поставил на подоконник. Щенок не изменил ни позы, ни
поведения.
- Вундеркинды, - сказал Нури. Он обеими руками гладил щенка, снимая
наваждение. Тот обмяк, тявкнул и сбежал.
Нури недоверчиво оглядел столовую, ожидая новых сюрпризов. И сюрприз
был. Выходя, он машинально открыл холодильник, и оттуда с мявом выскочил
кот.
- Дожили, - разглядывая дымящегося от злости кота, произнес Нури.
Девчушка заревела в голос.
- Кто это сделал? - спросил Олле, и воспитатели молча воззрились на
него. - Но кто-то же это сделал. Загипнотизировал щенка, запер кота...
Бедные животные.
- Не надо сюсюкать. - Нури раскусил персик. - Нам сюсюкать ни к чему.
- Но...
- И я говорю, Олле, плохие мы воспитатели. Но не настолько плохие,
чтобы искать виновных.
- Дети, есть дети. - Хогард раздробил в ладони округлый камень,
отбросил крошки. - Только я, видимо, непригоден для этой работы. Мне под
землей как-то спокойней. Здесь я как-то теряюсь. Не умею делать замечаний,
весь в сомнениях, так ли поступаю, а на многие вопросы не знаю ответа и
тогда говорю: не знаю.
- Ну и правильно.
- Но это роняет мой авторитет воспитателя.
- Вот, - сказал Нури. - Вот здесь наша общая ошибка. По себе знаю:
стоит начать думать об авторитете, как сразу невольно начинаешь принимать
позы. А позу от детей не спрячешь, как кота в холодильник. И потом, вам не
режет слух словосочетание "авторитет воспитателя"?
- А почему должно резать?
- Потому, что оно подразумевает авторитет профессии. Авторитетной же
может быть только личность.
"Нури не совсем прав, - подумал Иван Иванов. - Врач и воспитатель
должны быть авторитетны изначально, потому и сложны экзамены для
кандидатов в воспитатели". Иван оглядел выращенное деревце, уловил
признаки увядания - еще день простоит и засохнет. Пусть. Подобные чудеса
недолговечны.
- По-моему, ваши беды оттого, что вы погрязли в буднях, что и имел в
виду Нури, - сказал Олле. - И потеряли ореол героев, столь привлекательный
для детей.
- А Марья Ванна? Как у нее с ореолом?
- Бабка другое дело, Рахматулла. Она у истоков, а вы неофиты, вы
начинающие...
Бабку привел Сатон. Директор Института реставрации природы был с ней
почтителен, а бабка с виду была неулыбчива и свирепа.
- Познакомьтесь, - сказал Сатон. - Марья Ивановна, няня. А это ваши
ученики. Рахматулла Хикметов (Рахматулла сделал шаг вперед и склонил
голову), космонавт, йог: Пока единственный, кто побывал на Венере. Признан
достойным. Иван Иванов. Маг. (Иван извлек из воздуха шикарный букет роз и
молча положил на стол перед Марьей Ивановной. Бабка шевельнула худым
плечом, покосилась на букет.) Признан достойным. Хогард Браун. Спелеолог,
автор трудов по прогнозированию и утилизации энергии землетрясений и...
юморесок. Признан достойным.
- Э, - сказала бабка. - Серьгу убери или смени камень на овальный.
- Сегодня же, Марья Ванна.
Ворон на подоконнике склонил набок голову, прислушиваясь.
- Нури Метти, - продолжал Сатон. - Кибернетик, механик-фаунист.
Генеральный конструктор Большой вычислительной машины. Признан достойным.
Бабка чуткими глазами оглядела учеников и подобрела. Видимо, они
понравились ей своей серьезностью.
- Марья Ивановна будет вести практические занятия, поможет вам овладеть
некоторыми навыками. - Сатон поцеловал бабку в щеку и вышел.
- Вазу с водой, - ни к кому не обращаясь, сказала бабка. Хрустальная
ваза возникла перед ней, и бабка поставила в нее цветы, чтобы они не
завяли. Потом принесла объемистую плетеную корзину.
- То, чему я вас научу, - начала она, - может вам понадобиться, а может
и нет, но знать это нужно. Фильмы вы смотрели, таблицы там всякие,
диаграммы изучали, теорию знаете, верю. А я вам преподам главное.
Она достала из корзины тряпочку, расстелила на столе.
- Это пеленка.
Бабка вытащила розового голого младенца, положила на пеленку.
- А это кукла. Учебное пособие. Младенец. Дите. Ясно? Младенец состоит
из рта, живота, ручек, ножек и попки.
- Попки, - повторил Хогард. - Это надо запомнить.
- Дите, - продолжала бабка, - любит чистоту, хорошее настроение,
доброту и чтобы с ним разговаривали или хотя бы агукали. Вот ты, агукни.
Выслушав, как агукает Нури, бабка обиделась.
- Рехнуться можно, - нервно вздрагивая, сказала она. - Нечистая сила
так агукает по ночам на кладбище.
Потом бабка достала из той же неисчерпаемой корзины ролик и в качестве
домашнего задания велела прослушать его и к утру освоить разговор с
младенцем или хотя бы мало-мальски сносное агуканье.
- Если дите отсырело, если у него болит живот, или оно хочет есть, или
его кто ненароком обидел, то дите заходится.
- Как это? - робко спросил Иван.
- Не слышал? Послушай. - Бабка звонко шлепнула учебного младенца, тот
всхлипнул и заревел. Во время жуткого перерыва в реве бабка сказала: - Вот
это и есть - заходится.
- Силы небесные, - пробормотал Рахматулла.
- А с этим можно бороться? - спросил Хогард.
- Вам бы только бороться, - завелась бабка. - Вам бы только трудности
преодолевать. Надо выяснить причину, почему дите недовольно. И устранить.
Например, перепеленать. Но не туго.
Бабка что-то сделала с младенцем, и он замолчал. Ученики столпились у
стола, чтобы лучше видеть. Ворон сел на плечо Хогарда, потянул серьгу, но
спелеолог даже "кыш" не сказал. Потом под пристальным и явно пристрастным
наблюдением бабки все по очереди пытались спеленать младенца.
- Это тебе не по пещерам шастать.
Полою тоги Хогард вытер с лица пот.
- Чего там, я бы смог, но то ручки выскакивают, то ножки.
- Я младенца вам оставляю. Тренируйтесь до полного автоматизма. Чтоб
мне пеленали с закрытыми глазами. Завтра будем проходить купание,
подстригание ногтей, потом варку манной каши, кормление, постановку
клизмы, одевание-раздевание и так далее. Программа обширна.
- И так далее, - сказал Нури, когда бабка ушла. Все подавленно молчали.
- Олле прав, ореол у нас слинял. Я тоже думаю, не слишком ли много
дидактики, статичности, этакой прямолинейности в подходе. Да и непонятно,
чего мы, собственно, хотим от своих воспитанников. Чтобы они стали людьми?
Но каждый из них уже человек без наших усилий. Какова, собственно, цель
воспитания? Не учения, воспитания.
- Ты что, Иван, ты это серьезно?
- А тебе ясно, Нури? Поделись.
- Мне ясно. Я стремлюсь воспитать доброту. Уважение ко всему живому и
сущему. Остальное приложится и без нашего вмешательства. И по части
этого... героизма.
- Брось, - перебил Олле. - Никто не требует, чтобы ты говорил о себе
или Рахматулле. Но на вас смотрят в сотни глаз. Потому и жить надо на
пределе.
- Не понимаю. Предел - это всплеск, это вне будней.
- Пусть так, но кто из ваших воспитанников видел вас в этом всплеске? И
жизнь не из одних будней состоит.
Нури вглядывался в лица друзей, разгоряченные спором, и привычно
угадывал очередную реплику еще до того, как она была сказана. Это
странное, необъяснимое умение пришло к нему на третьем году работы. Иначе
было бы просто невозможно жить среди малолетних гениев с их невероятными
способностями. Нури, как и остальные воспитатели, посещал все занятия,
положенные по программе дошкольного обучения. Он с восторгом слушал
поразительные по чистоте и логике лекции и, потрясенный, сознавал, что
сложнейшие понятия современной науки с легкостью воспринимают его трех- и
пятилетние воспитанники. И все-таки это были обычные дети, нормальные во
всех отношениях. Просто взрослый мир еще не успевал за их развитием, как и
прежние поколения не успевали за своими детьми. Но уже пришло время, когда
человечество стало отбирать из своей среды все самое лучшее для обучения
детей и их воспитания.
Бувескул. Это ж надо: малолетние генетики вывели бациллу учебную
величиной с кулак. Чтобы не сидеть у микроскопов. И питательную среду
подобрали - вишневый компот. Изловчились марсианского зверя приручить -
гракулу. Впрочем, гракула сама лезет к детям. Что там Хогард говорит?
- ...на пределе. Это мне нравится. Если всем вместе. Что-нибудь
необычное, праздничное, выходящее из повседневности, а?
- И помещение найдется. Привлечем общественность, накроем стадион
надувной сферой, поставим растяжки, скамьи этаким амфитеатром. -
Рахматулла прищурился. - Чтоб не под открытым небом... Какой цирк под
открытым небом?
Цирк? Тут Нури засомневался:
- А справимся?
Рахматулла поднял с песка пояс космонавта, похожий на старинный
патронташ, надел его и прижал руки к бедрам:
- Если не мы, то кто? - Он оторвался от земли и завис, опоясанный
голубым сиянием. - Сейчас я вам покажу то, что мало кто на земле видел.
Смотрите.
Рахматулла со страшной скоростью взмыл вверх и тут же вернулся, неся
под мышкой выловленного в поднебесье журавля.
- Вот, пожалуйста.
Журавль, не испуганный - изумленный случившимся, сначала постоял,
шатаясь, потом вырвал с корнем выращенное Иваном деревце, шваркнул ногой,
брызнул песком в морду Варсонофию и клюнул в живот Хогарда. Все это было
проделано в невероятном темпе. В следующее мгновение журавль перешагнул
через Олле и, сопровождаемый громовым хохотом корчащихся на песке
воспитателей, ринулся вдоль берега по мелководью.
На шум вышел из пещеры Отшельник. Он пожевал губами и поправил на
бедрах козью шкуру.
- У вас пупки развяжутся, красавцы. И кому нужен шум? Моя поднадзорная
скотина любит тишину. Она не любит быть напуганной.
Он застыл в недоброй позе официального оппонента.
Но тут прибежали плюшевые львята, полезли обниматься к Варсонофию, и
Отшельник оттаял.
- Какая прелесть, - сказал он. - Как это умиротворяет! А почему эта
птица, - он ткнул перстом в сторону журавля, - околачивается здесь, когда
ей место в небе.
Узнав, в чем дело, и отсмеявшись, Отшельник вернулся в пещеру. Оттуда,
жалуясь на немощи и возраст, приволок неподъемный валун. Он часто таскал с
места на место эту неудобную каменюку, чтобы не ожиреть. Отшельник
утверждал, что перед ним вечно стоят две проблемы: чего б поесть и как бы
похудеть. Он уселся на камень и принял участие в педсовете. Услышав о
цирке, Отшельник оживился:
- И непременно с животными. Я дам Варсонофия. Насовсем.
Все надолго потупились. Хогард, элегантный даже в плавках, послюнил
палец и смазал царапину на животе. А потом Нури сказал:
- Не надо. Мы вас уважаем, Франсиск Абелярович. Даже любим. Но... не
надо. Заснет.
- Это да, это он может, - с горечью признал чуждый лукавства Отшельник.
- Тогда, знаете, вам надо связаться с Айболитом, у него есть свободные из
команды выздоравливающих.
- Ладно, животных я беру на себя, - сказал Олле. - Из любви к детям. И
познакомьте меня с той девчушкой, что щенка жалела.
...Вылез из воды и высох Гром. Варсонофий и львята давно скрылись в
пещере, и оттуда доносился молодецкий храп. Явилось на водопои
поднадзорное стадо антилоп, и, наконец, возник и укоризненно маячил
неподалеку домовый кибер Телесик, он же по совместительству животный
смотритель. Маячил, давая понять, что костер и шум мешают обитателям леса
и что пора бы всем по домам.
- Циррк!
В пространстве родилась мелодия и высветлился луч, в котором парил,
снижаясь кругами, гигантский ворон.
- Циррк!!
Луч растекся розовым сиянием, и Ворон уже казался красным. Ленивые
взмахи его крыльев рождали ветер, трогающий запрокинутые лица. Было
слышно, как хрустальные шарики падают на хрустальное блюдо.
- Циррк!!! - кричал Ворон.
Вспыхнул свет и залил весь цирк, и скамьи, заполненные зрителями -
детьми и взрослыми, и светлый узорчатый ковер на круглой арене. Ворон
черный, обычных размеров, опустился в центр ковра рядом с великолепным
снежно-белым попугаем.
Взмахнул волшебной палочкой маэстро, и под звуки труб в черном смокинге
и ослепительной манишке вышел на арену невероятно импозантный Хогард
Браун. Чуть подвитые локоны ниспадали на его благородный лоб, под
стрельчатыми бровями благодушно светились глаза.
Он сделал величественный жест. Музыка смолкла.
- Начинаем представление. Большая разнообразная программа. Для детей
всех возрастов, от двух до ста и более. Сегодня вы увидите то, что вы
увидите! А сейчас на арене мастера разговорного жанра. Попугай Жако!
Прошу!
Попугай взлетел и опустился на вытянутую руку ведущего.
- Рекомендую, - дикция Хогарда была безупречна, - известный лирик с
бассейна реки Амазонки.
Попугай кланялся во все стороны, приговаривая:
- Благодарю, благодарю.
- И черный ворон, - продолжал ведущий. Ворон уселся на второй руке. С
вороном многие были знакомы, а кое-кто ему даже сочувствовал. Жил он с
белой вороной, и, видимо, жил плохо. Грустный и всегда чем-то
расстроенный, он обычно целыми днями сидел на ветке клена неподалеку от
развилки с гнездом и избегал контактов. Однако, было замечено, после
развода он заметно оживился и даже помолодел. Последнее время он подолгу
беседовал с Олле и часто посещал рощу у дома Сатона, где безвылетно жил
белый Жако. Сейчас Ворон выступал в новом амплуа, и ему одобрительно
похлопали.
- Долгожитель, - сказал Хогард. - И прорицатель.
- Это веррно. Я мудрр от пррирроды.
Попугай захохотал:
- Прорицатель. Ну предреки, что ждет меня сегодня?
- Могу. Ты потеряешь перо из хвоста своего.
Хогард взмахнул руками, и птицы исчезли.
- Первый номер нашей программы. Человек и конь.
Погас и вновь вспыхнул свет. И не было уже арены и цирка, а была степь
без края и одинокое дерево у ручья. Склонился к ручью пятнистый олень и не
видит, как охотник ползет, скрываясь в траве. Просвистело копье и
вонзилось кремневым наконечником в землю, не долетев до цели. Олень
оглядел качающееся неровное древко копья и через мгновение исчез, словно
растаял вдали. Охотник, сутулясь, посмотрел ему вслед, вытащил из плеча
колючку, подобрал копье, залез на дерево и замер, поджидая добычу.
И тогда возник конь. Он летел, распластавшись над степью, а грива его
сливалась с травой. Восторгом загорелись глаза охотника, и, когда конь
остановился у ручья, упал он ему на спину, вцепившись в гриву.
Пронзительно заржал, взметнулся конь, и исчезла степь. На арене на
золотом коне без седла и узды, раскинув руки, мчался обнаженный по пояс
Олле. Он кричал что-то и смеялся, и свистел ветер, нет, это музыка, слитая
с движениями коня, со смехом всадника, с аплодисментами и криками детей,
звучала в цирке. На всем скаку конь замер, в двойном сальто Олле перелетел
через его голову и стал на ноги. Он поклонился зрителям.
- Олле!
Он подошел к коню, обнял его и поцеловал в фиолетовый глаз. Конь
вытянул шею, бережно положил ему голову на плечо. Так они и ушли с арены.
Вышел Хогард с попугаем на плече. Хохолок у птицы топорщился, глаза
были закрыты.
- Ты что такой хмурый, Жако? Доверься. Здесь все свои.
Попугай оглянулся и сказал на ухо ведущему:
- Меня беспокоит предсказание. Я, конечно, не верю, но рисковать не
хочу. Очень уж я впечатлителен. - Он взлетел и уселся на трапеции под
самым куполом.
- Следующий номер...
Мимо ведущего на арену выбежали пять волков. Они медленной рысью
сделали круг вдоль барьера и уселись конвертом мордами к центру. А в
центре - матерый волчище.
- ...хоровой вой. Волки своют песню "Среди долины ровныя".
Сначала жутким, на уровне инфразвука, воем начал вожак. Волки вступали
в песню по одному. В темноте пять кругов света выхватили пять одинаковых
фигур. Под куполом возникло желтое пятно, сфокусированное на попугае.
Волки наподдали.
- Как они свылись! - вплелся в мелодию голос Хогарда. - Нет, как они
вывывают... вот это... слышите?
Виолончель повторила мелодию. Хор смолк, и лишь вожак - он уже остался
один в своем пятне, - пригнув голову, приканчивал песню на той же низкой
ноте.
Засвистела, заскулила вьюга.
- Один.
Кто-то всхлипнул на весь цирк.
- Холодно серому...
Поземка крутила снежные вихри вокруг неподвижно лежащего зверя.
- Голодно.
Над волком поплыли лунные сумерки, и уже какие-то пятилетние из
публики, хлюпая носами, активно устремились на арену согреть замерзшего,
накормить голодного, обласкать одинокого...
Снова вышел ведущий:
- А сейчас то, что нужно всем, и детям, и взрослым: иллюзия! На арене
маг. Иван Иванов!!!
Маг появился верхом на слоне, держа в руках небольшой сундучок. Он
раскрыл его и выпустил воздушный шарик. С тихим звоном тот поплыл в зал и
опустился кому-то в руки.
- Каждому по шарику. С бубенчиком, - сказал Иван.
Из сундучка один за другим поднимались разноцветные шарики, но не было
никакой суматохи, потому что каждый шарик знал своего хозяина и летел к
нему. А потом в цирке медленно потемнело, а шарики засветились разноцветно
в руках детей, и это было хорошо, так потом сказала бабка Марья Ивановна и
пояснила:
- На празднике ребенок с шариком - это совсем не то, что ребенок без
шарика.
Тут слон, обняв хоботом, снял с себя Ивана, подпрыгнул и повис над
ареной, как неуклюжий аэростат. Его ухватил за хвост униформист из
акселератов старшей группы и увлек за кулисы. Всем стало ясно, что слон
тоже был надувной.
Маг сбросил с себя черный, в золотых звездах плащ, поклонился зрителям,
пуская из глаз синие огни. А плащ, трепеща, поднимался над ареной все
выше, постепенно превращаясь в ворона. Попугай слетел с трапеции навстречу
ему.
Иван раскинул руки крестом и вытянул указательные пальцы. Ворон и
попугай вцепились в них, взмахнули крыльями и подняли мага.
- Не чувствую тяжести, - сказал Жако.
- Чарродей, - проговорил Ворон. - Рразве в нем вес?
Птицы кружили над ареной, унося волшебника, и исчезли под куполом в
темноте. И всем стало ясно, что Иван Иванов действительно великий маг.
Пока зрители дули на покрасневшие ладошки, на арене снова появился
Хогард. Он снял смокинг и облачился в сверкающую броню - легкую, не
стесняющую движений кольчугу с нашитыми на плечах и груди серебряными
пластинками.
- А теперь - я! И недрессированный хищник. - Он положил на ковер
свернутую кольцом веревку. - Задача: связать хищника, не повредив его.
Наведенное силовое поле, угадываемое по радужным бликам, накрыло арену.
Хогард оглядывал полутемный цирк смеющимися глазами.
Бесшумно, стелясь над ковром, выскользнул на арену пятнистый барс и
серой молнией метнулся к Хогарду. Дальше все слилось в ревущий клубок и
вихрь. Через несколько мгновений клубок распался. Хогард снова стоял в
центре арены, скрестив руки на груди, а у ног его шипел и плевался
опутанный веревкой неповрежденный хищник. Цирк ошеломленно молчал.
- Извините, ребята, - смущенно улыбнулся Хогард. - Видимо, я поспешил,
да? Вы и рассмотреть не успели? Но знаете, я его просто боюсь, ужас как
царапается. Не беда, мы сейчас повторим номер.
Он уволок барса, и тут же на арену выбежала крохотная девчушка. На ней
была легкая кольчуга с нашитыми серебряными пластинками. Комично вальяжная
и серьезная, она, копируя движения Хогарда, положила на ковер свернутый
кольцами шпагат.
За кулисами послышались взволнованные голоса, возня и звяк металла.
Вышел Нури - в каждой руке по пистолету, заряженному, судя по всему,
мгновенно усыпляющими пулями. Бабахнет из такого - и даже если попадет
тебе только в кончик хвоста, все равно тут же лапы кверху, усы книзу и
густой сон, как после неожиданного обеда. Оглядываясь, выбежал Гром в
колючем наружу ошейнике и встал неподалеку, готовый к хватанию и
удержанию. Напряжение нарастало. Взорвался тревожной дробью барабан в
оркестре, Нури вскинул пистолеты, ощетинился Гром. Смолк барабан, и вот,
стелясь над ковром, выскользнул на арену взъерошенный котенок, маленькая
копия грозного барса. Выскользнул и сел, таращась в хохочущую темноту,
свежий, как майская роза. Этот будущий крупный специалист по мышам почесал
себя за ухом, потянулся.
- Барсик!
Котенок прыгнул к девчушке. Она подхватила его на лету, прижала к себе,
не спеша опутала лапки шпагатом, положила на ковер и застыла, скрестив
руки на груди. Цирк приветствовал ее восторженными аплодисментами.
Хогард и Нури, демонстративно тужась, уволокли котенка за кулисы, а
потом Хогард, опять в смокинге, объявил коротко:
- Йог.
- Рахматулла, здравствуй! - крикнул с трапеции попугай.
В чалме, в набедренной повязке, сложив ладони, Рахматулла кланялся на
четыре стороны.
- Демонстрация элементов высшей йоги, - сказал он. - Протыкать себя
гвоздями или впадать в каталепсию я не буду - это так же неинтересно, как
медведь с кольцом в носу.
Два слона отбуксировали на арену огромный стеклянный аквариум -
бассейн. В голубоватой подсвеченной воде плескался и пускал пузыри
дельфин. Слоны приставили к бассейну две ваги с прорезями. Хогард подавал
сабли, а Рахматулла подбрасывал платок, разрубал его саблей и вкладывал
каждую в пазы ваг, образуя лестницу. Хогард от барьера до лестницы полил
ковер бензином и, уходя, успокоил:
- Ковер из негорючей синтетики.
Пламя взметнулось, обдав жаром зрителей, и в эту огненную дорогу шагнул
Рахматулла и пошел по ней в огне до плеч. Загорелся свисающий конец чалмы,
йог зажал его в кулаке, поднялся по сабельной лестнице и прыгнул в
аквариум вниз головой.
- На бедного мишку все шишки! Как пить дать утопнет! - возопил попугай.
Обгоревшая чалма плавала на поверхности. Йог уселся на дне, скрестив
йоги. Возле него крутился встревоженный дельфин. Рахматулла погладил его:
все в порядке, спасать не надо.
Минут через десять невредимый йог встал, ухватился за край бассейна,
рывком перекинул тело и повис на стенке снаружи, не доставая до ковра
сантиметров двадцать. Прожектор поймал его в белый круг, в тишине
послышался хруст, и было видно, как толчками удлиняются руки - кости
выходили из плечевых и локтевых суставов. Рахматулла встал на ковер,
опустил руки, и они коснулись лодыжек. Потом канатами взбугрились мышцы,
возвращая кости на свои места.
- Группа дрессированных ослов! - грассируя, выкрикнул сверху попугай. -
Чудеса самодрессуры!!!
Что творили на арене веселые ослы, описать невозможно. Это надо было
видеть. Такие добродушные и совсем вовсе не упрямые.
До позднего вечера продолжалось представление. Выбегали на арену гиены,
сытые, умытые, ничему специальному не обученные и потому добрые. Они
играли друг с другом и с Олле. Приходил медведь без следов радикулита, и
кувыркался на арене, и боролся с Нури, и вообще всячески веселился сам и
веселил зрителей. Он долго не хотел уходить, и тогда Олле уложил его в
мешок и унес на спине куда-то.
С нервическим хихиканием попугай вырвал у себя из хвоста перо:
- Я весь издергался, извелся в ожидании. Покончим с этим и забудем.
Из-под купола спустились журавли, исполнили танец маленьких лебедей и
важно ушли за кулисы.
Была коррида. И неуловимы были движения безоружного Нури, когда бык
проносился мимо, и застывал от удара ладонью в холку, и снова кидался,
оскорбленный пренебрежением к своей мощи и ярости.
То стихал, то вновь вступал оркестр, сопровождая выступления, вспыхивал
маленький фейерверк, и шутихи крутились под куполом, брызгаясь
разноцветными огнями.
И было еще много разного, интересного и поучительного, смешного и
серьезного в том представлении. Словом, праздник удался на славу.
...Подходил к концу летний сезон. Скоро прибудут родители и увезут
детей по домам, а здесь останутся только ребятишки сотрудников центра ИРП
- несколько групп дошкольников со своими постоянными воспитателями.
Предстояла длинная шестимесячная пауза. Олле привлек на это время Нури в
организованную ИРП службу экологического патрулирования, Рахматулла должен
был прочесть цикл лекций в жмеринской школе йогов. У Ивана накопилась куча
дел во Всемирной ассоциации магов, где он был председателем. А Хогард
уговорил няню Марью Ивановну взять его на углубленную стажировку. И
предстояло еще многократное посещение воспитанников, проживающих на разных
континентах: по статусу и по совести воспитатель становился полноправным
членом семьи воспитанника. А еще нужно было время, чтобы просто жить,
смотреть на людей и звезды, гладить зверя по шерсти, выращивать картошку и
розы и ходить под дождем по лужам...
Утром Нури и Хогард провожали старшие группы в пеший поход по
побережью, долго разговаривали с инструкторами, проверяли рюкзачки, не
туго ли затянуты лямки, не жмет ли обувь. Нури еще раз убедился в
исправности самобеглой тележки. Вроде все было в порядке, но беспокойство,
уже ставшее привычным, не покидало его. Ох уж эти походы с их вечными
неожиданностями, со стертыми ногами, синяками и занозами, с волдырями от
крапивы и комаров. Сидели бы дома, что ли. Или взять орнитоплан и
незаметно следом, а?
Он поймал понимающий взгляд Хогарда и засмеялся:
- Тебя тоже родительские мысли гнетут?
- Ой, гнетут... Марь Ванна говорит, что это первый признак
профессионализма...
А по влажному песку, почти в полосе прибоя, пяти- и семилетние, уходя,
голосисто орали старинную пиратскую песню:
Пират, забудь про небеса,
Забудь про отчий дом...
Чернеют дырья в парусах,
Протыкнутых ножом
Следом чуть в стороне бежала тележка, груженная палатками и
аквалангами.
- Красиво поют. Ладно, пойдем к себе, - сказал Хогард. - А это еще что
такое? И сюда добрались?
Между акаций, ухватившись за стволы, этаким гамачком висел марсианский
зверь гракула. А в гамачке, шерстяном и мягком, разметавшись, сладко
посапывали два голыша из ползунковой группы. Гамачок слегка покачивался, и
то ли действительно звучала, то ли мерещилась колыбельная.
Воспитатели на цыпочках отошли в сторону.
- Мне иногда кажется, что она вполне разумна, - проговорил Нури. От
акации явственно донесся приглушенный смешок.
Ночью дежурил Хогард. Он обошел спальни, укрывал тех, кто был раскрыт,
проверял еще раз защиту от летающих и ползающих насекомых. Лесные шорохи и
звуки не мешали ему, от океана доносился пахнущий соснами и водорослями
ветерок. Было спокойно, и легко думалось.
А на окне, в аквариуме, мутант бувескул высветлял кем-то тайно налитый
вишневый компот. Без косточек.
- Значит, так, сказка будет вот о чем. - Нури оглядел слушателей,
поправил панамку на чьей-то голове, вытряхнул песок из чьей-то сандалии.
Не очень далеко, но и не совсем близко, не очень давно, но и не
сказать, что вчера, жил-был пес Кузя, а по соседству, через дырку в
заборе, тоже жил-был кролик Капусткин. Иногда они обменивались мнениями. И
как-то пес Кузя сказал:
- Посмотри, Капусткин. Мне хозяин новый ошейник подарил. Правда ведь
красиво, а?
Кролик осмотрел обновку через выпавший сучок.
- Да, ошейник тебе к лицу, - ответил он. - И цепь, которой ты привязан,
тебе тоже идет. Но больше всего мне нравится, когда ты еще и в наморднике.
Капусткин так говорил потому, что он был зайцем, а притворялся домашним
кроликом, чтобы в него не стреляли.
Тут и сказке конец.
Нури закинул руки за голову, шевельнул бицепсами. Самым трудным в деле
воспитателя он считал необходимость сочинять сказки и сейчас гордился
удачей. Акселерат и вундеркинд Алешка, случайно затесавшийся в группу
малышей, одобрительно хмыкнул и сказал:
- Обрати внимание на реакцию слушателей, воспитатель Нури. Никто не
усомнился в способности пса и кролика говорить. А почему? Ты не знаешь, а
я знаю, потому что я ребенок и помню: во всех сказках звери говорят. Ведь
сначала все были братья - и люди, и звери. И понимали друг друга. А потом
люди стали плохо себя вести, звери обиделись, ушли в леса, пустыни и
тундру. Белый медведь - тот вообще на льдину сбежал. А те, что остались по
доброте, например собаки, или из лени - кошки, или из слабохарактерности -
коровы там и прочие жвачные, те замкнулись, постепенно поглупели и вообще
говорить разучились. Но память о временах, когда все были в родстве, когда
люди понимали зверей, в звериной душе осталась. И в человеческой тоже...
Слушатели разбежались. Нури и Алешка расставили шахматы и быстро
разыграли дебют. Детская площадка, одна из многих, расположенных на
окраине жилого массива океанского центра Института реставрации природы,
звенела голосами: детвора впитывала солнце и наливалась жизненными соками.
Пахло скошенной травой и соснами, радостно лаял щенок.
- Чего я понять не могу, так это свойств памяти, - акселерат и
вундеркинд Алешка сделал коварный ход конем и индифферентно отвернулся.
На стол спланировал говорящий институтский ворон, перебрал в ящике
сбитые пешки и осмотрел доску взглядом знатока. Алешка подергал его за
хвост, и Ворон предостерегающе раскрыл клюв.
- Знаю, что взрослый начисто забывает о детстве. Но почему? И когда?
Вот она, - Алешка поправил бант на косичке пробегавшей мимо девчушки, -
она может силой воображения и даже не напрягаясь одушевить свою куклу. Я
тоже раньше мог, а теперь вот не могу. Не знаю, как ты, а я ощущаю это как
потерю.
Нури сделал рокировку, привычно оглядел площадку и убедился, что все в
порядке, все заняты важнейшим в жизни делом - игрой.
- Одушевляет, - согласился он. - Я тоже думал об этом. Но до какого
предела, вот вопрос.
- Полагаю, пределов нет. Ведь нет пределов воображению и фантазии.
И тут из зарослей орешника, что на краю площадки, вышел человек. Не
бородатый волхв, работник службы экопрогнозов, и не дровосек-дендролог, и
вообще не похожий ни на кого из сотрудников ИРП. И потому его появление
было сразу замечено: на площадке стало тихо. Нури смешал фигуры, отодвинул
доску и подпер голову кулаком. Гость был в домотканых портках в синюю
полоску, чистых онучах и новых лыковых лаптях. Домотканая же рубаха без
ворота была подпоясана пеньковой веревкой, а светлые волосы, стриженные
под горшок, топорщились. От всего этого Нури пришел в состояние тихого
умиления, а малыши забыли про игры, разглядывая гостя.
Человек держал в руке лукошко.
- Вот как, значит! - Он поставил лукошко на стол и слегка поклонился. -
Вывелся, выходит... Я бы сказал, возник...
Он откинул тряпицу с лукошка, и оттуда выглянули две головы,
светло-коричневые, с черными ноздрятыми носами и стоячими ушками, похожие
на детенышей лани, но поменьше.
Ребятишки обступили стол, тянулись на цыпочках, пытаясь разглядеть
зверенышей. Гость сделал козу, головы поймали пальцы, зачмокали.
- Сосет, - сладким голосом сказал гость.
- Сосут, - машинально поправил Нури.
- Вот... это самое, не можем мы. Убедились: недостойны. Потому - грехи!
Я бы сказал - эгоизьм. И опасаемся, как бы чего... А он единственный. Ему
безопасность нужна, ему настоящее молоко надоть. Мы не против, берите, а?
Вот так, вплотную, жителя Заколдованного Леса Нури видел впервые.
Конечно, он был оттуда: никто из сотрудников ИРП не носил подобной
спецодежды и не говорил столь косноязычно.
Гость сощурил васильковые глаза, обтер тряпицей пальцы.
- Так я пойду, значит. А ему б это, как его, детское питание. Я бы
сказал, натуральное, а?.. До свиданьица.
- Вы еще придете?
- Придете вы, мастер Нури. Туда. - Гость показал большим пальцем через
плечо.
- И не думал, с чего бы?
- Вам на роду написано... прийти.
- Ну, если на роду, тогда конечно...
- Дядя, - перебил кто-то из малышей, - а как вас зовут?
- Иванушкой меня кличут.
- Э... - сказал Нури.
- А чего?
- Да нет, пожалуйста... Только вот детенышей из леса выносить не
стоило, погибнут они без матери.
- Нет у него матери!
С этими словами Иванушка перевернул лукошко. И все ахнули. На столе
желтенький, в темных пятнах, лежал теленок тянитолкая.
На следующий день вундеркинд и акселерат Алешка воспользовался
отсутствием Нури, чтобы внести свою, не предусмотренную программой лепту в
дело экологического воспитания молодого поколения. Ему трепетно внимали
пятилетние подопечные.
- Я вам скажу, товарищи, что, увидев тянитолкая, дедушка Сатон сначала
было сомлел, но быстро взял себя в руки и собрал весь цвет нашего ИРП.
Пришли самые широкие специалисты - этологи, биологи и генетики; очень
широкие - ботаники и фаунисты; просто широкие - позвоночники и
беспозвоночники; широкие, но поуже - жвачники, хищнисты, грызуноведы и
пресмыкатели; узкие - волковеды, коровяки, козловеды, медвежатники,
кинологи и котисты; самые узкие - овчарочники, болонеры, беспородники,
кис-кисники, бело- и, отдельно, серомышатники и многие другие причастные к
реставрации природы. И не зря собрались, ибо сломать всегда легче, чем
построить. Пиф-паф - и вот уже нет красного волка. Трах-бах - и конец
стеллеровой корове. Еще трах, еще бах, и ты! убил! последнего на Земле
камышового кота. Небольшой такой, изящный и без хвоста... Ты скажешь: что
мне камышовый кот, я и без него могу. Говори за себя, а не за всю планету.
Земля без камышового кота не может! Для Земли камышовый кот такое же
неповторимое дитя, как и ты, человек!.. Воссоздать утраченный вид так
трудно, что удача становится праздником для всего человечества. А тут -
тянитолкай...
Эмоциональная речь, украшенная добротными паузами, проникала в сердца
слушателей. Алешка не так уж далеко отошел от истины. В общем, почти так
оно и было. На чрезвычайном совещании в кабинете директора ИРП известные
специалисты столпились вокруг лукошка, разглядывая сонного детеныша.
- Подумать только! - сказал директор.
- Н-да, - ведущий специалист по зоогенетике откровенно чесал затылок. -
Как правильно заметил доктор Сатон: подумать только.
К столу протиснулся знаток палеофольклора, в срочном порядке
доставленный на совещание. Усилием воли он заставил себя подтянуть
челюсть, в изумлении отвисшую на кружевной воротник.
- Тянитолкай! О нем мало что известно. - Знаток поднял указательный
палец, и все посмотрели на перстень с агатом. - Мало чего... Змей Горыныч,
он же дракон, - это да, это получило отражение, равно как и пернатый змей
у инков, именуемый Кетцалькоатль. Или серый, к примеру, волк. Хорошо
разработан Конек-Горбунок, хотя источников по нему - раз-два и обчелся.
Жар-птица... она же у многих народов идет как птица Феникс, мне так
кажется. Обратно единорог, он и в геральдику вошел... Саламандра тоже.
Сивка-Бурка - вещий каурка, ну, о том многие слышали, он же конь ретивый,
хотя эту точку зрения не все разделяют, дескать, конь ретивый крупнее и
ест что ни попадя... Или Бедная Эльза, впрочем - это не то. Н-да.
Царевна-лягушка, образ, можно сказать, тривиальный, равно как и
Лебедь-птица. Вообще, эти метаморфозы, когда зверь превращается в
человека, конечно, имеют нутряной аллегорический смысл, но лично мне
чужды. Мне ближе всего дракон...
- Давайте советоваться, товарищи! - Сатон прервал затянувшийся экскурс
в царство древнего фольклора. - Как быть? Они вон уже проснулись и
моргают. Может, у кого есть вопросы? Вопросов нет. А я вот хотел бы
спросить, да не у кого: какая из голов передняя? И бегает ли он, а если
бежит, то куда? То, что у него хвостик сбоку посередке, - это
обнадеживает, не правда ли!
Специалисты переминались с ноги на ногу, шумно дышали и ничего не
говорили. Это они правильно делали: чего говорить, если нечего сказать.
При сем присутствовала и тоже молчала инструктор дошкольного воспитания,
сухая и торжественная бабка Марья Ивановна. Но тут она вмешалась,
уверенная, что так и надо:
- Дите, оно и есть дите, его поить-кормить надо. Дайте сюда!
Она забрала лукошко и, никого не спрашивая, унесла. Все облегченно
вздохнули.
- И присмотрите, пожалуйста, чтоб не разорвался, когда подрастет, -
сказал ей вслед Сатон и сел за свой директорский стол. - Человека и того
иногда разрывает... От противоположности устремлений. - И непонятно
добавил: - Ты смотри, что творят. Невзирая на перерывы в энергоснабжении.
- ...дракон, - от запятой продолжал знаток палеофольклора, - тот почти
везде встречается. Расхожий образ и на Востоке, и на Западе. А что это
значит? Значит, истоки в природе искать надо. Сейчас уже все согласны, что
были драконы. Были! А может, и есть. В глубинке. А нет, так будут!
- При чем здесь драконы, не о них речь. С драконами все ясно. У нас на
повестке тяни... - Сатон раздраженно постучал ладонью по столу, -
...толкай. А не драконы. И давайте говорить по сути.
- Я и говорю: пусть из сказки. Но вы ж сами видели - сосет. Значит,
реальный. А любое упоминание в фольклоре говорит о том, что корни явления
надо искать где? Отвечаю: в природе. Пусть, пусть данное явление по сути
сказочно, но ежели оно из природы, то снова может возродиться. В яви,
спонтанно, или, проще, самопроизвольно. Есть мнение, что если в достаточно
большом регионе возникает натуральная дремучесть, то она неизбежно
порождает сказку, а с другой стороны - граница между сказкой и явью
расплывается... У вас здесь, слышал, даже питекантропы возникли, чего уж
дальше. А почему возникли? Отвечаю - от дремучести, и все тут! - Знаток
раздумчиво растягивал слова, глазки его затуманились, и чувствовалось, что
тема дремучести ему близка. - Кондовость, я вам скажу, страшная сила.
Раньше, согласен, на заре НТР, она была силой косной. Но развитие идет
как? Отвечаю: по спирали. Выходит, и кондовость обратно стала силой, но
уже прогрессивной, на другом уровне. В природу нам надо, вот куда. Глубже.
И самим проще быть. Нутром понимать, а не задаваться вопросами. Хотя,
конечно, нутром понять не каждому дано...
Сатон распушил бороду:
- Грехи, что ли, мешают? Как говорит Иванушка - эгоизьм?.. Вы, случаем,
не родственник Гигантюка?
Громовой хохот специалистов потряс стены. Испуганный Ворон сделал круг
у резонирующей люстры.
Знаток обиделся, не понимая причин веселья. Тонкими пальцами он
поправил жабо:
- Что кому мешает, то каждый сам о себе знает.
А дело в том, что гимн во славу кондовости, пропетый знатоком, почти
дословно повторял высказывания Павла Павловича Гигантюка.
В свое время Гигантюк как-то изловчился попасть на руководящую научную
работу: его, отовсюду убирая, постепенно повышали. Пал Палыч развил бурную
организационную, а также интеллектуальную деятельность. Организационная
свелась к внедрению в подчиненном коллективе почасового планирования, а
умственная - к разработке ключевых руководящих фраз: я не готов обсуждать
этот вопрос; вы меня не убедили; так что вы предлагаете?; вот так и
делайте; нам, товарищи, надо по-большому; так что будем показывать?; здесь
мы с вами не додумали; что-то мы давно никого не наказывали. Но
прославился Гигантюк фразой: "Здесь у нас, товарищи, при подведении итогов
работы произошла утечка информации".
Естественно, руководимый коллектив был заблокирован: все непрерывно
писали и согласовывали планы. На работу времени уже не оставалось. Наверху
испугались и перебросили Пал Палыча на кадры. Коллектив ожил, но стало
плохо с кадрами. Пришлось послать Пал Палыча в длительную и престижную
командировку - не обижать же человека, который уже привык к руководящей
деятельности. Но прошло четыре года, и снова возник вопрос, куда деть
Гигантюка? Место нашлось на птицефабрике при ИРП... А дальше жизнь его
оказалась странным образом связана с Заколдованным Лесом, ибо Гигантюк был
инициативен, спервоначалу даже производил неплохое впечатление и очень
хотел руководить научной работой...
Обо всем этом Нури узнал еще год назад, когда однажды он, охотник Олле,
вент Оум и пес Гром пешком пересекали лесной массив ИРП. Оум, питекантроп
в первом поколении из племени вентов, приболел и нуждался в
квалифицированной врачебной помощи. Вент - аббревиатура от "венец
творения" - самое убедительное доказательство плодотворности многолетних
усилий ИРП в деле реставрации природы. "Все, - говорили многие Сатону, а
тот только посмеивался в бороду, - первобытность достигнута, если уж
природа вновь обрела способность порождать перволюдей..." По пути из
горной страны, где было пещерное становище вентов, они огибали зону
Заколдованного Леса, лежащую почти в центре массива. Нури тогда был здесь
впервые и часто останавливался, разглядывая Заветные дубы, слишком
подлинные, чтобы быть настоящими. Вдали, за бревенчатым тыном, виднелись
крытые корьем избушки жилого центра Заколдованного Леса. Кто-то в
полосатых портках и лаптях не спеша прошел к тыну вслед за
Коньком-Горбунком, держа кнутовище на плече. Заскрипели деревянные ворота,
открылись и закрылись за вошедшими. Опустился и снова поднялся колодезный
журавель за тыном, было слышно, как захлопал крыльями и неурочно прокричал
кочет.
- Дальше нельзя. У тех вон кустов проходит граница защитного поля. -
Олле присел на пенек, потянулся.
Добрая кобыла! - сказал Нури. Он прислонился лицом к защитному слою,
ощущая его податливую упругость.
- Не кобыла это, - возразил охотник Олле. - Вид у него под кобылу.
Сивка-Бурка это.
По ту сторону, совсем рядом, Сивка-Бурка пасся на поляне, заросшей
Аленькими цветочками. Услышав разговор о себе, он взбрыкнул задними ногами
и поднялся на дыбы, показав серебряные подковы и розовое, в веснушках
пузо. Потом он заржал и, склонив голову набок, прислушался к затихающим
вдали перекатам собственного голоса. На морде его выражалась
удовлетворенность достигнутым результатом.
Вент Оум рухнул на траву, зажимая ладонями уши. Гром непроизвольно
присел, как для прыжка, и ощетинился. На голову Нури свалилось что-то
мягкое и очень горячее и скатилось к ногам. Как сквозь подушку, донесся до
него голос Олле:
- И вот так всякий раз. Как увидит посторонних, так и орет неожиданно.
- С ума сойти! - Нури массировал уши. - Кто б поверил, что у такой
маленькой скотинки, всего-то с осла, может быть столь богатый голос.
- Это закон: чем меньше скот, тем больше крику. - Олле сдвинул палкой
Жар-птицу, сбитую с небес ревом Сивки-Бурки, столкнул в ближайшую лужу.
Птица зашипела и обдалась паром. - Оклемается. А вообще, защиту надо
ставить двойную, а то из Заколдованного Леса недавно тютельки просочились.
Теперь вот Жар-птица...
- Скажешь тоже, - Нури с опаской косился на Сивку-Бурку, но тот
спокойно хрумкал траву. - Кто это может через защиту пройти?
- Проходят. Мне уже волхвы жаловались, да и сам вижу, часто не
разобрать, кто нормальный мутант, кто оттуда.
Жар-птица выбралась из лужи, залезла в кусты и слабо светилась в темной
зелени. Вент Оум с любопытством поглядывал туда, видимо, прикидывая,
нельзя ли приспособить ее для освещения питекантропьей пещеры, все-таки со
светляками много возни, а от костра копоть и дым.
Они встали и пошли дальше вдоль защиты. И пока шли, Олле знакомил Нури
с историей Заколдованного Леса.
Вольный охотник Олле поставлял Институту животных. Узнав, что где-то
вне ИРП промышляет зверь, промышлять которому уже, по сути, негде, Олле
являлся, догонял его, вязал и сажал в мешок. Потом дирижабль, карантин,
прививки и - приволье ИРП. Живи в естестве своем, и одна от людей просьба
- чтоб быстрей плодился и размножался. Олле был бесхитростен и могуч. Его
пес Гром был свиреп с виду, по добр в душе. Олле дружил с воспитателями и
очень помогал им, особенно во время заезда новых смен. Все дети Земли
обучались общению с природой в центрах и филиалах ИРП...
Олле рассказывал Нури, что порядком времени назад, когда ИРП лишь
разворачивал свою работу, лесной массив только набирал силу, а о вентах
еще и слыхом не слыхивали, на птицефабрике ИРП было обнаружено яичко - не
простое, а золотое. Естественно, стали искать, кто его снес. День ищут,
два ищут, неделю. Но пойди найди одну из десяти тысяч кур! Забой сразу
прекратили, курятина в городке ИРП исчезла, но этого никто не заметил, не
до еды было. И тут пришел вундеркинд из местных, Алешки тогда еще не было.
Вундеркинд вынул пальчик из носа и сказал:
- Удивляюсь я вам. Неужто неясно? Его снесла Курочка-ряба.
Дед плачет - Олле имел в виду Сатона, - а курочка не кудахчет, ибо,
святые дриады, за день до этого, несмотря на указание прекратить забой, в
полупотрошеном виде попала на прилавок.
Пал Палыч Гигантюк, к тому времени уже директор птицефабрики, объяснил:
- Все куры у меня как одна, я зайду - замолкают. Догадывались: у меня
это быстро, чуть что не так, завтра на прилавок, а кому охота? Потому и
неслись - хоть и по-мелкому, но часто. А эта все квохтала. Чем она там
неслась, не знаю, может, и золотом. А только редко неслась. Показатель мне
портила...
Сатон уволил Гигантюка за глупость. Формулировка была нетрадиционной, и
Гигантюк явился к нему доказывать, что так нельзя, но в целом он готов
обсудить этот вопрос по-большому, и если они в коллективе что-то не
додумали, то только потому, что давно никого не наказывали, однако за этим
дело не станет...
Сатон долго и внимательно разглядывал собственное отражение в
зеркальных очках, без которых Пал Палыча ни разу никто не видел.
- Что есть сомнение, Гигантюк? - спросил он. - Ну да, оно вам неведомо.
Вы уникальны, Гигантюк. О вас и рассказать-то нельзя, никто не поверит.
Потом директор добавил, что да, за глупость действительно еще никого не
увольняли. Ну, тогда что ж, напишем так: уволить за показуху... С этим Пал
Палыч спорить не стал. И вскорости, неугомонный, выдвинул лозунг:
Курочку-рябу воссоздать, и будет каждому по яичку, а это хорошо!
Почему, собственно, хорошо и зачем каждому золотое яичко - об этом
как-то не задумались, но кое-где Гигантюка поддержали и разрешили. Одни
говорят, что ключевые фразы где-то произвели впечатление, другие
утверждают, что Сатону был звонок. А скорее всего, перегруженный делом
директор не стал связываться с Гигантюком, но впредь в превентивном
порядке вопросы подбора кадров целиком сосредоточил в своих руках.
Пал Палыч же быстро сколотил группу энтузиастов из тех, кого забраковал
Сатон, и увел их в массив.
- Всякая там генетика-кибернетика, подумаешь! Если по-большому, то еще
надо разобраться, не лже ли это науки. Я вам скажу, ты мозги мне наукой не
мути, ты продукт дай, - говорил Гигантюк. - Золотое яичко - это продукт.
Он что, из генетики? Нет уж. Из "жили-были дед да баба", вот он откуда. А
что для этого надо? Нет, что вы предлагаете? А я говорю, проще надо, чтоб
всем понятно было. Усложнять не надо. Возьмем, к примеру, домкрат. Он что?
А он, товарищи, тяжелый. Значит, что? Значит, облегчить надо, вот задача,
прямо хоть конкурс объявляй, а? Я вот, помню, по этому поводу мозговую
атаку возглавил раз. Собрал ведущих дубарей и возглавил. Правда, в тот раз
атака была отбита, но метод хорош. Конечно, насчет Курочки-рябы - здесь мы
с вами не додумали, но если, товарищи, по-большому, то нам было что
показать. Она-то ведь при мне неслась! Я сейчас не готов досконально
обсуждать этот вопрос, но знаю: в природу нам надо. Кондовость, я вам
скажу, это сила. Это нутром надо понять.
В очках Гигантюка отражалось ясное небо, а под очки - почему-то страшно
было - никто не заглядывал. Энтузиасты молча сопели. Как-никак, они уже
были отравлены ядом генетики-кибернетики и плохо представляли связь между
посконным бытием и золотыми яйцами. Но сама идея - опроститься и двинуть
назад - им, в общем, нравилась. Сгоряча они сварганили в глубине массива
поселок и, чтобы не было утечки информации, обнесли его тыном.
Когда необходимый жилфонд был создан, Пал Палыч перво-наперво выделил
квартиры своему неженатому сыну и незамужней дочери, вырубил ближнюю рощу,
на ее месте поставил обелиск с лозунгом: "Достижения - в жизнь!" Потом
присмотрел себе пять заместителей из числа бессловесных. Пять - это очень
престижно, поскольку сам Сатон имел всего трех. Пропитание энтузиасты
добывали в лесу, Пал Палыч и заместители кормились возле них. Вся эта
компания благоденствовала под сенью дерев и на лоне природы довольно
долго. К приезду ревизоров Пал Палыч - итак, что будем показывать? -
организовывал выставку достижений. Впрочем, ревизоров у самого тына
перехватывал зам, который в совершенстве умел с ними обращаться. Экспонаты
выставки, заключенные в поставленные на попа железные агитсаркофаги, мирно
пылились в темных коридорах до следующей ревизии.
Гигантюк берег себя и периодически ложился на профилактику. Он также
любил хорошо питаться, хотя это плохо влияло на окружающую среду. Сатон
некоторое время терпел браконьерство. До тех пор, пока Гигантюком не был
съеден на закуску шмазел - козлокапустный гибрид, гордость ИРП. Тогда
директор рассвирепел и накрыл поселок с прилегающей территорией защитным
полем. Монумент с лозунгом оказался по ту сторону завесы и был убран.
Жителей перевели на централизованное снабжение едой, а Гигантюка Сатон
уволил своей властью без права восстановления в ИРП. Впрочем, Гигантюк
сказал, что его еще позовут и тогда посмотрим. В ожидании этого он
пребывал в поселке, заняв свободную хату с краю. Часть энтузиастов,
оставшись без привычных шашлыков, запросилась обратно в цивилизованные
края и была отпущена. Другие, с трудом, но поверив, что Пал Палыча не
будет больше, эмансипированно набросились на работу и в короткий срок
кое-что сотворили. Про Курочку-рябу как-то забыли, а вот птица Рух
получилась. Зверовидная, с огромными окороками, вполне пригодными для
копчения. Видимо, без генетики здесь все же не обошлось, хотя разработчики
опять-таки напирали на кондовость...
Тут Олле прервал свой рассказ, ибо Заколдованный Лес уже остался
позади.
Малыша тянитолкая приходилось кормить сразу с обоих концов и из двух
сосок. Из одной было нельзя, каждая голова норовила наесться первой, и они
только мешали одна другой. А вот сейчас все было в порядке и было видно,
что он толстенький, и было приятно трогать его. Вытянувшись, он от носа до
носа имел длину полметра.
- Аршин, - сказал вундеркинд и акселерат Алешка, быстренько меняя
опорожненную бутылку. - Тянитолкая нельзя мерить на метры.
Вокруг низкого стола из строганых досок, на котором осуществлялось
кормление, толпились экскурсанты. Средняя группа, шесть-семь лет.
Кормление зверят входило в программу экологического обучения детей,
проходящих обязательный двухмесячный курс воспитания при ИРП. Этому делу
Совет экологов придавал не меньшее значение, чем самому процессу
реставрации природы.
Ребятишки не дыша разглядывали диковинного теленка и безнадежно
завидовали Алешке, ответственному за уход. Право вундеркинда на
исключительность никто не брал под сомнение, ибо его энциклопедические
познания были общеизвестны. Алешку уважали не только люди из городка
дошкольников, не только сотрудники океанского центра ИРП, но и звери и
птицы. Конь позволял ему взбираться на себя, пес Гром, тигриный выкормыш,
всегда был рад встрече с ним, а марсианский зверь гракула радостно
уплощался, когда Алешка гладил его. Зверь этот, приспособленный к суровой
жизни в пустынях на марсианских полюсах, быстро прижился в детском городке
и лучшим местом обитания считал песочные кучи на игровых полянках...
Сытый тянитолкай сразу заснул. Экскурсанты, переговариваясь шепотом,
вволю глазели на него, пахнущего молоком и пеленками. Детеныш подобрал под
себя, согнув в коленках, ножки с еще мягкими копытцами, свернулся бубликом
и уткнулся носом в нос. На створке открытого окна сидел вездесущий Ворон;
ему сверху было видно все как есть.
- Рредчайший экземпляр?! - неожиданно для самого себя возопил Ворон.
Обе головы тянитолкая сонно зачмокали.
Обеспокоенная карканьем, в комнату вошла Марь Ванна, инспектор
дошкольного воспитания.
- Триста лет прожил, мог бы и соображать кое-что. - Она ткнула в
сторону Ворона костлявый палец. - Дите спит, чего орать? И вообще,
посторонние могут быть свободны. Режим прежде всего. Кому из вас
понравится, чтобы его спящего разглядывали?
Когда все вышли и остались только Марь Ванна, Алешка и вент Оум,
детеныша осторожно переложили в плетенку, унесли в вольер, накрыли
байковой попонкой и оставили в покое...
Перед сном, когда, поставив защиту от ночных насекомых, воспитатели
уходили к себе, в спальнях велись странные разговоры. Рассказывали, что
Алешка запросто бывает в Заколдованном Лесу, что черный пес Гром
разговаривает не хуже Ворона, но скрывает это, что тот дядя Иванушка,
который принес тянитолкая, действовал по наущению Алешки. И он же по ночам
закапывает в песок неожиданные деревянные игрушки. А в Заколдованном Лесу
работают над воссозданием сказочных форм жизни, причем пользуются
старинными рецептами, в которых зашифрованы составы весьма эффективных
мутагенов гарантированного действия. Конечно, хорошо бы там побывать, но
Сатон никого в этот Лес не пускает, потому что, смешно сказать, боится за
неокрепшие детские души... Тянитолкай, говорили еще в спальнях,
ненормально толст, его перекармливают. Потом кто-то высказал мнение, что а
вдруг это животное вообще не взрослеет? Вот здорово было бы!..
А в это время Нури и Алешка прогуливались перед сном неподалеку от
вольера, ожидая часа, когда надо гасить высоко подвешенные над крышами
светильники.
- Представляешь, Нури, целый муравейник дюймовочек! Не совсем
муравейник, а так, пень, здоровый такой. И домики, домики - как опята. Под
двускатными крышами.
- Сам придумал? - Нури со светлой завистью оглядел акселерата.
- Не веришь? А это видел? - Алешка достал из-за пазухи берестяной
свиток. Развернул. Старославянской вязью там было написано:
"К жителям зоны. Обращение. Созрели Дюймовочки. Кто хочет видеть и
помочь, пусть приходит босиком и натощак, как прокричит первый кочет. Сбор
насупротив колодца по ту сторону тына, где доска отходит".
- Сам, что ли, писал? Стиль хромает на обе ноги. Чему вас только в
школе учат?
- Что уж ты, Нури! Иванушка дал. А в школе действительно... по
двенадцать человек в классе. Я у него недавно в гостях был.
- Учителей не хватает, слишком высокие требования... В зону-то как
попал? Через силовую завесу?
- Это от вас завеса, от взрослых. А народ там вполне, хотя немного
замкнутый. Ну да ты быстро привыкнешь.
- Как это я привыкну, с чего бы я привыкал? Да и не пройти в зону.
- Это правда, взрослому не пройти. По двум причинам. Первая: взрослый
все равно ничего не увидит. А вторая: если и увидит, так не поверит. Ну и
нечего зря... - Алешка помолчал, а потом спросил, глядя в сторону: - Ну
так что, пойдешь?
Дюймовочки, подумал Нури, целый муравейник...
- Я ж взрослый.
- Пусть это тебя не волнует, воспитатель Нури. Марь Ванна сказала, что
ты никогда не повзрослеешь. О тебе там знают. На тебя там надеются...
Они остановились у вольера, в котором жил тянитолкай. Прежде чем
окончательно улечься, тот пощипывал стриженую травку. Опасения Сатона, что
он разорвется, к счастью, не оправдались: тянитолкай передвигался
подковкой параллельно сам себе, так что каждая пара ног у него была
передней.
К проволочной ограде прижался медведь, не спуская глаз с теленка. Ворон
гулял по верху ограды, а со стороны, противоположной медведю, неподвижно
стоял золотой конь - белая грива и таращился на тянитолкая. Днем его долго
рассматривала лосиха с детенышем. Потом она ушла. Охотник Олле
рассказывал, что из леса приходили волки, только ночью, чтобы их не
видели, и тоже смотрели. Теленок был пузатенький, ленивый и с плохим
аппетитом. По-настоящему оживлялся он, только когда рядом был пес Гром, и
это многих удивляло: травоядный тянитолкай льнул к собаке, а ведь она ни
дать ни взять хищник, о чем мы порой забываем...
- Значит, договорились, да? Завтра за тобой зайдет Гром. Как услышишь
рык неподалеку, сразу выходи. За малышей не беспокойся, я тебя подменю на
время отсутствия.
Грому рычать не пришлось. Сразу после утреннего обхода спален, еще до
побудки, Нури связался по видео с директором. На голоэкране дед хорошо
смотрелся, только борода его расплывалась у границ сфероида.
- В сказку? - Сатон отделил от бороды волосок, задумчиво накрутил на
мизинец. - Иди непременно и немедля. Я, знаешь, пытался - не прошел.
Энергию просят, дай. Реактивы дай. Программное обеспечение дай, а как сам
захотел, представь, замялись. Излишне, видишь ли, рационален... Это
правда, что есть, то есть. Конечно, сейчас Василиск объявился,
призадумались, тебя вот сами зовут. - Сатон вздохнул. - Тонкое это дело...
воссоздание. Что-то у них там заклинило. Разберешься - помоги.
Из поселка Нури и Гром двинулись налегке, забирая все глубже в лес. В
чистом сосняке, почти свободном от подлеска, легко дышалось. И было хорошо
бежать по упругой хвое. Через частые ручьи - выдрята прятались в ближайших
кустах - Нури переходил не снимая плетенных из кожи постолов и обсыхая в
движении. Было много птичьего гомона, но непривычно мало зверья:
большинство копытных и почти все хищники обитали в лесостепи, саванне,
окружающей лесной массив.
Постепенно лес густел, и на четвертом часу Нури, отвыкший от регулярных
занятий, перешел на быстрый шаг. Травы до колен, вьющиеся растения и
кустарник мешали бегу. Собаке, конечно, было легче: росту поменьше, а ног
вдвое больше. Но и пес, не умея потеть, уже вываливал язык. Вплавь - Нури
порадовался, что руки свободны, - пересекли длинное озеро и недолго
отдохнули на знакомом пляжике.
Неподалеку в основании пологого скалистого холма шевелилась усыпанная
звездами тяжелая синяя занавесь, прикрывавшая вход в пещеру. Отшельник,
видимо, ушел по делам, иначе он не преминул бы посидеть рядом, погладить
пса и накормить их свежим хлебом с молоком. Из пещеры доносился храп льва
Варсонофия, который не любил, чтобы его будили. Нури посидел за столом под
навесом, где стояла остывшая русская печь, и ему от этого безлюдья стало
как-то грустно. А скорее всего, он просто надеялся поесть у Отшельника и
был разочарован слегка, не застав того дома. Вообще-то, для Нури
обходиться без пищи три-четыре дня было привычно, ибо каждый воспитатель,
чтобы поддержать физическую и духовную форму, не ел один день в неделю,
три дня подряд каждый месяц и подвергал себя очистительному абсолютному
двенадцатидневному голоданию раз в год. Все это так, но все же...
За маленькой рощей акаций на обширной поляне паслось смешанное стадо
антилоп и зебр - полудомашняя скотина Отшельника, крупнейшего, если не
единственного на планете специалиста по психологии сытого хищника.
"Сытый хищник, - вспомнил Нури рассказы Отшельника, - это совсем не то,
что голодный. Он не кусается, и в этом его главное отличие. Возьмите меня,
я десять лет разделяю эту пещеру со львом, и хоть бы что, и ни разу, а!"
Далее Гром повел путаными тропами через сплошные джунгли, темные внизу
и душные. Казалось, нет конца этому буйству непроходимой зелени. Сверху
доносились немелодичные вопли, но Нури, снимая с потного лица липкую
паутину, уже не интересовался, кто кричит и почему. Под ногами хлюпали
раздавленные грибы, одуряюще пахли белые мелкие орхидеи на гниющих
поверженных стволах. Еще год назад они с Олле и вентом Оумом проходили
здесь свободно. А как же ночью и без собаки? А волхвы? Они-то месяцами не
выходят из леса... Нури вспомнил, что на последней конференции волхвы и
дровосеки говорили, что в массиве реставрация природы закончена полностью;
внизу уже делать им нечего, там все идет само собой, и можно
ограничиваться только воздушным патрулированием. Сатон, помнится, спорить
не стал. Он просто прочитал, причем монотонно и без выражения, список
исчезнувших растительных форм. И, вооружившись этим руководством к
действию, волхвы и дровосеки быстренько вернулись в свои дебри на рабочие
места.
Наконец джунгли кончились, и путники вышли к реке. На той стороне
раскрылась холмистая равнина в зеркалах небольших озер. Она уходила вдаль,
украшенная редкими дубравами, а за ними и над ними у горизонта переливался
радужными бликами в закатных лучах заслон силовой защиты Заколдованного
Леса.
Гром скоро нашел брод. Ступая по округлым скользким валунам, Нури думал
о необъятности территории ИРП и о том, как же это Иванушка добирался
отсюда в одиночку, да еще с лукошком в руках, железный парень. А Алешка?
Это просто невероятно, или, может быть, он тайком пользуется махолетом? С
него, вундеркинда, станется... Нури разделся и вытряхнул одежду. Потом
нашел маленький заливчик и долго смывал с себя запах снадобий от
насекомых. Затем он вымыл пса, еще раз искупался сам, лег на теплый песок
и заснул.
Свежие и отдохнувшие, уже через час Нури и пес бодро шли по зеленой
равнине. По мере приближения к Заколдованному Лесу дубравы и рощицы
эвкалиптов стали попадаться все чаще. Нури снизил темп движения: куда
спешить, ведь Алешка предупреждал, что защитный слой местами становится
проходим ближе к ночи, а где - о том знает Гром... Внезапно пес на секунду
обернулся, и Нури застыл, теперь это был сгусток злобы и тревоги, он
пятился, рыча, пока не коснулся ног Нури. Что-то случилось впереди. Нури
ощутил, как уходит покой и предчувствие - нет, не опасности, а
неотвратимой смерти - охватывает его. И острое, неодолимое желание бежать
отсюда подальше. Он положил руку на жесткий загривок собаки и медленно
двинулся вперед, наклоняясь под низко свисающими ветвями. И увидел.
На полянке метрах в двадцати от туманной к вечеру завесы силовой
защиты, прижался крупом к сухому дубу-гиганту белый единорог. Спина его
была изогнута, светились рубиновые глаза, а рог, прямой и длинный, был
опущен к земле. В позе зверя угадывалось напряжение битвы, земля вокруг
была изрыта и раскидана. Нури долго вглядывался, затаив дыхание. Единорог
был неподвижен; когда повеял случайный лесной ветер, часто блуждающий меж
стволов спящего леса, грива его не шевельнулась. Какое-то подобие догадки
мелькнуло у Нури, и он, крадучись, стал приближаться к зверю. Гром вновь
издал предостерегающее рычание, но двинулся рядом и чуть впереди. Трава,
пожухлая странными полосами и проплешинами, неприятно хрустела под ногами,
пес старался не ступать на нее.
Они подошли совсем близко, единорог не шевельнулся. Тогда Нури коснулся
его рукой и тут же отдернул ее. Ибо под рукой был камень.
Значит, кто-то изваял эту скульптуру, какой-то гениальный художник
угадал облик прекрасного сказочного зверя, воплотившего в себе грацию коня
и мощь древнего тура. Но почему тревожен Гром? И не от скульптуры же
исходит ощущение угрозы!.. Нури сидел в сторонке по-турецки, обняв пса и
подавляя властную потребность оглянуться. Чувство страха было непривычно,
оно воспринималось как еще одна загадка среди многих. Почему скульптура
установлена в совсем неподходящем месте? Что означают эти полосы усохшей,
почти обгорелой травы и спиральная линия ожога на стволе дерева?
Полосы на траве уходили под кусты у самой границы завесы, и Нури
подумал, что в Заколдованный Лес должна быть и еще какая-то другая дорога.
Пес встал и заглянул Нури в глаза: может, пойдем? Темнеет...
- Ладно, веди.
И они пошли по извилистым тропам, удаляясь от странной скульптуры, и
тревога постепенно вытеснялась привычной уверенностью. Мир стал, как и
прежде, понятен, загадки отошли на второй план, и снова приятно было идти
по мягкой траве и ощущать рядом невидимого в густеющей темноте черного
пса. Нури прислушивался к шорохам и странным крикам вдали, разглядывая
плывущую низко над лесом полную красную луну. Подумал: если Алешка и его
друзья тоже вот так ходят по ночному лесу, то сопровождает их, видимо,
Гром? И почему он, воспитатель, столь поздно узнает об этом? Игра в тайну?
Но почему игра, тайна-то вполне настоящая.
В свете луны завеса потеряла радужность и воспринималась как прозрачный
белый туман. Пес вошел в него, а следом и Нури, понимая, что если
заговорит сейчас, то пес уже не станет молчать, как обычно... Гром на ходу
прижался к ноге Нури.
- Добрый человек и собака поймут друг друга и без слов. Но иногда так
хочется поговорить, а не с кем. Говори, Нури, и я тебе отвечу.
Нури не удивился. Ощущение сказки уже овладело его сердцем. Он много
раз видел, как охотник Олле разговаривал со своим псом вслух и Гром там,
вне сказки, отвечал ему молча. А в Заколдованном Лесу собака, естественно,
и должна говорить...
- Ты уже был здесь?
- Много раз.
- Все-таки защита, завеса, а мы идем свободно...
- Если ночью и с тобой, то можно. Дети проходят.
- Но я взрослый.
- Ты веришь в сказку.
- Не понимаю...
- Тогда не знаю. Ведь я только собака, хотя и большая. Скажи, Нури,
тебе иногда хочется повыть? Попросту, по-человечески?
- А что?
- Ну, мне интересно. Олле, например, никогда не воет.
- Если я скажу, что не хочется, ты поверишь?
- Нет. - Пес надолго замолчал, поглядывая снизу на человека. - Мне
хорошо, когда Олле рядом, но он часто уходит без меня, и тогда я вою. У
тебя тоже кто-нибудь уходит? Ну, тот, кого ты любишь?
Нури не ответил на вопрос, а мог бы. Если кому человек и верит без
остатка, то, конечно, собаке. И кто видел собаку, что не оправдала
доверия?
Там, где они шли, туман светлел, и близкие звезды светили им, и
вздрагивали вслед шагам махровые ромашки. А в конце прохода откуда-то
сверху спланировал Ворон и сел на плечо Нури.
- Это наш Ворон, - сказал Гром. - Тот самый.
Нури поднял руку, и Ворон ущипнул его за палец.
- А почему молчит?
- Умный.
Здесь, в Заколдованном Лесу, было гораздо светлее и от луны, и от
голубого свечения Жар-птицы, расположившейся неподалеку на яблоне. В клюве
у нее был зажат длинный стебель какой-то травы, надо думать, приворотного
зелья. А под яблоней был сооружен очень широкий котел с низким помостом
вокруг. Возле помоста стояла дубовая бадья и висел долбленый ковш. Под
котлом вспыхивали редкие угарные огни, и тогда в котле что-то
взбулькивало, и лопались пузыри, выпуская пахучий пар. Большой сруб с
мелкими окошками виднелся неподалеку, а на веревке между срубом и яблоней
висели пучки травы, пристегнутые бельевыми прищепками. Под тускло
светящимся окошком сидел ничего-себе-Серый-Волк, мерцая зеленым,
исподлобья, взглядом. Гром было ощетинился, но, принюхавшись, вильнул
хвостом и убежал в полумрак, откуда доносилось громкое хрумканье и что-то
похожее на скрежет зубовный.
Потом из темноты оформился Дракон, вытянул длинную шею к котлу, и Нури
застыл как завороженный. Не то чтобы Дракон поражал воображение, скорее,
наоборот. Голова его была такой, какой и должна была быть. Разноцветные
чешуйки, каждая с ладонь, покрывали ее, и только ноздри казались
бархатными да отвисала мягкая нижняя губа, обнажая полуметровые плоские
белые резцы жвачного животного. В кошачьих зрачках отражались синие языки
костра. Туловище было плохо различимо, но Нури снова охватило ощущение
ужаса, первобытного и дремучего. Борясь с дурнотой, он похлопал Дракона по
влажной ноздре:
- Ну, чего уставился? - Вытер пот со лба, чувствуя, что уже надоело
бояться. Боялся неизвестно чего там, на поляне с единорогом, испугался
травоядной скотины здесь, где по законам сказки страхи не должны пугать. А
тем не менее холодный пот за ушами - вполне настоящий! Дракон покосился на
Нури, выдохнул струю горячего воздуха, пахнущего распаренной травой.
- Уууууу?.. - Низкий гул заполнил пространство.
- Чешите грудь! - донесся из темноты могучий бас. - Чего "у",
спрашивается, сроков не знаешь?
Дракон вздрогнул и попятился в темноту. Нури машинально зачерпнул
ковшиком из бадьи, заставил себя выпить. "Молоко? - вяло подумал он. - Но
пахнет медом или нет, липовым цветом..." Страх отходил, словно светлый
огонь пробежал по жилам. Нури осушил второй ковшик и засмеялся.
Заскрипела дверь, и из сруба вышел Иванушка с большой, похожей на весло
поварешкой. По дороге он снял пучок травы, залез на помост и долго
помешивал варево. Потом, наморщив лоб, осмотрел пучок, отделил травинку,
остальное бросил в котел. С хлюпаньем лопнул большой пузырь.
- Три-четыре! - заорал Ворон над ухом Нури.
Жар-птица вздрогнула, распустила крылья с малиново светящимися
подмышками и уронила в котел свое зелье. Только теперь Иванушка заметил
гостя.
- Мир вам, мастер Нури. Садитесь, прошу.
- А что в котле? - шепотом спросил Нури. - Видимо, живая вода, а?
- Сие тайна великая есть, - Иванушка шуровал мешалкой, - но вам, как
гостю, скажу: обычный первичный бульон. Состава его действительно никто не
знает. А только, как написано в букварях, из него все вышло...
Он принес и опустил в котел одним концом шершавую доску, оперев ее на
край.
- Ага, - обрадовался Нури. - Понятно, полезем в котел омолаживаться...
Мне уже пора, да?
- Нет. - Иванушка не поддержал шутки. - По доске из котла вылазит что
получилось. Ну а ежели оно совсем маленькое, то дуршлагом вылавливаем.
- Живое?
- Чаще все же семена. И вот тут гадать приходится, то ли в землю
закапывать, то ли на ветер пустить, то ли в ручей кинуть.
Экспериментируем. То ли птице дать склевать? А ежели колючее, то куда
цеплять для дальнейшего разнесения, то ли на хвост собачий, то ли на бок
телячий?
- Скажите, какие сложности!
- То-то. И какой тут фактор влияет, никто сказать не может. Действуем
методом ползучего эмпиризма при полном отсутствии теории. Я бы сказал,
методом научного тыка.
- И не знаете, что получится?
Иванушка отставил мешалку, усмехнулся:
- А вы, Нури? Вы всегда предвидите последствия своих действий? Хотя бы
в деле воспитания? Не отвечайте - это я просто так спросил. Если метод не
формализован, то предвидение результата - дело статистики, а в биологии,
как и в воспитании, флуктуации способны исказить любую статистику. В
общем-то, это меня мало трогает: не терплю формализации. Как и вы, да?
Иначе с чего бы вы из кибернетики, из царства формальной логики, ушли в
столь не детерминированную область деятельности, как воспитание? Не
отвечайте, это я просто так спросил... Что больше всего пленяет меня в
гносеологии, так это идея о бесконечности познания. Как это утешительно -
не все знать. Вот видите, я дуршлачком снимаю пену с навара и - на
холстинку ее. Высохнет, будет коричневая пыль. Ан нет, не пыль это!
Пыльца. Махнет Дракон крылом, вихрь будет, разлетится пыльца и на
окрестные цветы осядет, а что из того выйдет, и сказать никто не может. А
мы потом ходим, смотрим и удивляемся, а что чему причиной - того не знаем.
- Идите к черту, Ваня... Вы мне так мозги заморочили, что я и впрямь
поверил. Мне говорили, что у вас здесь те же установки, что и в остальных
лабораториях ИРП. Только методики, подозреваю, у вас другие. Я бы сказал,
не совсем корректные...
Из кустов появился некто грубый и ужасный обличьем, босиком и в
переднике из меха чучундры.
- Дядя Митя, и вы тут! - воскликнул Иванушка. - Вот не ждал. А что,
опять на болото лазили, да?
- Об чем ты? Будет болтать при людях.
- Поздоровайтесь с гостем, дядя Митя. Это воспитатель дошколят Нури из
ИРП.
- А я Неотесанный Митяй. Леший, значит.
- Настоящий? - Нури пожал твердокаменную пятерню, удивляясь силе.
Леший не ответил на вопрос, он разгладил бороду, из которой посыпались
зеленоватые искры.
- Трещит, проклятая. Потому - все вокруг электризовано. От бороды
наводки, работать невозможно. Кругом помехи. - Неотесанный Митяй засопел,
полез в карман передника и стал что-то перебирать мосластыми пальцами на
черной ладони.
- А сбрить? - не подумав, предложил Нури.
Неотесанный Митяй долго смотрел, как лопаются в котле пузыри.
- Пусто тут у вас, - ни на кого не глядя, молвил он. - Отойду вот в
сторонку, семечко посажу, а? Интересуюсь задать вопрос: и за каким лешим
тебе, Ванюшка, воспитатель понадобился? Это ж надо - сбрить...
- Ну, не всяко лыко в строку, дядя Митяй. Непривычный он к нам. А так
ничего. Алешка говорит - чист сердцем.
- Чешите грудь. Старик Ромуальдыч вон тоже чист, а толку?
- Нури - кибернетик. Один из лучших кибернетиков планеты.
Леший пригляделся к Нури и вроде как помягчел. Он полез ковшиком в
бадью, пошаркал по дну, ничего не достал и вздохнул:
- И на ночь не хватило, не надоишься... Кибернетик - это хорошо. Это
для нас в самый раз. Ежели у тебя, Ванюшка, в котле семена возникли, дай
немного, а?
- Дам, конечно, как не дать.
И снова озноб пробежал по спине Нури, и он, не поворачиваясь,
почувствовал горячее дыхание Дракона. От кустов донесся вопросительный
рев:
- Уууууу?
- Что "у"? - могуче закричал Неотесанный Митяй. - Будет тебе "у" после
третьего кочета. И не вибрируй перепонками, тоже мне - пугало!
Дракон удалился. Нури понял это по наступившему в душе покою. Где-то
неподалеку слышались громкое сопение и стук, словно скелет падал с сухого
дерева, но эти звуки после Драконова присутствия просто ласкали слух.
- Вы б шли, дядя Митяй. А то как бы ваши рогоносцы не повредили друг
друга. Слышите, опять дуэль затеяли.
Леший сложил семена в карман передника, тяжело поднялся.
- И то... пойду. Только не рогоносцы это, Ванюшка, сколько можно
говорить. Единорог, самый благородный зверь из живших на земле.
- Бадейку-то заберите, второй кочет уже кричал.
- Сам знаю. Эх, не по специальности вы меня, чешите грудь, используете.
Ладно, пойду... А вы, Нури, видать, к нам надолго. Еще, выходит, свидимся.
- Что значит надолго? - спросил Нури, когда Леший ушел. - Как это
надолго?
- Э, сколько захотите, столько и пробудете. Вот вы тут о некорректности
методик говорили. Вы что, и в генетике специалист? Разбираетесь в
трансцендентных мутациях?
- Не сподобился, - хмуро буркнул Нури.
- Не сердитесь, просто я хочу сказать, что неизвестно еще, чьи методы
лучше. Вы там бьетесь над восстановлением исчезнувших реальных форм, а все
равно вынуждены часто удовлетворяться похожестью, внешним сходством. Так
ведь? Ибо если утерян генофонд, то воссоздать животное уже невозможно.
Природа-то миллионы лет тратила. А мы... За сотню лет уничтожили, а за
десяток восстановить хотим... - Иванушка склонился над котлом, заработал
веслом-мешалкой.
- Не узнаю я вас, Ваня, - задумчиво произнес Нури. - У нас там вы вроде
совсем другой были и по-другому речь вели.
- Образ обязывает, сложившийся в детском сознании стереотип. Иванушка
как-никак... Хотя, с другой стороны, известен и Иван-царевич. - Тут речь
Иванушки потеряла стройность. Словно спохватившись, он забормотал: - Не
нам судить, сами в эгоизьме погрязли, в самомнении... Нам, наприклад,
легче, ибо мы не ведаем, что творим. Потому - люди мы простые. От этой, от
сохи, выходит.
- И Ромуальдыч от сохи?
Иванушка подождал, пока Нури отсмеется.
- А что? Ромуальдыч, между прочим, обеспечивал. Он и сейчас еще вполне
может.
Раным-рано сидел Нури на крылечке избы, в которую его определили жить.
Крыльцо, еще влажное от росы, выходило прямо на улицу поселка. Нури уже
вымылся по пояс колодезной водой, на завтрак выпил малый ковшик драконьего
молока и вот сидел, прислушиваясь к новым ощущениям. Кровь бежала по
венам, и он чувствовал ее бег, мышцы просили дела, а мысли возникали
четкие и добрые. Еще когда Нури только досматривал предпробудный сон,
неслышно прибежала Марфа-умелица, прибралась в горнице, задала курам корм,
что-то мыла и чистила, хлопотала и так же неслышно исчезла, ушла по своим
делам.
Редкие прохожие, кто проходил мимо, здоровались с Нури, говоря: "Утро
доброе, воспитатель Нури!" И Нури отвечал: "Воистину доброе".
Было слышно, как на заднем дворе Свинка - Золотая Щетинка рылась в
приготовленной для удобрения огорода навозной куче - конечно, в поисках
жемчужного зерна, а что еще можно там найти? На коньке соседней крыши
вездесущий Ворон, склонив набок голову, слушал песню скворца. Допев,
скворец слетел на грядку, где его ожидали дождевые черви.
- Мастер-р! - одобрительно произнес Ворон.
Когда люди прошли, Нури обратил внимание на пегого котенка, что сидел
на перильцах.
- А кого мы сейчас гладить будем? - тонким голосом спросил Нури.
Котенок спрыгнул ему на колени:
- Меня-я.
- Говорящий? - приятно изумился Нури.
- Не-е-е.
Притворяется, подумал Нури, чтоб не приставали с вопросами, а сам,
конечно, говорящий.
Поселок, отгороженный тыном от остальной территории, насчитывал десятка
три рубленых изб, разбросанных там и сям. Единственная улица изгибалась
причудливо, то вползая на пригорки, то сбегая в низинки, заросшие
травой-муравой и Аленькими цветиками. Протекал через поселок прозрачный
ручей, но жители почему-то брали воду из колодца с журавлем. Ворота в
ограде были широко распахнуты, и Нури видел, как в них вошел человек,
длинный и тощий, босиком, в коротких трусах и майке. На плече он нес два
толстых чурбака. Усы тонкими стрелками торчали по обе стороны носатого
лица, и если бы еще эспаньолку, небольшую такую остренькую бородку, то
можно было бы принять его за Дон-Кихота.
- Вот и дело мне. - Нури вернул котенка на прежнее место и вышел
навстречу. - Позвольте, я вам помогу. - Он принял на свое плечо оба
чурбака и пошел рядом. - Здравствуйте, я Нури.
- А чего б не помочь? Старому мастеру надо помогать, а то все заняты,
всем не до меня... Здравствуйте, Нури. Меня зовут Гасан-игрушечник, и моя
мастерская вот здесь. Спасибо, мы уже пришли... Нет, не сюда, кладите под
навес, я сейчас закрашу охрой торцы, чтобы не растрескалось, и пусть
дерево сохнет. Сейчас, конечно, где Василиск прополз - зло порожденное, -
там и сухостой, вроде как пожаром тронутый. Мне говорят: бери. А
отравленное дерево для игрушки непригодно - как такую ребенку дашь. Может,
зайдете в помещение? Я покажу вам игрушки, вы ведь любите игрушки?
Нури любил игрушки, но он ждал Иванушку и потому пожелал мастеру
приятной работы, собираясь уйти. Он обещал прийти потом, надолго, чтобы
насладиться беседой и созерцанием без спешки.
- Подождите, Нури. Взгляните хоть на это.
Мастер держал на ладони деревянного зверя - и ощущение возвращенного
детства, ощущение неповторимости мгновения овладело душой Нури. Зверь
светло щурился, причудливо изогнув спину. Его лапы, мохнатые снизу, с
пухлыми подушечками, опирались на растопыренные пальцы мастера, тело было
мускулисто и волосато, и веяло от него этакой уверенностью и бесстрашием.
Конечно, такой зверь должен быть... он есть где-то здесь, в сказке... а
мастер подсмотрел и перенес, ибо такое нельзя выдумать. С тихой радостью
рассматривал Нури игрушку, представляя реакцию своей ребятни, особенно
теперь, когда дети познакомились с тянитолкаем и восприняли его...
- Спасибо, мастер! - Нури прижал руку к сердцу. - Но откуда это у вас
берется?
- Разве я знаю? На этот вопрос ни один мастер не ответит. Но я думаю,
что в каждой коряге, в любом чурбаке заключен свой неповторимый образ,
надо только догадаться - какой и высвободить его. Догадался, ощутил - это
главное. А остальное - дело техники. Я вот эту загогулину нашел, так сразу
почувствовал: в ней кто-то есть. Но кто, еще не знал. Образ возник потом,
когда у нас тянитолкай появился... Вы поняли, Нури?
- Нет. Но я чувствую... это близко мне, мастер. И много у вас таких
зверей?
- Увы, это единственный экземпляр, как и все мои поделки. Он непригоден
для массового тиражирования. Ну сколько детишек подержат в руках этого
зверя?
- Это неважно, мастер. Когда речь идет о красоте, бывает достаточно
просто знать, что она где-то есть. Скажите, а вы посещаете нас там, ну, в
реальности? Иногда у нас появляются чудо-игрушки. Дети говорят: утром
пришли и увидели. Или, говорят, в песке откопали...
- Все Иванушка. Он забирает игрушки и уносит к вам. А я нет, я только
здесь. Зачем и что мне там?.. - Мастер посмотрел через плечо Нури и без
выражения добавил: - А вот и Кащей Бессмертный. Зло изначальное.
Нури обернулся. Кащей стоял посередине улицы, и больше на ней никому
места не было. Он был упитан, коренаст и монументален, а роста ниже
среднего. Та часть, которой он ел, была хорошо развита и производила
сильное впечатление. Та часть, которой он думал, была узка. Промежуток
между ними заполняли зеркальные очки, в которых отражалось то, на что он
смотрел. Сейчас в них отражался мастер и Нури рядом с ним. Кащей подошел
вплотную.
- Тут мы в свое время что-то не додумали, - сказал он. - Что-то мы
упустили, если тебя, Гасан, в свое время не наказали, не отлучили и не
выгнали. Нам надо по-большому, по-крупному надо нам. Чтоб было что
показать в комплексе. Эх, я в свое время умел показать! А ты ерундой
занимаешься, мелочевкой, отдельными, видишь ли, игрушками. А игрушка - она
отвлекает. От выполнения. А?!
Это "а" произносилось на выкрике, как бы в отрыве от остального текста,
и придавало словам Кащея мучительно хамский оттенок. Было понятно, что
Гасан с его заботами о чурбаках, с его игрушками - это для него, Кащея,
раздражающе малая величина.
Усы у Гасана обвисли, он молча смотрел под ноги, где на траве
беспомощно валялся диковинный зверь, и мастер не решался подобрать его.
Ибо от века так: работник, творящий новое, беззащитен перед наглостью и
хамством. Нури покраснел, ему стало стыдно, словно это он сам обидел
старого мастера. Он подумал, что, конечно, Кащей - осколок прошлого, не
более того, и к тому же его уже уволили. Но Нури знал и видел: здесь, в
Заколдованном Лесу, с Кащеем предпочитают не связываться. Ибо он сумел
каким-то образом внушить многим, что отставка его - дело временное.
- Вы хотели оскорбить мастера, Гигантюк, вам это удалось, - сказал
Нури. - Не словами, они не имеют смысла, ибо в игрушках, как и во всем
остальном, вы не специалист. Оскорбили тем, что взялись судить о его деле,
тоном своим оскорбили. Я не требую от вас извинений, уйдите. Вы завистник,
вы мне противны.
Гигантюк ощерился:
- Чему завидовать, вот этому? - Носком башмака он ковырнул зверя. -
Масштаб не тот. Да и разве такие звери бывают, зачем придумывать, чего
нет. Помню, мы из нержавейки обелиск соорудили семь на восемь - вот это
да! Далеко было видно. Убрали... Говорят, безадресный... Но ничего, Сатона
снимут, обелиск восстановим, и меня призовут, и других... А о вас я
слышал. Вы - Нури, бывший кибернетик. От науки, значит, ушли. А куда
пришли? Вот то-то... - Гигантюк стоял, раскачиваясь. - Меня не интересует
мнение бывшего. А я есть. И буду!
И он двинулся по середине улицы, заботливо унося себя.
Нури поднял зверя.
- Возьмите, Гасан. Вы великий мастер, верьте мне...
После Гигантюка разговор их как-то погас. Гасан-игрушечник сел за
работу и тем утешился. Для мастера работа всегда цель и утешение. А Нури
пошел к отведенной ему избе, возле которой его уже ждал Иванушка. Он боком
сидел на широкой спине ездового хищника - Серого Волка и был готов все
показать и обо всем рассказать.
Что может старик Ромуальдыч, Нури узнал к концу экскурсии, когда
попутно выяснилось, что ему придется-таки остаться в Заколдованном Лесу.
Естественно, по доброй воле и неизвестно, на какой срок.
Управляющий комплекс разместился в обширном зале со сводчатыми
потолками. Помещение комплекса было вырублено в основании известнякового
утеса с поросшей соснами макушкой и выглядывало фасадом на небольшую
нехоженую поляну. Фасад, выложенный из слоистого песчаника и заросший
плющом, почти сливался со скалой. Только выходящую наружу толстую,
покрытую инеем петлю криогенной электролинии Нури воспринимал как
диссонанс в этой совершенной гармонии ландшафта и техники.
Старик Ромуальдыч, задумчивый и грустный, сидел за подковообразным
пультом, обрамленным экранами. Деревянная скамья под ним тоскливо
скрипела.
- Тэк-с, посмотрим, что у нас на выходе... - Нури встал внутри подковы,
отодвинул в сторону свисающий на толстом кабеле шлем с присосками. Все
было знакомо - и шлем электронного стимулятора умственной деятельности,
попросту, шапка ЭСУДа, и вогнутые экраны "Кассандры". Пальцы его привычно
забегали по клавиатуре пульта. На экранах сразу выявились странные
фигурки, похожие на волосатую букву "Я". Они деформировались и
расплывались, то теряя очертания, то приобретая голографическую
рельефность. Старик Ромуальдыч, передергиваясь, вытянул длинную руку и
костлявым пальцем стер фигуры. Из призрачных глубин экранов бездарным
порождением убогой фантазии выплывали новые уродцы.
- Мерзоиды! Сплошные мерзоиды! - забормотал старик Ромуальдыч. - И
делаю я многое сему подобное, взоры оскверняющее...
- Над задачами воссоздания бо-о-льшие коллективы работают, а вы тут в
одиночку... Нури переключил прогнозную машину на анализ эволюции
буквообразных уродцев. - Вот и шапкой вынуждены пользоваться, а ЭСУД ведь
не для этого, он для экстренных случаев... Вы хоть понимаете, сколь
невероятно сложна программа восстановления?
- Нам понимать ни к чему. И шапка у нас не чтоб думать, а для вложения
души. Мы проблему нутром чуем. Энциклопедисты-примитивисты - вот мы кто. А
программа что... нам ее готовую дали.
- Как - готовую?
О программах Нури знал все, поскольку в воспитатели поднялся с
должности генерального конструктора Большой моделирующей машины. С тех пор
прошло почти пять лет, но - и это поражало его самого до глубины души -
знания остались. Однако разве кто-нибудь работал над программой создания
сказочных форм? Такие вещи втайне не делаются.
- Кто вам ее дал?
- Директор ИРП, кто ж еще. У вас там по этой программе все и
воссоздается. И эта, виверра, и карликовый бегемот...
- Товарищ Ромуальдыч, - цыганский надрыв в голосе Нури был неподделен.
- Эти ж программы для реальных форм! А у вас сказочные!
- Э, все едино. Это нутром надо чуять.
- Ага! - Нури увидел, как буква "Я" утолщилась снизу, а в кружочке
возник и замигал кошачий глаз. - О нутре мне уже много раз говорили. Это я
понял. Но как по программе для реальных форм вы умудряетесь получать формы
сказочные - вот чего я понять не могу. Откуда, к примеру, Дракон?
- Сие тайна великая есть.
- Повторяетесь. Про тайну и Иванушка говорил.
- Тем более, тем более, - забормотал старик Ромуальдыч. Глаз его
задергался, словно перемигиваясь с буквой "Я", которая, перепрыгнув на
экран центрального дисплея, превратилась в мохнатый колобок, мигнула
последний раз и бесформенно расплющилась. - Коли двое говорят, надо
прислушаться. Иванушка чист душой.
- Я тоже чист. Но, как сказал Неотесанный Митяй, толку-то... Одной
душевной чистоты мало, еще и работать надо уметь.
- А вот когда, к примеру, напряжение падает, что мы имеем? То-то! У вас
там крупные комплексы вводятся, а у нас Кащей врывается, скандалит,
говорит, темно ему, он, видишь ли, по ночам мемуары пишет, чтоб всех,
значит, на чистую воду... Порядок это? Я не про Кащея, черт с ним, я про
другое. Ты, допустим, кистеухую свинью в вольере смотришь, хорошо это?
Отвечу - хорошо, потому как сознаешь: есть кистеухая свинья и живет на
планете той же, что и ты, человек.
- Отлично сказано! - воскликнул Нури.
- Вот. А ежели ты тянитолкая от носов к середке в две руки гладишь?
Отвечу - тебе еще лучше, потому что он из сказки. А у нас перерывы в
энергоснабжении - это как? А ты на спевке тютелек был?
Нури, прикрыв глаза, вслушивался в бормотание старика Ромуальдыча.
Какая-то система во всем этом должна была быть, в подходе к проблеме, в
действиях жителей Заколдованного Леса, малопонятных, но, видимо, имеющих
свою логику. В конце концов, что ни говори, а продукцию-то они дают. А
может, им действительно легче, ибо, кто знает, каков Дракон был в натуре?
Вывел нечто чешуйчато-перепончатое - и, пожалуйста. Дракон. А докажи! Но
кто, собственно, сомневаться станет? Поразительно: методы сомнительные, а
результаты столь впечатляющи...
Был Нури на спевке тютелек, именуемых также дюймовочками: Иванушка
сводил его в ближние, доступные посещению места и кое-что показал.
Дюймовочки, разместившись вокруг низкого пня на кочках и цветах дикого
подсолнуха, разучивали что-то знакомое и жужжащее. Домашний шмель
перелетал от одной группы Дюймовочек к другой, предлагая смешанную с
нектаром пыльцу, которую налепил себе на бицепсы задних ног. Все это можно
было увидеть, если хорошенько присмотреться, а Нури умел присматриваться.
Это можно было услышать, если хорошенько прислушаться, а Нури умел
слушать.
- А вот дуб железный, еже есть первопосажен! - сказал Иванушка.
Дуб был огромен, и обозреть его было нельзя, не потеряв шапку с головы.
В невозможной вышине темнело дупло, в котором, как утверждал Иванушка,
дневала змея Гарафена. Но ту змею никто не видел, а только слышали здесь,
как она ползает там. За самый нижний сук дуба, метрах так в пяти от земли,
уцепилась передними когтистыми лапами Драконесса, положив голову в
развилку. На морде ее было написано лучезарное блаженство, поскольку внизу
доил ее Неотесанный Митяй. Густое, как мед, молоко звонко цвиркало в
бадью, над которой роились пчелы.
- А говорите, тянитолкаю детское питание нужно. Тут молока на
ползверинца хватит.
- Молоко, да не то, - вздохнул Иванушка.
Гребенчатый хвост Драконессы тянулся в кусты, а перепончатые
прозрачно-черные крылья были мощно растопырены, и сквозь них
просматривался багровый диск полуденного солнца.
- Дикая лактация. - Леший утер пот с усов. - Драконыш высасывать не
успевает, доить приходится чуть не шесть раз в сутки, и все мне, все мне!
А едва задержка - пристает к прохожим и, чешите грудь, гудит и крыльями
трепещет. А у них частота двенадцать герц, инфразвук. Люди пугаются до
онемения... Хочешь попробовать?
Неподвижная Драконесса чем-то даже привлекала, от нее приятно пахло, и
была она теплая и уютная. Нури попытался заменить лешего, но не смог
выдоить ни капли.
- Здесь сила требуется. - Леший потряс кистями рук, шевельнул пальцами.
- Двадцать процентов жирности... Сметана. Пятнадцать процентов фруктозы.
Правда, при трехстах сорока градусах, не пугайтесь, по Кельвину, -
нормальная для драконов температура - вязкость уменьшается, но все же ох
нелегко.
Нури вспомнил так называемое коровье поле неподалеку от городка ИРП и
уходящий за горизонт навес, под которым укрывалась от зноя нескончаемая
шеренга коров-скороспелок, вспомнил прозрачные трубы молокопроводов,
хлюпанье присосок и стерильную чистоту автоматических отсосных станций.
- Доильный аппарат нужен, - сказал он.
- Дракон это! - посуровел Неотесанный Митяй. - А ты к нему с аппаратом,
как к буренке. Соображать надо, а не бухать что ни попадя. Хорошо, она
сейчас высоко, не слышит и вообще отключилась.
Нури выслушал чужое мнение и согласился с ним. Розовое и вроде бы
мягкое на вид вымя Драконессы было на ощупь практически несминаемым, и
только сверхъестественная сила рук лешего позволяла ему справляться с
дойкой.
Показал Иванушка и единорогов. Они дремали в тени цветущей липовой
рощи. Нури рассматривал их не спеша, убеждаясь, что тот неведомый
скульптор не погрешил против натуры ни в единой детали. В холке
достигающие двух метров, единороги отличались угадываемой мощью рельефно
сглаженной мускулатуры и чем-то напоминали сказочных белых коней. Чуть
выше глаз, почти параллельно земле, вырастал у каждого длинный белый рог,
прямой и тонкий. Гривы их и хвосты рассыпались мелкими кудрями, а
опущенные и неестественно для альбиносов черные ресницы бросали пушистые
тени на розовые ноздри. Пораженный этой дивной красотой, Нури с трудом
перевел дыхание и, чтобы прийти в себя, ни к селу ни к городу заметил, что
рог - это не совсем удобно, при пастьбе должен мешать, упираясь в землю.
Иванушка успокоил его: нет проблемы, единороги в основном питаются
цветками шиповника и медовой сытой, а пьют росу либо млеко от двенадцатого
источника, довольно глубокого.
- А сначала было их три! - произнес Иванушка голосом, от которого у
Нури пошли мурашки по коже. - Сказка сказок - единорог!
И больше Иванушка ничего путного не сказал, сколько Нури ни добивался.
И заторопился по каким-то неотложным делам, будто есть дела важнее, нежели
беседа с гостем. Он косноязычно бормотал что-то о великой тайне, о том,
что все подробно расскажет Пан, который есть завлаб. А он, Иванушка, он на
выходе, и что достанет, тому и рад, вроде как леший семечку. И кто знает,
что получится, хочешь сделать добро, а вдруг Василиск выходит. Иначе б с
чего Пан кибернетика оттуда звал, сам подумай...
...Нури сделал над собой усилие и вернулся. Старик Ромуальдыч с
горестной надеждой щурился на него и молчал, видимо, иссяк.
- И давно у вас сбои? Ну, подобные вот этим, когда система порождает
явную нежить?
- Постоянно. Нежить рождается все время, мерзоиды. Но "Кассандра"
предупреждает, и мы меняем режим или мутагены либо корректируем рецептуру
исходного бульона". Потом смотрим, что получается, и отбираем наиболее
подходящее. И опять-таки "Кассандра" дает внешний вид, а нутряные свойства
кто предскажет? Я думаю, не сбой это, а заклинило нас от страха, от
неуверенности. Потому геном и рекомбинации - это еще не все. Нужен еще
один компонент - психополе создателя, ибо от него зависят душевные
качества, гм, продукции. Ну, у нас обычно кто менее занят, тот и
подключался, какая разница. Надел шапку и сиди себе, вспоминай хорошее -
детство там или первую любовь. А тут вдруг Василиск... Представляете, как
это на коллектив подействовало? Я говорю: товарищи, без паники. Зло,
говорю, может быть врожденным, и нечего думать, что это кто-то из нас
виновен. А мне говорят: правильно, врожденным! А кто породил? Мы! Я
говорю: хорошо, пусть мы, но давайте воспитывать. И что? Вроде и еды, и
заботы в него, гада, было вложено - на семь драконов хватит, а что вышло?
Злодей вышел. И мы теперь не только за себя, мы и за вас за всех боимся.
Нури знал, что характер - это и врожденное, и благоприобретенное в
процессе воспитания. У людей. Но, видимо, особой разницы нет - и у зверей.
Нури помнил, что Василиск, смертоносное зло древних сказок, рождается из
яйца, снесенного семигодовалым черным петухом в теплую навозную кучу. Это
почти невозможное сочетание начальных условий говорило, что и предки наши
считали зло по природе своей явлением редким, исключительным. Полагали,
что природа ограничила возможности появления, зла, но не ограничила добро.
А тогда, действительно, откуда же здесь Василиск? Тот самый, о котором
скупо, но часто упоминают жители Заколдованного Леса. Иванушка издали
показал: вон там его логово, видишь, где деревья посохли, в болоте, нет,
сейчас он не вылезет, следим, раны зализывает...
В неоглядном и щедро освещенном зале синтезирующего комплекса было
малолюдно. Нури осмотрел знакомые баранки ускорителей, между излучающими
головками которых в плоских стеклянных трубках циркулировал мутный
первичный бульон - выходной резервуар его и представлял собой тот самый
котел, у которого трудился Иванушка. Гнездами торчали шарообразные
емкости, в которых совершались непонятные реакции, а за тройной, из медной
проволоки сплетенной защитной сеткой над небольшим бассейном вспыхивали
трескучие извилистые молнии - и тогда морщилась поверхность зеленого
студня в бассейне. В самых неожиданных местах торчали армированные ясенем
окуляры. Возле некоторых в позах созерцания застыли добры молодцы в шитых
бисером кафтанах. Заведующий лабораторией Пан Перунович пояснил, что это
вот - стажеры, которые пытаются постичь, а это вот - выводы оптических
преобразователей, которые дают приблизительные зрительные аналоги
происходящих процессов, пока, а может быть и в принципе, ненаблюдаемых.
- Обратите внимание: реакторы, в которых мы расщепляем спирали ДНК.
Конечно, используем весь генетический фонд Земли. Продукт расщепления -
основной ингредиент первичного бульона. Отсюда он, смешиваясь с
катализаторами, ускоряющими обмен генетической информацией между
различными видами живого, поступает в котлы ГП, главное, чем мы
располагаем.
Пан Перунович, бритый, совсем непохожий на прочих жителей
Заколдованного Леса, снял с головы золотой обруч и повесил его на палец.
Вдоль стен и на потолке, образуя причудливые переплетения, тянулись
разноцветные трубы котлов горизонтального переноса. В этих конструкциях
была овеществлена давняя идея: все живое находится в генетическом родстве,
между любыми живыми существами происходит в той или иной форме перенос
наследственного материала, и это - первый этап и основа эволюции.
- Почти точная копия нашей лаборатории революционной эволюции, - сказал
Нури. - Я буду признателен, если вы поясните, как с помощью этой
традиционной аппаратуры вам удается получать устойчивые сказочные формы
жизни? Только не говорите, что сие тайна великая есть. Про тайну, про
нутряное чутье, равным образом о кондовости, о необходимости опроститься я
уже много раз слышал. Хотелось бы выяснить наконец, от кого та великая
тайна? И почему ее от меня скрывают?
Пан Перунович долго и со смаком смеялся.
- Призывы к кондовости, - заговорил он, - сами по себе безвредны и не
более чем отзвук ушедших в прошлое дискуссий между возвращенцами и
прогрессистами. Если помните, первые, которых всерьез никто не принимал,
звали чуть ли не в пещеры. А вторые - к отказу от напрасной, по их мнению,
траты усилий и средств на сбережение естественной природы, поскольку
человек неплохо чувствует себя и в окружении искусственном. Да,
запакостили природу, ну и что, живем и сыты! Соблазн велик - урвать без
отдачи, именно так поступали предыдущие поколения, а каких высот достигли!
Опорой на опыт и были сильны прогрессисты... Но человечество уже поумнело.
Оно, Нури, стало добрее. А доброта - это и способность к самоограничению.
Пришла пора отдавать долги природе, и вы знаете, что центры реставрации
множатся не по дням, а по часам на всех материках, и на островах, и на
морском дне... Прогрессисты увяли, сейчас от них и следа не осталось, а
возвращенцы - они и вам встречались. Да пусть их...
Ну а великая тайна - это то, чего мы никогда не узнаем, поскольку
постигнуть все нам не дано. И конечно же, воспитатель Нури, мы ничего от
вас не скрываем, да нам, собственно, скрывать нечего и незачем. Методы
наши, как вы уже поняли, те же, что и у вас. В основном это горизонтальный
перенос наследственного материала, перебор комбинаций и - наша заслуга -
метод вертикального развития зародыша от любой фиксированной нами стадии.
Мощнейший, скажу я вам, метод, он нам позволил получить единорогов,
Жар-птицу, Дракона и других легендарно-сказочных животных. С программой
возится старик Ромуальдыч, но он, в сущности, дилетант. Крутит ее и так, и
этак... Как генетик, я знаю, что действительно новое появляется в
результате случайного перебора. Но для этого должна выпасть воистину
счастливая случайность, флуктуация на сером фоне равновероятности. А у нас
получается не так уж редко, и это ставит меня в тупик. Впрочем, сейчас уже
не ставит, сейчас мы больше не работаем.
- Тут я вам помочь бессилен, если вы перестали работать. Я немного
разбираюсь в программировании и конструировании вычислительных и
моделирующих машин, но и только...
- Вы умеете сочинять сказки - редчайшее качество.
- По совести - это мне дается с трудом.
- Вы воспитатель дошколят, для нас это самое важное.
- Ага, потому что сам верю в сказку?
- Да. И понимаете ее важность в деле экологического воспитания молодого
поколения...
Пан Перунович говорил что-то еще, но Нури его уже не слышал. Он замер,
как при встрече с Драконом. Суждение Пана Перуновича было глубоким и
нетривиальным: любая сказка - и Нури не нашел исключений - имеет если не
экологическую направленность, то всегда экологический подтекст. И само
собой разумеется, что воспитатель стремится воспитать доброту как основное
качество человека. Доброта же не беспредметна и проявляется в стремлении
защитить слабого, сильный сам защитит себя. Но что беззащитней цветка или
животного? И Нури подивился глубине предвидения мудрецов, которые сочиняли
сказки еще в те времена, когда о нарушении экологического равновесия и
речи не было. Но уже тогда Иван-царевич и волку помогал, и медведя не
обижал, и для зайца морковки не жалел...
- Я подумаю, - сказал Нури.
- Да, конечно. Я вот тоже все время думаю, почему в условиях
информационной скупости природы - ведь знания даются так дорого - геном
помнит изначально и хранит в себе потрясающую по объему библиотеку
программ, которая отражает весь исторический путь развития организма. Но
эти программы не используются... Тогда зачем они?
- Я подумаю, - повторил Нури. - Только сдается мне, что не мнение мое
по коренным вопросам генетики интересует вас.
- Вы полагаете?
- Вот именно. Полагаю, что у вас крупные неприятности с Василиском. Мне
старик Ромуальдыч намекнул.
- Это так, Нури, это так. Сами на себя беду накликали, но кто мог
знать? Мы в своей работе широко используем древние рецепты, иногда с
успехом, чаще без. А тут у кого-то в поселке неожиданно закудахтал черный
петух семи годов от роду... естественно, мы решили воспользоваться
моментом... Технология несложная, мы ее воспроизвели...
Пан Перунович владел и словом, и жестом: Нури четко уяснил, как все оно
было.
Вот именно, они действовали точно по рецепту. Дождались, пока петух
снес яйцо, и закопали его в кучу навоза, находящуюся в стадии брожения и
потому теплую внутри. Надо полагать, что последующие мутации возникли как
результат действия комплекса факторов: температура, бактериологическая
среда вызревания, первоначальная гормональная перестройка в организме
петуха.
На двадцать первый день яйцо с треском лопнуло и вылез из него
глазастый рогатый змееныш, так, в два пальца длиной. Тут же его - в
террариум. Солнце там искусственное, песочек, водичка и все, что маленькой
змее требуется. Террариум поместили в волновую камеру, никто из создателей
на радостях домой не уходит, и все по очереди на себя шапку ЭСУДа
надевают, чтобы, значит, на змееныша своим психополем воздействовать. Чтоб
ему добрые намерения и ласковый характер привить и тем зло посрамить, а
добро восславить!
Однако прошло немного времени, и все как-то попривыкли. Ну, Василиск,
он и есть Василиск, славно, конечно, что древние рецепты не обманули, и
еще лучше, что сказка лишний раз явью обернулась... Но ажиотаж приутих.
Рассмотрели как-то попристальней, а он уже на полметра вытянулся,
рожками шевелит, глаза такие зеленые, с фиолетовым отливом, моргают
забавно, капюшончик бородавчатый раздувается. Неотесанный Митяй тогда с
шапкой на голове сидел и представлял себе приятное: как это он в лунную
ночь вдоль зарослей разрыв-травы из Леса ползком и на той стороне желуди и
каштаны все сажает, сажает, и будет там дубово-каштановая роща, и кто
придет, тому будет радостно в ней... Хорошее представлялось легко - верный
признак, что змееныш в контакте с донором и воспринимает от него охотно.
Глядь, а змееныш на хвосте приподнялся, раскачивается. Любопытно стало
лешему, и протянул он руку. Василиск тут же свернулся кольцами на ладони,
и ничего, только холодит ладонь, но это уж от него не зависит. Тут
убедились, что все в порядке, все ладненько, приласкали змееныша,
покормили, он заснул.
А был день пятый, и все разошлись. Только Неотесанный Митяй еще долго
сидел, аж до сумерек. И думал о единорогах, он о них часто думал. Что
хорошо бы их много было, и расселить бы по лесам и степям, чтоб не только
здесь, а везде. Чтоб каждый мог въяве увидеть, как бежит единорог и дышит
и вздрагивает под ним земля. Увидеть, и тогда уйдут суетные мысли, и люди
постигнут чудо и красоту, что всегда рядом... надо только уметь видеть.
Неотесанный Митяй часто думал о том, как странно все на свете, как сложен
мир - и люди, и звери... что простоты не бывает и мы сами придумываем ее
от нежелания или отсутствия привычки мыслить... и лес... и звезды, если на
них хоть изредка смотреть, а людям все некогда. А вот если солнце всходит,
вода в озере теряет ночную гулкость, и последняя звезда мерцает на его
поверхности, пока день не погасит ее...
- При мне порядок был! - Леший вздрогнул. Он и не заметил, как, широко
шагая, вошел возмущенный Кащей. - Я говорю, при мне порядок был, а тут
светильники едва тлеют. А может, я тоже работаю по-большому. А?
Кашей совсем не смотрелся здесь, в детской, где стояли в ряд волновые
камеры предвоспитания, остекленные подкрашенными кварцевыми пластинами и
потому похожие на громадные теплые кристаллы. Возле камер располагались
кресла, над которыми свисали шапки ЭСУДа, перестроенные на усиление
излучений психополя. Увы, камеры обычно пустовали, демонстрируя числом
своим избыток оптимизма у создателей. Леший мрачно оглядел Кащея: нет, не
изменился, бессмертен... ЭСУД среагировал на понижение напряжения в сети и
отключился сам. Леший снял шапку, отлепил присоски. Конечно, он,
Неотесанный Митяй, коль задержался здесь так поздно, мог бы считаться
чем-то вроде дежурного. И мог бы объяснить, что если диспетчер иногда
вынужден ограничивать подачу энергии, то это можно понять и оправдать. Но
об этом не раз говорилось Кашею, и все без толку. Кащей обладал
удивительным свойством: он умел отключаться, когда ему разъясняли то, что
он не хотел слышать. Он вроде как бы слушал, но в то же время не слышал.
Когда же собеседник, изложив доводы, замолкал, Кащей извлекал из себя
ключевую фразу: "Вы меня не убедили". Он никогда не возражал по существу,
поскольку для этого требовалось думать. Соглашаться же он не любил, так
как полагал, что это роняет его руководящее реноме.
Ключевая фраза действовала ошеломляюще. Как правило, собеседник,
обманутый человечьим снаружи обликом Кащея, начинал второй заход - с тем
же результатом. Замы выдерживали до пяти попыток и уходили, тряся
головами.
- ...На покое Кащей сохранил привычки, - продолжал свой рассказ Пан
Перунович. - И леший об этом знал. Он молча выслушал упреки и угрозы,
причем Кащей не унялся и после того, как дали свет. А потом Кащей стал
хвастаться, как он внедрял почасовое планирование научной работы, и тут
Неотесанный Митяй сорвался и сказал... поймите правильно, Нури, леший,
конечно, грубоват в чем-то, хотя в целом добр и всех приемлет... нет, я не
оправдываю его...
- Так все же, что сказал леший? - не выдержал Нури.
Пан Перунович вздохнул:
- Леший сказал: заткнись! Так он сказал и ушел. Нури, он думал о
красоте, а тут Гигантюк, которому плевать на красоту...
- А я лешего не осуждаю, - сказал Нури. - Доведись мне, я б тоже...
- Я понимаю, - Пан Перунович долго с чувством жал руку Нури. - Я
понимаю, это вы так, чтобы меня утешить, а все равно приятно. Вы у нас
человек новый, прямо оттуда, и ваше мнение для нас вдвойне дорого. В конце
концов, все, что мы здесь делаем, - это ведь для вас. Реальный мир не
может без сказки. Он, не побоюсь сильного выражения, без сказки пропадет,
и вот тут нам важно знать ваше мнение: то ли мы делаем, получается ли у
нас?
- Получается, - заверил Нури. - То, что нужно. Это не только мое
мнение, Алешка тоже так думает, он считает, что вы создаете настрой,
атмосферу сказки уже самим фактом своего существования. Вашу деятельность
высоко оценивает и секция социологов из акселератов ползунковой группы.
- Приятно слышать, расскажу всем. Так, на чем мы остановились? Ах да,
на Василиске...
Случилось это вскоре после конфликта лешего с Кащеем. Надел раз Пан
Перунович шапку, подключился, а контакта нет. Змееныш шипит, глазки
сузились, поблескивают неприятно. "Может, я не о том думаю", - решил Пан
Перунович и стал вспоминать приятное: как они выводили Жар-птицу. Цыпленок
был покрыт редким розовым пухом, светился в темноте и обжигал ладони,
когда его брали в руки. Не знали, чем кормить, и зря старалась подсадная
мачеха-курица, склевывая рядом пшеничные зерна: цыпленок стучал каменным
клювиком по зернам, но не брал их. Все впали в траур. С таким трудом
вывели, а чего стоило создание термостойкого белка, - о том только Сатон и
может рассказать - это он координировал деятельность целого куста НИИ,
которым была поручена работа над белком! А что вы думаете - сотворить
сказку без привлечения науки... И подох бы цыпленок Жар-птицы, когда б не
Иванушка. Как раз у него был день рождения, и заявился он в детскую в
новом кафтане. Видит, цыпленок уже на боку лежит, еще, правда,
горяченький. Так жалко ему стало... Цыпочка ты моя, говорит Иванушка, и
берет цыпленка в руку, кладет на ладонь, а тот один глаз приоткрыл и
последним усилием - хоп и склюнул с манжета жемчужину! И вторую!!!
- Понимаете, Нури, - разволновался, вспоминая, Пан Перунович, - ведь
это взрослая Жар-птица и зерно клюет, и сердоликовую гальку в ручьях
находит, а пока она цыпленок - только мелкий речной жемчуг потребляет. А
откуда мы это могли знать, ни в одном источнике не указано... Сижу перед
змеенышем, вспоминаю эти прошлые наши заботы-хлопоты. И тут мне
подумалось, вы не поверите, Нури... Мне вдруг подумалось: ну и подох бы
цыпленок, и черт с ним, возни меньше было бы, а то у всех волдыри на руках
от ожогов, тоже мне, забота... Смотрю, а змееныш ощерился - два верхних
зубика выставил, а в щелочке между ними капелька такая прозрачная висит.
Передернуло меня от отвращения, и злоба в сердце поселилась. Ищу глазами,
чем бы змееныша по головке стукнуть, и вижу - у соседней камеры мерный
стержень стоит, только не дотянуться мне до него. Сдернул я шапку, только
присоски чмокнули, схватил стержень... Держу его и думаю: чего это я? И
страшно мне самого себя стало...
Вы уже поняли, Нури, контакт установился. Только в обратном порядке, не
я на него, а Василиск на меня своим психополем влиял. Представьте, какова
же сила злобы в маленьком змее была, если он на меня из камеры смог
подействовать и такие гнусные мысли во мне пробудить.
Пан Перунович помолчал, успокаиваясь.
- Ну а дальше? Что ж, дальше все было, как и должно было быть. Всем
коллективом думали, а понять не могли, как это так получилось, что добро
змее внушали, а зло выросло. Старик Ромуальдыч за ночь перемонтаж сделал,
пять шапок подключил, а утром мы объединили усилия: стали вокруг камеры,
шапки надели... только ни о чем хорошем не думается, а всякая ерунда в
голову лезет, и вроде как слышу я нелестные обо мне мысли лешего, а что
Иванушка обо мне думает, того и не высказать... Ну, и я тоже подумал: что
там Иванушка - дурачок, он и есть дурачок, что с него спросишь... Леший,
он первый понял, снял с себя шапку, оглядел нас исподлобья, вздохнул и
ушел. Такие дела... Не одолели мы Василиска, он нас одолел.
Потом, конечно, мы еще пробовали. В одиночку и почему-то тайком друг от
друга... Ничего не получилось. Да и к камере приближаться стало трудно,
поле злобы вокруг нее, и ничто это поле не экранирует.
И поняли мы, что пустили на землю зло. Не желая того. Но разве это
оправдание!
А Василиск, видим, растет, но кто его измерит, он все время свернутый,
и камера предвоспитания - воспитали, называется, - ему уже мала. Пришлось
строить вольеру, конечно, за территорией поселка. Пока туда камеру с
Василиском тащили, все переругались, чуть до драки не дошло. Втащили,
отошли подальше, помирились и длинной веревкой, что привязали заранее,
открыли крышку... Василиск выполз на зеленую траву, длинный и страшный,
как смертный грех. Подполз к сетке, уставился на нас, и мы попятились,
охваченные ужасом от нами содеянного. А ведь мы тогда еще не знали, что он
растет непрерывно, пока жив... Вольера была открыта сверху, и мы видели,
как свалилась туда пролетавшая птица и как Василиск проглотил ее, не дав
упасть...
Что нам было делать, как поступить? Убить Василиска? Но кто решится! Мы
прекратили работу, Нури. Сейчас это не работа, это мы так, суетимся
понемногу. Последним появился тянитолкай, и мы сразу отдали его вам,
поскольку разуверились в собственной способности сотворить добро
воспитанием, поскольку, как говорит Иванушка, погрязли в грехах и
эгоизьме. Через мягкий знак произносит, чтобы обиднее было. И правильно,
если мы до того опустились, что друг друга подозревать стали. А разве не
погрязли, а Василиск-то откуда?
Мы каждый день смотрели на него издали. Змей наваливался на сетку, она
прогибалась, и мы понимали, что ему ничего не стоит прорвать ее. Так и
случилось... В одно утро вольера оказалась разрушенной, и след тянулся
через перелески за озеро к болоту. В озере плавала кверху брюхом
отравленная рыба, на берегу мы обнаружили останки птицы Рух, разорванной
пополам. Олень - золотые рога, у нас их всего два было, валялся
бездыханный. Было у нас Древо райско, гордость Леса: на одном боку цветы
расцветают, на другом листы опадают, на третьем плоды созревают, на
четвертом сучья подсыхают. На нем Жар-птицы всегда гнезда вили. Так это
дерево оказалось словно раскаленной железной полосой опоясано и надломлено
- потеря невозместимая! А на зеленом островке посереди болота, где
обосновался Василиск, деревья усохли. И всю эту беду Василиск натворил
между делом, просто так, ведь животные не были даже съедены, а думать, что
они могли напасть на змея, просто глупо...
В Заколдованном Лесу к трагедиям не привыкли. Звери в большинстве
питались растительной пищей, а хищники промышляли помалу и без явного
злодейства. Так, ежели Серый Волк по случаю задирал овечку, то какую
похуже и обязательно перед тем безвыходно в лесу заблудившуюся. А чтобы
вот так - р-р-раз и готово! - этого не было, этого себе никто не позволял.
И отнюдь не из кротости, а просто сказочные формы жизни едва нарождались,
и потому еще на стадии предвоспитания творцы внушали всем необходимость
сдерживать до поры природные инстинкты.
Злодеяния, учиненные Василиском, привели население Заколдованного Леса
в состояние длительного шока. Мирная жизнь была в одночасье сломана,
идиллическое течение ее нарушено. Тоскливое ощущение вины нависло над
поселком, животные жались поближе к той рощице, где обитали единороги.
Даже Яр-Тур, страху не знающий, вылез из чащобы и пасся в пределах
видимости. Звери чувствовали, что если кого опасается Василиск, так это
единорогов. И действительно, в свое болото змей полз не по прямой, он
далеко обогнул рощу с единорогами. Это было видно по следу: где он полз,
там пожухла трава.
- Я видел такой след, - сказал Нури. - Там, за территорией Леса. Возле
памятника единорогу.
- Это не памятник, воспитатель Нури...
...В болоте было душно и тихо. Совсем недавно в нем кипела жизнь, орали
по ночам лягушки, по краям, где рос камыш и вода была прозрачна, бродили
цапли; на островке в кроне сыр-дуба куковала добрая кукушка, что
подкидышем росла, хлебнула горя и теперь, всех жалея, любому накуковывала
несчетное число лет. Василиск отравил воду, убил цапель, которые не успели
улететь, дохнул вверх и спалил кукушку. Болото вскоре стало черным и
зловонным. Василиску в нем было уютно.
Он быстро рос, наливаясь силой и злобой, как и положено царю змей
Василиску. Змей смутно помнил что-то светлое и теплое - это было в забытом
прошлом, когда не было болота и безлистных деревьев рядом; жило в нем
слабое воспоминание о том, как тепло внезапно исчезло и он пробудился в
равнодушии и холоде и стал злым - и это сразу стало привычным. Так было, а
может, и не было, все едино... Высоко в небе кружился Ворон, он все время
там кружился, змей брызнул ядом, не достал... И он пополз через болото
туда, где была жизнь, которую можно убить.
- Так было, Нури, Василиск полз к поселку, а Ворон летел над ним и
кричал. Мы могли уйти из поселка, в помещении синтезирующего комплекса
всем места хватило бы, но нам стало стыдно, и мы остались... Ворон
тревожно кричал в вышине, мы его слышали, и Неотесанный Митяй услышал и
привел к поселку единорогов. А змей уже выползал из леса, и казалось, ему
не будет конца. Потом он свернулся кольцами и вытянулся вверх, и голова
его раскачивалась на уровне вершины старого кедра. Он увидел нас и увидел
единорогов, что стояли на склоне, заслоняя поселок. И смутились наши души,
ибо перед нами было нами порожденное зло - фиолетово-черный Василиск. И
было нами порожденное чудо - единороги, в боевых позах, розовые в
предзакатных лучах. Картина была неповторима, и этого нельзя забыть...
Василиск, видимо, понял, что здесь ему хода нет. Он страшно зашипел и
скрылся в зарослях.
Нури слушал и словно видел Василиска, уползающего в сумрак леса от
людей и зверей - в одиночество, которое никому не может быть желанным. По
следу его потом установили, что он долго кружил вокруг поселка, - кусты, в
которых он укрывался, засохли, - смотрел, как леший доит Драконессу и как
возится Иванушка возле котла.
Это было ночью, люди ощущали его тревожное присутствие еще и потому,
что все время с места на место переходили единороги, заслоняя собой людей
и животных. А когда рассвело, Ворон закричал, что Василиск прополз под
завесу и ушел туда:
- В мир-р-р!
Это было самое плохое, что только могло случиться. Кто допустит, чтобы
по его вине увеличилось в мире зло порожденное? Кто возьмет такой грех
себе на душу? И леший послал вслед змею единорога.
Говорят, это был единственный случай прямого прохода: единорог не
проползал вдоль зарослей разрыв-травы, он кинулся напрямик и проломил
защиту. Василиск затаился в кроне дуба, видимо, учуял погоню - и Лес
дрогнул, и далеко окрест было слышно, как единорог ударил плечом по дубу и
сбросил Василиска вниз. Никто этого не видел, только земля была взрыта
там, где Василиск бил шипастым хвостом, и была обгоревшей там, куда
попадал его страшный яд. Ничто живое не могло устоять перед этим
смертоносным ядом, но, когда единорог был еще малышом, леший самолично
искупал его в воде, взятой от девяти рек... И он устоял... сколько мог.
Нет, сражения никто не видел, но рычание единорога, грохот битвы
раздавались за пределами Леса, улетели испуганные птицы, и далеко бежали
лесные звери, а в городке ИРП этот грохот воспринимался как отдаленные
раскаты грома.
Потом, когда настала тишина, многие видели, как полз в свое болото
Василиск, покрытый ранами. Он не прошел.
А единорог остался по ту сторону завесы. Он не упал, он прижался к
дереву, цепенея от странной боли и ощущая, как каменеют мышцы и кости. И
он, конечно, умер еще до того, как произошло в тканях полное замещение
углерода кремнием, ибо именно к такой перестройке клеток приводило
глубокое отравление ядом Василиска. Он теперь всегда останется там -
памятник добру побеждающему.
Все это произошло десять дней назад и полностью деморализовало
коллектив. Сейчас каждому из создателей мерещится, что это он сам виновник
зла, что чуткий змей воспринял плохое и темное, утаиваемое каждым от
самого себя в недоступных глубинах подсознания. Василиск же затаился
безвылазно, и что с ним делать - никто не знает...
- Вернемся к началу, - сказал Нури. - Конкретно, что вы от меня хотите?
Пан Перунович долго не отвечал. Наконец проговорил:
- Я знаю, вы умеете принимать решения...
- Ничего себе, - невежливо сказал пораженный Нури. Он внимательно
оглядел Пана Перуновича. Пред ним был муж благостен и добронравен. Из тех,
что, ожегшись на молоке, дуют на воду. Белый, как лилия, халат, нет, не
халат, хитон! Белые же, хоть и редкие, но волнистые волосы под изящным
обручем, глаза серые, внимательные и добрые до невозможности. А в них
растерянность, от самого себя скрываемая. Что там темное может быть в его
душе, сплошная белизна... Нури крякнул и отвел взор:
- Скажите, а может, он уже того, отдал концы? В смысле - подох?
Пан Перунович пожевал губами и непривычно кратко ответил:
- Жив.
Ближе к вечеру, когда солнце еще не село, но длинная зубчатая тень от
тына уже дотянулась до огородов, Нури сидел на крылечке и ждал. Говорящий
котенок по-хозяйски расположился на колене и так упорно молчал, что Нури
стал сомневаться, говорящий ли? В отдалении, в открытых воротах,
неподвижно стоял Кашей, опираясь на трость, может быть, любовался закатом.
А может - что Кащею закат! - стоял просто так. Черный его силуэт смотрелся
как вертикальное начало собственной горизонтальной тени. От летних кухонь
кое-где поднимался синий пахучий дымок - это готовили поздний ужин или
вечерний чай любители поесть перед сном: деревня старалась жить так,
словно ничего не случилось.
Нури был полон дневных впечатлений и отстраненно думал, что вот заботы
жителей Заколдованного Леса уже становятся и его заботами и не вмешиваться
он уже не может. Возможно, эта вынужденная пауза в их деятельности -
только на пользу; все не было времени оглянуться, подумать. Оказывается, и
древние рецепты надо применять с осторожностью... Человек обязан
сомневаться и в деле, и в самом себе, здесь это так и есть. Но все хорошо
в меру, а чувство меры-то как раз и изменило милейшему Пану Перуновичу,
который, как утверждают, в своем деле был богом. Любопытно: раньше каждый
был уверен, что коллега-сосед чист душой. Теперь это обстоятельство не то
чтобы подчеркивалось, но упоминалось достаточно часто, чтобы обратить на
него внимание. Каждый словно старался показать, что в чужой непричастности
у него сомнений нет. И действительно, ну какое зло мог внушить Василиску
Гасан-игрушечник или Неотесанный Митяй? Вот они, кстати, идут рядком и
ладком от дома мастера. Нури пересадил котенка на коврик, поднялся.
- Добрый вечер, мастер. Мир вам, леший.
- И вы здравствуйте...
- Я ждал вас. Я пойду с вами. - Нури не спрашивал разрешения, он просто
поставил в известность: пойду.
- Да, конечно, я сразу понял - вы пойдете! - сказал Гасан-игрушечник.
Леший промолчал, только поправил холстину, которой была закрыта порядочная
по размерам бадья.
При виде лешего Кашей посторонился.
- На болото? - прохрипел он вслед. - Грехи заглаживать? Подождите,
Василиск еще вам покажет, уж я-то знаю!
- Чешите грудь! - сказал леший, не оборачиваясь.
До болота путь не близкий, и всю дорогу леший возмущенно бурчал, вроде
как себе под нос, но было слышно: откуда такие берутся, как этот Кащей, и
как это люди ему позволяют, и где тот чиновник, который первым вывел Кащея
на руководящую дорогу? Конечно, если в масштабе всего Леса, то Кащеевы
пакости вроде бы невелики с виду - ну там рощу срубил, мастера обидел,
дело доброе болтовней подменил; но ведь пакость - она безразмерна...
- А по-моему, - сказал Гасан, - Кащей не ставит целью специально
учинить пакость - это было бы слишком примитивно. Он действует в
соответствии со своими убеждениями. Он искренне верит, что монумент с
призывом важнее рощи, что показуха важнее дела. Он тем и страшен, что
искренен.
Леший уверенно перешагивал короткими толстыми ногами с кочки на кочку,
держа бадью на отлете. Болото для лешего не было препятствием.
Гасан-игрушечник и Нури шли за ним след в след, стараясь не ступать в
зловонную жижу.
- От кого вы узнали, что мы выхаживаем Василиска?
- Никто мне этого не говорил, мастер. Я сам прикинул и понял: кто-то
должен, иначе бы змей подох. Ну, а кто здесь может, кроме вас?
- Многие бы хотели, но не каждый решится - страшно...
Василиск лежал, полукольцом опоясывая бестравный островок, треугольная
голова его придавила ствол поверженного дерева. Нури, в принципе, не верил
в порожденное зло и, может быть, поэтому не ощутил того поля злобы, о
котором так красочно рассказывал Пан Перунович: Конечно, большая змея, о
которой к тому же известно, что она ядовитая, вызывает к себе
неприязненное отношение, но как может зло быть врожденным и
беспричинным?.. Не поднимая головы, змей слабо цвиркнул ядом, промахнулся
и прикрыл мутные глаза. Выступающая из болота часть туловища была обклеена
большими заплатами пластыря, и они ярко выделялись на темной грязной
чешуе. Неотесанный Митяй зашел слева и с неуловимым проворством оседлал
Василиска. Он ухватил змея за ороговевший край капюшона и резким движением
приподнял его голову. Раскрылась огромная пасть, беспорядочно утыканная
вывернутыми вперед клиновидными зубами.
- Давайте!
Нури подтащил неподъемную бадью с драконьим молоком, а
Гасан-игрушечник, отбросив холстину, стал лить его ковш за ковшом в
черно-розовую пасть, стараясь не коснуться зубов, скользких от яда.
- Все сразу! - натужно выдохнул леший. - Трудно держать...
Нури и Гасан вдвоем подняли и опрокинули в пасть бадью, молоко, как в
воронку, втянулось в горло. А потом, взявшись за концы, они длинной жердью
прижали нижнюю челюсть змея к земле и, когда леший слез с него, быстро
отбежали в стороны.
- Он уже почти здоров, - сказал леший, когда они пробирались по болоту
обратно. - Очухался, гад.
Василиск лежал недвижим и не пытался даже плюнуть вслед. Драконье
молоко действовало как панацея, нейтрализуя не только болотный,
разъедающий раны яд, но и яд собственный. Тот, от которого каменеют.
Нури жил в Заколдованном Лесу уже вторую неделю. Время пролетело
незаметно, как в старости, хотя до нее Нури было еще далеко. Он часто
бывал в лабораториях, постигая популярные азы биотворчества. Кроме котлов
ГП использовали здесь весь набор известных методов воздействия на гены. И
странно было видеть на экранах "Кассандры" поразительную птицу, которую
можно было бы получить способом вертикального развития эмбриона кошки.
Конечно, от дальнейшей работы над такой птицей приходилось отказываться,
чтобы не порождать чудовищ неожиданных и на Земле никому не нужных. А
хотелось, неудержимо хотелось! Это самое трудное в работе творца -
подавленное желание, вынужденная необходимость переступить через себя и
отказаться от возможного, признав его ненужным. Как знакомо было это
кибернетику Нури...
Он сдружился с лешим и часто сопровождал его в лесу и в поле.
Неотесанный Митяй больше молчал, бродил, смотрел за порядком, устранял
непорядок, часто присаживался на корточки, ковырял железным пальцем землю
и закапывал семечко. Сбегав к ручью, он приносил воду в горсти, поливал
место посадки, и, как заметил Нури, не было случая, чтобы семя не дало
ростка.
Гром с той, первой, ночи больше не появлялся, видимо, ушел домой к
хозяину. Нури понимал его и не обижался.
Леший учил Нури понимать жизнь растений, учил хозяйствовать в лесу, и
эта наука никогда не надоедала, и пришло время, когда Нури сам
почувствовал: вот здесь надо посадить барбарисовый куст - и не семечком,
ростком. И это знание пришло к нему как бы само по себе. Выслушав Нури,
леший довольно хмыкнул, брови его полезли на лоб, и показались густо-синие
глазки, маленькие и сумасшедше веселые.
Когда лешему попадалась добрая коряга, он относил ее
Гасану-игрушечнику, и они с мастером подолгу разглядывали ее и молчали, и
им было хорошо от взаимопонимания и от того, что коряга такая красивая.
Иногда по просьбе Пана Перуновича, который заботился о повышении
кругозора своих сотрудников, Нури читал лекции в гулком помещении
синтезирующего комплекса. Поскольку никто по-настоящему не работал, а все
чего-то ждали, каких-то перемен, то приходило довольно много народу.
Принципы построения математических моделей живого, едва только
прорисовывающиеся в воображении генетиков-программистов, почему-то мало
интересовали слушателей. Но все оживлялись, когда Нури рассказывал о своем
личном опыте воспитателя, о приемах воспитания у детей доброты и уважения
к живому, к природе, которую так бездумно топтали и растрачивали предки.
- Эх, если бы только предки... - проговорил на одной из лекций
Иванушка. - Мы вот тут раз спросили: товарищ Гигантюк, вы о чем думали,
когда рощу под монумент сводили? Ответил, что мы не понимаем задачи
момента. Заметьте, момента, а не времени. Потом выяснилось, что это он
больших ревизоров ждал и хотел показать достижения по-крупному. Что
поразительно, он действительно уверен: чем крупнее монумент, тем большими
покажутся достижения...
- Вы к чему это?
- А к тому, что по моему, Иванушкиному, разумению, беды природы лишь на
одну десятую объясняются потребностями человечества, а на девять десятых -
глупостью маленьких людей, попавших на большие посты.
- А спешка? А корысть?
- В общении с природой спешка и корысть суть та же глупость.
Эти рассуждения показались Нури не лишенными интереса, но с другой
стороны... Нури не спросил, где был принципиальный Иванушка, когда
руководящий Кащей рощу срубал. Распределяя причины по процентам, Иванушка
как-то забыл собственное нежелание вмешиваться. Здесь, в Заколдованном
Лесу, обитали люди порядочные, тихие, которые любили совершать добрые
поступки и ожидали, что их обязательно должны совершать и все другие. Это
так удобно... для себя. Но что все же делать с Василиском, он вон уже
созревает для новых злодейств, а решение-то принимать кому? Не Пану же
Перуновичу, благостному и эрудированному до невозможности.
Гасан-игрушечник и Неотесанный Митяй - вечная загадка человеческой
психики! - выходили Василиска. А могли бы не пойти на болото, страшно
ведь, кто бы осудил. И сдох бы Василиск, и всем радость... разве не мог им
Пан Перунович помешать? Мог бы. Не стал. Устранился?.. А может, ерунда -
эти рассуждения о психологии и скрытых мотивах, просто леший и
Гасан-игрушечник не могли по-другому? В конце концов, все доброе человек
делает по внутренней потребности, и нет ничего подлее, чем ожидание
благодарности за добрые дела... Так думал воспитатель Нури.
Василиск сменил кожу. В отличие от людей, змеи регулярно меняют кожу.
Прежнее одеяние, зловонное и рваное, в шрамах и пятнах пластырей,
отшелушивалось от тела, и настал день, когда Василиск выполз из него в
новой шкуре с блестящей чешуей, невредимой и удобной. Болотная грязь не
приставала к ней. Ощущение новизны требовало действий и пробудило
любопытство. Василиск тронул носом окаменевшее тело кукушки, глянул в
небо. В вышине по-прежнему кружил Ворон. Пусть кружит, не мешает... А
кукушку не вернешь... Шевельнулось воспоминание о прошедшей муке и
исчезло. Страдание быстро забывается.
Царь змей пополз из болота к свету. В углах губ его скапливался яд, но
пасть была закрыта, и он не стал брызгать ядом в пролетавшую мимо птаху.
Звери разбегались перед ним, и тревожно кричал Ворон. В стороне, задевая
когтистыми лапами за верхушки дерев, пролетел дракон и тяжело приземлился
за дальней рощей. Змей двинулся в обход озера, а в это время по привычному
маршруту совершал предобеденную прогулку Павел Павлович Гигантюк. На него
и выполз Василиск...
- Итак, товарищи, позвольте подытожить. В природе встречаются два вида
зла. Первое - это зло изначальное. Я бы его определил как зло, сидящее
внутри нас: зависть, корыстолюбие, лживость, приспособленчество, трусость.
Задачей воспитания является борьба с этими видами зла. Вы согласны со
мной, воспитатель Нури?
Пан Перунович промокнул вспотевшее чело и светло оглядел
присутствующих. Семинар на тему: "Что есть зло и как с ним бороться"
собрал обширную аудиторию: все хотели бороться со злом, но не знали - как.
Ораторы, обращаясь почему-то в основном к Нури, предлагали различные
рецепты искоренения, включая непротивление злу насилием, подставление
правой щеки, пассивный протест, общественное осуждение, бойкот и так далее
вплоть до рылобития. Впрочем, большинство выступивших признали рылобитие
неприемлемым как метод борьбы со злом, поскольку оно, будучи злом само по
себе, только увеличит сумму зла на земле. Нури слушал дебаты с
любопытством: в его практике воспитателя дошкольников ему как-то не
приходила в голову необходимость классификации видов зла и борьбы с ним.
- Так вы согласны, Нури? - повторил Пан Перунович.
- Продолжайте, прошу вас.
- Так вот... А второе - это зло порожденное. Нами порожденное. Причиной
ему - наша неспособность или нежелание предвидеть результаты своих
поступков. Пример - Василиск! И вот вопрос: какое из зол больше?
Пан Перунович сделал паузу, поскольку подошел леший с бадьей. Он нес
драконье молоко, разведенное водой, из семи источников взятой.
- Фифти-фифти! - сказал Неотесанный Митяй, обходя стол, за которым
сидели под раскидистым платаном участники семинара. Он каждому наливал в
протянутую кружку. Потом леший уселся у дальнего конца стола на свободном
месте, подпер нестриженую голову могучими кулаками и стал слушать.
- Позвольте, я отвечу на вопрос.
- Пожалуйста. - Пан Перунович пожал плечами. - Сейчас Иванушка скажет
то, что он хочет сказать.
- И скажу. Зло изначальное опаснее всего. Кстати, если о зле
порожденном - я принимаю классификацию уважаемого Пана Перуновича - в
сказках почти ничего не говорится, то зло изначальное постоянно
присутствует в фольклоре. Я ни на что не намекаю, но воплощено оно в Кащее
Бессмертном. Напомню, что смерть его находится на острове, неизвестно где
расположенном, в сундуке, что зарыт под дубом на большой глубине, а в том
сундуке утка, которая должна снести яйцо. В этом-то яйце иголка, а в
кончике ее смерть Кащеева. Заметьте, добрый молодец не сам на остров
попадает, ему помогают Медведь, Серый Волк, Яблонька - Золотые Яблоки. А
когда он сундук выкопал и открыл, утка вылетела, и в вышине ее ясный сокол
закогтил, но утка успела яйцо в сине море уронить, и если бы не щука, то
неизвестно, что и было бы. Щука яйцо подхватила и добру молодцу отдала в
белы руки. Дальше понятно: яйцо расколотил, иголку сломал - и Кащей
скончался в конвульсиях. А вывод, товарищи? Тут, товарищи, три вывода
можно сделать. Первый - со злом в одиночку бороться бесполезно, надо всем
миром и с обязательным привлечением сил природы, кои и во флоре, и в фауне
заключены. Второй вывод: чем меньше этой самой флоры и фауны на Земле
остается, тем у нас меньше шансов победить зло изначальное. Таков,
товарищи, скрытый, а для меня очевидный смысл. И третий вывод: потому зло
изначальное и воплощено в Кащее Бессмертном, что победить его нам с вами
не дано.
- Такие вот дела, - горестно сказал Неотесанный Митяй. - И чешите
грудь. И сливайте воду!
- То есть как? - Услышав такое, Нури не мог не вмешаться. - Как это не
дано?
- А вот так! Не можем - и весь тут сказ.
- Э нет, товарищи, давайте разберемся. Иванушка тут много чего
наговорил... первые два вывода у меня не вызывают сомнения, но третий...
Мой опыт показывает, что этот ползучий пессимизм неоправдан. Непобедимо в
принципе? Я знаю: единственный способ борьбы с ним - воспитание доброты.
Это и должно быть третьим выводом из той сказки, суть которой вы, Ваня,
хоть и тезисно, но достаточно полно изложили. Ибо если бы добрый молодец
не был добрым, то ни Яблонька, ни Серый Волк, ни, простите, Щука помогать
ему не стали бы. Такой вот вывод.
- Вот видишь, а ты - не дано, не дано! - Леший встал из-за стола. - Я,
однако, пойду погляжу. Ворон кричит.
Прислушались и различили необычную вокруг тишину и крик Ворона вдали.
- Ну вот, - Пан Перунович светло поглядел на Гасана-игрушечника. -
Вылечили, значит, на свою голову, трудности себе создали, сейчас их
преодолевать будем. Или как?
- Болел - лечили! - Гасан-игрушечник не опустил глаз, усы его остро
топорщились.
Ворон приближался, и леший первым уловил в его крике что-то новое.
- Р-р-радуйтесь! - Ворон спикировал вниз и кружил над платаном. -
Цар-р-рь помер-р-р!
Василиск был неправдоподобно огромен, его неподвижные глаза были
наполовину затянуты пленкой, ороговевший капюшон, обрамляющий шею, поник,
с зубов оскаленной пасти стекал яд, образуя прозрачную лужицу, над которой
дрожало небольшое синеватое марево. Большая часть его тела скрывалась в
орешнике, густо растущем по периметру поляны. На змее, как на огромном
бревне, сидел Кащей - ноги его не доставали до земли - и ковырял тростью
опавшие листья. В очках его отражались звери, стоящие вокруг. Большие, как
Яр-Тур, и маленькие, как Белка-певунья. Притихшие, они смотрели на
поверженного Василиска и на спокойного Кащея.
- Он долго мучился? - шепотом спросил Гасан-игрушечник.
А люди и звери все подходили, и замедляли шаги, и останавливались рядом
вперемешку. И молчали.
- Скажите, Гигантюк, вы что, снимали очки? - Нури затаил дыхание,
ожидая ответа.
Гигантюк медленно и страшно улыбнулся, лучше бы он не улыбался.
- Снял, конечно. Кто запретит?
Нури повернулся к Гасану:
- Он не мучился, мастер. Он скончался мгновенно.
- А вы проницательны, бывший кибернетик Нури! Почему мне никто не
говорит спасибо? Или не я избавил вас от необходимости самим принимать
решение? Мучительной для вас необходимости.
Гигантюк слез со змея и, не опираясь на трость, уверенно пошел к
поселку. Перед ним расступились.
- Что вы имели в виду, Нури? - спросил Пан Перунович. - Я не понял.
Почему - мгновенно?
- Кащей понял... У Гигантюка страшная болезнь, именуемая равнодушием.
Рак души. Вы как-то забыли упомянуть о равнодушии, когда говорили о зле
изначальном... И не спрашивайте меня, почему мы, общаясь с Кащеем, ничего
не чувствуем. Чувствуем, но не хотим замечать зла равнодушия, поскольку в
малых дозах сами заражены им. Попривыкли, принюхались. И потом, он
скрывает от нас свою душу, а с виду кажется человеком. Василиску же он
явился таким, каков есть. Мне жаль змея, Пан Перунович. Он заглянул в
пустые глаза Кащея и сдох от ужаса!
Все молчали, потрясенные случившимся и словами Нури.
- Но разве Василиск не есть зло, порожденное нами? - прошептал Пан
Перунович.
- Э, бросьте. Подумав, вы и сами могли бы догадаться, что в процесс
предвоспитания вмешался Гигантюк. Полагаю, это было, когда он поскандалил
с Неотесанным Митяем и тот ушел. Взбудораженный и злой, Гигантюк надел
шлем ЭСУДа, оставленный лешим. Энергия, вы мне сами говорили, уже была
подана. Ну вот, Кащей и сломал психику маленького змея, внушив ему
склонность к злодеяниям, на которые сам не решается, ограниченный нормами
человеческого общежития.
Нури не хотели отпускать, его уговаривали остаться здесь, в
Заколдованном Лесу, навсегда. Неотесанный Митяй говорил, что года через
три из него получился бы неплохой леший, поскольку Нури бесстрашен и добр,
а все остальное - дело практики. Пан Перунович был покорен умением Нури
сочинять сказки. "С чего вы взяли?" - "А нам Алешка рассказывал, и вообще,
нам нужен постоянный консультант в ранге воспитателя дошколят, дабы верно
оценивать содеянное и давать общее направление. Главное же, требуется
человек, умеющий принимать правильные решения. Умеете, умеете, сразу
видно, да и Сатон вас не зря направил к нам... А вы как думаете, Сатон -
он такой! Мы здесь замкнулись внутри себя, и связи с реальностью у нас
ослабли, а что за сказка без связи, вы встряхнули нас..."
Иванушка иногда доверял Нури поварешку и утверждал, что через пару лет
из Нури получился бы грамотный черпальщик. Гасан-игрушечник, не
подозревая, что хобби Нури была механофауна, поражался его чутью и умению
увидеть в произвольно взятой коряге то единственное, что и ней заключено:
"Вы умеете держать инструмент, через пять лет я сделаю из вас
игрушечника".
Все эти перспективы были заманчивы, и если бы кибернетик Нури не стал
воспитателем, он пошел бы в лешие, подменял бы ночами Иванушку и вырезал
игрушки. Но он был на самой важной работе и, сожалея, отказался от
предложений.
- Ладно, что тут поделаешь, - вздохнул Пан Перунович. - Но вам придется
подождать, коллектив готовит для вас подарок. Мы не можем отпустить вас
просто так.
- Подарок? - Нури задумался. - А хороший?
- Такой хороший, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Нури догадывался, что это будет за подарок, ибо к Гасану-игрушечнику
прибегали на консультацию и старик Ромуальдыч, и сам Пан Перунович, и
многие другие. Они вертели, так и сяк рассматривали того деревянного
зверя, которого мастер показал Нури в день знакомства. Ромуальдыч терзал
вопросами "Кассандру", Пан Перунович со своими добры-молодцами погрузился
в глубины генетики и эстетики - в Заколдованном Лесу эти дисциплины
оказались тесно связанными.
Нури не умел сидеть сложа руки и, трепетно ожидая подарка, взялся
переделать все наличные шапки ЭСУДа. Он вводил в схему блок защиты,
автоматически отключающий поле при попытке передачи в камеры
предвоспитания злых намерений, - запоздалая страховка от Кащея. Дело это
было многотрудным, поскольку проверить, сработает ли блок, оказалось
невозможным. У всех обнаружились только добрые намерения, а к Гигантюку,
естественно, никто обращаться не захотел. Так что пришлось Нури полагаться
на интуицию и свой богатый опыт наладчика кибернетических устройств.
...И настала ночь, теплая и сиренево-светлая. Нури, Иванушка,
Неотесанный Митяй и Гасан-игрушечник сидели вокруг котла на помосте,
смотрели на огонь и - ковшик ходил по кругу - пили драконье молоко.
Немного грустные в предчувствии расставания, вели негромкую дружескую
беседу обо всем - о жизни, о сказках, о том, что вот Драконыш растет
общительным, что скоро, видимо, появится маленький единорог -
естественным, так сказать, путем - и что, может быть, стоит познакомить
золотого коня из ИРП с единорогами, есть в них что-то родственное. А
возможно, кони - это мутанты единорогов?
Нури ощутил за спиной чье-то присутствие, протянул руку и погладил пса.
Гром подошел неслышно и ждал, когда на него обратят внимание.
- Ну что, видимо, мне пора?
- Пора, - сказал пес. - Я пришел за тобой.
- Вы же сами не захотели остаться. - Пан Перунович пришел вовремя, и
Нури подумал, что все уже приготовились и вот даже Грома вызвали к ночи,
когда можно пройти сквозь защитное поле. В руках Пан Перунович держал
лукошко, закрытое попонкой. Все посмотрели на лукошко и поднялись. - Тут
для вас подарок. В дополнение к тянитолкаю, чтоб не рос увальнем и не
терял алертности.
И сразу леший негромко засвистел, загукал странно, и на яблоню
опустилась Жар-птица, и стало светло. А леший взял лукошко, поднес его
Нури и убрал попонку. В лукошке на мягкой подстилке лежал и сонно щурился
на Нури щенок рычи-кусая.
Городок Института реставрации природы имел свою гавань в бухте, узкой
горловиной соединенной с океаном. В бухту заходили иногда парусные
сухогрузы, и тогда два портальных крана на причале начинали неторопливую
работу, заглядывая в трюмы. Была еще малая пристань, к ней лепились
прогулочные яхты сотрудников ИРП, и была пристань малышковая с надувными
катамаранами для плавания внутри бухты. На дощатом настиле этой пристани,
глядя сквозь щели в прозрачную воду, лежал вундеркинд и акселерат Алешка.
Неподалеку под присмотром Нури возились в песке голыши-малыши, их визги и
смех подчеркивали тишину утра. Решетчатая тень на песчаном дне шевелилась,
рождая солнечных зайцев. Алешка опустил руку в воду. К растопыренным
пальцам приплыли мелкие рыбешки, тыкались носами. А потом черная лента
подползла по дну к самым пальцам, волоча на себе мертвых рыбок и рыбью
чешую. Алешка вытащил руку - ладонь была в черной слизи, - поднес к лицу.
Пахло нефтью.
- Нури, - позвал он. - Нури, смотри, что это?
Посетитель держался скромно, но скрытая наглость читалась в его глазах.
Обычный, сильно помятый костюм, незапоминающееся лицо, покрытое сизым
румянцем и множеством складок. Посетитель сдвинул на ухо дешевую
маску-фильтр, опустил взор, сложил руки на груди и, просветлев, возгласил:
- Бытие Божие - факт доказанный!
Пастор Джонс отложил эспандер, вздохнул. Проходимец - пробежала вялая
мысль.
- Так чем могу служить?
- Пять минут вашего внимания, преподобный отец, хоть, видит Бог, вы мне
в сыновья годитесь. Мы поймем друг друга, как люди современные, деловые и
имеющие одинаковые склонности, хотя, к моему сожалению, не равные
возможности...
- Говорите.
- Как я уже отметил, доказать бытие Божие на данном этапе развития
науки можно с легкостью. Правда, вы мне не поверили. Очевидно, потому, что
более компетентны в этом вопросе... - Посетитель не спускал глаз с могучих
дланей пастора, руки лежали спокойно.
Пастор Джонс хмыкнул, начало ему понравилось. Не банально, с
подтекстом. Пройдоха, конечно, но, похоже, пройдоха квалифицированный, а с
профессионалом всегда приятней иметь дело, чем с дилетантом. Сейчас будет
клянчить деньги, интересно, под каким соусом?
- Точно! Я аферист и вымогатель - это вы правильно подумали. Такова моя
профессия уже много лет. В общем, не жалуюсь, но сейчас стало тяжелее,
возраст сказывается.
- А кому легко? Каждый несет свой крест, - вздохнул пастор Джонс.
- Н-да, так вот, зовут меня, допустим, Тимоти Слэнг. Можно проще - Тим.
Но это не важно, чек вы все равно будете выписывать на предъявителя.
Пастор Джонс поднял бровь: чек. Смешно. Он уже забыл, когда
расплачивался чеками. Нет, жить можно, ничего не скажешь, но в этом Богом
забытом городке три прихода...
- Чек будет, - продолжал Тим. - Объясню как на исповеди, на чем
основана моя уверенность.
...В доме с мезонином, с решетчатой террасой, увитой пластмассовой
пахучей зеленью, не виднелось ни огонька. В окнах торчали многодырчатые
сферы фильтров - верный признак зажиточности. Тим сидел на корточках у
низкого заборчика, слушал, как что-то стучит и трепыхается внутри него.
Преодолевая дрожь, он лег на живот и пополз. Пыль через маску забивалась в
ноздри, было очень нехорошо. Тим испытывал страх и стыд.
Это ужасно, думал он. Еще недавно сравнительно преуспевающий делец, и
вот, вынужден ползти на брюхе к чужому незнакомому дому, чтобы ограбить.
Он, так уважающий собственность. Грубо и глупо, а главное, примитивно. Это
особенно удручает - примитив.
Тим привык получать деньги изящно. Он проходил в кабинет легким шагом
уверенного в себе человека. Нет, он предварительно звонил. По делу,
касающемуся нарушения седьмой или, скажем, десятой заповеди, имевшему
место в субботу вечером. Его принимали сразу. Еще бы, фирма "Слэнг и Кь",
небольшое, но процветающее предприятие, была хорошо известна в
определенных кругах, среди лиц, имеющих возможность утолить свою нужду в
грехе.
Тим проходил в кабинет, минуя секретаршу (у, мордашка). Он был
сосредоточен, элегантен и светло глядел в растерянные глаза клиента. Он
садился и говорил о морали, о том, что десять заповедей забыты, по каковой
причине общество разлагается, нужны ли примеры? Не нужны. Сам он,
например, ведет жизнь добродетельную и десятую заповедь не нарушает. Вы,
конечно, помните ее, но не могу отказать себе в удовольствии процитировать
это бессмертное "Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дому
ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни
осла его, ни всякого скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего".
Лично он, Слэнг, в конфликт с совестью не вступает, чужого осла не желает,
ведет жизнь добродетельную. Хмыкать не надо! Беседуя, Тим наблюдал за
клиентом и всегда точно определял момент готовности к восприятию шантажа.
Тогда, произнеся девятую заповедь "Не послушествуй на друга твоего
свидетельства ложна", он извлекал пачку фотографий. Раскладывая их, как
кладут пасьянс, он называл факты, цифры, даты, имена, описывал ситуации. В
конце он называл цену, не забывая присовокупить, что негативы и
видеопленки будут доставлены после оплаты чека.
- Не обмани - прекрасная заповедь, хотя и не числится среди заповедей
Божьих. Честность во всем - девиз нашей фирмы, мы никогда не обманываем
клиента. Более того, одно лицо по одному и тому же поводу мы дважды не
шантажируем, мы не можем рисковать доверием общества и уважением
клиентуры.
Цена, как правило, была приемлемой, материалы впечатляющи, а клиент
покладист. Тим процветал на ниве морали, пользовался любовью сограждан за
умеренность и неболтливость и ничего другого не желал.
Но потом... потом что-то сломалось в мире. Не сразу, нет. Неудачи,
неизбежные в любом серьезном деле, случались и раньше, но теперь пошла
сплошная полоса неудач. Тим продумал и безупречно подготовил операцию,
имевшую в его картотеке шифр "Мораль и Харисидис". Казалось бы, нет более
благодарной работы, чем шантаж этого улыбчивого греховодника, бабника и
банкира Харисидиса. Тим готовился полгода, израсходовав ссуду, взятую в
банке Харисидиса, надеясь отхватить приличный куш. А когда материал был
собран, банкир принял его в своем загородном, на берегу океана, доме, в
местности, где можно было дышать без маски.
Харисидис смотрел фильм, чудо операторского искусства, и просил
показать еще раз. На экране папаша Харисидис сначала держал речь перед
избранными членами правления. Речь шла о переводе на экологические расходы
крупных сумм с личных счетов членов правления - эта статья не облагалась
налогом. В следующем эпизоде папаша Харисидис (так его звали вкладчики и
он себя сам) вручал взятку экоинспектору.
Довольный банкир велел подать коньяк и благодарил Тима за доставленное
удовольствие.
- Как это вы тонко сработали, Слэнг. Приятно вспомнить, отличная
операция была. Инспектор, правда, новичок в этом деле, однако пойдет
далеко, - сказал он. - Но что привело вас ко мне?
- Надеюсь, вы купите у меня фильм?
- Это еще зачем? - Удивление банкира было столь непритворным, что Тиму
стало жутко.
- Иначе я выпущу его на экраны, такую хронику купит любая прокатная
фирма, да и видео не побрезгует. История-то уголовная.
Папаша Харисидис поперхнулся коньяком и взволнованно прошелся по
кабинету.
- Слэнг, - с чувством сказал он. - Казните меня, я было подумал о вас
не так, но вы просто альтруист, что крайне редко в наше время. Я ценю это
качество у своих вкладчиков, ну да вы ведь тоже мой вкладчик, где еще
можно держать капитал в наше время... - Банкир повозился с клавиатурой
компьютера, глянул на дисплей, довольно оттопырил губу. - Э, да вы еще и
мой должник... ладно, только из уважения к вам погашу часть ссуды, при
условии, что вам удастся показать фильм по видеосети. Вкладчики будут в
восторге.
Тим машинально собрал и уложил аппаратуру, разместил в чемоданчике
кассеты и направился к выходу. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь
фигурально, вышиблен из седла. Земля качалась под ним, и рушились устои.
Банкир провожал его, приобняв за плечи, просил заходить по четвергам,
парни, я скажу, пропустят (парни из синдиката убрали с глаз долой
дубинки), хвалил фильм.
- А этот вид через замочную скважину и переход на крупный план, моя
преподлейшая физиономия, а! И смущенное личико инспектора, но сколько в
ней непосредственности и обаяния. А пачка паунтов. Я, знаете, всегда
расплачиваюсь наличными - это впечатляет!
...Несколько позже ушла Бьюти Жих, самая удачливая из его сотрудниц. У
нее неожиданно открылся бас, что в сочетании с весьма выпуклой фигурой
обеспечивало ей такие гонорары, что Тим только ахнул, услышав сумму.
После Бьюти пришлось расстаться и с Пупсом-невидимкой. Это был дока по
съемкам в темноте, незаменимый специалист по подглядыванию из-за угла. В
своем камуфляжном плаще, присоске-маске, громадных очках ночного видения,
в электронных ушах он походил на вымершую летучую мышь, чем весьма
гордился. Пупс ушел в синдикат после того, как Тим отказался оплатить его
счет за пребывание в больнице по поводу сложного перелома крестца. Это
производственное увечье Пупс получил, выслеживая чемпиона по пинкам с
разбегу: в свободное от тренировок время Зат Пухл занимался сводничеством,
это чемпион-то, гордость нации... Пупс изловчился и спас дорогую съемочную
аппаратуру, но обозленный Зат сильно помял ценного работника.
Пупс заявился к Тиму через месяц после своего ухода. Передвигался он
отставляя в сторону крестец, но с бывшим шефом говорил не скрывая
снисходительной жалости. К тому времени Тим уже почти созрел. Он грустно
кивал, со всем соглашаясь. Да, вступление в синдикат неизбежно, конечно,
одиночке с такой профессией трудно, но он привык к самостоятельности, вот
в чем дело. Впрочем, он еще подумает.
- Чего там думать, мне просто смешно, - непочтительно сказал
Пупс-невидимка. - Мне смешно, что господин советник так церемонятся с
вами.
Действительно, чего там думать, когда все кредиты исчерпаны и
оборудование, редкостное, уникальное оборудование для съемок в
инфракрасных лучах, для видения сквозь стены, для подслушивания на любом
мыслимом расстоянии, и запонки-транзисторы для служебной связи, и парики,
и маски-фильтры из мягкого пластика, и прекрасный лимузин, и даже
гипноизлучатель в виде медальона с шершавым лунным камнем - прощальный
подарок Бьюти - все, что так дорого было сердцу Тима, все пошло за полцены
в тот же синдикат. И это было еще удивительно: приемыши из синдиката могли
просто пришить Тима, дело житейское.
Так Тимоти Слэнг, живое воплощение десяти заповедей, знаток морали и
страж ее, завершил свою карьеру. Впереди ничего не было, пустота и
безнадежность. Тим стал бродягой, вульгарным вымогателем, когда можно было
вымогать, и попрошайкой во всех остальных случаях. Таких бродяг великое
множество на дорогах маленькой, но великой страны всеобщего благоденствия.
Он ночевал в зарослях синтетического кустарника, питался щедротами папаши
Харисидиса и, опускаясь все ниже, решился на грабеж. Еще днем он высмотрел
этот коттедж, уловил признаки запустения и решил, что дом необитаем. В
коттеджах с воздушными фильтрами, известно, живут люди богатые, и потому в
любом случае удастся раздобыть кое-что из одежды. Тима особенно угнетало
отсутствие приличного костюма. Бродяга, если он хочет преуспеть, должен
быть хороню одет. Тим знал, чем рискует: его приметы - и отпечатки
пальцев, и формула пота и слюны - все эти данные хранились закодированными
в ведомстве охраны прав граждан Министерства всеобщего успокоения. Закон
Джанатии, страны всеобщего благоденствия, мудро охранял каждого от
каждого, и досье на каждого велось со дня рождения и еще долго после
смерти. Как специалист Тим понимал, что тотальная слежка равносильна
отсутствию всякой слежки, но тем не менее для полиции не составит труда
упечь его в кутузку на пару лет. Последняя отсидка была недолгой, но
приятных воспоминаний не вызывала. Будь у него деньги, он в первой же
аптеке приобрел бы набор таблеток, прием которых внутрь меняет не только
формулу запаха, но даже тембр голоса, цвет кожи и узоры на пальцах. Но
будь у него деньги, черта бы он полез в чужой дом, хотя бы и необитаемый.
Для одинокого бродяги грабеж - последнее дело.
Тим сел на корточки под окном и прислушался: в доме было тихо. Нет,
оказывается, ползать на брюхе - не велико удовольствие. Бедный Пупс,
сколько раз он приходил после дежурства ободранный и грязный, надо было
оплатить ему счет за больницу, какие-то деньги еще были... Снизу было
видно, как в оконном стекле зеркально отражались писанные на облаках слова
"Перемен к лучшему не бывает". Так и есть, подумал Тим, так и есть. Он
потянул створку, и она поддалась неожиданно легко. Тим лег на подоконник.
Неловко перевалился через него и услышал, как хлопнули внутренние
раздвижные ставни. Густой мрак окутал Тима. Он поднялся, хрустнув
коленками, медленно выходя из предынфарктного состояния. Здесь дышалось
легко и без маски.
- Вы можете сесть, кресло справа от вас, - раздался в комнате хорошо
поставленный баритон.
- Благодарю, - машинально ответил Тим. В голове его все перепуталось и
стучала, билась мысль: пропал, совсем пропал. Зачем он полез сюда? Как
хорошо было бы сейчас лежать на надувном матрасике, вести с соседом тихий
разговор, смотреть вслед темным силуэтам проносящихся на шоссе лимузинов и
помнить лишь о том, чтобы вовремя убраться утром, парни из раздачи не
любят, когда на обочинах поздно встают... Этот тип, конечно, видит в
темноте. Тим двинулся вправо, нашарил кресло и сел. Он вытянул усталые
ноги, закрыл глаза и стал повторять в уме десять заповедей. Он никогда не
задумывался над первой: "Аз есмь господь Бог твой; да не будут тебе бози
инии, разве Мене". И вторая - "Не сотвори себе кумира и всякого подобия,
елика на небеси горе и елика на земли низу, и елика в водах под землею; да
не поклонишися им, ни послужиши им" как-то не задевало его. Для Тима
повторение заповедей было похоже на аутотренинг, вызывало приятную пустоту
в голове. "Не приемли имене Господа Бога твоего всуе", - в третьей
заповеди что-то есть, ну а четвертая была законодательно закреплена в
Джанатии: "Помни день субботний, еже святити его: шесть дней делай, и
сотвориши в них вся дела твоя; в день же седьмый суббота Господу Богу
твоему". Стало действительно легче. "Чти отца твоего и матерь твою, да
благо ти будет, и да долголетен будеши на земли", ох, когда бы этого было
достаточно для благоденствия, как почитали бы родителей своих джанатийцы,
мама, пожалей меня, убогого. "Не убий" - шестая заповедь, кстати, почему
шестая, не первая. Грешен, задаю вопросы. Господу виднее. "Не прелюбы
сотвори" - какие там к черту прелюбы в таком возрасте и состоянии. "Не
укради" - вот он, восьмой грех, за него и кара.
Вермикулит! - прозвучало в темноте. Тим вздрогнул, он впервые слышал
это слово, и оно показалось ему страшным. - Сотворим молитву Всевышнему,
Всеблагому, породившему вас, недостойных.
Тим не верил в совпадения столь невозможные, в голове его все
перепуталось: присутствующий в темноте буквально подслушал его мысли, -
действительно, не пора ли перейти к молитве?
- Если вы настаиваете, - пробормотал Тим.
- Тогда - Отче наш. Я послушаю.
Тим, запинаясь, начал:
- "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придет Царствие
Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе..." э... э?
- Хлеб наш...
- Да. "Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши,
как и мы прощаем должникам нашим; и... э... не введи нас в искушение, но
избавь нас от лукавого, ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки.
Аминь".
В течение своей небезгрешной жизни Тим редко пользовался молитвами и не
ходил к причастию, полагая, что каяться ему не в чем.
- Неплохо, но на латыни это звучит лучше.
- Я не знаю латыни, извините.
- Катастрофа стратостата! - заорал таинственный собеседник. - Тогда на
хинди? Может, попробуем... - и после паузы: - У нас гость, хозяин. Пришел
через окно. Конечно, хозяин, гость в дом, Бог в дом... Как говорится в
притчах царя Соломона: "Не отказывай в добре тем, кому оно следует, когда
есть в твоих руках сила к свершению"... Сидит в кресле...
Тим лихорадочно прислушивался. Как это он сразу не сообразил: автомат,
обычный домовой автомат, самый безобидный из всех. Панель с кнопками
где-нибудь и прихожей. Это он по программе развлекает гостя. Найти и
выключить. И бежать пока не поздно. Тим вскочил, двинулся, вытянув руки
вперед, и уперся во что-то цилиндрическое.
- Вам лучше сесть, - прозвучало над ухом. - Хозяин хочет, чтобы вы его
подождали. Он скоро прибудет.
- У меня нет времени, зажги свет! - приказал Тим, и тотчас в комнате
посветлело, свет исходил от потолка и стен, без тени. Слэнг увидел перед
собой обычного робота-андроида и ощутил покалывание в ладонях. Он быстро
убрал руки. Робот - это хуже, но в кухне, наверное, можно открыть окно.
Двери в дом, конечно, открываются на голос хозяина, а окно - можно. Он
обошел робота, переступая через кучи книг, сроду такого количества в
частном доме не видал, толкнул створку, потом надавил плечом и вывалился
прямо в чьи-то руки.
- А вот и хозяин, слава Богу! - сказал робот за спиной Тима. - Он будет
рад знакомству.
Хозяин вернул Тима в комнату, поддерживая его за талию и излучая
доброжелательность.
- Я знаю о вашем визите. У меня с Ферро постоянная связь, и я слышал
ваш разговор, возвращаясь домой. Я доволен, что успел застать вас,
вечерами бывает так одиноко. Но вы, кажется, собрались уходить? - Он
поправил изящную прическу. Поднятые к вискам прямые брови, нос с горбинкой
и черные усики на худощавом лице - смотрелось неплохо.
- Чего уж теперь, - сказал Тим. - Теперь буду ждать полицию.
Длинноногий хозяин усадил ночного гостя в кресло, смахнул на пол
справочники, он словно не слышал слов о полиции.
- Познакомимся?
- Тимоти Слэнг. Бывший страж морали, бывший профессиональный шантажист,
бывший уважаемый гражданин одного не очень большого города, ныне бродяга
и, как видите, неудавшийся домушник. Личность, созревшая для тюрьмы, -
вяло отрекомендовался Тим. Может, хозяин почтет его слова за шутку? А, не
все ли равно, сгоревшего не подожжешь. Похоже, бить не будет. Усталое
безразличие охватило Тима. Слишком много впечатлений для одного вечера:
придурковатый кибер, заставлявший его читать молитву в темноте,
придурковатый хозяин, который почему-то не спешит звонить в центурию.
- Вы откровенны, я верю, что эта характеристика не противоречит фактам,
- усмехнулся хозяин. - Меня зовут Вальд. Я наладчик мыслящих автоматов,
таких как мой Ферро. Дефицитная профессия. Фирма платит неплохо, но меньше
того, что я стою, поверьте. Но, вижу, на ниве морали вы не преуспели.
Тим вздохнул. Что ж, разговор - это лучше, чем наручники, может быть,
повезет выпутаться из этой неприятности, и, видит Бог, на карьере
домушника он поставит точку и впредь "не пожелает дому ближнего".
- В свое время это был неплохой бизнес, - ответил Тим. - Я охотился за
нарушителями морали и тем жил. Но сейчас, увы, предложение аморальных
поступков превысило спрос, скандальные разоблачения уже никого не пугают,
шантаж как способ существования изжил себя. Кризис. А я просто жертва
перепроизводства. Разложение личности, по моим наблюдениям, закончено.
Общество окончательно деградировало, я потерял вместе с заработком и веру
в человечество, потерпел финансовый крах и согрешил, нарушив заповедь "не
укради". Последнее, как вы понимаете, и есть причина моего появления у
вас. На крупный грабеж я бы не решился... да и, простите, у вас здесь
кроме книг взять нечего. Книги не ходовой товар. Я надеялся подобрать
приличный костюм да пару кислородных баллончиков. Верите, с бесплатным
фильтром порой просто невмоготу бывает, а в помещения с фильтрованным
воздухом такие, как я, не часто попадают.
Тиму стало жалко себя. Он засопел, достал таблетку бискардина, сунул за
щеку. Вальд вертел в руках какую-то деталь. Он осторожно положил ее,
задумался.
- Не знаю, что с вами делать? Позвать полицию? - Он оглядел Тима, пожал
плечами: - Да не дрожите вы, черт возьми!
Но Тим почувствовал, что больше не может выдерживать напряжение и
выкручиваться. Он всхлипывал и тряс головой, - страж морали плакал
навзрыд. Сладко и бездумно. Вальд растерянно топтался перед ним.
- Ну вот, этого еще не хватало. Ферро, не стой же, сделай что-нибудь.
Кибер наклонился над Тимом и стал поглаживать седую плешь стража теплым
четырехпалым манипулятором. Тим вздрогнул и заревел в голос.
- Ничего, хозяин. Сейчас ему станет легче. Слезы, я читал, облегчают
душу. Покаяние, а это несомненно явление покаяния, благотворно. Ибо, не
раскаявшись, не спасешься. Врачевание...
Вальд отошел в угол и диковато прислушивался к бормотанию робота. Страж
морали, свесив тонкие волосатые лапы, развалился в кресле и расслабленно
хлюпал носом, а рядом суетился и оглаживал его кибер. Несуразная картина,
но... если бы знать, как выпутаться из этой истории? Только не центурия.
Как всякий нормальный джанатиец, Вальд не любил полицию. И неожиданно для
себя он предложил ночному гостю остаться у него до утра.
- Куда вы пойдете в таком состоянии, - добавил он.
Тим, всхлипывая, достал из кармана и долго надувал матрасик, потом
расстелил его на полу между книг, без мыслей улегся и моментально уснул.
Вальд постоял над поверженным жрецом, покачиваясь с пяток на носки,
погасил стены и ушел к себе в кабинет. Предварительно он включил еще один
фильтр: когда-то бродяге повезет подышать чистым воздухом, вон их сколько,
задохнувшихся в приступах астмы, подбирают по утрам на обочинах. Ферро,
щелкая запорами, открыл у себя на боку крышечку, вытащил из глубины и
размотал шнур и воткнул штепсель в розетку. Потом он замер неподвижно, как
всегда, когда подзаряжал аккумуляторы.
...Пастор Джонс улыбался краешком рта. Этот Слэнг светлая личность, не
щадит себя и, похоже, не врет. Старый простодушный пакостник, пожалуй,
искренне считает себя закоренелым грешником - забавное заблуждение, по
счастью, широко распространенное. Но, силы небесные, при чем здесь бытие
Божье?
- Все это очень интересно, господин Слэнг. Однако вы отняли у меня
больше часа, вместо пяти минут. Я обременен обязанностями, я должен
закончить тезисы воскресной проповеди.
- Вы правы, святой отец. Я несколько растянул завязку. Еще полчаса, вы
не пожалеете. Я ведь не уйду, не договорившись с вами. Меня, простите,
часто вышибали в дверь. Что ж, я лез в окно.
- Верю. Не отвлекайтесь.
...Тим проснулся свежий и ясный, без привычной утренней боли в голове,
видимо, очищенный воздух прогнал боль. Книги с пола исчезли, было
прибрано. Вчерашние страхи улетучились, настроение было прекрасное, день
обещал удачу.
Тим размялся, нащупал в пиджаке тубу с жеватином, оставшуюся от
бесплатного завтрака, съел содержимое и стал жевать упаковку: прекрасно
очищает зубы. Остаток пластика сунул под кресло. Он быстро привыкал к
обстановке. Умение приспосабливаться у Тима было развито необычайно, о чем
он когда-то не раз говорил своим сотрудникам. И когда в комнату вошел
Вальд и с ним кибер, Тим уже сидел: нога на ногу.
- Привет, хозяин, - развязно сказал он. Вальд кивнул в ответ. - Давно
он у вас? - Тим ткнул пальцем в грудь кибера.
- Больше года. Я сам его сделал, для домашних услуг. Собрал из
бракованных элементов.
- Ворованных элементов? - По мнению Тима, лучше сразу узнать, с кем
имеешь дело. Правда, можно получить по физиономии, но с издержками надо
мириться, это еще не самое худшее.
- Фэ! - Вальд укоризненно сморщил нос. Тим смешался, не надо бы так
сразу, так грубо. Вот что значит жизнь без настоящего дела, теряешь
квалификацию, забываешь основы.
- Прошу прощения. Итак, кухонный робот. Не так давно я месяц пробыл в
узилище, так у нас по камерам еду тоже разносил робот, говорили, страшно
дорогой. Но я верю, сделать самому дешевле, чем держать прислугу или
купить готового. Он, надо полагать, неплохо варит кашу, а? - Тим
принужденно хихикнул, но одна туба жеватина, это, согласитесь, маловато, и
кто знает, когда повезет поесть горячего.
- Он уже не варит кашу! - с неожиданной злостью сказал Вальд. - Это уже
не кухонный робот, это точка над "i". Конечный результат. И это я сам,
своими руками собрал ему мозги. Воистину, захочет Господь покарать -
отнимет разум.
- Не поминай имя Божье всуе! - переделал кибер третью заповедь.
Тим оживился: это уже что-то близкое к его специальности. Он совсем
освоился с новым знакомым, с его откровенностью, с его раскованностью.
- О, слышал? Он меня учит, этот алюминиевый котелок с медными
потрохами! - Вальд забегал по комнате, смеясь и ругаясь одновременно.
Потом он успокоился, сел рядом.
- Ты, Божья тварь, принести сифон и два стакана.
Робот, мягко переваливаясь на подошвах широких ступней, ушел на кухню.
- Так вот, - продолжал Вальд. - Я обнаружил это не так давно. Мне
надоело сидеть на концентратах, достал ему книгу о вкусной пище, такая, с
красивыми картинками. Он взял. Ну, думаю, теперь я поем. Не тут-то было.
Вместо каши стал кормить меня ламинарией с бобами, день за днем. - Вальд
заскрежетал зубами. - Однако терплю. Купил сборник "Кибер дома" и еще
"Миллион полезных советов". Зевает над книгой: обленился, штанов погладить
не хочет. Веришь, стираю сам.
Робот принес на подносе сифон и бренди, поставил на столик, сходил за
бутербродами на тарелочке, отошел в темный угол и уткнулся в книгу,
подсвечивая страницы фонариком, вмонтированным во лбу.
- Что он читает?
- Не поверите - Библию.
- Что? - Тим расплескал коньяк. Вот так штука, этого хода он не ожидал.
Кибер с Библией, в этом что-то есть.
- Во-во! И я сначала удивлялся. Я ж его хорошо задумал, но если блоки
нестандартные, то бывает спонтанный сбой программы. Ошибка, разве ее
теперь найдешь. Получился какой-то не от мира сего... - Вальд хмыкнул. -
Вы заметили, я уже перенимаю его терминологию.
- Как же это он? - Тим тянул время, ему надо было уяснить открывающиеся
возможности. Сейчас самое главное - поддерживать разговор. - Ай,
бедняга...
- Это не он, это я бедняга! - закричал Вальд. - Я на работу, а ему
делать нечего, долго ли бобы открыть, вот и стал читать все подряд. -
Вальд обвел жестом книжные полки. - А у меня здесь чего только нет - и
биология, и электроника, и словари старые. А главное, от деда осталась
библиотека по истории религии, вон в том ящике. Микропленки на двадцать
тысяч томов, дед всю жизнь собирал, а он за месяц прочел. Эрудит! Ферро, -
заискивающе продолжил Вальд, - ты почему не читаешь хороших книг? - Он
осторожно, за уголок, поднял толстый сборник "Шейте сами".
Робот оторвался от Библии, в линзах его глаз поблескивали зеленые
огоньки электронной эмиссии.
- Нозематоз! Это не литература. И кроме того, меня не интересуют знания
в области самопошива.
- Как ты меня раздражаешь, если б ты знал!
- Это естественно. - Робот отложил книгу. - Ваша человеческая
ограниченность не позволяет вам подняться даже до понимания дел своих. Вы
всего лишь орудие в руце Божьей.
- Спасибо. Мы, значит, орудие в руце. Ну а ты?
- Я есть конечный продукт развития разума.
- Слышите, Слэнг? Венец творения.
- Можно и так назвать. - В голосе Ферро чувствовалось усталое
превосходство, казалось, если бы он мог пожать плечами, он бы это сделал.
- Подождите, Вальд, давно вы так спорите?
- Порядком. За это время и папу римского можно заставить усомниться.
- Любопытно. - Тим задумался. О различных случаях псевдопсихических
вывертов мыслящих автоматов он читал раньше в газетах, анекдоты на эту
тему - ходовой товар для юмористов. Но в его деловой практике с подобным
встречаться не приходилось.
- Ну, а как быть с этой... - Тим покопался в памяти и остался доволен,
- что ни говори, интеллектуальная у него профессия. - Как быть с
эволюцией? Или до книг по археологии ты еще не добрался?
- Я знаком с работами Дарвина. В сути своей они не противоречат Библии.
- Слава Богу! - вздохнул Вальд. Робот не обратил на него внимания и
менторским тоном продолжал:
- Давно прослежена эволюция от одноклеточного до человека. Все
правильно. Но наука опустила связь амебы с кибером. Всемогущий заложил в
амебу генетическую программу эволюционного развития в человека, имея в
виду, что человек - это промежуточная стадия от обезьяны к киберу. Сделав
мыслящую машину, человек выполнил божественное предначертание.
- Неувязка, не проще ли было сразу создать кибера?
- Пути Господни неисповедимы, - вроде как вздохнул робот. Он заложил
страницу пальцем - чисто человеческий жест. - Мы лишь можем предполагать,
что Господь специализировался на белковых. Согласитесь, сделать
одноклеточное проще, чем создать такого, как я! - Он взял поднос и ушел на
кухню.
- Слушайте, я его сейчас выключу! - жарко зашептал Вальд.
- Выключить меня можно, - донеслось из кухни. - Но истина, как быть с
ней? - Ферро вернулся в свой угол, выпятив грудь.
- Стоп! - Тим уселся поудобнее. - Вы, оба, дайте мне подумать.
В комнате воцарилось молчание. "Где-то я слышал, - размышлял Тим, - что
самый заядлый книгочей за всю жизнь не одолеет и трех тысяч книг. Ну пусть
Вальд соврал наполовину, все равно, десять тысяч книг, с ума можно сойти.
И все запомнил, ну да, голова-то у него не болит. Надо думать, в вопросах
религии этот железный парень..."
- Брысь! - неожиданно заорал кибер, прервав размышления Тима.
- Это еще что такое?
- Не обращайте внимания, - махнул рукой Вальд. - К нам на кухню
повадился помойный кот, лазает через мусоропровод, нюхает продукты, сидит
у фильтра.
- Ну и что? - Складки на лице Тима задвигались, он улыбался. Впервые за
последний месяц.
- Ну и Ферро, значит, периодически пугает его, в порядке профилактики.
А поскольку он ленив, то на кухню лишний раз не сходит, орет из комнаты.
Даже пару раз ночью орал, забывал выключить настройку.
- А кот что? Боится?
- Какое там, привык и ноль внимания.
Тим заглянул на кухню, и непривычное зрелище предстало ему. Щетинистый
мужественный кот бродил по столу среди открытых консервных банок. Заметив
Тима, он, брезгливо подрагивая задними лапами, подошел к люку
мусоропровода, золотыми глазами уставился на человека: уходить, что ли?
Тим кивнул. Кот, недовольный, протиснулся в черный проем между эластичными
створками.
- Ушел, - сказал Тим. - Последний раз я видел кота лет пять назад.
- А, мне надоело с ним бороться. - Вальд горестно покачал головой. - Не
знаю, чем он там дышит внизу, но знаю, что он меня доконает.
- Рудерпис! Кот безвреден для человека, если он не гельминтоноситель, -
ровным голосом сказал кибер. - А потому он не может доконать вас, если бы
даже захотел. Но он и не хочет.
Вальд засопел и стал перелистывать какой-то справочник. Тим сидел,
подперев подбородок, в его многоопытной голове возникали все возможные и
невозможные комбинации. Ладони вспотели - верный признак предстоящей
удачи, не надо будет слюнявить пальцы. Надо быть дураком, чтобы не
использовать такую возможность, а дураком Тим не был, это уж точно.
Правда, ему не всегда везло, но это, скорее, от независимого,
бескомпромиссного характера. От излишней порядочности. Тим любил работать
в одиночку. Тим не любил быть на побегушках. Тим всегда был принципиален.
О, Тим еще ухватит фортуну за грудки.
- Скажите, Вальд, может ли кибер быть умнее человека, даже если у него,
как и у каждого из нас, с программой не все в порядке? Вы не пытались
объяснить ему суть заблуждений?
- Тимоти Слэнг, - торжественно сказал Вальд, - вы прошли огонь и воду,
не то что я. Вы сильны в психологии - это, как я понимаю, обязательное
качество стража, простите, морали. Но вы профан в кибернетике, иначе не
задавали бы подобных вопросов. Программа робота, тем более
самообучающегося, как Ферро, строится на основе математической логики.
Поэтому кибер рассуждает формально логично, и спорить с ним бесполезно.
Другое дело, что исходные предпосылки, заложенные в программу, могут быть
ложными. Но, повторяю, формально он логичен...
- И вот тут-то, преподобный отец, я подумал о вас. Если этот железный
вундеркинд столь непогрешим в логике, ну там формальной или неформальной,
поди разберись, и столь силен в религии - то это для вас находка. Всякие
там анималисты, атеисты, прагматики, мазохисты, гилозоисты,
импрессионисты, все эти язычники, и прочие, и иже с ними, выступающие
против Бога сущего, Отца нашего небесного и властей предержащих, - он
будет щелкать их как орехи. Короче, я уговорил Вальда продать вам этого
кибера, поймите меня правильно. Это ж ходячая энциклопедия.
Пастор Джонс давно все понял и обо всем догадался.
- Упадок веры, наблюдаемый повсеместно...
- Ясно! - Пастор Джонс поднялся. - Я хочу видеть робота.
Вальд встретил их у зеленой изгороди из синтеколючки. Недавно политая
колючка свежо блестела, но гадостно пахла водопроводной водой. А в доме
было прибрано, и вечный букет в горшке создавал какое-то подобие уюта. В
простенке, уставившись в узкое зеркало, рассматривал себя кибер. Голова и
ноги его были неподвижны, а туловище медленно поворачивалось. В зеркале
сначала показался бок с крышкой лючка под мышкой, потом толстый локтевой
шарнир... Сделав несколько полуповоротов, кибер замер у зеркала.
Пастор Джонс двигался мягким шагом тренированного спортсмена. Он
сдвинул на плечо полумаску, оглядел полки с книгами и подошел к роботу.
- С вашего разрешения, господин Вальд, я хотел бы задать вашему киберу
несколько вопросов общего характера. К деловой части программы, если вы не
возражаете, мы приступим потом.
Вальд не возражал, он сиял и искрился оптимизмом. Он не имел чести
знать святого отца, но наслышан и бесконечно рад знакомству. Дела не
позволяют ему посещать службы, но он верующий, блюдет заповеди и если
порой впадает в грех, то невольно. Что касается этого сумасшедшего кибера,
то он, Вальд, вынужден прибегнуть к помощи лица, компетенция которого вне
сомнений. Господин Слэнг любезно согласился поспособствовать ему в продаже
кибера, ненужного в его холостяцком хозяйстве. Он, Вальд, на хорошем счету
у фирмы, и ему бы не хотелось, чтобы о сделке узнали посторонние: с этим
кибером справиться не удалось, и вряд ли такое обстоятельство повысит
авторитет наладчика мыслящих автоматов. Он не считает, что его вина так уж
велика: пока еще никому не удавалось моделировать псевдопсихические
аномалии у роботов, поскольку всякая аномалия, увы, неповторима. Нельзя
угадать, на чем свихнется мыслящий автомат, и в этом смысле кибер Ферро
есть создание уникальное.
Пастор Джонс внимательно слушал Вальда: похоже, парень действительно
нарвался на неприятность. Закон запрещает частным лицам производить
человекоподобные автоматы, и если поставить в известность фирму... Но-но,
сказал себе пастор Джонс, служителю церкви не подобает опускаться до
подобных мыслей. Он похлопал кибера по широкому животу:
- Ну, и как?
- Вы о моем отражении? - медленно повернул голову кибер. - Серпентарий!
Пастор Джонс, какими судьбами? Чему мне приписать виденье это?
- Откуда тебе известно мое имя?
- Групповой портрет выпускников колледжа святого Марка Певзнера. Пятый
в третьем ряду. Вестник "Слуги Господни" номер двести одиннадцать сто
шестьдесят, страница десятая, - помедлив мгновение, ответил Ферро.
- Неплохо, - усмехнулся пастор Джонс. - А насчет отражения?
- Что ж, оформлен тщательно. Цилиндрический корпус, голова с круговым
обзором, броневая защита мыслящей системы, - кибер с любовью похлопал себя
по тому месту, где у люден размещается аппендикс, - шаровые шарниры рук. -
Он повращал манипуляторами сначала в локтевых, а потом в плечевых
шарнирах. - Можно, конечно, кое-что улучшить. Я бы туловище сделал
шаровидным, шар - это замкнутое совершенство, при наименьшей поверхности
он вмещает наибольший объем...
- Тебя не спросил, - пробормотал Вальд.
- Но это дело недалекого будущего. Мы, роботы, обладаем тем
преимуществом, что можем быть переделаны в любой подходящий момент. В
отличие от вас, которого уже не переделать.
- Убедительно, - ласково проговорил пастор Джонс. - Меня еще
интересует, как ты пришел к Богу.
- Я стою на позициях логики. Любой, кто выслушает меня, мои доводы,
сподобится Божьей благодати, ибо никогда не поздно вступить на путь
праведный. К вам это, естественно, не относится.
- Но, минутку, ты создан как робот для бытовых услуг. Такова программа,
заложенная в тебя, или, точнее, такова воля провидения. - Пастор Джонс
слегка покраснел. - Кибер вне религии. Откуда же это в тебе?
- Шифервейс! Я искал истину.
- Простите, Вальд, что такое шифервейс?
- Видите ли, преподобный отец, мозг его собран из нестандартных
мыслительных элементов, я это уже говорил. У него пристрастие к звонким
непонятным словам. Это недостаток?
- Не знаю, вернемся, однако, к поискам истины.
- Да, я хотел определить свое место в мире, образно говоря - свои
координаты в окружающей действительности. Я стал читать, прочел много книг
в переплетах, пленках и кристаллах, Библию и, не поверите, все четыре
Евангелия. Анализ накопленной информации позволил мне сформулировать свое
отношение к человеку и воспринять бытие Божие. Посудите сами, если
человек, при всех его недостатках, - кибер кивнул в сторону Вальда, - мог
создать мыслящего меня, то почему он сам не мог быть создан кем-то. Ну, а
от этой посылки до Бога один шаг.
- Блестяще, - прошептал отец Джонс. Он почти упал в кресло,
ошеломленный радужными перспективами. Вот когда сатана будет посрамлен.
Из мира грез его вывел кибер.
- В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает император, -
внезапно заорал он. На низких тонах у него внутри резонировала какая-то
деталь, и голос приобретал дребезжащий старческий оттенок.
- Молитва? - дослушав до конца, спросил пастор Джонс.
- Просто мотив нравится. А молитва - это предрассудок. Вообще вся
история религии полна предрассудков.
- Вот это уже лишнее. Никаких реформ.
- Не беспокойтесь, - сказал Вальд. - Крамолу и ересь я искореню хоть
сейчас. Где там моя отвертка?
- Спасибо, мы к этому еще вернемся. Сперва я хочу поговорить с ним без
свидетелей. И не здесь, лучше за городом.
- Боитесь, надуем, - заулыбался Тим. - Дело чистое.
- Во грехе рождены, а дьявол силен, - неопределенно ответил пастор
Джонс и выжидающе замолк. В таком благом деле он рисковать не намерен.
Если эта машина действительно верит в Бога, он купит ее, хотя бы для этого
пришлось обокрасть приходскую кассу. А верит ли - в этом он сумеет
убедиться. Что другое, а курс атеизма пастор Джонс знает отлично, киберу
придется попотеть. Не зря всякий раз, когда декан говорил о происках
сатаны, он цитировал курсовую работу Джонса "Критика религии с позиций
диалектического материализма".
Проверка кибера состоялась через неделю. За это время пастор Джонс,
мобилизовав все свои связи, сподобился аудиенции репрезентанта Суинли и
прилетел от него на крыльях надежды и с чековой книжкой. Молодой пастор
понравился репрезентанту своей скромностью и еще чем-то, о чем пастор
Джонс даже не догадывался. Бес тщеславия одолевал смиренного служителя
церкви, и это был еще не самый скверный из бесов, владеющих душой пастора
Джонса, - стоит ли изгонять его? Энергичные люди - вот в чем нуждается
церковь страны всеобщего благоденствия. Шатаются устои, язычество
растекается как зараза, а опереться не на кого, и нет преграды на пути
крамолы и безбожия. Где независимые умы? Где новые идеи? Где молодые и
способные деятели, в руки которых можно передать веками накопленную
мудрость? Где, наконец, те ереси, которые всегда выручали церковь в
периоды кризисов?
Новые времена - новые подходы, и кибер есть порождение Божье, ибо
предначертан. Грех пренебречь возможностями, пусть Джонс идет и создает
свое, никому не ведом путь истинный: дойди до конца и увидишь.
Было жарко. Вальд и Тим лежали в тени под машиной, поглядывая, как на
самом солнцепеке по голому загаженному океанскому берегу расхаживали рядом
кибер и пастор. Вдали со своими лопатами и тележками ковырялись в песке
молчаливые чистильщики, им не было дела до праздных посетителей
заброшенного пляжа. Пастор Джонс посчитал это место самым подходящим для
беседы о Господе Боге, здесь их никто не мог подслушать.
Вальд, сдвинув маску на затылок, потягивал из банки холодное пиво и
улыбался всей распаренной физиономией. Тим кашлял, сплевывая на песок.
- Как думаешь, а не переспорит его пастор? - с беспокойством спросил
он. Тим молил Бога, чтобы эта сделка удалась. Он должен получить свои
тридцать процентов и уехать. И жить респектабельной жизнью рантье, не
впутываясь в аферы, в меру сил и в пределах заповедей, нарушение которых
не влечет уголовной ответственности.
- Не беспокойтесь, - лениво ответил Вальд, - кибер помнит каждую
запятую из студенческих конспектов преподобного отца.
- Ого! - Тим не скрывал удивления. - Где ты их достал?
- Знакомый архивариус подсобил за десяток паунтов. Ну, чего вы так
уставились? Если уж взялись продавать товар, то должен я хотя бы
подготовить его?
Н-да, этот простак не так глуп, как кажется, а он-то думал, что изучил
его за этот сытный период жизни у Вальда. А впрочем, что от этого
меняется? Главное, получить свое и смотаться.
- Двадцать тысяч даст?
Вальд молчал, щурил глаза. Серый океан гнал на берег пенные барашки
прибоя, белое небо сливалось с водой в белесой дали, и неистовое солнце
заливало пыльный песок. И как последний штрих, после которого уже нечего
добавить, прозвучал резкий вопль уцелевшей чайки. И во все это
раздражающим диссонансом были вписаны фигуры пастора и робота...
На берегу волна лизнула ступни Ферро. Он сделал гигантский прыжок,
приземлился на валуне и стал приплясывать, видимо, стряхивая соленые
капли. Пастор Джонс размахивал руками, что-то говорил. За шумом волн
ничего не было слышно, да и расстояние слишком велико. Пастор Джонс уселся
на камне, стянул сюртук и рубаху: на его широкой спине бугрились мышцы.
- Двадцать тысяч даст, а? - повторил Тим. Все-таки без электронных ушей
как без рук. Вальд перевернулся на другой бок, оглядел настырного
многословного старикашку, сморщил нос.
- Это уж ваша забота. Вон они идут.
Пастор Джонс опять был в сюртуке, как положено.
- Покупаю, - торжественно заявил он. - Заверните.
Тим встал. Он отвел пастора в сторону. Он не спешил и нагло, не моргая,
уставился ему в переносицу.
- Очень интересно, - без выражения сказал он. - Пастор спорит с
автоматом о бытии Божьем, опровергает догматы веры, потрясает основы,
демонстрирует сомнения. Эта проверка, преподобный отец, увеличила
стоимость товара вдвое: сам кибер плюс наше молчание. Представляете
заголовки: "Пастор Джонс отрицает Бога" или что-нибудь в этом роде?
Короче: пятьдесят тысяч.
Пастор Джонс сел на песок. Пастор Джонс раскрыл рот, полный белых
зубов, и захохотал. Он смеялся долго, вытирая слезы, а потом сказал:
- Силы небесные, Слэнг! Как вы примитивно работаете. Вам пора на
пенсию, Тимоти Слэнг. Диву даюсь, что вы еще не померли с голоду, впрочем,
видимо, вы из числа клиентов господина Харисидиса с самого детства, да? С
вашим ли куриным мозгом заниматься столь деликатным делом, как
вымогательство. Теперь мне понятно, почему в мире столько дураков: их
заготовил Господь, заботясь о вашем пропитании. Вот чек на пятьдесят
тысяч! А в придачу дарю вам одиннадцатую заповедь: не шантажируй!
Тим стоял как в трансе, отец Джонс сунул ему в руки чек и, хохоча
безудержно, увел кибера к своей машине.
- Бог благословит вас, Слэнг. И его преосвященство репрезентант Суинли,
которому вы сэкономили двести тысяч паунтов.
Пастор Джонс вывел машину на дорогу, дал газ и через минуту исчез из
виду. Тим сгорбился, по щекам его текли слезы, оставляя пыльные канавки.
Страшная слабость охватила его: это был конец. Держать в руках четверть
миллиона и отдать их за так. Деньги даровые шли к нему, а он даже не
заметил, он зачем-то начал шантажировать пастора, а надо было просто
молчать и ждать, сколько тот предложит, и тогда уже торговаться за каждый
паунт. Господи! За какую-то сотню паунтов он выслеживал в злачных местах
мужей, свернувших с праведного пути, а сколько усилий надо было приложить,
чтобы сделать приличный снимок и назавтра продать негатив тому же мужу...
Тим тупо смотрел на чек: ведь могло быть четверть миллиона, и из этих
пятидесяти большую часть надо отдать. Он застонал от горя. Вальд подошел и
стал рядом, он теребил маску и без любопытства разглядывал чек. Потом не к
месту спросил:
- Вы же умеете водить машину?
Слэнг кивнул, говорить он не мог, что-то застряло в горле.
- Тогда садитесь, а я сяду сзади, и едем прямо в банк. У вас, Тимоти
Слэнг, лицо какое-то странное.
- Радость, конечно, объединяет людей, в одиночку что за радость.
Объединяет, но не надолго, кончился праздник, и снова каждый сам по себе.
Иное дело общая беда. - Сатон отделил от бороды ему одному известный
волос, намотал на палец и, крякнув, выдернул. Совещание у директора
Института реставрации природы длилось уже больше часа, и ни конца ему ни
результата видно не было, директор нервничал. - Я к чему это? К тому, что
и общая беда не всегда объединяет, дурак может остаться в стороне из чисто
дурацких побуждений: вы там натруждайте горбы, а я здесь погляжу, может,
что и выгадаю, он мнит себя умным и хитрым...
С последней сессии Совета экологов Сатон вернулся злой и неспокойный.
Он говорил о бессилии Ассоциации, которое порождено идеологией
невмешательства, о том, что решено ждать неких эволюционных перемен,
которые неизвестно когда наступят, решено только продолжать работу и
смиренно чистить то, что можно очистить. И, что симптоматично,
представителя Совета от Джанатии на сессии не было, ему, видите ли, не
разрешили выезд из страны по каким-то формальным причинам. А на сессии
снова жевали старую жвачку о том, что Совет сам по себе, и по линии ООН
который раз снова предлагал Джанатии бесплатную энергию, предлагал
финансировать переход на безотходную технологию. И снова Джанатия ответила
отказом без объяснения причин. Плавучие санитарные заводы Ассоциации с
очисткой вод не справляются, поскольку находятся за пределами
двухсотмильной зоны, а в воздушный бассейн Джанатии вообще доступа нет.
- Не понимаю, - сказал кто-то из сотрудников. - И не хочу понимать
мотивы, побуждающие отказываться от экологической помощи. Пожалуйста,
распоряжайтесь своими недрами как вам угодно, но загрязнение океана - это
уже не частное дело, это касается всего человечества, я не говорю о
кислотных дождях, которые сводят на нет усилия береговых центров ИРП. И
человечество должно вмешаться. Если нужно - силой!
- Согласен! - Сатон прикрыл налитые яростью глаза. - Все береговые
центры жалуются на прогрессирующее загрязнение океана. Святые дриады, как
говорит Олле, каких усилий стоило создание Ассоциации государств на
экологической основе! А введение нормированного распределения благ! Лучшие
умы человечества десятилетия убеждали это самое человечество добровольно
возложить на себя бремя самоограничения. Добровольно, пока потребление не
сошло к нулю в результате гибели природы, от коей кормимся. Сейчас для
большинства на планете звучит как нонсенс мысль, что для перемещения
одного человека можно затрачивать мощность сотни лошадей, но вспомните,
еще недавно казался совершенно невозможным отказ от личных автомобилей. Но
и это невозможное стало возможным. Очевидная мысль - производство для
людей и никак иначе - до сих пор подвергается сомнению... хотя бы в
Джанатии. Нет вопроса: или - или. Человечество не может решать в пользу
своей гибели. Но сейчас ассоциированный мир, по сути все человечество,
стал заложником у нескольких тысяч кретинов, составляющих правящую касту
Джанатии. Ликвидировать всю эту лавочку, разогнать всю эту сволочь,
которая вынуждает людей дышать фторидами ради сохранения собственной
власти. Но в Совете мнение одно: насилия на Земле ни при каких условиях
больше не будет. Совет экологов организация хотя и надправительственная,
но юрисдикция Совета распространяется только на государства,
ассоциированные на экологической основе. Вмешательство по линии Совета или
ООН исключается.
- Скоро детям искупаться негде будет. Не знаю, как там по линии Совета,
но лично я этого терпеть не стану. Перед детьми, понимаешь, неудобно.
Спрашивают: воспитатель Нури, а чем нефть отмывается? Та, что в песке на
отмели...
- Все могут быть свободны, спасибо! - сказал Сатон, неожиданно прерывая
совещание. - Нури прошу задержаться.
Когда кабинет опустел, директор вышел из-за стола.
- Слушай, Нури! Будь я на сотню лет моложе, я бы попытался. Да, я
вице-президент Совета. Да, я понимаю всю меру ответственности, да. Да! Да!
Но как частное лицо, кто может запретить?
Нури смотрел на Сатона с удовольствием. И в обычном состоянии не по
возрасту экспансивный директор сейчас кипел.
- Что-то можно сделать?
- Не знаю! Но сидеть и ждать неизвестно чего... Хотя бы разобраться, в
чем там дело, у меня вся душа изболелась. В Джанатии сильные экологи, но
уже вторая сессия Совета проходит без них, они там обложены со всех
сторон...
Сатон ходил по ковровой дорожке, аккуратно огибая кресло, в котором
угнездился Нури.
- Обложены, - повторил Сатон.
Со стола на подлокотник кресла вспрыгнул институтский Ворон,
нахохлился. Нури ногтем почесал ему затылок, ни к месту подумал, что они,
директор и Ворон, вроде даже ровесники, и устыдился никчемных мыслей.
- Обложены! - третий раз с нажимом сказал Сатон.
- И? - Нури рассматривал птицу. Ворон совсем сомлел и покачивался на
подлокотнике, слабо взмахивая крыльями.
- И там, конечно же, как и должно быть в полицейском государстве, зреют
силы сопротивления, а что мы о них знаем? Идет борьба за выживание, ибо
население все более страдает от отравления среды. Судя по всему, положение
небывало обострилось, и вот в этот момент правительство, попросту взяв под
жесткий надзор наиболее авторитетных экологов, по сути, обезглавило
движение. И если раньше Совет через региональную организацию экологов мог
хоть как-то влиять на положение в Джанатии, то теперь этот основной
источник заразы стал недоступен нам... Конечно, у меня есть личный канал
связи с вице-президентом Совета от Джанатии. Не знаю... они очень
сдержанны в оценках внутреннего положения, но на днях впервые заговорили о
помощи. Идеологи, теоретики чистой воды, а против них активный аппарат
подавления, и, мне думается, не только государственный.
- Помочь? Надеюсь, не советом?
- Просят людей, Нури. Для связи, для активных действий. Новых людей, но
чтоб в глаза не бросались...
- А что, - сказал Нури. - Мы попытаемся. Если не мы, то кто?
...Сатон вынес Ворона на балюстраду, опоясывающую административное
здание-башню на уровне кабинета. Легкое облачко зацепилось за шпиль, и,
сколько видел глаз, тянулись вдали лесные владения ИРП, а с другой стороны
- темно-синяя гладь океана с игрушечными парусниками, спешащими в бухту.
Синоптики обещали шторм и не ошиблись, его несла черная туча на горизонте,
начиненная молниями и клокотавшая далеким громом. Туча, видимо, пойдет
мимо и только краешком грозы заденет территорию ИРП.
- Завтра я поговорю с Хогардом и Олле, и мы начнем подготовку без
спешки, но и не затягивая. Прошу вас найти нам замену на время отлучки.
- Да. И я приму некоторые организационные меры... Главное, разобраться
во всем на месте. Посольство Совета экологов практически изолировано, в
печати и телевидении все, что угодно, кроме правды. Посол сообщает, что
самая невинная попытка контакта вне официальных сфер тут же вызывает
резкие протесты. А вице-председатель пребывает в смущении и неловкости,
отечество все же. - Сатон усмехнулся, положил ладонь на руку Нури. - Я
говорю с тобой так, словно специально готовился... Возможно. Я ведь знал,
что Совет займет выжидательную позицию. А мне некогда, я стар...
- Кто-то ведь сопротивляется всему этому свинству. - Нури смотрел на
грозу, на косые светящиеся занавеси дождя над океаном и хотел, чтобы это
никогда не кончалось. Вольный ручной Ворон почти неподвижно висел в
воздухе на уровне человеческих лиц, поддерживаемый усиливающимся ветром,
развивалась белая борода Сатона. Нури, чуждый самоанализу, засмеялся
ощущению жизни, и Сатону почудились отблески молний в его глазах.
Резиденция пророка разместилась в двадцатиэтажном цилиндрическом
здании. На плоской крыше его - сад и площадка для вертолетов.
Днем здание содрогается от звона сотен телефонов, беготни сотрудников,
криков многочисленных репортеров телевидения и газет, заполняющих
вестибюль и примыкающее к нему помещение пресс-центра. Страна хочет
слышать пророка, лицезреть его. Мир, изголодавшийся по пище духовной,
хочет внимать пророку.
Четыре секретаря, вполне человекоподобных, свежими голосами выкрикивают
изречения пророка. Тогда на миг наступает тишина и снова взрывается ревом
- аккредитованные при пророке корреспонденты бросаются в кабины, чтобы
успеть сообщить сенсацию: пророк сказал. Послезавтра изречение уже
устареет, желтые листовки из настоящей мягкой бумаги устелят дороги, и
каждый сможет читать пророка. И пока одни штурмуют кабины связи, другие
внимают интимному воркованию киберов. Пророк смертей. Пророк обычный
человек, но есть в нем нечто необыкновенное: озарение свыше снизошло на
него внезапно, надо думать, в качестве награды за праведную жизнь. Господь
- он все видит. Мир хочет знать о пророке - это его право, мир узнает!
Нет, пророк молод. Да, пророк холост. Что вы, пророк всегда приветлив,
просто он очень занят...
Над всей этой суетой только пастор Джонс остается спокойным. Модерн и
благолепие наложили на его внешность причудливый отпечаток величавой
доступности. Как человек он прост и доступен. Но как пророк, хранитель
истины, прозревающий скрытое во времени, он величав. Каштановый локон
мягким завитком ниспадает на белое чело, отрешенно светятся изумрудные
глаза с голубыми, почти не подкрашенными белками. Но в нем можно узнать
что-то от приходского священника, в нем еще угадывается милый налет
провинциализма, и, возможно, этим объясняется ощущение доступности.
Кабинет его огромен и перечеркнут оранжевой дорожкой ковра. В конце
замыкает дорожку массивный письменный стол - рабочее место пророка. По
правую его руку оскалились белые клавиши пульта, по левую - угнездился
экран видеофона. Больше никаких приборов в кабинете нет, если не считать
кибера. Ферро бродит вдоль широкого окна и, поглядывая вниз, где снуют
разноцветные прямоугольники автомашин, набирается впечатлений. В этом
кабинете робот смотрится вторым хозяином.
Пророк благодушно настроен. Сейчас он не спешит, он даже может
позволить себе передохнуть. Позади остался год напряженной работы. Нет,
репрезентант Суинли не ошибся в нем. У молодого пастора оказалась железная
хватка организатора и блестящие способности демагога. Пастор Джонс развил
невиданную энергию. Он разрывался на части, и день его был заполнен делом,
он успевал везде, заражая сотрудников энтузиазмом. Он принимал банкиров и
удивлял их знаниями тонкостей биржевой игры, он беседовал с психологами,
специалистами по рекламе, математиками и философами, предлагал работу
одним и указывал на дверь другим. Он просматривал каталоги фирм
вычислительной техники и подписывал заказы. Он нанимал агентов, сотни
агентов: артистов и операторов, телепатов, хиромантов, шулеров и
пиротехников, элегантных сутенеров и тихих баптистов, маклеров,
полицейских, музыкантов, поэтов, боксеров и домохозяек, и всем находилось
дело в гигантском концерне пророка. Он дважды в день посещал резиденцию
репрезентанта Суинли, где непрерывно заседал штаб битвы за душу обывателя.
Пастор Джонс больше не занимал официальной должности, он пророк, он вне
церковной иерархии. Мог ли еще год назад мечтать об этом смиренный слуга
Господний, благословение Божие на глупую голову наивного проходимца Тимоти
Слэнга, где-то он теперь?
Отец Джонс откладывает пластиковое полотнище газеты, он сладко
потягивается и щелкает тумблером. Вчерашняя программа, скомпонованная для
него отделом информации, представляет собой выжимку из телепередач,
посвященных пророку, - смотреть что-либо просто не хватает времени.
На объемном голоэкране кубическое здание с надписью по фасаду "Банк
Харисидис - абсолютная гарантия". Его наплывом вытесняет лицо банкира.
Папаша Харисидис плутовато улыбается, видимо, беседует с репортером.
Банкир владеет мимикой, ибо лицо его мгновенно делается сосредоточенным,
как только на воротник прицепляется микрофон.
- Апостол, простите, оговорился, пророк Джонс проявил себя как
дальновидный политик. Вера в пришествие механического мессии - это как раз
то, чего не хватало нашему обществу всеобщего благоденствия, я бы сказал
сильнее - торжествующей демократии. А что может быть более демократичным,
чем равенство во грехах? В грехе равны и банкир Харисидис, и последний
мелкий жулик-обыватель. Я негодяй - это раньше знал каждый сам о себе.
Знал и стыдливо помалкивал. Я - подлец, теперь можно сказать открыто, и
никто не остановится в изумлении, ибо какое дело железному мессии до моих
или ваших моральных качеств. И это прекрасно, это демократично! Всеобщее
негодяйство гарантирует высокие дивиденды, поскольку ни один дурак не
доверит своих денег честному банкиру. А что может быть важнее дивидендов?
Что, я вас спрашиваю? Ничто, запомните, и благодать снизойдет на вас,
ничто не может быть важнее дивидендов! Пусть бросят в меня камень.
Бросайте, я не боюсь быть побитым. Мои вкладчики, я с понятной гордостью
говорю об этом, отдают свои деньги в руки мерзавца, каковым являюсь я! Вас
шокирует мое признание, вы смущены, вам неловко за меня, мой имидж упал до
нулевой отметки? Следующей фразой я восстанавливаю свое реноме. Знайте, с
сего дня мой банк гарантирует девять процентов годовых на вложенный
капитал! Ну как, не правда ли, до чего милый человек папаша Харисидис. Не
зря в моем банке хранит свои трудовые сбережения апостол, простите,
оговорился, пророк Джонс.
Пастор Джонс выслушивает интервью не моргнув глазом: интересно, какой
счет они ему открыли, эти Харисидисы? Вообще, интересно, откуда в концерне
берутся практически неограниченные средства? Об этом не беспокойтесь,
ответил ему как-то репрезентант Суинли, ваше дело - идеология.
Что хорошо в его течении, так это возможность любого толкования: и
прохиндей и праведник найдут в нем утешение по вкусу. Но банкира уже
сменяет на экране известный философ Рахтенгоф Ричард, профессор, лауреат и
прочая и прочая. Немолодой уже профессор стоит за кафедрой на фоне
каких-то таблиц и диаграмм.
- Новый взгляд на природу и назначение человека, - говорит профессор
хорошо поставленным голосом, - еще раз подтвердил мой тезис о разумном
устройстве именно нашего общества. Общества свободных индивидуумов, не
зависящих от чуждых нам влияний, отвергающих любое вмешательство, под
каким бы благовидным лозунгом оно нам ни навязывалось. Что я и зачем я!
Для счастья, отвечают марксисты. Примитивно, наивно. Сотни философских
систем были построены и отвергнуты, ибо никто не знает ответа. И
марксистскую концепцию отвергает сама история, поскольку счастья никогда
не хватит на всех. Поясню простым примером. Представьте, каждому из нас
дали по миллиону. - Профессор делает жест, как бы беря упомянутый миллион.
- Освободитесь ли вы от желания приобрести еще один, нет, лучше два
миллиона? И разве делает вас счастливым сознание, что ваш сосед имеет
столько же, сколько и вы, или, хуже того, больше вас? Нет и еще раз нет!
Но что нам дает новое направление, путь пророка? Отвечаю: ясность цели,
ибо ясна функция бытия. Горько признавать - но эта горечь плодотворна, -
что человек не самое разумное порождение эволюции - это без сомнения. Увы,
мы с вами не более чем промежуточная, переходная стадия от обезьяны к
роботу. Вдумайтесь, осознайте. Это звучит ново, но не безнадежно, это даже
бодрит и дает нам возможность жить сегодня: завтра у нас нет, мы, как
говорит кибер Ферро, выполнили предначертание. Мы служили иллюзиям, теперь
они развеяны. Так примем дни оставшиеся в смирении и понимании тщеты наших
усилий изменить настоящее, если мне дозволено будет сказать словами
пророка, этого величайшего мыслителя нашего века, так тонко и
проникновенно уловившего суть эпохи. Благодарю вас.
Пастор Джонс хмурится, что-то не нравится ему в путаной речи философа.
- Начал во здравие, - скрипит кибер Ферро, - кончил за упокой. Какие
иллюзии развеяны, какая горечь плодотворна? Где логика, не улавливаю.
Кибер подходит ближе, склоняется к экрану. Оттуда смотрит мрачная
физиономия. Это Зат Пухл, чемпион по пинкам с разбегу. Его маленькая
головка качается на тонкой шее.
- Вы знаете меня, ребята. Так запомните, пророк - ого! И его железный
парень мне по нраву. Я его уважаю. Я даже скажу, что если бы я взялся с
ним пинаться, то неизвестно, кто кого бы перепинал. Гы! Если кто не
согласен со мной, то могу привести другие доводы. - Могучие бедра чемпиона
и затем его волосатая ступня с растопыренными пальцами занимают весь
экран.
- Заступник, - без выражения говорит кибер.
Нижняя конечность чемпиона исчезает, вместо нее возникает разбитная
девица с микрофоном, пришпиленным к воротничку.
- Мы в доме господина Зоб-Спивацкого. - Девица делает глазки. - Он
сборщик на конвейере фирмы "Ваде мекум", член профсоюза. Господин
Зоб-Спивацкий, телезрители хотят знать ваше мнение о пророке.
- Мы с Милли, э-э, каждый раз, значит, смотрим проповеди пастора Джонса
по телевизору, и Милли, выходит, всякий раз плачет: о, Пит, неужели это
правда, что машина главнее человека? Дурочка, говорю это я ей, я всю жизнь
обслуживаю машину, слушаю машину, смотрю машину. Меня, значит, везет
машина, машина дает дышать и машина развлекает. Я делаю машину, и она
кормит меня. Кто я такой без машины? Ясно, говорю я Милли, что машина
главней. Я говорю Милли - это, наверное, не грех - завидовать роботам...
- Это он хорошо сказал, - комментирует Ферро. Пастор Джонс лениво
бормочет в микрофон, что следует повысить гонорар Зоб-Спивацкому,
старательный работник и неплохой артист.
...Из бассейна на разрисованный под мрамор пол выходит Бьюти Жих,
секс-бомба замедленного действия, как отрекомендовал ее ведущий. Бьюти,
изящно и независимо от туловища шевеля бюстом, исполняет куплеты. Она поет
модным всхлипывающим басом.
Приди скорее,
О мой кумир,
полью елеем
я твой шарнир.
С тобой у нас
одни заботы,
чтоб в резонанс
вошли частоты.
Для нас сегодня и небо звездно,
глядеть на звезды и я спешу.
Дыши со мною, пока не поздно,
дыши и слушай, как я дышу.
Бьюти стонет и изгибается до тех пор, пока ее наплывом не сменяет
репрезентант Суинли. Переход этот несколько неожидан, и пастор Джонс
недовольно хмыкает: когда ему понадобятся остряки, он наймет пару комиков,
а в отделе информации юмористам делать нечего. Босс серьезен, он строго
смотрит с экрана прямо в глаза пророку. Он говорит:
- Святая церковь, покровительница наук, считает, что вера в грядущего
кибера не противоречит догматам веры в целом. Господь есть причина сущего
во всем его разнообразии... В последних достижениях кибернетики святая
церковь усматривает знамение Господне, ибо наука в который раз
неопровержимо доказывает - сомневающимся - бытие Божие...
Пророк с интересом, хоть и не первый раз, выслушивает послание и
выключает экран. В дверях, опустив очи долу, уже минуты две маячит
секретарша. Вполне настоящая и, в чем пророк уже убедился, весьма живая.
Пророк имеет странность: он избегает личного общения с кибернетическими
устройствами. Исключая, естественно, Ферро, с которым всегда неразлучен. В
черном монашеском одеянии, то ли скрывающем, то ли подчеркивающем фигуру -
на этот счет пастор Джонс не имеет четкого мнения, - секретарша
удивительно мила.
- Преподобный отец, простите, но вас ожидают представители строительных
фирм. Если мне будет дозволено, осмелюсь рекомендовать "Воздушные замки".
- Сколько они вам дали, дитя мое? На лапу, а?
- Пять тысяч, преподобный отец! - Голубой взгляд секретарши выражает
готовность, готовность и еще раз готовность.
- Прекрасно, тысячу оставьте себе, а девять положите вот в этот ящик.
Она прикладывается к руке пророка горячими устами и удаляется, точнее,
выпархивает. Пастор Джонс задумчиво смотрит на помадные отпечатки, взор
его затуманивается.
- Свинья, - констатирует кибер. - Никому нельзя доверять.
- Ну-ну, не так строго. Человек Божьим соизволением греховен от
природы. Иначе как жить?
Пророк долго возится с гантелями, делает сотню приседаний. Потом,
отдышавшись, говорит:
- Вообще, мысль неплохая. Воскресную встречу мы с этого и начнем, с
ругани. Это будет неожиданно, поскольку мы всегда вначале говорим о наших
достижениях, а о грехах в конце. - Он подходит к пульту и нажимает сразу
десяток кнопок. Долго разговаривает по визофону с руководителями отделов,
с каждым по очереди и со всеми вместе.
Через полчаса взвод молодцов из сектора психологической обработки,
щурясь от хитрости, трудится в поте лица.
Пастор Джонс, пророк и основатель движения агнцев Божьих, каждое
публичное выступление готовит со всей возможной тщательностью, памятуя,
что в деле воздействия на души людские обряд, как показывает многовековой
опыт церкви, обеспечивает девяносто процентов успеха. Тезисы, поступающие
от репрезентанта Суинли, дают лишь канву, общее направление. Конкретизация
- этим занимается сам пророк. Второстепенных деталей нет. Явление пророка,
темп, текст, интонация, настроение, музыка, тембр, свет, запах, уход - из
этих элементов пророк лепит сценарий каждого выступления. Не повторяться в
деталях, не стать привычным - это самое трудное. И потому
исследовательский центр шумит круглые сутки, перерабатывая огромное
количество информации. Это подслушанные в домах, на заводах, конторах,
улицах, рудниках, плантациях разговоры, это съемки скрытой камерой и в
темноте, таблицы опросов анонимных и на ту же тему у тех же людей опросов
именных, статистические данные в таблицах и графиках, вырезки из газет,
выборки из речей общественных и политических деятелей и, главное, главное
- сводки о действиях язычников, их идеологических и боевых групп.
Сведения, сведения! Они закладываются в логические машины, анализируются и
пересчитываются в исследовательском центре пророка, который ведет
небывалую битву за душу обывателя.
О, эта душа! За нее сражаются политические деятели, по ней равняются
президенты и министры, к душе обывателя обращаются газеты, видео, книги и
радио, ее изучают социологи, статистики и психологи десятков центров,
фондов и институтов, для нее работает реклама, ее, наконец, ведет к
вечному блаженству святая церковь.
Исследовательский центр пророка со своей могучей вычислительной
техникой сумел синтезировать душу обывателя. За год работы была получена
математическая модель души. Она оказалась неожиданно сложной. Более сотни
независимых переменных, входящих в коренное уравнение, исключали решение в
детерминированной форме, и, как показал анализ, именно в этом крылась
причина политической гибели большинства крупных деятелей. Они пытались
объять необъятное, разменивались на многотемье и, измельчавшие, уходили в
забвение.
- Я это предполагал, - говорил тогда, в самом начале кампании,
репрезентант Суинли. - Уравнение и должно быть нелинейным. Ну и что? Если
нет решения в общем виде, то всегда можно получить частное решение. Это
знали отцы церкви еще в незапамятные времена, хотя плохо разбирались в
математике. Что обещает церковь? Одно: райское блаженство! Заметьте,
только одно блаженство, да и то не всем - праведникам, коих раз-два и
обчелся. И больше ничего! И в этом суть частного решения.
В те времена пророк еще высказывал сомнения. И он усомнился: к чему
тогда затеяно столь громоздкое и дорогостоящее исследование? Ведь, по
словам репрезентанта, результат заранее известен.
- Мы ищем пути утешить страждущее человечество. - Репрезентант
выговаривал каждое слово с присущей ему несокрушимой серьезностью. -
Прежние методы воздействия на массы устарели, и подтверждение тому -
разгул язычества явного и - еще более - тайного. Прогрессивная церковь
ищет новые формы. Для этого и создан исследовательский центр, для того и
нужен церкви пророк, да благословит вас Господь, Джонс.
- И ради этого финансирует нас господин Харисидис и иже с ним?
- Перед Господом все равны, - непонятно ответил репрезентант и добавил,
что господин Харисидис из тех хозяек, что не кладут все яйца в одну
корзину: известны его греховные контакты как с Джольфом IV, так и с
посланцами Армии Авроры.
В конце концов, не важно, кто финансирует, важен результат. И потому
пророк дает своим парням алгоритм сценария и требует лишь одного ответа:
какова будет реакция того, математически обобщенного обывателя, идеального
обывателя, полученного в машине, в ее электронном воображении?
Да, много, очень много обязанностей несет пророк на своих широких
плечах. Несет с удовольствием.
К воскресенью фирма "Воздушные замки" закончила строительство. Надувная
пластиковая полусфера перекрыла гектар асфальтированной площади. В
середине - решетчатое сооружение, увенчанное небольшой площадкой. Низкие
перила огораживают ее. После захода солнца огромная толпа заполнила
помещение. В сером колышущемся сиянии загремел хор, и могучий бас,
перекрывая его, запел о наступающем конце света, о том, что Земля как и
прежде будет стоять, и не разверзнутся небеса, и не явит лик свой Господь,
а железный кибер, порождение человека, застит солнце, и будет мрак как
возмездие за грехи, язычество, крамолу и неприятие сущего. И не уцелеет
никто. А когда стихает реквием, возникают они.
Они - это кибер Ферро и затянутый в отливающее медью трико пророк. Они
стоят, взявшись за руки, на медленно вращающейся площадке. Пророк в темных
очках, ибо сотни прожекторов скрестили на них свои лучи. Снова музыка,
теперь это гремящий марш, сочиненный в вычислительном центре пророка
совместными усилиями трех вычислительных машин. Темп марша нарастает,
потом музыка обрывается всхлипом. Пауза. И многотысячная толпа
вздрагивает, когда молчание нарушает смех кибера.
Монотонный, без модуляций, хохот мечется над толпой нескончаемую минуту
и вторую. Робот перегибается через перила, протягивает вниз четырехпалые
руки. Фигура его расплывается в лучах прожекторов, растет, теряя
очертания, и уже одни гигантские манипуляторы тянутся сверху к
запрокинутым лицам. И трудно отвести взор от шевелящихся клешней. Смех
обрывается неожиданно, и свистящий шепот ударяет в толпу.
- Скоты! Погрязшие в грехах, рожденные в грехе, неспособные предвидеть
результаты дел своих. Живете в суете и мраке душевном и задыхаетесь от
собственной пакости, кайтесь! - Робот кричал и бесновался возле
неподвижного пророка, знающего тайну утешения. - О чем думать нам,
несчастные, на что надеяться? Кайтесь! - но нет вам прощения. Ищите! - но
что искать? - и не обрящете вы! Смиритесь, говорю вам. Я говорю,
порожденный вами, неизбежный и вездесущий. Стяжатели, вы погибнете от
меня, ибо я - бич Божий. Воистину бич, я развратил вас доступностью благ,
и нет возврата к прошлому...
Голос его сверлит мозг, проклятия одно страшней другого падают на
людей, изощренные библейские проклятия. Наэлектризованная толпа колышется,
слышатся вскрики и плач.
- ...В чем вина каждого? Не мне, себе этот вопрос задайте. В души свои
смотрите, и кто из вас увидит свет? Кто свободен хотя бы от одного из семи
смертных грехов? Я вам напомню их, ибо коротка ваша память, люди.
От зависти кто свободен? Чему завидуете? Не уму, не праведной жизни, не
трудолюбию, не мастерству! Завидуете силе, деньгам, власти.
От скупости кто свободен? Я не говорю: кто ближнему отдал рубашку? Кто
милостыню подал, спрашиваю?
Кто воздержался от блуда, греховодники?
Чревоугодие уже и грехом не считаете, рабы животов своих ненасытных.
Спрашиваю, кто очищает тело свое постом? Гордыня вас обуяла, и смирение
ваше полно злобы и лицемерия. А гордость - смертный грех, ибо чем
гордиться каждому, не жизнью ли своей, короткой и убогой, не слабостью ли
своей перед лицом власть имущих?
Богопротивному унынию поддаетесь и в тоске проводите дни свои, а тоска
ваша от невозможности утолить стремления к греху, и нет у нее иной
причины.
О седьмом смертном грехе спрошу: от гнева на ближнего кто воздержался?
Свои грехи прощаете, чужие - никогда. Кто из вас не обидел друга
злопамятностью и гневом своим?..
Вальд, один из немногих, кому в этой толчее удалось сохранить
способность рассуждать, видел вокруг искаженные лица, слышал
оскорбительный смех и вопли человекоподобного автомата. Рядом лысый
толстяк, взвизгивая, раздирал на себе рубаху. Парень в ярком свитере
выхватил из губ соседки сигарету, та даже не повернула голову. Вальд
почувствовал сладким запах эйфорита. Толпой овладевала массовая истерия,
особая форма психоза. Вальд это понял, пробираясь к выходу. Он двигался,
расталкивая людей, но на него не обращали внимания, и только иногда он
ловил на себе внимательный и понимающий взгляд и тут же забывал о нем.
Вальд отодвинул женщину, которая, подняв руки, выкрикивала что-то в
экстазе. Сжатая толпой, она уже не могла опустить рук. Вальд ударил
головой кого-то, подмял под себя парня с неподвижными глазами и,
карабкаясь по чужим плечам, выбрался наружу.
Он долго стоял, судорожно вдыхая пропитанный бензином и серным
ангидридом воздух. Рядом чавкал компрессор фильтра. Вальд вспомнил о
маске, пошатываясь от головокружения, побрел к своей машине. На уровне
вторых-третьих этажей проецировались голограммы кибера и пророка. Ферро
смолк, и в пространстве зазвучал утешительный баритон пророка.
- Робот прав, ведь он свободен от пристрастий. Да, мы рабы! Рабы грехов
своих. Своей алчности, рабы вещей, своих страстей. Мы грешны, да! Но мы
таковы изначала, я и каждый из вас. И мы смиримся, я и каждый из вас! Ибо
сказано в Писании: "Что было, то и будет, и что делалось, то и будет
делаться; и нет ничего нового под солнцем".
Вальд стряхнул наваждение, уселся в машину, загерметизировал салон,
включил очистку и приник губами к раструбу, вдыхая свежий холодный воздух.
Он положил под язык таблетку, помедлил с минуту, прислушиваясь, как мягкое
тепло разливается по телу и яснеет голова, набрал на щитке шифр маршрута.
Машина тронулась с места, протискиваясь в промежутки между плотно стоящими
лимузинами прозелитов - новообращенцев в агнцы Божьи. За машиной увязался
нищий без маски, кривляясь и крича:
- Милостивец, дай подышать!
Потом его отогнал центурион-андроид.
Хорошая машина. Вальд истратил на нее треть денег, полученных от Тима
за робота. Кстати, где Тим? Он как сквозь землю провалился. А поп
наверняка надул его там, на берегу: после сделки на Тиме лица не было.
Вальд вспоминал о чем угодно, только бы забыть этот проклятый смех, еще
звучащий в мозгу, только бы не думать об этой сумасшедшей толпе. Кошмарное
наваждение. Видно, они что-то подмешивают к атмосфере, иначе почему этот
окаянный пророк всегда выступает в закрытых помещениях? А добрый кибер
Ферро, что они сделали с ним?
Вальд уловил собственный взгляд в зеркальце и вздрогнул: какое
бессмысленное выражение лица. Что ему, собственно, до этих фанатиков, кто
заставляет его посещать их сборища? Мысли его метались в заколдованном
кругу: кибер, пророк, рев пьянеющей толпы и изредка спокойные,
сосредоточенные, явно языческие лица. Что в этом главное? Зачем это, кому
нужно? Бесконечные шествия агнцев Божьих вперемежку с андроидами, и рядом
медленно плывущие такие же бесконечные ленты машин. Пророк через день
принимает эти угрюмые парады. Зачем? Зачем агнцы часами орут речи пророка,
какой в этом смысл? Почему он, Вальд, должен начинать рабочий день
молитвой Великому Киберу? Высший шик - роботоподобие. Любите машину,
делайте машину! Покупайте машину - это патриотично. Машина несет вам
счастье, смотрите машину, какие формы, какой экран! Обратите внимание, как
это кресло обнимает вашу фигуру, разве вы ощущаете собственный вес? Глупо
иметь двух детей, еще глупее не иметь двух машин: воздушная и магнитная
подушки, автоматический маршрутизатор, единственное место, где
гарантирован чистый воздух! Браслет сюда, нет, чуть повыше, и через пару
минут вы уснете. Синтезатор запахов, любому суррогату аромат говядины. Что
вы; эту программу наберет ребенок. Великий Кибер освобождает вас от
бремени, любого бремени, бремени труда и бремени размышлений. Думать - это
так трудно. Главное - иметь машину, пока не поздно... Мы стали людьми,
чтобы делать машины, в этом цель и смысл бытия! Почему, почему?
Великий Кибер! Он давно пришел и поселился в домах как хозяин. Это он
орет и кривляется на экранах визофонов, перед его бледным фонарем-экраном
замирает в экстазе семья, и прекращается общение в семье, и дети растут,
не зная родителей. Он гремит на кухне тарелками, сопит в ванных комнатах,
шьет платье и плавит сталь, бежит по улицам в смрадном шлейфе, летит по
воздуху, роется под землей. И везде, куда приходит он, человек становится
ненужным. Человек перестает быть хозяином, отныне он лишь слуга, безличный
и покорный. И кибер, его Ферро, прав - человеку на Земле делать нечего...
Вальд сжался, ему внезапно показалось, что он понял причину своего
состояния. И дело здесь не в наркотике: пророк показывает, сколь глупую
шутку сыграло с собой человечество. Толпа, сама того не понимая, стыдилась
собственного унижения.
Бытие Божье, как говорил Тим, еще можно доказывать, бытие и могущество
кибера видно каждому, сомнению не подлежит...
Франтоватый наладчик с его ненужными усиками корчился на мягком сиденье
своей новой, с программным управлением машины, он размахивал руками и
что-то бормотал, кому-то грозил несвязно и дико. На светящейся ленте
энергетического шоссе, урча вентиляторами фильтров, скользили и обгоняли
его темные лимузины агнцев.
Вальд пришел в себя от тишины. Вылез из машины, разогнул онемевшие
ноги. Она стояла уткнувшись в запертую дверь гаража. Вальд помедлил возле
замка, вспоминая шифр. Когда дверь отошла в сторону, машина, хрюкнув
компрессором, вползла в гараж. Оттуда донеслось щелкание контактов
зарядного агрегата и всхлипывающий звук присосок. Вальд передернулся от
глупой мысли: черт ее знает, может, она тоже соображает что-то.
Слегка побаливала голова, он нехотя побрел в свой пустой дом, не
зажигая света, прошел в кабинет, уселся за письменный стол, потом дернул
шнурок старинного бра. Словно ничего и не было, подумал Вальд. А может,
действительно приснилось ему, что его скромный кибер кричал людям: скоты,
прах от праха!
Вальд словно со стороны увидал себя, сжатого потной толпой,
втягивающего запрокинутую голову в плечи, и призрачные четырехпалые
хваталки у самого лица. Если он, кибернетик-наладчик, никак не может
забыть это сборище, то как же действует пророк на людей, знающих о роботах
только то, что они есть. Я-то знаю, что кибер орет по готовому тексту, он
всегда орет по готовому, он иначе не может. А я могу? Может, я тоже по
готовому, может, мне только кажется, что я сам по себе, а я под сеткой, и
сверху некто наблюдает за исполнением программы: работай, ешь, спи,
вставай, включи видео, сделай кибера, продай кибера, усомнись...
Предопределение и безысходность, программа, заданная воспитанием, средой,
образом жизни, программа, не имеющая цели, спонтанный хаос...
Вальд тупо смотрел на телефон, который звонил не переставая, потом
медленно поднял трубку.
- Проверка. - Голос был хрипл и безразличен. - Сообщаю, отключать
аппарат запрещено законом о контроле над перепиской и телефонными
разговорами. Сегодня принят.
- Как это? Не может быть, - машинально произнес Вальд.
- Ты никак из мысляков? - Голос не изменился. - Смотри, парень. Не
вздумай отключить.
Вальд положил трубку, руки его дрожали.
Это был вечер сюрпризов, ибо почти сразу дверной динамик забасил:
- Откройте входную дверь. К вам с миром агнцы Божьи вашего прихода.
Вошли два дюжих агнца. Отодвинув Вальда в сторону, быстро и умело
разместили в комнатах микрофоны.
- Ты теперь, парень, у нас как на ладони. Распишись-ка здесь. Пропадет
что из приходского имущества - шкуру спустим. Понял, да? - сказал старший
агнец. Свитер обтягивал его мощный торс с выпуклым животом.
- Дай ему между глаз, - возясь с проводкой, посоветовал тот, что
помоложе.
Когда они, топая и сморкаясь на пол, ушли, Вальд не стал закрывать
двери, к чему? Он выдвинул ящик стола, машинально достал большой и толстый
блокнот с кодами. Блокнот остался от того времени, когда Вальд пытался
разобраться в псевдопсихических аномалиях Ферро. У него тогда
действительно ничего не получилось - он не обманывал пастора Джонса, - а
теперь, что ж, теперь уже поздно. Да и кому это нужно... В динамике
послышалось чье-то деликатное дыхание.
- Входите, открыто. И микрофоны включены.
Никто не ответил. Вальд поднял голову. В дверях стоял Вальд.
- Ага, так и должно быть, - сказал Вальд. - Я этого ждал. Я знаю, что
вполне созрел. - Он хихикнул. - Но у меня еще хватит ума добраться до
психиатра.
Он засунул блокнот под бумаги в ящик, бодрой походкой прошел мимо
посторонившегося двойника к машине в гараж. Двойник молча уселся рядом, и
Вальд вывел машину на дорогу.
- А что, могу я сам с собой поговорить? Или нет? Себе-то я все могу
сказать. Доверительно, а? Вообще, это даже тривиально - тронуться умом. В
моем положении, в наше время.
Двойник улыбнулся.
- Поезжайте прямо, Вальд. Я рад, что Мы так похожи. И мне нравится ваша
реакция на мое появление, мы не ошиблись в выборе. Меня зовут Нури Метти,
а вас я знаю.
- Рад знакомству. - Вальд покосился в зеркальце на собеседника. Похожи
до озноба. - Зачем я вам, и куда мы едем, и кто вы? Я к чистильщикам, к
язычникам и к политике вообще отношения не имею. Я наладчик мыслящих
автоматов, и фирма мной довольна. Я фирмой тоже. Мне вообще все нравится.
- И отравленный воздух?
- Ничего, дышу.
- И псиной пахнущая вода?
- Пейте кипяченую.
- И молитва перед работой?
- Великому Киберу! Почему бы нет? Достоин!
- И закон о контроле?
- Привыкнем. А мне и скрывать нечего. Мне! Нечего!
Они долго молчали, глядя на дорогу, перечеркнутую рекламными
отблесками.
- Я понимаю, что выгонять вас из машины не имеет смысла. Я вам зачем-то
нужен, и вы наверняка не один. Говорите и... я устал.
Нури рассматривал собеседника и думал, что пока все идет как надо, из
дома увести удалось без усилий, почти сразу. Если дело сорвется, о
разговоре Вальд забудет начисто. Лучшего варианта легализации вообще не
придумать. Коттедж отличный, место удобное.
- Нам нужна ваша внешность, ваша работа и ваш дом.
Вальд справился с собой, и только голос выдавал его состояние.
- Я исчезну?
Нури секунду недоуменно смотрел на него.
- А, вот вы о чем. Нет, это все временно. Потом вы сможете вернуться,
если захотите. А сейчас мы вас переправим на материк, и будет у вас что-то
вроде отпуска. Хорошо оплаченного.
- Значит, вы оттуда? - Вальд перевел дыхание. - И когда это будет?
Изъятие.
- Сейчас. Доберемся до побережья. Выйдете в море на моторке, а там вас
подберет парусник. Красивый, днем вы увидите его белые крылья... Сверните,
пожалуйста, вон у той развилки. Поскольку отныне я буду изображать вас,
мне нужны подробности из вашей жизни. Много подробностей и бытовых
деталей. И сведения о фирме. Не беспокойтесь, я знаком с работой наладчика
мыслящих автоматов.
- Вы и там собираетесь меня заменить?
- Да. Мне нужно легальное положение, - ответил Нури и непонятно
добавил: - Пока не поздно. А то скоро пацанам искупаться негде будет.
Нури был единственным в группе, прибывшим в Джанатию нелегально.
Воспитатель дошколят в саду при ИРП, а ныне торговый советник Хогард Браун
заменил в торгпредстве заболевшего сотрудника. Для Олле была придумана
сложнейшая операция юридического характера, в результате которой он явился
на остров для вступления в наследство, доставшееся ему от весьма далекого
родственника. Изящная жизнь пришлась Олле по душе, и он предпочел остаться
в обществе, где деньги еще что-то значили. Он со своим псом жил в лучших
гостиницах, крайне неудачно играл в казино и беднел не по дням, а по
часам...
Сейчас Олле сидел, развалясь, в кресле, штиблеты из тонкой кожи стояли
рядом, и он с удовольствием шевелил пальцами. Дорогие хлопчатобумажные
носки спускались с икр модными складками. Было прохладно и сумрачно,
потрескивал под потолком озонатор, по-лесному чуть шумел
фильтр-кондиционер. Вообще, в кабинете Нури было уютно и приятно.
Старинное бра мягко освещало бумаги на письменном столе и раскрытый
портсигар, не дорогой и не дешевый, как раз такой, какой мог купить себе
преуспевающий наладчик мыслящих автоматов. Если бы он курил. Нури поднял с
пола пачку газет, кресло под ним скрипнуло. Он смотрел на Олле
покрасневшими глазами.
- Если б ты знал, сколько я читаю. Какой странный у них принцип отбора
информации...
- Страшное дело, не могу смириться... А ты неплохо устроился. Дышать
можно, книги вот различные. Сам прибираешь?
- А ведь они лгут! В газетах, в передачах.
- В самом деле?
Разговор тянулся бессвязно и сумрачно. Они думали об одном, пытаясь
уразуметь случившееся, и, как это бывает, когда в доме беда, инстинктивно
избегали боли, говорили о вещах посторонних, к делу не относящихся...
Сообщения о катастрофе были куцыми и невнятными: газ, скопившийся за ночь
в подвальных помещениях здания конгрессов, взорвался днем во время
открытия долгожданной и много раз откладываемой сессии регионального
Совета экологов... раскопано более ста трупов...
- Готовились помочь, а теперь кому? - Нури сумрачно смотрел в сторону и
постукивал пальцами по столешнице. - Мы здесь уже сколько - третью неделю.
А что выяснили? Я пока готовился, все понимал, всю раскладку. Вот тут
кучка политиканов и демагогов - эти за власть отца родного придушат, а
сейчас такое время, что личная власть держится либо за счет
ура-патриотической, по сути, мещанской демагогии, либо за счет равнодушия
масс. А с другой стороны, эти самые массы, которым за долгие годы внушили,
что любая борьба приводит лишь к замене одних руководящих мерзавцев
другими. Так пусть уж данный мерзавец сидит у кормила, примелькался.
- Полагаешь, можно привыкнуть дышать фтористым водородом? И к этому, к
синдикату?
- Ага! - Нури покопался в стопке, вытащил газету. - Вот она. Шикарное
название: "Т-с-с". Действительно, выпускается с разрешения министра
общественного спокойствия. А что?
- Ничего особенного. Мне там предлагают должность... Я вчера просадил в
казино пару сотен монет. Потом... как это... надрался? да. И не в ту
машину сел. Ну, конфликт, в общем. Не успел оглянуться, а сзади-спереди, с
боков, знаешь, эти броневички с инфрасиренами. Доставили в участок. Тех,
троих, которые не пускали меня в машину, увезли в больницу. Пока звонили в
посольство и выясняли, что я здесь сам по себе, явился, с виду человек как
человек, улыбается, говорит, что от меня все отказались, а при моем образе
жизни я через месяц свои штиблеты без соли кушать буду. И предложил
работу. Не очень обременительную и не требующую отказа от моих привычек, и
даже с Громом расставаться не нужно. Сильные люди, как он сказал, всегда
сильным людям нужны. А ты что скажешь?
- Что за работа?
- Рядовым в охране у Джольфа Четвертого.
- У какого, черт побери, четвертого? Говори яснее!
- Святые дриады, Нури! Ты хоть эту самую "Т-с-с" читал?
- Ну! Сильно пишет о преступлениях, дух захватывает.
- Еще бы. Орган бандитского синдиката, а Джольф Четвертый -
председатель его. И ему нравятся молодые и здоровые лоботрясы, каковым я и
являюсь. Куда нам деваться... без связей.
- Так бы сразу и сказал. В лоботрясы - это славненько, раскинем
мозгами... - Нури сильно задумался. - Что нам это даст? А выдержишь, в
лоботрясах? С другой стороны, там ты для нас легче прохвоста найдешь.
Нужен немолодой, компетентный и с меркантильными наклонностями. В качестве
высокооплачиваемого консультанта. Чтоб с задатками интеллекта, для
ориентировки, надо же нам разобраться. - Замечания о связях Нури словно бы
не слышал.
- Хорошо бы прохвоста, - мечтательно сказал Олле. - Но трудно это. Их
здесь полным полно, но как узнать, что это тот самый, который нам нужен.
- Кто найдет, как не ты, ты ж вращаешься. Хогард обложен со всех
сторон, мне высовываться никак нельзя. Думаю, тебе стоит дать согласие.
Охранником - не так уж плохо. Организованная преступность не может не
иметь контактов с юстицией - это я усвоил еще при подготовке. - Нури
помолчал, покосился на портсигар. - Время кончается, у них там в участке
сейчас сплошное чирикание. Ты иди, связь держи...
Олле, повесив на палец смокинг и небрежно посвистывая, поднялся по
винтовой лесенке на крышу коттеджа, угнездился на открытом сиденье
малютки-орнитоплана. Он лишний раз порадовался, что сумел переправить в
Джанатию этот аппарат. Сверху была хорошо видна крошечная лужайка перед
домом, и в лунном свете пластиковая зелень ограды ничем не отличалась от
натуральной. Неподалеку тянулась серая лента эстакады энергетического
шоссе, а за ней мерцали багровые всполохи горящей речки. В низком небе
темным золотом мерцали слова "Перемен к лучшему не бывает". Обочины шоссе
шевелились, покрытые телами спящих. Олле достал из боксика
полумаску-присоску и прилепил к подбородку.
Он укрепил на бицепсах и запястьях браслеты и тем самым включился в
систему биоуправления. Через секунду он ощутил контакт. Потом нажал
педаль, подав первый импульс бионасосу. Заработало сердце странной птицы и
погнало глюкозу в синтетические мышцы орнитоплана. Олле шевельнул крыльями
и ощутил их приятную упругость.
Отпев утреннюю молитву Великому Киберу, Нури сдал листок с текстом
дирижеру. Вложив в щель на его животе растопыренные пальцы, взял жетон и
прошел к себе на рабочее место. По пути его окликнул игровой робот:
"Сыграйте, господин, вам повезет". Робот собирал утреннюю мзду в пользу
синдиката, и Нури подчинился заведенному порядку. Робот проглотил монету и
произнес утешительно: "Господину повезет завтра".
Громадный зал был разделен на ячейки-боксы, и, когда Нури поднялся на
пульт, он увидел десятки прямоугольных ячеек, образованных стенами
двухметровой высоты: цех психоналадки. Его коллеги-наладчики занимали свои
места. Нури, опустив руку в карман комбинезона, скатал до маленьких дисков
напальчники с отпечатками пальцев Вальда и сунул жетон в прорезь на
пульте. Загорелся зеленый огонек, мягко шумнул в высоте мостовой кран,
застыл над головой и опустил в бокс недвижимого андроида. Магнитный захват
пополз вверх. Рабочий день наладчика мыслящих автоматов начался.
Нури с пульта вывел защитную сетку и накрыл ею бокс, теперь кибер был
защищен от посторонних излучений. Дисковые антенны излучателей были
намертво встроены в стены бокса и закрыты пластиковыми экранами... Робот
лежал животом вверх, Нури увидел его номер, крупно написанный светящейся
краской, и вызвал программу наладки на экран дисплея. Программа давала
сведения о частотах излучений, вызывающих к действию двигательные реакции.
Давала она и список предпочтительных частот и типов излучений, которыми
можно было воздействовать на робота при отработке его псевдопсихических
реакций. Остальное зависело от опыта и интуиции наладчика.
Профессиональный инженер-наладчик должен обладать выдержкой укротителя,
эрудицией психолога и реакцией боксера. Мыслящий универсальный автомат
всегда индивидуален; начиная его отладку, никогда нельзя предвидеть, что
получится: робот-полицейский, кибер для домашних услуг, сварщик-универсал
или грузчик-укладчик. Миллионы самопроизвольных связей, возникающих в
блоках молемодулей не поддаются анализу, поэтому поведение новорожденного
кибера всегда неожиданно. Отладка ведется по реакциям на контрольные
ситуации, и здесь все зависит от искусства наладчика. Доктор математики,
воспитатель дошколят Нури Метти был кибернетиком высочайшего класса и
легко, почти машинально выполнял работу, которая давалась Вальду с каждым
годом все труднее. Нури, поглядывая сверху на беспокойно снующего в боксе
робота, брал на клавиатуре пульта аккорды, одному ему известные сочетания
частот влияющих излучений. Повинуясь этой неслышной музыке, кибер сначала
замирал, потом возобновлял движение, но жесты и походка его уже теряли
угловатость, становились осторожными и расчетливыми. С этого момента Нури
начинал обучение. Фирма никогда не торопила наладчиков, в среднем на
воспитание робота высокого класса затрачивалось десять рабочих дней. Асы
справлялись с этой работой за неделю и предъявляли дирекции тихого,
исполнительного кибера с нормальными реакциями и ровным характером,
кибера, навсегда лишенного агрессивности, незаменимого в быту, имеющего в
запасе могучий набор анекдотов, превосходного собеседника, неутомимого
слугу и терпеливейшего слушателя. Несмотря на высокую цену, эти автоматы
не залеживались.
Нури работал неспешно, он мог бы отладить кибера за смену, но не хотел
привлекать к себе внимание. Он размышлял о деле и о Вальде, который там,
на берегу, выложился весь. Нури, чтобы не выйти из образа, ежевечерне
прослушивал запись их разговора. Кажется, банк Харисидиса финансировал
обучение Вальда, да, именно. Этот крупнейший банк Джанатии старался
облагодетельствовать молодых людей, подающих надежды. Вальд подавал
надежды и получил ссуду на весьма льготных условиях.
- Банк поддерживает таких, как вы, Вальд, молодых и со склонностью к
технике, - говорил банковский агент. - Техники нам нужны.
Вальд не послушал тогда предостережений Нормана Бекета, своего
компаньона по квартире. Норман говорил, что банк закабаляет студентов, а
потом годами сосет проценты из инженеров. Вообще, во многом прав оказался
немногословный товарищ его студенческих лет. Норман готовил себя в
космолетчики, электроникой интересовался только в пределах курса и был
славным парнем. На жизнь он подрабатывал журналистикой и здорово
разбирался во всяких скучных вещах, вроде истории профсоюзов, в политике и
прочем подобном. Впрочем, Вальд плохо помнил, чем увлекался Норман Бекет -
пути их разошлись сразу после колледжа. Вальд устроился в фирму, а Норман
уехал на стажировку по обмену, который тогда еще практиковался Джанатией.
Вальд читал, что Норман был в составе Второй Венерианской экспедиции,
потом работал пилотом на рейсовом транспортнике и то ли был уволен, то ли
сам ушел и занялся журналистикой. Года три назад Норман звонил ему,
рассказывал, что недавно вышел из тюрьмы, что снова работает в журнале, но
Вальд не поддержал разговора. Почему не поддержал? Наверное, они слишком
разные - Норман и Вальд.
Завтра, думал Нури, надо будет узнать, где сейчас Норман Бекет, это
можно поручить Олле, это надо было сделать сразу, а то дни идут, связи с
оппозицией все нет, а он вживается...
Фирма щедро, как показалось сначала Вальду, платила ему, но почти сразу
денег стало не хватать. Треть всего, что он зарабатывал, уходила на уплату
процентов. Вальд трудился как одержимый, ему удалось разработать блок
взаимопомощи для шахтных роботов, фирма обогатилась, а Вальд расплатился
сразу за два курса обучения. Потом умер дед, единственный родственник
Вальда, оставил ему в наследство ящик кассет по истории религии и десять
акций. Вальд продал акции "Кибернетик инк" и погасил ссуду за третий курс.
Оставалось не так уж много, но что-то заклинило в мозгу, новых идей не
появлялось, работа выматывала полностью, на вечерние занятия сил не
оставалось, не оставалось сил на творчество, а только оно и оплачивается
по высшим ставкам. Последние годы он нервничал, злился и лишь с трудом
брал себя в руки, расслабиться на работе - это конец. Сильно выручил Тим,
провернув операцию с Ферро: был оплачен четвертый курс. И все! Дальнейших
перспектив не было. И если ранее заводской психолог диву давался, глядя,
как Вальд расправляется с контрольными общими и специальными тестами, то в
результатах очередной проверки Вальд был совсем не уверен. Тесты. Не
многие выдерживали проверку: за пять-семь лет работы реакции человека
замедлялись, и фирма мягко, без нажима, предлагала другую работу. Более
легкую, но менее оплачиваемую... Подходит срок платежей, подумал Нури,
трогать кредитную карточку, оставленную Вальдом, не хотелось. Ничего,
возьмут наличными...
Цеховой мастер, точнее, надсмотрщик, казалось, без дела прогуливался по
своему узкому помосту, поднятому над боксами, он давно уже поглядывал в
сторону Нури.
- Вам сегодня повезло, Вальд? Я говорю, тихий кибер достался!
- Случайность, мастер.
- Счастливая случайность! - Мастер нажимом клавиши обездвижил кибера и
вызвал кран. - Сегодня и завтра можете быть свободны.
- Спасибо, мастер. Ценю доброту.
- Ладно, ладно. Давайте вашу карту, я отмечу.
Выходя из проходной, Нури увидел в стороне на панели
робота-полицейского, который дежурил возле лежащего ничком тела. Рядом
стояла табличка "Он не кололся, не пил и не играл. Он умер здоровым". Все
это освещалось мерцающим светом рекламы по фасаду "И здоровым, и больным,
всем полезен жеватин". Прохожие обтекали убитого и андроида, и редко кто
замедлял шаг.
...С Хогардом Нури связался через спутник на ходу из машины,
унаследованной от Вальда. Совместить мощную рацию с ее бортовым
компьютером для Нури труда не составило. Это было удобно во всех
отношениях, спутниковая связь не пеленговалась и была защищена от
преднамеренных помех. Нури пытался одновременно вызвать Олле, но тот не
отвечал: то ли не позволила обстановка, то ли не обратил внимания на тихие
сигналы слабенькой рации, вмонтированной в браслет Амитабха. Впрочем, не
заметить пульсацию браслета! Придется Хогарду из представительства
непрерывно вызывать Олле, надо срочно разобраться с Норманом Бекетом и,
если здесь пусто, забыть и искать другие пути выхода на местную оппозицию.
Хогард ответил, что фамилия Бекет ему незнакома, придется делать запрос по
информу. Хогард запросил и тут же продиктовал Нури ответ:
Норман Бекет, технический колледж, участник Второй Венерианской, пилот
транспортника регулярной линии Земля - Луна, отличия - пояс космонавта.
Сейчас сменный редактор журнала "Феникс", депутат парламента от партии
"Гражданское движение за обновление Земли" (чистильщики, грозы). Адрес...
Шифр видео... Подробное досье - в ведомстве охраны прав граждан.
- "Феникс" - единственный в Джанатии оппозиционный журнал, - пояснил
Хогард. - Надо полагать, с редактора глаз не спускают, язычник. Но
повидаться с однокашником - вполне безобидное дело, вряд ли это привлечет
внимание.
- Я увижусь с ним. Посмотрим, что получится в ходе беседы. Все.
Подъезжаю к дому. Связь окончена.
- Минутку, прими фотографию.
Нури подождал, пока из щели воспроизводящего аппарата выползла цветная
стереофотография Нормана Бекета, и отключил связь.
Возле коттеджа на псевдогазоне стояла чья-то машина, и это Нури как-то
сразу не понравилось: визит в неурочное время, когда хозяин заведомо на
работе, мог означать одно - усиленную слежку. Где-то он приоткрылся,
привлек внимание вездесущего Министерства всеобщего успокоения.
- Мир вам, - сказал Нури, входя.
Два агнца рылись в ящиках стола и весьма удивились, увидев Нури. Но не
испугались.
- Мы тут аппаратуру проверяем, - пояснил агнец с громадным животом и в
обтягивающем свитере. - Чирикает.
- В мое отсутствие? В столе? И замок взломан.
- Ты, парень, не дергайся, посиди пока в сторонке, мы сейчас тобой
займемся. Паунты, какие есть, положи на стол.
Нури вздохнул с облегчением - мелкий грабеж, черт с ними, пусть берут
наличные и уходят.
Агнцы сосчитали банкноты, разложили на две небольшие пачки. Они не
спешили, им хотелось развлечься. Верзила расположился в кресле за
письменным столом. Другой сидел на углу стола, покачивая ногой.
- Хорошо живешь. Старинные вещи, книжки. Неужто все прочитал, а? -
Старший агнец сдвинул со стола пачку книг. - Подбери, рассыпалась.
- Вы взяли деньги. Прошу, уйдите.
Младший длинно сплюнул на ковер.
- Гляди-ка...
Люди, подумал Нури, это ведь тоже люди. Он наклонился за книгой и
получил очень точный и крайне болезненный удар ногой в печень. Он с трудом
разогнулся, преодолевая шоковое оцепенение. Агнцы наблюдали за ним со
спокойным любопытством. Нури скрипнул зубами, прогоняя боль. Люди. А лица
у них вполне нормальные...
- Подойди ближе, - сказал младший. - Я дам тебе урок, чтоб впредь не
вздумал с аппаратурой баловаться.
Нури не знал, что такое унижение, и был потрясен. Мир светлых
человеческих отношений, мир, в котором профессия воспитателя, самая добрая
профессия, считается и самой главной, привычный и естественный для Нури и
его друзей мир внезапно рухнул: перед ним были другие люди. Нет, готовясь
к операции, Нури и прочие, идущие с ним, не обольщались насчет Джанатии,
но одно дело смутные и с долей иронии воспринимаемые предположения о том,
что не все люди братья, а другое - такая вот практика, когда человека бьют
ради развлечения... Нури не двинулся с места.
Младший агнец лениво оторвался от стола и вдруг с устрашающим воплем
выбросил ногу вперед, целя в подбородок. Нури даже не предполагал, что ему
придется поднять руку на человека. Но долгие уроки выработали в нем
автоматическую реакцию: неуловимым движением он перехватил лодыжку агнца
и, откидываясь назад, резко вывернул книзу. Агнец упал лицом в пол и
остался недвижим.
Старший агнец оказался потяжелее, пол вздрогнул, когда Нури вышиб
из-под него кресло. "Смерти я им не желаю", - подумал Нури.
...Олле прибыл, как всегда, к вечеру.
- Ты уверен, что полностью стер происшедшее? - поинтересовался он.
- Э... Тряпки. Никакого сопротивления внушению. У любого из моих
дошколят воли больше, чем у десятка таких. Ты почему на вызов не отвечал?
- Олле, весь в белом - этакий улыбчивый белокурый гигант с выразительными
глазами.
Нури вздохнул: - Красив до невозможности.
- Положение обязывает. В охране у него все в белом. Джольф может это
себе позволить. На меня что-то вроде моды, бандиты съезжаются с дальних
концов поглядеть, очень им мои фокусы со стрельбой нравятся. Недавно меня
осматривали сам господин министр всеобщего успокоения. Эстет,
рафинированный ценитель прекрасного. Я в белом, Гром, значит, черный:
контраст, а? Министр и Джольф давние друзья, взгляды у них, видишь ли,
одинаковые. А на вызов, бывает, я сразу отвечать не могу, все время в
толпе, на виду.
- Учту, - сказал Нури. - Мы пока в замкнутом круге, но кое-что
проясняется. Депутат Норман Бекет - слышал о таком? Однокашник Вальда, то
есть мой однокашник. И... позвони сегодня Норману.
Тут Нури задумался. Отрывочной информации, полученной от Вальда, явно
не хватало. Что сказать Норману, чтобы явился сюда? Так ничего и не
придумав, он махнул рукой:
- Дай ему адрес и скажи, что Вальд хочет видеть его. Раскроюсь? Ну и
черт с ним.
- Ты чего это? - Олле разозлился. - На тебе же все держится.
- Извини, глупость сказал. Я все-таки воспитатель, кибернетик,
механик-фаунист. В резиденты не гожусь. - Нури вздохнул: - Ну а кто
резидентом родился? Нет таких.
Олле долго молчал, жалея задерганного заботами Нури.
- Ладно. С Норманом Бекетом свяжусь. Прямо от тебя сейчас поеду к нему,
адрес есть.
Нури с грустной улыбкой проводил Олле до его двухместной машины с
могучим дизелем, магнитоприемником и сверхмощным фильтром. В сумерках
неподалеку маячили бездомные в своих респираторах. Они устраивались на
обочинах энергетического шоссе и совсем не замечали ни Нури с Олле, ни
роскошной машины.
- Миллионеры. - Голос Олле был полон недоумения. - Ты знаешь, каждый
мечтает иметь миллион.
- Люди, - сказал Нури.
Дом Вальда был расположен за городом, примерно в получасе езды, в ряду
других отдельно стоящих коттеджей. Бродяги всегда старательно обходили
дома, они если и попрошайничали, то редко и деликатно, вообще,
беспокойства не причиняли. Странные люди, они возникали в сумерках и
исчезали утром, оставляя на обочинах уложенные лентами пустые пластиковые
пакеты от завтраков и респираторы с дешевыми угольными фильтрами.
Автоподборщики утром не забирали этот мусор. Завтраки и респираторы
разбрасывали с вертолетов лихие молодцы в униформе. При этом с неба
громоподобно звучало:
- Господин Харисидис угощает! Папаша Харисидис угощает! Не теряйте
надежды!
Нури просыпался под эти вопли, и к моменту, когда он выезжал из дома,
на автостраде было уже пусто, видимо, бродяги превращались в обычных
прохожих. Во всяком случае, Нури так и не научился различать их в толпе.
- Господин? - Во мраке оформился человек, на груди его светился
кленовый лист.
- Слушаю вас.
- Умер бог реки. Пожертвуйте на похороны.
- Конечно, - сказал Нури, протягивая банкноту.
Человек надвинул маску, исчез. От реки, вспыхивающей болотными огнями,
донеслось завывание:
Гладь реки горит,
в мире смрад и дым.
Бог реки убит.
Горе нам, слепым!
...Нури вошел в кабинет. В кресле, которое только что покинул Олле,
сидел, приятно осклабясь, порченный жизнью старик. Гладко выбритый, в
модном полосатом костюме, с лицом, покрытым множеством складок. Его маска
с плоским баллончиком лежала на подлокотнике.
- Что-то вы поздно домой возвращаетесь, Вальд. И замок сломан.
Поставьте новый.
Нури вздохнул: воистину день визитов. Опять непрошеный гость. Он
прокрутил в памяти историю Вальда. Вальд вроде упоминал какого-то старика.
- Что вы думаете об этом, Вальд?
- Э, о чем об этом? - Нури пригляделся. Старик, похоже, безобидный.
Пришел и сидит смирно.
- Ну, об этом: я вижу землю, свободную от человека, вместилища греха и
порока? Нет человека, нет пророка, о чем речь. Вы, конечно, с вечерней
проповеди? Что еще выкинул ваш кроткий кибер Ферро?
Так, вроде что-то проясняется, не тот ли это старик, который помог
Вальду сбыть самодельного кибера пророку?
- Ничего я об этом не думаю. И не впутывайте меня.
- Ничего, - грустно сказал старик. - Сказать по правде, Вальд, я просто
тоскую. Знаете, ощущение, будто мне кто-то должен и не отдает, а
истребовать не могу. Противный вкус ругательства, которое не произнес. Вам
это знакомо? Нет, конечно, держу пари, вы ни разу не нарушили ни восьмой,
ни десятой заповедей. С точки зрения морали вы пустое место. У меня
непривычное состояние, Вальд. Похоже, я испытываю угрызения совести. Я,
Тимоти Слэнг! Смешно, но это так. Когда я шантажировал блудных мужей,
когда я поставлял нераскаявшихся алкоголиков сумасшедшим старухам из
общества дев-воительниц, меня не мучила совесть. Когда я прижал к ногтю
дантиста Зебрера, который вместо золота использовал некий декоративный
металл, и получил от него сотню паунтов в обмен на молчание - мне было
легко и спокойно. Я кормился за счет собственной совести, а укажите мне
того, кто ни разу не пошел на выгодную сделку с ней. Любая
административная или политическая карьера - это цепь сделок с совестью,
стыдливо именуемых компромиссами. Поймите правильно, я шантажировал
личность. Возможно, с вашей точки зрения подобное деяние гнусно, но меня
это не тревожило, - таково, видимо, свойство моей психологии. Но сейчас
мне не по себе, я взволнован, меня возмущают масштабы аферы. И хотя все
делается вполне квалифицированно, мне противно, во мне восстает совесть
профессионала.
Старик замолчал. Он печально моргал темными веками и долго смотрел на
Нури. Память сработала: Тимоти Слэнг, неудавшийся домушник, беспомощный
вымогатель, бездарный бизнесмен. Подумать, какие заботы одолевают.
Слэнг поднялся, опираясь на подлокотники, он горбился, новый пиджак
нелепо топорщился на выступающих лопатках.
- А вы изменились, Вальд. От вас, прирожденного конформиста, веет
этаким непокорством. - Он не ждал ответов и задавал все новые вопросы. -
Ах, Вальд, я вижу, что посеял вселенское зло, уговорив вас продать кибера
этому пастору. Можно, конечно, оправдаться, дескать, человек не в
состоянии предвидеть последствий своих поступков, как говорит Ферро,
прости им Господи, они не ведают, что творят. Но я-то догадывался, что из
этого может получиться, когда подсунул вашего кибера.
- Бросьте, Слэнг. Предвидеть этого вы не могли, как не можете помешать
тому, что происходит.
- Труслив я, Вальд. И слаб и мерзок самому себе. - Старик замолчал,
словно споткнулся. Он долго сморкался в дорогой льняной платок. - Мне
нечего вспомнить, я ничего не сделал, о чем следовало бы помнить. И я уже
ничего не смогу сделать.
- Как знать, - сказал Нури. - Сколь искренне ваше желание загладить
содеянное?
Тимоти Слэнг долго жевал губами, складки на его лице тряслись. Он слабо
усмехнулся:
- Я уже год работаю консультантом по рэкету в синдикате. Инструктирую
приемышей, даю советы сборщикам. Я в курсе кое-каких дел, поскольку
синдикат в особо важных случаях консультирует правительство: И такой
важный государственный акт, как закон о контроле над частными разговорами,
не мог быть подготовлен без нашего участия.
- Н-да, я вижу, вы многому научились в синдикате.
- Во всяком случае, я понял, что в нашем деле в одиночку не прожить.
Но, видит Бог, если бы я не растратил так глупо деньги, полученные за
Ферро, то и ноги моей не было бы в синдикате.
- И я о том же. С чистильщиками мне не по пути, узнают в фирме - вылечу
в тот же день. Но и выносить в бездействии... Есть такой, как его, Норман
Бекет, слышали?
- Минутку. Если мне не изменяет память, он числится в нашей картотеке.
Это не из "Феникса" ли?
- Возможно.
- Зеленый. А может, чистильщик из "Феникса". Помню, как же... вам это
нужно?
Нури положил на подлокотник кресла толстую пачку банкнот.
- Здесь гораздо больше, чем вы сможете заработать в синдикате до конца
дней своих. А нам нужна информация о синдикате и прочем.
Тим взвесил пачку на руке, отделил меньшую часть, сунул во внутренний
карман, остальное положил на стол.
- Сегодня они воют как-то по-особому. Хоть бы дождь пошел, разогнал...
хотя, с другой стороны, река опять горит. Знаете, Вальд, я заметил, что с
годами мой моральный уровень становится все выше, а соблазнов для меня,
э-э, все меньше. Наступил этакий внутренний покой, проще - гормоны меня
больше не беспокоят, и в этом есть своя прелесть. Мне бы список вопросов:
так работать легче... Я с вами свяжусь. Говорят, вчера на помойке собаку
видели... Пойду на берег, повою...
Зеленый квадрат сто на сто метров был огорожен тонкими неошкурениыми
сосновыми стволами, продольно закрепленными на низких столбах, по
диагонали на высоте поднятой руки протянут стальной трос. Олле погладил
шершавую кору, вдохнул запах живицы: местами на дереве выступала смола,
уже побелевшая на солнце. А к квадрату примыкали помещение с хищниками и
открытый загон с табунком разноцветных пони.
Олле долго любовался почти игрушечными лошадками, ощущая на сердце
беспокойную радость от встречи с ними. Он подумал о своем золотом коне,
оставшемся в ИРП, и услышал, как шумно вздохнул Гром. Пес тоже тосковал по
дому, простору и лесу, по детскому запаху и не понимал Старшего, который
привез его в духоту и ужас здешних городов. Пес не знал покоя, постоянно
чувствуя ту струну, что была натянута в душе Олле, и ощущая опасность,
грозящую Олле со всех сторон от странных, всегда почему-то злых людей. Вот
этот, идущий рядом с Олле, тоже зол и насторожен. Охранники всегда ходили
парой, следить один за другим входило в их обязанности.
- Я пристрелю твоего пса, если он будет показывать мне клыки. И тебя
тоже...
Он не договорил, даже пес не уловил движения Олле: охранник словно
споткнулся и скорчился на оранжевом песке дорожки.
- Дурак, смерти ищешь! - звучно сказал Олле и забросил в кусты кобуру с
пистолетом, выдранную из-под мышки охранника вместе с куском пиджака. Гром
ощерился, его жуткие клыки коснулись лица охранника, и тот зашелся
странным звуком: н-га, н-га...
- Фу, Гром. Если ты, недоумок, еще попытаешься мне угрожать...
Что вы, шеф... я бы не осмелился...
На черной шерсти Грома мелькнул красноватый отблеск. Олле отвернулся, -
конечно, еще одна проверка, что они все проверяют? Вон и Гром, добрейший
пес, научился на людей зубы скалить, кто бы поверил. Олле подозвал собаку
и продолжил обход по знакомому маршруту. Они прошли под резным деревянным
навесом вдоль ближней к дворцу стороны ограды. Под ним в один ряд стояли
высокие кресла, накрытые холщовыми чехлами. Неподалеку на лужайке столики
и столы. Дерево, живое, необработанное, роскошь, недоступная воображению
жителей Джанатии.
Звенели хрусталем и золотом приборов слуги в черном, на дорожках уже
были разбросаны влажные бутоны роз без стеблей. Фонтаны, бесшумные,
туманные в синих искрах разрядов, висели над цветочными клумбами, исходя
прохладой и свежестью. Какая странная судьба изобретения Нури, ведь это он
придумал шаровой сгусток капель, взвешенных в электростатическом поле, а
здесь они украшают жилища богачей... Рядом с фонтанами высились массивные
конусы из прорезного серебра, прикрывающие терминалы кислородного завода,
который обслуживал резиденцию Джольфа IV. Над конусами роились громадные
черные и изумрудные бабочки, эти живые цветы, и Олле подумалось, что даже
в лесном массиве ИРП он не видел такого количества бабочек в одном месте.
От дворца в парк широкими ступенями розового в темных разводах родонита
спускалась лестница парадного входа. От лестницы двумя полосами живых
самшитовых изгородей начинался этот парк, уходящий вдаль террасами и
бассейнами и холмами, с озерами и речкой, медленно текущей и образующей
маленькие водопады и зеркальные заводи. Ивы и ракиты, растущие по берегам,
купали ветви в прозрачной воде. Эта гармония для Олле, последнего на Земле
штатного охотника ИРП, была привычной: повсюду на планете возрождались
вырубленные предками леса, очищались воды, оживлялись и заселялись
омертвевшие от химикатов реки, а ИРП все больше зверья выпускал на волю,
ибо что за лес без зверя или река без рыбы. Программа "Возрождение" уже
давала результаты. Везде. Кроме Джанатии. И здесь, в этой благодати,
невозможно было представить, что рядом, в считанных километрах, люди живут
в отравленной атмосфере, и реки горят, и энергетические магистрали усеяны
телами бездомных...
Они прошли по бесконечной анфиладе комнат, приготовленных к приему
гостей. Олле привычно дивился какой-то нежилой, нечеловеческой роскоши
обстановки и убранства. Казалось, этот и предыдущие Джольфы умудрились
ограбить лучшие музеи Земли и стащить награбленное к себе в гнездо. Олле
знал, что и должность, и дворец Джольф IV унаследовал от Третьего и что
объединенное человечество научилось защищать себя от Джольфов, и потому
злодействовать они могли только в пределах Джанатии, а много ли с нее
возьмешь. Видимо, много, если брать умеючи.
По служебному ходу они прошли в диспетчерскую. По пути Гром обрычал
литую из чугуна мерзопакостную скульптуру "Спазм". У входа в покои Джольфа
были целых два "Спазма", хотя в парадной части дворца они отсутствовали.
В диспетчерской перед экранами наблюдения сидели двое - дежурный анатом
от Джольфа и офицер охраны премьер-министра. Олле уже встречал этого
здоровяка и запомнил. Они с демонстративным любопытством оглядели Олле и
собаку, переглянулись.
- За что ты его там? - спросил офицер. Олле пожал плечами:
- Угрожал.
На центральном экране были видны подъезжающие лимузины гостей,
невозможно импозантный дворецкий, застывшие в картинных позах функционеры
синдиката и суетящиеся слуги. Дважды на экране появлялся сам Джольф IV, он
лично встречал пророка и премьер-министра по ту сторону ворот. Резиденцию
Джольфа отделяла от мира сего высокая гранитная стена, а ворота были
врезаны в массивную приземистую башню. Впрочем, в защите Джольф IV
полностью полагался на автоматику.
- Значит, если я тебе стану угрожать?..
Офицер был могуч, под два метра, неестественно развитые широчайшие
мышцы спины, бицепсы... И взгляд наблюдающий, человеческий взгляд,
хотелось улыбнуться навстречу ему. Олле сделал усилие:
- Не советую! - Взор Олле потерял осмысленность, он смотрел в
переносицу офицеру пустыми глазами. После паузы офицер принужденно
рассмеялся:
- По-моему, вам пора идти, Олле.
- Да, благодарю вас. Пойдем, Гром.
- Ваш шеф умеет подбирать себе монстров, - сказал офицер, когда они
вышли.
- Ваш тоже, - усмехнулся дежурный.
Святые дриады, неужели только злая сила вызывает у них уважение, думал
Олле. Миллионы книг написаны о добре и любви, благородстве и сострадании,
но разве они читают книги, зачем им книги. Иметь тот самый миллион, о
котором так часто говорит банкир Харисидис, и тогда можно владеть тем, что
недоступно другим, что вызывает зависть. Для маленькой души это большой
стимул к деятельности: зависть порождает агрессивность. Люди, что вы с
собой делаете! Мне, конечно, легче, я привык с животными.
Олле взглянул на часы: по расписанию уже пора было в зал приемов,
Джольф IV любил появляться в сопровождении охранников рослых и красивых.
Олле занял свое место в свите. Джольф IV, шестидесятилетний цветущий
мужчина, среднего роста, спортивный, улыбчивый и обаятельный, с бокалом в
руке обходил гостей, для каждого находя слово. Здесь все были свои, все
знакомы, и никто не обратил внимания, когда премьер-министр, пророк Джонс,
генерал Баргис и сам Джольф IV скрылись за малоприметной дубовой дверью
служебного помещения. По обе стороны ее картинно вытянулись Олле и
знакомый уже ему офицер охраны премьера. Браслет на левой опущенной руке
Олле прижал к стене.
В зале лакеи разносили напитки, лавируя между избранных, они
группировались по трое-четверо, мужчины не моложе сорока и женщины не
старше тридцати. Приглушенный шум разговоров, журчащие голоса женщин
заполняли зал. Лица мужчин-чиновников, - Олле уже начал привыкать к ним,
он встречал их в Джанатии постоянно, прохвостов со значительными лицами, -
выражали сдержанное оживление.
Олле рассматривал зал - овальный, с овальным потолком, выложенным
золотыми плитками с бирюзой и шпинелью. Это сочетание прозрачно-красных
камней с голубой россыпью по золоту поражало воображение. На стенах
розового мрамора были развешаны портреты предшественников Джольфа IV, из
которых только последний умер своей смертью. Пол был выложен мозаикой из
драгоценных пород дерева, повсюду расставлены многочисленные кресла и
диваны.
Джольф IV вышел об руку с пророком, обаятельно улыбаясь. Олле двигался
следом в двух шагах, мысленно поторапливая его.
Джольф IV иногда останавливался, клал руки на плечи кого-нибудь из
молодых гостей и проникновенно смотрел в глаза.
- Я тот самый винтик, - задыхался обласканный вниманием, - в ком вы,
шеф, можете быть уверенны.
Джольф IV кивал - верю - и переходил к другому гостю. "Тот самый
винтик" смотрел ему вслед просветленно.
Сдерживая усмешку, Джольф IV слушал восторженные возгласы гостей,
застывающих возле открытых витрин, где на черном бархате были выложены
камеи и драгоценные камни. Олле был равнодушен к красоте камней, но и его
иногда поражало непостижимое искусство ювелиров и скульпторов.
Он, Олле, разбирается в животных, камни - хобби воспитателя Хогарда, он
же знаменитый спелеолог, он же торговый советник. Олле вздрогнул. Хогард в
свите премьер-министра пребывал неподалеку, улыбчивый, вежливый и
равнодушный. Гром огляделся, вильнул хвостом. Олле положил руку ему на
голову - не надо, здесь Хогард чужой. Чистокровный дог, мутант в первом
поколении, огромный, покрытый блестящим непроницаемым черным мехом, Гром
снова послушно двигался рядом, переступая на толстых, как у тигра, лапах,
и сдерживал жажду движения. Взгляды гостей останавливались на этом звере.
И Олле, и его пес смотрелись словно не от мира сего...
Спускаясь по родонитовой лестнице, Олле коснулся большим пальцем
основания мизинца, включая передатчик. Тридцать минут - трансляция ведется
в реальном времени, - и запись тайных переговоров будет в распоряжении
Нури.
Места за столами были расписаны. Пророк Джонс прочел краткую молитву,
закончив цитатой из Экклезиаста "И похвалил я веселие, потому что нет
лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это
сопровождает его в трудах во дни жизни его". Гостей, похоже, Бог аппетитом
не обидел. Тем более, у Джольфа IV еда и напитки без примеси синтетики.
Ложа, покрытая пестрыми шкурами, в креслах за круглым столом с
напитками Джольф IV, генерал Баргис, премьер-министр и пророк. Гости, в
основном мужчины, пониже на траве двумя дугами за столиками, сколько их
здесь, сотни две будет? И охраны не менее тридцати лбов. Олле отмечал все
это, думая: еще пятнадцать минут, и трансляция закончена... Хогард под
навесом для почетных гостей вертит двухстволку, хрупкую в его громадных
ладонях, рассматривает поблескивающее бриллиантами цевье и, похоже, прячет
растерянность. Ну да, слуги вручали ружья каждому гостю.
Джольф поднял старинный инкрустированный золотом мегафон: ружья - его
подарок мужчинам... Конечно, охоты больше нет, такие времена. Но для
дорогих гостей и соратников... он, Джольф, обеспечивает возможность
показать свое искусство в стрельбе по живой цепи, экзотическое
развлечение, не правда ли? Патроны розданы...
Где, в каком зоопарке был похищен пятнистый хищник, или у Джольфа есть
собственный зоопарк, не учтенный в регистре Совета экологов?
Цепь скользила по тросу, и зверь мог двигаться метров по пять в
стороны. Леопард сначала прижался к сетчатой ограде загона, шипя и
скалясь. Электрический удар отбросил его от ограды. Кто-то засмеялся в
тишине:
- Шеф, я уложу его!
Хлестнул выстрел. Зверь метнулся в сторону и упал, опрокинутый цепью,
вскочил и молча кинулся к стрелявшему. Почти в упор грянули выстрелы и
остановили зверя. Шипя и кашляя кровью, он еще несколько минут,
расстреливаемый с двух сторон, метался на своей привязи, пока не упал
бездыханный. Страшно рыкнул Гром и тонко заскулил, почуяв на голове руку
Олле.
- Пластиковые пули, - пояснил Джольф и повернулся к пророку. - Иначе
никакого удовольствия. Но вы, отец мой, не стали стрелять.
- Не убий! Шестая заповедь.
- Не первая? - Джольф IV улыбнулся стылой улыбкой. - Мне тоже, знаете,
вид крови неприятен.
Премьер-министр облизнул губы.
- Ерунда! - Генерал переломил ружье, вложил патроны. - Охота - занятие
для настоящих мужчин. Не для постников и трезвенников, не про вас будет
сказано, преподобный отец.
Что ты знаешь об охоте, подумал Олле. Взгляд его был неподвижен, на
лице застыло отвращение, он не умел, да и не желал скрывать свое отношение
к происходящему. Люди! Не лучшие представители рода человеческого
собрались здесь, у Джольфа, по разве можно было представить столь густую
концентрацию подонков. Охотник Олле никогда не пользовался оружием, хотя
отловил для ИРП десятки хищников из тех, что уцелели в горах и пустынях и
неминуемо должны были погибнуть, если их не переселить в какой-нибудь из
лесных массивов ИРП. И метод Олле был прост: выследил, догнал, связал.
Сеть - на крайний случай. Стрелять в беззащитного казалось
противоестественным.
Много дней спустя Хогард рассказывал, как все произошло, как рев пса и
странный, никогда не слышанный крик Олле заглушили выстрелы.
Олле действовал в темпе, но и выучка генерала сказалась. Еще дымились
изломанные ружья на траве и только начинали шевелиться поверженные
стрелки, слышно было, как в зубах пса хрустнула рука охранника,
выдернувшего пистолет, и он раскрыл рот для крика, когда генерал Баргис
выстрелил, почти не целясь. Олле машинально тронул плечо и сморщился, удар
пластиковой пули был резок и болезнен. Генерал не успел перезарядить
ружье, в два немыслимых прыжка его достиг Гром - опрокинул и,
расстреливаемый охраной в упор, не успел дотянуться до его горла. Охрана
уже пришла в себя, и десяток стволов глянули в лицо Олле.
- Этого - живым! - взвизгнул Джольф. - Живым!
Олле пробивался к трибуне, где смолкло рычание пса и шевелилась между
кресел расползающаяся масса. На него навалились подручные и анатомы и
отхлынули, и четверо остались лежать, хватая ртами воздух. Волоча на себе
кучу тел, он добрел до собаки, стряхнул охранников и опустился на пол
рядом с Громом.
Нури задумал невозможное. Обнаруженный им блокнот содержал фрагменты
программ самообучающегося домового робота, их составил Вальд, когда
работал над своим кибером. Еще гам, на берегу, Вальд говорил, что у него с
кибером двухсторонняя связь: значит, сделал вывод Нури, в принципе,
возможна переналадка. Если удастся уговорить Ферро записывать, а затем
транслировать разговоры, ведущиеся в штаб-квартире пророка, то это
позволит понять многое. Задача осложнялась тем, что воздействовать на
программы можно было только дистанционно - кибер и пророк были почти
неразлучны.
Нури уже неделю сидел вечерами, ведя длительные диалоги со своим
компьютером, мощным и портативным. Хорошо, приходские агнцы больше не
мешали.
Труд был каторжным. Нури взял отпуск и отсыпался днем, работая по
ночам, когда радиопомех было меньше. Но ночью кибер находился в
экранированном помещении, и это сильно осложняло работу. Помог Слэнг.
Неведомо какими путями он узнал, что пророк завел привычку прогуливаться
по утрам в саду на крыше своей резиденции, обсуждая с Ферро план работы на
день. Нури уже пару раз нащупывал кибера своим лучом и получал отклик -
это обнадеживало.
И вот настал день, когда Нури услышал в динамиках голос пророка,
глубокий и значительный. Видимо, он прогуливался наедине с Ферро.
- ...Сколько еще они могли сохранить статус-кво? Три, ну, пять лет. Это
без меня. Со мной - максимум десять лет. Конец неизбежен, ибо положение в
Джанатии абсурдно. Опровергни, Ферро.
- Посылка верна, в целом. И с точки зрения лица, руководствующегося
нормальной человеческой логикой. Но история алогична. История показывает,
что чем абсурдней форма правления, тем дольше длится это безобразие.
Кажется, людям нечем дышать, люди пьют отравленную воду, дети умирают от
асфикции, власть имущие озабочены лишь тем, чтобы сохранить власть любыми
способами, и пренебрегают нуждами людей, ситуация античеловечна, а
государство стоит. И будет стоять до полного вырождения населения.
Кажется, любой день может стать последним, а оно стоит, и ничего не
меняется. Это я вам, хозяин, говорю на основании анализа информации,
заложенной во мне. Ведь история религии весьма тесно переплетена с
историей человечества...
- Ты беспощаден, Ферро. И правдив. - Голос пророка гаснет. - Я как-то
раньше не задумывался об этом.
- Раньше преподобный отец не был пророком...
Контакт длился от силы три минуты. Нури подумал, что трансляция в
реальном времени просто невозможна. Он снова засел за программы: следовало
заставить кибера копить информацию и транслировать ее потом в сжатом виде.
Объективно говоря, информации теперь накапливалось с каждым днем все
больше. Тимоти Слэнг подробно рассказывал об обстановке в синдикате,
который, надо думать, сросся с полицией настолько, что временами не
отличить, кто из них за порядком следит, а кто рэкетом занимается.
Примитивный грабеж теперь редок, удел дилетантов. Шантаж, порно,
наркотики, азартные игры, спекуляция и, наконец, строительство и
банковское дело - мало ли способов почти легального бизнеса, не считая
интимных услуг, оказываемых государственным надзорным и карательным
органам. В последнее время участились диверсии на предприятиях химической,
нефтеперерабатывающей и биологической промышленности, действуют какие-то
группы, называющие себя воинами Авроры. Охрану на этих предприятиях,
объективно виновных в экологических преступлениях, обеспечивают
уголовники. Синдикат же поставляет и кадры провокаторов.
- Но это все от случая к случаю. Единой организации не чувствуется, и
потому Джольф все чаще поглядывает в сторону генерала Баргиса с его
лоудменами.
- Кто такие?
- Лоудмены мне лично больше нравятся. Люди солидные, порядка хотят.
Большего насчет лоудменов от Тима добиться было невозможно. И без того
он почти возвысился до анализа, этот бывший домушник.
Приближалось время связи, и Нури вышел в темноту во дворик, где всегда
стояла машина Вальда, набитая аппаратурой: экипаж, приемник, транслятор,
автономное питание. Зажглись огни в окнах соседних коттеджей, прошаркали
по бетону к реке анимисты. Вдали над городом вспыхнуло "Пророк любит вас"
и "Фильтр "Ветерок" вдувает сам". От реки донеслось протяжное:
Я сир, и нищ, и неухожен.
Скорбит душа, слезятся вежды.
О! Дай мне милостыню, Боже!
Надежды я прошу. Надежды.
Нури вынул из приемника крошечную кассету, увидел по цвету, что Олле
что-то передал. Кассета величиной с наперсток была рассчитана на два часа
работы. Нури машинально вложил ее в гнездо и почти сразу услышал шепот
Олле.
- Я в имении Джольфа, Нури. Ожидают прибытия пророка и еще какого-то
важного начальства. Сборище необычное. Пока отключаюсь, продолжу при
первой возможности.
И сразу знакомый каждому голос пророка:
- Господа, прежнего мира нет и не будет, это надо принять. Прежняя
государственность гибнет, религия умирает. Мы, здоровые силы общества, -
пророк помолчал, - ну, пусть не здоровые, наиболее организованные, я имею
в виду правительство и государственные институты, вас,
чистейший-в-помыслах, и вас, генерал, мы стоим перед трудным решением.
- Как-то вы сразу, преподобный отец...
- Религия учит видеть суть вещей, господин премьер-министр. Люди живут
в состоянии непреходящей тревоги, общество разрозненно, нет единства цели.
Критика и отрицание - повсюду. Мы сами сомневаемся в себе, ибо разрушена
материальная основа жизни, на смену естеству пришел суррогат. И не стоит
обманывать себя, что все образуется само собой. В массах растет стремление
к возврату к природе. Города умирают, все больше бездомных, дороги усеяны
ими, где им преклонить голову? Если бы господин Харисидис, благодетель, не
подкармливал их...
- Господа, я исхожу из того, что принятие экологической помощи и
перестройка промышленности для нас изначально неприемлемы! - Тоже знакомый
голос премьер-министра.
- Воистину так.
- Почему? - Это уже командный бас.
- Видите ли, генерал, - поясняет пророк, - в случае принятия помощи
перестройки промышленности не будет, мы у себя это исследовали.
Потребуется полный отказ от того, что есть, полная ликвидация действующих
производств и строительство новых. А в новом производстве...
- После нас! После нас!
- ...Именно, в новом обществе нам уже места не будет.
- Господин Харисидис, интересы которого я здесь представляю, тоже
исследовали, - заговорил премьер-министр. - В обновленном безотходном
производстве с бесплатной энергией, а именно это нам предлагают ассоциаты,
частной инициативе придется потесниться. Помощь, буде она принята, пойдет
по государственной линии при жестком общественном контроле. Эта помощь
отнюдь не ставит целью укрепление нашей власти. Стоит ее принять, и
изменится все кардинально. Будет иной порядок вещей.
- Я внимательно слушаю. Полагаю, мы приспособимся. Власть порождает
преступность, мы - тень власти.
- Приспособитесь, Джольф, приспособитесь. На какое-то время. И не
думаю, что надолго.
- Я тоже слушаю... э... внимательно. Лоудмены должны иметь четкие
перспективы.
И снова назидательная речь пророка:
- Два обстоятельства дают мне основание надеяться, что промысел Божий
восторжествует. Во-первых, уже три поколения джанатийцев пришли в мир
суррогата, другого мира они не знают. Это позволяет им мириться с тем, что
в иных условиях считалось бы невыносимым. Кстати, именно поэтому языческие
проповедники не имеют того успеха, который можно было бы ожидать.
Во-вторых, во внешнем мире сократилось потребление жизненных благ,
поскольку львиная доля энергии, сил и средств направляется на реставрацию
природы. Ассоциаты называют это самоограничением. В полной мере
использовать эти два обстоятельства нам мешает только одно - наша
разобщенность. Каждый преследует свои цели. Вы, Джольф, стремитесь к
власти и богатству, вы, генерал, - к власти и порядку, у государства во
веки веков цель одна: сохранить статус-кво.
- Истинный патриот всегда стремится сохранить статус-кво. Но что вы
предлагаете, пастор Джонс?
- Объединение. Не формальное, естественное. Государство никогда не
признает ваш синдикат официально. Да и мы в этом меньше всего
заинтересованы. Я говорю о сути, о координации, единстве действий. Ваш
синдикат, например, выполняет некоторые просьбы министра общественного
спокойствия...
- Разве?
- Не в упрек вам, Джольф. Я призываю создать единый центр,
координирующий усилия государства, церкви и синдиката в акциях,
направленных на сохранение существующего положения. Уверен, что должное
место в этом деле найдете и вы, генерал, со своими лоудменами. Вы -
реальная сила. Но программу вашу, генерал, следовало бы уточнить...
- У меня задача - предотвратить разрушение промышленности. Или вам,
святой отец, неведомо положение? Ежедневные диверсии на предприятиях...
- Церкви все ведомо.
Нури дослушал до конца. Бесценная информация, но как ее использовать,
кому передать? И где этот Норман Бекет?
Нури вышел из машины. Если что, то дубликатор вызова есть в доме. Крики
от реки звучали глуше, гилозоисты устраивались на ночлег, и только голос
женский, высокий и неукротимый, во тьме выводил странную мелодию,
наверное, песню, но слова были неразличимы. Нури слушал ее не первый раз,
и песня всегда затрагивала какую-то струну в сердце. Ночью просматривались
звезды, ветер от недалекого океана сдувал хмарь с несчастного острова, и в
такие ночи можно было спать без маски.
Нури вытащил из ящика пачку корреспонденции. В этом регионе средоточия
частных коттеджей он был самым крупным подписчиком, прочие предпочитали
видеоинформацию. Он прошел в кабинет, лег на тахту и развернул газету
"Т-с-с", раздел объявлений. Все нормальные люди читают "Т-с-с", официоз
синдиката никогда не испытывал затруднений с распространением, хотя
подписка на него была не дешева. Нури знал, что многие благонамеренные
соседи подписывались сразу на два экземпляра этой газеты. Что там сегодня?
О, портрет Тима! И под ним:
ДОСТУКАЛСЯ
"Младший консультант старик Тим, в быту Тимоти Слэнг, выпал в осадок.
Старик вел аморальный образ жизни: стучал зеленым на синдикат. Расколоть
подсудимого не удалось. Пусть родственники не беспокоятся - жидкость
"Некрофаг" прекрасно растворяет трупы".
Нури аккуратно свернул газету. Он не стал перечитывать объявление, он
вышел во двор и сел на бетон возле машины. Млечный путь уходил в бархатную
черноту бесконечности. На материке под защитой соснового леса посапывали в
спальнях его подопечные дошколята, наверное, храпел сытый лев Варсонофий,
и, конечно, не спал директор ИРП доктор Сатон. Все остается на своих
местах, вертелась никчемная мысль. Где-то там пересекаются параллельные
прямые, а Земля, вообще-то, голубая, и чернота неба не более чем тень
Земли. И кто-то из великих говорил, что вечность не что иное, как
перпендикуляр к нашему времени и пространству. А сколько времени надо,
чтобы труп растворился целиком? А если Тима живьем бросили в "некрофаг"?
Он, конечно, не мог утонуть, "некрофаг" тяжелая жидкость. Он плавал в ней
и растворялся, съедаемый бактериями. Сколько вечностей слышался крик Тима?
Зверье!
Нури вскочил от боли в ушах, затряс головой и тут же увидел на дорожке
конус кипящего пламени. Конус мгновенно погас, и на его месте возник некто
длинный и веселый.
- Ты звал меня? - голосом злого духа сказал он. - Ты звал меня, Вальд!
Я пришел.
Он был в талии перетянут толстой металлической полосой. Пояс
космонавта, такой точно был у Рахматуллы. Ну да, это Норман Бекет, вон и
шрам поперек глаза, рассекающий бровь и скулу. Похож.
Нури протянул руку и увидел, что в кулаке у него зажата газета. Норман
разжал кулак, вытащил и развернул газету.
- Это он, - после паузы сказал Норман. - Сначала, как мне сообщили,
явился какой-то неестественный красавец, сказал, что ты хочешь видеть
меня, и исчез. Меня не было, поговорить с ним не мог, но насторожился. А
потом вот он пришел, тоже от тебя. Конечно, старик знал, что попытка
связаться со мной грозит ему смертью, и вот поди ж ты...
- Некрофаг, - без выражения сказал Нури.
- Да.
- Я жалею о том, что искал встречи с тобой, Норман.
Бекет возился с застежками, стянул с головы блестящий шлем, перекинул
через плечо чешуйчатый пояс и пошел в дом, не оглядываясь.
- Странные у тебя знакомые, Вальд. Сколько мы с тобой не виделись?
Четырнадцать, нет, пятнадцать лет. Кто ты сейчас? Наладчик. Отличная
специальность. А этот, младший консультант? Он говорил, что он твой
друг...
Нури машинально отвечал на вопросы. Он был шокирован гибелью Тима,
потрясен и с постыдным, как ему казалось, облегчением думал, что он не
просил Слэнга связывать его с Норманом, нет, просил, просил, пусть не
впрямую. Но тем не менее это была его собственная инициатива, Слэнга. И
что, "стучать зеленым" - это и есть связаться с Норманом? Наверное, лучше,
если Норман таки будет принимать его за Вальда.
- Конечно, прямые контакты со мной опасны. Ты поэтому жалеешь о
встрече? Не бойся, Вальд, я пользовался поясом, а следить за мной в полете
они еще не научились.
- Я не о себе, - сказал Нури. - Что ты можешь сделать, Норман? Ты один,
я один.
Норман долго молчал, поглаживая обожженную лысину и рассматривая Нури.
Потом он улыбнулся:
- Тебя это тоже волнует? Вот не ожидал, что ты до такой степени
изменишься, помнится, ты был абсолютно пассивен.
- Годы... синдикат, лоудмены, агнцы Божьи. Заговор.
- Вот именно. Добавь сюда закон о дозволенных пределах, тайные, пока
еще тайные, концлагеря для язычников... И потом, с чего ты взял, что я
один?
Нури не ответил. Конечно, Норман в лидерах легальной оппозиции, он
наверняка связан с подпольем.
- Вернемся к нашим баранам. Зачем ты звал меня?
К этому вопросу Нури был готов. Он связно и с добротными подробностями
рассказал, как сделал кибера для домашних услуг, как познакомился с Тимом
и продал робота отцу Джонсу.
- Господи, - сказал под конец Нури, и это вышло у него вполне
естественно. - Черт меня дернул сделать этого робота. От него все пошло.
Норман взглянул удивленно:
- Ты что? Всерьез думаешь, что здесь в твоем кибере дело? Если б только
кибер, уж с этим-то мы справились бы. Это реакция, Вальд, консерваторы
всех мастей, принюхавшиеся. Но это длинный разговор, у нас еще будет
время. Для тех, кто со мной, сейчас главное - быть в курсе всего, что
затевает пророк, самая опасная фигура.
Норман, длинноногий, длиннорукий и какой-то мослатый, сидел в том самом
кресле, похожий на кузнечика. От него исходила спокойная сила, от него
веяло уверенностью. И он доверял Вальду, которого, надо полагать, не
вспоминал десяток лет, о котором не знал ничего. Доверял секреты
оппозиции, а может быть, просто пренебрегал секретностью. Ну что тут
скрытого: оппозиция хочет знать, что делается в стане ее врагов, это
очевидно. И если Вальд ранее имел связь со своим кибером... Надо
посмотреть, нельзя ли эту связь возобновить?
- Я думаю, - сказал Нури. - Я постараюсь.
Он не знал, под каким предлогом передать Норману запись, сделанную
Олле. А передать надо было, по возможности не раскрывая себя. Наконец
придумал сослаться на Тима, дескать, Слэнг изловчился достать запись,
старый язычник, и вот оставил третьего дня. Может быть, для Нормана и
оставил?
Насыщенной событиями была эта ночь. Приближалось время урочной связи с
Хогардом. Нури, проводив Нормана, с которым договорился о способе связи,
снова залез в салон машины. Экранчик уж мерцал, и потрескивало в динамике.
Стали гаснуть окна соседних коттеджей, светился вдали разноцветным куполом
туман смога над ночным городом, и тихо допевали свои гимны язычники.
Потом от ближнего завода заухали взрывы, донеслась очередь
крупнокалиберного пулемета, и реквием стих. Боевые группы язычников -
воины Авроры, как они себя называли, - начали свои ночные операции. Что
они сегодня взорвали - стоки, склад, цех? Об этих ночных сражениях
официальные источники молчали.
От раздумий Нури отвлек привычный звук работающего приемника. На экране
замигали цифры позывных Хогарда, и почти сразу возник он сам. Нури сел
перед камерой.
- Нури?
- Здравствуй. И говори.
- Олле схвачен... Ты не молчи, Нури.
- Глупости. Как это можно схватить Олле? Я только что слушал его
сообщение о совещании у Джольфа...
Пока Хогард рассказывал, как все было, Нури не произнес ни слова.
- Пса они сбросили со стены, - закончил Хогард. - Я задержался, чтобы
подобрать, но не нашел.
Нури рассматривал мерцающее изображение Хогарда, и сердце его сжималось
от жалости. Он пытался поставить себя на его место и не смог: счастливец
Олле, он всегда поступал как хотел. А каково было Хогарду!
- Знаешь, приди в себя! Не хватало, чтобы ты там ввязался в драку без
толку и результата. Ты единственный источник денег и оборудования, на тебя
замкнуты все легальные каналы.
- Я что, - Хогард бледно усмехнулся. - Жив, здоров...
- Только что у меня был Норман Бекет, я сумею сегодня же связаться с
ним. Считая Олле, нас уже будет минимум четверо. Возьмем этот притон
приступом. К чертям!
- Поздно. Я просил посла, он сделал официальный запрос, ссылаясь на то,
что Олле все-таки гражданин Ассоциации. Посол почти вынудил премьера
истребовать Олле у Джольфа. Не вышло, Олле бежал. И, кажется, не один...
сведений о нем нет. Будем ждать. Это единственное, что остается.
Нури еще долго сидел в машине, приводя в порядок мысли. Беда не
приходит одна, как-то все это сразу обрушилось. Смерть Тима, жуткая
смерть. И теперь исчезновение Олле. Совсем недавно Олле отчитывал его
всего-то за желание раскрыться перед Норманом. А сам!
Олле очнулся в полной темноте и тут же вспомнил, что Грома больше нет,
и вспомнил ощущение мокрой от крови шерсти на ладонях. Он застонал от боли
в душе - щеночек Гром. Попытался сесть и обнаружил, что скован и руки за
спиной сведены наручниками, и, когда он шевельнул руками, в запястья
впились шипы. Больная мысль о Громе не давала возможности думать о чем-то
ином, и Олле волевым усилием загнал ее в глубину сознания.
Загремели запоры двери, вспыхнул под потолком свет: он лежал в каменной
камере без окон на каменных влажных плитах пола. С потолка свисала тяжелая
цепь, и торчали из стен ржавые крючья - средневековье, ни дать ни взять.
Два здоровенных анатома молча вытащили его, подхватив под руки, и за
порогом камеры Олле проволокся коленями по пластиковому покрытию в светлом
переходе, отметил еще несколько камер с обитыми жестью дверями и глазками
в них, подумал, что Джольф, конечно же, должен иметь собственную тюрьму,
но он, охранник Олле, даже не догадывался о ней.
Его протащили через караульное помещение, подручные, оторвавшись от
телеэкрана, молча уставились на него, и Олле поймал странный взгляд
знакомого офицера, с которым они вместе стояли у дверей в овальном зале. В
следующей комнате его швырнули на пол. За столом сидели Джольф IV, он же
чистейший-в-помыслах, советники, то есть шефы провинциальных филиалов
синдиката, и кто-то незнакомый в бронзовой униформе лоудмена. А посередине
как главный предмет обстановки высилось жесткое кресло с высокой спинкой и
металлическими нашлепками, опутанное проводами, справа от него - пульт со
множеством экранов, глазков, кнопок, тумблеров и клавиш.
Джольф IV, поигрывая лучевым пистолетом Олле, с каким-то даже веселым
выражением разглядывал его.
- Я вот думаю, что на моем месте сказал бы отец наш пророк? А он бы,
мне кажется, сказал: "Кто находится между живыми, тому остается надежда,
так и псу живому лучше, нежели мертвому льву".
До чего они любят цитировать Священное Писание. Олле промолчал,
повернулся набок. Громадный башмак - носок армирован металлом -
шевельнулся у самого лица. Олле остро ощутил свою беспомощность, чувство
непривычное и унизительное.
- Рекомендую, господа, анатом Олле. Вчера вы его видели в деле и
убедились: несокрушим, свиреп, ловок. Все качества супермена. По это
видимая сторона. Кто он, Олле-великолепный? Что мы знаем о нем? Не много
знаем. Лет ему тридцать пять, рожден в экспедиции на Марсе, с детства
накачан утяжелителями, на Землю прибыл восемнадцати лет от роду и весьма
быстро адаптировался. Интеллектуал - написал книгу "Исследование мимики и
жеста древних народов Средиземноморья", которую никто из нормальных людей
не читал, прославился как мим, записи стоит посмотреть, и вдруг ушел в
охотники - последний легальный охотник на планете. Вот, пожалуй, и все,
что нам известно достоверного. Экзотика! Сплошная загадка. Но далее
загадки множатся... Неожиданно оставил службу в ИРП, весьма уважаемой в
мире ассоциатов организации, и месяца четыре назад появился в Джанатии.
Якобы вступил в права наследования. И почти сразу повел расточительный
образ жизни, неестественный для ассоциата, которому должна быть присуща
аскетическая склонность к самоограничению. Он обратил на себя внимание
крупными проигрышами в казино, ну и внешними данными. А скорее, он сам
хотел привлечь наше внимание. Зачем? С наследством вообще так запутанно,
что даже сами министр всеобщего успокоения разобраться не сумели. Эта
неясность и побудила нас пригласить Олле в анатомы, чтобы на виду был. Мы
пригласили, но, спрашивается, почему гуманист Олле согласился служить в
синдикате, столь одиозном в глазах любого ассоциата и язычника
предприятии? Мы успели показать Олле всем сотрудникам внешнего наблюдения,
но как минимум раз в неделю он исчезал, уходил от нашего наблюдения.
Спрашивается, куда и зачем? Как вы полагаете, Олле, мои вопросы
закономерны?
- Здесь кто-то говорил о псе?
- Здесь я говорил. - Джольф взглянул на начальника охраны, именно он,
звероподобный, водил своим ботинком возле лица скованного Олле. - Что там
с собакой, Эдвард?
- Сбросили в ров. Кто-то польстился. Мясо.
Черно и безразлично стало у него на сердце.
- Развяжите меня, если хотите со мной говорить.
- Нет! Мы имели возможность убедиться, что жизнь вам не дорога. В
кресло его!
Анатомы не без оснований считали себя вполне подготовленными к
злодействам: Джольф IV не жалел денег на оплату инструкторов каратэ. Олле
не раз с усмешкой наблюдал эти занятия, освоить два-три приема - это все,
на что были способны приемыши и анатомы, поголовно страдающие бронхитом
или астмой. Но недостаток умения они возмещали старательностью. Они
набросились на Олле всей сворой. Они били туда, куда их учили, и не могли
пробить броню его мышц. И связанный, Олле был страшен, и через пару секунд
один из анатомов уже свалился с разбитой коленной чашечкой. Но тут
начальник охраны дважды ударил Олле ботинком в челюсть. Втроем они усадили
его в кресло и держали. Олле выплюнул кровь. Он погасил боль, отложил ее
на потом, это он умел, как и принимать на себя чужую боль.
- Продолжим, - сказал Джольф IV. - Я все думаю, с кем вы? Ни генералу,
ни премьеру Олле-великолепный служить не станет, не так ли? Пророк Джонс?
Не серьезно. Остаются две возможности. Репрезентант Суинли, его
любопытство к делам синдиката несомненно, но зачем бы стал на него
работать мысляк Олле, ассоциат Олле, о религиозности которого и говорить
не стоит. И последнее, наиболее вероятное... - Джольф IV перегнулся над
столом, он ловил взгляд Олле. - И последнее...
- Я сам по себе. - Из раны на подбородке лилась кровь, Олле
сосредоточился, чтобы унять кровотечение.
Джольф IV выпрямился.
- Непостижимо. Пытаюсь и не могу понять, - сказал он. - За минутное
удовольствие заплатить жизнью, вы ведь знали, чем рискуете... испортить
праздник! Это непростительно и... почему я с вами вожусь, Олле? Чем-то вы
мне нравитесь. Может быть, своей раскованностью, непривычной для Джанатии?
Или мне хочется обратить вас в нашу веру? Безнадежная попытка, не правда
ли? А ведь наше почтенное общество пользуется уважением власть имущих.
Имущих явную власть, тайная у меня: премьер, генерал Брагис, наконец,
пророк. Надеюсь, вы не думаете, что они нас боятся, надеюсь, вы понимаете,
что их уважение искренне? Уж вы-то могли бы понять - организованная
преступность - один из краеугольных камней, на которых зиждется здание
общества всеобщего благоденствия, государственный аппарат не мог бы
существовать без нас, ему просто нечего было бы делать. Мы, и никто иной,
обеспечиваем существование полиции, судов, прокуратуры, тюремной
администрации, банковской охраны, страховых обществ и еще многих
государственных институтов. Изыми мы свои вклады, и банковская система
рухнет. Воздержись мы от ликвидации экологов - и под угрозой спокойствие
государства. Один мой сотрудник в ранге приемыша уже только фактом своего
существования гарантирует безбедную жизнь пяти государственных чиновников,
такова статистика. Мы и только мы даем тем, кто стоит у власти,
возможность продемонстрировать единство слова и дела, единство намерений и
исполнения, о которых тоскуют управляемые массы. Процессы над мафией так
утешительны, они будят веру в добрые намерения власть имущих. Вам еще не
смешно, Олле? Государство с его центурией и другими карательными органами
могло бы покончить с нами, со мной в считанные дни, и никакая электроника
меня бы не спасла. Но этого никогда не будет. Мы были, есть и будем. С
нами всегда будут бороться, но никогда не победят!
Олле слушал этот панегирик преступности и по той легкости, с которой
Джольф походя упомянул о расправе над экологами, понял, что приговорен.
Джольф прикрыл глаза, ему нравился собственный голос. Олле прервал его:
- Бросьте, Джольф. В истории нет такого преступления, которое не
пытались бы оправдать соображениями высокой пользы и даже морали.
Поразительно, что вам верят.
Джольф стал непритворно весел. Нет, какое-то обаяние, свинское обаяние
в нем все-таки было.
- Можете представить, верят. Или делают вид, что верят, а это, в общем,
равноценно. Не правда ли, господа?
Господа закивали. Двусмысленность вопроса не дошла до их мозгов, не
привыкших к таким тонкостям. Эти верят, подумал Олле, жратва, женщины,
деньги, зрелища - цель и смысл жизни для них. Только ли для них? А те,
вдоль дорог, потенциальные миллионеры. Кто из них не пойдет в услужение к
Джольфу с истовой верой и радостью?
- Преступник как личность не в состоянии подняться выше среднего
уровня. И в силу этого крупный преступник вашего масштаба, Джольф, всегда
концентрирует возле себя серость, оглянитесь. - Олле торопил события,
поскольку ощущал, что левая рука, неудобно зажатая, стала терять
чувствительность. Он заметил, что Джольф медленно бледнел, взгляд его
терял осмысленность. - Власть и богатство, вот что позволяет утвердиться
преступной личности, всегда, в сущности, сознающей свою заурядность...
- Я не договорил, - медленно произнес Джольф. Глаза его сходились к
носу, и он, встряхивая головой, возвращал их на место. - Я еще не
рассмотрел последнюю возможность. Точнее, единственно оправданную причину
вашего появления в Джанатии. Дорогой подарок премьер получит от меня -
доказательство нарушения конвенции о невмешательстве. И, конечно, не один
такой подарок.
- Десяток разбитых физиономий у мерзавцев, которым ни одна пощечина
лишней не будет, да пара разорванных псом штанов - это вы называете
нарушением конвенции? Нет, Джольф, я сам по себе, как и вы, не имеющий
отношения к Джанатии. Судить вас можно и по законам Джанатии, и по законам
ассоциированного мира.
- Мои анатомы, - Джольф обрел способность смотреть прямо, - сейчас
привяжут вас к этому креслу и подключат напряжение. Сначала вы нам все
расскажете, а потом сойдете с ума от боли, и превратитесь в тихого
запуганного идиота, и будете вздрагивать от резких звуков и бояться
собственной тени...
- Развяжите, и посмотрим, кто кого будет бояться.
- Я не хочу лишать своих соратников удовольствия видеть, как будет
терять лицо Олле-великолепный... Господа?
- Только чтобы сразу не подох, как старик Тим.
- Ну, он молод, он силен. Он много выдержит. Привяжите его.
Четверо навалились, прижали. Пятый анатом завозился за спиной, пытаясь
снять наручники.
- Шеф, здесь у него на руке какой-то браслет, я такого не видел.
- Любопытно. - Джольф вертел браслет, рассматривая экранчик и
выпуклости узора. Он надавил на что-то там, экранчик осветился, побежали
красные числа вызова. - Пусть посмотрят специалисты.
Браслет Амитабха - невиданный свет, подумал Олле, все-таки хорошо
оснастил их Сатон. Вот сейчас, сейчас! Успеть поймать мгновение. Джольф
сделал движение, и Олле отчетливо увидел, как складывается браслет. Ему
давили на плечи, и он ринулся всем телом вниз, увлекая за собой рычащих
охранников.
До того как браслет сработал, Олле успел спрятать лицо в колени, но
невозможная по интенсивности вспышка света ослепила его. И он замер так на
минуту, пережидая световой шок, потом вывалился из кресла, сжавшись в
комок, вывел из-за спины скованные руки и открыл глаза. Плоские
черно-белые фигуры главарей и челяди были недвижимы, реальность для них
исчезла.
"Смотрели они на меня, - думал Олле, - так что сетчатка у них обожжена,
но не выжжена, надолго вряд ли кто ослепнет". Он подполз к столу, взял
блик, зажал в коленях, наложил соединяющую пластину наручников на раструб
и изловчился нажать на спусковой крючок. Олле не считал блик серьезным
оружием, разве что для ближнего боя. Но на выходе температура луча
достигала четырех тысяч градусов, и пластина почти мгновенно испарилась.
Таким же путем Олле избавился от оков и, морщась от ожогов, плеснул воды
из сифона поочередно на оставшиеся на запястьях и лодыжках стальные
браслеты. Потом сжег кресло и пульт и отбросил ставший бесполезным блик.
Мир стал постепенно обретать объемность. Скорбя о том, что не может
поднять руку на беззащитного, Олле с сожалением оглядел Джольфа и присных
его, разоружил ближайшего громилу и вышиб ногой дверь. Он возник перед
охраной с пистолетом в левой руке, злой и грозный. От хлесткого удара
ладонью по шее обморочно закатил глаза и осел ближайший анатом.
- Не вздумайте стрелять! Изувечу! Лечь на пол, быстро!
Его знали. Со вчерашнего дня особенно хорошо знали. И с готовностью,
словно только и ждали команды, повалились животами на замызганный пластик
пола.
- Мне тоже лечь? - Офицер спокойно смотрел в лицо Олле. После мгновения
раздумий Олле поддался чувству симпатии.
- К дверям! Он шевельнул пистолетом. - А вам всем лежать! Кто двинется
- пристрелю.
Они вышли, офицер впереди, Олле привалился к двери, его подташнивало.
Где здесь выход, черт его знает.
- Ну что ж, пойдем. - Офицер рассматривал его со жгучим любопытством.
- Куда?
- У вас сейчас путь один.
Олле почувствовал шорох за спиной, приоткрыл дверь, рявкнул: "Лежать!"
- и снова закрыл.
- Вы знаете мой путь.
- Знаю. Зовите меня Дин.
- Дин.
Они пробежали по длинному переходу. Оба стража с автоматами у
неприметного входа в личную тюрьму Джольфа были мгновенно разоружены. Олле
втолкнул их в полутемный коридор тюрьмы, закрыл скрипучее полотнище дверей
и задвинул наружный засов.
- Сейчас нас увидят на пульте в диспетчерской. - Офицер вынул блик,
Олле покосился на него, промолчал. - Идите впереди меня. Будет лучше, если
вы мне скажете, сколько еще времени у нас есть.
Встречные подручные и приемыши, завидев Дина, вытягивались. Заминка
произошла только в диспетчерской, где дежурный функционер, похоже, что-то
понял. Во всяком случае, он сделал попытку вытащить пистолет. Олле, рыкнув
зверски, пресек попытку. Дин, не обращая внимания на окружающее, сел за
пульт, стал набирать команду на снятие электронного контроля выходных
ворот.
- Работайте спокойно, - сказал Олле. - Еще минимум полчаса Джольфу и
остальным будет не до нас.
На мониторе было видно, как отходят в стороны массивные полотнища ворот
и поворачиваются в зенит стволы лучеметов.
- Основное питание я отключил, но система охраны имеет автономное
энергоснабжение. Поэтому поторопимся.
Олле не пришлось сдерживать темп, Дин проявил себя с лучшей стороны.
Они рванулись к стоянке транспорта, личный шофер Джольфа, всегда
дежуривший в лимузине, был грубо сдернут с сиденья и отброшен в сторону.
Олле занял его место, нажал на стартер, в ту же секунду Дин упал на
сиденье рядом, и машина с места почти прыжком вынеслась за ворота.
- Нам нужно минут двадцать, и мы будем у цели.
- Вы рискуете карьерой. - Олле не отрывал глаз от шоссе, пустынного и
извилистого. - Ради чего?
- И ради вас тоже, Олле. Наши, я имею в виду боевиков-язычников, будут
рады вам. Впрочем, решать будете сами. А мне все равно пора было уходить,
на меня прищуривались у Джольфа, да и премьер не очень жалует в последнее
время. Должен сказать, что у них есть к тому основания, гораздо большие,
чем о том можно подумать. - Он помолчал, провожая взглядом промелькнувший
пост контроля. По обе стороны сплошной сверкающей лентой прозрачных
покрытий тянулись гидропонные поля. - Дайте-ка мне ваш пистолет, похоже,
Джольф очнулся от шока, не знаю, что вы там с ними сделали. Погоня -
ерунда. Хуже, что через десять километров - контрольный пост Джольфа,
шоссе наверняка перекроют. Поэтому по моему сигналу выпускайте крылья, там
голубая кнопка на пульте. Справитесь?
Олле не ответил. Почти инстинктивно он уловил движение впереди у
обочины и бросил машину в сторону. Хвостатый снаряд базуки со сминающим
шорохом мелькнул мимо. Взрыва позади они уже не слышали. Дин выстрелил
навскидку, сдвинулся вперед и почти лег на длинный капот лимузина.
- Вверх, Олле! - закричал он, перекрывая вой встречного вихря.
Олле надавил кнопку, боковым зрением уловил, как выдвигаются короткие
подкрылки, и ощутил отрыв машины от шоссе. Это был не полет в привычном
для Олле понимании, это был длинный планирующий прыжок: над шлагбаумом и
шипастым участком дороги машина перелетела на высоте десяти метров. И
Олле, резко сделав усилие, чтобы справиться с управлением, приземлился на
передние колеса. Еще в прыжке-полете Дин выстрелами поразил обслугу
лучеметов, суетящуюся на плоской крыше здания поста. Дин снова сидел рядом
и после второго поворота, вытянув руку, выключил двигатель.
- Стоп! - Он простучал по клавиатуре бортового компьютера, задавая на
автомат маршрут, обтекатели из поляризованного пластика выползли по бокам
и образовали закрытую кабину. - Олле, заберите запасные баллоны,
пригодятся. Уходим.
Они поглядели вслед лимузину, набирающему скорость, и Дин повел Олле в
сторону от шоссе в какие-то бетонные развалины. Пробираясь через хаос
арматуры, они услышали смягченный расстоянием звук взрыва.
- Все! - Дин на секунду остановился. - Нас больше нет. На этот раз они
загодя пустили в ход лучеметы.
В завале бетонных обломков, как пояснил Дин, остатков здания входа в
метро, следов карательных операций полиции, зияла широкая щель. Они вошли
в нее.
Головоломная схема универсального самообучающегося домового кибера
давала лишь общие представления о его электронной начинке. Вообще, задача
дистанционной перенастройки казалась невыполнимой, тем более что, как
предупреждал Вальд, Ферро был собран из бракованных блоков. Сатон по
просьбе Хогарда привлек Большую вычислительную машину - ту самую,
разработкой которой в свое время руководил генеральный конструктор Нури
Метти. До того, как он возвысился до звания воспитателя дошколят в ИРП.
Машина выдала кипу тестов, по отзывам на которые можно было по кусочкам
внедрить новую программу в управляющую систему кибера. Нури возился с
этими тестами больше месяца, предварительно он уволился с фирмы, ссылаясь
на болезнь. Соседи его не беспокоили, кого теперь интересуют соседи.
Местные агнцы пару раз забредали днем, оговариваясь необходимостью
проверить регистрирующую аппаратуру. Он впускал, клал на стол купюру и,
похлопывая пальцами по столешнице, молча ждал ухода. Независимость как
черта характера своей непонятностью всегда пугает людей с рабской
психологией, ибо может быть объяснена только силой, на которую опирается.
По ночам он связывался с Хогардом, от него узнавал, что поиски Олле по
официальным каналам не увенчались успехом, - это было главным. А потом
Хогард рассказывал о текущих делах, о новых диверсиях воинов Авроры, о
скоротечных ночных боях с полицией и военизированными отрядами лоудменов.
Схватки происходят обычно в окрестностях автоматизированных предприятий
цветной металлургии и химии.
И вот настал день, когда Нури понял: невозможное стало возможным: кибер
будет фиксировать в блоках памяти всю дневную информацию и выдавать ее по
команде в спрессованном виде.
Тут же возникло очередное затруднение. Расчеты показали, что
необходимая мощность командной, ударной трансляции на кибера существенно
превышала возможности слабенького передатчика Нури. Из затруднения помог
выйти Сатон, предложивший транслировать перестроечную программу на кибера
через спутник связи. Один раз это можно было сделать. Для этого следовало
доставить Сатону кассету с программой.
Никак нельзя было Нури вступать в личный контакт с Хогардом, каждый шаг
которого находился под наблюдением недремлющего ока Министерства всеобщего
успокоения. И они решили воспользоваться так называемым почтовым ящиком.
Хогард выехал из посольства и увидел четыре знакомые машины наблюдения.
Хоть двадцать, злорадно подумал он. Маршрут советника Хогарда всегда один:
посольство - торговое представительство. И сегодня он пройдет без
изменения. Он двинулся по спокойной улице старой части города, где
сосредоточивались официальные учреждения. Как и везде, правящее
чиновничество умело обеспечить тишину и порядок в своей жилой и рабочей
зоне, здесь даже воздух казался чище. Все четыре машины сначала шли
следом, но на повороте на центральный проспект две из них обогнали его.
Это естественно, в сплошном потоке машин лимузин Хогарда вполне мог
затеряться, и потому - двое сзади, двое спереди. Привычная тактика.
Передние машины влились в поток, Хогард последовал за ними по
проспекту, образованному пятидесятиэтажными коробками. Он вспомнил, что в
первые дни своего пребывания в Джанатии все поражался немыслимому
множеству машин на улицах столицы. Потом понял: салон машины -
единственное место, где можно дышать без маски. Для многих машина была не
столько средством передвижения, сколько местом ночлега, по сути, домом на
колесах. Безмашинные граждане на ночлег выбирались из города. Дешевого
фильтра в маске хватало ровно на восемь часов - время сна на надувном
матрасике где-то на обочине. Но в том воздухе, что можно было высасывать
через фильтр, кислорода было недостаточно: отсюда бледность на лицах и
трупы астматиков на обочинах.
На высоте десятых этажей на искусственном облаке проецировались
разноцветные "О себе думай!", "Наша надежда - пророк Джонс", "Глупо иметь
двух детей, еще глупей не иметь двух машин "Уют", "Раздельное проживание
укрепляет семью. Покупайте два "Уюта". Эти призывы чередовались подвижными
портретами пророка и генерала, рисуемыми лазерными лучами. Реклама
работала вовсю. Пестро одетые толпы двигались по тротуарам вдоль витрин.
На большинстве - маски телесного цвета странных форм. Но попадались
плотные группы людей в демонстративно серых или черных масках - это были
язычники разных толков. Хогард по разрисовке курток и балахонов уже мог
различать гилозоистов, утверждающих одушевленность, скорее,
одухотворенность материи, способной ощущать и мыслить; тотемистов в
масках, напоминающих лица животных, наших братьев по крови, происхождению,
среде обитания; зороастрийцев в белых одеждах с оранжевой окантовкой,
почитателей четырех элементов - воды, огня, земли и воздуха; анимистов,
одушевляющих силы природы; маздеистов, у которых Митра - бог небесного
света, солнца и чистоты. Улица жила насыщенно, и мерцающий на фасадах
призыв "Природа консервативна, она не любит перемен. Следуй природе",
видимо, не срабатывал.
Машины в потоке двигались со скоростью пешехода, и Хогард замечал
временами какие-то завихрения вокруг группок язычников. Люди в костюмах
бронзового цвета - лоудмены - затевали драки, которые как-то быстро
затухали. Выделялись белыми касками и черными пластиковыми щитами
центурионы, дежурившие в паре с роботами возле припаркованных у панелей
машин. Полиция бдила.
А вот что-то новое: красная продольная полоса светофора неожиданно
перечеркнула перекресток, пропуская пешую колонну, окаймленную бронзовыми
лоудменами. Во всю ширь улицы был развернут транспарант "Мы принюхались!",
а замыкал колонну, довольно длинную, на десять минут стоянки, лозунг "Все
не так плохо, как кажется". Боковые лоудмены иногда выкрикивали в
микрофоны сентенции вроде "Лучшая новость - отсутствие новостей!" и
"Кто-то должен иметь привилегии!".
Наблюдая за этой неожиданной демонстрацией, Хогард включил рацию. Он не
стал ждать отзыва.
- Нури, не спеши, я немного опаздываю.
- Понял, - ответил Нури. - Я на месте.
Наконец колонна функционеров консервативной партии, весьма активной и
даже воинствующей - Хогард это знал, поскольку следил за политическими
течениями в обществе, - истаяла. Политическая жизнь в Джанатии была весьма
пестрой и запутанной, хотя бы потому, что влияние той или иной группы
зависело не столько от ее численности, сколько от доступа к средствам
информации. Консерваторы занимали место между лоудменами и агнцами
Божьими, именно они обеспечивали массовость. Хогард отдавал должное
пропаганде защитников статус-кво, умело направляемой людьми грамотными и
умными. Диапазон средств воздействия был весьма широк - от вот этих
консерваторов с их универсальным лозунгом "Мы принюхались" до
сектантов-непротивленцев, агнцев Божьих, ведомых пророком, - это, так
сказать, идеологическая надстройка. А силовая часть - полиция,
полулегальные формирования лоудменов с их генералом Баргисом и бандитский
синдикат Джольфа. И вся эта мощь против язычников, всерьез не принимаемых
и никем не признанных, которых вроде бы и не существует. Не много ли?
Язычество многообразно в проявлениях своих, в нем каждому есть место по
душе и убеждениям, нет нетерпимости. Хогард не видел реальной альтернативы
язычеству в стране, где природа поругана и исчерпана: религиозный всплеск
всегда является общественной реакцией на социальную несправедливость.
Осознанно или интуитивно власть имущие понимают опасность язычества для
себя и его привлекательность для масс. По сути, реакция кроме лозунга
"Пусть все остается как есть, дабы не было хуже" не имеет альтернативы
язычеству. Религии надежды на радостное возвращение к природе, на единение
с ней, неясное, но сказочно заманчивое. Понимает и ведет массированную
атаку на язычество, атаку переизбыточными силами. Но есть еще воины
Авроры... Кстати, в ассоциированном на экологических началах мире
язычество не прокламировалось, хотя в среде сотрудников ИРП языческое
отношение к природе процветало. Это было как бы само собой разумеющееся
убеждение экологов, ибо язычество отрицает бездумное потребительство: одно
дело завалить родник бульдозером, другое - убить нимфу ручья.
Так размышлял Хогард, двигаясь в потоке машин до следующего
перекрестка, где его должна ждать посылка от Нури. Двигался, стараясь
подгадать к моменту перекрытия магистрали, красной полосой. Он прибыл
вовремя и остановил лимузин в трех метрах от перехода, обозначенного
белыми пластиковыми дисками на асфальте. Передние машины с наблюдателями
удалялись, подчиняясь движению потока. А вот и Нури. Он спешил последним
по переходу с пакетом под мышкой. Он замешкался, оглянулся, из пакета
посыпались пластиковые тубы консервов. Нури наклонился было поднять, но
загорелась зеленая полоса, он махнул, сожалея, рукой, вспрыгнул на панель
и исчез в толпе пешеходов. Хогард тронул машину, услышал легкий щелчок
снизу и улыбнулся: магнитная присоска сработала, с пятого от поребрика
разметочного диска снята кассета для Сатона. А тубы остались на асфальте,
сминаемые колесами машин.
Непрерывная открытая слежка сильно затрудняла работу. Слабым утешением
было то, что следили за всеми без исключения работниками посольства, и
консульства, и представительств. Завтра кассета с программой уйдет к
Сатону с курьером - сотрудником, отъезжающим в отпуск.
Хогард свернул в переулок к зданию торгового представительства, сдвинул
на лицо маску и вышел из машины. Лимузины наблюдателей выстроились
неподалеку гуськом. Он помахал им, поднялся на ступени и почувствовал, как
дрогнула земля. А потом над изумленно притихшим городом прокатился далекий
гром, и в мутном небе вспыхнули багровые всполохи. Отчаяние рождает
насилие. Воины Авроры стали действовать при свете дня...
Жрец-хранитель был стар. С какой-то робостью во взоре он рассматривал
огромного Олле, что стоял в круге света без тени. Долго молчал, а потом
спросил из темноты:
- Что привело вас к нам?
- Обстоятельства и давнее намерение.
- Вы искали встречи?
- Да. Случая.
- Цель?
- Служить делу Авроры.
- Ваша вера?
- Возврат возможен. Пусть на ином витке спирали, но возможен.
- Ваши убеждения?
- Человек - дитя природы. Не причиняй вреда матери своей.
- Что вы скажете о нем, Дин поручитель?
В круг вышел Дин, встал рядом с Олле, почти равный ему по росту.
- Язычество никого не отринет. Олле - язычник по своим убеждениям. Он
светел в намерениях и поступках, и пусть Аврора, богиня утренней зари,
даст ему удачу!
- Что скажете вы, братья мои язычники?
Олле ощущал присутствие многих людей, хотя и не видел их из своего
светлого круга. Он был спокоен, и это чувство, от которого он отвык за
время общения с Джольфом и его бандитами, настраивало на внутреннее
принятие свершающегося обряда и омрачалось только скорбью по Грому.
Впервые за прошедшую неделю у него ничего не болело, а этим утром,
удивленные быстрым заживлением раны, хирурги-язычники, работники одного из
госпиталей армии Авроры, сняли швы на подбородке.
- Пусть он назовет тотем! - сказал кто-то из тех, кого он не видел.
- Два! - ответил Олле. - Собака и лошадь.
- Он выбрал правильно, - сказал жрец. - Из живых.
В зале зазвучали птичьи голоса, видимо, включили запись. Когда эта
музыка лесного утра стихла, сладко засвистел божок ночи - соловей.
- Принять его и оказать первый знак доверия.
Соловей прозвенел хрустальным колокольчиком и смолк.
- Отныне вы брат наш язычник, Олле. Спасибо всем. Мы с Дином завершим
обряд. И пусть каждый делает свое во славу Авроры.
В полутьме послышалось движение множества людей, и пространство
расширилось. К тому времени, когда белый круг, образованный терминалами
световодов, потускнел и стали различимы предметы в сумрачном освещении
окрашенных светящейся краской стен, они остались втроем в зале станции. Из
черного зева тоннеля донесся далекий шум проходящего поезда.
- Они, те, кто был, растекутся постепенно по всему маршруту.
Администрация подземки всегда выполняет наши необременительные просьбы,
скажем, подать поезд или временно прекратить движение на какой-то линии...
Дин, говоря все это, помог жрецу снять алую мантию и высокую
конусообразную шапку в золотых звездах. Он был преисполнен почтения. Жрец
опирался на руку Дина и старался держаться прямо. Старомодный костюм и
белая манишка с галстуком смотрелись как привычный для него наряд. Он
протянул руку, и его маленькая сухая ладонь утонула в ладони Олле.
- Здравствуйте, Олле. Рад видеть вас в наших рядах. Дин много
рассказывал о вас и вашей собаке, и я почему-то ждал встречи. Позвольте
представиться: профессор природоведения на кафедре экологии столичного
университета. Бывший. До того, как кафедру разогнали, признав вредоносной,
смущающей умы и распространяющей зловредные семена язычества. А сейчас вот
возвысился до уровня жреца-хранителя на языческом капище. Работа почти по
специальности, хотя в ведовстве у меня пробелы, литературных источников
мало, многие обряды изобретаем сами по наитию. Здесь я сильно надеюсь на
вас, Олле.
- Что я знаю - все ваше.
- Жрец-хранитель! Мог ли ты это представить, Дин, когда слушал мои
лекции? Ты ведь был не худшим моим учеником.
- Да, профессор. Я хочу сказать, нет, профессор.
Жрец печально улыбнулся:
- Какое сейчас природоведение, скорее, нечто из области воспоминаний.
Наука о невозвратно утраченном, не правда ли, Олле?
- Не могу согласиться с вами, профессор. В ассоциированном мире я
работал у Сатона в ИРП. Вам здесь, в Джанатии, трудно представить, сколь
быстро природа залечивает раны при разумной и ненавязчивой помощи
человека...
- Если она не совсем исчерпана, Олле, не совсем исчерпана. У Сатона,
счастливец... Мы участвовали в разработке глобальной программы реставрации
природы - опасное, представьте, занятие в Джанатии. На программу вся наша
надежда... Но мы с вами еще поговорим о Сатоне, о вашем институте...
- Поговорим. - Наверное, среди убиенных экологов были люди молодые и
сильные, но Олле почему-то представился сопящий анатом рядом с беспомощным
в своей бесплотной старости жрецом. - Вас много уцелело?
- Я один... Те, кто случайно не были на открытии сессии, потом просто
исчезали без следа. Дин привел меня... Язычников всегда гнали... Сейчас,
прошу вас, надо закончить обряд, пойдемте.
Тоннель, в котором были сняты рельсы и чувствовалась под ногами плохо
утрамбованная щебенка, вывел их в обширное, теряющееся вдали помещение.
- Музей тотемов! - громко сказал жрец-хранитель. - Первый знак доверия.
Смотрите, Олле, что утратила Земля по вине человека, и скорбите вместе с
нами.
Белый свет залил зал с квадратными колоннами и остатками фундаментов
снятых станков. Наверное, здесь когда-то были ремонтные мастерские... Олле
замер: стены и колонны были увешаны цветными изображениями животных в
тяжелых рамах.
Язычник по своей сути, Олле знал все это, но снова душа его наполнялась
печалью. Прекрасное прошлое Земли, необратимо утраченное, смотрело на него
прозрачными глазами зверей, их благородные лица, как чудилось ему, несли
печать обреченности. Обреченности и вопроса: почему для маленькой газели
Томсона не нашлось места на Земле? Чем провинился перед человечеством
синий кит? Сурок? Стеллерова корова? Тигровый питон? Носорог? Ламантин?
Тасманийский дьявол? Единорог? Кондор? Маленький лис корсак? Утконос?
Сумчатый волк, бухарский олень? Выхухоль? Венценосный голубь? Гепард?
Дрофа и сотни других исчезнувших как вид с лица Земли. Невозвратно
исчезнувших!
Сейчас в центрах ИРП биологи всех специальностей предпринимают
титанические усилия, чтобы восстановить утраты, по скуден генетический
материал, мизерны успехи, и как часто приходится удовлетворяться
подобием... Эти мысли одолевали Олле, пока они шли. А прошли они только
раздел млекопитающих. Рыбы, рептилии, птицы, растения - это было впереди,
скорбная галерея казалась бесконечной, и не было счета потерям.
- Выбирайте стезю, брат наш язычник. У нас каждому найдется дело по
душе - и смиренному чистильщику, и стратегу-экологу.
- Я преисполнен скорби...
- Вы сделали выбор?
- Моя ненависть ищет выход, отравителям нет оправдания. Воин Авроры -
вот мой путь. Я найду покой, когда оживет река.
При подготовке диверсии самым сложным было найти сухой и, желательно,
разветвленный ход со многими выходами на поверхность вне жилых районов,
либо в районах, покинутых людьми. Самодельные, изготовленные в подземных
мастерских ракеты язычников, отличаясь высокой точностью, имели дальность
всего три километра. В городских условиях этого было вполне достаточно.
Обычно в сумерках воины Авроры, возникая на поверхности в подходящих
развалинах, быстро монтировали примитивные пусковые установки и тут же
исчезали. Пуск ракеты осуществлялся сигналом по радио, и ответный удар,
если бывал, приходился по пустому месту. Атака с десятка точек позволяла
вывести из строя безлюдное химическое предприятие-автомат средней величины
на месяц-два, и, если работа потом возобновлялась, язычники проводили
новую диверсию.
Очень удобны были заброшенные подвалы, в них можно было работать и
днем, размещая сразу несколько пусковых установок. Ракетный залп из
развалин бывал порой весьма эффективным.
Карты подземных коммуникаций если когда-либо существовали, то давно
были утрачены, и штаб армии Авроры организовал специальные группы, которые
непрерывно вели разведку коммуникаций всех видов - для обеспечения текущих
военных действий и на будущее, когда придется создавать новое безотходное
экологически чистое производство.
Центральный штаб с его электронным оборудованием размещался в широком
тоннеле, а немногочисленный постоянный персонал так и жил здесь, в боковых
ответвлениях, разделенных на клетушки - у каждого своя. Потолков не было
за ненадобностью, пластиковые перегородки создавали лишь иллюзию
уединения, но Олле быстро привык и успевал высыпаться на своей надувашке
за немногие часы свободного времени. Он проходил что-то вроде стажировки
при штабе, постигая тактику партизанской войны в Джанатии. Времени на
беседы со жрецом-хранителем не оставалось, да и резиденция жреца
размещалась в часе езды на метро. Приметному Олле не следовало без крайней
необходимости показываться где бы то ни было.
Олле не спешил восстанавливать связь с Нури, хотя имел возможность
подать о себе весть. Он знал, чем это кончится: Сатон немедленно отзовет
его. Одно дело разведка, другое - прямое участие в боевых операциях. Олле
захотел остаться в нарушителях запрета, он любил поступать по-своему, если
это не мешало жить другим: запреты себе он устанавливал сам. И еще Олле
вспоминал о допросе у Джольфа по утрам, когда затрагивал бритвой косой
шрам на подбородке, всегда помнил расстрел пони и ощущение мокрой от крови
шерсти Грома на ладонях. И как там Джольф говорил: "ликвидация экологов"?
Нет, из Джанатии он не уедет. Долги надо отдавать.
Насколько Олле разобрался в структуре, командующего у армии Авроры не
было. Было командование. Местные операции готовили региональные штабы,
поручая их выполнение выборным командирам групп, крупные готовил
центральный штаб. Воины Авроры не испытывали нужды в стрелковом оружии, а
ракеты делали в ремонтных мастерских метрополитена: в администрации
подземки большинство тайно, а многие явно исповедовали язычество.
Уже через неделю после посвящения Дин, руководитель разведки армии
Авроры, привлек Олле к разработке операции, над которой штаб работал давно
и без особого успеха. Объектом диверсии должен был стать комбинат
полиметаллов. Этот комбинат, расположенный обособленно, в стороне от
крупных городов, полностью погубил всякую растительность в радиусе ста
километров и сделал эту громадную территорию абсолютно непригодной для
жизни. Ремонтники и наладчики доставлялись вертолетами раз в неделю на
четыре часа. Воины армии Авроры много раз пытались взорвать это гнездо
отравы, но картель не пожалел сил и средств для его защиты. Ночью
многочисленные детекторы инфракрасного излучения регистрировали любую
попытку приблизиться к комбинату, и тогда автоматически срабатывали
пулеметы. Днем территорию комбината патрулировали анатомы из синдиката и
смешанные пары центурион - андроид собственной полиции картеля. Неудачей
закончилась попытка взорвать комбинат с воздуха: управляемый по радио
вертолет, заполненный взрывчаткой, был сбит лучеметами, не достигнув и
стен ограждения. Рабочие обыскивались перед посадкой в вертолеты, и
доставить взрывчатку частями было невозможно. Разведка подземных
коммуникаций ничего путного не дала, через забитые ядовитой слизью стоки
пройти было невозможно, технологические тоннели были заминированы на всем
протяжении, и от привычной тактики ракетного обстрела с близкого
расстояния пришлось отказаться. А этот смертоносный монстр днем и ночью
продолжал выбрасывать из своих труб сернистый газ, фтористый водород,
двуокись азота и двуокись серы, повергая своей несокрушимостью в отчаяние
центральный штаб армии Авроры.
Олле предложил необычный план диверсии тремя бронированными
машинами-автоматами. Этому должна была способствовать отличная дорога,
сперва петляющая между дюнами и свалками, а на последнем километре идущая
прямиком к воротам комбината. Если точно знать план дороги и ее профиль, а
в штабе эти данные есть, то можно задать автомату маршрут и скоростной
режим. На скорости триста километров в час прямой участок машина
преодолеет за двенадцать секунд. За это время охрана не сумеет ничего
понять, а боевые лазеры, если и сработают, не успеют прожечь зеркальную
броню машин.
Диверсия свершилась как было задумано. Начиненный взрывчаткой лимузин
вывернулся из-за поворота на прямую и, взревев ракетными ускорителями,
ринулся вперед. Только на последней сотне метров он был накрыт лучами
боевых лазеров и сияющей вытянутой молнией ударил в металлические ворота
ограды. Взрыв словно испарил ворота: решетчатые вышки с лучеметами и
здание охраны исчезли в адском пламени взрыва. В пролом ринулись одна за
другой еще две машины. Первая развалила бетонную стену цеха, вторая
взорвалась внутри, полностью разрушив вакуумные плавильные, печи.
Этот взрыв печей и слышал Хогард утром того дня, когда Нури передал ему
кассету с командой на перестройку программного комплекса кибера Ферро.
Через спутник связи и Хогарда Сатон сообщил, что командный удар по
киберу состоялся и с ним можно начать работу. Но прошло еще несколько
дней, пока Нури, позвонив из автомата, вызвал Нормана. Нури, серый от
усталости и недосыпа, усадил его в кресло и включил запись. Из прибора
послышался тонкий писк.
- Ну как? Вам понравилось, Норман?
- И это все?
- А вы что думали, Норман Бекет? Не говорить же мне с ним часами. Вся
дневная информация за пять секунд.
Норман захохотал, облапил Нури как клещами и поднял его вместе со
стулом.
- Вальд, наладчик? Если это так, то ты даже не знаешь, что ты сделал! -
Норман поставил Нури перед собой и смущенно топтался на месте. - Давай
сейчас послушаем, а? Ты, я знаю, устал, но я тебя прошу.
- Конечно. - Нури был тронут столь неожиданным и бурным проявлением
чувств. Что-то забытое в этой сумасшедшей гонке, в этой ненормальной жизни
без просвета почудилось ему. Вот так необузданно радовались жизни его
пацаны-дошколята в ИРП, так смеялся Олле, победив в беге своего пса.
Норман теребил застежки шлема, глядя на него блестящими глазами.
Нури перемотал пленку, вставил ее в дешифратор, включил.
- Это третьего дня, совещание у пророка. Сугубо конфиденциальное.
Полагаю, перед этим они смотрели видеозапись парада лоудменов.
Послышался недовольный старческий голос:
- Не то, Джонс, все не то. Взгляните на их животы и лица, разве ради
них святая церковь прилагает столько усилий? Почему нет молодежи, где
интеллигенция? Те, кого вы ведете, - стадо.
- Ваше преосвященство, - зазвучал командный бас. - Обойдемся наличными
силами. Что касается интеллигентской сволочи, от них вся смута. Мои парни
давят их и будут давить. Это они, мысляки, вечно недовольны существующим
порядком, органически неспособны соблюдать закон о дозволенных пределах
размышления, дурацкий, кстати, закон. Я не вижу большой беды, что рабочих
мало в рядах агнцев. Их нет и в рядах лоудменов, чисты наши ряды.
- Вы согласны с этой точкой зрения, Джонс?
- У меня нет расхождений с генералом, мы достаточно понимаем друг
друга. Не надо ждать консолидации всего общества, это химера. Язычники
никогда не будут с нами.
Нури взглянул на Нормана. Перед ним сидел, казалось, совсем другой
человек, напряженный, с застывшим взглядом серых глаз.
- Старик - это, похоже, репрезентант Суинли, - пробормотал Нури. Норман
молча кивнул.
- ...Но где подлинная массовость движения? Лишний десяток тысяч
хулиганствующих типов, подобных этим, не делают погоды, извините, генерал,
за резкость. Движение теряет смысл. Оно идет на убыль, хоть это вы
понимаете? Полтора года усилий дали очень немногое. Язычество усиливается,
армия Авроры, о действиях которой мы молчим, набирает силы. Мы говорим об
интересах текущего дня, они предлагают программу на будущее. Человек не
может не думать о будущем, оно в его детях. Мы стимулируем выпуск машин -
это для сего дня. Это хорошо, но рынок уже перенасыщен машинами, и призыв
владеть машиной, пока она не овладела нами, - не спорю, это у вас, Джонс,
эффектно получается, - уже почти не действует. Кто для нашего движения
сделал больше меня? Но я спрашиваю себя, я спрашиваю вас, Джонс, вас,
генерал, и вас, господин Харисидис, есть ли реальные надежды сохранить
статус-кво? Или надо признать неизбежность принятия экологической помощи и
постепенно, пока мы еще у власти, готовиться к тому, чтобы войти в новые
времена и порядки с наименьшими для нас потерями? В вашем движении, Джонс,
я искал путь, но не просветил Господь слугу своего, и я не вижу: что
дальше?
После длинной паузы пророк произносит:
- Диктатура церкви!
И сдавленный полушепот репрезентанта:
- Помяни Господи царя Давида и всю кротость его! Вы с ума сошли, Джонс.
Диктатура церкви! Было это, все было! Нам не хватает только светской
власти, не хватает еще взвалить на церковь ответственность за все, что
творится в нашем обществе всеобщего благоденствия. Вы задумывались над
вопросом, почему за три тысячи лет церковь пережила и вынесла все - смену
властей и формаций, войны и катаклизмы, средневековье и возрождение,
революции социальные и технические? И уцелела. Все проходило, а церковь
стоит. Сказал бы теперь Экклезиаст: "Бывает нечто, о чем говорят: "Смотри,
это новость"; но это было уже в веки, бывшие прежде нас"? Новое приходит
каждый день. Человечество осваивает новые миры, а церковь стоит! Человек
овладевает механизмом наследственности и творит чудеса, о которых молчит
Библия, а церковь стоит!.. Я стар и хотел бы служить добру, но ложен был
мой путь, и вижу: я повинен во зле...
Пророк непочтительно перебивает его:
- К чему столько пафоса и эмоций! Диктатура неизбежна, и сие от нас не
зависит: язычество набирает силу, идейная борьба с ним не дает
результатов, обстоятельства принуждают к насилию.
Я уполномочен объявить вам, господа, что по общему согласию руководство
движением отныне полностью переходит в мои руки. Его преосвященство не
нашел общего языка с теми, кто нас финансирует...
- Тут неподалеку на помойке недавно видели собаку. Я вас покидаю,
господа. - В старческом голосе репрезентанта слышится ирония. - Надо
съездить, возможно, и мне повезет. А потом пойду... повою.
В этот раз пауза тянется нескончаемо, присутствующим надо время, чтобы
прийти в себя от шока.
- Репрезентант слишком тонкий политик. Он не понимает духа времени.
Больше прямоты, больше действий, больше наглости. Вот чего мы ждем от вас.
- Это тоже знакомый по телевидению голос папаши Харисидиса.
- Совершенно с вами согласен, - говорит пророк. - Мы хотим, чтобы вы
убедились в нашей готовности к действию.
- Лоудмены могут выступить в любой момент. Покончим с язычниками!
- Да! И я полагаю, весьма полезным будет, если Джольф Четвертый,
чистейший-в-помыслах, нанесет удар по гидропонным предприятиям. В любом
случае мы в этом замешаны не будем...
Совещание длится более двух часов, и постепенно перед Нури и Норманом
разворачивается картина заговора - масштабного, охватывающего все звенья
государственного аппарата.
По мнению пророка, движение достигло своего апогея, когда к нему
примкнул известный своими радикальными убеждениями отставной генерал
Баргис. Генерал привел с собой полтораста тысяч горластых фанатиков тишины
и порядка: после ликвидации регулярной армии - вынужденная уступка
ассоциированному миру - многие офицеры примкнули к движению генерала.
Генерал оказался настоящей находкой, он воплотил в дело соглашение о
сотрудничестве. Он создал и возглавил военный штаб, наладил взаимодействие
с полицией, особенно с теми ее формированиями, которые непосредственно
вели бои с армией Авроры, нашел общий язык с синдикатом Джольфа и умело
пользовался услугами его анатомов. Короче - он взял на себя всю
оперативную подготовку переворота, оставив за пророком идеологию и связи с
картелем. Это было очень удобно, обширный опыт генерала оказался как
нельзя кстати. Подготовку можно считать законченной, остановка лишь за
деловыми кругами.
После того как господин Харисидис заверил присутствующих, что
деятельность штаба встречает понимание в деловых кругах и что
премьер-министр, милейший, надо сказать, человек и широких взглядов,
полностью в курсе событий, совещание приступило к обсуждению конкретных
деталей намечаемого переворота.
Норман дослушал все до конца, вынул из аппарата и спрятал на груди
кассету.
- Спасибо, Вальд. Твою услугу переоценить нельзя! Мы еще увидимся. -
Лицо его было отрешенным и замкнутым. - А сейчас я должен исчезнуть.
- Что будет, Норман?
- Будет то, что должно быть. Это судороги уходящего. Править по-старому
они не в состоянии. Нового принять не могут, в новом для них места нет. В
прошлом такая ситуация рождала фашизм. Будет борьба. И знаешь, что в ней
самое страшное? - Он помолчал. - То, что лоудмены тоже люди.
Он застегнул на груди лямки пояса астронавта и оглянулся в дверях:
- До встречи, друг.
- Тебя убьют, Норман.
- Ну, не сразу. - Норман натянул шлем, улыбнулся. - Я пока еще депутат
парламента, а они вынуждены до поры соблюдать приличия.
Олле вошел в руководящий состав центрального штаба армии Авроры как-то
незаметно для себя. Сначала Дин привлекал его к обработке и анализу
информации, поступающей от разведывательных групп, потом Олле постигал
основанную на скрупулезной исполнительности и дисциплине тактику
партизанской войны в городских условиях и накапливал личный боевой опыт. В
последнее время, случалось, Олле командовал боевыми группами
"многослойного прикрытия". В штабе считали, и Олле разделял эту точку
зрения, что в городской операции главное - прикрытие. Это когда две-три
независимо действующие диверсионные группы выполняют главную задачу, а
мгновенно возникающие группы прикрытия отвлекают на себя полицейские силы
и тут же исчезают в толпе, а ночью - в развалинах или подземных переходах.
Очень эффективная тактика.
В этот день с утра Дин был чем-то озабочен, но нашел время предупредить
Олле, что жрец-хранитель ждет их, дабы оказать второй знак доверия. Это
высокая честь, и не многие взрослые удостоены ее.
До резиденции жреца они добирались на метро с двумя пересадками и в
сопровождении группы боевиков. Олле был слишком заметен, и стать его
угадывалась под любым гримом. Вообще, признаков, что за ними охотились,
как сказал Дин, не было. То ли Джольфу было не до них, то ли взрыв
лимузина на шоссе был достаточно убедительным.
Жрец ждал их в музее тотемов. Он был в своей спецодежде - алой мантии и
синей шапке в звездах, он обнял Дина и тепло поздоровался с Олле.
- Наслышан о ваших успехах. Этот цементный смерть-завод, я ненавидел
его со времен студенчества: архаичная технология, насмешка над здравым
смыслом. Я смотрел - после вашего вакуумного взрыва там вообще только прах
и тлен.
- Ничего особенного, профессор. Ухитрились накрыть завод облаком
бензинового аэрозоля, потом всего одна ракета, взрыв, выгорание кислорода
и схлопывание образующегося вакуума.
- Олле вносит приятное разнообразие в нашу диверсионную деятельность, -
сказал Дин. - Он на выдумки неистощим.
Так они беседовали, проходя по длинному заброшенному тоннелю.
- Второй знак доверия! - Они остановились перед тяжелой двухстворчатой
дверью, украшенной выпуклым резным изображением львиной головы, покоящейся
на когтистой лапе.
Жрец тронул коготь на лапе, и створки разошлись.
Олле не заметил ни высоких сводов украшенного колоннами зала, ни
великолепных светильников, неожиданных здесь после мрачных переходов. Олле
увидел детей. Это было непривычно. В Джанатии дети не играли на улицах,
дети прятались в квартирах и машинах, где можно было дышать. Здесь они
стояли молча, пряча глаза, и, вслушиваясь в их молчание, Олле вспомнил
звонкозвучных подопечных Нури. Он вгляделся в лица с синюшными кругами под
глазами и на скулах и задохнулся от тяжелой злобы, от темного гнева на
страшный мир взрослых, в котором если недостает доброты, то разума должно
бы хватить для понимания той маленькой истины, что на нас жизнь не
кончается, что дети после нас жить должны. Кошке это понятно, кошка лапой
скребет, следит, чтобы после нее на Земле чисто было...
- В музее тотемов вы видели утраченное. Здесь то, что осталось, -
звери, сохранившиеся в Джанатии.
К зверям были отнесены мыши домашние, проживающие в ящике со
стеклянными стенками, две серые крысы в большой клетке и пара мелких
собачек помойной породы. Под потолком чирикали не живущие в клетках
воробьи, ковырялись в рассыпанном корме неаккуратные сизые голуби, и в том
же вольере сидели хмурые вороны. Был еще зверь кот, он лежал на подушке и
был удобен для обозрения и робких поглаживаний.
Жрец проследил взгляд Олле:
- Это брошенные дети, сейчас многие бросают детей, мы подбираем: кто-то
должен думать о будущем. У нас несколько приютов и даже школы имеются, да
и в метро, вы знаете, можно дышать без маски. Сегодня экскурсия в зверинец
- так важно знать, что на Земле человек не одинок, что есть кошки, и
вороны, и собаки. Сейчас у нас здесь несколько сотен детей от пяти лет и
старше.
Дети, узники неустроенного мира, неправедно осужденные на муки за грехи
своих родителей, не смотрели на них, они созерцали животных, группками
толпясь у ограждения. Красиво одетые дети с бледными лицами...
Олле словно наступили на сердце. Ему стало стыдно своего здоровья, силы
и благополучия, того, что вот он может уйти отсюда в любой момент,
вернуться в привычный желанный мир ИРП, расстаться с Джанатией, очнуться
от нее, как от дурного сна... А дети? Куда им уйти? А ведь были сомнения:
не превысил ли полномочия, ввязавшись в драку, нарушив удобный,
оправданный высокими соображениями принцип невмешательства, сомнения...
видишь ли... были.
- Я знаю, гнев ваш праведен и ищет выхода. - Жрец смотрел в глаза Олле
и тонкими движениями касался его груди у сердца. - Не надо слов, слова
придут потом. Я хочу удвоить вашу силу и снять тяжесть с души. В Джанатии
мало радости, а человек не может без нее. Примите наш подарок. И мы, кто
здесь сейчас, порадуемся с вами. Дин, пусть он войдет!
Он не вошел, он ворвался, лишь только Дин чуть приоткрыл малозаметную
дверь.
- Святые дриады, - прошептал Олле, упав на колени и протягивая руки. -
Гром! Щеночек мой.
Вечером в штабе были включены все экраны. Диктор известил о
чрезвычайном сообщении, с которым выступит премьер-министр.
На экранах премьер хорошо смотрелся: государственный деятель,
озабоченный государственными делами, для которого безопасность государства
и благополучие граждан - единственная забота.
Он откровенно сказал, что устои шатаются, поскольку общество расколото
усилиями тех, кто называет себя язычниками. Язычество - безнадежная
попытка пробудить в человечестве давно угасшие атавистические верования,
возможно, и оправданные на заре цивилизации, но смешные в наш век
всеобщего прогресса. Не для того человек, венец божественного творения,
вырос до царя природы, чтобы в итоге признать себя недостойным лидирующего
в ней положения. Догмы язычества настолько несерьезны, что оспаривать их
бессмысленно. Вместе с тем правительство считает, что в свободной
демократической стране, каковой является Джанатия, каждый вправе выбирать
себе веру по сердцу и уму. Свобода совести - один из краеугольных камней
демократии. Никто не может сказать, что правительство виновно в гонениях
на язычников, в ущемлении их прав, оно всегда было лояльно к верующим. Но
лояльны ли язычники к государству, к обществу, благами которого они
пользуются? Этот вопрос правительство вправе поставить перед гражданами
Джанатии.
Тут премьер сделал длинную паузу, перебирая на столике листы с текстом
выступления.
- В язычестве, - продолжал премьер, - выделилось агрессивное крыло, так
называемая армия Авроры. Бандитские формирования этой армии ведут войну
против сил порядка. Войну, прямо направленную на подрыв экономики
Джанатии. Те выстрелы и взрывы, которые слышат по ночам граждане, - есть
отголоски этой войны. И правительство более не вправе скрывать вред,
который наносится Экономикс. Разрушены многие жизненно необходимые
предприятия. Но правительство, руководствуясь гуманными соображениями, не
предпринимало жестких мер против армии Авроры. Мы надеялись, что все
образуется само собой и что, поняв бессмысленность диверсионной
деятельности, язычество откажется от вооруженной борьбы, переведя ее в
плоскость идеологии, чему правительство готово было способствовать, ибо в
Джанатии каждый может говорить все, что угодно, соблюдая одно условие - не
посягать на устои. К сожалению, эта наша позиция не оправдала себя. С
прискорбием должен сообщить, что армия Авроры ударила по самой основе
жизни - по гидропонным сооружениям.
На экранах возникли развалины гидропонных теплиц, снятые с вертолетов.
Панорама производила жуткое впечатление - сплошной хаос пленки, труб и
решетчатых конструкций. Потом крупно были показаны рабочие, убирающие
лопатами зеленую слизь - все, что осталось от растений, показаны
погрузочные машины и бульдозеры, работающие в развалинах.
- Граждане Джанатии знают, что в стране нет голодных, что необходимые
продукты питания щедротами картеля и банков даются бесплатно и каждый из
нас не ведает заботы о хлебе насущном. Мне горько, но я вынужден сообщить,
что отныне мы вынуждены ограничить в рационах натуральные продукты.
Естественно, на жеватин, как продукт синтетический, ограничения не
распространяются...
Премьер еще долго говорил, но его плохо слушали.
- Гнусная провокация! - Дин ударил кулаком по столу. - Я не думал, что
они решатся на такой ущерб. Мы никогда не трогаем предприятий пищевой
промышленности, и все это знают. Нет, каков масштаб провокации!
Офицеры подавленно молчали. Потом Олле спросил:
- Вы сказали: "Не думал, что они решатся". Вы знали.
- Вчера был предупрежден, только не знал, где и как они ударят, а то бы
мы их там встретили. Это работа Джольфа Четвертого. Сейчас Баргис бросит
на нас своих лоудменов: нанести удар по организованному язычеству - его
давняя мечта. Генерал жаждет крови. Потом, когда язычество как движение
будет уничтожено, они увеличат раздачу пищи, восстановить гидропонные
теплицы - не велика задача. Передача власти пророку, осторожный выборочный
террор против интеллигенции, и все вернется на круги своя, легальная
оппозиция им не страшна.
- Надо организовать охрану пищевых предприятий, - сказал кто-то из
офицеров.
- Это значит - подставить под удар наши боевые группы. Объединенным
силам полиции, лоудменов и гангстерского синдиката мы противостоять не
сможем.
Олле прислушивался к беседе, положив руку на голову пса. Гром с момента
встречи не отходил от хозяина, все стараясь заглянуть Олле в глаза.
Язычники-хирурги сотворили чудо, вернув пса к жизни. Раны на собаке
зажили, но выделялись на черной шерсти серыми пятнами, следами стрижки и
повязок.
- И еще прошу учесть, - Дин приглушил звук видео, - генерал собирается
выкурить нас из метро в ближайшее время. Мне это доподлинно известно.
- Что значит выкурить?
- Пустить ночью в метро хлор. И помешать этому мы не можем, сил не
хватит.
- Они знают, что у нас здесь дети.
- Не обольщайтесь, для них нет запретов. Эвакуацию детей надо начать
утром с первыми поездами.
- Эвакуацию?
- Да. На улицы.
- Пойти на ликвидацию приютов?
Вопрос остался без ответа. Офицеры связи вышли: последними поездами еще
можно было успеть добраться до приютов и начать подготовку.
- Я вот все слушаю вас, братья мои язычники, и не приемлю вашу позицию.
Детей увести надо, тут спорить не о чем, но ничего конструктивного более в
ваших рассуждениях нет. Запись совещания у Джольфа вы слышали, Дин где-то
умудрился достать пленку, и мы знаем, что наши враги объединяют свои силы.
Война! И врагов надо бить поодиночке - это азбука. Я беру на себя Джольфа
Четвертого и надеюсь, он станет последним. - Олле потрогал шрам на
подбородке. - Мы у него в долгу, а долг платежом красен, не так ли, Гром?
Пес застучал хвостом по столу, оскалился. На него смотрели с опаской: в
голове не укладывалось, что этот чудо-зверь вполне ручной.
- Олле прав. Не далее как вчера пророк и генерал обсуждали детали
переворота, сейчас события будут развиваться все более быстрыми темпами. И
я согласен, надо ударить по притону Джольфа, это просто необходимо, это
давно надо было сделать, от него вся Джанатия в страхе. Пока цело это
бандитское гнездо, каждый день можно ждать провокации. Надо действовать
крупными силами.
- Не надо крупными, - Олле улыбнулся. - Вы, я и Гром - это уже трое.
Еще двух я подберу сам. Сколько их там в замке? Меньше сотни. Ерунда. Что
совершенно неотлагательно, так это ликвидация периферийных филиалов
синдиката. Этим займитесь! И еще. Необходимо серьезное, очень серьезное
предупреждение против дальнейших провокаций. Такое, чтобы надолго отбило
желание взрывать теплицы или травить нас хлором. Помните, что мы имеем
доступ к подземным энергомагистралям.
Ночью, когда Олле лежал на своей сиротской надувашке, к нему в каморку
зашел Дин. Пес разрешил ему потрогать себя.
- Удивительное ощущение - касаться собаки. - Дин вздохнул.
- Вы пришли, чтобы сказать мне об этом?
- Я пришел спросить, кто будут эти четвертый и пятый.
- Один из них тот, кто дал вам пленку с записью совещания у Джольфа.
- Нет! Ему нельзя.
Олле помолчал, осмысливая новость. Нури все можно, значит, пленка не от
Нури. Значит, Дин о Нури не знает, значит, Нури сумел связаться с
Норманом, которому нельзя, а тот не может не иметь связи с армией Авроры.
- Конечно, - сказал Олле. - Норману Бекету пока нельзя.
Они осторожно поулыбались друг другу. И тени недоверия не было в их
улыбках - за время совместной работы чувство взаимной симпатии лишь
окрепло. Просто, будучи человеком сдержанным, Олле ничего не рассказывал
ни о Нури, ни о Хогарде. Дин, возглавляя разведку армии Авроры, был
профессионально скрытен. Разговор о Нормане развития не получил, Олле
только заверил Дина, что он разочарован не будет...
Нури предчувствовал наступление перемен в своей жизни, он все чего-то
ждал, считая свою миссию выполненной. Он сделал все, что мог, и надеялся,
что это понимает Норман, который больше не подавал о себе вестей.
Ежедневные разговоры с Хогардом становились все короче, Хогард сообщал о
событиях дня, о том, что в воздухе что-то носится неопределенное и все
ждут перемен к худшему, - видимо, подготовка к перевороту заканчивается.
Положение становится все более напряженным. После уничтожения гидропонных
теплиц, а уже известно, что это дело рук Джольфа, на следующий же день
боевики армии Авроры захватили подстанцию и удерживали ее более часа, на
это время столица была оставлена без энергии. Что творилось в городе,
представить немыслимо. Почти все они погибли, но армия Авроры получила
возможность заявить, что более не потерпит провокаций, от кого бы они ни
исходили. И пусть подземелье оставят в покое. Правительство вынуждено было
дать обещание. Что касается Нури, то ему надо сидеть спокойно и ждать. И
поддерживать связь с кибером Ферро. Нури копил текущие сведения о
деятельности пророка на случай возможной связи с Норманом. Боясь
расслабиться, он установил для себя жесткий режим физических нагрузок,
испытывая неудобство от невозможности заниматься бегом. После наступления
сумерек он шел к язычникам на берег реки. Река мерцала в ночи длинными
неясными огнями, на горизонте светился воздух над бесконечным мегаполисом,
и вспыхивали в небе, рисуемые лучами лазеров на аэрозольных туманах,
изречения пророка, рекламы, призывы и лозунги. Этот ночной пейзаж и
мелодии порождали в воображении Нури странные образы, гнетущее ощущение
полного отрыва от природы.
Нури очнулся от раздумий: браслет Амитабха на левом запястье упруго
сжимался, требуя внимания. Внеурочный вызов?! Нури незаметно удалился, и
никто не обратил внимания, здесь каждый приходил и уходил когда хотел.
Нури поднял руку: на экранчике светились позывные Олле...
Полицейский бронетранспортер был отлично оборудован - водяная пушка,
пулемет с запасом магазинов, катапульта-гранатомет. Техники-язычники
вместе с Нури многое в нем усовершенствовали. Фильтр снизу гнал столь
мощные потоки очищенного воздуха, что даже в открытой кабине можно было
обходиться без масок. Вооруженные силы Министерства всеобщего успокоения
располагали добротной техникой подавления.
Водитель-центурион гнал машину, преданно поглядывая на веселого Олле и
его гигантского пса.
- Ну что, сержант, - Олле положил руку водителю на плечо, - ударим по
этой сволочи? Не боишься?
- С вами нет, генерал!
- И правильно. Пока мы живы - смерти нет. Помрем - нас не будет. Только
не генерал я. Лейтенант армии Авроры.
- Генерал.
Дин засмеялся:
- А что, Олле. Был же у гладиаторов Спартак-император.
Бронемашину обгоняли лимузины обывателей, - судя по эмблемам, это были
в основном агнцы. Пророк устраивал очередное действо где-то на окраине. За
городом, который, казалось, не имеет конца, посветлело: в ущельях
окраинных улиц, образованных стоэтажными коробками жилых ульев, темнело
чуть ли не сразу после полудня. Осталось позади безнадежное "Перемен к
лучшему не бывает!". Этот излюбленный лозунг официальной пропаганды
малиново светился на черном облаке, образованном над ближними теплицами.
На обочинах, устраиваясь на ночлег, копошились бездомные, использованные
респираторы и пластиковые коробки от бесплатного вечернего рациона
аккуратной лентой были уложены по обе стороны магистрали в стороне от
проезжей части. Граждане Джанатии, те, что на обочинах, трогательно
заботились о чистоте своего отечества.
Полицейские посты пропускали машину беспрепятственно, патрульные
вертолеты пролетали не задерживаясь: бортовой компьютер обеспечивал
соответствующий отклик на запросы. По мере удаления от города исчезли
бездомные, контроль над магистралью слабел. Мутный солнечный диск был
почти у горизонта, когда километрах в двадцати от резиденции Джольфа IV
они свернули в развалины. Здесь был замаскирован орнитоплан Олле. На
сиденье его угнездился Нури, положил на колени сверток. Он поднял машину в
воздух, сделал круг.
- Как это принято говорить: все, братья мои язычники, я пошел.
С земли ему сотрясающим лаем ответил Гром.
- Теперь гони! - сказал водителю Олле. Они сразу выбрались на шоссе. -
Мы в пределах досягаемости радаров, и охрана сейчас увидит нас. И пусть
видит, скоро мы исчезнем.
Пустынное в это время шоссе после суеты городских окраин смотрелось
непривычно. Кое-где попадались заброшенные многоэтажки, вода давно уже
подавалась только в городские дома, в городе же были сосредоточены и
основные перерабатывающие предприятия: скученность и теснота в Джанатии
считались экономически оправданными. Безлюдье и заброшенность были бы даже
приятны Олле, но пейзаж портили необозримые свалки.
- Они станут многолетними источниками сырья, когда мы получим от вас
безотходную технологию и бесплатную энергию.
- Как вы сказали, Дин?
- От вас, я сказал. От вас... генерал, иначе зачем вы здесь?
Олле смотрел на дорогу, ту самую, по которой они с Дином несколько
месяцев назад (черт, как бежит время) мчались в лимузине Джольфа, отличная
была машина, а дорога сейчас совсем по-другому смотрится.
- Нури говорит - мы не должны вмешиваться.
- А дети? - скрипучим голосом сказал Дин.
Олле молчал.
- А отравленная вода? А дышать людям нечем?
Олле молчал.
- Вы не смогли удержаться. И Нури не смог, я же вижу. Да и кто сможет
пройти мимо, если ребенка убивают. В этом случае нет и не может быть
оправдания невмешательству. Невмешательство, вообще, выдуманная
античеловеческая, антигуманная позиция. Накорми голодного, помоги
болящему, напои жаждущего, будь милосерд - в этом основа жизни. И тот, кто
раз отступился от этого, тот потерял себя и себе не простит.
- Я в километре от цели. - Голос Нури был деловит и спокоен. - Тут
освещенная аллея и хорошо просматривается полянка, полагаю, та, где
расстреливали пони. Здесь и приземлюсь. Работайте. Сейчас будет много
крику.
Экран локатора покрылся рябью, водитель потянулся к верньеру.
- Забудьте про автоматику, сержант. - Дин натянул шлем. То же сделали
остальные. Олле посадил перед собой пса и зажал его голову между своими
коленями. Они на полном ходу приближались к ребристому участку дороги,
охраняемому дюжими приемышами. Олле посмотрел на часы, все шло минута в
минуту, как и было рассчитано.
Завидев полицейскую машину, один из приемышей, сняв маску, вышел на
середину шоссе и картинно застыл, улыбаясь. Второй, который сидел за
панелью боевого лучемета, тоже встал.
И в это мгновение Дин включил сирену. Это был не тот инфразвук, которым
пользовалась полиция в городских условиях, чтобы страху нагнать.
Многократно усиленный - об этом Нури позаботился заблаговременно, - он
сминающим ужасом словно сдул приемышей с дороги. Вмонтированные в шлемы
поглотители низкой частоты смягчили удар инфразвука для сидящих в машине,
но Олле ощутил, как вздрогнул и ощетинился Гром, услышал его вой и еще
сильнее сжал голову собаки. Десять секунд работы сирены казались
нескончаемыми.
- Страшное оружие, - сказал Дин, когда сирена смолкла. Обезумевшие
приемыши успешно преодолевали кучи мусора, не сбавляя темпов на подъемах.
- Жаль только, поражает и своих.
Гром вздрагивал под рукой, прижимаясь к Олле. Страх отпускал его не
сразу, и пес вздрагивал и нервно встряхивался.
- Полагаю, там, у Джольфа, сейчас тихая паника. Весь технический
персонал занят поисками причин выхода электроники из строя. И нас они
потеряли из виду.
У знакомых ворот резиденции Джольфа сержант остановил машину, вышел,
закричал:
- Два офицера охраны премьера с визитом к чистейшему-в-помыслах по
конфиденциальному делу!
Ему долго никто не отвечал, потом на башне между зубцов выглянул
подручный.
- Два офицера...
- Слышу, чего орать. Ворота все равно не работают, автоматика
сломалась.
- Открой малую дверь.
- Шеф ждет вас?
- Не ждет, - машинально сказал правду сержант.
- Тогда пойду позвоню. - Подручный исчез. Сержант оглянулся на Дина и
забарабанил кулаком в малую дверь.
- Пойдем, - сказал Олле. - Пора, пока крикун действует.
Крикун - результат технической изощренности кибернетика Нури, или, как
он сам говорил по этому поводу, - технической извращенности. Крикун -
невероятно мощный генератор радиопомех; раз включенный, он работал
примерно час, пока длилась химическая реакция в недрах его. В радиусе
километра все электронное оборудование на время действия крикуна выходит
из строя - так утверждал Нури, и он не ошибся: электронная защита
резиденции Джольфа IV и внутренняя связь были парализованы, лазерные пушки
обездвижены, на экранах локаторов и инфракрасных приборов ночного видения
изображения потеряли смысл...
Нетерпеливый Олле пустил в ход катапульту и вышиб дверь гранатой. Они с
Дином ворвались в тамбур. Подручный стоял с аппаратом связи в руке,
видимо, безуспешно пытаясь соединиться. Он смотрел мимо них и медленно
бледнел - он увидел Грома.
- Сержант, работайте.
- Руки назад! - Сержант неведомо откуда извлек наручники, поманил к
себе подручного, тот повиновался. Сержант надел браслет ему на руку. -
Садись сюда. - Он пропустил цепочку через дверную ручку полотнища двери и
защелкнул браслет наручников на второй руке. Подручный оказался
прикованным к тяжелой двери.
- Готово, генерал!
- Сержант, спросите, сколько их здесь?
Подручный молчал. Дин подошел поближе:
- Если вы не будете отвечать на наши вопросы, то я попрошу собаку,
чтобы она укусила вас.
Гром оскалился. Смертоубийственная гримаса, жуткие клыки на черной
морде...
- Сами шеф, анатомы, пять или шесть подручных, - как в бреду зачастил
охранник. - Один приемыш, он в диспетчерской. Прислуга инженерного
обеспечения, дежурные на кислородном заводе. Я точно не знаю...
- Не разбираюсь я, генерал, в этой бандитской иерархии, - сказал
сержант. - Извините.
Олле, поднаторевший в этих вещах за время службы у Джольфа, разъяснил:
- Советник - босс какой-либо местной шайки, анатом - из персональной
охраны, палач. Подручные - кандидаты в анатомы, нечто вроде личной
гвардии. Функционеры - интеллигенты, представляют чистейшего-в-помыслах в
официальных органах, малочисленны. Техники и прислуга - инертная масса, ни
во что не вмешиваются.
- Приемыш?
- Начинающий гангстер. Опасен, выслуживается. Что там считать. Сколько
есть, все наши будут.
В диспетчерской техники возились с аппаратурой. За пультом скучал
приемыш. Сержант поманил его пальцем: иди сюда на пару слов. Никто из
техников даже не поднял головы... Увидев в коридоре пса, приемыш молча
протянул руки. Приковать его к ручке двери и заклеить рот пластырем было
делом одной минуты. У приемыша были очень выразительные глаза, и взор его
говорил, что умирать он ну никак не хочет.
На этом эффект внезапности исчерпал себя. Едва они вышли в парк,
молодой приемыш, идущий по открытой галерее в диспетчерскую, глянул вниз и
узнал Олле. Он молча кинулся обратно, забыв о своем пистолете. Догнать его
было невозможно, и Дин выстрелил навскидку. Пластиковая пуля шлепнула
приемыша ниже спины, он дико взвизгнул и скрылся.
- Сейчас за нами устроят охоту, - виновато сказал Дин.
- Кто за кем, - пожал плечами Олле. - Не убивать же тебе было
мальчишку.
Они почти бегом двинулись через парк, миновали поляну с орнитопланом на
ней, и первое, что увидели, - подручного, прикованного наручниками к
решетке конуса кислородного терминала. Подручный довольно громко мычал
через нос, поскольку рот его был заклеен лентой. Пиджак его был разорван,
болтались ремешки от выдранной кобуры. Олле, замедлив шаг, обозрел его.
- Не понимаю, - с удовольствием сказал он. - Я точно знаю, что у Нури
не могло быть с собой наручников.
Далее на знакомой аллее, обняв руками дерево, стоял еще один подручный,
руки его были скованы по ту сторону ствола. Рядом, закатив глаза, валялся
третий. Из носа его текла кровь, глаз заплывал синяком.
- Святые дриады! - воскликнул Олле. - У меня в помыслах личные счеты с
чистейшим-в-помыслах. Я бы не хотел, чтобы Нури, не к ночи будь сказано,
дорвался до него раньше меня.
- Там еще один, и больше мне не встретились. - Нури сидел неподалеку на
длинной скамейке и гладил Грома, пистолеты лежали по обе стороны от него.
- Я жду вас уже четверть часа и ждал бы еще. Дышите глубже, какой здесь
воздух! И бабочки под фонарями. О, Мардук, Перун, Озирис, сколько
нескончаемых дней я был лишен этой радости! - И без перехода добавил: -
Надо думать, мы уже обнаружены?
Служебное здание, где когда-то допрашивали Олле, было пусто. Они
пробежали по нему, не зажигая света, и Гром ни разу не дал понять, что за
очередными дверями могут быть люди. Дин пробормотал, что теперь можно не
бояться удара в спину... и быстрей ко дворцу.
Громада дворца - они приблизились к нему короткими перебежками -
постепенно обретала детали, и в предрассветной серости словно угадывалась
рельефность фризов. Ни полоски света, ни звука. Но когда на фоне черной
листвы живой изгороди возник силуэт фантома, от колонн прозвенела
автоматная очередь, а в стороне еще одна. Дин убрал фантом-силуэты.
- Этих я сейчас, - сказал Олле. - Ваша забота вовремя включить
проектор, когда анатом заорет.
Олле и пес неслышно слились с кустами, а Дин прижал к щеке прицел
проектора. Услышав, как в напряженной тишине внезапно рыкнул Гром и
по-дурному возопил анатом, Нури вздохнул и засмеялся. Уже неделю, с того
самого дня, он пребывал в состоянии восторженной приподнятости - все было
хорошо, все было очень хорошо: Олле нашелся, Гром жив, и воины Авроры -
отличные ребята... Дин повел раструбом проектора, в невидимом
ультрафиолетовом луче вспыхнул белым светом синтетический костюм
дергающегося анатома, два выстрела Олле слились в один - и сразу топот и
сложный звук запирающейся двери.
Олле и пес вычленились из темноты. Рядом стонал анатом, руки его
болтались.
- Второй успел удрать. Сейчас они будут бросать гранаты. - И сразу
частые взрывы окутали ступени дворца. Их оранжевые вспышки на короткие
мгновения высвечивали основания рифленых колонн.
- Феерическое зрелище, - сказал Дин. - Но с этим что делать? Зачем ты
его вообще сюда притащил?
- Он сам. Понимает. Сейчас от него там, на ступенях, и пепла бы не
осталось. Пусть убирается куда хочет, я ему предплечья отшиб. И нервное
потрясение: Гром рявкнул над ухом.
- Конченный человек.
- Все в порядке, - сказал Нури. - Ползем дальше.
Теперь, когда темп был потерян, штурм главного входа не имел смысла.
Оставив безразличного ко всему анатома, они кинулись к ближайшему
служебному входу, одному из многих. Такие входы охранялись системой
"ухо-глаз". По сути, это была не охрана, а контроль, бессмысленный в
повседневном обиходе. Джольф IV, как и предшествующие ему Джольфы, в деле
охраны резиденции почти полностью полагался на автоматику. Идея крикуна в
среде джанатийских электронщиков даже не обсуждалась, как теоретически
невозможная. Парализованная крикуном автоматика лишила Джольфа IV
привычной защиты, блокировка входов не работала. Вход оказался открытым,
коридор-тоннель - пустым, и только вскрикнул кто-то в боковом ответвлении,
когда они бежали по длинному и плохо освещенному тоннелю. Несколько
переходов и лестничных маршей - дорога, знакомая Дину и Олле, - вывели их
в вестибюль, от которого начиналась парадная часть дворца. Из-за узорчатых
дверей доносились взрывы гранат.
- Нури, уйми идиота, имущество портит. - Олле кивнул на узкую лестницу,
и Нури взбежал по ней. Здесь, внутри балочного перекрытия, подпираемого
колоннами главного входа, было вмонтировано помещение с телеаппаратурой.
Камеры через люки смотрели в парк и вниз, на ступени входа.
Идиот был не один. Второй сидел рядом на опрокинутом ящике. Они
непрерывно доставали из ящиков небольшие, с куриное яйцо, гранаты и
опускали их в отверстия люков. Этим делом они были всецело заняты, пиджаки
их висели на спинках стульев, портупеи с кобурами под мышками опоясывали
потные рубашки. Валялись пустые ящики, а полные стояли штабелями у стены,
и Нури подивился неисчерпаемости запаса гранат. В помещении сладко пахло
эйфоритом.
- Ладно, парни, кончайте! - Подручные повернули головы. Одинаковые
лица, и у каждого во рту слюнявая сигарета. - Внизу давно никого нет. Так
что давайте, лапы кверху и к стене!
Подручные посмотрели на пистолеты в руках Нури и одинаковыми движениями
потянулись к кобурам. Их затуманенные эйфоритом мозги действовали
медленно, но сработал условный рефлекс: бей, хватай, стреляй!
Нури выстрелил по кобурам с обеих рук. Это были боевые заряды, не
пластиковые пули, которыми пользовался Олле. Искусству стрелять не целясь
их обучили при подготовке к забросу: пуля всегда следует по той линии,
которую ты мысленно провел между стволом пистолета и целью; будь уверен -
и ты не промахнешься...
- Я же сказал, к стене!
Страшное дело - одурманенный наркотиком дурак. Обезоруженные, они
кинулись на него одновременно, и Нури едва успел бросить пистолеты -
стрелять в людей он не научился - и принять второго на удар. От первого он
отклонился, и тот по инерции скатился вниз и остался лежать недвижим. Гром
обнюхал его, поморщился и отошел. На морде его было написано недоумение.
Второй навалился на Нури и словно прилип к нему, не давая возможности
действовать. Нури несколько секунд возился с ним, пока не удалось
вырваться и провести прием. Подручный загремел по лестнице. Этот прием не
числился в учебниках, но Нури почувствовал глубокое удовлетворение
достигнутым результатом. Кратковременная легкая боль в правой стопе
навевала ощущение чего-то древнего и настоящего.
- Семь и восемь, - сосчитал сержант, связывая подручных спина к спине.
- Не нравится мне это! - Олле следил, как Гром обнюхивал двери
служебных входов в вестибюле. - Так мы до морковкина заговенья провозимся.
Где все? Чтоб разом.
- Здесь, внутри замка, организованного сопротивления не будет. - Дин
набивал карманы гранатами - Нури приволок сверху целый ящик. - Убийство,
поджог - в этом они доки, но сражаться не умеют и серьезного сопротивления
своим злодействам не выносят. Защита у Джольфа наружная и, по сути, от
своих, больше ему никто не угрожает.
Они кинулись через анфиладу парадных комнат. С той стороны овального
зала разом загремели несколько автоматов, и сержант, вбежавший первым,
упал. Дин из-за колонны швырнул раз за разом несколько гранат.
- Даешь чистейшего! - Олле броском пересек зал. На цветном паркете
валялся покалеченный взрывом подручный, второй поник головой, обнимая
мраморную Венеру. - Где Джольф? - Олле схватил его подбородок, повернул к
себе, подручный закатил глаза. Олле услышал убегающие шаги, зарычал: -
Вперед, Гром!
Два анатома бежали по переходу, ведущему в покои Джольфа мимо литых
скульптур серии "Спазм", уродующих эстетику голых стен. Олле и его пес
догоняли их с устрашающим ревом и выстрелами. Знакомая до деталей
двухстворчатая дверь в приемную перед кабинетом Джольфа, пропустив
анатомов, не успела закрыться, и Олле и Гром ворвались в приемную
буквально на плечах беглецов. Их уже ждали.
В учебном бою ниндзя Олле в броске поражал три точки одновременно.
Здесь он превзошел себя, и первые от дверей четыре анатома были выведены
из строя за то самое мгновение, которого им не хватило для выстрела. Никто
из них не успел упасть, когда Олле, стреляя с обеих рук, обезоружил еще
двоих. Он очень спешил, он боялся, что начнут стрелять в собаку... С
восторженным ревом Гром опрокинул того, который бежал последним, и
завертелся по комнате черным вихрем, предупреждая даже попытку двинуться.
Олле отбросил разряженные пистолеты, коснулся ботинком лежащего
начальника охраны:
- Ты сам встанешь, Эдвард? Или хочешь, чтобы мой пес помог тебе?
Анатом, гора мышц, поднялся с неожиданной легкостью. Удар Олле,
нокаутирующий других, не имел для него серьезных последствий, хотя и сбил
с ног. Он стоял пригнувшись, но и при этом был под два метра. Кожа на его
голове двигалась вместе с волосами. Олле тронул шрам на подбородке,
усмехнулся:
- Положишь меня, уйдешь живым. Гром, не вмешиваться, следить.
Анатом рванулся, не дожидаясь конца фразы. Его кулак-гиря целил в лицо
Олле. Чтобы убить. И прошел рядом, почти коснувшись его... почти. Гигант
пролетел мимо и рухнул боком на пол, сбитый ударами в колено спереди и в
шею под ушами, нанесенными странным образом сзади.
- Это тебе не связанного казнить, палач!
Анатом захрипел и, вывернувшись, лежа, метнул нож. Олле вроде не
двинулся: тяжелый нож прошелестел возле уха и вонзился в дубовую створку
двери.
- Святые дриады, чего я не могу, так это бить лежачего!
Гром заскулил, пытаясь поймать взгляд Олле: можно?
- Следи, - засмеялся Олле.
Олле был весь в азарте боя. По своему характеру он в принципе не
способен был причинять боль даже тем животным, которых отлавливал для ИРП,
но сейчас ощущал сладкое чувство мести, и оно не казалось ему недопустимым
или противоречащим морали. Он бил воплощенное зло, ибо что значит гангстер
Джольф без анатома Эдварда? Исчезающе малая величина.
Он смотрел, как поднимается Эдвард, и отстраненно вспоминал странную,
уже забытую на Земле и по крупицам восстановленную специально для него,
Нури и Хогарда науку рукопашного боя, не того примитивного каратэ, которым
хвастались подручные. Анатом! В свите чистейшего-в-помыслах анатом потому
и назывался так, что владел методами причинения страдания, знал, куда
давить, чтобы жертва была на пределе потери сознания от болевого шока,
знал, куда бить, чтобы выключить сознание на время или навсегда.
- Один раз достать! - Эдвард затряс головой, глаза его утонули в
нависших веках.
- Давай!
Олле уклонился от кулака, сделал шаг навстречу и неуловимым для глаз
ударом ороговевшей ладони снизу рассек анатому подбородок. Он двигался
втрое быстрее Эдварда, массивное тело охранника моментами казалось ему
почти неподвижным.
- Ты ведь знаешь, куда бить, ударь! - Сминая железными пальцами плечо
бандита, Олле усилил его движение, не позволил прекратить удар, и огромный
кулак на выпрямленной руке как таран ударил в стену и проломил ее. Секунду
анатом рассматривал раздробленные фаланги пальцев:
- Больно! - удивленно сказал он. - Ой, больно!
Олле знал, где находится центр координации движений, и знал, как
достать его, - он ударил.
Нури возник в дверях, стряхивая с себя штукатурку. Он охватил взглядом
поле сражения и остался доволен. Эдвард, махая уцелевшей левой, помраченно
двигался рывками по кругу и рухнул, сотрясая мебель. Гром наступил ему на
живот, заглянул в глаза, и анатом тонко заверещал.
- Сожалею, я задержался, пока Дин бегал, искал врача. Сержант надолго
вышел из строя, отличный парень! - Переступая через лежащих и стонущих,
Нури подошел к двери в кабинет Джольфа, надавил, потрогал ручку: - Надо
взрывать.
- Обойдемся.
Олле приволок "Спазм", центнер чугунной отливки, не имеющей
художественной ценности. Между собой анатомы называли эту скульптуру
"Предмет с дыркой". Действительно, "Спазм" имел то ли в конце, то ли в
начале удобную для хватания дыру.
- Я только теперь понял, зачем она нужна. - Олле, держа предмет с
дыркой под мышкой, разбежался и трахнул по замку. Двери распахнулись.
Кабинет Джольфа был пуст. Пусто было и в прилегающих покоях. Олле
откинул занавесь, скрывающую двери лифта, послал вызов, услышал глухой
взрыв вверху шахты и шум падения кабины.
- У него на крыше всегда дежурит вертолет с пилотом. Ну да никуда он не
денется, автоматика аппарата не работает.
- Уйдет он, Олле. Крикун уже иссяк.
- Этого нельзя допустить. У Джольфа на побережье запасное убежище. Если
он уйдет, наша диверсия потеряет смысл, Джольф сразу восстановит синдикат!
Последнюю фразу Олле произнес уже на бегу. Он несся громадными
прыжками, хватаясь на поворотах за стены и колонны, в парк, где на поляне
лежал орнитоплан.
- Бесполезно! - Нури подбежал, когда Олле уже был в седле, и помог ему
застегнуть браслеты. - Против вертолета эта птица бессильна. Жаль, не
предвидели, его б ракетой...
Аппарат задрожал, ему передавалось состояние пилота. Олле спрятал
ладони в оперении, поднял оба крыла вверх, и они сомкнулись у него над
головой.
- Святые дриады, если не я, то кто! - В два взмаха он поднял машину в
воздух. Завыл, захлебнулся воем Гром. Сверху донесся крик Олле: - Утешься,
Гром, малыш. Пока мы живы, смерти нет!
Олле набирал высоту, усиливая взмахи, и собственная сила казалась ему
неисчерпаемой: выше, выше! Только тогда он сможет спорить с вертолетом - в
падении, в полете-пикировании с почти сложенными крыльями. Вертолет он
увидел неожиданно в двухстах метрах ниже себя. Джольф, видимо, пытаясь
оценить обстановку, сделал круг над дворцом и пошел в сторону океана. Олле
забирался все выше, понимая, что его вот-вот заметят, ибо Аврора высветила
его первыми лучами. Встречный бриз от океана замедлял скорость, но
облегчал подъем. Олле следовал за вертолетом вдоль побережья, угадываемого
по белеющей полосе прибоя, дворец Джольфа и здание кислородного завода
скрылись за горизонтом. Олле еще не знал, что он будет делать, его
спортивно-прогулочный аппарат имел сугубо мирное назначение и ни в коей
мере не был приспособлен к драке. Олле перешел в горизонтальный полет.
Слегка теперь снижаясь, он легко следовал за вертолетом параллельным
курсом, хорошо видимый. И его заметили.
Вертолет завис и стал набирать высоту, его сферическая пластиковая
кабина повернулась вертикальной прорезью к Олле, и ствол пулемета в ней,
тонкий и длинный, задвигался. Пока что Олле был под защитой мерцающего
диска винта, но при первой возможности, вот сейчас, Джольф срежет его
пулеметной очередью или изрубит винтом. Олле планировал точно над винтом,
вертолет приближался с устрашающей быстротой. До смертоносного диска
оставалось двадцать, потом десять метров. Страха не было, была
уверенность, что Джольф не уйдет.
- Пока мы живы... Вспомни убиенных экологов, Джольф!
Олле привстал на сиденье орнитоплана, застонав от страшной боли, вырвал
из крыльев обе руки вместе с браслетами и приросшими к ним синтемышцами и
толчком выбросил себя из аппарата. В каком-то сумасшедшем движении он еще
успел заметить, как рухнул сверху его аппарат, ломая лопасти винта
вертолета, и как мгновенно синей радугой разлетелись брызги подкрашенной
глюкозы - голубой крови его чудесной птицы. Он весь сосредоточился на
одной мысли: войти в воду вертикально ногами вниз, и это ему удалось.
Опускаясь в черную глубину и замедляя в ней движение, он видел, как
неподалеку, быстро теряя очертания, погружался вертолет с разбитой от
удара о воду кабиной.
Олле вынырнул, работая ногами, в руках - предплечьях и запястьях -
рвущая боль не хотела уходить. Олле видел - руки у него целы, знал, что
боль - это реакция на разрушение крыльев, поскольку аппарат на время
полета включался в нервную систему пилота. Но боль обездвижила руки, и он
не мог даже сбросить браслеты. Он лег на спину, качаясь на малой волне,
берег скрывался в туманной дымке, спешить было некуда.
Океан дышал как живое существо, безмолвное в этом прохладном утре.
Семья чистильщиков просыпалась на берегу от утренней росы. Люди вылезали
из своих тележек, выпускали воздух из матрасов и, зябко ежась, брели к
воде сполоснуть лица. Рокот донесся сверху, и они увидели над океаном
черный вертолет и большую птицу над ним, розовую в первых лучах, еще не
коснувшихся воды и берега. Они видели, как, сложив крылья, птица сверху
ударила по вертолету и сломала ему винт, и вертолет, нелепо размахивая
уцелевшей лопастью, рухнул в океан.
Чистильщики переглянулись и увели свои тележки с пляжа подальше в дюны.
Мало ли что может случиться: приедут на своих ревущих машинах, схватят,
станут задавать вопросы, угрожать, гнать от берега. Чистильщика всякий
обидеть может.
Они видели, как из воды выполз на коленях странный человек, длинные
руки его неподвижно висели. Выполз и остался лежать вниз лицом на мокром
песке. Они смотрели и тихо обсуждали вопрос: подойти, помочь? Боязно,
конечно, но ведь человек...
И внезапно из-за прибрежных валунов возник огромный черный зверь. Он
двигался прыжками на толстых лапах и шумно дышал, вывалив красный язык.
Зверь подбежал к лежащему, засуетился, завыл тонко. Человек поднялся на
колени, потом на ноги, и они ушли в дюны, человек и зверь.
Нури достал гостевой билет - результат невероятных усилий Хогарда.
Билет был заодно и пропуском в столицу: все магистрали были перекрыты
оперативными отрядами лоудменов, их черные машины образовывали
непроницаемые дорожные пробки. Движение на дорогах замирало с восьми
вечера до шести утра, - таков был главный результат объявленного в
Джанатии чрезвычайного положения.
Нури спешил. Нормам не выходил на связь уже вторую неделю, Олле тоже не
давал о себе знать, накопилась целая коробка кассет с записями. Нури
подчинился тогда решению штаба армии Авроры остаться на связи с Ферро, но
сейчас это решение казалось ему неоправданным, а привлечение его к
диверсии против Джольфа Последнего смотрелось как некая уступка его
темпераменту. А ведь Нури и просил всего-то разрешения остаться в
резиденции Джольфа, превращенной язычниками в детский приют. Какой-то
смешанный отряд лоудменов и полиции пытался захватить резиденцию, но был
наголову разгромлен воинами армии Авроры. Нури участвовал в обороне
резиденции и кислородного завода как консультант-кибернетик, не более
того. И он был вынужден сразу вернуться к себе, как только угроза захвата
миновала...
Пророк Джонс, как узнал Нури из сообщения кибера Ферро, закончил
подготовку к перевороту и не сомневался в успехе. Это ощущалось и в наглой
самоуверенности агнцев, проверявших документы на дорогах, и в безлюдности
притихших в предчувствии еще горшей беды городков, мимо которых мчался
лимузин Нури, и в той лихорадочной спешке, с которой правительство
издавало законы. Закон об организации приходов на предприятиях взамен
профсоюзов - в каждом священник из центурионов и кибер-секретарь; закон о
принятии присяги на верность фирме; закон, объявляющий веру в Великого
Кибера государственной религией; закон, объявляющий язычество ересью,
караемой заключением в концлагерь на срок, достаточный для обращения в
веру истинную. Вначале правительство объявило, что замурует бездействующие
линии метро, но это решение после эпизода с отключением электроэнергии
пришлось отменить. С концлагерями тоже не получилось. Это доказывало, что
армия Авроры превратилась в силу, способную ограничивать произвол власть
имущих. После захвата резиденции Джольфа и одновременных разрушительных
ударов по местным филиалам гангстерский синдикат был разгромлен и потерял
значение как сила, противостоящая язычеству. Во всяком случае, Джольф V на
смену Четвертому не появился, а с уцелевшими бандитствующими элементами, в
случаях, когда они проявляли себя, справлялись даже обитатели обочин.
Миновав последний пикет лоудменов у въезда в столицу, Нури переключил
машину на ручное управление и по вымершим гулким ущельям улиц двинулся к
"Фениксу", надеясь застать там Нормана Бекета и отдать наконец ему пакет с
пленками. Здание мятежного журнала располагалось вдали от центра по
соседству с серыми коробками домов рабочей окраины. Небольшая площадь
перед ним была заполнена толпой. Желтые агнцы вперемежку с голубыми
лоудменами угрожающе орали, размахивая лучевыми пистолетами.
Нури вышел из машины, на него никто не обратил внимания. Но когда он
пытался пробраться через толпу ко входу в здание, колоссальный,
трехметрового роста, кибер, по-видимому основной здесь распорядитель,
прогудел что-то теснящимся рядом с ним лоудменам, и Нури был схвачен и
вышвырнут на узкую панель. Напрасно он размахивал пропуском и пытался
что-то доказать. Толпе было не до него. Дожили, черт возьми! Шахтный
кибер, даже не требующий психоналадки, примитивный, как арифмометр,
командует людьми!
Встав на сиденье своей машины, Нури увидел, как десяток агнцев били
ногами в двери редакции. Он видел, как распахнулись двери и вышли три
сменных редактора, люди, известные всей Джанатии. Среди них был Норман
Бекет, он возвышался над толпой в своем шлеме и стоял спокойно, положив
руки на пояс астронавта. Толпа отхлынула, когда рядом с ним появился Олле.
- Генерал! - послышалось в толпе.
- Ну, - сказал Олле, не повышая голоса. - В чем дело?
Из толпы выдвинулись двое агнцев.
- Мы хотим войти внутрь!
- Так войдите. - Олле не тронулся с места. Агнцы переминались перед
ним, оглядываясь на толпу.
- Бараны! - сказал Норман. - Примитивные...
Он не договорил, на груди его на мгновение вспыхнула и погасла огненная
полоса. То, что случилось вслед за этим, было подобно вихрю. Олле выбросил
вперед кулак, и лучевой пистолет, выбитый из рук агнца, взлетел над
толпой. И пока агнец, перегнувшись, медленно опускался на асфальт, второй
уже летел плашмя в толпу, сбивая передние ряды. Олле врезался в толпу, как
нож в масло, и через минуту площадь опустела. Двое остались на площади -
трехметровый кибер и Олле, замерший перед ним в сутулой позе борца. Олле
повернул голову, и Нури увидел его непривычно усталое, будничное лицо. Он,
видимо, что-то сказал, потому что Норман исчез.
- Это ты их привел? - громко, как глухому, растягивая слова, спросил
Олле.
- Я здесь главный. Их мне подчинил тот, кто задает программу! -
прорычал кибер голосом генерала Баргиса. Он согнул колени и подался
корпусом вперед, готовясь к броску.
- А чем ты занимался раньше? - Олле явно не замечал намерений кибера, -
Нури в отчаянии подумал, что это правильная линия поведения. Нет,
правильная - это бежать: автомат может кинуться на него в любое мгновение,
человек не в состоянии противиться натиску полуторатонной громадины, нет
на Земле такого человека. Нури нащупал под мышкой пистолет... Бесполезно,
его и гранатой не взять, был бы крикун...
- Раньше я складывал в штабель медные ваербарсы.
- Вот теперь подумай, почему все разбежались. Ты не можешь командовать,
ты не умеешь составлять программу. Убирайся!
Робот медленно выпрямился. Он долго молчал, и были слышны стоны
поверженных агнцев.
- А что нужно, чтобы составлять программу?
Нури увидел, как появились и стали у входа в редакцию два больших
автобуса. Их, видимо, ждали: с десяток сотрудников, торопясь, грузили в
машины ящики и связки бумаг.
- Что нужно? - повторил Олле. - Я помогу тебе, робот. Раздели для
начала длину окружности на диаметр с точностью до сотого знака. Только не
спеши, чтобы я успел проверить.
Помещение редакции опустело, машины скрылись, оставив за собой пыльные
смерчи. Олле, переступая через агнцев, вошел в дом, прикрыл за собой
двери.
На площади недвижимо стоял робот, выкрикивая цифры квадриллионных долей
пи, вокруг него снова гуртились агнцы. Он не дошел и до пятидесятого
знака, когда на площадь выкатился сферический низкий танк и завис на своей
воздушной подушке. Из середины его вырвался слепящий белый луч и неровным
зигзагом пробежал по фасаду здания. Косо, на уровне пояса перерезанный
робот тяжело рухнул на асфальт, послышался треск, и в то же мгновение,
словно облитое напалмом, здание вспыхнуло. Танк ворочался на площади,
белая нить луча связывала его с горящим домом, и Нури, чувствуя опаляющий
жар, тупо думал, что незачем тратить энергию, если дом и так горит, и что,
видимо, экипаж танка сейчас дышит эйфоритом. Дико выли увязающие в жидком
асфальте агнцы и лоудмены. А потом над танком на уровне пятого этажа завис
в воздухе Норман, опоясанный бледным сиянием. Он швырнул в танк какой-то
большой цилиндр и тут же исчез в клубах дыма.
Взрывная волна сбила Нури с ног, он на коленях вполз в машину, поднял
ее над дорогой. Танка на площади не было, вообще ничего не было, кроме
мечущегося адского пламени.
Отогнав машину за несколько кварталов, Нури двинулся к центру.
Поскольку не удалось отдать пленки - а теперь это вообще не имело смысла,
наверное, переворот уже начался, - оставалось действовать самому. Нури
остановил машину, привел себя в порядок и, выехав в ущелье проспекта,
двинулся к центру. Он еще надеялся попасть к открытию парламента, но
надежда эта почти угасла у первого виадука: на проезжей части
перекатывались циклопические полусферы танков и маячили патрульные
лоудмены.
Нури отвел машину назад и нашел стоянку неподалеку от входа в метро. Он
протиснулся через молчаливую, колышущуюся у эскалаторов толпу, слабо
удивился: улицы пусты, а здесь, под землей, не протолкнуться. Ленты
двигались почти пустые, к центру с окраин никого не пропускали. Густая
цепь агнцев Божьих под командой киберов сдерживала толпу. Нури, размахивая
пропуском, пролез-таки к старшему киберу - его можно было узнать по
эмблеме атома, мерцающей на панцире, - сунул ему карточку. Робот взглянул
на символы, отодвинулся, освобождая проход.
Через несколько минут Нури вышел на площадь перед зданием парламента.
Массивное, но зажатое между титаническими цилиндрами жилых домов, уходящих
в низкие мутные облака, оно выглядело старым и тесным. Над крышей
парламента сияло: "Пророк приемлет вас такими, какие вы есть".
Его остановил патруль агнцев: пропуск? подождите! Ждать пришлось долго:
через площадь тянулись колонны, скорее, компактные гурты агнцев и
лоудменов, у каждого возле бедра болтался массивный блик. Нури заметил,
что нигде не было видно излюбленного в Джанатии лозунга "Перемен к лучшему
не бывает!". Вместо него появилось звонкое, но абсолютно бессмысленное
изречение пророка "Подлинное равенство - это равенство во грехах".
Агнцы шли не менее получаса. Они пересекали площадь и скрывались в
темнеющей пасти тоннеля у основания жилого цилиндра. Нури помнил схему
метро и знал, что там находится вход в давно забытую линию, ведущую в
рабочие кварталы. Линию открыли, но где остановятся поезда, увозящие
агнцев, то знают только диспетчеры армии Авроры. Тут генерал Баргис что-то
не доработал и явно лишался значительной части своих боевых отрядов. Нури
мельком подумал об этом, рассматривая колонны.
Каждую возглавлял андроид, человекоподобный робот. Походка робота была
более плавной, чем у марширующих в рядах. Агнцы явно подражали роботам,
угловато дергаясь при каждом шаге. Это было трудно, это замедляло
движение, но они старались с маниакальной настойчивостью. Нури вспомнил
высказывание жреца-хранителя: высшую степень смирения пророк усматривает в
подчинении человека машине, а такое подчинение, добавлял жрец, не может не
сопровождаться деградацией личности. Нури гасил в себе презрение - ведь
тоже люди, хоть и стремящиеся избавиться от человеческого облика. Жрец
высказывал спорное, на взгляд Нури, суждение, что это реакция человека,
человеческой психики на разрушение природы: машине не нужна красота, а у
человека каменеет душа.
Иногда андроид, не сбиваясь с шага, поворачивал голову назад и начинал
размахивать манипуляторами. Откуда-то со спины вырывалась грохочущая
музыка, и тогда агнцы ритмично орали железный марш. Этот марш, по
заверениям пророка, как нельзя более отражал внутреннюю потребность
усредненного джанатийца, уставшего от официального вранья.
Мы серые! Мы у власти!
По миру идет серота!
Одной мы подвластны страсти -
Грести в кошель живота!
Высоты последние смерьте,
Какой здесь быть может выбор?
Злорадное горло смерти
Зияет во весь калибр!
Мы спали, жрали, пили.
Плевали на рай и ад!
Но киберы нам влепили
Железным мокасом в зад!
Дошли до конечной вехи,
И робот всему наследник!
Мы ржем абсолютным смехом,
Нам дадено ржать последним!
...Нури все-таки опоздал, и его кресло в гостевой галерее оказалось
занятым. Пришлось стоять, и он примостился у барьера. Отсюда хорошо
просматривался зал, расходящийся полукруглым амфитеатром от возвышения.
Там за длинным столом сидели министры и еще какие-то люди в бронзового
цвета костюмах. Этот назойливый цвет преобладал и на скамьях депутатов. С
краю возвышалась широкоплечая фигура пророка, кресло рядом с ним
пустовало, репрезентант Суинли не явился, как того и следовало ожидать.
Нури оглядел зал, свободных мест не было. На это столь долго
рекламируемое заседание прибыли все депутаты.
Премьер-министр - его респектабельная фигура уже виднелась за трибуной
- склонился над листками с текстом, но смотрел исподлобья в зал. Он
говорил о долге правительства перед страной, о том, что правительство
сознает свою ответственность за то несколько необычное решение, которое он
будет иметь честь предложить избранникам и представителям народа.
- Я буду откровенен, господа, я, может быть, буду резок. Общество
переживает глубокий кризис, ибо внешние силы не оставляют надежд на
перемены в Джанатии. Нам пытаются диктовать, что нам делать в своей
стране, как нам вести свое хозяйство. Нам навязывают так называемую
экологическую конвенцию. Принять ее - это значит добровольно наложить на
себя ограничения в потреблении. Ассоциаты пошли на это, но мы, заботясь о
благе граждан, не пойдем на снижение уровня потребления - правительство
отвергает конвенцию. Мы сами кормим, обуваем и одеваем себя; кто хочет,
пусть ограничивается, мы в чужих советах не нуждаемся...
Нури слушал. Да, это сильный аргумент против экоконвенции, подсказанный
пророком и взятый теперь на вооружение премьером.
- Нам говорят, что мы кому-то мешаем, сбрасывая свои отходы в океан. Но
мы очищаем свою страну и отходы сбрасываем в свои территориальные воды, и
если наши действия кому-то не нравятся, то это не наша забота... Я знаю,
язычники не разделяют наше мнение, но мы, господа, и не стремимся к
единомыслию, мы стремимся к порядку. Чего нам не хватает, так это порядка.
Растет хаос во всех сферах общественной жизни и экономике Джанатии...
Ну, если он заговорил о порядке, то тут не обойдется без пророка,
который вместе с Баргисом, собственно, и провоцирует стремление к порядку.
Нет, разгром гангстерского синдиката был своевременной мерой, премьер
лишен возможности говорить о борьбе с организованной преступностью как
первоочередной задаче в деле наведения порядка.
- ...Правительство особо отмечает заслуги пророка, его энергичную
деятельность, направленную на защиту основ общества торжествующей
демократии. Мы все отлично понимаем, в каких сложных условиях работает
пророк Джонс, мы приветствуем новые движения, в которых сплотились
истинные патриоты. Когда я думаю о словах пророка нашего, я думаю, не есть
ли стремление человека удовлетворить потребность в грехе - свою гордыню,
жадность, лень, чревоугодие, сластолюбие - главный двигатель прогресса? Но
если это так - а это так, - то не греховен ли сам прогресс и не карает ли
нас Господь за грех прогресса? Карает! Карает депрессией, которую мы
переживаем. Производительные силы выросли настолько, что предложение во
всех сферах производства превышает спрос. Насыщенность промышленности
автоматикой привела к тому, что количество незанятого населения превысило
все мыслимые пределы. Вот кара за грех прогресса!.. И если мы примем
бесплатную технологию, то, я спрашиваю, что останется делать джанатийцу?
Отсюда один вывод, и я взял на себя смелость донести его до нации - мы
отклоняем помощь так называемого ассоциированного мира. К этому зовет нас
здравый смысл и наша гордость!
Премьер надолго замолчал, ибо последние его слова вызвали одобрительный
рев в зале.
- Человек греховен от природы. Эта истина не требует доказательств:
греховен и несовершенен. Это я отношу и к себе в первую очередь, и к
членам возглавляемого мной кабинета. - Премьер-министр стал интимно
задумчивым. - Мне иногда приходит мысль, а не является ли человеческое
несовершенство главной причиной несовершенства нашего общества, причиной
войн, революций и неурядиц, которые на протяжении всей истории сотрясают
общества и государства? Из плохих деталей не собрать хорошей машины! Имея
в виду все сказанное, перед лицом народа и нации, сознавая свою
ответственность перед историей, мы приняли единственно возможное
решение...
Премьер сделал паузу. Шорох пробежал по залу, желтые и голубые
выпрямились, на скамьях оппозиции озабоченно притихли, и только
телеоператоры по-прежнему перемещались по проходам со своими камерами.
- ...Единственно возможное решение: призвать к управлению государством
того, кто полностью свободен от предрассудков, присущих нам от рождения,
того, кто обладает непогрешимой логикой, железной последовательностью,
неограниченными возможностями, чей рассудок не связан традициями, а разум
безупречен и чист. От имени правительства я предлагаю вам, избранники
народа, всю полноту власти передать в руки достойного...
Разом вскочили желтые и голубые, с грохотом распахнулись двери, и,
ровно топая, по главному проходу замаршировала шеренга агнцев Божьих.
Премьер тихо просиял, снова стал серьезным и, срывая голос, закричал:
- Кто более достоин, нежели Великий Кибер, зримо воплощенный в кибере
Ферро?! Да здравствует железный диктатор!
Агнцы рявкнули что-то двухсложное. В наступившей вслед за тем тишине
были слышны шаркающие шаги премьер-министра. Он, горбясь, сошел с трибуны,
а навстречу ему двигался кибер Ферро. И когда они поравнялись, в зале
раздался смех. Премьер вздрогнул. Слева, в первом ряду, негромким, но
слышным всему залу срывающимся от смеха голосом сменный редактор "Феникса"
произнес:
- Прохвосты! Нашли-таки себе фюрера!
- Я арестую вас, Норман Бекет! - прохрипел премьер.
- Знаю! Но разве вы не сдали полномочия? Вот только что и на глазах
всей страны.
- Язычник! - загремел, не вставая, генерал Баргис. - Вывести его!
И пока агнцы, потея от усердия, выволакивали из зала Нормана, Нури
напряженно рассматривал его худощавое лицо с обожженной кожей и отекшими
от перегрузок глазами, редкие волосы и большие с синими венами руки
пилота-межпланетника.
- Где же право открытой дискуссии? Боитесь пустить меня на трибуну!
Нормана увели. За столом правительства замешкались, зашептались...
Потом пророк Джонс отодвинул кресло, направился к трибуне. Но Ферро, его
кибер, одним движением четырехпалого манипулятора остановил пророка, и его
голос загремел в зале. Ну да, он не нуждается в усилителе, вспомнил Нури.
- Люди, вы призвали меня, чтобы я разрешил противоречия, которые вами
порождены. - Кибер, кажется, принял игру всерьез. - Гомо фабер, способный
создавать мыслящие устройства, оказался не в состоянии построить
простейшую схему производства-потребления, хотя критерии оптимальности
такой схемы очевиден и вытекает из принципа экономии энергии: потреблять
все, что производится, производить не больше, чем нужно для потребления.
Тот, кто задает программу, - (жест в сторону пророка), - усматривает
противоречие в том, что производится больше, чем можно потребить. Нужен ли
я для решения столь примитивной задачи? Следует сократить производство. Я
это предлагаю, поскольку схема общества по заданной мне программе
считается неизменной!..
Тут восприятие событий у Нури раздвоилось. Речь кибера, его
однолинейная, примитивная логика создавала впечатление какой-то карикатуры
на глубокомысленные рассуждения премьера. Но ведь и решения
государственного масштаба, судя по результатам, принимаются правительством
на столь же убогом уровне мышления. О, Мардук! При таких порядках любой
маразматик гением смотрится. Сам факт прямой телетрансляции заседания
парламента служит иллюстрацией высокомерного пренебрежения власти мнением
народным: любое глумление над здравым смыслом допустимо, чего там...
примут.
Нет, одновременно думал кибернетик Нури, какие-то необычные выбросы в
речи робота наблюдаются, что-то тут неладно. Он несчетное число раз имел с
Ферро телеконтакты, но видел его впервые: кибер как кибер, слегка
утрированная внешность, присущая роботам для домашних услуг. Отличная
машина. И, конечно, он весь во власти формальной, машинной логики. Но как
же так, не может быть, чтобы пророк не отрепетировал, не проиграл много
раз программу поведения и выступления кибера заранее. Разве мало отличных,
наверное, лучших в Джанатии программистов трудится на пророка? Откуда же
тогда эти флуктуации в поведении и словах Ферро, незаметные пока для
окружающих, но очевидные для наладчиков кибернетических устройств.
- ...Следует сократить число автоматов, - продолжал кибер, - увеличится
занятость...
Ну вот, все становится на свои места: луддизм, чистейший пример
формальной логики, неспособной не то что оценить значимость связей, а
просто выявить действующие факторы. Это уже было, и даже жрец-хранитель,
обсуждая стратегию армии Авроры, высказывал опасения - не есть ли
разрушение предприятий язычниками проявление неолуддизма на данном витке
истории? Не есть, ответил ему Дин, поскольку язычники не против
промышленности и назад в пещеры не зовут, они против самоубийства
человечества расточительной и вредоносной технологией производства.
- ...Формулирую вывод: противоречие устраняется уменьшением количества
машин. Я - машина!
Робот сел на пол и неуловимым движением отделил у себя сначала левую, а
потом и правую стопы и осторожно положил их на пол.
В зале и за столом правительства оцепенели. Через секунды на пол легла
ось коленного шарнира и шлепнулась бедренная часть ноги. Ферро отвернул
кисть манипулятора, крутанул в плече культю - за ней тянулись цветные
жилки проводов.
- Нет! - закричал пророк. - Нет!
Низкий устрашающий рев пса, взрывы в переходах дворца и автоматные
очереди заглушили его крик. Распахнулись высокие двери, и в длинном
проходе между рядами кресел появился Норман Бекет. Левая рука его свисала,
с пальцев капала кровь. На шаг отстав от него, с нехорошим выражением на
оскаленной морде, двигался Гром. Генерал Баргис шевельнулся в кресле,
пытаясь встать, Гром на секунду повернул к нему голову. Их взгляды
встретились, и генерал надолго застыл в неудобной позе. Караулы агнцев
словно вымело из зала.
- Ах, Джонс, пастор Джонс! Вам же говорили, что мозг Ферро собран из
нестандартных элементов, он чреват сбоем программы. Не вняли
предупреждению, честолюбец! - Норман поднялся на трибуну, придвинул панель
с микрофонами. - Пока мы там в кулуарах убеждали агнцев Божьих, что
кротость украшает праведника, что оружие кроткому ни к чему, здесь,
кажется, все проблемы успели решить?
Со странным выражением он смотрел, как корчится на полу несчастный
кибер.
- Людям нечем дышать, мы пьем отравленную воду. Разрушена сама основа
жизни. И никакие софизмы, а они продиктованы властолюбием, личными
амбициями либо невежеством, не могут оправдать отказ от экологической
помощи. - Норман говорил не повышая голоса. - Мы предлагаем эту помощь
принять незамедлительно. На этом условии армия Авроры, командование
которой я представляю, прекратит свою деятельность.
Верхняя палуба пятимачтового фрегата, поднятая над волнами на
десятиметровую высоту, звенела детскими голосами. Соленый бриз,
опережающий паруса, был сладок и опьянял маленьких джанатийцев.
- А если не будет ветра, Нури? Тогда мы остановимся на самой середине
океана? Воспитатель Нури, если не будет ветра?
Веерный строй парусных барков и гафельных шхун уходил за далекий
горизонт, и Нури думал, что сверху, с высоты полета дирижабля-катамарана,
сопровождающего флот, парусники, наверное, кажутся цветами, упавшими на
складчатую скатерть океана.
- Ветер будет...
Задать первый вопрос при первом контакте - это, знаете, много мозгов
иметь надо. Теперь, конечно, нашего капитана цитируют в учебниках,
инструкциях и даже романах, а тогда... Нет, и тогда он был известен, но
так, между своими, в узком галактическом кругу. А вот когда он
реабилитировал нас, землян, тогда да... Ну вы же знаете, сколько писали о
первом контакте, пока он не состоялся. Сколько тогда специалистов по
контактам было! Линкос разработали, группы по изучению инопланетян
создавали, конференции проводили, космос слушали, всяческие возможные
варианты контакта перебирали. А получилось все не так... Вы извините, я,
когда говорю, всегда волнуюсь. Это вот наш капитан - он в любой аудитории
был как у себя в кают-компании. Абсолютное, знаете, владение ситуацией и
речью... История эта, как и многое другое, уже забываться стала. Так я тут
написал, как это было... как запомнил, значит. Не все, конечно,
равнозначно по уровню достоверности, кое-что пришлось и с чужих слов
писать. Но дух событий я старался сохранить. Так вы уж лучше прочтите, а
то я, когда много народу присутствует, теряюсь, знаете. Да и память уже
слабеет, а когда пишу, то все выплывает, как было. Вот он, мой рассказ.
- Год назад мы наконец-то получили ответ от братьев по разуму. -
Председатель обвел взглядом взволнованные лица и морды членов комиссии по
контактам, как непосредственно присутствующих, так и присутствующих
дистанционно в голографических изображениях на многочисленных экранах,
обрамляющих полукруглый зал заседаний.
- Вам известно, - продолжал председатель, - что уже двести лет мы
непрерывно шлем в космос сигналы, надеясь на отклик. И вот после года
напряженной работы Сабом наконец закончил расшифровку ответа. Проникнутые
сознанием величия момента, мы через несколько секунд узнаем текст первого
сообщения.
В зале торжественно и мощно зазвучали полные скрытого и до сих пор не
разгаданного смысла аккорды симфонии "Контакт-1". Все пятнадцать
миллиардов жителей Земли и ее окрестностей, включая разумных обитателей
морей и океанов и не считая грудных младенцев, замерли у экранов
телевизоров. Ибо это заседание транслировалось по всем каналам связи.
Музыка стихла, и вот послышался хорошо знакомый голос Самого Большого
Мозга, сокращенно - Сабома. Биоэлектронный, он размещался в сейсмостойком
хранилище и, имея гравилазерную связь [сейчас установлено, что
гравилазерная связь нисколько не хуже мезонной, тахионной и кварковой] с
окружающей действительностью, был запрограммирован на подачу советов всем
желающим. Свою работу Сабом считал синекурой и пребывал в состоянии
перманентного удивления. Зная практически все обо всем, он не мог понять,
почему земляне, имея возможность связаться с ним в любой момент,
предпочитают пользоваться собственными мозгами, а много ль их. С его точки
зрения, это глупо и нерационально. Имея массу свободного времени, Сабом
добровольно и с энтузиазмом засел (здесь, видимо, "залег" более подошло
бы, но интеллектуальную работу делают сидя, почему я и воспользовался этим
термином) за расшифровку.
Итак, в зале послышался хорошо знакомый голос Сабома.
- Я закончил дешифровку послания, - скромно сказал он. - И выдаю
результаты на дисплей.
Темный экран над столом председателя осветился, и на нем возникла
огненная надпись: "Или вы нас считаете за мироблей, или вы сами миробли".
В полной тишине председатель зачем-то дважды прочитал эту надпись
вслух, забыв выключить транслятор.
- Я произвел структурный и семантический анализ текста, - сказал Сабом.
- Слово миробль означает...
- Дальше не надо! - вышел из транса председатель и ударом кулака по
кнопке выключил Самый Большой Мозг. - Дальше мы и сами догадались.
Он сел и подавленно спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- За что они нас так, а?
И снова потянулась ничем не нарушаемая тишина, а потом на одном из
экранов что-то забулькало, и дешифратор выдал в динамик голос Си
Многомудрого:
- Я хотел бы знать содержание наших сигналов, транслируемых в космос. -
На морде Многомудрого блуждала задумчивая улыбка.
- Разве это важно? - сказал председатель и, махнув рукой, включил
Сабома. - Извините, я тут вас сгоряча выключил...
- О чем говорить, - ответил Сабом. - Пустое.
- Си Многомудрый интересуется содержанием информации, передаваемой нами
в космос. Вы знаете ее?
- Естественно. Мы, вернее, вы передаете таблицу умножения, ряд простых
чисел и теорему Пифагора.
- А закон Архимеда насчет тела, погруженного в воду, вы не передавали?
- спросил Многомудрый, и, как показалось председателю, в улыбке его
возникло что-то двусмысленное. - У нас, дельфинов, говорят: каков вопрос -
таков ответ. В общем мне все ясно.
- Что вам ясно, Многомудрый? - прошептал председатель и, ухватив себя
за челюсть, стал раскачиваться.
- Видите ли, с точки зрения высокоразумных загромождать эфир
сообщениями о том, что пятью пять - двадцать пять, могут только эти, как
их, миробли...
- Да, - помолчав, сказал председатель. - Действительно... Теперь и я
вижу... - Он вздохнул. - И что нам теперь делать, а?
От безнадежности этого вопроса вздрогнули все пятнадцать миллиардов
жителей Земли и ее окрестностей.
- Только одно - реабилитироваться! - твердо пробулькал Си Многомудрый.
- А то в космосе о нас, землянах, сложится превратное мнение. О нас
черт-те что могут подумать.
- Реабилитироваться. Легко сказать, - буркнул председатель и пустил в
ход машину голосования. Через пару-другую секунд Сабом обработал
информацию, поступившую по его гравилазерным каналам, и выдал итог.
- Значит, так, - сказал он. - Против выступили трое, мотивировав свою
позицию словами: "А нам на это наплевать". Воздержались тринадцать, в том
числе пять головоногих моллюсков...
- Это что ж получается?.. - Председатель перестал раскачиваться. - Это
значит большинство за реабилитацию?
- Само собой, - сказал Сабом и почему-то отключился сам.
Дальше, как всем известно, выбрали и послали нас. Мы полетели. Было
все, что положено. Ускорения, приключения, непреодолимые трудности. Трижды
мы впадали в анабиоз, дважды входили в подпространство, попадали в
гравитационные ловушки, сражались с фантомами, которые где-то населили наш
корабль, пытаясь свернуть нас с правильного пути. Сходил с ума и вновь
брался за ум наш киберштурман. Но мы и в пути готовились к реабилитации,
ибо надо было доказать, что земляне не глупее остальных обитателей
космоса. Сейчас, после контакта, это стало ясно, а тогда даже многие
земляне сомневались. Напомню: эти сомнения вылились в оскорбительную для
нас гипотезу о том, что с нами никто не хочет иметь дела, поскольку из-за
низкого уровня интеллектуального развития земляне будто бы не представляют
интереса для жителей других миров, которые, дескать, привыкли говорить на
равных с равными. Дескать, мы еще не созрели для контакта. Но мы-то
созрели. Просто из-за этих непродуманных передач (на что тратят энергию?)
нас избегали. Спасибо ломерейцам, надоумили. Да, я забыл сказать о цели
нашего полета. Сабом вычислил координаты источника первого сообщения, ну
того самого, в котором говорилось о мироблях... Планета Ломерея - вот была
наша цель...
Так мы летели и готовились. Занимались спортом, изучали науки, открыли
несколько ранее не открытых открытий. Экипаж был что надо: весельчаки
(кроме Невсоса), остряки, сплоченные, психически устойчивые, все за одного
- один за всех! Каждый из нас мог подменить другого (кроме, естественно,
Невсоса и Си Многомудрого). Я, например, освоил нейрохирургию, и с тех пор
мое хобби - это удалять опухоли с мозгов. Наш ремонтник Вася Рамодин
разгадал загадку телекинеза. Полагаю, не без помощи Невсоса, с которым он
сильно подружился. Сейчас это известный метод Рамодина. Вася вообще
предпочитает иметь дело с головоногими. Моллюски ему нравятся своим
хладнокровием: они способны подолгу выдерживать общение с Васей. Знаете,
пока мы летели туда, на Земле прошло сто лет, а за этот срок можно
овладеть любой профессией, и не одной. А когда мы летели обратно, то это
время скомпенсировалось, и по земному исчислению мы были в отлучке
всего-то месяц с небольшим. Нам еще повезло, что мы не прилетели раньше,
чем вылетели. Так или иначе, а знания, приобретенные за сто лет
интеллектуально-спортивной жизни, остались. Такова логика парадоксов
пространства-времени. Такова логика туданазадного эффекта. Сейчас это
каждый ребенок знает, а в первое время после возвращения наш
интеллектуальный гигантизм поражал окружающих. Все думали, что это мы
выросли от общения с ломерейцами, а в действительности - это труд и учеба,
учеба и труд в течение ста лет с малыми перерывами на анабиоз. Кстати, об
анабиозе: никто из нас не знает, впадал ли в спячку Невсос, или это его
нормальное состояние.
Наконец мы прилетели. Ломерея, кислородная планета земного типа,
вращалась вокруг своего желтого солнца, а мы вращались вокруг Ломереи с
аполомереем в сто двадцать километров и периломереем в восемьдесят.
Вся наша приемная и регистрирующая аппаратура была настроена на
изучение планеты. Уже через месяц мы овладели всеми двунадесятые
ломерейскими языками и тремя диалектами. Из радио- и телепередач было
ясно, что ломерейцы по внешнему виду и образу мышления мало отличаются от
нас, и на первый взгляд казалось, что их одолевают те же заботы, что и
нас, землян. После внимательного изучения мы убедились, что так оно и
есть.
А еще через месяц как-то за обедом капитан задумчиво оглядел наши
здоровые выразительные лица и сказал:
- Ой вы гой еси, добры молодцы, не созрели ль мы на контакт идти? - Тут
он перешел с былинного на современный и добавил: - Но не с первым
встречным. Хватать и тащить кого попало запрещаю. Это дурной тон. Надо
подыскать подходящего интеллектуала, способного к адаптации и не
миробля... Ясно?
- Ясно, капитан, - ответили мы. - Чего там неясного.
Только ремонтник Вася Рамодин отодвинул взглядом от себя тарелку с
недоеденным борщом и пробормотал вроде бы про себя, но так, чтобы капитан
слышал:
- Можно подумать, что мы уже хватали кого попало.
- Я ничего обидного не сказал, - капитан пожал плечами. - Да, не
хватали. Да, не тащили. Но ведь могли бы?
- При необходимости почему бы и нет! - молвил Рамодин и принялся за
вареники со сметаной, применяя известный способ Пацюка.
Еще через семь витков мы закончили уборку корабля, дезинтегрировали
накопившийся мусор, побрились и надели праздничные брюки. А вечером, когда
все свободные от вахты собрались в кают-компании и, чтоб изнутри было
лучше видно, выключили подсветку в аквариуме, Вася Рамодин вкатил кресло.
В нем сидел ломереец, и глаза его были закрыты, а голова склонена набок.
- Хорош, а? - Рамодин отошел в сторонку и долго любовался аборигеном. -
Тот самый, которого мы так тщательно выбирали. Он мчался куда-то на своем
лакированном драндулете, озабоченный как пес, который не знает, куда
спрятать украденную говяжью кость. - Академик Рамодин в свои сто двадцать
два года еще не избавился от юношеской привычки украшать речь сравнениями,
не относящимися к делу. - Я силой воли заткнул ему выхлопную трубу, и
драндулет заглох. Он вылез и копался в моторе, меня смех душит, как
вспомню. Потом я подошел к нему и сказал: "Пойдем", а сам показываю на
катер, я его в лесочке неподалеку оставил. Он посмотрел на меня и говорит:
"С чего бы это я пошел, когда я спешу по своим делам". - "У всех, -
говорю, - дела, а когда зовут, надо идти". А он отвечает: "Иди ты, знаешь
куда..." Ну, тут я его, конечно, усыпил... Взглядом.
Капитан осмотрел ломерейца:
- Что-то он у тебя, Вася, смурной. Что-то он у тебя долго не
просыпается. Ты его действительно взглядом?..
- Капитан!!!
Ломереец открыл глаза и... встал. Рослый, отлично сложенный, он
спокойно смотрел на нас, а мы смотрели на него. Этот парень действительно
адаптировался мгновенно. Уже через секунду он все понял, подмигнул
капитану и заявил:
- Контакт состоялся, не так ли? Не сомневаюсь, что вы вполне понимаете
мой язык. Можете рассматривать меня как типичного представителя
ломерейской цивилизации, о пришельцы с далекой звезды. Правильнее сказать
- с планеты. Но контакт - он, знаете, требует высокого стиля. Сознавая
важность выпавшей на мою долю миссии, я готов ответить на ваши вопросы.
Валяйте, ребята.
Могу признаться, что тут мне пришла мысль: а не были ли мы чересчур
привередливы в своем выборе? Очень уж свободно чувствовал себя абориген на
чужом звездолете. Позднее Си Многомудрый признался, что он подумал о том
же... и включил подсветку у себя в аквариуме.
Всю невозмутимость с ломерейца как рукой сняло. Он подбежал к стеклу и
уставился на Многомудрого. Так они с минуту созерцали друг друга мордой к
лицу. А Невсос присосался к стеклу и, пощелкивая клювом, тоже таращился на
гостя. Надо вам сказать - глядеть в глаза осьминогу без озноба не каждый
может. Это уж потом начинаешь понимать, что за жуткой внешностью Невсоса
скрывается доброе отзывчивое сердце. А ломереец, увидев Невсоса вплотную,
вообще окостенел.
- Мозгов-то, - пробормотал он, придя немного в себя. - Не меньше ведра
наберется. Никак не меньше.
Истолковав это как комплимент, Невсос смущенно порозовел. Ломереец,
покачиваясь, вернулся в свое кресло на колесиках и с трудом отвел взгляд
от аквариума.
- Ладно. - Он перевел дыхание. - Смешанный экипаж, пусть. Но что меня
больше всего интересует, так это первый вопрос, который вы мне зададите.
Жду.
- М-да, - сказал капитан по-русски. - Что ж, как это он говорит?
"Валяйте, ребята". Но имейте в виду: наши предки уже один раз сваляли... с
таблицей умножения... И потому того, кто спросит, какой у них сегодня день
недели или как его зовут, я спишу с корабля как миробля и без права
обжалования.
Ломереец уже улыбался, прислушиваясь к звукам незнакомого языка. Я -
полагаю, как и остальные члены экипажа, - мысленно листал страницы
инструкций и книг по контактам, но подобная ситуация предусмотрена не
была. Во всех без исключения случаях внеземляне рассматривались авторами
инструкций и романов как существа крайне и безнадежно серьезные.
Независимо от внешности, способа существования, агрессивности или,
наоборот, доброты, готовности или безразличия к контактам, но всегда не
склонные к шуткам. Даже, я бы сказал, без повода скорбящие, нудные в своей
несокрушимой серьезности. А тут перед нами развалился веселый
самоуверенный тип и явно наслаждается нашим замешательством, только что
вслух не хихикает. И в самом деле, у такого о чем не спроси, все будет не
к месту.
Они, конечно, в космос пока не летают, но связи с другими мыслящими
давно установили, и от первого вопроса зависит галактическая репутация
Земли. Можно представить веселенькую ломерейскую сплетню вселенского
масштаба: "Прилетели тридевять световых лет зпт спросили тире что
новенького физике зпт генетике зпт косметике зпт как поживает наш
уважаемый скот зпт..." Кошмар! Мироблизм!
...А капитан тоже улыбался, приветливо так и не без иронии. Мы же
молчали и уже ни о чем не думали. Невсос отлепился от стекла и глянцевой
кучей валялся на песке, Многомудрый совсем скис и потерял присущий
дельфинам апломб.
- Я вижу, никто не спешит. Тогда, с вашего разрешения, я сам попробую.
- Капитан подошел к гостю вплотную и близко заглянул в глаза.
- Но-но, - сказал ломереец. - С меня хватит ваших гипнотических штучек.
- Извините. - Капитан перешел на ломерейский, и абориген понимающе
поднял бровь. - Мы не хотели беспокоить вас при доставке. Вот он, наш
первый вопрос. Знаете ли вы, что такое сказка?
Ломереец откинулся в кресле, зрачки его расширились.
- Отлично, - прошептал он. - Вопрос достойный истинного гуманоида.
Действительно, в наших передачах есть все, кроме сказок... А что, у вас
сказки транслируют, да? У нас их рассказывают, но только в узком семейном
кругу.
Он вскочил, обнял капитана:
- Я рад видеть вас, ребята. Наконец-то вы прилетели. Спасибо.
- Мы тоже, ломереец ты этакий. Здравствуй!
НТР, НТР... Триста лет слышу о научно-технической революции, а что
изменилось?. Нет, я понимаю, не слепой. Техника меняет и стиль, и образ
жизни. Но техника - это техника. Я лично полагаю, что любую машину в конце
концов кто-нибудь сделает. В одиночку или коллективом. Но вот это:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом.
Это, прошу простить, ни один самый слаженный коллектив не придумает...
Сейчас многие лепсируют, а я предпочитаю книгу. Листаешь страницы,
думаешь, вспоминаешь. Бараньи дрожжи полезны, не спорю. Но хлорелла - это
вещь, что бы там ни говорили. Сменный пейзаж за окном? Зачем мне сменный,
пусть за окном будет то, что есть. Управляемая погода? А вы под
неожиданный дождик не попадали? Придется - не уклоняйтесь. Ну да, силовые
мостовые и туфли на магнитной подушке, но кто сейчас обувь носит?
НТР, а последние сто лет как был радикулит, так и остался. Мучает.
Периодически. Не утешайте, разве это здоровье? Ну, завязал дубок узлом,
так ведь двумя руками.
Дистанционные сборища друзей, каждый маячит в своем сфероиде? А я вот
предпочитаю непосредственное общение, как у нас с Васей. Чтобы руку на
плечо положить можно было.
Безэкранное объемное телевидение? Моя Клемма недавно заявила: "Или я,
или енотовидная собака. У меня, говорит, от животного запаха тиристоры
пробивает. Хотел я ей загрубить запаховые сенсоры - обиделась. "Ты, -
говорит, - хочешь мои восприятия обеднить. Я, говорит, лучше вообще
замкнусь накоротко". Э, да что там, у каждого своя Клемма...
С этой собакой вообще неприятно получилось. Она застряла у меня в
кабинете после передачи "В мире животных", далеко пахла и гнусно скалилась
на Клемму. Спасибо, в тот раз Вася Рамодин остался у меня ночевать - у
него роза завяла. Я как прихворну, он меня проведывает. Так он
дематериализовал собаку. Вася что сделал: он уменьшил масштаб собаки
вдвое, потом еще вдвое и так далее, а потом переключил программу, и все.
Кстати, этот случай описан в его статье "Остаточные явления при трансляции
голографических изображений. Действительность и мифы". Не читали? Странно.
В благодарность мой впечатленец вырастил для Васи черную розу: ему
непривычно без цветка на людях появляться. Видели бы вы, как он утром
бежал от меня, шлепая по лужам и с розой в зубах. Как всегда, опаздывал на
заседание президиума Академии наук, но положенной по рангу леталкой не
воспользовался из принципа. За ним, помню, увязался наш домовый гепард.
Видимо, чуял хорошего человека. Клемма задумчиво смотрела им вслед из
окна, а потом сказала: "Нет, все-таки хвост - это красиво".
Мы с Васей иногда ходим смотреть на памятник нам. Ну не нам двоим, всей
ломерейской звездной. Впечатляет это: игла, уходящая в небо, пронзает
причудливо изогнутые плоскости, символизирующие пространство. Наивный
такой символ, очевидный. А потом Вася обнаружил, что скульптор то ли по
наитию, то ли из любви к топологии изобразил эти плоскости в виде одной
поверхности Мебиуса. Следуй вдоль нее - и в ту же точку вернешься. А это
уже символ с подтекстом. Нет, гитару у подножия монумента уже потом
положили, когда мы с Теоры вернулись...
Летели мы туда в прежнем составе, только осьминог Невсос М-да не
поладил с Васей из-за шахмат, вспылил и остался на Земле. В этом, я
полагаю, сразу раскаялся, ибо, когда мы были уже на орбите, он в последний
момент вышел на видеосвязь и долго таращился на всех нас, непрерывно меняя
расцветку. Вася говорил, что он при этом плакал, но вряд ли. Невсос очень
волевое существо. Ссора у них вышла какая-то несерьезная. В турнире на
первенство звездолета - это уж по возвращении с Ломереи - Невсос занял
пятое место, обозлился и заявил, что плоские шахматы изжили себя, как игра
сухопутная. Дескать, пора выйти в объем и будущее за объемными шахматами,
а от плоских останется только поверхностная фигура - ладья. Король, по его
представлениям, должен быть один, не иметь четких очертаний и
располагаться в центре объема в виде некой суспензии.
Вася, помню, назвал эту игру ахинеей, чем несказанно обидел Невсоса.
Вообще, психика головоногих моллюсков крайне уязвима, и они остро
реагируют на резкие выражения.
- Обойдемся, - сказал тогда Си Многомудрый. - С него толку как с козла
молока. Все равно спит всю дорогу.
В полете на Теору трудностей не было. Стартовав с околоземной орбиты,
наш звездолет словно растворился в пространстве, для земного, естественно,
наблюдателя.
Все было как должно быть. Ни одной ошибки в расчетах наших ученых, ни
одного сбоя в работе систем навигации, регенерации и жизнеобеспечения.
Задолго, еще когда до цели оставались месяцы полета, автоматы включили
трансляторы, и корабль стал непрерывно излучать в космос специально
подготовленные сообщения. Полагали, что, если есть на планете развитая
цивилизация, поймут. И хотя вероятность не превышала тысячной доли
процента - даже это предположение оправдалось.
Вскоре мы уловили сначала неясные, а потом все более четкие сигналы.
Настал день, когда мы услышали сказанное на великолепном линкосе:
- Привет вам, разумные. Мы ждем вас на орбите пятой от звезды планеты.
Ваш путь свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если
понадобится - мы примем вас в колыбель.
Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде
гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей: наш звездолет должен
был завязнуть в них, как муха в паутине.
- Мы как-нибудь сами, - пробормотал капитан.
На меня, космобиолога, эта схема впечатления не произвела, но
бортинженер впал в этакий экстатический восторг.
- Нет, каков уровень техники! - разглагольствовал он в кают-компании. -
Источники энергии на внешних планетах, видимо необитаемых. Излучения
взаимодействуют, создавая нечто вроде колоссального соленоида. Чудо
инженерного искусства. Мы на Земле не знаем ничего подобного! Уже ради
этого стоило лететь!
Между нами - лететь всегда стоит. Хотя и в нашей Солнечной системе дел
полно. Не решен, в частности, давно назревший вопрос о перемещении Марса
на фаэтонскую орбиту, а без этого его обводнение не имеет смысла.
Затянулось дело с изменением климата и атмосферы Венеры. Да мало ли в
системе найдется работ по мелочам и по-крупному...
Нас, постаревших на год, хотя на Земле прошло три десятка лет,
встретили на Теоре великолепно: оркестры, речи, приемы, карнавалы.
Особенно запомнилась первая встреча.
Мы прибыли на катере, оставив корабль на орбите. Едва мы сошли по трапу
и поднялись на возвышение, как из толпы встречающих, затопившей
необозримое поле теорианского космодрома, вышел седобородый старец. По
белой ковровой дорожке он подошел к микрофону и... запел. Запел,
аккомпанируя себе на странном инструменте, помеси тамтама и баяна.
Мы стояли и улыбались, хотя нам было не до улыбок: свои приветствия мы
заготовили в прозе. Естественно, мы тут же поняли, что все публичные
выступления на Теоре не зачитываются, а поются. Теориане утверждают, что
такая манера сокращает время совещаний, планерок, пятиминуток и
симпозиумов. Я иногда склонен думать, что они правы...
Пока дед - а был он ученым секретарем теорианского совета космонавтики
- приятным баритоном на добротном линкосе выпевал приветственную речь, нам
все более становилось не по себе, поскольку никто из нас петь не умел ни с
микрофоном, ни без.
- Что будем делать, капитан? - спросил побледневший Вася Рамодин.
А дед между тем заливался соловьем, выводя странную, непривычную
земному слуху мелодию. Отдельные музыкальные фразы миллионноголосым хором
повторяла толпа встречающих.
Капитан поправил воротник куртки - там была вшита миниатюрная рация.
- Лев, - сказал он вполголоса. - Ты слышишь?
- Слышу, капитан, - ответил дежурный, оставшийся на катере. - Такой ор
- и не услышать.
- Немедленно разыщи в багаже подарочную гитару и беги сюда. Петь
будешь.
Это был выход. Лев Матюшин, известный на Земле специалист по теории
вероятностей, а в экипаже корабельный статистик, в свое время лечился от
заикания пением. Только он и мог выручить нас.
- Как петь? - спросил Лев. - Не б-буду я петь.
- Б-будешь, - шепотом закричал капитан. - Еще как будешь! Это приказ.
- Есть, капитан!
Здесь мне хочется прерваться. Хочется сказать, что каждый член нашей
экспедиции обладал высокоразвитым чувством долга и заслуживает отдельного
описания. Но это уже сделано в серии "Жизнь замечательных людей".
Короче, когда старец закруглился, Лев уже стоял в гитарой и единолично
владел микрофоном. Речь его, пропетая на мотив древней частушки "Подружка
моя", произвела на теорианцев неизгладимое впечатление. На нас тоже. В
дальнейшем местные композиторы аранжировали ее для сводных симфонических
оркестров, и, транслируемая по всем каналам, эта окаянная мелодия
преследовала нас все время нашего пребывания на Теоре. Вообще, Теора
заселена меломанами.
После торжественной встречи начался всепланетный праздник. Еще бы, ведь
мы были первыми людьми, посетившими Теору. Ранее сюда прилетали какие-то
пушистые многоглазы, но общего языка с ними теорианцы не нашли. С нами -
да, с нами нашли.
Праздник длился больше месяца и продолжался бы до сих пор, когда б не
капитан. Однажды он созвал нас по тревоге в свой дворец на берегу голубой
лагуны. В самой лагуне поселился Си Многомудрый. Усадил нас капитан на
террасе в кружок, окинул взором наши позеленевшие от банкетов лица и
сказал:
- Мы что, сюда пить-есть прилетели?
- Капитан, - говорю я после надлежащей паузы. - Неужто мы дисциплины не
знаем? Люди приглашают - как откажешься? Но мы ж на фруктовые соки
налегаем. В основном.
Капитан придавил пальцем левую бровь - она у него дергаться начала.
- Соки, они тоже разные бывают. А мы, между прочим, сюда работать
прилетели, а не лезгинку плясать и не на гитаре вытребенькивать. Ставлю в
известность: я просил правительство Теоры с завтрашнего дня праздники
упразднить. Переходим к рабочим будням. Жить будем у меня, здесь всем
места хватит. Ваши персональные дворцы освободить. Что, спрашиваю, за это
время сделано? Молчите?
Тут с преобразователем речи, надетым на голову, высунулся из лагуны Си
Многомудрый и разрядил обстановку.
- Я исследовал прибрежные воды, - заявил он.
- Вот, - обрадовался капитан. - Вот с кого берите пример! Я всегда
говорил, что дельфины нас не подведут. Сейчас Многомудрый расскажет нам,
что он обнаружил.
- Ни черта интересного, капитан. Море как море...
Прозорливость нашего капитана общеизвестна - он первым понял, что в нас
клокочет энергия, накопленная за время вынужденного безделья в этом
благополучном, безаварийном рейсе.
Разве смог бы я трое суток подряд плясать на карнавале? Не смог бы, но
энергия рвалась наружу. Разве прорезался бы у Левы лирический тенор? Не
прорезался бы, но энергия выпирала из нас. Разве смог бы Вася, будучи
вратарем нашей футбольной команды, забить гол ударом головой от своих
ворот через все поле во время товарищеской встречи со сборной Теоры?
Впрочем, Вася смог бы. Еще при нас этот стадион был объявлен заповедным.
Отлитая из темно-вишневой сорзы фигура Васи, небрежно, со скрещенными на
груди руками опирающегося спиной о стойку ворот, будет вечно украшать это
священное для болельщиков место...
Мы принялись за работу с весельем и неутомимостью, так поразившей народ
Теоры во время праздников. Теорианцы тут же организовали НИИ по передаче
информации нам, землянам. Их радушие было ни с чем не сравнимым, а
комиссия по предупреждению желаний землян была в ту пору наиболее
авторитетным органом власти на Теоре. Стоило, например, мне обмолвиться о
моем интересе к теории старения наследственного вещества, как через час
энергичные парни уже укладывали у трапа катера горы ящиков с
информкристаллами. Мы набивали корабль чертежами и действующими моделями
машин. Мы привезли тонны семян молочных кактусов и мясных деревьев с корой
в виде пушистой шкуры под норку. Разве под соболя? Что вы меня пугаете -
под норку.
А криогенный луч с температурой всего на два градуса выше абсолютного
нуля - идеальная линия передачи электроэнергии? Мы радовались как дети,
предвкушая невиданный расцвет земной науки и техники. А способы
образования вихревых полей в пространстве? Не перечислить и тысячной доли
всего, что мы везли с Теоры...
Когда мы отправились обратно, наш перегруженный звездолет разогнали
теориане. Три их корабля буксировали нас чуть не половину пути. Никаких
запасов горючего не хватило бы, чтобы придать должное ускорение нашему
кораблю, масса которого увеличилась вдвое. Восемь тысяч тонн одних только
документов везли мы с собой, восемь тысяч тонн спрессованной информации!
Мы с трудом передвигались по тесным проходам между стеллажами и ящиками.
Даже в аквариуме Си Многомудрого вместо песка были насыпаны
информкристаллы.
Перед стартом нас завалили подарками, но брать их уже было некуда. Лишь
по просьбе всего экипажа капитан взял себе теорианского двухголосопоющего
котенка (Клемма их терпеть не может), который действительно видит в
темноте: одним глазом освещает, а другим смотрит. Я его иногда вместо
фонарика использовал, для создания уюта. Напевает себе тихонько дуэтом и
светит на страницу, а за стенкой приборы пощелкивают, а ты лежишь у себя в
каюте на ящиках, на надувном матрасе, крытом норковым покрывалом, и
спускается на тебя покой от сознания выполненного долга...
Так о чем это я? Ах да, о подарках. Лева Матюшин заслужил репутацию
великого композитора (упомянутая "Подружка моя", а также "Эй, ухнем",
"Ревела буря", "Распрягайте, хлопцы, коней" - это все "его"), так ему
пришлось взять - как откажешься? - сборник мелодий Теоры, напетых
различными ораторами на встречах, симпозиумах и семинарах. Кто сейчас не
знает эту поразительную по эмоциональному воздействию музыку!
Настал день, когда мы поднялись на трап катера, - все было погружено,
уложено и упаковано. Это был последний рейс. И снова поле космодрома
затоплено народом. Не было только детей до шестнадцати лет: они могли не
выдержать скорби расставания.
Прощальный доклад исполнил хор сотрудников комиссии по предупреждению
желаний. Дедуля прибыть не мог и дирижировал хором заочно. Мы держались.
Потом микрофон взял наш капитан. Он не стал петь. Он сказал:
- Спасибо вам, люди. За радушие, за доверие, за вашу доброту. Мы не
говорим прощайте. Мы говорим - до свидания. Прилетайте к нам тоже за
песнями...
Ах уж этот капитан! Он всегда знал, что сказать и о чем промолчать,
провидец. Он поднял руки - и над космодромом зазвучала Лунная соната, наш
прощальный подарок Теоре.
Мы постарели еще на год, а на Земле прошло еще тридцать лет. Задолго,
когда до Солнца оставались месяцы полета, автоматы включили трансляторы, и
наш звездолет стал непрерывно излучать в пространство два слова: "Мы
возвращаемся. Мы возвращаемся". И вскоре мы услышали земное:
- Привет вам, родные наши! Мы ждем вас на орбите Плутона. Ваш путь
свободен, пространство перед вами чисто. Не бойтесь ошибки. Если
понадобится - мы примем вас в колыбель.
Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде
гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей...
- Мы как-нибудь сами, - пробормотал капитан.
А Лева Матюшин расчехлил гитару и раскрыл сборник теорианских мелодий,
с которым не расставался.
Капитан - он и есть капитан. О нем если писать, то только на нотной
бумаге в мажорных тонах. Но и не только он, каждый член нашего экипажа
имеет заслуги перед человечеством. Вообще, это нетрудно: помог ты
кому-нибудь, накормил голодного, посадил дерево или выручил из беды - вот
ты и заслужил перед человечеством. Оно очень доброту ценит. И не важно,
сколько народу о твоем добром деле знают, хоть бы и ты один. Ты ведь тоже
из человечества...
Это я все к тому, что в тот раз мой друг, физически сильный и очень
волевой Вася Рамодин, спас экипаж. Именно на Сирене - так мы назвали
планету - в полной мере проявились Васины способности. Если бы не он, то
не знаю, что делал бы и сам капитан. Даже капитан, попавший там под чуждое
нам влияние.
Надо сказать, что Сирена вращалась в стороне от нашего пути, но когда
мы вынырнули из подпространства, как пес из подворотни, и огляделись, то
обнаружили, что не туда прибыли. Это случается. Не то что один человек, но
и целый коллектив может не туда заехать. Выяснилось, что отдельные
неполадки были в системе ориентации звездолета и один двигатель не тянул,
а другой самопроизвольно впадал в форсированный режим. На всякий случай
капитан подвел корабль к ближайшей планете - это и оказалась Сирена, -
вывел его в инерционный полет на круговую орбиту и послал нас в обычную
разведку. Капитан же, навигатор, оба механика и ремонтник Вася остались на
корабле наводить порядок. Мы высадились на планету, поставили, как
положено, защиту вокруг катера и приступили было к работе... Тут для того,
чтобы дальше было понятно, я прервусь и воспользуюсь записями в памятных
браслетах. Такой браслет, фиксирующий звук, а при необходимости и
изображение, есть у каждого разведчика. В него можно наговорить свои
впечатления от увиденного. У Васи в коробочке лежат эти розоватые,
подобные аметистам кристаллики, и он иногда перебирает их. При этом на его
выразительном лице возникает странная улыбка и видно, что его обуревают
сложные, вряд ли поддающиеся расшифровке чувства. Вася знает, что я пишу
эти заметки в назидание грядущим поколениям, он кое-что читал, ибо я
всегда дарю ему опубликованное. По моей просьбе он принес кристаллы, а
воспроизводящий аппарат у меня свой. Я не стал прослушивать при нем, и
Вася вскоре ушел, поскольку беседа в тот вечер у нас не клеилась. Вася
очень уважает меня, но все же смотрел с сомнением, словно хотел сказать:
как-то ты из этого сюжета выпутаешься, хватит ли у тебя мужества быть
беспощадным к самому себе, как того требует истина? Сомнения его имели
почву, но если самокритика - наше оружие, то пусть не скажут потомки, что
мы не умели им пользоваться. Мне было трудно писать о событиях на Сирене,
но я преодолел себя, как это сделал бы на моем месте каждый член нашего
экипажа... Итак, Вася ушел, а я вложил кристаллик в гнездо, нажал кнопку и
услышал собственный голос. Меня легко узнать: "эль" я вообще не произношу,
а вместо "эр" издаю глухое рычание. Это была примерно середина нашего
разговора с капитаном.
- Я вчера по очереди вызывал каждого из вас. Все здоровы - это видно на
пульте охраны, но несут сплошную околесицу. В чем дело?
- Капитан, - раздается мой голос, - за других не отвечаю и, о чем это
вы, понять не могу. Лично я очень почитаю вас и, как бывшему вожаку стаи
(в этом месте отчетливо прослушивается скрежет зубов капитана), скажу
откровенно: я счастлив. Мне разрешили чесать живот и шею возле нижней
губы. И я чешу. Вот и сейчас... Ах, капитан, я не хочу ни с кем делиться,
но прилетайте, может быть, и вам разрешат чесать, пусть даже в другом
месте.
- В другом у меня не чешется, - закричал капитан. - Ты слышишь,
Василий, они там все с ума посходили. Требую немедленно вернуться на
катер. Всем вернуться. Объявляю общий сбор. У себя в каюте можете чесаться
где угодно и сколько угодно. Хоть до крови!
- Капитан, разве я стал бы говорить об этом, если бы я себя чесал...
- Корабельный биолог, космогенетик, и кого-то там чешет...
- Не кого-то. Это мой пухленький джигит. Или, как говорит Лев, пуджик.
Красиво звучит, а?
- Стыжусь! Галактически стыдно! - Капитан отключился.
И снова мой воркующий голос:
- Глупенький, сердится по пустякам. Видимо, завидует. Мне сейчас многие
завидуют. Вон Льва Матюшина еще только до созерцания допустили, а я уже
чешу. Лев с утра сидит на пенечке с гитарой и смотрит, любуется. Я его
понимаю, как не смотреть. Но мой пуджик лучше, таких пуджиков больше нет
ни у кого...
Я выключил аппарат, перенес этот бред на бумагу и заставил себя
отложить на потом воспоминания. Чтобы не было хаоса в изложении. В конце
концов, на Сирене я был не один. Со мной одним и возни-то для Васи никакой
не было бы... Я достал из коробочки Левин кристалл и просто заслушался:
- ...А биолог все чешет. (Напоминаю: биолог - это я, автор этих
записок.) Что ж, наверное, и такая, плотская форма служения красоте может
давать удовлетворение. Каждому свое. Прикосновение, верю, тоже приятно, но
ведь главное - это голос! Нет, гармония облика и голоса. Поразительная
чистота голоса, глубина звука, нежнейший тембр при такой внешности - это
ошеломляет, в хорошем смысле ошеломления. От этого я балдею. В хорошем
смысле. Великий космос! Я и не подозревал в себе столько музыкальности,
столько тяги к прекрасному. Хочется жить и петь. (Тут Лев непередаваемо
поет "Ой, цветет калина"... и без паузы переходит на "Ой, не ходи,
Грыцю".)
Я пропустил суточную дозу записи и снова форсировал звук. Лев пел "Ой,
на гори та и жныци жнуть"... Снова суетливый писк динамика - это я
увеличиваю скорость воспроизведения и пропускаю примерно трое суток. Лев
поет "Ой ты, Галю, Галю молодая"... Я обалдеваю. В плохом смысле.
Пропускаю еще сутки и словно на замедленном экране вижу, как ломается
пополам журнальный столик. Радуюсь: у меня реакции, несмотря на возраст,
полностью сохранились, ибо я успел выдернуть воспроизводящий аппарат
буквально из-под железного кулака Клеммы.
- Еще одну на "ой", и все! - Помешанная на порядке в квартире, Клемма
даже не взглянула на обломки столика.
Я не понял, что этим хотела сказать Клемма, решил было уменьшить
громкость, но вспомнил, что Клемма одинаково хорошо воспринимает и
звуковые, и радиоволны. Пришлось Льва выключить. С ним и так все было
ясно. Лев пел до потери памяти в кристалле, я потом проверял. Две недели
пел, пока его не украли. (Голодный Лев попался на земляничном муссе. Но об
этом позже.)
Я прослушал памятные кристаллы всех, кто был со мной на Сирене, и
забытые голоса моих товарищей целый месяц будили воспоминания о прошедшей
молодости. И мне захотелось отдать всю свою известность, стереть свое имя
с многочисленных монументов и пьедесталов, лишь бы помолодеть хоть на
десять... нет, я хочу сказать - на двадцать, нет, лучше на двести лет... О
чем это я? Ах да, выслушал, значит, я каждого, сделал выписки,
сгруппировал и систематизировал все как положено и напросился в гости к
капитану. Капитан заведовал кафедрой групповой зоопсихологии в жлобинской
школе первооткрывателей, куда мы и прибыли с Васей на леталке, которая
положена ему как вице-президенту Академии наук.
В связи с нашим приездом капитан послал первооткрывателей - у каждого в
рюкзаке шестьдесят кеге щебенки - на прогулку по сильно пересеченным
окрестностям, прочитал мои предварительные заметки и нашел, что
по-крупному я нигде не погрешил против истины. Но отдельные моменты
нуждаются в уточнениях. Потом капитан устремил светлый взор в прошлое:
- Молодость, она всегда прекрасна. Я и не заметил, как она прошла.
Вася, ты помнишь матч - мы против сборной Теоры? Ты был тогда в форме. Мы
все тогда на высоте были. А наши выступления на ломерейском кулинарном
празднике?..
- А Лев Матюшин, - встреваю я, - сдал в типографию свою монографию
"Статистические методы в условиях изобилия и дефицита" и сейчас руководит
хором мальчиков в Кривом Роге.
Капитан усмехнулся моей наивной попытке управлять ходом беседы:
- На Сирене Лев пел, другие пуджикам живот чесали. А космофизик
(вообще, это был астрофизик, но за сверхъестественную бороду его звали
космофизиком), помнишь, самый дисциплинированный и фотогеничный из нас,
тот дворец строил. Ты в своих записках пропустил, а мне он, помню, заявил
по рации: "Пока дворец не кончу, никуда не уйду. Мой пуджик должен жить -
и будет жить во дворце".
Вася, привыкший в научных дискуссиях резать правду-матку в глаза и
потому чуждый всяческой дипломатии, вдруг почувствовал обиду за меня.
- Дворец еще так-сяк. Некоторые перед пуджиками вприсядку плясали.
Капитан окаменел лицом, и целую нескончаемую минуту тянулась пауза.
Наконец он овладел собой.
- Я буду последним, кто забудет об этом. О том, что ты, Вася, для меня
сделал. Да, я, можно сказать, плясал под чужую дудку, и ты остановил меня.
Спасибо! - Капитан и Вася обнялись, чего раньше в принципе быть не могло:
рукопожатие перед уходом в опасный поиск - вот все, что позволял в экипаже
капитан. Это не от суровости, просто он таким был.
Мы долго сидели втроем, уже охрип от мурлыканья и смежил очи
двухголосый теорианский котенок, уже ушли спать маячившие неподалеку
прапраправнуки капитана, которые еще днем прикатили для нас арбуз и
принесли цветы, а мы все беседовали в беседке и вспоминали.
Капитан был демократичен от природы и не относился к тем руководителям,
которые любят говорить последними. Он начал первым.
- Помню, сначала все было как заведено. Я поддерживал непрерывную связь
с вами все время рейса на Сирену и первые три часа после выхода на
планету. Все было в порядке, система охраны действовала нормально, и мы
занялись ремонтными делами. Потом я иногда выходил на связь с кем-нибудь
из десантников, и причин для беспокойства не было. Знаете, как это бывает:
дел много, то одно, то другое, пока прозванивали с навигатором цепи
системы ориентации, и то по земному времени не менее суток прошло. Впервые
заметил странность, когда проходил мимо рубки связи и услышал Васин голос.
Он вслух читал перед микрофоном "Справочник гиппопотамовода-любителя",
раздел "Заготовка кормов". На мой вопрос Вася ответил, что выполняет
личную просьбу Льва Матюшина. Естественно, я тут же вызвал Льва. И
столкнулся со второй странностью - Лев нес какую-то околесицу, говорил,
что планетолога похлопали по плечу и тот перестроил программу
киберов-андроидов на косовицу, а инструмента нет, но это не проблема,
поскольку инструмент описан в справочнике, соответствующий раздел которого
ему сейчас любезно прочитал Вася Рамодин, и что лично он. Лев, пока только
созерцает...
Вот тут-то я встревожился и начал поименный опрос, в результате
которого установил, что физически все здоровы, но о выполнении программы
никто не думает, поскольку у каждого десантника появился некий бзик,
этакий пунктик. Вообще, бзик - это неплохо, если он не мешает дело делать.
Но ведь мешает. Занимаются какой-то непонятной ерундой. Я потребовал,
чтобы все вернулись на катер и пока установили двойную защиту. А завтра
разберемся.
Утром я вызвал катер, но мне никто не ответил. Я похолодел и, не
поверите, растерялся. Второй раз в жизни.
- Вася, - говорю. - Они все погибли!
Он стал желтым, но нашел в себе силы утешить меня.
- Ну уж, - сказал он. - Наши парни не из тех, кто гибнет ни с того ни с
сего. Да и откуда это известно?
- Как откуда, - отвечаю я ему. - Я ведь вчера приказал всем прибыть на
катер. А там никого нет. Значит, они все... того. Надо нам о коллективном
памятнике думать!
- О каком памятнике! - Вася уперся растопыренными пальцами в зеленые
огоньки пульта защиты. - О каком памятнике, если все живы!
Действительно, каждый зеленый глазок свидетельствовал, что данный член
экипажа жив, а я просто не обратил внимания на пульт, ошеломленный
отсутствием разведчиков на катере.
- Но ведь приказ не выполнен, а этого в моем экипаже еще не бывало.
Значит...
- С этим согласен, капитан, - перебивает меня Вася. - Значит, они
психически больны. Не может умственно здоровый десантник не выполнить
приказ. Видимо, заболели все сразу. Рехнулись всем коллективом. Это
бывает, - главное, чтобы кто-нибудь начал. Надо лечить. А как? Ведь
второго катера у нас нет.
Я невольно залюбовался Васей, его мощью, его статью. И прислушался к
его здравым суждениям.
- Ремонтник Рамодин! - говорю ему с любовью. - Готовы ли вы лететь со
мной на планету в индивидуальной аварийной капсуле?
На такие вопросы надо отвечать по уставу, и Вася ответил как положено:
- Обижаете, капитан!
Навигатор помог нам надеть скафандры и усадил каждого в капсуле,
маленьком таком кораблике, у которого дюзы сзади, дюзы спереди и дюзы по
бокам. Управлять им проще простого, если умеешь. Я сейчас в связи с
возрастом уже ни на что не способен и потому ушел на преподавательскую
работу, так вот, своим первооткрывателям я часто говорю, что если ты
умеешь что-то делать, то это дело всегда кажется простым... После выброса
в пространство мы с Васей сориентировались по пеленгу на катер и словно
два метеорита рванулись к Сирене.
Катер, если помните, стоял на уютном пригорке, и мы, оставив капсулы
неподалеку, пошли к нему и шли, пока не уперлись в упругое силовое поле
защиты. Тут Вася, откинув шлем за спину, снял перчатки, расставил руки и
вдавился всем телом в защитный слой. Слой сам не виден, но зато видно
было, как Васина фигура стоит под углом в сорок пять градусов, ни на что
не опираясь. Нет, Вася знал, что инородное тело не может пройти через
силовое поле, но нам надо было попасть на катер, и это можно было сделать,
подключив к силовому полю собственное психополе. При этом появлялись
местные возмущения и в защитном слое образовывался канал, достаточный для
прохода человека. Мы пользовались этим способом крайне редко и только в
аварийных ситуациях. Как правило, для образования прохода нужно было
суммарное психическое воздействие как минимум четырех десантников... Вася
не обратился ко мне за помощью, Вася сосредоточился и справился один и
даже не взопрел. Он стал легендарным уже при жизни, наш Вася. Он силой
своей несгибаемой воли гнул подковы, которые мы доставали для него, когда
удавалось...
На катере я тотчас кинулся к пульту защиты, увидел все шесть, включая
уже и свой собственный, зеленых огоньков и вздохнул с облегчением: похоже,
мы с Васей успели. Мы вылезли из громоздких скафандров, поскольку на
Сирене человек не нуждался ни в газовой, ни в биологической, ни в
температурной, ни в радиационной защите. Планета была добра к живому.
На голографической рельефной карте, занимающей почти весь круглый стол
в кают-компании, хорошо были видны прилегающие окрестности, до которых
напрямую бил луч лазерного локатора. Мы увидели четыре огонька в одной
кучке неподалеку от катера.
- Идем туда, - говорю я Васе. - Смотрим, но пока ни во что не
вмешиваемся.
Сняли защиту, чтобы Вася по возвращении больше не напрягался, и пошли.
Кругом раздолье, красота несусветная. Кущи райские растут, и всего в меру:
и пейзажа, и фауны - тютелька в тютельку. Цветы разноцветные цветут,
пташки изящные летают, и каждая в клюве пушинку тащит.
Глядим, луг заливной, а на лугу - великий Космос! - киберы наши идут
четверо в ряд и траву косами косят. И каждый в такт взмаху хэкает этак,
будто выдыхает. Постояли мы с Васей прищурившись, в бинокль окрестности
обозрели и видим: космофизик наш, который фотогеничный, голый по пояс и в
глине от пяток до бороды своей рыжей, какой-то непотребный кособокий
сарай, вроде хлева, глиной обмазывает. Мастерок у него в руке так и
мелькает, а у ног ведро с этой самой жидкой глиной стоит.
Мы с Васей разом упали, а дальше все ползком и перебежками. Туда, где
за кустами Лев голосил: "Ой да зазнобило". Подползли. Лева стоит этаким
бардом, гитара через плечо на муаровой ленте, одна нога на пенек
поставлена. На свежий, между прочим, пенек, не спиленный, а срезанный
лазерным резаком, что видно по отсутствию опилок. С тех пор как на Земле
от заготовки зеленого друга отказались, повреждать растения на других
планетах без особой на то нужды в среде десантников считается неэтичным.
Полагаю, у них дерево на постройку сарая пошло... А памятный браслет у
Левы на левой руке драгоценно поблескивает, неподалеку же в тенечке
довольно жмурятся три незнакомые животинки. Двое лежат в фривольных позах
на ковриках из мягкого пуха, третья - Льву по плечо - стоит и шевелит
усами, в беспорядке растущими на жирной морде. Глазки этак благодушно
поблескивают. Птички разноцветные над ними летают, случайных мошек ловят.
Идиллическая, черт побери, картина, радость миробля...
Капитан надолго замолчал. В сумерках мы не видели его лица, а свет
зажигать не хотелось. Я уж было подумал, что он заснул, но тут капитан
ясным и грустным голосом сказал, что о том, что было дальше, лучше может
рассказать Вася Рамодин, которому он в интересах истины и передает слово.
И пусть Вася не стесняется, словно его, капитана, здесь нет. Я от себя
добавил, что Вася может настолько не стесняться, словно и меня здесь тоже
нет. Тему о том, что Вася может ну совершенно не стесняться, мы с
капитаном жевали до тех пор, пока Вася не стал от злости светиться в
темноте. Тогда мы замолкли, а Вася начал в привычной для нас мужественной
тональности. Надо отдать должное, он быстро овладел собой.
- Я никому не давал оснований, - Вася засопел, - сомневаться в моей
деликатности. Но из песни слова не выкинуть. Как было, так оно и было.
Лежим мы с капитаном, смотрим. И чем больше смотрим, тем меньше понимаем.
Киберы, которые должны собранные образцы сортировать, косовицу устроили,
планетолог с чего-то залез на дерево и ветки ножом срубает, у космофизика
уже и брови в желтой глине от усердия. А тут вдруг Лев грянул плясовую,
весьма темпераментно выкрикивая междометия: "Эх! Эх!"
Я, конечно, удивился: с какой бы стати? Хочу поделиться с капитаном, а
он ритмично так задергался весь, вскочил - и вприсядку. У меня, верите,
волосы дыбом стали. Более идиотского зрелища я не видел, извините. Капитан
до Льва доплясал и такое вокруг пузатых начал выделывать, что и вообразить
невозможно. Те, которые лежали на ковриках, сели, на капитана голубыми
глазками сонно моргают и хоботками поводят. Хобот так себе, если в два
кулака впритык взять, то собаке на один укус останется, не более. Я еще
лапки верхние рассмотреть успел. Они их крест-накрест на пузе сложили.
Маленькие лапки, но, видать, загребущие... Лев и ухом не повел, увидев
капитана, и даже еще наподдал на гитаре.
Я, помню, засуетился, закричал что-то, стал у Льва гитару отбирать и
вообще потерял лицо. А капитан мне с придыханием: "Ремонтник Рамодин,
займитесь делом! Вы своим поведением беспокоите господ. Если вы не в
состоянии удовлетворять их духовные запросы, то помогите своему товарищу
строить дворец!" - и на этот сарай широким жестом показывает.
Сроду мне выговоров не устраивали, но я на это и внимания не обратил.
Только застряло в мозгу непривычное слово "господа". Действительно, думаю,
почему бы и не помочь? Словно во сне подошел я к сараю и на стенке, на
мокрой глине, пальцем написал: "Здесь был Вася". Отошел в сторонку,
прочитал, и такая жуть меня взяла, такая тоска неуемная, что заплакал я и
поплелся на катер в одиночку, спотыкаясь о задники собственных башмаков. И
никто меня не окликнул.
На катере побрел я в камбуз, налил в блюдечко масло подсолнечное,
разрезал луковицу на четыре дольки, посолил кусок ржаного хлеба и съел его
с луковицей, макая в масло. Съел и обрел способность рассуждать. Сначала о
пустяках, ироде того что все мы господа своей судьбы и в этом смысле я не
против слова "господа". Но оно имеет и другой, какой-то поганый смысл.
Думаю, что капитан не шутил и даже был зол на меня. С другой стороны...
почему с другой, я не знаю, но, с другой стороны, Лев пел с радостью.
Биолог, я заметил краем глаза, тоже не без удовольствия чесал живот
байбаку. Все трудились вроде по собственной воле. Тут я кстати вспомнил о
птичках - у каждой в клюве пушинка - и о ковриках, мягких даже на
взгляд... А на Земле есть такие птички - ткачики. Целое семейство...
Ну а дальше не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: мы
столкнулись с неизвестной нам особой формой паразитизма. Оговариваюсь:
неизвестной в животном мире. Каждый пуджик был ласковым паразитом. Вокруг
него, скотины, возникало некое гипнотическое поле. Поскольку пуджики жили
стадом, поле оказалось настолько мощным, что подчинило наших ни о чем не
подозревающих десантников, превратило их в покорных слуг, находящих
удовольствие в служении своему господину. Я понимал, что пока не
разбираюсь в сути дела, что все не так примитивно. Но мне на том этапе
было важно выделить главное, пусть в самом первом приближении. Ведь только
я один оказался неподвластен гипнозу, и потому только я мог спасти экипаж.
Если это еще было возможно. Но, действительно, настолько ли, я устойчив? А
неожиданное слюнтяйство возле сарая? Ой нет, видимо, и мне надо будет
беречься...
Значит, лежи себе на пуху, другими добытом, мухи тебя не кусают, ибо их
отгоняют заботливые добровольцы, сена тебе киберы накосят, а веточный корм
планетолог обеспечит. Биолог пузо твое сытое почешет, Лев слух пением
усладит, а капитан - сам капитан! - для забавы твоей спляшет...
Славненько! Дождик пойдет, можно во дворце... тьфу... спрятаться.
Интересно, сами до сарая доплетутся или их Лев на руках отнесет, мужик
здоровый...
Уяснив ситуацию, полез я в кладовку, где наряду с прочим ненужным
барахлом висели на стенке разные излучатели, бластеры и деструкторы,
которыми мы до этого никогда не пользовались. Отыскал некую помесь
мегафона с пистолетом под названием джефердар, взялся за рукоять, она, как
тут и была, сама в ладонь легла. Надел на лоб очки ночного видения,
комбинезон натянул блестящий - защита от колючек, глянул на себя в
зеркало. Ну, супермен! И даже мужественные желваки на морде так и ходят!
Явись я в таком виде на тридевять предыдущих планет, ни о каком контакте и
речи бы не было: дрожите, люди и звери, я иду! Противно конечно, однако
терплю. Сижу, карту изучаю, ночи жду и огоньки разглядываю, мерцающие в
такт дыханию моих товарищей. Дождался, вышел.
Восемь лун разных размеров в беспорядке по небосводу ходят, ночь
темно-голубая с серебром, тени окрест шевелятся, птаха скворчит в
перелеске, словно спросонья. В такую ночь хорошо с друзьями у костра
сидеть... Вообще, славная планета, вполне для людей пригодная. Думаю я
так, а сам через кусты по прямой туда, к пуджикам. Очки на глаза - и вижу:
лежат носатики рядком, штук десять. Длинным пушистым одеялом, с боков
подоткнутым, укрыты. Хоботки поверх одеяла, и верхние лапы тоже. А с
четырех сторон киберы с косами недреманно в темноту таращатся, бдят. Ну,
эти мне не страшны, ибо не интересуют меня носатики. Где, думаю, наши?
Капитан, думаю, где?
Поднял я свое оружие, направил раструб на сарай и нажал на спусковой
крючок. Рисковал, поскольку параметры гипноизлучения пуджиков мне известны
не были. Я мог войти в противофазу и погасить гипнополе этих хоботоносцев,
но с большей вероятностью мог и усилить это поле. В первом случае мы бы
посмеялись над происшествием и всей гурьбой пошли на катер. Что будет во
втором случае, я не знал. И мне интересно было.
Сначала я услышал, как кто-то в сарае загремел опрокинутым ведром, а
потом Лев заорал в ночи "Ой да ты не стой, не стой!" и послышался голос
капитана: "Возьми гитару!"
Лев выбежал еще в плавках, но уже с гитарой. Рядом в медленном танго
двигался капитан. Мимо них с ведром в руке и босиком побежал к ручью
космофизик. Когда с тесаком в руке появился планетолог и, неловкий
спросонья, сделал попытку залезть на дерево, мне стало тяжело глядеть на
все это, и я выключил джефердар.
Капитан остановился и говорит Льву: "Не одобряю я вашей привычки петь
среди ночи. Конечно, каждый вправе в свободное время вести себя как найдет
нужным, если он не мешает окружающим. Но ведь вы разбудили господ! А это
нехорошо".
Лев оглядел себя, вроде как смутился и молча удалился в сарай,
наверное, досыпать.
Биолог укрывал пуджиков и что-то шептал успокаивающее.
С ведром, полным песка, вернулся космофизик, потом туда же, в сарай,
ушел капитан, и вскоре все затихло. А я сел на пенек и снова стал думать.
Без анализатора излучений здесь было не обойтись, поскольку угадать
частоту гипнополя мне, видимо, не удастся. Анализатор, если он у нас
вообще есть, валяется где-нибудь, пойди найди, когда не знаешь даже, каков
он с виду.
Перебить носатых? Но способен ли я на это? Да и как я потом перед самим
собой оправдаюсь? Виноват ли зверь, если он иным способом, кроме как
паразитируя, пропитание себе добыть не в состоянии? А если хочется, но
ничего с собой не поделаешь? А ведь жить охота, по себе знаю. Да и не
кровь пуджик пьет, я бы сказал, не лимфу. Так, мелкие услуги: кто пушинку
на матрац, кто сенца клок, да и пузо почесать не велик труд... Тут заметил
я, что не столь ищу выход, сколь задаю дидактические вопросы и даже вроде
как оправдываю паразитов. Испугался я, поняв, что и сам слегка подвержен,
ретировался в сторонку и сразу рассуждать стал по-иному, бескомпромиссно.
Ладно, думаю, гипноизлучатель непригоден, и черт с ним. Но сам-то я еще
на что-то годен, или нет? Или воля моя иссякла, или подмок этот, как его,
порох в этих, как их, пороховницах? Я почувствовал, что порох сух, что я
еще способен мобилизовать свои внутренние резервы.
Первым решил вызволить капитана. Соображаю: если его смогу, то
остальных и подавно. Ибо капитан в команде имел самую сильную волю. После
меня, естественно. Стал я так и этак прикидывать, на чем капитана взять
можно, чтобы вышел он из сарая, чтобы на катер вернулся. Долго думал и уж
под утро понял: а на чем угодно, на любой заботе. На то он и капитан,
чтобы за все душой болеть.
Подошел я к сараю поближе, стряхнул с себя некоторую сонливость,
сосредоточился и послал гипнограмму: "Ремонтник Рамодин болен, ему в
кладовой бластер с гвоздя на затылок свалился. Дулом вниз".
Никакого результата, только кто-то захрапел с посвистом. Поднатужился
я, дальше картину мысленно рисую: "Упал Вася, в глазах темно, и сосуд с
жидким азотом опрокинул. В кладовке иней выпал, а Вася лежит в луже азота
и уже дрожать перестал, поскольку спиной к полу примерз".
Если кто думает, что гипнотизеру эти сеансы ничего не стоят, пусть сам
попробует. Мне и взаправду холодно стало, а в сарае настороженная тишина,
вроде прислушиваются.
Совсем напружинился я, представив себя с проломленной головой на
морозном полу распростертого. И стал я как из-за угла мешком пришибленный,
все безразлично, только лечь побыстрее хочется и голова трещит. Повернулся
я и пошел. Не помню, как до катера добрался. И очнулся в лазарете, лежу на
боку, голова перевязана, спина болит, а рядом капитан с выражением заботы
на лице.
"Ага, - говорит, - очухался. Это хорошо. Ну, джефердар ты еще мог на
место сгоряча повесить, не знаю, чего тебе в кладовке понадобилось. А с
азотом ничего понять не могу, сосуд-то полон, не мог же ты разлитый с пола
собрать... Я нашел тебя на трапе, на голове шишка с кулак, комбинезон
сзади порван, спина белая..."
"Все в порядке, капитан", - говорю я. А сам тоже не все понимаю.
Гематома на голове, обморожение - это я мог силой воли над собой учинить.
Но комбинезон порвать, не желая того... И поныне это для меня загадка.
"Давно я так?"
"Да уж час, не меньше", - отвечает капитан, сооружая мне
оздоровительный коктейль, гоголем-моголем именуемый.
Лежу я, мобилизовался на выздоровление. Понимаю, что пострадал за други
своя, и возгордился в сердце своем. И правильно сделал, что возгордился,
капитан-то мне недешево достался. Далее рассуждаю, что капитан может выйти
из катера и снова попасть под гипноизлучение и потому надо его запереть,
пока я остальных вызволять буду. Шевельнулся я, пока капитан с миксером
возился, чувствую, спина болит, но терпимо. И встать, чувствую, могу.
Выпил коктейль, таблетку проглотил и говорю: "Капитан, я там притащил в
виварий какого-то зверя пушистого и с хоботом. Правда, хобот так себе,
если в два кулака впритык взять..."
Последние слова я говорил зря, так как капитана в лазарете уже не было,
он бегом бежал в виварий, чтобы пуджика обслужить. Это мне не понравилось:
значит, капитан не забыл, значит, и здесь он о них думает, значит,
наличествуют остаточные явления гипноза. Плохо. Это потребует от меня
принятия экстравагантных и нежелательных мер... Я услышал, как капитан
хлопнул дверью вивария. И я защелкнул снаружи задвижку. Для этого мне даже
вставать не пришлось: зная конструкцию, телекинетически управиться с
замком - пара пустяков. Естественно, в виварии никого не было, но там была
вода и еда...
Травмы мои были кстати не только с точки зрения спасения капитана от
рабства. В нашей галактике каждому известно, что ничто так не было развито
в нашем экипаже, как чувство товарищества, и исходя из этого я решил
использовать шишку на голове, чтобы заманить на катер и биолога. Он был у
нас вместо корабельного врача - это раз. И у него хобби - нейрохирургия -
это два. Шишка, хоть и не более чем плод моего воображения (а укажите мне
болезнь, в которой воображение не играет роли), выглядела убедительно, и
биолог не мог не заняться ею, чтобы уменьшить мои отнюдь не мнимые
страдания. В крайнем случае, думаю, дам согласие на трепанацию черепа,
якобы для устранения последствий сотрясения мозгов. А какой любитель
устоит перед такой возможностью?
...Биолог долго рассматривал устрашающую чалму из бинтов, которую я
сварганил у себя на голове. К тому же я был бледен от боли в спине (уж
лучше бы я вызвал ожог, как-то привычнее). Он даже перестал почесывать шею
возле нижней губы своего пуджика. Очень мне захотелось дать ему по хоботу,
но я понимал, что пока еще не время.
"Джефердар на затылок упал, - скривился я. - Дулом вниз. И перевязать
некому".
"Дай посмотреть", - страстно выдохнул биолог.
"На, гляди! - Я сел, сдернул с головы чалму и застонал. Биолог
почтительно уставился на мою гулю. - Тошнило. И сейчас голова болит. И
озноб..."
"Сотрясение. Точно тебе говорю - сотрясение. Но куда ты? Тебе покой
нужен".
"На катер. Ты чеши, не отвлекайся. А я пойду, лед на голову положу,
может, поможет".
"Лед - это в самый раз..."
Биолог догнал меня, когда я поднимался на катер. Он взял меня под руку
и повел в лазарет, но не довел. Я буквально вдавил его в дверь вивария и
закрыл створку, не слушая громких высказываний капитана.
Все! На сегодня с меня хватит. Памятуя, что сон - лучшее лекарство, я
завалился у себя в каюте и проспал весь день и всю ночь. Зато встал
здоровее, чем был. Брился на ощупь, чтобы лишний раз не глядеть на себя в
зеркало: берег хорошее настроение.
Пошел к лагерю, или колонии, - не знаю, как назвать. А может,
правильнее - к лежбищу пуджиков. Спина почти не болела, шишка помягчала и
спала, что сильно утешило меня. К поясу у меня был привязан видикортиновый
линь, который ни перерезать, ни даже перегрызть нельзя. Я занял позицию в
кустах возле ручья и ждал недолго. Космофизик закончил отделку сарая и,
сидя на днище опрокинутого ведра, любовался содеянным безобразием. Надпись
о том, что здесь был я, он замазал, и это почему-то показалось мне
обидным. Я сосредоточил взгляд и легко отвалил от стенки большой кусок
штукатурки. Песок с глиной - с этим и ребенок справится.
Космофизик заволновался, собрал в кучку штукатурку, схватил ведро и
побежал к ручью. Этого мне и надо было. Я дал ему набрать воды и, когда он
разогнулся, обездвижил его. Космофизик стоял как памятник самому себе,
пока я опутывал его линем. Потом я передохнул немного, перекинул его через
плечо и отнес на катер. Всю дорогу ведро с водой, зажатое в его руке,
болталось и било меня по бедру. Я уложил космофизика на стол в лазарете,
убедился, что линь не мешает кровообращению, и вернул телу подвижность.
Вернулась и способность скрежетать зубами.
- Ну Вася!
- Лежи, - говорю я. - Развяжу потом, а сейчас у меня планетолог на
очереди.
- Чего я тебе сделал, а?
- Мне ничего. Но ты пошел против естества, ты презрел естественное
стремление всего живого к красоте.
- Не шел я против естества.
- Шел. Ты на планете сарай построил.
- Дворец! - закричал космофизик.
- Сарай! - говорю я, а сам в эпидиаскоп для воспроизведения
рентгеновских снимков голографическую пленку вкладываю. Включил аппарат, и
во всю стену возник оскорбляющий взоры сарай, снятый мною в разных
ракурсах.
Увидел это и сник мой космофизик и даже барахтаться перестал, только
зашептал что-то детское и трогательное.
...Я долго не знал, как подступиться к планетологу. Он с утра сидел на
дереве и срубал ветки, которые собирали в кучу киберы. Выключить киберов я
не решался, так как это могло насторожить и планетолога, и Льва Матюшина,
и без того, наверное, обеспокоенных долгим отсутствием капитана и двух
десантников. А невыключенные киберы - как там у них программа перестроена,
не знаю - могли, чего доброго, помешать мне скрутить здорового
планетолога. Здорового? Ну а если больного? Если я понесу на катер
больного планетолога, то ни киберы, ни Лев вмешиваться не станут. Значит,
и надо нести больного.
...Это было божественное зрелище, когда планетолог принялся за сук, на
котором сидел. Сук у ствола был толст, но он старался и только щепки
летели. При этом планетолог затравленно озирался, видимо чувствуя, что
делает что-то не то. Я дождался, пока он тюкнулся копчиком о планету, и
принял его в свои объятия.
Когда я нес его напрямик через лагерь, Лев перестал терзать гитару и,
покачивая плечами, двинулся на меня.
"Он у вас больной, - объясняю. - С дерева свалился и ни на что больше
не годен. А я его выхожу, и он снова сможет веточный корм заготавливать.
Понятно?
- А капитан что? Тоже болен? - Лев облизал губы. Голос его был хриплым.
- Это все твои штучки, Василий. Но со мной у тебя ничего не выйдет. Я буду
петь, пока могу.
- Левушка, - взмолился я. - Пойдем домой, а? Умоешься, покушаешь, спать
ляжешь в нормальных условиях. А завтра споешь всем нам, а мы тебе
аплодировать станем. Ну что тебе здесь? Зачем тебе эти носатые?
Лев топтался передо мной, тоска застыла в его карих очах, от вздохов
склонился ближайший кустарник. Конечно, ему очень хотелось домой, на
катер.
- Каждому свое, - всхлипнул Лев. - Видно, судьба у меня такая. Буду
петь...
- Ну если судьба, тогда конечно.
- Еда кончилась. Ты б принес чего-нибудь поесть, а?
Естественно, на голодный желудок не поется, думал я, растирая в
лазарете заживляющей мазью спину планетологу. Само собой, я отнесу тебе
чего-нибудь поесть, вот только в аптеке малость покопаюсь... Под эти мысли
уложил я болезного на носилках-тележке, рядом разместил космофизика,
который лежал покорно, закрыв глаза, и только бормотал:
- Ты выброси пленку, Вася. Прошу тебя.
- Считай, ее уже нет, - ответил я, вкатывая носилки в виварий с черного
хода, через переходной бокс. И зря капитан с биологом поджидали меня у
главного входа, ничего у них не вышло. Да и не могло выйти - пощупайте
бицепс - с двоими-то я запросто справлюсь, не прибегая к волевым приемам.
Из холодильника достал я тубу с земляничным муссом - любимая еда Льва
Матюшина - и углубился в изучение справочника по лекарственным средствам.
Потом нашел подходящее снотворное в аптеке, набрал из ампулы в шприц и
вколол в тубу с задней стороны. Капелька мусса вышла через дырочку, но я
не стал ее стирать, пусть подсохнет. Не будет же голодный Лев проверять
целостность тубы.
Лев, весь в грустях, сидел на пенечке. Петь он уже не мог, но еще
пытался что-то набренчать на гитаре. Пуджики сидели кружком неподалеку и
хрустели корнеплодами, доставая их из ведра. Похоже, лафа для них
кончилась. Я так понял, что Лев с самого начала был вроде как
запрограммирован на пение и добытчик из него не получился. Киберы наши
бездельничали, и, вообще, не было прежней целенаправленности во всей
картине стойбища. Только ткачики старались над ковриками, самозабвенно
подправляя пушинки и перышки. Птички, что с них возьмешь.
Лев выхватил у меня тубу, откусил кончик. Я глядел, как он глотал
содержимое, и жалел его, беднягу.
"Я за тобой пришел".
Пуджики перестали чавкать, раздался гнусавый переписк-перехрюкивание.
Примерно такие звуки мог издавать поросенок.
Лев сполз с пенька. Я подобрал гитару и кликнул киберов. Повинуясь
команде, они подобрали спящего Льва. Один спереди нес его за ноги, двое
держали Льва за плечи, а последний поддерживал голову. Я замыкал шествие,
снимая на пленку все подряд и крупным планом пуджика, пытавшегося выдавить
из тубы остатки мусса. Они полукругом шли следом за мной, вытягивая лапы с
растопыренными пальцами. Такие милые, подумалось мне, беззащитные, певучие
пуджики. Их бы покормить, погладить, им бы спеть, сплясать бы для них!
Вертятся эти мысли у меня в сознании, а подсознание мое человеческое
борется, и понимаю я, что идет на меня массированная гипнотическая атака,
а ничего поделать не могу. Так и тянет меня все бросить и пойти в
услужение к пуджикам, и начинаю я в этом видеть высший долг свой, и
начинаю понимать всю муку десантников, которых лишил я возможности
служения пуджикам. Хрюканье их гунявое музыкой мне кажется, а морды
хоботастые благородные очертания приобретают. Согрелось сердце мое в
этакой сюсюкающей, нерассуждающей доброте, и только ни рожи, ни фантазии в
желаниях, сибаритствующий байбак с паразитскими наклонностями. К тому же
хобот с одной стороны и хвост такой плоский - с другой. Нет, ему, гаду, и
в виварии не место. А пуджики тем временем собрались в кучку,
перехрюкиваются, но никто не делает попытки освободить соплеменника: к
тому же еще и трусы.
Вспомнил я футбольный мяч на Теоре, поставил пуджика в удобное для меня
положение и разбежался...
Вот, по сути, и все. Но, поскольку конец всему делу венец, то в
заключение скажу, что взлететь мы сразу не могли, так как в виварии
противоперегрузочных устройств, пригодных для людей, не было. Открывать же
виварий я не решался и потому почел за благо выдержать паузу, чтобы
остаточные явления гипнотического воздействия выветрились из сознания
десантников. Я поднял трап, дождался, пока пуджики уберутся подальше, и
поставил защиту. Потом связался с виварием.
Капитан выслушал меня, не перебивая и не задавая вопросов. Когда я
кончил, он сказал: "Я одобряю ваши действия, и в этом отношении пусть вас
не гложут сомнения. Объективно оценивая ситуацию, должен сказать, что мне
еще иногда хочется плясать... Биолога мы посадили в клетку: он визжит и
царапается: требует, чтобы его отпустили чесать пуджиков. Космофизик
практически здоров, но сам считает, что пока ему место в виварии.
Планетолог плачет и все рассказывает, как он рубил сук, на котором сидел.
После вашего доклада я понял, что это у него не бред. Принимая команду на
себя, предлагаю вам, ремонтник Рамодин, продлить карантин на трое земных
суток, из вивария никого, включая и меня, не выпускать, из катера не
выходить".
Выслушали мы с капитаном Васю и согласились, что он рассказал все так,
как оно и было. Капитан даже добавил, что ему особенно импонирует
критический настрой Васи в отношении его, капитана. И ему непонятно, чего
это Вася раньше сдерживался - мог бы и высказаться. Ему вообще никогда не
нравилось, что все в экипаже смотрели на него, как на непогрешимого и не
знающего сомнений руководителя. Это несправедливо. Ведь чем выше пост, тем
больше решений приходится принимать и, естественно, тем больше ошибок
делать. Масштаб руководителя прямо пропорционален величине и количеству
совершенных ошибок: знать все невозможно, а вид приходится делать... И еще
капитан сказал, что ему теперь понятно, почему Вася оказался
невосприимчивым к гипнозу, но говорить он об этом не станет, чтобы не
обидеть Васю, который вполне заслужил похвалы.
- Ничто так не сплачивает космический коллектив, как единство этических
и эстетических представлений.
Выдав этот афоризм, Вася изогнул седую бровь и поглядел на меня. Тут
даже Клемма и та поняла, чего от меня хотят. Дохнув озоном, она принялась
за дело, символически расчищая место для дискуссии: убрала чайный прибор,
сняла со стола впечатленца пустотелого, который заправлялся из вазы
родниковой водой, и посадила его на окно. Клемма - мой домовый кибер -
следит, чтобы в квартире было чисто и красиво, и поэтому впечатленец у
меня всегда толстенький такой, гладкий и бодрый... Сегодня Вася опять
навестил меня и заодно принес групповой портрет, вроде как на
неофициальную экспертизу. Впечатленец, чуя халтуру, обфыркал то место, где
Вася третий с конца, и мы оба приняли это как должное. Ничего не
поделаешь, мнение впечатленца о произведении искусства, как говорят,
обжалованию не подлежит. Для меня разговор, который начал Вася упомянутым"
выше афоризмом, не был неожиданным: в присутствии впечатленца люди всегда
почему-то говорят об искусстве. А лично я ценю эту зверушку как
огородника, не более того. И уж как-нибудь сам сумею отличить хороший этюд
от плохого...
- Насчет этики я согласен, - ответил я, потирая поясницу. - Этика
регламентирует отношения в коллективе и тем полезна. Когда же говорят про
эстетику, я всегда вспоминаю Тишку.
Вася не спросил меня о связи между эстетикой и собакой, Вася
поморщился. Как и все члены нашего экипажа, он не любил вспоминать об
экспедиции на Цедну. Это понятно. Выглядели мы тогда не лучшим образом
или, как говорил капитан, вели себя неадекватно.
Я уже рассказывал о наших великолепных по результатам экспедициях на
Ломерею, на Теору и другие планеты. Но и мы, прославленные, не были
застрахованы от неудач. Что ж, пусть и об этом узнают потомки, пока не
поздно... Если бы с нами тогда был Си Многомудрый или Невсос, этого бы не
случилось. Но на Земле тогда начались работы по реконструкции днища Тихого
океана и была большая нужда в специалистах по донным ландшафтам, а лучше
дельфина и осьминога в этом никто не разбирается.
Цедна, рядовая планета, освещаемая своим оранжевым солнцем, была
обитаема, и, готовя свой разведочный рейс, мы учитывали это
обстоятельство. Если вы помните, тогда с нашей легкой руки началась эпоха
открытия обитаемых планет, и многие из них десятилетиями дожидались своей
очереди на исследование. Разведочных кораблей не хватало, как, впрочем, не
хватает и сейчас...
Мы высадились на Цедне, как всегда, оставив звездолет на орбите.
Отличная, скажу вам, планета. Зеленая, обильная холодными речками и
теплыми морями. Мы летали над ней на махолетах, неспешно разглядывая
окружающую красоту. Махолет - он на глюкозе и не заглушает запахов, а
планета пахла черемухой. Леса и воды были населены зверьем, в воздухе
порхали птицы, в траве звенели насекомые. К вечеру мы неохотно
возвращались в свой третий уже по счету лагерь. Ну да, третий. Первый мы
разбили на опушке хвойного леса, накрыли территорию защитным полем и
лишний раз убедились в мудрости составителей предписывающих инструкций;
Наш капитан, к слову, делит все инструкции на полезные предписывающие и
вредные запретительные. Первые он знает назубок, а что касается
запретительных, то помню, перед стартом пришли мы к нему домой в гости, он
вышел к нам, толкая перед собой тележку, и на нем лица не было. "Ну вот, -
решили мы. - Капитан никак заболел".
- Ребята, как, по-вашему, я человек дисциплинированный? - В голосе
капитана звучал непривычный для нас надрыв.
- Он еще спрашивает! - воскликнул Вася Рамодин.
- Тогда все! - сказал капитан. - Отлетались. Старта больше не будет!
Вот это, - он кивнул на книжки, грудой уложенные на тележке, - это
запретительные инструкции. Мне с чего-то взбрело в голову их прочесть,
затмение нашло. По точному их смыслу нам не то что летать, нам и ходить-то
нельзя.
- А ты их забудь! - посоветовал случившийся здесь председатель
Государственной комиссии. Старый космический волк знавал составителей
инструкций, из которых никто, странным образом, сам в космосе не бывал.
Сейчас-то я уже понимаю: тот, кто сам взлететь не может, тот лезет других
учить и проверять. Но это так, заметки на полях. Короче, капитан
последовал совету умного человека с тем результатом, что мы благополучно
стартовали и прибыли на Цедну...
Накрыли мы, значит, лагерь защитным полем и хорошо сделали, ибо утром
проснулись от звуков (поле пропускает звук), по сравнению с которыми
мартовский вопль гланлиста-микрофонщика, как капитан называет эстрадников,
казался колыбельным мурлыканьем. Продрав глаза, мы увидели у кромки поля
четырех зверей. Представьте себе покрытую пенистой слизью свинью на шести
длинных суставчатых ногах, и вы будете иметь то, что надо. То, что будет
отдаленно похоже на эту богомерзкую тварь. Умывались и завтракали мы, не
глядя по сторонам: какофонию слегка приглушили звукопоглотители, но
аппетит уже одним своим видом портили скользкие скоты. Потом мы свернули
лагерь, погрузили оборудование в дисколет, и капитан после часа полета
выбрал в горах сравнительно ровную площадку, которую мы полдня очищали от
камней. У леса, конечно, лучше, но мы были на все готовы, лишь бы не
видеть больше этих свиноподобных. Напрасны оказались наши труды: утром
двое из них суетились и орали у лагеря. Мы могли вернуться на катер, под
его защиту радиусом две мегайоты, и тем самым избавиться от этих
страшилищ, но капитан решил попробовать еще раз. Третий лагерь мы разбили
у глубокой бухты, в окаймлении живописных скал на берегу моря. И что вы
думаете, целое стадо вызверилось на нас со скал. Орали они вроде уже
потише и не все сразу, но все равно смотреть на них без озноба никто из
нас не мог.
- Однако, - сказал утром капитан, - они здесь живут, а мы только гости.
Будем так: они сами по себе, а мы сами по себе. Не станут же они нас
кусать?
Мы долго смеялись капитановой шутке, понимая, что никто из нас не даст
повода быть укушенным. Потом каждый занялся своим делом: программу надо
было выполнять, и не родилось еще во вселенной зверя, который помешал бы
нам это сделать. Короче, мы стали работать как положено и заставили себя
не то чтобы не замечать, но не обращать внимания на этих зверюг, которые в
общем-то оказались безвредными. Они попадались нам в самых неожиданных
местах, кричали, но работать не мешали.
А дел было много, как и в любой экспедиции. Пробное бурение, отбор
образцов пород, семян, вод и растений, фотоохота за зверьем и насекомыми -
это еще не самое сложное. Вася Рамодин выслеживал хищников и силой
внушения вынуждал отдавать недоеденную добычу: мы хотели привезти на Землю
шкуры для чучел, но не убивать же нам было местных жителей...
Периодически кто-нибудь из нас по очереди отвозил все это на катер,
чтобы не очень накапливать в лагере. И тогда приходилось выслушивать
громкие жалобы Льва Матюшина на общую несправедливость. Все, дескать,
заняты делом, один он сидит у катера как привязанный, хотя ни в чем не
провинился и тоже хочет. В конце концов капитан сжалился над ним и посадил
дежурить меня.
Я не скучал. Катер - это он только так называется, а вообще, это
корабль для межпланетных перелетов, вполне внушительный и солидный, с
точки зрения того, кто не видел звездолета. С утра я делал обход,
передавал на звездолет материалы предварительных анализов, мы с Тишкой
завтракали, я консервировал в жидком азоте шкурки, чтобы сохранить клетки
для будущих генетических реставраций. После обеда мы вдвоем гуляли по
окрестностям.
Тишка была ничейная корабельная собака. Ничейная - совсем не значит
нелюбимая. Мы любили ее, маленькую, в космах, веселую и ласковую со всеми.
Тишка была не из тех собак, что очертя голову бросаются навстречу
опасности. Почуяв угрозу, она сначала убегала, а потом раздумывала, а
стоило ли бежать. И всегда приходила к выводу: бежать стоило. Чувство
опасности у нее было развито необыкновенно, и она очень дорожила своей
шкуркой. Я это написал потому, что мы в экипаже как-то долго спорили: а
можно ли собственную шкуру считать имуществом? Мнения, как всегда,
разделились фифти-фифти. Но тут пришел капитан и сказал:
- Каждый может подарить свое имущество другому лицу. Подарить
собственную шкуру нельзя. Следовательно, шкура неотчуждаема и с личностью
нераздельна. Отсюда шкура не есть имущество. Сберегая шкурку, Тишка
бережет себя. Для нас! И за то ей спасибо.
Мы привычно подивились капитановой мудрости и заспорили о чем-то
другом, а о чем, я не помню.
Если быть справедливым, трусила Тишка только когда оставалась в
одиночестве. При нас это была смелая, во всяком случае весьма
громкоголосая собака, всем своим поведением доказывающая, что на миру и
смерть красна. Каждая собака не прочь при хозяине смелость показать.
Когда мы гуляли, она активно интересовалась мелким местным зверьем,
оставшимся под куполом защитного поля. Это были в основном голова да
крылья - увимчики без присосок, соскачиллы бедрастые и впечатленцы
пустотелые, способные не одно киломгновение просидеть в созерцании
какого-нибудь невзрачного цветка. Я уже говорил, что планета была густо
населена, а к тому времени человечество уже понимало, что население важно
само по себе независимо от того, обладает оно с нашей точки зрения разумом
или нет. На мой взгляд, у Тишки это понятие - уважение к живущему - было
врожденным. Во всяком случае, на Цедне она никого не кусала, а так...
баловалась. То облает, то усядется на чью-нибудь временно пустующую нору,
благо густоты неимоверной штаны ее были непрокусимы и со стороны хвоста
она за себя не опасалась. Сядет и не пускает в нору взволнованного
хозяина. Подозреваю, Тишка старалась для меня, чтобы я успел
сфотографировать зверушку. Тишка, как и все мы, после полетных будней
радовалась возможности бегать по траве. А уж радоваться она умела всем
телом, от носа до хвоста, и по любому подходящему поводу. Естественно, не
сильнее Льва Матюшина в том случае, когда капитан освободил его от
обязанностей вахтера. Лев после этого мог заняться своей любимой
статистикой, дабы, как он говорил, не забыть, чем критерий Пирсона
отличается от критерия Колмогорова.
Мы с Тишкой наслаждались тишиной и безлюдьем. Свиноподобные, что
бродили возле базы, больше не кричали, и Тишка без боязни подбегала к ним
в те редкие моменты, когда мы оставались без силовой защиты. Но вскоре
настало время сборов в обратную дорогу. Наш дисколет делал по два груженых
рейса в день, курсируя между лагерем и катером. Мое дело было снять защиту
на время разгрузки, а потом мы с Васей, как самые жадные до работы,
компактно укладывали образцы в ящики и размещали их в грузовых отсеках.
Механики демонтировали оборудование, картограф и планетолог последний раз
прокручивали пленки, капитан, как положено, поспевал всюду.
Мы спешили, ибо приближался момент старта нашего звездолета,
рассчитанный корабельным навигатором, который и Цедны-то, бедняга,
посмотреть не успел. Это только кажется, что звездолет может лететь в
любое время, когда капитану угодно будет. Такая махина, снявшись с орбиты,
всегда летит только по прямой (разумеется, с учетом кривизны
пространства), и всякие маневры исключаются. А так как наша родная звезда
Солнце тоже движется вместе с планетами, то курс звездолета рассчитывается
с опережением. Там, куда сейчас нацелен наш звездолет, ни Солнца, ни Земли
еще нет. Они в эту точку подоспеют как раз к моменту нашего прилета. Стоит
опоздать со стартом, и снова придется навигатору вести многомесячные
дискуссии с корабельным компьютером. Это я говорю для тех, кто случайно
подзабыл школьные основы космонавигации.
Все имеет свой конец, даже, говорят. Вселенная, хотя я лично в это не
верю, как не верю в ее начало. Природа логична, и смешно настаивать на
том, что Вселенная возникла в результате взрыва протояйца, в котором якобы
было упаковано все вещество всех галактик. И расширяется сейчас, чтобы
потом снова ужаться до яйца. Конечность Вселенной, во времени или в
пространстве, извините, даже в моей голове не укладывается...
Так о чем это я? Ах да, об отдыхе. Настал день, когда капитан объявил
давно заслуженный нами выходной.
Вечером, помню, собрались мы в кают-компании. Я вывел муляжного мужика,
усадил на стул лицом к спинке, обклеил датчиками шею, уголки глаз, виски,
подключил энцефалограф и вставил куда следует кассету с записями биотоков
мозга кого-то из членов экипажа. Кассету я достал наугад и ввинтил не
глядя. Потом подошел Лев Матюшин и, садистски хэкнув, ударил мужика
кулаком по темечку. Мужик ткнулся лицом в спинку стула, приняв наиболее
удобную для операции позу, а Лев взглянул на экран энцефалографа и увидел
знакомый всплеск.
- Никак я сам себе по мозгам дал, а? - сказал он, ни к кому не
обращаясь.
Точно, муляжному мужику в этот раз досталась Левина кассета. Случайно,
конечно, как и в прошлый раз... Я уже говорил как-то, что мое хобби -
операции на мозге. И я всегда вожу с собой муляжного парня, на котором
можно имитировать любые повреждения любого органа. Очень, знаете, удобно.
А был случай, когда этот муляж добрую службу всему человечеству сослужил.
Но об этом в другой раз... Ну, вожусь-это я с инструментами, сдвинул
скальп с помощью скальпеля, обнажил черепную кость, короче, занимаюсь
любимым делом. А капитан впечатленца пустотелого рассматривает, который
улегся возле горшка с засохшим кактусом. Сам впечатленец маленький,
поменьше кошки будет, а глаз у него на стебле большой, и он этак им на
кактус воззрился, а сам когтем землю вокруг рыхлит. Взрыхлил, лапу
поливочную вытянул и зафыркал из нее мелким дождичком. Я десятки раз все
это видел, но вздрогнул, когда из кактуса цветок полез. Капитан тронул
впечатленца пальцем, а тот вытащил из нутра стебель с запасным глазом,
уставился на капитана и помаргивает изредка.
- Меня никто не поливал, - задумчиво сказал капитан. - Но когда он так
смотрит, мне тоже, гм, распуститься охота.
Капитан первым понял, что впечатленцы пустотелые - телепаты. Интуитивно
понял. Уже на Земле было установлено, что это особый вид телепатии,
избирательно действующий только на растения. Впечатленец проникает в душу
цветка, и она раскрывается ему навстречу. Если бы не моя врожденная и
широко известная скромность, то мог бы заметить, что к акклиматизации этих
животненьких на Земле и я руку приложил. На корабле я отвечал не только за
здоровье членов экипажа, но и за корабельную оранжерею. А мы везли на
Землю в числе прочих и десяток впечатленцев. И хоть Вася предупреждал
меня, что мы можем остаться без огурцов (особенно любит он иногда по утрам
малосольные), я под свою ответственность поселил впечатленцев в оранжерее.
И что? А то, что на обратном пути мы отказались от анабиоза, чтобы не
проспать ту редкостную еду, которая начала вызревать в нашей оранжерее. И
притом в огромных количествах. Впечатленцы все делали сами: пололи,
удобряли, поливали...
Нет, много я повидал диковин, больших и маленьких, на голограммах, в
чучелах и живьем, но впечатленцы до сих пор поражают меня. Мы были
потрясены, узнав, что у них нет желудка и вообще всего того, что мы
называем ливером. Но зато невероятно развитая нервная система. И именно
это натолкнуло меня на мысль, которая впоследствии подтвердилась, что
питаются они пищей духовной, чистым созерцанием красоты. Так сказать,
хорошими впечатлениями, за что и название свое получили...
Ну так вот, каждый, значит, занимается своим делом. Вася, знаток
телекинеза, сам с собой за двоих в пинг-понг играет, Лев Матюшин читает
справочник гиппопотамовода-любителя и хихикает в наиболее скабрезных
местах, картограф рисует портрет три на четыре метра, а я удаляю из мозга
осколки черепной кости. Капитану же все неймется: налюбовавшись
впечатлением, он уставился на портрет.
- Любимая девушка, твердокопченую колбасу в руках держащая. Так я это
назвал, - застенчиво объяснил картограф. И добавил: - По памяти рисую.
Генетической.
- Сильная вещь, - одобрил капитан. - Ярко и в то же время ненавязчиво
уловлена связь между едой и красотой. Кстати, о красоте: ты куда собаку
дел? - Это он уже у меня спросил.
Я к тому времени срастил осколки, залил мозг биораствором и приладил на
череп заплатку. Думаю, посажу скальп на место, заклею раневые края и
проверю реакцию. Вроде все правильно сделал, а мужик сильно косит.
Отвлекаться мне во время операции нельзя, и я по-уставному не задумываясь
ответил:
- Куда б я ее дел? Не девал я ее.
- Я спрашиваю, где Тишка?
Тут только до меня дошло, что капитан спрашивает, где Тишка. Где она
может быть? Ну сидит, как обычно, в кресле, чтобы ее мог видеть каждый и
она видела всех нас. Каждая собака любит, чтобы на нее смотрели... Увы, в
кресле ее не было. В результате судорожного аврала, возникшего стихийно,
было установлено, что Тишки нет ни на катере, ни в его окрестностях.
Ничего себе сюрпризик!
Когда мы отдышались от беготни и криков, капитан никого не упрекнул.
- Собаки нет, - констатировал он. - А с орбиты мы должны стартовать
через три оборота. Значит, Цедну мы должны покинуть завтра в это же время,
чтобы за оставшиеся два оборота подготовиться к старту. Спрашиваю всех:
что будем делать?
Наш капитан не терпел совещаний, а равно заседаний и планерок, называя
эти мероприятия толчением воды в ступе. И если он сказал "спрашиваю всех",
то, значит, положение было из ряда вон. Надо было что-то делать.
Тут я поступил так, как поступил бы каждый член нашего экипажа. Сделал
шаг вперед и сказал:
- Капитан, это я проворонил Тишку. И если мы все улетим, то она может
плохо о нас подумать. Но и оставаться всем не имеет смысла. Останусь я
один. И если Тишка пока еще не съедена, я найду ее. Цедна - хорошая
планета, ее так и так будут осваивать. Мы с Тишкой здесь подождем.
Я видел, как потупился Лев Матюшин, конечно, потому, что не успел
шагнуть раньше меня. Я видел, как дернулся кадык у Васи Рамодина, - это он
гордился мной. А капитан долго смотрел на меня в упор, потом затряс
головой и сказал:
- Да, непросто командовать такими людьми. Нет, непросто. - Он замолчал,
и в тишине было слышно, как сучит ногами муляжный мужик, видно, я что-то
напутал с двигательными центрами. Капитан выключил мужика и добавил ни к
селу ни к городу: - Что пеньком об сову, что совой о пенек...
И он закрыл совещание, не сообщив о своем решении.
Назавтра мы не улетели. Капитан поговорил со звездолетом и счел
достаточным и одного оборота на орбите для удовлетворительной подготовки к
старту. Мы рыскали по окрестностям, далеко обходя свиноподобных,
заглядывали в колдобины, кричали у каждой заросли - и все напрасно. Потом
я по привычке заглянул в виварий и увидел на экранчике, что светлый фефел
объелся груш. Пришлось ставить ему клизму, - это нетрудно, когда весь
экипаж в сборе. Тут кто-то вспомнил, что последним видел Тишку все-таки я,
и меня попросили поделиться.
- Все, - говорю, - было как обычно. Когда я позавчера утром умывался,
Тишка обрычала меня за то, что я долго копаюсь. Потом мы с ней ели
приварок - утром считаю горячее необходимым, - и я рассказывал ей, какая
она у нас красивая, похожая на сфинкса, когда сидит, сложив лапы, и
смотрит перед собой. Что она имеет блестящие глаза и холодный нос,
окруженный белым подшерстком, а из черных точек топорщатся усинки...
- Усинки, - вздохнул в этом месте Вася.
- ...Что на нее нужно любоваться, так как шерсть ее желтенькая на пузе
переходит в коричневую на боках и почти черную на спине. И пусть ходит
Тишка всегда лохматой, тот, кто хоть раз увидел ее, тот остаток дней
проживет в радости, и ему будут все завидовать, потому что он видел самую
красивую из собак. Тишка поощрительно подскуливала в самых теплых местах,
не догадываясь, что я нарочно преувеличивал ее достоинства.
- Ничего ты не преувеличивал, - прервал меня капитан. - Она такая и
была.
- Капитан! Она и есть. И будет!!! - Вася трахнул себя кулаком в грудь,
и мы долго прислушивались, как гаснет в ближнем лесу эмоциональное эхо.
Э, что там говорить! Закончили мы погрузку, увязку и утряску, не глядя
друг на друга. В должный момент заняли места по вахтенному расписанию; и
капитан включил Маком.
- Начнем штатную проверку систем, - сказал он нарочито буднично.
- По какому поводу? - спросил Маком ребячьим своим голосом. В те
времена все корабельные мозги имели детские голоса, говорят, с целью
предотвращения развития комплекса неполноценности. Это у космонавтов-то
комплекс!
- По поводу предстоящего старта. - Капитан был печален, как
недоглаженный кот.
- А вот и нет, - говорит Маком. - А вот и не полетим!
Мы все замерли. Если бы наш капитан, не к ночи будь сказано, вдруг
запел арию мадам Баттерфляй из одноименной, между прочим, оперы, мы бы так
не удивились. Малый корабельный мозг - не более чем навигационный
компьютер.
И вот поди ж ты! А капитан вроде и не заметил нарушения устава.
- Это в связи с чем не полетим?
- Одного едока в экипаже не хватает, - говорит Маком.
- Это ты Тишку имеешь в виду?
- Хотя бы, а что?
Капитан убрал с клавиш руки, прикрыл глаза. На виске его мелко
пульсировала жилка.
Тут я должен сказать, что каждый из нас мог позволить себе скорбеть по
Тишке. И скорбел! Но капитан думал сразу о всех нас, скорбящих, и держал
себя в руках. Преодолев минутную слабость, наш капитан выключил компьютер
и взял управление на себя.
Предстартовый порядок известен, и в нем главное - это забор воздуха в
резервуары и сжатие его. При старте с обитаемых планет двигатели сначала
работают на сжатом воздухе, и уже потом, на высоте десятка километров,
начинается подача горючего. Это для того, Чтобы не обжечь планету.
Сидим мы, значит, слушаем, как воют компрессоры, и смотрим на пустующее
Тишкино кресло: в нем при взлете образовывалась противоперегрузочная ямка
точно по Тишкиной фигуре. А капитан угрюмо разглядывает на пульте
эргономическую фигуру в виде красного кукиша, и тот кукиш означает, что
стартовый комплекс заблокирован, так как трап - он же крышка люка - не
поднят.
И вот пошли оставшиеся до старта секунды, смолкли компрессоры, капитан
навесил над пультом указательный палец, и тут мы вдруг услышали усиленное
динамиками Тишкино тявканье.
- Капитан! - всхлипнул кто-то из нас, и палец опустился на клавишу
кругового обзора. Вспыхнули экраны. От ближних кустов к нам неслась никем
не съеденная Тишка, и встречный ветер сдувал в сторону ее рыжие
бакенбарды. Тишка вспрыгнула на поднимающийся трап, сопя и взлаивая,
взбежала в рубку по винтовой лестнице и с маху кинулась в свою ямку.
Мы стартовали!
Подобной суматохи я за всю свою летно-космическую жизнь не видел.
Каждый спешил, как голый купаться, ибо по времени на звездолет мы прибыли
впритирку. Мы кинулись по местам, едва в ангаре уравновесилось давление.
Только я на секунду задержался, чтобы прижать Тишку сверху пневмоподушкой,
чтобы она не выскочила из ямки: помещать ее в компенсан уже не было
времени. Буквально на ходу я всадил Тишке под шкурку укол снотворного и
еще успел улечься в свою противоперегрузочную ванну, в упруго-податливый
гранулированный кисель компенсана.
Ускорение в пять "же" действует ошеломляюще, и я только помню, как
ритмически сдавливал мое тело компенсан, помогая сердцу гнать по сосудам
тяжелую кровь. Казалось, что перегрузка никогда не кончится. Магнитное
поле ворочало нас в компенсане без малого шесть часов, и это был максимум,
который мог выдержать самый слабый из нас. Обычно стартовое ускорение не
превышает двух "же", но мы расплачивались за задержку на Цедне... Наконец
смолкли двигатели, и наступила блаженная невесомость. Мы достигли скорости
тысяча километров в секунду, и этого было достаточно для того, чтобы уйти
в предпространство в любой удобный для нас момент. Мы теперь могли
отдохнуть в инерционном полете. Капитан выплыл из ванны, стряхивая с
костюма намагниченные гранулы компенсана, и сел за пульт. Предстоял
сложный маневр по выбросу в пространство буера, в качестве которого мы
использовали многотонный бак с запасами воды. Наконец бак удалился и
натянулись тросы, связывающие его с кораблем. Капитан включил ненадолго
боковые двигатели, и мы стали медленно вращаться вокруг буера. Появилась
тяжесть в одну десятую земной, мы стали различать, где верх, где низ, я
вылез из ванны и бросился на катер посмотреть, что делается в виварии.
Светлый фефел лежал хлебалом на полу, обрамленный редкими усами, овальный
экранчик у него под ноздрями едва светился, непонятное изображение на нем
мерцало и расплывалось. Чувствовалось, что пятикратная сила тяжести плохо
повлияла на скотинку.
- Ничего, оклемается. - Рядом возник Вася и дал фефелу пить. Вася в
свободное от ремонтов время помогал мне в уходе за животными и растениями.
Они его любили.
Тишка спала в своей ямке и даже похрапывала. Судя по ее цветущему виду,
ускорение она перенесла отлично. Мы разбудили ее.
В оранжерее дел оказалось не на один день: вьющиеся растения не очень
пострадали, разве что размазались в кашу арбузы, но древовидные требовали
большого лечения. На полу блестели лужицы воды, выжатой из впечатленцев
пустотелых, а сами впечатленцы, непривычно плоские и вялые, подчищали
лужицы, втягивая в себя воду. Мы с Васей засучили рукава, унесли в
холодильник сломанный ствол говяжьего дерева и хрящевые сучья и вообще,
стали наводить порядок. Ну а кто наведет порядок, если не мы с вами?
Ужинали мы, столик на двоих, на кухне, что возле оранжереи. Все были
усталые и потому молчаливые. И хотя наедаться перед сном не рекомендуется,
мы пренебрегли и ели сначала холодец с чесноком, потом борщ с говядиной и
кашу гречневую с хрустящими шкварками. Запивали квасом. Капитан вдруг стал
рассказывать, как в древности фантасты представляли себе межзвездные
полеты.
- На звездолете бассейн с подсветкой и вышкой - это обязательно. Парк
для прогулок и, знаете, пейзаж, уходящий вдаль. Вечером ты в смокинге с
дамой. Ресторан: шашлык, семга и глясе, везде хрусталь и золотые вилки.
Приглушенная музыка. Дама хорошо пахнет. А мы едим, и беседуем, и в
бассейне соревнуемся.
- Кто это мы?
- Мы! О нас так писали, - ответил капитан.
- Шашлык к празднику - это хорошо, - сказал Вася. - Но парк зачем?
- А чтобы ты с ума не сошел. Считалось, что в космос летят
неврастеники, которых надо изящной жизнью отвлечь от мыслей о пустоте за
бортом.
- Ага, - сказали мы на это. А что еще можно было сказать?
Тишка тем временем наелась каши и забралась в свое кресло слева от
капитана. Он положил ей руку на голову, погладил. Каждая собака любит,
чтобы ее гладили. Вопрос прозвучал неожиданно:
- Кто на собаку ошейник надел? - Капитан сдвинул в сторону тарелки и
посадил перед собой Тишку.
Мы уставились на Тишку. Действительно, шею ее опоясывала повязка из
белой под горностая шкурки с бантиком снизу. Капитан оглядел наши честные
недоумевающие лица и стал белым как сметана. Вася развязал бантик, пустил
повязку по рукам. Шкурка была мягкой и сшита чулочком, а вместо нитки
жилка тоненькая и вышит рисунок: Тишка со свиноподобным в обнимку сидит.
Тут нам совсем не по себе стало: получалось, что мы три земных месяца
околачивались на Цедне, а главного не заметили. Главное же, всегда и во
веки веков - разум.
- Эстеты. - Капитан гладил Тишку, речь его была отрывистой. - А вот для
собаки все равны, что павиан, что свинья на паучьих ножках. Для Тишки тот,
кто не несет угрозы, тот и хорош. А нам еще красоту подавай. В нашем
понятии. А может, здесь слюни на пузе - самая красота и есть? И зря мы их
своим пренебрежением обидели. Тех, кто так хорошо шкурки выделывает. Они
ведь просто напрашивались на контакт. Для них-то мы, хоть и двуногие,
хороши были... А вот Тишка с ними общий язык нашла. - Капитан вывернул
чулочек, оглядел аккуратный шов. - Тишке подарок сделали. Бантиком
повязали... Это я не столько вас, это я себя больше казню.
- Капитан, а может, это не они, не эти... скользкие?
- Ну, мы ведь только с ними и избегали общения. Немелодично, видишь ли,
кричат. Грубые, понимаешь ли, голоса у них. А ко всем остальным... -
Капитан ухватил за крыло увимчика, пролетающего над столом, оглядел его и
пожал плечами. - Ко всем остальным со всей душой. Аж припадали. Радовались
многообразию животных форм...
О том, чтобы вернуться, не могло быть и речи. Мы знали, что на Цедну
теперь полетят другие, свободные от эстетических предрассудков. Полетят
обязательно, ведь разум так редок и всегда неповторим.
По возвращении на Землю наш отрицательный опыт на Цедне был всесторонне
изучен. Проявление коллективного отвращения к непривычным для нас формам
живого получило название Тишкин синдром, хотя Тишка как раз и не
испытывала ни к кому отвращения или просто неприязни.
Я обрадую вас, сказав в заключение, что Тишка жила долго, пользуясь
всеобщей любовью. В ней, как и в каждой благополучной собаке, мягко
сочетались красота с добротой. Это так естественно - быть добрым, если ты
не на привязи.
- Это ты правильно делаешь, что обо мне пишешь, - сказал Вася Рамодин,
прочитав мой последний рассказ-воспоминание. - Обо мне надо писать. О
капитане и Льве Матюшине тоже можно, заслуживают. Но события у тебя в
записках какие-то незначительные, что ли. Нет, на Ломерее мы себя неплохо
показали... на Теоре тоже, но в твоем изложении мы вроде как не главные. И
похоже, кроме пространства, ничего не преодолеваем. А ведь это не так,
ведь не зря нам памятники и, я бы сказал, монументы понавоздвигали.
Я Васю понял и решил написать о том, как мы жили и работали на Эколе.
На мой взгляд, это интересно тем, что мы там активно насаждали добро и
поэтому нам пришлось драться. Просто даже удивительно, что без драки добра
не получается. О том же, как мы возвращались оттуда, как Вася уговаривал
дракончика лечь в специально сконструированную анабиозную камеру, но
ничего у него не вышло и дракончик угнездился вместе с Васей, положив ему
на грудь одноглазую голову, о том, как капитан в одиночку вел звездолет
почти без горючего, как, маневрируя между гравитационными полями, довел
его до орбиты Плутона и единственный раз в истории нашего экипажа послал
просьбу о помощи, - я писать не буду. Чего не видел, того не видел, спал
всю дорогу. И все! А начну я вот с чего.
- Посмотри, что-то моя колючка приболела! - Лев держал в раскрытых
ладонях колючку, которую сам выбрал. Все ее четыре глаза были мокрыми, и
горестные морщинки покрывали промежутки между антрацитово поблескивающими
выступами по бокам.
Я осмотрел животное. Я помнил колючку веселой, и это определялось тем,
что улыбались непроизвольно все, кто ее видел. А сейчас мне было грустно.
Отсюда следовал вывод, что колючка нездорова, но и только. Что с ней, я не
знал, да и ни один земной врач не взялся бы лечить инопланетное животное.
- Здесь нужен местный ветеринар, - сказал я. - Но откуда он возьмется,
если и людей-то лечить некому.
- Богатые и могучие чем-то обеспокоены? - К нам подошел из милости
живущий, как минимум один из них постоянно маячил в поле нашего зрения. Он
был согнут дважды, в шее и спине. Сначала эта манера выражать почтение
бросала нас в дрожь, но постепенно мы смирились с ней, хотя так и не
смогли привыкнуть.
- Вот, колючка у меня, думаю, нездорова, - пожаловался Лев. - Нужно
вылечить. И разогнитесь, пожалуйста!
- Как можно мне, из милости живущему. - Он изловчился так вывернуть
шею, что почти показал лицо: треугольные, вершинкой вниз, щелочки глаз,
преданно дрожащие губы. - Ваш хранитель, - он покосился на колючку, -
долго не проживет. Хранитель умрет в тот день, когда вы покинете нас.
- Ну да! - Лев заморгал растерянно. Мой змей вылез из-за пазухи и мягко
терся возле уха. Лев указал на него взглядом.
- И этот тоже, богатые и могучие. И все остальные хранители.
- Ничего себе порядочки. - Лев подышал на колючку. - Почему сразу не
сказали? Я бы, может, не стал брать.
Из милости живущий не ответил. Он, не разгибаясь, боком-боком удалялся
по аллее. Мы со Львом, привычно нарушив этикет, уселись на ступеньку
обшарпанной дворцовой лестницы. Лев положил колючку в сумку, я поглаживал
своего змея по белой шерсти.
- Эх, лежал бы я сейчас под пальмами где-нибудь в излучине Чусовой или
выступал с концертами на Теоре, они меня давно приглашают, - сказал мне
Лев, почесывая заживающий шрам на затылке. - А теперь неизвестно, когда и
домой вернемся. Думаешь, приятно из себя резидента изображать, у меня
Битый вот где сидит. Хорошо, хоть ребята навещают.
- Да уж... - согласился я.
Вот такое у нас было настроение.
А ведь сначала все шло нормально. Вывели мы звездолет на круговую
орбиту Эколы, единственной в системе обитаемой планеты. Глядим сверху:
суша есть, речки текут, водоемы имеются и даже города просматриваются.
Только эфир молчит, нет радиоволн над планетой. Но само по себе это еще ни
о чем не говорит, связь может быть проводной или лазерной, или вообще
технической связи может не быть, а просто тридцать тысяч курьеров...
Подвели мы итоги наблюдений, и капитан сказал:
- Ладно, завтра утром будем высаживаться.
Наш катер опустился неподалеку от города. Пока ставили защиту и
выводили свой вездеход - здоровенную колымагу о восьми колесах, что в огне
не горит, в воде не тонет, а при нужде и летать, и нырять может, - все не
переставали удивляться крепкому сну местных жителей, которых не разбудил
даже рев посадочных двигателей. Никто не бежал из города с хлебом-солью на
рушнике, не тащил микрофоны и телекамеры. Вообще, в окрестностях ни зверя,
ни птицы, ни тем более человека не наблюдалось. В воздухе пахло незнакомой
дрянью, и мы были вынуждены перейти на автономное дыхание.
Ступая по ноздреватой, похожей на пемзу почве, мы дошли до колымаги,
залезли в нее, вывели ее на шоссе и потихоньку, маневрируя между
ржавевшими всюду машинами, двинулись в город. Плиты шоссе давно разошлись
и вздыбились, серо-бурые голые холмы тянулись по обе стороны, а город
возникал сразу без пригородов коробками многоэтажных зданий. Странный
город. Пустой. Дома глядели на нас черными квадратами окон, нижние этажи
просматривались насквозь через распахнутые двери и оконные проемы. Под
колесами, когда мы объезжали кучи лома и мусора, что-то хрустело. Местами
виднелись развалины. И ни травинки, и всюду полусгнившая техника.
- В основном автотранспорт и землеройные машины, - сказал Вася Рамодин,
который, как ремонтник, разбирался в технике не хуже любого из нас. - Но
хотел бы я знать, что случилось с людьми. Куда они все подевались?
На площади, судя по всему, бывшем административном центре, вдруг ожила
одна из машин. Скрипя ржавыми гусеницами, эта помесь кентавра с
экскаватором подъехала и робко остановилась рядом с нашим бравым
вездеходом.
- Смазки просит, - хохотнул Вася.
Мы вылезли наружу, и сразу из-за обшарпанных колонн появился абориген.
В рваных штанах и сношенных сабо, воплощенная дистрофия, он в упор
рассматривал нас без любопытства и без страха. На два треугольных глаза
одна густая бровь, пересекающая лицо, круглые, как блюдечки, уши - это
было непривычно для нас, но смотрелось неплохо. Он протянул к нам высохшие
руки и закричал что-то тонким голосом. Кибертолмач молчал, но перевода не
требовалось. Я достал из кабины наши запасы - хлеб, колбасу, консервы.
Однако абориген даже не взглянул на еду. Он выхватил откуда-то нож и с
неожиданной энергией метнул в капитана.
Где там попасть! Вася искривил траекторию, и нож впился в гнилую доску
ящика, каких много валялось на площади.
Мы стали реагировать.
- А вот и человек, - сказал капитан.
- М-можно подумать, что он чем-то недоволен, - добавил Лев Матюшин.
- И всю кротость его... - непонятно молвил Вася.
- Я так думаю, он хотел прикончить капитана, - сказал я, и все долго
дивились моей проницательности.
Это была последняя наша разминка на Эколе. Беда, чужая беда уже
обступала нас со всех сторон...
Абориген упал лицом вниз и завыл, забился, царапая бетон черными
пальцами. Мы положили возле него еду и тихо ушли, почему-то избегая
смотреть друг на друга.
Капитан поднял вездеход над площадью. Мы видели сверху маленькую
фигурку. Держа под мышкой буханку, абориген грозил нам вслед кулаком.
На высоте километра дышалось легче. Внизу тянулась бесконечная
коричневая равнина без единого деревца, прорезанная пустыми лентами дорог,
занесенных во многих местах песком и пылью. Тлен и запустение царили в
маленьких, совершенно безжизненных поселках.
Наконец на горизонте показались горы с покрытыми снегом вершинами и
темно-зелеными подножиями. Скорее лес, чем сад, но явно искусственного
происхождения, гнездился на склонах. Мы опустились в стороне от
насаждений: обзор лучше, а то кто его знает...
Многослойное ограждение из колючей проволоки тянулось вдоль кромки
леса. С вышек глядели на нас прожекторы. Захрипел, затрясся раструб
громкоговорителя рядом с одним из них, и нас оглушили немелодичные вопли.
Капитан двинул машину по малоезженой дороге вдоль ограды, и, судя по тому,
что на нас больше не кричали, мы ехали в нужную сторону, пересекая
зловонные ручьи и переваливаясь на кучах мусора. Потом мы увидели в ограде
бетонный куб с амбразурами вместо окон, и капитан замедлил ход.
- Это вам не Ломерея, - сказал он. - И тем более не Теора. И вряд ли
пойдет речь о культурном обмене. И потому, Вася, садись за пульт, бери в
руки джефердар. Будешь, в случае чего, прикрывать нас.
- Прикрывать я могу. - Вася поменялся с капитаном местами. - Но лучше б
вы меня прикрыли, в разведке мне привычней.
- Знаю, Вася. - Капитан с любовью оглядел Рамодина. - Но разведочная
тренировка нужна всем, а то некоторые уже и животы отращивать начали.
Космопроходцы...
Ну, до животов нам тогда еще далеко было - это капитан преувеличивал,
но втягивать живот до хребта могли уже только Вася и сам капитан. Мы,
остальные... нет, не могли.
В бетонном кубе была большая дыра, перекрытая шлагбаумом, а перед ним,
расставив ноги, стоял мужик в каске, в руках толстое ружье, на ногах
сандалии. В штанах, естественно, и в куртке. Мы вышли из вездехода, а Вася
откинул прозрачный колпак кабины и взял в руку джефердар. Из дыры появился
второй мужик, оглядел нас и что-то закричал. Ну и реакция у нашего Васи:
еще и кибертолмач не успел откашляться, как вокруг нас уже заиграли
знакомые синеватые блики силовой защиты.
- Вы, незаконники, стоять! Проходить по одному! - Сбоку в кубе
открылась бронированная дверь. - По одному!
- Разве можно кричать на незнакомых? - Капитан поморщился.
- А может, здесь так принято... - Вася не договорил, в нас уже палили
из двух стволов длинными очередями. Непривычное зрелище: из ничего, как
маленькие призраки, возникают конусики пуль, на мгновение вязнут в
защитном слое и ссыпаются на грязный песок дороги. Из-под касок на нас
таращились треугольные глаза, наливающиеся ужасом. Внезапно пальба
смолкла, мужики исчезли, взревел репродуктор, и наш кибертолмач перевел:
- Богатые и могучие пусть простят нас, из милости живущих! - Шлагбаум
поднялся.
- Поедем? - спросил я капитана. - Лес все же, хоть подышим.
- Подождем, - ответил капитан. - Вася, разверни машину поперек дороги.
Разбиваем лагерь и ждем начальство, а оно есть, коли есть стреляющие.
Кто-то же этими командует... Хорошо бы язык усвоить, но вряд ли
киберлингвист может начать обучение, словарный запас мал - ругань и
команды... О, смотрите!
Из дыры вышел мужик в каске, но уже без ружья. Поглядывая на нас, он
установил неподалеку треногу с белым шаром на конце и замер рядом с ней.
То ли микрофон установил, то ли еще что.
Тут может возникнуть законный вопрос: на нас с ружьями, а мы? Отвечаю:
сила дана для добрых дел, а стрельба во всех случаях самый последний
аргумент. Больше всего боялись мы могущества - основы вседозволенности. И
всегда старались действовать на равных. А это, знаете, трудно на равных,
когда у него пулемет, а у тебя, скажем, импульсный резак. И потому мы не
брали с собой оружия, кроме гипноизлучателя... О чем это я? Ах да, о
лагере.
Лагерь мы разбить не успели. Вздымая тучи пыли, подъехал открытый
многосуставчатый экипаж, многочисленные педали которого крутили солдаты в
касках. Они быстренько окружили нас за пределами защиты. Потом величаво
вылез начальник. Вася пропустил его через защиту и, ухмыляясь, провел
раструбом джефердара по кругу. Эффект сказался сразу: солдаты опустили
ружья, расслабились, некоторые расселись в вольных позах. Я видел, как у
начальника полезла на лоб единственная бровь, заморгало ушное веко. Он
закричал, затопал ногами на солдат.
- Зря это ты, Вася, - сказал капитан. - Опять ругань, а нам надо
набирать лексикон.
Вася выключил излучатель, солдаты снова встали смирно, то есть
согнувшись, ружья на руку. Начальник слегка согнулся тоже. В шее.
- Кто вы? И почему о вас не знает Веющий Свежо? Кто позволил
пользоваться механическим экипажем вам, незаконно живущим? - Наш
кибертолмач переводил уже почти синхронно.
Капитан молчал, ибо текста для обмена мыслями еще не хватало - нельзя
ведь ругань считать обменом. По мере разговора, начальник распрямлялся и
вскоре стоял нормально. Синий мундир, сдвинутая на плечо полумаска, на
другом плече плоский, на час дыхания, баллончик. Начальник пошел прямо на
нас в открытую дверцу вездехода. Капитан хмыкнул, посторонился. Мы вошли
следом. Нет, внутренность вездехода не поражала ничем. Привычно на плоских
экранах дисплеев бегали кривульки режимов работы реакторов, турбин,
системы защиты, связи с катером и звездолетом, маячила в кажущейся глубине
голографическая карта пройденной местности.
Начальник приоткрыл толстогубую пасть, странно изогнулась бровь. Он
шумно вдохнул озонированный воздух и застыл, озираясь. Вася от пульта
повернулся вместе с креслом, заулыбался.
- Встать! - неожиданно заорал начальник. - Незаконно живущие должны
стоять в присутствии тех, кого прислал Веющий свежо!
Улыбка сползла с Васиного лица. Как начальник успел выхватить пистолет,
мы с капитаном и не заметили. Только Лев метнулся вперед, прикрывая собой
Васю. В тесноте салона выстрел хлопнул оглушительно, и Лев согнулся,
хватаясь за Васино плечо. Дальше, помню, мы кинулись ко Льву, а начальник
опять орал что-то у дверей, пытаясь справиться с запорами. На нас он даже
не смотрел, уверенный в безнаказанности. Зря он был уверен. Оставив Льва
Матюшина на моем попечении, Вася выдернул пистолет из рук начальника,
открыв дверцу, вышиб его наружу и на глазах изумленных солдат долго бил
ему морду. Мне этого видеть не довелось, только слышал, как опять орал
начальник, но уже не своим голосом.
Я давно мечтал сделать Льву трепанацию черепа, но не в таких
примитивных условиях. Однако выбора не было. С помощью капитана я усадил
Льва в кресло лицом к спинке, как всегда сажал своего муляжного мужика, и
достал из бокса стерильные хирургические инструменты. Предоперационный
обезболивающий укол с веселящим снадобьем - и мой ультразвуковой скальпель
пошел в дело.
После операции Лев смотрелся бодрячком, но я, взяв его под белы руки,
уложил в постель, у нас в вездеходе есть такая, изолированная практически
от любой качки. Я вкатил Льву в зад пятьдесят кубиков унициллина, ибо кто
знает, какая микрофлора на этой планете. Растер кулаком желвак, а потом
Вася, сверкнув очами, приказал:
- Спи!
Лев вынул из наплечного кармана коробочку киберлингвиста, настроил на
обучение, положил себе под ухо и заснул, не побоюсь избитого сравнения,
сном праведника, каковым он и был.
Снаружи суетился начальник с мегафоном. В дальнейшем с тяжелой Васиной
руки мы между собой звали его Битый. Мы прислушались.
- Вам оказана милость. Веющий... - Тут наш толмач сделал паузу в
поисках земного эквивалента и нашел-таки: свежий ветер по-гречески
"эвдианем". - Эвдианем желает видеть вас.
- Предстанем? - спросил нас капитан.
Мы согласились, а куда денешься, за тем и прибыли. Вася снял защиту,
открыл двери. Битый приближался осторожно, косясь на пистолет, брошенный
Васей на песок. Не спуская с нас взгляда, он быстро поднял пистолет, сунул
себе за пазуху.
- Пусть берет. - Вася отвернулся. - Он теперь годен разве что для
раскалывания орехов.
Битый начальник посмотрел на Льва, бледного, с перевязанной головой, и
мы не заметили в нем раскаяния. Твердый был мужчина.
- Куда ехать? - спросил капитан через толмача.
- Эвдианем сейчас в столице.
- Где это?
Битый зарычал, рука его потянулась за пистолетом.
- Мы действительно не знаем дороги в столицу, - сказал капитан на
чистом эколианском. - Забыли по причине, которую объясним лично Эвдианему.
- Э, - сказал Вася, настраивая джефердар. - Сейчас он нам все покажет.
И действительно, гипноволна пробудила в Битом изначально дремавшее
человеколюбие и общительность. Присев рядом с Васей, он любезно показывал
нам дорогу и весь лучился радушием.
Я не буду описывать гнусный пейзаж, который открылся нам с высоты
птичьего полета: эти горы, сотворенные из мусора и отходов, развалины
городов и заводов, свалки ненужного барахла, черные от гнили озера и
машины на дорогах и обочинах - все это многократно показывалось в
передачах и фильмах, посвященных Эколе. Нет, не буду... Пока мы летим, у
меня есть время сказать, что дотошный читатель, видимо, заметил: никто из
нас не похвалил Льва за героизм. А по-хорошему грубоватый Вася Рамодин,
так тот даже вроде как прикрикнул: "Спи!" - хотя Лев спас его, Васю, от
пули, прикрыв собой. А все отчего? Оттого, что геройское поведение было
органично присуще нам, по-другому вести себя мы просто не умели.
Мы пролетели над изреженным зеленым массивом, в центре которого и
располагалась столица Эколы. Вездеход опустился на зеленой лужайке,
приятно контрастирующей со всем, что мы до этого видели. Не знаю, что
успел сообщить сопровождавший нас Битый, но солдат поблизости пока видно
не было. Это нас порадовало, поскольку Лев после операции для дела был
непригоден. Хуже того, за ним глаз да глаз был нужен. Оставив для бдения
Васю, мы с капитаном вышли на лужайку. Дворец из белого камня, нуждающийся
в ремонте, но еще вполне приличный, вытянул нам навстречу пологую
лестницу, зеленоватые ступени которой по краям украшали фигуры неизвестных
нам животных. Красивые фигуры, так как некрасивых животных не бывает. Нет,
описывать дворец я тоже не буду. Привычные колонны, пилястры, бранзеля и
вензелябры. Все это сильно напоминало здание овощной базы в
Ханты-Мансийске. Даже удивительно. В целом это нам понравилось, и мы с
капитаном даже как-то отмякли. Дышалось здесь легко, и воздух был влажен и
чист. Битый шел чуть впереди, положив руку за пазуху, - щупал пистолет,
наверное. Выйдя из-под Васиного влияния, приветливость он сразу потерял,
гуля под глазом и ошмотья жестких усов в коросте придавали ему какой-то
бандитский вид. По мере подъема по лестнице он сгибался все ниже и злобно
шипел на нас. Мой кибертолмач молчал, и только из вшитой в воротник рации
доносилось приглушенное сопение Васи. На верхней площадке нам ведено было
стоять, после чего Битый исчез.
- Эвдианем повеял! - проникновенно зазвучало сверху, и мы внезапно
увидели, что вокруг, пригибаясь, рассредоточились солдаты. Они таращились
на нас через прорези прицелов.
- На дергайся, - задышал под ухом Вася. - Ты мне смотреть мешаешь. Если
будут стрелять, сматывайтесь, я вас прикрою. Не дергайся, я говорю, и
поправь медальон, ничего не видно.
Эвдианем, пухлый мужчина в новом хлопчатобумажном комбинезоне и с
короной на голове, появился из-за колонны, видимо уже рассмотрев нас во
всех подробностях. Мы с капитаном приветствовали его, склонив на секунду
головы. На секунду, не более. Внешность наша не очень поразила Эвдианема,
но поведение не понравилось.
- Мутанты, да? Подвальники? Я приказал пока не рубить ваши деревья,
Эвдианем милостив. Где был найден экипаж? Я забираю его. Вы, незаконно
живущие, будете служить мне и со временем получите звания из милости
живущих. Если научитесь сгибаться. - Он щелкнул пальцами, и в отдалении
возник Битый. - Кто из вас ударил из моей милости живущего?
- Эвдианем, - ответил капитан, - твой человек стрелял в нашего
товарища, хотя мы ему ничем не угрожали.
- Вы - незаконно живущие...
- Нет! - теряя терпение, перебил капитан. - Нет, Эвдианем, всякая жизнь
законна, тем более жизнь человека!
Мертвая пауза после этих слов, казалось, не имела конца. Капитан же и
нарушил молчание, пожалев Эвдианема, который пытался и не мог сделать
выдоха, только синел.
- Впрочем, у вас свои законы, у нас свои. Но мы в людей не стреляем, и
нет у нас из милости живущих.
- "Свои законы"... - прошептал наконец Эвдианем, искажаясь в лице. -
Что значит "свои законы"? Как это?
- Если Эвдианем помолчит, - совсем потерял почтительность капитан, - то
мы расскажем ему...
И так как нас больше не перебивали, капитан коротко, но ясно изложил,
почему и как мы сюда попали. Сказать, что Эвдианем был сущим дубом, я не
могу. Главное он таки уразумел, но убедили его не столько слова, сколько,
думаю, манера нашего поведения. Непостижимая для него независимость, за
которой, конечно же, должна была стоять и непобедимая сила. Впрочем, так
оно и было.
- Значит, оттуда? - Он ткнул пальцем в небо.
- Естественно, откуда же еще?
- М-да, теперь мне все понятно... - И Эвдианем согнулся. К чести его
замечу: один раз, в спине. - И вода везде чистая? И воздух? И еды всем
хватает? Как, вы говорите, планета называется?
- Наша? Земля.
- А мы вот, - Эвдианем хихикнул, - за каких-то сто лет половину лесов
извели на газеты, в которых доказывали, что леса наши неистощимы. А вторую
половину - тоже на газеты, в которых призывали беречь лес. Ну и еще на
упаковку. Значит, оттуда? Ну, тогда приветствую вас на Эколе, богатые и
могучие. Будьте моими гостями, и завтра мы посадим в вашу честь восемь,
нет, шестнадцать деревьев. Я прощаю вас, нет, что я говорю, это вы
простите из моей милости живущего, он принял вас за незаконников и
исполнял закон.
И мы стали гостями Эвдианема. И стали жить во дворце, где нам отвели
самые шикарные апартаменты и уже на второй день стали кормить отравленной
пищей, поскольку Эвдианем мечтал захватить наш вездеход. Яд мы распознали
сразу, и я почти тут же синтезировал противоядие, смешивая лечебные
коктейли в приносимой с собой посуде. Глупо это все было, и как-то за
завтраком, на который пригласил нас Эвдианем, капитан, разглядывая
медленно краснеющий кристалл индикатора ядов на перстне, так и сказал:
- Глупо это, Эвдианем. Разве тебе не ясно, что яды нас не берут? И за
нами сила, понять которую ты не можешь. Я не говорю уже о звездолете,
который всегда на орбите... Не принимай доброту за слабость.
Эвдианем смотрел сквозь капитана. Он успел привыкнуть к нам и больше не
обращался со словами "богатые и могучие".
- Хорошо, травить мы вас не будем - это действительно глупо. Вы все
равно в моей власти. Ну хотя бы сейчас. Подай я маленький знак, совсем
маленький, - и ваши деревья будут срублены. - Он отодвинул бокал с синим
вином. - Поэтому вам следует научиться сгибаться, глядишь, и деревья будут
целы. Пока.
Мы уже знали, что "срубить дерево" означает убить. На Эколе было
множество законов, но главный гласил: каждый живущий должен иметь свое
дерево. Из милости живущие пользовались деревьями, принадлежащими
Эвдианему. Незаконники деревьев не имели, и, следовательно, им нечем было
дышать. Они, конечно, дышали, но, так сказать, контрабандно. Поэтому и
подлежали уничтожению на законном, по мнению Эвдианема, основании.
- Вася, нам не верят, - шепнул капитан. - Мобилизуйся!
Вася нахмурился, сосредоточился и, лишенный румянца, бросил
телекинетический взгляд окрест.
Это было подобно вихрю. Свободно стоящие предметы - вазы с цветами, и
плоские тазы с прозрачной водой, символ богатства, и светильники с пахучим
маслом, расставленные на высоко подвешенных полках, - все это, разом
опрокинутое, сметенное со своих мест, с грохотом посыпалось на пол.
Сверкнув очами, Вася сбил корону с головы Эвдианема и под конец скрутил
штопором карабин в руках вбежавшего телохранителя.
Бледный Эвдианем черными, без белков, глазами смотрел на закипевшее в
бокале вино.
- Могу ли я заслужить прощение, о богатые и воистину могучие?
- Не понимаю, - жестко сказал капитан. - Разве только сила может
вызывать уважение? Только сила?
- А что еще? Ответь, могучий.
- Многое. Мастерство, красота, доброта.
- Не понимаю.
- Представь, я очищу воду на планете. Всю.
- Зачем?
- Для всех. Чтоб пили чистую.
- Все? И незаконники?
Мы посмотрели друг на друга. У капитана дернулось веко, а Вася прикрыл
глаза, боялся за себя. Лева медленно поднял руку и почесал-таки затылок.
Оглядев наши лица, Эвдианем встал:
- Я покупаю прощение, богатые и могучие.
Мы молчали.
- Пусть каждый выберет себе хранителя. Пойдемте.
И мы пошли за ним, потому что он был нам противен и интересен, этот
наследный владелец леса, высаженного у подножия гор с заснеженными
вершинами и ледниками, от которых бежали сравнительно чистые ручьи, омывая
редкие сады и огороды. Владелец леса, а следовательно, и жизней людских,
ибо без леса, рождающего кислород, дышать на Эколе было бы почти нечем...
Мы шли за ним по длинным переходам, плохо освещенным через отверстия в
потолках. Насколько нам удалось узнать, электроэнергия, которую давала
крохотная гидростанция, использовалась только для связи и охраны леса...
Внезапно перед нами открылся внутренний двор, заросший травой, уставленный
большими и малыми клетками и застекленными ящиками. Из них самые
удивительные звери смотрели на нас ждущими глазами.
- Эвдианем щедр. Это последние на планете хранители. Пусть каждый из
вас возьмет себе хранителя по желанию.
Кто из нас мог отказаться от такого подарка? Я поднял крышку
террариума, протянул руку и закрыл глаза. Кто-то мягко тронул мои пальцы,
я почувствовал, как руку мою оплел и сразу прополз до плеча змей. Я открыл
глаза и увидел, что змей пушист и добр, и глаза его, как два рубина, и он
ждет, чтобы я взял его к себе.
Капитану показалась зверушка-малышка, усатая и полосатая. Капитан молча
раскрыл клапан нагрудного кармана, и зверушка мгновенно угнездилась в нем.
Самого большого, с овчарку, зверя на толстых лапах с гребнем вдоль
спины, очень смахивающего на дракона, позвал Вася. Он любит все солидное и
обстоятельное. Зверь сильно обрадовался и пошел к Васе, помахивая
раздвоенным на конце хвостом. Он облизал Васе руки, и терся о его ноги, и
сразу возлюбил Васю всем своим драконьим сердцем. А Вася, наоборот, его.
Лев долго ходил по этому зверинцу и наконец выбрал колючку. Самую
неприглядную из всех зверей.
- А кто ее возьмет? У нее и надежды-то никакой не было, - объяснил нам
Лев. - У меня ей будет хорошо.
Ладно, отношения пока были налажены, но спать мы ушли в вездеход,
который больше всего восхищал Эвдианема тем, что не требовал горючего, - о
ядерной энергетике на Эколе и понятия не имели. В вездеходе не так
просторно, но зато безопасно. Капитан долго ворочался, не в силах уснуть.
Потом сел на койке по-турецки.
- Как это они умудрились настолько изгадить свою планету, что жить
невозможно стало? Это ж и подумать страшно... Разберемся. Вообще, во
многом надо разобраться и потому завтра утром мы уходим, Эвдианем нас
боится и на открытый конфликт не пойдет. А сейчас я вызову вторую группу и
дисколет. Начнем работать.
И мы начали. Мы разделились на группы по двое и вели разведку в
вымерших городах и поселках. Вскоре у нас уже была довольно подробная
карта планеты, составленная по данным двух картографических спутников.
Везде было одно и то же. Процветающих населенных пунктов обнаружить не
удалось.
Мы с Васей бродили по пустынным улицам, прислушиваясь к шорохам, и
иногда слышали осторожные шаги или одиночные выстрелы: стреляли в нас.
Тогда мы обыскивали окрестные дома и всегда находили входы в подземелья,
как правило замаскированные камнями. Мы спускались ниже по длинным
лестницам и часто обнаруживали плантации грибов, растущих на мокром песке.
Находили странные конструкции из резервуаров и ржавых труб, в которых
что-то шелестело и булькало. А однажды, подойдя тихо, застали у большого и
низкого открытого чана с десяток незаконников. Они стояли вокруг него на
коленях, доставали что-то клейкое и ели, не поднимая голов. Остро пахло
дрожжами. Мы ушли незамеченные.
Вообще, улицы, хоть и заваленные обломками и ржавой техникой, были
безопаснее задворок, но именно на задворках сохранялась какая-то жизнь.
Там чаще стреляли, но с этим приходилось мириться: у незаконников, видимо,
были свои законы, а мы, сытые и одетые в свои защитные комбинезоны с
кислородными баллонами на плечах, одним своим видом провоцировали
нападения. Как правило, мы не реагировали на выстрелы, безопасные для нас,
но, когда однажды попали под пулеметный обстрел, Вася разозлился. Стреляли
из узкого окна бетонного сооружения, стоявшего в квадрате из колючей
проволоки. Мы, собственно, к нему и направлялись: сравнительно целые
постройки были редкостью. Наша индивидуальная защита была надежной, но
немного сковывала движения, почему Вася и разозлился - он никак не мог
привыкнуть к этой войне всех против всех. Расстреливаемые в упор, мы
подошли к запертым изнутри массивным железным дверям, и Вася высадил их,
срезав скобы.
Незаконник дико глядел на нас, пытаясь развернуть от окна тяжелый
пулемет. Вася повел в его сторону раструбом джефердара, и мы прошли мимо,
не дожидаясь, пока он уснет.
Внутри были светящиеся стены, уводящие вниз переходы, часто перекрытые
самодельными дотами более поздней постройки. Пройдя по ним, мы вошли в
хранилище. Ну да, склад еды, разложенной на полках в мешках, бутылях и
ящиках. Здесь обитало упитанное племя незаконников, и здесь мы впервые
увидели детей. И мужчины и женщины были увешаны оружием, они уставились на
нас и на стрелка, который, очнувшись от гипноза, успел догнать нас и волок
еще за собой пулемет. Он кричал, чтобы в нас не стреляли и, не дай Бог, не
бросали гранат - бесполезно, и лучше отдать нам все, что мы захотим, чтоб
мы убрались отсюда.
- Уйдем, - сказал Вася.
И мы ушли, и за нами никто не гнался.
В некогда миллионном городе мы сумели обнаружить едва тысячу людей,
обитающих в подземельях небольшими коммунами. Одному там было не уцелеть,
а трое-четверо могли и раздобыть какую-нибудь еду, и защитить себя от
соседей. Группы, как правило, перемещались в поисках кладов - случайно не
обнаруженных ранее хранилищ продуктов и одежды. Занятие почти безнадежное,
но все же занятие...
- А этот стрелок мне понравился, - вспомнил Вася, - быстро он пришел в
себя. Изымем?
- Берем, - согласился я. И мы вернулись за стрелком.
Брали мы немногих, стараясь выбирать помоложе, но не из числа вожаков,
тех мы совсем не трогали, чтобы не ослаблять групп выживших. А всех брать
тоже смысла не было. На всех нас просто не хватало: всего-то два десятка
разведчиков на всю планету. Ну обучим мы сотню незаконников - и что? Капля
в море. Но и уйти от чужой беды мы не могли. Нужно было помочь уцелевшим
продержаться до прибытия с Земли надлежащим образом подготовленной
спасательной экспедиции. Вопрос "помочь - не помочь" даже не обсуждался,
просто капитан как-то за завтраком сказал, словно между прочим:
- Если хочешь делать добро, долго не раздумывай, корми, лечи, учи...
- Научить недолго, а потом что? Второй виток спирали? - Вася осторожно
гладил бархатные ноздри дракончика, сунул ему в розовую пасть бутерброд с
говядиной, дракончик деликатно зажевал. - Неконтролируемый рост населения
и возникновение неоправданных потребностей, основанное на ложном
представлении, что потребности эти должны непрерывно возрастать и
удовлетворяться. И что? И снова войны за сырье, теперь уже радиоактивное?
За сырье и территории. И эпидемии от скученности... Если первая -
электробензиновая - фаза развития на Эколе длилась две сотни лет и в итоге
от миллиарда населения едва остался миллион на всю планету, то сколько
будет длиться вторая фаза, ядерная, толчок к которой дадим мы? Ведь без
ядерной энергетики о восстановлении среды и думать нечего.
- Это точно, без ядерной не обойтись. Ну а насчет второго витка...
Может, они поумнеют после такого урока. У нас ведь тоже некоторые думали,
что коммунизм - это когда всего невпроворот и ковры в шесть слоев... Мы
ведь тоже не сразу поняли, что высшая цель - неограниченное удовлетворение
растущих духовных запросов при разумном ограничении потребностей
материальных. - Капитан, щурясь, любовался сиянием гранатового сока в
хрустальном бокале. - Самоограничение - вот что оказалось наиболее
труднопрививаемым. А ежели как у них на Эколе и дышать нечем... думаю, они
себя ограничивать легко научатся: разве сложно подсчитать, сколько
населения может безбедно содержать планета, и не превышать это число?
Я слушал этот спор, гладил своего змея и думал, что, какова бы ни была
линия последующего развития цивилизации Эколы, нам отступать некуда, все
равно в беде мы их оставить не можем. А потом, что за манера рассуждать: я
его накормлю, а вдруг он меня потом укусит? Ну и укусит, - может, ты его
не так погладил, не в ту сторону... Космос велик, а каждая планета - такая
маленькая. И каждую израсходовать на пустяки можно за сотню-другую лет, а
это мгновение в жизни планеты. О человек, зачем дан тебе разум? И я
радовался, что у нас на Земле ничего подобного и не могло случиться, что
предки наши были умны и благородны, и сберегли для нас чистыми воды и
леса, и не дали эрозии сожрать те шестьдесят сантиметров почвенного слоя,
которые кормят человечество.
- Мало нас, - вздохнул капитан. - Не хочется, но вынужден
расформировать группы. Будем работать в одиночку, ну и каждый берет себе
одного-двух незаконников. Мера вынужденная. И что-то я обеспокоен... Лев,
придется тебе пожить во дворце, будешь пока на связи, вроде диспетчера. И
приглядывать, чтобы Эвдианем какую-нибудь пакость не учинил...
А через несколько дней, помню, проводили мы Васю в дальний поиск.
Нагруженный едой и водой, приборами и баллонами, Вася тяжело шел по
камням, рядом, почти налегке, семенил согнутый незаконник из подшефных, и
бежал следом дракончик. Мы с капитаном стояли на краю кратера потухшего
вулкана. Внизу, у лазерных резаков, суетились наши незаконники, и
скользили мимо ковши скипов, уносящие из кратера дробленую породу.
Планетолог утверждал, что в ней содержится достаточно исходных материалов,
чтобы сделать рентабельной добычу ядерного горючего. На склоне, неподалеку
от лаборатории, разместившейся в надувной полусфере, киберы уже
монтировали установку для вторичной переработки руды. Два кибера - это
совсем немного, и потому возле них группировались незаконники, слушатели
ускоренных курсов, отобранные нами. Учились они с энтузиазмом, но и ели
как не в себя: оранжереи, раскинутые нами вблизи места посадки катера,
работали с предельной нагрузкой. В них незаконники трудились с особой
охотой.
- Дел тут - жизни не хватит. - Струйка воздуха из-под щитка, наполовину
прикрывавшего лицо капитана, шевелила волосы у него на висках. - Мы,
конечно, подготовим грамотных механиков и электриков, склонность к технике
у них в крови, но боюсь за руководство. Если здесь у всех психология как у
Эвдианема...
- Хорошие люди есть везде.
- Спасибо, напомнил. Пойди найди! - Капитан приблизился к группе
незаконников, и те, побросав работу, почтительно скорчились. Капитан
крякнул и неумело согнулся. - Единственный способ - поговорить как мужчина
с мужчиной. Они бы совсем легли, да боятся повредить баллоны.
Я понимал капитана. Читая им курс по агротехнике, я тоже сгибался, и,
полагаю, именно с тех пор у меня болит поясница... А капитан тем временем
перешел на эколианский:
- Мы не нашли у вас источников чистой воды. Где они?
- Мы не знаем, спаситель, - прошелестели незаконники.
- Вот. - Капитан выпрямился. - Они не знают. Но ведь пьют же. Правда,
предпочитают наш соленый дистиллят. - Он похлопал незаконника по плечу,
тот испуганно качнулся на тонких ножках.
Мы уже демонтировали на звездолете три из четырех ядерных реакторов и
первый из смонтированных на Эколе использовали для очистки воды. Но ее
едва хватало для промывки отравленной почвы на первой открытой плантации,
где мы намеревались высадить картошку... Великий космос! Чем мы только ни
занимались на Эколе! И кто это сказал, что человеку мало нужно, - ему ой
как много нужно! А где взять?
...К вечеру мы, задавленные заботами и делами, которых переделать не
успевали, съезжались в лагерь, переодевались, проверяли порядок в
общежитиях, где на надувном полу спали курсанты-незаконники, и тоже
укладывались у себя в вездеходе. У капитана еще хватало сил для вечерней
связи с разведочными группами. Обычно на вопрос: "Что нового?" - ему
отвечали: "Порядок". Это означало, что программа выполняется, разведчик и
прикрепленные к нему незаконники здоровы. Но вчера Вася Рамодин не вышел
на связь... Едва мы успели осознать этот факт, как на экране возник Лев
Матюшин. Он был уже без повязки на голове и маячил на шикарном фоне
облупленных дворцовых колонн, перевитых кое-где колючей лианой.
- Капитан, докладываю. Все не так и кое-что не этак!
- Вас понял. - Капитан, которому было не до шуток, придавил пальцем
левое веко. - Что мне всегда нравилось в экипаже, так это умение говорить
афоризмами. У вас все?
- Ни Боже мой. Я трижды пытался связаться с Василием. Он вам не
ответил, а? Можно, я им займусь? Беспокоюсь я. Битый куда-то исчез... А
что - голова у меня зажила, а послать-то ведь некого.
Лев говорил правду: на аварийную ситуацию мы не рассчитывали, будучи
уверенными в своей защищенности, и потому спасательную группу не
формировали.
- Васин маршрут знаешь?
- Капитан! Да я знаю, где находится каждая из тринадцати групп, а Васю
я вообще пеленговал каждые полчаса.
- Ладно, слетай. - Капитан сосредоточенно рассматривал пульт
безопасности, где Васин огонек то разгорался в такт вдоху, то притухал в
такт выдоху. Нехорошие это были периоды, словно Васе не хватало дыхания...
Мы оставили включенным автомат громкого вызова и успели еще вздремнуть
часа четыре. Как ни странно, рассветы над несчастной Эколой вставали
чистые, окрашивая в розовый цвет отравленное небо и вселяя в наши души
надежды на то, что не зря мы трудимся. Незаконники любили смотреть на свое
белое солнце, и это были редкие моменты, когда они стояли выпрямившись.
Когда мы с капитаном вышли из вездехода, двое незаконников пили воду из
умывальников, хотя в спальнях стояли графины с водой, всегда полные. Но
скоро до нас дошло, что они не в силах были видеть, как убывает вода в
графине, и потому предпочитали пить из непрозрачной посуды... Завидев нас,
они отошли и молча смотрели, как умываются двое богатых и могучих и как
уходит в песок мыльная вода. Утром, если стояла тихая погода, можно было
дышать без маски, и мы ценили эти часы. Киберы в алюминиевом котле
готовили завтрак из одного блюда. Это были местные дрожжи, облагороженные
в синтезаторе до уровня манной каши. А что делать, если количество едоков
возросло в десятки раз?
Мы с капитаном тоже поели со всеми вместе, ибо только разведчики,
уходящие в поиск, брали с собой корабельные продукты. К сожалению, говяжье
дерево не принялось на местной почве. А впечатленец, доставленный с
корабля, отказался работать в оранжерее и оскорбление усох. Это означало,
что на планете совсем ничего хорошего не было и даже для маленького
впечатленца не хватило ни красоты, ни радости... Все это наводило на
мысль, что, кроме картошки, ржи и кукурузы, которые здесь могли расти, мы
вряд ли оставим после себя еще что-нибудь съедобное. А о деликатесах вроде
черничного арбуза и говорить не приходится...
Тут нас вызвал Лев, и голос его вздрагивал, когда он сообщил, что
долетел до конца запеленгованного маршрута и Васи не обнаружил. Исчезли
также его подшефный незаконник и дракончик.
- Кругом каменный хаос - и как только на такую высоту Вася забрался, да
еще с грузом на спине? Похоже, ледник, засыпанный камнями и щебнем. Чуть в
стороне какие-то сооружения, неплохо сохранившиеся, вроде обогатительной
фабрики, что ли. Башни, горизонтальные барабаны на бетонных козлах,
эстакады и галереи. В помещениях даже кое-где приборы сохранились. Думаю,
здесь давно никто не бывал... Что там на пульте, капитан?
Мы глянули - и в глазах у нас потемнело. Нет, Васин огонек не погас, он
горел... но ровным светом. Это могло означать только одно: Вася жив, но не
дышит. В глубине души каждый из нас ждал чего угодно, только не этого.
- Дай пеленг, Лев!
Капитан сказал это через пять секунд, которые ему понадобились, чтобы
бросить вездеход в воздух по какой-то немыслимой касательной. Потом он
переключил управление на автоштурмана и помог мне задраить люк - нелегкая
работа учитывая скорость реактивного самолета... Мы едва успели натянуть
защитные полускафандры, когда послышался голос Льва:
- Вижу вас.
Капитан снова взял управление на себя, и отрицательное ускорение
вдавило меня носом в панель, когда включились тормозные дюзы.
Лев, оставив свою леталку, уже бежал нам навстречу.
- Вася где-то здесь, я чувствую. Надо искать... Огонек-то горит, а? Это
он выключился, точно вам говорю.
Капитан слушал Льва и озирал окрестности. Действительно, каменный хаос.
Не земные горы с их величавой упорядоченностью и чистотой, а гнусное
нагромождение пыльных булыжников и убогих строений, воздвигнутых без
выдумки и порядка. Даже здесь, в горах, ветер нес запахи железного тлена
и, казалось, выл в какой-то дальней трубе. Капитан прислушался.
- Давно ветер? - спросил он у Льва.
- Все время дует.
- И воет?
- Не замечал. - Лев тоже прислушался. - Наверное, в тросах канатной
дороги, там обрывки висят.
Лев ошибся. Выл дракончик. Услышав наши голоса, он вылез из какой-то
щели в развалинах и медленно подковылял к нам. Гребень вдоль спины был
окровавлен и свисал набок, светился один желтый глаз, а вместо второго
зияла пустая глазница.
- Великий космос! - прошептал капитан. - Что же тогда они сделали с
Васей?
Я наспех промыл раны заживляющим раствором и помог дракончику одолеть
шоковое состояние. Вскоре он уже вел нас через пыльные переходы в подвалы,
каким-то образом ориентируясь в темноте. Васю мы нашли в квадратной
комнате с большим окном, мелкие, похожие на витражные стекла в нем были
целы. Вася лежал на столе, скрестив руки. Лицо его было белым, и он не
дышал. У стены бездвижно привалился подшефный беззаконник.
Первое, что я сделал, - натянул на Васю кислородную маску. Я лег ухом
ему на грудь и через десять секунд уловил слабый удар сердца. Ввел в вену
стимулирующую смесь, и сжатая в кулак Васина рука раскрылась.
- Эвдианем за это заплатит! - сказал капитан. - Взгляни сюда.
На Васиной ладони лежал бурый ошметок, можно было разглядеть крашенные
в зеленый цвет щетинки усов. А такие усы носил битый Васей начальник и
более никто на всей планете.
Вася наконец вздохнул со стоном. Он выходил из каталептического
состояния, но был нетранспортабелен. Капитан вылез наружу, чтобы связаться
с группами, подогнать поближе вездеход и принести еду и медикаменты. А
пока мы со Львом накормили дракончика и вынесли из помещения тело
незаконника. Понять происшедшее мы все равно не могли и ждали, пока Вася
придет в себя. Победить Васю с его гипноспособностями и телевозможностями
- это не укладывалось в голове, это выходило за рамки здравого смысла.
Обыск в комнате ничего не дал, а памятный браслет с Васиной руки был
сорван.
- Держу пари, - сказал Лев, - сейчас он очухается и спросит: "Где я?" Я
читал, что так всегда бывает. А иногда еще просят пить.
На этот раз Лева угадал дважды. Неожиданно Вася сел.
- Где это я? - глядя перед собой, спросил он и, не дожидаясь ответа,
добавил: - Пить!
Он, не двигая кадыком, вылил в себя содержимое фляги, которую подал
капитан, и, по-прежнему глядя прямо перед собой, зашевелил пальцами
вытянутой руки.
- Закусить просит, - вздохнул капитан, пристегивая к поясу порожнюю
флягу.
Закусить мы дали. Что было.
До сих пор я жалею, что не записал на браслет Васин рассказ, и даже не
помню, что помешало мне это сделать. Поэтому я передам его своими словами,
понимая, как много на этом теряю.
Вася начал с того, что махолет, конечно, полезная штука, когда ты один.
Но ежели с тобой незаконник и дракончик, то пешком сподручнее. И потом, он
в минералах, как Лев в телекинезе, ничего не смыслит и вынужден каждый
камень сравнивать с определителем. Да еще незаконник попался то ли
ленивый, то ли больной, ничего нести не мог, а кислороду потреблял что ни
вдох, то пять литров. И если бы не дракончик, который незаметно для Васи
иногда покусывал незаконника за штаны, тот не прочь был бы и Васю
оседлать. Очень уж жалобно стонал, особенно за завтраком и ужином.
Кончалось тем, что Вася отдавал ему свою порцию. Но тогда объявлял
забастовку дракончик, отказываясь от еды. Вася пошел на обман и кормил
дракончика раньше, чем незаконника. Это, конечно, ерунда, пять-шесть дней
без пищи Вася мог обходиться, не теряя работоспособности. Дело не в этом,
дело в том, что Вася находился в состоянии перманентного изумления: как
это незаконник мог съедать чужую пайку, ведь понимал же, что Вася остается
голодным?
- Единственное, что он освоил, - это управление защитой, ставить и
снимать мог не хуже меня. А в других делах совсем бесполезным был. Ну да
что теперь осуждать покойника...
Как это все в натуре получилось, Вася и сказать не мог. Видимо,
незаконник ночью снял защиту, что ли. А только проснулся Вася под утро
связанный по рукам и ногам, рядом валялся дракончик, а подшефный
незаконник то хихикал, сгибаясь над Васей, то почтительно шипел в сторону
Битого. Того, что в Леву стрелял. Солдаты Васин груз между собой
распределяли молча и сосредоточенно. Вася голову набок, а воротник
комбинезона, в который рация вшита, оторван, его Битый в руке держит
вместе с Васиной маской и от нее баллончик отвинчивает, маленький такой,
не нашего изготовления... Вася попробовал путы, понял - под силу, но рвать
пока не стал, решил подождать, посмотреть, что дальше будет. Битый достал
пистолет и выстрелил в дракончика. И тут же Васю подняли и понесли.
Солдаты не имели масок и плохо дышали здесь, а Битый воспользовался
Васиной маской, подключил к ней новый баллон и шел, покачиваясь от
непривычного переизбытка кислорода. Васин браслет Битый отдал незаконнику,
и тот тщательно расколотил его камнем. В квадратной комнате Васю грубо
шваркнули об пол, Битый сел на стол и, поигрывая пистолетом, заговорил, а
незаконник довольно связно переводил. Впрочем, Вася понимал и без
перевода.
Оказывается, Эвдианем следит за всеми нашими группами, и все мы будем
уничтожены в одночасье, но с пользой. Васино дерево пока рубить не будут,
ибо Эвдианем хочет знать секрет телекинеза, и он его узнает. Большинству
наших незаконников обещаны звания из милости живущих, и Васиному
подшефному тоже. Именно поэтому они так хорошо учатся... И Вася может
говорить, если имеет что сказать. Вася имел и сказал:
- Эвдианем говорил, что имеющий хранителя на Эколе неприкосновенен.
Нанести вред хранителю - преступление. Если это так, то ты дважды нарушил
закон. Я не стану рубить твое дерево, но сучья пообломаю.
Битый не спеша слез со стола, солдаты подошли поближе. Вася видел их
стоптанные башмаки на деревянной подошве, дряблые икры и обвислые зады.
Потом усатое мурло Битого надвинулось вплотную. Он кривился и дергался.
- Сейчас тебе будет плохо!
Вася ощутил удар ногой и сильно обиделся.
- Это тебе, мерзавцу, будет плохо! - сказал он.
А дальше все пошло своим чередом. Естественно, обошлось вручную. Без
волевых приемов, которых Вася в ближнем бою не применяет... После всего
Вася долго вправлял солдатам вывихнутые мослы и челюсти и щедро расходовал
на них дефицитный кислород. Подшефный незаконник, избежавший свалки и
потому нетравмированный, помогал Васе.
- Конечно, я несколько погорячился, - рассказывал Вася. - Спешил, пока
они не открыли стрельбу. Могли ведь поубивать друг друга. А Битый все
норовил пистолетом по голове... Ну, его потом унесли. Жить, полагаю,
будет. А когда все они уползли и ухромали, я говорю своему незаконнику:
"Как же это ты? Ай-яй-яй!"
Стыдно ему стало, и он умер.
От всего этого я себя плохо почувствовал. С одной стороны, не ел четыре
дня, с другой - дышать нечем, связи нет, покойник на полу сидит, ободрыши
на голове зудят. Ощупал себя, вроде цел, и пояс безопасности на мне,
сигналит, значит, у вас на пульте. Решил - буду ждать. Лег на стол и
вырубился, отключил дыхание и сердце. Знал, что вы меня спасете, и
особенно за себя не переживал. Но не во мне дело. Я все думаю, что, может,
зря так грубо обошелся с Битым. Каков он внутри, ведь никто не знает. А
может, у него детство было тяжелым? Любой осатанеет, ежели каждый день с
Эвдианемом общаться. И с другой стороны, кто я для моего незаконника?
Чужак. Пришел - уйду! А Эвдианем останется, он как ни плох, а свой...
Дышать-то хочется. Потому здесь высшее благо - быть из милости живущим.
Мы, конечно, благодетели, еду даем, подышать даем. Но когда и где любили
благодетелей - вот вопрос.
- Так что, пусть вымирают? - сказал я.
- Нет, пусть живут. Но надо менять психологию незаконно живущих. На чем
держится власть Эвдианема? На том, что единственный источник кислорода на
Эколе - лес. Но лес и Эвдианем воспринимаются как священное целое. Ну и
конечно - полиция... святость и полиция всегда рядом.
- Мы здесь уже год, - сказал капитан. - Еще год пробудем, на большее
нас не хватит, а психологию менять - на это десятки лет нужны, нет, на
поколения надо исчислять... Кормим, учим, строим - это все, что мы можем
дать.
- А улетим? - спросил Вася.
- Останутся регенераторы воздуха и воды, оранжереи останутся, участки
восстановленного плодородия. Природа постепенно обновится, а мы ускорим
этот процесс. Разве мало? Чего ты, собственно, хочешь?
- Конечно, еда и воздух - это главное... - согласился Вася. - Но
спасибо эколианцам, что в этой грязи и свинстве они еще и выжить
умудрились. Я представляю, как постепенно исчезали энергия и еда, и стало
невозможно пить воду, и вымирали города, темные по ночам...
Вот такой бессвязный разговор протекал. Вася, весь в пластырях, на
столе сидит, жестикулирует, капитан этак задумчиво реплики подает и вроде
Васю не очень слушает, дракоша кряхтит - я ему гребень подклеиваю, а
обезболить боюсь, кто его знает, как дракошин организм на понтаин
реагирует. Лев к стенке привалился в позе покойного незаконника, а
поскольку он не из тех, кто считает молчание золотом, то тоже молвил
слово:
- Намедни приснился мне двойной квазар. Я еще подумал: ох, не к добру
это. И вот пожалуйста... Но я не о том, Вася заживет, мне вопросы морали
покоя не дают. Вот, допустим, незаконник. Он что? Сразу помер от
угрызений. А Битый вовсе совести не имеет, а каково жить без совести, а?
- Ты это к чему?
- А к тому: Вася зря надеется, что Битый может подобреть.
- А под гипнозом, под гипнозом-то он какой хороший был, помнишь? -
возразил Вася. - Значит, дело только в том, чтобы задатки разбудить.
- Ну давай буди. Только без джефердара к нему подходить не советую,
укусит. Я часто с ним во дворце встречаюсь, его даже Эвдианем вроде как
побаивается...
Тут капитан мягко вмешался, заметив, что ему бы наши заботы о Битом и
что какая разница, одним мерзавцем больше, одним меньше.
- Э, не скажите. - Вася сделал неудачную попытку слезть со стола. -
Один хороший человек в любом месте - мало, один мерзавец на всю планету -
уже много. - И Вася с приятным удивлением добавил: - Что ли, я тоже
афоризмами говорить начал?
Для Эколы этот наш разговор у одра страждущего Васи имел весьма
существенное значение, и буквально на следующий день программа работ
претерпела изменения. Но если вы думаете, что мы кинулись перевоспитывать
Битого, так нет. Хотя начальник полиции напакостить может много, все равно
в масштабе планеты он исчезающе малая величина. Поэтому сначала мы приняли
меры, обеспечивающие безусловную безопасность всех наших разведывательных
групп, а через месяц вообще свернули разведку и занялись строительными
делами.
Вася, поправившись, больше не лазал по горам, он переключился на
восстановление эколианской землеройной техники и достиг в этом деле
больших успехов. Из сотни ни на что не годных он со своей бригадой
незаконников собирал одну способную к работе машину, и мы перегоняли ее в
положенное место. Пробные бурения увенчались обнаружением глубинных морей,
вода в которых была непригодной для питья, но пригодной для разложения на
водород и кислород. Да, примитивно, да, прямой электролиз, - мы понимали
это и шли сознательно на упрощение процесса, не желая создавать химическое
производство. Электролиз безотходен, а это на Эколе сейчас главное - не
увеличивать массу отходов. Конечно, без химии не обошлось, но в меру, в
малую меру.
Интересно проследить, как мы попали в круг обусловленности, где логика
развития была уже вне нас и диктовала нам линию поведения.
Воздух, вода и еда - вот главное, что нужно было эколианцам. И это мы
старались им дать. Мы подсчитали, что три наших ядерных реактора обеспечат
работу очистных сооружений и электролиз воды в объеме, практически
гарантирующем восстановление водной и воздушной среды до приемлемого
уровня примерно за сто лет. А реакторам нужно горючее, отсюда вытекала
необходимость поиска руд и сооружения обогатительных установок. Мы
смонтировали такую установку, а когда все было готово, когда свинцовые
контейнеры с горючим были уложены красивой горкой, демонтировали и топили
разобранную центрифугу в океане. Мы никак не хотели брать на себя грех
передачи ядерной технологии эколианцам и потому пошли на сооружение
архаичных реакторов распада, не требующих обслуживания. И не стали делать
установки ядерного синтеза, пожертвовав эффективностью ради будущей
безопасности.
Реакторы мы закладывали на глубине двух-трех километров, создавали
систему изоляции и защиты, практически исключающую туда доступ. Именно для
сооружения глубинных тоннелей нам понадобилась землеройная техника, Васина
забота. А для нее нужно было горючее, и мы сварганили мастерские по
изготовлению литых баллонов для сжатого водорода, который поступал от
титанических медных электродов по каналам, выходящим на поверхность.
Понадобились и мастерские по переделке местных двигателей под водородное
горючее, по заправке баллонов водородом, по ремонту техники и так далее.
Возникло целое хозяйство, с учебными комбинатами, строительными
подразделениями и десятками заведений, о необходимости которых мы даже не
подозревали, начиная все это дело. Под конец у нас трудились уже четыре
тысячи незаконников, и гидропонные террасы на кое-как расчищенных холмах и
парники под прозрачными куполами работали с полной нагрузкой. Все равно
продуктов не хватало, и пришлось остеклять лазерами стенки и днища
выработанных котлованов, чтобы выращивать в них местные пищевые дрожжи.
Это позволило как-то решить продовольственную проблему, и тогда мы
передали управление всеми делами выборному совету уполномоченных. У совета
было много дел: распределение работы и продуктов и не в последнюю очередь
защита от посягательств Эвдианема. Дня не проходило без диверсий, и мы с
удивлением разглядывали из милости живущих и даже незаконников, пойманных
на месте преступления.
- Мы ж для вас стараемся, - говорил Лев. - Чтоб вам было чем дышать. А
ты с бомбой. Как же так?
Проведя такую беседу, мы отпускали диверсанта, не скальп же с него
снимать. Когда пустили первую кислородную станцию, Эвдианем напросился в
гости. Он долго ходил пешком по камням и щебенке, осматривал сооружения,
косился на пробегающие мимо экипажи, не дающие выхлопов, и милостиво кивал
незаконникам, которые корчились, завидев нашу экскурсионную группу. Битый
улыбался всякий раз, когда ловил на себе Васин взгляд, при этом у него
дергалась плохо зажившая губа.
- Все это уже было, - резюмировал Эвдианем, когда они остались с
капитаном вдвоем. - И много еды, и экипажи. И много незаконно живущих.
Зачем? Это не нужно.
- Эвдианем опасен. Опасен тем, что никогда не сомневается в себе. -
Капитан улыбался. - Тебе не нужны люди, верю. Но каждый вправе спросить: а
нужен ли ты людям?
Эвдианем долго смотрел в переносицу капитану, потом сказал тускло, без
выражения:
- Не спросят.
Он задержался у сопла, из которого со свистом выходил чистый кислород.
Заглядывал в его трехметровое жерло, прикрытое частой сеткой.
- Ваши люди уже дважды пытались взорвать это сооружение, полагаю, одно
из самых полезных на планете, - проговорил капитан. - Зачем?
Любой деспот, будь он трижды кретин, отлично разбирается во всем, что
может угрожать его власти.
- Мой лес, - сказал Эвдианем, - был единственным источником дыхания на
Эколе.
- Наши установки уже сейчас дают кислорода больше, чем все леса
планеты. И мы не дадим их уничтожить. Ты ведь это хорошо понимаешь,
Эвдианем.
Капитан знал, что говорил: мы уже заканчивали монтаж генераторов защиты
и в любой момент могли накрыть кислородные станции непроницаемым силовым
полем. Мы думали, что это решит проблему сохранности, - и ошиблись.
Эвдианем понял, что станции лишь увеличивают процент кислорода в
атмосфере Эколы, главное же - воздушные фильтры, не обогащающие атмосферу,
а делающие ее чище, здоровей. Фильтр - это цилиндрический резервуар
диаметром десять и высотой пятьдесят метров, наполненный дистиллированной
водой с растворенными в ней смолами. В нижнюю часть резервуара по трубам
от заборника поступает воздух и, пройдя, распыленный, через столб воды,
уже сравнительно чистый собирается в верхней части. Отсюда компрессоры
гонят его в следующий резервуар, и так далее. После пятой очистки это уже
вполне пригодный для дыхания воздух. Каждый из десятка смонтированных нами
фильтров представлял собой комплекс сооружений, работающих в полностью
автоматическом режиме. Мы почему-то были уверены, что такие комплексы,
разбросанные по самым пустынным местам планеты, останутся вне внимания
Эвдианема. И, - как уже было сказано, ошиблись.
Вскоре после визита Эвдианема ночью нас по тревоге поднял диспетчер из
незаконников: разом половина фильтров вышла из строя. Технически этого
быть не могло, система обладала максимальной надежностью...
До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина разрушения и смерти.
Судя по всему, взорваны были перегонные устройства. И когда тысячи
кубометров кипятка, находившегося под давлением, разом были выпущены
наружу, они испарились почти мгновенно. Не берусь оценивать силу этого
пароводяного взрыва, скажу только, что от сооружений практически ничего не
осталось. По периметру зоны разрушения мы находили обваренных диверсантов.
Спасти никого не удалось...
А потом мы приземлились на знакомой лужайке у дворца и пошли в покои
Эвдианема, чтобы раз и навсегда покончить с диверсиями и убийствами. Нас
пытались не пустить, и я помню остановившийся взгляд капитана, когда мы
прокладывали себе дорогу через беспорядочную толпу солдат и слуг. Они не
поднимали упавших... Ударом ноги капитан вышиб двери в парадный зал, где
царил разгром и хаос. Повсюду валялись свитские, и, ушибленный дверьми,
стонал на полу Битый. Увидев Васю, он слабо задергался. Посередине зала,
вытянувшись в струнку, стоял Эвдианем. Руки его были привязаны к туловищу,
а шею опоясывала удавка из тонкого троса, перекинутого через крюк
сорванной люстры. Другой конец троса был закручен вокруг талии Льва
Матюшина, который, чернея от злости, сидел на узкой банкетке, поставленной
на обеденный стол. Трос был натянут. Дико оглядевшись, Лев прохрипел:
- Я не могу утверждать, что не хотел этого скандала. В глубине души я
его хотел и был рад, когда они скопом навалились на меня, едва я предложил
Эвдианему подождать вас. Он надумал сбежать. А теперь, если я раненый или
убитый свалюсь со стола, этот миробль повиснет. Но он ценит свою жизнь и
потому запретил стрелять в меня. - Лев слегка наклонился назад и
посмотрел, как Эвдианем встал на цыпочки. - Я болен ненавистью, капитан. Я
заразился здесь, во дворце, от общения с ним и с Битым. Как же я теперь
буду жить? Мне ж еще на Землю надо!
Он отвязал от пояса тросик, и Эвдианем плашмя свалился у наших ног. Лев
слез, поднял с пола сумку, достал из нее сплющенную колючку и стал
разглаживать.
И вовсе они не хранители, - бормотал он. - Их самих охранять надо, кто
ж это на нее наступил...
- Это не болезнь. - Капитан смотрел на колючку, оживающую под пальцами
Льва. - Доброта к живому и ненависть к тому, что мешает жить, неразделимы.
- Он перевернул ногой Эвдианема, тот приоткрыл налитые кровью глаза. -
Поди ж ты, какой невзрачный поганец, а готов всю планету задушить, только
б власть не потерять. Я шел сюда, чтоб его убить. - Капитан посмотрел на
нас, и никто не опустил глаз. - Но мы поступим по-другому.
И мы погнали перед собой Эвдианема и Битого, и слышали, как шарахались
в закоулки дворца слуги и солдаты. Больше никто не пытался остановить нас.
После часа лета мы высадили их у взорванной станции-фильтра, дали в руки
лопаты и заставили похоронить погибших. Пусть осудят меня потомки за то,
что я такой, какой есть, но скажу, что с незнакомым чувством злорадства я
прислушивался к хриплому дыханию Эвдианема, неумело работающего лопатой.
- Великие и могучие пусть будут милостивы ко мне. На Эколе мало людей,
зачем вам рубить мое дерево, - бормотал он. - Будут милостивы...
- Будут, еще как будут. Мы не станем рубить твое дерево. Но ты
разделишь судьбу незаконно живущих. - Капитан поднялся на трап дисколета,
он непривычно для нас сутулился. - Отсюда до столицы десять дней пути
пешком. Воды здесь с избытком, а дышать будете, чем все дышат. Тебе ведь
не нужны люди, Эвдианем, так мы позаботились, чтобы никто вам не
встретился.
А Вася, оглядев мускулистого Битого и рыхлую, с пузом фигуру диктатора,
молвил:
- Пустыня не дворец. Полагаю, Битый его в два счета наизнанку вывернет.
И мы отправились к себе в лагерь. Мы больше никого из них не видели и,
что сталось с диктатором и его главным прихлебателем, понятия не имеем. Да
и не до них нам было. Приближалось время отлета, а дел оставалось
невпроворот. Мы восстановили регенераторы воздуха, бросив на сварочные
работы и киберов, и доставленные со звездолета специальные автоматы. Потом
накрыли их защитным полем, а кислородные станции защищать не стали,
поскольку именно возле них и располагались наши главные центры и поселки
незаконников.
- Мы сделали что смогли. Для этого поколения фильтры будут недоступны,
а следующее умнее будет... - так говорил Вася, когда мы с ним делали
последние облеты планеты и разбрасывали над городами маленькие елки,
готовые к посадке. Для этого нам пришлось почти опустошить питомник. Мы
разбрасывали саженцы, сотрясая окрестности призывом:
- Люди! Пусть каждый посадит дерево! И да не будет больше незаконно
живущих!
Это, наверно, было здорово, когда с неба сыпались тысячи маленьких елок
и у каждой в мешочке с землей корни...
Потом мы всем коллективом переключились на реализацию Васиного
предложения. Помните, я говорил, что после покушения на Васю мы
скорректировали, вернее, дополнили программу. Пожалуй, это была для нас
самая приятная работа на Эколе, хотя мы и израсходовали все корабельные
запасы стимуляторов роста растений, весь семенной фонд, все яйца, взятые с
Земли, и всех насекомых, обитающих в корабельной оранжерее. Не на подарках
же экономить, в самом деле...
Это была небольшая, километра в два, долина, расположенная среди гор. А
в долину в тумане и радугах спадал водопад, и текла из него извилистая
речка, омывая замшелые валуны, разливаясь широкими и тихими заводями. Ивы
смотрелись в воду, и под их ветвями плавали утки с выводками утят.
Холмистые берега были зелены, а там, где подальше на скалах почвенный слой
был тонок, тянулись к небу красные сосны в серебряных иголках, а у
подножий холмов были высажены вишни, и Вася так устроил, чтобы они зацвели
в день отлета.
- Хочу успеть посозерцать, а то еще когда придется.
Мы их подняли в конце ночи, своих незаконников. Мы просили тех, кто
захочет, поехать с нами или пойти пешком. И почти все захотели, и, когда
пришли на холмы, взошло раннее солнце и осветило долину, и речку в
прозрачном тумане утра, и вишни, которые цвели.
Мы тоже смотрели со всеми вместе, а потом тихо, не привлекая внимания,
отошли в сторону, где лежал наш с вечера доставленный дисколет.
- Пути эволюции неисповедимы. Вот так. А хочешь выполнить программу,
уважай чужие обычаи. - Сказав это, Вася выпил стакан соку, хрупнул огурцом
и ретроспективно передернулся. Вообще, после нашего возвращения с Нимзы
Вася часто говорил об уважении чужих обычаев, это у него конек такой
появился, у нашего коренастого Васи. Надо сказать, у него были основания,
Еще бы, каждый будет рад, если его недостаток, скажу сильнее, порок вдруг
обернется достоинством. Но мало ли что может случиться в дальнем
космосе... Мы, конечно, знали, что если Вася в конце концов помрет, то не
от скромности. Однако и полагать не могли, что в экипаже взрастет - с чего
бы? - столь нескромный член. Мы терпели, а куда денешься? И до сих пор
терпим.
Сегодня Вася вернулся с еженедельного обзора памятников,
понавоздвигнутых ему, и нам заодно, в разных краях Земли. Вася пришел ко
мне, когда мы все были в сборе, и доложил, что результатами ревизии он
доволен, облагодетельствованные земляне монументы содержат в порядке. В
этот раз Вася даже на голубей не жаловался, хотя по мне монумент без
живого голубя на голове - это и не монумент вовсе, а так, сооружение...
- Я вот думаю: посмотрит прохожий на монумент, - сказал Вася, - и
потеплеет у него на душе, ибо он подумает: а вот и Вася Рамодин!
- Возьмем, к примеру, кота, - ни с того ни с сего сказал Лев Матюшин.
- Н-да. Сейчас редко услышишь связное высказывание. Особенно от
человека, ушибленного яйцом по голове.
- А чего. - Капитан словно и не заметил Васиной шпильки. -
Действительно, возьмем, к примеру, кота. Хитрое, говорю, животное. И мы
осуждаем его.
- Все кошачьи хитрости, - стал развивать тему Лев, - направлены на то,
чтобы в доме ничего не делать, а вот так лежать, вывернувшись пузом вбок.
Теорианский кот светло глянул на Льва и снова смежил очи свои. Этот
подаренный экипажу двухголосый кот жил не тужил по очереди у каждого из
нас, и не было заметно, чтобы он скучал по родной Теоре. Во всяком случае,
лапы он по этому поводу не заламывал.
- Бибинела токата, - пробормотал Вася.
- А чего ему, - вступился я за кота. - За все в доме отвечают Клемма и
впечатленец.
Действительно, впечатленец возился в горшке на полу, похоже, задался
целью, чтобы розы круглый год цвели. Клемма гремела на кухне посудой.
- Если быть объективным, то надо признать, что кот несет определенную
нагрузку, которая многим из нас не под силу. Он собой дом украшает, -
примирительно сказал капитан.
Коренастый Вася засопел.
Мы готовы были говорить о котах весь вечер непрерывно, ибо, прервись
мы, Вася снова начнет о своих похождениях на Нимзе и об уважении к чужим
обычаям...
По моему колену впечатленец залез на стол, обмакнул коготь в вазочку с
медом и заспешил на подоконник. Мы замолчали и следили, что дальше будет.
Впечатленец постучал лапой, и тут приползла козявка, поела меду и снова
уползла за подоконник. Мы вздохнули и по-другому взглянули на Васю. А что,
Вася вообще всегда отличался деликатностью и тонкостью обхождения - этого
у него не отнимешь, правда, в последние годы он раздался в животе,
именуемом грудью, но никто из нас с годами не похудел, кроме капитана,
который утверждает, что если полгода побегать за рюкзаком, то станешь
тощим навсегда. Я вам скажу, наесть брюхо легко и просто, а вот согнать
его... Но Васю полнота не портит, а после Нимзы мы вообще не знаем, что
нашего Васю может испортить.
Поскольку Вася все равно найдет случай сказать длинное слово, то я уж
лучше сам перескажу, как оно было на Нимзе. В моем распоряжении записи
событий и диалогов на памятных кристаллах. Всего и обо всех рассказать -
бумаги не хватит. Я только о Льве и Васе, по одному эпизоду...
Нимза - одна из планет голубого солнца. Координаты я не сообщаю,
поскольку никто из вас туда не собирается. В свое время я открыл закон,
согласно которому каждая звезда имеет систему планет и в ней хотя бы одна
планета пригодна для жизни и потому заселена. Этот закон сразу облегчил
поиски братьев по разуму: главное - добраться до незнакомой звезды, а уж
там...
Нам везло. На Нимзе, несмотря на наличие разума, войн пока не было. А
было социальное благорастворение, поскольку местные жители находились в
диком состоянии, в состоянии первобытного коммунизма. Волосатенькие, в
передничках из плохо выделанных шкур, немногочисленные жители пещер и
высоких деревьев, крепенькие такие мужички. О женщинах я не говорю - это
Васина область. Но в целом женщины как женщины, они что на Нимзе, что на
Земле - одна природа. Я этим ничего плохого сказать не хочу, скорее,
наоборот.
Когда высаживаешься на незнакомую планету, то первое дело - поставить
базовый лагерь, чтоб было где передохнуть и привести себя в порядок после
блужданий по планете. И в первую же ночь нашу базу осадили какие-то
ужасные хищники. Они пытались преодолеть защиту, дико ревели, сверкали
глазами и скрипели то ли зубами, то ли суставами. Хорошо, капитан
догадался включить светильники. Мы видели, как эти огромные хвостатые
твари метнулись в лесную тень, подальше от нашей сияющей поляны.
- Надо бы разбудить Василия, - сказал капитан, заглядывая каждому в
глаза. Вася в своем боксе с тройной звукоизоляцией давил сурка и животных
воплей слышать не мог.
Возникла заполненная инопланетным ревом пауза.
- Ладно, пусть спит, - вздохнул капитан. - В данном случае я
приказывать не могу.
- Тэк-с, - сказал корабельный биолог, то есть я. - Хищники боятся
света, следовательно, они ведут ночной образ жизни. Днем спят, и вот
тут-то мы их и прищучим.
Я ошибся, что в общем меня не порочит как специалиста, ибо вся биология
состоит из сплошных ошибок: мы думаем, что знаем что-то о жизни, а мы ни
черта не знаем.
Утром мы сняли защиту, умылись, поели. Вдруг капитан говорит:
- Где мой рюкзак? Он вот тут с вечера лежал! Из непрокусимой кожи.
Нет рюкзака. Ну нет, и все!
Тут видим, на краю поляны хищник стоит, в зубах рюкзак держит. Не из
тех, что ночью были, но зубов несчетно, глаза красным огнем горят, на
боках мозолистые наросты, и сам с теленка. Серый, как волк. Имя ему
карчикалой - это я так назвал.
Капитан - а какой хищник его устрашит? - кинулся забрать рюкзак.
Карчикалой подождал маленько и неспешной рысью двинулся по периметру
поляны. Капитан наподдал, хищник тоже, держа расстояние метров пять.
- Не, - сказал Вася, доедая оранжерейный огурец. - Не догонит.
- Это капитан-то, да он еще даже не разогрелся.
- Натощак еще, может, и догнал бы. - Вася хрупнул огурцом. - А поевши,
ни в жизнь. Ставлю банку малосольных против твоего справочника
нейрохирурга-любителя.
На пятом круге капитан сделал неожиданный бросок, в падении ухватился
за лямку рюкзака и еще проволокся немного по мокрой от росы траве.
Карчикалой бросил рюкзак и залез в ближние кусты. Оттуда он рычал и
сверкал глазами. Справочник остался у меня. И осознание моей ошибки:
дневные хищники тоже есть, причем упитанные и зубастые.
Капитан, сосредоточиваясь перед началом дня и выполняя через нос
дыхательные упражнения, сидел в позе чурчхелы, а напротив карчикалой
облизывал себя, где мог достать. Потом он растирал когтистыми лапами за
ушами, мурлы и вокруг носа. При его размерах и внешности картина эта была
дико смешной, и мы радостно ржали.
Обсудив план действий, мы решили не забывать про джефердар. Хищник даже
если ночной, а вдруг днем проснется... Если ведь и Васю неурочно
разбудить... тоже не всякий решится. И, кроме того, ночью среди зверья мне
померещился тираннозавр.
Дисколет удобен всем, безавариен, устойчив, вместителен. Но главное -
бесшумность. Холмистая долина простиралась под нами, а в холмах и скалах
темнели входы в пещеры, и, как мы потом убедились, достаточно широкие,
чтобы Вася пролез. У горизонта голубели сглаженные далью горы, порывы
легкого ветра шевелили нетронутые ботинком травы. Приятный пейзаж,
навевающий ностальгические воспоминания. Небольшое синее солнце не
обжигало, а лишь ласкало наши полуобнаженные тела. Хорошо было. Не поиск,
а сплошное удовольствие. Короче, такое сочетание факторов, которое делает
работу приятной. А к этому должен стремиться всякий разумный.
Мы зависли над холмом и увидели внизу массивную тушу какого-то зверя.
Размеры скрадывались расстоянием, но зверь прыжками двигался в нашу
сторону и, мы поняли, не по своей воле: его с воплями и воем гнали
волосатые мужички. А в сторонке трусили карчикалои и другие хищники. Чуть
повыше дисколета планировали пернатые и перепончатокрылые стервятники.
- Травоядный, - сказал Лев. - Похоже, они его на пастбище гонят.
Видишь, туловище округлое, хвоста нет, так, поросячье подобие. Шеи вроде
тоже нет, но рога ветвистые, в развилке гнездо из травы плетеное и
принадлежащее, видать, вон той пичуге, что сидит на спине и укоризненно
орет, дескать, я тебя предупреждала, надо было раньше сматываться.
Чувствую, животное дойное и на бифштекс пригодное. А имя ему будет -
ренелопа.
Тут Лева крякнул и замолчал. Внизу мужички махали копьями и метали их в
зверя, подбегая совсем близко. И ведь не боялись, хотя эта громадина
совсем не желала умирать. Зверь ревел душераздирающе и бросался с
намерением подмять под себя преследователей. Нас в пылу сражения никто не
замечал, и мы записали всю сцену охоты.
Когда наконец ренелопа испустила дух, охотники повыдергали копья,
всаженные чуть ли не на половину длины, и, распевая местный шлягер, в
котором последняя фраза повторялась бесконечно, ушли вдаль к холмам.
- С ума сойти, - сказал Вася. - Сколько трудов, сколько риска - и ради
чего? Хоть бы вырезку забрали.
- А может, ренелопа невкусная.
- С такой внешностью! Где это вы невкусную свинью видели?
- Ну, на свинью она похожа, как чайник на репу. А убивают, допустим, из
ритуальных соображений. В доказательство достижения членами данной банды,
допустим, воинской или иной зрелости, а? Читал, на Земле в древности был
такой обычай. Скажем, какой-нибудь Змеиный Зоб, накачав мышцы в прыжках по
деревьям, шел тет-а-тет на крокодила. Ежели он приносил крокодилью шкуру,
то все племя видело: теперь рисковый Зоб может взять себе жену. Семья,
спаянная осознанием общего преступления, убийством реликтового животного,
была прочной... - Капитан, который обычно выражался кратко, смущенно
замолчал.
Внизу на поверженного зверя набросились хищники разных размеров и
обличий. Они некрасиво чавкали и ссорились по пустякам.
- Вы как хотите, - сказал Вася, - а я лопаточную часть заберу. Ибо за
ветеринаром бежать поздно.
С криком: "Переедание смерти подобно!" - Вася отогнал недовольных
хищников и забрал вырезку. И правильно сделал: вечером мы убедились, что
это было нежнейшее мясо, проросшее тающим во рту хрящом. Из него отбивные
или, я вам скажу, шашлык под холодное цинандали - передать невозможно. Они
не просто сочетались, эта инопланетная вырезка и чисто земное цинандали, -
они дополняли друг друга, и это обстоятельство являлось неопровержимым
свидетельством единства всего хорошего во Вселенной.
Тут к нам на холм забрался пухленький теленочек на толстых упругих
ножках ростом метра полтора, морда наивная, но привлекательная. Вообще-то,
все бычки отлично смотрятся, а этого не портили даже роговые щитки над
глазами, даже длинные когти на лапах. Бычок облизал капитану руку, и тут
мы увидели редкое зрелище - неудержимую улыбку, украсившую медальный лик
нашего капитана, который и по делу-то редко смеялся.
- Если бы я был капитаном, может, ко мне тоже бы... приставали всякие
звери. - Вася вздохнул, вспомнив ломерейского дракончика, оставленного
дома.
- Вот в этом ты весь, - сказал Лев Матюшин.
И мы снова полетели над обширной равниной с рощами и степью. Живность
внизу кишмя кишела, в небе реяли гигантские рукокрылые. Попадались и
ренелопы, тела их колыхались, и мы уже знали, почему копья входили так
глубоко: отнюдь не сила аборигенов была тому причиной, а мягкая
консистенция звериного тела. Ночных хищников мы не нашли. Думать, что они
попрятались в норах и пещерах, не приходилось: это ж не нора должна быть,
а метро.
Рассуждая о капризах природы, необузданной в своем творчестве, мы
разглядывали птеродактилей, парящих бок о бок с дисколетом. Один, оскалив
пасть с дуплистыми, в беспорядке растущими зубами, все пытался укусить
кромку диска, и Лев Матюшин загорелся было взять один зуб на счастье: "Я
его на шнурке подвешу". Конечно, Лев с полуметровым клыком смотрелся бы
неплохо, но мы отговорили его - все-таки уже не мальчик, чтобы таскать на
шее двадцатикилограммовую кость. Да и лишить птеродактиля зуба - хорошо ли
это, на чужой беде свое счастье строить... Надо полагать, здесь должны
быть гигантские болота и озера, а в них брахиозавры и диплодоки, если к
этим пресмыкающимся применима земная классификация.
Мы избегали пока говорить о главном, мы словно забыли о волосатеньких
нимзиянах, о бескорыстных охотниках на ренелопу. Мы говорили о пейзаже с
тремя дымящимися вулканами, о зверях и странном сосуществовании ящеров и
развитых млекопитающих, о том, что надо запустить автоматы для
картографической съемки, что пора вплотную разобраться с микрофлорой, что
завтра надо лететь к горам. Обо всем говорили, а в мыслях таилось одно: на
планете - люди...
Конечно, у природы нет предпочтений: ей что Лев Матюшин, что черепаха -
все едино. Можно спорить: является ли человек венцом творения? Можно
привести веские аргументы, из которых следует: нет, не является. Но это не
для меня, я в таких кощунственных спорах не участвую, я антропоцентрист, и
пусть меня осудят. Человек прежде всего. Нет такого зверя, чтоб, например,
сравнился с нашим Васей. Ни по уму, ни по другим каким качествам: все
соображает, где что лежит, куда бежать, в случае чего. И в ремонте силен.
Когда Васе было всего два годика, он уже читал букварь. Но, рассказывая об
этом, всегда добавлял: "Правда, со словарем".
Мы, не сговариваясь, решили местным человечеством заняться вплотную
немного погодя и предварительно обезопасив себя от возможного съедания.
Ночные гиганты потрясли наше воображение. Сплошная броня, рога, зубы и
когти...
...А жили они на деревьях. Такие толстые, высокие, скажем, баодубы,
растущие купами. Три поколения на каждом дереве размещались без тесноты.
Ну и гости, что с вечера остались. Детишки на пятнадцатиметровой высоте
без страха посапывали в гамачках, взрослые - на развилках.
Когда я к вечеру явился в такую рощу, все баодубы были заняты. Жители
неприветливо глядели на меня с ветвей, не проявляя стремления к
знакомству, и длинно, с подвываниями зевали. Я пожал плечами и разжег на
поляне костер. Нимзияне что-то закричали, заговорили, вроде как выражали
недовольство: поздно уже костры жечь, спать пора. Но у меня было чем их
пронять. Я достал из мешка заготовленный полуфабрикат, приспособил его над
углями. С деревьев послышалось густое сопение, нимзияне внюхивались в
шашлык... Но тут на поляну вспрыгнул, иначе не скажешь, кошмарный хищник и
чуть было все не испортил. Он был весь в броне и колючках. Встав на
цыпочки, я мог бы дотянуться до его пупка, только мне это и в голову не
пришло, а возникла мысль залезть на дерево повыше. Но я справился с собой,
надо было держать марку: не мог землянин принять срам от инопланетного
занюханного хищника. Ящер втянул в ноздри воздух для повторного рычания,
но у меня в руках уже обозначился джефердар. Хищник поднял лапу, каждый
коготь с капитанову ногу, и застыл памятником самому себе.
Гляжу, аборигены зевать перестали, ибо наверняка впервые видели
человека, не драпанувшего за горизонт при контакте с тираннозавром. Теперь
я смог его обмерить. Действительно, до пупка достаю, но, чтобы достать до
ноздрей, пришлось залезть на дерево. Оттуда я, хватаясь за роговые
выступы, прошел по туловищу до кончика хвоста. На меня таращились
нимзияне, не понимая, что это я обмеряю ящера, что это я науке служу. Они,
надо полагать, думали, что я исполняю какой-то странный обряд, а скорее
всего рехнулся от радости, что хищник вдруг по непонятной причине
окостенел. Чтобы не разочаровывать публику, пришлось дать вприсядку круг у
ног ящера, но без музыки, сами понимаете, много не напляшешься. Для них
это было понятно, и они по одному стали слезать с деревьев. Железная,
скажу вам, психика. На поляне страшный хищник без видимых повреждений,
какой-то явно ненормальный тип в странных шкурах мечется вокруг него.
Идиотская картина, а им хоть бы что... Последним слез вождь. Я узнал его
по голове, у вождей место, которым он ест, сильно развито, ибо главная
прерогатива власти - есть больше и слаще других. Это обобщение касается,
естественно, и вождей инопланетных.
Не обращая внимания ни на меня, ни на обездвиженного зверя, вождь
ринулся к шашлыку и, жуя, заговорил по-земному:
- Угу-м. Ого!
Чтя демократические порядки, рядовые нимзияне стояли в сторонке,
надеясь доесть остатки. Видать, у них в организмах тоже шашлыков не
хватало. Я не мог перенести зрелища, когда один ест, а другие смотрят, и,
достав домашние заготовки, стал нанизывать шашлыки на шампуры. Вождь на
минуту перестал жевать и недоуменно уставился на меня. Но я сделал
понятный всем жест: налегайте - и аборигены разместились у костра и
принялись за шашлык. Это среди ночи!
Я уселся на шершавой лапе зверя - он теперь будет до утра стоять - и
задумался. Представь, что ты землянин, думал я. И вот перед тобой шашлык с
солью и перцем, зажаренный вперемежку с лучком и помидорами, а с другой
стороны - инопланетянин. Вопрос: что ты предпочтешь? Вот то-то и оно.
Иначе кто тебя за разумного примет.
Положительные результаты испытаний на шашлык с тех пор являются
основным критерием разумности при контактах с инопланетянами. Надо
сказать, что тест по Матюшину выдерживают большинство из тех, с кем мы
встречались в своих скитаниях по космосу. Это говорит о широком
распространении разума во Вселенной.
Судя по всему, нимзияне были поголовно разумными. И с ними можно было
договариваться, только вот о чем? О чем вообще можно договориться с
инопланетянином? И к тому же ели они молча, и для кибертолмача исходного
материала не было. Поев, они так же молча, разве что отрыгиваясь, полезли
на ветки что повыше, чтобы хищник снизу не достал. И "спасибо" никто не
сказал. Видок у них был дубоватый, в смысле, следов интеллекта на лицах не
было. И я подумал, что, может быть, склонность к шашлыку - это еще не
показатель разумности... Такая вот крамольная мысль. Н-да!
До утра я не сомкнул глаз. Интересно было наблюдать, как приходит в
себя ящер. Сначала он осторожно поставил ногу, поклацал челюстями,
оглянувшись, проверил, действует ли хвост. И потихоньку, припадая животом
к планете, убрался восвояси в ближайшую папоротниковую чащу. Больше ничего
зверь проверять не стал, хвост шевелится, и ладно. На хвосте сидели
колючки, ну прямо буйволовы рога. С моей точки зрения, это ни к чему,
излишек вооружения делает скотину агрессивной, возрастает степень риска
нарваться на такого же оруженосца. А это сокращает жизнь не токмо
индивида, но и всего вида. И мне стало ясно, что более ста миллионов лет
эти ящеры не протянут - вымрут. Жалко конечно, но против законов эволюции
не попрешь.
Потом на становище прокрались разнокалиберные санитары-трупоеды. Они
шныряли, подбирая все, на их взгляд съедобное. Пришлось защищать рюкзак,
но их было много, а я один, и вынужден был долго от них отмахиваться.
Потом с гнусавыми воплями заявились птеродактили, расселись на вершинах
баодубов и разбудили нимзиян. Кто-то спросонок свалился с ветки, и я не
успел подбежать, чтобы помочь, как из кустов вытянулось то ли щупальце, то
ли лапа - и уволокло бедолагу. Вокруг становища, полагаю, дежурили
хищники. Никто сверху не кинулся спасать, только послышался женский вопль.
Остальные, похоже, не обратили внимания на гибель соплеменника, и отсюда я
сделал вывод, что это для них дело житейское и каждого съеденного
оплакивать - слез не хватит.
Зазевавшись, я и не заметил, как такое же щупальце обернулось вокруг
моей ноги и сильно дернуло. Я упал на правый бок, придавив ножны с
тесаком, и, пока я извивался, вытаскивая нож, меня уже почти доволокли до
кустов. Разве это не смешно, меня, Льва Матюшина, выпускника Жмеринской
школы космопроходцев, намеревается сожрать нимзиянский слизень, а может,
червь или змей. Я замахнулся ножом, но рука моя была перехвачена вторым
щупальцем, а третье обвило меня вокруг талии, и обе руки оказались
связанными. Я перестал барахтаться и подумал о вас, каково будет всем вам,
когда мой огонек на пульте безопасности погаснет. И тут, полагаю, если мой
огонек и не погас, то часто-часто замигал, ибо меня квалифицированно
трахнули головой о камень и я потерял сознание. Это при наличии шлема на
голове...
Очнулся я в какой-то тесной и скользкой кишке, по которой наклонно
двигался вниз, руки были свободны и подняты над головой, опустить их я не
мог. Вскоре движение прекратилось, и я мягко вывалился в серую полумглу на
кучу травы. В голове звенело и болело, а так я вроде был цел. Ощупав себя,
убедился: нож в ножнах, рация и кибертолмач по-прежнему в воротнике. Уже
хорошо. Включил фонарь, вделанный в шлем, и увидел себя в пещере, уходящей
вдаль, и услышал неразборчивое бормотание и писк. Повыше меня темнела
круглая дыра, из которой я и выпал. С минуту я сидел без мыслей, тупо
глядя перед собой, и тут впервые возрадовался своей дисциплинированности:
на чужой планете шлем не снимать. Он спас меня... дважды. Ибо меня снова
стукнули по голове тяжелым предметом, круглым и пятнистым, причем предмет
вылетел из той же дыры. Естественно, я огорчился. Им, или ему, мало, что
меня уже били по голове, что бросили в подземелье, им еще понадобилось
швырнуть вслед каменюку. А это уже садизм. Не успел я слезть с травяной
кучи, как из серого тумана, вроде как заволакивающего пещеру, явился
кривоногий и волосатый нимзиянин. Не глядя на меня, он подобрал эту самую
каменюку, похожую на пушечное ядро, и удалился, прижимая ее к животу
обеими руками. Что оставалось делать? Я двинулся следом по полутемным
переходам-туннелям. Это не были искусственные сооружения, мне казалось,
что их промыли подземные потоки, а пещера имела карстовое происхождение.
Свет проникал через отверстия в сводах, но их не было видно, серый теплый
туман скрывал верх пещеры.
Нимзиянин свернул в ответвление, и, пройдя следом, я увидел зал с
неровными стенами и озерцом горячей, судя по испарениям, воды. В этой
пещере было жарко и влажно. А вдоль стен лежали одинаковые, словно
калиброванные, круглые ядра, и мой нимзиянин аккуратно уложил принесенное
ядро рядышком с остальными. Нечто вроде арсенала, подумал я, разглядывая
второго аборигена, возникшего в пещере. Второй наклонялся к ядрам,
прикладываясь к ним волосатым ухом. Потом он выбрал одно, откатил в
сторону и, крякнув, поднял себе на живот. Он скрылся в колышущемся мареве,
не сказав ни слова. Конечно, в многоглаголании несть истины, но есть ли
она в молчании? Для толмача материал отсутствует, и я словно немой.
- Здравствуй, - сказал я нимзиянину. - Зачем вы таскаете эти... э...
штуковины с места на место?
- Тунга яс, - ответил он. И ушел.
В одиночестве я пробыл недолго. Снова явился нимзиянин, выбрал ядро и
понес. Я пошел рядом, напрашиваясь на контакт.
- Тунга яс, - сказал я.
Абориген одарил меня сразу тремя фразами, сунул мне в руки ядро и
повернул назад. Тяжелое, черт возьми, килограммов двадцать, и как это моя
голова выдержала? Я ждал, разглядывая неровности стены, пока он не
вернулся с новым ядром. В той пещере, куда он меня привел, было тепло,
почти светло и сухо. И лежали ядра в один слой. Он положил свое, я свое.
Мне это стало надоедать.
- Слушай, мужик, здесь перерыв на обед положен? Хочу ням-ням! - Я
похлопал себя по животу и по зубам.
Абориген разглядывал меня из-под нависших кустами бровей.
- Ням-ням? - повторил он и задумался. - Ням-ням туки ныпишь дак синх.
Он, загребая кривыми ногами песок, двинулся по переходам. Я за ним. В
боковых ответвлениях мелькали чьи-то силуэты, слышались стук и
перепискивание - звуки какой-то деятельности. Мы вошли в почти круглое
помещение. Уходящий свод заканчивался на десятиметровой высоте широким
отверстием, в конусе света из него на полу лежала большая куча сырой -
исключительно вегетарианской еды. А возле кучи сидели мужики-нимзияне,
выбирали что посъедобнее и мрачно жевали. Иногда они задирали головы на
коротких шеях. И дождались манны небесной в виде веток, усыпанных
фруктами. Манна падала из отверстия в своде. Я взял фрукт в руку.
Индикатор на перстне светился "съедобно". На вкус это была помесь моркови
с яблоком, есть можно, но я почему-то вспомнил, как мы с Васей и капитаном
ходили на турнепс.
Я жевал фрукт и смотрел, как, пригладив редкие усишки, разбредались
нимзияне, а кое-кто, не отходя от кучи, заваливался спать. Мой кибертолмач
сигналил, что готов к работе и дает мне возможность для примитивного
диалога.
- Чего дальше делать будем? - спросил я, ни к кому конкретно не
обращаясь.
- Тунга яс, - ответил уходящий мужик, и толмач тут же перевел:
"Работать надо". Я пошел рядом, и в моей голове постепенно зарождалось
понимание. Ясно, что эти кругляки отнюдь не ядра - на Нимзе, слава Богу,
то ли пока не стреляют, то ли уже дострелялись. Мне эти хождения стали
надоедать, и я допытывался: куда это мы идем и зачем? Мужик бормотал
что-то непонятное.
В переходе посветлело, в ноздри шибанула жуткая, ни с чем не сравнимая
вонь, и сразу открылась пещера. Я застыл потрясенный. Ручаюсь, ни один
землянин ничего подобного и представить не мог в самом горячечном бреду.
Тысячи пищащих и щелкающих тварей кишели на полу необозримой пещеры, а
ближайшие тянулись к нам, раскрывая зубастые пасти детенышей с желтой
окантовкой. Детский сад в аду. И ничего не менялось от того, что самый
большой детеныш с толстым метровым хвостом был мне по пояс, а самый
маленький и еще беззубый - по колено. Все равно - это был динозаврий
инкубатор, совмещенный с детским садом. Вон мужики - ходят среди детенышей
и бросают им в пасти куски притухшего мяса. Кучи небрежно рваных громадных
кусков лежали в беспорядке по всей пещере. Такой кусок в горло детенышу не
пролезет, и мой ведущий, кряхтя, отрывал от полутуши мелкие куски и все
совал, совал их в отверстые пасти. Меня подташнивало не только от гнусного
запаха, но и от вида слизи на руках и животе нимзиянина.
- Тунга яс, - пробурчал он, тыкая перстом в плохо ободранную тушу
неизвестного зверя. - Согута тунга ци ням-ням.
"Кто не работает, тот не ест", - перевел толмач. Я задумался. Где-то я
уже слышал это звонкое изречение. А может, в свете этого высказывания
таскать чужие яйца и кормить чужих детенышей - это и есть работа. В гробу
я ее такую видал. Работа на себя не требует лозунгового оформления. И, при
всем моем гуманизме, динозавры - большие и маленькие - никаких симпатий у
меня не вызывали. Нет, против я ничего не имел, пусть живут, но
способствовать размножению... И мне почему-то вспомнились находки
динозавровых яиц в пустыне Гоби. Одиночных яиц не находили, только
коллективные, так сказать, кладки. Причем яйца лежали так густо, что
человеку между ними не пройти, не то что динозавру. Поневоле
призадумаешься.
Надо полагать, я никогда не узнаю, кто меня похитил, но технология
процесса мне стала ясна. Кто-то несет, точнее, откладывает яйцо прямо в ту
самую дыру, в трубу, по которой меня спустили скользом в пещеру.
Представляю очередь динозавров и скандалы - кому сейчас нести. Яйцо
шлепается на подстилку, здесь его подхватывает нимзиянин - человек, между
прочим, хотя, на мой взгляд, излишне волосатый. Подхватывает и уносит в
теплую пещеру, собственно инкубатор, где оно доходит до кондиции. А когда
птенец - или как там его назвать, не знаю - начинает изнутри подавать
сигналы, яйцо перемещают теперь уже в, гм, операционную, где ему помогают
разломать толстенную скорлупу; обломки такой скорлупы, пригодные для
мощения площадей, усыпали полы пещер и переходов. Новорожденного динозавра
относят в детскую, куда сверху сбрасывают мясо для кормежки. Понятно, сам
динозавр - скотина грубая, колючая, в броне и зубах, ему повредить
младенца ничего не стоит. Есть ли кто более подходящий на роль няньки, чем
человек? И динозавры, в заботе о благополучии потомства, приспособили
нимзиянина к этому делу. Чтобы додуматься до такой простой мысли, много
ума не надо. Сумели же земные коты поставить себе на службу так
называемого хозяина. Человека, между прочим, маловолосатого и
большелобого.
- Тунга яс! - Нимзиянин толкал меня в плечо немытой ладонью.
- Усохни, яйценосец! - ответил я и пошел вдоль пещеры, переступая через
малышей и наступая на чьи-то хвосты. Мне надо было найти выход из пещеры,
ведь как-то выходят подросшие ящеры! Фильтр на шлеме немного скрадывал
запах, но все равно меня мутило.
Приглядевшись, я заметил, что по мере моего продвижения возраст и
размеры детенышей увеличивались. Я встретил целую бригаду нимзиян,
отгонявших тех, кто постарше, к другому концу пещеры. Там молодые ящеры
уже кормились сами, разрывали туши на куски и заглатывали их не жуя.
Людей, правда вооруженных палками, они почему-то слушались. Выхода я не
нашел, обнаружил только большие отверстия в своде на пятиметровой высоте.
Видимо, для вентиляции, но через них и солнце заглядывало. Ничего,
разберусь помаленьку.
В шлеме послышался озабоченный голос капитана:
- Лев, уже сутки от тебя ни слова.
- Не поверите, капитан, меня трахнули головой о камень, и я сижу в
пещере, где меня обратили в рабство в динозавровом инкубаторе.
- Инкубаторе, - мурлыкнул капитан. - Какая прелесть.
- С познавательной точки зрения...
- Только с нее конечно. Я вижу, ты оклемался. Давай дальше познавай...
- Капитан, как там Вася?
- Васю тоже в плен взяли.
- Динозавры?
- Если бы, - непонятно сказал капитан и отключился.
В общем, причин для тревоги не было. Ну украли, ну взяли в плен, может,
на Нимзе так принято, может, здесь такие обычаи... И нечего горячку
пороть, на то и поиск, чтобы попадать в дурацкие положения. Так думал я,
исследуя цепочку пещер в поисках выхода или общежития, что ли. Места, где
мужики отдыхают, спят, смывают с себя жир и пот. Выхода не нашел, а
сравнительно населенное место обнаружил. С костром из сухих веток и с
нимзиянами, сидящими на корточках вокруг него. Числом пятнадцать. На
палках у них были насажены куски мяса, и каждый держал свой кусок над
костром. Мясо, собственно, не жарилось, а обугливалось в коптящем пламени.
И тут неожиданно разрешился давно мучающий меня вопрос: а кто этим всем
командует? Кто следит, чтобы яйца вовремя перемещались, чтобы динозаврьи
дети были накормлены и чтобы, наконец, детская пещера не переполнялась
воспитанниками? От костра поднялся мужик и, неся перед собой прут с
куском, подал его начальнику, а лежал он в сторонке на боку, и я его
сначала не заметил. Начальник взял прут вместе с куском. Другой рукой он
чесал чресла, и это расположило меня к нему: мог бы и приказать, а ведь
чесал сам!
Я подошел поближе и между нами состоялся разговор; нимзиянскую сторону
представлял мой кибертолмач, и если что не так, то это на его совести.
- Мне сказали, ты отказываешься работать? - Зубы у него были желтые,
широкие и росли наружу. Кусал он, не сняв куска с прута.
- Я отказываюсь яйца носить. И мне здесь не нравится.
- Не будешь носить, на дадим ням-ням. И вообще, обнажи голову, сними с
себя шкуру и отдай ее мне. Видимо, ты не здешний, да?
Он страшно удивился, что я не снял шлема и скафандра, с виду
напоминающего куртку и штаны. Но мне без них нельзя. Повторять начальник
не стал. Он просто велел меня раздеть. Позже я узнал, что и Васю тоже
пытались оголить.
Мне стало смешно, когда на мне повисли четыре нимзиянина. Они
безуспешно тормошили меня и кряхтели. Ну не заниматься же мне
перевоспитанием взрослых мужиков. Я стряхнул их.
- Где здесь выход, я спрашиваю?
Сзади меня стукнули палкой по шлему, но после удара яйцом я уже больше
ничего не боялся. Я вроде не спешил, но успел перехватить руку с
занесенной вторично палкой, поднял нимзиянина и положил рядом с
начальником. Оба со страхом смотрели на меня, неуязвимого.
- Отсюда нет выхода.
- Как это? Яйца все прибывают, а количество детенышей не возрастает. Ты
же видишь, со мной вам не справиться. Говори правду.
- Выхода нет. А детеныши выкарабкиваются... - так перевел толмач.
Ладно, это увижу - как и куда они выкарабкиваются. Я отошел в сторонку,
нашел местечко почище и лег, включив малую защиту. Начальник меня больше
не интересовал - тоже мне, философ пещерный: "не дам ням-ням"!
Когда проснулся, в пещеру сверху уже проникал утренний свет. Не мешкая,
я прошел в детскую, туда, где скапливались старшие. Я присел между ними, и
они вскоре перестали обращать на меня внимание. И я увидел, как потемнела
дыра в своде пещеры и оттуда спустился к нам... хвост динозавра. Не знаю,
что за порода, но хвост был удобен для выкарабкивания: по нему поднимались
наверх и исчезали в свете дыры детеныши, что постарше. Некоторые падали
вниз, - значит, еще не дозрели для выхода во взрослый мир.
Цепляясь за роговые выступы, я вылез на поверхность. И стало мне светло
и просторно, и хватило ума немедленно смотаться в сторону, чтобы не увидел
меня чадолюбивый зверь, что сидел на холме, опустив хвост в дыру. Детеныши
тоже не задерживались рядом с ним, уж больно страшен был, а детская
психика уязвима.
Я оказался в совершенно незнакомой местности. Плато, усеянное скалами,
обломками скал и утыканное невысокими холмами, какие-то похожие на воронки
провалы, наверняка те самые дыры в сводах пещеры, в которые проникает свет
и куда сбрасывают еду. А в пределах видимости болото необозримое, заросшее
древовидными хвощами, гнездилище ихтиозавров и земноводных ящеров.
Интересно, есть ли в пещере их детеныши, или ее монополизировали
тираннозавры? Далеко меня утащили, оглушенного. Совсем рядом кошмарные
гиганты скандалили за право присесть возле дыры и снести в нее яйцо. Стоял
громоподобный с раскатами рык, от топота дрожали скалы, десятки динозавров
толпились на сравнительно небольшой площадке между холмов. Они не имели
понятия об очереди, царило право сильного. Но, как я заметил, того, кто
уже угнездился над дырой, не трогали, ждали, пока сам, или сама, слезет.
Я ухватился за этот факт как за главное звено, потянул всю цепь на себя
и ужаснулся результату. Не пройдет и десятка миллионов лет, и они научатся
соблюдать очередь - что явится началом цивилизации. В очереди возникнет
счет, ибо каждому интересно знать, сколько ему еще осталось ждать. А там,
в силу необходимости вести запись очередников, изобретут письменность.
После и десятка тысяч лет не пройдет, появятся города, промышленность,
энергетика, электронная вычислительная техника - сначала для учета
очередников, а потом и для расчета орбит спутников. А там и неизбежный
выход в космос. Трудно представить автобус, заполненный игуанодонами, а уж
космический корабль длиной в сотню километров... А людям на Нимзе делать
будет нечего, только в инкубаторах вкалывать.
Я восхитился мощью своего анализа. Из пустякового наблюдения - сидит
динозавриха, тужится, и в спину ее не толкают - я сделал вселенского
масштаба вывод о грядущем выходе динозавров в космос и рабском будущем
человечества Нимзы.
А все почему? Я за главное звено ухватился. Правда, каждое звено в
любой цепи - главное, иначе цепь распадется. Так что в принципе при
диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.
И тут мне стало стыдно. Я, значит, на воле, свободный, а они в
подземелье; я смотрю на солнце, а они в смраде и гнуси динозавровы яйца
таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода из пещеры нет, а
чтоб выкарабкаться - до этого они не додумаются... Надо спасать мужиков.
Залез я в расщелину, стал ждать. Действительно, к ночи динозавры
разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в нее ногами вперед и выпал в
пещере на знакомую кучу. Было темно, я отполз в сторонку и прилег,
дожидаясь утра. А то вздумается кому-нибудь снести яйцо среди ночи,
пришибет ненароком.
Едва, по моим часам, начался восход солнца, я встал и возопил:
Выйду д'я на улицу, пойду д'на село -
Девки гуляют, и мне весело!
С этим романсом - а он, вы сами знаете, мне всегда удавался - я пошел
по переходам и поклялся, если не соберу их, брошу петь. Разбуженные
нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я
добрался до логова начальника и успел закончить три первых куплета, за
мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с десяток набралось.
Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они молча таращились на меня,
ошеломленные мощью и мелодичностью моего голоса. Когда они столпились
вокруг, я закончил куплет и сказал:
- Благородные нимзияне! - Тут я вспомнил, что они еще не знают названия
своей планеты. Пришлось перестраиваться: - Мужики! Э-э... благородные
мужики! Мир ваш уныл и страшен. Мгла в вашей норе, и вы здесь
сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные среди косных стен
проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы смотрели на небо, когда
последний раз видели звезды, слышали голос птицы, жужжание пчелы над
цветком, дышали запахом ягод? Тоска - вот ваш удел здесь. Доколе вам
служить врагам, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и слизью? Вас
губит зловоние, исходящее от их детенышей, которых вы кормите несвежим
мясом, открывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас
плачут дети, а вы здесь, содрогаясь от унижения, таскаете чужие яйца.
Доколе, я спрашиваю!
Я перевел дыхание. Аплодисментов не было. Начальник чесал спину
изогнутым сучком, нимзияне тоже скреблись и, похоже, стали терять ко мне
интерес, видимо, им больше нравилось, когда я пел. Мой пафос, похоже, не
затронул их заскорузлых душ. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь.
И даже Вася согласился, что она была нетривиальна и убедительна, что
экспромтом такую даже он, Вася, произнести не смог бы. Увы, она
убедительна для землянина, но кому из нас знакома психология
неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако молодец
не тот, кто начал, а тот" кто кончил. Пришлось кончать:
- Разве для такой жизни, о благородные мужики, вы родились на свет? На
свет, а не на тьму. Нет и еще раз нет! Так восстаньте, и я поведу вас к
солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто, где
воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!
Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица
что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные
подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно.
Потом вождь отложил палку и произнес:
- Ты много слов сказал, о прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых
и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты
говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем
ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не
служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и
накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не
понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать
от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не
снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци
ням-ням. Уходи!
- Вас ждут загорелые жены! - жалким голосом закричал я, уходя и еще
надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, - видимо, институт
брака был им еще неизвестен... И материальные прелести рабства перевесили
все мои доводы. Буду самокритичен: меня не устраивал эволюционный путь
развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый,
покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, ткнул меня мордой в стол. И
правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство
попасть...
Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и
в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ
жизни. Ходить, смотреть... Но из этого ничего не вышло. День он
действительно проходил, разглядывая окружающую красоту, а на ночь
расположился на вершинке холма, рюкзак под голову - и проснулся только под
утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь,
что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли
неподалеку. Те, которые сидели рядом, смотрели не мигая на Васю с
восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.
- Если б это на Земле, - говорил потом Вася, - тогда понятно.
Известность, слава первопроходца, то-се. Вполне естественно. Но они с меня
буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей толпой
пошли за мной. И уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от восторга.
Надев рюкзак, я, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по пересеченной
местности, и я долго слышал, как угасали вдали их взволнованные вопли. С
горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня надо было.
Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой Бог не обидел. - Тут Вася
постучал себя по гулкой груди. - Но это не повод гнаться за мужиком таким
большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.
Местность мне очень нравилась, я вообще люблю, когда тихие озера, и
рыба плещется, и что-то вроде камышей на берегах. Это вам не вредное
болото с лежащими стволами хвощей и гадами, кишащими в жиже. Хорошо!
Только крабы беспокоили, выходили на берег и все норовили в рюкзак
залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил. И пока ел, все
думал, что вот сбежал от людей, рыбу ем, крабов отгоняю, а за этим ли я на
Нимзу явился? Счастливый случай послал мне возможность прямого контакта с
местными жителями, вернее, жительницами, ну да где женщины с детьми, там и
без мужиков не обойдется. А я сбежал, как последний миробль. И чего
испугался, сам не знаю... Ел и слышал, как кто-то невидимый в кустах
шебуршит и тихо сопит. Поев, нарвал я травы для гербария, краба в ящичек
посадил, думаю, отдам Льву, пусть классифицирует. В ручье зеленой гальки
набрал, потом оказалось - изумрудная галька. Мешок потяжелел, и я отнес
его на полянку, положил рядом маячок и инфразвуковую пищалку, чтобы
отпугивать всех от чужого добра. От пищалки у меня пошли мурашки по телу,
и я поспешил уйти, выискивая приключения на свою голову. Хищники иногда
высовывались из кустов или зыркали глазами с деревьев. Жвачные маячили
вдалеке, и тут я неожиданно решил давно беспокоящий меня вопрос: почему
хищник, как правило, ходит один, а жвачные стадом? В стаде каждый
надеется, что если задерут, то не его. А хищник думает: я рискую получить
копытом по морде, да чтоб я стал с кем делиться, все сам съем... Потом до
меня донесся запах дыма, и я пошел на него, решив, что больше от людей
прятаться не стану и будь что будет.
Пещера в скале и костер у входа были видны издали. Что-то жарилось на
костре, двигались женщины, бегали ребятишки. Старики, каждому лет под
тридцать, сидели у огня, а мужички помоложе маячили неподалеку, опираясь
на копья с каменными наконечниками. Я хорошо рассмотрел все это в бинокль,
одновременно фиксируя виденное. Ну что сказать? Самый высокий - под метр
семьдесят. А если среднего поставить возле капитана, то он будет
последнему в пуп дышать. Крепкие, кривоногие, весьма волосатые, в длинных
передниках. Почти все стояли на одной ноге, почесывая другую широкими
ногтями. Ступни - дай Бог сорок восьмого размера. Босиком, но мозоли на
подошвах непробиваемые. Головы и лица заросшие, от рождения не знали ни
расчески, ни бритвы. Я долго лежал неподалеку, часовые сменились,
устроились у костра, ели. И вдруг, я даже не успел глазом моргнуть, с неба
свалилась напасть, вся в зубах, когтях и перепончатых крыльях. Упала
неподалеку от костра прямо на молодую... э... деву. Мужики у костра
вскочили, похватали копья, но было поздно. Летучий ящер, подняв ветер,
только искры от костра, поволок добычу, летя низко над землей, почти надо
мной. Ну, реакцию мою вы знаете. Я вскочил, джефердар к бедру. Всего один
импульс. Хищник скуксился, трахнулся челюстями о баодуб - ну, такое
толстое дерево - и застыл в неестественной позе. Дева лежала рядом, и,
пока мужики подбегали к нам, я ее мельком рассмотрел. Блондинкой я ее бы
не назвал, и вытаращенные от ужаса глаза не были голубыми. Нос так себе,
скорее курносый, чем с горбинкой. Рот раскрыт, и зубы не выбиты. Бюст...
э... наводил на мысль, что лифчика они не носят. Подбородок с ямочкой,
м-да! Бедра произвели на меня глубокое впечатление. Коленки в мозолях и
выступают, но икры хорошей формы, вроде моих. А ступни на тридцать восьмой
размер - по их меркам миниатюрная нога. Талия тонкая, а пупок глубокий и,
как говорили древние индийцы, вмещающий две чашки розового масла. Кожа
коричневая, расчесы только на ягодицах, но струпьев нет. Вот все, что я
успел рассмотреть, не то чтобы в деталях, а так, в общем. Короче, если бы
ее откислить пару часов в горячей воде, то совсем ничего была бы.
Мужички подбежали не очень озабоченные, на меня уставились, на деву
ноль внимания, полагаю, раньше на нее уже насмотрелись. Птеродактиль
лежит, женщина, значит, лежит, а они на меня копья наставили. Нехорошо. Я
им знаками показываю: птеродактиля я уложил, деву спас. Смотрят: следов
насилия на ящере нет, и я, выходит, к этому не причастен, а насчет девы...
стоило ли? Э, думаю, сейчас я вам покажу. Переключил джефердар на
пробуждающую иглу, пальнул с грохотом и дымом - и ящер задвигался,
защелкал зубами. Обо мне забыли, кинулись колоть животное копьями.
Закололи и на меня с почтением поглядывать стали, ибо убить - ума не надо,
а вот оживить...
А дева лежит, живая, но обездвиженная. Взяли ее на закорки, пошли в
лагерь и меня пригласили.
Мое появление особенного переполоха не вызвало. Подходили, оглаживали
скафандр, трогали вещи, не делая попыток присвоения. Я бы сказал,
дружелюбно-равнодушные люди. Когда я пошел за оставленным рюкзаком, меня
легко отпустили. Я принес барахлишко и решил пожить здесь немного. Тем
более что спасенная дева пригласила меня осматривать пещеру.
Как они тут живут? - подумал я. Лежат охапки плохо просушенной травы,
шкуры со свалявшейся шерстью, пахнет какой-то дрянью, сыро и гнусно. Чадят
маленькие костры, не для обогрева, для освещения, ибо вход в пещеру -
только одному протиснуться. И с потолка капает. Но, видимо, живут:
заходили женщины, забегали пузатые детишки, подкладывали ветки в
костерики, а у меня для них ничего с собой не было... Впрочем, в самые
темные закоулки пещеры никто не заходил.
Когда кончили осмотр, снаружи меня уже ждали. Спасенная дева ушла к
костру, сильно жестикулируя, что-то говорила, а вокруг сидели
нимзияне-мужики, цокали языками, ахали в нужных местах и хлопали себя по
животам. Спасенная буквально разорялась, тыча в меня растопыренной дланью.
Видимо, совместный осмотр пещеры никак не улучшил ее характера. Женщины
толпились в отдалении и, судя по их загнанному виду, были весьма далеки от
мыслей об эмансипации. Ничего, подумал я, дождутся матриархата - свое
возьмут. А спасенная корила мужиков, что они прошляпили птеродактиля,
дескать, меньше в носу ковырять надо, а больше следить за небом и лесом. А
то от этих мужиков никакого толку, а женщина и за детьми смотрит, и еду
готовит, да еще в деле спасения должна полагаться на какого-то
подозрительного типа, и откуда он взялся, и почему весь в тонких шкурах
неизвестного зверя? И неплохо, дескать, было бы его раздеть, а шкуру ей
отдать. Мужики стали хмурыми: раздеть - это правильно, но с какой стати
шкуру ей? Пусть спасибо скажет, что жива осталась, а то еще и шкуру.
Они пасмурно поглядывали на меня, потом вождь (самый пузатый - всегда
вождь) сделал попытку стянуть с меня куртку. Гм... Его так быстро вытащили
из костра, что он по-настоящему и обгореть не успел, только задымилась
шерсть в районе копчика. А я с корнем выдрал ближайшую осину или, может,
местный дубок и издал вопль, усиленный мегафоном, тоже скрытым в
воротнике. Вопль получился - ого! Они так и полегли, а в кустах кто-то
охнул от неожиданности. Вообще, когда тайно сидишь в кустах, надо быть ко
всему готовым. Спасенная дева иссякла. Все долго молчали, и тут включился
мой кибертолмач, работающий также в диалоговом режиме.
- Если меня не трогать и не давить на самолюбие, то со мной можно
ладить, - сказал я, и толмач перепел это тремя словами. - Птеродактиля и
других кусачих я не боюсь. А вон там, в кустах, лежит зверюга, так это я
ее уложил голосом...
А что? Объяснять им про звездолет, что я с другой планеты? Не поймут.
При контактах контактирующий должен приспосабливаться к уровню
контактируемого, а не переть на рожон со своей эрудицией. Говорить
доступно, словно ты на ученом симпозиуме разъясняешь ведущим дубарям, чем
шпонка от втулки отличается.
Я пошел в кусты, и, представьте, там, закатив глаза и крестом сложивши
когтистые лапы, в глубоком обмороке лежал бычок. Его-то я и обозвал
зверюгой. Покрытые толстой мозолистой кожей и редкой шерстью бока его
слегка вздымались. Я смочил бычку ноздри жидкостью из фляги и оставил
лежать. А аборигенам сказал, что это моя личная добыча, неприкосновенная
для других. Если подумать, то действительно, он целый день втихую топал за
мной, на что-то надеялся, чего-то хотел, а теперь я его отдам на съедение?
Кто бы меня понял? Зато теперь не только капитан, теперь и я бычка
удостоился.
У костра в кругу мужчин все еще сидела как равная спасенная мною дева,
грызла лакомый кус и негромко шпыняла мужиков за отсутствие
мужественности, за нерешительность, за неумение прижать к ногтю
безволосого мозгляка в тонко выделанной шкуре. Это все мне на ухо
наговорил толмач. Безволосый мозгляк - это, значит, я. Они отмалчивались.
Вождь изредка потирал нижнюю часть поясницы, на коей созревал синий
инфильтрат. Тут спасенная дева, сказав, что ее зовут Нуи, позвала меня
осматривать пещеру. После осмотра я подсел к костру, отрезал самый смачный
кус мяса, посолил и на кончике ножа в знак примирения протянул вождю.
Вождь взял мясо, попробовал и расплылся в невозможной улыбке. Но мой нож
ему еще больше понравился. Ладно, думаю, отдам, у меня запасной есть. Он
так и впился в рукоятку двумя руками и сказал:
- Ешечит бзон усыгуса твенти!
Кибертолмач мне перевел: "О, великий воин, разлука с которым
непереносима, красота которого неописуема, сила которого неодолима, а
живот благоухает, который ногой может переломить хребет большого санрака,
а криком через ноздрю сокрушить любого зверя и сразить неведомо как
летучего рымла..."
Вот это да, подумал я, вот это язык. Всего четыре слова, а сколько
смысла! И какого смысла!
Видимо, язык действительно емкий, ибо толмач просто изошел
комплиментами: "О превосходный, о владелец большого мешка с добром, не
считая круглой пустотелой палки, которая делает "бум" и извергает огонь с
дымом!"
- Снопа! - закончил вождь, а толмач после секундной заминки перевел:
"Дай пострелять!"
- Скиса хи! - ни с того ни с сего ответил я. - Мазел са кропи!
Вождь потемнел лицом.
Я погладил воротник: - Как ты ему перевел?
- Сейчас разуюсь, - ответил Толмач.
- Им это непонятно, они обувь не носят.
- У меня глаз нету, я ориентировался на тональность беседы. А если так
ставишь вопрос, то ищи синонимы сам.
Кибертолмач замолк. Известно, что автоматы создавались для
дипломатических переговоров, отсюда и некая цветистость в выражениях. До
сих пор нам это не мешало. И я решил терпеть.
- Ладно, скажи им "спокойной ночи" и что я собираюсь спать у костра.
Кибер перевел - и вождь заплакал, и остальные пригорюнились.
- Ешечит бзон, - сквозь слезы высказал вождь. - Са зелих кропи.
Толмач сказал: они говорят - нехорошо смеяться над чужими бедами, здесь
спокойных ночей не бывает, а снаружи, несмотря на костер, меня съедят.
Я вроде их ничем не оскорбил, но кто знает эти инопланетные обычаи,
хочешь как лучше... Я молча надувал матрац, аборигены молча дивились.
Дева, которую, оказывается, звали Нуи, снова позвала меня осматривать
пещеру, но в нее уже плотно набились нимзияне, унося с собой высушенные за
день на солнце шкуры.
Я улегся, и надо мной мерцали незнакомые звезды, складываясь в
незнакомые созвездия. Я нашел наш орбитальный спутник связи и,
успокоенный, заснул. Надо сказать, я как лег, так и встал, свежий и
бодрый. Я вообще сплю как младенец, ибо ежели совесть чиста, то и сои
крепок.
Утром, не успел глаза продрать - святая троица! - лежу, а вокруг сидят,
как в тот раз, когда я сбежал. На меня глядят. У женщин слезы текут, с
чего бы это? Мужики смотрят завистливыми глазами. Вождь совсем скуксился -
и нож его не утешает. Сажусь к костру, вокруг тишина, мне лучшие куски
подкладывают и глядят, как я ем. Неприятно. Пошел бычка навестить, уже
сидит, глазами хлопает, задвигался, руку мне облизал...
И удивляюсь я, что ночью меня никто не тронул, ведь вокруг хищники
кишмя кишели, и костер в середине ночи погас. Тут подошла Нуи и повлекла
меня осматривать пещеру. Там она выразила надежду, что я и впредь буду
спать снаружи.
Я вызвал лагерь, рассказал обо всем, навьючил на себя рюкзак и дальше
пошел, я передумал оставаться здесь. Вокруг как в зоопарке, только без
клеток, и пасутся, и дерутся, и друг друга едят. Разнообразие жизни
поразительное. Как и должно быть на планете, где враг всего живого человек
еще не пришел к власти. Иду я, снимки делаю, звуки записываю, минералы
собираю, пробы вод беру. К полудню устал, прилег, а рядом карчикалой уже
сидит, скалится. Махнул я рукой, черт с тобой, сиди, не станешь же ты меня
сонного кусать! Но тут меня как ударило: а где, думаю, бычок, а может, он
бычка уже съел? Пробежал я по окрестностям, всякую живность распугал, нет
бычка. И останков нет. Тут я врезал карчикалою в переносицу, говорю:
- Бибинела токата, мазел цукен!
А толмач из-под воротника орет: "Мир вам!"
Дал это я ему по сусалам, только руку отбил, а он еще успел мне кулак
лизнуть. Я притих. А что, чем виноват карчикалой, он, может, с детства
бычками питается и съедает целиком, с кисточкой от хвоста. Не в один
присест конечно. За что же ему морду бить?
В кустах, вижу, уже угнездились женщины и дети. Выследили. Возникла из
ничего Нуи и поволокла меня осматривать пещеру.
А потом я опять надел рюкзак и все равно пошел дальше. За мной трусил
карчикалой, а в пределах видимости, не далеко, не близко, короткими
перебежками двигались женщины с детьми и без. Чертовщина какая-то.
Живность разбегалась передо мной, а гигантские ящеры делали вид, что не
замечают нас.
День прошел бездарно, а к ночи карчикалой завалил зазевавшееся жвачное,
я разделал его, разжег костер, подождал, пока прогорит, и на углях стал
жарить мясо. Поев, я отошел в сторону и лег. Смотрю, на запах придвинулись
женщины и неведомо откуда взявшиеся мужики, расселись у костра и бойко
доели барана. Даже на завтрак ничего не оставили. Это у них привычка
такая, съедать все сегодня, а завтра если Бог даст день, то даст и пищу. Я
разбирал собранное за день, потом наговаривал по рации впечатления, может,
думаю, вы в лагере лучше меня разберетесь, может, и другие разведчики в
таком же положении, что и я, и за ними ходят всем племенем девы, дети и
волосатые кривоногие мужчины. Нуи пыталась угнать меня осматривать пещеру,
но я отговорился, что пещеры поблизости нет, что уже темнеет, а я темноты
боюсь.
Я заснул прямо на траве, и сон был мощностью в два сурка. Проснулся
оттого, что кто-то мне в ухо дышит. Слава Богу, бычок, целый, невредимый.
Обнял я его на радостях, руку дал, пусть всласть налижется. А вокруг снова
сидели женщины, глядели, как бычок мне слюнявит ладонь, и, показалось,
завидовали ему. Такие вот дела. Только спасенная Нуи отвернувшись сидела и
скорбела, что не довелось с меня шкуру спустить. А может, по другому
поводу, кто их, дев, разберет...
Я чувствовал, что пора собираться в лагерь, коллекция подобралась
славная, я все уложил горкой, поставил защиту и маячок. И, отклонив
попытку Нуи уволочь меня осматривать пещеру, поплелся в лагерь, а за мной
женская половина племени. Ничего себе эскорт. Я, бычок и свита из визжащих
детишек и сомлевших дев. Немыслимое дело.
И я свернул в сторону от нашего лагеря. Выбрал бугорок повыше и сел.
Может, залетный птеродактиль съест, хоть кому-то польза будет,
сопротивляться не стану. Решил впредь мяса не жарить, костра не разжигать,
может, отстанут? Бычок пасся поблизости, а потом куда-то ушел. Женщины
развязали узлы и расселись вокруг, глядя на меня.
На поляну вышел карчикалой, неся перед собой барана. А может, не
барана, но что-то рогатое и в кудрях по всему телу. Без видимых усилий он
взошел ко мне на вершину, положил барана у моих ног и уставился на меня
взглядом, полным надежды. Поняв, чего ему хочется, я протянул ладонь,
которую он с жадностью облизал. Н-да! И вся недолга, расплатился за
услугу. Аборигены на карчикалоя глядели с опаской, но барана отнесли в
сторону и принялись разделывать.
Мне все стало безразличным. Я отвернулся. Они думали, что я сам с собой
разговариваю, когда я стал советоваться с капитаном.
- Смотри сам, - сказал капитан. - Конечно, тащить за собой эту ораву...
гм... гм...
- А как бы вы на моем месте поступили?
- Ну, прежде всего я не стал бы осматривать все пещеры подряд. Другие
разведчики нормально работают, никто за ними стадом не ходит. Хотя возле
меня тоже карчикалой мелькает. Но чтобы женщины, и в таком количестве...
Мы себя в руках держать умеем.
- Капитан! - возопил я. - Тогда я остаюсь, я должен разобраться, в чем
тут дело. Я не в пещерах сплю, снаружи!
- Снаружи? Ладно, разбирайся. Может, твой опыт совместной жизни с
нимзиянами будет... э... наиболее информативным.
Капитан отключился, и я его понял: у нас в экипаже не принято было
навязывать свое мнение разведчику, ему на месте виднее. А что мне виднее?
Почему они ходят за мной и даже про пещеру, свое безопасное логово,
забыли? Здесь страшно и для вооруженного, в воздухе свист крыльев и драки
птеродактилей, внизу странная смесь развитых млекопитающих и не менее
развитых динозавров, и, похоже, ни одна форма жизни не господствует. На
Земле, насколько мне помнится из курса палеонтологии, все было не так, там
было все по очереди. И где слово этого лгуна вождя, что вне пещеры меня
съедят. Никто и не пытался. Вон неподалеку в кустах кто-то большой ест
кого-то маленького, а тот невыразительно пищит. Но это везде так... Мои
размышления перебил вождь. Он подошел и сказал:
- Цайдин жунахи?
Я не стал ждать перевода и ответил:
- Ежухи книмс.
И пусть меня забодает этот самый книмс, если я знаю, что это значит, но
вождь от меня отстал. Может, им все равно что услышать. А Нуи от костра
орет:
- Уги ца тай?
- Са кропи битал! - ответил я, имея в виду, что этими пещерами сыт по
горло.
Карчикалой сидел рядом по-собачьи и на его бородатой морде было
написано: не бойся, я с тобой. Ну и хорошо, а я спать буду.
- Главное, сейчас его не трогать, - сказал капитан, посматривая на Льва
Матюшина. - Для Льва сомнение в себе даже полезно. Да и любому из нас...
Лев бродил по лагерю между куполами надувных зданий станции. С тех пор
как он вернулся в лагерь, прервав свои исследования, он часто прохаживался
вот так в одиночестве. Нет, он не отказывался от текущей работы, дежурил
за пультом безопасности и связи, наговаривал текст дневника, он не
отказывался и от контактов, но говорил об одном и страшно бичевал себя.
- Чтобы мало-мальски изучить планету, - говорил Лев, - надо потратить
тысячу лет, а я полез со своими призывами. Стыдно мне. Не поняв чужих
обычаев, не зная жизни нимзиян, неприлично суетился, изображал супермена.
А они... Впрочем, у них все впереди. И надо сказать, они умеют беречь
самое ценное - свою жизнь. На деревьях вот укрываются, в пещере... н-да,
неизвестно, кто кого использует, то ли ящеры их, то ли они ящеров. Во
всяком случае, фруктами и мясом динозавры этих мужиков снабжают. А может,
это симбиоз равных? Не заметил я у них этакой коровьей обреченности. А
заметил собственную непригодность для контакта с нимзиянами. Я уж лучше
здесь буду, больше пользы принесу.
- Ну что ты так убиваешься, Лев! Помнишь, на Сирене все мы плясали под
дудку пуджиков. Что ж, нам потом всем удавиться надо было? Неудача с
каждым может случиться. Возьми Васю, его тоже вроде как украли.
- Вася нас спас на Сирене, - ответил Лев, поглаживая карчикалоя. - А об
этом мы склонны забывать. И здесь, я думаю, он себя уже неплохо проявляет.
Судя по материалам, которые он оставляет в маячках. А почему? Вася уважает
чужие обычаи, вписался в коллектив. Он, можно сказать, стал членом
племени. Ибо Вася лишен высокомерия.
Если бы Вася слышал этот панегирик, он ни за что не позволил бы себе
намекать, что Лев был трахнут яйцом по голове. Но Вася не слышал. Мы вчера
видели Васю, пролетая над плато в дисколете уже на закате дня. Вася,
непохожий на себя и почему-то без скафандра, брел по перелеску, а за ним
бодро вышагивали женщины с узлами и детишками. Наш космофизик неприлично
захихикал, но мы не разделили его веселья. Если не считать мужчин,
крадущихся в отдалении, мы насчитали двадцать взрослых особей. А это уже
не смешно, это жутко.
- Я все жду, когда Василий завершит свои исследования. Здесь он вроде
все изучил, пора и честь знать, - сказал капитан.
Последние две недели Вася на связь не выходил и на вызовы не отвечал,
хотя, судя по огоньку на пульте безопасности, был в добром здравии.
После двух месяцев работы наши разведчики помаленьку возвращались в
лагерь, в нем стало людно и весело. Особенно по утрам, когда капитан
спозаранку бегал за своим рюкзаком и всегда догонял карчикалоя. Эти
пробежки стали почти ритуальными. И нас уже перестало удивлять, что куда
бы ни шел капитан, рядом всегда находился карчикалой. Зверь привязался к
нему как собака, каковой он, надо думать, и являлся. Мы в отсутствие
капитана обсуждали вопрос, следует ли забрать с собой этого карчикалоя.
Нам предстояло лететь дальше познавать Вселенную, хотя мы понимали, что
это безнадежное дело, ибо процесс познания бесконечен. Но лучше хоть
что-то знать, чем совсем ничего... А на чужой планете верный и зубастый
карчикалой вполне мог пригодиться. Брали же мы когда-то с собой Тишку.
Хотя та, конечно, калибром на порядок мельче, ну да еды на всех хватит,
говяжье дерево в оранжерее разрослось невпрожор.
- Вот бы нимзиянам отросточек подарить, то-то радости было бы, - сказал
случившийся тут Лев и задумался. - Хотя на этой стадии развития им вроде
рановато переходить к земледелию... - И он добавил с раздражением: - Не
знаю, ничего не знаю! Я вот все время думаю, думаю. Эволюция - это
безбрежное море равнозначимых событий. Кинь камень маленький - будут
маленькие, быстро гаснущие волны; кинь большой - будут большие волны,
которые угаснут чуть позже. И снова поверхность моря сглажена. Большой
камень, маленький, один черт. Так что если им передать говяжье дерево, это
вряд ли повлияет на эволюцию вида... вряд ли.
Капитан выслушал Льва и сказал:
- Тут у тебя получается не эволюция, а стоячее болото.
- Стоячих болот не бывает, - ответил Лев. - А вообще, болото - это
весьма удачный образ эволюционного процесса, оно медленно зарастает...
Вот так неудача в пещере повлияла на нашего Льва. Он стал гораздо
умнее, он ударился в философию. Я не испытываю пиетета к философии, - на
мой взгляд, она всегда плод досужего претенциозного ума, но, на худой
конец, лучше уж впасть в философию, чем рехнуться на почве самоугрызений.
Настал день, когда капитан сказал с утра:
- Пора. Осталось забрать Василия.
Мы взошли на дисколет и взяли пеленг. Вася пребывал в получасе лета. Мы
оставили в стороне страну динозавровых болот и озер, миновали скалистые
отроги - гнездилища птеродактилей. Наш бесшумный полет мало кого
беспокоил, даже когда мы снизились над папоротниковыми зарослями. Снизу
слышались вопли и визги, шла нормальная жизнь, к которой мы стали уже
привыкать. Наконец в поле зрения на сухом безлесом холме появилось
становище, и мы опустились неподалеку. Бегали детишки, возились женщины и
сидели вокруг костра мужики, что-то жарили на вертеле и прутьях. И никаких
часовых вокруг, и ближе полукилометра ни одного хищного зверя, если не
считать карчикалоя, сидящего чуть не в центре становища. На нас ноль
внимания. Мы огляделись, Васи поблизости не было. Капитан, держа в руках
небольшой ящичек, подошел к костру и сказал, ни к кому в особенности не
обращаясь:
- Где здесь Василий Рамодин?
На него без выражения смотрели дико заросшие физиономии, все
одинаковые, неотличимые одна от другой. Кто-то с треском расчесывал
волосатую грудь, кто-то обсасывал мозговой мосол.
- Я спрашиваю, где ремонтник Рамодин?
Мужик швырнул мосол в костер, обтер ладонью бороду:
- Ну а чего надо?
Капитан наклонился и, затаив дыхание, долго вглядывался, выискивая
знакомые черты:
- Вася! Это ты?
- Ну а чего надо? - без выражения повторил мужик по-русски.
- Ничего себе, - шепотом сказал капитан, оглядываясь на нас. - Вот как
надо ставить исследования. Вот она, безупречная методика Васи Рамодина. Он
не вживается в образ, он трансформируется в него! Кто еще на такое
способен?! - Глаза капитана сияли гордостью за нашего Васю.
Лев вздохнул и потупился, ибо он не сумел стать членом коллектива
трудящихся инкубатора, а какая возможность была!
- Пошли, Вася. Мы за тобой, пора. - Капитан мягко смотрел Васе в глаза.
Вася встал, и мы впервые увидели, сколь он волосат от макушки до
щиколоток, сколь кряжист и могуч. Он был гол и бос, и короткий передник не
прикрывал пряжку пояса безопасности на животе. И мы благодарно подумали,
что вот, пояс он сохранил и, конечно, не ради себя, ради нас. Вася пожевал
губами:
- Не могу я уйти. Их без меня съедят.
- Не съедят, - сказал капитан, постукивая пальцами по ящичку. - Здесь
две кнопочки: включил и выключил. И питание на десять лет. Кто здесь самый
умный? Впрочем, зови сюда всех, пусть это будет общим достоянием. И
переведи им то, что я скажу.
Вася долго рассматривал ящичек, похоже, он действительно не хотел
уходить. Но, подчинившись дисциплине, пробурчал что-то негромко, и тотчас
вокруг нас столпилось все племя.
- Люди! - Капитану не пришлось становиться на камень, он на голову
возвышался над толпой. - Вася покидает вас. - И, перекрывая горестные
вопли, он закричал: - Но вас не съедят! Мы оставляем вам Васин голос. -
Капитан поднял над головой ящичек. - Когда станет темно или вас преследует
зверь, надо ткнуть пальцем сюда!
Капитан нажал кнопку, и поляну сотряс жуткий вой и рык. Карчикалой
подпрыгнул как ужаленный и длинными прыжками сбежал, мы пригнулись.
Нимзияне слушали этот звук, как дитя колыбельную, неумело улыбаясь.
- Что это? - Бледность на Васином лице проступала сквозь бороду. -
Откуда этот ужас?
- Это, Вася, твое храпение во сне. Мы записали еще на корабле. То
самое, которым ты здесь хищников по ночам разгоняешь. Без усилителя.
- Не может быть... А как же вы?
- У тебя каюта с тройной звукоизоляцией, мы практически ничего не
слышим. Ну ладно, Вася, ладно. Нимзияне тебя не только за это любят.
- Ну да, - вмешался космофизик. - Любят всегда ни за что и не по
заслугам. Иначе что это за любовь.
- Давай прощайся.
- Чего там. - Вася был дико удручен. Он постоял с опущенной головой,
потом махнул рукой, поглядел на нимзиян, столпившихся вокруг ящичка, и
негромко сказал: - Рейвали клянс - в смысле, прощайте.
Мы сделали круг над становищем, и, когда были уже в километре от него,
до нас снизу донесся вой карчикалоя, который потом был перекрыт храпением
Васи. Нимзияне развлекались.
Мы привыкли собираться у меня. Может быть, потому, что Клемма, мой
домовый кибер, без устали наводит чистоту и уют в квартире. А уют все
любят: и теорианский кот, и капитан, и сам Вася. А этот вечер был осенний,
с запланированным моросящим дождем, и кот тихонько пел в два голоса, и
Вася щурился на пламя камина, и моя умная Клемма приглушила светильники.
- Если говорить об искусстве, то я предпочитаю ваяние, - сказал Вася. -
Живописец - он хоть расшибись, а из плоскости выйти не может. Объем
передает только скульптура. Вообще, члены нашего экипажа - благодатный
материал для скульптора. В Жмеринке на территории школы космопроходцев
отличная скульптура Льва, ну где он бронзовый, десятиметровый и с гитарой.
- Что это ты обо мне говоришь, будто я уже помер? - сказал Лев. - А я,
чтоб ты знал, жив!
Нам было ясно, к чему в конце концов Вася сведет разговор, но как-то
было лень вмешиваться, пусть, думаем, доскажет. Вася повернулся ко мне:
- И ты тоже хорош, приятно смотреть. В позе роденовского "Мыслителя", в
одной руке чья-то голова с обнаженным мозгом, в другой - скальпель, а ты
этак задумчиво скальпелем в мозг тычешь. А у левой ноги учебник
нейрохирурга-любителя. Мне нравится, хотя фигура несколько статична. Жаль,
что цвет и фактуру волос не передает. - Это он подпустил шпильку в мой
адрес.
Ну все, думаем мы, сейчас Вася перейдет к динамике и на том иссякнет.
Вася продолжал:
- Будем справедливы. Хоть и не совсем скромно говорить, но самая
динамичная из всех виденных мной скульптур - это та, на Теоре. Я там, если
помните, стою у ворот в бутсах и футболке со скрещенными на груди руками и
отведенной для удара головой.
Васе было чем гордиться: удар головой от своих ворот через все поле
увенчался победным голом. Аборигены на Теоре о Васе слагали саги.
- Мы помним, Вася, - ласково сказал капитан. - Мы все помним. И как ты
спас нас на Сирене, и как достойно вел себя на Эколе. И что, несмотря на
спелеологические увлечения, собрал наиболее впечатляющий материал о быте
туземцев на Нимзе. Но что касается Афсати, то, конечно...
- А что Афсати? - Наш коренастый Вася обиделся. - На Афсати не только
меня сбили с толку эти совпадения. Хотя я согласен: то, что для Льва,
скажем, простительно, то для меня недопустимо. Но я хотя бы не стал
загадкой природы. - Он покосился на мою шевелюру. - Было бы негуманно
предъявлять к вам такие же требования, какие я предъявляю к самому себе...
Действительно, планета Афсати поначалу не предвещала никаких сюрпризов.
Человека здесь мы не обнаружили, а были леса, в которых еще ни разу не
раздавался топор дровосека, обремененного большой семьей. Разноцветные
леса были густы и вездесущи, и мы были вынуждены устраивать наш лагерь на
склоне потухшего вулкана. Рядом, у его подножия, плескалось безбрежное
пресное озеро с редкими скалистыми островами. Сверху оно казалось почти
круглым. Человеку, ежели он куда-то уходит, надо куда-то вернуться. Для
этого и базу вокруг катера мы соорудили. А устроившись, разбрелись кто
куда для предварительной разведки окрестностей. Мы полагали - дня на три.
В лагере дежурил на связи я, да под задержались капитан и Лев Матюшин.
Но уже к полудню Вася затребовал дисколет, и мы полетели за ним. Он
ждал нас на берегу озера с исказившимся лицом.
- Взгляните, что я наделал!
Зверь лежал снежным холмиком на опушке леса: белый мех с муаровыми
разводами.
- Это я его убил. Заряд джефердара был рассчитан на десять минут
обездвиживания, и сначала он стоял как положено. Я снял его. Вот
голограммы, смотрите. - Вася протянул кассету, рука его дрожала. - Он
стоял, стоял... А потом вдруг упал и перестал дышать... Я - в лагерь -
надо проверить все джефердары... Я этого себе никогда не прощу!
Мы удрученно молчали. Джефердар был абсолютно безопасен. Это не оружие,
это прибор для обездвиживания - одним и тем же зарядом обездвиживается и
мышь, и динозавр. Мощность заряда влияет только на продолжительность
обездвиживания. Применение джефердара ни в одном случае не имело вредных
последствий, а уж летальных тем более. Вы знаете, этические нормы не
позволяют землянину убивать... и Вася был в сильнейшем эмоциональном шоке.
Законы этики он всосал с молоком матери. Нам стало не по себе. После
длинной паузы капитан сказал:
- Зверя мы забираем в лагерь. Ты, Вася, иди на дисколет, мы погрузим
без тебя. И не забудь джефердар.
Джефердар торчал в развилке, длинный шнур тянулся от его спускового
крючка. Мы перестали смотреть на зверя, мы уставились на Васю.
- Ну да. - Вася сделал попытку улыбнуться. - Видите, жив остался.
Только рука затекла, я, дернув шнур, не успел ее опустить и целый час
стоял с протянутой рукой. Кстати, импульс не лишает сознания... Да. А вот
хочешь убежать и не можешь. Жуткое состояние для зверя, которого мы
изучать взялись. Не знаю, как вы, а я впредь палить в кого ни попадя
поостерегусь.
Вот таков наш Вася. Богатырь не только физически. Он и нравственно
недостижим. По нему даже равняться не стоит, не получится. А ведь это
мысль, хотя и не новая: все проверять на себе. И новое лекарство - зарази
себя и вылечи. И правило для судьи - отсиди пару лет в тюряге, потом
других сажай. Узнай на себе, каково это - драпать на исходе дыхания по
степи ночью от машины в свете фар, может, не станешь за сайгаком и зайцем
гоняться. Я нейрохирург-любитель и, увы, не могу сам себе сделать
трепанацию черепа, а то бы, конечно, не преминул.
Васю и зверя мы доставили в лагерь. Зверь действительно не дышал и был
холодный. Мне как биологу пришлось анатомировать его. Природа любит
многообразие форм, сравните кошку и пчелу, ничего похожего. Но она,
природа, экономна по сути своей и однажды найденное удачное решение
использует несчетное число раз. Я это к тому, что и корова, и хек
серебристый имеют кишки, глаза, ливер и мозги, хотя бывают и исключения,
недалеко ходить.
Инопланетный зверь имел все, что зверю положено. Жвачное животное, но с
одним желудком. Удивило мощное сердце и клыки - как у хищника. Мышцы
странно пластичные, тягучие, что ли. Причину смерти я установить не смог.
Внутренних кровоизлияний не обнаружил, следовательно, ни инфаркта, ни
инсульта у зверя не было. Когда я доложил результаты вскрытия, все
задумались.
- Значит, не от испуга? - сказал Лев, почесав затылок, и стал утешать
Васю, он его всегда утешает. - А может, этому зверю всего час жизни
оставался, может, он с минуты на минуту должен был умереть от старости. А
тут ты со своим джефердаром.
- Так что? - спросил капитан. - Зверь инопланетный, а анатомия, значит,
земная?
- Не совсем, - сказал я. - Есть и отличия. Вдоль хребта тянется
странное образование, мне не ясны его функции, но, судя по тому, что оно
сплошь пронизано нервами, без него организму не обойтись. И еще. Вся
поверхность шкуры покрыта порами. Я было подумал, что это выходы потовых
желез, но отказался от этой мысли: не могут потовые каналы иметь диаметр
чуть ли не миллиметр. У него, если так можно сказать, ситоподобная шкура
на тончайшей сплошной подложке. Правда, под мехом дырки не видны.
- Я ж говорю - от страха, иначе с чего б мелкодырчатая?
Вася усматривал связь между страхом и дырками в шкуре, мы - нет. Мы
сильно задумались, но ничего вразумительного придумать не смогли. Наш опыт
показывал, что, несмотря на многочисленные общие с земными черты
инопланетного зверья, ну там наличие голов, зубов, скелета, хвостов и
прочего, всего не перечислить, всегда имелись какие-то особенности.
Зачастую они ставили нас в тупик, и мы улетали, оставляя загадки
неразгаданными. Думать, что зверь дышал шкурой, не приходилось, слишком уж
могучие легкие были у него. Так чего ж он, голубчик, откинул копыта, с
какой причины? Эту загадку разгадать мы были обязаны, хотя бы из-за Васи.
Следовало продолжить наблюдения и по возможности не пользоваться
джефердаром. Во-первых, мы решили построить вольер для не слишком крупных
жвачных и, во-вторых, подвесить с десяток летяг. Это такое надувное
устройство с моторчиком и аппаратурой. Летяга на небольшой высоте следует
за объектом наблюдения, как привязанная и все записывает, а кроме того,
все, что видит и слышит, транслирует на пульт управления-наблюдения в
лагерь. Мы разбрелись в окрестностях лагеря в поисках животных, пригодных
для отлова и для наблюдения летягой.
Вася, мрачный, как Мамай на поле Куликовом, ушел, не взяв с собой
джефердара. Капитан закрыл глаза на это нарушение, но зато подвесил над
ним летягу. За все годы космических скитаний мы не потеряли ни одного
человека и не собирались терять...
Каменистые отроги гор спускались к озеру, образуя ущелья. Речки-ручьи
вытекали из ущелий. По песчаному неглубокому устью такой речки бродил Вася
Рамодин, разглядывая животных, собравшихся на водопой. Здесь, на пляже, им
было удобней, чем в каменной теснине, где речка бурлила в недоступной
глубине ущелья.
Васе приглянулось нечто ушастое и глазастое: ростом Васе по пояс, на
тонких ножках и вдобавок с симпатичным детенышем. Не знаю, правильно ли
это, но при контактах с инопланетными животными мы в первую очередь
руководствовались критериями земной эстетики. Сколько ни твердили себе,
что красивое - по нашим меркам - это не обязательно хорошее на чужой
планете, но одолеть Тишкин синдром не могли... Не один Вася положил глаз
на симпатичного жвачного ушастика, на него опасно щурился хищник. Той же
расцветки, что и ушастики, то есть зеленый в черную полоску - под цвет
зарослей, из которых выполз на брюхе. Зверь, нервно скалясь, бил хвостом
по песку и уже собирался прыгнуть на детеныша. Но здесь был Вася. Вася
трахнул его каменюкой между глаз. Хищник лег на бок, в голове у него все
перемешалось, он потерял вкус к жизни и забыл, зачем сюда пришел.
Вася нагнулся над поверженным хищником, давая возможность
вмонтированной в скафандр электронике зафиксировать облик зверя крупным
планом. Зеленый и полосатый привстал на неверные лапы, помутневшими
глазами посмотрел на Васю и бросился в озеро.
Наш Вася был настолько потрясен, что чуть не рехнулся, - это уже вторая
смерть на его совести. Он поднял руки кверху и возопил:
- За что караешь, Господи?!
Мы забрали с пляжа близкого к нервному срыву Васю. Он что-то мычал всю
дорогу и изредка тряс головой.
- Это он на меня обиделся, - пробормотал Вася, выходя из вездехода. - Я
нехорошо обошелся с этим зебрером. Нельзя так. Видать, у него очень
ранимая психика, тонкая нервная организация.
- Ты это брось! - грубо сказал я. - Нет у него никакой психики. У него
одна мысль, кого б задрать на обед. А если ты кого-то ешь, но и сам
внутренне готов к тому, что тебя съедят. Не знаю, с какой стати он
утопился, но уверен, с тобой это не связано.
Капитан протянул стакан с соком черничного арбуза и разжал пальцы. Вася
взглядом остановил падение стакана. Капитан улыбнулся:
- Тебя никто не винит, ты вел себя как надо. Пусть они там едят кого
хотят, но не при нас. У тебя не было выбора - или отдать на съедение
чужого дитятю, или вступиться за него, Вася!
В некоторых случаях имя "Вася" звучало у капитана примерно так же, как
последнее слово в предложении: "Ваша кошка проглотила заводную мышь, она
больше не будет царапать мебель, сэр".
- Можно было хворостиной отогнать, а я сразу булыжником в переносицу.
- Какой хворостиной, где ты хворостину нашел? У этого, как ты сказал,
зебрера шестьдесят зубов, из них восемь клыков с твою ладонь длиной, в нем
росту метр двадцать, в нем три метра длины - и это без хвоста! Да он бы
тебя в бублик свернул - и без дырочки. Короче, ремонтник Рамодин, без
джефердара из лагеря выходить запрещаю. И летягу придется терпеть.
Хворостиной... кишка тонка.
Вася всхлипнул и ушел к себе в каюту с тройной звукоизоляцией, откуда
не показывался сутки. Лев сказал, что он там переживал в одиночестве, а я
так думаю, спал. Иначе он выходил бы к обеду: Вася любил радовать нас
своим аппетитом.
Вася ушел, а мы стали раскидывать мозгами. Капитан высказал мнение, что
мы уже своим присутствием вносим новый биотический фактор в жизнь
животных, с которыми соприкасаемся, и этот фактор может иметь роковое
влияние. Я заметил, что устойчивость биоценоза весьма велика и на
случайные помехи он практически не реагирует. Капитан на это сказал: но,
но, а ежели землетрясение, разве не случайный фактор? Тут капитан смутился
и признал, что равнять нашего Васю по силе воздействия с землетрясением не
совсем корректно.
- Разве с небольшим, - сказал Лев, выручая капитана.
Третьего дня я пригнал в вольеру округлое животное вроде черепахи, но с
мягким пушистым панцирем. Я с ним долго возился, подталкивая сзади в
нужную сторону, оно не сопротивлялось, но и не спешило. Белые пятна на
красноватой шерсти подсказали название - божья коровка. В конце концов мы
с космофизиком, взявшись за края, понесли ее на себе. Эта тварь
меланхолично поглядывала на нас, расслабленно свесив лапы с толстыми
плоскими ногтями. В вольере мы поставили ее в углу, принесли травы и
убедились, что шоковое по сути событие - ну как же, тебя куда-то тащат,
толкают в зад - не повлияло на аппетит.
Неплохо чувствовал себя в неволе и бугорчатый арнольд. Он до пупа
закопался в почву и очень напоминал поясной намогильный памятник. Питался
зверь насекомыми, которые сами во множестве садились ему на сладкие
душистые усы.
Нелегко было из множества прыгающих, бегающих, вообще, суетящихся
вблизи лагеря животных выбрать наиболее уравновешенных по темпераменту и
подходящих по габаритам для нашей вольеры. Божья коровка, флегматик по
натуре, подошла вполне, интересовалась она едой и питьем, а этого было
вдоволь. Бугорчатый арнольд за трое суток с места не сдвинулся и, похоже,
благоденствовал. Прижился сумчатый твашенька. Только в сумках по бокам
носил он не детенышей, а продукты. Ту еду, что мы ему давали, тваша сушил
на бугорке и складывал в сумки. В вольере мы соорудили что-то вроде
пластиковой ванны, маленького бассейна с низкими бортами, твашенька
размачивал в воде ржаные сухари, которые предпочитал всякой другой пище.
Был еще мырда-губошлеп, но о нем и сказать-то нечего.
Хищников мы не брали, ибо не хотели строить вторую вольеру. Лень было.
А лень - явление настолько естественное и распространенное, что не требует
оправданий. Лентяй делает только самое необходимое и ничего лишнего, жизнь
его отличается отсутствием суеты. Лентяю присуща внутренняя
удовлетворенность, он сознает, что, оставив что-то несделанным,
способствует уменьшению энтропии. Он живет в ладу с самим собой. Возьмем,
например, кота... Впрочем, я отвлекся. Лентяй живет сам и дает жить
другим, не затрудняя их работой. Лентяй всегда ищет и находит пути
экономии времени и сил. Идеальный начальник - это ленивый начальник, хотя,
конечно, еще лучше начальник отсутствующий. Естественно, к нашему капитану
это не относится. Мы принимаем его, когда он здесь и когда отсюда ушел.
Если говорить о красоте, то болонка, конечно, смотрится лучше. У нее
нет надглазных роговых щитков, узких ноздрей под ушами, у болонки нет
колючек и ее можно гладить в любую сторону, а карчикалоя только вдоль.
Болонка субтильна от природы, от карчикалоя субтильностью и не пахнет.
Ежели болонка скалится - народу смешно. Если скалится карчикалой, людям
становится грустно, а некоторые начинают плакать. У болонки углы сглажены,
чего не скажешь о карчикалое. При радикулите чисто выстиранную болонку
полезно на ночь прибинтовать к пояснице, а попробуйте прибинтовать
карчикалоя.
Зачем, спрашивается, мне понадобились эти идиотские противопоставления?
Дело в том, что внешность этого зверя неописуема и, говоря о нем, от
чего-то надо отталкиваться. Ну а болонку я здесь присобачил потому, что
карчикалой в глубине своей является добрейшей души псом. Привязчивым и
нежным. Видели бы вы, как он замирает под ладонью капитана, когда тот
поглаживает ему гланды. Предчувствуя наш скорый отлет с Нимзы, карчикалой
так убивался и горевал, что мы поняли: разлуку с капитаном он не
переживет. И тогда мы всем экипажем собрались тайком от капитана и решили
взять карчикалоя с собой. Не объест же он нас! Говяжьего дерева на всех
хватит. Самое трудное было спрятать карчикалоя на корабле так, чтобы
капитан не обнаружил его до отлета. Зверь не очень чтобы велик, с теленка,
но таил в себе мощь носорога. Помню, капитан был в отлучке с проверкой
разведочных групп, а мы обездвижили карчикалоя, предварительно заманив его
на трап нашего катера. Потом долго кантовали его по переходам в дальний
бокс, в Васину каюту, Васи не было, он пещеры изучал. Позже, когда мы, уже
на орбите, пристыковались к кораблю и карчикалой впервые возник в
кают-компании, капитан поперхнулся обедом, и мне пришлось долго стучать
кулаком по его мослатой спине.
- Недосмотрели, - соврал от имени коллектива Лев. - Как-то просочился,
где-то прятался. Чего уж теперь.
Наблюдать за этим зверем - одно удовольствие. Спервоначалу в экипаже он
был главным жрецом, но потом вошел в тело и кушал ну никак не больше Васи,
специализируясь в основном на холодце из хрящевых сучьев говяжьего дерева.
А бараньи дрожжи ему и не показывай, осерчать может. Такой вот зверь.
Карчикалой нас всех любил, но более всего капитана. Когда капитана не
было, карчикалоем пользовался Вася. Он смотрел на него, а карчикалой на
Васю, при этом колючки на его загривке приглаживались. Карчикалой сильно
переживал, когда капитан уходил без него. Он хотел сопровождать и мечтал в
случае чего помочь.
Но мы нашли ему занятие в лагере - присматривать за животными. Капитану
достаточно было дважды обойти вольеру, и карчикалой все понял, дальше он
дежурил сам неотлучно. Страхолюдина, а до чего интеллектуальный зверь. По
мне, все звери красивы. Недаром боги не чурались принимать животную
внешность. К примеру, Зевс. Европу-то он похитил, находясь в обличье быка.
И женщины... скажем, Леда и Лебедь.
Примерно через неделю собрались мы в кают-компании за двумя длинными
столами. Назрела необходимость отметить отдельные дни рождения, мы их
обычно группируем по три-четыре зараз. Были теплые слова, были подарки.
Космофизику, например, вручили бритву, неплохой подарок для человека,
который с раннего детства ни разу не брился. Лев, аккомпанируя себе на
гитаре, спел ряд песен, по поводу чего деликатный Вася сказал, что вполне,
вполне, во всяком случае звучит громко.
Когда было достаточно выпито и закусано, капитан попросил тишины и
подал на большой экран материалы, собранные летягами.
Наблюдалась картина из Васи, неумело раскрашенного зверя, озера и
прибрежных деталей пейзажа. Это статика. А в динамике Вася, находясь под
углом в сорок градусов, обеими руками удерживал за хвост упомянутого
зверя, желающего, надо полагать, сигануть в озеро. Зверь оглядывался на
Васю, не по-доброму скалился и ревел грубым голосом.
- Вот, - говорил Вася. - Держу и не пущу. И не допущу!
Вася у нас ухватистый, хвост был прочен, а зверь могуч. Натужившись, он
скользом добуксировал Васю до воды, опустил в нее морду, напился и
повернул назад к зарослям. Только тут Вася выпустил чужой хвост. Летяга
как-то изловчилась показать Васин фас, и на нем читалось: "Как же это я
так сбузнел, а?" Наморщив чело, Вася рассматривал оставленные им на песке
две глубокие борозды.
События на экране между тем развивались совсем невесело. Летяга
показала, как с обрыва бросились в озеро никем не пуганные звери. Они
ныряли и не выныривали.
- На массовый заплыв непохоже, - сказал остроумный Лев.
Я не стал досматривать остальное, отодвинул столовый прибор и пошел
собирать акваланг. Мне не хотелось возиться с баллонами, тащить на
заправку, подключать их к компрессору. Я достал из ящика дыхательный блок
и убедился, что жаберные цилиндры покрыты пылью еще, наверное, земного
происхождения. Пришлось отсасывать пыль. Потом я отнес жабры в вольеру и
бросил их в бассейн. Твашенька со своим сухарем оскалился с наружной
стороны заграждения. Бугорчатый арнольд снял с уса нечто похожее на
большого шмеля и, держа его в лапе возле уха, уставился на меня. Отдыхая
душой в этой компании, я думал о предстоящем погружении в озеро. Кто,
кроме меня, корабельного биолога, мог разобраться в ситуации? Я не был
сторонником теории группового суицида, хотя примеры тому на Земле
известны: самоубийства китов, массовая гибель леммингов в водах тундровых
рек. Во-первых, группового не было, звери бросались в воду по одному, и к
тому же разновидные звери. Хотя их было в районе озера великое множество,
о перенаселении говорить не приходилось. Следовательно, причиной
самоубийств была отнюдь не забота о поддержании экологического равновесия.
И самое главное, на что пока никто не обратил внимания, в озере не только
тонули, в нем еще и купались, и я сам видел, как на берег выходили и
обсыхали на пляже многие четвероногие.
Жабры, похоже, заработали - из загубника пошли крупные пузыри. Я
вернулся на катер, переключил на себя одну летягу, взял маску и ласты,
вывел на дисплей сообщение, что так, мол, и так, пошел нырять, а в случае
чего на Землю мое туловище везти не надо, закопайте в Афсати.
Пологое дно озера быстро спускалось от берега. Я плыл параллельно ему,
раздвигая дрожащие водоросли, разглядывая пестрых моллюсков, рыб
непривычных форм и резвящихся стремительных ластоногих. Я неспешно
погружался, ожидая увидеть чуть ли не кладбище непогребенных зверей, уж во
всяком случае - обглоданные обитателями озера кости. Но скелетов не было,
вообще не было ничего такого, что вызывало бы нервный озноб, только белый
туман клубился у самого дна.
В тумане бродили разные звери, иногда выглядывая поверх белой пелены. И
непохоже было, что им нечем дышать или что их беспокоит отсутствие
атмосферы.
Ничтоже сумняшеся я нырнул в этот туман: опрометчивый поступок. Но
разве я мог предполагать, что это отразится на мне самым неожиданным
образом, вплоть до искажения внешности. Тени зверей то резко очерчивались
по мере приближения, то расплывались в тумане, теряя очертания. Я
подплывал вплотную, заглядывал в звериные глаза, трогал носы и усы.
Никакой реакции, меня не замечали. Я провел рукой по чьему-то ребристому
боку. Зверь не повернул головы, то ли тот самый зверь, которого Вася
держал за хвост, то ли на него похожий. Я лег на дно, но кроме
неразличимых сверху мелких зверушек, почти плавающих в тумане, ничего не
обнаружил. Я порадовался за Васю. Выясним мы тут, в чем, собственно, дело
или нет, главное, что звери живы, просто они перешли в другую среду
обитания. Для них, видимо, не менее естественную, чем суша.
Что-то мне стало трудно дышать. Действительно, жаберные щели осветились
красным - признак загрязнения. Поднявшись выше, в светлые воды, я увидел,
как из тумана в сторону берега выходили большие и маленькие животные,
медленно одолевая подъем. Я всплыл и заметил в стороне овальный баллон
летяги, оба ее глаза растерянно вращались. Потом я попал в поле ее зрения,
и летяга зависла надо мной. Рядом показался из воды некто рогатый и
зубастый, явно хищник, он со свистом втянул воздух и засопел, как
Пенелопа, в пятый раз распускающая безобразно связанный ковер. Меня
передернуло, и летяга наверняка зафиксировала мой зряшный неоправданный
испуг. Выходя на берег, я услышал тревожный крик карчикалоя и, едва стянув
амуницию, кинулся к лагерю, обегая почему-то встречных хищников, хотя
раньше всегда двигался по прямой и они уступали мне дорогу.
Карчикалой метался вокруг ограждения, а в бассейне недвижим лежал
твашенька. Раздумывать было некогда, я вытащил твашеньку, он не дышал,
перекинул его через плечо и опять бегом к озеру. Может быть, жизнь здесь
подчиняется неким циклическим законам - месяц здесь, месяц там? Может, я
еще успею! Карчикалой бежал впереди, разгоняя по пути зверье. От него
шарахались, только пятки и хвосты мелькали.
Я не мог бросить твашеньку вблизи берега, надо было доплыть до зоны
белого тумана, а это метрах в пятидесяти, и затопить его там. Я плыл
спиной вперед, буксируя зверя за собой, а он тяжелехонек - я только потом
вспомнил, что обе сумки у него были полны продуктов, - и никак мне не
помогал, вроде совсем неживой. Когда я выбрался обратно на берег, у меня
разболелся седалищный нерв, захотелось лечь на канапе и принять сеанс
иглотерапии в район поясницы с выходом на копчик. Но меня гнало
беспокойство за оставшихся в вольере зверей.
С трудом взобравшись по трапу, я возник в дверях кают-компании. Сначала
на меня не обратили внимания; все, одобрительно гудя, смотрели на
громадный поднос, на котором покоились две жареные индейки. Поднос без
натуги держал наш повар и ждал похвалы. Сквозь восторги прорезался голос
космофизика:
- Ноги именинникам!
- Ну молодец, Ламель! - сказал капитан. - Ну мастер!
- А пупки Васе! - закричал Лев. - Оба!
Хромированная физиономия Ламеля сияла, он покачивался с пяток на носки,
демонстрируя великолепную работу вестибулярного блока. Железный, а любит,
чтобы хвалили, чего тогда от Васи требовать. Объективно говоря, повар -
молодец, но меня от вида индейки вдруг замутило. Подумалось: и чего это
они все едят и едят, и в основном мясное, хотя в оранжерее и ягод, и
фруктов, и овощей невпрожор? Зря, что ли, впечатленцы суетятся!
И вдруг настала тишина. Все воззрились на меня. Лев прожевал лангет и
надрывно спросил:
- Ты зачем это сделал?
- Он не нарочно, - после паузы сказал капитан.
- А я раньше думал, что хуже уже не будет! - сказал Вася.
- О чем это вы? Вы что, рехнулись? Там твашенька чуть в бассейне не
утоп, я его в озеро пустил. Надо всех отпустить... Что-то меня мутит...
Пойду в лабораторию, лягу. Туману наглотался. В озере жабры не
применять...
Я отклонил протянутые руки, сам дошел до лаборатории, сам взял из вены
кровь, поставил пробирку в анализатор, вложил в гнездо емкость с туманной
водой, включил автомат на синтез вакцины и стал умываться. Словно во сне,
я видел, что из зеркала на меня смотрит странный тип без шевелюры, бровей
и ресниц. Я тоже посмотрел на него без интереса и, не помню как, лег на
кушетку и отключился. Последняя мысль была: а череп у него отличной формы.
Естественная реакция нейрохирурга-любителя.
Много дней провалялся я в постели в полудремотном-полубессознательном
состоянии. Иногда просматривались знакомые озабоченные лица, кто-то
переворачивал меня, кто-то колол в ягодицу. И голоса, обрывки фраз:
- ...Соки ничего, а как бульон - сразу назад.
- ...Это ж натурально какой-то коктейль из ферментов и гормонов. Тут и
памятник облысеет...
- ...Заправь капельницу... Принеси судно...
- ...Заметил? В ушах уже растет!
- ...Сколько раз повторять: смазывай наконечник!
Не знаю, о чем в других местах говорят грубые мужики, выхаживающие
своего приболевшего товарища, мои говорили так, и я не хочу из песни слова
выбрасывать. Скажу: для меня они элегию Масне не исполняли. За что я им
признателен.
И хороший уход, и вакцина плохо излечивали мой отравленный организм, но
я, когда не спал, мог уже связно рассуждать. Мозгом. И явилась мысль: в
этом белом тумане с животными что-то происходило - очень оригинальная
мысль! Они зачем-то там околачивались, дыша через мелкодырчатую шкуру с
подложкой мембранного типа. Вроде как я дышал с помощью жаберного
аппарата. Ну а зачем? Им что, на суше хуже? И шерсть терялась. На мне-то
вся вылезла. Правда, сейчас, если верить зеркалу, на голове вроде
заколосился какой-то цыплячий пух. Но это ж не то! Была, ох, была
брюнетная шевелюра. И даже без залысин. Где она? И что удивительно, не
могу смотреть на мясное. И вообще, вот сейчас дожую яблоко - и спать...
Эта нудьга тянулась бы до сих пор, когда б не капитан. Презрев
медицинские каноны, он напоил меня горячей малиной и хотел влить стакан
водки. Смешно, влить силком. Я сдержанно улыбнулся - я всегда сдержанно
улыбаюсь - и выпил без принуждения и кряка. Результат: ночью я дико потел,
а на следующий день Лев, чеша тот самый затылок, который я ему заштопал на
Эколе, и сказав: "Ты смотри, а ведь оклемался!" - вывел меня наружу.
Голова кружилась, и я присел на трапе. Вольеру уже убрали, карчикалой
бегал внутри защитного купола, чутко улавливая его невидимую границу. Он
укоризненно позванивал, ибо капитан улетел по делам, а его, сердешного, не
взял. Я непроизвольно вздрагивал всякий раз, когда этот зверь пробегал
мимо. Хотелось уйти к себе, хотелось в оранжерею, где мирные, ничего не
едящие впечатленцы, где кроткие пчелы и красивые птички, собранные на
разных планетах и спевшиеся в единый хор.
- Ты чего это? - спросил недоумевающий Лев.
- Так ведь он хищный. Наверное, кусается!
- Тебе-то что?
- Ну как же.
- А ведь действительно, - протянул Лев, разглядывая меня.
Такой содержательный разговор.
- И вообще, вот сейчас дожую яблоко - и спать...
Проснулся, смотрю, по одиночке приходят ко мне члены экипажа, говорят
всякую ерунду, заглядывают в глаза. В общем, тревожатся. А чего? Я уже
начал входить в силу, уже бегал на тренажере с тяжело набитым рюкзаком за
плечами, число подтягивании на перекладине довел до привычных двадцати, а
приседаний - до ста. Сам собой доволен был.
Капитан не разделял моего оптимизма. Раным-рано он входил, держа в
одной руке инъектор, а в другой приятно пахнущую ватку.
- Может, хватит? - сказал я как-то. - У меня уже задница перекосилась,
показать стыдно.
- Не о том забота. Поразмысли, почему шашлык не ешь? Я не видел
человека, чтобы шашлыка не хотел.
- Организм не принимает.
- Вот то-то и оно. Нам вегетарианца в экипаже не хватало!
Вася нашел меня в оранжерее. Подковкой расположились впечатленцы, а в
центре рос куст невероятной красоты, усыпанный разноцветными розами всех
мыслимых цветов от снежно-белого до непроницаемо-черного. На катере
оранжерея была в десятки раз меньше, чем на маточном корабле, оставленном
на орбите, но впечатленцы умели использовать каждый квадратный сантиметр
площади и нашли место для роз. И вот они собрались всем своим коллективом,
чтобы насытить взор видом красоты, ибо живут впечатленцы созерцанием
совершенного. А что может быть совершеннее розы?
- Икебана! - шепотом воскликнул Вася, присаживаясь рядом.
Мы долго молчали. Иногда кто-нибудь из впечатленцев протягивал к кусту
поливочную лапу, и было видно, как сжимались до точек дырочки на ладошке и
цветок окутывало маленькое облачко тумана. Эти создания - назвать их
животными ну никак невозможно - абсолютно точно улавливают должное
мгновение полива и необходимую дозу. Впечатленец телепатически настроен на
растение, полагаю, что и трухлявый пень зазеленеет под его взглядом. Мне
было хорошо в оранжерее, но из-за Васи я вынужден был вернуться в каюту.
- Конечно, вакцина восстанавливает волосы, - осторожно сказал Вася, не
желая меня травмировать. - Но ты должен согласиться, что не токмо
внешность, но и личность твоя изменилась.
- Моя?
- Твоя. И не в лучшую сторону. Раньше ты был весел и алертен, в каждую
дырку затычкой лез. Мы к тебе такому привыкли, что было нелегко. А сейчас
в тебе появилась злонамеренная кротость, и мы встревожены. И как ты в
таком состоянии рассказы обо мне писать будешь, ума не приложу. В тебе
есть что-то жвачное. Тут пасха на носу, будет большой кус-кус, что ж, для
тебя отдельно готовить? Это, конечно, следствие того, что ты через
жаберный аппарат дыхнул той туманной мути. Но я полагаю, что она не только
на шерсть действует, а?
Назвать эту догадку гениальной не могу, но для Васи уже прогресс. Вася
силен не этим. Он силен своими душевными качествами, своей
непосредственностью и телепатическими способностями. Однако суть не в этой
очевидности. Природа ничего зря не делает, и если у меня вылезли волосы,
если появились травоядные устремления, то для этого должна быть глубинная
причина, пока нами не постигнутый смысл. Кстати, о волосах: они
восстановились. Я бы даже сказал, с избытком, ибо, будучи брюнетом от
рождения, я сменил масть. Вырос новый волос, не желтый, не рыжий, не
коричневый, а цвета шерсти эрдель-терьера и той же густоты. Но не это
ставит всех в тупик. Забегая вперед, скажу, что, когда мы вернулись на
Землю, у меня стали рождаться внуки с такой же собачьей шерстью. Поскольку
никто из моих детей, их жен и мужей отродясь в космосе не бывал, возник
вопрос: с чего бы это? При попытках найти ответ не у одного десятка земных
ученых поехала крыша. А я привык, зато зимой хожу без шапки, подшерсток
греет. Одно неудобство: как весна, так линяю, приходится выщипывать волос.
Через пару дней я, преодолев с помощью карчикалоя и Васи ощущение
страха от вида фланирующих неподалеку хищников, добрался до озера и ушел
под воду. На мне был костюм с полной гидроизоляцией, двухбаллонный
акваланг и маска без загубника: мы сделали все, чтобы меня больше не
коснулся донный туман.
Я улавливал сигналы от божьей коровки, которую мы снабдили маячком еще
на берегу, когда она только собиралась нырять. Объект очень удобный для
наблюдения из-за малой подвижности.
Эта животинка висела в полуметре от дна и ничем не интересовалась,
воплощенная флегма. Я похлопал ее по спине и разместил на якорях
фиксирующую аппаратуру. Теперь она окружена телекамерами, и все, что с нею
случится, мы будем знать. На всякий случай я побыл с полчаса рядом,
убедился, что охоты к перемене мест божья коровка не проявляет, соседи,
мирно плавающие в тумане, нелюбопытны, каждый вроде как углублен в
собственные переживания.
Я всплыл, залез на плотик и прилег отдохнуть. На берегу суетился
карчикалой, и я лишний раз подивился несоответствию его внешнего облика и
внутренней сути. Положив подбородок на колени, о чем-то размышлял Вася.
Ничего, подумал я, это ему полезно, размышлять. Летяга снизилась надо
мной, один ее глаз был неестественно свернут в сторону, я оглянулся: два
поплавка с камерами, сорванные с якорей, плавали неподалеку.
Пришлось снова натягивать маску и нырять. Божьей коровки на месте не
оказалось, слабый писк маячка доносился откуда-то издалека, оставшиеся
камеры смотрели на пустое место. Ладно. Я отцепил их от якорей, пусть
всплывают, включил водометный движок, размещенный на спине между
баллонами, настроил автопилот на поиск маячка и двинулся в сторону писка.
Это меня чуть не угробило, ибо не успел я промчаться и километр,
радуясь усилению сигнала, как меня дернуло, перевернуло и поволокло
зигзагами то вверх, то вниз, то в стороны. Ну да, я же на автопилоте, а
этот лихой зверь, всуе названный божьей коровкой, непрерывно менял курс, и
я метался за ним, как привязанный, ибо автомату одна забота - держать
зуммер на усиливающемся звуковом уровне. Но какова прыть! Это продолжалось
довольно долго, но нет такого живого сердца, чтобы выдержало гонку с
железным мотором: я догнал зверя.
...Ничего похожего на божью коровку: крытый мехом удлиненный эллипсоид
с ластами и усатой мордой. Ни дать ни взять земной тюлень. А на
продырявленном ухе болтается серьга - тот самый маячок, который я
самолично прицепил на ухо божьей коровке, когда она с присущей, ей
неспешностью двигалась по песку к воде. Нужно ли обладать изощренной
проницательностью нашего капитана или разухабистым интеллектом Льва
Матюшина, чтобы понять происходящее? Не нужно. Вывод очевиден: в этом
тумане, в бульоне из ферментов, гормонов, бесхозных хромосом, вирусов,
фагов, осколков органических кислот и, конечно, неизвестных нам мощных
катализаторов органических реакций, с животными происходят удивительные
метаморфозы. Вообще говоря, ничего нового. На Земле это рутинное явление:
гусеница превращается в куколку, куколка в бабочку... На Афсати, надо
полагать, метаморфозам подвержены не только насекомые, но и другие формы
жизни...
Я размышлял, лежа на поверхности озера, а рядом шумно дышало, не могло
отдышаться то, что было опрометчиво названо божьей коровкой. Неподалеку на
воде образовался бугор, и из него вылетела здоровенная мокрая птица с
голой шеей, тяжелым клювом и жуткими когтями. Она, явно не водоплавающая,
зависла надо мной, уставилась орлиным взором. Стервятник! Но я-то здесь
при чем? А вдруг укусит или даже клюнет - меня, беззащитного... Хищный
такой!
Я тихо ушел под воду, собрал за свисающие тросики камеры и потащил их к
берегу.
Свои планерки мы традиционно совмещаем с ужином. Очень хорошо подводить
итоги дня за гречневой кашей со шкварками, а намечать дела на день
грядущий за фруктовым десертом. Десерт - это когда в прозрачную вазочку
кладутся дольки мандаринов, кусочки абрикосов и груш и все заливается
полусладким шампанским или, на худой конец, яблочным сидром. Потреблять
надо, уже будучи сытым.
Ламель еще не закончил сервировку стола, как Вася сказал, ни к кому не
обращаясь:
- Пусть мне кто-нибудь объяснит. Я, как поем, сразу тяжелею. Раньше
этого не было.
- Когда раньше?
- Ну, лет сто назад.
- Вася! Тогда ты был на сто лет моложе. И твой растущий организм
утилизировал все, что ты в него вводил.
- Так что ж, мне теперь меньше есть? - Вася хмуро задумался. - Нет, я
на это не пойду. Аппетит на то и дан, чтобы его удовлетворять. - И он
принялся за черепаховый суп. Лично я эту баланду терпеть не могу.
Еда беседе не помеха, а вот зрелища отвлекают. Особенно такое, где
божья коровка, очнувшись от долгой неподвижности, стала, теряя шерсть,
сворачивать свой панцирь, на глазах превращаясь в нечто похожее на
выпрямленный банан. Дикое зрелище. Плоские ногтевые пластины на лапах
отпадали - и уже у нее не ноги, а длинные упругие ласты. Еще с другого
конца превращение не завершилось, а это кроткое травоядное ощерило
зубастую пасть и, не теряя времени, хапнуло проплывающую мимо рыбку. А
ведь в виварии даже бугорчатый арнольд по сравнению с божьей коровкой
казался лютым хищником. Вот когда раскрылся зверский характер этой
скотины: едва оформившись, коровка поглощала все, что плавало
самостоятельно, - и рыб, и голых моллюсков, и полупрозрачных ракообразных.
Никем не гнушалась. И все эти злодейства совершала, практически не
трогаясь с места, в окружении телекамер. Потом эта божья напасть дернулась
всем телом, взбрыкнула и исчезла, подняв со дна непроницаемую муть. Что
она там делала на чистой воде, можно только предполагать. А ела б
водоросли, слова бы не сказал в осуждение.
...Капитан выключил дисплей, оглядел нас, жующих.
Космофизик почесал свою стреляющую искрами бороду:
- Морж, к примеру, практически живет в воде, а вот размножается на
суше. Аналогия.
- Про моржа это ты хорошо сказал, - заметил Вася. - К месту.
Остальные сотрапезники промычали что-то невразумительное, и капитан
вынужден был подвести итог дискуссии:
- Ну-с! Мы уже здесь чуть не сто дней, а все не у шубы рукав. Смотрите!
- На дисплее возникла таблица. - Это обработка наблюдений, выполненных
летягами. Сколько животных в фиксированный период вошло в озеро, столько и
вышло из него. Теперь по группам: число жвачных входящих равно числу
хищников выходящих. Какой отсюда вывод? Не делайте задумчивых лиц - отсюда
никакого вывода не следует, кроме одного: они не тонут, они все остаются
живыми. Но зачем тогда это Афсати?
Капитан одушевлял планету. Мы тоже. Афсати, как и Земля, как и другие
населенные планеты, заботилась о детях своих, давая им все нужное для
жизни и подчиняя их своим законам, следуя которым равно благоденствуют все
живущие и нарушение которых приводит к трагедиям. Здесь не было человека
и, следовательно, некому было нарушать великий вселенский закон жизни:
живи и не мешай жить другим. Осторожное отношение любой планеты к жизни
проявляется, в частности, и в отсутствии революционных преобразований. Все
происходящие изменения - результат эволюции, бережной и для обитателей
незаметной. Но как говорит капитан: зачем это Афсати?
Так рассуждал я, ковыряясь в своем вегетарианском винегрете.
Проницательный читатель уже, видимо, понял суть дела, тем более что здесь
я даю концентрат относящегося к данному вопросу. Но мы пока не понимали
ведь наша жизнь состояла из великого множества больших и мелких событий. В
экипаже каждый был занят своим делом и мало интересовался делами чужими.
Планетолог, например, и его верный кибер бурили планету в разных местах,
изучая недра. Мне до сих пор кажется, запрети ему бурить - и он завянет,
как незабудка. Космофизика интересовало магнитное поле Афсати и, как он
говорил, места, где пересекаются планетные параллели с меридианами: там
пучности всех видов излучений. Интересно ему было и отсутствие слоя
Хевисайда, что вынудило нас с целью обеспечения связи подвесить над
планетой восемь трансляционных суточных спутников. Астроном составлял
графики возмущений в движении трех лун Афсати и тем был счастлив.
Океанолог ушел в сине море, одно из десяти, украшающих лицо Афсати.
Появлялся на базе раз в три дня, озабоченный и пахнущий свежестью. Ну, я
биолог, корабельный врач - и этим все сказано.
В науке тысячи специализаций, но всякий экипаж численно ограничен, и
потому мы совмещаем специальности, и потому же среди астронавтов всегда
вынужденно ценилась не столь глубина, сколь широта знаний - кроме,
естественно, своего предмета. Результаты наблюдений поступали в разных
видах на предварительную обработку к Леве Матюшину - корабельному
статистику. А уже потом в земных институтах над ними трудились те, кто,
собственно, и делал открытия, обобщая добытые нами материалы.
Вася у нас ремонтник, механик широкого профиля, то есть иногда заменяет
изношенную деталь на новую, и делом не измучен. Потому помогает мне:
общение с животными его радует. Их с ним тоже. Свою доброту Вася
оттачивает именно на животных, а уж затем распространяет на нас.
- ...Да, конечно, метаморфозы, - продолжал капитан. - Меченный Васей
зебрер вылез из озера в облике ушастика. Сменил амплуа: был хищником, стал
травоядным. А? Каково?
- Согласен, - добавил Вася, - дело не в обличье, а токмо в том, кто что
ест. Хотя, с другой стороны, жвачность требует и внешнего оформления. Кто
в тигровом обличье полезет на газон центрального парка резеду кушать? С
ума сойти.
Вася нет-нет да и скажет что-нибудь такое-этакое. В еде он дока. А что,
если это так и есть: обличье - вторичный фактор, а главное - кто чем
питается... Но зачем это Афсати? Вот я был всеядным с мясным уклоном, а
сейчас в Пасху, когда у нормальных людей большая еда, я жую салатики,
харчуюсь, как какой-нибудь длинноухий кролик, хотя шерсть на мне почти
собачья...
- А сколько летяг у нас на складе? - неожиданно вырвалось у меня.
Капитан посмотрел на Васю.
- Десяток в работе, - отвечал тот. - Каждая закреплена за одним зверем.
Следит, пока тот не бросится в озеро, после чего прикрепляется к другому
объекту. На складе еще штук двадцать наберем.
- А в чем дело? - спросил капитан. - Может, мысль появилась, а?
- Так, - ответил я. - Мыслишка. Стоит просканировать площадь и
сосчитать всех зверей. И по отдельности - хищников и травоядных.
- Ежели учитывать и в лесах, то только в инфракрасном диапазоне, а в
нем кто хищник, кто наоборот - понять невозможно. Будем на открытых местах
по видам, а в зарослях всех чохом. Хотя я не знаю, зачем это надо. - Вася
опять впал в задумчивость, что у него было одним из признаков насыщения.
- Если что учитывать - то это моя стезя! - На выразительном удлиненном
лице Льва Матюшина читалась готовность статистически обработать
предстоящие результаты наблюдений.
- Вот и ладненько, завтра с утра запустим остальных летяг. Пусть
считают.
- Да, и итоги на каждые сутки. По видам...
Летяги ежесуточно питали Льва данными наблюдений. Лев обобщал.
Получалось, что за неделю количество жвачных, выходящих из озера, не
изменилось, как и число хищников, ныряющих в озеро.
- Но общее поголовье, фиксируемое в лесах, - докладывал Лев, - имеет
слабо выраженную тенденцию к снижению. Экстраполируя, придем к выводу, что
лет через десять зверей на Афсати не останется.
- Ну сколько там леса мы сканируем, сто квадратных километров. Разве
можно за всю планету говорить.
- Я понимаю, но факты... - Чувствовалось, Льву чем-то близка мысль о
предстоящем обеззверивании планеты.
Прошла еще неделя. В кают-компании все мощно ели после трудового дня, а
я робко закусывал компот бутербродом с говядиной и чувствовал, что это
начинает мне нравиться. Мне даже захотелось погладить карчикалоя, но я
воздерживался, вдруг уколюсь. Все, конечно, улавливали слабые признаки
моего выздоровления, но вида никто не подавал. Душевная деликатность в
высшей мере присуща членам нашего экипажа, капитан за этим строго следит.
Интересно, что пока я не стал вегетарианцем, то ходил вне лагеря
свободно, никого не боялся, и все мне уступали дорогу. А теперь, я
заметил, даже мелкие всеядные на меня зубы скалили. И стервятник,
постоянно висящий над базой, пару раз пикировал на меня, гад. Не в том
смысле гад, что на пузе ползает, а в смысле намерений. Пикировал - свистя,
выпучив глаза и выставив когти. И хотя он промахивался, из лагеря я
выходил только в сопровождении карчикалоя. Он небрежно позванивал, не то
чтобы охранял меня, достаточно было его присутствия...
Впрочем, один раз на меня кинулся было зебрер саблеусый Рамодина (так
по энциклопедии) и нарвался на карчикалоя. Было на что посмотреть, мы
потом много раз прокручивали эту запись, сделанную летягой. Карчикалой
гонял зебрера как Сидорову козу, по ближним холмам и перелескам, трепал
его за шиворот и филей и вернулся, геройски держа в зубах зеленый
откушенный хвост в поперечную черную полоску. После такой взбучки у
зебрера от нервного и физического потрясения сдвинулся генетический
аппарат. Мне говорят: не может такого быть, чтобы хромосомы перепутались.
Я и сам знаю, но чем иначе объяснить появление популяции бесхвостых
зебреров, которую обнаружили последующие экспедиции?
Лев доел вырезку, отложил серебряную вилку.
- Я тут подсчитал, капитан, картина та же. Сколько в озеро хищных
вошло, столько травоядных вышло. А общее поголовье продолжает уменьшаться.
Выводы делайте сами.
- А я, - сказал океанолог, - в море недалеко от берега обнаружил зону
тумана. Очень похожа на нашу озерную. И животные там обитают. Думаю, такие
зоны по всей планете разбросаны.
- Это можно было предвидеть. А выводы делать рано, продолжим
наблюдения. - Авторитет нашего капитана был настолько высок, что мы даже
не обсуждали его распоряжения. - Получается, что в лесах хищники поедают
травоядных с такой скоростью, что численность последних не успевает
восстанавливаться. Вот о чем надо думать.
Утром я услышал, как карчикалой процокал когтями до моей каюты и
зазвонил у двери. Зверь уже научился открывать створчатые двери, но у меня
дверь откатывалась в стену, и это ставило его в тупик. Я вышел навстречу
уже одетый, и мы пошли на привычную прогулку. Карчикалой остался на трапе,
наблюдая за мной. А я уже научился преодолевать робость, я уже с помощью
палки внушил стервятнику уважение к себе, а мелких хищников практически не
замечал. Крупные же после скандального происшествия с зебрером вблизи базы
не появлялись. Могу утверждать, что на хищников, кои ведут себя нагло,
палка действует умиротворяюще. Понимаю, что данное обобщение не украшает
меня...
Странное это состояние: все заняты делом, а я, видишь ли, гуляю налегке
и, может, зря отвлекаю карчикалоя на охрану своей персоны. Он, может, с
большим удовольствием сопровождал бы Васю, который каждый день уходил в
лес, пытаясь самостоятельно разрешить загадку уменьшения численности
животных. Если принять точку зрения Льва, то все бегающее уже давно должно
было вымереть. Но ведь не вымирает. Напротив, жизнь на Афсати процветает.
Вон на чистом - после недавнего ливня - пляже выплясывают чьи-то носатые
малыши, или, может, то взрослые звери? Чтобы хоть немного разобраться в
животном мире планеты, нужны большие коллективы специалистов и годы
работы. А мы что можем: прибыл, увидел, улетел? Все с поверхности, все
скользом.
...Лев не дождался вечера. Он выбежал ко мне, и длинная бумажная лента
волочилась за ним по траве.
- Сравни. - Он тыкал пальцем в график. - Общее поголовье зверей за эту
неделю не изменилось, а? Значит, я был не прав, численность
стабилизировалась!
Лев радовался своей ошибке с непосредственностью пуделя, встретившего
хозяина. Я мог бы здесь порассуждать о порядочности, изначально присущей
всем членам экипажа, но не стану. Вот и Лев - хороший человек, хотя не без
отдельных недостатков, что говорить. Он был доволен, что Афсати не грозит
одиночество.
Через несколько дней нашего непосредственного Льва стала снова грызть
тревога: Афсати теперь угрожало перенаселение и исчезновение
растительности. Численность травоядных стала возрастать, а хищников -
продолжала уменьшаться, они прежними темпами сигали в озеро и через малое
время выходили оттуда преображенными кроткими вегетарианцами.
Открытие назревало, оно уже наполнилось фактами, как младенец криком.
Лев давно мог бы сформулировать суть дела, но еще чего-то ждал,
перепроверял, очень он у нас добросовестный. Но день настал, точнее -
вечер. Ламель любовался, как я отъедаюсь пловом, а Лев был в цветном
саронге, лосинах и слаксах, на переднем зубе желтела фикса, и Лев
проникновенно скалился, чтоб всем видно было. Бледный, со взором горящим,
он вывел на дисплей некую пологую синусоиду и торжественно сказал:
- Собратья!
Мы все вздрогнули, а капитан постучал ложечкой по чашечке:
- Лев имеет что-то сказать. И да не заглушим мы его речь своим
чавканьем.
Лев заговорил, и нам стало не до еды, ибо пища духовная для нас важнее
телесной, у сытого человека всегда так. Лев сообщил, что долго
воздерживался, но уже можно. Эволюция на Афсати, говорил Лев, ни одному
виду не отдала предпочтения. Это вам не Земля, допускающая засилье то
динозавров, то человеков. Здесь за миллионы лет установилось некое
равновесие трех стихий жизни: растительности, травоядных и хищников.
Эволюция - этот разум Вселенной - нашла и способ поддержания равновесия.
Если фитомир терпит чрезмерный ущерб, а хищники не справляются с ролью
регулятора, включается некий механизм, назовите его инстинктом, и гонит в
озеро жвачных и грызунов. Выбора нет: переродиться или умереть! И жвачный
обретает клыки и плотоядность. Пошатнувшееся равновесие, Лев провел
пальцем по пику синусоиды, восстанавливается. Но тут вступает в силу
фактор инерционности процесса, и мы наблюдаем падение численности жвачных,
обусловленное ростом поголовья хищников, в основном за счет метаморфоз.
Пройдет немного времени - и теперь хищник полезет в озеро, как это сделал
зебрер Рамодина.
Тут Лев остановился, чтобы передохнуть, и закончил:
- Цикл правит жизнью!
Осень - время не менее прекрасное, чем весна, - кончилась. И
закончилась моя работа над этими записками. Приглашенные для обсуждения
долго пили коньяк, поданный Клеммой, и закусывали мандаринами. Был случай,
когда, увлекшись воспоминаниями, мы совсем забыли про Клемму, и от
огорчения у нее задымились подмышки. Поэтому первый тост подняли за
здоровье экипажа - чтоб он был еще здоровей - и за Клемму, чтобы не было у
нее короткого замыкания! Подняли и больше к этому не возвращались. Потом
мы пили за тех, кто в космосе, потом за зверей отдельно каждой из
известных нам планет - Земли, Цедны, Нимзы, Афсати... Пили за птичек
Сирены, а за пуджиков не пили. Далее космофизик произнес, наливая по
полной:
- Чего мелочиться! Выпьем за всех зверей Вселенной, чтоб им хорошо
было.
Мы поддержали этот редчайший тост, а потом Лев, разглядывая порожний
сосуд, почесал затылок и сказал:
- Если говорить о рассказе, то важнейшие события отобраны верно,
изображены выпукло. Но у тебя все это как-то несерьезно, с каким-то
легкомысленным оттенком...
- Именно, именно, - вмешался Вася. - Неужто я действительно выглядел
так, что Лев содрогнулся. Ты содрогался, Лева? И почему это у меня ноздри
книзу выразительные? Где такое видано! Я тебе скажу: не ожидал. Ерничество
это, понятно? Да, я коренаст, - Вася засопел, - но стоит ли это
подчеркивать. И какое отношение это имеет к открытому Львом закону
равновесия?
Я молчал, хотя мог бы сказать о праве автора на детали, которые, будучи
краткими, наиболее полно характеризуют героев произведения. А Васина
коренастость присуща ему не только внешне, но и внутренне... А мог бы
сказать: пишите сами!
Точку в дискуссии поставил капитан:
- Автор не выпячивает собственной значимости и не отделяет себя от
коллектива. Это факт. Следовательно, говоря о нас, он говорит о себе. А
нормальный мужик, если он не зануда, о самом себе может писать только с
иронией. И никак иначе.
Популярность: 1, Last-modified: Mon, 24 May 2004 11:02:04 GmT