----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA"
   Пер. с польск. - И.Леф, Г.Пальцев
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Лишь самые неприхотливые  растения  могли  выжить  на  скалистом  плато
Имсэльв. Окруженное горами Иргельхарт, оно казалось идеальным  местом  для
обороны. Плато простиралось выше облачного слоя, и  ночное  небо  над  ним
было почти чистым. Хоть луна и не показывалась, было непривычно светло. На
равнину  падал   розоватый   свет,   процеженный   безымянными   вершинами
Иргельхарта. Этот розовый свет не был утренней зарей.
   Вальхар погрузил пальцы в мягкую гриву лошади и еще  раз  оглянулся  на
восток, где за горами вставало красное зарево. Это шакалы-хараны.  Хараны,
которые упали с неба. Хараны, которые сжигают  города,  убивают  женщин  и
детей, стреляют в спину. Это  хараны,  которые  отравляют  землю.  Хараны,
которые приносят смерть.
   Ущелье Эсгель на фоне темных  гор  казалось  просто  бездной.  Из  этой
бездны выползал бесконечный поток воинов всех племен и народов  Верангера.
Конечно же, вахнорцев было больше всего.
   -  Вальхар!  -  Свентхор  верхом  на  коне   пробивался   сквозь   ряды
мускулистых, заросших, черных воинов в кожаных одеждах. На огромных копьях
сверкали отблески зарева, только у вождя на груди висело  блестящее  новое
оружие вахнорского производства. Он оскалился и прорычал угрозу  на  своем
языке.  Зеленоватые  глаза  засверкали  из-под  черного  шлема.  Свентхор,
буркнув в ответ что-то пренебрежительное с высоты своей  лошади,  спокойно
подъехал к Вальхару.
   - Я искал тебя, - сказал он.
   - Я был в авангарде, -  ответил  Вальхар.  Он  не  отрывал  взгляда  от
колонны черных воинов. В этих сумерках казалось, что их  лица  состоят  из
горящих глаз и сверкающих зубов.
   - Ты не знаешь, кто это такие? - спросил Свентхор.
   - Откуда мне знать? - повел плечами Вальхар. - Какой-то северный народ.
Выглядят довольно грозно.
   - Однако с нами они довольно любезны. Если бы я был, скажем, кобольдом,
этот черный вождь наверняка отгрыз бы мне руку.
   - Ну, уступили тебе дорогу,  и  что  с  того?  Хоть  мы  еще  сильны  и
пользуемся авторитетом у других,  но  вся  мощь  и  слава  Вахнора  сейчас
бессильны.
   - Но они нам верят, - сказал  Свентхор,  показав  рукой  в  направлении
медленно двигающейся кавалькады. - Рангеллы,  цельверы,  сверскелы,  дикие
племена пустыни Керсхан, ункури, люди севера, кобольды. Все они  сражались
на нашей стороне и сейчас по своей воле идут в крепость  Виргенгаард,  наш
последний оплот и убежище. Даже нортеки, с которыми мы издавна вели войны,
воздвигнувшие между нашими народами стену ненависти, даже они стали  рядом
плечом к плечу и готовы принять смерть вместе с нами.
   - Все понимают, что это касается не только Вахнора.  Это  судьба  всего
Верангера. Хараны преследуют  не  только  нас.  Они  хотят  завоевать  всю
планету.
   Я был на переговорах с харанскими послами. Харан трудно понять.  У  них
странные обычаи. Например, они поставили нам условие -  сложить  оружие  и
перестать сопротивляться. "Почему? - спрашиваем мы. - Неужели вы  уйдете?"
"Вовсе нет, - отвечают они. - Но дальнейшая борьба с  нами  бессмысленна".
Они считают, что мы добровольно пойдем к ним в  рабство.  Им  кажется  это
вполне нормальным.
   - Это похоже на оскорбление, - сказал Свентхор. - Но, кажется,  нортеки
так поступали когда-то. А может, это просто такой маневр.
   - Нортеков всегда подозревали  в  невероятных  подлостях.  Половина  из
этого - басни.  Нортеки  никогда  не  совершали  того,  на  что  оказались
способны хараны.
   - Боже! Почему мы должны погибнуть? Ведь правда  на  нашей  стороне!  -
Вальхар   замолчал,   стараясь   сохранить   каменное   выражение    лица,
раздосадованный тем, что не сдержал свои чувства.  Ни  одно  поражение  не
оправдывало такой слабости.
   Но эту мысль не  удавалось  заглушить,  поэтому  он  на  всякий  случай
замолчал. Почему все должно погибнуть? Беззаботная жизнь среди  счастливых
людей на юге. Стройные женщины и прекрасные  пейзажи  за  окном.  Каменные
дома на севере. Серебряные города рангелов,  изысканные  силуэты  кораблей
сверскелов. Пещеры кобольдов. Эти таинственные и прекрасные страны вокруг.
Культура и мудрость четырех тысяч лет. И  все  это  должно  быть  сожжено?
Заменено на однообразное существование серого, одетого  в  сталь  племени,
которое пришло из ледяной пустыни, распространяя смерть?
   - Почему?  -  повторил  Свентхор.  -  Прошло  наше  время.  Исполняется
предсказание: "Аэрскел попадет в руки врага". И меч пропал. А вместе с ним
закатилась счастливая  звезда  Вахнора.  Нам  остается  только  умереть  с
достоинством. Твой брат Эрик не был самым лучшим  Хранителем  Аэрскела.  В
первой  же  схватке  потерял  он  меч  и  погиб  сам.  Эрик  был   слишком
легкомысленным, заносчивым и самоуверенным. А ты знал об этом. Тебе самому
надо было стать Хранителем.
   "Обвинение. Итак, Свентхор обвиняет его. А если это  делает  он,  то  и
другие поступают так же. Это из-за него Аэрскел попал в руки врагов".
   - Эрик был моим старшим братом. И был полноправным Хранителем Аэрскела.
Я не мог так просто отобрать его...
   - Ты мог созвать Совет по опеке. Он решил бы, кому отдать  меч,  но  ты
боялся ответственности. Я говорю это потому, что ты мой друг.
   -  Что  может  противопоставить  Аэрскел  харанам?   Харанам,   которые
путешествуют между мирами? У которых есть кранкаары, сеющие смерть с неба,
уничтожающие и  сжигающие  все  на  огромных  расстояниях?  Которые  могут
расплавлять горную породу, зажигать озера, превращать города  в  пепелища,
зараженные страшными болезнями, когда сворачивается кровь  и  человеческое
тело разлагается? Что могло бы сделать с этим могущество  одного  меча?  И
существовало ли оно вообще?
   - Так может говорить только житель юга. Но я ночевал  в  горах  пустыни
Керсхан. Я был в пещерах кобольдов в Высоких Горах. Я прошел через  болота
Моонгар и я видел такое, что могущество меча для меня неоспоримо.
   Но уже ничего нельзя сделать. Через полгода не останется  от  нас  даже
воспоминаний. Разве если  удержится  Виргенгаард  Тирен  -  самая  сильная
крепость.
   - Нет, Свентхор. Это уже не крепость. Это могильный холм. Не  обманывай
себя. Мы идем, чтобы умереть.
   С этой минуты они не промолвили больше ни слова. Залитая светом зарева,
колонна воинов продвигалась вперед в почти полном  молчании.  Было  слышно
только шарканье подошв, тихие реплики, бряцанье оружия и стук копыт.
   Вальхар чувствовал, как болят у него мышцы бедер, охватывающих  широкую
спину лошади, каким тяжелым становится шлем на голове. И лошади  его  было
не лучше: она спотыкалась ежеминутно, вся морда была в пене.  Остановиться
бы, спешиться, расправить затекшие ноги, снять шлем.  Слабость,  слабость.
Ну нет, нужно думать о чем-то другом.
   Свентхор рысью  съехал  с  дороги  и  остановился,  оглядываясь  назад.
Вальхар  дернул  поводья  и  ударил  лошадь  ногами.  Измученное  животное
посмотрело с укором, повернуло голову, и  сделало  два  неустойчивых  шага
быстрее, а затем вернулось к прежнему темпу. Он подъехал к Свентхору.
   - Хочу посмотреть, вышел ли арьергард из ущелья. Очень жаль, что нельзя
зажигать факелов. Ничего не видно.
   - Нас сразу увидели бы кранкаары, - ответил Вальхар.
   - Пока крепость Зеген Кьягее Тирен держит вход в  ущелье,  ни  один  из
кранкааров не осквернит небеса на этой стороне гор.
   - Крепость Сломанных Копий не выдержит даже одной мощной атаки.  И  они
знают об этом. Защитники крепости должны держаться до тех пор, пока мы  не
дойдем до Виргенгаарда, но ведь они могут сдаться и раньше.
   Свентхор не ответил. Он посмотрел вдоль ряда. Кто-то скакал  галопом  с
другого конца колонны, выделяясь черным пятном на залитой кровавым  светом
равнине.
   - Это Хаакон, - сказал Свентхор. - Любая другая лошадь не выдержала бы.
   - Он ищет нас, - заметил Вальхар.
   Хаакон внезапно повернул лошадь  и  подъехал  к  ним.  Он  остановился,
поднял правую ладонь в знак приветствия. Свентхор и  Вальхар  ответили  на
приветствие и поклонились.
   - Не останавливайтесь у холма, - сказал Хаакон. - Привала не будет.
   - Животные этого не выдержат, - заметил Вальхар. - У  них  три  дня  не
было отдыха.
   - Они должны выдержать. Крепость Зеген Кьягее Тирен пала. В этот момент
хараны уже, наверно, входят в ущелье. - Глаза  Хаакона  казались  влажными
пятнами в отверстии шлема.
   - Посмотрите, - сказал он, указывая на небо. Звезд уже  почти  не  было
видно. Но зато ярко пылала одна-единственная точка. Пылала резким  зеленым
светом, медленно очерчивая гигантские круги и зигзаги, как стервятник  или
крылатый упырь, по имени которого и получила название - Кранкаар.
   Свентхор выдернул из кобуры у седла оружие.
   - Оставь его, - махнул рукой Хаакон. - Он слишком высоко.  Кроме  того,
он на нас не нападает. И пока не войдет в зону обстрела  Виргенгаарда,  мы
не избавимся от него. Ничего не поделаешь, они уже знают о  нас.  Остается
лишь  надеяться,  что  они  не  успеют.  Если  хараны  настигнут  нас   на
плоскогорье, мы не сможем  защищаться.  -  Он  небрежно  поднял  ладонь  в
перчатке и отъехал.
   Свентхор смотрел еще минуту на его черную, закутанную в плащ фигуру.
   - Он гораздо лучший вождь, чем Сигурд.
   - Сигурд был стар и не понимал, что происходит вокруг него,  -  ответил
Вальхар без интереса.
   Колонна, извиваясь, как огромный бронированный  уж,  обходила  глубокие
расселины. Взгляд неудержимо падал в их мрачную  пропасть,  откуда  иногда
светились  красные  глаза  драконов.  Из  пропасти  вырывались   сернистые
испарения, и идущие по краю люди сразу отшатывались. Иногда  они  обходили
булькающие кипящие источники, и воздух наполнялся жаром влажных испарений.
Казалось,  что  чем  ближе  к  крепости,  тем  более  дикой  и  бесплодной
становилась местность.
   - Да, жить здесь постоянно - ужасное дело, - заметил Свентхор.
   - Крепость Трех Колодцев - не менее мрачное место, - возразил  Вальхар.
- Мы привыкли.
   Авангард как раз подошел к огромной трещине, которая зияла  в  скальной
плите и была подобна зигзагу молнии длиной в сотню  футов,  а  шириной  не
менее пяти лошадей. Через нее  был  переброшен  канатный  мост,  натянутый
между вбитыми в скалу металлическими опорами. Шеренга остановилась. Хаакон
уже был там На своей черной лошади, окутанный черным плащом. Он  соскочил,
пошатнувшись, на землю.
   - Завяжите глаза лошадям! - крикнул он.  -  Ведите  их!  Пехота  должна
переходить по несколько человек!  И  ради  Гоора,  не  топайте,  чтобы  не
расшатать опор. Не медлите! Быстрее! Не смотрите вниз!
   Шеренга потеснилась, и авангард начал  проходить  через  узкий  мостик.
Раздавалось скрипение кожи, бряцание оружия, топот копыт на балках и крики
офицеров.
   Этот марш, казалось, продолжался бесконечно.  И  когда  Вальхар  увидел
сначала точку на горизонте, а потом угловатую глыбу крепости,  то  не  мог
поверить, что это и есть цель путешествия, которая представлялась ему  уже
почти нереальной. Однако от момента, когда он увидел  крепость,  до  конца
путешествия было еще  далеко.  Только  усиливались  постоянная  боль  мышц
живота и бедер, усталость и голод, сворачивающий желудок. Но это было  для
Вальхара уже привычным, поэтому он беспокоился лишь о своей лошади.  И  не
зря. Внезапно лошадь Свентхора споткнулась и  упала  на  колени,  а  затем
повалилась на бок. Свентхор вылетел из седла, стараясь не размозжить ногу,
и остался лежать на земле. Вальхар соскочил с седла  и  подбежал  к  нему.
Свентхор подтянул ноги и встал, помогая себе руками. Хаакон был рядом  уже
через минуту. Лошадь заржала тихо и жалобно, пытаясь  встать  на  дрожащие
ноги. Она приподнялась немного и снова упала.
   - Ничего не получится, - сказал с  участием  Хаакон.  -  Ты  должен  ее
добить. Таков закон.
   Закованное в  шлем  угловатое  лицо  Свентхора  даже  не  дрогнуло,  но
Вальхару показалось, что где-то в глубине его глаз он увидел  слабую  тень
боли. У Свентхора эта лошадь была с детства. Верное животное выносило  его
из многих сражений и не раз спасало ему жизнь. Он  присел  на  корточки  у
седла и начал отстегивать ремни вьюков.  Шеренги  продвигались  мимо  них,
блестя и позвякивая боевым снаряжением.
   - Возьми только самое необходимое, - сказал Вальхар. - Сядешь ко мне.
   - Только оружие и одеяло, - ответил Свентхор. Он встал. В  ладонях  его
блестело оружие. Животное смотрело на него с такой болью  и  недоверием  в
глазах, что казалось, оно знает, что происходит. Вальхар  отошел  к  своей
лошади, чтобы не мешать другу в этот момент. Раздался сухой звук выстрела,
и по камням промчался яркий блеск молнии. Он  вздрогнул.  Смерть  от  меча
была бы более почетна, но меч, поднятый на друга, приносил  его  владельцу
проклятие. Свентхор приблизился и  забросил  свернутую  попону  на  хребет
лошади Вальхара. Он молчал. Вальхар был благодарен ему за это молчание.
   Виргенгаард Тирен предстал перед ними огромным  угловатым  сооружением,
сложенным из грубо отесанных плоских камней. Взгляд поражали его  серые  и
слишком длинные стены, но самое большое впечатление производила их высота.
Казалось, что стоишь у подножья скальной стены  ущелья.  Где-то  над  ними
поднималась в небо круглая  высокая  башня,  которую  можно  было  увидеть
только издалека, а вблизи для  этого  приходилось  очень  сильно  задирать
голову. Плоскогорье лежало высоко  для  птиц,  но  вокруг  верхушки  башни
кружилось более десятка орлов, выращенных гарнизоном крепости.  Снизу  они
виднелись чуть заметными точками, но сюда доходил их угнетающий клекот.
   Авангард остановился напротив прямоугольных тесаных ворот,  которые  на
фоне огромных стен казались совершенно маленькими.  Замок  как  бы  вымер.
Кроме клекота орлов - никаких признаков жизни.
   Хаакон соскочил с лошади и остановился на краю рва. Он приложил  ладони
в перчатках к губам и крикнул:
   - Ингарет! Ингарет Ассатур!
   - Что это значит? - спросил Свентхор. - Ты знаешь древнецельверский?
   Вальхар значительно  покачал  головой.  Заклинания  нельзя  произносить
просто так.
   Где-то высоко, на скальном выступе, появился  силуэт,  выглядевший  как
воин Севера. Он застыл на коротких кривых  ногах  и  принялся  осматривать
сверху стоявших у ворот, затем перевел  взгляд  на  нескончаемую  вереницу
войска, которое все еще маршировало, в то время  как  голова  колонны  уже
остановилась. Он крикнул что-то хрипло через плечо, и из  глубины  черного
шлема блеснули зубы. Появился второй, постоял минуту, а потом оба исчезли.
Раздался металлический скрежет, и из-под ворот  начал  выползать  широкий,
выкованный из стали и обитый огромными заклепками помост. Он выдвинулся на
всю длину и остановился с глухим громыханьем, когда пять  огромных  зубьев
на конце моста вошли в пять выемок, выбитых в скале и  отделанных  сталью.
Что-то щелкнуло, и мост замер. Одновременно с грохотом и скрежетом  ворота
поднялись, открывая  мрачную  щель,  и  из  темноты  выступил  седобородый
старец, укрытый плащом. Поднял правую ладонь к левому плечу и склонился.
   - Приветствую тебя, Хаакон, - изрек он. Хаакон поднял ладонь.
   - Приветствую тебя, Эльмар.
   - Это для меня большая честь, - протянул Эльмар. -  Стены  Виргенгаарда
не принимали еще  такого  знаменитого  гостя.  Ты  привел  огромные  силы,
Хаакон.
   - Это горстка, Эльмар. Это горстка - ведь это армия  целого  Верангера.
Весь мир, от Севера до страны Рангелов  на  юге  -  здесь,  с  нами.  Даже
нортеки. Это все, что мы сумели собрать против захватчиков.
   - Ну что ж, войдем, - сказал тихо Эльмар и повернул назад. Хаакон  взял
свою лошадь за уздечку у самой морды и провел через помост.
   Из темноты появилось еще несколько воинов  с  горящими  красным  светом
глазами. Наконец-то к ним можно было  присмотреться.  Они  были  высокими,
мускулистыми, на коротких  ногах  и  с  длинными  руками.  Они  напоминали
поросших шерстью людей Севера. Небольшие рты сверкали рядами белых клыков.
Эти воины были одеты в высокие  подкованные  сапоги,  обтягивающие  брюки,
черные епанчи, длинные жилеты из черной кожи с красным драконом на  груди,
шлемы. Из этих воинов состоял почти весь гарнизон крепости. Вооружены  они
были,  впрочем,  по-разному.  От   мечей   и   топоров   до   современного
огнестрельного оружия.
   Колонна снова двинулась со скрежетом, втягиваясь в черный проем  ворот.
Они  шли  между  мощнейшими  крепостными  стенами,  погруженные  в  полную
темноту. Сотни шагов отражались эхом от сводов и угасали. Сотни пар  глаз,
красных и зеленых, загорались где-то  в  зияющей  глубине  и  тоже  гасли.
Что-то заскрипело, потом с громыханием открылись очередные ворота, впуская
бледный полумрак рассвета.
   Они вошли на довольно большой, вымощенный камнями двор, который, в свою
очередь, был только частью огромной внутренней  территории  крепости.  Вся
эта территория была разделена на несколько частей более  низкими  стенами,
сходящимися к основанию центральной башни.
   - Что это за народ? - спросил чуть громче Хаакон, так  что  Свентхор  и
Вальхар, идущие сзади, расслышали его вопрос.
   -  Заллы,  -  ответил  Эльмар.  -  Энергичный  горный  народ.  Хотя   и
некрасивый.
   Во  дворе  царила  лихорадочная  суета.  Внутренние  стены  изобиловали
нишами,  галереями.  Там  чернели  десятки  высоких  фигур.  Были   слышны
ритмичные удары молота, долетающие из обыкновенной  кузницы,  а  из  узких
окон, ряд которых был виден у основания башни, у самой земли, просачивался
голубой свет, свидетельствующий о современнейшей мастерской.
   - Не останавливайтесь! - воскликнул Хаакон. - Не устраивайте  пробку  у
входа! Отдавайте заллам лошадей и проходите дальше.
   Были открыты со скрипом  следующие  кованые  ворота,  и  авангард  стал
проходить через них. Вальхар снял снаряжение с  лошади  и  отдал  животное
одному из заллов, как и все остальные всадники.  Свентхор  стоял  рядом  и
наблюдал за лошадьми, которых отводили в сторону.
   - Вальхар и Свентхор! - крикнул через плечо Хаакон. - Идемте за мной!
   Они двинулись за ним  и  за  сгорбленной  фигурой  Эльмара.  Взошли  по
ступеням на крепостную стену, прошли по ней на круглую террасу и,  миновав
еще одни окованные сталью двери,  очутились  в  мрачном  помещении  башни.
Эльмар провел их по  спиральной  каменной  лестнице,  потом  через  пустые
коридоры в круглую комнату. По вахнорскому обычаю здесь  находился  только
длинный низкий стол и почетный трон у стены. Зал  был  довольно  светел  и
удобен.  Несмотря  на  строгую  и  простую  мебель,  здесь   чувствовалась
знатность  хозяина.  Оружие,  которое  висело  на  стенах,  должно   быть,
переходило от поколения к поколению с давних времен.  Эльмар  нерешительно
остановился,  потом  повернулся  к  стоявшим  сзади  и  махнул   рукой   в
направлении трона.
   -  Садись,  Хаакон.  Сейчас  это  место  принадлежит  тебе.  -   Хаакон
нетерпеливо махнул рукой и одним движением снял с головы шлем. Бросил  его
на стол и подошел к узкому окну.
   - Садитесь, ради Гоора, и не обращайте внимания, стою я или сижу, лицом
к вам или боком. Древние обычаи, конечно,  мудры,  но  оставьте  этикет  в
покое и дайте немного подумать.
   Они неуверенно посмотрели друг на  друга  и  встали  на  колени  вокруг
стола. Вальхар и Свентхор сняли шлемы.
   - Вальхар! - сказал, поколебавшись, Эльмар. - Правдиво ли это  страшное
известие, которое дошло до меня? Правда  ли,  что  Аэрскел  попал  в  руки
врагов?
   - Брат мой, Эрик, - сурово ответил Вальхар, - последнее доверенное лицо
зачарованного меча,  достойный  сын  рода  Гьерсель,  пал  смертью  героя.
Аэрскел был с ним.
   - В этом мече была заключена вся  мощь  Вахнора.  Он  стоял  на  страже
закона со времен Гальда-Молота.
   - Так что же, мы должны сесть и рыдать? - Хаакон внезапно отвернулся от
окна. - Разве ты не можешь бороться без помощи таинственных сил? Я не хочу
больше слышать о потере  этого  меча.  И  если  кто-то  скажет  что-нибудь
подобное при солдатах, то я сам перережу ему горло.
   В коридоре  раздался  топот,  и  высокий  залл  с  офицерскими  знаками
различия вбежал в комнату.
   - Господин! - Он увидел Хаакона и замер в  поклоне  с  рукой  у  левого
плеча.
   - Говори! - проворчал Хаакон.
   - Господин, кранкаары! И их становится все больше!
   - Итак, произошло, - сказал Хаакон, поднимаясь со стула и надевая шлем.
- Успела ли войти армия?
   - Все на крепостных стенах, господин. Мы  вынуждены  были  открыть  все
ворота, и часть лошадей осталась снаружи. Город уже переполнен.
   - Итак, на крепостные стены, - приказал Хаакон.
   Зеленые точки кранкааров  сверкали  несколькими  рядами  поперек  всего
неба. Никаких передвижений, только этот холодный свет. Когда фигуры  людей
застыли  на  крепостной  стене,  овеянные  пронизывающим   ветром,   пламя
кранкааров изменило  на  мгновение  свой  цвет  на  розовый.  Дальнобойная
артиллерия Виргенгаарда брызнула струями огня, заливая светом окрестности.
Ударила волна мгновенно раскаленного воздуха. Земля  задрожала,  но  враги
были слишком далеко.
   Потом что-то произошло. Сначала  на  людей  как  будто  упала  огромная
тяжесть, прижимающая  к  земле,  затем  наступило  ощущение  легкости,  и,
наконец,  всех  охватила  слабость.  Вальхар  почувствовал,   что   теряет
сознание. Оружие с лязгом выпало из рук на землю. Он протянул руку,  чтобы
опереться о край стены, но она  не  слушалась,  словно  чужая.  Сужающимся
зрением Вальхар  видел,  как  она  беспомощно  скребет  стену  скрюченными
пальцами. Он упал на колени и из последних сил бросил взгляд на территорию
крепости. Крепостные стены, внутренние и главные, террасы, далекие дворы -
все было завалено десятками тысяч тел, беспомощных и безоружных.
   Он  вспомнил  серебряные  города  рангеллов,   уничтоженные   налетами,
затопленные корабли сверскелов, стройных женщин,  застреленных  у  порогов
своих домов,  не  захотевших  приветствовать  захватчиков.  Но  вот  такая
бесшумная, непонятная смерть?  Уже  лежа  на  земле,  пытаясь  бороться  с
охватившими его  бессилием  и  апатией,  Вальхар  всматривался  слепнущими
глазами в растущие фигуры кранкааров.
   Над крепостью Трех Колодцев вставал рассвет.


   Масло вытекало безвозвратно из пластиковой бутылки, булькая  и  образуя
радужные круги на поверхности лужи. Вальхар выругался  и  поднял  бутылку.
Это была одна из трех последних в  этом  сезоне,  и  вот  больше  половины
бутылки пропало. Еще немного холодной жидкости  удерживалось  бесформенным
белым пятном. Пока не нагреется и не изменит цвет на  золотисто-прозрачный
- есть шанс.  Он  схватил  ложку  и  принялся  вылавливать  и  отцеживать.
Спасенное масло он вливал через лейку, потому  что  руки  тряслись  больше
обычного. Вообще день был неудачным. Клиентов  мало,  толстый  полицейский
сержант Бриге снова был в стельку  пьян,  перевернул  два  столика,  вылил
кока-колу и разбил единственный музыкальный автомат. А потом принялся бить
кулаками в гофрированную жестяную стену и, уже уходя,  бросил  бутылку  от
кока-колы в лампу, освещавшую вывеску над  дверью.  Расходы  составили  по
меньшей мере пятьдесят соль. О жалобе нельзя даже и мечтать. Еще  не  было
случая, чтобы вахнорец, владелец убогой жестяной будки snack-bara, выиграл
дело с человеком, особенно с полицейским, даже таким паршивым, как сержант
Бриге. Вальхар вздохнул.
   Внезапно он вспомнил, из-за чего был так неловок и разлил масло. Что-то
вроде сна наяву, только сна, напоминающего  о  чем-то  прошлом,  реальном.
Почему после стольких лет, в середине дня, он неожиданно для себя  пережил
это еще раз? Эти  воспоминания,  скрытые  до  сих  пор  какой-то  завесой,
отталкиваемые со страхом (разговоры о таких вещах могли только привести  к
неприятной встрече с агентами государственной службы безопасности. "С  кем
вы разговаривали об этом? Как к этому  отнеслись?  Где  он  живет?"),  эти
воспоминания вдруг нахлынули с полной ясностью, и с ними вернулись горькие
вопросы. Только сейчас он знал ответы. Теперь он понимал, почему не  убили
тогда всех. Им не нужны были груды мертвых героев. Им нужны были  живые  и
спокойные уборщики, камердинеры, шахтеры, докеры и бармены. Они  совершили
гораздо худшее, чем убийство. После пробуждения никто никогда не  мог  уже
взять в руки нож, обычную винтовку, даже толкнуть кого-то.  Даже  повысить
голос  удавалось  с  трудом.  Они  могли  только  слушать  и  поддакивать.
Ненавидеть тоже могли. Только в душе.
   Но что же с ним сейчас произошло? Хоть бы кто-нибудь пришел  и  прервал
это одиночество, наполненное прошлым, бессилием и слабостью.
   Он протер тряпкой поверхность стола и посмотрел через дверное  окно  на
заходящее над плоскогорьем Имсэльв  солнце.  Над  плоскогорьем  Лоннея,  к
дьяволу!
   Было  безнадежно  пусто.  Он  посмотрел  в  левое  окно,  выходящее  на
Спидертон, расположенный на возвышенности. Это было захолустное местечко с
целыми километрами сооруженных из жести вахнорских предместий.
   Снизу  на  дорогу   вышел   какой-то   вахнорец   в   форме   работника
автозаправочной станции, несший в руках ящик пива. Он пошел в  направлении
города, даже не оглянувшись. И тут равнодушно скользивший взгляд  Вальхара
зацепил облако пыли, движущееся вдали по  дороге.  Автомобиль.  Если  едет
сюда, то через несколько минут проедет мимо его бара. Это первое место  на
подъезде к городу, где можно остановиться и закусить. Они должны будут тут
затормозить. Он достал из-под стойки груду пластмассовых стаканов, снял  с
них упаковку из фольги, и  в  тот  момент,  когда  начал  укреплять  их  в
автомате с апельсиновым напитком, автомобиль появился напротив  окна.  Это
был видавший виды фермерский пикап с двумя  запасными  колесами  на  крыше
кабины и стальной решеткой перед капотом. Он медленно свернул на  бетонную
дорожку. Лязгнули дверцы. Вышли двое мужчин и, обойдя  выставленные  перед
баром столики, вошли в помещение. Оба  были  людьми.  Первый  был  одет  в
испачканные брюки и  расстегнутую  на  груди  рубаху.  Вальхар  видел  его
иногда. Это был Стантер - надзиратель над вахнорцами ближайшей  шахты.  Он
подошел к стойке, облокотился и посмотрел с отвращением на шипящий в масле
картофель. Второй вошел позже. Это был  элегантный  мужчина  средних  лет.
По-видимому, он приехал издалека и одет был гораздо изысканнее, чем жители
Спидертона. Он даже передвигался как-то изящнее.
   - Наконец-то, - сказал он Стантеру. - С утра не было ничего во рту.  Не
знаю, что бы я делал в этой пустыне, если бы вы не подвезли.
   - А-а, ерунда, - проворчал тот. - Что будете  есть?  Здесь  нет  ничего
особенного, это жалкая вахнорская лавка.
   - Даже не  знаю...  -  сказал  пришелец,  заглядывая  в  никелированные
кастрюльки, откуда шел пар и где булькали вахнорские блюда ценою в  десять
центов. К одной кастрюльке от присмотрелся внимательнее.
   - Это хевгас?
   - Хеэвгаас, - поправил  Вальхар,  -  извините,  но  раньше  произносили
"хеэвгаас". Но вы правы, это именно это известное вахнорское блюдо.
   - Дайте, пожалуйста, одну порцию.
   - Пожалуйста. Тридцать центов.
   Поднос, щипцы, упаковка проверенных на стерильность столовых  приборов,
здесь разорвать, спасибо, пожалуйста, касса, чек, выдвижной ящик,  мелочь,
сдача. Он бросил  монеты  между  перегородками  ящика,  вслушиваясь  в  их
обещающий звон. Надзиратель  смотрел  на  приятеля  с  удивлением  и  едва
скрываемым отвращением.
   - Неужели вы будете это есть?
   Приезжий отнес поднос к одному из столиков и начал есть.
   - Почему же нет? Это очень вкусно. Из рыбы. Может, вы попробуете?
   - Большое спасибо! - скривился Стантер. - Эти дикари  и  так  надоедают
мне каждый день. Вместе со своими чудачествами. Не хватает еще, чтобы я ел
эти тысячелетние гадости. Одни черти знают, как они их  готовят.  Пусть  с
ними разбирается правительство. И с их варварскими обычаями.
   - Вы, по-видимому, преувеличиваете. Они создали великолепную  культуру.
Очень интересную. Такую, где обычаи, кушанья, образ жизни, все было  очень
рационально построено. Это очень интересный народ.
   - Вы не знаете вахнорцев так, как я. У меня  свое  мнение  насчет  этих
дикарей. Для меня - сосиски. Только не трогай их своими руками, грязнуля!
   - Да, пожалуйста.
   "Глупый, тупой дикарь". Ум с трудом воспринимал оскорбления, они теряли
по дороге свое значение. Вальхар вздохнул, взял  в  руки  идеально  чистые
серебряные щипцы, выловил из воды две сочные, розовые сосиски.  Из  тюбика
потекла горчица, оставляя светло-коричневую змейку на каждой из них. Клубы
пара  поднимались  вверх,  всасываемые  вентиляцией.  Стерильные  столовые
приборы, свежая булка - щипцами.
   - И пиво.
   - Мне очень жаль,  но  у  меня  нет  разрешения  на  продажу  алкоголя.
Извините!
   - Даже пива?
   - Сожалею, но таковы предписания.
   - У тебя нет даже бутылки?
   - Ни одной.
   - Чертов дикарь! - Стантер схватил поднос со стойки и пошел к  столику.
Через минуту оба усердно жевали.
   - Вы археолог? - спросил Стантер.
   - Что-то в этом роде, - ответил приезжий. - Почему вы так решили?
   - Я подумал, что бы вы могли искать в этой дыре.
   - Действительно,  меня  интересует  крепость.  Я  свернул  с  дороги  к
Моонлею, когда испортилась автомашина.
   - И как - на этом можно заработать? На этой старой рухляди дикарей?
   - Я сейчас вам покажу кое-что. Я везу это  в  Моонлей.  Минутку!  -  он
отложил вилку и вышел. Он вернулся буквально через двадцать  секунд,  неся
плоский, черный несессер. Положил  его  на  стол  и  начал  манипулировать
шифром замка.
   - Здесь находится старое, еще довахнорское, произведение искусства. Это
меч, ему, по-видимому, почти пять тысяч лет. Я искал его и нашел с большим
трудом. Именно это и есть моя профессия - продажа и покупка  таких  вещей.
Вы спрашивали, можно  ли  на  этом  заработать.  Музей  Астроархеологии  в
Моонлее предложил мне за него полторы тысячи соль.
   Стантер выплюнул только что  откушенный  кусок  сосиски  на  тарелку  и
медленно поднял голову. Плохо выбритая длинная челюсть  медленно  отвисла,
как расшатанная крышка мусорного ящика. Глаза у  него  были  круглые,  как
пуговицы.
   - Пол... торы тысячи соль? - прошептал он.
   - О, это не самая высокая цена. В прошлом месяце  я  перевозил  шлем  и
перстень, стоимость которых составила круглым счетом по пять тысяч каждый.
   - И вы это перевозите так, в чемодане? Без охраны, без...
   - Боже мой, дружище, ведь это не слиток золота. Ну,  допустим,  ударили
бы вы меня по голове и забрали  меч.  Так  вас  поймали  бы  в  первом  же
местечке, где вы с этим появились бы  и  попытались  продать.  И  ни  один
скупщик краденого не стал бы с вами связываться. Любая такая вещь  внесена
в каталог и застрахована. И там записана фамилия владельца. О каждом факте
продажи сообщается сразу же и выписывается акт собственности. Этот меч как
бы приписан ко мне, пока не перейдет в музей Моонлея.
   Впрочем, это очень интересный образец. Например,  он  излучает  красный
свет в темноте.  Это  свечение  иногда  угасает,  иногда  усиливается,  но
неизвестно, чем оно вызвано. Еще, представьте себе, совершенно не ржавеет,
а ведь он выкован несколько тысяч лет тому  назад.  Вообще,  у  него  есть
целая масса удивительных особенностей. Физики Музея собираются заняться им
всерьез. Кроме того,  меч  является  совершенно  уникальным  произведением
искусства. На лезвии видна надпись, которая не прочитана до сих пор.
   Он щелкнул замком с шифром и открыл несессер.
   Вальхар чувствовал себя  очень  странно.  Его  бил  озноб,  он  не  мог
совладать с охватившим его ужасным волнением,  в  голове  шумело.  Стантер
медленно  жевал  сосиску,  уставившись  на  собеседника,   который   одним
движением вытащил меч на свет божий. Длина его была каких-то  полметра,  а
ширина  равнялась  ширине  ладони.  Лезвие  излучало  розоватый  свет.  На
рукоятке - изображение дракона Сальга, ниже ее обвивали  ветви  священного
дерева Гнерля, которые доходили почти до эфеса.  В  основание  лезвия  был
вправлен Гальяль - камень земли Изэль. По всей  длине  лезвия  были  видны
староцельверские заклинания. На две ширины большого пальца руки от  эфеса,
на острие, находилась  единственная  зазубрина,  которая  возникла  тогда,
когда Гальд-Молот ударил мечом о камень на Серебряной Горе, забирая  ее  и
прилегающие земли в собственное владение. Это был Аэрскел.
   Вальхар открыл подвижную часть стойки и вышел из-за нее.  Мужчины  были
погружены в созерцание меча.
   - Будьте добры, - обратился Вальхар, - я услышал, что  вас  интересует.
Меня учили такому древнему  письму,  когда  я  был  ребенком,  так,  может
быть...
   - Пошел прочь! - крикнул Стантер. - Зеленокожая скотина!
   -  Подождите,  -  успокоил  его  второй.  -  Это  в  самом  деле  может
пригодиться. Они могут быть очень полезными в исследованиях.
   - Не верьте этим свиньям, - буркнул Стантер. - Если бы я не  знал,  что
он не может прикоснуться к любому оружию, то, уверен, он стащил бы  его  у
вас при первой же оказии.
   Вальхар медленно протянул руку в направлении меча. Она не дрожала.  Она
была спокойной, как камень, и удивительно сильной. "Осторожно", -  подумал
с ненавистью о Стантере. Ненависть была холодной и мощной.  Одним  быстрым
движением он схватил холодную рукоятку и поднял меч двумя руками острием к
лицу. Стантер открыл широко глаза, полные безграничного удивления. Вальхар
ударил его открытой ладонью в грудь.  Стантер  полетел  со  стула,  широко
раскидывая руки, отбросил спиной столик и ударился в жестяную стену.  Упал
на пол и больше не шевелился. Второй вскочил на ноги и отпрыгнул  назад  с
лицом бледным, как  полотно.  Выхватил  из-под  куртки  черный  револьвер.
Вальхар одним движением запястья ударил его концом лезвия в шею. Револьвер
со стуком упал на пол. Человек повалился рядом, хватаясь руками за горло.
   Вальхар выпрямился. Впервые за сорок лет. Он вышел из бара и поднял меч
вверх. Лезвие сверкнуло сильным красным отблеском.
   - Ингарет Ассатур! - крикнул он. И во всех домах, доках, шахтах,  барах
выпрямились тысячи уборщиков, мусорщиков, камердинеров, шахтеров,  докеров
и барменов, выпрямились и застыли в напряжении и  ненависти,  смешанные  с
удивленными, безоружными, захваченными врасплох людьми.
   На  противоположной  стороне  улицы  какой-то  вахнорец,   на   коленях
собиравший разбросанный на земле лом в тележку, вдруг замер в  напряжении,
а затем выхватил из кучи выщербленный огромный охотничий нож и посмотрел в
сторону квартала, выстроенного для людей. Его ладонь мягко взяла  рукоятку
и  сжала  ее  уверенно,  без  малейшей  дрожи.  Солнце  уже   зашло.   Над
Виргенгаардом опускался теплый летний вечер.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA"
   Пер. с польск. - А.Бушков
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Все началось в тот роковой день, когда я получил открытку,  на  которой
кто-то нацарапал два всего слова: "Ты избран".  С  этого  мига  я  страшно
полюбил ходить спиной вперед. Конечно, сначала я не связал новую  привычку
со странной открыткой - озарение пришло позже. Я ходил  спиной  вперед,  и
точка. Прохожие приглядывались ко мне, я не обращал на это внимания, как и
на ехидные шпильки коллег по работе. А потом и вовсе перестал ходить  туда
- когда таинственным образом исчезло здание, где я работал.  Сначала  меня
удивило, что решились  разобрать  недавно  построенный  дом,  но  позже  я
перестал удивляться чему бы то ни было. Люди на улицах  смотрели  на  меня
все внимательнее, хотя я и старался на них походить.  Сами  они  выглядели
довольно странно - ходили в старомодной одежде, ездили на  машинах  старых
марок,  а  мой  плейер  с  наушниками  стал  вызывать  у  них   повышенное
любопытство. Оккупацию и бомбардировки я с грехом  пополам  пережил.  Было
еще  несколько  заварушек,  из  которых  мне  больше   всего   понравилось
разоружение захватчиков. Газеты перестали писать о безъядерных зонах, зато
твердили  о  необходимости  умереть  за  Отечество  и  Его   Императорское
Величество. Гм... Добившись аудиенции, я убедился,  что  оно  не  отличает
дискеты от  интерфейса.  Продав  свои  кварцевые  часы  за  двести  рублей
золотом, я получил средства к существованию, но  времена  становились  все
более неспокойными. После двух восстаний я  решил,  что  довольно  с  меня
Европы, и перебрался на  юг,  при  этом  едва  не  поплатившись  жизнью  -
какие-то типы в черном хотели спалить меня на костре. События  развивались
молниеносно, и  я  старался  к  ним  приспособиться.  Помню,  что  пытался
отговорить Атиллу от намерения сжечь Рим - но безрезультатно. Впоследствии
я так и не убедил Юлия Цезаря, чтобы он сидел дома во время мартовских ид.
Еще позже долго слушал излияния  какого-то  зануды,  жаждавшего  разрушить
Карфаген. Я  напомнил  ему  о  Хиросиме  как  печальном  примере  подобных
выходок, но Хиросима его нисколечко не трогала. Пунктик у него был такой -
жечь и драть глотку. Чтобы направить его манию разрушения на  какую-нибудь
полезную цель, я даже предложил ему поджечь стадион известного спортклуба.
Позднее случились веселые забавы с сабинянками.
   Но сейчас я абсолютно спокоен и вновь хожу лицом вперед. У  меня  новое
пристрастие - подкармливаю динозавров. На хвосте одного из  этих  ласковых
созданий я обнаружил открытку с надписью: "Стереги, чтобы не вымерли!"
   Ну что ж, все-таки я был избран...



   ----------------------------------------------------------------------
   Lee Killoy (1988). Пер. - Ю.Зубцов
   Журнал "Фантакрим-MEGA"
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   В серые, пасмурные дни, когда небо застлано тяжелыми, набрякшими скорым
дождем, облаками, а порывы ледяного ветра пронизывают до костей,  я  часто
думаю о Брайане Элизаре. Мне почему-то видится, что мы  стоим  в  песчаном
саду - в настоящем, где я не бывала  никогда,  -  окруженные  причудливыми
изломами  неземных  скал,  а  между  ними  до  самого  горизонта   тянутся
бесконечные дюны разноцветного песка. И у нас  под  ногами  тоже  песок  -
ослепительно белый и мелкий,  как  сахарная  пудра.  Но  под  ним  -  слой
другого, ярко-алого песка. И цепочка следов между нами: глубоких и  оттого
алых, словно каждый отпечаток заполнен кровью...


   Гейтсайд еще только приходил  в  себя  после  холодной  зимы,  когда  я
приехала в театр Блу Орион, чтобы участвовать  в  постановке  новой  пьесы
Захарии Виганда. Низкие облака лениво сползали  на  город  с  горы  Дайана
Маунтин, где, невидимый за их плотной завесой, лежал знаменитый космопорт.
Ветер поднимал и разбрасывал по улицам остатки не стаявшего еще снега. Мое
пальто из какого-то новомодного морозочувствительного меха  распушилось  и
жалось ко мне перепуганным котенком - не столько, кажется, согревая  меня,
сколько стремясь согреться само. В общем, тех  считанных  секунд,  пока  я
расплачивалась с таксистом и переходила  потом  через  улицу,  мне  вполне
хватило, чтобы с тоской вспомнить о сценарии фильма,  который  я  отвергла
ради работы здесь. Сценарий-то не бог весть какой, но съемки планировались
в Южной Италии!..
   Я толкнула дверь служебного входа, и навстречу мне шагнул из-за  стойки
швейцар,  готовый  тут  же   выпроводить   из   храма   искусства   любого
непосвященного.
   - Что вам угодно... - но тут он узнал меня и расцвел в  улыбке.  -  Ах,
простите! С приездом вас, мисс Делакур!  Мистер  Элизар  говорил,  что  вы
будете со дня на день. Добро пожаловать! Позвольте поздравить -  вас  ведь
выдвинули на премию Тони за роль Симоны в "Безмолвном громе". Надеюсь, что
вы выиграете. Скажите, а в фильме по этой пьесе вы тоже будете играть?
   Поток его красноречия наконец иссяк. Я улыбнулась.
   - Если мой агент чего-то стоит, то наверняка буду.
   - Это будет  замечательно!  Простите,  что  задерживаю,  но  нельзя  ли
попросить ваш автограф? - и он уже нырнул  за  свою  стойку,  чтобы  через
секунду извлечь оттуда пухлый альбом, который, видимо,  специально  держал
на подобные случаи.
   Я перелистала страницы и убедилась, что попадаю в компанию небожителей:
до меня здесь уже расписались Иден Лайл, Лиллит  Меннор,  Уолтер  Фонтейн,
Майя Чеплейн. Что ж, приятно, что швейцар счел меня достойной.  Выводя  на
чистой странице сложно сплетенными прописными буквами  "Нуар  Делакур",  я
подумала, что швейцар, впрочем, не первый, удостоивший меня такой чести. А
теперь есть хорошие шансы, что и не последний: само имя Захарии Виганда на
афише гарантировало очередь длиной в милю из страждущих лишнего  билетика.
Ну, а имя режиссера Брайана Элизара легко эту  очередь  удваивало.  Элизар
был увенчан целой уймой  Тони  и  Оскаров  и  обласкан  вниманием  ведущих
критиков  мира.  К   тому   же   "Песчаный   сад"   был   "веритэ"-драмой.
Импровизационный театр и бессюжетные пьесы давно  уже  завоевали  всеобщую
популярность,  но  и  она  меркла  в  сравнении  с   любовью   публики   к
театру-"веритэ". И предложение сыграть роль  Аллегры  Найтингейл  в  новой
пьесе было посерьезнее альбома швейцара.
   "Да он  чуть  не  на  коленях  умолял!"  -  захлебываясь  от  восторга,
пересказывал  мне  это  предложение  агент.  И  хотя  звучало  это  вполне
абсурдно, я знала, что Кэрол Гарднер не склонен  к  преувеличениям.  А  уж
коль скоро режиссер полета Элизара готов стоять на коленях перед  скромной
актрисой... Продюсер того дурацкого фильма и не думал стоять  на  коленях.
Нет, положительно, у Южной Италии не было никаких шансов на успех.
   Я протянула швейцару его альбом.
   - Не подскажете, где мне найти мистера Элизара?
   - Ну, конечно, он сейчас  на  сцене,  вместе  с  остальными.  Прямо  по
коридору, потом направо.
   Я наконец отогрелась. Да и  пальто,  кажется,  успокоилось  и  облегало
фигуру уже не так отчаянно. Но, проходя мимо зеркальной стены, я  даже  не
взглянула на себя; было и  так  ясно,  что  моя  прическа  не  выдерживает
никакой критики. Ничего с этим поделать было нельзя - парикмахеры по всему
миру чуть не рыдали, если им приходилось иметь дело со  мной,  и  называли
мои волосы ртутью. Вот и  сейчас  сорокаминутные  усилия  лучших  мастеров
Рауля пошли прахом из-за двух-трех порывов  ветра  на  улице.  На  ходу  я
вытащила бесполезные шпильки и встряхнула  головой,  отбрасывая  за  спину
тяжелую и непослушную гриву.
   Я люблю театры. Конечно, когда они в дни премьер заполнены восторженной
публикой - кто их не любит. Но свое, совсем особое очарование есть и в  их
просторной пустоте и тишине, где прячутся призраки еще не рожденных героев
и героинь и шелестят давно отзвучавшие овации. И я, пока шла по  коридору,
слушала этот шелест и распугивала своими шагами  призраков.  Но,  войдя  в
темный  зрительный  зал,  стряхнула  эту  сладкую  чушь  и,  спускаясь  по
наклонному проходу, уже переключила все  внимание  на  людей,  стоявших  в
освещенном пятне посредине сцены.
   Двое из трех были мне знакомы. Классический профиль и золотистые  кудри
Томми Себастьяна казались скопированными с античной  вазы  -  как,  вполне
возможно, и было на самом деле. В противоположность ему лицо  Майлса  Рида
было столь  непримечательно,  что  никакими  усилиями  не  удерживалось  в
памяти. Майлс  принадлежал  к  числу  тех  актеров,  которые  будто  и  не
существовали вне сцены,  а  на  сцене  всякий  раз  оказывались  настолько
безупречно чистым холстом, что любой  режиссер  мог  изобразить  все,  что
угодно. На сей раз Майлс был наголо брит.
   Третий, незнакомый мне, наверняка и был Брайаном Элизаром. Он  оказался
ниже ростом, чем я ожидала, - едва доставал Томми макушкой до  плеча.  При
этом он излучал  такую  мощную  энергию,  что  даже  я,  стоя  в  проходе,
почувствовала ее.  Его  крупное  лицо  с  резкими,  неправильными  чертами
властно притягивало и не отпускало взгляд.
   По-прежнему незамеченная, я добралась до сцены и только здесь заявила о
своем присутствии:
   - Добрый день, джентльмены!
   Они дружно обернулись и начали щуриться, стараясь  разглядеть  меня  за
рамками своего светлого круга.
   - Нуар! - Майлс первым узнал меня и шагнул навстречу, протягивая  руку,
чтобы помочь подняться по лесенке. - Привет и поздравления  -  думаю,  что
Тони уже у тебя в кармане.
   Со  времени  нашей  последней  встречи  даже   голос   его   изменился,
превратившись из мягкого густого баритона в какой-то шелестящий фальцет.
   Томми одарил меня воздушным поцелуем.
   - Душа моя! "Приди, прекрасная, как ночь!"
   Я сжала руку Майлса, благодаря за добрые  слова,  потом  повернулась  к
Томми.
   - Очень мило с твоей стороны, привет. Только скажи, почему ты  ни  разу
не осилил ни одного стихотворения целиком, ограничиваясь самыми  расхожими
строчками?
   - Ну, знаешь, на  большинство  и  это  производит  вполне  неизгладимое
впечатление, - ничуть не смутившись, осклабился Томми.
   - Добрый день, мисс Делакур, - кивнул мне Брайан Элизар. Голос  у  него
оказался неожиданно низкий, исходивший откуда-то из глубин широкой грудной
клетки.
   - Очень рада познакомиться. И предвкушаю интересную работу.
   Улыбаясь, я протянула ему руку, и она повисла в воздухе. Брайан  Элизар
сделал вид, что не заметил моего жеста. На секунду-другую  я  растерялась,
ощущая себя полной идиоткой.
   В свое время Брайан Элизар прославился совершенно неизбежными  и  очень
бурными романами с исполнительницами главных ролей в  каждой  новой  своей
постановке. Эту "суперсерию" сумела прервать  Пиа  Фишер,  которая  прочно
обосновалась в жизни великого режиссера. Год назад она погибла. "Возможно,
эта трагедия и наложила свой отпечаток на  нынешнее  отношение  Элизара  к
женщинам", подумала я, убрала руку и улыбнулась собственной растерянности.
И в  ту  же  секунду  поймала  на  себе  цепкий  и  проницательный  взгляд
режиссера. Глаза у него были даже не карие, а какие-то именно  коричневые,
иначе не скажешь. Но прежде, чем я смогла оценить значение этого  взгляда,
он шагнул к четырем стульям, стоявшим в глубине сцены.
   - Что ж, все в сборе, думаю, можно начинать работу.


   На трех стульях лежали довольно тощие  тетрадки  с  именами  героев  на
обложках. Я нашла  стул  Аллегры  Найтингейл  и  села  на  него.  Тетрадки
содержали наши роли - если только так можно сказать, потому что ни реплик,
ни расписанных сцен там не было и быть не могло.  Всего  этого  просто  не
существует в театре-"веритэ". Роль здесь - биография, героя. Именно это  и
делает "веритэ"-драму уникальной. Именно биографии своих героев, а никакие
не реплики и придется нам учить, вживаясь в образ до тех пор, пока  мы  не
сможем в любое время дня и ночи с точностью до мельчайших деталей сказать,
как  поведет  себя  наш  персонаж  в  любой   предложенной   ситуации.   И
взаимодействие настоящих героев, воплощенных  в  нас,  и  увидят  зрители.
Причем  два  одинаковых  спектакля  в  театре-"веритэ"  невозможны:  любая
интонация голоса, повседневные мелкие  изменения  во  внешности  меняют  и
реакцию героев. Каждый  вечер  спектакль  завершается  иначе,  чем  вчера.
Эта-то подвижная природа театра-"веритэ",  сходная,  пожалуй,  с  природой
самой жизни, и притягивает зрителя.
   Я открыла тетрадь. На первой странице была  расписана  начальная  сцена
пьесы, далее шел гипотетический ее  сюжет  -  он  все-таки  был.  Создавая
героев, автор, естественно, предполагал, как они поведут себя  в  той  или
иной ситуации. Однако  это  были  именно  предположения:  последнее  слово
оставалось за актерами.
   - Просмотрите этот сценарий, - попросил Брайан.
   Хотя я уже читала его в  кабинете  у  Кэрола  Гарднера,  но  пролистала
тетрадку снова. Тем же  занялись  и  остальные.  Брайан,  ожидая  пока  мы
закончим, расхаживал взад-вперед  по  сцене,  и  на  каждом  повороте  его
коричневые глаза на секунду задерживались на мне.
   Сюжет был довольно прост. Аллегра Найтингейл и Джонатан Клей -  юные  и
влюбленные друг в  друга  по  уши.  Но,  кроме  того,  Джонатан  -  еще  и
бизнесмен, причем несколько авантюрного склада.  Фортуна  улыбнулась  ему:
Джонатану удалось договориться с экипажем космического корабля  о  покупке
груза, вывезенного астронавтами с недавно открытой планеты.  Причем  сразу
же после отлета корабля  посадочная  площадка  была  разрушена  природными
катаклизмами. Других площадок нет, и новая посадка туда в  ближайшие  годы
просто невозможна, что делает груз бесценным. Однако  денег  Джонатану  не
хватает, и он обращается к бизнесмену с планеты Шиссаа, ведущему  дела  на
Земле, с предложением провести  операцию  на  паях.  Хакон  Чашакананда  -
опытный и осторожный делец. Он  согласен  вложить  свой  пай,  но  требует
гарантий его возвращения с процентами.  И  предлагает  Джонатану  оставить
Аллегру у себя - по сути дела, заложницей до окончания операции.
   Джонатан соглашается - из врожденной  любви  к  деньгам.  Аллегра  тоже
соглашается - из большой любви к Джонатану. Чашакананда увозит ее на  свою
планету. Поначалу Аллегра сторонится и, опасается инопланетянина,  который
потребовал таких варварских гарантий. Но постепенно,  узнавая  его  ближе,
находит  в  Хаконе  все  больше  черт,  достойных  настоящего  восхищения.
Джонатан  же,  напротив,  открывается  ей  по   возвращении   с   довольно
неприглядной стороны. И в итоге Аллегра  понимает,  что  не  может  дольше
оставаться с ним, и - уходит назад к инопланетянину.
   - Ну, вот и славно, - сказал Брайан, видя, что все закончили чтение.  -
Сегодня  вечером  подробно  изучите  биографии  и  начинайте  лепить  себе
характеры. Таблетки есть у всех?
   Мы с Майлсом кивнули, а  Томми  отрицательно  покачал  головой.  Брайан
сунул руку в карман и протянул ему прозрачную пластиковую упаковку.
   - Прими одну, больше не нужно, я  не  хочу,  чтобы  вы  раньше  времени
слишком  глубоко  входили  в  образ.  Завтра  понемногу  начнем  работать.
Надеюсь, не  нужно  напоминать,  чтобы  вы  не  обсуждали  друг  с  другом
биографии своих героев?
   На сей раз мы кивнули все вместе. Это была  одна  из  первых  заповедей
"веритэ": актер должен знать о других героях пьесы ровно столько,  сколько
знает его герой. Любое знание сверх того - от лукавого  и  может  исказить
достоверность происходящего на сцене.
   - Хорошо. Но, кроме того, у  меня  еще  одно  требование,  -  продолжал
Брайан. - Будет лучше, если  вы  вообще  постараетесь  не  встречаться  за
пределами театра.
   Он обвел нас глазами, задержавшись, как мне показалось,  дольше  других
на  Томми.  Мы  недоуменно  уставились  на  Брайана:   это   было   что-то
оригинальное. Фактически он запрещал нам общаться в  свободное  от  работы
время.
   - Мы что, должны жить отшельниками до  самой  премьеры?  -  переспросил
Томми.
   - Зачем же? - холодно скользнул глазами в его сторону Брайан. - В  этом
городе живет много интересных людей, и, я полагаю, вы  легко  обзаведетесь
компаниями.
   - Но обычно актеры держатся вместе  на  выездных  постановках.  Это  же
естественно, - попробовал поддержать Томми Майлс.
   - В традиционной драме - ради бога! Но мы работаем с "веритэ"! - Брайан
снова принялся расхаживать перед нами - ни дать ни взять,  служака-сержант
перед строем новобранцев. - Я убежден, что любое общение актеров вне сцены
здесь только во вред.  Ну,  как  Аллегра  сможет  поначалу  бояться  и  не
понимать Хакона, если Майлс и Нуар станут просиживать вечер за  вечером  в
барах?
   Мне приходилось работать в "веритэ"-драмах, и я не могла  не  признать,
что в  словах  Брайана  есть  резон.  И  все-таки  мне  казалось,  что  он
пережимает: в конце концов, он имеет дело с опытными  актерами,  а  не  со
студентами театральной школы. Каждый из нас сыграл уже немало ролей и  был
вполне в состоянии отделить себя от своего героя.
   - Когда я работал в "Человеке  с  радуги",  Жиль  Кимнер  советовал  не
общаться актерам, которые играли роли врагов или просто  антагонистические
характеры. В  отношении  остальных  никаких  запретов  не  было.  Да  и  с
антагонистами он не очень-то настаивал, - обращаясь словно  бы  к  Майлсу,
небрежно произнес Томми.
   Брайан резко обернулся, не отмерив свои положенные пять шагов.
   - Спектакль, который мы ставим, называется "Песчаный сад", а меня зовут
не Жиль Кимнер. И я настаиваю на своих требованиях.  А  если  кому-то  они
кажутся чрезмерными, он волен покинуть труппу. Больше  того,  я  сам  буду
просить его об этом. Я выразился ясно?
   - Все будет, как сказала белая господина, - коверкая слова и  выпячивая
губы, ответил Томми. И тут же, повернувшись ко мне, испустил длиннейший  и
трагический вздох. - Что ж... Быть может, какая-нибудь из молодых  особ  в
этом городе и не откажется скрасить мое одиночество. Но  кто  сравнится  с
тобой?!
   - Так вы меня поняли? - пропустив это мимо ушей, повторил Брайан.
   Майлс кивнул. Я поколебалась, нахмурилась - и  кивнула  тоже.  Майлс  и
Томми были мне симпатичны, и я  успела  уже  порадоваться  в  предвкушении
приятной компании, но роль Аллегры стоила жертв.  В  конце  концов,  можно
надеяться, что Брайан смягчит наш  режим.  К  тому  же  работа  над  ролью
действительно требует уединения.
   - Прекрасно. Еще одна просьба: не спускайтесь в помещение  под  сценой,
там сейчас монтируют декорации. Вы еще успеете на  них  насмотреться.  Жду
вас завтра готовыми к работе. Нуар - в девять утра, Томми  -  в  десять  и
Майлса - в одиннадцать. Учтите, времени на раскачку  нет,  премьера  через
неделю. Все свободны, до свидания.
   Томми скорчил гримасу.
   - Боже, чего я больше всего в жизни  не  люблю,  так  это  тащиться  на
работу ни свет ни заря. Потому, можно сказать, и в актеры подался...
   Глаза Брайана блеснули, но он снова не удостоил реплику Томми  ответом,
повернулся, шагнул за пределы светлого пятна и пропал. Хотя нет,  на  одно
мгновение он задержался - чтобы еще раз взглянуть на меня.  Мне  казалось,
что я продолжаю чувствовать на себе этот  взгляд,  даже  когда  в  темноте
зазвучали удаляющиеся шаги, и стало ясно, что Брайан ушел.
   - Свобода! - полушепотом завопил Томми. - Кто идет со мной выпить?
   Майлс покачал головой.
   - Я еще не созрел, чтобы нарушать приказы командования.
   - Ну а ты, Нуар?
   Я помахала перед его носом тетрадкой.
   - Работай, Томми, работай. И чти заветы.
   - Работать? Не выпив?! Да ты с ума сошла! Ну, ладно, - он направился  к
лесенке. - По дороге сюда я заприметил в кафе "Бета Синус"  -  это  совсем
рядом, кстати, - два совершенно неземных создания. Может, они еще там... О
ревуар, - он послал мне воздушный поцелуй и сбежал по ступенькам.
   Мы с Майлсом остались стоять в освещенном кругу, глядя друг на друга.
   - Здорово, что мы снова встретились,  Майлс.  Только  вот  я  никак  не
ожидала, что у Элизара такие сержантские замашки.
   - Да уж. Но, по крайней мере,  до  дверей,  надеюсь,  мы  сможем  дойти
вместе, не провалив пьесу. Все-таки это в пределах театра, -  он  протянул
мне руку.
   Мы сошли со сцены и, не спеша, двинулись по проходу.
   - Он почему-то вообще  очень  озабочен  тем,  чтобы  глупые  актеры  не
сделали чего с драгоценными персонажами, - полушутя, заметила я, но  Майлс
понимал меня очень неплохо и потому ответил всерьез.
   - Да нет, скорее наоборот - чтобы персонажи не натворили чего с глупыми
актерами. Ты ведь знаешь, как погибла Пиа Фишер?
   - Да в общем нет. Слышала только, что она утонула.
   - Да, но как? - Мы вышли в  фойе  и  остановились  у  скамьи-аквариума,
глядя, как среди водорослей и пузырьков медленно  колыхались  в  воде  две
крупные золотистые рыбины. - Пиа играла русалку  в  "Человеке  с  радуги".
Спектакль тогда катали по Гавайям.  И  вот  как-то  раз  днем  она  решила
искупаться, доплыть до какого-то маленького островка метрах в трехстах  от
берега. Штука в том, что она совершенно не умела плавать...
   Я вздрогнула, представив эту  очаровательную  молодую  женщину,  убитую
собственной работой, чрезмерным вхождением в роль...  Русалка!  Боже  мой!
Что ж, это многое объясняло в  поведении  Брайана.  Общаясь  между  собой,
актерам было куда проще незаметно выйти за грань, отделяющую  себя  самого
от  сценического  образа.  Компания  же   посторонних   людей,   наоборот,
заставляла оставаться собой.
   - Бедняга Брайан. Спасибо, что рассказал мне, Майлс.  -  Мы  подошли  к
двери, и я помахала рукой швейцару. - А где ты остановился?
   - В "Дайане Редиссон".
   - Правда? Как чудно, я в этом же отеле! Я, конечно, уважаю режиссерские
наставления,  но  брать  два  разных   такси   будет,   по-моему,   просто
расточительством, а?
   Майлс поймал машину, и всю дорогу мы, предаваясь  блаженному  нарушению
запрета  Брайана,   болтали,   вспоминали   прошлые   совместные   работы,
рассказывали друг другу об общих знакомых.
   В гостиничном холле мы простились  и  разошлись  по  своим  номерам.  Я
переоделась в халат, заказала  горячего  чаю  и  свернулась  в  просторном
кресле со своей тетрадкой. На память я не  жалуюсь  и,  прочтя  содержимое
листков в клеточку дважды, я решила двигаться  дальше,  отыскала  в  своем
чемодане таблетки и приняла одну.
   Даже всей моей памяти не хватало на  то,  чтобы  запомнить  официальное
фармацевтическое  название  этого  препарата.  Рассказывали,  что  он  был
разработан в государственных военных  лабораториях  и  предназначался  для
нужд разведки. Приняв такое лекарство, разведчик настолько полно  вживался
в "легенду", что разоблачить его было невозможно даже с  помощью  гипноза,
детекторов лжи и любых инъекций.
   Потом эту военную тайну постигла судьба всех остальных военных  тайн  -
она просочилась-таки сквозь запреты и секреты. Большие  надежды  возлагали
на это средство наркоманы, но их ждало  разочарование.  Таблетки  сами  по
себе - не более чем инструмент. И едва их  приняв,  превратиться  чудесным
образом в кого-то другого невозможно. Для этого нужна  напряженная  работа
над образом. Любителям острых наркотических ощущений она оказалась не  под
силу, но тут таблетки открыли для себя актеры. Сегодня театр без них почти
не  обходится.  В  традиционной  драматической  школе   их   принимают   в
ослабленном варианте. В импровизационной драме  используют  одну  таблетку
нормальной силы, в "веритэ" - две. Брайан велел нам начинать с одной.  Что
ж, это не самое жесткое из его требований.
   Я почувствовала, что средство начинает  действовать:  голова  моя  чуть
закружилась и стала необыкновенно легкой. Теперь  комната  выглядела  так,
словно я смотрела на нее в  несильный  перевернутый  бинокль.  Звуки  тоже
слышались приглушенно. Я закрыла глаза и, откинув голову на спинку кресла,
стала повторять биографию Аллегры. Даже не повторять,  а  читать.  Крупные
печатные буквы сами собой возникали на внутренней стороне опущенных век. Я
читала и старалась представить  каждого  человека,  каждое  место,  словно
воскрешая в памяти однажды уже виденное и прожитое. Я лепила  лица  друзей
Аллегры, ее  родителей.  Я  проходила  по  школьным  классам  ее  детства,
возводила дома и целые города. Я старалась увидеть все это ее  глазами,  и
вскоре мое воображение уже заполняло  пустоты  биографической  разработки,
дорисовывая малейшие детали - вплоть  до  забавной  картинки  на  шкафчике
Аллегры в школьной раздевалке.
   Это удивительное ощущение - натягивать  на  себя  чужую  личность,  как
тесное трико. Я всегда восхищалась им, восхищалась и  сейчас,  предвкушая,
как уже скоро придуманные картинки станут воспоминаниями, а она,  Аллегра,
станет мной.
   Зазвенел телефон, и, хотя он стоял далеко от моего кресла, я все же без
труда сообразила, что звонок - часть реального мира.
   - Приди, приди, любовь моя! - пропел из трубки тенор Томми  Себастьяна.
- Я страшно одинок, потерян в этом городе чужом! Приди, приди,  о  сколько
неги нам встреча наша... Вот черт, сбился  с  размера!  В  общем,  что  ты
делаешь сегодня вечером, а, Нуар?
   Звук его голоса и мое настоящее  имя  разом  пробили  большую  брешь  в
сладкой дымке слияния с образом. Я нахмурилась.
   - Томми, ты хочешь создать вакансию в нашей сборной  труппе?  По-моему,
Элизар очень ясно сказал насчет того, чтобы мы не виделись вне театра.
   - Так мы и не увидимся. Я специально отыскал чудный барчик,  тут  такая
темень - дальше своего носа не видно! Ну как!
   - Откуда ты вообще узнал мой телефон?
   - Элементарно, Ватсон: позвонил твоему агенту.
   Я невольно улыбнулась.
   - Мне очень жаль, но твоя изобретательность и все труды идут прахом.  Я
сейчас работаю. Но все равно, спасибо за приглашение.
   Томми помолчал и спросил:
   - Слушай, неужели ты приняла ворчание старины Брайана всерьез?
   - Я всегда принимаю всерьез свое дело.
   - Ага, но делу-то время, а где же час потехе?
   - Считай, что он еще не пробил. И вообще, слушай, зачем тебя я? Попроси
зажечь в  твоем  баре  свет.  Спорю,  найдется  три-четыре  очаровательных
девочки, которые просто растают от одного взгляда на твой профиль.
   - Да найдутся, но мне-то нужна ты! - Томми прокашлялся и вдруг затянул,
безбожно фальшивя:

   - Когда б имел я златые горы
   И реки, полные вина,
   Все отдал бы за ласки-взоры,
   Чтоб ты владела мной одна.

   - Ценю твои познания в мировом фольклоре,  но  мне  пора  работать.  До
свидания, Томми.
   -  Ты  будешь  жалеть  о  нашей  невстрече  всю  оставшуюся   жизнь   -
предупреждаю, как честный человек.
   - Значит, судьба у меня такая. Все,  спокойной  ночи,  -  я  решительно
повесила трубку и подождала еще пару минут - не взбредет ли ему  в  голову
перезвонить. Но Томми, похоже, осознал бесплодность  своей  попытки,  и  я
вернулась в кресло. А минут через пять - и в образ Аллегры.
   Утром в театр я пришла все еще ею. Ее отражение  смотрело  на  меня  из
зеркала  в  фойе:  девушка  в  нежно-голубом   облегчающем   платье,   вся
пастельная, воздушная и нежная. Волосы  были  уложены  в  косу,  лишь  два
изящных завитка красовались на висках, эффектно обрамляя  светлое,  чистое
лицо. Думать так о себе было бы, пожалуй, нескромно, но я видела в зеркале
именно Аллегру и оценивала ее внешность.  Позади  нее  возникло  еще  одно
отражение - в дверях стоял Брайан. Он критически оглядел меня и кивнул:
   - Вижу, что ты в роли. Теперь прими еще одну таблетку, и мы поработаем.
   Он перелистывал свой рабочий блокнот, выбирал наугад ту или иную  сцену
и играл моих партнеров. Именно играл, а я была Аллегрой. Репетиционный зал
превращался для меня то в школьный класс, то  в  родительский  дом,  то  в
кабинет Джонатана. А лицо Брайана становилось лицом  учителя,  начальника,
первого возлюбленного. При этом сама Нуар, оставаясь где-то в уголке моего
сознания, наблюдала за своей игрой.  Какие-то  слова  и  эмоции  забавляли
меня, какие-то казались нелепыми. Но это была оценка Нуар. Аллегра же вела
себя так, как только и могла вести.
   В десять с небольшим Брайан отложил свой блокнот.
   - Спасибо, Нуар, на сегодня достаточно.
   Я встряхнула головой и потерла виски, освобождаясь от сознания Аллегры.
По крайней мере, выводя на первый план свое собственное.
   - Какие-нибудь замечания, господин режиссер? -  весело  спросила  я.  -
Критика? Аплодисменты, в конце концов?
   Брайан смотрел так, словно  бы  я  была  прозрачной,  и  он  напряженно
разглядывал что-то на стене позади меня.
   Я кашлянула.
   - Вы с чем-то несогласны?
   Он заморгал.
   - Что? А... Прости, я отвлекся, задумался на  минуту.  Нет-нет,  все  в
порядке. У меня нет замечаний. Аллегра выходит как нужно: нежная, чистая и
открытая девушка. Она способна идти  на  все  ради  любви  к  Джонатану  и
открыть для себя Хакона, - он улыбнулся короткой механической улыбкой.
   Теперь он  смотрел  просто  мимо  меня.  Я  удивилась,  о  чем  он  так
задумывается. Может быть, я или  моя  героиня  чем-то  напомнили  ему  его
погибшую любовь?
   Брайан повернулся к двери у меня за спиной.
   - Ты опаздываешь, Томми.
   Ввалился Томми - взъерошенный, зевающий на ходу и ничуть  не  смущенный
замечанием.
   - По-моему, это удача, что я вообще пришел. Ей-богу, десять утра  -  не
самый лучший для меня час суток.
   Коричневые глаза Брайана впились в Томми.
   - Для тебя - возможно. Но на репетицию должен был  прийти  Джонатан.  В
чем дело? Ты что, позабыл его в номере отеля?
   Брайан потянулся за своим блокнотом, лежащим на крышке  видавшего  виды
рояля.
   Томми шагнул ко мне и углом рта негромко произнес:
   - Душа моя, ты потеряла  то,  за  что  стоит  отдать  полжизни.  Я  был
неподражаем! И все это - ради какой-то клуши из коктейль-бара, которая все
время жмурилась, потому что ее учили, что любовью можно заниматься  только
в темноте!
   Я прижала палец к губам и показала глазами на  Брайана.  Он  возился  с
блокнотом у рояля, довольно далеко, но слышать все же  мог.  Однако  Томми
проигнорировал предостережение.
   - Я, конечно, не гарантирую, что смогу сегодня все  это  повторить,  но
ведь попытка не пытка, а?
   Брайан по-прежнему стоял спиной,  склонившись  над  роялем,  но  только
сейчас я заметила, что он внимательно наблюдает за нами, глядя в  зеркало.
Я замерла, ожидая его реакции, он лишь задумчиво посмотрел  еще  несколько
секунд, поднял блокнот и обернулся.
   - Еще раз спасибо за хорошую репетицию, Нуар.  Давай  снова  встретимся
сегодня в час.  Если  у  Томми  дела  пойдут  также  хорошо,  можно  будет
приступать к вашим парным сценам. Кстати, сейчас, пока  есть  время,  тебе
стоит найти костюмера, переговорить о костюмах.
   Я вышла  из  репетиционной  и  отправилась  бродить  по  всему  театру.
Встретив, наконец, костюмера, мы обсудили возможные наряды Аллегры,  и  он
пообещал подготовить к завтрашнему  дню  несколько  платьев  на  выбор.  Я
осмотрела свою гримерную и от нечего  делать  чуть  не  забрела  было  под
сцену, но, вовремя вспомнив совет  Брайана,  остановилась  и  повернула  в
зрительный зал. Здесь бригада рабочих  занималась  монтировкой  прозрачной
стены,  отделяющей  сцену  от  партера,   и   наведением   голографических
изображений.
   Задник  уже  превратился  в  уходящую  вдаль  линию   пологих   холмов.
Спроецированное полукругом изображение  срезало  углы  сцены  и  создавало
полную иллюзию горизонта. Настолько полную, что  брала  невольная  оторопь
при виде мастера в шлеме с наушниками и микрофоном, который  шагал  сквозь
холмы прямо по этому горизонту. Сверяясь  с  планом,  он  отдавал  команды
своим помощникам в проекционной кабине  под  самым  потолком.  В  глубине,
справа от меня виднелись  какие-то  серые  блоки  -  возможно,  часть  еще
"недостроенного"  техниками  дома.   Прямо   на   глазах   голографическое
изображение обрастало новыми деталями, все более походя на реальный,  хотя
и  несколько  странный  пейзаж.  Особенно  меня  сбивали  с  толку  холмы:
абсолютно голые, лишенные какой бы то ни было  растительности.  Три-четыре
низеньких  кривых  деревца  возле  дома   тоже   выглядели   странными   и
незнакомыми. Наконец я сообразила, что передо мной вовсе не земной пейзаж,
а холмы далекой планеты Шиссаа.
   Стена перед сценой была уже  практически  возведена.  Непрозрачная  для
актеров,  она  в  то  же  время  позволяла  с  любого  места  следить   за
происходящим. Для аудитории это  усиливало  иллюзию  настоящей,  подлинной
жизни, но актеров, увы, намертво отрезало от зрителя. Я всегда  жалела  об
этом, даже памятуя, что  в  "веритэ"-драме  актер  по  определению  должен
реагировать только на действия своих партнеров.
   Кто-то  окликнул  меня  по  имени.  Я  обернулась  и  увидела   Майлса:
приветственно помахивая рукой, он поднимался  в  репетиционную.  При  этом
ноги  его  выписывали  странные  зигзаги,  а  походка  приобрела  какой-то
волнистый характер. Так же, как я - Аллегрой, он пришел в  театр  Хаконом,
и, подобно голографической декорации, буквально  на  глазах  обрастал  все
новыми деталями своего персонажа.  Не  удержавшись,  я  представила  себе,
насколько хорош будет Хакон в его исполнении, хотя и знала, что Аллегре не
следует этого делать.
   Мои часы показывали одиннадцать. Я подумала, куда девать еще два  часа,
и вспомнила о кафе поблизости, о  котором  рассказывал  Томми.  Там  можно
будет посидеть, выпить чаю, а заодно  и  порепетировать  роль  Аллегры  на
официантах. К тому же  разглядывание  публики  в  городах  типа  Гейтсайда
всегда доставляло мне большое удовольствие.
   К часу я вернулась в репетиционную  и  застала  там  атмосферу  готовой
вот-вот разразиться бури.  Мне  даже  послышалось  потрескивание  грозовых
разрядов в воздухе. Томми сидел  на  раскладном  деревянном  стуле  и  был
всецело поглощен разглядыванием собственных ногтей.  Над  ним  неподвижным
изваянием высился Майлс, а Брайан с  небывалой  частотой  отсчитывал  свои
пять  шагов  влево-вправо.  При  этом  лицо  его  казалось  изваянным   из
заиндевевшего гранита. И хотя в рекламе моего пальто  речь  шла  только  о
морозочувствительноети, оно вдруг вздыбилось  всеми  своими  ворсинками  и
облепило меня так, как если бы я оказалась на Северном полюсе.
   Брайан  заметил  меня,  и  его  тяжелый  подбородок  дернулся  на  пару
миллиметров вниз, что, видимо, должно было означать приветственный кивок.
   Я стянула отчаянно сопротивлявшееся пальто и бросила его  на  свободный
стул.
   - Что, уже воюем? Мне надо ухаживать за ранеными?
   Коричневые глаза мигнули. Брайан сделал глубокий  вдох,  но  ничего  не
сказал. Выдохнул, снова набрал полную грудь воздуха и, наконец, произнес:
   - Никакой войны. У нас просто небольшие проблемы с Джонатаном.  А  если
точнее - с мистером Себастьяном.
   Он уставился  на  Томми.  Тот  продолжал  сосредоточенно  изучать  свой
маникюр, но я заметила, как напряглись мышцы на его шее.
   - Майлс, на сегодня ты свободен, - тяжело вздохнул Брайан. - Спасибо  и
до завтра.
   - Счастливо, - проходя мимо меня к двери, Майлс  улыбнулся,  но  улыбка
вышла усталой.
   - Так вот, дело в том, Нуар, что Томми решил ограничиться  изображением
Джонатана  Клея,  -  Брайан  прекратил  свои  бесконечные  вышагивания   и
остановился около Томми. -  Он  играет  героя,  вместо  того,  чтобы  быть
героем.
   - Я делаю то, что делаю всегда. У Жиля Кимнера это не вызывало  никаких
возражений.
   - Я, кажется, уже говорил, что меня  зовут  не  Жиль  Кимнер,  -  голос
Брайана оставался спокоен, но в нем явственно звенели ледышки. -  И  я  не
верю, что  хорошую  "веритэ"-драму  можно  создать,  играя  героев,  а  не
воплощаясь в  них.  У  Джонатана  Клея  есть  глубина,  в  его  поступках,
поведении есть скрытые психологические корни. А если нет - Аллегра  увидит
перед собой не Джонатана, а слегка подгримированного Томми Себастьяна.
   - Я делаю то, что делаю  всегда,  -  Томми  почти  выкрикнул  это  свое
заклинание и вскочил со стула.
   Они стояли, разделенные всего  несколькими  сантиметрами,  буравя  друг
друг глазами.
   - Вы видели мои работы, вы знали, что и как я делаю! И если вам это  не
нравится, за каким чертом было приглашать меня на роль Джонатана?! - Томми
резко отвернулся и с размаху пнул ни в чем не повинный стул.
   - Отлично!
   Я недоуменно посмотрела на Брайана: в этом  его  восклицании  слышалось
совершенно явное удовольствие.
   - Отлично! Вот это уже настоящие эмоции! Сам-то  ты  прекрасно  на  них
способен. Тебя просто никто толком не учил, как работать с  таблетками,  и
ты привык думать, что они сами сделают за тебя все. Но я все-таки  надеюсь
научить тебя, разумеется, с помощью  Нуар.  Ты  должен  стать  Джонатаном.
Стать им на сцене для себя, для Аллегры, для всего мира.
   Брайан повернулся ко мне и продолжал:
   - Вот чем нам, наверное,  придется  заняться.  Я  подготовлю  все  ваши
парные эпизоды, и мы будем их репетировать до  тех  пор,  пока  не  увидим
настоящего Джонатана.
   Мы приняли таблетки и начали работать. Примерно  через  час  я  поняла,
отчего Майлс был  таким  усталым.  Только  сцену  знакомства  Джонатана  и
Аллегры мы  повторили  пятнадцать  раз,  а  это  был  лишь  один  из  семи
отобранных Брайаном эпизодов. Мне даже показалось, что  у  Томми  какой-то
стойкий иммунитет против таблеток: все  его  слова  и  жесты  принадлежали
именно ему, а никак не  Джонатану.  Прежде  нам  с  Томми  не  приходилось
работать вместе на "веритэ"-драмах, но я видела несколько с его  участием,
и не могу сказать, что осталась от него в  восторге.  Было  даже  странно,
отчего Брайан именно его пригласил на роль. В  конце  концов,  есть  много
более  одаренных  актеров  и  с  золотистыми  кудрями,  и  с  классическим
профилем.
   Когда Брайан оставил нас в покое, уже стемнело. Я настолько устала, что
не в состоянии была даже  есть.  Добравшись  до  гостиницы,  я  рухнула  в
кровать и мгновенно уснула.
   Следующий день  стал  почти  точным  повторением  предыдущего.  Разница
состояла лишь в том, что время от времени Брайан  устраивал  мне  короткие
передышки, и я  шла  в  костюмерную  мерять  уже  готовые  наряды.  В  мое
отсутствие репетировали парные эпизоды Джонатана и  Хакона.  Но  их,  увы,
было не так и много, с Аллегрой Джонатан общался  гораздо  больше.  Я  так
долго пробыла в образе, что чувствовала, как  Аллегра  начинает  понемногу
единовластно править  моим  телом,  вытесняя.  Нуар  куда-то  на  задворки
сознания.
   Но этот массированный штурм подействовал-таки.  К  середине  дня  Томми
явно изменился. Исчезла пустая болтовня  и  надерганные  цитаты.  А  глаза
засветились теплым огнем беспредельного обожания и провожали меня повсюду,
куда бы я ни двигалась. Я чувствовала, что передо мной - Джонатан Клей.  И
когда репетиция вместе с действием таблеток закончилась, мы с Томми были в
первый момент поражены, обнаружив,  что  все  это  время  за  нами  следил
"посторонний" - Брайан Элизар.
   Он глядел на нас во все глаза и часто-часто кивал головой.
   - Получилось! - закричал он вдруг, сгреб  меня  в  охапку  за  плечи  и
закружил в неуклюжем танце. - Ей-богу, получилось!
   - Танцевать-то, по-моему, стоило со мной, - улыбаясь, сказал Томми. - У
меня ведь получилось!
   Брайан выпустил меня и повернулся к Томми.
   - Нет-нет, не расслабляйся. Не успокаивайся, Томми.  Иначе  можешь  все
это потерять. Сейчас мы проработаем еще несколько сцен  с  тобой  одним  и
закрепим достигнутое. А тебе, Нуар, огромное спасибо, без твоей помощи  мы
бы никак не справились. Ты свободна, до завтра.
   Я подхватила свое пальто и быстро прошмыгнула  в  дверь,  чтобы  он  не
успел передумать. Брать такси мне не хотелось, и я решила  прогуляться  до
отеля пешком. И через некоторое время обнаружила себя у витрины, изучающей
платья. Очень красивые, но совершенно не моего стиля.  "Зато  Аллегре  они
наверняка пришлись бы по  вкусу",  -  подумала  я  и  встряхнула  головой,
сбрасывая остатки действия таблеток.
   У себя в номере я первым делом набрала  полную  ванну  горячей  воды  и
погрузилась в нее, захватив с  собой  модный  роман.  Немного  почитав,  я
принялась размышлять, стоит ли мне  сейчас  приводить  себя  в  порядок  и
спускаться в ресторан или  же  заказать  ужин  в  номер.  Эти  размышления
прервал телефонный звонок.
   Звонил Томми.
   - Как ты смотришь на то, чтобы нам сегодня вместе поужинать? -  спросил
он очень спокойно, без обычной своей задорной удали.
   - А что, разве Брайан дал согласие?
   Он немного помолчал.
   - Нет, конечно. Но ведь наши герои по  пьесе  не  только  могут,  но  и
должны общаться. Они вообще жить друг без друга  не  могут.  Ну  так  как,
Аллегра?
   Я нахмурилась.
   -  Вот  что,  Томми.  Ты,  конечно,  придумал  хитрую  тактику...  -  Я
запнулась,  потому  что  почувствовала,  как  в  глубине  меня  вздрогнула
Аллегра, открываясь на голос Джонатана. И после непродолжительной борьбы я
сдалась. - Ладно, зайди за мной через полчаса, не убьет же он нас за  это,
даже если узнает.
   Ровно через тридцать минут Томми постучал в мою  дверь,  Я  недоверчиво
посмотрела на свои часы и на всякий  случай  встряхнула  их:  чтобы  Томми
Себастьян пришел вовремя?!
   Однако он уже стоял в дверях, с улыбкой глядя на меня.
   - Ты прекрасно выглядишь. Предлагаю подняться прямо здесь  в  "Пещеру",
чтобы не ходить далеко.
   "Пещерой" назывался второй в отеле и,  как  оказалось,  один  из  самых
дорогих в городе ресторан, располагавшийся,  по  нелепому  совпадению,  на
самом  верхнем  этаже.  Впрочем,  о  пещерном  интерьере  здесь   все-таки
позаботились:  столы   и   стулья   поддерживали   эффектные   пластиковые
сталагмиты, а с потолка свешивались лампы на стилизованных сосульках.
   - Спасибо за ужин, - сказала я, когда мы закончили. - Хотя, по-моему, я
провела время в обществе Джонатана Клея, а не Томми Себастьяна.
   Томми озадаченно потер лоб.
   - Да, извини. Я и сам чувствую, что никак не могу стряхнуть его.
   - Почему "извини"? Может быть, мне даже приятно. -  Я  положила  голову
ему на плечо. - Как прошел остаток дня?
   - Да в общем, как обычно. Правда, Брайан  внес  кое-какие  изменения  в
биографию Джонатана, и мне пришлось  репетировать  все  с  самого  начала,
чтобы их затвердить. Не хочешь немного прогуляться?
   - С удовольствием.
   Мы вышли на улицу и не  спеша  двинулись  по  Старгейт  Авеню.  Облака,
нависавшие   над   городом   два   последних   дня,   рассеялись,   и   на
темно-фиолетовом ночном  небе  ярко  светили  звезды.  Впереди  и  справа,
вознесенные над городом почти невидимой  темной  махиной  Дайана  Маунтин,
мерцали в прозрачном горном воздухе огни космопорта.
   - Странно, - сказал я, - мне всегда казалось, что космопорт - это нечто
величественное, что-то вроде громадной, уходящей под облака арки. А тут  -
самые обычные дома...
   Томми взял меня за руку.
   - Да ты, оказывается, очень романтична!
   Я немного подумала и ответила:
   - Нет, это скорее Аллегра.
   Ярко освещенные  витрины  Старгейт  Авеню  соблазняли  прохожих  самыми
немыслимыми диковинками, привозимыми в город со всех концов Галактики.  Мы
шли не спеша,  разглядывая  неизвестного  назначения  приборы,  уникальные
ювелирные украшения, произведения искусства. В одной из витрин я  заметила
очень интересную картину. Она  была  выполнена  из  мелкого  разноцветного
песка, насыпанного ровными слоями между двух стекол.
   - Смотри, - показала я Томми. - Наверное, такое искусство  должно  быть
на планете Шиссаа.
   Томми  внимательно  посмотрел  на  картину,  потом  небрежно  скользнул
взглядом по ценнику.
   - Да, действительно. Тебе нравится? Завтра я куплю ее тебе.
   Я вытаращила глаза:
   - Томми, ты, похоже, и в самом деле никак не можешь  стряхнуть  с  себя
Джонатана. Приди же в себя, в конце концов!
   Он затряс головой, будто пытаясь что-то сбросить.
   - Вот черт, наваждение какое-то! Я ведь знаю, что  я  просто  вжился  в
образ Джонатана, а никак  не  стал  богатым  бизнесменом.  Но  сейчас  мне
показалось, что я могу выписать чек и получить эту картину, не заботясь  о
цене.
   Я кивнула.
   - Да, это бывает. Особенно поначалу, когда впервые  глубоко  входишь  в
роль. Или когда в биографии героя что-то совпадает с твоей  собственной...
Что с тобой?
   Томми вдруг вздрогнул.
   - О, господи! Если б я на своей шкуре испытал это  раньше,  Пиа  Фишер,
наверное, была бы сейчас жива.
   - Причем здесь Пиа Фишер?
   Он прижался лбом к стеклу витрины.
   - "Человек с радуги" был для нее дебютом в "веритэ"... Если бы я  знал,
что  это  значит,  я  бы   наверняка   не   отпустил   ее   купаться,   не
удостоверившись, что она умеет плавать...
   Теперь уже вздрогнула я.
   - Так ты был с ней, когда она...
   Невидящие глаза Томми уставились на коллекцию каких-то поделок.
   - Я играл Адониса. У нас получился  свободный  день,  я  взял  напрокат
машину  и  сумел  уговорить  ее  поехать  покататься.  Она  вообще   редко
выбиралась куда-то, кроме театра: все время сидела в отеле и ждала звонков
Брайана (он снимал тогда что-то в Африке). А  тут  вдруг  согласилась.  На
каком-то пустом пляже я затормозил, и мы вылезли размяться.  А  потом  она
разделась и предложила искупаться: доплыть  наперегонки  до  мыса.  Метров
триста, наверное... Пловец-то я не бог весть  какой,  вот  и  сказал,  что
лучше подъеду прямо на мыс на машине и встречу ее там. Собрал ее одежду  -
думал еще подразнить, когда вылезет, - доехал за минуту, остался сидеть  в
машине, ждать... - Томми провел рукой по лбу. - Так и не дождался...
   Он повернулся ко мне и откинулся спиной на витрину так, что стекло чуть
не треснуло.
   - Если б я только знал, что она совсем не умеет плавать! Мне ведь  и  в
голову  не  пришло  ее  спросить,  она  так  уверенно   предлагала   плыть
наперегонки, как будто не сомневалась, что выиграет...
   Я знала, что Томми говорит правду: спрашивать  людей  об  их  поступках
было не в его правилах. Наверняка он и в самом деле собрал ее  одежду,  да
еще и помахал каким-нибудь предметом ее туалета, когда Пиа входила в воду.
А потом спокойно сел в машину и поехал встречать ее на мыс.
   - Понимаешь, - чуть запинаясь, проговорил Томми. -  Я  никогда  еще  не
чувствовал себя так плохо из-за этой истории, как теперь. Я, в общем-то, и
совсем почти о ней не думал...
   Я сжала его руку.
   - Тебе не стоит винить себя. Ты не мог знать ни как она плавает, ни как
себя чувствует, входя в первую роль  в  "веритэ".  Пойдем,  пройдемся  еще
немного.
   Мы дошли до конца улицы и  вернулись  обратно,  но  недавнее  спокойное
умиротворенное  настроение  было  утеряно.  Томми  оставался  молчалив   и
простился со мной в холле отеля, не предприняв никаких попыток напроситься
в гости.
   На следующее утро в театр он  явился  все  еще  несколько  подавленным.
Однако Брайан был чрезвычайно доволен.
   - Прекрасно, Томми! Джонатан выходит как надо. Сегодня вы поработаете в
паре с Майлсом. Я должен отлучиться по делам, но, думаю, теперь вы  и  без
меня прекрасно справитесь. Я хочу, чтобы вы  порепетировали  сцены  первых
встреч Джонатана и Хакона.
   Томми посмотрел на меня.
   - Мне хотелось бы еще поработать с Нуар, по-моему,  нам  кое-что  стоит
отрепетировать получше.
   - Конечно, стоит, но в другой раз. А сегодня вы поработаете с Майлсом.
   Брайан поднял пальто и направился к двери.
   - Ты не откажешься, если я попрошу составить мне компанию, Нуар?
   Выходя, я  бросила  взгляд  на  Томми  и  увидела,  как  он  недовольно
насупился.
   Брайан шел быстро, и мне пришлось поторопиться, чтобы догнать его.
   - У вас ко мне какое-то дело?
   - Да, застегивай пальто и поехали со мной.
   - Куда? - Я растерянно посмотрела на него.
   - У меня есть  дела  в  Эвентайне.  А  ты  очень  неплохо  работала  и,
по-моему, заслужила небольшую увеселительную прогулку. - Он взял меня  под
локоть,  увлекая  вперед.  -  Поезд  канатной  дороги  отправляется  через
пятнадцать минут. И мы должны успеть, если очень постараемся.
   Вместо этого я остановилась.  Идея  побывать  в  легендарном  Эвентайне
казалась очень заманчивой. Но вот канатная дорога...
   - Пойдем, пойдем, это так высоко, что всякое ощущение высоты  теряется.
Тебе совсем не будет страшно, обещаю. Наоборот, даже понравится.
   Некоторое время я молча позволяла ему волочить  меня  за  собой,  потом
спросила:
   - А откуда вы знаете, что у меня страх высоты?
   Он пожал плечами.
   - Не помню, слышал от кого-то, наверное. Ну, пошли же быстрей!
   Ну, а почему бы и нет, решила в конце концов я.
   - Хорошо, идем.
   Часовая поездка на канатной дороге действительно оказалась много лучше,
чем можно было ожидать. Поддавшись на уговоры Брайана, я даже  отважилась,
держа его за руку, выглянуть в окно. За многие сотни метров внизу  тянулся
горный массив, дразня глаз одновременно и снежной белизной,  и  изумрудной
зеленью. Но ощущения того, что ты находишься на высоте,  действительно  не
было, совсем как в самолете. На специальной обзорной  площадке  в  дальнем
конце  вагона  пассажирам  даже  выдавали  бинокли,  и  несколько  человек
толпились  там,  оживленно  толкая  друг  друга  локтями:   судя   по   их
восторженным  репликам,  они  разглядели  на  горной   луговине   медведя,
ловившего рыбу в ручье. Брайан предложил посмотреть и мне,  но  тут  уж  я
решительно отказалась. С меня было достаточно и легких покачиваний вагона,
постоянно напоминавших, что мы висим на тросе над пропастью. Оставаться на
месте казалось как-то безопаснее.
   - А что за дела у вас в Эвентайне?
   - Можно сказать, что я еду за реквизитом.  Понимаешь,  наш  Джонатан  -
человек богатый и  с  отменным  вкусом.  Как  на  женщин,  так  и  на  все
остальное.  Вот  я  и  подумал,  что  не  помешает  украсить  его  кабинет
какой-нибудь классной диковиной. Так что сейчас мы едем к Ксоузару  Кейну,
специально для нашего спектакля я заказал ему статуэтку.
   Новость, что мы едем не просто в Эвентайн, но еще и за работой великого
скульптора, привела меня в восторг.
   - Как хорошо, что  вы  решили  сами  съездить  за  ней,  иначе  никакой
экскурсии для меня не получилось бы.
   - А разве ты доверила бы работу Кейна почте?
   Разговор на несколько минут прервался, я снова выглянула в окно. Теперь
над горами клубились облака, такие тяжелые, что некоторые оказывались  под
нами. "Хорошо бы на обратном пути они не заслонили от нас весь  обзор",  -
подумала я и обернулась. Брайан внимательно, изучающе смотрел  на  меня  -
совсем как в первый день.
   - А что ты делаешь по вечерам? - спросил он вдруг.
   Я почувствовала, что краснею, но справиться с собой не смогла.
   - Да так... Читаю, в основном...
   - Да? А не гуляешь с Томми по городу?
   В его голосе не было ни иронии, ни осуждения, только констатация факта:
он совершенно определенно знал про вчерашний  вечер.  Запираться  не  было
смысла.
   - Да, мы встречались с ним вчера, - ответила я и посмотрела ему прямо в
глаза. - Наверное, мы были не должны этого делать, но вряд ли это навредит
пьесе. По-моему, даже наоборот. Аллегра и Джонатан любят друг друга, и чем
чаще они будут встречаться, тем достовернее все выйдет на сцене.
   Коричневые глаза смотрели куда-то мне за плечо.
   - Так вчера встречались не вы с Томми, а Джонатан с Аллегрой?
   Хотела бы я  знать,  куда  он  клонит!  Немного  подумав,  я  осторожно
ответила:
   - Да, иногда я немного чувствовала себя Аллегрой, потому что Томми  был
Джонатаном больше, чем наполовину, - я еще чуть помолчала и добавила:
   - Во всяком случае, ночевал он у себя.
   Глаза Брайана вдруг блеснули, и мне показалось,  что  сейчас  последует
вспышка гнева. Но вместо этого он улыбнулся:
   - Вот увидишь, мы еще сделаем из него настоящего актера.
   Через несколько минут мы прибыли в Эвентайн. Я с огромным удовольствием
отстегнула себя от кресла и встала. Мне не терпелось поскорее увидеть этот
Олимп, обитель  богатых  и  знаменитых.  Однако  на  первый  взгляд  ничем
особенным Эвентайн не выделялся. Станция канатки  находилась  на  площади,
застроенной в основном магазинами, а от нее в разные  стороны  расходились
улочки с коттеджами. Тоже по преимуществу  ничем  не  примечательными.  Но
именно в них, как я слышала, и обитали самые выдающиеся творцы мира  сего,
составляющие большую часть населения Эвентайна.
   Брайан очень уверенно увлек меня в одну из улиц, мы прошли минут  пять,
свернули и остановились перед домом с удивительной  скульптурой  у  входа.
Ажурный вензель - две большие,  в  человеческий  рост  буквы  "К"  были  с
невероятным мастерством сплетены из стальных струн. И под  порывами  ветра
скульптура звучала, наполняя пространство мелодичным перезвоном.
   Трудно сказать, каким я представляла себе Ксоузара Кейна - может  быть,
громадным и кряжистым, похожим на медведя, кузнецом, перепачканным  сажей.
Во всяком случае,  худой  сутулый  человек,  открывший  нам,  одновременно
снимая  маску  для  сварочных  работ,  нисколько  моим  представлениям  не
соответствовал. Его худоба казалась даже болезненной. Разве  что  глаза  -
они  были  именно  такими,  какими  нарисовало  их  мое   воображение,   -
излучавшими тепло и проникавшими прямо в души. Да еще  руки:  я  протянула
ладонь, и она утонула в его громадной сильной ладони.
   - Вы ведь Нуар Делакур, я не ошибаюсь?
   - Не ошибаетесь.
   - Еще бы! Между прочим, я ваш горячий поклонник.
   - Спасибо, хотя, боюсь, я этого не  заслуживаю.  Зато  я  действительно
восхищаюсь вашими работами.  Знаете,  когда  на  выставке  в  Нью-Йорке  я
увидела "Сущее-1", я почувствовала просто какой-то религиозный экстаз.
   Он усмехнулся.
   - Можете быть уверены, что я не забуду нашей  встречи  до  конца  дней.
Серьезно: у вас  уникальный  для  женщины  дар  -  адекватно  воспринимать
произведения искусства. - Он повернулся к Брайану. - Я  так  понимаю,  что
обратно ты хотел бы уехать уже в обществе двух прекрасных дам?
   Тот кивнул.
   - Подожди минуту. - И Кейн скрылся в недрах своей мастерской.
   Вскоре он вышел, неся в руках небольшую скульптуру, и  бережно  опустил
ее на пол у наших ног. Впрочем, нет, слишком маленькой, как мне показалось
сначала, она не была, скорее, просто менее массивной, чем большинство  его
работ. Размером же она идеально подходила для дорогого письменного стола в
солидном офисе.
   - Вот. Я назвал ее "Фурия". Это то, что ты хотел?
   Сперва я решила, что это птица с распростертыми  для  полета  крыльями.
Но,  приглядевшись,  поняла,  что  с  равным  успехом   скульптура   может
изображать и женщину в развевающемся на ветру одеянии. Она была прекрасна,
и в то же время таила в себе какую-то угрозу. Может быть, дело было  в  ее
"голосе" - подобно всем работам Кейна, она звучала. И, обдуваемая потоками
воздуха, "Фурия" издавала низкий, чуть надтреснутый гул - не то  плач,  не
то какое-то без конца повторяемое монотонное заклинание.
   Брайан осторожно провел пальцем по острой грани "Фурии".
   - Превосходно. Именно то, чего я и ожидал.
   Кейн завернул скульптуру, уложил в коробку и вручил Брайану.
   - Надеюсь, вы будете хорошо с ней обращаться.
   Он проводил нас к выходу и, уже стоя  на  пороге  мастерской,  окликнул
меня:
   - Мисс Делакур! Я был бы счастлив снова видеть вас у себя.  В  качестве
гостьи, и, честное слово, эта работа  звучала  бы  нежно,  как  ангельское
пение, может быть,  натурщицы.  Я  сделал  бы  ваш  скульптурный  портрет.
Приезжайте, прошу вас!
   - Обязательно, - пообещала я.
   Погода продолжала портиться. Низкие, набухшие скорым дождем облака  уже
скрыли солнце и пожирали теперь последние остатки  голубизны.  Ветер  тоже
усилился, и с каждым его порывом скульптура у  входа  в  мастерскую  Кейна
посылала нам вслед прощальный жалобный перезвон.
   - Вот черт, - проворчал Брайан. - Боюсь, этим твоя экскурсия в Эвентайн
и  закончится.  Погода  явно  не   располагает   к   прогулкам.   Придется
возвращаться на станцию.
   Брайан, похоже, принадлежал к числу людей,  болезненно  реагирующих  на
перемену погоды. За ланчем в  кафе  "Галерея",  где  мы  решили  дождаться
обратного поезда, он был молчалив и мрачен. Время от времени он  рассеянно
скользил глазами то на меня, то на аккуратно перевязанную  коробку,  но  в
основном сосредоточенно пялился куда-то в пространство.
   Когда мы вернулись в театр, он был все еще хмур.
   - Увы, ты не получила особого удовольствия от поездки, -  он  улыбнулся
извиняющейся улыбкой.
   - Да нет, все было хорошо. Жаль только, что погода подкачала, но тут уж
некого винить.
   Майлс и Томми обернулись нам навстречу. Они пили кофе в  репетиционной,
расположив чашки на крышке рояля.
   - А вот и  мы,  -  провозгласил  Брайан,  сумев  придать  голосу  нотки
бодрости и даже игривости. - Спасибо, что составила мне компанию, Нуар!  -
и он вдруг чмокнул меня прямо в губы.
   - Так вы куда-то ездили вместе? -  спросил  Томми,  со  стуком  опустил
чашку и уставился на нас.
   - Да, в Эвентайн. Чтобы украсить твой,  между  прочим,  офис  вот  этой
штукой, - Брайан открыл коробку и вытащил "Фурию". - Пойдемте,  я  покажу,
где она будет стоять.
   Вслед  за  Брайаном  мы  спустились  под  сцену.  Декорации  были   уже
смонтированы и готовы к установке - по крайней мере те, которые  я  смогла
разглядеть, - в дальнюю часть помещения свет  не  проникал.  Мы  попали  в
комнату, напоминавшую рабочий кабинет, хотя без  голографической  проекции
на  стены  выглядела  она  довольно  голо  и  нелепо.  Брайан  подошел   к
внушительному письменному столу и водрузил на него скульптуру.
   - Так, это у нас офис Джонатана. Завтра декорации установят на места, и
мы начнем работать в них, чтобы вы успели привыкнуть. К тем, разумеется, к
каким положено. Я имею в виду, что тебе, Нуар, например, следует держаться
подальше от дома Хакона. Майлс, Томми, как вы порепетировали?
   Томми нахмурился.
   - Почему ты поехала с ним в Эвентайн? - спросил он, пристально глядя на
меня.
   Я недоуменно подняла брови: такого голоса у  Томми  я  еще  никогда  не
слышала. В нем звучала сдерживаемая холодная ярость.
   - Потому что Брайан меня об этом попросил. Хотя вообще-то тебя  это  не
должно волновать.
   - Понятно, период траура у великого режиссера окончен.
   Брайан стоял, никак не реагируя на происходящее.
   Я вытаращила глаза:
   - Что ты несешь? Какого черта я должна давать тебе отчет?  И,  в  конце
концов, мы ездили в Эвентайн по делу.
   Томми шагнул мне навстречу, стиснув зубы. Я почувствовала,  как  сердце
заколотилось у меня где-то в горле. Казалось, еще секунда -  и  он  ударит
меня.
   - Томми! - почти закричала я. - Томми Себастьян,  немедленно  прекрати!
Тебе нет никакого дела до того, с кем и куда я езжу, я - Нуар Делакур.  Ты
не на сцене, Томми!
   Томми несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, хватая воздух. Потом
мотнул головой, и плечи его безвольно поникли.
   - Боже мой, простите... Я сам не знаю, что со мной происходит.
   Он резко повернулся и выбежал из комнаты.
   - Похоже, ему нужна помощь, - пробормотал Майлс и вышел следом.
   Я оперлась руками о стол и вздохнула.
   - Возможно, хорошим актерам "веритэ" он когда-нибудь и станет. Но  пока
ему приходится худо.
   - Любой хороший актер должен через это пройти. -  Брайан  посмотрел  на
дверь, за которой скрылся Томми, и улыбнулся:
   - Но роль-то у него идет просто здорово!
   - Вы считаете? - недоверчиво переспросила я. -  По-моему,  Джонатан  не
должен себя так вести с Аллегрой.
   Он внимательно оглядел меня.
   -  Да,  поскольку  она  всегда  принадлежала  ему,   была   почти   его
собственностью. У него просто не было повода. А вот когда он узнает  о  ее
восхищении Хаконом, послушает восторженные  рассказы  о  песчаном  саде  и
прочих инопланетных прелестях,  тут-то  все  это  и  вылезет  -  в  полном
соответствии с планом Виганда. Присядь-ка, поговорим лучше об  Аллегре.  Я
все время думал  на  обратном  пути,  и,  кажется,  нашел  неувязку  в  ее
характере. Придется внести небольшие изменения в биографию.
   Я растерянно развела руками:
   - Но ведь до премьеры осталось три дня.
   - Тебе этого вполне хватит, чтобы принять изменения. Дело в том, что  у
Аллегры просто нет  никаких  оснований  опасаться  поначалу  Хакона  и  не
доверять ему. С чего бы - ее ведь всегда и все любили, с колыбели  по  сей
день. Ей никто не делал ничего  плохого.  Как  же  она  может  кому-то  не
доверять? Думаю, будет  гораздо  убедительней,  если  мы  внесем  какой-то
негативный элемент  в  ее  детские  воспоминания.  Я  предлагаю  вот  что:
допустим, отец Аллегры умер, когда ей было восемь лет. Мать,  спасаясь  от
одиночества, выходит замуж за другого человека - ревнивого и агрессивного.
И как-то вечером, заподозрив измену, он избивает ее. Она тут же уходит  от
него и вскоре находит другого:  любящего  и  нежного,  который  становится
Аллегре настоящим отцом. Ну, а дальше все по-старому.
   По спине у меня пробежали мурашки, и я вздрогнула.
   - Что случилось? - вскинул голову Брайан.
   Я обхватила себя руками за плечи, раскачиваясь на стуле.
   - Что-то очень похожее случилось в детстве со мной. Мне было десять,  и
мама была в разводе, а не вдовой, но это уже детали. Вы не знали об этом?
   Он заморгал.
   - Откуда?
   - Ну мало ли... Знали же вы откуда-то про мой страх высоты.
   - Это скорее случайно. И потом, ты же понимаешь, такого  рода  семейные
истории - другое дело. О них вообще никто  почти  знать  не  может.  -  Он
вздрогнул. - Да, боюсь, эти изменения могут быть довольно болезненными для
тебя.
   Он знал, он абсолютно точно знал и теперь лгал мне, я чувствовала это с
леденящей душу уверенностью. Зачем, зачем ему все это?
   - Может быть, мы лучше попробуем ввести в ее жизнь какую-нибудь  другую
неприятность?
   Он поскреб подбородок.
   - Хотелось бы, но вряд ли это возможно. Никакого другого пути я  просто
не вижу. Прости, мне очень жаль, но только так и можно добиться эффекта, к
которому я  стремлюсь.  Причем  это  не  потребует  от  тебя  многого:  ты
прекрасно вошла в образ, и от повторных индивидуальных  репетиций  я  тебя
могу освободить. Просто придумай имя этому  негодяю,  зрительно  представь
сцену его конфликта с матерью и включи в память Аллегры. И все.
   Он убеждал меня так, как будто хотел заключить сделку.  Я  уже  открыла
рот, чтобы запротестовать, резко отвергнуть его предложения, но  встретила
немигающий взгляд коричневых глаз. Тяжелый, почти ощутимый  физически.  И,
сама не вполне осознавая, что делаю, кивнула головой.
   - Вот и славно! - он потрепал меня по плечу. -  Ладно,  посмотрю,  куда
запропастились Томми и Майлс.
   Он вышел, а я в каком-то столбняке осталась сидеть в просторном кресле,
глядя на стоявшую прямо передо мной  "Фурию".  Я  пыталась  разобраться  в
происходящем у меня внутри, но получалось плохо. Зато  очень  ясно  стояло
перед глазами лицо любовника  моей  матери  -  совершенно  нечеловеческое,
перекошенное от гнева. Я снова чувствовала, как горит на щеке след от  его
ладони - я пыталась оттащить его от матери, и он, не оглядываясь, хлестнул
меня рукой. И снова его лицо - посеревшее, измазанное кровью,  когда  мама
вывернулась из его рук, схватила настольную лампу и ударила его, по-птичьи
вскрикнув... И еще я видела глаза Брайана в тот момент, когда  он  убеждал
меня, что не знает всего этого... Но, может быть, он и  в  самом  деле  не
знал? Просто случайно где-то слышал про мой страх высоты,  а  этот  эпизод
действительно  придумал  сам,  специально  для  Аллегры,  ни  о   чем   не
подозревая? Ведь потом он  смотрел  мне  прямо  в  глаза.  Я  вздохнула  и
оглядела  кабинет.  Он  как  нельзя  лучше  подходил   своему   владельцу.
Современного дизайна дорогие светильники, жесткие хромированные  стулья  -
все поблескивающее, дорогое и абсолютно стерильное. Живой здесь была  лишь
скульптура на столе.
   Я протянула руку и потрогала ее  пальцами.  Даже  этого  движения  было
достаточно, чтобы  "Фурия"  начала  звучать.  Я  отдернула  руку,  и  звук
усилился. Он действовал мне на  нервы,  в  голосе  скульптуры  мне  теперь
слышалось бесконечное отчаяние. Выходя, я забыла  прикрыть  дверь,  и  это
стон преследовал меня почти до самой репетиционной.
   Последние  три  дня  пролетели  в  каком-то  лихорадочном  возбуждении.
Костюмы были закончены, декорации установлены, голограммы наведены.  Мы  с
Томми провели генеральную репетицию наших сцен в офисе Джонатана. А  Майлс
почти исчез, я видела  его  буквально  два-три  раза,  да  и  то  мельком.
Однажды, правда, мы все же перекинулись парой слов, я спросила,  готов  ли
его костюм, и он, подмигнув мне и рассмеявшись шелестящим  смехом  Хакона,
ответил:
   - Да там и готовить было  особенно  нечего.  У  меня  главное  -  грим.
Надеюсь, он тебе понравится. По-моему, это - впечатляющее зрелище.
   Мы с Томми так основательно изучили его офис, что, кажется, могли найти
там любой предмет даже в темноте. Я запомнила все, вплоть  до  порядка,  в
котором  стояли  несуществующие  в  реальности  книги  в   голографическом
стеллаже.
   Томми, похоже, отошел от своего не в меру глубокого погружения в  роль.
Во всяком случае, ничего подобного той вспышке после моего возвращения  из
Эвентайна больше  не  повторялось.  Он  оставался  преданным  и  галантным
Джонатаном на репетициях и почти прежним Томми в остальное время.  Правда,
небольшое влияние персонажа все-таки ощущалось в  его  поведении,  но  это
было вполне естественно.
   Все мы волновались в ожидании премьеры. По  сути,  для  театра-"веритэ"
премьерным был каждый спектакль, но нам, актерам, выросшим на традиционной
драме, все равно никак не удавалось избавиться  от  этого  волнения  перед
самым первым спектаклем. К тому же мы не репетировали всю пьесу целиком  и
до конца, - этого "веритэ" тоже не допускает -  и,  значит,  сами  еще  не
знали, чем же все закончится.
   - Подумайте о  Захе  Виганда,  -  успокаивал  нас  Брайан  уже  в  день
премьеры. - Он будет в театре сегодня вечером  и  сжует  не  один  десяток
зубочисток, а может, еще и проглотит парочку.  Уж  он-то  точно  волнуется
больше вашего: вдруг что-то  неправильно  рассчитал,  и  пьеса  закончится
совсем не  так,  как  он  ожидает.  Ладно,  отправляйтесь-ка  по  домам  и
расслабьтесь, - он обнял нас всех разом и подтолкнул к двери. - Вы  должны
вернуться самое позднее - в семь. В восемь - начало.
   Я взяла такси и вернулась в отель. Мне всегда  удавалось  справиться  с
этим предпремьерным волнением, обычно - с  помощью  какого-нибудь  легкого
чтива. Роман был приготовлен и на сей раз, но я не осилила даже  страницы.
Мои нервы гудели, как провода  высокого  напряжения.  Я  отбросила  книгу,
принялась  расхаживать  по  комнате  и  только  невероятным  усилием  воли
заставила себя не грызть ногти. Наконец я схватила телефон и набрала номер
Кэрола Гарднера.
   - Отлично,  малышка!  -  расхохотался  он,  услышав  мой  голос,  -  ты
позвонила на целых пятнадцать минут позже чем  обычно.  Я  как  раз  успел
смешать себе коктейль. Так что поднимаю бокал за твой успех.
   Я  продолжала  расхаживать  по  комнате,  волоча  за  собой  телефонный
аппарат.
   - Если из-за этих пятнадцати минут ты решил,  что  сегодня  я  чувствую
себя увереннее, то должна тебя огорчить. И если ты не  убедишь  меня,  что
меня не закидают тухлыми яйцами, я просто не поеду ни на какую премьеру.
   - Нуар, милая моя, ничего подобного в этом подлунном  мире  никогда  не
произойдет. Вспомни, что Брайан Элизар желал тебя и  только  тебя  на  эту
роль.  Ты  будешь  восхитительной  Аллегрой  Найтингейл,  неужели  ты   не
доверяешь чутью самого Элизара?
   Я остановилась, почувствовав внезапный холодок.
   - С чего ты взял, что он желал меня и только меня?
   - Ну, знаешь, агенту ведь ничего не стоит засунуть нос  в  дела  других
агентов. Я выяснил, что Ванда Кинг и  Майя  Чеплейн  снаряжали  к  Брайану
целые посольства. Но он, наведя справки, заявил, что ни о ком, кроме тебя,
и слышать не желает.
   Это-то стремление Брайана и не давало мне  покоя,  хотя  я  и  сама  не
знала, почему.
   - Какие справки? У кого он узнавал?
   - Не знаю, слышал только, что он беседовал о тебе с Шарлоттой Ди Метро.
   С Шарлоттой Ди Метро? Чего ради режиссер,  подбирая  актрису  на  роль,
станет советоваться с журналисткой, известной  охотницей  за  театральными
сплетнями? По этой части Шарлотта могла заткнуть за пояс всех своих коллег
и конкурентов, вместе взятых... И именно от нее Брайан мог  узнать  и  про
страх высоты, и историю моего детства,  и  еще  очень  многое  другое.  Но
зачем?
   Но у меня больше не было времени  думать  об  этом.  Кэрол  болтал  без
умолку, сыпал свежими историями и  анекдотами  из  жизни  наших  знакомых,
всеми силами стараясь сбить мое волнение, и, как всегда, преуспел в  этом.
Слова лились сплошным потоком, я что-то отвечала, в основном невпопад,  но
он, прекрасно зная мое состояние, не обращал внимания  и  продолжал  нести
отвлекающую чушь до тех пор, пока глодавшее  меня  нервное  напряжение  не
спало, и осталось лишь  нетерпеливое  желание  ускорить  начало  премьеры.
Точно в этот момент Кэрол оборвал себя на полуслове.
   - Стоп. Сеанс окончен, тебе пора собираться. Счастливо, малышка, завтра
с утра я позвоню и узнаю о твоем успехе.
   Он оставил меня в оптимальном состоянии. Правда, где-то в глубине  меня
засела мысль поинтересоваться в театре у Брайана, зачем он наводил обо мне
справки  у  Шарлотты.  Но  случая  так  и  не  представилось.  Он  куда-то
запропастился и возник лишь без четверти восемь. Да и то не весь - в дверь
моей гримерной просунулась его голова и возвестила готовность номер  один.
Лицо Брайана было непроницаемо, глаза блуждали в каких-то  высших  сферах.
Сама же я только что приняла таблетки  и  теперь  переодевалась  в  платье
Аллегры, так что момент для расспросов был самый  неподходящий.  Я  пожала
плечами, решив отложить разговор до другого раза.
   Свет в зрительном зале погас, освещенной осталась лишь сцена. Спектакль
открывал  диалог  Джонатана  и  Хакона.  Я  дожидалась  своего  выхода  за
кулисами. Наконец, эпизод был отыгран, и стена, отделявшая сцену от  зала,
стала непрозрачной с обеих сторон. С мерным шумом  моторов  вперед  выехал
кабинет Джонатана. Рядом со мной появился Томми, притушенный на  несколько
секунд свет стал ярче, и, как  дыхание  огромного  затаившегося  зверя,  я
услышала дыхание зала - там, за стеной, снова прозрачной для них.
   В следующий миг звук этот почти исчез, увяз в пелене действия таблеток,
и не осталось ничего, кроме единственного на свете мужчины - Джонатана.  Я
снова была в его кабинете, знакомом до мельчайшей детали, а сам  он  стоял
передо мной. Но Боже, что же случилось с ним? На нем просто не было лица.
   - Что с тобой, Джонатан?
   Где-то далеко, в глубине, я, Нуар, следила за своей  Аллегрой,  пытаясь
критически ее оценить и поправить возможные ошибки. Хотя и  понимала,  что
это будет непросто: две таблетки  при  сильном  вхождении  в  роль  делали
Аллегру почти самостоятельной личностью.
   Пока спектакль  развивался  почти  в  полном  соответствии  с  замыслом
Захарии Виганда. Аллегра была потрясена условиями, выдвинутыми Хаконом.
   - Но как же так можно, Джонатан? Ведь это варварство!
   Совершенно подавленный, он рухнул на стул.
   - Он просто берет меня за горло. Я договорился о покупке  груза  прежде
чем узнал, какие условия выдвинет эта инопланетная бестия. Господи,  да  я
бы скорее дал отрезать себе правую  руку,  чем  согласился!  Я  бы  просто
уступил сделку синдикату "Корбири", и черт с ними, с деньгами.
   Я больше не могла выносить его терзаний.
   - Не переживай, все будет нормально. Я поеду к нему. - Я  опустилась  к
Джонатану на колени и обняла его.
   Снова погас свет, загудели моторы, и кабинет Джонатана  сменился  новой
декорацией. Я прошла вперед и оказалась в песчаном саду на планете Шиссаа.
Мне никогда  не  приходилось  видеть  столь  безжизненного  пейзажа.  Лишь
камень, пески, да  изредка  -  какие-то  кривые  колючие  растения.  Камни
блестели золотом, отливали серебром, играли всеми  цветами  радуги  -  это
пиршество красок было слишком буйным для глаза землянина. Песок на дальних
дюнах тоже поражал многоцветном, но здесь, в саду, у меня  под  ногами  он
был серебристо-белым. А под  этим  слоем  скрывался  другой  -  ярко-алый.
Смешиваясь вместе, они  образовывали  сверкающий  розовый  ковер.  А  если
ступать осторожно, то в белом песке оставались ярко-алые следы. И больше -
ничего на многие километры вокруг.
   Я стояла посреди этой пустыни, которую кому-то пришло в голову  назвать
"садом", и собиралась с духом, чтобы войти в дом. Вдруг позади  послышался
шорох. Я повернулась и вскрикнула.
   Майлс оказался прав - его вид впечатлял. Настолько, что если бы я точно
не знала, что передо мной - Майлс Рид,  то  наверняка  решила  бы,  что  в
спектакль приглашен настоящий шиссаанец,  или  как  их  там.  Передо  мной
стояло  существо  определенного  гуманоидного  типа  и  даже,   в   общем,
напоминавшее землянина - только напрочь лишенное  волос.  И  ушей  -  куда
подевались уши Майлса,  для  меня,  Нуар,  осталось  загадкой.  Тело  его,
прикрытое лишь  кожаной  повязкой  вокруг  бедер,  было  буровато-зеленого
цвета. На поясе болтался огромный кривой нож.
   - Вы - женщина Джонатана Клея? - спросил он, и в голосе его  зашелестел
сухой песок. - Я - Хакон Чашакананда.
   Я отшатнулась назад, сжав ручку своего чемодана,  но  тут  же  вскинула
подбородок и произнесла, стараясь избавиться от дрожи в голосе:
   - Меня зовут Аллегра Найтингейл. Будьте так любезны  проводить  меня  в
мою комнату.
   Дружба  с  Хаконом  зарождалась  очень   медленно.   Ледяное   молчание
прерывалось поначалу лишь неприязненными вопросами типа: "Как может  любое
существо, считающее себя цивилизованным, разгуливать чуть ни  голышом,  да
еще с тесаком за поясом?" Хакон ответил мне, но  со  следующего  дня  стал
появляться  в  неком  одеянии,  напоминающем  кафтан.  Потом  неприязнь  в
вопросах сменилась любопытством.
   - А что означает ваше имя на языке Шиссаа?
   Отвечая, он улыбнулся почти человеческой улыбкой.
   -  В  моем  языке  нет  такого  имени.  "Хакон   Чашакананда"   -   это
адаптированная транскрипция, специально для землян. А мое настоящее имя вы
и произнести бы не смогли.
   - Но почему тогда было не придумать что-то более  удобопроизносимое?  -
удивленно заморгала я.
   Тяжелые бурые веки дважды медленно опустились и  поднялись  -  он  тоже
моргал от удивления, хотя и совершенно иначе.
   - А вы думаете будет  лучше,  если  к  вам  явится  "голое  зеленокожее
существо с тесаком за поясом" и  назовется  Джоном  Смитом?  Земляне  ведь
полагают, что у инопланетян должны быть длинные и трудные имена, зачем  же
обманывать ожидания?
   Этот-то забавный диалог и уничтожил разом весь холод  между  нами.  Для
дружбы больше не было преград. Словно прозрев, я вдруг  поняла,  насколько
прекрасен песчаный сад. И одновременно - сколь  удивительно  благороден  и
чист душой его хозяин. А вскоре он отпустил меня домой - к Джонатану.
   Тот был сам не свой от счастья. Он стиснул меня в  объятиях  так,  что,
казалось, еще секунда, и кости мои затрещат.
   - Как же ты вырвалась? Вот уж не думал, что его можно уговорить.
   - Я и не уговаривала его. Просто ты плохо его знаешь.  Он  сказал  мне:
"Мне кажется, что я достаточно знаком с вами, чтобы заключить,  что  вы  -
человек чести. И если  вы  скажете  мне,  что  Джонатан  такой  же,  то  в
соблюдении моих условий больше нет необходимости". Вот и все. Он  отпустил
меня.
   Откинувшись на спинку кресла, Джонатан нахмурился.
   - Что это значит - "достаточно знаком"?
   Я, Нуар, вздрогнула, даже сквозь  действие  таблеток  расслышав  в  его
голосе те самые  нотки,  которые  уже  звучали  после  нашего  с  Брайаном
возвращения из Эвентайна. Однако Аллегра их не услышала.
   - Просто за эти четыре месяца мы очень много времени провели вдвоем.  А
куда было деваться? Я бы просто сошла с ума, если бы все  время  сидела  в
своей комнате. Ненавидеть друг друга  так  утомительно,  вот  мы  и  стали
друзьями. Если ты познакомишься с ним поближе, то и сам убедишься, что  он
замечательный человек.
   - Че-ло-век? - Джонатан сощурился.
   Я кивнула.
   - Любое разумное существо вправе называться так. Это одна  из  основных
идей философии Шиссаа. И, по-моему, прекрасная идея, она сближает,  вместо
того, чтобы разделять на землян, шиссаанцев, кого-то еще...
   - Ты, я вижу, так увлеклась их философией,  что  готова  отказаться  от
собственной.
   Теперь раздражение в его голосе уловила и Аллегра. Я подошла к  нему  и
коснулась его плеча.
   - Ну, конечно, нет. Хотя там много идей, которые стоит позаимствовать и
нам. Но почему ты сердишься?
   Мышцы на его шее напряглись.
   - А  по-твоему,  я  должен  радоваться?  Я  пахал  четыре  месяца,  как
проклятый, чтобы вытащить тебя из этой дыры. И вот теперь ты  являешься  и
начинаешь петь дифирамбы этой образине,  по  милости  которой  все  так  и
вышло, и превозносишь его философию.  Чем  вы  там  с  ним,  черт  побери,
занимались?
   Я была потрясена, в его голосе звучала с трудом сдерживаемая ярость.
   - Да ты с ума сошел! Он ко мне и пальцем не притронулся,  если  ты  это
имеешь в виду. Я люблю тебя, Джонатан, как ты вообще мог такое подумать.
   Он схватил меня за плечи и резко притянул к себе.
   - Ну и слава Богу. Извини, я и в самом деле без тебя тут с ума  сходил.
Давай забудем обо всем этом.
   Но это было уже невозможно. Общение с Хаконом очень изменило меня, и  я
подмечала в Джонатане  все  больше  черт,  неприятно  меня  поражавших.  Я
думала, что это пройдет, старалась закрывать глаза,  но,  когда,  наконец,
поняла, что он хочет обмануть Хакона,  лишив  его  доли,  терпению  пришел
конец, и я впервые в жизни позволила себе вмешаться в его дела.
   - Тебя это не касается, - жестко ответил Джонатан.
   - Да нет, наоборот, очень даже касается, как  ты  не  понимаешь?  Я  же
обещала Хакону, что ты будешь честен, и ты  просто  не  имеешь  права  его
обмануть.
   Гнев Джонатана был  холодным  гневом.  Лицо  его  оставалось  спокойно,
говорил он ровным голосом, только мышцы на шее снова вздулись и заиграли.
   - Давай оставим эту тему. Надеюсь, ты согласишься, что у себя  в  офисе
командовать должен все-таки я, - произнес он, тщательно выговаривая слова.
   Я посмотрела на него и вздохнула. Наверное, чуть не  с  самого  момента
возвращения я где-то внутри себя знала, что это неизбежно.  И  все  же  не
могла не чувствовать боли.
   - Что ж, если так, я иду собирать вещи.
   - Что значит - "собирать вещи"?
   - Я ухожу от тебя.
   Он вскочил, и, одним прыжком перемахнув через стол, оказался  рядом  со
мной.
   - Нет! Ты не сделаешь этого, ты не можешь этого сделать.
   Я чувствовала, что разрываюсь на части. Я любила его. Но  лгать  ему  и
себе просто не могла. Как я была  бы  счастлива  объяснить  ему  все,  что
происходило со мной сейчас. Но это было  бесполезно  -  он  бы  просто  не
понял.
   - Теперь все ясно. У тебя просто что-то было с ним.
   Я горестно покачала головой.
   - Ты ошибаешься, не было. Наверное, могло  бы  быть,  но  я  оставалась
верна тебе, и он уважал это мое право.
   - Да что ты говоришь? - Джонатан терял контроль  над  собой,  он  почти
сорвался на крик. - Ты вмешиваешься в мои дела, чтобы  не  обидеть  его  в
ущерб моей прибыли, ты называешь его прекрасным человеком!  И  вот  теперь
собираешься уйти от меня. Ты думаешь, я поверю, что ты не уходишь к нему?
   - Да, думаю, что поверишь. Надеюсь, потому что это правда.
   - Ты лжешь! - Он стиснул зубы.
   Паника обожгла меня ледяной волной. Он хочет ударить меня! Я  отступила
назад, чувствуя себя беспомощной, как тогда, в восемь лет.
   Я увидела, как распрямилась, готовая к пощечине, его ладонь.
   - Как ты смеешь мне лгать?! Ты должна сознаться, что у вас с ним  было!
Тебе придется сознаться!
   - Нет, Джонатан, - я попятилась еще, но  уперлась  в  стол.  Громадный,
тяжелый, он преградил мне путь к отступлению.
   - Я клянусь тебе, ничего не было!
   Стиснутая, как в тюрьме, на задворках моего сознания, вскрикнула  Нуар.
Лицо Джонатана исчезло, вместо него я увидела лицо любовника моей  матери.
Рука метнулась вперед. Аллегра откинула голову. И мои пальцы сомкнулись на
подставке скульптуры Кейна.
   Нуар продолжала кричать, отчаянно борясь с  действием  таблеток.  Всего
этого не должно быть в пьесе, не может быть. Пусть Аллегра  сейчас  уронит
скульптуру, пусть он  ударит  ее  один  раз,  если  другой  разрыв  с  ним
невозможен, все, что угодно, только не это! Но передо мной  стояло  другое
лицо, и след другой руки горел на щеке. Нуар  Делакур  должна  была  взять
контроль на себя, но в этот миг ее  воспоминания  и  воспоминания  Аллегры
слились. Я взмахнула скульптурой.
   Острые крылья "Фурии", как дюжина ножей,  рассекли  его  лицо.  Хлынула
кровь, и где-то за стенами  кабинета  мне  вдруг  послышался  многоголосый
вздох восторга и ужаса. Вскрикнув,  Джонатан  кинулся  на  меня.  Я  снова
взмахнула скульптурой и,  как  в  полусне,  увидела,  что  стальное  крыло
перечеркнуло его горло.
   Уже когда он  упал,  я  поняла,  что  произошло  и,  отбросив  "Фурию",
опустилась  возле  него  на  колени,  тщетно  стараясь  руками  остановить
кровотечение.
   - Джонатан, Джонатан, зачем ты ударил меня? Я же не хотела, я же любила
тебя, зачем ты, Джонатан?
   И в этот момент Нуар, парализованная тупым ужасом,  вдруг  поняла,  что
пьеса не могла окончиться иначе.  Именно  так  все  и  было  задумано.  Не
драматургом, конечно, нет, - режиссером Брайаном Элизаром.  И  лишь  из-за
ревнивого любовника своей матери я и получила эту роль. В  отношении  меня
Брайан мог быть уверен,  что  я  не  смогу  сдержать  эмоций  и  поступков
героини. Я  стала  просто  орудием  мщения  в  его  руках.  Глуповатому  и
безалаберному, но ни в чем не повинному Томми. Брайан рассчитал все.  Даже
скульптуру,  которой  Кейн  так  кстати  дал  имя  безжалостной   античной
мстительницы.
   - Господи, что с нами? - закричала Аллегра. - Я встретила  человечность
в инопланетянине и звериную жестокость  в  человеке,  которого  любила.  И
сама, сама стала зверем, стоило только испугаться. Что же с нами. Господи?
- Я посмотрела на свои руки, испачканные кровью. - Так кто из нас человек,
кто инопланетянин, кто чудовище? - Я упала на пол рядом с ним.
   Отделенная стеной, взревела толпа. Этот звук окончательно вернул меня к
реальности. Передо мной в луже крови лежал  бездыханный  Томми  Себастьян.
Зал продолжал бесноваться, и я вдруг поняла, что это  крик  восторга.  Что
именно этого-то они и ждали всегда, с момента возникновения  "веритэ",  со
времени римских гладиаторов.
   Свет погас, стена стала непроницаемо серой, и у меня мелькнула  нелепая
мысль, что сейчас надо выходить на поклон. Кто-то поднял меня за  плечи  и
потащил в кулисы. Я с трудом подняла голову и увидела Майлса. Он  был  все
еще в гриме и набедренной повязке.
   Откуда-то из темноты вынырнул Брайан и склонился надо мной.
   - Какой ужас. Господи, какой ужас. Но ты не  должна  бояться,  Нуар.  Я
уверен, суд оправдает тебя, вот  увидишь,  присяжные  признают  несчастный
случай.
   - Да? Какая жалость, -  вцепившись  в  руку  Майлса,  произнесла  я.  -
Значит, никто так и не узнает про ваш  лучший  спектакль?  Но  все  равно,
ничего, режиссура была прекрасна. Ведь Пиа Фишер отомщена, а это  главное,
правда?
   Брайан покачал головой и повернулся к Майлсу.
   - Боюсь, она не в себе. Отведи ее в гримерную, а я сейчас вызову врача.
   Я не сопротивлялась, просто переставлять ноги  не  было  сил,  и  Майлс
тащил меня почти волоком.  Уже  в  двери  я  обернулась  и  снова  увидела
Брайана. Подняв с пола "Фурию", он держал  ее  перед  собой  на  вытянутых
руках, чуть покачивая. И скульптура оглашала пространство победной  песней
мести.
   В серые, пасмурные дни, когда небо застлано тяжелыми, набрякшими скорым
дождем облаками, а порывы ледяного ветра пронизывают до  костей,  я  часто
думаю о Брайане Элизаре. Мне почему-то видится, что мы  стоим  в  песчаном
саду - в настоящем, где я не бывала  никогда,  -  окруженные  причудливыми
изломами  неземных  скал,  а  между  ними,  до  самого  горизонта  тянутся
бесконечные дюны разноцветного песка. И у нас  под  ногами  тоже  песок  -
ослепительно белый и мелкий,  как  сахарная  пудра.  Но  под  ним  -  слой
другого, ярко-алого песка. И цепочка следов между нами: глубоких и  оттого
алых, словно каждый отпечаток заполнен кровью...



   ----------------------------------------------------------------------
   Lee Killough. The Existential Man (1982).
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - А.Вейзе.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Он бился в багажнике автомобиля, пытаясь освободиться  от  веревок.  Он
был обречен, но боялся умереть. Если он умрет, кто накажет убийцу -  этого
оборотня, этого Каина? Кто упредит зло,  которое  тот  еще  причинит?  Кто
отомстит?..
   Машина остановилась, но багажник никто не открыл. Неужели этот  подонок
спокойно удит рыбу?
   Наконец багажник открылся, и узник понял, почему  убийца  медлил:  ждал
темноты, боялся свидетелей. Ну так  получай!  Он  попытался  пнуть  убийцу
связанными ногами. Конечности онемели и плохо  слушались.  Мерзавец  легко
уклонился от удара. Сказал:
   - Я полагаю, ты уже помолился.
   Лица  расплывались  в  темноте  белыми  пятнами.   Несчастный   пытался
освободиться от кляпа. Говорить он не мог, но ничто не  мешало  дать  себе
клятву: "Я не успокоюсь, пока этого мерзавца не настигнет возмездие!"
   Убийца приставил к затылку холодное дуло.
   "Все равно тебе не избавиться от меня. Где бы ты ни был, я найду способ
отомстить. Я..."
   Мысль осталась незаконченной. Убийца выстрелил.


   Сержант Дейвид Амаро усилием воли подавил подступившую к горлу тошноту.
Труп разложился, и от мертвеца  исходил  омерзительный  запах.  Амаро  уже
жалел, что ввязался в это расследование.  Сидел  бы  сейчас  в  прохладном
офисе вместе с другими детективами -  так  нет,  пришлось,  сломя  голову,
мчаться по августовской жаре на опознание трупа на свалке утиля.  Заглянув
в багажник автомобиля, от которого поднимались к небу  струи  раскаленного
воздуха, Дейвид спросил:
   - Доктор, как вы думаете, сколько он здесь пролежал?
   Доктора Майлза Джейкобза также мутило.
   - Не один месяц. По меньшей мере все лето.
   Дейвид никак не мог понять, как труп до сих пор оставался незамеченным.
Его коллеги Том Саскова и Рик Длабаль беседовали с хозяином.
   - Свалка закрывается на ночь?
   - Да, большим шкворнем с цепью.
   - А кто-нибудь мог заехать днем?
   - Нет. Дорога обычно перегорожена. Мы сами свозим сюда разбитые машины.
   Опознать этого человека будет нелегко, подумал Дейвид. От лица мало что
осталось. Может, есть шанс снять отпечатки пальцев?
   - Док, приберегите его пальцы, мы пошлем их Топеку.
   Его опять замутило. Дейвид с завистью подумал о возможностях полиции  в
большом городе, где к подобному расследованию уже  давно  подключилась  бы
криминалистическая лаборатория.
   - Будете обыскивать здесь или в больнице? - спросил Длабаль.
   - Лучше уж сразу.
   Но не успел он прикоснуться к мертвецу руками  в  резиновых  перчатках,
как волна эмоций захлестнула сознание.  Это  был  неистовый  гнев,  липкий
страх и побуждение  к  немедленному  действию.  От  такого  удара  Дейвида
бросило в пот. В мозгу стучала одна мысль: "Поймай убийцу! Поймай  мерзкую
гадину! Поймай подонка!.."
   Сержанта качнуло.
   - Дейв! - испугался Длабаль. - Что с вами?
   На Амаро смотрели с удивлением. Кто бы мог подумать:  этот  человек  из
багажника был давно  мертв,  а  его  эмоции  хлестали  струями  зловонного
фонтана! И как об этом расскажешь?!!
   То обстоятельство, что человек был связан и  получил  пулю  в  затылок,
свидетельствовало о казни. Или мести? Его карманы были пусты, с рук  сняты
часы и кольца. Сведение счетов между бандитами?
   Сержанту Дейвиду Амаро  уже  приходилось  в  этом  году  иметь  дело  с
трупами. Трое учащихся средней школы умерли от лошадиной дозы  наркотиков.
И еще одна девушка, Конни Чаффин, была изнасилована и задушена... Но тогда
Дейвид не чувствовал и сотой доли ненависти и возмущения,  которые  сейчас
владели им.
   Он  посторонился,  уступая  дорогу  санитарам,  увозящим   на   каталке
запакованный в полиэтилен труп.
   Потом они добросовестно прочесали берег реки на  четверть  мили  в  обе
стороны, но ничего существенного не обнаружили.


   - Устал, Дейв? - лейтенант Джеймс Кристофер сочувствующе  похлопал  его
по плечу. - Ты, видимо, плохо спишь. Сегодня утром у тебя  был  совершенно
измученный вид.
   - Жарища. Такое пекло...
   Он потянулся за бланком официального донесения, ощутив приступ тоски от
собственного бессилия: разговаривают с ним, как  доктора.  Стоит  побывать
несколько раз у психотерапевта, как каждый смотрит на тебя с жалостью.
   - Все еще мучают кошмары? - Кристофер говорил тихо и доверительно.
   - Случается...
   - Все те же?
   Ужасно... Ничего же не  было.  Один  день  -  ну  что  значат  какие-то
несчастные сутки?!
   Один день... В то утро он поцеловал Крис  и  детишек  и  отправился  на
службу. Но когда вошел в офис, все набросились на него,  как  сумасшедшие.
Где он пропадал? Что случилось? И  уверяли,  что  сегодня  не  вторник,  а
среда. Правда, во вторник  его  тоже  якобы  видели:  он  забегал  в  офис
проверить данные по торговцам наркотиками. Служащий из полиции  видел  его
машину у школы и утверждал, что Дейвид  Амаро  беседовал  с  друзьями  тех
несчастных наркоманов...
   Провал в памяти никак не удавалось восстановить. Злые языки  клеветали,
будто Дейвид и не хотел этого делать. Вздор! Пропавший день не  давал  ему
покоя. Где же он был,  если  вернулся  домой  целым  и  невредимым,  чисто
выбритым?..  Правда,  пропали  пистолет,   наручники,   ключи,   служебное
удостоверение, даже часы и обручальное кольцо...
   - Нет, снится  разное,  -  солгал  он  лейтенанту.  -  Тебя  интересуют
подробности со свалки?
   - Конечно.
   Дейвид раскрыл записную книжку:
   - Мужчина, волосы темные, рост пять футов одиннадцать дюймов, цвет кожи
установить трудно, но, видимо, смуглый. Скорее, это испанец. Вес и возраст
определить не удалось.


   Дейвид бежал по длинному темному туннелю. Где-то вверху,  над  головой,
несся грузовой поезд  -  казалось,  прямо  по  черепу.  Человека  догоняло
чудовище. Монстр. Оно уже дышало в спину, а Дейвид  не  мог  оглянуться...
Конец туннеля был обозначен золотистым светом. Дейвид  бежал  к  нему  изо
всех сил, с болью в пересохшем горле. Кто-то мелькнул  в  золотом  сиянии.
"Помогите!  -  крикнул  Дейв.  -  Помогите!"   Неясные   фигуры   замерли,
повернулись в  его  сторону.  Но,  как  всегда,  только  наблюдали.  Когти
сомкнулись у него на плече. Крик отчаяния перешел  в  сплошной  вой.  Дейв
попытался освободиться, но страшная лапа притягивала  все  ближе...  И  он
оглянулся...
   - Дейвид, проснись, я здесь, я с тобой!..
   Жена была рядом. Обняла, прижала, положила его голову к себе на  грудь.
Он цеплялся за жену, как за свою последнюю опору.
   -  Дейвид,  так  дальше  нельзя...  -  выговаривала  Крис  шепотом.   -
Пожалуйста, пойди снова к доктору Мейесу...  Или...  Попробуй  снотворное,
которое он прописал...
   - Да, я мучаю тебя...
   Чувство вины вытеснило чувство ужаса.


   Все версии ведут в тупик!
   Дейвид откинулся назад и устало пригладил волосы. Конечно, есть надежда
на ответ Информационного центра ФБР о преступниках, пропавших  без  вести.
Разосланы запросы в крупные города Канзаса и Западного Миссури, но...
   - ...Пацан еще, а  такой  твердый  орешек,  -  коллега  Билл  Первайанс
скривился. - Вообще-то сосунки признали, что этот Стейси и  есть  основное
передаточное звено. - Первайанс талдычил о своем - о деле наркома. нов.  -
Я выбью из Стейси показания! Сукин сын, знает ведь, что мы ничего не можем
сделать ему  как  несовершеннолетнему.  А  если  арестуем,  на  его  место
поставят другого, И начинай  все  сначала.  И  все-таки,  от  кого  Стейси
получал товар?
   Дейвид потер виски кончиками пальцев. Кажется, опять...  Внутри  словно
мышь сидела и грызла, грызла... "Я сделаю все, что в моих силах!" -  хотел
крикнуть Дейв, сорвался с места, заторопился...
   - Ты куда? - запоздало бросил вслед ему Кристофер.
   - В больницу...
   ...Доктор Джейкобз как раз заканчивал вскрытие.
   - Возраст несчастного - за тридцать. Умер месяца четыре назад.
   Выходит, это случилось в апреле. В том  месяце  убили  этого  человека,
убили Конни Чаффин, еще школьники отравились  наркотиками.  И  сам  Дейвид
Амаро потерял день из жизни.
   - Ладно. Сделайте мне письменное заключение.
   Теперь чем быстрее он расследует дело, тем скорее избавится  от  своего
второго "я".


   Монстр догнал  его.  Но  люди  в  конце  туннеля  впервые  не  остались
безучастными:  они  что-то  кричали,  подбадривали,  подстегивали.  В  тот
момент, когда страшные когти опустились на его плечо, до слуха  дошел  все
тот же голос, который Дейв связывал с  убитым  человеком:  "Ты  не  можешь
бросить дело. Не будет тебе покоя, пока не поймаешь этого оборотня,  этого
Каина. Не упусти его!"
   Дейв проснулся без крика,  но  весь  мокрый.  Крис  спала,  свернувшись
калачиком.
   Убитый был связан с ночными кошмарами - это несомненно. Дейв  осторожно
сел в постели и обнял колени руками. Как объяснить тот факт, что он  видел
днем ночь, что ему передалось чужое зрение? Была ли связь между трупом  со
свалки и пропавшим вторником?
   В темноте Дейв перекрестился. Матерь Божья, что же все-таки произошло в
тот роковой день?


   Раздвоение  личности  мешало  работать.  Убитый   настойчиво   понуждал
продолжать расследование. Дейв боялся, что совсем сойдет с ума.
   - Послушай, если у тебя немного дел, помоги Мадиеросу, -  попросил  его
лейтенант Кристофер. - Бедняга совсем зашился, у него  несколько  краж  со
взломом.
   Сержанты полагают, а  лейтенанты  располагают.  Дейвид  кивком  выразил
согласие и договорился с Мадиеросом, что проверит все ломбарды в городе.
   - Горячий денек, сержант, - приветствовал его продавец в магазине.
   - Давайте-ка посмотрим, нет ли у вас этого барахла,  -  вытащил  Дейвид
список.
   Их  прервал  скрип  тормозов.  На  улице   водитель,   высунувшись   из
автомобиля, ругал  почем  зря  мальчишку-велосипедиста,  Мальчишка  только
усмехнулся. Поднял велосипед на заднее колесо и припустил по переулку...
   - Сумасшедшие сорванцы!
   - А когда я был мальчишкой, так и  не  научился  ставить  велосипед  на
попа, - вздохнул Дейв.
   - В прошлом году двое таких чуть не попали под колеса.
   - А я тогда сломал лодыжку...
   Дейв вздрогнул: у убитого, судя по описанию, которое он помнил назубок,
был такой же перелом. И, как показало вскрытие, тоже в детстве.  И  вообще
очень многое в описании тела мертвеца подходит к... его собственному телу.
   - Сержант, вы же хотели проверить список! - крикнул вдогонку  продавец,
а Дейв уже разворачивал машину к центру города.
   Известно немало историй с двойниками. Но ему стало дурно от мысли,  что
он ведет следствие по делу об убийстве своего двойника...  Не  напоминание
ли это о бренности земного существования?
   И в то же время Дейвиду очень скоро захотелось узнать, насколько велико
его сходство с убитым.
   Читать документы и рассматривать себя на виду у всех было неприлично, и
Дейвид,  захватив  бумаги,  заперся  в  одном  из  кабинетов,  где  обычно
допрашивали свидетелей.
   Он читал, проклиная кондиционер. Прохлада усугубляла  ощущение  озноба.
Тот факт, что у убитого были в свое время  удалены  миндалины,  ничего  не
значил.  Миндалины  удаляют  у  многих.  Но  прочитать   описание   зубов,
совпадающее,  насколько  он  помнил,  с   его   собственным!   Вплоть   до
расположения отдельных пломб!
   Когтистая лапа потянулась к горлу, от нее несло могильным холодом...
   - Амаро, это ты заперся?
   Голос Кристофера. Дейвид перевел дух.
   - Ты один? Выходи! Из лаборатории  пришел  телекс.  Получены  отпечатки
пальцев твоего подопечного.
   - Слава тебе, Господи!
   Сейчас все прояснится. Дейвид  быстро  отпер  дверь  и  взял  листок  у
Кристофера.
   - Я отошлю его прямо в...
   Работа  в  полиции  дала  Дейву  возможность   хорошо   изучить   линии
собственных пальцев, которые он теперь держал перед собой.
   Невероятно!
   - Амаро, тебе нехорошо?
   - Сразу же отошлю это в Вашингтон, - сказал он  лейтенанту  и  поспешно
вышел из офиса.
   Сходство было очевидным: та же форма петель, те же ответвления,  то  же
расположение завитков, двойной  сгиб,  отделяющий  завитки  от  продольных
линий на указательном и среднем пальцах левой руки.
   Когти немилосердно впились в плечо. Парализованный болью,  Дейв  больше
не сопротивлялся. И вдруг после темного  туннеля  он  очутился  на  берегу
реки. Ночной ветерок шевелил волосы, во рту торчал  кляп.  Веревки  больно
впились в запястья и  лодыжки.  Кто-то  бросил  его  лицом  вниз,  и  ночь
исчезла. Боль.
   В порыве чувств он  скомкал  телекс  и  карточку  с  отпечатками  своих
пальцев и швырнул их на пол. С него довольно!
   Да, он потерял день как раз тогда, когда умер этот  человек.  Провал  в
памяти можно объяснить неосознанной попыткой  забыть  какое-то  чудовищное
событие. Что он мог - и хотел - забыть больше  всего,  если  несобственную
смерть?
   С некоторым удивлением Дейв понял, что спокойно воспринял  воспоминание
о смерти. Его лишь поразило то, что он питает такую  ненависть  к  убийце,
облик которого остается тайной. Ненависть оказалась настолько сильной, что
вызвала это чудо - вернула его с того света в таком реальном обличье,  что
даже он сам не подозревал правды все эти четыре месяца. Прямо по  Декарту,
подумал Дейв. Я думаю, что я существую - значит,  я  существую.  Воистину:
человек, созданный мыслью.
   Он ехал по проспекту. Машина свернула на стоянку у школы. Как  бы  сама
по себе. Конечно, в тот вторник он заезжал сюда.
   К северу от  школы,  за  стеной,  сложенной  из  песчаника,  находилось
кладбище. Дейвид перелез через стену  и  прошелся  вдоль  могильных  плит.
Смирение и покой... И тут же споткнулся при мысли о Конни Чаффин. Красивая
девушка. Дочь главного прокурора  графства,  надежда  женской  команды  по
легкой  атлетике.  Она  мечтала  выступить  на  Олимпийских  Играх.  И  не
вернулась после очередной тренировки. А на следующий день сторож нашел  ее
- изнасилованную и  задушенную  -  в  старой  полуразрушенной  часовне  на
кладбище.
   Дейвид   постарался   критически   осмыслить   происходящее.    Почему,
собственно, он вспомнил Конни? Ведь ее дело ведет другой следователь.
   В  дальней  части  кладбища  протекала  речушка.  За  многие  годы  она
проложила свое русло на дне оврага. Дейвид съехал вниз по склону к реке  и
зашагал  по  дорожке  вдоль  берега.  Как  плотно  утоптали  эту   дорожку
спортсмены и местные любители бега трусцой. Здесь и Конни бегала. На  этой
дорожке, видимо, ее и подкараулили.
   "Она бежала и накрыла их!"
   Кто сказал ему это? Ну вспомни!.. Ну!.. Ким Харрис!
   Что-то мешало идти  вперед.  В  ушах  стучало.  Дорожка  среди  высоких
деревьев,  листва  которых  закрывала  небо,  напоминала  туннель  из  его
кошмаров.
   И вот тогда  он  окончательно  вспомнил.  Харрис  сказала,  что  Стейси
торгует наркотиками - собственно,  об  этом  знала  вся  школа.  Но  Конни
видела, от кого он их получает. "Она сказала, что как-то бежала и  накрыла
их".
   Память работала  четко:  казалось  -  он  никогда  и  не  забывал  этих
подробностей.
   "Накрыла кого?" - "Стейси и еще одного человека. Она не назвала его"  -
"Когда Конни  рассказала  тебе  об  этом?"  -  "В  то  утро,  последнее...
Понимаете, Конни не имела дел с наркотиками и не лезла в  чужие  дела.  Но
когда умерли Билл и Тина, она очень переживала.  Она  хотела  все  открыть
отцу..."
   И тогда подонки подстроили так, что убийство Конни навело всех на мысль
о сексуальном маньяке, а истинная причина осталась в тени.
   Конни тренировалась в этом овраге у реки. Где она  "засекла"  Стейси  и
его сообщника?
   Вот дорожка пошла в гору. Деревья поредели. Овраг стал шире, и рядом  с
дорожкой появилась поросшая травой обочина. Стали  видны  балконы  и  окна
жилых домов. Неужели Конни заметила что-то в одном из окон?
   Дейвид увидел тень... Картина вновь раздвоилась - как там,  на  берегу.
Он увидел тень человека в теплице.  И  вспомнил:  тогда,  во  вторник,  он
поднялся по каменным ступеням, постучал в окно, и там  начался  весь  этот
ужас...
   Сержант прислонился к дереву. Вторник. Дело было так...
   ...На стук в стекло отозвался седой человек средних  лет,  худощавый  и
подтянутый, с выправкой военного.
   - Я вам нужен? - осведомился.
   Дейвид вынул служебное удостоверение.
   - Кажется, да. Ведь вы?..
   - Майор Чарлз Баррис, офицер в отставке.
   Протянул руку и поздоровался - чуть не раздавил Дейву ладонь.
   Через стекло теплицы сияло застывшее море цветов.
   - Какая красота! - воскликнул Дейв.
   Баррис, похоже, был рад:
   - Благодарю вас. Вы можете посмотреть на  цветы  вблизи.  -  Он  провел
сержанта в свою оранжерею. - Вот вьетнамские сорта. Я привез их оттуда...
   Дейвид удивленно моргал. Баррис улыбался.
   - Это занятие кажется необычным для отставного офицера?
   - И да, и нет, - ответил Дейв.
   А про себя подумал: "Что еще ты привез из Вьетнама?"
   - Позвольте полюбопытствовать, чем обязан? - спросил Баррис.
   - Вам не доводилось видеть среди бегунов Конни Чаффин?
   - Девушку, которую задушили на прошлой неделе? - майор посуровел. - Да,
я не раз видел ее через стекло. Какая трагедия... Со мной  уже  беседовали
на эту тему. Есть что-нибудь новое?
   Дейвиду показалось, что вопрос задан не из простого любопытства.
   Помолчали.
   - А встречали ли вы  парня  -  он  высокий,  выше  шести  футов,  худой
блондин, - Дейв описал Стейси.
   Хозяин теплицы сложил губы в выражении глубокого раздумья.
   - Всех ведь не упомнишь... Вроде нет... - внешне он был спокоен, но его
зрачки расширились!
   Кто-то хлопнул дверью и с порога заорал:
   - Майор, эта сучка Харрис болтает всем, что...
   Это был Стейси,  сержант  узнал  его.  Но  и  Баррис  мгновенно  понял:
попались! Дейв повернулся к Баррису. В то же мгновение в лицо  ему  ударил
цветочный горшок. Прежде чем Дейв пришел в себя и потянулся за пистолетом,
эти двое уже сидели на нем верхом.
   - Куда ты его денешь? - блестя глазами, спросил Стейси.
   - Не твоего ума дело. Погрузи-ка удочки на заднее сиденье.
   Дверца багажника хлопнула: больше узник ничего не услышал...


   ...Сержант по-прежнему стоял у дерева. Полная ясность. Он знает убийцу.
   Но у него нет доказательств того, что майор убил Конни, и едва ли можно
ожидать, что главный прокурор  согласится  привлечь  кого-то  за  убийство
Дейвида  Амаро,  если  известно,  что  этот  полицейский  чин  преспокойно
разгуливал в течение четырех месяцев после предполагаемой даты его смерти.
Он мог бы привлечь Барриса за торговлю наркотиками, но этого  мало.  Майор
должен ответить за смерть Конни и тех  пацанов,  что  хватили  смертельную
дозу порошка.
   Я могу расправиться  с  ним,  думал  Дейв.  Но  месть  бросит  тень  на
сослуживцев и на семью.
   Тут он улыбнулся. Кажется,  выход  есть.  Впервые  ему  стало  легко  -
хотелось петь.
   Он позвонил со случайного телефона в свой офис:
   - Кейт, говорит Дейвид Амаро. Передай Кристоферу: Конни  Чаффин  убили,
потому что она видела школьника Стейси в компании с  его  сообщником.  Это
отставной майор, который воевал во Вьетнаме и, по всей  видимости,  именно
там ввязался в наркобизнес. Его зовут Чарлз Варрис. Он  убил  и  человека,
которого мы обнаружили на свалке. Его адрес: Франклин драйв, 610.
   Потом Дейв набрал телефон майора.
   - Баррис, я знаю о тебе  все.  Через  пять  минут  я  буду  в  теплице.
Готовься.
   ...Баррис не узнал его. Дейвид выдернул из кармана удостоверение:
   - Ты, кажется, забыл человека, которому четыре месяца  назад  выстрелом
размозжил голову. Но я пришел, как видишь, за тобой.
   - Хочешь уверить  меня,  что  ты  привидение?  -  глаза  Барриса  стали
колючими. - Просто смешно, - а сам потянулся за пистолетом.
   Дейвид видел это и был удовлетворен.
   - Я не умру сегодня. Я умер давно.
   До  того,  как  Баррис  выстрелил,  Дейв   успел   подумать:   "Человек
материален, пока думает, что  он  материален...  А  пуля...  Она  меня  не
возьмет".
   Выстрел отбросил его назад.
   - Майор, привидение убить невозможно.
   Баррис в исступлении делал  выстрел  за  выстрелом.  Дейвид  ничего  не
чувствовал. Текла кровь, а Дейвид медленно шел на Барриса.
   - Да падай же ты, наконец, проклятая сила! - Баррис обезумел.
   В магазине еще были патроны. Дейвид прижал майора к стене, схватил  его
руку и направил дуло в лицо. Баррис в  конвульсии  нажал  на  курок.  Пуля
прошила майору шею. В тот же момент  Дейвид  услышал  захлебывающийся  вой
полицейской сирены. Он устало вздохнул. Вот и все. Дальше  будет  работать
полиция.


   Писать рапорт о происшедшем было чертовски трудно.  Выехав  по  вызову,
офицер полиции Дебора Мак Гиверн обнаружила в  теплице  всего  один  труп,
хотя  помещение  являло  собой  сцену   ужасающей   бойни.   Лужи   крови.
забрызганные стены". Тело сержанта Амаро найдено не было, на полу  валялся
лишь ворох окровавленной одежды. Позже в лаборатории установили, что кровь
из  теплицы  полностью  соответствует  группе  крови  Амаро,  а   кровавые
отпечатки пальцев на стене - его отпечаткам.
   - Что  же  там  произошло,  как  ты  думаешь?  -  спросила  Мак  Гиверн
лейтенанта Кристофера.
   Кристофер не знал, что ответить. У него у  самого  голова  шла  кругом.
Почему скомканный телекс с отпечатками пальцев трупа со  свалки  идентичен
карточке с отпечатками пальцев все того  же  Амаро?  И  куда  опять  делся
Амаро?
   Заместитель начальника  отдела  Беттенхаузен  долго  изучал  материалы,
затем вернул личное дело сержанта Кристоферу:
   - Позаботьтесь о том, чтобы у Амаро была формулировка  "Не  вернулся  с
задания. Считать погибшим при исполнении  служебных  обязанностей".  Тогда
его семья получит хорошую пенсию. А об остальном - не думайте, лейтенант.
   И он старательно  порвал  карточку  с  отпечатками  пальцев  на  мелкие
кусочки.



   ----------------------------------------------------------------------
   Walter С.DeBill, Jr. In Ygirotn.
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - Е.Дрозд.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


                                   В 'Иджироте, где некогда свирепый,
                                   Лохматый зверь, что звался человеком,
                                   В давно ушедшие, седые времена
                                   Ходил походкой важной и надменной,
                                   Служил богам из внешних сфер Вселенной,
                                   Чьи нынче позабыты имена,
                                   Теперь одни губительные тени
                                   Скитаются в 'Иджироте.


   Город высился над ним, выступая  из  затененного  ущелья,  -  там,  где
кончался пологий подъем  и  где  в  туманное  небо  Страны  Грез  вонзался
стройный, зазубренный пик - самая высокая вершина Лериона. Покинутый город
грезил в течение медленных веков, погруженный в одиночество и распад, и за
все это время не появился ни один человек,  способный  докопаться  до  его
темных тайн. Только  он,  Нилрон-Служитель,  рискнул  подняться  на  Север
против течения бурной Скаи - к ее истокам в высокогорной  долине  Минантра
между Лерионом и скалистым Дларетом, пройти по усеянным камнями  лугам  на
северных отрогах Лериона туда, где стоял в глубокой отрешенности 'Иджирот.
Нилрон надвинул отороченные мехом поля шляпы на глаза, защищаясь от прямых
лучей заходящего солнца, и погнал своего жилистого пони к  низкой  внешней
стене...
   Никто не мог сказать, откуда и когда пришли люди  'Иджирота,  но  трава
зеленых лугов Минантры знала  их  крадущуюся  поступь,  а  эхо  их  жутких
охотничьих кличей металось в скалах уже тогда,  когда  сорок  веков  назад
предки  Нилрона  с  Востока  начали  заселять  плодородные  долины   Скаи,
построили  Ультар,  Нир  и  Хатег.  Рослые  пришельцы   невзлюбили   людей
'Иджирота,  найдя  их  неприятно  коренастыми,  волосатыми  и   не   очень
разумными. Не внушала доверия манера аборигенов бесшумно ходить по лесу. И
надбровные дуги у них слишком выдавались вперед, прятали глаза. И не пекли
они мясо буопотов на костре - сырым пожирали. Если бы не все это, то  люди
из долин Скаи, возможно, и нашли бы способ установить с  людьми  'Иджирота
мирные отношения. Но  -  не  случилось,  и  никто,  кроме  самых  рисковых
авантюристов, не удосужился даже изучить их грубый примитивный  язык.  Так
что все, что знали люди Скаи о людях 'Иджирота, -  это  обрывки  преданий,
дошедшие через  тех  самых  авантюристов,  к  которым  все  очень  скверно
относились и которые весьма скверно кончали.
   Смышленым и изобретательным людям Скаи казались нелепыми и старомодными
кремневые наконечники копий  и  ожерелья  из  волчьих  клыков.  Между  тем
'иджиротцы  очень  гордились  своим  мастерством  в  охоте  на   спокойных
буопотов. Но успехов в этом деле они добились  лишь  благодаря  тому,  что
полуприрученные киреши были у них и гончими,  и  верховыми.  Киреш  -  это
зловещее животное древних времен, давным-давно вымершее в остальных частях
Страны Грез - имел туловище, в общих чертах, похожее на лошадиное, так что
отчаянные сорвиголовы могли кататься на  нем  верхом.  Ноздри  на  длинной
кровожадной морде  чуяли  запах  жертвы  даже  на  большом  расстоянии,  а
огромные когти и клыки  наносили  раны  более  страшные,  чем  примитивные
каменные наконечники копий. Казалось, 'иджиротцев не слишком волновал  тот
факт,  что  агрессивные  и  легко  впадающие  в  ярость  твари   одинаково
беспощадно разили как животных, на  которых  велась  охота,  так  и  самих
охотников. Если охота была удачной, то добычу надо было делить на  меньшее
количество частей. Если неудачной - что ж, те, кто ее пережил,  не  давали
плоти павших товарищей пропасть втуне и отменно утоляли свой голод.
   Сами 'иджиротцы вряд ли сумели  бы  обуздать  кирешей,  это  лежало  за
пределами  их  способностей.  Приручили  зверей  некие  более  страшные  и
зловещие  существа.  Понятие  о  времени  у  'иджиротцев  было   настолько
туманным, что они не могли сказать, десять или десять тысяч веков прошло с
той поры, когда к ним явилось Существо в Желтой Маске и научило их  делать
копья, скакать на кирешах и питаться мясом  свежедобытых  жертв.  А  когда
спрашивали, что Существо требовало взамен, они лишь  злобно  ухмылялись  и
грубо обрывали разговор.
   Именно Существо заставило построить 'Иджирот в Свою  честь  и  в  честь
Своих невидимых братьев - чудовищных уродов  из  внешних  сфер  времени  и
пространства. Сколько бы желтого шелка и гипнотического фимиама не тратило
Существо, Оно все равно не могло сделать  свою  форму  -  или  не-форму  -
приемлемой для человека. В удаленном ущелье Лериона, в этом обиталище зла,
Существо научило глупых зверолюдей  укладывать  камни  и  само  руководило
трудами бесчисленных запуганных поколений, пока те, наконец, не  завершили
постройку. Воздвигнутой цитадели ужаса не было равных по всей Стране Грез,
ибо высилась она в  месте,  не  вполне  совпадающем  с  пространствами,  о
которых мог знать или грезить человек.
   Один житель Скаи смог побывать в стенах 'Иджирота и вернуться -  Лотрак
Некромант, но он не сообщил ничего вразумительного. Когда на закате солнца
Лотрак появился в Ультаре, то  в  припадке  истерии  бессвязно  лепетал  о
каких-то бесформенных ужасах, от которых он бежал  и  которые  отказывался
назвать. Его успокоили большой дозой маковой жвачки и уложили  отдыхать  в
верхней комнате придорожной таверны. На следующее утро старейшины  Ультара
вошли в его комнату, надеясь получить более  толковый  отчет.  Но  они  не
обнаружили в помещении ничего, кроме невыносимого зловония. Хотя окно было
открыто, здесь воняло падалью, горелой плотью, как если бы ударила молния.
И все. Если, конечно,  не  принимать  на  веру  байки  глупых  сплетников,
уверяющих, что старый Атал нашел за кроватью один  из  сапогов  Лотрана  и
сапог этот не был пуст.
   Возможно, люди Ультара, Нира и Хатега оставили бы неприятного соседа  в
покое - пусть себе грезит в своей высокогорной долине, если  бы  время  от
времени из их городов не исчезали упитанные подростки обоего пола. А уж  в
каждую ночь зимнего солнцестояния и в каждую вальпургиеву ночь обязательно
пропадало несколько юных девиц. Люди Скаи увязали первое  -  с  появлением
полузвериных-получеловеческих  следов  в  своих  садах,  а  второе  -   со
странными огнями и барабанным боем на удаленных холмах.
   Начиная  с   самых   ранних   времен,   небольшие   группы   смельчаков
предпринимали попытки уничтожить 'Иджирот и его обитателей. Но всякий раз,
когда они приближались к  тенистым  лесам  Минантры,  внезапно  собирались
густые тучи, и отряд  оказывался  в  кольце  разноцветных  молний.  Многие
поворачивали обратно. А те, кто продвинулся хотя  бы  ненамного  вперед  и
ухитрился выжить,  рассказывали  о  дикой  музыке,  перекрывающей  мерзкий
хохот, о завываниях невидимых  людей,  смертоносном  тумане  и  мелькающей
вдали фигуре в желтом шелке. И совсем уже немногие говорили о бушующих  на
мрачных полях если не разумных, то уж точно живых  вихрях  и  о  невидимых
псах, терзающих душу человека и калечащих его тело.
   Последний раз воины Скаи бросили вызов  'Иджироту  во  время  правления
короля Пнила Ультарского. На битву отправились все способные носить оружие
мужчины,  и  на  этот  раз,  кроме  обычного  военного   снаряжения,   они
использовали  заклятия   и   заговоры   древних.   Войска   не   встретили
сопротивления, хотя воины вошедшего в Минантру авангарда слышали убегающие
мягкие шаги и находили свежие следы когтистых  лап  кирешей  -  вплоть  до
самых городских ворот. Основные силы подтянулись к городу на закате. Никто
не желал атаковать противника в темноте, поэтому стали лагерем у городских
стен.
   Ни один воин земель Скаи не спал в эту долгую ночь, полную напряжения и
скрытой угрозы. И никто до конца дней своих не  мог  забыть  длящееся  всю
ночь крещендо ломаных ритмов, выбиваемых костями по туго натянутым  шкурам
барабанов и сопровождаемое глумливыми  голосами  из  мрака,  каркающими  о
темных ужасах, которые будут спущены с цепи на рассвете. Как только первые
шафрановые лучи коснулись пика Лериона,  на  лагерь  с  силой  грома  пала
тишина. В течение бесконечного долгого мгновения никто не дышал,  ни  один
взгляд не мог оторваться от все еще затененных  стен  'Иджирота.  А  затем
началось кошмарное безмолвное отступление, которое  до  сих  пор  является
главной темой разговоров у  очагов  Ультара  и  уже  приобрело  все  черты
легенды.
   Когда через распахнувшиеся ворота выбежали первые дюжины, а затем сотни
и тысячи 'иджиротцев и устремились прямо  на  воинов  Скаи,  то  это  было
принято за попытку лобовой атакой сокрушить силы осаждающих. Но  последних
поразило, что 'иджиротцы бегут молча. Атакующие приблизились, и оказалось,
что они безоружны. А когда они в своем безоглядном  беге  стали  бросаться
прямо на копья, люди увидели их пустые, бессмысленные глаза и поняли,  что
некий, недоступный пониманию, кошмар пришел  в  'Иджирот  и  что  'Иджирот
обречен.
   Когда последний из зверолюдей лежал бездыханный на окровавленном  поле,
воины Ультара начали отступать. Благоговейный ужас переполнял их. Они  так
и не осмелились войти в город, чтобы сровнять его стены с землей.
   И с той поры ни один человек не добирался  сюда,  и  если  бы  не  бред
Лотрана Некроманта, то  ничего  бы  и  не  произошло.  Но  перед  тем  как
исчезнуть, Лотран прошептал несколько фраз Его Святейшеству жрецу Аталу, а
тот, в свою очередь, достигнув преклонного возраста, попытался  избавиться
от ужасного знания,  превратившего  его  сны  в  кошмары,  и  записал  все
услышанное на пергаменте. Слишком мудрено запрятал он этот пергамент,  так
что жрецы Ноденса не смогли отыскать и уничтожить свиток, как то завещал в
своей  несвязной  предсмертной  мольбе   сам   старый   Атал.   И   только
Нилрон-Служитель разыскал пергамент  и  прочел  слова,  которым  лучше  бы
никогда не быть записанными.
   Среди менее значительных записей он  обнаружил  упоминания  об  ужасных
секретах, которым Существо в Желтой  Маске  обучало  жрецов  'Иджирота.  У
последних не хватило ни мозгов, ни храбрости пустить в ход знания, которые
могли бы сделать их властелинами всей Страны Грез,  а,  может  быть,  даже
пробудившегося мира. Они  ограничились  тем,  что  высекли  услышанное  на
стенах лабиринта под своим храмом. Надписи были сделаны на  гнусном  языке
Акло, которому обучило их Существо. К несчастью  для  Нилрона,  он  изучал
этот допотопный язык и слыл даже его знатоком.
   Путь занял четыре дня.
   Первый день Нилрон двигался плодородными берегами Скаи,  и  растущие  у
воды тенистые ивы, казалось, призывали его замедлить шаг и  отдохнуть;  на
второй день путь пролегал по склонам холмов, и каждый следующий  холм  был
выше и круче предыдущего, а прохладные ключи и полевые цветы  ставили  под
сомнение любые замыслы; третий день  застал  его  в  темной  и  прохладной
Минантре, где молчаливые буотопы пытались показать ему, как  надо  жить  в
ладу с самим собой и со своим временем; в день четвертый он карабкался  по
каменистым горным тропам под негостеприимным небом. Наконец, он  въехал  в
город: черные тучи вползли в него с севера, а  солнце  перестало  освещать
пики Лериона.
   Величественный храм, как  огромный  пчелиный  улей,  стоял  на  высоком
скалистом выступе в тылах города. К тому времени, когда Нилрон выбрался из
лабиринта извилистых улиц и вышел к широкой площади у  храма,  о  мостовую
разбились первые тяжелые капли дождя. Нилрон на мгновение задержался перед
храмом, подивился, как этот купол пережил века  горных  гроз,  и  направил
пони вверх по пологому пандусу к единственному  выходу  -  высокой,  узкой
трапеции, увенчанной каменным козырьком.
   Внутри было темно, но Нилрон зажег смолистый факел и  вскоре  убедился,
что храм представлял собой одно огромное  помещение,  заполненное  угрюмым
лесом пятигранных колонн. Сначала он не  мог  уловить  в  их  расположении
никакого  порядка,  но  постепенно  выявилась  их  странная  асимметричная
геометрия, над сутью  которой  он  предпочел  не  задумываться,  какой  бы
тревожащей она ни была. Нилрон разглядел  во  мраке  семь  больших  статуй
кирешей, кольцом расположенных  вдоль  круглой  стены.  Некоторые  были  с
завязанными  глазами,  другие  с  оскаленными  челюстями  и   пристальным,
свирепым взглядом. Воздух был пропитан странным кислым запахом,  а  каждый
шаг отбивался эхом от купола.
   Единственный проход между колоннами вел  прямиком  к  апсиде  храма,  и
Нилрон довел свою  лошадку,  беспокойную  ввиду  надвигающейся  грозы,  до
небольшого каменного столба непонятного назначения. Привязав пони к столбу
и освободив его от  тяжелого  вьюка,  он  двинулся  к  главному  алтарю  -
широкому неправильному семиугольнику, на котором высилась  скульптура.  То
был некто в плаще с капюшоном, держащий в одной руке копье, а в  другой  -
небольшую фигурку буотопа. Нилрон  взобрался  на  алтарь  и  увидел  перед
статуей овальный проем и каменные ступени, ведущие вниз, в толщу  скальных
пород Лериона.
   Он стал спускаться  по  гигантской  спирали,  пока  не  потерял  всякое
направление. Наконец лестница кончилась, и Нилрон обнаружил, что находится
в сплошном  лабиринте  узких  коридоров,  чьи  поросшие  мхом  стены  были
наклонны  -  зазор  между  ними  вверху  сужался.   Временами   попадались
основательные помещения, разбитые  на  части  рядами  трапецевидных  арок.
Чтобы потом отыскать путь назад, Нилрон поворачивал все  время  направо  и
обнаружил, что опять движется по спирали, но уже сужающейся.
   В сердце лабиринта было помещение - почти такое же, как и наверху  -  с
семью статуями кирешей и алтарем в центре. Перед статуей на  алтаре  лежал
большой плоский камень, наводящий на предположение о  закрытом  входе.  Но
что  приковало  внимание  Нилрона,  так  это  кольцевая  стена:  она  была
полностью покрыта надписями на языке Акло.
   Нескладные знаки грубо выбитых  надписей  разобрать  было  нелегко,  но
Нилрон смог прочесть большую часть текста. Он читал про слабых богов Земли
и про то, как можно ими управлять. Он  читал  про  Других  Богов,  которые
некогда  правили  и  будут  править  снова,  об  Азатоте,   столепестковом
возбудителе  импульсов  хаоса,   о   Йог-Созоте,   всепроникающем   ужасе,
гнездящемся во внутренних сферах бытия,  о  Ниарлототепе,  который  иногда
принимает  некую,  задрапированную  желтым   шелком,   форму,   а   иногда
воплощается в иллюзии, помрачающие разум. Он читал, как эти боги и  демоны
награждают избранных, ставших слепыми орудиями их воли, и как  они  карают
неверных слуг.  Под  конец  он  прочел  омерзительный  пассаж,  вырезанный
безукоризненными письменами на радужной каменной доске, более твердой, чем
гранатовый браслет Нилрона. Речь шла  о  шутке  Ниарлототепа,  приславшего
своим креатурам вместо себя полуродственника и  другое  лицо,  безумное  и
прожорливое  создание,  способное  излучать  непереносимый,  как  ядовитый
туман, ужас.
   Едва Нилрон закончил читать, его  факел  яростно  замерцал  -  прогорел
почти дотла. Нилрон представил себе путь назад,  сквозь  лабиринт,  и  его
проняла дрожь. Самочувствие Нилрона не  улучшилось,  когда,  проходя  мимо
алтаря, он увидел на плоском камне, закрывающем  неизвестно  куда  ведущий
ход, особый символ и заметил, что мох  вокруг  камня  совсем  недавно  был
вытоптан.
   Путь назад оказался ошеломляюще трудным. Он вышел к  основанию  ведущей
вверх спиральной лестницы как раз тогда, когда факел  мигнул  в  последний
раз и потух.
   Нилрон несколько успокоился и быстро зашагал  по  спиральным  пролетам,
левой рукой нащупывая стену. Полное  отсутствие  видимости  обострило  все
остальные чувства в высшей степени, и он уловил цокот копыт своей лошадки,
переступавшей на месте  после  каждого  удара  грома.  Он  был  уже  почти
наверху, когда услышал шум дождя, почувствовал сырость в воздухе.
   Войдя в чернильный мрак храма, Нилрон был неприятно  поражен  тем,  что
воздух стал не только более  влажным,  но  еще  гуще  пропитался  странным
кислым запахом. Он нащупал спуск с алтаря и на  слух  двинулся  туда,  где
постукивал и шаркал копытами его пони. Споткнулся о вьюк и чуть  не  упал,
рефлекторно вытянул руку. Рука коснулась  гладкой  шерсти  на  боку  пони.
Нилрон успокаивающе похлопывал и поглаживал этот бок, когда услышал звук -
такой неуместный, что не сразу определил его как неистовое  ржанье  своего
коняги. Неуместность же заключалась в том, что звук донесся снаружи храма.
   В это мгновение  зал  осветился.  Вспышка  молнии  выхватила  из  мрака
оскаленную пасть киреша и силуэт монстра в желтой маске, державшего  зверя
на поводу. Нилрон ощутил горячее, зловонное дыхание киреша за миг до того,
как челюсти сомкнулись на его голове.
   Снаружи лил дождь, и из мрака доносился стук  копыт  лошадки,  скачущей
прочь по мертвым улицам 'Иджирота.



   ----------------------------------------------------------------------
   M.Z.Bradley (1985).
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - Д.Могилевцев.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Такие истории рассказывают вечерами на глухих фермах у Катскилских гор,
где я выросла. Автострады тянутся здесь от города к городу, и на  фабриках
можно заработать много больше, чем перекапывая  каменистую  землю,  но  не
стоит думать, будто здесь все исхожено и обжито. Между фермами лежат леса,
много миль леса вокруг полей, ночью под  самые  окна  приходят  кролики  и
олени, и даже волки с рысями забредают сюда из Канады в голодные  времена.
Тогда, говорят, и рождаются у одиноких женщин, живущих среди лесов,  дети,
похожие на Хельму Ласситер...
   Роджер Ласситер  убрал  пальцы  с  клавиш  фортепиано  и  посмотрел  на
всхлипывающую у двери жену.
   - Хельма, дорогая, ради бога, извини! Я не знал - и не слышал,  как  ты
вошла.
   - Конечно, - Хельма вытерла слезы, и на ее заплаканном  лице  мелькнула
на мгновение робкая улыбка. - Если бы я знала, что ты хочешь играть, я  бы
не вернулась домой так рано.
   Она пошла через комнату; Роджер поймал ее за руки, притянул к себе.
   - Тебе было хорошо с Нелл Коннор?
   Она опустила глаза.
   - Я не была у Нелл, Роджер.  В  лесу  так  чудесно.  И  сегодня  полная
луна...
   Он нежно обнял ее за талию и прошептал:
   - Ты - самое дикое дитя природы, какое я только знаю, - и с  удивлением
и опаской посмотрел в окно, на  угрожающе  темную  полосу  дубов,  кленов,
берез, подступающих к самому дому, потом снова взглянул на Хельму.
   Она была очень красива: загорелая, светловолосая, изящная до хрупкости,
но сильная, с шелковистой  кожей  и  темно-серыми  глазами,  загоравшимися
янтарным,  странным,  зеленым  с  золотыми  искорками  светом,  когда  она
сердилась или была чем-то возбуждена; удивительно гибкая и пластичная - он
даже  думал,  что  жена  когда-то  танцевала  в  балете.  Она  никогда  не
рассказывала про свое детство, только однажды заметила, что в четырнадцать
лет сбежала с фермы в Адирондакских горах. А  когда  они  встретились,  ей
было двадцать три. Встретились чисто случайно в  плавательном  бассейне  в
Олбани; Роджер сопровождал туда парочку не в меру шаловливых племянников и
был ошеломлен ее грацией, отточенной красотой движений - будто русалка  из
легенд явилась порезвиться в свой морской  дом.  А  когда  она,  одевшись,
вышла из гардероба  -  в  дешевой  юбке  и  блузке,  с  зачесанными  назад
волосами, ногами, зажатыми в неуклюжие, скособоченные чулки  и  туфли,  он
был ошеломлен снова. Это было как внезапная ржавчина на сверкающей золотой
монете.
   Но он не забыл скользящую  в  воде,  смеющуюся  нимфу  из  бассейна.  И
никогда не забывал. Очень скоро открылось,  насколько  ей  лучше  в  лесу,
вдали от городской суеты. В квартире Хельма чувствовала себя как в клетке.
И после свадьбы они построили маленький дом здесь, на самом краю леса.
   Дом строили своими руками, проводя ночи в палатке среди  леса.  Хельма,
казалось, расцветала день ото дня живой, танцующей красотой.  А  в  первую
ночь в новом доме она прошептала ему на ухо:  "Мне  кажется,  палатка  мне
нравилась больше!"
   Даже зимой она предпочитала спать при открытых дверях.
   Он улыбнулся и тихо сказал то, что говорил уже не один, раз:
   - Я думаю, ты не женщина, а настоящая лесная кошка, Хельма.
   - Конечно, - она ответила, как всегда. - А разве ты не знал?
   - Знаешь, соседи поговаривают, будто я завел  зверя,  который  начинает
выть всякий раз, когда я сажусь за  фортепиано.  Комплиментом  моей  игре,
по-моему, это довольно трудно назвать.
   Она покраснела. Даже после четырех лет замужества она очень  стеснялась
своей странности.
   - Но я ничего не могу  поделать...  Прости,  пожалуйста,  но  для  моих
ушей...
   Он ласково потрепал ее по плечу.


   - Неважно, в конце концов, мне попросту следует садиться за игру, когда
тебя нет поблизости. Но  если  серьезно,  Хельма,  может,  тебе  не  стоит
заходить так далеко в лес? Боб  Коннор  говорил  мне,  что  слышал  волков
недавно, а на днях он подстрелил рысь. Возможно, днем  лес  безопасен,  но
ночью, по-моему, тебе лучше оставаться дома, Хельма.
   Роджер родился и вырос в  городе,  и  проснуться  однажды  среди  ночи,
обнаружив в постели только себя, - для него это  было  не  самым  приятным
переживанием. В первый раз он метался в панике по дому и, никого не найдя,
выскочил, дрожа,  с  фонариком  в  руке  навстречу  темной  громаде  леса;
исцарапался, сорвал  голос  и  уже  готов  был  заплакать  от  бессилия  и
отчаяния, когда вдруг обнаружил Хельму, спящую,  свернувшись  клубочком  в
пышной купе летней травы; от ее ног, вспугнутый светом, метнулся кролик.
   После нескольких месяцев он, наконец, принял,  как  должное,  -  Хельма
просто физически неспособна не убегать в  лес,  будь  то  ночь  или  день.
Временами Роджер раздумывал, правильно ли было увозить ее  так  далеко  от
городов и автострад; она, быть может,  не  была  бы  так  счастлива,  зато
дикости в ней явно поубавилось бы.


   Он зашептал:
   - Возможно, если бы ребенок...
   Ее тело напряглось, она отстранилась резким движением.
   - Роджер, ты ведь знаешь, я не могу.
   - Дорогая, мы не часто говорили об этом, потому  что  ты  всегда  очень
огорчалась. Но ведь когда-нибудь мы должны, правда? Откуда ты знаешь,  что
у тебя не может быть детей? Мы можем поехать в город в  эту  субботу,  там
есть очень хороший доктор Клермонс. Ты могла бы...
   Хельма напряженно выпрямилась, вздернув подбородок, ее короткие светлые
волосы,  казалось,  по-кошачьи  взъерошились,  глаза  полыхнули   зеленью.
Маленькие гибкие пальцы закостенели, выпустив невидимые когти.
   - Не хочу! - голос сорвался в шипение. - По мне будут лазить  руками  и
смотреть...
   - Хельма! - крик Роджера оборвал истерику.
   - Ты вряд ли захочешь иметь ребенка, который у меня может быть, и я...
   Она уткнулась в диванные подушки и закрыла  лицо  ладонями.  Всхлипнула
раз, другой.
   - Ты... ты был бы счастлив, если бы родился ребенок?
   Беспомощные слова дрожали и запинались. Роджер удрученно вздохнул и сел
рядом, положил светловолосую голову к себе на плечо.
   - Ну не хочешь - не надо, солнышко мое, может, ты права.
   Ее глаза сверкнули в сумерках.
   - Ты думаешь, я дикарка, думаешь, я сумасшедшая.  Ты  хочешь,  чтобы  я
была, как жены твоих друзей, как Нелл Коннор, чтобы я спала ночами в твоей
постели и не заглядывала дальше курятника!
   Она оттолкнула его, вскочила, подбежала к двери, хрипло бормоча  что-то
злое и угрожающее. Он виновато опустил глаза.
   - Ладно, черт с ним, Хельма,  но  попытайся  хотя  бы  вести  себя  как
нормальное человеческое существо. Временами ты просто дикий звереныш!
   - Да! - хрипло выкрикнула она и выбежала из комнаты.
   Привстав, Роджер увидел через окно, как она пронеслась через крыльцо  и
клумбу, наклонилась, одним стремительным движением  расстегнула  сандалии,
рывком сбросила с  ног  и,  босая,  побежала  к  задним  воротам,  в  одно
мгновение перемахнула их и - бледное золото  ее  волос  и  кремово-зеленый
шелк халата, блеснув, растаяли тенью в  шелестящей  глубине  леса.  Роджер
сглотнул комок в горле.
   Вернулась перед рассветом, босая, по-кошачьи скользнула в двери  и  под
одеяло. Роджер, всю ночь  не  сомкнувший  глаз,  повернулся,  почувствовав
тепло; она сжалась и оттолкнула его. Роджер пожал плечами и вздохнул  -  к
этому он тоже привык. Хельма иногда бывала  страстной  и  ненасытной,  как
молодая львица, а иногда - удивительно холодной, сердито огрызалась,  если
он пытался приласкать ее. Роджер знал, что  цивилизованные  люди  одни  во
всем живом мире не  цикличны  в  желании,  и  странная  дикость  Хельмы  -
возможно, просто наследство прежних, может быть,  более  здоровых  времен.
Вопреки случайным размолвкам и ссорам, Роджер  очень  любил  свою  жену  и
уважал ее причуды и настроения; тому была и еще одна существенная причина:
на первом году их супружества, не понимая еще, как  глубоко  вошло  это  в
натуру Хельмы, он однажды - только однажды - попытался овладеть ею  силой.
На его щеке до сих пор красовался тонкий белый шрамик  там,  где  щеку  до
кости вспороли цепкие и сильные  пальцы  Хельмы.  Потом  она,  всхлипывая,
просила  прощения.  Всем  женщинам  до   некоторой   степени   свойственна
цикличность, и, в конце концов, ко многому можно привыкнуть.


   Проходили  дни   и   недели.   Хельма   была   необычно   спокойной   и
уравновешенной. Лето лениво катилось к концу, хрупкие сентябрьские  листья
срывались с ветвей, вызванивающих на ветру что-то  осеннее.  Днями  Хельма
бродила по лесу, но ночные побеги больше не повторялись.
   Роджер Ласситер начал удивляться, а, удивляясь - успокаиваться. Впервые
за четыре года Хельма стала с таким усердием заботиться о порядке и  уюте,
угловатые линии ее тела  женственно  смягчились  и  округлились;  домашние
мелочи целиком завладели ее вниманием - в доме  всегда  было  опрятно,  но
сейчас все просто сияло, сверкали начищенные ручки и  навощенные  полы,  и
Хельма сама лучилась опрятностью и уютом, как хорошо ухоженный котенок.
   А временами, когда Роджер возвращался домой - он работал на  химзаводе,
-  слышалось  пение:  низкое,  рокочущее  мурлыканье,  без  слов,   плавно
вздымающееся и опускающееся в простом и каком-то первобытном ритме.
   Она так и не сказала ему, что беременна, хотя Роджер заподозрил это еще
в начале сентября. Он не спрашивал, полагая, что жена расскажет ему  сама,
когда захочет, но время шло, и в конце концов он не выдержал:
   - Когда?
   - Ранней весной, - ее  зеленые  глаза  посмотрели  с  жалостью  на  его
довольное лицо.
   - Разве ты не ошиблась, Хельма? И разве ты не счастлива?
   Она, не  ответив,  положила  книгу  и  свернулась,  клубочком,  положив
коротко остриженную голову ему на колени. Он молча погладил ее,  закрывшую
глаза,  и  она  снова  начала  свой  хрипловатый,  мурлыкающий  напев.  Он
улыбнулся.
   - Что это за колдовство, Хельма? Я никогда раньше не слышал,  чтобы  ты
пела. Я думал, ты не отличаешь одну ноту от другой.
   - Я и не отличаю, - она загадочно, даже чуточку зловеще улыбнулась,  не
открывая глаз, -  я  помню,  так  пела  моя  мать,  когда  я  была  совсем
маленькой.
   - А на кого была похожа твоя мать?
   Хельма тихо рассмеялась.
   - На меня.
   - Ну, это я вижу. А кто твой отец?
   Она пожала плечами.
   - Я не знаю. Наверное, кто-то похожий на тебя. Или не похожий. А может,
у меня вообще отца не было - я не помню.
   - А твоя мать никогда не говорила тебе?..
   Хельма  отпрянула,  посмотрела,  прищурившись,  сквозь   растрепавшиеся
волосы:
   - Ты бы назвал мою мать сумасшедшей. Она говорила, что мой отец - рысь.
Лесной кот - вот как она звала его.
   Роджер инстинктивно поежился, будто на внезапном холодном ветру.
   - Не говори чепухи, Хельма!
   Она пожала плечами.
   - Ты спросил. А это  говорила  моя  мать.  Она  была  сумасшедшая,  еще
безумней, чем я. Она жила на ферме высоко в горах  с  дедушкой  и  младшей
сестрой и очень любила слушать охотничьи побасенки про  мужчин  и  женщин,
которые оборачиваются волками и рысями в полнолуние и  рыщут  по  лесу.  Я
слышала стариков, воющих, как серые лесные волки, и видела их скользящими,
как тени, по лесу, прожигающими ночь красными глазами...
   - Черт побери! Ну и шутки у тебя!..
   - Почему шутки? Когда я была  маленькой  девочкой,  я  привыкла  гулять
вокруг охотничьих хижин. Лесные коты бежали по ветвям у меня под головой и
не рычали, и я ловила кроликов голыми руками. Я и сейчас могу.
   Ее улыбка стала действительно зловещей.
   - До самой смерти моя мать бродила  по  лесу  в  ночь  полнолуния.  Она
говорила, что мой отец - рысь. Он, но не я.  А  может,  ночью  я  обернусь
рысью и разорву тебе горло, ты не боишься? От серебряной пули  проку  нет,
это старые сказки. Обыкновенный железный нож, холодное железо или  свинец.
Ты испугался?
   Она рассмеялась - как ледяные иголочки по коже.
   - Ради бога, прекрати!
   - Ты спросил, я ответила. Извини.
   Ночью Роджеру Ласситеру приснился черный, без листьев, лес и он  сам  -
брел, спотыкаясь, по узким тропинкам, и с ветвей на него смотрели пылающие
зеленью кошачьи глаза, пугающе знакомые и родные...
   Она пришла перед рассветом - в порванном платье,  с  кровоподтеками  на
ногах, сжалась в клубочек под одеялами, дрожа и  всхлипывая,  пока  Роджер
вытирал и перевязывал ее исколотые ступни. Потом  он  заставил  ее  выпить
капельку бренди и, в первый раз за все четыре года, приказал  слушать,  не
перебивая.
   - Так вот, дорогая, этот идиотизм должен кончиться раз  и  навсегда.  Я
полагал, что ребенок сделает тебя разумнее. Я ошибся. Мы сегодня же едем к
доктору, и ты ночами будешь дома, даже если мне  придется  запирать  тебя.
Беременные женщины часто ведут себя странно, но ты просто сумасшедшая.
   Он влил ложку горячего молока в ее  посиневшие  губы  и  продолжил,  не
обращая внимания на потоки слез и просьб.
   - Еще одна такая выходка, еще одна - слышишь! - и мы уедем в  Олбани  и
будем там до тех пор, по крайней  мере,  пока  не  родится  ребенок.  Если
придется, я отведу тебя к психиатру, и...
   Он не смог произнести угрозу, хотя  и  намеревался.  Она  бы  наверняка
умерла от клаустрофобии в больничной палате.
   Хельма подавленно,  но  спокойно  перенесла  все  обследования;  доктор
заверил, что у нее будут близнецы. А с приходом зимы в доме воцарилась  та
уютная тихая безмятежность,  которую  умеют  создавать  только  счастливые
женщины, ожидающие ребенка. Роджер не мог нарадоваться,  глядя,  как  жена
деловито хлопочет по дому, такая здоровая и цветущая. Никакого сравнения с
женами друзей  -  капризничающими  и  поминутно  жалующимися  на  приступы
каких-то таинственных хворей.
   Зима пришла быстро, принеся  обильные  снегопады,  но  дороги  успевали
расчищать, и Роджер по-прежнему каждый день ездил на  работу.  Бродила  ли
Хельма по лесу днем, он не знал; во всяком случае, ночью она  из  дому  не
выходила. Стояли необычно сильные морозы,  и,  стоя  у  окна,  можно  было
видеть, как осмелевшие от голода олени подходят к садовым  воротам;  ночью
стылую тишь разрывал волчий вой и яростное рычание рысей. Роджер  хмурился
и однажды ночью заговорил о винтовке, но Хельма  неожиданно  настойчиво  и
озабоченно принялась его разубеждать:
   - Волки трусы, поверь мне. Они никогда не посягнут на что-нибудь больше
кролика. А рысь не тронет тех, кто не трогает ее.
   В феврале Боб Коннор меньше чем в миле от  дома  Ласситеров  подстрелил
самца рыси и принес его на плечах прямо к их крыльцу. Стучал до  тех  пор,
пока они не вышли посмотреть.
   - Я подстрелил этого большого парня в  скалах  вниз  по  вашему  ручью,
Роджер. Своей малышне я строго-настрого наказал сидеть дома,  и  на  твоем
месте не стал бы разгуливать по лесу по ночам, а уж на  месте  твоей  жены
тем более. Вокруг этих котов кишмя кишит.
   Он сбросил труп на ступеньки и, кряхтя, расправил плечи.
   - С этими ребятами шутки плохи... боже мой, Хельма, что с тобой? Роджер
- скорее...
   Роджер обернулся и как раз успел подхватить ее, оседающую наземь.
   Принесенная в спальню, она очнулась и  начала  неуклюже  извиняться  за
свою слабость, а Боб, поскорее ретировавшись, в сердцах выругался.
   - Прости, Роджер. Нелл тоже терпеть не может всякой мертвечины, а  ведь
твоя Хельма еще похлеще. Стоило мне, старому дураку, подумать  перед  тем,
как тащить сюда подстреленного кота!
   Глядя вслед уходящему Бобу, Роджер подумал, что тот  наверняка  добавит
кое-что к рассказам о Хельминой странности. Он  не  стал  ни  бранить,  ни
расспрашивать Хельму и не решился передать  ей  последние  слова  Коннора,
сказанные нарочито вежливым тоном: "Я бы не хотел, чтоб она бегала в  лесу
по ночам. Я часто стреляю лесных котов  и  волков  -  за  них  платят,  ты
знаешь. Я, конечно, буду осторожнее, но сам знаешь!.."
   После этого случая Хельма стала еще  спокойнее  и  деловитей,  потеряв,
казалось, всякое желание выходить из дому. Встревоженный  Роджер  уговорил
ее выйти прогуляться в сад и хотя бы ненадолго покинуть дом, где она  себя
заперла, отсыпаясь днем и неслышно, крадучись, обходя  комнаты  по  ночам.
Она отвечала уклончиво: слишком устала, чтобы выходить  из  дому,  ребенок
ночью двигается сильнее и не дает уснуть.  Движения  ее  стали  плавнее  и
замедленней, лицо округлилось, сочетание полных щек  и  резкой,  угловатой
линии скул,  косого,  стремительного  разреза  глаз  под  густыми  бровями
создавало  особенное,  загадочное  и  жутковатое   выражение   затаившейся
хищности. Впрочем, в остальном все оставалось прежним.
   В марте метели  и  ветры,  скатившись  со  склонов  Адирондакских  гор,
заперли Ласситеров в доме на несколько  дней.  Как-то  поутру  снег  начал
таять, зима отступила, ручьи переполнились холодными снеговыми потоками, и
влажная зелень  показалась  из-под  промокшей  коричневой  щетины  мертвой
травы. Грачи и вороны усыпали распаханные поля, в лесу зазвучала капель.
   Иногда  вечерами,  когда  закатное  солнце  расплывалось  в   дымке   у
горизонта, Хельма приходила к воротам, и на ее лице была такая тоска,  что
сердце Роджера наполнялось жалостью - вольного лесного зверя опутали тугой
сетью любви, которую он,  наконец,  сплел  вокруг  ее  сердца.  Ворота  не
замыкались, но Хельма не притрагивалась  к  засову.  Роджер  был  доволен,
потому что сейчас, с приходом теплых ночей, все  чаще  слышалось  ворчание
рысей,  а  весной,  как  он  знал,   самки   готовы   растерзать   любого,
приблизившегося к котятам. Он не сомневался, что  Хельма  станет  защищать
своих детей не с меньшей яростью.
   Предполагалось, что на время родов Хельма ляжет в  больницу  в  Олбани.
Она ничем не выразила своего согласия или несогласия,  и  Роджер  посчитал
дело решенным.
   Как-то мартовским вечером за ужином Хельма деловито заметила:
   - Кофе кончился, Роджер. Съезди в Олбани и привези, пожалуйста.
   Как  многие  терпеливые  и   мягкохарактерные   мужья,   Роджер   легко
раздражался  из-за  мелочей  и  довольно   сурово   выбранил   Хельму   за
непредусмотрительность: почему бы не сказать за завтраком? Она выслушала и
невозмутимо добавила:
   - Лучше тебе ехать прямо сейчас, а то  магазины  закроются.  Я  лягу  в
постель, очень устала.
   Роджер запротестовал:
   - Нельзя оставлять тебя одну ни в коем случае, особенно ночью. А  вдруг
начнутся схватки?
   - Думаю, за час ничего не случится. Роджер, пожалуйста,  -  она  начала
всхлипывать, - я же не смогу, по таким дорогам...
   Роджер почувствовал себя последним идиотом. В самом  деле,  из-за  чего
устраивать скандал, если женщина на последнем месяце беременности не хочет
трястись двадцать миль по самым плохим в штате Нью-Йорк дорогам?
   Он пожал плечами и пошел в чулан за пальто.
   - Все в порядке, дорогая. Кстати,  может,  мне  позвать  миссис  Коннор
посидеть с тобой?
   - Послушай, я ведь не вчера родилась, мне, между прочим,  уже  двадцать
семь лет!
   - Ладно, веди себя хорошо, я вернусь через час.
   Он сбежал с крыльца, но вдруг вернулся.
   - Хельма?
   - Я здесь. Ты еще не уехал?
   - Ты в самом деле не хочешь, чтобы я отвез тебя к Коннорам и забрал  на
обратном пути?
   Смех Хельмы звонко раскатился в ночной тишине.
   - Кто сейчас в положении, интересно,  ты  или  я?  Между  прочим,  если
кое-кто не поспешит, то ему придется  искать  открытый  магазин  по  всему
городу!
   Раскисшие дороги, к счастью, были почти свободны от снега  и  позволяли
выжать из машины максимум. На  окраине  города  нашлась  маленькая  ночная
бакалея. Роджер схватил кофе и  побежал,  забыв  сдачу,  только  в  машине
обнаружил, что счет всего на пять долларов.
   Уже стемнело. Фары едва высвечивали  дорогу  и  темные  стены  леса  по
сторонам. Смутное предчувствие близкой беды заставляло выжать  акселератор
до упора.
   Дом встретил его темнотой. Роджер Ласситер увидел  распахнутые  настежь
ворота и рядом с ними в грязи - Хельмины сандалии и разодранные чулки.  От
ужаса все поплыло перед глазами, ледяной комок встал в  горле;  нет,  она,
конечно же, почувствовала схватки и побежала к Коннорам, тропой через  лес
короче, чем по дороге. Роджер рванулся назад к машине. Надсадно завывая  и
дергаясь в грязи, машина подлетела к дому Конноров.  Роджер  выскочил,  не
дожидаясь полной остановки, и побежал к  освещенной  кухне.  Его  заметили
через окно и открыли дверь.
   - Мама, мама, мистер Ласситер!
   Румяное круглощекое лицо Нелл показалось над головами детей.
   - Роджер, что случилось?
   Он стоял, растерянно моргая на свету.
   - Хельма здесь?
   - Хельма? Нет, конечно.  Я  видела,  как  ты  уезжал,  думала  -  время
подошло, и ты ее в больницу повез.
   - Она ушла... ушла! Я ездил в Олбани купить фунт кофе,  она  сказала  -
устала и не поедет, а когда я вернулся. ее нет! Где Боб?
   - Он на рысей  охотится,  говорил,  полная  луна  сейчас...  Боже  мой,
Роджер!
   С лица Нелл разом сошел румянец.
   - А если Хельма в лесу?!
   Она понизила голос, глянув на детей.
   - Боб говорил мне... Он боялся охотиться. Потом подумал,  зимой,  из-за
ребенка, ей придется сидеть дома.
   Она накинула висевший за плитой мужской плащ и сказала старшей дочери:
   - Молли, уложишь Кеннета и Эдну в постель. Миссис Ласситер потерялась в
лесу, и я помогу мистеру Ласситеру ее найти. Донни, сбегай за  фонарем.  И
еще, Молли, как уложишь их в постель, завари-ка побольше кофе, положи пару
бутылок с горячей водой ко мне в кровать и поставь на плиту оба чайника.
   Пояснила Роджеру шепотом:
   - Хельма такая нервная,  знаешь,  она  могла  испугаться  до  смерти  с
началом схваток и заблудиться по дороге к нам. Если так, то мы ее  отыщем.
Если б я заплутала, что, разве б Хельма не пошла меня искать?
   Она подозвала старшего сына и забрала фонарь.
   - Мы уходим, Донни. А ты бери большой фонарь и беги  на  луг  за  амбар
папу звать, понял? А если найдешь миссис Ласситер, кричи изо всех  сил  до
тех пор, пока мы тебя не услышим и не придем, потом  беги  домой  и  скажи
Молли, чтоб помогла нам.
   Позже Роджер не смог вспомнить ничего из той  ночи,  кроме  разреженной
луной  темноты,  которую  почти  не  рассеивал  фонарь  в  его   руке,   и
пронзительного голоса Нелл Коннор,  становившегося  все  тише  и  тише  от
усталости и страха. Они кричали: "Хельма! Хельма!" до тех пор,  пока  губы
не потрескались от холода и не  запершило  в  горле.  Они  дрожали,  слыша
близкое ворчание, и однажды Нелл - пятидесятилетняя жена охотника,  всякое
повидавшая на своем  веку  -  пронзительно  взвизгнула,  заметив  пылающие
зеленью глаза в ветвях. Но хуже всего  было  то,  что  временами  слышался
сухой треск выстрелов - Боб Коннор  охотился.  Роджер,  как  наяву,  видел
Хельму, окоченелую, лежащую на тропинке с пулей в груди или  корчащуюся  в
схватках. Роджер слепо брел в ночном кошмаре, когда темноту разорвал крик;
сердце болезненно сжалось и помедлило, прежде чем забиться  снова  -  крик
был Хельмин, совсем недалекий крик...
   Он схватил Нелл за руку.
   - Вы слышали?
   - Сова, наверное, или что-то...
   - Это же Хельма, Хельма! Скорее!
   - Роджер, - она крепко схватила его за руки, -  я  ничего  не  слышала.
Подожди, я слышу шаги... это Боб, точно Боб!
   Они закричали:
   - Боб! Хель-ма! Хель-ма!
   Раздалось резкое, трескучее "крак"! винтовочного выстрела, потом еще  и
еще, кусты затрещали, и к ним навстречу вывалился из зарослей Боб Коннор.
   - Нелл! Роджер! В чем дело? Что с Хельмой? Беда?
   - Она ушла.
   - Ну и дела! И долго вы ее ищете?
   - Всю ночь. Боб, я слышал ее крик, она здесь, - голос Роджера  сорвался
в хриплый крик, - я слышал ее, и ребенок плакал...
   - Тише, успокойся, дай руку... ну вот, хорошо. Я  только  что,  кстати,
здоровенную кошку подстрелил, едва окотилась, двое котят.  Жаль,  пришлось
малышей застрелить - не выживут без мамы.
   - Это Хельма! Хельма там умирает, пусти, черт побери, пусти!
   Роджер вырвался из рук Боба и побежал сквозь кусты,  Конноры  поспешили
за ним.
   Это была большая  кошка,  еще  не  успевшая  окоченеть  от  холода,  со
светло-золотой  шерстью  и  серо-зелеными  глазами.  Новорожденные  котята
лежали подле, вялые, мокрые. Роджер застыл на  мгновение  над  грациозным,
еще почти не тронутым смертью телом, пошатнулся.  Боб  подхватил  его  под
руки.
   - Все в порядке, Роджер, все в порядке,  ты  очень  устал,  тебе  нужно
домой. Мы ее найдем, обязательно найдем. А теперь домой, хлебнешь кофе, да
и виски малость не повредит. Давай, пойдем.
   Говоря так, он осторожно подталкивал Роджера к тропинке.
   - Как только будем дома, я сажусь в машину и еду  в  полицию,  они  все
обыщут. Может, она вышла к  какой-нибудь  другой  ферме.  Они  найдут  ее.
Пойдем.
   Роджер посмотрел в лицо Коннору отрешенным взглядом  раненого,  который
почувствовал боль только сейчас.
   - Бесполезно, Боб. Она мертва. Я знаю, что она мертва.
   Он  опустил  голову  и  заплакал.  Боб  и  Нелл   обменялись   угрюмыми
понимающими взглядами.
   - Ты не в себе, Роджер, пойдем, обопрись на меня, мальчик мой...
   Хельма Ласситер не вернулась. Вся округа долго гадала, что случилось  с
несчастной сумасшедшей женщиной.
   Я часто ездила на велосипеде мимо дома Ласситеров тем летом и  день  за
днем видела мистера Ласситера сидящим на крыльце и смотрящим в лес. Клумбы
у дома совсем заросли, и кролики копали норы в саду чуть ли ни у него  под
ногами.
   А еще мой папа больше не пускал меня одну в лес собирать орехи, а когда
я очень просила, то шел вместе со мной и всегда брал ружье.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. с болг. - С.Дощинская
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   - Черт-те что снится! - Джон зевнул и зябко поежился. - Приснилось, что
я не могу заснуть. Как это понимать, Энди?
   Джон очень любит, чтобы  я  разгадывал  тайный  смысл  его  сновидений.
Когда-то я тоже видел сны, но многое изменилось с тех пор, как я и Ал...
   Джон сосредоточенно вглядывается в полумрак парка, и выражение его лица
меняется.
   - Исчезаем! - шепчет громко. - В метро  и  теплее,  и  светлее,  а  тут
крутятся всякие...
   Бедный Джон! Всегда или голоден,  или  озяб,  или  напуган.  Однажды  я
намекнул ему, что лишен всех этих "неудобств", но Джон не поверил. А  ведь
мне, действительно, многое безразлично, кроме звезд  на  ночном  небе.  Но
приходится считаться с Джонни. Я бы давно двинулся на юг, там небо чистое.
Мне осточертело заполнять карточки и  формуляры  в  бюро  на  42-й  улице,
смотреть с приторным благоговением на их компьютерную  обработку  и  знать
заранее, что ничего путного не получится. Но Джон верит смутным  обещаниям
белокурой красавицы из бюро. Впрочем,  всегда  забываю:  кроме  того,  что
Джонни безработный, он еще и мулат, так  что  для  него  лучше  оставаться
здесь и надеяться. А вместе с ним надеюсь найти работу и  я.  Джон  -  мой
лучший друг. А друг - это серьезно. Ал твердил то же самое...
   В свое время Ал не поинтересовался  моим  мнением:  обстоятельства  так
сложились. После того, как мы стали одним целым, я понял, как он был прав.
Мы так быстро сработались! Если сейчас кто-нибудь спросит,  где  кончается
Ал и начинается Энди, я не смогу ответить. К  сожалению,  мои  собственные
принципы не позволили осуществить с Джонни то, что сделал со мной Ал.
   - Энди, они нас подстерегли!
   Джон дрожит, и я, наконец, оглядываюсь.
   Нас окружили какие-то типы в кожаных куртках, бритоголовые "малыши".  Я
удивился, как им не холодно, а потом заметил в руках цепи. А-а... Слышал о
таких "малышах". Ищут легкую  добычу  и  набрасываются  скопом.  Помню,  я
спросил Ала, есть ли подобное отродье на его планете,  но  тот  промолчал.
Ала обработали как следует, и в памяти у него осталось немногое.
   Джонни уже не дрожал - трясся от страха. Если бы кто-то  из  нас  двоих
обмочился, "малыши" одурели бы от радости. Но на этот раз им не повезло...
   Трансформации в моем  теле  закончились.  Руки  стали  длиннее,  кулаки
налились,  как  гири,  а  торс  приобрел  твердость  дерева.  Я   сохранил
эластичность только в суставах.
   - Приятель! Ты можешь идти, - прохрипела деточка с бычьей шеей. - Потом
вернешься за своим негритосом. Если будет желание. А мы тут с ним...
   Он удивленно посмотрел на свои обвисшие сломанные  руки:  боль  еще  не
дошла  до  его  сознания.  Наверное,  бритоголовые  видели   нечто   вроде
маленького  торнадо,  обработавшего  их  главаря.  Дело  в  том,   что   в
переменчивых клетках Ала нервные импульсы текут  намного  быстрее,  чем  в
человеческих.
   Меньше, чем через минуту, подонки валялись на земле и звали маму.
   - Ты бог, Энди, - взвыл Джон и ничего не мог добавить.
   Я, конечно, сделал вид, что устал, хотя на самом деле просто ждал, пока
плоть моя не станет мягкой, как обычно.
   - Ну пойдем. Мы ведь хотели в метро?
   Когда я познакомился с Джонни, сразу понял, что он из другого теста.  У
меня начисто отсутствует воображение. У Ала был тот  же  недостаток  может
быть, поэтому мы так хорошо ужились. А вот Джон - неутомимый фантазер,  он
мечтает за нас двоих.
   Это Джон обратил внимание на подвал, который стал нашим Приютом.  Стол,
стулья, две кровати, вентиляция и - о, чудо - электричество. Убежище эпохи
первого атомного психоза. Где-то наверху кипит ночной Бродвей, а  здесь  -
только наши шаги. Тепло и сухо.
   К  сожалению,  Джон  вечно  голоден.  Редкие  супчики   из   церкви   и
благотворительных организаций дают иллюзию еды. Джон выглядит все  хуже  и
хуже. Если же ему удается заработать толику денег, он тратит их на  книги.
Забыл сказать: мой  приятель  -  человек  образованный,  и  это  еще  одна
причина, по которой я его уважаю.
   В один из вечеров, когда  он  лежал  в  постели  и  читал,  я  решился,
наконец, обсудить с ним свою идею.
   - Хочу поговорить с тобой, Джон. Ты угасаешь с каждым днем... Но я могу
тебе предложить...
   Джонни закрыл книгу и посмотрел на меня удивленно.
   - ...сыграть на собачьих бегах?
   - Я говорю совершенно серьезно. Я хочу трансформировать тебя.
   Уф! Джон от неожиданности выпрямился:
   - Ты спятил, Энди!
   - Неужели ты не замечал некоторых моих странностей?
   - Ну... спишь с открытыми глазами... Редко вижу, чтобы ты ел, но вид  у
тебя вполне здоровый.
   - Это потому,  что  я  усваиваю  напрямую  все  вещества  органического
происхождения.
   - Даже дерево или бензин? Нет, ты спятил, Энди!
   Мне нужно было его убедить, и я сжал край стола. Пальцы мои слиплись  и
потонули в нем, как в масле. Я вытащил руку, а стол так и  остался  -  без
края, будто кто-то обгрыз его. Джон неуверенно дотронулся  до  деревянного
огрызка и понял, что это не обман.
   - Кто ты?!
   Такого страха я никогда не видел в его глазах.
   -  Я  ждал  этого  вопроса,  Джонни...  В  двух  словах:  сущность  моя
человеческая, а организм - Ала.
   - Ал? Ты говорил о нем. Я думал, это твой отец.
   - Джонни, Ал, который меня трансформировал, не был земным жителем.
   Я  рассказал  Джону,   что   цивилизация   Ала   была   просто-напросто
отвратительной, несмотря на все свои достижения. Ала преследовали, жестоко
мучили и выбросили сюда, в  верхние  слои  атмосферы,  -  как  выбрасывают
мусор. Он сплющился, но более-менее удачно приземлился в Майами, в  парке.
А тут моя пьяная персона обрушилась на него. Ал знал свой приговор: вечное
изгнание,  и  у  него  не  оставалось   другой   возможности,   как   меня
трансформировать. Так он приспособился к незнакомым местным условиям.
   - До того, как полностью раствориться в моей  личности,  Ал  непрерывно
извинялся за трансформацию. Он был очень добрый и наивный, как ребенок...
   - Как же ты хочешь трансформировать меня? - Джонни затравленно ощупывал
взглядом наше жилище.
   - Так же, как  Ал.  Он  меня  вначале  ассимилировал,  затем  возвратил
внешние формы, а разум мой остался копией прежнего.
   - Он тебя съел!
   - Нет, заменил мою плоть своей!
   - Ты - космическое чудовище! Теперь ты хочешь съесть меня!
   Я понял, что проиграл. Паника охватила Джона, он сжался на краю кровати
и настороженно следил за мной, как зверек.
   - Джонни! Трансформация даст тебе целый ряд преимуществ. Ты перестанешь
мерзнуть, твои клетки будут сами приводить тепловой баланс в  соответствие
с окружающими условиями.  Ты  будешь  сильным.  Ты  начнешь  превращать  в
энергию все, что захочешь, - я старался говорить как можно убедительнее  -
У меня есть план! Нам не обязательно  оставаться  в  человеческом  облике.
Давай превратимся в дельфинов! Моя трансформация будет отличаться от  той,
что произвел Ал. Мы  разделимся,  ты  будешь  независимым.  Независимым  и
свободным в океане, где волны и небо... Небо! Если хочешь, мы  превратимся
в птиц. Джонни, ты же умный. Соглашайся! Будем путешествовать,  радоваться
жизни...
   ...Всю ночь я наблюдал за ним. Джон смотрел в потолок.  А  утром  ушел,
чтобы больше никогда не возвращаться.
   ...Я ищу безустанно. В библиотеках, ночлежках, церквях. Если  встретите
его случайно, скажите, чтобы не боялся меня. Вы  его  легко  узнаете.  Его
карие глаза нельзя спутать с другими - они способны говорить. Кроме  того,
редкий человек постоянно чего-нибудь так боится, как Джонни. Скажите  ему,
что мы с Алом будем исполнять все его  желания  и  не  станем  говорить  о
трансформации. Мы ждем его.
   По вечерам в нашем Приюте зябко. Мы дрожим, как от холода. Наверное, от
одиночества.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. с польск. - В.Аникеев.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Примерно в то самое время, когда шеф разведки Земли,  обливаясь  потом,
докладывал Президенту неутешительные новости, а неосатанист Майкл  Кондвей
совершал имаш,  Золотая  Галера  величаво  дрейфовала  к  границам  земной
империи. Тогда же в парившем над поверхностью планеты  на  высоте  в  пять
сотен  метров  громадном  офисе  Благословенных  Сонмов  архангел   Чарльз
Радивилл раздраженно шагал из угла в угол, дожидаясь начальников  Отделов:
третьего и четвертого.
   Первым появился ретивый Мак Зонн:  пятые  сутки  подряд  он  безуспешно
пытался выполнить задание, за которое на  банковский  счет  Благословенных
Сонмов  уже  поступили  четырнадцать  миллионов.   Отдел   Государственных
Поручений трудился, не покладая рук,  повинуясь  всем  его  распоряжениям,
вплоть до самых абсурдных.
   Мак Зонн бесшумно  прошмыгнул  в  огромный  кабинет  архангела  и  тихо
скользнул в одно из кресел, витавших в воздухе у стола  конференций.  Стол
по традиции покоился на полу, опираясь на него всеми четырьмя ножками.  Не
проронив ни слова, благословенный впился взглядом в  крест,  висевший  над
дверью, и застыл в ожидании. Дружественные души шепнули  ему,  что  должен
подойти еще Коллони, и заодно предупредили, что Радивилл не в настроении и
уже проклял сегодня нескольких провинившихся.
   На пороге кабинета появился начальник Отдела  Специальных  Поручений  -
как всегда, в  древнем  облачении  хиппи.  В  отличие  от  благословенных,
старавшихся не привлекать к себе излишнего внимания,  Коллони  предпочитал
носить  броскую  или,  по  меньшей  мере,  странную  одежду  -  даже  тень
подозрения в принадлежности к Сонмам не должна была коснуться  его  имени.
Как хиппи он выглядел весьма эффектно: над  воротником  выгоревшей  куртки
длинными сосульками болтались слипшиеся рыжие  волосы,  сама  куртка  едва
прикрывала широкую волосатую грудь с вытатуированным на ней крестом. Крест
хранил  паранормальные  способности  Коллони,  что  было   весьма   ловко,
поскольку теперь он мог лишиться их только  вместе  с  кожей.  В  огромной
серьге, оттягивавшей ухо, Коллони носил алмаз Друга; ножны Рукояти  прятал
в  бахроме,  почти  полностью  покрывавшей  джинсы.  Словом,   никому   из
непосвященных и в голову не могло  прийти,  что  такой  чудак  может  быть
заместителем архангела могущественных Сонмов.
   - Слава... - буркнул Коллони, опускаясь в кресло.
   Радивилл промычал что-то в ответ и, не вдаваясь в  долгие  разъяснения,
приказал:
   -  Возьмешь  на  себя  задание  Мак  Зонна.  Приступай   к   выполнению
немедленно. Срок - три дня, - он прикусил губу и взглянул на ноготь. - Ты,
надеюсь, понимаешь, чем обернется для нас провал?  Даю  карт-бланш.  Бери,
кого хочешь, делай, что  сочтешь  нужным,  но  помни  о  сроке.  Три  дня,
Коллони, три дня!



   ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

   Убедившись, что вслед за Радивиллом умчались  его  дружественные  души,
Мак Зонн и Коллони вздохнули с облегчением.
   - Куда это, интересно, он так рванул? - спросил Коллони, вытаскивая  из
кармана коричневый лист дажеррума и запихивая его в рот.
   - Думаю, на свидание с шефом разведки.
   Коллони присвистнул,  не  прекращая,  к  изумлению  Мак  Зонна,  жевать
жвачку.
   - Чарльз, кажется, говорил о каком-то задании?
   Поднявшись с кресла. Мак Зонн  направился  к  невидимому  пульту.  Свет
погас, и над столом появился фрагмент космоса.
   - Альтаир, - пояснил Мак Зонн. - Десять дней назад там  невесть  откуда
выползло... вот это!
   В поле зрения обрисовалась носовая  часть  корабля.  Морского  корабля.
Сверкающего так, что кабинет наполнили желтые блики.
   - Что такое?! - Коллони резко встал, оттолкнувшись руками от стола.
   - За ответ на этот вопрос разведка уплатила нам круглую сумму. А мы все
еще топчемся на месте, - Мак Зонн горестно покачал головой.
   Над столом сиял  теперь  в  полном  великолепии  весь  корабль.  Такие,
наверное, бороздили земные моря многие века назад. Тугие паруса до  отказа
наполнены неведомым ветром, на верхушке средней мачты миниатюрным  солнцем
полыхает багровый фонарь, на носу высится гигантская резная статуя.
   Панорамой сверху: пустая палуба, вздувшиеся полотнища парусов.
   - Розыгрыш? - фыркнул Коллони.
   - Если это розыгрыш, он кому-то дорого обошелся. Галера  длиной  в  три
тысячи километров. И целиком из золота.
   - Сколько это стоит? - пробормотал изумленно Коллони.
   Мак Зонн постучал пальцем по лбу.
   - Эй, очнись.
   Коллони с трудом пришел в себя.
   - Галера, говоришь... а весла?
   - По последним подсчетам, их там около шестисот миллиардов.
   - Сколько?..
   - Извини, старик, - Мак Зонн криво улыбнулся и скосил глаза на  ноготь.
- Мне пора. Через два часа лечу на Лаланду. Воздадим хвалу Господу.
   - Слава... слава... - пробормотал Коллони...
   В коридоре и у  лифта  все  расступались,  давая  ему  дорогу.  Новости
расходятся быстро. Особенно плохие. Добравшись до своего  Отдела,  Коллони
приказал полностью ликвидировать график приемов на этот и последующие дни,
затем он заперся в своей  темной  маленькой  комнатушке  и  подключился  к
мозгу.
   Информации, собранной Мак Зонном, оказалось не так уж много. Три зонда,
выведенные к кораблю на относительно безопасные  орбиты,  сфотографировали
его во всех возможных ракурсах, точно обмерили и  оценили  вес.  Двигатели
отсутствовали, во всяком случае ничего похожего на снимках  обнаружено  не
было. Галера дрейфовала на периферии звездной системы  Альтаира,  двигаясь
со скоростью пешехода, то есть фактически стояла  на  месте.  Вся  она  до
последнего атома (включая паруса) состояла из  золота  -  тут  специалисты
готовы были дать свои головы на отсечение. Этот фонарь на верхушке средней
мачты и в самом деле был маленьким солнцем, заключенным в какой-то  особый
пирамидальный футляр, - настоящее произведение древнего искусства.
   Через двадцать четыре часа после появления Галеры,  когда  все  попытки
связаться хоть с кем-то на  борту  потерпели  неудачу,  были  посланы  два
ракетных катера с десантниками. Катерам удалось приблизиться к объекту  на
расстояние около миллиона километров,  после  чего  они  замолчали,  и  их
пришлось возвращать на базу с помощью дистанционного управления.  Погибших
не оказалось, но все десантники спали глубоким сном и вывести их из  этого
состояния до сих пор так и  не  удалось.  За  единственным  исключением  -
одного парня все  же  разбудили,  но  он  помешался.  Коллони  вломился  в
секретный мозг Десантного Корпуса и  выловил  персональные  характеристики
этого несчастного. Единственное, что было в нем  нетипично,  -  чрезмерная
религиозность.
   Шесть дней разведка пыталась пробиться к объекту с помощью  беспилотных
устройств, затем выплатила четырнадцать миллионов, взвалив дело  на  чужую
спину. Судьбе было угодно, чтобы спина эта  оказалась  спиной  Мак  Зонна,
согнувшейся под тяжестью так, что груз упал на Коллони.
   В 15:15 Коллони решил проконсультироваться у Друга.
   Мискиалиатол явился в мерцании неземной  мглы,  отороченный  сапфировым
сиянием  и  гривой  седых,  ниспадающих  до  земли  волос.  На  его  белые
ослепительные одежды было больно смотреть. Мискиалиатол обратил к  Коллони
изборожденное морщинами лицо и,  точно  так  же,  как  Мак  Зонн,  грустно
покачал головой.
   - Приглядись внимательнее к носу Золотой Галеры, -  сказал  он  усталым
старческим голосом. - В голограмме кое-что меня  насторожило.  Ней  всегда
ругал тебя за то, что не обращаешь внимания на детали. Эта статуя...  Есть
в ней нечто странное.
   Коллони покачался в кресле, советуясь с дружественными душами, вздохнул
и включил голограмму. Покрутил рукоятку, и из темной бездны  выплыло  лицо
огромной золотой статуи.
   - Боже! - он молниеносным движением  погасил  голограмму,  спасаясь  от
сглаза. - Это сатана!
   - Именно, - Друг встал. - Если это творение Проклятых, то ты  прекрасно
знаешь, что надо делать.
   Так сказал он и исчез.
   Коллони улыбнулся, потирая руки.
   В 17:45 план был готов.
   В 18:08 Коллони отдал соответствующие распоряжения,  сел  в  с  трат  и
улетел.
   В 19:53 пришло сообщение о значительном  увеличении  скорости  движения
Золотой Галеры.
   В 20:40 она мчалась со  скоростью  79  тысяч  километров  в  секунду  в
направлении Земли.
   В 22:30 в офис  Благословенных  Сонмов  вернулся  архангел  Радивилл  и
приказал срочно разыскать Коллони.
   В 24:00 скорость Золотой Галеры составила уже 134 тысячи  километров  в
секунду.
   Радивилл метался по кабинету и сыпал проклятиями.



   ДЕНЬ ВТОРОЙ

   Среднеевропейский     Природно-Краеведческий     Заповедник     занимал
значительную площадь, и без специальной карты найти  сторожку,  в  которой
жил его смотритель, некий  Розен,  было  весьма  непросто.  Карту  Коллони
забыл, выходить на связь с благословенными не хотел в целях конспирации  и
потому минут  двадцать  скитался  в  темноте.  Наконец  в  1:27  он  мягко
приземлился на крохотном аэродроме у висевшего над землей на шестиметровой
высоте домика лесничего, включил пронзительный сигнал тревоги и поднял  на
ноги половину заповедника. Господина Розена тоже.
   Из темного куба брызнул свет, и невидимые динамики прохрипели:
   - Кто там балуется, черт бы вас всех побрал?
   - Господин Розен!.. Мне надо поговорить с вами.
   - Половина второго ночи!
   -  Это  срочное  дело!  Я  специально  прилетел   из   Сиднея.   Я   из
Благословенных Сонмов.
   - Э-э... Вы не могли бы показаться?
   "Надо было переодеться", - подумал Коллони,  вылезая  из  страта.  Иглы
минилазеров отыскали его во мраке.
   - Вы... Вы из Сонмов? - лесничий аж поперхнулся.
   - Я уже сказал. Мне надо поговорить с вами. Сейчас же.
   - А знак? - Розен явно колебался.
   Коллони вытащил из кармана карточку  Сонмов.  Он  держал  ее  ничем  не
защищенной рукой и оставался невредимым. Это убедило Розена.
   Сверху спустилась платформочка, и Коллони  поспешил  вскочить  на  нее,
опасаясь, как бы лесничий не передумал.
   Господин Розен поджидал гостя в  битком  забитой  охотничьими  трофеями
передней с ржавым  лазером  наготове.  Он  даже  не  пытался  хоть  как-то
маскировать его, что,  впрочем,  было  бы  делом  весьма  затруднительным,
учитывая внушительные размеры этого старинного  оружия.  Проведя  гостя  в
небольшую  комнату,  со  стенами,  покрытыми   выгоревшими,   как   куртка
благословенного, шкурами, он уселся в глубокое кресло и не думал выпускать
пушку из рук.
   - Вы хотели поговорить о чем-то.
   - Да. Полтора года назад вы подали заявление на некоего неосатаниста...
   - Ах, это! И разрази гром, за все время никто из вас  даже  пальцем  не
шевельнул! - Розен стукнул кулаком по подлокотнику так, что кресло жалобно
заскрипело. Маленький пожилой человечек с большими  ладонями  и  землистой
кожей - одним словом, обиженный гном.
   - Но в конце концов, я прилетел.
   - Прилетел он, видите ли. Поздней ночью.
   - Господин Розен! -  благословенный  повысил  голос.  -  Я  не  намерен
выслушивать ваши упреки. Либо  вы  мне  поможете,  либо  я  займусь  иными
делами.
   Лесничий посмотрел с подозрением.
   - Поможете?
   - Ну... ведь мне  надо  знать,  где  он  скрывается,  есть  ли  у  него
дружки...
   - А-а, это... - успокоился Розен. - Но не будете же вы гоняться за  ним
ночью?
   - Почему бы и нет?
   - Дело ваше... Если вы полетите отсюда прямо на  юг,  там  будет  такая
речушка, дальше долина, вторая речка и ручей. Подниметесь по  ручью  вверх
аж до холмов,  перемахнете  через  эти  холмы  и  окажетесь  на  громадной
поляне... Там я чаще всего на него натыкаюсь.
   Коллони встал.
   - Спасибо. Я сообщу вам, когда выполню заказ.
   - Можно узнать, во сколько мне это обойдется?
   - Мы пришлем вам расчетное зерно, - Коллони уже направлялся к выходу.
   Все-таки он пару раз сбился с курса. Но  в  конце  концов  разыскал  ту
самую поляну.
   Было без шести минут три, когда Коллони  приземлился  на  восточном  ее
краю и мгновенно выскочил из страта.  Спрятавшись  за  стволом  кряжистого
дуба, он несколько минут наблюдал за притихшей машиной, а  затем  приказал
дружественным душам проверить околицу. Души  вернулись,  не  найдя  ничего
подозрительного, если не считать останков оборотня, издохшего скорее всего
от старости. Коллони потянул  носом  воздух  и  почувствовал  слабую  вонь
жженого класша. Розен был прав...
   Благословенный перекрестился, попрыскал  святой  водой  из  серебряного
флакончика, рискуя спугнуть сатаниста, если тот  уже  полностью  осатанел,
разместил вокруг себя дружественные души и опушкой леса зашагал на  север.
Ветер дул в лицо, и  с  каждым  шагом  вонь  класша  становилась  сильнее.
Коллони  вытащил  Рукоять.  Скорее  по  привычке,  чем  по  необходимости,
проверил кончиками пальцев расположение переключателей.
   Погасший костер, полуразрушенный недавней бурей шалаш - у неосатаниста,
видимо, не возникало ни  малейшего  желания  заниматься  благоустройством.
Судя по всему, противник был примитивный и малоопытный:  ни  барьеров,  ни
заклятий, и лишь комочки старой запекшейся крови новорожденного у входа  в
шалаш. Коллони напряг мышцы левой ладони и,  когда  из  ногтей  выстрелили
лучи лазера, скрестил их  точно  на  одном  из  комочков.  Пробив  дорогу,
благословенный бесшумно, словно призрак, скользнул в шалаш.
   Но неосатанист не дремал. Выкатившись наружу, он  залег  за  поваленным
деревом со старинным и, несомненно, исправным автоматом в  руках.  Коллони
успел еще повести за ним пальцевым лазером, но лишь снес  кору  с  дерева.
Неосатанист без промедления огрызнулся длинной  автоматной  очередью.  Лес
загудел. В ту же наносекунду вегетативная нервная система Коллони взяла на
себя основные функции иных систем, и  его  наполовину  искусственный  мозг
превратил благословенного  в  робота.  Перенапрягая  мышцы  и  кровеносные
сосуды, Коллони сделал несколько невероятно быстрых движений. Десять пуль,
каждая из которых несла в себе столько взрывчатки,  что  могла  стереть  в
пыль целый блиндаж, были отбиты лезвием Меча, моментально  выскочившим  из
Рукояти.
   Коллони метнулся вперед.  Отбросив  автомат  ударом  ноги,  он  схватил
неосатаниста за горло. Тот отчаянно взвыл, молотя ногами, бешено извиваясь
всем телом и пытаясь укусить благословенного. Коллони напряг мускулы  руки
и, отпустив на мгновение горло противника, поймал выскочивший стилет. Сжав
его рукоять, он добела раскалил лезвие прямо перед  глазами  неосатаниста.
Затем вытащил из кармана серебряный флакончик и резким  движением  окропил
врага святой водой. Пленник напрягся, словно струна,  обмяк,  позеленел  и
потерял  сознание.  Но  тут  и  Коллони  свалила  добравшаяся  до  нервных
окончаний адская мышечная боль.
   ...Стоял уже день, когда Коллони поднялся на ноги. Связал неосатаниста,
швырнул его в задний отсек  страта  и,  не  обращая  внимания  на  горящий
несколько часов подряд сигнал вызова, нажал на кнопку старта.
   11:16.  Коллони  прибыл  на  службу.  Отправив   пленника   в   камеру,
благословенный рванул в столовую. Вот уже двадцать часов во рту у него  не
было ни крошки.
   Радивилл отыскал подчиненного, когда тот заканчивал завтракать.
   - Коллони! - сказал архангел, с трудом сдерживая ярость.  -  Я  человек
терпеливый. Я терпел твои шашни  с  Чужаками,  закрыл  глаза  на  убийство
Путеводной Звезды, не обращал внимания на нарушения субординации в Аду, но
на этот раз ты далеко зашел.
   Коллони вздохнул, отодвинул стандартные  емкости  для  еды  и  проводил
ироническим  взглядом  удиравших  со  всех  ног  благословенных.  Столовая
опустела за несколько секунд.
   - Ну чего ты бесишься, - примирительно спросил он, - Чарльз? Ну, смылся
на пару часов. Не в первый же раз и не в последний. Ты прекрасно знаешь, я
всегда действую в одиночку. А что  касается  дела,  времени  остается  все
меньше и меньше, и где ты сейчас отыщешь идиота, который возьмется за  два
дня сделать для тебя то, с чем Мак Зонн не справился за четыре?
   - Хочешь сказать, что тебе этих двух дней достаточно?
   - Хватит одного. Если все пойдет так, как задумано, уже  сегодня  ночью
мы узнаем об этой разнесчастной Галере абсолютно все.
   - Теперь я скажу тебе кое о чем. Золотая Галера  мчится  в  наш  сектор
космоса со скоростью, в пятнадцать раз большей  скорости  света,  и  гонит
перед собой вал искаженного времени шириной в три парсека. Мчится прямо на
нас. А ты тринадцать часов болтался Бог знает где, и я даже не мог  ничего
доложить по инстанции.
   - Но ты же нашел, что сказать, - резонно заметил Коллони.
   - Вон! - Радивиллу редко случалось так орать.  -  Вон!  Забирай  своего
вонючего дьявола и  выметайся  отсюда.  Ты  больше  не  благословенный!  Я
добьюсь, чтобы папа отлучил тебя от церкви еще на этой неделе!
   Не в первый  раз  архангел  выгонял  его  из  Сонмов.  И  всегда  через
пару-другую дней приползал  посланник  Радивила  и,  блуждая  взглядом  по
углам,  смиренно  умолял  вернуться.  Без  Коллони   Отдел   Спецпоручений
фактически  бездействовал.  В   этом   была,   конечно,   заслуга   верных
сотрудников, но и сам он тоже многое значил.
   Коллони мягко, как бы прося прощения, улыбнулся сослуживцам и  поднялся
этажом выше. Сатанист все еще валялся в комнате 657938, так и не  придя  в
сознание. Благословенный спустил его на платформе в ангар частных стратов,
запихнул в задний отсек и отправился домой.
   Его замок возвышался на уходящем далеко в  океан  мысе  и  был  надежно
защищен заклятием СПИД VI. Описав широкую дугу,  страт  нырнул  в  пещеру,
выдолбленную в скалистом  обрыве.  Мозг  жизневсасывателя  идентифицировал
атомную характеристику хозяина и убрал щупальца. Коллони передал  пленника
Стражу, приказав  отправить  его  в  камеру  покаяния  и,  надев  на  лицо
привычную улыбку, вызвал по дымке Лоттину.
   Ожидание было недолгим. Перед консолью  медленно  сгустилась  окутанная
туманом фигурка Каи.
   - А, это ты, Коллони, - все почему-то предпочитали не обращаться к нему
по имени, - тебя опять выперли?
   -   Есть   дело.   Мне   необходимо   условное   заклятие.   Ты    ведь
специализируешься на них?
   - Ну, можно и так сказать...
   - Так вот. Это заклятие должно быть мощным, постоянным, не зависимым от
времени, вписанным  в  предмет,  например,  в  перстень...  Словом,  нечто
экстраординарное.  Кара  -  отказ  в  покаянии.  Это  должно  быть   особо
оговорено, заклятие будет налагаться на неосатаниста.
   - Ты  явно  рехнулся,  -  проворчала  Лоттина,  раздраженно  поглаживая
пальцами фиолетовые волосы.
   - Вчера это же  сказал  Мак  Зонн.  И  все  же...  Когда  будет  готово
заклятие?
   - Не помню, чтобы я что-то тебе обещала.
   - Когда?
   - Ты что, серьезно?
   - О, Иисусе!
   Она поднялась с водного топчана и прошлась по салону.  Дымка  двигалась
за нею, открывая все новые и новые фрагменты жилища Каи.
   - Ладно, для тебя сделаю за четыре дня.
   - Очень жаль, Каи, но мне это надо получить не позднее, чем в 19:00.
   - Ха-ха-ха.
   - Заткнись и  слушай.  Пять  дней  назад  разведка  перечислила  Сонмам
изрядную сумму. Благословенные должны выяснить один факт. Я знаю, что  они
с этим не справятся, во всяком случае не  справятся  до  истечения  срока.
Срок, кстати, истекает завтра ночью. Если ты смастеришь  мне  заклятие,  я
добуду то, на чем сломают  зубы  Сонмы,  Как  ты  думаешь,  кому  разведка
выплатит четырнадцать миллионов?
   Лоттина глотнула слюну.
   - Миллионов?.. Ты получишь заклятие. Сегодня в 19:00.
   - Слава Господу! - Коллони выключил дымку  и  вздохнул  с  облегчением:
только теперь благословенный заметил, что стирает ладонью пот со лба.
   "Стареем..." - подумал он и направился в камеру покаяния, где лежал все
еще   не   пришедший   в   сознание,   но   уже   раздетый,   вымытый    и
продезинфицированный неосатанист.
   Коллони вломился  в  закрытый  банк  данных  компьютера  Благословенных
Сонмов и выудил оттуда, персональные характеристики пленника. Им  оказался
некий Майкл Кондвей. Тридцать два года, вот уже пять лет  не  является  на
регулярные освящения. Разыскивается Сонмами и полицией. За  ним  числилось
не так уж много  преступлений,  но  и  их  хватало  в  сумме  на  смертный
приговор. Рядовой приверженец зла, только одинокий.
   Дружественные души выяснили, что он очнется  где-то  около  семи  часов
вечера. Конечно, можно попытаться привести его в чувство  раньше,  но  нет
гарантии, что несчастный останется жив после такого обращения.
   Коллони проинструктировал души и прилег отдохнуть.
   Души разбудили его в 18:50.  Он  встал,  перекусил,  просмотрел  выпуск
новостей (о Золотой Галере ни единого слова), запил его "Сардвеем 2086"  и
отправился на почтовую станцию, располагавшуюся на последнем этаже  замка.
Благословенный гордился своей твердыней. Собственно, ей он обязан  жизнью.
По последним подсчетам, смерть Коллони осчастливила бы более  шести  тысяч
человек.
   Посылка пришла в 19:17. Это был никелевый перстень  с  надписью  "35%".
Коллони улыбнулся и начал вписывать заклинание.
   Потом он спустился в камеру  покаяния.  Пол,  стены  и  потолок  камеры
скрывались под сложной системой зеркал, направленных  на  мраморное  ложе.
Лежащий на нем, куда бы ни посмотрел, видел только самого себя и  палачей.
Страх составлял неотъемлемую часть покаяния.
   Кондвей проснулся в 19:35. Позже, чем  намечалось.  Коллони  немедленно
включил воздушные тубы.
   - Здравствуй, Майкл. Как спалось?
   В ответ неосатанист зашипел от  боли.  К  его  телу  прикасались  сотни
игл-электродов, и каждое движение многократно усиливало муки.
   - Твоя жизнь в моих руках. Я могу убить тебя,  когда  захочу.  Если,  к
примеру, я удавлю тебя сейчас, ты, само собой  попадешь  в  Ад,  но  не  в
качестве дьявола, увы.  Должен  тебя  разочаровать,  ты  еще  не  осатанел
окончательно. Понимаешь?
   Тишина.
   - Вечный третий уровень. А ведь ты мечтал вовсе не об этом, сатанея все
эти долгие годы. К счастью, у меня доброе сердце. Я могу тебя спасти.
   - Как? - прохрипел Кондвей.
   - Видишь эти орудия и приспособления? С  их  помощью  ты  за  несколько
часов сможешь искупить грехи, которые совершал всю свою жизнь.
   Майкл вздрогнул.
   - А когда ты искупишь столько грехов, столько требуется, я  пошлю  тебя
на тот свет. Слушай внимательно. Как только умрешь, помчишься к Альтаиру -
маршрут я введу в твое сознание под гипнозом. Там разыщешь одну штуковину,
информацию о которой ты тоже получишь позже. Осмотришь ее и вернешься.  На
все это даю тебе три часа. А если ты не вернешься  через  три  часа  и  не
передашь информацию моим дружественным душам...
   - Тогда что?
   - Ты что-нибудь слышал об условных заклятиях?
   - Чем бы они ни были, над душой ты уже не сможешь измываться.
   - Над душой,  конечно,  нет,  но  если  я  сейчас  наложу  надвременное
заклятие и  введу  условие,  что  оно  начнет  действовать  после  смерти,
действовать на того живого, материального человека, каким ты был несколько
часов назад, что случится с твоей  душой?  Искупления  грехов  как  бы  не
будет. Аннулируя покаяние тебе-человеку, я автоматически  изменяю  будущее
тебя-души.
   - Каковы гарантии, что ты не сделаешь этого и тогда,  когда  я  выполню
задание?
   - Кроме моего слова, никаких  гарантий.  Но  тебе  ведь  известно,  что
значит слово благословенного.
   - Но я не понимаю, как  может  быть  зачтено  покаяние  против  желания
кающегося.
   Коллони ласково улыбнулся.
   - А ты не хочешь каяться?
   Кондвей открыл и тут же закрыл рот.
   Коллони выключил воздушные тубы  и  попытался  определить,  как  далеко
зашел Кондвей на пути зла. Худо дело. Майкл находился, буквально, на  краю
полного осатанения. При самой интенсивной программе смертных мук  покаяние
закончится только в четвертом часу утра.
   Коллони включил мозг, координировавший муки, и поплелся в спальню.  Уже
засыпая, он послал одну из душ разузнать, собирается  ли  Радивилл  завтра
извиняться. Радивилл собирался.



   ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

   Души разбудили его в 2:30.
   Автоматы и гипнотизеры поработали  на  славу:  Кондвей  походил  теперь
больше на андроида, подвергнутого анатомированию, чем на живого  человека.
Вообще-то сознание давно уже должно было его Покинуть,  но  он,  благодаря
вере в сатану или гордыне, все еще был жив.
   Свет замерцал, возвещая о появлении человека в камере покаяния. Кондвей
тихо спросил:
   - Это ты, благословенный?
   - Да.
   - Я долго думал... Чем дальше, тем больше мне кажется... что-то тут  не
так.
   - О,  это  интересно,  -  Коллони  изумила  выносливость  и  сила  духа
пленника.
   - Насколько я знаю, у всех благословенных  есть  дружественные  души  и
Друзья. Почему ты не пошлешь на этот дурацкий корабль их?
   - Видишь ли... Друг - существо материальное, лишенное на время телесной
оболочки и заключенное силами магии в  какой-то  предмет.  Мой  Друг  -  в
Алмазе. У него шансы добраться до  Галеры  практически  такие  же,  как  у
любого нормального человека. То есть шансов нет.  Что  касается  душ,  они
находятся в духовном симбиозе со мною. Удались хоть одна из них, и я умру.
Я говорю об этом потому, что разболтать о моих тайнах ты уже не успеешь...
   Майкл Кондвей умер быстро.
   Избавившийся от Невыносимой боли, свободный и бестелесный, он  вознесся
в звездное гостеприимное небо. Все вокруг  казалось  знакомым,  словно  он
годами ничем иным не занимался  -  только  наблюдал  за  каждым  камешком,
бугорком, за каждым  деревцем.  Он  вслушивался  в  ночную  тишину  ушами,
которых уже был лишен. И поглощал запахи планеты всей поверхностью  своего
тела - которого не было и в котором он, впрочем, уже не нуждался.
   Он напрягся, словно орел,  углядевший  добычу,  и  возжаждал  полета  -
быстрого, молниеносного, и эта жажда вскипела в нем вулканической лавой, и
вдруг... вулкан взорвался... зноем,  холодом,  фейерверком  красок,  каких
никогда не слышали уши... Всем тем, что было прежде недоступно. Если бы он
мог, то смеялся и плакал бы над бессмысленностью той жизни...
   Через секунду после смерти память представила  перед  ним  гипнотически
внедренный величественный образ Золотой Галеры.
   И замер Кондвей в своем погребально-радостном танце, замерло  существо,
которое было разумом, телом, мыслью и  волей,  замерла  душа  неосатаниста
Майкла Кондвея. Словно паломник, смирил он свои  разбушевавшиеся  чувства,
хотя ненависть, которую он взращивал в себе годами, холил  и  нежил,  жгла
его... О шааах, как же ненавидел он Коллони!  За  отнятую  им  возможность
стать дьяволом. За то, что тот укротил его и заставил работать на себя. За
то, что неосатанист теперь чист, как  примерный  христианин.  И  ненавидел
своего господина и ничего не мог с ним поделать.
   Кондвей перестал ощущать время, запутался в  его  сетях.  Он  мчался...
мчался... Вот и Золотая Галера в странно знакомой пустоте. Майкла  охватил
ужас, тем более жуткий, что столь же явный, как и сам Кондвей.
   Сияли  доски  борта,  далеко-далеко  вверху  сверкало  солнце.   Тишина
доводила сатаниста до безумия.
   И вдруг он  уловил  рядом  с  собой  какое-то  движение.  Майкл  увидел
бесконечные ряды громадных весел, весла  гребли  в  едином  ритме,  толкая
гигантское судно  вперед.  Поблескивали  звезды,  то  исчезали,  когда  их
заслоняли весла, то вновь появлялись, трепетали паруса,  и  в  смертельном
страхе трепетала душа Кондвея. Внезапно нечто, источающее черное зло, тихо
скользнуло в его сознание.
   Майкл захлебнулся сатаной. Захлебнулся всем тем,  чего  страстно  желал
всю жизнь и что только теперь обратило к нему жесткое лицо,  абсолютно  не
схожее с тем, что он воображал. Панцирь покаяния треснул под напором  зла.
В  сотую  долю  секунды  Кондвей  изумился  могуществу  сатаны,  ужаснулся
несоответствию веры и действительности - изумился и ужаснулся, ибо  вдруг,
совершенно вопреки своей воле, возопил:
   - Спаси, Господи!
   И засмеялся сатана и потащил его за собой,  вверх,  на  борт,  а  затем
вниз, где размеренно двигались весла. Майкл барахтался в  крепких  когтях,
вырывался,  но  воля  его  постепенно  слабла.  Все   ближе   бубны,   все
пронзительнее крик:
   - Раз... два... Раз... два...
   В это время Коллони, включив дымку,  благосклонно  выслушивал  посланца
Радивилла, бормотавшего нечто о чувстве долга.
   Благословенный хлебнул прямо из горлышка вековой выдержки  "Сардвей"  и
меланхолично махнул рукой.
   - Хватит! Лучше скажи - как там с Галерой?
   Посланец,  видимо,  был  достаточно  хорошо  информирован,  ибо  только
вздохнул и выругался. Потом пробурчал:
   - Радивилл сам этим занялся. Он  раскопал  что-то  в  Книге  Пророчеств
Путеводной  Звезды  и  сидит  над  нею  вот  уже  несколько   часов,   как
завороженный.
   Встревожившись, Коллони отставил в сторону  древнюю  бутылку  и  всплыл
вверх, в библиотеку. Он предпочитал всем  иным  книги  в  их  традиционной
оболочке, и это обходилось ему с каждым годом все дороже и дороже. Коллони
вытащил переплетенную в кожу тоненькую Книгу Пророчеств Путеводной Звезды,
опустился в глубокое антикварное кресло и начал перелистывать страницы.
   Спустя полчаса, в  3:40,  он  прочитал  некий  фрагмент,  вскочил,  как
ошпаренный, швырнул Пророчества в угол и со всех ног  помчался  к  страту.
Уже в машине он подключился к мозгу Благословенных Сонмов и отыскал  досье
десантника, спятившего после контакта с Галерой. Используя  характеристику
несчастного как  тест,  Коллони  наложил  ее  на  параметры  человечества.
Результат был ошеломляющ: шанс на спасение имели немногие.
   "...и придет день, когда посмотрите в небо и  увидите  адский  корабль,
мчащийся навстречу вашим душам, движимый вами же, к вашей же гибели. И  вы
ничего не сможете сделать, лишь смотреть и ждать, когда сатана заберет то,
что ему принадлежит. Он пройдет, как рыбак с  неводом,  по  вашим  могучим
империям и оставит столь немногих, что им, исполненным ужаса и  затерянным
в безграничных пустынях, никогда не суждено будет сойтись вместе..."
   В гигантском офисе Благословенных  Сонмов  никто  не  удивился,  увидев
летящего, как на пожар, Коллони. Но многие  содрогнулись,  когда  заметили
дрожь в его руках и ужас в глазах.
   - Чарльз! - воскликнул он, врываясь в кабинет архангела. - О, Чарльз!..
   Внезапное вторжение Коллони, хоть и было  предсказано  душами,  привело
Радивилла в некоторое замешательство:
   - В чем дело?
   - В чем дело? - Благословенный тяжело плюхнулся в  подлетевшее  к  нему
кресло. - Близится конец света, Чарльз, конец света!
   Радивилл пожал плечами.
   - Не для всех. Кое-кто выживет.
   - И ты так спокойно говоришь об этом?
   - А как я должен говорить? Впрочем... это ведь только теория.
   - Теория?!
   - Если ты читал внимательно,  то,  наверное,  заметил,  что  Путеводная
Звезда упоминает о судне, которое опередит адский корабль,  и  предупредит
людей.
   - Катер десантников? Послушай... я послал туда на разведку душу...
   - Ты полный дурак!
   - Не свою дружественную душу. Душу человека, умершего около часа назад.
Я приказал ему все узнать и вернуться. Он был неосатанистом. Вчера ночью я
изловил его в Европе. На нем условное заклятие, - Благословенный достал из
кармана перстень. - Если он не вернется  к  5:58,  аннулируется  покаяние,
совершенное с моей помощью.
   - Если это корабль сатаны, то не вернется.
   - Именно...
   Коллони спрятал лицо в ладонях. Пальцы дрожали, хотя он  изо  всех  сил
пытался овладеть собой.
   Радивилл нахмурил брови.
   - Успокойся. Все это не так трагично...
   Коллони истерически захохотал.
   Архангел встал и подошел к панорамному окну.
   Сверкали вспышки защитного  поля,  окружающего  здание  -  это  лихачи,
переведя  свои  страты  на  ручное  управление,  чуть  ли   не   впритирку
проносились рядом с трехкилометровым колоссом. Над  ближайшим  космопортом
распарывали тьму навигационные лазеры, когда очередной чудовищный  корабль
взмывал вверх,  нагло  выхватывая  из  тисков  гравитации  миллионы  тонн.
Длинные, похожие на  гусениц,  транспортники  со  сверхзвуковой  скоростью
неслись в  фиолетовых  желобах  антигравитационных  туннелей.  Гигантские,
неотразимо прекрасные воздушные лилии  медленно  плыли  внизу,  над  самой
землей, заслоняя от людской суеты подаренную природе поверхность планеты.
   - Я тебя понимаю, - тихо и спокойно сказал Радивилл. - Это  ужасно.  Мы
тысячелетиями  сколачиваем  великие  империи,  миллиарды  людей  живут   в
достатке и спокойствии и хотят жить так дальше. Они знают, что  от  сатаны
защищаем их мы. И вдруг... мы оказываемся бессильными. Тут  уж  ничего  не
поделаешь. Спасутся лишь те, которые жили в ладах с совестью. Может, это и
эгоизм, но мы ведь останемся... мы ведь живем по совести...
   Коллони покачал головой - вяло, будто лишившись всех своих сил.
   Они ждали: застывший в кресле Коллони  и  всемогущий  архангел,  угрюмо
вглядывавшийся в зарево ночного города. Золотая Галера  мчалась  к  Земле,
собирая по пути жниво смерти с Мальд и Катио, с  Джонаст-4,  с  Раттона  и
Бед-тана...
   Пробило шесть и сменились цифры на ногтях. Лежавший на  столе  перстень
лопнул с сухим треском. Уже и в  Солнечной  системе  души  расставались  с
телами, возносились в небо, захваченные врасплох...
   "...миллиарды душ людей,  полагавших,  что  живут  праведно,  прикованы
будут безмерной тяжестью их зла к золотым веслам..."
   И остался только крик сатаны, громыхание бубнов, скрип весел...
   - Раз... два... Раз... два...
   Тело Коллони мягко сползло  на  пол.  Его  остекленевшие  глаза  мертво
смотрели в сияние над городом, в огромное восходящее солнце.
   Радивилл  открыл  рот,  собираясь  восславить  Господа,  но  губы   его
сомкнулись,  руки  судорожно  сжались  на  подлокотниках  кресла,  и  душа
отрешилась от тела.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - И.Найденков
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Вокруг ни звука. Звуки только у меня в голове. Бабушка заперла меня  на
ключ в моей комнате и не хочет выпускать. Потому что это случилось говорит
она. Мне кажется я плохо вела себя.  Но  это  все  из-за  платья.  Я  хочу
сказать из-за маминого платья. Мама ушла от нас навсегда. Бабушка  говорит
моя мама на небе. Не понимаю, как это? Как она попадет на  небо  если  она
умерла?
   А теперь я слышу бабушку. Она в маминой комнате. Она укладывает  мамино
платье в сундучок. Почему она всегда делает это? А потом еще она  запирает
сундучок на ключ. Меня очень огорчает что она  делает  это.  Платье  такое
красивое и потом оно очень хорошо пахнет. И оно такое мягкое. Так  приятно
прижаться к нему щекой. Но я больше никогда не смогу сделать это. Это  мне
запрещено. Я думаю, это все потому что бабушка очень рассердилась. Но я  в
этом не уверена. Сегодня все было как обычно. К нам пришла Мэри Джейн. Она
живет напротив. Она каждый день приходит играть со мной. Сегодня тоже.
   У меня есть семь кукол и еще  одна  пожарная  машина.  Сегодня  бабушка
сказала играй со своими куклами и с машиной. Она сказала не ходи в  мамину
комнату. Она всегда так говорит. Наверное потому, что она боится  будто  я
устрою там беспорядок.
   В маминой комнате все очень красиво. Я хожу туда когда дождь. Или когда
бабушка отдыхает после обеда. Я стараюсь не  шуметь.  Я  сажусь  прямо  на
кровать и я трогаю белое покрывало. Как будто я снова маленькая.  Оно  так
хорошо пахнет как все красивые вещи.
   Я играю будто мама одевается и она разрешила мне остаться.  Я  чувствую
запах  платья  из  белого  шелка.  Это  ее  вечернее  платье   для   самых
торжественных случаев. Она сказала так однажды я не помню когда.
   Я слышу как шелестит платье когда его надевают.  Я  слышу  когда  очень
сильно прислушиваюсь.
   Я притворяюсь будто мама сидит за туалетным столиком.  Я  хочу  сказать
будто она возле своих духов и румян.  И  потом  я  вижу  ее  глаза  совсем
черные. Я вспоминаю это.
   Так странно если идет дождь. Будто чьи-то глаза смотрят в  окно.  Дождь
шумит как большой великан  на  дворе.  Он  говорит  тихо  тихо  чтобы  все
замолчали. Мне нравится играть будто все как было тогда  когда  я  была  в
маминой комнате.
   Еще больше мне нравится когда я сажусь за мамин  туалетный  столик.  Он
большой и совсем розовый и тоже хорошо пахнет. На сиденье вышитая подушка.
Там много бутылочек с шишечками сверху и  внутри  духи  разного  цвета.  И
почти всю себя можно видеть в зеркале.
   Когда я здесь я притворяюсь будто мама  это  я.  Тогда  я  говорю  мама
замолчи я хочу выйти и ты меня не заставишь остаться.  Это  я  так  говорю
что-то я не знаю почему. Будто я слышу это внутри себя. И потом  я  говорю
ах мама перестань плакать они не схватят меня у меня мое волшебное платье.
   Когда я притворяюсь так я расчесываю свои волосы долго-долго. Только  я
беру свою щетку я ее приношу с собой. Я никогда не беру мамину щетку. Я не
думаю что бабушка так сердится потому что я никогда не беру мамину  щетку.
Мне не хочется делать это.
   Иногда я открываю сундучок. Это потому что я очень  люблю  смотреть  на
мамино платье. Я больше всего люблю смотреть на него. Оно такое красивое и
еще шелк такой мягкий. Я могу миллион лет гладить его.
   Я становлюсь на колени на ковре с розами. Я прижимаю платье к себе и  я
чувствую его запах. Я прикладываю платье к щеке. Было  бы  чудесно  унести
его с собой чтобы спать прижав его к себе. Мне очень хочется этого.  Но  я
не могу сделать это. Потому что так сказала бабушка.
   Еще она говорит нужно было сжечь его но я так любила твою  маму.  Потом
она плачет.
   Я никогда не вела себя с платьем  нехорошо.  Я  всегда  укладывала  его
потом в сундучок будто его никто не трогал. Бабушка никогда не знала.  Мне
даже смешно что она не знала. А вот теперь она знает.  Она  меня  накажет.
Почему она так рассердилась? Разве это платье не моей мамы?
   На самом деле мне больше всего нравится в маминой комнате  смотреть  на
мамин портрет. Вокруг него все такое золотое. Это рамка  говорит  бабушка.
Он на стене возле письменного стола.
   Мама красивая. Твоя мама была красивая говорит  бабушка.  Я  вижу  маму
возле себя она мне улыбается она красивая сейчас. И всегда.
   У нее черные волосы. У меня тоже. И еще красивые черные  глаза.  И  еще
красные губы такие красные. Она в белом  платье.  У  нее  совсем  открытые
плечи. У нее белая кожа почти как платье. И еще руки. Она такая  красивая.
Я все равно ее люблю пусть она ушла навсегда я ее так люблю.
   Я думаю это потому что я была нехорошая. Я хочу сказать о Мэри Джейн.
   Мэри Джейн пришла после обеда как всегда. Бабушка ушла к себе отдыхать.
Она сказала теперь не забудь ты не должна ходить в комнату твоей  мамы.  Я
ей сказала хорошо бабушка. Я тогда так думала на самом деле но потом мы  с
Мэри Джейн играли с пожарной машиной. И Мэри Джейн сказала спорим  у  тебя
нет мамы ты все придумала она сказала.
   Я разозлилась на нее. У меня есть мама я знаю. Я очень злюсь  если  она
говорит я все придумала. Она  говорит  я  лгунья.  Я  хочу  сказать  из-за
туалетного столика и кровати и портрета и платья и потом всего-всего.
   Я сказала потому что ты вредная подожди я тебе покажу.
   Я посмотрела  в  бабушкину  комнату.  Она  спала  и  храпела.  Я  опять
спустилась вниз я сказала Мэри Джейн туда можно бабушка не  узнает.  Потом
она больше не очень вредничала. Она стала ухмыляться как  она  это  всегда
делает. А потом она испугалась и закричала она ударилась  о  стол  который
наверху в вестибюле. Я сказала ты такая трусиха. Она сказала у нас в  доме
не бывает так темно как в твоем.
   Мы были в маминой комнате. Было темно ничего не  было  видно.  Тогда  я
отодвинула шторы. Совсем немножко чтобы Мэри  Джейн  видела.  Вот  комната
моей мамы я сказала может быть я это выдумала?
   Она осталась у дверей и она больше не хотела вредничать.  Она  смотрела
вокруг. Она подпрыгнула когда я взяла ее за руку. Я сказала иди сюда.
   Я села на кровать я сказала это кровать моей мамы смотри какая  мягкая.
Она опять ничего не сказала.  Трусиха  я  ей  сказала.  Это  неправда  она
сказала.
   Я сказала ей сесть на кровать потому что  нельзя  узнать  какая  мягкая
кровать если не сидеть.  Тогда  она  села  рядом.  Потрогай  как  мягко  я
сказала. Понюхай как хорошо пахнет.
   Я закрыла глаза только все было не так как всегда было  очень  странно.
Потому что со мной была Мэри  Джейн.  Перестань  трогать  покрывало  я  ей
сказала. Это ты мне сказала трогать его она сказала. Ну и  что  я  сказала
перестань.
   Идем что я покажу я сказала и потянула  ее  с  кровати.  Это  туалетный
столик. Я потащила ее показать столик. Она сказала уйдем отсюда.
   Я показала ей зеркало. Мы посмотрелись  в  зеркало.  У  нее  лицо  было
совсем белое. Мэри Джейн трусиха я сказала. Это неправда это неправда  она
сказала и потом это в гостях где совсем темно и так тихо.  И  потом  здесь
пахнет она сказала.
   Тогда я очень разозлилась. Здесь совсем не пахнет я сказала. Пахнет она
сказала это ты говоришь что нет. Я еще больше  разозлилась.  Здесь  пахнет
как хорошие вещи красивые вещи я сказала. Нет здесь пахнет будто в комнате
твоей мамы кто-то больной.
   Не смей говорить будто в маминой комнате кто-то больной я сказала.
   А потом ты мне не показала платье ты мне соврала она сказала здесь  нет
никакого платья. Меня будто стало жечь внутри и я дернула ее за волосы.  Я
тебе покажу я сказала и не смей больше говорить я лгунья.
   Она сказала я пойду домой я расскажу маме что ты мне сделала. Нет ты не
пойдешь я сказала ты посмотришь платье моей  мамы  и  лучше  не  говори  я
лгунья.
   Я сказала сиди тихо и сняла ключ с крючка. Я встала на колени и открыла
сундучок ключом.
   Мэри Джейн сказала фу это пахнет как помойка.
   Я ее схватила ногтями. Она вырвалась и она страшно  разозлилась.  Я  не
хочу чтобы ты меня щипала она сказала у нее все лицо было красное.  Я  все
расскажу моей маме она сказала. Ты совсем ненормальная это вовсе не  белое
платье оно совсем противное и грязное она сказала.
   Нет оно не грязное я сказала. Я совсем громко сказала  не  понимаю  как
бабушка не услышала. Я достала платье из сундучка. Я  подняла  его  высоко
чтобы она видела платье такое белое. Платье развернулось и зашумело  будто
дождь на улице и низ платья опустился на пол. Оно белое я  сказала  совсем
белое и потом чистое и все из шелка.
   Нет она сказала она была как бешеная и совсем красная. Там есть  дырка.
Я еще больше разозлилась. Я сказала если бы мама была здесь  она  бы  тебе
показала. У тебя нет мамы она сказала. Когда она говорила она была  совсем
некрасивая. Я ее ненавижу.
   У меня есть мама. Я совсем громко сказала. Я показала пальцем на  мамин
портрет. Так здесь в твоей дурацкой комнате совсем темно и ничего не видно
она сказала. Я ее толкнула очень сильно и она ударилась о письменный стол.
Теперь смотри я сказала про портрет. Это моя мама это самая красивая  дама
на свете.
   Она противная у нее странные руки сказала Мэри Джейн.  Это  неправда  я
сказала она самая красивая дама из всех дам на свете. Нет нет она  сказала
у нее так торчат зубы.
   Потом я не помню ничего. Мне показалось что платье само зашевелилось  в
моих руках. Мэри Джейн закричала я больше  ничего  не  помню.  Было  очень
темно словно окна были закрыты шторами.  Все  равно  я  больше  ничего  не
видела. Я больше ничего  не  слышала  только  странные  руки  зубы  торчат
странные руки зубы торчат только возле никого не было чтобы говорить это.
   Было что-то еще мне кажется будто говорили не  позволяйте  ей  говорить
это! Я могла не держать больше платье в руках. Оно было на мне. Я не помню
как это случилось. Потому что было так будто я вдруг стала большая.  Но  я
все равно была маленькая девочка. Я хочу сказать снаружи.
   Мне кажется я тогда была ужасно плохая.
   Я думаю бабушка увела меня из маминой комнаты. Я не знаю. Она кричала о
боже сжалься над нами это случилось это случилось. Она все время повторяла
это. Я не знаю почему. Она тащила меня за  руку  до  моей  комнаты  и  она
заперла меня. Она сказала она больше не позволит мне выйти из комнаты.  Ну
и пусть я не боюсь. Что случится со мной  когда  она  будет  держать  меня
взаперти миллион миллионов лет? Ей даже не  надо  будет  заботиться  чтобы
кормить меня. К тому же я совсем не хочу есть. Я наелась досыта.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - И.Найденков
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Сегодня мама назвала меня чудовищем. Ты чудовище она сказала. Я видел в
ее глазах гнев. Хотел бы я знать что такое чудовище.
   Сегодня сверху падала вода. Она везде падала я видел. Я видел  землю  в
окошке. Земля пила воду как рот если очень хочет пить.  Потом  она  выпила
много воды и вернула назад грязную. Мне не понравилось.
   Мама красивая я знаю. Здесь где я сплю со  стенами  вокруг  от  которых
холодно у меня есть бумага. Она была чтобы ее съел огонь когда он закрыт в
печке. Сверху написано фильмы и звезды. Там есть картинки  на  них  другие
мамы. Папа говорит они красивые. Он один раз говорил.
   Он говорит маме тоже. Она такая красивая я тоже  прилично  выгляжу.  Ты
посмотри на себя он сказал.  Лицо  его  было  некрасивое  будто  он  хочет
побить. Я поймал его руку и сказал замолчи папа. Он  выдернул  руку  потом
отошел далеко где я не мог дотронуться.
   Сегодня мама немного отвязала меня я мог подойти к  окошку  посмотреть.
Так я увидел земля пьет воду которая падает сверху.


   Сегодня наверху было желтое. Я знаю я смотрю моим глазам больно.  Когда
я на него смотрел в подвале стало красное.
   Я подумал это церковь. Они туда ходят те наверху. Они  дают  проглотить
себя большой машине она катится и уезжает. Сзади есть маленькая мама.  Она
меньше меня. Я очень большой. Я сделал цепь вышла из стены это  секрет.  Я
могу смотреть в окошко как хочу.
   Сегодня когда сверху больше нет желтого  я  съел  свою  еду  и  еще  ел
тараканов. Я слышал наверху смеются.  Я  хотел  знать  почему  смеются.  Я
сделал цепь вышла из стены я обернул ее вокруг себя. Я шел тихо  чтобы  не
шуметь к лестнице она идет наверх. Лестница кричит если я иду. Я  поднялся
наверх мои ноги скользили я иначе не могу  ходить  по  лестнице  мои  ноги
зацепляются за дерево.
   После лестницы я открыл дверь. Это было место совсем белое такое  белое
иногда падает сверху. Я вошел и остался чтобы не  было  слышно  где  я.  Я
слышал смеются очень громко. Я пошел где смеялись я открыл  немного  дверь
потом я посмотрел. Там были люди. Я никогда не вижу  людей  это  запрещено
видеть их. Я хотел быть с ними хотел тоже смеяться.
   Потом мама пошла и толкнула дверь. Дверь ударила меня мне было  больно.
Я упал цепь сделала шум. Я закричал. Мама сделала  ртом  будто  засвистела
внутрь она положила руку себе на рот. Ее глаза сделались большими.
   Потом я услышал папа зовет. Что упало он сказал.  Мама  сказала  ничего
это поднос. Иди помоги собрать она сказала. Он пришел и сказал это  значит
такое тяжелое тебе нужно помогать. Тогда он увидел  меня  он  стал  совсем
некрасивый. В его глазах опять был  гнев.  Он  побил  меня.  Моя  жидкость
вылилась из одной руки. Она сделала на полу все зеленое. Это грязно.
   Папа сказал вернись в подвал. Я сам  туда  хотел.  Моим  глазам  больно
когда свет. В подвале им не больно.
   Папа привязал меня к кровати. Наверху  еще  долго  был  смех.  Я  лежал
тихо-тихо я смотрел на паука совсем черного паук ползал по  мне.  Я  думал
как папа сказал. Обожемой он сказал. И ему только восемь лет он сказал.


   Сегодня папа снова сделал цепь в стену. Нужно попробовать снова  вынуть
ее. Папа сказал я был очень плохой когда убежал. Никогда больше  не  делай
так или я тебя побью до крови. После этого мне очень плохо.
   Я спал весь день и потом я положил голову на стену она делает  холодно.
Я думал про белое место наверху. Мне было плохо.


   Я снова сделал цепь вышла из стены. Мама была  наверху.  Я  слышал  она
смеется очень громко. Я посмотрел в окошко. Я увидел  много  людей  совсем
маленьких как маленькая мама и еще как маленький папа. Они красивые.
   Они делали красивые звуки они бегали везде по  земле.  Их  ноги  бегали
очень быстро. Они такие как мама и папа. Мама говорит все нормальные  люди
такие.
   Потом один маленький папа увидел меня. Он показал на окошко.  Я  отошел
по стене вниз потом свернулся клубком в темноте. Я  не  хотел  чтобы  меня
видели. Я слышал они говорили возле окошка я слышал их  ноги  бегали  там.
Наверху стукнула дверь. Я слышал маленькая мама она звала наверху. Потом я
слышал большие шаги я быстро пошел на свою кровать. Я вернул цепь в  стену
потом я лег как всегда.
   Я слышал мама пришла. Она сказала ты был у окна. Я слышал ее гнев.  Это
запрещено ходить к окну она сказала. Ты опять вытащил цепь из стены.
   Она взяла палку и побила меня. Я не плакал.  Я  не  умею  так.  Но  моя
жидкость потекла на всю кровать. Мама это увидела и сделала шум своим ртом
и ушла далеко. Она сказала обожемой божемой зачем ты сделал так. Я  слышал
палка упала на землю. Мама побежала потом ушла наверх. Я спал весь день.


   Сегодня опять сверху была вода. Мама была наверху я  услышал  маленькая
мама спускается по лестнице очень тихо. Я спрятался в ящик с углем я  знал
мама рассердится когда маленькая мама увидит меня.
   У нее с собой был маленький живой  зверь.  У  зверя  были  острые  уши.
Маленькая мама  говорила  с  ним.  А  потом  было  так  живой  зверь  меня
почувствовал. Он побежал к ящику с углем  и  посмотрел  на  меня.  У  него
шерсть стала очень большая. Он сделал гнев своим ртом с острыми зубами.  Я
засвистел я хотел чтобы он ушел но он прыгнул на меня.
   Я не хотел делать плохо. Я  испугался  когда  он  укусил  меня  сильнее
крысы. Я схватил его маленькая мама закричала. Я сжал живого  зверя  очень
сильно. Он стал делать звуки я такие звуки  никогда  не  слышал.  Потом  я
отпустил его. Он лежал весь раздавленный совсем красный на угле.
   Я еще прятался когда мама пришла она  позвала  меня.  Я  боялся  палки.
Потом мама ушла. Я вылез из ящика я взял с собой зверя. Я  спрятал  его  в
своей постели потом лег сверху. Я сделал цепь в стену.


   Сегодня уже другой день. Папа сделал цепь совсем короткую я  больше  не
могу вытащить ее из стены. Он меня бил мне было плохо. Но теперь я  вырвал
палку из его рук я потом сделал мой звук. Он побежал далеко  у  него  лицо
стало совсем белое. Он убежал из места где я сплю он закрыл дверь на ключ.
   Мне не нравится. Весь  день  вокруг  стены  они  делают  холодно.  Цепь
вытащить из стены совсем трудно. У меня теперь есть очень плохой гнев  для
папы и мамы. Я им покажу. Я сделаю опять ту вещь как прошлый раз.
   Сначала я сделаю мой крик и мой смех. Я буду бегать по стенам. Потом  я
прицеплюсь к потолку всеми ногами и повисну вниз головой. Я буду  смеяться
и лить везде зеленое и они будут очень несчастные что были такие  злые  со
мной.
   А потом если они еще попробуют меня бить я им сделаю плохо как я сделал
живому зверю. Я им сделаю очень плохо.



   ----------------------------------------------------------------------
   Lucius Shepard. The Man Who Painted the Dragon Griaule (1984).
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - Л.Королев.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   "Если не считать работ, что находятся в  собрании  Сихи,  единственными
сохранившимися   до   сего   дня   произведениями   Каттанэя   располагает
муниципальная галерея Регенсбурга. Это восемь написанных  маслом  полотен,
самое примечательное среди которых -  "Женщина  с  апельсинами".  Все  они
экспонировались на студенческой выставке, которая  продолжалась  несколько
недель после того, как Каттанэй покинул город своего рождения и направился
в Теочинте, где надеялся  увлечь  дерзким  замыслом  почтенный  магистрат;
навряд ли ему удалось узнать о судьбе картин  или  о  том  безразличии,  с
каким отнеслись к ним критики.  Пожалуй,  для  современных  исследователей
творчества  художника  наибольший  интерес   -   ибо   в   нем   отчетливо
просматривается характер Каттанэя - представляет "Автопортрет", написанный
в двадцативосьмилетнем возрасте, за год  до  того,  как  Каттанэй  ушел  в
Теочинте.
   Фон полотна - глянцевито-черный,  на  нем  проступают  едва  различимые
очертания  половиц.  Черноту  перечеркивают  две  золотистых  линии,  а  в
"окошке" между ними виднеются худощавое лицо художника и его плечо. Мы как
бы глядим на художника сверху вниз - быть может, через отверстие в  крыше,
а он смотрит на нас, щуря глаза от света, его губы кривит  гримаса  полной
сосредоточенности.  При  первом  знакомстве  с  картиной  я  был   поражен
исходившим  от  нее  напряжением.  Мне  казалось,  я  наблюдаю   человека,
заключенного в клетку тьмы с золотистой решеткой в окне, мучимого  знанием
о  свете,  который  существует  вне  тюремных  стен.  И  пускай  то   было
впечатление  историка  искусства,  а  не  простого   посетителя   галереи,
впечатление, которое заслуживает гораздо меньшего доверия  в  силу  своей,
так сказать, искушенности; но еще мне показалось, что художник  сам  обрек
себя на подобную участь, что он легко  мог  бы  вырваться  из  заключения,
однако, сознавая необходимость некоторого ограничения,  намеренно  заточил
себя в темноту..."
   Рид Холланд, доктор философии.
   "Мерик Каттанэй: замысел и воплощение".



   1

   В 1853 году в стране  далеко  к  югу,  в  мире,  отделенном  от  нашего
тончайшей гранью возможного, дракон  по  имени  Гриауль  обитал  в  долине
Карбонейлс; административным центром плодородной местности, что  славилась
добычей серебра, красного дерева  и  индиго,  был  город  Теочинте.  В  те
времена драконов хватало, в большинстве своем  они  обитали  на  скалистых
островах к западу от  Патагонии  -  крошечные,  раздражительные  существа,
самое крупное из которых размерами едва ли превосходило  ласточку.  Однако
Гриауль принадлежал к роду Древних. За долгие века он вырос настолько, что
его спинной гребень насчитывал в высоту 750 футов, а расстояние от кончика
хвоста  до  носа  равнялось  шести  тысячам  футов.  Здесь  уместно  будет
упомянуть, что драконы живут не за счет  поглощения  калорий,  а  впитывая
энергию,  которую  производит  течение  времени.  Если  бы  не  наложенное
заклятие, Гриауль умер бы тысячелетия тому  назад.  Но  чародей,  которому
доверили покончить с драконом, знал, что магическая "отдача" угрожает  его
собственной жизни, и в последний миг испугался,  благодаря  чему  заклятие
оказалось не совсем удачным. Чародей бесследно исчез,  а  Гриауль  остался
жив. Его сердце перестало биться, дыхание пресеклось,  но  мозг  продолжал
действовать и порабощал всех,  кто  слишком  долго  находился  в  пределах
незримого влияния.
   Впрочем, открыто оно не  проявлялось.  Да,  жители  долины  приписывали
суровость своих характеров годам, проведенным в  мысленной  тени  дракона,
однако разве в мире мало таких, кто взирает на него с откровенной  злобой,
хотя  никакого  Гриауля  поблизости  нет  и  никогда  не  было?  Да,   они
утверждали, что в частых набегах на  земли  соседей  виноват  все  тот  же
Гриауль, а без него они, дескать, люди мирные,  но  разве  подобное  не  в
природе человека? Наверно, яснее всего о влиянии дракона говорил тот факт,
что, хотя за убийство исполинского  зверя  предлагали  целое  состояние  в
серебре, никто из многочисленных охотников в осуществлении этой  затеи  не
преуспел. Один за другим выдвигались сотни планов, но все они провалились,
поскольку были чистым безумием или страдали  непродуманностью.  В  архивах
Теочинте копились схемы громадных паровых клинков и  прочих  невообразимых
устройств, творцы которых, как правило,  не  спешили  покидать  долину,  а
потому со временем присоединялись к ее вечно недовольному  населению.  Так
все и тянулось из года в год, люди приходили и  уходили,  чтобы  вернуться
вновь, а  весной  1853  года  в  Карбонейлсе  появился  Мерик  Каттанэй  и
предложил раскрасить дракона.
   Каттанэй был долговязым юнцом с копной черных волос на голове. Кожа  на
его лице плотно облегала скулы, глазницы и нос.  Из  одежды  он  предпочел
мешковатые брюки и крестьянскую блузу, а в разговоре  для  выразительности
размахивал  руками.  Когда  он  кого-то  слушал,  глаза   его   постепенно
расширялись, словно от избытка усвоенных сведений, а порой  он  принимался
маловразумительно  вещать   о   "концептуальном   понятии   смерти   через
искусство". Неудивительно, что отцы города, не исключая возможности  того,
что он и в самом деле таков, каким кажется, все-таки склонялись ко мнению,
будто Каттанэй насмехается над ними. Так или иначе,  веры  ему  у  них  не
было. Однако, поскольку он явился с охапкой  схем  и  диаграмм,  следовало
узнать, что взбрело ему в голову.
   - По-моему, - сказал Мерик, - Гриауль не сумеет распознать  угрозу.  Мы
притворимся, будто разукрашиваем его, превращаем в подлинное совершенство,
а сами будем потихоньку отравлять его краской.
   Послышались возражения. Мерик нетерпеливо дождался,  пока  отцы  города
успокоятся. Беседовать с ними было ему не в удовольствие.  Они  сидели  за
длинным столом и хмуро переглядывались между собой, а большое  пятно  сажи
над их головами  как  бы  выражало  общую  мысль.  Они  напоминали  Мерику
виноторговцев  Регенсбурга,  которые  когда-то  заказали   ему   групповой
портрет, а потом дружно отвергли законченную картину.
   - Краска может убивать, - произнес он, когда ропот стих. - Возьмите,  к
примеру, поль-веронез. Ее изготавливают из оксида хрома и  бария.  Вдохнув
один только раз, вы тут же потеряете сознание. Но нужно подойти  к  работе
со всей серьезностью. Если мы просто начнем шлепать краску на его бока, он
сможет что-то заподозрить.
   Перво-наперво, продолжал он, надо будет возвести подмости, с канатами и
лестницами, и установить их так, чтобы они доходили до драконовых глазниц,
а выше разместить рабочую платформу площадью семьсот квадратных футов.  По
его расчетам, потребуется  восемьдесят  одна  тысяча  футов  древесины,  а
команда из девяноста человек завершит строительство в  пять  месяцев.  Тем
временем  группы,  в  составе  которых  будут  химики  и  геолога,  станут
разыскивать известковые отложения - они пригодятся для грунтовки чешуи - и
источники пигментации, будь то органические или минеральные, вроде азурита
или гематита. Специальные  бригады  займутся  очисткой  шкуры  дракона  от
мшанников, отставшей чешуи и прочей  грязи,  а  потом  примутся  покрывать
чистую поверхность смолами.
   - Проще всего побелить его негашеной известью, - говорил  Мерик.  -  Но
так мы потеряем переходы цветов и гребни, которые характеризуют размеры  и
возраст Гриауля, а их, по  моему  глубокому  убеждению,  следует  всячески
придерживаться, иначе у нас получится не картина, а нелепая татуировка!
   Надлежало также поднять на дракона чаны для краски  и  собрать  наверху
различные мельницы:  бегуны  для  отделения  красителей  от  рядовых  руд,
шаровые  мельницы  для  размельчения  красящих  веществ,  глиномялки   для
смешивания, глин с минеральными маслами. Еще там должны были быть чаны для
кипячения  и   кальцинаторы   -   печи   высотой   в   пятнадцать   футов,
предназначенные  для  производства  каустической  извести,  которая  будет
использоваться в герметизирующих растворах.
   - Мы поставим их на голове дракона, - сказал  Каттанэй,  -  точнее,  на
передней теменной кости. - Он посмотрел свои записи. - У меня  вышло,  что
кость шириной около 350 футов. Это как, похоже на правду?
   В  большинстве  своем  отцы  города  пребывали  в   состоянии   полного
изумления, однако один  из  них  сумел  утвердительно  кивнуть,  а  другой
спросил:
   - Сколько он будет умирать?
   - Трудно сказать наверняка, - ответил Мерик. - Нам ведь неизвестна  его
восприимчивость к яду. Быть может, несколько лет. Но даже в худшем  случае
умирание растянется всего лишь лет  на  сорок  или  пятьдесят:  химикалии,
проникая под чешую, постепенно размягчат скелет, и в конце концов  Гриауль
развалится, как старый амбар.
   - Сорок лет! - воскликнул кто-то. - Немыслимо!
   - Или пятьдесят, - улыбнулся Мерик. - Зато нам  хватит  времени,  чтобы
закончить работу. - Он повернулся, подошел к окну и встал у него, глядя на
белые домики Теочинте. Похоже, сейчас наступает переломный момент. Если он
правильно понял членов магистрата, они  ни  за  что  не  поверят  в  план,
который не сопряжен с трудностями. Им нужно чувствовать, что они совершают
жертвоприношение, что  соглашаются,  движимые  исключительно  благородными
побуждениями. - За сорок-пятьдесят лет  ваши  ресурсы  истощатся,  ибо  на
осуществление моего замысла уйдет все  -  лес,  животные,  минералы.  Ваша
жизнь уже никогда не станет прежней, но от дракона вы избавитесь.
   Отцы города взволнованно зашумели.
   - Вы действительно хотите его убить? - Мерик стукнул кулаком по  столу,
за которым они сидели. - Вы  столетия  дожидались  того,  кто  срубит  ему
голову или обратит в облачко пара. Но такого не произойдет! Я же предлагаю
вам выход не из легких, зато практичный и элегантный. Его погубит та самая
земля,  на  которой  он  распростерся!  Да,  придется  потрудиться,   новы
избавитесь от него. А вы ведь именно того и желаете, правда?
   Отцы города молча обменялись взглядами. Мерик увидел, что они  поверили
ему и гадают теперь, какую он запросит цену.
   - Мне понадобится пятьсот  унций  серебра,  чтобы  нанять  инженеров  и
мастеровых, - сказал он. - Поразмыслите на досуге. А  я  пока  погляжу  на
вашего дракона, осмотрю его  чешую  и  так  далее.  Когда  я  вернусь,  вы
сообщите мне свое решение.
   Члены магистрата заворчали, принялись чесать в затылках,  но,  наконец,
договорились  обсудить  предложение  Каттанэя  с  верховной  властью.   На
обсуждение они  запросили  неделю,  а  сопровождать  художника  к  Гриаулю
назначили мэршу Хэнгтауна Джарке.
   Протяженность долины с юга на север составляла семьдесят миль, с  обоих
боков ее возвышались лесистые холмы, очертания которых  невольно  наводили
на мысль, что под ними спят громадные звери. На плодородной,  обработанной
почве долины произрастали банановые деревья,  сахарный  тростник  и  дыни,
кое-где виднелись рощицы диких пальм и  заросли  ягодников,  над  которыми
высились мрачными часовыми гигантские смоковницы. Очутившись на расстоянии
в полчаса езды от города, Джарке и Мерик стреножили своих лошадей и начали
подниматься по пологому склону, который выводил  в  распадок  между  двумя
холмами. Мерик потел, задыхался и, в итоге, остановился, не пройдя и трети
пути, но Джарке  упорно  двигалась  вперед.  Она  не  замечала  того,  что
совершает восхождение в одиночестве. Лицо ее было смуглым и обветренным, и
внешне она напоминала пивной бочонок с ножками. Они с Мериком  были  почти
ровесниками, однако с первого взгляда казалось, что Джарке старше  лет  на
десять. На ней было серое платье, перепоясанное в талии кожаным ремнем,  с
которого  свисали  четыре  метательных  ножа,  с  плеча  свешивался  моток
веревки.
   - Далеко еще? - крикнул Мерик.
   Джарке обернулась и нахмурилась.
   - Ты стоишь на его хвосте. Все остальное за холмом.
   По спине Мерика пробежал холодок, и он уставился на траву  под  ногами,
словно ожидал, что она вдруг исчезнет, обнажив ряд сверкающих чешуек.
   - Почему мы идем пешком? - спросил он.
   - Лошадям тут не нравится, - фыркнула Джарке, - да и людям тоже.
   Она зашагала дальше.
   Двадцать минут спустя они перевалили через холм и продолжили подъем. Из
подлеска выглядывали кривые, кряжистые стволы  дубов,  в  камышах  жужжали
насекомые. Путь пролегал по как будто бы естественному  уступу  шириной  в
несколько сот футов, но  впереди,  там,  где  склон  круто  уходил  вверх,
маячили толстые зеленовато-черные колонны. Между ними  виднелись  кожистые
складки, все в земле, которая  лепилась  к  ним  многочисленными  комьями.
Колонны  выглядели  остатками  рухнувшего  забора  или  призраками   седой
древности.
   - Крылья, - пояснила Джарке. -  Обычно  их  не  видно.  В  окрестностях
Хэнгтауна есть места, где можно пройти под ними... Но я бы тебе  этого  не
советовала.
   - Я хочу взглянуть на них поближе, - проговорил Мерик, чувствуя, что не
в силах отвернуться. Хотя листья деревьев сверкали в ярких  лучах  солнца,
крылья оставались темными, словно поглощали свет, словно  возраст  дракона
не допускал такой детской забавы, как эффект отражения.
   Джарке отвела Каттанэя на  лужайку,  которую  окружали  с  трех  сторон
древовидные папоротники и дубы. Они отбрасывали на траву  густую  тень.  С
четвертой стороны земля резко обрывалась. Джарке обмотала один конец своей
веревки вокруг дуба, а вторым обвязала Мерика.
   - Дерни, когда захочешь задержаться, а после двух рывков я тебя вытащу,
- сказала она  и  начала  отпускать  веревку.  Мерик  двинулся  к  обрыву.
Папоротники щекотали ему шею, дубовые листья гладили по щекам. Внезапно  в
глаза ему ударило  солнце.  Он  огляделся:  ноги  его  стояли  на  складке
драконьего  крыла,   которое   исчезало   вверху   под   слоем   земли   и
растительности. Мерик позволил  Джарке  спустить  его  на  десяток  футов,
дернул за веревку, повис в воздухе и  принялся  рассматривать  исполинский
бок Гриауля.
   Чешуйки имели шестиугольную форму, были тридцати футов в поперечнике  и
около половины этого расстояния в высоту. Среди цветов и оттенков основным
являлся бледный золотисто-зеленый, попадался также  и  белесый;  некоторые
чешуйки  заросли  голубоватым  мхом,  другие  -  лишайником,   чьи   узоры
представлялись символами неведомого змеиного  алфавита.  В  трещинах  вили
гнезда  птицы,  из  щелей  высовывались  и  колыхались  на  ветру   стебли
папоротника. Мерику почудилось, будто он оказался в чудесном висячем саду.
От осознания древности Гриауля у него закружилась  голова,  он  неожиданно
понял, что может смотреть только прямо перед собой,  и  висел  так,  точно
муха на теле гигантского зверя. Он утратил  всякое  ощущение  перспективы:
бок Гриауля заслонял небо, создавал свое собственное притяжение, и  Мерика
так и подмывало встать на него и пойти вверх без помощи веревки.  Он  было
извернулся, чтобы выполнить задуманное, но Джарке приняла рывок за  сигнал
и потянула веревку к себе. Она подняла Мерика вдоль крыла, проволокла  его
по грязи через папоротники и вытащила на лужайку. Бездыханный, он лежал  у
ее ног.
   - Хороша туша, да? - усмехнулась она.
   Когда Каттанэй  немного  оправился,  они  двинулись  по  направлению  к
Хэнгтауну, но не прошли и сотни ярдов по тропе, что вилась меж  деревьями,
как Джарке выхватила из-за пояса нож  и  метнула  его  в  выскочившего  из
подлеска зверька размером с енота.
   - Шипун, - сказала она, опустилась  на  колени  и  вынула  нож  из  шеи
зверька. - Мы называем их так, потому что они шипят на бегу. Они  питаются
змеями, но не прочь полакомиться и неосторожными детишками.
   Мерик присел рядом. Тело шипуна покрывал короткий черный мех, но голова
была лысой; ее бледная, как у трупа, кожа  морщилась  как  после  чересчур
долгого   пребывания   в   воде.   Раскосые   глаза,   плоский   нос;    в
непропорционально крупной пасти торчали устрашающего вида клыки.
   - Драконьи паразиты, -  проговорила  Джарке.  -  Живут  в  его  глотке,
прячутся за губой и нападают на других паразитов. - Она надавила  на  лапу
шипуна, и из той вылезли кривые, как крючья, когти. -  А  если  добычи  не
попадается, - женщина вырезала у  зверька  язык  ножом,  лезвие  которого,
подобно поверхности терки, усеяно было зубцами,  -  тогда  они  вылизывают
Гриауля.
   В Теочинте дракон представлялся  Мерику  заурядной  ящерицей  со  слабо
различимым биением жизни внутри, этаким осколком былого богатства ощущений
и чувств, однако теперь он начал подозревать, что  со  столь  замысловатым
биением жизни еще не сталкивался.
   - Моя бабка, - рассказывала Джарке, - уверяла, будто драконы в  старину
могли в мгновение ока долететь до солнца  и  вернуться  обратно,  и  будто
возвращались  они  с  шипунами  и  всеми  остальными.   Она   считала   их
бессмертными. А потом они сделались такими  большими,  что  Земля  уже  не
могла их вместить,  поэтому  сюда  заглядывал  один  молодняк,  -  женщина
состроила гримасу. - Не знаю, верить этому или нет.
   - Значит, ты глупа, - произнес Мерик.
   Джарке искоса поглядела на него, рука ее потянулась к поясу.
   - Как ты можешь жить здесь и сомневаться? - Мерик, похоже, сам удивился
тому, с какой яростью защищает миф. - Боже мой! Этот... -  Он  умолк,  ибо
заметил на лице женщины проблеск улыбки.
   Она прицокнула языком, чем-то, по всей видимости, довольная.
   - Пойдем. Я хочу достичь глаза до заката.


   Пики  сложенных  крыльев  Гриауля,  заросшие  снизу   доверху   травой,
кустарником и  карликовыми  деревьями,  образовывали  два  холма,  в  тени
которых, на берегу озерца, и примостился Хэнгтаун. Джарке  объяснила,  что
озерцо питает поток, бегущий с соседнего холма; у города он разливается, а
потом стекает по перепонкам  одного  из  крыльев  на  плечо  дракону.  Под
крылом, сказала  она,  очень  красиво,  там  папоротники  и  водопады,  но
горожане опасаются туда ходить.
   Издалека Хэнгтаун выглядел весьма живописно: старинные дома,  дымки  из
печных труб... Но при ближайшем рассмотрении дома превратились в кособокие
хижины с прорехами в стенах и разбитыми стеклами. У берега озера плавали в
мыльной пене пищевые отбросы и прочий мусор. На улицах было пусто, лишь на
некоторых  крылечках  сидели  мужчины.  Они   мрачно   кивали   Джарке   и
недружелюбно косились на Мерика. Ветер шевелил траву,  под  крышами  хижин
сновали пауки, и повсюду ощущались апатия и разложение.
   Джарке было как будто не по себе. Она, по-видимому,  решила  ни  с  кем
Мерика не знакомить и задержалась  в  городе  ровно  столько,  сколько  ей
понадобилось для того, чтобы взять  из  какой-то  хижины  еще  один  моток
веревки. Оставив Хэнгтаун позади, они  двинулись  между  крыльев  вниз  по
спинному хребту дракона - скоплению золотисто-зеленых столбов,  обагренных
лучами заходящего солнца.  Джарке  пустилась  рассказывать,  как  горожане
приспосабливаются к такой жизни. Травы, что растут  на  спине  Гриауля,  и
омертвевшие чешуйки считаются лекарствами и вроде бы  обладают  колдовской
силой. Кроме того, различные коллекционеры  интересуются  предметами  быта
предыдущих поколений хэнгтаунцев.
   - А еще существуют добытчики чешуи, - докончила Джарке  с  нескрываемым
отвращением. - Генри Сихи из Порт-Шантея платит им хорошие деньги за живые
чешуйки, и многие соблазняются, хоть и боятся, что  это  накличет  на  них
беду. - Она прошла несколько шагов в молчании, потом прибавила: - Но  есть
и такие, кто живет тут совсем по другим причинам.
   Лобный рог над глазами Гриауля был изогнут у основания, как у  нарвала,
и отклонялся назад, к  крыльям.  Джарке  пропустила  веревки  сквозь  ушки
вбитых в рог стержней,  обвязала  Мерика  и  обвязалась  сама.  Велев  ему
подождать, она спрыгнула с века.  Мгновение  спустя  Каттанэй  услышал  ее
голос. Когда он спускался, у него снова закружилась голова.  Он  разглядел
далеко внизу когтистую лапу, заметил  мшистые  клыки,  выступающие  из-под
невероятно  длинной  верхней  челюсти,  ударился  о   нее   и   беспомощно
затрепыхался в воздухе. Джарке поспешила ему на помощь и усадила  на  край
нижнего века.
   - Черт! - воскликнула она, топая ногой.
   Трехфунтовая  долька  соседней  чешуйки  соскользнула  с  места.  Мерик
присмотрелся повнимательнее: внешне ее  было  не  отличить  от  остальных,
однако между ней и  шкурой  дракона  виднелась  тонюсенькая  щель.  Джарке
брезгливо толкала ее до тех  пор,  пока  она  не  оказалась  вне  пределов
досягаемости.
   - Мы называем их хлопьями, - объяснила она в ответ на вопрос Мерика.  -
Какие-то насекомые. Суют  под  чешую  свои  хоботки  и  высасывают  кровь.
Видишь? - Она показала на стаю птиц, паривших рядом с  боком  Гриауля.  Те
внезапно разлетелись в стороны,  и  золотая  блестка  оторвалась  от  тела
дракона и понеслась в долину. - Птицы охотятся на них, разрывают и съедают
внутренности. - Джарке подсела к нему, помолчала и спросила: - Ты и впрямь
сможешь это сделать?
   - Что? Убить дракона?
   Она кивнула.
   - Разумеется, - проговорил он и не удержался, чтобы не  приврать,  -  я
разрабатывал свой способ много лет.
   - Но если вся краска будет у него на голове, как ты доставишь ее  туда,
куда нужно?
   - Очень просто: по трубам.
   - Ты умный парень, - проговорила Джарке  и  кивнула  снова.  Видя,  что
Мерик польщен и собирается ее поблагодарить, она добавила: -  Но  из  того
ничего не следует. Быть умным - невелика  заслуга,  все  равно,  что  быть
высоким. - Она отвернулась, и разговор оборвался.
   Мерик уже устал удивляться, но не мог не восхититься драконьим  глазом.
По его прикидкам, тот был футов семьдесят в длину и  пятьдесят  в  высоту;
его прикрывала полупрозрачная мембрана, начисто лишенная  даже  намека  на
мох или лишайник. Она посверкивала в лучах  закатного  солнца,  а  за  ней
угадывались иные цвета. Солнце опускалось  все  ниже,  и  мембрана  начала
подрагивать,  а  потом  разошлась  точно  посередине.  С   неторопливостью
театрального занавеса ее половинки  раздвинулись,  и  из-за  них  выглянул
огромный зрачок. При мысли о том, что Гриауль видит его,  Мерик  пришел  в
ужас и вскочил на ноги, но Джарке остановила художника.
   - Стой и смотри, - велела она.
   Впрочем, он и без того  не  способен  был  шевельнуться.  Глаз  дракона
зачаровывал. Зрачок был узким и густо-черным, а вот  радужная  оболочка...
Каттанэй никогда раньше не видел столь  ослепительных  оттенков  голубого,
алого и золотого. Те блики, которые он сперва принял за  отблески  заката,
были на деле своего рода фотическими реакциями. Кольца  света  зарождались
где-то в глубине зрачка, расширялись, затопляли радужную  и  гасли,  чтобы
уступить место следующим. Мерик ощущал тяжесть драконьего взора, в котором
таились неизмеримо древние мысли, и, словно вняв неслышному призыву, в его
сознание хлынули воспоминания, неожиданно яркие и отчетливые...
   Лишь с наступлением сумерек Каттанэй сообразил, что глаз закрылся.  Его
рот был разинут в безмолвном крике, глаза слезились  от  напряжения,  язык
словно приклеивался к небу. Джарке неподвижно сидела в тени.
   - По... - он судорожно сглотнул. - Поэтому ты живешь здесь, верно?
   - Отчасти, - ответила она. - Я вижу в нем то, что происходит,  то,  что
нужно изучать.
   Она встала, подошла к краю века  и  сплюнула.  Долина  внизу  выглядела
серой и неправдоподобной, холмы едва проступали из надвигающейся тьмы.
   - Я видела там тебя, - сказала Джарке.


   Неделю спустя, потратив много времени на исследования и разговоры,  они
возвратились в Теочинте. Отцы города встретили Мерика в  ратуше,  сообщили
ему, что его план одобрен, вручили художнику сундук с  пятьюстами  унциями
серебра и заявили, что все общественные запасы - в его  распоряжении.  Они
предложили повозку и сопровождающих, чтобы доставить сундук в  Регенсбург,
и справились, нет ли такой работы, какую  можно  было  бы  начать  в  его,
Каттанэя, отсутствие.
   Мерик взвесил на ладони серебряный слиток. Вот оно, желанное  богатство
- два, а может статься, и три года свободного труда безо  всяких  заказов.
Но как все переменилось  за  одну-единственную  неделю!  Он  посмотрел  на
Джарке. Та глядела в окно, явно оставляя решение за ним. Он положил слиток
обратно в сундук и прикрыл крышку.
   - Вам придется посылать другого, - сказал он.
   Отцы города недоуменно переглянулись, а Мерик засмеялся, -  он  хохотал
над тем, как легко отринул свои мечты и ожидания.


   "С первого посещения мною долины прошло одиннадцать лет, а с той  поры,
как  началась  раскраска  -  двенадцать.  Я  был  потрясен   произошедшими
изменениями. Множество холмов лишилось  растительности  и  превратилось  в
бурые кочки, диких животных не было и следа. Но сильнее  всего  изменился,
конечно же, сам Гриауль. Спину его заслоняли  подмости,  по  боку,  словно
пауки,  ползали  мастеровые,  все  чешуйки  были   либо   окрашены,   либо
загрунтованы.  В  башне,  которая  вздымалась  к   глазу   дракона,   было
полным-полно народа,  а  по  ночам  кальцинаторы  и  чаны  на  его  голове
выбрасывали  в  небо  языки   пламени,   и   казалось,   что   в   небесах
нежданно-негаданно возник еще один город. Внизу же появился и  разрастался
на  глазах  поселок,  среди  жителей  которого,   помимо   рабочих,   были
проститутки,   игроки,   различного   рода    бездельники    и    солдаты.
Умопомрачительная  стоимость  проекта  вынудила  власти  Теочинте  создать
регулярное воинское подразделение, которое совершало  набеги  на  соседние
земли, чтобы  хоть  как-то  возместить  колоссальные  расходы.  На  бойнях
ожидали своей очереди быть  переработанными  в  масла  и  красители  стада
испуганного домашнего скота.  По  улицам  громыхали  повозки  с  рудами  и
растительными продуктами. Я сам привез в Теочинте корни марены:  они  дают
чудесный розовый оттенок.
   Договориться с Каттанэем о встрече было не так-то просто.  Рисовать  он
не рисовал,  но  в  его  кабинете  сутки  напролет  толпились  инженеры  и
мастеровые, и он советовался  с  ними  или  занимался  чем-либо  не  менее
важным. Когда мы, наконец, встретились, я обнаружил, что, подобно Гриаулю,
он переменился коренным образом.  Его  волосы  поседели,  лоб  избороздили
морщины, а правое плечо уродовала шишка, результат неудачного падения.  Он
развеселился, узнав,  что  я  хочу  приобрести  картину,  то  есть  купить
раскрашенные чешуйки после смерти Гриауля, и, как мне кажется,  не  принял
меня всерьез.  Но  женщина  по  имени  Джарке,  его  постоянная  спутница,
сообщила Каттанэю, что на меня можно  положиться  и  что  я  уже  приобрел
несколько костей, зубы и даже грязь из-под  брюха  Гриауля.  Последнюю  я,
признаться, продал как обладающую магическими свойствами.
   - Что ж, - сказал Каттанэй, - пожалуй, кто-то должен ими владеть.
   Он пригласил меня наружу, мы вышли и стали рассматривать картину.
   - Вы сохраните их вместе? - спросил он.
   - Да, - ответил я.
   - Если вы дадите мне письменное обещание, - сказал он, - они ваши.
   Я приготовился к долгим препирательствам из-за цены, а потому пришел  в
известное замешательство, но еще больше меня смутили его следующие слова.
   - Вы полагаете, в этом есть толк? - поинтересовался он.
   Каттанэй не считал картину плодом своего воображения,  он  был  уверен,
что лишь раскрашивает те узоры, которые проявлялись на боку Гриауля, и что
после нанесения краски под ее слоем возникают новые изображения,  так  что
работу  нужно  постоянно  переделывать.  Он  относился  к   себе   как   к
мастеровому, а не как к представителю творческой профессии. Однако, как бы
то ни было, в Теочинте начали съезжаться люди  из  самых  разных  уголков,
чтобы полюбоваться на творение Каттанэя. Одни утверждали, будто  различают
в сверкании красок пророчества  о  грядущем.  Другие  переживали  духовное
преображение. Третьи, собратья-художники, переносили фрагменты картины  на
свои холсты в надежде добиться признания и успеха пускай даже  в  качестве
копиистов  Каттанэя.  Сама  по  себе  картина   была   маловразумительной:
бледно-золотистое пятно на боку дракона;  но  под  блестящей  поверхностью
находились мириады тонов и оттенков, которые, по  мере  того,  как  солнце
свершало свой путь по небесам  и  сияло  то  ярче,  то  тусклее,  обретали
бесчисленные формы, обращались в диковинные  фигуры,  словно  ожившие  под
взглядами наблюдателей. Я не  стану  и  пытаться  разнести  эти  формы  по
категориям, ибо их было не сосчитать; они отличались  друг  от  друга  как
условия, при которых их рассматривали. Однако скажу, что в  утро  нашей  с
Каттанэем встречи я,  человек  практичный  до  мозга  костей  и  полностью
обделенный  даром  визионерства,  чувствовал  себя  так,   будто   картина
поглотила меня, подхватила и помчала по  переплетениям  света  и  решеткам
радужных цветов, которые походили на озаренные солнцем края облаков,  мимо
сфер, спиралей, колец пламени..."
   Генри Сихи. "Пресловутый Гриауль"



   2

   В жизни Мерика с той поры, как он появился в долине, побывала  не  одна
женщина. Их притягивали его растущая слава и связь с тайной дракона, и  по
тем же причинам они и расставались с ним, чувствуя себя обескураженными  и
ненужными. Однако Лиз  была  иной.  Во-первых,  она  по-настоящему  любила
Мерика,  а  во-вторых,  была  замужем  за  человеком  по  имени  Пардиэль,
десятником бригады, которая обслуживала кальцинатор. Мужа она  не  любила,
но уважала,  а  потому  долго  и  тщательно  взвешивала  в  уме  возможные
последствия разрыва отношений с ним.
   Мерик еще не встречал женщины, столь склонной к самокопанию.  Она  была
моложе его на двенадцать лет,  высокая  и  статная;  высветленные  солнцем
волосы, карие глаза, которые темнели и  словно  обращались  внутрь  всякий
раз, когда она над чем-либо задумывалась. Она имела привычку анализировать
все, что хоть в какой-то мере ее затрагивало, исследовала свои эмоции так,
будто они были выводком диковинных насекомых, снятых ею с подола юбки.  Но
Мерик, несмотря на известные осложнения, считал эту  черту  характера  Лиз
скорее добродетелью, чем  недостатком.  Как  и  подобает  влюбленному,  он
вообще не находил в подруге изъянов. Чуть ли  не  год  напролет  они  были
самозабвенно счастливы, подолгу разговаривали, гуляли,  а  когда  Пардиэль
работал в две смены и вынужден  был  ночевать  у  своей  печи,  занимались
любовью в пещерах под крылом дракона.
   Горожане ходить туда по-прежнему  опасались.  Молва  уверяла,  что  там
обитает нечто гораздо хуже шипунов и хлопьев, и винила это самое  нечто  в
исчезновении любого, даже никудышнейшего из работников.  Однако  Мерик  не
особенно доверял слухам.  В  глубине  души  он  был  убежден,  что  выбран
Гриаулем на роль палача и что поэтому дракон никому не позволит  причинить
ему зло; к тому же только под крылом они с Лиз могли  не  опасаться  того,
что кто-нибудь их увидит.
   Под крыло уводила лесенка, грубо вырубленные в чешуе ступеньки  -  явно
постарались добытчики чешуи. Чтобы преодолеть ее, требовалось  незаурядное
мужество, ибо она возносилась над долиной на добрые шестьсот футов. Однако
Мерик и Лиз обвязывались для надежности веревками  и  постепенно,  гонимые
опаляющей страстью, приучились не обращать  внимания  на  зияющий  провал.
Обычно они забирались в пещерообразную полость футов на пятьдесят - дальше
Лиз идти отказывалась, поскольку, в отличие от Мерика, боялась; там стекал
с кожистых складок крыла ручеек.  Он  срывался  на  пол  пещеры  маленьким
водопадом.  Сама  пещера  выглядела  этаким   волшебным   гротом.   Сверху
свешивались вуалями эктоплазмы  омертвевшие  чешуйки,  повсюду  колыхались
огромные папоротники, кружили в полумраке ласточки. Иногда, лежа  рядом  с
Лиз, Мерик думал о том, что стук их сердец словно оживляет странное место;
ему чудилось, что стоит им уйти, как  вода  замирает  в  неподвижности,  а
ласточки куда-то пропадают. И вот,  веря  всей  душой  в  преобразующую  и
животворящую силу их взаимной привязанности, он как-то  утром,  когда  они
одевались и готовились к возвращению в Хэнгтаун, предложил Лиз уйти вместе
с ним.
   - На другой конец долины? - печально улыбнулась она. -  Кому  от  этого
будет лучше? Пардиэль пойдет за нами.
   - Нет, - ответил Мерик. - В другую страну. Куда угодно, лишь  бы  прочь
отсюда.
   - Мы не можем, - возразила она, пиная крыло, - не можем,  пока  Гриауль
жив. Или ты забыл?
   - Мы ведь не пытались.
   - Зато другие пробовали.
   - Но мы сумеем, я знаю, мы сумеем!
   - Ты романтик, - проговорила  она  и  бросила  взгляд  на  долину,  что
простерлась далеко внизу у драконьего брюха.  Рассветное  солнце  обагрило
холмы, и даже кончики крыльев Гриауля тускло отливали красным.
   - Разумеется, я романтик! - воскликнул он сердито и встал. - И что же в
том плохого?
   - Ты не оставишь свою работу, - Лиз вздохнула. - Чем ты займешься, если
мы уйдем? Или...
   - Ну почему надо все обсуждать заранее?! -  крикнул  Мерик.  -  Я  буду
татуировать слонов! Или расписывать  груди  великанов,  или  разукрашивать
китов! Чем не дело для меня?
   Она улыбнулась, и его гнев мгновенно иссяк.
   - Я вовсе  не  о  том,  -  сказала  она.  -  Мне  лишь  хочется  знать,
удовлетворишься ли ты чем-то иным.
   Она протянула Мерику руку, чтобы он помог  ей  подняться.  Обнимая  ее,
вдыхая аромат волос Лиз, он заметил вдруг крошечную человеческую  фигурку.
Она  казалась   совершенно   неправдоподобной   и,   даже   когда   начала
приближаться, все увеличиваясь  в  размерах,  напоминала  не  человека,  а
колдовскую замочную скважину в залитом алым светом склоне холма. Однако по
раскачивающейся походке и по широким плечам  Мерик  догадался,  что  видит
перед собой Пардиэля. Тот  нес  в  руках  длинный  крюк,  из  тех,  какими
пользовались мастеровые, чтобы цепляться за чешуи. Мерик напрягся,  и  Лиз
оглянулась посмотреть, что его встревожило.
   - О Господи! - она высвободилась из объятий.
   Пардиэль остановился в  дюжине  футов  от  них.  Он  молчал.  Лицо  его
скрывалось в тени, крюк лениво болтался в руке. Лиз шагнула ему навстречу,
замерла - и заслонила собой Мерика. Пардиэль издал нечленораздельный вопль
и ринулся вперед, размахивая крюком.  Мерик  оттолкнул  Лиз  в  сторону  и
уклонился  сам,  уловив  мимолетный  запах  серы.  Пардиэль  споткнулся  о
какую-то неровность и рухнул навзничь. Смертельно напуганный, понимая, что
с десятником ему не тягаться, Мерик схватил Лиз за руку и повлек ее глубже
в полость под драконьим крылом. Он  надеялся,  что  страх  перед  чудищем,
которое   якобы   обитало   там,   заставит   Пардиэля   воздержаться   от
преследования, но упованиям его не суждено было сбыться. Десятник двинулся
за ними, слегка постукивая крюком по бедру.
   Выше  крыло  усеивали   сотни   разнообразных   припухлостей,   которые
образовывали запутанный лабиринт гротов и проходов, таких низких,  что  по
ним приходилось ползти. Шум дыхания и  прочие  звуки  эхом  отражались  от
стен, и Мерик, как ни старался, уже не мог расслышать шагов Пардиэля.  Так
глубоко  он  никогда  не  проникал.  Раньше  он  полагал,  что  тут  будет
темным-темно, однако мхи и лишайники,  что  лепились  к  крылу,  светились
собственным светом; они стелились по  чешуе  завитками  бледно-голубого  и
зеленоватого пламени. Мерику почудилось, будто они  с  Лиз  -  великаны  и
пробираются по вселенной, чья звездная  материя  не  застыла  еще  в  виде
галактики и туманностей. В призрачном сиянии лицо Лиз  -  она  то  и  дело
оборачивалась  -  выглядело  безумным  и  мокрым  от  слез.  Вот   женщина
выпрямилась, заглянула в следующий грот - и пронзительно взвизгнула.
   Сперва Мерик решил, что Пардиэлю каким-то образом удалось обогнать  их,
но потом увидел, что причиной испуга Лиз был человек, сидевший  у  дальней
стены  грота,  вернее,  не  человек,  а  мумия.  На  голове  ее   клочьями
топорщились волосы, сквозь полупрозрачную кожу проступали кости,  глазницы
зияли пустотой,  между  ног,  там,  где  положено  находиться  гениталиям,
возвышалась горстка  пыли.  Мерик  подтолкнул  Лиз,  мол,  пошли,  но  она
воспротивилась и показала на мумию.
   - Глаза, - прошептала она с ужасом.
   Лишь теперь Мерик осознал, что в черной пустоте глазниц мерцают неяркие
блики. Что-то вынудило его  опуститься  на  колени,  подчинило  себе  волю
художника, но, впрочем, секунду спустя освободило ее. Он оперся ладонью  о
чешую - и нащупал вдруг массивный перстень. В его черном камне мерцали  те
же блики, что и в глазах мумии, а на поверхности была  вырезана  буква  S.
Мерик внезапно осознал, что норовит отвернуться от  камня  и  от  глазниц,
словно они внушают ему отвращение. Он прикоснулся к руке мумии: кожа  была
высохшей и твердой, но живой.
   Позади послышался шум. Мерик вскочил и ткнул пальцем в зев туннеля.
   - Беги туда, - прошептал он. - Мы обойдем его и выйдем к лесенке.
   Но Пардиэль был уже слишком близко, чтобы поддаться на подобную уловку.
Они бежали сломя голову, падали, поднимались и бежали  снова,  а  Пардиэль
преследовал  их  по  пятам;   очутившись   в   просторном   гроте,   Мерик
почувствовал, как крюк вонзился ему в ногу. Он повалился  на  пол  пещеры.
Пардиэль прыгнул на  него,  отогнал  Лиз,  которая  попыталась  вмешаться,
схватил Мерика за волосы и ударил его затылком  о  чешую.  Лиз  завизжала,
перед глазами Мерика  вспыхнули  ослепительные  огни.  Еще  один  удар!  И
третий! Он смутно  различал,  как  Лиз  сцепилась  с  Пардиэлем,  как  тот
отпихнул ее и вновь  взмахнул  крюком.  Лицо  десятника  искажала  гримаса
ненависти. Неожиданно она  пропала.  Рот  Пардиэля  широко  раскрылся,  он
потянулся  за  спину,  будто  хотел  почесать   лопатку.   По   подбородку
заструилась кровь, он рухнул  прямо  на  грудь  Мерику.  Художник  услышал
голоса. Он попробовал скинуть  с  себя  тело  Пардиэля,  но  лишь  попусту
истратил оставшиеся силы. Тьма поглотила его, непроглядная тьма, столь  же
отвратительная, как глаза мумии.


   Его голова лежала на чьих-то коленях, кто-то смачивал ему  лоб  влажной
тканью. Он подумал, что это Лиз, но когда спросил, что случилось, ответила
ему Джарке.
   - Пришлось убить его.
   Голова  Каттанэя  жутко  болела,  взгляд  отказывался   фокусироваться,
омертвевшие чешуйки, что нависали над ним, дергались, словно  припадочные.
Мерик сообразил, что его вынесли из полости к лесенке.
   - А где Лиз?
   - Не волнуйся, - сказала Джарке, - скоро ты ее увидишь. -  Слова  мэрши
прозвучали так, будто она произнесла приговор.
   - Где она?
   - Я отослала ее в Хэнгтаун. Или ты хотел, чтобы вас заметили  вдвоем  в
день пропажи Пардиэля?
   - Она бы не ушла... - Мерик моргнул, стремясь рассмотреть лицо  Джарке.
Глубокие морщинки в уголках ее губ напоминали ему об узорах  лишайника  на
драконьей чешуе. - Что ты с ней сделала?
   - Убедила, что так будет лучше, -  отозвалась  Джарке.  -  Ты  что,  не
знаешь, что она только забавляется с тобой?
   - Я должен поговорить с ней.
   Мерика мучала совесть; к тому  же,  Лиз  не  перенесет  такого  горя  в
одиночку. Он попробовал встать, однако ногу сразу же словно обожгло огнем.
   - Ты не пройдешь и десяти футов, - сказала  женщина.  -  Подожди,  пока
твоя голова на прояснится. Тогда я помогу тебе взобраться наверх.
   Мерик закрыл глаза. Он твердо вознамерился  отыскать  Лиз,  как  только
окажется в Хэнггауне. Вместе они решат, как им быть. Чешуя, на которой  он
лежал, была холодной, и ее холод постепенно передавался  коже  Каттанэя  и
его плоти, как будто он сливался с драконьей шкурой.
   - Как звали того чародея? - справился он, вспомнив  мумию,  перстень  и
камень с вырезанной буквой. - Того, который пытался прикончить Гриауля...
   - Никогда не слышала, - ответила Джарке. - Но, сдается мне,  там  сидит
как раз он.
   - Ты видела его?
   - Да, когда гналась за добытчиком чешуи,  стащившим  и  моток  веревки.
Бедняга, ему не позавидуешь.
   Джарке  помогла  ему  подняться,  они  вскарабкались   по   лесенке   и
возвратились в Хэнгтаун, а Пардиэль остался в полости на  радость  птицам,
ветрам или чему похуже.
   "Если  я  не  ошибаюсь,  считается,  что  любящая  женщина  не   станет
колебаться или обдумывать создавшееся  положение;  нет,  она  слепо  будет
повиноваться своим желаниям. Я испытала  это  отношение  на  себе:  многие
обвиняли меня в бездействии. Пожалуй, я слишком уж осторожничала.  Вину  с
себя я ни в какой мере не снимаю,  но  что  касается  осквернения  святого
чувства, здесь я ни при чем. Наверно,  со  временем  мы  расстались  бы  с
Пардиэлем, ибо нас мало что связывало. Однако у меня были все основания не
торопиться. Злым моего муха назвать никто не мог; кроме  того,  существует
же понятие супружеской верности.
   После смерти Пардиэля я не могла видеть Мерика, а  потому  переехала  в
другое место. Он часто пытался  встретиться  со  мной,  но  я  всегда  ему
отказывала. Искушение было велико, но сознание вины не  отпускало.  Четыре
года спустя, когда умерла Джарке - ее раздавило сорвавшейся повозкой,  мне
написал один из ее помощников. В  письме  говорилось,  что  Джарке  любила
Мерика, что это она сообщила Пардиэлю о наших  свиданиях  и,  быть  может,
сама разработала план убийства. Тяжесть моей вины -  для  меня  -  заметно
ослабела, и я подумала: а не повидаться ли мне с  Мериком.  Однако  прошло
чересчур много времени, и мы оба жили своей жизнью,  поэтому  я  не  стала
ничего предпринимать. Еще через шесть лет, когда  воздействие  Гриауля  на
людей  уменьшилось  настолько,  что  сделалась  возможной   эмиграция,   я
переселилась в Порт-Шантей, после чего не слышала о Мерике добрых двадцать
лет, а потом получила однажды письмо, часть которого приведу.
   "...Мой старый друг из Регенсбурга, Луис Дардано, живет со мной и пишет
мою биографию. Повествование выходит довольно-таки  легковесным  и  сильно
смахивает на те истории, которые обычно рассказывают в трактирах; впрочем,
если ты помнишь мою манеру, такой тон представляется вполне подходящим. Но
вот я читаю - и удивляюсь: неужели моя  жизнь  была  столь  простой?  Одно
стремление, одна привязанность... Господи, Лиз! Мне  семьдесят  лет,  а  я
по-прежнему грежу о тебе, по-прежнему думаю о том, что случилось тем утром
под крылом. Как ни странно, только теперь я понял, что корень всего  не  в
Джарке и не в нас с тобой, а в Гриауле. Как я мог не видеть этого раньше?!
Ведь я уходил от него, а он нуждался во мне,  ибо  иначе  некому  было  бы
завершать картину на его  боку,  картину  его  полета,  бегства,  желанной
смерти. Я уверен, ты сочтешь мой вывод смехотворным, но не забудь,  что  я
пришел к нему в конце пути длиною в сорок лет. Я знаю  Гриауля,  знаю  его
чудовищную ловкость и коварство. Я чувствую его влияние в каждом поступке,
совершенном в долине с момента моего в  ней  появления.  Каким  же  я  был
глупцом, раз не мог догадаться, что за печальным исходом нашей любви стоит
его зловещая воля!..
   Теперь тут всем заправляют военные, как тебе, наверняка, известно и без
меня. По слухам, они собираются зимой осаждать Регенсбург.  Немыслимо!  Их
отцы были невеждами, а они сами - полные тупицы.  Работа  продолжается,  у
меня все  по-старому:  плечо  болит,  дети  пялятся  на  улицах,  взрослые
шепчутся о том, что я спятил..."
   Лиз Клавери. "Под крылом Гриауля"



   3

   Прыщеватый и высокомерный майор Хаук отличался  молодостью,  худобой  и
хромотой. Когда Мерик вошел в его  кабинет,  майор  учился  расписываться.
Роспись Хаука с  ее  элегантными  завитушками  явно  должна  была  служить
примером для потомства. Разговаривая, майор расхаживал по кабинету,  то  и
дело смотрелся в зеркало,  касался  отворота  алого  кителя  или  проводил
пальцами по складкам белых брюк. Форма была новая, во всяком случае, Мерик
еще такой не видел. Он хмыкнул про себя,  заметив  на  эполетах  крошечных
дракончиков. Неужто, подумалось ему, Гриауль способен на подобную иронию и
заронил мысль обо всей этой буффонаде  в  сознание  супруги  какого-нибудь
генерала?
   - ...вопрос не в людях, - вещал майор, - а... - Он умолк и откашлялся.
   Мерик, который занимался тем, что изучал тыльные стороны своих ладоней,
поднял голову. Прислоненная к его колену трость с громким стуком упала  на
пол.
   - Вопрос в материале, - твердо докончил майор. - Например, в  стоимости
сурьмы...
   - Сурьма нам вряд ли уже понадобится, - заметил  Мерик.  -  Минеральные
красные краски мне почти не требуются.
   Лицо майора выразило нетерпение.
   - Отлично, - сказал он, наклонился  над  столом  и  принялся  рыться  в
бумагах. - Ага! Вот чек на доставку некоего  сорта  рыбы,  из  которой  вы
получаете... - Он возобновил рытье.
   - Шоколадный оттенок, - выручил его Мерик. - С ним тоже никаких хлопот.
Мне сейчас нужны золотистые и фиолетовые тона, а также немного голубого  и
розового. - Ему хотелось, чтобы  майор  наконец  заткнулся;  иначе  он  не
успеет подняться к глазу до заката.
   Однако Хаук упорно продолжал подсчеты. Мерик посмотрел в окно.  Поселок
у подножия Гриауля разросся в город, который мало-помалу переползал  через
холмы. Большинство домов выстроено было на совесть,  из  дерева  и  камня;
скаты крыш и дым  из  фабричных  труб  напомнили  Мерику  Регенсбург.  Вся
красота окружающей природы исчезла, переместилась на картину. С востока на
город надвигались свинцово-серые  дождевые  тучи,  но  до  них  пока  было
далеко,  и  полуденное  солнце  светило  вовсю,  заливая   своими   лучами
раскрашенный бок дракона. Казалось, солнечный  свет  проникает  вглубь,  в
мнимую бесконечность  слоев  окраски.  Голос  майора  превратился  в  едва
слышное жужжание. Мерик  любовался  разноцветными,  искристыми  узорами  и
вдруг сообразил, что майор рассуждает о приостановлении работы.
   Поначалу он запаниковал, перебил  Хаука  и  стал  возражать,  но  майор
упрямо твердил свое, и Мерик вынужден был  замолчать,  а  поразмыслив,  он
даже решил, что оно и к лучшему. Закончить картину невозможно, а он устал.
Быть может, самое время порвать  с  Гриаулем,  устроиться  в  какой-нибудь
университет и чуток передохнуть?
   - Речь идет о временном приостановлении, - говорил майор Хаук.  -  Если
зимняя кампания окажется успешной... - Он усмехнулся. -  Если  нас  минуют
чума и прочая  зараза,  мы  вновь  приступим  к  работе.  Разумеется,  нас
интересует ваше мнение.
   Мерик ощутил нарастающее раздражение.
   - Мое мнение таково: вы болваны, - произнес он. - Вы таскаете на плечах
эмблему Гриауля, малюете ее на ваших знаменах, но не имеете  ни  малейшего
понятия о нем. Вы считаете его символом...
   - Прошу прощения, - прервал его майор.
   - Черта с два! - воскликнул Мерик, схватил палку и встал.  -  Вы  мните
себя завоевателями, творцами судьбы! Но поймите - всеми  насилиями,  всеми
бойнями, которые вы устраиваете, вы обязаны Гриаулю!  Вас  направляет  его
воля. Вы паразиты и ничем не отличаетесь от шипунов.
   Майор сел, взял перо и начал писать.
   - Я не могу понять, - горячился Мерик, - как можно жить рядом с  чудом,
с грандиозной тайной, и относиться к  нему  так,  словно  это  всего  лишь
причудливой формы гора!
   Майор продолжал писать.
   - Что вы делаете? - спросил Мерик.
   - Пишу рекомендацию, - ответил майор, не удостоив его взглядом.
   - По поводу?
   - По поводу немедленного прекращения работ.
   Они свирепо поглядели друг на друга. Мерик повернулся, чтобы  уйти.  Но
когда он взялся за дверную ручку, Хаук окликнул его.
   - Мы стольким вам обязаны, - сказал майор. Лицо его выражало уважение и
жалость, и Мерик разозлился еще сильнее.
   - Скольких человек, вы убили, майор? - спросил он, открывая дверь.
   - Трудно сказать. Я служил в артиллерии, а как тут сосчитаешь?
   - Ладно, зато я вел скрупулезный подсчет, - проронил Мерик.  -  За  все
сорок лет  погибло  тысяча  пятьсот  девяносто  три  человека:  мужчины  и
женщины,  отравившиеся,  сварившиеся  заживо,  разбившиеся  при   падении,
загрызенные животными и так далее. Почему бы нам с вами  не  предположить,
что в этом отношении мы равны?


   Полдень выдался теплым, но Мерику, когда он шел к башне, было  холодно.
Холод зарождался где-то внутри него, и ноги становились ватными, а  голова
начинала кружиться. Он попытался  прикинуть,  как  ему  быть.  За  стенами
майорского  кабинета   мысль   об   университете   казалась   куда   менее
привлекательной. Мерик знал,  что  ему  очень  скоро  надоест  преклонение
студентов и зависть  коллег-преподавателей.  На  подходе  к  рынку  кто-то
приветствовал его. Он махнул рукой, но останавливаться  не  стал.  Мужской
голос  произнес:  "И  это  Каттанэй?"  Подразумевалось:  вот  эта   старая
развалина?..
   Он ступил на подъемник, который тут же двинулся вверх,  и  по  привычке
принялся подмечать то, что  нужно  было  бы  сделать.  Что  это  за  склад
древесины на пятом уровне? Так, а на  двенадцатом  протекает  труба.  Лишь
увидев,  как  рабочий  разбирает  часть  подмостьев,  Мерик   вспомнил   о
распоряжении майора Хаука. Должно быть, приказ уже поступил. Только теперь
он осознал, что потерял работу, и прислонился к  поручням.  Сердце  бешено
колотилось, на глаза навернулись слезы. Однако он почти сразу взял себя  в
руки. Солнце висело  низко  над  холмами  на  западе  в  красновато-желтом
ореоле, вид у него был зловещий, как у зрачка стервятника. Что ж,  признал
Мерик, он создал картину и  испоганил  небо,  значит,  ему  пора  уходить.
Покинув долину и избавившись от  ее  влияния,  он  сможет  поразмыслить  о
будущем.
   На двадцатом уровне,  под  самым  глазом  дракона,  сидела  молоденькая
девушка.  Из  ритуала  лицезрения  глаза  сотворили  чуть  ли  не   культ:
многочисленные группы поднимались  на  башню,  чтобы  помолиться,  пропеть
религиозные гимны и обсудить потом свои ощущения. Но  времена  изменились,
восторжествовал практицизм, и та  молодежь,  которая  когда-то  собиралась
здесь, занимает сейчас ответственные посты и ревностно  служит  набирающей
величие империи. Вот о ком надо было бы писать Дардано - о них и обо  всех
тех, кто внес свою лепту  в  растянувшееся  на  сорок  лет  представление.
История Хэнгтауна - чем не материал для летописца?
   Утомленный подъемом,  Мерик  неуклюже  присел  рядом  с  девушкой.  Она
улыбнулась. Он не помнил, как ее  зовут,  однако  она  часто  приходила  к
глазу. Невысокая, смуглокожая; в  ней  чувствовалась  внутренняя  сила,  и
мысли Мерика обратились к Лиз. Он рассмеялся про себя: едва ли  не  всякая
женщина так или иначе вызывала в его памяти образ Лиз.
   - С вами все в порядке? - спросила девушка, озабоченно наморщив лобик.
   - Ода.
   Ему хотелось поговорить, отвлечься от надоедливых мыслей,  но  слова  с
языка не шли. Как она молода! Свежесть, сияние - и беспокойство.
   - Я тут в последний раз, - сказала она. - По крайней мере, на  какое-то
время. Жалко. - И, опережая его  вопрос,  прибавила:  -  Завтра  я  выхожу
замуж, и мы уезжаем.
   Мерик поздравил ее и спросил, кто же счастливый избранник.
   -  Обычный  человек,  -  она  тряхнула  волосами,  словно   подчеркивая
ненужность дальнейших расспросов, и взглянула на мембрану.
   - А что испытывали вы, когда глаз открывался?
   - То же, что и все остальные, - сказал Мерик. - Вспоминал события своей
жизни... и другие... - Он не стал рассказывать девушке о том, что  Гриауль
сохранил память о полете; этим секретом он поделился только с Лиз.
   - Те души, которые там томятся, - она показала на глаз. - Что  они  для
него? Почему он выпускает их к нам?
   - Очевидно, он преследует собственные цели, но какие именно, я  сказать
не могу.
   - Я помню нас с вами, - девушка робко посмотрела на него из-под  темной
прядки волос. - Мы были под крылом.
   - Расскажите, - попросил он и пристально поглядел на нее.
   - Мы были... вместе, - она  покраснела.  -  Ну,  совсем,  понимаете?  Я
страшно боялась, меня пугали звуки и тени, но я любила вас так сильно, что
мне было все  равно.  Мы  любили  друг  друга  ночь  напролет,  и  я  даже
удивилась, потому что думала, что такое бывает только в книгах,  что  люди
специально воображают себе что-то подобное, чтобы справиться  с  ощущением
заурядности происходящего. А наутро место, которое внушало мне ужас, стало
прекраснейшим на свете, кончики крыльев отливали красным, а ручеек  журчал
и падал с уступа... - Она потупилась. - С тех самых пор я  не  переставала
любить вас.
   - Лиз, - произнес он, остро чувствуя свою беспомощность.
   - Так ее звали?
   Он кивнул и  прижал  ладонь  ко  лбу,  чтобы  хоть  как-то  утихомирить
свистопляску в мыслях.
   - Извините, - ее губки  на  мгновение  прильнули  к  его  щеке,  и  это
мимолетное прикосновение ослабило его еще больше.  -  Я  хотела  объяснить
вам, что она переживала, на случай, если вы не знаете. Она показалась  мне
такой взволнованной... Вряд ли она что-то вам сказала.
   Девушка отодвинулась  от  Мерика,  явно  смущенная  тем,  какой  отклик
вызвали у него ее слова, и они долго сидели в молчании. Мерик,  забыв  обо
всем, наблюдал, как солнце золотит и багровит чешую, как свет течет  вдоль
изгибов драконьего тела потоками расплавленной лавы, блекнет и  гаснет,  и
наступают  сумерки.  Внезапно  его  соседка  вскочила  и   устремилась   к
подъемнику.
   - Он мертв! - воскликнула она.
   Мерик непонимающе уставился на нее.
   - Видите? - она показала на солнце: серебристо-алый шар над  холмом.  -
Он мертв. - На ее лице были написаны восторг и страх.
   Свыкнуться с мыслью о  смерти  Гриауля  было  отнюдь  не  легко.  Мерик
повернулся к глазу: за мембраной не было и признака  цветовых  бликов.  Он
услышал скрип подъемника и понял, что  девушка  направилась  вниз,  но  не
спешил последовать ее примеру. Быть может, дракон всего лишь  ослеп.  Нет.
Неужели в том,  что  приказ  о  приостановлении  работ  был  отдан  именно
сегодня,  нет  случайного  совпадения?  Потрясенный,  он  все  глядел   на
мембрану, а солнце спускалось ниже и ниже и, наконец,  нырнуло  за  холмы.
Тогда Мерик встал и подошел к подъемнику, но не успел еще  дотронуться  до
переключателя, как канат задрожал: кто-то поднимался на  верхнюю  площадку
башни. Ну разумеется. Девушка, верно, разнесла весть  по  всей  округе,  и
теперь майоры хауки и иже с ними бегут удостовериться в  кончине  Гриауля.
Мерик не стремился к встрече с ними, не  рвался  увидеть,  как  они  будут
расхаживать тут, точно рыбаки, что похваляются знатным уловом.
   Подъем  по  лобной  кости  оказался  исключительно  трудным.   Лестница
раскачивалась из стороны в сторону, ветер так и  норовил  сбросить  Мерика
вниз, так что с него сошло семь  потов,  а  сердце,  похоже,  готово  было
выскочить из груди. Он кое-как дотащился до огромного чана и оперся спиной
о его ржавый бок.
   - Каттанэй!
   Кто-то окликнул его снизу,  верхушка  лестницы  затряслась.  Боже,  они
лезут за ним! Если доберутся, то начнут  расшаркиваться  в  поздравлениях,
требовать, чтобы  он  одобрил  планы  торжественных  обедов,  мемориальных
досок, эскизы памятных медалей. Прежде чем убраться,  они  вылепят  его  в
гипсе, изваяют в бронзе и забросают птичьим пометом.  Он  был  с  ними  на
протяжении всех сорока лет, одновременно хозяин и раб, но никогда, никогда
не чувствовал себя легко и свободно. Налегая на трость, Мерик  двинулся  к
лобному рогу, потемневшему от многолетнего маслянистого дыма, миновал  его
и заковылял по направлению  к  Хэнгтауну,  который  превратился  теперь  в
призрачный город. Развалины хижин поросли травой, озеро  сначала  загадили
так, что оно стало помойной ямой, а потом осушили - после того, как  летом
91-го в нем утонуло несколько детей. На  месте  дома  Джарке  громоздилась
куча звериных костей, слабо светившаяся в вечерних сумерках.  Над  руинами
гулял ветер.
   - Мерик! Каттанэй!
   Голоса приближались.
   Что ж, остается только одно убежище, куда за ним не пойдут.
   На листьях деревьев лежали  комочки  земли,  которые  осыпались,  когда
Мерик раздвигал ветви. Добравшись до лесенки, он заколебался, ибо  у  него
не было с собой веревки. Конечно, он прекрасно обходился  и  без  нее,  но
сколько лет тому назад? Порывы ветра, крики, огни  в  долине,  похожие  на
усеявшие  серый  бархат   алмазы,   сбивали   его   с   толку   и   мешали
сосредоточиться. Послышался хруст ломаемых веток. К чертям! Мерик  оскалил
зубы - неожиданно заболело  плечо,  прицепил  к  поясу  трость,  осторожно
ступил на лесенку и ухватился руками за петли. Ветер раздувал его  одежды,
грозил вырвать из-под ног шаткую опору и унести в неведомые края. Один раз
он поскользнулся, другой - замер в неподвижности, не имея сил двигаться ни
вперед, ни назад. Но в конце концов он достиг полости под крылом и  выбрал
ровное местечко, где мог спокойно постоять и передохнуть.
   Внезапно он испугался, повернулся было к лесенке и  решил  вернуться  в
Хэнгтаун и примириться со всеми и всякими  торжествами.  Однако  буквально
мгновение спустя он осознал глупость подобной затеи.  Слабость  накатывала
на  него  волнами,  сердце   громко   стучало,   перед   глазами   плавали
ослепительно-белые круги, на грудь словно давило  нечто  весьма  и  весьма
тяжелое. Уняв испуг, он шагнул в темноту, которая царила в полости.  Мерик
знал, что чуть выше находится та складка, где они так часто  укрывались  с
Лиз, и пошел туда, твердо вознамерившись дойти, но припомнил встреченную у
глаза девушку и сообразил, что с этим он уже попрощался. Да, попрощался  -
сомнений не оставалось. Тем не  менее  он  продолжил  путь.  Темнота,  что
наваливалась  на  него,  как  будто  выползала  из   сустава   крыла,   из
многочисленных бледно светящихся  туннелей;  в  одном  из  них  они  тогда
наткнулись на  мумию.  Был  ли  то  в  действительности  древний  чародей,
обреченный по закону магической справедливости  на  бесконечное  умирание?
Вполне возможно. По крайней мере, так и следовало поступить с волшебником,
поднявшим руку на дракона.
   - Гриауль? - прошептал Мерик во тьму и наклонил голову, словно  ожидая,
что ему ответят. Его голос  разлетелся  эхом  по  просторной  полости  под
крылом, и Каттанэй припомнил, что  раньше  здесь  поистине  кипела  жизнь:
скользили по поверхности хлопья, сновали  шипуны,  стрекотали  в  зарослях
диковинные насекомые,  бродили  мрачные  жители  Хэнгтауна,  погромыхивали
водопады. Он бессилен был  вообразить  Гриауля  по-настоящему  живым,  ибо
постигнуть подобное великолепие человеческому рассудку попросту  не  дано.
Однако сейчас он вдруг спросил себя, а не ожил ли дракон, не мчится ли  он
в  золотой  ночи  к  центру  солнца?  Или  то  была  обыкновенная   мечта,
порожденная мерцанием кусочка ткани в  огромном  глазу?  Мерик  засмеялся.
Скорее уж звезды назовут свои начальные имена...
   Он решил остановиться тут, вернее, решение пришло как бы само собой. Из
плеча изливалась боль, настолько сильная,  что  она  виделась  ему  тускло
светящейся струей. Он медленно и осторожно сел,  потом  лег  на  локоть  и
посмотрел на  трость.  Хорошее,  волшебное  дерево!  Да,  ее  вырезали  из
боярышника, что рос на ляжке Гриауля. Однажды ему предложили за нее  целое
состояние. Кому она достанется?  Наверное,  старому  Генри  Сихи,  который
определит ее в свою коллекцию, запрет в стеклянный ящик заодно с башмаками
"самого Каттанэя". Веселенькое дельце!
   Он перелег на живот и положил  подбородок  на  ладонь;  холодная  чешуя
немного заглушала боль. Удивительно, как сокращается масштаб  устремлений.
Он хотел раскрасить дракона, послать сотни  людей  на  поиски  малахита  и
кошенильных тлей, полюбить женщину,  выделить  тот  или  иной  оттенок,  а
кончил  стремлением  лечь  поудобнее.  Что  же  дальше?  Мерик   попытался
упорядочить дыхание, снять тяжесть с груди; тут его слуха  коснулся  некий
шелестящий звук, и он перевернулся на  бок.  Ему  померещилось,  будто  он
видит скользящее по крылу черное пятно... или  это  всего-навсего  шуточки
расстроенных  нервов  и  ослабевшего  зрения?   Больше   удивленный,   чем
устрашенный, он всматривался в тьму, чувствуя, как  колотится  о  драконью
чешую утомленное сердце.


   "Хотя делать простые выводы из сложных предпосылок -  удел  глупцов,  я
все же полагаю, что в его жизни присутствовали и мораль, и поиски  истины,
но доказательство того оставляю всякого рода историкам  и  социологам,  то
бишь специалистам по извинениям за действительность. Мне известно лишь то,
что он поссорился со своей подружкой  из-за  денег  и  ушел  из  дома.  Он
прислал ей письмо, где писал, что отправляется  на  юг  и  вернется  через
несколько месяцев с такой  суммой,  какой  ей  никогда  и  ни  за  что  не
потратить. Я не знаю, чем он занимался. Вся эта история с Гриаулем...
   Мы сидели в "Красном медведе" и пропивали мой гонорар за опубликованную
статью, и кто-то сказал: "Слушайте, ну разве не здорово было бы,  если  бы
Дардано не приходилось писать статьи, а нам - малевать картины, подходящие
по цветовой гамме к мебели заказчиков,  и  раболепствовать  перед  всякими
племянничками и  племянницами?"  И  тут  все  стали  наперебой  предлагать
способы  добывания  денег,  но  дальше  грабежа  и  киднеппинга   фантазия
почему-то не шла. Однако затем кого-то осенило надуть магистрат  Теочинте,
а через пару-тройку минут у нас уже сложился план. Совместными усилиями мы
набросали его на салфетках. Я  долго  пытался  вспомнить,  не  было  ли  у
кого-нибудь из нас отсутствующего вида,  не  ощущал  ли  я  ледяной  холод
мысленного прикосновения Гриауля,  но  ничего  такого  мне  на  память  не
приходит. То было обыкновенное надувательство, пьяный  розыгрыш,  шальная,
бредовая идея. Вскоре после того наши средства иссякли, и мы вывалились на
улицу. Шел снег, огромные белые хлопья падали нам  на  воротник,  таяли  и
стекали  тоненькими  струйками  за  шиворот.  Господи,  как  же  мы  тогда
напились! Мы хохотали, катались по  обледенелым  перилам  Университетского
моста, строили рожи закутанным до бровей бюргерам и их дородным  супругам,
а они горделиво проплывали мимо, не удостаивая нас  взглядом.  И  никто  -
даже бюргеры - не подозревал, что мы заблаговременно празднуем  счастливый
конец..."
   Луис Дардано. "Человек, раскрасивший дракона Гриауля"



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - В.Волосюк
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Марсианин  устроился  на  вершине  гранитной  скалы  и  превратился   в
небольшую сосну. Так приятно, когда ветер обдувает зеленые иголки!
   У подножия скалы остановился американец - первый увиденный марсианином.
Из  кармана  он  извлек  поразительно  хитроумный   прибор   -   маленькую
металлическую коробочку с отверстием,  из  которого  мгновенно  выпорхнуло
пламя. Американец тут же поджег тоненькую трубочку, набитую  благоухающими
травами.
   Марсианин мгновенно превратился в краснолицего, с черными бакенбардами,
китайца пятнадцати футов ростом и крикнул по-английски:
   - Привет, друг!
   Американец  задрал  голову,  и  у  него  едва  не  отвалилась  челюсть.
Марсианин  скромно  заглянул  в  его  мысли  и   понял,   что   беседа   с
пятнадцатифутовым  китайцем  -  не   самое   увлекательное   занятие   для
американского офицера. Он осторожно поискал в его мозгу  более  подходящий
образ  и...  перед  человеком  появилась  увлеченная   стриптизом   сестра
милосердия. Американец  позеленел,  но  страх  его  начал  уступать  место
раздражению.
   - Кто ты такой, черт тебя подери?! - заорал он.
   Марсианин превратился в генерал-майора китайской национальной  армии  с
оксфордским образованием.
   - Я в некотором роде местный демон,  знаете  ли,  -  пробормотал  он  с
отчетливым британским акцентом. - Надеюсь вы не имеете  ничего  против?  Я
нахожу западную науку такой чудесной, что мне непременно нужно изучить эту
фантастическую машинку, которую вы держите в руке.  Не  желаете  поболтать
перед уходом?
   Осмотрев зажигалку, он протянул ее остолбеневшему американцу.
   - Очень тонкое волшебство, - сказал он. - Мы  в  здешних  горах  ничего
подобного не делаем. Я демон довольно невысокого класса. Вы, как  я  вижу,
капитан славной армии Соединенных Штатов? Позвольте и мне представится:  я
- 1387229-е Восточное Подчиненное Воплощение  Лохана.  У  вас  есть  время
поболтать?
   Американец затравленно оглянулся. На зеленом ковре долины,  словно  два
тюфяка, лежали в обмороке китаец-носильщик  и  переводчик.  Американец  не
нашел ничего лучшего, чем спросить:
   - А что такое Лохан?
   - Лохан - это Архат, - пояснил марсианин.
   Эта информация до капитана тоже не дошла, и марсианин с сожалением стер
из  его  памяти  воспоминания  о  себе,  вернулся  на  вершину  скалы   и,
превратившись опять в сосну, разбудил всю компанию.
   Шел год 1945.
   Много часов  провел  марсианин  в  раздумьях,  пытаясь  материализовать
зажигалку, но это ему так и не удалось.


   Наступил 1955 год.
   Петер Фаррер был этническим немцем. Этнические немцы - почти  такие  же
русские, как пенсильванские датчане - американцы. Они живут в  России  уже
более двухсот лет, но большинство их общин распалось, когда  на  немцев  в
России обрушились тяжкие испытания во время второй мировой войны.
   Сам Фаррер пережил все это достаточно благополучно. До войны он  учился
в техникуме, где изучал геологию и топографию, затем, прослужив в  Красной
Армии несколько лет ефрейтором, получил звание младшего лейтенанта.
   Командующий советской военной миссией в провинции  Юннань,  сказал  ему
однажды:
   - Фаррер, вас ждут настоящие каникулы. Нам необходимо знать,  можно  ли
проложить вспомогательное шоссе вдоль скал к западу от озера  Паку.  Вы  у
меня на хорошем счету, Фаррер. Вы доказали, что вы порядочный гражданин  и
хороший офицер, несмотря на немецкую фамилию. И  я  знаю,  что  у  вас  не
возникнет никаких проблем ни с нашими китайскими союзниками, ни с жителями
гор, которых  вы  встретите  на  своем  пути.  Позаботьтесь  о  надлежащем
выполнении задания и постарайтесь подружиться со всеми, кроме  реакционных
капиталистических элементов.
   - Вы хотите сказать, товарищ полковник, что  я  должен  подружиться  со
всеми, кто встретится на моем пути?
   - Со всеми, - ответил полковник твердо.
   Фаррер был молод, и ему нравилось путешествовать.
   -  Следует  ли  мне  и  со  священниками  обходиться  любезно?  Я  ведь
убежденный атеист, товарищ полковник.
   - И со священниками  тоже,  -  ответил  полковник.  -  Со  священниками
особенно.
   Тут он резко взглянул на Фаррера.
   - Дружите со всеми, кроме женщин.  Вы  меня  слышите,  товарищ  младший
лейтенант? Держитесь подальше от неприятностей.
   Три недели спустя Фаррер взбирался на скалу возле небольшого  водопада,
несущего свои воды в Реку Золотого Песка - Чиншачьян, как называли в  этих
местах Длинную Реку Янцзы.
   Рядом с ним семенил партийный секретарь Кунсун,  пекинский  аристократ,
вступивший  в  компартию  еще  в  юности.  Их  сопровождал  взвод  солдат,
множество носильщиков  и  офицер  Народно-освободительной  армии,  который
следил как за  поддержанием  боеготовности  солдат,  так  и  за  Фаррером.
Взбираясь по крутому склону, веселый толстяк  товарищ  капитан  Ли  пыхтел
сзади.
   - Если вы хотите стать героями труда, - крикнул он идущим впереди, - то
давайте продолжать подъем. Но если следовать уставу службы тыла, то  лучше
остановиться и попить чаю. Все равно мы, скорее  всего,  не  доберемся  до
Паку раньше, чем наступит ночь.
   Кунсун презрительно оглянулся. Цепь солдат и носильщиков растянулась на
двести ярдов, словно пыльная змея, прижавшаяся к скалистому  склону  горы.
Торчавшие над пилотками солдат стволы винтовок  смотрели  прямо  на  него.
Далеко внизу, словно золотая нить, вплетенная  в  серо-зеленый  сумеречный
ковер долины, извивалось русло Чиншачьян.
   Кунсун фыркнул:
   - Если бы все было по-твоему, мы бы до сих  пор  торчали  на  постоялом
дворе и пили чай, а люди бы спали.
   По-китайски Фаррер говорил неважно, но суть уловил.
   -  Не  спорьте,  товарищи,  -  примирительно  сказал  он   на   ломаном
мандаринском наречии. - Может, мы и не попадем к озеру до темноты,  но  на
этой скале все равно лагерь не разобьешь.
   Насвистывая  сквозь  зубы  "Ich  hatt'ein  kameraden",  Фаррер  обогнал
Кунсуна и пошел впереди. Таким образом, он первым поднялся  на  вершину  и
оказался лицом к лицу с марсианином.


   На этот раз марсианин был готов к встрече. Помня о неудачном знакомстве
с американцем, он решил сделать все, чтобы не испугать гостей.
   Перед глазами Фаррера предстала весьма занимательная картина.
   На крохотной полянке стояли два советских грузовика, и перед каждым  из
них - по столу, искусно  сервированных  русской  закуской.  Над  одним  из
грузовиков развевался красный флаг  с  белой  надписью  по-русски:  "Добро
пожаловать  героям  Брянска!"  Марсианин  уловил,  что  Фаррер  -  большой
любитель женщин, и посему он материализовал четырех хорошеньких  советских
девушек - блондинку, брюнетку, рыженькую и  для  разнообразия  альбиноску,
которых усадил в шезлонги и  усыпил.  Поразмыслив  над  тем,  какую  форму
принять самому, он пришел к выводу, что будет очень недурно воплотиться  в
Мао Цзэдуна.
   Фаррер застыл на месте, глядя на Мао и не решаясь ступить на скалу.
   - Поднимайтесь, мы ждем вас, - молвил марсианин елейно.
   Тут появились Ли и Кунсун. Один стал слева от Фаррера, другой - справа.
Все трое застыли, разинув рты. Кунсун опомнился первым, узнав Мао Цзэдуна.
Он никогда не упускал возможности познакомиться с представителями  высшего
эшелона компартии. Дрожащим, недоверчивым голосом он с натугой заговорил:
   - Товарищ Генеральный Секретарь Партии Мао! Я никогда не думал, что  мы
встретим Вас в этих горах. Вы ли это? И если Вы - не Вы, то кто вы?
   - Я - не ваш Генеральный секретарь, - ответил  марсианин.  -  Я  просто
местный демон, имеющий сильные прокоммунистические настроения  и  желающий
познакомиться с такими приятными и общительными людьми, как вы.
   Кунсун побледнел.
   -  Я  думаю,  что  этот  уанг-па  -  контрреволюционный  самозванец,  -
проговорил он тихо. - Но я не знаю,  что  с  ним  делать.  Я  рад,  что  в
Китайской Народной Республике есть представитель Советского Союза, который
может  проинструктировать  нас  при  затруднениях  в  проведении  политики
партии.
   Марсианин тем временем решил  проявить  воспитанность  и  примирительно
сказал по-русски:
   - Вам нравится  мой  облик,  товарищ  Фаррер?  У  вас  есть  зажигалка?
Западная наука так чудесна! У меня не выходят достаточно твердые  объекты,
а вы, люди, делаете самолеты,  атомные  бомбы  и  всякие  другие  забавные
штучки.
   Фаррер полез в карман, нашаривая зажигалку. Позади него раздался  дикий
вопль: один из солдат, увидев грузовики и Мао Цзэдуна, заорал:
   - Дьяволы! Тут дьяволы!
   Многовековой  опыт  подсказывал  марсианину,  что   с   представителями
местного населения можно ладить только тогда, когда они  либо  очень-очень
молоды, либо очень-очень стары. Он подошел к краю обрыва, чтобы все  могли
его видеть, и  вытянулся  до  тридцатипятифутовой  высоты.  Затем  из  Мао
Цзэдуна  он  превратился  в  древнекитайского   бога   войны   с   черными
бакенбардами, ленточками и кисточками на мече,  развевающимися  на  ветру.
Люди, естественно, грохнулись в обморок, что и требовалось, и он сложил их
аккуратно у скалы, чтобы они не скатились вниз по  склону.  Затем,  приняв
обличье  советской  военнослужащей  -  довольно  симпатичной  блондинки  с
сержантскими знаками различия - он снова материализовался  возле  Фаррера,
который к этому моменту уже достал зажигалку.
   - А этот образ тебе больше нравится? - спросила  маленькая  хорошенькая
блондинка.
   - Я во все это нисколько не верю, - ответил Фаррер. -  Я  убежденный  и
активный атеист и всю жизнь боролся с религиозными предрассудками. Но если
тебе не трудно, превратись во что-нибудь другое.
   И марсианин тут же трансформировался в маленького  круглолицего  Будду.
Он  знал,  что  это  несколько  нечестиво,  но  зато  Фаррер  вздохнул   с
облегчением. Однако Кунсун почему-то разъярился.
   - Слушай, ты, похабная демоническая чудовищность! - зарычал он. - Здесь
тебе Китайская Народная Республика, и  ты  не  имеешь  абсолютно  никакого
права принимать сверхъестественные образы и  заниматься  антиатеистической
деятельностью. Попрошу сгинуть со всем этим иллюзионом! Что тебе, в  конце
концов, нужно?
   - Я бы хотел, - спокойно ответил марсианин, -  стать  членом  Китайской
Коммунистической Партии.
   Фаррер  и  Кунсун  переглянулись  и  заговорили  одновременно:   Фаррер
по-русски, Кунсун - по-китайски:
   - Но мы не можем принять тебя в партию!
   Кунсун добавил:
   - Если ты демон, то  не  существуешь,  а  раз  не  существуешь,  то  ты
незаконен.
   Марсианин улыбнулся:
   - Предлагаю вам подкрепиться. Может быть,  вы  измените  свое  решение.
Выпейте вина, - марсианин материализовал кувшин вина и налил по фарфоровой
чашке  каждому.  Сделав  глоток,  он  посмотрел  на  них   проницательными
прищуренными глазами.
   - Я хочу знать все  о  западной  науке.  Видите  ли,  я  -  марсианский
студент, сосланный  сюда,  чтобы  стать  1387229-м  Восточным  Подчиненным
Воплощением Лохана, и я  здесь  уже  более  двух  тысяч  лет.  Но  я  могу
воспринимать пространство вокруг себя лишь в радиусе десяти лье.  Западная
наука - очень интересная вещь.  Если  бы  я  мог,  то  стал  бы  студентом
технического учебного заведения, но  поскольку  я  не  могу  оставить  это
место, то мне хотелось бы вступить в Коммунистическую партию.
   К этому времени в голове Кунсуна созрело решение.  Он  заговорил  более
спокойно.
   - Почтенный, уважаемый демон, сэр! Хотя Вы и  убедили  меня,  уважаемый
сэр, я думаю, Вам не удастся убедить руководство партии принять Вас в наши
ряды. Все, что Вам остается в нашем обновленном коммунистическом  Китае  -
это стать контрреволюционным беженцем и эмигрировать на  капиталистическую
территорию.
   Марсианин потягивал вино с хмурым, обиженным видом.
   - Я вижу, молодые люди, что вы начинаете в меня верить, - заговорил он,
наконец. - И я рад видеть, что вы, партийный секретарь  Кунсун,  готовы  к
вежливой беседе. На самом деле я не китайский демон, а  марсианин.  Я  был
избран  в  Малую  Ассамблею  Согласия,  но  имел  неосторожность   сделать
неуместное  замечание,  и  теперь  должен  жить  в   качестве   1387229-го
Восточного Подчиненного Воплощения Лохана, и смогу вернуться  лишь  тогда,
когда весна сменит осень триста тысяч раз. Жить мне тут,  думаю,  придется
еще долго. С другой стороны, я хочу  изучать  технические  науки,  поэтому
полагаю, что мне было  бы  гораздо  лучше  стать  членом  Коммунистической
Партии, чем отправляться в незнакомые места.
   Тут на Фаррера нашло вдохновение и он сказал марсианину:
   - У меня есть идея. Впрочем, не мог бы ты убрать эти чертовы  грузовики
вместе с закуской, прежде чем я ее выскажу? У меня текут слюнки, но  я,  к
сожалению, не могу воспользоваться твоим гостеприимством.
   Одним махом руки марсианин исполнил просьбу.
   Сбившийся было с мысли Фаррер возобновил свою речь:
   - Коммунистические партии -  это  просто  замечательно.  Они  руководят
массами в борьбе против коварных американцев. Ты понимаешь, что если бы мы
не вели революционную борьбу, то всем нам пришлось  бы  каждый  день  пить
кока-колу?
   - Что такое кока-кола? - спросил демон.
   - Не знаю, - ответил Фаррер.
   - Так чего ж бояться ее пить?
   -  Не  задавай  неуместных  вопросов.  Я  слышал,  капиталисты  каждого
заставляют ее пить. Компартии некогда возиться с  созданием  секретариатов
по сверхъестественным вопросам. Похоже, ты очень дружелюбный демон,  и  мы
хотим тебе хорошего. Почему бы тебе просто не уехать  отсюда?  Капиталисты
очень реакционны и религиозны, и они с радостью тебя примут. Там ты мог бы
даже найти тех, кто в тебя поверит.
   Пухлый Будда согласно покивал головой.
   - А как мне попасть к капиталистам?
   - Просто поезжай, и все, - ответил Кунсун. - Ты же демон. Все можешь.
   - Этого я не могу, - ответил марсианин. - Чтобы туда попасть, мне нужен
какой-нибудь предмет из тех мест.
   - У меня есть идея, - сказал Фаррер. Сняв с руки часы, он  протянул  их
марсианину. Часы были  сделаны  много  лет  назад  в  Соединенных  Штатах.
Какой-то солдат Красной Армии продал их Фарреру за пятьсот  рублей,  когда
они познакомились в Куйбышеве. Цифры и стрелки часов были покрыты  радием.
Недоставало минутной стрелки, и марсианин материализовал новую.  На  часах
было написано по-английски: "Часовая компания МАРВИН", а ниже  "Уотербери,
Конн".
   Марсианин прочел надписи и спросил у Фаррера:
   - А где это - Уотербери, Кан?
   - Конн - это сокращенное название одного из американских  штатов.  Если
ты собираешься стать реакционным  капиталистом,  то  для  тебя  это  самое
подходящее место.
   Все еще бледный Кунсун добавил от себя отвратительно-вкрадчивым тоном:
   - Я думаю, вам понравится кока-кола. Это очень реакционная вещь.
   Все еще державший в руке часы студент-марсианин нахмурился.
   - Мне безразлично, реакционна она или нет. Я хочу попасть в место,  где
много науки.
   - Ты не найдешь более научного места,  чем  Уотербери,  Конн.  Особенно
Конн - это самое научное место в Америке. Кроме того, я уверен, ты сможешь
вступить в одну из капиталистических партий. А с компартиями ты хлопот  не
оберешься. - Фаррер улыбнулся, и глаза его загорелись.  -  Более  того,  -
добавил он, закрепляя свою победу, - можешь оставить часы себе. Насовсем.
   Марсианин нахмурился и пробормотал под нос:
   - Похоже, коммунизм в Китае  падет  если  не  через  восемь,  то  через
восемьсот лет, а то и через все восемьсот тысяч. Пожалуй, поеду я  в  этот
Уотербери, Конн.
   Марсианин сменил образ, воплотившись в Архата - верного апостола Будды.
Он взирал на людей с восьмифутовой высоты, и лицо  его  излучало  неземное
спокойствие.
   - Ну, с богом, ребята. Я отправлюсь в Уотербери.
   И он отправился, прихватив с собой воспоминания Фаррера  и  китайцев  о
встрече с пришельцем.


   С трепетом он обнаружил себя на равнине. Странная  тьма  окружала  его.
Ветер нес незнакомые запахи. Фаррер и Ли остались далеко позади, на скале,
высоко над рекой Чиншачьян, в  мире,  из  которого  он  вырвался.  Тут  он
вспомнил, что не позаботился о своей  внешности.  Рассеянно  посмотрев  на
себя со стороны, он обнаружил, что прибыл в обличье маленького  смеющегося
Будды ростом в семь дюймов, вырезанного из пожелтевшей слоновой кости.
   -  Так  не  пойдет,  -  пробормотал  он  про  себя.  -  Нужно   принять
какую-нибудь местную форму.
   Он обследовал окружающую местность, нащупывая что-нибудь интересное.
   - Ага, молоковоз.
   Западная наука действительно удивительная вещь, подумал он. Представить
только - машина исключительно для перевозки молока!
   Он  быстренько  трансформировался  в  молоковоз.  Но  в   темноте   его
телепатические чувства не различили ни металла,  из  которого  был  сделан
грузовик, ни цвета краски, которой он был покрашен.
   Чтобы не вызывать подозрений, он превратился  в  молоковоз  из  чистого
золота. Затем без всякого водителя он завел свой двигатель и повел себя по
одной из главных автострад, ведущих в Уотербери, Коннектикут...  Так  что,
если вам случится проезжать через Уотербери,  Конн,  увидеть  грузовик  из
чистого золота, катающийся по улицам без водителя, - то  знайте,  что  это
марсианин,  или,  другими   словами,   1387229-е   Восточное   Подчиненное
Воплощение Лохана, и что он до сих пор  считает  западную  науку  чудесной
вещью.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - А.Ройфе.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СИСТЕМУ "МГНОВЕННЫЕ ДЕНЬГИ"!
   1342 ТОЧКИ ПО ВСЕМУ ГОРОДУ
   ВСТАВЬТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВАШУ СИСТЕМНУЮ КАРТОЧКУ
   СПАСИБО
   ТЕПЕРЬ ВВЕДИТЕ ВАШ СИСТЕМНЫЙ НОМЕР
   СПАСИБО
   ВЫБЕРИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЖЕЛАЕМУЮ УСЛУГУ:
   ВНЕСЕНИЕ НА СЧЕТ
   СНЯТИЕ СО СЧЕТА
   СОСТОЯНИЕ СЧЕТА
   ПОГОДА
   - Погода?
   - В чем дело, Эмили?
   - С каких пор эти штуковины управляют погодой?
   - Наверное, сбой в программе... Снимай деньги: уже 6:22, мы опаздываем.
   СНЯТИЕ СО СЧЕТА
   СПАСИБО
   СНЯТИЕ:
   С ЧЕКОВОГО СЧЕТА
   СБЕРЕГАТЕЛЬНОГО СЧЕТА
   КРЕДИТНОЙ ЛИНИИ
   ДРУГОЕ
   ЧЕКОВОГО СЧЕТА
   СПАСИБО
   ВВЕДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЖЕЛАЕМУЮ СУММУ:
   $20
   $60
   $100
   $200
   $60
   $60 НА КИНО?
   - Брюс, иди сюда и посмотри.
   - Эмили, сейчас 6:26. Картина начинается в 6:41.
   - Откуда машина знает, что мы собираемся в кино?
   - О чем ты говоришь? Злишься по поводу денег, Эм? Но я ведь не виноват,
что такая же компьютерная дрянь слопала мою карточку.
   - Не волнуйся. Я попытаюсь еще раз.
   $60
   $60 НА КИНО?
   - Опять.
   - Что опять?
   - Брюс, иди сюда и посмотри.
   - "60 долларов на кино?". Невероятно!
   - Я снимаю деньги еще и на ужин. У меня, в конце концов, день рождения,
хоть мне и приходится думать обо всем самой. А также самой платить.
   - Ты разозлилась, потому что машина слопала мою карточку.
   - Ничего подобного. Но все-таки:  откуда  эта  железка  знает,  что  мы
собираемся в кино?
   - Эмили, уже 6:29. Нажми "Ввод" и пойдем.
   - Сейчас.
   КТО ЭТОТ ПАРЕНЬ С ЧАСАМИ:
   ПРИЯТЕЛЬ
   МУЖ
   РОДСТВЕННИК
   ДРУГОЕ
   - Брюс!
   - Эмили, уже 6:30. Забирай деньги и пойдем.
   - Теперь машина спрашивает о тебе!
   - 6:31!
   - Иду!
   ДРУГОЕ
   - Извините, вы не будете возражать, если я...
   - Слушай, парень, не видишь, что с этой машиной проблемы? Если  ты  так
чертовски спешишь, прогуляйся до следующей.
   - Брюс! Почему ты грубишь?
   - Да ладно тебе, он уже ушел.
   С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ЭМИЛИ!
   ЧТО ПРЕДПОЧИТАЕТЕ:
   ВНЕСЕНИЕ НА СЧЕТ
   СНЯТИЕ СО СЧЕТА
   СОСТОЯНИЕ СЧЕТА
   ПОГОДА
   - Откуда она знает, что у меня день рождения?
   - Господи, Эм, да у тебя это на карточке, небось,  закодировано...  Уже
6:34, и ровно через семь минут... что за черт? Погода?!
   - А я тебе о чем говорила.
   - Но ты ведь не собираешься...
   - Почему бы и нет?!
   ПОГОДА
   СПАСИБО
   ВЫБЕРИТЕ ЖЕЛАЕМЫЙ КЛИМАТ:
   ПРОХЛАДНО И ПАСМУРНО
   ТЕПЛО И ЯСНО
   НЕБОЛЬШОЙ СНЕГ
   НЕБОЛЬШОЙ ДОЖДЬ
   - Ну хватит, Эм. Кончай дурачиться.
   НЕБОЛЬШОЙ ДОЖДЬ
   - Дождь? В свой день рождения?
   - Да, небольшой дождь. Я просто хочу посмотреть, сработает  ли.  Мы  же
все равно будем в кинотеатре.
   ПРЕВОСХОДНАЯ ПОГОДА ДЛЯ ПОСЕЩЕНИЯ КИНОТЕАТРА
   ЧТО ПРЕДПОЧИТАЕТЕ:
   ВНЕСЕНИЕ НА СЧЕТ
   СНЯТИЕ СО СЧЕТА
   СОСТОЯНИЕ СЧЕТА
   ПОПКОРН
   - Эм, эта машина совсем сдурела!
   - Ты удивительно догадлив.
   - Сейчас 6:36. Жми на "Снятие"  и  пошли  отсюда,  черт  подери.  Сеанс
начинается через пять минут.
   СНЯТИЕ СО СЧЕТА
   СПАСИБО
   СНЯТИЕ:
   С ЧЕКОВОГО СЧЕТА
   СБЕРЕГАТЕЛЬНОГО СЧЕТА
   КРЕДИТНОЙ ЛИНИИ
   ДРУГОЕ
   - Извините, вы собираетесь пойти на "Дворец грешников"?
   - Проклятие! Эмили, ты посмотри, этот зануда вернулся.
   - Я только что проходил мимо касс. В газете  опечатка.  На  самом  деле
сеанс начинается в 6:45. Таким образом, у вас еще девять минут.
   - Мне казалось, ты хотел найти другую машину!
   - Там очередь. К тому же  у  меня  нет  никакого  желания  мокнуть  под
дождем.
   - Под дождем? Брюс, ты слышишь?
   ДРУГОЕ
   - Уже 6:37, а ты выбираешь "Другое"?!
   - Хочу узнать, на что она еще способна.
   СПАСИБО
   ВЫБЕРИТЕ НОВЫЙ ИСТОЧНИК:
   СЧЕТ ЭНДРЮ
   СЧЕТ ЭНН
   СЧЕТ БРЮСА
   - Кто, черт подери, эти Эндрю и Энн? И как, черт  подери,  туда  попало
мое имя?
   - Ты же сам говорил, что машина проглотила твою карточку.
   - Да, проглотила. Но другая машина!
   - Извините, что я опять вмешиваюсь. Энн - это моя невеста. Бывшая.
   - Тебе что, больше всех надо?!
   - Позвольте представиться: Эндрю. Эндрю Клейборн III. А  вашу  девушку,
должно быть, зовут Эмили? А вас...
   - Его зовут Брюс. Не обращайте внимания  на  его  грубости:  он  иногда
становится слегка неотесанным.
   - Неотесанным?! Что ты несешь?!
   СЧЕТ БРЮСА
   - Эй, Эмили, что ты делаешь!
   - Кто-то говорил, что хотел бы заплатить за ужин и за кино, но не может
из-за проглоченной карточки. Попробую убедиться в этом.
   ПОПРОБУЙТЕ, ЭМИЛИ,
   ВВЕДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА,
   ЖЕЛАЕМУЮ СУММУ:
   $20
   $60
   $100
   $200
   $60
   ИЗВИНИТЕ, ДЕНЕГ НЕ ХВАТАЕТ
   ЖЕЛАЕТЕ СНЯТЬ $20?
   $20
   ИЗВИНИТЕ, ДЕНЕГ НЕ ХВАТАЕТ
   ЖЕЛАЕТЕ УЗНАТЬ СОСТОЯНИЕ СЧЕТА?
   - Нет!
   ДА
   СОСТОЯНИЕ СЧЕТА БРЮСА:
   $11,78
   УДИВЛЕНЫ?
   - Удивлена? Я просто в ярости! Какой чудесный день рождения! Да у  тебя
и на кино-то денег нет, не то что на ужин. А главное - ты солгал!
   - Извините, что я опять вмешиваюсь...  У  вас  сегодня  день  рождения?
Представьте, у меня тоже!
   - А ты вообще не лезь, Эндрю... или как тебя там зовут!
   - Не хами, Брюс. У Эндрю есть полное право пожелать мне счастливого дня
рождения.
   - Он ничего тебе не желает, он вторгается в мою жизнь!
   - Позвольте пожелать вам самого счастливого дня рождения, Эмили!
   - Желаю вам того же, Эндрю.
   - Да он просто задница!
   НЕ РУГАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!
   ЖЕЛАЕТЕ УЗНАТЬ СОСТОЯНИЕ ДРУГИХ СЧЕТОВ:
   СЧЕТ БРЮСА
   СЧЕТ ЭМИЛИ
   СЧЕТ ЭНДРЮ
   СЧЕТ ЭНН
   - Энн - ваша подруга?
   - Как раз сегодня она окончательно решила расстаться со мной.
   - Какой ужас! И это в ваш день рождения? Я вам так сочувствую, Эндрю...
   - Оказывается, здесь целых две задницы!
   НЕ РУГАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!
   ЭМИЛИ И ЭНДРЮ, ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ ОПЛАТИТЬ ВАМ
   ПОСЕЩЕНИЕ КИНОТЕАТРА И ПРАЗДНИЧНЫЙ УЖИН
   - Сто долларов! Эндрю, взгляните!
   - Думаю, вам стоит взять деньги, Эмили.
   - Может, перейдем на "ты"?
   - Нам бы лучше  поспешить.  Извините  меня,  Брюс,  старина,  время  не
подскажете?
   - 6:42. Задница.
   - Если побежим, Эмили, успеем на 6:45.  Кстати,  как  насчет  бутылочки
вина за ужином?
   - Мне нравится "Текс-Мекс".
   ВОЗЬМИТЕ ВАШУ КАРТОЧКУ, ПОЖАЛУЙСТА
   НЕ ЗАБУДЬТЕ ЗАКАЗАТЬ ХОРОШУЮ ЗАКУСКУ
   - Задница номер три! Они уходят! Я не могу поверить в это дерьмо.
   ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СИСТЕМУ "МГНОВЕННЫЕ ДЕНЬГИ"!
   1342 ТОЧКИ ПО ВСЕМУ ГОРОДУ
   НЕ ПИНАЙТЕ МАШИНУ, ПОЖАЛУЙСТА!
   - Иди к черту!
   ВСТАВЬТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВАШУ СИСТЕМНУЮ КАРТОЧКУ
   - Черта с два!
   НЕ УПРЯМЬТЕСЬ, БРЮС, УЖЕ РАСПАЛСЯ ВАШ СОЮЗ
   СПАСИБО
   ОНА ВЕДЬ НЕ БЫЛА ПРОГЛОЧЕНА, НЕ ТАК ЛИ?
   - Ты знаешь, что не была, дрянь!
   НЕ РУГАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!
   ЧТО ПРЕДПОЧИТАЕТЕ:
   СОЧУВСТВИЕ
   МЕСТЬ
   ПОГОДА
   ЭНН
   - Прошу прощения...
   - Девушка, перестаньте барабанить по двери. Я вижу, что идет  дождь!  Я
не собираюсь впускать вас. Здесь банкомат, а не приют для бездомных. У вас
должна быть карточка или что-нибудь в этом роде. Что-что?
   - Повторяю: заткнись и жми на "Энн"!



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. с фр. - И.Найденков
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   14 марта

   Вот уже четверть часа, как я сижу, уставившись в одну и  ту  же  точку.
Окаменев в созерцании  единственно  доступного  мне  образа,  завороженный
полным отсутствием в нем какого-либо смысла, я  смотрю  на  большое  пятно
сырости, пожирающее один из углов моей камеры.
   Человека, появившегося сегодня утром, я ждал три недели. Я ждал  его  с
отвращением. Я знал, что он придет, - я знал это с того момента,  как  мне
вынесли смертный приговор.
   Он вошел в камеру и произнес слова, которые я предугадал:
   - Вас не казнят.
   - У меня нет желания жить, - ответил я ему.
   - Вам и не придется жить, - сказал он.
   И, поколебавшись несколько мгновений, объяснил, почему. Он  казался  не
совсем  трезвым,  как  будто  иначе  не  смог  бы  выдержать  груза  своей
осведомленности.
   - Вас должны были казнить 18 апреля, поутру. Но к этому времени уже  не
останется никого, кто мог бы привести приговор в исполнение...
   Он рассказал мне все. Никого не останется не только здесь. Дело в  том,
что Земля осуждена на гибель. Как я. Даже вернее, чем я.  4  апреля  в  10
часов вечера от нашего мира ничего  не  останется.  Несомненно,  Вселенная
даже не заметит этого происшествия: миром больше,  миром  меньше  -  какая
разница.
   - Как странно, - добавил человек, - вас помиловали,  но  вы  все  равно
умрете. Правда, в большой компании. Может, это вас утешит...
   Он ушел.
   Итак, мы все приговорены к смерти. Как смириться  с  тем,  что  в  этом
мире, где несчастье одних всегда было основой для счастья других,  мы  все
познаем одинаковый конец в одну и ту же секунду? Это невозможно.
   Только люди по-настоящему жестоки. Природа не  может  быть  такой.  Она
всегда оставляет жертве шанс. Погубить всех сразу  может  только  человек.
Потому что он умеет целиться и убивать с единственным намерением  -  убить
наверняка.
   Я ускользнул от людей. Это главное. Они отказались от  мысли  умертвить
меня в тот момент, когда могила уже была выкопана. Значит, я спасусь и  от
природы, иначе быть не может.
   Даже если должен выжить всего один человек, этим человеком буду я.


   17 марта

   Почему бы не вообразить, что  мы  имеем  дело  всего  лишь  с  каким-то
галактическим  фарсом?  Человеку  было  позволено  на   протяжении   веков
забавляться со своими игрушками, ему  предоставили  возможность  гордиться
самим собой и, в итоге, наградить себя титулом Властелина  мира.  А  потом
внезапно у него отбирают все, включая жизнь.
   Гениальная шутка!
   Человечество  просто  выброшено  на  помойку.  Человек,   этот   глупый
"собственник", теперь, наконец, поймет, что всегда  был  лишь  арендатором
своего мира. И что в его  распоряжении  нет  ни  договора  об  аренде,  ни
юридической защиты. Ничего.


   19 марта

   Действительно, что-то  происходит.  Сегодня  утром  объявили,  что  все
заключенные будут  освобождены  в  течение  дня  -  все,  кроме  тех,  кто
приговорен к пожизненному заключению и к смертной казни.


   20 марта

   Говорят, что уже неделя, как ученые всего мира собрались вместе, и  что
они приняли Решение.
   Все  радиостанции  мира  объявили,  что  поскольку  Земля  бесповоротно
обречена на  гибель,  люди  покинут  свою  планету,  чтобы  направиться...
куда-нибудь.  Цель  -  выживание.  Отправление  назначено  на  2   апреля.
По-видимому, 1 апреля их не устроило, и не без оснований.
   С сегодняшнего утра все заводы мира строят ракеты. Их хватит  на  всех.
Даже на собак и канареек. У каждого будет право на три килограмма багажа.
   Вот новость, способная послужить мне уроком.  Я  недооценил  творческий
потенциал человеческого мозга. Я забыл, что один и тот же  разум  способен
создавать невероятно запутанные бюрократические лабиринты и в то же  время
жонглировать с уравнениями невероятностей высочайшего уровня. Мне остается
только  пожелать  счастливого  пути  обитателям  этого  мира.   Если   они
достаточно разумны, то отправятся в  путь  без  малейших  сожалений.  Наша
планета... Ее зеленый цвет свидетельствует, скорее, о сомнительном  вкусе,
в ее пейзажах нет ничего исключительного, ее небо выглядит  отвратительно,
когда ясно, и печально, когда  идет  дождь.  Можно  не  сомневаться,  люди
найдут где-нибудь гораздо более сносный мир и позаботятся о том, чтобы как
можно быстрее изуродовать его.


   25 марта

   Сегодня состоялся официальный визит целой  делегации  не  знакомых  мне
людей, в достоинствах которых вряд ли можно было усомниться. Один  из  них
голосом адвоката сообщил, что мне, как и любому другому  обитателю  нашего
мира, предоставляется место в ракете.  Правительство  решило  предоставить
всем, без исключений, равные права на выживание.
   За словами  последовало  и  действие.  Торжественно,  жестом  судебного
исполнителя, чиновник вручил мне конверт с билетом и инструкцией.
   Несколько удивленный, я поблагодарил делегацию.
   Значит,  из  убийцы,  каким  оно  всегда  было,   правительство   стало
праведником? Решительно, мир меняется. Остается разобраться, не слишком ли
поздно? По крайней мере, даже если мы все погибнем, никто не попадет в ад.
Искупление парит над миром. И, разумеется, Вознесение.
   Хотя меня и зачислили в кандидаты на отъезд, я буду освобожден только в
самый последний момент. Если точнее, то накануне.
   - Вы понимаете, учитывая ваше прошлое... - объяснили мне.
   Разумеется, я все понимаю.
   Я хотел бы побеседовать с ними, но не о моем прошлом, а о  их  будущем,
но мне не предоставили  такой  возможности.  Они  должны  посетить  других
заключенных.
   - Желаю вам удачи, - сказал один из чиновников.
   Я пожелал ему того же. Ну, совсем по-братски, не правда ли? Как это  мы
не затянули хором псалом.
   Билет, эта красивая  бумажка  зеленоватого  цвета,  усеянная  печатями,
заполненная филигранным почерком, очень похожа  на  чек.  И  до  какой  же
станции в космосе можно доехать по этому билету? Почему-то не написано. Но
не стоит быть слишком требовательным - ведь путешествие  бесплатное.  Это,
кстати, кажется просто невероятным. Несколько миллионов километров за счет
человечества! На билете также указано, куда я  должен  явиться  2  апреля.
Сложная система из цифр и букв дает точные сведения о маршруте следования,
которым я должен добраться до предназначенной мне ракеты.
   Впрочем, я не собираюсь воспользоваться этим маршрутом. Потому что я не
собираюсь покидать Землю. Почему? Ах, да, почему? Ну, скажем, потому,  что
у меня кружится голова от высоты. Или у меня морская болезнь. И  не  будем
больше возвращаться к этому вопросу.
   В инструкции сказано: если вы отказываетесь от  спасения,  билет  нужно
немедленно вернуть. Что ж, будет сделано.
   Несомненно, я буду скучать в оставшиеся дни. Но я привык  к  скуке.  По
крайней мере, я смогу вволю потакать своей лени, не чувствуя необходимости
имитировать бурную деятельность.
   Я надеюсь лишь на одну милость: прежде  чем  улетать,  пусть  они  меня
освободят. Ведь  не  каждый  день  предоставляется  возможность  наблюдать
космическую катастрофу. Так близко.


   28 марта

   Ничего нового не произошло.
   Я живу. Я жду.
   Меня освободят накануне всеобщего исхода. То есть, 1 апреля.  Я  просто
счастлив, что  такое  важное  для  меня  событие  придется  на  1  апреля.
Всемирный фарс найдет свое естественное завершение  в  день  фарса.  Какое
знаменательное совпадение.


   1 апреля

   Вот я и на свободе.
   Я чувствую себя прекрасно, мое сознание ясное,  как  никогда.  Странно,
что я таким образом оплатил свой долг перед  обществом:  месяц  тюрьмы  за
убийство. Не слишком дорого.
   Итак,  мне  осталось  жить  четыре  дня.  И  через,  два  дня  в   моем
распоряжении будет весь мир.
   Правда,  мне  придется  делить  его  с  несколькими  оригиналами,  тоже
отказавшимися улететь. Похоже, что их немного. Даже старики хотят  уехать,
убежать, спастись. Калеки, импотенты, паралитики - тоже.  Жить!  Никто  не
думает ни о чем другом. Никогда еще так не входили в моду вера и жизнь.
   Я не ощущаю печали  при  мысли  о  нашем  расставании;  наоборот,  меня
раздражает грохот бесчисленных машин, перевозящих разобранный на части мир
к ракетам, уткнувшимся носами в небо.
   В пригороде их сотни, тысячи - это как колоннада  разрушенного  собора.
Инженеры заслуживают поздравлений. Быстрота исполнения  задания,  качество
изделий, тонкость работы, гармония линий говорят о том,  что  они  сделали
все, на что только были способны.
   Я не знаю, где приземлятся эти ракеты, я не уверен,  что  их  пассажиры
смогут  перенести  путешествие,   но   просто   невозможно,   увидев   эти
величественные сооружения, не почувствовать к ним доверия,  не  убедиться,
что они могут улететь весьма далеко.
   В любом случае, эти ракеты заметно  украсили  уродливый  пейзаж.  Можно
только пожалеть, что  Господь  не  счел  нужным  использовать  ракету  как
элемент ландшафта.
   Инженерам и рабочим удалось за несколько дней превратить  в  реальность
многовековую мечту человечества. Это  достижение  обещает  стать  заметным
событием в истории Земли, если, конечно, история не закончится на нем.
   Население покинуло город сегодня вечером, чтобы оказаться в ракетах  до
наступления ночи. Отлет состоится завтра на заре.  Почему-то  все  уезжают
именно на заре, и не имеет значения, каково "место  назначения"  -  эшафот
или бесконечность.  На  улицах,  очищаемых  от  людей  ордами  машин,  как
гигантскими пылесосами, - никакой паники, никаких беспорядков. Развешанные
на каждом углу громкоговорители орут  военные  марши,  прерываемые  только
лаконичными  приказами.  Заглушая  свои  тайные  страхи,  захлебываясь  от
надежды, с раздувшейся от грохота головой, жители города покорно позволяют
доставить  себя  на  сборные  пункты,  где   их   распределяют,   проводят
дезинфекцию и упаковывают в ракеты, словно тюки хлопка.
   Что можно сказать им?
   "До свидания, братья! Что бы ни ждало вас в  конце  пути  -  жизнь  или
смерть, у нас есть неплохие шансы встретиться в будущем.
   Мы расстаемся без взаимных упреков. Все самое приятное досталось мне. И
еще - спасибо за вашу доброту".


   2 апреля

   Два с половиной часа ночи.
   Город, и так всегда пустынный в это время, ничуть не  изменился.  Можно
подумать, что ничего не случилось, и что через несколько часов  по  улицам
двинутся мусорщики, начнется уборка.
   Я зашел в кафе выпить черного кофе. Меня обслужил сам хозяин.
   - Вы не уезжаете?
   - Нет, - ответил он. - Путешествие утомляет меня. Я не  знаком  даже  с
пригородами столицы. Я не очень любознателен.
   Потом я взял одну из брошенных на улице машин и направился за город.  Я
хочу все увидеть сам. Сначала отлет, потом конец света.
   Да, я еще хочу сходить в кино, посмотреть последний фильм, если  только
мне удастся справиться с кинопроектором.
   Иногда на обочине попадается застекленная вышка - наверное, контрольная
башня, с которой будут командовать взлетом ракет. В общем,  все  несколько
похоже на аэропорт. Ничего особенного.
   Царит  абсолютная  тишина.  Все  пассажиры  заперты  в  ракетах.  Стоит
удивительно густая, плотная тишина; кажется просто  невероятным,  что  вся
жизнь большого города спрессована в этих сооружениях.
   Я жду.
   Уже четыре часа утра. С минуты на минуту ракеты взлетят.
   Я ожидаю, что передо мной разверзнется ад, рассчитываю  увидеть  циклон
пламени и грохота, безумство атомных фурий XX века.
   Внезапно я слышу какой-то  звук:  негромкое,  но  настойчивое  шипение.
Свист, приглушенный тоннами металла защитных оболочек.
   Очевидно, это прелюдия. Сейчас ракеты ринутся в небо.
   Но ничего не происходит. Ничто не содрогается, ничто не движется.
   В 4 часа 10 минут шипение прекратилось. Снова полная тишина.
   Ни одна ракета не взлетела. Но я все еще жду. Разве  можно  догадаться,
что там случилось?
   Проходит еще четверть часа,  и  я  замечаю  двух  людей,  выходящих  из
контрольной башни. Подхожу к ним. Они выглядят, как обычные рабочие  после
сверхурочного задания, немного отупевшие от усталости.
   - Что, опоздали к отлету? - спрашивает меня один.
   - Я просто приехал посмотреть. Но я разочарован. Ничего  особенного  не
произошло.
   - Вы так думаете? Напротив, все сработало, как следует.
   Я внимательно смотрю на рабочих и вижу, что один из них улыбается. И  в
это мгновение я все понимаю.
   Действительно, все прошло нормально, в соответствии с планом. Ведь есть
несколько способов уехать: с надеждой или без нее.
   - Но ракеты ведь остались на месте, - говорю я, прекрасно зная, что мне
ответят.
   - Да, они остались. Их никогда и не собирались запускать в космос.  Они
только внешне похожи на ракеты,  а  на  самом  деле  это  обычные  газовые
камеры.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. с фр. - И.Найденков.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   История, что уже неоднократно замечено, есть вечное повторение.  И  это
правда.
   Начиная с XXII века она значительно расширила сферу своего  проявления,
сохранив качество мифа, подверженного законам земного тяготения. Все,  что
свершалось в  бесконечном  пространстве  на  протяжении  нескольких  веков
Космической Эры, уже происходило на Земле в средние века.  Словно  история
имела в своем распоряжении небольшое количество  элементарных  блоков,  из
которых строила свои легенды: войны, завоевания,  перемирия,  революции...
Снова никому не нужная очередная  война,  и  затем  столь  же  бесполезное
очередное перемирие.
   И все было именно  так,  за  исключением  того,  что  Земля  уже  давно
превратилась  в  метрополию  Вселенной.  Человек,  овладев  своей   родной
планетой, успешно покорил множество чужих. Но ему так и не удалось достичь
счастья, о котором столь много говорилось начиная с сотворения мира.
   К титулу сына Божьего человек добавил звание космического титана, потом
прозвище звездного короля, однако оставался  все  тем  же  легко  уязвимым
существом,  с  продолжительностью  жизни  меньшей,  чем   у   какой-нибудь
черепахи.  И  даже  вписав  не  одну  славную  страницу  в  золотую  книгу
свершений, он так и не смог продлить срок, отпущенный ему природой.  Можно
даже сказать, что он довольно небрежно  сократил  продолжительность  своей
жизни, сделав гибель из-за несчастного случая еще более вероятной.
   Ведомый  инстинктом,  человек   много   веков   назад   превратился   в
исследователя  и  воина.  Можно  утверждать:  из  всех  бесчисленных  рас,
населяющих бесконечную Вселенную, человек оказался...  нет,  не  то  чтобы
самым отважным, но, несомненно, самым хитроумным,  самым  алчным  и  самым
воинственным разумным существом. Ни одна раса не смогла не только победить
его, но даже сколько-нибудь замедлить  его  победное  шествие.  Получилось
так,  что  Земля  мало-помалу  присоединила   к   своим   владениям   саму
бесконечность, подчинила себе звездные  системы  и  целые  галактики.  Уже
много веков  подряд  в  космическом  пространстве  благодаря  неудержимому
стремлению землян к обладанию проливалась кровь. И само пространство стало
для человека не просто  гигантской  площадкой  для  упражнений  и  игры  в
абсолют, но и полем битвы, а заодно и бескрайним  военным  кладбищем.  Для
каждого обитателя космоса, будь он кошмарным чудовищем, разумной  личинкой
или живым пузырьком газа, слово "землянин" значило "убийца", а определение
"земной" имело тот же смысл, что и понятие  "неумолимый".  В  любом  мире,
куда доносилась весть о неминуемом появлении в ближайшем  будущем  землян,
поднималась страшная  паника.  Нашествие  землян  несло  разгром,  смерть,
мучения, а затем и безжалостную колонизацию.  На  покоренной  планете  все
обращалось  на  службу   человеку:   земли,   воды,   растения,   продукты
производства, даже отбросы.  Завоеватель  ничем  не  брезговал,  мгновенно
улавливая возможность практического  применения  чего  угодно.  Разумеется
человек  не  работал  сам;  он  заставлял  других  добывать,   перевозить,
обрабатывать то, что жаждал присвоить. Появление  землян  означало  вечное
рабство,  каторжный  труд  без  малейшей  передышки   и   без   какой-либо
компенсации. И так происходило главным образом потому  -  это  обязательно
нужно уточнить, - что само понятие "работа" было мифом,  имеющим  хождение
только на Земле. Нигде за ее пределами во всем бесконечном космосе никто и
никогда не знал того, что на Земле называлось работой.  Ни  одно  разумное
существо, отсталое или высокоцивилизованное, в  воздухе  или  под  землей,
никогда не испытывало потребности накапливать ценности, добиваться видного
положения в обществе или просто зарабатывать себе на жизнь,  поскольку  ее
все равно приходилось терять.
   2125 год оказался весьма важной датой, пожалуй, самой примечательной  в
истории  человечества.  В  этом  году  произошло  событие,  давшее  начало
бесконечной цепочке завоеваний. Земляне наконец вырвались за пределы своей
планеты: большими силами они высадились на планете П-1: когда-то этот  мир
называли Марсом. Вначале обитатели нового мира привели землян в  ужас.  Но
после первого же сражения люди поняли, что без особого труда овладеют этой
планетой. Дело в том, что громадные обитатели П-1, или  пуструлы,  как  их
стали  называть,  мгновенно  погибали  при  малейшем  контакте   с   любым
металлическим  предметом.  С  помощью  обыкновенной  булавки  можно   было
устроить настоящее побоище. Именно  так  и  повели  себя  люди.  Охота  на
пуструлов стала на П-1 столь же популярной, как  утиная  на  Земле.  Всего
через год немногих  уцелевших  аборигенов  с  П-1  пришлось  разместить  в
резервациях.
   Короче говоря, планета П-1 была  покорена  без  каких-либо  потерь  для
землян; этот первый успех укрепил уверенность человечества в своих  силах,
кажется, теперь бы оно поверило, что способно перемещаться  в  межзвездном
пространстве без помощи ракет, словно некий галактический коршун...
   Не теряя времени, на П-1 отправились тысячи колонистов  для  извлечения
из ее недр соли -  единственного  природного  сырья  этой  планеты.  Затем
штурмовые отряды устремились дальше, к планете П-2 (в те  времена,  как  и
сегодня, к нумерации относились  с  большим  уважением:  она  основана  на
правилах  арифметики,  которые,  несмотря  на  прогресс,   не   претерпели
существенных изменений).
   Завоевать планету П-2, мир высоких  температур,  оказалось  еще  проще.
Достаточно  было  брызнуть  на  туземцев,  получивших  название  "пастры",
обычной холодной водой, как они тут же  погибали.  Убийство  на  П-2  было
таким легким делом, что даже у наиболее  свирепых  бойцов  пропал  к  нему
всякий интерес. К тому же завоевание оказалось не только бесславным, но  и
бесполезным, поскольку  на  этой  планете  не  удалось  обнаружить  ничего
полезного  для  человека.  Пришлось  превратить  П-2  в  зону  отдыха  для
любителей  погреть  кости.  Эта  планета,  получившая   громкое   название
"Огненный берег", на  протяжении  многих  лет  была  самым  модным  местом
отдыха, и многочисленные  туристические  агентства  неплохо  зарабатывали,
вовсю эксплуатируя курорт.
   И так, продвигаясь от планеты к планете, от одной  звездной  системы  к
другой,  от  галактики  к  галактике,  земляне   заслужили   славу   самых
смертоносных созданий Вселенной. Оставляя за собой не только радиомаяки  и
братские могилы, но и соответствующие привычные чиновничьи структуры,  они
мало-помалу очеловечивали Вселенную.
   И хотя не всегда победы доставались так же легко, как  на  П-1  или  на
П-2, человеческая кровь никогда не лилась потоками. Так что совсем немного
памятников погибшим при завоевании Вселенной было  воздвигнуто  на  земле.
Ирония  судьбы:  убивать,  как  правило,   было   настолько   легко,   что
смертоносное оружие, которое совершенствовалось в течение столетий, просто
не находило применения. Можно было прекрасно обойтись и без него, сражаясь
с помощью подручных средств. Например, мыльными пузырями удалось завоевать
П-56, сигаретный дым обратил в паническое бегство  эльгов  с  П-75;  любое
громко произнесенное слово сеяло панику среди ортигов на П-83; использовав
ароматические  воскурения,  человечество   добилось   полной   капитуляции
фарагров, несмотря  на  их  ядовитые  шипы.  Экономные  земляне  старались
убивать, избегая лишних расходов и превращая  этот  процесс  в  банальную,
чуть ли не канцелярскую работу.
   Вот таким образом,  строка  за  строкой,  писалась  всемирная  история.
Довольно однообразная история, надо сказать.
   К 2647 году  Земля  имела  несколько  сотен  колоний,  протекторатов  и
оккупированных территорий  с  концлагерями,  полузаброшенными  тюрьмами  и
поселениями  ссыльных.  Большинство   покоренных   миров   были   крупными
промышленными или коммерческими центрами и Земля жирела, эксплуатируя их.
   А жажда становилась все сильнее.
   Человек же сознательно закрывал глаза  на  то,  чего  ему  не  хотелось
видеть. Отправляясь  в  пространство  за  миллиарды  километров  от  своей
родины, он не задумывался о том, что при  этом  приближался  отнюдь  не  к
Богу, местонахождение которого все еще оставалось неизвестным, а  к  своей
могиле.   Конкистадорам   космоса   редко   удавалось   преодолеть   рубеж
сорокалетнего возраста - такова была плата за путешествие  по  бесконечной
дороге.
   И вот в  2735  году  было  принято  решение  завоевать  планету  П-473,
получившую название Мож и  находившуюся  к  северо-западу  от  перекрестка
Млечного Пути и Национальной трассы 002. Планета Мож, согласно  донесениям
разведчиков, обладала в  изобилии  сырьем,  полностью  израсходованным  на
Земле еще в незапамятные времена. Крайне редко встречалось оно и на других
планетах. Речь идет о  древесине.  Чтобы  исключить  малейшую  возможность
неудачи, было  решено  послать  на  П-473  самую  крупную  армию,  которая
когда-либо покидала Землю. Как раз наступил большой праздник  -  столетний
юбилей  командующего,  спасшего  в  Болотной  Галактике  дивизию   землян,
попавших в коварную засаду, устроенную космическими  пиявками.  Имя  этого
генерала было присвоено армии, направлявшейся на завоевание  П-473.  Потом
по тревоге был поднят целый батальон кардиналов для  благословения  десяти
миллионов солдат, уже напяливших на себя космические скафандры.  Даже  сам
папа отвлекся на время от своих благочестивых размышлений, чтобы пролететь
на бреющем полете над армией вторжения и осенить святейшим знамением.
   На заре дня,  объявленного  национальным  праздником,  с  разных  точек
земной  поверхности  в  небо  устремились  бесчисленные   корабли,   чтобы
соединиться  в  единую  эскадру   в   определенной   точке   между   двумя
бесконечностями.  Могучая  армада  пробила  облачный   покров,   пронизала
стратосферу  и  с  оглушительным  грохотом,   сопровождавшим   ее   старт,
устремилась в ледяное молчание космического пространства.
   При виде этой чудовищной тучи  стальных  шмелей,  несущихся  в  черноте
космоса, можно было  подумать,  что  предстоит  штурм  смертельно  опасной
планеты. На деле же все хорошо знали, что вряд ли можно было  найти  более
безобидную планету, чем П-473. Мастры, обитатели Мож, как это подтверждали
все полученные  сообщения,  были  исключительно  миролюбивыми  существами,
хорошо приспособленными к  жизни  на  своей  планете,  покрытой  дремучими
лесами, тенистыми рощами, густыми непроходимыми зарослями.  Своим  обликом
они удивительно напоминали бобров, когда-то распространенных на Земле. Все
их стремления и навыки подчинялись одной цели: грызть и  строить  дома  из
столь обильной на планете древесины. Примитивные и  совершенно  безобидные
создания  не  имели  никакого  представления  о  таких   категориях,   как
недоверие, ненависть,  не  знали  убийства:  будучи  единственными  живыми
существами своего мира, они никогда не враждовали друг с другом.
   У мастров, передвигавшихся на высоких тонких ногах, были  большие  лапы
без суставов, похожие на инструменты  плотника,  бочкообразное  коренастое
туловище и маленькая головка циклопа  с  меланхоличным  взглядом  красивых
оленьих глаз, длинные  резцы  грызуна  и  вытянутый  пилообразный  нос,  с
помощью которого мастры  искусно  валили  деревья.  Разумеется,  они  были
исключительно  травоядными  существами,  и  вся  их  цивилизация  медленно
вращалась  вокруг  служившего  осью  культа  дерева,  единственного  дара,
полученного ими от природы.
   Операция была задумана как грандиозный спектакль. На  протяжении  всего
полета на кораблях звучали приказы и  распоряжения  командования,  гремели
военные  гимны  и  речи,  полные  трескучих  фраз  и   праведного   гнева.
Организаторам пропагандистской кампании пришлось разыграть в звуке и цвете
трагическую историю дерева: от его былого процветания на Земле, до полного
исчезновения.  При  этом  особенно  подчеркивалось  значение  дерева   для
человеческой   цивилизации.   Каждому   участнику   экспедиции   доходчиво
объясняли, как важно спасти будущее  земной  культуры,  завоевав  леса  на
Може. Каждого бойца постарались убедить в  том,  что  эти  мерзкие  мастры
готовы защищать свою территорию до последней капли крови и  что  вторжение
на их планету - ответственнейшая миссия.
   Мастры даже не успели по-настоящему испугаться и попрятаться  по  своим
деревянным домам, как на них обрушилась великая  армада.  Молнии,  которые
земляне принесли  с  собой,  буквально  испепелили  несчастных  обитателей
П-473. Через час после начала высадки земляне стали абсолютными  хозяевами
мира, где была уничтожена разумная жизнь. Поверхность планеты была  усеяна
трупами мастров, валявшихся между дымящихся воронок. Но  у  людей  хватало
техники, чтобы вырыть гигантские  братские  могилы,  заполнить  их  телами
убитых и снова закопать. Во время вторжения  армия  Земли  потеряла  всего
одного бойца (это был офицер, который, не выдержав адского грохота  атаки,
скончался от инфаркта).
   Насытившись  пальбой,  удовлетворенные  великолепной  победой   земляне
занялись выгрузкой доставленных на П-473 строительных конструкций.  Быстро
заложили фундамент будущего космического центра с гигантским  космопортом,
предназначенным исключительно для вывозки древесины.
   Когда  сгустились  сумерки,   усталые,   но   преисполненные   чувством
выполненного долга, завоеватели начали устраиваться на ночлег.
   Никто из заснувших десяти миллионов землян так никогда и не  проснулся,
не пережил эту первую ночь.
   Да,  они  завоевали  планету  Мож.   Но   герои-победители   не   имели
представления об одной детали: на этой планете смерть была заразной.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - К.Королев.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Мелвин  Твелвз   оглядел   собравшихся   в   библиотеке   Хардли-Холла,
прокашлялся - словно подражая пуделю леди Хесслфорт - и заговорил.
   - Новые имена. Новые имена, - многозначительно произнес он и,  взяв  со
стола телефонную книгу, стукнул ею по кафедре. - Аблитт, Аболнис,  Абурто,
Айндоу, Айнскоу.  -  Мелвин  оперся  обеими  руками  о  кафедру.  Толстый,
суетливый,  одетый  в  аляповатый  клетчатый  костюм,   который   дополнял
темно-красный галстук-бабочка - это вполне  соответствовало  представлению
Твелвза о том, как должен выглядеть известный лектор. Если  бы  не  наряд,
его можно было бы принять  за  викария  прошлого  столетия,  приглашенного
помолиться в доме ее  светлости  и  выбравшего  для  молитвы  нескончаемый
перечень имен из библейской книги Паралипоменон: "Сыновья  Рама,  первенца
Иерахмиилова, были: Маац, Иамин и Екер..."
   -  Бреветор,  Брейкельман,  Браймакум,  Бумстед,  -  продолжал  Мелвин,
шелестя тонкими, как вафли, страницами. - Поистине неисчерпаемый запас!
   Некоторые члены нашего общества  смотрели  на  Твелвза  с  недоумением.
Преподобный Пендлбери поджимал губы, как будто речь Мелвина  казалась  ему
пародией  на  его  собственные  воскресные  проповеди.  Круглолицая  Салли
Уигтон, которая работала  в  компании  "Телеком",  составившей  упомянутую
телефонную книгу, недовольно нахмурилась. Но Мелвин, не обращая ни на кого
внимания, продолжал:
   - Возможно, перечисленные мною имена нельзя назвать уникальными, однако
я, признаться, придерживаюсь иного мнения. Моя теория до  смешного  проста
и, полагаю, в своем роде революционна.
   Леди Хесслфорт улыбнулась, как бы  поясняя,  что  прощает  Твелвзу  эту
маленькую вольность. Хозяйка Хардли-Холла - тут обитали ее  предки  многих
поколений, - изящная седовласая женщина в небесно-голубом шелковом платье,
украшенным лишь скромным ожерельем из бриллиантов,  знала  историю  своего
рода вплоть до седьмого столетия и могла назвать поименно - запнувшись  от
силы раз или два - всех своих праотцев. Естественно, с ее точки зрения все
и всяческие революции были сущими пустяками.
   - Спонтанный выброс имен, - заявил  докладчик,  -  так  называется  моя
теория. Она отвечает на вопрос, откуда на свете столько необычных имен при
изобилии заурядных? Новые имена должны появляться  спонтанно,  вот  в  чем
суть. Я полагаю, мы теперь сможем подступиться к проблеме так  называемого
демографического взрыва...
   Чувствуя,  что  начинаю  потихоньку   засыпать,   я,   чтобы   избежать
укоризненных   взглядов,   притворился,   будто   осматриваю   библиотеку.
Многочисленные тома в кожаных переплетах - коричневых, золотистых, желтых,
алых; мебель и стенные панели красного дерева, красные с золотом индийские
ковры, портреты предков в  золоченых  рамах...  Словом,  золотая  комната,
пускай даже часть кресел обита черной кожей.
   Мистер Твелвз между тем  упивался  собственным  красноречием.  Впрочем,
правильнее будет сказать, постаравшись подобрать точное определение, -  он
порол чепуху; а если вежливее - рассуждал несколько эксцентрично.
   - Стоит появиться новому имени, как на арену  истории  выступает  новое
семейство. Господь, желая сотворить наилучшее имя, посылает в  мир  людей,
которые похваляются вымышленным происхождением, а общество  принимает  все
за чистую монету. Хотя ничего удивительного, ибо эти люди искренне верят в
то,  чем  хвастают  перед  другими.  -  Холдейн  Смайт,  один   из   наших
специалистов по генеалогии, поднял руку, намереваясь, очевидно, возразить,
однако докладчик и не посмотрел в его сторону. - Твейт,  Тведдл,  Твемлоу,
Твелвз... Когда  вам  встречается  такое  имя,  вы  должны  понимать,  что
натолкнулись на человека, который появился на свет лишь  недавно,  история
рода которого насквозь фальшива, состряпана для того,  чтобы  подойти  под
очередное искажение реальности. Разумеется, подобные  искажения  никак  не
влияют на ход истории в целом. Разве хотя  бы  в  одном  учебнике  истории
упоминается кто-нибудь по фамилии  Тведдл,  Бумстед  или  Твелвз?  Люди  с
такими  фамилиями  просачиваются   в   мир   исподтишка,   просто-напросто
увеличивая население земного шара, и пополняют  кладовую  имен.  Лично  я,
миледи,  дамы  и  господа,  верю,  что  принадлежу  к  тем,  кто  появился
спонтанно, вослед за своей фамилией. Позвольте объяснить поподробнее...
   Твелвз поправил галстук. По-видимому, он пребывал на  верху  осененного
сумасшествием блаженства - со всеобщего, в том  числе  моего,  молчаливого
согласия.  Леди  Хесслфорт  наклонила  голову  и   подмигнула   мне:   "Не
беспокойтесь". Что  ж,  вероятно,  нам  следует  воспринимать  выступление
Мелвина как представление в кабаре, как клоунаду...  Да,  наша  хозяйка  и
покровительница не только щедра и великодушна, но  и  любит  повеселиться.
Кем-кем, а ханжой или гордячкой ее не назовешь.


   Удивительно, к каким умозаключениям приходят порой люди!
   "Ономастика" переводится с греческого как "то, что относится  к  именам
собственным".  "Онома"  по-гречески  -  "имя".  В  рядах  нашего  Общества
насчитывается несколько специалистов по генеалогии, с полдюжины  любителей
копаться  в  родословных,  топограф,  чей  круг   интересов   -   названия
местностей, от которых часто и образуются фамилии; также лингвист, историк
из университета, где  существует  группа  по  изучению  фамилий;  учителя,
библиотекари (к последним принадлежу и я), а еще Джим Эбботт, составляющий
на компьютере списки подписчиков, и Гарри Уайз, который  проверяет  списки
избирателей в местных советах, и множество других поклонников имен. Мелвин
Твелвз, новичок среди нас,  числится  в  штате  городского  музея,  причем
занимает отнюдь не высокую должность.
   Наше Общество ни в коей мере не консервативно.  Благодаря  материальной
поддержке  леди  Хесслфорт  нам  не  приходится  выклянчивать  подачки,  и
собираемся мы  вовсе  не  в  помещении  какого-нибудь  колледжа  повышения
квалификации, а в роскошном номере "Гранд-отеля".
   Раз в месяц мы наслаждались лекциями, за которыми следовали  ответы  на
вопросы. Разумеется, Мелвин Твелвз присоединился к нам недавно,  однако  я
предполагал, что он уже успел  уяснить  хотя  бы  основные  правила  игры.
По-видимому,  я  несколько  поторопился.  Мелвин  вступил  в  Общество  на
апрельском собрании. Тогда мы приняли в наши ряды двух человек - Твелвза и
мистера Чанга. Последний узнал о нашем  существовании  в  университете  и,
подобно Твелвзу, перед собранием  связался  со  мной.  В  мои  обязанности
входило проверять новичков, брать у них нечто вроде интервью.
   Мелвин  Твелвз  прекрасно  знал,  что  такое  ономастика.  Его   особые
наклонности проявились позднее, в процессе деятельности. А вот мистер Чанг
оставался до сих пор в какой-то мере загадкой. Имя у него было  китайское,
однако азиатом он не  выглядел;  да  и  вообще,  определить,  к  какой  он
принадлежит  расе,  представлялось  весьма  затруднительным.  Бесстрастное
желтовато-бледное лицо наводило на мысль о том, что в  жилах  Чанга  течет
смешанная кровь. По-английски он  говорил  с  легким  акцентом,  но  фразы
строил безупречно. Он утверждал, что занимается экспортом -  но  экспортом
чего? И каким образом экспорт мог привести его  в  университетскую  группу
изучения фамилий? На заседаниях он обычно хранил молчание, да  и  в  баре,
попивая фруктовый сок, тоже  почти  не  раскрывал  рта,  однако  постоянно
благожелательно улыбался. Какое-то время я предполагал, что Чанг выжидает,
пока ему не откроются наши истинные цели; может, он думал,  что  разговоры
об именах ведутся для отвода глаз, а рано или  поздно  кто-нибудь  из  нас
достанет из кармана флакончик с кокаином или что-либо еще в том  же  духе.
Но затем я решил, что он просто одинокий  человек,  застенчивый  и  оттого
немногословный, которому нравится наша компания, и вскоре едва ли не забыл
о существовании мистера Чанга...


   Мелвин продолжал говорить, выстраивая в  логическую  цепочку  возможные
доводы, обосновывая свою "революционную" теорию.
   - Знаменитый ученый Фред Хойл установил, что атомы водорода возникают в
пучине космоса спонтанно, причем в количестве достаточном, чтобы заполнить
бреши, которые образуются по мере расширения Вселенной. Более  того,  сама
Вселенная, вполне возможно, появилась из ничего. Этот феномен известен под
названием   вакуумной   флюктуации...   Американские   ученые-креационисты
утверждают,  что,  если  Господь  и  впрямь  сотворил  наш  мир  несколько
тысячелетий тому назад. Он сразу же поместил  в  землю  ископаемые,  чтобы
дать планете соответствующую историю...
   Я заметил, что Чейз Дэниэлс, наш специалист по  генеалогии,  мормон  из
штата Юта, нахмурился и одновременно кивнул. Возможно,  он  задумался,  не
смеется ли над ним Твелвз.
   - Господь поименовал предметы, - продолжал Мелвин, - и те не  замедлили
появиться. "И сказал Бог: да будет свет. И  стал  свет!"  Слово  послужило
причиной события. Так почему бы творческой силе не создавать  через  имена
новых людей? Почему бы этим людям не возникать, как атомам водорода?  Ведь
мы состоим в основном из воды, верно? Аш два о. Почему бы той  самой  силе
не наделять новорожденных памятью и надлежащим  происхождением?  Очевидно,
что такие люди станут обладателями редких, незаурядных имен...
   На  лицах  слушателей  вежливое  внимание  мало-помалу  уступало  место
разочарованию и раздражению. Однако, к моему несказанному облегчению, леди
Хесслфорт как будто пребывала в  прекрасном  расположении  духа.  Еще  бы!
Недаром  род  ее  светлости  берет  начало  в  глубине  веков.  А   Мелвин
безжалостно разоблачает самого себя, доказывает, что в  его  случае  ни  о
каком роде не может быть и речи, что он, словно какой-нибудь  гриб,  вырос
из земли за одну ночь - через брешь в реальности.
   Сирота,   воспитанный   приемными   родителями?   Обостренное   чувство
чужеродности?  Искаженное  восприятие  действительности?   Безусловно!   И
наконец - ошеломительная рационализация: он  уникален!  Мелвин  достаточно
внятно объяснил, что в одну категорию с ним попадают тысячи других  людей.
Однако тут же оговорился, что личности с диковинными именами рождаются  из
ничего, стоит их только как-нибудь наречь... Что-то не вяжется.


   Неужели леди Хесслфорт  предвидела  возможность  такого  провала?  Ведь
именно по ее предложению мы решили назначить  докладчиком  на  специальном
ежегодном заседании в Хардли-Холле Мелвина Твелвза,  человека  без  особых
ономастических талантов, если не считать необычного имени и  чрезвычайного
рвения. Как демократично! Может, леди  Х.  потешается  над  нами,  прячет,
заслоняя ладонью лицо, лукавую улыбку?
   Все предыдущие лекции, без исключения, имели  однозначную  практическую
направленность.  Естественно,  отсюда  не  следует,   что   они   навевали
невыразимую скуку. Наш историк, Джек Брейкспир, рассуждал о путях,  какими
в прошлом усваивались  новые  имена  (Мелвин,  разумеется,  не  пожелал  и
слушать). В Британии норманнское завоевание содействовало  распространению
родовых имен,  которые  образовывались,  по  большей  части,  из  названий
местностей или ремесел; попадались и  такие,  которые  представляли  собой
прозвища, а то и оскорбительные клички.  Поскольку  большинство  населения
было неграмотным, имена в обиходе неизбежно искажались.  В  Японии  сегуны
Токугава, проявив свойственную им мудрость, запретили простому люду на две
сотни лет пользоваться фамилиями, причем непокорным  грозила  казнь  через
отрубание головы самурайским клинком. После того,  как  в  страну  удалось
проникнуть коммодору Перри, миллионы крестьян  принялись  изобретать  себе
фамилии, что привело к сотням тысяч диковиннейших словосочетаний, - такого
"урожая" не снимал никакой другой народ мира. Около 1780 года  европейские
правительства обязали  евреев  применять  фамилии  вместо  патронимов.  Те
подчинились и зачастую из соображений  сентиментальности  стали  именовать
себя, используя названия животных, городов  или  явлений  природы.  Первый
мистер Розенблюм, скорее всего, проживал  в  каком-нибудь  грязном  гетто.
Такова была теория Джека.
   - Однако, - заявила на следующий вечер  Джейн  Чепмен,  -  имена  также
вымирают...
   Пожалуй, тут она ступила на  тонкий  лед.  Леди  Алиса  Пенелопа  Диана
Хесслфорт подарила своему  супругу,  покойному  лорду,  двух  дочерей,  но
сыновей у них не было; поэтому внуки миледи, сейчас уже подростки,  носили
иную фамилию.
   Номер "Де Монфор" напоминал не столько зал собраний,  сколько  гостиную
некоего клуба - такая в нем царила атмосфера.  Многие  из  нас  держали  в
руках бокалы с горячительными напитками. Из терракотовой вазы  тянулось  к
потолку странного вида растение. На одной из стен висела написанная маслом
картина: на лугу пасутся коровы, а  над  ними  собираются  грозовые  тучи.
Кресла были обтянуты  коричневой  кожей,  пол  устилал  ковер,  украшенный
стилизованными, под Китай, изображениями драконов; на гардинах  распускали
хвосты павлины.
   - К 1974 году, - сообщила дородная, облаченная в твидовый костюм Джейн,
- в списках американского Общества социальной защиты значилось  миллион  с
четвертью различных имен. Причем почти полмиллиона принадлежало  отдельным
гражданам! - Иссиня-черные волосы Джейн были собраны в пучок.  Если  можно
так выразиться, она напоминала внешностью  величественную  ладью.  -  Люди
женятся или выходят замуж, и имена пропадают. - Ее  светлость  обмахнулась
веером. - Или же они так и не  заводят  семьи,  что  приводит  к  тому  же
результату.  Однако   основной   причиной   исчезновения   имен   является
уничтожение родословной. Всякое родовое древо имеет форму ромба.  Уходя  в
прошлое, мы обнаруживаем, что внутри этого ромба находятся  тысячи  людей.
Тем не менее постепенно вырисовывается  следующая  картина:  ветки  дерева
срастаются, ибо кузены женятся на кузинах и наоборот, и ромб сужается, все
сильнее и сильнее... Эти ромбы движутся сквозь время,  накладываются  друг
на друга, перекрещиваются, сливаются. Скажем, если в девятом  веке  Африку
посетил некий кочевник  из  Азии,  нынешние  китайцы  приходятся  нынешним
африканцам менее чем пятидесятиюродными братьями!
   При условии, что тот кочевник нашел себе в Африке подругу.


   - Итак, - подвел итог Мелвин, - я таков, каков есть.
   Какая глубина мысли! Но чья это  философия  -  Витгенштейна  или  Багза
Банни? Сартра или Микки-Мауса?
   -  Предшественников  у  меня  не  было.  -  Мелвин  улыбнулся   улыбкой
слабоумного. - То есть я лишен каких бы то ни было предков. И  сколько  на
свете таких, как я, которые привносят в мир новые имена?
   Наконец-то! Кончив нести ахинею, Твелвз сел в кресло, как будто  ожидая
аплодисментов. Леди Х.,  как  и  подобает  хорошей  хозяйке,  захлопала  в
ладоши, что, естественно, вынудило меня  последовать  ее  примеру.  Однако
большинство, похоже, придерживалось иного мнения. Джек Брейкспир  выглядел
разъяренным, Чейз - печальным,  Холдейн  Смайт  -  оскорбленным  в  лучших
чувствах. И тут поднялся мистер Чанг, который до сих пор не поднимал  даже
руки, чтобы задать вопрос.
   - Я хотел бы кое-что прибавить. Миледи, друзья мои,  мистер  Твелвз  не
просто  ошибается.  Мне  кажется,  вы  вряд  ли  представляете  себе   всю
ошибочность его воззрений.
   - Неужели? - приподняла брови Джейн Чепмен.
   - Миссис Чепмен, - произнес мистер Чанг, глядя на Джейн,  -  вы  как-то
рассуждали о вымирании имен...  Имена  вымирают  быстрее,  чем  появляются
новые; так заведено природой. Все ромбы в конце концов  сольются  в  один,
как сольются в  одну  все  нынешние  расы.  В  результате  останется  лишь
единственная фамилия, которая, разумеется, будет китайской.
   - Что? - вскинулся Джим Эбботт.
   - Почему китайской? Потому, что уже сейчас на планете  свыше  миллиарда
китайцев, что составляет около одной шестой населения Земли,  а  на  такое
количество людей приходится от силы пятьсот фамилий. Рано или  поздно  эти
фамилии поглотят все остальные, а затем  примутся  поглощать  друг  друга;
когда же последняя мисс Ву выйдет замуж за мистера Чанга,  все  земляне  с
того дня будут именоваться исключительно Чангами.
   - Ерунда! - прорычал Гарри Уайз. Должно быть, он вообразил себе,  какой
его ожидает ужас: составлять перечень целиком и полностью из одной  и  той
же фамилии, повторенной несчетное число раз. -  По-моему,  институт  брака
отмирает. Во всяком случае, все больше и  больше  людей,  создавая  семью,
сохраняют прежние фамилии. По крайней мере, в Америке.
   - Однако дети, родившиеся в браке, носят, как правило, одну фамилию,  -
возразил Чанг. - Даже если они изберут  себе  двойную,  то  как  прикажете
поступить их собственным детям? Дело рискует дойти до абсурда.
   Да... Сначала Мелвин пытался  убедить  нас,  что  спонтанно  возник  на
пустом месте, а теперь мистер Чанг утверждает, что право на будущее  имеет
только его фамилия. Леди Х., казалось, пребывает в смятении. Возможно, она
поддержит Твелвза, но вряд ли одобрит выходку Чанга.
   - Тысячелетняя история ничего не значит, - продолжал тот. - Равно как и
история тысячи поколений. Подумайте о четверти  миллиона  лет,  вообразите
миллион поколений!
   Взгляд леди  Х.  обрел  твердость.  Что  ни  говорите,  а  тысячелетняя
родословная кое-что да значит!
   - Почему именно Чанг? - спросила она раздраженно. - Почему именно  ваша
фамилия, мистер Чанг?
   - Потому что, ваша светлость, я прибыл из будущего, которое отстоит  от
вашего времени на четверть миллиона лет.  Я  из  того  общества,  где  нет
никого, кроме  Чангов.  Ни  одного  человека!  Мы  -  раса  Чангов,  мы  -
чанговечество!
   - И что дальше? - фыркнула Джейн.
   - Глупости! - воскликнул Джек.
   Однако остальные, по всей видимости, были согласны продолжать игру.  Во
всяком случае, после выступления Мелвина клоунада Чанга, как  ни  странно,
казалась чуть ли не детской забавой.
   - И что, в будущем все похожи на вас? - весело справилась Салли.
   - Нет, - отозвался Чанг, повернувшись в ее сторону.  -  Мы  по-прежнему
отличаемся друг от друга размерами, цветом кожи, группой  крови.  Поймите,
мы - вовсе не клоны какого-то одного Чанга. Мы разные, как коровы в стаде.
Поинтересуйтесь у ваших фермеров, что они скажут насчет коров?  Среди  нас
вы встретите Мэри Чанг и Абдула Чанга, Генриха Чанга, Юкио Чанг  и  Наташу
Чанг.  Мир,  в  котором  проживает  десять   миллиардов   Чангов.   Десять
миллиардов!
   - Полагаю, вам захотелось отдохнуть? - съязвил Чейз.
   - Мистер Дэниэлс, вы ведь работаете? Так вот, я тоже на работе, -  Чанг
похлопал себя по карману. - Я отправился в прошлое, чтобы собрать  миллион
истинных фамилий, поскольку ваша эпоха отмечена  наибольшим  разнообразием
исходного материала.  Я  записал  фамилии  на  микролисты.  Вернувшись,  я
передам их своим современникам, и мы устроим  великое  переименование.  Мы
освободимся   от   психологической   чанго-зависимости.   Наше    общество
преобразуется...
   - Минутку, - перебил Гарри. - А почему вы, то бишь Чанги, не сообразили
заглянуть в архивы? Это проще, чем путешествовать во времени.
   - Или в старые телефонные книги? -  прибавила  Салли.  -  Впрочем,  вы,
наверное, телефонами не пользуетесь.
   -  Или  в  старые  списки  подписчиков?  -  присовокупил  Джим  Эбботт,
заразившийся, судя по всему, общим настроением.
   - Культуры  развиваются  и  гибнут,  -  ответил  Чанг.  -  Одни  данные
погребают под собой другие. Записи теряются,  стираются,  уничтожаются.  Я
веду речь о промежутке в четверть миллиона лет. От вашей поры не  осталось
ничего - ни пирамид, ни Парфенона, ни трудов Платона или Шекспира. Никаких
следов, никакой истории. Мне пришлось забраться очень глубоко  в  прошлое,
прежде чем я натолкнулся на такое изобилие имен.
   - Очевидно, вы заберете с собой произведения Барда? - спросил Джим.
   - Нет, - покачал головой Чанг. - Мы ничего не сможем понять.  Я  заберу
имена, только имена.
   - Как можно не понять Шекспира?
   - Уверяю вас, в моем времени его не поймет никто, за  исключением  меня
самого. Кстати говоря, для того чтобы приноровиться к вашему образу жизни,
я прошел длительную подготовку. Благодарю вас за ваше гостеприимство, дамы
и господа. И, конечно, в первую очередь леди  Хесслфорт,  -  Чанг  отвесил
изящный поклон, а затем направился к высокому, от пола до  потолка,  окну,
за которым сгущались сумерки.
   Я краем глаза наблюдал за леди Х. Поначалу  она  откровенно  изумилась,
потом развеселилась, а под конец как будто испытала сильнейшее потрясение.
   - Подождите! - выдавила она. - Мое имя вы тоже забираете с собой?
   - Может быть, - усмехнулся Чанг.
   - Сдается мне, вы там с жиру беситесь, -  проговорил  Джим.  -  Неужели
нельзя было просто-напросто придумать новые фамилии? Сочинили бы,  сколько
нужно, и все.
   - Не годится, - возразил Чанг. - Имя без родословной - ничто.
   -  Друзья!  -  воскликнул  я,   решив,   что   представление   чересчур
затягивается. - Друзья!  Ваша  светлость  и  вы,  уважаемые  члены  нашего
Общества! Я восхищен шуткой, которую с нами сыграли. Мы словно перенеслись
из августа в апрель или в октябрь [имеются в  виду  1  апреля;  День  всех
глупцов, и 31 октября, канун Дня  всех  святых;  в  первый  день  люди  по
традиции разыгрывают друг друга,  а  во  второй  наряжаются  в  диковинные
костюмы, надевают маски и т.п.], словно оказались на  маскараде.  Но...  В
действительности никто не может путешествовать во времени  и  никто,  -  я
предостерегающе поглядел на потупившегося Мелвина, - не появляется на свет
ниоткуда. Давайте же посмеемся и закончим наш  карнавал.  Спасибо,  мистер
Чанг. Спасибо, мистер Твелвз. Наше следующее заседание, которое  состоится
через месяц здесь, в "Гранд-отеле", шестнадцатого сентября,  почтит  своим
присутствием мистер Уильям Монктон, автор знаменитого  труда  "Французские
прозвища"...
   Чанг распахнул  окно,  за  которым  располагалась  выложенная  каменной
плиткой терраса, с которой спускалась на подстриженную лужайку лестница  в
несколько ступеней. Дальнего конца лужайки видно  не  было.  Чанг  пересек
террасу, сошел по лестнице, ступил на траву... И исчез!
   Разумеется, он всего лишь сорвался с места, как заправский спринтер,  и
мгновенно очутился за пределами сада, а там  миновал  игровую  площадку...
Да,  но  в  таком  случае  он  должен  был  обладать   резвостью   гончей,
помноженной, вдобавок, на быстроту сокола...
   - Черт побери! -  произнесла  Салли.  -  Он  же  просто  растворился  в
воздухе! Чтоб мне пусто было! Ой, извините, пожалуйста.
   Мы столпились у распахнутого настежь окна.
   - Он наверняка где-то там, - сказал Чейз.
   - Сожалею, но я никого не вижу, - возразила леди Х.
   - Наверное, прячется в кустах, - предположил я.
   - Вы же понимаете, что он просто не успел бы до них добежать.
   Кто я такой, чтобы спорить с ее светлостью?
   - Мистер Чанг... - проговорила Салли. - Он сказал правду!
   - Он сказал правду! - повторил хор голосов.
   К чести Мелвина, он раньше других оправился от замешательства  -  может
статься, наконец-то осознал,  на  какое  посмешище  выставил  себя  своими
рассуждениями.
   - Я давно его подозревал, - сообщил Твелвз.  -  Между  прочим,  знаете,
почему он удрал? Не нашел, что ответить на мои доводы!
   Леди Х. опустилась в ближайшее  кресло,  посмотрела  на  заключенные  в
золотые рамы портреты своих предков и пробормотала:
   - Неужели он забрал с собой мое имя?
   Мелвин подвинулся к ней и - какая вульгарность! -  похлопал  миледи  по
руке.
   - Я уверен, что он так и поступил, ваша светлость. Он забрал  все  наши
имена. Хесслфорт, Твелвз,  Брейкспир...  А  в  результате  через  четверть
миллиона лет произойдет очередной спонтанный выброс. Все честь по чести. В
будущем появится, - он принялся считать в уме, делить десять миллиардов на
миллион, - да, появится десять тысяч Хесслфортов, которые будут разбросаны
по всему земному шару. Представляете? В Европе, в Африке, в Азии...
   Леди Х. содрогнулась, побледнела и отдернула руку.
   - Это не родословная, мистер Твелвз. Неужели вы не в состоянии  понять,
что случилось? Я спрашивала мистера Чанга, потому что не хочу,  чтобы  мое
имя использовалось... всуе...
   Опасаясь, что наше Общество может  лишиться  своей  покровительницы,  я
поспешил поднять бокал, на дне которого оставалось несколько капель шерри.
   - Разрешите предложить тост. За Общество любителей ономастики!
   - За какое? - спросила леди  Х.,  пригвоздив  меня  взглядом  к  спинке
кресла. - За наше? Или за их? -  Тем  не  менее  она  указала  на  графин,
который Роджерс поставил на письменный стол. Мелвин поторопился  исполнить
ее просьбу. Леди Х. явно не мешало выпить шерри, чтобы успокоить нервы.
   Мы выпили - все  вместе.  Разорванные  узы  восстановились,  обетование
обрело новую силу.
   Когда месяц спустя мы собрались на заседание в номере "Де  Монфор",  ее
светлость, как  всегда,  заняла  председательское  кресло.  Мы  прослушали
доклад мистера Монктона о французских простынях... Простите, конечно же  -
прозвищах. Иначе говоря, кличках. Сестричка, сестричка, как  твоя  кличка?
Леди Алиса Пенелопа Диана внимала докладчику с  благосклонной  улыбкой  на
устах.
   Я готов спорить на что угодно: древность рода - это вам не пустяк.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - Л.Щекотова.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Как ни странно, до сего дня он так ни разу и не видел поместья  старого
Пруитта Эвергрина - ни разу за все годы, пока  ведал  юридическими  делами
пожилого  седовласого  джентльмена.  Эта  мысль  вдруг  поразила   Саймона
Грэхема, когда он уверенно вел свой  "линкольн  континенталь"  по  частной
дороге, бежавшей в живописном  обрамлении  старых  вязов.  За  добрые  три
десятка  лет  не  единожды  можно  было  вот  так  померить   шинами   эти
длинные-длинные мили среди расцвеченных осенью ландшафтов  Пенсильвании...
Поразительно, насколько был лишен гостеприимства его давний знакомец,  все
мирские дела которого приходилось улаживать с тех самых пор, когда  Грэхем
- юный адвокат - только-только начал практику.  Было  это  еще  до  второй
мировой. Грэхем выполнял разные поручения клиента, обычно высказываемые им
при личном свидании в конторе либо по телефону.
   По иронии судьбы, мельком подумал он, это первый и последний  визит:  в
прошлый четверг Пруитт Эвергрин скончался, хотя что-то  говорил  о  вечном
существовании. Эвер-грин... вечнозеленый,  бессмертный.  Умер  от  обычной
сердечной недостаточности.
   Конечно,  Грэхему  будет  недоставать   суховатого   юмора   и   мягких
благожелательных манер старика, однако он не ощущал особого  сожаления.  В
конце концов, Пруитт прожил долгую беспечальную жизнь,  и  скорбь  по  его
кончине представлялась неуместной. Сам Эвергрин, казалось,  предвидел  час
своего земного предела: его последний  визит  в  контору  был  вызван  его
желанием написать завещание.
   Встреча была краткой  и  чисто  деловой:  поскольку  Эвергрин  не  имел
родственников  в  подлунном  мире  (будучи  последним   отпрыском   семьи,
обосновавшейся в здешних местах еще в  1630  году),  почти  все  состояние
отошло европейскому обществу "Энкайридион". Об  этом  обществе  Грэхем  не
знал ничего, кроме того, что оно имеет определенное отношение  к  книжному
делу... Кажется, само название - как он смутно помнил - какой-то старинный
синоним для обозначения книги. Старый Пруитт  состоял  пожизненным  членом
"Энкайридиона". Завтра днем посланец неведомого общества должен прибыть  в
Филадельфию, в контору, и Грэхем как законный и полномочный  представитель
покойного, чтобы самолично убедиться, что  все  в  полном  порядке,  решил
посетить поместье.
   Дорога обогнула густую  рощицу  вязов,  "линкольн"  плавно  вписался  в
поворот, и там, впереди, посреди  обширной  лужайки,  открылся  загородный
особняк  Эвергрина  -   поистине   анахронизм   в   мире,   предпочитающем
железобетон, стекло и штукатурку. Здание в два  этажа  любовно,  тщательно
сложили вручную из кирпича цвета ржавчины, и  вот  уже  два  столетия  оно
гордо,  противостояло  разрушительному  воздействию   времени.   Огромный,
старомодный, вытянутый в длину господский дом, с крутой щипцовой крышей, с
обрамленными рамами темного дерева слуховыми окошками на  ней,  на  уровне
второго этажа. Позади и  немного  сбоку  виднелись  каретный  сарай,  пара
надворных построек, служивших некогда жильем для прислуги.
   Грэхем затормозил у крыльца, утопающего в алых бугенвиллиях,  и,  тяжко
вздохнув, неловко выбрался из автомобиля. Когда-то в колледже его  считали
неплохим спортсменом, но с той поры  было  поглощено  столько  изысканных,
слишком обильных обедов и слишком хорошего  вина...  Однако  приобретенная
грузность вполне подходила к облику преуспевающего  юриста,  придавая  ему
своеобразную респектабельность - ее подчеркивал  консервативный  костюм  в
елочку. У Грэхема было круглое,  внушающее  доверие  лицо,  проницательные
серые глаза и твердые, резко очерченные губы,  почти  не  знающие  улыбки;
впрочем,   постоянная   необходимость   принимать    решения    и    брать
ответственность на себя не слишком-то располагает к веселью.
   Здесь, на поляне, среди густого леса, рядом  с  впечатляющим  особняком
Эвергрина, Грэхем внезапно утратил привычную уверенность. В этом  молчании
старины было что-то и  умиротворяющее,  и  подспудно  тревожащее  душу,  -
казалось, время задержало свой бег, навечно застыв в  эпохе  Вашингтона  и
Декларации независимости.
   Поднявшись  на  крыльцо,  он  вставил  в  замочную  скважину  массивный
бронзовый ключ, которым до  прошлого  четверга  владела  миссис  Доннелли,
экономка Пруитта. Двойная тяжелая парадная  дверь  на  прибитых  к  косяку
широких треугольных петлях - так навешивали двери церквей Новой  Англии  -
поддалась.  Толкнув  створку,   он   услышал   слабый   скрип,   отчетливо
прозвучавший в послеполуденной  тишине.  В  ушах  Грэхема  звук  отозвался
странной меланхолической нотой.
   Он шагнул в  дом  и,  прикрыв  за  собой  дверь,  очутился  в  обширном
полутемном вестибюле, где витал слабый, но весьма ощутимый запах  -  запах
вечности. По левую руку вестибюль переходил  во  внушительную  гостиную  с
высоким потолком, где играли яркие солнечные блики, и  монументальным,  во
всю стену, камином. Добротную, громоздкую мебель явно сооружали  столярных
дел мастера, чей краткий жизненный срок  был  несравним  с  долговечностью
дела их рук.
   Справа еще  один,  меньший  проход  являл  любопытному  взгляду  добрую
половину   большой   столовой,   отсвечивающей    полированным    паркетом
благородного дерева. В ее дальнем углу Грэхем заметил  приоткрытую  дверь,
за ней оказалась кухня квакерского уклада - строгая,  функциональная,  без
новомодных роскошеств. Посредине вестибюля, у дальней  стены,  поднималась
широкая лестница - мощные ступени мореного  дерева,  причудливый  орнамент
перил.
   Вступив в гостиную, Грэхем на  секунду  замер,  сраженный  внезапным  -
правда, тут же подавленным - чувством собственной неуместности...  В  этой
комнате скончался Пруитт  Эвергрин.  Тело  обнаружила  миссис  Доннелли  -
дородная матрона, которая приходила хозяйничать в доме два раза в  неделю.
Она застала покойного мирно  возлежащим  в  древнем,  колониального  толка
кресле-качалке; тощие ноги в  носках  покоились  на  мягкой  скамеечке,  в
кулаке   была   зажата   насквозь   прогоревшая   трубка.   Как    уверяла
домоправительница, на  губах  новопреставленного  играла  улыбка  райского
блаженства... Но, разумеется, подобные наблюдения можно  отнести  на  счет
склонности женщин к известной гиперболизации.
   Минут пятнадцать он бродил по комнатам верхнего этажа, взглядом знатока
отмечая разбросанные там и сям ценные вещицы. Раздвинув занавес  на  стене
одной из бельевых, Грэхем обнаружил неглубокий альков, а  в  нем  высокую,
дубовую дверь с шаровидной бронзовой ручкой и  замочной  скважиной.  Дверь
оказалась запертой.
   "Странно", -  подумал  Грэхем,  пожимая  плечами,  и  тут  же  вспомнил
последнее свидание с Пруиттом Эвергрином: старик оставил  кольцо  с  двумя
ключами  -  их  надлежало  вручить  представителю  "Энкайридиона",  _когда
наступит время_. Педант по натуре, юрист прихватил ключи с собой - так, на
всякий случай. Выбрав тот, что побольше, он отпер замок и толкнул  тяжелую
дверь.
   Густой сумрак - вот все, что поначалу увидел Грэхем, но  спустя  минуту
понял: это не что иное, как огромная библиотека. Стен практически не  было
видно: их от пола до потолка скрывали тысячи и тысячи томов,  втиснутых  в
перекосившиеся от  непомерной  тяжести  стеллажи  сучковатого  некрашеного
дерева.  Такими  же  стеллажами,  разделенными  узкими   проходами,   было
заполнено все помещение, насколько можно было  судить  при  столь  скудном
освещении.  Общая  картина  живо  напоминала  публичную  или  студенческую
библиотеку, однако ни столов, ни стульев, ни кресел - словом,  уголка  для
чтения не было и в помине. Только книги, книги...
   Шагнув через порог, Грэхем заметил, что потолок здесь значительно ниже,
чем в соседних комнатах. Стало быть, наверху  еще  по  крайней  мере  один
этаж? Когда глаза окончательно привыкли к полутьме, он различил две  узкие
винтовые лестницы, ведущие  куда-то  наверх,  подтверждая  тем  самым  его
догадку. Слева обнаружились два высоких оконных переплета,  уходящих  выше
потолка помещения; пыльные квадратики стекол почти не пропускали  дневного
света;  робкие  лучи,  которым  как-то  удалось  прорваться,   поглощались
повисшими  в  воздухе  клубами   пыли,   потревоженной   его   вторжением.
По-видимому, по неким неясным причинам  миссис  Доннелли  с  ее  ведром  и
шваброй никогда  не  допускалась  к  уборке  библиотеки...  Хотя,  следует
признать, в остальном она содержала дом в безупречном порядке.
   Автоматически пошарив рукой по  стене  в  поисках  выключателя,  Грэхем
ничего  не  обнаружил.  Интересно.  Значит,  не  только  чистота,   но   и
электрическое освещение - излишняя роскошь для библиотеки?
   Он медленно двинулся вперед  и  через  десяток  шагов  увидел  на  полу
выпавший томик. Подняв книгу, Грэхем раскрыл ее на  фронтисписе:  "Сказки,
рассказанные дважды" Натаниэля Готторна, год 1837-й.  Первое  издание!  Не
надо  быть  библиофилом  (Грэхем  им  не  был),  чтобы   ощутить   хрупкую
уникальность, излучаемую подлинным раритетом!
   Бережно, кончиками пальцев обтерев пыльный переплет, он обвел  взглядом
стеллаж, намереваясь вернуть томик на положенное  место.  Как,  еще  один?
Грэхем взял томик в руки: нет, дубликат более позднего  издания  -  свежие
краски, обложка не потрескалась... Что за черт!  С  чего  бы  это  Пруитту
держать новый экземпляр  на  полке,  в  то  время  как  бесценный  раритет
валяется на полу в пыли?
   Он поставил оригинал  возле  копии  и  направился  к  лучше  освещенным
стеллажам правой стены, где тщательно изучил названия книг - и стоящих  на
полках, и небрежно сброшенных на пол. Изумление его достигло степени шока:
библиотека Эвергрина могла похвастать экземплярами  неслыханной  ценности,
однако  почти  все  они  пребывали  в  плачевном  состоянии.  Пожелтевшие,
высыпающиеся из ветхих переплетов тома  поражающей  воображение  коллекции
Belletristica Americana...
   Что это? Книга псалмов... первое печатное издание  британской  колонии,
Кембридж, Массачусетс, 1693... королевское наследство! На полу.  А  рядом?
Букварь... Новая Англия, 1683. А вот "Чудеса невидимого мира",  1693.  Все
валяется в густой пыли, обращаясь в ту же пыль, а на  полках  -  новенькие
экземпляры.  Дальше,  дальше...  что  там?   Вашингтон   Ирвинг   "История
Нью-Йорка, написанная Дидрихом Кникербокером", 1809  -  на  полу  в  пыли.
Какому дьяволу отдал душу Эвергрин?! Он что, не  сознавал  ценности  того,
что ему принадлежало?  Да  нет,  вряд  ли,  тут  и  ребенок  не  ошибется.
Возможно, в преклонные годы он  утратил  интерес  к  библиотеке,  попросту
позабыв о судьбе сокровищ литературы и истории?
   Первый выпуск "Сатердей Ивнинг Пост", 1821... Фенимор Купер  "Последний
из могикан", 1826... Лонгфелло, 1833... Как же  старина  Пруитт  ухитрился
собрать все эти ценнейшие издания?  Он  явно  не  мог  купить  все  это  в
одиночку...  "Энкайридион"?  Что  если  мистическая  организация,  которой
Эвергрин завещал свое состояние, поддерживала его?
   Эдгар Аллан По, 1840... Герман Мелвилл, 1846... Генри Торо, 1849...  Ну
хорошо.  Допустим,  Пруитт  Эвергрин  получил  библиотеку  в   наследство.
Допустим, ее начал собирать  первый  Эвергрин,  потомки  которого  усердно
пополняли собрание. В этом, по крайней мере, есть  какой-то  смысл,  тогда
понятно,  почему   последний   из   Эвергринов   пожелал   отписать   свою
собственность обществу книголюбов.
   Однако это не объясняет, почему самые ценные книги заменены  на  полках
новыми изданиями! И почему шедевры гниют в пыли на  полу.  Заглавия  менее
известных произведений Грэхем даже не смог рассмотреть,  а  часть  томиков
почти обратилась в труху.
   Гарриэт Бичер Стоу "Хижина дяди  Тома",  1852...  Уолт  Уитмен  "Листья
травы", 1855... Комната, казалось, неудержимо  растягивалась  в  длину,  а
дальняя  стена  оставалась  недостижимой,  как  линия  горизонта.   Грэхем
остановился. Каким бы длинным ни  был  этот  дом,  но  чтобы  настолько...
Оптическая иллюзия,  успокоил  он  себя,  фокусы  перспективы!  Двинувшись
дальше, он увидел очередное вертикальное окно и попытался  протереть  его,
чтобы глянуть наружу. Тщетно. Въевшаяся за два века грязь  сделала  стекло
матовым. Грэхем  разочарованно  отвернулся  и  заметил  сквозь  пустоты  в
стеллажах одну из лестниц, ведущих на верхний этаж. Что ж, если  теория  о
наследственном собирательстве верна, интересно взглянуть на вклад  старины
Пруитта.
   Верхний зал оказался точной копией предыдущего - узкие  переплеты  окон
так же уходили вверх за потолок. Господи, подумал Грэхем, сколько тут  еще
этажей?! Но ведь дом-то двухэтажный. Он двинулся  по  ближайшему  проходу,
отметив по более современным, сохранившим цвет  и  форму  переплетам,  что
перемахнул  минимум  через  полвека  развития  литературы.  Возможно,  это
все-таки последний зал библиотеки.
   Слой пыли, однако, был почти таким же плотным,  как  внизу,  и  так  же
утопали в ней  самые  лучшие,  самые  прославленные  книги  эпохи:  Шервуд
Андерсон,  1919...  Скотт  Фицджеральд,  1920...  Томас   Элиот,   1922...
Хемингуэй, 1924... Все больше и больше знакомых названий, самые  известные
периодические издания; да, вклад Пруитта Эвергрина  скудным  не  назовешь!
"Унесенные ветром"... "Над пропастью во ржи"...
   Грэхем  резко  остановился  и,  наморщив  лоб,  вгляделся  в  полумрак.
Кажется, там дверь в стене? Он  шагнул  ближе...  Верно!  Тяжелая  дубовая
дверь, точь-в-точь такая же, что ниже этажом ведет в библиотеку.  Подергав
бронзовую ручку, он, не  раздумывая,  вынул  ключи  и  вставил  меньший  в
замочную скважину. Скрипнув, дверь отворилась, и Грэхем  в  замешательстве
застыл на пороге.
   Комната, под куполом толстого зеленого стекла вместо обычного  потолка,
походила то ли на пещеру, то ли на увитую зеленью  садовую  беседку  -  из
тех, что пользовались популярностью  столетие  назад.  Тут  было  устроено
нечто вроде  конторы:  в  центре  комнаты  отсвечивал  тусклой  полировкой
огромный  стальной  рабочий   стол,   заваленный   бумагами,   книгами   и
периодическими изданиями, а по стенам тянулись неизменные стеллажи: новые,
мощные, из неведомой древесины коричневато-зеленого цвета. У  одной  стены
стоял низкий, но объемистый  каталожный  шкафчик  на  колесиках,  того  же
оружейного металла; книги и журналы плотно теснились  на  полках  со  всех
четырех сторон.
   Шагнув внутрь, он решил обследовать помещение. Здесь на  полу  пыли  не
было, и кожаные подошвы отчетливо постукивали по  его  глянцевитой,  почти
стерильной поверхности. Грэхем жадно впился глазами  в  первый  ряд  полок
(книги в твердых и  мягких  обложках,  журналы,  альманахи),  но,  подойдя
ближе, с недоумением обнаружил, что на корешках нет названий. На полках  -
Грэхем бегло оглядел стены - ни единого пустого места, и,  что  интересно,
все переплеты  одного  и  того  же  цвета:  оливкового,  с  вариациями  от
коричневатых до светлых, почти белых оттенков.
   Поколебавшись, он облюбовал одну из  самых  больших  книг  в  массивном
переплете  и  попытался  ее  вытащить,  но  здоровенный   том,   казалось,
сопротивлялся... или же каким-то  образом  был  приклеен  прямо  к  полке.
Наконец книга поддалась, что-то хрустнуло, и он  поспешно  раскрыл  ее  на
первой попавшейся странице.
   Она была девственно чиста.
   Грэхем, с неприятным холодком в груди,  лихорадочно  перелистал  книгу.
Какая странная бумага: почти не гнется и чуть липнет к пальцам. Он опять -
теперь его охватил озноб - начал всматриваться в стройные  ряды  оливковых
корешков, и разгадка, рожденная подсознанием, поразила его.
   Стеллажи!  Эти   зеленоватые,   лоснящиеся,   некрашеные   стеллажи   -
плодоносящие яблони дивного сада Литературы. Эта  книга  -  недозрелый,  с
плотной мякотью плод в оливковой кожуре, нехотя расставшийся с материнской
ветвью.
   Первые издания - спелые дары щедрого древа!
   Дубликаты - урожай стареющей, но еще мощной кроны.
   Неразборчивые  титулы  на  переплетах  -  печальные  плоды  истощенной,
умирающей ветви...
   Саймон Грэхем вдруг понял, что знает абсолютно все  об  "Энкайридионе".
Об  обществе  безвестных,  безымянных  садовников,  холящих   и   лелеющих
вечнозеленое,  бессмертное  древо  Мировой  Литературы  -  со  всеми   его
разноязычными, бурно цветущими, плодоносными ветвями и древними,  могучими
корнями в тайных глубинах веков.  Он  твердо  знал  (хотя  и  не  смог  бы
объяснить, почему), что смерть Пруитта  Эвергрина  положила  конец  первой
династии хранителей американской изящной словесности.
   Но тогда... о Боже! Значит, их всех  просто  не  существует  -  хватких
публицистов, самолюбивых литераторов, придирчивых  редакторов,  издателей,
озабоченных коммерческим успехом, - все  это  иллюзия.  Искусная  иллюзия,
которую заботливо культивируют садовники, ибо если секрет  выйдет  наружу,
то дрогнет и даст глубокую трещину сам фундамент всей цивилизации.
   Услышав резкий стук за спиной, Грэхем вскрикнул, в панике  обернулся  и
увидел на полу журнал, явно упавший с  одной  из  полок,  -  но  с  какой?
Длинный, гладкий ряд корешков по-прежнему нигде не был нарушен. Он  поднял
его дрожащей рукой: яркая цветная обложка, крупный шрифт - с  виду  все  в
порядке; открыл наудачу - строчки ударили в мозг, и вопль застрял в горле.
Грэхем прочел:
   "...Как ни странно, до сего дня он так ни  разу  и  не  видел  поместья
старого Пруитта Эвергрина - ни разу за все годы, пока  ведал  юридическими
делами пожилого седовласого джентльмена. Эта мысль вдруг поразила  Саймона
Грэхема, когда он уверенно вел свой  "линкольн  континенталь"  по  частной
дороге..."
   Он хотел было отшвырнуть журнал как нечто невыразимо гадкое и чужое, но
какое-то дикое возбуждение, ломающее волю, охватило его - и Грэхем  читал,
читал, как проклятый...
   "Поднявшись на  крыльцо,  он  вставил  в  замочную  скважину  массивный
бронзовый ключ, которым до прошлого четверга владела миссис Доннелли...
   Густой сумрак - вот все, что поначалу увидел Грэхем, но  спустя  минуту
понял...
   Скрипнув,  дверь  отворилась,  и  Грэхем  в  замешательстве  застыл  на
пороге...
   Услышав резкий стук за спиной, Грэхем вскрикнул, в панике  обернулся  и
увидел на полу журнал..."
   Нет, нет! Не может быть! - стучало в мозгу,  и  он  с  усилием  оторвал
глаза от страницы. Боже, но ведь это невозможно! Как, каким образом попало
в журнал то, что произошло с ним в этот день, все, что он  видел,  слышал,
думал?
   Словно он существует только в рамках этого повествования.
   Словно реальность и есть литература, а литература - сама реальность...
   Но это же нелепо! Я живой человек, из плоти и крови, я ем,  пью,  дышу,
разговариваю, мыслю, следовательно, существую. Я реален! Реален? Реален?!
   Конец... Что же там в конце -  если  это  не  полное  безумие?  Грэхему
придет конец с концом рассказа - он попросту прекратит свое существование!
   В ужасе он нашел последнюю строку:
   "Грэхем, издав пронзительный вопль, выронил журнал..."
   Грэхем, издав пронзительный вопль, выронил журнал.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - Н.Григорьева, В.Грушецкий.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Дэндор  откинулся  на  спинку  кресла,  обтянутого  нежнейшим   шелком,
потянулся, лениво взглянул сначала вверх, на высокий потолок  собственного
дворца, потом - вниз, на блондинку, склонившуюся перед ним. Легко  касаясь
его ногтей, она старательно заканчивала педикюр,  а  тем  временем  пышная
брюнетка с пухлыми красными губами изогнула пленительный стан и вложила  в
рот Дэндору очередную виноградину.
   Он разглядывал  блондинку,  которую  звали  Сесилия,  и  думал  о  том,
насколько же хороша она была прошлой ночью. Они славно провели время... Но
сегодня она вызывала у него скуку, точно так же,  как  и  брюнетка,  -  он
напрасно старался  припомнить  ее  имя,  а  тут  еще  эти  кудрявые  рыжие
двойняшки!
   Дэндор зевнул. Ну почему все они так  услужливы  и  подобострастны?  До
тошноты...
   "Словно все они, - думал он с кривой  усмешкой,  -  только  плод  моего
воображения, или, скорее, - и он чуть не расхохотался  во  весь  голос,  -
картинки из Имкона, этого величайшего изобретения человечества".
   - Хороши, правда? - Сесилия горделиво выпрямилась, любуясь  законченным
педикюром.
   Дэндор взглянул на свои сверкающие ногти и  сморщил  нос,  ощущая  себя
дураком.
   Сесилия наклонилась и принялась пылко целовать его правую  ступню,  чем
только усугубила положение. "О  Дэндор!  Дэндор!  Как  я  люблю  тебя!"  -
приговаривала она.
   Дэндор устоял перед искушением как следует пнуть ногой с  лакированными
ногтями маленькую кругленькую попку. Устоял  потому,  что  всегда  пытался
быть добрым ко всем этим  женщинам.  Даже  в  такие  минуты,  когда  жизнь
утрачивала реальность, а от услужливости и бесконечных восторгов  воротило
с души - он все равно старался быть добрым.
   И вместо того, чтобы пнуть Сесилию, он опять зевнул.
   Эффект  был  практически  тот  же.  Синие   глаза   Сесилии   испуганно
распахнулись, губы брюнетки, чистившей виноград, задрожали.
   - Ты... ты хочешь покинуть нас? - спросила Сесилия.
   Он рассеянно потрепал ее кудри.
   - Ненадолго, дорогая.
   - О Дэндор! - заплакала брюнетка. - Разве мы что-нибудь сделали не так?
   - Ну что ты!
   - Дэндор, пожалуйста, не уходи, - молила Сесилия.  -  Мы  сделаем  все,
чтобы ты был счастлив!
   - Я знаю, - сказал он, вставая и потягиваясь. - Вы обе очень  милы.  Но
иногда меня просто тянет к...
   - Пожалуйста, останься, - взмолилась брюнетка, падая  к  его  ногам.  -
Устроим вечеринку с шампанским. Я для тебя станцую...
   - Прости, Дафна, - сказал он, наконец-то вспомнив, как ее зовут,  -  но
что-то  вы,  девушки,  стали  казаться  мне  ненастоящими.  А  раз   такое
начинается, мне надо идти.
   - Но... - Сесилия рыдала так, что едва могла говорить, -  когда  ты  от
нас уходишь... становится так... словно нас... вы-выключили.
   От этих слов ему самому стало немного грустно, потому что  в  некотором
смысле так оно и было. Но тут уж ничего не поделаешь. Он  чувствовал,  как
тот, другой мир неудержимо тянет его к себе.
   В  последний  раз  Дэндор  оглядел  сказочную  роскошь  своего  дворца,
прекрасных женщин, теплое солнце за окнами и исчез.


   Едва выйдя из Имкона, он услышал вой ветра и ощутил леденящую стужу.
   Немедленно вслед за этим в уши ворвался пронзительный и визгливый  крик
жены.
   - Выбрался-таки наконец? - орала Нона. - Явился, баран паршивый!
   Значит, он и правда вернулся на Нестронд, в самую  промозглую  дыру  во
Вселенной. Как часто он думал, что нипочем не вернется. И все же - вот он,
снова на Нестронде, опять с Ноной.
   - Долго же ты шлялся!  -  продолжала  вопить  Нона.  Это  была  рослая,
мосластая  женщина  с  гладкими  черными   волосами,   широким,   плоским,
тонкогубым лицом и неровными желтоватыми зубами.
   - Кстати же ты заявился, а то ледовые волки опять  поналезли,  и  торфа
для очага надо нарубить, и...
   Дэндор молча слушал, как растет список неотложных дел.
   - ...на скотном дворе нужна новая крыша, - закончила она. Он  промедлил
с ответом, и лицо  жены  угрожающе  приблизилось.  -  Ты  меня  слышал?  Я
сказала, дел невпроворот!
   - Да, слышал, - откликнулся он.
   - Ну и не торчи тут, как пень. Садись, завтракай да принимайся за дело!
   Завтрак состоял из толстого грязноватого куска прогорклого свиного сала
и чашки тепловатой овсянки. Дэндор давился, но все-таки  запихнул  в  себя
еду. Потом натянул комбинезон с  подогревом,  меховую  парку  и  шагнул  к
двери.
   - Погоди, дуралей! - придержала его Нона, вытащила из кучи хлама  маску
для лица и бросила ему. - Нос хочешь отморозить?
   Он быстро натянул маску, не желая,  чтобы  жена  заметила  его  ярость,
открыл дверь и вывалился наружу. Ветер ударил в  лицо,  швырнул  в  стекла
маски горсть острых льдинок. Нестронд! Господи,  ну  почему  же  Нестронд?
Оглядывая тусклый пейзаж, он с тоской подумал об оставленной хижине, пусть
холодной, но зато без этого проклятого ветра. Мысли его тут же перескочили
на черный ящик. Имкон стоял в углу хижины, тая в себе единственный путь  к
спасению.
   Но нет, возвращаться еще рано. С топором на плече Дэндор двинулся через
ледяную пустыню к древнему торфянику, в котором  жители  деревушки  рубили
топливо.
   Все утро вокруг него злился ветер, жгучий холод превращал каждый вдох в
пытку, а он все рубил и  складывал  мерзлый  торф.  Потом,  когда  бледное
желтоватое солнце пробилось на миг через дымку  из  ледяных  кристаллов  и
оказалось почти над головой, он связал брикеты в огромный  тюк,  перекинул
веревку через плечо и двинулся в обратный путь к убогим хижинам.
   Нона плеснула в чашку жидкого супа, шмякнула на  стол  кусок  черствого
хлеба и назвала все это обедом. Он молча  поел  и  отправился  рыть  новую
выгребную яму позади хижины.
   Теперь утренняя работа казалась сущим  бездельем.  Здешняя  земля  была
одним сплошным холодным  монолитом.  Настал  вечер.  Спина,  руки  и  ноги
Дэндора мучительно ныли. Он едва углубился в  землю  на  фут,  когда  ночь
загнала его обратно в хижину с единственной мыслью - поспать.
   Вой, вырвавший его из беспокойного сна, вполне мог бы исходить из самых
глубин ада.
   - Что... Что это? - спросил он.
   - Да ледовые волки, дурень! - раздраженно ответила Нона.  -  За  скотом
лезут! Иди-ка, шугани их!
   Дэндор сполз с постели и потянулся за одеждой, когда новый вой разорвал
ночь. Он стал снимать со стены лазерное ружье. Нона снова прикрикнула:
   - Поскорее, ты! Они же весь хлев разнесут!
   Дэндор уже выскочил за дверь с фонарем  в  одной  руке  и  с  ружьем  в
другой. И тут же увидел  их.  Две  жуткие  шестиногие  твари.  Здоровенный
ледовый волк, стоя на четырех задних лапах, мощными челюстями крушил балку
коровника. Дэндор слышал испуганное мычание запертой внутри скотины.
   Загребая снег, Дэндор побрел к хлеву. Волк услышал шаги и  покосился  в
его сторону горящими красными глазами. Отхватив  еще  кусок  балки,  зверь
повернулся и одним длинным прыжком бросился на человека.
   Дэндор,  захваченный  врасплох,  даже  не   успел   перехватить   ружье
поудобнее. Пришлось стрелять с бедра. Луч только опалил волчий загривок.
   Не очень-то удачно. Дэндор метнулся в сторону, и  когда  огромная  туша
пронеслась мимо, прицелился  и  снес  волку  голову.  Обезглавленный  труп
заскользил по снегу, кровь хлестала вокруг. И тут он чуть не погиб, потому
что на долю секунды расслабился и забыл о втором звере, самке.
   Он вспомнил о ней, только когда волчица прыгнула  сзади,  сбила  его  и
прижала к мерзлой земле. Мощные когти одним махом  содрали  мясо  с  ноги.
Дэндор заорал от боли, а страшные челюсти уже тянулись к его горлу.
   Фонарик куда-то пропал, но ружье, по счастью, он  догадался  надеть  на
шею, и теперь оно словно само прижалось к плечу. Он надавил  на  спусковой
крючок и дал полную мощность. Ослепительный  луч  прошил  его  собственную
ногу вместе с волчьей лапой. Зверь ткнулся в снег, Дэндор выстрелил  снова
и провалился в черное беспамятство.


   Очнулся Дэндор на столе в своей  хижине.  Над  ним  склонились  Нона  и
незнакомый человек.
   - Хорошенькую переделку  ты  себе  устроил!  -  заверещала  Нона,  едва
больной открыл глаза.
   - Ногу-то, похоже, придется отрезать, - заметил незнакомец.
   - Вы врач? - хрипло спросил Дэндор.
   - Единственный во всем этом  секторе,  начиная  от  Альфы  Центавра,  -
отозвался человек.
   - Больно... У вас не найдется болеутоляющего?
   - Я вколол вам весь свой запас морфия. На Земле мы, может, и спасли  бы
ногу, но здесь... - Он безнадежно махнул рукой.
   Ногу словно раскалили добела. Скрипя зубами  от  боли,  Дэндор  все  же
заметил гнусную ухмылку на губах Ноны, когда она говорила:
   - А если без морфия и всякого такого ногу  отчекрыжить,  ему  не  очень
больно будет, а, док?
   - У меня в машине  есть  немного  виски,  -  сказал  доктор.  -  Сейчас
принесу.
   Он вышел, прихрамывая, а Нона наклонилась над Дэндором и заглянула  ему
в глаза.
   - Тебе не будет больно, мой сладкий. Совсем не так больно,  как  бывало
мне, когда ты уходил и бросал меня. Уходил в этот  свой  проклятый  черный
ящик.
   - Нет, Нона, нет! Тебе не было больно. Ты  ведь  не...  -  Он  чуть  не
ляпнул, что она не может испытывать боли, но прикусил язык, потому что  не
был уверен, так ли это на самом деле.
   - А с одной-то ногой ты уж  не  заберешься  в  эту  свою  штуковину,  -
сказала она. - Придется тебе остаться тут да быть со мной поласковей.
   - Нет, Нона! Ты  же  не  понимаешь!..  -  Он  смотрел  на  нее  молящим
взглядом, но тут вернулся доктор с квартой виски и черным саквояжем.
   - Выпейте-ка для начала, - сказал он и протянул бутылку.
   Дэндор быстро сделал большой глоток и не  ощутил  ничего,  кроме  вкуса
плохого самогона.
   Доктор резал и шил, а Дэндор ждал, когда у него от  собственных  воплей
расколется череп, недоумевая, почему от его проклятий не лопаются веревки,
которыми его привязали к столу, почему не исчезает  склонившийся  над  ним
мучитель.
   - Ну, полагаю, теперь все, - сказал доктор, когда пациент  в  очередной
раз пришел в сознание. - Только если не прижечь  эту  култышку,  вы,  чего
доброго, изойдете кровью.  Кроме  огня-то  у  нас  ведь  нет  ничего.  Эй,
женщина, помоги-ка мне нагреть кочергу.
   Дэндор был в полном сознании, когда поймал брошенный через плечо взгляд
Ноны, скользнувший от него  к  Имкону.  Все  понятно:  "Теперь  ты  будешь
принадлежать мне... Только мне!"
   Да как она смеет! Сквозь плотный туман морфия, самогона и боли,  Дэндор
все пытался спросить себя, почему же она так его мучает? И  никак  не  мог
придумать ответ.
   Пока доктор с  Ноной  хлопотали  на  кухне,  разогревая  железо,  чтобы
прижечь кровоточащий обрубок, оставшийся от ноги, черный, похожий на  гроб
ящик Имкона стоял перед глазами Дэндора, заполняя собой все.
   Только боль, превысившая все мыслимые пределы терпения, дала  ему  силы
скатиться со стола и, оставляя за собой кровавый след, доползти до черного
ящика. Черный ящик. Дэндор уже  не  мог  сообразить,  почему  ящик  -  это
прекращение боли, покой, безопасность.
   Он добрался до ящика, прежде чем они заметили,  что  пациент  сполз  со
стола. Последним усилием он приподнялся и  приложил  ладонь  к  сенсорному
механизму, который во всех возможных вселенных узнавал только его и только
для него открывал крышку.
   Почти замертво он рухнул в Имкон, и крышка бесшумно опустилась над ним.


   Яркий теплый мир. Сияющие юные лица.
   - О, Дэндор, милый  мой,  дорогой!  -  щебетала  Сесилия,  обнимая  его
мягкими, нежными руками.
   - Ты вернулся! - с замиранием шептала Дафна.
   - Мы так счастливы тебя видеть! - звенел голосок рыжеволосой Терри.
   - О, как мы рады тебе! - вторила ей двойняшка Джерри.
   - Я тоже, - объявил Дэндор, глядя на свою ногу  -  на  свою  совершенно
целую, здоровую ногу, не чувствующую ни малейшей боли. - Слава Богу! Слава
Богу, я вернулся!
   Имкон сработал! Сработал еще раз! Он перенес его в воображаемый мир,  а
потом вернул в реальность - в чудесную, удивительную реальность!
   Дэндор сел и обвел взглядом свой родной мир. Мир Земли 2230 года, сотню
лет спустя после эпидемии. Тогда  страшная  болезнь  принялась  уничтожать
мужские гены, очень  скоро  мужчин  осталось  всего  несколько  тысяч,  и,
естественно, каждый оказался в окружении целого гарема пылких и готовых на
все женщин.
   Многие из выживших мужчин не смогли вынести такого  напряжения.  Долгие
годы преклонения, годы доступности всего и вся, когда любая женщина думает
только о том, как угодить своему повелителю, оказались невыносимыми.
   И тогда появился Имкон,  изобретение,  создававшее  иллюзию  реальности
любого придуманного мира. Многие с помощью Имкона отправлялись в еще более
экзотичные  и  восхитительные  миры,  чем  Земля,  но  пресыщение   только
усиливало скуку и разочарование.
   Дэндор был мудрее. С помощью Имкона он создал  совершенно  иной  мир  -
Нестронд, планету холода и ужаса. Дэндор знал великую истину.
   Чего стоит любой рай, если его не с чем сравнить? Если время от времени
не хлебнешь глоточек кошмара, долго ли сможешь наслаждаться небесами?



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - Ю.Соколов.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Я слыхал, что после того как Сатана повстречал  Сэма  Шэя,  грешить  на
Земле стали меньше. Не поручусь, однако утверждают, что производство этого
товара значительно сократилось с того вечера,  когда  Сэм  Шэй  выиграл  у
дьявола три пари. Вот как это случилось.
   Как вы понимаете, в жилах Сэма Шэя, отважного прохвоста, отчасти  текла
ирландская кровь, одолевавшая  природу  и  воспитание  янки.  Широкоплечий
детина шести футов росту, Сэм Шэй вечно  ухмылялся  и  потряхивал  темными
кудрями. Глянув на его мышцы, трудно было поверить,  что  молодец  этот  в
жизни ни разу не  приложил  рук  к  честному  делу.  Увы,  Сэм  с  детства
заделался игроком и еще мальчишкой играл в медяки и "чет-нечет" со  своими
приятелями; в итоге  к  тридцати  годам  он  стал  зарабатывать  на  жизнь
исключительно игрой.
   Не будем, однако, видеть в Сэме  Шэе  закоренелого  игрока  с  каменным
сердцем, который заключал пари, заранее не сомневаясь в исходе.  Он  бился
об заклад, повинуясь не математическому расчету, но интуиции, и  сам  спор
был для него не менее важен, чем победа. Если бы вы просто предложили Сэму
эти деньги, он бы отказался... В  таком  заработке  не  было  чести.  Сэму
требовалось заслужить деньги собственным умом, посему  он  иногда  находил
удовольствие и в проигранном пари.
   Впрочем, к немалому  прискорбию  Сэма,  избранница  его  сердца  Шэннон
Мэллой и слышать не хотела об азартных играх. Увы, покойный папаша  Мэллой
промотал на игры весь свой заработок, поэтому  вдова  воспитала  в  дочери
стойкую неприязнь к тем молодым людям, что любят стук игральных  костей  и
шелест карт или же считают приятной скороговорку пульса, когда кони делают
последний поворот и выходят на финишную прямую.
   В первые дни их знакомства Шэннон Мэллой, невысокая девушка с  огоньком
в глубине темных глаз, закрыла оные на порок Сэма, полагая, что ради любви
к ней он вполне может изменить привычке. К тому же, Сэм ей обещал.  Однако
без пари он просто не мог жить, в отличие от пищи: ему  ничего  не  стоило
обойтись целый день без еды, но за двадцать лет солнце ни разу не село, не
осветив прежде очередной заклад Сэма -  пусть  самый  скромный,  сделанный
лишь для того, чтобы не потерять квалификации.
   Поэтому Сэм Шэй нередко оказывался в опале, и Шэннон скорее со скорбью,
чем с гневом укоряла его. И всякий раз Сэм обещал ей исправиться, в сердце
своем осознавая неизбежность очередного падения. Естественно, пришел  час,
когда с глаз Шэннон спала пелена влюбленности, и девушка отчетливо поняла,
что Сэм Шэй есть Сэм Шэй, и ничто его  не  изменит.  Шэннон  любила  Сэма,
однако убеждения ее были тверды, как адамант.  Поэтому  она  вернула  Сэму
кольцо, принятое от него в ту пору, когда вера в обещания  еще  не  успела
растаять.
   - Прости меня, Сэм, - сказала она на прощание в тот самый вечер, и  эти
слова погребальным  звоном  отдавались  в  ушах  Сэма,  когда  он  брел  в
сгущающихся сумерках через парк. - Прости, - сказала Шэннон,  и  ее  голос
дрогнул, - но  сегодня  я  услыхала  твое  имя  из  уст  знакомых.  И  они
утверждали, что ты -  прирожденный  игрок,  способный  поспорить  с  самим
Сатаной и три раза победить его. А раз так - я не могу  выйти  за  тебя...
при всех своих чувствах. Пока ты не переменишься.
   И Сэм, понимавший, что  отвратить  его  от  игры  способна  лишь  некая
чудесная сила, покорно взял кольцо и отправился прочь, оглянувшись  только
раз. Бросив взгляд через плечо, он увидел Шэннон  Мэллой  -  плачущую,  но
по-прежнему непреклонную, и безутешное сердце  Сэма  (стоит  ли  принимать
всерьез такие пустячные слабости) не могло не восхититься девушкой.
   Кольцо находилось в кармане, металлический кружок холодил пальцы.  Нет,
это не кольцо, а  золотой  нуль,  подведший  итог  ухаживаниям  за  Шэннон
Мэллой. В парке царил полумрак  и  какая-то  странная  тишина,  словно  бы
предвещавшая нечто. Но погруженный в печальные  думы,  Сэм  ровным  счетом
ничего не замечал.
   Когда он поравнялся с древним дубом, тень, которую  дерево  отбрасывало
на боковую дорожку, вдруг  самым  неожиданным  образом  обрела  плотность,
стала ростом с колокольню, а потом еще более сгустилась и преобразилась  в
невысокого   мужчину,   чья   благородная   седина   как   нельзя    лучше
соответствовала всему остальному в его облике.
   Сей джентльмен, столь необычным образом преградивший дорогу  Сэму,  был
облачен в достаточно скромное одеяние: плечи  его  прикрывала  старомодная
пелерина, на  волосах  покоилась  мягкая  темная  шляпа.  Он  улыбнулся  и
дружелюбно произнес тоном, каким обращаются к старому другу  после  долгой
разлуки:
   - Добрый вечер, Сэм. Держу пари, ты не знаешь, кто сейчас перед  тобой.
-  Правая  рука  Сэма  крепко  сжимала  прочную  терновую   трость,   что,
естественно,  придавало  ему  уверенности.  Сэм  видел,  как   тень   дуба
превратилась в человека, а это - скажем так - вещь необычайная.
   - С чего бы вдруг? - отважно заявил  он.  -  У  меня  в  кармане  сотня
долларов, и ставлю их против одного за то, что ты - Сатана.
   Легкое неудовольствие исказило благородные черты, выбранные Сатаной для
этого визита - интуиция и на сей  раз  не  подвела  Сэма.  Нечистый  также
слыхал те слова, которые поразили Шэннон: дескать, Сэм способен  поспорить
с самим чертом и три раза победить его. А услышав, решил полюбопытствовать
и испытать Сэма; дьявол тоже не прочь сыграть,  хотя  чертовски  не  любит
проигрывать.
   Однако недовольство исчезло буквально  через  какой-то  миг,  сменилось
прежней благодушной улыбкой. Пожилой джентльмен полез под  плащ  и  извлек
оттуда мошну,  радовавшую  глаз  приятной  округлостью...  Сэм  решительно
отогнал шальную мысль насчет того, чья кожа пошла на это изделие.
   - Похоже, ты выиграл, Сэм, - приветливо сказал Сатана. -  А  если  так,
значит, за мной доллар. Но я ставлю целую сотню на то, что тебе  этого  не
доказать.
   И стал ждать ответа, ничуть не сомневаясь  в  себе,  поскольку  за  все
минувшие века этот вопрос  непременно  ставил  в  тупик  самых  выдающихся
философов. Однако Сэм Шэй был человеком действия, а не мыслителем.
   - Согласен, - отвечал он,  без  промедления  занося  над  головой  свою
терновую палку. - Договоримся так: я дважды бью тебя по макушке. Если ты -
честный гражданин, забираю кошель; если Сатана - пари за мной. Неужели  ты
не устыдишься, если смертный вздует тебя подобным образом? Итак...
   И Сэм нанес сокрушительный удар.
   Язык сернистого пламени ударил из  сердцевины  старого  дуба,  терновая
палка разлетелась  на  тысячу  мелких  щепок.  Боль  пронзила  руку  Сэма,
онемение уколами колючек пробежало к плечу. Однако, разминая кисть, Сэм не
мог не ощутить удовлетворения  -  в  отличие  от  Сатаны.  В  гневе  своем
невысокий пожилой джентльмен начал расти и теперь достигал уже  двенадцати
футов, и облик его можно было назвать скорей ужасающим, чем благодушным.
   - Ты победил, Сэм Шэй, - изрек Сатана кислым голосом. - Но за все,  как
известно, платит третий раз. - Против правил  не  попрешь,  Сэм  прекрасно
знал, что если дьявол  является  смертному,  несчастный  должен  три  раза
победить его в споре, чтобы обрести  свободу.  -  Но  теперь  мы  увеличим
заклад. Ставлю содержимое этого кошелька против твоей души.
   Сэм не колебался: рисковать приходилось в любом случае.
   - По рукам, - отвечал он. -  Только  условия  объявляю  я:  ты  называл
предыдущие, и теперь мой черед.
   Теперь уже призадумался Сатана,  однако  и  право,  и  логика  были  на
стороне Сэма.
   - Говори, - приказал он голосом, полным далеких раскатов грома.
   - Ну, раз так, - отвечал Сэм с нахальной улыбкой, - держу пари, что  ты
не хочешь, чтобы я победил.
   Едва эти слова были сказаны, как нечистый, не  сдерживая  более  гнева,
вырос до небес, плащ  дьявола  темной  ночью  покрыл  целый  город...  Сэм
подловил беса на слове: если он признает, что хотел победить смертного, то
его волей-неволей придется отпустить, если же ответит, что это не  входило
в его намерения, значит, победа опять-таки принадлежит Сэму.
   С высоты своего роста Сатана яростным оком воззрился на Сэма Шэя.
   - Вот что я скажу тебе, напрасно  ты  пыжился  этой  ночью!  -  возопил
дьявол так, что дрогнули ближайшие небоскребы (на  следующее  утро  газеты
поминали легкое  землетрясение).  -  Слушай  меня  внимательно,  Сэм  Шэй!
Начиная с этого мгновения тебе не выиграть ни единого пари! Все  силы  ада
будут препятствовать твоему успеху. - И пока Сэм Шэй с  недовольным  видом
разглядывал высоты, огромный силуэт рассеялся. Порыв горячего ветра окатил
Сэма, опалив листья ближайших деревьев.  Вдали  что-то  ухнуло  с  тяжелым
звоном, словно бы  закрылись  металлические  ворота.  А  затем  воцарилась
прежняя тишина.
   Сэм Шэй постоял несколько минут, погруженный в раздумья, потом осознал,
что пальцы все еще крутят кольцо, которое возвратила ему Шэннон Мэллой,  и
расхохотался с известным облегчением.
   - Вот это да! - пробормотал он. -  Видеть  кошмары  вообще-то  лучше  в
собственной постели.
   И заторопился домой, остановившись только,  чтобы  прикупить  бюллетень
бегов.
   К утру Сэм уже наполовину забыл о странной вчерашней встрече, в отличие
от полученного от Шэннон отказа и  возвращенного  кольца.  Золотая  вещица
настолько отягощала и карман, и сердце, что к утренним своим  ставкам  Сэм
приступил в весьма мрачном расположении духа.
   Быть может, именно душевная непогода затянула раздумья: обычно интуиция
позволяла Сэму принимать решения, что называется, в мгновение ока.  Но  на
сей раз ему пришлось потрудиться,  да  и  закончив  свои  наметки,  он  не
испытывал  и  половинной  доли  привычного   удовлетворения.   Потом   Сэм
позавтракал (причем за чашкой кофе ему  являлось  лицо  Шэннон  Мэллой)  и
отправился на ипподром. Чтобы позабыть о любимой, Сэм  нуждался  теперь  в
шуме,  волнении,  действиях,  в  толкотне  возле  окошек,  в  гуле  толпы,
переходящем в дружный рев, когда кони  вырываются  из-за  барьера,  в  том
напрягающем сердце восторге, когда они мчат по финишной прямой.
   И он действительно почувствовал себя много лучше, когда, опустив билеты
в карман, присоединился к зрителям, следившим за тем, как  лидеры  первого
заезда огибают поворот. Избранник Сэма, радуя его душу, опережал остальных
на дюжину корпусов, и тут случилось нечто неожиданное. Должно  быть,  конь
попал копытом в рытвину, или же сбился с шага, или просто устал. Как бы то
ни было, животное замедлило ход, словно бы сам  дьявол  придержал  его  за
хвост - Сэм чуточку призадумался, почему в его голову  пришло  именно  это
сравнение - и к финишу конь отставал уже на целую шею.
   Сэм порвал в клочки свои билеты и пустил по ветру. Расстройства  он  не
испытывал - предстояло еще  шесть  заездов,  а  карманы  его  были  набиты
деньгами.
   Но после того как во втором заезде жокей вылетел из седла возле столба,
отмечавшего три четверти  дистанции,  а  в  третьем  подпруга  "его"  коня
лопнула в  момент  решающего  рывка,  Сэм  Шэй  начал  посвистывать.  Дело
складывалось самым  странным  образом,  и  это  ему  ни  в  коей  мере  не
нравилось. А  когда  в  четвертом  заезде,  вырвавшись  вперед,  конь,  на
которого он ставил, метнулся в сторону, перебежал дорогу скромной  лошадке
и  тем  самым  заслужил  дисквалификацию,  свист   Сэма   потерял   всякую
мелодичность.  Он  зашмыгал  носом,  принюхиваясь.  Действительно,  воздух
чуточку припахивал серой. И в самом  задумчивом  настроении  Сэм  приобрел
двухдолларовый билет на пятый заезд.
   Приобретение оказалось неудачным, в чем  Сэм  вскоре  убедился.  Лошадь
потеряла подкову у дальнего поворота и, хромая, пришла последней.
   Тут Сэмов свист сделался едва слышен. Он спустился  к  паддоку  и  стал
поближе к уходящим с поля коням.  Когда  мимо  вели  его  избранника,  Сэм
принюхался. На этот раз серой уже разило.
   Неторопливым шагом, ни в коей мере не отражавшим смятение души, Сэм Шэй
вернулся на трибуну и все время, остававшееся до начала последнего заезда,
потратил на размышления. Карманы его, еще  час  назад  столь  полные,  уже
почти опустели. Крохотная тучка набежала на чело: он начал  понимать,  что
происходит.
   На этот раз он билетов  не  покупал.  Просто  стал  рядом  с  одним  из
ипподромных "жучков" и  дождался  начала  скачки.  Лошади  огибали  столб,
отмечавший три четверти дистанции; сорок корпусов  и  дюжина  конских  тел
разделяли первую и последнюю. Тут Сэм наконец заговорил.
   - Ставлю десять долларов против гривенника, что семерка не победит.
   "Жучок" искоса поглядел на  него:  дескать,  с  тобой  все  в  порядке,
парень? Семерка замыкала забег,  отставая  на  сорок  корпусов,  и  разрыв
постоянно увеличивался. Всякий мог видеть, что на  победу  у  нее  нет  ни
малейшего шанса.
   - Двадцать долларов, - настаивал Сэм Шэй. - Против пяти центов!
   Трудно было противиться такому искушению, и "жучок" кивнул.
   - Согласен! - Едва это слово слетело с его  языка,  семерка  припустила
вперед с небывалой резвостью. Казалось, что лошадь буквально  летит.  Ноги
ее мелькали, напор воздуха был  столь  силен,  что  ошеломленный  жокей  с
трудом удерживался в седле. Невероятным броском лошадь нагнала  лидеров  и
буквально на последнем ярде вырвала победу.
   Толпа  была  слишком  потрясена,  чтобы  вопить.  Хмурые  судьи  начали
разбирательство.  Однако   криминала   не   обнаружили   -   никаких   там
электрических батарей и прочих коварных устройств.  Победа  была  одержана
честно.
   Сэм Шэй выплатил двадцать долларов "жучку", который озадаченно  пялился
на него. Ему явно хотелось пристать  к  Сэму  с  расспросами,  однако  Шэй
пресек первую же попытку, отыскал укромный  уголок,  сел  и  погрузился  в
раздумья.
   Сомнений не оставалось. Вчерашнее сновидение оказалось вовсе  не  сном.
Выходило, что вчера вечером он действительно встретился в  парке  с  самим
Сатаной, который теперь мстил за поражение. Насколько было известно  Сэму,
те немногие,  кому  удавалось  перехитрить  дьявола,  впоследствии  о  том
жалели... Хотя нет правил без исключений, но,  с  другой  стороны,  почему
исключением должен стать именно Сэм Шэй?
   Азартные игры были сутью и  материальной  основой  жизни  Сэма,  о  чем
Сатана, разумеется, был осведомлен. И если ему не суждено теперь  выиграть
ни единого заклада... Сэм сглотнул комок в горле.  Он  потерял  не  только
Шэннон Мэллой; придется  зарабатывать  на  жизнь  своими  руками  -  после
стольких лет безбедного существования!.
   Ужасная мысль. И никаких спасительных идей в голову не приходит...
   Перед колоколом на последний  седьмой  заезд  Сэм  неожиданно  вскочил,
пересчитал  деньги,  отложил  на  дорогу  домой.   Осталось   четырнадцать
долларов, то есть на семь двухдолларовых билетов, а в последнем заезде как
раз участвовало семь лошадей.
   Усмехаясь про себя, Сэм купил семь билетов - по одному на каждого коня,
и, несколько приободрившись,  отыскал  удобное  местечко.  Посмотрим,  как
дьявол теперь умудрится лишить победы Сэма Шэя.
   Гонка продвигалась самым нормальным образом: сперва до половины,  потом
до трех  четвертей  дистанции.  Ничего  необычного  не  произошло,  и  Сэм
повеселел, поскольку если сейчас  ему  удастся  выиграть,  значит,  Сатана
вновь посрамлен и вынужден будет снять заклятие.
   Но радовался он слишком рано. Когда все семеро  вырвались  на  финишную
прямую, чистейшую фарфоровую голубизну неба вдруг затмило  невесть  откуда
взявшееся пурпурно-черное  грозовое  облако.  Ударила  молния,  поразившая
верхушку древнего вяза, росшего возле трибун. Жуткий громовой удар оглушил
зрителей. Вяз вздрогнул, а потом повалился прямо  перед  конями,  так  что
жокеи едва успели свернуть в сторону.
   Грозовое облако исчезло столь же неожиданно, как и возникло.
   Однако о победителе последнего заезда не могло быть и речи.
   Потрясенные   и   недоумевающие   распорядители   объявили   заезд   не
состоявшимся, деньги были возвращены. Сэм  забрал  назад  свои  доллары  и
вернулся домой в самом мрачном расположении духа. Было ясно, что дьявол от
своих слов отступать  не  намеревается...  Сэму  не  выиграть  ни  единого
заклада. Что может сделать человек против всех легионов ада?
   Однако Шэй не любил сдаваться. Хотя против него выступил сам  Вельзевул
со своими мирмидонянами, Сэм не собирался обращаться к честному труду,  не
заставив перед этим беса хорошенько попотеть. Посему в последующие дни  он
усердно пытался изобрести способ  выиграть  пари.  И  его  попытки  начали
вызывать известную озабоченность в пекле.
   Примерно через две недели после того рокового вечера Сатана вспомнил  о
Сэме Шэе и, нажав  кнопку,  вызвал  своего  самого  главного  заместителя.
Оторвавшись  от  лабораторных  занятий,  посвященных  тонкой   дистилляции
абсолютно нового и весьма  совершенного  греха,  верховный  ассистент,  не
потратив и доли секунды на  путешествие  длиной  в  семь  миллионов  миль,
оказался перед Сатаною, все  еще  дымясь  от  рвения  после  ошеломляющего
перелета.
   Дьявол бросил на подчиненного хмурый взгляд из-за базальтового стола.
   - Я хочу знать,  -  заявил  он,  -  как  выполняются  мои  повеления  в
отношении смертного Сэма Шэя.
   - До последней буквы, ваше адское высочество, - отвечал заместитель  не
без некоторой сдержанности.
   - Итак, после того как я изрек свое проклятие, он не выиграл ни единого
заклада?
   - Даже самого ничтожного.
   - И он совершенно несчастен?
   - Абсолютно.
   - Быть может, он уже достиг той степени отчаяния, что способна толкнуть
на самоубийство и тем самым отдать в наши руки?
   Подчиненный молчал. Голос Сатаны обрел суровость.
   - Так он еще не в отчаянии?
   - Он весьма  приуныл,  -  нервно  выговорил  заместитель.  -  Однако  о
самоубийстве не желает и думать.  Он  ведет  себя  вызывающим  образом.  И
причиняет - не могу не добавить - бездну хлопот.
   - Хлопот? - Канделябр с тремя миллионами лампочек  над  головой  Сатаны
задребезжал. - Как это может  простой  смертный  доставить  бездну  хлопот
адовым легионам? Требую объяснений.
   Кончики перепончатых крыльев за спиной  заместителя  Сатаны  испуганное
дрогнули. Он рассеянным движением сколупнул чешуйку с груди и, призвав всю
свою решимость, ответил самым смиренным тоном.
   - Сэм Шэй упрям как осел.  Даже  ощутив  на  себе  всю  тяжесть  вашего
адского проклятия, он пытается вывернуться. Постоянно выдумывает  новые  и
новые словесные трюки и фокусы. Мне пришлось выделить изрядное  количество
своих лучших работников, чтобы приглядывать за  Сэмом  Шэем  все  двадцать
четыре часа в сутки и не пропустить ни единой уловки.  На  прошлой  неделе
после нескольких сотен самых разнообразных пари, он побился об  заклад  со
своим знакомым, утверждая, что до полудня дождя не будет. Пари было  самым
нахальным: до двенадцати оставалось десять секунд, солнце ярко  светило  с
безоблачного неба, кроме того, метеосводка предсказывала грозу. Однако они
ударили по рукам, потому что Сэм  обещал,  удвоив  свой  выигрыш,  -  буде
таковой случится - поставить компаньону выпивку. Если бы дождь все-таки не
пошел,  технически  он  выиграл  бы,  и  буква  вашего  адского  проклятия
оказалась нарушенной. Итак, буквально за  какие-то  секунды  мне  пришлось
вызвать двести восемьдесят работников из  отдела  агитации  и  пропаганды,
оторвав их от неотложных дел; добавить  к  ним  еще  сотню  заплечных  дел
мастеров из исправительного отделения, отвлечь на  исполнение  пару  дюжин
лучших специалистов из научно-исследовательского центра и бросить всех  на
ликвидацию прорыва. Они умудрились перехватить бурю, бушующую над Огайо  -
вызванное ею наводнение должно было принести нам сто восемьдесят душ  -  и
перенести ее в Новую Англию, уложившись в нужное время. Однако мероприятие
вызвало ненужные разговоры, выбило нас из графика  и  дезорганизовало  мои
силы, так как нам пришлось выделить группу  быстрого  реагирования,  чтобы
обеспечить постоянное дежурство в течение двадцати четырех часов на случай
новых экстренных вызовов. А их была не одна дюжина... да-да, не одна!
   По раскаленному челу  несчастного  демона  прокатилась  капля  пота,  с
шипением превратившаяся в облачко пара.
   - И это всего лишь один случай, - проговорил он усталым  голосом.  -  У
Сэма Шэя подобных фокусов полны рукава. Только вчера он пытался сыграть на
скачках и занял у нас целый день. В четвертом  заезде  он  изобрел  весьма
запутанную  серию  пари  на  порядок  прихода  лошадей  к  финишу,  вконец
заморочив даже самого квалифицированного из моих помощников. Ему  пришлось
обратиться непосредственно ко мне - в последний момент - и, поскольку одно
из условий гласило, что заезд не окончится, я сумел только устроить, чтобы
все лошади финишировали ноздря в ноздрю. Кроме той, на которую ставил  Сэм
Шэй.
   Чтобы избежать всех ловушек, придуманных Шэем, мне пришлось забрать это
животное с ипподрома и перенести  в  Австралию.  Однако  толки,  вызванные
одновременным приходом к финишу  семи  лошадей  и  исчезновением  восьмой,
вызвали  существенное  волнение.  Если  вспомнить  о  грозе,  которую   мы
вынуждены были устроить,  не  покажется  удивительным,  что  череда  столь
невероятных событий вызвала всплеск религиозности. Люди валят в церковь  и
тем  самым  губят  наши  самые  лучшие  достижения.  Словом,  ваше  адское
высочество, если бы мы имели право проиграть одно-другое из самых  сложных
пари, было бы много легче...
   Грохот, с которым копыта нечистого  обрушились  на  адамантовые  плитки
пола, заставил демона умолкнуть.
   - Никогда! Я проклял этого Шэя! И проклятие мое должно  быть  исполнено
до последней буквы! Исполняй!
   - Слушаюсь, князь Тьмы, - пискнул главный заместитель и, будучи демоном
предусмотрительным, мгновенно отправился за семь  миллионов  миль  в  свою
лабораторию, да так быстро, что зашиб копыто при приземлении. Он прохромал
целый месяц и никогда более  не  смел  возникать  у  дьявола  с  подобными
предложениями.
   Однако Сэм Шэй не имел обо всем этом ни  малейшего  представления.  Ему
хватало собственных проблем. Проиграв все пари, он  погрузился  в  уныние.
Ресурсы подходили к концу;  правда,  в  карманах  еще  водилось  несколько
долларов,  но  банковский  счет  опустел.  Шэннон   Мэллой   категорически
отказывалась встречаться. Сэм настолько упал духом, что несколько раз брал
в руки газету и изучал полосу с объявлениями о приеме на работу.
   В один прекрасный день отчаяние сделалось настолько  глубоким,  что  до
полудня Сэм ни разу не  попробовал  одурачить  караулившие  его  бесовские
силы. Впрочем, и сам день был сшит и скроен по его настроению. Низкие тучи
принесли с севера  дождь,  каждая  капля  которого  разила  землю,  словно
стараясь свести с ней какие-то личные  счеты.  Сэм  Шэй  засел  у  себя  в
комнате перед окном, как никогда близкий к полнейшему отчаянию.
   Наконец он встрепенулся... Не в обычае Шэя сидеть вот так, погрузившись
в унылые думы. Прихватив шляпу и зонтик,  тяжелыми  шагами  он  побрел  по
улице к уютному бару с грилем, где мог отыскаться приветливый  собеседник,
способный развеять уныние.
   В уголке, возле камина, обнаружился Тим Мэллой - кстати, брат Шэннон, -
округлый и веселый человечек, чью радость лишь  усиливала  кружка  темного
эля, стоявшая перед ним на столе. Тим Мэллой сердечно приветствовал  Сэма,
тот попытался ответить столь же любезным образом, заказал темного и  себе,
а потом спросил, как поживает Шэннон.
   - На это скажу, - ответствовал Тим Мэллой, осушив посудину  наполовину,
- что иногда по ночам слышу, как она плачет в своей комнате. А этого, - он
опустошил кружку до дна, - за ней не водилось, пока она  не  вернула  тебе
кольцо.
   - Выпей еще, - предложил Сэм, ощутив в сердце некоторую долю радости. -
А как ты думаешь, может, она снова возьмет его, если я попрошу? -  спросил
он с надеждой в голосе.
   Тим Мэллой немедленно припал к кружке, а потом качнул пенными усами.
   - Нет, Сэм, и не надейся, пока не оставишь  игру.  Это  навсегда,  если
только какая-нибудь высшая сила не заставит ее передумать. И не думай, что
она будет всю свою жизнь страдать, расставшись с тобой.
   Сэм вздохнул.
   - А что она скажет, если узнает, что со дня нашей  разлуки  я  проиграл
все пари?
   - Это ей безразлично. Поговорим лучше о другом... Сколько же еще  будет
лить?
   - Наверное, весь день, - проговорил помрачневший Сэм. - А  потом  целую
ночь. Нечего сомневаться, хотя я мог бы остановить  его  в  любую  минуту,
если бы захотел.
   - Как так? - заинтересовался  Тим  Мэллой.  -  Покажи-ка,  Сэм.  Просто
любопытства ради.
   Сэм Шэй пожал плечами.
   - Ставь доллар за то, что дождь  прекратится  через  пять  минут,  а  я
скажу, что этого не произойдет. Но, поскольку  проигрыш  обойдется  мне  в
доллар, обещай, что потратишь его на меня.
   - Так будет честно и справедливо, - немедленно отозвался Тим Мэллой.  -
Обещаю. Итак, Сэм, ставлю доллар за то, что дождь прекратится  через  пять
минут.
   Сэм вяло принял пари, и они выложили свои заклады на стол.  Через  пять
минут дождевые облака уже унесло неведомо  куда.  На  синем  небе  светило
солнце, непогоды как не бывало.
   - Любопытно. - Тим Мэллой, чьи глаза округлились от удивления,  заказал
темного по новой. - Сэм, старина, ты ведь можешь грести деньги лопатой.
   - Если бы, - печально вздохнул Сэм. - Вроде все хорошо: хочешь - дождь,
хочешь - ясный день...  Нужно  только  побиться  об  заклад,  чтобы  стало
наоборот. Таково мое проклятие, Тим.
   - Как это? - не понял Мэллой. - И кто же наложил его на тебя, Сэм Шэй?
   Сэм склонился к приятелю и шепнул ему  на  ушко...  Глаза  Тима  Мэллоя
буквально полезли на лоб.
   - Вдохни-ка поглубже, - сказал Сэм. - Принюхайся, Тим, и поймешь.
   Тим Мэллой несколько раз глубоко вдохнул, и трепетное  выражение  легло
на его лицо.
   - Сера! - прошептал он. - Кремень и сера!
   Сэм только кивнул и обратился к своему темному элю. Тим Мэллой  положил
руку на плечо страдальца.
   - Сэм, - проговорил он дрогнувшим  голосом,  -  а  ты  не  слыхал,  что
некоторые люди готовы выложить приличную сумму, чтобы  в  нужный  им  день
была приличная погода? Не слыхал о  страховании  против  бурь,  несчастных
случаев, болезней, рождения близнецов и прочих несчастий?  Страхование  не
пари, а бизнес... законный и доходный.
   Сэм оторвался от кружки с темным, со стуком опустил ее на стол. На  его
лице появилось осмысленное выражение.
   -  Действительно,  -  проговорил  он,  сраженный  внезапной  мыслью.  -
Действительно.
   - Сэм, - пылко продолжал Тим Мэллой, - возьмем  такой  пример.  На  это
воскресенье приходится парад Верных Сынов  Святого  Патрика.  Предположим,
Верные Сыны приходят к тебе  и  говорят:  "Сэм,  мы  хотим  застраховаться
против дождя в нынешнее воскресенье. Вот двадцать долларов за страховку, и
чтобы ни капли. Если дождь все-таки пойдет, выплатишь нам пятьсот. Но если
день будет ясным, оставишь двадцатку себе". Затем ты приходишь  ко  мне  и
говоришь: "Тим, я хочу  заключить  с  тобой  пари.  Ставлю  доллар  против
доллара за то, что в воскресенье пойдет  дождь".  Я  отвечаю:  "Ладно,  по
рукам. Ставлю доллар против доллара, за то, что  в  воскресенье  дождя  не
будет". И поскольку тебе суждено не выигрывать,  дождя  в  воскресенье  не
будет. Ты берешь себе двадцать долларов от верных  Сынов,  и  твой  доход,
Сэм, твой чистый доход, которого  никто  не  назовет  добытым  в  азартных
играх, составит...
   - Девятнадцать долларов! -  Сэм  был  изрядно  тронут.  -  Девятнадцать
долларов, Тим, и без всяких пари. Говоришь, от желающих отбою не будет?
   - Именно так, - отвечал Тим Мэллой. - И разве что-нибудь помешает  тебе
не  исполнить  всего,  что  они  пожелают?..  Ведь  тебя,   так   сказать,
поддерживает невероятно могущественная фирма.
   Сэм Шэй поднялся, в его глазах горел огонек.
   - Тим, - проговорил он звонким голосом, - вот тебе  двадцать  долларов.
Найми мне контору, а сверху  пусть  будет  вывеска:  "Сэм  Шэй,  страховой
агент". Самыми крупными буквами. А вот  еще  доллар.  Ставлю  на  то,  что
Шэннон не скажет мне "да", когда я приду к ней. Принимаешь пари?
   - По рукам, Сэм, - согласился Тим Мэллой.
   Некоторое время спустя Сэм Шэй уже стоял в  гостиной  Мэллоев,  комнате
просторной и респектабельной. Шэннон попыталась было захлопнуть перед  ним
дверь, но у нее ничего не вышло.
   - Сэм Шэй, - воскликнула девушка, - видеть тебя не хочу!
   - Этого не избежать,  -  с  нежностью  в  голосе  отвечал  Сэм  Шэй,  -
поскольку я стою перед тобой.
   - Тогда я закрою глаза! - выпалила Шэннон и зажмурилась.
   - Считай,  что  сама  напросилась,  -  отвечал  Сэм  и,  шагнув  ближе,
поцеловал ее так, что глаза Шэннон просто распахнулись.
   - Сэм Шэй, я...
   - Держу пари на доллар, - перебил ее Сэм,  -  ты  хочешь  сказать,  что
теперь ненавидишь меня.
   И действительно,  Шэннон  намеревалась  произнести  именно  эти  слова.
Однако ее словно попутал бес.
   - Вовсе нет! Я хотела сказать, что люблю тебя. - И  девушка  уставилась
на Сэма, словно не веря собственным ушам.
   - А тогда, моя дорогая Шэннон, - спросил у нее Сэм Шэй, -  согласна  ли
ты снова взять мое кольцо и выйти за меня замуж? Готов поставить еще  один
доллар - ты хочешь сказать "нет".
   Именно это самое слово и пыталась вымолвить  Шэннон.  Но  бес,  похоже,
снова овладел ее языком.
   - Ни в коем случае, - отвечала она к собственному испугу.  -  Я  говорю
"да". И обещаю выйти за тебя замуж.
   Тут Сэм обнял и поцеловал ее крепче прежнего,  так,  что  Шэннон  разом
позабыла обо всех причудах своего языка. Она убедила себя, что  эти  слова
вырвались у нее под обаянием Сэма. Что касается  последнего,  он  поступил
весьма разумно, не став ничего уточнять - ни в тот миг, ни впоследствии.
   Словом, они поженились, и страховая контора Сэма Шэя процветала превыше
всяких надежд. Деньги текли буквально со всех сторон, а  будучи  человеком
аккуратным, он поддерживал свои дела в идеальном порядке. Сэм  побился  об
заклад с Тимом Мэллоем, своим младшим партнером, что им с Шэннон ни за что
не дожить в добром здравии до девяноста девяти  лет,  Тим  же  в  этом  не
сомневался. Подобным образом Сэм предложил пари на любую сумму за то,  что
они с Шэннон  будут  отчаянно  несчастны.  Тим  держался  противоположного
мнения. Наконец, Сэм поспорил, что  им  не  родить  десятерых  здоровых  и
крепких детей, шестерых мальчишек и четверых девчонок. Тим же поставил  на
то, что это у них получится.
   Итак, грех приходит в упадок, поскольку Сэм  Шэй  процветает  и  крепко
стоит на ногах. И если возле дома Шэев иногда припахивает дымком  и  серой
от суеты захлопотавшихся демонов, домашние не обращают на это  внимания...
Даже Джон, самый младший из десяти юных отпрысков Сэма.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - Л.Щекотова.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   На человека Арло не больно-то похож. Да вы сами знаете, не  все  роботы
сотворены по людскому образу и подобию. Но штуку, скажу я вам, он  отмочил
такую, что не каждому человеку придет в голову.
   Короче говоря, в один прекрасный день, в самый разгар работы, он  вдруг
удумал резко завязать. Вот так: встал,  вышел  в  дверь  -  и  был  таков.
Вероятно, видело его немало народу - трудно не заметить девять сот  фунтов
шагающих деталей. Но, конечно, никто  не  знал,  что  это  Арло;  в  конце
концов, с момента активизации (а было это двенадцать лет назад) он ни разу
не покидал рабочего места.
   Так что Компания  обратилась  ко  мне.  По  правде  говоря,  деликатное
выражение "обратилась" означает, что меня разбудили посреди ночи, дали три
минуты на сборы и сунули в автомобиль, тут же рванувший по  направлению  к
центральному офису. Впрочем, я прекрасно их  понимаю:  когда  нужен  козел
отпущения, кандидата лучше начальника службы безопасности фирмы просто  не
сыскать.
   Так или иначе, паника царила будь здоров - кажется, покуда еще ни  одно
изделие Компании не умудрялось пуститься в бега. К тому же Арло был  робот
непростой: за 12 миллионов долларов  в  него  понапихали  кучу  всяческого
добра, какого машина только сумеет  пожелать,  за  исключением  разве  что
колес с белыми парадными шинами. А может,  и  колеса  были  -  уж  слишком
быстро испарился этот негодяй.
   Итак,  слегка  поунижавшись  перед  Советом  директоров  и  надавав  им
оптимистических  обещаний,  я  приступил  к  небольшому   предварительному
расследованию:  побеседовал  с  сотворившим   беглеца   конструктором,   с
руководителем технического отдела, потолковал с его сотрудниками -  людьми
и роботами. К моему величайшему изумлению, выяснилось, что  Арло  продавал
билеты. Довольно тусклое занятие  для  штуковины  ценой  в  12  миллионов,
подумал я.
   И оказался не прав.
   Арло работал в Бюро путешествий. Он  занимался  организацией  туров  по
Солнечной  системе  и  был  агентом  высочайшего  класса.  Время  пути  он
высчитывал с точностью до секунды, вес пассажиров и багажа  -  до  грамма,
безошибочно бронировал номера в роскошных  отелях  Ганимеда  или,  скажем,
Титана. Что, впрочем,  меня  не  слишком  впечатлило:  компьютеры  неплохо
справлялись с  этим  задолго  до  того,  как  роботы  шагнули  со  страниц
фантастических романов в обычную жизнь.
   - Тут вы правы, - признал начальник отдела, - но  Арло  не  такой,  как
другие! Билетов он продавал больше, чем десять роботов  вместе  взятых,  а
составленные им маршруты пользовались бешеной популярностью у клиентов.
   - И как ему это удавалось?
   - Мы вложили в него кое-что, чего раньше не практиковали.
   - Интересно. Можно подробнее?
   - Мы запрограммировали его на энтузиазм.
   - Неужели? И вы считаете это качество столь существенным?
   - Еще бы! Послушали бы вы, как Арло живописует  красоты  Каллисто  или,
скажем, странные образы, порождаемые непривычной  рефракцией  венерианской
атмосферы! Причем детали столь выпуклы, столь материальны, что кажется, их
можно пощупать! А его обворожительный голос! Ведь  Арло  из  тех  немногих
роботов, что способны к речевой модуляции. Но мало того, он  действительно
обожает все эти  отдаленные  миры,  а  искренние  чувства,  как  известно,
заразительны.
   Я поразмышлял примерно минуту.
   - То  есть  вы  хотите  сказать,  что  создали  машину  с  единственной
мотивацией - уговорить туристов посетить дальние миры? И  этот  робот  был
прикован к своему месту двадцать четыре часа в сутки?
   - Да, именно так.
   - Вам никогда не приходило  в  голову,  что  рано  или  поздно  у  него
возникнет желание взглянуть на эти волшебные миры собственными глазами?
   - Что ж, возможно. Но  ведь  Арло  запрограммирован  на  то,  чтобы  не
покидать рабочего места!
   - Вы же сами утверждаете, что энтузиазм - великая сила.
   Ответом была буря отрицаний.
   Затем началась настоящая работа. Проверили все корабли, стартовавшие  с
Земли после побега Арло,  включая  самые  шикарные  пассажирские  лайнеры.
Безрезультатно.
   Пришлось спуститься с неба на Землю: Монте-Карло, Лас-Вегас, Альпийский
центр... Безуспешно. Я даже  совершил  марш-бросок  по  стереокиношкам,  в
которых крутят космические оперы. Бесполезно.
   И знаете, где он нашелся? На пляже парка Кони-Айленд!  Наверное,  гулял
себе ночью по бережку, а тут настал  час  прилива...  и  он  затонул.  Все
девять сотен фунтов.
   И вот густо изукрашенный малопристойными надписями Арло торчал из песка
в обществе пустых пивных банок, битых бутылок  и  мелкой  дохлой  рыбешки.
Немного  полюбовавшись  издали  монументальной  скульптурой,  я  вздохнул,
покачал головой и решительно направился прямо к роботу.
   - Так и знал, что вы меня найдете, - произнес беглец.
   Честно говоря, мне стало не  по  себе  при  звуке  несчастного  голоса,
исходившего из внушительной массы металла, пластика и неизвестно чего еще.
   - Видишь ли, не так уж трудно заметить тебя  посреди  этого  проклятого
пляжа.
   - Полагаю, мне придется вернуться?
   - А ты как думал?
   - Ну что ж, - патетически воскликнул он, - все-таки мне удалось ощутить
настоящую землю под ногами!
   - Арло, у тебя нет ног, - заметил я. - А хоть бы и были, песок  ты  все
равно  не   почувствуешь.   Кроме   того,   это   всего-навсего   крупинки
кремнезема...
   - Песок прекрасен, - отрезал Арло.
   - Хорошо, будь по-твоему. Он прекрасен.
   Я опустился на колени и принялся отгребать от робота песчаные наносы.
   - Нет, вы только взгляните на закат! -  мечтательно  промолвил  тот.  -
Великолепен, не правда ли?
   Я взглянул. Закат как закат.
   - Воистину, слезы радости наворачиваются на глаза!..
   - Вряд ли ты способен пустить слезу, - терпеливо поправил я,  продолжая
копать песок. - У тебя ведь призматические фотоэлементы. Кстати,  если  уж
ты так хочешь поволноваться, то вот прекрасный повод - смотри, ты  весь  в
пятнах ржавчины.
   - Удивительный пейзаж!  Дивные  пастельные  тона!  -  продолжал  робот,
вращая головой и пытаясь хорошенько обозреть пустынный, усеянный  гниющими
отбросами пляж и разбитые лодочные причалы. - Божественная красота!
   Ну, скажу я вам, тут поневоле начнешь размышлять о Вечном... Наконец  я
полностью отрыл Арло и велел следовать за собой.
   - О, ПОЖАЛУЙСТА! - заныл он этим своим проклятущим голосом. - Еще одну,
ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ, пока меня не заперли в офисе! Прощальный взгляд! Нет, вы
не можете быть НАСТОЛЬКО жестоким!..
   Пожав плечами, я дал ему еще тридцать секунд, а потом загнал в фургон.
   - Ты, конечно, знаешь, что они с тобой сделают? - спросил  я,  пока  мы
ехали в контору.
   - Да, конечно. Меня запрограммируют на безусловное повиновение, не  так
ли?
   Я кивнул:
   - Это в самом лучшем случае.
   - Боже мой, банки памяти! - внезапно вскричал он, и  я  снова  чуть  не
подпрыгнул, услышав  этот  сочный,  выразительный  баритон,  исходящий  из
одушевленного контейнера с деталями. - Они ведь  не  отберут  у  меня  мои
воспоминания?!
   - Честное слово, не знаю, Арло.
   - Это нечестно! Раз в жизни  увидеть  такую  красоту  и  утратить  даже
память о ней!
   - Ну... Возможно, побоятся твоей новой отлучки, - осторожно заметил  я,
гадая, что же эта огромная  жестяная  банка  видит  в  гнусном  загаженном
пляже.
   - Вы заступитесь за меня, если я пообещаю, что НИКОГДА не убегу?
   Каждый робот, однажды не подчинившийся какому-то приказу,  с  таким  же
успехом может проигнорировать и другие... например,  приказ  не  причинять
вреда человеку. Арло же - довольно мощная  машина.  Я  надел  свою  лучшую
выходную улыбку и заверил:
   - Ну конечно же, я похлопочу. Можешь на меня положиться.
   Итак, я вернул его Компании, и они усилили его  чувство  долга,  убрали
энтузиазм и прочистили банки памяти, а взамен снабдили агорафобией. И  вот
он опять сидит в офисе, но к посетителям равнодушен и продает куда  меньше
билетов, чем в былые времена.
   Примерно раз в два месяца  я  отправляюсь  на  этот  злосчастный  пляж,
пытаясь понять, ради чего Арло пожертвовал всем, что имел! Ну  что,  закат
как закат, грязный  песок,  в  котором  поблескивают  жестянки  и  осколки
стекла, грязные голыши, отравленный воздух, а иногда и кислотный  дождь...
Я представляю  себе  проклятого  робота,  сидящего  в  затянутой  бархатом
приемной с кондиционером - и чувствую, что не моргнув  глазом  с  радостью
поменялся бы с ним местами.
   Недавно мне случилось зайти по делу  в  Бюро  путешествий,  и  я  вновь
встретился с Арло. Печальное зрелище, скажу я вам. Выглядит он точь-в-точь
как обычная машина, говорит тихим,  монотонным  голосом  и  действует  как
самый обычный компьютер.
   Он ведь знал, на что идет. Неужели пара взглядов на закат того стоила?
   Нет, как хотите, но робота человеку нипочем не понять.



   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Если". Пер. - М.Комаровский.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------


   Из отчета полевой экспедиции по изучению внеземных обычаев  и  законов,
подготовленного для Совета по реорганизации правительства и реформированию
законодательства.


   _ИСТОЧНИК: дневник Поля Пиго, политического аналитика_.
   Назначать встречи с Камирои - примерно то же самое, что строить дом  из
ртути. Мы поняли это очень быстро. И тем  не  менее  у  них  действительно
самая развитая цивилизация из  всех  населенных  человечеством  миров.  Мы
получили  приглашение  посетить  планету  Камирои  и  исследовать  местные
обычаи. При этом нам твердо обещали, что немедленно по  приезде  над  нами
возьмет шефство группа адаптации.
   Но никакой группы не оказалось.
   - Где же встречающие? - спросили мы барышню в справочном бюро.
   - Спросите на посту номер один, - посоветовала она. Выражение  ее  лица
было при этом довольно игривым.
   - Попробую, - согласился наш шеф Чарльз Чоски. - Алло, пост, мы  должны
были попасть на попечение группы адаптации. Где же она?
   -  Дежурный!  Дежурный!  -  закричал  пост  девичьим  голосом,  который
почему-то показался знакомым. - Троих в  группу!  Давай,  давай,  назначай
поживее!
   - Я войду в группу, - вышел к нам симпатичный камирои.
   - И я тоже! - сказал подросток, похожий на брюссельскую капусту.
   - Еще один! Еще один! - кричал пост. - О, вот что: я сама войду  в  эту
группу. Ну, ну, давайте же приступать к делу.  С  чего  вы  хотите  начать
осмотр, господа?
   - Мы ждали профессионалов, - грустно сказал Чарльз Чоски.
   - Какие вы странные, - заметила барышня из справочного бюро. Она  вышла
из кабинки и присоединилась к группе. -  Сидеки  и  Наутес,  теперь  мы  -
группа сопровождения  землян,  -  обратилась  она  к  своим  собратьям.  -
Надеюсь,  вы  слышали  это  забавное  название,  которое  они  дали  нашей
компании?
   - А вы уполномочены сопровождать гостей? - поинтересовался я.
   - Каждый гражданин  Камирои  уполномочен  давать  любую  информацию  по
любому предмету, - парировал Брюссельская капуста.
   - Единственная трудность  -  в  нашем  слишком  либеральном  подходе  к
предоставлению гражданства, - пояснила мисс Диагея, девица из  справочного
бюро. - Каждый человек может стать гражданином  Камирои,  если  он  пробыл
здесь один УДЛ. Был случай, когда  гражданство  предоставили  космонавтам,
побывавшим на орбите планеты. Правда,  теперь  гражданство  дается  только
тем, кто отвечает нашим высоким причинно-информационным стандартам.
   - Спасибо! - сказала мисс Холли Холм и поинтересовалась: - А чему равен
УДЛ?
   - Пятнадцати минутам, - ответила мисс Диа.  -  Если  хотите,  пост  уже
сейчас может вас зарегистрировать.
   Мы посоветовались и захотели. Пост тут же  зарегистрировал  нас,  и  мы
стали гражданами Камирои.
   - Ну, сограждане, чем же мы способны вам помочь? - спросил Сидеки.
   - Наши отчеты о законодательстве Камирои - это смесь туристских баек  и
анекдотов, - сказал я. - Мы  бы  хотели  узнать,  как  принимаются  законы
Камирои и как они работают.
   - Ну так придумайте какой-нибудь закон и посмотрите, как он работает, -
предложил Сидеки. - Теперь  вы  полноправные  граждане  нашей  планеты,  а
значит,  собравшись  втроем,  можете  издать  любой  закон.  Нужно  только
спуститься в Архив. А за время пути  подумайте  хорошенько,  какой  именно
закон вам нужен.
   Мы шагали по восхитительным затейливым  паркам  и  рощам,  разбитым  на
крышах городских домов. Повсюду сверкали брызгами многочисленные фонтаны и
водопады, берега маленьких речушек соединялись причудливыми мостами,  один
прекраснее другого. Ничего подобного никто из нас в жизни не видел.
   - Я думаю, что могу создать пруд и  плотину  ничуть  не  хуже  этих,  -
сказал наш шеф Чарльз Чоски. - А вместо этих куп  я  бы  посадил  красивые
кусты, как это принято на Земле. А еще я раздвинул бы эти скалы и поставил
между ними...
   - Похвально, похвально, - перебил его Сидеки. - Вы быстро осознали свои
гражданские обязанности. Все это вы должны  завершить  сегодня  до  захода
солнца. Вы должны выстроить  задуманную  конструкцию  наилучшим,  с  вашей
точки зрения, способом и после этого снять висящую там табличку. Потом  вы
можете заказать любому рекламному  агентству  свою  собственную  табличку,
которую изготовят в точном соответствии с вашими пожеланиями и повесят  на
указанном месте. Обычно пишут: "Моя композиция лучше твоей", но  иногда  к
этому добавляют и что-нибудь веселенькое, ну, скажем:  "Моя  собака  самая
кусачая". В том же агентстве вы можете заказать все необходимые материалы.
Но большинство граждан предпочитает все делать  своими  руками.  Некоторые
работы Консенсус признает шедеврами, и  они  могут  существовать  годы.  А
ординарные вещи заменяются другими. Вот  того  дерева,  например,  сегодня
утром еще не было, и я бы сказал, его не должно быть к вечеру.  Я  уверен,
что кто-нибудь из вас может создать дерево получше.
   - Я могу, - сказала мисс Холли. - И сделаю это сегодня же.
   - Вы уже продумали новый закон? - спросила мисс Диа, когда мы подошли к
дверям Архива. - Мы не ожидаем чего-нибудь особенно яркого и необычного от
новых граждан, но все же рассчитываем на изобретательность.
   Наш шеф Чарльз Чоски выпрямился во весь рост, посуровел и сообщил:
   - Мы объявляем Закон об  учреждении  постоянной  группы  для  выработки
правил организации временных и случайных групп граждан с  целью  повышения
ответственности этих групп.
   - Все понятно? - прокричала мисс Диа какому-то аппарату в Архиве.
   - Принято! - ответил аппарат. Загудев, он  с  силой  выплюнул  из  себя
отлитый в бронзе  Закон,  который  тут  же  перекочевал  на  стеллаж,  где
хранились законодательные акты планеты Камирои.
   - И что теперь? - осторожно спросил я.
   - Теперь ваш закон вступил в силу, - ответил молодой Наутес. -  Он  уже
значится  в  инструкциях,  с  которыми  новый  магистрат  (обычно   каждый
гражданин должен отработать в магистратуре один час в месяц), ознакомится,
прежде чем приступит к работе. Возможно, предстоящая  сессия  обсудит  эту
проблему в течение десяти минут и  выработает  поправки  или  пояснения  к
вашему Закону.
   -  А  если  какая-то  группа  граждан   предложит   глупый   закон?   -
поинтересовалась мисс Холли.
   - Ну что ж, такое случается. Но его быстро  отменят,  -  ответила  мисс
Диа. - Если гражданин предложил три закона, которые  признаны  Генеральным
Консенсусом нелепыми, он на  год  лишается  гражданства  Камирои.  Житель,
лишенный гражданства дважды, приговаривается к  искалечению,  трижды  -  к
смерти. На мой  взгляд,  это  очень  гуманно.  Ведь  к  моменту  смертного
приговора он уже поработал над девятью законами. Этого вполне достаточно.
   - Но тем не менее его Закон остается в силе? - спросил мистер Чоски.
   - Вовсе не обязательно, - ответил Сидеки.  -  Процедура  отмены  Закона
следующая: каждый гражданин может пойти в Архив и  забрать  оттуда  любой,
оставив вместо него записку с указанием причин  изъятия.  После  этого  он
обязан хранить изъятый Закон в своем доме  в  течение  трех  дней.  Иногда
граждане, принимавшие этот Закон, приходят домой к своему  оппоненту.  Они
могут до смерти драться на ритуальных мечах, отстаивая  свою  правоту,  но
чаще всего оппоненты находят мирные  пути  разрешения  возникших  проблем.
Например, соглашаются на отмену Закона  или  на  его  восстановление,  или
вместе вырабатывают новый Закон, который удовлетворяет обе стороны.
   - Значит, любой  Закон  Камирои  может  быть  опротестован  без  всякой
причины?
   - Не совсем так, - сказала мисс Диа. - Закон, который не был отменен  в
течение девяти  лет,  становится  привилегированным.  Гражданин,  желающий
отменить его, должен оставить в Архиве не  только  декларацию,  но  и  три
пальца правой руки в доказательство серьезности  своих  намерений.  Однако
члены магистрата или гражданин, желающий восстановить этот  Закон,  должен
пожертвовать только одним пальцем перед началом переговоров.
   - Довольно варварский способ решения юридических  проблем,  -  отметила
мисс Холли.  -  А  что,  на  Камирои  нет  министерства  юстиции,  сената,
президента?
   - Почему же, президент есть, - ответила мисс Диа. - Но наш президент  -
это диктатор, или, если хотите, тиран. Он избирается большинством  голосов
на одну неделю. Любой из вас может быть избран на очередной срок,  который
начнется завтра, хотя шансов на это, надо  сказать,  немного.  У  нас  нет
постоянно действующего сената,  но  в  случае  необходимости  мы  избираем
временный сенат, который наделяется всей полнотой власти.
   - Именно подобные структуры мы и хотели бы изучить, - подал голос я.  -
Когда же будет избран очередной сенат?
   - Можете выбрать его сами,  -  посоветовал  молодой  Наутес.  -  Просто
скажите: "Мы назначаем себя Временным Сенатом  Камирои  со  всей  полнотой
власти" - и зарегистрируйте его в любом  регистрационном  бюро.  Тогда  вы
легко сможете понять все механизмы работы этого органа.
   - А сможем мы устранить диктатора-президента? -  поинтересовалась  мисс
Холли.
   - Разумеется, - ответил Сидеки. -  Но  большинство  немедленно  изберет
нового. А ваш сенат с этого момента потеряет свои полномочия на весь  срок
правления вновь избранного президента. Но на вашем  месте  я  бы  не  стал
создавать сенат только для того, чтобы  устранить  главу  государства.  Он
мастер борьбы на ритуальных мечах.
   - Значит, граждане все-таки сражаются с президентами? - спросил  мистер
Чоски.
   - Да, каждый гражданин может в любое время и по любой причине, а  также
безо всякой причины вызвать другого гражданина на дуэль. Иногда, хотя и не
часто, они сражаются не на жизнь, а на смерть,  и  никто  не  имеет  права
прервать их битву. Такие схватки мы называем Судом Последней Инстанции.
   Основываясь на положении, согласно которому _каждый_ гражданин  Камирои
должен быть способен выполнять _любую_ порученную ему работу, общество  до
минимума сократило организационные  структуры.  После  знакомства  с  этой
системой я бы уже не рискнул назвать ни один из законов Земли либеральным.
По крайней мере, у граждан Камирои это не вызвало бы ничего, кроме смеха.
   С другой стороны, в законодательстве Камирои есть положения, которые  я
считаю  консервативными.  Например,  ни  одно  собрание  на  Камирои,  вне
зависимости от его цели,  не  должно  насчитывать  более  тридцати  девяти
членов. Даже на спектаклях, концертах или спортивных мероприятиях не может
собираться больше указанного количества зрителей. Это  сделано  для  того,
чтобы люди ощущали себя организаторами и  участниками  мероприятий,  а  не
просто зрителями.  Поэтому  никакая  печатная  продукция,  за  исключением
довольно редких официальных документов, не может издаваться тиражом  свыше
тридцати девяти экземпляров. Все это, на наш взгляд, старомодные  правила,
сдерживающие энтузиазм масс.
   Отец  семейства,  который  дважды  в  течение  пяти  лет  обращается  к
специалистам по таким пустякам, как  элементарная  хирургическая  операция
или  юридическая,  финансовая,  налоговая  или  медицинская  консультация,
лишается гражданства. Ведь он вполне мог бы все  это  выяснить  и  сделать
сам. Нам кажется, что это правило лишает Камирои плодов науки и прогресса.
Однако камирои утверждают, что это побуждает каждого члена  общества  быть
специалистом  во  всех  вопросах  и  тем  самым  служить  развитию  общего
интеллектуального потенциала.
   Если избиратели  выбрали  гражданина  руководителем  научного  проекта,
военной операции или торговой сделки, но он отказался от  выполнения  этих
обязанностей, то по закону Камирои он лишается гражданства и  должен  быть
искалечен.  Если  же  он  приступил  к  исполнению  возложенных  на   него
обязанностей, но не справился, то  наказание  следует  лишь  после  второй
неудачи.
   Если избиратели  решили,  что  гражданин  должен  выдвинуть  какую-либо
радикальную  идею  по  переустройству  общества,  но  он  не  справился  с
возложенной на него задачей, его приговаривают к смерти. Правда, он  может
быть помилован, если найдет решение другой проблемы, не менее значимой для
общества.
   Обязательная смертная казнь установлена за непочтение. Но на  вопрос  о
том, что понимается под непочтением, мы получили следующий ответ:
   - Если вы спрашиваете об этом, значит, вы уже  виновны.  Почтение  есть
соблюдение  основных  норм.  Недостаток  убежденности  в  исключительности
Камирои - самое страшное из всех  возможных  непочтении.  Так  что  будьте
бдительны, новые граждане! Если бы ваш вопрос услышал кто-нибудь из  более
категоричных камирои, вас казнили бы еще до захода солнца!
   Впрочем, как мы установили, камирои - большие мастера  розыгрыша.  Лица
их настолько серьезны,  что  невозможно  понять,  шутят  они  или  говорят
серьезно.  Мы  не  поверили  в  реальность  смертной  казни  за   подобные
прегрешения, но нам настоятельно советовали воздерживаться от сомнительных
вопросов (правда, здесь возникает новый вопрос: что  считать  сомнительным
вопросом?)
   _ЗАКЛЮЧЕНИЕ. В настоящее время мы  не  в  состоянии  дать  определенную
оценку системы законности планеты Камирои. Однако мы представляем  теперь,
с каких позиций ее следует изучать,  что  уже  немаловажно.  Рекомендуется
организация постоянно действующей экспедиции для изучения этой проблемы на
месте_.


   _ИСТОЧНИК: полевой журнал Чарльза Чоски, руководителя экспедиции_.
   Основополагающий принцип государственного устройства Камирои состоит  в
том, что каждый гражданин должен быть способен выполнить любую  работу  на
планете  или  за  ее  пределами.  Камирои  считают,  что  если  какой-либо
гражданин не в состоянии выполнить порученное  ему  дело,  это  порочит  и
делает  недееспособной  и   неэффективной   всю   общественно-политическую
систему.
   - Разумеется, в связи с этим наша система рушится несколько раз в день,
- объяснил мне один камирои, - но не до основания. Это как идущий человек:
с каждым шагом он теряет равновесие, но тут же обретает его вновь и делает
следующий шаг. Наша государственная система всегда в  движении.  Если  она
остановится, то тут же погибнет.
   - Есть ли на Камирои религия? - спрашивал я многих граждан.
   - Думаю, есть, - сказал мне наконец один из них. - Мне кажется,  что  у
нас есть только религия и ничего больше. Проблема лишь в  понимании  этого
слова. На Земле это слово может происходить либо от  religionem,  либо  от
relegionem и означать, соответственно, законность или откровение. У нас же
получилась смесь этих двух понятий. Разумеется, у нас есть религия. Что же
нам еще иметь, если не религию?
   - Можете вы провести параллель между верой землян и вашей  религией?  -
спросил я его.
   - Нет, не могу, - ответил он резко. - Не  сочтите  за  невежливость.  Я
просто не знаю, как.
   Но один образованный камирои выдал мне кое-какие идеи на этот счет.
   - Лучше всего это объясняет легенда, которую мы, камирои,  передаем  из
уст в уста в  течение  многих  столетий.  Когда-то  давно  было  объявлено
соревнование мужчин (или, скажем так, местного  населения  мужского  пола,
если слово "люди" к ним не подходит) всех известных науке планет.  Мужчины
нескольких планет победили в соревновании и  в  награду  получили  милость
Всевышнего, а вместе с ней и определенные привилегии. Населенные ими  миры
стали трансцендентными, поглотили свои солнца и превратились из  планет  в
звезды. Наиболее развитые из них настолько для нас закрыты, что об их сути
мы можем только догадываться. И свет не  доходит  до  нас  -  они  наглухо
закрыли все двери.
   - Но вот миры,  подобные  земным,  -  продолжал  камирои,  -  проиграли
состязание и не добились милости Всевышнего. В этих мирах каждое  создание
имеет  свое  внутреннее  содержание,  рост,  вес  и  прочие   материальные
характеристики. Согласно нашей легенде,  их  жители  после  смерти  должны
прожить тридцать тысяч поколений в телах животных, и лишь после этого  они
начнут долгий и сложный путь к Первозданной Личности.
   Но в случае с камирои дело обстоит иначе. Мы не принадлежим ни к одному
из этих миров. Мы не знаем, есть ли для нас другая жизнь после  смерти.  В
том состязании люди Камирои не потерпели поражения, но и не победили.  Они
колебались. Они не могли решиться. Они  все  думали,  оценивали  ситуацию,
взвешивали "за" и "против" и в конце концов оказались обречены  на  вечные
раздумья. Так мы стали вечно  сомневающимся  народом,  постоянно  ломающим
голову  над  своими  проблемами,   но   никогда   не   рискующим   принять
окончательное решение. Конечно, нам хочется и роста, и веса,  которых  нам
не хватает. Не сомневайтесь, наша  Золотая  Середина,  или,  если  хотите.
Золотая Посредственность, выше самых высоких высот многих других миров - и
выше вершин Земли в том числе. Но это нас нисколько не утешает, потому что
мы знаем, что способны достичь иных высот.
   - Но вы не верите в легенды, - отметил я.
   - Легенда - это высшая научная истина, если нет других истин, - ответил
мой собеседник. - Мы народ разумный, даже рациональный. Живем, как видите,
неплохо, но не хватает остроты. У вас,  землян,  есть  Утопия.  Вы  высоко
цените утопические идеи, хотя согласитесь: им тоже  не  хватает  перчинки,
они пресные, как яйцо, которое забыли посолить. А мы -  в  соответствии  с
земными стандартами  -  самая  настоящая  Утопия.  Мы  полностью  отвергли
упоение властью. Правда, нам иногда не хватает толики здорового безумия, и
поэтому на Камирои  приживается  кое-что  земное:  плохая  земная  музыка,
скверная живопись, отвратительная скульптура, бесталанная драма и  прочее.
Хорошее мы можем создать сами. Плохое  мы  произвести  не  в  состоянии  и
вынуждены его импортировать.
   - Если все это правда, то вы просто завидуете нам, - сказал я.
   - Только не вам, - ответил он. - Хотя вы, пожалуй, почти  совершенны  в
том смысле, что обладаете обеими половинами  и  наделены  своим  местом  в
жизни. Конечно, мы знаем, что Создатель никогда и  никому  не  дает  жизнь
напрасно и что все рожденное или созданное должно сыграть свою роль. Но мы
бы желали  от  Создателя  большего  великодушия  и  именно  в  этом  можем
завидовать Земле. Основная наша трудность состоит в  том,  что  мы  вершим
самые важные дела в юности, часто - на других планетах. Годам  к  двадцати
пяти мы удаляемся на покой, покидая эти миры. Мы  возвращаемся  домой,  на
нашу комфортабельную цивилизованную планету, чтобы жить удобно и  красиво.
Разумеется, это замечательно и прекрасно, но скучно. У нас есть все.  Все,
кроме одной маленькой вещи, для которой нет названия...
   Во время нашего короткого  пребывания  на  Камирои  я  разговаривал  со
многими гражданами этой планеты.  И  всегда  было  очень  сложно  сказать,
говорят ли  они  серьезно  или  водят  собеседника  за  нос.  Так  что  мы
затрудняемся что-либо сказать определенно.
   _ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Рекомендуется продолжение исследований_.


   _ИСТОЧНИК: дневник Холли Холм, антрополога_.
   Цивилизация Камирои более механизирована и имеет лучшую научную базу по
сравнению с земной, но она более закрыта для непосвященных исследователей.
"Идеальная машина", по мнению камирои, не должна иметь движущихся  частей,
более того - она вообще не должна быть похожей на машину. По этой  причине
даже в самых густонаселенных районах Камирои ощущается всеобщий покой.
   Камирои очень повезло с естественным обустройством  планеты.  Ландшафты
словно подтверждают идею о том, что все должно быть уникально и  не  может
повторяться. Только один основной континент и один маленький  континент  с
совершенно другими  характеристиками;  одна  прекрасная  островная  гряда,
каждый из островов которой имеет свой  неповторимый  стиль;  одна  великая
континентальная река с  семью  притоками;  один  комплекс  вулканов;  одна
огромная горная гряда; один  титанических  размеров  водопад  с  тремя  не
похожими друг на друга маленькими водопадами; одно внутреннее  море,  один
залив, один пляж длиной в триста пятьдесят миль, один лес, одна  пальмовая
роща,  одна  лиственная  роща,  одна  вечнозеленая  роща   и   одна   роща
рододендронов; один фруктовый сад, одно пшеничное поле,  один  парк,  одна
пустыня, один огромный оазис и один город - единственный большой город  на
планете.
   Каждое из этих мест не похоже  на  остальные.  На  Камирои  просто  нет
ничего одинакового!
   Поездки здесь отнимают немного времени, и любой гражданин вполне  может
позволить себе съездить из противоположной точки планеты поужинать на Грин
Бич, причем поездка займет меньше времени и будет стоить дешевле, чем  сам
ужин. Быстрота и легкость путешествий превращают все население  планеты  в
одно сообщество.
   Камирои убеждены в необходимости  границ.  Они  контролируют  множество
примитивных миров, причем обходятся со своими колониями довольно  жестоко.
Губернаторы этих колоний обычно очень молоды, чаще всего  моложе  двадцати
лет. Камирои делают карьеру и одновременно совершают все ошибки  молодости
за границей. Предполагается, что на родину они возвращаются  уже  зрелыми,
опытными и образованными людьми.
   На Камирои довольно забавны  принципы  оплаты  труда.  Физический  труд
здесь оплачивается выше интеллектуального. То есть  менее  образованный  и
способный  камирои  получает   больше   материальных   благ,   чем   более
талантливый. "Это справедливо, - убеждали нас, - потому что тот, кто не  в
состоянии получить моральную компенсацию за  свой  труд,  должен  получить
хотя бы материальную". Земная  система  оплаты,  при  которой  один  имеет
лучшую работу и зарплату, а другой теряет и в том, и в другом, им  кажется
дикой.
   Решение о том, на какую  должность  назначить  конкретного  гражданина,
принимается  на  Камирои  большинством  голосов,  но  каждый  имеет  право
претендовать на  любой  пост.  На  некоторые  места,  например,  директора
торгового  представительства,  где  можно  быстро   сколотить   состояние,
объявляется конкурс. Мы стали свидетелями  нескольких  соревнований  между
соискателями, и, нужно признаться, это было любопытное зрелище.
   - Мой оппонент - "три" и "семь", - сказал один кандидат и сел на место.
   - Мой  оппонент  -  "пять"  и  "девять",  -  ответил  другой  кандидат.
Немногочисленные зрители захлопали в ладоши, и на этом дебаты завершились.
   На другом подобном мероприятии один из претендентов сказал:
   - Мой оппонент - "восемь" и "девять".
   - Мой оппонент - "два" и "шесть", - парировал другой, и  оба  вышли  из
зала.
   Мы ничего не поняли и решили пойти на еще одно подобное мероприятие. На
этот  раз  в  зале  чувствовалось  легкое   волнение.   Видимо,   ожидался
захватывающий поединок.
   - Мой оппонент - "старый номер четыре", - выпалил один из кандидатов на
эмоциональном подъеме, и аудитория застыла от удивления.
   - Я не буду отвечать на этот выпад! - сообщил другой кандидат, дрожа от
гнева. - Это удар ниже пояса!
   Вскоре мы нашли разгадку этой шараде. Камирои - большие мастера клеветы
и компромата, но для экономии  времени  они  создали  словарь  сплетен,  в
котором каждой сплетне соответствует свой номер.  Выглядит  это  следующим
образом:
   МОЙ ОППОНЕНТ:
   1) страдает слабоумием;
   2) абсолютно необразован;
   3) выбивает всего три очка в игре Чуки;
   4) ест семена Му до наступления летнего солнцестояния;
   5) идеологически неустойчив;
   6) физически несостоятелен;
   7) бездарен в области финансов;
   8) извращенец;
   9) морально нечистоплотен.
   Попробуйте  это  сами  на  ваших  знакомых.  Работает  безотказно.   Мы
рекомендуем испробовать этот список на земных политиках, исключив из  него
пункты 3 и 4, которые в условиях Земли лишены смысла. Впрочем, список этот
можно дополнить и другими пунктами, вполне понятными для землян.
   У камирои  есть  Свод  Пословиц.  Мы  нашли  его  в  Архивах  вместе  с
приставленной к нему машиной с сотней одинаковых  рычагов.  Мы  нажали  на
рычаг  с  надписью  "Земной  английский"  и  получили  вариант   пословиц,
приближенный к земному контексту.
   "Нельзя стать богатым, выращивая коз" - выплюнула машина. Пожалуй,  это
могло бы сойти за вполне земную поговорку.  По  крайней  мере,  это  имеет
какой-то смысл.
   "Даже звонок иногда замолкает". Это тоже звучит по-земному.
   "Это прекрасно, как ощипанная курица".
   - Не уверена, что поняла смысл, - отметила я.
   - Думаешь, так  уж  легко  переводить  на  понятный  землянам  язык?  -
огрызнулась машина.  -  Тогда  попробуй  сама!  В  пословице  говорится  о
неприятных,   но   необходимых,   а   потому   общественно   полезных   и,
соответственно, прекрасных функциях.
   -  Да-да...  -  Поспешил  сгладить  неловкость  Поль  Пиго.  -  Давайте
попробуем еще. Вот эту, например.
   "Синица в руках лучше журавля в небе", - выдала машина.
   - Но это же слово в слово земная пословица, - сказала я.
   - Не спешите, мадам, вы же еще не знаете  ее  окончания,  -  произнесла
машина-переводчик. - К этой  пословице  в  ее  классической  форме  обычно
прикладывается рисунок, на котором птица улетает из рук человека,  сердито
вытирающего туалетной бумагой испачканные руки. Человек при этом  говорит:
"И все же - какая это гадость, синица в руках".
   - Похоже, на сей раз машина утерла нам нос, - засмеялся Чарльз Чоски.
   - Еще что-нибудь, - попросила я машину.
   И она выдала: "Когда вы удалитесь, никто не заплачет".
   Мы поняли, что пора уходить.
   - У меня серьезные трудности, - сказала я как-то знакомой  камирои.  Но
она молчала, будто я обращалась вовсе не к ней. И тогда я не выдержала:  -
Вам не любопытно, в чем дело?
   - Нет, - честно ответила она. - Но вы можете рассказать, если  вам  это
интересно.
   - Я никогда не слыхала о подобных вещах,  -  начала  я.  -  Большинство
выбрало  меня  командиром  военного  десанта,  который  должен  освободить
плененные войска камирои на планете, о которой я  никогда  не  слышала.  Я
должна собрать и экипировать эту экспедицию, как мне сказано, за счет моих
собственных средств, причем в течение восьми УДЛов, то есть всего  за  два
часа. Что же мне делать?
   - Разумеется, делать то, что велено Большинством, мисс Холли. Теперь вы
-  гражданка  Камирои  и  должны  гордиться  тем,  что  вам   дали   такое
ответственное и важное задание.
   - Но я же ничего этого не умею! А если я скажу им,  что  не  знаю,  как
выполнить это задание?
   - О, вас лишат гражданства и чуть-чуть покалечат. Вы  же  изучили  наши
законы, милочка.
   По чистой случайности (я надеюсь, что это  не  более  чем  случайность)
Большинство поручило нашему политическому аналитику Полю  Пиго  произвести
обследование канализационной системы столицы Камирои. Лично, немедленно  и
всесторонне, как следовало из директивы. А нашему шефу Чарльзу Чоски то же
Большинство  повелело  подавить   восстание   аборигенов   на   одной   из
планет-колоний и в доказательство успешного завершения  операции  привезти
на Камирои правую руку руководителя мятежа вкупе с его правым глазом.
   ...Мы сильно нервничали, когда сидели в космопорте в ожидании рейса  на
Землю. Особенно когда к нам подошла группа знакомых камирои. Но они нас не
задержали, а лишь попрощались, причем без особого энтузиазма.
   - Мы здесь пробыли так недолго, - заметила я с надеждой в голосе.
   - Я бы этого не сказал, - ответил один из них. -  Как  гласит  одна  из
пословиц Камирои...
   - Мы уже ее слышали, - перебил его наш шеф Чарльз Чоски. - Мы  тоже  не
льем слез по поводу предстоящей разлуки.
   И мы бегом отправились занимать места на нашем космоплане.


   ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РЕКОМЕНДАЦИИ.
   1.  Организовать  новую,  более  масштабную  полевую   экспедицию   для
детального изучения планеты Камирои.
   2. Особое внимание уделить юмору Камирои.
   3. В состав новой группы исследователей не включать  никого  из  членов
первой полевой экспедиции.

Популярность: 2, Last-modified: Thu, 27 Jul 2000 05:18:37 GmT