-----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "Собрание сочинений в четырех томах. Том первый".
   М., "Художественная литература", 1989.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 25 June 2002
   -----------------------------------------------------------------------





   Пасмурным майским утром в  понедельник  шел  своим  обычным  рейсом  из
Приморска   в   Тихую   Гавань   чистенький   морской   катер,   именуемый
"трамвайчиком". Его сопровождала крикливая ватага чаек. Несколько  молодых
людей, стоявших на корме, кидали хлебные крошки и корки бананов;  чайки  с
пронзительным криком суетливо толкались над  волнами,  шлепались  в  воду,
торопливо  заглатывали  хлеб  и,  судорожно   махая   крыльями,   повисали
неподвижно в воздухе, словно привязанные на невидимой нитке.
   Молодые люди, изловчась, в такие мгновения попадали кусочками бананов в
чаек и, довольные, шумно смеялись.
   - Ну, не бейте вы чаек! Это же дурная  примета...  -  жалобным  голосом
упрашивала ребят круглолицая полная девушка в рыжей верблюжьей куртке.
   - А ты не хнычь! - обрывала ее причитания подружка в коричневом  платье
и в синем распахнутом пальто. В этом  платьице,  в  аккуратно  заплетенных
темных косах, в том, как она держала голову,  слегка  набок,  было  что-то
ученическое.
   Перед ней дурашливо выламывался высокий остроносый парень; он  картинно
размахивал руками, растопыривал длинные худые  пальцы,  встряхивал  челкой
русых волос, спадавшей углом на бровь.
   Она плохо слушала его и часто поглядывала через плечо в сторону одиноко
стоявшего возле борта рослого плечистого  пассажира.  Несмотря  на  свежий
ветер, тот был в одной клетчатой рубашке, а легкий пиджак держал в руках.
   -  Хочешь,  познакомлю?  -  внезапно   предложил   остроносый   парень,
перехватив один из  ее  взглядов  и  кивая  головой  в  сторону  одинокого
пассажира.
   - Ой, Миша, не дури! - потянулась к нему руками круглолицая.
   - Была нужда, - сказала девушка в коричневом платье. - Захотела бы -  и
сама познакомилась... А тебе это не по зубам.
   - Мне?! - протянул вызывающе парень. - Хорошо! - Он  застегнул  на  все
пуговицы светлый плащ и двинулся к одинокому пассажиру.
   Тот стоял по-прежнему возле самого борта, опустив руки  на  поручни,  и
пристально всматривался в лесистые берега, чуть тронутые  светлым  налетом
первой зелени.  Широкие  черные  брови,  распластанные  в  крутом  взмахе,
шишковатый лоб и густые, вздыбленные щетиной  волосы  придавали  его  лицу
выражение властное, решительное и почти упрямое.
   Парень в светлом плаще подошел к нему, но, посмотрев  сбоку  на  сурово
нахмуренное лицо, стал нерешительно переминаться на месте  и  насвистывать
"барыню".
   - Невесело, - произнес наконец парень и огорченно вздохнул.
   Незнакомец посмотрел на него и вдруг широко и добродушно улыбнулся:
   - Трудно знакомиться с мужчинами, правда?
   Парень растерянно пожал плечами, но затем тоже рассмеялся и согласился:
   - Правда!
   - Ветер-то с кормы. Так что теперь я все ваши секреты знаю, - подмигнул
ему пассажир в рубашке. - Вы из Тихой Гавани, работаете на стройке? Точно?
   - Точно, - подтвердил парень.
   Незнакомец протянул руку:
   - Меня зовут Сергеем Петровичем, фамилия Воронов. Еду к  вам,  тоже  на
стройку.
   - Да? - парень радостно потряс руку. - Михаил Забродин, прораб. - Затем
он махнул рукой, и  с  кормы  подошли  две  уже  знакомые  нам  девушки  и
приземистый скуластый  парень.  -  Вот,  разрешите  представить  вам  моих
друзей. Все  строители.  Тоже  из  Тихой  Гавани.  В  Приморск  ездили  на
выходной.
   Девушка в синем пальто назвалась Катей, полная в желтой кофте -  Лизой,
парень - Семеном. Воронов разглядывал Катю; у нее были серые глаза,  резко
очерченные густыми черными  ресницами,  прямой  нос  с  очень  подвижными,
открытыми, точно рваными ноздрями. "Такое лицо не забудешь", -  подумалось
ему.
   - А теперь позвольте заняться вами. -  Михаил  смешно  округлил  глаза,
выпятил нижнюю челюсть; лицо его приняло выражение важное и строгое. -  Вы
институт кончали! Ваш аттестатик? - подался он грудью на  Воронова.  -  А?
Чего? Диплом? Все  равно  кладите  на  стол,  мы  проверим  и  окажем  вам
поддержку, - он сделал ударение на "е".
   Лиза заливисто захохотала и, вытирая рукой выступившие  слезы,  сказала
Воронову:
   - Вы, пожалуйста,  не  обижайтесь.  Это  он  нашего  начальника  кадров
изображает, Михаила Титыча. Ужас как похоже!
   - Перестань кривляться, - с раздражением заметила Катя.
   -  А?  Чего?  -  Михаил  встретился  с  ней  взглядом   и,   решительно
повернувшись к Воронову, спросил грозно, басом: - Ваше семейное положение?
   Катя насторожилась, искоса глядя на Воронова.
   - Да вроде женат,  -  отвечал  с  улыбкой  Воронов  и  в  свою  очередь
посмотрел на Катю.
   - Очень хорошо! - важно произнес Михаил, оборачиваясь к Кате.
   - Паяц! - Катя резко повернулась и пошла прочь.
   - Катя, подожди! - крикнула Лиза и побежала за ней вдогонку.
   Затем ушел Семен. И, наконец, извинительно разведя руками,  удалился  и
Михаил. Он догнал их у дверей в носовой отсек.
   - Пожалуйста... Что и требовалось доказать, - донесся до Воронова голос
Михаила.
   - Не нужны мне твои доказательства, - сердито отозвалась Катя и  прошла
в помещение.
   Воронов  невольно  улыбнулся  -  он  оказался  свидетелем  простодушной
хитрости Михаила... Тот устроил целое  представление  только  затем,  чтоб
разоблачить в глазах Кати своего возможного соперника. Вот, мол, он  каков
- женатый...
   Еще на вокзале, возле причала, Воронов почувствовал на себе пристальный
настороженный взгляд Кати. Он стал неподалеку от ее компании, возле борта,
изредка поглядывая на нее, не решаясь подойти познакомиться.
   "Экий  донжуан  неуклюжий!  -  посмеивался  он  над  собой.   -   Такую
отпугнул... Женатый! Кому нужна здесь анкета? Да еще фальшивая".
   Глядя на далекий гористый берег, он продолжал  думать  о  ней,  пытаясь
отгадывать - кто она? Чем занимается? Есть в ней что-то еще от  школярской
нетерпимости. Должно быть, из техникума? А может, и по вербовке  приехала,
из десятилетки... Счастье искать...
   Ветер, отбушевавший за ночь, теперь дул ровно,  мягко  и  гнал  с  моря
лохматые тяжелые облака. Они текли навалом, точно овечье стадо,  сбивались
у прибрежных островерхих сопок. И волны, нагулявшиеся за ночь, шли так  же
спокойно и лениво: были они крупные, гладкие, а на мягких округлых гребнях
тускло и  ровно  блестели,  точно  слюдяные.  Все  в  море  было  солидно,
невозмутимо, свежо, как на душе хорошо поработавшего, а потом отдохнувшего
человека.
   Кроме суетливых чаек Воронов заприметил  несколько  стаек  припоздавшей
чернети; но утки, еще издали завидя катер, кучно  поднимались,  мельтешили
над гребнями и западали в волны. Маленькие пегие  нырки  подпускали  катер
близко и  перед  носом  его  ныряли,  прощально  махнув  желтыми  лапками,
исчезали совершенно, словно растворялись в воде.
   Воронов оглядывал всю эту благодать, вдыхал свежий арбузный запах  моря
и радовался безотчетно широко, всем существом. Ему приятно было сознавать,
что наконец-то он вернется на "большую землю" и  заживет  жизнью  женатого
человека. Пора уже, пора. Тридцать пятый пошел...
   "Все будет хорошо", - твердил он  про  себя.  На  Камчатке  кочевал  по
мелким стройкам, а ей - проектировщику - на  них  делать  было  нечего.  В
Тихой Гавани другое дело - здесь строится целый город.  В  совнархозе  ему
сказали, что строительство крупное, многоотраслевое, что его посылают пока
на участок, но многие участки в недалеком будущем превратятся в  отдельные
строительства.
   - Так что готовьтесь на большее,  -  сказал  ему  начальник  управления
совнархоза.  -  Стаж  у  вас  приличный.  К   тому   же   вы   не   только
производственник, но и проектировщик в прошлом. Для нас это ценно...
   Воронов из расспросов успел узнать, что начальник строительства в Тихой
Гавани человек опытный, в годах, и оттого, видать, спокойный. Про главного
инженера Синельникова говорили разное: одни уверяли,  что  это  инженер  с
большим размахом  и  что  из  него  выйдет  крупный  руководитель,  другие
отмалчивались, пожимая плечами, или отвечали ничего  не  значащей  фразой:
"Поезжайте, сами увидите..."
   Тихая Гавань показалась совершенно неожиданно. На траверсе выступающего
далеко в море скалистого мыса катер дал гудок - тягучий  звук  сирены  был
густой, дребезжащий, словно придавленный низко ползущими серыми  облаками.
Катер поравнялся с навесной скалой и юрко свернул за нее, как  пешеход  за
угол дома. Затем он обошел огромный камень, отдаленно  похожий  на  силуэт
корабля, и оказался  в  гранитных  воротах  обширной  бухты,  по  лесистым
берегам которой были редко разбросаны  аккуратные  белые  домики,  дощатые
бараки и строящиеся корпуса с черными глазницами пустых  оконных  проемов.
Из отсеков на палубу вывалила шумная толпа; покрикивая, расталкивая людей,
вдоль борта пробегали матросы. Среди  пассажиров  Воронов  вскоре  отыскал
новых знакомых.
   - Подходим! - весело приветствовал его Михаил. - Держитесь с  нами.  Мы
вас живо передадим в руки самому начальнику.
   - А где ваши вещички? - спрашивал Семен.
   - А вот, - Воронов указал на фибровый чемодан, стоявший возле борта.
   - Богато живете, - сказал Михаил, и Воронов заметил, как бросила Катя в
сторону Забродина быстрый и сердитый взгляд.
   "С характером девочка..." - подумал он.
   Катер  подходил  к  единственному  в  этой  обширной   бухте   причалу,
заваленному грудами кирпича, железобетонных плит, стальных балок  и  ферм.
Возле причала тесно, в два ряда, стояли черные неуклюжие баржи  с  низкими
грязными бортами. К одной  из  этих  барж  пришвартовался  катер;  бросили
дощатые сходни, и народ повалил на берег.





   Воронов поселился на время, до получения квартиры, у Михаила Забродина,
того самого парня с белесой челкой, с которым познакомился на катере.  Жил
Михаил в собственном доме вместе с отцом Иваном Спиридоновичем, на  отшибе
от городских кварталов в маленьком поселке, прозванном Нахаловкой.
   Эта Нахаловка разместилась, вопреки всем и всяческим генпланам, поближе
к бухте, на жирной пойменной земле вдоль таежной речки Пасмурки. Нахаловку
еще называли поселком  "индусов";  разумеется,  не  в  честь  выходцев  из
далекой Индии, а оттого, что осели там индивидуальные застройщики.
   Откуда  они?  Из  каких  концов  света?  Неведомо.  Они  приехали   без
договоров, без путевок, и в то время когда на месте будущих городских улиц
еще бились на ветру рыжие  полотнища  палаток,  здесь,  в  Нахаловке,  уже
светились солнечной желтизной новенькие стены добротно срубленных домов, а
на выгоне  паслись  на  приколах  коровы,  сушились  рыбацкие  сети.  И  с
рассветной зорькой раздавалось на всю округу заполошное пенье петухов.
   - Когда же вы успели все это построить, отец? - спросил  Воронов  Ивана
Спиридоновича,  оглядывая  уютный,  перегороженный  на   три   части   дом
Забродиных. - И перегородки, и сени, и веранда!
   - Э, милый! Долго ли умеючи  сотворить,  -  говорил  старший  Забродин,
накрывая на стол по случаю гостя. - Я сам и плотник, и  штукатур.  Михаиле
иногда помогал!
   Тронутый густой проседью, но еще по-молодому синеглазый и рыжеусый,  он
говорил с чуть заметной иронией:
   - Приехал я еще в прошлом годе к сыну. И  вот  ведут  меня  в  палатку.
Сунули топчан: "Располагайся, отец!" Да что я, цыган, что ли? Прости  меня
господи. Среди лесу да среди камня и жить в  палатке!  Ну,  нет.  Пошел  в
контору, выписал бруса, гвоздей и всякой иной  мелочи.  Да  и  ссуду  дают
каждому. Только стройся. Я и управился без малого за три месяца  со  своим
домом. А на миру можно и быстрее отстроиться. Так что ж это у вас за  мода
такая заведена на стройках?  Заводы  всякие  строят  -  и  камня  и  бруса
завались. А люди, это строители, стало  быть,  живут  в  палатках  годами.
Срам!
   Воронов смущенно кашлянул в кулак.
   - Ты ничего не понимаешь, отец, - отозвался из кухни Михаил. - Все  это
- временные трудности.
   - Какие там временные! - возразил Иван Спиридонович. -  У  нас  вон  уж
третий год в палатках живут. А на другое место переедут -  опять  палатки.
Так и жизнь вся пройдет. А ведь она у меня не временная.
   На столе между тем  появлялись  тарелки  с  картошкой,  с  огурцами,  с
копченой скумбрией. И все это было нарезано крупными  кусками,  как  режут
только мужики.
   Широкий в кости, сутуловатый и крепкий, весь  свилистый,  как  осокорь,
Иван Спиридонович ходил мягкой медвежьей походкой, и голос его,  глухой  и
хрипловатый, звучал мягко, без укора:
   - Ну, я понимаю, дом каменный со всякими удобствами не враз  построишь.
А деревянный-то сколотить для самих себя нешто долго?  Так  нет,  живут  в
палатках, по-цыгански. Что за корысть? Не понимаю.
   Пол-литра водки он разлил по стаканам. Получилось почти по полному.
   - Ну, с приездом вас! - чокнулся он с Вороновым,  потом  с  Михаилом  и
сказал, как бы оправдываясь: - Я меньше ста пятидесяти не принимаю, не  то
изжога мучает.  От  малой  дозы,  должно  быть.  Значит,  начальником  над
Михаилом будете? -  Иван  Спиридонович  наклонялся  к  Воронову  и  весело
подмигивал ему. - Хоть бы вы помогли оженить  его.  Тут  девка  одна  есть
добрая... И прыткая, что коза.
   - Ладно глупости-то говорить, -  Михаил  старался  держаться  степенно,
хотя  выпитая  водка  нет-нет  да  и  растягивала  губы  его   в   широкой
беспричинной улыбке.
   - А что! Либо неправду говорю? - подзадоривал его отец. - Нешто  плохая
девка? Или не нравится?
   - Да при чем тут она? Нравится, не  нравится!..  Ты  бы  лучше  о  деле
поговорил, - пытался Михаил отвести отца от этой темы.
   - Про дело и говорю. Вон какие хоромы отстроил, а толку-то что.
   - Шел бы на стройку работать, вот и толк был бы.
   - Эка невидаль твоя стройка! А мне и сторожем на вокзале неплохо.  День
отстоял - трое суток свободный. Хочу рыбу ловлю, хочу  на  охоту  в  тайгу
иду. И мясо и рыба не переводятся. А много ли я там на стройке заработаю?
   - Не в рыбе суть, - не сдавался Михаил.
   Воронов вяло ел, рассеянно слушал Забродиных и чувствовал, как тяжелеют
его веки и невольно щурятся глаза. Всю ночь он не спал; корабль в Приморск
пришел поздно, в гостиницах мест не было, и он до самого  утра  бродил  по
вокзалу.
   - Вам  поспать  с  дороги-то  нужно,  а  мы  вас,  простите,  болтовней
донимаем. - Иван Спиридонович заметил наконец сонное состояние Воронова. -
Проходите в Михайлину комнату и располагайтесь без церемоний.
   От койки Воронов отказался; он с трудом снял запыленные сапоги и сладко
растянулся во всю длину на кушетке, прикрыв полотенцем лицо. В нахлынувшей
дремотной волне ему показалось, что накренилась под ним кушетка и  поплыла
в размеренной корабельной качке.
   Проснулся он от звонкого окрика:
   - Есть кто-либо живой в этом доме?
   В первое мгновение Воронов подумал, что он и не спал вовсе; но, сдернув
с лица полотенце, заметил, что в комнате было сумеречно.  За  перегородкой
кто-то ходил.
   - Кто там? - хрипло спросил Воронов, еще толком не понимая, где он  сам
находится.
   В комнату просунулась маленькая рука  и  решительно  отдернула  пеструю
штору. Потом показалось девичье лицо.
   - Простите, - Воронов быстро встал и никак не мог  сообразить,  где  он
видел эту, казалось, такую знакомую девушку с серыми глазами.
   - Извините за беспокойство, товарищ  инженер.  Вы  что  же,  за  хозяев
остались?
   В вопросе сквозила явная ирония.
   - Одну минутку, - Воронов стал обуваться и вдруг вспомнил, что  это  же
Катя и пришла она, должно быть, к Михаилу.
   - Как почивали на  новом  месте?  -  звучал  ее  насмешливый  голос  из
соседней комнаты.
   Воронов наконец вышел и столкнулся с ней лицом к лицу; она стояла возле
шторы в  синем  нараспашку  пальто,  с  открытой  белой  шеей,  тоненькая,
стройная, игриво поводила плечами и дерзко смотрела ему в  глаза.  Воронов
смутился от этого открытого вызывающего взгляда, невольно посмотрел вниз и
увидел черные туфельки, сухие  статные  лодыжки,  сильные  икры...  и  еще
больше смутился.
   - Что же мы стоим? Может, вы проводите меня? Дорога  дальняя,  время  к
ночи идет... А я все-таки  девушка.  -  Катя  говорила  с  легкой  улыбкой
недоумения.
   - Я бы с удовольствием. Но видите, какая история - кроме  меня,  никого
нет в доме. И ни ключей, ни замков...
   - Не беспокойтесь. Во дворе старик сети вяжет.
   "Значит, она знала, что Михаила нет, - подумал Воронов. - Зачем же  она
вошла? Странная девица! И удобно ли мне провожать ее? У всех на  глазах...
но и отказаться нельзя".
   - Сейчас! - Воронов снял со стены плащ, перекинул на руку. - Пошли!
   С крыльца Катя помахала Ивану Спиридоновичу:
   - Дядь Иван! Мише - приветик.
   Забродин встал с  чурбака,  бросил  сеть  и  долго  смотрел  им  вслед,
прикрываясь  ладонью  от  закатного  солнца.  Воронов,   не   оглядываясь,
чувствовал на себе этот пристальный взгляд и шел с таким ощущением,  будто
его раздели до пояса и льют ему на спину холодную воду.
   От Нахаловки на стройку шла извилистая каменистая  дорога  в  ухабах  и
рытвинах. Но Катя свернула на тропинку в сторону моря.
   - Куда же вы? - спросил Воронов.
   - Я в город по дороге не хожу: пыльно, а я, видите - в новых туфлях.  -
Она внезапно рассмеялась. - У вас такой вид, будто  вы  босиком  остались.
Пойдемте! Здесь не колется. - Она протянула руку.
   Воронов взял ее и крепко пожал:
   - Пойдемте!
   Тропинка нырнула в густые заросли лещины. Воронов шел  впереди,  отводя
от лица мягкие податливые  ветки  с  молодыми  липкими  листочками.  Пахло
нежным с горчинкой запахом распустившихся листьев и парным сыроватым духом
раздобревшей весенней земли.
   - Вы, должно быть, Михаила искали? -  спросил  Воронов,  стараясь  этим
разговором смутить свою не в меру смелую спутницу.
   - Нет.
   - Гм. Хороший он парень.
   - Жидковат.
   Воронов засмеялся и все с большим любопытством смотрел на Катю.
   - Это не беда. Возмужает.
   - Не в том смысле. Характером жидок. Клонится, как березка на  ветру...
То к Лукашину, то к Синельникову. А может быть, и к вам потянется, если вы
окажетесь достаточно устойчивым. Если сами не погнетесь.
   - Ого! Что же здесь, погода бурная?
   - Всякое бывает.
   - Вы говорите так, словно в управлении работаете.
   - А я там и работала... старшим нормировщиком.
   - А теперь?
   - У Михаила сварщицей.
   - Отчего же в прорабстве оказались?
   - Видите ли, рука у меня слишком тяжелая. Носила я наряды на подпись  к
главному. И однажды ему захотелось поцеловаться. Ну  я  и  отпечатала  ему
поцелуи из пяти пальцев на щеке. Пришлось переучиваться на сварщицу.
   Они вышли на прибрежный откос, спустились к морю и пошли  неторопко  по
галечной отмели вдоль самого приплеска.
   - Откуда вы приехали? - спросил Воронов.
   - Из Красноярска, от тетки сбежала.
   - А где же родители?
   - Мать умерла, отец в войну погиб.
   - А что же тетка?
   - Добрая душа. Все хотела меня устроить, как она говорит,  по  торговой
части. А мне вот море нравится... - Катя усмехнулась. - Только с берега.
   Она вдруг тоненько, заливисто запела:

   Волны знают, волны говорят: вернется...

   И оборвала песню на высокой ноте:
   - Глупо все это. Никто ничего не знает. - Посмотрела на Воронова.  -  У
вас нет одышки?
   Воронов оглушительно захохотал:
   - Зачем это вам понадобилась одышка?
   - Так. Может, придется бежать от вас.
   - Ну, брат, от меня не сбежишь.
   - Я это и раньше заметила.
   - Что?
   - Что вы самоуверенный.
   - А вы мне нравитесь.
   - Целоваться не будете?
   Воронов прислонил ладонь к щеке и покачал головой.
   - Тогда пойдемте вон за ту скалу. Там бухточка есть маленькая. В ней по
вечерам дельфины рыбу ловят.
   Вход в бухточку преграждал высокий и  острый  выступ  скалы;  черный  и
гладкий, лоснящийся от воды, гранитный гребень, словно  лемех,  разваливал
набегавшие на него волны. Они сердито шипели, отступая, пузырились крупной
рыхлой пеной, таявшей на  галечной  отмели,  и  снова  набегали,  покрывая
блестящую гальку, и лезли по черным бокам неподатливого утеса.
   - Ого! Тут, брат, не прыгнешь. Давайте перенесу. - Воронов потянулся  к
Кате; он был в сапогах.
   - Посторонитесь! - Катя отвела руку  Воронова  и  отошла  на  несколько
шагов от скалы.
   - Раз, два, три... - Она считала волны и отшатывалась при каждом шумном
ударе. - Оп-ля! - Катя  рванулась  по  мокрой  галечной  отмели  вслед  за
отползавшими пенистыми бурунами и в одно мгновенье оказалась за скалой.
   Воронов побежал за ней, но следующая волна  настигла  его  на  полпути,
упруго ударила в ноги, обдавая холодными брызгами. Он  зашатался,  потеряв
равновесие, и еле устоял на ногах.
   "Что за глупости я вытворяю! - с досадой подумал Воронов.  -  Занимаюсь
каким-то нелепым ухаживанием... И еще недоставало искупаться..."
   Он отряхивал с себя воду и хмуро исподлобья смотрел на смеющуюся Катю.
   - О, какой вы сердитый! Идите сюда, здесь сухо. - Она сидела на высокой
отмостке из булыжника, выложенной чьей-то заботливой рукой. - Вот сюда!  И
давайте глядеть на море. Только не говорите. Ничего не говорите...
   Воронов зябко передернул плечами, накинул плащ и сел на камень в  ногах
Кати. Она сидела рядом, обхватив ноги и уткнувшись подбородком  в  колени,
сжалась в комочек и казалась совсем маленькой, худенькой. Но смотрела  она
строго, сведя брови, и ее большие  серые  глаза  были  совсем  черными  от
расширенных зрачков. И нечто властное, повелительное  исходило  теперь  от
нее, точно все, что она делала, было очень важным, необходимым; и  Воронов
подчинился этому  и  стал  смотреть  на  загустевший  в  сумеречной  хмари
горизонт, и оттого  казавшийся  совсем  близким,  на  темнеющее  с  каждой
минутой море, все выше и выше обманчиво поднимавшееся в  тяжелое  облачное
небо. Где-то у выхода в залив стоял сторожевой корабль, заметный только по
кормовым огням.  Вдруг  оттуда  взметнулась  зеленая  ракета;  она  быстро
осветила низкие сизые облака и, словно оттолкнувшись от них, долго падала,
печально угасая.
   Воронов следил за ракетой с каким-то странным чувством; ему  показалось
на мгновение, что все это он когда-то уже видал: и тусклое холодное море в
этом дрожащем изменчивом свете, и далекий расплывчатый кораблик с красными
огоньками... И она, сидевшая рядом, тоже была тогда, давным-давно, с  ним.
И тогда он  испытывал  такое  же  томительное  чувство  светлой  и  легкой
грусти...
   Он потянулся к Кате, взял ее руку - прижался к ней щекой.  Ее  шершавая
рука была холодной и вялой. Он прикоснулся к ней губами  и  начал  осыпать
легкими поцелуями.
   Катя резко отдернула руку и встала.
   - Зачем вы это делаете?
   - А?! Извините, я пошутил, - Воронов пожал плечами и вдруг  понял,  что
сказал совсем не то.
   Катя вскинула голову.
   - Спасибо за шутку.
   Быстрым упругим поскоком, словно кабарга, она  полезла  по  высоченному
глинистому откосу.
   - Куда же вы?
   Она обернулась и сказала, прищуриваясь:
   - Я тоже хочу пошутить.
   Воронов кинулся за ней:
   - Подождите, Катя!
   Он хватался за какие-то  кривые  корявые  ветки  кустарников,  разбивал
сапогами податливые глинистые комья, спотыкался  и  лез  на  четвереньках,
стараясь догнать ее на откосе. И в тот момент, когда он уже  поравнялся  с
ней и до вершины оставалось всего шагов пять, тонкая  черная  березка,  за
которую Воронов ухватился, выдернулась с корнем. Он, широко раскинув руки,
опрокинулся на спину и покатился по откосу. Когда он  наконец  задержался,
зацепившись за кустарник, и посмотрел наверх, то увидел на  самой  вершине
утеса смеющуюся Катю.
   - Подождите меня!
   Она приветливо помахала рукой. Но когда Воронов вылез на откос, ее  уже
не было. Он пытался кричать -  безответно.  Несколько  минут  он  простоял
неподвижно, ожидая, что Катя появится  откуда-нибудь  из-за  темной  стены
кустарника,  прислушивался,  но  ни  хруста   веток,   ни   шороха   сухой
прошлогодней травы  -  тишина.  Лишь  тоненько  и  насмешливо  позванивала
заряночка, словно  дергала  балалаечные  струны:  "Динь-динь,  трень-брень
набекрень".
   - Подходящая шутка, - произнес Воронов вслух и пошел  напрямую  на  эту
темную  таинственную  стену,  по-медвежьи  подминая   хрупкий   кустарник,
обдававший его горьковатой свежестью.
   Плутал  он  долго  и  только  к  полуночи  пришел  в  Нахаловку.  Возле
забродинской избы он тщательно обтер глинистые следы на плаще, на  брюках,
на сапогах и после этого постучался в дверь.





   Через несколько дней Воронов  принимал  отдельное  прорабство  Михаила,
которое находилось на отшибе, в строящемся рыбном порту. Пока что на месте
будущего порта рыбников стояло полдюжины дощатых бараков  да  возле  самой
кромки моря маленький слип - несколько рельсовых путей, уходящих под воду,
на которых неуклюже громоздились высокие, с  двухэтажный  дом,  деревянные
ящики - опалубка под будущие массивы-гиганты.
   Бухта была с обрывистыми скалистыми берегами.
   - Интересный здесь профиль работ, - говорил  Воронову  главный  инженер
Синельников, статный, моложавый, с черными усиками,  с  карими  подвижными
глазами. -  Пирсы  будем  строить,  да  еще  из  массивов-гигантов,  скалу
убирать... Подземные склады. Жилищное строительство. Словом,  здесь  целый
участок. Ну как, справитесь?
   - Постараюсь.
   Воронов жадно оглядывал с пологой лесистой сопки черные угрюмые  берега
небольшой бухты. К ним вплотную подступала светлая поросль тайги,  местами
уже порубленной; на этих проплешинах одиноко и  удивленно  тянули  в  небо
сухие  черные  шеи  башенные  краны.  А  под  ними,   если   приглядеться,
полускрытые свежей листвой подлеска,  проступали  красные  остовы  будущих
зданий. Дальше, туда по горбатым увалам,  уходили  в  густую  синюю  дымку
городские кварталы, оторванные друг от друга, словно залитые этим  зеленым
половодьем тайги. Словом, города в обычном понятии здесь еще не было -  он
пока только проступал, проклевывался из-под земли на  огромной  площади  и
назывался в каждом месте  по-разному:  рыбный  порт,  судоремонт,  рудник,
вокзал и т.д.
   "Ну что ж, начинать, так уж здесь, - думал  Воронов.  -  Участок  здесь
будет действительно интересный"
   Затем он вместе  с  главным  инженером  прошел  по  всем  объектам.  Их
сопровождал Михаил Забродин и торопливо, потряхивая своей белесой  челкой,
давал пояснения.
   - Первый жилой блок, - остановился он возле строящихся домов, замкнутых
в большой четырехугольник. - Квартиры однокомнатные, с  отдельным  входом.
Заселены будут строителями. В центре, во дворе, будут ясли и детсад.
   Все вокруг было перекопано, огромные  отвалы  земли  доходили  до  окон
второго этажа;  отрытые  траншеи  под  канализацию,  под  водопровод  были
завалены битым кирпичом, мусором  и  осыпавшимся  грунтом.  Местами  через
траншеи были проложены мостки, по которым рабочие подвозили к крану кирпич
в тачках. Люди ходили резво, весело, и со стороны казалось, что дела  идут
прилично. Но Воронов смотрел не со стороны. "Черт возьми! -  думал  он.  -
Это же надо так обвалить себя со всех сторон землей, что ни подъехать,  ни
подойти. А ведь в каждом приказе долбят, что коммуникации надо заканчивать
вместе с фундаментами, потом уже приступать к кладке стен. На словах  одно
- на деле другое... Ведь на подготовленном месте и разворот другой. А  тут
попробуй покрутись..."
   - Хоть бы транспортеры установили, - сказал  Воронов  Михаилу  с  плохо
скрытым раздражением. - Чего людей зря гонять с этими тачками?
   - Нет транспортеров, - развел руками Михаил.
   - Как нет?  -  Воронов  недоуменно  смотрел  то  на  Забродина,  то  на
Синельникова. Еще сегодня утром он был на складах и  собственными  глазами
видел целую шеренгу новеньких транспортеров, стоящих во дворе под надежной
складской смазкой. - А там, на складе, не годятся, что ли?
   - Там годные, - сказал Михаил. - Но это резерв.
   - Чей?
   - Главного инженера, - ответил Синельников, беря Воронова под  руку.  -
Скоро бетон пойдет в доке. Вот и берегу для этого. Раздай  по  участкам  -
потом соберешь поломанные. А рисковать перед бетоном не имею права.
   Затем они спустились вниз,  туда,  где  о  береговую  кромку  сутолочно
бились волны.  Здесь,  на  рельсовых  путях,  на  низких  тележках  стояли
высоченные ящики - опалубка под будущие массивы-гиганты.  Их  было  восемь
штук.  По  узенькой  шаткой  стремянке  все  трое  поднялись  на  один  из
гигантских ящиков. Внутри ящика, в  частых  переплетах  арматурных  сеток,
лазали монтажники,  вязали  проволокой  стальные  прутья.  В  двух  местах
вспыхивали округлые языки сварочного  пламени,  при  солнечном  свете  они
казались  осколками   синеватых   стекол.   Ближняя   сварщица   в   синем
комбинезончике, сидевшая прямо на арматурных  прутьях,  откинула  защитный
козырек, и Воронов узнал Катю. Он приветливо  кивнул  ей.  Катя  внезапно,
словно не по своей воле, улыбнулась и быстро  натянула  на  лицо  козырек,
точно хотела скрыть эту непрошеную улыбку.
   - Вот из каких красавцев пирсы-то будем строить,  -  окидывая  взглядом
огромные ящики,  говорил  Синельников.  -  Это  же  настоящие  корабли  из
железобетона!
   Главный инженер гордился массивами-гигантами, потому что они  были  его
детищем. Проекты на них до сих пор  не  прислали  из  Ленинграда,  поэтому
Синельников запросил  разрешение  в  совнархозе  и  спроектировал  сам  за
несколько бессонных ночей.
   Воронов слышал это и теперь придирчиво осматривал опалубку,  поглядывая
изредка  на  уверенное,  решительное  лицо   Синельникова.   Массивы   ему
нравились.
   Однако на скальных выработках они снова сцепились.
   В неглубоком скальном забое только что  подорвали  очередной  отвал,  и
теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Здесь же, возле  бурового
станка, возился уже знакомый  Воронову  Семен;  его  скуластое  лицо  было
потным и злым.
   - Разве это забурники? - спрашивал он, сердито перебирая кучу  стальных
стержней. -  Это  стамески,  а  не  забурники!  Два  раза  повернешь  -  и
выбрасывай.
   Но Воронова удивили не  столько  забурники  -  тут  заводской  брак,  -
сколько разборка и отвозка подорванного камня: и здесь разбирали  вручную,
а отвозили теми же тачками.
   - Неужели экскаватор нельзя поставить? -  спросил  Воронов  с  заметным
оттенком горечи.
   Михаил молчал, поглядывая на главного инженера. Воронов понял, что  это
разговор уже  не  новый,  и  ждал  теперь  ответа  не  от  Михаила,  а  от
Синельникова.
   - Я не против экскаватора, - ответил главный  инженер,  -  но  на  этом
карьере его можно использовать часа четыре в смену. А остальное время  что
он будет делать?
   - Подумать надо, - сказал, насупившись, Воронов.
   - Подумайте, - обронил главный инженер.
   И Воронов уловил иронию.
   - Заботиться прежде всего следует  о  том,  чтобы  избавиться  от  этих
тачек, - ответил Воронов запальчиво.
   - А коэффициент использования техники? Кто будет об этом заботиться?
   - Это все для бумажной отчетности...
   -  Простите,  что  именно  -  "это"?  Простои  вы   считаете   бумажной
отчетностью? Но за простои платить надо? За чей счет?
   - А на чей счет запишем эту ручную маету?
   - Так вы теперь хозяин, вы и решайте, - учтиво улыбнулся Синельников.
   В последнюю очередь осматривали  жилье:  несколько  дощатых  бараков  и
оставшийся еще с зимы палаточный лагерь. Палатки  были  высокие,  длинные,
пожелтевшие от дождей и солнца и чем-то напоминали  соломенные  скирды.  В
каждой такой палатке тесно стояло на дощатом  полу  четырнадцать  коек,  а
проход почти полностью занимали  две  громоздкие  печи  да  длинный  стол,
похожий на топчан. В палатке было  чисто  и  душно  от  нагретого  солнцем
полотна.
   - Холостые в палатках живут? - спросил Воронов.
   - В основном да, но есть и семейные, - ответил Михаил.
   - Да, временные трудности, - озабоченно сказал Синельников.
   - Ох уж эти временные трудности! - заметил Воронов. - Иногда они  очень
затягиваются.
   - А что же вы хотели? Людей, которые строят  город,  сразу  поселить  в
новые дома? Кто  же  для  них  должен  построить  эти  дома?  -  спрашивал
Синельников, и в его голосе опять послышалась ирония.
   Воронов  вспомнил,  как  вчера,   знакомясь   с   титульными   списками
управления,  всюду  встречал  одну  и  ту  же  картину  -  планы  в  целом
выполнялись, а строительство жилья отставало. Перекрывалось это отставание
за счет производственных объектов. "Легче уложить лишний кубометр бетона в
док, чем возиться с отделкой домов, - думал Воронов. - Легче и  спокойнее.
А то, что люди живут в палатках, так это временные трудности!.."
   И он сказал как бы между прочим:
   - Так-то оно так... Но вот эти дома... Когда их должны построить?
   - Еще в первом квартале сдать должны, - торопливо ответил Михаил.
   - Что вы говорите? - удивленно  воскликнул  Воронов.  -  Вот  ведь  они
какие, эти временные трудности...
   - Людей у  нас  не  хватает,  -  вяло  ответил  Синельников.  -  Вы  же
понимаете, что жилье требует большего  количества  людей,  чем,  допустим,
бетон...
   - Еще бы!
   - То-то и оно... А впрочем, вы теперь командуете здесь, вам и  карты  в
руки. Покажите, как надо избавляться от этих временных трудностей.
   Синельников коротко попрощался и прошел к  своему  "газику".  Шофера  у
него не было, он водил машину сам.  Через  минуту  его  "газик",  оставляя
рыжие клубы пыли, катил по разбитой грузовиками дороге.
   Не понравился ему этот новый инженер. "Тоже мне ревизор... -  думал  он
про  Воронова.  -  Все  с  подвохом  норовит.  И,  кажется,   склонный   к
демагогии..."
   Синельников в общем был доволен тем, что ему быстро удалось  отделаться
от Воронова. Вчера всю ночь главный инженер кутил с друзьями, а  теперь  у
него трещала голова. Ему хотелось бы свернуть домой и поспать немного,  но
он опасался, что начальник ждет его специально и  хочет  проверить:  когда
уходит главный инженер на обед. А  потом  при  случае  напомнит  ему:  "Мы
должны уходить с работы последними. Мы - руководители.  За  нами  смотрят,
равняются по нас..."
   Синельников быстро гнал машину по красновато-желтой  пыльной  дороге  с
шершавым щебеночным покрытием к центру города,  как  условно  назывался  в
Тихой  Гавани  район  Управления.  Здесь,  среди  двухэтажных   домов   на
увалистой, точно спиленной сопке красовалось трехэтажное  белое  здание  с
тяжелым фронтоном. Оно  строилось  под  трест,  и  теперь  его  просторные
кабинеты, кроме  Управления,  занимал  Дом  техники,  а  на  первом  этаже
расселились еще и монтажники.
   Синельников  быстро  поднялся  к  себе  на  второй  этаж.  Его  кабинет
находился рядом с кабинетом начальника, а  промежуточную  комнату,  как  и
обычно,  занимала  секретарша.  Она  встретила  его  приветливой  улыбкой,
кокетливо откинув голову и подставляя щеку для поцелуя.
   - Что за глупости, Неля! - строго сказал Синельников.
   - Да никого нет.
   - Черт знает что! - недовольно проворчал он и торопливо поцеловал ее  в
щеку.
   Это была совсем еще юная девушка с копной  коротко  остриженных  черных
волос, тонкошеяя и оттого похожая на черную хохлатую птицу.  Она  приехала
сюда  два  года  назад  по  комсомольской  путевке,  перебрала   несколько
профессий, пока Синельников не приютил ее у себя.
   - Где Лукашин?
   - Только что ушел на обед.
   - Пешком?
   - Разумеется.
   - Моционит... Успею догнать?
   - Конечно.
   - Ну пока! Ступай обедать, Неля, - бросил на ходу Синельников.
   Начальника догнал он на просеке, проложенной под высоковольтную  линию.
Лукашин стоял на тропинке  возле  стальной  опоры  и,  прикрываясь  рукой,
смотрел наверх - там сидел, нахохлившись, ястреб возле  свитого  на  самой
макушке гнезда.
   - Неплохо приспособился, а, деятель?! - заметил он, радостно щурясь.  -
Умнейшая тварь.
   Лукашин любил прогулки - его сухое, серого  цвета,  словно  пропыленное
цементной пылью лицо выражало постное благодушие.
   - А может быть, он подстерегает владельца этого гнезда?  Кто  знает,  -
поддержал разговор Синельников.
   - Отвез новичка?
   - Ознакомил.
   - Ну, какое впечатление?
   - Да не  поймешь  его:  на  вид  -  битюг  здоровый,  а  ломается,  как
разборчивая барышня, - то ему не по душе, это не по сердцу!
   Лукашин безмятежно улыбнулся.
   - Да, на вид он ничего парень. Что ж, поживем - увидим.





   Надежды Воронова на семейную жизнь не  оправдались.  Его  невеста,  или
полужена, как он  говорил,  ответила,  что  приехать  не  сможет  -  очень
занята...
   И теперь он помимо воли своей в часы тягостного  вечернего  одиночества
думал о ней, об их встречах, о прошлой ленинградской жизни.
   Его поездку на Камчатку некоторые из друзей, и особенно она, назвали  в
свое время бегством сумасшедшего. В самом деле, доказывали они, уезжать из
Ленинграда,  из  проектного  института  к   черту   на   кулички   рядовым
производственником - дело совсем неразумное. К тому же  Воронов  занимался
по вечерам в консерватории, и друзья  видели  в  нем  будущую  музыкальную
знаменитость. А  она  именовала  его  "мой  композитор",  и  то,  что  это
произносилось сперва в шутку, а потом вполне серьезно, было  естественным.
Воронов и не  оспаривал  их,  он  потихоньку  от  друзей  завербовался  на
Камчатку и покончил с этой "музыкальной комедией", как он сам говаривал...
   Воронов вспомнил тот  летний  день,  когда  он  в  расшитой  рубашке  с
закатанными рукавами зашел в последний раз в проектный институт. За  одним
из столов с ним по соседству сидела она, Марина.
   - Пошли, - поманил он ее.
   - Куда ты  меня  ведешь?  -  спросила  она  в  коридоре.  -  Что-нибудь
случилось?
   - Потом, потом скажу.
   И только на улице, когда она отказалась  идти  дальше,  он  показал  ей
направление и билеты.
   - Ты что, с ума сошел? - Она растерянно смотрела на него. - А как же я?
   - Ты? - он в недоумении пожал плечами. - Если захочешь, то приедешь.
   - Ты в самом деле уезжаешь? - спрашивала она  с  испугом.  -  Послушай.
Сейчас же иди и сдай билеты.
   - Марина, это невозможно...
   - Как невозможно?! Что ты говоришь? А я для тебя ничего не значу?
   Она вдруг закрыла лицо руками и  заплакала  по-детски  навзрыд.  Он  не
ожидал такого исхода и растерялся. Женатыми они не были. И  пожениться  не
собирались.  По  крайней  мере  в  ближайшее  время.  "Не  к  чему  нищету
разводить", - думал Воронов. И в самом деле  -  получал  он  всего  тысячу
двести рублей, жил в каком-то чулане, Видов на прибавку и  на  квартиру  -
никаких. Идти в зятья, в директорскую квартиру папы, не хотел, гордость не
позволяла... Так они и жили недолгими встречами наедине  да  надеждами.  И
вдруг эти слезы при расставании!..
   - Ну ничего, ничего, - он неуклюже утешал ее. - Пока поживешь  здесь...
А там видно будет, захочешь - приедешь.
   - Поживешь, приедешь... -  говорила  она,  вытирая  слезы.  -  Как  все
просто! И он все уже решил за меня.
   - Да ведь я один уезжаю.
   - Боже мой! А я тебе просто знакомая? Да?
   - Ну, виноват... Извини.
   - Так почему же ты не посоветовался со мной?
   - Я знал, что ты; будешь против, - простодушно ответил он.
   - И это говорит человек, с которым столько пережито!.. А до него ничего
не доходит! Спокоен, как деревянный истукан.
   - Успокойся, успокойся, - он попытался обнять ее за плечи.
   - Не трогай меня!
   - Ну, хорошо, хорошо...
   - Чего же хорошего?! - она  обернулась  к  нему,  тревожно  смотрела  в
глаза. - Да что с тобой случилось? Какая тебя  муха  укусила?  Зачем  тебе
нужна эта поездка?
   Зачем? Что он мог ей сказать?
   - Ты словно бежишь от чего-то? Может быть, от меня?
   - Мариша! - он взял ее руку. - Я не могу тебе ответить так просто...  Я
еще сам многого не  понимаю.  Но  ты  здесь  ни  при  чем.  Тебя  я  люблю
по-прежнему. Только не по себе мне как-то здесь. Будто я  на  чужом  месте
сижу и не своим делом занимаюсь.
   - Почему не своим? Может быть, ты имеешь в виду консерваторию?
   - Я - инженер, друг мой, и пора с этой художественной самодеятельностью
кончать.
   - Ну бог с ней, с музыкой! Но ведь ты проектировщик!  Чего  тебе  здесь
недостает?
   - Какой я проектировщик! Я негр. И с меня хватит.
   - А там тебе что, златые горы приготовлены?
   - Мне уже тридцать лет... Я хочу жизни... Или по крайней мере настоящей
работы.
   - Пойми, Сережа, нам нельзя расставаться.
   - Хочешь - я вызову тебя.
   - И я стану домашней хозяйкой. Спасибо!
   - Что-нибудь придумаем и для тебя.
   - Сергей, не уезжай!..
   Как давно это было! Казалось, не два года прошло с той  поры,  а  целые
десятилетия... Жизнь на пустынных морских  отмелях,  в  глухих  камчатских
поселках, в заснеженных зимовьях. И все один, один... На  Камчатку  он  не
вызывал ее: боялся, что не приедет. Вот теперь позвал...
   И все-таки он твердо знал, что поступил тогда правильно. Попав сразу по
окончании института в  проектный  отдел,  он  смутно  чувствовал  какую-то
скованность, неловкость, будто на него силком  натянули  тесный  костюм  и
посадили  в  приличную  незнакомую  компанию.  Его,  деревенского   парня,
ширококостного, буйного, не могли приковать к месту  расчетные  нормативы,
чертежная доска и справочники. Он потянулся к музыке - вспомнил  увлечения
детства: виртуозную игру на балалайке, гитаре... И даже  духовой  оркестр!
На чем он только не играл. А потом и сочинять пробовал - песни,  вальсы...
Но суть оставалась все той же: полуголодная жизнь в чулане  и  все  те  же
расчеты опорных узлов, подкосов, стоек...
   Друзья коллекционируют марки, книги, значки  и  наклейки  со  спичечных
коробок, мечтают о диссертациях и туристических походах, пьют  по  вечерам
кофе с ликером. Воронов знал  и  чувствовал,  что  где-то  рядом,  как  за
стенкой, ворочается, шумно дышит, точно бык, другая -  сложная  и  трудная
жизнь с месивом и грязью, с  нуждой  и  заботами.  Живешь  как  в  затоне,
думалось иногда, и грызла душу  растущая  тревога.  Так  прошло  четыре  с
лишним года. И наконец он решился.
   Почему же в Сибирь, на Камчатку? Почему? Да разве так просто  ответишь!
Может быть, потому, что трудно начинать вторично с азов там, где  неудачно
сложилась твоя первая работа? А может быть, оттого,  что  его  деревенскую
натуру тянула из города та любовь к вольготной жизни на  диких  просторах,
которая вековым корневищем проросла в душе русского мужика?
   Он только знал, что его не тронула зависть к успехам товарищей. Не  был
он захвачен и этой газетной романтикой. Не подвига  в  борьбе  со  стихией
искал он. Ему просто нужно было такое дело, чтобы  совесть  заглушить.  Но
разве там, в институте, не было дела? Было. Но не его, не  его...  Это  он
точно теперь знает. Каждый человек рождается для своего дела. Дело  -  это
как жена. Много женщин на свете, но ты ищешь свою,  единственную.  Бывает,
увлекаешься. Но все не то. Настоящая жена всегда только одна. Найдет ли он
ее?..
   Воронову неловко было стеснять  Забродиных,  да  и  скучно  по  вечерам
торчать в  Нахаловке.  Он  встретил  как-то  своего  камчатского  приятеля
инженер-капитана Юрия Полякова, по прозвищу Юпо. Тот вечно  участвовал  во
всяких комиссиях и постоянно  принимал  от  Воронова  построенные  морские
объекты.
   - Душа моя! Какими судьбами? Где остановился? - засыпал  Юпо  вопросами
Воронова. - Ну как, женился? Не приехала?  Тогда  переселяйся  к  нам,  на
"Монблан". У нас - общество...
   "Монбланом" в Тихой Гавани назывался гарнизонный  поселок  -  несколько
двухэтажных домов, ютившихся по склону Вороньей  сопки.  Дома  деревянные,
грязные, с длинными коридорами,  с  косыми  дверями  и  дырявыми  дощатыми
перегородками.  Это  были  обыкновенные   бараки,   построенные   каким-то
рыболовецким трестом для вербованных рыбаков. Но один чудак  завербовал  в
Молдавии три цыганских табора. Кочевать цыганам запретили.  И  не  все  ли
равно куда было им ехать. Идти в море, ловить рыбу они наотрез отказались.
"Мы ее туда не пускали, начальник..." А недели через  две  переселились  в
Приморск.   Опустевшие   бараки    самовольно    захватили    офицеры    и
сверхсрочники...
   Воронов с радостью переехал к  Юпо  и  по  вечерам  пропадал  теперь  в
бильярдной Дома офицеров.
   Однажды он встретил там Синельникова.
   - Хочешь с  ним  сыграть?  -  шепнул  Юпо  Воронову,  кивая  в  сторону
Синельникова. - Вот соперничек... Пантера, тигра!..
   - Не хочу.
   - Почему?
   - Не нравится он мне.
   - Глупости! Он отличный мужик, - сказал Юпо. - Я вас сведу сейчас.
   У Синельникова как раз окончилась партия.
   Юпо быстро подошел к молоденькому Лейтенанту в артиллерийских погонах и
что-то шепнул ему на ухо.
   - Чья очередь? - спросил Синельников.
   - Я свою уступаю, - сказал, краснея, Лейтенант.
   - Очередь моя... Но я передаю кий лучшему игроку. - Юпо  демонстративно
отдал кий Воронову и крикнул маркеру:  -  Папаша,  открывай  новый  сеанс!
Шарики запасные сюда! Новенькие!
   Подошел маркер, молчаливый, горбатый старик, прозванный  Квазимодой,  и
вывалил на стол из мешка все шары разом, словно картошку. Шары и  в  самом
деле оказались новыми, без единой выбоинки. Юпо поставил их  треугольником
и подозрительно повел горбатым носом.
   - Братцы, жареным пахнет. Кажется, кто-то горит. Это  не  ты,  случаем,
Петя?
   - Цыплят по осени считают, - ответил Синельников и разбил шары.
   Игра началась. Воронов ходил вокруг стола молчаливый и сосредоточенный.
Он подолгу  приглядывался  к  шарам,  потом  как-то  внезапно  сгибался  и
мгновенно бил, выбирая  только  крупные  очки,  на  мелочь  совершенно  не
обращая внимания. Удары его были резкие, сильные, красивые. Во  всей  игре
чувствовался особый шик уверенного в себе и щедрого игрока. Он  совершенно
не интересовался битой, или, как говорят бильярдисты - "своим" шаром. И  в
этом был тоже шик. Играть с  ним  было  легко.  Синельников  подбирал  его
небрежности и держался по счету вровень.  Этот  Воронов  сегодня  нравился
ему, и, против обыкновения,  за  игрой  он  изредка  перекидывался  с  ним
фразами.
   - Все в Нахаловке обитаете?
   - На днях переехал.
   - Где поселились?
   - Пока на "Монблане".
   - Значит, в гору пошли.
   - Повезло.
   - А какие у нас охотничьи угодья! - сказал Юпо.
   - Это не по моей части, - ответил Воронов.
   - А рыбалка?
   - Не интересуюсь.
   - Петр Ермолаевич, в таком случае покажите ему сикамбриоз.
   Все засмеялись.
   Это слово на языке Юпо означало - крышка.
   Счет у Воронова перевалил за шестьдесят. На столе  осталось  всего  два
шара. И тут Синельников применил жесткую тактику -  он  стал  придерживать
свой шар у торцовых бортов. Это он умел делать отменно. Дело в том, что  с
торцов бильярдный стол  подходил  близко  к  стенам,  и  поэтому  с  торца
приходилось играть коротким кием. Для Воронова  это  было  неожиданностью;
коротким кием он бил плохо, начал нервничать и проиграл.
   - Еще одну партию? - спросил Синельников.
   - Нет, - отозвался Воронов. - Удар потерял. Утомился, должно быть.
   Они втроем вышли из бильярдной.
   - Что бы нам этакое сотворить, друзья мои? - сказал Юпо.
   - Может, выпьем ради знакомства? -  предложил  Синельников.  -  У  меня
здесь машина. Заедем ко мне, посидим.
   - Идея! - сказал Юпо. - А там видно будет.
   - Я не против, - согласился Воронов.
   - Пошли.
   Возле Дома офицеров стоял "газик" Синельникова. Они сели в машину.
   - В магазин завернем, - бросил через плечо Синельников.
   - Как будем пить? - спросил  Юпо.  -  Может,  малую  шведскую  эстафету
осилим?
   - Ну тебя к аллаху с твоими эстафетами, - сказал Синельников.
   - Мельчает народ, - мрачно изрек Юпо. - Раньше мы  уж  если  сходились,
так минимум брали большую шведскую. А  малую  шведскую  всякий  начинающий
сопляк пил.
   - А что это такое? - спросил Воронов.
   -  Слышал,  Петя?  Он  спрашивает!   Вот   что   значит   гражданка   -
непросвещенный народ. - И, обернувшись к Воронову, Юпо  пояснил:  -  Очень
просто, малая шведская эстафета значит - три по двести. По стакану.
   - А большая?
   - А большая - три по триста.
   В магазине взяли три бутылки коньяку, или, как  выразился  Юпо,  -  три
банки. В дороге он предавался счастливым воспоминаниям.
   - Н-да,  было  время...  Понимали,  что  мальчикам  повеселиться  надо.
Рестораны  до  четырех  часов  утра  открыты...  Бывало,   придешь   после
культпохода: "Лялечка, три по три!" И несет она, моя милая,  на  подносике
три пол-литра водочки и три огурца. Шик!
   - Чему ты радуешься! - перебил его Воронов. - Тут плакать  надо,  а  не
радоваться. Все эти забавы от скуки нашей, а главное - от бедности.  Кутеж
с огурцом и водкой для  нас  уже  событие.  Высшую  математику  изучили  и
технику знаем, а вот по-человечески даже пить не умеем.
   - Ого, да ты из современных! - воскликнул Юпо. -  Эх,  вы,  бдительные.
Что вы понимаете? Раньше мы в столовой коньяк распивали, и служба  шла.  А
теперь в проходной обнюхивают тебя, как бобика: не пахнет ли  спиртным?  И
чуть что, трах - и за борт. Каких людей посписывали с флота!
   Синельников занимал половину небольшого коттеджа,  обнесенного  высокой
оградой. В трех маленьких комнатах было тепло и уютно;  на  стенах  висели
рога сохатого, изюбря, косули, совиные  чучела.  Возле  дивана  и  кровати
валялись медвежьи шкуры; над  кроватью  висели  ружья,  охотничьи  ножи  и
кортик.
   Разглядывая все эти богатства, Юпо каждый раз говорил одно и то же:
   - Живут же люди! Прямо черный барон этот Синельников.
   На  Воронова  охотничье  оружие  и   трофеи   не   произвели   никакого
впечатления, и он молча сидел на диване. Синельников возился  над  банками
крабов и скумбрии.
   - Петя, а чего бы тебе не  жениться?  Имея  твои  хоромы,  можно  такую
птичку певчую отхватить! Прямо московскую канареечку.
   - Птички хороши те, что  на  воле  порхают.  А  канарейки,  мой  милый,
нравятся тогда, когда они в чужих клетках. Своя быстро надоедает. Знаю  по
личному опыту. Я еще не настолько стар, чтобы довольствоваться одной и той
же клеточной канарейкой. Кстати, а почему ты без своей канарейки?
   - Пока обхожусь ширпотребовской... И  потом,  у  меня  есть  невеста...
Ребенок!  Да.  С  первого  курса...  И  представь  -  письма  мне   пишет.
Эпистолярная любовь - это, братцы, деликатес.
   - Бедный ребенок, - сказал Воронов.
   - Ба! - воскликнул Юпо. -  Я  совсем  забыл  предупредить  тебя,  Петр.
Осторожно, здесь присутствует возвышенная любовь.
   - Перестань паясничать! - Воронов зло посмотрел на Юпо.
   - Ну,  баста!  -  Юпо  растопырил  пальцы.  -  Кроме  шуток,  тут  дело
серьезное. Мы люди свои, и нам нечего таить друг от друга. А  ты,  Серега,
извини. Не  при  тебе  бы  так  пошло  чесать  языки.  -  Он  обернулся  к
Синельникову. - Ну, где же коньяк?
   - Есть такое дело! - Синельников разлил коньяк по высоким рюмкам.
   - Ну, братцы, за радости и горе! - Юпо поднял рюмку. - За нас самих. За
то, что мы живем.
   Выпили.
   - Налей еще по одной, - сказал Юпо.  -  У  меня  после  первой  во  рту
образуется какая-то пустота, словно я язык проглатываю. Поэтому совершенно
не могу разговаривать, пока вторую не выпью.
   Выпили еще.
   - Теперь другое дело. - Юпо пожевал крабы. - Так вот,  Петя,  у  нашего
друга горе не горе...  Но  причина  для  того,  чтобы  выпить  и  сказать:
"Авдотью мне, Авдотью!" И только ты один можешь помочь ему...
   Синельников удивленно пожал плечами, Воронов поморщился.
   - Да не в том смысле, черти окаянные! - сказал Юпо. - Слушай сюда,  как
говорят в Одессе. Петя, надо провести  боевой  смотр  нашей  кавалерии.  И
выбрать направление главного удара...
   - Дело знакомое, - отозвался Синельников, разливая коньяк.
   Выпили.
   - Может, к Нельке закатим? - спросил Юпо.
   Синельников покосился на Воронова.
   - Туда нельзя... Давай к вороным.
   - В стойло геологов? Идея! - подхватил Юпо. - А что? Машина на  ходу...
Петя, голубчик! Да ты настоящий джинн из этой волшебной бутылочки.  -  Юпо
поцеловал бутылку коньяка. - Выпьем за набег!
   - Ну, положим, пить-то за это еще рано, - сказал Синельников.
   - Славная эта штука, целебная, - сказал Юпо, ставя пустую  рюмку.  -  В
нашем положении только  буйволы  могут  не  пить.  Живешь  как  на  лесной
порубке, было время - стояло дерево к дереву,  а  теперь  кругом  щербины.
Того убрали по чистой, тот в запас ушел, того списали за водку... И все за
каких-нибудь пять лет... К черту философию! К вороны-ым!
   Воронов захмелел, и ему было все равно, куда ехать.  К  вороным  так  к
вороным. Поехали!..
   Они снова заехали в магазин, купили коньяку, вина, каких-то консервов в
стеклянных и жестяных банках, а потом долго тряслись по  ухабистой  лесной
дороге.  Остановились  где-то  на  краю  поселка;  возле   самой   речушки
притулилась деревянная халупа. Посигналили.  Женский  голос  из  открытого
освещенного окна крикнул:
   - Наши все дома!
   Потом зашипела радиола, и гнусавый не то мужской, не то  женский  голос
запел на японском языке.
   - Все в порядке, - сказал Синельников. - Пошли!
   Их встретили у порога дружными криками: "Хозяин пришел! Хозяин!"
   За столом сидели четыре девушки и два бородатых  парня  в  ковбойках  и
джинсах. Среди застолицы Воронов с удивлением увидел  Катю.  Он  в  момент
протрезвел и замешкался у порога...
   - Чего же вы, товарищ инженер, остановились?  Иль  не  узнаете?  -  Она
пьяно улыбалась и с вызовом глядела на него.  На  ней  был  теперь  модный
светло-серый свитер с оленями на груди,  на  плечи  падали  крупные  волны
распущенных кос. - Идите ко мне!.. Не бойтесь... Место  свободное,  -  она
хлопнула по стоящему рядом стулу и во все горло захохотала.
   Воронов отступил в сени и впотьмах стал нащупывать наружную  дверь.  За
ним вышел в сени Юпо.
   - Ты куда?
   - Я уйду!.. Не могу. Противно...
   - Дурак! Х-хе. А мне нравится эта эпистолярная любовь.





   Весна в этом году на Тихом океане была ранняя; еще в апреле  на  речных
разводьях и по болотистым распадкам зазеленели красноталы, потом тронулся,
закурчавился  подлесок  -  черемуха,  жимолость,   амурская   сирень;   но
монгольский дуб  долго  еще  держал  прошлогоднюю  жухлую  листву,  отчего
прибрежные сопки до самого мая сохраняли красноватый ржавый оттенок, точно
они были железными. Но  майское  солнце  здесь  горячее,  и,  несмотря  на
холодные ветреные зори, мало-помалу доверчиво раскрылся и монгольский  дуб
и сразу все заполнил своей  широкой  густой  листвой,  и  скрылись  в  его
округлых кущах все  еще  нагие  голенастые  ветки  маньчжурского  ореха  и
колючие сучья аралии, цепкие, точно пальцы. А к июню не  выдержали  и  эти
нежные недотроги и выбросили, как стрелы, редкие перистые листья.
   - Ну, теперь жди погодки, - говорили старожилы.
   И она пришла. По утрам высокое белое солнце так пригревало палатки, что
в них становилось душно, как в парной на верхней полке;  люди  просыпались
рано и выходили наружу с красными  опухшими  лицами,  с  тяжелой  пьянящей
одурью в голове. Ругали и палатки, и не в меру холодные  ночи,  и  жаркое,
как раскаленная сковорода, утреннее солнце.
   Зато под вечер, когда яркие малиновые зори блестели на полированной  от
безветрия поверхности моря, дышалось легко и  радостно.  Люди  становились
добрее, общительнее. Они карабкались на лобастые прибрежные кручи, бродили
по таежным сырым распадкам или собирались на заманчивые озорные причитания
гармони,  превращая  бетонированные   отмостки   возле   новых   домов   в
танцплощадки.  Особенно  веселы  и  общительны  были  вечера  получек  или
собраний в Управлении. В такое время стекались со всех участков минчане  и
туляки, краснодарские и приморские и гуляли, колобродили до  самого  утра.
Маленький дощатый клуб, а  точнее  -  плохонький  барак,  не  вмещал  всех
танцоров и гуляк; тогда осаждались и брались с бою еще не заселенные новые
дома, школы, и  в  вестибюлях,  коридорах,  комнатах,  пахнущих  известью,
краской, гулких, как барабаны, гремели сапоги,  выбивали  дробную  чечетку
туфельки, пели, смеялись, целовались, плакали и дрались. Здесь  были  свои
законы и порядки, свои герои и усмирители.  Тревожные  трели  милицейского
свистка здесь значили столько же, сколько воробьиное чириканье на базарной
толкучке. Что мог  сделать  участковый  с  громогласной  танцующей  оравой
людей, порой уносившей на  своих  подошвах  свежую  окраску  полов?  Да  и
никакой оплошавший прораб не  обращался  за  помощью  к  милиционеру.  Для
такого дела была более надежная сила - целая команда отоспавшихся за  день
пожарников или бригадмильцев - ударная сила Синельникова, как звали ее  на
стройке. Главный  инженер  подбирал  в  нее  рослых  отчаянных  парней  из
владивостокских портовых грузчиков. Платил он им хорошо и требовал,  когда
нужно, навести порядок. Они отлично понимали его.


   Под вечер второго  июня  рабочие  вороновского  участка  собирались  на
стройку за получкой. Возле конторы  их  ждали  грузовые  машины.  Те,  кто
постарше, наскоро сполоснув лицо и руки, лезли в  машины  в  чем  были  на
работе, поторапливали друг друга, покрикивали на шоферов:
   - Поехали! Нечего ворон ловить...
   - Журавля в руку захотелось.
   - Ну, кому журавля подадут, а кому и синицу сунут.
   - Кто на что горазд.
   Торопились,  предвкушая  скорую  выпивку,  побаивались,  что  закроются
магазины либо не достанется того, что следует.
   А  те,  что  помоложе,  тщательно  умывались,  причесывались,  надевали
галстуки, яркие платья, пудрились... Погода стояла ясная, теплая.  Значит,
будут танцы, встречи, гуляния.
   Лиза уже успела забежать  в  барак,  надеть  свое  любимое  васильковое
платье и  теперь  вся  трепетала  от  какого-то  радостного  возбужденного
нетерпения.
   - Ой, мальчики, ну где же Катя? Позовите ее.
   - Придет, -  равнодушно  отзывался  Семен.  -  Сварку  последнего  узла
запорола... Вот и задержалась. Да и куда торопиться? Лишнего все равно  не
дадут.
   Он не любил эти суматошные вечера, и вид у него  был  самый  будничный:
белесые кирзовые сапоги, видавшая виды репсовая курточка  и  выглядывавшая
из-под нее какая-то рыжая застиранная ковбойка. К тому  же  первое  жаркое
солнце всегда отражалось, как говорили в шутку, на Семеновом лице:  и  его
острые скулы и короткий толстый нос каждую неделю меняли новую кожу  -  то
краснели, то синели, напоминая порой перезревшую сливу.
   - Сеня, ты бы хоть сапоги кремом почистил, - сказала Лиза. - Они у тебя
точно брезентовые.
   - Брезентовые и есть. Не нравится?
   - Бирюк ты.
   - А ты пуговица. Сияешь, как будто тебя суконкой начистили.
   Лиза не умела сердиться и прощала Семену всякие дерзости.  Она  считала
его ужасно умным человеком и предана  была  ему,  как  отделенный  ротному
командиру. С ним она приехала из  десятого  класса  на  стройку  и,  когда
распределяли их по  участкам,  не  задумываясь  пошла  вместе  с  Семеном.
Благодаря ему она и крановщицей стала. Втайне Лиза влюблена была  в  него.
За что? А кто его знает! Наверно, за  то,  что  он  постоянно  чем-то  был
занят: он и моторист, и механик,  и  студент-заочник,  и  даже  изобретать
может. Она все ждала, когда Семен объяснится ей в любви,  но  он  звал  ее
по-смешному то пуговицей, то кнопкой, часто грубил ей. И  Лиза  потихоньку
ото всех плакала. Но  она  совсем  не  умела  сердиться,  душа  ее  быстро
обретала радость и спокойствие, как хорошо укрытое камышом светлое озерцо;
кинешь в него камень - всколыхнется  оно,  подернется  мелкими  колечками,
зарябит, потемнеет. Но быстро уляжется  мелкая  дрожь,  и  глядишь,  снова
голубеет эта глубинная чистота, и снова  разливается  спокойная  гладь  от
берега к берегу. И опять  звенит  ее  детский  заливчатый  смех,  и  снова
раздаются ее наивные упрашивания:  "Ох,  мальчики,  не  надо  так!",  "Ой,
девочки, миленькие, не сердитесь!".
   - Миша, Миша, скорее сюда! - вдруг закричала она. - Вон видишь  -  Катя
идет!
   Забродин отправлял машины с людьми, но, увидав Катю, подошел к конторе.
   - Ты еще не переоделась? - удивился Михаил.
   На Кате был комбинезон;  она  широко  распахнула  ворот,  запрокидывала
голову, выгибая свою тонкую  шею,  озорно  поводила  глазами  и  говорила,
кокетливо обмахиваясь платком:
   - А вы меня ждете?
   - Не валяй дурака. Осталась последняя машина, - Михаил говорил  строго,
но, встретившись с ее взглядом, невольно улыбнулся: - Ждем, да не тебя.
   - Что ж это за важная персона появилась?
   - Тебе хорошо знакомая. - Михаил помолчал. - Начальника участка ждем.
   - Так я сейчас! Подождите минутку...
   Но Воронов приоткрыл дверь конторы и сказал:
   - Поезжайте, ребята. Я сегодня занят.
   -  Как  же,  Сергей  Петрович?  -  невольно  спросила  Катя  и,  словно
опомнившись, сказала другим тоном, улыбаясь, нарочито растягивая слова:  -
Ведь у вас первая получка... Кажется, с вас положено...
   Воронов после того  вечера  избегал  ее  и  на  вызывающие  насмешливые
улыбки, которые она бросала при встрече, хмуро отворачивался. Его  мужское
самолюбие  было  уязвлено  -  какая-то  пьянчужка  из  притона   "вороных"
разыграла перед  ним  сценку  увлечения  недотроги-десятиклассницы.  И  он
поверил... Болван!
   - Спасибо, что вы надоумили меня, - сухо ответил ей Воронов и крикнул в
сторону машины: - Поезжайте, ребята! Не держите машину.
   Затем он ушел в контору и тщательно притворил за собой дверь.
   - Ну что ж,  поехали,  -  равнодушно  сказала  Катя,  комкая  платок  в
опущенной руке.
   - Ты что, Катька, с ума сошла! Ведь мы  же  в  клуб  пойдем.  Танцевать
будем, - набросилась на нее Лиза.
   - Ну и что?
   - Беги переодевайся.
   - Если тем, которые в галстуке, стыдно танцевать со мной, так пусть  не
танцуют.
   Все посмотрели на синий галстук Михаила, словно впервые заметили его.
   - Если он не подходит к твоему комбинезону, то я сниму. Ну? -  Забродин
наклонился к ней, взял галстук за узел,  потом  произнес  повелительно:  -
Поехали!
   - Да что вы в самом деле! - взмолилась Лиза, округляя глаза. -  Я  хоть
за твоими туфлями сбегаю.
   И, боясь, что ее задержат, она опрометью бросилась к бараку.
   Туфли Кате пригодились. На этот раз танцевали в спортзале новой  школы.
Полы еще не успели покрасить, поэтому никто особенно не возражал.  Правда,
здесь жили монтажники. Но их попросили перенести свои матрацы и рюкзаки  в
соседнюю классную, комнату. И они уступили.
   - Только до десяти часов, - сказал бригадир  монтажников,  флегматичный
рябой детина. - У меня ночная смена. Проводку ведем. Нам тут не до  танцев
будет.
   - Милый, по ночам работают слоны  да  китайцы,  ибо  первые  сильны,  а
вторых много, - возразил ему косматый горбоносый парень, известный на  всю
округу по кличке Дербень-Калуга. -  А  порядочные  люди  веселятся;  Может
быть, тебе меню не подали? Так я распоряжусь. Выбор у нас подходящий. - Он
положил на плечо монтажнику  сухую  костистую  ладонь.  -  Ну,  как?  Твое
помещение, наш продукт... Гуляем?
   Монтажник хладнокровно снял руку Дербень-Калуги со своего плеча:
   - Я предупредил вас. Только до десяти.
   - А-я-яй, какой несговорчивый!
   Дербень-Калуга  появлялся  на  стройке,  или,   как   здесь   говорили,
"спускался вниз", дважды в году - весной и глубокой осенью. Все  остальное
время он пропадал в сопках,  работая  экспедитором  геологических  партий.
Появлялся он всегда с  деньгами;  одни  говорили  -  с  крадеными,  другие
утверждали, что деньги он заработал, накопил. Приходил он  каждый  раз  на
стройку с желанием осесть, закрепиться... Но  всегда  пропивался  и  после
скандалов, драк снова уходил в сопки. На стройку  его  влекла  еще  давняя
властная страсть к Неле. Но он скрывал  эту  страсть  и  говорил  о  своей
возлюбленной нарочито пренебрежительным тоном: "Старуху пришел навестить".
   На танцы привела его Неля. Семен заметил,  что  был  он  выпивши.  Неля
шептала ему что-то  на  ухо,  он  усмехался,  подозрительно  поглядывал  в
сторону Кати и Михаила. Все это настораживало Семена, и он старался  ближе
держаться к Забродину.
   Танцевали под баян. Пол был шершавый, сухой, весь заляпанный известью и
краской. Взбитая сапогами  и  туфлями  известковая  пыль  белесым  туманом
висела в воздухе, садилась на разгоряченные лица, першила в горле. Но люди
не замечали ее; тесно прижимаясь друг к другу,  обхватив  руками  талии  и
спины, покачиваясь и шаркая ногами, они награждали друг  друга  довольными
бессмысленными улыбками. В эти минуты, танцуя с Лизой, Семен думал о  том,
как люди ухитряются терять свои лица  и  делают  это  с  радостью,  словно
облегчая себя от ненужной ноши. Как все мы теперь похожи друг на друга!  И
даже эти пестрые девичьи платья  так  уныло  однообразны.  А  вот  Катя  в
комбинезоне. Молодец! Но понимает ли она это?
   В  один  из  перерывов  Неля  оказалась  рядом   с   Катей.   Скользнув
пренебрежительно своими смоляными глазами по Катиной одежде, она сказала:
   - Ударница и в комбинезоне! Что это? Пренебрежение к людям?
   - Не ко всем.
   Они были одинакового роста и  теперь  с  ненавистью  смотрели  друг  на
друга, глаза в глаза. Но говорили спокойно, учтиво улыбаясь.
   - Пожалуй, за такую демонстрацию, неуважение к массе могут попросить.
   - Главного инженера здесь нет.
   - Найдутся и другие.
   - Я знаю, что вы услужливы.
   - Вы пожалеете... - Неля вспыхнула, не выдержав, и отошла.
   У них была старая вражда. Неля ненавидела Катю за то, что она  была  ее
вечной соперницей, и за то, что Катю обожали все геологи, и за то, что она
не уступила главному инженеру и с той поры смотрит на Нелю с  нескрываемым
презрением.
   - Что у вас тут случилось? - спросил Михаил, ходивший  покурить.  -  Ее
как ошпарили.
   - Хочет попросить меня из зала.
   - Почему?
   - Одежда моя не понравилась.
   - Говорили же тебе, что  нужно  переодеться...  Ты  все  любишь  делать
напротив.  Еще  только  скандала  не  хватало.  -  Михаил,   увидев,   как
направились к ним через весь зал Неля с Дербень-Калугой, взял Катю за руку
и потянул на выход. - Пошли, пошли... Нечего на скандал нарываться.
   Катя почувствовала, что рука Михаила дрожит. "Трусит", - подумала  она.
И ей стало противно. Она с силой вырвала руку.
   - Пошел от меня прочь!
   - Послушайте, девушка! Вы, простите, не по форме  одеты,  -  говорил  с
наглой любезностью подошедший  к  Кате  Дербень-Калуга.  -  Общественность
просит вас удалиться.
   - Что вам от нее надо? - сказал Михаил.
   Но Дербень-Калуга, не  оборачиваясь,  небрежно  оттолкнул  его,  словно
чучело.
   - Вы слышите, дорогуша?
   -  Я  вам  не  дорогуша.  И  проваливайте  своей  дорогой,   самозваная
общественность.
   - О, да вы дурно воспитаны! Придется поступить  так.  -  Дербень-Калуга
взял Катю выше локтя.
   - Не трогай меня, мерзавец! - Катя свободной рукой  наотмашь  хлестнула
его по щеке.
   - Ах, так! - Дербень-Калуга сграбастал своими длинными ручищами Катю  и
бросился к дверям.
   - Стой! - Семен откуда-то сбоку по-петушиному налетел на Дербень-Калугу
и ударил его в скулу.
   Дербень-Калуга лязгнул по-волчьи зубами, бросил Катю  и,  рванувшись  к
Семену, поддел его правой рукой, словно крюком, и бросил  в  дальний  угол
зала. Семен отскочил  от  стенки,  как  резиновый,  и  снова  бросился  на
противника, осыпая его молниеносными ударами.
   Дербень-Калуга, не ожидая такого напора,  стал  по-бычьи  отступать  и,
наконец, страшным ударом в лицо опрокинул Семена на пол.
   - Уймите этого крокодила! Он убьет его! - закричала Лиза.
   Кто-то сзади взял  Дербень-Калугу  и  в  железном  замке  сцепил  руки.
Дербень-Калуга попробовал присесть, кинуть его  через  себя.  Но  тот  был
тяжел, как слон. Дербень-Калуга обернулся и узнал рябого монтажника.
   - Чего тебе надо? - хрипло спросил он.
   - А ничего, -  ответил  монтажник  и  легко  поднял  Дербень-Калугу.  -
Иди-ка, милок, остынь.
   Он вынес Дербень-Калугу на лестничную клетку:
   - Ступай!
   - Ах, вы все тут заодно! Ну, так пожалеете.
   - Иди, иди. Поговорили и будет.
   - И я здесь не один. Скоро узнаешь, тертая морда.
   Монтажник вернулся в зал и объявил тоном начальника:
   - Танцы окончены. Прошу расходиться.
   Семена и Катю он задержал.
   - Вам нельзя уходить. Пока останетесь здесь.
   С ними вместе остались Лиза и Михаил. Лиза  все  смотрела  на  разбитое
Семеново лицо и всхлипывала.
   - Перестань! - сердито унимал ее Семен. - Что я, покойник, что ли?
   - Тебе больно, Сеня? - спрашивала она жалобно  и  еще  пуще  заливалась
слезами.
   Катя была  бледная,  глаза  ее  горели  и  казались  теперь  совершенно
черными.  Михаил  держался  поодаль,  старался   не   смотреть   на   нее,
отшучивался:
   - Ничего себе история с географией. Придется ночную оборону вести.
   В зале осталось еще несколько монтажников. Ими распоряжался бригадир:
   - Запереть дверь! А теперь парты сюда! Живо! Дверь забаррикадировать!
   Из классной комнаты стали сносить к двери парты и громоздить их друг на
друга. Работали молча, в томительном ожидании, что  скоро  придут.  И  они
пришли. Сначала по лестнице громыхали  сапоги,  потом  сгруживались  перед
закрытой дверью,  и  слышно  было  тяжелое  дыхание  поднимавшихся  людей.
Наконец раздался громкий стук в дверь и голос Дербень-Калуги:
   - Рябой, открывай!
   Из зала никто не ответил.
   - Послушай, бугор! - примирительным тоном сказал Дербень-Калуга.  -  Ты
нам не нужен, и людей твоих мы не тронем. Выпусти этого  щенка,  я  с  ним
посчитаюсь. И девчонку: проучить надо. Ну?
   - Пеняй на себя. Навались, ребята!
   В дверь начали ломиться; она глухо  задрожала  от  сильных  ударов,  но
выдержала напор.
   - Ну-ка вниз за бревном, живо! - кричал Дербень-Калуга. - Да  потяжелее
принесите.
   Бригадир отвел Михаила к окну.
   - На улице никого не видно?
   Михаил приоткрыл створку, посмотрел:
   - Никого.
   - Нужно бежать в клуб. Там сейчас народ. Позвать сюда... И  кого-нибудь
из начальства.
   - Но ведь отсюда не спрыгнешь... Тут,  слава  богу...  -  Михаил  снова
опасливо посмотрел в раскрытое окно. - Метров двенадцать будет.
   Бригадир  сходил  в  классную  комнату  и  принес  моток  электрошнура.
Привязав один конец за радиатор, он бросил второй в окно:
   - Спускайся!
   - Господи благослови! - Михаил криво усмехнулся и  осторожно  полез  на
подоконник.
   Шнур показался ему слишком тонким. Он глубоко, до режущей боли впивался
в руки. Михаил кряхтел, корчился и отталкивался от стенки коленями. Но его
снова тянуло к стене, словно  кто-то  толкал  его,  хотел  вдавить  в  эту
шершавую, обдиравшую руки  и  лицо  штукатурку.  Наконец  он  почувствовал
ногами землю, бросил шнур, огляделся - никого. Быстро отряхнул  с  пиджака
белый известковый налет и побежал.
   Недалеко от школы ему встретилась на дороге большая толпа. Впереди  шли
Синельников и комсорг Пятачков, быстрый круглолицый крепышок.
   - Забродин, вы из школы? - спрашивал он своим пронзительным тенорком. -
И вы допустили драку?  Кто  участник?  Саменко?  Безобразие!  А  еще  член
бюро...
   - Саменко тут ни при чем, - пытался возразить Михаил.
   - Молчите! Нам все известно.
   - Пошли! - сказал Синельников. - Скорее, ребята!
   Эти "ребята", молчаливые пожарники, держались кучно возле Синельникова,
как телохранители. Толпа двинулась к школе, сохраняя свой особый  порядок:
впереди Синельников, за ним пять молодцов, Пятачков и Забродин, а уж потом
все любители потешных зрелищ.
   Дербень-Калуга со своими приятелями, выломав  дверь,  уже  разбрасывали
парты, когда подоспела неожиданная помощь. Увидев перед собой хладнокровно
приближавшегося Синельникова, он понял, что терять ему больше нечего.
   -  Ах,  главный  инженер!  -  осклабился  Дербень-Калуга.  -  Давно  не
виделись... А поговорить есть о чем... Свет! - вдруг рявкнул он и бросился
к Синельникову.
   Два пожарника, словно по команде, выдвинулись вперед и через  мгновение
сидели верхом на Дербень-Калуге.
   - Тихо, милый, тихо, - ласково уговаривали они его, связывая.
   Один из приятелей Дербень-Калуги, толстошеий,  с  медвежьим  загорбком,
побежал к выключателю, но там  его  встретил  появившийся  из  зала  рябой
монтажник. Он поднес к его лицу увесистый кулак и сказал:
   - Чуешь?
   Синельников, кивнув на Дербень-Калугу, распорядился:
   - В холодную его! - Потом через пролом в дверях вошел в зал.
   За ним двинулась вся толпа.
   -  Кто  еще  виновен?  -  строго  спросил  Синельников,  останавливаясь
взглядом на Семене.
   У Семена опух разбитый нос, на верхней губе остались  следы  крови.  Он
зло смотрел на Синельникова и вдруг сказал с вызовом:
   - Вы виноваты.
   - Я? - Синельников повернулся к  комсоргу.  -  Пятачков,  этот  парень,
кажется, из вашего бюро?
   - Да, к сожалению, - быстро подтвердил Пятачков.
   - Я повторяю, что виновны вы.
   - Что это значит?  -  строго  сказал  Синельников.  -  Может  быть,  вы
поясните?
   - Да, я поясню. У нас вместо клуба - барак. В прошлом году должны  были
построить клуб. Но где он? Нет клуба. А деньги,  отпущенные  на  клуб,  вы
вложили в док. Вы план  выполняете...  А  мы  вынуждены  подобные  сборища
проводить... По углам! В этой пыли, с драками...
   - Послушайте, вы, любитель увеселений! Зачем вы  сюда  приехали?  Город
строить? Или для приятных развлечений? Вы знаете, что  такое  док?  Это  -
ремонтная станция кораблей. Это - тысячи рабочих!.. А вы хнычете, что  вам
танцевать негде. Забыли, чьи вы дети! Ваши отцы  с  ножовками  и  топорами
города строили. Пайки хлеба, как мыло, нитками резали.  Создали  для  вас,
вручили вам лучшую в мире технику...  -  Синельников  прервал  свою  речь,
махнув рукой... - О чем тут говорить.
   - Мне очень жаль, что этот парень из вашего бюро, - сказал он Пятачкову
иным тоном.
   - Обычная философия виноватых, - снисходительно заметил Пятачков.  -  Я
займусь. Саменко! - крикнул он вслед уходившему Семену. - Мне поговорить с
тобой нужно.
   - Не о чем.
   Семен  быстро  спускался  по  лестнице  и  вдруг  услышал   за   спиной
характерные щелчки высоких каблуков.
   - Что ты за мной бегаешь! - сердито обернулся он к Лизе. - Что я  тебе,
нянька-воспитательница?
   - Сеня, не надо так, - ее  пухлые  губы  жалко  задергались,  в  глазах
появились слезы.
   - Отстань!
   Семен выбежал на улицу и быстро пошел в рыбный порт.  Но  частый  топот
Лизиных каблучков неотступно следовал за ним. Она всхлипывала  и  говорила
одно и то же:
   - Я же знаю, тебе так тяжело...
   - Отстань!
   - Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.
   Семен остановился:
   - Дура ты. При чем  тут  драка?  Такие,  как  Синельников,  жизнь  нашу
обкрадывают. Пойми ты.
   - Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.
   Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:
   - Не прогоняй меня, Сеня...
   Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.
   - Ничего ты не понимаешь. - Поцеловал снова и рассмеялся.  -  Дура  ты,
Лизка... Но хорошая и умнее меня.





   Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом  на  море.
Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, - но
все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались  пустынными  и
неуютными. И пахло в них, как  на  складе,  -  известью,  клеем  и  чем-то
похожим на жженую резину, должно быть, от новой  мебели.  И  все-таки  это
была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой,  со
множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал  себя
богатым.
   А еще он  купил  пианино  Приморской  фабрики,  тяжелое,  как  сейф,  с
глуховатым звуком, но мягким и приятным. Почти все накопленные на Камчатке
деньги он пустил в расход и  испытывал  теперь  некоторое  облегчение.  "В
отпуск туда не поеду - не на что. Бросаем якорь здесь. Точка..."
   За этими квартирными хлопотами  пришло  и  душевное  спокойствие.  Хоть
женитьба не состоялась, зато квартира есть. Тоже неплохо.
   На новоселье нагрянуло много гостей. Пришел  и  Юпо,  и  Синельников  с
Лукашиным, и начальник производственного отдела Зеленин, и Мишка  Забродин
вместе с Катей, к удивлению  Воронова.  Но  главное,  пришел  старый  друг
Воронова - Володька Терехин, тот самый Володька,  с  которым  они  хлебали
армейский  суп  из  одного  котелка  и  который  теперь  стал   вездесущим
дальневосточным журналистом - он и корреспонденции пишет, и очерки, и черт
знает чего только не пишет.
   После нескольких шумных тостов,  когда  за  столом  стало  оживленно  и
говорили кто во что горазд, Терехин потянул за собой  Воронова,  прихватил
бутылку, и они вышли в обнимку в соседнюю комнату.
   - Ну вот, старик, мы с тобой снова вместе. Встретились на краю земли. -
Терехин поставил бутылку на стол и взял Воронова за плечи. - Дай-ка  я  на
тебя погляжу.
   - А ты вроде еще длиннее стал, - сказал Воронов, улыбаюсь. -  И  уши  у
тебя будто отросли.
   Терехин  ощупал  руками  свои  большие  оттопыренные   уши,   беззлобно
засмеялся:
   - А ты все такая же язва! Эх, старик!  Сегодня  с  рыбаками  прихожу  с
моря, устал, как черт. Думаю, только бы дотащиться до дому. А мне говорят,
что появился в нашей гавани Воронов, получил участок и уже шумит.  Сколько
же мы не виделись? Почти три года.
   - Да, почти три. На Камчатке я изредка почитывал твои длинные очерки.
   - Не могу коротко писать, беда моя.
   - А ты восторгайся поменьше, оно и выйдет короче.
   - Нельзя не восторгаться, Сергей. Ты смотри, что делается  кругом.  Вот
на этом месте, где мы сейчас с тобой стоим, два года назад шумела тайга. А
в бухте? Давно ли на рейде покачивались только старые  кунгасы?  А  теперь
пирсы железобетонные, новенькие сейнера! А молодежь! Сколько  к  нам  едет
орлов с запада! Это воспевать надо. Газета, братец мой, это - гимн  нашему
труду, а журналисты - поэты в прозе. - Он выкинул длинный худой  палец.  -
О! Выпьем за журналистов!
   - Ну ладно, давай выпьем, а там разберемся. - Воронов налил  в  стаканы
водку. - Будь здоров!
   - Как твои успехи в музыке? - спросил Терехин.
   - Так же, как твои  в  поэзии.  -  Воронов  ткнул  его  в  бок,  и  оба
засмеялись.
   - Мы с тобой, так сказать, нештатные творцы. С  нас  взятки  гладки,  -
сказал Воронов.
   - Славно сказано. Выпьем за творцов.
   Терехин разлил остаток водки, выпили.
   - А помнишь, Сергей, День  Победы?  Вечерняя  Дворцовая  площадь,  море
народу и сверкающий в огнях купол Исаакия!
   - Врешь, бродяга! Купол Исаакия был весь заляпан серой краской.
   - Ну, значит, мне показалось. Не в этом же суть, это детали. Главное  -
мы с тобой,  два  солдата-сапера,  два  будущих  студента  -  строитель  и
филолог, идем вдоль Невы и мечтаем.
   - Опять врешь! Мы просто горланили и были пьянее, чем сейчас.
   - Не придирайся к деталям. Ты сказал,  что,  пока  не  построишь  сотню
домов, - не сядешь за пианино, а я поклялся написать сотню очерков,  потом
взяться за стихи.
   - И полгода сочиняли  песню,  -  усмехнулся  Воронов.  -  Помнишь?  "Ты
далека, Россия, с ветрами буйными, с вихрями снежными..."
   Он подошел к пианино и взял несколько резких аккордов.
   - Помнишь? Кроме этих двух строчек, кажется, так и не продвинулись...
   - Зато с каким жаром сочиняли...
   - Кстати, почему - "Ты далека, Россия"? Этого я так и не понял.
   - Мода была такая... Все куда-нибудь уезжали, кто  в  Германию,  кто  в
Китай... Ну, как на стройке? Освоился?
   - Вроде бы. Все тихо и гладко.  Все  как  будто  довольны,  а  особенно
Лукашин.
   - Я решил написать о нем очерк. Примерный руководитель.
   - Не руководитель, а начальник. Разница! Эх, хороший бы из тебя богомаз
вышел... в старину.
   Терехин засмеялся.
   - Люблю тебя, Серега, хоть и грубиян ты. Давай споем приморскую.
   Воронов одним пальцем стал аккомпанировать, и они запели:

   За мысом песчаным погасла заря,
   В дозор вышел месяц, подняв якоря,
   В лучах его тусклых лежит, молчалив,
   Широкий Амурский залив.

   Они не заметили, как в комнату вошел сильно захмелевший Зеленин.
   - Хм, слова-то какие, - ухмыльнулся он за их спиной. -  "Месяц,  подняв
якоря". Уж эти поэты - и якоря месяцу навесят, и  рога  приставят,  и  еще
черт знает что. - Он подошел к столу, наклонил бутылку и, убедившись,  что
она пуста, поставил на место. - М-да... Вы здесь поете, а  там  начальство
сердится. Начальство любит почет  и  внимание  к  своей  персоне,  даже  в
гостях.
   - А твоя персона что любит? - спросил Воронов.
   - Водку.
   - Вот учись у него краткости, - сказал Воронов Терехину.  -  Все  ясно,
ничего не убавишь и не добавишь.
   - Нет, почему ж не добавить, - возразил Зеленин.  -  Пошли  к  столу  и
добавим.
   Их встретил Лукашин поднятой стопкой:
   - Вы что ж это прячетесь, деятель?
   - Виноват! Друг с Фонтанки утащил... - сказал Воронов, наливая себе.
   - А мы здесь как раз отмечали вашу  домовитость.  Значит,  с  Фонтанкой
покончено навсегда. За дальневосточное пополнение!
   Все выпили. Лукашин,  поддевая  вилкой  заменитель  шпротов  -  местную
корюшку, развивал свою тему:
   - Если с Камчатки заезжают к нам,  это,  значит,  серьезно.  Обычно  на
Камчатке отрабатывают срок и едут на запад.
   - Все мы человеки и стремимся туда, где лучше, - вполне естественно,  -
сказал Юпо.
   - Это еще вопрос - кому где лучше, - сказала Катя.
   - На твоем месте я бы вернулся в производственный отдел, в контору... -
подмигнул ей Зеленин. - А то осенью холодно станет.
   - Боюсь, что меня Сергей Петрович не отпустит, - Катя озорно  поглядела
на Воронова.
   - Кто из вас кого боится - это тоже вопрос, - сказал Юпо.
   Воронов сердито посмотрел на него и, не  скрывая  раздражения,  ответил
Кате:
   - Сдается мне, что вы держите курс на Фонтанку, только ждете попутчика.
Уверяю вас - у Зеленина в конторе проще найти, чем у нас на участке.
   - Мерсите за совет. Может быть,  я  им  и  воспользуюсь,  -  Катя  мило
улыбнулась, но ее слегка вывернутые ноздри округлились.
   - Да бросьте вы. Далась вам эта Фонтанка. - Терехин не понимал  причины
неожиданной вспышки и с недоумением глядел то на Воронова, то на Катю.
   Синельников решил отвлечь от назревающей перепалки  и,  откинувшись  на
спинку стула, заговорил:
   - А я вот не знаю, где лучше: там - на западе, или здесь. В самом деле,
чем хуже здесь? Тайга, море! А этот соленый дух! От него так  и  распирает
грудь... Конечно, интересно строить дома где-нибудь на  московской  улице:
техника, все образцово. Тут тебе и метро, и в театры ездишь.  Но  если  ты
расчищал кусторезом тайгу  под  будущую  улицу,  если  ты  переселялся  из
палатки в квартиру с паровым отоплением и с ванной... Ты этого никогда  не
забудешь. Здесь ты лучше видишь свою силу... на что способен.
   - И давно вы переселились из палатки? - любезно спросила Катя.
   - Ну зачем это? - Михаил взял ее за руку.
   - Что? - Синельников смотрел  на  нее,  словно  не  понял,  о  чем  его
спрашивают.
   - Ну, деятели, что-то  у  вас  все  на  личности  переходит,  -  сказал
Лукашин. - Надо говорить по существу.
   - По существу и говорить не о чем, - сказал Юпо. - Это все слова, Петя.
Все значительно проще. Одни едут сюда  за  чинами,  другие  -  за  рублем,
третьи - выполнять свой долг. Земли осваивать. Хорошо! Значит,  надо.  При
чем же тут чувство? Я долг выполняю и буду служить,  сколько  потребуется.
Но восторгаться, говорить: приезжайте, мол, сюда,  потому  что  на  кабана
ходить интереснее, чем в Мариинку, - не стану. Это фальшь, извините.
   - Можно подумать, деятель, что вы сомневаетесь в чьей-то искренности, -
сказал Лукашин.
   - Не то, Семен Иванович, - вступилась  опять  Катя.  -  Просто  надоела
философия горожан, попадающих на лоно природы.  Ах,  море!  Ах,  тайга!  А
море, между прочим, соленое и мокрое. А в тайге комары  водятся.  Ну,  мне
пора! Извините, и так засиделась. - Она встала. За ней поднялся и Михаил.
   - Мне проводник с вашего участка не нужен, - остановила она Михаила, но
говорила, обращаясь к Воронову. - Спасибо за угощение. - И потом Зеленину:
-  Я,  кажется,  воспользуюсь  вашим   советом   и   перейду   к   вам   в
производственный отдел. Надо же чем-то и мне отблагодарить  гостеприимного
хозяина. Сделаю ему приятное. До свидания!
   Она вышла, стуча каблучками.
   - Извините, - сказал Воронов.
   Он встал из-за стола, догнал Катю на лестнице и проводил ее до  порога.
Дальше она не позволила.





   Вместе с горячкой дел нахлынула на участок и жара. В  солнечные  полдни
от нагретой опалубки, от арматурных прутьев, от всего этого скопища железа
и бетона исходил тягостный жар,  и  даже  порывистый  морской  ветерок  не
приносил прохлады. Обычно непоседливые крикливые чайки в такие часы лениво
покачивались на волнах. И когда глухие  вязкие  удары  стального  штыря  в
обрезок рельса, висевшего на углу конторы,  возвещали  обеденный  перерыв,
люди с наслаждением сбрасывали пропыленные рубахи, комбинезоны, обливались
водой, ухали, притворно захлебываясь. Пищу привозили в термосах, разливали
под открытым небом на столах, вынесенных из палаток и бараков.
   Обычно в обеденное  время  Воронов,  наскоро  проглотив  тарелку  супа,
уходил в бухту,  заплывал  далеко  в  море,  потом  загорал  где-нибудь  в
укромном затишке.
   Однажды, лежа за выступом скалы,  он  задремал;  разбудили  его  резкие
голоса споривших:
   - Я тебе дело говорю, - убеждал хриповатый басок Семена. - Воронов прав
- у нас лишние люди на объектах.
   - Может, я тоже лишний? - зазвенел возбужденный тенор Михаила. - Может,
и мне кельму взять и становиться на кладку домов? Так, что ли?
   - Ты подожди, выслушай, - твердил Семен. - Посмотри как следует.
   - Отстань!
   - Давай сделаем,  как  прошу.  Ведь  пойми  ты:  двенадцать  бетонщиков
высвободим! На дома пошлем... Квартиры строить!
   - Эх, Семен, Семен! Нам надо массивы бетонировать, а ты с чем носишься?
   - А дома не надо?
   - Все надо. Но ведь не это главное.
   - Конечно. Особенно после того, как мистер  Забродин  себе  собственный
дом построил.
   - Я не меньше твоего в палатках прожил.
   - Скажи, чем хвастается! А я вот не хочу больше в палатке жить!
   - Так заведи себе тещу с блинами и полезай на печь.
   - А зачем мне теща? Может, я к себе жену хочу привести.
   - Ну и приводи.
   - Куда? В палатку?
   - Слушай, жених! Ты что-нибудь про город Комсомольск слыхал?
   - Например?
   - Например, любителей мещанского уюта там презирали.
   - А еще то, что там мерзли в землянках?
   - Мерзли!
   - А потом в сороковых годах мерзли в окопах?
   - Было и такое.
   - А теперь, в пятидесятых, ты предлагаешь мерзнуть  в  палатках?  Прямо
сплошная  Антарктида.   Да,   энтузиаст   ты   с   довольно   однообразным
воображением.
   - А ты нытик.
   Семен коротко хохотнул:
   - Эге! Просто я хочу, чтобы люди не располагались на каких-то биваках и
не занимались всякими штурмами. Время  теперь  не  то.  Не  штурмовать,  а
работать надо и жить.
   - Кончай философию! - неожиданно предупредил Михаил.
   - Чего это Катерина сюда идет? - спросил Семен. - К тебе, что ли?
   - Наверно, Воронова ищет. Хочет проститься, - тоскливо ответил Михаил.
   Воронову стало не по себе: вставать теперь -  неловко  перед  ребятами.
Оставаться - Катя может найти... Еще хуже! Она и в самом деле взяла расчет
- уходила в производственный отдел.
   Сегодня  она  все  ходила  вокруг  конторы,  видимо,   хотела   наедине
поговорить с Вороновым. Но он все время просидел в конторе в окружении  то
десятников, то экспедиторов... Он избегал этого прощального  разговора,  -
еще сцену какую-нибудь разыграет. И теперь он решил притвориться спящим, -
может, не найдет. А так выйдешь - и тут как тут: "Здрасте... я  вас  давно
ищу"...
   - Ты чего не уехала? - спросил ее Семен. - Обеденные машины уже ушли.
   - Ей карету надо... - сказал Михаил. - С принцем на запятках.
   - И запряженную двуногими ослами, - подхватила Катя.
   - Да что в самом деле? Иль обходной лист не подписали? - спросил  опять
Семен.
   - Какое тебе дело? - ответила Катя. - Я вот, может, с Мишей хочу побыть
наедине. В укромном местечке... Отвернитесь! Видите, я раздеваюсь.
   - Хоть донага, - сказал Семен и пошел прочь, грохая сапогами.
   - А чего ты по сторонам смотришь? - спросил Михаил. - Или ждешь кого?
   - А ты чего не раздеваешься? Или боишься?
   - Пожалуйста! Как тебе угодно. Я тень души твоей.
   - Какая несуразная тень!
   - Это я заморился, - Михаил скинул  майку  и  заботливо  осмотрел  свои
крупные выпирающие ребра. - От любви сохну.
   Катя  залезла  на  скалу  и  оглядывала  дальние   извивы   бухты,   не
догадываясь, что тот, кого она искала, лежит тут же, в  пятнадцати  шагах,
за выступом.
   - Ну что, не видать его... в "тумане моря голубом"? - спросил Михаил.
   - Кого это?
   - Ну, этот самый... парус одинокий.
   - Давай сюда... Погляди - во-он он...
   - Я за тобой и в небо поднимусь.
   - А вот посмотрим,  как  ты  летаешь,  сокол  небесный.  Лови!  -  Катя
прыгнула,  вытянувшись  ласточкой,  с  отвесной  скалы.  А  через  минуту,
вынырнув, потряхивая блестящей, черной от воды головой, позвала его: - Ну,
что же ты?
   Михаил набрал побольше воздуха, угрожающе надул щеки,  потом  вытянулся
во весь свой длинный рост и выбросил из руки камень.
   - Подходящая высота, - произнес он, прислушиваясь к  падению  камня  и,
кряхтя, медленно стал спускаться вниз; потом поплескался  возле  берега  и
вылез за Катей.
   - Какой ты все-таки трусливый, - сказала она пренебрежительно.
   Михаил произнес миролюбиво:
   - Выражайся точнее: благоразумный. Мне нельзя прыгать с большой  высоты
потому, что я руководитель. Мне положено занимать высоты, а не  прыгать  с
них.
   - Ну, будь здоров, руководитель!
   - Подожди.
   - Что еще?
   Он подошел к ней, взял ее за руку и заговорил иным тоном:
   - Зачем ты себя унижаешь?. Почему бегаешь за ним? Ну кто он  тебе?  Что
он такого сделал?
   - Ах вон ты что? Хорошо,  я  тебе  отвечу...  У  него  есть  совесть  и
мужество. Хотя бы для начала... Он не хочет мириться с бараками, например.
   - Барак! А что такое барак с общественной точки зрения?  -  перебил  ее
Михаил опять шутовским  тоном  и  назидательно  ответил:  -  Барак  -  это
временная трудность.
   - Может, пояснишь, что сие значит?
   - Пожалуйста! Представь  себе,  что  один  человек  любит  другого,  но
открыться пока не может. Вот это и есть временная трудность.  Сейчас  одни
страдания, а впереди - блаженство.
   - Боюсь, что такому человеку придется долго ждать.
   - Э-эй! Лукашин приехал!.. - закричал кто-то от конторы.
   - Ладно, мы еще поговорим о показной храбрости и о трезвости, -  сказал
Михаил. - А сейчас пошли в контору. Начальство ждет.
   - Торопись... не то вдруг чего подумают, -  ответила  насмешливо  Катя,
удаляясь.
   Через несколько минут вышел из своей засады Воронов.
   "Скажи ты на милость, она еще и в делах разбирается... Тоже следит",  -
подумал он.
   Против желания своего ему было приятно услышать от нее лестный отзыв  о
своих начинаниях. Дело в том, что  он,  собрав  бригадиров  и  десятников,
предложил отжать "лишки" с промышленных объектов на  жилье.  Из-за  этого,
собственно, и спорили Семен с Михаилом. Ради этого Воронов увез потихоньку
от  главного  инженера  его  резерв  транспортеров.  Увез  без  накладных,
нахрапом. Стояли они на наружном дворе под навесом,  и  завскладом  просто
просмотрел их. Воронов понимал, что это ему не  простят,  но  ради  пользы
дела он готов и взыскание получить. "И  зачем  это  Лукашин  пожаловал?  -
думал он. - Не из-за этих ли транспортеров?"
   Там, возле конторы, стояли окруженные рабочими начальник  строительства
Лукашин,  главный  инженер  Синельников,  секретарша  Неля.   Среди   этой
разноголосой шумной толпы Лукашин ходил по кругу,  пожимал  каждому  руку,
приговаривая:
   - Здравствуйте, труженики, здравствуйте! Нуте-ка, стол сюда!  -  весело
крикнул он. - Мы вам привезли,  товарищи,  так  сказать,  производственный
подарок  -  ордера  на  квартиры.  Многие  из  вас  переселятся  завтра  в
благоустроенные дома.
   - Сколько?
   - Кто именно? - послышались голоса.
   - Только десять ордеров, - предупредил Синельников.
   - А на очереди полторы сотни...
   - Ничего себе - многие...
   - Кто списки составлял?
   - Товарищи, списки составлены в порядке строгой очередности  месткомом.
Прошу, - Лукашин передал лидериновую коричневую папку Неле. Та уселась  за
стол и стала выписывать ордера.
   Синельников взял под локоть Воронова и отвел тихонько в сторону:
   - Пройдем к карьеру.
   - Пожалуйста! - сказал Воронов.
   В неглубоком скальном забое только что  подорвали  очередной  отвал,  и
теперь камень лежал грудой, завалив все подходы. Но ни одного грузчика  не
было. Ни тачек, ни носилок... Лишь около  бурового  станка  возились  двое
бурильщиков. А над катальными ходами тянулась целая  вереница  только  что
установленных транспортеров.
   - Значит, сняли грузчиков? - насупившись, спросил Синельников.
   - Да. Поставлю на жилье.
   - Все лишки отжимаете, - усмехнулся Синельников  и  спросил:  -  А  где
остальные транспортеры?
   - На домах.
   - Почему не выписали на них накладные?
   Воронов отлично знал, что никто бы ему таких накладных не подписал,  но
ответил с извинительной улыбкой:
   - Не успел в суматохе.
   - Партизанщина...
   - Но ведь они стояли без дела!
   - А вы знаете, что это резерв? Через три недели пойдет бетон в доке...
   - За день освобожу.
   - Думаете, их так просто перебросить и установить?
   - Я надеюсь, что вы это сможете.
   - Надейтесь... - сухо сказал Синельников. - Но за самовольство получите
взыскание.
   Они вернулись к столу, когда уже началась выдача ордеров.
   Неля выкликала рабочих, те подходили к столу, Лукашин вручал им ордера,
пожимал  руку,   произнося   свое   неизменное:   "Поздравляю,   труженик,
поздравляю".
   Синельников стоял рядом, скрестив на груди руки; и каждая пуговица  его
светлого  френча  ослепительно  блестела.  И  выражение  лица   его   было
снисходительно-степенным, полным собственного достоинства; и весь  он  был
похож на маршала, принимающего парад. "Точно похвальные  грамоты  раздают.
Духового оркестра лишь нет... Вот комедианты! - думал  Воронов,  глядя  на
застывшего в важной позе Синельникова. - Ведь уже сколько  домов-то  нужно
было сдать и заселить!.. А они привезли десяток ордеров... Смотрите, какие
мы добрые! Любим вас, заботимся..." И  Воронову  захотелось  нарушить  это
парадное настроение Синельникова какой-нибудь неожиданной выходкой.
   Дождавшись, когда назвали последнюю фамилию; он повернулся  к  толпе  и
сказал громко:
   - Товарищи! Вы знаете, как нужны нам квартиры. Я  Подсчитывал  -  людей
для строительства жилья дополнительно можно найти на участках.
   - Что?
   Воронов, даже не оборачиваясь, почувствовал, как  вытянулось  вместе  с
возгласом лицо Синельникова.
   В толпе кто-то крикнул, кажется, Семен: "Правильно!" На него зашикали.
   Покрывая шум, Воронов сказал:
   - Я выделяю со своего участка сорок человек. Если так  поступит  каждый
участок, к зиме у нас не останется ни одного барака!
   Он повернулся к Лукашину. На лице начальника не  осталось  и  следа  от
давешнего благодушия. Синельников прищурил карие глаза и с легкой  иронией
смотрел на Воронова.
   - Как вы думаете, товарищ начальник? - спросил Воронов Лукашина.
   С минуту длилось напряженное молчание. Но вот Лукашин улыбнулся, развел
руками и произнес тихим добродушным голосом:
   - Да что ж я! Давайте послушаем производственников. У нас здесь главный
инженер Синельников.
   - Я возражаю, - резко заявил Синельников.  -  Надо  собрать  совещание,
обсудить. Нельзя же с ходу решать такие важные вопросы.  План  под  угрозу
ставить.
   - Я обязуюсь выполнить его  без  сорока  человек,  -  упрямо  настаивал
Воронов. - На наших участках лишние люди. Резерв на всякий случай.
   В толпе послышался гомон, и Воронов понял, что выходка ему удалась.
   - Кого ты хочешь снять? - спросил Лукашин.
   - Часть землекопов, грузчиков, плотников. И потом часть бетонщиков.
   - А бетонщики согласятся? Ведь они лишатся своих высоких заработков.
   - Они сами предложили. - Воронов отыскал  в  толпе  Семена  Саменко:  -
Подойдите! Где ваши подсчеты? -  спросил  Воронов  подошедшего  Семена.  -
Изложите, в чем суть.
   -  Понимаете,  мы  предлагаем  двенадцать  бетонщиков  высвободить,   -
смущенно заговорил Семен, обращаясь к Лукашину.
   - А кто будет массивы бетонировать? - спросил Синельников.
   - Справимся! Я тут одно приспособление придумал...
   - Как план завалить, - вставил, улыбаясь Лукашину, Михаил.
   - Извините... У меня даже чертежик есть. Вот! - Семен  вынул  тетрадный
листок, пересыпанный  хлебными  крошками.  Синельников  усмехнулся.  Семен
заметил это, покраснел и стал торопливо пояснять:
   - Вот что я предлагаю! Все вибраторы  намертво  прикрепить  к  опалубке
массивов, соединить параллельно - и на один пульт  управления.  Понимаете?
Только опалубку  прочнее  обычной  надо  сделать.  И  оставить  по  одному
бетонщику на массив. Тут вся хитрость в вибраторах...
   - Ну-ка! - Лукашин взял листок и с минуту разглядывал его.
   - Ну что ж, дельно! - сказал он, передавая  листок  Семену,  и  спросил
Воронова: - А как же все-таки бетонщики? Согласятся на жилье?
   - Как, ребята? - обернулся Воронов к толпе.
   - Выделим... Пойдем... Дело доброе.
   - Ради жилья стоит и нам не поскупиться.
   - Дело, дело, ребята, - загомонили в толпе.
   Лукашин, улыбаясь, протянул Воронову руку:
   - В таком случае - я ваш.
   Рабочие стали расходиться.
   Синельников, о чем-то разговаривая с секретаршей, прошел мимо Воронова,
не прощаясь. Лукашин, наоборот, задержался и,  пожимая  на  прощанье  руку
Воронову, одобрительно заметил:
   - Хвалю, деятель, хвалю! Ответственное дело взял на себя. Только,  чур,
пока не подбивать другие участки. Посмотрим на твой эксперимент. Смотри не
подкачай! - И,  погрозив  пальцем,  пошел  к  машине,  где  его  поджидали
Синельников и секретарша.
   Когда Воронов остался один, к нему неожиданно подошла Катя. Она  как-то
неестественно опустила руки по швам и сказала, чуть нагибая голову, словно
кланяясь:
   - Я теперь жалею, что ушла от вас. Но все равно, спасибо вам за все. Вы
прекрасный человек! И если  вам  будет  трудно,  если  потребуется  чья-то
помощь - позовите, я всегда приду, - и она побежала  прочь,  не  дожидаясь
его ответа.





   Никакой тетки в Красноярске у Кати не было. И в жизни никогда  не  была
она в этом городе. И тетку, и Красноярск она выдумала для Воронова. Нельзя
сказать, чтобы сделала она это с умыслом... Просто у нее была пора,  когда
она играла роль бойкой десятиклассницы.  Она  всегда  кого-нибудь  играла.
Перед родителями-педагогами,  жившими  в  далеком  городе  Златоусте,  она
играла роль педагога. "Мы, Ермолюки, люди твердого характера,  -  говорила
она. - И фамилия у нас мужская. Катерина Ермолюк звучит мужественнее,  чем
какой-нибудь Иван  Наволочкин...  Самое  подходящее  дело  для  нас  учить
людей..."
   Но в Свердловском педагогическом институте она проучилась всего полтора
года. Как-то, уезжая в колхоз на  копку  картошки,  она  познакомилась  на
вокзале с художником, писавшим на стенах и на потолке  исполинские  фигуры
рабочих и крестьян и груды золотых плодов изобилия... Художник был седой и
неопрятный, с очень длинными волосами, в вельветовой куртке, а  на  шее  у
него был повязан какой-то  чудной  пестрый  шарф.  Одет  ну  точно  как  в
старину... Позже Катя узнала, что этот шарф он повязывал потому, что ходил
без рубахи. Неожиданно художник открыл у нее талант живописца  и  позволил
ей расписывать яблоки и груши. Она так влюбилась в художника, что ушла  из
пединститут а и поступила в  художественно-профессиональное  училище  ФЗУ.
Но, расписав вокзал, художник бесследно исчез, а Кате до чертиков  надоело
шлифовать гранитные плиты и вырубать каменные цветочки на фризах.
   На счастье, она познакомилась  на  главном  почтамте  с  кинооператором
местной студии.  Этот  был  молодой,  но  опытный.  Наметанным  глазом  он
определил, что у Кати фотогеничное лицо и что она вообще обладает талантом
актрисы.   Ее   пригласили   на   пробы    -    сниматься    в    каком-то
художественно-документальном фильме, рассказывающем о красотах Урала.  Там
две студентки-выпускницы должны совершать путешествие по  родному  краю  и
часто купаться на фоне красивых гор. Художественная комиссия нашла, что  у
Кати для этой роли подходящая фигура, и особенно ноги.  В  эту  пору  Катя
носила пальто без пуговиц, придерживая левой рукой борта, точно  так,  как
носят знаменитые  актрисы  свои  роскошные  манто.  Но  кто-то  где-то  не
отпустил на этот фильм денег, а  ее  знакомый  оператор  влип  в  какую-то
коллективку по общежитию. Их разбирали на бюро за  лозунги,  вывешенные  в
коридоре: "Перекуем мечи на ключи" и  "Да  здравствует  Манолис  Глезос  -
почетный член нашего общежития!.." Оператора услали куда-то в  Татарию,  а
Катя осталась без копейки в кармане, без работы, без жилья.
   Тогда она махнула рукой на это искусство  и  завербовалась  на  Дальний
Восток,  на  годичные  курсы  старших  нормировщиков.  Надо   было   иметь
профессию, идти снова в институт не хватало ни сил, ни терпения... Хоть  и
горько было убедиться в бесплодности  своих  притязаний  на  артистический
успех... Да ведь голод не  тетка.  Нужда  заставит  сопатого  любить,  как
говаривал ее отец. И потом, еще не известно, что там ждет  ее  на  Дальнем
Востоке. Курсы она окончила успешно и попала на стройку в Тихую Гавань...
   Она довольно быстро раскусила Синельникова - что он за тип  и  что  ему
надо от нее. Она уже испытала удовольствие - быть на положении полужены. С
нее хватит! Ее больше  устраивали  геологи;  они  неожиданно  приходили  и
уходили - ничего не обещали и с нее ничего не спрашивали. Она  была  почти
счастлива - по крайней мере выбирала  того,  кого  хотела.  Осечка  у  нее
произошла впервые в жизни - с Вороновым. И она ушла с  его  участка;  ушла
еще и потому, что работа сварщицы дурно сказывалась на лице и на  руках  и
вообще оказалась вовсе не такой денежной, как об этом трепались.
   Единственно о чем сожалела она теперь - так это о том,  что  отдалилась
от Воронова и не станет видеть его. Но неожиданно для себя она обнаружила,
что даже  здесь,  в  Управлении,  Воронов  присутствовал  незримо,  о  нем
говорили почти во всех отделах; он будоражил, вызывал споры.
   Начальник отдела кадров Михаил Титыч Дубинин, по прозвищу  "Поддержка",
крупный, сырой мужчина со щеткой седых  волос  и  с  каким-то  недоуменным
выражением на лице,  переписывая  ее  учетную  карточку,  обронил  как  бы
вскользь:
   - Вовремя сбежали вы от этого Воронова.
   Катя вопросительно посмотрела на него.
   - Говорят, он план заваливает... А это значит - сидеть его рабочим  без
денег.
   В  производственном  отделе  о  Воронове  заговорил  Леонид  Николаевич
Зеленин.
   - А начальник-то ваш бывший с бесинкой, -  посмеивался  он,  поглаживая
лысину. - Все лишних  людей  отыскивает.  А  главный  инженер  ему  лишние
объекты подкидывает. Интересное состязание получается - кто кого.
   - И он берет? - тревожно спросила Катя.
   - Бере-от! - весело протянул Зеленин. - Он все берет: и вокзал, и новый
жилой квартал, и рудники ему хотят подкинуть.  Раза  в  полтора  программу
увеличили его участку, а люди почти те же.
   - Но ведь он сорваться может!
   - Все может быть... Но он старается - мечется с объекта на объект,  как
торпедный катер. Но если еще и рудники получит, то уж сорвется наверняка.
   - Почему?
   - У нас эта площадка называется чертовым колесом. Так  что  кого  хотят
прокатить по наклонной плоскости - туда посылают.
   - А что же такого непозволительного сделал Воронов?
   - Ого! - воскликнул Зеленин. На его  желчном  сухом  лице  изобразилось
удивление. - Вот что значит быть нормировщиком в  чистом  виде.  Слушайте,
вам это полезно знать. Вся примудрость состоит в том, что  наше  хозяйство
всегда выполняет производственный план. Заметьте - всегда! И  это  главный
наш козырь. За это нас хвалят и даже премируют. Правда, по вводу  объектов
в эксплуатацию, особенно жилья, мы отстаем - это наш  минус.  За  это  нас
даже и критикуют. Но что за беда! У кого нет минусов?! Кого не критикуют?!
А что хочет Воронов? Он решил снять часть людей, ну кой-какой  резервишко,
с основных объектов на жилье. Понимаете,  чтобы  и  то  тянуть  и  другое.
Словом, за двумя зайцами решил  погнаться.  Ай-я-яй,  какой  неопытный!  -
Зеленин защелкал языком и покачал головой. - На пределе захотел  работать.
И думает, что все последуют его примеру, вся стройка. Но ведь работать так
- значит смотреть надо в оба. А то, не ровен час, и сорваться можно. Разве
могут рисковать такими вещами разумные люди? А во главе стройки у нас люди
стоят очень даже разумные. Впрочем, вы и сами убедились в этом.
   Желчная речь Зеленина делала свое дело, и Катя все  больше  тревожилась
за Воронова. "Надо непременно поговорить с ним, - думала  она,  -  убедить
его, чтобы он поступал более осторожно..."
   Но в эту минуту в кабинет Зеленина вошел  высокий  беловолосый  паренек
лет восемнадцати в вельветовой курточке, из которой он заметно  вырос.  По
светлым голубым глазам, по густому щетинистому бобрику Катя уловила в  нем
сходство с начальником отдела кадров. Это был  его  сын  Толя,  работавший
лаборантом.
   - Леонид Николаевич, ну что это за безобразие?! - сказал  он,  капризно
наморщив лоб. - Меня Воронов выгнал из лаборатории.
   - Воронов? Тебя? Выгнал? - качал головой Зеленин, поджимая свои  тонкие
губы. - Как же он тебя выгнал, интересно?
   - Я им приготовил состав бетона для массивов-гигантов. А он  приехал  с
этим рецептом и как заорет: "Кто подписывал этот рецепт?" Я  отвечаю:  "Я,
потому что начальник в отпуске". А он говорит: "А кто  составлял  его?"  Я
говорю: "Тоже я". А он как гаркнет: "Вон из лаборатории, чтобы ноги  твоей
здесь не было! Тебе, говорит, не состав  бетона  готовить,  а  мякину  для
коров". Я ему сказал, чтобы он сам убирался  подальше.  Он  тогда  схватил
меня за руки, повернул и коленом... вытолкал.
   - Какая непочтительность!
   - Если его не накажут, я не буду работать в лаборатории.
   Зеленин развел руками.
   - Ну зачем же так пугать, Толя? Ведь ты только подумай -  на  тебе  вся
лаборатория держится. Как же без тебя будет существовать стройка?
   - Вы все шутите, Леонид Николаевич! Я вижу - мне тут делать нечего.
   На пороге с Толей столкнулся Воронов, хмуро посмотрел на него и  вдруг,
заметив Катю, смутился.
   - Что этот недоросль у тебя делал? Жаловался? - спросил он Зеленина.
   - Нет, восторгался твоей силой.
   - А черт с ним! Все равно его нужно выгонять.
   - А ты об этом поговори с Синельниковым либо с начальником.
   - И поговорю. - Воронов набычился и сурово смотрел на Зеленина.
   - Что ты на меня уставился? Может, и меня выгнать хочешь?
   Воронов вскользь посмотрел на Катю.
   - Массивы бетонировать скоро. А этот  недоросль  прислал  такой  состав
гравия, что им не тонкие стенки бетонировать, а фундаментные башмаки.
   За дверью раздался трубный голос жены Дубинина:
   - Идем, идем! Это ему так не пройдет. Я покажу ему...
   Могучая, пышущая гневом, она ворвалась, как пожарный,  почуявший  запах
дыма. За руку она тянула сына и с ходу пошла в атаку на Воронова:
   - Ты что же это безобразничаешь? Думаешь, на тебя управы  не  найдется?
Врешь! Я в суд подам! Я до Верховного Совета дойду!..
   - Что случилось, Ефросинья Ивановна? - перебил ее Зеленин.
   - Как, что случилось? И ты еще спрашиваешь? Он, злодей,  осрамил  моего
сына. Толя, расскажи, как он тебя ударил. Ну, чего стоишь? Рассказывай!
   Дверь снова распахнулась, и вошел сам Дубинин.
   - Фрося, у тебя совесть есть?
   Дубинин  говорил  глухо,  просительным  тоном,  и  чувствовалось,   что
подобные сцены для него не впервой и что ему стыдно.
   - Ты не у меня совесть спрашивай, а у него, - она  гневно  показала  на
Воронова. - Вот кто бессовестный.
   - Ну, кто здесь какой - это наше мужское дело, Разберемся. А ты ступай,
ступай домой. Толя, бери мать!
   Они вместе с сыном взяли ее под  руки,  но  в  самых  дверях  Ефросинья
Ивановна остановилась и крикнула Воронову:
   - Мы еще посчитаемся!
   - Ступай, ступай... -  Дубинин  аккуратно  притворил  дверь  и  сказал,
неловко переминаясь у порога: - Я случайно  заметил,  как  жена-то  к  вам
пошла. Ну и почуял, что недоброе учинит. Вот  оно  как...  -  Он  неуклюже
повернулся и вышел.
   - Кой черт меня дернул! - досадливо произнес Воронов. - И как это я  не
сдержался?
   - Да ничего... Нет худа без добра, - сказал Зеленин. - Ему в школе надо
учиться, а не в лаборатории работать. Все синельниковская протекция. Пусть
теперь почешет себе мягкое место.
   - А чего ради он старается? - спросил Воронов.
   - Э, брат! Здесь - тактика. Михаил Титыч и начальник отдела  кадров,  и
парторг по совместительству. Для Синельникова Дубинин -  находка.  Человек
он простой, честный, лет двадцать с лишком прослужил в армии  на  каких-то
складах, старался. И здесь вот старается.
   - Постой! - перебил его Воронов. - Разве у  Дубинина  нет  технического
образования?
   - Какое там образование!
   - Но ведь его же избирали?!
   - Конечно. Начальство предложило, мы поддержали. Да и  чего  возражать?
Человек он простой, честный.
   - Но ведь одной честности мало. Это же стройка!
   Зеленин пожал плечами.
   - А что же Лукашин? - спросил Воронов.
   - А ничего. Живет. Спокойно, хорошо живет. Работа идет  как  по  маслу,
план выполняется. Чего еще надо?
   Невозможно было различить, где кончался серьезный разговор и начиналась
желчная зеленинская ирония.
   - Можно подумать, что  вам  очень  весело  от  всего  этого,  -  сказал
Воронов.
   - А вы-то чего нос повесили? - обратился Зеленин к Кате, молча сидевшей
в стороне. - Работать будете здесь, в  моем  кабинете,  вон  в  стеклянной
кабине, - он кивнул в сторону застекленной перегородки. -  Будете  сидеть,
как на  командном  пункте.  Вся  стройка  видна  отсюда  как  на  ладошке.
Извините, друзья мои, - Зеленин округло развел руками, -  я  на  минуточку
отлучусь... - И он вышел.
   - Ну, как вы здесь устраиваетесь? - спросил Воронов.
   - Спасибо, все хорошо. - Она  как-то  напряженно  посмотрела  на  него,
словно колебалась - говорить или  нет  -  и  наконец  спросила:  -  Сергей
Петрович, может быть, я не в свое  дело  суюсь...  Но  тут  Зеленин  много
говорил про вас. Послушайте, зачем вы берете новые объекты? Ведь это же  с
целью делают...
   - Наплевать... Под большой нагрузкой жить веселее.
   - Опять это не мое дело... Но я  хочу  вас  предупредить  -  вам  хотят
рудники подсунуть. Не берите их.
   - Спасибо, Катя, за участие, - он мягко посмотрел на  нее  и  ободряюще
улыбнулся. - Все будет в порядке... Но отказываться не в моих правилах.
   За дверью послышались шаги, и Воронов направился к выходу.





   Если  бы  Синельникову  сказали,  что  он  противник   так   называемой
инициативы снизу, он бы от души рассмеялся. В самом деле, он много возился
со всякими изобретениями: он первый,  например,  поддержал  идею  создания
безманжетного краскопульта. Никому не известный  рядовой  механик  участка
Иван Селянин принес ему однажды  в  кабинет  модель  такого  краскопульта,
сделанную из  портативного  огнетушителя.  Краскопульт  был  вдвое  меньше
обыкновенного, прост и безотказен в работе, а главное - не имел манжетного
насоса, этого бича маляров. Синельников вмиг оценил  его  достоинство.  Он
сам  помог  Селянину  сконструировать  шаровой  клапан  и,  не   дожидаясь
утверждения в совнархозе, заказал пятнадцать образцов в своих  мастерских.
А теперь и в совнархозе знают,  что  этот  самый  краскопульт  куда  лучше
патентованного. Да и того же Селянина не кто-нибудь,  а  он,  Синельников,
поставил главным механиком. Нет, инициативных людей он умел  ценить,  и  в
совнархозе это знали.
   Но Воронов!.. Это совсем другое дело. Воронов  пытается  доказать,  что
планы строительства перевыполняются за счет жилья, что эти планы  попросту
занижены. Словом, он бросил вызов ему, Синельникову. Работать  на  пределе
захотел? Хорошо! Получит рудники...
   В самом деле, в будущем оловянные рудники станут  не  только  отдельным
участком, но и, по всей вероятности, самостоятельным управлением. Пока там
строится только жилой поселок, да фабрику нужно закладывать. Так что  если
Воронову отдать эти объекты, он и увязнет в них, и участок его будет  там.
И пусть себе в горах вытворяет свои чудачества. Все  подальше.  А  Лукашин
должен согласиться с этим. И уж если придется, Синельников сможет настоять
на своем.
   Лукашина  он  знал  хорошо.  Когда-то  очень   непоседливый,   "летучий
голландец", как именовали его на стройках, Лукашин исколесил весь  Дальний
Восток, и не было,  пожалуй,  ни  одного  шпунта,  забитого  в  набережные
дальневосточных  портов  без  его  участия.  Он  был  и  гидротехником,  и
фортификатором,  и  аэродромы  строил.  Синельников  впервые  увиделся   с
Лукашиным, когда лицо у того было уже в глубоких старческих морщинах. И он
"пристал к  берегу",  как  шутили  в  тресте.  Его  назначили  начальником
производственного отдела.  Невысокий,  узкоплечий,  как  подросток,  но  с
большой угловатой головой, Лукашин говорил с инженерами высоким голоском и
смотрел при этом куда-то вниз, в сторону, словно стеснялся. Ко всем у него
было одно  и  то  же  обращение  -  либо  "деятель",  либо  "труженик",  в
зависимости от занимаемой должности. Еще у него была  поговорка  -  "Всего
дела хрен да копейка". И в тресте звали его за глаза -  капитан  Копейкин.
Когда  организовался  совнархоз,  ему  предложили  должность   заместителя
начальника управления по делам строительства, но он отказался  и  уехал  в
Тихую Гавань "на самостоятельную работу". Здесь  ему  построили  отдельный
дом, обнесли высоким забором, и вскоре он весь  заполнился  многочисленной
лукашинской семьей. Возле дома осталось много нетронутых деревьев. Лукашин
разбил цветник и зажил на славу.
   - Я уж, деятели, и помирать здесь буду. Никуда больше отсюда не поеду.
   Синельников видел, что Лукашин ценит свой покой и уж конечно не  станет
ломать копья из-за какого-то Воронова. И потом  Синельников  понимал,  что
такой заместитель, как он, нужен Лукашину. В производственном опыте он  не
мог с начальником соперничать, зато тонко знал  планирование.  Он  отлично
умел извлекать  деньги  из  выгодных  объектов,  очень  хорошо  знал  свои
резервы, редко пускал их в ход  и  никогда  не  работал  на  пределе.  Эти
резервы Лукашин в шутку называл "запасами прочности". "Ну,  как  там  наши
запасы прочности? - говаривал он. - Не худо было бы нажать в этом месяце".
И они "нажимали", перекрывая план в  отдельные  месяцы,  за  что  получали
благодарности и премии.
   Строительство все разрасталось,  и  теперь  уже  каждому  понятно,  что
вместо  управления  создадут  трест.  Вот  почему  Лукашин  и  Синельников
отказались передать все  портовые  объекты  Тихой  Гавани  -  док,  пирсы,
набережные стенки - субподрядчику. Словом, всю  гидротехнику  оставили  за
собой. Это были все  выгодные  объекты  с  железобетоном,  с  металлом,  с
богатым  "запасом  прочности".  И  вот  этот  Воронов  первым  делом  стал
прощупывать их "запасы прочности". Но Синельников умеет дать по рукам... И
Лукашин должен понять это и поддержать главного инженера.
   Если бы Синельникова спросили, чему он завидует, он бы ответил:  только
одному - производственному опыту Лукашина.
   Война  застала  его  на  студенческой  скамье.   Прямо   из   института
Синельников  завербовался  в  Дальстрой.  Это  была  крупная  строительная
организация с основным "строительным кадром", так шутили  инженеры,  -  то
есть с заключенными. Там работникам  выдавали  бронь,  и  Синельников  всю
войну проработал на стройках. Правда, непосредственно на участках  работал
мало. Быстро попал в плановый отдел  и,  уже  будучи  инженером  планового
отдела, заочно окончил институт. Потом  многие  годы  просидел  в  отделах
треста. И теперь, наверстывая упущенное, постоянно бывал и в  доке,  и  на
рудниках, и на строительстве пирсов. Ему хотелось, чтобы все  видели,  как
сведущ он в любом деле. Он охотно брался за проектирование  тех  объектов,
на которые еще не было  технической  документации.  Так  спроектировал  он
массивы-гиганты, работая по ночам не жалея сил.
   И вот это налаженное с таким трудом дело мог развалить какой-то пришлый
человек. Словом, неприятности могли быть только со  стороны  Воронова.  Но
они появились совершенно неожиданно для Синельникова с другой стороны.
   Однажды  Лукашин  ездил  осматривать  массивы-гиганты   и   возвратился
озабоченный.
   - Деятель, зайди ко мне, - позвал он Зеленина и уже  в  своем  кабинете
спросил: - Ты считал массивы-гиганты на остойчивость?
   - Нет.
   - Почему?
   Зеленин развел руками.
   - В суматохе-то времени не нашлось. А потом, проект  составлял  главный
инженер. Что же я его буду проверять?
   - Ну, ты эти экивоки брось, деятель. Не к делу они. Посчитай.
   Долго провозился Зеленин с расчетами и, когда  подвел  итог,  -  ахнул.
Метацентр массива-гиганта  оказался  чуть  ниже  центра  тяжести.  Значит,
массив должен перевернуться. У него отрицательная остойчивость.
   Лукашин тщательно проверил расчеты и вызвал Синельникова.
   - Петр Ермолаевич, тебе знаком этот массив-гигант? - Лукашин подал  ему
чертеж с расчетами  Зеленина.  -  Полюбуйтесь!  -  Он  смотрел  по  своему
обыкновению вниз в сторону, но голос его звучал повелительно.
   - Расчет? - спросил Синельников, недоумевая. - Я считал уже.
   - Посмотрите! Если нужно, еще раз посчитайте.
   Синельников с минуту просматривал расчеты и вдруг густо покраснел.  Его
самоуверенное холодное лицо  изменилось,  на  губах  появилась  виноватая,
просительная улыбка.
   - Нет, не может быть, не может быть, - проговорил он, переводя глаза то
на Зеленина, то на Лукашина, словно ища поддержки.
   - Ну что ж, докажите обратное, - холодно заметил Лукашин.
   - Постойте,  постойте...  Здесь  что-то  не  то.  -  Он  склонился  над
расчетом, стал быстро проверять  формулы,  прикидывал  на  логарифмической
линейке, и чем дальше, тем все суетливее становились его движения. Наконец
он распрямился, растерянно пожал плечами.
   - Черт знает что! Не понимаю, как это могло произойти.
   - Садитесь, - указал Лукашин рядом на стулья Зеленину и Синельникову. -
Что делать? Как будем выводить массивы-гиганты в море?
   - Единственный выход - на понтонах, - сказал Зеленин.
   - Понтоны мы не достанем, по крайней мере, в  эти  месяцы,  -  возразил
Лукашин. - А массивы ставить нужно.
   - Придется изготовлять  деревянные,  -  заметил  Синельников,  все  еще
виновато улыбаясь.
   - Правильно мыслишь, деятель. Но деревянные понтоны - лишний расход. На
него могут обратить внимание, и потом неприятностей  не  оберешься.  Стало
быть, этот расход нужно оправдать.
   Лукашин долго выводил  карандашом  какие-то  затейливые  каракули;  его
большой палец смешно отгибался и был похож на кочедык, которым  в  старину
плели лапти. Лукашин сидел сбоку стола, заплетя ногу за ногу  штопором,  и
впереди вместо одного носка торчала пятка.  "Как  это  он  ухитряется  так
вывертывать суставы?" - думал Синельников и отмахивался от этих неуместных
мыслей и досадовал, что в голову не приходило ничего путного.
   - Вот что, деятели, - заговорил наконец Лукашин, -  массивы-гиганты  мы
потом должны добетонировать на месте - голову пирса делать.  Работа  будет
идти медленно - волны мешают. А понтоны нам позволят еще на берегу поднять
стенки чуть выше проектной  отметки,  да  и  в  море  будут  ограждать  от
волнения. Значит, дело пойдет быстрее. Вот и надо подсчитать, сколько дней
мы сможем таким образом сэкономить, выиграть. И написать надо  официальный
документ, что за счет этого выигрыша во времени мы идем на  дополнительный
расход. На изготовление понтонов. А теперь ступайте и действуйте.
   Уходя, Синельников подумал о том, что  эта  неприятность  при  разумном
подходе еще и пользой обернется.





   После работы  в  контору  к  Воронову  сходились  десятники,  механики,
мотористы -  велись  подсчеты  сделанного  за  день,  закрывались  наряды,
выписывались новые. Затем он ехал с рапортом к  начальнику  Управления  на
летучку.
   Лукашин собирал всех к девяти  часам  вечера.  "Время  теперь  горячее,
деятели, извольте докладывать лично, что сделано и  что  намечено".  Домой
возвращался только к одиннадцати, наскоро  перекусив  сыром  или  копченой
кетой, засыпал тяжелым тревожным сном.
   По утрам вставал рано с неприятной вялостью во всем теле  и,  перекусив
тем же сыром или кетой, бежал на  работу.  К  семи  часам,  когда  еще  на
объектах, не было ни души, надо успеть в  гараж  -  выколотить  грузовики,
разослать экспедиторов по складам, подписать путевки  и  накладные.  Потом
мчаться на груженом самосвале с  каким-нибудь  цементом  или  кирпичом  на
далекий объект, где уже началась работа и ждут его указаний,  расстановки.
Все это и называлось - "войти в дело" или "горячим временем"...
   В последние дни они готовились к бетонированию массивов-гигантов. Бетон
решили  изготовлять  на  месте.  Для  этого  сколотили  дощатый  навес   и
установили под ним три бетономешалки.  Воронов  сам  тщательно  осматривал
опалубку каждого массива, проверял  прочность  арматурной  вязки,  сварные
узлы... И вот, когда эта подготовительная работа подходила к концу,  вдруг
прислали на участок новое распоряжение.
   Воронов вместе с Семеном лазили в сложном плетении арматурных  сеток  и
проверяли электропроводку для вибраторов.
   - Ну как? Не подведешь с бетонированием? - спрашивал Воронов. - Смотри,
опозоримся на всю стройку.
   - Что вы, Сергей Петрович!
   По лестнице на опалубку поднялся Михаил Забродин.
   - Сергей Петрович! - крикнул он, помахивая чертежом. - Новость! Вот!  -
Он подал Воронову чертеж.
   - Что такое?
   - Приказано понтоны деревянные делать для массивов, - ответил Михаил.
   Воронов развернул чертеж, внимательно посмотрел его и  озабоченно  свел
брови. Потом вынул карандаш и начал быстро набрасывать цифры  на  обратной
стороне чертежа.
   - Я поехал в Управление, - сказал он наконец Михаилу и сунул  чертеж  в
планшетку. - Надо выяснить, в чем дело.
   В кабинете начальника производственного отдела он  увидел  уже  готовый
макет деревянного понтона. На  столе  перед  Зелениным  стоял  миниатюрный
массив-гигант с этим деревянным кольцом поверху. Воронов мельком  взглянул
на Катю, сидевшую за стеклянной перегородкой, и  быстрым  шагом,  наклонив
голову, пошел к Зеленину. Тот встретил его понимающей едкой улыбкой.
   - Чего это ты как на ринг вышел? Зубы-то стиснул.  Иль  вправду  хочешь
подраться?
   Воронов показал на макет массива-гиганта:
   - Кто придумал массивы-гиганты на деревянных понтонах выводить?
   - Лукашин.
   - Что он - с ума сошел?
   - Почему?
   - К чему огород городить? Выведем в море как обычно, без понтонов.
   - Видишь ли, - дипломатично произнес Зеленин. - С понтонами мы  быстрее
соорудим из них пирс. Восемь дней экономим. Это подсчитано.
   - А не подсчитано, во что обойдется эта экономия? Сколько стоит  каждый
понтон? Тысяч пять?
   - Примерно, - утвердительно кивнул Зеленин.
   - А их нужно восемь штук, - горячился Воронов. - Восемью пять  -  сорок
тысяч. Хорош выигрыш! Нет, тут что-то нечисто. Ты не хитри.
   - А ты об этом с Лукашиным поговори.
   - И поговорю, в кулак шептать не привык.
   - Геройствуешь? - улыбнулся Зеленин.
   - По крайней мере, не ехидничаю. Смотрю я на тебя, Леонид Николаевич, и
удивляюсь - человек ты деловой, видишь все  несуразности  на  стройке,  но
прячешься от них в насмешки, как черепаха в панцирь.
   - В панцире жить можно, - сказал Зеленин и продекламировал:

   - Из чего твой панцирь, черепаха? -
   Я спросил и получил ответ:
   - Он из мной пережитого страха,
   И брони надежней в мире нет.

   - Цинизм - это следствие озлобленной души, - отчеканил Воронов.
   - Замолчи!  -  Зеленин  встал  и  вышел  из-за  стола.  -  Озлобленный,
говоришь? - Он остановился перед Вороновым. -  Ты  здесь  работаешь  пятую
неделю, а я четвертый год. Главным инженером был. Геройствовал так же вот.
А теперь в производственном отделе сижу. Ниже катиться не хочу... Понял?
   Катя во время этой перепалки в напряжении застыла над столом.
   В кабинет вошел Лукашин.
   - А, деятель, здравствуй! - обратился он весело к Воронову. - Что это у
вас тут за шум, аж в коридоре слышно? - ласково взяв Воронова под руку, он
подвел его к макету массива. - Ну, как тебе наше изобретение на  понтонах,
нравится?
   - Нет.
   - Почему?
   - Ненадежно и дорого. Буду категорически возражать.
   - За дешевизной гоняетесь, -  сдержанно  возразил  Лукашин.  -  Кстати,
издержки производства неизбежны в любом деле. А время нам дороже денег.
   - Особенно когда они государственные, - отрезал Воронов.
   Катя даже зажмурилась.
   - Вот что, деятель! - холодно сказал Лукашин. -  Я  двадцать  пять  лет
трудился на стройках и  за  это  время  не  раз  встречал  таких  речистых
обличителей, которые живут в коллективе без году неделя.  Извольте  делать
то, что вам поручено. - И уже  на  ходу,  возле  двери,  не  оборачиваясь,
добавил: - Вперед  советую  выражаться  уважительнее,  хотя  бы  по  долгу
службы.
   - Ну как, поговорил? - спросил Зеленин, почесывая лысину.
   - Поговорил, - сквозь зубы произнес Воронов и,  не  простившись,  ушел,
хлопнув дверью.
   Катя вышла из-за перегородки, взволнованно прошлась по кабинету.
   - Не понимаю, - остановилась она перед Зелениным,  пожимая  плечами.  -
Зачем понадобились эти понтоны?
   - М-да, - улыбнулся Зеленин. -  Видишь  ли,  у  массивов  отрицательная
остойчивость. Они перевернуться могут. Потонут!.. Без понтонов нельзя.
   - Как так? Это же недопустимо!
   - Да вот так. Их главный инженер спроектировал. Блеснул!
   - А что же Лукашин?
   - Дал втихую нагоняй мне и Синельникову. Но  ведь  он  и  сам  виноват.
Просмотрел! Не станет же он оглашать этот конфуз. Авторитет свой  бережет.
Да и выход искать надо. Вот он и сделал ход конем:  на  понтонах  выводить
массивы. И оправдание нашел  -  восемь  дней  экономии.  Вот  как  жить-то
учитесь!
   - Но ведь их опасно устанавливать. Перевернуться могут!
   Зеленин остановил ее:
   - Это - кабинет, а не площадь. Не кричи!
   Она молча ушла за  перегородку,  надела  свою  клетчатую  шляпу,  взяла
сумочку и направилась к выходу.
   - Куда ты? - крикнул ей вслед Зеленин.
   Но она даже не обернулась.
   - Да что вы - с ума, что ли, посходили все?
   На площади перед Управлением она села в автобус и  доехала  до  старого
порта. "А теперь недалеко, пешком вдоль берега",  -  решила  она  и  пошла
торопливо  по  каменистой  тропинке.   Почему   он   все-таки   согласился
устанавливать массивы-гиганты  с  отрицательной  остойчивостью?  Ведь  это
опасное дело! Зачем он берет на себя  такую  ответственность?  Или  он  не
догадывается, в чем дело? Нужно предупредить его, поговорить  с  ним.  Она
понимала, что ее поспешный побег мало что изменит,  и  все-таки  торопливо
шла к нему на участок.
   Тропинка вилась по оголенным, словно ободранным, отрогам большой  сопки
вдоль самого  берега  бухты.  Внизу  с  шумом  колотились  волны,  и  Кате
казалось, что это бьется ее сердце. Ветер трепал на ней спадающий воротник
серой кофты, плотно лепил на ноги  узкую  юбку,  и  было  трудно  идти  на
спусках. "Словно спутанная", - подумала она.
   Ее одинокая фигура, спускавшаяся с голой обрывистой сопки, была  хорошо
видна со строительной площадки, от  массивов.  Лиза  ее  узнала  сразу  по
клетчатой шляпе.
   - Сергей Петрович! - крикнула она, запрокинув голову.
   Сверху, из-за опалубки массива,  высунулась  сначала  голова  Воронова,
потом Михаила.
   - Что такое? - спросил Воронов Лизу не совсем любезно.
   - Катя Ермолюк! - Лиза показала на подходившую Катю.
   - А-а, - Воронов вылез из опалубки массива-гиганта, спустился на  землю
по лесенке и пошел навстречу Кате.
   Лиза ушла за массив и стала подсматривать за ними из-за угла  опалубки.
Вдруг ей на голову свалилась щепка. Она вздрогнула и вскинула голову: там,
на высоте семи метров, сидел Михаил и хитро подмигивал ей: "Ай-я-яй!"
   - Подумаешь, важность какая, - Лиза и не стронулась с места.
   - Сергей Петрович, я пришла вам кое-что сообщить про массивы-гиганты, -
говорила Катя, все еще волнуясь и тяжело дыша от быстрой ходьбы. -  У  них
отрицательная остойчивость. Зеленин сказал.
   Воронов взял ее за руку, с минуту шел молча к морю.
   - Знаю, - наконец произнес он. - Уж проверил.
   - Но ведь их опасно устанавливать!
   - На то я и инженер, чтобы  не  бояться  таких  опасностей.  -  Воронов
сорвал тальниковый прут, подошел к самому приплеску. - Присядьте. Чего  вы
волнуетесь? - указал он на большой валун.
   Катя села и невольно оглянулась - отсюда их не видно было  -  заслоняла
скала.
   - Я вас не понимаю, - сказала она, с недоумением пожимая плечами.
   - А чего же тут понимать? Кому-то надо исправлять ошибки.  Дело  стоять
не должно.
   - Но нельзя же молчать!
   - А я и не собираюсь  молчать,  -  задумчиво  произнес  Воронов,  чертя
прутом по влажному песку.
   Они старались не смотреть друг на друга, испытывали  какую-то  странную
неловкость, молчали... Но говорить ему хотелось с  ней,  только  совсем  о
другом, о том, что она пришла к нему, пришла сама, и массивы  тут  ни  при
чем... Все проще и важнее - он ждал ее, ждал последние дни и ночи,  и  сам
хотел к ней, и пошел бы, если бы не эта  дьявольская  занятость,  если  бы
знал, что она выйдет навстречу...
   - Значит, зря я сюда шла, - сказала она наконец.
   - Нет, почему же! Очень даже не зря...  Очень.  -  Он  смотрел  на  нее
как-то растерянно и робко улыбался. - Хотите  знать  -  я  бы  сам  к  вам
пришел.
   Она встала.
   - Сергей Петрович! Сережа, милый!.. - она бросилась ему на грудь и  вся
тряслась и плакала, приговаривая: - Прости меня, прости...
   Он целовал ее прохладные, отдающие морской влагой волосы и бормотал:
   - Ну что ты, что ты, глупая! За что же? За что?





   Голубые стены лукашинского коттеджа в летний день совершенно  тонули  в
густой листве амурских бархатов, кленов  и  ясеней.  Здесь,  у  бугристых,
выпирающих из земли корней таежных исполинов, было тихо, свежо и  тенисто.
Лучшего места для отдыха и не найдешь. Лукашин любил под вечер растянуться
в гамаке с газетой в руках, слушать заливистый хохот своей  многочисленной
неугомонной детворы и добродушную воркотню дородной  супруги,  оберегающей
цветники.
   Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь заслон деревьев: в подсвете
красноватых  лучей  трепетали  серебристые  перистые  листья   бархата   и
мельтешили в глазах, как морская рябь. Лукашин отложил газету  и,  закинув
руки за голову, долго смотрел на протекающее сквозь листья  синее  небо  и
думал о том, что вот прошел еще один день, что  завтра  будет  новый,  что
дни, в сущности, так мало отличаются один от другого, как и эти листья.
   - Сеня! - послышался от цветников голос жены.
   - Аиньки!
   - К тебе Петя пришел.
   - Так пусть проходит, - не вставая, сказал Лукашин.
   От дома шел Синельников, одетый, как всегда,  щеголевато  -  он  был  в
светло-сером костюме и кофейного цвета шляпе.
   - Ну, что стряслось? - спросил Лукашин. - Ты, деятель, и  после  работы
не даешь покоя. - Он, кряхтя, стал подниматься.
   - Да вот распоряжение о закладке фабрики пришло,  -  подал  Синельников
депешу. - Пришел посоветоваться, кого послать завтра на рудники.
   Лукашин прочел бумагу.
   - Ну и кого думаешь? - спросил он.
   - Мне думается, Воронова  надо  послать,  -  предложил  Синельников.  -
Закладка фабрики - дело ответственное. К тому же там строительство  жилого
поселка идет скверно. Может, пристегнем ему и поселок? Я думаю, он  двинет
дело.
   - Правильно мыслишь, деятель. Он  потянет.  Феня!  -  крикнул  Лукашин,
обернувшись к жене. - Принеси-ка чего-нибудь из графинчика!
   - Сейчас.
   Над  гамаком,  раскинув  свои  пестрые  крылья,  спланировал  дятел  и,
усевшись неподалеку на толстый ясень, начал  деловито  постукивать  носом.
Лукашин с минуту наблюдал за ним.  Потом  перевел  свои  робкие  глаза  на
Синельникова, усмехнулся:
   - Видал, птаха какая? Порхает, суетится, а дело  свое  делает  и  место
свое знает. Не лезет в соловьи. Так вот и в жизни, деятель,  важно  занять
свое место.
   - Правильно, Семен Иванович! Да не каждый знает, какое  место  отведено
ему, - сказал Синельников в тон Лукашину, с оттенком многозначительности.
   Жена Лукашина, седеющая женщина с могучим тройным подбородком, принесла
графинчик густой вишневой наливки, две рюмки и тарелочку свежих парниковых
огурцов. Лукашин  снял  с  себя  полосатую  куртку,  расстелил  на  траве,
разложил на ней все это богатство и присел на колени.
   - Давай сюда, деятель! - Он налил обе рюмки.
   Синельников, боясь запачкать костюм, присел на корточки.
   - За новую фабрику, - поднял рюмку Лукашин.
   - И за успех Воронова, - добавил, улыбаясь, Синельников.
   На следующий день он занес в производственный отдел папку  с  чертежами
фабрики, положил на стол Зеленину.
   -  Вот,  передайте  Воронову   чертежи.   Пусть   отправляется   завтра
закладывать обогатительную фабрику.
   - Значит, Воронова решили на рудники послать?
   - Да, Воронова. И передайте ему, чтобы он принял там еще жилой поселок.
   - Но почему же Воронова? - вышла из-за своей перегородки Катя. - Ведь у
него план повышенный. Он сорок человек отпустил с основных объектов!
   - Вы напрасно беспокоитесь за него, - любезно возразил  Синельников.  -
Он отличный производственник. И потом, если ему не под силу, он может  сам
отказаться. - Синельников слегка  кивнул  головой  и  вышел  своей  легкой
походкой.
   - Леонид Николаевич, да что  же  это  такое?  -  с  бессильной  горечью
спросила Катя. - Он план может провалить.
   - К этому и ведут, - зло ответил Зеленин.
   - Но зачем?
   - Чтоб не лез поперед батьки в пекло. Вы знаете, что  будет,  если  ваш
Воронов выполнит план без сорока человек?  Строительству  удвоят  жилищную
программу. Понятно? А от Синельникова потребуют выполнить ее.  -  Он  взял
оставленную Синельниковым папку и сердито вышел.
   В вестибюле за длинным некрашеным столом одиноко сидел шофер  дежурного
"газика" и выкладывал столбики из домино.
   - Поехали в рыбный порт,  к  Воронову,  -  сказал  ему  Зеленин  и,  не
задерживаясь, пошел к машине.
   "Ну, Аника-воин, - невесело подумал он про Воронова, -  вот  теперь  ты
попрыгаешь!"
   Ему  нравилась  открытая,  горячая  натура  Воронова  и  эта  ничем  не
поколебленная вера в правоту дела, в свои силы. А он  давно  уже  растерял
свою уверенность. Жизнь обходилась с ним далеко не  любезно,  она  тискала
его, точно пресс формовочную глину,  и  Зеленин  не  раз  удивлялся  своей
выносливости. Первый удар обрушился на его голову  совершенно  неожиданно:
это было в тридцать восьмом году. Он был тогда еще  совсем  юнцом,  только
что окончившим институт. Работал в Белоруссии, неподалеку от  границы,  на
строительстве  небольшой  гидроэлектростанции.  Грунты  были   болотистые,
тяжелые,  речушка  своенравная,  лесная.  После  сильных  дождей   размыло
временную фашинную перемычку, залило котлован с  оборудованием,  посрывало
насосы. Словом, убытки были большие. Началось расследование. И посадили за
вредительство кое-кого из инженеров, в том числе и его, ответственного  за
перемычку. В сорок втором выпустили, и он сразу попал в армию. Потом  бои,
три раза был ранен и под самый конец войны получил тяжелую контузию -  два
с лишним года провалялся в госпиталях  -  и  опять  встал  на  ноги.  Куда
податься? Жена с маленьким сыном была угнана  в  Германию  и  пропала  без
вести. Знания порастерял настолько,  что  на  большую  стройку  идти  было
стыдно. Он и подался на край земли, сюда, на Дальний Восток. И здесь начал
все сначала: и стаж производственный зарабатывать, и семью наживать.
   Четыре с лишним года  назад  его  послали  главным  инженером  в  Тихую
Гавань. Здесь тогда было маленькое строительство по реконструкции  старого
рыбного порта,  кое-что  закладывалось  в  рыбацком  поселке  да  строился
рыбоконсервный  заводишко.  Но  уже  через  год   строительная   программа
увеличилась в несколько раз... А потом по соседству было открыто оловянное
месторождение и запроектированы рудники  с  горняцким  поселком.  Прислали
изыскательскую группу с представителем от заказчика.
   Зеленин выбрал под будущий поселок широкую солнечную долину, километрах
в пятнадцати ниже того ущелья, где должны быть рудники. Он составил проект
и послал его на утверждение в совнархоз. И вот приехал сам председатель  с
начальником управления горнорудной промышленности  и  начисто  забраковали
зеленинский проект, приостановили уже начатые работы по закладке поселка и
приказали перенести строительство ближе к  рудникам  в  целях  экономии  и
удобства. Зеленин пытался возражать, но его не поддержал Лукашин. "Не  все
ли равно, деятель, где нам строить. Мы подрядчики".
   А через два  месяца  в  Тихую  Гавань  приехал  на  должность  главного
инженера Синельников  -  автор  нового  проекта  горнорудного  поселка.  В
приказе говорилось, что, в связи с увеличением объема работ, целесообразно
сосредоточить усилия Зеленина на производственном отделе, и далее в  таком
духе... Зеленин отнесся к этому  философски  спокойно,  только  чаще  стал
выпивать и насмешливее, желчнее получались  его  рассуждения.  Собственный
горький опыт научил его прозорливости. Он и теперь видел, чего  добивается
Синельников, и ему было жаль запальчивого в  своем  упорстве  Воронова.  А
впрочем, ну их всех к чертям! Жизнь идет  своим  ходом.  И  все,  в  конце
концов, в порядке вещей.
   Воронова он застал на участке, в конторе.
   - Привет передовикам! - воскликнул Зеленин, входя. - А вот и добавочная
нагрузка. - Он подал папку с чертежами  сидящему  за  столом  Воронову.  -
Белено ехать завтра на рудники фабрику закладывать.
   Воронов с недоумением  принял  папку,  раскрыл  ее  и  озабоченно  стал
рассматривать чертежи.
   - Да, но ведь  у  меня  план  под  угрозой!  И  потом,  массивы-гиганты
бетонировать надо.
   - У всех план. У тебя есть заместитель, вот и поручи ему.
   - У меня же повышенные обязательства!
   - Вот тебе и отдали фабрику. Почетное дело! Кстати,  горняцкий  поселок
тоже примешь.
   Воронов испытующе посмотрел на Зеленина.
   - Понятно! - наконец тяжело произнес он и встал.
   С минуту ходил,  подминая  скрипучие  половицы.  -  Что  делается!  Что
делается! И все довольны.
   - Почему все? Вот ты, например, недоволен.
   - А ты доволен?
   - А я посмотрю, как ты теперь план будешь выполнять. А не  выполнишь  -
уж на тебе отоспятся.
   - Спасибо за откровенность... Все равно,  рано  или  поздно,  а  нам  с
Синельниковым придется столкнуться.
   - Да дело-то не в Синельникове, голова.  Ведь  Синельников  не  сам  по
себе, а при Лукашине. По попомни меня, если Синельников будет  проигрывать
- Лукашин пожертвует им.
   - Почем ты знаешь?
   - По личному опыту. Он даже поддержит тебя.
   - Почему - даже?
   Зеленин усмехнулся.
   - Поддержать может. Но учти, Лукашин никогда не поставит  тебя  главным
инженером.
   Воронов в недоумении пожал плечами.
   - Не догадываешься? У тебя слишком много самостоятельности.  Ты  можешь
гнуть свою линию. Нет, таких в заместители не берут. Впрочем,  желаю  тебе
удачи.





   Воронов выехал на рудники ранним утром. Впрочем,  рудников  никаких  не
было; так называлось  прорабство  в  верховьях  речки  Снежинки  на  месте
оловянного месторождения. Воронов ехал закладывать  первую  обогатительную
фабрику для будущих рудников. Там уже строился жилой поселок для горняков,
но, судя по донесениям, дела шли из рук вон плохо.
   Дорога в верховьях Снежинки проходила по таежной долине и была в летнее
время доступна только для тракторов, да, в порядке исключения, пробивались
к рудникам грузовики - "татры".
   Машину, на которой ехал Воронов, основательно загрузили  кирпичом,  так
что рессоры вытянулись в стрелочку.
   - Надо, чтоб лесная жижа вылетала из-под колес, как  из-под  пресса,  -
пояснил шофер, конопатый худенький паренек  в  солдатской  гимнастерке.  -
Чтоб до корней пробивало.
   Грузовик был высокий, тяжелый, как танк, с двумя  ведущими  мостами  да
еще  со  свободной  подвеской  четырех  спаренных  задних  скатов.  В  его
тупорылом корпусе глухо рокотал могучий дизель.
   - Цепи возьми на всякий случай, - сказали шоферу в гараже.
   "Черт возьми! Словно на штурм Казбека собираемся", -  невесело  подумал
Воронов.
   Сразу же за поселком, как только въехали в березовое мелколесье, дорога
запетляла.  Первый  мосток   через   Снежинку,   выложенный   из   кривых,
неошкуренных бревен,  под  тяжелыми  колесами  грузовика  забился,  как  в
ознобе. Воронов опасливо покосился из кабинки на стремительный, бугристый,
словно перевитый, поток:
   - А не провалимся?
   - Тут неглубоко, - равнодушно отозвался шофер. - Мы  раз  десять  будем
переезжать ее, Снежинку-то.
   И в самом деле,  километра  через  полтора  невыносимо  тряской  дороги
грузовик  на  мгновение  застыл  на  гравийном   речном   откосе,   словно
приглядываясь, и, раскатисто всхрапнув, смело пошел в речной поток,  шумно
разбрызгивая воду. Потом этих бродов и через  речку,  и  через  потоки,  и
через болота было столько, что Воронов сбился  со  счета.  Ехали  по  двум
широким  колеям,  оттиснутым  зубчатыми  гусеницами.   На   корневищах   и
выворотнях могучий грузовик кренило и  бросало  с  боку  на  бок.  Воронов
упирался обеими ногами в пол кабинки, держался за скобу,  и  все-таки  его
сильно потряхивало. "Эдак всю душу вымотает, пока доедешь, - думал он. - И
что у нас за народ! Фабрику закладывают, а  дороги  к  ней  нет...  Давай,
давай! Будет и дорога. Разумеется, будет  когда-нибудь.  Но  почему  не  с
дороги начинать? Почему начинаем закладывать фабрику, когда еще поселок не
готов?
   Ведь и дорога и этот поселок нужны позарез, и,  рано  или  поздно,  они
будут! Так почему их до сих пор нет? Ведь давно известно, что фабрику  там
ставить надо. Почему же рабочие,  строя  фабрику,  теперь  должны  жить  в
палатках? Почему сначала не построить этот поселок? И рабочих завезти в те
дома столько, сколько нужно для строительства фабрики.  И  поселить  их  в
настоящие квартиры. И работа пойдет веселее и куда легче. А так мы  ломаем
машины на этих вот дорогах, несем убытки на временном жилье... А  люди?  В
какие убытки уложишь их лишения?"
   Широкая  лесная  долина,  по  которой  петляла   Снежинка,   все   выше
поднималась в горы.  Они  тянулись  двумя  ровными  хребтами,  увалистыми,
пологими, затененными дремотной таежной синевой.  Куда  ведут  они  и  где
окончатся - кто знает? Их мягкие от лесного  покрова,  словно  шерстистые,
спины пропадали где-то высоко в лиловом мареве  горизонта.  А  машина  все
упорно шла, подпрыгивая, решительно ревела, и можно было подумать, что она
в самом деле хочет забраться куда-то на небо.
   Мысли Воронова от этой беспрестанной тряски постоянно прерывались, и  в
памяти возникал вчерашний вечер, Катя и как привел он ее домой.
   Он ввел ее в квартиру  по-смешному  торжественно:  оставил  чемодан  на
лестничной площадке и повел ее, открывая двери и в комнаты, и на балкон, и
в ванную - отчего квартира казалась больше и внушительней.
   - Это все наше! - говорил он, радуясь, чувствуя, как смотрит она больше
на него самого, чем на эти двери, белые раковины и блестящие краны.
   - Наше, - тихо повторяла она. - Наше... я как во сне.
   Потом они пили водку и смеялись, что на закуску нашлась только копченая
кета. Они обдирали сухие вязкие волокна и складывали их в кучку, на  столе
перед собой, точно щепки. "Мы биндюжники!" - засмеялась Катя, не  особенно
представляя себе смысл этого слова. "Мы охотники, - возражал Воронов. -  У
нас есть юкола, но нет собак, поэтому мы поедаем ее  сами..."  Он  наливал
водку в высокие пластмассовые стаканчики. Каждый раз после выпитой  стопки
он обнимал ее за плечи и притягивал  к  себе.  Она  запрокидывала  голову,
закрывала глаза и жадно, торопливо целовала его.
   Он вдруг легко поднял ее на руки и понес в спальню.
   - Боже мой, в комбинезоне? - прошептала она.
   - Наплевать! - он совсем позабыл, что не переоделся с работы.
   - Наплевать, - повторял он, торопливо сбрасывая одежду с  ее  обмякшего
податливого тела... У него дрожали руки и щемило где-то в горле, точно  от
испуга. Его и в самом деле охватил на какое-то мгновение страх -  а  вдруг
всего этого не будет, не состоится? И то, к чему он теперь стремился, чего
так жаждал, казалось важнее всего на свете.  И  он  всем  существом  своим
чувствовал, как сильно забилось сердце, как отдавались эти удары  гулом  в
ушах, как от радостной тревоги распирало грудь. "Ну, скорей же, скорей!" -
все кричало в нем в какой-то слепой ярости. Катя, Катюша... Катенька...
   А утром, когда он чуть свет очнулся от короткого сна,  то  увидел,  как
разбросанные на полу вперемешку валялись простыни, сапоги, одеяло,  черный
комбинезон и розовая сорочка. Катя  спала  совершенно  нагой,  свернувшись
калачиком, положив голову ему на руку. Она показалась ему теперь худенькой
и совсем небольшой. Он стал тихонько гладить ее ноги и удивился, что бедра
были теплые, а голени каменно холодными...
   Потом на балконе в пестрых  халатах  они  пили  кофе,  и  он  удивлялся
свежести ее лица - как будто и не было беспокойной ночи,  словно  проспала
она восемь часов беспробудным сном.
   - Ну, обживай здесь... хозяйка, - сказал ей на прощанье Воронов.
   Она долго не отпускала его у порога:
   - Приезжай скорее, Сережа!..


   Грузовик,  натужно  ревя,   медленно   выползал   из   болотной   гати;
застоявшаяся зеленоватая жижа быстро затягивала следы, и только по  хрусту
фашин под колесами можно было предположить, что  под  ними  есть  все-таки
какая-то твердая основа. Вместе с болотом внезапно окончился  лес.  Машина
весело катила по мягкой,  черной,  взбудораженной  тракторами  дороге.  На
травянистой широкой впадине вовсе не было леса,  и  оттого  казалось,  что
горы здесь внезапно расступились,  отдав  этот  простор  солнцу,  ветру  и
веселым серебристым волнам, несущимся по высокому  травостою  в  оранжевых
пятнах  саранок  и  синих  вкраплинах  касатиков.  Посреди  этой   пестрой
цветочной  благодати  серыми  кочками  возвышалось  несколько  заброшенных
развалюшек, полузаросших бузиной и бурьяном.
   - Что это за местечко? - спросил Воронов у шофера.
   - Солнечное. Раньше здесь подсобное хозяйство леспромхоза было.
   -  Солнечное!  -  Воронов   вспомнил,   что   в   этом   Солнечном   по
первоначальному проекту Зеленина и должен был строиться поселок горняков.
   - А ну-ка останови!
   Он вылез из кабинки как раз  напротив  невысоких  куч  битого  кирпича.
Осмотрелся. Здесь же, недалеко от дороги,  чернели  когда-то  вырытые  под
фундамент траншеи: теперь они обсыпались, отвалы их позаросли травой.  Да,
в этом самом месте по замыслу Зеленина закладывался поселок.  Сомнений  не
было. Ну что ж, по крайней мере, место выбрано подходящее. Посмотрим,  что
там. Воронов влез в кабинку.
   - Поехали!
   И снова пошел густой подлесок,  только  не  светлый  березовый,  как  в
низовьях, а  темный  кедрач.  По  уступам  скалистых  отрогов  карабкались
островерхие ели; свилистые ветви ильмов и трескуна безжизненно свешивались
над дорогой, точно перебитые. Высокие хмурые хребты, словно в отместку  за
приволье Солнечного, сошлись теснее, громоздя друг перед другом  угловатые
гранитные  плечи.  Долина  перешла  в  горное  ущелье.  Снежинка  зашумела
тревожнее и вся растеклась по каменистому ложу на десятки пенистых ручьев.
Вскоре скрылось за одним из хребтов солнце, и  со  дна  ущелья,  там,  где
сгрудились темные кедры, потянуло  острой  погребной  сыростью.  Чем  выше
поднимались в горы, тем все теснее  становилось  ущелье,  все  беспокойнее
металась река по своему изменчивому руслу.
   На рудники  приехали  лишь  за  полдень.  Сперва  показались  дома  так
называемого аварийного поселка, то есть поселка, располагающегося у  самой
фабрики, в котором будут потом  размещаться  дежурные  службы.  Он  был  в
основном уже построен. Воронов насчитал шесть восьмиквартирных двухэтажных
домов, прижатых Снежинкой к самому подножию хребта. Чуть на отшибе  стояло
обнесенное забором деревянное здание школы. Полускрытая  елями,  виднелась
белая коробка котельной, черная труба вровень с макушками елей. Прорабская
дощатая контора вместе с двумя сараюшками-складами притулилась  под  самым
скальным навесом. Воронов поставил машину под разгрузку,  а  сам  пошел  в
контору.
   Здесь, вокруг стола на табуретках, сидели человек пять ребят и отчаянно
ругались. В конторе  было  сумрачно  от  табачного  дыма  и  голо,  как  в
проходной. В одном углу стоял грубо  сколоченный  из  неоструганных  досок
стеллаж, на его полках валялись чертежи. Возле стеллажа виднелось ведро, в
котором плавал ковш.
   - Что это у вас за спор? - спросил Воронов, поздоровавшись.
   Один  из  споривших,  с  редкими  рыжими   волосами,   сквозь   которые
просвечивался шишковатый череп, словно булыжник сквозь клок сена,  сердито
вскинул  на  Воронова  голубые  глазки  с  белыми  ресницами  и  вызывающе
произнес:
   - А вы кто такой, чтоб отчитываться перед вами?
   Воронов представился, показал направление, подписанное Лукашиным. Рыжий
парень сразу как-то обмяк, и его белые ресницы часто замигали.
   - Прораб Белкин, - протянул  он  руку  и  заговорил  быстро,  заикаясь,
словно  его  подстегивали:  -  Что  ж  это  за  работа!  Надо   фундаменты
закладывать,  траншеи  копать,  а  наши  бригадиры  только  и  знают,  что
скандалить...
   - Да ты обеспечь нас насосами!
   - Ломы давай нам, клинья! А потом  работу  спрашивай,  -  загудели  все
разом.
   - Стойте! - Воронов поморщился. - Выкладывай по очереди. Кто первый?
   Но все умолкли, как по команде. И снова заговорил Белкин:
   - Насосов у нас не хватает. Да  разве  их  напасешься!  Ведь  мы  здесь
только и делаем, что воду качаем. - Он огорченно  махнул  рукой.  -  Да  и
наледь замучила. Хватишь грунт штыка на полтора, а там -  лед:  ни  киркой
его, ни лопатой не возьмешь.
   - Это где же наледь?
   - Да по всему ущелью. Особенно на месте будущего главного поселка.
   - В июне - и наледь? - удивился Воронов.
   - Ого! Она тут до самого августа держится, как в хорошем погребе.
   Один из сидевших, черноусый, с намотанным на голову полотенцем, похожий
на турка, зло сказал, ворочая синеватыми белками:
   - Мы ехали сюда за десять тысяч километров не воду качать, а работать.
   - Так не будешь же в  воде  фундамент  класть!  -  крикнул  с  каким-то
тоскливым бессилием Белкин. - Или тебе все равно, лишь бы траншею завалить
и деньги получить?
   - Ты нас  деньгами  не  попрекай,  -  угрюмо  пробасил  широкоскулый  с
облезлым носом рабочий в засаленной гимнастерке. - Много  мы  у  тебя  тут
заработали денег-то?
   - У меня заработали? Ты так же у  меня  работаешь,  как  я  у  тебя,  -
отбивался и наскакивал по-петушиному Белкин.
   - Ты нас работой должен обеспечить, а не мы тебя, - упрямо твердил свое
рабочий в гимнастерке.
   - Поди ты, докажи ему, что здесь не частный сектор! - Белкин  всплеснул
руками и просительно посмотрел на Воронова в надежде получить поддержку.
   Воронов знал, что подобные препирательства затягиваются надолго  и  тут
порой трудно бывает не только разобраться, кто прав,  кто  виноват,  но  и
доискаться до причины споров. Поэтому он решил попросту перевести разговор
на другую тему. Посмотрев на широкоскулого, он спросил дружелюбно:
   - Где это вы так нос перекалили? Вроде бы вас не балует здесь солнышко.
   Парень в гимнастерке пощупал свой облупленный сизый нос.
   - А вон там, на верхушке, - он поднял кверху палец.
   - Он к нам недавно из экспедиции перешел, - пояснил Белкин.
   - А что ж в экспедиции? Харчи кончились?
   - Работу завершают геологи, - отозвался беловолосый паренек  в  розовой
рубашке, - запасы пересчитали. Колоссальные залежи!
   - Ну вот и мы к сроку поспели. - Воронов положил папку с  чертежами.  -
Фабрику закладывать будем.
   - Вот это дело!
   - На сопке?
   - Вот это можно рвануть...
   - Да уж не воду качать.
   Черные, мозолистые, заскорузлые руки потянулись со всех сторон к папке.
   - Э, нет! - Воронов придавил ее ладонью. - Фабрику строить будут другие
рабочие.  Специально  приедут  сюда  шестьдесят  человек.  Так  что   надо
приготовить место для палаточного лагеря, - сказал Воронов Белкину. - А  у
вас же есть работа! - обернулся он к  примолкшим  рабочим.  -  Вы  строите
жилые дома... целый городок с клубом, с магазином  и  даже  с  центральным
проспектом.
   - Этот городок на воде вилами писан,  -  усмехнулся  похожий  на  турка
парень. - Пополоскать бы в этой воде тех, кто проектировал его.
   - Ну что же, разберемся, товарищи! - Воронов посмотрел на часы. -  Обед
кончился, пора за работу.
   Загремели табуретки, и рабочие стали расходиться  нехотя,  вразвалочку,
засовывая руки в карманы.
   - Новый начальник, новые обещания...
   - Все они хорошо поют первое колено, - раздавались голоса в  дверях,  и
Белкин настороженно посмотрел на Воронова: "Ну-ка, что ты  возразишь?"  Но
Воронов равнодушно выкладывал из папки чертежи, словно ничего и не слышал.
Потом  посмотрел  на  стеллаж  -  куда  все  это  положить?  Там  валялись
замусоленные и протертые на сгибах  чертежи,  пухлые  растрепанные  книжки
"пояснительных  записок"  и  смет  с  оборванными  корочками,   "единичных
расценок" - и все эти стопки были придавлены то счетами, то  арифмометром,
то какими-то ржавыми железными  болтами.  Перехватив  тяжелый  вороновский
взгляд, Белкин бросился к стеллажу наводить порядок.
   - Ладно, чего уж там, - примирительно сказал Воронов. - Есть и поважнее
дело. Пошли-ка на строительную площадку. Что у вас там за веселье?





   Будущий главный поселок лежал выше аварийного,  за  Снежинкой,  на  том
месте, где виднелись разваленные избы и  дворы,  оставленные  экспедицией.
Через Снежинку переходили до середины по бревнам, дальше - вброд.
   В одном месте Воронов оступился и залил сапог. Вода оказалась  холодной
до ломоты в костях.
   - А, черт! - выругался он. - Хоть бы мосток уложили.
   - Укладывали не один раз,  да  сносит,  -  уныло  отозвался  Белкин.  -
Сумасшедшая  река.  После  дождей  здесь  такое   творится,   что   и   не
подступишься. Море-окиян...
   От самой кромки  противоположного  берега,  сплошь  покрывая  неширокую
речную пойму, поросшую низкорослым жиденьким леском, потянулась наледь. Из
ее  ноздрястой  грязной  поверхности  торчала  клочковатая  бурая   щетина
застарелого  бурьяна,  отчего  наледь   смахивала   на   шелудивую   шкуру
издыхающего зверя. Она все еще  была  толстой  и  крепкой,  от  нее  веяло
холодной сыростью и  горьковатым  грустным  запахом  оттаивающей  ольховой
коры. Все эти прихваченные наледью деревца стояли трогательно  обнаженными
и по сравнению со своими рослыми  зелеными  собратьями  на  склонах  сопок
выглядели какими-то жалкими недокормышами. Все  здесь  было  запоздалым  и
почти ненастоящим: ольха казалась голенастой, и крохотные зеленые  листики
удерживались на ней  рядом  с  черными  прошлогодними  шишечками;  тонкие,
словно вымученные березки росли кустами  и  были  похожи  на  картофельные
побеги, вытянувшиеся из подполья; на них тоже еле  распускались  листочки;
багульник стоял совершенно голый и цвел  вовсю,  хотя  пора  его  цветения
прошла  уже  давным-давно  -  месяца  два  назад.  И  только  темные  ели,
равнодушные  и  к  теплу  и  к  холоду,  сохраняли  свой  обычный  вид   и
достоинство, одиноко возвышаясь остроконечными макушками,  да  вокруг  них
теснились стайками маленькие лиственницы, опушенные налетом мягкой хвои.
   Воронов долго оглядывал эту непривычную  для  глаз  картину  и  наконец
произнес сочувственно:
   - Ничего себе кладовая! Холодильника держать здесь не надо.
   - За зиму ее столько намерзнет, что дома  по  крышу  закрывает.  Из-под
каждого камня прет.
   - А ну пойдем, показывай свои дома. - Они пошли по  наледи  к  подножию
того хребта, на склонах которого будут карьеры и  фабрика.  Здесь,  внизу,
всюду остались следы от геологической экспедиции: валялись вмерзшие в  лед
ящики, бревна, остатки разваленных и  растащенных  сараев;  а  там,  возле
самого устья Снежинки, в редком ельнике, Воронов заметил три  вмерзшие  по
самые крыши избы - их так и бросили, поснимали только кровлю да  на  одной
разобрали верхние венцы сруба.
   - Есть здесь кто-нибудь из экспедиции? - спросил Воронов.
   - Есть. Кажется, главный инженер. Там, наверху, возле штольни обитает.
   Весь   будущий   поселок    горняков    состоял    пока    из    одного
двенадцатиквартирного дома, выведенного почти под стропила. Здесь работали
десятка два каменщиков и плотников: одни заканчивали кладку  стен,  другие
трудились над чердачными перекрытиями. Окна первого этажа наполовину  были
скрыты наледью, междуэтажного перекрытия не было; изнутри  здания  десятка
полтора рабочих вырубали лед.
   - До сих пор не могли лед вырубить! - с  заметным  раздражением  сказал
Воронов.
   - Так ведь рабочие заняты были в аварийном поселке. - Белкин по-девичьи
заморгал своими белыми ресницами.
   "Не в том беда, что лед поздно вырубают, а в том,  что  на  этом  месте
дома строят", - с досадой подумал Воронов и пошел к траншеям, вырытым  под
новые дома.
   Закладывалось четыре фундамента: они вытянулись по  наледи,  окруженные
кучами бутового камня и кирпича, завезенного зимой и снизу наполовину  все
еще  скованного  льдом.  Под  наледью  шли   тяжелые   глинистые   грунты,
перемешанные с булыжником. Вода хлестала по дну траншей сплошным  потоком,
и насосы, установленные на фундаментах, не успевали  откачивать  ее.  Люди
ходили грязные и злые - одни ругались,  вычерпывая  воду  ведрами,  другие
курили и, казалось, равнодушно смотрели, как вода затапливает  только  что
уложенные стенки фундамента.
   Здесь  Воронов  встретил  тех  ребят,  что  шумели   в   конторе;   они
выжидательно смотрели на него и тяжело молчали.
   - Надо все  насосы  поставить  на  один  фундамент,  -  сказал  Воронов
Белкину.
   - А что будут делать люди на остальных фундаментах? - спросил Белкин. -
Куда я их поставлю? Эх! -  воскликнул  он  в  сердцах.  -  Пока  аварийным
поселок строился, еще дело шло. А теперь вот сгрудилось все здесь...
   - Ведь это же Снежинка, Снежинка бьет здесь  из-под  каждого  камня!  -
выкрикивал он с каким-то злорадством,  тыча  рукой  в  траншеи.  -  Просто
какая-то подземная река. Разве ее перекачаешь?
   - Верно говоришь, река и впрямь будто подземная, - согласился  Воронов.
- Тут одними насосами не обойдешься.  Здесь  канал  отводной  нужно  рыть.
Сверху, на перехват воды.
   - Да кто ж нам заплатит за такой канал? В проекте он не предусмотрен...
   - Придется заняться этим проектом, - раздумчиво заметил Воронов. -  Вот
что, распоряжайся здесь. А я схожу к геологам, у них  должен  быть  точный
дебит Снежинки. А потом вместе подумаем, что можно сделать.
   Он несколько раз пересекал  ущелье,  поднимался  наверх  к  геологам  и
тщательно  изучил  многочисленные  промеры  Снежинки.  Река  действительно
оказывалась, по меткому определению Белкина, подземной.  Ее  поверхностный
дебит был в девять раз меньше грунтового. Она имела капризный, своенравный
характер: постоянно меняла  русло  и  гуляла  в  пределах  ущелья  как  ей
вздумается.
   Характер наледи оказался тоже очень неприятным.
   Если бы она имела определенное направление, ее можно было бы преградить
барьером. Но она вырастала повсюду и принимала  самые  неожиданные  формы.
Здесь, в ущелье, били сотни ключей - грунтовые  воды  выбивались  повсюду.
Они неслись в Снежинку и наращивали наледь. "Очень сложные условия.  И  не
столько для строительства, сколько для  жизни  здесь",  -  думал  Воронов.
Существующий  проект,  по  его  глубокому  убеждению,  не  устранял   этих
трудностей. Снежинку, например, предлагалось взять в  глубокое  русло.  Но
это было б целесообразно, если бы  река  являлась  обыкновенной,  а  не  с
подземным дебитом. А так она может пробиться в любом ином месте и попросту
обойти уготовленное ей русло.  Другое  дело,  если  ее  взять  в  огромную
дренажную трубу, но это будет стоить колоссальных денег! И  даже  в  таком
случае трудно застраховаться от наледей.
   Вечером Воронов  долго  просидел  с  Белкиным  над  генеральным  планом
поселка. Чертежи Белкин прихватил с собой на дом.  Он  занимал  комнату  в
коммунальной квартире нового дома. В комнате Белкина было так же голо, как
и в конторе: вся мебель состояла из койки, стола  с  двумя  табуретками  и
грубо сколоченного стеллажа под книги. В углу висели  фуфайка,  комбинезон
да валялись резиновые сапоги, прикрытые портянками.
   -  Вы  расположились  как  временный  постоялец,  -   сказал   Воронов,
осматриваясь.
   - А я и так временный, - весело отозвался Белкин. - Меня  уж  два  раза
снимали отсюда. И опять посылают...  Видать,  лучше  подыскать  никого  не
смогли. Наверно, подыщут.
   - За что же вас снимали?
   - План заваливал. И в этом месяце завалю. - Белкин говорил с  отчаянной
веселостью, но за этой веселостью чувствовалась невысказанная горечь.
   - Отчего же так примирился?
   - А, шут с ней, - он равнодушно махнул рукой. - Сначала-то вроде хорошо
шло. А впрочем, все мы начинаем хорошо, да вот не все тянуть умеем.
   - Вы здесь с самого начала?
   - Да. Сразу после института сюда попал.
   - Как же вас загнали в это ущелье? Ну-ка расскажите.
   - Очень  просто.  Мы  начинали  строить  поселок  в  Солнечном.  Видели
травянистую ложбину? Ну вот. В начале позапрошлой  зимы  приезжает  к  нам
председатель совнархоза Мясников, а с ним начальник управления горнорудной
промышленности да  еще  наши  братья-строители.  Председатель  совнархоза,
такой солидный, в бобровой шапке, - говорят, начальником главка был, -  но
мужик веселый, все с шутками да с прибаутками прохаживался. "Вы,  говорит,
хутора, что ли,  здесь  строите?"  -  "Нет,  -  отвечаем,  -  поселок  для
горняков". - "Для горняков? - он вплеснул руками. - А я и не догадался.  А
чем же здесь будут заниматься ваши горняки? Может, коров пасти?"  -  "Руду
добывать", - говорим. "Ишь ты, руду!.. А где  же  рудники  будут?"  -  "Да
километров пятнадцать отсюда по ущелью в горы". - "Вот бы  проектировщиков
заставить бегать на работу за пятнадцать километров, да  еще  в  горы".  -
"Для рабочих  автобусы  будут",  -  сказал  Зеленин.  "Ага!  -  иронически
согласился Мясников. - А возить их за счет государства? Вот умники! Ну-ка,
поехали к рудникам..." И  все  подались  сюда.  Здесь  красиво  было.  Все
снежком припорошено. Наледь еще не успела образоваться - начало зимы. "Вот
здесь и строить нужно поселок, - сказал Мясников. - Тут тебе и  работа,  и
жилье под боком. И возить их никуда не надо. Экономно и для государства, и
для рабочих удобно".
   - Да неужто никто не возразил ему из строителей? - спросил Воронов.
   - Зеленин возражал. Здесь, говорит, условия трудные,  наледи  много.  А
Мясников ему: "А вы что, трудностей испугались? Наледи устранить и строить
поселок. Орлы горные будут здесь жить!" Вот так сказал да уехал.  А  потом
уж появились и проект Синельникова и рабочие чертежи домов  из  проектного
института.
   Воронов встал и, заложив руки за спину, крупно зашагал по комнате.
   - Но солнце-то, неужели они  не  заметили,  что  солнца  здесь  нет!  -
воскликнул Воронов.
   - Солнца? - переспросил Белкин. - О солнце ничего не говорили. День был
пасмурный, его вообще не было, солнца-то.
   - Ну а что ж заказчик? Будущие горняки! Они тоже молчат? Ведь им  здесь
жить! Рудник рядом и на высоте... Значит, пыль от выработки  породы  будет
оседать в ущелье. Это ж верный силикоз!
   - Заказчики каждый месяц возмущаются. Как приезжают  принимать  работы,
так все грозятся прикрыть это дело и перенести в  поселок  Солнечное.  Вы,
говорят, построили да уехали, а нам силикоз  наживать...  Вроде  в  Москве
хлопочут... Ну, заговорились мы совсем, спать пора. - Он встал из-за стола
и лениво потянулся. Потом принес откуда-то раскладушку для Воронова и одну
подушку.
   - Вот оказия-то, - виновато говорил он, - забыл я совсем  про  постель.
Надо бы у коменданта взять. А теперь придется кое-как. - Белкин достал  из
чемодана одну простыню и кинул Воронову еще свой облезлый плащ.  -  Больше
ничего нет.
   А через минуту он уже захрапел на своей кровати,  сраженный  мгновенным
сном. Воронов долго еще не спал и думал о том, что Синельников  расчетливо
занижает планы жилья, шоферы  надрывают  моторы  на  расхлябанной  дороге,
Белкин строит неразумно поселок и тратятся впустую трудовые копейки.  "Это
как наледь, - думал Воронов, - прет из подземных глубин в лютые  морозы  и
находит теневые ущелья, где скапливается, мешает работе  и  жизни.  Вокруг
горы великого дела, а в ущелье наледь... И ведь не в том особая беда,  что
ошибается Мясников. Он не семи пядей во лбу. К тому же и не специалист.  А
беда в том, что тотчас же находятся  ловкие  сообразительные  люди,  вроде
Синельникова, которые любую ошибку могут преподнести в ореоле  гениального
открытия. И уж конечно не без выгоды для себя..."





   Весь вечер у  Семена  было  скверное  настроение.  Завтра  бетонировать
массивы, а сегодня выяснилось, что не хватает вибраторов. Звонили на склад
- там сказали, что  разобрали  по  участкам...  Прислали  какой-то  жалкий
десяток. А их нужна чертова уйма. Вот и выкручивайся как  знаешь.  Был  бы
Воронов, тот что-нибудь придумал бы. А Михаил замахал руками,  расшумелся:
"Комитетчики! Суетесь не в свои дела. Вот и расхлебывай за вас  эту  кашу.
Как хотите, так и бетонируйте".  Теперь  он  и  не  смотрел  на  Семена  и
разговаривать не желал.
   В первые  дни  их  знакомства  Забродин  работал  десятником,  а  Семен
крановщиком у него на объекте. Жили они в одной палатке -  койки  рядом  и
харчи пополам, по-братски. Семен хоть и носил украинскую фамилию  Саменко,
но был коренным дальневосточником, из Ханкайского района. Его родители  по
доброй украинской привычке присылали ему ежемесячно свиное сало,  которое,
впрочем, поедалось сообща. И за Семеном  с  той  поры  прочно  закрепилось
прозвище Салменки. Его компанейский нрав,  безобидный  юмор  и  простецкая
физиономия с комично вздернутым носом -  все  это  располагало  к  нему  и
малого, и старого. Вскоре его избрали комсоргом прорабства, а  потом  и  в
бюро ввели.
   На стройку он пошел работать после окончания десятилетки. Говорили, что
теперь так положено, что нужно зарабатывать трудовой стаж. К тому же  весь
класс после выпускных экзаменов решил ехать на  стройку  в  Тихую  Гавань.
Чего ж еще искать? Куда ребята, туда и он. Ему везде было интересно: и  на
курсах, и теперь вот, в  механизаторах.  Поступил  он  еще  и  на  заочное
отделение в институт. Надо ж чем-то заниматься по вечерам.
   Семен сидел в палатке за длинным столом перед расчетными схемами.
   - Что же придумать? А? - поминутно спрашивал он вслух.
   Собранные  со  всех  объектов  шланговые  вибраторы   и   даже   старые
вибробулавы закрепили всего на трех массивах. А их еще  пять.  Да  сколько
башмаков для отмостки! Эх, если бы бетонщиков не отпустили! Но они  теперь
на кладке. Снимать их оттуда - значит кладку срывать. И так план полетит и
эдак. А там скандал на всю стройку. И во всем  виноват  он  -  Семен.  Его
идея... И чего это Воронов застрял на проклятых  рудниках?  Тут  без  него
хоть на стенку полезай...
   Позади Семена лежал на койке арматурщик Бойков и наигрывал на балалайке
"польку-бабочку".
   Балалайка была расстроена, струны дребезжали и зудели, словно осы.
   - Да прекрати ты эту дурацкую игру! - крикнул Семен, обернувшись.  -  И
так тошно!
   Бойков положил балалайку, поскреб небритую щеку.
   - А чего ж не играть? Нынче праздник. Аванс -  это,  понимаешь,  звезда
пленительного счастья. Она взошла.
   - И ты доволен?
   - На сегодня? Да.
   - Очень хорошо! Вместо того чтобы задержаться  часа  на  два,  подвезти
вибраторы да закрепить их, все  разбежались  до  конца  работы.  Бегут  за
авансом, как на пожар. Ведь никуда же не уйдет от вас.
   - Сеня! - раздался в углу из-за полога слабый женский голос.  -  Ты  бы
поискал моего Федьку. Получил он ай не получил деньги-то.
   - Ну где я его найду, тетка Марья?
   - Получил ай не получил, - бормотала женщина  за  ситцевым  пестреньким
пологом.
   Федька - ее сын, с которым она приехала из-под Калуги и с  полгода  как
поселилась здесь, отгородив для себя палаточный угол.
   - Насчет аванса ты, Семен, не прав, - сказал Бойков.  -  Аванс  -  это,
понимаешь, как свидание  с  любимой  девушкой.  Никто  ничего  с  тебя  не
спрашивает. Благодать! А вот получка - это как отчет перед  женой.  За  то
удержат, за другое высчитают... Н-да. Поэтому спеши  за  авансом,  как  на
свидание, ибо оно может и  не  состояться.  Уж  тут  поверь  мне,  старому
строителю.
   - Поискал бы Федьку-то, - доносилось из угла. - Кабы не пропил, родимец
его взял бы.
   - Да ведь эдак с ума можно сойти! - Семен стукнул карандашом.
   -  Мы  все  сойдем  под  вечные  своды,  -  бормотал  Бойков.  -  И  я,
несознательный, и ты, передовой. Все мы -  одна  ступень  к  счастью,  так
сказать, грядущих поколений.
   Расхлестнулась дощатая дверь, и в палатку ввалилась целая ватага  ребят
с гармоникой.
   - А, привет нашей технике!
   Федька сорвал с головы серую шестиклинку и приветливо помахал Семену  с
порога. Полог в углу дернулся, сначала высунулась сухая  коричневая  рука,
потом показалась и тетка Марья.
   - Федька, иди сюда! Нализался? Так я и знала. Ах ты, черт сопатый.
   - Да ты что, мамка! Я не пьяный... А денег у меня хватит. Вот они, во!
   Он  блаженно  улыбался,  вынимая  из  кармана  деньги,  и  совал  их  в
материнские руки.
   - А чего это наш Саменко сердитый? - ребята окружили Семена.  -  Ну-ка,
играй туш!
   - Да пропадите вы все пропадом! - Семен схватил свои папки и выбежал из
палатки.


   Наутро, еще задолго до работы, он взял  одну  из  занаряженных  участку
машин и прямо из гаража поехал на центральный склад. Но и  там  вибраторов
не оказалось. Они были розданы по участкам.
   - Когда? - спросил Семен.
   - Да вот развезли... На днях. По разнарядкам Синельникова. Больше  нет,
- тучный краснолицый завскладом с недоумением поглядел  на  остолбеневшего
Семена и спросил: - Да что у вас там за прорва такая?
   - У нас? Нет, это у вас...  -  Семен  тяжело  поплелся  к  поджидавшему
грузовику. Что теперь  делать?  Куда  податься?  Конечно,  можно,  скажем,
бетонировать и по два массива, но  этак  они  протянут  волынку  до  конца
месяца.
   - Куда? - спросил шофер влезавшего в кабинку Семена.
   - Давай к Управлению.
   Семен решил зайти к  главному  инженеру.  "Авось  распорядится  собрать
вибраторы с участков, - подумал Семен. - Хоть он и подложил нам свинью, но
дело-то не должно страдать".
   В приемной посетителей  не  было.  Секретарша,  постно  поджимая  губы,
минуту с любопытством осматривала Семена, словно впервые видала его. Потом
воинственно тряхнула своим черным хохлом и спросила с усмешкой:
   - Как доложить?
   У Семена была с Нелей старая тяжба помимо драки  с  Дербень-Калугой,  и
если бы не этот исключительный случай, он бы лучше с  вышки  без  парашюта
прыгнул, чем пошел к ней на поклон.
   Долгое  время  она  была  главным  прогульщиком  на  стройке  и   вечно
околачивалась возле Дома офицеров. Ее вызывали на бюро. "Надо работать,  а
не дефилировать", -  обвинял  ее  Семен.  Но  Неля  ничуть  не  смутилась:
"Саменко хочет, чтобы девушки  построили  для  него  коммунизм,  а  он  за
моторами приглядывать станет. У нас девчата всю грубую работу выполняют, а
ребята поближе к технике лезут". И все заседание бюро она тогда  в  сумбур
превратила. Ловкая, черт! И к Синельникову подлизалась. Семен  смотрел  на
нее с чувством скрытой досады, что не может  послать  ее  ко  всем  чертям
вместе с этим ехидным "как доложить?".
   - Скажите, что с участка Воронова, - хмуро ответил он наконец.
   - Вон что!.. А я и не знала.
   Через минуту она вышла от главного инженера и сказала с  издевательским
поклоном:
   - Просят войти...
   Синельников сидел за столом своего обширного кабинета и молча указал на
длинный ряд стульев, стоящих у стены.
   Семен сел, убрав под стол свои пыльные сапоги, и, тиская в руках  серую
кепку, стал смотреть куда-то поверх головы Синельникова.
   - Чем могу служить? - спросил главный инженер.
   - Вибраторов у нас не хватает для бетонирования массивов.
   - Возьмите на складе.
   - Мы уже забрали.
   - И все еще мало?
   - Да. Мы ведь почти всех бетонщиков отпустили.
   - Слышал. Ну, а чем же я могу помочь?
   - Прикажите взять вибраторы с других участков.
   Брови Синельникова поползли кверху.
   - То есть прекратить работу на  остальных  участках?  -  спросил  он  с
веселым удивлением.
   - Ведь не везде же бетон идет, - простодушно уверял Семен.
   - Может быть. Но для того чтобы выяснить, где  что  идет  и  что  можно
забрать - нужно время. И думать об этом следовало раньше. А впопыхах такие
вещи не делаются. Понимаете?
   - Ясно! - Семен мотнул головой.
   Синельников сделал неопределенный жест рукой, как бы давая понять,  что
раз все ясно, о чем же говорить? Семен встал и распрощался.
   В коридоре он  остановился  возле  двери  начальника  производственного
отдела и нерешительно переминался. Зайти  или  нет?  Там  работала  теперь
Катя. Может быть, она  поможет?  Ведь  попадет-то  больше  всего  не  ему,
Семену, а Воронову. Должна же и она беспокоиться! Он робко постучал и,  не
дождавшись ответа, открыл дверь. В кабинете у  телефона  стоял  Зеленин  и
громко разговаривал. Тут же у стола стояла Катя и с напряжением следила за
разговором.
   - На складе вибраторов больше нет! - кричал в трубку Зеленин. - Где  же
я вам возьму? А? На других участках? С  других  участков  главный  инженер
забирать не разрешил. Что вам делать? Так вы же сейчас начальник  участка,
товарищ Забродин, вам виднее. Раньше надо было думать,  -  и  он  с  силой
придавил трубку.
   Семен понял, что звонил Михаил, по той же самой причине, по  которой  и
он пришел сюда. Его по-прежнему не замечали, и он оставался  возле  двери,
не осмеливаясь подать голоса.
   - Что у них? - спросила Катя Зеленина.
   -  Бетонирование  массивов  заваливают,  вот  что,  -  сердито  ответил
Зеленин.
   - Им надо помочь!
   - Чем? Мудрыми советами?
   Зеленин отошел к окну и демонстративно повернулся к Кате спиной.
   Катя выдвинула верхний ящик стола, достала чистый  лист  бумаги,  потом
взяла ручку и протянула все это Зеленину.
   - Леонид Николаевич, напишите распоряжение участкам -  пусть  передадут
все свободные вибраторы. Я сама поеду и соберу их.
   - Что? - спросил удивленно Зеленин, оборачиваясь. - Решить за  главного
инженера, самовольно?
   - Хорошо, - сказала Катя. - Тогда я сама пойду к нему. Вы хотите этого?
   Она положила на стол ручку и направилась к двери.
   - Подожди! - окликнул ее  Зеленин.  Он  сердито  написал  распоряжение,
размашисто расписался, затем подал ей листок. - На!
   Катя быстро прочла распоряжение.
   - Спасибо!
   - А! - кисло скривился Зеленин и, заметив Семена, спросил:  -  Что  вам
нужно?
   - А вот то же самое, что и Ермолюк.
   - Что?
   - Я с участка Воронова.
   - А, тоже, поди, из героев, - усмехнулся Зеленин. - Дело это  решенное.
Ступайте на участок.
   - У кого машину взять? - спросила Катя.
   - У меня бери, - торопливо ответил Семен. - Возле Управления стоит.
   Зеленин снова криво усмехнулся и сказал Кате, все еще стоявшей у стола:
   - Ступайте, ступайте. И действуйте.
   Семен добрался до рыбного порта на попутных кузовах.
   Под   бревенчатыми   сводами   бетонного   завода   среди    грохочущих
бетономешалок он столкнулся с Михаилом. Тот был весь перепачкан  цементной
пылью, точно мельник мукой, и слушал Бойкова, только что  поднявшегося  на
средний помост.
   -  Придется  бетонщиков  снимать  с  кладки,  -  кричал  тот.  -  Бетон
застаивается.
   Михаил    отрицательно    покачал    головой    и    поманил    пальцем
рабочего-дозировщика.
   - Отключите две бетономешалки, - приказал он.
   Тот пошел к  щитку  и  выключил  рубильники.  Грохот  стал  значительно
слабее:  теперь  в  ряду   бетономешалок   вращалась   только   одна.   Ее
пронзительный скрежет разрывал Семену душу.
   - Ну, экономист, видишь? - произнес Михаил, указывая на  бетономешалки.
- Эдак мы с тобой до зимы пробетонируем.
   - Ермолюк скоро привезет вибраторы, - виновато ответил Семен.
   - Вибраторы! - передразнил его  Михаил.  -  Считать  надо  было  лучше.
Разогнал бетонщиков...
   Катя появилась только к обеду. Грузовик с  полным  кузовом  вибраторов,
вихляя на ухабах, катил по участку. Рабочие шарахались в стороны с дороги,
прикрываясь ладонями от густых клубов поднятой пыли.  Первым  заметил  его
Семен.
   - Приехала! - закричал он во все горло  и  опрометью  бросился  вниз  с
высоченной опалубки массива.





   Переполох  в   Управлении   поднялся   с   самого   утра.   Сначала   в
производственный отдел вошел Синельников и, сердито покосившись в  сторону
Кати, сухо сказал Зеленину:
   - Зайдите к начальнику.
   Потом прибежала Целикова из технического отдела, про которую  говорили:
"Ее ни объехать, ни обойти", разумея при этом не только ее тучность, но  и
яростное любопытство. Несмотря  на  свою  раннюю  полноту,  она  сохраняла
удивительную подвижность, и ее заплывшие, но острые, как  гвоздики,  глаза
впивались в лицо Кати.
   - Что это натворил Воронов на руднике?
   - Понятия не имею, - Катя растерянно пожала плечами.
   - Да не притворяйтесь!
   - В самом деле, что-нибудь случилось? - уже тревожась, в  свою  очередь
спрашивала Катя.
   - А ну вас! - разочарованно махнула рукой Целикова. -  Все  равно  ведь
будет известно.
   - В самом деле я ничего не знаю, - с досадой уверяла ее Катя.
   - Да? - Целикова огорченно вздохнула и произнесла:  -  И  я  ничего  не
знаю.
   - Так в чем же дело?
   - Пришел к нам Синельников  и  потребовал  все  чертежи  по  рудничному
поселку и сказал еще сердито  нашему  начальнику:  "Я  никому  не  позволю
своевольничать". Как будто мы-то и были виноваты. У нас  решили,  что  это
Воронов расшевелил их.
   Потом по коридору  бегала  секретарша,  хлопали  торопливо  закрываемые
двери, и в кабинет к Лукашину спешили сотрудники их отделов  с  папками  в
руках.
   Наконец вернулся Зеленин. Вид у него был нарочито торжественный, словно
он только что побывал на важном приеме.
   - Ну, можете поздравить  своего...  мила  дружка.  -  Его  тонкие  губы
привычно кривились в усмешке.
   - С чем? - спросила Катя.
   - Он остановил строительство рудничного поселка.
   - Как остановил?
   - Очень просто. Запретил строить поселок на том месте.
   - А разве у него есть такие  права?  -  Катя  еще  не  понимала,  шутит
Зеленин или говорит правду.
   - Вот именно - права! - Зеленин сел за стол и, разглядывая  свои  руки,
заговорил: - У некоторых это слово, как хлыст у погонщика, вечно под рукой
для устрашения. С этого, между прочим, Синельников и начал. "А  по  какому
праву?" - Зеленин резко откинулся  назад  и,  глядя  на  Катю  исподлобья,
сердито отвечал: - А по тому праву, что Воронов инженер и гражданин. В том
ущелье, точнее - в ледяном колодце, должны люди жить. А Воронов  этого  не
может допустить. И поступил на свой страх и риск. Конечно,  на  него  семь
собак повесят и "за самовольство", и за срыв  плана,  и  за  все  смертные
грехи. Но и мы не лыком шиты. - Зеленин все  более  воодушевлялся,  и  его
желчное лицо преобразилось  -  глаза  гневно  сверкали,  на  впалых  щеках
проступили бурые пятна.
   Катя еще не видела его таким возбужденным и теперь все острее понимала,
что дело не шутейное затеял Сергей и что быть буре.
   Потом Зеленин показал ей свой старый  проект  строительства  рудничного
поселка в Солнечном. Потом долго рассказывал, сопоставлял оба  варианта  -
старый и новый, синельниковский.
   - Ну, как? - спросил он наконец.
   - По-моему, Сергей прав.
   Зеленин усмехнулся.
   - Это еще ничего не значит. Вот если он выстоит, тогда другое дело.
   - Так надо помочь ему!
   Зеленин пристально посмотрел на нее и серьезно сказал:
   - Да, надо. Кстати, Синельников срочно  отозвал  Воронова  с  рудников.
Завтра он приедет. Так что будем готовиться.
   Они расстались по-дружески.
   Воронов приехал с рудников пополудни и, не заходя домой, явился прямо в
кабинет Лукашина. Его зеленая куртка  была  заляпана  белесой  подсыхающей
грязью.
   - Эко тебя разукрасило, деятель! - встретил его Лукашин.
   - С самого рассвета добирался, - Воронов потянулся к графину с водой.
   - Может, отдохнешь с дороги-то? А вечером поговорим.
   - Чего ради откладывать? - возразил Воронов, выпив одним махом воду  из
стакана.
   -  Ну,  как  знаешь.  -  Лукашин  нажал  кнопку,  и  немедленно   вошла
секретарша. - Неля, позови Синельникова, Дубинина и Зеленина.
   - Хорошо, Семен Иванович! - Неля вышла.
   Лукашин усадил Воронова в кожаное кресло, а сам зашагал  вокруг  стола,
заложив руки за спину.
   - Признаться, не  ожидал  я  от  тебя  такого.  -  Лукашин,  по  своему
обыкновению, смотрел куда-то в сторону, мимо Воронова. - Ну что  ж,  будем
решать совместно. Дело-то серьезное.
   "Не скоро тебя склонишь к решению", - думал Воронов, оглядывая  кабинет
начальника. Все здесь было солидно, внушительно: и длинные столы, покрытые
зеленым  сукном,  и  массивный  из  серого  мрамора   чернильный   прибор,
изображающий маяк, и над столом  морской  пейзаж  с  портальными  кранами,
подаренный заезжим художником, и мягкая  мебель,  и  бархатные  коричневые
шторы.  Среди  всего  этого  внушительного  великолепия  сухонькая  фигура
Лукашина чем-то смахивала  на  тихого  служителя  музея.  Воронов  перевел
взгляд на свои болотные запыленные сапоги и вдруг заметил, что каблуки его
как раз придавили голову жар-птицы в малиново-синем  оперении  с  огненным
венчиком. Он невольно подобрал ноги.  "Черт  возьми,  а  уж  ковер  зачем?
Только и ходить по жар-птицам в наших сапожищах".
   В кабинет вошли сначала Дубинин  с  Синельниковым,  потом  Зеленин,  он
незаметно подмигнул Воронову. Они уже виделись.  Перед  тем  как  зайти  к
Лукашину, Воронов  на  минуту  заскочил  в  производственный  отдел  и  на
тревожный Катин вопрос: "Ну, что у тебя?" -  ответил  скороговоркой:  "Все
будет  хорошо..."  Ему  хотелось  увидеть  ее,  успокоить.  Хоть  бы  руку
пожать... Деликатный Зеленин вышел из кабинета, и они обнялись.
   - Сережа, милый, я боюсь за тебя...
   - Все обойдется, - утешал ее Воронов.
   - Рассаживайтесь, - предложил Лукашин, - да к столу поближе. И  давайте
начинать без лишних слов.
   Он удобно уселся на свой высокий  жесткий  стул;  его  голубые  кроткие
глаза привычно отыскали ближнее, справа, окно, а там -  в  синеющей  дымке
дальнюю полоску берега и сосредоточенно застыли: со стороны казалось,  что
он весь ушел в себя, что ему нет никакого дела ни до  собравшихся,  ни  до
этих разногласий. - Будете сообщение делать, Петр  Ермолаевич?  -  спросил
он, не меняя позы.
   - Да! - Синельников встал. - Собственно, делать подробное сообщение нет
смысла. Причина нашего маленького заседания всем известна. Мы имеем дело с
совершенно беспрецедентным фактом - начальник участка Воронов  самовольно,
превысив не только  свою  власть,  но,  я  бы  сказал,  власть  начальника
Управления, приостановил строительство рабочего поселка на  рудниках.  Это
не просто недисциплинированность - здесь срыв  плана.  Поэтому  мы  должны
крайне серьезно подойти  к  выяснению  мотивов  поступка  Воронова  и,  по
возможности, принять согласованное решение по этому вопросу. - Синельников
думал,  что  мягко  выраженной  объективностью  речи  он   будет   выгодно
отличаться  от  неизбежных   резкостей   Воронова   и   тем   самым   даст
почувствовать, что это он  -  Воронов  -  невозможен  в  своих  выпадах  и
волей-неволей обходиться с ним надо строго.
   Зеленин, разгадав скрытый  замысел  Синельникова,  усмехнулся;  Дубинин
старательно потер пятерней свои щетинистые волосы, и недоуменное выражение
на лице его еще больше усилилось. И только  Лукашин  оставался  совершенно
непроницаемым.
   Воронов встал, расстегнул планшетку и выложил на стол пачку чертежей.
   -  Главный  инженер  обвинил  меня  в  превышении   власти,   в   срыве
производственного плана. - Он тяжело придавил кулаком  чертеж  и  поглядел
исподлобья на Синельникова. - Я ездил на рудники не затем, чтобы  показать
свою власть. И не задумывался над тем, какой у нее  предел,  у  этой  моей
власти. И нужно ли задумываться о пределе власти, когда требуется разумное
решение?
   - То есть, по-вашему, что разумно, то вам и подвластно? -  спросил  его
Синельников.
   - По крайней мере, я не пройду мимо головотяпа, бьющего оконные  стекла
или  уличные  фонари,  -  повысил  голос  Воронов.  -  Пусть  на  мне  нет
милицейского мундира, но я схвачу его за руки.
   - Ну, с точки  зрения  милицейского  мундира  легко  установить  предел
разумного, - насмешливо заметил Синельников.
   - Я две недели прожил на руднике не как праздный соглядатай. -  Воронов
поднял чертежи. - Я изучил и эти проекты - старый и новый варианты -  и  в
большой мере ту местность, где должен строиться поселок.  Разумеется,  все
это я делал не с той целью, чтобы показать свою власть.
   - Какие же мотивы руководили вами? - спросил Синельников.
   - Очень простые. Я думал о том, что в  этом  каменистом  ущелье  должны
жить люди. Да, да! Жить на тех булыжниках, где и цветника не разобьешь, не
говоря уж об огороде.
   - Да, это верно - огородникам там делать нечего, - заметил Синельников.
   - Изложите, деятель, свои выводы, - попросил  Лукашин,  которого  стала
раздражать эта перепалка.
   - Основной вывод заключается  в  том,  что  строить  поселок  в  ущелье
нельзя. И вот почему. Ущелье это не только каменистое - оно лишено солнца.
Три часа в сутки, и то летом, бывает там  солнце.  А  самое  неприятное  -
ущелье подвержено сильной наледи. Толщина льда  весной  местами  достигает
трех-четырех метров. До самого августа, залеживается  там  лед,  и  с  ним
вместе держится погребная сырость. А там будут жить рабочие, вырастать  их
дети. Мы  должны  построить  там  школу,  детские  сады.  Сами  подумайте,
товарищи, что это за детский сад, куда солнце и не заглянет?  Что  это  за
поселок, где летом вместо мягкой травы оледенелые булыжники?  Я  полностью
разделяю протест наших заказчиков - рудокопов. Они не  хотят  жить  в  том
ущелье. К тому же там возможен силикоз из-за близости рудника. Они требуют
строить поселок в Солнечном. И я согласен  с  ними.  Нельзя  лишать  людей
солнца и радости во имя грошовой экономии на автобусных  перевозках.  И  к
тому же строительство поселка в ущелье обойдется значительно  дороже.  Вот
мои подсчеты. - Воронов вынул пояснительную записку, сшитую из  нескольких
листков. - Можете познакомиться с  ними.  Строительство  в  речном  ущелье
вести неизмеримо труднее, чем в сухой долине.  Рабочие  буквально  в  воде
тонут. Вот почему я прекратил строительство поселка.
   Лукашин наконец перевел взгляд на Воронова.
   - Ну-ка, деятель, дайте ваши подсчеты!
   Воронов подал ему пояснительную записку и  сел.  Дубинин  с  удивлением
посмотрел  на  Лукашина.  Этот  лукашинский  жест,   кажется,   удивил   и
Синельникова, он заговорил с еле заметным раздражением:
   - Наконец-то Воронов объяснил истинную причину того, что заставило  его
столь энергично принять запрещенное решение, или, иными словами, ради чего
он сорвал производственный план. Строить или  не  строить  там  поселок  в
конечном счете определяет не начальник участка, а совнархоз.  И  поскольку
совнархоз уже решил,  то,  стало  быть,  поселок  строить  там  будут,  не
Воронов, так другие. Почему же Воронов прекратил  временно  строительство?
Дело-то в общем не в горняках. О них позаботиться есть кому. И  нечего  на
силикоз сваливать - поставят фильтры, и  вся  недолга.  Дело  в  том,  что
строить там, возле рудников, значительно труднее, чем в другом месте.  Вот
оно что, оказывается!
   - Да, и поэтому! - воскликнул Воронов.
   - Вот-вот. Сегодня Воронову показалось трудно строить на рудниках, и он
закрыл поселок. Завтра ему покажется трудным строительство рыбного  порта.
Он и его прикроет. А послезавтра он, может быть,  перенесет  свой  участок
куда-нибудь в Подмосковье под тем предлогом, что там строить  легче.  Так,
что ли? Нет, так не пойдет, товарищ Воронов.  Значит,  там,  в  ущелье,  -
вода, работать тяжело? А в Комсомольске в непролазной тайге, в болотах,  в
бездорожье, порой без куска хлеба... легче было?
   - Правильно, расскажите ему о  строительстве  Комсомольска,  -  перебил
Зеленин.
   Синельников строго посмотрел на Зеленина и продолжал с прежним напором:
   - Мы строим, не выбирая легких путей. И живем  не  нынешним  днем.  Нам
важнее конечный итог труда, а  не  его  сегодняшние  тяготы.  И  прав  был
председатель совнархоза, который отдал предпочтение строительству  поселка
в горах. Рабочие  будут  жить  рядом  с  рудником.  И  никаких  перевозок.
Экономия в государственном деле - вещь немаловажная. Земли  пахотной  нет?
Ну так что ж? Не  огородники  там  будут  жить.  Председатель  совнархоза,
конечно, не  пожалел  строителя  Воронова,  которому,  видите  ли,  трудно
придется.  Что  ж  поделать,  такой  уж  мы  народ  -  не  жалостливые!  -
Синельников сделал паузу. - Вот мое главное  возражение.  Детские  сады  и
школу можно вынести на солнечный склон. Это вопрос  не  принципиальный.  А
что касается наледи, в проекте предусмотрена борьба с ней путем углубления
русла Снежинки.
   - При условии сохранения постоянного русла  Снежинки?  Так?  -  спросил
Воронов.
   - Разумеется, - небрежно согласился Синельников.
   - Но ведь за последние десять  лет  Снежинка  трижды  меняла  русло!  -
воскликнул Воронов. - Где же гарантия, что она и впредь не  станет  менять
его?
   - Мы прикажем не менять русла, - заметил Зеленин.
   Синельников холодно посмотрел на Зеленина, но возразил с раздражением:
   - У нас нет таких сведений.
   -  Это  установила  геологическая  экспедиция,  -  пояснил  Воронов.  -
Сведения точные, можете удостовериться.
   Синельников не ожидал такого удара и с минуту растерянно молчал, втянув
голову в плечи, словно погружался в холодную воду.
   Лукашин просматривал расчеты Воронова.  Зеленин  с  блуждающей  улыбкой
поглядывал на стены, и только Дубинин внимательно смотрел то на  Воронова,
то на Синельникова. По всему было заметно, что  спор  захватил  его  и  он
никак не может решить, на чьей стороне истина.
   - Вам известно, что Снежинка - река подземная? -  продолжал  спрашивать
Воронов растерявшегося Синельникова.
   - Разумеется.
   -  Ее  подземный  дебит  в  девять  раз  превышает  поверхностный.  Так
согласитесь сами, что простым углублением русла мы от наледи не избавимся.
   - Ну что ж, может быть, придется в таком случае брать реку в  подземную
трубу, - Синельников снова вернулся к своему испытанному  снисходительному
тону.
   - Это верно! Только строительство  этой  бетонной  трубы  будет  стоить
примерно столько же, столько и весь поселок. Вот посмотрите подсчеты.
   Синельников вспылил:
   - Что  вы  мне  суете  свои  подсчеты!  Прошу  избавить  меня  от  этой
экзаменовки. Я не спорю, что  отдельные  детали  технического  проекта  не
решены еще. Но следует искать решение в заданном проекте, а  не  отвергать
утвержденный совнархозом план работ. А все эти рассуждения о детских садах
и о солнышке просто непринципиальны.
   Воронов резко встал.
   - Конечно, для вас  не  принципиально,  где  будут  жить  горняки  -  в
солнечной долине или в ледяном ущелье!  Это,  мол,  не  наше  дело,  мы  -
подрядчики!
   - Я довольно ясно сказал, что вы попросту спасовали перед  трудностями,
- перебил его Синельников.
   - Да, вы ловко отвели спор от существа  вопроса.  Вы  переключились  на
обвинение меня в том, что я боюсь трудностей. Дело не в  трудностях,  а  в
равнодушии к людям. Почти два года многие рабочие живут у нас  все  еще  в
палатках! Вас это не трогает. Вас не смущают  невыносимые  лесные  дороги,
где калечатся машины и надрываются люди.  Все  это  вас  мало  заботит  не
потому ли, что вы избавлены от многих тягот? Это не вы  стоите  в  ледяной
воде на закладке фундаментов. И в палатке  вы  не  живете.  И  не  из  вас
вытрясают душу ежедневные рейсы по таежному бездорожью. И тем не менее  вы
говорите от имени этих людей, что нам важен конечный итог нашего труда,  а
не его сегодняшние тяготы. По какому праву вы говорите от имени других?
   - Однако мы отвлекаемся, деятель, - перебил его Лукашин.
   - Я кончил. - Воронов решительно сел и нахмурился.
   - Мне  думается,  что  нам  следует  попытаться  найти  какое-то  общее
решение, - предложил Лукашин. - Как вы полагаете, Петр Ермолаевич?
   - Решение очень простое, - уверенно заявил Синельников. - Строительство
поселка продолжать, а персональное дело Воронова разобрать на бюро. Что же
касается  некоторых  предложений   Воронова,   то   пусть   ими   займутся
производственный и технический отделы.
   - В таком случае  я  вынужден  буду  обратиться  в  крайком,  -  сказал
Воронов.
   - Не надо торопиться, деятель, - досадливо поморщился Лукашин. - Как вы
думаете, товарищ Зеленин?
   - На днях у нас будет производственное  собрание  по  итогам  месячного
плана, - ответил Зеленин. - Вот и пусть выступит Воронов. Обсудим и решим,
что делать. Если нужно будет, пошлем в совнархоз резолюцию собрания.
   Лукашин хорошо понимал, что  от  вороновских  расчетов  так  просто  не
отмахнешься. И уж если узнают об этом горняки, то заварится каша.  Значит,
на тормозах надо съезжать. Мысль Зеленина показалась ему стоящей. Выступит
коллектив Управления, а там пусть разбираются, пусть решают.
   - А что! Это заслуживает внимания. - Лукашин посмотрел на Синельникова.
   - При чем тут собрание? - резко возразил тот. -  Мы  сами  в  состоянии
известить об этом совнархоз.
   Синельников больше всего не желал этого коллективного обращения  -  оно
неизбежно вызвало бы широкую огласку и могло спутать все карты.  На  худой
конец, ему нужно успеть съездить в совнархоз, подготовить почву.
   - С мнением коллектива следует считаться, - бросил Зеленин.
   Синельников вызывающе промолчал.
   - А как вы, Михаил Титыч? - Лукашин повернулся к Дубинину.
   Дубинин так и не мог разобраться, кто же прав, Синельников или Воронов,
поэтому охотно согласился обсудить этот вопрос еще и на собрании.
   - В таком случае давайте  соберем  специальное  собрание,  -  предложил
Синельников.  -  Приготовимся  как   следует,   пригласим   представителей
совнархоза...
   - А зачем второй раз беспокоить людей? - простодушно возразил Дубинин.
   "Ох, идиот!" - выругался про себя Синельников.
   - В самом деле, деятель, - согласился и Лукашин. - Давайте  послезавтра
и поговорим.
   "И эта старая лиса заюлила", - зло подумал Синельников, а вслух сказал:
   - Как хотите.
   Само собрание для него, в конце концов, не страшно...  Лишь  бы  успеть
убедить кое-кого, что дело тут не столько в престиже Синельникова, сколько
в авторитете самого совнархоза. А свою позицию он отстоять сумеет.
   Он пришел к себе в кабинет и тотчас заказал билет на вечерний поезд  до
Приморска...





   На другой день утром Лукашин вызвал к себе  Воронова.  Там  уже  сидели
Дубинин и Зеленин.
   - Вот так, деятели...  Только  что  звонили  из  совнархоза.  Приказано
явиться туда сегодня же. Я заказал билеты на самолет. Поедете все  втроем,
сразу же, от меня.
   А после обеда они были в приемной председателя совнархоза.
   Зеленин отказался идти в Управление строительства к Пилипенко.
   - Только к самому председателю... - настаивал он.  -  Иначе  дело  наше
дрянь.
   Их вызвали первыми.
   Высокий крутоплечий Мясников встал из-за стола и пошел к ним навстречу.
У него было широкоскулое лицо, слегка рябоватое, редкий седеющий бобрик  и
рыжие густые брови, придававшие ему выражение насупленное и властное.
   - Строители? Привет, привет, - говорил он, здороваясь. -  Чего  это  вы
всем колхозом пожаловали? Проходите к столу, проходите.
   "Эх черт! Вот так медведь! - подумал Воронов, пожимая объемистую ладонь
Мясникова. - Такого не  скоро  собьешь  и  не  свалишь..."  Воронов  питал
слабость  к  людям  крупным,  напористым  и  теперь  не  без  удовольствия
поглядывал на Мясникова, на обстановку кабинета. В центре  стоял  огромный
на  толстых  дубовых  тумбах  стол,  обтянутый  сверху  зеленым  сукном  -
настоящее бильярдное поле, возле стола - старомодные черные кожаные кресла
с высокими резными спинками...
   - Садитесь, - приглашал Мясников, указывая  на  кресла,  потом  сел  за
стол, вынул расческу и сперва причесал брови, затем волосы.
   Воронов посмотрел на эти диковинные брови,  вспомнил  из  истории,  что
какого-то  Цимисхия,  византийского  императора,  звали   "Бровястым",   и
улыбнулся.
   - Ты чего это заранее веселишься? - грубовато спросил его Мясников.
   - А потом, может быть, поздно будет, - ответил Воронов.
   Мясникову шутка  понравилась,  он  пошевелил  насупленными  бровями,  и
из-под них весело блеснули светлые голубые глаза.
   - Ну, с кого начнем? Вы, кажется,  парторг  Управления?  -  спросил  он
Дубинина.
   - Да.
   - Ну, давайте вы.
   Дубинин пожал плечами.
   - Вопрос-то у нас сложный. Я, право, не знаю, как попроще изложить суть
дела. Вот тут специалисты сидят. Может, с них начнем.
   - А вы разве не инженер? - брови Мясникова удивленно взметнулись.
   - Нет, - ответил Дубинин.
   - На стройке-то? Парторг! Н-да, - Мясников перевел взгляд на  Зеленина.
- Говорите.
   - Речь идет о строительстве жилого поселка для  оловянных  рудников.  -
Зеленин говорил,  чуть  растягивая  слова,  стараясь  скрыть  проступавшее
волнение.  -  На  этот  поселок  было  два  проекта;  по  первому  проекту
предлагалось строить поселок в пятнадцати километрах от рудников, в долине
Солнечное. Это был мой проект, - его отвергли. По второму проекту  поселок
перенесен к рудникам в ущелье. Но строить в том месте нецелесообразно.  По
нашим  расчетам  строительство  обойдется  значительно   дороже,   чем   в
Солнечном. Вот наши расчеты, -  Зеленин  взял  папку  из  рук  Воронова  и
передал ее Мясникову. - А главное - жить в том ущелье очень  неудобно.  Мы
предлагаем пересмотреть это решение, пока еще не поздно.
   - Любопытно, - Мясников стал бегло просматривать расчеты. - А почему же
вы ко мне-то сразу обратились? Ведь у нас есть в совнархозе и строители, и
горняки... целые управления!
   - Потому, что поселок в том ущелье строится по вашему  распоряжению,  -
сказал Воронов.
   - Как? По моему распоряжению? Вот это  новость!  -  Мясников  захлопнул
папку и с любопытством уставился на Воронова.
   - Для вас это новость? - переспросил Воронов.
   -    Разумеется.    Ведь    я    председатель    совнархоза,    а    не
проектно-изыскательская  контора.  Я  места  для  городов  и  поселков  не
выбираю.
   - Но вы же были у нас на рудниках года полтора назад, - сказал Зеленин.
   - Был... Теперь я припоминаю эту поездку. Я еще критиковал вас  за  то,
что слишком далеко отнесли поселок от рудников. Большие  расходы  придется
нести на перевозку  рабочих...  Вот  и  предложил  вам  перенести  поселок
поближе. Предложил... Понимаете?
   - Да, но потом был проект  Синельникова,  утвержденный  совнархозом,  -
возразил Зеленин.
   - Совершенно верно. Мне докладывали потом, что поселок  решили  строить
рядом с рудниками - удобнее.
   - Там жить нельзя! -  громко  сказал  Воронов.  -  И  я  остановил  это
строительство.
   - Одну минутку, - Мясников нажал на кнопку звонка.
   Вошла высокая худая секретарша в черном костюме.
   - Пригласите ко мне Пилипенко.
   - Почему же там нельзя жить? - спросил Мясников у Воронова после  ухода
секретарши.
   - Ущелье очень сырое, до августа месяца держится в нем наледь, и солнце
бывает часа три в сутки. Потом,  строительство  поселка  обойдется  в  том
месте слишком дорого.
   Мясников покачал головой.
   - Значит, строят по моему распоряжению. Интересно... очень.
   В кабинет без стука вошел начальник Управления строительства Пилипенко.
Он был высокий, очень моложавый, с белоснежными висками.
   - Знакомьтесь. Строители из Тихой Гавани, - сказал Мясников.
   - Знаю, - Пилипенко приветствовал их легким наклоном головы. -  У  меня
сидит главный инженер Синельников.
   - Они доказывают,  что  поселок  возле  рудников  строить  нельзя.  Вот
расчеты. Просмотрите. - Мясников подал ему папку с расчетами.
   - Я уже знаком с ними, - сказал Пилипенко, мельком взглянув на расчеты.
- Горняки, наши заказчики, прислали  мне  их  вместе  с  жалобой.  Правда,
жалоба направлена в министерство, а мне копия.
   - Вот как! Как же попали к ним эти расчеты? - спросил Мясников.
   - Я им дал, - ответил Воронов. - Еще неделю назад.
   - Однако вы разворотливый, - усмехнулся Мясников. - А что они в  жалобе
пишут? - спрашивал он.
   - То же самое, что в расчетах. Пишут еще, что поселок  попадет  в  зону
силикоза, и воздух там будет загрязнен, вреден  для  здоровья,  -  отвечал
Пилипенко, стоя как на строевой линейке.
   - Н-да. - Мясников встал из-за стола. - Вот что, сегодня же свяжитесь с
проектными отделами  и  немедленно  создайте  комиссию.  Пусть  хорошенько
займутся этим делом. А выводы доложите мне.
   - Слушаюсь, - сказал Пилипенко.
   Мясников провожал  посетителей  до  двери.  Прощаясь  с  Вороновым,  он
задержал его руку.
   - Ну как, строптивый? Доволен?
   - Разумеется, - ответил Воронов.
   - Вот так... Разберем, уладим.
   В приемной Зеленин тронул Воронова и Дубинина:
   - Смотрите, Синельников!
   Главный инженер сидел возле стола и что-то на ухо нашептывал  сухопарой
секретарше. Она вытягивала к нему шею  из  широкого  воротника,  точно  из
хомута, и как-то заливисто, по-лошадиному, взвизгивала и смеялась. Заметив
своих сослуживцев, Синельников даже  бровью  не  повел  -  продолжал  свое
нашептывать. И они прошли мимо него, не окликнув, не поздоровавшись...
   - Ну, а теперь и по маленькой пропустить не грешно, -  сказал  Воронов,
беря под руку Дубинина и Зеленина. - Пошли в гостиницу!
   - Не с чего веселиться, - возразил Дубинин. - Мне, по крайней мере.
   - Чего это вы нос повесили, Михаил Титыч?
   - Видал, как Мясников посмотрел на меня, когда узнал, что я не инженер,
- сказал Дубинин. - То-то и оно. А мне совестно: сидишь как  чучело.  Ведь
это мое дело разбирать - кто прав, кто виноват. И где поселок строить, где
не строить... Но у меня багаж не  тот.  А  на  одном  старании  далеко  не
уедешь. Того и гляди, шею сломаешь и себе, и другим. Вот так-то.  Ступайте
пейте. А я  в  крайком  схожу,  в  промышленный  отдел.  Попрошусь,  чтобы
освободили... С меня хватит!
   - Но ведь мы вас избирали, - сказал Зеленин.
   - Ничего, переизберете. - Дубинин насупился и тяжело, грузно  пошел  на
выход.
   - Черт возьми! - развел руками Воронов. - Товарищи называются. Неужто и
ты мне не составишь компанию? Ведь это законное торжество... как фронтовые
сто граммов. Мы их взяли с бою...
   - Погоди веселиться. Смотри не  прослезись,  -  сказал  Зеленин.  -  Не
нравится мне этот Пилипенко.





   Комиссия была создана на другой же день под председательством Пилипенко
и немедленно выехала  на  рудники.  Делом  этим  заинтересовалась  краевая
газета, и к  работе  комиссии  подключился  ее  собственный  корреспондент
Терехин.
   Лукашин потребовал от Воронова письменного объяснения о причине простоя
на  рудниках.  Воронов  подал  ему  рапорт.  В  нем  написал  он   и   про
горнорудничный поселок, и про массивы-гиганты, доказывал, что  наблюдаются
непроизводительные резервы и что отставание  жилищных  объектов  ничем  не
оправдано. Синельников окрестил это заявление поклепом на весь коллектив и
требовал строго наказать Воронова. Поговаривали, что сам Пилипенко остался
очень недоволен  резкостью  Воронова.  Корреспондент  Терехин  вернулся  с
рудников, прочел вороновский рапорт и явился к Лукашину.
   - Здравствуйте, Семен Иванович! - шумно приветствовал  он  Лукашина  от
самого порога и, размашисто пройдя через кабинет, журавлем перегнулся  над
столом, с улыбкой выкинул руку.
   Лукашин слегка приподнялся.
   - Привет, привет советской печати! Садитесь. Чем могу служить?
   - Да вот очерк собираюсь написать о вас, - сказал Терехин, усаживаясь в
кресло. - Вы на счету, так сказать, примерного руководителя.
   - Ну, что вы, деятель! Какой я примерный руководитель?  Так,  стараемся
по малости.
   - Как у вас с планом в этом месяце?
   - В целом неплохо. Но участок Воронова не выполняет.
   - Воронова? - удивленно спросил Терехин. - Вот оно что! А я только  что
читал его заявление о неполадках на стройке. Что вы об этом думаете?
   - А что же тут думать?  Я  начальник...  Вы  послушайте,  что  об  этом
говорит коллектив.
   В кабинет неслышно вошел предупрежденный секретаршей Синельников.
   - Петр Ермолаевич! - сказал Лукашин Синельникову. -  Вот  корреспондент
интересуется заявлением Воронова.
   - Заявлением Воронова? - переспросил Синельников.
   -  Да.  Это  интересно  и,  по-моему,  важно!  -  воскликнул   Терехин,
поздоровавшись. - Вы можете сказать что-либо поподробнее об этом?
   Синельников отошел на два шага в  сторону,  заложил  руки  за  спину  и
озабоченно потупился.
   - Видите ли, я в этом деле, так сказать, лицо заинтересованное, - начал
он, смущенно улыбаясь. - Мне трудно быть  объективным,  но  я  постараюсь.
Воронов - человек новый в нашем коллективе, и вполне понятно,  что  многое
видится ему в  ином  свете.  Это  -  нормальное  явление.  Было  бы  более
странным, если бы все непривычное  для  него  он  принимал  безоговорочно.
Ну-с, ближе к делу. Воронов решил, что мы быстрее можем двинуть жилье.  Он
отжал кое-какие резервы, попросил еще техники. Мы  дали.  Пожалуйста,  как
говорится, ему и карты в руки! Но эффект получился  не  тот.  Он  распылил
людей и, попросту говоря, не выполнил плана. Вы понимаете, разумеется, что
не можем мы по примеру Воронова снимать людей с основных  производственных
объектов и ставить на жилье. Мы просто оголим участки и завалим план.
   Терехин сделал несколько пометок в блокноте.
   - Собственно, Воронов на этом и настаивает в  своем  заявлении.  Судите
сами!
   - Да, интересно... Ну, а насчет рудничного поселка? -  Терехин  смотрел
на Синельникова.
   - Несколько месяцев управление  совнархоза  и  мы  -  проектировщики  -
выбирали  место  для  рудничного  поселка.   Чем   мы   руководствовались?
Естественно,  близостью  к  рудникам,  а  стало  быть,  малыми  затратами,
связанными с перевозкой рабочих. А Воронов предлагает вернуться к  старому
проекту. За  пятнадцать  километров  возить  горняков  на  работу!  И  это
называется создать удобства! А с какими расходами будут связаны перевозки?
Они в копеечку будут обходиться государству.  Тут,  видите  ли,  еще  одно
обстоятельство следует учесть: около рудников  условия  для  строительства
более трудные, чем в Солнечном. Воронов столкнулся с грунтовыми водами, ну
и забил тревогу.
   - А что вы скажете о массивах-гигантах?
   - Здесь Воронов прав в том, что мы пошли  на  сооружение  дорогостоящих
коробов. Но зато потом, при бетонировании головы пирса, мы не будем делать
опалубки, и эти короба нам позволят на десять дней сэкономить  время.  Как
видите, расходы окупаются.
   - Да.  Интересно.  Еду  к  Воронову.  -  Терехин  встал  и  пожал  руку
Синельникову. - Увидимся еще, - сказал он  Лукашину.  -  До  вечера!  -  И
стремительно вышел.
   Лукашин снял трубку телефона.
   - Зеленин?  Сделали  подсчет  выполнения  плана  по  участку  Воронова?
Занесите ко мне.
   - Я посмотрел твой  доклад,  -  сказал  Лукашин  Синельникову,  положив
трубку. - Обдуманно составлен.
   - Стараюсь, Семен Иванович.
   - Заметно.
   - Ничего не поделаешь, таков уж я. Терпеть не могу людей  без  такта  и
меры.
   - Говорить ты умеешь, деятель.
   Синельников  вопросительно  посмотрел  на  Лукашина  и  сказал,  словно
оправдываясь:
   - Жизнь учит.
   В кабинет вошел Зеленин.
   - Давай сводку! - протянул к нему руку Лукашин.
   Зеленин подал.
   - Итак, девяносто два процента, - заявил Лукашин, просматривая  сводку.
- На восемь процентов не дотянули. Причины?
   - В суммарном выражении Воронов дал больше, чем остальные, стало  быть,
фактически...
   Синельников перебил его:
   - Спрашивают о причинах невыполнения плана!
   - Воронов рассчитывал на вашу помощь, а вы ему пристегнули  рудники.  -
Не дожидаясь возражений, Зеленин вышел.
   - Слишком много он стал брать на себя, - заметил Синельников, глядя ему
вслед.
   - Жизнь учит, - сказал Лукашин.
   Синельников уловил скрытую иронию и спросил:
   - А вы подготовили доклад для комиссии?
   - Нет.
   - Как же так?
   - А вот так. Достаточно и твоего.
   - Да?
   - Да, деятель.
   - Ну что ж, пока.
   "Заюлила старая лиса. Трусит",  -  думал  Синельников,  идя  к  себе  в
кабинет.
   Еще во время спора с Вороновым он почувствовал шаткость своего проекта.
Если он проиграет дело с рудничным поселком - ему конец.
   Но когда он прочел заявление Воронова, то воспрянул духом. Глупец  этот
Воронов! Все свалил в одну кучу: и рудничный поселок, и резервы, и  планы,
и жилье. Синельников рассчитывал, что это вызовет и раздражение  Лукашина,
и протест начальников участков. Но главное - это взбесит Пилипенко... Чего
это Воронов суется один за всех решать? К тому же сам не выполнил план.  В
такой обстановке Синельников сможет разбить  Воронова,  а  комиссия  среди
прочих вопросов похоронит дело и о рудниках.
   Терехин зашел к Зеленину, отозвал его в сторону и спросил:
   - Как дела у Воронова?
   - Неважно. А что говорит комиссия? Пилипенко?
   - Будут отстаивать свой проект... Экономия  государственных  средств  -
прежде всего. А наледь  и  силикоз  -  это,  говорят,  временные  явления.
Устранятся.
   - Понятно... Как бы не пала тень на Мясникова.
   - И я так думаю.
   - Значит, у Воронова - дело табак. Отсюда его ударят и за  невыполнение
плана.
   - Свезите меня к нему, - попросил Терехин.
   Они нагрянули в Рыбный порт на лукашинской "Победе".
   - Вот ты где засел, Аника-воин! - воскликнул Терехин, входя в  контору.
- Да это настоящий дот! Смотри - не окна, а бойницы, щели!
   -  Читал  поклеп  на  коллектив,  как  теперь  называет  мое  заявление
Синельников? - спросил Воронов, тиская руку Терехина.
   - Читал.
   - Ну?
   - Все это надо доказать.
   - Люди докажут, - сказал Воронов.
   - Ишь ты какой! Хорош, хорош... - покачал головой Терехин.
   - Милый, люди бывают разные, - сказал Воронову с обычной своей усмешкой
Зеленин. - А если ты окажешься в меньшинстве? Что тогда?
   -  Это  пустая  формальность.  Истина  не  знает  ни  большинства,   ни
меньшинства.
   - Ну, а если ты  все-таки  не  сумеешь  доказать  ни  Синельникову,  ни
Лукашину?
   - Ну, это уж пусть они мне докажут, что я не прав, - горячился Воронов.
   - Нет, он законченный борец, - важно сказал Зеленин.
   - Да, конечно... - кивнул Терехин. - Он  могуч...  Ну  кто  тебе  будет
доказывать, если комиссия  решит  не  в  твою  пользу.  Надо  подчиниться.
Дисциплина!
   -  Дисциплина?!  Тот  дисциплинирован,  кто  добивается  правды,  а  не
безмолвствует лукаво ради служебных выгод.
   - Да пойми ты, голова! Надо не только воевать за свою правду, но еще  и
уметь слушать противника. Понимать его, - сказал Терехин.
   - Это кого, Синельникова, что ли?
   - Хотя бы его.
   - Я давно его понял. Он - фокусник.
   - Ну, фокусниками ты никого не удивишь. А я вот слушал недавно  его,  и
говорит он, между прочим, убедительнее тебя.  И  комиссия  больше  к  нему
прислушивается, а не к тебе.
   - Да! - крикнул Воронов. -  В  таком  случае  нам  не  о  чем  с  тобой
разговаривать. - Он замолк и, сердито нахохлившись, сел за стол.
   - Чего ты на меня  набросился?  -  сказал  Терехин.  -  Я  же  тебе  не
Синельников. Может быть, ты и прав. Но ты не  видишь  -  позиция  твоя  не
прочная. И не лезь ты на рожон.
   - В предостережениях не нуждаюсь, - сердито пробурчал Воронов.  -  И  в
сочувствии тоже.
   - Ну, ладно, ладно, - похлопал его по плечу Зеленин. - Поехали с  нами.
Остынешь немного, а там заправимся... Потолкуем.
   - Не хочу и не могу.
   - Бирюк! - беззлобно выругался Терехин. -  Ну  и  оставайся,  дьявол  с
тобой. Счастливо тебе шишек  набить!  -  крикнул  он  с  порога.  -  Авось
поумнеешь, трезвенник.
   В машине Зеленин сказал.
   - Сейчас ему можете помочь только вы.
   - Каким образом?
   - Выступить в газете, защитить его.
   - Интересно! Работает целая комиссия,  выводы  складываются  не  в  его
пользу. И нате вам! Местный  корреспондент  -  великий  специалист  -  все
опрокидывает вверх дном...
   - Но ведь вы ему друг!
   - А при чем тут друг?
   - То есть как при чем?!
   - Это совсем другое, - уклончиво ответил Терехин. - Дружба  дружбой,  а
служба службой...
   - Да... Встречаются и такие, кто дружбу на службу  меняет.  Ну  что  ж,
поезжайте, служите...
   Зеленин тронул за плечо шофера, попросил  остановить.  Тот  затормозил.
Зеленин открыл дверцу.
   - Куда вы? - спросил Терехин.
   Но Зеленин не ответил; он вылез из машины и пошел по откосу,  поросшему
кустарником, в сопки, напрямик, домой.





   - Ну-с, деятель,  комиссия  работу  окончила.  Внесла,  как  говорится,
полную ясность. Спорить больше  не  о  чем.  Будем  трудиться,  -  говорил
Лукашин вызванному с участка Воронову.
   Выводы Пилипенко Воронов прочел в производственном  отделе,  на  вопрос
Зеленина: "Что будешь делать?" - только поскреб небритую  щеку  и  мельком
взглянул на Катю. Она улыбнулась ему виновато и жалостливо... Что  делать?
Он и теперь еще не знал,  сидя  в  кабинете  Лукашина  и  слушая  ласковый
успокоительный тенорок начальника. Шуметь, доказывать, что они  не  правы?
Но перед кем шуметь? Кому доказывать? Лукашину? Снова крутить карусель? Но
дело-то не должно стоять. Строить поселок надо... Тут уж  Лукашин  медлить
не станет.
   - Как вы сами смотрите на выводы комиссии? -  спросил  наконец  Воронов
Лукашина.
   - А  что  ж,  деятель!  Не  глупо...  Перебазировать  жилой  поселок  в
Солнечное - хлопотно. Много времени потеряем. А у  нас  и  так  планы  под
угрозой... Твои замечания частично учтены - детские ясли, школа  выносятся
на солнечный склон.  Поставим  фуникулер.  Реку  возьмем  в  трубу.  Денег
добавят. Что еще нужно?
   - Вы говорите как производственник. А я вас  по-человечески  спрашиваю:
как жить в таком поселке? Вы бы туда переселились? Вместе с женой, детьми!
   - Пустой вопрос... При чем тут я? Мы с вами строители. Наша обязанность
- делать то, что нам заказывают. Мы строим по проектам. А проект для нас -
приказ. За приказ отвечают вышестоящие инстанции, а мы  обязаны  выполнять
его.
   - Нет уж, извините. Отвечает не только тот, кто приказывает, но  и  кто
исполняет.
   - Не собираюсь спорить с вами на отвлеченные темы.  Извольте  выслушать
мое распоряжение: с сегодняшнего дня вы являетесь начальником  участка  на
рудниках. Вы лучше всех изучили этот участок - вам и карты в руки.  Отныне
программа его увеличивается втрое. Деньги отпущены. Сдавайте  Рыбный  порт
Забродину и переселяйтесь на рудники.
   - Строить самому то, что я считаю ошибочным?! Спасибо!
   - В таком случае вы будете уволены.
   - Я сам уйду.


   К вечеру они уехали вместе с Катей... Уехали из Тихой  Гавани  налегке,
как уезжают для того, чтобы вернуться...

   1959

Популярность: 48, Last-modified: Tue, 09 Jul 2002 09:32:49 GmT