---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
     Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
     Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------


     Тридцать пять лет назад я поехал в Ленинград, через четверть века снова
- Питер поступать на факультет журналистики.
     Город в  приемной  комиссии  я  так  и  назвал "Питером".  Мне  сделали
замечание,  что  это  город  не  имени  царя,  а  имени Ленина,  однако,  по
результатам собеседования к экзаменам допустили.
     Сочинение. Через два дня... тройка. Что делать?
     Ошибки  для Ленинграда ужасные. "Окна РОСТА" - без кавычек. "Берггольц"
с одним "г".
     Звоню отцу. Он ночным экспрессом отправляет  плакат времен Маяковского.
Там  -  "Окна  РОСТА" - без  кавычек.  Показал. Куда  деваться.  Эту  ошибку
простили.
     Поехал к  великой,  обаятельной и  волшебной Берггольц. Рассказал.  Она
помогла. Надписала  мне  книгу  "Дневные звезды",  пропустив в своей фамилии
букву. Предъявил автограф апелляционной комиссии.
     - Может быть вам лучше на юридический? - спросил декан Бережной.
     Что ж... Поступил и туда.


     Уж кофе подали, а Аннена все нет...

     У российской адвокатуры возникла крайняя нужда  иметь свой гимн. Музыка
была написана  быстро,  но  сыграть мне ее, мне,  которому  было  предписано
сочинить текст, исполнить было некому. При переполненности штатов, музыканта
среди адвокатов не было.
     Как же сочинять текст?
     Я попросил заведующего культмассовым сектором Сашу Н. написать мне хотя
бы ритм этой музыки, чтобы я знал, каким размером лепить строки.
     -  Напиши  мне  ямб  это  или  хорей,  дактиль, анапест, амфибрахий.  И
количество стоп в строке.
     - Вы знаете, Сергей Павлович, - сделав большие глаза,  сказал Саша, - я
вряд ли  смогу вам помочь, я в юридических терминах плохо разбираюсь, я ведь
закончил институт культуры.


     Сидел я  как-то один  в квартире  тогдашнего  первого  секретаря  Союза
писателей Карпова на Кутузовском, 26 и что-то спешно  перепечатывал.  Хозяин
должен был придти с минуты на минуту.
     Звонок в дверь. Я открыл.
     Стоит незнакомец, представляется министром  мелиорации. Просит пройти в
ванную.
     Я подумал, а может в этом знаменитом  доме сам министр мелиорации лично
ремонтирует краны и контролирует их исправность? И  допустил его. Но пошел и
сам с ним в ванную. В этот момент в дверь ванной просунулось еще одно лицо -
женское. И тут министр запричитал.
     - Мань, ты  только глянь, какие финские краны (с ударением на последнем
слоге)  поставили,  а  нам?..  Прям  на  них  хоть  Промыслову (председатель
исполкома Моссовета - С.Л.) жаловаться...
     Возможно, именно тот день был рождением новых русских?..


     Тампоны "Тампакс"  произвели революцию не только в дамском  интиме. Они
стремительно ворвались в жизнь высокорангированных мужчин.
     Произошло это,  когда устроители многочисленных презентаций, тусовок и,
как их главное составляющее  - безудержных  банкетов уяснили: в  России надо
напоить.  Но в России надо и проследить, чтобы напоенные не унесли бутылки с
собой.
     Противоядие  было  найдено.  На  банкетах  стали  подавать бутылки  без
пробок.
     И теперь, когда  всем  известный деятель, вынимая  из  кармана  носовой
платок,  роняет  на  пол  пару дамских  тампонов,  это не свидетельство  его
транссексуальности,  это  просто  признак  того,  что  сегодня  он   куда-то
приглашен и потому захватил затычки для бутылок.


     Нам  семерым,  обремененным  общими  государственными проблемами,  было
хорошо в детском  скверике,  хотя хозяин - министр и пригласил нас любезно в
квартиру. Но он забыл ключи.
     Мы устроились  на  скамеечке  и  открыли  наши кейсы.  Воздух,  солнце,
умиротворенное шуршание листьев.
     Хорошо  бывает,  когда  совсем хорошо.  Мы - это зампред  Ростелерадио,
замгенпрокурора, помощники  президента, два  замминистра, да какое, впрочем,
это имеет значение, если открывалка нашлась только у депутата Госдумы.
     И  вот,  когда нам стало уже  совсем хорошо, явился  вдруг  пред нашими
взорами интеллигентный на вид сержант милиции.
     - Нарушаете граждане, - строго сказал он, - документы ваши попрошу.
     Смелый парень. Один против семи мужиков и не побоялся. Мы оценили это.
     Поставили  стопочкой наши удостоверения  и  протянули.  Страж  долго  и
терпеливо  читал.  Закончив  свою  благородную  работу   по   предупреждению
преступных  проявлений  на  бытовой  почве,  он  улыбнулся, приложил руку  к
козырьку фуражки и не твердо, однако бодро сказал:
     - Отдыхайте, товарищи.
     И зашагал через скверик по делам службы.


     Звоню с просьбой артисту Глузскому.
     - Одолжить физиономию? Популярность? Давайте, когда?
     В БэТэИ  смертельные  очереди и  столь же жуткое хамство.  Мы приехали,
зашли  в  зал, где было много народа. Михаил Андреевич  ткнул  меня локтем в
живот:
     - Они что телевизор не смотрят? Не узнают меня?
     - Нам  они не  так нужны, - смягчил я недовольство.  -  Понимаете, наша
цель - руководство БэТэИ.
     А дальше  стало  приятно. В зал вышла круглолицая  БэТэИшница, оглядела
присутствующих,  ровно улыбнулась, в  первую  очередь  подошла  к Глузскому,
взяла наши документы, и уже через двадцать  минут вернула их подписанными. И
снова с улыбкой.
     Я  получил  второй  удар в  живот, более чувствительный -  с элементами
восторженности. Я  легко  выдержал:  получить от Глузского намного приятнее,
чем униженно стоять в очередях.
     Круглолицая нас догнала.
     -  Я узнала  вас,  -  зашипела она,  беря  его за  локоть  и  почему-то
оглядываясь, -  узнала...  Я когда  в райком пришла  работать, вы нас  тогда
курировали от горкома... Вы помните меня? Я Вас помню...
     Третьего удара я, право, не заслужил...


     Житель  Переделкино  мыслитель и философ Гачев зашел ко мне  с девицей,
напоминающей  сотрудницу  периферийного  общепита  семидесятых,  извинился и
любезно попросил:
     - У нас телефон не работает, разрешите позвонить от вас в редакцию. Это
радиожурналистка,  она  приехала, чтобы взять у  меня  интервью,  но вопросы
забыла в редакции.
     Милости прошу. Пожалуйста.
     И мы услышали следующее.
     - Да-да,  Клавк, я  добралась. Толик довез. Да нет, он культурный. Нет,
сама не сочиню. Ну, говорю же - настоящий писатель.
     Повернулась, улыбнулась:
     - Может почитаете вслух книгу свою какую?
     Снова в телефонную трубку: "Нет, не хочет. Ну о чем тогда?"
     Пауза. Видимо согласовывают.
     Поворачивается еще раз:
     - Спрашивают, о смысле жизни  сможете? Нам и надо-то всего три  минуты.
Ну, пожалуйста, не ехать же обратно.


     В  конце восьмидесятых я  заехал в Батумский обезьяний  питомник, когда
собирал  материал  о мутантном оружии для фантастического романа. Сотрудница
приняла любезно, дала нужные сведения и на прощанье  навесила мне  на лацкан
пиджака значок с изображением обезьяны. Я об этом совсем забыл.
     В  московском аэропорту  неожиданно  встретил меня  Гончаров, секретарь
парткома Прокуратуры Союза, где я служил в  то время. Удивила столь почетная
миссия в отношении  меня. Он сказал: "Сегодня тебя утверждают в  райкоме. Не
беспокойся, я сказал, что ты опоздаешь. Едем сразу".
     Приехали. Я  прошмыгнул  в открытую  дверь  актового  зала, где  первый
секретарь  райкома  напутствовал  молодых  на  тропу  к  коммунизму.  Вокруг
большого стола было только одно место - рядом с ним.
     Он кивнул  мне: дескать,  не  беспокойся,  предупредили, что опоздаешь.
Потом сказал следующее:
     - Молодежь,- сказал он, - какие же вы все хорошие, даже замечательные -
наша надежда -  только  вот  стесняетесь отчего-то нас стариков,  не носите,
например,   значки   основоположников   научного  коммунизма.  А  зря.   Вот
посмотрите, - тут он показал на меня,  - единственный, между прочим, из вас,
кто сегодня в этот торжественный день надел значок - работник прокуратуры.
     Я  вздрогнул, похолодел,  но  принудил себя положить  руку  на сердце и
закрыть значок рукой. Сердце стучало двести ударов.


     Два десятка лет назад хорошим тоном считалось приглашать первую леди на
мероприятия гуманитарных ведомств. Наступила и наша очередь.
     Ранней весной  Раиса Максимовна появилась во всем  своем великолепии  в
сопровождении охраны и работников телевидения.
     Дамская  уборная   была   специально   обустроена.   Одна  из   кабинок
превратилась чуть ли не в будуар. В трех других разместилась охрана: мало ли
что...
     Накануне  была  даже  распространена  инструкция: "С  высокой дамой  не
заговаривать, пристально на нее не смотреть, по возможности улыбаться" и так
далее. Коллегия наша прошла без эксцессов.
     Приглашенная, однако, была рассеянна, и,  было видно, не интересовалась
коллегией, да к тому же телевизионщики уже свою работу закончили. Вдруг  она
словно  очнулась, прервала очередного  оратора  и, ни к  кому  не обращаясь,
произнесла: "Разрешите  мне  поехать  домой,  у  моего мужа - день  рождения
сегодня".
     Все  как-то  растерялись,  но,  как  и  было  положено  по  инструкции,
заулыбались,  а  руководитель  мероприятия  оглядел  присутствующих и  вдруг
спросил:
     -У какого мужа?


     Генерального директора  ЮНЕСКО Федерико Майра  принимали  в  России на
всех уровнях. В числе  лиц, пригласивших дорогого французского гостя, был  и
центр известного высокого политика, в прошлом - самого высокого.
     Политик поручил своей референтской группе подготовку доклада,  и, надев
ярко зеленый  пиджак, вышел в зал приемов. Мельком взглянув в текст, высокий
политик изменился в лице и зашипел в сторону подчиненных:
     - Какой он вам майор?
     После  чего  повернул  свое  уравновешенное  лицо  к  высокому гостю  и
торжественно произнес:
     - Добро пожаловать, уважаемый господин генерал-майор Федерико...


     Я сидел в первом ряду, в цирке на Ленинских  горах.  Выступал солнечный
Клоун. Ошибался, не по сценарию падал. Вероятно, думал, это смешно.
     Статисты надули шарики. Клоун стал вызывать  из зрительного зала детей.
Дети выходили,  подталкиваемые  родителями.  Клоун  предлагал  детям  делать
что-то  вроде книксена и кланяться. Тем, у  кого  это  получалось, он  давал
шарик.
     А  одна  девочка лет пяти вышла уверенно, не сделала книксена,  сделала
другую фигуру, не менее изящную, чем очень огорчила клоуна.
     Он явно обиделся, забыв, что разница в возрасте у них лет семьдесят,  и
шарика ей не дал.
     Зал замер.
     Клоун, не справившись с  молчанием  зала,  стал объяснять, что шарик он
дает за что-то, а не просто так. За, получалось... стандартное поведение. Он
его  называл массовостью. Девочка должна была сделать как все, но не сделала
и теперь пусть не обижается.
     Девочка не заплакала!
     Величие страны, в которой есть такие девочки, - неоспоримо.


     Начитавшись  работ  Льва  Толстого,  я   и  помыслить  не  мог  всерьез
относиться к  опере. А статья  кумира  и метра об искусстве вовсе  повергала
меня то в восторг, то в сомнения, то в шок, но никогда в неверие.
     Мамочка.
     Она сперва вбивала мне  в  голову толстовский  девяностотомник, а потом
заставила меня разрушить стереотипы и отправилась со мной в оперу.
     Давали "Хованщину", и мы ее брали.
     На опере я думал о Толстом и о Боге, которых в сущности разлучили из-за
невежества.
     Меж тем  в  зале,  где  сидели  чопорные поклонники пения,  захихикали.
Выехал "царь" на настоящей лошади. Что-то пропел.
     Лошадь присела и ...
     Ребята! Это царь - не настоящий. Но она ведь настоящая лошадь.
     "Царь" стал  петь, якобы  не замечая создавшихся вокруг лошади проблем.
Тут уж весь зал разразился хохотом.
     Занавес закрыли.
     Потом открыли.  "Царь"  стоял без лошади и  силился  запеть.  На  сцене
появился статист с веником и совком.
     Хохот. Занавес закрыли опять.
     Кто мог принудить  нас сидеть перед  закрытым занавесом? Мы отправились
домой, дочитывать статью об искусстве.


     Когда  мне  было   шесть   лет   Мамочка-Лисанька  потащила   меня   на
переделкинское кладбище  хоронить  Пастернака.  Было  жарко.  На  кладбище я
впервые  увидел  настоящего  диссидента, о которых  вполголоса говорилось  в
писательском городке.
     Диссидентом  был  десятилетний  полный  рыжий  парень,  по  имени  Миша
Федотов, бросивший  в  машину Суслова, приехавшего  на  мероприятие, камень.
Мишу забрала милиция, а мама со мной за руку пошли его выручать. И, конечно,
выручила. Но предварительно  Мише задавали вопросы,  и мне было его жалко. А
потом отпустили, и Миша стал настоящим героем.
     Позже он стал министром и послом России.
     ...В возрасте пятнадцати лет в городе Пятигорске я  смотрел  в компании
сверстников  фильм  "Офицеры",  фильм,  который  волновал  в  те   годы  умы
юношества. Там  есть  сцена,  где  торжествующий  временную  победу  -  враг
советской  власти  -  басмач-Карим  скачет  на  лошади.  Я вполголоса  острю
приятелям:
     - Это, наверное, будущий секретарь обкома?
     У  выхода из кинотеатра нас  ждали. Допрашивали  в  милиции  по  полной
программе люди в гражданском.
     Отпустили мальчишек-то.
     ...Рустам Ибрагимбеков  в  интервью как-то  заявил,  что будет  снимать
"Белое солнце пустыни - 2",  где  Абдулла,  которого подстрелил красноармеец
Сухов,  -  выжил и  как  раз  стал  большим  начальником,  а  товарищ Сухов,
наоборот, отсидел за излишнюю революционность.
     ...Чего, спрашивается, нас с Мишей допрашивали?


     Иван Анатольевич  Близнец, назначенный  на высокую должность, привел  в
свою  приемную  молоденькую  девушку,  млеющую  уже   от   одного  осознания
значимости  своего шефа. От людей  она слыхала, что на  свете кроме  обычных
телефонов  бывают  телефоны  правительственные  -  АТС-2 и называются они по
старинке  "вертушками".  Название  пошло от  того  времени,  как  звонили  с
недобром в Смольный.
     Министр  -   Федотов,  отчаявшись  дозвониться  Ивану  Анатольевичу  по
городскому  телефону,  набрал  пять  цифр  спецсвязи и вдруг  услышал  голос
девочки-секретарши: "Вертушка Ивана Анатольевича слушает".
     Федотов сориентировался, набрал воздуху в легкие и солидно спросил:
     - А где сам вертух?


     Однажды в свите Горбачева в Штатах оказался Никулин. Горбачев у Рейгана
хотел быть  на равных. Но Рейган поучал  и  хохмил.  Горбачев тушевался. Ему
хотелось войти в историю.
     Рейган   сыпал  русскими  пословицами.  Горбачев  молчал,  протокол  не
предполагал шуток. Никулин  порывался рассказывать анекдоты, но был тактично
останавливаем.
     В кабинете Рейган под хохот прислуги, показывая на серебряную и золотую
крышечки канцелярского прибора, заявил, что это ядерные кнопки для  Европы и
России.
     Горбачев не нашелся, как парировать шутку. Его советники посерели.
     И тут Никулин прервал тяжелое молчание услужливой челяди.
     - Господин  Рейган,  - сказал  он, -  а  знаете, когда мы  с советскими
войсками вошли  в  Польшу,  в  доме  у  мадам Боутековской,  содержательницы
известного в  Варшаве  заведения,  тоже увидели  два  унитаза  -  золотой  и
серебряный. Она ходила туда попеременно.
     - И что? - спросил Рейган.
     -  А  ничего, -  любезным тоном ответил  Никулин,  - когда она  увидела
русские танки, она не добежала ни до одного...


     Читатель  любит, когда  все  заканчивается миром.  Зло  наказано, добро
заоодно тоже. Но что поделать, мы живем в России.
     Дочь  секретаря обкома  была  обворожительна  и  капризна. И она хотела
свадьбы.  Я жаждал  любви.  На седьмом этаже, потрясающей  по  тем  временам
квартиры происходила помолвка. Мамочка моя стала ее  вынужденной участницей.
Беготня  вокруг  накрываемого  стола,  разносолы,   сменяемые  еще  большими
деликатесами.  Хмурый  папа   невесты,  не  выходящий  из  кабинета.   Дверь
приоткрыта, он держит руку на пульсе.
     Все  было бы забавно,  если бы не папина должность и  не семидесятые на
дворе. Не только карьеру испортят, но и анкету...
     Чтобы  отвлечься, стал  вспоминать, какова  невеста  в  другом месте...
Хороша...
     Стал машинально разрабатывать сюжет для очередного рассказа:
     Некая чопорная невеста  крутила влюбленному  жениху хвост. Потом в день
назначенной свадьбы с первым внезапно вышла замуж за  второго. Первый, узнав
о том, что уже гости  сели за стол, угнал в сердцах ассенизационную машину и
подкатил  ее к  окну дома  несостоявшейся возлюбленной. Всунул кишку выброса
нечистот в окно. Нажал на рычажок. Надолго запомнится эта свадьба невесте. И
прокурор, ведь, был на стороне жениха. Наверное, сам в разводе...
     Мои мысли направила очаровательная без пяти минут теща.
     -  Алеша,  -  сказала она  мне томно и тяжело,  - а вы ничего не хотите
сказать нашему папе?
     Я вопросительно посмотрел на свою маму. Она  кивнула. Точно, как же это
я  сам не сообразил, не Алеша я, Сережа, Сергей Павлович, уже почти двадцать
девять лет...
     Спасибо мамочка подтвердила, а то, я оторопел... Вдруг я Алеша...
     Вот и хороший конец, который так любят читатели.
















---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2001
     Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
     Изд. "Русский Двор", Москва, 2005
---------------------------------------------------------------


     Сначала был крокодил. Моя старая, потертая кожа до сих пор хранит запах
Нила.  В  прошлой жизни мне было  тоже пятьдесят и жил я в верхнем бассейне.
Где-то  в середине  ХХ моей исторической  родине вздумал  помогать Советский
Союз, а плату за свою помощь брал аллигаторами, в виде полуфабриката.
     Случилось  это  в  канун  сорок девятого  года.  На  маленькой  фабрике
"Московская кожа" бригада ударников коммунистического  труда сдавала годовой
план. Вертлявая работница, имя которой стерла история, решила  сэкономить на
обрезках  аллигаторов,  и из нескольких оставшихся кусочков кожи  скроила  и
сшила меня.
     И вот,  позвольте представиться: Портфель. Эта моя фамилия, а мое имя и
отчество вы легко представите сами.
     На  прилавке  я  пролежал тогда  всего минуты две,  и,  с присущим  мне
нетерпением, начал  уже  было думать,  что  зря живу на  свете, как на  моем
сверкающем замке почувствовал тепло  тонких дамских пальчиков. Звонкий голос
произнес:
     -Это то, что нужно моему супругу.
     У  старшего  Федотова  -  Александра  Александровича  я  честно  служил
заместителем  портмоне. Мне доверяли важные  правовые документы. Я  приобрел
опыт  и проработал у него  семь лет, ровно столько, сколько надо было, чтобы
подрос  мой  новый собственник в этом юридическом  семействе. Это  я,  - кто
самый первый предсказал ему юридическую карьеру. Он  засыпал, только когда я
был на доступном расстоянии, а точнее, под подушкой.
     Одно время я даже думал, что в прошлой жизни он был ловцом  крокодилов.
Но,  глядя на  его огромный лоб, а, главное,  заглядывая в его  сочинения, я
понимал, что ловцов крокодилов с такими интеллектуальными данными не бывает.
С  такими  лбами  бывают  первоклассники,  которые  вырастают  в  юристов  и
журналистов.
     А  как  я поскрипывал  от удовольствия, когда  в меня  положили  первую
азбуку. Теперь  мы уже вдвоем противостояли банде  учителей и тоннам знаний,
которые  маленький  Мук волочил во мне  -  старом  крокодиле.  Мною колотили
соплеменников, на мне сидели, мною защищались. Это была наша общая жизнь.
     Прошли  годы. Я  взматерел  и  возмужал. Моя спина засалилась,  а живот
оттянулся  от жизненного общества.  Но ручка! Мою  ручку держал в своей руке
маленький Мук и, я вел его по жизни.
     Однажды,  когда  мой  хозяин  уже  вырос  и   работал  в  одном  важном
государственном  учреждении, меня  направили на "конспиративную"  работу - я
служил теперь сумкой для хозяйственных документов Мишиной мамы.
     Она была все также экстравагантна, но теперь чаще ходила в сберкассу.
     В то утро была назначена оплата коммунальных  платежей  и мы  вышли  из
дома  загодя. Но, поскольку  Мишина мама не  очень понимала,  как ей  ходить
пешком, а машины в этот раз не было, мы сели в трамвай. Я сразу почувствовал
слежку.  По  мне  все  время скользил  чей-то знакомый, едкий,  как  газ  из
баллончика -  глаз, оказавшийся глазом математички  Светланы  Николаевны,  в
свое время всем нам досаждавшей.
     - Мы раскрыты!  -  закричал я, забыв, что я  не  крокодил, а порядочный
портфель.
     -А вы не мама Миши Федотова? - пошла во-банк математичка, а я спрятался
за юбку хозяйки, - узнала этот портфельчик.
     -Да время его не портит.
     - Как ваш сын? Закончил школу?
     -Да, двадцать восемь лет назад, - вежливо ответила Мишина мама.
     Вот как? И куда же пошел дальше? - с ехидцей спросила математичка.
     -В гору,  - грустно  ответила  Мишина мама, - закончил МГУ, юридический
факультет. Теперь вот работает в Министерстве печати.
     -Юристом, - с надеждой продолжала допрашивать математичка.
     -Министром, - вежливо ответила Мишина мама,  и я  с ужасом подумал, что
мы проезжаем нашу остановку.
     Когда   Светлану   Николаевну  покидала   последняя  формула  периметра
многоугольника,  Мишина мама  заканчивала  перечислять регалии своего  сына:
доктор наук, профессор, чрезвычайный и полномочный, академик, действительный
член...
     Да, господа, был ли кто-нибудь из вас министром?
     Верю, был.
     А министерским портфелем?
     Так  мы проехали  нашу  сберкассу, куда  пришли  деньги  за  сочиненный
Федотовым  и его  друзьями Закон о средствах  массовой информации - двадцать
рублей пятьдесят две копейки. Стакан водки.
     Но Михаил Александрович не выпил  этот стакан. На  вырученные деньги он
купил гуталина и хорошенько отполировал меня.
     Да... на перечисление регалий ушло еще три трамвайных остановки.
     Но я, если что и жалею во всей этой истории, то исключительно две вещи:
психику математички, которой не суждено было  выйти из трамвая, и ножки моей
хозяйки,  поскольку  нам пришлось потом возвращаться до сберкассы пешком. Не
ловить же обратный трамвай.
     ...Потом меня взяли  в путешествие. До Нила мы не долетели,  жили всего
лишь в Париже, но крокодилов и здесь хватало. И все они были с портфелями.
     Теперь  я  служу на  ниве руководящей масс-медиа  и,  между  прочим, не
последний портфель в Союзе журналистов.
     Но, прямо  скажем, ко  дню своего столетнего юбилея я предпочел  бы  не
коротать долгие часы на заседаниях по вопросу в какой луже и какой гад более
отличается своим иеройством...
     Мне часто бывает одиноко.
     И я  хочу вам просто сказать:  министру без портфеля  еще можно  как-то
выживать, но портфелю без министра - плохо.
     Помните об этом, господа!


     Я редко брал сто семнадцатую, поскольку по жизни чаще  бываю на стороне
женщин.  Не  сумел  привыкнуть  к равенству,  поэтому  к  женщинам  отношусь
по-прежнему восторженно.
     Но  потерпевшая  была  столь  криклива  и  неженственна,  что  я взялся
защищать доверителя, втайне ему сочувствуя,  полностью впрочем, убедившись в
том, что  никакого изнасилования не было, а было  невероятное стремление его
временной пассии выйти замуж любым путем, пусть даже и непристойным.
     В моих  руках  был  аргумент:  возлюбленные жили  все лето вместе, вели
общее хозяйство, путешествовали  на  пароходе по Волге, за  все  платил  он.
Каюта была двухместной, а  по приезде наступила осень, и он не захотел пойти
в ЗАГС.
     Потерпевшая заявила, что все, что с ней происходило  летом:  и  красоты
реки  и ужины в ресторанах - было  насилием над ее личностью, и  она терпела
это все только ради надежды выйти замуж.
     На процессе  в один  прекрасный  момент,  я  понял,  что  мы проиграем,
поскольку  потерпевшую  теперь раздражают  все  без  исключения  мужчины,  я
предложил  доверителю  взять  в   качестве   защитника   Ирину.   Ирина  моя
однокурсница, красавица, умница. У нее четверо детей - двое от первого мужа,
двое от второго.
     Потерпевшая вынуждена была смириться с ситуацией,  но как  ни  странно:
присутствие  защитника  женского пола противной  ей стороны  сделало ее  еще
более  сварливой и циничной.  Ей даже  делались  замечания  о некорректности
поведения  в суде, но по опыту я знал: сто семнадцатую следователь продавит.
Слишком все просто: заявление потерпевшей, и... -  беги  в суд. Преступление
против личности раскрыто. Можно докладывать и бить в литавры.
     Ирина  задавала   вопросы  типа:   унизительно  ли  жить   с  мужчиной,
показываться с ним на людях в нарядном виде? Когда впервые наступило чувство
унижения? Не есть ли заявление  в  милицию  - низкая месть за  невыполненное
обещание  о  походе  в ЗАГС, а было  ли оно  вообще это  обещание?..  и тому
подобное.
     Процесс катился под уклон и отнюдь не в нашу пользу.
     Точно, по  дамски  точно  сформулированные вопросы Ирины к потерпевшей,
заставляли улыбаться судей и  прокурора, и в один прекрасный момент я понял,
что  лед  тронулся.  Но  беда-то  в  том,  что  нам  не  нужен  был  даже  и
растрескавшийся  лед, нам нужна  была водная гладь, в которой  отразилось бы
справедливое  решение  суда  о  прекращении   дела  за  отсутствием  события
преступления, и, как  следствие - освобождение искателя сезонных приключений
из-под стражи в зале вселенской справедливости.
     Но  это нам не светило. А половинчатое  решение: три  года вместо семи,
нас не устраивало, нас не устраивало даже "ниже низшего"  (просил  прокурор)
парню, который всерьез воспринял норму права о  равенстве мужчины и женщины.
Мы, каждый на своем уровне, были убеждены в его невиновности.
     Потерпевшая стала говорить о  том, какой плохой и невнимательный был ее
сожитель.  И  где-то  в середине ее  монолога  Ирина  вдруг спросила: "А вот
скажите  мне  как женщине, а когда он вас раздевал,  вы испытывали  какие-то
чувства, ведь, наверное, это  не часто  с  вами  бывает, к тому же на вас не
одна кофточка  была, много всего: колготы, трусики, туфли, юбка, лифчик. Это
все  не  в одну  секунду снимается.  Что-то же  вы успели  почувствовать? Не
только унижение.
     -Это что он вам врет, что меня раздевал,  да я всегда сама раздевалась,
- заявила потерпевшая.
     Реакция  Ирины была  мгновенной.  Наличие  двух  мужей к  такой реакции
обязывает.
     -Следовательно, - улыбнулась она суду своей очаровательной  улыбкой,  -
если вы  сами  раздевались,  а  женщина (по себе  знаю) это или делает, если
любит - мгновенно, или  не делает вовсе, а  в деле не наличествует порванной
одежды, стало  быть, имела место  добровольность,  а не  насилие. Чувствуете
разницу в терминах, у вас по русскому языку в школе что было?..
     Суд освободил  нашего  доверителя  из-под  стражи  и  передал  дело  на
доследование. Там оно, естественно и развалилось.
     Но моя история была бы не  полной, если бы я не сказал, что потерпевшая
вышла,  наконец,  замуж.   Счастливчиком  оказался  тот  самый   следователь
прокуратуры, который вел это дело...


     Днями  на периферии  мне довелось  консультировать мздоимца из  местной
газеты. Писучий негодяй взял 200 долларов США.
     Факт получения им конверта с зелеными бумажками был установлен. Доллары
не метили, и это и не имело значения, с таким же успехом можно было пометить
нарзанные  этикетки.  Бумаги  эти,  зеленые,  как  и этикетки,  хождения  на
территории  РФ в  качестве денег права не  имеют. Их надо обменять на что-то
более деревянное.
     В процессе я задал вопросы прокурору, в частности, может ли он отличить
одну от другой  без малого  четыреста имеющихся на нашей  планетке  валют, и
просил  его указать на  наличие подзаконного акта,  обязывающего  российских
граждан их все "знать в лицо", уметь отличить от подделок и ни в коем случае
не принимать в качестве подношения. Что вам,  в  самом деле, будет, если  вы
подарите кому-то, с кем состоите в правовой зависимости этикетку от бутылки,
вырезку из газеты, календарик и т.п.).
     Я  разложил  перед  прокурором  несколько  похожих  на  деньги бумажек,
купленных тут же  в shoр`е, для игры "Монополия"  и смешал  их с  настоящими
деньгами.
     Прокурор не отличил денег от неденег, сбежал из  процесса, обвинив меня
в том, что я  развалил  ему "верняк", с  местной милицией "провернутый", как
"инициативная провокация" и потворствую  преступности и бесчинству печати. И
вообще, что я соучастник своего доверителя.
     ...По  большому  счету я продемонстрировал  государству,  что оно снова
ошиблось, но сажать мздоимцев, даже явных, надо по закону, а  не  по эмоциям
прокурора, который в качестве главного аргумента ворчал в зале  суда одним и
тем же: "ну что же подсудимый, да еще журналист долларов не видел никогда?"
     Не  видел.  И   не   увидит,  пока  господа  законотворцы  не   сделают
безукоризненным  уголовный  кодекс,   по  которому  можно  будет  наказывать
виновных,   а  не  указанных  как  неугодных  лоббистов,  я,  как  и  любой,
чувствующий себя  не  гостем в правовом социуме, буду позволять себе шутить,
прекрасно понимая,  что  этот  тип из газеты  - обыкновенная журналюга.  Но,
перефразируя  слова   апологета   думского  большинства,  -   коллеги  моего
подзащитного по цеху,  закончу:  "пусть на  свободе будет лишний  жулик,  но
восторжествует Закон".
     Полагаю эта заметка не будет квалифицирована надзорной  инстанцией, как
основание для отмены оправдательного приговора  по делу о  везучей свинье из
местной газеты.


     Косноязыкий Демосфен зря набирал камешки в рот, учась  четкой дикции. В
процессе, о котором я расскажу, он потерпел бы фиаско.
     Учился я с девочкой, у которой  все было слажено и внешне, и в духовном
мире,  и в  семейной  жизни. У нее было плохо лишь  с дикцией. Из  всех букв
русского алфавита, она четко выговаривала лишь мягкий и твердый знаки.
     При  этом она была мила, приветлива и не имела комплексов. Легко  вышла
замуж не за бросового парня, родила сына, закончила наш факультет и... стала
адвокатом.
     Второй  раз  я  увидел  ее  в  процессе,  где поддерживал  обвинение по
тогдашней 117-й.  Несмотря на то,  что демократией еще  и не  пахло и  отказ
прокурора от  обвинения сулил  ему  после такого фортеля, как минимум работу
юрисконсультом  на   мебельной   фабрике,   а  то   и  вообще...,   я  хотел
справедливости. Деревенская девчонка захотела замуж за  москвича. В этом нет
ничего предосудительного, но не таким же путем, не через тюрьму же.
     Судьба однако повернулась так, что мне не пришлось быть героем. Когда я
увидел Наташу в судебном присутствии и  поболтал с ней пару минут, то понял:
главным  лозунгом  сегодняшнего  процесса  будет  -  "Логопеды   всех  стран
объединяйтесь".. Я  вспомнил как любили мы слушать ее  ответы на  семинарах,
особенно по Марксистско-Ленинской теории права.
     Заседание  началось.  Каждый   раз,   когда  вставала  Наташа   заявить
ходатайство или спросить что-то  у потерпевшей про  "пововой  чвен" или  про
"изнасивофание", судьи опускали к столу головы, а секретарь  нервно зажимала
себе рот и нос, изображая простуду.
     В конце-концов  судья поняла, что приговор она не вынесет, и, почему-то
тоже коверкая  слова,  приняла  решение  направить  дело  на  дополнительное
расследование.
     Ну, а там уже проще.
     Новый следователь не нашел в действиях Наташкиного подзащитного состава
преступления и дело было прекращено.
     Выиграла, а?


     После поручения написать новеллки  про адвокатов в  канун двухтысячного
года,  адвокаты повсеместно  были буквально разобраны  корреспондентами  как
картофель с прилавка в застойный период. Мне, конечно, никого  не досталось.
Я от  этого  грустно бродил по потрясающе расцвеченной  гирляндами Москве  и
острил,  ожидая  вакансии.  Саркастически  наблюдал  в печати  одни  и те же
истории про спасенного от смертной казни убийцу, или найденного за тридевять
земель прячущегося  мужа, или про арбитражный процесс, сулящий благоденствие
региону.
     И пил пиво.
     Эти истории плавно и весьма навязчиво кочевали  из  одного юридического
издание в другое.
     Было все. Даже то, чего не было в адвокатской практике - тоже уже было.
...потому что была литература, а она, в отличие от  адвокатуры - вечна.  Это
Ной, или Иисус могут ошибаться, а литература про них - никогда.
     Я, по  природе своей, как  всегда -  крайний.  Обещали,  - как  водится
адвоката для новеллы, - не нашли. И пришлось  мне не солоно хлебавши - вновь
ехать пить пиво в чужой форт, поскольку на этом арбатском  островке, как мне
сказали иногда появляются правозащитники. Шансов,  конечно, никаких. Но ведь
правило  -  известное любому рыбаку гласит:  раз в жизни и на пустой  крючок
придет сом. Я заслужил сома.
     Я не знаю как я пробрался  туда на машине по  узеньким улочкам  Арбата,
где ГИБДД`ешные знаки так мастерски исключают друг-друга.
     В одном кабачке почти тот час же я приметил колоритную особу и занес ее
в записную книжку для будущей фантазии.
     Мне так редко везет, что не стану скрывать от читателя: Гаррис Круминьш
- едва  познакомившись со мной, и, еще не  сдув пену с заказанного ему пива,
внезапно оказался адвокатом, членом Гильдии.
     А, когда я  сказал ему, что:  так не бывает, в доказательство он привел
свое  имя. Поверьте, у  великих  адвокатов имена всегда начинаются с одной и
той же буквы: Генри, Гарри, Гасан, Генрих.
     Гаррис, поэтому, Вас не должен особенно удивить.
     ...А еще Вас  не удивит, конечно, что Гаррис правнучатый племянник того
самого  Круминьша  начальника   НКВД   ленинской   Латвии.  Правнуки  всегда
принуждены чистить серебряную посуду прадедов.
     Но дело в сущности не в этом. Гаррис Круминьш конца второго тысячелетия
оказался  веселым толстым человеком, он не любил историю про  своих предков,
но  любил  пиво.  Я  заказал  ему  самого  пристойного  в   этой  арбатской,
заокуджавленной различными творческими людьми, забегаловке.
     Гаррис,  не ожидая подарка, повертел в  руках  кружочек  картона, ловко
вынув  его  из  под  тяжелой  кружки пива,  обнаружив перед  собой  искателя
занимательного рассказа, начал, как заведенная пластинка.
     "Оказался я накануне прошлого нового года в Марселе. Так уж получилось,
что  без денег,  документов:  словом, - новогодний  адвокат-пришелец.  Адрес
человека, к которому я ехал, тоже был в похищенном  бумажнике. Ни языка,  ни
кредитоспособности. Правда, адвокатские мозги остались со мной. Стало быть -
надо ими пользоваться, думать и выживать...
     -В аэропорту подумал,  -  продолжал  Гаррис,  отхлебывая напиток, - что
каждый,  кто ступает на французскую  землю, считает, что имеет на это право.
"Марсель - 16  километров", - гласил дорожный указатель.  И рядом с  ним  не
было никаких  лозунгов типа: "Баобабы захватят планету" или "Заплатим налоги
за всех Борисов сразу".
     Пока  я  стоял,  разглядывая  окрест,  подошел  полицейский,  о  чем-то
спросил, показывая мне под  ноги.  Я посмотрел  и увидел собаку с  грустными
глазами. Она нюхала  мои  брюки. Я  вспомнил про  оставленную в Москве  свою
собаку.  Полицейский уже  достал шнурок,  чтобы увести животное,  но  тут  я
принял  решение: в конце концов, если пес выбрал именно меня, то как я смогу
его предать?  Мы  - россияне,  всегда  покровительствуем нуждающимся. Теперь
скоро  Новый год,  надо  делать добрые дела.  К  тому  же я правозащитник. Я
потрепал пса за  холку. Пес завилял хвостом. А тут подоспела хозяйка собаки.
Она  была полной  и  неряшливой, и  чем-то напоминала торговок  с  одесского
привоза.  Пса  она   называла  Толиком,  и  это  показалось  мне  достаточно
основанием для вступления с ней в контакт.
     -Вы русский? - изумилась "торговка".
     -За рубежом все кто из России - русские, - сказал я, - а вы?
     -Украинка, Олеся, - она делала ударение на последнем слоге, - да что же
это мы стоим. Толик - домой.
     Общались.  Повезло.  Она когда-то жила  в Москве на  Дмитровском шоссе.
Вышла двадцать лет  назад за француза. Одна в доме:  муж умер, дочь замужем.
Пригласила отобедать. За столом вдруг спросила:
     -А какая станция метро после Новослободской?
     Я порылся в карманах и  достал записную книжку, в которой оказался, как
это часто бывает  в таких почти безвыходных  ситуациях  - "рояль в кустах" -
план линий Московского метрополитена, протянул ей.
     -Что вы хотите за него? - спросила она по-иностранному.
     -Я бы хотел заработать денег и найти ночлег на пару дней.
     -У меня есть здесь недалеко  подруга, которая содержит  кафе, - подумав
минуту-другую, сказала она, - а что вы умеете делать?
     -Я знаю законодательство и я удачлив, -  сказал я. - Но к  тому же я не
боюсь зарабатывать деньги, таская тяжести.
     После   обеда   мы   отправились   к  подруге  мадам  Олесе.  Она  была
содержательницей крошечного кафе,  в  которое  вместе и вошли.  Олеся что-то
сказала  появившейся  за  стойкой  юной даме.  Та выслушала,  подняла глаза,
протянула  мне руку  и,  смерив  удивленным  взглядом,  о  чем-то  спросила.
Клянусь, я сразу понял, что эта женщина будет моей навсегда.
     -Вы дома посуду моете после ужина? - перевела моя знакомая, - пока вашу
супруга принимает ванну.
     -Да, - уверенно сказал я. И это в самом деле было так. Кроме жены. Ее у
меня опять нет.
     -В таком  случае - прошу. - Открылась какая-то дверь, и  я  оказался  в
кухне.
     -Когда  управитесь, приходите  ко  мне, тут недалеко,  мадам Оливье вам
покажет дорогу, - и мадам Олеся удалилась тяжелой походкой.
     Часа  через три  я  все  закончил, закрыл  воду,  вытер пол специальной
шваброй. Чашки  сияли перламутром, инкрустированной чернью  блестела посуда.
Вилки, ножи и  ложки  расположились в  ряд и  готовы  были  поспорить  своим
сиянием с  глазами  очаровательной хозяйки, бокалы и  рюмки  вбирали  в себя
блеск уходящего дня.
     -Вы профессионал? - просила меня мадам Оливье.
     -Да,  -  гордо  сказал  я,  -  я адвокат, - я  защитил  вашу  кухню  от
неряшливости.
     Она  немедленно  подошла  к  стойке и  достала  из  кассы  стофранковую
бумажку, потом подсыпала к ней еще  франков тридцать мелочи, а потом сделала
жест рукой, как будто дарит мне весь мир. Она была прелестна.
     -Русский адвокат, - сказала она, улыбаясь.
     Я вернулся к Олесе, и она  предложила мне пожить у нее  несколько дней,
пока я не заработаю достаточно денег, чтобы вернуться в Россию.
     Утром дверь внезапно отворилась, она вошла ко мне в комнату с рекламной
газетой,  и  по   выражению  ее   лица   я  понял,   что   случилось   нечто
экстраординарное, во всяком случае, в ее доме.
     -Мсье, - сказала она,  - вы становитесь  знаменитым, и это меня пугает,
вот, смотрите, написано, перевожу дословно:
     "Прекрасно моет посуду, чистит ножи и  вилки,  заставляет  бокалы сиять
солнечным светом русский адвокат такой-то". Ведь это ваше  имя? Более  того:
указан мой дом,  как место, где вас можно разыскать, и пока вас не было, уже
звонили трое просить вас пожаловать мыть посуду.
     -  Мадам  Олеся,  - сказал я,  - не  огорчайтесь.  Я уже знал, что буду
делать.
     Утром  я гулял,  а  к  десяти  часам,  с  удовольствием,  съев  парочку
круасанов  с каркаде,  а авокадо использовав вместо  масла,  оказался  перед
стеклянной дверью учреждения, именуемого  здесь  так же, как и в моей стране
"Адвокатурой". Меня заставила это сделать сегодняшняя газетная реклама  моих
профессиональных возможностей. Если честно, - безобразие, французы испортили
мне предновогодние дни. Да и Гасан  Борисович  обидится. Он всегда  говорит,
что адвокатура - это не сфера обслуживания.
     -Бон  жур,  мадам  э мсье,  -  исчерпав  основной  блок  известных  мне
французских слов, я нагло спросил  по-английски: - Ху кэн спик инглиш?  -  и
получив сочувственную улыбку и  уверения,  что на двух, трех, а  то  и более
языках говорят многие  адвокаты Франции, я выбрал ближайшего ко мне сидящего
и представился  ему  как коллега, выложив на стол газету,  где сообщалось  о
русском адвокате - специалисте в мытье посуды.
     Адвокат мсье Дюфи понял меня с половины  английского слова. Я только не
знал,  как  переводится  на  французский понятие  "личного  неимущественного
права" и сколько это право стоит в местной валюте. В  рекламной заметке  обо
мне было явно  подменено  понятие профессии. Получилось, конечно, смешно, и,
вероятно, газета на этом выиграла. Во  всяком случае, если судить по звонкам
к мадам Олесе. Но... как любой адвокат, я тоже хотел выиграть.
     Мне объяснили, что  по закону я могу  получить материальную компенсацию
за нанесенный мне  моральный ущерб. Слава Богу, французы хоть  не отстали от
нас в понятии: "могу". Вопрос - получу ли?
     С  адвокатом,  господином Дюфи, мы составили заявление в суд,  но... не
судьба. Редактор  газеты, опубликовавшей объявление,  едва  только мсье Дюфи
показал ему свою визитную  карточку,  мгновенно  распорядился  выплатить мне
указанную  в  исковом  заявлении  сумму.  Я говорю  "мгновенно", потому  что
поздоровался он уже после того, как казначей принес деньги в его кабинет.
     Я  был  готов отдать мсье  Дюфи гонорар.  Но он отказался, а, наоборот,
достал  свой  бумажник и робко попросил  разрешения дать в следующем  номере
рекламы  заметку о том,  что именно к  нему  -  господину  Дюфи обратился за
помощью русский адвокат. И сам предложил мне за это деньги!
     Вечером  мы сидели с  мсье Дюфи в  ресторане,  классом  много выше  той
прелестной забегаловки,  где  я  позавчера начал свою  карьеру,  и  ужинали.
Платил за ужин я сам, я был на коне и с этого коня слезать в ближайшее время
не собирался. Я посчитал  все  свои  деньги, их оказалось достаточно,  чтобы
доехать на  TJV до  Парижа,  прожить  там в  четырехзвездочном  отеле  около
недели, посмотреть  Джоконду, купить  престижную машину,  заплатить налоги и
вернуться в Москву, не вспоминая о русском дураке, укравшим у меня  бумажник
в аэропорту Шереметьево-2.
     Сегодня был мой день, и, завершая его, я вспомнил о той, которая вольно
или невольно дала мне  возможность им насладиться. Купил ночной букет темных
роз и отправился с ним к мадам Оливье. Я не боялся отставки.
     - А  что  было дальше,  -  спросил  я, -  ведь  все женщины, столь нами
любимые, сдаются только победителям.
     - Я  и  был  в тот  вечер победителем. Но  о поражении моем  вы  сейчас
услышите.  Только уберите свою машину с тротуара, иначе я  на своем "Ягуаре"
не  вылезу.  Время.  Я должен ехать  встречать в аэропорт  свою благоверную,
угадали - мадам Оливье, с недавнего времени - Круминьш.
     И Гаррис сделал паузу, ожидая реакции. Но  ее не было, потому что, если
бы Гаррис не сообщил мне в начале беседы косвенным образом этого факта своей
матримониальной биографии, я  бы  сам его выдумал, в конце-концов в редакции
мне заказали новогодний рассказ, а не отчет консульского агента, о  том, как
наш соотечественник за рубежом упражнялся в зарабатывании денег  и судился с
местными газетчиками.
     ...Надеюсь,  Вы, господа читатели, не  осудите  меня за то, что  я  сам
взялся отвезти в Шереметьево моего разомлевшего, полного воспоминаний героя,
чтобы встретить его избранницу.
     А  может  быть и осудите, когда  узнаете, что оказывается это  она сама
придумала, как ему заработать  деньги на опубликованной ей в газете рекламе.
И выиграла свой, главный процесс в  этой жизни.  Обрела мужа,  едет в нему в
Россию встречать двухтысячный год.
     ...Я поцеловал мадам Ольвье ручку. Потом  поцеловал вторую. Потом снова
первую. Потом это заметил господин Круминьш.
     Сели в машину.
     На Тверской я все-таки  выпустил руль из рук. Мадам Оливье сказала, что
до того как стать содержательницей кафе, она была адвокатом...


     206-я была тем самым  малым, что готово было вменить моему подзащитному
бессердечное  следствие.  К тому  же - эта категория дел, для  тех кто пишет
"о`генриевские"  вирши  весьма  и  весьма  неинтересна,  хулиганов  в  нашей
солнечной стране не убавляется,  а вот личностей  среди это категории днем с
огнем  не сыскать.  Один и  тот  же  стандартный  набор  реалий:  матерщина,
нарушение общественного порядка на брюки стража того же порядка и т.п...
     Оскудевает в фантазиях земля Русская.
     Я уже  понимал, что  с таким делом останусь и  без рассказа, и, конечно
же, без  гонорара,  поскольку  намерен  был  отказаться  от  ведения дела по
хулиганству.  К тому же как раз и у  меня наступал тот период, имеющий место
быть  в жизни почти  каждого мужчины, когда он перечитывает последнюю  главу
"Трех  мушкетеров",  сладострастно ожидая,  когда  граф Де ла  Фер  выскажет
Миледи  все то, что думают все  мужчины про  обманувших их женщин и поднимет
мушкет...
     -Ну, это же, как раз дело  под  настроение,  -  говорили  мне  коллеги,
возьми, потом напишешь.
     Пришлось брать. И уже с первых его строк, я обнаружил, что Дюма в своей
веселенькой книжице  относительно  клейменой лилией  дамочки,  был  не прав.
Свирепейшее  чудовище,  покусившееся на самое  святое -  девичье чувство,  и
попытавшееся, вопреки  воле народа, поступательно строящего социализм, убить
это чувство, содержался под стражей местного ИВС, тогда еще КПЗ.
     Но,  прочитав  еще  несколько  страниц, я уже нимало не  думал о  своих
книгах,  гонорарах  и  прочих  подобных  вещах, а  прыгнул прямо  из окна на
стоящего под ним коня,  с тем, чтобы поспеть на нем в Бастилию, и освободить
истинного героя.
     Одно меня  только заботило в этой истории: несколько не французский дух
средневековья, которым несло от страниц этого вполне современного уголовного
дела.
     Впрочем,  на   всякое  преступление   есть  свои  причины,   и  причина
столкнувшая моего подзащитного  с  тихой  и  размеренной колеи  обывателя и,
раскрашенная моим красноречием,  оказалась столь существенной, что  прокурор
уже  в начале судебного следствия частично отказался от  обвинения, требуя с
учетом   обстоятельств    и   сильного   душевного   волнения   подсудимого,
переквалифицировать пресловутую 206-ю с третьей части на вторую.
     Судья,  как  ни странно, хоть  и была верной  сестрой  Евы, оказалась в
данном случае на  стороне мужчины, и,  в свою очередь, нашла в его действиях
так много душевного волнения, что в приговоре вообще появилась часть первая,
от чего здоровенный бугай,  которому светил лесоповал на  стройках народного
хозяйства, просто и легко был выпущен из-под стражи.
     Суд был не  просто закрытым, он был запертым. Местные власти  не желали
огласки.  Возможно, еще и  потому,  что  не  хотели  ранить  светлые чувства
потерпевшей,  забывая  тот  простой  факт,  что  потерпевшим  человек  часто
становится тогда,  когда его самого  терпеть становится уже невозможно. Да и
как можно терпеть  капризы девушки, которая в день назначенной свадьбы, в то
же самое  время, но в другом ресторане,  празднует свадьбу с другим.  Тут не
только душевное волнение, тут и одного мушкета мало.
     И  мой подзащитный  придумал весьма  экстравагантный  способ мести.  Он
угнал  ассенизационную машину, подъехал на ней к ресторану, где полным ходом
шла  свадьба его бывшей возлюбленной с, надо думать, Рошфором, вставил шланг
выброса нечистот в окно, и нажал рычажок.
     После того, как приговор  был  оглашен, я улыбнулся,  потому что хорошо
себе  представил, как  мой  подзащитный будет заглаживать  причиненный вред.
Ведрами что ли?
     Но ведь это  же победа, -  не семь лет, не  два, и даже не  условно,  а
сорок шесть прим с отсрочкой исполнения наказания, штраф, да вот этот вред.
     Но  покажите мне  оскорбленного  в лучших чувствах мужчину,  который бы
отказался  заплатить  за то, чтобы  вывалить на голову обидчице ... то,  что
вывалил.
     Мои размышления прервал подошедший прокурор.
     -Если бы  я сейчас сам как раз бы не  разводился со своей...,  - сказал
он,  таинственно оглядываясь,  то  хрна  бы  ты  у  меня получил  отказ  от
обвинения.
     И он положил ладонь левой руки на изгиб правой, а правую сжал в  кулак,
как будто в нем была шпага, и энергично потряс...
     Париж, Пен-клуб, 2004 г.


     А потом собаки не стало. Моей собаки...
     Нет, Вы вдумайтесь. Я прошу остановиться задуматься и услышать меня...
     Собаки нет.  Я  даже  кошке  иногда  говорю: "Люся,  у нас  с Тобой нет
собаки".
     Собака  была и нянькой, и наставницей, и вдохновительницей. Ей я обязан
тем, что  все в моей семье  хорошо, и  кандидатской,  и  докторской,  и даже
умению выживать в этом  мире. Собака  отвращала  меня от  неприятностей. Она
ушла из этого мира, любя и благословляя любовь.
     Удивляюсь  всегда  как может  пуделячье существо  так  влиять на жизнь,
вмешиваться в состояние души, обеспечивать равновесие.
     Оставаясь с  собакой вдвоем, мы вели  непринужденные разговоры.  Причем
она слушала, часто ловила фальшь в моих словах, и я туту же поправлялся. Она
девчонка-собака учила меня. И я учился.
     По жизни  она,  было,  кого-то  укусила  несильно, хотя поделом.  Но  в
большинстве, очень многим своим существом доставляла радость...
     Была провидицей. Вернее жила на несколько минут раньше меня и отвращала
беду.
     ...В дни ее молодости  я, как-то открывая бутылку шампанского,  увидел,
что она  опрометью  бросилась с визгом  из  комнаты.  Было  ощущение, что ее
укусила оса. Ничего другого я не мог предположить. Стояло лето...
     Я выскочил  за ней. И в  ту  же секунду за моей  спиной раздался взрыв.
Прошло почти 20 лет, а  я до сих пор  нахожу осколки в книжных стеллажах  от
той бутылки.
     Собаки давно нет.  Но я  часто, всегда слышу ее  голос. Она  продолжает
отвращать меня от неприятностей, предлагать мне условия, утешать меня. Когда
под утро однажды пришла Л. и попыталась забраться в мою постель, собачий лай
был так  звонок, что я постелил Л. в комнате для прислуги, а утром  отправил
ее. И, как оказалось, правильно сделал. Два месяца спустя Л. призналась, что
была больна...
     Лай собаки я слышал и при переезде нашего  департамента в новое здание.
Н., бывает так,  не было  куража.  Три месяца  я  тянул  с  переездом,  пока
работяги  не  убрали,  забытый,  в  только   что  отделанном  офисе  ящик  с
изотопами...
     Голос собаки я  часто слышал  и за рулем, сбавлял скорость  и оттого не
успевал к мясорубке - битых в дорожных катастрофах...
     Собака часто  одна  оставаясь  дома, понимала, что  рассчитывать не  на
кого, умудрялась  следить  за  порядком.  По телефону  сообщала о проблемах.
Приучена была, если раздается телефонный звонок, снимать трубку и тот час же
класть  ее на рычаг.  Это  означало,  что  все дома в порядке.  Если  трубка
ложилась мимо, значило, есть проблема.
     Однажды  трубка  осталась  неположенной.  Я  сорвался  с работы и успел
во-время. Кошка-Люська прыгнула  на шкаф  и запуталась в нитяной авоське,  в
которой  хранился лук. Спрыгнуть не смогла, сорвала коготь, орала. А тут мой
звонок. В трубке я слышал возню и крики Люськи.
     Люська  еще много  раз  прыгала на  шкаф, сбрасывала Штучке  из коробки
конфеты.
     Ее мама-Собака любила конфеты.
     Почему мама? На это есть особая история.
     Вскоре  после  рождения  четверых щенков,  Штучка отправилась с нами на
птичий  рынок   немного  развеяться,  полюбоваться  разными  зверьками.  Она
рассматривала  там  разных  диковинных  зверей и птиц, и вдруг  остановилась
перед  лукошком,   наполненным   крошечной  кошачьей   живностью.   И   пока
раздумывала, один котенок обнял ее.
     Так у  Штучки появилась  дочь.  Она выкормила ее  и  воспитала.  Иногда
баловала.
     Знала, что Люська любит рыбу, и поэтому иногда добывала ее из из миски,
приготовленную к жарке.
     Очень важным занятием в  жизни Собаки были экзамены в университете, где
я  профессорствовал.  Она,  нередко  приглашаемая  в аудиторию,  внимательно
следила за студентами, игнорировала  сюсюканье  и  комплименты, обнаруживала
шпаргалки,  словом  великолепно  "вела" семинары и  консультации.  Иногда  я
ставил  ее   на  преподавательский  стол,  она   обводила  взором  притихшую
аудиторию: это был ее коронный номер.
     Казалось, она понимала, что  от ее выбора может наступить что-то  очень
хорошее.  Предпочитала  облагодетельствовать  женщин,  видимо  полагая,  что
мужчины и  так вызубрят  пенитенциарную систему России. Она  хватала зубками
чью-нибудь  зачетную книжку,  из  тех, что  были разложены  на столе,  и это
означало  фортуну  хозяину  этой  зачетки. Ибо  по устоявшейся  традиции,  я
немедленно ставил счастливчику автоматическую "пятерку".
     Однажды какой-то заочник-таможенник, решив "купить" счастье, натер свою
зачетную  книжку  колбасой.  Штучка  достойно проигнорировала  это.  Хотя  в
принципе,  вспоминая  свои  путешествия  по  Европе,  к  таможне  относилась
неплохо.
     ...Выбирать новых  сотрудников  для своего  департамента всегда трудно.
Красивые, веселые, молодые, с дипломами. Кого выбрать?
     А тут одна, перепугано хлопает глазами:
     - А помните, мне Ваша собака зачет поставила...
     К этому времени Собака уже прожила свою земную жизнь и ушла в мир иной,
а я завел в своем департаменте Вику.
     Потом  я  научил Вику  работать,  выдал замуж и посоветовал  по-быстрее
родить человека. Она теперь  говорит, что совершенно счастлива. И поздравляя
теперь  меня пару раз в году с  праздниками,  непременно заводит  разговор о
Собаке. Это меня утешает.
     К тому же Вика смотрит на других моих коллег с превосходством, она была
знакома с самой Штучкой.
     Я  продолжаю  быть  на этой  земле:  люблю Маму,  учу студентов,  служу
Отечеству, и постоянно "витаю в облаках". Те, кто так думает - правы.
     А  на  самом деле  - это не облака - это  моя Штучка, я просто стараюсь
всем  помочь,  потому  и  прислушиваюсь к  голосу  моей  Собаки. И когда  он
является в моем сознании, удается делать меньше ошибок.
     И  тогда на  этом свете, полным чужих  собак,  чужих глупостей и  чужих
пристрастий, мне не так грустно и одиноко.












Популярность: 2, Last-modified: Sun, 05 Feb 2006 20:58:40 GmT