---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 2000
     Email: SLuknitsky(a)freemail.ru
     ---------------------------------------------------------------

                                       (повесть)




     Взгляни на первую лужу -- и в ней найдешь гада, который иройством своим
всех прочих гадов превосходит и затемняет.
     Н. Щедрин (М.Е. Салтыков)
     Змея, попадающаяся  путнику по  дороге,  может  толковаться как  доброе
предвестье.  Змее  соответствует  ряд  предметных  символов:  нитка,  палка,
свирель, фаллос.

     А. Гура, д. ф. н.






     Когда Леночка, она же Елена  Ивановна, прошла уже полтора  квартала  по
Нижегородской  улице,  ей  показалось,  что  на  увиденной  две минуты назад
вывеске  было  что-то  написано не  так.  Она не  поленилась,  вернулась. На
вывеске  ясно (она прочитала это много раз, подошла ближе и снова прочитала)
значилось:
     СОЕБЩЕСТВО АДВОКАТОВ
     рассадник справедливости,
     гнездо законности
     дорого
     беремся за все,
     гарантируем результат
     Елена  Ивановна не  была учительницей литературы и русского  языка, она
преподавала биологию,  но и  она  обратила  внимание на  эту вывеску.  Потом
поняла: конечно, это непогода сковырнула уголок одной буквы. И невдомек было
ей,  милой, заканчивающей свои  дела  в  столице  и возвращающейся  в вечную
мерзлоту  провинциалке, что основатель сего заведения оттого  такую  вывеску
учинил и не ремонтирует ее, что... впрочем, все по порядку.

     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     ДВА ЯЩИКА ПАНДОРЫ
     1
     С самолета Елена Ивановна  должна была ехать прямо в  школу: нужно было
срочно организовать старшеклассников для встречи контейнеров с живым грузом.
Шли  осенние  каникулы, но в  школе, вероятно, кто-то  дежурил. Телефоны  ее
учеников  были записаны в классном журнале, журнал покоился в ларце, а ларец
спрятан в учительской.
     В Новом  Уренгое  (Новый Уренгой, 1980 год, добыча газа, Ямало-Ненецкий
а.о.) в тот день по обыкновению было морозно.  Слава Богу, не было проблем с
посадкой. В иллюминаторе виднелось розово-голубое  царство Снежной королевы,
а  под ним мягкие,  свежие,  как молоко, сплошные облака. Самолет врезался в
них, разметал, как дорожную пыль, и плавно опустился на летную полосу.
     Пока Елена Ивановна летала, город  завалило снегом,  низкий ветер носил
по летному полю колючие космы снежной поземки.
     Учительница прилетела из Москвы в своей старенькой шубке, фасон которой
снова вошел в моду, даже не из искусственного меха, а из какого-то пушистого
велюра, с пятнышками под  западноафриканского леопарда. Шубка  была длинная,
расклешенная,  но негалантный северный ветер  любит забираться  как  раз под
такие подолы. В Москве тоже было зябко, дождливо и темно. Но все же потеплее
-- именно для такого пальтеца.
     Мать перед возвращением предлагала ей свою дубленку,  но Елена Ивановна
отказалась.
     -- Да  у меня есть в Уренгое, мне Миша купил с первой же  зарплаты,  --
уверила она мать, не желая становиться должницей.
     И не  жалела даже  теперь, чувствуя,  как ветер  пробирается туда, куда
даже  мужу не всегда бывает дозволено.  Она прижимала варежками подол, чтобы
не  разлетался,  топала  к своей  школе  по  примятой  снеговой  тропинке  и
чувствовала радость от того, что наконец-то добралась.
     Школа  располагалась в  новом  микрорайоне  --  обычный типовой квадрат
строений со школьным двором внутри и футбольным полем сбоку, за ограждением.
     Директрисы   в  школе  не  оказалось,   только  завуч  --  женоподобный
здоровенный  биолог,  вечно  подсовывающий  ей  свои учебные часы вследствие
частого и внеурочного пития горячительных напитков.
     -- Леночка, приехали! -- заулыбался он, протягивая к ней руки.
     Она не любила фамильярности.
     Шли осенние каникулы, в школе дежурил
     охранник   Сокиркин,  на   оплату   труда  которого  теперь  ежемесячно
сбрасывались родители -- после нескольких разбойных нападений на раздевалку.
Охранник  и сам  был дедом одного башибузука  из  третьего  класса.  Больше,
казалось  бы, никого в школе не  было.  Стук  каблуков  разлетался  по  всем
коридорам первого этажа. Леночка  попросила у Сокиркина ключи от учительской
и пошла взять журнал 11 "Д".
     Она была классной руководительницей  --  в этом  году  впервые. Правда,
учительской  практики  у  нее  было маловато. Зато у половины учителей школы
вообще не было педагогического образования.
     Ребята приняли ее  сразу. Елена Ивановна вовсе не старалась понравиться
им, войти в доверие, произвести впечатление. Ученикам же пришлись по душе ее
раскованность и оригинальное мировосприятие, то, что она часто шутила, на их
вопросы отвечала прямо  -- так, как думала, а не как было "принято" говорить
с детьми в  воспитательных  целях.  Уже через месяц от какого-то влюбленного
мальчишки ей пришло письмо, написанное печатными буквами.
     Елена Ивановна вернулась  в приемную директрисы, там  по-прежнему сидел
Ник.  Ник.,  как звали  завуча  все дети  и учителя и даже  в  роно,  где он
числился образцовым преподавателем биологии.
     Леночка позвонила  троим любимчикам из  своего  класса,  те  обещали  к
вечеру подъехать  к  школе  и  помочь  выгрузить  клетки.  Дело  в том,  что
учительница биологии  средней  школы  Братченковского округа  Нового Уренгоя
Елена  Ивановна Моисеева по  решению  педсовета  привезла  из  Москвы  новых
обитателей для  школьного живого уголка.  Всю  Москву  обегала, пока собрала
необходимые  справки, разрешения,  оформила  счета на оплату, переслала их в
школу  и получила  оплаченные  копии  платежек. Потом  еще  уговорила  своих
поехать на Птичий рынок и там прикупила кое-кого по мелочи.
     Одиннадцатиклашки  ужасно  обрадовались. Казалось  бы, здоровенные лбы,
Елену Ивановну за стенами школы, в походах  -- Леной зовут, еще что-то с ней
делают..., скоро в институты, в армию,  жениться, а они  зверушкам радуются.
Нет, все-таки чем дальше от Центра, тем чище детские сердечки!
     А Ник. Ник. никак не отреагировал на услышанное. Не только не предложил
свои услуги  -- даже  не поздравил  учительницу с выполнением ответственного
поручения. А все туда же: лезет своими грязными лапами!

     Когда  пассажиры Ил-86 (русский "Боинг"), прибывшего  рейсом Москва  --
Новый Уренгой, покинули самолет, а  в  салоны успел проникнуть ледяной сухой
ноябрьский воздух, со  стороны кабины  пилотов  и  с  хвоста, навстречу друг
другу, направились две группы бортпроводников. Они были облачены (вряд ли из
эстетических соображений, скорее для экономии) в легонькие синие костюмчики,
а девочки -- так и вовсе в блузки и коротенькие юбчонки.
     -- Вить, закрой ты люк-то!  Да поживее! -- послышалось с  разных концов
самолета. -- Холодно же! Мурашки по коже бегут!
     В ответ трепач Витя что-то по обыкновению спошлил.
     Медленно  продвигаясь по салонам,  команда стюардов  осматривала полки,
сиденья,  ряды, проходы  между  ними.  Ничего особенного  они  не искали, но
неукоснительно  действовал  такой  порядок.  Однажды,  например,  пассажирка
забыла  в салоне младенца, которого положила в  люльку на заднем сиденье  --
оно было свободно. Причем сделала это она не специально,  не бросила малыша,
просто забыла с непривычки. Не всякая женщина  сразу привыкает к своей новой
роли, когда рождается ребенок.
     Эта  пассажирка так  и  не вспомнила  о младенце,  пока  стюардесса  не
догнала ее уже  у выхода из здания аэропорта. Только тогда ту  охватил ужас.
Побежала через все поле...
     Сейчас  Витя  Фоменко  стоял  возле  двери, ведущей  вниз,  в  багажное
отделение, в отсеке между двумя салонами -- первым и вторым.
     Таня Парсегова шла по левому ряду, открывая и захлопывая верхние отсеки
для  ручной клади. Приходилось подниматься на  носки,  подпрыгивать,  а то и
рукой проводить по полке, они хоть и невысоко встроены были, но закруглялись
в глубину,  не сразу и разглядишь, пустая полка или опять кто-то забыл сумку
с провизией или собственного ребенка.
     Почему-то Витя подумал, что это снова ему кричат,  чтобы он не  морозил
собратьев.  Похоже,  Татьяна   визжит.  Витя  высунулся  в  передний  салон:
стюардесса сидела на  ручке  кресла  среднего ряда, ее била  крупная  дрожь.
"Неужели так холодно?" -- удивился Витя  и  со всеми остальными направился к
Тане. Она вдруг вся сжалась, будто ее замутило,  и, как обезьянка,  упала  в
кресло,  забилась  в  судороге,  отчаянно  замахала  руками.  Первой  к  ней
подскочила Рая, прижала  к  себе  голову  девушки,  погладила по  каштановым
волосам. Таня зарыдала, с ужасом глядя на полку.
     -- Танюша, что? -- быстро спросил Витя. -- Что с тобой, зайчик?
     Татьяна  показала пальцем  вверх.  Витя  Фоменко  обернулся, заглянул в
открытую дверцу да так и обомлел. Из белого пластикового отсека для вещей на
него уставился мертвый взгляд согнувшегося в три погибели мужчины.
     Витя тоже вперился взглядом в стеклянные глаза мертвеца, чувствуя,  что
и ему, как и Татьяне, сейчас станет плохо.
     -- Уведите женщин,  --  крикнул он ребятам-бортпроводникам, еле ворочая
языком, -- но недалеко, в средний салон. А сами возвращайтесь. Стас,  вызови
милицию   аэропорта.  Задержите  командира  корабля  или  позвоните  ему  на
мобильный, если он уже уехал. Прыгунов, встань здесь и никого не пускай.
     А сам, превозмогая дрожь,  протянул руку к шее трупа, нащупал  артерию:
человек был действительно мертв.
     -- Рая, -- позвал он  стюардессу, та обернулась, и Витя попросил ее: --
Подойди. Взгляни, пожалуйста: это наш?
     Та подошла  к полке, заглянула. Получше  вглядевшись  в  лицо мертвеца,
прошептала:
     -- Нет, Виктор Павлович. --  Зябко  передернула плечами и ушла в другой
салон.
     2
     Минут через двадцать  к самолету, подогнанному к ангару No 7, подъехала
черная  "Волга"  следственного  управления  окружной  прокуратуры.  Водитель
выключил мигалку на  крыше.  Советник  юстиции  Нахрапов долго  выбирался из
машины, долго  собирался с  силами, чтобы  взойти  на трап,  долго перебирал
ногами ступеньки. Он был в легком светлом коротком плаще, во-первых, потому,
что ездил исключительно  на  легковом  автотранспорте; во-вторых, ему всегда
было жарко.  Он был  из  тех людей,  объемы  которых не  создают какого-либо
отталкивающего  впечатления:  большой рост скрадывал  его  тучность; большие
яркие  глаза,  по-детски пушистые ресницы, косая черная челка с седой прядью
вызывали  у людей  симпатию. От такого добродушного  увальня  ждали шуток  и
приколов, коими  он и  жонглировал, пока вдруг не впадал в  ярость, заметив,
что  начинают  смеяться  не  над его  остроумием, а  над  его  простодушием.
Впрочем,  причиной нервозного характера  Нахрапова были  комплексы,  глубоко
засевшие в нем самом. Но как ни грозен, как ни непредсказуем он был в минуты
раздражения,  все-таки подчиненным было  интересно с  ним:  от  него  всегда
исходило таинство причастности к "бомонду" этого края.
     В  среднем  салоне толпился  народ:  человек восемь из  команды, пятеро
членов  экипажа, оперативники.  У входа в первый салон стоял  милиционер  из
дежурной  части  аэропорта, одетый в  зимнюю форму.  Узнал Нахрапова,  отдал
честь.
     -- Да сними ты шапку-то, хорек, -- пошутил Нахрапов, -- запаришься.
     Он прошел в  салон. Остановился у занавески, отделяющей кухонный отсек,
вгляделся вперед. По проходу к нему неслась овчарка, таща  на поводке своего
проводника. Они промчались мимо Нахрапова, тот успел спросить:
     -- Взяла?
     -- Похоже, порошок  учуяла, товарищ полковник,  -- крикнул тот,  слегка
повысив Нахрапова  в звании,  и слетел кубарем вниз по  ступенькам трапа, за
ним пробежали еще два милиционера.
     -- Так, поглядим, -- сквозь зубы пробормотал Нахрапов и очень  медленно
стал приближаться к месту происшествия. Спросил: -- Что тут у вас?
     -- Приветствую, Алексей Николаевич,  -- сказал дежурный следователь УВД
Александр Полковский, вставая и протягивая руку. -- Катафалка там не видно?
     -- Если мне говорят: "приветствую", это еще надо проверить.
     -- Все с вами ясно.
     -- Погоди, а где труп-то? -- Нахрапов все еще не  видел самого главного
и уже начал думать, что, не дождавшись его, тело отправили в лабораторию.
     --  Вот здесь. Мы ведь  сами  только что прибыли.  Знакомьтесь, Василий
Петрович Смерш, эксперт-криминалист.
     -- Эк тебя закодировали --  Смерш!  -- усмехнулся  Нахрапов, протягивая
руку новому лицу в УВД. -- Откуда в Новый Уренгой?
     -- Из Актау, -- ответил тот.
     -- Беженец, что ли?
     -- Вроде того.
     --  Ладно,   --  кивнул  Нахрапов,  будто  санкционировав   что-то.  --
Кто-нибудь сегодня покажет мне жертву?
     Лысеющий  следователь  Полковский,  бледный скуластый мужичок, с  очень
узкими, словно  застывшими в  смехе  глазами, так же, как  недавно  Танечка,
указал на полку.
     -- Так  чего ж ты  сидишь, я, что ль, буду мошонку  надрывать? Лезь! --
Нахрапов  осмотрел края полки,  надулся. -- Смерш, ты все здесь  обследовал?
Фото сделали?..
     -- Да, можно вынимать.
     Нахрапов недовольно отметил, что сам себя поставил в роль просителя. Он
обернулся к Полковскому:
     --  Ты, старик, постели-ка  мне его здесь в проходе, -- Нахрапов имел в
виду труп, -- а я пойду девчонок пощиплю.
     Не успел Нахрапов войти в средний салон, как сзади послышались истошные
вопли  следователя  и  понятых,  которые  тихонько сидели  в первом  салоне.
Нахрапов поспешил назад. Когда он вернулся в салон, все  присутствующие  там
повскакивали на  сиденья кресел  и в ужасе глядели  на  уложенный  в проходе
труп.  Нахрапов  не  поверил   своим   глазам:  ногу  жертвы  обвивала  змея
умопомрачительной раскраски. Сочетания розового, красного, черного и желтого
цветов рябили в глазах, словно аляповатый итальянский галстук.
     Как  всем  подсказывала  интуиция, змея была ядовитая.  Она  прямо-таки
впилась в бедро  мертвого человека и теперь лишь  слабо извивалась, но  едва
Нахрапов сделал  шаг  в  ее сторону, оторвалась  от своей жертвы  и  подняла
голову. Тот застыл  как  вкопанный.  Темные  влажные  глаза  пресмыкающегося
немигающе уставились  на Нахрапова. Змея тихонько зашипела и  будто бы  даже
улыбнулась  ему. У прокурора шевельнулись  волосы на  затылке, гипнотический
взгляд змеи сковал его сознание.
     В этот  момент то ли  случайно, то  ли специально Смерш нажал на кнопку
фотокамеры, сработала вспышка, направленная  на  змею, а судебно-медицинский
эксперт, крупная,  боевая  Людмила Николаевна Прокубовская подошла к  змее с
затылка и, накрыв ее голову гигиеническим мешочком,  бросила  пресмыкающееся
одной рукой, а другой крепко закрутила его.
     --  Не   удави,  --   еще   слабым  голосом  посоветовал  Нахрапов,  --
свидетельницей будет! Тьфу,  черт, вещдоком! -- он вдруг понял, что здесь не
самым  трусливым оказался, и,  еще  раз глянув в  сторону чемоданчика,  куда
положили змею, выругался: -- Что, облажались, следопыты?  Полковский, Санек,
глянь-ка:  у  твоего криминалиста... -- и он,  двумя руками закрыв ближайшей
девчонке уши, произнес нечто трехэтажное.
     Василий Петрович Смерш исподлобья посмотрел на обидчика и проговорил:
     -- Арлекиновый аспид. Смерть в течение двух секунд.
     -- Людмила  Николаевна, голубушка, -- наконец-то сказал  Полковский, --
вы что же, по незнанию и на танк полезете? Нельзя же так рисковать!
     -- А у меня, Санечка, кожа толстая, где уж этому аспиду с его зубками!
     -- Людмила  Николаевна,  примите  мою  благодарность, -- Нахрапов хотел
было поцеловать  даме  руку, но передумал: ведь эта  рука только что держала
омерзительное  тело змеи, --  а ты, Полковский, заткнись  и уясни, как нужно
тренировать волю и реакцию.
     Людмила Николаевна,  довольная  собственным  героизмом,  сияла  пухлыми
щечками и выпячивала мощный бюст.
     --  Я ведь  на таджикско-афганской границе  и с той  и с этой стороны с
мужем  жила.  Не  такого  насмотрелась.  А  вы,  Санечка,  растерялись,  да,
растерялись... -- повернулась она к Полковскому.
     Тем  временем  группа  приступила к  дальнейшим следственным действиям,
Нахрапов сел в сторонке и начал изучать  только  что переданный  ему  список
пассажиров этого  рейса. Оказалось, что  самолет  доставил  в  Новый Уренгой
пассажиров  двух  рейсов: собственного, не до конца  заполненного, и  рейса,
который летел двумя часами позже. Выходило, что  Ил-86 опоздал с прилетом на
два с лишним часа, а точнее, на два часа двадцать три минуты.
     Пока  Смерш обследовал полку, фотографировал труп, не решаясь  все-таки
открыть чемодан со  змеей  и  еще раз  щелкнуть злодейку, Людмила Николаевна
осматривала тело мужчины, лежащего в проходе,  а  Полковский обходил  салон,
начав с дальнего противоположного ряда.
     -- Сержант, осмотрите все туалеты, -- скомандовал он своему сотруднику.
     Нахрапов  состыковывал  в  голове имеющиеся факты:  опоздание самолета,
змею явно  южного  происхождения --  в московском аэропорту  вряд  ли  такие
свободно ползают  по взлетной полосе -- и летнюю, чересчур уж  летнюю одежду
на погибшем человеке. Еще неизвестно, как и когда он умер: насильственной ли
смертью, от укуса ли змеи или, может, вообще сам по себе -- от кариеса.
     -- Документов нет? -- спросил он Полковского.
     -- Нет  пока. Сейчас  проведем опознание, может, кто вспомнит, где было
его место. Но в багажнике и на других полках вещей убитого не обнаружено.
     -- Почему убитого? -- молниеносно отреагировал Нахрапов.
     У Полковского не возникало  и тени сомнения по поводу убийства.  Неужто
такой склеп мог добровольно организовать  человек  сам себе? Скрючившись  на
полке? Хотя,  может  быть, летел  "зайцем", а змея его возьми  и укуси... Но
откуда взялся этот аспид?
     Людмила Николаевна с тяжелым вздохом разогнулась и поднялась с колен.
     -- Вряд  ли  он убит,  конечно. Никаких  причин для такого заключения у
меня нет. Но вот от укуса змеи, на первый взгляд, очень может быть.
     -- Что же они, теперь и змей "зайцами" возят? -- удивился Полковский, и
вдруг ему пришла в голову страшная мысль: -- А может, их тут вообще навалом?
     Нахрапова передернуло:
     -- Блин, Саша, выведи людей на пять минут, пусть проверят здесь все.
     Оставив  труп и чемоданчик со змеей  в самолете, озираясь и внимательно
глядя себе под ноги, следственная бригада, экипаж и другие участники осмотра
места  происшествия спустились на  землю. Впереди очень  живенько прыгал  по
ступенькам сам  Нахрапов. Пока  Нахрапов и люди Полковского сидели в машине,
вернулся кинолог:  собака протащила его к другому концу летного поля,  где в
глубоком голубом  снегу  вообще  не  было  никаких следов,  при этом  собака
странно озиралась и подвывала. Нахрапов засмеялся:
     --  Да это  она не след  взяла, а из  самолета драпанула: змею  учуяла,
дрессировщик! Скажи спасибо, что на краю аэродрома  остановилась, нестись бы
тебе на поводке до Ледовитого океана...
     После  тщательного  досмотра  салонов,  багажного  и  других  отделений
самолета всех пригласили подняться обратно в тепло: самолет был чист.
     Пока  проверяли  самолет,  Нахрапов в "Волге" продолжал изучать списки.
Ничего  подозрительного.  Но  когда он поднялся  в  самолет и ему  протянули
расшифровку,  где значились не только фамилии, возраст  и паспортные данные,
но и  регистрация  (прописка)  и  вид деятельности, он  тут  же  натолкнулся
глазами  на фамилию  "Моисеева",  напротив которой  значилось:  "учительница
биологии старших классов школы No 679".
     Сначала  Нахрапов  подумал, что где-то  он уже слышал этот номер, потом
решил,  что  это та самая школа, в которой учится его сын, хоть никогда и не
помнил  толком ее  номер.  Потом  сообразил,  как однажды сын  жаловался  на
биологичку,  и  фамилия  ее  действительно была  Моисеева.  Нахрапов  срочно
потребовал установить, какой груз везла учительница.
     Прошло еще  минут десять. Оказалось: весьма несложно было обнаружить  в
документах  багажного  отделения  аэропорта собственника клеток  с  зайцами,
птицами, лисой и  одного  террариума с  вараном. Змей, правда,  не было,  но
бортпроводница вспомнила, что ручная кладь Моисеевой тоже была  немаленькой.
Две большие сумки,  которые она не  сдала в  багаж в аэропорту Внуково, были
поставлены в багажном  отсеке самолета; одну, поменьше,  учительница взяла с
собой в  салон. Нахрапов подозвал Полковского и продиктовал  ему  результаты
своих умозаключений.
     Руководитель  следственной  бригады,  принявшей  к  производству  дело,
возбужденное по факту смерти неопознанного пока гражданина, передал по рации
поручение  оперативной  бригаде  УВД  задержать   гражданку  Моисееву  Елену
Ивановну, проживающую в  Новом Уренгое на улице Строительной, прилетевшую из
Москвы в  14.30  по  местному  времени. Сам  же пошел  беседовать с  членами
экипажа.
     Нахрапов распрощался  с  коллегами  и  отправился  на  Строительную,  к
Моисеевой, -- недалеко от ее дома жил и он сам.
     3
     Михаил  Моисеев сегодня  был дома.  Вернувшись со смены  рано утром, он
поспал часа четыре, встал, позавтракал и занялся уборкой в квартире. Жена не
любила,  чтобы  ее встречали  из командировок,  поэтому он  не  торопился  в
аэропорт.  Когда все  возможные сроки  прошли,  Миша понял,  что  ее  что-то
задержало  в Москве, и беспокоиться не стал. Жена не любила, чтобы из-за нее
кто-то беспокоился. Но без чего-то четыре в дверь  позвонили. Он  открыл: на
пороге стояла приятельница жены, соседка  из  второго подъезда их серенького
кирпичного  полуразвалившегося  дома.  У нее  был  немного потрепанный  вид,
складывалось впечатление,  что вчера она  поздно  легла спать,  а перед этим
много выпила.
     -- Мишенька, извини, -- сказала  Нина,  -- мой на смену ушел, а я дверь
захлопнула. Можно, я у вас тут часок пережду? Мама скоро вернется, уйду.
     --  Проходи,  --  сказал Миша,  оглядывая  худенькую  фигурку нежданной
гостьи, -- я один.
     Они  посидели  на  кухне,  Миша   предложил  Нине  водки,  они  выпили,
разговорились.  Ее  муж  работал вместе с Моисеевым на нефтеперерабатывающем
комбинате,  раньше  был  парторгом  цеха, а  теперь стал цеховым профсоюзным
лидером, но  в свободное  от  работы  время. Они не были  приятелями, просто
частенько оказывались  вместе  в  комбинатовской сауне по пятницам, а иногда
выезжали вместе на рыбалку.
     Нина отправилась в комнату смотреть телевизор.
     Все произошло просто. Соседка поперхнулась конфетой, попросила Моисеева
побить ее  по спине.  Когда она перестала кашлять, Мишины руки были  уже  на
обратной  стороне ее лопаток --  то есть  на груди.  Ее рейтузики и  джемпер
полетели  на  пол со  скоростью пробившегося из земли  нефтяного фонтана  на
буровой вышке.
     Прошло более часа, покуда он вдоволь не  насытился  неизведанным  телом
чужой  женщины. Когда он  откинулся  на подушку,  его еще  потряхивало.  Она
прильнула к его груди  и  стала целовать, он при каждом прикосновении ее губ
вздрагивал, как от щекотки, смеялся. Ни одного слова не мог подобрать, чтобы
хоть что-нибудь сказать.
     И  тут в дверь настойчиво забарабанили. Миша по стуку понял, что это не
жена.
     -- Может, твой? -- спросил он Нину. -- Да что он так дубасит-то? Звонок
же есть.
     И он пошел открывать дверь, нацепив  халат на голое  тело. Ниночка  так
растерялась, даже забыла, что  она в  чужой  постели. Миша  только провернул
замок -- и тут  саму дверь за него открыли с лестничной клетки мощным ударом
ноги.  Он так  и застыл,  не  пытаясь даже запахнуть халат, на  котором  так
некстати развязался пояс.
     В  квартиру  влетели  сразу  пятеро  автоматчиков  в   белых  касках  и
утепленных пятнистых комбинезонах, поверх которых были надеты бронежилеты. С
гиканьем и резкими выпадами  то влево, то  вправо  они все впятером каким-то
ловким  способом одновременно уместились в  тесной прихожей,  каждый из  них
орал:
     -- Руки за голову!
     -- Лицом к стене!
     -- Ноги расставить!
     Нинка взвизгнула  и, как была в неглиже,  вскочила и прижалась спиной к
стене,  не  слезая  с  дивана, при  этом  слегка,  видимо от  растерянности,
расставила ноги. Следом  за первой  группой захвата в комнату  ворвалось еще
человек пятнадцать, остальные остались в  прихожей и на лестничной площадке.
Несколько  десантников вбежали  на  кухню  и в  санузел. Миша  даже удивился
вместимости собственной однокомнатной малогабаритки.
     -- Ты глянь, батяня, -- заржал белобрысый титаник с коротким  автоматом
в дутых перчатках, -- не успела прилететь, сразу в постель.
     --  Какая  невоздержанность, товарищи,  -- поддержал "батяня", смолящий
цигарку прямо в этом своем скафандре. -- Да прикрой ты ее, я ж насмотрюсь --
на жену потом перестану залезать.
     Нинка не поняла: сделали ей комплимент или обхамили.

     Когда  Елена   Ивановна  подходила  к  своему  дому,  ее  обогнали  два
бронетранспортера, размолотив не только снег, лежащий на тротуаре,  но и сам
тротуар.  С  удивлением  она  увидела,  что  машины  остановились  возле  ее
подъезда, и люди, высыпавшие из них, сиганули наверх, как оказалось,  именно
на  второй  этаж, в ее квартиру. Еле  волоча  последнюю из трех своих  сумок
(другие  две -- с  рыбками, ящерицами,  хомяками -- оставила  в школе),  она
поднялась следом за омоновцами и возникла на пороге своей квартиры.
     Еще  с порога она увидела голого мужа,  стоявшего  посреди  комнаты,  в
одном лишь  распахнутом  халатике, причем  с поднятыми за голову  руками,  и
соседку Нинку, тоже голую, правда, тщетно пытавшуюся просунуть руку в пройму
шелкового кимоно, купленного Еленой Ивановной на распродаже в школе.
     Увидев  жену, с высоко вздернутыми (нагло, как ему  показалось) бровями
входящую  в  квартиру  следом  за спецназовцами,  омоновцами,  десантниками,
наемниками  или  бандитами  с   большой  дороги,   Михаил  Иванович  Моисеев
повернулся к Нинке:
     --  Подстроили? Довольны! Да? Довольны? Стервы! -- и он взвыл от досады
и обиды: -- У-у! Бабы -- стервы! Ненавижу!
     Он не  предпринял никаких трагических  попыток убить баб, хотя бы одну,
тем более  что старший  омоновец, которого  назвали "батяней", сделал к нему
решительный выпад и легонько щелкнул его прикладом снизу по челюсти.  Миша в
буквальном и в переносном смысле прикусил язык. Сел на корточки и заплакал.
     Леночка же разрыдалась,  глядя на всю  эту сцену.  Она и не удивилась и
даже не задумалась:  почему и  зачем здесь ОМОН? Она смотрела на  полуголого
мужа и свою  подругу.  Ревность, жажда  мести вскипали  в ней, заполняли  ее
мозг,  начинали управлять  ею. Лена бросила сумку на  пол в прихожей и стала
размышлять, о чем бы ей спросить командира отряда и о чем бы его попросить.
     Потом,  вспомнив, вероятно, что всякий обездоленный  и  униженный имеет
право на восстание, она решила все сделать  сама. Она быстро скинула на стул
пальто,  рванулась в комнату  и со  всего маху  ударила кулаком  сидящего на
корточках мужа  по  голове; следующим ее действием был удар наотмашь все тем
же орудием в  сторону соседки. Удар пришелся в скулу, но кулак съехал еще  и
на  переносицу Нинки. Злость переполняла  Елену Ивановну. Она даже подумала,
что  на такое  преступление  бдительные люди  должны  были вызвать не просто
ОМОН, а бригаду легкой артиллерии. Все равно дом предназначен под  снос. Что
поделать: слабость всегда спасалась верой в чудеса.
     Ничего  не  понимающий  батяня  --  майор Майоров  (так  уж получилось)
оглянулся на ребят: как же они пропустили-то эту ненормальную в квартиру? Но
увидел не ребят, а представителя  прокуратуры Алексея Николаевича Нахрапова.
Майоров не знал Нахрапова в лицо и потребовал у того документы.
     -- Я  сейчас тебе  эти  документы по  всей  морде размажу,  -- процедил
Нахрапов, -- ты что, Сервантес, семейные  скандалы здесь устраивать? Разними
их!
     В это время Елена Ивановна, уже насмерть сцепившаяся с Нинкой, пыталась
укусить ее в плечо.
     --   Моисеева!  --   гаркнул  Нахрапов,   и  Елена  Ивановна   застыла,
обернувшись. -- Вы Моисеева Елена Ивановна?
     -- Она, -- кивнула Леночка.
     -- Кто "она"? -- утомленно спросил Нахрапов.
     -- Ну, я, -- уточнила учительница.
     -- Вы задержаны по подозрению в непреднамеренном убийстве.
     -- Да они же все живы -- вы что? -- возмутилась Леночка.
     -- Я их и пальцем не тронула, Нин, скажи. Вы что?
     -- Ну, я не знаю... -- протянула Нинка.
     Елена Ивановна все еще возмущалась, когда на нее  надевали наручники  и
уводили вниз по лестнице. Нахрапов осмотрел квартиру и, забрав с собой сумку
Моисеевой, поехал в управление, по пути заглянув домой пообедать, а заодно и
проведать на всякий случай, чем занимается его супруга.
     4
     Полковский  проводил первичный допрос свидетелей  --  экипаж  самолета.
Команда  и  самолет  были  приписаны  к Московскому аэропорту,  принадлежали
компании "Внуковские авиалинии".  Через два часа им предстояло дозаправиться
и вылететь в обратном направлении. Потом двое суток отдыха в Москве.
     Никаких  следов  на полке, где был найден  неизвестный,  обнаружено  не
было. Смерш теперь обходил все салоны и туалеты, команда  по-прежнему сидела
в  среднем  салоне  под  присмотром оперативных  сотрудников.  К Полковскому
заходили  по  одному.  Тот заставлял  всех осматривать  труп,  опознавать на
месте.
     Главными вопросами следователя были:
     1. Опознает ли член экипажа личность убитого, как пассажира самолета?
     2. Что  может сказать о поведении пассажирки,  летевшей  на месте 41а в
среднем салоне?
     3.  Сколько  времени прошло с того момента,  когда  последний  пассажир
покинул самолет, до того, когда экипаж пошел проверять салоны?
     Не мог  же кто-то запрыгнуть на полку  при пассажирах. Даже если он был
уже  мертв,  за  три  минуты  затолкать  на  полку  мертвое  тело  под  силу
трем-четырем силачам, а таковых, чтоб запихнули человека и змею в придачу на
полку, стюарды  не  наблюдали,  пассажиры  покидали  салоны  под  бдительным
наблюдением экипажа.  Из Москвы лететь в  такой позе человек не смог  бы  --
ведь  лету все-таки  четыре  часа. Да  и  полки перед вылетом были  открыты.
Человек  умер или же  перед  самым приземлением, или  сразу после.  Выходит,
запрыгнул  туда  сам  и  был  подвергнут  нападению  пресмыкающегося.  Зачем
запрыгнул?  Чего  боялся?  Почему  был  одет по-летнему:  парусиновые брюки,
рубашка с короткими рукавами, сандалии? Загорелый, между прочим.
     Допрос  экипажа  показал следующее.  Татьяна  Парсегова,  бледная  даже
сквозь  свою  армянскую  смуглость, из  красивой  яркой фотомодели от  ужаса
превратилась в серую обмякшую ворону, она как раз обслуживала средний салон.
И она узнала пассажира: он сидел на  месте 41б. Значит, прав был Нахрапов --
Моисеева причастна к  делу.  Сидели  рядом. Человек  действительно был легко
одет, так и поднялся в самолет, хотя в Москве в этот день выпал первый снег.
Кто сидел с  ним рядом, на крайнем месте, Татьяна помнит смутно: мужчина, по
виду  русский,  темноволосый.  Этот ничем  ее внимания  не привлек,  поэтому
стюардесса лица его не запомнила. Женщина тоже  сидела  тихо.  С  соседом не
разговаривала.  Только  передала ему  газировку  и один  раз  попросила  его
позволить ей выйти. У  нее была с собой сумка,  которую она  не выпускала из
рук. Только когда пошла в туалет, сумку оставила  на кресле. Татьяна как раз
в этот  момент проносила  поднос  с  лимонадом  по  соседнему  ряду,  вот  и
запомнила.
     Самолет задержался с вылетом в Москве по техническим  причинам. Причину
выставили старую как мир -- перебои с горючим.
     Бортпроводник Виктор  Фоменко тоже  показал, что видел умершего  на том
самом месте, которое назвала Парсегова. Сверили  по списку:  билеты на место
41б были  куплены  на  имя  Терехова Евгения Олеговича, 1956 года  рождения.
Дополнительные данные, присланные по факсу  из Москвы,  гласили, что Терехов
--  этот загорелый  лысоватый  мертвый человек --  был  председателем совета
финансовой группы  КЛАС,  почему-то  с одним  "С". Проживал  председатель  в
Москве, из чего  Полковский  сделал  вывод,  что тело  господина Терехова  в
скором  времени  полетит  к   родственникам.  Да  и   дело   может  отобрать
транспортная прокуратура, очень может быть, что  московская. Так что усердие
следователя Полковского куда-то само собой испарилось, как у поэтов исчезает
вдохновение при виде другого, более удачливого поэта.
     Полковский отправился  к  себе  в  управление,  связался  с начальником
следственного  отдела,  доложил,  спросил, кто  будет вести дело.  Панкратов
ничего не ответил, по-хамски положил трубку,  буркнув:  "Не  твое  дело", из
чего следователь заключил, что возбуждать производство  и начинать его вести
уже можно. Но уже завтра Нахрапов  отберет его  у Полковского  и  передаст в
соответствующие инстанции, если вообще не прекратит.
     У Полковского испортилось настроение.
     Через пару часов позвонила из лаборатории Людмила Николаевна, доложила,
что пассажир Ил-86, прибывший  рейсом  Москва -- Новый Уренгой, умер в 14.30
по местному  времени естественной смертью:  остановка  сердца. Змея здесь ни
при чем, хоть она  и ядовитая. По характеру раны от укуса и экспресс-анализу
крови  можно  сказать,  что  яд  не успел  распространиться  по  кровеносной
системе, поскольку таковая уже не функционировала.
     --  Но,  --  добавила  Прокубовская,  --  предупреждаю,  что  это  лишь
первичная, сырая информация. Настоящая экспертиза впереди.
     -- Когда это  у вас  первичная информация противоречила заключительной?
-- пробурчал Полковский и положил трубку.
     Дело  рассыпалось, не  успев начаться, а  его  еще  расследовать  надо.
Бредятина какая-то. Залез человек на полку в самолете, никто этого не видел:
когда, почему. А  он там возьми да и умри от  разрыва сердца. А тут еще змея
подвалила и благополучно вонзилась в ногу.  Абсурд. Босх позднего периода. А
ведь чудеса надо экономить. Не останется скоро чудес-то...
     Полковскому  показалось, что  если  бы  он  сейчас  вторично  осмелился
побеспокоить  Панкратова,  тот бы прекратил  дело немедленно.  Неосторожного
убийства не было.
     Моисеевская змея опоздала.
     Ее, Елену Ивановну  Моисееву, можно  привлечь лишь  в  административном
порядке. Если только  у  аспида  выявится стресс или синяки  --  по закону о
защите прав животных можно привлечь хозяйку за  жестокое обращение. И нечего
своих змей  без разрешения провозить, да еще по самолету прогуливать.  Но на
всякий случай Полковский позвонил в центральное справочное бюро МВД в Москве
и попросил  установить для него  номер телефона Евгения  Олеговича Терехова.
Номер  ему  бы выдали через пять минут, но вторично он дозванивался в Москву
целых полчаса. Там уж и забыли о его запросе.
     Закурив  и  удобнее  расположившись в  кресле, Полковский набрал  номер
банка, в  котором  работал  Терехов. Готовясь  к этому звонку,  он почему-то
решил, что ему не хватает уверенности  в себе, и даже причесался и  поправил
галстук: так оно вернее.
     -- Приемная Терехова, -- ответил ему девичий нежный голосок.
     --  Попросите,  пожалуйста, Евгения Олеговича, --  как  можно  солиднее
произнес Полковский.
     -- Кто его спрашивает? -- спросила секретарша.
     Ох  уж эти секретарские  штучки: отточенные шаблонные фразы, тактика --
шефа ведь нету на работе, а кто звонит, нужно узнать, прямо шантаж какой-то:
пока не  представишься, тебе не расскажут,  что Евгения Олеговича  нет и уже
никогда впредь...
     Впрочем, исполнительная служащая еще  ничего про это не  знает, а когда
узнает, пойдет  на биржу труда.  Полковскому пришлось оповестить  девушку  о
том,  что  ее  начальником  интересуется   старший  следователь  Полковский.
Нисколько не удивившись, та ответила, что Евгений Олегович в отпуске и будет
на следующей неделе.
     Полковский возликовал, ибо, как всякий нормальный человек, предположил,
что  председатели  советов  финансовых групп  отдыхают  на югах, где кожа их
бронзовеет и они как раз ходят в легких парусиновых брюках. Он уточнил:
     -- А как бы мне его отыскать? У него с собой есть мобильный?
     Девушка ответила,  что ее начальник уехал на Кипр,  и выразила сомнение
по поводу того, что это необходимо знать. И номер мобильного не дала.
     Полковский положил трубку и  подумал, что вряд ли он дозвонится даже по
"Алмазной"  президентской связи  Терехову  туда,  где  сейчас пребывает  его
мертвое тело. Но позвонить на Кипр все-таки  стоило. А вдруг кто-то ответит,
вдруг  сам Терехов... Полковский  потряс головой,  отгоняя путаные мысли,  и
отложил все звонки на потом.
     Он  завел  новую  папку, подшил  в нее имеющиеся протоколы, заключения,
сделанные Смершем фотографии, и поехал к Нахрапову.
     Нахрапов  находился в  благостном настроении  после обильного  обеда  и
удостоверения в верности собственной супруги. Обеденный перерыв пошел ему на
пользу. У него вообще все стрессы  снимались едой. И судя по его  габаритам,
стрессов в жизни Алексея Николаевича было много.
     Он уже допросил Моисееву, которую просто заклинило на измене мужа. Даже
пара оплеух не вывела ее из этого истерического состояния, она все твердила,
что пожертвовала ради мерзавца Москвой, погубила свою жизнь, а  он  оказался
неблагодарной сволочью. Грозилась его убить, чтобы уж точно знать, за что ее
арестуют в следующий раз. Ни о каких  змеях слышать не хотела, даже смеялась
над Нахраповым, за  что еще схлопотала от него подзатыльник. Причем Нахрапов
наставительно сообщил, что грубость -- это духовное бессилие.
     Теперь Нахрапов  смотрел новости по телевизору  в своем кабинете. Снизу
позвонил дежурный, предупредил, что к  нему поднимается Полковский. Нахрапов
включил кофейник и достал из шкафа бутылку "Аиста".
     -- Скорее всего,  Алексей Николаевич, в аэропорту Внуково или  еще  где
этот Терехов увидел  Моисееву, --  понравилась, вот он и отправился за ней в
чем мать родила  в  Уренгой. А может, они  и до  этого были  знакомы, может,
первая любовь? Хотя нет, возраст разный. Ну, словом, взял билет рядом с ней,
время было -- самолет задерживался, а  она  его стала змеей  пугать. Терехов
испугался,  залез на полку, тут его  кондратий и хватил: перепад температур,
резкая смена климатических поясов,  страх. А она ему  взяла и туда же аспида
кинула.  Для  чистоты  эксперимента,  а? Только, думается,  дело-то  не  мне
вести... -- закончил Полковский.
     -- Ну, как одна  из  версий это годится, --  Нахрапов кивнул.  --  Хотя
трудно себе представить, что Моисеева  за  ним  по  всем  салонам  со  змеей
бегала. Пассажиры-то где были в это время?
     -- Зачем же по всем? -- развил свою мысль  Полковский. -- Пассажиры как
раз уже вышли, Моисеева со своим преследователем последняя шла, только тогда
получается -- состояние необходимой обороны.
     -- Ладно, похоже. Еще какие версии есть?
     -- Нет пока.
     --  Ты  проверял этого Терехова?  Может быть, связаться  с  московскими
оперативниками?
     -- Да я уж сам: проявил инициативу.
     И Полковский рассказал прокурору о своем звонке на работу Терехова  и о
полученной скудной информации.
     --  Теперь  надо  запросить  номер мобильного  и по  нему родственников
найти, и вообще все про него узнать. Да и фотографию для опознания переслать
скоренько.
     -- Хорошо. Занимайся. Моисеева пусть пока на нарах поспит, ничего ей не
сделается,  -- решил  Нахрапов.  -- А с твоим шефом я поговорю, чтоб тебя не
трогал.  И с транспортной  прокуратурой свяжусь, что там у них в  аэропортах
делается -- совсем, что ли, досмотр отменили.
     -- И  во  Внукове надо  нашего  Терехова опознать, если конечно,  у них
память не поотшибало.
     --  Звони, узнавай. Дашь мне  почитать протоколы.  Да особо не развози:
ясно же все. Нажмешь на Моисееву, если не расколется, откуда знает Терехова,
значит будем строить "покушение на убийство".
     -- А если расколется? -- спросил Полковский.
     Нахрапов  было задумался,  но затем удивленно воззрился на Полковского,
как смотрят поверх очков:
     -- Ты дурак, что ли?
     5
     Полковский решил  не медлить. По возвращении  на рабочее место выяснил,
что второй пассажир, сосед Терехова, был  жителем Нового  Уренгоя, адрес ему
сообщили  быстро,  проблем с установлением  личности не  было.  Место  41в в
самолете занимал Никита Степанович  Искольдский, 1958  года рождения, техник
по  безопасности  нефтегазового  комбината. В  общем-то, неудивительно.  Три
четверти  жителей Уренгоя работают  на комбинате, ради которого и обживались
эти злополучные берега реки Пур, болотистые, москитные, ледяные.
     Наверняка  техником по безопасности  этот Искольдский  был  на каком-то
небольшом участке  комбината, не главный же техник --  Полковскому почему-то
так казалось. Он на комбинате вообще мало кого знал, кроме, конечно, хозяев.
И  тех, кто  номинально  числится  в администрации,  и  тех,  кто  управляет
посредническими фирмами и  входит в совет директоров комбината.  Этих вообще
все в Новом Уренгое знают: эти -- власть.
     Полковский собрался с мыслями и  решил  перед  окончанием  рабочего дня
заехать к возможному основному свидетелю.  Позвонив жене, что  сегодня будет
рано, он взял машину и поехал к Искольдскому.

     Дверь открыл мужчина несколько моложе сорока, смуглое его лицо украшали
яркие пегие  усы, глаза  смотрели  приветливо, длинные ресницы слишком часто
хлопали, видно было, что он немало удивлен визиту следователя.
     --   Никита  Степанович  Искольдский?   Здравствуйте,   --   Полковский
представился и попросил разрешения войти.
     Хозяин посторонился, пропуская гостя. Он был в тренировочном костюме, в
комнате на столе лежала раскрытая спортивная сумка.
     -- Разбираете вещи? -- спросил Полковский. -- Вы живете один?
     --  Нет,  зачем  же,  жена  еще  на  комбинате.  А  вы по какому  делу,
собственно?
     Искольдский был высокого роста, поджарый, словом, в  хорошей спортивной
форме. В квартире  было чистенько, будто  хозяева  только  что убрались.  Ни
одной лишней вещи ни на столе,  ни на  диване, ни на полках в стенке. Только
этот открытый  чемодан и  костюм Искольдского, висящий  на плечиках на ручке
двери.
     -- Вы ведь прилетели в 14.30, рейсом No 167 из Москвы?
     -- Прилетел, как видите.
     -- По какому поводу летали в Москву?
     -- Ясное дело, в командировку, курсы повышения квалификации. Так у нас,
у техников безопасности, принято: раз в два  года проходить переподготовку и
подтверждать свою квалификацию. Работа, знаете ли, ответственная.
     При  разговоре Искольдский несколько нервно почесывал свои торчащие усы
и кожу под ними. Терпеливо выжидал, когда же  следователь  наконец  сообщит,
что его интересует. Не только ведь рейс, которым тот прилетел.
     -- Не припомните пассажиров, которые рядом с вами сидели?
     -- Мужчина и женщина, ближе к иллюминатору.
     -- Правильно, -- кивнул Полковский. -- Вы с ними не знакомы?
     -- Да нет, -- Искольдский пожал плечами, -- даже не переговаривались.
     -- А они -- между собой?
     -- Они вроде бы  разговаривали. Женщина чего-то все огрызалась, вякала,
была чем-то очень недовольна.
     -- Ага. А что именно между ними происходило?
     Искольдский призадумался, вспоминая полет.
     --  У меня сложилось впечатление, что  они вроде были в любовной связи,
но рассорились. Знаете, она его так отталкивала от себя. Словами, конечно.
     -- Какими словами?
     -- Ну, уж это  я  не  знаю, не подслушивал. Я газет московских накупил,
всякие страсти читал, не до них мне было.  Фыркала она, одним словом. А  что
случилось-то? С мужчиной что-нибудь?
     -- Почему вы так решили? -- удивился Полковский.
     --  Ну,  не  супружескую  же измену вы  тут расследуете.  А мужчина был
странный, по-летнему одет, без вещей, мог и замерзнуть по такой погоде.
     -- Ну, не совсем так.  Не довелось, -- улыбнулся Полковский, -- но умер
-- факт. "Инфаркт микарда", как говорит многоуважаемый дядя Митяй.
     -- Это какой же? Ваш дядя?
     --  Что  вы!?  Классику  знать  надо:  "Любовь  и  голуби",  рекомендую
посмотреть.
     Следователю показалось, будто  Искольдскому  известно еще  что-то,  что
дает ему основание подозревать нехороший исход для своего недавнего  соседа.
Глаза  у него  были  какие-то не то чтобы бегающие  или вороватые,  а только
смотрел он так, словно прожечь пытался, остро смотрел. Скалился: зубы белые,
а улыбка блатная, с каким-то сожалением...
     Но он  не мог придумать,  как же вывести Искольдского на откровенность.
Решил  получше узнать о нем самостоятельно. Правда, попытался еще дознаться,
не  везла ли Моисеева что-нибудь  особенное, не угрожала  ли  она  Терехову.
Искольдский  кивал на все  вопросы, даже чуточку перегибая палку. Полковский
решил: у него достаточно информации, чтобы  оставить Моисееву под стражей, а
поскольку эту  беседу  он  не  протоколировал, то  счел  наилучшим вариантом
вызвать Искольдского на следующее утро к себе  в кабинет. Выписал  повестку,
распрощался и вышел во двор.
     Следом за ним, спустя минут пятнадцать, из подъезда того  же дома вышел
человек  в куртке-аляске поверх  спортивного костюма,  с сумкой через плечо,
высокий,  загорелый.  Белые   пружинистые  кроссовки  замелькали  по  снегу,
удаляясь в направлении железнодорожного полотна.
     6
     Уходя  со  службы,  Нахрапов  спустился   в   камеры   предварительного
заключения (теперь  они  назывались не КПЗ,  а  ИВС --  изоляторы временного
содержания) -- посмотреть  сумку Моисеевой. Во всей этой суматохе, производя
арест, он как-то упустил, что сумка учительницы осталась нетронутой с самого
ее приземления в аэропорту.  Хотя,  конечно, Моисеева заезжала  в свою школу
(надо  же, кому своих  детей  доверяем!),  если заезжала...  Это  еще  нужно
проверить. Могла какие-то улики и спрятать, но, судя по ее реакции на арест,
она не предполагала, что кара за доведение до инфаркта человека наступит так
быстро. Ему, Нахрапову, покажи  змею, он, с  его-то  комплекцией, и  сам  не
только на полку самолета, а в автомобильную аптечку залез бы, хотя, конечно,
сердце у него крепкое. Пока не жаловался.
     Чего только  эти  бабы  не носят  в своих раздвижных,  растягивающихся,
резиновых, безразмерных  миниатюрных  дамских  саквояжиках! Удостоверения --
ладно. Паспорт -- ладно. Нахрапов не стал вытряхивать все содержимое сумочки
на стол, вынимал  не глядя, сам  с собой играя в  "отгадайку". Ага, записная
книжка.  Косметичка, книжка,  какой-то инквизиторский  предмет  для  завивки
волос путем  их безжалостного  расплавливания. Нет,  утюга  нет.  Маникюрный
набор,  щетка,  лекарства,  еще  бумаги:  блокнот,  чья-то  визитка:  Андрей
Олегович  Сенокосов,  начальник Департамента безопасности  "Севресурса".  Ни
фига себе знакомства в Москве! Стоп! Паспорт? Почему второй раз паспорт? Был
ведь уже...
     Нахрапов положил перед собой два российских паспорта  с эсэсэсэровскими
гербами и одновременно развернул их на первой странице:
     Моисеева Терехов
     Елена Евгений
     Ивановна Олегович
     На   третьей   страничке   юные  мордашки   субъекта   преступления   и
потерпевшего, на пятой -- уже не юные, но зато  больше похожие на тех людей,
которые являются основными персонами в самолетно-змеином деле.
     Нахрапов  положил  паспорта  в  пакет, не поленился подняться к себе  в
кабинет и запереть документы в сейф. Завтра отдаст на  проверку.  Час  назад
доложил прокурору  города  о происшествии.  Красок не  сгущал, даже  пошутил
насчет  змеи-стюардессы.  Прокурор  уверил,  что  подключит к  расследованию
транспортную  прокуратуру  Москвы.  Пускай  поработают  в аэропорту Внуково:
опознание,  паспортный контроль, досмотр багажа,  задержка рейса -- все  это
неинтересно и муторно, но без этого дело прекратить нельзя.

     Полковский  долго  не  мог  заснуть. Заворожил  его  этот  Искольдский:
полночи о  нем думал. Главное --  ни о чем  конкретно,  а так -- абстрактное
мышление разыгралось.  Сильное  впечатление  оказал на следователя техник по
безопасности.
     От него исходило нечто волчье. Особенно этот вопрос: "А что  случилось?
С мужчиной  что-нибудь?"  И  эдак  бровь  выгнул,  вроде следователь ему чем
обязан,  свысока  глянул.  А у  самого  что-то внутри клокотало, чуть ли  не
ненависть, Полковский такие вещи чутко определяет, чувствует. Поэтому и жену
себе взял простодушную, чтоб  не  хитрила, не лукавила с ним: устанешь так с
утра до вечера мелкие женские пакости на чистую воду выводить.
     Полковский  любит,  чтоб откровенность до конца, чтоб все прямо в лоб и
без  недомолвок. А то  бывают люди: или  прямо  в  глаза одно говорит,  а за
пазухой камень, или вообще боятся обсудить какой-нибудь щепетильный вопрос.
     Вот Полковский  --  весь на ладони.  Только иногда ругает  себя за свою
открытость -- она  порою уж чересчур  некстати проявляется. Вот зачем ляпнул
Искольдскому, что фамилия гражданки, летевшей рядом  с ним, Моисеева? Мог бы
вопрос по-другому поставить, а он пошел на  таран: не знаете ли вы гражданку
Моисееву, летевшую с вами?..  Еще ведь обвинят в некомпетентности.  А просто
вот  перед  такими,   как  Искольдский  и  Нахрапов,  от  которых   дорогими
европейскими магазинами веет, он  чувствует  себя пресмыкающимся, не  к ночи
будет сказано.
     Но все-таки Полковскому приснились  пресмыкающиеся,  да не одна змея, а
целый  ворох,   клубок  без   конца   и  без  края,   медленно  шевелящийся,
противно-влажный,  опутывающий его  сознание. Если  бы Полковскому  не  были
чужды поэтические чувства, он  вспомнил бы Наума Гребнева  -- стихотворение,
сотворенное им из длинного гамзатовского тоста:
     В Индии считается, что змеи
     Первыми на землю приползли.
     Горцы верят, что орлы древнее
     Первых обитателей земли.
     Я же склонен думать, что вначале
     Появились люди, а поздней
     Многие из них орлами стали,
     А другие превратились в змей.
     В  два  часа  ночи   в   дежурное  отделение  милиции   Братченковского
административного округа Нового Уренгоя поступил звонок  гражданина Моисеева
Михаила  Ивановича,  проживающего на  Строительной  улице.  Моисеев  шепотом
проговорил в трубку,  что с крыши  соседнего  дома за ним  охотится снайпер,
мол, он видел красную ползущую в темноте точку от прибора ночного видения на
автомате с оптическим прицелом.
     К  Моисееву  выехал  наряд милиции, проверили его  квартиру,  осмотрели
крышу соседнего дома. Никого не обнаружили, кроме испуганного заявителя.
     --  Вы  знаете,  гражданин,  сейчас у  деток богатеньких родителей есть
такие лазерные фонарики с красными огоньками -- очень похоже на то, о чем вы
говорите. Вы на ночь политический детектив не смотрели случайно? -- произнес
сонный милиционер. -- Вы один живете?
     -- С женой.
     -- Не вижу! -- брякнул старшина.
     -- Она учительница, -- ни к селу ни к городу стал оправдываться Миша.
     -- Ночная смена?
     -- Нет, она в милиции.
     -- Уборщицей подрабатывает?
     -- Сидит.
     Старшина уставился на Моисеева, покачал головой:
     -- Ага. Понимаю. Учительница, говорите? Может, это ее ученики балуются.
За что сидит?
     Мише  надоело.  От старшины несло  луком и перегаром. Он  явно клонил к
тому,  что заниматься какими-то непонятными красными огоньками  может только
идиот от милиции, но никак не он.
     -- За  избиение  ученика, -- отрезал Миша. --  Вы были правы, наверное,
ребятня балуется.
     -- У  нас за ночь два убийства, обои -- нераскрывушечки, потому что  не
бытовуха, а скорее всего, заказные, -- обиженно  укорил старшина, -- а это у
вас что?
     Старшина   взял   с   подоконника   бестселлер   "Киллеров  просят   не
беспокоиться", повертел  книгу в руках, недовольно скосил уголок рта, словно
зубы языком чистил:
     -- Больше не играйте в правовое государство, у нас еще только начальная
стадия! Начальная! Понятно?
     --  Понятно,  --   ответил  Моисеев  и  погасил  свет  сразу,  едва  за
милиционерами закрылась дверь, включил бра. После чего  спрятал бестселлер и
достал  из  комода роман  Билли Харингтона  о  лейтенанте Коломбо  из отдела
убийств.
     Светящаяся точка  больше  не  появлялась.  Миша  всю  ночь  просидел на
кровати, прижавшись  спиной  к ковру,  подаренному им  к  свадьбе московской
тещей, и гадал:  какому же это оболтусу понадобилось в час ночи залезать  на
крышу соседнего здания,  кстати, административного, наверняка закрывающегося
на  ночь или охраняемого сторожем, и медленно водить красной точкой  за ним,
за Мишей  Моисеевым?  Он подумал, что вряд  ли  с такого  расстояния простой
шалопай  может  разглядеть жильца нужной ему квартиры, если будет  быстро  и
плавно передвигать красную точку фонарика вслед за Мишей вдоль всей стены.
     Когда он обнаружил эту точку,  вернувшись  из  ванной  и вытирая голову
полотенцем, ему показалось, что кто-то пришпилил его к стене, будто бабочку.
Через  мгновение понял, что это  оптический  прицел --  спасибо американским
фильмам про  киллеров,  попытался уйти  в коридор, но  кухонная  дверь  была
открыта, и  огонек  снова  задрожал  у него на груди, видимо, теперь за  ним
наблюдали через кухонное окно. У снайпера была прекрасная возможность нажать
на спусковой крючок. А может, и правда, это был  фонарик  с прибором ночного
видения,  раз выстрел  все  же  не  прогремел.  Хотя почему  он  должен  был
прогреметь? Наверняка ведь с глушителем...
     Тогда  Миша  пригнулся и на корточках пробрался в ванную комнату, дверь
не закрыл. Отдышавшись и  придя  в  себя,  по-пластунски пополз в комнату  к
телефонному  аппарату. Теперь  вот сидел  в  углу  комнаты и не был доступен
обзору  с  крыши,  сидел и  думал, кому  же  понадобилось  так шутить.  Жена
находилась в следственном изоляторе, ее взяли прямо на его глазах: не было у
Ленки  возможности подстроить  такую  шутку. Шутку! Миша  и пошевелиться  не
смел, всю ночь прислушивался к  шорохам за дверью, волосы на голове вставали
дыбом, шевелились и трагически отмирали по одному, как осенние листья.
     Конечно, это  был кто-то  из школы. Наверняка во дворе видели,  как его
жену  уводили   в   наручниках:   такой  вопль   стоял!   Не  надо  было  ей
сопротивляться.  Миша  допускал,  что  с  таким  характером,   как  у  Лены,
напористым, упрямым,  своевольным, кого хочешь можно до инфаркта довести,  а
уж если что не по ней, так она  и живность какую напустить может, это точно.
Однажды за  справкой  на приватизацию квартиры в ЖЭК с белой крысой на плече
ходила. Справку тогда дали быстро. Бухгалтерша ЖЭКа теперь раскланивается  с
Моисеевыми, да и с соседями заодно.
     Но  откуда взялся посторонний мужчина?  Хорошо,  конечно, что  соперник
откинул копыта, но, черт побери, значит Ленка -- изменница!? Шлюха?
     7
     Первое, что сделал Полковский, войдя в  свой рабочий кабинет, почему-то
пахнущий по утрам размокшими старыми обоями, -- это был звонок на комбинат в
отдел кадров. Ему не терпелось побольше  узнать про Искольдского. Начальница
отдела  кадров  голосом  скрипучим,  как  виолончель   в   неумелых   руках,
недоверчиво переспросила его имя и звание.
     -- Ну, знаете, по телефону я Мерилин Монрой назовусь,  поди проверь, --
проворчала она, и Полковский понял, что у него назревают трудности.
     -- Мерилин Монро, кстати, переела транквилизаторов и умерла, -- заметил
он, уточнив информацию для кадровички.
     Та искренне огорчилась:
     -- Надо же, а какая молодая! Что же вы за порядком не смотрите?
     --  Послушайте,  при  чем  здесь  мы?  Хотите,  узнайте  мой  телефон у
дежурного милиции и перезвоните, удостоверитесь, что я -- это я.
     --  Э-э,  молодой человек,  да  сейчас  времена-то какие?  И  дежурного
милиции подкупить можно. Ладно, записывайте, -- и  она  продиктовала телефон
отдела  техники безопасности, в котором работал  Искольдский, а на  прощание
еще передразнила: -- Мы здесь ни при чем! Тоже мне!
     Не успел  Полковский  повесить  трубку, позвонил  Нахрапов, перехватил.
Сообщил:  Моисеева  заговорила.  Всю  ночь  проплакала, на бетонном-то  полу
одумалась. Поскольку  Полковский вел это дело,  ему и карты в руки. Нахрапов
сообщил,  что в сумке  Моисеевой обнаружен  паспорт на имя  Терехова. Просил
предварительно  заглянуть  к  нему. Звонок  на комбинат  пришлось  отложить.
Искольдский вызван на двенадцать. Время было.
     В  кабинете  Нахрапова  можно было  долго держать  замороженными "ножки
Буша" без всяких дополнительных приспособлений.
     -- Вы что, Алексей Николаевич, курс омоложения  методом сухой заморозки
проходите?
     Нахрапов  внимательно  посмотрел  на  Полковского,  и  тот  стушевался:
бестактность брякнул.
     -- А сколько бы ты мне дал, а, Саня? -- задумчиво спросил Нахрапов.
     -- Смотря за что... -- опять вырвалось у Полковского: ну, напрашивалась
же шутка. -- А вообще я возраст определять не умею.
     -- Тридцать восемь.
     Нахрапов встал и, открыв  сейф, достал и  отдал Полковскому  содержимое
сумочки Моисеевой.
     -- Проверь подлинность паспорта Терехова,  да и Моисеевой  тоже. Что-то
мне  вчера почудилось эдакое неуловимое...  Ты загляни  в отдел  паспортного
контроля, покажи им.
     -- Меня вот тоже вчера такие же чувства мучили, Алексей Николаевич.
     -- Да ты у нас, никак, чувствительный? Ну-ну.
     -- Да с Искольдским, третьим пассажиром. Чует мое сердце, что-то тут не
то. Вел он себя вчера как-то...
     -- Нервозно?
     -- Да  нет,  скорее  нагло.  Даже  не нагло, а  как будто я у  него  на
допросе, а не он у меня.
     -- Так ведь ты же к нему ходил, а не он к тебе.
     -- Сегодня  в полдень вызвал  его.  Недоговаривает  чего-то, как  будто
хочет отвязаться побыстрее. А что Моисеева?
     Они спустились вниз и по застекленному  соединительному переходу прошли
в  соседнее  здание.  Моисееву  привели  в кабинет для  допросов.  Нахрапову
доложили,  что  муж  Моисеевой с  восьми утра дежурит под  окнами изолятора,
словно у роддома, просит свидания.
     -- Этого  субчика пропустите после нас,  будете  присутствовать при  их
разговоре, -- распорядился Нахрапов.
     Полковский  приготовился   к  допросу.  Разложил  перед   собой  бланки
протоколов и постановлений, на всякий случай.
     Нахрапов приветствовал молодую учительницу стоя, протягивая к ней руки,
словно желал заключить в объятия, хоть и стоял в другом углу комнаты.
     -- Елена Прекрасная, усталый вид, усталый.  Как только мне сказали, что
вы хотите меня видеть, я у ваших ног. У одной ноги. У другой ноги -- товарищ
Полковский Александр Сергеевич, следователь УВД, он как раз ведет ваше дело.
Чует  мое сердце,  вы нам сейчас  всю  правду выложите и,  может  быть, даже
потопаете домой,  а то и Иван-царевич на серой "Волге"  довезет.  Он  сейчас
ждет свидания  с вами. В связи с этим обязан спросить: желаете ли вы  видеть
супруга?
     -- Если буду без наручников, то да.
     -- Ай-ай-ай, Еленочка Ивановна, не усугубляйте  своего положения. Вас и
так уже ни одна школа на работу не примет, похоже на то...
     -- Вашими стараниями. -- Моисеева была мрачна,  но хороша, как  водяная
лилия.  Лицо бледное,  веки  опущены. Она  говорила, не  поднимая глаз,  как
глубоко обиженный ребенок.
     --  И вашими, и  вашими. Приступайте, Александр Сергеевич, ваша очередь
петь куплеты.
     Полковскому неприятно  было  наблюдать за ерничаньем Нахрапова. Но, как
это  часто  случается  в  далеко  не  нравственных  ситуациях,  он  все-таки
улыбался, когда у Нахрапова выходило что-то смешное. Он поздоровался еще раз
и,   как   ученик,   сдающий  производственную   практику  под   наблюдением
руководителя, стал разъяснять  Моисеевой, на  какой  стадии сейчас находится
дело, каким образом она  может нанять адвоката и когда  ей будет предъявлено
обвинение. Затем он спросил ее прямо:
     -- Вы признаете себя виновной?
     Моисеева усмехнулась:
     -- Ну вы даете! Обвинения не  предъявляете, а хотите,  чтобы я признала
себя виновной?
     -- Постойте,  голубушка Елена Ивановна,  вы же сами нас вызвали, хотели
говорить.  Вы  ведь  учтите, у нас и  без  вас  доказательства  имеются,  --
вмешался Нахрапов. -- У вас в сумочке нашелся паспорт.
     -- Я его всегда с собой ношу, -- простодушно ответила Моисеева.
     -- И паспорт гражданина Терехова Евгения Олеговича?
     -- Кого? -- переспросила Моисеева.
     --  Гражданина  Те-ре-хо-ва,  летевшего с  вами рейсом 167 из  Москвы и
погибшего  при о-о-чень  загадочных  обстоятельствах, не  без участия  змеи,
которую вы везли из Москвы. Вас не смущает, что все эти  факты замыкаются на
вашей персоне?
     Это  было все,  что хотела узнать  Моисеева. Сегодня  ночью она приняла
одно очень  важное решение. Проплакав  часа  три и  еле  успокоившись,  -- а
плакала  она беззвучно,  только  хлюпала носом,  -- ближе  к утру  притихла,
затаилась и стала соображать, как реализовать накопившуюся  в себе злость. И
вот проявилась с детских пор существующая в ее характере черта: если ей было
больно,  она, как мазохистка,  старалась сделать  себе еще  больнее,  может,
чтобы заглушить первую  боль, что ли. Она кидалась на штыки, она разбивалась
о скалы, она жарилась  на костре своей обиды, и боль сама собой заглушалась,
утихала, таяла.
     Муж Мишенька  увез ее  из Москвы  сразу после  институтского выпускного
бала. Они поженились тайно,  лишь через  две недели,  уже  уезжая в Уренгой,
Лена заявила  матери и отчиму,  что  вышла  замуж  и наутро уезжает в другой
город.
     Никто не расстроился. Она  знала,  что  новая  семья матери хочет  жить
отдельной  от нее  жизнью, чтобы ничто не  напоминало им, что  был еще отец,
профессор математики, двадцать шесть лет назад уехавший в Америку.
     Елена росла чужеродной, будто подкидыш. Мать даже отчима  упрекала, что
он вот Ленку иногда балует, покупает ей что-то вкусненькое. Из дому, правда,
ее никто  не  гнал.  Могла  бы и остаться  в  Москве. Но  Миша  нагрянул так
внезапно, так  быстро  все  за нее  решил,  что  она  впервые в  своей жизни
позволила управлять собой. Первый и единственный раз. Только через год после
приезда в Уренгой он нашел работу. А вот в учителях биологии город нуждался.
Вышло,  что привез  себе Миша  и кормилицу, и добытчицу.  Потом все пошло на
лад, хотя Лене порой  казалось, что  она плывет  с ним на  большом корабле и
просто нет возможности сойти  на берег. А плавание ей уже  надоело.  За  тот
год, пока он сидел дома, он разучился быть заботливым  и внимательным. С тех
пор как Лена познакомилась с  уволенным в запас рядовым  Моисеевым, проездом
гостившим у  своего  товарища по  роте, брата ее  сокурсницы,  прошло  два с
лишним  года.  И  только   один  месяц,  в   самом  начале  замужества,  она
действительно любила Моисеева.
     Но все  дело в том,  что она прижилась к  нему, как прививка к саженцу,
вот и все. Она вовсе не собиралась менять свою  жизнь,  сходить на берег. Не
решилась бы. И вот, пожалуйста: печальный финал этого  жертвенного  заплыва.
Два  года  молодости -- насмарку, а  дома,  в Москве -- позор.  Но  уж лучше
позор, чем грязь и нечистоплотность в семье. Ведь если он изменил ей, значит
все кругом ненастоящее, фальшивое, бывшее в употреблении, "б/у"...
     Почему-то  она вспомнила про  увиденную ею в  Москве, в районе  Таганки
вывеску -- "Соебщество".  Название показалось ей как раз очень подходящим  к
ее случаю. Может, и правда ей помогут... Ведь вроде налицо прелюбодеяние. Ей
даже в  голову  не могло  прийти,  что если даже висит вывеска,  то  это еще
ничего не значит.
     8
     У  недавно  отремонтированного  особнячка  на  Нижегородской  улице   с
вывеской  "Соебщество  адвокатов"  остановился "600-й  Мерседес"  (вернее  -
шестисотая) с затемненными стеклами. Отворилась дверца, из машины выпорхнула
роскошно одетая дама  и тут же скрылась  за  дверью  офиса.  Прислуга в виде
вооруженных короткими  автоматами ажанов спешно доложила о посетительнице, и
почти  мгновенно стали  отворяться массивные,  черного  стекла  двери.  Дама
оказалась  сперва   в  приемной,  а  потом,  через  некоторое  время,  после
необходимой социально-номенклатурной паузы, и в кабинете хозяина офиса.
     Пока хозяин  в крутящемся кресле беседовал с кем-то  судьбоносным сразу
по  трем телефонам, посетительница  успела присесть  в  неловкий  для дам  в
короткой юбке  и неудобный  для мужчин с больной  поясницей кожаный  диван и
огляделась. У стены  стоял шкаф с сувенирами, из сущности которых можно было
понять,  что хозяин -- лицо  приближенное...  Стены  кабинета  были  увешаны
дипломами,   лицензиями,   благодарственными   письмами  и   разрешительными
справками в адрес одного человека.
     В углу, под портретом президента страны, на длинных ногах стояла  птица
(предположительно -- цапля), которая в клюве своем держала весы и изображала
Фемиду  так,  как  представлялась  богиня правосудия хозяину кабинета. Рядом
находился глобус, сделанный в виде головы хозяина  кабинета. Ни одной страны
на  этом  глобусе не было видно  -- вся планета  была обклеена  фотографиями
говорящего по телефону босса.
     Даме стало скучно,  она с трудом  поднялась с кожаного дивана, прошлась
по кабинету,  теперь уже пристальней разглядывая настенные, в  разного  рода
рамках, документы. Грамота Анфиногенового монастыря о том, что Цаплин прошел
в нем курс созерцателя прекрасного пола,  соседствовала с  Орденом почетного
Буддиста, а статуэтка Немезиды вместо меча держала в руках книгу все того же
хозяина кабинета, который все никак не мог отлепиться от телефонной трубки.
     Посетительница не выдержала, спросила:
     -- А все-таки как правильно называется ваша организация?
     --  Конечно же  -- "Сообщество", -- ответствовал  босс,  --  но  краска
отколупнулась, и получилось не совсем прилично. Но это тоже реклама. Завхозу
шею  намылю...  --  И   продолжал  играть   с  переговорными   устройствами,
созванивался с банком, обматерил шофера,  дал  указание  коменданту заказать
кому-то  пропуск,  послал  дочери машину, велел  зятю  идти  в  бухгалтерию,
обозвал жену сукой и наконец,  вздохнув, бросил все трубки, встал  с кресла.
Только  он  успел  представиться:   "Валерий  Цаплин,  тот  самый",  --  как
затрезвонил еще телефон. На сей раз с гербом на циферблате.
     На столе Нестерова стоял такой же -- телефон правительственной связи, в
просторечии  называемый "вертушкой".  Цаплин живехонько ухватился за трубку,
после  чего, поймав  взгляд посетительницы, поднял  глаза к  потолку,  давая
понять: мол, сам звонит, сам Боря, и  не какой-нибудь другой, а президент...
советуется. И  невдомек  было  гостье, что  никакая  "вертушка"  ни  с каким
президентом сейчас не звонила, а Цаплин сам  незаметно нажал кнопку звонка и
говорил, одновременно и эпатируя даму, и создавая  себе имидж  всевластья, в
пустую трубку...
     Между тем  посетительницу  заинтересовал висящий на стене документ. Она
уже не отрываясь  читала его. Это был список тех  услуг, которые оказывались
посетителям этого экстравагантного офиса.
     Удовлетворенный  тем,  что дама  отвлеклась  на  настенную  пропаганду,
хозяин  кабинета  Валерий  Цаплин  приподнял  вдруг   пиджак  и,  пока  дама
отвернулась, смачно почесал давно  уже зудевший  бок.  После этого  предстал
перед посетительницей в первоначальном деловом виде.
     Пока  уважаемый читатель  силится  угадать,  что же  за  посетительница
пришла к Валерию  Цаплину, про которого  уже ясно, что  человек он  в высшей
степени неординарный, даже  отмеченный, дама сделала  изящный жест рукой,  и
уже через полтора часа не только  она, но и генерал ФСБ Нестеров, а заодно и
читатели смогли познакомиться с этим достойным внимания документом.
     Перечень услуг был таков:
     1. Уголовные дела (беспроигрышно)
     2. Гражданские дела (беспроигрышно)
     3. Арбитражные дела (беспроигрышно)
     4. Написание кандидатских на любую тему
     5. Написание докторских на любую тему
     а) Академик РАН (избрание)
     б) Академик иных академий РФ (избрание)
     в) Международных академий (избрание)
     6. Снижение сроков заключения
     7. Освобождение от пожизненного заключения
     8. Освобождение от смертной казни
     9. Услуги киллеров
     11. Лоббирование Указов Президента
     12. Депутатское представительство в Госдуме
     13. Провокации -- сценарий заказчика
     14. Провокации -- сценарий фирмы
     15. Шантаж, сыск (по договоренности)
     16. Отмывание денег
     17. Размещение денег в зарубежных банках.
     Лейтенант ФСБ  была рада, что ей удалось запечатлеть этот документ  (он
же прейскурант -- были проставлены  цены от 100 долларов до 5  миллионов) на
микропленку, поскольку президент "Сообщества  адвокатов" Валерий Цаплин  как
раз  завершил очередную беседу по  телефону и, с удовольствием  оглядывая ее
фигуру, которую не  скрывало, а, напротив, подчеркивало только что купленное
платье, встал и подошел к ней.
     -- Ну что,  моя  хорошая,  -- пуская слюни,  заговорил Цаплин,  -- этот
списочек не  для  вас.  Для чаровниц  мы делаем солидные  скидки,  вам стоит
только попросить. -- Что привело вас к нам?
     -- Мне надо перевести в швейцарский банк двенадцать миллионов долларов,
-- выпалила посетительница.
     --  Ай-яй-яй, какая  невоздержанность! А вдруг  здесь,  в моем кабинете
установлены микрофоны?
     -- Вы же говорите: фирма гарантирует.
     -- Гарантировать, девочка, может только глава фирмы.
     Женечка восторженно на него посмотрела.
     -- Итак, там, за бугром, вы намерены сами легализовать средства или вам
нужна наша помощь и в этом.
     "Боже мой, -- думала лейтенант ФСБ,  --  Нестеров  не поверит ни одному
слову,  которое  теперь записывается  на микропередатчик. Такого  не бывает.
Что, и Швейцария тоже -- крутая?"
     -- Ах,  проказник, --  улыбнувшись  сказала Железнова,  -- конечно, нам
нужна ваша помощь. Иначе я не была бы здесь.
     -- С сауной скидка двадцать пять процентов,  -- веско сказал Цаплин, --
половина  средств, которые вы назвали, пойдет на их легализацию и размещение
вклада в банке, ну и конечно, на развитие "Сообщества". Мне-то самому ничего
не надо, -- добавил он, -- только для дела, во спасение души.
     Женечка  сказала,  что  она  давно не  парилась  в  финской  бане, и...
согласилась.
     Отдельно в трапезной  на  огромной,  забранной дымчатым стеклом  полке,
специально  развернутые   на  странице   с   буквой  "Ц",  стояли  открытыми
всевозможные словари и энциклопедии. Это были издания: "Великие  века сего",
"Желтые страницы эпох". На  них был изображен Цаплин в виде памятника самому
себе.
     Посетительница, устав от жары, присела было отдохнуть...
     -- Не  завидуйте, -- сказал ей хозяин,  -- мне все  завидуют... Великим
быть трудно. Но я справляюсь.
     Было слышно, как в отсеке хозяин фыркал  под душем. Потом они пообедали
в  цаплинском  ресторане.  Когда  трапеза приближалась  к  концу,  он  вдруг
рассентиментальничался, приобнял Женечку и  стал  показывать ей изображенных
на портретах людей.
     Хмелел он быстро.  Женечка едва успевала ему  подливать.  Конечно, ни о
каком сопротивлении не могло быть  и речи. У Цаплина --  стойкая алкогольная
зависимость. Он пьянеет от двух рюмок, а после трех сразу засыпает.
     -- Ни  одного  Указа  Боря не подписывает без моего  ведома,  --  веско
сказал Цаплин и внезапно заснул.
     Выбраться  из "Сообщества"  оказалось  не  столь уж трудно.  Сотрудники
Цаплина   (обслуга,   референты,  имиджмейкеры,  охрана)  бережно  проводили
выпаренную  в  баньке  удачливую  посетительницу  "Сообщества  адвокатов"  к
ожидающему ее "мерседесу".
     "Мерседес" отправился на Лубянку.
     Нестеров встретил ее приветливо.
     -- Видеосъемка  твоего посещения "Соебщества" не  велась, -- сообщил он
Женечке на всякий случай.
     -- А  хотя  бы  и велась,  --  задумчиво  проговорила Женечка,  -- нашу
родную, отечественную преступность погубят пьянство и самолюбование...

     Елена  Ивановна  за эту  ночь  сконцентрировала  в  себе  все силы, все
мужество и теперь знала, что лучший выход из сложившейся ситуации -- ударить
по самолюбию этого двухметрового жеребца.
     --  Я  действительно знала  вашего Терехова.  Мы  встречались в Москве,
когда я бывала там в командировках. Знаю его лет пять. Очень близко.
     Нахрапов облегченно выдохнул.
     -- Ну, вот и хорошо, значит, он был вашим сожителем?
     -- Вот именно, -- кивнула Моисеева, -- и очень неплохим сожителем...
     -- Это к следствию не относится, -- перебил ее Полковский.
     --  Нет, почему же? -- возразил Нахрапов. -- Вот  скажите  тогда, Елена
Ивановна, что произошло  в самолете? Нет,  сначала в  Москве. Во-первых, что
заставило его в летней форме одежды лететь в мерзлоту, вы что же, не сказали
ему, что она вечная?
     -- Прилив страсти, -- объяснила Моисеева, -- из-за этого и поссорились,
только,  товарищи  правоохранительные  органы, я никакой змеи  в самолет  не
проносила, это  не  моя  змея,  а  в тех сумках, что со  мной были,  я везла
хомяка, рыбок  и клетку с попугаем, все оставила внизу, на полках для ручной
клади. В  салоне самолета со мной была лишь сумка, которую вы вчера забрали,
-- она посмотрела на Нахрапова.
     -- Я знаю, я звонил в школу, мне сказали, что две сумки вы разобрали, и
теперь вашу живность там не знают чем кормить.
     -- Подохнут, -- вздохнула Елена Ивановна.
     --  А как вы с Тереховым встречались в Москве? Он ведь человек женатый?
-- спросил Полковский.
     -- Это у вас называется -- перекрестный допрос?
     -- Если хотите.
     -- Сплю и вижу. Так о чем вы спросили? Встречались обыкновенно, снимали
гостиничный  номер. Я  снимала. Но жила  у  матери, а в  гостиницу приезжала
только для встреч с ним.
     -- А в этот раз сколько времени вы гостили в Москве?
     -- Пару недель, пораньше поехала, еще до окончания четверти.
     -- И все это  время  вы встречались в Москве с Тереховым? -- Полковский
перешел в наступление,  что-то не стыковались показания Моисеевой с отпуском
Терехова, который, по словам секретарши, улетел на Кипр.
     -- Все время, каждый день, -- уверенно сообщила Моисеева. -- Скажите, а
это мое признание будет оглашено на суде?
     -- Материалы  дела,  конечно,  будут зачитываться... А  почему  это вас
интересует?
     -- А тогда я еще хочу адвоката... из "Соебщества", -- сказала Моисеева.
     -- Откуда, откуда?
     -- Есть в Москве такая фирма, в районе метро "Таганская", спасает, судя
по названию, от таких вот ситуаций. Вы позволите мне с ними связаться?
     -- Позволим связаться с кем угодно, но что  это за фирма?  Теперь таких
развелось множество. С названиями еще покруче.
     -- Но я настаиваю именно на ней.
     --  Думаю, Елена Ивановна,  сначала вам  нужно посоветоваться с  мужем:
пусть поищет нормальную фирму. Вот  у нас тут филиал  университета  открыли,
туда  адвокаты  из Москвы  лекции  ездят  читать. В  этом  сезоне  приезжают
Лукницкий и Зимоненко. Один читает уголовное, а другой -- гражданское право.
Я почему знаю, у меня там будущий зять учится. Могу переговорить.
     Моисеева подумала и согласилась на  встречу с мужем. Ей показалось, что
следователи не обратили  внимания на ее отречение от змеи,  почему-то больше
об аспиде ее не спрашивали.
     Полковский  решил разузнать получше,  куда  летал Терехов  и  летал  ли
вообще, что делала в это время его жена, и вообще как он оказался в Москве.
     -- В какой гостинице вы останавливались? -- спросил он напоследок.
     --  В  "Палас-отеле",  знаете,  на  Тверской  --  шесть  звездочек,  --
быстренько   ответила  Моисеева,  представив  себя  в  роскошных,  изысканно
обставленных апартаментах. -- Конечно же, он все оплачивал.
     --  Последний вопрос,  -- Полковский уже дописывал протокол, -- как ваш
спутник оказался на полке в первом салоне? Вы присутствовали при этом?
     Моисеева еще ночью обдумала ответ, нарисовав себе картину, как ее сосед
забирался на полку, прячась  от какой-то дикой змеи, ползающей  по проходам,
стенам и креслам.
     -- Пошел в туалет в  самом  конце полета, туда,  в  первый салон. Может
быть, здесь было занято. Больше я его не видела.
     --  Почему  же  вы  не  стали его  искать,  ждать,  узнавать,  куда  он
подевался?
     --  Может  быть, я еще  объявление должна была дать? Мы же поссорились.
Это  раз.  И он знал, где я работаю. Это два. Знал, что  не могу не  пойти в
школу. Я решила, что он приедет за мной туда. Подумала даже, что хорошо, что
он в своем диком летнем виде не пойдет со мной рядом. И куда бы я его дела?
     -- Прочтите внимательно и распишитесь здесь, -- попросил Полковский. --
Я выдаю разрешение на свидание.
     --  Вам не кажется,  что  ситуация, которую вы застали у себя дома, это
некий  бумеранг  вашей  измены?  -- философски почесав  за ухом, спросил  на
прощанье Нахрапов.
     -- Заплата должна быть соразмерна дыре, -- отпарировала Лена.
     9
     Полковский  приехал  к   себе  в  управление  как  раз   к  двенадцати.
Искольдского еще не было, и он решил позвонить на сотовый Терехова: чем черт
не  шутит,  а   вдруг   ответит.   Предварительно   согласовав   возможность
международного звонка  с начальником, Полковский набрал  номер. Сигнал долго
не появлялся, но в  трубке был слышен космос: какие-то переключения, трески,
гул.  Вдруг звуки  ожили,  словно  назревая,  и  в трубке  раздался  зуммер.
Неожиданно в барабанную перепонку Полковского ударил щелчок,  и на том конце
провода, то есть  кипрской спутниковой антенны,  послышался женский голос. У
Полковского прямо-таки "в зобу дыханье сперло", не ожидал он такого везения.
Вот сейчас покончит он с этим делом.
     -- Алло, -- сказал молодой слабый женский голос.
     -- Здравствуйте! -- прокричал Полковский.
     -- Здравствуйте, -- его было хорошо слышно,  но  слова долетали на Кипр
через несколько секунд  после  их произнесения, приходилось ждать. --  Можно
мне поговорить с Натальей Николаевной Тереховой?
     -- Я вас... -- женщина вдруг смолкла, а потом закричала в трубку: -- Вы
по поводу Жени? Вы его нашли? Что с ним?
     -- Вы ждете сообщений о нем, у вас есть основания?..
     -- Кто вы? -- перебила женщина. -- Вы из Москвы?
     -- Я  следователь  УВД  Нового  Уренгоя, -- кричал Полковский.  --  Моя
фамилия -- Полковский.
     --  Следователь?  -- не  дожидаясь,  пока до  нее  долетит  вся  фраза,
переспросила  женщина.  --  Я же  звонила  в МИД,  у вас что,  там теперь  и
следователи свои?
     -- Что с вашим мужем, Наталья Николаевна?
     -- Я же вам говорила, он поехал в Каир, в Египет, на экскурсию, на  три
дня, отсюда,  с  Кипра,  --  и  нет его. Группа  вернулась,  а он пропал. Не
звонит, не приезжает.
     -- Сколько времени уже прошло?
     -- Они уплыли  третьего. А позавчера должны  были вернуться... Нет, три
дня  назад.  Вернулись без  него. Экскурсия  у них была трехдневная.  Вот  и
считайте.  Мне  сказали, что он пропал. Я  не могу  уехать без него!  -- она
кричала  все  громче и  громче,  и Полковский вынужден  был  молчать,  чтобы
усвоить всю информацию полностью, поскольку  сказанные  им слова повторялись
через секунду на  том конце. Откуда-то прорвалась  ни к  селу ни к городу не
относящаяся  информация:  Порт-Саид,  город  на  северо-востоке  Египта,  на
побережье Средиземного моря, у входа в Суэцкий канал.
     В перерывах между голосом женщины и информацией он передавал  следующие
вопросы:
     -- Кто-нибудь знает, как он пропал?
     -- Да, мне сказали, что он не вышел из пирамиды.
     "Этого еще не хватало", -- подумал Полковский.
     -- А на каком корабле они отправились?
     -- Не знаю. Кажется, "Леонид Прудовский".  Он и сейчас стоит невдалеке,
на рейде.
     -- Больше никто из экскурсантов не пропал?
     -- Нет.
     -- Он забрал с собой российский паспорт?
     -- Конечно, все документы всегда при нем. Я в жуткой панике. Все только
слушают меня и ничего не сообщают.
     -- Думаю,  вам лучше  возвращаться  в  Москву,  Наталья  Николаевна. Вы
слышите меня?
     -- Вам что-нибудь известно?
     -- Боюсь, что да. Но до вашего приезда дело не прояснится.
     -- Да скажите же хоть что-нибудь!
     -- У вас когда заканчивается отпуск?
     -- У меня  отпуск  круглый год, а отель  оплачен до завтра,  но  деньги
есть...
     --  Не надо,  возвращайтесь! -- крикнул Полковский и обещал связаться с
Тереховой послезавтра по домашнему телефону их московской квартиры.
     Все совпадало.

     Было уже четверть первого. После разговора с  женой умершего Полковский
некоторое время  переваривал информацию, решал, как преподнести ее в  полном
объеме вкупе  с признанием Моисеевой и другими данными следствия, чтобы было
стопроцентное основание прекратить дело и больше к нему не  возвращаться. Но
потом он вспомнил про Искольдского. Техник по безопасности уже должен быть у
него, но в коридоре, у дверей кабинета, было пусто.
     Полковский  набрал  домашний номер  Искольдского --  никто  не ответил.
Решив,  что  тот  выехал к нему, просто  опаздывает, Полковский прождал  еще
полчаса. Слава Богу, хватает бумажной волокиты, чтобы следователь никогда не
сидел без дела. Наконец,  ему  надоело постоянно выбегать  в  коридор,  и он
позвонил  на  работу  Искольдскому. К  этому времени он уже забыл, что утром
собирался  позвонить  в  отдел  техники  безопасности  и  поговорить  с  его
начальником, телефон которого "любезно" выдала ему кадровичка. Теперь ему не
терпелось узнать, не вышел ли Искольдский на службу, вместо того чтобы ехать
к нему на допрос.
     -- Никита  Семенович? -- переспросил  его хорошо поставленный командный
голос. -- Он сегодня не вышел, должно быть, приболел.
     -- А  он не звонил вам после  возвращения из Москвы? -- поинтересовался
Полковский.
     -- Откуда?
     -- Из Москвы, куда он ездил на курсы.
     -- Что-то  я  не  пойму вас, товарищ  следователь, нельзя  ли  уточнить
вопрос?
     -- Как же я могу его уточнить? -- удивился  Полковский. -- Я спрашиваю,
не  звонил ли  вам Искольдский  вчера,  после  прилета из  Москвы,  куда был
командирован на курсы по технике безопасности на производстве?
     Шеф  Искольдского  засмеялся, и его  смех  оскорбил следователя: бывает
такой язвительный смех, который может ранить до глубины души.
     -- Искольдский -- на  курсы?  Нет, оно положено, конечно.  Но  он у нас
звезд с  неба  не хватает и даже  не рвется  --  за звездами-то. На  курсы в
основном  езжу  я, да и то  не  в  Москву, а в учебный  центр здесь, в Новом
Уренгое.  А Искольдский вчера был на работе,  как всегда, до  четырех, ушел,
как обычно, и ни в какую Москву, извините, он ночью не летал. Я так думаю.
     Полковский мог бы уточнить фамилию, адрес, другие  данные: может, опять
какая-то путаница,  но он  не стал этого делать,  так как  знал наверняка --
путаницы не было. Но и ясности -- тоже. Именно Искольдский стоял вчера перед
следователем  в  своей  квартире  и  рассказывал  о поездке: Полковский ведь
проверял документы. Но только что его начальник заявил, что никакой  поездки
в  Москву  и  быть  не  могло.  Попросив  начальника  отдела подождать  его,
Полковский помчался на комбинат.
     Комбинат  был  расположен на  окраине  города, но уже  издали  начинало
казаться, будто он стоит  на краю земли.  За  таким огромным  пространством,
занятым  металлическим   монстром,   по-своему  красивым,  но  чересчур   уж
грандиозным, не могло  быть обычных  земных пейзажей: леса там или  сопок. В
это не верилось.
     Готический   железный   орган   генделевской  тональности,   источающий
смертоносный  горючий   дух,  утопал  в  пепельном   мареве;  солнце,   едва
пробивавшееся  сквозь дымку, казалось  ядовитым. Впрочем,  старые  заводские
корпуса, окаймлявшие нового  монстра, при  ближайшем  рассмотрении выглядели
вполне  миролюбиво. Полковскому потребовалось много времени, чтобы  отыскать
нужный  ему отдел.  Все  в этих стенах  пахло крысами и  бумагой.  Начальник
Искольдского дал описание своего подчиненного. Затем  провел в отдел кадров,
где в личном деле могла сохраниться фотография.
     Полковский не смог опознать разговаривавшую  с ним утром кадровичку. Их
здесь   было  целых  три,   и   все  милейшим  образом  заулыбались,  увидев
удостоверение Полковского.
     -- Ну  что?  Кто  тут Мерилин  Монро?  --  не  очень-то весело  пошутил
следователь.
     Фотография в деле была.  Кроме  того, Полковский узнал, что Искольдский
живет именно там, где он вчера с ним беседовал, что он женат, а на комбинате
проработал  уже  семь  лет.  Фотография  была   очень  старая,  десятилетней
давности. Во  всяком случае,  Искольдский на снимке лишь отдаленно напоминал
того человека, которого следователь видел вчера.
     Прямо  из  отдела   кадров   Полковский  позвонил   Нахрапову,  и   они
договорились встретиться возле подъезда того дома, где жил Искольдский.
     Через двадцать пять минут  следователь был на месте. В его машине сидел
плотник, захваченный им из местного ЖЭКа, и начальник отдела, не дождавшийся
сегодня Искольдского на работе.
     10
     Никита  Степанович  Искольдский  и  его  жена  Клавдия   Ивановна  были
обнаружены в  их  собственной квартире,  в  ванной  комнате, убитыми.  Трупы
свалены в ванну. Судебно-медицинский  эксперт Прокубовская определила  время
смерти восемнадцатью часами прошедших суток, то есть,  когда следователь УВД
Полковский беседовал  в  этой  же  квартире  с  самим Искольдским. Поскольку
следователь был  уверен в  том факте,  что вчера  беседовал именно  с убитым
гражданином,  и  опознал   в  нем  Никиту  Степановича  Искольдского,   было
установлено, что время убийства -- от половины шестого до семи часов вечера,
то есть сразу же после ухода следователя из квартиры.
     На  место преступления были вызваны  задержанные в Уренгое до выяснения
обстоятельств  стюардесса  самолета  Ил-86  "Внуковских  авиалиний"  Татьяна
Парсегова и бортпроводник Виктор Фоменко. Приехавшие на место свидетели дали
свои показания. Их мнения по поводу опознания личности  убитого разделились,
поскольку   Парсегова,  непосредственно  обслуживавшая  в  полете  пассажира
Искольдского, отрицала сходство погибшего  со своим пассажиром. На основании
ее  показаний  бортпроводник  Фоменко, а  за  ним и  следователь  Полковский
изменили свои показания и заявили, что человек, которого они видели не далее
как вчера, и убитый гражданин Искольдский -- совершенно разные люди.
     При   обыске   квартиры  был  найден   паспорт  Искольдского  и   билет
авиакомпании,   вложенный   в   паспорт.   При   исследовании   паспорта   в
криминалистической  лаборатории  установили,  что  паспорт --  подлинный, но
фотография на шестой  странице -- поддельная: человек, изображенный на  ней,
-- не Искольдский, о чем  свидетельствовала  различная форма ушных  раковин,
овал  лица  и  разрез  глаз.   Однако   сфотографированный   был   мастерски
загримирован под Искольдского. Фотография вклеена в  паспорт недавно, печать
же на ней -- поддельная.
     По  данным  паспортного  стола,  два  месяца  назад  Никита  Степанович
Искольдский заявил о потере своего паспорта при невыясненных обстоятельствах
и оформил новый, который не был обнаружен ни в квартире, ни на рабочем месте
убитого.
     Характер  огнестрельных  ран доказывал: стрелял профессионал с близкого
расстояния, из  длинноствольного спортивного пистолета с глушителем.  Каждой
из жертв пуля попала в  середину лба, контрольные  выстрелы  произведены  не
были.
     Полковский не был поражен тем, что вчера находился на волосок от смерти
-- в полуметре от убийцы. Эффекта открытия для него не было. Когда он увидел
лицо лежащего в  ванне настоящего Искольдского, он сразу догадался, что  его
так смутило  вчера в облике собеседника.  Неестественно торчащие усы  трудно
было выдать  за настоящие:  все  так  просто  и, увы,  все так поздно. Хотя,
впрочем, он вряд  ли смог  бы уже помочь семье Искольдских  -- окончательный
анализ трупов  показал,  что  к  моменту  прихода  Полковского  муж  и  жена
Искольдские   уже   были  покойниками.   Соседи  выстрелов  не  слышали,  но
постороннего  человека,  входившего в их  подъезд,  соседка с первого  этажа
видела. Старушка ни под каким видом не соглашалась с тем, что незнакомец был
как две капли воды похож на Никиту Степановича.
     Полковский никак  не мог  ответить на  один мучавший  его вопрос: зачем
преступнику понадобилось одновременно и гримироваться, и вклеивать в паспорт
поддельную фотографию? Загримированный, он и так был похож на Искольдского.
     Скорее  всего,  паспорт  использовался  несколько  раз,  и   фотография
менялась в зависимости от обличья преступника.  А  может быть, он  не хотел,
чтобы узнали его  настоящую  физиономию. Может, боялся,  что кто-то опознает
паспорт  Искольдского  и заявит о подлоге. Выходит,  не с  простым  громилой
следователь имеет дело, выходит,  это  матерый  преступник,  киллер. Что  же
привело волчару в Новый Уренгой? Какое задание? И кто заказчик?
     11
     Нестеровы  вышли  из  дома  под  руку,  и Анна Михайловна  гордо повела
глазами  окрест: всем ли видно, сколь благообразна и нарядна эта чета, видят
ли соседи, что она,  как царица Савская, садится в лимузин в  своих шелках и
кринолинах и  едет на бал во дворец? Ну, пусть  не во дворец, а  в банкетный
зал "Россия",  и не  на бал,  а на фуршет, и не  в  кринолинах,  но тоже  не
хухры-мухры, а сам "Том Клайм",  и пусть не в лимузин, а в служебную "Волгу"
Нестерова, но это же так образно!
     Нестеров все еще ерзал  в своем новом костюме, словно хотел  его тут же
растянуть и  смять  по  своей фигуре,  но для этого  нужно  было как минимум
облить его из таза шампанским и дать высохнуть, поэтому генерал крутил шеей,
дергал рукава, двигал плечами и поминутно тыркался в карманы.
     -- Коля,  что с  тобой?  --  шикала Анна Михайловна. --  Опусти руки по
швам.
     В машине  Нестеров почувствовал себя спокойнее, ибо ему удалось скинуть
тесноватый пиджак.
     -- Нюрочка, можно я галстук сниму?
     --  Ну что ты как... -- "ребенок малый" хотела сказать Анна Михайловна,
но постеснялась скомпрометировать  мужа перед водителем. -- Чуть-чуть ослабь
узел, и все.
     На  улицах Москвы  уже стемнело, в  начале  недели установились  теплые
погоды, и не скажешь, что только что шел снег.
     В банкетном зале гостиницы "Россия" сегодня состоялся прием  по  поводу
ежегодного вручения премии "Немезида"  лучшим юристам страны. Акцию проводил
Центральный клуб любителей  юристов. Акция была молодая, проводилась всего в
четвертый раз, но перспективная.
     На правовой бомонд, где можно было встретить цвет чиновников российской
юстиции, приезжала и высшая государственная элита.
     Нестеровы  вошли в белый мраморный холл, уставленный огромными зелеными
растениями  в  кадках, прошли вправо  к гардеробу,  затем  через  непонятное
пустое  пространство  вышли  в  банкетный  зал,  затемненный,  с  мерцавшими
зеркальными шарами,  будто  это  был цирк, а  не слет всего правового  цвета
страны, ближнего и дальнего зарубежья. Сразу же раскланялись со знакомыми.
     Яркие крутящиеся блики, играющие на стенах, полу и лицах жующих во тьме
стражей законности и правопорядка, оживляли обстановку.
     Анна Михайловна  с гордо поднятой головой шествовала рядом с Нестеровым
и  ликовала про себя  -- ибо,  в отличие от других, ее мужа многие узнавали,
здоровались, тянули руку для приветствия.
     --  Будем  пробиваться  к  своим,  --  сказал  Нестеров,  и  они  стали
протискиваться в  самую гущу  законности и  правопорядка, где у  ресторанной
сцены  виднелись  головы  Алтухова,  Женечки и  других  сослуживцев  Николая
Константиновича.
     -- Коля! --  Анна  Михайловна вдруг громко  зашептала:  -- Ой,  смотри,
смотри, Ельцин!
     Президент шел вразвалочку по длинной  ковровой дорожке  к трибуне.  Шаг
свиты  был -- во  исполнение древнеримской заповеди  -- много тверже, нежели
шаг  ведущего.  Кланяться никто  не стал.  Юристы  познатнее  снисходительно
посматривали на президента, всходящего по ступенькам на пьедестал.
     Президент -- зачинщик российской "демократии" -- толкнул речь.
     Минут  через  пять  присутствующие  стали поглядывать  на  столы, возле
которых носились официанты с подносами.
     В конце  концов, уловив  заключительную  интонацию  в  голосе  оратора,
публика  приготовила ладони,  в  подходящий момент  восторженно,  но  кратко
зааплодировала и ринулась к столам.
     На сцену водрузили музыкальные инструменты, и ресторанный ансамбль стал
настраиваться на долгий раунд. Заиграла музыка. Возле сцены  уже было пусто,
лишь первые две пары  обозначили импровизированное место для  того, что наши
милые предки так изящно и наивно называли танцами.
     Нестеров  вслушивался  в таинственные  переливы  Россини.  Рядом с  ним
плечом  к  плечу в  строю,  занятым  нелегким  делом поедания деликатесов  и
неделикатесов наперегонки,  оказался прокурор транспортной  прокуратуры Ваня
Снегов,  прозванный   друзьями  и  коллегами  "снежным  человеком"  за  свою
мохнатость,  вечную трехдневную  щетину  и  крупную фигуру.  Нестеров  часто
пересекался с  ним по делам, которые  он  вел в  пору  работы  в Генеральной
прокуратуре.
     -- Положи себе осьминогов, Ваня, -- посоветовал Нестеров, -- и вон еще,
кажется, лягушки маринованные: очень помогает при высокогорных восхождениях.
     -- Это не  по  мне, -- брезгливо сморщился тот, -- я лягушек  ненавижу,
фу, аж передернуло. Это у меня с детства рефлекс, как увижу лягушку в траве,
так ору не своим голосом. Из-за этого и в  лес перестал ходить за грибами. А
для чего, ты говоришь, лягушки?
     -- Для крутого восхождения. Когда новое звание-то получишь?
     -- Это тоже не по мне, мне и так хорошо: без лягушек и без званий. -- И
кивнул кому-то: -- Здравствуйте, Владимир Борисович.
     По другую  сторону  стола  возле полуштофа  с  кальвадосом примостился,
опекаемый  своей  очаровательной  супругой --  нотариусом  Еленой,  Владимир
Зимоненко, один из московских правозащитников.
     --  Что,  Владимир   Борисович,  рассольчиком  балуетесь?  А  вот   тут
талантливый юрист используется не в полную силу, -- сказал ему Нестеров.
     По мере  наполнения желудка  у него наконец-то  устанавливалось хорошее
настроение. Анна Михайловна  целый день морила его голодом, почему-то решив,
что мужу  надо  срочно худеть. На самом же деле, она занималась собой,  и ей
было не до готовки обеда.
     -- Коля,  остановись, -- советовала она шепотом,  наклонясь к уху мужа,
-- пойдем лучше пройдемся.
     -- Нет-нет, Анна Михайловна, позвольте мне, -- в три  приема воскликнул
Зимоненко, -- пусть эти увальни тут побеседуют, для того и бомонд.
     Он вывел  собственную  супругу  и Анну Михайловну одновременно в  центр
площадки, а Нестеров, проводивший свою с улыбкой облегчения, отметил, что на
его  супругу  обращают внимание: сегодня она была не только  сногсшибательна
внешне, но  и обаятельна  в общении. От  нее исходило что-то притягательное:
лучистый взгляд, затаивший любовь и благодарность, спокойствие и веселость.
     -- Кстати о лягушках, -- сказал "снежный человек", -- мне тут дело одно
дали. Никак не разберусь: по каким полкам там разбросан состав преступления.
Похоже, у тамошних следаков в голове -- как в шкафу моей дочери.
     -- У каких это "тамошних"? -- поинтересовался Нестеров.
     -- В Новый Уренгой  из Москвы прилетел  самолет. В самолете сразу после
выгрузки пассажиров обнаружен труп.
     -- Надо же, как интересно! -- пошутил Нестеров.
     -- Не  смейся,  труп  залез  на  полку, что  над  сиденьями, в одном из
салонов.
     -- Сам?
     -- Никто не знает.
     -- Я знаю, -- твердо сказал Нестеров.
     Снегов с надеждой уставился на него.
     --  Не  сам, --  продолжал  генерал  ФСБ.  -- Сами трупы по  полкам  не
шастают. Значит, запихнули. Или заставили залезть, а потом прибили.
     -- В том-то и дело! Никто его никуда не прибивал: сам умер.
     -- Что ж, бывает,  -- усмехнулся Нестеров.  -- Моя кошка перед родами в
духовку залезла, ее как раз проветривали. Там и котята родились.
     --  Здесь  родилось кое-что почище,  -- упредил  Снегов, раздирая  свой
заросший  подбородок, поскольку подшерсток его  вспотел: в зале  становилось
душно. -- Этого  вынули, а ему в ногу змея впилась и смотрит: а, каково? Все
визжат,  а  прокурор тамошний  со  страху в  воздух стрелять  стал,  самолет
повредил.
     Нестеров неожиданно положил свою ладонь Снегову на плечо:
     -- Повтори, что ты сейчас... Змея?! Змея! -- заорал он  вдруг, и тут же
послышалось  несколько  женских  взвизгов (нельзя забывать, что женщины тоже
бывают юристами), а пара тел так и вовсе рухнула на пол.
     В  зале как-то резко посвежело, потому что народ  схлынул, люди создали
пробку в дверях, но подпирающие сзади, боясь, что змея уже подползает к ним,
поднатужились и выдавили всех желающих на улицу. Как же мы любим природу!
     От  оркестра остался один глуховатый барабанщик. Зимоненко вернул  Анну
Михайловну мужу, но тот все еще тряс Снегова за лацканы пиджака:
     -- Это же моя змея, Ваня! Да что они, по всему Внукову расползлись, что
ли? Человек погиб от укуса змеи?
     -- Вроде нет, вроде от инфаркта.
     --  Ну,  это  просто инфаркт  змею опередил!  Давай-давай, поехали,  --
Нестеров обернулся и удивился: -- О, а где ж народ-то весь?
     В этот момент  к Нестерову  подошел еще один  человек в отлично  сшитом
костюме.  Это был старый знакомый  Николая  Константиновича  по  тем  делам,
которые он расследовал в Азейрбайджане лет десять назад.
     Человека  в безукоризненном костюме  звали Гасан Борисович Мирзоев, был
он президентом Гильдии российских адвокатов и, казалось  бы,  по  роду своей
деятельности  должен  был  бы  вызывать  у  следователя  Нестерова  ревнивые
чувства, но  подошедший  был так  обаятелен, да  еще таким  виртуозом своего
дела,  что   даже   когда   еще  до  суда  разваливал  лучшие  нестеровские,
выстраданные им и его управлением дела, -- даже тогда вызывал восхищение.
     -- Привет, Гасан, -- сказал Нестеров.
     -- Здравствуй, Колечка, -- Гасан  Борисович одарил присутствующих своей
доброй, застенчивой улыбкой, -- вот что я подумал, ты какой-то истерик стал,
про змей  на  весь зал  кричишь.  Правительство  распугал. Никого  в зале не
осталось.  Ты -- странный человек.  Слушай,  я  не  понимаю: может, тебе  от
государевой службы на покой пора, переходи-ка ты ко мне в Гильдию. Адвокатом
будешь. Пора тебе людей защищать. О душе не думаешь.
     Нестеров  никак  не ожидал такого поворота разговора: от рептилий --  к
тихому столу адвоката.
     -- А ведь  Гасан Борисович прав, --  сказала мужу Анна Михайловна, ясно
представившая  себе  прелесть и  одновременно  близкую реальность  спокойной
жизни, -- ты позвони ему, пригласи к нам в Переделкино... Новоселье все же у
нас...
     -- С удовольствием,  но он  теперь улетает в Карловы Вары. Помнишь,  мы
там  были? Карлови-Вари, Карлсбад, бальнеологический курорт на западе Чехии.
Производство  фарфоровых  и  хрустальных  изделий.  Ежегодные  международные
кинофестивали... А в Переделкино... конечно.

     Неожиданно  Нестеров задумался.  Переделкино --  история крови  русской
интеллигенции.  Да   и  место  проклятое.  Переделкино.  Историко-культурный
заповедник,  известен с  XV  века, со  времен Ивана  Грозного,  произведшего
"передел"  в  этих  местах,  оскопив  всех  мужчин,  которых  удалось  найти
опричникам. Гнев  был вызван народными волнениями в честь того, что-де  царь
не   по   Божьей  воле  действо  делает,  женится  прелюбодейно.   Писатели,
исчезнувшие здесь в сталинские времена, вызывают желание написать о них. Вот
он, Нестеров, выйдет на пенсию и займется историей настоящей....
     И  почудилось  ему видение,  как  его,  рыцаря  в латах, несет  на себе
хрупкая Анна Михайловна, когда-то актриса,  потом домохозяйка,  домохозяйка,
домохозяйка...
     В машине, которую вызвал Нестеров, Снегов попробовал  уточнить: неужели
генерал стал разводить змей? И  почему они от него  разбежались? Что,  плохо
кормил?  А  почему  он их  распустил  до  такого  безобразного  поведения  в
общественном транспорте?
     -- Ты знаешь, Коленька. Ты только успокойся, вернут  тебе твою змею. Но
она, может  быть, и не твоя.  Там рядом с трупом ехала учительница биологии,
везла из  Москвы живность  всякую. Мы  проверили. Она и  в  аэропорту с этой
жертвой авиации была. Но там еще два трупа,  потому  что второй  ее сосед по
самолету оказался матерым убийцей.
     --  Погоди, Ваня. У меня сейчас будет нервный срыв,  и я тебя  задушу в
состоянии аффекта, уже подступает. Какая учительница? Она что, тоже на полке
летела?
     -- Нет,  она летела с трупом, пока он еще был гражданином России. У нее
в сумочке найден его паспорт.  Самолет  Ил-86,  имеет три  ряда в  салоне, в
каждом -- по три места. Третье место занимал преступник. Теперь понял, нет?
     -- Живи пока, дружище, -- буркнул Нестеров.
     --  Ну  вот.  Учительницу  задержали.  Второй  ее  сосед  по  самолету,
Искольдский, показался сперва к делу не причастным. Следователь пошел к нему
домой,  беседовал.  На другой день оказалось,  что он беседовал  с тем,  кто
летел в самолете, но это был не Искольдский. Искольдский никуда не  летал. У
него  два месяца назад исчез  паспорт. Короче,  следак говорил с убийцей.  И
выяснилось, что настоящий Искольдский  в это время был  убит и лежал с такой
же убитой своей женой в собственной ванной. А убийца...
     -- Понял,  понял  --  разговаривал со  следователем,  выдавая  себя  за
Искольдского. Зачем ему это понадобилось?
     -- Должно быть, хотел  кое-что узнать о своем ужаленном соседе. Так что
к  этому делу причастных трое: один  -- жертва, второй -- убийца, третий  --
учительница, то  ли сожительница, в чем она призналась, то ли соучастница, в
чем она не призналась, хитрая.
     -- Да учительница-то при чем, если это моя змея?!
     -- Коля, -- наконец-то вмешалась Анна Михайловна, плотно прижатая мужем
к  левой  дверце  заднего  сиденья   и  постоянно  размышляющая:  стоит   ли
вмешиваться в разговор  при  шофере, и наконец не  выдержала, --  во-первых,
отодвинься, во-вторых, признайся: ты что, на даче змей разводишь, что ли?
     Нестеров понял, что его абсолютно никто не понял.
     -- Ну,  Анюта,  ну,  милая,  ну,  я тебя прошу! -- взмолился он. -- Ну,
скажи,  я  что,  похож  на  наркодельца?  У  меня  в  производстве  дело  об
обнаружении в аэропорту Внуково баула с сотней змей, которых  используют для
производства наркотика ВС-231, самого модного  в подпольных притонах Москвы.
Из  яда  этих  змей, с добавлением их  высушенного и  перемолотого мозга,  и
делают этот наркотик. Один грамм его стоит, как три наших дачи.
     -- Ну, это недорого, -- заметила Анна Михайловна.
     -- А почему я-то ничего не знал об этом деле? -- удивился Снегов.
     -- Да потому,  что с самого  начала решили, что это дело ФСБ, еще когда
не знали  о  назначении  змей. Решили, что диверсия, теракт,  вот и  вызвали
сразу дежурную группу нашего управления.
     -- Бреющий полет...
     -- Ага, стригущий лишай...
     Оба рассмеялись, прекрасно поняв друг друга.
     Анну  Михайловну  забросили  домой,  потом  Снегов  забежал  к  себе  в
управление,  взял все,  что  у него имеется  по  делу, и уже  вместе поехали
вверх, на Лубянку.
     Нестеров так  любил свой светлый, обитый настоящим  темным полированным
дубом  кабинет,  что  рвался  туда  каждую возможную минуту. Говорят, в  нем
когда-то  сидел  Загорский  --  видимо,  совестливый  человек,  единственный
высокорангированный чекист, застрелившийся от созерцания строящего  Сталиным
советского  государства. К его чести Нестеров  всегда относил тот  факт, что
когда ВЦИК принял решение  об уничтожении  Троице-Сергиевой лавры, Загорский
со  своими  сотрудниками  не  выполнил  приказ  о  минировании и  ликвидации
великого ансамбля, отстреливался  до последнего патрона  от  стрелков  НКВД.
Последний патрон он выпустил себе в сердце.
     А  далее,  как  и   положено   в  СССР,  команду  Загорского  полностью
расстреляли. А  его  именем  назвали город  Сергиев Посад, но и ансамбль был
сохранен.  До недавнего  времени  в  Подмосковье  был  город  Загорск, потом
восстановили, как было раньше...
     В  коридорах ФСБ было  пусто, лишь некоторые такие же  вот трудоголики,
Водолей их возьми, выглядывая из своих кабинетов, приветствовали Нестерова и
Снегова.
     Обстановку  в  кабинете  помогала  подбирать  Анна   Михайловна.  Когда
Нестеров получил должность  и этот кабинет, он  привел сюда  жену  и, сильно
выпячивая грудь, представил на обозрение все сорок  восемь квадратных метров
рабочей площади, не считая приемной и закутка для отдыха.
     Теперь он сидел  как раз  в  этом  излюбленном уголке на мягком  низком
диванчике,  повторно расспрашивая Снегова  об  обстоятельствах  уренгойского
дела.
     ГЛАВА ВТОРАЯ
     ТОЛЬКО НЕ ЭТО
     1
     Три дня назад в  аэропорту  Внуково работники наземных служб обнаружили
невостребованный  багаж  в  зале  прилета  рейса  Каир  --  Москва,  который
совершил, как обычно, Ил-86.
     Поскольку перелет был международный, пассажиры шли через  пограничный и
таможенный досмотры. Прилетевших пассажиров долго держали в отстойнике, пока
багаж перевозили  из самолета  в  здание  аэропорта. Потом вялые, утомленные
граждане  всей своей  интернациональной массой  осадили пограничников и были
переправлены в другой отстойник, уже перед таможенным барьером.
     Медленно и неохотно заработал наконец-то конвейер.
     Старая, зачем-то прикрытая черными резиновыми полосами амбразура  стала
выплевывать  вещички  загорелых   курортников  и   гостей  столицы  в  белых
египетских  шароварах.  Потихоньку,  на  втором  часу  ожидания,   пассажиры
проходили таможенный коридор и растворялись в пестрой толпе на площади перед
зданием аэропорта. Никаких проблем с египетским  рейсом не возникло. Если не
считать  того экзотического вида,  которое производили в  эту мерзопакостную
ноябрьскую погодку еще пышущие жаром Африки смуглые тела прилетевших.
     Обслужив   рейс,  таможенники  в  составе  четырех  офицеров  --   двух
молоденьких девушек  с чистыми  красивыми лицами и двух  таких  же ярких, но
мужественных,   парней,  выключили   оборудование   пропускного   пункта   и
направились в свое помещение в здании аэропорта. Одна из таможенниц увидела,
что на подиуме для  багажа плавает по  кругу большой пухлый баул из  грубого
дерматина.  Он  был  похож  на  толстяка,  развлекающего  себя  катаньем  на
карусели,  но уже измученного этим  развлечением.  Клава  Катаева подошла  к
ленте,  дождалась,  пока  сумка  подъедет к ней. Попыталась  стащить  ее  на
обочину, да  не тут-то  было. Сумка  оказалась  неподъемной.  Она  буквально
вырвалась из рук Клавдии, сломав ей ноготь.
     Со  второго раза, все вчетвером, они наконец-то вытянули улов на берег.
Повертели бирку с указанием рейса, прикрепленную к ручке.
     -- У нас все прошли? -- спросил старший бригады.
     -- Все вроде, вот списки.
     -- Уточнить надо.
     Пришлось Клаве  расплачиваться за свою внимательность  -- связываться с
бортом. Самолет стоял на дозаправке. Ему предстоял очередной рейс, но на сей
раз в атмосферных толщах холодной родины.
     Командир  экипажа  подтвердил  еще  раз,  что  пассажиров на  борту  не
осталось.
     Исаев принял решение:  открыть баул, посмотреть: может, по  вещам можно
определить владельца.  Молния  поддалась с трудом. Тут же бригада заметила в
сумке  шевеленье,  словно  та  вздохнула  своими  круглыми  боками.   Исаев,
естественно,  руку отдернул,  отстранил своих широким размахом крыльев.  Все
дружно отпрянули от сумки.
     А на ее поверхность уже выползала первая темно-серая тонкая змеюка. Вид
у нее был настолько серьезный,  что никто и не подумал пошевелиться или даже
закричать.  Исаев  очнулся  через  несколько  минут,  когда  из сумки во все
стороны расползлось уже семь гадов.
     Он  включил  рацию   и  вызвал  подкрепление,   сообщил  о  случившемся
руководству.  Руководство  сочло  происшествие не  только  дестабилизирующим
работу  аэропорта, но и  прямо  соответствующим  его, руководства, пониманию
террористического акта. Но все дело в том, что комната,  которую наводняли и
наводняли  пресмыкающиеся  всех  мастей,  не  могла  быть закрыта,  то  есть
блокировать змей в багажном отсеке не представлялось возможным.
     Дверей со стороны выхода в город это помещение не имело -- здесь стояли
турникеты,  и  даже  если  их перекрыть  картоном  или другими ширмами, змеи
преспокойненько  могли  их перемахнуть: медленно, но верно. Некоторые из них
уже делали  резкие  выпады  в сторону сбившейся  в углу кучки  растерявшихся
людей.
     -- Давайте отходить  к своим,  -- велел  Исаев  и осторожно пошел вдоль
стены  к  выходу  в  зал  ожидания.  Он  негласно  представлял  в  аэропорту
спецслужбы и, вспомнив старые фильмы о чекистах, преобразился.
     Подоспевший наряд  внуковского отделения милиции ходил вдоль турникетов
и не знал, что делать.
     Майор таможенной  службы  Федько наблюдал  картину  со  стороны  плотно
прикрытых стеклянных дверей в глубине багажного отделения.
     --  Вот  что, ребята,  --  наконец  сказала Клава,  -- во-первых, нужно
позвонить специалистам по змеям: может быть, в зоопарк, а во-вторых, найдите
несколько  факелов  и  с  этой стороны отпугивайте этих тварей,  чтоб они не
разбежались по всему аэропорту.
     --  Правильно,  --  согласился  Исаев,  обратившись к  милиционерам, --
давайте, ребята, быстренько.
     -- Что бы тебе эту молнию сразу не застегнуть, Дима! -- укорила Клава.

     Через  час  на  место  ЧП  прибыла  дежурная  группа  ФСБ  во  главе  с
Нестеровым.  Змеи были собраны в огромный террариум, закрытый сверху крышкой
с  дырочками. Возле  него крутился какой-то старичок в нарукавниках, умильно
любуясь этими кишащими за стеклом черными, пестрыми, словно мозаичными, даже
красными огромными червями.
     --  Серпентолог  Московского  зоопарка  Федор Иванович  Козловский,  --
представился старичок Нестерову, признав в нем главного.
     -- Что скажете о находке?
     -- Змеи.
     Нестеров  усмехнулся,  вспомнив  знаменитую реплику  Саида  из  "Белого
солнца пустыни": "Стреляли" Случай в аэропорту сразу расположил  Нестерова к
этому делу.  Дело  было  чистое:  ни  тебе обожженных  трупов, ни  погонь  с
перестрелками. Ну, подумаешь, змеи! Нужно  только  снять  дактилопальчики  с
сумки,  определить  по  номеру  на  бирке,  на кого  записан  багаж, а  змей
определить  куда-нибудь в серпентарий.  Кстати, слово это он  сегодня только
первый раз  услышал за последние тридцать лет, прошедших после Таджикистана.
Хотя  нет, слышал,  когда  летал по заданию контрразведки на  так называемый
"Остров КПСС" в Атлантику,  там его  пугали анакондой. Впрочем,  об этом уже
написана книга "Евангелие от соавтора".
     Красивое слово "серпентарий", сочное. Но зрелище в террариуме вызвало у
Нестерова все остатки брезгливости и отвращения.
     --  Что  это  за  змеи? Рейс  ведь  из Египта,  --  подсказал  Нестеров
Козловскому. -- Тамошней породы?
     -- Породы, милостивый государь, бывают у собак и кошек, а разновидности
этих  змей  действительно  встречаются  в Северной  Африке,  в  Египте,  да.
Ядовитые. В основном  смерть от укуса почти всех  представленных здесь видов
-- моментальная.  А вот эти,  видите,  пестренькие, еще  и  обладают сильным
гипнотическим даром.
     -- Ничего себе дар! Лучше бы они стихи писали.
     -- Не уверен, молодой человек, что эти стихи кому-нибудь пришлись бы по
душе, ведь это были бы довольно ядовитые эпиграммы.
     -- Снимайте отпечатки,  -- распорядился Нестеров, обратясь к старейшему
криминалисту управления Полторецкому.
     Фотографы  щелкали  вспышками,  милиция   оцепила  место  происшествия.
Таможенники сидели сбоку на низких батареях у окна. Некоторые  здоровались с
Нестеровым, поскольку учились у него на юридическом факультете МГОУ.
     Одна девушка в зеленых погончиках, отличница, побежала узнавать хозяина
столь  экстравагантного  багажа.  Вернулась  запыхавшись,  подала  Нестерову
записочку,  где значился  код  пассажира,  после чего стыдливо представилась
Светланой и попросила Нестерова замолвить за нее  словечко перед профессором
кафедры  истории  государства и права,  а еще ей никак  не  ставят  зачет по
гражданскому праву, а еще...
     Нестеров отогнал ее.
     --А  у  нас  по  уголовному   праву...  --  кричала  Светлана,  радуясь
возможности услужить Нестерову.
     --  А по таможенному  я  знаю кто,  -- проворчал Нестеров,  -- но здесь
протекции, конечно, не требуется?
     Нестеров повернулся к своему оперативнику, сунул ему записочку  с кодом
пассажира.  Особист быстро соотнес цифры и  идентифицировал личность, набрал
код на крохотном передатчике, стал ждать, пока высветится экран.
     --  И  как?  Удалось установить личность  хозяина? -- спросил  Нестеров
нетерпеливо у замешкавшегося Исаева.
     --  Никак нет, -- вглядываясь  в экранчик,  сказал Исаев, --  по списку
проходит вовсе не хозяин, а хозяйка.
     -- Так, значит, удалось установить?
     -- Дело в том, что она еще не доехала домой. Но адрес мы выяснили, вот:
Ленинградское шоссе, дом восемьдесят. Я знаю эти дома, -- добавил он, -- они
прямо на шоссе стоят, такие  кирпичные  громадины,  соединенные  переходами.
Комплекс "Лебедь".
     -- Хорошо. Я еду туда. Надо бы пару пестреньких взять с собой, глядишь,
под гипнозом эта  хозяйка  и прояснит нам, почему  она контрабанду такую нам
подсунула. Забыла? Испугалась?
     Помощница  Нестерова,  Женечка  Железнова,  жена нестеровского  друга и
помощника Кости  Алтухова, так ни разу и не взглянула на змей. Стояла к  ним
боком, потому что и спиной стоять было неприятно,  а  вдруг  тебя кто из них
своими черными бусинками тайком загипнотизирует.
     -- Скорее всего, испугалась таможенного досмотра. Надеялась на "зеленый
коридор".   Здесь   это   часто   практикуется.  Я  с   вами   еду,  Николай
Константинович?
     --  Поехали.  Только составь  акт  передачи  змей  на хранение эксперту
Козловскому, тем  более  что  он в  них души не  чает. Берете на  поруки? --
обратился он к серпентологу.
     -- А довольствие?
     -- Сочтемся. А что они едят?
     -- Мышей, специальный корм, насекомых.
     -- Ну, мышей мы вам и в кабинетах наловим. А тараканов не надо?
     -- Вот  вы все  шутите, молодой  человек,  а о том, с какой целью могли
быть приобретены или пойманы эти змеи, даже не спросили.
     Нестеров внимательно посмотрел  на старика. Тот был полностью седовлас,
худощав, слегка смугл, словно жил раньше где-то на юге, а вот теперь выцвел,
отмылся. А ведь  прав старик: слишком залихватски принялся Нестеров за дело.
Заморочили ему голову эти таможенники: теракт, экзамен, Светлана, зачет...
     -- Считаю  своим долгом обратить ваше внимание на то обстоятельство, --
слишком  уж  учтиво продолжил  старик, --  что из компонентов некоторых змей
получают   сильнодействующие  лекарственные   препараты,   в  том   числе  с
наркотическими составляющими.
     -- Другими словами, вы намекаете, что змей везли для наркобизнеса?
     -- Именно намекаю.
     Нестеров,  посмотрев  на  тесный змеиный  клубок в террариуме, подумал:
"Как же им там сейчас неудобно", -- и пожал старику руку.

     Улыбаясь, серпентолог  смотрел вослед  Нестерову. Он еще  не отошел  от
отпуска,  первого полноценного отпуска в своей жизни. Только что вернулся из
Карловых Вар. Ездил  туда  дикарем, не в смысле  без путевки, а в  смысле --
первый  раз за границу. Не тянуло, даже тогда, когда стало  уже можно. Долго
сомневался, как говорится: "Практически уже не совсем нет, но еще не да...".
     Самолет, в котором серпентолог  с  артистичной фамилией летел промывать
свой  кишечник, был  переполнен артистами.  Козловский узнал  только  Галину
Волчек.  Остальные  были в таком  состоянии, что их было  трудно узнать, тем
более Федор Иванович  в  кино ходил редко,  а телевизор и  вовсе не смотрел.
Лишь  одна  семья   выделялась   своей  непропитой  интеллигентностью.   Как
впоследствии выяснилось,  это  был адвокат  Владимир Зимоненко,  летевший на
европейский  курорт со  своей  славной супругой и дочерью  Беллой.  Они-то и
помогли  беспомощному  Козловскому  добраться   от  пражского  аэропорта  до
Карловых  Вар,  устроиться в  предписанном  ему санатории, а потом  поменять
деньги  в банке.  Они  же  и  прогуляли  его  по  набережной  вечно  теплой,
изобилующей  форелью  речки  Тепла  вдоль Екатерининской галереи, откуда уже
тысячу лет бил целебный источник.
     Возле колоннады благодарный  Козловский  увидел рекламу авокадо и решил
обратить на это слово внимание своего нового друга Владимира Борисовича. Ему
показалось, что это от слова "адвокатура". Зимоненко был тактичен. Он  сыпал
интересными историями из правовой, непостижимой для Козловского жизни.
     А  вот рассказы  Козловского  слушать было  трудно. Белла  первое время
внимательно слушала, но старалась при этом идти  между Еленой  Викторовной и
отцом. Ибо серпентолог говорил исключительно о змеях...
     Зимоненко  и Козловский обменялись  адресами  и,  расставаясь, как  это
часто бывает при  курортных  знакомствах, решили быть в этой жизни полезными
друг другу навсегда.
     2
     Трасса до Речного вокзала всегда нравилась Нестерову. С  одной стороны,
здесь  чувствовалось  присутствие речной  субстанции, даже  иногда в  окошко
"Волги"  врывался  речной ветерок,  пахнущий водорослями  и водой канала,  с
другой  --  сама трасса  была ухоженной,  ведь по ней  то и дело проносились
весьма важные персоны из "Шереметьева-2".  Ноябрьское  небо рано  потемнело,
машины неслись,  разбрызгивая черную грязь во все стороны, почему-то, если в
Москве шел снег,  то он  обязательно превращался в такую  грязевую жидкость;
если  же просто шел дождь, то  по  асфальту текли  чистые прозрачные  ручьи.
Снег, что ли, над Москвой такой грязный?
     --  А  здесь я  училась  водить  машину с  инструктором, --  показывала
Женечка, проезжая "Войковскую", -- а здесь мы раньше жили, там, за метро, --
моя школа. Я сюда на Водный стадион  езжу, на пляж  летом. -- И поправилась:
-- Раньше ездила.
     -- Как Костя?  Что-то давненько его не видно? -- спросил Нестеров. -- А
ты что это так сразу поникла?
     -- Опять  уехал, куда, на сколько, зачем -- ничего не рассказывает, вот
и думай что хочешь, -- вздохнула Женечка.
     -- Да ты никак ревнуешь? -- усмехнулся Нестеров.
     -- Бешено! -- вдруг воскликнула Женечка и тут же смутилась.
     Машина  подлетала к  высоким домам из желтого  кирпича, громады которых
тянулись   вдоль  Ленинградки.   Внизу   они   были   соединены   кирпичными
пристройками, в которых располагались магазины, ателье и другие службы быта.
     -- Наверное,  дом  восемьдесят  -- последний, -- предположила глазастая
Женечка.
     -- Ты вот что, может, в машине  посидишь?  -- замялся Нестеров. -- Мало
ли что, все-таки наркотиками попахивает.
     Женечка  по-родственному покосилась на начальника  и вышла вслед за ним
на мокрый тротуар.
     Они поднялись  на  второй  этаж.  Позвонили в  дверь.  Долго  никто  не
открывал,  хоть за  дверью  и слышалось шевеление. Наконец, пышная  дородная
дама предстала перед ними в шифонах и крепдешинах, словно увядающая медуза.
     -- Простите, нам нужна Вероника Сергеевна Сапарова.
     Нестеров  никак  не  мог  предположить,  что  эта  весьма  достойная, а
главное,  абсолютно  не  казавшаяся  измотанной  длинным  перелетом,  долгой
толкучкой  в аэропорту  и  только  что  добравшаяся  домой  женщина  и  есть
Сапарова,  отмеченная  в  деле  как  хозяйка  баула со  змеями.  Ее  глубоко
посаженные влажные глаза,  тонкий нос  с горбинкой и гордо подведенные брови
никак не увязывались с грубым дерматином сумки  и тяжестью ее  экзотического
груза. Но женщина невозмутимо провела незваных гостей на кухню.
     Нестеров  отметил необычный  дорогой  дизайн обстановки: коньком  здесь
была  солома,  плетеные  абажуры,  корзинки,  декорации на  стенках  и  даже
занавеси  из скрученных в  колечки  каких-то  веточек. Тут  же, взглянув  за
занавеси, за  стекло, он  отметил,  что  к самому балкону соседней  с кухней
комнаты пристроена низкая -- в три кирпича -- стена: видимо, это как  раз то
архитектурное  соединение  с магазином и  ателье, в  котором  столько  арок,
проездов во двор и непонятного предназначения столбов  и закутков. И  вот по
этой-то стене легко можно было пройти в квартиру и выйти из нее.
     Вероника  Сергеевна  расплылась в широком  кресле и  невозмутимо ждала,
когда Нестеров объяснит ей причину своего вторжения.
     -- Вы совсем, я вижу, не удивлены приходу  работников ФСБ? -- Нестерову
захотелось показать всю свою  изысканность и своеобразие. -- Может быть,  вы
даже ожидали нашего прихода?
     -- Ожидала, конечно. Сие -- как  бы вам сказать -- не от меня  зависит,
это ожидание въелось в сознание, в подсознание и иногда материализуется.
     -- То есть?
     -- Это ожидание или интуиция, если хотите, материализовались в тридцать
первом, когда я осталась в нашем  большом доме  недалеко от  Киево-Печерской
лавры одна, без родителей, ваши
     "работники"  забрали  даже  мою  няню.  Ну, а в семидесятые  годы  ваши
"работники" так часто бывали  здесь, хотя нет, еще не здесь, мы с мужем жили
тогда на Тверской... Так  часто, что у меня  даже тряпка половая не успевала
просыхать.
     -- Вот как? А где же ваш муж теперь?
     --  Борис  Евгеньевич  скончался  в  пересыльном  лагере,  в  семьдесят
девятом. Почему вы об этом спрашиваете? Уж вы-то должны бы знать. Суета сует
-- vanitas vanitatum, -- как говорят.
     -- Я уже понял. Но мы из другого управления.
     -- Послушайте, это  ваши люди  следили  за  мной во время моей поездки?
Учтите, я очень наблюдательная.
     -- Вы здесь одна живете? -- спросил Нестеров, который был уверен, что у
женщины, сидящей перед ним, нет и никогда не было детей.
     --  Конечно,  одна.  Терпеть  не  могу  посторонних  в своей жизни.  Вы
понимаете?
     -- У вас нет детей или других близких родственников?
     -- Нет. Есть брат, но он живет в Киеве.
     --  Вероника  Сергеевна,  какой  багаж был  у вас в полете? Расскажите,
пожалуйста.
     Сапарова   удивилась.  Это   было   написано  на  ее   лице,  она  даже
демонстративно  удивилась, улыбаясь,  ставя этой улыбкой  гостей в неудобное
положение.
     -- Багаж? Да я ненавижу  тяжести, никогда ничего не вожу с собой, кроме
дамской сумочки и ручной клади,  например, небольшой  сумки  с косметикой и,
пардон, бельем, которую можно повесить на  плечо. Никаких чемоданов, никаких
тележек. Вы что, сами не видите?
     Она развела руками, так чтобы Нестеров удостоверился,  что такое нежное
создание не может иметь "ба-га-жа".
     -- Так вы утверждаете, что  вы не сдавали в багаж ни сумки, ни баула? А
не остался ли у вас квиток от ваших сумок?
     -- Пойдемте, я  покажу вам все,  с чем я прилетела, и  все  эти  бирки,
билеты и квитки.
     Они вошли в комнату. В конце небольшого коридора была  еще одна, слегка
приоткрытая  дверь, за которой виднелась спальня.  Средняя комната оказалась
затемненной,  шестиугольной и, к удивлению Нестерова, без балкона.  Стена за
окном подходила  к  спальне. Женечка с пристрастием  осматривала гостиную, а
Николай Константинович обозревал груду вещей,  вываленную из  так называемых
"дамских сумочек" Вероники Сергеевны. Сумки эти лежали тут же, на столе.
     -- Вот, -- Сапарова протянула ему бумажки, --  смотрите сами, я в  этом
ничего не понимаю.
     У Нестерова в руках  оказался билет на самолет и три квитка  от багажа:
два от ручной клади, а один...
     Нестеров и Женечка переглянулись.
     -- Вот этот  квиток,  от чего  он? --  спросил  Нестеров, приближаясь к
Сапаровой.
     Та неожиданно вспыхнула и замахала рукой.
     -- Ой, все поняла! Это недоразумение. Все поняла. Сейчас я вам объясню.
Дело в том, что со мной вместе улетал один мужчина, москвич, мы в Каире жили
в одном отеле,  поэтому и  в аэропорт добирались вместе. Его зовут  Валерий.
Молодой парень. Вот у него-то и оказался перевес. Ну, понимаете?
     -- Начинаю догадываться.
     --  Он попросил  меня оформить одну сумку на  себя, чтобы не платить за
лишний вес  багажа.  --  Она  вдруг  ахнула и артистично  поднесла пальцы  к
глазам. --  Как же он получит свой багаж, если я забыла отдать ему квиточек?
А?
     --  Вам  придется проехать с  нами, Вероника Сергеевна. Но, принимая во
внимание, что вы устали с дороги, и  ваш  возраст, давайте перенесем встречу
на завтра, на раннее утро. Только, пожалуйста, ни с  кем не разговаривайте о
том, что у нас с вами тут произошло, и не выходите из дому.
     -- Мне кажется, вы хотите сказать, что мне угрожает какая-то опасность?
     -- Меры предосторожности не помешают.
     --  Ну,  так  организуйте охрану.  И объясните  мне: что  за  всем этим
кроется?
     --  Объясните, Женечка,  -- попросил Нестеров,  чем  неприятно  огорчил
Сапарову.  Казалось, что она в упор не видит его помощницу и желает общаться
только с импозантным генералом.
     Женечке  пришлось втолковывать даме, что груз, оформленный  на  ее имя,
оказался  контрабандой, а значит, ее  знакомый Валерий рассчитывал,  что она
переправит  баул  через  таможню.  Может  быть,  рассчитывал,  что  Вероника
Сергеевна не посмеет оставить чужую сумку, на которую у нее хранился квиток,
без опеки. Из чего следует, что если он не проследил за ней в аэропорту и не
видел, что сумка  осталась там, то,  возможно, нагрянет за вещами  к  ней  в
квартиру.
     -- Но он же не знает, где я живу, -- снисходительно заметила Сапарова.
     Женечка  умоляюще взглянула  на  нее и  чуть было не спросила: "Вы что,
ребенок?"  Сапарова  наконец  поняла,  что  все  гораздо  серьезнее,  чем ей
казалось.
     -- Но  вы мне  верите?  --  озабоченно  спросила  она,  отвернувшись  к
Нестерову.
     -- Посмотрим,  -- нарочно ответил тот, чтобы сбить  спесь  с напыщенной
дамы.
     Вызвав ее к себе  на девять часов  утра,  он  сгреб Женечку в  охапку и
вышел с ней из квартиры. А на лестнице шепнул ей прямо в ухо:
     -- Гордыня из этой Сапаровой так и прет.
     -- А мне она понравилась, ведет себя как баронесса...
     3
     Длинноволосая   блондинка  загорала   на  лежаке   небольшого  голубого
бассейна.  Сквозь черные  очки Наташа  смотрела на бассейн  и на  отдыхающих
вокруг него. Здесь, на Кипре, было еще жарко, но солнце уже не припекало,  в
море  никто не  купался, хотя  оно находилось  в  пяти метрах от  небольшого
частного отеля и  вода  была  довольно  теплая. Видимо, срабатывала  местная
традиция: морская вода в двадцать градусов казалась жителям Кипра ледяной.
     В маленьких наушничках плейера  рассыпался старческий хрип Рэя Чарльза.
Блондинке становилось  не по себе,  когда она, вновь и  вновь  проверяя свои
ощущения,  не  находила  в  себе  чувства страха  и  переживаний  по  поводу
исчезновения мужа. Более того, она полностью расслабилась и, предоставленная
сама себе, начинала  понимать,  что ей не хочется уезжать  из этого райского
уголка.
     Они были  женаты  пятый год. Эмоции, добавлявшие  адреналина  в кровь в
начале их знакомства, выцвели и, как  эта белая  кипрская земля, истощились.
Наташа  остыла первая,  но  решила,  что  пора  заканчивать с  необузданными
страстями, нельзя  же искать вечной любви до седых волос. Так  уж заведено у
людей: остывшие чувства  нужно только  правильно оформить,  построить чистые
теплые отношения с человеком, который стал мужем.
     Наташа была родом из Киева. Закончила там экономический факультет. Пять
лет  назад  в отпуск к матери приехал сосед Евгений. Он был старше Наташи на
одиннадцать  лет, а ей шел уже двадцать девятый. Может  быть,  именно  из-за
этого  она  и  не  разглядела  в   новом  знакомом  ни  налета   московского
бахвальства,  ни нагловатости, ни круглого  животика, скрываемого в складках
дорогой шелковой рубашки. Просто ей очень захотелось своего.
     Ее  взрослая жизнь  была  не ее. Однажды осенью, еще  на  втором  курсе
института,  она  захотела поехать в  совхоз,  собирать  колоски, морковку  и
картошку.  Совхоз  был  прикреплен  к  институту  третий  год  и, как  тогда
водилось, нуждался  в рабочих  руках.  Добровольцы уехали  неделей раньше, и
Наташа  отправилась в деревню  своим ходом.  Автобус привез  ее  на  площадь
райцентра,  а  попутчики  объяснили, как  пройти  через  футбольное  поле  к
студенческим баракам.
     Издали  Наташа  увидела  самодельные   столы,  летний  душ  за  зеленой
металлической ширмой,  скамьи и два низеньких, крытых соломой барака.  Возле
сухой деревянной штакетины, призванной означать околицу,  сидели знакомые по
институту парни со старшего  курса. Один из  них, которого  Наташа приметила
еще в  институте, в  джинсах без майки, с обгорелой  красной грудью, плечами
Геркулеса  и  детским  ершиком на голове, стоял во весь рост в высокой траве
лицом к ней, пробиравшейся заброшенным садом, и улыбался.
     А потом были трудовые будни и веселые вечера с  танцами, кострами прямо
во дворе,  купаньем  в сельском  пруду и  еще --  прогулки  с Никитой  вдоль
нескончаемых  пшеничных  полей,  похожих  на  старую потемневшую  бронзу под
огромной  желтой  Луной. И  звезды,  которыми  она  любовалась, лежа в  этой
пшенице, осыпающие  все небо на  голову  Никиты. Такие звезды можно  увидеть
только над Украиной. И такие тихие ночи с далеким-далеким пением...
     У Никиты детей еще не было, но жена уже была. Он сказал ей про  жену не
сразу, а  тогда, когда сердце ее уже распалилось,  а сама она  уже утонула в
этом омуте, позволила себя закрутить, втянуть в этот водоворот страсти...
     Управляющий московским  банком Евгений Олегович Терехов увез в Москву с
родины  молодую  жену  и  воз  приятных  планов  по  обустройству  семейного
гнездышка. Наташа быстро освоилась  в новом статусе,  и не только как просто
жена, но как жена банкира. Новые приятельницы -- жены соучредителей Терехова
-- приняли ее в свой круг, как ни странно,  очень легко. То ли чувствовали в
ней хоть и  киевскую, но все-таки принцессу по положению (Наташа  родилась в
семье министра), то ли хохлацкая напористость и хитрость проявились в полную
меру.
     Так или  иначе, Наташа быстро скорректировала свою фигуру  и внешность:
истощающие  диеты и  занятия  в бассейне  пять раз  в  неделю,  тренажеры  и
многочасовые  сеансы  в салонах отеля "Мариот" -- все  это превратило ее  из
круглолицей   голубоглазой   селянки   в   худощавую  мускулистую   леди   с
матово-оливковым цветом кожи,  отсутствующим прозрачным  взглядом и большими
запросами. Она  уже не довольствовалась тысячью долларами в неделю, дорогими
подарками мужа и регулярными выходами в свет. Она  настояла на том, чтобы на
ее  имя  были  приобретены  машина  и  квартира,  куда  она  незамедлительно
переселила из Киева маму и сестру, и тут же потребовалась  еще одна квартира
-- лично для нее.
     Любила ли она своего мужа? А разве это ему было нужно? Ни ему, ни ей. В
этом-то  они  и нашли  друг друга: просто оба созрели для семейного альянса.
Первое, что выяснил для  себя Евгений  Олегович: нет ли  у Наташи в  прошлом
фактов, порочащих биографию, здорова  ли она в том объеме, который необходим
для  супружеской жизни, не слишком ли проста и нетребовательна? Он  полагал,
что излишняя покладистость может отбить у мужчины  всякую охоту  бороться за
собственное благополучие.
     -- С ним неплохо было бы куда-нибудь съездить, -- сказала Наташа сестре
после первого  же свидания с Евгением Олеговичем  еще в  Киеве, -- и  внешне
очень благопристойно выглядит, и  поговорить  есть о  чем.  В общем,  с  ним
интересно. Он, конечно, не Спиноза, но это не главное.
     -- Он,  наверное,  может  и подарки  хорошие  делать, -- поддержала  ее
сестренка.
     Пару раз  он  ее  бил. Первый  раз, когда  она  сделала  аборт.  Тайком
сделала. А открылось все  через месяц, когда домой позвонили из медицинского
центра и попросили передать жене, чтобы та пришла на обследование.
     Терехов  поинтересовался,  в связи с чем потребовалось  обследование, а
ему ответили, чтобы он не волновался, просто так положено: через месяц после
аборта  врач обязан удостовериться, нет ли каких нежелательных  последствий.
Терехов тогда страшно напился: выпил  полный фужер коньяку. Его развезло как
раз  к возвращению Наташи  от портнихи.  Он выхватил из ее рук пакет с новым
платьем,  судорожно  разорвал  упаковку,  а  потом  разодрал  платье и этими
лоскутьями гонял жену по всей квартире, пока она не упала.
     На  обследование Наташа поехала через  неделю. Врач сообщила  приговор:
бесплодие.
     Наташа в одночасье стала серой, поникшей, как увядший василек.

     Сначала  Евгений Олегович  Терехов принял всю  вину на себя.  На работе
теперь его видели мрачным, он быстро раздражался, кричал  так, что некоторые
сотрудники не выдерживали, писали заявления.
     Усталое, болезненное  сознание его вдруг отчетливо высветило: жена  его
не  любит. А отсутствие любви чревато непоправимыми поступками. Поэтому он и
заключил,  что  без  наследников  останется  по  вине жены,  и  окончательно
озлобился. После некоторых нормальных, мужских попыток "проверить", как идет
ее выздоровление, Терехов стал звереть от одного дыхания Наташи. В очередной
раз, не выдержав раздражения, он накинулся на жену и избил ее во второй раз.
     Но  вскоре  с ним что-то  произошло:  он изменился.  Он мог с  холодной
жестокостью обходиться с верными людьми, на жену смотрел презрительно, часто
называя ее "пустоцветом".
     Наташа  не раз  замечала на его рубашках следы губной помады и  женские
волосы. А однажды, возвратившись после  курса лечения в  санатории, нашла  в
кармане своего домашнего халата  чужую  дамскую прокладку. Прокладку она ему
отдала, оборвав крылышки, но скандал учинять не стала.
     -- Я  не откажусь от тебя,  Женя, --  сказала она,  опустив  глаза,  --
слишком много пережито вместе.
     То ли Терехов понял,  что, по справедливости, Наташе теперь причитается
половина  его  жизни,  то ли почувствовал капельку теплоты в этих ее  робких
тихих словах.  Жизнь  пошла на  лад.  Наташа стала увлекаться экстрасенсами,
ворожеями, однажды даже проговорилась, что есть  у нее один такой, который и
возвратил его в  семью -- по  фотографии, но на мольбы пойти на прием вместе
Терехов упорно отказывался.
     Врачи разрешили  наконец  Наташе съездить на  Средиземноморье, очень уж
она просилась.  Вышло так,  что среди определенного круга друзей  и знакомых
Евгения  Олеговича  они  самыми последними поехали осваивать Кипр, когда уже
вся  компания  российских финансистов устала от  Канарских островов  и стала
предпочитать тихие Швейцарские Альпы и австрийские деревушки...
     И вот теперь он  исчез. Неделю назад туристы отеля увидели  внизу яркую
афишу: их приглашали  совершить морскую  прогулку до  египетских  пирамид  и
обратно на комфортабельном шестипалубном теплоходе "Леонид Прудовский".
     Наташа  испугалась жары и  морского путешествия. Они даже были на грани
ссоры, но Терехов понял,  что  Наташа  не  возражает  против его  одиночного
плавания, и решил, что так будет даже лучше. Намечалась отличная компания.
     На втором этаже их мини-рая  в одноместном "люксе" жил  старый знакомый
Наташи по совхозу -- Никита. В свое время Наташа познакомила мужа с ним, как
с бывшим  однокурсником.  Никита подружился с Тереховым,  и  тот сагитировал
Никиту сперва  в  поездку на Кипр, а потом  и в Египет. Двое  "качков",  так
залихватски летающих  по  пляжу  на  своем "Ниссане",  тоже  были  приняты в
команду.  Их  девчонки -- обе рыженькие, живые,  совсем юные  -- должны были
стать наживкой.  Терехову  и  Никите  требовалась парочка  нимф,  а эти  две
подружки легко могли помочь в укомплектовании веселой компании.
     Наташа  провожала мужа  до пристани. Кругом вдоль  дощатых мостков, как
вобла на  леске,  бултыхались  на  волнах белые парусники.  Их  яркие паруса
слепили глаза.  Мини-автобус пробежал вдоль пальмовой аллеи и  остановился у
главного входа на пирс.
     Супруг пообещал вернуться через три дня. Но группа  приехала  без него.
Поздно вечером в номер  Наташи постучали.  Она  приглушила звук телевизора и
как была, в крохотном купальничке, пошла  открывать дверь. На  пороге  стоял
высокий, подкопченный, как после той далекой жаркой совхозной осени, Никита.
Он показался Наташе большим  -- увеличенным в размерах -- карапузом:  у него
было мальчишечье лицо, крупные зубы, крупные руки и вечные шорты.

     А еще раньше они встретились в  Москве. Вернее, это  была не встреча, а
послание судьбы. Наташа обходила  площадь  Белорусского вокзала, чтобы выйти
на Тверскую и поймать такси.
     Был  конец  рабочего  дня,  на  перекрестке  не  работали светофоры,  и
пешеходы  и  машины  перемешались, еле  продвигаясь в  этой  пробке.  Наташа
переходила улицу, когда мимо нее  на своей машине проехал Никита. Он проехал
и  встал  невдалеке,   в  хвосте   остановившихся  у  следующего   светофора
автомобилей. Наташу вдруг словно прожгло всю, ноги задрожали,  загорелся низ
живота, и  она как сумасшедшая ринулась через всю площадь, едва не попав под
колеса медленно ползущей машины,  подлетела к черному  "саабу" и постучала в
стекло. Никита открыл дверцу.
     -- Господи, да как же ты меня увидела?
     Он был тогда несколько шокирован, глядя на  запыхавшуюся  Наташу, а она
не верила своим глазам, все  существо ее дрогнуло и возвратило  ее на десять
лет назад. Она прильнула к его плечу, и Никита, плавно переехав в левый ряд,
свернул в сторону Речного вокзала.
     Они  остановились у кирпичного дома, самого крайнего в  комплексе перед
парком Дружбы,  и  он  повел  ее на  второй  этаж.  Квартира  была  не  его,
обставлена диковинно,  со  вкусом. Все  вещи  и мебель  были  нестандартные,
словно  делали  их  в  единственном  экземпляре на заказ настоящие художники
своего дела.

     --  Вот.  Это  я,  --  радостно  сообщил  Никита,  вваливаясь  в  номер
Тереховых.
     Наташа растерянно ждала, что он скажет дальше, потом шагнула  за дверь,
сняла с ручки ванной футболку, пролезла в нее.
     -- Проходи. Вы что же, вернулись?
     -- Вернулись.
     Никита рассеянно улыбался, следя за Наташей, широкими быстрыми взмахами
убирающей мокрые вещи и полотенца с кровати и кресел.
     -- А Женя-то где?
     -- Женя пропал, Наташ. Ага.
     Она покосилась и даже улыбнулась его неуклюжести и простодушию.
     -- В переносном смысле?
     -- Не знаю. Может, и в переносном. Только из  пирамиды этой чертовой он
не вернулся.  Мы  ждем,  верблюды  орут, яхта отходит через час, а он  там у
тутанхамонов застрял. Сгинул.
     -- Значит,  вы  что  же,  его  не  дождались?  Как же  он  теперь  один
доберется?
     -- Я, честно говоря, думал, он уже вернулся, Наташ. Мы-то  еще в  Каире
два  дня  ошивались,  по музеям, бабы -- по рынкам. А он бы  в Каире  нас не
нашел.  Надо было  ему  сразу брать билет обратно  сюда  и плыть.  Наверное,
выходит, Наташ, он за нами рванул в Каир, а теперь уж завтра приедет.
     Наташа  и тогда не испугалась. У  Жени было  достаточно наличных и одна
пластиковая  карта, а  если есть деньги  и  документы,  легко решаются любые
проблемы. Поэтому она позволила Никите угостить ее кофе внизу в баре.
     Утром следующего дня они встретились снова. Оставив  мужу сообщение  на
столике  в номере, Наташа положила в сумочку мобильный и поехала с Никитой в
западном направлении: он взял напрокат маленькую алую "тойоту".
     Загар  очень шел  ей. Прядки  волос  выгорели и  теперь  струились, как
золотоносные ручьи.  Зрачки казались светло-голубыми,  как весеннее  небо, а
татуированные очертания  губ придавали  ей  вид  несколько надувшейся  куклы
Барби.
     -- Куда  мы  едем?  -- вскрикивала  Наташа,  придерживая свою маленькую
соломенную шляпку, воздушный шарф на ее загорелой шейке развевался по ветру,
как у Айседоры Дункан.
     -- На поиски приключений и сокровищ.
     -- Никита,  тебя,  наверное,  очень  избаловали  женщины,  ты  кажешься
взрослым ребенком.
     -- Тебе такие не нравятся?
     -- Почему это тебя  интересует? -- вопросом на вопрос ответила  Наташа,
откинувшись на сиденье.
     -- Я наблюдал  за вами -- за тобой и твоим мужем. Он, наверное, родился
стариком.
     -- Это не значит, что мне нравятся старики, и  мой муж  в частности. Он
неплохой человек, но это и все.
     Никита надолго замолчал.
     Машина катила вверх в гору, белый Лимассол остался внизу, низкие дома и
отели вскоре совсем исчезли за серпантином дороги.
     4
     В ту ночь Нестеров  и Снегов  просидели долго.  Было  уже  раннее утро,
когда  обстоятельства  двух уголовных дел  соединились  и  более  или  менее
прояснились. Первым свое дело изложил Снегов.
     Сразу  после  ноябрьских  праздников  ему  позвонил   главный  прокурор
Уренгоя. Просил совета и помощи. Двумя днями  ранее в  уренгойском аэропорту
обнаружен труп человека, по документам Евгений Олегович Терехов, рядом с ним
оказалась  ядовитая  змея. Труп  невероятным  образом  был втиснут  в  полку
самолета Ил-86, прилетевшего рейсом 167 из Москвы.
     Прокурор переслал по факсу фото Терехова и Моисеевой, которых следовало
опознать  во Внуковском аэропорту.  И вот  что оказалось странным.  Никто из
обслуживающих этот рейс в тот день опознать Терехова не смог. Снегов выходил
и   на  пассажиров  из  числа  москвичей:  никто  не  мог  вспомнить  ничего
вразумительного.  А между тем все они находились вместе в ожидании рейса два
с лишним часа.
     -- Как  так?  --  удивился  Нестеров,  последнее  время  редко летавший
самолетами.
     --  Вылет  рейса  задержали,  а  пассажиры  были  уже  пропущены  через
паспортный контроль. Сидели в отстойнике.
     -- Надо же,  и мои с каирского рейса тоже после  прилета долго сидели в
отстойнике, -- для чего-то сообщил Нестеров.
     --  Кроме того, в  Новый Уренгой должно было быть два рейса.  -- Снегов
все более  воодушевлялся. --  Так вот, оба  рейса полетели в одном самолете,
когда тот наконец смог взлететь.
     -- Так почему же была задержка, Ванечка?
     -- Оп-оп-оп.  Интересно?  -- улыбнулся Снегов, подбавляя  жару: умел он
захватить внимание  аудитории.  -- Я стал дожидаться сначала возвращения  из
очередного  полета команды этого  Ила.  Прилетают  они из Нового Уренгоя,  я
собираю их в  кабинете аэропорта и начинаю  вытягивать  из них жилы. Они все
кривятся: мол, все уже рассказали в Уренгое, сколько можно?
     Ну, кто-то сказал, что Моисеева, учительница биологии, и этот  убитый и
впрямь летели из Москвы вместе, что команда их помнит, а вот третьего соседа
помнят плохо,  объясняя это,  очевидно,  невыразительной внешностью.  Его  и
внуковские ребята не запомнили. Я и их спросил: почему, мол?
     -- Правильно, -- догадался Нестеров,  -- мои  мысли читаешь.  Почему же
никто Терехова не опознал?
     -- Смотрю, они насупились и молчат. Только переглядываются. Чувствую --
зацепил.  Ну,  зацепил!  Я  дальше спрашиваю: а почему рейс  задержался?  Ни
диспетчерская  служба,  ни  администрация  аэропорта  ничего мне  толком  не
объяснили.
     -- А что сказали?
     --  Сказали,  что   сначала  по  причине  нехватки  топлива.  Потому  и
совместили два рейса. Дескать, второй рейс должен был  вылетать часом позже,
а выяснилось, что на наш Ил только половина билетов. Вот и объединили, чтобы
сэкономить горючее.  А потом --  следующий  час --  по погодным  условиям --
Уренгой, мол, не принимал. В общем, у них там полный бардак. Понимаешь, кучи
разных  фирм выкупают  рейсы, фрахтуют  самолеты, организуют  свои перевозки
пассажиров на  курорты. В основном это --  большие туристические  фирмы  или
предприятия, торгующие по прямым поставкам, но те, правда, нанимают грузовые
лайнеры...
     Нестеров  заварил кофе в недавно  подаренной ему Женечкой кофеварке. За
последние  три  часа  подбородок  его заметно почернел: буйная щетина  росла
зримо, с каждой  минутой  все  явственнее проступая  на лице. Сам он был уже
давно  без пиджака, галстук  бесследно пропал. Потом  Анна Михайловна найдет
его  где-нибудь под  сиденьем  "Волги"  или в  потайном кармане пиджака. Его
слегка пошатывало от выпитого  на  банкете "Немезиды" коньяка. Осознав это и
вспомнив  про  домашний  коньяк, оставшийся  в  баре  после  праздников,  он
предложил  Снегову  добавить  в  кофе  по  несколько  капель.  Приятно  было
предаваться  любимому делу, потягивая  вкусный  черный  кофе  из  уникальных
утонченных чашечек -- остатков родительского сервиза, -- да еще с миндальным
ароматом "Амаретто".
     Это  были,  пожалуй,  единственные  долгожители  родительского   гнезда
Нестеровых -- четыре  маленькие  чашки  с  блюдцами мейсенского  фарфора.  И
всякий раз,  беря  в  руки  одну  из них, он возвращался  в детство,  словно
дотрагивался до ласковых мягких рук покойной матушки.
     --  Ну-ну, а-а, --  протянул Нестеров, возвратившись  в  настоящее,  --
почему же была задержка? И кстати, сколько всего членов экипажа?
     --  Э,  подожди, Николай Константинович.  Я понимаю, что ты ас. Но этот
пунктик тоже немаловажный. Пока отвечу на первый вопрос.
     Нестеров  подумал,  что  Снегова  он обязательно заберет к  себе,  едва
появится  хоть  одна вакантная  должность.  Толковый  парень, хоть и заядлый
семьянин.  По  всем ведомствам  гремит его любовь к жене, слухи  о том,  что
работа для  Снегова  -- лишь перерыв  между исполнением супружеского долга в
широком  смысле. Вот и за эти  три часа Снегов  уже три раза  позвонил жене,
успокаивая ее и виновато щебеча что-то нежное и трогательное.
     --  Сначала  о  Моисеевой. Ее  провожала  мать.  Все,  кого  я опросил,
запомнили  обех  женщин,  потому  что они  очень  бурно выясняли  отношения.
Семейка, видимо, еще  та. Я выяснил. Здесь,  в Москве,  у нее  мать, отчим и
сводный  брат.  Сама Моисеева -- москвичка, закончила институт,  сразу вышла
замуж и уехала в  Уренгой,  где у мужа  была квартира. Она  не столько замуж
вышла, как ушла "в жены" от отчима и матери.
     Мать шерстила  ей  хвост  на  весь  аэропорт. Обвиняла в неумении жить.
Говорила, что пора  заводить детей,  одновременно  советовала бросать  этого
оболтуса, требовала,  чтобы  дочь помогала  ей, присылала  деньги. В  общем,
разошлась тетенька не на шутку. Елена Ивановна ей отвечала тоже не тихо, вот
они и запечатлелись в памяти современников...
     -- Ясно. А Терехов?
     --  Я стал опрашивать экипаж по отдельности. Почему Терехов не проходил
паспортного контроля,  и сосед  его  слева тоже? Кстати,  билет  Терехова до
Уренгоя и впрямь не найден. Это я уже потом сообразил уточнить. И мужик тот,
что двоих в Уренгое пришил, паспортный контроль во Внукове тоже не проходил.
Как  же,  спрашиваю,  они к  вам на  самолет  попали? Один наконец  решился.
Объяснил. Никакой  нехватки  топлива не было. За объединение рейсов  команде
платят повышенные тарифы, да и число летных часов ставят как за два рейса --
это  теперь  практикуется.  Но  главное,  погода  тоже  была  нормальная.  А
самолетик-то наш  только  за полчаса  до  вылета в  Уренгой  приземлился  на
российской земле.
     -- Этого  и  следовало ожидать.  Мог бы с этого и начинать, потому  что
ведь ясно, что твой самолет и мой самолет -- это один и тот же самолет, вот.
     -- Красиво сказано, товарищ генерал, -- засмеялся Снегов.
     --  Что же мы  имеем? Имеем ли  мы Ил-86, доставивший нам полторы сотни
змей для производства синтетического наркотика, одна  из которых элементарно
выползла из сумки и оказалась с  гражданином Тереховым в одном месте в  одно
время?
     -- О  да,  --  Снегов склонил голову  перед  мудрым  старейшиной,  хотя
Нестеров  был не намного  старше своего  друга.  -- Я тогда, правда,  еще не
знал, откуда именно прилетел борт, но этот  стюард, Фоменко его фамилия, все
разложил в красках. Кажется, команда не очень  довольна оплатой, но при этом
все боятся потерять работу.
     -- Ну да, из разряда: "Мой муж -- подонок, но верните мне мужа".
     -- Вот  именно. Одна турфирма  зафрахтовала судно  для перевозки  раз в
неделю своих клиентов в "город-герой" Египет.
     -- Египет -- это страна, -- поправил Нестеров.
     --  Значит, в Каир. Не был -- не знаю. Вот и молчали эти  молчуны, чтоб
фирму от лишних хлопот, растрат и налогов уберечь, тут еще таможенные сборы.
А  ведь  подумать,  только  если  бы  они  сразу в  Новом  Уренгое  поведали
следователям, что два мужика прилетели  вместе  аж из городу Каира, глядишь,
семейство Искольдских было бы живо.
     Как-то расслабляюще  подействовал кофе  с  коньяком  на Снегова,  да  и
Нестеров повеселел, и глаза его теперь горели, как тридцать лет назад, когда
он был назначен прокурором района.
     -- Ну, а что твой Терехов?
     --  Терехов  и его спутник, заметьте -- спутник, а не спутница,  летели
вместе из Каира и  во  Внукове не высаживались.  Фоменко говорит, что, может
быть, дали кому-то на лапу. Установить это можно, но было некогда, тут такое
закрутилось. Да и  всего-то  два  дня  прошло,  как я задание  получил. Вот,
собственно, и все. Теперь твоя очередь.
     Нестеров  интригующе помолчал,  а  потом,  совсем  по-мальчишечьи  вжав
голову в плечи и состроив смешную рожицу, заявил:
     -- А у меня змей украли...

     5
     Было дождливое  ноябрьское  утро. Небо  нависало над  небольшим  желтым
строением, спрятанным в отдаленном лесистом углу  зоопарка,  оно налегало на
крышу  своей  иссиня-черной  грудью,  готовое   раздавить  и  крышу,  и  это
старенькое  строеньице,  желтеющее  издалека,   будто  выхваченное  из  тьмы
невидимым лучом солнца. Это был  домик Козловского, его  лаборатория, где он
жил большую часть недели, уезжая к себе в Мытищи лишь на выходные.
     Старичок,  как  обычно, проснулся рано.  Почувствовал сначала легкость:
словно  впервые  за  много  лет  выспался  по-настоящему.  Но  не  успел  он
потянуться,  как  кровь  ударила  ему  в  голову,  и  он ощутил  болезненную
пульсацию в основании шеи и в затылке.
     Не  заходя  в  лаборантскую,  где   вдоль  стен  на   стеллажах  стояли
многочисленные клетки,  террариумы и техника  для  исследований, он прошел в
кухню, умылся холодной водой,  еле льющейся тонкой струйкой в большую старую
раковину, под  каплями воды  звучавшую клавесином. Потом сварил  себе воду в
кастрюльке и заварил чай. Погода всегда отражалась на его самочувствии и его
настроении.  Он одновременно  и  любил и  не любил болезнь: с одной стороны,
ломота  в суставах, отеки ног и  рук никакой радости не  доставляли,  а -- с
другой  --  состояние  хандры  было  самым  плодотворным  в его  занятиях  с
животными. Все  рабочие зоопарка  называли его  "доктор  Айболит", и  вид  у
Козловского последние тридцать лет был соответствующий.
     Он поседел,  когда умерла его первая жена. Узнал об этом случайно.  Она
была его однокурсницей по медицинскому институту. После развода их отношения
медленно сошли  на  нет. Только краем уха  Федор  Иванович  ловил  жиденькие
сведения  о ее новой  несчастливой семейной жизни. Он ее  любил. Он любил ее
истерической любовью  и в расставании он часто приходил к ее дому, смотрел в
окна, поджидал у работы  и сталкивался как бы  невзначай, когда  кончался ее
рабочий  день.  А она  ушла к тренеру, к  спортсмену,  высокому  и денежному
легкоатлету, который очень скоро спился и втянул в свое пьянство и ее, Зою.
     Однажды,  когда Федор Иванович уже пытался наладить  семейную  жизнь  с
другой женщиной и у них уже родилась дочь, ему позвонили однокурсники: давно
ли  он видел Зою? Видел давно, но на прошлой  неделе  они созванивались. Она
жалобно  рассказывала о своей жизни, бездетности и  полном безденежье. Он не
торопился  предлагать ей свою  помощь.  Только недавно боль стала  отпускать
его. А любой контакт с ней мог эту боль вернуть.
     Зоя подрабатывала уборщицей  подъезда. Теперь же  подъезд запущен, а  в
квартире никто  не отвечает. Козловский  подъехал  к уже собравшимся у  дома
сокурсникам и собутыльникам,  милиция стояла в сторонке, почему-то  поджидая
именно его.
     Они  лежали на разных кроватях, в  черных  пятнах засохшей крови. Возле
спортсмена  --  записка.  Все  сделал он,  Зоин супруг. Все  объяснил.  Мол,
решение  приняли совместно, уходят из жизни  из-за того, что осознают, каким
быдлом  стали,  а  возможности выкарабкаться  из нищеты  и алкоголизма нету.
Умирал он долго. А Зою ударил ножом в сердце, и она тут  же  скончалась. Вот
тогда-то Козловский  поседел, стал похожим на Айболита с горестными глазами.
Он отдалился от всех, переехал в эту сторожку зоопарка, администрация только
приветствовала такие бесплатные ночные дежурства доктора.
     Его увлечением стали змеи. Он несколько раз уезжал в длительные годовые
экспедиции в Среднюю  Азию. К нему обращались за помощью даже  старые жители
Тянь-Шаня,  не  говоря  уж  о Москве.  И  вот  теперь  подарок откуда-то  из
Нубийской  пустыни  или   из  Нила:  пятнадцать  видов  пресмыкающихся,  все
ядовитые.
     Козловский согрелся чаем с  большим бутербродом, посмотрел на небо: уже
светало.  В лаборантской не было  ни единого окна, кроме  вделанного в крышу
стеклянного люка, из-за которого  Федор  Иванович называл свой домик  ГУМом.
Скоро  можно будет работать. Предстояло пересчитать змей, рассортировать  их
по небольшим секциям, принести им травы и хоть какой-то еды.
     Сначала, не найдя огромного  террариума на  месте, он  стал его искать.
Потом спохватился: что же он делает? Где тут еще можно поставить террариум и
кто мог  его переставить?  Козловский разнервничался,  сел  на тахту  и стал
машинально обегать  комнату взглядом: что же с ним такое, неужели  он забыл,
что вчера  террариум у него забрали, что  его вообще сюда не приносили? Нет,
приносили и не забирали:  он помнил свои движения, как он смахнул что-то  со
стола,  прямо под люком,  как поставили террариум, как милиционер  пожал ему
руку.
     Через  час  Нестеров,  вынутый  из  теплой  постели  звонком  дежурного
офицера,  шел  по  зоопарку.  Вольеры,  огороженные высокими  металлическими
сетками,  были  пусты. Над  зоопарком висел туман. Только  кричали птицы или
обезьяны, и кто-то невидимый перескакивал с ветки на ветку. Нестеров перешел
во  вторую  часть  зоопарка,  дорожка вела  через  мостик,  обогнула пруд  с
островом  посередине. Наконец  сопровождающий его  от самого входа суетливый
серпентолог  показал   рукой  на  поляну,   за  которой   чернел  прямо-таки
немосковский сосновый бор. В стволах деревьев пряталась желтая избушка.
     -- Вот моя берлога, милости прошу.
     Нестеров сел на тахту и положил  на колени свой чемоданчик. Минут через
двадцать под окном хлопнула дверца служебной машины, которую Нестеров послал
за экспертом и Женечкой. Они привезли с собой двух понятых. Нестеров мог уже
точно сказать, что на  месте пропажи змей следов  постороннего посетителя не
обнаружено. Козловский в десятый раз повторил, что в его домик уже несколько
месяцев никто не входил.
     Картина  похищения   змей  определилась  быстро.   Прокурор-криминалист
Полторецкий  осмотрел кухню и  увидел на столе чашку  с недопитым  чаем.  Он
вернулся в комнату, где обычно спал Козловский, в которой кроме стола, тахты
и огромного шкафа с пыльными книгами ничего не было, и взял другую чашку.
     -- Скажите, Федор Иванович, вы свои двери запираете, когда уходите?
     -- Захлопываю,  там защелка. Хочешь не  хочешь, дверь закрывается  сама
собой.
     --  На  этой вашей защелке свежие царапины  от ножа или  отвертки. Этот
замок может открыть любой, кому это понадобится -- без ключа, заметьте.
     Полторецкий  так и стоял с чашками в руках.  Чем-то неуловимым они были
схожи  с Козловским.  Обоим  было  за шестьдесят, оба  были  худы, но что-то
другое, очень тонкое отметил Нестеров. Может быть, нечто щемящее во взгляде,
может, пристрастие к собственному делу, может, еще что...
     -- Вы сегодня завтракали? -- спросил Полторецкий.
     -- Пил чай. А почему вы спрашиваете?
     -- Какой же чай утренний, а какой вчерашний? Вы ведь и на сон  грядущий
чайком побаловались.
     -- Вот с этой чашкой в руках я сегодня обнаружил пропажу.
     Полторецкий молча  ушел, оставив в покое  утренний  чай. Пока  Нестеров
лазил к  люку  в потолке, Полторецкий сделал анализ вечернего чая.  Как он и
предполагал,  в чашке оказался  крепкий  раствор  клофелина, безопасного для
здоровья, но действующего безотказно первые три часа.  На вкус чай нисколько
не  изменился.  Этим  средством  пользуются  все  проститутки,  промышляющие
ограблением своих клиентов.
     --  Ну, как там,  Николай Константинович?  Ой, не  упадите! -- щебетала
Женечка, поддерживая слезающего с крыши Нестерова.
     -- Похоже, никто  ни про какой  люк и не  знал. Закрыт намертво,  зарос
грязью  и мхом по всему периметру.  Да его и не  видно  с улицы. Все гораздо
проще: замок открывали ножичком. Причем не единожды.
     --  Да  что вы  такое говорите, как  же  это могло  быть? -- возмутился
наконец Козловский. -- Объясните мне, как  могли мимо меня пронести огромный
стеклянный  террариум,  ходили  тут...  Я   от  собственного  вздоха   ночью
просыпаюсь.
     -- Но ведь вас вчера угостили снотворным, Федор Иванович.
     -- Ну, вот как  раз этого-то я  и не понимаю. Ведь мы с майором милиции
вчера вместе приехали, и я  больше из домика  не выходил. Кто  и  когда  мог
пробраться ко мне на кухню и подсыпать снотворное?
     Нестеров  попросил  Женечку   осмотреть  окрестности.  Не  пронесли  же
преступники террариум по всему городу. Да и через забор зоопарка  перелезать
с  ним  было   несподручно.  Заодно   надо  было  проверить  следы  ног  или
протекторов, чем черт не шутит.
     -- Я  так полагаю,  -- мягко  сказал он, повернувшись к Козловскому, --
это   было   спланировано  заранее.  Вообще  вся  операция  со  змеями  была
спланирована заранее. Ведь нетрудно догадаться, куда повезут бесхозных змей,
обнаруженных в  московском аэропорту,  не в медицинскую же академию. Первое,
что  приходит на  ум, --  это, конечно,  зоопарк.  Нетрудно  установить, что
"змеелог" Козловский  непременно возьмет змей под  свою  опеку, хотя  бы  на
первое  время.  Думаю,  преступники  выходили  на   сотрудников  зоопарка  с
расспросами о специалистах в этой  области. Может быть, спрашивали, кому  бы
сдать змею, которую принес  сынишка  из леса и  которая  выросла в ванной до
фантастических размеров. Видите, как все просто.
     -- И пока мы с вами были в аэропорту, преступники  проследили, что  вас
вызвали в аэропорт, уверенно поделились с вами снотворным и обследовали  ваш
замок, -- добавил Полторецкий.
     --  Но, Боже мой, это же так натянуто! Ведь они  рисковали. А что, если
бы змей увезли в другое место? Они бы потеряли свои миллионы долларов.
     -- Ну,  наверное, они и эту возможность  проиграли.  Вызволили бы своих
змей и из другого хранилища. Наверняка слежка была  от  самого аэропорта. Во
всяком случае, им было ради чего рисковать.
     Нестеров разузнал по своим каналам, что в Египте змей продают на рынке,
а  если выйти напрямую  на ловцов змей, то пресмыкающиеся вообще обходятся в
копейки,   то  есть  в   центы.  В  результате  же  каждая   змея   приносит
тысячедолларовую прибыль. Из  ее яда, туловища и  черепа добывают не  только
наркотик, к которому уже пристрастились многие звезды и миллионеры и который
по  своему  воздействию в пять тысяч раз сильнее морфина, но и сильное сырье
для наркоза; при этом люди платят бешеные деньги анестезиологам, чтобы перед
операцией их укололи  именно этим лекарством: неплохо получить  удовольствие
во  время  операции.  Но дело в том,  что  малейшее несоблюдение пропорций в
составе анестезии  или  наркотической инъекции  -- и  человеческое сердце не
выдерживает двойной нагрузки. В результате летальный исход.
     В  двух  частных  клиниках  и  одной  городской больнице  уже  выясняют
обстоятельства странных  передозировок наркоза, в результате которых погибли
люди.  Трудно  только  найти  следы  поставщиков.  А  преступники  в  масках
анестезиологов молчат, хоть и установлено,  что все они связаны между собой.
Все  МВД  и прокуратура города поставлены  на  ноги.  Распространение  этого
наркотика чревато тысячами смертей ни в чем не повинных людей.
     С задания  вернулась  Женечка и  радостно сообщила,  что  невдалеке,  в
лесочке, она обнаружила разбитый террариум и следы двух пар обуви. На стекле
остались отпечатки пальцев.
     6
     Нестеров еще не знал, зачем он  гнал свою "Волгу"  на Речной вокзал,  к
Сапаровой.  Он  размышлял: если сумку  планировалось оставить  в  аэропорту,
Сапарова  могла  просто  выдумать знакомого  Валерия,  который  якобы просил
оформить багаж на себя. Хотя, с другой стороны, возникают вопросы: зачем она
засветилась  с этим квиточком? и  как  египетская таможня  выпустила змей из
страны? Это оставалось загадкой.
     На звонок  никто не ответил. Нестерову пришлось  обходить дом с улицы и
забираться на балкон по узкой кирпичной стене. Балконная дверь была закрыта.
В квартире никого не было. Во всяком случае, в этой комнате, находившейся за
балконной дверью.
     Сапарова   исчезла.  Нестеров  оставил   у  дома  "семерку",   то  есть
сотрудников службы наружного наблюдения, а сам осторожно проник в квартиру с
помощью  специальных  приспособлений  и  отмычек  и  обследовал  ее.  Ничего
подозрительного.
     Нестеров объявил Сапарову во всероссийский розыск.
     Пальчики,   оставленные   на   стекле  террариума   возле  лаборантской
Козловского, в картотеке  не значились.  День спустя Нестеров еще раз поехал
на квартиру Сапаровой и снял все возможные отпечатки с посуды и мебели. Пара
отпечатков  соответствовала найденным на стекле разбитого террариума. Ну, не
могла же почтенная  дама лазить  ночью к серпентологу и вытаскивать огромный
террариум! Значит, эту работу выполнил кто-то другой.
     Нестеров  строил  версии  вокруг  персоны  Сапаровой.  Он выяснил,  что
женщина   всю  жизнь  проработала  врачом  в  закрытой   поликлинике   имени
Дзержинского, была там на хорошем  счету,  сейчас  -- заведующая кафедрой  в
институте.  В поликлинике ему подтвердили: с самого окончания войны Сапарова
поселилась в Москве с мужем, тоже военным медиком.
     Вот и все.  Ни соседи, ни в  ЖЭКе  ничего не  могли  сказать о Веронике
Сергеевне. В этом  доме она жила пять лет, детей у нее не было, да  и вообще
никаких родственных связей в Москве установить  не удалось.  Она выходила из
дому  утром,  возвращалась вечером,  выходила  в  магазин,  но  когда кто-то
по-соседски  звонил  ей в  дверь,  скажем, одолжить  спички или соль, она не
открывала.
     Жительница   квартиры    на   первом    этаже,   мать    двух    рослых
близнецов-одиннадцатиклассников,  видела Сапарову  выходившей  из дому  рано
утром того дня, когда обнаружилась  пропажа змей. Значит, ночь она провела у
себя и  только наутро поехала на встречу, возможно,  с грабителями. Но вдруг
никаких  наркотиков  и  не  существует:  мало  ли  зачем  понадобились  змеи
семидесятипятилетней даме благородных кровей -- может, она использует их для
омоложения.

     Мысли Нестерова прервал телефонный звонок. Звонил Снегов:
     --  Слушай,  Коля,  сразу по  прилете  из  Уренгоя  обратно в Москву из
команды пропала стюардесса Раиса Воробьева. Жительница Мытищ. Мне это только
вчера  поздно вечером сообщили. Я дал своим ребятам задание съездить к ней в
гости.   Бортпроводник   Виктор   Фоменко   сообщил,   что   она  ушла   без
предупреждения,  на  следующий  рейс  не  явилась, на  телефонные звонки  не
отвечает. Точнее,  трубку берет ее мать  и не хочет говорить, где  ее  дочь.
Неясно: к твоему или  к моему делу относится  эта девица? Мне кажется, что к
твоему. Не хочешь ее навестить?
     -- Ну, ты свяжись со своими-то, чего меня гонять.
     Нестеров  устало  зевнул,  почувствовал,  что  еще  немного  --  и  сон
окончательно сморит его.
     Тихо пробравшись в свою комнату, Нестеров разделся и юркнул под одеяло,
прижавшись в теплой спине жены.
     Но  выспаться  ему  не  удалось.  Он  был  слишком  взбудоражен,  чтобы
остановиться. Мысленно он продолжал вычерчивать схемы расследования. Ему все
отчетливее, все понятнее  становилось  насколько опасны змеи, их количество,
привезенное  в  Москву.   И  кто   знает,  какими  еще  каналами  пользуются
изготовители для доставки сырья в Москву. И тут Нестеров вспомнил одну фразу
Снегова. Рассудок его, что ли, в тот момент отключился? Снегов сказал:
     -- Из команды пропала стюардесса Раиса Воробьева. Жительница Мытищ...
     Но ведь Козловский имел в Мытищах регистрацию, то бишь -- прописку. И у
него там квартира, а в этой квартире жена и дочь.
     Нестеров  вскочил  как ужаленный.  Нет, спать  все-таки очень хотелось.
Кости  ломило,  ощущалась  тяжесть   в  голове.  Предзимье  прямо-таки  всех
"достало". Слякоть, темень, сонливость. Да и ветер вон какой поднялся. Кроны
деревьев  за  окном  раскачивало  чуть  не до земли, кромешная тьма  накрыла
Москву.
     Неудобно  было  будить водителя.  Он  ведь  тоже  человек,  только  что
вернулся домой. Да и чего ехать в Мытищи в такую рань?..

     С   самого  утра,   едва  позавтракав,  Николай   Константинович   стал
названивать  Снегову. Но  ни на работе,  ни дома никто не отвечал.  Тогда он
быстро собрался, выглянул в окно и, убедившись, что под проливным дождем уже
чернеет  внизу его "Волга", дал  жене рабочий  номер  Снегова,  попросил  ее
дозваниваться, а сам сразу же поехал к нему на службу.
     Только Снегов вошел в свой кабинет, как Нестеров ворвался вслед за ним,
и  тут же  зазвонил прямой городской  аппарат.  Снегов  обреченно  вздохнул,
посмотрел на Нестерова и поднял трубку.
     --  Слушаю,  козлик,  слушаю,  зайка,  --  но   тут  его  сонные  глаза
округлились, и он покраснел, --  извините, Анна Михайловна,  спасибо, он уже
здесь и, кажется, сейчас заключит меня в объятия.
     Нестеров,  еле сдерживая свое волнение, объяснил Снегову причину своего
столь раннего вторжения.
     --  Раз уж мы  с  тобой в  связке, извини,  но работа -- главное. Давай
вызывай своих ребят, кто в Мытищи ездил.
     Через  пятнадцать  минут  в  кабинете старшего следователя транспортной
прокуратуры Снегова собралась  вся его команда. Нестеров  громко позавидовал
другу.
     Ребята  отправились  вчера  к  гражданке  Воробьевой  Раисе  Федоровне,
проживающей в Мытищах, чтобы лично вручить  повестку  к следователю, а также
разузнать  причину неявки на работу.  Дома оказалась  только мать. Ее полное
имя -- Нина Ивановна Козловская.
     Нестеров так и взвился: вот это совпадение!
     -- С этого места в деталях, пожалуйста, -- попросил он.
     Белобрысый  паренек,  немного  стесняясь генерала  ФСБ,  стал медленно,
старательно  подбирая  слова,  излагать  беседу с  Козловской на  лестничной
клетке, потому как в квартиру она их не впустила.
     Оказалось, что дочь она не видела уже месяца два. Сказала,  что обратно
в  дом ее не впустит и что уже  вставила новые замки  во все двери и даже  в
туалете.  Оперативники спросили,  не беспокоит ли  ее исчезновение дочери, и
при каких  обстоятельствах она пропала.  Женщина  вульгарно обозвала  дочь и
сказала,  что никаких обстоятельств,  кроме нового  хахаля, у  ее  дочери не
было. А также выразила надежду на то, что Бог покарает Раису за неуважение к
матери.
     -- В общем,  -- заключил докладчик, -- за такие  поездки надо раньше на
пенсию отпускать.
     -- Ну, так  и быть,  я тебя на два дня  раньше спишу на пенсию, подожди
только лет тридцать, -- пошутил Снегов.
     -- Удалось установить, кто новый знакомый Воробьевой, и, кстати, почему
у нее не фамилия родителей, раз она не замужем? -- спросил Нестеров.
     -- Ну, про фамилию-то просто. Был у нее муж, Воробьев...
     --  Да,  хорошо,  понятно,  --  перебил  Нестеров,  --  кто  такой,  не
проверяли?
     -- Не успели, товарищ генерал. А вот про нового... ну, как это...
     -- Сожителя, -- подсказал Снегов.
     -- ...да, сожитель этот какой-то аспирант-химик.
     --  Мамаша Козловская сказала,  --  добавил паренек, -- что она  ушла к
нему жить,  а  живет  он  в  Москве,  в центре.  Зовут его Толиком. То  есть
Анатолием.
     Наступила пауза.  Нестеров понимал,  что  он  поймал удачу за хвост:  и
аспирант-химик, и дочь Козловского -- все это очень точно ложилось в колоду.
     --   Ваня,  организуй   ребят  установить   место   учебы  этого  Толи,
местожительство и местопребывание гражданки Воробьевой. Детей у нее нет?
     -- Нет.
     --  Значит,  поспрашивайте  у  экипажа,  может,  кто-то   даст  приметы
сожителя. У матери приметы этого "жениха" не спрашивали?
     -- Она его никогда не видела, только по телефону.
     -- Короче, все химические вузы обойдите, а Толика этого нам с товарищем
Снеговым достаньте. Только не  светитесь,  -- приказал Нестеров.  -- Ребята,
постойте, постойте! А ну-ка, набери мне домашний  номер этой  Воробьевой, --
Снегов встал и подошел к телефонам.
     Как и предполагал Снегов, на  том  конце провода  в квартире Козловской
стоял определитель номера.
     -- Ну, кто еще раз поедет в Мытищи -- снимать показания определителя?
     Ребята  виновато  опустили головы, а  один  предположил, что  негативно
настроенная  мамаша  может и по телефону  дать  номер Толика, если  он у нее
есть.
     В  этот  момент раздался  телефонный звонок,  и женский  голос  спросил
поднявшего трубку Снегова:
     -- Вы только что набирали мой номер, что вы хотели?
     Снегов прикрыл трубку ладонью и шепнул:
     -- А разговаривает, как богиня спокойствия и счастья.
     Потом отнял  ладонь  и представился  Козловской по  полной  форме.  Ему
ничего  не  оставалось  делать,  как попросить телефон Раиного парня,  этого
Толика.  У  такой сварливой  мамаши  не  могло  не  быть  телефона  дочкиных
ухажеров. Через минуту Снегов быстро записывал номер в блокнот.
     Дело было в кармане. Общими усилиями в  тот же день  удалось установить
адрес Толика -- аспиранта химико-биологического института Анатолия Петровича
Ганичева. Гордость  института  и мамы с папой  был участником и  победителем
многих международных химических конкурсов,  в прошлом призером международных
и союзных школьных олимпиад и членом российской сборной по химии в  школьные
годы. Словом, химический гений обещал Нестерову беспокойную жизнь.
     7
     За химиком Толей  установили  наблюдение.  Дом его  находился в  старом
московском  дворе за громадами Тверской улицы. Всего-то и было  в этом  доме
два этажа, но второй выходил во двор огромным театральным балконом, от  края
до края. Нестеров, был поражен величиной этого балкона, ибо он сразу выдавал
бывшую принадлежность дома какой-то одной богатой московской семье. Выходит,
что и теперь обитатели второго этажа живут по-барски.
     К вечеру наконец-то выпал первый сверкающий в фонарном свете снег, весь
двор замело,  а  снег все падал и падал,  радуя  своей белизной и свежестью.
Окно  освещалось яркой кухонной лампой и торшером. Возле окна  маячил силуэт
высокой длинноволосой девушки.  Ни разу не  взглянув на снегопад,  не бросив
даже взгляда в окно, девушка проводила какие-то опыты, переносила с места на
место пробирки и склянки, потряхивала в воздухе колбы, смотрела их на свет.
     -- Неужели вот так  запросто можно на обозрение всей  Москве выставлять
свое  производство? --  поражался член опергруппы Володя  Полян, сидевший за
рулем машины. -- Взять бы ее сейчас, и дело с концом.
     --  Нельзя, Володя,  -- отвечал Нестеров,  --  нам эти сопляки  не  так
важны, как важны их связи, от кого они получают сырье, кому продают  готовый
товар, понимаешь?
     --  Понимаю.  Повозиться придется,  как  на  деле  Голубчика.  Помните,
товарищ генерал,  как  мы  ждали,  когда  же  он  на  поставщика  выйдет,  а
оказалось:  он  из подручных  средств сам  наркоту изобрел,  и  никаких  вам
поставок.
     -- Да, помню. Так он потом всю зону научил из обыкновенной соли и перца
с цитрамоном кайф вытягивать.
     Внезапно  Полян  ойкнул и  показал  пальцем  на  окно. Девушка  как раз
повернулась  лицом, и  наблюдатели увидели, что  это  никакая не девушка,  а
парень,  довольно-таки  мужественного вида,  только  худющий  и  с  длинными
патлами.
     -- А я  уж было подумал:  стюардесса  и химические  опыты  -- неувязка,
думаю, -- прокомментировал Нестеров. -- Ребята, а девушка там? Не видели?
     -- Была девушка, ушла утром, словно на работу. Может, она ни о чем и не
подозревает. Пацан не выходил, видно, спал. Как стемнело, начал химичить.
     Нестеров распрощался и поехал на другую точку.
     На  Речной  вокзал ехать  не было смысла.  По  рации ему  сообщили, что
никаких движений в квартире Сапаровой не происходит. Нестеров ехал в сторону
станции метро "Киевская", где были замечены передвижения мелких  покупателей
героина.  Сегодня  он  планировал   вернуться  домой  пораньше  и   все-таки
выспаться.
     Рация затрещала, и он услышал голос лейтенанта Женечки:
     -- Первый,  я третий, ведем  нашего  покупателя.  Продавца не  тронули,
пусть покажет, откуда берет товар. Ой, -- вдруг закричала Женечка, -- что же
они делают!
     -- Третий, я первый, что у вас там? -- спросил в рацию Нестеров.
     --  Милиция его  под нашим  носом взяла. Рейд  у них,  что ли, или нет,
постойте, не всех, только его одного.
     -- Выходите на  них и  забирайте  подопечного  себе. Это приказ.  Можно
светиться.
     Женя  удивилась,  но приказ самого Нестерова -- есть приказ.  Светиться
так светиться. Значит, другого не дано.
     И  Женечка  в  потертых  голубых  "левисах"  с мохнатыми  дырочками  на
коленках и  коротенькой  рокерской курточке с металликой поторопилась следом
за милицией. Не успела она  сказать  "постойте" и ухватить одного за локоть,
как этот милицейский локоть нервно дернулся и заехал ей в челюсть.
     -- Не лезь, киса, а ну возьми ее в отделение.
     Женечка   растерялась,  отступив  на  шаг.  Хорошо,  вовремя  подоспели
оперативники,  два  сопровождавших  ее  офицера, стоявших  в  разных  местах
разветвленного  перехода. Они, конечно, не  могли кричать  на весь переход о
своей принадлежности  ФСБ, а милиция сперва подумала, что  задержанного  ими
наркомана хотят дерзко отбить сотоварищи, видок у них был еще тот.  Но Тихон
тихо шепнул им, подлетая и ограждая Женечку от занесенного над ней кулака:
     -- Осторожно,  ребята. ФСБ,  а  это  наша Мата Хари.  Блин,  сынки, вас
просили  на  нашего парня лезть?! -- вскипал потихоньку  Тихон,  перетягивая
задержанного на себя.
     -- Ничего не  знаю,  -- стоял  на своем  крепкий мент,  оттаскивая того
обратно, -- да вы  что?! У нас план, мы этого продавца давно  разрабатываем.
Вы чего ему крышуете, вы же светитесь.
     -- Так, я сейчас вас задержу за пособничество, а еще за содействие,  за
непринятие мер. Женя, вызывай наряд.
     В этот момент Женечка увидела невдалеке какого-то  весьма  импозантного
долговязого субъекта.  Субъект улыбался и смотрел на разворачивающуюся сцену
профессионально,  как  режиссер  на съемках  исторического  фильма.  Женечка
обиделась и, увидев  у субъекта торчащий на ремне брюк сотовый телефон, дала
по рации команду "пеленг". И сразу же по  импульсам,  излучаемым  из тех  же
штанов,  было  установлено,  что  хозяин  телефона  --  бывший  оперативник,
работник  органов  МВД и  налоговой полиции,  а ныне  достопочтенный адвокат
Александр  Обозов, к тому же  еще --  помощник президента Гильдии российских
адвокатов и как раз -- адвокат по  таким вот  (когда человека  хватают ни за
что, ни про что) делам.
     Женечка стрельнула глазками в сторону непрошеного адвоката и, казалось,
тут же забыла о нем. Потом отошла в сторонку  и стала жужжать в рацию. Рация
жужжала ей в ответ.  Сговорились на том, что задержание оформят  в отделении
милиции, а потом передадут ФСБ.
     Вот в это отделение к  Киевскому вокзалу и ехал теперь Нестеров. Дело в
том, что, по  оперативным данным, покупатель,  за которым остались наблюдать
двое офицеров  безопасности,  снабжал  свой  контингент  наркотиком  ВС-231,
главным компонентом которого и был змеиный яд.
     Нестеров  подоспел  вовремя.  Не  глядя  на  присутствие представителей
"конкурирующей"  организации,  милиционеры из местного отделения  проволокли
парня, осыпая его ударами резиновых дубинок, в обшарпанную дежурку, впихнули
за решетку  (обезьянник), в угол комнаты. Там уже сидели пятеро человек: три
проститутки  и  двое  мужчин  кавказского  типа. Милиционеры  демонстративно
начали оформление с проституток, до парня  дошла очередь, когда Нестеров уже
входил в отделение.
     Минуя  своих  подчиненных,  стоящих  тут  же,  у  входа, он сунул  свое
удостоверение пишущему протокол задержания лейтенанту,  а когда тот, на  миг
подняв голову, продолжил писать, Нестеров стукнул кулаком по перегородке, за
которой сидел дежурный милиционер, и крикнул: "Встать, засранец!"
     Тот испуганно вскочил и отошел к стене, решил, наверное, что его сейчас
будут бить. Второй тоже встал и одернулся.
     -- Который наш? -- рявкнул Нестеров самым громким голосом, оборачиваясь
к своим и сверкая глазами.
     Те  тоже  привстали  и нерешительно посматривали  на  своего шефа. Даже
задержанные ухватились за  прутья решетки  и  с надеждой  смотрели на  Ивана
Грозного.
     -- Полдевятого, -- ответил испуганный милиционер, которому послышалось:
"который час".
     Нестеров  приказал отвести  задержанного за  покупку  и транспортировку
наркотиков Леонида Викторовича Веселого в свою машину.
     Милиционеры  побоялись  спросить  его,  как  же  быть  с  протоколом  и
оформлением передачи задержанного органам ФСБ. Побоялись.
     Что делать: частенько бывает, что хвост машет собакой, а не наоборот.
     8
     Нестеров  не  стал  подниматься  в  кабинет,   поручил   своему  отряду
препроводить задержанного в следственный изолятор, а  сам помчался домой. Он
чувствовал: еще немного -- и  он заснет  на ходу, просто  выключится. Но  не
останавливаться же,  как Штирлицу, на развилке, чтобы, склонившись над рулем
покемарить по-разведчески двадцать минут. И потом тот был штандартенфюрером,
а не генералом ФСБ.
     Входная  дверь   почему-то  была  открыта,  это  показалось   Нестерову
подозрительным.  Он  тихонько  вошел в  прихожую и,  не  включая  свет, стал
разуваться.  На  коврике  стояли  чужие  мужские  сапоги. Из  кухни слышался
мужской голос. Детей не было,  сын  Володька  уехал  к  тетке в  Карелию  на
каникулы,  а  дочь  Верочка  --  слушательница  подготовительного  отделения
юридического факультета МГОУ -- на  экскурсию по Золотому кольцу. Нестеров с
неудовольствием вспомнил,  что  увидел как-то на  плече дочери красно-черную
татуировку. Он  тогда  ничего не сказал, запомнил только ее вид, а  потом на
службе  установил,  что  такой  формы  татуировки делают  девчонки,  которые
потеряли невинность до  пятнадцати лет. Тогда  он чуть не получил инфаркт. А
теперь вот -- жена...
     -- Оставайся, -- ласково  говорила Анна Михайловна  гостю,  --  Николай
ведет расследование, опять,  наверное, заночует на службе, у него там диван.
Широкий, между прочим, -- тихо добавила Анна Михайловна.
     Нестеров выронил ботинок из рук.
     После долгой паузы мужчина сказал:
     --  Дорогая моя, может быть, поедем ко мне?  Ты  ведь мне обещала взять
отпуск и поехать со мной к морю, как тогда, когда мы впервые встретились?
     Нестерову спать расхотелось. Он молча стоял  в  темноте прихожей и ушам
своим не верил.
     --  Он, наверное, не поверит своим ушам, когда я скажу ему об этом,  --
плавно, почти напевая, отвечала Анна Михайловна, -- ты  же знаешь,  какой он
подозрительный, мнительный и ранимый.
     -- Прошу тебя, поедем сейчас ко мне на дачу, я баньку такую отстроил...
     -- Тебя так долго не было, -- пролепетала Анна Михайловна, но вдруг тон
ее изменился  и  она  громко  договорила,  -- что он вот уже  пять минут нас
подслушивает, а голос твой узнать не может, друг называется.
     --  Да,  и  не  говорите,  Анечка,  тоже  мне следопыт, уже,  наверное,
пистолет из  кобуры  достал, может, у него  со слухом  что-то, или  он ждет,
когда можно будет застукать нас на месте преступления.
     Тут до Нестерова дошло, где он слышал этот голос. Он вышел из-за угла и
расплылся в довольной улыбке.
     -- Ну, Алтухов, а ведь я пристрелить мог вас обоих, -- косясь на друга,
шелестел Нестеров все еще растерянно. Шутка ему не понравилась.
     --  Горяч,  горяч,  --  смеялась Анна  Михайловна, --  здорово мы  тебя
разыграли.
     -- Ты смотри, Анют, не  увлекайся розыгрышами,  могу  от усталости и не
понять юмора.
     Нестерова  сильно  встряхнули те  чувства, которые он  испытал,  стоя в
прихожей.
     -- Ладно, что же ты гостя не кормишь?
     -- Экономлю физические силы: тебя ждали.
     --   Алтухов,  старик,  откуда  ты  свалился?  --  Нестеров  наконец-то
очухался,  и они  обнялись с другом, а в последнее время и  мужем лейтенанта
Женечки Железновой.
     Он говорил, что попал теперь в четвертое измерение: друг стал мужем его
помощницы, а дочь  бывшего однокурсника, Женечка,  стала женой его коллеги и
друга. Замкнутый  круг и  сплошное нарушение  трудового  законодательства  и
служебных уставов.
     Пошли в комнату: Анна Михайловна не любила, чтобы ей  мешали готовить и
собирать  на стол. Едоки должны были  являться к трапезе,  когда  живописная
картина сервировки и вкусно пахнущих соблазнительных яств уже завершена.
     -- Костенька, по тебе жена истосковалась, где тебя носит? --  спрашивал
Нестеров, усаживаясь в кресло и потягиваясь.
     -- Куда Родина пошлет, -- односложно отвечал Алтухов.
     Он, как  обычно, лоснился бронзовым загаром на коричневом лице. Хотя  в
последнее  время заметно сдал, шея  почему-то пошла морщинами,  но лицо было
еще гладкое.
     -- Как там поживают буржуины проклятые, буржуинствуют? Рассказывай.

     -- "Чайки манят нас в Порт-Саид"... -- кстати, Коля --  это город такой
на северо-востоке Египта, на побережье Средиземного моря,  у входа в Суэцкий
канал...
     Ветер зной из пустыни донес.
     Остается направо -- Крит,
     А налево -- милый Родос.
     -- Что-что? -- изумился Нестеров. -- Так ты был в Африке? А случайно не
в Северной Африке был?
     Алтухов  кивнул,  а  Нестеров  расстегнул  верхние  пуговицы рубашки  и
закатал рукава, он  уже не сомневался,  что само провидение участвует в том,
чтобы сводить его с  Алтуховым на одних и тех же расследованиях,  на одних и
тех же дорогах.
     -- Их замечают в пустыне -- ventuntur in desertis.
     -- Чего ты  так  разволновался, что с тобой? -- удивился Алтухов.  -- Я
все тебе расскажу, но сначала ответствуй, где моя женщина, куда ты ее дел?
     -- Женечка? Соскучился? Скоро приедет уже, если еще не приехала. У  нас
сегодня был трудный день, возились со всякими подонками.
     Алтухов позвонил домой и действительно застал жену, только что вошедшую
в квартиру. Нестеров вытянул трубку из рук друга и пригласил Женечку к себе.
Потом  налил себе и Алтухову по пятьдесят  граммов водки и, махнув  рукой на
сон  и  отдых,  набрал  номер  Снегова.  Алтухов  с  беспокойством   спросил
Нестерова, уверен ли он в том, что делает.
     -- Ты ведь случай с пропавшим гражданином России разбирать ездил?
     Алтухов  так  и  ахнул: откуда?  Откуда  мог  узнать  Нестеров про  его
задание?
     -- Интуиция, брат, плюс эрудиция, -- похвастался Нестеров. -- Ну, нашел
ты своего Терехова?
     -- Пока  что да,  --  ответил  Алтухов, -- но  там  такое!  Лучше  и не
спрашивай!
     Нестеров вызвал Снегова к себе, крикнул жене на кухню, что гостей будет
втрое больше и прилип к Алтухову всем своим вниманием.
     -- Что это значит:  ты его  пока что нашел? Давай  в общих чертах, пока
народ не подъехал.
     Алтухов поведал Нестерову странную историю о  дальнейшей судьбе Евгения
Олеговича Терехова на египетской земле.
     -- Послушай, ну это же просто фантастика, ты  ведь  помнишь, Костя, как
мы  с тобой в институте  столкнулись,  еще  на вступительных: сели  за  одну
парту, напичканную шпорами, а?  И как мы эти шпоры себе в  штаны запихивали,
чтобы в конце  сочинения на нас не  подумали? Как в семьдесят пятом  чуть не
поубивали друг друга  в перестрелке с бандой Арнольда Бочина,  а  оказалось,
что делом занимались  наши ведомства с двух сторон, так и подошли к их даче.
Помнишь,  было  даже  так, что твой  отец в юности чуть  не  женился на моей
мамочке? Это же просто судьба! Теперь ты  уже сделал половину моей работы  в
этом расследовании, а я только узнаю!
     --  Да  ты  погоди,  --  перебил  его  Алтухов,  --  это  еще  не  все.
Дипломатические  делишки  --   ладно.  Сейчас  египетская  полиция  вплотную
занимается русской наркомафией, и выясняются жуткие вещи: там у  них столько
наших граждан пропало,  как в воды  Нила кануло, что Чичиков бы позавидовал.
Стали  смотреть списки въехавших в страну  по туристическим  путевкам в этом
сезоне  --  человек  двадцать  не  выехало  обратно ни водным  путем, ни  на
верблюдах  ни  в  какую  из  сторон.  А  ведь  среди   перебежчиков  высокие
государственные чиновники, чувствуешь, чем пахнет? Мало ли  какую информацию
они из России вывезли, этого же никто не  контролирует. Прямо принудительное
паломничество...
     -- Ты хочешь сказать, что пропавшие могли оказаться шпионами?..
     --  Коленька,  не знаю,  меня  вызвали  в  Москву,  мне  еще  предстоит
вернуться в Каир. Есть информация от египетских спецслужб, что на территории
их  страны готовятся  боевые группы  для  переправки  к нам с  целью подрыва
нефтегазового комплекса. Нефть обесценивается, потому  что ее стало чересчур
много. Своих собратьев в мусульманских странах они трогать не станут,  а вот
нашу нефть и наш газ завалить обломками вышек, перерабатывающих комбинатов и
трубопроводов -- это для них дело  святое, даже суперсвятое. Чечня опять же.
Московскими терактами они не ограничатся. Ты чувствуешь,  к  чему я?  Теперь
твоя очередь. Почему ты Тереховым интересуешься? Местное телевидение тоже им
интересуется, кричит о нарушении  прав человека при передвижении по  планете
Земля. У них там повсюду телевидение кабельное.
     -- А я думал, сучье, -- сострил Нестеров.
     Нестеров услышал  звонок,  Анна  Михайловна открыла дверь,  в  прихожей
послышались голоса Снегова и Женечки.
     -- Жена, -- выдохнул Алтухов и  бросился  в коридор, как будто  Женечка
вернулась с пятилетней войны.
     Она была в  той же курточке и джинсиках, Нестерову показалось, что так,
как она сейчас -- со всего разбегу, с визгом и счастьем на лице -- бросаются
на шею  отцу.  Алтухов поднял  ее на мгновение своими сильными руками, сжал,
словно ствол березки.
     Они расцеловались у  всех на глазах и, нежно держа друг друга за плечи,
не  могли оторвать взгляда друг от друга. У Нестерова  приятно  защекотало в
солнечном сплетении и пересохло в горле.
     -- Пошли, пошли, -- голосисто позвала  Анна Михайловна, обнимая мужа за
талию, -- пожалуйте руки мыть и за стол.
     Через  час с  небольшим  вся команда собралась в гостиной,  кроме  Анны
Михайловны, убиравшей со стола в несколько печальном настроении. Она все еще
не  могла привыкнуть  к тому, что Нестеров не придает значения ее талантам в
кулинарии,  расстраивалась  от  того,  что  тот  не  замечает,  какой в доме
порядок, что холодильник всегда заполнен, что  она купила себе новую блузку:
Нестеров жил работой.
     Анна Михайловна давно  смирилась  с этим,  не  сопротивлялась,  но и не
привыкла.  Она ведь была актрисой, человеком духовным, богемным.  Все отдала
мужу. Его погоны стала считать главным. Его друзей приняла полностью. Иногда
думала  об  исчезающей интеллигентности.  Жалела  себя, но и  утешала:  кому
теперь  нужны  ее  жертвы?..  Но  порою  все  еще  расстраивалась,  ей  было
дискомфортно от безразличия мужа к внешним проявлениям бытия.
     План действий, составленный Нестеровым и Алтуховым, уместился на  одном
листке. На следующий день Нестеров улетал в Новый Уренгой.
     9
     Турбины двигателей вздрагивали, сотрясая самолет, храпели, проворачивая
воздух так, как гигантская электрическая мясорубка проворачивает мясо, затем
утихали  и  вновь  раздражительно   взрывались.  Наташа   сидела  у  окошка,
овального,  очерченного  голубым  пластиком, вцепившись  в  ручки  кресла  и
внимательно прислушиваясь к звуку двигателей.  Когда один из  них  замолкал,
чтобы отдохнуть, сердце  ее  уходило в пятки, хотя она и понимала, что полет
проходит нормально.
     Она часто оборачивалась, ища глазами кого-то, но уже больше по инерции:
наверное, у него что-то случилось и  он не  смог лететь или опоздал на рейс.
Она дважды  вставала, прохаживалась  вдоль  рядов,  тщательно всматриваясь в
лица пассажиров, но так его и не нашла.
     -- Пожалуйста,  пожалуйста, -- улыбался  сосед,  статный, усталого вида
брюнет, с глубокой синевой под глазами, пропуская ее то туда, то обратно, --
я сам боюсь летать, что-то в этом есть мистическое.
     Но на сей раз, Наташа слишком далеко ушла в свои мысли, и он напугал ее
когда спросил:
     --  Ну  вот,  через  сорок  минут будем  на  месте. Вы  по делам  или к
родственникам?
     -- К родственнику бывшему, -- мрачно пошутила Наташа, -- а почему вы не
предположили, что я возвращаюсь домой, что не похожа на уренгойку?
     Мужчина улыбнулся всем лицом: волосы  его отъехали немного назад, глаза
вспыхнули озорством, а губы широко раскрылись,  обнажая квадратные сточенные
зубы.
     -- Совсем не похожи, совсем. А впрочем, я никогда не видел уренгоек, но
то, что вы не северная барышня, -- это точно. Угадал?
     -- А вы в командировку? -- спросила Наташа.
     -- Так точно, на комбинат, -- ответил Николай Константинович.

     В аэропорту Внуково он увидел  эту загорелую  блондинку, волосы которой
отливали, как колосья пшеницы, и вспомнил Марину.  У нее были  такие  же вот
длинные белые  косы, она пришла сдавать ему основы государства  и  права  на
вступительных в МГОУ. Он остановил ее,  когда, подготовившись, она уже шла к
его  столу с исписанным листочком в руке, глядя  ему прямо  в глаза. Встал и
поменял   расшатанный   стул,  на  котором  сидели  предыдущие  абитуриенты.
Аудитории  этот   простецкий  жест  преподавателя  понравился.  Все  немного
расслабились. Потом  он продержал  ее перед  собой  около  часа,  в основном
рассказывая  о новой конституции и механизме ее  написания. Ему было приятно
ее близкое присутствие, ее нежная зависимость, ее кокетливость ради отметки.
Потом он перескочил на своего любимого конька:
     -- А вы знаете историю своего  города или хотя бы места, где вы живете?
Вот  вы москвичка?  --  спросил он  и  заглянул в  ведомость:  --  ...Марина
Сергеевна.
     -- Да, -- ответила она, -- я живу на "Пролетарской".
     -- В какой стороне? Туда, ближе к реке?
     -- Напротив Крутицкого подворья, -- ответила Марина.
     Затаив дыханье, она  ждала удобного  момента  блеснуть  эрудицией.  Она
знала все об окрестных памятниках архитектуры: Новоспасский монастырь, с его
казаками   при   входе,   огромной   надвратной  колокольней,   усыпальницей
Таракановой  и  могилами   Романовых,  первая  в  Москве   обитель   Никона,
знаменитого мощного патриарха; Симонов монастырь с его монахами-невидимками,
полуразрушенными оборонительными угловыми башнями и приютом для глухонемых в
одной  из  церквей;  невдалеке,  на  территории  завода "Динамо",  церквушка
Воскресения  Богородицы  с  останками русского богатыря,  героя  Куликовской
битвы -- монаха Пересвета.
     Нестеров поставил девчушке  пять  и, знать не зная,  какие мысли  вдруг
взбрели  в ее золотую  головку,  поскорее  выпроводил ее из аудитории,  дабы
избавиться и от  своих грешных мыслей. Он читал тогда уголовное  право и был
вольтерьянцем. Мог начать лекцию с  того, что сообщает студентам лишь модель
закона,  поскольку  применять  его  в  стране,  где  автомобилисты  нагло не
пропускают  пешеходов, а  в  церкви  норовят тебя  обхамить,  -- практически
невозможно.  На  него жаловались декану,  но импозантность Нестерова  и  его
былые  заслуги, -- все-таки  это он привел  на  факультет команду, ушедших с
больших постов своих друзей не позволяли не только расстаться с ним, но даже
намекнуть, будто  он что-то  рассказывает  нетрадиционно. К  тому  же любовь
студентов, как и шила в мешке, -- не утаишь.
     Спустя  два  месяца,  после  установочной лекции  по  уголовному праву,
Марина  подошла  к  нему.   Подождав,  пока  студенты  разойдутся,   получив
комментарии  и разъяснения  метра, она приблизилась  к  нему, почти вплотную
низко опустив голову, что должно было подчеркнуть ее такт и скромность.
     Он  заметил   ее  сразу,  но  выжидал,  а  точнее,  соображал,  как  бы
познакомиться  с  ней поближе, поговорить с ней, какой повод найти. Нестеров
издали кивнул  ей,  она  дала  понять,  что  ждет  его,  в  ответ он кратко,
запинаясь  при  этом, как студент-первокурсник,  сказал: "Сейчас,  подождите
пожалуйста, я сейчас освобожусь".
     Марина смотрела на него издали, и ей было приятно, что  он попросил  ее
подождать.  Словно этим между ними уже было все  решено. А ведь Марина  была
влюблена в него семь лет назад, когда он  читал лекции  на  подготовительных
курсах  в МГОУ, а она только собиралась поступать. Но  тогда --  сразу после
школы  -- поступить в университет ей  не удалось, в то лето умер ее  отец, и
все  пошло крахом.  Так ей  казалось.  Отца  нашли  мертвым в лесу  лишь  на
следующее  утро после того, как он  с друзьями поехал за грибами.  Сердечный
приступ и  скоропостижная смерть  отца потрясли  ее.  Она плакала во  сне  и
молчала целыми днями,  уставившись  в одну точку:  фотографию отца в военной
форме в обнимку с мамой где-то на юго-восточной границе.
     Марине пришлось пойти работать, а через год мама вторично  вышла замуж.
Отчим   считал,   что  падчерица  должна  сама  заработать  на  свое  высшее
образование, хотя его доходы  от  торговли  косметикой позволяли семье  жить
безбедно. Он вообще-то был неплохим человеком, но  Марине  казалось,  что он
может втянуть ее в ту пустоту и бессмысленность, бесцельность существования,
в  которых живет  сам. Начались препирания, а потом  и скандалы.  Она  сняла
квартиру и лишь на седьмой год смогла  найти такую работу, которая позволила
бы  ей  учиться  на  заочном  юрфаке в Московском  государственном  открытом
университете. Вот это и было ее целью. И еще долг -- отец взял с  нее слово,
когда она  пришла с выпускного бала, что Марина будет юристом, как и  дед, и
прадед.
     Она подошла  к  Нестерову  с  просьбой  дать ей  материал  о подготовке
проекта нового Уголовного кодекса.
     --  Вы можете  подождать меня  еще несколько минут?  Я  только зайду на
кафедру и провожу вас, вы не торопитесь?
     В  этот  день они прошли  пол-Москвы.  С Садового  кольца  свернули  на
Патриаршие, прошли по Малой Бронной, мимо дома Нестерова. И только выходя на
Тверской бульвар, Нестеров оглянулся и показал Марине  на свой дом: я  здесь
живу,  но  извините,  что не  приглашаю:  во-первых,  у меня  еще  лекция  в
университете,  а  во-вторых,  жена  неправильно  поймет, то  есть  наоборот,
правильно.
     Марине  было  все равно. Она  уже два  месяца мечтала  о нем, не спала,
представляла себе их первый разговор, его первое прикосновение. Если  бы  ее
спросили, чем он покорил ее,  она не  смогла бы ответить,  он ее не покорял,
просто  ее  сердце  тянулось к  нему, вот  и  все.  Нестеров  взял  номер ее
телефона,  позвонил на работу через  день, в понедельник.  Так и повелось  у
них: в выходные  Марина была предоставлена сама себе, а в будни, сразу после
работы, они бродили по городу, а потом шли к ней, накупив еды и вина. Машины
тогда  у  Нестерова  не было, а работа, тогда еще  в  МВД, не  отягощала его
существование.
     Она гордилась им. И не могла понять,  как может человек вместить в себя
столько способностей, вести так  много разнообразной деятельности и при этом
быть еще эрудитом в вещах, далеких от юриспруденции.

     Нестеров обрадовался  соседству  с белокурой  женщиной, напомнившей ему
Марину. Вот уже второй час полета он с  болью  ворошил свою память, глядя на
длинные   тщательно   расчесанные,   ухоженные   волосы  соседки.   Невольно
вспомнилась первая  близость  с  Мариной, в  тот  же понедельник,  когда  он
впервые встретил ее возле  работы, на Белорусском. Как  он дотянул  до  того
понедельника  --  просто  фантастика.  Впервые  за долгие  годы  купил  себе
французскую туалетную воду, достал из гардероба не самый парадный,  но самый
любимый коричневый костюм, подобрал носки и рубашку.
     --  Что-то  наш Коленька  сам  на  себя  не  похож,  --  заметила  Анна
Михайловна в воскресенье,  когда состоялся традиционный прием его  матушки в
доме Нестеровых.
     -- Может быть, влюбился? -- не очень осторожно предположила свекровь, и
Анна Михайловна почувствовала острую обиду.
     Ей всегда казалось, что если супруг увлечется кем-то за  долгие годы их
совместной налаженной жизни, то она отнесется к  этому бережно, как к первой
любви собственного сына.
     В  любом  случае  это  будет  лишь  страсть,  которая  рано или  поздно
погаснет,  но  чувство-то само по себе прекрасное. "Только влюбленный  имеет
право  на звание человека", --  это сказал Блок. И  она простит, перетерпит,
она умеет терпеть, она мудрая.
     Но  замечание свекрови  оскорбило  именно  Анну Михайловну,  словно  ее
признали проигравшей. Николай Константинович выправил ситуацию.
     -- Мне повышение дают и должность предлагают,  -- женщины посмотрели на
него,  и восторженный их взгляд говорил  лишь одно: "гений". -- Но это  все.
Пока ничего не скажу. Все потом.
     Его действительно переводили из МВД. И он должен  был пройти проверку и
стажировку в ФСК -- тогда это была ФСК.
     Все  начало разрушаться с одной дурацкой провокации, когда  в метро, по
пути к  ней на  "Пролетарку", Нестеров спросил: "Ты  меня  любишь?" А Марина
ответила "Нет".
     Она пошутила, а он  развернулся и  ушел, уехал домой. В тот зимний день
был день его  рождения, они ехали с сумками к ней домой, чтобы вновь, словно
по  заданной  программе,  по  приходе  приготовить ужин,  выпить, закусить и
упасть в мягкие подушки на ее софу. Устроившись в банк по специальности, она
прилично обставила комнату.  И очень гордилась  тем, что  всего в этой жизни
добивается сама, если не считать пятерок по уголовному праву. Нестеров в том
году отрастил небольшую  седоватую  бородку, которая ему очень шла,  накупил
себе несколько новых костюмов и даже заказал у соседки-"челночницы" польскую
дубленку на зиму.
     Он  поехал домой, где его  не ждали так рано, стол еще  не был  накрыт,
жена и дочь хлопотали на кухне. Коротая  время, он решил съездить, заправить
машину.  Подъехал  к  бензоколонке. Тут  к  нему подошел субъект  и  елейным
голосом  предложил  купить  академическое  издание  "Толкового  словаря"  за
семьсот рублей.
     -- Почему так дорого? -- спросил Нестеров. -- Я уже купил за четыреста.
     -- Это особое издание, -- просюсюкал субъект, -- здесь вдобавок собрана
вся ненормативная лексика.
     -- Так ты  что, за то, чтобы прочитать в словаре  слово, которое каждый
день  любой  видит на заборе и в  лифте,  берешь  целых  триста  рублей?  --
возмутился Нестеров и повесил заправочный пистолет на место.
     Дома он прошел  в  свой  кабинет,  где стал  готовить какую-то  лекцию,
кажется,  про субъективную сторону  преступления.  А  Марина, вся  в слезах,
испытывая  острое   чувство   собственной  вины,  ходила  под  его   окнами,
всматривалась в фигуры прохожих, искала его взглядом. Так она простояла часа
два, пока  Нестеровы не  собрались за праздничным  столом, в  кругу друзей и
родных. А  Марина поплелась вверх  по Большой Бронной, к метро,  задыхаясь в
рыданьях от страха, что потеряла его навсегда.
     Может ли молодая женщина простить  возлюбленному свои безутешные слезы?
Никогда. Рано  или  поздно, не видя изменений в собственной  жизни, устав от
отговорок Нестерова: "нам  и так хорошо",  она отчаялась.  Он  стал замечать
мимолетные, еле заметные  признаки  не то,  чтобы  отвращения,  но нежелания
Марины заниматься с ним любовью. Но каждую неделю, каждый день он приходил к
ее банку,  даже в  обеденный перерыв, звонил, вытаскивал  ее на прогулки, на
выставки, на концерты. Он не мог думать ни о каком назначении: все его мысли
заполняло ее голубоглазое,  румяное личико с красными зацелованными губами и
родинкой  на правой  щеке.  Физическое ощущение ее  прикосновений,  атласной
кожи, шелковых волос преследовало его. Он стал даже следить за ней, "вел" ее
от работы до дома, иногда открываясь, словно случайно  наталкиваясь на нее в
толпе.
     Однажды   Марина  свернула   от  работы  не   к  метро,  а  вправо,  на
троллейбусную остановку. Нестеров  не  знал, что ему делать. И тут случилось
непредвиденное. Она уже подходила к  дверям троллейбуса и  вдруг обернулась,
посмотрела на  него в упор чужим ненавидящим взглядом. Нестеров успел только
сказать,  что   едет  из  Академии  в  университет  на   Манежную,  и  двери
захлопнулись. И  все-таки он проследил за ней. Может быть, он бы и свернул к
собственному дому,  но тут  как нарочно подошел еще один  троллейбус  No 1 и
повез его вслед за Мариной на Арбат.
     Он дождался, когда она выйдет из дома в Серебряном переулке, куда вошла
три часа назад. Он стоял далеко, за перекрестком. Марина вышла из ворот дома
и  села  в серый  "вольво".  Заметив  Нестерова, она заволновалась. Секундой
позже в машину забрался лощеный щеголь, и они проехали мимо. Нестеров увидел
Марину, на ее плече лежала рука ее нового возлюбленного.
     10
     --  Да  ну, не  этот, -- ворчал следователь УВД Полковский на  жену, --
принеси тот, что в Москве покупали, розовый.
     -- Чем тебе этот-то плох? Отличный галстук.
     Полковский засопел.
     Клава  принесла  другой.  Дочь  --  младшая  Клава,  наглаживала  через
тряпочку брюки в коридоре, утюг был тяжелый,  бабушкин,  от него шел  особый
запах  раскаленного  железа.  Полковский натягивал  накрахмаленную  рубашку,
вдевал в манжеты  запонки в виде якоря,  подаренные сослуживцами  в память о
службе на флоте, во время армейской молодости. Напевал:
     Когда в море горит бирюза,
     Опасайся шального поступка.
     У нее голубые глаза
     И дорожная серая юбка.
     Увидавши ее на борту,
     Капита-ан выходит из рубки,
     И становится с трубкой во рту
     Возле девушки в серенькой юбке...
     Брось, моряк, не грусти.
     Не зови ты на помощь норд-веста.
     Эта мисс -- из богатой семьи.
     И к тому же -- другого невеста.
     А наутро в каюте нашли,
     Капитанскую верную трубку.
     И, при матовом свете свечи,
     Всем знакомую серую юбку...
     Сегодня он встал рано, раньше, чем зазвонил будильник, стал действовать
по  пунктам, намеченным с вечера:  умылся, постриг  ногти на ногах и  руках,
почистил  уши, побрился, побрызгал себя  из пульверизатора одеколоном.  Отец
Полковского  был  первым  парикмахером,  приехавшим  в эти  края.  От него и
досталась сыну  в  наследство эта  в  наше  время очень  опасная, допотопная
бритва и пульверизатор  с рыжей резиновой грушей, вправленной  в  продранную
сетку, когда-то натянутую на грушу, чтобы та не слишком раздувалась.
     Жена  уже  суетилась  на  кухне.  Ей  тоже  предстоял   нелегкий  день.
Полковский  велел  быть   всем  начеку,  готовить  праздничный  обед,  самим
приодеться, а  не ходить по квартире чувырлами в драных футболках и лосинах,
обтягивающих мощный  целлюлит: в любую  минуту  Полковский может вернуться с
важным и дорогим гостем из Москвы.
     -- А  вдруг  это его шанс? Москва  --  это вам  не Новый Угенгой. А тут
целый генерал прилетает.
     --  Саша, ты  у  меня настолько непробивной,  что если кто  и поедет  в
Москву, так Нахрапов какой-нибудь,  а может, и твои собственные подчиненные,
но только не ты, -- подначивала Клава, ставя на стол яичницу и черный кофе.
     -- Вот увидишь, на этот раз все будет по-другому. Нахрапов -- дурак. Он
думает,  что  дело уже им  раскрыто, а сути  так и не  понял. Держит  в СИЗО
невиновного  человека,  как  будто  сам не понимает,  что  все  шито  белыми
нитками.
     -- Если белыми нитками шита белая простынь, это очень правильно, Саша.
     -- Ты-то хоть  не умничай!  -- вскипел Полковский. -- Ну вот что вы тут
обе маячите? Кто-нибудь погладил рубашку, брюки?!
     И вот наконец, с чувством полного собственного совершенства, Полковский
выбежал на  улицу, где  его ждала  машина, выделенная начальником Управления
для  встречи Нестерова. Полковский подгонял водителя всю дорогу:  необходимо
было первым прибыть к самолету  и увезти Нестерова на своей машине под носом
у Нахрапова -- это был основной пункт плана следователя Полковского.
     В том,  кто  быстрее  зафрахтует  эфэсбешника,  состоял  извечный  спор
милиции и прокуратуры. Стоило посостязаться.

     Нахраповы эту  ночь не спали: ругались. Еще с вечера Алексей Николаевич
обнаружил,  что жена завелась. Придя со службы,  он столкнулся  с  молчанием
Жанны Прокопьевны. Та ходила надутая, как боксерская  перчатка, но никак  не
могла начать высказывать наболевшее.
     -- Ужинать  я буду сегодня? -- буркнул Алексей Николаевич, целых десять
минут  просидев на диване в гостиной, наблюдая,  как жена  протирает  полки,
отвернувшись от него.
     -- Что ты, ребенок? Поди и приготовь себе.
     -- Может быть, мне еще помойное  ведро вынести? --  предложил  Нахрапов
невероятное.
     -- А почему бы и нет?
     Нахрапов схватил  ведро,  выскочил  с  ним  во двор. У  мусорного  бака
прохаживалась, ожидая очередную жертву, старуха общественница.
     -- У  тебя  есть справка из РЭО, что ты  здесь живешь  и оплатил  право
пользование помойкой? А то ведь скоро таких судить будем.
     Нахрапов рассвирепел:
     -- Да я сам тебя сейчас посажу, старая калоша.
     --  Меня-то  за  что? --  опешила  общественница, по  тону  собеседника
сообразив, что перед ней не простой смертный.
     --  За незаконное  присвоение  функций  должностного лица. --  С  этими
словами Нахрапов сунул под нос старухе свое служебное  удостоверение. Он был
доволен собой, наконец-то сегодня хоть в чем-то победил.
     Домой он вернулся в приподнятом настроении.
     --  Та-ак, -- протянул Нахрапов, -- что это ты бунтуешь, опять бзик  на
почве ревности?
     --  Да к чему тут ревновать-то?  -- парировала жена. --  Не позавидую я
той дурочке, которой ты достанешься. -- И тут ее прорвало и понесло: -- Если
я  не  работаю, ты  считаешь, что ко мне можно относиться, как к мебели? Все
выходные  --  я одна, моя  функция  -- приготовить жратву, убраться, вынести
мусор. Ты уже третий год обещаешь, что  получишь перевод в Москву, а с места
ничего не двигается. Скоро  начну копейки считать: что лучше  купить -- сыну
тетрадки или зубную пасту. Надоело, понимаешь, никакого прогресса. Я устала.
Когда  мы были с тобой вместе в отпуске? Да что -- отпуск?! Когда ты выводил
меня в люди? Тебя не бывает дома, я старею, а что я видела в этой жизни?
     -- Тебе так плохо со мной? -- вставил Нахрапов. -- Я что, майор Пронин,
чтоб влюбляться в  иностранных  разведчиц,  или  еще какая-нибудь  свинья из
романа Энтони Берджесса "Заводной апельсин".
     Клава  читала  некоторые книги, которые  приносил  из элитарных  сборищ
Тюменского региона ее муж. Помягчела.
     --  Да мне  неплохо,  я  люблю тебя, но  перестаю  понимать,  --  Жанна
Прокопьевна не выдержала,  лицо ее скривилось, в глазах  появились слезы. --
Зачем ты арестовал учительницу Володи? Весь  город об этом  судачит, на меня
пальцем показывают.
     -- Слушай, мать, вот сюда только свой нос не суй...
     -- Ну,  конечно,  куда нам,  домработницам... А  у меня,  между прочим,
высшее экономическое...
     -- Работать, что ли,  хочешь? Так и  скажи, ты же  не  изъявляла раньше
желания.
     Нахрапов  не хотел говорить супруге  о предстоящем  визите генерала  из
Москвы. Он боялся сглазить идущую ему в руки удачу. Дело в том,  что Николай
Константинович Нестеров  был его преподавателем в университете. Лишь бы  тот
спустя пять лет вспомнил своего бывшего студента.
     Они  не  спали  всю  ночь. Жанна  Прокопьевна, излив душу,  чувствовала
пустоту, заполнившую ее сознание, она больше  не  кипела и  уже жалела,  что
затеяла всю эту разборку, переросшую в настоящий семейный кризис. Теперь  ей
казалось, что ее претензии не только беспочвенны, но и  эгоистичны. Нахрапов
же, глядя  на  громаду своего прикрытого одеялом  живота, обдумывал  будущие
изменения  в жизни и в карьере, ему было нестерпимо жаль жену, ведь она была
абсолютно права: опустился прокурор, смирился  с действительностью, перестал
мышей ловить.  Только бы  жена не молчала так укоризненно. Ему казалось, что
она  сейчас обдумывает,  как  бы уйти от него, как начать другую жизнь,  без
него -- размазни и слабака.
     Наутро,  осоловелые  от  бессонной  ночи,  едва   задремавшие  в  своих
обличительных размышлениях, они были разбужены звоном будильника.
     --  Почему так рано?  -- удивилась Жанна  Прокопьевна.  -- Шесть часов,
темно еще.
     --  Сегодня  приезжает мой  учитель  Нестеров,  генерал  ФСБ.  То  есть
прилетает. Чистые рубашки есть?
     -- Вот это  меня и бесит!  --  неожиданно воскликнула  супруга. --  Ну,
почему ты  не считаешь своим долгом рассказывать мне  о  подобных  вещах?  Я
понимаю, это твоя работа. А я целыми днями сижу дома, что же мне, со стенкой
разговаривать?
     -- Я же сказал  тебе.  И  хватит мне с  утра портить настроение.  И так
голова идет кругом.
     --  Да  если бы ты вчера мне сказал,  успокоил,  обнадежил, не было  бы
этого кошмара, Лешенька.
     Нахрапов повернулся к  жене,  и та  стремительно придвинулась  к нему и
уткнулась носом в мягкую огромную грудь мужа.

     Самолет  пошел  на посадку.  Нестеров  помог  соседке  вытащить  из-под
сиденья ремень и самолично пристегнул Натальи Николаевны к сиденью.
     После приземления  он помог даме  встать  и накинул на ее плечи  шубку,
которую предварительно достал с полки над проходом.
     Очередь  пассажиров постепенно  продвинулась  к  выходу, Нестеров и его
подопечная тоже встали и, взяв свои сумки, пошли к трапу.
     Неожиданно  прямо  перед  собой  Нестеров  увидел  знакомую  фигуру.  В
элегантном пальто,  принципиально круглый  год невзирая  ни на какую погоду,
без шляпы, по  трапу  спускался сослуживец Нестерова по юрфаку МГОУ, адвокат
Володя  Зимоненко.  Рядом с ним шел,  очевидно,  приятель  Володи.  Впрочем,
Нестеров его  знал, даже  почти  соседствовал с  ним с  недавнего времени  в
подмосковном писательском городке Переделкино, но прямых  контактов не было.
На   физиономии  субъекта  читалось   всеобщее  презрение  и  вместе  с  тем
отрешенность, как будто он сочинял в своем сознании все, что тут происходит.
Писатель или сумасшедший.
     --  Вовка,  какими  судьбами? Хотя да, ты,  по-моему, родом  из здешних
мест,  если не ошибаюсь, салехардец, --  показывая не к  месту  генеральскую
осведомленность, сказал Нестеров.
     -- Лекции читаю, Коленька. А ты тоже? В нашем филиале?
     -- Нет, увы, в командировку.
     -- Нас  будут встречать.  Подвезти?  --  мельком  взглянув  на спутницу
Нестерова, спросил Зимоненко. -- Кстати, познакомься, Сергей Лукницкий,  наш
коллега по университету, читает тут уголовный процесс.
     Нестеров молча  пожал руку зимоненковского  спутника, не  глядя в глаза
сочинителю. Глупо поступил, ибо чревато... Но разве  мы думаем, когда что-то
делаем?..
     Простим  ему, он был увлечен дамой. А  когда рядом находится  волнующая
нас  женщина, разве нам до  литературы?  К тому  же  нестеровский сочинитель
однажды  не  к  месту  процитировал Чехова: "Нет  такой  полиции, которая не
считала бы себя компетентной  в делах литературы", -- и Нестеров обиделся...
Он не  любил читать книги своего  соседа, хотя частенько там упоминалось его
имя.
     --  Спасибо, меня, конечно,  тоже встретят, -- сказал  Нестеров. -- Ну,
бывай,  Гасану привет, когда увидишь. А вообще вернемся оба, надо как-нибудь
у нас в Переделкине в баньке попариться.
     -- Отлично. А вообще, Коль,  я тебе  по секрету  скажу, Гасан  серьезно
говорил, чтобы ты кончал с государевой службой и шел к нам в адвокатуру, так
что не тяни...
     Спускаясь по трапу, Нестеров призадумался. А может,  и впрямь?  Пришло,
быть  может,  время. Зимоненке можно доверять: в конце концов он сам недавно
совершил подобный кульбит. Сидел  в Министерстве юстиции,  носил  на погонах
генеральские  звезды, но ушел, ушел подальше  от государства,  которое часто
глупит и подличает и к тому же не умеет просить прощения за свои свинства...
     -- А что, у вас в адвокатуре нет проблем?
     --  Ну  как  это  нет?  Крутые  приходят,  адвокатами  работают.   Один
отморозок, у него где-то  в ваших кругах контакты, организовал  "Сообщество"
--  ни одного юриста  в команде, слыхал?  И зарегистрировали.  Мы их гоняем,
представление   написали  в  Генпрокуратуру...  Сейчас   Минюст   судится  с
прокуратурой, а народ недоволен... В  общем, поболтаем на воле.  Но главное,
--  тут Володя понизил голос, -- ты  что, думаешь, я работаю адвокатом из-за
денег? Вовсе нет. Я работаю адвокатом из-за кучи денег. Ну, бывай, не едешь?

     Нестеров ничего не  понял, попрощался с Володей и его спутником.  Серый
туманный день  охватил его и Наташу порывом  мокрого ветра, словно они вышли
на морской утес.  Нестеров оглядел площадь: ни возле трапа,  ни возле здания
аэропорта признаков встречающих его машин не было.
     -- Позвольте вашу сумку, Наташа, -- как можно более театрально произнес
он  и предложил ей свободную руку. -- Я  -- верный и сильный --  fidelis  et
fortis.
     Они сошли на землю.
     --  Куда  вы  направляетесь, если  не  секрет? --  спросил  Нестеров  и
добавил: -- Холодно, не простудитесь, набросьте на голову шарф.
     Наташа не послушалась спутника, лишь  слабым движением подняла воротник
шубки. Ответила односложно:
     -- Наверное, в гостиницу, таксисты подскажут.
     -- В таком случае я с вами, можно? Я ведь тоже города не знаю.
     Наташа улыбнулась, обрадовалась. Неизвестно, что здесь за люди, с таким
спутником как-то спокойнее. Они  прошли  через  здание аэропорта и вышли  на
площадь, где на  них набросились десятка два  водителей с традиционным: куда
подвезти? такси до города не желаете?

     Въехав на территорию аэропорта, Полковский сразу увидел трап, едущий по
летному полю.
     -- За ним давай, уже время посадки, -- скомандовал Полковский водителю.
     Машина  Нахрапова,  нагонявшая  первую  "Волгу"  уже  на  летном  поле,
последовала ее примеру: так  они и  подъехали  к самолету,  подруливавшему к
месту остановки, -- с одной стороны следователь УВД, с другой -- следователь
прокуратуры. Оба вышли из  своих машин,  когда первый  пассажир показался за
спиной стюардессы. Раскланялись друг с другом издали. Молча.
     ...Когда последний  пассажир  сошел  с трапа и  устремился к  автобусу,
Полковский,  уже начавший  покрываться инеем  в  своем  замороженном,  колом
вставшем пиджаке, догадался спросить стюардессу:
     -- Это московский рейс?
     -- Что  вы, московские рейсы в  той стороне обычно  паркуются, а мы  из
Ташкента, -- улыбнулась та и прошмыгнула в салон самолета.

     -- Когда же начнется город? -- второй раз в нетерпении спросила Наталья
Николаевна.
     На  сей  раз  водитель  обернулся  и,  простодушно улыбнувшись золотыми
зубами, кивнул:
     -- Уже десять минут по городу едем.
     -- Но это же поле, -- удивилась Наташа, -- а где центр?
     -- Наверное, за комбинатом, не знаю, -- пожал плечами водитель.
     -- Вы хотите сказать,  что как такового центра в городе не имеется?  --
помог Нестеров.
     -- Вот именно, если не считать Дома правительства.
     Они подъехали к панельному пятиэтажному зданию с огромным козырьком над
парадной с отбитыми ступеньками.  Нестеров щедро расплатился  с  частником и
повесил обе сумки на плечо.
     Они  вошли в скромный, окрашенный в бордовый  цвет холл и направились к
стойке администратора. Нестеров назвал свою фамилию и
     получил в ответ подобострастную улыбку пятидесятилетней администраторши
и  ключ с  тяжеленным  набалдашником в качестве брелка: чтобы  не уносили  с
собой из гостиницы -- тяжело ведь.
     --  Вот это отель,  сюда бы владельцев отелей с Кипра  на  обучение, --
засмеялась Наташа. -- Извините, я только что с отдыха, такой контраст!
     --  Понимаю, -- засмеялся  и  Нестеров, --  держитесь, как  бы не  было
психического расстройства.  Он повернулся к администраторше: -- Это у вас  в
городе, наверное, лучшая гостиница?
     --  Несомненно,  "Запах  газа" -- лучшая  гостиница, во всяком  случае,
лучше "Нефтяной струи", -- с  гордостью ответила та и поспешила добавить: --
Но только у вас номер одноместный согласно броне. Других номеров нет.
     -- Понимаю, -- кивнул Нестеров с еле скрываемой улыбкой. -- Наташенька,
вы посидите на скамеечке, отдохните.
     Наташа  послушно села  возле  немытых  окон на  скамейку,  какие раньше
стояли  на  московских бульварах, -- огромную, сколоченную из длинных  реек,
изогнутую, как арфа.
     Нестеров, проводив  Наташу взглядом,  поставил наконец сумки  на  пол и
облокотился на стойку.
     -- Простите, а кто мой номер бронировал? Написано у вас там?
     Женщина   отыскала  запись   и  внимательно  прочла.  Реакция  ее  была
неадекватной.
     -- Покажите ваши документы, -- требовательно призвала она Нестерова.
     Он достал свое удостоверение, протянул вниз.
     -- Уважаемая, любезная... простите, как ваше имя?
     -- Вольва Пижоевна, -- администраторша растерялась и от должности, и от
звания в удостоверении, и от обращения.
     -- ...ваше императорское величество, -- понизив тон, произнес Нестеров,
-- с этой  минуты вы врач,  а моя  должность  -- это заболевание, которое вы
должны  хранить в секрете. И капризы больного  исполнять во имя оздоровления
общества: вот этой женщине нужен отдельный номер -- только и всего.
     Еще  через  десять  минут  Нестеров, поменявшись  с  Наташей  местами и
дождавшись, сидя на  скамейке, пока та оформит  проживание,  провожал  ее  в
номер.  Комната оказалась как раз  напротив. На вечер, который, кажется, уже
начинался,  было  назначено  еще  одно  испытание  ненавязчивым  уренгойским
сервисом  --  ужин  в   ресторане.   Нестеров  решил   посвятить  этот  день
следственным экспериментам.
     11
     Леня Веселый  потерялся в этой  жизни в пятнадцать  лет,  когда  умерла
мама. Остались они вдвоем с  братом  в  двухкомнатной квартире на  Нарвской.
Окна выходили в колодец обычного петербургского двора, но поскольку жили они
под самой  крышей, пейзаж  за окном был не самым  удручающим, все-таки рукой
можно было коснуться неба.
     Они  с братом  выросли в  этой  квартире, отсюда  уводили  или  уносили
представителей четырех поколений Веселых: кого на кладбище, кого в Кресты. И
все,  о  ком  рассказывала  им  мать,  работали  в  издательстве  "Советская
энциклопедия".
     Родственники братьев,  да и сама  мама работали корректорами. Только об
их  отце мама никогда  ничего  не говорила сыновьям. Усталая, тихая, мягкая,
она сразу  замолкала, когда  младший  --  Ленечка  -- начинал  выспрашивать,
задавать свои детские вопросы: а где наш папа?
     Отец бросил их пятнадцать лет назад, бросил и исчез навсегда.  Ушел или
увели? И  вскоре  мама  заболела. Болела два  года.  Сыновья дежурили  у  ее
постели.
     Она  просила старшего  никогда не бросать Ленечку. Она заклинала  Сашу,
словно предвидела нечто ужасное. И в голосе ее была безнадежность; скажет, а
сама головой покачивает...
     Не  знала умирающая  женщина:  потеряются  оба. Так  бывает  в  лесу, в
пустыне,  в море.  Заплываешь  подчас, а  потом не  знаешь, в  какую сторону
двигаться, не видно, где жизнь, а где нежизнь.
     Саша,  проработав два года корректором, бросил работу. Леня  тоже сидел
дома. Вскоре деньги кончились.  Тогда-то Леня  и  принес домой  свою  первую
добычу: барахло,  украденное  им  у зевак-продавцов  на  блошином  рынке,  и
фотоаппарат. Саша покрутил пальцем у виска, но товар продал, купил поесть.
     Спустя  несколько  месяцев,  которые  они провели на  рынке,  где стали
завсегдатаями, а иногда и торговали чужим товаром  за плату, они поняли, что
больше  не в состоянии жить в этой квартире. Возвращаться туда, в этот серый
дом   за  Нарвскими  воротами  возле   трамвайного  круга,  в  этот  двор  с
продуктовыми   ящиками   и   разнорабочими,  куролесящими  у  черного  входа
ресторана,  было  мучительно, невозможно -- мама ведь  уже больше никогда не
вернется туда.
     Первым  женился  младший  -- Леня. Первым  уехал к жене в Москву. Когда
Саша встретил  свою первую женщину, у Ленечки уже родилась дочь. Жена никуда
его  не  пускала, посадила с ребенком,  сама  делала  карьеру  в  префектуре
округа.
     Судьба  свела   Сашу  с   семьей  профессора,   старого  петербургского
интеллигента. Дочь профессора Маша была студенткой, а Саша  -- лоботрясом со
странностями, хотя  и  эрудированным: проработав  два  года корректором,  он
заложил в свою голову информацию полного свода "Энциклопедии" в ее последнем
издании,  но  зато  внезапно  мог  сорваться и уйти  из  дому  в неизвестном
направлении, отсутствовать неделю, а то и месяц.
     Иногда он приводил  с  собой ораву  друзей. Одаренные ребята,  они  еще
когда учились вместе, в  пятом классе,  организовали свой школьный ансамбль,
получили  музыкальное  образование.  Саша  классно  играл  на  пианино. Маше
нравились  эти  сборища.  Даже  ее  родители  живо  участвовали в молодежных
концертах и спорах по поводу смысла жизни и бренности бытия.
     Сходились на  том, что материя вторична, идея была вначале, а потом  уж
возникло бытие. Словом, старший  Веселый не находил себе места в этой жизни,
но  маета  его была  не мелкой,  а  растянутой на  неопределенность:  то  он
принимал  обстоятельства  своей  жизни, то  ощущал  свою ненужность  и  свой
паразитизм, и тогда убегал из дому.
     Материнскую квартиру братья  продали. Деньги  поделили. Хватило каждому
на  два  года. Столько же и  продержались их семьи. Леня в Москве еще жил  с
женой,  но та разделила с  ним хозяйство, холодильник,  а дочку отправила  к
бабушке. Она часто не приходила ночевать, мужа била, а очкастый Ленечка даже
не защищался: пьяному море по колено.
     Саша ушел от  жены сам. Уехал в Москву. Деньги кончились  возле палатки
на Ленинградском вокзале, где Саша позавтракал, выйдя из поезда.
     -- Я к тебе, -- сказал он кратко открывшему дверь брату.
     -- Проходи.
     Саша  сразу  понял,  что  у  брата  не  обычное  опьянение.  Глаза  его
обозревали сразу все стороны света, на лице застыло рассеянное выражение, но
двигался  он  уверенно, не шатаясь, а лишь  сникая на миг и  снова, пожалуй,
даже слишком четко двигаясь дальше, на кухню.
     Из комнаты выскочила  Витка,  жена Ленечки, в белом пышном  пеньюаре, с
бигуди на голове.
     -- Очень хорошо, вот и братан приперся. Может, мне еще и тебя кормить и
поить? Что ты уставился, ты что, не видишь,  на кого твой  ублюдочный братец
похож? А ты спроси, почему  у него на наркоту деньги есть, а на  собственную
дочь -- нету?
     -- ... .

     Первым заданием Нестерова,  которое  он  дал  Женечке, улетая  в  Новый
Уренгой, был допрос задержанного Леонида Викторовича Веселого.
     Снегов  весь  день  контролировал квартиру  Анатолия  Ганичева, который
вторые сутки не выходил оттуда.
     Алтухов отрабатывал фамилии невозвращенцев, тех, кто канул в Египте, по
сведениям спецслужб этой страны.
     Женечка  с  детства  ненавидела  деградировавших типов, вроде  пьяниц и
наркоманов. Знала,  что иногда судьба бывает  жестока и  к  весьма достойным
людям, но ничего не могла с собой поделать.
     Омерзение,  охватывающее  ее  при  виде  пьяного  или  наркомана,  было
каким-то биологическим, неконтролируемым ею  самой. Может быть, все началось
с того случая, когда  лет  в десять ей пришлось  столкнуться один на один  с
пьяным  человеком?  Тогда она  поняла, что  значит одурманенный человеческий
мозг, какую опасность он несет. Вспоминать об этом не хотелось...
     Готовясь к первому допросу задержанного, она представляла себе грязного
развращенного мальчишку, которого они  поймали  вчера  у  "Киевской",  и  ей
хотелось надеть резиновые перчатки и маску, словно она шла к зачумленному.

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     СУББОТНЯЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ
     1
     --  Ты телефон родителей скажи,  -- начала Женечка, приняв  за паренька
человека, уже два года женатого и даже отца.
     Следовательша говорила таким сочувственным тоном, что Ленька сник.
     -- Нет родителей, только брат, позовите его, пожалуйста.
     -- Говори телефон и адрес. Мне тоже нужно с ним побеседовать.
     -- А когда меня отпустят? -- как-то уж по-детски спросил задержанный.
     Женечка   посмотрела   на  парня:   он   дрожал  то   ли   от  нервного
перенапряжения, то ли от начинавшейся ломки.
     --  Тебе  в  скором  времени  будет предъявлено  обвинение:  покупка  и
транспортировка наркотиков. Очень серьезное обвинение. Я не  имею права тебя
запугивать, да  и не хочу, но  так просто  по этой статье не отпускают. Даже
если ты будешь помогать следствию.
     В глазах  парня сверкнуло  ожесточение,  обида,  лицо  его  изменилось,
окаменело. Он выпрямился и исподлобья взглянул на следователя.
     -- Судите, что я могу сделать.
     -- Можешь пригласить адвоката, -- сухо ответила Женечка.
     -- На какие шиши?.. -- и продекламировал:
     Получив гонорар неумеренный,
     Говорил наш присяжный поверенный...
     -- Ты помягче  разговаривай, -- обиделась  Женечка, не обратив внимание
на классику, -- мы вроде  с тобой нормально  начали, не я же заставляла тебя
наркотиками баловаться. Кстати, давно тебя твой продавец снабжает?
     -- Нет. Совсем недавно. Мне друзья на рынке показали его, свели. У него
немного дешевле, а иногда и в долг дает.
     -- Еще бы, нужно же ему тебя на привязи держать.
     -- Я его не знаю.
     Женечке хотелось поскорее перейти к обозначенным  необходимым вопросам,
но разговор тек как-то сам собою.
     -- А почему ты выбрал этот наркотик, ВС-231, он же самый дорогой, зачем
тебе все это?
     Ленька очень удивился, даже улыбнулся:
     -- Вы че? Какой ВЦ? Я обыкновенный героин покупал, всего лишь два раза,
да вы же мне не верите...
     --  Ты купил синтетический наркотик ВС-231, вот показания эксперта, как
же так вышло?
     -- Этого не может быть, я ему заплатил, как обычно, он что же, угробить
меня хотел? -- до Ленечки стала медленно доходить информация.
     Женечка не сочла нужным говорить ему о своей версии: продавец наверняка
знал о слежке, может быть, даже был предупрежден. То-то гражданин Юлдашев не
выходит больше  на точку,  отсиживается в  Коньково,  где снимает  квартиру.
Делает вылазки на рынок,  но  никак  себя  не проявляет. Вот и  скинул парню
имеющуюся у него  дозу, почуяв неладное. Выходит, настоящего покупателя  они
спугнули. А за порошок этот с Леньки еще спросят, лучше  уж пусть в застенке
сидит, тем более -- тут безопасней, да и идти ему, похоже, некуда.
     Они расстались  очень скоро, первая беседа утомила обоих,  но  оставила
какую-то  зародившуюся  привязанность между  ними,  словно Ленька  увидел  в
Женечке единственный свет и надежду.
     Выйдя в соседнее помещение, где был телефон, Женя позвонила.
     -- Александр Алексеевич, -- сказала она голосом нимфы, и когда господин
Обозов наконец заинтересовался, продолжила, -- это говорит некто неизвестная
вам Железнова из ФСБ. Вы меня не знаете, хотя мы встречались с вами вчера во
время  задержания  некоего  юноши.  Вы тогда оказались  случайным свидетелем
контактов МВД и ФСБ. У вас, я помню, был вид скептика, вероятно, потому, что
будучи  еще недавно  оперативником,  вы сами  никогда не  ошибались в  таких
случаях. Так вот, дружище,  -- по-мюллеровски продолжила Женечка, ободренная
обескураженным  молчанием  Обозова,  --  мы будем  предъявлять этому  самому
пареньку  обвинение,  давайте-ка  в  порядке  сорок  девятой  бесплатно,  а?
Поприсутствуете? Или мне обратиться к Гасану Борисовичу официально?..
     Обозов сразу  согласился. Правда, пробормотал  что-то вроде: "Не просто
поприсутствую,  но проконтролирую  применение действующего  законодательства
органами..."
     Его уже никто не слушал.

     Из  Бутырки Женечка  поехала  на площадь Ильича,  по указанному Ленькой
адресу  брата, предварительно созвонившись. Дома оказалась вторая жена Саши,
которая отвечала по телефону таким ласковым лепечущим  голосом, что  Женечка
почувствовала неловкость. В трубке слышались детские голоса.
     -- Саша на  работе, вы нас  извините за беспорядок,  -- высокая  полная
женщина с черными мохнатыми ресницами провела Женечку на кухню.
     Старый  хрущевский  дом,  квартира  мизерная, кухня  --  шесть  метров,
заставлена  мебелью,  увешана  полками,  под кухонным  столом  -- стиральная
машина, некуда ноги деть, потолок, оклеенный некогда белой пленкой, пожелтел
от  сигаретного  дыма.  Из-за двери в  комнату выглянула  маленькая девочка,
похожая на утенка.
     --  Проходите, пожалуйста,  -- напевным голосом продолжила хозяйка,  --
садитесь  вот сюда, ой, Ксения, вечно ты свои вещи разбрасываешь,  извините,
ничего с ними не успеваю. Ну, как там Леня?
     -- Вы знали, что он колется?
     -- Знала, -- Нина потупилась, -- он и  у  меня тут кололся. Ой,  может,
это не надо  говорить. Но я не могла его выгнать, ему жить негде. Он  и Сашу
втянул одно время, но мы Сашу закодировали. Поехали  специально в  медцентр.
Нам сказали, что сразу и от алкоголизма, и от наркотиков -- нельзя. Пришлось
от алкоголизма раскодироваться.
     -- А Леня? Леонид? -- поправилась Женечка.
     --  А на Леню у  нас денег не хватило, Саша тогда тоже  не работал, нас
практически содержала  моя мама, у меня еще старший сын от первого брака, вы
понимаете?
     --  Нина,  я вижу, у вас нормальная  семья.  Прошу вас,  не  допускайте
никаких  опасных ситуаций, если  от Лени или Лене будут звонить, искать  его
через вас, прошу вас, сообщите нам. Мне  или следователю Нестерову. Телефоны
я вам напишу.
     -- А можно ему передать  вещи? -- спросила Нина. -- У него ведь  никого
нет, кроме меня.
     -- А брат, жена? -- напомнила Женечка.
     -- Да кому он нужен! -- Нина махнула рукой. --  Если  моя мама денег не
даст, так и мне передачу не на что будет собирать.
     Женечка закусила  нижнюю губу и умолкла.  Невеселая ситуация. Маленькая
Ксюша  давно сидела  на ее  коленях, внимательно слушая, о чем разговаривают
взрослые, и каждые две  минуты предлагала  маме выбросить окурки в  мусорное
ведро. Нина смолила уже третью сигарету. На столе стоял кофе трех видов.

     Утро застало Александра Алексеевича  Обозова -- защитника обездоленных,
помощника президента Гильдии российских адвокатов, в приподнятом настроении.
Он, принимая дело Леонида Веселого к своему производству абсолютно бесплатно
(душа человеческая важнее какой-нибудь там приставки к компьютеру), гордился
собой.   Ему   уже   виделись  заголовки   центральных  газет:  "Бескорыстие
защитника", "Так  поступил бы каждый",  "Отказался от  гонорара"  и  другие.
Размышляя о том, что славу  мы делаем себе сами, Александр Обозов оказался в
приемной главного редактора журнала "Адвокат".
     Редактор, по обыкновению  занятый разговором по  телефону,  был одет  в
полувоенный колониальный костюм, но без  знаков отличия и без автомата "УЗИ"
под полами камуфляжной куртки. Отсутствием автомата и воспользовался адвокат
Обозов,  вошел в кабинет и сообщив главному о своем альтруистическом акте --
безвозмездном  принятии  к  своему производству дела  наркомана.  Его тирада
завершилась неоригинально:  он  хочет  видеть  в журнале  большую  статью об
имеющимся налицо героизме.
     Редактор,  хотя  и был без  оружия,  Обозову  почему-то  отказал. Тогда
Обозов,  не  мудрствуя  лукаво,  отправился  на  четвертый этаж  в  "Вестник
адвокатов"   к   господину   другому   редактору,   с   которым  также  имел
продолжительную беседу о героизме  вообще и конкретно  своем -- в частности.
Но  в кабинете редактора в этот момент находился Володя Зимоненко, с которым
редактор  в  течение  часа  решал весьма  серьезную  задачу, а  именно:  как
правильно написать в "Вестнике": Бричпортский или Бриджпортский университет.
Поняв, что ему не пробиться  сквозь мощный интеллект  полемизирующих сторон,
Александр  в  тоске  отправился в бухгалтерию. Черный, испепеляющий,  словно
взгляд Багиры, взгляд главного бухгалтера обжег Обозова с ног до головы..
     .
     ...На  следующий  день из  Бутырки был отпущен  человек, попавшийся  на
покупке  какой-то бурды,  поначалу  принятой  милицией за  героин.  Записка,
которую он передал Нине, гласила:
     "Саша! Мне очень нужен героин. От меня придет человек, который передаст
вам эту записку. Позвони по этому телефону барыге. Скажи, что я его не сдал.
Поэтому  он должен мне дозу.  Когда выйду я, с  ним  обязательно расплачусь.
Отдай все человеку,  он переправит. Меня тут  паханы  на эту дозу поставили,
вроде как за  первородный грех. Остальное напишу в письме. Целуй своих. Твой
брат Леня".
     Нина  надела  свою единственную нарядную  юбку, туфли,  правда, старые,
мягкие, очень подходящие для ее испорченных второй беременностью ног, села в
свой старый "москвич" и поехала, нет, понеслась на встречу с Женечкой. Отдав
ей  записку, Нина едва не  перекрестилась, попросила ничего  не рассказывать
мужу.
     --  Можете приходить  на  свидание в пятницу, я  подпишу разрешение.  А
передачу в общем порядке, через окошко.
     -- Спасибо, спасибо, -- залебезила Нина, пятясь спиной к своей машине.

     Телефон Юлдашева Женечка знала  и без записки  Ленечки. Но  зато братом
Сашей  мог оказаться кто  угодно,  тем более по телефону. А просьбу  Ленечки
взять  дозу у барыги  Юлдашева  и  передать в Бутырку нужно было  выполнять,
конечно, только в первой части.
     Как-то само  собой всплыл в  памяти Женечки  образ Володи Поляна, юного
члена  опергруппы, продолжающего слежку  за домом этого гения  химии,  этого
алхимика Толика Ганичева. Володя чем-то напоминал ей Леньку.
     Женечке  оставалось только  выяснить  с  помощью  Нины,  встречался  ли
когда-нибудь  Саша с  барыгой,  торгующим  на  Киевском  вокзале,  --  Лешей
Юлдашевым.
     Нина  оказалась  настоящей  орлицей,   оберегающей   свое   гнездо   от
надвинувшейся  опасности.  Все сделала и все в красках  доложила Женечке  на
следующий  день.  Сначала  она  обсудила  с  мужем  перечень  продуктов  для
передачи. Потом  предложила  ему спасать брата  от  ломки: взять  у того  же
барыги немного героина, чтобы Ленька не загнулся. Саша на нее наорал прямо в
постели,  кричал так,  что чуть  не  проснулись соседи. Сынишка прибежал  из
своей комнаты, кот  забрался  по шкафу наверх, слава Богу, Ксюша  продолжала
спать в своей кроватке, тут же, в родительской спальне.
     Саша кричал, что он не только не желает связываться, но и в глаза этого
барыгу никогда не видел, а все Ленькины друзья, которые на рынке  ошивались,
к наркоте не имеют никакого отношения, они Леньке этого барыгу только раз, и
то издалека показали, это Ленька уже сам в доверие к тому входил. Саша стоял
в одних плавках  на промятой кровати и обзывал Нину дурой, идиоткой, которая
хочет его, Сашу, подвести под монастырь. А Нина, довольная точно выполненным
заданием, уже потихоньку засыпала...
     2
     Какую же  огромную  массу событий переваривает человеческая судьба, как
некий  пищеварительный  тракт,  чего  только не  случается  с  человеком  за
какие-нибудь два-три года.
     Да  уже  три. Давно  ли  от  Нины уходил  первый  муж,  узнав,  что  та
беременна, а Вадику  уже десять лет. Давно ли оказалась она в одной компании
со  своим Сашей  Веселым, а  Ксюшу  уже  пора отдавать в садик.  Всем  своим
возлюбленным Нина говорила:
     -- Я одна не останусь, а вот ты поди другую такую найди.
     Этим  и нравилась мужчинам. Но такого,  чтобы в семье  остался,  такого
найти  трудно.  Саша  поначалу  вел  себя  странно:  то  ночи  напролет  они
разговаривали на кухне о своих мечтах, о своем детстве, о родне; то объявлял
ей бойкот,  который  заканчивался  уходом из дому. Он уходил  уже  два раза,
полностью  собрав чемодан. Друзья  пускали  к себе, рынок кормил  и  одевал.
Потом возвращался, побитый, поджавши хвост, но уверял ее, Нину, что вернулся
лишь потому, что она его очень об этом просила. А она не просто просила, она
к экстрасенсам бегала, она всех друзей обзванивала, ездила на машине к рынку
-- караулила его.
     Однажды подруга с первого этажа Зоя нашла нового экстрасенса,  а у Нины
к тому времени  появились сомнения: один ли живет в разлуке отец ее будущего
ребенка, Ксюшки, и сомнения эти были небезосновательны.
     Вот и согласилась Нина пойти на такое дело.
     Они встретились  с Зоей  возле магазина "Синьор Помидор".  Как  удалось
выяснить Нине, там,  в  рыбном отделе, работала девчонка, на которую положил
глаз  ее  Веселый.  Это  она,  продавщица спрессованного  хека  и  залежалых
креветок, обворожила Нининого мужа...  ну, пусть не мужа пока... Неважно, за
счастье нужно бороться до конца.
     Зоя  скривилась в улыбке,  издалека увидев подругу. Коротко стриженная,
высветленная  блондинка, она была такая же крупная, как Нина, но чуть меньше
ростом. На ней была кожаная куртка и лосины.
     -- Привет! -- рявкнула Нина, в это утро расфуфыренная и загримированная
остатками дорогой французской косметики. -- Куда?
     -- Привет, красавица, -- снова скривилась Зоя, -- здесь недалеко. Вон в
том доме. Но адрес блатной. Мне его за двадцать штук дали. Так  что пополам.
Потом отдашь десятку.
     Они  вошли  в  старый  трехэтажный  дом  и  поднялись  на второй  этаж.
Позвонили. Где-то завыла  собака, внося элемент  таинственности  во все  это
предприятие.
     -- Чего просить будешь, решила? -- шепотом спросила Зоя.
     -- Сперва расценки надо узнать, -- так же тихо ответила Нина,  и  дверь
перед ними распахнулась.
     На пороге стоял обольстительный  мужчина лет шестидесяти,  с трубкой во
рту, в халате нараспашку, тапочках на босу ногу.
     --    Вы   ко   мне?    Лечиться?    Снимать   порчу?   Очищать   ауру?
Ворожить-привораживать? -- перечислял он, проводя женщин по темному коридору
и не  требуя ответа.  Потом  остановился,  обернулся  и,  сверкнув  глазами,
пугающе добавил: -- Проклятья насылать?
     Квартира была  огромная, коридор  длиннющий, видимо, бывшая коммуналка.
Из  приоткрытых дверей в  конце коридора мерцал дневной свет. Всюду валялись
какие-то газеты, колеса, инструменты.
     -- У вас тут ремонт или всегда так? -- спросила  тихонечко Нина, увидев
через щель в туалете следы ботинок за бачком.
     -- Обижаете! -- протянул экстрасенс, потом снова остановился, обернулся
и отрезал: -- Всегда!
     Он провел  их на кухню. Это была обычная коммунальная кухня. Ее убирали
последний раз,  видимо, когда  был  жив император Николай  Второй, во всяком
случае,  еще  до национализации,  слуги хозяина, которые позже стали слугами
народа  и убирать  квартиру разучились.  Впрочем, об  этом  уже  писал  один
человек.
     По стенам, на полках, стояли, висели, лежали приправы, венички, кустики
и множество прочей засушенной растительности. В углу у окна -- диванчик.
     -- Садитесь вот сюда, голубушки, -- процедил свободной от трубки частью
рта экстрасенс, -- зовут меня Марк Захарович, а вы, я так понимаю, от Семки.
     Он отвернулся и помешал что-то в кастрюльке на плите.
     -- От Семочки, -- расплываясь, прошептала Зоя.
     Женщины сели рядком на диванчик и сложили руки на сумках, как прилежные
ученицы.
     --   Да   вы  раздевайтесь,  --  спохватился   задумчивый   экстрасенс,
оборачиваясь. И снова принялся за кастрюльку.
     Зоя сняла  куртку, а  Нина плащ.  Она пыталась расстегнуть и блузку, но
Зоя покрутила пальцем у виска, и Нина передумала.
     -- Ну-с,  какие у кого проблемы? Рассказывайте.  Как  зовут? -- наконец
спросил Марк Захарович.
     -- Нина.
     -- Зоя.
     -- Начнем с Зои, -- решил экстрасенс, -- слушаю вас внимательно.
     --  Марк  Захарович, помогите, --  завизжала  Зоя  и громко  зарыдала в
кулак.
     --  Да  ну,  лапонька,  конечно,   помогу.  О  чем  речь?  Что  вы  так
расстраиваетесь, голуба моя?
     Он оперся спиной  о кухонный стол, сложил руки,  закрыл глаза и, пыхнув
трубкой, проговорил:
     -- Ну, муж вам изменяет, ну,  с  брюнеткой, брюнетка рыбой пахнет,  все
вижу. Все! Правильно?
     Зоя постеснялась сказать,  что  все сказанное  относится к  ее  подруге
Нине, а у нее, у Зои, квартирный вопрос, она погадать на будущее хотела...
     -- Правильно, -- кивнула Зоя.
     -- Ну и на фига вам этот заморыш!? Вы можете мне объяснить?  -- спросил
Марк Захарович, открыв наконец глаза.
     -- Да  как  же,  доктор!  -- вмешалась  Нина. --  Сколько  в него труда
вложено,  да  ведь  своим трудом  из обезьяны в человека  его превратила.  А
теперь, выходит, для другой старалась?
     -- Так. Все ясно, -- резко перебил Нину экстрасенс  и вновь обратился к
Зое:  --  Есть два  варианта. Этот (и он  указал  правой  рукой  на какие-то
пучочки за спиной) --  для  него. Этот (и он  указал левой рукой на какие-то
венички) -- для нее.
     Зоя испугалась.
     -- Доктор, -- сказала она, положив руку на грудь, -- нам только чтоб не
на смерть. Сейчас похоронить -- дороже, чем прокормить.
     -- Да  что я, изверг? --  обиделся  Марк  Захарович.  -- Если вот  этим
натереть его белье, ну,  там... плавки, можете поверить, он от вас ни на шаг
не отойдет  (Нина, отодвинув протянутую Зоину руку, взяла пучок), а если вот
это, --  продолжил  экстрасенс, -- рассыпать под ее  ногами...  у-у-у... Что
предпочитаете?
     -- И то и то, для страховки. Да я и сама попью, -- заметила Зоя.
     --  Можно,  --  закатив  глаза, лениво  проговорил Марк  Захарович,  --
главное -- не перепутать.
     Положив упомянутые травки в отдельные пакетики, Марк Захарович отдал их
Зое. Зоя отвела его в сторонку и, тихо шепча что-то на ухо, рассчиталась.
     Экстрасенс бросил в кастрюльку щепоть соли и выключил газ.
     --  А  это  для  чего?  --  спросила напряженная Нина, глядя на красное
месиво в кастрюльке.
     -- Это ни для чего. Это  -- борщ, --  ответил Марк Захарович. -- Ну а у
тебя, зайчик, что приключилось?
     Зоя, подойдя сзади, дотронулась  до плеча экстрасенса.  Тот вздрогнул и
обернулся.
     --  Я, доктор, пойду  на улицу.  Спасибо вам  огромное. Нин,  я тебя на
улице обожду,  -- сказала  Зоя, поклонилась экстрасенсу  и, выдернув  куртку
из-под подруги, исчезла в глубине коридора.
     Марк Захарович, проводив ее томным взглядом, обернулся к Нине, подвинул
и подмял под себя широким жестом табурет  и пристально посмотрел на нее. Та,
в свою очередь, поправила прическу.
     -- М-да... Работы у нас с вами непочатый  край! -- тяжело вздохнул Марк
Захарович.
     -- Да? -- расстроилась Нина. -- Все так плохо?
     -- Ну,  посмотрите,  посмотрите,  какая у  вас черная аура,  -- зашелся
экстрасенс, вскакивая  и тыча  рукой  в темечко Нины, --  что ж вы так  себя
запускаете, милая вы моя?
     -- Ох, дорогой!  Я какая-то проклятая на этом свете,  --  махнув рукой,
окончательно расстроилась  Нина, -- кто-то на  меня проклятье  наложил.  Это
точно.  Узнать  бы --  кто? --  и  она заскрежетала  зубами и стала загибать
пальцы:  --  Семейного  счастья  нет,  здоровья  нет, денет  нет, соседи  --
сволочи,  шапку  в  покрас  отдала  -- испоганили. Я  специально взяла,  вам
показать. Можно?
     Нина достала из сумочки маленький скукоженный комочек меха.
     --  Как  вы  думаете, что это?  Это -- вот  такая  песцовая шапка.  Ну,
скажите,  разве я  не  проклята? Разве  обычному  человеку  могут  так  вещь
испортить?
     -- Да... -- сочувственно всхлипнул Марк Захарович, -- ну, что вы мне-то
рассказываете? Вы еще по лестнице  шли, а  я уже  все про вас знал, про ваши
квартирные  проблемы...  Канал  с  космосом у вас,  зайчик мой,  весь забит.
Напрочь. И порча на вас давнишняя. У вас ведь язва двенадцатиперстной?
     Нина кивнула.
     -- Ну вот, -- обрадовался Марк Захарович.
     -- Чего только у  меня нет, доктор. У меня история болезни, как  полное
собрание сочинений Ленина или история войн в шестидесяти томах.
     -- Ну, сейчас я с вами немного поработаю,  а потом придется еще прийти.
Расстегните  на блузке верхние  пять пуговиц,  пожалуйста, раздвиньте пошире
коленочки, да не смущайтесь вы, голубушка, не смущайтесь.

     Через двадцать минут Зоя увидела, как к дому подъехала "скорая", из нее
выбежали медбратья.  Спустя минуту они  вынесли  на  носилках экстрасенса, в
бессознательном состоянии бредившего только одним словом: тюрьма. Нина вышла
следом  с  огромным пакетом,  набитым  травами  и  баночками. В  дверях  она
столкнулась с  худенькой элегантной дамой, которая шла к Марку Захаровичу со
своими проблемами.
     -- Я квартиру закрыла, борщ  выключила, ключи ему в карман брюк сунула,
-- сказала Нина, и медики захлопнули дверь машины.
     -- Что ты с ним сделала? -- в ужасе спросила Зоя.
     Нина отрешенно смотрела сквозь подругу.
     -- Он мою ауру решил очистить, перенапрягся, брык со стула  и  лежит. А
мне полегчало!.. Во у мужика работенка!
     ...В магазине было много народу.
     -- Зой, я пойду посмотрю на нее, -- Нина вышла из-за кассы и решительно
направилась в рыбный отдел. Подошла к "рыбному" хвосту  и просунула  голову,
делая вид, что пытается разглядеть витрину между животами покупателей.
     -- За чем очередь? Чего дают-то?
     -- Хопер, милая, хопер, -- сказала одна старушка.
     Нина подняла голову и удивленно покосилась на нее:
     -- "Хопер-инвест", что ли?
     -- Тьфу ты, совсем уж с этой рекламой! Краснопер, дочка, краснопер.
     Нина вернулась к Зое. Доложила обстановку.
     --  Ну, давай, -- выдохнула  Зоя, -- вот тут порог и посыпем.  Траву-то
растерла?
     Они загородили посетителям магазина проход и посыпали порог травкой.
     -- Дезинфекция,  граждане, санэпидстанция! -- приговаривала Зоя, пятясь
в сторону улицы.
     3
     Володю Поляна наряжали всей  следственной  бригадой: Женечка сперва его
немного  постригла,  подобрала очки  для  солидности, галстук. Костюм принес
Снегов, у  него был тот же размер, что и у  Володи. Кейс Женечка привезла из
дома. Алтухов два дня назад снова улетел в Египет.
     -- Мне  нужно,  чтобы ты, Володя, не простым покупателем  показался, не
благородным братцем,  рискующим  ради  Леньки  свободой, а  чтобы по  одному
только  внешнему виду Юлдашев понял,  что ты ценный клиент, что с тебя можно
многое поиметь.
     --  Да  я  сам  себе   уже  Березовским  кажусь,  --  улыбнулся   своей
голливудской улыбкой Володя.
     --  И так не  улыбайся, пожалуйста, больно уж ты по-доброму улыбаешься,
словно пастор.
     Утром  из  кабинета Снегова  Володя  уже  позвонил  Юлдашеву,  попросил
назначить встречу. Хорошо у него вышло, напористо, как будто одолжение своим
звонком этому Юлдашеву делал.  Тот  сказал,  что Леньку помнит и на  встречу
приедет.
     Володю провожала Женечка, высадила его  у метро "Киевская", прямо возле
отделения  милиции.  Странно было, что барыга назначил встречу невдалеке  от
отделения, может, у него там есть свои люди.
     У здания вокзала  со стороны площади уже  стояли  три машины снеговских
ребят и оперативников ФСБ. Но Юлдашева брать они не собирались. Слушали, как
пойдет  разговор.  Женечка  сидела в одной из этих  машин. Каково же было ее
удивление, когда  барыга  вышел из дверей, над которыми висела синяя доска с
номером и названием вокзального отделения милиции.
     Как ни  в чем не  бывало  Юлдашев,  молодой,  хиппово одетый  парень  с
глазами навыкате  и крупным  дугообразным  носом, осмотрел  площадь и  пошел
навстречу Володе. В приемнике раздался его слегка шепелявый голос:
     -- Вы Веселый?
     --  Здравствуйте,  --  Володя  протянул  руку   Юлдашеву,  --  пойдемте
пройдемся. Вы принесли товар? -- И взял его под локоток.
     Помолчав, Юлдашев спросил о записке. Володя дал ему ее прочитать.
     --  Вы только не пугайтесь,  Ленька там, в тюрьме, совсем растерялся, я
заплачу как положено.
     Лицо Юлдашева радостно вспыхнуло, он было потянулся в карман.
     -- Ну, что вы! -- остановил его Володя (держался он  высококлассно, как
будто с пеленок выглядел на двадцать два миллиона). -- Не здесь же. И потом,
у меня к вам будет особый разговор.
     Володя подвел Юлдашева, как кутенка какого, к скверу за стоянкой машин:
     -- Может  быть,  зайдем  в  "Славянскую"?  Там  неплохой  ресторан,  --
вальяжно предложил он,  и Женечка почувствовала,  как у нее кровь  хлынула к
голове, но Володя тут же добавил: -- Ах да, вы в таком виде...
     Тут Юлдашев совсем уж сник, за кустами мелькнуло его лицо,  растерянное
и бледное.
     -- Голубчик,  вы что-нибудь слышали о ВС-231?  --  Володя задал  вопрос
очень тихо, поглядывая по сторонам.
     Юлдашев наклонил голову и искоса посмотрел на господина покупателя.
     -- А я думаю,  в  кого  Ленька такой умный?.. А что вы слышали о ВС? --
спросил в ответ Юлдашев, передавая, наконец, Поляну героин.
     Тот вложил в ладошку барыги кошелек:
     -- Бери с кошельком, на память.
     "Ну, вот, -- вздохнула Женечка, -- теперь Лешу Юлдашева будет слышно не
только  дома".  Кнопку  на   кошельке   разработал  на   досуге  криминалист
Полторецкий.  Старику  теперь  очень  редко приходилось  выезжать  на  место
преступления:  воспитал учеников,  а  сам баловался вот  такими  сувенирами,
жалко было отдавать преступникам.
     Договорившись, что новая встреча состоится не позже, чем через два дня,
они  разошлись в  разные стороны.  Проследив взглядом за  Юлдашевым, Женечка
увидела, как тот возвращается в отделение милиции.
     Через три часа, из одной из  машин, стоящих на площади возле  отделения
милиции  высыпались  ребята  из  транспортной  прокуратуры  и, ворвавшись  в
отделение, задержали майора Федько и лейтенанта Цаплина, которые в это время
увлеченно насиловали вокзальную проститутку. И делали это прямо в камере, не
закрывая дверей.
     Леша  Юлдашев, бывший  сокурсник  Анатолия  Ганичева,  направлялся  под
неусыпным надзором Снегова и Женечки к дому с огромным балконом, где Ганичев
ждал   его,   укутавшись   в   пуховое  одеяло,   раскачиваясь   в  огромной
кресле-качалке: дышал свежим воздухом.

     Запиликала  рация:  "ertyu-46,  конфиденциально.  Оперативный  работник
транспортной  милиции  лейтенант  Цаплин  -- родной брат  Валерия Цаплина --
руководителя юридического "Сообщества",  зарегистрированного отделом юстиции
в качестве общественной  организации.  Связи  установить  пока  не  удается.
Будьте внимательны. Bnm. Конец связи".

     --  Кто  бы   сомневался,  что   их  прикрывает  "легавка",  --  внятно
проговорила Женечка уже выключенной рации.
     4
     --  Где  твоя? -- спросил Леша Юлдашев, входя  в квартиру  Ганичева. --
Родители есть?
     В  передней  Юлдашев  долго  стаскивал с себя  куртку,  пиджак,  кофту,
водолазку, в результате оказался худющим  парнем. Толик  Ганичев  перехватил
резинкой свой конский хвост, приблизился к зеркалу и смахнул что-то с щеки.
     -- По делу? -- спросил он Юлдашева, пропуская его в кухню.
     В  окне, как  на  экране кинотеатра "Октябрь", для Женечки  со Снеговым
показывали кино под названием "Встреча старых влюбленных".
     В это время старая  собачница выгуливала  своего  бультерьера  как  раз
возле снеговской "шестерки". Как вкопанная она застыла перед окнами Ганичева
и уставилась в них.
     --  Тьфу,  гадость  какая,  --  в  сердцах  плюнула  она  на  колеса  и
прислонилась к капоту, -- ну, ладно парень, а девчонка-то лижется и стыда не
знает, они бы еще на балкон вышли.
     -- Бабуля, да ей тоже простительно, -- очень тихо вторил  ей Снегов, --
потому как она -- тоже парень.
     -- Тише, Ванечка. Спокойнее, -- проговорила Женечка потупясь, -- бабулю
может удар хватить.
     Снегов  засмеялся и  случайно нажал  на  клаксон.  Старушка вздрогнула,
обернулась, и  Женечка со  Снеговым увидели,  что  у  нее в носу,  в средней
перепонке, вдето кольцо, маленькое,  с камушком, и выглядело это на ее узком
дряблом лице весьма экстравагантно.
     Во   время  просмотра   зрелища  Женечке  удалось  выяснить:   Сапарова
поставляет  Ганичеву сырье,  причем сама изготовляет  его  в какой-то  своей
норе. Женечка  приехала домой, наполнила ванну, поставив  телевизор напротив
открытой двери в ванную комнату и блаженно вошла в душистую теплую пену.

     ...На следующий день Ганичев наконец-то выбрался из дома.
     Это  было  странно.  Ганичев  не говорил  ни  с  кем  по  телефону,  не
договаривался  о  встрече.  Только Рая  Воробьева  позвонила  с  работы: она
перевелась в наземную службу  аэропорта, в кассы. Звонила узнать, как дела у
любимого,  не  купить  ли  ему  сигарет.  Ганичев огрызался,  как  капризный
ребенок, а  она все больше и больше перед  ним -- вернее перед телефоном  --
стелилась.
     Часа  в четыре  Ганичев вышел из дома и направился в сторону Кремля. Он
прошел пешком вниз до Охотного ряда,  потом спустился  в  подземный переход.
Снегову пришлось  отпускать ребят из машины. Ганичев шел по прямой  довольно
далеко  --  через  всю  Красную площадь,  вышел на Москворецкий  мост, затем
свернул  на Балчуг, направился по Большой Ордынке. Ни разу не оглянулся, шел
неторопливо, словно гулял.  Перед спуском  на  станцию метро "Третьяковская"
Толик остановился, перешел на противоположную сторону улицы. Зашел в пузатую
желтую  церковь  "Всех   скорбящих   радости".  Оперативники  удивились,  но
последовали за химиком.
     Церковь  когда-то,  на  радость  и утешение  замоскворецким  прихожанам
построил  архитектор  Бове, сегодня она  была огорожена, вход был  в глубине
двора.  За  церковью  стоял  высокий  серый  дом. В  нем жил  некогда  поэт,
написавший:
     Я вздрагивал, я загорался и гас.
     Я трясся, я сделал сейчас предложенье...
     Ажурная  решетка ограды была в  дальнем конце разорвана.  Снегов  сразу
приметил. Показал глазами своим: мол, пусть имеют в виду, что церковный двор
сквозной.
     Они вошли вслед  за Ганичевым, не  все,  только  Снегов и Володя Полян.
Володя осенил себя крестным  знамением, огляделся. Снегов остался  у  входа.
Людей в храме было  мало. Возле иконостаса,  у окон, выходящих  на  Ордынку,
сидел служка, две женщины торговали свечами в церковных лавках.
     В  тусклой круглой зале  с  колоннами  по окружности и  редкими бедными
иконами Ганичев, крестясь, подошел к храмовой иконе, поцеловал ее и вышел на
улицу.
     Постояв перед церковным входом минут пять, он пустился в обратный путь.
На Балчуге свернул на Обводный канал и дошел до Павелецкого вокзала. Дабы не
намозолить  парню глаза, оперативники  шли  по параллельной улице  Осипенко.
Вскоре из переулка со стороны Москвы-реки вынырнула снеговская "шестерка", и
их сменили напарники. Теперь по набережной Обводного за Ганичевым шел Володя
Полян.  Ему  же  и пришлось ехать  вместе  с Ганичевым  на метро до  Речного
вокзала, там он снова сел в машину. Как уж удалось Снегову за двадцать минут
доехать от  Павелецкого  до  Речного  --  через  центр или  по  Садовому, --
выяснять было некогда.
     --  Теперь все дружно выходим, ребята, -- приказал Снегов, -- чует  мое
сердце, в парке Дружбы у него  встреча. А  тут в аллеях и заблудиться можно,
гляньте.  Ты,  Володя,  --  повернулся он  к Поляну, -- не  светись,  сиди в
машине,  подруливай  потихоньку за Ганичевым,  если  возможно будет,  запиши
встречу на видео и магнитофон, теперь живенько рассыпались по парку.
     В городе быстро стемнело.
     Пышные  заснеженные кроны  сосен, мохнатые стволы лиственниц  закрывали
пространство, смыкались над  аллеями. Ноябрь перевалил  к  зиме.  Сгустилась
тьма, вдалеке, на Ленинградском шоссе мелькали яркие огни фар. Снегов  знал,
что  с  той стороны парка, куда  направился Ганичев,  нет перехода на другую
сторону, там высокая  металлическая ограда Речного вокзала подпирает тяжелые
ветви  деревьев, не пуская  кустарник  на тротуар. Ганичев в серой  короткой
куртке маячил прямо  перед  Снеговым,  потом  повернул  в  сторону памятника
Махатмы Ганди.
     Там, вокруг клумбы стояли  скамьи,  на одной  из них сидел уже помощник
Снегова, на другой старик делал вид,  будто  читает газету. Снегов  понимал,
что при таком  освещении, пусть даже невдалеке горят фонари, ни один пожилой
человек  читать не станет, старики берегут свое  зрение. Он узнал  в старике
того самого "служку" из церкви на Ордынке.
     Снегов остановился у памятника, рассматривая высеченное в ногах Махатмы
имя скульптора. Ганичев прошел мимо  клумбы, ушел далеко,  почти до  детской
площадки. Потом быстро вернулся и уселся возле старика.
     На  других  скамьях уже никого не было. Оперативники,  дабы не спугнуть
Ганичева и его  визави,  разбрелись поодиночке в разные стороны.  На обочине
Ленинградки  стояла "шестерка" Снегова,  за  рулем сидел Полян,  внимательно
слушая первые реплики сидящих в парке людей. Снегов  собрал  своих у детской
площадки:
     -- Только  наблюдаем,  ребята.  Этот старик -- не тот,  кто  нам нужен.
Почти  не  тот. Если что-то  произойдет, я подойду к памятнику поближе. Если
нужно будет их брать, дотронусь до памятника рукой. Но до этого постарайтесь
не обнаружить себя.  Вы двое поведете  Ганичева домой, я  и  Полян поедем за
стариком.
     -- Марк Захарыч, -- тихо сказал  Ганичев старику, -- мне нужна Вероника
Сергеевна.
     -- Что за срочность? Мог бы в институте ее найти.
     -- У нас каникулы небольшие, -- пояснил Ганичев.
     Голову старика обрамляли римские кудряшки, не хватало только  лаврового
венка, чтобы схожесть его с патрициями была стопроцентной. Правда, в зубах у
него вскоре оказалась небольшая  трубка, которую он долго раскуривал, слушая
молодого человека. Вряд ли патриции баловались такими.
     --  Понимаете, Марк Захарыч, есть работа, то есть покупатель. Ему нужно
много ВС, он сам связан с какой-то частной клиникой.
     -- Что значит "с какой-то"? Вы человека проверили?
     Ганичев начал раздражаться:
     --  Это  не  мое дело. Я от этого ничего  не  буду  иметь.  Я вам заказ
передаю, а клиента проверяйте сами. У меня нет такой возможности.
     -- Ну,  ладно-ладно, Толик, не кипятись. Нам твои мозги  в  сыром  виде
нужны, а не в вареном. Будет тебе работа. Как Раечка?
     -- Раечка вас  волнует? -- Ганичев повысил голос.  -- Вот и взяли бы ее
себе, долго еще мне с ней...
     -- Толя, Толя, придержи характер, -- усовестил старик,  пыхнув трубкой,
-- тебя же не кирпичи заставляют таскать,  а я  не  могу,  я уже стар, да  и
Вероника Сергеевна прирежет. Как там папаша Козловский, не проявлялся? К вам
никто не приходил?
     -- Нет,  -- фыркнул Ганичев, -- кроме  Юлдашева никто. Там менты что-то
мудрят  на  "Киевской".  Цаплин  пока  прикрытие   давать  не  будет,  нужно
переждать. Так что клиент объявился весьма кстати.
     -- Только ты мне фамилию его  скажи,  разузнаем, что за  птица... Да  и
сырье есть, Вероника Сергеевна уже обработала...
     -- А племянник ее? -- вдруг спросил Ганичев. -- Откуда он взялся-то?
     У старика расширились  зрачки,  как  у кота  во  время  животных колик,
взглянув на Толика, он резко дернул головой.
     -- Не твоего ума это дело. Чтоб больше не заикался, сынок. И не вздумай
домой к Веронике соваться, там менты караулят. Только на кафедре.
     --  Та-ак. Начинается.  А где  ж  она  живет?  --  удивился Ганичев. --
Долго-то скрываться нельзя...
     --  Живет  у  меня,  а  скрываться  ей  и  не придется.  Она  в  другое
государство перебираться надумала, к брату в Киев.
     -- То есть как в Киев? -- возмутился Ганичев. -- А мы? А вы?
     --  Я, конечно,  уеду  с ней, у нас общее хозяйство. А  работать оттуда
даже легче. Будем тебе готовое сырье  пересылать:  граница-то свободная, кто
стариков обыскивать станет. Одна ночь, и мы уже в Москве.
     Полян давно уже лежал на передних сиденьях, чтобы  не привлечь внимания
старика, то и дело зыркающего по  сторонам. Небольшой объектив был выставлен
в  окно автомобиля,  Володя  смотрел на монитор, который был  предварительно
спущен  на дно машины. Значит,  Нестеров не ошибся: Сапарова не только имеет
отношение к наркобизнесу, но и руководит этой шайкой-лейкой, работающей  под
прикрытием милиции. Вот так-то.
     Ганичев выпятил вперед челюсть, отчего стал похож на каменное изваяние.
Кожа на его лице была тонкая, обтягивала скулы и челюсть,  как серый матовый
чулок.
     5
     Ганичев  немного  успокоился.  Он  пожертвовал  всем,   чего   мог   бы
достигнуть, ради  перспективы уехать  на Запад.  Из института  его  никто не
гнал, кандидатскую  он защитит.  Статьи  его тоже  заметили  в  Америке  и в
Израиле.  Он  перестал уделять  время своей  диссертации. Она была  написана
давно и  ждала своего срока  -- Ганичеву нужно было  продержаться на кафедре
еще  год: там  лаборатория,  реактивы,  оборудование. Туда,  кстати, полгода
назад  пришла  Вероника  Сергеевна  Сапарова. Декан  факультета привел  ее и
представил  так,  как  будто она была по  меньшей  мере  женой  Генерального
секретаря ООН.
     Толик и  сам  конструировал синтетические транквилизаторы,  всякие  там
допинги и просто веселенькие  порошки, пока Вероника Сергеевна -- заведующая
лабораторией -- не поймала его за руку.  Ганичев  решил, что его  выгонят из
института,  но Сапарова, наоборот,  предложила ему научный опыт по  созданию
лекарственного  препарата,   формула  которого  была  напечатана  в  журнале
"Chemical  education",  правда,  в более  упрощенной  форме,  да  еще  пачку
"зеленых" авансом выложила. Толик понял, что напал на золотую жилу.
     Единственное, что его не устраивало в его работе, --  это знакомство со
стюардессой.  Но   Вероника  Сергеевна  настояла:  свела  их   в  ресторане,
организовала шумную компанию и изысканные блюда. Ганичеву пришлось  выселить
Юлдашева на квартиру, встречаться они стали совсем редко. Сапарова их пасла,
она исключила Юлдашева из института, зато смогла  привлечь его для работы на
вокзале. Леша Юлдашев не хотел уезжать к себе в Баку. Там четыре сестры, там
больная мать Ханум, безработица, погромы.
     Конечно, Баку ему часто снился. Леша не был там уже семь лет. Когда его
дядя  приехал к ним в дом и сказал, что Леша может поступать в Москву, Ханум
устроила  пир  на  весь мир. Родственники дали деньги,  много денег. Леша их
долго не тратил, даже не залезал в кошелек, который  хранился  в общежитии у
коменданта. А когда кончились наличные  и  первая  стипендия, Леша  попросил
коменданта  открыть  сейф.  Комендант удивился: зачем  студенту  понадобился
сейф? Денег своих Леша больше не увидел. Вот тогда-то и приняли  его  в свою
компанию  оболтусы  с  четвертого  этажа.  Привилегированные  шестикурсники,
"старички", "отцы".
     Ганичев познакомился с Юлдашевым на кафедре.
     Жилось  Толику  тогда   неплохо:  единственный   сын  своих  родителей,
дипломата-папочки и  наседки-мамочки, обитавших в ту пятилетку в основном на
английских  полях для  гольфа.  Толик  жил один  в  пятикомнатной  квартире.
Квартира досталась отцу  еще в  конце  сороковых,  после того как всю семью,
жившую здесь до этого, увели под руки в известном направлении.
     Вскоре  Леша Юлдашев  переселился  к своему старшему другу  и любовнику
Толику,  аспиранту  и   гению  химии,   как   его  называли   все   студенты
прославленного химико-биологического...

     Гильдия  российских адвокатов  была нежна, как весеннее солнышко... Она
была  готова  приласкать  любого, бросающегося в ее лоно. Женечка  Железнова
приехала в  Гильдию  проверить,  не является  ли пресловутое, набившее  всем
оскомину "Сообщество" ее составной частью.
     Первые  вице-президенты Гильдии, демонстрируя приязнь к  очаровательной
эфэсбэшнице, наперебой  сообщали ей, что  "нет, конечно", а начальник общего
отдела готов был даже станцевать перед ней какую-нибудь тарантеллу...
     Впрочем, все они не очень устраивали Женечку. Она предпочла им другого.
В Гильдии на непонятной должности работал Сергей Лукницкий, более подходящий
ей  для  измены  с  любимым  мужем.  И  на него-то  была  вся  надежда.  Они
отсутствовали часа  три.  Потом  он вел ее, как царицу  Тамару, по коридорам
Гильдии, из кабинетов выглядывали сотрудники.
     Насладившись жизнью, Женечка узнала  главное: "Сообщество" -- не детище
Гильдии.  Можно  прекрасно  писать представление Минюсту.  А  в  Гильдии  ей
понравилось. Милые добрые люди.

     Старик  пошел  в  сторону  Флотской  улицы,  вдоль  шоссе,  гудящего  и
фыркающего,  разбрызгивающего  подтаявший  снег  во   все  стороны.  Он  шел
навстречу движению, утопая в  неубранных  снежных кучах,  красиво отбрасывая
трость вперед, в сторону, назад. Снегов наблюдал за ним, долго не трогаясь с
места,  ибо стоял  он  в  глубине детской площадки,  за деревянным  домиком,
далеко впереди. Не увязывалась эта трость с церковным одеянием старика. Было
похоже,  что  Марк  Захарыч  собирается идти домой  пешком:  весь  транспорт
оставался у него за спиной -- и метро, и остановки автобусов, троллейбусов.
     Ганичева взяли у него на квартире. Он больше был  не  нужен следствию в
качестве дармовой подсадной утки, свою миссию он выполнил.
     Вечером, когда Рая Воробьева возвратилась домой, к ней явилась Женечка.
Она  позвонила  в  дверь  и  была  впущена  только  что  вышедшей  из  ванны
стюардессой.
     --  А я  думала, муж вернулся, -- Раечка стушевалась,  обвязывая голову
полотенцем в виде чалмы.
     Румяная,  свежая,  в белом махровом халате и  в  этой розовой чалме  на
голове,  с выбившимися локонами, она  никак не вязалась с длинноволосым юным
алхимиком, которого Женечка видела недавно в  конце этого дома.  На  вид Рае
Воробьевой было  лет двадцать  пять: крепко сбитая,  небольшого  роста,  она
сразу расположила Женечку к себе.
     -- Проходите, -- предложила Рая. -- Вы кто?..
     Женечка сказала, кто она, и спросила:
     --  Скажите,  Раечка,   вы   зарегистрированы  с  Анатолием  Петровичем
Ганичевым?
     Раечка посерьезнела, села за стол.
     -- Нет, он не  хочет.  Да  и  вообще,  чем  дальше, тем  наши отношения
страннее.
     -- В каком смысле?
     -- Он отдаляется, почти не замечает меня. А мне некуда идти.
     -- Только поэтому вы его кормите, ухаживаете за ним, живете с ним?
     Рая  пожала плечами, сдвинула  брови и, как показалось Женечке, впервые
ответила сама себе:
     -- Наверное.
     -- Давно вы знакомы?
     --  Уже  четыре  месяца.  Нас  познакомила  одна  моя   пассажирка.  Мы
разговорились с ней однажды, когда она летела моим  рейсом. С тех пор в моей
жизни все пошло наперекосяк.
     -- Скажите, -- вдруг  спросила Женечка, -- а в последнем рейсе из Каира
вы ее видели, эту вашу знакомую?
     -- Вы и про Каир знаете? Да, Вероника Сергеевна летела...
     -- Она одна летела?
     Раечка  задумалась, будто  что-то вспомнила,  сомнение  пробежало по ее
лицу:
     -- Она летела  одна. В смысле  --  сидела одна,  в смысле, рядом  с ней
места  были свободные. Мы поздоровались, она еще меня про Толика спрашивала,
просила  передать ему,  чтобы  он с  ней  связался.  Но мне  почему-то тогда
показалось, что в салоне есть ее сопровождающий...
     -- Почему вы так решили? -- насторожилась Женечка.
     -- А вы про Веронику Сергеевну спрашивать пришли?
     -- И про нее тоже, я вам позже объясню. Ну так?..
     -- Знаете, тот пассажир...
     Рая  встала,  взяла  с  тумбочки тряпку и машинально протерла  кухонный
стол. Яркий зеленый абажур свешивался к их головам на пружинистом стебельке,
слегка покачиваясь.
     Женечка то и дело косилась на два холодильника, стоящих в углу кухни. В
одном из них хранятся реактивы.
     --  Нас  ведь  еще  в Уренгое  допрашивали. В  самолете  оказался труп,
змея...
     -- Я знаю об этом.
     -- А самолет был забит  до отказа двумя уренгойскими рейсами.  Так вот,
тот убитый сидел рядом с одним мужчиной, они вместе из Каира летели, даже не
пересаживались, от самого Каира до самого Уренгоя.
     -- И во Внукове не выходили? -- подсказала Женечка.
     -- Да в том-то все и дело. Попросились, показали билеты, словно заранее
знали, что после дозаправки мы полетим в Уренгой. А  ведь  мы в Каире это не
афишировали. Откуда они знали?..
     -- Так откуда?..
     -- Понимаете, Вероника Сергеевна к  ним не  подходила, не заговаривала,
когда самолет из Каира  в Москву летел, это  да, но ведь  только  она  могла
знать о дальнейшем маршруте самолета...
     Женечка удивилась  и  одновременно  облегченно вздохнула, как  вздыхают
космонавты,   состыковывая  свой  корабль  с  орбитальной   станцией:  "Есть
контакт"...
     Осторожно спросила:
     -- Откуда она знала, это вы ей сказали?
     -- Еще в Москве, когда она отдыхать в Каир летела, -- созналась Рая, --
нам как раз дали план полетов на ноябрь,  вы понимаете? Никто из  пассажиров
не мог знать об Уренгое.
     -- Скажите, а летчики легко согласились оставить пассажиров в самолете,
когда  самолет во Внукове заправлялся? И где были куплены их билеты в  Новый
Уренгой? Не в Каире же?
     -- Нет, в Москве, заранее. Все было оформлено правильно. Я  сейчас сама
на кассах, у нас с паспортами строго...
     -- А Сапарова далеко от этих мужчин сидела?
     Фамилия  Сапаровой произвела  на  Раю  неожиданное  впечатление. У  нее
округлились глаза, брови поползли вверх, так что даже чалма  съехала назад и
окончательно свалилась на пол.
     --  Вы чем-то удивлены?  Может,  воды? -- поспешила  предложить Женечка
Рае, уронившей голову на руки.
     --  Какая же я дура, ну какая же я дура! -- простонала она. -- Ведь это
с  самого начала было подстроено, они  ведь знали, что  мой отец  занимается
змеями,  это  они, они  их провезли!  -- Она вдруг осеклась  и  взглянула на
Женечку.  --  Так вы  за мной  пришли?  Но  я ей ни в чем не  помогала!  Вы,
наверное, думаете, что это я ее  сумку в самолет пронесла,  и это из-за меня
все? Но я не знала, это все экстрасенс...
     Раечка никак не могла заплакать, у нее  стучали  зубы и тряслись  руки,
видимо, сердце выпрыгивало из ее  груди от отчаянья и западни, в которую она
попала.
     -- Успокойтесь, Раиса Федоровна, мы знаем,  что вас подло использовали,
правда, не знали, что так часто и так много. Вы, пожалуйста, поберегите свои
нервы, возьмите себя в руки, нам с вами еще о другом поговорить придется.
     Но  Рая никак не  могла "взять себя  в руки".  Ее  волосы растрепались,
теперь она смотрела в одну точку, тихо повторяя:
     -- Попала, вот я попала...
     Женечка смотрела на часы. По рации с ней  связался Снегов, сказал,  что
Ганичев  возвращается домой,  через  час будет  в квартире, и чтобы  Женечка
встречала ребят, они сейчас приедут к ней на подмогу.
     Женечка успокоила Раю и вернулась к разговору.
     -- Какой экстрасенс, Раиса Федоровна?
     --  Да можно Рая, -- махнула рукой бывшая стюардесса,  -- мы же с вами,
верно, ровесницы. Знаете, я, в сущности, очень одинокий человек, компаний не
люблю,  с личной  жизнью ничего  никогда не  получалось, пассажиры, конечно,
бывало, начинают клинья подбивать, да все это с полетом заканчивается. Вот я
и пошла как-то раз к экстрасенсу, это Вероника  Сергеевна меня уговорила. То
есть  наоборот,  не  уговаривала  она,  это  я,  дура,  ухватилась,  как  за
соломинку. Разумного слова мне не хватало. А она только  вскользь упомянула,
что ее знакомая к биоэнергетику  ходит и что это ей помогает. Это на  Речном
вокзале.  Он меня тогда так поразил.  Я  тогда  ни  с кем не встречалась,  а
Вероника Сергеевна велела мне  взять фотографии  близких,  про  кого я  хочу
что-нибудь узнать. Вот я и взяла фото мамы и папы.
     -- Ну и как, все угадал провидец? -- полюбопытствовала Женечка, никогда
не  доверявшая экстрасенсам. Она не то чтобы  не верила в сверхъестественные
способности некоторых  людей, она допускала, что есть  такие  люди, но лично
ей, Женечке Железновой-Алтуховой было самой все до конца ясно в своей жизни,
разъяснений со стороны ей не требовалось.
     Тем более на таком бытовом уровне: ваш любимый вам изменяет, а в горном
селении на Кавказе у него есть жена, потому что его папа --
     мулла -- заставил его жениться на землячке-мусульманке... Это, конечно,
интересно, но Женечка  была юристом от природы, и ее юридический мозг не мог
допустить сомнительные доказательства к  построению собственной судьбы. Нет,
не  то.  Просто  она  предпочитала  всего добиваться  сама,  без посторонней
помощи.
     Рая припомнила, что  частично этот экстрасенс,  Марк  Захарович, угадал
совершенно тонкие  вещи,  о которых  он  знать не  мог. Например, что  у Раи
плохие  отношения с  матерью, не клеится личная жизнь,  что  она связана  по
работе с  большими механизмами, скорее всего с самолетами,  потому  что в ее
ауре много воздушных масс, и так далее.  Но частично Рая сама рассказала ему
о своих проблемах, вот, например, про папу. Нужно же было  как-то  спросить,
почему  папа предпочел змей семейному очагу. Экстрасенс  ответил,  что здесь
нужно смириться, отец никогда в  семью  не вернется, хотя  ее, Раечку, очень
любит.
     Женя поняла,  что  для  задуманной операции со змеями дочь  Козловского
была прямо-таки бриллиантовой находкой.
     --  Но  почему вы  вспомнили  про этого экстрасенса,  как он  связан  с
Сапаровой? -- как ни в чем не бывало спросила Женечка,  все больше волнуясь,
что не успеет дойти до самого главного к приходу Ганичева.
     -- Так ведь его фамилия тоже Сапаров, может, эта Вероника его жена? Это
легко узнать, если вам нужно,  она --  научный руководитель моего Толика. Он
скоро вернется. Наверное, вышел прогуляться.
     6
     Снегов наблюдал за стариком уже полчаса.  Тот, легко перескакивая через
сугробы  и  лужи, шел  неторопливым шагом  по прямой вдоль  шоссе, никуда не
сворачивая, и уже приближался  к  Водному  стадиону. Снегов замерз, промочил
ноги,  в довершение ко всему  пошел  снег, залеплявший глаза, лицо,  куртку.
Старик  раскрыл зонт, которым оказалась  его  трость, и,  Снегов позавидовал
ему.
     Его  ребята  разделились: одних  Володя  Полян  должен был забросить  в
следственное управление транспортной  прокуратуры,  чтобы те выяснили точный
адрес этого Марка Захаровича, а сам Володя с оперативной бригадой должен был
успеть  к  дому  Ганичева. Первым же нужно было ждать Снегова с  опергруппой
возле дома  Марка  Захаровича,  если  последний действительно  направлялся к
себе.
     Все  три  группы,  одной  из  которых был Снегов в единственном  числе,
постоянно были на связи. Женечка  доложила Снегову, что в этом несовершенном
мире существует забавный  экстрасенс по фамилии Сапаров, которого зовут Марк
Захарович и который собирает информацию о своих прихожанах почище всяких там
ФБР и ЦРУ. Хлюпающему по мокрому снегу  Снегову было о чем подумать. Женечка
добавила, что ребята из снеговской команды уже  в квартире Ганичева,  а  она
вместе  с  Раечкой,  оказавшей следствию  большую  помощь,  умывает  руки  в
буквальном смысле.  В  холодильнике  обнаружены  реактивы  для  производства
наркотиков и все необходимое для этого оборудование. Раечка в шоке.
     Вторая  группа  доложила  Снегову,  что Марк Захарович Сапаров живет  у
метро "Войковская", и Снегову просто стало худо.
     -- Эта сволочь меня специально,  что  ли,  тащит  битый час, ребята? --
взмолился он. -- Как хотите, но заберите меня отсюда. Как хотите! Пусть один
кто-то с операми ждет у дома, а вы на машине заберите меня! Заберите!
     -- А может, его взять прямо на дороге? А, товарищ Снегов?
     --   Вы  сдурели!   А  что  я  Сапаровой   предъявлю?  Сожительство   с
экстрасенсом?.. И только-то?

     Закончивший мчаться  по Уренгою  Нестеров вылез из такси и  поторопился
открыть дверцу даме. Та,  мягко вложив  свои  пальчики в его руку, поставила
ножку на тротуар.
     Центр в городе все-таки отыскался. На темном здании, вдававшемся ребром
в Площадь правительства,  горели красно-белые гирлянды иллюминационных ламп,
составленные в слово "Казино".
     --   Ну  надо  же,  --  удивился  Нестеров,  --  вы  посмотрите,  прямо
Монте-Карло!
     -- В Монте-Карло нет такой пошлой иллюминации, -- сказала Наташа, своим
тоном пытаясь смягчить грубое замечание.
     --  Вы  бывали в Монте-Карло? -- поразился Нестеров.  -- Вы  --  просто
замечательная! -- prorsus admirabile!

     Нестеров был выбрит, как  перед свадьбой, в темноте, в отражении огней,
его  рубашка синела люминисцентно, галстук переливался  перламутром, а глаза
сияли надеждой на теплый вечер. В конце  концов,  ничего сверхъестественного
Нестеров не намечал, просто  хотелось расслабиться и  поговорить  по душам с
новым в его жизни человеком.
     -- Вы когда-нибудь играли в рулетку? -- спросила Наташа, скидывая шубку
на руки портье. -- Кстати, вон, посмотрите сидит ваш знакомый.
     -- Только мысленно, когда читал "Игрока" Достоевского.
     И  действительно  за  дальним  столиком  сидел государственный советник
юстиции, адвокат Гильдии российских адвокатов Владимир Борисович Зимоненко.
     Нестеров не стал подходить к нему, и не потому,  что не узнал, или были
какие-то  иные  планы, а потому,  что  с  ним  рядом  сидел  его  спутник по
самолету,  а вот с  ним-то Нестерову  видеться не хотелось, как  не  хочется
иногда говорить с собственной совестью.
     Нестеров расплатился за  вход, получил  входные  фишки,  снял пальто  и
шарф. Его волосы были зачесаны назад черными волнами. Он восхищенно  оглядел
свою элегантную спутницу.
     -- Вы смотрите на меня, как довольный хозяин, -- заметила Наташа.
     -- К сожалению, я не хозяин и не настаиваю, но я действительно доволен,
что вы согласились поужинать со мной. Вы очаровательны.
     Он повел свою даму  в зал.  Глаза у  Нестерова разбежались от множества
игровых  автоматов,  столов  для покера  и рулеток, от мужчин  самых  разных
калибров: солидные  толстяки в  модных сюртуках  вкупе с  обросшими  щетиной
доходягами  в  потрепанных костюмах,  с голодными  затравленными  взглядами.
Игроки.  Табачный дым  плотно  окутывал  дальние углы игрового  зала. Наташа
насмешливо улыбнулась.
     --  Попробуйте, раз уж пришли. Хотя бы  на эти, -- она показала на пять
фишек,  которые  выдали  Нестерову  при входе.  Он  подошел  к столу, вокруг
которого  сгрудилось  около двадцати  мужчин  и  женщин,  а мальчик в  белой
рубашке и  "бабочке"  изображал бывалого крупье.  Он  лихо работал пальцами,
группируя жетоны по цвету, потом раздавал часть из них выигравшим и загребал
проигравшие фишки.  Нестеров поставил свои фишки на квадрат с цифрой "семь",
через секунду  они  исчезли, как  и  не бывало. И  никто  не обратил  на это
никакого внимания, хотя это был недельный заработок генерала.
     Наташа незаметно  отделилась от своего  спутника,  подошла  к  кассе  и
купила себе несколько жетонов для автоматов.
     Нестеров  приблизился  как  раз  в   тот  момент,   когда  три  семерки
остановились  в ряд, и  блестящие  жетоны  посыпались,  звеня  и  блестя,  в
металлический карман автомата. Он вплотную прижался к спине Наташи,  которая
сидела  на  маленьком  кожаном,   с  велосипедное  седло,  сиденье.  Она  не
отпрянула, а только  выпрямилась и прислонилась к  Нестерову,  как к  спинке
кресла.  Подняла лицо,  снизу  вверх посмотрела на него, ласково и,  как ему
показалось, благодарно.
     -- Вы  приносите удачу, -- улыбнулась Наташа, выгребая свой выигрыш, --
помогайте, все не унесу. Надо же, с первого раза столько денег.
     Николай Константинович тихо произнес:
     Мой дар убог и голос мой негромок,
     но я живу, и на земле мое
     кому-нибудь любезно бытие.
     Эту  цитату из Боратынского  прислал ему в  письме из  Петербурга  один
старик, проходивший по делу  о  консуле.  Наташа  в изумлении уставилась  на
своего эрудированного кавалера.
     Затем  они  обменяли жетоны на валюту,  и Наташа  повернулась к Николаю
Константиновичу:
     -- Держите, это нужно проесть и пропить.
     Нестеров чуть не разревелся от обиды и умиления.
     -- Ну что ты, Наташа, это же я тебя пригласил... Проголодалась?
     Они поднялись  по  широкой мраморной лестнице  на  второй этаж, выбрали
закуток, по стене которого, изгибаясь,  расположился белый кожаный диванчик,
сбоку мерцали приглушенные бра.
     Наташа сделала заказ, Нестеров приплюсовал к  нему шампанское, пирожные
и кофе.
     Они  сели  почти  рядом,  Нестеров  положил   руки  на  спинку  дивана,
запрокинул голову и почувствовал, как она желанна, эта незнакомая  худенькая
женщина, о которой он еще утром этого дня ничего не знал.
     --  Устали?   --  спросила   Наташа,  потом  с  трудом  заставила  себя
поправиться: -- Устал?
     Он был  благодарен ей  за эту скованность, за тактичность,  за то,  что
чувствовал во всем теле такое приятное жжение.
     --  Наоборот, блаженствую, -- ответил  он.  --  Ты  никуда  не выходила
сегодня?
     -- Нет,  сидела в номере, прикорнула, посмотрела  телевизор, наряжалась
часа два.
     Нестеров  засмеялся. Она  уловила  на  своем плече его дыхание,  повела
головой,   чтобы  поймать   это  дыхание,  и  наткнулась  на  губы   Николая
Константиновича.
     -- Так не хочется узнавать, зачем ты здесь,  да  и самому рассказывать.
Все   женаты,  все   замужем,  все  привязано  канатами  к  древнему  дереву
мироздания, но ты ведь не исчезнешь, как галлюцинация? О'кей?
     Наташа  поджала губы,  опустила глаза,  прижалась к нему, свернулась  в
клубок  и чуть  ли не  втиснулась  в его грудь, под  пиджак,  в  его сильные
объятья: "Не исчезну".
     -- Ты замужем? -- спросил он все-таки.
     -- Уже нет.
     -- А дети есть? Сколько тебе лет?
     -- Нет детей. Мне  уже тридцать четыре, а детей нет, -- просто  сказала
она.
     -- Девочка совсем, еще все впереди, -- а что муж?
     -- Не  знаю, не хочу об этом говорить.  Не обижайся, поговорим  об этом
завтра. Хорошо?
     --  Это хорошо  уже  потому, что, выходит, ты  не  собираешься от  меня
сбегать, как Золушка в полночь. А говоришь: "завтра".
     Нестеров  сам  себя не  узнавал,  нес мелодраматическую  чепуху,  и ему
нравилось это, он не  умел особо нежничать, а тут хотелось излить все больше
и больше ласковых слов этой женщине с грустными глазами.
     -- Где ты живешь в Москве? Это не секрет?
     -- Живу на Зоологической. Это не секрет, можешь зайти в гости.
     -- А давно?
     -- Квартиру мы купили в том году, до этого...
     -- Нет я не  про это, ты в Москве давно живешь? -- осторожно перебил ее
Нестеров.
     --  Ты  что, этнограф? В самолете угадал,  что  я не из Уренгоя, теперь
догадался, что я не москвичка.
     --  Но у тебя очень милый украинский говорок, это нетрудно заметить, --
объяснил Нестеров.
     --  Киевский... А  странно, я не чувствую собственный  акцент.  Так  ты
лингвист?
     Нестеров обрадовался подошедшему с аперитивом официанту.
     -- Кто я -- я тебе тоже завтра расскажу, договорились?
     Он  погладил ее  волосы, вдохнул запах ее  чувственных духов и пожалел,
что им придется сейчас разъединиться, чтобы приступить к трапезе.
     Им принесли закуску, салат, зелень, заливное. Она ухватилась за жульен.
     -- Обожаю грибы в любом виде. Оказывается, я голодная, как слон.
     -- Смешная, как же  ты  себя со слоном сравниваешь? В тебе, наверное, и
пятидесяти килограммов нет.
     -- Хочешь сказать, что я дистрофик, говори прямо, -- засмеялась Наташа,
-- а между прочим, когда я на Украине жила, во мне было восемьдесят.
     -- Не верю, не могу себе представить.
     -- Ну, я тебе потом покажу фото, в паспорте -- такая пышка.
     -- А глаза у тебя  и  тогда были  такие грустные?  -- спросил Нестеров,
давно уже пытаясь разгадать,  чем она обеспокоена: нет-нет, да и  мелькала в
ее глазах эта неизбывная саднящая печаль.
     -- Думаю,  что нет,  -- вздохнула  Наташа.  -- А  по поводу собственной
жизни -- я не жалуюсь. Нас с  сестрой отец научил: мы живем не  благодаря, а
вопреки чему-то... А потом я уже сама одну теорему вывела.
     -- Какую же?
     -- Это,  наверное,  будет  напоминать дамскую неврастению. Но  когда  в
ранней  молодости меня бросил один  человек,  впрочем,  нет, не  бросил,  а,
наоборот,  не  захотел бросить жену,  ну  да ладно...  В общем, мне пришлось
избавляться  от   беременности,  потом  попала  в  неврологическую  клинику.
Клаустрофобия, светобоязнь и так далее... Не могла ходить. И  все от головы.
Это  нельзя рассказывать, но кому  же, как не первому встречному незнакомцу,
не мужу ведь... Когда прочитала в справочнике значение лекарств, которые мне
кололи, поняла,  что  если не возьму себя в  руки, не  сделаю что-то вопреки
обстоятельствам, все -- психушка. Удрала  к морю,  села в  самолет и удрала.
Специально в самолет села. С классической, добротной клаустрофобией провести
час в самолете!  А  потом заперлась на разваленной  дачке  у моря, на  самом
берегу, волны у порога, варила уху, жарила мидии и думала, думала...
     -- Я понимаю,  --  сказал Нестеров. -- Когда часами и днями перебираешь
песчинки и смотришь на море -- приходит откровение.
     --  Да, ты  это  понимаешь.  Я  рада. Додумываешься  наконец  до  сути,
которая, как  правило, проста. Какое право ты  имеешь всю свою  жизнь,  свои
жалкие проблемки ставить выше  этого моря?  В крайнем случае, проживи здесь,
возле него, всю жизнь, и  тебе будет хорошо. Но... "случайно пришел человек,
увидел  и от  нечего  делать погубил... -- как там в "Чайке" -- ...сюжет для
небольшого рассказа".  Да, случайно приходит человек и искушает  богатством,
московской сладкой  жизнью. Он  говорит вам: вы стоите  большего,  вы должны
полюбить  себя, не  губите себя в  этой  дыре. А эта дыра  -- твоя жизнь,  и
только твоя. Но это -- потом. А тогда вывела теорему: что  ничто  хорошее не
заканчивается  плохо. Если что-нибудь закончилось  плохо --  значит,  что-то
неверно  было  с самого  начала. И эта боль и страдание  -- только  выход из
ненужного и неверного  этапа жизни. Это шанс начать  все сначала. Главное --
не  затягивать  этот выход. Жаль только, что  мою теорему  всякий  раз нужно
доказывать сызнова. Но теперь я точно знаю, что никогда не сойду с ума.
     -- А что тот человек, которого вы любили? -- спросил Нестеров.
     --  Между прочим, у нас прекрасные отношения. Недавно я  встретила его,
но понимание еще не значит -- духовное родство.
     -- Он изменился, или вы стали смотреть на него другими глазами?
     -- Он превратился в такую же мышеловку, как и мой муж.
     Она была одета по-клубному: стильный пиджак  темно-серого цвета, блузка
с  широкими  крыльями   воротничка,  брюки.   Она  казалась  такой  хрупкой,
беззащитной, что Нестеров уже готов был пожертвовать всем, чтобы защитить ее
от источника этой печали.
     -- В Киеве  я  была молодая, полна радости и  сил.  У  меня  было много
настоящих подруг,  институт, потом работа. Сестра, родители.  Вот сейчас все
как  будто то же: мама и сестра теперь в Москве,  друзья  тоже есть,  но все
слишком поверхностное. Да и Крещатик с собой не увезти.
     -- А отец?
     --  У  отца  там  должность.   Он  был  министром  образования,  сейчас
заведующий отделом,  но ему  это не важно, он в Киеве родился, там и умереть
хочет. Кажется, и женщина у него там есть...
     -- Так ты замуж в Москву вышла?
     --  Нет,  замуж  я вышла  за человека,  а  он,  к  сожалению,  оказался
москвичом, хотя тоже не так давно...
     -- Ешь, почему ты  не ешь? А Киев... хочешь, поедем отсюда через  Киев?
Вот только я с делами закончу...
     У Наташи загорелись глаза, она совсем перестала жевать.
     -- На один  день,  да?  --  просияла  она, не улыбаясь, а только  одним
взглядом, еще не веря собственным ушам, но тут же приуныла, что-то вспомнив.
-- Нверное, я не смогу, но об этом завтра, завтра...
     Они говорили  обо всем  на  свете,  Нестеров  рассказал про  детей, про
работу  в  университете,  она  про  свое  образование, про  сестру,  которая
увлекается оккультизмом, про экстрасенса... Кофе оказался настолько крепким,
что в эту ночь они не сомкнули глаз ни на одну секунду...
     7
     -- Что  вам,  гражданин? -- крикнул Полковский, увидев, как в дверь его
кабинета просунулась  и тут  же  исчезла чья-то  черная кудрявая  голова. --
Проходите.
     Нестеров с  лучистыми  глазами  будто  только что родившегося  на  свет
человека зашел в кабинет и, улыбаясь, переспросил:
     -- Разрешите?
     --  Проходите,  -- громко, почти в крик,  повторил Полковский, указывая
рукой на стул. -- Какой у вас вопрос?
     Нестеров достал командировочное удостоверение и свои документы:
     -- Николай Константинович Нестеров, генерал ФСБ. Прибыл по делу Евгения
Олеговича Терехова. Кое-что разузнать требуется, прояснить на месте...
     Нестеров с интересом наблюдал, как расплывается в умиленной улыбке лицо
его коллеги, как он вспархивает со стула, как подлетает к нему, Нестерову, и
с   неестественной  силой  начинает  стаскивать   с  него  пальто   и  шарф,
одновременно ухватившись за лацкан пальто и за конец шарфа цепкими пальцами.
Нестерову  показалось, что  при  этом  пальцы  у Полковского  свело и у того
начался тик от радости, потому что он монотонно стал  дергать все, что успел
схватить на Нестерове, а разжать пальцы ему не удалось.
     --  Рад, -- только  и смог выговорить Полковский очень  громко  и обнял
Нестерова прямо с его шарфом и пальто в руках.
     --  Слушай,  старик,  --  сжалился  наконец  Нестеров,  --  сваргань-ка
кофейку, а то я засну у тебя тут, прямо на столе.
     -- Угу, -- кивнул Полковский и понес пальто генерала к чайному столику,
потом обернулся и крикнул: -- А вы ко мне, значит, к первому? Как же вы меня
нашли?
     Тут  Полковский почему-то испуганно поглядел на дверь и  предупреждающе
воскликнул, выставив палец вверх:
     --  А  я вас вчера целый  день на  аэродроме  караулил, так что  у меня
заложило  уши,  теперь себя не слышу, а уж вас... по губам читать учился всю
ночь: меня жена за вас пилила.
     -- За меня? Это как же? -- рассмеялся Нестеров.
     -- Она обед готовила к вашему приезду. Прилету. Вы меня слышите?
     -- Слышу.
     -- Да? А я себя не слышу, но все  равно  догадываюсь, о чем сам говорю,
мысли же  мои  -- в  голове, --  и Полковский постучал  себя по голове, явно
стараясь услышать громкий гул, который издал при этом его череп.

     Через два часа Нестеров, прочитавший дело, ехал в морг, где должно было
состояться опознание трупа. Пока он читал в кабинете Полковского дело, вдова
Терехова, прилетевшая из Москвы, позвонила Полковскому.
     --  Объявилась дамочка,  --  провозгласил Полковский,  кладя трубку. --
Поедете, Николай Константинович?
     --  Обязательно. Мне  же с этой Тереховой  дело в  Москве  иметь,  да и
портрет Терехова у меня с собой.
     Нестеров  намеревался допросить вдову  прямо в Уренгое. Лицо умершего в
самолете  гражданина,  выплывшее  из  его  факса  в  Москве,  зачерненное  и
искаженное,  напоминало  того Терехова,  чей портрет имелся  у  него в деле,
затребованный из архива компании "КЛАС", но точной гарантии Нестеров дать не
мог. Схожесть и идентичность -- разные понятия.
     Они  приехали в морг первыми.  Морг находился  на  территории городской
больницы, казалось,  пустой, неработающей. Не было света  в  окнах,  не было
прохожих  вокруг,  никто  не  выходил из  корпусов. Темно-красное  кирпичное
здание морга, стоявшее в стороне,  зияло  открытой дверью  ритуального зала.
Полковский  повел Нестерова к  служебному входу,  они спустились  в глубокий
подвал.
     --  Здесь мерзлота, так они  экономят  на  холодильных  установках,  --
сообщил Полковский.
     В холодильнике висела на тонкой проволоке лампочка Ильича. Служащий  --
не  то сторож, не то патологоанатом  -- выдвинул  ячейку  с трупом Терехова,
откинул голубую простыню.
     Нестеров вдруг уловил знакомый запах, до боли знакомый, заставивший его
сердце мгновенно затрепыхаться и тут же упасть чуть ли не в пятки от страха.
Он поднял  голову. Перед  ним, по другую сторону трупа, стояла  Наташа.  Она
непонимающе смотрела на него.
     -- Ты? -- ахнули они одновременно.
     Подоспевший Полковский представил их друг другу:
     -- Николай  Константинович Нестеров,  генерал ФСБ, из  Москвы;  Наталья
Николаевна Терехова, вот, жена... товарища... Как, уже опознали?
     -- Уже, -- еле ворочая языком, проговорила Наталья Николаевна и упала в
обморок.
     8
     Полковский растерялся, с  грохотом задвинул  ящик с  трупом  обратно  в
стенку  и отскочил  от  лежащей на  холодном  земляном полу Наташи. Нестеров
поднял ее, как пушинку, побежал наверх по ступенькам, на воздух, уложил ее в
машину,  на  заднее  сиденье. Позвали врачей, врачи  прибежали,  посмотрели,
убежали за нашатырем. Наташа все  не  приходила в  себя, пока к ее  носу  не
поднесли вату с нашатырем.
     Она открыла глаза, посмотрела на  бледное  испуганное лицо Нестерова  и
заплакала.  Он  обнял  ее,  захлопнул  дверцу  и  приказал  шоферу  ехать  в
гостиницу. Они  ехали молча, она беззвучно плакала, а он утирал ее слезы, не
отпуская от себя, словно ребенка.
     Он оставил ее через час, когда она перестала плакать.
     -- Я приду, и мы обо всем поговорим. Хорошо?
     -- Хорошо.
     -- И ты мне все расскажешь. Хорошо?
     -- Хорошо.
     -- А пока ты поспишь, ладно?
     -- Ладно.
     В дверях Нестеров обернулся и спросил:
     -- Наташа, это он?
     Она отвела взгляд и кивнула. Нестеров  раздул ноздри, словно ответ  ему
не понравился, и тихо прикрыл за собой дверь номера.

     Возвратившись в кабинет Полковского,  Николай Константинович дозвонился
в Москву. Снегов был на месте.  Сразу  доложил Нестерову об аресте Ганичева,
химика.  Толик потихоньку  начал  давать  показания, держат  его  на допросе
шестой час.
     --  Ваня,  --  перебил  его  Нестеров,  --  проверь для  меня следующую
информацию:   Наталья   Николаевна  Терехова,   шестьдесят  четвертого  года
рождения, уроженка Киева, и брат Виктории Сергеевны Сапаровой, тоже родом из
Киева... Могли ли они быть знакомы, что между ними общего, где пересекались?
     --  Николай  Константинович, мы вчера Ганичева  вели, он  встречался  с
мужем Сапаровой.  Похоже,  девичья фамилия у нее  другая, значит, брат -- не
Сапаров. И еще они про какого-то племянника Сапаровой говорили.
     -- Хорошо. Ищи мне этого  племянника. Сегодня вечером буду звонить тебе
домой.  Будь  готов.  Теперь следующее.  Труп  я  везу  в Москву.  Вдова его
опознала, а я -- нет. Так что ищи мне дантиста Терехова и другие сведения из
его истории болезни, понятно?
     -- Николай Константинович, да ведь нам его Алтухов  скоро живым и почти
здоровым из Египта доставит, чего же возиться?
     -- Надо, Федя, надо. А может, тот человек  --  однофамилец или вовсе не
Терехов?  А  Терехов   действительно  здесь  в   морге.   Мне   материальные
доказательства нужны. Да и этот труп вторично опознавать предстоит.
     -- Послушайте, но значит, выходит, Терехова  причастна  к смерти  этого
вашего неопознанного и к покушению на  собственного мужа, если  это он лежит
там, в египетской больнице?
     --  Ваня,  тут  следственные  органы  -- бедные, потому что  не воруют,
заканчивай  треп. Скоро прилечу,  наговоримся. Вечером -- сиди на  телефоне.
Целую. И помни: "У семи хозяев -- собака без хвоста"...

     Полковский,  тщетно  раздумывая  над  последней фразой  Нестерова,  нес
чайник  с  водой по коридору, а  навстречу  ему мчался разъяренный Нахрапов,
сметая на своем пути  все, что не было  прибито к стенам:  листки со стенда,
стулья, машинисток,  курящих в уголке,  возле  урны.  Плащ его развевался на
ходу, как у тореадора, пиджак вообще никогда не застегивался: не сходился, а
пуговица   с  рубашки  отлетела  от   сильного  душевного  волнения  Алексея
Николаевича.
     Полковский испуганно выставил чайник  носиком  вперед, но, верно, кровь
застила  прокурору  глаза, потому  что он  подошел к  Полковскому  вплотную,
чайника даже не заметив. Отскочил слишком поздно, когда добрая половина воды
уже вылилась ему в штаны.
     -- Полковский, я тебя урою, я тебя, Полковский, понижу  до уровня моря,
-- Нахрапов  пошел пеной, как  автоматическая  стиральная машина,  в которую
засыпали стиральный порошок "Тайд" для ручной стирки. -- Где он?!
     -- Да уж поздно,  -- с  совершенно серьезным выражением лица проговорил
Полковский  и  быстро открыл дверь  своего  кабинета: на прокурора удрученно
глядел  его  дорогой  педагог, преподаватель  уголовного  права  и  процесса
Николай Константинович Нестеров.
     --  Лешенька,  голубчик,  как  от  вас  много  шуму!  --  пристыдил его
Нестеров, открывая  свои  объятия, но  когда Нахрапов  приблизился, Нестеров
увидел его мокрую  ширинку.  --  Ба-а! Разве  я вас этому учил  пять  лет  в
институте? Дома тренироваться надо.
     Закатившийся в смехе Полковский смог только процедить:
     --  Вот, Николай Константинович, ваш студент на себя  полчайника вылил,
жарко, говорит, освежиться бы.
     --  Леша,  почему  у тебя  в  рабочее  время в  срамном месте  жар?  --
поинтересовался Нестеров.
     Наконец Нахрапов сдался, ради  хохмы шагнул за увернувшимся Полковским,
едва не влепив ему подзатыльник своей широкой лапищей.
     -- Весело у вас,  -- комментировал Нестеров, -- ну, здравствуй, Алексей
Николаевич, здравствуй.
     -- А  я за вами,  Николай Константинович, у  меня в СИЗО Елена Ивановна
Моисеева, во всем созналась добровольно...
     -- В чем? -- нахмурился Нестеров. -- В чем она созналась?
     --  Любовник  это  ее,  Терехов-то.  С  нею  в  Москве  сожительствовал
регулярно.
     -- Так ты ее за это задержал?
     -- Нет, уже не задержал, уже арестовал: обвинение  сегодня предъявил за
неосторожное убийство, она ж биологичка.
     -- Она и змею на себя взяла? -- уточнил Нестеров.
     -- Нет. Но возьмет, то есть признается, обещаю...
     Нестеров схватил пальто и выбежал из кабинета. Нахрапов побежал за ним:
     -- Подождите, вы же не знаете, куда ехать...
     Полковский поехал следом на своем "жигуленке".

     Елена  Ивановна  Моисеева вторые  сутки отказывалась  от  еды,  лицо ее
опухло, завернутая  в три кофты  и  оренбургский  пуховый платок, она  стала
похожа  на  спившуюся бомжиху  неопределенного  возраста.  Она  отказывалась
говорить, впала в глубокую  депрессию, не желала встречаться  с мужем, слезы
непроизвольным потоком  текли и текли  из ее глаз.  Свиданья  с ней  просили
ученики.  Нахрапов отказал  им.  Мужа,  Михаила Ивановича,  Нахрапов вызывал
повесткой,  устраивал очные  ставки,  пытался разговорить  Моисееву.  Вчера,
после  неудачи  в аэропорту со  встречей Нестерова,  он ездил в школу,  куда
пришел груз,  осматривал всех  животных по списку. Но  это  ничего не  дало.
Злой, он приехал к себе и вызвал Моисееву на допрос.
     Теперь  она   сидела  перед  Нестеровым  с  синяком   под  глазом.  Тот
представился, усадил  учительницу, сам встал возле стола. Нахрапов,  положив
руки  на этот самый  стол,  сидел совсем рядом, с другой стороны, безумолчно
рассказывая  о проделанной  работе.  Нестеров молча  смотрел в  лицо  бедной
страдалицы. Не слушая Нахрапова, он вдруг тихо спросил женщину:
     -- Вас этот человек допрашивал?
     Елена Ивановна кивнула.
     -- Только этот? -- нажимая на первое слово, переспросил Нестеров. -- Он
один?
     Елена  Ивановна  снова  кивнула. Нестеров глубоко  задышал,  глаза  его
забегали,  словно он  решал, что  делать.  Затем расслабил тугой узел своего
галстука, и, развернувшись, со всей силы вмазал Нахрапову кулаком в скулу.
     --  Бомондийский  козел...   А-ах,  как  хорошо!  --  смачно  простонал
Нестеров.  Потом повернул голову и сказал Моисеевой: дескать,  она свободна,
дело передано ему, и он, Нестеров, отпускает учительницу за отсутствием в ее
действиях  какого бы  то ни  было состава преступления,  и  потому возмездие
должно  быть немедленным и прилюдным, иначе это не возмездие,  а демократия.
"А демо  всегда накратит на что угодно..." --  добавил он и, грохнув дверью,
вышел из комнаты.
     Он  остановился  в  коридоре,  рядом  с Полковским,  попросил сигарету.
Следователь достал  мятую пачку "Ту-134",  на лице  его не  было  радости. В
открытую дверь комнаты для допросов он смотрел на растерянную женщину, мелко
трясущую плечиками.
     -- Позаботься о ней, -- попросил Нестеров, -- и заезжай вечером ко  мне
в  гостиницу. Если что,  оставь  для  меня  сообщение у  администратора,  --
Нестеров задумался, -- Телеге Мотоцикловне, по-моему...
     Протянув Полковскому пачку сигарет, быстро пошел к выходу.

     У себя в  номере  Нестеров  заказал  разговор  с  Москвой  и прилег  на
кровать. Он не  сразу понял, сколько  проспал,  когда  его  разбудил  стук в
дверь. Он обрадовался: Наташа.
     Но в дверях стояла Елена Ивановна  Моисеева в  длинном пальто, чересчур
тоненьком  для такой  погоды и такого климата.  Ее  поддерживал  под  локоть
молодой скованный мужчина, видимо, муж.
     -- Можно к вам?
     -- Проходите, если вы по делу?
     -- Ведь вы сказали, что забираете это дело? -- спросила Елена Ивановна.
     -- Так.
     Теперь она была больше похожа на  женщину.  Причесанная, умытая, слегка
накрашенная, в огромных темных очках.
     -- Вот, -- сказала она и решительно высыпала из сумочки все  содержимое
на неприбранную постель.
     -- Хорошо, -- согласился Нестеров, расправляя смятое лицо.
     -- Это -- то, что я везла с собой в салоне самолета. Я ничего отсюда не
вынимала.
     Нестеров  наконец  понял,  что  в  настоящую  минуту  наблюдает  весьма
любопытное  зрелище. Чего  только  не было  на белом покрывале:  щеточки для
совершенно разных целей, от зубной до обувной, косметика, крючок для  сумки,
записная книжка и блокнот, три ручки, ключи, паспорт...
     Паспорт. Как же он пропустил, забыл, не потребовал показать сразу?
     -- Они паспорт Терехова этого забрали. Только я никакого Терехова знать
не знала,  это я для того, чтобы раздразнить, отомстить вот ему, -- Моисеева
крутанула кудряшками в сторону мужа.
     -- Здрасьте, -- кивнул Миша, -- это из-за меня все, я сразу понял.
     -- А что у вас стряслось,  за что вы ему мстили? -- улыбнулся Нестеров.
-- За измену, что ли?
     Моисеева скривила губы, потупилась.
     -- Да вы же знаете, вам же рассказали, -- тихо сказала она.
     -- Да, хорошо, что вы не моя жена, -- вздохнул Нестеров.
     Елена   Ивановна  вытащила  из  груды  вещей   маленькую  прямоугольную
картонку, протянула ее Нестерову.
     -- Вы к нам с добром, и мы к вам.
     -- Что это? Вы знаете, чья это визитка? -- удивился  Нестеров. -- Что в
ней особенного?
     -- Чья визитка -- здесь написано, -- объяснила Моисеева, -- а особенное
в ней то, что мне ее подсунули. Не было ее у  меня, как  и паспорта лишнего.
Меня же никто не спрашивал, как те двое себя друг с другом держали, а только
я вам скажу, что они  как сиамские  близнецы сидели.  Чуть  один колыхнется,
второй  сразу  реагирует, смотрит,  чего  это  первый  шевелится.  И  оба --
загорелые.
     -- Вы  хотите  сказать, что один  был пленником другого? Это вы  хотите
сказать?
     Нестеров выхватил из рук Моисеевой визитку, как спасательный круг.
     --  Так  вы думаете, что ваш сосед и  паспорт, и визитку  вам в сумочку
подложил?
     -- А кто же еще? Я ведь застудилась в Москве, в туалет... Извините...
     -- И когда вы выходили, сумочку оставляли на месте?
     -- Конечно.
     -- А рядом с вами сидел тот, умерший?
     -- Да, я его опознавала по фото.
     -- А кто из них был узурпатором свободы другого, как вам показалось?
     -- Вот этот несчастный был объят ужасом и страхом, боялся шевельнуться,
а тот, что с краю сидел, тот как каменный, только зыркал строго.
     -- Вы лицо его помните?
     -- Ну, помню.
     -- А без усов можете его представить?
     Моисеева закрыла глаза, потом кивнула.
     -- Голубушка, где же вы раньше были? Ах да... Но ведь...
     Полковский  вошел  тихонько  и  присел на трельяж  в углу  предбанника,
отражаясь сразу в трех зеркалах. Нестеров даже вздрогнул, увидев там столько
народу, но  тут же осознал, что в предбаннике в  принципе  может поместиться
только один человек.
     -- Ты слышишь... то есть вы, -- поправился Нестеров, -- ну и воспитал я
ученика-обалдуя! Если  б он  на  эту  визитку обратил внимание,  мне сюда  и
прилетать не надо было бы...
     -- А мы вам рады, -- попытался сострить Полковский.
     -- А ты где был? Что ж прошляпил, э-э?
     Моисеевы быстро собрали вещи в сумочку и распрощались со следователями.
Когда за ними захлопнулась дверь,  Полковский пересел  в кресло, хотел  было
что-то сказать, но тут Нестерову по телефону дали Москву.
     9
     Снегов  первым делом стал рассказывать о своем расследовании. Он  снова
возвратился к тому,  что отпечатки,  снятые в квартире Сапаровой и на стекле
террариума, не идентичны ни отпечаткам экстрасенса, ни отпечаткам Юлдашева и
Ганичева. Выходит, был в Москве ее племянник, о котором упомянул Ганичев. Но
Толик теперь замолчал, видимо, сожалеет о своей обмолвке.
     -- Вы только не переусердствуйте с допросом. Пусть отдохнет.
     -- Он  уже десятый  сон видит, Коленька.  А  я Киев запрашивал. Значит,
слухай  сюда.  Есть  у  тетеньки  братик. Сама  она  тоже  из города  Киева.
Вообще-то родились  они в  Николаеве, потом  переехали с родителями в  Киев.
Брат живет в  Киеве, -- продолжил  Снегов,  --  на  улице генерала Ватутина.
Работает  в  университете,  преподавал химию. Сына  устроил на экономический
факультет,  где с  восьмидесятого  по восемьдесят шестой год училась Наталья
Николаевна  Терехова,   урожденная   Оношенко.   Их  родители   могли   быть
представлены друг другу, но исключительно по службе.
     -- А они сами?
     -- Я рассказал  все, что  удалось установить. Все-то  все, но, конечно,
они были знакомы... -- убедительно произнес Снегов.
     -- Это не факт, не факт, Ваня.
     --  Коленька, у тебя очень способная, а главное,  неутомимая помощница.
Женечка  получила подтверждение, что  Никита Семенович  Крекшин --  а именно
такая фамилия у Семена Сергеевича и  девичья у Вероники Сергеевны Сапаровой,
так вот Никита Семенович Крекшин, 1962 года рождения, сотрудник центрального
офиса  "Севресурса",  поехал в прошлом месяце на Кипр отдохнуть и до сих пор
находится в отпуске.
     -- Откуда?
     -- Как  откуда? -- удивился Снегов, поняв, про  что спрашивает коллега.
-- Все очень просто.  Установили все  места  службы, последнее место, там --
сослуживцы, потом -- погранконтроль,  турфирма. А ты говоришь, не знакомы...
Они в одной группе  в  один отель прилетели:  и Никита,  и  Тереховы. Теперь
Терехов с пробитым черепом  в больнице, жена Терехова считает его канувшим в
Лету и опознает тебе хоть Брежнева,  ей нужно мужа поскорее признать умершим
официально, чтобы вступить в права наследства и укатить с этим Никитой своим
в неизвестном направлении, а у тебя в Уренгое труп неизвестного...
     -- Уже известного,  как мне кажется. Ваня, запроси все,  что  можно, об
Андрее Олеговиче Сенокосове, директоре Департамента безопасности все того же
"Севресурса".  Да,  Ваня,  ну   и  каша  у  нас  с  тобой,  только   успевай
расхлебывать...
     Нестеров  как-то совсем забыл про Полковского, который как  ни в чем не
бывало дремал в кресле.

     Накинув пиджак, Нестеров  и вышел из  номера.  По обе  стороны от  него
тянулся длинный, устланный ковровой дорожкой коридор,  вдали заканчивающийся
освещенными холлами. Возле лестницы в обоих концах коридора сидели  дежурные
по  этажу.  Подойдя  к  двери  Наташиного  номера,  он  прислушался:  оттуда
раздавались непонятные звуки, сдавленные, бессильные.
     Одним  движением  ноги он выбил запертую  дверь.  Наташа, привязанная к
стулу,  с залепленным пластырем ртом, сидела посреди комнаты  в темноте, так
что Нестеров сначала натолкнулся на нее, а уж потом сообразил включить свет.
Не успел он  вернуться к ней, чтобы развязать  веревку, как  глухой  тяжелый
удар  снова погасил  свет.  Нестеров упал:  это не  свет  погас, а он плавно
потерял сознание.

     --  Ну,  в  чем  дело,  гражданин?  -- тонким женским  голосом  спросил
милиционер,  входя  в  квартиру  Миши  Моисеева.  --  У  вас,  может,  мания
преследования или паранойя?
     Но вдруг он остановился, остолбенел.
     -- Откуда это?..
     На  стене  напротив  окна  зияла  здоровенная  выбоина,  словно  кто-то
пробовал  подняться  к  потолку с помощью альпинистского  молотка,  да стена
откололась.  Комната наполнялась  холодным  воздухом,  оконное  стекло  было
полностью разбито, осыпалось, оголив черную северную ночь.
     --  Что вы стоите? -- спросил старшина Елену Ивановну, прислонившуюся к
стене в коридоре. -- Идите  заклейте  окно целлофаном, прибейте  одеяло, что
ли...
     Моисеева помотала головой, очнулась и схватила трубку телефона.
     Звонок разбудил Полковского, мирно посапывающего в нестеровском номере.
     -- В меня стреляли, -- проговорила Моисеева в трубку, -- здесь милиция,
ой, кто это?
     --  Это  Полковский,   следователь  Полковский,  не  пугайтесь,   Елена
Ивановна, дайте трубку милиционеру.
     Полковский   велел  милиции  обеспечить   охрану  Моисеевых,  на  месте
преступления ничего не трогать, дожидаться его прибытия. Нестерова в комнате
не было, в ванной тоже. Полковский вышел в коридор  и пошел к лестнице, лифт
в гостинице не  работал.  Уже с лестницы экономный  в  движениях следователь
решил вернуться  и спросить у Тереховой,  которая,  как оказалось, прилетела
вместе с Нестеровым одним рейсом, не заходил ли к ней московский генерал.
     Дверь номера  была не  просто  открыта, а вышиблена  и висела  на одной
петле.  Странно, почему  он  не  слышал шума  и почему дежурная  по этажу не
устроила  уже  сирену и вой с помощью собственных голосовых связок по поводу
порчи имущества.
     Нестеров  лежал на полу, неловко подогнув  под себя одну ногу,  головой
упираясь  в  пол,  пытаясь  встать.  Руками он хватался  за  кровать, но  не
дотягивался.  Полковский  помог  ему,  уложил, бросился  в  ванную  комнату,
намочил полотенце, зачем-то положил его на лоб Нестерова.
     -- Саша, он Терехову украл ... у меня... Марину...
     -- Наташу, --  поправил Полковский, --  вы как, Николай Константинович,
"скорую"?
     -- Нет, сам, -- все еще похожий на контуженного, выговорил Нестеров.
     -- Да это я  так,  все равно только приедут через час. У нас тут машины
согреваются по полчаса, и полчаса ехать, скользко.
     -- Он Марину у меня украл, -- повторил Нестеров, приподнимаясь.
     --  Наташу,  --  еще раз  поправил  Полковский, --  полежите,  полежите
немного, товарищ генерал, а мне ехать надо, там в Моисееву стреляли.
     -- Так, значит, он здесь? -- сделал заключение Нестеров.
     -- А  вы еще не поняли? -- пошутил  Полковский,  подкладывая под голову
Нестерова   подушку.  --  Хорошо,  что  не  насмерть...  Держитесь,  Николай
Константинович, я  сейчас позову  на  помощь и  через  полчаса  вернусь,  не
помрете?
     -- Полковский, -- простонал Нестеров, -- кончай так шутить, о-о-ой!
     Николай Константинович схватился за голову и вновь потерял сознание.

     Моисеева держалась изо всех сил. Удивилась, почему не приехал Нестеров.
Узнав, что на него  совершено нападение, она окончательно пала духом  и села
на пол в коридоре.
     -- Ну, что вы милая, все наладится, -- испугался Полковский.
     -- Сиди-сиди, Лена, -- подскочил Миша, -- это она не от психики, не  от
нервов.  Понимаете,  когда вы  ее взяли, в ту ночь, с  крыши  вон того дома,
кто-то за мной охотился, понимаете?
     -- Не понимаю, -- резко ответил  Полковский, -- не понимаю! Почему я об
этом не знаю?
     -- Товарищ старшина сказал, что я им голову морочу.
     Полковский посмотрел на участкового, прибивающего к окну ватное одеяло.
     -- Но вы его не вините, -- поспешил добавить  Моисеев, -- я ведь тоже в
конце концов согласился, что это ребятня. Старшина  сказал, что сейчас такие
лазерные фонарики продают с красными огоньками.
     Полковский присел на корточки возле Елены Ивановны.
     -- В вас стреляли?
     Миша ответил за нее:
     -- Я проснулся, когда Лена  встала  в туалет. Ее окончательно  в камере
заморозили, теперь  по врачам...  Я открыл глаза, а на противоположной стене
опять  тот красный  огонек,  я вскочил, Лену за руку как дерну,  она  --  на
кровать, а  в стене -- черная дыра, и звон от осколков, в общем,  все сразу.
Так, может, он и сейчас там ее караулит?
     -- Старшина, -- крикнул  Полковский, -- завесьте все окна непроницаемой
тканью! И  сидите  здесь,  в  квартире,  только  сначала проверьте  соседнее
здание,  гильзы, окурки, я приеду через час с опергруппой и  криминалистами,
оцепите там все. Елена Ивановна, -- обратился он к  Моисеевой, -- поехали ко
мне в управление, составим фоторобот.
     Дежурная  опергруппа  и криминалисты  уехали  в гостиницу, к Нестерову.
Нахрапов приехал последним.
     --  Как вы, Николай  Константинович?  --  склонился он над генералом, и
Нестеров, открыв глаза, увидел над собой огромную мрачную  громадину,  гору,
которая вот-вот рухнет на него всей своей тяжестью.
     Нахрапов был  напуган  не на  шутку.  Врач, ощупав  затылок  Нестерова,
настаивал  на  том,  что  раненого необходимо отвезти  в  госпиталь, сделать
рентген.
     Молоденькая  сестричка  тщетно пыталась соорудить  на  голове Нестерова
"шапку  летчика",  обвязывая  его  по  самые брови  широким  бинтом,  но тот
увертывался, хмурился и угрожал массовыми увольнениями.
     Ему было невыносимо плохо. И цитата из Карамзина ему сейчас не помешала
бы,  как хороший  стаканчик  виски:  "История  мирит простого  гражданина  с
несовершенством видимого порядка  вещей, как с обыкновенным явлением во всех
веках;  утешает  в государственных бедствиях,  свидетельствуя, что  и прежде
бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось...".
     10
     Осмотр  номера   Натальи  Николаевны  Тереховой  никаких   результатов,
облегчающих расследование и поиск преступника, не дал.  Точных данных о том,
что захват  Сенокосова,  убийство  Искольдских,  покушение  на  Моисеевых  и
похищение Тереховой  совершил  племянник  Сапаровой  --  Никита  Крекшин,  у
следствия пока  не было. Нестеров, утверждавший по дороге в больницу, что он
знает убийцу,  был  в  глубоком  шоке; Нахрапов же, сопровождавший его,  мог
поклясться, что генерал бредит.
     Перепуганные  появлением   мрачного  прокурора   из  маленькой   старой
"скорой",  врачи повезли  каталку с Нестеровым в  реанимацию. Оттуда, уже  с
капельницей,  на  рентген,  потом  дорога их  лежала  в бокс,  где  раненого
любимого  учителя, генерала  Нестерова, уже ждал  Нахрапов,  собственноручно
застеливший  постель  и  рычавший  на каждого,  кто  приближался  к кровати,
которая,  по его мнению,  должна  была быть идеально  стерильной  к прибытию
каталки с Нестеровым. Нахрапов стоял боком к окну, опершись о  подоконник. В
коридоре мельтешили медбратья.
     По дороге из  рентгеновского  кабинета Николай Константинович, которому
надоело всеобщее сюсюканье,  сполз с каталки на пол  и показал  медперсоналу
кулак. Его еще немножко покачивало, голова кружилась, подташнивало, но перед
его  глазами  стояла картина,  которую  он  увидел,  ворвавшись  к Наташе  в
комнату.
     Ее умоляющий взгляд, ее руки, сдавленные веревкой до крови. Нет, это не
могло  быть подстроено.  Услышав шаги Нестерова, Никита спрятался  в ванной,
предварительно выключив свет в номере. А когда Нестеров склонился к  Наташе,
тут уж деваться ему было некуда.
     Значит, Никита поставил себе целью уничтожить всех, кто мог видеть его,
пусть даже загримированное лицо. Почему же он не сразу убил Наташу? Пожалел?
Все-таки увлечение молодости.
     Нестеров не сомневался, что этот племянничек змееловки Сапаровой и есть
тот  человек,  которого он  краем глаза  видел  сорок  минут  назад.  Что-то
знакомое было  в  его  лице, как будто Нестеров видел  его  раньше. Нахрапов
что-то говорил про Моисееву? В нее стреляли? Когда  стреляли? В одно и то же
время с  событиями в гостинице? Или раньше, позже? Преступник  где-то рядом,
но  пока  действует не по  основному сценарию:  Наташа, Лена  Моисеева  лишь
помеха  на пути  к  его  цели.  Какова  же  она?  Зачем  понадобилось  везти
Сенокосова,   как  следует  из   визитки,  шефа   Департамента  безопасности
"Севресурса",  а значит, наверняка коллеги Нестерова по ФСБ,  в  Уренгой, да
еще под именем  Терехова? Слишком сложная  схема для простого  рубахи-парня.
"Севресурс" и Уренгой связывает нефтеперерабатывающий комбинат, самый мощный
в Зауралье и в Западной Сибири.
     И все же где он видел эту морду?..
     Водитель  "скорой"  вышел  из  своей машины  и  раскуривал  цигарку  со
сторожем возле входа в приемное отделение.
     -- Видно, большую шишку  привезли, сам прокурор, Нахрапов его  фамилия,
всю дорогу за руку держал покойника, как красну девицу.
     --  Да ты чего мелешь? -- возмутился сторож. --  Он еще живой был, я им
собственноручно двери открывал, так он мне подмигнул.
     --  Эх,  шляпа,  сколько  лет  с ними  волтузишься, а не знаешь,  что у
покойников разные тики бывают: "сокращение мышцев" называется. Он мог и руку
тебе протянуть, а ты бы пожал, решил, что он с тобой здоровается... А важный
чиновник в машине у меня дуба дал, бледный как полотно. Может быть, даже это
был председатель КГБ  ихнего из Москвы. Поговаривали... Так этот прокурор аж
даже зарыдал. Не уберегли... Прямое попадание гранатой по мишени...
     Нестеров был тронут рассказом о сердоболии  Нахрапова, но  ему все-таки
пришлось обнаружить себя, и он вышел из-за дверного косяка.
     -- Э-э, -- произнес увидевший  его  сторож, предварительно  затянувшись
дымом, -- а это тоже тик? Сокращение мышцев!
     Водитель  попятился  было  к  машине,  но, видимо,  вспомнил,  что  про
покойника-то осознанно преувеличивал пять минут назад, остановился и замер.
     -- Вас как величать? -- обратился к нему Нестеров. -- Только побыстрее,
а то мне в одной рубашке холодно.
     -- Титов  я...  Юрий  Иванович, -- покорно ответил водитель, немолодой,
насидевший себе брюшко за баранкой.
     --  Поедемте,  Юрий  Иванович, поможете  мне.  Я -- следователь  ФСБ из
Москвы, ведущий уголовное дело у вас тут в Новом Уренгое.
     Потерявший интерес к беседе сторож развернулся и, ворча что-то себе под
нос про рост преступности, пошел закрывать двери.
     Алексей  Николаевич  Нахрапов  долго следил  взглядом за удаляющейся по
ночной  заснеженной дороге  белой круглой  машинкой  с красным  крестиком на
борту.

     Они   подъехали  к  дому  Моисеевой   одновременно.  Увидев   "скорую",
Полковский  решил,  что  произошло  нечто  новое,  неприятное,   или  Михаил
Иванович,  муж  Лены,  подвергся  нападению,  или  была перестрелка, словом,
что-нибудь  в этом роде...  Но из "скорой" вылез Нестеров  и  распахнул свои
объятья.
     -- Вы откуда? Удалось что-нибудь установить? -- спросил он Полковского,
потом приблизился к Елене Ивановне. -- Как вы себя чувствуете, вы не ранены?
     --  Нет,  спасибо.  Но Полковский решил не ждать, пока меня пристрелят,
повез срочно делать фоторобот того, третьего пассажира из самолета.
     -- Пойдемте в подъезд, -- предложил Нестеров, -- у меня такое ощущение,
что мы все на мушке.
     Поднимаясь  по  лестнице,  Полковский  достал из  портфеля  листок,  на
котором была изображена усатая физиономия, а рядом та же самая -- без усов.
     -- Не узнаете? Вы-то видели того, кто вас ударил?
     -- Видел,  самым краешком глаза. И меня  не  покидает  ощущение,  что я
этого гада знал раньше...
     Полковский оглянулся на Нестерова.
     -- А как ваша голова?
     -- Нормально, если ты с подтекстом...
     Они вошли в моисеевскую квартиру, и Полковский протянул фото Нестерову.
     -- Вы не узнаете? Не этот?
     -- Этот, конечно, только совсем другой. Нужно связаться со Снеговым. Ах
да! Уже поздно.
     Нестеров  не   сомневался,  что  Ваня  Снегов   корпит  над  биографией
Сенокосова даже в  этот полночный час,  несмотря на  то что  он  хронический
семьянин. Но звонить в Москву, чтобы удостовериться в этом, было неприлично.
Там полночь, все хронические семьянины ложатся спать.
     Надсадно  болела душа. Он понимал, что  теперь  ничего, кроме  ожидания
новых событий, им не  остается. Оперативники Полковского опрашивают служащих
гостиницы, те  говорят,  что парочка вышла и  скрылась  во  тьме, таксисты и
частники,  если повезет, вспомнят, где высадили  двоих:  мужчину  и женщину.
Конечно же, где-нибудь в этих кварталах...
     -- Во сколько был выстрел? -- неожиданно спросил Нестеров.
     -- Мы от  вас  пришли часов в девять.  Я очень устала, истосковалась по
мягкой постели, тут же легла. Миша еще посидел на  кухне и тоже лег. Я сразу
заснула, но проснулась скоро, а вот через сколько...
     Когда  Нестеров и  Полковский, пропустив Лену вперед в квартиру,  вошли
следом, они увидели, что Миша сидит  на кровати в полном одиночестве, потому
что  вся милиция куда-то исчезла, растворилась,  как только  Полковский увез
Лену для составления фоторобота. Полковский выругался.
     -- Я же им  велел охранять вас, -- резко сказал он, -- а что вы сидите,
как  подстреленная дичь,  что  вы  чашку крутите, где все,  куда  участковый
подевался?
     Миша долго молчал. Нестерову  показалось, что он молчит долго,  что его
молчание   становится  красноречивым.  Что-то  стряслось.  Нестеров  потерял
терпение, подошел и присел на корточки перед раскисшим, уставившимся  в одну
точку Моисеевым.
     --  Что-то  произошло?  --  спросил  он, а Лена  охнула  и прижалась  к
Полковскому.
     Она тоже почувствовала, что Миша подавлен каким-то новым, еще неведомым
ей событием.
     -- Они в том доме, откуда стреляли. Там труп женщины. Все ушли туда.
     Нестеров медленно выпрямился  и молча ушел на кухню. Через миг хлопнула
за его спиной дверь, едва не зашибив Полковского, рванувшегося следом.

     Лицо Нестерова обдало  колючим, совсем зимним, злым ветром.  Ветер  был
стремительный,  вонзающий  в  лицо  острые  шипы  пороши, хлестал  по  щекам
безжалостно, как  в бане хлещут  вас  веником, чтобы выбить все  невзгоды  и
хвори.
     11
     Наташа  лежала  на  крыше  административного  здания,  накрытая  черным
брезентовым милицейским плащом с головой, и ее тело  заметало снегом со всех
сторон.
     Нестерова   остановить  не  осмелились:  его  лицо  испугало  старшину.
Полковский  из-за спины Нестерова  дал знак не трогать. Тот  встал на колени
перед  чернеющим сугробом и  откинул плащ.  Ее  рот  все  еще  был  залеплен
лейкопластырем.  И это так  ужаснуло его, словно такого кощунства  и  такого
изуродованного лица  он в своей жизни еще не  видел. Наташа  уже  окоченела,
глаза  ее никак не закрывались, смотрели вверх --  остекленевшие глаза куклы
Барби.
     Неожиданно  боль  отпустила его, будто все прояснилось в его сознании и
ему полегчало. Может быть,  это его  отпустили муки  совести, а  может быть,
волнение за Наташу, так давившее каменной тяжестью на сердце, ушло навсегда?
В голове  была  необыкновенная ясность, он почувствовал прилив мощных  сил в
своем организме, ему захотелось действовать, работать, работать, пока он  не
разложит  все  по  полочкам,  не поймет,  не  вычислит  этого  сукина  сына,
убийцу...

     Они приехали в  гостиницу  вчетвером.  Моисеевых  поселили  в  соседнем
номере,  поставили охрану. Проверили,  нет ли поблизости зданий, из  которых
можно охотиться за окнами из номера. Полковский сообщил  своим  сотрудникам,
что   отныне  номер  Нестерова   становится   штаб-квартирой  следствия.  На
заснеженной крыше были обнаружены следы грубых подошв сорок шестого  размера
с характерным рисунком,  но  без каких бы то ни было надписей.  Вдавленные в
снег,  следы  были  совсем занесены  порошей, но  на  лестнице  черного хода
остались  мокрые  следы все тех  же  ботинок.  Лестница тщательно охранялась
участковым,  пока  криминалист   не  приехал   на   место  убийства   и   не
сфотографировал  отпечатки.  Это   произошло  довольно  быстро.  Полковский,
выезжая к Моисеевой, успел сообщить о происшествии дежурной бригаде УВД.
     Наташа была убита  выстрелом  в основание черепа. Может быть, гильза от
патрона и была где-то на  крыше, но всю площадку  так завалило  снегом,  что
пришлось вспахать руками весь снежный покров. Однако гильзу так и не нашли.
     Наташу отвезли в больницу. Криминалист Прокубовская поехала прямо туда,
чтобы произвести  вскрытие.  Через два часа,  уже  под утро, она сообщила  в
штаб, что Наталья Николаевна Терехова убита из легкого спортивного пистолета
одним выстрелом около полуночи.  Судя по синякам и ссадинам на  теле, убийца
тащил ее, еще живую, по лестнице наверх волоком, так как она сопротивлялась.
Потом   ей   был   нанесен   нейтрализующий  удар  по   голове.  На  затылке
просматривался кровоподтек и след от удара.
     Нестеров составил план происходившего за последние пять часов.
     -- В  двадцать  часов  по  местному  времени  Моисеевы  ехали  домой, в
двадцать  один Елена Ивановна уже легла спать. В  это  время  я беседовал со
Снеговым  по  телефону, а  преступник  был  в  этой  же гостинице  в  номере
Тереховой.  Или  чуть  позже? Так  или  иначе,  в десять  я  пошел  в  номер
Тереховой,  так  как получил  информацию  о  том,  что  она  была знакома  с
племянником  Виктории   Сергеевны   Сапаровой,  подозреваемой   по   делу  о
наркотиках.  С тем самым, кто  помог  Сапаровой  привезти из Египта сумку со
змеями, а сам  тем же самолетом вез Андрея  Олеговича Сенокосова из Египта в
Уренгой. Сенокосова  он  выкрал, предварительно похитив  паспорт у Терехова,
мужа Наташи, -- Нестеров тут же поправился:  -- Натальи Николаевны, совершив
нападение  на  последнего в Египте.  Скорее всего, этот племянник --  Никита
Крекшин --  старый  знакомый  не только Тереховой, с которой учился  в одном
институте в Киеве,  но и Сенокосова, поскольку, по имеющимся  сведениям, тот
является коллегой Крекшина в "Севресурсе".
     Крекшин использовал старую дружбу с Тереховой, чтобы  войти в доверие к
ее мужу и выманить его с Кипра  в Египет, так как для его операции ему нужен
был не  только  чужой  паспорт, но  и такая  ситуация, при которой  владелец
паспорта Терехов не скоро заявит о его пропаже, а все будут считать Терехова
находящимся в Египте.
     --  Так где  же  он  на  самом деле?  -- спросил  Полковский,  понявший
наконец,  что  труп,  который Наташа опознала  утром,  вовсе  не принадлежит
Евгению Олеговичу Терехову.
     -- Это  все  потом.  Сейчас нас интересует, что  привело преступника  в
Уренгой,  зачем ему понадобился здесь Сенокосов и  какие шаги  он предпримет
дальше в соответствии со своей целью или своим заданием.
     --  Вы  думаете,  --  озадаченно спросил  Полковский,  --  имеет  место
запланированный теракт на комбинате?
     Нестеров похлопал коллегу по плечу.
     -- Читаешь мои мысли. Думал я об этом, думал. Теперь нужно выяснить: не
состоял ли племянничек на учете в психдиспансере,  где жил  в Москве и кто у
него бывал в гостях? Я срочно вылетаю в Москву.
     -- А  мы? Ведь он здесь! -- испугался Полковский. -- Что нам, оцепление
вокруг комбината поставить? Ведь  если  там  что  рванет, города и людей  не
станет. А это, как мы с вами установили, может случиться в любую минуту.
     Нестеров   уже  собирал  чемодан.   Он  продиктовал  Полковскому,   как
школьнику, все мероприятия и действия, которые должны быть произведены, дабы
не дать  преступнику  жить  спокойно. На всех автобусных  и  железнодорожных
станциях,  на пристани,  в  аэровокзале,  на постах  ДПС и стоянках такси, в
гостиницах, барах,  казино должны быть  люди с фотороботом террориста. Нужно
определить, где может отсиживаться преступник, и отработать варианты.
     Но особенно на эти оперативные меры  Нестеров  не  надеялся, так как он
понимал, что если взрыва до сих пор не произошло, значит, преступник чего-то
ждет или что-то ищет, что помогло бы ему осуществить задуманное. Значит, без
Андрея Сенокосова, которого  так некстати хватил удар  в самолете, Никита не
может  пробраться на комбинат.  Хотя... может быть, смерть Сенокосова  всего
лишь усложнила задачу, оттянула ее решение.
     -- Вот что, Саша, -- обратился Нестеров  к полковнику, -- завтра первым
делом  лети  на  комбинат,  установи,  кто  за  последние  несколько  недель
устраивался на работу. И не пропадали ли  карты, планы, документы,  ключи --
словом,  не оцепление надо  ставить, а  наводнить  комбинат  оперативниками.
Понял? Надо найти доказательство, лишенное всякого украшения, --  argumentum
omni denudatum ornamento.
     --  Понял, товарищ генерал! А ведь  убитый  Искольдский как раз работал
техником  безопасности  комбината,  имел  доступ  и  к  планам  цехов,  и  к
оборудованию, и к служебным ходам, и так далее...
     -- Соображаешь. Не мог он не  засветиться. Чует мое сердце, опыта этому
Никите недостает.  Действует  жестко,  решительно  и  необузданно. А это ему
вредит. Знаешь анекдот? В одном обществе нуворишей появился один обаятельный
отморозок. Все  в нем  было хорошо -- и деньги и связи. Только пахло от него
плохо. Спрашивают его: "Чего поделываешь?" "Бачки  из самолетов  выношу,  из
туалетных,  платят  нормально". "Ну, -- говорят, -- ты  даешь,  иди  к нам в
банк, за те же деньги хоть вонять не будешь". "Как?! -- отвечает. -- Чтобы я
да ушел из авиации!"
     --  Увы, -- добавил  он,  --  история человечества  --  это  постоянная
жалость о дьяволе -- desideras diabolum.

     ГЛАВА чЕТВЕРТАЯ
     КЛЮчИ ОТ БЕЗОПАСНОСТИ
     ИЗ НОВО-КАИРСКА
     1
     Рано утром Нахрапов вошел  в  номер Нестерова. Виновато  и сочувственно
глядя  на генерала, дремавшего в кресле, рядом с кроватью, на  которой  спал
одетый Полковский,  Алексей Николаевич возмутился наглости следователя.  Как
он  осмелился спать на кровати, когда  раненый начальник мучается в кресле?!
Нахрапов подошел к Полковскому и сдернул с него покрывало.
     Полковский приоткрыл глаза, вскочил, громко буркнул: "Ух!"
     Нестеров  проснулся.  Он  вообще  всегда спал  очень чутко, как древний
человек: только и жди опасности со всех сторон -- то мамонт ногу отдавит, то
тигр укусит, то Нахрапов спокойствие нарушит...
     -- Леша, как ты вошел? У нас же заперто! -- Нестеров зевнул.
     -- У меня везде свои люди, Николай Константинович! Вот заодно проверил,
какое   радушие  и  гостеприимство  оказывают   вам   мои  коллеги.  Что  ты
распластался на постели, как  барышня?  -- напустился он на  Полковского. --
Она что, твоя? Вали отсюда, вали...
     --  Леша, Алексей  Николаевич,  -- успокоил его  Нестеров, -- садитесь,
давайте завтракать. Тут, между прочим, можно завтрак в номер заказывать.
     Нестеров   сказал  это   и  окончательно   проснулся,  очнулся;  память
разорвалась в его голове гранатой, и  его обдало холодным потом. Вчера утром
он завтракал с женщиной, которая казалась ему необходимой и долгожданной. Ее
кожа,  шелковистая,  загорелая,  со  светлыми  полосками  в  складочках,  ее
выгоревшие  белыми   прядками  волосы,   тихий   говорок...  Нестеров,  взял
полотенце, выскочил в ванную комнату и заперся там...
     Он вспомнил ее слова, тогда в казино: "...пришел  человек  и от  нечего
делать погубил...". И еще  про то, что хорошее никогда не кончается плохо. А
если что-нибудь закончилось плохо,  значит, что-то с  самого  начала было не
так. Наверное, она была права. Но к  кому  это  относилось в большей мере: к
нему или к Крекшину, ведь история, которая закончилась вчера смертью Наташи,
начиналась в Киеве, где она познакомилась с этим человеком?
     Нестеров  вышел  из  ванной с  твердым намерением  все-таки слетать  из
Нового Уренгоя на один день в Киев.
     В его номере сидел высокий облезлый старик, при виде Нестерова он встал
и протянул ему руку.
     -- Станислав Борисович Сокиркин, -- представился незнакомец.
     --  Он --  сторож,  --  объяснил Нахрапов, -- сторож  школы  No  679, в
которой  работает  Моисеева.  Вот  пришел ко мне  утром,  возле  прокуратуры
дожидался.
     -- А потому что я вас  одного из законников и знаю. Так сказать, личное
знакомство. Ваш сынок у меня на особом положении: я ему завсегда без сменной
обуви проходить разрешаю, если забывает...
     -- Медвежья услуга, -- смутился Нахрапов.
     -- Так твой сын у Моисеевой учится? --  вскользь  уточнил  Нестеров. --
Ну-ну, так что вас привело сюда, Станислав Борисович?
     --  Спрашивали  ее  вчера.  У  меня  спрашивали. Один  высокий  молодой
парень... да уж мужчина.
     Полковский достал из портфеля фоторобот подозреваемого.
     -- Такой? Какой?
     -- Оба, -- ответил старик,  разглядывая зачерненные портреты, сделанные
ночью со слов Моисеевой.
     -- Как это оба? Вы уж не пугайте,  -- остановил  его Нестеров, -- вы же
сказали, что Моисееву спрашивал молодой человек.
     -- Да уж мужчина, -- поправил Сокиркин.
     -- Ну?
     -- Баранки... -- начал было Сокиркин, но под строгим взглядом Нахрапова
продолжал уже  тише: -- Баранки, значит, сижу  пью с чаем. Ем, то есть. Нету
никого, а школа закрыта. Стучат. Стучит. Вот  этот. -- Сокиркин  показал  на
того, что был на фотороботе без усов.
     -- Вот этот? -- Полковский встал удобнее, чтобы видеть фоторобот.
     -- Ага. И  через стекло  спрашивает, а где, мол, Елена Ивановна,  она в
школе должна быть...
     -- В какое время он приходил?
     -- Погоди, не перебивай, -- важно отмахнулся старик.  -- Я ему  говорю:
школа закрыта, а учителей нет ни одного, их в каникулы на пушечный выстрел к
производству не затянешь. Он и ушел.
     -- Так который, вы говорите, час был? -- повторил Полковский.
     -- В семь-восемь. Говорю же, ужинал я.
     -- Кажется, я кое-что понял. Подозреваемый разыскивал Моисееву, так как
узнал, что ее отпустили из СИЗО. Он выяснил, где могут быть Моисеевы. Узнал,
что  в Новый Уренгой прилетел генерал ФСБ,  а также что здесь и Терехова. Он
приходит в гостиницу сначала к ней,  потом видит, как Моисеевы уходят домой,
и едет за ними, захватывая с собой Терехову, раз я обнаружил ее связанной. У
него не было другого выхода, как вырубить меня, а Наташу забрать...
     Старик помялся немного и добавил:
     -- А вот этот, усатый, спрашивал про Моисееву, как только она прилетела
со своими  зверушками. Завуч, то есть Николай Николаевич Науменко, ему выдал
ее адрес, она-то уже ушла, а мужик не знал, куда с аэропорта ее багаж везти.
     Следователи переглянулись. Их беспокойство немного улеглось, потому что
спрашивал Моисееву один и тот же человек. Это было ясно.

     Ранним  утром,  после  ухода сторожа Сокиркина,  трое  следователей еще
оставались в номере Нестерова.
     Нахрапов сидел  надутый, вспотевший, над верхней губой блестели крупные
капельки пота.
     -- Вижу, мое присутствие  здесь  лишнее, -- сказал  он, --  вы  что же,
избегаете меня?
     Нестеров вздохнул и ответил  ученику в заданном тоне, хотя ему было  не
до иронии:
     -- Алексей  Николаевич,  ты же не  баба,  чтобы я тебя  избегал. А если
баба, то пошли в баню, попаримся.
     Нахрапов  бережно,  легонечко  стукнул   себя   по  лбу  и   воскликнул
восторженно:
     -- Ну, конечно, у меня же тут внизу такая банька  сибирская, настоящая,
с пельменями и пивом! В любой момент...
     Нестеров задумался: а может, и правда залечь на верхнюю полочку да дать
себя отхлестать вот такому громиле, с его богатырскими кулаками?
     -- А  выпить  купим? --  спросил он. -- Очень  уж хочется выпить,  если
честно.
     Напрасно Полковский сделал попытку удержать  Нестерова от необдуманного
шага. Нахрапов уже  побежал договариваться, поднимать  банщиков, официантов,
истопников. А Нестеров вытягивал из чемодана белье и чистую рубашку.
     --  Кто  же парится  на  заре? Да пока ее протопят. Вам же лететь надо,
Николай Константинович, -- увещевал Полковский.
     --  Вот  и позвони в аэропорт, -- с  жаром  сказал Нестеров,  --  вот и
закажи  билетик  мне  в  Киев,  только  тс-сс.  И айда  в баньку,  жуть  как
истосковался по пару...
     Полковский позвонил в  аэропорт, заказал билет для Нестерова и поплелся
за ним, как подконвойный.
     Банька была  растоплена быстро  и умело. На  столе  в  светлой  горнице
возникли горшочки с жарким, рыба, пирожки и расстегаи, пельмени и икра. Чай,
само собой, подавали без остановки, а пышущие жаром блины  с икрой  запивали
водочкой, когда тело охлаждалось после очередного отдыха в трапезной.
     Первым стал одеваться Полковский. Как наиболее трезвый, он посмотрел на
часы и  обнаружил, что до нестеровского рейса остается  полтора часа. Сказав
об этом  генералу, Полковский поднялся в его номер и принес  вниз все  вещи:
чемодан,  бритву и  блокнот. Оформил  выезд дорого  гостя  у администратора.
Вольва  Саабовна  расхваливала  генерала  и  его очаровательную спутницу,  с
которой он приехал и которую выводил в ночной Уренгой...
     Нестеров  собрался с трудом.  Особенно  тяжело  далось оружие,  которое
никак не хотело попадать в кобуру под мышкой.
     -- Что-то с коор-на-динацией,  -- едва выговорил Нестеров, -- Нахрапов,
к доске!
     Нахрапов мирно  спал,  сложив руки на  столе  и  уронив  на  них  буйну
вихрасту  головушку.  Его  большое  белое  тело  расплывалось в нестеровских
глазах, к которых стояли непролитые слезы.
     -- Никогда еще не видел белых бегемотов, -- шептал он и плакал,  слабой
рукой гладя бывшего своего студента по спине.
     Потом ему  показалось,  что  он в аудитории и сбивчиво рассказывает про
происхождение  милиции. Оказывается, слово  это,  как и сами стражи порядка,
ведет свое начало из  Древнего  Рима. Когда  свобода докатилась до того, что
мужчинам было разрешено спариваться прямо на улице (мужчине и женщине это не
возбранялось от начала демократии), свободные граждане этого города
     заявили  протест, ибо сие зрелище мешало им пользоваться своей свободой
-- не видеть этого. И тогда был найден компромисс: специально подготовленные
люди должны были немедленно покрывать прелюбодеев простынями. Отсюда и слово
милиция: militio  -- покрывать.  Правда, ни один  свободный гражданин города
Рима не пожелал идти  на такую службу,  и поэтому первую милицию набирали из
рабов. Сегодняшняя милиция  тоже иногда покрывает -- и,  в  сущности, то  же
самое. Она покрывает преступления. Рабское занятие.
     Трезвея,  Нестеров  вспоминал, что  его студенты,  особенно  служащие в
органах внутренних дел, не очень любят эту историю, но при этом он продолжал
ее рассказывать: разве можно выкидывать слова из  песни? Полковский спал  --
не слышал. Или делал вид...
     Над  банькой  мирно  притаилось  объявление, прилепленное сюда каким-то
остроумцем: "В женской одежде -- просьба не заходить".
     2
     Полковский умудрился  пройти  в  салон  самолета  вместе  с Нестеровым.
Поставил сумку и присел на ручку кресла.
     -- Увидимся или нет? -- спросил он Нестерова.
     -- Разве только в  Москве. У нас переводы, как у  военных, не положены.
Работаешь и работай на своем месте, ты здесь живешь, у тебя здесь дом, дети,
жена...
     Полковский сконфузился.
     -- Я даже не думаю об этом, с чего вы взяли?
     -- Читаю мысли и думаю, что как  только  у  меня в управлении объявится
вакансия, мы тебя вызовем.
     Полковский улыбнулся своими и  без того  узенькими глазами-щелочками  и
покачал головой.
     --  Мне не надо, это Нахрапов мечтает. А  мне  и здесь  хорошо. Но если
прикажут, переберусь.
     -- Кстати, а где же Нахрапов?
     In  vino  veritas.  Как  они оказались в самолете,  ни  Полковский,  ни
Нестеров не помнили. Но Полковский час назад отчетливо  видел, как полуголый
Нахрапов выбежал из гостиницы на ступени вслед за отъезжающими "жигулями".
     Нахрапов сел в поджидавшую  его "Волгу", однако вспомнил, что на нем из
одежды только  березовый веник, пришлось ему за  одеждой вернуться. Вбежав в
здание  аэровокзала,  он  ринулся  к   московскому  рейсу  и  осмотрел  всех
пассажиров, разворачивая их к свету: Нестеров как в Лету канул...
     Один из тех,  кого он  так вот  развернул, был заместитель генерального
прокурора Ксенофонт Медведко, инкогнито совершающий аэровояжи по России -- в
качестве государева ока, тайно пытающийся дознаться: нет ли где измены?
     Ему-то  и попытался  объяснить уренгойский прокурор, что  все латинские
изречения Нестеров взял  из  французской  книги, автор  которой уже умер.  В
книге действуют четыре королевских СОБРовца против ППС кардинала, и у одного
из них, самого молодого, -- не встает на миледи и -- армянская фамилия...
     Заместитель гениального прокурора великой  страны, читавший в  основном
подшивку  газеты  ЛДПР  (в  зале VIP ничего  другого  не  водилось),  книгу,
пересказанную Нахраповым, не вспомнил и по возвращении в Москву в присвоении
рассказчику очередного чина -- отказал.
     3
     В  полдень  Николай  Константинович  Нестеров  подходил   к  небольшому
облупившемуся дому  на  улице генерала Ватутина. Проверив на  всякий  случай
пистолет  и расстегнув кобуру, он позвонил в  дверь второго, верхнего этажа.
Дверь открыла девушка, испуганно посмотрела на Нестерова.
     -- Вы к кому?
     -- Семен Сергеевич Крекшин здесь проживает?
     -- Семен Сергеевич сейчас в университете, на кафедре, а вы кто?
     -- Я его  московский  коллега,  преподаю  в МГОУ,  только  на  правовом
факультете. Вы его родственница?
     -- Жинка, -- ответила девушка, очевидно, привыкшая к паузе, возникающей
вслед за этим.
     Она провела  Нестерова в квадратную  комнату, с одним выходящим в  парк
окном. В комнате было темно, деревья перед  окном  раскачивали  желто-бурыми
кронами, как будто море дыбилось и бурлило в оконной раме.
     --  А у  вас  тут,  оказывается, еще  осень,  еще желтые  листья...  --
вздохнул Нестеров.  -- Жаль, что  не застал  старого  приятеля. Нестеров моя
фамилия, не слыхали?
     -- Ни. Та вы проходьте, сидайте. Може, пообидаете? Я зараз!
     Девушка метнулась в сторону кухни, но Нестеров категорически отказался.
Девушка  принялась уговаривать, клясться,  что  нальет  ему  "зовсим  трошки
борщча", но Нестеров пригласил девушку к письменному столу в комнате.
     У  нее  был поразительно  испуганный  взгляд,  она  была напряжена,  от
каждого шороха и вздоха деревьев за окном она сжималась, будто ее собирались
бить.
     -- Так вы жена Семена Сергеевича? Вот сукин  сын, что ж он не пригласил
на свадьбу, я бы хороший подарок сделал. А ну давайте сюда фотоальбомы, хоть
так посмотрю. Я,  конечно, вижу,  какую чудную молодую жену выбрал себе. Как
же вы решились?
     В пылу своего актерского монолога Нестеров  однако заметил, как девушка
заплакала. А она быстро увернулась от его  взгляда, встала,  пошла доставать
альбомы. Молча.
     -- Вот.
     -- А как вас зовут, дорогая моя?
     -- Марина. Марина Лебедева.
     -- Ох, и фамилия под стать самой, -- все больше распалялся Нестеров, --
а что ж не поменяли?
     Он жадно листал страницы альбома, приговаривая, что до него дошли слухи
про  их свадьбу, но  он  не верил.  Специально выбрал транзитный рейс, чтобы
забежать  к  другу,  удостовериться.  Пролистав  половину альбома,  Нестеров
увидел фотографию  сына  Крекшина. Он незаметно  потянул ее из  целлофановой
ячейки, раздумывая, как бы ему этот снимок присвоить.
     -- А что,  Мариночка, может, напоите  меня молоком?  А если  есть, то и
ломоть хлеба  отрежьте. Аж  слюнки  потекли,  как  вспомнил  вкус настоящего
молока и вашей украинской гарнаутки -- каравай такой, да?
     Марина просияла и побежала на кухню. Нестеров быстро пролистал альбом.
     -- А сынок Семена Сергеевича был на свадьбе?  -- спросил он входящую  с
подносом хозяйку.
     Она поджала губы, будто что-то резануло ее внутри.
     -- Был.
     -- Он ведь в Москве живет, шельмец. Хоть бы разочек зашел. А не знаете,
в каком районе? Может, слышали? Я бы сам к нему наведался, честное слово.
     Марина отрицательно покачала головой.
     --  Этого  никто не  знает.  Он  очень  независимый.  С отцом почти  не
общается.
     --  Ай-ай-ай.  А  ведь  отец  вырастил  его,  образование  хорошее дал.
Экономическое?
     Она  кивнула и поставила на стол кувшин и  стакан с молоком,  тарелку с
хлебом  и  мед.  Ей  было  от  силы  лет  восемнадцать.  В облегающей  белой
футболочке и  джинсах  она  напомнила  Нестерову  собственную  дочь  и  этим
поразила его.
     -- А  можно,  я вот эту  вашу общую  фотографию конфискую?  --  спросил
Нестеров. -- Да что с вами, Маринушка, уж не заболели ли вы?
     Она  глубоко  задышала,  затряслась, но  промолчала и на  сей  раз.  На
фотографии,  которую  выбрал Нестеров  для официальной  конфискации, в сборе
была  вся семейка: брат и  сестра,  Марина  и младший Крекшин. Да, он  видел
Никиту,  теперь он  совершенно  точно был уверен в этом. В какой-то далекой,
другой жизни Нестерова они пересекались, но вот  на каких орбитах, вспомнить
пока не мог.
     Нестеров чувствовал, что Марина чем-то  угнетена, но отнес это  на счет
неравного брака. Судя по фотографии, шестидесятивосьмилетний профессор химии
был  еще недурен собою, высок и осанист, но никто не стал бы утверждать, что
он тянет  на секс-символ Киева. Обвислые щеки  и  старческую их желтизну  не
смогла скрыть красочная пленка.
     Нестеров решил,  что он не так  уж мало почерпнул из  этого визита, все
лучше, чем если бы хозяин оказался дома. Он встал и устало попрощался.
     -- А вы не зайдете к нему на кафедру? -- спросила девушка на прощание.
     -- Пожалуй,  уже  не  успею, --  вздохнул Нестеров.  -- А я еще хотел в
Лавру  зайти,  раз уж недалеко здесь оказался. Передавайте  огромный привет.
Желаю вам семейного счастья и любви.
     Марина вдруг схватила  его за руку и резко остановила. Нестеров немного
взволновался.
     -- Подождите меня, хорошо? Поможете мне вынести чемоданы, хорошо?
     Нестеров  согласился,   но   все-таки  спросил,   куда  это   собралась
новобрачная. Уже на лестнице, с искаженным лицом, толкнула ногой, захлопнула
дверь и зло проговорила, причем на чистом русском языке:
     -- Новобрачная? Елки. Контракт новобрачная расторгает. Пусть его сынуля
хоть зарежет меня. Я  с этим вонючим маразматиком за его деньги  больше жить
не хочу.  Это  стоит  слишком  дорого.  Гораздо дороже, чем  те  две  тысячи
долларов, которые они мне платят. А институт... В другой поступлю, где зайти
за пятеркой преподаватели не зовут на дом.
     Нестеров поднес  ее  вещи  к обочине  дороги и попрощался  вторично, ни
слова не сказав, а лишь слегка кивнув головой.
     Сначала он зашел в церковь Спаса на Берестове, в усыпальницу Мономахов.
Ее отреставрировали. Он поклонился основателю Москвы и  низом пошел ко входу
на  территорию Киево-Печерской  лавры.  Это  был  незаметный пустынный вход,
который скрывался в высокой сухой траве и  седых деревьях. Нестеров медленно
побрел вниз, на территорию Ближних пещер.
     Как наркотик,  всякий  раз тянул  его  к себе  холод этих  пещер,  этих
подземных ходов и келий, темнота  ниш, в которых лежали  святые мощи древних
чудотворцев,  сусальные  блики  тесных  подземных  церквей,  всплеск  черных
монашеских сутан. Однажды вдохнув этот воздух,  он каждую осень  стремился в
Лавру, в пещеры, к  монахам. Его пустили в Крестовоздвиженскую церковь, дали
в  руки свечку и  благословили на спуск в узкий беспросветный омут. Нестеров
сошел  по земляным  ступенькам,  несколько  раз  повернул,  пока  наконец не
оказался в  первом коридоре, по стенам которого стояли  гробы  с мощами.  Он
застегнул  пальто  и  потеплее  укутал  горло  шарфом. Начался озноб,  холод
пробирал его до костей. Вдали  мигали, мелькали, проносились быстрые огоньки
-- монахи готовились к вечерней службе.
     Нестеров остановился перед широкой земляной кельей, в которой тоже, еле
различимые,  стояли  стеклянные   гробы  схимников.  Непроизвольно  он  стал
молится. Молиться он не умел  и вдруг поймал себя на мысли, что  молится. Он
рассказывал Богу про Наташу, про этот несовершенный человеческий  мир  и про
совершенную женщину, которую встретил, он рассказывал о ее недавней смерти и
чистой душе, о том,  что  она  заслуживает милости  и спасения. Он не  знал,
откуда берутся нужные слова, но понимал, что может одной-единственной мощной
мыслью своею охватить сразу всех  дорогих  ему  людей и поднести  их в своем
воображении к Господнему оку для благословения. Вот как молился Нестеров. Он
ничего не  просил в  своей молитве:  ни  наказания  убийцам, ни благополучия
родным, он только дивился потоку сознания, льющемуся сквозь него.
     Внезапно он вспомнил, что Никиту Семеновича Крекшина  он видел семь лет
назад  в сером "вольво". Машина ждала у ворот дома на Старом Арбате и увезла
от  него его  давнюю  возлюбленную -- Марину. Это  был  тот человек, лощеный
щеголь,  который  положил ей руку на  плечо,  и  смотрел по сторонам,  когда
взгляды Нестерова и Марины столкнулись и застыли.
     Нестеров не удивился  и не  обрадовался своему открытию.  Он принял его
спокойно и достойно, как принимают подтверждение своей правоты.

     Он не  стал находить университетских  подруг  Наташи или  Никиты, чтобы
выяснить,  каковы  были  их отношения.  Он  только  прошелся  по  городу  от
Крещатика  до  Золотых ворот и  обратно  к  Софии  и  Андреевскому  спуску и
посмотрел на Киев Наташиными глазами. Она так хотела этого.
     В  Москву Нестеров прилетел на следующий день. Где он блуждал всю ночь,
где пил кофе, где спал, он не помнил. В десять часов  машина подвозила его к
дому в Серебряном переулке.  Он никому,  кроме своего водителя, не сообщил о
своем приезде, и если бы Женечка и догадалась по отсутствию  "Волги" о  том,
что Нестеров -- в Москве, разыскать его она бы не смогла.
     Он хотел сам выйти на человека, который в разные годы отнял у него двух
прекрасных женщин.
     4
     Он увидел ее в окне, выходившем на Арбат. Ее нельзя  было не  заметить:
все  окна  в  этом  доме  были  закрыты  плотными  жалюзи   или  раздвижными
занавесками, тяжелыми гардинами или  цветастыми шторами, а она  мелькнула на
белом фоне и исчезла, нарушив эту монотонную немоту фасада. Значит,  она все
еще  с ним,  живет в  этом  доме, в богатстве  и  роскоши, которые предпочла
Нестерову,  с  его безумными  походами по  городу и поездками в подмосковные
усадьбы и монастыри.
     Николай  Константинович  решил идти напролом.  В  Киеве это ему сошло с
рук, и  теперь он не волновался.  Ему казалось, что Никиты дома нет, а своей
интуиции  он  привык доверять. Вошел в небольшой,  уставленный  автомобилями
дворик и подошел к нужному подъезду.
     Подъездная  дверь  была  заперта   на  кодовый  замок,  шифра  которого
Нестеров,  естественно,  не знал. Пришлось  дожидаться,  пока кто-нибудь  не
выйдет из  подъезда. Его служебный автомобиль стоял на выезде  со двора, так
чтобы его было не очень-то видно, но чтобы водитель мог наблюдать за дверью.
     Наконец-то вышел  человек  с  собакой,  и  Нестеров  вошел  в  подъезд,
поднялся на третий этаж. На лестничной  площадке было всего две квартиры, он
выбрал  ту, которая должна была выходить окнами на угол Серебряного переулка
и улицы Арбат. И позвонил в дверь.
     Марина  улыбнулась   и  втащила  его  в  квартиру.   Она  похорошела  и
располнела, но обабилась.  Нестеров только сейчас подсчитал,  сколько  же ей
лет. Выходило тридцать пять. "Как странно, -- вдруг подумал Нестеров, -- она
тоже  Марина,  как  та  в  Киеве,  что  по  контракту с  Никитой  за  деньги
согласилась жить с его пожилым отцом, спать с ним в одной постели, выполнять
его капризы и прихоти. Только та в два раза моложе этой".
     В ту  радостную разноцветную пору, когда они встречались, Марина в свои
двадцать  восемь  казалась  такой  же  девочкой,  как  киевская  крекшинская
наложница.  Она была тогда изящной,  доверчивой и наивной. Впрочем,  в любом
возрасте влюбленная женщина кажется  наивной и  доверчивой.  А потом берет и
бросает вас -- вероломно и вовсе не наивно...
     Нестеров уже вошел в квартиру и осматривался.
     -- Хорошо живешь,  -- одобрительно констатировал он, обозрев зеркальный
потолок прихожей. -- Муж дома?
     -- В отпуске, -- сказала Марина. -- Отъехал на юга.
     -- Чего ж тебя с собой не взял?
     -- Наверное, взял бы, но у нас ребенок, его деть некуда.
     -- Вот как? Не знал, поздравляю. Можно познакомиться?
     В  этот момент из  коридора  раздался звук  приближающейся  коляски,  и
женщина вывезла в холл мальчика лет пяти.
     --   Извините,  мы  не  слышали  звонка,   --  смутилась  женщина.   --
Поздоровайся, Коленька.
     Мальчик поздоровался. Марина раздраженно отвернулась от всех и  пошла в
большую кухню, дверь в которую была открыта.
     Ребенок  сидел  в  инвалидном  кресле,  ножки  его  были  атрофированы,
короткие, они висели над полом, безжизненно покачиваясь.
     Нестеров  сглотнул  ком,  заставил  себя улыбнуться  и  поздоровался  с
малышом.
     --  Назад!  --  неожиданно  скомандовал  он,  и прислуга быстро  увезла
кресло.
     -- Что с сынишкой? -- спросил он, оборачиваясь.
     -- Ничего. Зачем ты пришел?
     --  А что? -- нарочито встал в  позу Нестеров. -- Или  боишься, что муж
неожиданно вернется? Это тот тип, которого я тогда с тобой в машине видел?
     -- Когда --  тогда?  Ты  здесь раза  три дежурил, выслеживал.  И наивно
полагал, будто я не замечаю.
     -- Да. Тогда я все еще был влюблен и наивен...
     -- Что ж, больше не страдаешь? Ну и слава Богу.
     Марина села  за  стол, закурила.  Кухня была длинная, уютная,  по  одну
сторону шел дубовый гарнитур с мраморной поверхностью, по  другую --  стол и
длинный диванчик. Ничего лишнего, все сияло чистотой.
     -- Хорошо живешь, -- повторил Нестеров. -- Так вы зарегистрированы?
     -- Да, -- ответила Марина, --  а ты  думаешь, что  ради меня  не стоило
бросать жену?
     -- Это смотря кому, -- Нестеров начинал  искренне раздражаться, -- если
бы  я  развелся, ты  бы за меня  и  не  пошла, а  пошла --  так сбежала бы с
чемоданами вскорости, у меня ведь не было и нет таких денег.
     -- А-а, что ты знаешь!..
     Нестеров снова вспомнил киевскую Марину.
     Ждать Никиту в этой квартире  было  бесполезной  тратой времени. Марина
знает,  что он в отпуске. Даже если Никита и нагрянет сюда,  открывать огонь
по нему при жене и сынишке -- последнее дело.
     -- Где, ты говоришь, он работает? -- уточнил Нестеров.
     -- Так тебе я нужна или мой муж?
     -- Мне никто не нужен, с чего ты взяла?
     Нестеров не то хотел сказать, но Марина уже взвилась.
     --  С того взяла, что когда бывший любовник приходит к  женщине, значит
ему что-нибудь нужно, значит по  делу. Он побеседует-побеседует, на больного
ребенка посмотрит, о проблемах расспросит, а потом выложит свое дельце. Так,
мол, и так, помоги, старушка, в том-то и в том-то...
     -- Откуда такой опыт? --  не удержался Нестеров. -- И много  любовников
так тебя огорчало?
     -- Не твое дело, ты что, ревнуешь до сих пор?
     -- Когда  это  я  тебя ревновал?  -- Нестеров обиделся,  чувствуя,  что
Марина попала в точку, ревность волной вскипала в нем с того момента, как он
подошел к этому дому.
     --  Если  ты моим мужем интересуешься,  то объясни  --  зачем. Это ведь
неспроста? Что, знакомства ищешь?
     --  Ты  так  говоришь,  будто я  тайком прополз  в  твой дом  и  что-то
выведываю.
     -- А что, разве не так?
     Нестерову все больше хотелось уйти. Но он должен был оставить последнее
слово за собой.
     -- Так, сдаюсь, сдаюсь, -- мягко  сказал он. -- Мне действительно нужен
твой  муж,  я слышал, он  специалист  в "Севресурсе", больше мне  не к  кому
обратиться.
     Марина тяжело вздохнула, как бы говоря, что она этого и ожидала.
     --  Но его нет.  Он  уехал  на Кипр. Он  даже  не звонит. Запер меня  в
золотой клетке и...
     Она  не  договорила,  но  и печали не было на  ее  лице. Пожав плечами,
включила чайник.
     На прощанье  она сказала Нестерову, что ее  муж, Никита,  действительно
работает в "Севресурсе", в  Департаменте безопасности,  и когда он вернется,
Марина  Нестерову  позвонит.  Он  долго  раздумывал,   стоит  ли  обеспечить
безопасность Марины и  ребенка,  предупреждать ее о ведущемся  следствии, но
потом  решил, что им ничто  не угрожает. На  всякий случай  он  позвонил  из
машины  оперативникам  из своего управления  и попросил  подежурить на  углу
Серебряного   переулка  и  улицы  Арбат,  предварительно  подключив  телефон
квартиры  к  прослушиванию.  "Многим  не  равное  --  pluribus   impar",  --
промурлыкал он.
     Дождавшись   бригаду  наружного  наблюдения,  он  передал  им  одну  из
фотографий Никиты Семеновича Крекшина и уехал домой.
     5
     В Москве,  к  удивлению Нестерова, потеплело. Сквозь извивающиеся сизые
тучи проблескивало солнце. В  такую погоду  обычно  вспоминается детство или
самые  приятные  минуты  в   жизни,   словно  рождаются  те  же  ощущения  и
впечатления.
     Нестеров  лежал в кровати и смотрел  в  окно на небо, был полдень. Анна
Михайловна давно не видела мужа  в  таком  созерцательном  состоянии. Она не
стала говорить ему,  что  его второй день ищут,  а просто позвонила Женечке,
сообщила,  что  генерал  дома,  немного  приболел.  К  завтрашнему  дню Анна
Михайловна пообещала  поставить  мужа на  ноги.  Расчет  был  верен. Она  не
предприняла ничего особенного, просто знала, что уже к вечеру Николай ощутит
пустоту, начнет  метаться и наконец  поймет, чего  ему не  хватает. И  снова
станет входить в рабочее состояние.
     А пока он заперся в их спальне, залез под одеяло и лежал, уставившись в
окно.  Перед  его  глазами,  словно  бестелесные херувимы,  проплывали  лица
некогда имевших к нему  отношение женщин: киевлянки Марины Лебедевой, Наташи
Тереховой и Марины Крекшиной.

     Наутро следующего дня  Женечка в присутствии Вани Снегова и  троих  его
ребят рассказывала Нестерову про шефа Департамента безопасности "Севресурса"
Андрея  Олеговича Сенокосова и его семью,  разложив на  столе фотографии. На
фото  был человек, которого Нестеров  видел в уренгойском морге, сомнений не
было. Жена Сенокосова выглядела  элегантно, она  чем-то напоминала принцессу
Диану,  только  была небольшого роста, насколько это  можно  было  понять по
фотографии, и  более сухощава. Но смотрела так же исподлобья, слегка опустив
голову и едва заметно стыдливо улыбаясь.
     -- Красивая  женщина,  --  заметил Володя  Полян,  который  тоже  был в
кабинете.

     -- Андрей Олегович Сенокосов, 1955 года рождения, женат. В "Севресурсе"
работает   три   года.  Ранее  был  сотрудником  управления  по   борьбе   с
экономическими преступлениями  КГБ. Костя Алтухов  должен его знать. В конце
октября отправился с женой в круиз по Средиземноморью, раньше не отпускали.
     -- Проверили,  от  какой  фирмы они  уплыли? Не  та  же  самая, что и у
Тереховых и Крекшина?
     -- Я проверял, -- вмешался Снегов, -- фирмы разные. Ничего общего между
ними нету.
     -- У Сенокосова есть своя охрана, но в круиз он брать их отказался, они
только  провожали  его  до   Одессы,  откуда  вышел  теплоход.   Обеспокоены
неприбытием  Сенокосова  и его жены  в назначенный срок. Охранники встречали
его в Одессе, но ни Сенокосов, ни его жена с трапа не сошли.
     Руководство  "Севресурса" организовало частное  расследование,  которое
поручило сотрудникам Департамента безопасности. Никита Семенович  Крекшин  в
расследовании участия  не принимает,  так как  ушел в отпуск одновременно  с
шефом, и найти его, чтобы вызвать из отпуска, не представляется возможным.
     -- Не удалось выяснить, -- перебил Женечку Нестеров, -- какое отношение
имел  Сенокосов  к  Новому Уренгою и что могло  от  него  зависеть, что  так
заинтересовало преступника? Понятен вопрос?
     Женечка сегодня была  немного скованна. Еще бы! Все утро Нестеров с ней
"на  вы", не смотрит на нее, ходит  стремительно,  раздражен. Что она такого
сделала, что попала в немилость?..
     -- Вопрос понятен, я узнавала. Беседовала с сотрудниками и начальниками
Сенокосова.  О  нем  самом  отзываются доброжелательно. Бывал  резковат,  но
личных врагов у него не  было. Говорят, справедливый человек, проявил себя в
некоторых кризисных моментах как настоящий мужчина. Очень уважительно к нему
относились.  По службе  никого не  задевал, не  увольнял. Там такие  вопросы
решает Департамент по кадрам. Женат всего пять  лет.  Всех потрясло, как  он
ухаживал за  будущей женой,  когда влюбился. Она была  в курсе всех его дел,
сотрудники, как ни странно, не возражали и не выказали никакого недовольства
на сей счет. Жену он боготворил. Она часто забегала к нему на службу.
     А   Департамент   безопасности   занимался  обеспечением   этой   самой
безопасности   на  всех  своих  объектах,  в   том   числе  Сенокосов  лично
контролировал системы самоликвидации комбинатов и комплексов.
     -- Хорошо, -- одобрил Нестеров. -- Это подходит...
     -- Внутреннее расследование пока не дало никаких результатов. Президент
"Севресурса" Борис  Лашкевич сообщил, что  они уже делали  обыск на квартире
Сенокосовых.
     Нестеров насторожился.
     --  Кто  позволил? Да что за  детский лепет!  "...делали обыск...",  --
передразнил он. -- Я их под суд отдам, если это правда!
     -- Николай  Константинович,  у  них есть такое  право,  я проверяла. Им
разрешена частная розыскная  деятельность. Но они уверили, что не нашли пока
то,  что искали. А обыск дачи  Сенокосовей я  предотвратила.  И  квартиру, и
дачу, и кабинет, где, конечно, тоже пошуровали, мы опечатали.
     --  Что  за  лексика  неюридическая? -- заметил  Нестеров  (он  не  мог
сдержать себя). -- И что они такое ищут? Что-нибудь конкретное?
     -- Конкретное, товарищ генерал, -- тихо  сказала Женечка  со  слезами в
голосе.
     -- Ну-ну, что же вы замолчали?
     --  Сенокосов имел  доступ  к  магнитным  карточкам, с помощью  которых
входят в бункеры, где  расположены  системы  самоликвидации, и запускают эти
системы...
     -- Та-а-ак! Приехали.
     Нестеров схватился за голову. Снегов нервно закурил.
     -- И сколько таких карточек пропало?
     -- Все, товарищ  генерал. Ко всем системам  Сибири.  Приблизительно они
выглядят как пластиковые карточки для банкоматов, а все вместе уместились бы
в  коробку из-под аудиокассеты. И вот  именно их и не оказалось в сейфе, где
они хранились. С правовой точки зрения,  Сенокосов имел  право изъять  их из
сейфа на время своего  отпуска,  так как он несет  личную ответственность за
них, и только он может... мог применять их по  команде президента России или
председателя правительства.
     -- Замечательно. Не нашли, стало быть? -- простодушно спросил Нестеров.
-- А жена где? Жена, жена?
     --  Жена,  Светлана  Максимовна   Сенокосова,  1960  года  рождения,  в
девичестве Искольдская...
     -- Женя, остановись!  -- Нестеров поднял голову. -- В Новом Уренгое наш
сучонок застрелил двоих Искольдских, мужа и жену. Установить срочно, есть ли
родственная связь с женой Сенокосова, или  совпадение случайное. До  четырех
часов вечера представить мне материал. Продолжайте.
     Женечка записала в блокнот задание начальника и продолжила?
     -- Сенокосова родилась в  Обнинске, работала  там  в непрофессиональном
театре, но, видимо, возомнила себя великой актрисой и в тридцать лет поехала
завоевывать  Москву.  Здесь  снимала комнату,  участвовала  от Москонцерта в
поэтических  вечерах,  читала  стихи,  пробовалась  на  эпизодические  роли.
Познакомились на концерте в День нефтяника. Детей нет. Ее самой -- тоже нет.
     Нестеров, не расположенный сегодня к шуткам, бросил на  Женечку быстрый
взгляд.
     -- Сегодня проводим опознание Сенокосова, собрать всех сотрудников, кто
работал с ним каждый день. Родственники какие-нибудь существуют?
     -- У Сенокосова есть двоюродные братья и родная сестра.
     -- Всех пригласить.
     -- Зачем  всех-то,  Коля? Остановись на троих, будет быстрый взгляд, --
вмешался Снегов, начавший замечать, что Нестерова разрывают плохо скрываемые
эмоции.
     Николай  Константинович  встрепенулся,  словно  с  него  слетела  спесь
слетела, и согласился на троих.
     -- Похоже, карточки, ну, ключи  эти  магнитные, у Светланы... как ее...
Максимовны, жены, -- задумчиво проговорил он.
     -- Судя  по тому, что преступник волок  Сенокосова в Новый Уренгой,  он
был  уверен,  что карточки  при  нем.  Выходит,  в последний  момент  Андрею
Олеговичу удалось передать карточки жене. В сумке Моисеевой ничего такого не
обнаружено, в салоне самолета -- тоже.
     -- Еще на даче нужно поискать и в квартире, -- напомнил Снегов.
     -- Чует мое сердце, что нужно искать его жену,  и срочно. Где она, туда
и преступник обязательно придет.  Точно  вам  говорю.  Снегов,  ты организуй
обыск  дачи. Женя -- кабинет, повторно. Я посмотрю еще раз квартиру и разыщу
теплоход,  уточню  кое-что. Главное,  выйти  на Алтухова. Раз  он в  Египте,
значит он ближе всего к цели.
     6
     У  Светланы  Максимовны  тоже  была  своя  судьба. Отец жил в Латвии --
остался там  после войны.  С ее  матерью  познакомился во  время поездки  на
Обнинскую  атомную  станцию.  Его  пригласили  прочесть лекции  в  Институте
атомной энергетики, где мама Светланы работала лаборантом.
     Широкоплечий  высокий генерал атаковал лаборатнку  в первый же  день  в
столовой и, не  дав опомниться, вечером нагрянул к ней домой. Ему тогда было
уже немало лет, в Риге у него рос сын...
     Сразу после школы Светлана  стала посещать театральную студию. К началу
перестройки студия стала хозрасчетной, а Светлана -- ее примой.
     Однажды ей повезло,  и ее пригласили  в массовку художественного фильма
про Циолковского, который снимали в Калуге и Малоярославце.
     Светлана  была  счастлива. Ведь приглашал не  просто  режиссер,  но  ее
любимый поэт-шестидесятник,  горланящий свои и чужие стихи при любом удобном
случае. Она считала его гением.
     В  фильме, вышедшем  на экраны через год, мелькнуло личико Светланы,  и
она почувствовала, что ее жизнь на этой земле оправдана.
     В девяностом она переселилась в Москву, на квартиру, которую ей снял ее
приятель-режиссер, поэт-шестидесятник.
     Когда  она  вышла  на сцену киноконцертного  зала  "Октябрь"  и  читала
стихотворение  Евтушенко,  с  первого ряда  на нее  неотрывно смотрела  пара
внимательных  и  немножко  грустных мужских глаз.  А она  стала "работать на
него" -- так говорят  артисты. То  есть обращала свое чтение к незнакомцу, а
уж затем -- ко всему залу.
     На  банкете по случаю  Дня нефтяника они  познакомились.  Он  смущался.
Помреж  подвел  Андрея  Сенокосова  к  артистам. Андрей был  элегантно одет,
костюм  сидел на нем слегка небрежно, чувствовалось, что мужчина  знает себе
цену.
     Через год  они  поженились,  и  Светлана занялась домом. Любовь  к мужу
заменила ей любовь к театру и потребовала не меньшего таланта.
     Вскоре Андрей  пошел  на  повышение. Куратор Департамента  безопасности
Борис Лашкевич ни дня  не мог обойтись без Сенокосова. Ему непременно  нужно
было  пообщаться  с  Андреем  хотя бы  полчаса  в день, --  от того исходило
вдохновение, как от хорошей литературы.
     Андрей обладал способностью быстро реагировать на возникшие проблемы, а
когда разговор касался бытовых тем, сама речь его доставляла наслаждение.
     Борис  Лашкевич  перетянул  Андрея  Сенокосова   из  КГБ  после  одного
чрезвычайного  происшествия,  в  котором  принимало  участие  управление  по
экономическим  преступлениям.  Директор  нефтегазового  комплекса  в  городе
Аютинске проворовался,  продав акции своих рабочих, хранившиеся у  него,  на
сторону, крупным дельцам от мафии в Сибирском регионе.
     Когда специальный  отряд, которым  командовал  Сенокосов,  подступил  к
административному зданию, директор помахал им  с  крыши отстойника  нефтяных
отходов  связкой гранат. Борис Лашкевич  своими  глазами видел,  как  Андрей
организовал  захват  этого сумасшедшего.  Тогда  они  и  подружились,  у них
оказалось много общего. Лашкевич предложил Андрею  перейти  в свое ведомство
начальником охраны холдинга, а через пару лет, как раз после свадьбы Андрея,
назначил его  директором  Департамента безопасности.  Доверил  все  тайны  и
сокровища "Севресурса", и вот теперь Андрей исчез вместе с женой.
     Лашкевич ни на минуту не  сомневался, что Сенокосов не сбежал на Запад,
не предал, тем более что он проверял Андрея почти три года. Сам уже наизусть
изучил биографию своего  протеже. Но  факт  оставался фактом.  Его  человек,
Андрей  Сенокосов,  забрал  из  хранилища магнитные  ключи от пунктов систем
самоликвидации нефтяных комплексов и бесследно исчез.
     Нестеров выписал постановление об  обыске (бланки  с подписью прокурора
по  старинке  хранились  в  сейфе)  и  поехал  с  экспертом  Полторецким   и
опербригадой  на квартиру  Сенокосова.  Они подъехали к  дому  на  Ленинском
проспекте и свернули во двор.
     Дверь в квартиру была приоткрыта. Пломба  сорвана.  Вошли. Нестеров зло
рассмеялся,  и  Полторецкий,  в  своем  старом  поношенном  плаще  и  шляпе,
съежился, стал еще меньше ростом от этого саркастического смеха.
     -- Ты чего смеешься? -- спросил он, и Нестеров заметил, что Полторецкий
стал шепелявить.
     -- Ты шепелявишь, старик. Вставь зубы.
     --  Вот  еще.  Скоро  помирать, а  я буду зубы вставлять,  такие деньги
тратить.
     -- Дорого?
     -- Ты чего смеешься? -- повторил Полторецкий.
     -- А волчара-то снова в Москве. Вызови сюда Женю. Теперь вы знаете, что
искать:  не оставил ли взломщик следов... Хотя  он  работает чисто. Посмотри
характер взлома, ты сам все знаешь... А я -- в Жуковку.
     Из  машины Нестеров  позвонил  Снегову,  но  тот  уже выехал.  Нестеров
понимал, что  преступник вернулся в Москву вчера или сегодня и сейчас вполне
мог  направляться  на  дачу,  тем   более   что   тамошняя  охрана  не  была
предупреждена  на  его  счет  и  знала  Никиту   Крекшина  как  подчиненного
Сенокосова.  Нестеров  приказал  связаться  с  охраной  дач  "Севресурса"  в
Жуковке, предупредить их об опасности появления преступника.
     Машина мчалась по  Рублевскому  шоссе, в  нарушение правил  (однорядное
движение),  обгоняя автобусы и грузовики, вскоре свернула с трассы и въехала
на территорию дачного хозяйства. Молодые ребята подняли шлагбаум и показали,
как найти дачу Сенокосова.
     -- Никто не проезжал? -- поинтересовался Нестеров.
     -- Проезжал один сотрудник  прокуратуры. Нас предупредили, чтобы мы его
пропустили.
     -- А еще какой-нибудь вход на территорию есть?
     -- Да  тут  легко через  забор сигануть,  мы и не увидим, -- заулыбался
один из охранников, -- мы так, для проформы...
     Нестеров обнаружил, что участки  были тесно приткнуты друг к  другу, не
больше десяти соток каждый. Дома, правда, высились крепкие. Окна были плотно
зашторены или  закрыты ставнями  --  дачники  давно  съехали  на  московские
квартиры.
     У Нестерова стало неспокойно на  душе.  С кличем "Ваня!"  он взлетел на
крыльцо и распахнул  дверь. Снегов как ни в чем не бывало стоял в прихожей и
улыбался. Нестеров стукнул его в плечо кулаком и тяжело выдохнул:
     -- Ну что? Побывал он здесь?
     -- Побывал. Но вел  себя  спокойнее. Мне сообщили о погроме, который он
учинил в квартире.
     -- Ничего не  нашел?  Где  понятые?  --  Нестеров  прошел  в комнату  и
поздоровался с  пожилыми  супругами  со старой соседней дачи,  которые  жили
здесь круглый год. Над их крышей вился дымок.
     Во  второй  половине  дня  ему предстоял  тяжелый  разговор  с  Борисом
Лашкевичем,  нужно   было  объявлять   руководству  "Севресурса"  о   смерти
Сенокосова.
     Ближе  к  вечеру Нестерову из  Уренгоя позвонил  Полковский.  Доложил о
выполнении  задания.  Четко  и  гордо,  словно  цитируя  квартальный  отчет,
отрапортовал...

     Нестеров не  очень любил читать  современную прессу.  Но иногда,  чтобы
унять  пульсирующую  боль  в  висках  или  отвлечься  от усталости,  покупал
какую-нибудь газету, вроде "Очень  страшной", или "СПИД-инфо", или "Версии",
и предавался забавам.
     Однако  сегодня  ему пришлось  довольствоваться  "Миром  новостей".  На
последней полосе он прочел:  "АДВОКАТЫ ВЫИГРАЛИ ПРОЦЕСС",  после  чего надел
очки и продолжил.
     "В  Верховном  суде  РФ  состоялось  заседание   по  делу   о  протесте
заместителя Генерального прокурора РФ -- об отмене судебных решений  по иску
прокурора Москвы  о ликвидации Московской городской общественной организации
"Сообщество адвокатов", являющее собой параллельную, а фактически самозваную
адвокатскую организацию.
     Верховный суд РФ протест отклонил".
     Из этой  казуистической тарабарщины Нестеров понял только, что не все в
порядке в  Датском  королевстве,  если  уже прокуратура судится  с  органами
юстиции. Возможно, за передел правового поля, а может быть, и из-за взаимной
неуступчивости. Но  как бы то  ни  было: зарегистрировали же  органы юстиции
банду под видом адвокатуры.
     Он стал читать дальше.
     "В  1996  году   в  Москве  была  зарегистрирована  коллегия  адвокатов
"Сообщество  адвокатов"  в   качестве  общественной  организации.  В   штате
организации  не было ни  одного  юриста. Решение о регистрации было признано
незаконным.  Прокурор  города  обратился  с иском  в  суд. После  нескольких
промежуточных решений  иск был  удовлетворен.  Общественная  организация, по
недоразумению присвоившая себе конституционные функции адвокатуры, перестала
существовать.
     В поддержку этого решения другой заместитель Генерального  прокурора РФ
и заместитель  министра  юстиции РФ  подготовили письмо  в  адрес прокуроров
субъектов РФ  и руководителей территориальных органов Минюста разъяснения по
трактовке  статуса объединений, которые правомочны  осуществлять адвокатскую
деятельность.
     И  вдруг, в  то  же самое  время,  еще  один  заместитель  Генерального
прокурора принес протест на состоявшееся решение. 28 сентября были выслушаны
доводы  инициаторов протеста. Судя по тому, что  доводы были несостоятельны,
можно    предположить,   что    этот   заместитель   в   какой-то    степени
покровительствовал самозваной организации.  По  имеющимся  фактам возбуждено
уголовное дело.
     Представитель Гильдии  российских адвокатов  и  председатель президиума
Московской городской  коллегии адвокатов "Адвокатская  рать" от имени  более
тридцати тысяч адвокатов России потребовали отклонить протест.
     -- Если бы протест не был удовлетворен, -- заявил один из истцов, -- то
любые  три физических  лица и впредь  смогли  бы регистрировать организации,
называть их  адвокатурой  и делать  вид,  что оказывают  населению  правовую
помощь. Представляя интересы Минюста,  адвокатского  корпуса  страны, мы  не
могли допустить произвола.
     Впрочем,   подобные   ситуации  растаскивания   адвокатуры   становятся
возможными  потому, что  в течение семи лет  законодательные органы не могут
или не  хотят принимать Закон об адвокатуре, где ее правовая природа была бы
конкретизирована и установлена без разночтений.
     Известно, что юристы России, с целью прекратить произвол псевдоюстиции,
объединились в  Общероссийскую  общественно-политическую организацию "Юристы
за права и достойную жизнь человека". Задачи этой организации -- в том числе
участие в выборах в Государственную Думу. Законотворцы должны быть юристами.
Времена, когда "пироги печет сапожник", перестали веселить.
     По  результату рассмотрения  дела  Верховный  суд Российской  Федерации
возбудил уголовное дело в отношении Валерия Цаплина -- бывшего президента ОО
"Сообщества    адвокатов"     по    признакам    статей     "Мошенничество",
"Воспрепятствование законной предпринимательской деятельности", "Регистрация
незаконных  сделок  с  землей",   "Заведомо   ложная  реклама",  "Незаконное
получение  кредита",  "Легализация  денежных  средств или  иного  имущества,
приобретенных    незаконным   путем",    "Незаконное   предпринимательство",
"Контрабанда",  "Невозвращение из-за границы средств  в иностранной валюте",
"Уклонение от уплаты налогов..." и другим".

     Нестеров отложил очки, улыбнулся. Он оценил это: "...и другим", скомкал
газету  и  с  удовольствием  подумал,  что  косвенно  и сам причастен к этой
веселой, но почившей  в  бозе  благодаря  стараниям его коллег  организации.
Лейтенант   Женечка  Железнова  в  рамках  Закона   об  оперативно-розыскной
деятельности  проводила  негласную  проверку  этой  фирмы  и  представила  в
Верховный суд необходимые документы.
     "Надо  ей  премию,  что  ли, рублей сто пятьдесят  выписать, -- подумал
Нестеров, -- или хотя бы сто..."
     7
     В  день  похорон семьи  Искольдских к начальнику отдела охраны  труда и
безопасности подошел молодой человек, принес свои  соболезнования, предложил
помянуть Искольдского и попросился на работу. Он сказал, что место ему нужно
не потому, что у  него нет работы и ему не на  что  жить,  нет, он учился  в
университете  и сейчас  работает наладчиком на станции  техобслуживания,  но
дядя  Никита вырастил его, они жили в одном  дворе и теперь  его тезка хочет
поступить на место Искольдского.
     Фамилию Никита  назвал  чужую, потом и паспорт и трудовую книжку принес
поддельные. А  на кладбище,  растроганный ситуацией  и вежливым  обращением,
начальник Искольдского  заключил  убийцу  в  объятья и  пригласил  прийти на
следующий день. На поминках, которые  состоялись в квартире  Искольдских, он
парня не видел.
     На  следующий день  Никита пришел  с  утра, даже  поджидал начальника у
центральной проходной комбината.  Тот отвел его сначала к  начальнику  цеха,
потом, получив "добро", в отдел кадров и попросил оформить документы.
     Через пару суток Никита почему-то на работу не явился, и  о нем забыли.
Кто  стащил  планы  эвакуации  из цехов  комбината,  неизвестно. Может,  тот
парень,  может, Искольдский куда  засунул, а может, другие сотрудники. Планы
эти  секретными  не являлись,  наоборот, развешивались  по  всем  стенам  на
всеобщее обозрение. А тот экземпляр, что пропал, был просто-напросто лишним:
стен не хватило.
     Никита Степанович  Искольдский был двоюродным дядей Светланы Максимовны
Сенокосовой. Об этом только  что доложила Женечка, перед звонком Полковского
вошедшая  в  кабинет  генерала. Нестеров  сидел  злой и  усталый. Информацию
принял как  должное, не поблагодарил,  просто  положил  справки  паспортного
стола города Твери, где родился отец Светланы и его двоюродный брат, в дело.
     Женечке  пришлось  повозиться  часа  два, пока она дозвонилась  в Новый
Уренгой.  Ей выдали информацию о родителях убитого Искольдского, а потом она
уговаривала Ригу прислать ей по факсу, за счет ФСБ, копию  акта гражданского
состояния о рождении Максима Леонидовича Искольдского.
     В конце концов на том конце провода  бросили трубку. Женечка не  поняла
причины. Лишь  потом ей объяснили: это потому,  что с  ней разговаривали  на
латышском. И от нее требовали, чтобы она отвечала только по-латышски.
     Она  обратилась  в  архив  Министерства  обороны,  оттуда ее отослали в
военкомат  города  Твери,  а там  нашлись  добрые люди.  Ей даже не пришлось
связываться  с   управлением  госбезопасности  Твери,  ей  просто  прочитали
сведения о родителях Максима Леонидовича  Искольдского. Выяснилось,  что оба
Искольдских -- тверичи, и у них общий дед.
     Как  часто  общалась Светлана  Максимовна со  своим двоюродным дядей из
Уренгоя, оставалось лишь  догадываться. Женечка даже съездила  на телефонную
станцию,  которая обслуживала  номер телефона Сенокосовой, где и установила,
что раза  три в год  Светлана перезванивалась с Новым Уренгоем. Если не она,
так ее муж, бывая на комбинате, наведывался к Никите Степановичу.
     Нестеров слушал внимательно.  У него возникли следственные  фантазии по
поводу  картины  убийства  четы  Искольдских, но он  не  придал  им большого
значения, ибо фантазии не несли в себе стопроцентной достоверности.
     Но все же было очень похожим  на  истину, что в последний момент  перед
посадкой в Новом Уренгое Андрей Сенокосов  вышел в туалет. Это подтвердила и
Моисеева в ту  ночь,  когда  в нее стреляли.  Выходит, Никита Крекшин знал о
родственниках Сенокосова.  И потому, заранее планируя свою чудовищную акцию,
выкрал и документы Искольдского, и адрес его узнал.
     Вот   и   кинулся   убийца   первым  делом   на  квартиру   Светланиных
родственников. Ведь  он не видел, как Сенокосов спрятался  на полке. Никита,
видимо, не мог открыто проследовать за Сенокосовым к туалету,  он привлек бы
внимание  стюардесс, уже  готовивших  пассажиров  к посадке.  Думал,  что  в
самолете Сенокосову негде укрыться. Началась высадка. Пока Никита продирался
сквозь толпу  в  соседний  салон, а то и попросту поджидая  заложника  возле
трапа,  Андрей  забрался  на  полку. Сообразил.  Упустив  Сенокосова, Никита
отправился  к Искольдским. Стал  ждать там, безжалостно  застрелив и мужа  и
жену, но вместо Сенокосова в дверь позвонил Полковский.
     Все это так быстро  промелькнуло в голове  Нестерова,  что он не  успел
зафиксировать в памяти все детали своего открытия.
     -- Может, вас чаем напоить? --  отважилась спросить Женечка, но тут  же
пожалела.
     Не обратив внимания на ее вопрос,  Нестеров холодно спросил,  не звонил
ли Алтухов, хотя бы ей домой. Женечка ответила  отрицательно и была отпущена
восвояси.
     Потом Полторецкий и Снегов доложили о  том, что обследование квартиры и
дачи  Сенокосова  дали  незначительные   результаты.  В  квартире   же  была
обнаружена записная  книжка Светланы Максимовны, где  под  литерой "М",  как
говаривал Шерлок Холмс, значился телефон экстрасенса Марка Захаровича.
     8
     --  Что это вид у вас совсем больной?  -- Марк Захарович склонил голову
набок  и собрался, видимо, отчитать генерала  Нестерова за  безответственное
отношение к своему здоровью. -- Может, печень?
     Нестеров впервые за последние пять дней улыбнулся. Смешной он был, этот
человечек,  похожий на  самого  занюханного  патриция. Кончик носа прижат  к
губам,   глазки   маленькие,   насмешливые,    тужится,   строит   из   себя
павлина-мавлина, а выходит просто курица. Разве с такими  глазками-пуговками
идут в большую биоэнергетику?..
     Нестеров  сидел  напротив  задержанного экстрасенса и  раскладывал свои
бумаги. Вдруг Сапаров пригнулся к столу и сказал:
     -- А вы не печальтесь, та, которая в вашем сердце, любила не вас.
     Нестерова прошиб пот, но он сообразил, что  Марк Захарович  мог знать и
Наташу, и Никиту, и о любви его юношеской мог знать...
     -- Почему любила? О чем вы?
     -- Ее уже  нет, она ушла, -- ответил экстрасенс и вздохнул, -- эх, дали
бы мне часик, я бы из вас человека сделал.
     Нестеров напряженно смотрел на Сапарова.
     -- Откуда вам известно, что она ушла? И кто она?
     -- Наташа. Ее убили. Не вы убили, а мучаетесь, запала она вам в сердце.
Красивая была женщина, как северное сияние.
     --  Замолчите,  --  потребовал  Нестеров,  --  я  узнаю,  откуда к  вам
поступила эта информация, и виновные будут наказаны.
     -- Нету виновных, --  парировал Марк Захарович,  в глазах его появилась
глубина, и в  глубине этой мерцал слева направо огонек, будто кто-то свечкой
проводил.  --  Кроме нашего  биополя никаких виновных  больше  нет.  Знаете,
откуда эта поговорка "На лице написано..."? То-то.
     Нестеров захлопнул папку.
     -- К вам приходила на прием Светлана Максимовна Сенокосова?
     -- Обязательно.
     -- Когда?
     -- Перед поездкой по морям месяца за два. Я ей и маршрут подсказал. Как
для ее организма было бы  полезнее.  У  нее рак груди, но она об этом еще не
знает, я лечил ее потихоньку. Если бы узнала -- если бы я ей поведал, -- все
мои старания были бы напрасны. Самовнушение -- страшная сила.
     -- Вы и теплоход подсказали?
     --  У меня бывают разные  клиенты, в основном клиентки.  Рассказывают о
себе...
     -- Это  я  уже понял, --  перебил его Нестеров.  -- А вы кому передаете
информацию?
     --  Так вот, двое или  трое  благодарно отзывались  о теплоходе "Леонид
Прудовский". Очень модный тур в этом сезоне.
     -- Кто вас надоумил подсказать Сенокосовым этот теплоход? -- настойчиво
проговорил Нестеров. -- И кто был заказчиком информации?
     -- Да  вы  что! -- махнул рукой Марк  Захарович и почесал грудь. -- Это
даже не в рамках сеанса, а так, светская болтовня... Кому она нужна?
     -- Где Сапарова хранит сырье для производства наркотика ВС-231?
     -- Подлечите  печень,  очень вам рекомендую, --  сказал  Марк Захарович
Сапаров и поднялся со стула.
     В ту же секунду в комнату вошел конвой.

     За  Вероникой  Сергеевной Сапаровой наблюдение велось  уже неделю.  Она
исправно ходила  на кафедру, но  в  свою квартиру не возвращалась.  Вела она
себя   довольно  ровно,  следователи  были   вполне   уверены,  что   ничего
подозрительного в доме  Марка Захаровича они не обнаружат.  Сырье нужно было
искать в другом месте. Толик Ганичев давать показания отказался. От Юлдашева
было мало толку, хоть он и старался предложить свои услуги.
     Но  однажды вечером в квартире Сапарова зазвонил телефон. Трубку  сняла
Вероника Сергеевна. Звонил декан факультета, старый ее знакомый --  и бывший
пациент.
     --  Вероника Сергеевна,  -- сказал  он, --  вам  надлежит сейчас срочно
приехать в институт, на кафедру. Дело не терпит отлагательства.
     -- Да как же я приеду? В такой час? Тоже мне нашли девочку...
     -- Возьмите такси, не мне вас учить. У нас ЧП, понимаете?
     Сапарова  была вынуждена собраться и выехать на кафедру.  Она со дня на
день  ждала  ареста, но не в институте же ее  будут арестовывать!  И что там
могло произойти? По  поводу Ганичева уже  состоялся ученый совет, ей вынесли
предупреждение. Следователи  для видимости  устроили  обыск  в  лаборатории,
инвентаризацию химических реактивов,  половины недосчитались, все списали на
Ганичева.
     Ее допрашивали два раза, делали очную  ставку  с  Марком Захаровичем  и
Ганичевым, а также с этим полудурком Юлдашевым. А что они могли сказать? Что
Сапарова  поставляла  им   сырье,  сама  производила  первичную  переработку
компонентов,  для чего замораживала  змей  методом  сухой  заморозки,  потом
сушила и стирала в порошок необходимые части?
     Но  ведь они прекрасно понимают, что местонахождение  лаборатории знают
только она и Никита, который помогал  доставлять эту тяжесть к дверям и даже
внутрь не  входил.  А значит, начни  Сапарова все отрицать... улик-то против
нее  нет. Кроме этого квиточка от сумки, будь он неладен. Кто нацепил его на
сумку, которая через досмотр-то  не проходила, кто оформил  багаж на ее имя,
она так и не могла себе представить. И ведь в кошелек ей кто-то дубль-квиток
подсунул. Она не  могла и предположить, что это сделала Рая, но единственным
человеком, который знал  о "левой" сумке, которую подвезли на автокаре прямо
к трапу  самолета грузчики, всегда готовые услужить за умеренную плату, была
именно Воробьева.
     -- В  институте  обнаружен  килограмм сырья для производства  какого-то
супернового наркотика. И это уже после  ареста Ганичева,  -- говорил шепотом
декан, встретивший  Веронику Сергеевну у  парадного входа в институт. -- Там
сейчас милиции --  будто  президент приезжает. Такие  неприятности  накануне
выборов в Государственную Думу!
     Они   поднялись   наверх.   Сапарова  успела  обдумать  тактику  своего
поведения, но она не знала, предъявят ли ей обвинение и что это за сырье.
     -- Кто-то решил, что повторного обыска здесь не  будет, и спрятал мешок
с порошком в  ваш  стол, Вероника  Сергеевна,  -- доброжелательно сообщил ей
следователь-транспортник Снегов.
     Его  она  уже видела при  аресте  Марка  Захаровича  и на  допросах, он
показался  ей усталым  и  безразличным,  но вовсе не агрессивно  настроенным
против Сапаровой.
     --  Зачем я вам понадобилась? Вы же понимаете, что это какой-то подлог,
провокация?
     -- Дело в том,  что при обыске присутствовали понятые и ваш декан, стол
был  вскрыт при них,  порошок  изъят при  них. Поймите,  Вероника Сергеевна,
кто-то еще у  вас тут орудует. Кто-то,  кто хочет вам навредить, близкий вам
человек.
     -- Близкие  люди,  молодой человек,  у  меня  закончились  лет тридцать
назад, если не считать Марка Захаровича и брата. Чего вы от меня хотите?
     Снегов достал из чемоданчика  мешок, который при ближайшем рассмотрении
оказался чехлом от подушки-думки, лежавшей на диване в квартире Сапаровой на
Ленинградском  шоссе. Следователи  долго гадали, что  бы так  могло напугать
Сапарову. Нужно было, чтобы она совершила необдуманный поступок.
     Взгляд  Сапаровой мельком пробежался по  мешочку,  но  все-таки  Снегов
уловил в ее  глазах  страх: узнала Вероника Сергеевна свою подушку,  узнала.
Она артистично вздохнула:
     -- Понимаю, но ничем помочь не могу.
     --  Не уезжайте из города,  -- попросил на прощание  Снегов  и отпустил
Сапарову домой.
     Она проворчала что-то  о бесполезности ее вызова в институт и тратах на
такси.

     Через   четыре   часа   заработал   механизм   придуманной   Нестеровым
инициативной провокации.  В окне квартиры на втором этаже старого  дома, где
жили своей  непонятной  жизнью Сапаровы, Володя Полян увидел  ее белое лицо.
Удостоверившись,  что  посторонних  наблюдателей  во   дворе  нет,  Сапарова
включила свет. Так она делала уже неделю.
     Еще через  десять  минут  Вероника  Сергеевна вышла из  дома. Встав  на
обочине  улицы,  словно  раздумывая,  словно  прогуливаясь,  а  одновременно
проверяя, нет ли  слежки, она поймала  машину и поехала  в сторону комплекса
"Лебедь" на Ленинградском шоссе.
     Как  только вспыхнул свет, Володя Полян разбудил Нестерова, спящего  на
заднем  сиденье  снеговской  "шестерки".  Снегов  обернулся и посмотрел, как
генерал  зевает и потягивается. Он  передал по рации  команду быть наготове,
выскочил с  параллельной  улицы на  Ленинградку и, не отставая, помчался  за
Сапаровой.
     -- Ваня, пошли людей к дому  Сапаровой, пусть рассредоточатся в арках и
на  крыше   соединительного  перехода.  Оттуда  очень  удобно  наблюдать  за
квартирой, -- попросил Нестеров.

     Сапарова  вышла  напротив аптеки, не доезжая до своего дома метров сто.
Володя  Полян резко свернул в одну из арок, которые выполняли соединительную
функцию между домами, и остановился.
     Нестеров вышел из "Волги"  и выглянул из-за угла. По  освещенной мокрой
асфальтовой  дорожке Сапарова шла как раз  в его сторону, почему-то удаляясь
от своего дома все дальше и  дальше. У Нестерова неприятно похолодели  руки.
Он  почувствовал  крысиный запах  отсыревшей подворотни  и  могильный холод,
идущий от  стен.  Делать  было  нечего.  Подбежал  к  машине,  велел мужикам
пригнуться, фары были погашены. Машина замерла в темноте. Нестеров спрятался
за квадратный кирпичный столб, над которым нависло черное беззвездное небо.
     Шаги  Вероники Сергеевны приближались к повороту  и вдруг  гулким  эхом
раздались уже  внутри лабиринта  арок.  Она на  ходу  быстро достала  ключи,
выбрала нужный.  Нестеров разглядел в противоположной стене  дверь,  которую
Сапарова стала открывать.
     Выскочившие со всех сторон члены оперативной группы  напугали не только
Веронику Сергеевну,  но  и  Нестерова,  мимо  которого  они  пронеслись, как
торпеды.

     Эта стена в многоугольной колоннаде была выстроена бандой за одну ночь.
Никто не обратил внимания на то, что  арка немного выровнялась и уменьшилась
в периметре,  а в одном из  ее  боков оказалась плотно прилегающая к кирпичу
металлическая  дверь.  Помещение  получилось узкое, но длинное, вдоль  одной
стены  стояло несколько  столов: на  одном  помещалась огромная  морозильная
установка,  на втором -- камера для сушки змей.  На двух  других столах змей
разделывали,  и  делала  это  очень  энергичная  дама  довольно   почтенного
возраста.
     Так закончились химические опыты Вероники  Сергеевны. Консультировал их
из Киева Семен Сергеевич Крекшин, вдохновитель  и  педагог своей талантливой
сестры.
     9
     Он лежал без движенья,
     Как будто по тяжкой работе,
     Руки свои опустив, голову тихо склоня...
     -- Это про  какого-то  покойника стих.  Вы уж  погодите  меня хоронить,
Костя, я обязуюсь быстро поправиться...
     -- Жуковский  писал этот  гениальный  верлибр над  усопшим Пушкиным. Но
позволю  себе заметить, что я  не Жуковский, да и Пушкиных  теперь маловато.
Разве что здесь, в Северной Африке...
     Алтухов стоял у  окна,  выходившего на площадку больничного  комплекса,
наблюдая за ярким ручейком посетителей и медицинского персонала.
     --  Доктор  сказал, что через два дня мне снимут швы. Здесь, при сорока
градусах, все заживает  быстрее, хотя  если влажность увеличивается  -- раны
почему-то начинают... разбухать.
     --  Эко  вас  выбрили, ужас!  Тогда уж  побрили бы всю голову.  Как, не
болит?
     --  Обычные  симптомы сотрясения мозга,  и  те проходят.  Все-таки хоть
какие-то лекарства мне колют.
     Терехов  был  высоким,  некрасивым  человеком,  с   одутловатым  лицом,
напоминающим  щекастого хомячка,  с  узкой полоской усов  и желтыми глазами.
Улыбался он подхалимски, но, перебинтованный, в ссадинах  и синяках, вызывал
жалость  и  участие.   Один  глаз   его  заплыл,  веко   вздулось  и   стало
фиолетово-желтым. Губа тоже распухла, на затылке белели марлевые нашлепки.
     Пришел он  в себя только в больнице, и то через двое суток  после того,
как  группа немецких туристов обнаружила  его в пирамиде,  раненного  и  без
всяких документов.
     Первые свои слова  он, конечно, произнес по-русски. Медики обратились в
российкое  консульство,  и  те  начали  длительную  проверку  и установление
личности. Держали Терехова в клинике на птичьих правах. Он не мог вспомнить,
как его зовут,  откуда  он, где его родственники, где его деньги. Еще четыре
дня ушло на лечение Терехова, пока он не вспомнил, что деньги у него были.
     Пообещав докторам  щедрое  вознаграждение за свое  лечение,  он  был на
время оставлен в покое, но консульский  сотрудник приходил к нему ежедневно,
ожидая, когда раненый выйдет из состояния амнезии.
     Этим сотрудником и был Костя Алтухов. После  того  как Терехов вспомнил
свое имя, Алтухов сопоставил факты, заявленные Натальей Николаевной, а также
руководителем  группы,  которая сопровождала  туристов с  Кипра.  Из  Москвы
пришел факс с физиономией Терехова из анкеты на загранпаспорт. Личность была
установлена.
     Пока  Алтухов  перерывал кипы документов об  исчезнувших  за  последнюю
неделю российских гражданах,  выяснилось, что Евгений Олегович Терехов в это
время  был  убит в Новом Уренгое.  Алтухову  пришлось вылететь в  Москву. Он
получил  данные  о  том, что  Терехов  лежит в клинике  Каира с поврежденным
черепом и амнезией -- потерей памяти.
     В интересах новоуренгойского следствия эту информацию  решено  было  не
разглашать. Да  и вообще, давно уж  она наступила  -- эта  критическая масса
информации,  после постижения которой воспринимать что бы то ни было еще, --
было просто не-пости-жимо.

     И  вот  Алтухов  во  второй  раз  прилетел в  Каир.  Машина  посольства
встретила его и повезла  по  залитым  солнцем проспектам,  вдоль нескончаемо
тянулись приземистые пальмы,  а по обеим  сторонам стояли невысокие  типовые
дома из белого камня. Солнце в этом мире, казалось, переливается через край,
заполняя все щелочки и закуточки, не оставляя шанса ни одной тени.
     И  вдруг   стало   совершенно  темно.   Шофер   остановил   машину   и,
воспользовавшись паузой, задремал. Алтухов  открыл дверцу, выскочил на улицу
и уставился  в  небо. Оно из  ярко-голубого внезапно стало темно-серым. Там,
где только что находилось солнце, зиял огромный, черный, странный для взоров
землянина  диск,  он пытался  заткнуть дыру  в черно-синем  участке  неба. А
солнце  теперь не  казалось горячим  и расплавленным шаром,  а растекалось в
темноте  и  в  свою  очередь  пыталось  вырваться из объятий черного  диска.
Алтухов даже не представлял себе, что такое  бывает на свете, что существуют
иные цвета спектра, нежели те семь, которые мы привыкли узнавать с детства.
     Наваждение продолжалось  с  полчаса.  Алтухов грустно  проводил глазами
лунный диск, сползающий с солнечного,  и когда освобожденное в последний раз
в этом тысячелетии  светило засияло более или менее  обычно, сел  в  машину.
Шофер же солнечным затмением вовсе не интересовался.
     Алтухов приехал в клинику, когда Терехов спал, и теперь стоял над ним и
цитировал Жуковского, заметив, что раненый пробуждается.
     -- Приветствую вас, Евгений Олегович. Как видите, я снова к вам. Привез
вам персонально из Москвы новый  загранпаспорт -- вернее, дубликат  старого.
Ну, а общегражданский будете оформлять сами. Приедете в Москву, обратитесь с
заявлением о краже паспорта в свой паспортный стол.
     -- Вот спасибо, Костенька. Как мне вас благодарить?
     --  Лучшей  благодарностью  за  мои  старания,  Евгений Олегович, будет
просветление вашей  памяти. Может,  порадуете чем-нибудь? Вспомните, кто вас
ударил, как это произошло? И почему?
     Терехов с трудом привстал, Алтухов поднял повыше подушку, чтобы бедняге
было удобнее сидеть.
     --  Честно  говоря,  Костя,  мне здесь  помогают вспоминать  наводящими
вопросами. Как вы думаете, это не  переодетые египетские милиционеры со мной
возятся?
     --  Думаю, что нет,  Евгений  Олегович.  Так что же  они  вам  про  вас
рассказали? И что вам удалось вспомнить?
     -- Они навели меня на мысль, что у меня есть семья, например...
     -- Весьма оригинальное предположение, -- пошутил  Алтухов.  --  Я и сам
мог бы вам рассказать, что у вас есть жена, это не может быть тайной.
     -- Еще  я  вспомнил море и тот теплоход, на котором я плыл незадолго до
нападения.
     -- Это  очень  хорошо, -- оживился Костя. -- Можете  напрячь  память  и
вспомнить что-нибудь про этот теплоход? С кем вы плыли? Откуда?
     -- Попробую.
     Терехов покосился на Алтухова, который стоял  у вентилятора  и принимал
холодный  воздушный  душ.  Закрыл глаза  и стал  представлять  море, которое
неизбывно плескалось в его глазах, пока он был без сознания, да и теперь еще
не исчезало из воображения.
     -- Теплоход плыл по морю. Плыл по морю. Все кругом  --  голубое.  Потом
помню  огромные черные пирамиды. Они занимают все пространство на земле и на
небе. Потом чернота -- все черное.
     Алтухов в отчаяннии махнул рукой.
     -- Может, мне попробовать сеанс гипноза? -- скромно предложил Терехов.
     --  Я  уже  спрашивал у врача, они такими  методами не  пользуются. Тем
более с иностранными гражданами. Не разрешают, батенька. В том-то  и состоит
их метод лечения, чтобы больной сам все вспомнил.
     --  Передайте  мне, пожалуйста, сок. Как  вы  думаете, мне еще угрожает
опасность?
     -- Думаю, что нет. Думаю, на вас напали, чтобы выкрасть документы.
     --  Кому  понадобился мой  заканчивающийся  загранпаспорт? --  удивился
Терехов.
     --  Не  только  заграничный,  но  и  российский. Дело  в  том,  Евгений
Олегович, что  вашим паспортом преступник уже  успел воспользоваться. Потому
он и напал на вас так жестоко, может быть,  хотел  убить, а возможно, просто
нейтрализовать на несколько дней, чтобы с помощью вашего паспорта  исполнить
свои коварные замыслы.
     Алтухов  говорил,  а  сам  по  мере  рассказа  начинал  вдруг   ощущать
непонятную нелогичность  выстроенной  версии. Почему преступнику понадобился
такой сложный способ овладения чужим паспортом?  Именно в Египте,  именно  в
пещерах...
     Он еще не знал, что в день прибытия Терехова и Никиты Крекшина в Египет
на этом же теплоходе плыли по Средиземному морю муж и жена Сенокосовы.
     10
     Через пару дней, так и не дождавшись полной поправки Терехова, Алтухов,
успевший загореть до негроидной расцветки кожи, позвонил в Москву.
     Сначала  он  позвонил   домой.  Женечка  с  ходу  стала  жаловаться  на
Нестерова. Что, мол,  тот приехал  из Нового Уренгоя  чернее  тучи, хамит по
страшному, разъярен, как  бык на  корриде, а тут  еще  Костя ее подводит, не
звонит. И дочка переживает...
     Алтухов  успокоил  жену печальным сообщением, что явилось  новостью для
Женечки:
     -- У мужиков ведь тоже бывает климакс, вот ты и попала в эпицентр...
     -- Это что  же, и ты  будешь  нас с  Ксюшей по всем  углам гонять через
несколько лет? -- возмутилась Женечка.
     --  Глупышка,  как  говорили  древние:   "Cumanna`ri   eЪ  me`ggio  ca`
fu`ttiri",  только  вот  должность   надо  хорошую.  Ну  да,  думаю,  родное
правительство расщедрится  мне  когда-нибудь  на  скромненького  заместителя
министра... Начнется  третье тысячелетье, все  будет  отлично.  Кстати,  оно
начнется с понедельника и не с двухтысячного года, а с две тысячи первого. У
нас еще год впереди.
     -- Правда?
     -- Конечно, малыша. А знаешь, какой это будет год -- две тысячи первый?
     -- Какой?
     -- Это будет год Змеи.
     Женечка хихикнула  и тихо поцеловала  его  в  телефон,  потом осторожно
спросила: "А что это значит, Костя, как ты сказал -- "Cumannari"?
     -- Ты когда-нибудь была в секс-шопе? Вот поди и купи все, что там есть,
а я скоро приеду и все тебе объясню.


     Нестеров действительно был суров. Металлический голос спросил Алтухова,
почему тот не звонил.
     -- Шмаков, заместитель директора  ФСБ,  интересуется  тобой, --  сказал
Нестеров  то ли  чтобы  показать, что ему  звонит  сам  Шмаков,  то ли  чтоб
припугнуть Костю значимостью ситуации.
     -- Коля,  ты полегче на  поворотах, и тон смени. А  кто такой Шмаков, я
помню. Он у нас с тобой "советское строительство" списывал на семинарах.
     -- Может, ты и помнишь, но работаешь  плохо,  журналисты уже пронюхали,
что мы ищем в предполагаемых терактах Нового Уренгоя.
     -- Это их работа -- нюхать.
     -- А  наша работа -- не  давать им этого. И потом, почему  это адвокаты
кругом роятся, мы еще никого не арестовали, а уже телефон обрывают?
     -- Это не мой вопрос, я за пять тысяч километров.
     -- Ах, не твой...
     Вдруг  Алтухов услышал, что  голос  Нестерова  будто  обмяк.  В  Москве
положили трубку.
     Костя  понял, что и Шмаков, и журналисты, и  адвокаты -- все это не то,
что  хотел  сказать ему  Нестеров, и что его другу просто плохо. Поэтому  он
нисколечко не  обиделся  и  перезвонил, благо  из кабинета посла  можно было
связаться с Москвой за одну секунду.
     --  Ну, старик, так не годится. Женя  мне сказала, что  в Новом Уренгое
убили Терехову, это правда?
     -- Правда, -- хрипло отозвался Нестеров.
     -- Коля, не ври  мне, ладно, я  тебя знаю сто двадцать последних лет, а
таким никогда не видел и не слышал...
     -- Ты откуда говоришь? -- спросил Нестеров, успокаиваясь.
     --  От  верблюда.  Слушай,  здешний  посол,  Золотарев,  так  похож  на
верблюда, вот рядом поставить, не отличишь -- легко перепутать.
     --  Не  заговаривай  мне  зубы,  -- уже мягче проговорил  Нестеров,  --
Терехову пока  не  говори.  Что-то  у меня не вяжется.  Не вяжется,  говорю,
кое-что.
     --  Да, Коля, есть  пробел. Я его тоже  чувствую. Ты про кражу паспорта
Терехова?
     -- Угу.
     -- Вот тебе и угу.
     -- Костя, -- перебил Нестеров,  -- не в дружбу, а  в  службу, окажи мне
услугу.  Под именем  Терехова  был  вывезен  в  Новый Уренгой  некий  Андрей
Олегович Сенокосов...
     -- Андрюшка!.. -- радостно воскликнул Алтухов, но осекся. -- Так это он
убит?..
     --  Убийство  не  доказано.  Слушай,  Костя.  А   ведь  он  с  женой  и
одновременно с  подозреваемым отправился  в теплые края  на  теплоходике.  И
теплоходик этот назывался "Леонид Прудовский".
     -- Где-то я уже слышал это имя...
     И  Нестеров  рассказал Алтухову  то,  что  удалось установить о  Никите
Крекшине, о его  старой связи с  женой  Терехова, о том, что  Светлана, жена
Андрея Сенокосова, пропала в  Египте,  по сведениям туристической компании и
бортового  журнала  теплохода,  сошла на  берег  с  группой и  не вернулась.
Теплоход  за  это  время успел  прибыть в  Одессу  и теперь плывет обратно в
Египет.
     Он рассказал Алтухову о той  чертовщине,  которая угрожает безопасности
России и политической стабильности в мире, если убийца найдет бедную женщину
раньше Кости. Теплоход, похоже, через два  дня снова будет в Египте. Об этом
сообщили в турфирме, фрахтующей его весь этот сезон.
     -- Понял тебя, Коленька. Прощаюсь. Не хандри, дружище.  Помнишь, как  у
советского князя Кирилла Оболенского?
     Брось тосковать, что за беда,
     Поищем и найдем другую.
     11
     Эти  два  дня  тянулись ужасно медленно.  Алтухов почти  не  выходил на
улицу.  Сидел  в  комнате  с кондиционером, а  если  нужно было  съездить  в
больницу к Терехову, садился в машину посольства -- тоже с кондиционером. Он
чувствовал ответственность за подопечного, хоть тот и не был ему симпатичен.
     Костя не только не любил жару,  он ненавидел  экзотику, которая несла с
собой  странных  насекомых;  свободно ползающих змей; растения, на которые у
простого  русского  человека  может  возникнуть  смертельная   аллергическая
реакция, аллергическая  кома,  липкий пот,  стекающий  по  спине;  не терпел
скрипящую на зубах внезапно поднимающуюся пыль на улицах; не доверял местной
пище и рынкам вообще.
     Он так и не выбрался на экскурсию в Гизу, к  пирамидам, не покатался на
лодке по Нилу, не съездил в Луксор.
     Впрочем,  впереди его ждала вылазка  в Порт-Саид. Ему удалось выяснить,
что  теплоход "Леонид Прудовский" приходит  в порт дважды в  месяц, а  потом
делает месячный перерыв. Он везет экскурсионные  группы из Одессы,  забирает
пассажиров на Кипре, привозит их в Египет, в Порт-Саид; оттуда группы едут в
автобусах в  Каир. Теплоход  ожидает туристов в порту  два-три дня,  а потом
забирает и везет  обратно.  Туристы едут в  Гизу к пирамидам, потом посещают
Каирский  музей,  фабрику  по   изготовлению  папирусов,  магазин  восточных
сувениров...
     "Леонид  Прудовский" должен прийти завтра. Алтухов тщательно обдумывал,
с чего начать поиск.  У него уже были  присланные по факсу фотографии Никиты
Крекшина, Светланы Сенокосовой  -- впрочем, ее внешность он помнил.  Главное
-- не опоздать...
     Наконец-то наступило это завтра. Алтухов вскочил на  рассвете, поплавал
в бассейне, оделся, позавтракал в баре и выбежал на улицу в самое пекло.

     ...Большой шестипалубный, похожий  на продолговатую корзину с  цветами,
теплоход "Леонид Прудовский"  медленно пришвартовывался к  белой  деревянной
пристани. Пестрая толпа россиян  и  киприотов собралась на верхних палубах и
действительно напоминала  разноцветные маргаритки и ноготки. На  молочном  и
необъятном борту теплохода была проведена яркая синяя линия.
     С бака теплохода доносились команды:
     -- ...подать шпринг...  так будем стоять... брамсель, аксель,  вексель,
Россель...
     На причал полетели  бросательные  лини,  отдача  швартовых  тросов была
произведена с носового и продольного шпринга. Теплоход привязали  к причалу,
как собачонку  к будке. Матросы выбирали канаты и  натягивали их  втугую  на
корме шпилем и на носу брашпилем.
     Было  часа   два   дня.  Алтухов  въехал  на  пристань,  когда  "Леонид
Прудовский"  уже вошел  в акваторию  порта,  разворачивался, подставляя борт
длинному стеклянному тоннелю для приплывших туристов.
     Костя снова сел в машину и велел водителю посольства  подъехать ближе к
входу в здание морского порта, из которого этот тоннель тянулся над морем, к
самому  теплоходу.  Встречающие ожидали  прибывших в здании  порта.  Это был
высокий шумный зал  со  стеклянным куполом и стеклянными  стенами,  в центре
которого высилось нечто похожее на маяк, вместо прожектора на нем были часы,
показывающие местное время.
     Алтухову необходимо было  пробраться на теплоход. По некоторым причинам
он  не мог открыто выйти на членов  судового экипажа: мало ли  на кого можно
напороться. Сначала он должен был сам выяснить, какова морально-политическая
обстановка на корабле и стал ожидать выхода туристов.
     Он внимательно следил за ними.
     Это было рискованно, но его плану, его заветному желанию, можно сказать
мечте, суждено было осуществиться.
     Костя действительно увидел  это едва  заметное  движение руки какого-то
пузатого  неандертальца в  шортах, который  бросил свой билет прямо  посреди
зала.
     Алтухов  устремился  ему  навстречу,  быстро поднял  скомканный  билет,
похожий  на  брошюрку, и, выставив  вперед  фотоаппарат, помчался к входу на
теплоход. Тоннель  оказался длиннее, чем он ожидал. Костя петлял, огибал все
здание  порта  по  периметру  и  лишь после третьего  поворота он  вышел  на
финишную прямую.
     Пассажиры уже не  шумною  толпою, а жидкими струйками  стекали с палубы
теплохода.
     --  Извините, -- начал он  на чистом французском издалека, за пятьдесят
метров  до открытого  в борту люка, выпускавшего  пассажиров, -- извините, я
забыл в каюте свою камеру.
     Он размахивал  в  воздухе  билетом и  лишь  слегка  притормозил,  когда
вспрыгивал на палубу.
     Помощники  капитана и  матросы  даже посторонились,  чтобы  их не задел
незадачливый забывчивый иностранец.
     -- Камеру забыл,  -- самодовольно улыбнулся четвертый помощник, неплохо
знавший французский, объясняя поведение Алтухова, -- я его помню.
     Он дал  знак пропустить француза в его каюту, и Алтухова  никто не стал
трогать. Костя, изучивший план теплохода, когда  еще поджидал  его прибытия,
рванул в  конец коридора  и  стал спускаться на нижнюю  палубу. Там он нашел
люк, ведущий в рабочее отделение, спрятался под лестницей и стал думать, что
же ему делать дальше.
     За последние два дня  он стал  докой в судостроении и мореплавании, так
как   изучил   не  только   план  "Леонида  Прудовского",  но   и   названия
многочисленных элементов судна.
     Машинное  отделение  на  пассажирских  лайнерах  этой  конструкции было
расположено сзади. Это  и сейчас чувствовалось, так как  прямо под Алтуховым
все еще подрагивал уставший механизм,  что-то в нем поскрипывало и  щелкало,
вероятно, энергетическая установка теплохода. Он не был уверен, что машинное
отделение таит в себе страшную загадку исчезновения Светланы Сенокосовой, но
последняя поездка к Терехову  побудила его начать  осмотр теплохода именно с
машинного отделения.

     Вчера Терехов стал  вполне членораздельно  говорить, и,  как показалось
Алтухову,  оперировать  свей  памятью,  как нормальный человек. Естественно,
Евгений Олегович не почувствовал изменений  в общении с окружающими, а также
того  факта, что теперь он упоминал Кипр, жену, поездку на корабле в  Египет
как  недавние явления в своей  жизни.  Он просто  не помнил, что  ничего  не
помнил.
     --  Надо же,  как  он меня долбанул! --  весело и хвастливо рассказывал
Терехов.
     Он был похож на  ребенка, которому неделю не разрешали разговаривать, и
вот теперь отрывался по полной программе.
     -- Главное, ведь теперь его, наверное, трудно будет найти, как бы он не
навредил Наташе. Прикидывался своим парнем и вот на тебе, заманил в ловушку.
И  нашел  место:  в  пирамиде, подумать  только! Вместе  мы  поднимались  по
лестнице. Вы  не были в Гизе? Ну, что вы!  Как можно? Так вот,  наша  группа
дождалась своего  часа,  пошли мы внутрь самой большой  пирамиды.  Я, честно
признаться, не помню,  как там что называется,  я вообще имена и названия не
запоминаю... Лазы, погребальные камеры, пустые  гробницы --  это все по ходу
продвижения по  этим самым ступеням, поднимающим нас то вверх,  то вниз. А я
человек любопытный, то есть любознательный...
     -- И любопытный тоже, -- засмеялся Алтухов.
     --  Там был  один  коридорчик такой,  лестница пошла вверх,  а  сбоку с
площадки,  смотрю, еще  горизонтальный  коридорчик,  освещенный,  так что не
страшно  и   пройтись.  Деньги-то   уплачены,   надо  получить  максимальное
удовольствие  от  зрелища.  Я  и  пошел.  За  углом  коридорчик  еще  метров
пятнадцать  был освещен факелами, а  дальше темнота. Я  в эту темноту только
нос свой сунул, вдруг страх меня обуял, почудилось мне, что  в  этой темноте
стоит живой фараон, но  в  маске, которую на  Тутанхамоне  нашли, и  глаза в
черноте белеют. Прямо Мрак Аврелий какой-то получается.  Я весь похолодел. А
тут  со спины -- ну, как  будто заслонку  какую поставили, ни  обернуться не
могу, ни двинуться с места. Тут-то я этот удар на затылке и ощутил.
     -- Так вас фараон пришиб или все-таки Никита Крекшин?
     -- А фамилию-то я его и не слышал никогда.
     -- У фараонов не было фамилий, -- пошутил Алтухов.
     --  Увидел я  его все-таки.  Сознание, оказывается, не сразу теряют. Я,
падая,  на спину  развернулся, а  он  надо мной, и  лицо у  него  пострашнее
фараоновой маски.
     --  Ну  и  страсти  вы  рассказываете,  Евгений  Олегович.  --  Алтухов
присматривался  к  Терехову:  настолько ли он  окреп, чтобы узнать о  смерти
жены...
     -- Вы что задумались, Константин?
     И Алтухов рассказал. Он изложил Терехову почти все, что успел узнать во
вчерашнем разговоре с Нестеровым.
     Терехов долго  приходил  в  себя. Он  тер  руками  лицо,  щеки, которые
перекатывались  под его  ладонями,  как  тесто. Особенно его  поразило,  что
Наташа в юности была знакома с Никитой. На лице его отразились растерянность
и непонимание.
     -- Я отказываюсь верить в то, что Наташа как-то участвовала в покушении
на меня, -- вдруг выговорил он.
     -- Никто и не говорит об  этом. Нет  таких  данных. Наш  следователь --
Нестеров  перед  смертью вашей жены беседовал с нею в Новом  Уренгое и  смог
понять это, ну, ее непричастность...
     -- А что же тогда она делала в  Новом Уренгое? --  крикнул Терехов, как
будто хотел открыть Алтухову глаза на неверность жены.
     -- Ваше тело ездила опознавать, --  ответил Костя  и попросил Терехова,
раз уж он не впал в амнезию вторично, подробно вспомнить поведение Никиты на
корабле. Не встречался ли он с кем-нибудь, не исчезал ли из поля его зрения?
     --  А  кого вы ищете? -- подозрительно  спросил Терехов. -- Вы ведь еще
кого-то ищете?
     --  Мы ищем вот эту женщину, -- сказал Алтухов и показал  Терехову фото
Светланы и Андрея Сенокосовых.
     Терехов долго рассматривал снимок. И вдруг спросил:
     -- А зачем она вам нужна?
     --  Ее  муж  трагически  скончался,  прилетев под  охраной  Крекшина  в
Уренгой,  кстати, под вашей фамилией,  а женщина пропала. Они плыли вместе с
вами на теплоходе.
     Терехов  долго, очень долго думал. Пирамиду  можно было построить, пока
он думал. Наконец придумал:
     --  Виделись они. Все втроем сидели однажды на прогулочной палубе, а  я
проходил  внутри,  там целая торговая  улица внутри, видел их через  стекло.
Потом  женщина отошла,  а они  стали ругаться. Вот  и  все.  Мы с Никитой не
такими  уж приятелями  были, чтобы  я  его  спрашивал  о  том,  кто это.  Вы
понимаете? Только женщина эта на берег не выходила... Один он в Порт-Саиде и
по трапу спускался, и в автобус садился. Я его издалека видел.
     Алтухов  связался  с представительством  турфирмы в Москве,  попросил к
телефону человека,  который возил злополучную группу в Египет, но оказалось,
что этот гид снова плывет на "Леониде Прудовском".

     Всю ночь Костя решал проблему: может ли женщина больше двух недель жить
на корабле  в полной  изоляции? Выходило, может.  Терехов  сообщил, что  его
попутчик  -- Никита --  вышел  с  теплохода  последним. А  перед прибытием в
Египет  болтал с механиком. Поскольку теплоход прибывал  в тот день в порт в
половине пятого дня, их сразу повезли в Гизу. Алтухов  вычислил,  что в  это
время   свободными   от  вахты   могли   быть   только  старший  механик   и
электромеханик. Но ни тот  ни  другой не могли во время швартовки находиться
на палубе.
     И  вот  теперь Алтухов, находясь на теплоходе и немножко  растерявшись,
полетел по коридору и спустился в нижний отсек.
     Что-то гнусно  гудело и  давило  на  уши.  Так  иногда монотонно  гудят
неисправные люминесцентные  лампы в подъездах. Он открыл люк в полу отсека и
спустился  в  машинное  отделение.  Двигатели,  машины  и  механизмы,  масса
каких-то турбин коленных валов, компрессоров -- все это находилось в глубине
колодца, вокруг деталей машины располагались в три ряда решетчатые площадки,
соединенные трапами, огороженные металлическими леерами от самих механизмов.
Палубы образовывали листы рифленой стали, их также было три, и они шли вдоль
стен машинного отделения.
     Нигде не было признаков человеческой жизни.
     Кладовые механика должны быть на самом дне.
     Алтухов,  успев испачкать рубашку, спустился в  колодезь. За двигателем
он увидел  три  двери  -- небольшие, металлические,  овальные.  В верхней их
части было по окошку.
     У   него  оставалось  двадцать   минут.  Скоро   теплоход   должен  был
ошвартовываться. Алтухов осмотрел кладовки, светя в оконца фонариком. Две из
них были забиты  слесарным оборудованием,  какой-то  мешковиной. Двери  были
заперты. Третья кладовая оказалась совершенно пустой. Он возвратился и снова
осмотрел  кладовые,  но  уже  внимательней.  Мешковина  прикрывала  какие-то
странные формы, но то, что лежало под ними,  было неподвижно. Было жутковато
находиться в этом гудящем затемненном котловане, где все, что можно, заросло
маслом и  пылью, тем более  выхватывать  лучом фонаря маленькие заставленные
помещеньица,  в которых  мог  находиться  узник.  Алтухов  посветил в третью
кладовку,  и тут  в окно  ворвалась  искаженная  физиономия  с  сумасшедшими
круглыми глазами.
     12
     --  ...Уже  в  нашем  веке  археологи  нашли  здесь  гроб  без  крышки,
разоренный  и  пустой.  -- Экскурсовод поводила то  левой,  то правой рукой,
показывая  на  пирамиду  Хеопса.   --   Много  столетий  назад   неизвестные
злоумышленники обнаружили  его и унесли  все  ценности. В том числе  и мумию
фараона. Египтяне верили в загробную жизнь, в  которой тело играло не  менее
важную роль, чем душа. Вот почему и фараоны,  и знатные господа,  и  простые
граждане  старались сохранить свое тело после смерти. Во времена фараонов на
территории Египта проживало  более полу  миллиарда человек, и большинство их
были мумифицированы после смерти.
     Подобно  современным  ритуальным  услугам,  мумификация проводилась  по
разным  разрядам.   Мумифицирование  знатного  вельможи  могло  продолжаться
семьдесят  дней.   Тело  обезвоживали,   предварительно   удалив   из   него
внутренности.  Затем  переходили  к  бальзамированию:   обработке  кожи  для
повышения  ее  прочности. Чтобы  тело  сохраняло  форму,  его,  как правило,
наполняли  глиной  и  древесными  опилками.  Наконец,  обмотав   полотняными
бинтами, укладывали в резной деревянный саркофаг.
     Совмещая приятное с  полезным, Алтухов, довольный, что наконец  попал в
Гизу, подставив лицо  древнему солнцу,  слушал  экскурсовода и расслаблялся.
Напряжение той минуты, когда в окошке кладовой возникло безумное, освещенное
фонарем лицо  Светланы Сенокосовой,  покрытое какой-то оливковой слизью, без
губ, вообще  без  щели  на том месте,  где  у  людей  находится  рот,  лицо,
обрамленное матовыми  потускневшими  космами, этот  умоляющий взгляд, -- все
еще не оставляло его. Он косился  на высохшую старушку, которая стояла рядом
с  ним,  с  потрескавшимися  губами  и  синими   мешками  под   глазами,   с
неестественным цветом лица, словно ее вымазали мукой, и от гнева желваки так
и ходили ходуном на его скулах.
     Светлану  он  знал  давно.  Пару  раз   в  управлении   по   борьбе   с
экономическими преступлениями устраивали  не  просто  собрания, а вечера, на
которые приглашались офицеры с женами...
     Она тоже сразу узнала его. Он долго не мог придумать, чем  сбить замок.
Он мог выстрелить,  но боялся наделать шуму. Но Алтухов не был бы Алтуховым,
если  бы в  минуты  опасности его  мозг не  начинал  жить отдельной  жизнью,
гораздо более умной, нежели в мирное время. Руки его впились в решетку окна.
Она  не   поддалась.  Тогда  Костя  отвинтил  от  машины  какую-то   деталь,
представлявшую собой длинную стальную трубку с подшипниками  на  концах.  Он
открутил подшипники и  поддел, как рычагом, решетку  вверх. Она поддалась  и
медленно вылезла из пазов. Потом он жестами попросил Светлану отойти от окна
и выбил стекло. Дело  в том, что когда Алтухов очухался от испуга, он понял,
что  проем окна  не  такой  уж  маленький. Хрупкая женщина могла бы свободно
пролезть в этот проем.
     -- Там  есть на что встать? -- спросил он не раздумывая, когда Светлана
просунула руки наружу, хватаясь за плечо Алтухова.
     Она отрицательно замотала головой. Тогда Костя вконец разозлился. В нем
вскипела такая ненависть к тюремщикам этой невинной женщины, еще не знающей,
что она стала вдовой, что он схватил свое орудие, просунул его под дверь и с
остервенением, похожим на выплеск всей энергии, накопившейся в нем, нажал на
рычаг. Дверь  с  грохотом слетела с петель. Светлана бросилась к  нему, и он
почувствовал, что ее  бьет лихорадка. Он подхватил  ее  на руки --  так было
проще -- и понес к лестнице на верхнюю палубу.  Она  рыдала, а он  нашаривал
ногой ступеньки. На третьей палубе он поставил ее на ноги и оглядел. На  ней
был слишком  замызганный брючный  костюм, а  на  лице  --  огромный  грязный
пластырь. Он велел  ей осторожно пластырь содрать. Светлана, не почувствовав
боли, сорвала его одним рывком.
     --  Он...  он  приходил  перед твоим появлением, только что...  --  вся
дрожа, прошептала женщина и испуганно оглянулась.
     -- Кто приходил?
     -- Крекшин, -- выдохнула она и сползла по стене.
     Сев  на  корточки,  Светлана превратилась в  маленький комочек, который
легко мог уместиться в дорожную сумку, но сумки у Алтухова не было.
     -- Кто из команды знал, что вы здесь, кто вас здесь держал?
     -- Не знаю. Приходили двое. Они здесь работают.
     Алтухов  удивился:  почему же  никто так и не явился на грохот и почему
команда не готовит  теплоход к отплытию? И  почему  он не встретил Никиту  в
толпе выходящих туристов? Неужели он где-то рядом? Прошло уже с полчаса.
     -- У нас есть два выхода. Один -- сигануть в море, но это опасно, можно
разбиться. Другой -- забраться в каюту  капитана и потребовать у него защиты
и ареста виновных.
     -- Нет-нет-нет, -- всхлипывая,  зашептала Светлана, --  это невозможно.
Мне надо в Гизу.
     Алтухова так поразило странное желание дамы, что он оторопел и не знал,
как привести ее в чувство.
     -- Я  понимаю,  что  вы...  что ты  не  смогла выйти на берег, конечно,
обидно, но, Света, пойми...
     -- Нам  нужно  на  берег!  -- упрямо повторила она.  --  В  пирамиде  я
спрятала магнитные карточки.
     Последняя  фраза  произвела  на  Алтухова  эффект  разорвавшейся бомбы.
Мобилизовав  свои  умственные  способности, Константин  Константинович  снял
рубаху,  затем  свою футболку,  очень  длинную,  убранную  в  джинсы, слегка
пропотевшую.  Светлана  натянула  ее на  свою  испачканную  машинным  маслом
блузку, под ней даже скрылась и верхняя часть ее когда-то светлых брюк.
     -- Попробуем пробиться, -- решительно сказал Алтухов.
     Они вышли в коридор третьего  класса и, проходя по нему, стали  дергать
ручки  всех дверей.  Третья каюта оказалась  открытой.  Они  влетели  в нее,
заперлись  изнутри  и перевели дух.  Иллюминатор был над  самой водой. Взору
открывалась высокая стена здания порта, уходящая в воду.  Алтухов знал,  что
стекла в корабельных иллюминаторах бьются не так-то просто, но в этом отпала
необходимость. Нырять в воду возле этого причала было бесполезно.  Берег был
слишком  далеко, здание вдавалось  в  море, оно  было построено  на мысу,  а
основная линия  причала  была  уставлена  катерами. Выбраться  по воде  было
невозможно.
     --  Как же тебе удалось  ничего не  сказать  про  карточки?  -- спросил
Костя.
     Светлана разжала грязный кулачок и поднесла ладонь  к глазам  Алтухова.
На ней лежали три зуба.  Алтухову  было  очень  неприятно,  но  в его родной
стране,  по  определению,  не дикой  и не  африканской,  такое  бывало:  для
выбивания  показаний  и  в  целях  торжества  "демократической   законности"
подследственных били, у них вышибали зубы, их запирали в сейф, а  порой даже
забывали  там,  потому  что  следственная бригада,  в  борьбе  за достижение
справедливости, после допросов напивалась до бесчувствия.

     Теперь  надо  было  подумать,  как же все-таки  выбраться с  теплохода.
Светлана,  хоть и  обессилевшая, но волевая женщина, умылась, привела себя в
порядок.  Сняла  брюки  и  осталась  в  одной  футболке,  теперь  она  стала
мини-платьем. Она оторвала штанину от шелковых брюк и сделала из нее платок,
повязала его по-крестьянски, назад. На все это ушло три минуты.
     -- Мы что, будем проходить мимо матросов, как обычные туристы?
     Светлана  ничего не  ответила, подумала и подложила под платье-футболку
свою  грязную  одежду.  Небольшой  живот,  но   для  ее   комплекции  весьма
внушительный срок беременности обозначился отлично.
     Они  мчались  по средней палубе, Алтухов все так же  крутил  в  воздухе
билетом, тянул за собой упирающуюся Светлану.
     --  Ничего  себе   камера!  --  удивился  помощник  капитана  и  бросил
пробегающему мимо Косте по-русски: -- Что ж ты не сказал, что камера у  тебя
надувная?..
     --  Пронесло,  --  выдохнул  Алтухов,  останавливаясь возле  стеклянных
дверей морвокзала.
     -- А где Андрей? -- когда опасность  миновала, спросила Света, поднимая
глаза на своего спасителя.
     13
     -- Сфинкс,  монумент  который  веками распалял  людское  воображение --
крупнейшая,  отдельно  стоящая  фигура,  дошедшая  до  нас  из  древности...
Колоссальное изваяние  льва  с  человеческой головой...  Охраняет  священное
плато... На него надет  немес, украшенный  змеей  -- головной  убор царей...
Страж, хранитель фараоновых гробниц -- великих пирамид Гизы.
     Кто-то с высокого входа в  пирамиду кивнул экскурсоводу,  и он кивнул в
ответ.
     -- Проходим очень осторожно, граждане. Никто не отходит от маршрута, от
группы. В пирамидах тысячи галерей,  лабиринтов и ходов, и лишь один из  них
-- наш  нынешний маршрут. Не все свойства и тайны пирамид разгаданы, так что
порошу вас -- не рискуйте. Держитесь меня.
     Экскурсовод был похож на всех российских экскурсоводов,  ни одной яркой
или запоминающейся черты лица, ни одного проблеска интереса к тому, о чем он
сам  говорит,  ни  одной  эмоции.  Алтухов  всегда  при  возможности пытался
заменить  экскурсоводов  и  гидов буклетами  и  плейерами  с начитанными  на
магнитную  ленту  лекциями,  но,  к  сожалению,  в пирамиду  пускали  только
групповые экскурсии. Боялись за безопасность туристов.

     С каждой ступенькой в этом оранжевом восхождении в неизвестность, может
быть, в космос, Алтухов ощущал боль в  голове. Это была  тугая  пульсирующая
боль, словно изнутри кто-то долбил по мозгам и черепной коробке.
     Много  сомнительного  произошло  за  вчерашний  день.  Почему никто  не
помешал  ему  выкрасть Светлану? Почему  Крекшин исчез буквально  под  носом
Алтухова и не устроил  погоню за женщиной, от которой зависело очень многое?
Почему  теплоход  не  уплывал,  пока  они  не  сошли  на  берег?  У Алтухова
складывалось впечатление, что все это не случайно. И  что-то еще мучало его,
как мучает неверный мазок на картине, нарушающий гармонию цвета. Пока он  не
мог найти и разглядеть этот мазок.
     Светлана  дотронулась до  его  руки. Они остановились, пропуская  людей
вперед,  затем  Светлана шагнула  вправо  и  слилась  со стеной. Исчезла.  У
Алтухова похолодели руки. Светлана сделала шаг вперед и снова стала видимой.
     -- Идите же, пока нас не хватились, -- шепнула она.
     --  Вы уверены,  что  мы сами сумеем  выбраться? Сегодня это  последняя
экскурсия.
     -- Я же выбралась. И потом это недалеко. На всякий случай запомните: мы
на шестой площадке с северной стороны. Ну вроде шестого этажа.
     Они  вошли  в  небольшую  комнату,  совершенно  пустую,  голую,  словно
обмазанную глиной. Только под низким  потолком  ее шел  египетский орнамент.
Алтухов огляделся -- женщина исчезла.
     -- Света, -- позвал он.
     Она вышла из угла комнаты. Оказалось, что стены сливаются одна с другой
так, что с определенных  точек совершенно не видно проемов в них. Проемы эти
очень узкие, Алтухов  продвигался боком. Глаза  начинали уставать от медного
цвета  стен и  оранжевого  света, идущего от  факелов.  Чем дальше, тем реже
встречались факелы, в конце  концов Алтухов снял небольшой факел с подставки
и  пошел на некотором  расстоянии от Светы. Он понимал, что это не по-мужски
-- пропускать  даму вперед у открытой шахты лифта,  но ничего не мог с собой
поделать. Кроме  того,  ощущать  спиной  пустоту  и  темень,  холод и чье-то
глубокое  дыхание позади  гораздо  хуже и страшнее, чем идти первой и знать,
что  за твоей спиной -- друг.  Шли они минут десять. Коридоры  уже перестали
пугать Алтухова, но Света остановилась, чтобы  отдышаться. А дышать было все
труднее и  труднее,  Хоть  здесь  и  было прохладно,  как в  подземелье,  но
кислорода при этом не хватало.
     --  Вы  не  обращаете внимания,  а  между  прочим,  мы  прошли  столько
ответвлений, что если вы один пойдете назад, обязательно  свернете не  туда.
Это очень легко. Но главное -- не прикасайтесь к стенам.
     -- Змеи?
     --   Тайны  конструкции.  Прикоснетесь  к  какому-нибудь   камню  --  и
провалитесь  в  открывшийся люк,  или  сами себе устроите  завал,  или стена
повернется и замурует вас навсегда,  -- "успокоила"  она  спутника. -- Такое
уже случалось. Ну, идемте дальше.
     -- Здесь  хорошо  бы снимать  очередную серию мистера Бина, или Деревню
дураков из "Каламбура".  Я чувствую себя,  как герои  этих прелестных...  --
Алтухов не договорил. -- Да,  но как же мы теперь вернемся? Или этот коридор
можно как-то отличить от других?
     -- Можно. Поднимите факел повыше.
     Алтухов осветил потолок -- и ничего не заметил. Свод был низкий, с него
свисали тоненькие короткие нити, похожие на корни травы -- вид изнутри.
     -- Правильно, -- сказала Светлана, очень похожая на призрак в освещении
дрожащего пламени. -- Видите эти свисающие нити? Это единственный коридор  в
пирамиде, в котором потолок --  земляной. Остальное -- камни и глина. А ведь
в глине ничего не растет. Ну, идемте же.
     Алтухов понемногу освоился. Теперь лабиринт казался ему уютным и вполне
обитаемым.  Иногда  из  коридоров,  которые  они  пересекали,  веяло разными
запахами: то аммиаком, то едой,  то гнилью и водорослями. Однажды Косте даже
почудилось,  что  углубление, чернеющее справа  от него, осветилось с другой
стороны, там тоже был проем.
     Они пришли в помещение побольше.
     -- Здесь, -- сказала Света и направилась к стене.
     Она просунула  руку в  стену,  опять  эти колдовские  штучки -- никакой
расщелины  незаметно -- и  достала  связку  карточек. И  в тот  же момент за
спиной Алтухова, все еще стоящего на пороге, раздался глухой голос:
     -- А теперь подойди к ней.
     Костю всего передернуло, но не потому, что он испугался голоса, который
мог принадлежать духу какого-нибудь  египетского царя, похороненного  здесь.
Нет, быть не может, чтобы фараоны знали русский язык!
     Стена  как  бы  сама собой  раздвинулась, в  проеме  мелькнула  фигура.
Крекшин.
     И тут Алтухова осенило. Терехов!  Терехов же говорил ему, что  Светлана
на берег не  выходила.  Как же она  тогда умудрилась спрятать  здесь ключ от
безопасности  России? Провокация, устроенная ради того, чтобы заманить  его,
Алтухова,  в ловушку?  Глупо. Слишком сложно. Карточки настоящие  и  выбитые
зубы  Светы  Сенокосовой  --  тоже  настоящие.  Выходит, Терехов  специально
направил  его к  Светлане,  чтобы  проследить,  куда  она  отправится  после
освобождения -- и именно вместе с полковником ФСБ.
     -- Да, Николай,  простой водкой за  такое не  откупишься, --  проворчал
Алтухов, мысленно обращаясь к Нестерову.
     -- В неоплатном долгу останется, -- переиначил Крекшин.
     Ему надо  было как-то забрать  карточки, прежде  чем  стрелять. Алтухов
прижался  к противоположной  от входа  в комнату стене  рядом со Светой. И в
свете факела он увидел  ее  глаза.  Они настороженно  смотрели  в  угол.  Он
проследил  за ее  взглядом.  В углу  был очень  узкий  черный, беспросветный
проем. Алтухов сработал четко: сунул факел в песочный пол и мгновенно втащил
Светлану  за  собой в спасительный коридор. Яркие вспышки  выстрелов  на миг
озарили комнату за их спиной, раздался стон Никиты -- и наступила тишина.
     -- О  Господи,  мамочка,  мне страшно! --  зашептала Света. --  Что там
произошло? Бежим отсюда.
     -- Куда? В бессмертие? Надо возвращаться обратной дорогой.
     -- Какой  дорогой?  Я тебя  на расстоянии  минус  десять сантиметров не
вижу.
     -- Ну, есть же спички!
     Двадцать пятой спичкой,  которые в этом  безвоздушном склепе  все время
гасли, Алтухов, уже увидевший картину на полу комнаты, наконец зажег факел.
     -- Нам его хватит, чтобы пройти метров пятьдесят, -- предупредил он, --
керосин вытек -- так что побежали.
     -- А этот?
     -- Он убит, Светочка.
     -- Но как?
     -- Вон, взгляни, стены  под  глиняным слоем -- металлические.  Сам себя
застрелил. Сработал рикошет!..
     14
     Пока оформляли отъезд в Москву, Светлана рассказала, что Терехов еще на
корабле, вместе  с Никитой Крекшиным, сослуживцем мужа, подходил к  Андрюше,
они о чем-то спорили.
     Сенокосов  был  вне себя.  Он вошел  в каюту, яростно  хлопнув  дверью,
бросился  к  жене  и  достал из  кармана  аудиокассету.  Там  были магнитные
карточки. Оказывается, он был заядлым египтологом-самоучкой, впервые плывшим
в Египет.  Он  попросил ее выбрать место в  пирамиде и спрятать  карточки, а
вернувшись на  теплоход,  дожидаться  его.  Сам же  направился  в российское
консульство. Света вернулась на теплоход в тот же день, поздно вечером.  Там
ее и  схватили Терехов и его  помощники -- механики судна. Крекшина не было.
Ему удалось за три дня якобы пребывания группы в Каире слетать с Сенокосовым
в  Новый  Уренгой  на  самолете, который  ему  обеспечила  тетушка  Вероника
Сергеевна.
     И  ведь вернулся  обратно,  так как  операция  сорвалась.  Но  уже  без
Сенокосова.

     Алтухов не мог  себе простить, что сразу не обратил внимание на то, что
Терехов,  с   его  интеллектуальной  ограниченностью,  сравнивал,  и  весьма
правдоподобно,  физиономию  Никиты  с  маской  Тутанхамона. Ведь  эта  маска
хранилась  в  Каирском  музее,  и  если  Терехов  видел  ее, значит  в  день
предполагаемого нападения на него в пирамидах спокойно гулял по городу,  а к
вечеру приехал в Порт-Саид, чтобы взять в заложницы жену Сенокосова.
     Когда  выяснилось, что карточек у  нее при себе  нет, они  стали пытать
Светлану. Но не нашли того, что им было нужно, в ее вещах. Поэтому Терехов и
выстроил весь этот план  для Кости,  уже лежа  в каирской больнице. Ведь ему
еще  и  алиби понадобилось.  Собирался вернуться  в  свою финансовую  группу
"Клас" -- с одним "с".

     Алтухов  задержал его  уже в  самолете. Просто защелкнул  на  запястьях
наручники, и тот все понял.
     -- И еще, -- продолжил вслух свой внутренний монолог  Алтухов, -- вы не
могли не знать фамилии Крекшина. С этим вы переборщили.
     Потом Алтухов стал думать, что его дрессированная,  не понимающая шуток
жена Женечка и впрямь купит к его приезду в секс-шопе все, что только можно.
И что ему тогда со всем этим делать? Антресоли и так забиты...
     Терехов весь полет посмеивался, посмеивался он и в Шереметьеве-2,  куда
прибыл рейс, и  потом  по  дороге в  Москву.  Потрясая  кандалами,  перестал
смеяться,  когда  Нестеров,  встречавший Алтухова  в аэропорту, обернулся  с
переднего сиденья автомобиля, после того как  проехали  полдороги,  и  тоном
любезного собеседника проговорил:
     --  А  ваши  хозяева из иранской разведки  вас сдали,  извините, совсем
забыл сказать вам сразу. -- И замолчал.  Потом  добавил:  -- Подобного  рода
магнитные  карточки  метят  изотопами, и  вывезти  их за  границу  совсем не
просто... Ну,  а уж коли  вывезли, вы  же перед нами,  как  муха  на  экране
радара.
     Истерично заголосил мобильный.
     --  Да,  -- спросил Нестеров,  выдергивая  его из кармана,  как  всегда
вместе с изнанкой.
     В трубке раздался медленный, тягучий голос, из-за особенностей которого
разговоры конкретно с  этим собеседником оплачивались Нестеровым по двойному
тарифу.
     -- Привет, Коленька, это Зимоненко, -- быстро, за полторы минуты сказал
Володя.
     -- Привет, Вов, рад слышать, чем обязан?
     --  Коль, меня только  что  проинформировали:  ты  арестовал  Терехова,
вернее, задержал. Я подключаюсь как адвокат, предупреди там своих.
     Нестеров  усмехнулся.  У  каждого  есть  работа.  Но,  похоже, адвокаты
сегодня свою делают лучше. В конце концов, кто поручится, что арестовывать и
наказывать гуманнее, чем защищать? Все так условно в этом мире...
     Нет,  но все-таки что  же  это  получается:  информационное обеспечение
адвоката лучше,  чем у него -- генерала ФСБ?!  Откуда  адвокат мог узнать об
аресте Терехова, когда он произведен всего лишь полчаса назад?  Что, неужели
электронные   игрушки  стали   неотъемлемой  атрибутикой  бытия?..  Нестеров
посмотрел на своих коллег, уставился в окно и пробормотал:
     -- Все-таки ДУРА она, этот LEX... Какой умник  сказал мне в начале моей
карьеры, что Иуда был первым адвокатом?.. Хотя теперь принято считать,  что:
summus ius -- summa iniuria (право -- высшая несправедливость).
     ...потом  достал  из  кармана  сложенный вчетверо  листок,  на  котором
помечал первостепенные дела, как-то: день рождения тещи,  или  что  купить в
магазине итальянской мебели, чтобы  как-нибудь не дай Бог не забыть; или еще
что-то, не менее важное, и в  него записал: "позвонить в  Гильдию российских
адвокатов  на предмет трудоустройства" --  и  слово "адвокатов"  подчеркнул.
"Может, в самом деле стать адвокатом?"
     Потом задумался  о своей  команде, помечтал о том, что надо  заготовить
приказ о поощрении. Сделали ребята много и жизнью рисковали:  общая сумма от
предотвращения  теракта  -- взрыва  нефте- и  газового  комплекса,  а  также
возможных  последствий, составляла  не  менее двух-трех миллиардов долларов.
Это, не считая сотен тысяч спасенных жизней. Поэтому, решил генерал,
руководство не должно препятствовать тому, чтобы он, Нестеров, выдал бы
каждому минимум по 200 рублей премии наличными.
     Потом Нестеров вспомнил слова: "в адвокаты идут не из-за денег, а из-за
кучи денег", -- и телефон адвокатуры вычеркнул...
---------------------------------------------------------------

     2000 г.,
     Новый  Уренгой, Порт-Саид, Переделкино,  Киев, Карловы-Вары,  Лимассол,
Хайфа, Гиза, автомобиль "Джип-Кедр" с кампером...

Популярность: 2, Last-modified: Sat, 04 Sep 2004 12:42:03 GmT