---------------------------------------------------------------
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------





                                 1987




                                      Сведения, которыми не обладали
                                      древние, были очень обширны.
                                                          М. Твен


                   (Рассказывает Алеша Скорчинский)

     Поразительная эта история и без того весьма запутана, да еще Миша
Званцев  настоял,  чтобы  мы  ее  рассказывали  непременно  вот  так -
вперемежку,  по главам,  дополняя друг друга.  Так что лучше уж я  вам
сразу представлюсь,  чтобы не усугублять путаницы. Зовут меня Алексей,
фамилия - Скорчинский. Научный сотрудник Института археологии1.
     1 Мне  кажется,  если уж заполнять анкету,  то надо это делать
       по всем правилам:  мужской;  русский;  нет;  не был;  не  имею;
       немножко английский;  холост.
       (Примечание Михаила Званцева, в дальнейшем: М. З.)
     Вот видите,  Мишка уже ехидничает и перебивает меня, такой у него
характер.  Хотя мы договорились не мешать  друг  другу.  Пусть  каждый
освещает события по-своему и дает свои толкования загадкам и необычным
происшествиям, которые нам довелось испытать.
     Но не буду отвлекаться. Итак, обо всем с самого начала.
     Я сижу на бугре мягкой земли,  только что выброшенной из раскопа,
и уныло посматриваю в образовавшуюся глубокую яму. Опять неудача!
     Собственно говоря,  с точки зрения науки, никакой неудачи нет. Мы
ведем  раскопки древнегреческого городка Уранополиса,  существовавшего
две с  лишним  тысячи  лет  назад  здесь,  на  берегу  Крыма.  Сегодня
расчистили  остатки  фундамента еще одного дома,  в котором двадцать с
лишним веков назад жили люди.  Вот здесь явно  был  очаг,  возле  него
вечерами собиралась вся семья,  наблюдая, как длинные языки огня лижут
старый котелок с бобовой похлебкой:  копоть до сих пор сохранилась  на
камнях, она так прочно въелась, что ее не стерли века.
     Самый обыкновенный дом... А чего же я ждал?
     Все идет   хорошо,   все   нормально.   Постепенно  из-под  земли
проступает план древнего города. Вот здесь была винодельня: на большой
зацементированной,  чуть  покатой  площадке  рабы ногами давили спелый
виноград,  и алый сок стекал по желобкам в три больших резервуара. А в
этих  глубоких  цистернах,  вырубленных  прямо  в  скале неподалеку от
берега моря и так  же  тщательно  зацементированных,  конечно,  солили
рыбу:  уже  в  те  времена  даже в далеких Афинах славилась истекающая
жиром керченская селедка.
     За два  года  раскопок  мы добыли из под земли столько любопытных
вещей,  что зимой, когда прерываются полевые работы, никак не успеваем
их  разбирать и описывать.  Ящиками с нашими коллекциями заставлены до
самого потолка две комнаты в институте. Пора писать диссертацию...
     Почему же я не радуюсь?
     Скажу честно:  все  эти  осколки  амфор,  остатки  фундаментов  и
крепостных  стен,  детские  игрушки,  выброшенные много веков назад на
свалку,  находят при раскопках любого древнегреческою города.  А я жду
чего-нибудь необыкновенного. Чего - пока еще не знаю сам.
     Правда, нам выпала редкая удача  -  восстановить  по  находкам  в
малейших деталях,  как погиб в огне этот город две тысячи лет назад от
набега воинственных скифов.
     Но и  в  этом  нет  ничего необычного.  Такие схватки происходили
тогда очень часто.  Все города и  поселения  греческих  пришельцев  на
берегах  Черного  моря  находились  под  постоянной  угрозой нападения
скифов,  тавров,  синдов или других местных племен,  окружавших их  со
всех сторон,  прижимавших к морю. Философ Платон насмешливо сравнивает
эти полисы с лягушками, усевшимися по берегам громадной лужи.
     Среди эпитафий   на   мраморных   плитах,  которые  мы  находили,
раскапывая некрополь - древнее кладбище на окраине города,  то и  дело
попадалось:
     "Лисимах, сын Психариона,  прощай!  Лисимаха, в обращении ко всем
гражданам и чужестранцам ласкового,  убил бурный Арей номадов.  Всякий
жалобно восстонал по нем, умершем, сожалея цветущий возраст мужа..."
     "Филотт, сын Мирмека, наткнулся на страшное варварское копье..."
     И как  печальный  припев,  в  конце  каждой  надгробной   надписи
повторяется одно слово "хайре" - "прощай".
     Почему же я все-таки жду от раскопок чего-то необычайного?  Какие
загадки меня беспокоят?
     Прежде всего, почему город назывался Уранополисом? В переводе это
означает - "Город Неба".
     Сегодня мы опять  нашли  древнюю  монету,  оброненную  кем-то  из
горожан  на улице две тысячи лет назад.  Обыкновенная монета,  медная,
величиной  с  нашу  трехкопеечную.  Греки  называли  ее  гемиоболом  -
половинкой обола.  Она почти не стерлась, можно хорошо рассмотреть все
детали  рисунка.  На  монете  изображены  бог   врачевания   Асклепий,
опирающийся  на  традиционный  жертвенный  треножник,  вокруг которого
обвилась змея,  и справа от головы бога - несколько звездочек в  лучах
солнца.  Вдоль  ободка  монеты  мелкими  буквами написано по-гречески:
"Слава Ураниду и Аглотелу".
     Для несведущего  монета  как  монета,  отличное  украшение  любой
нумизматической коллекции.  А для меня,  уже третий год раскапывающего
этот древний городок, она - сплошная загадка.
     Почему бог  врачевания,   не   имеющий   никакого   отношения   к
астрономии,   изображен   в   окружении  каких-то  звезд?  Еще  больше
запутывает  лаконичная  надпись  на  монете:  Аглотел  -  имя  типично
греческое,  а  Уранид в переводе означает - "Сын Неба".  Странное имя,
скорее, прозвище, какой-то своеобразный псевдоним.
     Кто были  эти  Аглотел  и  Уранид?  За  что они удостоились такой
чести,  что ради них специально чеканили монету?  Мы нашли за три года
уже несколько таких монет:  и грошовые медные гемиоболы и более ценные
драхмы (ценные,  конечно,  с точки зрения людей тех времен, для нас-то
теперь   любая  древняя  монета  одинаково  ценна).  Нашли  даже  один
увесистый статер - целое состояние по тем временам.  И на всех монетах
одинаковые  рисунки,  те  же загадочные имена.  И главное,  все монеты
совсем не стертые,  только что из-под чекана.  Значит,  их выпустили в
ознаменование одного и того же события.
     А событие это,  о котором я после долгих розысков,  перерыв целую
гору  документов,  нашел всего одно коротенькое упоминание,  тоже было
совершенно загадочным и непонятным.
     Город основали еще в V веке до нашей эры милетские купцы, которых
за  непоседливость  прозвали  вечными  мореплавателями.   Сначала   он
назывался не Уранополисом,  а Ге-раклеей - все ясно и понятно: в честь
известного мифологического героя, никаких загадок.
     Почему же  вдруг  в  63  году  до  нашей эры,  всего за несколько
месяцев до гибели в огне пожарищ,  он  вдруг  объявил  себя  "Небесным
городом"?!
     Вероятно, такое важное событие - перемена названия города -  было
отмечено,  как  это полагалось у древних греков,  специальной памятной
надписью на мраморной стеле.  Если бы ее найти!  Тогда бы мы сразу все
узнали. Но где она, эта стела? Может, покоится в земле под фундаментом
одного  из   санаториев?   Или   уже   давно   выкопана   каким-нибудь
предприимчивым  местным  жителем  и,  разбитая на куски,  замурована в
стену вот этого чисто побеленного  домика,  заштукатурена,  скрыта  от
моих глаз - многие дома здесь построены из обломков древних зданий.
     Нет, надеяться  найти  чудом  сохранившуюся  стелу  с   подробной
памятной  надписью  или  тем более какой-нибудь исторический документ,
которые сразу бы разъяснили все загадки, не приходится. Остается одно:
пытаться  восстановить  истину  по  крупицам,  по  разбитым черепкам и
обуглившимся  обломкам,  как  это  обычно   приходится   делать   нам,
археологам.
     И вот я сижу на холме свежевырытой земли, верчу в руках найденную
монету,  снова и снова рассматриваю изображение бога Асклепия с венком
из звездочек над головой и тщетно пытаюсь что-нибудь понять.
     Если бы   она   могла   говорить!   Разве  возможно  по  черепкам
восстановить  психологию  Одиссея  или  Ахилла?  Эти   герои   далекой
древности  так  и  остались  бы нам неизвестными,  не воспой их в свое
время Гомер. Но мой городок - не Троя, и у него не было своего Гомера.
     - О достопочтенный кандидат могильных наук,  могу ли рассчитывать
на ваше просвещенное внимание?  - обрывает  мои  размышления  знакомый
насмешливый голос.
     Я вскакиваю.  Рыхлая земля начинает ползти из-под моих ног,  и  я
едва не сваливаюсь в яму.
     Так и  есть,  Миша  Званцев  собственной   долговязой   персоной!
Все-таки  приехал  в отпуск,  как обещал.  Он вовремя заключает меня в
свои железные объятия и не дает свалиться в раскоп.
     После бессвязных   приветствий  мы  еще  раз  крепко  обнимаемся,
похлопывая друг друга по спине.
     - Ну,  а  теперь в море,  - зовет он,  размахивая выхваченными из
кармана плавками. - Дайте мне море, я его переплыву!
     - Понимаешь,  до  обеденного  перерыва  еще  час,  - нерешительно
отвечаю я.
     - Что?  Ты хочешь уверить меня,  что вы соблюдаете здесь какой-то
табельный режим и,  пачкаясь в земле у самого синего  моря,  купаетесь
только после работы?
     Вот всегда так!  Почему-то все считают,  будто в Крыму можно лишь
отдыхать, а работать тут немыслимо. Стоит только сказать, что едешь на
раскопки  в  Крым,  как  на  лицах  попутчиков  в  поезде  моментально
появляются понимающие двусмысленные улыбки.
     - Да,  мы здесь работаем даже сверхурочно и  умываемся  только  в
свободное  от работы время,  - твердо говорю я.  - Так что можешь один
отправляться на пляж, если не хочешь меня подождать.
     Мишка хмыкнул, но, кажется, все-таки мне не поверил.


                       (Слово Михаилу Званцеву)

     И вы  представляете,  они  действительно  соблюдают  табель,  эти
гробокопатели! Роются в земле на берегу моря и даже не оглядываются на
его голубые просторы,  которые так  и  манят  каждого  здравомыслящего
человека уплыть в неведомые края. И самый несгибаемый из них, конечно,
маэстро А.  Н.  Скорчинский - просто железный,  как кровать.  Быть ему
профессором, в этом я теперь ни капельки не сомневаюсь.
     Красивый и чистенький курортный городок, притиснутый подковой гор
к самому морю.  Рядом Ялта, Мисхор, Алупка, переполненные отдыхающими.
Белые дворцы  санаториев,  фонтаны,  асфальтовые  дорожки,  с  которых
дворники  немедленно сметают малейшую соринку,  благоухающий смолистым
ароматом парк у самого моря.  Всюду красота и порядок.  И  только  эти
ученые кроты портят всю картину.  Нарыли повсюду глубоких ям, извлекли
из-под земли какие-то грязные камни - и радуются.
     - Вот  здесь была улица,  - торжественно объясняет мне Алешка.  -
Видишь,  даже каменные плитки положены в  определенных  местах,  чтобы
можно  было  переходить  ее в дождливую погоду.  Жаль только,  не дают
раскопать дальше, там санаторий. Помехи на каждом шагу.
     Я спотыкаюсь  о камень и едва не проваливаюсь в какую-то глубокую
дыру, зияющую прямо посреди их древней улицы.
     - Черт! Почему не закопаете? Так и шею свернуть можно.
     - Осторожно,  не повреди облицовку,  - слышу  я  от  него  вместо
сочувствия. - Это колодец.
     - Древний?
     - Вероятно, еще четвертого века до нашей эры.
     Я заглядываю в дыру.  На дне ее,  где-то  глубоко  внизу,  смутно
мерцает вода.
     - И вода сохранилась? - удивляюсь я. - С четвертого века до нашей
эры?
     - Да нет, что ты мелешь! Натекла сюда после вчерашнего дождя...
     - Тем  более,  чего  же  вы  его  не закопаете?  Ну,  обнаружили,
посмотрели,  сняли там схемку.  Не оставлять же этот никому не  нужный
теперь колодец еще на тысячу лет!
     Он смотрит на меня как на безнадежного шизофреника. Но, по-моему,
это они все сумасшедшие, тронутые какие-то.
     Утром спросишь кого-нибудь:
     - Где Алеша, что-то его не видно?
     - Алексей Николаевич? Он в Пантикапей уехал...
     А этого  Пантикапея  ни  на  одной карте не найдешь,  кроме как в
учебнике по древней истории.  Он уже  не  существует  добрых  двадцать
веков.  Но  для  них  Керчь  -  все еще древний Пантикапей.  Фанатики!
Страшные люди!
     Но я-то,  я-то,  многострадальный,  чем  виноват?  В  кои-то веки
вырвал у начальства давным-давно положенный отпуск,  примчался на этот
благословенный  берег  - и что же?  Тоже должен землю носом рыть?  Или
ножичком скрести, затаив дыхание?
     Меня всегда  умиляет,  какими орудиями раскапывают зловещие тайны
истории  эти  мудрецы.  Весь  мир  уже  вгрызается   в   недра   земли
направленными  кумулятивными взрывами или,  на худой конец,  шагающими
экскаваторами с ковшом кубиков в сотню.  А они - ножичком, ножичком...
Самым обыкновенным,  вульгарным кухонным ножом, который можно купить в
каждой хозяйственной лавке.  Или еще того чище - ковыряют землю шилом,
ланцетиком,  иголочкой швейной,  натуральной. Да и это у них считается
слишком грубым инструментом.  Если  выцарапают  из-под  земли  кусочек
древнего ночного сосуда, то тут уж пускают в ход более тонкий и нежный
инструментарий:  осторожненько счищают серую пыль  сапожной  щеточкой,
веничком или кисточкой для бритья.  А один у них,  дошлый парень, Алик
Рогов,  ростом повыше меня  и  сложения  подходящего,  особенно  ловко
сдувает  пыль  детской резиновой клизмочкой.  Специалист в этом тонком
деле.
     И это в Век Атома и Кибернетики!
     А самое забавное:  копаются они так часами  под  жарким  солнцем,
ковыряют землю иголочкой - и что же находят? Сокровища Монтесумы? Копи
царя Соломона? Ну, хотя бы новую научную истину?
     Нет. Просто  осколок  глиняного  горшка,  выброшенного  на свалку
какой-то домашней хозяйкой двадцать веков назад.
     И, несмотря  на  это,  мой  несгибаемый Лешка целыми днями упорно
торчит на своих раскопках, подавая личный пример всей братии.
     Первые дни  я  его  еще,  правда,  соблазнял на прогулки,  да что
толку?  Пойдешь с ним  по  городу  в  обеденный  перерыв,  он  тут  же
затаскивает тебя в какой-то двор,  не спросясь хозяев, и тычет носом в
расколотую мраморную плиту.  А на ней едва можно различить изображение
человека, играющего на трубе, и какую-то греческую абракадабру.
     - Редкая находка. Надгробие трубача...
     Однако даже  такие  познавательно-образовательные экскурсии скоро
кончались.  Алеша быстро посчитал свой долг гостеприимного хозяина  до
конца  выполненным  и  бросил  меня  на  произвол  судьбы,  все глубже
зарываясь в землю.  Мне грозила горькая участь  бродить  по  окрестным
горам в одиночестве, постепенно дичая на манер древних тавров.
     Пробовал подговорить на прогулки Тамару - есть у них в экспедиции
такая бойкая смугляночка,  - тоже ничего не вышло.  Так бы и пропал во
цвете лет,  если бы не подобрал  на  пляже  подходящую  компанию:  они
копались,  а мы купались.  Пусть нам будет хуже!  А виделись с Алешкой
только в обед да вечерами.
     Вечерять с   этими   земляными  кротами  было  весело.  Во  дворе
маленького домика на окраине,  где  у  них  была  база,  каждый  вечер
разводили  большой  костер.  Все  усаживались  вокруг  на перевернутых
ящиках,  на опустошенных за ужином ведрах, которые этой ораве заменяли
столовую  посуду,  а  кто  и  прямо  растягивался  на теплой земле,  и
начинались байки и хохмочки.  Народ подобрался все молодой,  зубастый,
скучать не приходилось.
     Я, признаться,  их все  время  подзуживал,  кощунственно  называл
археологию "самой точной из всех неточных наук",  постоянно вызывал на
спор.  А они с пеной на губах отстаивали свои "выдающиеся исторические
открытия", хотя, по-моему, не очень убедительно.
     Во время одного из таких споров у  костра  Алексей  сплел  весьма
увлекательную   и   фантастическую   историю  о  гибели  этого  самого
Уранополиса,  остатки которого они по черепушечке выкапывали  иголками
да ножичками из-под земли.
     - Представим себе,  - торжественно начал он,  -  кто  имеет  хоть
каплю  воображения,  конечно,  темную  ночь в конце августа шестьдесят
третьего года до нашей эры. Тогда не было ни этой танцплощадки, откуда
к нам доносятся столь громкие ритмы,  ни асфальтовых дорожек, ни этого
маяка на скале,  то и дело посылающего  в  море  призывный  сверкающий
луч... Тьма упала на узкие улочки Уранополиса, приютившегося в ложбине
меж гор  под  защитой  крепостных  стен.  Дневная  жара  спала.  Гасли
светильники в домах.  Укладывались спать усталые ремесленники.  Только
рабы еще заканчивали работы,  для которых не хватило дня. Но на то они
и рабы, чтобы трудиться без отдыха и сна...
     "А у нас на то и уши,  чтобы слушать эти хрестоматийные  сказочки
для  детей  младшего  школьного  возраста..." - хотел вставить я,  но,
покосившись на вилку в загорелых руках Тамары,  промолчал. Она девушка
решительная.
     - Итак,  наступила ночь.  В  богатом  доме,  в  зале,  украшенном
цветной  мозаикой и мраморными фигурами грифонов,  раб скатал ковровую
дорожку,  тянувшуюся от самой двери,  и  поставил  тяжелый  сверток  у
мраморного  порога:  у него уже не было сил выбивать ее сегодня,  и он
решил встать для этого пораньше,  до зари.  В соседней комнате  другой
раб, писец, пристроив на коленях дощечку с натянутым на нее папирусом,
выводил последние строки отчета о сделанных за  день  покупках,  чтобы
утром  предстать  перед  хозяином.  В  караульной будке у ворот старый
привратник Сириек перед сном увлекся своей  любимой  забавой,  которой
стеснялся   заниматься  днем,  на  людях:  из  блестящего  желтоватого
оленьего рога он  любовно  вырезал  острой  пилкой  крошечные  фигурки
причудливых  зверей  - дикой лесной кошки,  легконогого тура,  белки с
пушистым хвостом...
     Все притихли.  Только  потрескивал костер,  рыжими космами языков
облизывая черное небо, нависшее над нами.
     - Еще  пылало  жаркое  пламя  в горне тесной и грязной мастерской
оружейника,  прилепившейся  на  обрыве  над  самым  морем  возле  стен
крепости.  Мастер  в  этот  поздний  час  заканчивал  большой  щит  из
электрона,  украшенный изображениями быков и оленей.  Он  рассматривал
его  при неверном,  угасающем свете и все никак не мог налюбоваться на
свою работу.  Если бы он знал в тот момент,  что его щитом  так  и  не
удастся  воспользоваться  никому  из  воинов,  расхаживающих с острыми
копьями в руках по тропинке на  вершине  крепостных  стен  и  тревожно
всматривающихся  в  ночную  тьму!..  Усталая  жена оружейника засыпала
зерно на завтра в большую каменную  ступку.  Надо  было  провеять  его
заранее,  да  не  успела  дотемна,  придется раньше вставать.  И она с
досадой бросила на глиняный пол возле очага деревянный совок.  Если бы
она  знала  в этот момент,  что утром уже не возьмет его в руки!..  Мы
осторожно выкопаем этот совок из праха только двадцать  веков  спустя.
Засыпает  маленький  город,  приютившийся среди крымских скал на чужом
берегу,  далеко от родной Эллады.  Ночь  и  тишина,  только  время  от
времени  протяжно  перекликаются стражники на крепостных стенах.  А по
скалам,  окружившим  город  и  крепость,  прикрытая   ночным   мраком,
по-змеиному коварно и бесшумно подкрадывается беда...
     - А кошка,  Алексей Николаевич?  Вы забыли про кошку!  - перебила
Тамара, нарушив все очарование сказки.
     - В самом  деле,  про  кошку-то  я  забыл.  Итак,  все  утихло  в
крепости.  И тогда в громадном погребе, где хранились пузатые глиняные
пифосы с  отличным  крымским  вином,  вышла  на  охоту  кошка.  Мерцая
зелеными  глазами,  она  тихо кралась между пифосами.  И вдруг увидела
мышь!  Кошка метнулась к ней,  а мышь,  пытаясь спастись,  прыгнула на
крышку пифоса!  Он был пуст, время сбора винограда еще не наступило, и
мышь провалилась  в  глубокий  глиняный  сосуд  с  отвесными  гладкими
стенками.  Через  мгновение  туда же рухнула и кошка,  не рассчитавшая
своих движений в азарте ночной охоты. Теперь ей было уже не до мыши...
Им не выбраться из каменного плена: через полчаса прозвучит над горами
условный трубный звук, со всех сторон на город бросятся подкравшиеся в
темноте  вражеские  воины,  запылают  хижины,  закричат люди,  и пламя
охватит крепость...
     Алексей замолчал,   и  все  молчали.  Костер,  в  который  забыли
подбрасывать хворост,  догорал,  и угли в нем жарко  рдели,  словно  и
впрямь остатки какого-то пепелища.  А тьма,  обступившая нас, казалась
тревожной,  угрожающей,  полной  каких-то  подкрадывающихся  теней   и
непонятных шорохов.
     Умеет он все-таки завлекать своими россказнями!
     - Особенно   ловко   у  тебя  получилось  с  кошкой,-  как  можно
снисходительнее сказал я,  прогоняя колдовскую тишину.  - Стоит она  у
меня перед глазами ну прямо как живая.  И кошка и мышка...  Завидная у
вас все-таки профессия,  братцы гробокопатели!  Пожалуй,  не  уступает
астроботанике.  Пойди  там проверь,  что растет на Марсе или как кошка
ловила  мышку  две  тысячи  лет  назад?   Любимая   профессия   барона
Мюнхгаузена...
     На меня сразу бросились с негодующими воплями с двух сторон.  Еле
отбился от землеройных фанатиков.
     - По-твоему,  все это сказочки,  игра фантазии,  - снисходительно
сказал  Алексей.  -  А  я  могу голову дать на отсечение,  что все так
именно и было в ту ночь.
     - Конечно.  И главное,  как удобно сочинять: пойди проверь, что в
самом деле случилось в одну чудесную августовскую ночь две тысячи  лет
назад!
     - А если мы вам докажем достоверность каждой  детали?  -  сказала
Тамара.
     - Попробуйте.  Начните хотя бы с того,  что это была именно ночь,
да к тому же непременно августовская.
     - Пустяк. Кто же, по-вашему, врасплох нападет днем на укрепленную
крепость?  Конечно,  это  было сделано ночью,  когда все спали,  кроме
горсточки часовых, - атаковал меня Алик.
     - Ладно, а почему августовская?
     - Потому что в обуглившихся развалинах одного из домов  мы  нашли
скелет  коровы,  -  сказала  Тамара.  -  А  у нее в желудке - арбузные
семечки,  травинки и даже целый непереваренный цветок,  какие и до сих
пор растут на горных склонах именно в конце лета, в августе.
     Это становилось уже интересным, и я спросил:
     - А история с уставшей женщиной?
     - Тоже не выдумана.  Среди осколков ступки мы нашли  обуглившиеся
пшеничные зерна. И совок действительно лежал возле остатков очага, так
что его явно тут бросили,  не прибрав на место.  И совсем  законченный
щит  нашли в развалинах мастерской оружейника,  и ковровую дорожку под
обломками дома.
     - Вот  как,  -  пришлось  сдаться  мне.  -  Выходит,  все  у  вас
совершенно логично,  хотя и смахивает  на  рассказы  о  проницательном
Шерлоке Холмсе.
     - А что же,  он,  по-твоему, свои догадки с потолка брал? Обычный
дедуктивный метод, - засмеялся Алексей.
     И знаете,  что в заключение разговора сказал, сладко потянувшись,
этот сумасшедший?
     - Эх,  если бы перенести отсюда современные дома, все эти хибарки
и санатории! Вот тогда бы мы покопались!..
     - Ложитесь спать, фанатики! - возмутился я.


                  (Рассказывает Алексей Скорчинский)

     Легко сказать  -  спи,  когда мысли так и скачут в голове.  Чудак
Мишка!  Продемонстрировали самый обычный пример восстановления картины
прошлого  по элементарным археологическим находкам,  и ему это кажется
чуть ли не чудом.  А нам все время приходится вот так,  по  крупинкам,
восстанавливать истину.  Обуглившиеся зерна,  осколки посуды, случайно
оброненная  тысячи  лет  назад  детская  игрушка...  Разве  тут  можно
обойтись без воображения и без трезвой железной логики?
     А вот когда совсем нет опорных точек, никаких находок, за которые
можно  было  бы уцепиться,  как быть тогда?  Легко восстановить даже в
деталях гибель города.  Но почему он вдруг стал Уранополисом?  Кто мне
объяснит?
     А утром мы натолкнулись еще на одну загадку.  Дня за два до этого
я перебросил большинство своих ребят на раскопку здания,  которое,  по
моим предположениям,  должно было служить  храмом.  Конечно,  от  него
ничего  не сохранилось,  кроме фундамента.  Но оставшиеся в земле базы
пяти колонн перед фасадом - доказательство,  что это здание явно имело
какое-то  общественное значение,  скорее всего связанное с героизацией
или обожествлением.  Об устройстве храмовых зданий в греческих городах
Крыма  известно  пока  маловато,  так  что  я  и решил особое внимание
уделить именно этому объекту.
     Предупредив всех  об  особой  важности работы,  я сам внимательно
следил за ходом раскопок на каждом из трех  участков,  выбранных  так,
чтобы вскрыть сразу возможно большую площадь.  Хотя храм, конечно, был
полностью разграблен нападавшими в ту трагическую  ночь  и,  вероятно,
сгорел   дотла,   может,  думал  я,  удастся  обнаружить  какие-нибудь
уцелевшие предметы утвари  или  даже  обломки  статуй,  какими  обычно
украшали подобные здания.
     Пока мои  надежды  не  оправдались.  Вырастали  груды  просеянной
сквозь  частые  сетки земли,  густо перемешанной с пеплом,  но,  кроме
строительного мусора и совершенно бесформенных и обуглившихся кусочков
дерева,  ничего интересного не попадалось. Правда, часто встречавшиеся
обожженные  осколки  соленов  -  так  греки  называли  большие  плитки
черепицы - подтверждали,  что здание было богатым и нарядным.
     И вдруг меня окликнула Тамара:
     - Алексей  Николаевич,  тут какая-то металлическая пластинка и на
ней, по-моему, буквы...
     Я поспешил  к  ней.  Действительно,  на  ее  перепачканной землею
ладони лежала небольшая медная пластинка.
     Свидетельство о    проксении!    Так    называли    греки   право
гостеприимства и защиты  интересов  иностранцев  на  территории  своих
полисов  - нечто вроде современной "визы на въезд",  что ли.  Я тут же
набросал в блокноте беглый перевод надписи на пластинке:
     "Проксения Уранида.
     Совет и народ дал.  Феотим Антигон,  сын Автея,  и Аглотел, жрец,
сын Никагора,  сказали:  дать Ураниду проксению и гражданство самому и
роду его и право въезда и выезда им самим и имуществу их в  военное  и
мирное время".
     Опять те же имена!  Но кое-что теперь  проясняется:  Аглотел  был
жрецом,  возможно даже,  в этом самом храме.  Значит, пошли по верному
следу.  А загадочный Уранид - иностранец, которому за какие-то заслуги
народное  собрание  города,  по  предложению  Феотима Антигона и жреца
Аглотела, решило дать эту проксению и права гражданства.
     За что?  За  те  же  услуги,  которые  отмечены  чеканкой монет с
именами Аглотела и Уранида?  Но что они совершили,  чтобы  удостоиться
такой чести?  И кто был этот Уранид, из каких краев прибыл он в город,
где его родина? Вероятно, у него было какое-то другое имя, но здесь, в
греческом  городе,  его  почему-то  заменили этим странным прозвищем -
Уранид.  Или его настоящее имя просто казалось грекам слишком  трудным
для произношения, варварским? Есть над чем призадуматься...
     Мишке, конечно, опять повод для шуточек:
     - Как  в переводе звучит твой Уранид?  Сын Неба?  Так чего же тут
голову ломать?  Объяви его попросту пришельцем с какой-нибудь планеты,
желательно подальше от Земли,  перевернувшим,  по своему хотению,  всю
жизнь греческого городка. Такие гипотезы сейчас в моде...
     Да, искать  повсюду,  где  есть  археологические  загадки,  следы
космических пришельцев, стало в последнее время модой. Поражает своими
размерами древняя "Баальбекская веранда" в пустыне - значит, построили
ее гости из космоса,  не иначе. Изображения древних богов "вроде как в
скафандрах" на скалах Сахары объявляются портретами марсиан. Забавный,
однако,  метод  -  подменять   одни   загадки   другими,   еще   более
запутанными...
     Особенно смешно   слушать   все   эти   рассуждения   о   древних
цивилизациях,  якобы основанных небесными гостями, а потом по каким-то
причинам захиревших, погибших, нам, археологам.
     Одно поколение  за другим,  слой за слоем оставляли в земле следы
своей жизни.  Если в глубокой древности в каком-нибудь  удобном  месте
возникало человеческое поселение, то и последующие поколения старались
селиться тут же.  Эта приверженность к обжитому месту даже получила  в
науке  специальное  название:  закон постоянства поселений.  Так что с
течением времени в некоторых местах эти культурные  слои,  как  мы  их
называем, образуют наросты до сорока метров!
     Такие земляные  "слоеные   пироги"   неопровержимо   и   наглядно
показывают,  как постепенно развивалась цивилизация на нашей планете -
от древнейших стоянок первобытных охотников до  громадных  современных
городов.  Чтобы  нас,  археологов,  убедить  в  каких-нибудь необычных
скачках  в  истории  развития   человечества   под   влиянием   мудрых
космических  пришельцев,  нужны доводы посерьезнее,  чем "Баальбекская
веранда",  служившая  якобы  космодромом,  или   воображаемая   гибель
библейских городов Содома и Гоморры в огне атомной войны...
     Наши загадки земные, но гораздо непонятнее и таинственнее.
     Михаилу легко. Он здесь в отпуске, все заботы оставил дома. Целые
дни напролет ныряет в море,  как дельфин.  На некоторых моих ребят он,
кажется,  начинает  действовать  разлагающе.  Вчера двоих я поймал при
попытке среди белого дня улизнуть из раскопа к морю - якобы умыться.
     А через  два  дня  мой  друг  внес  новый  раскол  в наши крепкие
исследовательские  ряды.  Со  своими  новыми  дружками  он   обнаружил
какую-то  пещеру  неподалеку от берега и так вдохновенно расписывал ее
вечером у костра,  что многие из ребят захотели тоже  туда  заглянуть.
Пришлось  выделить  им  выходной  день,  которых,  кстати,  у  нас уже
давненько  не  было.  Я,  признаться,  отменял  выходные  под  разными
предлогами,  стараясь побольше раскопать за короткий летний сезон.  Но
теперь пришлось официально объявить  ближайшее  воскресенье  нерабочим
днем.
     Раздосадованный, сам я не хотел ни в коем случае лезть с  ними  в
эту  пещеру.  Но  потом  подумал:  глупо  одному торчать в этот день в
раскопе.  Да и в пещере могли сохраниться какие-нибудь  следы  стоянки
или  просто  временного пребывания первобытных людей,  как и во многих
других  подземельях  Крыма.  Хотя  первобытное  общество  и   не   моя
специальность,  стоило  проследить,  чтобы  следы пещерной культуры не
повредили по неосторожности, если их удастся обнаружить.
     А потом,  в  конце концов,  - хотя я в этом и не хотел признаться
самому себе - нужно было и мне немного проветрить голову от назойливых
мыслей,  рассеяться,  переключиться  на  что-нибудь далекое от загадок
моего Уранополиса.
     Отправились мы  в пещеру рано утром,  запасшись,  как полагается,
фонарями,  свечками,  веревками.  Тут совершенно неожиданно оказалось,
что мой ближайший помощник из студентов,  Алик Рогов, давно увлекается
спелеологией и облазил немало пещер в Подмосковье и  на  Кавказе.  Так
что я ему поручил все руководство этим "подземным пикником".
     До пещеры оказалось с полкилометра.  Вход в нее прятался в густых
зарослях   кустарника.   Приметой  служил  белый  известковый  камень,
оставленный здесь Михаилом.
     Из тесного  входа  тянуло  сырым  холодком.  Свет наших фонариков
проникал туда всего метра на три,  не больше.  Дальше все пряталось  в
темноте.
     Гуськом, подталкивая  друг   друга,   мы   начали,   пригнувшись,
спускаться   по   пологому  тоннелю.  Чуть  забудешься  и  неосторожно
поднимешь голову, как больно стукаешься о мокрые выступы скалы.
     Но вот  ход  немного  расширился,  можно было выпрямиться во весь
рост. Подняв над головой фонарики и свечи, мы осмотрелись. В небольшом
гроте  смутно  белели глыбы известняка в желтоватых,  грязных потеках.
Одна из них  преграждала  дальнейший  путь.  Лишь  с  трудом,  бочком,
удалось  протиснуться  в  узкую щель между этой глыбой и мокрой стеной
пещеры.
     Я впервые забирался под землю и,  признаться,  чувствовал себя не
очень уютно.  Да и  все  притихли,  перекликались  почему-то  шепотом,
девчата жались друг к другу.
     Наши громадные уродливые  тени  плясали  и  дергались  по  стенам
пещеры,  а порой, при резком повороте, словно бросались нам навстречу,
заставляя девчат испуганно взвизгивать.  Под ногами  хлюпала  холодная
грязь.  Она  налипала на ботинки,  идти с каждым шагом становилось все
труднее.  Я проклинал себя:  завтра наверняка многие схватят  насморк,
раскиснут и будут работать, словно сонные мухи.
     Идущие впереди   Алик   Рогов   и   Михаил   вдруг   так    резко
останавливаются, что мы тычемся в их спины. Дальше тоннель разделяется
на три рукава. По какому из них идти?
     Алик присаживается на корточки и колдует со свечой, то опуская ее
к самому полу пещеры,  то приподнимая повыше. Тоненький язычок пламени
беспорядочно дергается и трепещет.
     - По-моему,  следует повернуть направо,  -  не  очень  решительно
говорит,  наконец,  Алик. - Оттуда сильнее тяга воздуха, возможно, там
выход.
     Вслед за  ним  мы один за другим лезем дальше.  В душе я надеюсь,
что и этот ход окажется ложным или непроходимым,  тогда можно будет  с
чистой  совестью  предложить  всем возвращаться обратно.  Но узкий лаз
опять расширяется,  уже можно выпрямиться,  не рискуя  набить  на  лбу
шишку о сталактиты.
     Снова под ногами хлюпает грязь. Становится труднее дышать. Низкий
свод пещеры давит, заставляет все время непроизвольно втягивать голову
в плечи.
     Впереди неожиданно раздается плеск воды и вскрик Алика. Все опять
останавливаются, натыкаясь на спины друг друга.
     - Осторожно, впереди вода! - предупреждает Алик.
     Вода и вправду совсем не заметна.  Только  когда  наклонишься  со
свечой,  становится  видно,  как  отражается в зеркальной черной глади
трепещущий язычок пламени.
     Коридор тут расширяется,  образуя небольшой зал. Но дальше дороги
нет. Весь зал занимает подземное озеро.
     Михаил разочарованно крякает,  а я рад,  что наш подземный поход,
кажется, кончен.
     - А вот автограф пещерного человека! - торжественно провозглашает
Михаил,  попытавшийся все-таки пробраться еще немножко дальше по узкой
кромке берега.
     При свете нескольких поднесенных свечей  на  мокрой  стене  сияет
надпись корявыми белыми буквами:
     "Вася Хариков и Паша Буравко были здесь.  10.07.82  года.  И  вам
того желаем!"
     - Интересно  было  бы  нырнуть  в  это  озеро,  -  с  вожделением
проговорил неугомонный Алик. - Может, пещера тянется дальше?
     Разумеется, Мишка сейчас же загорелся.
     - Слушайте!  У нас же есть акваланги,  давайте принесем их сюда и
нырнем! - предложил он с торжественным видом новоявленного Архимеда.
     Я поспешил вмешаться:
     - Нет     уж,     пусть     этим     занимаются      специалисты,
спортсмены-пещерники. А мы сюда приехали работать на раскопках, а не в
подземные озера нырять.
     По оставленным отметкам выбрались мы из пещеры без осложнений.  В
одном только месте забрели в боковой тоннель,  но быстро заметили свою
ошибку.


                    (Продолжает Алеша Скорчинский)

     Не знаю,  как другим,  но мне  все-таки  было  чертовски  приятно
выбраться  на  белый  свет  из  этого  мрачного склепа и вдохнуть всей
грудью свежий морской ветерок.  Да по-моему, и все сразу почувствовали
себя уютнее и спокойней.
     А на следующий день новая непонятная находка всколыхнула весь наш
лагерь.
     Я всех строго предупредил,  чтобы,  наткнувшись хоть на  малейшие
признаки   остатков   каких-нибудь  металлических  вещей,  тканей  или
папируса,  немедленно прекращали раскопку и вызывали меня.  Но на  эту
странную  находку  наткнулся  я  сам,  расчищая  землю  вокруг остатка
фундамента одной из колонн храма.
     Грубо обтесанный  камень заинтересовал меня едва заметным узором,
почти  стершимся  от  времени.   Узор   мог   иметь   и   естественное
происхождение, скажем, оставлен водой или проточен улиткой. Ну а вдруг
это   орнамент,    нанесенный    рукой    какого-нибудь    безвестного
художника-тавра   на  камне,  который  потом  греки  использовали  при
строительстве храма? Такое предположение тоже не исключалось.
     Но, осторожно отгребая ножом землю,  чтобы обнажить весь камень и
получше рассмотреть узор на нем,  я вдруг наткнулся на что-то твердое.
Стал расчищать землю в этом месте еще осторожнее, постепенно обнажился
обуглившийся и свернувшийся в трубочку кусочек кожи.
     Пергамент? Документы  могли писать и на пергаменте,  он тогда уже
получил широкое распространение.
     Меня кто-то окликнул. Я не отозвался, стараясь даже не дышать.
     Только странное ощущение,  словно в раскопе вдруг  стало  темнее,
заставило меня поднять голову: откуда взялись тучи?
     Оказывается, вокруг ямы,  сразу почуяв по моей увлеченности,  что
обнаружено   нечто  интересное,  собрались  уже  все  участники  нашей
экспедиции.
     - Что  случилось?  Чего  вы тут столпились?  - расталкивая ребят,
пробился вперед встревоженный  Михаил.  Волосы  у  него  были  мокрые,
видно, только вернулся с моря. - Фу, ты жив и здоров! - сказал он. - А
я уж напугался - не завалило ли тебя ненароком.  Давно  этого  следует
ждать при твоей одержимости...
     - Что вы нашли, Алексей Николаевич? - перебила его Тамара.
     Что я  нашел?  Я  этого еще не знал сам.  Бережно держа на ладони
находку,  я с помощью  десятка  протянувшихся  ко  мне  рук  вылез  из
раскопа. Кто-то торопливо расстелил на земле носовой платок, я положил
находку на него и только теперь начал ее внимательно рассматривать.
     Да, несомненно,  кусок  кожи,  скрутившийся  в трубку от огня и с
поверхности сильно обуглившийся. Видимо, сразу был засыпан землей и не
успел сгореть.
     Но внутри есть еще что-то...
     Осторожно, двумя пинцетами,  я начал раскручивать сверток. Внутри
оказались две узкие деревянные планки,  скрепленные  между  собой  под
тупым углом так,  что получилось нечто вроде развернутого веера.  Кожа
была пришита к этим планкам крепкими воловьими жилами.
     Что это  могло  быть?  Расходящиеся концы планок обломаны.  Может
быть, часть какого-то храмового украшения или утвари для богослужений?
     Догадки посыпались   со   всех   сторон  и,  как  водится,  самые
фантастические:
     - Деталь фриза?
     - А может, кусок драпировки?
     - Какая-нибудь маска, которую надевал жрец?
     - Ну да! Что же он, шаманом был, что ли?
     - А может, это обломок игрушки? - нерешительно сказал Алик.
     - Какой игрушки?
     Алик замялся и покраснел, даже загар не мог этого скрыть.
     - Ну,  чего же ты смущаешься? - подбодрил я. - Догадка, во всяком
случае,  более правдоподобная,  чем домыслы о масках или архитектурных
деталях. Игрушки вполне могли оказаться в храме как дары от излеченных
детей.  Известен случай,  когда мальчик,  по имени Евфан, принес в дар
Асклепию за успешное излечение самое  дорогое,  что  у  него  было,  -
десять косточек для игры в бабки...
     - Нет, Алексей Николаевич, я сморозил глупость, - покачал головой
Алик. - Это я по первому порыву. Сходство уж больно большое...
     - С чем?
     - Мне  показалось,  это  похоже  на  модель самолета...  На кусок
крыла...
     Ох какой  тут  поднялся  хохот!  Но  всех  перекрыл  своим зычным
голосом, конечно, Михаил.
     - Тихо, дети! - заорал он. - Это же сенсация, величайшее открытие
нашего века!  Надо бежать на телеграф: "Найдены остатки крыльев Икара.
Подробности  почтой..." Или лучше так:  "Обнаружены следы деятельности
юных авиамоделистов первого века до нашей эры..."
     Надо было  вступиться за несчастного Алика и поскорее утихомирить
Мишку.
     - Слушай,  а  ты  напрасно  глумишься над техническими познаниями
древних,  - сказал я.  -  Тут  еще  может  быть  немало  поразительных
открытий и откровений для вашего брата,  скептиков - инженеров. Слыхал
ты, например, о знаменитой находке возле острова Антикитера?
     - Возле  какого  острова?  Не сбивай ты меня,  пожалуйста,  этими
древнегреческими названиями. Что там было найдено - действующая модель
атомной бомбы?
     - Нет, прекрасно работающий счетно-решающий механизм. Конечно, не
электронный,  как  у  вас  теперь,  но  не  менее поразительный по тем
временам. До этой находки считалось, будто древние греки имели большие
достижения в области чистой математики,  но механика у них не достигла
особенного расцвета.  И вдруг в начале нашего века ловцы губок находят
на дне моря возле острова Антикитера прибор, который показывал годовое
движение Солнца в зодиаке,  точное время восхода и захода самых  ярких
звезд  и  наиболее важных для ориентировки созвездий в различное время
года.  Кроме того,  были особые указатели основных фаз  Луны,  времени
захода  и  восхода  всех  планет,  известных  греческим астрономам,  -
Меркурия,  Венеры,  Марса, Юпитера и Сатурна, и даже схема их движения
по небосводу.
     - И сколько же зданий он занимал на дне моря, этот чудо-прибор? -
Михаил уже явно заинтересовался.
     - В том-то и дело,  что он  был  весьма  портативным,  не  больше
современных настольных часов.
     Михаил не поверил,  но вечером я разыскал толстый  том  "Античных
древностей"  с  описанием замечательной находки у берегов Антикитеры и
показал ему.  Мой друг забыл даже о  танцах  и  традиционном  вечернем
купании.
     А я тоже  рылся  в  книгах,  пытаясь  обнаружить  хоть  намек  на
разгадку  того,  что  мы  сегодня  нашли.  Рассматривал  фотографии  и
зарисовки античных игрушек,  различных предметов домашней утвари, даже
обуви  и  одежды.  Потом мне показалось,  будто странная находка может
иметь какое-нибудь отношение к мореплаванию тех  времен.  Может  быть,
это  клочок паруса?  Но вряд ли их делали из таких хорошо обработанных
кож. А точнее проверить это предположение, увы, невозможно, потому что
до  нас  не  дошло  ни  одного  древнегреческого парусника,  только их
изображения на вазах.
     Михаил, видно,  увлекся.  Он  чертил  какие-то схемы,  и время от
времени я слышал его бормотание:
     - Так,  значит,  верхний циферблат укреплен над главным приводным
колесом.   А   стрелки   поворачивались   при   помощи    вот    этого
барабана-эксцентрика... Ну а этот штифтик для чего?
     "Клюнул, - радовался я. - Теперь надолго забудет про свою пещеру.
Давай,  давай,  брат! Над этим хитроумным механизмом уже многие ломали
головы..."
     Но вскоре им овладела новая мания: начал требовать у меня образцы
посуды и обломки обожженных кирпичей для каких-то анализов.
     - Да зачем тебе это нужно? Что ты собираешься с ними делать?
     - Совершенствовать метод палеомагнетизма.
     Возражать против   этого   было  трудно.  Метод  палеомагнетизма,
разработанный  за  последние  годы  физиками,  сильно  облегчил   нам,
археологам,  датировку находок. Колдуя со своими хитрыми приборами над
черепками  глиняной  посуды,  они  ухитрялись  узнавать,  каким   было
магнитное  поле  Земли  в  то  время,  когда  эта  посуда обжигалась в
гончарной печи.  А потом,  пользуясь сложными графиками и диаграммами,
на  основе  этих  данных  довольно точно определяли время изготовления
посуды.
     Почти для  каждого найденного образца я на всякий случай подбирал
и дубликаты. Но все равно расставаться с ними не хотелось: мало ли что
может случиться?..
     А Михаил был неумолим:
     - Давай, давай, не жадничай! Для тебя же стараюсь.
     Но через несколько дней пришел  конец  его  отпуску,  телеграммой
досрочно вызвали в Москву.
     Он увозил с собой целый ящик обгорелых кирпичей.
     - Куда тебе столько? - спросил я. - Дом можно построить.
     - Есть у меня одна идейка,  - туманно сказал Михаил,  -  но  пока
молчок.
     Любит он напускать таинственность!
     На следующий  день произошло такое событие,  что я забыл обо всем
на свете, кроме работы.
     С утра  все  шло  как обычно.  Уже вторую неделю мы вели раскопки
бокового придела храма. Постепенно расчищался последний угол небольшой
каморки,    видимо    служившей   прибежищем   кому-то   из   храмовых
служителей-рабов. Тут трудно было рассчитывать обнаружить даже остатки
нехитрой домашней утвари. Какое имущество могло быть у раба?
     Зачистку вел старательный и аккуратный Алик Рогов.  Я ему доверял
самые  сложные  раскопки,  так  что  спокойно  оставил  его  одного  и
отправился на другой объект,  где несколько студентов только  начинали
вскрывать  фрагмент  основания  крепостной  стены.  Я поработал с ними
около часа, когда увидел бегущую к нам Тамару. Она еще издали отчаянно
махала рукой.
     Задыхаясь, крикнула:
     - Алексей Николаевич, идите скорей! Вас Алик зовет!
     - Что у вас там стряслось?
     - Он нашел какую-то рукопись!
     Мы все  помчались  к  Алику  -  впереди  я,  за  мной   студенты,
побросавшие лопаты, а позади всех совершенно обессилевшая Тамара.
     Рогов сидел в яме, то и дело нетерпеливо высовывая оттуда голову,
а сам прикрывал ладонями и всем телом находку, смешно растопырив локти
- совсем как наседка на гнезде.  Я спрыгнул к нему в раскоп, остальные
столпились вокруг, шумно отдуваясь и переводя дыхание.
     Алик осторожно отнял руки,  и я увидел  торчащий  из  земли  край
какой-то плетенки из прутьев, видимо корзины. Ветви обуглились.
     Я отметил это  мельком,  машинально.  Все  внимание  мое  привлек
кусочек  папируса,  торчавший  между  прутьями.  Неужели  чудом уцелел
какой-то письменный документ?!
     Сдерживая дрожь   в   руках,  с  помощью  Алика,  который  словно
ассистент во время сложной хирургической операции,  по одному движению
моих  бровей  подавал  то  скальпель,  то резиновую грушу для сдувания
пыли, я начал расчищать землю вокруг корзины.
     Пинцетом я извлек из нее клочок тряпки, комочек шерсти, несколько
щепочек,  глиняную пластинку...  И наконец,  небольшой, тонкий сверток
папируса,  за ним второй.  Их я тут же, пока не рассыпались в труху от
свежего воздуха,  раскатал и зажал между двумя стеклами.  Теперь можно
было  вытереть  пот  со лба и попытаться повернуть совершенно затекшую
шею...
     Я взглянул  на  часы.  Не  мудрено,  что  шея так зверски болела:
провозился два часа семнадцать минут, совершенно не заметив этого.
     Я пробежал глазами коротенькую надпись на табличке:
     "Клеот спрашивает бога,  выгодно  ли  и  полезно  ему  заниматься
разведением овец?"
     Так, все ясно:  обычный запрос к  оракулу.  Теперь  папирусы.  На
первом из них написано:
     "Я решительно упрекаю тебя за  то,  что  ты  дал  погибнуть  двум
поросятам  вследствие  переутомления  от длинного пути,  а ведь ты мог
положить их в повозку и доставить благополучно.  На Гераклида вина  не
падает,  так как ты сам,  по его словам,  приказал ему, чтобы поросята
бежали всю дорогу. И затем не забудь пустить..."
     Дальше записка   обрывалась,  хотя  на  папирусе  еще  оставалось
свободное место и чернела  большая  клякса,  словно  писавшего  кто-то
подтолкнул под руку.
     Я торопливо перерисовал текст в свой  блокнот  и  занялся  вторым
клочком папируса.  Это тоже, видимо, какой-то черновик. Буквы небрежно
разбежались по неровным строчкам: дельта, эпсилон, сигма, омикрон...
     Я перечитал их снова и крепко потер себе лоб.
     Все буквы были мне знакомы,  но  я  ничего  не  понимал.  Они  не
складывались   в   нормальные,   понятные  слова.  Самые  обыкновенные
греческие буквы...  Но из сочетания их получалась какая-то  немыслимая
тарабарщина, лишенная всякого смысла.
     Я понимал лишь отдельные слова: "по-ахейски", "нацеди" а вот это,
пожалуй,  "размешай".  Но  и  эти  слова  были какие-то искаженные,  с
отсеченными окончаниями,  словно нарочно  исковерканные,  так  что  я,
скорее, угадывал их смысл, чем понимал его точно.
     Весьма странное и мучительное ощущение!  Представьте себе, что вы
по-прежнему знаете, как произносится каждая буква родного алфавита, но
понимать смысл  слов,  написанных  ими,  вдруг  разучились.  Перестали
понимать свой родной язык!
     Так было и со мной.  В полной растерянности  я  поднял  голову  и
сказал обступившим меня студентам:
     - Ничего не понимаю... Что за чертовщина!



                                Иметь взгляды - значит смотреть в оба!
                                                             С. Ликок


                    (Рассказывает Михаил Званцев)

     Мой Алеша бросил  свои  раскопки  и  примчался  в  Москву  совсем
ошалелый.   Всегда   такой  спокойный,  рассудительный,  даже  слишком
медлительный,  на мой взгляд,  тут  он  стал  сам  не  свой.  Еще  бы,
поставьте  себя  на  его место:  наконец-то нашел заветный "письменный
источник",  а прочитать его не может!..  Из  шестидесяти  восьми  слов
разобрал только пяток.
     Вечером мы  вдвоем  с  ним  ломали  головы  над  этой   загадкой.
Небольшой,   криво  оторванный  клочок  папируса,  исписанный  поперек
столбцами неровных строчек. Буквы на нем выцвели, стали едва заметны -
не  случайно  его,  видно,  бросили в мусорную корзину.  А мой фанатик
прямо трясется над ним, словно это невесть какое сокровище.
     Но, честно говоря,  я начал разделять его азарт. У меня тоже руки
прямо зачесались расшифровать сей загадочный документ.
     - Слушай, а может, это действительно шифр какой? - предположил я.
     - Кому нужно было зашифровывать какие-то хозяйственные надписи? -
пожал он плечами.
     - Почему хозяйственные? Ты что, их прочитал?
     - Нет,  но  пользуюсь  все  тем  же методом дедуктивного анализа,
могущество которого уже имел счастье тебе демонстрировать.  Смотри,  -
он склонился над столом,  водя карандашом по стеклу, под которым лежал
кусочек папируса,  - видишь,  в конце четвертой строки одинокая  буква
"бета",  в  конце  пятой - "альфа",  а девятая строка кончается буквой
"гамма". Это явно цифры: 2, 1,3. Греки тогда обозначали цифры буквами.
Значит, идет какое-то перечисление, опись чего-то.
     - Пожалуй, ты прав.
     - Уже есть зацепка. Значит, рано или поздно мы его расшифруем...
     - Да,  по  частоте  повторяемости   отдельных   букв.   Чистейшая
математика  и  статистика!  И все-таки я прав,  а не ты:  ключ к этому
тарабарскому языку надо искать,  как в  обыкновенной  шифровке.  Мы  с
тобой   сейчас   в  положении  Вильяма  Леграна,  обнаружившего  кусок
пергамента с криптограммой пиратского атамана...
     - Какого еще Леграна?
     - Маэстро, надо знать классиков. Эдгар По, "Золотой жук".
     Я легко отыскал на полке серый томик и открыл на нужной странице.
     - Итак,  что сделал проницательный Вильям Легран?  Он  подошел  к
расшифровке строго научно. В любом языке каждый элемент - звук, буква,
слог и тому подобное - повторяется с определенной частотой.  На этом и
основана  расшифровка  секретных кодов.  Зная,  что в английском языке
чаще всего употребляется буква  "е",  Легран  подсчитал,  какая  цифра
наиболее  часто  встречается в пиратской криптограмме,  и всюду вместо
нее  подставил  эту  букву.  Потом,  опять-таки  по   закону   частоты
повторения,   он  буква  за  буквой  разгадал  всю  шифровку  и  узнал
сокровенную тайну пиратов: "Хорошее стекло в трактире епископа..."
     - Не вижу все-таки особенного сходства с той задачей, какая стоит
перед нами, - перебил он меня.
     - Слушай,  ты  иногда  бываешь удивительно непонятлив!  Эту фразу
можно зашифровать так, как сделал пиратский атаман Кидд.
     Я набросал на листочке бумаги криптограмму из рассказа:
      Ъ4++Ъ0                       Ъ4+...
    53Ъ5++Ъ0 + 305) )6Ъ5хЪ0; 4826) 4+)4Ъ5+
     - А можно ее зашифровать и по-другому - словами. Скажем: "Лобасто
кире  а  курако  пула..." Получается в точности твой тарабарский язык.
Теперь достаточно переписать это  греческими  буквами,  которых  я  не
знаю,  или  латинскими  и  можно  выдавать  за  древний  манускрипт на
неведомом языке.  - Я тут же проделал эту несложную операцию  и  подал
ему листочек.
     - Пожалуй,  ты прав,  - пробормотал он,  разглядывая его.  -  Это
можно расшифровать...
     - Но ты знаешь,  дорогой мой осквернитель древних могил,  сколько
времени   тебе   на  это  потребуется?  -  Я  быстренько  прикинул  на
подвернувшемся под руку клочке бумаги.  - Да,  к концу жизни, глубоким
стариком,  ты,  наконец,  прочтешь:  "Настоящим удостоверяю, что мною,
жрецом А.  И. Еврипидусом, действительно украдены из казны храма 3 - в
скобках прописью: три - бронзовые иголки". Что и говорить - лучезарная
цель, ей не жалко посвятить жизнь!
     - Трепач ты,  Мишка!  - вздохнув,  сказал он. - Во-первых, каждый
новый документ древности очень важен для  науки.  А  во-вторых,  я  не
собираюсь   корпеть  над  расшифровкой,  как  некий  кустарь-одиночка.
Опубликую копию в журнале, и общими силами мы как-нибудь разгадаем эту
загадку в ближайшие годы.
     - А в ближайшие недели не хочешь?  Ты забыл,  что  в  наше  время
самые  выдающиеся открытия совершаются на стыках далеких друг от друга
наук?
     - То есть?
     - То  есть  тебе  на  помощь   придет   всемогущая   кибернетика,
разумеется, в моем лице.
     И знаете, что он мне ответил, этот зарвавшийся наглец?
     - Я  знаю,  -  говорит,  -  что  нынче  некоторые  не  надеющиеся
нахватать звезд в своей собственной науке спешат примазаться к  другим
отраслям  знания,  где  их  слабость не так заметна непосвященным.  По
древнему принципу: в стране слепых и кривой - король. Что ты понимаешь
в археологии или лингвистике?
     - Ах так? - сказал я. - Тогда нам не о чем разговаривать.
     Но тут он начал всячески улещать меня:
     - Ладно,  не ершись,  это я так,  ради красного  словца  брякнул.
Конкретно что ты предлагаешь?
     - Предлагаю     положить      твой      орешек      на      зубок
электронно-вычислительной   машины.  Договорюсь  с  шефом,  думаю,  он
разрешит провернуть эту работенку  в  нашем  институте.  Раз  документ
написан  известными  буквами,  но  на  неизвестном  языке,  его  можно
рассматривать как шифровку.  Чтобы подобрать к ней ключ, тебе придется
возиться несколько лет. А машина это сделает гораздо быстрее.
     - Неужели это возможно?
     - Прощаю  тебе  сомнения  только  потому,  что ты полный профан в
кибернетике, - величественно сказал я.


                  (Рассказывает Алексей Скорчинский)

     Признаться, я  не  слишком верил радужным обещаниям друга.  Хотя,
конечно, насчет того, что "в стране слепых и кривой - король", - это я
сказал  несправедливо.  Товарищи  по  работе  Михаила весьма уважают и
ценят; судя по их отзывам, он там, в своем институте, если и не король
пока, то, во всяком случае, подающий большие надежды принц.
     И в  то  же  время  не  замыкается  он   в   узкопрофессиональную
"скорлупу" - это мне тоже в нем нравится.  И астрономией увлекается, и
в  литературе  разбирается  неплохо,  а  теперь  еще  затеял  какие-то
мудреные  опыты  с палеомагнетизмом,  замучил меня совсем,  требуя все
новые и новые образцы для анализов.  Вот только в истории и археологии
слабоват, но ведь никто не обнимет необъятное!..
     Уже на следующий день Михаил позвонил  мне  и  сказал,  что  имел
"предварительную  дипломатическую  беседу  с шефом и дело разрешится в
самое ближайшее время".
     - Приезжай сейчас же в институт,  я тебя жду, - позвонил он через
неделю. - Шеф разрешил заниматься твоей шифровочкой после работы. Надо
подготовить все материалы.  На той неделе нам дадут машину на тридцать
шесть часов...
     - Только? - огорчился я. - А что мы успеем за это время?
     Он так яростно засопел в трубку, что я торопливо добавил:
     - Ну ладно, ладно, еду.
     Институт находился за городом,  километрах в  сорока  от  Москвы.
Прямо  посреди  сосновой рощи поднимались высокие корпуса,  сверкая на
солнце   огромными   окнами.   И   внутри    все    было    новенькое,
ультрасовременное.  Я чувствовал себя не очень уютно в этом совершенно
непонятном мне мире машин,  окруженных защитными проволочными сетками,
словно   звери   в   зоопарке;  приборов,  занимающих  целые  комнаты;
подмигивающих цветными лампочками пультов от пола до самого потолка.
     Паренек, в  синем халате,  с торчащей из кармашка логарифмической
линейкой, был, наоборот, очень немногословен.
     - Виктор,  колоссальный  программист,  -  представил мне его Миша
Званцев.
     А паренек   уже   невозмутимо  склонился  над  копией  найденного
документа,  машинально вытаскивая  из  кармашка  свою  логарифмическую
линейку. Чем она ему тут может помочь?
     Что происходило дальше,  до сих пор  как  следует  не  понимаю  и
потому   вряд   ли   смогу  обстоятельно  рассказать.  Я  вдруг  снова
почувствовал себя так же глупо,  как и в  тот  момент,  когда  вытащил
странный  документ  из-под  земли.  Михаил  и Виктор о чем-то деловито
рассуждали,  но я почти ничего не понимал из их  разговора.  Алгоритм,
статистические  свойства  текста,  кодировка  по  таблицам  случайного
набора символов,  энтропия, математическое ожидание и дисперсия - нет,
они говорили явно на каком-то неведомом мне языке.
     В общем, о технологии всей подготовительной работы по расшифровке
найденного  документа  я  больше ничего говорить не буду:  желающие (и
способные  в  этом  разобраться)  смогут  узнать  все  подробности  из
специальной  статьи,  которую  Михаил  и  Виктор  готовят  сейчас  для
сборника, посвященного проблемам кибернетики.
     Так они  колдовали  с  цифрами  вечерами  всю  неделю.  И Виктор,
покачивая головой, несколько раз говорил мне:
     - Очень  мало  текста,  боюсь,  ничего  не выйдет.  Повторяемость
некоторых букв ничтожна. Если бы вы нам дали побольше текста...
     Чудак! Я  бы  и  сам  хотел  найти  новые  документы,  пусть даже
непонятные,  на таком же  загадочном  языке.  Но  кроме  этого  клочка
папируса, у нас пока ничего не было.
     Наконец наступил день, когда по распоряжению шефа, которого я так
и  не  видел  и  даже  имени  не  узнал,  нашей группе Э 15,  как она,
оказывается,  официально уже именовалась,  должны были по графику дать
на  тридцать  шесть  часов  вычислительную  машину.  В  зал,  где  она
размещалась, меня не пустили.
     - Все  равно  ничего  не  увидишь,  а  только будешь мешаться под
ногами, - строго сказал мне Михаил.
     И я на этот раз не осмелился с ним спорить, только заглянул в зал
и посмотрел на машину через полуоткрытую дверь.  Но не  увидел  ничего
нового,  кроме  все тех же пультов с лампочками да загадочных приборов
вдоль стен. А потом дверь закрылась, и я отправился домой ждать...
     Не знаю, сколько прошло времени до следующего вечера, - вероятно,
тридцать шесть не часов, а лет или, может, даже десятилетий. Я услышал
Мишкины  торопливые  шаги  и  распахнул  дверь  раньше,  чем  он успел
позвонить.  Первым  делом  впился  взглядом  в  его  лицо.  Оно   было
смущенным. Значит, все оказалось липой, очередной трепотней?
     - Ну?
     - Да дай ты мне раздеться!  - сказал он, отпихивая меня в сторону
и разматывая шарф. - Понимаешь, очень мало текста, Виктор был прав.
     - Где она? - заорал я.
     С явным смущением,  так не похожим на него, Михаил положил передо
мной листок, на котором было написано:
                "Возьми................... по-ахейски
                 "благовон", выжми из нее.....и раз-
                бавь................водой из.........
                Добавь...........................два,
                ......возьми.......пива.........одну,
                зарежь......нацеди его...........в ту
                и........и доверху.......разбавленным
                ...........это размешивай.............
                не.................пена............три
                ..................и...................
                ..............заговор.................
                ..........."Сарон, Калафон...........
               ........И........залпом..............."
     - Вот и все,  по-моему, не слишком густо. Но ничего не поделаешь,
текст уж больно коротенький,  куцый, - сказал Михаил так, словно был в
чем-то виноват.  - Тарабарщина. И по-моему, не очень интересная: не то
страница из поваренной книги, не то рецепт какого-то яда - не случайно
тут упоминается слово "заговор" и чьи-то имена.
     - Ничего ты не понимаешь в археологии,  - решил  я  его  утешить,
хотя и сам был разочарован.  - Тебе все кажется,  будто для нас важнее
всего найти какой-нибудь клад.  А порой самые обыкновенные черепки  от
посуды  или  вот  такая  запись могут рассказать куда больше важного и
интересного,  чем  находка   красивой   вазы   или   золотого   кубка.
Материальная  культура  народных  масс далекой древности - вот что нас
прежде  всего  интересует.  Как  развивались   производительные   силы
общества,  что  сеяли  на  полях,  выделывали  в  мастерских,  в какие
производственные  отношения  вступали  между  собой  люди  в  процессе
труда?..
     - Ну и что же  тебе  говорит  эта  куцая  расписка,  доморощенный
Шерлок Холмс?
     - Ну,  во-первых,  я   ошибался,   принимая   это   за   какую-то
хозяйственную опись или реестр. Скорее всего, это рецепт, который жрец
почему-то хотел засекретить, скрыть от чужих глаз...
     - А может, все-таки сообщение о заговоре?
     Ему явно хотелось идти по стопам героев Эдгара По.  Рецепт его не
устраивал: какая в нем романтика?
     - Да нет,  слово "заговор" тут употреблено в смысле "заклинание".
А имена явно не греческие,  вероятно, какие-то магические божества или
демоны.
     Я еще раз внимательно просмотрел запись и добавил:
     - Кое-какие  пробелы,  кажется,  можно  восстановить  по  смыслу,
помочь  твоей  чудо-машине.  По-ахейски  "благовоном"  называли  мяту.
Значит,  первая строчка читается:  "Возьми мяты, называемой по-ахейски
"благовон"...  Шестая строка:  "зарежь", вероятно, какое-то жертвенное
животное, а не коварного врага, как ты думаешь; "нацеди его" - видимо,
"крови" - в какой-то сосуд...  Да,  несомненно, рецепт. Но зачем жрецу
понадобилось зашифровать его, не понимаю!
     - Хотел  утаить,  чтобы  стать  монополистом.  Ты что думаешь,  в
древности жуликов не было, что ли?
     - Возможно.
     Тут я заметил,  что Михаил как-то странно  мнется,  словно  хочет
что-то сказать, да стесняется, - совсем на него не похоже.
     - Ты что?
     - Да так, есть одно соображение...
     - Ну, говори.
     - Боюсь  брякнуть  такую  же  нелепость,  как  тогда  Алик насчет
древних авиамоделистов,  - засмеялся он.  - Понимаешь,  я тоже  думал:
зачем все это понадобилось проделывать жрецу?  Почему его не устраивал
родной язык,  от которого потом пошли почти все письменности Европы  и
некоторые   алфавиты  Азии?  По  сравнению  с  громоздкой  вавилонской
клинописью или египетскими иероглифами греческий  алфавит  ведь  в  те
времена  был  самым  прогрессивным,  простым и логичным.  Недаром его,
по-разному видоизменив написание букв, взяли потом за основу для своей
письменности и некоторые другие народы.
     - Ты, оказывается, не терял зря времени...
     - Зачем  же понадобилось этому жрецу,  оставив греческий алфавит,
сочинять  какой-то  новый  язык,  сохранив  для  него  лишь   немногие
греческие  слова,  да к тому же почему-то искаженные?  - продолжал он,
отмахнувшись от меня,  как от мухи.  - Только ли для  зашифровки  этих
секретов?  Но  для  этого можно было и не заниматься сочинением нового
языка - достаточно  лишь  зашифровать  записи  цифрами  или  условными
значками, как это сделали пираты в рассказе Эдгара По.
     Он помолчал и добавил:
     - Ты  обрати  внимание,  что  этот  загадочный язык был,  видимо,
каким-то очень простым,  логичным и ясным,  поэтому многие  слова  так
быстро и легко и расшифровала машина...
     - Ну и что же ты хочешь, наконец, сказать?
     - "Что-то вроде эсперанто",  - определил его Виктор Крылов. А его
логический ум очень  точно  схватывает  такие  вещи...  Чем  больше  я
раздумывал над тем,  что мы узнали в процессе подготовки программы для
машины,  тем больше внутренне соглашался с этим определением.  Да,  по
простоте  грамматических  форм,  логичности  и  лаконизму  язык  этого
документа весьма напоминает эсперанто.
     Тут уж я не выдержал:
     - Эсперанто в первом веке до  нашей  эры?  Ты  перечитал  слишком
много книг по лингвистике! Слушай, это все из той же серии гениальных,
но забытых открытий древних.  Стальные колонны,  которые  не  ржавеют,
марсиане  в  пустыне  Сахара,  металлические  гвозди и булавки,  якобы
найденные в доисторических слоях известняка...  Все это могут сочинять
только  люди,  как  ты,  совершенно не знакомые с реальным бытом людей
древности.  Рабовладельческий   строй,   греческие   города   окружены
враждебными   племенами   скифов   и  тавров,  не  имеющих  еще  своей
письменности...  ну скажи мне на милость,  с чего это греческому жрецу
из  храма Асклепия вдруг взбредет в голову сочинять в такой обстановке
эсперанто для облегчения и укрепления международных  связей?  Вопиющее
отсутствие малейшего чувства историзма!
     - Ладно, что ты собираешься дальше делать?
     - Копать, искать! Раз этот жрец вел шифрованные записи, значит, и
прятал их в каком-нибудь тайнике.  И конечно,  не успел оттуда забрать
во время ночного внезапного нападения. Надо найти этот тайник!
     - Хорошо,  только присылай мне побольше обгорелых кирпичиков  для
анализов.
     Дались ему эти кирпичи!..


                  (Снова берет слово А. Скорчинский)

     Новый раскопочный  сезон я решил начать с планомерного повторного
обследования всех развалин храма Асклепия.  Храм имел  в  плане  форму
буквы "Т". Мы вскрыли левое крыло и центральную часть. Правое крыло, к
сожалению,  было для  нас  недоступным:  на  его  месте  уже  выстроен
санаторий...
     Каморка писца-раба,  где мы нашли остатки корзинки  с  папирусом,
находилась как раз в окончании левого плеча буквы "Т".  Я предполагал,
что и все правое крыло занимали,  вероятно,  служебные помещения. Вряд
ли  там  мог  находиться  тайник.  Вернее всего,  его следовало искать
где-то  поблизости  от  центральных   помещений,   где   располагались
жертвенники и жили жрецы.
     Вся эта часть была раскопана еще в прошлом году.  Но мы начали ее
обследовать заново,  понимая,  что при обычных раскопках тайник вполне
можно пропустить, если не искать его специально.
     Заново, сантиметр  за сантиметром,  я сам перекапывал всю землю в
прошлогоднем раскопе.  Мне помогал  Алик  Рогов,  но  вскоре  ему  эта
работа,  видимо,  начала  казаться  пустой  тратой  времени.  Он копал
равнодушно, только "отбывал время" до конца работы, а потом немедленно
смывал всю пыль и грязь и куда-то отправлялся на весь вечер.
     Я долго не мог понять,  куда же это он исчезает по вечерам,  пока
не   увидел,  заглянув  случайно  в  его  палатку,  акваланг.  Значит,
прошлогодний визит Михаила все-таки оставил свои плоды:  мои  мальчики
тоже заметили, что море у них под боком. Недоставало еще только, когда
дружок нагрянет в очередной отпуск,  чтобы они додумались вместе с ним
нырять в это злополучное подземное озеро.
     Но я ошибся.
     Однажды вечером  я  сидел  в палатке и заполнял дневник раскопок.
Алик исчез, как обычно, сразу после работы, прихватив акваланг. Солнце
уже  скатилось  за  горы,  в палатке становилось темновато.  Пора было
зажигать фонарь.
     И вдруг входной полог откинулся, и в палатку просунулась лохматая
голова Алика.  Все лицо у него было перемазано глиной. Уж не случилось
ли чего?
     - Алексей Николаевич...  Я скелет нашел,  - торопливо  забормотал
Алик, с трудом втискивая в палатку свое долговязое тело и зачем-то еще
волоча за собой акваланг, тоже весь перепачканный грязью.
     - Где? Какой скелет? Утопленник, что ли?
     - Да нет,  не в море,  а в той пещере,  что осенью разведывали. Я
решил  ее  хорошенько  обследовать.  Нырял  несколько  раз в подземное
озеро, там вторая пещера...
     Так вот   куда,   оказывается,  отправлялся  он  каждый  вечер  с
аквалангом!  А я-то думал,  будто он спокойно ныряет в море,  как  все
нормальные люди...
     - Ничего особенного не обнаружил. А вот сегодня в боковом кармане
нашел скелет, - продолжал он бессвязно.
     - В каком кармане?
     - Да это так у нас, спелеологов, подземные тупики называются.
     - Древнее захоронение?
     - Похоже. Надо вам самому посмотреть.
     Больше я от него ничего толком не мог  добиться.  Отправляться  в
пещеру на ночь глядя было опасно. Решили подождать утра.
     - А как же ты туда один лазил?  - напустился я  на  него.  -  Еще
хвастался, будто опытный пещерник. Разве можно такие вещи делать?
     - Да я не один,  - смущенно  оправдывался  Алик,  тщетно  пытаясь
стереть с разгоряченного лица грязь и только размазывая ее еще больше.
- Павлик Курашов со мной ходил для страховки  и  оставался  на  берегу
озера, пока я нырял. И каждый раз мы у входа записку клали с указанием
времени,  когда вошли в пещеру и когда предполагаем вернуться. Так что
я  все  правила  безопасности соблюдал.  Да и товарищи знали,  куда мы
отправились.
     Лезть в   эту  пещеру  да  еще  нырять  в  подземное  озеро  мне,
признаться,  вовсе  не  улыбалось.  Но  нельзя  же  оставить   древнее
погребение необследованным!
     Утром, никому не говоря,  я поручил одному из студентов  заменить
меня  на  раскопках,  а  сам  в сопровождении Алика и Павлика Курашова
отправился в пещеру.  Акваланг у нас один, но Алик прихватил еще маску
с дыхательной трубкой,  сказав,  что хорошо изучил, как надо нырять, и
вполне обойдется этим нехитрым снаряжением.
     У входа  в  пещеру  мы  оставили  записку:  вошли  во столько то,
предполагаем вернуться не позднее шести часов вечера.  Об этом же было
сообщено и моему заместителю на раскопках.
     Всю подземную дорогу до самого озера мы преодолели без каких-либо
осложнений.  Алик  проходил  тут  не  раз  и  тщательно  разметил путь
меловыми стрелками на стенах.
     Вот и  озеро.  Вода  в  нем при свете наших трех фонарей казалась
совсем черной,  густой и  маслянистой,  сверкала,  словно  нефть.  При
мысли, что придется нырять в нее, у меня мурашки пробежали по коже. Но
Алик  быстро   разделся,   деловито   приладил   маску,   одновременно
инструктируя меня:
     - Как нырнете,  плывите у самого дна,  чтобы головой о  скалу  не
стукнуться.  Это  недалеко,  метра три с половиной всего будет.  Потом
можно всплывать. Я пойду первым и вам посвечу там при выходе.
     Потом он  придирчиво  проверил,  хорошо ли упакованы в резиновый,
непроницаемый для воды мешок фотоаппарат с лампой-вспышкой и блокнот Я
захватил все, чтобы прямо на месте, как полагается, сфотографировать и
зарисовать находки, прежде чем их исследовать.
     Сборы были   закончены.   Поежившись,   я   смотрел,   как  Алик,
придерживаясь за камни,  входит в черную  воду  и  исчезает  в  ней  с
головой. Теперь моя очередь. Павлик остался на берегу с нашей одеждой.
     Очень неприятное было это ощущение,  когда я начал погружаться  в
холодную  и  грязную  воду.  В  ней  скопилось так много ила,  что она
казалась липкой и вязкой.  Невольно хотелось поскорее вылезти из  этой
подземной трясины.
     Казалось, я физически чувствовал,  как тяжко давит  на  меня  вся
громада  скалы,  нависшей сверху.  И я невольно почти полз по илистому
дну,  прижимался к нему всем телом и  так  и  выполз  на  берег,  весь
измазанный.
     Внезапно в глаза мне ударил свет  фонаря.  Сквозь  мутные  потеки
грязной  воды  на  стекле маски я смутно увидел Алика,  протягивавшего
руку. Он помог мне выбраться на скользкий берег и снять акваланг.
     Подземный зал, в который мы попали таким необычным способом, был,
видимо,  громаден.  Наши  фонарики  вырывали  из  мглы  то  сверкающие
исполинские   сосульки  сталактитов,  свисавшие  откуда-то  сверху,  с
невидимого  нам  потолка,  то  кусок  скалы,  весь  усеянный   острыми
кристаллами неправильной формы.  А дальше все пряталось во тьме. Вдоль
одной стены выстроились тонкие известковые  колонны,  напоминая  трубы
огромного  органа.  Известковые  натеки  покрывали  все стены,  словно
причудливые драпировки и кружева.  И всюду негромко журчала,  звенела,
шепталась вода, бесчисленными ручейками вливаясь в подземное озеро.
     Но рассматривать зал некогда.  Алик тянет меня куда-то в сторону,
где тьма кажется особенно густой и мрачной.
     Мы бочком пробираемся мимо скалы,  ощетинившейся острыми  шипами.
Потом,  пыхтя и задыхаясь, почти ползком пробираемся по узкому проходу
Алик поднимается во весь рост и нащупывает  лучом  фонарика  небольшую
площадку под нависшей козырьком скалой.
     - Вот, смотрите, - хрипло произносит он.
     Я направляю свет своего фонарика туда же,  под нависшую скалу,  и
медленно подхожу поближе.
     Скелет лежит  в  небольшой  нише,  рассматривать  его трудно.  Но
сначала нужно выполнить первое железное  правило:  сфотографировать  и
зарисовать находку,  прежде чем притрагиваться к ней.  Сколько случаев
известно в истории археологии,  когда от прикосновения неопытной  руки
рассыпались,  моментально  превращались  в прах,  в пыль весьма ценные
находки!  Для этого порой даже и притрагиваться не  нужно,  достаточно
просто струи свежего воздуха.
     Я торопливо распаковываю  резиновый  мешок,  достаю  полотенце  и
тщательно вытираю руки,  вынимаю из мешка лампы,  фотоаппарат, начинаю
готовить их к съемке.
     - Алексей Николаевич,  а какого это примерно времени захоронение?
-  по-прежнему  шепотом,  словно  боясь  нарушить   подземный   покой,
спрашивает помогающий мне Алик.
     Я понимаю  его  затаенное  желание,  чтобы   находка   непременно
оказалась   какой-нибудь   исключительно   редкой,  особенно  древней,
поразительной для науки. Но пока ничего ответить ему не могу.
     - Может быть, тавров или даже кизылкобинцев. Это загадочное племя
населяло здешние горы еще до тавров и обычно устраивало могильники как
раз в пещерах. Каждая новая находка их особенно интересна для науки.
     "А может,  это вовсе не могила?" - мелькает у меня в голове.  Нет
ни   ритуальных  предметов,  какими  все  древние  племена  непременно
снабжали покойников на дорогу в загробное царство, ни украшений.
     Не терпится осмотреть скелет получше, но я сдерживаю себя. Прежде
всего снимки.
     Аппарат готов.  Озаряя подземелье слепящими вспышками электронной
лампы,  я делаю один за другим десять снимков с разных точек. Потом мы
устанавливаем  вокруг  площадки  несколько принесенных с собой свечей,
зажигаем их,  и  я  начинаю  зарисовывать  в  тетрадь  детальный  план
захоронения. Алик взволнованно сопит у меня над ухом.
     Зарисовка требует  полного  внимания  и   сосредоточенности.   Но
все-таки  в  моей  голове  одна  за  другой  проскакивают  отрывочные,
бессвязные мысли.
     Как таинственно и зловеще выглядим мы,  наверное, со стороны: два
притихших человека,  склонившихся  над  скелетом  при  неверном  свете
свечей...  Почему  у  него  такой  уродливый лоб?  И на костях грудной
клетки след удара.  Чем?.. Нет, эту руку я нарисовал неверно, она идет
вот сюда.
     Так. Кажется,  первая зарисовка закончена.  Теперь надо разметить
площадку на квадраты и приступать к детальному обследованию. Может, по
сережкам  или  кольцу,  по  остаткам  украшений,  погребальной  утвари
удастся,   наконец,   определить,   к   какому   времени   принадлежит
захоронение.
     Мы с  Аликом вбиваем колышки по краям площадки и натягиваем между
ними  прочную  бечевку.  Их  переплетение   образует   строгую   сетку
правильных квадратов,  чтобы каждая кость, каждая находка имела точный
адрес и можно было записать в дневник раскопок: "Обнаружено в квадрате
таком-то..."
     Скала тверда,  колышки не хотят  в  нее  вбиваться,  мокрые  руки
срываются. Наконец мы справляемся с этой нелегкой работой, раскровянив
себе пальцы. Теперь можно передохнуть и покурить.
     Мы садимся  прямо  на  мокрые  камни  возле скелета,  окруженного
цепочкой тускло горящих свечей.  Я смотрю на часы.  Неужели прошло уже
шесть часов, как мы вошли в пещеру? Здесь теряешь всякое представление
о времени.  Надо поторапливаться,  а то наверху начнут беспокоиться и,
чего доброго, отправятся на поиски.
     Обидно, но я не вижу никаких примет,  по которым  можно  было  бы
установить   время   погребения.   Одежда   давно   истлела,   нет  ни
металлических,  ни костяных украшений. Или это вовсе не захоронение, а
человек просто забрел в пещеру и отчего-то погиб здесь? Отчего?
     Убийство? Но когда оно произошло? И каким орудием перебиты ребра,
куда оно делось?
     Алик светил мне,  держа в руках,  кроме фонарика,  еще две свечи.
Расплавленный стеарин капал ему на руки, но он не замечал этого.
     Мне показалось, что возле ладони скелета что-то тускло блеснуло.
     - Ну-ка, посвети сюда получше! - сказал я.
     Да, среди  камней  виднелся  какой-то  продолговатый  предмет.  Я
осторожно подцепил его пинцетом и вытащил.
     - Ничего не понимаю! - растерянно пробормотал я.
     У меня  на  ладони лежал довольно длинный,  сантиметров в десять,
явно металлический стержень, плотно оплетенный проволокой!
     Я потер   тряпкой   покрывавший   его   известковый   налет.  Да,
несомненно, проволока, намотанная на металлический стержень.
     - Это же проволока! - воскликнул я в полном изумлении.
     - Как?!  - ахнул Алик и потянулся ко мне.  При этом свободная его
рука,  которой он придерживался за обломок скалы, вдруг соскользнула и
задела череп.
     И в то же мгновение череп на наших глазах исчез,  разрушился.  Мы
не успели  опомниться,  как  вместо  него  перед  нами  лежала  только
небольшая кучка серого праха.
     - Что ты наделал!  - вскрикнул я,  но тут же махнул  рукой.  -  А
впрочем, ничего страшного.
     - Почему? - совершенно упавшим голосом спросил потрясенный Алик.
     - Да потому,  что зря мы с тобой столько времени потеряли. Ныряли
в подземелье,  подкрадывались к этому скелету  чуть  не  на  цыпочках,
старались не дышать, фотографировали, рисовали. А кому он нужен?
     - Значит, это не древнее захоронение? - робко спросил Алик.
     - Конечно, нет. Древние проволоку не умели делать.
     - А как же он сюда попал?
     - Пусть  это  следователь  выясняет.  Собирай  манатки,  и  пошли
отсюда, нечего нам тут делать.
     Мы молча   засунули  в  резиновый  мешок  фотоаппарат,  тетрадку,
погасили и убрали огарки свечей.  Стержень,  обмотанный проволокой,  я
тоже захватил с собой.
     Мы уже добрались до берега озера и приготовились нырять,  как все
еще занятый печальными мыслями Алик вдруг горестно сказал:
     - Как же  меня  угораздило  зацепить  этот  череп?  И  почему  он
рассыпался?
     - Это,  брат, у химиков и анатомов надо спросить. Может, тут вода
такая  -  разъедающая  кости.  Или воздух в пещере.  Да ты особенно не
горюй,  - утешил я его.  - Вот один археолог нашел в  Италии  гробницу
этрусского  воина  -  это действительно ценность.  Начал ее вскрывать,
только заглянул в щелочку.  Воин лежал в гробнице  как  живой.  Каждая
морщинка  на  его  лице была отчетливо видна,  каждый волосок усов.  И
мгновенно все превратилось в пыль  от  струи  свежего  воздуха!  Мумия
воина  исчезла,  испарилась на глазах потрясенного исследователя.  Вот
для него это был удар, представляешь? Ну ладно, ныряем.
     Теперь, после такой обидной неудачи, погружаться в эту грязь было
еще противнее. Но ничего не поделаешь.
     - Долго   же   вы  там  копались!  -  недовольно  сказал  Павлик,
заждавшийся нас. - Я совсем замерз. Пошли скорее на волю. А что нашли?
     - Скелет Александра Македонского в юности, - буркнул я.
     Пока мы выбирались из пещеры,  Алик наскоро рассказал ему о нашем
неудачном походе.  Павлик экспансивно ахал, всплескивая руками, крутил
головой.
     Выбравшись на  белый  свет,  мы  первым  делом поспешили на берег
моря,  чтобы смыть грязь.  А выкупавшись,  вытащили из мешка  и  снова
стали рассматривать проволоку. Ее покрывала толстая известковая пленка
от подземной воды.
     - Давайте  соскоблим  грязь и отмоем ее как следует,  - предложил
Павлик.
     - Нельзя,  на ней,  может быть,  отпечатки пальцев сохранились, -
остановил его Алик.
     - Какие отпечатки пальцев?
     - Ну,  того,  кто ее туда принес,  в пещеру. Дактилоскопия. Вы же
отдадите эту проволоку следователю? - спросил у меня Алик.
     Я кивнул.
     - Значит, трогать ее нельзя, - строго сказал он.
     - Да вы уже захватали ее своими пальцами,  пока  рассматривали  в
пещере, - весьма резонно возразил ему Павлик.
     - Ничего,  там разберутся, - не очень уверенно сказал Алик. - Там
отличат наши отпечатки от следов пальцев преступника.
     - Так ты думаешь, его там убили, в пещере? - оживился Павлик. - А
кто? И когда?
     Тут они начали вдвоем строить такие фантастические догадки, что я
решительно оборвал их:
     - Ну,  хватит с меня этой  пещеры  Лейхтвейса!  Пошли  в  лагерь,
сыщики.  И  смотрите,  если  кто-нибудь у меня снова полезет в пещеру!
Немедленно отчислю из экспедиции!
     На следующий  день  я  отправился  в районное отделение милиции и
рассказал о нашей неожиданной находке.  Молодой краснощекий  лейтенант
выслушал  меня  очень  внимательно,  сразу  напустил на себя строгий и
деловитый вид, даже застегнул воротничок кителя. А когда я передал ему
проволоку на стержне,  глаза у него загорелись. Еще бы, я понимал его:
часто  ли  приходится  расследовать   истории   загадочных   скелетов,
найденных в подземелье!..
     - Благодарю вас за важное сообщение,  - сказал он, крепко пожимая
мне руку. - Мы немедленно займемся этим темным делом.
     Уже в дверях я оглянулся.  Лейтенант,  совсем забыв и обо мне, и,
наверное,   обо   всем  на  свете,  зачем-то  пристально  рассматривал
проволоку в сильную лупу.  Может,  он и в  самом  деле  искал  на  ней
отпечатки пальцев?..
     Вечером я  проявил  пленку,   чтобы   отправить   следователю   и
фотографии,  сделанные в пещере.  "Какой он был головастый! - невольно
подумал я,  рассматривая  еще  мокрые  отпечатки  при  зловещем  свете
красной лабораторной лампочки.  - Жалко,  что череп рассыпался в прах.
Можно было бы восстановить  облик  по  методу  профессора  Герасимова.
Человека с такой головой не трудно было бы опознать..."
     "А вдруг это  был  все-таки  древний  кизылкобинец  или  тавр?  -
подумал  я.  -  А  стержень  с  проволокой мог подбросить какой-нибудь
шутник  вроде  Васи  Харикова,  оставившего  свой  глупый  автограф  в
пещере..."
     Когда отпечатки просохли,  я отправил их с одним из  студентов  в
пакете к следователю.
     Через несколько  дней  снова  подумал,  что  надо  бы  и   самому
наведаться в милицию, узнать, не нашли ли они чего-нибудь новенького в
пещере.  Но  неожиданная  -  вернее,  долгожданная!  -  находка  сразу
заставила  меня  забыть  и  об этом глупом походе в пещеру,  и о наших
детективных находках.
     Мы наконец-то обнаружили тайник!
     Произошло это  так.  Я  вместе  с  Аликом   вторично   обследовал
сохранившийся  в  земле  фундамент  одной  из колонн сгоревшего храма.
Обычно для этого использовали грубо обтесанные глыбы  местного  камня.
Но  когда я постучал молотком по этой глыбе,  звук сразу выдал,  что в
ней есть какая-то пустота. И действительно, когда я всунул лезвие ножа
в щель,  видневшуюся между глыбой и мраморной плитой,  прикрывавшей ее
сверху,  плита медленно,  словно нехотя,  сдвинулась с места, открывая
темное отверстие.
     Тайник! Но  теперь  я  как-то  не  слишком  даже  обрадовался   и
взволновался.  Наверное,  потому, что в душе давно ждал этого момента,
твердо был уверен,  что рано или поздно найду тайник, пусть ради этого
пришлось  бы  несколько  лет  перекапывать  всю  землю  среди развалин
древнего храма. Теперь я просто убедился, что шел по правильной тропе.
     Я засунул по локоть руку в темный зев тайника.
     Она нащупала  что-то  холодное,  металлическое.  Неужели   медная
циста,  в  каких  греки  обычно  хранили и перевозили рукописи,  чтобы
предохранить их от сырости? Сердце у меня так и затрепыхалось.
     Я медленно  вытащил  непонятный предмет из тайника,  и все вокруг
ахнули. Это была... нижняя челюсть человека, но только не настоящая, а
весьма искусно сделанная,  похоже,  из серебра. Вслед за ней я вытащил
нос - длинный, с характерной горбинкой, тоже серебряный.
     - Что это? Серебряный скелет? - воскликнул кто-то из студентов за
моей спиной.
     Я тоже   с  немалым  удивлением  и  замешательством  рассматривал
необычные находки.  Этого только не хватало: найти еще один скелет, на
сей раз серебряный!
     И вдруг вспомнил о древнем суеверном обычае:  больной, получивший
исцеление, иногда посвящал богу как бы "макет" той части тела, которая
у него болела.  Обычно такие жертвенные подношения делались именно  из
серебра. А жрец, устроивший этот тайник, видимо, прикарманил несколько
ценных вещиц.
     Когда я   наскоро   объяснил  это  ребятам,  похоже,  они  слегка
разочаровались. Видно, уже настроились найти целый серебряный скелет в
самом деле.
     Но тут же все снова замерли,  потому что я засунул руку в  тайник
поглубже,  по самый локоть, и действительно вытащил долгожданную цисту
- позеленевший от времени медный цилиндрический футляр.
     А вдруг  в  нем  ничего  нет?  Я внезапно так испугался,  что пот
выступил у меня на лбу,  и  пришлось  его  торопливо  стереть  грязной
рукой.  Циста не запечатана,  крышка завернута не до конца. Вдруг жрец
не успел положить  в  нее  никаких  документов  и  они  сгорели  в  ту
паническую ночь?..
     Руки у меня тряслись, пока я медленно отвинчивал крышку цисты под
напряженными взглядами всех.
     Но вот  из  футляра  так  же  медленно  выполз  толстый   сверток
папируса. Я громко вздохнул, и все вокруг тоже облегченно вздохнули.
     Начало немного попорчено, отсырело. Но это ничего. Уже при первом
беглом  взгляде  на  рукопись  я понял:  она снова написана греческими
буквами,  но зашифрована.  Тоже не страшно.  Рукопись большая,  мы  ее
непременно расшифруем!
     Наутро я уже вылетел в Москву и  прямо  с  аэродрома  помчался  к
Мишке в институт.  Пять минут, пока я ждал его в проходной, показались
мне вечностью...
     И вот  снова  мы  составляем  таблицы,  переводим  буквы  на язык
двоичного исчисления. Но теперь эта работа уже идет куда веселее: ведь
столько материалов у нас в руках - целая рукопись!
     Сам директор института (оказавшийся,  кстати,  вовсе не стариком,
как  я  представлял  его  по  рассказам  Мишки,  а  веселым  загорелым
человеком лет сорока пяти с хорошей  спортивной  выправкой)  несколько
раз  заходил  к  нам и поторапливал,  помогал очень дельными советами.
Похоже, что он тоже вечерами занимался сравнительной лингвистикой...
     И вот  мы стоим перед машиной,  мерцающей разноцветными огоньками
сигнальных ламп.  Она негромко басовито гудит,  и в этом  есть  что-то
ободряющее и успокаивающее.
     Но я все-таки никак не могу успокоиться до той самой минуты, пока
передо  мной  не  ложится  на стол первый,  только что отпечатанный на
пишущей машинке лист, и я свободно читаю первую фразу:
     "Воистину за  сорок лет служения в храме Асклепия немало довелось
мне быть очевидцем поразительных проявлений человеческой глупости..."



                            Мы склонны порой причислять полутораумных
                            к полоумным, потому что
                            воспринимаем только треть их ума.
                                                            Г. Торо

     Вот что  было написано в расшифрованной нами рукописи (начало ее,
как уже говорилось,  к сожалению,  немного попорчено,  зияют  досадные
пробелы, но дальше текст сохранился почти полностью)*.
       * Возможно  некоторые  слова  и   выражения   покажутся
        слишком современными,  заранее  приношу  за  это  свои
      извинения:  перевод был слишком торопливым и еще нуждается
           в большой доработке. (Примечание А.Скорчинского.
             В дальнейшем будет помечаться просто: А. С.)
     1. Воистину  за  сорок  лет  служения  в  храме  Асклепия  немало
довелось мне  быть  очевидцем  поразительных  проявлений  человеческой
глупости. Это...... том, как легковерна и переменчива людская толпа, и
научило истинной  мудрости.  Без  такого  знания.....  невозможно.....
врачеванием не только душ, но и тела.
     И все-таки  должен  признаться  перед  всевидящими,   всезнающими
богами,  моя  мудрость  подверглась серьезному испытанию при появлении
этого чужеземца.  Мне пришлось приложить немало сил и  усердия,  чтобы
положить  предел  его  опасной  и преступной власти,  которая могла бы
принести городу неисчислимые бедствия...
     2. Но  следует.......  Надо прежде всего признать,  что время для
своего появления он выбрал весьма удачно.  Накануне все жители  нашего
города  стали  свидетелями  необыкновенного  и  чудесного знамения.  В
полдень,  при совершенно безоблачном и чистом небе,  внезапно раздался
грохот,  подобный грому, и над горами сверкнула какая-то ослепительная
вспышка,  гораздо более  яркая,  чем  молния.  Казалось,  над  городом
промчалась колесница Фаэтона и скрылась где-то в стороне Херсонеса,  -
многие так и подумали,  наблюдая этот  небесный  блеск  и  грохот.  До
самого  вечера  люди  в  тот день пребывали в тревоге и растерянности.
Время было тревожное, повсюду царили опасения и страх. Доходили слухи,
будто  в  Пантикапее  коварный  Фарнак  восстал  против  своего  отца,
великого царя Митридата,  и даже лишил его жизни.  Римские войска  уже
появились  в стране синдов*.  Вероломные скифы участили свои набеги на
наши полисы.  Какие беды могло еще нам  предвещать  зловещее  небесное
знамение?  Многие пришли в храм,  ожидая услышать оракула.  Но и сам я
был весьма озадачен таким необычным  знамением  и  не  знал,  как  его
толковать.
    * Так называли тогда нынешнюю Кубань и Северный Кавказ - А С.
     К счастью,   земное  колебание  продолжалось  недолго.  Потом  мы
узнали,  что в это утро гнев богов поразил не только  нас,  но  и  все
города  Боспорского  царства.  В  Пантикапее был даже сильно поврежден
акрополь, и под обломками, сорвавшимися вниз с горы, погибло несколько
домов вместе с жителями. У нас жертв было немного, но тревога возникла
большая.  И вот в самый  разгар  этой  сумятицы  и  появился  странный
чужеземец*.
        * Упоминание о землетрясении делает  возможной  точную
         датировку событий.  Оно произошло,  как известно из
       других источников, весной 63 года до нашей эры. - А. С.
     3. Его   поймали   на   горе*...  пельтасты**  сторожевого  поста,
выставленного для охраны от  коварных  тавров,  которые  за  последнее
время  совсем  обнаглели и участили свои набеги на наши виноградники и
поля.  Потом я сам  опросил  всех  солдат,  чтобы......  более  точные
сведения.... они чужеземца. Но все события....... дня так перепутались
в их глупых головах,  что особого толку мне не  удалось  добиться.  По
словам  солдат,  чужеземец,  когда  они  бросились на него,  не оказал
никакого сопротивления.  На вопросы отвечал на непонятном языке и  все
показывал в сторону........
          * Название горы,  видимо,  таврское и не поддается
                         расшифровке. - А. С.
           ** Так называли легковооруженных воинов, имевших
                   небольшие щиты - пельты. - А. С.
     4. Но  теперь  следует  хоть  в  нескольких  словах  описать  его
странную внешность и одежду.....  хотя я и не искусный живописец.  Был
он,  бесспорно,  очень уродлив..... голова на маленьком теле, огромные
глаза,  глубоко  запавшие,  словно у голодного раба.  Руки у него были
непомерно длинные,  слабые и тонкие. Одежда сшита из неведомых в наших
краях тканей. Она выдавала в нем человека богатого и знатного, так что
каждый невольно испытывал перед ним преклонение.
     Я встретил  чужеземца  с поклоном,  приказал немедленно развязать
ему руки и спросил его божественными стихами Гомера:
      "Кто ты такой, человек, кто отец твой, откуда ты родом?"*
         * Строка из "Одиссеи",  IV,  166.  Перемежать текст
        стихотворными цитатами из различных поэтов - довольно
        распространенный обычай античности. Подбор этих цитат
            свидетельствует как о поэтических вкусах, так
               и о большой начитанности жреца. - А. С.
     Он не понимал или ловко сделал вид, будто не понимает. Я повторил
тот  же  вопрос  по-скифски,  по-таврски  и  на  языке   египтян.   Он
по-прежнему не понимал моих слов, но, кажется, понял жесты, потому что
с кривой усмешкой поднял руку,  показывая на  небо.  Солдаты  и  рабы,
прислуживавшие  в  храме,  тотчас же распростерлись перед ним в прахе.
Мне  тоже  пришлось  сделать  вид,  будто   верю   его   божественному
происхождению,  и поклониться ему,  хотя уже тогда я догадывался,  что
вижу перед собой талантливого обманщика.  Разве не  поразительно,  как
ловко он выбрал момент общего смятения для своего появления?  Простым,
неразумным  людям  вполне  могли  внушить   мысли   о   его   небесном
происхождении  и  необычная  одежда  и странный облик,  хотя истинного
мудреца это не могло бы удивить:  какие только  чудища,  непохожие  на
обычных людей,  не обитают на границах Ойкумены*.  Ведь рассказывал же
достославный Геродот о "народе плешивых" и об  андрофагах,  питающихся
человеческим  мясом,  или  о неврах,  оборачивающихся волками.  Откуда
именно родом был чужеземец,  я так и не допытался,  потому что  он  до
самого   конца   упорно   отстаивал   выдумку   о  своем  божественном
происхождении,  так что его прозвали Уранидом и он откликался  на  это
прозвище  весьма  охотно.  Но  я  думаю,  что  родиной его была страна
волшебников  -  колхов,  где,  говорят,  нередко  встречаются  люди  с
подобной  кожей**.  А приплыл он к нашим берегам,  видимо,  на корабле,
обломки которого через два дня выбросило штормом неподалеку от города.
Все  остальные  его  спутники  погибли.  Во  всяком  случае,  солдаты,
посланные на розыски, никого не нашли.
   * Так называли древние греки известный им обитаемый мир. - А. С.
    ** Страной колхов в те времена греки называли Кавказ. - А. С.
     5. Но   скоро   и   я   готов   был  верить  в  его  божественное
происхождение.  Начать с того,  что он  уже  меньше  чем  через  месяц
перестал скрываться и начал... хорошо и свободно говорить по-гречески.
Так он выдал,  что знал наш язык и прежде,  только  скрывал  это,  ибо
немыслимо  в  столь  короткий  срок овладеть чужим языком.  Он проявил
большой интерес к древним рукописям и сочинениям лучших...  которые  я
годами  собирал в храме,  и целыми днями внимательно читал их,  хотя я
противился тому, не желая открывать перед..... сокровенные тайны нашей
мудрости.  Живя  в храме,  в специально отведенной ему вместительной и
удобной комнате,  он вообще непрошено вмешивался во все наши дела. Это
нередко тяготило меня и выводило из себя,  но я старался сдерживаться,
ибо воистину следовало проявить терпение и мудрость и использовать для
блага храма замечательные способности этого пришельца, а не делать его
своим врагом.
     6. А  способности  его  воистину  были  велики  и удивительны.  Я
отлично  разбирался  в  травах,  и  составленные  мною  настои  всегда
приносили облегчение больным.  Но особенно я прославился своей великой
властью над душами людей.  За долгие годы служения Асклепию  я  хорошо
усвоил,  какой силой обладает слово.  В этом я следовал мудрым заветам
божественного Пифагора.  Издалека,  из боспорских городов  и  даже  из
Ольвии*,  приезжали  люди,  чтобы  задавать  вопросы  нашему храмовому
оракулу.  В  этом  деле  мне  помогал  верный   раб   лидиец**  Сонон,
отягощенный,  к сожалению, многими пороками, но весьма ловкий, - о нем
еще будет речь впереди.
      * Ольвия  находилась  в  устье Днепра,  на месте нынешнего
        города Никополя. - А. С
      ** Лидия - страна в Малой Азии,  на территории современной
         Турции. - А. С.
     Как повелось  еще со времен земного пребывания самого Асклепия до
его вознесения на Олимп,  в сонм богов,  мы успешно излечивали  многие
недуги  священным  сном.  Но  и тут я с помощью всемогущих богов сумел
добиться весьма...... успехов. Для погружения в священный сон я первый
стал  употреблять  не  только блестящие металлические сосуды или пламя
светильника,  глядя  на  которые  больные  быстро.....  но   и   новые
поразительные  средства,  внушавшие непосвященным трепет.  У меня люди
засыпали и начинали пророчествовать от  звуков  гонга  или  маленького
серебряного   колокольчика,   хотя  это,  вероятно,  покажется  многим
неправдоподобным*.
     * Это же настоящий гипноз!  - М. 3. Судя по некоторым источникам,
       гипнотические явления были известны уже в глубокой древности и
       применялись жрецами для религиозного врачевания.
       Так что удивляться тут нечему. - А. С.
     Но ловкий  чужеземец,  как  оказалось,  обладал  над чловеческими
душами таинственной властью,  намного превышавшей  мои  способности  и
возможности,  как ни горько в этом признаться.  Вот несколько примеров
его чудодейственной силы. Был у одного довольно богатого жителя нашего
города Тимагора единственный сын, по имени Посий. Он с детства страдал
припадками.  И вот во время одного из таких припадков у юноши внезапно
отнялась  левая  нога.  Я  лечил  его  травами  и  различными  редкими
лекарствами,  но ничто не помогало.  И тут Сын Неба сотворил подлинное
чудо.  Уранид приказал юноше заснуть, и тот заснул. Потом он взял его,
спящего,  за руку и начал водить по храму,  приговаривая:  "Ты  будешь
ходить, ты будешь ходить!" - голосом добрым и властным. Затем приказал
ему:  "Проснись!" И тот проснулся и,  к общему изумлению, сам свободно
начал ходить по храму,  словно нога у него никогда и не отнималась! Но
и этого было мало.  Уже не усыпляя его,  Сын Неба сказал: "Иди с миром
домой,  больше  припадков  у  тебя  никогда не будет".  Юноша вернулся
домой, и действительно вот уже полгода у него не было больше ни одного
припадка.
     7. Велика была  его  власть  не  только  над  людьми,  но  и  над
бессловесными животными. Расскажу об одном поразительном случае. У нас
в храме был пес хорошей породы по кличке Аякс.  Он привязался  к  Сыну
Неба   и   буквально   ходил   за   ним   по   пятам.   Однажды  перед
жертвоприношением мне понадобился колокольчик,  который я забыл у себя
в  комнате.  Я  хотел  послать  за ним раба,  но Уранид остановил меня
словами:  "Аякс принесет".  Он присел на корточки, взял морду собаки в
свои ладони и несколько минут пристально смотрел псу в глаза. Потом он
отпустил его. Аякс выбежал из зала и вскоре вернулся с колокольчиком в
зубах.
     8. Понятно,  что я всячески старался использовать такие  чудесные
способности  чужеземца для блага храма и славы божественного Асклепия.
Это не нравилось моему главному помощнику,  хитроумному рабу - лидийцу
Сонону,  который  первый  увидел  в  чужеземце опасного соперника.  От
Сонона у меня не  было  секретов.  Он  помогал  мне  наладить  сложное
устройство,  которое  при  растворении дверей заставляло на расстоянии
зажечься священный огонь в алтаре храма или приветствовать входящих  в
храм  торжественными  трубными звуками,  раздающимися неведомо откуда,
как будто с неба.  Конечно, Сонон оказывал мне помощь тайно, ибо закон
и  обычаи  запрещают  рабам  участвовать  в  религиозных  церемониях и
жертвоприношениях.  Он обладал хорошими познаниями в механике и  помог
мне  устроить  в  храме  и  другие  сложные  механизмы,  разработанные
мудрейшим Героном для  прославления  богов  в  его  "Пневматике"*.  Мы
устроили, по совету Герона, так, что в момент возжения священного огня
две статуи,  стоявшие по бокам  жертвенника,  сами  начинали  источать
благовонное  масло  и  при  этом,  совсем  как живая,  громко шипела и
поднимала голову змея,  возлежавшая у подножия жертвенника. Это каждый
раз приводило в трепет непосвященных.
     * В дошедшем до нас в отрывках сочинении под этим
       названием гениального изобретателя древности Герона
       Александрийского действительно описаны различные механизмы
       для "храмовых таинств". Многие из них отличаются большим
       остроумием, изобретательностью. - А.С.
     Всегда помогал мне ловкий раб и при предсказаниях оракула.  Чтобы
произвести на  пришедших  большее  впечатление,  я  советовал  каждому
написать  на  табличке,  что  он  желает  спросить у оракула,  а потом
собственными руками завязать и запечатать табличку воском,  глиной или
чем-нибудь   еще   вроде   этого.   Я   обещал   им  вернуть  таблички
нераспечатанными,  но уже с приписанным ответом божества.  Сонон ходил
по храму,  собирал таблички и передавал мне. Он же придумал и способы,
как вскрывать таблички,  не повреждая печатей. Получив ответ оракула и
найдя  печать  целой  и  ненарушенной,  все удивлялись.  Часто в толпе
раздавалось:  "И откуда он мог узнать,  что  я  ему  передал?  Ведь  я
тщательно  запечатал,  и  мою  печать трудно подделать:  конечно,  это
сделал  бог,  который  все  доподлинно  знает".  Я  был  осторожен   и
благоразумен в ответах,  никогда не пророчествуя слишком категорически
и определенно.  Чаще всего оракула спрашивали о  будущем,  и  я  давал
такие ответы:
     "Целых сто лет проживешь ты на свете и восемь десятков".
     Кому не понравится обещание долгой жизни!  Кроме того,  как я уже
говорил,  за многие годы служения в храме я научился хорошо  читать  в
человеческих душах.  Зная сокровенные желания многих жителей города, я
смело  мог  рассчитывать,  что  предсказания  оракула   всегда   будут
правильны и принесут благую надежду вопрошающим. Труднее было отвечать
на  вопросы  о  кражах,  когда   требовалось   указать   определенного
виновника.  Но  тут  мне  снова  приходил обычно на помощь ловкий раб.
Бродя по городу и имея множество дружков на  рынке  и  среди  домашних
рабов,  он всегда был полон.... городских сплетен, и ответы, которые я
давал с его помощью, попадали обычно в цель.
     Славились и мои толкования сновидений.  Для этого я, как повелось
еще со  времен  самого  божественного  Асклепия,  укладывал  человека,
желавшего  увидеть  вещий...  в  алтаре  храма  на  шкуру  жертвенного
животного и погружал его в священный сон. Пробудившись, он рассказывал
мне, что видел во сне, а я давал объяснения. Но мои толкования не были
такими расплывчатыми и традиционными,  как у  других  онейромантов,  -
вроде  того,  что  приводит в своем....  Аклеподор:  "Если ремесленник
видит,  что у него много рук, то это хорошее предвестие: у него всегда
будет довольно работы. Кроме того, этот сон имеет хорошее значение для
тех, кто прилежен и ведет добропорядочную жизнь. Я часто наблюдал, что
он означает умножение детей,  рабов,  имущества.  Для мошенников такой
сон,  напротив, предвещает тюрьму, указывая на то, что много рук будет
занято ими".  Не так-то просто применить подобное толкование в наш век
общего упадка нравов, когда каждый ремесленник одновременно является и
завзятым   мошенником.   Что  же  тогда  ему  сулит  множество  рук  в
сновидении: тюрьму или богатство?
     Я толковал  сны  умнее.  Погружая  человека  в священный сон теми
способами,  о которых уже упоминал,  я сохранял свою  власть  над  его
душой  и  в то время,  пока она блуждала в царстве теней.  Он видел те
сны,  которые я ему внушал.  А внушал я ему лишь то, чего он сам желал
наяву,  но  не  сознавал  этого,  проговариваясь о своих мечтах только
близким друзьям и домочадцам.  Но и этого было достаточно  для  чутких
ушей  моего раба Сонона.  Поэтому мои толкования снов всегда приносили
людям радость и вселяли приятные надежды.
     9. Но   чужеземец   своии   удивительными   пророчествами  грозил
поколебать мою славу. Он умел видеть события и лица людей, находящиеся
за сотни стадиев* от нашего храма.  Однажды пропал семилетний мальчик.
Его тщетно искали два дня.  Я считал, что ребенок попал в руки тавров,
постоянно  рыскавших в последнее время в окрестностях города,  и так и
сказал опечаленному отцу,  когда он пришел в храм за  прорицанием.  Но
Сын Неба остановил меня:  "Мальчик заблудился в пещере".  Он сам повел
нас  туда,  и  мы  действительно  нашли  ребенка  в   пещере,   совсем
обессилевшего от голода и жажды**.
     * Стадий - мера расстояния в Древней Греции. В различных
       местностях колебался в пределах от 177 до 185 метров.
    ** Судя по некоторым примерам, Уранид обладал хотя и довольно
       редкими, но вполне объяснимыми, с точки зрения современной
       науки, психическими и физиологическими способностями.Но в
       рассказе жреца правдоподобные данные частенько перемешаны
       со всякими суеверными выдумками вроде подобных "вещих
       видений". - А. С.
            А может, он был экстрасенс и телепат? - М. 3.
     За все  эти  заслуги  по  моему  настоянию постановили выдать ему
проксению*. Но как показало время, нечестивец отплатил мне злом за мою
доброту к нему.
     * Это именно та табличка с утверждением Уранида в правах
       гражданства, какую мы нашли при раскопках храма. - А. С.
     Расскажу еще о различных проявлениях  его  чудесного  могущества.
"Зачем  ты  собираешь  травы  для  этой старухи?  Она вовсе не больна,
просто выдумала себе болезнь",  - сказал он мне однажды. Потом на моих
глазах  скатал  два  шарика из чистого теста.....  И таким способом он
излечивал многих.  Он погружал людей в священный сон быстрее и  лучше,
чем   я,  не  прибегал  при  этом  ни  к  блеску  серебряных  сосудов,
привлекающих взгляд,  ни к звукам колокольчика  или  гонга,  а  просто
смотря им в глаза.  И что особенно поразительно, его власть над людьми
продолжалась и после того,  как они пробуждались от  сна.  Он  мог  им
приказать,  спящим:  "Сделай  после  пробуждения  то  или это".  И они
послушно выполняли его приказание,  проснувшись и уже успев  вернуться
домой.
     10. Меня,  даже не погружая в сон,  он заставил однажды  каким-то
чудесным  образом  разучиться писать.  Он просто внимательно посмотрел
мне в глаза,  а потом предложил взять.... и написать что-либо по моему
собственному желанию.  И, к ужасу своему, я вдруг почувствовал, что не
могу написать ни одной буквы. Я забыл, как они пишутся и что означают.
Потом он расколдовал меня,  и я снова обрел способность писать. А раба
Сонона он таким же удивительным способом заставил забыть  все,  что  с
ним случилось в минувшем году.  Раб помнил все,  что было раньше и что
произошло с ним месяц  или  два  тому  назад.  Но  ни  одного  события
прошлого  года не сохранилось в его памяти.  Он не притворялся в этом,
войдя в тайный сговор с чужеземцем,  чтобы обмануть  меня,  как  можно
было опасаться.  Признаюсь,  чтобы убедиться, не обманывают ли меня, я
приказал подвергнуть раба пытке.  Но и  тогда  он  не  смог  вспомнить
ничего из событий минувшего года.
     Самое удивительное,  что Сын  Неба  мог  влиять  одновременно  на
многих людей. Однажды он сделал так, что все собравшиеся в храме вдруг
почувствовали удивительно приятный и нежный аромат,  наполнивший храм.
Люди  начали  обнюхивать  свои руки,  одежду,  окружающий воздух,  ища
источник чудесного запаха.  В другой  раз  он  сделал  сразу  до  двух
десятков  людей,  также пришедших в храм,  свидетелями необыкновенного
чуда. Он сел на каменный пол возле жертвенника, держа в руках глиняный
сосуд,  наполненный землей.  Все тесно окружили его.  Чужеземец накрыл
сосуд платком и  довольно  долго  что-то  делал  под  платком  руками,
нашептывая  непонятные  слова.  Потом  он с довольным видом вынул руки
из-под платка и откинулся в сторону,  отдыхая.  А платок  вдруг  начал
медленно  приподниматься,  словно под ним было нечто живое.  Чужеземец
быстрым движением сдернул платок с горшка,  и мы узрели чудо: из земли
на наших глазах вырастала гибкая виноградная лоза! Она становилась все
длиннее.  Колдун взмахнул платком,  и тогда на лозе появились три  или
четыре  виноградные  грозди.  Он  сорвал одну из них,  крепко сжал над
подставленным сосудом,  и туда тонкой струйкой полилось вино. Это было
настоящее вино и очень приятное на вкус - похожее на косское.
     Поразительно, что сам он относился  к  этим  чудесам  иронически,
каждый   раз   подсмеиваясь   над   нами,  словно  рыночный  фокусник,
раскрывающий перед одураченными  тайную  механику  своих  проделок.  Я
думаю,   что   в  этом  проявлялась  как  непомерная  гордыня,  так  и
развращенность  его  ума,  не  признающего  ничего  святого.  Чудесным
образом исцеляя больных,  как я уже рассказывал, он каждый раз говорил
мне:  "Если бы ты поменьше почитал божественного  Асклепия  и  получше
изучал  мудрейшего  Гиппократа,  то понимал бы,  что все болезни имеют
естественные причины и исцеляются естественными средствами.  Но ты  не
можешь понять этого,  и потому тебе все кажется чудом. Чем же ты умнее
любого неграмотного раба?"
     11. Следует  рассказать  и  о  других  замечательных способностях
чужеземца.  Он умел наносить себе глубокие раны  ножом  и  прокалывать
насквозь  свои  ладони,  плечо,  бедро  длинной  и  толстой иглой,  не
испытывая при этом никакой боли.  Этот чудесный дар принес  ему  потом
немало пользы,  как будет рассказано дальше. Он умел по своему желанию
то  ускорять,  то  замедлять  у  себя  биение  сердца  и  даже  совсем
прекращать его на несколько минут,  чему я сам был свидетелем. Однажды
он пролежал так в своей комнате три дня и  три  ночи,  не  дыша  и  не
подавая никаких иных признаков жизни, словно мертвый. Странно, что при
таких поистине удивительных способностях он в то  же  время  отличался
очень  слабым  здоровьем  и  часто  страдал  от недомогания.  С крепко
завязанными глазами он мог различать на ощупь цвета и пальцами  читать
любую  рукопись.  Из  закрытого  мешка  чужеземец безошибочно доставал
мотки ниток определенного цвета.  "Зачем ты распечатываешь таблички? Я
могу  узнать,  что в них написано,  не трогая печатей",  - насмехаясь,
говорил он мне.  И действительно,  читал без ошибки просьбы к оракулу,
не  распечатывая  табличек.  Чтобы испытать его,  я спрятал папирус со
стихами божественного Еврипида в медную цисту с толстыми  стенками.  И
он прочитал мне стихи, не открывая цисты:

                     О, радуйтесь... вы, кому радость дана...
                     Кто бедствия чужд и не страждет.
                     Не тот ли меж смертными счастлив?*
            * Что я говорил? Не телепатия ли это? - М. 3.
     Некоторые люди  обладают  чудесной  способностью,  держа  в руках
раздвоенную  ореховую  ветку,  определять,  где  под  землей  прячутся
водяные источники.  Но Сын Неба мог без всякой палочки не только точно
указать,  где протекает подземный поток,  но и определить его  ширину,
скорость, направление движения воды, проследить все его течение.
     12. Не удивительно,  что среди горожан укрепилась вера в поистине
божественное  происхождение ловкого чужеземца и его всемогущество.  Но
особенную славу  ему  принесло  спасение  города  от  набега  коварных
тавров.
     Вот как это получилось. Однажды Уранид сказал мне: "Городу грозит
опасность. Я чувствую, как в горах повсюду собираются свирепые воины в
бараньих шкурах.  Они готовят внезапный набег". А на следующий день он
сказал:  "Это  будет сегодня ночью.  Предупреди всех".  Признаться,  я
колебался,  все еще  сомневаясь  в  его  способности  видеть  то,  что
происходит якобы в окрестных горах.  Но все-таки предупредил стратегов
и членов ареопага.  Наши воины приготовились к бою.  И  действительно,
ночью тавры напали на город,  но были отбиты. Мы даже захватили в плен
сына и брата их  главного  вождя  и  много  других  пленных.  Экклесия
приняла  решение в благодарность за чудесное избавление города от беды
назвать его Уранополисом, как находящегося под особым покровительством
небесных  богов.  Были отчеканены монеты с благодарственной надписью в
честь меня и Уранида*. Но он презрел эти почести и оскорбил граждан, а
меня жестоко высмеял:  "Неужели ты всерьез веришь, будто можно в самом
деле предсказывать события,  которые только произойдут?  Дело просто в
наблюдательности  и  умении размышлять над тем,  что видишь.  Бродя по
горам,  я заметил вражеских лазутчиков, проследил за ними и понял, что
они  замышляют.  Но  чтобы вы поверили предупреждению,  его непременно
надо  выдать  за  пророчество  и  откровение  богов".  В  этих  словах
заключалось   явное   глумление   и  над  всемогущими  богами,  и  над
старейшинами ареопага. Но я не решился сообщить о них никому, опасаясь
поколебать славу храма и веру в мои пророчества.
               * Как просто, оказывается, раскрывается
                    мучившая меня загадка! - А. С.
     13. Понятно,  как  для  меня   было   важно   постоянно   держать
хитроумного чужеземца при храме.  Я видел в нем серьезного соперника и
поэтому всячески старался ублажать его.  В  ссорах  Уранида  с  рабом,
который, как я уже говорил, сразу невзлюбил его, я всегда брал сторону
Сына Неба.  Но чем дальше,  тем труднее становилось удерживать  его  в
своей власти.
     Наглость его становилась нестерпимее с каждым днем.  На городских
площадях он говорил о том,  что рабы такие же люди, как и свободные, и
поэтому противно  человеческой  природе  притеснять  их  и  заставлять
подневольно   трудиться.   Возвращаясь  в  храм,  он  при  посторонних
высмеивал мои гадания  и  пророчества,  показывал  непосвященным,  как
устроен  механизм,  заставляющий  зажигаться  жертвенный огонь,  когда
открывались  входные  двери.  Он  глумился  над  мудрыми  откровениями
божественного   Пифагора  и  противополагал  ему  нечестивца  Эпикура,
проклятого богами за свое неверие.  В своей комнате он даже написал на
стене  гнусный  совет  этого  лжефилософа,  но  я  приказал соскоблить
надпись и заново побелить стену*.  Он мечтал о том,  чтобы  объединить
греков  с таврами,  скифами и другими варварами,  и придумал для этого
новый язык, чтобы им могли пользоваться и.... племена, не имеющие даже
своих  письменных  летописей  и потому бессильные хранить и передавать
новым  поколениям  мудрость   отцов.   Этот   новый   язык   оказался,
действительно,  весьма  простым  и удобным,  свидетельством чему может
служить хотя бы то,  как легко и свободно я излагаю на  нем  все  свои
мысли  в этой рукописи.  В то же время он был совершенно непонятен для
непосвященных,  делая наши мысли скрытыми  от  чужого  глаза  и  ушей.
Полезное   изобретение,  но  разве  можно  его  отдавать  иноплеменным
варварам?!** А ведь он только для этого и создал новый язык.  Разве это
не говорит сразу и о его глупости, и о его коварных намерениях?
     * Вероятно, имеется в виду знаменитое "Четверное средство", так
       сформулированное Эпикуром в его "Главных мыслях":
                     Нечего бояться богов,
                     Нечего бояться смерти.
                     Можно переносить страдания,
                     Можно достичь счастья. - А. С.
     ** Я был прав! Не напоминают ли эти разглагольствования
        хитрого жреца те доводы, которые приводил, возражая мне,
        уважаемый А. Скорчинский?! - М. 3.

     Я понимал,  что он стремится поколебать мою славу, выжить меня из
храма  и  занять место главного жреца.  Надо было тщательно продумать,
как предотвратить это и обезопасить себя от коварного  чужеземца.  Раб
предлагал просто убить его. Но мне было жаль расстаться с таким умелым
помощником,  и я решил подождать,  попытаться еще раз удержать  его  в
своей  власти,  понимая,  сколько  неисчислимых  выгод принесло бы это
храму.  Но коварный Уранид опередил меня.  Однажды утром  он  ушел  из
храма,  оставив  коротенькую  записку  о  том,  что благодарит меня за
гостеприимство и будет отныне жить в городе.  Тогда я  понял,  что  он
вернется  в  храм,  лишь  выгнав меня отсюда и обесславив.  Война была
объявлена.
     14. Прежде  всего  я  позаботился показать всем,  что именно храм
остается тем местом,  где происходят чудеса.  Я провозгласил, что боги
отвернулись  от  Уранида  за  его нечестивые мысли и изгнали из храма.
Отныне на мне покоится милость богов.  Когда весь  храм  был  заполнен
народом, по данному мною сигналу оракул изрек:
             Я почитать моего толкователя повелеваю;
             Я о богатстве не слишком забочусь: пекусь о пророке.
             Слушайтесь, люди, его!
     Но чужеземец тоже не упустил случая показать свою власть. Большую
славу принесло ему чудесное исцеление одного раба,  по имени  Мосихон.
Раб   этот   страдал  заболеванием  поистине  странным  и  загадочным.
Шестнадцати лет,  работая однажды на винограднике,  он увидел внезапно
выползающую  из  кустов  большую змею.  Он так испугался,  что потерял
сознание и упал.  Змея не тронула его,  но,  когда  он  очнулся,  ноги
отказались ему служить.  Кроме того, у него помутился разум. Он считал
себя девятилетним мальчиком и вел себя соответственно:  бросал камнями
в птиц,  водился с мальчишками и избегал взрослых. При этом он начисто
забыл  вс,  что  с  ним  произошло  и  чему  он  научился   после.....
девятилетнего   возраста.  Поскольку  ноги  у  него  отнялись,  хозяин
приказал перевести его на работу в свою  портновскую  мастерскую,  где
Мосихон начал заново учиться ремеслу.  Года через два он снова пережил
большой испуг:  в доме  начался  пожар,  и  раб,  опасаясь,  что  его,
беспомощного,  не  успеют  вытащить  из  огня,  от ужаса опять лишился
сознания.  Его спасли товарищи-рабы и привели в чувство.  И тут с  ним
произошла   вещь  поистине  удивительная.  Ноги  у  него  снова  стали
действовать,  словно никакой болезни и не было.  Он опять вспомнил всю
свою  жизнь  до  встречи со змеей на винограднике.  Но зато совершенно
забыл о времени, проведенном в мастерской, и даже разучился шить! Всем
стало ясно, что в несчастного попеременно вселяются чьи-то чужие души.
Я взял его в храм  и  различными  способами  пытался  изгнать...  души
прочь.  Но  тщетно!  Испуганный  хозяин  предложил мне убить...  раба.
Однако Сын Неба взял его под свою защиту. Он усыпил его не в храме, не
на  священной шкуре жертвенного животного,  а прямо на берегу моря,  в
окружении огромной толпы народа,  что-то  долго  шептал  ему  на  ухо,
поглаживая пальцами по лицу спящего, и потом властно сказал: "Вставай,
тебя ждет работа!" Мосихон вскочил как ни в чем не бывало и отправился
в  мастерскую,  где  тут  же  опять  начал  проворно  шить  с  прежним
искусством.  Теперь он все  помнил  и  был  совершенно  здоров.  Я  бы
подумал,  что  он  вступил в сговор с чужеземцем,  дабы всех провести,
если бы не знал.....  истории  его  странной  болезни,  как  и  каждый
человек  в  нашем  городе.  С  тех пор этот Мосихон очень привязался к
чужеземцу,  и тот даже выкупил его у хозяина  мастерской,  справедливо
опасавшегося  держать  в  своем  доме раба,  в которого в любой момент
снова могла вселиться чья-нибудь блуждающая душа.
     После этого чужеземец все больше и больше.....  стал сближаться с
рабами.  Он лечил их без всякой платы.  Он даже нередко отправлялся за
город   и   проводил   там  целые  дни  среди  рабов,  трудившихся  на
виноградниках или в  каменоломнях.  Он  и  там  пробовал,  по  слухам,
строить  какие-то  машины,  помогавшие  без  особого  труда  поднимать
большие тяжести,  пока рабы бездельничали,  укрывшись от надсмотрщика.
Такая дружба беспокоила многих людей в городе, еще помнивших восстание
скифов-рабов  под  водительством  коварного  Савмака.  Используя   это
беспокойство,  я начал распускать слухи, будто чужеземец также мечтает
возмутить рабов,  перебить всех свободных и  создать  на  Киммерийском
полуострове государство варваров.
     Мне помог случай. В горах...... где находился один из источников,
питавших городской водопровод, Сын Неба непостижимым образом обнаружил
большую золотую жилу.  Как рассказывают очевидцы, он просто попросил у
Тимагора,  сына которого, Посия, вылечил в свое время от паралича ног,
как это уже рассказывалось,  четверых рабов на  один  день.  Сын  Неба
привел  их  в  горы,  к роднику,  и приказал:  "Копайте здесь!" Сделав
только несколько ударов молотом,  один  из  рабов.....  нашел  крупный
золотой  самородок.  Чужеземец  хотел  использовать  это богатство для
того,  чтобы купить себе несколько рабов у различных хозяев. Но я стал
распускать слухи,  что это лишь первый шаг,  а затем Уранид попытается
освободить всех рабов.  Сына Неба вызвали  на  суд  ареопага,  который
потребовал от него немедленно сдать все золото в казну,  поскольку оно
найдено на городской  земле,  возле  общественного  источника.  Против
ожидания  ловкий  чужеземец не стал против этого возражать.  "Я уважаю
общественные интересы и не пойду против  них,  хотя  бы  и  следовало,
по-моему,  считаться  и  с  интересами  рабов,  которые также являются
полноправными членами общества. Забирайте ваше золото, если вы его так
любите",  - сказал он.  Но, говорят, покидая ареопаг, добавил, так что
его могли слышать многие:  "Ничего,  я найду новые  залежи  на  ничьей
земле".  Найденное  им золото пришлось очень кстати,  потому что казна
сильно отощала.  Все за это благодарили Уранида,  я же опять остался в
стороне.  Так  я  вместо  ожидавшейся  победы  снова временно потерпел
поражение. Его власть укреплялась и росла, моя - умалялась и падала.
     Если я  хотел  сохранить  свою  власть  и не дожидаться,  подобно
глупой овце,  пока меня выгонят из храма или сделают помощником  этого
проходимца,   мне   следовало  действовать  решительно  и  быстро,  не
колеблясь.
     15. Преданный  раб  Сонон,  испытавший немало насмешек чужеземца,
вызвался с готовностью помочь мне.  Он выследил,  что Уранид облюбовал
себе одно место, где на самом берегу моря была небольшая пещера. Здесь
он любил сидеть порой целыми днями,  ничем не  занимаясь  и  глядя  на
море. Когда начинался дождь, Сын Неба забирался в пещеру. Там мы его и
решили подкараулить и убить.  Место было  глухое,  рабы  с  ближайшего
виноградника  не услыхали бы крика.  И все подумали бы,  что чужеземца
подкараулили и убили тавры.  Чтобы укрепить всех в такой именно мысли,
мой  хитрый  Сонон даже специально раздобыл таврский кинжал и дротик с
костяным наконечником, собираясь подбросить их возле трупа.
     Несколько дней  подряд  Сонон  выслеживал  Сына Неба за городской
стеной,  но неудачно. Потом он где-то подслушал, что на следующее утро
чужеземец намеревается отправиться именно в то укромное место,  где мы
предполагали устроить для него западню.  В тот  вечер  я  от  волнения
долго не мог уснуть, а когда, наконец, забылся...
                     ...в тишине амбросической ночи
                     Дивный явился мне Сон*,
                      * "Илиада", II, 56 - А. С.

до  того  отчетливый  и  ясный,  что ни в чем не уступал истине. Еще и
теперь перед моим взором стоят образы,  которые я в ту ночь увидел,  и
сказанное звучит у меня в ушах.
     Я увидел  как  будто  пещеру,  слабо  озаренную смутным,  неясным
светом,  который лился  откуда-то  сбоку.  В  этом  подземелье  где-то
протекал ручей:  я отчетливо слышал тихое журчание воды.  Потом передо
мной возникла тень. Она приблизилась, и я узнал своего раба Сонона. Он
озирался  по  сторонам,  словно ища себе уголок поукромнее и потемнее.
Откуда-то сверху покатился камень.  Я отчетливо слышал его стук. Сонон
спрятался  за обломком скалы.  И тут вдруг раздался негромкий зловещий
смех.  Я узнал голос чужеземца.  Потом он произнес какие-то непонятные
слова  на  неведомом  мне  языке.  Свет в пещере внезапно померк.  И в
наступившей кромешной тьме я услышал отчаянный крик Сонона: "Хозяин, я
пропадаю, я пропадаю!.."
     Я вскочил на своем ложе, обливаясь холодным потом. Было уже утро.
Я  понял  из  этого  вещего  сна,  что  чужеземец  каким-то колдовским
способом разгадал наши планы.  Надо было предостеречь Сонона, чтобы он
сегодня  не  нападал  на Сына Неба.  Но сколько его ни искали по моему
приказанию по всей усадьбе храма,  нигде не могли  обнаружить.  Сторож
сказал,  что  раб куда-то отправился еще до зари.  Так велика была его
жажда мести,  что он слишком поспешил навстречу своей гибели. А в том,
что ему суждено нынче погибнуть, я уже не сомневался после вещего сна.
Послать других рабов ему на выручку к пещере я не мог.  Сделать так  -
значило  бы  открыть  свой  замысел  перед  всем городом,  большинство
жителей которого  очень  почитало  чужеземца.  Мне  оставалось  только
терпеливо  ждать  воли  всемогущих  богов.  Теперь  я окончательно был
убежден,  что наш план не удался и мой верный раб сам попал в коварную
засаду и наверняка лишился жизни.  В самом деле, его никогда больше не
видели.  На следующий день я для отвода глаз объявил,  будто он убежал
от меня,  и отправил воинов на поиски в различные места. В том числе я
поручил им осмотреть окрестности пещеры, выбранной нами для засады. Но
никаких следов пропавшего раба так и не удалось обнаружить.  А вечером
того же дня мне повстречался  на  улице  Сын  Неба.  Усмехнувшись,  он
сказал:  "Я слышал,  что ты лишился самого преданного помощника. Жаль.
Как же ты теперь станешь  пророчествовать  без  такого  оракула?"  Его
глаза  при  этом  были  красноречивее  слов.  Я прочитал в них угрозу.
Победа опять оказалась  за  ним,  и  я  мог  ожидать  теперь  от  него
всяческих козней. Они не замедлили последовать.
     Какие-то странные вещи начали твориться со мной.  По  ночам  меня
часто мучили кошмары. Я попадал в..... подземелье и задыхался. На меня
обрушивались громадные глыбы и придавливали меня.  В одну из ночей мне
приснилось, будто в комнату вползла большая змея. Как ни старался я от
нее скрыться,  она  ужалила  меня  прямо  в  грудь.  Тут  я  с  криком
проснулся.  А через три дня у меня на груди,  как раз в том месте, где
ужалила  приснившаяся   змея,   образовалась   маленькая,   но   очень
мучительная  и долго не заживающая ранка*.  Тогда я понял,  что и этот
сон был вещим.  Всеблагие боги слали мне с Олимпа новое предупреждение
об  опасностях,  угрожающих  мне  со  стороны  коварного чужеземца.  Я
все-таки не внял  этому  мудрому  предупреждению  и  продолжал  с  ним
борьбу,  хотя и тайную, скрытую, распуская всяческие тревожные слухи и
стараясь восстановить против него побольше жителей города.  Он  только
насмешливо улыбался,  встречаясь со мной.  Я понимал, что он прекрасно
читает мои мысли и готовит ответный удар.
     * Речь идет, видимо, об известных современной медицине случаях
       "мнимого удара" (как и "ложного ожога" - на следующей странице)
       под влиянием внушения. - А. С.
     Я снова не внял предупреждению неба.  Какая-то поистине злая сила
подтолкнула меня опять нелестно отозваться о Сыне Неба. Донесли ли ему
об этом,  или он сам подслушал мои слова,  оставаясь на  другом  конце
города, чему я также вполне верю, - во всяком случае, ответный удар не
заставил себя ждать.  В тот же вечер, намереваясь прочитать молитву, я
вместо  нее  вдруг,  к  общему удивлению и собственному ужасу,  во все
горло запел посреди храма развратную милетскую  песню,  слова  которой
даже не решаюсь привести тут. Я понимал, что совершаю святотатство, но
ничего не мог поделать с собой,  пока так,  с песней,  не  выбежал  из
храма  и  не уединился в углу двора.  Этот случай,  вызвавший в городе
всеобщее возмущение,  наполнил мою душу ужасом.  Я понял, что не смогу
бороться с таким коварным и могущественным противником.
     Сын Неба начал строить какую-то  хитрую  машину.  Она  напоминала
громадные   крылья   птицы  или,  скорее,  исполинской  бабочки.  Рабы
поговаривали, что на этих крыльях он собирается летать*. Тогда я через
оракула  объявил,  будто  боги гневаются на столь нечестивые замыслы и
повелевают мне разрушить машину.  Окруженный стражей и в сопровождении
многих знатных людей,  я отправился к дому,  где жил чужеземец. Едва я
протянул  руку  к  машине,  Сын  Неба  крикнул:   "Не   тронь,   иначе
обожжешься!"  Я  испугался,  но  все-таки  в великом гневе не внял его
крику  и  схватился  за  деревянный  переплет  крыла,  на  который  он
натягивал бычью кожу. В то же мгновение на ладони моей вздулся большой
волдырь, словно действительно от сильного ожога, хотя готов поклясться
всеми богами,  что дерево было совершенно холодным и даже сыроватым на
ощупь.  При виде такого колдовства толпа забросала губительную  машину
камнями.
     * Выходит, старый авиамоделист Алик Рогов был прав! - М. 3.
     Три дня  после  этого  Уранид  не  показывался  в  городе  видно:
залечивал раны.  А я тем временем пророчествовал в храме, что Сын Неба
намеревается открыть городские ворота таврам,  перебить всех свободных
людей и установить в городе власть рабов,  как это сделал в свое время
Савмак  в  Пантикапее.  Боги требуют,  вещал оракул,  чтобы колдун был
заключен в цепи и помещен в темницу при  храме,  ибо  только  я  смогу
держать  его  в  подчинении  и с помощью всемогущих богов обуздать его
чудодейственную власть.  И  я  добился  своего.  Ареопаг  большинством
голосов  решил заковать чужеземца в цепи и держать под моим надзором в
темнице при храме.
     16. Так мы решили,  и я уже торжествовал полную победу. Но боги -
или злые силы,  помогавшие колдуну,  - снова расстроили наши планы.  Я
приказал  заковать его покрепче и бросить в самую надежную темницу.  А
ключ от нее для предосторожности отдал тайком своим  друзьям,  наказав
при  этом,  чтобы они не отдавали мне его,  как бы я ни просил.  Ведь,
пользуясь своей могучей колдовской силой,  он мог внушить  мне  мысль,
чтобы  я открыл темницу и выпустил его на свободу.  Друзей же я выбрал
нарочно таких,  которых он не знал в лицо и не мог поэтому внушить  им
свои мысли.
     Мои опасения оправдались. Вот уже третий день он искушает меня, и
под  натиском  внушенных им мыслей,  постоянно толкающих меня на самые
неожиданные поступки, я все больше прихожу в ужас. Кто у кого в плену?
Да,  он сидит на цепи в темнице.  Но моя воля скована им, я его раб, я
больше не принадлежу себе. Сегодня утром он снова заставил меня прийти
к  окошку в дверце темницы и заявил,  что имеет очень важное сообщение
для экклесии.  Мне  он  его  сообщить  отказался  -  только  народному
собранию.  Я  опять почувствовал,  что испытываю непреодолимое желание
тотчас же выпустить его  и  привести  на  агору,  и  в  панике  убежал
подальше от храма,  чтобы не поддаться этому желанию.  Я знаю,  что он
хочет. Он сумеет подчинить своей ужасной воле все народное собрание, и
его не только освободят, но и сделают главным жрецом. Выпустить его на
волю с такими могущественными способностями?
                   О нет! Моя рука их похоронит...
     ...На этой цитате из  трагедии  Еврипида  "Медея"  (стих  1619-й)
обрывается  найденная  нами  рукопись,  хотя  дальше еще идет довольно
большой кусок чистого, неисписанного папируса.



                                  В трудных обстоятельствах сохраняй
                                  рассудок.
                                                            Гораций
                                  1

     Званцев. Ну,   мой   почтенный  крот,  что  ты  скажешь  об  этом
любопытном документике?
     Скорчинский. Документике! Ты даже отдаленно постигнуть не можешь,
какую ценность он для нас представляет!
     Званцев. Подумаешь,  занимательная  байка  о склоках двух древних
жуликов!
     Скорчинский. Вот,   вот!   Многие,   не  занимающиеся  специально
античной  историей,  наверное,  так  его  и  расценят:  "Занимательный
документик,  довольно  занятный,  знаете ли,  рассказ о кознях хитрого
жреца,  пытавшегося выжить из города своего соперника две  тысячи  лет
назад..."  А  для  нас  это  просто  клад.  Сколько  тут интереснейших
сведений, тонких деталей, которые просто недоступны твоему пониманию!
     Званцев. Ладно, не будем переходить на личности. Вернемся к нашим
древним героям.  Откуда же он все-таки  взялся,  этот  загадочный  Сын
Неба?
     Скорчинский. Это меня тоже больше всего интересует.
     Званцев. А почему?  Что в нем такого особо удивительного?  Ловкий
фокусник и обманщик,  больше ничего!  Ты ведь,  помнится, говорил мне,
что  в те суеверные времена таких проходимцев немало бродило по свету.
Еще приводил мне в  пример  легендарного  Аполлония  Тианского  с  его
липовыми  чудесами:  поразительные  пророчества,  воскрешение мертвых,
способность переноситься по воздуху в любое место,  - да он сто  очков
вперед даст нашему Сыну Неба! Почему ты молчишь?
     Скорчинский. Слушаю  и  восхищаюсь  твоими  быстрыми  успехами  в
античной истории.
     Званцев. Ну а честно - о чем ты думаешь?
     Скорчинский. Не   забывай,   что  жрец  писал  только  для  себя,
зашифровывал свои записи.  Значит,  он был искренен и вовсе не склонен
сочинять  какие-то  пустые  байки  о  вымышленных  чудесах.  Верно?  И
напрасно ты называешь этого  странного  пришельца  ловким  обманщиком.
Есть  в  его  поведении  немало  загадочного,  заставляющего  серьезно
задуматься. Зачем, например, ему понадобилось создавать какой-то новый
язык  для  укрепления  дружеских  связей  между  греками  и  соседними
племенами?..
     Званцев. Ты  даже  не  поверил в возможность этого,  а я оказался
прав насчет этого древнего языка.
     Скорчинский. Я потому и не мог поверить,  что такая идея казалась
мне совершенно невероятной для тех времен.  Но ведь это факт. И другие
его поступки заставляют крепко задуматься.  Большой интерес к технике,
попытки создать какие-то машины, чтобы облегчить труд рабов. И в то же
время  высмеивает  суеверия,  разоблачает  всякие проделки жреца.  Как
хочешь, а круг его интересов показывает, что это был вовсе не какой-то
шарлатан, а пытливый исследователь.
     Званцев. Не забывай еще о том,  как он пытался  создать  какую-то
летательную машину,  обломок которой нашел Алик Рогов!  Жалко,  что от
нее так мало осталось, невозможно представить конструкцию. Вряд ли это
был  планер - скорее нечто вроде орнитоптера.  Но все равно:  человек,
задумавший две тысячи лет назад создать  орнитоптер,  имел  гениальную
голову  на  плечах.  Это  ему,  конечно,  не удалось бы - над подобной
задачей до сих пор  бьются  инженеры.  Но  размах  его  мне  по  душе,
настоящий   изобретатель.  Ты  прав:  это  была  какая-то  незаурядная
личность.  И  какой   поразительный   дар   гипнотического   внушения,
телепатии!  Слушай, я бы не удивился, если бы он в самом деле оказался
Сыном Неба.
     Скорчинский. Космическим гостем?
     Званцев. Да!  Вспомни, как описывает жрец его появление: страшный
грохот  и  вспышка  на  безоблачном небе,  словно промчалась колесница
легендарного  Фаэтона.  Очень  похоже  на   приземление   космического
корабля!
     Скорчинский. Но не мог же он  высадиться  один.  Куда  же  делись
остальные?
     Званцев. Погибли,  попали в плен к таврам,  улетели  в  аварийном
порядке,  позабыв  про него,  когда началось землетрясение,  - почем я
знаю?  Надо искать,  копать дальше,  идти по его следам!  Где, кстати,
проволока, которую ты нашел в пещере?
     Скорчинский. Ты же знаешь: отдал в милицию.
     Званцев. Молодец!   Надо  ее  немедленно  оттуда  вызволить.  Мне
почему-то кажется, что она как-то связана с этим Сыном Неба...
     Скорчинский. Мне тоже. Я же тебе рассказывал, что у этого скелета
была какая-то необычная,  лобастая голова.  Да  вот  тебе  фотография,
посмотри сам.
     Званцев. Вполне подходит под  описание  жреца.  И  помнишь:  жрец
пишет,  что Уранид уединяется для размышлений в пещерах? Может, это ты
его череп нашел в пещере и из-за тебя  он  превратился  в  кучу  пыли,
растяпа?!  Теперь проволоку не погуби.  Как только приедешь, забери ее
из милиции и высылай мне.  Мы тут проведем анализы.  А сам не  трогай,
упаси тебя бог!..
     Скорчинский. Ладно.
     Званцев. А мне тут,  чтобы не скучать,  дай еще черепков из твоих
коллекций.
     Скорчинский. Можешь ты, наконец, сказать, зачем они тебе нужны?
     Званцев. Я же тебе говорил: совершенствуем метод палеомагнетизма.
Ясно?  А  подробнее  объяснять  - все равно не поймешь,  голова у тебя
слишком гуманитарная.
     Скорчинский. Ладно,  ладно... А ты не мог бы экспериментировать с
какими-нибудь другими материалами?  Зачем тебе нужны образцы именно из
наших коллекций? Они же наперечет.
     Званцев. Слушай,  не будь таким Плюшкиным в квадрате. И это после
того,  как  мы помогли тебе расшифровать столь уникальную рукопись.  О
черная неблагодарность!


                  (Рассказывает Алексей Скорчинский)

     С Михаилом  я  не  особенно делился одолевавшими меня раздумьями,
опасаясь  его  насмешек:  "Ага,  ты  отказываешься  от  своих  прежних
возражений?  А  так яро спорил!  Где же твоя принципиальность,  ученый
крот?"
     Неужели это  был  небесный  пришелец?  Чем  больше я вчитывался в
рукопись жреца и размышлял над ней,  тем  чаще  возвращался  к  мысли,
казавшейся поначалу совершенно невероятной.
     В самом деле:  чудесное появление чужеземца, как его описал жрец,
весьма  напоминало картину приземления какого-то космического корабля.
Он сел благополучно,  высадил разведчиков.  И надо же  было  случиться
этому  злополучному  землетрясению:  конечно,  корабль  был вынужден в
аварийном порядке стремительно взлететь  снова,  оставив  на  произвол
судьбы  своего отважного и любознательного разведчика,  ставшего из-за
этого вдруг одиноким пленником на чужой планете и без  всякой  надежды
на возвращение домой!
     Можно себе представить, какую бурю чувств пережил в этот поистине
трагический момент Сын Неба, когда под ногами у него внезапно заходила
ходуном земля,  он услышал вдруг рев заработавших двигателей и увидел,
как   родной  корабль,  пронесший  его  невредимым  среди  звезд,  все
увеличивая скорость, взмывает без него в голубое небо...
     Какая поразительная,  нелепейшая,  если  вдуматься,  случайность:
благополучно преодолеть миллионы  километров  межпланетных  просторов,
где,  казалось  бы,  на  каждом  шагу  подстерегает куда больше всяких
опасностей - и метеоры,  и космическое излучение, и поля радиации, - и
выбрать для посадки роковой момент землетрясения!  Едва не погибнуть в
самый  волнующий  и   торжественный   момент   встречи   с   неведомой
цивилизацией!
     Конечно, Сын Неба вполне мог оказаться  в  одиночестве.  И  какая
поразительная,  поистине трагическая судьба, если вдуматься, выпала на
его долю!  Промчаться меж звезд -  и  очутиться  одному  на  неведомой
планете.  Обладать  удивительными  способностями  - и быть принятым за
волшебника,  проходимца,  каких немало было  в  те  времена.  Страстно
хотеть   помочь   людям   -   и  натолкнуться  на  полное,  абсолютное
непонимание.
     Вот какое  соображение особенно укрепляло меня в этих мыслях.  На
первый взгляд оно может показаться парадоксальным, но, если вдуматься,
очень важно:  именно то, что Сын Неба оставил так мало заметных следов
своего пребывания на Земле,  и убеждало меня в возможности его высадки
с  космического  корабля.  Ведь что утверждали авторы всяких гипотез о
космических пришельцах, которые я всегда начисто отвергал и высмеивал?
Что  эти  небесные  гости,  пожаловав  на  нашу  планету,  моментально
переворачивали  тут  всю  историю,   одним   махом   создавали   новые
цивилизации,  становились  даже  чуть  ли  не  основателями всего рода
человеческого. С точки зрения серьезной науки, это, конечно, чепуха.
     Но вот так - без особого шума,  без каких-нибудь заметных перемен
в давно устоявшемся быте местных  народов,  обладавших  своей  древней
культурой,  - так, пожалуй, вполне мог совершиться эпизодический визит
на Землю гостей из других миров.  И не многих  гостей,  а  всего  лишь
одного, - в том-то и дело!
     Мне пришли на память заключительные строки лермонтовской чудесной
"Тамани".  Помните,  как  размышлял  Печорин о своем приключении среди
"честных контрабандистов":  "Как камень, брошенный в гладкий источник,
я встревожил их спокойствие,  и как камень, едва сам не пошел ко дну!"
Так и с Сыном  Неба:  круги  быстро  разошлись,  и  вода  опять  стала
спокойной и гладкой. Как теперь в ее глубине отыскать его следы?
     Я думал об этом по дороге в Крым,  а добравшись до базы,  вопреки
всем  своим  давним  привычкам,  не  пошел  на раскопки,  первым делом
отправился в милицию.
     - Хорошо,  что вы приехали, - сказал мне следователь, доставая из
шкафа довольно тощую папку. - Уж несколько повесток вам посылали. Надо
вам протокол подписать, вы же первый обнаружили этот скелет и сообщили
о нем. А из-за этого я никак дело закрыть не могу.
     - Ну, а что-нибудь выяснить удалось?
     Лейтенант меланхолически пожал плечами.
     - Судя  по  обызвествлению  остеологического  материала,  человек
погиб никак не меньше десяти лет тому назад.  Может быть, еще во время
Отечественной  войны,  тогда  многие  скрывались в пещерах.  Теперь за
давностью лет не узнаешь.
     - Вы его там и оставили?
     - Кого?
     - Да скелет.
     - Нет.  Скелет прямо рассыпался в руках. Пришлось укреплять кости
особым составом. После исследования экспертом остеологический материал
захоронили как положено.
     Так, значит,  от  странного  скелета  с  уродливым черепом теперь
ничего не осталось, кроме этих фотографий...
     Мне стало тревожно и горько.
     Я бегло пробежал глазами протокол:  "18 сентября сего года  в  РО
милиции   явился   гр.   Скорчинский  А  Н.,  назвавшийся  начальником
археологической  экспедиции  Института  археологии  Академии  наук,  и
сделал следующее заявление:
     Накануне, то есть 17 сентября сего года,  при осмотре с  научными
целями  одной  из  пещер  на  берегу моря к юго-западу,  неподалеку от
поселка,  им был обнаружен скелет неизвестного человека.  Тут  же  был
обнаружен  металлический  стержень,  напоминающий  ручку  самодельного
ножа, обмотанный проволокой..."
     - Кстати, а где эта проволока? - спросил я.
     - У меня, среди вещественных доказательств.
     - Меня  просили  выслать  ее  в Москву для анализа в один научный
институт.
     - Криминалистический?
     - Да, они занимаются и криминалистикой, - туманно ответил я.
     - От них должен быть запрос.
     - Ну,  не будем такими формалистами.  Они запрос потом пришлют, я
же не знал, что так полагается.
     Лейтенант порылся в шкафу, достал большую картонную коробку, а из
нее  -  проволоку  на  металлическом  стержне  и,  завернув в бумажку,
передал мне. Я написал расписку, подмахнул протокол и отправился прямо
на почту, чтобы сразу же отправить проволоку Мишке в Москву.
     Теперь оставалось одно:  терпеливо ждать.  Но разве это возможно,
когда речь идет о таких загадках!..
     Некоторые из них,  давно мучившие меня,  теперь были разгаданы. Я
узнал,  почему  жители  города  вдруг  переименовали его в Уранополис,
почему в честь этого события  начеканили  монет  с  изображением  бога
Асклепия  и  небесных  светил.  Раскрылась  и тайна загадочного языка,
доставившая нам так много хлопот.
     Все стало ясным.  И странное дело: я испытывал от этого не только
вполне естественную радость открытия - и грусть тоже.  Как ни  говори,
все-таки несколькими загадками на свете стало меньше.
     Но зато какая поразительная загадка маячила впереди! Неужели мы и
впрямь напали на след космических гостей?
     Мы повели раскопки сразу на нескольких  участках.  Засверкали  на
солнце  наши  лопаты,  навалились  повседневные  будничные  хлопоты по
расстановке рабочих,  добыванию продуктов подешевле,  чтобы сэкономить
побольше  и  за  счет  этого  растянуть  срок  работ.  Меня  с головой
захлестнула деловая текучка.
     И через   три   дня  нам  посчастливилось  сделать  действительно
выдающуюся находку.  Мы раскопали ту самую темницу,  в которой томился
Уранид!
     Это была глубокая,  метра в три  яма,  облицованная  неотесанными
камнями.  Крыша  темницы  обвалилась  во  время  пожара  под  тяжестью
рухнувшей на нее кровли храма.
     Вы понимаете,  с  каким трепетом я раскапывал эту древнюю тюрьму,
где кончил свои дни Сын Неба.  Да,  он погиб  именно  здесь,  сомнений
теперь не было!
     Мы нашли два скелета.  Один лежал у самого порога, все еще сжимая
в  давно  истлевшем  кулаке рукоять заржавленного меча.  Другой скелет
лежал в углу - и вокруг него все еще змеей обвивалась прочная, тяжелая
цепь, приковавшая его к стене.
     Это был,  несомненно,  Сын Неба.  Но чьи же останки  мы  нашли  в
пещере?  Коварного раба Сонона, которого жрец посылал убить Сына Неба?
Но откуда там взялась эта проволока?  Ведь она,  похоже,  к Ураниду не
имеет  никакого  отношения?  Обронил  уже гораздо позже кто-то другой,
побывавший там, в пещере?
     Какая драма  разыгралась  в  этом  подземелье  в ту далекую ночь,
когда город погибал в пламени и по  улицам  его  мчались  воинственные
скифы? Кто же был этот загадочный Сын Неба?
     Узнаем ли мы когда-нибудь это?
     Я терялся  в  догадках  и  хотел  уже поскорее рассказать об этой
находке Михаилу в подробном письме.  И вдруг от него пришла  странная,
непонятная телеграмма-молния:
     "Вылетай немедленно Москву мне снятся поразительные сны,  вылетай
немедленно!.."


                     (Продолжает А. Скорчинский)

     Неужели это возможно?  Неужели мы и впрямь случайно наткнулись на
след посещения нашей планеты гостями из космоса?!
     И хотя я интуитивно ждал,  что разгадку Сына Неба принесет именно
эта  проволока,  найденная нами в пещере,  все равно рассказ Михаила о
его сложных опытах и неожиданном открытии совершенно ошарашил меня.
     Моток проволоки  лежал  на  белом лабораторном столе,  и я не мог
отвести от него глаз.  Неужели на этой  тонкой  металлической  нити  в
самом  деле  записан  отчет о том,  что увидел Сын Неба,  игрой судьбы
заброшенный две тысячи лег назад  в  маленький  греческий  городок  на
берегу Крыма?  И неужели я сейчас сам загляну в тот далекий мир, увижу
все его глазами?!
     Мне не  терпелось увидеть,  и я плохо слушал объяснения Михаила о
всей технике расшифровки видеозаписи  на  проволоке,  о  том,  как  он
подбирал наилучший режим,  какие использовал приборы,  - но он, против
обыкновения, кажется не обиделся на мое невнимание. Потом начал клясть
себя,  что  во  время  экспериментов  над проволокой размагнитил часть
записи.
     - И какую часть!  Самое начало! Там, вероятно, было зафиксировано
приземление космического корабля.  А теперь  мы  не  узнаем,  как  это
произошло. И черт меня дернул проверять ее электропроводность!
     - Ладно,  теперь этого уже не поправишь.  Показывай  скорее,  что
есть! - взмолился я.
     Но он  словно  нарочно  взялся  томить  меня  и  решил  обставить
просмотр  магнитной  записи  не менее таинственно и торжественно,  чем
жрец свои пророчества в храме Асклепия.  Усадил меня в глубокое кресло
в  лаборатории  перед  овальным экраном,  велел откинуться свободно на
спинку, расслабить мышцы и ни о чем не думать.
     - Просто смотри,  какие картины станут возникать. И запоминай все
детали, чтобы подробнее потом записать.
     Затем он притушил огни в комнате,  оставив только слабую лампочку
возле приборов,  с которыми страшно томительно и долго возился, что-то
настраивая.
     - Да скоро ты? - взмолился я и тут же замолк на полуслове, потому
что увидел то, что произошло на крымской земле две тысячи лет назад...
     Изображение было расплывчатым,  смутным, нерезким, словно снимок,
сделанный неопытным фотографом,  без всякой наводки на резкость. Порой
оно совсем пропадало,  потом появлялось вновь.  Но мой наметанный глаз
археолога дополнял отсутствующие детали, многое просто угадывал.
     Передо мной,  несомненно, была главная городская площадь - агора,
вымощенная  черепками  битой  посуды  и  заполненная  пестрой  толпой.
Особенно отчетливо был виден один  угол  ее,  огороженный  деревянными
жердями, - вероятно, специально для торговли рабами, как упоминалось в
некоторых источниках.
     У подножия мраморного изваяния,  на пьедестале которого написано:
"Народ поставил статую Агасикла,  сына Ктесии,  предложившего декрет о
гарнизоне  и  устроившего  его...",  в  полном  безразличии и отупении
прилегла на  камни  морщинистая  старуха,  похожая  на  комок  грязных
тряпок.  Рядом  с  ней,  скованные цепями по рукам и ногам,  лежат два
скифа:  один с рыжей косичкой,  торчащей из-под  рваной  остроконечной
кожаной  шапки,  и в куртке из грубо выделанных бараньих шкур,  другой
почти совсем голый, со взлохмаченной головой...
     ...Тенистый мраморный  портик  какого-то,  видимо,  общественного
здания.  Сидя за низеньким столом,  заваленным свитками папируса,  три
пожилых  грека  внимательно,  но  довольно  равнодушно наблюдают,  как
плечистый,  обнаженный до пояса палач с бритой головой  привязывает  к
большому пыточному колесу перепуганного раба, еще совсем подростка.
     Все это в каком-то странном  ракурсе  -  словно  увидено  глазами
человека, сидящего на корточках.
     Картины давно отшумевшей жизни возникали перед моими глазами. Они
были   отрывочными,   бессвязными:   промелькнет   -  и  пропала.  Так
любознательный турист,  попав в незнакомый  город,  бесцельно  щелкает
направо  и  налево  своим  неразлучным фотоаппаратом,  не давая ему ни
отдыха,  ни покоя.  Поэтому  и  пересказать  эти  коротенькие  уличные
сценки,   пестрый  калейдоскоп  промелькнувших  лиц  горожан,  воинов,
любопытных женщин,  чумазых ребятишек,  - связно пересказать  все  это
просто  невозможно.  К тому же,  как я уже говорил,  изображения порой
были очень смутными,  едва видимыми,  да вдобавок меня еще  сбивали  с
толку неожиданные ракурсы.
     То промелькнет мальчик,  повисший на  уздечке  упрямого  ишака  и
тщетно   пытающийся   сдвинуть  его  с  места...  То  запыхавшийся,  с
побледневшим от напряжения лицом тяжело дышащий атлет.  Он очищает  со
щеки стригалем,  похожим на серп,  приставшую грязь, а вдали виднеется
кусочек стадиона...
     На покатой каменной площадке с желобками рабы давят босыми ногами
виноград.  Один из них так приплясывает, что брызги разлетаются далеко
во все стороны.
     А на соседней площадке применена уже  примитивная  "механизация",
видимо,  заинтересовавшая  небесного  гостя.  Тут  виноград  давят под
прессом,  накладывая на него каменные плиты -  тарпаны.  Сверху  ягоды
накрывают  доской  и прижимают ее длинным рычагом,  на конце которого,
болтая ногами, повисли два рослых раба.
     Сын Неба заглянул в литейную мастерскую - и вот перед нами мастер
в кожаном фартуке,  прикрывая  ладонью  глаза  от  пламени,  осторожно
сливает в форму расплавленную, пышущую жаром бронзу...
     Возникают на  миг  уличные  музыканты:  подросток,  надув   щеки,
старательно   наигрывает   на  свирели  -  сиринге,  а  босая  девочка
приплясывает, ударяя в тамбурин...
     Кусок городской стены. Из сторожки возле ворот выглядывает воин с
курчавой рыжеватой бородой,  а на  стене  видна  надпись,  звучащая  в
переводе  вдруг  комически  современно:  "По решению городского совета
запрещается здесь сваливать навоз и пасти  коз..."  Конец  надписи,  к
сожалению, не виден.
     Снова шумный рынок на городской агоре.  Бросается в глаза, что на
нем почти нет женщин. Торгуют и покупают одни мужчины.
     Из этих бессвязных сценок,  словно из кусочков мозаики, возникает
бесценная  живая  картина  будничной  жизни  древнегреческого  города,
которую  до  сих  пор  археологам  приходилось  с   громадным   трудом
воссоздавать  по  случайным  находкам  и  разрозненным  черепкам битой
посуды. Как много дает это науке!
     Увидели мы  и  своими  глазами жреца,  чья рукопись доставила нам
столько хлопот.  Ему уже,  пожалуй,  за  шестьдесят.  Гладко  выбритая
голова,  одутловатое  морщинистое  лицо и очень зоркие,  цепкие черные
глаза.
     На нем  простой  серый  гиматий,  наброшенный поверх белоснежного
хитона.  На  ногах  сандалии  из  темной  кожи.  Движется  он  плавно,
величественно,  движения медлительны, но порой резкий поворот головы и
острый прищур глаз выдают незаурядную волю и  энергию,  спрятанные  до
поры до времени, словно в сжатой пружине.
     Как уже упоминалось, мелькавшие на экране люди были неподвижными,
застывшими, словно на примитивной фотографии. Но они были "схвачены" в
такой момент,  что каждый кадр становился полон  жизни  и  экспрессии.
Воображение дополняло то, что видел глаз, и, рассказывая о возникавших
картинах,  все время невольно употребляю  глаголы:  движутся,  плывут,
вонзаются,  -  даже  как  будто  начинаешь  слышать  давно отзвучавшие
голоса.
     ...Два стратега обходят фронт тяжеловооруженных гоплитов во дворе
крепости.  Солнце жарко пылает на  железных  панцирях,  слепит  глаза,
отражаясь  от  шлемов.  Шлемы  у  воинов различной формы:  у одних они
закрывают все лицо скуластыми нащечниками,  только  в  узких  прорезях
сверкают  глаза.  У  других нащечники подвижные,  они сейчас откинуты,
позволяя рассмотреть раскрасневшиеся,  потные лица и  торчащие  из-под
шлемов бороды.
     Щиты у  гоплитов  тоже  неодинаковой  формы  -  то  овальные,  то
круглые,  и  обиты  они у кого листовой медью,  а у кого просто бычьей
кожей.  У каждого воина длинное,  до двух метров,  деревянное копье  с
железным  наконечником,  меч  на  перевязи,  перекинутой  через правое
плечо,  ноги закрыты до колен бронзовыми поножами.  Судя  по  довольно
унылому  виду воинов и их усталым,  разморенным жарою лицам,  нелегко,
должно быть,  таскать на  себе  всю  эту  массу  металла.  Но  гоплиты
предназначены  для ближнего оборонительного боя,  им не придется много
ходить. Они будут стоять стеной, ощетинившись против вражеской конницы
остриями копий.
     На агоре раздают добровольцам более легкое оружие:  дротики, луки
со стрелами,  небольшие щиты - пельты. У этих более подвижных воинов -
пельтастов - и панцири уже не металлические, а кожаные или даже просто
из грубой холстины.
     Видимо, идет подготовка к бою с таврами,  о котором упоминается в
рукописи жреца.
     Потом стремительно мелькает несколько сценок сражения. Беспощаден
и страшен этот бой в ночной темноте,  лишь местами озаряемый неверным,
колеблющимся светом факелов.  Мелькают искаженные болью и гневом лица,
конские морды с пеной на уздечках...
     ...А затем сияющий солнечный день,  стадион, заполненный ликующей
толпой.
     Со всех сторон летят букетики ярких цветов, венки...
     Видимо, это  чествуют Сына Неба и жреца после победы над таврами.
Вот я нахожу в толпе уже знакомое лицо жреца.  А где же Уранид?  Может
быть, он появлялся и в других сценках. Но как узнать его?
     Или аппарат для записи был всегда с ним,  и мы так и  не  увидим,
как выглядел сам небесный гость: ведь мы смотрим его глазами?..
     По арене  стадиона  угрюмой  толпой  бредут  закованные  в   цепи
пленники.
     Устало шагают по цветам их босые, израненные ноги.
     И вдруг темнота.  Все оборвалось.  Я не сразу понимаю, что сижу в
лаборатории перед погасшим экраном.
     - Ну как? - спрашивает Михаил.
     - Снова. Давай все снова! - хрипло говорю я.
     - Подожди, - усмехается он. - Давай сначала подведем итоги.
     Я непонимающе смотрю на него.
     - И  как  тебя  угораздило  размагнитить  начальный кусок записи!
Конечно,  там были сцены прибытия космического  корабля  на  Землю,  а
может, даже и какие-то картины иной планеты, с которой он прилетел.
     - Кто прилетел?
     - Ну, Сын Неба, Уранид.
     - Какой Сын Неба?
     - Слушай, Мишка, ты опять начинаешь паясничать...
     - Не понимаю тебя. О чем ты говоришь? Никто ниоткуда не прилетал.
     - Как?! А запись на проволоке?
     - И записи никакой не было. Вот она, твоя проволока. Ничего в ней
нет загадочного.  Самая обычная проволока, только немножко заржавевшая
в подземелье. Можешь вернуть ее в милицию...
     - Но я же сам видел,  своими глазами!  - закричал я,  когда снова
обрел дар речи. - Что же я видел?! Опять твои идиотские штучки?
     - Успокойся,  успокойся,  ты  действительно видел древних греков!
Только космические гости и записи на проволоке тут ни при чем.
     - Что-о?!
     - Просто пока ты копался в своих гробницах и подземельях,  мы тут
сделали небольшое открытие, которое я и продемонстрировал тебе сейчас.
     - Какое?
     - Ну,  как  тебе  сказать поточнее?..  Мы нашли способ воскрешать
изображения,   которые   отпечатались   на    поверхности    некоторых
определенных  предметов.  Понимаешь?  Ладно,  не  все тебе меня мучить
лекциями,  давай и я тебе прочту одну небольшую, совсем коротенькую. О
так  называемом  эффекте  остаточного  намагничивания ты представление
имеешь.  Как тебе известно,  некоторые горные  породы  и  строительные
материалы,   содержащие   в   себе   магнетит  или  гематит,  обладают
любопытными свойствами:  при сильном нагревании  они  приобретают  под
воздействием  магнитного поля Земли слабую постоянную намагниченность.
При последующем остывании в них как бы "замерзает"  слепок  магнитного
поля   давних   исторических   эпох,   и   специальные  приборы  могут
восстановить его параметры...
     - Ты мне еще расскажи, как этот метод палеомагнетизма применяется
в археологии для установления возраста древних  гончарных  изделий,  -
перебил его я. - Не рассказывай мне того, что я и так прекрасно знаю.
     - А огонь?  - продолжал он.  - Помнишь,  ты как-то удачно сказал:
"Огонь  -  хранитель"?  Это в тот вечер,  когда рассказывал у костра о
гибели города.  И я подумал:  "В самом деле,  если бы не этот  древний
пожар,  застигший жителей так внезапно,  мы бы, возможно, так ничего и
не узнали бы о их давней жизни. Парадокс? Но именно огонь сохранил для
нас  ее  следы,  засыпав  спасительным  пеплом  нарядные хрупкие вазы,
резные статуэтки, обуглившийся, но не сгоревший деревянный совок".
     И тут  мысль заработала дальше.  Нельзя ли найти и другие способы
заглянуть в далекое прошлое?  Ведь что такое свет,  как не особый  вид
электромагнитных колебаний? Магнитных - улавливаешь?!
     - Постой,  постой!  Значит,  вам удалось найти способ  воскрешать
остаточную намагниченность, возникшую под воздействием света?
     - Вот именно!  И снова превращать ее в зрительные  образы,  -  ты
попал  в точку!  Давняя мечта писателей-фантастов.  Но только теперь у
нас появились  приборы  такой  сверхчувствительности.  Да  и  то,  как
видишь,   метод  еще,  конечно,  далек  от  совершенства.  Изображения
получаются нечеткими и расплывчатыми.  Только специалист может  в  них
как  следует разобраться.  Да и подходящие образцы приходится выбирать
один из тысячи.  Но главное сделано:  удалось разработать  аппаратуру,
способную  улавливать  столь  слабую намагниченность и переводить ее в
зрительные образы.
     - Значит, вы можете воскресить картины любой эпохи?
     - Конечно,  если только они отпечатались на подходящем  материале
именно  в тот момент,  когда он подвергался сильному нагреву.  Годятся
черепки из древних гончарных печей,  кирпичи из стен сгоревших  домов,
куски вулканической лавы из более отдаленных эпох,  когда еще человека
на Земле не было,  или, на худой конец, просто камни, опаленные ударом
молнии,  но,  конечно, далеко не каждый. К счастью, твои древние греки
обожали по любому поводу зажигать жертвенные огни.  Да и пожарищ у них
сохранилось немало.  Вот только ты,  кротоподобный Плюшкин, дрожал над
каждым черепком и кирпичиком. Теперь ты понимаешь, как мешал мне?
     - Но почему же ты сразу не сказал, для чего они тебе нужны? Зачем
понадобился весь этот  глупый  розыгрыш  с  космическим  пришельцем  и
записью, якобы сделанной на проволоке?
     И знаете, что он имел наглость мне ответить?
     - А  я  решил испытать прочность и стойкость твоих убеждений.  Ты
тогда очень хорошо и убедительно рассуждал о невероятности  прилета  к
нам  в прошлом гостей из космоса.  По существу,  правильно,  поскольку
никаких строгих доказательств таких визитов наука не имеет  и  поэтому
подобные  гипотезы  просто курам на смех.  Но я решил подвергнуть тебя
небольшому искушению.  И ты не устоял,  поддался на  удочку,  забыл  о
мудром  правиле:  "Иметь  взгляды  - значит смотреть в оба..." Шаткое,
брат,  у тебя мировоззрение,  и все оттого, что замкнулся, как крот, в
свою  археологию,  не  следишь  за успехами других наук.  Вот и веришь
всяким басням,  стоит только придать им  видимость  научности.  Описал
жрец какое-то "небесное знамение",  а ты уже распалился: "Очень похоже
на приземление космического корабля!.." Может,  ты так и в  реальность
гремящей колесницы Ильи-пророка поверишь?
     Стоило ему все-таки намять бока за такую каверзу!  Но я  был  уже
увлечен   перспективами,  которые  обещало  археологии  его  открытие.
Заглянуть в глубь веков и собственными глазами увидеть,  каким был мир
во  времена древних греков,  египетских фараонов,  заглянуть в пещеры,
где греются у костров наши первобытные предки,- кто из  археологов  не
мечтал об этом!  Может быть,  увидеть мир даже таким,  каким он был на
самой заре времен,  еще задолго до появления на Земле человека! Чем не
"машина времени"?
     - Но кто же тогда был этот Сын Неба? - воскликнул я, отрываясь от
своих мечтаний.
     Михаил пожал плечами.
     - Это  уж  придется  выяснять  тебе  с  помощью  твоего хваленого
дедуктивного метода.  Во всяком случае,  к небу он не  имеет  никакого
отношения.  Но все равно фигура весьма любопытная: создал оригинальный
язык, мечтал объединить греков с варварами, пытался построить какую-то
летательную   машину  вроде  орнитоптера.  Может,  он  был  гениальным
изобретателем и рядом с именами Пифагора,  Евклида,  Архимеда и Герона
следует  поставить  и  его  имя...  А мы даже не знаем точно,  как его
звали: не вписывать же его в историю техники под прозвищем "Сын Неба",
которое ему дали твои греки! Это было бы забавно.
     Да, Михаил прав: человек, прозванный Сыном Неба, был, несомненно,
большим ученым.  И борьба,  которую он вел с хитрым жрецом, была вовсе
не соперничеством за власть и почести.  Сквозь  даль  веков  мы  стали
свидетелями  еще  одной  драматической  схватки в великой давней битве
между светом и тьмой,  религиозными суевериями и наукой.  И как  жаль,
что мы так мало узнали об этом замечательном человеке!..
     - Слушай, - осенило меня. - А мы ведь можем его увидеть!
     - Его самого? Как?
     - Я же тебе говорил,  что раскопал  темницу,  в  которой  томился
Уранид и, видимо, погиб в ту ночь, когда город спалили напавшие скифы.
Мы нашли там два скелета, заваленных обломками обгоревшей кровли.
     - Все ясно! - закричал Михаил. - Где они, эти обгорелые кирпичи?

     И вот мы увидели...
     ...Тесное, сырое подземелье сумрачно освещено чадным факелом. Так
и  чувствуется,  что пламя его колеблется,  вздрагивает,  заставляя по
каменным стенам метаться тревожные тени.
     Человек, прикованный цепью к стене,  настороженно смотрит на тех,
кто вошел к нему в темницу с факелом.  Да, это обыкновенный человек, в
нем  нет  ничего  небесного:  он в грязных лохмотьях,  у него усталое,
изможденное лицо.  Глаза, глубоко запавшие под громадным лбом, кажутся
бездонными.  Лицо не греческое - вероятно, это уроженец Малой Азии или
даже Северного Кавказа.
     Но лучше рассматривать его некогда.  На миг заслонив свет факела,
который кто-то,  не видный нам, держит за его спиной, вперед выступает
жрец.  Он, видимо, что-то говорит пленнику. Если бы мы могли и слышать
сквозь даль веков!
     Уранид, не  отвечая,  смотрит  на  него с насмешкой и презрением.
Видно, как жрец занес над его головой руку с коротким мечом...
     И в тот же миг все исчезает во тьме под рухнувшей кровлей.
     - Ну и зверь этот жрец! Даже в такой момент решил во что бы то ни
стало уничтожить соперника наверняка.  Одно утешение - и сам погиб, не
успел удрать. - Михаил непривычно серьезен и даже мрачен.
     - А  Уранида  жалко,  - дрогнувшим голосом добавляет он,  опустив
голову. - Какой был гений! Леонардо!
     Мы долго   молчим,   потрясенные.  Ведь  на  наших  глазах  убили
человека, которого, в самом деле, без преувеличения можно было назвать
античным Леонардо да Винчи! И мы не могли помешать преступлению...
     Сколько было таких неведомых гениев у разных  народов  в  истории
человечества,  пришедших в мир преждевременно,  когда никто еще не мог
не только по достоинству оценить,  даже просто понять их идеи,  далеко
опережавшие  эпоху?  Их высмеивали,  травили,  объявляли сумасшедшими,
побивали камнями.  И даже теперь,  порой по счастливой случайности все
же   наталкиваясь   иногда   на   сделанные   ими  много  веков  назад
поразительные открытия,  мы чаще  всего  не  можем  поверить,  что  их
совершили   наши   гениальные   предки,   а  приписываем  каким-нибудь
мифическим гостям с других планет.  Обидно!  Ведь мы словно убиваем их
снова своим недоверием...
     Мы молчим,  но,  не  сговариваясь,  думаем   об   одном.   Может,
замечательное  открытие  Михаила  и его товарищей поможет нам выяснить
еще что-нибудь  о  гениальном  земном  Сыне  Неба?  Ради  этого  стоит
проверить  все  камни  и обломки древней посуды,  возможно сохранившие
картины давно отшумевшей,  но,  оказывается,  такой волнующей и поныне
жизни!  И  кто знает,  сколько еще удивительных открытий ожидает нас в
таинственной глубине веков?..

Популярность: 1, Last-modified: Tue, 31 Dec 2002 14:11:21 GmT