-------------------------------------------------------------
Издательство "Прогресс" 1977 г.
OCR и проверка: Рахматулин Н.А.
-------------------------------------------------------------
1. Радиус действия
2. "Ежедневное чудо -- не чудо..."
3. "На Земле безжалостно маленькой..."
4. Ксении
Просьба
"Я, как блиндаж партизанский..."
Баллада о красках
Стихи о хане Батые
Хочу
Монолог Царя зверей
У букиниста
Дон-Кихот
"Над головой созвездия мигают..."
Сказка о медных трубах
Сказка о добром джинне
"Ожидаю ночи, как расстрела..."
Памяти Михаила Светлова
Мелочь
"У киоска поет Отелло..."
Воюют надписи
Хиросима
Тишина
Гитара Гарсиа Лорки
24. Че
Песня о годах
"Кем они были в жизни..."
Джоконда
"Я уехал от весны..."
Чудо
Разница во времени
"-- Отдать тебе любовь?.."
"О поэтические дела!.."
"Как детство, ночь обнажена..."
"Горбуша в сентябре..."
Молитва инка, провожающего солнце
"Зловещи и просты..."
"Ты мне сказала..."
"Мир, состоящий из зла и счастья..."
Песенка солдата
Подкупленный
40. Поэма о разных точках зрения
Есть радиусы действия
у гнева и у дерзости.
Есть радиусы действия
у правды и у лжи.
Есть радиусы действия
у подлости и злобы --
глухие
затаенные,
сулящие беду...
Есть радиусы действия
единственного слова.
А я всю жизнь ищу его.
И, может быть,
найду.
Ежедневное чудо --
не чудо
Ежедневное горе --
не горе.
Настоящее горе
другое.
И о нем говорить не хочу я.
Ежедневные блестки --
как ветошь.
Ежедневная ноша
не давит.
В ежедневные слезы
не веришь
Не тревожит.
Надоедает.
Лжет язык
в ежедневном застолье.
Бесконечные вопли
писклявы.
Постоянные вздохи --
не вздохи
Ежедневные клятвы --
не клятвы.
Ежедневная ссора --
не ссора...
Но,
над спелой росой
нависая,
вдруг встает
ежедневное солнце.
Ошарашивая.
Потрясая.
Ежедневной земли
не убудет...
И шепчу я,
охрипнув от песен:
пусть любовь
ежедневною
будет.
Ежедневной, как хлеб.
Если есть он.
На Земле
безжалостно маленькой
жил да был
человек маленький.
У него была служба
маленькая.
И маленький очень
портфель.
Получал он зарплату
маленькую...
И однажды --
прекрасным утром --
постучалась к нему
в окошко
небольшая,
казалось,
война...
Автомат ему выдали маленький.
Сапоги ему выдали маленькие.
Каску
выдали
маленькую
и маленькую --
по размерам --
шинель.
...А когда он
упал --
некрасиво,
неправильно,
в атакующем крике
вывернув
рот,
то на всей земле
не хватило
мрамора,
чтобы вырубить парня
в полный
рост!
Вырастешь, Ксения,
строки эти
прочти...
Водосточные трубы
уже устали трубить!
Целый час ты живешь на земле.
Прими ее.
И прости,
что земля еще не такая,
какою ей надо быть...
На земле умирают и плачут.
По земле ручьи бегут
нараспев.
Задыхаются пальмы.
Чавкает тундровый мох...
Я хотел ее сделать
самой праздничной!
И не успел.
Я хотел ее сделать
самой улыбчивой!
И не смог.
Я над нею трясся.
Я ее так просил!
Я земле открывался.
Понял ее язык...
Ты прости
отца.
У него не хватило сил
накормить голодных,
оживить убитых,
обуть босых.
Мы -
всегда продолженье.
И я
не начал с нуля.
Мы -
всегда продолженье!
Распахнута настежь дверь.
Будет самой счастливой
твоя и моя
земля.
В это верит отец!
И ты --
непременно --
верь!..
Ты пока что не знаешь,
как пронзителен шар земной.
Что такое "светло" --
не знаешь.
Что такое "темно".
Что такое "весна".
(Хотя родилась ты
весной.)
Что такое "снег".
(Хотя снега полным-полно.)
Целый час
ты живешь на планете...
Привыкай дышать.
Продолжай сопеть.
Начинай басить
с номерком на руке.
Даже имя свое
еще не можешь ты
удержать
в малюсеньком,
почти невзаправдашном
кулачке.
И если кто-нибудь
повелевает
сном,
взбираясь
по нагроможденьям слов,
прошу его я
только об одном:
не надо присылать мне
вещих
снов!
Пускай они приходят
не ко мне,--
я
сновиденьям
верить не хочу...
Но жаль,
что перестал летать
во сне.
Ты
небо мне пришли.
А вдруг
взлечу!
А вдруг не побоюсь!
А вдруг смогу!..
Еще пришли,
зовя в небытие,
простую,
очень главную
строку.
Да так,
чтоб я не позабыл
ее...
Дожди идут.
На степь наводят лоск.
Бормочет море,
что закат
тяжел...
Не посылай мне снов,
в которых --
ложь.
Есть явь.
Есть жизнь,
где мы -- бывает --
лжем...
Не посылай мне снов,
в которых --
страх.
Есть явь.
Есть озабоченность штабов.
И есть Земля,
оглохшая от драк,
давно потрескавшаяся
от бомб...
Я не хочу
во сне пускаться в путь --
ведь я и так в пути,
пока живу...
Не надо, чтобы я
кого-нибудь
спасал во сне.
Пусть лучше --
наяву! ..
Спят реки.
Под корягой дремлет
сом.
Растут грибы
в молчании лесном...
И если кто-нибудь
повелевает
сном,--
пусть просто сон пришлет.
Спокойный
сон.
А. Киреевой
Я, как блиндаж партизанский,
травою
пророс.
Но, оглянувшись,
очень отчетливо вижу:
падают
мальчики,
запнувшись за мину,
как за порог,
наткнувшись на очередь,
будто на ленточку
финиша.
Падают мальчики,
руки раскинув просторно,
на чернозем,
от безделья и крови жирный,
Падают мальчики,
на мягких ладонях которых
такие прекрасные,
такие длинные
линии
жизни.
Был он рыжим,
как из рыжиков
рагу.
Рыжим,
словно апельсины
на снегу.
Мать шутила,
мать веселою была:
"Я от солнышка
сыночка родила..."
А другой был черным-черным
у нее.
Черным,
будто обгоревшее
смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила:
"Слишком ночь была
черна..."
В сорок первом,
в сорок памятном
году
прокричали репродукторы
беду.
Оба сына,
оба-двое,
соль Земли,
поклонились маме в пояс
и ушли...
Довелось в бою
почуять
молодым
рыжий бешеный огонь
и черный дым,
злую зелень
застоявшихся полей,
серый цвет
прифронтовых госпиталей.
Оба сына,
оба-двое,
два крыла,
воевали до Победы.
Мать
ждала.
Не гневила,
не кляла она судьбу.
Похоронка обошла ее избу.
Повезло ей,
привалило счастье вдруг.
Повезло одной
на три села вокруг.
Повезло ей,
повезло ей,
повезло! --
оба сына
воротилися
в село.
Оба сына,
оба-двое,
плоть и стать...
Золотистых орденов
не сосчитать.
Сыновья сидят рядком --
к плечу плечо.
Ноги целы,
руки целы --
что еще?
Пьют зеленое вино,
как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы --
смертельной белизны...
Видно, много
белой краски
у войны.
А. Ковалеву
А все-таки ошибся
старикан!
Не рассчитал всего
впервые в жизни.
Великий хан.
Победоносный
хан.
Такой мудрец и --
надо же! --
ошибся...
Текла,
ревя и радуясь,
орда.
Ее от крови
било и качало.
Разбросанно
горели города,
и не хватало стрел
в тугих
колчанах.
Белели трупы
недругов босых.
Распахивал огонь
любые двери.
Дразнил мороз.
Смешил
чужой язык.
И сабли
от работы
не ржавели.
И пахло дымом,
потом
и навозом...
Все,
что еще могло гореть,
спалив,
к тяжелым
пропылившимся повозкам
пришельцы гнали
пленников своих.
Они добычею в пути менялись.
И, сутолоку в лагерь принося,
всех ставили к колесам.
И смеялись:
"Смерть!" --
если ты
был
выше
колеса.
У воина рука не задрожит.
Великий хан
все обусловил четко...
Везло лишь детям.
Оставались
жить
славянские
мальчишки и девчонки.
Возвышенные,
как на образах.
Что происходит --
понимали слабо...
Но ненависть
в заплаканных глазах
уже тогда --
не детская --
пылала!
Они молчали.
Ветер утихал.
Звенел над головами
рыжий полдень...
А все-таки ошибся
мудрый
хан!
Ошибся хан
и ничего
не понял!..
Они еще построятся
в полки!
Уже грядет,
уже маячит
битва!..
Колеса были
слишком
высоки.
А дети подрастают
очень быстро.
А я --
печальный и веселый,--
то радуясь,
то возражая,
хочу найти слова --
весомей
отечественного урожая!
Прищурясь,
будто посторонний,
оттачивая свой характер,
хочу найти слова --
огромней,
чем млечные пути
галактик!
Откашливаясь и бледнея,
отказываюсь от навороченного.
Хочу найти слова --
нежнее,
чем темечко у новорожденного!
В катакомбах музея
пылятся пастушья свирель,
бивень мамонта,
зуб кашалота и
прочие цацки...
Человек!
Ты послушай Царя
терпеливых зверей.
И прости, что слова мои
будут звучать
не по-царски.
Я --
последний из львов.
Но пускай за меня говорят --
лань
в объятьях капкана,
ползучего смога
громадность.
И дельфинья семья,
за которой
неделю подряд
с вертолета охотился ты,
чтоб развеяться малость.
Пусть тебе повстречается голубь,
хлебнувший отрав,
муравейник сожженный,
разрытые норы барсучьи,
оглушенная семга,
дрожащий от страха
жираф,
и подстреленный лебедь,
и чайки -- по горло в мазуте.
Пусть они голосят,
вопрошая карающий век.
Пусть они стороною обходят
любую машину...
Ты --
бесспорно -- вершина природы,
мой брат, человек.
Только
где и когда ты встречал
без подножья вершину?
Ты командуешь миром.
Пророчишь.
Стоишь у руля.
Ты -- хозяин.
Мы спорить с тобой
не хотим и не можем.
Но без нас --
ты представь! --
разве будет землею
земля?
Но без нас --
ты пойми! --
разве море
останется морем?
Будут жить на бетонном безмолвье
одни слизняки.
Океан разольется
огромной протухшею лужей!
Я тебя не пугаю.
Но очень уж сети крепки.
И растет скорострельность
твоих замечательных
ружей.
Все твое на планете!
А нашего --
нет ничего.
Так устроена жизнь.
Мы уже лишь на чучела сгожи.
Зоопарки твои превосходны.
Да жаль одного:
мы в твоих зоопарках
давно на себя
не похожи...
Так устроена жизнь.
Мы поладить с тобой
не смогли.
Нашу поступь неслышную
тихие сумерки спрячут.
Мы уходим в историю
этой печальной земли.
Человечьи детеныши
вспомнят о нас.
И заплачут...
Мы --
пушистые глыбы тепла.
Мы --
живое зверье.
Может, правда, что день ото дня
мир
становится злее?..
Вот глядит на тебя
Поредевшее царство мое.
Не мигая глядит.
И почти ни о чем не жалея.
И совсем ничего не прося.
Ни за что не коря.
Видно, в хоботы, ласты и когти
судьба не дается...
Я
с седеющей гривы
срываю
корону Царя!
И реву от бессилья...
А что мне еще остается?
Парень волнуется:
-- Это безумье!
Ты поступаешь
бесстыдно
и нагло!
Если бы это была
инкунабула,
я бы, конечно,
не спорил о сумме...
Все это
издано-переиздано.
Переработано.
Перетасовано...
Что же
в твоем переплете
особого?
Вечные прописи...
Старые
истины...
А букинист
очки поправляет.
И,
покачав головою седою,
вечную истину
гладит
ладонью.
Цену
с улыбкою
набавляет.
Знаю, что пример --
ветх
с головы и до
пят.
Знаю, что не тот
век,--
рыцари
в земле спят.
Спят,
не увидев благ,
спят,
не усмирив боль.
А у мельниц --
гос-
план.
(Некогда
вступать в бой.)
Сдан в утиль
ржавье-мечь,
треснуло копье
вдоль.
Росинант
узнал смерть...
Дон-Кихот!
Дон-дон!..
Шелест
заводских шин
мифы заглушил вмиг.
Надобно
менять
жизнь!
Надобно
понять
мир!
Солнце
нас не зря жгло,
но опять рассвет
сер.
Если на земле
зло,
рыцари
нужны всем!
Колокол
набрал ход,
медно зазвенел дом:
Дон-Кихот!
Дон-Кихот!
Дон!
Дон!
Дон!
Дон!
Над головой
созвездия
мигают.
И руки сами
тянутся
к огню...
Как страшно мне,
что люди
привыкают,
открыв глаза,
не удивляться
дню.
Существовать.
Не убегать за сказкой.
И уходить,
как в монастырь,
в стихи.
Ловить Жар-птицу
для жаркого
с кашей.
А Золотую рыбку -
для ухи.
"И довелось испытать ему огонь,
воду и медные трубы..."
Из старой книги
Жил богатырь на свете.
Претендовал на корону.
Не было у гражданина
ни слабостей, ни гордынь.
Съедал на обед барана.
На ужин съедал корову.
Был богатырь
что надо! --
сказочный был
богатырь...
Он либо сражался,
либо
думал: с кем бы сразиться?!
И никакая сила
не могла его удержать...
Князю
приходится княжить.
Прачке --
с бельем возиться.
Богатырю
приходится
подвиги совершать...
Однажды он въехал в море.
Па добром коне.
С разгона.
И там пропадал,
рассказывают,
почти до восьми утра.
А утром князю в подарок
привез он
Царя Морского!
Люди кричали:
"Браво-о-о!.."
Люди кричали:
"Ура-а-а!.."
А богатырь отправился
в Царство Зловонной Гари,--
жажду геройства новым
подвигом утолил.
Огненного Страшилу
голыми взял руками!
(Только усы да брови
чуточку опалил...)
Княжеские глашатаи
на площадях
хрипели!
Был потрясающий праздник!
(Я знаю, что говорю.)
Звонкие трубы
пели,
чистые трубы
пели,
медные трубы пели
славу
богатырю!!
Слушал он эти трубы
в очень достойной позе.
Слушал он их,
внимая
каждой отдельной трубе.
Слушал их днем и ночью.
Вдумчиво слушал.
А после --
разволновался.
И помер.
От уваженья к себе...
Жил богатырь на свете.
Явно -- не самый слабый.
Был богатырь, и -- нету.
Жалко
богатыря...
Страшное испытанье:
медные трубы славы!
Соображали предки.
Слов не бросали зря.
Олегу Рудневу
Джинн был добрым.
Из бутылки вылез,
а бутылку
подарил
мальцу...
Стражники царевы подивились:
мимо них
шагнула тень
к дворцу.
Царь,
румяный, как шашлык по-карски,
глянул на волшебника хитро:
-- Ты откуда взялся?..
-- Я?
Из сказки...
-- А сюда зачем?
-- Творить
добро...
-- Значит, будешь требовать
в награду
золотишко,
бархату аршин?
Может,
дочку царскую?..
-- Не надо.
Ничего не надо
Я же --
джинн...
Царь перекрестился на икону,
скипетром покачивая в такт,
и сказал сурово:
-- Нет закону,
чтоб добро творили просто так!..
Засмеялся джинн.
Подался в город.
И --
покрытый копотью лучин --
он сначала
уничтожил
голод,
грамоте мальчишек научил,
лес дремучий
вырубил без страха,
запросто остановил
чуму...
Люди относились к джинну
странно
и не очень верили ему.
Их одно лишь
интересовало:
-- Все-таки скажи,
открой секрет...
Сам-то ты
неужто без навара?!
-- Я же джинн!..
-- Ну-у, это не ответ!
Не бывает так...
Добро приносишь...
Бедным помогаешь задарма...
Ничего себе взамен
не просишь...
Понимаешь? --
Дураков нема...
Джинн
засеял рожью
поле брани.
(Люди ночью
эту рожь сожгли.)
Рассыпал он истины.
(Не брали.)
Планетарий выстроил!
(Не шли.)
Джина избегали.
Джина гнали.
(Дважды
чудом спасся от толпы!)
Дружным хором
джинна
проклинали
пасторы,
раввины
и попы!
Хаяли в костелах
и в мечетях,
тысячами
шли на одного!..
Джинн бы умер
в тягостных мученьях,
если б не бессмертие его.
И, устав от мыслей раздраженных,
плюнул джинн
на непонятный мир...
И решил он
разводить крыжовник:
ягоду,
в которой -- витамин.
Для себя!..
Над хутором заброшенным,
над последней страстью чудака
плыли --
не плохие, не хорошие --
средние
века.
Ожидаю ночи, как расстрела.
Я приговорен.
Глаза
пусты.
Надеваю
тихо и смиренно
душную повязку
темноты.
И еще не верю
в эти строки.
И уже других не признаю.
Я на полпути,
на полдороге
к сонному тому
небытию.
Близится,
подходит,
наступает,
стрелкою секундною
звеня.
Включена моя
вторая память.
Вот он я.
И вроде
нет меня.
А вокруг
молчание немое,
смесь
из воскресений и суббот.
И плывут
по медленному морю
жалкие соломинки
забот.
Я за них хватаюсь обалдело.
Я тону
в горячечном бреду...
Ожидаю ночи,
как расстрела.
Утро,
как помилованья,
жду.
Какие памятники
ставятся волшебникам?
Из мрамора?
Из бронзы?
Из стекла?..
Довольствуемся
слабым утешением,
что нас позвали
важные дела.
Так повелось,
что вечера
задымлены,
и опровергнуть
ничего нельзя...
При жизни --
рядовые собутыльники.
А после смерти --
лучшие друзья...
Однажды в полдень
сказку встретить можно.
Не проходи
и запросто присядь.
А сказка
курит,
пьет коньяк с лимоном
и спрашивает:
"Как живешь,
босяк?"...
И вот уже
сначала жизнь задумана!
Построен за ночь
город
на песке...
Сидит на стуле
добрая
сутулая
романтика
в усталом пиджачке.
Она и не кончалась --
время
не было.
Она не отдыхала --
век
не тот.
Она, прервав остроты,
нежно-нежно
на солнце
руку тонкую кладет.
Молчит --
а пальцы слушаются слабо.
И непривычно тихо
за столом...
Струится и подрагивает
слава,
как воздух
над пылающим костром.
Осень выдалась
шикарная.
Захмелевший от ходьбы,
в незнакомый лес шагаю я
по стихи,
как по грибы.
Я дышу
настырным воздухом.
Две строки уже нашел.
И собака
машет хвостиком,
как заправский дирижер.
У киоска
поет
Отелло
над изящным трупом
жены...
Все
транзисторные антенны,
будто шпаги,
обнажены!
Из нахохлившихся домишек,
из садов,
из любой квартиры,
из карманов
и из подмышек
лезут
песни,
льются
мотивы!
То в цветном
восточном обличье,
то мерцающие,
как свеча,
то приказывая,
то мурлыча,
то покрикивая,
то шепча.
Оголтелые,
злые,
зыбкие...
Слышишь:
снова на весь квартал
с бабьей грустью
Людмилы Зыкиной
соревнуется
Ив Монтан...
Сквозь него
проступает
ария.
А за этой арией
следом
гром
Ансамбля Советской Армии
кроет с жаром
по диксилендам!..
Треск морзяночного гороха
в перерывах --
вместо отдушины..
Так планета
многоголоса,
будто этих планет --
полдюжины!
Усмехаются люди
муторно.
Спят с транзисторами под головой...
И своя
у каждого
музыка.
Свои песенки.
Выбор свой.
А здесь
вовсю воюют надписи!
Разборчивые.
Ключевые.
Категоричные до наглости.
Короткие,
как очевидность...
С плаката,
сытого,
лощеного,
нахмуренная личность
глянула.
В нее листовка,
как пощечина
(аж брызги разлетелись!),
вляпана!..
А эту надпись
нынче ночью
сдирали, будто кожу --
заживо!
Сдирали так,
что даже ноготь
остался --
в штукатурку
всаженный!
А этот лозунг взяли подкупом,
и он
сползает со стены...
Война идет!
Я пахну
порохом
неслышной
буквенной войны.
Город прославился так:
Вышел
военный чудак,
старец
с лицом молодым.
"Парни,--
сказал он,--
летим!
Мальчики,
время пришло,
Дьявольски нам повезло!.."
В семь сорок девять утра
все было так, как вчера.
"Точка...--
вздохнул офицер,--
чистенько
вышли
на цель... "
В восемь двенадцать утра
сказано было:
"Пора!.. "
В восемь пятнадцать,
над миром взлетев,
взвыл торжествующе
дымный клубок!
Солнце зажмурилось,
похолодев.
Вздрогнули оба:
и "боинг",
и бог!..
Штурман воскликнул:
"Ой, как красиво!.."
В эту секунду
в расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Люди узнали,
что на Земле
есть Хиросима.
И нет Хиросимы.
В траве -- тишина,
в камыше -- тишина,
в лесу -- тишина.
Так тихо,
что стыдно глаза распахнуть
и на землю
ступить.
Так тихо, что страшно.
Так тихо, что ноет спина.
Так тихо,
что слово любое сказать --
все равно что убить...
Визжащий,
орущий,
разболтанный мир
заболел тишиной.
Лежит он --
спеленат крест-накрест
ее покрывалом тугим.
Так тихо,
как будто все птицы
покинули землю.
Одна за одной.
Как будто все люди оставили землю.
Один за другим.
Как будто земля превратилась
в беззвучный
музей
тишины.
Так тихо,
что музыку надо,
как чье-то лицо,
вспоминать,
Так тихо,
что даже тишайшие мысли
далеко
слышны...
Так тихо,
что хочется заново
жизнь
начинать.
Так тихо.
А одна струна --
тетива,
зазвеневшая из темноты.
Вместо стрел в колчане --
слова.
А когда захочу --
цветы.
А вторая струна --
река.
Я дотрагиваюсь до нее.
Я дотрагиваюсь слегка.
И смеется
детство мое.
Есть и третья струна --
змея.
Не отдергивайте руки:
это просто придумал я --
пусть
боятся мои враги.
А четвертая в небе живет.
А четвертая схожа с зарей.
Это -- радуга,
что плывет
над моею бедной землей.
Вместо пятой струны --
лоза.
Поскорее друзей зови!
Начинать без вина нельзя
ни мелодии,
ни любви.
А была и еще одна
очень трепетная струна.
Но ее --
такие дела --
злая пуля
оборвала.
Мотор перегретый
натужно гудел.
Хозяйка, встречая,
кивала...
И в каждой квартире
с портрета
глядел
спокойный
Эрнесто Гевара...
Желанья,
исполнитесь!
Время,
вернись!
Увидеться нам
не мешало б...
Вы
очень похожи,
товарищ министр,
на наших
больших
комиссаров.
Им совесть
велела.
Их горе
зажгло.
Они голодали
и стыли.
Но шли
с Революцией
так же светло,
как реки
идут
на пустыню.
Была Революция
личной,
живой,
кровавой
и все же --
целебной.
Они
называли ее
мировой!
Что значило --
великолепной...
Товарищ Гевара,
песчаник намок
под грузным
расстрелянным
телом...
-- Я сделал,
что мог.
Если б
каждый,
что мог,
однажды решился
и сделал...
-- Но жизнь
не меняется!
Снова заря
восходит,
как будто впервые.
А что, если
вправду
погибли вы
зря?
-- Пускай
разберутся
живые...
-- Но вам
понесут
славословий
венки,
посмертно
пристроятся рядом.
И подвигом
клясться начнут
леваки!..
-- Вы верьте
делам,
а не клятвам...
-- А что передать
огорченным бойцам,
суровым и честным,
как Анды?
-- Скажите:
по улицам
и по сердцам
проходят сейчас
баррикады...
А что, если вдруг
автомат на плече
станет
монетой разменной?..
Нахмурился Че.
Улыбнулся Че.
Наивный Че.
Бессмертный.
Пусть голова моя седа,--
зимы мне нечего пугаться.
Не только груз --
мои года.
Мои года --
мое богатство.
Я часто время торопил,
привык во все дела впрягаться.
Пускай я денег не скопил.
Мои года --
мое богатство.
Шепчу "спасибо" я годам
и пью их горькое лекарство.
И никому их не отдам!
Мои года --
мое богатство.
А если скажут мне века:
"Твоя звезда -- увы -- погасла..." --
подымет
детская рука
мои года --
мое богатство.
С. Красаускасу
Кем они были в жизни --
величественные Венеры?
Надменные Афродиты --
кем в жизни
были они?..
Раскачиваясь,
размахиваясь,
колокола
звенели.
Над городскими воротами
бессонно горели огни.
Натурщицы приходили
в нетопленные каморки.
Натурщицы приходили --
застенчивы и чисты.
И превращалась одежда
в холодный
ничей комочек.
И в комнате
становилось теплее
от наготы...
Колокола звенели:
"Все в этом мире
тленно!.."
Требовали:
"Не кощунствуй!...
Одумайся!..
Отрекись!.."
Но целую армию
красок
художник
гнал
в наступленье!
И по холсту,
как по бубну, грозно стучала
кисть.
Удар!
И рыхлый монашек
оглядывается в смятенье.
Удар!
И врывается паника
в святейшее торжество.
Стекла дрожат в соборе...
Удар!
И это смертельно
для господина бога
и родственников его...
Колокола звенели.
Сухо
мороз
пощелкивал.
На башне,
вздыбленной в небо,
стражник седой
дрожал...
И хохотал
художник!
И раздавал пощечины
ханжам,
живущим напротив,
и всем грядущим ханжам!
Среди откровенного холода
краски
цвели на грунте.
Дул
торжественный ветер
в окна,
как в паруса.
На темном холсте,
как на дереве,
зрели
теплые груди.
Мягко светились
бедра.
Посмеивались
глаза.
И раздвигалась комната.
И исчезали
подрамники.
Величественная Афродита
в небрежной позе
плыла!..
А натурщицам
было холодно.
Натурщицы
тихо вздрагивали.
Натурщицы были
живыми.
И очень хотели
тепла.
Они одевались медленно.
Шли к дверям.
И упорно
в тоненькие накидки
не попадали плечом
И долго
молились
в церкви.
И очень боялись
бога...
А были
уже бессмертными.
И бог здесь был
ни при чем.
Как много
эта женщина
знает
про меня!..
Я чувствую:
скрежещуще
закрылась
западня!..
У ветра
вкус ирисочный.
Река черна,
как морс.
Садится иней
призрачный
на мой бесстыдный
мозг.
Где --
неживые заросли
непроходимых трав.
Где глухо
и безжалостно
ворочается
страх.
Где за полночь
радения
щемящи,
как вокзал.
Где вдруг хлестнут видения,
как бритвой
по глазам!
Все это ей
прошепчено.
Расхвастано,
звеня...
Как много
эта женщина
знает
про меня!..
Сады от вьюг
воспрянули,
беснуются
коты...
И мы опять
расправили
павлинии
хвосты.
То свадьбой,
то поминками
врезаются
года...
А мы о ней --
с подмигами.
Красавица,
айда!
Айда! --
в тугую патоку.
Аида! --
на сквозняки.
Скорей! --
уже распахнуты
ночные
кабаки!
Все это
наша вотчина,
пока не сгинул
век!..
Она
неразговорчива.
Она глядит
поверх.
Беспомощно.
Торжественно.
Трава судьбы
горчит...
Как много
эта женщина
знает.
И молчит.
Я уехал
от весны,
от весенней кутерьмы,
от сосулечной
апрельской
очень мокрой
бахромы.
Я уехал от ручьев,
от мальчишеских боев,
от нахохлившихся почек
и нахальных воробьев,
от стрекота сорочьего,
от нервного брожения,
от головокружения,
и прочего,
и прочего.
Отправляясь в дальний путь
на другой конец страны,
думал:
"Ладно!
Как-нибудь
проживем и без весны...
Мне-то в общем
все равно --
есть она
иль нет ее.
Самочувствие мое
будет неизменным..."
Но...
за семь тысяч верст,
в Тикси,
прямо среди бела дня
догнала
весна
меня
и сказала:
"Грязь меси!"
Догнала, растеребя,
в будни ворвалась
и в сны.
Я уехал
от весны...
Я
уехал
от тебя.
Я уехал в первый раз
от твоих огромных глаз,
от твоих горячих рук,
от звонков твоих подруг,
от твоих горючих слез
самолет меня
унес.
Думал:
"Ладно!
Не впервой!
Покажу
характер свой.
Хоть на время
убегу...
Я ведь сильный,
я
смогу!.."
Я не мерил высоты.
Чуть видна земля была...
Но увидел вдруг:
вошла
в самолет летящий
ты!
В ботах,
в стареньком пальто...
И сказала:
"Знаешь что?
Можешь не убегать!
Все равно у тебя из этого
ничего не получится..."
Так полыхнуло --
сплеча,
сполна --
над ледяным прудом!..
(Два человека --
он и она --
были виновны в том...)
В доме напротив полночный лифт
взвился до чердака.
Свет был таким,
что мельчайший шрифт
читался наверняка...
Так полыхнуло, так занялось --
весной ли, огнем --
не понять!
И о потомстве подумал лось,
а заяц решил
линять.
Землю пробили усики трав
и посверлили лучи.
Тотчас,
об этом чуде узнав,
заспешили
с юга
грачи.
На лентах сейсмографов
стала видна
нервная полоса...
(Два человека --
он и она --
глядели
друг другу в глаза...)
Реки набухли.
Народ бежал
и жмурился от тепла.
Кто-то кричал:
"Пожар!..
Пожар!!. "
А это
любовь была.
Звезды высыпали вдруг
необузданной толпой.
Между летом и зимой
запылала осень
трепетно.
Между стуком двух сердец,
между мною и тобой
есть --
помимо расстояний --
просто разница во времени.
Я обыкновенно жил.
Я с любовью не играл.
Я писал тебе стихи,
ничего взамен
не требуя.
И сейчас пошлю домой
восемнадцать телеграмм.
Ты получишь их не сразу.
Это --
разница во времени.
Я на улицу бегу.
Я вздыхаю тяжело.
Но, и самого себя
переполнив завереньями,
как мне закричать
"люблю"?
Вдруг
твое "люблю"
прошло?
Потому что существует
эта разница во времени.
Солнце встало на пути.
Ветры встали на пути.
Напугать меня хотят
высотою
горы-вредины.
Не смотри на телефон.
И немного подожди.
Я приду,
перешагнув
через разницу во времени.
- Отдать тебе любовь?
- Отдай!
- Она в грязи...
- Отдай в грязи!..
- Я погадать хочу...
- Гадай.
- Еще хочу спросить...
- Спроси.
- Допустим, постучусь...
- Впущу.
- Допустим, позову...
- Пойду.
- А если там беда?
- В беду.
- А если обману?
- Прощу.
- "Спой!" - прикажу тебе..
- Спою.
- Запри для друга дверь...
- Запру.
- Скажу тебе: убей!..
- Убью.
- Скажу тебе: умри!..
- Умру!
- А если захлебнусь?
- Спасу.
- А если будет боль?
- Стерплю.
- А если вдруг - стена?
- Снесу.
- А если - узел?
- Разрублю!
- А если сто узлов?
- И сто.
- Любовь тебе отдать?
- Любовь.
- Не будет этого!
- За что?!
- За то, что
не люблю
рабов.
О поэтические дела!
Ни между строчек.
Ни напрямик...
Бумага стерпит.
Она -- бела.
Читатель
тоже вполне привык.
И можно --
воду сквозь решето.
И можно киснуть
в своем углу.
Писать про это.
Молчать про то.
Играть
в рифмованную игру.
А можно сделать наоборот:
так куролесить
и так дурить,
что даже критик
откроет рот
и позабудет
его закрыть.
Иным такая должность
дана...
Но как мне честным быть
до конца?
Войти без стука
в ваши дома.
Войти без штучек
в ваши сердца.
Как детство,
ночь обнажена.
Земля становится просторнее...
Моя щека обожжена
пронзительным:
"Скажи мне что-нибудь!.."
"Скажи мне что-нибудь!
Скажи!
Скорей!
Пусть будут звезды --
до неба.
Заполони.
Опустоши.
И все-таки
скажи мне что-нибудь!..
Плати
за то, что целовал,
словами --
вечными, как прошлое...
Зачем
учился ты словам?
Скажи мне
что-нибудь хорошее...
За то, что ты не опроверг
все мужество мое
нарочное.
За бабий век,
недлинный век, --
скажи мне
что-нибудь хорошее..."
Святая
и неосторожная,
чего ты просишь?
Правды?
Лжи?..
Но шепчет женщина:
"Скажи!
Скажи мне
что-нибудь хорошее..."
Горбуша
в сентябре
идет метать икру...
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она,
забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней дробиночки икры..
Горбуша прет шурша,
как из мешка -- горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля,
как брага на пиру,
горбуша
в сентябре
идет метать икру!..
Белесый водопад
вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе --
торпедины горбуш.
И дальше --
по камням.
На брюхе --
через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора,
настал ее черед...
Здесь --
даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть,
чем ниткою -- в иглу...
Горбуша
в сентябре
идет метать икру!
Потом она лежит --
дождинкой на стекле...
Я буду кочевать
по голубой земле.
Валяться на траве,
пить
бесноватый квас.
Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями
ощутив
последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду.
Колени в кровь
сотру...
Горбуша
в сентябре
идет метать икру.
МОЛИТВА ИНКА, ПРОВОЖАЮЩЕГО СОЛНЦЕ
Я понимаю прекрасно,
что день
тебя
утомил...
Как мало
у ночи
красок!
Видишь:
чернеет мир!
Подули
черные ветры.
Зреет в траве
роса.
Сухие
черные ветки
целятся
мне в глаза
Спеют
черные бунты
в самом забитом
рабе.
Черное
тело
пумы
скользит
по черной тропе...
Пожалуйста, возвращайся!..
Звезды
мигают нервно,
и каждая --
как укор.
На фоне
черного неба --
черные
гребни гор.
Черные птицы
откаркались.
Земля --
черна и пуста.
В бездонной реке,
накапливаясь,
ворочается
чернота.
Вода,
как чума,
бессовестна.
Она
накрыла меня...
Ночь,
наверное,
создана
для ожидания
дня...
Пожалуйста, возвращайся!..
Молчанье
живет для криков.
Для бури
создан покой.
Змея
рождена для крыльев.
Для холодов --
огонь...
Тяжесть
ночного
ига
люди по сну
волокут.
По черным морщинам
инка
бесцветные слезы
текут.
Не зря умирают
ночью,
мучаясь
и хрипя...
Я полон
завтрашней новью!
Я очень верю
в тебя!..
Пожалуйста, возвращайся!
Зловещи и просты
ожоги
на судьбе.
В ком
был уверен
ты?
-- В себе...
Гармошка
и хорал.
Преступник
и судья.
Кого ты
презирал?..
-- Себя...
И плакал,
и дурил,
от курева
хрипя.
Кого
благодарил?
-- Себя...
В крутящемся
дыму
на узенькой
тропе
не доверял
кому?
-- Себе...
Горящему --
гореть
Работа --
как запой.
Кем
хочешь
умереть?
-- Собой!
Ты мне сказала:
"Ночью
Тебя я видала
с другой!
Снилось:
на тонкой ноте
в печке гудел огонь.
Снилось, что пахло гарью.
Снилось, метель мела,
Снилось, что та --
другая --
тебя у метро ждала.
И это было
началом
и приближеньем конца...
Я где-то ее встречала --
жаль,
не помню лица.
Я даже тебя
не помню,
Помню,
что это --
ты...
Медленно
и небольно
падал снег с высоты.
Сугробы росли неизбежно
возле холодной скамьи.
Мне снилась твоя усмешка.
Снились
слезы мои...
Другая
сидела рядом.
Были щеки бледны...
Если все это --
неправда,
Зачем тогда
снятся сны?!
Зачем мне --
скажи на милость --
знать запах
ее волос?.."
А мне ничего не снилось.
Мне просто
не спалось...
Мир,
состоящий из зла
и счастья,
из родильных домов
и кладбищ...
Ему я
каждое утро кланяюсь,
вчерашнюю грязь
с ботинок
счищая.
То -- как задачник
для третьего класса,
то -- как чертеж
грядущих домин,
терпкий
невежливый,
громогласный, --
он навсегда мне знаком --
этот мир!
В нем
на окраинных улочках пусто.
В очередях --
разговоры нелегкие.
В нем у лотков
выбирают арбузы,
их, как детей,
ладонью
пошлепывая!
Мир мне привычен,
как слово
"здравствуйте".
И ожидаем,
как новоселье...
Я выхожу
и себя разбрасываю,
раскидываю,
рассеиваю!
Весь выворачиваюсь,
как карманы,
чтоб завтра
сначала все
повторить...
Мира мне
так бесконечно мало,
что лучше об этом
не говорить!
(Из кинофильма "Неуловимые мстители")
Как-то шел сатана,
сатана скучал.
Он к солдатке одной постучал.
Говорит:
"Я тебе слова не скажу..."
Говорит:
"Просто так посижу..."
А солдатка жила много лет одна...
Отдохнул у нее сатана.
Через год на печи ложками звенят,
может -- пять,
может -- семь
сатанят.
Полсела сатанят
скоро набралось.
У меня, между тем,
есть вопрос:
виновата ли в чем
мужняя жена? --
В ней с рожденья сидит
сатана!.
К дорогуше своей
я б пришел давно,
да стоит на пути
черт Махно.
И пока я хожу-езжу
на войне,
ты, Маруся,
не верь
сатане!
Я действительно подкуплен.
Я подкуплен.
Без остатка.
И во сне.
И наяву.
Уверяют советологи:
"Погублен..."
Улыбаются товарищи:
"Живу!.."
Я подкуплен
ноздреватым льдом
кронштадтским.
И акцентом
коменданта-латыша.
Я подкуплен
военкомами
гражданской
и свинцовою водою
Сиваша...
Я еще подкуплен снегом
белым-белым,
Иртышом
и предвоенной тишиной.
Я подкуплен кровью
павших
в сорок первом
Каждой каплей.
До единой.
До одной...
А еще подкуплен я костром.
Случайным,
как в шальной игре
десятка
при тузе.
Буйством красок Бухары.
Бакинским чаем.
И спокойными парнями с ЧТЗ...
Подкупала
вертолетная кабина,
ночь
и кубрика
качающийся
пол!..
Как-то женщина пришла.
И подкупила.
Подкупила -- чем? -- не знаю до сих пор.
Но тогда-то жизнь
я стал считать
по веснам.
Не синицу жду отныне,
а скворца...
Подкупила дочь
характером стервозным --
вот уж точно,
что ни в мать
и ни в отца...
Подкупил Расул
насечкой на кинжале.
Клокотанием --
ангарская струя.
Я подкуплен
и Палангой
и Кижами.
Всем, что знаю
и чего не знаю
я...
Я подкуплен
зарождающимся словом,
не размененным пока
на пустяки.
Я подкуплен
Маяковским и Светловым,
и землей,
в которой сбудутся
стихи!..
И не все еще костры
отполыхали.
И судьба еще угадана
не вся...
Я подкуплен.
Я подкуплен
с потрохами.
И поэтому купить меня
нельзя.
ПОЭМА О РАЗНЫХ ТОЧКАХ ЗРЕНИЯ
Я по улице иду --
удручен.
В магазинах
нет вопроса:
"Почем?"
На вокзалах нет вопроса:
"Куда
по планете
разбрелись поезда?.."
Этот сон
приснился в пятницу мне
(может, он --
к деньгам,
а может --
к войне).
Я попал на заседание вдруг
Академии
Серьезных
Наук...
Академики --
дотошный народ
(сорок лысин,
восемнадцать бород) --
при параде,
при больших орденах
обсуждают
вопросительный знак.
Рассуждают
о загадках
его...
Говорят, что он немножко
того...
Не умеет
эпохально звенеть...
Заставляет временами
краснеть...
Не зовет,
не помогает
в борьбе...
"Задается" --
значит, мнит о себе...
Если даже и ведет
иногда,
то заводит
неизвестно куда...
Решено:
недопустим компромисс!
Решено, что этот знак --
пессимист.
И записано,
что он
отменен,
так как
"нет уже потребности
в нем"...
"Восклицательным знакам --
почет!!"
(Вопросительные --
взять на учет.
Разрешить для них
журчание
вслух
при наличии
особых
заслуг...)
Телефон "09"
вправе
молчать.
(Если нет вопросов
что отвечать?)
Нет вопросов,
и не слышно
гудка...
"Мосгорсправка"
растерялась слегка.
Но потом
она опомнилась и
заклеймила
заблужденья свои...
Только сложности
возникли
опять:
"Как
с вопросами детей
поступать?.."
Просит ректор МГУ
разъяснить:
"Что с экзаменами?
Чем
заменить?."
Все супруги
соблюдают престиж.
Ведь не спросишь:
"Почему ты
грустишь?.."
И не скажешь:
"Ты сегодня бледна...
Что с тобою?
Может,
помощь нужна?.."
Нет возможности
задачник добыть...
Не вздыхает Гамлет:
"Быть
или не быть?.."
Нет задумавшихся.
Быт упрощен.
В магазинах нет вопроса:
"Почем?"
На вокзалах нет вопроса:
"Куда:
непонятные
ушли
поезда?.."
Нет кроссвордов.
КВН
не бурлит.
И не спрашивает врач:
"Что болит?.."
Лишь в кошмарных
появляется
снах
отмененный
вопросительный знак.
...А природе
не впервой
отставать.
А природе на запреты
плевать!
Вопросительно
глядит
сова.
Вопросительно
шуршит
трава.
Вопросительна пчела
в цветах.
Вопросительны краны
в портах.
Вопросительно закручен
ус,
Вопросительно свернулся
уж...
Если даже у змеи
вопрос,
что же делать тем, кто
в полный
рост?!
2. Несколько слов от автора
Ну ладно --
мы рождаемся.
Переживаем.
Старимся.
Увидимся --
расстанемся...
Зачем?
Грядущие
и прошлые.
Громадины.
Горошины.
Плохие
и хорошие.
Зачем?
Для дела
и для понта.
Запои
и работа.
Крестины
и аборты.
Зачем?
В дакронах и сатинах.
В рабах
и господинах.
В театрах
и сортирах.
Зачем?
Приказы
и баллады.
Дебилы
и таланты.
Пигмеи
и Атланты.
Зачем?
Подонки
и матроны.
На ринге
и на троне.
На вахте
и на стреме.
Зачем?
Над щами.
Над миногами.
С авоськами.
С моноклями.
Счастливые.
Минорные.
Зачем?
Трибунные гориллы,
базары
и корриды,
горланите?
Горите?
Зачем?
Случайно
иль нарочно?
Для дяди?
Для народа?
Для продолженья рода?
Зачем?
Скорбел летописец:
"Славяне,
запутавшись намертво
в ссорах и дрязгах,
пришли
до варягов...
Сказали:
-- Земля наша
сильно лесами обширна,
ручьями обильна,
и только обидно,
что нет в ней порядка,
и люди устали бессмысленно мучиться,
жить
не по правде.
Придите
и правьте!.."
Я тихо краснею
за это решение собственных предков --
суровых и бренных.
Не знаю,
чего они этим добились
и что потеряли,
но я повторяю:
-- Земля наша
сильно лесами обширна,
лугами удачна,
ручьями обильна,
и только обидно,
что нет на земле
(как бы это сказать,
чтоб звучало толково?)
чего-то
такого...
То сеем не там.
И не то.
И не так, чтобы --
к сроку
Морока!
То вдруг
наводненье стрясется,
набухнет,
нагрянет внезапно,
то -- засуха!
Мы вроде и эдак,
и так,
и обратно,
и снова,
да только --
без особого толку.
Как будто мы
чем-то обидели землю
и жить ей от этого
тошно --
и точка!..
Эгей,
супермены!
Советчики!
Форды!
Проныры!
Варяги!
Валяйте!!
А ну, налетай,
джентльмены удачи!
Любители
легкой наживы!
Спешите!
Откройте, что сами мы,
в общем,
старались напрасно
(быдло,
низшая раса).
И сделайте,
чтоб от жратвы
прогибались
прилавки
в сверканье и лаке!..
Чтоб даже в райцентрах
любых
ни на миг не потухла
ночная
житуха!..
А мы вам за это
подарим
цветастых матрешек,
протяжную песню про Волгу
и водку.
Икрою покормим,
станцуем вприсядочку,
склоним главу.
Варяги,
ау-у-у!
Придите и правьте.
Мы очень понятливы.
Необычайно проворны...
...До-
воль-
но!!
К чертям!
Супермены,
советчики,
херсты,
рвачи
и так далее--
видали!
Шеренги
заезжих высочеств,
проезжих величеств, --
валитесь!
... Земля наша
сильно людьми знаменита,
в которых --
надежда.
В которых --
спасенье...
Люби
эту землю.
4. Разговор со случайным знакомым
-- Смотри, как дышит эта ночь.
Звезда, уставшая светлеть,
упала,
обожгла плечо...
-- Чо?
-- Смотри, как вкрадчивый туман
прижался
к молодой воде...
-- Где?
-- Он полночью поклялся ей,
он взял в свидетели
луну!..
-- Ну?!
-- Они сейчас уйдут в песок,
туда,
где не видать ни зги...
-- Гы!..
-- И ощутив побег реки,
в беспамятстве забьется ерш!..
-- Врешь!..
-- Да нет, я говорю тебе,
что столько тайн хранит земля,
березы, ивы и ольха...
-- Ха!..
-- А сколько музыки в степях,
в предутреннем дрожанье рос...
-- Брось!
-- Да погоди!.
Почувствуй ночь,
крадущийся полет совы,
сопенье
медленных лосих...
-- Псих!..
-- Послушай,
разве можно так:
прожить --
и не узнать весны,
прожить --
и не понять снега?.
-- Ага!..
А куда нам --
мыслить?
А чего нам --
мыслить?
Это ж --
самому себе
веревочку мылить!
Мы же --
непонятливые.
Мы же --
недостойные.
До поры до времени взираем из тьмы...
Кто у вас
на должности
хозяев истории?
А ведь ее хозяева --
извините! --
мы!
Мы --
и не пытавшиеся.
Мы --
и не пытающиеся.
Млекопитающие
и млеконапитавшиеся.
Рядовые.
Жвачные.
Мягкие.
Овальные.
Лица,
не охваченные
проф-
образованием.
Скромные.
Ленивые.
Не хитрецы,
Не боги.
Мы --
обыкновенные,
как время
само, --
люди -- агрегаты
по переработке
всевозможно-всяческой
пищи
на дерьмо!
Нет войны -- мы живы.
Есть война --
мы живы.
Пусть вокруг
оракулы
каркают!..
Вы думаете,
это
работают
машины?! --
А это
наши челюсти
вкалывают!!.
Играйте в ваши выборы,
правительства
и партии!
Бунтуйте,
занимайтесь
стихами и ворьем.
Старайтесь,
идиотишки!
На амбразуры
падайте!
Выдумывайте,
пробуйте!
А мы пока
пожрем...
Орите!
Надрывайтесь!
Мы
посидим в сторонке.
В тени своих коттеджей,
избушек
и юрт...
Вы думаете,
это
грохочут
новостройки?!
А это
наши челюсти
жуют!!.
Шагайте в диалектику,
закапывайтесь в мистике,
пускай кричит философ,
догадкой
озарен...
Леди и товарищи,
граждане и мистеры,
стройте
ваше
будущее --
мы и его
сожрем...
Подползем,
навалимся
неотвратимым весом
и запросто докажем,
как был задуман
мир...
Выставкам и выдумкам,
опусам и эпосам,
физикам и лирикам --
привет!
Аминь.
Глыбы коллектива,
в завтрашнем
раю
вам
не подфартило, --
общее
адью!
На планете
вместо
светочей ума
встанут
Эвересты
нашего
дерьма!
Брызнут фейерверком
желтые
дымы...
Разжиревшим
веком
будем
править
мы!
Мы! --
и не пытавшиеся.
Мы! --
и не пытающиеся.
Мы! --
млекопитающие.
И млеконапитавшиеся.
6. Снова несколько слов от автора
По стебелечку
вверх и вверх
ползет
травяная вошь...
Зачем живешь,
человек, --
если так
живешь?..
Представь,
что атомный кошмар
двоится
и дрожит.
Земля пуста,
как твой карман.
А ты, допустим,
жив.
Удачлив,
будто царь царей.
Как финн,
невозмутим.
Ты выжил.
Вышел.
Уцелел.
На всей Земле --
один.
Один
среди песков и льдин,
куда б ни заходил:
идешь --
один.
Заснешь --
один.
Печалишься --
один.
На этой лучшей из планет,
разорванной, как нерв,
законов --
нет,
знакомых --
нет
и незнакомых --
нет.
Нет на Земле
на все
края,
на длинные
года
ни захудалого
кота,
ни пса,
ни воробья.
Все выметено.
Все мертво.
От сквозняков
храпя,
пустые
станции
метро
ждут
одного тебя.
И этот мир необратим,
никем
необратим.
Идешь --
один.
Поешь --
один.
И видишь сны --
один.
Ты сам --
на шесть материков,
в дожди,
в жару,
в снега,
на все моря
без берегов,
на пароходы
без гудков,
на телефоны
без звонков.
(И даже нет врага.)
Ты сам --
на двадцать первый век...
"Не надо!!
Чур-чура!!."
Зачем кричишь,
о человек?
Ведь ты молчал
вчера.
Мы тоже
для кого-то
были
будущими.
Грядущими.
Идущими на смену.
Решительной эпохою
разбуженные
для славы и любви.
Для слез и смеха...
Мы тоже
будем
прошлыми.
Давнишними.
Несбыточными,
как ушедший поезд.
Подернутыми дымкой.
В меру --
книжными.
И с этим,
к сожаленью,
не поспоришь...
Хочу понять
без позы
и без паники,
случайности
не называя глупыми,
как после смерти
рядовые
бабники
становятся
"большими жизнелюбами"!
Послушайте!
С ума сошли вы,
что ли?!
"Биограф"
усмехается нелепо
и говорит,
задергивая шторы:
-- А это проще
всем известной
репы.
Кричать и волноваться
нет резона...
Политикою
высшею
ужалены,
мы,
если хочешь,
из твоей
персоны
сообразим
"пример для подражанья"...
Итак, начнем:
ты был
хорошим
сыном.
Зачитывался
книжками о войнах.
Завидовал
решительным и сильным.
Любил кино,
повидло
и животных...
-- Но это все вранье!!.
-- Поди доказывай...
-- Я жил!
Я сомневался!..
-- Это -- лишнее..
Во имя воссозданья
нужной
личности,
тебе сомненья
противопоказаны!
Чтоб от событий в жизни было тесно,
нужны иные
меры
и масштабы.
Ты
даже не почувствуешь,
как станут
заклятые враги --
друзьями детства...
Твой фотоснимок
мы подретушируем.
В усталые глаза
добавим
бодрости.
Чуть-чуть подтянем губы
(так -- решительней).
Исправим лоб
(он был
не в той пропорции)...
Итак,
ты жил.
Ты презирал
богатство.
Читал газеты,
плача и ликуя...
Твоя жена
(приходится вторгаться) --
немножечко не та...
Найдем
другую...
-- Зачем другая
мертвому?!
-- Все правильно...
-- Я протестую!
Слышите?!
-- Помалкивай!
И, кстати,
знай:
для живости характера
ты увлекался
теннисом
и марками...
-- При чем тут теннис?!.
-- Объясняем вкратце:
считай его
побочным
сверхзаданьем.
Сейчас проходят игры.
Кубок Наций.
А мы пока что
в теннисе
не тянем...
Теперь ты чист
идейно
и морально.
Переосмыслен.
Виден издалека...
Был худосочным? --
Стал
почти Гераклом.
Злопамятным? --
А стал милей теленка...
Теперь ты
на трибунах
и эстрадах!
Теперь ты --
как аллах
для правоверных!
Теперь твои портреты
на тетрадях,
на клюкве в сахаре
и на конвертах!
Ты --
идол.
Ты --
безумие повальное!..
Твой бюст переходящий
заслужила
во всепланетном
гранд-соревновании
седьмая
пионерская
дружина!..
Твои черты становятся
разбухшими.
Возрадуйся,
что ходишь в призовых!..
... А знаете,
мы тоже
были
будущими.
Не надо нас придумывать.
Живых.
Я -- как город.
Огромный город.
Может, ближний.
А может, дальний...
Города
на приезжий гомон
поворачиваются
площадями.
Поворачиваются,
охмуряют
главной улицей,
главной набережной,
Речкой --
будто хвостом --
виляют.
Рассыпаются
в речи набожной.
В них тепло,
торжественно,
солнечно!
Есть
Центральный проспект,
а поблизости:
Площадь Юмора,
Площадь Совести,
Дом Спокойствия,
Дом Справедливости...
А дома --
просторны,
дома --
легки.
Все продуманно.
Целенаправленно...
Я -- как город.
Но есть в городах
тупики.
Прокопченные
есть
окраины.
Там на всех углах
темнота хрипит.
Там плакатами
дыры
заделаны.
Равнодушный
тупик.
Усталый тупик.
Дом
Бездельничанья.
Дом
Безденежья...
Никого
нет на этих
улочках.
Страшновато
с ними знакомиться:
тупики не тупые --
умничают.
Тупики не тупые --
колются.
А дворы
заборами
скручены.
Дождь лоснится
на кучах мусора...
Знаю, что идет
реконструкция.
Жаль, что медленно.
Жаль, что муторно...
Ты до площади
успей-добеги!
Осторожнее
разберись в душе.
Не ходи в тупики!
Забудь тупики!
Я и сам бы забыл,
да поздно уже!..
Вот опять слова
немотой свело.
Невесомы они
донельзя...
Я -- как город.
Тебе в нем
всегда светло.
Как на выезде из тоннеля.
9. Еще несколько слов от автора
Что ж,
пока туристы
и ученые
не нашли
Земли Обетованной, --
надо жить
на этой самой,
чертовой,
ласковой,
распаханной,
кровавой.
Надо верить
в судьбы и традиции.
Только пусть
во сне и наяву
жжет меня,
казнит меня
единственно
правильный вопрос:
"Зачем живу?"
Пусть он возвышается,
как стража
на порогах
будущей строки.
Пусть глядит безжалостно.
Бесстрашно.
Пусть кричит!
Хватает
за грудки!
Пусть он никогда
во тьму
не канет.
Пусть он не отходит
ни на шаг.
Пусть он, как проклятье,
возникает в стыдно пламенеющих
ушах!
Пусть он разбухает,
воспаляясь,
в путанице
неотложных дел.
Пусть я от него
нигде
не спрячусь,
даже если б
очень
захотел!
Пусть
я камнем стану.
Онемею.
Зашатаюсь.
Боль
превозмогу.
Захочу предать --
и не сумею.
Захочу солгать --
и не смогу.
Буду слышать
в бормотанье ветра,
в скрипе
половиц,
в молчанье
звезд,
в шелесте газет,
в дыханье
века
правильный вопрос:
"Зачем
живешь?"
Всегда был этот жребий
обманчив...
Гоняет кошек
будущий
лирик.
Час пробил!
И решается
мальчик
поэзию
собой
осчастливить.
Решает вдохновенно и срочно
засесть
за стихотворную повесть...
Пока не написал он
ни строчки,
я говорю:
-- Хороший,
опомнись!..
Литература --
штука
такая:
ее
который век
поднимают.
В литературе --
все
понимают --
хоть сто прудов
пруди
знатоками!.
Живем,
с редакторами торгуясь,
читательским речам
не переча.
Как говорил
философ Маргулис:
"Причесанным --
немножко полегче..."
А мальчики
не знают
про это
И главное --
узнают не скоро...
Ах, дети,
не ходите
в поэты.
Ходите лучше
в гости
и в школу...
Как в очереди:
первый...
последний...
Как в хоре:
басовитый...
писклявый...
Шагаем,
спотыкаясь о сплетни,
в свои дома,
где стены --
стеклянны...
Зеленым
пробавляемся
зельем..
Скандалы называем
везеньем.
Уже умеем пить --
как Есенин.
Еще б теперь писать --
как Есенин...
А мальчики
не знают
про это!
А мальчики
придумали
скверно...
Ах, дети,
не ходите
в поэты.
Ходите лучше
в парки
и скверы...
Я б эту землю милую
проклял!
Повесился бы,
честное слово!..
Но светится,
дрожа
над порогом,
улыбка
Михаила Светлова.
В любом из нас
ее
повторенье.
В любом из нас
бормочет и стонет
наивное
высокое
время.
Где стоит
жить.
И рыпаться
стоит!..
Был мальчик
либо ябедой,
либо
родителей
не слушался мальчик..,
Ах, дети,
не играйте
в верлибры.
Играйте лучше
в куклы и мячик.
11. И опять несколько слов от автора
Но, с грядущими
дыша
заодно,
я зверею
от сусальных картин.
Будет так, как будет.
Так,
как должно.
Так,
как сделаем.
И как захотим.
Мне занятно думать,
что когда-нибудь
поразмыслив
над бумагой немой,
наш невиданный,
неслыханный
путь
обозначат
восходящей
прямой!
Будут тигры -- в клеточку.
а слоны -- в полоску.
И любому
ленточку
подберут
по росту...
Сом
зааплодирует
снегозадержанью.
Осам
опротивеет
незнакомых
жалить!..
И -- совсем не рады
бою
барабанному --
станут
генералы
в цирках
подрабатывать...
Захмелев
от счастья,
позабыв
тоску,
будет плавать
частик
в собственном
соку...
В переливах вальса
в ГУМ'е
и в Высотном
будет продаваться
развесное
солнце.
Жаркое,
весеннее!
Много!
Честь по чести...
Так что краска
серая
навсегда
исчезнет.
(Даже мыши
серые
синими
покажутся.
И начнут
рассеянно
с кошками
прохаживаться...)
Будет каждый занят
делом
ненарочным.
Плюшевые
зайцы
будут есть
мороженое.
Дождь,
не затихая
час,
а может два,
будет лить
духами
"Красная Москва".
И над магазинами
все прочтут
легко:
"Пейте
стрекозиное
мо-
ло-
ко!.."
Будет море --
берегом.
Будет берег --
морем.
Будет холод --
бережным...
А дурак --
неможным!
Будет час --
как сутки.
В областях Союза
от безделья
судьи и врачи
сопьются!
Будут звезды --
ульями.
Будут страхи --
вздорными.
И воскреснут
умные.
И проснутся
добрые.
И планеты
скачущие
ахнут
озадаченно!..
А боятся сказочников только
неудачники.
Популярность: 91, Last-modified: Sat, 02 Apr 2005 19:21:04 GmT