---------------------------------------------------------------
OCR: Евсей Зельдин
---------------------------------------------------------------
ИЗБРАННЫЕ СТИХИ ЮРИЯ ИОФЕ (1921 - 1995)
Из книг "Итак, итог", "Вне России" и "Стихи + проза"
- В то время,- молвил лектор некий,-
Мир был погружен в туман,
И по земле бродили человеки,
Разновидность хищных обезьян.
Примерно 39 г
* * *
Полночь осенняя, ветер несносный.
В призрачном парке качаются сосны.
И где-то на небе, в заоблачной дали
На звездную мелочь Луну разменяли.
До 40 г
* * *
Прописали Спиридону
Аспирин с пирамидоном.
Вместо спирта Спиридон
Пьет теперь пирамидон.
До 40 г
* * *
Маленькие девочки
Бегают, надев очки.
До 40 г
* * *
Соревнуясь с соловьями
Распеваю соло в яме.
До 40 г
* * *
Агония.
В вагоне я.
В вагоне самогон и я.
До 40 г
* * *
На книжном рынке торгуют дичью.
Рынок походит на ярмарку птичью.
Деликатесы в различном вкусе:
В огромном выборе Уткин и Гусев.
До 40 г.
* * *
Снег засыпал все пути,
Не проехать, не пройти.
Богу молятся шоферы:
"В бога мать твою ети!"
До 40 г
* * *
Все облака и горы и воды,
Сердцу любезны не столь,
Как эта картина природы:
Роскошно уставленный стол.
До 40 г
* * *
Мне божественное незнакомо,
Бога не найду нигде я.
Чересчур конкретно: Бог - икона,
Чересчур абстрактно: Бог - идея.
До 40 г
* * *
Я влюблен в шофершу крепко, робко.
Ей в подарок от меня - коробка,
А в коробке, например, манто вам
И стихи поэта Лермонтова.
Ваш гараж неподалеку - прямо,
Он влечет меня к себе упрямо.
По заборам я гол бой лазаю,
Чтоб увидеть вас - голубоглазую.
В темноте толкнул я гражданина,
А в уме моем - гараж да Нина,
И душа поет как флажолета
Выпирая из угла жилета.
И когда под звуки нежной флейты
Вновь услышишь крики журавлей ты,
Уроню аккорд я с пианино:
"Не у Форда только спи, о Нина".
Примерно 39-40 г
* * *
Я корифей алкоголизма:
Придумал водочную клизму.
Хотя и здорово под мухой,
А что я пил? Поди - понюхай.
Примерно 39-40 г
* * *
Я был когда-то нищ и холост,
И был свободен от рутины,
И сердце было - чистый холст
Для будущей картины.
* * *
Мутный день просочился скупо,
Осветил осеннюю высь.
Небосвод, как цинковый купол,
Над сумятицей улиц навис.
Репродуктор завыл, зевая, --
Искры треска и стон антенн.
И звонки, подгоняя трамваи,
Расшибались о камень стен.
Там, в стенах -- вековая работа.
Там, в стенах -- вековая тоска.
Из газеты на сером фото
Неподвижно идут войска.
На углу -- милицейский окрик,
Пьяный крик -- и опять свисток.
Город вертится, грузный и мокрый,
Шелестит электрический ток.
И блестит, ускользнув из ритма,
Из бессмыслицы остальной,
Синевато-острая бритва --
Как намек, как намек стальной.
Москва, окт. 40
* * *
Есть души, большие, как эпос,
Сияющие голубым.
Обыденная нелепость
Симфонией кажется им.
Они не желтеют от желчи,
Не старятся в сумерках дня.
Но есть и другие, помельче:
Такие, как у меня.
Москва, весна 44
* * *
Середина - она не всегда золотая,
Например, середина 20-ого века.
Хорошо, конечно, в Вашингтоне
Только Вашингтон не Нашингтон.
Конец 40-х
* * *
Мгновения - снежинки. Вечность - снег.
А время - ветер. Где же человек?
Во тьме, в ночи, друг друга окликают
Одиннадцатый и двадцатый век.
Ты поглядел на те же облака.
Напился из того же родника.
Прошел по той же сумрачной дороге,
Где я иду. Дорога далека.
Эпоха - глубочайшая из ям.
А мы с тобой пируем по краям.
Но через яму не протянешь руку
И невозможно чокнуться, Хайям.
Москва, 50
* * *
Атлантида гниет на дне.
Океан зарастает илом.
Славный Рим отпылал в огне,
Серый пепел лежит над миром.
Для всего наступает срок.
Распадается все на части.
Но приходит новый пророк,
Обещает новое счастье
Москва, лето 51
* * *
То в непроглядных тучах кроясь,
То в небо вынырнув опять,
Луна преследовала поезд,
Не отступая ни на пядь.
Летел курьерский на Тбилиси,
С полночным ветром на ножах,
Но и Луна с усмешкой лисьей
На отставала ни на шаг.
Из налетающего мрака
Сквозили звезды тут и там.
Луна, как желтая собака,
Гналась упорно по пятам.
И задыхаясь тяжким паром,
Захлебываясь злой слюной,
Силач "И.С." старался даром,
Не в силах справиться с Луной.
Была Луна упряма очень,
Чего ей надо -- невдомек.
И где-то на исходе ночи
Курьерский поезд изнемог.
На станцию, взрывая спячку,
Влетел, железный и худой.
И отпоила водокачка
Его студеною водой.
Луна ушла -- и не коснется.
Кругом Вселенная пуста.
Да что Луна? Тускла, как Солнце
Мильенолетия спустя!
Уже слышны в природе вздохи,
И просветлел простор страны.
То Солнце нынешней эпохи
Вставало с левой стороны.
Москва, лето 51
* * *
При свете утренней зари
Дома казались мертвыми,
И дворники, как косари,
Асфальт косили метлами.
Ногами - шаг, руками - мах,
Не дворник - заглядение.
А люди прочие в домах,
Себя ворочая впотьмах,
Смотрели сновидения.
И людям снилась дребедень
За шторами, под пологом.
А, между тем, огромный день
Вставал над сонным городом.
Покуда цел и невредим
В своем великолепии.
Но люди выйдут из квартир
И станет все нелепее .
Уж кто-то ухо почесал,
Уже вставать кому-то.
И день растащат по часам,
Рассыпят по минутам.
И он зачахнет одинок,
Заглохнет понемногу.
И люди скажут, что денек
Прошел - и слава Богу.
Москва, лето 51
В АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЕ
Призрак солнца освещает скупо
Облака и монастырский купол.
Полдень тих, и бесконечно грустно
Проходить некрополем искусства.
Ты внимай, забыв о скверной злобе,
Каменной симфонии надгробий.
Только той симфонии не слышно:
Ничего с бессмертием не вышло.
Ленинград, лето 52
* * *
20-ый век - жестокая страда
В преданиях планеты сохранится.
Отсюда начиналась заграница.
Чужой язык. Чужие города.
Чужая даль. Сырой приморский воздух.
И небо, точно серая шинель.
Солдаты спят в сгущенной тишине,
На кладбище в пятиконечных звездах.
Конью (Эстония), лето 52
Курортный пляж впритык покрыт телами:
Сплошные груди, бедра, животы, зады.
А Солнце с недоступной высоты
Льет ультрафиолетовое пламя.
Мы бросили насущные дела,
Пересекли огромную Россию -
И здесь, на пляже, солнечную силу
Накапливаем в бледные тела.
Матрос в отставке, полный благородства,
Старик-привратник, к будке прислонясь,
С презрением обозревает нас:
Передвижную выставку уродства.
Лежу на пляже, Солнцем опален,
А рядом в море - ласковость и легкость,
Но, раздеваясь, чувствую неловкость,
Поскольку я - увы! - не Аполлон.
Анапа, лето 54
* * *
Крестьяне смачно ели сало,
А горожане - колбасу.
Вагон размеренно качало,
Бряцала сцепка на весу.
Жевали анекдот тяжелый,
Спор о политике вели.
Мелькали города и села,
И степи синие вдали.
Судили об озимом севе,
Угомоняли детский крик.
Почтовый поезд шел на Север,
Пересекая материк.
У каждого свои заботы
И обстоятельства свои.
У каждого свои работы
И обязательства свои.
Тот - от беды, а тот - к успеху,
Тот - от суда, а тот - на суд.
А мне неважно, мне не к спеху.
Мне все равно, куда везут.
Поезд "Одесса-Ленинград", авг. 54
* * *
Белый свет засыпан белым снегом.
От Луны тоскливо и светло.
И каким-то безымянным веком
Белое беспамятство легло.
В зимних переулках очень тихо.
Белый снег синеет при Луне.
Будто все скончались после тифа
Или все убиты на войне.
Свет Луны безжизненный и постный,
Заливает безысходный снег.
Очень холодно и очень поздно:
3-ий час утра, 20-ый век.
В глухоту, к варягам, к печенегам
По снегам уходит древний след.
Белый свет засыпан белым снегом
Белый снег засыпал белый свет.
Москва, зима 56
* * *
Уже темно и гулко в ресторанах.
Четвертый час утра. Последних пьяных
Такси растаскивают по домам.
И поглощает их ночной туман.
И, как объедки ужина с тарелок
Сметает в кухне дерганый лакей,
Сметает проституток престарелых
Милиция с пустынных площадей.
Куда идти? Дорога позабыта.
Четвертый час утра, и все закрыто.
Лишь дождевыми брызгами пыля,
Промчат авто: к Лубянке от Кремля.
Москва, 56
* * *
Я темный трюм не набивал рабами,
Я их не вез в неволю, на убой,
Чтобы продать на рынках в Алабаме,
Как мой предшественник Артюр Рэмбо.
Из-за меня несчастные не гибли,
В туземцев я не посылал снаряд;
Как мой собрат, жестокосердый Киплинг,
Я не водил карательный отряд.
Я прожил жизнь без мускульных усилий,
Капризный и непризнанный поэт.
В глубинах однокомнатной России
Писал стихи и не читал газет.
Итак, итог. Невозместим убыток.
И не помочь, коль к 35-и
Я заблудился в закоулках быта
И сбился окончательно с пути.
Москва, 56
* * *
Как будто приснился на миг
И вот исчезает за мысом
Чудн й городок Геленджик,
Что в памяти бегло записан.
Идет теплоход напролом,
Простор под себя подминая.
Полуднем, как жидким стеклом,
Облита природа немая.
Мне берега море милей,
И я вспоминаю не очень
О милой хозяйке моей
Любимой в течение ночи.
Но сколько таких городов
И сколько случайных хозяек
Возникнут, как пятна мозаик,
На темном исходе годов?
Джубга (Сев.Кавказ), лето 56
* * *
Старику порядком за сто,
Но в глазах играет прыть,
И еще не сделан заступ,
Чтоб ему могилу рыть.
Бородою Черномора
Не кичится предо мной
Этот житель Черноморья,
Человек земли иной.
Мы сошлись в одном духане
За пол дюжиной вина.
Было море, как дыханье,
Колыхалась глубина.
Гомонил курортный город,
Золотился знойный свет.
Ну, а мне еще не 40,
То ли будет, то ли нет.
Кабы выплыл вновь в верховья
Мутной речки бытия, -
Не писал бы век стихов я
Не трепал бы душу зря.
Я бы создал прочный базис:
Горы, звезды, сыр и хлеб.
Я бы жил как тот абхазец:
Чисто, честно, сотню лет.
Сухуми, лето 57
* * *
Ибо каждый из нас - и никто и ничей,
Мы живем безутешными вдовами.
Белой тишью зимы, черной тушью ночей
Очарованны и околдованы.
С бытия чешуей осыпается чушь
Так вот мы и живем обреченные:
В одиночные камеры собственных душ
Все пожизненно заключенные.
Москва, 58
* * *
Мечтают школьники о дальних странах,
О путешествиях во все края.
Ну, а потом - тоска в оконных рамах
Идиотизм глухого бытия.
Поют студенты, что, как волны, быстры
Дни нашей жизни - так налей вина!
Ну, а потом - отменные службисты,
Чиновные и чинные сполна.
Мы в молодости поднимаем знамя,
А к старости отстраиваем дом.
Но можно жить, когда живешь, не зная
Того, что совершается потом.
Москва, 58
* * *
Метель метет.
И мир не тот,
Каков на самом деле.
Снега идут.
И там и тут
Метет метла метели.
Метель мутит,
На нас летит
И заметает дали.
И в маяте
И мы не те
На самом деле стали.
Москва, зима 58
* * *
Скрыли белые заносы
Пестроту людей и стран.
Красным глазом альбиноса
Смотрит Солнце сквозь туман.
Нас накрыло полусферой -
Бледной, плотной как асбест,
Придавило этой серой
Мертвой тяжестью небес.
Я иной земли не видел.
Но в пивной один моряк
Все твердил, что на Таити
Все устроено не так.
Москва, дек. 58
* * *
Нет, нет, мне не смешно, а страшно.
И не пойму - чему смеетесь.
Насколько Маяковский - башня,
Настолько Н.Глазков - колодец.
* * *
Из М. Грубияна ( два перевода)
Как долго ни длилось бы светлое лето,
Я буду влюблен в бытие
И сердцем, исполненным песен и света,
Приветствовать лето свое.
Ложусь на шуршащие юные травы,
Приятно их телом примять,
И в вечности сонной, мне кажется, право,
Я буду вот так же дремать...
Хорошо купить жене подарок,
Чтоб ушла по плечи в лисий мех,
Да боюсь, не хватит гонорара,
Если даже выпадет успех.
Я стихи слагаю, дорогая.
За упорный стихотворный труд
Мне мои собратья, полагаю,
Пышным погребеньем воздадут.
Ну, а плечи смуглые я сам
Обовью не хуже, чем лиса.
* * *
Дни мои толкутся, как на рынке - люди.
Дни толпятся, уходя в туман.
Под названьем "Завтра ничего не будет"
Я купил переводной роман.
Ядерная бомба Землю не погубит,
Не поглотит черная дыра.
Кто сказал, что завтра ничего не будет?
Завтра - будет. То же, что вчера.
Москва, зима 59
* * *
Мне не поднять лица измятого.
А за окном дымят дома.
Москва. Январь 60-го.
Тосклива тусклая зима.
Пусты обглоданные скверики,
Где оголтели воробьи.
Да на расхлябанной Москве-реке
Чуть зеленеют полыньи.
Сгустится вечер. В город спустится
Неслыханная тишина.
Естественная наша спутница,
Взойдет старинная Луна.
Я душу мучил и изматывал
В сплошном бреду, в ночном дыму.
И вот теперь лица измятого
На трезвый мир не подниму.
Москва, янв. 60
* * *
Всем проклятым поэтам
Это будет понятно.
Я хожу по Тбилиси
Туда и обратно;
И грызу впечатленья,
Как собака -- объедки,
К заготовленным рифмам
Подбирая объекты.
Все мне странно и ново,
Непонятно и дико,
Даже небо Востока
Цвета краски индиго,
Переулки, слепые
В ослепительном свете,
Завитые, как буквы
В грузинской газете.
Право, здесь неуместна
Европейская маска!
Вот и ночь наступает,
Как арабская сказка.
Ну а я наблюдаю
Все от глуби до выси,
Исступленно рифмую
И хожу по Тбилиси.
Все живое помято
В сумасшествии этом.
Впрочем, это понятно
Проклятым поэтам!
Тбилиси, лето 60
* * *
В поднебесье, к самой выси
Нас вознес фуникулер.
Снизу, в рваной рамке гор.
Простирается Тбилиси.
Мы глядим на мир кругом
Капитанами из рубки.
Нам закат наполнил рюмки
Темно-красным коньяком.
Странен гомон древней песни.
А в душе моей в ответ
Ни тоски, ни боли нет --
Пустота, как в поднебесьи.
Ты готов и я готов.
Никнут головы, как слитки.
И улыбки, как улитки,
Выползают изо ртов.
Тбилиси, лето 60
Крематорий дымит по-фабричному густо
Поднимается дым к небосводу ползком.
Все кончается здесь: и любовь и искусство -
Все кончается дымом на 5-ом Донском.
Крематорий дымит. И тяжелый и острый
Расползается дым в поднебесье Москвы.
Он вползает в меня через уши и ноздри
Вместе с духом авто и дыханьем листвы.
Крематорий дымит. Видишь, снова и снова?
Дым еще не растаял, еще не остыл.
И за дымом безликим следит из былого
Обреченный на вечность Донской монастырь...
Так чего ж я хочу от cебя, от эпохи?
Неудача гнетет, честолюбье томит?
Разве я не вид л в городской суматохе,
Как на 5-м Донском крематорий дымит?
Москва, осень 60
* * *
Быть может, скитаясь путями исканий,
Умру у подножья счастливых годов.
Посмертные томики синих изданий
Поставит на полку любитель стихов.
Раскинется город таинственной сетью -
Ни Рига, ни Прага, ни Рим, ни Париж.
И сумерки 3-его тысячелетья,
Синея, повиснут над скатами крыш.
Но будут, как прежде, оранжевы зори
И так же, как прежде, тревожны сердца,
И будут гореть в человеческом взоре
Все та же надежда и ужас конца.
И будут все те же концы и начала,
И в небе разбрызгана звездная ртуть.
И кто-то прохожий пойдет, отмечая,
Моими стихами, как вехами, путь.
Москва, 61
* * *
Застыл окаменелый запах,
Как выдох призрачных времен,
Где напоказ в музейных залах
Скелет столетий оголен.
Кругом - осколки древней драки,
Остатки мертвых берегов.
И словно отсвет в полумраке -
Беззвучный хохот черепов.
Херсонес(Крым), лето 62
* * *
Огни мерцают на далекой пристани
И тлеют искрами на склонах гор.
Под пеплом тьмы вечерний город издали
Похож на затухающий костер.
Соленой синью темнота насытилась,
Восток и Запад спрятались в туман.
Луна серебряным песком осыпалась
В холодный высыхающий лиман.
И на песках разрушенного берега,
Забывшая о солнечном тепле,
Как искра в темноте, душа затеряна
На этой умирающей Земле.
Дальние Камыши (Крым), лето 62
* * *
Солнце светится в блеклом дыме -
Гибрид фонаря и дыни.
В парках и на бульварах
Оледенели деревья.
Подобно странным скелетам
Каких-то древних животных
Окаменели деревья.
Иней, повсюду иней.
А в инее - все иное.
Иней на статной даме
И на высотном доме.
В инее, в синем дыме,
Тонет земное Солнце,
Тянется зимний день.
Москва, зима 63
* * *
Кто видит мир в лучах Рентгена,
Того преследует картина,
Неаппетитная картина,
Пренеприятная картина:
Работающие скелеты,
Обедающие скелеты,
Дерущиеся скелеты,
Целующиеся скелеты.
Хорошо, что эти скелеты
Скрыты платьем и плотью одеты,
Вплоть до смерти плотно одеты
Отвратительные скелеты.
Люди, люди, братья по крови!
Не срывайте с себя покровы!
Прячьте души свои и чувства
В плоть обычаев, в платье искусства!
Москва, зима 63
* * *
А. Общий вид города Таллина
Улицы, узкие, как ущелья,
Ощерились башнями.
Неужели я
Попал в столетье поза-поза-позавчерашнее?
Позабытое, точно снег позапрошлой зимы?
И твердит, будоража умы,
О бессмертье и смерти
Звонкий гул,
Гулкий звон
Евангелической церкви.
Однако в узких, как ущелья, улицах города
Таллина, у подножья Длинного Германа и
Толстой Маргариты, расположились не
Олайская гильдия и не Братство Черно-
головых, а кафе, книжные и парфюмерные
магазины,редакции газет и другие вполне
современные учреждения, включая КГБ.
В этом городе был я
С задумчивостью на челе.
Карабкался бодро по Пикк-Ялг,
Которой тысяча лет.
По этому городу я бродил,
По серым ступенькам времен.
И что позади? И что впереди?
Все только -- каменный сон.
Прошлое не умерло: оно соседствует бок о
бок с настоящим. Из крепостных бойниц
изливаются последние известия, меж
готическими зубцами поветриваются
нейлоновые колготки. Эта анахроничность
придает городу особое очарование.
Кто-то спутал столетья движеньем неверным.
Кто-то дни стасовал, как игральные карты.
И упрямо глядят Маргарита и Герман
За Балтийское море, где стынут закаты.
День -- как желтое ожиренье.
Ночь -- как синее истощенье.
Носят женщины ожерелья
Неподдельного восхищенья.
Загорают на пляжах модницы
У цветных павильонов.
Розовеют на солнце задницы
Городских павианов.
А над Старою гаванью
Говор, гомон и гавканье.
Но кончается день.
Айда в замок смотреть привиденье!
В замке мрачно, как в пещере,
Застоялась тишина.
Сквозь готические щели
Льется полная луна.
Мы ввалились в мертвый замок,
Как в бесплатное кино.
И уставились упрямо
На церковное окно.
Тише! Призрак Белой Дамы
Входит в черное окно.
Кто такая эта Дама?
Что белеет там, внутри?
Может, жертва феодала
Или пагубных интриг?
Или скверная колдунья,
Или верная жена
В переливах полнолунья
На стекле отражена?
Шевелится в лунном свете
И видна со всех сторон
Сквозь туман семи столетий
Дама рыцарских времен.
Вот склонилась к подоконнику
В платье призрачного цвета.
Молча смотрим кинохронику
13-го века.
А потом своей дорогой
Мы уходим по домам.
Мы идем своей дорогой
Обнимать реальных дам.
Мы идем по лунным лужам,
По колено в голубом.
И не помним, и не тужим
О былом.
Таллин -Хаапсалу, лето 63
* * *
Белая ночь над Белым морем.
Белые чайки над белым теплоходом.
Низко над водою светит Солнце,
Блеклое Солнце, ночное Солнце,
Солнце, круглое, как иллюминатор,
Который открыли в бледном небе
И позабыли задраить на ночь.
Низкое Солнце в высоких широтах,
Малое Солнце в просторах широких,
Тускло и скудно в море играет
И никогда никого не греет.
Оно не греет, а мне и не надо:
Пускай поостыну от жаркой жизни,
От жаркой драки и жаркой дружбы,
От жарких пьянок и жарких женщин.
Белый теплоход вибрирует дробно
В такт моему нездоровому сердцу.
Сажусь на битинг, гляжу на Солнце,
В белые недра белой ночи,
На белую пену Белого моря
И белые трубы над белым ютом.
Но я -- профессиональная сволочь:
Я все запачкал белыми стихами!
Рейд у острова Соснов ц, лето 1963г.
* * *
Я не стирал бы с карты это имя.
Я не стирал бы грязное белье.
Пускай потомки помнят нас такими,
Какими нас взрастило бытие.
Какими нас эпоха сформовала,
Какими мы, не веря и не ждя,
Ложились в грязь у этого канала
По манию, по мании Вождя.
Просторы детонировали гулко,
Упрямый грунт от грохота размяк.
Что там Некрасов со своей чугункой?
Не та задача и не тот размах!
Июль 63
* * *
Давно ли сгинул
Дилижанс?
Столетье дыма.
Рассветный час.
Пр пасть, прочерк
Прошлых лет.
Окисью ночи
Синь рассвет.
Мы - иные.
Душа - дюраль.
Но и ныне
Стремимся в даль.
Мечем гордо
Гарпуны
В ломкую, мертвую
Плоть Луны.
Анализируем -
До поры!
Анатомируем
Антимиры.
С телевизоров
(Все бы сжечь!)
Слизываем
Голубую желчь.
Синь рассвета.
Зари накал.
Или это
Горит напалм?
Сверхбезумие
Архибред.
Давно ли умер
Архимед?
Москва, зима 65
* * *
На теплоходе пиво,
Шумно, полно народу.
Волны ползут лениво,
Следуя теплоходу.
Сонный, от солнца пьяный,
Свесился с теплохода,
Всматриваюсь упрямо
В глубь, в голубую воду.
Как в старинном романе
Полу стертые строки,
Как на телеэкране -
При нечеткой настройке,
Как водяные знаки -
Где-то внизу, во мраке,
Контуры кружевные,
Конусы неживые.
Что это? Небыль? Диво?
На теплоходе - пиво
И репродуктор ржавый
Харкает Окуджавой.
Солнечной благодатью
Дышат живые люди.
Под голубою гладью
Недостижимы глуби.
Чолпон-Ата (Киргизия) авг. 65
* * *
Тайнинка. Тайна детства.
Не думал, не гадал,
Как тяжело вглядеться
В прошедшие года.
Потом пришли идеи.
Потом пошло на спад.
А нынче в самом деле
Подходит 50.
Со всею прямотою
Признаюсь, что не знал,
Не знал, что крематорий
Походит на вокзал, -
Где каждую минуту
Отжившее старье
Уходит по маршруту
"Москва-Небытие".
Зачем же было детство?
Ведь сколько ни крути, -
А никуда не деться
С проклятого пути.
Щелково(Подмосковье), весна 66
* * *
Известно всем, что наша жизнь - игра.
Что гибели былое не избегло.
Другая власть выходит на парад.
И косорыло прет Калининград
Из ледяных кварталов Кенигсберга.
Проходят будни в будничных делах,
И мерзнет жилотдел в кирпичной кирке.
Другие ордена на кителях.
Другие имена на площадях.
Другие номера. Другие бирки.
А вроде дни идут одни и те ж,
И не с чего б, казалось, измениться.
А поглядишь, невежда из невежд,
Ты - упразднен. Как звательный падеж.
Как ижица. Как тезоименитство.
* * *
Как будто сороковые вижу.
Торчат прошедшие годы, как пни.
Саженный шрифт на сожженной бирже:
Wir kapitulieren nie! *)
Военный город. Военный запах.
Ощерился в небо кирпичный скелет.
Навис несусветный Вильгельмов замок
Несметной грудой немецких лет.
Легенды и люди, мы все стареем.
Снежок присыпает прежние дни.
Кругом пустыри поросли пыреем:
Wir kapitulieren nie!
Я полон черными сороковыми.
А Прейгель струится и каждый миг
Уходит черными рукавами
В янтарное море, в вечность, в миф.
Кенигсберг, янв. 68
*) Мы не капитулируем (нем.)
* * *
Луна над автострадой
Висит наискосок.
И ветер полосатый
Пронзительно жесток.
И наплывают тенью
Вплотную с двух боков
Деревья-привиденья
Из пройденных веков.
А там, в дали покатой,
Не прикрывая век,
В огнях пансионата
Дрожит 20-ый век.
И буквой иностранной
В пучинах тишины
Висит над автострадой
Дорожный знак Луны.
Пирогово(Подмосковье),лето 68
* * *
Средневековая нелепица
Еще стояла, как стена.
Но любопытный Сатана
Заглядывал в тетради Лейбница.
И белизна материков
Еще была почти нетронута.
Но Запад выползал из омута,
Скользя по стыку двух веков.
Теснилась темная Германия
Среди готических камней.
Но интеграл, как мудрый змей,
Вползал на дерево познания.
И шевелился тошный миф
В утробе матери-истории,
И потешался над устоями
Полумонах, насмешник Свифт.
Москва, весна 69
* * *
Тает, тускнеет Солнце.
Город в вечерней ретуши.
Тонет земное Солнце
Наискосок от ратуши.
Что это? Рига? Прага?
Я не припомню, право.
Правда воспоминаний.
Или другая правда.
Москва, весна 69
* * *
Я сижу за чекушкой.
За окном -- этажи.
Размоталась катушкой
Эта жизнь, эта жизнь...
Все отчетливей, резче
Проступают вдали
Все разлуки и встречи,
Все былые любви.
За московской чекушкой,
За грузинским чайком
Я гляжу равнодушно
На пейзаж за окном.
Не Якир и не Киров,
Не попав на прицел,
На обочине мира
Я под старость присел.
И сижу за чекушкой,
И в окошко гляжу.
Город скученный, скучный,
Все этаж к этажу.
Путь мой горек и долог
По таким городам.
Ни за рубь, ни за доллар --
Ничего не продам.
Москва, осень 69
* * *
Небо тяжкое, стопудовое,
И облезлая осень мертва.
Здравствуй, лагерная Мордовия,
Замордованная мордва!
Пахнет падалью ветер Севера,
И торчат из грязи вразброс
То осина, иудино дерево,
То кривые скелеты берез.
Кособокая, необутая,
Плачь, Мордовия, день и ночь.
Злою проволокой опутанная,
Не помочь тебе, не помочь...
И бредут - ползут жены вдовые,
Старики ползут к сыновьям -
По Мордовии, по Мордовии
Уподобившись муравьям.
И не спится мне ночью черною
Возле лагерной проходной,
Ах, Мордовия, заключенная!
Ах, Мордовия, край родной!
19-ый лагпункт (Мордовия), осень 71
* * *
Не знаю, легко или трудно
К стране прилепиться другой.
Как в детстве, МОГЭС пятитрубный
Дымит над Москвою-рекой,
И так же Ордынка щербата,
И так же Татарка темна,
И красную заводь заката,
Как в детстве, видать из окна.
Сегодня, вчера и когда-то
В безумье, в смятенье, в тоске,
Студентом ходил и солдатом
По этой, по самой Москве.
И, видимо, стыдно и странно,
Что я не осилил беду,
Что в дальние вольные страны
Теперь без оглядки бегу.
Москва, зима 72
* * *
Запах детства, запах елочный,
От мороза воздух розов.
Дымно в городе и солнечно
30 градусов мороза.
Шубы, шапки, шали, варежки,
Но душа насквозь промерзла.
Потому-то я, товарищи,
Ухожу, хотя и поздно.
Здесь полвека было пройдено,
Путь запятнан и запутан.
Ах, Москва, чужбина-родина!
Ничего я не забуду.
Только знаю, южной полночью,
В апельсиновой аллее,
По Москве морозно-солнечной
Не заплачу: не сумею.
Москва, зима 72
* * *
Пусть Россия черна, не бела.
Но какой бы она ни была, -
Только в ней для меня белый свет,
Ибо вне - и дыхания нет.
Что мне блеск чужеземной страны?
Плотный плеск средиземной волны?
Кипарисовый рай во дворе?
Обольщенья ночных кабаре?
Все постыло, ни встать и ни лечь.
И настырна нерусская речь.
Страшен черный провал впереди.
Отойди от меня. Отойди.
Иерусалим, июнь 72
* * *
Я сошел со своей стези,
Оступился, куда не надо.
За железными жалюз
Черный призрак чужого града.
Ночь тягуча, как черный воск.
Тишина тяжела, как грыжа.
Бело-синее пламя звезд
Надо мной прожигает крышу.
Не уйти от такой тоски,
От последней тоски, пустынной.
Нарезая ночь на куски,
Тонко стонут часы в гостиной.
Или память звенит, как медь,
О былой, о большой обиде?
Не хочу ничего хотеть,
Ни хотеть, ни глядеть, ни видеть.
Ни того, что теперь вблизи,
Ни того, что вдали навеки.
Как тяжелые жалюз,
Опущу тяжелые веки.
Иерусалим, 10.09.72
Кому веселье, мне печаль,
Среди блядей и пьяниц
Торчу всю ночь на place Pigalle
Проклятый иностранец!
Торчу, тяжелый эмигрант,
Патлатей старой щетки.
Мадам! Налейте 200 грамм!
Вот мне - и той красотке.
Торчу всю ночь, красотку сжав.
Ох, скучно с вашей бабой!
Хочу сейчас на брудершафт
Вот с этим, с вышибалой!
Но вышибала дюж и рыж
И ничему не верит.
А фиолетовый Париж
Волнуется за дверью...
И это все не по плечу
И точно в черном мыле.
И я торчу. Всю ночь торчу.
Торчу в свободном мире.
Париж, нояб. 72
* * *
Я все свое продал и пропил.
И вот, безо всяких надежд,
Безудержно мчусь по Европе
Экспрессом "Париж -- Будапешт".
И только ночные деревья
На этой железной тропе.
И только ночные виденья
Мое обступили купе.
И бродит, как синее знамя,
Неведомый отблеск вдали.
И бредят коровьими снами
Крестьяне французской земли.
И, синими искрами сыпля,
По Франции мчится экспресс,
Взывая протяжно и сипло
Во тьму первобытных небес.
Мюнхен, 1. 12. 72.
* * *
Слипается прошлое комом,
Сливается в мертвый итог.
Я в мире совсем незнакомом
Стою на развилке дорог.
И что приключилось со мною?
Какой получился барыш?
Я вижу: под потьминской тьмою
Уже исчезает Париж...
Мучительная абберация,
Случайные взбрызги пера.
И, видимо, мне собираться
В другую дорогу пора.
Франкфурт-на-Майне, 7. 11. 73
* * *
Звенели звезды, листья падали,
Кресты застыли, как в строю.
В немецком городе Висбадене
На русском кладбище стою.
Нет, не меня, как падаль, бросили, --
Я все, что было, бросил сам.
И на холме, в наплыве осени,
Стою, открытый небесам.
Пусть заблудился в мире западном,
И все совсем наперекос...
Путем неправильным, неправедным,
Но я иду к Тебе, Христос!
Франкфурт, 8. 9. 74
* * *
Сразу к югу от Хайфы,
Где-то возле чего-то,
Средиземное море
Переходит в болото.
В тусклом, тяжком закате
Первобытно немое,
Средиземное море,
Средиземное море!
Где-то вольные страны,
Да до них не добраться.
Может, Левиафан
Здесь откладывал яйца.
И из топи и гнили
Вылуплялись идеи,
Вырастали легенды
О стране Иудее.
Я бродил по планете,
То зеленой, то синей,
По прекрасной, как детство,
Невозвратной России,
По парижским бульварам,
По берлинским аллеям...
Ничего не желаю.
Ни о чем не жалею.
Не паломник, не странник,
Не турист на охоте --
Видно, здесь и погибну
В Средиземном болоте,
В тупике, в захолустье,
В первозданной трясине, --
На печальной планете,
То зеленой, то синей.
Вайльмюнстер, 24. 3. 75
* * *
Поблекло все и отсырело.
В какой стране? В каком году?
Туманный день, ревут сирены,
И я по Лондону иду.
Холодный дым на темной Темзе,
И небосклон, как балдахин.
А я, как прежде, занят тем же:
Хожу, гляжу, кручу стихи.
Вдыхаю непонятный запах,
Впиваю странную страну,
Сижу в своеобразных пабах
И пиво желчное тяну.
И город, здание за зданьем,
Во весь неимоверный рост
Как бы кирпичным почкованьем
Образовался и пророс.
Так тесно стиснуто пространство,
Не выбраться из западни.
И, будто в дни викторианства,
Биг-Бен отзванивает дни.
Но страх былого не растаял,
И все былое, как броня,
Как ночь, как черно-серый Тауер,
Вдруг навалилось на меня.
Земля скрипит, как флюгер утлый,
Как пыточное колесо.
Ночным убийством бредят куклы,
Тоскуя у мадам Тюссо.
А я по Лондону скитаюсь,
Не слишком трезв, не очень пьян,
Но то и дело спотыкаюсь
О нулевой меридиан.
Лондон, 4.8.75
* * *
Мазурские топи,
Варшавские парки!
Ползут по Европе
Советские танки.
На Ригу, на Прагу,
На Лодзь и на Познань.
О красные звезды!
О страшные звезды...
Трясется Европа
От грузного гула,
Узнает Европа
Железные скулы!
А новый Малюта
Как ухнет! Как ахнет!
И пахнет мазутом.
И гибелью пахнет.
На рынки и храмы,
На кемпы и копи
Советские танки
Скользят по Европе.
И каменный город
Трещит, как досчатый.
Советские танки
Не знают пощады!
Не верьте, друзья,
Дипломатам внимая,
Что танки застыли
9-ого мая...
На Цю-рих, на Мюн-хен,
На ба-ры и бан-ки
И-дут по Ев-ро-пе
Со-вет-ские тан-ки.
Вайльмюнстер, 2. 6. 75
* * *
Щебечут птицы по-немецки
Среди пустот.
И словно в подмосковном детстве
Трава растет.
Июньский день, пустой и долгий
И я один.
Стоит в лесу густой и волглый
Зеленый дым.
Я нынче болен, очень болен,
Я сам не свой.
Я очень болен, горьким горем -
Глухой тоской.
Мне только желтая больница
На много лет.
Россия - там. Россия - снится.
России - нет.
19 76 г.
Не выясняя отношений,
Мы пьем сегодня по большой:
Немецкий летчик с рваной шеей,
И я с рассеченной душой.
Красотка пиво нам подносит,
А мы, конечно, про войну.
И летчик Гитлера поносит,
Я тоже Сталина кляну.
Кривой локаль картавит хрипло,
И ничего не превозмочь.
Как глина черная, налипла
На окна гамбургская ночь.
Красотка с кружками маячит,
И кто-то лезет на рожон.
А мы суем друг другу, плача,
Фотоулыбки наших жен.
И что-то врет немецкий летчик,
И что-то я в ответ ему.
Давай, камрад, еще глоточек!
Пора идти в дневную тьму.
Гамбург, 9.7.75
* * *
Уныло в лесу и промозгло,
Лишь дятлы долбят напролом.
(И от сотрясения мозга
Они умирают потом.)
Среди тишины необъятной,
Не ведая сути совсем,
Ах дятлы, ах глупые дятлы,
Чего вы стучите? Зачем?
Я пьяный -- то в доску, то в стельку -
Ненужную ношу несу.
И бьюсь головою о стенку,
Как дятел в пустынном лесу.
Как дятел -- балдой об осину --
Долбаю до боли во лбу.
И все вспоминаю Россию,
И все проклинаю судьбу.
Скитаюсь бесцельно и долго
Сквозь призрачный сумрак и свет.
Хоть малая бы толика толка!
А только и толики - нет.
Вайльмюнстер 26.02.76
* * *
Мы все потонем в водородном зареве,
Мы не оставим и могильных плит.
И сорняком не зарастут развалины,
А сплавятся, как лава, в монолит.
И потекут тысячелетья черные,
Холодным пеплом над Землей пыля.
И не узнают звездные ученые:
Была ли обитаема Земля?
Вальмюнстер 23.3.76
* * *
Над готическим городком
Колокольная стынет трель.
Атлантическим ветерком
Продувает насквозь апрель.
Вдалеке от больших проблем,
По-воскресному сонно нем,
Вдалеке от больших дорог
Видит сны городок-с-ноготок.
Тишина кругом, тишина.
В тишину ушел человек.
Непонятно: что за страна?
Непонятно: который век?
Чет да нечет, нечет да чет-
Точно время, речка течет,
Оживляя привычный край,
Отражая кирпичный рай.
Будто нет ни борьбы, ни судьбы,
Будто мир застоялся тут.
Обыватели - как дубы,
Что на набережной растут.
Вас обманывает апрель!
Вы не верьте ему теперь!
Годик-два разворотят сны
Бомбовозы моей страны!
Вайльмюнстер, 4.04.76
* * *
"На далекой звезде Венере..."
Н. С. Гумилев
Тускнея за зубцами древними,
Закат уныло обливает
Поля с фруктовыми деревьями,
Каких в России не бывает.
Какой-то призрак мутно-розовый,
Пришелец из другого века.
А в небе просинь, в небе прозелень,
И тьму не отделить от света.
В какой-то траурной гармонии
Все замерло и отзвенело.
Вокруг меня -- страна Германия,
А может быть, звезда Венера.
На горизонте в дымном холоде
Садится Солнце, замирает.
Я знаю, Солнце в темном городе
Надежно на ночь запирают.
И там хранят в бетонном бункере,
Содержат в заключенье долгом,
Его томят в холодном бункере,
Чтоб не мешало кривотолкам.
Все это бредни алкоголика!
А может быть, тоска по раю?
А может быть, -- к чему символика? --
Я нынче ночью умираю.
Бад-Фильбель, 25. 9. 76
* * *
Я плутаю, я слоняюсь тут и там,
По немецким, шведским, датским городам,
По бульварам, по аллеям я брожу,
По проулкам-переулкам прохожу.
Всюду камень, черепица да кирпич.
Не проникнуть, не пробиться, не постичь.
Неразборчивые чьи-то голоса
И тяжелые чужие небеса.
И другое представляется кругом:
Будто детство где-то рядом, за углом,
Будто прошлое совсем невдалеке,
Будто выйду я сейчас к Москве-реке...
Я со временем, с пространством не в ладах:
Ведь в немецких, шведских, датских городах
Заблудился, затерялся навсегда,
Ведь не выберусь, не выйду никуда...
Франкфурт-на-Майне, 11.11.76
* * *
По темным подвалам,
По дымным провалам,
По улицам и площадям
Небывалым,
По зимней Москве,
По ночному Парижу
Я жизнь протащил,
Как тяжелую грыжу.
А видано сколько!
А выпито сколько!
А нынче осталась
Больничная койка...
Да что там осталось?
Безродная старость.
Поэтому скверно.
Поэтому горько.
Весь мир беспокойный,
И страшный и грешный, -
Он сжался какой-то
Звездой отгоревшей...
Вместился, несметный,
Вошел, необъятный,
В квадратные метры
Больничной палаты.
Бад-Фильбель, 20. 2. 77
* * *
Километры дороги, судьбы километры,
И закаты, как пятна сурьмы.
Над Нормандией стелятся сонные ветры
Атлантической серой зимы.
Я иду по дороге, далекой, окольной,
Ко всему безучастен и глух.
И глядит на меня со своей колокольни
Недоверчивый галльский петух.
Провемон (Нормандия) 21.02.78
* * *
Играют трубы в городском саду.
Европа стынет под осенним солнцем.
А я довольствуюсь своим балконцем
И никуда отсюда не иду.
Я вижу только небо над собою,
Как голубую мутную слюду.
Л где-то рядом, в городском саду,
Играют -- вероятно, на гобое.
Закат багров и крепок, как коньяк.
Не нужно жизни. Проживу и так.
Франкфурт, 20. 8. 78
* * *
Он днями и ночами душными
Раскинулся, как павильон.
Он высится, оскалясь башнями,
Как некий новый Вавилон.
Во Франкфурте, в торговом городе,
И дым, и гам, и быт, и пот.
И годы падают, как желуди,
Срываясь в каменный пролет.
Течет в каком-то направлении
Коричневато-бурый Майн.
И сентябрит в потемках времени,
А может, наступает май.
И что-то было, что-то сбудется,
И все смешались языки.
Как рыси, рыскают по улицам
Автомобили-рысаки.
А я, чудак, не внемлю транспорту,
На транспаранты не смотрю.
А я, чужак, брожу по Франкфурту,
От пива раздобрев к утру.
Франкфурт, 8. 9. 78
* * *
Черно-красные барки
По Рейну ползут,
Издавая проклятья,
Испуская мазут.
Черно-бурые замки
Над Рейном стоят,
В подземельях и башнях
Преданья таят.
И ревут бомбовозы,
Поднебесье сверля,
Изрыгая угрозы
Над тобою, Земля.
Зимний воздух над Рейном,
Словно серая слизь.
Перепутались даты.
Столетья сплелись.
А норд-ост, свирепея,
Все куда-то зовет.
И глядит Лорелея
На ат мный завод.
Бонн 5 .01. 79
* * *
Лие Владимировой,автору "Связи времен"
Земная жизнь желтела, как трава,
А дело было в марте на закате.
Маячила фабричная труба -
Как символ всех проклятий и заклятий.
Мне было вовсе некуда идти.
И было как-то сумрачно и странно
В кривом пространстве Млечного пути,
Во Франкфурте, в локале "Танте Анна".
Нащупывали рыжий горизонт
Антенны, точно щупальцы прогресса.
И был у каждого его резон,
И было, в общем, буднично и пресно.
Шипело пиво, закипал галдеж,
Звенела кирка в городе озяблом.
И кое-как просматривалась все ж
Связь между мной и черным динозавром.
Франкфурт, 10.03.79
* * *
Светит Солнце едва вполнакала,
И на улицах черная слизь.
Город Франкфурт, кривой как лекало.
Это все называется - жизнь,
Как другие - не больше, не меньше -
Я живу-не живу в полусне.
И люблю восхитительных женщин,
Как по штату положено мне.
И повсюду тоска да морока.
Что в ночной пустоте, что в дневной.
От угла до угла - вся дорога.
Все дела - от пивной до пивной.
Разносил свои будни, как лапти,
И живу - не живу в полусне.
А сигналы из дальних галактик,
Может быть, адресованы - мне.
Франкфурт-на-Майне 13.03.79
* * *
Я иду.
Я иду по спирали тугой
Удивительных аррондисманов.
По дороге надежд и обманов
Я иду -- а не я, так другой.
Наступают дома, подступают с боков,
Тяжко жмется этаж к этажу.
Говорят, что Парижу -- 17 веков.
Не считал. Не скажу.
Я иду сквозь парижские толпы.
Я в стеклянном расплаве июньской жары.
А за мною -- тяжелый и желтый,
Серый, бурый, коричневый Консьержери --
Этот каменный призрак, осколок столетий,
Мертвый, хмурый, таинственный Консьержери.
Я иду в ослепительном свете. По прекрасным местам.
Я иду
По висячим мостам,
По старинному парку.
Задыхаюсь от слов и от слез.
То и дело ныряю под арку.
Это ж -- правда. Всерьез.
А в ответ -- ни ответа.
Задыхаюсь от слез и от слов.
Говорят, на рассвете 20-го века
Здесь гулял Николай Гумилев.
Я иду.
А навстречу -- огромные трубы,
А навстречу -- зеленые, синие, белые трубы.
Для чего они тут?
Ведь они никуда не ведут.
Ведь ни дыма, ни звука.
Говорят, торжествует наука:
Это центр Помпиду.
И еще говорят,
Что Париж, мол, таков,
Что ему, мол, 17 веков.
Для чего мне 17 веков?
Лучше я за 17 непризрачных франков
Бутылку куплю
(Я бутылку люблю),
Лучше выпью за счастье борделей, за радости банков!
Я бутылку куплю.
Выпью с тем ароматным клошаром.
Или с негром седым --
Он похож на живой негатив.
Фиолетовый дым.
Фиолетовый дым над Земшаром.
Ладно, выпьем, чуток погодив.
И с клошаром.
И с негром.
И с призраком Н. Гумилева.
Снова, снова и снова
Я качусь по Парижу, как мяч,
По спирали его 20-ти
Соблазнительных аррондисманов.
Я качусь, я верчусь.
Но хоть плачь --
Никуда не пройти.
И не выбраться из 20-ти
Удивительных аррондисманов.
Я качусь по Парижу, как мяч.
А когда златокудрый Трубач
Загудит в эти белые, синие, в эти зеленые трубы,
А когда с Пэр-Ляшез
Вдруг -- автобусам наперерез --
Оживая, поднимутся трупы,
И настанет конец --
Вот тогда
Мы поймем, наконец,
Для чего эти странные, эти огромные трубы
Здесь воздвигла мадам Помпиду.
Я иду.
По Парижу иду.
Я расширенных глаз не смыкаю,
Точно впрыснули мне атропин.
Окончательно сбился с тропы.
Ничего не смекаю.
Не смекаю, не знаю, где "тут" и где "там".
Не имею понятья, что "раньше", что "позже".
Я иду.
Светлосизый игольчатый дождик
По парижским стучит площадям.
Париж, 4. б. 79
* * *
(Из цикла "Мои итальянские стихи")
История дышит на ладан,
Недолго уже до конца.
Желтеет Луна над Миланом,
Как слепок слепого лица.
И мне ли печалиться нынче,
Попавши в чужие края,
Что жизнь Леонардо да Винчи
Ушла, как уходит моя?
Милан, 30.09.79
* * *
Крошатся горы, высыхают реки,
И расы вымирают без следа.
И, может, в самом недалеком веке
Погаснет Солнце, желтая звезда.
И мне не сокрушаться ни о чем бы,
А все б смотреть на этот странный свет.
Безумцы! Упраздните ваши бомбы:
Ведь мы и так, без них, идем на нет.
Милан, 1.10.79
Поглядел в окошко и плечьми пожал:
Отпылал в пространстве мировой пожар.
И Господь сгребает все, что Сам пожег,
Всю труху Вселенной - в Угольный мешок.
Души, что поганки, нашу плоть и кость,
Черные огарки отгоревших звезд,
Пепел всех столетий, пыль со всех дорог -
Все сметает в бездну справедливый Бог.
Милан 1. 10. 79
* * *
За крепостной стеной вставало Солнце.
И Данте шел по городу Фиренце.
И Данте шел по Дантовому аду.
И шел кругом 14-й век.
И Данте шел 14-м веком.
Со всеми говорил по-итальянски,
Как эта продавщица сигарет,
Как полицейский там на перекрестке,
Что наблюдает за 20-м веком.
А я - из 20-го века.
Не в Дантовом - в нашем аду.
По краю потемок и света
Я в нети, как в сети, иду.
Пускай кувыркаются даты,
И время разинуло зев.
А я и не вспомнил о Данте,
От граппы совсем окосев.
Флоренция, 2.10.79
* * *
Ha Ponte Vecchio
Гул и гвалт. Потно, весело,
Полдень желт.
Все в несметной
Неистовой давке.
Медью, снедью
Торгуют лавки.
Туристы и прочие.
Накипь века.
А снизу -- рабочие
Чинят реку.
(Реку рно
Или Арн --
Мне это, право,
Все равно.)
Выходит наружу.
Лоснится при свете
Осклизлая жижа
Зловонных столетий.
По Ponte Vecchio
Мне брести.
А рядом -- некая
Лет шести.
Сидит, одинокая.
Лиры в горсти.
Сидит, одноногая,
Лет шести.
Стоит Бенвенуто,
Который Челлини,
Не видел, как-будто,
Чтоб реку чинили!
На Ponte Vecchio
Гул и гам.
Запах вечного
Тут и там.
Флоренция, 3. 10. 79
*)Мост Веккио (во Флоренции)
* * *
РИМСКИЕ ИМПЕРАТОРЫ В ГАЛЛЕРЕЕ УФФИЧИ
Со всех сторон уставились они,
Совсем ослепнув от спесивой злобы.
Но нет, со мной не справились они,
Не сладили, не потому что, чтобы...
Они уставились со всех сторон,
Глядят в меня, один другого злее,
Но что мне, право, мраморный Нерон?
Я видел Сталина на мавзолее.
Флоренция, 4. 10. 79
* * *
Глядит Луна из-за угла.
Таясь за супермаркетом.
В проулках, в парках пухнет мгла,
И как-то странно пахнет мгла.
Ни августом, ни мартом.
И этот мир -- не этот мир,
А мир, в котором нет квартир,
Где не настали сроки.
Где в пухлой плесени болот,
В протухлой зелени болот
Плодятся диплодоки.
Тот мир, в который я пришел.
Захлопнут плотно, как котел,
Таит свои богатства.
Над миром ночь. Над Римом ночь.
А ночью некому помочь
И некуда деваться.
Все это явь, все это сон,
И колокольни дальний звон,
И этот мир со всех сторон,
Все это волны транса.
И чувствуется связь времен
И кривизна пространства.
И на порядок всех вещей
Глядит Луна из-за хвощей,
И тварям нечто снится.
И сквозь магнитные поля,
Астральным золотом пыля.
Летит Земля, моя Земля,
Летучая гробница.
Рим, 5. 10. 79
* * *
Я точно кур, попавший в ощип,
Турист, а может, пилигрим.
Хожу и пробую наощупь
И папский Рим, и царский Рим.
Я вижу мир необозримый.
Макет истории нагой.
И прорастают эти Римы
Один в другой, один в другой.
Я день и ночь по Риму шляюсь,
Качусь не хуже колеса.
И обо многом размышляю.
По Колизею колеся.
Глодаю глыбы и обломки,
Глотаю вековой настой.
И в катакомбные потемки
Спускаюсь лесенкой простой.
Мне все эпохи распахнулись.
Раскрылись тайны всех гробов.
Сквозь будний свист, сквозь вихри улиц
Я слышу гогот черепов.
И колу пью под сенью линий,
И пью садов зеленый дым.
Осенний день. И воздух синий.
И всюду Рим, повсюду Рим.
Все это -- быль. Все это -- небыль.
Все это -- звон колоколов.
И уплывают в небо, в небо
Параболоиды куполов.
Рим, 8. 10. 79
* * *
Горы, море -- все в избытке.
Где-то осень, здесь -- теплынь.
Неестественная синь,
Небеса, как на открытке.
А кругом со всех сторон -
Апельсины и маслины,
Рев авто и зов ослиный,
Гул столетий, зыбь времен.
Я слоняюсь сонный, пьяный:
То ли Солнце, то ль вино.
А кругом -- полным полно
Итальяно, итальяно.
Я не смыслю, что к чему
В этой жизни невезучей.
Лезу, лезу на Везувий,
Неизвестно почему.
Мета-ди-Сорренто, 14. 10. 79
* * *
Я думал, лишь на карте
Есть этот островок.
Но вот - хожу по Капри,
Не покладая ног.
Отнюдь не кинокадры
Показывают мне:
Вокруг - и вправду Капри
В сгущенной тишине.
Я море пью по капле,
Я таю в облаках.
И Горький жил на Капри,
А не на Соловках.
о.Капри, 17.10.79
* * *
Будет день светло-синий,
Всюду чинно и чисто.
Из свободной России
Приедут туристы.
Безо всякой оглядки,
Не стесняясь ни капли,
Побредут в беспорядке
По острову Капри.
И видавшие виды, -
Ошалев от нагрузки -
Будут местные гиды
Изъясняться по-русски .
Не партийный ублюдок,
Окосевший от бреда,
Просто русские люди
На Капри поедут.
О. Капри, 17.10.79
* * *
Солоноватый запах влаги,
Проулков пестрое гнилье.
Неаполь вывесил, как флаги,
Свое исподнее белье.
Сквозь повседневное мерцанье
Фигуры этого белья -
Как отрицанье отрицанья,
Как символ быта, бытия.
Наперекор прогнозам гиблым,
Всем потрясеньям вопреки
Наш мир достаточно незыблем,
Устойчивы материки.
Я в пыльном зное, в сонном гуле
От изумленья окосел.
И все иду сквозь улиц улей,
Вовсю подмигивая всем.
А в море - ни вчера, ни завтра,
А в море слиты все следы.
И скалы, как ихтиозавры,
Оскалясь, лезут из воды.
Неаполь, 18.10.79
* * *
Жизнь моя, золотое безумие!
Очень странно, как в мире ином,
Поглядите: сижу на Везувии,
Запиваю спагетти вином.
А вокруг - ни травинки, ни кустика,
Точно тут не Земля, а Луна.
Ну, а крикнешь - такая акустика,
Что по швам затрещит тишина,
Где там думать о всякой законности,
Если гибелен огненный вздох!
А лиловые тени на конусе -
Словно пятна от прошлых эпох.
И такое кругом скалозубие,
Что смешны человечьи права.
Я курю, прикурив у Везувия.
Все ему, как и мне, трын-трава.
Везувий-Геркуланум, 19. 10. 79
* * *
Мои глаза - полным-полны,
Шагаю левой-правою,
Гляжу на римские холмы,
Опохмеляюсь граппою.
Чем поразмыслить о веках,
Sic transit, об истории, -
Дивлюсь, с бутылкою в руках,
Чего тут понастроили.
Мне б вникнуть в суть вот в эту всю,
Назвать бы все по имени.
А я бутылочку сосу,
Давайте, трахнем, римляне!
Sic transit, слава, мол, как дым...
Осталось чуть на донышке.
Вокруг меня и вправду Рим,
Ведь Рим, а не Черемушки!
Эх, описать бы Колизей,
Изречь бы что гекзаметром!
А я, московский ротозей,
Валяюсь пьяный замертво.
И нет пути, и не пройти,
Не выбраться из города.
А, кстати - мать его ети! -
Рим - это вправду здорово!
Рим, 21.10 .79
* * *
Колокольни над Кельном
Динь-динь-динь!Бом-бом-бом!
Тонет звон в беспредельном,
В золотом, в голубом.
Над узором собора -
Пустота, нагота.
У подножья собора -
Суета, маята.
Любят люди земные
Все валять дурака.
Что им звезды иные,
Да иные века?
Там, в бездонном зиянье,
Мой неведомый дом.
До свиданья, земляне!
Динь-динь-динь! Бом-бом-бом!
Кельн, 11.3.80
* * *
В небе Солнце - бледный блин,
Облака наплывом,
Выбиваю клином клин,
Похмеляюсь пивом.
Выбиваю клином клин,
Разгоняю сонный сплин,
Стать хочу счастливым.
Серый мартовский денек,
Век с пометкой "20".
Скучно с головы до ног,
Некуда деваться.
Скучно с головы до ног.
Все таскаюсь, одинок,
Некуда податься.
А кругом, со всех сторон
Бред и окаянство.
Между крыш - провал времен,
Нагота пространства.
Между крыш - провал времен.
Ну, а мне пора в ремонт:
Окривел от пьянства.
Вышибаю клином клин,
Похмелиться чтобы.
Долгий полдень, сонный сплин
Надо всей Европой.
Долгий полдень, сонный сплин.
Ни к чему мне Солнце-блин:
Закуси, попробуй!
Бонн, 11.03.80
* * *
"Что случилось, что со мною сталось?"
Сергей Есенин
Я сидел в пещере у огня.
Шли дожди лиловою лавиной.
Странно шелестел вокруг меня,
Шевелился мир неуловимый.
Едкий запах женщин и жилья,
Душный, тошный, страшный запах жизни.
Тени на рассвете бытия.
Мысли водянистые, как слизни.
Помню, мамонтовы черепа
Мне набормотали много-много...
И тысячелетий череда
Начиналась сразу у порога.
Пелена над миром, пелена.
Мир в плену, в пеленках, в дебрях детства.
Все бы ничего, да вот Луна!
Никуда не спрятаться, не деться...
Я сижу у серого окна,
В мутный дождик, как дурак, уставясь.
Я ведь был Хранителем Огня!
Что случилось? Что со мною сталось?
Я пойду отсюда, я пойду,
По пивным пойду, по магазинам.
И о чем толкует, - не пойму -
Женщина, пропахшая бензином?
Люцерн, 5.09. 80
* * *
А небо, как звездная чаша,
Всю землю закрыло собой.
Три четверти черного часа
Прокаркал немецкий собор.
Ковер - не ковер, и не карта,
Такое бывает в бреду.
Я умер в то ночь от инфаркта,
Я умер у звезд на виду.
А после в безмолвии морга
(Я помню приземистый зал),
Я долго, тяжелый и мертвый,
На цинковой полке лежал.
Сновали служители мимо,
Был сумрак в прозекторской желт.
А к вечеру облаком дыма
Я в звездное небо ушел.
Франкфурт, 13, 05, 80
* * *
Заказное. Михаилу Лермонтову,
На Тот Свет
Отправитель: Юрий Иофе, Шотландия
...испаряется море в рассветную сонь,
море горькое, точно английская соль,
море темное, дымное, даль без конца,
море - первое древнее дело Творца.
А Сэнт-Эндрьюс, скажу, неплохой городок,
аккуратный такой, небольшой коробок.
Ветер гордой Шотландии, горной страны,
раздувает как парус, срывает штаны.
Перепутала что-то колдунья- судьба:
не меня бы, другого поэта сюда!
Только я ни при чем, ни о чем не просил.
Не сердись на меня, дорогой Михаил!
Тлеет Солнце в тумане, простор впереди,
в море парус белеет, тот самый, поди.
В море, что ли, уйти, я бы к бездне приник.
Только я сухопутный, к другому привык.
Под туманный восход, под печальный закат,
под холодного моря тяжелый накат ,
в мертвом замке, где призраки предков твоих,
выпить , что ли, пол-литру - с тобой на двоих?
Наказал меня Бог, я уныл и убог,
вот дурак дураком из Москвы и убег!
А о гордой Шотландии, горной стране,
Я, признаться тебе, не мечтал и во сне.
Море сонное, странное, тайна воды.
Как бы я не того... не наделал беды...
Ведь бездарную дурь в голове затаил.
Походатайствуй там за меня, Михаил...
Сэнт-Эндрьюс (Шотландия). 13. 04. 82
* * *
Без задумок, без затей,
Я другой теперь, другой.
Призрак над рекою Тэй,
Над шотландскою рекой.
Ты иди себе, иди,
Я иду себе, иду.
И по городу Данд
Волоку свою беду.
Данд , 15.04.82
* * *
РАЗМЫШЛЕНИЯ В СТАРЫХ ДОКАХ
Полон лязга город Глазго,
Серый запах, сизый газ.
Город дымный, но не дивныйи
Напряженный, как оргазм.
Бьется жизнь в его потоках,
Суть его оголена.
Но в субботу в старых доках
Тишина, как пелена.
Вот оно, земное лоно:
Щебень, щепки там и тут.
Посреди металлолома
Одуванчики цветут.
Где концы? И где начала?
Я взираю, сам не свой,
На замшелые причалы,
На обрубки мертвых свай.
Что мне там судьба-вещунья
Шепчет в желтой тишине?
Я гляжу, глаза прищуря,
В этот мир, открытый мне.
Этот мир исколесил я,
Добрался до самых недр.
А Россия... Что Россия?
Никакой России нет.
Глазго, 17, 4. 82
* * *
Камень желт, красноват, темно-бур.
Камень древнего, мертвого цвета.
Ты, как камень, застыл, Эдинбург,
На окраине белого света.
Может, ты -- порождение гор?
Или ты -- первобытная крепость?
Не пойму, где утес, где собор.
Все в тебе непонятно, как ребус.
Эдинбург, ты другим не чета,
Отродясь я такого не видел.
Карел Чапек, трагичный чудак,
О тебе мне когда-то поведал.
Камень страшен, недвижен, тяжел.
Он сформован иными веками.
Не с того ли к тебе и пришел,
Что и сам я твердею, как камень?
Путь мой темен, угрюм, окаян.
Но с пути я не сбился, не спился.
И... как камень, гляжу в океан,
В бесконечность уставился с пирса.
Эдинбург, 18.04. 82
* * *
Зеленая мертвая кожа
Зловонного Мертвого моря
Похожа, - да нет, не похожа!
И не на что ей походить...
А н небе призрачно стынет
Январское сонное Солнце,
Висит над шершавой пустыней
И над маслянистой водой.
Коричнево-желтые камни,
Эрозия тысячелетий.
И вечность сочится по капле
В ничто, в бесконечный провал.
И в сине-серебряном свете
С тревожною примесью серы -
Так страшно на этой планете,
На злой первобытной Земле.
Эйн-Бокек (Мертвое море),17.01.83
* * *
Как синий нейлон - средиземное небо.
Пустыня пятниста, как ржавая жесть.
По детской картинке знакомая небыль,-
Но, (видите, взрослые?) - Африка есть.
Дыхание Господа, древние дали.
Времен и миров первозданная связь.
Закатное Солнце в Суэцком канале.
Восточная вечность. Арабская вязь.
Каир,3 .02.83
* * *
Я здесь живу в тропической гостинице,
В веселой экзотической гостинице;
С утра ужу я нильских крокодилов,
А вечером охочусь на слонов.
Ну, помышлял ли я, сказать по совести,
Что сообщу тебе такие новости
Про Африку, в которой я живу,
Которую я вижу наяву?
Все хорошо под здешним зодиаком.
Смешался желтый зной с лиловым мраком.
А запах -- то ли запах, то ли хмель,
А может, вовсе вздох чужих земель.
Я в Африке, как в беспечальном детстве,
Я в Африке, как в театральном действе,
И знать не знаю ни причин, ни следствий,
Не ведаю ни следствий, ни причин.
А далеко, на Севере, в Висбадене,
Там, на холме, в готическом Висбадене
Однообразно, в сером полусне,
Твою могилу засыпает снег.
А здесь, как видишь, ярко и красиво
Средь пальмового пышного массива.
Оно понятно: пальма -- не осина...
Но мне, авось, сгодится и она.
Асуан, 6.2.83
* * *
Страсть уходит и ненависть,
Все в веках, как в песках.
Красно-синяя стенопись
(Очень странная стенопись)
Остается в веках.
Да над городом Гизою
Некий призрачный Икс --
Весь проказой изгрызанный
Желтокаменный сфинкс.
Все на свалку да в ямищу,
Все в веках, как в песках.
Остаются лишь капища,
Остаются лишь кладбища,
Остается лишь прах.
И от жара разваренный,
Пьяный вечностью вдрызг,
Тупо гложет развалины
Недоумок-турист.
Луксор, 7.2.83
* * *
Толкутся убийцы
На каждом дворе.
Танцуют нубийцы
В ночных кабаре.
Дикарские танцы,
Забавная суть.
Галдят иностранцы
И в ски сосут.
А гиды не гады,
Они молодцы.
Меня, как верблюда,
Ведут под узцы.
А рядом надгробья
Как каменный сон,
Глядит исподлобья
Мертвец фараон.
Дворцы и трущобы,
Века и часы.
А вечность - попробуй! -
Швырни на весы.
И в небе высоко
Не ведает сна
Как символ Пророка
Кривая Луна.
И луны мечетей -
Как дети Луны.
Нубийские черти
Усердья полны.
И черные башни
Струятся к Луне.
И все это страшно
И все это - мне.
И чуется гибель
И ржавость оков.
И дышит Египет
Зловоньем веков.
По темным районам
Шатаюсь, как псих.
И все с фараоном
Хочу на двоих.
Каир, 9.02.83
* * *
Ах, Восток, бессмысленный Восток!
Ты сидел бы, знал бы свой шесток!
Африка! Какого там рожна?
Ты мне абсолютно не нужна!
Я не оклемаюсь тут вовек:
Как-никак, а белый человек...
Мне невмоготу от синевы,
Сколько миль от Нила до Невы?
Эдфу, 7.02.83
* * *
Был пыльный день оранжев и тяжел.
Голубизна стекала с небосвода.
По нильскому пахучему проходу
Я в Африку, как в женщину, вошел.
Вот я в Египте, как в чужом театре.
Вокруг такой декоративный вид.
Кривляясь, тараторит льстивый гид
О Нефертити и о Клеопатре.
Какой-то грязно-голубой араб
Мне демонстрирует поддельных мумий.
В базарной сутолоке, в знойном шуме
Благоухает смачный шиш-кебаб.
Я погружаюсь в стойкий запах стойла.
Восток меня хватает под уздцы.
На саркофагах пляшут мертвецы --
Совсем как человечки Конан-Доила.
Вершит пустыня страшные дела,
И над пустыней сумрак звездносиний.
Тут я не к месту вспомнил о России...
Страна такая -- вот-те крест! -- была.
Карнак, 8.02.83
* * *
Давайте-ка не будем
По-эмигрантски выть
В потоке блеклых буден
Не так уж плохо плыть.
Вот полночь коротаю
С вином наедине,
И тишина, не тая,
Густеет при луне.
Соседи спят в постелях,
А снег, само собой,
На крышах и на елях,
Как в детстве, голубой.
Я отбываю в небыль,
Я забываю всех.
А в небе, зимнем небе
Луна, как желтый грех.
А я в потоке буден
Совсем дотлел дотла.
И ничего не будет:
Ни худа, ни добра.
Франкфурт/Майн 10.01.85
* * *
Не занесли меня метели,
А занесло меня сюда.
Живу - а если в самом деле,
То жду я Страшного суда.
Ах, что случилось? Что приснилось?
В какую канул темноту?
И мне теперь на Божью милость
Рассчитывать невмоготу.
Франкфурт/Майн 10.01.85
* * *
Дует ветер с Северовостока,
Ветер из Ухты и Воркуты.
Обнажает мир до наготы
Русский ветер, резкий и жестокий.
Не змее бы грезить о зиме,
И не мне бы бредить о России.
Мы и башмаков не износили
Ковыляя по чужой земле.
Хлещет ветер, тучи словно туши,
Горький запах западной зимы.
Башмаков не износили мы ...
Только - изнасиловали души.
Здесь - итог. А где-то там - исток.
Я и там не сделаюсь моложе.
Ну, а все же... Как сказал Волошин?
Мне бы в путь... На Северовосток.
Франкфурт/Майн 10.01.85
В небе месяц - как медный рожок.
Снизу город рекламы зажег.
Зимний город в огнях и снегу.
Я покинуть его не смогу.
Не уйду я в нагие поля.
Не нырну в глубину февраля.
И в пустые леса не пойду.
И дороги другой не найду.
Костенеет зима, как река.
Медный месяц боднул облака.
И чудн мне в полуночной мгле,
Что живу на планете Земле.
Фракфурт/Майн 12.01.85
* * *
На тысячу верст, на тысячу миль
Вокруг меня - черно-серый мир.
Ни солнца в нем, ни луны, ни звезд.
На тысячу миль. На тысячу верст.
Фракфурт/Майн 23.01.85
* * *
Был закат для всех
Поднебесных стран.
Он желтел, как грех,
Он краснел, как срам,
Между черных крыш
Забивая клин.
И галдел Париж.
И глазел Берлин.
А за желтый грех,
А за красный срам
Я - один за всех! -
Рассчитаюсь сам.
Франкфурт/Майн 23. 01.85
* * *
Луна - ну и что же? Уйду от Луны.
Зеленая рожа, рога сатаны.
Серпом по-советски блистает с высот.
И пахнет мертвецкой. И тленом несет.
А я бы по роже ее кирпичом!
Мол, бросить не может она нипочем
Меж звездною пылью с начала начал
Повадку упырью блуждать по ночам...
Ай сводня, ай сваха, кубышка греха!
И рожа - как плаха: плоска и плоха.
Ведь ведьма, ведунья, ведь кузькина мать!
И как в полнолунье такую унять?
С каким бы азартом ее, сатану,
Я б ядерным залпом вовсю саданул!
Поганая рожа, татарские сны...
Ах, Господи Боже! Куда ж - от Луны?
Франкфурт/Майн 24.01.85
* * *
Житель всех времен и стран,
Был я жаждой обуян
Стать холодным и нейтральным
Как полярный океан.
Только это не сбылось,
Это мне не удалось!
Потому и сел, как н кол,
На земную нашу ось.
Франкфурт/Майн, 27 янв. 85
* * *
Какие, к дьяволу, права?
Вот город, черный, как провал.
Должно быть, по-медвежьи спит.
А может, с панталыку сбит.
Черным-черно. Черным-черно.
Лишь в небе - звездное зерно.
И - сикось-накось. Вкривь и вкось.
Скрипит во тьме земная ось.
Франкфурт/Майн 29 янв.85
* * *
Когда-нибудь в 30-м веке
Пусть мною названный музей
Оплатит щедро эти чеки
Праправнукам моих детей.
* * *
Популярность: 50, Last-modified: Mon, 22 Aug 2005 05:28:40 GmT