----------------------------------------------------------------------------
Перевод К.В. Тревер
Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах.
Для высших учебных заведений.
Том 1. Н.Ф. Дератани, Н.А. Тимофеева. Греческая литература.
М., "Просвещение", 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
(Около 125-192 гг. н. э.)
Лукиан родился в городе Самосате, в Сирии. Отец его был мелкий ремесленник.
Лукиан получил общее и риторическое образование. Он выступал со своими
речами не только в городах Сирии, но и в Риме, в Афинах. В первых своих
сочинениях Лукиан отдает дань риторике ("Похвала мухе", "Сон" и др.);
впоследствии он осмеивает риторическую "мудрость", обращается к изучению
философии, но сначала не становится сторонником какой-либо философской школы
и одинаково высмеивает в своих произведениях философов различных
направлений. Одно время он увлекался кинческой философией, позднее отдает
предпочтение философии Эпикура. Лукиан осмеивает в своей острой сатире как
отживающее язычество, так и устанавливающееся христианство. Энгельс тонко
характеризует роль Лукиана в борьбе с религией. "Одним из наших лучших
источников о первых христианах является Лукиан из Самосаты, Вольтер
классической древности, который одинаково скептически относился ко всякого
рода религиозным суевериям и поэтому не имел ни языческо-религиозных, ни
политических оснований трактовать христианство иначе, чем какой бы то ни
было другой религиозный союз. Напротив, над всеми ними он смеется из-за их
суеверий: над поклонниками Юпитера не меньше, чем над поклонниками Христа; с
его плоско-рационалистической точки зрения, один вид суеверия столь же
нелеп, как и другой. Этот во всяком случае беспристрастный свидетель
рассказывает, между прочим, историю жизни одного искателя приключений,
Перегрина" {К. Маркс и Ф. Энгельс, О религии и борьбе с нею, т. II, ГАИЗ,
М., 1933, стр. 548.}.
1. Подобно тому, как атлеты и люди, заботящиеся о силе и здоровье
своего тела, посвящают свое внимание не только физическим упражнениям, но и
своевременному отдыху и считают его важнейшим условием правильного образа
жизни, так и тем, кто занимается наукой, подобает, по-моему, после усиленной
умственной работы дать уму отдых и укрепить его силы для предстоящих трудов.
2. Лучшим способом отдохновения является такое чтение, которое будет
отличаться не только остроумием и приятностью, но также будет заключать в
себе не лишенное изящества наставление. Предполагаю, что настоящее мое
сочинение и будет представлять собою подобный вид чтения. В нем читателя
будут привлекать не только своеобразность содержания и прелесть замысла, не
только пестрота выдумок, изложенных убедительным и правдоподобным языком, но
и то, что каждый из рассказов содержит тонкий намек на одного из древних
поэтов, историков и философов, написавших так много необычайного и
неправдоподобного и которых я мог бы назвать по имени, если бы ты при чтении
сам не догадался, кого я имею в виду.
3. К ним относится, например, книдиец Ктесий {Ктесий - писатель-историк
IV в. до н. э., который дал описание Индии, причем обрисовал ее как страну
чудес.}, сын Ктесиоха, писавший о стране Индов и их жизни, хотя он сам
никогда там не бывал и не слышал о них ни одного правдивого рассказа. Ямбул
{1} также написал много удивительного о живущих в великом море; всем было
известно, что все это - созданный вымысел, но тем не менее выдумка его была
не без приятности. Многие другие превзошли их, описывая свои как бы скитания
и странствия, рассказывая про величину зверей, дикость людей и необычайность
нравов. Руководителем, научившим описывать подобного рода несообразности,
был Одиссей Гомера, который рассказывал у Алкиноя про рабскую службу у
ветров, про одноглазых, про людоедов и про других подобных диких людей, про
многоголовые существа, про превращение спутников, вызванное волшебными
чарами, и про многое другое, рассказами о чем Одиссей морочил легковерных
фэаков.
4. Я не ставлю всем этим рассказчикам вымыслы в особую вину, потому что
мне приходилось видеть, как сочинительством занимаются также люди,
посвящающие свое время, как они говорят, только философии. Одно всегда
удивляло меня: уверенность в том, что вымысел может быть не замечен.
Побуждаемый тщеславным желанием оставить и по себе какое-нибудь
произведение, хотя истины в нем, увы, будет столько же, сколько у других
писателей (в жизни моей не случилось ничего такого, о чем стоило бы поведать
другим), я хочу прибегнуть к помощи вымысла более благородным образом, чем
это делали остальные. Одно я скажу правдиво: я буду писать лживо. Это мое
признание должно, по-моему, снять с меня обвинение, тяготеющее над другими,
раз я сам признаю, что ни о чем не буду говорить правду. Итак, я буду писать
о том, чего не видел, не испытал и ни от кого не слышал, к тому же о том,
чего не только на деле нет, но и быть не может. Вследствие этого не следует
верить ни одному из следующих приключений.
5. Пустившись в плавание, я миновал столпы Геракла {"Геркулесовы
столпы" - Гибралтарский пролив.} и выехал, сопутствуемый благоприятным
ветром, в западный океан. Причиной и поводом моего путешествия были отчасти
любопытство, отчасти страстная любовь ко всему необычайному и желание
узнать, где находится конец океана и что за люди живут по ту сторону его.
Погрузив поэтому большое количество припасов и соответствующее количество
воды, я набрал себе пятьдесят спутников одного со мною образа мыслей,
запасся всевозможным оружием, нанял наилучшего кормчего, прельстив его
большой платой, и снабдил мой корабль - это была легкая парусная лодка -
всем необходимым, как для далекого и опасного плавания.
6. День и ночь мы плыли по ветру и двигались не особенно быстро, пока
была видна земля. На следующий день с восходом солнца ветер стал
усиливаться, волны возрастать, наступила темнота, и не было никакой
возможности подобрать паруса. Брошенные на волю ветров и поручив им свою
жизнь, мы провели таким образом семьдесят девять дней, а на восьмидесятый
при свете внезапно засиявшего солнца мы увидели невдалеке высокий, поросший
лесом остров, вокруг которого не слышно было рева волн. Вскоре сила бури
стала умеряться. Приблизившись к острову, мы высадились и после великих
своих бедствий пролежали долгое время на земле. Поднявшись, мы выбрали из
своей среды тридцать человек, которые в качестве стражи должны были остаться
у корабля, двадцать же остальных отправились со мною на разведки острова.
7. Пройдя приблизительно три стадия от моря в лес, мы увидели какой-то
медный столб, а на нем греческую надпись, стершуюся и неразборчивую,
гласившую: "До этого места дошли Геракл и Дионис". Вблизи на скалах мы
увидели два следа, один большой, другой поменьше, и я решил, что Дионису
принадлежит след, который поменьше, первый же Гераклу. Почтив их
коленопреклонением, мы отправились дальше. Не успели мы немного отойти, как
были поражены, увидев реку, текущую вином, очень напоминающим собою
хиосское. Течение реки было широко и глубоко, так что местами она должна
была быть судоходна. При виде столь явного доказательства путешествия
Диониса мы еще сильнее уверовали в истинность надписи на столбе. Я решил
обследовать исток реки, и мы отправились вдоль течения, но не нашли никакого
источника, а вместо него увидели множество больших виноградных лоз,
увешанных гроздьями. У корня каждой лозы просачивалась прозрачная капля
вина, и от слияния этих капель образовался поток. В нем виднелось много рыб,
цветом и вкусом своим напоминавших вино. Мы изловили несколько штук,
проглотили их и сразу опьянели: разрезав их, мы действительно нашли, что они
были наполнены винным осадком. Впоследствии нам пришла мысль смешать этих
рыб с пойманными в воде, и таким образом мы умерили силу виноядения.
8. Пройдя реку в мелком месте, мы натолкнулись на удивительный род
виноградных лоз: начиная от земли, ствол был свеж и толст, выше же он
превращался в женщин, которые приблизительно до бедер были вполне развиты, -
вроде того, как у нас рисуют Дафну, превратившуюся в дерево в то мгновение,
когда Аполлон собирался ее схватить. Из концов пальцев у них вырастали
ветки, сплошь увешанные гроздьями. Головы женщин были украшены вместо волос
виноградными усиками, листьями и гроздьями. Когда мы подошли к ним, они
встретили нас приветствиями и протянули нам руки; одни из них говорили на
лидийском, другие на индийском, большинство же на эллинском языке. И они
поцеловали нас в уста. Кого они целовали, тот сразу пьянел и становился
безумным. Плодов, однако, они не позволяли нам срывать, а если кто-нибудь
рвал грозди, то они кричали, как от боли.
[Дальше Лукиан говорит о любви этих женщин к его товарищам.]
9. Покинув их, мы устремились к нашему судну и, придя к оставшимся на
нем товарищам, рассказали им обо всем и о превращении наших товарищей в
виноградные лозы. Взяв несколько кувшинов, мы наполнили их водой и вином из
реки. Ночью мы провели на берегу недалеко от реки, а ранним утром,
сопутствуемые не особенно сильным ветром, пустились в дальнейший путь.
Около полудня, когда мы потеряли уже из виду остров, вдруг налетел
вихрь и, закружив наш корабль, поднял его наверх на высоту около трех тысяч
стадий; затем опустил, но не на море, а оставил высоко в воздухе. Ветер
ударил в паруса и, раздувая их, погнал нас дальше.
10. Семь дней и столько же ночей мы плыли по воздуху, на восьмой же
увидели в пространстве перед нами какую-то огромную землю, которая была
похожа на сияющий и шарообразный остров и испускала сильный свет {2}.
Подплыв к ней, мы бросили якорь и высадились. Обозревая эту страну, мы
убедились в том, что она обитаема, так как земля была всюду обработана. Днем
мы не могли хорошенько осмотреть всего, но, когда наступила ночь, вблизи
показались многие другие острова, некоторые побольше, другие поменьше, но
все огненного вида. Внизу же мы увидали какую-то другую землю, а на ней
города и реки, моря, леса и горы. И мы догадались, что внизу перед нами
находилась та земля, на которой мы живем.
11. Мы решили отправиться дальше и вскоре встретили конекоршунов, как
они здесь называются, и были ими захвачены. Эти конекоршуны не что иное, как
мужчины, едущие верхом на грифах и правящие ими, как конями. Грифы эти
огромных размеров, и почти у всех три головы. Чтобы дать понятие об их
величине, достаточно сказать, что каждое из этих маховых перьев длиннее и
толще мачты на товарном корабле. Конекоршуны были обязаны облетать страну и,
завидев чужестранцев, отводить их к царю. Нас они, схватив, тоже повели к
нему. Когда он увидел нас, то, судя, должно быть, по нашей одежде, спросил:
"Вы эллины, о чужестранцы?" Мы ответили ему утвердительно. "Каким образом, -
продолжал он, - проложили вы себе дорогу через воздух и явились сюда?" Мы
ему рассказали обо всем, после чего и он в свою очередь стал нам
рассказывать про себя, про то, что и он человек, по имени Эндимион, который
был унесен с нашей земли спящим, и что, явившись сюда, он стал править этой
страной. "А земля эта, - сказал он, - не что иное, как светящая нам внизу
Луна". Эндимион велел нам ободриться, так как нам не грозила никакая
опасность, и обещал снабдить нас всем необходимым.
[12-19. Война Селенитов с Гелиотами, жителями солнца.]
20. Гелиоты со своими союзниками порешили заключить мир с Селенитами и
их союзниками на следующих условиях: Гелиоты обязуются разрушить выстроенную
ими стену, никогда больше не нападать на Луну и выдать пленников, каждого за
отдельный выкуп; Селениты же, со своей стороны, обязуются не нарушать
автономии других светил, не ходить войной на Гелиотов, а являться им на
помощь в случае нападения со стороны. Далее, царь Селенитов обязывается
платить царю Гелиотов ежегодную дань, состоящую из десяти тысяч кувшинов
росы, и выставить от себя десять тысяч заложников. Что касается колонии на
Утренней Звезде, то они должны основать ее сообща и другие желающие могут
принять в ней участие. Договор этот должен быть записан на янтарном столбе и
поставлен в воздухе на границе обоих государств. Со стороны Гелиотов в
правильности изложенного поклялись Огневик, Летник и Пламенный; со стороны
Селенитов - Ночник, Луновик и Многосверкатель.
21. Таковы были условия мира. Стена была тотчас разрушена, а нас,
военнопленников, освободили. Когда мы вернулись на Луну, товарищи наши и сам
Эндимион встретили нас со слезами и радостными приветствиями. Царь просил
нас остаться у него, участвовать в новой колонии и обещал дать мне в жены
своего собственного сына (женщин у них нет). Я не соглашался остаться,
несмотря на все его слова и убеждения, просил его отправить нас опять вниз
на море. Убедившись в том, что слова его не могут повлиять на нас, Эндимион
угощал нас в продолжение семи дней, а затем отпустил.
22. Теперь я хочу рассказать о всем новом и необычайном, что заметил на
Луне во время нашего пребывания на ней.
[23-26. Рассказывается о нравах и обычаях Селенитов.]
27. Простившись с царем и придворными его, мы взошли на корабль и
пустились в путь. Эндимион почтил меня еще дарами: двумя стеклянными
хитонами, пятью медными и бронею из волчьих бобов. Все это я оставил
впоследствии в ките. Он отправил с нами вместе тысячу конекоршунов, которые
должны были сопровождать нас пятьсот стадий.
28. Проехав во время нашего плавания еще мимо многих стран, мы
высадились на Утренней Звезде, которая с недавних пор заселена колонистами.
Отправляясь в дальнейший путь, мы забрали с нее запас воды. Затем мы въехали
в Зодиак и, проехав вплотную мимо Солнца, оставили его за собой по левую
сторону. Мы не высаживались на нем, хотя многие из товарищей моих сильно
желали этого; высадка была невозможна ввиду того, что ветер дул нам
навстречу. Мы, однако, успели заметить, что страна Гелиотов цветуща,
плодородна, хорошо орошаема и полна всяких благ. Вдруг нас заметили Облачные
Кентавры, наемники Фаэтона, и набросились на наше судно, но, узнав, что мы
союзники, удалились.
29. Теперь с нами расстались и конекоршуны. Все время держа путь вниз,
мы проплыли всю следующую ночь и день, а под вечер приехали в город,
называемый Светильнеград. Город этот находится в воздухе между Гиядами и
Плеядами, но значительно ниже Зодиака. Сойдя на землю, мы не встретили ни
одного человека, но видели множество светильников, бегающих по всем сторонам
и чем-то занятых на рынке и в гавани. Все они были невелики и казались
бедняками; больших и знатных было немного, их можно отличить по яркости и
блеску. У каждого из них был свой собственный дом и подсвечник. Подобно
человеку, каждый светильник назывался своим именем и был одарен голосом.
Хотя они нас ничем не обижали, а. напротив, приглашали к себе в гости, мы
все-таки боялись их, и никто из нас не решался ни пообедать, ни переночевать
у них. Городское управление находится у них среди города, и там всю ночь
напролет восседает городской старшина и вызывает каждого из них по имени.
Того, кто не явился на зов, как беглеца присуждают к смертной казни, которая
состоит в том, что светильник гасят. Мы стояли тут же, глядели на все
происходящее и слышали, как светильники оправдывались и излагали причины
своего запоздания. При этом я узнал и наш домашний светильник; заговорив с
ним, я стал расспрашивать его про домашние дела, и он поведал мне все, 'что,
знал. Пробыв всю ночь в Светильнеграде, мы на следующее утро собрались в
путь и поплыли мимо облаков. Мы были очень удивлены, когда увидели здесь
город Тучекукуевск, но, к сожалению, не могли причалить к нему, так как
этому мешал ветер. Говорят, что там теперь царствует Корон, сын Коттифиона.
При этом случае я вспомнил поэта Аристофана, мудрого и правдивого мужа,
рассказам которого напрасно не верят. На третий день мы совсем отчетливо
увидели океан, но наша земля все еще не была заметна, только в воздухе
виднелись огненные и сверкающие земли. В полдень четвертого дня, когда ветер
стал более мягким и понемногу улегся, мы опустились на море.
30. Что за радость, что за восторг охватили нас, когда мы прикоснулись
опять к воде. Из оставшихся у нас запасов мы устроили хорошее угощение, а
после стали купаться, так как наступило полное затишье и море стало совсем
гладким.
Но оказывается, что переворот к лучшему зачастую бывает началом больших
бедствий. Два дня мы плыли благополучно, на третий же, с восходом солнца, мы
вдруг увидели множество чудовищ и китов, среди которых один отличался своей
величиной: длина его равнялась приблизительно полутора тысячам стадий. Он
быстро надвигался на нас, разинув свою пасть, волнуя все море и взметая
брызги пены. Обнаженные зубы его были гораздо больше фаллов, остры, как
колья, и белизною своею напоминали слоновую кость. Мы простились друг с
другом навеки и, обнявшись, ожидали конца: кит приблизился и проглотил нас
вместе с судном {3}. Он, однако, не успел размозжить нас своими зубами, и
корабль наш проскользнул через отверстие в его внутренности.
31. Очутившись внутри, мы сначала ничего не могли рассмотреть, так как
господствовал полный мрак; но когда кит опять разинул пасть, мы увидели, что
находимся в темной пещере, такой необычайной ширины и высоты, что в ней мог
бы уместиться город с десятью тысячами жителей. Всюду были разбросаны
большие и маленькие рыбы, раздробленные животные, паруса и якоря кораблей,
человеческие кости и корабельный груз. Посреди пещеры я увидел землю,
покрытую холмами, образовавшуюся, по моему мнению, из того ила, который был
проглочен китом. Земля эта вся поросла лесом, всевозможными деревьями и
овощами и вообще производила впечатление обработанной почвы; в окружности
она имела двести сорок стадий. Морские птицы, чайки и зимородки вили себе
гнезда на деревьях.
32. Сначала мы долго плакали, но потом я ободрил моих товарищей; мы
привязали нашу лодку, высекли огонь, разложили костер и приготовили себе
обед из мяса рыб, валявшихся всюду в изобилии. Вода у нас оставалась еще в
запасе, взятом на Утренней Звезде. Проснувшись на следующее утро, мы видели
урывками, - когда кит разевал свою пасть, - то горы, то только небо,
довольно часто острова и на основании всего этого заключили, что кит очень
быстро передвигается по всему морскому пространству. Когда мы уже стали
привыкать к месту нашего пребывания, я взял с собою семерых спутников и
отправился с ними в лес, чтобы осмотреться. Не успели мы пройти и пяти
стадий, как натолкнулись на храм, судя по надписи, посвященный Посейдону.
Неподалеку от него находился целый ряд могил с погребальными плитами, и
вблизи протекал источник прозрачной воды. Послышался лай собак, спереди
показался дом, и мы на основании всего этого заключили, что скоро дойдем до
какого-нибудь жилья.
33. Мы быстро пошли дальше и вскоре увидели старика и юношу, усердно
работавших в огороде и проводивших в него воду из источника. Обрадованные,
но вместе с тем испуганные, мы остановились. И они стояли безмолвные,
испытывая, должно быть, то же самое, что и мы. Через некоторое время старец
произнес: "Кто вы такие, чужестранцы? Божества ли вы морские, или люди,
товарищи нам по несчастью? И мы были людьми и жили на земле, теперь же стали
жителями моря и плаваем вместе с этим чудовищем, в котором мы заключены. Мы
не имеем точного представления о своем состоянии: с одной стороны, кажется,
как будто мы умерли, но с другой - нас не покидает уверенность, что мы еще
живем".
[Оказывается, старику с сыном неплохо живется во чреве кита: тут есть и
рыба, и птицы, можно разводить овощи, течет прекрасная вода. Жить мешают
лишь соседи - Солители, Тритономеи, Рачники и Тунцеголовые. Эти народы воюют
между собой. Одному из них старик с сыном платит дань в пятьсот устриц.]
1. С этого времени пребывание в ките стало мне казаться невыносимым;
все здесь мне до того надоело, что я стал придумывать какое-нибудь средство,
с помощью которого мы могли бы освободиться. Сначала мы решили бежать,
прокопав правый бок кита, и тотчас же принялись за дело. Прокопав около пяти
стадий и убедившись, что конца нашему делу не предвидится, мы прекратили эту
работу и порешили зажечь лес. От пожара внутри кит должен был умереть, и
освобождение тогда не представило бы никакого затруднения. Мы приступили к
делу и зажгли лес, начиная с хвоста. Прошло семь дней и столько же ночей, а
кит как будто не замечал пожара, но на восьмой и на девятый день, он,
видимо, заболел, так как стал медленно разевать свою пасть, а когда открывал
ее, то очень скоро захлопывал снова. На десятый и одиннадцатый день можно
было заметить, что конец его приближается, так как он стал уже
распространять дурной запах. На двенадцатый день мы, к счастью, догадались,
что если мы не воткнем при разевании подпорок, то нам угрожает опасность
остаться заключенными в мертвом теле кита и таким образом погибнуть. Итак,
мы сунули ему в пасть огромные бревна, приготовили наше судно и снабдили его
водой и всем необходимым в возможно большем количестве. Скинфар согласился
быть нашим кормчим.
2. На следующее утро кит умер. Мы втащили тогда наш корабль наверх,
провели его через все отверстия, прикрепили к зубам кита и медленно опустили
на море. Затем мы взобрались на спину кита и принесли жертву Посейдону и
провели три дня около трофея, - было затишье, - на четвертый же пустились в
путь.
[Дальше Лукиан рассказывает о необыкновенных островах, из которых один
состоял из сыра, а другой был островом блаженных. На последнем путникам было
разрешено пробыть в течение семи месяцев.]
11. Мы отправились в город на пир блаженных. Весь город был построен из
золота, окружающие его стены из изумруда, каждые из семи ворот сделаны из
цельного коричного дерева; почва же города и всей земли, лежащей в пределах
стен, состоит из слоновой кости. Храмы всех богов воздвигнуты из
драгоценного камня, а жертвенники в них представляют собою каждый огромный
аметист, на котором они и сжигают гекатомбы. Вокруг города течет из
прекраснейшего мира река шириною в сто царских локтей, глубиною в пять, так
что в ней можно очень хорошо плавать. Бани их состоят из огромных стеклянных
домов, которые отапливаются коричными дровами; ванны в них наполнены вместо
воды теплой росой.
12. Одеждой служит тончайшая пурпуровая паутина. У них нет тела, они
совсем прозрачны и являют собой только облик и идею человека. Несмотря на
бесплотность свою, они двигаются, встречаются, мыслят и говорят и в общем
напоминают собою обнаженную душу, которая бродит, набросив на себя подобие
тела. Только прикоснувшись к ним, можно убедиться, что они бестелесны и не
что иное, как выпрямившиеся тени; вся разница только в том, что они не
черны. Никто из них не старится, но пребывает в том возрасте, в котором
явился сюда. У них не бывает ни ночи, ни сияющего дня, а страна их наполнена
светом, какой бывает в предрассветные сумерки, за которыми здесь не следует
восхода солнца. Они знают одно только время года, так как у них вечно царит
весна, и только один ветер дует у них - зефир.
14. Пиршества их происходят вне города на так называемых Елисейских
полях. Там находится прекраснейший луг, со всех сторон окруженный густым
лесом; он осеняет пирующих, ложе которых составляют охапки цветов. Им
прислуживают ветерки, которые приносят все, чего бы они ни пожелали, за
исключением только вина, в котором они не нуждаются: около места пиршества
находятся большие деревья из прозрачнейшего стекла, а на них вместо плодов
растут кубки всевозможных форм и размеров; отправляясь на пир, они срывают
один или два из этих кубков, ставят их перед собою, и они тотчас же
наполняются вином. Так они утоляют жажду. На головах у них нет венков;
вместо того соловьи и другие певчие птицы с ближайших лугов приносят в
клювах цветы и осыпают, как снегом, пирующих, кружась с песнями над ними.
Умащаются они следующим образом: густые облака насыщаются миром из рек и
источников и останавливаются над местом пира, где ветерки понемногу выжимают
облака, и они проливаются тогда нежной росой.
15. Во время обеда они развлекаются музыкой и песнями; у них поются
главным образом песни Гомера, который находится тут же и пирует с ними,
возлежа рядом с Одиссеем. У них имеется хор из юношей и девушек, а
запевалами выступают Эвном из Локриды, Арион с Лесбоса, Анакреонт и Стесихор
{Стесихор, как и два выше указанных поэта, - греческие лирики VII-VI вв. до
н. э.}, которого я тоже увидел среди блаженных, так как Елена уже помирилась
с ним. После этого хора появляется второй, состоящий из лебедей, ласточек и
соловьев. Когда же и эти птицы отпоют, то весь лес, колеблемый ветерками,
оглашается звуками флейт.
16. Главной причиной их веселья являются два ключа, которые бьют около
их места пиршества: один из них - источник радости, другой - смеха.
Отправляясь на пир, все пьют из каждого из ключей, поэтому-то и царят у них
радость и смех.
17. Теперь я хочу рассказать, кого из знаменитых людей я видел у них:
там находятся все полубоги и герои, сражавшиеся под Илионом, за исключением
Аянта-локрийца, который один из всех, как говорят, несет наказание в стране
нечестивых.
Из варваров там находятся оба Кира, скиф Анахарсис, фракиец Замолксид и
италиец Нума, а кроме них еще лакедемонянин Ликург, из афинян Фокион и Телл
и все мудрецы, за исключением Периандра. Видел я там и Сократа, сына
Софрониска; он болтал с Нестором и Паламедом, его окружали
Гиакинф-лакедемонянин, феспиец Нарцисс, Гил и многие другие прекрасные
юноши. Мне показалось, что он влюблен в первого из них, по крайней мере
много признаков говорило за это.
Я слышал, что Радамант был недоволен Сократом и не раз грозил ему тем,
что прогонит с острова, если он не перестанет болтать глупости и не захочет
перестать иронизировать во Время пиршества. Только Платона не было среди
блаженных; о нем говорилось, что он живет в вымышленном им же городе,
подчиняясь государственному устройству и законам, которые он сам для него
сочинил.
18: Самым большим почетом у них пользовались Аристипп и Эпикур, люди
милые и веселые и наилучшие сотрапезники. И фригиец Эсоп находился среди
них, разыгрывая роль скомороха. Что касается синопца Диогена, то он
настолько изменил свой образ жизни, что женился на гетере Лайде, нередко
навеселе пускался в пляс и, подвыпивши, вел себя очень нескромно. Из числа
стоиков здесь никто не присутствовал; про них рассказывали, что они все еще
поднимаются на крутой холм добродетели. Про Хризиппа мы слышали, что ему не
позволено явиться на остров прежде, чем он не подвергнется в четвертый раз
лечению чемерицей. Что касается академиков, то они собирались прийти, но
пока еще медлили и размышляли, так как все еще не могли решить вопроса,
существует ли вообще подобный остров. Мне думается, впрочем, что они
побаивались приговора Радаманта, так как сами ведь подорвали значение суда.
Поговаривали также и о том, что многие последователи тех, кто явился уже
сюда, из-за лености своей стали отставать и, не будучи в силах догнать их, с
полдороги вернулись обратно.
19. Вот все те замечательные люди, которые находились на этом острове.
Самым большим почетом у них пользовался Ахиллес, а после него Тесей.
[Лукиан говорит о любовных наслаждениях на острове.]
20. Не прошло еще двух или трех дней, как я направился к поэту Гомеру,
и, так как нам обоим нечего было делать, я стал расспрашивать его обо всем и
о том, откуда он родом, говоря, что вопрос этот и ныне все еще подвергается
у нас подробному исследованию. Он мне ответил на это, что те лица, которые
его называют уроженцем Хиоса, Смирны и колофонцем, находятся в полном
заблуждении, так как он родом из Вавилона, граждане которого называют его не
Гомером, а Тиграном, и что только впоследствии, находясь в качестве
заложника в Элладе, он получил свое имя. Затем я спросил его относительно
сомнительных стихов, им ли они написаны, и получил ответ, что все написано
им. Из этого я мог заключить, что грамматики, идущие по стопам Зенодота и
Аристарха, многое болтают попустому. Получив на этот вопрос подробный ответ,
я снова спросил его, почему он начал свое произведение именно со слова
"гнев". Оказывается, что это произошло совершенно случайно и без всякой
предвзятой мысли. Затем мне хотелось узнать, правда ли то, что он написал
"Одиссею" до "Илиады", как это утверждают многие; на это Гомер ответил
отрицательно. Я сразу же заметил, что он вовсе не слеп, как это
рассказывается о нем, и это было настолько очевидно, что не надо было даже
спрашивать. От поры до времени, видя, что он ничем не занят, - а это бывает
довольно часто, - я приближался к нему и расспрашивал. Он очень часто
отвечал на все мои вопросы, особенно же после того, как он выиграл тяжбу:
дело в том, что на него возведена была жалоба в оскорблении со стороны
Ферсита, над которым он издевался в своих произведениях. Гомера защищал
Одиссей, и он выиграл это дело.
21. Около этого времени явился и Пифагор с Самоса, душа которого, семь
раз менявшая свой облик и в образе разных животных снова возвращавшаяся к
жизни, наконец, закончила свои странствования. Вся правая сторона его
состояла из золота. Было решено принять его в число блаженных; оставалось
только некоторое сомнение относительно того, как называть его, Пифагором или
Эвфобром. Вскоре появился и Эмпедокл, все тело которого было обварено и
изжарено {Эмпедокл - греческий философ V в. до н. э., по преданию, бросился
в кратер Этны.}. Его, однако, не приняли, хотя он очень просил об этом.
[22. Лукиан говорит о состязаниях на острове блаженных, их битвах со своими
врагами, об их ссорах.]
28. После этого я приготовился к дальнейшему плаванию и в обычное время
пировал с героями в последний раз. На следующее утро я отправился к поэту
Гомеру и попросил его написать для меня эпиграмму из двух стихов. После того
как он сочинил ее, я воздвиг поминальную доску из драгоценного камня,
поставил ее лицом к гавани и написал на ней эпиграмму. Она гласила так:
Боги блаженные любят тебя, Лукиан, ты увидишь
Страны чужие и снова в город родимый вернешься.
29. Пробыв этот вечер еще на острове, я на следующее утро пустился в
дальнейший путь. Все герои вышли на берег, чтобы проводить нас. Одиссей
отвел меня в сторону и тайно от Пенелопы дал мне письмо, которое я на
острове Огигии должен был передать Каллипсо. Радамант дал нам на дорогу
кормчего Навплия на тот случай, если бы мы попали на соседние острова и нам
угрожала опасность быть схваченными, - он мог бы засвидетельствовать, что мы
путешествуем по своим делам.
Как только мы отъехали настолько, что благовонный запах острова
перестал к нам доноситься, нас охватил ужасный запах сжигаемых одновременно
асфальта, серы и дегтя и еще более отвратительный и совсем невыносимый чад,
точно от поджариваемых людей. Воздух наполнился мраком и чадом, и на нас
закапала дегтярная роса. Мы услышали также удары плетью и крики множества
людей.
30. Ко всем островам мы не стали приставать, а высадились только на
одном из них. Весь этот остров был окружен отвесной и обветрившейся стеной
камней и голых скал, на которых не видно было ни деревца, ни ручья. Мы
вскарабкались, однако, по отвесному берегу, прошли по тропинке, поросшей
терновником и колючими кустарниками, и пришли в еще более неприглядную
область. Но когда мы дошли до места тюрем и пыток, то тогда только стали
удивляться природе этой местности. Вместо цветов почва здесь производила
мечи и острые копья. Кругом текли реки; одна - грязью, другая - кровью, а
третья огромная река посредине, переправа через которую была делом
немыслимым, текла огнем, который переливался в ней, точно вода, и
перекатывался волнами, словно море. В этой реке плавало очень много рыб;
одни из них были похожи на головни, другие, поменьше, на горящие уголья и
назывались "огоньками".
31. Через все эти места вел один только узкий проход, перед которым в
качестве привратника стоял афинянин Тимон. Под предводительством Навплия мы
решились пойти еще дальше и увидели многочисленных царей, несущих наказание,
и простых смертных, среди которых находились и некоторые из наших знакомых,
как, например, Кинир, который был повешен за чресла и подвергался медленному
копчению. Проводники наши рассказывали нам про жизнь каждого из несчастных и
про прегрешения, за которые они несли наказание. Самые ужасные из всех
наказаний претерпевали те, которые при жизни лгали и писали неправду: среди
этих преступников находились книдиец Ктесий, Геродот и многие другие. Глядя
на них, я преисполнился доброй надеждой, так как не знал за собою ни одной
произнесенной лжи.
32. Вскоре мы вернулись, однако, на наш корабль, потому что мы не в
состоянии были дольше вынести это зрелище, распрощались с Навплием и поплыли
дальше.
1 Ямбул - греческий писатель, по всей вероятности, последних веков до
н. э., давший фантастическое описание "острова блаженных", где люди живут,
не зная ни горя, ни болезней, где всего в изобилии, где все люди управляют
страной, занимаются наукой и физическим трудом. Эта утопия Ямбула была
своего рода антитезой общества, современного ему самому. Лукиан, который был
человеком логики, дает пародию на утопии Ямбула, Ктесия и подобных им
писателей. Особенно это относится к той части "Правдивых историй", где
Лукиан тоже рисует блаженную землю.
2 Здесь Лукиан изображает летающие острова и их необыкновенных
обитателей. Впоследствии Свифт в "Путешествии Гулливера" не без влияния
Лукиана создает образ летающего острова Лапуты" и его фантастически
обрисованных жителей.
3 Все сцены, изображающие пребывание героя внутри кита, оказали влияние
на обрисовку подобных же сцен у Рабле в его романе "Гаргантюа и
Пантагрюэль", где рассказывается о пребывании Панурга в глотке Пантагрюэля,
причем Панург находит там целые города со множеством людей, ловит голубей,
залетающих в рот великана, и т. д.
Популярность: 4, Last-modified: Wed, 26 Oct 2005 04:57:18 GmT