---------------------------------------------------------------
© Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
HAIFA, ISRAEL, 2000
Email: solzl@netvision.net.il
Date: 28 Aug 2001
---------------------------------------------------------------
1.
1.
Я простучала каблуками сапожек по оледеневшему пятнами бесснежному
зимнему владивостокскому двору, профессионально кося глазом на голые ветки
сквера, со-дрогающиеся под порывами сухого ветра, и вошла в знакомый
подъезд. Здесь ни-когда не жил никто из моих знакомых, но я хожу сюда уже
много лет в одно и то же дневное время. Привычно поднимаюсь на лифте на
седьмой этаж и без звонка или стука открываю всегда приоткрытую дверь чужой
квартиры. Никто не спешит мне навстречу. Я снимаю в прихожей шубку и шапку,
но не меняю сапоги на стоя-щие здесь чужие женские шлепанцы. Поправляя у
зеркала прическу, я с удоволь-ствием отмечаю свою отличную фигуру, здоровый
цвет лица с нежным румянцем с мороза, большие блестящие глаза. "Блеск,
струящийся из них, - сказал мне как-то мой благоверный, - походит на сияние
полной луны. Когда я смотрю в твои глаза, их золотистая глубина притягивет
меня к себе так, что я не вижу ничего другого. Глубина их кажется
неизмеримой, бездонной, как само небо. Они сияют в темноте своим собственным
лунным блеском..." Я тогда еще не знала, что он почитатель Уилки Коллинса с
его удивительным "Лунным камнем", и была поражена поэтич-ностью сравнений
своей персоны с космическими далями.
Но в гостиной, куда я прохожу сейчас, навстречу мне с улыбкой
поднимается из кресла совсем другой человек. Элегантный мужчина моего
возраста.
Это, однако, и не адюльтер, читатель. На столе нет ни вина, ни цветов,
а в глазах молодого человека нет ни нежности, ни нетерпения грядущей
близости.
Это - Госсыск образца декабря 1983 года.
Я - помощник, тайный внутренний добровольный сотрудник госбезопасности,
а этот парень - мой старший коллега из легальных сотрудников. Я не знаю ни
его должности, ни воинского звания, ни фамилии, только имя-отчество. Себя же
я не считаю ни платным провокатором царской охраники, ни стукачом НКВД
образца 1937, знавшим о трагической судьбе выданных им людей и, тем не
менее, под-ставлвшиим все новых и новых под топор террора. Я, напротив,
знаю, что людям, на которых я уже представила информацию, не грозили даже
служебные непри-ятности. В стране, расчищенной, казалось, на века чекистами
предыдущих поколе-ний, просто не было серьезных врагов строя, а потому моих
подопечных просто брали на учет и уделяли им пристальное внимание, о котором
они, как правило, и не подозревали. Поэтому эта тайная деятельность
представлялась мне иногда неле-пой игрой взрослых людей в шпионов-сыщиков.
Себя же саму я считала сознательным борцом за незыблемость советской
власти и угодного мне коммунистического режима, недостатки и даже пороки
которого я осознавала ничуть не хуже тех, за кем тщательно наблюдала. Но, в
отличие от них, я не видела этому режиму разумной альтернативы. Я была
уверена, что рухни он, на смену придет нечто стократ хуже, а потому искренне
служила сохранению и ук-реплению той власти, что дала мне образование и
право на достойную жизнь в своей интернациональной стране.
По своей линии я, к тому же, занята по прямому назначению чистокровной
совет-ской еврейки - борьбой с сионизмом, под которым мы понимали не столько
сма-нивание таких как я в Израиль, сколько насильственное влияние спецслужб
этой страны на наш государственный и общественный строй вообще и на судьбу
совет-ской ветви моего древнего народа в частности.
"Вы молодеете прямо на глазах, Изабелла Витальевна, - проговорил мой
куратор, крепко пожимая мне руку. - Не зря вам нет отказа ни в чем." "Не
иначе, вы гото-вите мне новое романтическое приключение, Андрей Сергеевич? -
сузила я глаза, зная, что в этом их положении мой лунный блеск приобретает
магическую силу. - И кто же будет несчастный, которого я соблазню, выпотрошу
и покину?" "На этот раз - несчастная." "Особа женского пола? Почему же тогда
она моя, а не тайного донжуана из нашей славной когорты? Я вроде бы никогда
не проявляла сомни-тельных склонностей." "К сожалению, это такая особа, к
которой далеко не каждо-го из наших красавцев можно подпускать без риска
перевербовки." "И эта еврейск-ая красотка имеет слабость к буржуазному
национализму? У нас?" "Уже давно не у нас. И не еврейская, а очень даже
русская красавица." "Русская? - изумилась я. - И она не антисемитка, а
сионистка?" "Более того. Сионюга! Давняя, матерая и нео-бычайно дерзкая, в
силу своего происхождения." "Психически больная?" "Увы, не только здоровая,
но и под могущественным психиатрическим покровительством по линии ее мужа."
"Еврея, надеюсь? Иначе я сама тут у вас сейчас сойду с ума от такой своей
будущей партнерши. Как ее зовут?" "Нашу подругу зовут Татьяна Але-ксеевна
Бергер. Муж еврей, но сионизм у нашей Танечки не от него. И даже не от ее
неразделенной любви к тоже еврею, Феликсу Ильичу Дашковскому." "Танечки? Так
вы с ней знакомы?" "Шестнадцать лет назад я ее допрашивал. Она проходила по
делу о митинге в таком-то ЦКБ." "Так по этому же делу проходил и мой, по
ва-шей милости, недавний воздыхатель - бывший главный конструктор Иосиф
Аро-нович? Как же он меня уговаривал уехать с ними в Израиль четыре года
назад, ког-да я его в аэропорту провожала! Постойте, там же был еще один
еврей, Марк Альт-шулер, что уехал в позапрошлом году. Славная компания,
ничего не скажешь! Но никакой женщины, тем более русской вроде бы не было."
"Была, была. Только она, в силу своей удивительной внешности, сначала
сподобилась высочайшего краевого покровительства, а потом, к нашему
облегчению, уехала отсюда. Мы ее, естественно, передали с рук на руки
ленинградским товарищам. А те нас посто-янно информируют, что ее пагубные
настроения с тех пор не только не изме-нились, но и стали еще хуже. Во время
войны 1973 года она снова открыто под-держала агрессию Израиля." "На
митинге?" "Хуже! Прямо в стенах городского управления, куда ее пригласили на
профилактику. Знаете, что она заявила?" "Ин-тересно! Что же может заявить
русская девушка в пользу сионистской позиции, если мне, насколько я понимаю,
ее ровеснице, ничего положительного тогда на ум не приходило? А я, вы уж
простите, столько передумала по этому поводу, что..." "Мы вам, Изабелла
Витальевна, безгранично доверяем, а потому даже призываем тщательно все
анализировать. А что касается нашей сионюги... Партия, смеется она прямо в
лицо следователю, торжественно провозглашает: нынешнее поко-ленье советских
евреев будет жить при сионизме!" "Парафраз нашего дорогого во-люнтариста?"
"Неважно чего. И еще: сионизм - светлое будущее всего мирового еврейства и
его возводить халуцим." "Кому-кому?" "Так я вас в конце концов выучу ивриту
на свою голову и сам подготовлю к эмиграции, Изабелла Вит..."
Доверяет, доверяет, подумалось мне, а сам без конца примеряет на себя
ситуацию, при которой ему надо как-то объяснить начальству, чего это его
"Маркитантка" (мой псевдоним) сама слиняла в Израиль.
"А почему это Бергер для вас Танечка? - вслух проворковала я. - Неужели
ее женское обаяние и вас задело за живое. Или - вообще слабость к врагам
народа?" "Халуцим - добровольцы, - не поддался он на провокацию. - Пионеры
или лучше первостроители, пользуясь нашей терминологией."
"Итак, ваша Танечка, как я понимаю, сейчас во Владивостоке в
командировке, и мне следует потрогать ее за вымя. Что с вами?" "Ничего... -
он с трудом овладел собой, тревожно на меня поглядывая. - Бергер приехала по
проблеме, связанной с конфликтом с Абрамом Ильичем Цесревичем - бочкотара
для Магаданрыбпрома." "А она тут при чем?" "Она с 1974 года работает в ЦКБ
рыбной промышленности. Всегда масса смелых идей. Об одной из них вы узнаете
завтра во время ее доклада на техсовете пароходства." "Ее не... изолировали
от общества из-за уникальных те-хнических способностей, или ее деятельность
была признана фрондой, не пред-ставляющей опасности?" "Открытая поддержка
сионистов в разгар войны с ними друзей нашей страны, конечно, давала
основания для суда, но она, как вы угадали, действительно была не просто
ценным, а известным на самом высоком уровне специалистом в области
проектирования подводных лодок, работая в таком-то ЦНИИ..." "Так она из-за
нас оказалась у рыбаков?" "Конечно. Уж не лишить ее до-пуска к нашим
секретам было бы безумием. Итак, вам следует присутствовать на ее докладе."
"Это моя служебная обязанность." "Вам просто цены нет, Изабелла
Ви-тальевна... Так вот, у вас будет отличный повод не только познакомиться с
Бергер, но и подружиться с ней." "За несколько минут?" "За месяц-полтора.
Если ее идею поддержат, она пойдет в испытательный рейс на "Святске". И вы с
ней. Это мы организуем."
2.
"Как вы знаете, по представлению Минрыбы, "Святск", прямо с постройки в
Фин-ляндии и по дороге к месту приписки на нашем бассейне зашел в Мурманск
за по-путным грузом на Магадан. В результате cейчас у него на борту сорок
тысяч единиц бочкотары, - начал председатель техсовета. - Такое-то ЦКБ
считает воз-можным, не выгружая бочки во Владивостоке с последующей летней
доставкой их на малых судах, как это сначала предполагалось, идти сейчас
прямо на бухту Но-гаева и там выгрузить все сорок тысяч непосредственно на
склад рыбного порта, используя уникальные конструктивные особенности
"Святска". Что думаете по этому поводу, товарищи? Начальник службы
эксплуатации!" "Суда типа "Но-рильск", - встал импозантный барин в морской
форме, - располагают кранами, способными быстро разгрузить бочки на причал.
Кроме того эти суда при-способлены для разгрузки колесной техники на причал
же по кормовой рампе. Но в Магаданском рыбном порту нет причала, к которому
можно подойти с осадкой "Святска". Если же всю эту массу выгружать в
торговом порту, мы его просто парализуем. И потом бочки надо будет месяц
возить через весь город вокруг бухты Ногаева." "А чем проще, - откликнулся
начальник отдела портов, - перегрузить их в нашем порту?" "Что думает
техотдел?" - улыбнулся мне председатель совета. "Во-первых, - сказала я, -
мы заказали за границей ультрасовременное сверхдо-рогое судно для того,
чтобы научить его работать на бассейне с максимальным использованием
технических возможностей, а не по старинке. Во-вторых, бочки уже на борту
"Святска". Перегружать их сначала на наши склады, а потом на ма-лые суда?
Ради чего? Чтобы вместо января дать магаданским рыбакам дефицитную уже
сегодня бочкотару к июню?" "Арктическая служба? - председатель техсовета
поднял на лоб очки. - Может проведете малые суда к причалу зимой?" "У
"Моск-вы" осадка великовата для постановки таких судов к рыбному причалу. Но
можно их поставить в канале, проложенном ледоколом, и потом, как обычно
разгружать на лед с доставкой бочек на берег санями. И не экспериментировать
с еще не ос-военным судном. Мне не нравятся эти ленинградские новации.
Заинтриговали как-то наше министерство, а нам теперь решать их ребусы."
"Тебе всегда и все не нра-вится! - крикнули из зала. - Одно слово -
Арктическая служба... Вечно вы ни в чем не уверены." "Арктика научила, -
парировал полярник. - Это не штаны про-тирать в теплом Владивостоке."
"Продолжайте, Изабелла Витальевна." "Техотдел, - я все пыталась разглядеть в
зале мою будущую подопечную, - поддерживает идею ЦКБ об использовании для
выгрузки на лед исключительно автотранстпорта по кормовой рампе. Более чем
заманчиво отказаться от использования проблемных при морозе под сорок
кранов, загружая бочки в автомашины в закрытых от ветра и мороза трюмах и
выводить их потом на ледовую дорогу. И далее - сто километров в час - прямо
на склад за причалом. Это сэкономит нам массу времени и денег." "А
Ленинград-то чего помалкивает? - еще шире улыбнулся председатель. - Прошу
за-давать вопросы автору предложения." "Служба рейдовых операций, - по
своему обыкновению запальчиво перебил его единственный здесь еврей
Цесаревич, - про-тив непроверенных технологий. Вы знаете, Татьяна
Алексеевна, что выгрузки по рампе на лед до сих пор никто никогда не делал?
Кто будет вылавливать машину с бочками, если она у вас провалится под лед
при сходе с рампы?"
Так вот какая сионюга завелась в Стране Советов! Если и дальше так
пойдет, сионизм вообще обворожит все нации нашего отечества! Прекрасный
рост, даже чуть повыше меня, роскошные белокурые волосы, сияющие синевой
глаза. А бе-лый свитер и черные брючки обтягивают такую фигуру, что все
мужчины, не сво-дившие было с меня привычно теплого взгляда, вдруг дружно
переключились на нее. Она только встала и еще и слова не сказала, а уже
настала благоговейная ти-шина. Бергер изящным жестом гибкой руки поправила
прическу. Когда же она как-то сразу всем улыбнулась, стало ясно: что бы и
где бы она ни предложила - быть по тому!..
"Вот радиограмма, - прозвенел ее неожиданно громкий голос. - Мороз
тридцать семь. Прогноз на понижение температуры. Лед уже около метра.
Прогноз на метр двадцать пока подойдем к бухте Ногаева. Ледовые дороги по
ней сегодня держат автомашины до трех тонн. Бочки деревянные, сухие, легкие.
Я не вижу причин для отказа от движения из твиндеков по аппарели на лед и
делее - прямо на склад. Магаданрыбпром нашу технологию одобряет. Их
грузчикам не придется работать под открытыми люками в трюмах и на льду у
борта судна. Да и у склада, куда может зайти машина, но не могут сани. Если
вы у меня провалитесь под лед, - прищурилась она на побагровевшего
Цесаревича, - я лично нырну за вами. Спе-циально возьму с собой в рейс
купальник."
"Что скажет капитан? Как близко подойдете к берегу с проводкой
ледоколом?" "Ледокол мне не только не нужен, - зазвучал густой бас морского
волка, - а только вреден. Он вокруг меня лед накрошит - некуда будет рампу
уложить. Метровый лед "Святск" пройдет сам.. А вообще мне идея Татьяны
Алексеевны нравится." "Еще бы, - прозвучало у меня за спиной. - Такую
женщину целый месяц ублажать на борту..." "Так под твою ответственность,
Макар Павлович?" "А у меня на борту все под одной ответственностью, - махнул
он рукой. - В конце концов, на эту рампу миллионы потрачены. Техотдел прав,
- снизошел он до улыбки в мою сторону. -Должно же это чудо техники когда-то
научиться работать."
"Я предлагаю, - сказал парторг пароходства, - направить в рейс не
только эту милую ленинградку, но и ничуть не менее пригожую Изабеллу нашу
Витальевну. Техотдел должен проследить за ньансами эксплуатации самого
дорогого судна на бассейне." "Согласны? - обратился ко мне председатель. Я
важно кивнула. - Тогда прошу голосовать. Кто за эксперимент? Кто против?
Двое. Счастливого плавания, товарищи..."
3.
"Так как мне тебя звать, Изя или Белла? - пристально посмотрела на меня
Бергер, когда мы вышли из бывшего Дома Бринера, а ныне парткома пароходства.
- Не обижаешься, что я так сразу на ты?" "Нисколько, Таня. А звать меня
можешь по настроению. Проявлю мужское начало - Изей, а женское - Беллой."
"Это просто замечательно, Изенька! А то я не решалась попросить тебя меня
спустить по этой обледенелой лестнице, - вцепилась она в мою руку. - Ничего
на свете так не боюсь, как скользких ступеней. Слушай, белочка, ты что, в
рейс пойдешь в этой вот шубке? Попроси в службе снабжения такой же тулупчик
как у меня. Мне на рейс выдали, хоть я и чужая, а тебе, глядишь, вообще
подарят. Тебе тоже пойдет, по-моему." "Непременно пойдет, - оглядела я с
головы до ног неестественно молодую для ее возраста блондинку. Надо же, где
ее тридцать восемь? Девушка да и только. - Что я, не собака?"
"Пресимпатичнейшая... - звонко захохотала она, - не могу сходу определить
какая, но что порода прямо на лице, ручаюсь." "Мне велено быть твоим гидом
по Владивостоку." "Моим? По Владивостоку? Тебе что, не ска-зали, что я тут
жила почти два года лет пятнадцать назад?" "Нет. Боюсь, что об этом уже
никто и не помнит." "Зато я помню. Самые лучшие воспоминания в моей жизни."
"Расскажешь при случае?" "А как же! Я просто обожаю всем и все о себе
рассказывать. Интересно только, на что я нарвусь за это на сей раз, - вдруг
доба-вила она, подозрительно на меня глянув. Наивная голубизна ее сияющих
глаз как-то странно потемнела. Только у меня уже не было мании преследования
сыска первых лет. Мало ли какие могут быть эмоции, кроме зловещей догадки! -
Все мои беды исключительно от маниакальной доверчивости!" "Зато самой
интересно, правда? Как иначе человечество узнает о внутреннем мире Татьяны
Бергер?" "Тоже верно. Я, знаешь ли, ничего так не люблю, как общение с себе
подобными. Так что можешь мне ничего особенно не показывать здесь, а просто
побудь со мной до тех пор, пока тебе это интересно и удобно, хорошо? Ты мне
почему-то очень понравилась..."
А как она мне понравилась, не передать! Надо же, такая лапушка,
беленькая и пушистая... Кроме того, я вдруг просто физически почувствовала
конец моей карьеры в сыске и начало чего-то поразительно важного в
собственной судьбе. Было в ней нечто такое, чего я никогда не встречала в
своем неестественном общении с потенциальными врагами, навязанными милейшим
Андрей Сергеичем.
"Все они, - поучал он меня в первые годы, - нормальные советские люди,
более того, совершенно законопослушные - у нас, в отличие от столиц,
практически нет диссидентов. Тем более шпионов и давно канувших в Лету
диверсантов. Наша работа поэтому - только и только профилактика
государственных преступлений." "Измена Родине?" "Или нечто близкое. Поймите,
даже невинная критика нашего общественного и государственного строя,
безобидные на первый взгляд анекдоты - преддверье фатальных событий,
способных вызвать цепную реакцию, как это было в Венгрии, Чехословакии и в
Польше. От смеха над властью до повешенного вниз головой представителя этой
власти - один шаг." "А если власть смешна на самом деле? - мне позволялись
сомнения и поощрялась любая откровенность. - Как не смеяться над энной
зведой Героя и любызаниями при ее вручении? Может быть власти следует быть
более умной и презентабельной?" "Леонида Ильича есть кому поправить и без
народных зубоскалов. Кстати, выявляя и предупреждая их, мы спасаем прежде
всего именно самих безответственных болтунов. Революции замышляются
идеалистами, осуществляются авантюртстами и дарятся циникам." "Это относится
и к нашей революции?" "В какой-то мере. Иначе не было бы таких
сокрушительных потерь в составе ленинской гвардии и вообще культа личности
Сталина с его репрессиями. Так вот, первыми революция выкосила тех, кто ее
страстно желал - из всех партий, от кадетов до большевиков. Потом тех, кто
ее защищал на фронтах Гражданской, потом - строителей нового общества. И
вот, когда, наконец, настала выстраданная стабильность, когда все более или
менее устоялось, когда народ получил долгожданную уверенность в завтрашнем
дне, некоторые демагоги призывают к "свободе", не желая понимать, что это
означает на деле." "Действительно, - заметила я. - В конце концов, ради чего
другого делалась революция?" "Ради порядка, гарантирующего безопасность
личности, право каждого человека жить, учиться, работать по специальности,
отдыхать по своему вкусу на дачах, растить детей, не опасаясь, что их убьют
на улице или в межэтнических конфликтах, не приучат к наркотикам..." "А
водка - не наркотик?" "Вы так говорите только от полного непонимания самого
слова "наркомания", хотя именно вы два года назад навели нас на тот притон в
Кипарисово. Мы беспощадно уничтожаем наркодельцев и наркокурьеров, а потому
можем себе позволить беспокоиться о вреде табака и алкоголя, в то время, как
весь мир давно на фоне наркомании забыл, что это вообще опасно. А нас
упрекают, что мы душим свободу." "А откуда при свободе возьмутся
межэтнические конфликты?" "Вы были когда-нибудь в Средней Азии?" "Никогда."
"На Кавказе?" "Тоже не пришлось." "В Прибалтике?" "О, там я сразу
почувствовала... И во Львове..." "Так вот, если мы хоть чуть ослабеем,
Прибалтика и Западная Украина взорвутся. Но - цивилизованно. А вот наши
"братья меньшие" - кроваво, страшно и необратимо." "Как мне грозил мой
сосед, которого вы даже не пожурили?" "Он после нашего разговора возникал?"
"Нет вроде. Так он и до того разговора не вызверивался..." "И не вызверится,
пока мы, Советская власть и Органы, сохраняем бульдожью хватку. А вот если
нас, "свободно критикуя", подкосят, будьте уверены, он ни одной из своих
угроз на забудет!" "Будут бить жидов - спасать Россию?" "Меня трудно
заподозрить в юдофильстве, - загадочно сказал он, - но я уверен: если начнут
бить евреев, если мы это позволим - Россию уже ничто не спасет!.." "А евреи,
между тем, слиняют в Израиль, так?" "Израилю тоже не уцелеть, - уверенно
сказал Андрей Сергеевич. - Да, он выиграл три войны и сейчас держит марку в
Ливане. Но соотношение сил в том регионе таково, что на какой-то десяток лет
раньше или позже арабы своего добьются. Поэтому то, чем сейчас занимаетесь
вы, как еврейка, и я, русский, направлено на спасение в первую очередь вашей
нации. Пока вы под защитой Советской Армии от врагов извне и Органов - от
вашего соседа и его соумышленников, вам не грозит ничего. Как только эти
умники, со свойственной вашему национальному умственному складу иронией,
сделают нашу власть смешной, а потому не страшной и бессильной, вашей
безопасности конец. Евреи потеряют перспективу! Вам просто незачем будет
растить детей. Тут вас будут изводить антисемиты, а уж там... вспомните
"Белую книгу", каково нашим соотечественникам на "исторической родине". Вы
хотите вашим мальчикам того же самого, или будущего, о котором мечтают они
на своей советской Родине - мореходное училище и политехнический институт?"
4.
Все это пронеслось в моей голове, как всегда включалось, если тот, с
кем я в данный момент работаю, меня чем-то подавлял. Как эта очаровательная
Бергер, не сказавшая пока ни слова по существу наших с ней государственных
отношений.
Мы просто шагали по залитому солнцем декабрьскому городу, наслаждаясь
легким морозом, ветерком с моря, восхищенными взглядами мужчин на двух
стройных и элегантных женщин, обходящих ледяные проплешины по сухому
асфальту Площади Борцов за власть Советов на Дальнем Востоке (вряд ли есть в
мире другая площадь с таким длинным названием и с памятником, где
центральная фигура не полководец какой, а юный трубач). Мы говорили об этом
удивительном городе, его ауре, превращающей едва приехавшего новожила в
своего. Сочетание здесь теплого моря с заснеженной тайгой, гор и бухточек с
простором ясноглазых величественных заливов, грубых рыбаков и моряков с
интеллектуалами из НИИ, старинного центра с высотными зданиями на сопках -
все это делало Владивосток родным для любого, кто прожил в нем хоть год-два
своей жизни. Таня взахлеб рассказывала мне о том, как она выбрала город у
океана своим убежищем от роковой любви, как сходила здесь с ума от ревности
к счастливой ленинградской сопернице, как падала в обморок и оживала, как
купалась в проруби и каталась на боте своих друзей Коли и Оли. Но не сказала
ни слова о митинге, допросе, евреях, диссидентах. Если исключить, что она
меня сходу расколола, то оставалось только предположить, что эта часть ее
биографии просто не запомнилась, как события, не заслуживающие внимания. Я
понимала, что рано или поздно наводящими вопросами выжму все из такой
словоохотливой собеседницы, но с моим опытом не лезут в атаку до
артподготовки. Со своей стороны, я охотно рассказала, что уже пятнадцать лет
замужем, ращу близнецов, которым как раз по десять, что мой муж работает со
мной же в пароходстве, только в службе заводов, что мы оба окончили Одесский
институт инженеров морского флота. Она тут же перескочила на Одессу, на
своего мужа-одессита, на двух своих девочек-погодков и приемного сына. С
этим мы вошли в здание ЦУМа, где Таня, как ни странно, решила срочно
приобрести купальник. "Вспомнить молодость и моржевать? - спросила я. - Так
той станции "Динамо", где тебя пикантно фотографировали для "комсомольского
прожектора", давно нет. Я вообще не уверена, что там есть "моржи". А если
впрок, то уж у вас в Ленинграде выбор побольше."
"Выбор, - впервые заметила нечто по существу моя новая подруга, - в
нашей юной прекрасной стране везде никакой, если не найдешь нужной фарци. Те
с риском для своей свободы как-то провозят нам с тобой сделанные нормальными
руками для людей женские вещи, а не все это!" И надо честно признаться, что
на фоне всего этого ее слова были более, чем убедительными. Впрочем, я всю
жизнь проработала с моряками дальнего плавания и с их слов знала, чем
изобилие отличается от снабжения. Даже в маленькой Болгарии, единственной
милой загранице, где мы побывали с мужем в турпоездке, было несравненно
лучше с одеждой и обувью, чем в стране великодушных братушек. Мы дарили
болгарам нефть, немцам - купленное в Канаде зерно и наш газ, бесчисленным
придуркам, строящим социализм с национально оскаленной мордой - оружие. А
потому у нас просто не было денег купить конструктору карандашную резинку в
Японии, не говоря о человеческих лифчиках для самых красивых бюстов на
планете... Все-то я знала, но не делала вывода, что только по этой причине
следует срочно менять социальную систему. Так как счастье не в тряпках.
Между тем, Таня брезгливо перебирала три вида купальников, когда дошла
наша очередь подойти к стойке. Единственное, чего в ЦУМе было в изобилии,
так это покупателей. Толпа неохотно отлипала от практически пустого
прилавка.
"Так для чего тебе все-таки купальник? - спросила я, когда мы вышли на
оживленную главную улицу и двинулись в поисках столовой. - Если не срочно, я
поговорю с нашими - купим в "Березке" за чеки." "Конечно, срочно.
Послезавтра в рейс, а на "Святске" плавательный бассейн, - удивительно
всерьез расстроилась она. - И как я не подумала об этом в Питере!" "У нас с
тобой сходные фигуры. А я в Болгарии купила три штуки." "Бикини, надеюсь?"
"Да." "И достаточно открытые?" "Верхняя часть даже без бретелек." "Тогда
пора перекусить, белочка. Я, знаешь ли, в этом смысле жутко нетерпеливая.
Как нам эта столовка?" "Нормальная..."
Столовая действительно была совершенно нормальная, с длинной очередью
вдоль выставленных блюд, нервными раздатчицами и сплошь занятыми столами. Мы
заняли лично за каким-то офицером, втянулись между барьером и салатами,
стали двигать перед собой подносы.
"Говорят, у вас вообще жрать было нечего пока не подох бровеносец? -
небрежно спросила "сионюга", ставя на свой поднос сразу три разных закуски.
- В Питере тоже было несладко, а провинция вообще перешла на ожидание
перемен."
Такого я еще ни от кого не слышала! Вот тебе и профилактики...
Запросто, сходу, незнакомой, да еще при всех. Офицер, во всяком случае,
одобрительно хмыкнул, но благоразумно промолчал. А что могла бы возразить я,
если тотчас вспомнила ноябрьскую километровую очередь за сливочным маслом
около Универсама. Мы стояли всей семьей и отчаянно мерзли на морозном ветру,
а в тусклом свете фонарей вокруг угрюмо и обреченно кучковалась толпа
нахохленных людей. Мои мальчишки без конца носились и бузили, чтобы
согреться. К концу второго часа стояния очередь вдруг зашевелилась. Это был
зловещий признак того, что масло кончается. Так и оказалось - перед нами
толпа стремительно редела, на окошке киоска хлопнула задвижка "Масла нет".
Но свет внутри еще не погас, а потому оба моих сына с разных сторон
заглянули внутрь таинственного строения, к которому все так долго
стремились. "Четкий киоск, - глубокомысленно произнес Рома, а Сема серьезно
кивнул: - Да... Классный." "Чтоб ему сдохнуть, - сказал в воротник какой-то
старик, пока его жена стучала в фанерку и говорила в глухой барьер:
"Женщина, а может сегодня все-таки еще подвезут?" Оттуда звучало что-то
раздраженное.
На другой день вовсю заливались траурные мелодии. На Красной площади
двое толстых полковников, в полном соответствии с действующим бардаком,
нечаянно с грохотом уронили Леонида Ильича в могилу, а на третий день после
этого знаменательного события мы с сыновьями за три раза стояния в короткой
очереди к тому же киоску набрали впрок двадцать семь кусков масла, а его все
подвозили. И все улыбались друг другу под рефрен нового имени "Андропов".
Анедрей Сергеевич сиял: "Вот теперь все будет хорошо. Органы не
допустят безответственности! Юрий Владимирович - честнейший человек в нашей
партии. Он разберется с теми, кого так поносили наши с вами подопечные."
"Так может быть, - неосторожно сказала я, - они уже больше и не подопечные,
коль скоро они, а не мы были правы?" И замерла от его сразу потяжелевшего
взгляда. Эта метаморфоза лучше всего удалась актеру, игравшему гестаповца,
принимавшего профессора Плейшнера в гремевшем тогда сериале. Как я
гордилась, что хоть в какой-то мере Штирлиц, хотя образ провокатора
Клауса...
Мне налили тарелку "борща со свинины", если считать последней
щетинистые обрезки сала в мессиве красной от свеклы кислой капусты. Таня уже
махала мне от освобождающегося столика, заваленного немытой посудой и
объедками. Она сложила грязные тарелки на свой поднос, снесла их к окну в
кухню, вернулась с липкой мокрой тряпкой, тщательно вытерла стол, сметая
мусор прямо на пол, и торопливо придвинула к себе тарелку. И тут я вдруг
заметила, что в моем борще среди оранжевых кружков жира плавает, трогательно
сложив лапки, небольшой коричневый таракан. Когда я с ужасом показала его
Тане, та, ни слова не говоря, поменялась со мной тарелками, вычерпнула
погибшее животное, сбросила его из ложки на липкий пол и стала, как ни в чем
не бывало, выхлебывать бульон-борщ, поднимая на меня сияющие голубые глаза.
Мне осталось только тщательно обследовать свою порцию и с отвращением съесть
ее. Котлета подозрительно пахла рыбой, хотя было по-русски написано, что она
"с говядины". "Просто коров тут наверное кормят рыбой, - предположила Таня,
когда я поделилась с ней моими дегустационныеми наблюдениями. - Вот в
Голландии их кормят..." "Говядиной? - уже смеялась я. - Поэтому котлеты
пахнут мясом? Давно из Голландии?" "Я-то нигде сроду не была, - весело
откликнулась она. - Я же невыездная." "С чего это вдруг?" "Ты с Луны
свалилась, белочка? Мы же, советские люди! У нас особенная гордость - на
буржуев смотрим через фильтр нашего телевизора. А что касается меня лично,
то с тех пор, как мне еще в 1973 поставили клистир за особую симпатию к
вашей нации... Ты же еврейка? Да не смущайся ты так! Я ведь тоже не зря
Бергер. У меня и любовник был такой еврей!.. Как вспомню, так прямо..."
"Расскажешь?" "С огромным удовольствием. У меня, знаешь, натура прямо-таки
патологически широкая. Меня хлебом не корми, дай только чем сокровенным
поделиться. На свою голову..." "Что ты имеешь в виду?" - небрежно бросила я.
"Что имею, то и введу," - отшутилась она.
Мы снова вышли на Ленинскую.
"Тебе ведь на работу? - грустно спросила она. - А то бы погуляли еще?"
"Я позвоню, что не приду." Только в четвертой по ходу телефонной будке не
была оборвана трубка. Я сказала в отделе, что ушла на такое-то судно и
перешла к делу: "Поедем-ка с тобой ко мне домой, в Моргородок?" "А зачем же
мы тогда в эту столовку-то заходили? - даже остановилась она в изумлении. -
Тараканов лопали. Или у тебя дома есть нечего? Тогда давай в кооперативный
магазин зайдем? Там я колбаску человеческую видела." "Какую-какую?" "Да не
человечью, ты что? В смысле - хорошую. А то и в "Дары тайги"? Ты медвежатину
любишь?" "У тебя деньги лишние?" "Не-а..." Тогда зайдем прямо с электрички в
гастроном и там отоваримся по средствам." "А водка у тебя есть?" "Ты что,
пьющая?" "Нет, конечно, но твой придет с работы, знакомиться будем, как же
без выпивки?" "Не думаю, что где-то найдем, но у меня есть немного. Нам с
Зямой любого запаса спиртного хватает на..." "Как его зовут? - зажмурилась
она от удовольствия. - Зя-амой?" "Зовут его, как Гердта или Высоковского
Зиновием. А что?" "Ничего, белочка. Зям у меня в друзьях еще не было. Боже,
как же я люблю вашу нацию, - прижалась она ко мне. - Что ни человек -
индивидуальность. Я просто горю от нетерпения выпить с Зямой." "А ты его
отбивать не будешь? А то я иногда такая нервная становлюсь, что могу и
буркалы выцарапать, и в угол потом поставить." "Я что, не вижу, с кем
связалась? - со страхом заглянула она мне в глаза. - У тебя такой взгляд...
И как только твои предки уцелели? В средние века таких на кострах сжигали
просто так. Посмотрят только в глаза и - к столбу над хворостом. Тебя только
дура заденет всерьез."
Ближайшая электричка была до Смоляниново, что ходит пару раз в день, а
потому ее ждала черная толпа. Мы протиснулись к кромке перрона. Зеленые
вагоны едва не касались нашей одежды, проносясь мимо и тормозя со сдержанным
шипением. Дверь оказалась довольно далеко. Я вечно не умею ее угадать, но
тут у меня есть один прием - прижаться к стенке вагона и положиться на волю
волн. Толпа сама пронесет к дверям, куда же еще? Таня смеялась, прижавшись к
моей спине. Когда мы втиснулись в вагон, салон был битком забит, а тамбур
быстро запрессовывался.
Небритый мужик влез между нами, прижался к Тане и что-то говорил, дыша
ей в губы перегаром. "Слушай, вонючка, - услышала я ее звонкий голос. -
Отлипни-ка, а то вылетишь у меня из вагона." "Я согласен! Только с тобой, -
радостно хрипел он, крепко обнимая ее за плечи и скалясь щербатым ртом. - С
тобой - что ехать, что оставаться." "Я тебя предупредила, - выкинула она его
довольно приличную ондатровую шапку на уже пустой перрон. - Вот и иди теперь
пешком." Он ошеломленно оглянулся и ринулся прочь сквозь зашипевшие
смыкающиеся двери, подобрал свою шапку, надел ее и растерянно смотрел сквозь
грязное стекло на машущую ему рукой Таню, идя вдоль двинувшегося поезда. В
тамбуре одобрительно галдели. Я же не могла придти в себя от бесконечных
открытий все новых черт характера моей "сионюги".
5.
Зяма пришел гораздо раньше, чем я ожидала. Я позвонила ему с третьего
по ходу от станции автомата (у двух первых и здесь была оборвана трубка...).
Оказалось, что он уже знает о решении техсовета пароходства, в курсе, что
там за блондинка со мной идет в рейс, и что я ее увела показывать город, а
потом, как ему сказали у нас в техотделе, зачем-то уехала на судно. Он сразу
все понял и тут же придумал что-то производственное и примчался домой. На
мое удивление, он был с где-то раздобытой бутылкой импортной водки с
незнакомым названием.
Таня как раз в спальне нашей хрущобы примеряла мой купальник,
высунулась из двери по самые сияющие плечи, сказала "Добрый день, Зяма. Я -
Таня", сверкнула своей удивительной улыбкой, светя глазами, и снова
скрылась.
Близнецов было не оторвать от новой яркой тети. Перебивая и отталкивая
друг друга, Рома и Сема, демонстрировали ей свое имущество и творчество.
Пока мы с мужем, по обыкновению оба, споро готовили на кухне обед, в
гостиной что-то гремело, восторженно взвизгивало, а потом пошел уже сплошной
грохот и гвалт, переходящий то в хохот, то в слезы. Оказалось, что "сионюга"
учит их приемам самбо, а если кто еще помнит необъятные размеры наших хрущоб
и свободное от мебели пространство для тренировок, да представит к тому же
ревнивые амбиции двух близнецов, да еще еврейских, то понятно, что мы
застали, когда заглянули с кухни. Рома и Сема с красными напряженными лицами
нападали то на Таню, то друг на друга, отлетали то на тахту, то на книжный
шкаф, валились на пол, взмывали к люстре, валили удивительную тетю на ковер
и наваливались на нее сверху в два яруса. А та с хохотом из-под них
выскальзывала, хлопала по попкам, сталкивала их друг с другом, давала
указания об ошибках, вытирала сопли и слезы, прикладвала платок к царапинам,
подзуживала и восхищалась каждым.
Успокоить их после этого можно было только одним способом - выдать
каждому по паре коньков и разрешить пойти на недавно ставший лед Амурского
залива с суровым напоминанием об опасном канале, в котором работал для
нефнебазы ледокол.
"Вы шутите! - поразилась Таня, увидев тщательно приготовленный стол. -
Я, конечно, записная обжора, но сразу после нашего с тобой обеда с
тараканами еще минимум часа два кушать не сяду. Неужели ты способна,
белочка?" "Я? Да я после того борща, боюсь, на месяц потеряла аппетит!"
"Девочки, - прижал руки к груди мой импозантный в своей морской форме
Зяма. - Я все понял. Нам следует нагулять аппетит. Рома! Сема! - метнулся он
на балкон. - Отставить." "Почему?!" - возмущенным хором откликнулись снизу
близнецы. "Пойдете с нами." "На Коврижку?! С тетей Таней?!" - хор стал
восторженным. "С тетей, с тетей. Вы стоите на коньках? - впервые решился
Зяма обратиться прямо к Тане. - У вас какой размер обуви?" "Такой же, как у
твоей белочки. В ЦУМе уже выясняли." "Белла, ты оденешь старые, а Тане дадим
твои новые." "Нет-нет, - тут же возразила она. - Мне только старые! У меня
ноги нежные, сразу натру." "Так там ботинки разношенные, - сказала я. - Это
только для таких заядлых, как мы с Зямой." "А я еще заядлее."
На этот раз электричка была почти пустая, да и ехать было одну
остановку. Мои мальчики, естественно, начали в вагоне демонстрировать новые
приемы перед заинтересованными пассажирами, среди которых была симпатичная
девочка. Она так хлопала, что мы едва вытащили близнецов из вагона на
станции Чайка.
Лед был украшен впаянными в него нарядными белыми звездами - какое-то
чудо кристаллизации - гладкий, но соленый, а потому не очень скользкий,. По
его зеркалу мела снежная пыль, пахло арбузом, свежими огурцами, хотя таких
продуктов в обозримом времени и пространстве не было и в помине. Наша
компания весело скользила по направлению к островку, напоминавшему развалины
старинной крепости. Мы с Таней расшалились и носились вокруг подавленных
нашим превосходством мужчин, делая фигуры доморощенного пилотажа. Неутомимая
Таня увлекла мальчиков за руки так далеко, что полный Зяма совсем
испыхтелся, пытаясь их догнать. Я бы смогла, но не бросать же его одного
среди льдов. Берег едва был виден в сияющей розовой дымке, зато островок уже
нависал над нами, а на его вершине вился дымок костра. Уму непостижимо, где
на бесплодном клочке земли Таня нашла топливо, откуда у них взялись спички и
бумага для растопки, но какой же, к чертям, турпоход без костра!
Мы с Зямой объехали островок вокруг и так и не поняли, как они туда
забрались, тем более в коньках, и как съехали по крутым осыпям обратно, но
вскоре мы снова соединились и буквально полетели обратно: только теперь
осознав, что все время по дороге к Коврижке нам дул в лицо довольно сильный
ветер. Таня ухитрилась найти где-то мальчикам по палке, и теперь они азартно
играли в хоккей со льдиками. Как только разлеталась одна, кто-то находил
другую.
Когда мы снова садились в электричку, у всех пылали обветренные и
загорелые лица, Таня казалась вообще девочкой, что тут же сказал мне, но не
о ней, слава Богу, верный Зяма. Сумерки быстро перешли в неестественно
ледяную южную ночь дальневосточных субтропиков.
Мама поняла по моему голосу, что сопротивление бесполезно, тут же
пришла и увела мальчиков на вечер к себе. Их взгляд на Таню в дверях можно
было сравнить только со сценой прощания солдата с любимой.
6.
"А кто ваш муж, Таня? - Зяма, как любой приличный еврей, быстро пьянел
и уже не стеснялся пялиться на мою новую подругу. - Я его не знал по Одессе
или по Владивостоку?" "Вряд ли. Его зовут Михаил Абрамович Бергер. Он
окончил Одесский мединститут, здесь был хирургом в Первой городской, потом
плавал на "Тикси". Там мы с ним и познакомились. Я тогда работала в таком-то
ЦКБ. Приехала на судно на съемки с места и сняла себе мужа на всю оставшуюмя
жизнь. Пикантно, не правда ли?" "А не знали ли вы в ЦКБ Трахтенберга?" -
гнул в нужную сторону Зяма, понятия не имея, что говорит с "сионюгой", а не
с обычной русской дамой, приятной во всех советских отношениях. "Как же! -
прямо лезла рыбка на его крючок. - Наш главный конструктор. Все девочки были
в него влюблены. Я сильно подозреваю, - оглянулась и понизила голос моя
дура, - что Иосиф Аронович естественным образом переселился туда, где
давным-давно место всем нам..." "Что вы, - не менее наивно возразил Зяма. -
Он уже четыре года в Израиле. Насколько я знаю, он не только жив, но и
здоров." "Еще бы! Там знаете какая медицина. Мертвых ставят на ноги..." "И
наоборот, - долила я рюмки. - Кому как повезет." "Да нет! - отчаянно махала
рукой Таня с набитым ртом. - Все это гебешные выдумки. Вы читали "Белую
книгу"? Нет? И не советую. Все письма от них к нам, что там опубликованы,
написаны одной и той же истеричной местечковой еврейкой, не имеющей ничего
общего ни с нами, ни с израильтянами. Примитивная пропаганда. Там все
довольно быстро и хорошо устраиваются." "А почему же, если не секрет, твоя
семья пока здесь? - решилась я на лобовую атаку. - Насколько я поняла, у
тебя работа не секретная, а уж у твоего хирурга..." "Он уже давно психиатр,
- заторопилась она. - И довольно известный. Иначе наши сатрапы давно упекли
бы меня в дурдом за подобные разговоры." "А вас не смущает, Таня, - вдруг
побагровел Зяма, - что у ваших собеседников по таким разговорам совсем нет
покровителей в психиатрических кругах?"
"Так я что, по-вашему, дура? Я всегда знаю, с кем говорить об Израиле,
а с кем придуриваться, что я любовница генерала Драгунского из
Антисионистского комитета советской общественности. Я стукача чую за версту.
У них совершенно особенный мерзкий запах." "И какой же? - это меня очень
заинтриговало. - А то у нас с Зямой нюх нетренированный. Проведи с нами
уроки самбо от стукачей." "Какой? - наморщила она свой чистый лоб. - Как у
собаки, собравшейся укусить." "Зяма, - смеялась я, - тебе приходилось
обнюхивать собаку перед тем, как она тебя укусила?" "Меня вообще в жизни
никто не кусал, кроме комаров. Ну, разве что клопы или блохи в детстве. Но
клопы пахнут, как известно, коньяком."
"Смейтесь, смейтесь, - рассердилась она. - Вот нарветесь хоть раз,
сразу запом-ните запах. Пот у них какой-то особый. Подлостью пахнет." "У
подлости есть за-пах? - удивилась я. - А у благородства? И кто тебе сказал,
что собака кусает только из подлости? Разве защищать любимого хозяина -
подлость? И разве нападать на ее хозяина - всегда благородство? Или смотря
какой хозяин и кто на него напада-ет?" "Дай-ка я тебя понюхаю, подруга, -
наклонилась она ко мне.- Что-то ты как-то странно заговорила. Надушилась,
ничего не чую." "И не почуешь, - спокойно ска-зала ветеран госсыска, - Будь
я стукачом, стала бы я всяких сионюг в гости пригла-шать." "Да это же самый
смак! - уже оттаяла она. - Напоить, разговорить, с Зямк-ой, обаяшкой таким,
познакомить, близнецов приблизить, а потом - раз!.." "И в рейс! А там - под
лед. И - концы в воду - Родина спасена, так?" "Девочки, по-моему вы обе
перебрали и перешли все границы приличия, - закричал Зяма. - Говорят о
политике, словно не мужчина у них за столом, словно мы не под градусом и у
нас нет музыки. Танцы! Дамы приглашают... кавалера."
2.
1.
Капитан встречал нас на верхней площадке забортного трапа, отдал честь,
пожал руки. Мороз был за двадцать, а с ветром - как все тридцать. Хорошо
еще, что я послушалась Таню и заказала себе в рейс форменный морской
полушубок и шапку-ушанку с козырьком. Таня отшатнулась, увидев меня в этом
наряде: "Ну тебя, белка! - едва пришла она в себя. - Тебе только козырька
нехватало. Вот это взгляд! Прямо из преисподней. И для чего только тебя
такую сотворили папа с мамой?.."
Она была одета так же, но в удивительно изящных сапожках, которыми без
конца постукивала ногу об ногу. Макар Павлович пригласил нас в капитанский
салон, угостил кофе с коньяком - непременный атрибут приема гостей. Старпом
что-то прошептал ему на ухо, он долго возражал, а потом смущенно спросил:
"Как вы относитесь к двухместной каюте, товарищи инженеры? У нас в этом
рейсе столько служебных пассажиров, что..." "О чем разговор? - бросила на
меня Таня веселый взгляд. - Мы с вашей Изабеллой Витальевной стали
неразлучны после техсовета. Вообще как сестры, правда?" Я охотно кивнула.
Во-первых, в отличие, пожалуй, от любого другого сожителя, Таня была мне не
противна, а, во-вторых... сами понимаете. Как говорится, наша служба... как
там? на первый взгляд как будто не видна... Коль скоро я не излучаю
пресловутого специфического запаха, то что лучше такого тесного общения?
Капитан просиял и лично проводил нас в довольно просторную каюту. Таня
тут же заявила, что обожает верхнюю койку с тех пор, как она ехала с любимым
как-то в Севастополь и всю ночь смотрела на него, спящего. Я категорически
возразила, чтобы на меня всю ночь смотрели, но согласилась, что нижняя койка
при качке как-то безопаснее. Макар Павлович пожелал нам счастливого плавания
и быстро ушел. Мы стали устраиваться, раскладывать свои вещи по полкам и
развешивать в шкафу. За окном мела злая метель и посверкивала покрытая
летящим паром черная вода бухты Золотой Рог. У борта стучал дизелем портовый
буксир. Мы вышли на палубу, когда "Святск" уже отдал концы и едва заметно
отодвинулся от причала. Тут же между ним и берегом просунулась пыхтящая
тушка второго буксира. Замызганные трудяги выдвинули нарядный
ледокольно-транспортный гигант на простор бухты. Он послал им и порту
приписки низкий прощальный гудок, после чего глухо и мощно застучало его
собственное сердце и заработал винт, вспенивая воду за кормой. Мимо все
быстрее поплыли назад краны, здания, сопки, а там осталась за кормой и
бухта. "Святск" небрежно вспорол черным форштевнем ледяной панцирь, на
котором чернели фигурки рыбаков и носились их машины, потом обогнул Русский
остров и вышел на чистую воду, сиявшую тяжелой вечерней синевой на фоне
злого серо-белого метельного неба. Так началось наше плавание. Стоять на
ветру стало невыносимо и в тулупе. Я попросилась в каюту, Таня тут же
согласилась.
Около нашей двери явно не первую минуту околачивался высокий рыжий
субъект, в котором я безошибочно признала так называемого первого помощника
капитана. Это явление - вечная загадка для иностранцев. У их капитанов
первый помощник - лучший из штурманов, а у наших кто только не ошивается на
такой должности, от парикмахеров до строевых офицеров. Последний, говорят,
как-то в присутствии местного лоцмана в Сингапуре скомандовал своему судну
"нале-во!" и тем самым вошел в книгу рекордов морских глупостей. Зато для
экипажа это самые опасные люди. Зачем моряк вообще плавает вдали от дома и
семьи? Правильно - ради валюты и дефицита. При той же зарплате, что и на
берегу, покупательная способность вдесятеро выше. А кто его может турнуть с
такого хлебного места? Опять угадали - помполит. Поэтому на судах с ними
обращаются, как с опасными сумасшедшими. Уши вянут от беседы нормального
моряка с первым помощником. Ни одна передовица не содержит столько штампов.
Все это я Тане уже изложила - мне тут конкуренты не нужны. Накапаю я
сама на мою милую "сионюгу" или нет - все-таки мне самой решать, а уж то,
что любая ее фраза помполиту в конце концов ляжет на тот же стол, где ждут
моего донесения, для меня сомнения нет.
Поэтому, когда он напросился к нам в гости и завел свои наводящие
разговоры, я была просто в шоке. Таня словно преобразилась. Знаете эти
фильмы тридцатых, которые и теперь история советского кино считает
шедеврами, а мои уже взрослые близнецы называют "фильмами ужасов"? Ну,
разные там Пудовкин, Довженко, Пырьев с их свинарками и прочими гапками. Так
вот Таню словно Ладынина играла у нас на глазах. Что бы он ни спросил -
лозунг, что бы ни возразил - ярость благородная и снова лозунг. Скажем, за
границей Таня не была, а в ответ: что вы имеете в виду? Мне что, мало шестой
части суши? Мне мало пальм в Гаграх? Не нужен мне берег турецкий и Африка
мне не нужна. Даже птице не годится жить без родины своей. И свобода моя
лишь с тобой, родина тире мать... Егор Иваныч, как он представился нам,
только беспомощно поглядывал на меня: она у вас что, недоразвитая? А мне
говорили, что ленинградскую Корабелку кончала... Доктор технических наук, к
тому же! Наконец, до него дошло, что умной женщине просто стыдно всерьез
беседовать с человеком его низкого сословия. Это его обидело до дрожи в
руках. Тем более, что мне он вопросы вообще не задавал, из чего я сделала
неприятный для меня вывод и тут же решила по возвращении устроить Андрею
Сергеевичу истерику. Нашел перед кем раскрывать наши карты! Впрочем, он мог
получить инстукции параллельно, через партком пароходства, кого из нас и как
щупать за вымя.
Впрочем, скоро выяснилось, что у него к нам дело, а осязательные
инстинкты - просто издержки его профессии. Он попросил меня рассказать
подвахтенному экипажу сегодня после ужина о судах типа "Норильск", на одном
из которых мы находямся, а Таню - об общих тенденциях мирового судостроения
и судоходства. Мы тут же согласились, а Таня, необычайно оживившись при
слове ужин, спросила, как скоро это. Узнав же, что вот-вот, она вцепилась
Иванычу в рукав и голосом колхозной доярки стала просить его нас проводить и
усадить поближе к бачку. Тот оттаял, перестал на нее коситься в ожидании
очередной выходки, напротив засмущался, что к нему жмутся таким бюстом.
В кают-компании капитан тут же представил нас комсоставу, заметив, что
Татьяна Алексеевна Бергер и есть автор организации нашего рейса - от захода
прямо с верфи в Финляндии в Мурманск до похода на Магадан. Все ей похлопали,
хотя предпочли бы рейс в Ванкувер за зерном и тряпками. Нужны им эти бочки,
сто лет бы их не видеть, вместе с чудной планетой - Колымой... Будь она чуть
постарше и похуже фигурой, ни за что бы не сорвала аплодисметнтов за такую
вредную для народа инициативу.
И на лекции, которую она провела, честно говоря, гораздо лучше меня, ей
без конца задавали вопросы просто, чтобы ее голос лишний раз услышать и
улыбкой полюбоваться.
А вот после лекции нас ждало нечто гораздо более интересное, чем разные
там помощники тому, кому и так делать нечего... Ко мне с каким-то вопросом
по теме обратился молодой человек лет тридцати в пуловере, надетом на
водолазку.
Знаете, есть мужики, а есть мужчины. У мужика может быть твердое лицо,
сталь-ной блеск в глазах, широкие плечи, волевой подбородок и волосатый
увесистый кулак на всякий уличный случай. Но никогда нет такой складки губ,
посадки голо-вы, точенных рук, воркующего низкого голоса, бархатных ресниц
вокруг излуча-ющих силу глаз с дистанционным управлением женщиной.
Сам он, естественно, обалдел, переводя изумленный взгляд с
затягивающего поту-стороннего лунного блеска в глубине моих глаз на Танино
небесно-голубое сияние вовне. "Вы так специально всюду вместе ходите для
контраста дня и ночи? - пошутил он. - Я просто теряюсь, на кого из вас
смотреть..." "А вы следуйте за природой, - нашлась Таня. - День сменяется
ночью и наоборот. И всем легко и весело на душе и теле."
Он представился судовым врачом Янушем Ковачем, тут же пояснил, что он
русский венгр, что женат на венгерской же еврейке, которую соблазнил в
Буда-пеште, вывез на Дальний Восток и впервые оставил одну, так как это его
первый в жизни рейс. О еврейке он, естественно, упомянул после спектрального
анализа наших фамилий и осторожного выяснения обстоятельств, подпортивших
бывшую Смирнову. Сразу после лекции он пригласил нас "погулять", так как
врачу делать вечерами решительно нечего, а нам - и подавно. Гулять можно
было либо по палубе вдоль люков до бака и обратно, что вовсе неуютно при
приличной скорости "Святска", ветре и морозе, либо по корме, где особенно не
разгонишься, но зато променад защищен от встречного ветра надстройкой.
Тем более, что кильватерный след - самое красивое зрелище с борта судна
ночью.
В первозданной безлунной и беззвездной метельной мгле вокруг нас
вскипали белыми шапками валы и холмы. Они сталкивались, образуя пенные
столбы, среди которых просто затерялось бы судно поменьше. Но внушительный
черный корпус "Святска" только небрежно раскидывал это природное безобразие,
почти не качаясь. Набегающие валы разбивались о него, как о бетонный мол. В
воздухе пахло солью и грозой. А за кормой кипело и переливалось серебристое
сияние.
Ян распускал хвост, как любой в его интересном положении. Мы дружно
светили ему голубым и желтым, так как вещи он рассказывал удивительные,
особенно в те годы, когда о восточных единоборствах было рекомендовано
помалкивать. Начала Таня, рассказывая, как ее на пляже в Севастополе учили
самбо одновременно ее любовник и его папаша - мастер спорта и отставной
полковник морской пехоты. Януш сказал, что он тоже начинал было с самбо, но
потом познакомился с одним китайцем, а тот оказался фанатиком карате. Тут
же, не сходя с места, доктор Ковач задрал ногу выше головы и осторожно
помахал ступней над моей шапкой. "Будь на вашем месте, - ласковым голосом
уссурийского тигра сказал он, - какой-то противник, я бы двумя неуловимыми
молниеносными движениями ступни, вот так, - он тактично перевел свой кед за
борт, - загасил его ударами поочередно в оба уха." "А если бы это был
опытный самбист? - ревниво возразила Таня. - Я не думаю, что он позволил бы
вам махать вашей тапкой у него перед носом." "А вот вы и попробуйте, как
самбистка мне этого не позволить." "Я против, - сказала я. - Если Таня
отправит вас за борт, кто мне при случае вырежет аппендицит? Я уж не говорю,
что я отвечаю за выгрузку в бухте Ногаева, а только Таня знает, как это
делается. Так что и ее гасить ни в коем случае нельзя!"
Оба посмеялись, но нисколько не отменили эксперимента. Таня приняла
стойку, а Януш покачался на расставленных согнутых ногах, распластавшись над
палубой, издал оглушительный вопль ("крик разъяренной обезьяны"), взвился в
небо и обвил шею Тани сзади одной ногой, приняв вес упавшей противницы на
вторую ногу, установленную на палубу с устойчивостью швартовного кнехта.
"Ничего себе... - с трудом перевела она дух. - Бедный мой Арнольдыч! А
он-то думал, что уронит кого угодно... Сдаюсь, Янек! И - с завтрашнего дня
начинаю брать уроки. Попадись мне потом кто из этих самбистов..." "Смотря
при каких обстоятельствах, - скептически заметила я. - Вот позавчера Танька
применила прием, который и Янека поверг бы в панику." "Ну да?"
Я рассказала о вонючке в тамбуре и шапке на перроне.
***
Здесь у меня пропущенная глава... В ней янтарный блеск сауны и плеск
подогретой морской воды ледяного Охотского моря в судовом бассейне. Здесь
прекрасные женские тела и совершенство атлета Януша. Какие сложились между
нами отно-шения? Что запомнилось больше всего? Кто знает! Полагаюсь на
читательское во-ображение. Мы были молоды и хороши собой, в меру раскованы и
рискованы, но вовремя брали себя в руки и не позволяли инстинктам овладеть
разумом. Так что все было так, как было. "Сионюга" моя в этой главе выше
всяких похвал.
2.
На четвертый день среди бескрайнего синего пенного простора показался
на горизонте серо-голубой пик похожий на застывшее облако пирамидальной
формы.
Поскольку для моряка нет большей радости, чем земля в иллюминаторе
видна, наша скромная компания решила отметить это знаменательное событие
песнями и плясками под гитару. Выяснилось, что у Янека и это есть, а мы с
Таней умеем петь и веселиться. А так как стоял впереди Магадан, столица
Колымского края, то именно эту песню мы и исполнили со всей доступной нам
тоской.
"Это же сколько лучших людей страны, - закручинилась "сионюга", -
видели этот пик и радовались земле на горизонте, не предполагая, какую
мерзость им угото-вила эта земля." "Да уж, - неожиданно поддержал ее Януш. -
Добро бы только свой народ изводили, каннибалы, а то ведь весь доступный им
мир измордовали. Только я думаю, что есть еще не только Божий на них суд, а
и людской. Венгры восстали первыми, чехи - вторыми, поляки - третьими. Кто
следующий?" "Мы,- уверенно сказала Таня. - Столько русских, сколько положила
ленинско-сталинская свора, не знает история. Когда наш народ предъявит свой
счет собственным вы-родкам... Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку!"
Мне следовало поддержать этот митинг, чтобы не засветиться. Я взяла
гитару и запела на мотив "Подснежника" недавно рассказанные мне Андреем
Сергеевичем стихи: "Он был по навету посажен в тюрьму/ Он золото рыл в
Магадане далеком/ И родина щедро платила ему/ Березовым соком, березовым
соком..." Мое выступление имело неожиданный успех: Януш хохотал, а Таня
прослезилась. "Вы так развеселились только потому, - сказала она, - что эта
чудовищная машина, которая теперь загадочно дремлет, как опасный вулкан, вас
обоих просто еще не коснулась. А я их хватку знаю на своей собственной
коже..." "Неужели тебя... би-ли? - побледнел Януш. - Или ты это
иносказательно?"
Я-то знала достоверно, что ни Андрей Сергеевич, ни наши коллеги в
Ленинграде пальцем ее не тронули, а потому с интересом ждала, что она
ответит. "Ты знаешь, что такое электрический стул? - сильно волновалась
Таня. - Мгновение - и потеря сознания. Но до "гуманного" мгновения
приговоренного держат рядом с камерой смертников с этим жутким стулом, чтобы
он ежеминутно воображал, как его будут на нем казнить. То же делали и со
мной. Намекали, что мало мне не будет, а уж подробности - смотри литературу
о тех, кто шел к этому пику... Я воображала себя в их руках, и это было,
возможно, страшнее того, что они собирались, но почему-то так и не решились
со мной делать!" "А если бы ты была на их месте? - решилась я обострить
ситуацию. - Скажем, ваши пришли к власти, а я все-таки имела бы тот самый
запах, о котором мы упоминала." "Оказалась стукачом?" "Я просто даю вводную.
Пощадила бы? Простила? Пригрозила пытками? Или, если бы была твоя воля,
повесила бы меня вниз головой, как сделали те, о ком с такой гордостью
говорит наш милый Янек?"
"Ничего не понимаю, - побелел наш кавалер. - Ты что?.. Белка!" "Я
ничего, - старалась я держать себя в руках. - Просто в любых отношениях
должна быть взаимность. Если тебя, Таня, никто и пальцем не тронул, то и ты
после возможной контрреволюции не должна никого вешать вниз головой. Или я
не права?" "А за что меня следовало трогать? - безо всякого страха или
подозрительности спросила она со своей лучистой улыбкой. - Я не взрывала
Кремль, не стреляла в ЗИЛ генсека, не призывала к так называемой
контрреволюции и к последующим казням коммунистов. Мне это все вообще было
тогда до лампочки. Черт знает где чуждые мне и моему народу арабы напали на
единственную, к тому же микроскопически не различимую на карте мира
еврейскую страну. Ну и что? Война идет не у нас, гибнут не советские люди,
материальный ущерб моей родине нулевой, если не считать брошенного на поле
боя оружия, которое мы дали в чьи-то руки-крюки. Но моя страна вдруг ставит
на рога всю прессу, радио, телевидение, обрушивается с бранью на всех евреев
на свете, включая своих же лойяльных граждан. Почему? Да только потому, что
уже второй раз война там пошла не так, как была задумана в Москве. Разбили
как раз тех, кого наши лидеры послали убивать не дорезанных Гитлером евреев
и их потомков. А мой отец не во власовцах воевал, он как раз с нацистами
насмерть дрался. И он меня раз и навсегда научил, что направленный против
всех народов мира нацизм немыслим без антисемитизма. И что любой
общественный и государственный строй, который помогает геноциду евреев -
пронацистский. Поэтому я против такого строя. Вот и все. Неужели это так
слож-но? В СССР есть конституция. Согласно статье такой-то, я имею право
свободно высказывать и такое свое мнение. Я никого не агитирую, я не создаю
никаких тай-ных организаций и не состою в них. Я не знакома лично ни с одним
диссидентом или иностранцем. За что же меня арестовывать, держать в камере и
угрожать пыт-ками? Естественно, белка, ты тоже имеешь право на свои
убеждения и на их защи-ту по мере возможности. Поэтому, если вдруг окажется,
что ты агент КГБ и меня выдаешь, я на тебя даже не обижусь. Я дружна со
многими, кого бы ты, Янек наз-вал ортодоксальными коммунистами. Я уважаю и
их убеждения. Если к власти придут антикоммунисты и станут этих людей
преследовать, я так же смело выс-туплю за них, как отстаиваю право Израиля
на его защиту от агрессора. Если кто-то арестует тебя, белка, я буду...
носить тебе передачи."
Мой микродиктофон под подушкой был включен во-время, и я радовалась,
что Таня высказалась именно так, не будучи уверена, что ее подслушивают, да
еще в присутствии третьего лица.
"Танечка, - боязливо поглядывая на меня, сказал Януш. - Но согласись,
сионизм все-таки враждебен нашей стране. Этого-то ты не отрицаешь?"
"Отрицаю. У сионизма было и есть только одно предназначение - собрать всех
евреев в Сион, на землю Израиля. Я убеждена, что эта цель благородная, коль
скоро именно евреи, а не арабы, китайцы или англичане, две тысячи лет,
задолго до сионистов, ежедневно молились "В будущем году в Иерусалиме.".
Только поэтому они сохра-нились, как единственная древняя нация, хотя
современные им римляне, греки и египтяне, не имевшие такого мощного
духовного притяжения, исчезли. Как же можно лишать евреев права выбора?
Предположим, мой Миша, твоя жена, Янек, твой Зяма, белка, и ты сама не
стремитесь в Иерусалим, но другие-то..." "А ты? - уже не стеснялась я. -
Ты-то что забыла в Иерусалиме? У тебя же есть твой Ленин-град." "Не я одна
из русских людей мечтаю об Иерусалиме. Почитай "Мастера и Маргариту"
Булгакова. Что он там забыл? А он спал и видел себя среди его пальм и
камней! Да, я счастлива, что судьба послала меня в еврейство и лично мечтаю
уехать в Израиль. Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы всем, кто разделяет
эту мою мечту разрешили туда уехать. И чтобы моя семья была в числе первых,
кто проскользнет в этот лаз, если его откроют еще раз." "А в 1979 вы почему
не уехали?" "У меня не истек срок секретности." "Ага! -- я уже вообще
потеряла все представления о конспирации от обиды, что так полюбившаяся мне
Танечка оказа-лась-таки "сионюгой из сионюг", - Тебя допустили к нашим общим
секретам даже после митинга, где ты, как сама нам рассказывала, проявила
себя открытой сионисткой, верно?" "Не спорю." "И эти секреты имеют
практическое значение?" "Еще бы!" "А сионисты могут твой проект продать или
подарить своим друзьям-американцам?" "Почему нет?" "А с его помощью легче
топить в мировом океане наших мальчиков на подводных лодках?" "А как же!"
"Ну, и кем ты будешь себя считать, с твоим обостренным чувством чести и
совести, когда с твоей помощью сотни наших подводников окажутся в душной
ледяной могиле Баренцева моря?" "А что, идет война? Кто-то топит наши
подводные лодки? Да если бы Союз не натравливал на Штаты своих придурков по
всему миру, не было и холодной войны." "А все-таки?" "Все-таки? Если я
решусь уехать в Израиль и там приму его гражданство, то для меня будут
существовать интересы только Израиля..." "...и его стратегических союзников,
врагов твоей реальной родины? Врагов тех, с кем ты появилась на свет, росла,
училась?" "Да." "Так кто ты после этого - друг или враг нашей страны? И есть
ли логика в ограничениях на выезд подобным тебе евреям - носителям наших
военных тайн?"
"Таня! - вдруг вскочил Януш. - Что же ты молчишь? Ты же нам
рассказывала... Ты же сама, сама, а не в порядке служебного задания изобрела
то, что может кому-то за кордоном пригодиться. И предложила это только нашей
стране, и работала на износ, чтобы все это сделать для нашего, а не для
американского флота! А тебя грубо выгнали с работы не за то, что ты передала
свой проект врагам, а только потому, что ты защищала право евреев на оборону
от открыто объявленного гено-цида. Я не представляю, кто может после всего
этого бросить камень в тебя." "Кто? Вот эта дурная белка, что свихнулась от
патриотизма, - обняла меня Таня. - Белочка, а белочка, ну что ты так
раскипятилась? На тебе же лица нет. Ну, хочешь я ничего сионистам не
расскажу? Скрою, а?" "Это не смешно, - бушевал Януш. - В этой истории
предатель не Танька, а те, кто лишил ее, кораблестроителя такого калибра,
допуска, гебешники проклятые. Вот кому плевать на всех наших парней на
подводных лодках, было бы чисто в отчетах - в таком-то институте сионистов
нет. Вот кто истинные враги нашего народа, вот уж кого я бы давил без
пощады... И их будут уничтожать, как бешенных собак. Я уверен, что жировать
им осталось от силы лет пять-десять. Народ уже просыпается. Спросят, ой, за
все с них спро-сят. И с тех евреев, что промолчали, когда Таню при них
выгоняли. Я-то знаю, что все евреи тайком в сто раз больше говорят о
сионизме и Израиле, чем она, и что, как только их всех выпустят, первыми
туда уедут именно те, кто бросил Таню на съедение. Никто из них тогда не
пострадал - только эта чистая душа. Свинья ты, а не белка!" "Янек, -
ошеломленно произнесла я. - Ты что-то совсем оборзел..."
"Подходим к ледовому полю, - постучал старпом в нашу дверь. - Вы
просили сообщить. Толщина шестьдесят сантиметров. Посмотрите, как "Святск"
пройдет."
3.
Это стоило посмотреть.
Погода была ясная, безветренная, но на носовой оконечности "Святска",
где мы склонились над фальшбортом, сильно дуло в лицо. Судно шло, разрезая
голубые ровные волны со скоростью шестнадцать узлов, а это около тридцати
километров в час, между прочим! Ослепительно белые льдины, попадая под
мощный черный форштевень, раскалывались, отлетали, с шипением
переворачивались, становясь на глубине изумрудными. Льдин становилось все
больше, от грохота столкновений их с судном мы не слышали друг друга. А поле
было все ближе, бескрайнее, слепящее безиной, сплошное твердое пространство,
на которое мы неслись для намеренного столкновения! И вот палубу слегка
тряхнуло, грохот стал сильнее, вспоротый лед крошился, проваливался под
округлые черные борта, заливаясь зеленой водой, которая пенилась вокруг
многометровых обломков, встающих на-попа и оседающих в воду. Каждая новая
льдина, словно танцуя под балеро Равеля, не повторяла движений предыдущей.
От их праздничного блеска замирало сердце. Уже был различим берег с унылыми
постройками на заснеженных коричневатых сопках. Просторная бухта казалась
бесконечной, а город на ее дальнем берегу угадывался сплошным серым облаком.
Палочки труб теплоэлектростанции били вправо-вверх упругим белым дымом.
Короче говоря, стоял впереди Магадан - столица Колымского края...
Спор совершенно измотал меня. Куда девалось мое хваленое хладнокровие?
Впрочем, нет худа без добра. Я лично никогда бы не заподозрила подобную
мне крикуху. Ну никакого профессионализма! Мне бы поддакивать, подначивать и
посмеиваться, а я на них наскакивала, как Паниковский: "А ты кто такой?"
Неудивительно, что Таня даже и не обиделась на меня, вон как сияют ее глазки
в мою сторону! А Янек-то... Какой оказался! Мне бы радоваться творческому
успеху - не только разговорила "сионюгу", а еще выявила врага куда
серьезнее. Но я могла только горько анализировать свою планиду - никаких у
меня друзей нет и быть не может. Кой веки понравилась изумительная компания,
а записано такое, что уж Янеку-то мало не будет... А за что? Ведь
замечательный же парень... Парень? С таким мыслями? А он-то меня разгадал
или нет? Вряд ли. Сначала-то как перетрусил, а потом разговорился всерьез.
Значит, ничего не подозревает...
А пока что Янек с Таней что-то кричали, показывая пальцем на черную
точку на льду - какое-то животное поспешно убегало от встречи с нами.
Показались суда на рейде, портовые краны, городские кварталы на сопках,
идущий поперек нашего пути ледокол. Бухта как бы вдруг замкнулась, окружив
нас удивительно неуютным берегом. Лед здесь был много толще, и ход "Святска"
замедлился. Одновременно ударил сильный мороз.
"Штабу выгрузочной операции срочно собраться у капитана!" - передали по
внешней трансляции.
В салоне были уже все, кроме получателей груза - рыбаков. Таня
разложила чертежи трюмов и твиндеков. Мы с ней все там излазили и промерили.
Теперь отшлифовывали ситуацию, держа радиосвязь с берегом.
Там нашлось немало своих ретроградов. Они потребовали выгружать, как
обычно - трюм-сани-берег. Таня горячилась, перебивала капитана, говорящего
по радио в свой микрофон. Впервые я с неприязнью подумала, что у "сионюги"
уже и манеры негативно-еврейские. Ну и пусть убирается в свой Израиль,
старалась я себя разозлить.
После обеда мы стали напротив рыбного порта с намертво вмерзшими в лед
ржавыми судами у оледенелых причалов. "Святск" вообще выглядел на этом рейде
гостем из будущего.
От берега мчались по льду две "волги". В салоне капитана сразу стало
тесно от зашитых в меха громкоголосых раскованных северян. Трое были за
эксперимент, а трое - против. Последние опасались, что груженные автомашины
провалятся под лед вместе с водителями, если давление от аппарели не
соответствует расчетам уважаемой Татьяны Алексеевны. А всякими расчетами они
сыты по горло, сходите на местное кладбище, если не верите, мы вам
расскажем. И по каждому случаю покажем исчерпывающие расчеты... Таня
горячилась, доказывала, что в этом случае нечего было гонять сюда такое
дорогое судно.
"Вот именно, - заметил главный технолог порта, потрясая радиограммой, -
Вот мнение начальника службы рейдовых операций товарища Цесаревича.
Следовало держать бочки во Владивостоке до навигации, погрузить на наши суда
и нормально выгрузить у причала, а "Святск" послать за зерном в Канаду."
На него тут же набросились наши сторонники, которым бочки нужны здесь и
немедленно, поднялся крик.
"Прекратить базар, - тихо сказал Макар Павлович, а потому все тут же
замолкли. - Промеры показали, что лед действительно не нарос до нужной
толщины. То есть по расчетам товарища Бергер выгружать можно, но без хотя бы
двойного запаса прочности. О Ванкувере спорить не будем, коль скоро мы уже
здесь, в Магадане. Высылайте бригады грузчиков и сани. Открываем трюма.
Будем работать кранами. Прогноз на ночь - за сорок. Лед должен подрасти.
Тогда и поэкспериментируем. А пока не будем терять времени. Сутки нашей
стоянки - трое "жигулей". Все, Татьяна Алексеевна. На борту командую только
я."
4.
Так вот что значит мороз за сорок! Неподвижное марево вокруг мертвенно
сизых лучей прожекторов в первый трюм, там заиндевелые спины сгорбленных
людей в огромных рукавицах. Кран выдергивает сетку с бочками, укладывает ее
на поддон на льду у борта судна, а там еще более замерзающие люди
перегружают бочки на сани с нарощенными бортами. Крик, взмах рукавицы - и
автомашина срывает сани с места и, буксуя на льду, волочит их по уже
расчищенной от снега дороге к мерцающим в ночи огням порта. А к поддону
становятся новые сани. Рутина каторжного труда, Магадану ли привыкать?..
"Я их завтра же отучу, - горячится Таня, глядя на все это. - Я уже
завтра начну проектную выгрузку. Если не переломить их консерватизм, - уйдем
на десять суток позже, а то и больше..." "А прочность льда? - уже сомневаюсь
и я. - Кладбище жертв смелых экспериментаторов? Живых и поныне, между
прочим. Полных сил и энтузиазма." "Да пойми ты! Та же машина тут гоняет. Вон
они и на нее бочки грузят." "А аппарель?" "Она же широкая. Удельное давление
на лед ниже, чем у этого поддона на том же льду." "А вместе с груженной
машиной? А динамическая нагрузка при сходе машины на лед?" "Все это в
пределах расчетного запаса прочности льда." "Ты уверена?" "Уверена не я, а
физика с математикой."
Утром Таня стала одеваться, собирать свои расчеты. Вид у нее был
решительный.
"Ты куда? А завтрак?" "В городе позавтракую." "В... каком городе?" "В
столице Колымского края. Я в обком партии. Ты со мной?" "Конечно. Но как мы
доберемся?" "Тут всего четыре километра. Час ходу по льду. Тоже мне
проблема." "Так мороз же..." "А мы пойдем побыстрее, согреемся."
"Святск" остался далеко позади, светя в ночи своими белыми огнями. Там
что-то звякало, ревели машины, перекрикивались люди, поблескивали краны.
Мороз шутить не собирался. Спасибо хоть ветра не было. И еще спасибо,
что мы с Таней вчера, смотавшись с одной из машин на берег, купили по паре
торбазов - оленьих сапожек. Хоть ноги не мерзли.
"Таня, - решила я продолжить давешний разговор, привычно включив
диктофон под моим шарфом. - А как ты мыслишь будущее нашей страны, если Януш
прав в своих прогнозах, и Союз перестанет существовать, как соцстрана? Что,
по-твоему взамен?" "Как что? Демократия, расцвет частного
предпринимательства, изобилие товаров и услуг, свобода слова и печати, право
на поездки за рубеж и выезд куда угодно. Ты против?" "А негативные явления?
Или все хорошо, как у прекрасной маркизы, не считая того, что усадьба
сгорела дотла?" "Какие еще явления?" "Ну, скажем, свобода эксплуатации
человека человеком, безработица, криминал, мафия, наркомания, национализм в
Прибалтике и кровавые этнические разборки на юге. Вот уж где от ваших
экспериментов будут кладбища, на миллионы могил." "Миллионы загубленных
жизней это по ведомству других экспериментаторов. Николай Кровавый положил
несколько сотен человек, а Владимир Ульянов-Ленин и его банда - десятки
миллионов." "При Николае была свобода слова?" "А то не было? При ком же
тогда долбанный Ильич издавал свою "Правду"? При товарище Андропове?" "А
Андропов-то тебе чем не угодил? По-моему, стало лучше, чем было до него." "И
очень жаль. При лядском бровеносце все шло к революции. А этот создал
иллюзию порядка и перспективы." "И чем плохо?" "А тем плохо, что это не
более, чем иллюзия. Ты же умнющая девка, белочка ты моя. Неужели до тебя не
доходит, что империя прогнила насквозь, что она уже осыпается по всем углам,
как трухлявое прогнившее здание. Малейший толчок - и все рухнет." "Вот Юрий
Владимирович и не позволит..." "Со своей охотой за прогульщиками по баням?
Не смеши меня. На поверку такой же идиот оказался, как и все партийные
бонзы. У них же мозговая ткань с младых ногтей переродилась в языковую."
"Андропов из другого теста." "Ты имеешь в виду КГБ? Брось. Чистые руки,
горячее сердце - все это для меня давно в прошлом." "Я имею в виду другое.
Эти люди, разведчики, прежде всего политические аналитики. Если страна так
плоха, как тебе кажется, только они и способны выправить положение."
"Поздно. Это будут делать без них." "А их надо подвесить вверх ногами?"
"Зачем? Я бы их даже не увольняла. Где взять других профессионалов? Знаешь,
меня как-то в 1967 году допрашивал один симпатичный гебешник. И пожалел, не
подставил. Звать его... дай Бог памяти... Андрей Сергеевич. Не знаешь
такого?" "И что?" "А то, что если таких парней как он кто-то будет вешать
вверх ногами, то я тут же перейду на сторону КГБ!"
Я просто ликовала, что она произнесла такое! Вот это Танечка... Сионюша
моя!
"Так ты согласна, что именно таким симпатягам и можно поручить вытянуть
воз из дерьма?" "Ага, с дерьмом ты уже согласна. Живо же я тебя
перевоспитала... Только, что бы я ни думала, подруга, но воз будут
вытягивать другие. Вернее, как ни странно, те же партийцы, но перекрашенные
в демократов. Почему? Да потому, что у всех прочих за годы
ленинско-сталинской тирании политические инстинкты напрочь атрофированы." "А
диссиденты? Соженицын вернется, Зиновьев... Вот уж у кого политические
инстинкты гипертрофированы. Или ты их не читала?" "Ты бы еще Войновича
упомянула с его коктейлем из говна. Нет, эти способны только разваливать.
Созидать будут более деловые ребята." "Так кто же?" "Кто-то из политбюро."
"Тогда почему не нынешний генсек?" "Потому, что он не то смертельно больной,
как трещат "голоса", не то рохля. Замах на сто рублей - удар на копейку. И
не удивительно - вокруг одни старые пердуны. Впрочем, и слава Богу. Хуже,
если бы среди них была хоть одна личность типа Сталина." "Сталин войну
выиграл." "Дура ты, а не белка! Он ее едва не проиграл, твой дристалин, а
выиграли маршалы. И народ, беззаветный русский мужик, доставшийся монстру в
наследство от царей."
"Как приятно поговорить с человеком, который все знает. Я бы за тебя,
Танечка голосовала, если бы объявили выборы." "И голосуй. В Израиле."
"Поворотик! А почему не в свободной демократической России или как вы там
назовете нашу родину после прихода к власти?" "Да потому, что я этой страной
в любом ее облике сыта по уши! Да потому, что я все это ела всю жизнь, с
детства и хочу хоть пару лет пожить не здесь! Да потому, что тут никогда и
ни при какой власти не будет хорошо. Будет иначе, но не менее паскудно. Я
даже не исключаю, что стократ паскуднее. Это такой рок над этой страной. И,
главное, потому, что я уже много лет, с тех пор, как полюбила Феликса, в
душе не русская, а еврейка. И хочу, чтобы мои дети и внуки были евреями и
израильтянами. Чего, кстати, и вам с Зямкой, Ромкой и Семкой от всей души
желаю. А пока что, по-моему, мы за спорами дошагали до самого берега. Ничего
себе! Смотри, это же пляж. Неужели в Магадане летом купаются, как в Одессе?"
"А что? Вода морская. Точно. Грибки, раздевалки, краны для мытья ног.
Нормальный городской пляж. А вот и лестница в город. Слушай, неужели мы все
это прошли? "Святска" почти не видно. И все ночь, ночь. Хотя уже девятый
час."
5.
В импозантном здании обкома партии была тревожная суета. Бежали куда-то
люди, похожие друг на друга и на таких же людей в подобных зданиях по всей
стране. Только там никто никуда никогда на моей памяти не бегал. "Белка, -
горячо зашептала Таня. - А ведь мы с тобой докаркались. Свершилось. Пора нам
поднимать якоря и прямо с бочками выходить на "Святске" в море под "веселым
Роджером". Меня выберете капитаном. По такому случаю я даже согласна ходить
с черной повязкой на глазу. Ты - квартирмейстер, Янек - бомбардир, Макар
Палыч - мой зам по навигации. Без него я могу увести "Святск" к чертям
свинячим." "А первого помощника куда?" "Первого? - задумалась она. - За борт
выкинуть жалко, а на моем пиратском бриге ему делать нечего. А, придумала!
Бывшего первого помощника назначаю юнгой - вторым помощником кока."
Пока мы с ней дурачились, к нам спешил милиционер-вахтер с опрокинутым
лицом. Уже тот факт, что его не было у входа, и мы запросто могли проникнуть
и возникнуть где не следует, было для подобных заведений невероятным.
"Мы с теплохода "Святск" - затараторила Таня, включив свою неотразимую
улыбку и голубые искры из глаз. Нам надо срочно встретиться с Первым. Дело
государственной важности."
"Сегодня это невоможно, - протухшим голосом произнес страж. - Товарищ
такой-то не принимает. Сами должны понимать... такие события..." "Что я тебе
сказала? - восторженно ткнула меня пальцем в бок счастливая "сионюга". -
Тикать надо. А то сейчас придут наши и нас же под шумок придушат. Поди
докажи, что мы тут оказались впервые..." "Да что случилось-то? -
представляю, что у меня светилось в глубине черепа от всех этих
мистификаций. Даже вахтер попятился. - Мы с судна, с рейда. Пришли по льду
пешком." "А, так вы радио не слушали?" "Нет, конечно. Так что же стряслось?"
"Сегодня, - загробным голосом произнес он, - умер Генеральный
секретарь... - он не поленился назвать все титулы и прочая, и прочая... -
товарищ Андропов Юрий Владимирович!" "Наконец-то! - горячо шепнула мне в ухо
Таня. - Слава тебе, Господи. Смерть взяла к себе злодея. Его там как раз в
спецпсихушку волокут..."
Тяжелое предчувствие толкнуло меня в сердце.
"И кто теперь во главе нашей страны?"
"Товарищ Константин Устинович Черненко."
Все, решила я. Пленки - стереть! Андрея Сергеевича и всю его контору -
нах!.. Таньку - в лучшие подруги. Белку, Зямку, Ромку и Семку - в Израиль.
Если возглавить страну может только это старое говно, то Таня права - у нас
ни настоящего, ни будущего нет. Черненко непременно подохнет, незаметно для
себя перешла я на язык "сионюги", через каких-то пять-шесть месяцев. Он уже
год еле шевелится и не может связно произнести двух слов. Но в очереди на
должность вершителя наших судеб по дороге к кладбищу на Красной площади
стоит весь этот гнусный дом престарелых...
"Товарищ, - между тем неприлично громко звенел в холле Танин голос. -
Вы должны понимать, что в эти скорбные дни мы все как один, рыбаки, моряки и
партийные работники, должны еще тесней сплотиться вокруг родной партии и
советского правительства и досрочно разгрузить бочки с нашего теплохода для
трудового подвига магаданских рыбаков по прянному засолу лучшей в мире
тихоокеанской сельди. Пусть не думают наши враги, что невосполнимая утрата,
смерть Юрия Владимироваича Андропова, - прорыдала она, - остановят нас на
пути к построению светлого будущего всего человечества. С соленой рыбой для
трудящихся всех стран!.." "Ур-ря!" - едва не сказала я.
А к нам уже спешила партийная дама в строгом черном костюме с юбкой до
чуть ниже колен. Она явно слышала выступление "сионюги".
"Откуда вы, товарищи? - скорбно вопросила она. - Прошу ко мне."
6.
Таня стояла в проезде между воротами четвертого твиндека и пятым, с
которого уже была вывалена на лед аппарель-рампа. Люк был закрыт. Грузчики
весело загружали бочками первую автомашину. По сравнению с открытыми
трюмами, тут было тепло. Люди даже сняли сковывющие движения тулупы и
работали в телогрейках, а то и в одних свитерах. Груженная машина двинулась
к аппарели, следуя командам настырной ленинградки. У самой аппарели она
вскочила на ступеньку. "Куда? - перепугался и без того бледный водитель. -
Прочь! Тебя тут нехватало!" "Не сцы, - оскалилась на него Таня. - Я это все
породила, мне и рисковать вместе с тобой. Стой, я еще к тебе в кабину
пересяду, чтобы уравнять шансы. Вперед! За родину, за Черненко!" "Помирать
за это говно? - откликнулся явно повеселевший шофер. - Тебя как звать-то,
красавица? Ага, вот это разговор. "За родину!" временно похерим... За
Татьяну!" И он дал такой газ, что машина вылетела из судна по аппарели, едва
не сбив комиссию, возглавляемую партийной дамой, тормознула высадить Таню и
на бешенной скорости понеслась по льду к берегу. Скользя по оледенелой
стальной аппарели, я тоже вышла на лед, а по ней с разгона, чтобы не
забуксовать, влетела в пятый твиндек вторая машина, лихо развернулась,
попятилась в проезд и стала под погрузку.
***
Через три дня "И с победой возвращались наши ястребы домой", как
пропела Таня. В качестве встречного плана Макар Павлович еще зашел в
торговый порт, принял на борт три сотни порожних контейнеров, но это было
уже за пределами нашей творческой биографии. Пока Таня с Янушем ходили из
порта в кино в городе, я прослушала пленки, стерла весь компромат, оставив
теплые слова Тани о моем кураторе. Вольно было ему отправлять меня в рейс с
такой убедительной открытой "сионюгой"! Теперь он получил ее близнеца, но
гораздо более опасного, тайного, умелого.
7.
Андрей Сергеевич никогда не прослушивал мои пленки при мне. Где и с кем
это делается, я не знала. Поэтому наша с ним первая встреча после моей
конверсии была самой обычной. Я написала отчет-донесение о рейсе, отметила,
что Бергер не проявила никаких негативных настроений, а при активизации
споров произнесла то-то и то-то, смотри или там слушай прилагаемые записи.
Он прочитал, покивал со своей обычной умной улыбкой, и мы расстались.
На следующем служебном свидании он вдруг спросил:
"А как вы, Изабелла Витальевна, относитесь к смене руководства страны?"
Я так и не набралась еще Таниного духа сказать все, что я об этом думаю. Да
и глупости ее у меня не было. Я пожала плечами: "Партии виднее." "Моложе
никого не было? - он что, подумала я, меня разговорить взялся? Ну-ну... - Я
имею в виду, что могли выбрать генсеком Гришина или Горбачева." "Всему свое
время..."
Он подумал, постучав по своему обыкновению пальцами по столу и сказал:
"Так говорите, личные отношения с Таней не сложились? А вот первый помощник
уверяет, что вы были просто неразлучны. Неужели я могу теперь сомневаться в
вашей искренности, Изабелла Витальевна?" "Мы же поселились в одной каюте,
так что, естественно, мы были неразлучны. Но это не основание для теплой
дружбы, Андрей Сергеевич, как вы понимаете." "Неужели ничего интересного,
кроме того, что я послушал, нельзя было записать?" "Я же говорю, мы совсем
разные люди. Она любит рассказывать о своих мужчинах, а у меня в этой жизни
был только один, и тот мой муж." "И что эти ее... мужчины не представляют
для нас никакого интереса?" "Мне неудобно и скучно было все записывать..
Решительно ничего интересного в нашем плане." "А о своих отношениях с
органами - больше ничего?" "Ни слова." "А кто-нибудь из экипажа высказал
что-нибудь интересное?" "Что вы! Это же не каботажный экипаж. Все дрожат за
свою визу. Ни слова негатива." "Ни слова... Никто ничего, включая третьего в
вашей компании?" "Третьего?" "Я имею в виду судового врача Януша Ковача." "Я
ничего интересующего нас от него не услышала." Он встал и отошел к окну, как
всегда, не отодвигая штор. "А о чем вы говорили, когда провожали Бергер в
аэропорту Озерные Ключи? Тоже о мужчинах?" "Я пыталась..." "И - ничего?"
"Увы." "И какие же были ее последние слова, не помните?" "Последние слова?
Что-то непонятное." "А вы хоть знаете перевод этого "непонятного" с иврита и
кому они это "непонятное" говорят?" "Нет, а что?" "Вы скажете еще, что и
"Мастера и Маргариту" никогда не читали?" "Читала, конечно." "И в каком
городе там происходит действие?" "Как в каком? В Москве. На Патриарших
прудах, на Садовой, какой-то там дом номер и бис." "Изабелла Витальевна, -
сказал он с такой болью в голосе и обидой в глазах, что мне стало стыдно и
жаль моего многолетнего собеседника. - Я вам больше не верю." "Ваше дело..."
"И ваше, уверяю вас. И вашего мужа. Не следует думать, что у нас нет других
глаз и ушей, кроме ваших." "И что же услышали ваши чуткие уши?" "Вот
послушайте сами, - дал он мне наушники. - И не пытайтесь мне больше врать!"
"Ну прощай, белочка. Даже не верится, что расстаемся, - услышала я
удивительно живой голос Тани, словно она стояла сейчас за спиной. Аппаратура
у них была импортная, классная. Вся мировая наука и техника на них
работала... - Я так рада, что встретила тебя. Жду в Ленинграде." "Таня, уже
все прошли." "Ну, тогда, как говорится, ба шана хабаа бэ-Ерушалаим!"
Я повторила ей эту фразу слово в слово.
"Все прослушали? - от его любезности не осталось и следа. - Теперь
вспомнили, в каком еще городе происходит действие в романе Булгакова и где
вы должны встретиться со Смирновой-Бергер?" "Не в следующем году, -
оставалось мне только нагличать. - Но очень-очень скоро - в Иерусалиме.
Нынешнее поколенье советских евреев и их семей будет жить при сионизме..."
Надо уметь проигрывать, недавно учил меня он сам. Ты думала, что хитрее
их, белочка? Теперь тебе придется жить в другом внутреннем и внешнем мире...
"Вот это другой разговор. А теперь подробно, день за днем, час за
часом, минута за минутой - что, где и при ком говорила вам Бергер? И что при
этом говорили вы и, главное, Ковач. Я вам очень советую со мной в
кошки-мышки не играть." "С вами? Я вообще ни с кем в наши с вами игры играть
больше не собираюсь." "Я вам настоятельно советую... Пока никто, кроме меня,
вас ни в чем не заподозрил, рассказать все сначала мне..."
***
Для меня начиналась новая биография. На эту тему столько рассказано
другими "сионюгами", что мне остается добавить только одно. Наша встреча с
Таней сос-тоялась не в Ленинграде через месяц после описанных событий, как
мы с ней пред-полагали, а через семь лет в Иерусалиме. Она к тому времени
уже полгода жила с семьей в Хайфе, а мы с Зямой и ребятами в поселении за
"зеленой чертой".
И снова мы с ней шли рядом, теперь уже по нарядной улице Бен-Иегуды. И
встре-чные мужчины оборачивались нам вслед. Говорили же мы с ней о чем
угодно, кроме сионизма... Это стало данностью. Нынешнее и все последующие
поколенья советских евреев будут жить при сионизме.
17.05.01
Популярность: 7, Last-modified: Sat, 25 Aug 2001 21:05:41 GmT