--------------------
Анатолий Федорович Кони. Представление Александру III в Гатчине (Статьи о государственых деятелях) [1.07.07]
--------------------
СТАТЬИ О ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЯХ
(В ноябре 1892 г.)
Двадцать второго октября 1905 г. Завтра предстоят в Петербурге
торжественные похороны рабочих, убитых за последние дни при столкновениях
с войсками и партий между собою. Революционные комитеты напечатали в
газетах извещение, в котором приглашают граждан не мешать шествию своим
появлением на улицах. Отовсюду приходят телеграммы с известиями о
революционных и патриотических манифестациях, кончающихся потоками крови и
проявлениями самой зверской злобы. То же может случиться завтра и в
Петербурге. Это будет результатом - как и все происходящее -
"бессмысленных мечтаний" о возможности остановить развитие целого народа и
противопоставить близорукое и тупое, лишенное всякого сознания долга
самовластие наплыву идей и чувств, питаемых и усиленно раздуваемых
сдержанным гневом и готовым на все отчаянием. В последние 20 лет
самодержавие, расчленяясь и мельчая по существу, становилось все более
безусловным и ожесточающим по форме. Оно давно перестало быть не только
Петровским служением народу или Екатерининской скрепкой общим величием
единства разноплеменной страны, но оно выпустило из рук даже и охрану
простого порядка.
Оно перестало существовать, хотя бы и мнимо, на пользу России, а стало
довлеть самому себе, как бездушный идол, который наводит страх только до
тех пор, пока смелая нога решительным пинком не повергнет его в прах. С
управлением России при ничтожном и упрямом Николае II повторилось то же,
что было, по словам записки Панина "Екатерина II", при Петре III. "Сей
эпох, - писал он, - более всего примечателен большими приключениями в
малых делах и управлением припадочных людей". Когда припомнишь фигуры
Дурново, Сипягина, великого князя Алексея, Воронцова, Клейгельса и т. п.,
зная, что в их руках было направление русской политики, душой овладевает
ретроспективный страх. Мне хочется поэтому вспомнить мое представление
Александру III по случаю назначения вторично обер-прокурором. В 1891 году,
в июне, я был сделан сенатором и на мое место поступил прокурор московской
палаты Н. В. Муравьев, очень быстро перебравшийся при помощи великого
князя Сергея Александровича в государственные секретари.
Министерство юстиции было в большом затруднении для замещения
открывшейся вакансии, так как тогда еще считалось, что кассационный
обер-прокурор должен быть не простым усердным судебным чиновником, но и
представителем научных знаний и авторитетом. Я принял предложение
вернуться в прокуратуру с сохранением звания сенатора, а Манасеин победил
недоумевающее упорство Алек сандра III указанием на то, что до меня
соединяли оба звания и Фриш и Бер.
21 октября состоялось мое назначение. Это было в 1892 году, в том году,
который ознаменовался холерными беспорядками в различных местностях России
вследствие полного отсутствия заботы о разъяснении невежественной толпе
значения постигшего ее бедствия и условий борьбы с ним. Тогда погибло
много самоотверженных врачей и сестер милосердия и был зверски растерзан
толпою врач Молчанов во Хвалынске. В начале ноября я должен был
представляться государю в Гатчине. В тоскливый, серый день
представлявшиеся были привезены в неуклюжий дворец и, вследствие какого-то
особого доклада у государя, вынуждены были ожидать приема часом позднее
обычного, бродя по неприветливой и полутемной зале под сводами в нижнем
этаже дворца. В эту залу вошел длинный, худой и гладко выбритый князь
Голицын, прекрасный актер и придворный чтец, носивший странное звание
"кавалера государыни императрицы".
Об этом "кавалере" у меня сохранились довольно оригинальные
воспоминания. В 1873 году судебный пристав при мировом съезде препроводил
мне, как прокурору окружного суда, протокол о том, что гофмейстер князь
Голицын, приняв на хранение описанный у него по частному иску рояль,
продал его в третьи руки, употребив деньги в свою пользу, и отказывается
от всяких объяснений, ссылаясь на нездоровье своей жены. Дело было ясно, и
мне оставалось предать его суду за сорвание печати, что грозило весьма
серьезным наказанием и, конечно, разрушением его придворно-служебного
положения. Совершить такой поступок мог только безумный или не ведающий,
что творит.
Я остановился на втором предположении, и мне стало жаль этого,
совершенно незнакомого мне человека. Поэтому, не дав хода протоколу, я
пригласил князя повесткой от канцелярии к себе в камеру. На другой день он
вошел ко мне в кабинет с оскорбленным и вместе надменным видом, заявляя,
что до крайности удивлен тем, что его побеспокоили явкой в такое место. Но
когда я объяснил ему юридический характер его действий, он изменился в
лице и дрожащим голосом сказал: "Помилуйте! Да ведь это гибель всей моей
карьеры! Боже мой! Боже мой! Если бы я это знал!" - "Я так и предполагал,
- сказал я ему, - и потому оставляю этот протокол без движения в течение
недели в ожидании сообщения судебного пристава, что рояль оказался на
месте. А вы уже позаботитесь купить рояль обратно и попросить пристава
вновь приложить к нему печать". - "Я сделаю все, что возможно, - сказал
князь, - Я уверен, что рояль еще не перепродан". Я уполномочил его
передать судебному приставу, что, предполагая здесь какое-либо
недоразумение, я не дам хода протоколу в течение нескольких дней. Через
три дня судебный пристав официальным рапортом просил меня оставить
протокол о сорвании печати без движения, так как рояль снова находится на
хранении у князя Голицына, которым был временно удален из своего помещения
лишь по недоразумению. Пришедший затем узнать о судьбе дела князь Голицын
рассыпался в благодарностях за то, что я не только спас его служебное
положение, но, быть может, даже и жизнь его жены, которая тяжко больна и
едва ли перенесла бы предание ее мужа суду. "Вы видите, князь, - сказал я,
- что обижаться на вызов в такое место было преждевременно". Но затем
через две недели, встретив меня на улице, он меня не узнал и то же
повторил при нескольких последующих встречах.
Через год мне пришлось бывать на празднествах по случаю бракосочетания
великой княгини Марии Александровны с герцогом Эдинбургским. На бале у
великого князя Николая Николаевича старшего, сыну которого я преподавал
энциклопедию юридических наук, хозяин, относившийся ко мне всегда с
большой симпатией и приходивший иногда слушать мои лекции, представил меня
стоявшему у буфета наследнику престола, с которым мы и вступили в разговор.
Среди окружающих нас на почтительном отдалении я заметил князя
Голицына. Когда наследник обратился с разговором к покойному профессору
Боткину, я отшел в сторону и встретился с Голицыным. На этот раз он меня
узнал и с деланно-приветливой улыбкой меня приветствовал. Но на этот раз я
его не узнал, и с тех пор он стал принимать при встречах со мною
презрительно-гордый вид. Прошли годы, я уже был председателем гражданского
департамента судебной палаты и вдруг получил длинное письмо от князя,
умолявшего меня спасти его отсрочкой слушания дела о его
несостоятельности. Оказалось, что он продолжал пребывать в прежнем
состоянии позлащенной нищеты и делал долги без всякого соображения о том,
чем их покрыть.
На этот раз он оказывался несостоятельным на очень небольшую сумму,
причем главный кредитор был, сколько мне помнится, седельный мастер под
фирмой "Вальтер и Кох". Очевидно, несчастный царедворец не успел
извернуться и заткнуть одну из дыр своего эфемерного финансового
положения. Я снова должен был вызвать его к себе и разъяснить ему, что не
имею права откладывать слушанье дела иначе, как по просьбе истцов или во
всяком случае главнейших из них. Он был в совершенном отчаянии,
растерянный и жалкий, объясняя, что через две недели он, наверно, будет
иметь средства для удовлетворения своих кредиторов. Мне снова стало его
жалко, я решился вызвать поверенного наиболее крупных кредиторов Трозинера
и, объяснив ему, в чем дело, просил его подать заявление об отсрочке
заседания на месяц, на что он любезно согласился, и признание Голицына
несостоятельным не свершилось.
С этих пор оголтелый князь стал меня удостаивать уже неизменным
приветом. Увидев меня в приемной зале, он любезно предложил мне, в
ожидании приема у государя, представиться императрице Марии Федоровне,
выразив на лице сострадание и удивление, когда я ему сказал, что еще ни
разу у нее не был, несмотря на то что мое служебное положение неоднократно
представляло к тому повод. Я видел императрицу, однако, несколько раз не в
качестве собеседника, а в роли постороннего наблюдателя на похоронах
баронессы Эдиты Раден и на больших придворных балах, причем на последних
она принимала участие в танцах с нескрываемым удовольствием, которое очень
оживляло ее незначительное лицо с блестящими глазами и густыми курчавыми
волосами на лбу, сильно заставлявшими подозревать существование парика.
Приема у императрицы ожидало несколько человек, которых она приглашала
по двое и по трое сразу. Для меня, однако, было сделано исключение: я был
позван один. Очевидно, она хотела познакомиться с зловредным председателем
по делу Засулич поближе. Но, увы. Это знакомство не послужило,
по-видимому, к изменению, вероятно, сложившегося у нее предвзятого обо мне
мнения. В небольшом и довольно темном кабинете меня встретила, подав мне
приветливо красивую руку, женщина, которая могла бы казаться еще молодой,
судя по здоровому цвету лица и стройной, тонкой фигуре. Но при ближайшем
рассмотрении лицо ее оказалось старым, покрытым множеством тонких и мелких
морщин, напоминавших потрескавшийся пергамент.
Одни глаза были полны огня и жизни, составляя главное украшение ее
личности и невольно сосредоточивая на себе внимание. Темно-карие, большие
и прекрасного рисунка, они смотрели ласковым, но неглубоким взглядом, в
котором была известная доля нежной приветливости, но за которой не
чувствовалось, однако, доброты. Этот взгляд манил к себе и как будто
открывал двери в душу, но с порога этих дверей виднелись пустота,
безразличие и довольно вульгарное желание всем понравиться и сыграть на
очарование, как играют на бирже на повышение дутых ценностей.
Привлекательной наружности не соответствовал голос, грубый и без всяких
оттенков, с датским акцентом. Наш разговор, пофранцузски, был краток, но
достаточно характерен. Очевидно, Голицын предупредил о поводе моего
представления государю, и она начала беседу с вопроса о том, в чем состоит
моя вновь принятая на себя обязанность. Получив надлежащее объяснение,
Мария Федоровна спросила меня, попадают ли в мои руки дела со всей России
или только из одного Петербурга, и, получив утвердительный в первом смысле
ответ, поинтересовалась узнать, знаком ли я с делами concernant les
desordres causer par cholera [касающихся беспорядков, вызванных холерой
(фр.)]. И снова получив утвердительный ответ, воскликнула: "Какой ужас!
В особенности дело этого доктора, которого даже труп был изуродован.
Где это было и как его звали?" - "Было в Хвалынске, - отвечал я, - а звали
Молчановым". - "Да, да.
Молчанов - как это ужасно! Особливо, если знаешь, что все это
политические происки нигилистов! des menees politiques" [политические
происки (фр.)] - "Могу уверить, ваше величество, что в печальных делах о
холерных беспорядках нет никаких следов политических преступлений". - "Ах,
нет! Как же?! - воскликнула с живостью императрица. - Конечно, это дело
нигилистов! Мне это сказал Иван Николаевич (министр внутренних дел
Дурново)". - "Я изучил целый ряд таких дел и снова утверждаю, что в них
нет ни малейшего следа (aucune trace [никакого следа (фр.)]) политических
злоумышлении. Иван Николаевич ошибается или введен в заблуждение". - "Нет,
как же. Он мне положительно сказал (il a affirme [он утверждал (фр.)]),
что все эти беспорядки - дело рук нигилистов. Вы увидите, что это так". И
ласковые глаза посмотрели на меня недоброжелательно. Было очевидно, что
представительный выездной лакей, попавший в силу злосчастной судьбы в
министры внутренних дел и участвовавший вместе со всей бюрократией в
умышленном держании народа в глубоком невежестве, желал закрыть вину своей
непредусмотрительности отводом по неподсудности на нигилистов. "Я снова
позволяю себе утверждать, что взгляд Ивана Николаевича не соответствует
истине (il n'est pas dans le vrai [он не соответствует истине (фр.)])". -
"Чем же вы объясните эти беспорядки?" - недовольным голосом спросила
императрица. "Madame, - отвечал я, - cette sauvagerie est le resultat de
l'ignorance du peuple - qui n'est pas guide dans sa vie, pleine de
souffrance, ni par l'Eglise, ni par l'ecole" [Мадам, эта дикость -
результат невежества народа, который в своей жизни, полной страданий, не
руководится ни церковью, ни школой (фр.).]. - "Может быть (cа se peut [Это
возможно (фр.)]])", - сказала императрица, сухо и холодно со мною
рассталась, прервав разговор словами: "Иван Николаевич мне сказал".
Через час, во время которого царская фамилия и прибывшие представляться
завтракали в разных помещениях, произошло представление. Александр III
вышел, грузный и огромный, с чрезвычайно развитым сиденьем, с
неприветливым видом. Я был старшим по званию, и ко мне он обратился к
первому, посмотрев на меня недобрым взглядом.
"Вы опять заняли прежнее место, - сказал он. - Оно ведь гораздо труднее
сенаторского". Зная его нелюбовь к сенату вообще, к которому он относился,
по образному выражению Лорис-Меликова, как к касторовому маслу, я
попытался заступиться за моих недавних сослуживцев, выразив мнение, что и
кассационным сенаторам приходится много трудиться и в особенности много
писать, тогда как обер-прокурор действует живым словом, которое не требует
механической работы писания. "Да, - сказал государь, - это так, но
все-таки ваша должность важнее. Вы ведь должны считать себя ответственным
за верное понимание каждого дела, которое находится в вашем рассмотрении,
чтобы его причины были объяснены согласно с тем, что было в
действительности". "Ага, - подумал я, выслушав этот августейший
своеобразный взгляд на кассационную деятельность, - успела пожаловаться
датская очаровательница".
"Я именно так и смотрю, ваше величество, стараясь уяснить для себя
настоящие причины каждого преступления, чтобы избежать заблуждений,
вызываемых ложными слухами, неосновательными догадками или умышленным
искажением истины", - отвечал я. Государь сказал что-то неопределенное и,
бросив на меня еще раз холодный и неприветливый взгляд, перешел к моему
соседу.
Представление Александру III в Гатчине
Впервые опубликовано в т. 2 Собрания сочинений; рукопись хранится в
Рукописном отделе Пушкинского Дома (ф. 134 - А. Ф. Кони).
С. 94. "бессмысленные мечтания" - печально знаменитая фраза Николая II,
имевшего в виду надежды русского общества на какие-то конституционные
ограничения самодержавного правления и созыв народных представителей.
Заявлено 17 января 1895 г молодым царем на приеме депутаций земств и
городов России.
С. 95. Манасеин Н. А. (1835 - 1895) - директор департамента, а затем
министр юстиции (1885 - 1894).
в 1892 году. - В этом голодном году недород и болезнь захватили в
основном Поволжье. Власти устранились, и помощь голодающим оказывали в
основном земские и филантропические общества, в деятельности которых
принимали участие также Л. Толстой, Короленко, Чехов; "холерные
беспорядки" доведенных до отчаяния, брошенных начальством крестьян
сопровождались, в частности, избиениями поспешивших на помощь медицинских
работников.
С. 96. Боткин С. П. (1832 - 1889) - неизвестный врач-терапевт.
С. 97. императрица - до выхода замуж за Александра III датская
принцесса Дагмара, в православии Мария Федоровна.
Составление, вступительная статья и примечания Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова
Художник М. 3. Шлосберг
Кони А. Ф.
К64 Избранное/Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г.
Миронова. - М.: Сов. Россия, 1989. - 496 с.
В однотомник замечательного русского и советского писателя, публициста,
юриста, судебного оратора Анатолия Федоровича Кони (1844 - 1927) вошли его
избранные статьи, публицистические выступления, описания наиболее
примечательных дел и процессов из его богатейшей юридической практики.
Особый интерес вызывают воспоминания о деле Веры Засулич, о литературном
Петербурге, о русских писателях, со многими из которых Кони связывала
многолетняя дружба, воспоминания современников о самом А. Ф. Кони. Со
страниц книги перед читателем встает обаятельный образ автора, истинного
российского интеллигентадемократа, на протяжении всей жизни превыше всего
ставившего правду и справедливость, что и помогло ему на склоне лет
сделать правильный выбор и уже при новом строе отдать свои знания и опыт
народу.
К --------------- 80-89 PI
М-105(03)89
Анатолий Федорович Кони
ИЗБРАННОЕ
Редактор Т. М. Мугуев
Художественный редактор Б. Н. Юдкин
Технические редакторы Г. О. Нефедова, Л. А. Фирсова
Корректоры Т. А. Лебедева, Т. Б. Лысенко
Сдано в набор 02.02.89. Подп. в печать 14.09.89. Формат 84Х108/32.
Бумага типографская Э 2.
Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Усл. печ. л. 26,04. Усл.
кр.-отт. 26,04. Уч.- изд. л. 30,22. Тираж 750000 экз. (5-й завод
620001-750000 экз.) Зак. 2995 Цена 5 р. 40 к.
Изд. инд. ЛХ-245.
Ордена "Знак Почета" издательство "Советская Россия" Госкомиздата
РСФСР. 103012, Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат детской
литературы им. 50-летия СССР Госкомиздата РСФСР. 170040, Калинин, проспект
50-летия Октября, 46.
OCR Pirat
Популярность: 6, Last-modified: Mon, 26 May 2003 05:50:04 GmT