---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Иванович Пыстин
     From: alexander_sh(a)mail.ru
     WWW: http://pystin-soldat.narod.ru
     Date: 07 Jul 2005
---------------------------------------------------------------


     Уважаемые читатели!

     Вашему вниманию  предлагаются воспоминания Александра Ивановича Пыстина
-  человека, прошедшего  всю Великую Отечественную войну, а  затем игравшего
активную роль в развитии Республики Коми.
     В  своих мемуарах  А.И.Пыстин  описывает специфику жизни в республике в
период   коллективизации,   события   Великой   Отечественной  войны,  этапы
экономического становления Коми АССР в послевоенный период.
     Воспоминания  написаны  живым,  образным  языком  (сохранена  авторская
пунктуация  и орфография) и представляют своего рода энциклопедию советского
периода истории России. Подробно описан  процесс  коллективизации, порядки в
Красной Армии в условиях  боевых действий, положение  в  тылу, экономическая
политика властей, система подготовки специалистов в Высшей Партийной школе.
     Мемуары   А.И.  Пыстина   помогут  Вам   увидеть   "изнутри"  процессы,
происходившие в Союзе Советских Социалистических  республик  на  завершающем
этапе его существования.
     Несмотря  на то, что  автор пишет в основном о  событиях в своей родной
республике, в  воспоминаниях можно  встретить упоминания о ситуации в других
регионах СССР, что позволяет рекомендовать данную книгу всем, кому интересна
история нашей Родины в период Советской власти.
     Большую часть мемуаров составляют  воспоминания А.И.Пыстина  о  Великой
Отечественной войне, в которой он участвовал с 1941 по 1945 г.
     Выпуск  мемуаров   А.И.Пыстина  приурочен  к  60-летию  великой  Победы
советского народа в Великой Отечественной войне.

     С уважением и благодарностью к поколению спасителей за их подвиг в годы
войны,
     Александр Шабунин



     Автобиография
     К читателю
     -----До войны
     Вотчинские "кулаки"
     На селе все рыбаки
     Коллективизация
     ------На фронте
     Старшина Дерягин
     Комиссар Пономарев
     Ефрейтор Мастеннин
     Комбат Жатько И.Р.
     Майор Тур Г.
     Подполковник Прокушев
     Солдатское счастье
     Страх
     Смех и горе
     Не всегда удача
     Первый бой
     Спичка
     Большие потери маленького наступления
     Отдых
     Село Лехта
     Свирь
     Олонец
     Вяртееля
     -----Управляя республикой
     Земляки
     Директора леспромхозов
     Разные кураторы
     Школа школ
     Потребкооперация
     В Министерстве торговли
     Госкомцен
     В Минместпроме




     Автобиография
     Родился 17  июня 1923  года в селе Вотча Сысольского района  Коми АССР.
Учился  и  окончил  Вотчинскую   начальную  сельскую  школу,   Сыктывкарский
кооперативный техникум  и Горьковскую Высшую партийную школу ЦК КПСС  в 1962
году.
     В Великой Отечественной войне участвовал с 1941 по 1945 годы. В составе
199-го отдельного  лыжного  батальона  участвовал  в оборонительных  боях на
Сегежском, Масельгском, Кандалакшинском,  Кестингском и других  направлениях
Карельского фронта.
     После  разгрома  199-го батальона под  Кестингой в  1942 году  попал  в
отдельный  истребительный  противотанковый  дивизион,  в   составе  которого
участвовал   в   наступательных   операциях   на    Волховском,   Олонецком,
Петрозаводском, Питкарантском направлениях и форсировании реки Свирь.
     После выхода Финляндии из войны  в  составе 4-го  Украинского фронта  в
составе  Отдельного истребительного противотанкового дивизиона  32-й бригады
участвовал в боях за освобождение Западной Украины, Польши, части Германии и
Чехословакии.
     Войну  на  Западе закончили  под  Прагой. Москва салютовала семь раз за
взятие крупных городов и промышленных узлов, как:  Маравска Острава, Оломоуц
и другие.
     После  победы  над  Японией в составе  32-й бригады были  направлены на
Чукотку в Анадырь.
     Демобилизовался в 1947 году с бухты Провидения.
     За годы войны дважды легко ранен и контужен.
     В 1983 году списан в запас Советской Армии в звании майора, ВУС 6095.
     За участие в боях награжден орденами "Красная  Звезда",  "Отечественная
война" и 15-ю медалями за победу над Германией, Японией и др.
     По прибытию  на  Родину  по  направлению партийных  органов  работал  в
системе  лесной  промышленности,  в  УРСе  (Управление  рабочего  снабжения)
"Комилес", а после окончания ВПШ  (Высшей  партийной  школы)  -  начальником
управления торговли Комипотребсоюза,  первым заместителем Министра  торговли
Коми  АССР, с 1973 по  1983 годы - председателем  Государственного  комитета
Коми АССР по ценам. В эти же годы был членом Правительства Коми АССР.
     За активное участие в развитии  народного хозяйства Коми АССР присвоено
звание  "Заслуженный  работник народного хозяйства Коми  АССР"  и  награжден
многими грамотами партийных и советских органов СССР, РСФСР и Коми АССР.
     С 1983 года на пенсии по старости.




     В этих рассказах Вы найдете в маленьких фактах большие дела в отношении
выполнения  своих  обязанностей  и  долга  отдельных  людей  перед  собой  и
обществом.
     Все факты, приведенные здесь, как фамилии и прозвища, действительные.
     Безусловно, художественного оформления нет, но и выдумки тоже нет.
     Однако, в  умных  руках  книга  может  служить  добрым  материалом  для
справедливой книги жизни нашего поколения.



     В  1930-х годах (начало  коллективизации) давали  крестьянам  земельные
участки  в  частную  собственность.  Эти  участки были  маленькими  (200-300
квадратных метров). С учетом плодородия и отдаленности вынуждены были давать
в  их  в разных местах.  И, действительно, мы (отец мой) получили  земельные
участки в семи местах и все метров по двести. Где  там  развернуться машине,
когда на лошади и то только крутись. Также и у всех соседей: то  там клочок,
то тут.  Вот  мужики и  решили организовать ТОЗы (товарищества по совместной
обработке земли), а в селе Межадор создали коммуну, где даже обедали вместе,
т.е. объединенно были куплены миски, ложки и т.п.
     Наш ТОЗ организовал вернувшийся из армии  молодой комсомолец Мишо Иван.
Вошли туда  мой  отец,  соседи  - два брата  Оно Олгон и  Василь.  Земельные
участки  обрабатывали  врозь,  но урожай  свозили на одно гумно,  складывали
врозь,  молотили  на одной машине - молотилке  с  привлечением  лошадей всех
членов  ТОЗа.  Это  значительно  облегчало   крестьянский  труд,  фактически
получалось, как  большой помеч  (Помеч -  "когда родные или  соседи помогают
строить кому-то дом" (Прим. авт.)).
     Но  появился в  селе один  коммунист - Якшин Егор, который говорил, что
надо организовать колхоз или коммуну, а не ТОЗ...
     "Накапал"  в  район  и  вскоре наших ТОЗовцев  забрали как  противников
коллективизации.  Однако, спустя менее  месяца их отпустили,  а Якшина Егора
забрали, который так и не возвратился в село впоследствии.
     Через  год  началась  сплошная  коллективизация,  а тех,  кто  не желал
вступать  в  колхоз,  считали   "кулаком"  или   "подкулачником".   В  Вотче
организовалось  более десятка колхозов, куда вошли фактически все хозяйства:
слабые и  средние. Слабыми были те,  кто не имел  лошади, или  коровы,  имел
плохие  земельные  участки, а чаще всего  вдовы  с детьми малыми  и  ленивые
хозяева.
     Середняк же  имел нормальные хозяйства,  1-2  лошади, 1-3 коровы, овец,
поросят,  кур, хорошо обрабатывал  свои  земельные  наделы.  По  всему селу,
протяженностью около  7 км,  было  более  тысячи  дворов,  где  впоследствии
устоялось  5  колхозов   ("Чапаев",   "Авангард",  "Югыдлань",  "Асья  Кыа",
"Трудмолния")  и еще 2 колхоза в  Вадыбе и Панееле, которые были поодаль  от
основной  Вотчинской  волости,  где  также было более  ста дворов.  Там были
созданы  колхозы "Трудовик"  и  "Водзьо" (в пер.  с коми  языка на русский -
"Вперед").
     Так успокоилось и внедрился в волости колхозный строй.
     В  ходе  коллективизации  шло и раскулачивание.  Об  этом  много писали
газеты, говорили "уселоны", бродившие  по деревням,  высланные раскулаченные
мужики из средней и южной  полосы России, а также различные представители из
района, которым поручалось вести эти работы по селам. Из всего более  тысячи
хозяйств  по Вотчинской  волости  сочли  "кулацким" лишь  одно  хозяйство из
деревни Ягдор, хозяин по прозвищу Ондрей Иван, у  которого было четыре сына,
три жилых дома, пристроенных один  к другому, три лошади, пять коров,  более
десятка   овец  и   несколько  гектаров  земли,   ими  же  раскорчеванные  и
обрабатываемые.   Забрали   старика  и   угнали   неизвестно  куда,  сыновья
разъехались  и  остался только один сын,  живший  отдельно -  Ондрей  Проко,
который вступил в колхоз "Чапаев".
     Придирались  представители района,  особенно один  милиционер из Ягдора
(колхоз "Чапаев") еще к  некоторым хозяйствам из деревень Ягвыл,  Вичкодор и
Килянчой,  но вскоре  эти  мужики ушли из деревни  в лесопункты или в город.
Если бы  не  ушли,  может быть их  тоже  бы выслали как "подкулачников",  но
счастье улыбнулось им, а не этому милиционеру из райцентра.
     Итак, Вотчинская волость была коллективизирована полностью  к 1935 году
и  устойчиво трудились в укрепившихся  колхозах  до послевоенных лет. В годы
довоенные  колхозники  жили  своим  трудом  и  не  так плохо.  Каждая  семья
зарабатывала  до 1000 трудодней (где муж, жена и  детишки-школьники),  а  на
трудодень в разных  колхозах  делили хлеб  -  зерно,  от 3  до  8 кг.  Таким
образом, средняя семья, как например,  наша,  получали 3-4 тонны зерна, что,
безусловно, хватало на  питание самим, на корм  скоту и  содержание домашней
птицы.  Но  наш колхоз  "Югыдлань" был не особенно богат хорошими землями, а
вот  колхозы "Авангард"  и "Водзьво" (Вадыб)  -  с хорошими землями  -  жили
намного богаче.  На  наше количество трудодней получили бы мы 6-7 тонн зерна
(рожь,  пшеницу,  ячмень).  Большинство  средних  и  бедных  ранее  хозяйств
почувствовали себя хозяевами  своих колхозов, здорово  критиковали лодырей и
особенно недолюбливали тех, кто старался  урвать из  общего  котла  колхоза,
таковые так  же  появлялись, но  их  фактически  выживали из  колхоза  общим
неуважением.


     Селяне наших краев и, видимо, все северяне уважают рыбу. Видимо поэтому
все деревни и села расположены вдоль рек.
     В любом доме гостей угощают рыбой: рыбники-черинянь  (название блюда из
рыбы на коми языке), жареная рыба,  уха, сырая соленая рыба, рыба в молоке и
многое другое из рыбы.
     И способов лова рыбы  также много:  от удочки и до блесен, от  невода в
летнее время и до подледного лова зимой. Но не каждому везло в ловле.
     Помнится  мне  случай,  когда действительно  везло, в том числе  и мне.
Как-то весной мы с двоюродным  братом  Иваном пошли собирать  сено для коров
из-под стогов.  Пошли  с  санками  и  мешками  по  насту  за  Сысолу в Катыд
(местность  у реки Сысола, где находятся сенокосные луга), где  из-под снега
появились остатки  сена.  Когда  переходили большое озеро Вад, где  лед  был
совсем  прозрачный, мы вдруг заметили,  что подо льдом лежат, еле  шевелятся
сиги, красноглазки  и белым  -  бело  от  всякой  мелкой  рыбы. Мы  с Иваном
прорубили прорубь, куда и стала стягиваться рыба. Мы стали выбрасывать  воду
из  проруби, и вместе  с  водой  выбрасывалась  и  рыба. Так, из  нескольких
прорубей мы за день "выкачали" разной рыбы по два мешка на брата. Как прошел
день, мы и не заметили, увлекшись красивой рыбой.
     Уже  в сумерки, почувствовав усталость,  мы  собрали  пару мешков  сена
из-под стогов и  поплелись домой. Когда с  трудом  тащили груженные рыбой  и
сеном санки в гору с реки Сысола  к нашей деревне, нас встретили  родители с
руганью и  почти с плачем. Они испугались, что  мальчики  где-то утонули или
еще что-нибудь случилось с нами. Раньше мы  с  сеном  обычно возвращались  к
обеду, а тут нас не то, что к обеду, к ужину  не дождались. Но когда увидели
так много крупных сигов, обрадовались, захвалили нас.
     В последующие дни, когда  по деревне  прошел слух о нашей  рыбе, многие
пошли  "за остатками сена рыбачить". Однако  не всем удалось наловить  много
рыбы, так  как не  на всех озерах можно так ловить рыбу. Там, где нет выхода
воды  или прихода ручейков, рыба задыхается из-за отсутствия  воздуха, а где
есть прогалины, ключи, выход или вход ручейков, там рыба живет.
     Удачных рыбалок у меня было, как и у других, немало. К примеру: однажды
летом мы  с отцом пошли косить  сено  на лугах у реки Поинга. Наш сенокосный
участок был расположен вокруг заливчика, где устье летом высыхает и остается
только ложбинка, вроде озерца. Отец все вокруг выкосил, пока я удил рыбу,  а
когда позвал поесть, я  побежал напрямик через не скошенную ложбину. В грязи
мне  под  ноги попадались  какие-то склизкие  предметы. Когда отец пошел мне
навстречу, то догадался, что там в  яме с  травой полно  карасей. Отец  снял
рубашку и мы ей, как бреднем, стали ловить рыбу. Ее оказалось там так много,
что мы  наполнили кузов, корзину, отцовские кальсоны и  нижнюю рубашку этими
карасями,  все  длиной  до  10-15  сантиметров.  Нагрузились  этой  рыбой до
предела. А когда перешли, идя  уже домой,  Поингский настил  (уложенные  для
проезда  через болота поперечные  бревна)  длиной около версты,  отец  решил
кальсоны  с рыбой оставить, донести сначала все остальное, а потом вернуться
за оставленным и притащить "вторым рейсом".
     Мать удивилась улову, выругала нас за то, что такую мелочь принесли, но
отец решил сам чистить эту мелочь. Пошел за оставленными кальсонами,  а  там
их  не  оказалось. Ища  место  заметил отдельные рыбки  на земле и части его
кальсон, и  кроме того  следы медвежьих лап. Он, конечно, струсил и прибежал
домой. Было много смеха, а мать ругалась за потерю  "новых" кальсон, которые
вроде бы сшила недавно.
     В это же лето нас с отцом взял на рыбалку сосед  Жаков, который в любое
время года, в любую погоду ловил рыбу удачно и ловил всегда хорошую красивую
рыбу. Все ему завидовали, думали, что "знахарь".
     Ловили  мы  блеснами  с одной  лодки в  реке  Поинга.  Он  научил  меня
понимать, когда рыба попалась и как надо тащить, чтобы не сорвалась.
     Он  уже поймал штук  шесть щучек и окуньков, отец вытащил  две щучки, а
мне  пока ничего. Но  вдруг, дернуло  леску в зубах, аж челюсти больно. Стал
тащить, а  за  лодкой  всплеск  такой, что я испугался.  Дотащили до лодки с
помощью Жакова.  Оказалась  огромная  щука. Бьет хвостом, аж  лодка  ходуном
ходит, воду черпает. Жаков взял свой топорик и ударил  щуку по голове. Она и
сникла. Когда шли домой, отец  взял мою рыбу за жабры на палку и на плечо, а
хвост щуки хлестал по его  пяткам. Дома смеряли с носа до хвоста,  оказалась
182 сантиметра. Щука  оказалась на 6  сантиметров  выше  отца. Однако,  щука
оказалась не вкусная, мясо жесткое как дерево, но все же засолили.
     Такие рыбалки, как у меня, были у каждого,  а поэтому  рассказы  друзей
всегда было интересно слушать. А главное, у коми человека рыба - это все!


     Вся страна  наша, как и коми, состоит из  крестьян. Испокон веков мужик
обрабатывал землю,  кормил  миллионы: интеллигенцию, рабочих и  всякого рода
чиновников и богачей. Однако сам не  всегда  был сыт. И не зря  г. Столыпин,
высокопоставленный чиновник,  еще в  прошлый  век, ссылаясь на  освобождение
крестьян, хотел сделать  земельные реформы. После октябрьской революции дали
сельчанам землю. Наша семья получила несколько сотых земли  в разных  местах
вблизи волости  Вотчинской и  в  каждом месте 1,5-2 сотых.  С одной  стороны
хорошо, что маленькие  участки в  смысле соблюдение севооборота, своя земля,
но очень уж не  удобно на клочках  применять  какие-либо  машины даже конный
плуг  или борона  приходилось трудно  заворачивать.  Лошадь и  то  от  этого
круговорота устает больше чем пахарь.
     В 1928-32 годы стали создавать Коммуны,  колхозы и ТОЗы. В селе Межадор
организовалась Коммуна,  где  обобществили даже чашки  и  ложки, не то,  что
скот.  Но коммуна  существовала  лишь  несколько  лет,  потом  преобразовали
колхозы. Наши родители, пять семей, создали ТОЗ (товарищество по  совместной
обработке земли). Те выделенные земельные участки обрабатывали сами,  урожай
свозили в  одно место  (гумно), складывали свои стога, у кого не было лошади
им  помогали пахать  и  вывозить  урожай.  Купили  одну  молотилку  конную и
поочередно молотили  каждому  машиной  его  урожай. Купили веялку  и чистили
зерно  тоже поочередно.  Все  это хорошо  помогало и  облегчало труд  каждой
семьи.
     Когда по  всей стране началась  сплошная  коллективизация,  под нажимом
районных  властей  начали создаваться и колхозы  у нас в Вотче.  Создали 7-8
колхозов, дали  каждому имя.  В нашей деревне Ляпин организовал колхоз, и на
общем собрании решили  назвать  "Югыдлань" ("К свету"), в  смысле к светлому
будущему. Обобществили  те  мелкие  земельные участки  - пахоты и сенокосные
угодья. Получили  документ  от  райземотдела, право  на  вечное пользование.
Застолбовали  границы  и  мужики начали  жить - работать. Кроме  земель были
обобществлены лошади и коровы,  сельхоз инвентарь. У кого был теленок, их не
обобществляли, а вот лошадей собирали с жеребятами. Многие, конечно, жеребят
не сдавали,  а  забивали  на  мясо.  При  обобществлении  скота  были  самые
неприятные  дела:  хозяева,  особо  женщины,  плакали  на  всю  улицу как на
похоронах, причитали, но, однако самим же  пришлось гнать  в приспособленные
места под скотный двор или конюшню.
     Наших коня "Толин" и корову "Сюрань" отец  и мать  со слезами погнали и
еще  несколько дней ходили  в конюшню и  скотный двор. "Сюрань" и "Толин" их
узнавали и вроде бы "разговаривали" с нами как с родными. По деревням ходили
всякие слухи  и  выдумки, якобы  весь скот угонят  или забьют на мясо. Время
шло. Люди успокоились.  На выделенных  землях  колхозники стали  распахивать
межи  между старыми  клочками  земли,  раскорчевывать  кустарники,  стараясь
создать   больше   полосы  пахотной   земли,   а   на   сенокосных  участках
раскорчевывать пни и кочки.  Вроде жизнь в колхозе пошла  своим чередом, но,
однако  те,  которые не желали коллективно жить, стараясь  как-то мешать: то
соль насыпать  в  лясни для коров лишку,  то лошадей напоят  горячую, то еще
сожгут чего-либо и  т.п. Однако,  колхозы  оживали,  люди  дружились и  дела
пошли. По  назначению председателя и  бригадиров люди  ходили  на работу, за
работу им начисляли трудодни исходя из норм работы.
     Первые  годы, конечно, мало  что  давали, но  с учетом своего огорода и
зимних работ  на лесозаготовке люди жили не богато, но  и не голодали. Хлеба
имели, рыбу ловили, охотничали на боровую дичь и уток, за деньги, полученные
на лесозаготовке зимой и  на сплаве  леса весной, покупали  в  сельпо сахар,
кондитерские, ткани, одежду и т.д. Трудно было семьям многодетным, инвалидам
и  лодырям.  Многодетным  и   инвалидам  колхоз  всегда  помогал   во  всем.
Коллективизация села повлияла на отток людей из села. Большинство уходило на
лесозаготовку, сплав леса,  вновь созданные у нас за рекой Сысола льнозавод,
крахмалопаточный завод, на учебу в г. Сыктывкар. Но  это  не большой процент
из тысячных жителей деревень.
     До 1941 года колхозы жили уже хорошо. МТС (машинно-тракторная  станция)
Пустошский помогал по  обработке  земли очень хорошо:  пахал, сеял,  убирал,
молотил и даже  мелиорацией лугов помогал всему району, в т.ч. и Вотчинским.
В  1940-х  годах,  до  войны,  колхозы  получали  хороший  урожай  и  осенью
госпоставку  возили  обозы  с  красными  флагами.  Некоторые   колхозы,  как
Вадыбский "Водзьо", Велконский "Авангард"  и другие в районе собирали урожай
пшеницы выше  20 центнеров с  гектара и на трудодни  делили от  3  до 5  кг.
Зерна. Это на семью работящую  - 3-4 тонны. Наш "Югыдлань" среднем 1939 - 40
г.г. выдавал  1,5-2  кг на трудодень Мы, отец,  мать и я (летом) зарабатывал
1000-1200  трудодней  на  что  получали  1,5-2  тонны  зерна, что безусловно
хватало. Многодетным вдовам, чьи мужья пали в гражданскую войну, им решением
правления колхоза выдавали  дополнительно с учетом едоков  в семье. В эти же
годы сплошной коллективизации по селам стали  бродить ссыльные - попрошайки.
У нас в Вотче иногда появлялись мужики, которых, говорят, выслали со средней
полосы  России.  Они нас  "заставили" покупать замки, так -  как, заходил  в
дома, искали  еду,  а иногда брали не только  еду, но и  пугали детей и даже
убивали  хозяев  дома. Таких случаев было не  много,  но  были.  Вот  почему
вынуждены запирать  дома на  замок. А раньше вместо  замка, когда уходили на
работу или в гости, никогда не вешали замков: Метелку или коромысло  поперек
двери и любой знает, что хозяев нет и незачем туда заходить.
     В эти годы, 1938-40, люди  наших сел были очень уж  дружны. На сенокос,
жатву  зерновых,  копку картофеля  или убирать лен шли с  раннего  утра всей
семьей и с детьми, там делали  общественные обеды за счет колхоза и эти поля
и сенокосные  луга всегда  были как на  празднике:  ехали  на телегах,  пели
песни,  обедали под общий смех и шутки, одевались  в  яркую  одежду,  каждая
семья или 2-3 семьи  располагаются на одну скатерть или на одеяло и веселыми
шутками и прибаутками вместе с  детским  смехом часа  два  уходило  на обед.
Поработав  до  отхода солнца к горизонту, женщины и дети, как и утром,  едут
домой справлять личное хозяйство: доить  коров, испечь на  завтра шаньги (на
коми яз. - ватрушка с картофелем) и хлеб,  успокоить детей от шумных дневных
дел  и впечатлений, а мужики  и  взрослые дети, например, остаются ночевать,
чтобы  утром  при заходе  солнца покосить  те места,  где машина  не  смогла
захватить (около кустов), а мы,  мальчишки,  идем ловить рыбу,  с тем, чтобы
собрать хотя бы на уху. В общем, жить уже можно было хорошо.
     Якшин  Егор,  самый  старый  колхозник,  рассказывая свою жизнь,  как в
японскую  войну  и империалистическую войну  он воевал,  как  жил в  плену у
немцев и как удалось бежать из плена, как межу прочим говорил: "Я наверно за
такую жизнь, что сейчас у  нас, мы и воевали  в гражданскую войну.  Живем  и
работаем, все вместе,  кто хорошо работает, тот хорошо живет, никто и никого
не  притесняет,  тяжелые  работы  делают  трактора и  разные машины  и  тому
подобное, может это и есть  социализм,  о чем говорили разные агитаторы?"  А
мы, пацаны,  слушали  деда Егора молча, так как ничего  не  знали. Но пришел
1941  год.  Началась  война. Брали почти всех, в т.ч. и отца моего, которого
вернули  из-за  здоровья. Уходили и  мы на фронт,  18-летние.  Сквозь  слезы
старики и бабы причитали: "Прощайте дети! Берегите себя! В колхозе мужчин не
осталось! Кто будет работать на  полях и лугах?! Возвращайтесь скорее! Иначе
все поля и луга зарастут мелколесьем! Прощайте!!" Так нас провожали на фронт
колхозники  и колхозницы.  На дорогу  совали всем,  не разбирая кому, теплые
носки и рукавицы,  и  шаньги  и  рыбники,  конверты и  школьные  тетради,  а
некоторым достались и  бутылки  самогона. На  этом кончилась наша  колхозная
жизнь. Остались одни воспоминания в памяти и вопрос: как  дети и  бабы будут
справляться на полях и лугах колхоза?!


     В 1941  году, когда нас  привезли из  Сыктывкара на пароходе "Сысола" в
Архангельскую область, село Рикасиха, мы попали  в запасной полк и более 300
мальчишек из Коми были распределены по ротам и взводам.
     Нашим  командиром роты  оказался  очень молодой  симпатичный  лейтенант
Ледовой, а старшиной  - пожилой, уже участник  боев,  старшина Дерягин.  Они
вдвоем создавали  роту,  комплектовали  взводы. Нашими силами  оборудовали в
бывшей  школе  помещения сплошными двухъярусными  нарами  из досок  с забора
школы, и  принесенной с  полей соломой вместо матрацев. За несколько дней мы
были  переодеты в  красноармейскую  форму.  Были  сформированы  отделения  и
определены места лежанки для каждого отделения и солдата.
     Когда  нас,  роту,  построили,  как настоящих  красноармейцев,  Ледовой
сказал, что мы уже защитники Родины, что самое главное в армии - дисциплина,
даже  сходить  в  туалет  -  надо спрашивать  разрешение, что  за  нарушение
дисциплины,  пререкание  со  старшими  по званию  и  за несоблюдение  Устава
нарушители будут наказываться. В  строю,  конечно, прошел ропот.  Но Ледовой
сразу же дал  команду: "Смирно!",  и  еще раз  объяснил,  что такое железная
дисциплина  в  армии.  Затем  Ледовой  ушел,  поручив  дальше вести разговор
старшине Дерягину. А Дерягин  еще часа три разъяснял на  простом  языке, что
такое армейская дисциплина, когда "отбой", когда "подъем", зачем физзарядка,
как приветствовать старшего  по званию, когда и  как обедать, как обратиться
при необходимости к старшему через младшего по чину и  наоборот, и даже, как
попроситься в туалет, если стоишь в строю или на занятиях. Но в конце все же
сказал, что все это так, пока мы в запасном полку.
     Чуть позже появились еще три младших лейтенанта.  Они были еще  моложе,
чем Ледовой. Появились и сержанты, которые стали командовать отделениями, но
старшина  был самым авторитетным  после лейтенанта Ледового. Остальные  были
вроде нас, или вроде адъютантов Ледового и Дерягина.
     Спустя месяц,  когда мы уже  были похожи  на красноармейцев, знали свои
отделения  и взводы,  я получил  извещение на посылку.  Вместе со старшиной,
почему-то,  мы  пошли на почту,  где девчата, глядя  на  меня,  рассмеялись,
потому что я был такой маленький, стеснительный, плохо говорящий по-русски и
писклявый.  Старшина  тут  же  по-боевому  сказал:  "Не всем же быть  такими
бойкими,  как я! Надо выдать посылку".  Но когда спросили, откуда посылка, я
сказал, что с Коми АССР. Когда  выдали  посылку,  я удивился:  "Кто мне  мог
послать посылку  с Троицке  -  Печорского района?".  Получили, у старшины  в
каптерке  открыли,  и  прочитав  вложенное  письмо,  я растерялся.  В письме
кланяются мне: "жена", "трое детей по именам"  и еще целый список  "родных".
Тут стало  ясно, что  я получил  чужую посылку, которая  лежала на почте уже
месяц.  Возвращать  открытую  посылку  было  неудобно.  Дерягин  посоветовал
оставить содержимое  в  его  каптерке  и  расходовать  по  надобности  и  по
потребности. А в посылке кроме  письма  было: 33 пачки  махорки "Белка",  10
пачек  папирос "Красная  Звезда", носовые  платки, теплые носки  и рукавички
домашней вязки. Все это было к месту. Табачок мы курили почти  всей ротой до
ухода  на  фронт,  пять  пачек махорки дал лейтенанту Ледовому для обмена на
часы наручные, папиросы  курил сам старшина  и  иногда давал новым взводным.
Так  мы подружились со старшиной, который до самой  смерти  относился ко мне
как к близкому  и много раз выручал, и я бы сказал, по-отцовски беспокоился,
как за самого  маленького по росту в  роте. Иногда доставались лишний  кусок
хлеба, сахара и т.п., что было очень кстати.
     В первый месяц, после домашних харчей,  скудной нормы солдата крайне не
хватало при упорной работе, беготне и мучительной учебе. С 6 часов утра и до
10 часов вечера нас гоняли,  занимались строевой подготовкой, на тактических
учениях в  болотах Архангельской  области, в походах  с  имитацией встречных
боев, в отдельные дни до 40 километров, имитацией прочесывания болот и лесов
от вражеского десанта.
     Часто совершали многодневные походы с ночлегом в лесу, в сделанных нами
на скору  руку шалашах, с форсированием речушек и  овладением поселков вроде
Лайдок,  Сосногерока, Молотовск и  своего же местонахождения полка Рикасихи.
Люди часто сваливались с ног, а иногда и попадали в госпиталь от истощения.
     И  как вернуть  мужчине ту энергию,  что потерял  при таких интенсивных
мучениях - учебе, от чечевичного  супа с мерзлой  картошкой,  где  мясом или
рыбой чаще  суп и не пахнет. А  вместо постного второго блюда давали пшенную
кашу или просто картофельное пюре  из мерзлой картошки или жиденькую кашу из
перловой  крупы.  Буханку  хлеба  делили ниткой на  10-12  человек  или один
сухарик. Тут-то "отцовская"  забота старшины Дерягина  очень была кстати. Он
иногда давал  лишний  сухарик  или кусок  хлеба, кусочек сахару  или  лишний
черпачок  каши,  пошлет в  наряд в  комсоставовскую столовую,  где  поварихи
накормят досыта.
     Были  случаи,  когда Дерягин, вместо многодневных  походов и  учений  с
ротой или с батальоном, оставит тебя дневальным  в казарме, где, безусловно,
мучений меньше, чем в осеннем лесу.
     Состояние  кормежки  было   еще  хуже,  когда  прибыли  на  фронт,   на
Масельгское направление, где вообще по  несколько  дней не варили  обеды,  а
давали сухим пайком,  как говорят.  А что  в этом пайке, скажем, на три дня?
Три сухаря  по  50 грамм,  три  куска сахара  по  10  грамм, один концентрат
перловой каши и все. Командному составу дополнительно давали: по 100 граммов
колбасы копченой  мерзлой,  25 грамм масла сливочного или столько  же сала -
шпик и банку рыбных консервов.
     И тут  Дерягин не забывал меня, хотя  махорка  давно  кончилась. Иногда
подкинет кусочек сала,  колбаску или  даже пачку концентрата.  Для  домашних
доходяг эта помощь была огромной, для меня особенно. Если бы не Дерягин, мог
бы быть на  месте тех, как самый слабый, которые при копке окопов для себя в
каменисто-мерзлой карельской земле падали обессилев и  тут же  их  зарывали,
мертвых. Таких случаев по нашему батальону было несколько.
     Это  уже были потери  на фронте. Один из моих земляков,  из Вычегодских
ребят, был даже расстрелян у Сегозера за "нежелание воевать" (всем напоказ).
А дело было совсем не в факте членовредительства, а в голодании доходяги. Он
был часовым у штаба батальона. Ночью, когда костер следовало гасить, он грел
руки, как бывает обычно у костра, и, видимо, задремав, упал в костер, вернее
в остатки костра,  руками.  Руки стали как у жабы  -  в  пузырях и волдырях.
Пришлось  увести его в госпиталь, а начальник особого отдела завел дело, как
будто это он сознательно сунул  руки в  горящий костер. Он доказал, что  это
членовредительство и расстреляли  мужика перед  строем батальона. Вот так-то
бывало.
     Позже, конечно, кормежка улучшилась, видимо, за счет потерь в  боях, но
до лета 1942 года питание всегда было однообразное.
     В 1942  году,  в  апреле и мае, наш батальон  наступал  на  Кестингу  в
составе бригады и  одного полка из "дикой" дивизии. Где, к нашему несчастью,
199-й батальон наш и  еще другие части были вдребезги  разбиты в  окружении,
хотя продвинулись километров на 20.
     Когда мы пошли  в  тыл за Кестингу, где  и попали в окружение, старшина
Дерягин решил  доставить батальону продукты  на  вьюках  (перевоз  на спинах
лошадей  грузов  для  доставки  через болота и в  гору). Он, говорят, был  в
финском   кителе,   и   когда  пробирался   к   нам,   наша   же   "кукушка"
(распространенное  в  годы  Великой Отечественной войны  название снайперов,
занимавших позицию на специально оборудованном и  замаскированном  посту  на
ветвях  деревьев) его пристрелила, признав за финского  лазутчика.  Продукты
ребятам доставить не смогли,  Дерягина все же вытащили,  но до  госпиталя не
довезли.  Пули  от  СВТ (самозарядная  винтовка  Токарева)  нашей  "кукушки"
оказались смертельными.
     Так, бесстрашный старшина погиб от огня своего.


     В середине  апреля  1942 года, когда наш  батальон  влили  в бригаду  с
другими  отдельными  батальонами,  постоянно  забрасываемыми   на  различные
участки  Карельского фронта, у нас в 199-м батальоне появился новый комиссар
с тремя кубарями на петлицах, по фамилии Пономарев. Он, когда  ознакомился с
ротами,  взводами  и  отдельными  группами  красноармейцев,  показался  всем
простым мужиком, излишне спокойным, мало говорящим,  неопрятным,  хотя белый
полушубок и командирские портупеи с ремнями были совсем новенькие, а сидели,
как на корове седло.
     Вологодский  мужичок  невысокого  роста, плечистый с простым выражением
лица, казался нам, что он в военной службе не бывалый. Однако, уже в боях за
гору  Наттавара,  деревню  Окунева  Губа  и  в других  он оказался близким к
бойцам, рассудительным и заботливым  командиром. Когда брали  высоту  217  и
внезапность  сорвал  соседний   батальон,   который  должен   был  наступать
одновременно с нами, он  решительно  привлек бойцов и  командиров,  приказал
бежать на подножье  горы,  прикрываясь за деревьями, пнями  и по-пластунски,
где  надо, но  только быстро,  дружно добраться  до  каменистого и лесистого
подножья высоты.  Сам  же  шел,  перескакивая  и  ползая в  передних  рядах,
размахивая  пистолетом в правой руке. Может его главная заслуга в том, чтобы
потерь  было не так много, так как мы быстро "ползли" к подножью за каменные
глыбы  и сосны, а фашисты  стреляли  из минометов, пушек  по  болоту, где мы
подбирались к горе с тыла.
     Не  менее  эффективно   было  и  его  предложение,  когда  на   подходе
развернутыми цепями шли на деревушку  Окунева Губа, предполагались  огромные
склады перевалочные, готовящихся к наступлению фашистов на станцию Лоухи. Он
при  всех просил  комбата  Жатько  И.Р.  связаться  по  рации  с  бригадой и
потребовать  воздушный  налет  на   эту  проклятую  деревушку,  а  нам  всем
батальоном  залечь за  пару  километров от деревни.  Жатько, конечно,  понял
смысл,  что  эти   склады   и  деревню  будут  упорно   защищать  фашистские
подразделения, и, безусловно,  с Кестинги по дороге на Окуневу Губу поступит
им большое подкрепление.
     Часа через полтора над деревней появились наши  самолеты, штук десять с
истребителями и всю близлежащую  площадь подняли фактически в  дым. В это же
время  батальоны  энергичным  броском  ворвались в  село  и в склады  вблизи
деревушки. Горело все страшным пламенем, у опушки  леса  взрывались склады с
боеприпасами, защитники этого опорного пункта, слабо сопротивляясь,  убежали
по дороге, ведущей на Кестингу, оставляя убитых и раненых.
     И тут опять комиссар, и комбат хорошо сработали: нас направили вдогонку
по  дороге, пока  не  встретим серьезное  препятствие или узел сопротивления
врага, а хозвзводу поручили в  деревне  и  на складах хорошо "разобраться" с
трофеями, обратив  особое внимание на продовольствие.  Правда, кое-кто сумел
на ходу  прихватить со складов галеты-пластины  ржаные, маргарин, тушенку  и
даже финские автоматы "Суоми".
     Пройдя  километров  десять,  нас  под одной сопкой встретили  ураганным
огнем из пулеметов, автоматов, минометов и  пушек прямой наводкой. Многие из
нас  добежали до  проволочного  заграждения  на  подходе  к сопке  вместе  с
фашистскими солдатами, кое-где  вперемешку с  ними, но  фашисты не  пожалели
даже своих и в упор стали стрелять из всех видов оружия, что было на  сопке.
И тут комиссар с комбатом дали  команду залечь прямо в грязь, хотя начальник
штаба батальона капитан Желтуновский, грозя пистолетом, старался поднять нас
в атаку и взять высоту.
     До ночи мы пролежали  между  кочек и пней в грязи болотной и только нам
ночью передали, что надо  отходить за речушку, которая протекала вдоль сопки
примерно на расстоянии километра. Нам удалось выползти, вытащить раненых, но
убитых осталось там немало на болоте у сопки, которую  позже назвали "сопкой
смерти",  потому  что  три  дня потом "дикая  дивизия" атаковала  эту  сопку
безрезультатно, оставив в  болоте под  сопкой  сотни  головорезов из дивизии
рядом с нашими ребятами.
     Через несколько дней  после боя против  их танков,  начальство, видимо,
решило взять Кестингу  с  тыла, и, нас, вместе с одним полком, послали в тыл
этой дикой дивизии.
     Три  дня мы  шли  по болотам  и  сопкам, лесами по бездорожью, куда-то.
Стрельба  оставалась  и  слышалась  далеко  слева  сзади. Командиры  наши  и
комиссар на коротких привалах говорили, что идем в тыл противника, перережем
дорогу,   идущую  с  Кестинги  на  запад,  чтобы   фашисты  не  сумели  дать
подкрепление  Кестингскому гарнизону, чтобы, когда начнут бежать с Кестинги,
преградить  им дорогу и этим самым  104-й дивизии дать возможность  овладеть
Кестингой.
     В  солнечный весенний  день  вышли  на дорогу.  Дорога  хорошая.  Ходят
автомашины, правда, не по одной.  По  дороге группами патрулируют фашистские
солдаты. Когда в сосновом бору случайно заметили  одну  нашу  роту, пришлось
открыть огонь по патрульной группе. Их было немного, человек шесть и конечно
рота  одержала победу,  но  не прошло и  получаса,  как  с обоих направлений
дороги появились  на машинах фашисты. Их было несколько десятков  машин. Бой
был недолгий.
     Батальон поротно углубился обратно в  лес,  но оторваться от противника
так и не  удалось. Нас то слева,  то сзади, то справа гнали вглубь. В  одном
сосновом  бору  на тропинке  увидели  нашего красноармейца,  повешенного  на
коротком суку  сосны, босой,  с выколотыми глазами и выдерганными ногтями на
руках и  ногах. Сначала думали, что заминировано, но  когда  удостоверились,
что  мин  нет, комиссар  Пономарев  возле него всем идущим по тропе говорил:
"Ребята! Запомните, как фашисты поступают с пленными! Клянемся, что отомстим
за этого и многих других наших людей!". Последним проходящим мимо трупа было
поручено  выкопать  яму  и  похоронить.  Только  успели  зарыть  и  тут  наш
арьергард, (хвостовая охрана) завязал бой с  преследующими  фашистами. Двоих
потеряли, а шестеро догнали батальон и доложили о случившемся.
     Вот  так  нас  гнали  как  стадо  коров  куда-то  в  лес.  Стычки  были
постоянные, то с боков, то сзади. Мы вторые сутки  бежим  стадом по лесу, то
туда,  то сюда, голодные.  Весь "НЗ"  (неприкосновенный запас), что  был, на
ходу  съели: грызли сухари, концентраты  и трофейные галеты. На третьи сутки
нас прямо  так и  загнали на болото за речушкой, где спрятаться негде, кроме
как за полу гнилые пни и  сосенки, и, со всех сторон, в том числе и спереди,
стали крошить. Решили, видимо, уничтожить полностью. Били с четырех или пяти
сторон минометы, пушки,  пулеметы,  "кукушки", а  как зашевелимся, начнут  и
автоматы трещать.
     Долго пролежали под свинцовым дождем.  Мы  уже не знали, где  батальон,
рота  или взвод. Видели только  как  то там, то  тут, наших ребят  накрывали
взрывы мин и снарядов. Мы трое оказались около  комиссара Пономарева, и лежа
между кочек стали решать: что делать дальше? Как кто поднимется, так очередь
"кукушки". Двинуться не  дает. И  вот комиссар  видимо  решил все же куда-то
прорваться и  говорит:  "Где "кукушка",  там  сплошного  окружения не должно
быть, надеются  на нее. Нам же надо снять "кукушку" и попробовать прорваться
там. По  азимуту  и  по звукам  артиллерийского боя  там, наверное,  ближе к
нашим".
     Митя Чураков, я и Петя Шлемов  в такой  обстановке,  конечно, не  могли
иметь  что-то  вроде своего мнения,  и просто  молчали,  ожидая,  когда  нас
накроет миной,  снарядом  или  угодит очередь "кукушки".  Сам  же  комиссар,
видимо уже,  как решенное дело,  сказал:  "Вот,  видите,  впереди елки  и  в
середине  сосна  высокая?  Видимо  там  кукушка!  Я  сейчас встану и  быстро
повалюсь  обратно. Моя  белая шуба  очень заметна  и будет как мишень,  а вы
внимательно следите  за сосной у этих елок. Как  заметите дымок или движение
веток,  дайте  туда  очередь из ППШ  ("Пистолет-пулемет  Шпагина"  - один из
наиболее   распространенных  видов  стрелкового  оружия,  находившегося   на
вооружении Красной Армии в период Великой Отечественной войны)".
     Мы  сосредоточились на эти "точки". Комиссар быстро встал и свалился на
бок. В эти секунды в середине сосны зашевелились ветки, и пошел сизый дымок.
Послышалась очередь от автомата "Суоми". Пули зазвякали  рядом. Я  на глазок
пустил  длинную  очередь  по  стволу  сосны.  Сучья  сосны  и  елки   сильно
зашевелились, и  что-то  упало на  землю. В это время  комиссар скомандовал:
"Встать! Бегом  вперед!"  Мы  с  трудом вскочили из грязи  и  побежали туда.
Остановились у этих деревьев.  Лежал финский капрал, умирая в  крови. Только
тут  заметили, что  у комиссара рукава шубы  с дырками. Чуть  бы правей  или
бросился бы  не влево, а вправо - "кукушка" бы угодила. Комиссар дал команду
- бегом вперед. К нам еще присоединились несколько человек, и мы оказались в
смешанной  лесистой  сопке,  где  в  нашем  направлении  пули  не  свистели.
Отдышавшись, мы  пошли куда-то  вперед. Спустя сутки  мы  соединились  еще с
какой-то группой и пошли на  звуки  артиллерийского огня. С небольшими боями
на седьмые сутки  после ухода с Окуневой Губы  мы ночью напоролись на своих,
где после крика: "Стой! Кто идет!" мы свалились на землю от радости.


     Во взводе управления батальона служил финн  или карел Мастеннин. Всегда
сосредоточенный,  тихий, спокойный, коренастый, стеснительный  Мастеннин был
нужный в батальоне человек. Он хорошо знал финский язык. Иногда его посылали
в  разведку с  ребятами, чтобы услышать и  понять  финский  разговор  или  в
случае, если  удастся взять "языка",  могли бы допросить, узнать,  что надо.
Его даже редко посылали в наряд, когда были не на переднем крае.
     Так,  когда  мы  впервые ходили в разведку около Сегозеро, удалось было
прихватить  финского  капрала, где-то  около  Великой  Губы,  Мастеннин  был
главным  действующим  лицом.  Он,  говоря  по-фински,  в  камышах  на  льду,
заарканил  финского  пулеметчика  в дозоре, дав возможность  прибить  второй
номер нашим ребятам и, мы притащили его на свой берег.
     Однако, по его же предложению кляп  был  вытащен и развязаны  руки, так
как мы были уже у своих в роте Михайлова и опасности уже не было никакой, но
финн укусил с воротника яд, пришитый видимо на всякий случай, выпил из своей
же фляги пару глотков вина и мгновенно скончался на месте. Из носу и изо рта
только  пена брызгала. Наш трехдневный труд  пропал  даром.  Он  потом долго
объяснялся  перед начальством,  даже  перед  особым  отделом.  Но  комбат  с
комиссаром защитили. А "особисту" батальона, кажется, очень хотелось осудить
его, так же как  и  моего земляка с  Вычегды. Его  расстреляли за то, что он
обессиленный однажды упал в  огонь, обжег  обе руки до  волдырей, а признали
как "членовредительство".
     Уже в окружении  под Кестингой,  когда неоднократно приходилось драться
врукопашную,  был  такой  случай. В  направлении, куда  мы  согласно азимуту
должны  были идти, чтоб вырваться  из "мешка", финны открывали бешеный огонь
из всех видов оружия.  Сверху вал  за валом падали мины  и снаряды, с  боков
пулеметы  и автоматы  не  давали поднять голову, а сзади вдруг  мы  услышали
крики: "Ура-а!" Мы кинулись туда под взрывы мин. Взрывы сразу  прекратились,
а  впереди показались с  винтовками  с  длинными  штыками наперевес какие-то
финны.  Мы естественно струхнули,  но в панике  -  не в  панике, а  пришлось
вступить  врукопашную.  Я,  как пацан,  приспособился за  толстым пеньком  и
постреливал то туда, то сюда, где увижу финский френч с винтовкой. Долго ли,
коротко ли я постреливал,  конечно, не помню, и убил ли кого из  фашистов не
знаю,  но  помню  одно,  что кто-то меня  схватил за шиворот плащ - накидки,
поднял и треснул кулаком в грудь.  Я свалился на спину у пня, открыл глаза и
вижу,  как здоровенный  финн направил на меня свой длинный штык с винтовкой.
Лицо широкое, грязное, глаза горят как у злой  собаки и разъяренного быка. Я
с испугу закрыл глаза и подумал на миг, что это все, конец.  Но вдруг что-то
брызнуло  теплое, даже  горячее,  что-то  свалилось  на  меня очень тяжелое.
Подумалось, что так видимо и умирают люди в страхе.
     Открыл  глаза и,  ничего не  понимая, вижу,  что  на  меня сверху  вниз
смотрят  старшина  Дерягин,  ефрейтор Мастеннин, мой друг Чураков.  Потом  я
вылез из-под груза, которым  оказался тот финн, который  врезал мне  в грудь
кулаком и хотел заколоть  штыком.  Теплые  брызги в лицо, оказывается,  были
кровь  и мозги  этого  финна.  Еле-еле выдернул плащ-накидку, куда воткнулся
штык   финна  около  моей  подмышки,  и,  опомнившись,  увидел   Мастеннина.
Оказывается,  он был около меня,  увидел, как  финн  расправляется со  мной,
успел вскочить и дать  ему  - финну  -  прикладом  своего  ручного  финского
пулемета  по  затылку.  Тут  и  получились  брызги,  неточный  удар  штыком,
мгновенная   смерть  финна.  А  мне-то  мерещились   и  Дерягин,  и  Митя  в
предсмертной панике моих мыслей.
     Мастеннин   схватил  меня,   и  мы  побежали  куда-то   в   неизвестном
направлении,  где мелькали  солдаты - и  наши  и  финны. Перескакивая  через
убитых  и  раненых,  наших  и  финских  мы  добежали  до какого-то  ручейка.
Поблизости никого  не было. Мы умылись и пошли вдоль ручья, но вскоре  вновь
наткнулись на финнов.  Здесь в  бою  мы  разошлись. Вскоре  я  наткнулся  на
комиссара, Митю Чуракова и Шлемова и старался больше от них не отходить.
     А  с Мастенниным  мы встретились после выхода из окружения. Он,  комбат
Жатько и  еще несколько человек, несколько дней, вышли из окружения.  Жатько
был  ранен в рот. С Мастенниным мы в составе бригады провоевали всю войну, и
только в Чехословакии уже я узнал, что после одного боя под городом Маравска
Острава он получал продукты для взвода, как помкомзвода одного из батальонов
в  нашей  же бригаде, и, при  подъеме  мешка с продуктами на  плечо, упал  и
скончался на месте. Врачи признали разрыв сердца. Такие  люди,  прошли все и
надо же. Умер от разрыва сердца.


     Перед  Октябрьскими  праздниками 1941  года  в  295-ом  запасном  полку
сформировался  наш  199-й  отдельный  лыжный батальон.  При  приеме  военной
присяги перед строем  батальона 7-го  ноября  1941 года младший  лейтенант -
командир  батальона  в  своей  краткой  речи перед  нами  сказал:  "Товарищи
красноармейцы! Вы принимаете военную присягу в такой день и в  такое  время,
когда присяга  обязывает вас  защитить  нашу  Родину от врага!  Гитлеровская
Германия  вероломно напала  на  нас!  Наши  упорно  защищаются! Но наши силы
недостаточны, чтобы  удержать  силу всей  Европы!  Мы  с сегодняшнего  дня и
тысячи таких  батальонов готовы идти в бой, дабы остановить и разбить врага!
Разрешите  вами  принятую  присягу  считать  клятвой! Мы  с  вами  остановим
фашистов, набьем им морду свиную, погоним назад и разобьем на их же земле!".
Мы закричали "ура!", хотя сами еще не знали, что и  как будет, но настроение
было хорошее.
     В этот день  нам дали хороший  обед: суп гороховый с  мясом,  гречневую
кашу  с  мясом  и даже компот  с  белым хлебом.  Тут  мы  узнали, что  нашим
командиром будет младший лейтенант  Жатько И.Р., бывший шахтер  с  Донбасса,
участвовавший уже в каких-то боях  на  юге. Он невысокого  роста, плотный, с
приятным лицом, с добродушной улыбкой, идя,  немного качается,  но  на ногах
стоит  крепко.  Лишних разговоров не  любит и видимо "солдафонства" тоже  не
любит.
     Обучая солдат, он обращал  больше внимание  не на  строевую подготовку,
как некоторые новенькие лейтенанты, а на изучение оружия:  отечественного  и
немецкого, финского и других сателлитов Гитлера, а также на  ориентировку на
местности, приспособление к местности, самозащите бойца.
     Каждый  боец должен быстро разобрать  и собрать  винтовку  и  автомат с
закрытыми глазами; минимум за  20-25  метров  точно бросить  гранаты, быстро
вырыть себе окоп; хорошо пользоваться компасом, ориентироваться в лесу ночью
и днем;  уметь оказать  себе или  товарищу первую  помощь при ранении; уметь
кратко  докладывать и  точно  исполнять приказания,  а  так  же пользоваться
оружием врага,  штыком, финкой, гранатами и  подручными средствами.  Осенью,
когда  еще  снегу не было, он  заставил сделать  лыжню из  соломы и  учиться
ходить на лыжах, не уставая.
     В   декабре  1941  года,   когда   выпал  снег,  в  полку  организовали
соревнование на лыжах  на 20 километров от Рикасихи до Молотовска и обратно.
Мне на такое расстояние, как и большинству из полка, никогда не  приходилось
бегать. Туда я шел хорошо и легко, так как были без полной  выкладки, только
с  винтовкой,  а  на обратном  пути  силы  стали  исходить.  Многие,  больше
половины, вообще фактически вышли  из  "игры".  Не доходя  километров, пять,
когда шло  уже только несколько десятков человек, я совсем устал, но вдруг в
Рикасихе заиграл духовой оркестр  и мне стало хорошо, вроде открылось второе
дыхание и я пошел быстро, обгоняя других, перед самым финишем у штаба полка,
где гремела музыка и стояло начальство, я чуть не обогнал переднего.
     Так я стал вторым лыжником в  полку. Первый прошел 20  километров  за 1
час 42 минуты, а я за 1 час 51 минуту. После нас остальные шли со временем 2
и более часа, а некоторые вернулись только к ужину.  Подошли ко мне комбат и
ком роты, похлопали по плечу и кому-то сказали: "Вот вам кандидат в полковой
комитет  комсомола, о чем  вы спрашивали!". На третий  день  вызвали в  штаб
полка.  На  собрании "назначили"  в  состав полкового  комитета  комсомола и
поручили  помогать  тем,  кто  плохо  или  вовсе  не  ходит  на  лыжах.  Вся
деятельность моя в комитете в этом и заключалась. Ротный  или взводный часто
при лыжной  подготовке заставляли меня показывать, как лучше владеть лыжами,
подниматься в горку, разворачиваться, спускаться с горок,  отдыхать на ходу,
приготовиться к стрельбе и т.п.
     Когда пошли уже  на фронт,  Жатько, говорят, настоял  на том,  чтобы  в
Молотовске всех помыть  в настоящей бане, дать чистое новое белье и заменить
наше обмундирование, чтобы в случае чего солдаты были, как солдаты России.
     Как-то в  декабре,  после  небольших боев в  тылах фашистских войск, (в
Карелии  сплошная  оборона или  линия фронта были не  везде)  остановились в
бывших  бараках  лагерников,  строивших железную  дорогу  с  Архангельска на
Мурманск,  вернее, линии Обозерск - Беломорск,  вдоль Онежской Губы. Днем  к
нам залетел немецкий самолет и  стал обстреливать.  Тут сгоряча наши открыли
огонь  по  нему,  вплоть  до  ТТ  (Тульский  Токарева  -  модель  пистолета,
находившаяся  на вооружении  Красной Армии),  хотя  был запрет  стрелять  из
личного оружия по воздушным целям и в целях,  говорят, маскировки; но комбат
тут начал первым и мы палили все, и долго. В это же время около нас появился
низко наш "кукурузник", крутился почти над елками и вдали видневшегося стога
сена.  Немец,  не  обращая  вроде  внимания на  нашу  стрельбу,  гонялся  за
"кукурузником"  и стрелял из пушек и пулеметов  то  по "ПО-2", то по  нашему
поселку. Вот "ПО-2" дал  круг  над нами и  полетел  к стогу сена, за которым
виднелась крутая скала. Немец над нами - за ним. Наш  круто свернул за стог,
а немец не  успел так круто свернуть и врезался в скалистый мыс. Наши сочли,
что  наши пули  попали в немца,  и поэтому он  не  сумел повернуть вслед  за
"кукурузником". "ПО-2" поднялся выше, помахал крылышками и улетел в наш тыл,
очевидно радуясь, что жив.
     Жатько сразу снарядил  взвод и повел их к фашистскому самолету. Узнали,
что фашисты, а их там 4 человека, разбились вдребезги.  Мы захватили с собой
трофеи:  3 пулемета  с  лентами, карты  в планшетах, листы  целлюлоида, часы
самолетные и ручные и  еще  кое-какое обмундирование. Кто сбил самолет  - не
важно. Важно, что  сбит, и пусть там валяются  обломки, трупы, пушки. Все же
наш летчик доконал немцев своим, видимо,  умением летать. Когда в тылу врага
под  Кестингой  обнаружила  себя вторая рота, комбат здорово рассердился  на
ротного  Михайлова,  который,  видимо,  не  доглядел за своими  солдатами  и
фактически сорвал  весь  утвержденный  план.  Он  грозил,  что,  как  только
вернемся,  то передаст  его  в военный  трибунал  в  месте  с  политруком  и
командирами взводов. Но так как батальон был разбит, из 636 человек осталось
24 в живых и не раненых, передавать материал было некому и некогда.
     Комбат Жатько со своим связным и еще несколько красноармейцев из взвода
управления выбирались так же, как мы с комиссаром, но вышли они позже нас на
2 дня. Когда ребята,  после отдыха, стали рассказывать о  своих похождениях,
мы,  хотя и  видели  немало, все же удивлялись. Оказывается, в  окружении, в
рукопашном бою, комбату разрывная пуля попала в  рот,  которой  снесло почти
все зубы, переломало челюсть, вроде боком через прорез рта в  порядке чистки
шарахнуло по  губам,  зубам  и снесло, что попало на пути. И ребята его  все
были с ним.
     Когда бой  отодвинулся вправо, они  пошли назад через финские  посты  и
засады. Неоднократно,  говорит  Мастеннин,  доходили  до  финнов  вплотную и
услышав мой финский  разговор, с  радостью встречали нас. Мы делали вид, что
вроде  бы пленных  привели к ним в  окопчики, а  сами вдруг швырнем гранату,
дадим пару-тройку очередей и тикать дальше,  пока там не опомнились. Однажды
вслед за нами бросили гранату, ту, что с деревянной ручкой. И комбат, увидев
летящую гранату, сумел схватить и бросить ее обратно. После взрыва уже никто
не стрелял, и мы скрылись в лесу.
     Расхваливая самоотверженность  комбата, ребята еще много  рассказывали,
как у одних  в окопе отобрали галеты и консервы, как случилось,  что у них у
всех автоматы "Суоми", а не наши. Говорят, наши автоматы без патронов ни чем
не  лучше,  чем обыкновенный друг.  Оказывается, ворвались  они в неглубокую
землянку, где были несколько офицеров и солдат, с  помощью финской гранаты и
одной,  последней очередью  (больше  не  было патронов)  ликвидировали их, а
автоматы  с дисками и  еще запас патронов присвоили  себе.  А  свои автоматы
оставили там.
     Мастеннин же  рассказал и о том, что однажды ночью не заметили  впереди
каверзно поставленную мину у смолистого пня, и сзади  идущий задел проводок.
Взрыв  вытолкнул  его за  пень, но  не ранил, а  только временно оглушил. Им
после  этого пришлось  бежать,  пока одышка не заставила лечь. Но погони  не
было.
     Вспомнили ребята и то, как  помощник начальника штаба батальона остался
умирать в одном  шалашике. Ему осколком тяжело ранило ногу, аж нога крутится
на коже. Но он отказался, чтобы его тащили, потребовал немного патронов к ТТ
и велел  быстро, уходить, пока, он в  сознании и  может прикрыть. Портупеей,
как жгутом, затянул ногу выше колена и приготовился встретить врага и смерть
с ТТ, а ребят прогнал от  себя. А он был,  говорят, сирота. Вырос в детдоме.
Окончил военное училище и служил уже  несколько  лет, дослужился до старшего
лейтенанта - ПНШ (помощник начальника штаба) батальона.
     Вспомнили  они о  комбате  и  о  боях за гору  Наттавара, где  помощник
командира батольона Карабинков пошел  на "кукушку" с пистолетом ТТ, но после
первого же его выстрела "кукушка" влепила пулю ему в переносицу и он даже не
успел  ахнуть.  Когда  сообщили  об  этом  Жатько,  он  выругался  и обозвал
Карабинкова дураком (посмертно). "Кто же  на "кукушку"  ходит с ТТ?  Это все
равно,  что с детской рогаткой на медведя!".  Жатько же имел с собой  всегда
винтовку со штыком. Он тут же взял свою  трехлинейку, выследил "кукушку" и с
первого же выстрела свалил с дерева.
     Когда брали высоту 217, мы видели, как  висел фриц-финн, привязанный со
снайперской винтовкой, такой же, как у Жатько. Когда все вышли из окружения,
то к  приходу  комбата мы уже были отдохнувшие  и  веселые, радовались,  что
живы, хотя за 3 километра еще гремел бой. Жатько даже мог говорить и спросил
у комиссара: "Сколько наших вышло?  Подожди еще  несколько  дней, может, кто
выйдет! Потом при  расформировке ребят в обиду не давай!".  Его  посадили  в
санитарку, он замурлыкал какую-то песню, и уехал.


     После того,  как наш батальон был разбит,  вышедших было всего  человек
30. Комиссар собрал всех  в один взвод, и нас  отвели с передовой в  Окуневу
Губу,  где  дней  10  хорошо отдохнули,  привели  себя  в  порядок и  хорошо
подкрепились  трофейными продуктами  питания. Но  эту счастливую жизнь, хотя
кое-где и бомбили и  раза два подбирались  к нам финские разведчики, прервал
приказ:  выйти  на  станцию Лоухи и по  железной дороге  добраться до  места
формирования новой бригады. Нас выгрузили на станции Сосновец и пешим строем
мы за два дня  добрались до деревни Лехта у озера Шуезеро. Там расположились
в сараях,  где хранились  лодки рыбаков.  Всех ребят  взяли в сформированную
разведроту,  а  мы  вчетвером:  комиссар,  Чураков,  Шлемов и я  остались  с
комиссаром, якобы нас зачислят туда, куда назначат комиссара. Жили мы хорошо
еще недолго.  Продуктов своих у  нас было достаточно  еще  из Окуневой Губы.
Однажды комиссар объявил нам,  что  мы зачислены  в создаваемый  артдивизион
разведчиками,  где   он   будет   комиссаром   дивизиона.   Так   мы   стали
артиллеристами.
     Дивизион,  во  главе   с  комдивом  -  старшим  лейтенантом  Фандеевым,
расположился  по дороге из  Лехты  на станцию  Сосновец в  5-6  километрах в
красивом  сосновом  бору,  из  которого  видно как  зеркало  озеро  Шуезеро.
Комиссар Пономарев и  комдив Фандеев мне и Чуракову,  как первым разведчикам
во взводе управления,  который только создавался, поручили уход не только за
своими, но и за их лошадьми с амуницией.  Петю же Шлемова назначили в связь.
Так мы с Митей Чураковым и еще несколькими новенькими стали артразведчиками.
Занятия  по  приборам, стрельбе,  подготовке  данных для  стрельбы  проводил
помощник  командира взвода  (как  взводный)  Иван  Иванович Иванов,  старший
сержант.  Сам  он  из  Ленинграда,  жил   где-то  на  Васильевском  острове,
мобилизован  недавно. Раньше служил  в артиллерии и азы давал  нам хорошо на
простом языке и главное, что без всякой "билитристики".
     Во  время формирования дивизиона, мы несли караульную службу, учились и
занимались строительством полуземлянок  для себя и  для командования. Раньше
было хорошо: ухаживай за собой  и за  своим оружием. А тут ухаживать надо за
пушками, приборами, лошадьми и так далее, вроде как хозвзвод.
     Спустя  месяц,  когда  почти  сформировался  дивизион,   прибыл   новый
комиссар, бывший строевой артиллерист, высокий, симпатичный, очень приятный,
со шпалой на петлицах - Тур Георгий. Когда принял дивизион, пригласили нас с
Митей  Чураковым,  и  старый  комиссар,  прощаясь  с  нами,  как  с  бывшими
окруженцами,  сказал: "Новый комиссар просит вас оставить в  дивизионе вроде
как на память. Мне, правда, разрешили вас троих взять в учебный батальон, но
вот командир  и комиссар просят  оставить. Решайте сами.  Как  решите, так и
будет!". Командир и  комиссар Тур улыбнулись и говорят:  "Зачем  в пехоту? У
Саши  среднее   образование,  другие   тоже   приехали,  вы   уже  настоящие
артиллеристы.  Да и  комдив хвалит. Оставайтесь во взводе!". Пономарев потом
сказал:  "Я  думаю  - лучше  оставайтесь.  Здесь легче!".  Так  мы  остались
артиллеристами, можно сказать, пожизненно.
     Комиссар Тур  удивительно  хорошо подходил к каждому  фронтовику.  Чаще
всего  он подкупал  любого  на  откровенный  разговор  своей  улыбкой  через
симпатичные усики.  Забота  о человеке видимо у него была в крови. Интересно
проводил политзанятия. У него получалось так, что вроде  бы  ведет беседу на
бытовые темы. Например: почему капитализм умирающий?  Да потому, что  старое
растение  вымирает,  а  новое  молодое  развивается,  то  есть  рабовладение
вымерло,  а  буржуазное  на  его  базе  зародилось  и развилось,  созрев  до
империализма,  где  внутри его  уже есть зачатки социализма. Когда  прогресс
капитализма зачахнет,  имеющиеся зачатки социализма бурно развиваются: дойдя
до   точки  "кипения",  разразится  социалистическая  революция,   так   как
капиталисты без боя не уступают власть и  богатство. Они так же  как раненый
зверь, даже опасней, чем здоровый. Вот и фашизм, как раненый волк набросился
на  социалистическое  государство,  чтобы  из  последних   сил  империализма
навредить  новому  обществу  правды.  От  Георгия   Тура  часто  доставалось
интендантам, если не  во  время  или не вкусную  дадут еду в батареи. Как-то
стыдил повара, у которого каша гречневая с мясом пригорела. Он  его  простым
словом довел до  того, что тот не  знал куда  деваться.  А закончил комиссар
словами:   "Ты,  кашевар,  занимаешься   вредительством.  Солдатам  раздаешь
гастрит,  чтобы  они не могли защищать Родину". Говоря такие слова обвинения
сам  Тур  улыбался  через  усы.  А  повар  стоял  перед  нами  и  комиссаром
растерянный, с лицом, белее чем мел.
     За свою  простоту  и  доходчивость  в  беседах  любили  комиссара,  как
родного.  И в бою он был чаще всего на ПНП (передовой наблюдательный пункт),
а ПНП  всегда был  наравне  с пехотными окопчиками  или даже  впереди их. Он
приползет, осмотрит, поговорит, кое-что посоветует и снова уползет.
     Так было  при  прорыве у  города  Зарау,  когда  он  приползал  с двумя
разведчиками  к  нашему НП  (наблюдательный  пункт). Их  обстреляли немецкие
автоматчики, один разведчик был серьезно ранен  в  ногу,  а Тур  его вытащил
из-под  обстрела, дотащил до нашего дома НП, сдал санитарам,  а сам поднялся
на четвертый этаж  к  нам на  НП  и  после  короткого наблюдения  через  мою
стереотрубу  посоветовал:  "Обратите внимание  на  те  сгоревшие танки,  там
должен  быть корректировщик  немцев. До начала  общего  наступления их  надо
обезвредить". Так и оказалось. После внимательного просмотра местности около
подбитых еще в зимних боях наших танков, мы обнаружили цветные нити  провода
к  телефону. А  чуть  позже  удалось  заметить смену немецких  наблюдателей,
которые выползли с  танка, укрылись,  видимо, в  сплошной ход  сообщения  до
ближнего дома,  и  там опять вынырнули как из-под  земли, и вошли в дом. Все
это я записал в журнал наблюдения.
     Перед началом прорыва, несколько минут до начала  артподготовки, комдив
Фандеев попросил уничтожить НП немцев в танке одним снарядом прямой наводкой
тяжелой  артиллерии.  Этот  полк тяжелой  артиллерии  стоял рядом  с  нашими
горняками,  тоже почти  все на  прямой  наводке.  Так  и  случилось.  Вторым
снарядом артиллеристы  перевернули наш ранее подбитый танк за  пять минут до
начала общего артналета. Комдив похвалил меня  за то, что нашел немецкий НП,
который мог бы, после  начала  нашей артподготовки, дать  точные  координаты
наших своим  артиллеристам и тем самым серьезно увеличить наши потери. Я  же
ответил, что это мы нашли  фашистское гнездышко по подсказке комиссара Тура.
А Тур,  улыбаясь,  разъяснил,  что  он  якобы  только  посоветовал  обратить
внимание на танки, а  остальное - дело разведчиков. Тут и  то  он явную свою
заслугу передавал  нам.  Кто же  такого начальника  не  будет уважать? Таких
умных  советов было много.  Иногда мы в  затруднениях  даже  говорили:  "Вот
пришел  бы к нам Тур, он бы уж посоветовал, что лучше  и  как ...".  В конце
апреля  1945  года мы подошли  к  городу Маравски Острова. Перед  боем  Тур,
наверное, побывал во всех батареях  и за цигаркой  курильщиков говорил:  "На
днях  во многих частях  нашего фронта был  Клемент Готвальд  и просил  брать
город без  артиллерии и авиации, чтобы  сохранить  город, рабочие поселки и,
безусловно,  мирных людей. В этом городе несколько десятков тысяч рабочих  -
коммунистов, которые частично вооружены и помогут изнутри". Это  Тур говорил
как бы, между прочим.
     А фактически самолеты, особенно штурмовики, бреющим полетом действовали
на психику  немцев,  иногда  стреляли из  пулеметов по  скоплениям  немецких
войск, артиллерия стреляла  только по встречным танкам  прямой наводкой, без
обычной 2-3-х  часовой артподготовки,  а пехота  с приданными  им батареями,
обтекала город с севера на юг, чтобы создать видимость окружения города. Так
рано утром 1 мая, под музыку  ружейного,  автоматного и пулеметного  огня  с
участием одиноких пушечных выстрелов, мы вошли в город.
     Город фактически был цел и невредим, и нам навстречу  выходили из домов
тысячи  людей: дети, женщины  и  старики  с  красными флажками  в руках и  с
возгласами "Наздарр!!". Среди них были молодые мужчины с оружием в  руках, и
каждый старался, стар и мал, вручить букет цветов, красный флажок и поцелуй.
Однако нам  некогда было  любезничать, хотя  все  восхищались,  так  как  на
окраине  километрах в  пяти разгорался  большой бой. Немцы  поняли,  видимо,
видимость окружения  города и  решили контратаковать  всеми силами и вернуть
город, но уже было поздно.  Наши танки, самоходки, пушки на прямой наводке и
даже  штурмовая  авиация   встретили   фашистов  таким   огнем,   что  после
трехчасового  боя  с  большими  потерями  в живой  силе и  технике  они были
вынуждены  оставить свои  стремления  и откатиться  назад. И так катились  с
небольшими боями до самой Праги, бросая на своем пути все, даже раненых.
     Сохранение  города,  притом   такого   крупного   промышленного  центра
Чехословакии, заслуга не  только комиссара Тура. Таких комиссаров, настоящих
советских людей, видимо было много на 4-ом Украинском фронте, так как нам не
было слышно бомбежек и артподготовки поблизости, километров по пять, слева и
справа. Значит, все были предупреждены. Но  мы,  проходя и перебегая с улицы
на улицу, говорили о Туре, как большом гуманисте, хотя он не руководил боем,
а комиссарил.
     О гуманности, человечности и заботе говорит и тот факт, что когда после
Японских  дальневосточных  боев  с  самураями  мы  прибыли  на  Чукотку,  по
предложению комиссара  Тура все старые вояки находились на привилегированном
положении.  Например: меня, как секретаря парторганизации взвода,  предложил
назначить  начальником  складов  артиллерийских  боеприпасов,  то  есть,  на
офицерскую должность, хотя я был сержант. Я это узнал попозже от него же. Он
говорил: "Саша, тебе скоро  демобилизация  и  ты приедешь домой с  деньгами.
Если солдатом дослуживать, ты денег не накопишь". Вот  я больше года в бухте
Провидения  был "начальником" и действительно на  сберкнижке собралось почти
десять  тысяч  рублей.  Митя  Чураков  командовал  отделением разведки, хотя
разведкой заниматься надобности не было. Так  же Петя Шлемов стал отделенным
связистов-телефонистов. Многие другие тоже стали отделенными командирами или
еще какими-либо чинами, чуть выше оплачиваемыми.
     Не охаивая  наших командиров,  которые в  основном  были замечательными
советскими людьми,  хорошими командирами,  но они  командовали и должны были
быть очень строгими, хочется подчеркнуть, что комиссары, которых я встречал,
всегда  были душой  солдат и  офицеров.  От них  зависели настроение  и  дух
солдата.


     Подполковник  Прокушев, вручая мне партийный билет, напомнил,  что  те,
кто  был  в  окружении  под  Кестингой,  в  партию   принимаются  по  боевой
характеристике,  невзирая на  возраст; что  тамошнюю кашу  и наши потери  он
видел лично;  что бригада  из  трех батальонов и полк  "дикой дивизии"  были
разгромлены немцами наголову, что более трех  четвертей из числа наступавших
остались в болотах  под Кестингой,  что  те,  кто сумели  выжить там  -  это
настоящие бойцы.
     Действительно, там была бойня, нас крошили,  как  в  мясорубке кучами и
кто остался жив, никогда не забудет, что такое война.
     Помню я  случай: уже  в окружении,  когда перемешались все остатки, тот
высокий, спокойный, симпатичный подполковник, с мундштуком во рту, на  конце
которого на огонек сигаретки или папироски смотрела пристроенная на мундштук
лисичка, говорил, показывая  раненой рукой то  направление,  куда по компасу
нам надо пробиваться всеми  силами.  Помню слова: "Коммунисты и комсомольцы!
Вот направление,  где надо прорваться! Или  мы дружно вырвемся или всех  нас
как  куропаток  перебьют  здесь в  болоте!". Неоднократно  мы поднимались  с
желанием  прорваться, но губительный огонь  спереди и сверху снова заставлял
нас  залечь  между  кочек  и  пней  в  болото.  После  чего  многие  уже  не
поднимались.
     Вскоре по крику "Ура!"  сзади нас мы бросились туда, но "Ура!" кричали,
оказывается,  не  наши,  а  фашисты,  чтобы привлечь нас  на  свои  штыки  и
шквальный огонь  из автоматов. После рукопашных  схваток все разбрелись  кто
куда,  а мы  трое,  с  комиссаром Пономаревым,  оказались в  отдельности  от
мясорубки у какого-то ручейка. Оттуда и пробирались через "кукушки", заслоны
финские и засады разные к своим. И вот, когда начальник политотдела Прокушев
вручал партбилет, я вспомнил его спокойного, с мундштуком с лисой  во  рту и
подумал: "Как-то и ему удалось выжить в том котле, где нас варили как чертей
в аду". После получения партбилета он беседовал  с нами, и мы вспомнили дела
в окружении. Он, оказывается, был работником  политотдела  нашей 2-й наскоро
испеченной бригады,  которой  суждено  было существовать лишь  в Кестингской
операции,  где  она и была разбита вдребезги. А ныне он, бывший легкораненый
там, стал  начальником  политотдела  нашей  новой 32-ой  отдельной  бригады,
созданной в основном из тех остатков.
     В  селе Лехта, где находился штаб бригады до большого налета авиации, а
позже в землянке за с.  Лехта, куда переехал штаб, мы часто встречались. Нам
разведчикам приходилось часто  ездить с  пакетами из  дивизиона в  штаб и  в
политотдел.  Мы находились за 7 - 8 км от них. Я однажды явился весь грязный
к  начальнику  штаба  бригады с пакетом от нашего артдивизиона  - отдельного
истребительного  противотанкового артиллерийского  дивизиона 32-й  бригады и
тут  у  начальника  штаба  оказался   подполковник  Прокушев.  Он  удивленно
посмотрел на меня  сверху  вниз. Я  был в артиллерийской  форме,  фуражке, с
капюшоном на боку, в  сапогах со шпорами и весь в болотной грязи. Удивляясь,
он спросил: "Что случилось?"  Я  рассказал, что в  пути меня  поймал финский
самолет, гонялся за мной, убил коня Орлика очередью из  пулемета, при погоне
конь  выбросил меня метров за  6  - 7 в болото. Я попросил извинения, что не
успел привести себя в порядок,  так как потом шел пешком - боялся опоздать с
пакетами. Тут начальник штаба сказал: "Звонили  из разведроты,  сказали, что
самолет  гонялся за  всадником  на белом коне, всадник остался жив,  а  коня
убили. Это ты, что ли!?". Я ответил, что да. Начальник штаба взял пакет, дал
мне другой для дивизиона, а потом позвонил  в конный взвод  бригады и  велел
мне  дать верховую лошадь по накладной  для артдивизиона. Мне  же велел идти
получить  лошадь и  быстрее  добраться до  дивизиона, так  как  ночью  якобы
планировалась учеба с выездом за  пределы гарнизонов. Прокушев же пожал  мне
руку и сказал: "Снова остался жив! Это хорошо!".
     Летом  1943  года меня вызвали  в  штаб  и предложили ехать  учиться  в
Благовещенское артиллерийское училище. Майор  Тур и  подполковник Прокушев в
беседе  говорили, что  я  со  средним  образованием  и надо ехать учиться. Я
поехал в штаб фронта. Нашел кадровую часть. Сдал сопроводительные документы.
Мне  велели  ждать,  пока не скажут и  не укомплектуют команду. В какой - то
казарме разместили нас - кандидатов в училище. Познакомился с одним Сашей же
из морской бригады. Болтались, бездельничали неделю,  и  нам надоело. Никому
мы не были нужны. Надоедали, каким - то командирам - штабникам, но им видимо
было не  до нас.  И мы с Сашей решили самовольно вернуться к  своим. Когда я
приехал  в дивизион, майор Тур  удивился  и  говорит,  что меня  ищет особый
отдел, якобы как дезертира  будут судить. А это пахло расстрелом. Поехали мы
с  Туром в  политотдел  к Прокушеву. Я рассказал  все,  что и как. Он вызвал
особиста  и говорит: "Вот ваш дезертир явился с тыла на фронт. За что же его
судить?! Он бывалый боец, был в окружении с нами, с фронта в тыл не уехал, а
вернулся  в  часть,  чтоб воевать, бить фашистов, а  вы  его  судить?!  Надо
прекратить дело. Пусть идет в свой дивизион. Я и вот Тур ручаемся за  него".
Так мне повезло за мое самовольство, вернулся в свою родную часть. А если бы
не начальник политотдела Прокушев, быть бы мне  судимым, а в  итоге если  не
расстрел, то штрафбат. А штрафбат это почти то же самое.


     Бывает  же так,  что мобилизованный, не  доезжая  до фронта, не  увидев
врага, не  выстрелив ни разу по противнику, не копнув горсти земли окопной и
даже не поняв вкус фронтовой солдатской  каши, может быть искалечен или даже
убит.
     Был  у нас  санинструктор Алиев,  старшина по званию.  Когда еще только
грузили в вагон на фронт, один  из красноармейцев уронил винтовку СВТ, а она
- дрянь - взяла, да и выстрелила от толчка на перроне. Пуля попала в Алиева.
Не довезли до санчасти. А красноармейца, хозяина СВТ, увезли в особый отдел.
Так он остался, где-то под судом.
     Я считаю,  что солдатское счастье существует так же, как и гражданское.
Вот мы, Митя Чураков, Петя Шлемов и я, прошли всю войну с 1941 до  1947 года
вместе, попадали во всякие переплеты, но остались  живыми. А ведь в скольких
операциях  были  наравне  со всеми, в  окружении  под Кестингой,  где  было,
маловероятно остаться живым всем троим, когда  били нас пачками по несколько
человек одной миной.
     Или вот, когда  наступали по Питкаранской дороге, Петю  Шлемова накрыло
снарядом от бронепоезда,  но мы его выкопали из-под земли и он через полчаса
уже сидел вместе с  нами, притом обедал в той  самой воронке от  взрыва, где
засыпало землей.
     Было  обычное  дело. Мы  шли  вдоль дороги,  и  когда бронепоезд  начал
стрелять по квадратам,  мы зарылись в окопчики, наскоро вырытые под пнями. Я
только почти залез  под здоровенный пень, явился Петя  с катушками кабеля. Я
ему уступил  свою нору, а сам перебежал  метров на 30 в сторону, под большую
сосну.  Земля  оказалась  песчаная,  мягкая и быстро  сделал себе  нору  под
сосной. Митя Чураков между нами как крот влез в землю. Тут хотели закусить с
усталости, но начался  обстрел. Один  снаряд упал и взорвался  прямо на моем
старом месте, где  Петя, только на метр впереди за пнем. Мы соскочили, зная,
что поблизости больше  снаряд не упадет, и видим, что  у Пети Шлемова торчат
только сапоги  с пятками вверх. Быстро стали выкапывать. Выкопали,  а он уже
мертвый, весь белый, весь  в земле. Спустя несколько минут захлопал глазами,
белые глаза бегали кругом. Потом стал мычать, что - то. Из носу и ушей пошла
кровь.  Мы  еще сильней испугались.  Вызвали  врача Шамсутдинова. Он  что-то
дергал, трепал, сделал  какой-то укол, а через час  мы  все втроем  сидели в
этой  же воронке, и из одной банки (союзнической) все втроем хлебали  мясную
тушенку  после  выпитых 50 граммов спирта.  И даже смеялись  над тем, как мы
испугались, и как Петя шарил белыми глазами вокруг.
     На этой же дороге мы втроем были направлены с пехотой для корректировки
нашим  огнем за большое озеро, где должны  быть враги. На  изгибе  дороги  в
конце озера мы  заметили  большую  поляну,  где  стояли несколько самолетов,
бегали немцы  и  ползали какие-то машины. Подползли к опушке и устремились к
яме, где когда-то делали древесный уголь. Связался Шлемов по рации с нашими,
дали  координаты.  Услышали  сзади  скрип "Катюши"  (Гвардейский  реактивный
миномет БМ-13).  Через нас прямо над  головами зачиркали  мины, и загорелась
поляна. Одна мина  от "Катюши" упала так близко, что стабилизатор шарахнулся
к нам в яму, а пламя опилило наши лица. Мы выбежали на дорогу  метрах в 300,
где по дороге шли  машины-амфибии  гвардейской  части  с солдатами на борту.
Сели у канавки, не зная,  что делать, а тут  появился как из-под  земли  наш
помкомвзвода, старший сержант Иванов. Спрашивает: "Живы?". Оказывается, наши
батареи были уже в пехотной  колонне, и комдив попросил по нашим координатам
дать один  залп из двух установок. А  потом уж вспомнили,  что координаты-то
были рядом, почти одни и те же, что поляна с немцами, что наше расположение.
Поэтому  у  Иванова вырвалось лишь: "Живы?"  Страшно  чумазые  мы  дождались
своих, умылись у озера и пошли вперед.  Слава богу, обошлось легким испугом,
но  зато  увидели, как наши мины, похожие на  большой  огнетушитель, падают,
взрываются,  превращая головную  часть корпуса в стружку, и  вздыхают желтым
пламенем вперед, создавая огромную вспышку, где даже железо горит. Ну, а что
стабилизатор шваркнул к нам - это ничего, никого же не задел...
     Уже в Чехословакии, когда  наступали по  всему фронту,  мы втроем шли с
одним   батальоном   нашей   бригады,  как  приданные  им,  чтобы  в  случае
необходимости  открыть  артогонь.  И  получилось  так,  что  мы  уплелись по
лесистой ложбине далеко, даже впереди пехоты. Попали в какой-то хороший дом,
видимо  дом  лесника.  Там оказались старик  со  старухой,  немцы.  Стрельба
слышалась слева и справа, сзади и  мы  поняли,  что  ушли слишком далеко. По
лесочкам бегали  туда  и  обратно  неподалеку  немцы.  Нам оставалось  одно:
стрелять,  стараясь поднять  шуму побольше. Вскоре  немцы  стали  бежать  на
запад, видимо побоялись  окружения. А мы расстреляли все патроны, в основном
не  целясь,  просто по лесу, где ходили немцы.  Когда  батальон подошел,  мы
рассказали, как чуть не попали в тыл немцам.  А комбат говорит: "Мы услышали
стрельбу,  подумали, что наших  зажали и пошли  в атаку, а немец без особого
сопротивления откатился назад".
     Подобных случаев  за  годы войны было  много  и  все  же  мы все  живы.
Однажды,  заняв  немецкое село  у  границы  с  Чехословакией, мы укрылись за
каменным  частным домом с хорошим подвалом, с колодцем из бетона под окном у
крыльца  и многими постройками за  домом. Многие  залезли  в  подвал,  а  мы
приспособились вдоль безопасной  от пуль стороны у колодца.  Мы с  Чураковым
легли  между  катушек с  кабелем,  а  радист  сел работать,  держать связь с
дивизионом, и что-то передавал "по Морзе",  очевидно  координаты у  лесочка,
где находились немцы, метрах в 200 от нас. Но не успел он все  передать, как
по нашему  дому открыли огонь из минометов. Одна мина упала между колодцем и
домом. Я только мог увидеть, как рация разлетелась, радист сунулся на рацию,
из его  головы  бурлила  кровь и  мозги  вместе,  а мы  с  Чураковым  только
нанюхались страшного  запаха тротила.  Нас  спас  бетонный  колодец. Осколки
рикошетом пошли, видимо все на сторону к радисту,  так как стена в полуметре
от нас и радист были изрешечены сотнями осколков. Нам опять повезло.
     Еще  на Кестингском направлении,  когда  мы попали  в окружение  и  нас
крошили, как  куропаток, мы  вынуждены были принять  рукопашный бой.  Вернее
всего  нас  обманули их егеря: ведя бой в окружении, мы вдруг  слева впереди
услышали  громкое "Ура-а!" и подумали,  что видимо наши прорвались, побежали
туда. Однако, нам навстречу выскочили фашисты в зеленых френчах, наперевес с
винтовками с длинным  штыком. Была, конечно,  и паника,  но пришлось принять
рукопашный бой. Дрались, кто, как мог, не зная, чем кончится все это.
     Я  приспособился к пеньку и стрелял одиночными в  чужие  формы, так как
мне, пацану, силой  меряться с  верзилами-егерями  было  бесполезно.  Но вот
кто-то  меня ударил,  я упал вверх лицом и  вижу рыжую морду,  как сковорода
раскаленная и длинный штык-нож, нацеленный на меня. Я со страху закрыл глаза
и  видимо  ждал конца жизни. Тут же  почувствовал, как штык шаркнул,  у меня
подмышкой,  что-то свалилось на  меня тяжелое  и  сильно  забрызгало  чем-то
горячим лицо, шею и даже глаза. Я подумал, помню, что вот и все, я готов, но
почему мысли работают, не пойму. Открыл глаза  и  вижу:  "Передо  мной стоит
наш, на  петлице четыре треугольника, без шапки и шинели, с ручным пулеметом
в руках и спрашивает: "Ты жив?  А я отвечаю: "Не знаю?". Тут он меня схватил
за  шкирку и поставил на ноги. Оказывается, он увидел шуцкоровца  около меня
и, подскочив, с размаху ударил прикладом по башке. Фашист не успел проколоть
меня, упал от удара старшины, облил меня кровью своей, а штык воткнулся не в
тело,  а подмышку, прихватив с собой мою плащ палатку. Разве  это не везение
мне? С этим старшиной потом и с другими  ребятами мы вышли из  окружения. Он
оказался из полка "дикой дивизии".


     Иногда  солдаты,  охотники и разные путешественники  в  разгаре  бесед,
обменов мнениями и даже, в так называемых, художественных писанинах, романах
и рассказах в  печатном виде, как "Дон Кихот", или просто балагуры, говорят,
что они  ничего  никогда  не боялись,  и не  было у них страха,  они  всегда
владели  собой и всегда выходили победителями.  Я в такие  рассказы не верю,
особенно, когда они поплевывают и, как положено, смотрят по сторонам, никому
не заглядывая в глаза. Прямо скажу: "Боятся все, все имеют страх и особенно,
когда грозит смерть, увечье или еще какая-либо серьезная неприятность".
     Будучи  не  трусливым человеком, вообще, я не раз  ловил себя на мысли,
граничащей со страхом, если хотите, с трусостью. Как, например, не струхнуть
вот в таких ситуациях, которых у меня в жизни было не так уж мало.
     При  форсировании поперек  озера  в  Карелии  (в длину  оно  тянется на
десятки километров)  мне дали  длинные сапоги,  которые рассчитаны были  для
передвижения в воде,  как по земле, передвигая  ноги взад-вперед. На заднике
сапог приспособлены вроде поплавков, и когда ноги двигаешь назад, эти плавки
отталкиваются, и ты как пешком движешься вперед,  как бы просто  шагаешь. Но
мне не повезло: эти "бродни" (длинные резиновые  сапоги с натяжкой до груди)
оказались лопнувшими еще при хранении, и вода постепенно  заполнила  их все.
Осталось совсем немного, и я бы ушел на дно Черного озера. Тут я закричал от
страха и  умолял недалеко плывущих ребят  на резиновых  лодках  и плотах  из
жердей спасти  меня.  Сначала они ухмылялись,  а позже,  когда я  стал,  уже
поплевывать воду и почти плача  просить  их, они догадались и вытащили меня,
белого от страха, на свой плот. Когда меня вытряхнули из этих сапог прямо на
ходу,  не только  я, но и они поняли, что  если бы  не  помогли, не выручили
меня, то я бы  утонул. Страх, который мною овладел тогда, не скажешь, что не
струсил.
     В 1942 году, когда я был уже артразведчиком, за мной закрепили  коня по
кличке  Орлик. Раньше  на  нем ездил  комиссар бригады,  но  видимо напоил в
горячем состоянии и посадил на передние ноги. Орлик не мог бежать рысью, все
скакал мелким  галопом, не  выдерживали  передние ноги. Красоту Орлика можно
увидать только на картинке:  "Белый-белый, шею  и голову держит, как лебедь;
белый, высокий, с коротким туловищем; смотрели на него и любовались все, кто
видел Орлика".
     Однажды, что бывало  часто, мне как разведчику дивизиона поручили вести
пакет  в  штаб  бригады  в  село  Лехта.  Это  километров  десять  от  наших
артдивизионских позиций и землянок. Я, как и положено, приняв пакет, вскочил
на  седло  и  помчался-поскакал   сначала  по  тропинке,  потом   по  старой
проселочной  дороге,   ни  о  чем  не  думая  и  не  остерегаясь  фашистских
лазутчиков. Подъезжая к настилу через болото, а это поперечный настил метров
400-500  почти по открытому месту,  услышал гул мотора  самолета. Не успел я
вернуться назад в лесок  или проскочить болото, летчик видимо заметил белого
коня, всадника и решил, развлекаясь, ликвидировать его.  На противном болоте
белеет всадник-мишень,  и  никто  не  может  помешать фашисту,  развлекаясь,
уничтожить  его, расстрелять или напугать. Самолет с черным крестом пикирует
один раз,  дает  очередь из крупнокалиберного пулемета.  Не  попадает.  Пули
шарахнули по настилу.  Орлик с испугу скачет, фашист разворачивается и  дает
очередь сзади.  Снова мимо нас  с конем. Я  не жив, не  мертв,  не знаю, что
делать, полностью надеясь  на  Орлика,  а  сам  думаю: "Этот  фашист нас  не
выпустит,  тем более, что они часто гонялись  за собакой на чистом месте, не
говоря  о  нашем  одиночном солдате".  Мысли вертелись  всякие, но  действий
никаких не предпринимал. Можно было соскочить,  лечь за кочку, а коня  пусть
гоняет. Убьет, так и ладно, спишут. Но нечего не предпринимал, так как был в
страхе. В это время фашист в третий раз развернулся и пошел  в пике спереди.
Самолет, чуть  не задевал меня, как мне казалось, зарычала очередная очередь
и я пришел в себя спустя несколько минут.  Открыв глаза, увидел: Орлик  бьет
ногами  и головой по бревнам настила, а  я метрах  в десяти  от Орлика между
кочек в болотной грязи. Пошевелив конечностями, потряс  головой и понял, что
жив. Самолет улетел. Я вылез из  болота,  подошел  к Орлику и  увидел: Орлик
делал  последние  судорожные  движения, на груди, на  красивой  груди  - три
полосы обгоревшего испеченного мяса, откуда просачивается кровь. Я сел около
Орлика, обессилено почти заплакал,  в горле такой  комок  горечи  встал, что
дышать было нечем. Сидел долго, а потом снял седло и пошел вперед. На другой
стороне  болота стояли наши бригадные разведчики  - разведрота бригады,  где
было много знакомых. Они меня встретили и спрашивают:  "Это  за тобой фашист
гонялся?   Коня  комиссара  бригады  угробил?".   А  потом  подошел  капитан
Коновалов, (комроты  199  батальона) и говорит ухмыляясь: "Ну что,  Саша,  в
штаны  не напустил? Я видел, как он за тобой  гонялся! Возьми у нас коня, на
обратном пути вернешь!" Да, был страх, но мне опять повезло. Я жив.
     В  мае 1942 года, когда мы на  седьмые сутки  вышли из окружения из-под
Кестинги,  от нашего  199-го батальона из более 600 человек вышло  всего  24
гаврика. Я, свалившись  с ног  обессиленный, как все  другие,  лег  в чей-то
окопчик,  затащил  на  окоп котел чугунный наверно литров  на сто и  заснул.
Спали мы более двух суток и проснулись от гула бомбовых ударов немцев. Более
десяти   бомбардировщиков   бомбили   нашу   сопку,   где   стоял   какой-то
артиллерийский полк. Самолеты крутились кругом, и бросали  свой смертоносный
груз  так, что земля ходуном ходила.  Я выглянул  из-под котла и такой  меня
страх  взял,  что весь затрясся, так как земля кругом черная, испахана,  лес
переломан в  бурелом,  кругом  стон, а  самолеты чуть  деревья  не задевают,
крутятся почти  надо мной. Я под котлом лежал и  трясся до  тех пор, пока не
ушли  фашисты,  а когда вышел и встретил живых  ребят,  у меня зуб на зуб не
попадал.  Почему-то все были настолько белые и тоже  тряслись, даже  цигарку
еле заворачивали.  Вот это был страх и не только мой, но  и ребят. Из  наших
выходцев из окружения пятерых ранило и одного убило, а из артполка мало, что
осталось, одни воронки да развороченные лафеты и стволы  пушек, где лежали и
артиллеристы. С  того дня в ходе всей  войны при виде самолетов  с  крестами
меня бросало в дрожь,  и я всегда старался спуститься, как можно ниже в окоп
и не смотреть на этих смертников, хотя знал,  что  они летят высоко, бомбить
будут где-то далеко в тылу.
     Мне  известно,  что  каждый  боится  и  имеет  страх,  но это  приходит
по-разному.  У нас,  например, был командир батареи Авдеев, у которого перед
боем, если  особенно встреча с танками, всегда болели зубы и он  их  "лечил"
спиртом. У Пети  Шлемова, моего старого  друга,  всегда живот крутил,  но  в
туалет  не  ходил. У Мити Чуракова перед  каждым боем, до его начала, всегда
глаза моргали, и лишь в ходе боя  он мог овладеть собой, успокоиться,  когда
наши снаряды попадали уже в цель и  шла пехота  вперед. Он на наблюдательном
пункте в это  время всегда говорил: "Саша,  будь у стереотрубы, у меня глаза
моргают, как сибирячке подмигивают!"
     Любой фронтовик,  если он действительно видел  врага и смотрел смерти в
глаза, скажет, что страх есть  у каждого перед боем.  Важно  не  это. Важно,
чтобы  страх  не перешел в  панику  в мозгах. Когда уже  паника в  мозгах  у
отдельных,  то может  "заразить"  других и  тогда считай,  что все  пропало,
перебьют всех. А это  уже трусость. Так вот, не верьте тем, кто считает, что
он никогда ничего не боялся и страшился!


     В солдатской  жизни, даже на  войне,  даже  в бою бывали такие  случаи,
когда одни  смеются  над другими и даже в том случае, если он ранен или даже
погиб.  Помнятся  такие  смешные  и  жуткие  случаи.  Как-то  мы,  батальон,
вернулись  из тыла финнов и остановились в бывшем лагерном поселке, где жили
строители железной  дороги, выходящей с  Архангельской области  на  железную
дорогу  Мурманск-Ленинград. Бараки-землянки  нам  после  морозов  показались
раем. После хорошего ужина мы  в тепле хорошо заснули, кроме дозорных. Ночью
налетели несколько  самолетов  и стали бомбить этот поселок. Большого ущерба
не нанесли, ранили лишь одного солдата и то доской. Но как улетели самолеты,
слышим:  крик-стон около дощатого  туалета. Подошли.  Смотрим: в дерьме  без
штанов  орет  солдат  и умоляет, чтоб  его вытащили из  этой ямы. Когда  его
привели в порядок, стали спрашивать: "Как же ты, Хамид, попал в это дерьмо?"
Он,  смущаясь,  говорит:  "До  налета  пошел  в туалет.  Сижу.  Вижу огоньки
самолета, и что-то от него оторвалось. Это  "черное" прямо летит и падает на
меня.  Я  смотрю  и все задом, задом наклоняюсь назад. Не удержался, упал. В
это  время бомба или мина взорвалась недалеко от ямы туалета.  Я испугался и
орал, что было силы". Он  рассказывает, чуть не плача с испугу и со стыда, а
мы  как жеребцы  смеялись.  Долго  еще  смеялись по  этому  случаю и  иногда
приводили, как анекдот в веселые минуты.
     Когда мы готовились к наступлению в Карелии, бригада  проходила учебные
тактические  занятия по форсированию водных преград. Командование нашло  для
этих  занятий длинное  и широкое  озеро, а в Карелии их  тысячи.  Подняв  по
тревоге  батальоны  и  дивизионы,  мы  целую ночь  полубегом  добирались  до
указанного   места,  где  предложили   подготовить  подручные  средства  для
переправы. Кто делал плот, кто бону из бревен, сваленных в лесу самими же. А
мне и некоторым другим дали большие сапоги-комбинезоны. Одели  и рассказали,
что в этом  комбинезоне можно как  бы идти в воде, так как на  заднике сапог
есть  поплавки-крылышки,   которые  когда  толкаешь  ноги   назад,  то   они
открываются и тело толкают вперед. Прошла артподготовки, и пошли все в воду:
плоты,  плотики, боны, лодки и мы зашагали в воду. Прошли метров сто, и меня
стало  тянуть вниз, вода дошла до горла. Я  стал кричать от страха и просить
ребят с плотов  вытащить меня  на плот, но они смеялись  и гребли дальше, но
когда  я уже бултыхался, махал  руками и орал неимоверно,  ребята с  другого
батальона  вытащили  меня  на  свой  плот.  С  меня  из-под  комбинезона  из
нескольких  мест пошла вода. Оказывается, эти  резиновые костюмы при лежании
на складах настолько пролежали, что в лопнувших изгибах  продырявились и  по
ним  вода пошла  внутрь. Я конечно был  в таком состоянии и почти плакал  от
страха, а ребята смеются:  "Саша хотел  пешком  перейти, как Иисус Христос".
Когда я рассказал своим  ребятам, тоже  у них смеху  было  много, издевались
надо мной.  Дело дошло  до  командования,  и говорят, интенданта  перевели в
другую  часть.  В таком же  положении оказался еще  один солдат, но он уже в
конце переправы и доплыл с трудом пополам до нужного берега.
     При наступлении на Питхарактском направлении мы втроем: я, Митя Чураков
и Петя Шлемов  с  рацией  как-то оторвались от своих и  оказались на  опушке
соснового леса, где было с десяток ям,  где делали древесный уголь. С опушки
леса на большой поляне мы  заметили несколько самолетов, бензовозов, наших и
немецких,  которые  суетились  около  этой  техники. Митя  сказал,  что  это
аэродром и просил срочно связаться с дивизионом, чтобы передать координаты и
дать пару залпов из пушек и даже попросить  минометчиков  пострелять. Бился,
бился  Петя,  но  не  поймал  наших и  решил  открытым текстом  искать  штаб
артиллерии  бригады. Не знаем,  кто нас поймал или нет, но  спустя некоторое
время сзади недалеко заскрипели "катюши", их  чушки  летели прямо  над нами,
летели как огнетушители и,  начиная от нашей опушки  вся  поляна  заполыхала
огнем,  в том числе и наша опушка  леса. Один снаряд  видимо упал близко, от
которого  стабилизатор  шарахнул прямо  в нашу  угольную  яму. Огонь  быстро
распространялся на нас, мы быстро побежали  назад, на дорогу у озера. Вышли,
сели  у  канавы, а тут  по дороге  пошли машины-амфибии и,  смотря  на  нас,
смеялись и показывали пальцем. После них прибежал помкомвзвода  Иванов, чуть
не плачет, что  они нас потеряли  и  говорит: "Командующий попросил дивизион
реактивных  минометов дать  один  залп  по  вашим  координатам, и  мы  очень
боялись, что вы попали под огонь. На вас же лица нет. Что, попали под огонь?
Ну ладно. Идите, умойтесь". А мы шевельнуться не смеем с испугу. Иванов стал
смеяться,  а  нам  хоть  плачь. Когда  подъехали  в штаб  артиллерии, Минаев
спрашивает:  "Вы  почему  дали  координаты те, где  вы  сами  находились? Мы
думали, что вас взяли в плен или еще что-либо. А Чураков ответил: "А  почему
дивизионы не отвечали? "Катюши" били хорошо!".


     В Карелии и на  других фронтах действовало  много отдельных батальонов,
которых гоняли туда, где было трудно, то есть  закрыть какую-нибудь "дырку",
особенно  в  1941-1942  годах при  отступлении.  Наш  199  отдельный  лыжный
батальон, прибывший  на фронт в декабре 1941 года, был  придан одной дивизии
на Масельском направлении.  С эшелона сразу на лыжи и погнали  куда-то вдоль
фронта,  откуда были слышны не только артиллерийские и минометные стрельбы и
канонады,  но  и ружейно-пулеметная перестрелка с левой  стороны маршрута. В
очень  морозный  ясный  день  по  лесу мы  добрались  до  соснового  бора  у
большущего  озера. Говорили, что на той  стороне фашисты. С  трудом  сделали
окопчики и полуземлянки для штаба, так как земля была настолько замерзшая  и
еще каменистая, что из-под кирки и лома летели искры. Через неделю в декабре
еще решили разведать ту сторону озера. С нами за Сегозеро должны  были пойти
тоже  в  разведку не  меньше пяти человек, с которыми  мы должны встретиться
где-то в середине озера Сегозеро. Они  пойдут  влево,  а мы вправо. Нас было
пятеро и каждому задача была поставлена особо: Мастеннин (карел) - слушать и
понять  разговор,   если  там  финны;  при  необходимости  разговаривать   с
дозорными,  оглушить их и с Алехиным  (грузчик с  Оби) тащить,  так как  они
самые здоровые и сильные мужики; Чураков и Шлемов (оба жуликоватые) работать
ножом втихую, если наскочим на их дозор; а меня взяли, как самого маленького
и хорошего лыжника  для того, чтобы в  случае необходимости на самой большой
скорости  вернуться к  своим  и  сообщить, что  завязан бой и вести своих на
выручку. Задача была  одна: пройти незаметно вдоль берега, узнать,  где есть
фашисты, запомнить  и если  удастся -  случайно взять языка,  как  подарок к
новому году и первая боевая операция нашего батальона.
     Сначала все шло хорошо. Длинной зимней  ночью мы почти перешли озеро. В
пути  встречались   с  разведкой  соседней  дивизии.  Разошлись,   как  было
предусмотрено. Видели огоньки, искры с труб землянок или палаток немцев, все
старались запомнить.  И вдруг  во второй  половине пути  заметили  камышовые
острова, идущих трех фашистов  с  камышового островка озера к лесу. Это было
уже под утро. Мастеннин, как старший и карел положил нас в камыши и говорит:
"Слышно было  плохо,  но по разговору  понял, что они отлежали ночь, на день
идут в землянки, а вечером должны прийти снова на ночной дозор. Нам придется
весь день сидеть  здесь в камышах,  а когда придут, попробуем взять  одного.
Сейчас  пошевелитесь, на  спирту будем  греться.  День  не  длинный.  Должны
выдержать".
     Лежа в камышах, мы поели мерзлую колбаску, сожгли баночки сухого спирта
по половинке, потом к концу дня с маленькой пургой Мастеннин снова предложил
собраться  в кучу и поставил  задачу: "Около их места до  озера есть камыши.
Туда  пойдут Чураков и Шлемов, мы с Алехиным будем метрах в десяти вон в тех
камышах, а Саша останется  здесь, готовый к стрельбе, и  в  случае неудачи -
срочно на лыжи и к своим, аллюром в три креста".
     Начало темнеть.  С  лесного мыса спустились 2 лыжника, и пошли прямо на
нас.  Метрах в  десяти  прошли мимо  нас на  свои  места. Пулемет  тащили на
лодочке специальной белой и у обоих были еще автоматы. Расположились. Слышны
разговоры. Прошло наверное, с полчаса, а третьего нет. Мастеннин дает сигнал
свистом  ветерка, и  Митя с Шлемовым, а в это же время  Мастеннин  и  Алехин
соскакивают, одним  броском и там. Митя  Чураков  одним  ударом  ножа накрыл
одного,  а  Шлемов  прикладом  по шее  другого.  Алехин  веревкой заматывает
второго,  сует  в  рот  его же рукавицу и сваливает  на  их  белую  лодку. С
пулемета взяли  затвор, забросили ленту, автоматы на плечи и ушли. При таком
холоде сразу стало тепло.  Через полтора или два часа, наверное, там, где мы
были,  полетели  вверх  тусклые ракеты, видимо  пришла смена - а там  труп и
пустой ручной пулемет. Не снижая темпа хода,  мы к утру  добрались до  своих
берегов  и перепотевшие, уставшие свалились у береговых камышей. Фашист стал
брыкаться, что-то  мычать и  Мастеннин вынул кляп изо  рта. Подошел командир
роты  Михайлов  и  помначштаба  Карабинков.  "Ну,  молодцы!  Хоть  на  сутки
опоздали,  - сказал Карабинков". Михайлов  хотел что-то сказать,  но онемел,
глядя на фашиста, который наклонил голову, и  укусил  петлицу своего френча.
Сразу изо рта и носа пошла пена, глаза выкатились, и он свалился на лед. Мы,
конечно, все  встали и онемели. В это время появляется  комбат Жатько И.Р. и
удивленно смотрит на нас всех и говорит: "Зачем тащили мертвого? Из-за этого
опоздали на сутки!" Но  Карабинков  ему объяснил, что привезли живого, а тут
вот открыли рот, и он видимо проглотил яд-капсулу. Так нам  фортуна изменила
в конце операции. Жатько, конечно,  поругал нас,  но когда в  штабе отметили
места, где что видели, сказал:  "Задание выполнили, но не  полностью. Первый
блин получился комом. Соседи тоже попали под засаду".
     Обычно в газетах всегда писали  про удачные операции, взятие  языка или
разгром  какого-либо гарнизона немцев, но было  не  меньше  провалов. В 1943
году,  когда я уже был  разведчиком  отдельного артдивизиона после  разгрома
нашей бригады и  особенно 199  батальона, мы стояли в с. Лехта, вернее около
Лехты  в  лесу,  в  нескольких километрах.  Бригада  часто  посылала  в  тыл
противника за языком или разгромить какой-либо гарнизон немцев.
     Летом  снарядили группу - человек восемьдесят, чтобы  у речки Чирка-кэм
пошурудить противника, то есть разгромить один  гарнизон и взять языка, если
удастся. Разведчиков собирали со всех  батальонов, в  том числе и от  нашего
дивизиона взяли  троих. Меня  отправили по  причине того, что  я не поехал в
артучилище в Благовещенск, фактически самовольно вернулся со штаба фронта.
     Шли мы несколько  суток. Сплошной линии фронта в Карелии не было  и  мы
шли между  фашистскими гарнизонами, кривляя  и желая, чтобы  не нарваться на
них. Шли  больше всего ночами, хотя  день  мало отличался от ночи. На шестые
или седьмые сутки, во  время привала- дневки  заметили,  что в сосновом бору
много ворон. Проверили, и оказалось, что  там лежат наши солдаты, вернее  их
кости  несколько десятков  в белых  маскхалатах.  Командир  группы, капитан,
позже сообщил,  что  это были  разведчики нашей бригады,  которые  зимой еще
ходили по нашему же заданию и вообще не вернулись, потерялись без вести. Мы,
конечно,  собрали  их, вырыли неглубокую яму  и зарыли.  Прощаясь с братской
могилой, обещали отомстить.
     Когда дошли до  исходных  позиций, опять привал-дневка  до  начала боя.
Вечером  бесшумно  подошли  -  подползли  к  берегу реки Чирка-кэм  и  стали
наблюдать. Ребята  на нашей стороне с высокими берегами даже круче, а на той
стороне  в  ложбинке расположен гарнизон. Видны  землянки,  около  них ходят
фашисты,  говорят  и  смеются  громко,  берут  с  реки  воду,  умываются   и
брызгаются. Сама река очень быстрая, но видать не глубокая. Во многих местах
торчат не большие камни и  под водой с высоты  хорошо видно дно - галька. За
землянками и одного круглого домика лес и ничего больше не видно. Значит, мы
должны ночью перейти речку, напасть на  них, уничтожить,  что можем  и взять
языка. Очевидно, у всех  мысли работали в этом направлении или даже заметили
свои  цели-землянки  и как к  ней  подойти, куда  бросить гранату и с  какой
стороны ждать врага, чтобы оборониться.
     Начало  темнеть.  Село  солнце.  И  вдруг  на  нашей стороне  одиночный
винтовочный выстрел, хотя до начала операции еще оставалось несколько часов.
Конечно,  все   испугались.  На  той  стороне  паника  и  стали  с  землянок
выскакивать солдаты и  стрелять в нашем направлении.  Капитан дает команду -
немедленно, бегом  назад, откуда пришли.  Мы бежали почти без отдыха  до той
братской  могилы,  где  стали  выяснять:  "Кто  стрелял?  Узнали,  что  один
разведчик с батальона взял  СВТ,  что не разрешалось, так как СВТ  иногда от
удара  стреляет сам, и  СВТ, стукнувшись об  пень, сам выстрелил. Но сгоряча
расправиться с этим солдатом не  удалось, так как сзади были  слышны собаки,
которые, преследуя  нас  шли  по нашим  следам.  Группа быстро собралась и в
несколько дней добрались до  лесной избушки  около поселка  Тунгуда,  где мы
оставляли запас продовольствия. Собак больше не было слышно. После суточного
отдыха и нервотрепки мы вернулись "домой", не выполнив поставленную  задачу,
а солдата из батальона по имени Хазим, говорят, передали в военный трибунал,
а  капитану Максимову, руководителю  группы,  сняли  одну  звездочку  и дали
взвод. Вроде бы было все рассчитано, каждый уже  знал  - с какой стороны они
врываются, какую землянку  штурмуют и с  какой стороны,  и добрались до цели
так близко (на расстоянии ширины речки) и незаметно, гарнизон был виден, как
на ладони,  но...  Один случайный  выстрел Хазима  все испортил, и  операция
сорвана,  сам пострадал,  капитана  подвел  и  нас  опозорил.  Обсуждая  эту
"осечку" некоторые  командиры  и даже солдаты потом уже  говорили, что  надо
было  завязать  бой, спуститься с  берега и  разгромить  гарнизон.  А  более
рассудительные  говорили, что капитан прав.  Идти  на  рожон под  автоматы и
пулеметный огонь, то есть на  осиное  гнездо, уже разбуженное -  это  гибель
десятков солдат или  даже всех  нас.  Капитан рассчитывал на внезапность и в
полночную панику в стане врага. Тогда был бы успех.
     В войну много было неудач. О них знают  все, кто воевал. Горячие головы
иногда гробили много солдатских и своих жизней, что можно было не допускать.
Чем  иным можно  объяснить такой факт, когда  лейтенант Карабинков пошел  на
кукушку со снайперской  винтовкой с пистолетом  ТТ. Увидели место, где сидит
кукушка и решил с  ТТ убить  на расстоянии  около двухсот  метров.  Конечно,
кукушка победила.  Пуля попала прямо  в переносицу.  Так  бесславно погиб  в
первом  наступательном  бою  под  горой Наттавара  помначштаба 199 батальона
лейтенант Карабинков.
     Правда, за него отомстил сам комбат  Жатько,  который все  время  носил
винтовку. Когда сообщили ему о гибели Карабинкова, он сам решил подползти, и
из-за большого пенька первым  выстрелом свалил кукушку. После этого батальон
поднялся в атаку, и через  полчаса  выбил  фашистов  с горы  Наттавара,  что
находится около д. Окунева Губа под Кестингой. Под горой Наттавара в  болоте
лежали мы ночь и полдня, а после взятия горы (высота 217) за другую половину
дня заняли несколько починков, Окуневу Губу с большими  складами и пошли  по
дороге  на  Кестингу. Вот  что  значит  захватить инициативу и  не допускать
глупостей, горячности и не нужной прыти в делах боевых.


     В декабре  1941 года наш 199 батальон был поднят по  тревоге и в полном
боевом,  только  без  оружия, ночью направлен своим ходом  на  лыжах в город
Молотовск, который находился от расположения запасного полка в 10 км. Позади
в темноте остались  так называемые казармы, а фактически двухэтажная средняя
школа в селе Рикасиха. Ранним утром в  Молотовске нас  погнали  в баню, хотя
еще  не успели отдохнуть.  Самой  примечательной в Молотовске нам показалась
баня: красивое здание, отличная и  жаркая парилка, чистота и порядок, не то,
что  город. Я впервые увидел там, а очевидно  и не только  я, море с далеким
кораблем. После  бани  все старое  летнее обмундирование  заменили  на новое
зимнее.  Получили полушубки,  валенки,  шапки, подшлемники, каски,  рукавицы
шубные, портянки зимние, шаровары ватные и  простые  гимнастерки. Вечером  в
тот же день начали погрузку в вагоны. Нам  пришлось хорошо вычистить грязные
вагоны,  сделать сплошные двухэтажные  нары, поставили в середине  буржуйку,
кое-кому удалось найти и  затащить в вагон сено, солому или стружки, сделали
как  бы  матрац. В эту же ночь эшелон потащили  куда-то и  пошли разговоры в
вагоне: "Где-то  отступают.  Нас  гонят заткнуть дыру".  И верно,  на  одной
остановке  нам дали оружие, патроны, гранаты, медальоны. На взвод дали  один
ручной пулемет, три автомата ППД (Пистолет  -  пулемет Дегтярева). Медальоны
приказали быстро заполнить самим.
     После Молотовска нас накормили кашей перловой и супом из концентрата, а
вместо хлеба уже дали по сухарику. Через несколько суток  тоже ночью  эшелон
встал  в лесу, и велели  срочно выгрузиться.  За пару  часов  мы были уже на
лыжах, а с левой  стороны  хорошо  был  слышен бой:  автоматные и пулеметные
очереди, одиночные винтовочные выстрелы, взрывы мин. Нас повели вдоль моста,
где шел бой  с правой стороны.  Под  утро остановились  в красивом  сосновом
бору. Сосны  такие ядреные, высокие, гладкие,  красивые  с шапкой из  снега.
Поднимешь голову - шапка падает.
     С началом появления зимнего солнца  в воздухе  высоко появился самолет,
блестя крыльями. Пролетая около нас, ясно были видны черные кресты. Вдруг из
самолета стали сыпаться разноцветные, вроде металлические, листки. Падая под
лучами  солнца, они  играли  и  разлетались в  разные стороны.  Мы  долго бы
стояли, разинув  рот, и любовались  такой  красотой,  но поступила  команда:
"Воздух! Стоять  под  деревьями! Не ходить!". Тут же  комиссар распорядился,
чтобы  назначили  коммунистов и комсомольцев  собрать листовки,  солдатам не
давать читать,  а сжигать после того, как улетит  самолет. Но кто же их  все
соберет?  Конечно,  многим  удалось прибрать, прочитать  и использовать, как
курительную. В листовке в одной стороне был пропуск для сдающихся в плен,  и
рассказывалось  как там  хорошо содержатся  пленные  русские  солдаты,  а на
другой стороне нарисован мужик в лаптях, рваной одежде, стоит на одной ноге,
а  вокруг  ноги  изгородь из  жердей.  Очевидно,  показывали  долю  русского
человека. Рядом же портрет Сталина, стоящего  в куче денег - рублевых монет.
Конечно, смотреть было не очень приятно, а тем более читать.
     После ухода самолета начали рыть себе окопчики, вроде круговой обороны.
Мерзлая земля не поддавалась даже кирке и лому, но под сосну делали укрытия.
Тут  передовой дозор сообщает,  что в нашем  направлении  двигается  колонна
лыжников, солдаты  в погонах,  шинелях и с окутанными головами. Комбатальона
дополз до дозора и сразу дал команду:  "Укрыться!  Приготовиться к бою!"  Мы
все поротно и повзводно подползли к мысу, укрылись за соснами, нацелились на
лощину,  где должны идти фашисты. Все, как и я, очевидно, дрожали  не только
от мороза, но и от волнения. Это  же первая встреча  с врагом. Когда колонна
фашистов проходила  по лощине  против нашего мыса, тут комбат Жатько  и  все
взводные,  отделенные, и  ротные скомандовали:  "Огонь!". Сразу  затарахтело
несколько  пулеметов,   автоматов  и   винтовочных  выстрелов,  правда,  все
беспорядочно.  Фашисты шарахнулись  в  разные стороны, послышались  ответные
очереди из автоматов  и потерялись  в  кустах.  Если  сначала  мы видели  их
длинные мышиного  цвета шинели, идущие по лощине, то сейчас  ничего не  было
видно, а пули их визжали и царапали деревья.
     Не прошло и  полчаса,  как  стрельба утихла. Несколько человек  послали
посмотреть  то место, где были фашисты, которые через  полчаса  вернулись  и
сообщили:  "Во  многих  местах на  снегу  кровь,  есть  валяющиеся  немецкие
пилотки,  лыжи  ломанные  и  палки,  с  собой  принесли  в  качестве  трофея
алюминиевую флягу, обтянутую сукном, одну пилотку с орлом и немецкий автомат
с полупустым рожком. Очевидно, раненных утащили с собой,  так как есть следы
лодок-плоскодонок.  Так закончился первый бой,  первая встреча с  фашистами.
Батальон потерь  не имел, если  не  считать пулевую царапину  в  плече  Пети
Шлемова,  солдата  нашего  взвода. Разговоров  было  много  и  горячих. Одни
считали, что он попал в немца, так как упал, другие выдумывали еще хуже, что
после его очереди повалились  сразу несколько фашистов.  Однако факт - мы им
не дали выйти в тыл к нашим и разогнали их.


     В  начале  1942  года  наш  199  батальон  был  заброшен  на  Реболское
направление Карельского фронта. Отсутствие сплошного фронта в Карелии, когда
мы   и   противник   вели   бои  за  каждую   сопку,   высоту,   дорогу  или
деревушку-починок,  иногда приводило к  тому, что  сзади противник, то  есть
фактически вперемешку и в таких случаях отдельные лыжные батальоны, как наш,
были  затычками, чтобы остановить немцев, если где прорвались или собираются
наступать. Неплохо  вооруженные,  очень  подвижные  лыжные  батальоны  часто
оказывались там, где вчера еще никого не было, и путь немцам был открыт.
     Опыт мелких  боев, очевидно, заставил комбата Жатько  создать  в  своем
батальоне разведгруппу из самых  шустрых, хорошо владеющих лыжами и оружием,
боевых ребят. От каждой роты были вызваны по пять бойцов. В  это число попал
и я. Командовал этой группой  недавно прибывший  к нам из госпиталя старшина
Дерягин.  Он сразу  же  начал  занятия,  гонял  и  тренировал день  и  ночь,
заставлял во  всех делах  и действиях думать. Особое внимание обращал он  на
так называемые мелочи:  укладка  вещмешка,  чтобы не бренчало и быстро можно
было  достать, что нужно;  ходить на  лыжах  без палок, в  гору и  под гору;
подгонять крепление к лыжам, к валенкам; попадать в проходе на лыжню впереди
идущего и в след кольца палки его; уметь хорошо заворачивать портянки,  чтоб
не натереть  ноги  и нажить мозоль;  способность, замаскироваться так, чтобы
сосед  не мог сразу заметить,  и многое  другое, начиная  от ношения финки и
кончая маскировкой привала. Например, он заставил все спички, использованные
уже, запихивать в обратную сторону коробки, чтоб там было  ровно столько, то
есть 52 штуки, сколько в целой коробке по стандарту в стране.
     В первое  время мы  даже обижались  на него  за  придирчивость.  Спустя
некоторое время нас -  полгруппы  послали  в разведку. Надо было обследовать
противоположный берег большого  озера.  С  восточной  части озера  следовало
пройти  и вокруг  до  западной, где  неизвестно что.  На это дано было  трое
суток. С 3-х суточным  НЗ мы  и пошли вокруг.  Дни в Карелии  зимой коротки,
ночи  темные и  холодные. Для  согревания  и приготовления пищи нам дали  по
банке  сухого спирту  "жми-дави". Сухой спирт горит  синим  огнем  и  совсем
незаметно, а кашу  из концентрата  сварить можно.  Там  огонь не  разведешь.
"Жми-дави" мы назвали  потому,  что из этой  банки через тряпку можно  сжать
почти 50 грамм мокрого настоящего спирту и пить.
     Где-то  в середине нашего маршрута у одной сопки решили сделать горячий
обед, то  есть  сварить суп  из концентрата. Сварили  и пообедали. В хорошем
настроении пошли дальше, но спустя некоторое время услышали сзади лай собак.
Стало ясно, что за нами погоня, где-то нас засекли. Мы, безусловно, ускорили
шаг,  меняя чаще  впереди идущего, чтобы его не загнать от усталости. Далеко
ли близко ли  сзади  послышались автоматные очереди. По звуку  очередей и по
ранее  имевшему место  лаю  собак мы решили, что фашисты отстали,  очевидно,
были немцы, а не финны. Немец плохо владел лыжами и больше надеялся на своих
овчарок.  Спокойным  и очень осторожным  ходом прошли  остаток пути и  когда
прибыли к своим, Дерягин построил всех, не отпуская на отдых. Старшина задал
один вопрос: "Почему немцы обнаружили нас? Или случайно набрели на след, или
овчарки   пронюхали,  или  мы  что-то  упустили".  После  сплошной  проверки
выяснилось, что у Мити Чуракова  не хватает двух спичек в коробке. Он тут же
признался, что когда зажигал  "жми-дави"  спички использованные выпали,  так
как  поломались. Дерягин сделал вывод:  по этим спичкам узнали, что тут были
русские, а не финны. По этой причине погнались за нами.
     Дело дошло до комбата Жатько. Он хотел его отправить обратно в роту, но
сам  старшина защитил его, дав ему два наряда вне очереди работать на кухне.
А  комбату, докладывая  о выполнении  задания, сказал, что почти  на  каждой
сопке немцев до взвода и они могли  заметить еще раньше нашу группу, в снегу
же след остается, да и где обедали, собаки могли разнюхать.
     Митя Чураков  получил наряд  вне очереди  за оставленную использованную
спичку на привале. Однако был доволен тем, что в наряде по  кухне можно было
хорошо покушать. А старшина  и комбат часто вспоминали о потере двух спичек,
как халатности, что якобы чуть не привело к потере целой группы разведчиков.
И всегда заканчивали  так: "Мелочей  в разведке  нет!  Будьте умней!" Данный
факт потери двух спичек разузнал особист батальона, и  не только  его, и нас
дергал - допрашивал. Хорошо, что комбат, комиссар  и старшина заступились за
Митю, а то бы отличился. Вот вам и спичинка!


     В  середине  апреля  1942  года  с  Массельского  направления  наш  199
отдельный лыжный батальон был переброшен на станцию Лоухи по железной дороге
в срочном  порядке.  У нас все  делалось  по боевой тревоге. Пока ехали, нас
дважды бомбили фашистские самолеты,  однако эшелон прибыл благополучно, хотя
и был  сильно  изрешечен  пулями и  осколками.  Станцию  бомбили  фактически
ежечасно, а посему  мы быстро выгрузились и ушли в  лес, оставив  до десятка
раненых  медикам.  Утром следующего дня  нас  построили на  одной из  лесных
полянок вместе с другими двумя батальонами,  прибывшими ночью. Сообщили, что
создана  8-я бригада  из  этих  отдельных  батальонов.  Командиром  назначен
полковник Дубль. Он в своем выступлении поставил задачу: освободить районный
центр Кестинга и тем самым помочь Ленинграду.
     А  перед  началом  наступления,  спустя  несколько  часов, наш комиссар
Пономарев  говорил, что немцы собираются снять с  нашего  фронта  до  десяти
дивизий и направить на последний  штурм  Ленинграда,  что мы  должны сорвать
план Гитлера и Маннергейма своими действиями. В эту же  ночь каждый батальон
ушел по направлению Кестинги по своим азимутам и заданиям.
     Первым рубежом атаки  нашему батальону была гора Наттавара, высота 217,
далее  на  деревню  Окунева  Губа,  еще  несколько починков  и  по дороге на
Кестингу  наступать  до  победы.  Ночной  изнурительный  поход  в  тыл  горы
Наттавара по  болотам, почти не проходимым, был рассчитан на внезапность, но
этого  не получилось. К рассвету  мы были под  горой  в  болоте.  Однако  за
полчаса до  общего  наступления какой-то батальон справа  обнаружил  себя  и
фашисты  опомнились, забеспокоились и открыли бешеный огонь, в  том числе по
нашему  батальону.  Нам  пришлось  штурмовать высоту  217 раньше намеченного
срока.
     Тревога  на соседнем участке  наступающих и бдительность врага на  горе
сразу уменьшили, даже свели  на нет внезапность,  а значит  и  наш успех.  С
большими  потерями,  но высоту взяли. Продолжая наступление на Окуневу Губу,
фашисты  отчаянно сопротивлялись, так  как там были большие  склады и запасы
боеприпасов и продовольствия, и комбат вынужден был вызвать штаб бригады. Мы
были совсем близко  около  комбата  и слышали, как  настойчиво  он  требовал
сделать  воздушный  налет на Окуневу Губу или  батальон не сможет взять  ее.
Пока шла перестрелка  минометная и оружейно-пулеметная за горой Наттавара, в
небе появилось несколько наших бомбардировщиков. Удачно разбомбив деревню  и
склады, самолеты  ушли, а мы бросились в  атаку. Склады горели, как в  кино,
огромным пламенем, дымом и взрывами снарядов и мин. Батальон вышел на тракт,
идущий  на  Кестингу, и  продолжал  наступать. Фашисты цеплялись  за  каждую
сопку, ручеек и  поворот дороги. На третьи сутки, пройдя километров двадцать
пять  с начала  наступления,  мы, измученные, встретились под  одной  сопкой
высоко организованной  обороной. Чуть  ли не  на  плечах  отступающей  части
фашистских войск мы нарвались на проволочное заграждение в два ряда и мощный
пулеметный  огонь.  Даже  остатки противника  не  сумели  перебраться  через
заграждение, и  попали  под  свой же огонь  и полегли  вместе с  нашими.  Мы
вынуждены  были  лечь  в  болото   перед   сопкой.   Тут   противник  открыл
артиллерийский и минометный огонь. С установленных дотов и бетонных колпаков
поливали  почти прицельно  болото  и нас  свинцом.  Когда  немного стемнело,
получили  приказ:  отползти  за ручей.  Это  с  полкилометра  назад.  Многие
остались  там и даже раненные. Наутро фашисты перешли в контратаку,  пустили
три танка, кричали на собачьем пьяном  языке, но до ручья не дошли ни танки,
которые  застряли в болоте, ни солдаты, которые после встречного нашего огня
и потери танков, уползли назад. Окопавшись у этой речушки, мы сидели три дня
и ночи, пока нас не сменили солдаты с подошедшего какого-то полка.
     Однако, отдых  нам  не дали.  Получили новый  приказ. Вместе с каким-то
полком нас  послали в тыл, за Кестингу, где мы должны были перерезать дорогу
с Кестинги на запад. Только  на третий  день к утру мы вышли  на эту дорогу.
Отличная широкая дорога с твердым покрытием. Машины с солдатами идут одна за
другой к  Кестинге. Патрули по  несколько человек ходят то туда, то  оттуда.
Только  к середине дня  машин  не стало. Несколько  наших  ребят  послали за
дорогу, чтобы взять  языка из числа патрулирующих.  Однако  тихая схватка не
получилась. Пришлось несколько  патрулей ликвидировать огнем из автоматов. А
этот шум  потревожил  фашистов вообще.  С обеих  сторон  по дороге появились
бронетранспортеры и  кузовные машины с немцами. Вынуждены  были принять бой.
Бой не в нашу пользу заставил нас отходить куда-то в лес.
     Над лесом все время висел самолет, очевидно наблюдая, передавал  своим,
куда мы идем. Но куда бы мы ни  шли везде  нас встречали огнем из минометов,
автоматов и даже пушек  с прямой наводкой. Так нас они гнали несколько суток
и  фактически  загнали на большое болото,  где со всех сторон стали стрелять
без передышки. Вскоре весь командный состав был  выбит. Это  работа кукушек.
Их они  наставили  на  каждой  сопке,  на каждом мысочке. Это была настоящая
бойня  стада одичавших  людей,  голодных, рванных, ничего  не  понимающих  и
фактически обессиленных за эту неделю.
     Однако  был какой-то инстинкт самосохранения. Мы втроем:  Митя Чураков,
Петя Шлемов и я старались держаться вместе, влезать  в болотную грязь  между
кочек  и  пней. Ползая по грязи, мы оказались у  большой воронки от снаряда,
где уже лежали комиссар Пономарев с  тремя бойцами. Комиссар, еле узнав нас,
предложил  как-то  выбираться вместе  из  этого котла.  Но  встать  даже  на
корточки  не  дала нам кукушка. Комиссар  считал, что  надо  тут полежать до
вечера,  найти эту  кукушку и уползти  вон к тем сопкам, а там  будет видно.
Через  каждые десять-пятнадцать минут пули  кукушки попадали к нам,  на край
воронки. Он, значит, нас все же видит.
     Пономарев предложил:  чтобы выявить и  уничтожить эту противную кукушку
он  покажется, а мы уточним  место  расположения его. Снайпер, видимо, в той
группе елок.  Договорились:  Он  встанет и быстро  бросится  на бок обратно.
Кукушка  выстрелит. Появится дымок,  и  могут  шевельнуться лапки елочек. Мы
спрашиваем: почему он, а  не  мы кто-нибудь? Он отвечает: "У меня шуба белее
ваших и портупея видна далеко". Он скомандовал и быстро встал на секунду. Мы
же  с Митей следили за елками и заметили  в середине дымок и движение лапок.
Одновременно пустили  туда  очередь.  Лапки  зашевелились  сильно.  Комиссар
смотрел внимательно на  нас, а мы на него.  Я заметил, что  у него  в правом
рукаве  ближе к плечу  появилась дырка.  Было  понятно, что  кукушка-снайпер
стрелял по  комиссару, но попал только в рукав. Комиссар приподнялся и снова
упал. Кукушка  не стреляла. Значит или убит или ранен. Мы все поползли в том
направлении,  а сзади и по бокам везде еще стреляли, кое-где шел бой, слышны
голоса. Когда доползли до елок, увидели: "Среди нескольких елок стоит сосна,
на сосне сделано вроде  мостика  с корзинкой, на земле лежит наша винтовка с
оптическим  прибором,  а из корзины  вывалился вниз  головой с автоматом  на
груди  фашист. Изо рта и носу идет кровь, сам, почему-то привязан. В корзине
видны  оцинкованные  коробки.  Очевидно,  запас   патронов  для  автомата  и
винтовки. Долго рассматривать фашиста было некогда.
     Мы, где ползком,  где на корточках добирались до тех  сопок, о  которых
говорил  комиссар.  Всю  ночь ползли между  двух сопок,  где  очевидно  были
фашисты, так как слышался не наш разговор.  Уже  утром доползли до бора, где
было много  прошлогодних  ягод - брусники. Стали пастись.  Шутили:  "Седьмые
сутки фактически не евши  и  не спавши". Голод и усталость  притупили всякую
бдительность. Паслись и паслись.
     Но  тут  появился,  какой-то майор  с  нашими солдатами. Разговорились,
оказывается они  из  полка,  который  называли "дикой  дивизией".  Они  тоже
участвовали в операции по оседланию дороги, идущей с Кестинги. Решили группы
объединить и выходить вместе по карте нашего комиссара. В полдень, продолжая
путь по азимуту, подошли к длинному озеру и стали переходить по льду, но тут
с  острова  застрочили немецкие пулеметы, и мы  вынуждены  были бежать,  что
осталось сил. Добежали до дороги, я  свалился между кочек, и вставать уже не
хотелось.
     Пройдя  еще ночь,  мы услышали голос: "Стой, кто идет?". Тут-то мы  уже
все  свалились.  Оказался передовой дозор  какого-то  артполка. Они  вызвали
своих и нас вывезли еле живых. Тылы нашего батальона оказались около огневых
позиций  артполка и  мы быстро нашли  своих.  Нас совсем  немного покормили,
показали готовые чьи-то окопчики и велели спать. Спали мы целых двое суток.
     На третий  день со дня нашего  выхода  собралось  нас 26 человек живых,
которые  могут обойтись  без госпиталя.  А те,  которые нуждались после этой
операции  в  госпитальных  услугах,  остались  в  болотах и  на  сопках  под
Кестингой. И  это  из  более 600  списочного  состава  батальона.  Не лучше,
очевидно,  и  в  полку  и  в  других   батальонах   8-ой  бригады,   которая
просуществовала  всего  около  8  дней.  Позже говорили  нам,  что немцам не
удалось  снять  ни  одной  дивизии  с  нашего  фронта.  Значит,  мы  задание
выполнили. Но какой ценой?!


     Окоп  мне достался хороший, немного  загнув  ноги можно лежать. На  мое
счастье поблизости валялся  чугунный  разбитый  котел, который я покатил  на
окоп  и  верх  дном  положил  на  окоп, как бы закрыл окоп  сверху. Постелив
хвойных лапок,  после  неплохого  обеда, лег  и сразу  заснул.  Проснулся от
грохота  и  взрывов и  тряски  земли.  Проспал  около двух суток. Ничего  не
понимая, с трудом встал  в окопе, где в обнимку с  автоматом спал, и  понял,
что  нас бомбят фашистские самолеты, их около десяти,  кружатся над нами, но
пикируют  левее, где  находился артиллерийский полк. Однако, осколки и  даже
бомбы  падали  и на нас. Чугунный котел,  оказывается, принял на  себя много
осколков, а где мы позавчера после недельного окружения, впервые пили  спирт
и ели густой  мясной суп из консервов, оказалась  большая воронка  от бомбы.
Убило несколько лошадей, двух солдат из хозвзвода и нескольких  еще  ранило,
которых  уже увезли.  Самолеты ушли, и мы  выползли из  своих  нор хуже, чем
кроты: "Все грязные, глаза блестят  белыми, автоматы рыжие от ржавчины. Наша
тройка, Митя, Петя и я, оказались все в живых и не ранены. Пошли посмотреть,
что  сделалось  с  артполком, и увидели  страшную  картину: почти  все пушки
валялись  на боку, искорежены  и  рядом валялись  трупы солдат. Сосновый бор
стал не бор, а какой-то бурелом. Однако люди ходили, перетаскивали раненых и
матюгались, в чем свет стоит. Нам показалось, что полк полностью разгромлен,
но через  несколько  часов годные  к  бою  пушки  открыли шквальный огонь по
противнику.  Комиссар Пономарев говорил, что  из  полка собрали дивизион,  и
чтобы немцы не  подумали о полном разгроме полка, артиллеристы открыли огонь
и били около часа. По  окончании стрельбы комиссар предложил нам собраться и
уходить отсюда в Окуневу Губу, а то при новом налете нам может попасть.
     Остатки нашего  батальона несколько дней отдыхали в Окуневой Губе, где,
безусловно, было нам усиленное питание, так как до этого  еще все продукты и
спирт получали  на  весь  батальон,  а нас  осталось  лишь взвод.  За  время
пребывания в  Окуневой Губе  только  один  раз за озером  - губой появлялись
немецкие разведчики,  но мы их  огнем из автоматов отгоняли.  Мы даже  их не
видели:  с одного  берега  губы они подошли  и, встретив  длинные автоматные
очереди, растерялись в лесу.
     После разведки  того моста,  откуда они стреляли,  узнали, что их  было
около десяти человек, кроме кровяных кусков бинта и ваты ничего не оставили.
Очевидно шальные наши пули все же ранили кое-кого там. Долго бездельничать в
Окуневой Губе не удалось: получили приказ двигаться на станцию Лоухи и ехать
к новому месту формирования.


     Со  станции Сосновец своим ходом, пешедралом, добрались мы примерно  за
неделю до села Лехта, где формировалась новая  бригада из остатков различных
частей   и   прибывающих   новых   призывников.   Это,  говорят,   отдельная
горнострелковая  бригада.   Наших  ребят  почти  всех  сразу   зачисляли   в
разведроту,  как  обстрелянных  солдат, а нас, несколько  человек,  комиссар
Пономарев держал при себе.  Мы  жили на берегу озера, в  заброшенном  домике
рыбака и ничем не занимались. Так бездельничали неделю, встречались с нашими
ребятами и в сомнении говорили: "А почему  бы нас не взять в разведроту?" Но
однажды комиссар  пришел  и заявил, что  его назначили в  артдивизион,  и он
попросил, чтобы и нас туда же направили разведчиками или связистами. Так мы:
Митя, Петя, я и комиссар попали в артиллерию.
     Начались систематические занятия. Изучали пушку, стереотрубу, снаряды и
учились, как  готовить данные для  стрельбы, как четко  давать  команду  для
стрельбы, как  готовить данные по видимым целям  и по  карте. В первое время
много  было  не  понятно, но впоследствии удавалось подготовить  данные  для
открытия огня через 8-10 минут.  Командир дивизиона т. Фандеев готовил их за
5 минут и добивался, чтобы мы добились этого же.
     Примерно спустя месяц по тревоге  подняли дивизион,  погнали куда-то за
Лехту,  расчеты  стали готовить огневые  позиции в лесу, рубить впереди себя
лес, устанавливать  орудия, вкапывать в землю, делать окопы  для себя  и для
снарядов, а нас  погнали вперед. Остановились на высоком мысочке  с высокими
березами и велели сделать НП. Мы, разведчики и помначштаба на большой березе
сделали  лесенку и вверху настил, откуда  можно командовать огнем. Первым по
подготовленным  данным  стрельбу  начал  помначштаба.  Пристрелял  вроде  бы
местность и дал команду: "Батареей по 3 снаряда! Огонь!" Впервые мы услышали
шелест наших снарядов и  увидели  взрывы,  где-то километра за 2 до условной
цели.  Вторым  по  новым  целям  было  поручено  "командовать"  мне.  Только
последние 2 снаряда из 5-ти взорвались около цели - шалаша. Третьим поднялся
тоже новенький.  По подготовительным  ими данным первый снаряд  ушел от цели
далеко вперед. Он поправил  прицел  и  дал команду: "Огонь!" Снаряд не успел
донести до нас шелест полета своего, взорвался прямо в НП, попал,  видимо, в
нашу березу.  Тут, конечно,  стрельбу  прекратили, а разведчик наш  свалился
замертво на землю.
     Сразу прибежал начальник особого отдела, приехали, видимо по вызову уже
нашего начальства из  особого отдела  бригады. Только  на  следующее утро мы
возвратились  на  свое  постоянное  место,  привезли  с  собой  искалеченный
осколками  труп.  Картина была грустная. После  этого случая занятия  с нами
стали просто жесткими, особенно  по подготовке  данных для стрельбы. И часто
приводили  пример,  как маленькая  неточность  при  подготовке данных  может
повредить не только себя, но и дивизион. Это была первая потеря в дивизионе,
и  многие новенькие  стали угрюмыми.  Мы,  конечно, видавшие  убитых кучами,
особенно не страдали, но сам факт нехорош.
     Вскоре комиссара  Пономарева  перевели  в учебный батальон  комиссаром,
повысили в  звании,  а на место  его прибыл  настоящий  артиллерист  срочной
службы  с  капитанскими петлицами, Тур. Когда  уходил Пономарев и прощался с
нами, старыми кестингскими солдатами,  сказал: "Комиссар Тур просит оставить
вас  ему на память.  Но  если не  хотите  оставаться, я  попрошу  начальника
политотдела Прокушева, чтобы он вас помог  перевести в учебный батальон?" Мы
оглянулись и фактически лишь пожали плечами.  В принципе у нас тут появились
друзья,  всем  закреплены  лошади верховые, это  уже нравится, а проучимся в
учбате, будем сержантами и нас раскидают кого куда. Так мы все и остались во
взводе управления как были: я и Митя - разведчики, а Петя Шлемов - связист.
     Однако я  иногда  ездил верхом к  Пономареву, как старому знакомому, он
меня  угощал кое-чем из командирского  пайка  и  спрашивал:  "Не обижают  ли
наших,  а  то возьму  я  вас  к себе?". "Нет!"- говорил я. Он даже  кажется,
любовался  мною,  когда  я   на  белом   коне  Орлике,  хорошо   подогнанной
гимнастерке, в сапогах со шпорами, командирской плащнакидке  с места галопом
уезжал  от  их землянок  в  расположение  дивизиона.  После налета и сильной
бомбардировки на с.Лехта, где располагался штаб бригады и ряд подразделений,
было приказано  всем уйти в лес вблизи села, зарыться в землю по-настоящему,
землянки  сделать тремя  накатами и  стали очень  строго  насчет маскировки.
Дивизион  наш  тоже  переехал в  один из  сосновых  боров за 8 километров от
Лехты.  В этом  бору в финскую  войну,  оказывается,  были окружены  наши  и
осталось  много землянок, которые можно без большого труда поправить и  жить
там. Однако с накатами трудно было. Во-первых, в финскую много леса повалили
и сожгли, а во-вторых, пилить сосну было почти невозможно, так как стволы их
полностью напичканы осколками, пила не берет.  В старых  землянках  находили
еще и фляги, и  винтовки заржавелые, и шинели  тлевшие, и котелки помятые, и
кости  и  т.п. Видимо, здесь  много наших побило, если даже деревья  стали в
панцире из осколков. После обустройства здесь в землянках снова  пошла учеба
по боевой  и, само-собой, политической подготовке. Сплошного фронта нет.  Но
наших языков брали и наши ходили по тылам фашистов.


     В 1943 году мы все стояли у Лехты, учились,  занимались, бездельничали.
Разведрота  батальона  иногда встречались  с  фашистами  в  тылу.  Несколько
поселковых и  лесных  гарнизонов  уничтожили,  брали  языки  и  не  раз сами
попадали в ловушки и теряли людей. Однако, этими разовыми вылазками за сотни
верст от наших гарнизонов тревожили фашистов. В июне 1943 года направили всю
бригаду в вагонах к югу и выгрузили в каком-то мелколесье, куда поезд шел по
просто  закрепленным  шпалам,  рельсам без всякой насыпи. Это была,  видимо,
такая времянка  на песчаном месте.  Поступила  команда:  "Тишина! Маскировка
полная! Мы  у Свири!  На  той стороне  фашистские войска!"  Так мы оказались
вблизи реки Свирь у Лодейного Поля.
     Помкомвзвода Иванов, Митя  и я получили задание: подготовить НП  у реки
Свирь,  не  выходя  к берегу  реки.  Мы  немного прошли, потом в кустарниках
проползли  и уже видели широкую полноводную реку, но ничего с того берега не
видно.  Проползав  немного, нашли ручей, по которому  приблизились к  берегу
реки. Решили  от ручья  вырыть  ход сообщения к берегу и там подготовить НП.
Рыли почти  сутки  канаву,  а ночью у  берега под  ивняком вырыли  котлован.
Отсюда  была  видна  река,  тот  берег, луга  за берегом и  ближние ельники.
Установили  стереотрубу. Нам же надо место для радиста, телефониста,  себе и
начальнику... С  той стороны  реденько стреляли пушки,  минометы и пулеметы.
Очевидно, фашисты еще не знают, что на этом берегу под каждым кустом ствол и
десятки тысяч солдат. Для проверки НП  приполз Шашерин, начштаба, посмотрел,
сказал: "Ладно!". Пару  дней нам  пришлось  через  стереотрубу обшарить  все
кочки  и  кустики  на той стороне вблизи, и вдали, чтобы  составить  "карту"
фашистских дозоров,  колпаков, просто окопчиков и  отметить, откуда стреляет
миномет,  пушка немца. Иванов говорил,  что при  переправе  и пока дойдем до
елового леса, много потеряем людей, наши будут как на блюдечке, перестреляют
как куропаток.
     21 июня  к нам подошли Шашерин, комдив, с рацией наш Шлемов. Начальство
смотрело в  стереотрубу, а Шлемов  проверял  связь  с  дивизионом по  рации.
Комдив  и  Шашерин часто-часто смотрели на часы и в  один  момент,  глядя на
часы, комдив  дал команду:  "Огонь!"  В эти  же секунды сзади  нас загремели
тысячи  пушечных выстрелов,  минометных  залпов и  скрип  "Катюши". Над нами
зашуршали невидимые снаряды всех  сортов  и  на  той стороне  огонь, пламя и
черный  дым  кипел как у черта  в смоляном  котле. Приятная на  той  стороне
земля, луга и леса сразу загрязнились, почернели, как  будто черти  смолу со
своего котла залили  до небес. И так было около двух,  а то и больше  часов.
Гремело все. Дрожала  земля,  гудели  и самолеты над всем этим  адом. И  они
стреляли  из "Катюши".  Это словами невозможно рассказать. Чтобы знать, надо
видеть.
     Чуть  затихли  говорить  пушки  и  в  небе полетели сотни штурмовиков и
бомбардировщиков,  сопровождаемых  ястребками.  В  это же время  около нас и
между нами поперли солдаты, неся  с собой плотики, боны, лодки, плоты, бочки
и  прямо  бросались в  реку, чтобы  переплыть.  Чуть  пониже  нас копошились
саперы,  устраивая  переправу для танков  и артиллерии.  Огромные  ребристые
баржи встали поперек реки Свирь и  немедля по ним пошли танки, пушки и люди.
Однако, скоро фашисты опомнились и стали стрелять тоже из пушек и минометов,
появлялись даже несколько самолетов. Но на них никто не обращал внимания. По
нескольким  понтонам  шли  танки,   самоходные  орудия,  амфибии,  пехота  и
артиллерия.
     Пока дошла очередь наших батарей, чтобы переправиться и идти  с пехотой
на прямую наводку, мы перешли мост и удивленно смотрели, как словно  миллион
муравьев  ползли к лесу наши  солдаты, как  танки, вроде бы качаясь, рвались
вперед, тоже к лесу, как 45-милиметровые пушки, приданные батальонам, прямой
наводкой стреляли по ожившим колпачкам и пулеметным точкам. Я говорю: "Вот и
наш  дивизион:  две  пары  лошадей  тянут пушку  на  деревянных  колесах  да
снарядные  ящики. Ездовые,  сидя на лошадях,  громко гонят их,  ругаются. За
пушками бегут  расчеты.  Так мы  перешли  р. Свирь". Около разбитых бетонных
колпаков, Д.О.Т.ов  (Д.О.Т.  - долговременная  огневая  точка)  и Д.З.О.Т.ов
(Д.З.О.Т. - деревоземляная огневая точка), а так  же  в  окопчиках  валялись
десятки трупов немцев, а у проволочного  заграждения  валялись и наши трупы.
Фашистские трупы все были черные, еще дымились.
     Выйдя  из лесу,  видим среди  колпаков бетонных, дзотов,  дотов, окопов
десятки  трупов,  около  проволоки  и в окопах,  все  они  черные, некоторые
дымятся. Нам надо быстрее  добраться до лесочка, хотя там как  бурелом, но в
лесистой местности  почему-то  себя чувствуем лучше, чем на  любом  красивом
лугу или в поле. Правда, здесь и сейчас все как на поле, черное,  вспаханное
беспорядочно   и  очевидно  удобренное  трупами.  Пехота,  танки,   амфибии,
артиллерия  шли вперед и  вперед пока не устали, а  как устали, на следующей
сопке, до  которой прошли менее 10  верст, встретили  сильное  сопротивление
хорошо организованной  системы обороны. На следующий день свежие силы выбили
их из узла сопротивления,  и  пошли вперед. Пока так сопку за  сопкой брали,
наши силы, конечно, иссякли. Все-таки прошли несколько десятков километров и
вышли на дорогу Олонец, а  за ним дорога  на  Питкаранты. Вскоре наступление
затихло. Наши войска, находясь на основных дорогах  в  Финляндию  все  же не
могли сходу сбивать заслоны и укрепленные пункты, приходилось маневрировать,
то пойти  в тыл серьезными силами, то бить с флангов. Но  Свирьская операция
удалась все же.


     Когда-то,  говорят,  Петр  I г.  Олонец считал самым  большим городом в
России. Ехал на лошадях в Петрозаводск или там куда-то и заснул. Проснулся и
спрашивает: "Где  едем?!" Отвечают: "Олонец!" Обратно заснул Петр.  Едут,  и
снова  проснулся. Спрашивает: "Где едем?". Отвечают: "Олонец!". И тогда Петр
I выразился, что  Олонец - это самый большой город. Вот  этот  город здорово
обороняли фашисты. Наши на подступах застряли  на одной из высот по  дороге.
Тогда  нашу  бригаду  целиком со  своей артиллерией  и минометным батальоном
направили  в обход слева. Мы с  передовой группой прошли, а батальоны и  тем
более  артиллерия   застреляли.  Передовую   группу   вел  начштаба  бригады
Заславский,  с ним разведрота  и нас  четверо  артиллеристов.  Мы  с Митей -
разведчики, могли бы вызвать артогонь, Петя Шлемов и Мелехин несли рацию для
необходимой  связи.  Добрались  до красивого соснового бора, где  было много
угольных  ям.  Древесного угля, видимо, делали много,  но ямы уже не свежие,
часть  заросла.  Место удобное, решили подождать,  пока  придут  батальоны и
дивизионы.
     Вскоре стоящие  на дозоре  у крутого спуска в ельник сообщили, что  там
фашисты,  шумно  не остерегаясь,  идут и  много их,  в  том  числе  женщины.
Заславский  скомандовал,  чтобы  все  заняли  угольные  ямы  и  укрылись  за
деревьями  на бугорке. Все быстро собрались  и приспособились к  бою. Тут  и
фашисты  заметили  нас,  развернули  свой отряд,  чтоб занять сопку. Мы чуть
сзади  передних засели в  глубокой яме, и  Петя стал вызывать  своих: "Дыня!
Дыня! Как слышишь? Прием?". И так много раз, но ответа нет. Подошел командир
разведроты,  спрашивает:  "Как? Если ничего, вызывай бригаду  "Курок!". Петя
стал  вызывать поочередно. Но никто ничего не отвечал.  В  это время уже шел
рукопашный  бой,  мы видели  это.  Фашисты и бабы в  военной  форме лезли на
сопку, как  крысы. Падали, но  вместо них снова появлялись, цепь  за цепью и
лаяли  что-то  по-своему.  Тут  подошел  еще  помощник Заславского и  громко
кричит: "Передай по  рации всем, чтобы открыли кто-нибудь огонь из  пушек  и
минометов по этой сопке, вот координаты". Петя решил звать открытым текстом:
"Кто  слушает  нас,  срочно огонь  по  координату  такому-то".  Это  передал
несколько раз, а подпись поставил в конце - Заславский!
     Не  прошло  и  пяти  минут,  как  зашуршали снаряды,  а потом  услышали
выстрелы пушек ЗИС. В разгар рукопашного  боя десятки снарядов взорвались на
нашей  сопке,  убивая фашистов и наших. Я  видел, как Мелехин,  где-то нашел
ручной пулемет и как дубинкой махал  по подходящим  к нам, к яме фашистам, в
том числе и по женщинам. Мелехин, бывший грузчик с  Лены имел огромную силу,
были   случаи,  когда   один   пушку   переворачивал.  Вот  и  тут  от   его
пулемета-дубины отлетали и падали фашисты, но нашелся фашист, который увидел
его силу удара,  очередью свалил. На сопке рвались снаряды, и шел рукопашный
бой на смерть всем.
     Вскоре подошел какой-то наш батальон, заорали "Ура" и лишь только тогда
фашисты сбежали в ельник и  затерялись. Мне,  конечно,  в рукопашной  делать
было нечего, мы втроем сидели в яме,  пока Шлемов кричал о помощи, мы с двух
сторон подстреливали  короткими  очередями,  чтобы  фашисты очень близко  не
подходили. Убивали и сколько, не знаем потому что, высунулись,  дали очереди
вдоль бруствера и опять  в яме в яме прячемся, но в наших направлениях трупы
все же валились. А в принципе трупы были повсеместно.
     Сделали большую  могилу  для наших. Убитым  оказался и Заславский.  Ему
сделали  отдельную могилу.  Подсчитали наших  убитых и  раненых,  подсчитали
трупы  фашистов и получилось,  что  на  каждого  нашего они  оставили  по  2
человека и из них более тридцати женщин. Собрав трофеи наших  и их, мы пошли
по  направлению  на Петрозаводск. Когда стало слышно, что  за Петрозаводском
идет большой  бой,  сообщили, что Олонец  немцы оставили  и  ушли  на запад.
Видимо они поняли, что в их тылу уже целая бригада и удержать не удастся.
     На  третьи  сутки после  выхода  в  обходную  мы  вышли  к  окраине  г.
Петрозаводска, где  был большой лагерь военнопленных. Лагерь большой, туалет
тянется  метров 20, и на стенах  были записи, написанные чем-то  коричневым:
"Товарищи мы слышим нашу артиллерию, освободите нас  быстрей!" Но мы  никого
из  них не видели:  или  эвакуировали  или  перестреляли  всех,  потому  что
недалеко были большие свежие ямы. А может, это их общая могила?


     От Питкаратской дороги мы шли в обход Олонца на Петрозаводск по азимуту
на  северо-восток  или  даже  больше  на север,  а тут  получили  приказ  от
Петрозаводска  опять   по  азимуту   на  юго-запад,  на  дорогу,  ведущую  к
г.Вяртееля. Тут больших боев  не было, но встречались небольшие  гарнизоны и
опорные пункты, которые с ходу почти  сбивались и разгонялись или добивались
в коротких  схватках.  Однажды  по  проселочной  дороге нам  поручили  найти
какую-то базу. Мы оторвались от своих, три друга и наткнулись на одну поляну
слева от  дороги. Видим, несколько самолетов типа ПО-2, автомашины, палатки,
будки и  несколько фашистов, бегающих к самолету или к машине. Что-то видимо
грузили. Поляна вроде не большая, но ровная и  длинная.  На окраине попали в
яму,  где делали  древесный уголь. Наблюдая,  подготовили данные и Петя стал
вызывать  нашу  дивизионную  рацию, чтобы передать координаты  и  дать  залп
срочно.  Радио принято, но  дивизиону развернуться надо, говорят,  полчаса с
учетом рубки леса.  Координаты дали дивизиону "Катюш", двигающемуся вместе с
нашими. Они могут встать на дороге и дать залп. Так они и сделали. Не прошло
и  десяти  минут,  как зашуршали  снаряды "Катюши". Попали  по поляне совсем
близко  около  нас. Там все забегали, самолеты  и  машины  загорелись и люди
убежали куда-то в лес, кто,  конечно, остался  жив.  Но дело в том, что одна
мина-снаряд упала  рядом с нами, в яму сбросило  стабилизатор, а  он  вперед
вдохнул, как змей Горыныч пламенем. Мы  так испугались, что пулей вылетели с
ямы и побежали к дороге, боясь, что дадут еще залп. Но залпа больше не было,
зря спешили.  Командир  дивизиона  нас  поругал: "Зачем  дали такие  близкие
координаты,  могло  в  вас  попасть!  Не было  надобности вызывать огонь  на
себя!".
     Через  некоторое  время мы уже без боя и встреч с врагами  двигались по
дороге на г.Вяртееля, где  и остановились у старой  границы. Однако, мы вели
наблюдение за той  стороной и все  виденное писали в журнал. Я даже  однажды
написал:  "К  погранпосту  финнов  подошла  корова с  хозяйкой.  Пока корова
паслась, хозяйка с ефрейтором пошли к поленнице, а спустя 20 минут она вышла
с одного  конца  поленницы, поправляя  юбку, а  ефрейтор,  с  другого конца,
застегивая ширинку  и подтягивая брючной ремень". В дивизионе долго смеялись
над этой записью, но было же  предупреждение: всякое  движение записывать  в
журнал. Так закончились война на финском направлении и вскоре нас забросили,
после отдыха в Вологодской деревне, на 4-й Украинский фронт.


     В 1947 году, когда я, демобилизованный сержант, приехал домой,  то меня
ошарашило  то, что люди фактически голодают. У матери на всю зиму весь запас
продуктов в амбаре  -  одно  корыто мезги (мезга  -  отходы при производстве
крахмала  из  картофеля).  Эти  отходы  от  Пустошеского  крахмало-паточного
завода, оказывается, ели колхозники уже не первый год, так  как  на трудодни
почти ничего  не давали. Что производили  колхозы, все  под метелку  сдавали
государству, не оставляя даже семян. Весной же семена обратно где-то  искали
и завозили минимум.
     Все  это  районное  начальство выгребало  с  колхозов под  флагом  "для
фронта".  Однако старики, не  потерявшие,  разум, шепотом говорили, что люди
пухнут,  умирают  по  нескольку  человек в  неделю  по  Вотче,  но  районное
начальство оправдывало это  тем, что на  фронте  тяжелей. Они  же  с досадой
говорят  и   о  другом:  сверхплановая  сдача  хлеба,   молока  и   мяса  по
продиктованным выше обстоятельствам "сдать сверх  плана  фронту"  обходилось
полным развалом колхозов, эмиграции  трудоспособного люда в лесную  и другую
промышленность  и  полному  обнищанию  колхозников,  вдовушек.  Однако,  те,
которые очень  старались  из  районного  начальства  за сверхплановые  сдачи
получали ордена и медали, даже орден отечественной войны.
     В принципе отец мой - председатель колхоза, умер в больнице, фактически
обессилев  вследствие недоедания. Мать была настолько больна,  что не дожила
до отмены карточной системы. В колхозе "Югыдлань", где раньше хлеб делили по
3-4 килограмма на  трудодень, были дни, когда умирали по  2 человека в день,
как, например, мой отец  и  его  родной  брат. Настроение  тут  мое,  хорошо
питавшегося  почти  все  годы,  кроме   1941  года  в  начале  службы,  было
исключительно скверное и сразу же я подумал не об отдыхе, а о работе, притом
не в колхозе.
     Поехал  я в  Визингу  - райцентр.  Встал на военный и  партийный  учет.
Райком  предложил мне сразу,  как окончившему  кооптехникум,  работу  в ОРСе
товароведом. Пошел я  в  ОРС (ОРС - Отдел рабочего  снабжения Леспромхоза) и
встретил  сразу  земляков:  Ваську  Сенькина,   Виталия  Путинцева,  Дмитрия
Мальцева и дядю Зосима Шустикова. Они были  все начальство  ОРСа.  Назначили
меня  товароведом,  а  это  фактически  экспедитор  по  доставке  товаров  с
республиканских баз к доставке их потом уже по магазинам и лесоучасткам. Эта
работа очень  ответственна и опасна в части  недостач,  потерь  и фактически
дорога  столбовая  в  тюрьму.  А  за  недостачи судили  строго,  до  10  лет
каких-нибудь пару тысяч "растраты". Было опасно,  но пришлось браться за эту
работу,  так  как  жить надо, райком настаивал, да  и  Шустиков считал,  что
Путинцев уедет учиться, а я буду его замом..
     Получив  первую  зарплату,  мы,  фронтовики,  кроме  Шустикова,  решили
отметить у  меня начало  гражданской  жизни  и  сошлись у  меня на квартире,
которую я  снимал  в  Визинге,  в  частном доме  одну  отдельную комнатушку.
"Накрыли" стол: бутылка  спирту,  деревенская  капуста,  рыбник из  трески и
хлеб. После первой же стопки спирта начались  разговоры о фронтовых делах. И
в первую очередь: за что получили ордена.
     Путинцев, ушедший  на фронт в  1943 году, начал  обиженно о том, что он
под  Ленинградом  на  какой-то  "пятачок"  ходил  неоднократно  по поручению
командира дивизии, у кого он был  адъютантом, и получил только медаль. А вот
у Васи Сенькина Орден Боевого Красного Знамени есть...  Высокомерно взглянул
на мой орден Красной звезды и  говорит: "Вот у него и  то боевой орден. Вася
Сенькин,  конечно несколько  возмутился  и говорит:  "Сходить в часть, пусть
даже   на  пятачок,  это  боевой  подвиг,  нашим   за  такие  "успехи"  даже
благодарность не объявляли. Ты же видать, почти не воевал".
     И тут он рассказал, за что ему  дали "Орден Боевого  Красного Знамени".
Вася воевал с 1941 года. Несколько раз  ранен. Бывал в разных переплетах и в
отступлении и  наступлении. Однако  высокую награду заслуженно  получил  под
Кенигсбергом,  когда  брали  они какую-то  крепость,  которая  мешала общему
наступлению  на  город. Крепость-замок,  окруженная широким рвом с  водой  и
стеной  каменной высотой несколько  метров,  держалась  на пути дивизии  уже
несколько  суток. Танки  не проходят ров. Артогонь прямой наводкой несколько
метровые каменные  стены не  берет. Самолеты  не берут, танки наши  окружили
плотным  кольцом. А они,  задвинув чугунные  двери, бьют по нашим из пушек и
назад.
     Тогда  группе  разведчиков,  в том числе  Васе  поручили  найти щель  и
забраться внутрь. Через  сутки  они нашли вновь выложенную стену  с  тыльной
части у  фундамента,  ночью  разобрали  и  кошками  забрались  внутрь замка.
Сориентировавшись в постройках внутри,  поняли, что там не  так  уж  и много
фашистов, может сотни две.
     Решили, кому и где устроить шухер: кто у вышки с бойнями, кто у казармы
с отдыхающими немцами, кто у  сарая с сеном и  лошадьми, кто подвал.  А Васе
досталось  подобраться к  батарее пушек  у  больших  задвижных дверей, снять
часовых,  ликвидировать пушки по возможности  и взорвать нишу  со снарядами,
где  была не одна сотня фугасных снарядов.  Васю забросило куда-то от взрыва
сотен снарядов,  и очнулся он  только в  госпитале через несколько суток.  А
когда вернулся в часть, ему  рассказали, что взрыв снарядов в  нише развалил
крепостную стену шириною около десяти метров, куда и ворвался потом батальон
их  полка, добили фашистов, нашли Васю  у одного пушечного лафета  в  яме  и
отправили в госпиталь.
     И Вася Сенькин, обращаясь к Путинцеву, говорит: "Ты говоришь, ходил  на
передовую, передавал  приказание и получил медаль, а нам вот так, как у этой
крепости, приходилось находиться почти все годы  войны.  Те, кто с 1941 года
воевал, пусть с передышками, и  остался  жив, надо всем или Героя давать или
хотя бы орденами Ленина награждать,  а лучше  всего  сделать  кавалером всех
Орденов  Славы".  А может, он и  прав, но многие вернулись, даже раненые  не
имеют боевых наград, даже  медали за  боевые  заслуги. На войне меньше всего
награждали солдат  и сержантов, а  больше  начальников.  Батарея стреляет  -
комбату орден,  и одному  наводчику  -  медаль. Хотя от  наводчика  точность
зависит больше, чем от  комбата. Да и в пехоте солдат не особенно  в почете.
Путинцев не  раз вставал,  горячился и говорил: "Знаете ли вы этот ...пятак,
где земле  нет  метра,  где бы  ни упал снаряд,  мина  или  бомба? Там  одни
могилы!".
     Но я тут  не выдержал и ответил: "Я вот с 1941 года был во всяких боях,
даже рукопашном, а "звездочку" дали в Чехословакии, когда  мы втроем  прошли
между  лесами  и  оврагами далеко  во  фланг  немцам,  можно сказать в целях
самозащиты открыли  огонь по  тылам или флангам немцев, которые, испугавшись
окружения,  побежали,  а  наши  батальоны  пошли  в  наступление.   Командир
батальона  нашей  бригады сообщил о случившемся с нами,  охарактеризовал как
подвиг  и просил  нас  всех троих  наградить орденами.  Командир  дивизиона,
конечно, поддержал, был доволен,  что его бойцов похвалили, и представил нас
троих к орденам "Красной звезды", что мы и получили.
     А раньше в 199-м батальоне или в артдивизионе за время войны разве мало
было,  за  что  можно  было  представлять к награде?  Продолжая  успокаивать
зависть  Виталия, я добавил:  "Ты ушел  в  1943,  пока учился в Устюге, пока
формировалась часть,  служил  у  начальства в штабе дивизии  и щеголял перед
девками, все  же  мало  видел боев и  по правде говоря  ты в них  никогда не
участвовал. Не  обижайся и  не обижай нас. Скажи  спасибо  судьбе, что  тебе
повезло,  ты  жив и здоров, ни разу не ранен даже".  И  действительно у Васи
целого места на теле нет: то синяки, то выбоины, то швы. Мне ведь в принципе
тоже повезло: дважды легко задело, немного контужен и остался жив.
     Так беседовали три друга при первой  встрече после войны.  Это были я -
товаровед ОРСа,  Виталий Путинцев  - зам.начальника  Сысольского ОРСа и Вася
Сенькин  - главный  бухгалтер этого  же ОРСа,  все Вотчинские, знающие  друг
друга с детства. Только Путинцев  помоложе. Я уже ушел на фронт, а он только
поступил в техникум, в тот же - кооперативный. Потом еще было много подобных
встреч, бесед и  споров у  земляков.  Вскоре Путинцев уехал учиться, я занял
его место. Он приехал с учебы,  и направили его в Кажимский ОРС начальником,
я уехал  учиться  на  начальника ОРСа  и, приехав с учебы, стал  начальником
Кажимского ОРСа. Таким образом, я шагал за Путинцевым.


     В 1949 году, когда я приехал  с курсов начальников ОРСов Минлесбумпрома
СССР, где учился шесть  месяцев в г.Павлов Ленинградской  области, назначили
меня  начальником Кажимского ОРСа. Путинцев, начальник ОРСа,  был повышен  в
должности  и  назначен  заместителем в Урс "Комилес" к Бугаеву Г.В,  который
очень хорошо  относился  к  молодежи,  к  участникам  войны, он их  брал  на
заметку,   старался  внимательно  следить  за  их  способностями  в  работе,
направлял на учебу и выдвигал на руководящую должность.
     Так его заслугой были заботливый рост и учеба многих начальников ОРСов,
в том числе:  Путинцев, Мальцев  К.Е, Шахов  И.Е, Земкина, Пятков  и другие.
Особой заслугой следует считать  то,  что он, Георгий Васильевич,  взятых на
примету,  в том числе  и меня, выращивал как рассаду, заботясь о  них лично,
оказывая всяческую  помощь, вплоть до  материальной.  Он  видимо в жизни  не
повышал голос на  своих подчиненных, даже  на  тех,  которых  он  с  треском
выгонял за злоупотребления или пьянство.
     Директор Кажимского леспромхоза Модянов Андрей  Васильевич  принял меня
только  на третий  день, когда проходило  бюро  парторганизаций леспромхоза.
Принял придирчиво, с  видом  наглеца  с укорами  на бывшего  начальника ОРСа
Путинцева: "Ты очевидно тоже горячий, как и  твой предшественник,  - говорит
при  всех  членах  бюро,  -  он  считал  себя грамотнее  и  выше  директора.
Подчинялся  не  всегда,  часто  грубил   и  сваливал  ОРСовскую  работу   на
леспромхоз. Так знай,  что я даю  лес,  ты  кормишь  народ!"  Его  поддержал
замполит  Цыпанов.  Главный  же  инженер добавил:  "Где нужно, мы,  конечно,
поможем". Я  тут  понял, что будет мне  трудно, если так формально разделять
обязанности по рабочему снабжению.
     Первая  же  весна,  даже  еще зима  показала,  что  разлад в отношениях
неминуем. Пекарни, магазины  и столовые всегда были без дров.  Лесопункты не
считали нужными привозить им  дрова. Однако, будучи в лесопунктах, удавалось
договориться с начальниками лесопунктов  и парторгами, а  где и профсоюзными
комитетами, что они будут привозить сухостой из лесу к магазинам и пекарням,
столовым  и  клубам, конторам лесопунктов  и даже к квартирам работников, не
работающих в  лесосеках. Правда, были замечания и  даже ругань в адреса тех,
кто возил, но начальники лесопунктов держали слово, выписывали наряды  за их
работу, да и я иногда начальникам помогал в товарах и продовольствии.
     Они   поняли  выгоду   наших  договоров,  наши   продавцы   докладывали
начальникам  лесопунктов, что привезли.  Так джентельменски и  коммерсантски
были решены вопросы дров. Кроме того, каждая торговая точка ОРСа должна была
заготовить летом себе дрова, хотя бы для растопки, несколько десятков кубов.
За  это выписывались  наряды.  Большой спор разгорелся  с Модяновым в период
досрочного  завоза  грузов.   А  муки,  крупы,  овса,  мебели,   хозтоваров,
промтоваров  и других грузов ранним завозом водой завезли  годовой  запас, в
общей  сложности несколько  тысяч  тонн. Для  лесопунктов Ныдыб, Гуж,  Ком и
Кажим пристанских  складов не было. Надо было выгружать прямо на  берег, под
открытое  небо, чем-то закрыть  их  от воды. Я поставил  вопрос  на бюро  "О
срочном  строительстве складов и лабазов в пунктах досрочного завоза". После
большой ругани и споров все же  решили построить настоящие деревянные склады
в устье Ком, из жердей - Гужах и Кажиме.
     После бюро  с Модяновым  встретились  на мосту через реку Кажим. Он был
разгорячен, глаза, которые у него смотрели в  разные стороны - косоглазость,
громко и вульгарно бросился на меня с  кулаками за то, что якобы я  сваливаю
всю работу на  него. Я, конечно,  не струсил и тоже громко  и грубо  сказал:
"Рабочие твои,  лошади твои, их  кормить хочешь.  Давай  условия,
чтобы  я мог завести им груз! Не будет условий - Я выгружать не буду! Будешь
возить на машинах товар вместо леса! Снимать  с вывозки  и трактора! Иначе я
выступаю перед твоими рабочими  и свалю все на тебя!" Он психанул и ушел, но
назавтра был издан приказ: кто и где, что и какому сроку должен построить.
     Когда согласовывали план  строительства, то  есть сам приказ, я добавил
отдельным  последним пунктом: "Впредь за  выгрузку  и размещение грузов  для
ОРСа   и   леспромхоза   несут   персональную   ответственность   начальники
лесопунктов".
     Вот и весна,  река Сысола  открылась,  на подходе баржи. Кое-что успели
построить, кое-что начали, но  с грузчиками было  плохо. Модянов считал, что
он выгружать  не  должен.  Я же  ему  показываю  ими подписанный приказ.  Он
страшно удивился, что там  написано: "Выгрузка и размещение..." Психанул, но
уже было  поздно. Я  его  успокоил немного  и  сказал: "Счет за выгрузку  по
расценкам и с премиями за досрочную выгрузку будете предъявлять ОРСу".
     Много еще  мелких  споров было у нас,  но  вскоре помирились совсем.  А
именно:  при  раздаче  спирта в период  сплава  ответственным  был  ОРС. Ему
пришлось  нас  расспросить.  Мы  вместе  не  один раз  взрывали заторы,  где
положено 100 г  спирта. Притом, главным взрывником был я. Они боялись зажечь
шнур. А  позже Модянов "подарил" мне коня  с леспромхоза  для выездного, так
как в ОРСе были только несколько быков и пара дохлых лошадей.
     Как-то  приехали  в Кажим Балуев  Г.В. и  Саватеев  А.И.  - управляющий
трестом  "Комилес",  обошли ближние  лесопункты,  Модянов и  я  были  с  ним
сопровождающими. При наличии многих недостатков в снабжении  рабочих, им все
понравилось.  В беседе в рабочих коллективах  наряду с нехваткой промтоваров
рабочие говорили о хорошем хлебе, неплохих обедах  в столовых и отзывчивости
ОРСовских  работников.  Балуев  спрашивал  у  работников  ОРСов:  "А как вас
леспромхоз  обеспечивает  дровами?"  Ответ  был  положительный.  А  Саватеев
удивленно сказал: "Впервые слышу, что нет жалоб на дрова!".
     Булаев  спрашивает:  "А как мука-крупа, товары  разместили? У Вас же не
было складских помещений?" Модянов ответил, что у нас есть приказ с прошлого
года, где строительство возложили на лесопункты.  Не все еще сделали,  но  к
следующей  навигации  на причалах  будут склады.  Часть  вывезли в Кажимскую
церковь  и  варганку чугунно-литейного завода, а часть - в  Чужах и  в устье
Кажим  сделали навесы из жердей. Под  открытым небом ничего нет. Оба больших
начальника остались довольны.
     Спустя несколько дней  меня вызвали в трест "Комилес" и УРС. Саватеев и
Булаев очевидно  в пути  еще решили меня перебросить  в другой ОРС. Приехал,
Потащили  меня  в Обком  партии на  бюро и утвердили  начальником не  в  ОРС
Кажимского леспромхоза, а в ОРС Усть-Немского леспромхоза. Начальников ОРСов
взяли оказывается в номенклатуру Обкома.
     В   Кажиме   остался  мой  заместитель  Гладышев  П.Т.  Очень  толковый
хозяйственник,  но  образование 4  класса.  Он  потом долго  там работал,  и
неплохо.  Он  сам  из  пос.  Кажим. Вот  так быстро  меня переженили. Только
наладились отношения  и  снова  "к черту  на  кулички".  Когда  прощались  с
руководством  леспромхоза,  почти все, кроме замполита  Цыпанова,  жалели  и
говорили:  "Только  наладилась  работа,  подружились, жалоб рабочих почти не
стало, и  вот  -  расставаться"  Я  сказал: "Петр Тимофеевич  останется.  Он
хороший товарищ. С  начальниками лесопунктов и рабочими  общий язык находит.
Будет неплохо. Ходатайствуйте, чтобы его назначили, а нового не прислали".
     Я приехал на машине с грузом для ОРСа, передал печать Гладышеву, в акте
записали то финансовое состояние по годовому балансу. За ночь сдали аптечный
пункт,  где  работала супруга,  и утром,  сложив шмотки,  уехали. Ночевали в
Сыктывкаре  у  шофера, а  утром  выехали  в  Усть-Нем. Но  доехали  лишь  до
Усть-Кулома, где нас пурга застала и семью пришлось оставить там. Сам  уехал
на лошади в Усть-Нем. Это 92 км от Усть-Кулома.
     10 января 1951  г.  приехал в  Устьнем-Базу. Контора  ОРСа находилась в
будке,  где   когда-то  отмечались   высланные  немцы  из  немцев  Поволжья.
Посмотрел, где работает аппарат ОРСа, попросил найти начальника, но не нашли
его.  Пошел  в  леспромхоз. Там  встретил  Попова  В.Г., земляка,  замполита
леспромхоза.
     Пошли к директору. Директор Строгович В.М. встретил холодно и грубо. Он
выразился очень  неприятно: "В этом  году четвертый  начальник ОРСа. Рабочие
голодные.  Если бы  не  немцы-старожилы, давно бы забунтовали. А  начальники
ОРСов пьют. Как вижу по  разговору и этот  не долгий житель здесь. Снимут за
срыв снабжения!" На третий день  нашел начальника ОРСа. Он оказался  пьяный,
живет в землянке сторожихи ОРСа и с ней пьют  и живут вместе. Привели в ОРС.
Я взял у него ключ с сейфа. Взял штамп  и  печать. Написал акт приемо-сдачи,
где было указано: 1 - финансовая деятельность по балансу на 01.01.5 1г., 2 -
штамп, 3  -  печать и 4 - оттиски  штампа и печати. Подписали,  и я  сказал:
"Можешь уезжать!".
     Обойдя склады и лесопункты, пришел  к выводу,  что это  голодная яма. В
магазинах почти пусто,  столовые  готовили из солонины  с  запахом противный
суп,  на складе 420 тонн овса, ячменя, рожь несколько сот тонн, 30 кг пшена,
кое-какие  промышленные  неходовые   и  фактически   все,  если  не  считать
перетлевшие, без товарного вида, кондитерские  подушечки слипшиеся в  рваных
коробках.  У меня волосы встали дыбом. В таком паническом  настроении не был
даже  в   окружении  под   Кестингой  в  1942  году.  Подсчитав  минимальную
потребность  продуктов  (от  муки  до  консервов),  одежды  (от  валенок  до
портяночного  материала),  часть   хозтоваров,  посуды  и   тому  подобного,
получилось более двух тысяч тонн, чтоб дожить до навигации.
     С  этими расчетами  пошел  к Попову В.Г.,  потом Строговичу В.М. Решили
рассмотреть на бюро парторганизации. Главную роль конечно тут и на деле  мог
сыграть Строгович, как директор ЛПХ,  а он сказал: "При хорошей погоде  могу
дать пару газогенераторных машин возить груз с Усть-Кулома, а до Усть-Кулома
пусть  возит УРС (Управление рабочего  снабжения  треста "Комилес")!" Но это
все  капля  в  море  и то,  если будет  дорога.  Надо  было  создать базу  в
Усть-Куломе,  куда автобаза УРСа возила бы груз машинами ежедневно. Так мы и
ничего  не могли  решить  ни на  бюро, ни у  Строговича.  Строгович,  уяснив
состояние дел  со снабжением,  психовал,  грубил мне, иногда даже посылал на
все три, четыре и пять. Но жить надо!?
     В  конце  января  подлетел  Саватеев А.И. К  вечеру пригласили меня,  я
рассказал  обстановку. Мне кажется,  он  понял катастрофическое положение не
только  со  снабжением, но  и  с лесозаготовкой  и сплавом в  связи  с таким
положением  в  снабжении рабочих.  Дал  радиограмму в  УРС, что у Пыстина  в
Усть-Неме положение хуже губернаторского. Ему надо выехать в Сыктывкар и нам
в тресте  и  в УРСе нужно решить  вопросы рабочего  снабжения в Усть-Немском
Леспромхозе.
     Через неделю  мне  удалось  выехать.  Мы встретились  в  тресте.  После
больших  дебатов решили:  "Создать перевалочную  базу Усть-Немского  ОРСа  в
Усть-Куломе,  выделить  колонну  машин  для  завоза  туда  грузов,  выделить
Усть-Немскому  леспромхозу трактор  С-80 для завоза  грузов с Усть-Кулома  в
Усть-Нем. Усть-Немский леспромхоз должен выделить трактор тоже для  этого, с
тем,  чтобы   через   день  поступало  2-3  саней  груза  с  трактором,  при
установлении дороги. УРС-кие машины  должны  возить до  места, Усть-Немскому
леспромхозу  с.  Усть-Нем  базы  по  лесопунктам  возить  грузы  на  машинах
лесопунктов,  сейчас же  арендовать самолет и  забросить  на  базу  Усть-Нем
сбросом хотя бы десяток самолетов с валенками, с одеялами, с концентратами и
другими  небьющимися  товарами.  ОРСу направить  людей  для  сопровождения и
материальной ответственности за товары. УРСу изыскать ресурсы  и  обеспечить
фондами. Саватеев и Балуев взяли на личный контроль всю эту операцию.
     И дело пошло спустя недели полтора. Самолеты сбрасывали товар. Трактора
и машины возили грузы. Нас задержали дороги Усть-Нем - Усть-Кулом. Строгович
выделил еще один трактор с "утюгом". Мы все и люди немного ожили. К середине
апреля было завезено более  1200  тонн  грузов,  работала своя  мельница  на
моторе  автомашины  "Газ".  Выделенные  фонды  мяса  мы  стали  принимать  с
колхозов. Скот тощий, но  все же пахнет мясом. В  первых числах мая  прибыли
баржи и самоходки с товарами, и даже с людьми - рабочими для леспромхоза.
     Первого  же  мая на  квартире  у  Строговича  за  столом  мы помирились
окончательно и  с  тех  пор он считал  меня своим  заместителем по  рабочему
снабжению  даже  с  правами: что  я  мог  снять  машину  с вывозки, если  на
лесоучастке  нет продуктов; отчитать начальника  лесопункта, если у торговой
точки  не  окажется  дров;  что  на собраниях  выступать именем  руководства
леспромхоза и т.д.
     Директор леспромхоза, не говоря уже о замполите, в первую же весну меня
поддержали в приеме скота  живьем, спасая от  падежа в колхозах, и выделить,
кормить  за  счет  зернофуража  и  сена  леспромхоза,  в создании  небольших
подсобных  хозяйств  в лесопунктах,  чтобы детским учреждениям иметь  свежее
молоко  и зелень, в создании свинофермы при ОРСе  и т.п. Все остальное время
до 1954 года, пока меня Бугаев не забрал в УРС, мы жили дружно, и работалось
легко. Мы все трое стали  депутатами райсовета и в активе  Райкома партии. Я
просто  не верил  другому  начальнику  ОРСа,  что леспромхоз не  дает  дров,
транспорт и не помогает.


     В  любой  отрасли  народного  хозяйства  в  вышестоящих   органах  есть
кураторы, которые  должны  своих  подопечных хорошо знать, получать в первую
очередь  от  них  информацию о делах и  по возможности помогать  советами  и
делом.  За  бытность  в  номенклатуре  Обкома  и  райкомов,  а  также Совета
Министров  республики  и райисполкомов надо мною, занимающим  номенклатурную
должность, были разные кураторы, которые много помогали, советовали и не раз
журили.
     Будучи  начальником  ОРСа  Кажимского  леспромхоза, ОРСами и  торговлей
вообще  курировал   сам  председатель  Койгородского  района  Карманов  Влас
Павлович.   Мужик  он  простой,   был   конюхом,  лесорубом,   председателем
Сысольского райсовета,  а позже стал председателем Койгородского  райсовета.
Ездил на  учебу  в партшколу в Сыктывкар,  но не выдержал и уехал обратно  к
себе. Рассказывали, что однажды спросил: "Сколько  падежей в русском языке и
в коми языке?" Он ответил: "В  России не  знаю,  а у нас есть падеж крупного
рогатого скота, лошадей,  овец,  свиней".  Этот  ответ,  похожий на анекдот,
долго  витал  по   республике,  когда   говорили  об  уровне  и  грамотности
руководящих кадров в районах.
     Помню  я, однажды звонит в ОРС и говорит: "Товарищ Пыстин,  я собираюсь
приехать  к  вам, посмотреть, как  вы снабжаете рабочих леса и  предупредите
Модянова - директора леспромхоза, проедем по лесопунктам вместе, посмотрим".
Утром  он  подъехал на газушке  легковой к ОРСу,  с трудом  зашел в  кабинет
(такая комнатушка была маленькая и  двери узкие двухстворчатые).  Я позвонил
Модянову.  Он  прибежал,  и  мы  поехали  в  Ныдыб  лесопункт,  где  было  2
магазинчика, столовая и  котлопункт.  К  обеду  подъехали  в  Надыб и решили
пообедать. Туг начальник лесопункта товарищ  Турубанов В., оказывается,  уже
сварил глухаря в  большом чугуне, выставил на стол груздей соленых, картошку
в мундире и еще кое-что и  мы в столовую  не пошли. Выпили бутылочку спирту,
не хватило. Послали шофера в магазин. Он принес еще. Мы уже изрядно выпившие
да при такой  закуске чувствовали себя  боевито и решили поехать посмотреть,
как кормят рабочих в лесоучастке Сысола (километров 6 от Ныдыба).
     Машиной дороги нет. Решили  ехать  на санях. Запрягли в двое розвальней
двух хороших лошадей и поехали. Прибыли уже к вечеру. Влас Павлович спросил,
есть ли что поесть, но повариха  сказала, что обед был хороший. На  первое -
борщ,  на второе  - котлеты с картошкой  и компот, но  сейчас уже вся посуда
вымыта и ничего  уже нет,  если  быстро что-то - не поджарить. Влас Павлович
распорядился сам, и  повариха  быстро  поджарила  картошку со свиным  мясом.
Когда  она подала на  стол, Влас и говорит: "А  выпить  ничего нет? Повариха
ответила, что  тут  нельзя держать спиртное. Но "адъютант" - шофер Карманова
тут же вытаскивает из  кармана  бутылочку спирту. Влас Павлович похлопал его
по  спине, похвалил от души и "раздавили" эту бутылочку с жареной картошкой.
А ни рабочих, ни обед  в котлопункте не видели и поехали в Ныдыб,  где после
обильного ужина опять со спиртом и глухариным мясом  у начальника лесопункта
остались ночевать.
     Ночью завыла пурга, все дороги замело. После завтрака, не менее сытного
обеда и ужина  мы все на  лошадях возвратились  в Кажим,  поручив начальнику
лесопункта  вытащить "Газушку" на лошадях  днем.  Побыв, в леспромхозе  Влас
Павлович уехал в Койгородок на другой машине, а мы разошлись по квартирам.
     Назавтра  ревизор  ОРСа Рычков  зашел  в мой кабинет и спрашивает:  "Вы
вчера взяли выручку с Ныдыбского магазина 500 рублей и почему-то не  сдали в
кассу?"  Я, конечно,  опешил,  но понял: оказывается, прошлые  сутки пили  и
гуляли за мой счет.  "Адъютант"  Карманова брал 5 бутылок спирта, консервы и
конфеты какие-то от моего имени и  за мой счет.  Вот  так наш куратор оказал
помощь ОРСу  и  мне.  Мы не  видели продавцов, работников  столовой  и наших
товаров  там, не переговорили  с ними и рабочими лесопункта, но  зато  более
ползарплаты я выложил.
     Когда  я рассказал  Модянову, он ехидно скривил морду и, глядя в разные
стороны сказал:  "А  что ты  хотел? Разве  конюх леспромхоза  может в чем-то
помочь нам?"  А я вспомнил покойного отца,  как ему эти  Власы  Павловичи да
Паневы в  Сысоле помогали,  председателям колхозов  района, когда  последние
семена вывозили под флагом "все для фронта!", и героический труд в тылу. А в
результате колхозники и  колхозницы умирали пачками  с  голоду или за горсть
зерна надевали белый мешок и шли в лагеря, как "воры и расхитители".
     Будучи начальником  ОРСа  Усть-Немского леспромхоза  весной  1951  года
звонит  второй секретарь  Райкома партии И.В.Козлов, инвалид  войны, недавно
выдвинутый  с  какого-то  района  в  Помоздинскии  Райком.  Горячий,  шумный
фронтовик: "Товарищ Пыстин. У Вас есть зерно:  ячмень и  овес.  Прошу срочно
отпустить Усть-Немскому колхозу, а то нечего сеять, нет  семян!" Я ему начал
толковать,  что  это фураж  для лошадей леспромхоза.  Всхожесть  проверяли и
забраковали. При всхожести 16-18 % - это удобрять землю и подкормить ворон и
сорок  (Зерно для посева должно иметь всхожесть  80-90 % (прим. авт)). Он же
рассердился  после  этих слов  и заорал так,  будто  сидел рядом: "Ты с  кем
говоришь? Я тебе  приказываю! Если завтра не отпустишь, то  к 19 часам явись
на бюро!" Разговор не приятный, но я ответил: "Если так,  то примите решение
бюро, а я сообщу об этом в  Обком партии". А он в ответ: "Будет решение бюро
об исключении и передаче под суд!" На этом разговор кончился.
     Утром  пошел  в леспромхоз,  чтоб доложить  о  разговоре  с Козловым. У
директора оказались  замполит, и председатель  Райисполкома  Ситкарев М.П. Я
рассказал суть и  угрозы секретаря Республики  Коми. Тут Ситкарев  сообщает,
что  семена  ваши  негодные,  обещали  завести   машинами   с  Сыктывкара  с
заготзерно, а бюро не будет. Потом узнал, что Козлов пьянствовал в Усть-Неме
и звонил от любовницы, от жены бывшего директора МТС, который куда-то уехал,
а Козлов пил там.



     Будучи секретарем  парторганизации и пропагандистом в УРСе "Комилес"  я
как-то старался быть принципиальным во  всем, особенно  в личном  поведении.
Когда люди и из аппарата и из парторганизации не могли тебя укорить в чем-то
не честном, не хитростном или карьеристском поведении, я мог  любому сказать
прямо  в глаза то, что  думал или  покритиковать за  что  угодно,  если  это
заслуживало  общее  внимание  коллектива. Это  дало мне  возможность  быстро
завоевать авторитет в УРСе, перед директорами  леспромхозов и Горкома партии
и даже в Обкоме партии.
     И  вот в  1958  году  меня приглашают в Горком  партии,  где предложили
поехать на учебу в Высшую Партийную школу, куда принимали не старше 35 лет и
только по направлению Обкомов. Мне уже было 35 и в случае отказа в этом году
об учебе можно  было больше не мечтать. Начальник  УРСа Балуев Г.В., подумав
и,  как  обычно умные люди  говорят, сказал:  "Мне, конечно, не хотелось  бы
лишиться  настоящего зама  под старость лет, но лишить  тебя такого шанса на
будущее нельзя, поезжай!".  Поехать в Высшую  Партийную школу одного желания
мало.  Надо  сдать  экзамены, чем-то  обеспечить  семью,  учить детей и т.д.
Смолоду большинство людей, особенно  бывшие фронтовики,  народ  рисковый и я
решил рискнуть.
     Поехали  в Пермь.  Сдали экзамены, которые  больше походили  на простое
собеседование.  Однако  по  русскому  языку  диктант  писали,  как  в школе.
Большинство  получили "двойки"  и  "колы".  Где-то  в  ста  двадцати  словах
диктанта  много  сделали девяносто ошибок,  ниже десяти ошибок ни  у кого не
было, а у меня - 36 ошибок. Все - "2". Однако все направленные Обкомами были
приняты,  только  многим,  в  том  числе  и  мне,  пришлось  учиться  еще  и
факультативно по русскому языку. Придет, бывало, на урок русского языка наша
учительница  и  сходу говорит:  "Товарищ  Пыстин  к  доске!  Вы вчера  очень
внимательно  слушали  урок".  Напиши   под  диктовку  предложение  и   давай
разбирать: где да  что, почему нет запятой  или "ь". И так целый год, прочти
каждый день. Вообще-то у меня и в техникуме выше "3" не поднималось.  Первый
год  учебы был настолько тяжел,  что мне стало просто плохо. Политэкономия с
массой трудов Маркса, Энгельса, Ленина и прочих. Да все надо конспектировать
и показать педагогу  на  собеседовании.  Лучше  всего  у  меня  шло изучение
первого  тома "Капитала". Это очевидно из-за того, что в техникуме я  изучал
политэкономию  неплохо.  А  вот Международное  рабочее движение  с миллионом
чужих фамилий  и  дат  совсем  плохо  шло.  Приходилось  симулировать: когда
семинары по  этому  предмету  я  ухолил в больницу, брал  справку и в  итоге
всегда дотягивали меня на "тройку". Ну и ладно!
     После  первого  курса, тяжелейшего периода, когда впервые  пришлось так
плотно заниматься  после 1941 года  периода  сдачи  экзаменов в техникуме. Я
раскис и пошел в  Обком просить отозвать меня с учебы. Секретарь Обкома Е.М.
Катаев,  коми мужик, отчитал меня за это и говорит:  "Ты понимаешь, что коми
кадров  почти нет!? В Обком  кроме  меня, почти ни  одного коми  все фамилии
оканчиваются  на "-ко",  "-ский",  да тому  подобное.  Все они  пришельцы  и
смотрят не  на  улучшение жизни местного населения, а  карьеры отрабатывают.
Надо готовить нам свои кадры, из местных! Если даже и обидно, что отлично не
тянешь, то  суть не  в  этом.  Самое  главное  - сложится  знание в  голове,
научимся, что где искать в учениях.
     Товарищ Катаев мне выдал 500  рублей с кассы и сказал: "Езжай, учись! И
все!" По  окончании  второго  курса Пермскую школу  ликвидировали и нас коми
перевели  продолжать  учебу в  г.  Горький, где был построен  новый  учебный
корпус для крупного  зонального ВПШ ЦК КПСС. Огромный с колонами  корпус был
не  чета  Пермскому. Но все же жить  пришлось  в разных местах, а многим  на
частной квартире. На третьем курсе у меня дела пошли лучше. Втянулся в учебу
и, видимо, понятия стали другими после того, как проштудировал труды великих
философов, марксизм, ленинизм и расширил свой кругозор.  Я научился находить
главное в трудах, политических статьях и находить где демагогия, а где суть.
Зато  появились  седые  волосы. Поездки  домой  в летние,  зимние каникулы и
праздничные  дни были, безусловно, праздником. Повидать детей, жену и что-то
сделать  для дома дело каждого семьянина, хотя на  все  нужны  были  деньги.
Кроме  того, что нам платили  сходную зарплату - стипендию  в  сумме, равной
последнему  должностному  окладу (у меня  было 120 ру6лей),  нам приходилось
подрабатывать на ночных работах.
     Так,  на Горьковском  пивзаводе увидел,  как навалом грузятся бутылки в
вагон. Сначала было  страшно: пульман  полный  стеклотары без ящиков, стекла
бутылок  за  стенкой.  Стоит  не  так  начать,  как  все  можно  развалить и
разбить...  За  этот пульман 5-6 человек за ночь  получали 150-200рублей  и,
кроме того, напьешься  пива да  еще в  бидончиках  принесешь  домой. Зато на
уроке,  на  лекции  продремлешь,  иногда  и  с  храпом.  В  месяц  2-3  раза
"прокочуешь" па пивзаводе, вот и полстипендии.
     По просьбе слушателей было организована факультативно учеба по автоделу
с последующим  получением прав на  вождение машины. Учеба велась в  каком-то
гараже  на стрелке - это у старого  моста над  рекой  при впадении в  Волгу.
Место такое заброшенное, хотя в песне поется хорошо. Когда сдавали на права,
нас  гоняли  за  рулем  по Горькому по нескольку часов. Места, где дороги  и
улицы,  там  гористые, с  поворотами  и было не  легко.  Я как-то на третьей
скорости делал крутой поворот на спуске и  слышу, капитан-инструктор стучит,
что есть силы в кабину. Я, как и положено, остановил  машину. Он же вылез из
кузова,  выгнал  меня из  кабины  и сказал:  "Научишься  ездить,  не  будешь
лихачить, придешь  снова сдавать на права, а сейчас можешь идти к себе!" Так
мне пришлось через месяц, оплатить прием  на права  и пойти снова сдавать. Я
ему  объяснял, что до  учебы  ездил  на машине неплохо по  худым дорогам и в
прошлый раз не было никакого лихачества и риска, но он все же "прогнал" меня
на  машине по всему  городу  и  все  же решил включить в  список  сдавших на
водительские права.
     С нами учились из коми и семейные, которые жили  на частных  квартирах,
как Анатолий  Карпов  - самый  молодой  слушатель в  школе, Миша Игнатов  из
Усть-Куломского  района и  еще несколько человек.  В  выходные дни мы  часто
ходили  к ним в гости, чтобы побаловаться домашним обедом и время  проходило
веселей, разнообразней и на душе становилось легче.
     Были  и  казусы не особо приятные. Как-то несколько семей  и  мы с ними
ходили в  театр, где конечно выпили немного. А по окончании постановки ночью
шли гурьбой пешком, баловались, катались по тропинкам на асфальте, смеялись,
шутили.  Я, как всегда случайно, без всякого умысла, громко говорю одному из
кировских: "Слушай, как женился на жене, у нее же ноги разные?!"  А тут жена
его как прыснет,  отскакивает  в  сторону  и  плачет громким  голосом, ругая
всячески меня. Я с  начала не  понял, а потом  Карпов подходит и говорит: "У
нее действительно одна нога короче. Хромает, но  старается не давать виду. А
ты  тут влип  в  точку...". Мы давай  все уговаривать эту  вятчанку, что это
шутка, что я не знал и т.д. Но ничего не  могло успокоить ее. Она вскочила в
трамвай  и уехала. Потом  долго я извинялся перед  мужем,  но она видимо так
меня и  не простила.  Когда я бывал у Карповых, мне  часто вспоминали,  если
начну шутить,  этот случай и предупреждали:  "Не болтай все,  что приходит в
голову!" Вот так-то...
     За  время  учебы жена неоднократно, почти ежегодно, приезжала ко мне на
несколько дней. В эти дни мы так же встречались с нашими семейными, особенно
с Карповыми, ходили по  знаменитым местам города; снимались в разных местах.
Я  даже  купил  себе  фотоаппарат  и  долго после отъезда  жены  приходилось
проявлять  пленки, делать фотокарточки и еще больше расходоваться на все эти
дела. Все  годы  учебы в  Высшей  партийной школе я бы  считал  очень важным
периодом для меня, когда из меня постоянно - преподаватели, учебники, труд и
школа  вылепили более-менее настоящего человека.  Видимо  нам повезло, что в
этих    школах   (и    в   Перми    и   в   Горьком)   с   нами   занимались
высококвалифицированные преподаватели, большинство  со  званиями  и  большим
стажем,   в   том   числе:   по   сельскому    хозяйству,   растениеводству,
животноводству,    металлургии,    строительству,   экономике,   статистике,
марксизму-ленинизму, истории партии и народов, политэкономии. Подтверждением
этому  является  то,  что  студенты   вузов   этих  городов,  в  том   числе
сельскохозяйственного,  педагогического, юридического,  кроме  медицинского,
все  готовились  к  экзаменам  и писали  свои "работы"  по нашим конспектам,
консультировались у наших ребят и получали хорошие  оценки. Об этом говорили
они сами и благодарили нас за помощь.
     Закрепляя знания,  полученные на лекциях и из литературы,  мы проходили
практику  па заводах, совхозах, фермах и конторах предприятий и организаций.
Так  называемая "практическая  работа" в течение недели-двух,  а  то и месяц
действительной работы (правда, без зарплаты) должна была оформиться  отчетом
о  проведенной  работе с предложениями  и  обязательной характеристикой. Эти
"труды",  как  дипломные  работы,  хорошо  оформленные,  сдавались  ведущему
преподавателю,  и  после  собеседования,  ставились  оценки.  Многие  работы
использовались для защиты  диссертаций преподавателями. Проходя  практику па
Горьком автозаводе по экономической эффективности одного из кузнечных цехов,
мне  дали положительную оценку, но когда  стали смотреть мои  предложения по
более  эффективному  использованию  металла,  станочного  парка  и  рабочего
времени, начальник  цеха сказал:  "Это  возможно  с  идеальной  точки зрения
партработника!"  Однако  директор  завода,  который   ознакомился   с  этими
предложениями,  сказал:  "Наши  экономисты  уже  не  замечают,  прижились  с
недостатком",  и  главному  инженеру  с  главным  экономистом  было поручено
внимательно разобраться.
     Подобная  практика  прошла  в  одном из  свиноводческих  совхозов,  где
руководил  хозяйством герой  социалистического труда. Он даже  при  итоговом
совещании сказал, что  он  с  удовольствием  примет  на  работу в  совхоз на
должность секретаря парткома или зама по экономике, но жаль, что  мне из вас
никого не дадут. На итоговом совещании офицеров отдельного артдивизиона, где
я  проходил практику, замещал должность  секретаря  партбюро  дивизиона, мне
пришлось покритиковать  некоторых офицеров  за  их  поведение и  отношение с
подчиненными. Командир  дивизиона, вручая  мне  характеристику о  выполнении
программы по практике говорил:  "Правильно  ты критиковал при всех некоторых
офицеров, я давно вижу, но при всех не хотелось их критиковать. А тебе можно
и даже нужно было!".
     Однодневные экскурсии, практические занятия во главе с преподавателем в
Мотовидихе,  Сталинском  заводе  моторов,  телефонном   заводе,  Горьковском
автозаводе, в  ближайших колхозах,  совхозах,  фермах  и учебных  заведениях
давали немного материалов для общего развития по данной отрасли, но кругозор
расширился.  Мы  знали, как  делаются  пушки, самолеты, снаряды, велосипеды,
телефонные аппараты, выращиваются породистые  коровы, лошади, свиньи, гуси и
т.д. На учебном поле сельхозтехникума мы учились водить трактор, работать на
сеялке, пахать, копать картошку, разбрасывать удобрения и т.д. и т.п. Как-то
мне  поручили пригнать трактор колесный "Беларусь" на поле с парка: я завел,
сел за руль и поехал, решил наискось перейти с  дороги на боковое поле, меня
затянуло в канаву и если бы не  забор, по  которому мне пришлось проехать, я
бы  свалился на бок вместе  с  трактором. Забор конечно  метров пятьдесят мы
восстановили, но смеху и укоров было много.
     В ходе  всех  "экскурсий,  практических занятий"  и несколько недельных
работ  практики  нам поручалось  читать лекции, оформляя при этом  путевки о
прочитанном.  И  это все зачитывалось  нам как политработа в массах.  В ходе
одной месячной практики я прочитал лекцию атеистическую и в ходе лекции один
баптист  задал  мне  вопрос,  а  он  оказался  руководителем  секты:  почему
коммунисты  против бога? Мне пришлось долго  с  ним беседовать-спорить  и, в
конце концов пришли  к  выводу, что люди должны во что-то верить: сектанты и
другие верующие верят в потустороннюю жизнь и чем больше здесь страдают, тем
легче они  попадут  в рай, а коммунисты  при том по  тем  же законам верят в
жизнь  на земле  и добиваются  - более  или менее счастливой  жизни всем  на
земле, а не в раю на небесах. Он даже выразился так, что бог вроде был таким
же  коммунистом,  как и  стремление нынешних партийцев.  Но  до этого  очень
далеко и  в этом  виновны  сами коммунисты, так как личное ставят выше,  чем
общественное. А пока надо верить в бога, чтоб легче жить.
     Питание  в школе  было поставлено  хорошо, в  столовой самообслуживания
всегда  широкий и дешевый  ассортимент  блюд из овощей, молочных,  мясных из
внутренностей. Я особенно  любил  печенку  и  почки,  а бывший  прокурор  из
Кировской области всегда брал мозги? - он отвечал: "У кого  чего не хватает,
тот это и  заказывает!"  А Старков  из  Пермской области  всегда нажимал  на
молочные, считая, что в детстве  ему всегда не  хватало молока. Многие особо
увлекались  шахматами  и  преферансом.  Некоторые  было,  всю  ночь  дуют  в
преферанс  и пиво,  а  на  занятиях спят, но с  помощью товарищей  тянули на
положительную оценку.
     В школе регулярно  проходили шахматный,  волейбольный и другие турниры.
Победителям  давались  призы  в  виде  каких-либо безделушек  типа  шахматы,
фотоаппарат или т.п. Я в шахматах не понимал почти ничего, знал какая фигура
как ходит,  понимал, что такое мат и пат и фактически  все. Но однажды решил
участвовать в шахматном турнире и я. Расставили доски, фигуры на столы. Сели
участники  турнира.  Против  меня оказался  сильный  шахматист В.И.Чернов из
Коми. Вокруг стояли болельщики: Семенчин, Куликов и другие. Белыми пошел мой
противник. Как он пойдет, так я повторяю ход черными. Так мы играли до 20-ти
ходов и вдруг  мой Чернов спрашивает: "По какой  системе я  играю?!" Но  тут
Куликов и Семенчин не выдержали, рассмеялись и через смех сказали: "Да он же
не умеет играть!" Чернов тут  распсиховался, швырнул фигуры с доски, и потом
долгое время со мной  не разговаривал, все сердился, а по школе  ходил потом
как анекдот.
     За четыре года учебы было много хорошего и просто  жизненного, но самое
важное в том, что  мы все здорово выросли и стали способными разбираться и в
философии,  в  политэкономии, в международном рабочем  движении, в  сельском
хозяйстве, в промышленности,  в статистике и вообще  в жизни.  Хорошо знали,
где, что  найти для бесед, докладов  и как их довести  доходчиво до простого
люда.
     Об уровне  роста нашего можно  привести много примеров, хотя бы  из вот
этого факта. К семинарским занятиям с  докладами назывались конкретные  люди
по той или иной теме. А вся группа готовится, чтобы дополнить докладчика или
раскритиковать его  доклад.  Это  на 2-3 часа. Однажды по  философии готовил
доклад на семинар Илья Пунегов, наш коми парень. Учился упорно,  день и ночь
конспектировал  все четыре года и многое даже зубрил, особенно для  цитат. В
ходе доклада он все  говорил: "Товарищ Каутский или еще какой-то там философ
говорит...", товарищ Каутский сказал...,  товарищ Каутский раскритиковал..."
Но ни разу Ленина не назвал товарищем... После  доклада  Останин (из Кирова)
задает вопрос: "А почему ты Каутского называешь товарищем, а Ленина ни  разу
не назвал товарищем?" Илья Пунегов, не раздумывая, отвечает: "Какой же нам с
вами  Ленин  товарищ?!  Он  великий  вождь и учитель! А Каутский  так  себе,
философ, вроде нас же, все  путает, в том числе и нас". Тут такой грохот был
в классе, наверное, на полчаса и время  оставалось  лишь для  преподавателя,
чтоб подвести итог к занятиям и докладу.
     А  на четвертом курсе  мы уже консультировали другие  ВУЗы г. Горького.
Высшая  партийная  школа  - это  действительно  школа жизни для  партийного,
советского и  хозяйственного  работника.  Наши все слушатели после окончания
ВПШ работали на руководящих должностях и неплохо.


     Последние дни сдачи госэкзамена,  как итог четырехлетней  учебы, еще не
кончились, а я  уже  получил  телеграмму из  Обкома  партии:  "Прошу выехать
срочно для решения вопроса о дальнейшей работе...".
     Я  был в недоумении и  вызвали  по телефону из кабинета директора Обком
партии,  Балина.  В  разговоре мало  что уточнил, но  было  сказано:  "Сдашь
последний  экзамен,  и  в тот  же  день выезжай!" На выпускном вечере мне не
удалось присутствовать. Получив вне очереди диплом, я выехал, попрощавшись с
учителями в дирекции.
     С   приездом,  в  Обкоме   сказали,   что   придется  идти  работать  в
Облпотребсоюз, председатель Климентьев  уходит на пенсию, и решили направить
туда  Вас. Мне,  конечно,  было  не особенно по душе,  но против  партии  не
попрешь. Хуже того, в последний  день  перед съездом кооператоров Климентьев
решил поработать еще и мне "доставалась" лишь должность первого заместителя.
Съезд провели и начали работать.
     Климентьев  уже  слабо  вникал  в  дела  и  мне пришлось  ведать  всеми
вопросами, кроме, наверное, заготовок, где работал  старый кооператор Митин.
Небольшой, не знающий  дело аппарат правления Облпотребсоюза работал по всем
направлениям  в селах  и частично  в  городах.  Каждый  сельсовет  имел свое
сельпо, район - райсоюз, деревня - магазин, а в городах были горпо. В Печоре
и Сыктывкаре находились торговые базы, где концентрировались и сортировались
товары. Директора баз т.т. Катков и Цыганок, кооператоры отродясь, имели так
же  небольшой  аппарат  и  плохонькие  склады-лабазы  для сортировки товара,
укомплектования товара для  каждого сельпо и  райсоюза  и  отправки водным и
автотранспортом до места потребления. Самоходки и автомашины были свои.
     Директором  автобазы был  энергичный  бывший  шофер. Первыми  вопросами
встали передо мной: транспорт, реконструкция и строительство торговой  сети,
завоз товаров в глубинные  пункты, т.е. по сельпо. Анализ прошедших районных
собраний пайщиков указывал  на очень  серьезные недостатки в завозе товаров,
ассортименте  их  и наличии неходовых товаров,  которые  с  военных  лет еще
подвергаются к порче, наносят убытки и т.п.
     Очень внимательно изучив кадры  в  правлении  и райсоюзах, мы подобрали
инициативных людей  по  основным направлениям  развития кооперации.  Альфонс
Эйчус был назначен начальником  по строительству и реконструкции, Танеев - в
отдел  организации  и техники торговли,  Голышева - в  торговое  управление.
Нашли отражение и вопросы тары, разъездной торговли, децзакупа,  переработки
неходовых  тканей  и многие  другие сопутствующие вопросы.  Эйчус  А.И.  уже
первые полтора-два года переделал почти все сносные магазины для торговли по
методу самообслуживания, открытого доступа к товарам и разъездной торговли в
места  работы тружеников села и мелких деревушек. Как-то мы с ним приехали в
Ибское сельпо. Магазин на  курьих ножках. Продавщица  за прилавком в грязной
одежде. Кладовка - завал. И это 50 верст от города...?! Мы решили: разломать
прилавок,  вызвать из  города пару стеклянных прилавков и к вечеру  выложить
весь  товар  на  вид.  Продавщица  -  в слезы,  а  мы  работаем.  Продавщица
причитает,  а  председатель  сельпо  с бухгалтером смотрят удивленно,  но не
помогают и не возражают.
     К  вечеру пришли люди-покупатели и  удивленно говорят: "Откуда  столько
товаров навезли? А магазин-то стал как городской!" Продавщица уже не плачет,
торгует  в  чистом  халате,  а  предсельпо  говорит:  "Вот  еще купим  рядом
пустующий домик,  оборудуем там  хозмагазин,  обошьем оба магазина вагонкой,
покрасим, и работать будет веселей. Спасибо!" И мы уехали в город.
     Таких  районов   у  нас  было  много.  В  1964-м  году  решили  сделать
Выльгортское сельпо опытно показательным:  отремонтировали  имеющиеся старые
здания  под магазинами, обшили  их снаружи и внутри, спилили  кое-где стены,
завезли  фабричные  прилавки   и  оборудование,   дали  названия  магазинам,
нарисовали  хорошие  вывески и  т.п.  И так  в  Вылгорте  появились: продмаг
"Колос",  хозмаг,  культмаг,  "Книги",  "Вино"  и   даже   ресторан  "Чикыш"
("Стриж").
     В период съездов кооперации туда ездили  экскурсией  и  учились, как из
дрянных  магазинов сделать  культурные торговые точки.  При  желании это все
можно без больших затрат. И  многие делали. В ходе подобных поездок решались
вопросы о новом строительстве.
     Будучи в Горьковском сельсовете  Сысольского района, где люди за хлебом
ходили  фактически  в  Визингу, а  магазинчик  был в частном полуразрушенном
доме. Район решил помочь  строителями, мы нашли проект магазина на 2 рабочих
места стоимостью 36 тысяч рублей. Хорошо обмозговав с председателем райсоюза
И.В.Старцевым,  решили: построить магазин и  пекарню, фундаменты  и земляные
работы не делать (поставили по несущим местам большие  камни).  Старцев  под
нашим  шефством  за одно  лето поставил  типовой  магазин самообслуживания и
хлебопекарню на одну тонну в сутки.  Сколько было благодарностей райсоюзу от
деревень Горысовского сельсовета...
     Особое  место  занимало по трудности строительство баз в Сыктывкаре и в
Печоре. Начатые  каменные склада Универсальной базы пришлось  переделать. Из
стен одноэтажного "барака"  сделали двухэтажные каменные хранилища товаров с
необходимой  механизацией  внутри складских  работ,  убрав тысячи кубометров
грунта  снизу,  зацементировав  все  как в бомбоубежище.  Тем самым  площадь
складов удвоилась, а, закончив за два года все строительство и механизировав
трудоемкие работы в складе и  на территории т.  Котков П.Н. - директор базы,
налюбоваться, не мог  и все говорил: "Туды-сюды, почему  мы раньше не делали
такие  простые  вещи.  Вообще-то я  предлагал и  раньше, но члены  правления
возражали".
     Не менее трудны дела были на Печорской межрайбазе, где директор Цыганов
все запасы  для досрочного завоза  по  р.Печора  держал под открытым  небом.
Списывал ежегодно  сотни тысяч  рублей  на  порчу,  на  брезент и толь,  чем
укрывал  товар.  Территория небольшая, прижата  со  всех  сторон  и пришлось
строить так: убрать часть имеющихся хранилищ и туда строить. Так по частям и
начали.  Склад  за  складом, и к  1968-69 годам уже вырисовывалась настоящая
база.
     А  вот в  Щельяюре так мы места и  не нашли, чтобы  сделать базу там. С
одной   стороны  был  РЭБ  (ремонтно-эксплуатационная  база),  а  с   другой
сползающая  гора.  Думали,  как решить  данный вопрос:  через  Ухту или даже
прямой автодороги  от железной дороги, но река Ухта была не судоходной, а до
железной дороги далеко. Оставалось одно:  с Печорской  межрайбазы, используя
зимнюю загрузку барж, доставлять хотя бы основные продукты в Ижемский куст.
     Серьезные затруднения были  и по завозу грузов в Прилузье по реке Луза,
где за неделю  надо обеспечить всем необходимым юг  республики. Много хлопот
доставлял завоз тяжеловесных грузов на год по рекам Сысола, Локчим, Нившера,
верховья Вычегды, где  у  сельпо также отсутствовали складские помещения для
большого потока грузов.
     Будучи  на  местах  эти  вопросы  решались   кустарно:  где-то  строили
лабазы-склады,  где-то  покупали дома,  где-то  занимали церкви,  но  все же
основные грузы завозили с запасом на полтора  года. На  полтора года, потому
что  не каждый год  мелкие реки навигационные. А  в число  основных  товаров
входили: мука, крупа, фураж, сахар,  водка, соль, керосин, сельхозинвентарь,
некоторые стройматериалы и т.п.
     Очень часто грузы не доходили до места и вынуждены были выгружать почти
в пути. Так однажды  муку  пришлось  выгрузить  на остров  на реке Луза,  не
доходя до Лоймы; Помоздинские товары часто выгружали в Усть-Кулом; Вишерские
- в  Сторожевске, а зимой уже  возили на лошадях, тракторах или на  машинах.
Все это давало огромные убытки.
     И мы  ставили, где  только  можно, вопросы  о  строительстве  настоящих
автодорог Сыктывкар -Усть-Кулом -  Помоздино, Сыктывкар - Объячево - Мураши,
Сыктывкар -  Визинга -  Койгородок.  Эти  три  основные автодороги решили бы
очень много вопросов  не  только для  снабжения населения, но и для развития
юга Коми.  Решениями сессий республики  и Обкома партии эти вопросы были  не
раз  включены, но  дела шли медленно, сил  в республике не хватало. Однако в
перспективе они были и тихонько решались: строили  асфальтированную дорогу в
Вйзингу  с  продвижением в  будущем  на  Койгородок  и  Прилузье,  дорогу на
Корткерос  с расчетом продвижения в  дальнейшем на Усть-Кулом и Нившеру, а в
будущем и на  Усть-Нем и Помоздино.  Так по этим  планам сеть дорог по южной
части  республики  в  80-90-е  годы охватит  почти все и вопросы  досрочного
завоза грузов отпадет. Вопросы о развитии сети дорог ставили и сами колхозы,
развитию сельского хозяйства которых очень  мешало отсутствие круглогодичных
дорог. Им тоже было невозможно завозить комбикорма, сельхозмашины, удобрения
и вывозить молоко, скот мясомолпрому.
     Мы   с  министерством   сельского   хозяйства,   а  иногда   и   лесной
промышленности постоянно пробивали в республике дорожное строительство, т.к.
в этом  видели ключ развития сел  и деревень, хотя центр  все отмахивался  и
придумывая причины  вроде  неперспективных  деревень,  укрупнение  колхозов,
сокращения мелких школ и создания интернатов и т.п.
     Как-то  на  одном  из  моих  выступлений сорвалась мысль, что тех,  кто
тормозит  строительство  дорог, птицефабрик и  убойных  пунктов  в глубинных
районах при Сталине назвали бы врагами общества. Однако мне  за это  здорово
попало.  Секретарь  Обкома Попов  А.А. не  раз  вызывал, отчитывал и  грозил
серьезными наказаниями. Он считал, что главное в Коми: уголь,  нефть, лес, а
не сельское хозяйство...
     Селяне, конечно, чувствовали развитие кооперативной торговли во всем: и
в наличии ассортимента товаров и в обновлении торговой сети сельпо. Ежегодно
на  строительство  расходовалось до 5  и  более миллионов рублей из прибыли,
появлялись в каждом  районе новые склады, магазины, пекарни, леднички и даже
сборно-щитовые и сборно-разборные  магазинчики. Производство их организовали
сами. Одноместный оптовый магазинчик  можно было  увести на 3-4 машинах и за
неделю собрать и открыть торговлю. Экспериментальные поставили в  Сыктывкаре
у бани No3 и у развилки дорог на Тентюковской. Людям понравилось.
     В  столовых  были  организованы отдельные  буфеты, в райцентре  открыты
вечерние  ресторанчики.  Многие считали, что  их  ресторан  чище, удобный  и
приятный,  чем  любой  городской.  Людям  тоже  правилось.  В  1966  г.  был
разработан  и  утвержден ассортиментный план наличия товаров  в различных по
значимости  магазинах. Например,  для центральных  продмагов  в райцентрах и
крупных селах необходимо было иметь: мясных изделий 4-5 видов, рыбных - 5-6,
кондитерских - 42-45,  сахар -  2,  хлебобулочных - 6-7 и т.д. От соблюдения
ассортимента зависят премиальные.
     Созданные  цеха  кондитерского  производства  и  булочных  изделий  при
пекарнях  серьезно  пополняли  ассортимент  магазинов,  а подобные цеха  при
столовых иногда  удивляли буфеты и различные праздничные  вечера в общепите.
Кооператоры  на  месте  как-то  стали выглядеть  по-другому,  веселей,  и  с
гордостью говорили на собраниях о своей деятельности и новшествах.
     Старые бабушки, выбирая  ситец и конфеты в магазинах, с какой-то особой
уважительностью и лаской обращались продавщице. Значит - довольны.
     Как-то  мы  с  Эйчусом  А.И  обговорили  вопрос  о  расширении  конторы
правления  потребсоюза. Он где-то подготовил  материал, чертеж, схему и т.п.
Правление имело 2 этажа. Внизу магазин сельхозпродуктов у горпо. А, что если
поднять на один этаж выше  и достроить сбоку пристройку? Здание было куплено
у купца еще до  революции за 25  рублей  золотом,  и по  сравнению  с  вновь
строящимися  домами  в городе выглядел  куцым. Председатель  Климентьев  П.А
считал, что это надо бы сделать, но где будем мы?
     Когда он ушел  в  1966  г.  в отпуск  за  2 года, мы  с  Эйчусом решили
рискнуть. Он нашел и строителей  и материалы. Аппарат перевели в техникум на
улице Интернациональной и заняли 5 кабинетов временно. Многие там возражали,
но мы настояли, техникум все же наш. Сначала развалили крышу, потом кладка в
3  смены  в  пристройке  и вверх.  Но тут  без Ч.П.  не  обошлось: фундамент
оказывается  ослабел. Пошли шприцевать  бетоном, сделали  утолщение и  пошла
работа.  Магазин так же "разгромили" фактически и решили сделать  3 зала для
3-х видов прогрессивной торговли и передать техникуму, как учебную база.
     Проходит  лето -  мы  постоянно там. К  приезду  Климентьева наш объект
почти под  крышей.  Он, конечно,  сначала  психанул, поругался, но  пришлось
смириться. Осенью сделали крышу  и внутренние работы. К зиме перешли в новый
дом.  Помещения увеличились в  3 раза  количественно,  а на  3-м  этаже  над
пристройкой сделали зал на триста мест.  Вообще разместили аппарат правления
и всех кого  надо очень  хорошо.  Против  председательского кабинета сделали
мне, первому заму, такой же кабинет. Заселились.
     Работникам  самим  стало  интересней работать  и  можно было  увеличить
спрос.  Кое-что  пришлось  пересмотреть  и  в  кадрах,  многие не  выдержали
нагрузку,  командировки,  ответственность  по  должности и уходили в  другие
организации,  а  мы  выдвигали  своих,  молодых   и  с  районов.  С  помощью
Роспотребсоюза серьезно укрепили транспорт: вместо 30 и еле живых машин парк
удвоился  новыми  хорошими  машинами, а к 1968 году их было  уже  более ста.
Трудяги автогаража Петрунев,  Сенькин и другие восстановили и другие машины.
Среднедневный выход на линию достиг до 80-85%.
     Получили  2  самоходные баржи,  которые в  весенне-летнее время здорово
помогали глубинным сельпо. Работа пошла  более ритмично, эффективно и мы уже
хорошо  проводили  дни  кооперации,  как  праздник,  отмечая  хороших  людей
премиями,  грамотами  и  даже  орденами. В  1967  году наградили  орденами и
медалями  более  десяти  человек,  в  том числе  Орденом Трудового  Красного
Знамени Климентьева П.А. Когда Климентьсв П.А  собирался уйти  на пенсию все
думали, что мне придется  возглавить мною уже  названный  наш Респотребсоюз,
но...  Но  Обком  партии считал видимо невозможным поставить такою на первую
руку: слишком уже самостоятельный, резко критикующий даже своих кураторов за
невнимание к селу, кооператорам и к людям.
     Решили  к   нам  направить  т.  Косолапова  Д.Е,  бывшего  председателя
Горисполкома, бывшего  начальника  УРСа  "Печорлес", имеющего  образование 7
классов,  но послушного. С приходом т. Косолапов сразу, как давно работающий
и знающий систему, говорит: "Ну,  что  ж, будем  наводить  порядок, подберем
людей!" Почему-то эти  слова  многим сразу не понравились и, особенно мне. О
каком порядке он говорит?
     Но  прошло  совсем  немного  времени,  как  па  первом  же  совете  все
выяснилось, когда он читал, как школьник, доклад, написанный замом по кадрам
Глафирой Размысловой. Доклад был около 2-х часов, где  говорилось многое, но
понятно было одно "между строк": что надо все сельпо ликвидировать и сделать
дирекции магазинов;  что  ассортиментный  план  товаров  для магазинов очень
велик и  якобы  продавцы не заинтересованы лучше  работать; что в  райсоюзах
большой  аппарат, а  в респотребсоюзе  очень маленький, что  надо  создавать
отдельные управления по торговле промтоварами и продтоварами  и т. п. и этим
самым   расширить   штаты,   повысить   зарплату   в   аппарате;  что   надо
переоборудовать общежитие учащихся и преподавателей техникума под  правление
Респотребсоюза, а здесь разместить леспромхоз и заготовителей и т.д. и т.п.
     Многие  старые  председатели райпотребсоюзов  были ошеломлены, особенно
Прилузье  (Винтер), Ижма, Усть-Цильма  и  др.,  которые в своих выступлениях
раскритиковали доклад и заявили: "Мы - районная кооперация - самостоятельны,
деньги  наши,  сельпо  ликвидировать  не  будем.  Идеи  раздувания штатов  в
Респотребсоюзе за счет  села недопустимы. Уходить от пайщиков наших не дело.
Деньги перечислять из прибылей  наших  для правления  свыше по  Уставу мы не
можем".
     В  моем  выступлении  также  прозвучали  серьезные  претензии  к  новым
доктринам,  которые  я   назвал  неграмотными.  А  грамотешки  у  Косолапова
действительно было  немного, хотя  говорить  он был  мастер. В  ходе  работы
потребсоюза все же заочно окончил наш техникум.
     Рассказывал директор Батагов П.Ф.: "Придет Косолапов  на зачет, откроет
большущую свою папку со сводками поговорит о делах и  мы ему ставили  зачет.
Все же наш  председатель  правления  нас  финансировал,  его техникум,  да и
обещал квартиру". Вскоре меня пригласили в Обком КПСС и предложили, работать
в Министерстве торговли  на должность  первого  зама  к  Министру  Верещаку,
который оказывается неоднократно уже ставил данный вопрос. А Косолапов Д. Е.
проводил свою линию: вскоре из предов Респотребсоюзе остался только  Виптер;
общежитие переделали под правление, где стало работать 4  управления с общим
штатом  более  200  человек вместо  58, большинство  сельпо ликвидировали. А
главное - его поддержали в Обкоме.  Верно  говорят: в селе ликвидируй школу,
сельпо и больницу - село потухнет. Так и появились неперспективные села.


     Серьезные разногласия с председателем правления в развитии кооперации и
неоднократное  приглашение  министра  Верещака  сделали   меня  замминистром
торговли.   В  феврале   1968   года  Верещак  представил  меня  аппарату  и
руководителям торговли, где  и были  поставлены задачи передо мной. Главными
вопросами, чем я  должен  заниматься  по  городу  и  республике: организация
современной   торговли,  расширение   торговопроизводственной   сети,  новое
строительство, развитие транспорта и т.д. Вплотную ознакомится с действующей
сетью  и  порядками  там  возможно только тогда,  когда сам  лично  увидишь,
услышишь  и, как говорят, пощупаешь. Сельскую и Лесурсовскую торговлю я знал
хорошо. А вот УРСов нефти, газа, угля, желдороги и госторговли знал туманно.
Поэтому надо было побывать  там. Первые командировки в  Воркуту, Инту, Ухту,
Печору  и личное  знакомство  с кадрами, торговой  и  складской  сетью  дали
возможность определить  у  них  положительное и отрицательное в  организации
торговли и  обслуживания народа. В Воркуте т. Кочак (начальник УРСа) поразил
меня перспективой развития, трудовой дисциплиной  и  хорошими отношениями  с
руководством " Воркутауголь"  и его шахтами.  Кочан поставил себя на уровень
замначальника  комбината  и  решал все  вопросы  по строительству,  ремонту,
реконструкции, транспорту, заводу и кадрам.
     В  Печоре  т. Ким (нач. УРС Пурпо) Фактически замкнулся в  себе и бился
как рыба об лед, а  начальник  пароходства Пуртов фактически посмеивался над
ним вместо помощи.
     В Ухте т. Святкин  без  торгового  образования (окончил заочно техникум
шахтостроительный)  фактически   о   торговле  и   не  мыслил,   а   снабжал
продовольствием и  товарами  как техснаб геологов,  газовиков  и нефтяников.
Здесь торговлей не  пахло  вообще.  Как-то вызвали в Минторг  с докладом  по
общепиту т.  Святкина. Он долго и невнятно говорил  никому  непонятные дела.
Потом  кто-то  спросил  у  него: "Сколько  же  у  вас  процентов  составляет
собственная  продукция столовых?" Он  ответил:  "Все  собственное!"  Потом в
беседе только узнал я, что он не видит разницы между  собственной продукцией
и покупной в предприятиях общепита. Огромные убытки  этого УРСа были связаны
с  тем, что  УРС завозил воздушным транспортом  все для  геологов, буровых и
другим за  свой счет, счет УРСа.  Тут никакие  скидки не выдержат,  особенно
когда сбрасывали с самолета или с вертолета продукты для геологов.
     После всех поездок по городам, конечно, приходилось докладывать в Обком
и высказывать  свое  мнение  о состоянии  торговли,  о  руководстве и об  их
планах. К 70-м годам Коган вместе с комбинатом "Воркутауголь" и  его шахтами
в  Воркуте, можно сказать, что сделал революцию:  построил  водочный  завод,
занял все нижние  этажи домов  под магазины,  построил несколько ресторанов,
десятки кулинарных  магазинов, специализировал  всю торговую  сеть,  большие
складские площади,  холодильник,  тароремонтный  цех,  цех  по  изготовлению
полуфабрикатов,  откуда централизованно снабжались все  предприятия общепита
мясными, рыбными, овощными полуфабрикатами.
     Когда с Минторговли  РСФСР обследовали первые итоги "революции"  Когана
пришли  к выводу, что  тут надо провести всероссийское  совещание-семинар по
организации   общественного   питания.   Пришлось  же  провести   всесоюзное
совещание-семинар по пищевой промышленности. Тут Коган развернулся  так, что
у  многих  глаза  не  верили, что это  в Воркуте, притом, у Минпищепром было
выставлено  продукции  пара  десятков, а  УРСа Воркутауголь  более  пятисот.
Получилась выставка-продажа не продукции пищевой промышленности, а продукции
общепита УРСа "Воркутауголь". Если у пищевиков было  несколько сортов хлеба,
булочных и бараночных изделий  фактически на  одном столе, то УРС занял весь
дворец шахтеров, где булочных и  кондитерских изделий заняло стену метров на
20,  колбасных  и копченостей  целое помещение  вместе  с полуфабрикатами  и
кулинарией. На стендах УРСа были и водочные изделия, напитки десятка  видов.
Это было, конечно,  ошеломляюще, неуступающе столичным.  И  главное  все это
было в  продаже в  кулинариях  повседневно.  На пять  рублей  и десятку были
скомпонованы "тормозки" для шахтеров, что брали с собой в шахту на обед, где
давалось в  особой  упаковочке:  колбаса,  сыры, бутерброды с маслом  и т.д.
Будучи в одной из шахт,  где добывают уголь, разговаривал с шахтерами и все,
как один, говорили добро об УРСе и особенно о Когане А.И..  Заслуги Когана в
том, что  он мыслил головой  шахтера,  имел хорошие связи в северторге и ему
удавалось  добиваться  все:   и  по  строительству,  и  по  реконструкции  и
материалам, и по дополнительным фондам и сырью. В дни  работников торговли и
шахтеров проводил такие телевизионные огоньки, что не уступали московским по
красоте, целенаправленности и массовости. На одном из  огоньков мне пришлось
принять участие, о котором память останется на всю жизнь.
     Игнатьев,  начальник комбината Воркутауголь, считал, что УРС  - это его
лучшие помощники,  что  путь  к  успеху  шахтеров  идет  через  их  желудок,
снабжение шахтера - задача No 1! Он считал, что если  шахтер сыт, одет, обут
и доволен - уголь будет! Мы с Игнатьевым  и  Коганом сходились почти по всем
вопросам и решали они торговые  вопросы больше со мной, чем с Верещаком, так
как  Верещак пришел в  Минторг  оттуда  и не особо добром уезжал из Воркуты.
Были какие-то  "хвосты",  связанные  с растратой.  Когда торговле  разрешили
награды, Коган был  представлен  к ордену Ленина, но нашлись  "умные"  члены
бюро  ЦК КПСС и отклонили.  Мне пришлось  сходить  лично к Морозову, первому
секретарю, и выпросить для Когана хотя  бы "заслуженного работника народного
хозяйства Коми АССР". Так иногда партийные работники зажимали ретивых людей,
хотя на них держалось все хозяйство и прогресс.
     Серьезные   задачи  пришлось   решать   "деревенской"  торговле  в   г.
Сыктывкаре. Как-то  Верещак  выразился:  "Надо  из  деревенской  торговле  в
городе,  где  вместо  витрин  с товарами  видны  петушки и  тоненькие нижние
сорочки,  сделать  настоящее  городское  хозяйство с городскими витринами, с
неоновыми рамами, с богатыми кулинариями, чтобы  украсить город. Хватит быть
каким-то   лесоучастком!"   Нам  пришлось  начать   с  создания  своего  РСУ
(ремонтно-строительное управление ) с цехом стеклодутия, заказать нормальные
витринные  стекла  и  магазинное оборудование  и  т.д.  Удаче  сопутствовало
знакомство Верещака в Минторге РСФСР, где ежегодно стали нам выделять нужное
оборудование. Прошло пара  лет, как над зданиями стали гореть яркие лозунги,
имена магазинов и привлекающие людей  витрины. Начальник РСУ Просужих  А.А.,
человек с характером, но очень трудоспособный и хозяйственный, многое сделал
для развития культуры торговли и общепита в Сыктывкаре.
     Стеклодувы и  столяры, плотники и весь коллектив  с гордостью говорили,
что  тот  или  иной торговый  объект  они  сдадут  раньше  срока  и отличным
качеством.  Мы сами, конечно, строили только свои цеха, а  объекты  торговли
удалось  получить  от  городского  строительства.  В  этом  большая  заслуга
главного    архитектора    города   Сенькина   В.И.    и    Путинцева   В.В.
(предгорисполкома), которые при  моем участии определили всю торговую сеть в
план  строительства города.  Под каждым  домом по  улицам  Коммунистической,
Октябрьской  и  др. предусматривалось  конкретно какой-то магазин, столовая,
ресторан,  кулинария  должна  быть,  когда  она  вводится,  кто  строит, кто
оборудует и т.д.
     Особое признание  торговые работники  заслужили, когда ко  дню рождения
Ленина  (к  столетию) на 6  месяцев раньше срока  ввели  ЦУМ "Сыктывкар".  В
номере журнала на  обложке "Советская  торговля" очень  красочно дали снимок
московские  журналисты.  Первый  секретарь  ОК  КПСС  Морозов   неоднократно
проводил  планерки на  строящемся  здании.  Белоцерковский Н.А., управляющий
Комитяжстрой, каждую неделю проводил эти планерки с моим участием. Работники
Промторга и Министерства систематически субботничали здесь ни по одному разу
в месяц. И все-таки к 100-летию рождения Ленина открыли.
     В связи с расширением сети столовых, буфетов, кулинарийных  магазинов и
других предприятий торговли и общепита страшно узкий участок  был транспорт.
В 1968  году будучи в "Гараже" - лабазе я увидел несколько десятков скелетов
машин из которых на ходу было  8-10 машин.  Ремонтная база выглядела так:  у
дощатой  будки на перевернутые сани приспособлена  точила,  ключи и  болты в
будке, а вокруг грязища  - не проехать, не  пройти без  резиновых сапог даже
летом. Так  называемый директор автобазы, занозистый мальчишка, как-то грубо
выругал шоферов в моем присутствии за то, что не могут выехать машины в рейс
до  обеда из-за отсутствия запчастей,  подъездных путей и даже бензина. Я не
выдержал такое дело и тут же снял с работы. Исполнение обязанностей возложил
на одного старичка-шофера. Сам пошел в ГСЧ к т. Просужих, чье хозяйство было
на  этой   же  территории.  Поговорили  о   возможности  строительства   ему
стеклодувного, столярного  цехов и заодно  гаража.  Он  считал, что  это все
возможно,  если  будет  кирпич,  балки и  цемент. Чертежи-проекты он  обещал
сделать  сам.  После договоренности с  Верещаком мы  твердо решили разрешить
Просужих  набрать  строительную  бригаду  и  начать   строить.  По  чертежам
Просужих, за счет  фондового кирпича  и цемента и силами  РСУ с привлечением
аппаратов  министерства,  торгов и треста столовых за два года построили для
Просужих цеха и гараж  на 50  машин для автобазы.  Многие конечно обижались,
что  привлекаем  конторских и фонды  стройматериалов используем не туда,  но
жизнь  требовала  этого.  Когда  по  жалобе  управляющий  Госбанка  Сергачев
придрался и  грозил, я  пригласил его  на  место, показал  все и он оказался
человеком дела, сказал:  "Сделали доброе дело. Жалобу закрываю". В 1971 году
уже был теплый гараж, столярный цех, газорекламный цех и  Лабаз для  другого
оборудования с асфальтированными подъездами к ним. Количество же машин росло
быстро:  получали по 2-3 машины в год по фондам;  когда ГАИ списывала машины
других организаций нам передавали номера по  остаточной стоимости как машины
по  распоряжениям зампредсовмина  т. Афанасьева Л.Г., с кем я  договаривался
по-дружески, как с карельским фронтовым товарищем. А восстанавливать утиль -
машины (машины были  негодные, раскуроченные, уже списанные, но я их брал по
балансу  (прим.  автора).) мне  помогал  т. Триандафилов И.А.,  председатель
Сельхозтехники  Коми АССР, у которого две персональные  машины мы приютили в
своем теплом  гараже, пока  он  строит себе гаражный комплекс. К началу 1972
года в рейс выходило по графику уже 40-45 автомашин.
     В 1973 году воркутяне  уже Сыктывкар не  критиковали  за  наши витрины,
уровень обслуживания, качество блюд и ассортимент собственной продукции, так
как  раньше:  на любом совещании жаловались на  обслуживание в Сыктывкаре. А
вопрос то  был  в том,  что Министерство, торги, трест столовых стали  более
серьезно  заниматься  делом.  В  Эжве  и  Чове  построили  овоще-,  фрукто-,
картофелехранилище   на  приблизительно  30  000  тонн.   В  Эжве  построили
кондитерский  цех, колбасный цех, цех по производству полуфабрикатов из мяса
и  рыбы, а в Чове - цех овощных  полуфабрикатов, квашения  капусты,  очистки
картофеля и  начали  оборудовать в  Эжве  консервный цех. Все это  влияло на
качество продукции предприятий  общепита  и разных  буфетов. Дирижировало же
Минторг.
     Очевидно нельзя не считаться с мнением  т. Когана А.И.,  начальника УРС
"Воркутауголь", когда  он  говорил:  "Организацию  торговли  и общественного
питания в последние годы в Сыктывкаре невозможно сравнить с прошлыми годами,
даже  1968-69 гг! Вы скоро догоните Воркуту! Если бы  работники торговли так
же дорожили своей работой как у нас в  Воркуте, то вы бы даже могли обогнать
нас! Надо Сыктывкару просить коэффициент к оплате труда!" Он очевидно  прав,
особенно в  последнем,  насчет  кадрового  вопроса. Это верно,  что повар  в
Воркуте получал зарплату вдвое больше чем в Сыктывкаре. И при том  там  было
достаточно женщин,  которые  искали работу,  а находя,  дорожили ей. Поэтому
мне,   как  куратору  общепита,  приходилось  много  думать   об   оснащении
предприятий необходимым оборудованием, холодильниками  и т.д.  Я считал, что
главное  в  организации общественного  питания  у нас  это:  иметь  в городе
несколько  ресторанов приличных;  широкую  сеть  специализированных  кафе  и
обязательно  наличие   столовых  третьей  категории   во  всех  предприятиях
промышленности  и учреждениях,  где  работают более ста  человек. Пропаганда
наличия  столовых  с кулинарным  отделом  при  предприятиях  и  организациях
постепенно стала обязанностью руководителей. При том, с полным оборудованием
и помещениями за их счет.  Появились хорошие рабочие столовые с кулинарией в
СМЗ (Сыктывкарский механический завод), в мебельном объединении  "Север", во
всех   цехах  ЛПК,  в   Минсельхозе,  в  Комитяжстрое,  проектных  и  других
организациях  и  предприятиях.  Руководители  с помощью рабочих  коллективов
находили  помещения или строили и оснащали сами себе собственные столовые. А
чтобы  заинтересовать руководителей, было  предложено: оборудовать маленькие
(мест на  10-15) банкетные зальчики, где вне очереди  (и, безусловно, лучше)
обслуживалось  руководство  предприятий и организаций. На это можно  сказать
клюнуло  большинство  начальства.  Превосходство  предприятий  общепита  при
предприятиях в том, что они  подчинялись распорядку предприятия,  снабжались
полуфабрикатами рабочие и служащие через кулинарный отдел  и даже чаще всего
по предварительным заказам. В  этих  столовых  отмечали знаменательные даты,
вечера, свадьбы  членов коллектива. Это было удобно  всем и выгодно. Выгодно
потому, что  эти столовые все были третьей категории, т.е. самые минимальные
наложения (наложения - в общественном питании для покрытия расходов столовой
делают  надбавки к цене  (прим. авт.). Поэтому же  пути  пошли  все  школы и
учебные заведения. Большую  работу по внедрению фабрично-заводских  столовых
проводила директор Треста  столовых и ресторанов т. Шишко И.М.,  которая, не
зная   отдыха,  была  в  большинстве  рабочих  коллективах  и  на  собраниях
разъясняла  прогрессивность и выгоду подобной  организации питания рабочих и
служащих.  Впоследствии т.  Шишко была награждена орденом  "Знак почета". За
эти  годы появились  в городе  рестораны  "Вычегда", "Сыктывкар",  "Эжва"  и
гостиничные   рестораны.  Много  специализированных  кафе   типа   "Дружба",
"Нептун", "Чудесница",  "Молодежное" и  т.п.  Вот  почему т.  Коган и многие
воркутяне постепенно перестали критиковать Сыктывкар.
     Конечно,  не всегда все шло гладко. Было много неприятностей. В субботу
и  воскресенье,  как  по  расписанию,   мы  с  Верещаком   ходили  по  своим
предприятиям,   наблюдали   работу   столовых   и   магазинов,  их  культуру
обслуживания и наличие  ассортимента,  искали недостатки, а в понедельник на
планерке треста и торгов в присутствии всех директоров столовых, ресторанов,
магазинов и складов часа  два отчитывали,  приводя  факты, которые собраны в
субботу и воскресенье. Многим доставалось, были слезы, увольнения, приказы с
наказаниями   и  определялись  сроки   для   исправления,   поправления  или
нововведения. Все  это  указывалось в протоколах  планерки,  а  в  следующий
понедельник  проверялось  о  выполнении.  Все  это  дисциплинировало  людей,
требовало инициативы, а  нас  обязывало  выполнять  свои  обещания,  если мы
давали их на  планерке. Много было неприятностей от обкомовских, особенно от
завхоза  Полякова, который всегда ссылаясь на секретарей требовал деликатесы
для  их  столовой. При  звонке Полякова меня всегда корежило:  опять  что-то
секретари требуют.  Однажды  наглым голосом  требовал расширить  ассортимент
вин, икры, семги, оленей,  копченостей и т.п. От  имени Морозова. И главное,
говорит  нагло:  "Сами  едите,  сколько  угодно, а  Морозова  обеспечить  не
можете...!" Меня это задело (на мою зарплату немного икры и семги поешь) и я
решил  сгоряча  позвонить  самому Морозову. Рассказал ему,  что икру и семгу
держим только  на  большие  мероприятия  и  постоянно держать в  обкомовскую
столовую  не можем. Он спрашивает: "А  что случилось?".  А я ему говорю, что
Поляков  требует  якобы по  Вашему указанию.  Он рассердился  и говорит:  "Я
поговорю с этим Поляковым! А Вы держите на  мероприятия.  Я знаю, сколько их
получаем". Через  час звонит  Поляков и  говорит:  "Кто тебя  просил звонить
Морозову? Или тебе  надоело там  работать?". Отчитал  не хуже,  чем  великий
начальник и положил трубку.  Я понял, в  чем  дело.  Подобное  дело  было  с
обкомовскими  за  постоянные  поездки  обкомовских  на  торговые  базы,  где
выбирали  дефицит  себе  и  женам,  а  то  и родне.  Как-то  пожаловалась  с
Торгодежды  (Торгодежда -  оптовая  торговая база, склады одежды.  Торгующие
организации  там получают везут к  себе  в район и продают населению  (прим.
авт.).  т. Михайлевич,  что увезли  месяц назад товары и  все  не  привезли,
говорят, потеряли, и вообще,  надоели  целыми  днями их посещения.  Я как-то
гулял  по улице  Кирова с внуком, а  Морозов катал  тоже своего  внука  и  я
рассказал  все  это.  И сказал, что они позорят  Обком  и Вас лично. Морозов
рассердился и говорит:  "Я  завтра соберу всех  своих и  дам  взбучку, а  ты
поручи  директорам баз, чтобы все машины с нашими номерами засекали". Прошло
два дня. Звонит Муравьев  Н.И., наш куратор, и  спрашивает: "Кто накапал  на
завотделами  обкома  насчет  посещения торговых баз?". Долго отчитывал меня,
капал на  министра  и еще  на  кое-кого.  А  я не выдерживал и говорю: "Что,
Морозов отчитал Вас? И  правильно! Неужели  Вам не ясно, что торговые базы -
это не магазин? Люди возмущены, что у баз одни  черные "волги" стоят,  как у
Дома  правительства!".  Через некоторое время я спрашивал  у директоров баз.
Они  отвечали  с  улыбкой:  "Несколько недель  ни  одной  черной  машины  не
было...".
     Наряду  с  друзьями во  всех отраслях народного хозяйства республики, в
том числе в снабжении, сельском хозяйстве, просвещении, культуре  медицине и
в большинстве промышленных предприятий,  которые  нам помогали  взамен нашей
помощи  им, появились и недруги.  Обкомовские, начиная от завхоза Полякова и
завотделом  Муравьева  до секретаря обкома Попова А.А., старались,  особенно
меня, или игнорировать  или нашептывать  где  это нужно, что я непослушный и
слишком самостоятельный. Вызовут было и давай отчитывать за что-либо, что не
стоит  даже выеденного яйца,  вроде: там вывеска газорекламная  горит плохо,
там  то  крыльцо у  входа  в магазин  невычищено или там  то в  столовой  не
соблюдается  ассортиментный  план выпускаемых  блюд  или кулинарных изделий.
Конечно,  такие  факты были, но  это вопросы не  совсем  министерские.  Есть
директора торгов,  магазинов  и столовых.  Вызвал как-то Попов А.А.  и давай
пилить, что я в УРС "Комилес" не пошел, а ушел в Минторг, что редко бываем в
районах и не оказываем  им помощь и  т.д.  и т.п. А  в  принципе  в  Минторг
перевел меня сам Обком и  Совмин. Редко бываем мы  в районах потому, что там
торгует  потребкооперация, где  в правлении 280 человек, а у нас лишь 24. За
село надо спрашивать с них, с Косолапова Д.Е., который  раздул штат в четыре
раза за счет ликвидации большинства сельпо, начал всеми товарами торговать в
городах и сосредоточил все внимание на заседаниях в  новом здании правления,
отобранного у Кооперативного техникума. Подобные ответы, конечно, не  всегда
нравились  таким начальникам,  но что  же  поделаешь, такой уж непослушный и
прямой номенклатурный работник.
     Однако  дела  наши  шли  неплохо  и  это  благодаря  поддержки  первого
секретаря ОК  КПСС  т. Морозова И.П., который  и в строительстве, и морально
старался поддерживать так как видел изменения к лучшему в торговле. Как-то в
неурожайный  год  на  овощи  и  картофель послали меня в  Рязань по закупу и
отгрузке  по  фондам   картофеля  и  капусты.  Выпросив  в  Минторге   РСФСР
дополнительные фонды на 20  тысяч тонн картофеля и 12 тысяч тонн  капусты  с
Рязани , я ,  с представителями УРСов, ОРСов  и торгов поехал. Нас собралось
человек  20.  Посещения,  почти  ежедневные, заготуправления  т.  Тяпкина  и
председателя  облпотребсоюза  Рязанской области  результатов не  давали. Они
нагло отказывались даже разговаривать  по дополнительным  фондам.  Посещения
первого секретаря ОК КПСС и председателя исполкома кончились одним обещанием
дать  после выполнения  основных  фондов.  За  неделю фактически  ничего  не
отгрузили,  хотя телеграммы ушли до союзного правительства  из Коми Совмина.
После  маленького  совещания  наших  представителей в Рязани,  мы  пришли  к
выводу, что надо найти обходной путь и нашли. Я вызвал по телефону  Морозова
ночью, доложил обстановку ведущую к срыву отгрузки  и попросил его  поручить
Когану чтоб он  у Минуглепрома попросил машину  для разъездов по  районам  в
Рязанской  области и  отправил нам  вместе с ящиком  спирта питьевого, чтобы
"подкупать" директоров заготконтор, Управление  заготовок Рязанской области.
Он  сначала  обещал поговорить  с  первым  секретарем  ОК  КПСС  Приезжевым,
попросить еще  раз его помочь нам, но  я возражал, ссылаясь на то, что  он с
Приезжевым  уже  говорил по ВЧ  два  дня назад, когда  я был  у Приезжева  в
кабинете за  чашкой  чая и  фактически  ничего  не  помогло,  а наоборот,  в
Потребсоюзе на  его звонок  огорчились и  даже сказали,  что будут грузить в
последнюю  очередь, чтоб не жаловались в  обкомпартии.  Морозов  обещал  мне
помочь.
     На второй  день  к  гостинице ночью подъехал с Москвы Коган на легковой
машине  и  ящиком  спирта  в  багажнике. Тут же  ночью провели  "планерку" с
представителями  УРСов с тем, чтобы с утра разъехались по  райзаготконторам.
Главное  было  в  том,  чтобы  до заморозков пошли и дошли  вагоны  до наших
северов. При разговоре с директорами заготконтор предлагалось отгрузку, если
их  кому удастся уговорить за "застольем" отгружать картофель и овощи, чтобы
в  сводках об отгрузке не сообщали в заготуправление.  Я боялся,  что Тяпкин
(заготуправление)  затормозит и даже накажет  своих директоров.  Когда будет
больше половины по нормам,  тогда  можно  будет включать наших покупателей в
число  отгрузки.  Прошла пятидневка, люди занимались на местах  и телефонным
разговором:  дело пошло.  Я  же  "наступал"  на  горло  железнодорожникам по
выделению  вагонов  для  севера  и  не  один  раз пришлось  говорить  с  МПС
(Министерство путей сообщения) и грозить от имени шахтеров Воркуты. Проверяя
в Заготуправлении  об  отгрузке  -  проходили  единичные вагоны,  а  по моим
данным, полученным от моих представителей ушло картофеля  и капусты более 12
тысяч тонн. Коган побыв один  день,  побывал у  председателя облпотребсоюза,
отматерив  его,  уехал  в  Москву,  грозя  доложить   Совмину  СССР  об   их
безответственности к отгрузке картофеля для воркутян.
     Через неделю  стали поступать сводки об отгрузке  нам массово, а Тяпкин
психовал. Когда  было  отгружено 12 тысяч тонн  картофеля  и  8  тысяч  тонн
капусты,  я  доложил ночью  по  телефону  Морозову,  и  попросил  разрешения
выехать, оставив представителей наших для отгрузки  остатков. Я уже был дома
и  работал,  когда  мне  сообщили,  что  с  Воркуты  улетели  в Рязань целая
делегация на похороны одного из директоров заготконтор.  Он, говорили потом,
никогда не пил спирт и видимо сердечко не выдержало от угощения воркутян. До
выезда из Рязани я еще раз был у Приезжева, когда он угощал меня чаем, я ему
рассказал свои впечатления об организации  торговли в Рязани, о  том,  как в
магазине "Обувь"  вместо  обуви видны  одни коробки, о  том,  как на главной
площади города торгуют  молоком, где хвост  очереди как в мавзолей Ленина, о
том как плохо готовят пищу в столовых и ресторанах, о том, что Ляпкин-Тяпкин
вместо  организации  отгрузки картофеля  и  овощей почти  ежедневно  сидит в
ресторане гостиницы,  где  я с  трудом устроился  жить  и  т.д.  Он  записал
пол-блокнота, много возмущался и обещал дать "прикурить", но когда я сказал,
что в  основном  отгрузку мы заканчиваем  и  я завтра выезжаю, он  удивился:
"Как? А в сводках почти ничего не отгружено?!" Я, конечно, подробности нашей
тактики не  стал  говорить, встал, попрощался,  он даже подал мне руку, и  я
ушел в  гостиницу, чтоб собраться уезжать. Как бы это ни было, а задача была
выполнена. Иногда приходится  хитрить и тем  более с теми, кто  поступает не
совсем честно. Раз Тяпкин просиживает в ресторане с высокими представителями
из средней Азии (а может и за взятки) и генералами с  Мурманска, а  потом им
отгружает  картофель и  овощи  вне  очереди в  ущерб  северу  Коми АССР,  мы
вынуждены были искать обходной путь и мы выиграли, обыграв их.
     В  течение  года  т.  Котельников  В.М., зампредсовмина  Коми,  который
курировал сельским хозяйством и торговлей тоже,  не раз упрекал с ехидством:
"А почему воркутяне  увезли такие  богатые венки в  Рязань  и выезжали целой
группой  на  какие-то похороны?" Он, конечно, был информирован, что  один из
директоров заготконтор умер от сердечного приступа после обильного  угощения
нашими.  Жаль, конечно, мужика, но сам то он должен был знать меру, а нам-то
нужна была картошка и капуста, чтоб завезти до заморозков и зимы.
     Было  много  стычек  с  московскими  чиновниками,  когда  мы добивались
увеличения фондов, выбивали товары и дрались за финансирование строительства
торговых  объектов, особенно  в Сыктывкаре.  Как-то  с  помощью Морозова  мы
втянули   Комитяжстрой,  т.   Белоцерковского   к   строительству   в   Эжве
овощехранилища на 7 тысяч тонн с вентиляцией. Построили. Получилось неплохо.
Уговорили  через т. Морозова построить рядом зеркальном исполнении. Но денег
не   было   и   т.   Белоцерковский  рискнул   начать  пока   мы  добиваемся
финансирование. Бомбардировки телеграммами и бумагами, подписанные Совмином,
Обкомом и  нами результатов  не  давали.  Т. Морозов  пригласил  меня  и  т.
Белоцерковского на беседу по  этому объекту и велел  мне выехать  в Минторг,
добиться  финансирования  и  без  денег  не  приезжать...  Дело  тяжелое, но
указание Морозова, да и необходимость, требовали решения вопроса. Я выехал и
по знакомству удалось узнать,  что многие  большие объекты в других областях
осваивают  деньги плохо,  а мы на коне.  Несколько  дней добивался приема  к
замминистра   т.    Лукьянову,   который    ведал   строительством   (бывший
предоблисполкома одной  из подмосковных областей, выдвинутый  сюда, т.к. там
прокатили). Как не приду в  приемную  так неудача:  то его нет, то  занят...
Однажды, когда пришел и мне сказали, что он занят, я  не выдержал  и пошел к
дверям,  но секретарша  как  коршун встала в дверях,  расставила ноги и руки
чтобы меня остановить силой. Меня взяло такое зло, что я столкнул ее и вошел
с  шумом. Зашел  в  кабинет,  и что вы думаете?  Сидит и  один  пьет  чай за
каким-то журналом  на столе. Он немного испугался,  я извинился и говорю: "Я
неделю не могу попасть к вам! Я из  Коми! И прошу уделить мне десять минут!"
В это время свирепая секретарша тоже врывается и говорит: "Какой-то хулиган,
меня  столкнул и  зашел  к вам! Я его  не пускала! Может,  вызвать  охрану?"
Лукьянов  видимо  решил меня принять  все же и отослал ее. Я,  стоя у стола,
развернул проект хранилища, выставил цветные фотографии, где  показано,  что
склады  уже  под  крышей,   краны  укладывают  последние  плиты  и  т.п.  Он
спрашивает: "А деньги где взяли?" Я говорю: "Я  приехал, чтобы вы дали нам!"
Он же говорит, что конец года  и  денег взять негде, может на первый квартал
удастся найти. Я же настаиваю и говорю, что у вас в ряде областей на больших
объектах десятки миллионов не освоены и не освоят, а мне надо всего  семьсот
тысяч. Лукьянов вызывает замначальника УКС Минторга, с которым я уже говорил
и он, если его вызовут  поддержит  нас, т.к. он  -  старый товарищ Верещака.
Явился тот с  большой папкой и стал  смотреть  мои  фотоснимки и спрашивает,
вроде  ничего не знает:  "Это что комики опять натворили?" Лукьянов говорит:
"Этот коми-партизан самовольно построил овощехранилище  на  семь тысяч тонн.
Самовольно,  и  видимо,  надо оформить  дело в прокуратуру  за иммобилизацию
средств". Друг Верещака говорит: "Мы на днях будем пересматривать  титульные
списки, у нас много неосвоения в областях и, может, им дать, объект-то почти
готов...". Тут Лукьянов смягчился немного  и стали мы смотреть с кого снять.
Побыв в Москве еще пару дней, пока  пересмотрели титула. Я  привез  шестьсот
тысяч рублей  на  строительство второго  овощехранилища.  Подобных  споров и
"давания" товаров  были и в других управлениях: где-то вагон  шифера, где-то
секцию  импортных фруктов и всегда в поездках в Москву что-то  привозили для
республики. Так  приходилось не  мытьем, так  катанием добиваться почти все,
что в итоге для нас было хорошо для торговли.


     Так, в суете, в спорах и в текучке прошло более четырех  лет незаметно,
как стало видно, что в Министерстве  торговли что-то делается.  Однако, тучи
над  министерством  и особо  над  Верещаком  все  становились  гуще и  гуще.
Муравьев  и некоторые  другие  недолюбливали нас с ним  за  прямоту, наличие
своих   мнений   по   ряду    вопросов   развития    торговли   и   излишнюю
самостоятельность.
     Верещак Иван  Спиридонович, как-то доведенный  до отчаяния, сказал:  "Я
имею право уйти на пенсию. Надоело выслушивать неграмотные  претензии  таких
как Муравьев, Поляков, Попов и тем подобных  деляг".  Я, конечно,  не хотел,
чтоб  он  ушел. Больно  уж  самостоятельности  мне  много дал.  В  общем, мы
сработались неплохо, хотя иногда и спорили по  деталям того или  иного дела.
Мода Верещак больше думать о себе и своих друзьях с лихвой окупалась связями
в  Москве. И все же  он  решился и, очевидно,  не без  помощи Обкома и лично
Муравьева. Исполняя обязанности  Министра, я, конечно,  зашивался  и просил,
чтоб  все же дали  нам Министра. Пусть даже  какой-либо  секретарь  райкома.
Постепенно освоится и хоть будет присутствовать в многочисленных заседаниях.
Однажды приехав с  командировки, смотрю -  в кабинете министра сидит НачУРСа
Святкин.  У  Святкина был огромный  живот.  Сидя в  кресле, развалив  живот,
расстегнуы  пиджак, разговаривал по  телефону как Министр. Тут мне работники
шепнули: его хотят поставить Министром!?". Я, конечно, был ошеломлен. Как же
это  неграмотного  человека  в  Министры? Он  же  не  различает,  что  такое
собственная  и  покупная  продукция, он же заочно окончил  курсы  подземного
шахтного  строительства  плюс   начальная  школа...  Он  же  высшей  стороны
расточитель, он  может одну тушу мяса на вертолете  бросить  на буровую,  на
него же были уголовные дела за комбинации в УРСе... Спустя сутки т. Муравьев
Н.И. представил нам -  коллективу - нового министра, а  я пошел в Обком к т.
Морозову  И.П.  Рассказал  свое  мнение о  Святкине и  заявил,  что  мне  не
сработаться с ним. Он говорит: "А  что же мне  Попов  и Муравьев хвалили его
так, хоть сейчас Орден Ленина давай!".
     Свое мнение я рассказал своему куратору т. Попову В.Г. и Безносову П.А.
Через неделю, вызывая  меня,  Безносов предлагал  новую  работу: начальником
самостоятельного  отдела  цен  Совета  Министров Республики.  Мне  ничего не
оставалось делать, как дать согласие, хотя это не особенно живая работа. Там
работал Некрасов, бывший министр финансов, и  собрался уйти на  персональную
пенсию  с учетом состояния  здоровья (после нескольких  операций). Так  меня
увели  с торговли  на бюрократическую,  на мой взгляд, работу. Однако,  надо
отметить,  что  Святкин  недолго  красовался  в  Министрах,  его  Москва  не
утвердила  и он выехал с республики. Но в трудкниге  -  уволен министром  на
пенсию.
     Появившись на одно  из первых  заседаний междуведомственной комиссии по
ценам,  которую   вел  т.  Некрасов  С.И.,   был  вопрос  о  нарушениях  цен
предприятиями  бытового  обслуживания.  Проверяющие  говорили  о  злостных и
нахальных нарушениях.  Объяснялся представитель Минбыта и нескольких ателье.
Некрасов  в своем  заключении  стал  говорить, что  это  нехорошо,  что надо
навести порядок. Тут я не выдержал  и попросил слова. Некрасов сообщил,  что
он  уходит  на пенсию и новым  начальником будет  т.  Пыстин.  "Ему и  даю и
слово", - сказал в итоге. Аппаратчики и присутствующие, конечно,  не знали и
как-то были ошарашены,  стали шептаться между  собой. Я встал и объявил, что
Указ Президиума Верховного Совета Коми АССР подписан, завтра будет в газете,
а  сейчас   по  существу  вопроса:  как  можно  мириться  с   таким  обманом
покупателей-заказчиков? почему  на  комиссии нет  Министра  или его зама?  и
почему так мягко можно отвечать за обман  народа? Считаю, что надо всю сумму
взыскать и предложить Министерству наказать  виновных самым строгим образом.
Кроме  того,   следует  предложить  Министру   назначить  ответственных   за
ценообразование  в каждом  подведомственном предприятии,  а  в  Министерстве
создать не  отдел, так сектор цен. Надо  и записать в  адрес  отдела нашего,
чтоб в  течение квартала создали  прейскурант цен на услуги быта совместно с
Министерством  бытового  обслуживания. С этого  заседания  Комиссии  я  стал
начальником Отдела цен и в тот  же день оформили приемосдаточный акт. А  что
прием и  сдача? Печать, штамп, штаты по  штатному  расписанию.  Весь  акт на
одной странице с изображением штампа и печати. Так началась новая работа.
     Вопросы  ценообразования  и  тем   более  во  всех  отраслях  народного
хозяйства  мне  были  несколько  новы  и  я  решил изучать, даже хорошенько,
конспектировать   учебник   ценообразования.  Многое  восстановил  в  памяти
политэкономию,  "Капитал"  Маркса,  а так  же  внимательно  изучал директивы
Госкомцен СССР и РСФСР, не  пропускал проводимые семинары Госкомцен и спустя
год я детально  разбирался  во всех вопросах,  стал  проводить  семинары  по
ценообразованию   в   отраслях   и   ведомствах.   Очень   важно   соединить
ценообразование с соблюдением цен. Для этой цели мы создали комиссии во всех
райисполкомах  и горисполкомах во  главе одного из зампродов и рекомендовали
включить  в  состав  такие  авторитеты  как  завфинотделом,  завторготделом,
плановую комиссию, руководителей торговых и промышленных  предприятий. Такие
рекомендации пошли от имени Совета Министров  и  все  это  на  местах быстро
оформили. Одновременно  были  даны  рекомендации  по  созданию  комиссии  по
контролю   за  ценами  во   всех  предприятиях  с  участием   профсоюзов,  а
облсовпрофсоюз  введен  в штат: инструктора по ценообразованию и контролю за
соблюдением  цен.  Этот инструктор т. Качалов оказался очень  настойчивым  и
напористым.  Он  за  короткое  время  сумел  создать комиссии  общественного
контроля  во всех  предприятиях республики и  спустя год  их  уже  числилось
несколько тысяч человек,  которые взяли на прицел и  проверяли цены и тарифы
во   всех   предприятиях   торговли,   общепита,    бытового   обслуживания,
коммунального  хозяйства,  транспорта  и  т.д.  Совместная  работа  комиссий
Советов, профсоюзов и предприятий дали плоды уже спустя год их деятельности.
За  это  же  время  были утверждены прейскуранты цен и тарифов на  продукцию
общественного питания, бытового обслуживания, коммунальные услуги  и товары,
некоторые  цены утверждались  в Совете  Министров Коми. Это дало возможность
настоящего контроля за ценами даже неспециалисту. Издание этих прейскурантов
цен и тарифов было поддержано не только местными властями,  но  и  Госкомцен
РСФСР и  СССР. Систематизация цен и тарифов, совместная работа с профсоюзами
и комплексные проверки цен и тарифов по районам под  руководством комитетцен
при Совете Министров Коми стал опытом по стране и  для изучения этого  опыта
Госкомцен СССР  направил в Коми бригаду в составе 11 человек. Нас в аппарате
8 человек, а проверяющих приехало 11 ?!...
     Опыт был распространен по  стране Госкомценом  СССР и  ВЦСПС совместным
постановлением как положительный. Важно было из этого  опыта, что количество
контролеров увеличилось, как  и количество проверок, но  и во столько же раз
снизилось  количество нарушений цен.  К примеру: нарушения цен установлены в
предприятиях в % к числу проверенных:
     В  1971-72 гг.: в торговле - 12,1;  в бытовом обслуживании  -  33,1;  в
коммунальном хозяйстве - 42,8.
     В  1978  г.:  в  торговле  -  7,2;  в  бытовом обслуживании  - 12,4;  в
коммунальном хозяйстве - 2,7.

     За это время количество проверенных  предприятий выросло  с 1,9 тыс. до
3,8 тысяч.  При неоднократном  росте количества проверенных цен,  количество
цен, оказавшихся  с нарушениями, сократилось в 3 раза и  в торговле - 0,7 %,
быте - 4,1 %, комхозе - 0,2 %. Итак, в первые же годы стало мне ясно, что на
данном участке  работы делов  непочатый край  и мы  нашли,  на  наш  взгляд,
правильный  путь,  а  именно: наведение  в прейскурантном  хозяйстве  такого
порядка,  чтобы  трудно  было нарушать цены; систематический  и авторитетный
контроль  не  только  силами  нашими,  но  и  всеми  советами,  профсоюзами,
общественностью   и  особенно   самими   предприятиями;   гласность   итогов
ценообразования и контроля за соблюдением цен,  а для этого  использовать не
только совещания и собрания, но и печать и  радио; повышение ответственности
местных  советов, профсоюзных организаций и предприятий. И тут выходит, т.е.
напрашивается, метод планирования  проверок, массовость провидимых  проверок
по  районам  в комплексе  утверждения  этих  координационных планов  Советом
Министров   и  облсовпрофом,   подведение  итогов  проверок  на  расширенных
заседаниях исполкомов советов.
     В координационном плане, утвержденном совместным постановлением  Совета
Министров и облсовпрофом, доведенном до местных Советов и обкомов профсоюза,
четко предусматривалось:  когда и  в  каком  районе  проводится  комплексная
проверка цен,  тарифов  и  ценообразования; кто  участвует в  проверках; как
провести   итоги   проверки.  К   этим  проверкам  привлекались  не   только
общественные   контролеры   Советов   и   профсоюзов,  но   и   Госстандарт,
госторгинспекция и другие, не говоря уже о самих министерствах и ведомствах.
Тут  важно в комплексной проверке всех отраслей города или района и максимум
предприятий. Например:  в Воркуте было охвачено проверкой 399 предприятий; в
Ухте - 413, в  Печоре - 262, Ижме - 139 и т.д. В этих проверках  участвовало
до тысячи  и  более человек.  Координационный план предусматривал  и  другие
вопросы,  как проведение семинаров,  проверку  работы городских  и  районных
комиссий, работы межведомственной комиссии, проверка ведомственного контроля
самими  министерствами и ведомствами и т.д. Плановая работа дала возможность
не отвлекаться от  основной работы  и лишила  Совмин  от привлечения нас  на
другие,  не  наши,  дела.  Авторитет,   тем  более,  когда  отдел  цен   был
преобразован в Государственный комитет цен  Коми АССР, наш стал  на  должном
уровне. Я  введен в  состав правительства, министры  и  районы  с нами стали
считаться  как  особо важным  органом и руководство  республики,  видя  нашу
работу,  стало относиться  к нам как к важному органу  власти  в республике.
Детально  плановости  работы  следует считать  и еженедельные  (понедельник)
планерки аппарата, где ставились конкретные  задачи конкретно каждому нашему
сотруднику. Это дисциплинировало аппарат и,  безусловно,  подгоняло работу и
проверки,  и подготовка  прейскурантов, и  подготовка  постановлений  Совета
Министров об утверждении  новых и  пересмотре старых цен  и тарифов, а также
выясняли   затруднения  по   отдельным  вопросам,  где  требовалось  срочное
вмешательство того или другого органа власти.
     Протокола проверки  планерки  записаны  четко и ясно, что и  как, кто и
когда  должны   делать.  Считаю,  что  очень  важно  в  деятельности  любого
руководителя не только его знания, работоспособность и просто  человечность,
но и  поддержка со стороны вышестоящих руководителей. Мне обижаться  на  это
нельзя.  Много считались и  помогали  морально и  Госкомцен СССР и РСФСР,  и
Совет  Министров  Коми в  лице  Безносова и  Попова,  и  Обком КПСС  в  лице
Морозова.  Хотя  многие  из  этих  же  органов  старались  искать  что  либо
компроментирующее,  чтобы где  только удастся очернить.  Поэтому приходилось
иногда ловчить,  хитрить и даже портить  с  ними отношения ради благого дела
для общества и простых людей.
     В  ходе  одной  из  плановых   проверок  с  Госкомцен   РСФСР  приехала
Ломоносова. В ходе проверки  зудила и  пилила наших работников и доводила до
слез.  "Почему, на  каком основании,  это преступно,  я вынуждена  поставить
вопрос  о  вашем  соответствии  на  этой   работе  и  т.п."  -  говорит  она
Скомороковой  К.А. Она,  старая  работница,  дело  знает,  но  не  с  высшим
образованием.  Пришла со слезами и рассказывает мне, что она не только с ней
так разговаривает,  но и с другими. Я пригласил проверяющую и рассказал, как
к нам в УРС приехал ревизор из ГлавУРСа, стал очень придираться, как НКВД. Я
тогда попросил у его командировочные и поставил там запись "выбыл" и дата, а
аппарат УРСа разослал по сплавным участкам для оказания помощи в организации
питания.  Она смотрит и  слушает удивленно:  к чему бы  это. И действительно
задала этот вопрос. Я  ответил: "Девчат  моих не пили! Если что не  так,  то
приходи  ко  мне  и разберемся.  Без  меня  они  ничего  лишнего не  делают.
Проверяй, пиши себе, в акте отразим  совместно,  что необходимо. И тем более
на итоговое совещание приедет зам.  Фролова -  Никитин".  Она удивилась, что
приедет Никитин  и удивилась,  что я так резко говорю  и  лишь тогда поняла,
зачем  я  рассказал  о случае с ревизором  ГлавУРСа. После  этого  разговора
нарадоваться не  могли, как она им стала помогать, советовать, даже чай пить
вместе.
     На итоговое совещание действительно приехал Никитин и попутно  мы с ним
съездили  в Воркуту, где  работал  его  сын или дочка инженером  по  технике
безопасности. Пришлось выпить изрядно, аж от самолета отстали.
     Совещания  прошли   хорошо  в   Совмине.  Были  хвалебные  изречения  и
несерьезные замечания  по  ценообразованию в отдельных министерствах. В ходе
комплексной  проверки в  Воркуте  Госстандарт  установил,  что  Воркутауголь
отгрузил в Череповец уголь завышенной зольности и одна  из партий получается
с  обсчетом  около  четырех  миллионов  рублей.  Я  предупредил,  что  будем
взыскивать сумму в бюджет. В 9 часов утра звонит  мне секретарь Обкома Попов
А.А. и через нос говорит: "Что же  ты  грабишь Воркуту? У  меня с жалобой на
вас зам  Генерального по экономике  и  говорит, что ты взыскиваешь  с  них 4
миллиона.  Ты что, не  с этой республики  или тебе помочь переехать в другую
область?"  Меня  это заело. Я  ему в ответ: " 4 миллиона  - это только  одна
партия!  Мы будем разбираться с остальными отгрузками и все обсчеты выльются
в  десятки миллионов! Госстандарт прав!" Ему это не понравилось и говорит: "
Он сейчас приедет к  тебе, разберись и не грабь  зря". Я в ответ: "Почему он
пошел  в Обком, а не стал разбираться  на  месте или с Госстандартом? Почему
он,  подписывая акты, считал,  что Воркутауголь  - это не  в Коми, а союзный
Минуголь и  руки  коротки  у  Госкомцен Коми АССР?"  Он на ходу  ложа трубку
буркнул: " Ну ладно, придет, разберись!" Не договорив, положил трубку.
     Через полчаса, постучав культурно,  вошел замгенерального по экономике,
хромая на одну ногу, с  извиняющемся лицом подошел к столу, подал руку,  а я
пригласил сесть  напротив.  Извинившись  за  то, что не  ко мне пришел,  а в
Обком,  начал  излагать,  что  если  все  считать  и   взыскать   сумму,  то
"ВоркутаУголь" пролетит в  трубу. Нельзя ли, мол, не заметить эти ошибки,  а
мы, мол,  впредь не  будем  допускать  такой халатности. Очень, мол, просил,
просил Генеральный и передал тебе привет, он уважает Вас.
     Пригласил  я своего боевого  заместителя  т.  Чужмарева  Ф.Ф.,  который
руководил комплексной проверкой в Воркуте. Чужмарев, не обращая внимания  на
посетителя,  сразу  сообщил, что  на нарушения  готовит  решение о взыскании
суммы.  Я  сообщил,  что  Воркутауголь  просит  не  взыскивать  такую сумму.
Чужмарев,  оглянувшись, спрашивает: "А  что  если  генерального  вызвать  на
межведомственную комиссию  и  предложить  добровольно  внести, а  выжидаемое
выяснение  по  другим  шахтам  затормозить,  все  же  большая   сумма?"  Тут
замгенерального повернулся и говорит:  "А может действительно нам дать право
самим сначала разобраться? Я  даю  слово, что честно подсчитаем, переведем и
впредь установим строжайший контроль за  соблюдением цен и гостов?".  Так  и
порешили: предложили замгенеральному выехать, в трехдневный срок перечислить
сумму  и  телеграфно  доложить  с  подписью  банка.  К концу  недели  пришла
телеграмма: перечислено шестьсот шестьдесят девять тысяч в госбюджет.
     Или вот  как  я  научился "обходить" обкомовского куратора т. Муравьева
Н.И.,   который   курирует   торговлю,   местную   промышленность,   бытовое
обслуживание и  т.п. Прошла проверка ряда  ателье. Выявлены нарушения цен на
несколько  тысяч  рублей. Министр  и Муравьев,  конечно,  как  всегда, будут
предлагать  не взыскивать суммы. Мы же, для эффективности, делаем подсчет на
более  долгие  времена  (1-2-3  года) и выходит, что надо взыскивать десятки
тысяч. Когда начнут  звонить,  мы говорим,  что  эти  десятки тысяч не будем
взыскивать, а  за  более  короткий  период, т.е фактически  что подтверждено
актами  и справками.  В  этом случае  Муравьев соглашается немного взыскать,
чтобы  безнаказанно не оставлять вроде бы. А мы взыскиваем, что подтверждено
актами. Московским ревизорам не даем хлеба и согласие имеем. Так приходилось
выкручиваться от излишнего гнева и неприятностей.
     Как-то  после  комплексной  проверки  в  Койгородке,  а обычно ездил на
итоговые расширенные  заседания исполкома  и делал анализ на 40-50  минут  и
старался  бывать  на  предприятиях. В Койгородке у  топливной промышленности
есть цех по производству товаров, столярных изделий и т.п. В цехе стоит пара
десятков  новеньких станков, рабочих нет, цех превращен в  туалет прохожими.
Спрашиваю у сторожа: "Что-либо на этих  станках сделали за год?" Он говорит:
"Ничего! Кроме вот той форточки". Каким же надо быть расточителем, чтобы так
вести хозяйство. А зарплата начальству идет...
     По  приезде  в  Сыктывкар я  информировал  т.  Путинцева В.В.,  который
курирует топливную промышленность, и возмущался, обещал доложить Т. Морозову
и т.  Безносову. Но тут Путинцев  высказался, что  он там был  недавно,  что
принимает  меры, чтобы оживить работу цеха и т.п. Я  понял так, что какие-то
меры будут приняты. Прошла неделя. По решению Обкома актив республики решили
направлять  по  отстающим   предприятиям  на  буксир.  Вызывает  Путинцев  и
объявляет:  "Морозов сказал, что  в Койгородок  Топпром (Топпром - Топливная
промышленность) надо направить т. Пыстина  А.И." Я ему отвечаю: "У меня свои
планы,  утвержденные  вами.  В  Койгородке  я  был  только  что.   Не   вижу
необходимости  моего  присутствия  там".  Он  даже  с  ехидцей  говорит:  "А
критиковать и возмущаться можешь?" Я не выдержал и говорю: "Я сейчас пойду к
Морозову  и  постараюсь договориться!"  Но он  вспылил, встал и говорит,  не
глядя на меня:  "Ходить не  надо, я сниму твою  кандидатуру.  Справимся  без
тебя!" Я  успокоился  и  ушел  по  своим  делам.  Тут  вопрос  ясен:  ах  ты
критикуешь?  Езжай поправляй дела! Не  поправишь  -  накажем.  Любил он  все
делать именем Морозова и часто ляпался  в этом. И тут такая картина: Морозов
не назначал, кого куда отправлять. Это фарс.
     Диктаторский  стиль  руководства был и в  Госкомитете  цен СССР.  После
проверки Госкомцен Коми АССР в  порядке  обобщения положительного  опыта  во
главе с главным инспектором Инспекции цен СССР  т. Поваляевым меня вызвали с
докладом. Народу собралось  много, в зале нет мест, стоят с аппарата у стен.
Первым т. Глушков (председатель Госкомцен СССР) поднял т. Поваляева, который
начал с  общей характеристики Республики Коми.  Но Глушков его сбивал  через
каждое  предложение сказанное  Поваляевым.  Потом  он  начал,  что сделано в
республике по ценообразованию, контролю за ценами, привлечению актива и т.д.
Глушков опять не дал закончить ни одну мысль и так безамбициозно и нахально,
вроде: не верю, тебя подкупили,  ты не разбираешься,  зачем вы ездили и т.д.
Поваляев не  выдержал  и  говорит: "Или  дайте сказать или  пусть сам Пыстин
доложит".  Я  конечно готовил  выступление минут  на  30,  сделал  наглядные
диаграммы по росту актива, проверкам  цен и предприятий, снижению нарушений.
Поваляев ушел с  трибуны  под укоры Глушкова (даже  оскорбления)  и когда  я
поднялся на трибуну первым делом  положил  на стол  диаграмму, свежую газету
"Красное знамя",  где на первой  странице больше половины занято  статьей  о
неплохой  деятельности   Госкомцен  Коми  АССР,  а  доклад  свой  в  бумагах
потерял... Искал, искал, но не нашел. Пока искал, Гречко говорит: "Уважаемый
председатель! Дайте мне 25-30 минут и ни в коем случае не перебивайте как т.
Поваляева!"  Глушков удивленно смотрел на меня. Текст доклада так и не нашел
и решил  на память  (сам  же  писал доклад)  говорить.  Глушков тем временем
прочитал газету, смотрел диаграммы и не разу не перебил. Говорил я минут 40.
Когда кончил, вытер пот и говорю: "Вот  сейчас давайте вопросы, а то, может,
что  я  забыл, так  как  тезисы  доклада  где-то захламил в  своих бумагах!"
Глушков посмотрел на меня как Ленин  на  буржуазию  и спрашивает: "А что тут
все данные правильные или украшены?" Я говорю: "Спросите у вашего инспектора
Поваляева и людей из состава бригады проверяющих,  в  том числе из ВЦСПС". В
зале поднялся Поваляев и кричит:  "Все  там  правильно!" От стола президиума
поднимается зав отделом ВЦСПС,  который  был тоже у  нас и говорит: "Все там
точно!"   Глушков   видит,  что  я   обливаюсь  потом  и   говорит:  "Трудно
отчитываться".  А  уходя,  сказал:  "Работать  легче,  чем   отчитываться  в
Госкомцене!" И ушел  на место. Глушков в  своем  выступлении сказал, что при
желании на местах можно работать. Отчитыватся так как отчитывался без бумаги
коми. Опыт я думаю надо одобрить и распространить!
     Выступали  еще  многие,  в том числе  Фролов  (пред. Госкомцен  РСФСР),
секретарь  ВЦСПС  (не  запомнил фамилию)  и  другие,  которые  говорили, что
комиссия  поехала в Коми не зря, работали неплохо,  надо опыт распространить
совместным  постановлением   Госкомцен  и  ВЦСПС.   Постановление   принято.
Неплохое. Но на любом совещании Госкомцен РСФСР мои коллеги насылали в гости
к нам, а  госкомценовцы  настаивали у нас  провести  семинар-совещание.  Но,
учитывая  лишние  хлопоты, мы отказывали  отсутствием гостиниц,  сезона  или
придумывали еще что-либо.
     Так из  более  или  менее нормальной  работы мизерного коллектива  Коми
Госкомцен было  "раздуто"  в постановлении  ВЦСПС и  Госкомцен РСФСР большая
работа по ценообразованию и их соблюдение на территории Коми. Значит, другие
края работали хуже нас. А в действительности наши девчата (их шесть человек)
были  хорошими  и трудолюбивыми специалистами,  которых  впоследствии  стали
приглашать на комплексные проверки  в другие  края страны  в  составе бригад
Госкомцен РСФСР и СССР. Правда, редко я их  отпускал под  разными причинами,
так как  надо было работать  у себя,  а не  для дядек (в госкомитетах  и так
сидели сотни человек).
     Мне кажется, успех в любом деле - это желание достичь цели,  знать, как
и для чего,  убедить  своих  соратников в  этом и суметь  избежать  действия
мешающих достижению намеченной цели. В 1983 году с  истечением 60 лет  жизни
моей, пришли в кабинет т. Путинцев и т. Муравьев, и предложили сдать дела т.
Головне  Ю.А.,  бывшему министру  торговли,  чтоб  его, как  лучшего  друга,
устроить.  Так  они  избавились от  меня, как  слишком самостоятельного чина
правительства Коми АССР.  Дали  персональную  пенсию  РСФСР -  135 рублей  в
месяц.




     Прошло несколько лет, как я на пенсии, занимаюсь только дачными делами.
Однажды  встретил министра местной промышленности т. Крупенько А.С., который
попросил  меня  заняться юридическими  делами,  но  зарплата минимальная. По
положении мне более 120 рублей получать нельзя, если не отказаться  от части
пенсии. Согласились.
     Приступил   к  делу   осенью.   До   меня   были  по   совместительству
юрист-кольсунты,  но  конечно занимались своим основным делом  по занимаемой
должности. Фактическим  пришлось начать все сызнова. На местах же, кроме как
по совместительству, на  фабрике "Комсомолка" не было юрист-консультов. Всем
делом ведали  сами руководители,  а  они, как правило, не знали элементарных
положений по арбитражным, судебным  юридическим делам и, кроме того, не было
никакой у них литературы.
     Пришлось начать  с консультаций  о положениях по  поставкам товаров, по
арбитражным  вопросам,  по  другим  юридическим  делам.  Все  эти  материалы
собирать, разжевывать, перепечатывать и  доводить до предприятий. Необходимы
были  хорошие  связи  с  министерством  юстиции  и  арбитражем,  которые мне
всячески  помогали в решении дел  и просветительной  работе с предприятиями.
Настойчивые   просьбы   у  российского  местпрома   о  выделении  единиц   -
юрист-консультов  также  помогли,  дали  пять  единиц,  мы  их   раздали  по
пол-единицы и кое-кто хоть стали держать юристов на  полставки. Кроме  того,
мы проводили систематические  семинары  по  юридическим  вопросам с теми, на
кого возлагалась ответственность за юридические вопросы на предприятиях.
     После  двух  лет такой  повседневной работы,  просвещения,  а  иногда и
принуждения  несколько  дела  наладились:  стали  участвовать руководители в
арбитражах,  отвечать  на  иски  более  обоснованно,  предъявлять  иски   за
недопоставку и  другие  дела. В  результате  на  третьем году вместо убытков
(проигранные  дела) до 300-400 тыс. рублей в год,  получили прибыль, то есть
выиграли в арбитраже предъявленные нами иски более 500 тыс.  рублей. Это при
паре миллионов  рублей  прибыли по всему  министерству  - уже немалая  сумма
только от  претензионных  дел. Однако при  нормальной борьбе  за  качество и
ассортимент товаров местного со стороны самого министерства прибыль была  бы
в несколько раз больше. Министерство больше отчитывалось, чем работало.




     Зольность - для отгружаемого угля есть норма зольности (прим. автора).



Популярность: 8, Last-modified: Thu, 07 Jul 2005 06:23:28 GmT