Б.В.Соколов. Правда о Великой Отечественной войне

Вторая мировая война стала величайшей катастрофой, какую когда-либо пришлось пережить человечеству. Составной частью второй мировой войны стала советско-германская война, которая в нашей стране названа Великой Отечественной. Советский Союз из всех стран-участниц понес наибольшие потери в людях и, соответственно. Красная Армия нанесла наибольшие людские потери вермахту, поэтому принято говорить о решающем вкладе СССР в победу над Германией. Подчеркнем, что подобное утверждение на самом деле справедливо только в терминах людских потерь. Один на один, без поддержки союзников по антигитлеровской коалиции, СССР с Германией, Сталину с Гитлером было бы не справиться. Англия и США не только поставляли в нашу страну критически важные виды сырья, материалы и технику, без которых не мог поддерживаться необходимый для нужд войны уровень советского производства, но и отвлекли на себя почти весь германский флот и подавляющую часть авиации, а в последний военный год, когда силы Красной Армии были уже во многом истощены, - до 40% сухопутных сил вермахта. Данные вопросы тщательно ретушировались и затемнялись в советской историографии. Об этом либо вовсе не говорили, либо повторяли традиционное утверждение о низкой доле англо-американских поставок по отношению к общему объему советского производства. Насчет потерь предпочитали помнить лишь их общую величину в 20 млн., без уточнения, какую их часть составляют потери Красной Армии и как они соотносятся с потерями вермахта. В последние месяцы существования коммунистического режима официальная цифра потерь была поднята до 27 млн., а затем, уже в годы торжества демократии, уменьшена до 26,6 млн., причем потери вооруженных сил власти стараются исчислять всего лишь в треть от этого числа и почти что приравнять к потерям вермахта и его союзников на Восточном фронте.{1} Вопрос же о том, что Советский Союз во второй мировой войне был не жертвой агрессии, но самым настоящим агрессором, определенно не формулировался ни в прежней советской, ни в нынешней российской историографии. Хотя факт советского нападения на Финляндию теперь общепризнан, но ему нашли оправдание в необходимости обеспечения безопасности СССР в преддверии будущего столкновения с Германией, а также в неуступчивости финской стороны, на которую пытаются возложить часть ответственности за военный конфликт. Между тем советская агрессия против Финляндии принципиально ничем не отличалась от германской против Польши, а мирная аннексия Прибалтики, Бессарабии и Буковины - от германской столь же мирной аннексии Австрии и Чехии. Сталин и Гитлер были диктаторами, возглавлявшими тоталитарные государства и стремившимися к гегемонии в Европе. На пути к этой гегемонии военное столкновение между СССР и Германией было неизбежно и лишь от воли случая зависело, кто же начнет первым. После публикации книг Виктора Суворова и бурной полемики вокруг них любому непредвзятому наблюдателю стало очевидно, что советское нападение на Германию готовилось практически одновременно с операцией "Барбаросса" и абсолютно независимо от нее. Если бы Балканская кампания вермахта по каким-либо причинам затянулась, Сталин успел бы ударить первым, что, впрочем, не повлияло бы принципиальным образом ни на ход, ни на исход второй мировой войны.

Ответить на все перечисленные вопросы необходимо прежде всего для того, чтобы осознать роль и место нашей страны в мире раньше и теперь. Западные союзники не питали симпатий ни к Гитлеру, ни к Сталину, но в силу объективных причин вынуждены были поддержать последнего. Причины эти отнюдь не сводились к тому, что Германия, ущемленная Версальским миром, в поисках реванша сначала должна была столкнуться со сторонами-победителями в первой мировой войне. Здесь был и глобальный, более глубокий аспект. И коммунизм, и национал-социализм одинаково стремились к мировому господству. Однако в экономическом и военном отношении Германия была значительно сильнее СССР. Это превосходство определялось не столько количеством танков или самолетов, выплавкой чугуна и стали, добычей угля и нефти, сколько уровнем подготовки рабочих и военнослужащих, общим культурным и образовательным Уровнем населения, который в Германии был гораздо выше. Победа более сильного Гитлера в войне несла соответственно и гораздо большую угрозу как интересам США и Англии, так и всему человечеству в целом. А эта победа отнюдь не была невероятным событием даже в условиях реально сложившейся антигитлеровской коалиции (например, в случае, если бы германский атомный проект удалось реализовать прежде американского и еще до вступления союзных войск на территорию Рейха). В данном случае интересы России и человечества совпали. Если бы Германия победила, СССР перестал бы существовать, основная часть русской территории была бы оккупирована и Россия не могла бы возродиться в качестве действительно независимого государства. Потери мирного населения, даже если бы война была молниеносной и продолжалась недолго, вряд ли были бы меньше, чем они оказались в Великой Отечественной войне. Тогда большинство военнослужащих погибло бы в лагерях, а еще более значительная часть жителей оккупированных (и неоккупированных) территорий стали бы жертвами голода. Кроме того, было бы дополнительно истреблено не менее 2 млн. евреев и цыган, а также немалое число лиц других национальностей, по тем или иным причинам неугодных нацистам. Для всего человечества в случае торжества Гитлера открылась бы перспектива череды новых войн с неясным исходом и с большой вероятностью применения оружия массового поражения.

Советский Союз, даже одержав военную победу, все равно экономически остался слабее как бывших союзников, так и поверженных противников. Всего 45 лет понадобилось для его краха в результате "холодной войны". Коммунизм, равно как и национал-социализм, мог продлить свое существование только путем достижения мирового господства. С появлением ядерного и термоядерного оружия эта цель сделалась абсолютно недостижимой. Но тем самым была утрачена цель и для существования Советского Союза. Надежды на расширение территориальных пределов своего господства посредством "мировой революции", которые питали номенклатуру во времена Ленина и Сталина, уже при Хрущеве сошли на нет. По мере того, как с развитием термоядерного оружия уменьшались возможности военного шантажа по отношению к остальному миру, а противостояние с Западом в различных регионах требовало все больше средств, неэффективная экономика СССР приближалась к коллапсу. Номенклатурное стремление урвать как можно больший кусок национального пирога вызвало в конечном счете перестройку и крушение тоталитаризма и империи.

Сегодня, полвека спустя после окончания второй мировой, мы пытаемся объективно оценить, чем была эта война для нашего народа и других народов СССР, каким именно образом и почему была достигнута победа, которую в советской мифологии и наследовавшей ее российской традиционно называют "великой". Да, она была великой, но только принесенными жертвами, а не достигнутыми результатами. С точки зрения вечности, несколько территорий, которыми СССР завладел на четыре с половиной десятилетия, да десяток сателлитов, удержавшихся в советской орбите и того меньше, - достижения ничтожные. Такой вывод, конечно, крайне болезненный для национального самолюбия. Поэтому проблемы военных потерь, подлинные советские планы в 1939-1941 гг. и роль западной помощи до сих пор вызывают жаркие споры, что подтвердила как дискуссия вокруг суворовских книг, так и упорное стремление тесно связанных с Министерством обороны исследователей, не останавливаясь перед прямыми фальсификациями, всячески занизить потери советских вооруженных сил и завысить потери вермахта - дабы подтвердить слова поэта "да, мы умеем воевать". Обратное доказал провал чеченской авантюры и беспристрастное собственно научное исследование итогов Великой Отечественной войны.

Заметим, что тенденция занижать собственные потери и завышать потери противника совсем не нова и свойственна не одной только советско-российской традиции. В той или иной степени ею страдают и страдали военные всех стран и во все времена. Однако в демократических государствах гражданская власть способна эффективно ограничивать воображение людей в погонах, поскольку общество заинтересовано в максимально полном учете собственных жертв и в возможно более точной оценке потерь противостоявшей стороны, чтобы реально учитывать опасность, которая может исходить от противника в будущем, и иметь реальное представление об эффективности собственных вооруженных сил. В России, практически не знавшей настоящей демократии, для фальсификации военных потерь издавна существуют самые благоприятные условия. Тут можно начать с великого А. В. Суворова, чью фамилию в качестве псевдонима использовал автор "Ледокола". По преданию, когда после взятия Измаила один из подчиненных спросил Александра Васильевича, как показать в донесении потери турок, будущий генералиссимус, не долго думая, ответил: "Пиши поболе, чего их, супостатов, жалеть". Супостатов не жалели, по крайней мере на бумаге, и в позднейших войнах. Особенно астрономических и очень далеких от истинных величин достигли потери противника в Великую Отечественную, однако и позднее супостатам приходилось туго, если не в сражениях, то в победных реляциях. Так, в российских донесениях число уничтоженных чеченских "боевиков" превысило численность взрослого мужского населения республики. Неприятельские потери всегда исчисляли по принципу одного анекдота про Чапаева, который мы приведем в несколько смягченном виде: "Здорово, Петька, а где же твоя шашка? - Ох, Василий Иванович, ехал я к тебе, десять казаков мне попалось. Всех порубал, о последнего шашку сломал. - А если говорить правду? - Ну, Василий Иванович, не десять казаков было, а трое. Зарубил я их, но шашку сломал. - А если говорить правду? - Ну, не трое, один казак был, но шашка сломалась. - А если все-таки правду сказать? - Вижу, Василий Иванович, ничего от тебя не скроешь. Слушай, как было дело. Еду я, вдруг вижу: из-за кустов голая задница торчит. Ткнул я в нее шашкой, шашка там и осталась. - Эх, Петька, за что тебя люблю, так это за то, что ты всегда говоришь правду. На, держи шашку".

По этой причине нельзя брать в качестве основания для расчетов данные одной стороны о потерях другой (за исключением числа пленных). Однако данные о собственных потерях тоже не идеальны и, как правило, страдают неполнотой: в боевой обстановке трудно проследить судьбу каждого солдата и учесть все жертвы. Здесь играет роль и абсолютный размер потерь - чем он больше, тем относительно выше доля неучтенных потерь. Кроме того, многое зависит от характера общества. В Англии и США, родственники почти всех военнослужащих прилагали усилия к тому, чтобы выяснить их судьбу, и военные ведомства вынуждены были посылать извещения практически на всех погибших и пропавших без вести, в частности, и по юридической необходимости: вопросы наследования и пр. Те же закономерности действовали и в Германии, где тоталитаризм еще не успел истребить эти традиции гражданского общества. В СССР уже успело укорениться отношение к человеку как к простому винтику государственной машины. Советские люди практически не имели собственности, и на практике родным погибших и пропавших без вести далеко не всегда требовались юридически строго оформленные документы о судьбе близких. К тому же у многих бойцов и командиров все родные погибли в ходе войны, а миллионы других были перемещены в результате эвакуации на Восток или отправлены на работы на Запад, в Германию. Поэтому посчитать в первые послевоенные годы более или менее точно потери как Красной Армии, так и мирного населения было невозможно. Поскольку давление со стороны общественности отсутствовало, более или менее подробный и точный подсчет жертв второй мировой войны в СССР так и не был произведен. Из-за этого обстоятельства мы вынуждены основывать свои подсчеты на оценке общей численности населения СССР к началу и концу войны, а также на некоторых косвенных данных, коррелирующих с уровнем безвозвратных потерь войск. В целом же приходится отказаться от распространенного среди широкой публики мнения, что рано или поздно наши потери в войне удастся установить чуть ли не поименно или хотя бы с точностью до десятков тысяч человек. Этого не будет никогда, и точность исчисления военных потерь населения СССР всегда будет колебаться в пределах нескольких миллионов. Чисто теоретически можно попытаться более точно установить потери Красной Армии, сравнив данные о численности всех ее частей на различные даты за всю войну. Командиры сплошь и рядом эту численность завышали, дабы получить больше продовольствия, боеприпасов и других единиц снабжения, а также чтобы приуменьшить потери. Однако в основном подобное искажение было бы устранено в процессе вычитания, поскольку можно предположить, что завышено было большинство данных. Тем не менее, подобный проект вряд ли осуществим, так как требует слишком много времени и средств.

То, что людские потери, которые понесла Красная Армия в Великой Отечественной войне, многократно превысили потери вермахта на советско-германском фронте, признают большинство исследователей. Такое соотношение определялось коренными пороками советской системы, нивелировавшей личность, лишавшей людей стремления проявить инициативу и вообще проявлять самостоятельность. Следствием этого стали низкие индивидуальные боевые качества бойцов и командиров, неспособность командующих и их штабов адекватно руководить большими массами войск и их стремление добиться успеха любой ценой, не считаясь с жертвами. Нельзя сказать, что Сталин и другие советские руководители не знали об этих недостатках Красной Армии, но, очевидно, они, хотя бы подсознательно, чувствовали их неустранимость при существующей системе правления, которую, естественно, не собирались менять. Тоталитаризм Гитлера был куда моложе - до начала войны он господствовал в Германии только 6 лет. К тому же фюрер принципиально не допускал резких перемен в армии и промышленности, стремясь сохранить их в качестве эффективных орудий для будущей войны. В СССР ситуация была иная. Красная Армия и советский военно-промышленный комплекс были созданы после Октябрьской революции, до основания разрушившей и прежнюю армию, и прежнюю промышленную и сельскохозяйственную структуру России, полностью ликвидировавшей элементы свободного предпринимательства, сохранившиеся в нацистской Германии. Поэтому сила советского тоталитаризма была только в способности мобилизовать все ресурсы страны на нужды войны, создать многочисленную и оснащенную боевой техникой армию, сохранить контроль над населением в условиях самых тяжелых поражений на фронте. Однако эффективно использовать мощные вооруженные силы или создать действительно независимую от поставок извне военную экономику, по примеру германской, Сталин не мог, в частности, и из-за значительной промышленной отсталости России в 1917 г. по сравнению с Германией, и сохранения этой отсталости вплоть до 1941 г.

Получилось так, что единственная статья настоящего сборника, рассказывающая о конкретном сражении Великой Отечественной войны, посвящена Курской битве. Тут есть элемент случайности: в 1993 г. Военно-исторический исследовательский институт Министерства обороны ФРГ пригласил автора на конференцию в Ингольдштадт, рассматривавшую именно это сражение. Однако в случайности можно увидеть и закономерность. Именно Курская битва стала крупнейшим сражением не только Великой Отечественной, но и всей второй мировой войны. С момента германского нападения на СССР к тому времени прошло уже целых два года, и все преимущества, которые вермахт получил из-за внезапности вторжения, давно утратили свое значение. Советский Союз полностью развернул свой военный потенциал, смог использовать значительные поставки по ленд-лизу и имел укомплектованную людьми и техникой армию с двухлетним опытом боев, по численности и вооружению серьезно превосходившую противника. Тем не менее, как было показано в нашем докладе, с точки зрения военного искусства Красная Армия Курскую битву проиграла, поскольку при том огромном превосходстве, которым она обладала, достигнутые относительно скромные результаты не оправдывают донесенные ею чудовищные потери в людях и технике. Кстати сказать, по степени несоответствия реальному ходу событий советская мифология этого сражения даст фору битвам за Москву и Сталинград. Доклады немецких участников упомянутой конференции не оставляют на этом мифе камня на камне. Особенно хочется выделить работу Карла-Гейнца Фризера, посвященную, в частности, разбору знаменитого танкового сражения под Прохоровкой.{2} На ее написание немецкого историка вдохновил просмотр советского фильма "Огненная дуга" из киноэпопеи "Освобождение". Нарисованную в фильме картину величайшего танкового сражения он нашел целиком фальшивой. На материале германских архивов Фризер доказал, что советские утверждения, будто под Прохоровкой 12 июля 1943 г. немцы потеряли 300 или 400 танков, - не более, чем поэтическое преувеличение, содержащееся в донесениях советских танковых командиров. На самом деле 2-й немецкий танковый корпус СС, противостоявший советской 5-й гвардейской танковой армии под Прохоровкой, безвозвратно потерял только 5 танков, а еще 43 танка и 12 штурмовых орудий были повреждены, тогда как безвозвратные потери только 3-х корпусов 5-й гвардейской танковой армии составили, по данным советских донесений, совпадающих в этом случае с немецкими, не менее 334 танков и самоходных орудий. И это при том, что почти четырехкратное превосходство было у советской стороны - вместе с двумя призванными в армии П. Ротмистрова корпусами, танковым и механизированным - до 1000 единиц бронетехники против не более чем 273 у немцев. Существует устное предание со слов очевидцев, будто Сталин в Москве после Прохоровского сражения вызвал Ротмистрова "на ковер" и сказал примерно следующее: "Что же ты, мудак, в один день всю армию загубил, а ничего не сделал?" Однако от намерения предать незадачливого командующего 5-й гвардейской танковой армией суду Верховный все-таки отказался: ведь Курскую битву советские войска все-таки выиграли. В результате родилась легенда о советском успехе под Прохоровкой. Для этой цели число танков у немцев было завышено в два с половиной раза - до 700, а их потери - в 5-7 раз, до 300-400 машин, чтобы сделать их сопоставимыми с советскими. Мне довелось беседовать с одним из участников Прохоровского сражения Л. В. Чечковым. Тогда он был старшиной, командиром танка Т-34. Хотя танк был сожжен, Леониду Васильевичу посчастливилось уцелеть. Зато из 50 его друзей по сформированному в Забайкалье танковому корпусу живыми ушли с поля боя под Прохоровкой только пятеро. Большинство советских танкистов не имело необходимого боевого опыта и на Курской дуге приняли боевое крещение. Это, несомненно, сказалось и на результатах танкового сражения под Прохоровкой. Истинные причины прекращения наступления группы армий "Юг", вопреки распространенному в советской историографии мнению, будто отказ немцев от продолжения операции "Цитадель" был вызван неудачей под Прохоровкой (которой в действительности не было), лежат в том, что уже началась советская атака против Орловского плацдарма, и поэтому шансов на окружение группировки Красной Армии под Курском не осталось. Продолжение наступления на Курск с юга было неоправданным риском и в перспективе могло привести к окружению и гибели немецких танковых соединений. Победа под Прохоровкой все равно не смогла изменить общей стратегической обстановки, неблагоприятной для германской стороны.

В целом же советское командование явно недооценивало способность вермахта восстановить и даже увеличить свои силы после катастрофы под Сталинградом и не уделило должного внимания боевой подготовке войск и штабов. Между тем находились в Красной Армии генералы, которые более реалистично оценивали положение и в полной мере поплатились за свой реализм. Так, начальник Смоленского артиллерийского училища генерал-майор артиллерии Е. С. Петров имел неосторожность на одном совещании высказать мнение, что после Сталинграда немцы "восполнят свои потери, после чего они еще будут сильными, и надо с ними считаться". Он немедленно был арестован и приговорен к 25 годам лагерей.{2а}

Причины больших потерь Красной Армии в Курской битве, как и в последующих сражениях завершающего периода войны, думается, объясняются еще и следующей причиной. Из-за высокого уровня потерь в первые годы войны офицеры с военным опытом сохранились главным образом на уровне от полка и выше. В звене взвод-рота и даже батальон командиров, начинавших войну, а также сержантов и старшин, сохранилось очень мало. Поэтому очень трудно было передавать опыт новому пополнению. Сотни тысяч и миллионы плохо обученных бойцов продолжали гибнуть, не успев нанести серьезный ущерб противнику.

Данные об успехах советской военной экономики, как и сам факт победы в Великой Отечественной войне, в течение десятилетий служили мощным пропагандистским аргументом в пользу жизнеспособности и прогрессивности социализма по сравнению с капитализмом. В ряде статей нашего сборника высказываются соображения, что сведения о советском производстве вооружений и боевой техники в годы войны были сознательно завышены предприятиями и наркоматами за счет приписок{3} и что без поставок по ленд-лизу советская экономика не смогла бы обеспечить Красной Армии победу. Отметим, что косвенным доказательством завышения данных о советском производстве вооружения и боевой техники служит тот факт, что количество танков, орудий и боевых самолетов, находившихся в действующей армии за все военные годы, составляло только от 22 до 60% от их общего числа, причем этот показатель неуклонно падал к концу войны.{3а) Скорее всего, большая часть так и непроизведенного вооружения и техники постоянно числилась в резерве, ремонте или в процессе транспортировки, на самом деле существуя только на бумаге. Лазейку для приписок открывала и доставка боевой техники на фронт "россыпью", без экипажей, когда довольно трудно было проконтролировать, сколько именно поступило танков или самолетов и когда.

Специальная статья, вынесенная в приложение, раскрывает истинный масштаб советских военных расходов на закате империи, в середине 80-х гг., - около половины валового национального продукта. Здесь также доказывается, что по величине ВНП СССР отставал от США в 6-7 раз и что официальные утверждения, будто уровень советского производства составлял около двух третей от американского, - не более чем пропагандистская фантазия, Призванная подсластить существование подавляющему большинству населения, знавшему о Западе только из советских газет. В конце 80-х годов, когда писалась эта статья, даже многим экономистам казалась невероятной такая степень милитаризации нашей экономики. Ныне, когда мы все наблюдаем крушение советского ВПК, такая оценка уже не вызывает резких возражений. Оказалось, что многие миллионы рабочих трудились на военных заводах, что существуют целые города, ориентированные исключительно на военные нужды и с крахом империи и резким сокращением военных заказов обреченные на гибель. Трагедия нашего положения усугубляется тем, что подобные города по соображениям секретности и из-за необходимости обеспечить их жителям более высокий уровень жизни, строились в удалении от других промышленных центров, и с остановкой военных заводов проблема безработицы в них становится практически неразрешимой. Возможность быстрой и эффективной конверсии, связанная с отказом от сохранения на большинстве военных предприятий мощностей для производства вооружений на случай мобилизации, была упущена еще в начале 90-х годов. В США и Других странах Запада ВПК не столь узко специализирован, так как создавался не в административно-командных, а в рыночных условиях и не столь изолирован географически и экономически от остальной промышленности. Поэтому конверсию там проводить гораздо легче. Вообще же вводимое в этой статье понятие "мнимости", "мнимой стоимости" по отношению к советской экономике имеет гораздо более широкое применение для характеристики социалистического наследия в целом. Во многом мнимой оказалась и победа в Великой Отечественной войне, хотя для тех, кто эту победу добыл собственной кровью, она навсегда осталась истинной и святой. А вот картина войны, которую десятилетия рисовала советская историография, с полным основанием должна быть признана мнимой. Подлинную историю советско-германской войны еще только предстоит создать. Статьи нашего сборника, безусловно, не могут заменить подобный фундаментальный труд. Они призваны только обозначить наиболее важные и болезненные проблемы изучения минувшей войны и указать на возможные варианты их решения. Автор хорошо понимает необходимость дальнейших исследований. Так, в частности, предположение о фальсификации данных советского военного производства требует подтверждения как на материале первичной статистики отдельных предприятий, так и путем сравнения технологии производства вооружений и техники в СССР и Германии с учетом точного количества алюминия, бронестали и других видов сырья и материалов, потребляемых на один танк и самолет разных конструкций в двух странах во время войны.

В качестве приложения публикуется также статья, посвященная советским коллаборационистам. По условиям газетной публикации она была разделена на две части, но изначально задумывалась как единое целое. В момент публикации этой работы сама тема коллаборационизма только-только перестала быть запретной в нашей стране. С точки зрения западного читателя наша статья не содержала ничего принципиально нового, но для читателя советского и постсоветского (первая часть публикации появилась в последние месяцы существования СССР, вторая - уже после его краха) здесь многое могло звучать открытием. Например, почему-то никто не задавался вопросом, можно ли считать предателями сотрудничавших с немцами жителей Прибалтики или Украины и Белоруссии, чьи земли были оккупированы советскими войсками в 1939-1940 гг. Кого они предавали? Тех, кто помимо воли народов аннексировал их страны? Кстати сказать, для коренного населения Прибалтики жизнь в условиях немецкой оккупации была даже лучше, чем после вторичного "освобождения" их Красной Армией. А белорусы под германским господством имели такие возможности для развития национального языка и культуры, каких не имели при советской власти вплоть до конца 80-начала 90-х гг. В то же время в этих же странах очень значительные группы населения, прежде всего евреи и цыгане, были почти полностью обречены на гибель в рамках проводимого нацистами геноцида. Трагедия коллаборационистов заключалась в том, что против одного преступного режима они вынуждены были бороться в союзе с другим, не менее преступным, и неизбежно оказывались в той или иной степени причастны к преступлениям нацистов, включая истребление евреев. Хотя надо помнить, что далеко не все солдаты прибалтийских и славянских дивизий СС или бойцы местных охранных батальонов на практике участвовали в осуществлении геноцида.

Споры же о русских коллаборационистах ведутся как в России, так и среди русской эмиграции по сей день. Внимание привлекает фигура генерала А. А. Власова, которого нередко считают идейным борцом с большевизмом и чуть ли не основоположником русского освободительного движения. Между тем все имеющиеся факты свидетельствуют, что будущий глава РОА в жизни был озабочен только проблемой своей военной карьеры, ради которой проявлял и смекалку, и героизм. Если бы Власов действительно собирался бороться против Сталина с помощью Гитлера, что мешало ему сдаться в плен хотя бы осенью 1941 г. в Киевском котле? Однако он несколько недель лесами выходил к своим, как и позднее пытался вместе с остатками штаба 2-й ударной армии перейти линию фронта и лишь вследствие случайности оказался в немецком плену. Тогда, летом 1942 г., вермахт был на вершине успеха, победа Германии казалась, если не неизбежной, то весьма вероятной. Власов же прекрасно понимал, что в Красной Армии его карьера в сущности закончилась. В случае освобождения из плена после войны генерал-лейтенант при самом благоприятном исходе мог рассчитывать только на отставку или на назначение на малозначительную должность. Такова и была в действительности судьба тех освобожденных из плена советских генералов, которым посчастливилось избежать смертной казни или лагерей. У немцев же Власов стал по сути потенциальным главой русского правительства и армии - на случай победы Германии. Еще в декабре 1940 г. на совещании высшего комсостава Красной Армии он, едва ли не единственный, прямо говорил о превосходстве вермахта в уровне дисциплины и боевой подготовки: "Мы живем на границе (99-я дивизия, которой тогда командовал Власов, дислоцировалась в районе Перемышля, у самой границы с оккупированной немцами Польшей. - Б. С.), каждый день видим немцев. Куда бы ни шел немецкий взвод, они идут исключительно четко, одеты все однообразно. Я указывал своим бойцам: "Вот - капиталистическая армия, а мы должны добиться результатов в 10 раз больше". И бойцы обращали внимание. Ведь за 100 м мы хорошо видим друг друга и, наблюдая немецкие взводы, наши взводы стали крепко подтягиваться. Таким образом, строевая подготовка является исключительно дисциплинирующей, и мы обращаем на нее большое внимание. Были случаи, когда немецкий офицер нас четко приветствовал, а наши - не приветствовали. Тогда мы говорили, что дружественную сторону нужно приветствовать и теперь стали неплохо приветствовать".{4} Возможно, память об армии "дружественной стороны" явилась одним из побудительных мотивов сотрудничества Власова с немцами, но необходимым условием для такого сотрудничества было пленение генерала. В коллаборационизме Власова и многих других сильны были именно шкурнические интересы, стремление выжить любой ценой. У Власова как генерала шансов уцелеть в плену было достаточно много и без предательства. У миллионов рядовых советских военнопленных их было гораздо меньше. Здесь выбор часто стоял очень жестко - или сотрудничество в той или иной форме с противником, или голодная смерть. Такой же выбор был и у многих жителей оккупированных территорий, которым приходилось работать на предприятиях, транспорте или в открытых оккупантами школах, чтобы получить паек и прокормить себя и семью. Впоследствии многие из них были осуждены как "пособники".

Бывший власовец Л. А. Самутин, в 1946 г. благополучно выданный англичанами Советам, а до этого в 1941 г. познавший прелести немецкого лагеря для советских пленных, писал в мемуарах: "С британскими понятиями о чести никак не вязалось, чтобы военнослужащий мог надеть вражескую форму и оказаться в одних рядах со своими бывшими противниками. Это благородное негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не только самому не пришлось испытать ни настоящего голода, ни даже видеть людей, доведенных голодом и лишениями до потери человеческого лица.

Э, господа, господа, одно только можно сказать: "Не судите, да не судимы будете!" Англичане в немецком плену были лишены только одного - свободы, но ни голода, ни холода, ни унижений с бытом, ни потери связи с родиной и семьями не испытывали. И немцы относились к ним иначе, чем к нам, и Красный Крест в отношении них исполнял свой долг. Так вам ли судить, господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших нас всех на поголовную и мучительную гибель?"{5}.

Те же слова можно с равным основанием адресовать советским и российским критикам коллаборационистов. Ведь подавляющее большинство этих критиков ни тогда, в годы войны, ни позднее не стояло перед необходимостью делать выбор между почти неминуемой смертью и предательством. И вполне вероятно, что многие или даже большинство из них поступили бы как тот примерно миллион бывших советских военнопленных, служивших немцам. "Не судите, да не судимы будете!" - эти слова звучат наиболее здраво через полвека после окончания войны. Хотя осуждение коллаборационистов было неизбежным действием любой власти, тоталитарной или демократической, ибо нарушение присяги и отказ от верности своим прежним государственным институтам не прощает своим подданным или гражданам ни одна власть в мире.

Что Власов был не идейным, а вынужденным изменником, доказывает и его поведение на следствии и суде, в исходе которого он не мог питать никаких сомнений. В последнем слове бывший глава РОА так и заявил: "...Я не только полностью раскаялся, правда, поздно, но на суде и следствии старался как можно яснее выявить всю шайку. Ожидаю жесточайшую кару".{6} Также ни один из соратников Власова не пытался защищать идеалы русского освободительного движения от коммунистической тирании, а только каялся и просил о снисхождении. Совсем иначе вели себя коллаборационисты из числа бывших белых генералов - П. Н. Краснов, А. Г. Шкуро и другие, предательски выданные теми же англичанами на расправу. На суде перед лицом неминуемой казни они не высказывали ни тени раскаяния и обличали советскую власть. Выдача генералов-эмигрантов была противозаконна и не предусматривалась даже Ялтинскими соглашениями. Как вспоминает один из руководителей советской разведки видный террорист генерал П. А. Судоплатов - Краснова, Шкуро и прочих фактически обменяли по секретному соглашению с советской стороной на бывшего главкома германского военно-морского флота гросс-адмирала Редера и группу высокопоставленных немецких офицеров, оказавшихся в советской зоне оккупации. Если бы не этот обмен, Редер вполне мог избежать Нюрнбергского трибунала, поскольку в СССР рассчитывали использовать в своих целях обширные связи бывшего адмирала и информацию, которой Редер обладал.{7}

Сам суд над нацистскими военными преступниками в Нюрнберге оказалось возможным провести только с очень большими правовыми натяжками. Союзникам пришлось "не заметить" многие советские художества. Они закрыли глаза и на Катынь, и на секретные советско-германские протоколы, и на агрессию против Финляндии, хотя уже тогда мало сомневались в ответственности за все это Сталина и его окружения. О том же, что порядки в советском ГУЛАГе мало чем отличаются от тех, что открылись всему миру после освобождения нацистских концлагерей и "лагерей смерти", тогда еще догадывались на Западе немногие, да и то очень смутно. Чтобы осудить по всей справедливости творцов геноцида и агрессоров, потребовалось закрыть глаза на точно такие же действия, хотя и в несколько меньших масштабах, одного из победителей. Правда, то, что проделывал Советский Союз, скорее надо назвать не геноцид, а стратацид - уничтожение наиболее состоятельных и образованных классов населения. Расстрел польских офицеров в Катыни и других местах как раз и есть проявление подобной политики. В России стратацид был произведен в годы гражданской войны с помощью красного террора, в Восточной Германии и других странах "народной демократии" - после второй мировой войны (в частности, сотни тысяч умерли в лагерях для интернированных). Правда, здесь террор уже был не тот, что в России, поскольку осуществлялся в условиях начинавшегося противостояния с Западом в виде "холодной войны", когда на государства Восточной Европы смотрели как на союзников в этом противостоянии.

Часто говорят, что Сталин и Гитлер совершили бездну ошибок, что если бы не это, могло бы не быть ни террора, ни геноцида, ни второй мировой войны, а советский и германский народы жили бы мирно и счастливо, что Гитлеру не надо было начинать мировую войну, истреблять евреев, подавлять демократию, нападать на СССР, что Сталину не надо было истреблять кулаков и проводить насильственную коллективизацию, уничтожать партийные и военные кадры в 1937-1938 гг., нападать на Финляндию, расстреливать польских офицеров, что ему надо было покаяться после войны перед народом за свои ошибки, приведшие к поражениям 1941-1942 гг., и за ослабившие армию массовые репрессии. Словом, к двум диктаторам пытаются подойти с мерками, применяемыми к демократическим правителям. Ничего, кроме наивности или стремления к яркому пропагандистскому образу, здесь нет. С точки зрения своей собственной логики и логики развития созданных или усовершенствованных ими тоталитарных государственных систем и Сталин, и Гитлер, и другие руководители СССР и Германии действовали в целом правильно и никак не могли действовать иначе. Соотношение сил в мире сложилось так, что победил не германский фюрер, а советский генеральный секретарь, а при другой комбинации могло выйти и наоборот. Исход войны определило действие факторов, которые находились за пределами эффективного влияния двух диктаторов, что, разумеется, не снимает с них ответственности за происшедшее по их воле.

Другой, более сложный, вопрос - об ответственности народов за деяния их лидеров. Согласимся, что подавляющее большинство населения Германии и СССР не знало, что эти страны во второй мировой войне выступали в качестве агрессоров (СССР - в войне с Финляндией, а также как единственный и весьма активный пособник Германии в агрессии против Польши, не говоря уже об оккупации Прибалтики и других территорий). Не знали о геноциде и политическом терроре или, по крайней мере, об их истинном размахе. Конечно, миллионы немецких и советских граждан непосредственно участвовали и соучаствовали в преступлениях, хотя к ответственности была привлечена лишь меньшая часть. Однако коллективная вина возлагается на десятки миллионов невиновных, что никак не сообразуется с принципами христианской морали. Несомненно, каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает. Однако вряд ли можно всерьез говорить о том, что немцы в 1933 г., а русские и другие народы Российской империи в 1917 г. в массе своей имели верное представление о том, кто такие в действительности национал-социалисты и большевики, и обладали реальными возможностями предотвратить их приход к власти, тем более, что Гитлер вообще стал канцлером вполне демократически, а Ленин в момент переворота не отвергал еще скорый созыв демократически избранного Учредительного собрания.

Сегодня, полвека спустя, народам стоило бы последовать примеру Германии и Чехии, забывших старые обиды и официально принявших декларацию о взаимных извинениях за преступления времен оккупации и депортацию судетских немцев. Нашей стране тоже есть от кого принимать извинения и кому их приносить. От Германии - за преступления, за агрессию, за десятки миллионов погибших и бесчисленные разрушения. Но и перед немцами стоит извиниться за преступления советских солдат на немецкой земле, за депортацию миллионов немцев с восточных земель, за перемещенные культурные ценности (которые надо вернуть хозяевам безотносительно к тому, сколько ценностей смогут вернуть нам). А еще стоит извиниться перед Финляндией, Польшей, Румынией, Молдовой, государствами Прибалтики за агрессию и оккупацию. Однако нынешнее российское руководство с извинениями явно не спешит. Наоборот, всячески противясь вступлению восточных соседей в НАTO, похоже, оно не исключает, что при определенных обстоятельствах ограниченный контингент российских войск вновь войдет в Белоруссию и Украину, Прибалтику и Закавказье, а то и в Польшу и Словакию. Между тем не забвение былых обид, только их прощение и исчерпание способны навсегда подвести черту под самой разрушительной из всех войн - второй мировой. Статьи, составившие настоящий сборник, писались в разное время и по разным поводам. Поэтому многие факты и аргументы в них повторяются, одновременно создавая и своеобразную перекличку. Автор не счел возможным что-либо кардинально здесь менять. Исправлены только явные ошибки и сделаны некоторые добавления на основе новых источников, подтверждающие первоначально развитые тезисы. Особенно хочется поблагодарить нашего друга Давида М. Глэнца, редактора "Джорнэл оф Слэвик Милитэри Стадиз". Без его содействия не могли быть опубликованы многие из статей, вошедших в книгу.

{1} См.: Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование. - Под ред. Г. Ф. Кри-вошеева. М.: Воениздат, 1993; Независимая газета, 1993, 8 мая. С. 1, 6.
{2} См.: Frieser K.-H. Schlagen aus der Nachhand - Schlagen aus der Vorhand. Die Schlachten von Char'kov und Kursk. - Gezeitenwechsel im Zweiten Weltkrieg? Krsg. von R. G. Foerster, Hamburg-Berlin-Bonn: Verlag E. S., Mittler Sohn-MGFA, 1996.
{2а} Муранов А. И., Звягинцев В. E. Досье на маршала. Из истории закрытых судебных процессов. М.: Андреевский флаг, 1996. С. 180.
{3} О том, что показатели советской военной экономики умышленно фальсифицируются, еще в 1942 г. сделали вывод немецкие экономисты-аналитики, работавшие на VI управление Главного управления имперской безопасности, возглавлявшееся В. Шелленбергом. См.: Schellenberg W. The Labyrinth. N. Y. Harper Brothers, 1956. P. 273-274.
{3а} Гриф секретности снят. С. 350.
{4} Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). М.: Терра, 1993. С. 68.
{5} Самутин Л. А. В норе // Родина. 1991. No 6-7. С. 98.
{6} Колесник А. Н. РОА - власовская армия. Судебное дело А. А. Власова. Харьков: Простор, 1990. С. 76.
{7} Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М.: Гея, 1996. С. 201.

Что мы знаем о финской войне? Что началась она 30 ноября 1939 г., а завершилась 12 марта 1940 г., что в результате ее была отодвинута граница от Ленинграда и улучшилось стратегическое положение нашей страны накануне "вероломного" гитлеровского нападения. Да еще, пожалуй, что эта война выявила существенные недостатки в боевой подготовке Красной Армии, что повлекло за собой замену К. E. Ворошилова на посту наркома обороны С. К. Тимошенко и снятие лозунга "Воевать малой кровью и на чужой территории"... До сих пор в СССР не издано ни одного монографического исследования о советско-финляндской войне. Есть лишь посвященные ей очерки в 6-томной "Истории Великой Отечественной войны", в 12-томной "Истории второй мировой войны", в 5-томной "Истории дипломатии". Из видных советских военачальников только Н. Н. Воронов и К. А. Мерецков посвятили финской кампании отдельные главы в своих воспоминаниях. Но есть возможности несколько шире осветить эти трагические страницы нашей истории.

Обратимся к предыстории конфликта. В начале марта 1939 г. Советское правительство запросило у Финляндии согласия на аренду острова Сурсари (Гог-ланд), Лавансари, Сейскари (Сескар) и Тиуринсари для создания там военных баз. Эти острова в Финском заливе играли важную роль в обеспечении безопасности Ленинграда. 8 марта 1939 г. финский посланник в Москве А. С. Ирие-Коскинен заявил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову, что финское правительство не находит возможным принять к рассмотрению предложение об аренде островов. Литвинов выразил надежду, что этот ответ не является последним словом финского правительства и что оно готово будет пересмотреть свое отношение к нашему предложению. "Мне лично кажется, - сказал он, - что можно было бы даже перевести переговоры в плоскость обмена территорий. Для Финляндии, например, могла бы представить больший интерес уступка ей соответственной части нашей территории вдоль Карельской границы, чем бесплодные острова". Литвинов официально предложил обменять острова на вдвое большую территорию Советской Карелии. Но начавшиеся переговоры в апреле 1939 г. закончились безрезультатно".{1}

Вот что вспоминает К. А. Мерецков, в то время командующий войсками Ленинградского военного округа:

"В конце июня 1939 г. меня вызвал И. В. Сталин. У него в кабинете я застал видного работника Коминтерна, известного деятеля ВКП(б) и мирового коммунистического движения О. В. Куусинена... Меня детально ввели в Курс общей политической обстановки и рассказали об опасениях, которые возникали у нашего руководства в связи с антисоветской линией финляндского правительства. Сталин сказал, что в дальнейшем при необходимости я могу обращаться к Куусинену за консультацией по вопросам, связанным с Финляндией. Позднее, в Период финской кампании, когда Отто Вильгельмович находился в Петрозаводске, я не раз советовался с ним по ряду проблем, вытекающих из хода военных действий.

После ухода Куусинена Сталин еще раз вернулся к вопросу о Ленинграде. Положение на финляндской границе тревожное. Ленинград находится под угрозой обстрела. Переговоры о заключении военного союза с Англией и Францией пока не приносят успеха. Германия готова ринуться на своих соседей в любую сторону, в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий для каждой из двух главных буржуазно-империалистических группировок - немецкой и англо-франко-американской. Не исключено, что они вообще начнут сговариваться о совместном выступлении против СССР. А Финляндия может оказаться здесь разменной монетой в чужой игре, превратившись в науськиваемого на нас застрельщика большой войны.

Разведка сообщает, что ускоренное строительство укреплений и дорог на финляндской стороне границы продолжается. Имеются различные варианты наших ответных действий в случае удара Финляндии по Мурманску и Ленинграду. В этой связи на меня возлагается обязанность подготовить... план прикрытия границы от агрессии и контрудара по вооруженным силам Финляндии в случае военной провокации с их стороны.

И. В. Сталин подчеркнул, что еще этим летом можно ждать серьезных акций со стороны Германии. Какими бы они ни были, это неизбежно затронет либо прямо, либо косвенно и нас и Финляндию. Поэтому следует торопиться. Через две-три недели я должен был доложить свой план в Москве. Независимо от этого попутно на всякий случай форсировать подготовку войск в условиях, приближенных к боевым. Ускорить и развернувшееся в ЛВО военное строительство. Все приготовления держать в тайне, чтобы не сеять паники среди населения. Жданова держать в курсе дела. Мероприятия маскировать, осуществлять по частям и проводить как обычные учения, никак не подчеркивая, что мы вот-вот можем быть втянуты в большую войну".{2}

Как видим, подготовка к боевым действиям против Финляндии началась за пять месяцев до войны. Много интересного в этой беседе, вернее монологе, Сталина. Почему-то именно он сообщает Мерецкову данные разведки о военных приготовлениях финнов, хотя, по-видимому, если бы такие приготовления действительно имели место, первым о них как раз должен был узнать сам командующий приграничным Ленинградским военным округом. Далее Сталин говорит о возможном ударе Финляндии по Ленинграду и Мурманску, но тут же вдруг поручает Мерецкову подготовить контрудар просто на случай провокации с финской стороны. А ведь провокация едва ли не то же, что нападение с целью захвата крупных городских центров (какого рода "провокация" послужила эскалации конфликта в конце ноября, мы расскажем ниже). Эти несообразности противоречат и официальной версии времени написания мемуаров (конец 60-х годов) о финской ответственности за конфликт и неоднократным утверждениям Мерецкова в других местах, что войну спровоцировали финны. Это наводит на мысль, что речь Сталина автор мемуаров тридцать лет спустя по памяти излагает довольно точно. Традиционна, не нова и сталинская попытка представить будущий удар по Финляндии в качестве превентивного. По злой иронии судьбы и германский план нападения на СССР "Барбаросса" в 1941 г. преподносился, а кое-кем из западногерманских историков преподносится и по сей день, в качестве превентивной меры.

В августе 1939 г., когда в Москве проходили безуспешные англо-франко-советские военные переговоры, финское правительство отвергло советские предложения о военной помощи в случае агрессии. По всей видимости, в Финляндии не остались незамеченными военные приготовления войск ЛВО, а это усилило подозрения в отношении намерений СССР.

Вскоре последовала акция со стороны Германии, действительно самым непосредственным образом затронувшая и СССР и Финляндию. 23 августа 1939 г. срочно прибывший в Москву рейхсминистр иностранных дел И. фон Риббентроп подписал вместе с В. М. Молотовым, еще в мае сменившим М. М. Литвинова на посту наркома иностранных дел, советско-германский пакт о ненападении. В приложении к пакту - секретном протоколе, в котором линия раздела советских и германских интересов в Польше была проведена по рекам Нарев-Висла-Сан, также говорилось: "В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Прибалтийским государствам - Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, - северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР". 28 сентября 1939 г. в связи с завершением боевых действий в Польше был заключен советско-германский договор о дружбе и границе. В одном из дополнительных секретных протоколов к этому договору линия разграничения в Польше была проведена примерно по линии фактического контроля германских и советских войск, и поэтому от Вислы ее перенесли к Бугу. В качестве компенсации Литва отошла в советскую сферу влияния, в которой остались также Латвия, Эстония и Финляндия.{3} В свете данных соглашений становится понятным дальнейшее развитие советско-финляндского конфликта.

5 октября 1939 г. Советское правительство предложило Финляндии возобновить прерванные переговоры и рассмотреть возможность заключения с СССР пакта о взаимопомощи (такой пакт был предложен правительству еще в апреле 1938 г., и был им тогда отклонен как противоречащий нейтралитету Финляндии и нарушающий право "самоопределения Финляндии"). В Финляндии еще с конца августа была усилена боевая готовность армии и введена всеобщая трудовая повинность (несомненно, что проводившиеся с конца июня военные приготовления войск ЛВО не остались тайной для финской стороны). Тем не менее на этот раз финское правительство возобновило переговоры. 11 октября в Москву прибыл в качестве полномочного представителя финский посланник в Швеции Ю. К. Паасикиви. Позднее к нему присоединился министр финансов В. Таннер.{4}

14 октября Финляндии было предложено сдать СССР в аренду на 30 лет полуостров Ханко, который являлся ключом к Хельсинки, а также передать острова в Финском заливе, часть полуостровов Рыбачий и Средний вблизи Мурманска и часть Карельского перешейка - всего 2761 кв. км в обмен на территорию Советской Карелии в районе Реболы и Порос-озера в 5528 кв. км. На первый взгляд такое предложение представляло немалые выгоды для Финляндии - ей уступалась вдвое большая по площади территория. Но это только на первый взгляд. Ведь сама Финляндия уступала бы в таком случае хорошо освоенные районы Карельского перешейка, где располагались также укрепления "линии Маннергейма" (названа в честь главнокомандующего финскими вооруженными силами маршала барона К. А. фон Маннергейма). Пример же Чехословакии, вынужденной уступить Гитлеру Судеты и оставшейся перед лицом агрессора беззащитной, лишившись полосы мощных пограничных укреплений, был еще свеж в памяти. К тому же иллюзий насчет экспансионистской политики Сталина у финнов не было. Переговоры затягивались. В начале ноября финская сторона отклонила советское предложение о том, чтобы Финляндия и СССР взаимно разоружили свои укрепленные районы на Карельском перешейке и оставили там обычную пограничную охрану.{5} Поскольку в тот момент о нападении Финляндии на СССР думать всерьез мог разве что сумасшедший, такое разоружение укрепрайонов было невыгодно Финляндии, так как оставляло ее беззащитной перед лицом возможного вторжения.

13 ноября переговоры были прерваны. Финская делегация отбыла из Москвы, в Финляндии была объявлена мобилизация. 26 ноября в районе местечка Майнила на Карельском перешейке произошел пограничный инцидент. Вот советская версия этих событий:

"По сообщению Генерального штаба Красной Армии, сегодня, 26 ноября, в 15 часов 45 минут наши войска, расположенные на Карельском перешейке у границы Финляндии, около села Майнила, были неожиданно обстреляны с финской территории артиллерийским огнем. Всего было произведено семь орудийных выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир, ранено семь рядовых и двое из командного состава. Советские войска, имея строгое приказание не поддаваться на провокации, воздержались от ответного обстрела".

Правительство СССР заявило протест и предложило Финляндии "незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке - на 20-25 км и тем предотвратить возможность повторных провокаций".{6}

В ответ правительство Финляндии дало свою версию событий:

"В связи с якобы имевшим место нарушением границы Финляндское правительство в срочном порядке произвело надлежащее расследование. Этим расследованием было установлено, что пушечные выстрелы были произведены не с финляндской стороны. Напротив, из данных расследований вытекает, что упомянутые выстрелы были произведены 26 ноября между 15 часами 45 минутами и 16 часами 5 минутами по советскому времени с советской пограничной полосы близ упомянутого... селения Майнила. С финляндской стороны можно было видеть даже место, где разрывались снаряды, так как селение Майнила расположено на расстоянии 800 метров от границы, за открытым полем.

На основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов можно было заключить, что орудия, из которых произведены были эти выстрелы, находились на расстоянии около 1,5-2 км на юго-восток от места разрыва снарядов. Наблюдения, относящиеся к упомянутым выстрелам, занесены были в журнал пограничной стражи в самый момент происшествия. При таких обстоятельствах представляется возможным, что дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне, в повлекшем за собою... человеческие жертвы".

Поэтому финская сторона, отклонив советский протест, обратила также внимание на то, что "в непосредственной близости к границе с финляндской стороны расположены главным образом пограничные войска; орудий такой дальнобойности, чтобы их снаряды ложились по ту сторону границы, в этой зоне не было вовсе", и выразила готовность начать переговоры "по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы". Однако Советское правительство в резкой форме отвергло объяснения финской стороны и 28 ноября расторгло Советско-финляндский пакт о ненападении.{7}

Конечно, многие обстоятельства майнильского инцидента остаются неясными и сегодня. Быть может, когда историки получат доступ в соответствующие советские архивы, что-то удастся узнать точнее. Но в свете всего изложенного напрашивается предположение, что этот инцидент был с начала и до конца сработан Сталиным и его приближенными, наподобие глейвицкой провокации Гитлера, тремя месяцами раньше послужившей предлогом для нападения на Польшу.

То, что инициатива в развязывании конфликта принадлежала советской стороне, доказывают воспоминания Н. С. Хрущева о беседе в Кремле поздней осенью 1939 года, в которой участвовали Сталин, Молотов и Куусинен. У Хрущева сложилось впечатление, что это было "продолжение предыдущего разговора. Собственно, уже реализация принятого решения о том, чтобы предъявить ультиматум Финляндии. Уже договорились с Куусиненом, что он возглавит правительство создающейся Карело-Финской ССР.

Было такое мнение, что Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера, которые она уже отвергла на переговорах, и если она не согласится, то начать военные действия. Такое мнение было у Сталина. Я, конечно, тогда не возражал Сталину. Я тоже считал, что это правильно. Достаточно громко сказать, а если не услышат, то выстрелить из пушки, и финны поднимут руки, согласятся с нашими требованиями". По воспоминаниям Хрущева, при этом, "видимо, какие-то условия были выдвинуты, с тем чтобы Финляндия стала дружеской страной. Эта цель преследовалась, но в чем это выражалось, как формулировалось, я не знаю. Я эти документы не читал и не видел.

Тогда Сталин говорил: "Ну вот, сегодня будет начато дело".

Мы сидели довольно долго, потому что был уже назначен час. Ожидали. Сталин был уверен, и мы тоже верили, что не будет войны, что финны примут наши предложения и тем самым мы достигнем своей цели без войны. Цель - это обезопасить нас с севера.

Вдруг позвонили, что мы произвели выстрел. Финны ответили артиллерийским огнем. Фактически началась война. Я говорю это потому, что существует другая трактовка: финны первыми выстрелили, и поэтому мы вынуждены были ответить.

Имели ли мы юридическое и моральное право на такие действия? Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах".{8}

Конечно, диктуя свои мемуары тридцать лет спустя после финской войны, Хрущев не очень твердо помнил даты, не был точен в деталях. Но в главном его показания не противоречат, а только подтверждают, как мы увидим дальше, свидетельства других - Туоминена о подготовке к созданию правительства Куусинена еще до начала боевых действий и роли в этом Сталина, сведения о том, что советские войска напали первыми и что советское руководство первоначально не рассчитывало на серьезное военное сопротивление финнов.

29 ноября из Финляндии были отозваны советские дипломатические и торговые представители. 30 ноября на границе начались боевые действия. Здесь хочется вспомнить слова "Правды" по поводу неуступчивости финской стороны во время переговоров: "Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели".{9} Сталин действительно решил идти до конца, не считаясь с нормами международного права и человеческой морали.

1 декабря в занятом советскими войсками финском пограничном городке Териоки было образовано правительство так называемой Финляндской Демократической Республики во главе с О. В. Куусиненом. Иногда утверждают, что правительство Куусинена было сформировано по инициативе ЦК Компартии Финляндии. "Но большая часть членов ЦК просто физически не могла принять участия в этом решении, - пишет член Политбюро ЦК КПФ Э. Кауппила. - ... Сам процесс формирования его во многом не понятен, как, впрочем, и мотивы действий Куусинена в тот период". Это событие дало основание противникам коммунистов утверждать, что действиями их "руководит нечто иное, чем интересы финского народа". К тому времени партия находилась в глубоком кризисе, ее связь с массами прервалась, сам Куусинен переживал личный кризис. "Сталинские репрессии жестоко опалили финских коммунистов, затронули его близких друзей и родственников". Многие из тех, кто вместе с ним оставил Финляндию в 1918 г. и затем стоял у истоков партии, входили в ее ЦК и работали в СССР, были, по свидетельству Кауппила, уничтожены. Куусинен "неоднократно обращался к Сталину с вопросами о судьбе своих товарищей, однако так и не дождался какого-либо вразумительного ответа... То было время больших потерь в КПФ".{10}

На второй день существования териокского правительства, 2 декабря, СССР заключил с ним договор о взаимопомощи и дружбе. Согласно этому договору, новой республике ввиду близкого родства карельского и финского народов передавалась вся территория Карельской АССР (70 тыс. кв. км), а СССР - 3970 кв. км на Карельском перешейке и острова в Финском заливе.{11} В правительство ФДР вошли только те финские коммунисты, которые находились в эмиграции в СССР.

Почти за три недели до начала войны, 13 ноября, была сделана попытка привлечь в состав будущего правительства тогдашнего генерального секретаря Финской коммунистической партии А. Туоминена, проживавшего в Стокгольме. Согласно его воспоминаниям, между 13 и 21 ноября в Стокгольм прибыли два курьера Коминтерна. Они передали Туоминену два письменных послания (одно - от Куусинена и Г. Димитрова, другое - от Политбюро ЦК ВКП(б)) с предложением немедленно специальным самолетом прибыть в Москву в связи с ожидаемым разрывом советско-финляндских отношений и, как передал второй курьер устно, предстоящей войной и сформированием народного правительства Финляндии, в котором Туоминен должен был занять пост премьер-министра, а Куусинен - президента. Оба раза генеральный секретарь Финской компартии ответил категорическим отказом.{12}

Никакой поддержки в Финляндии правительство в Териоках не получило (впрочем, как явствует из воспоминаний Мерецкова, всю войну Куусинен находился не в Териоках, а в Петрозаводске). Сформированные им воинские части 1-го финского народного корпуса насчитывали менее тысячи человек собственно финнов из числа эмигрантов, основную его часть составляли русские, а также ингры - коренное финское по происхождению население Ленинградской области. В Финляндии социал-демократическая партия и финская конфедерация профсоюзов после начала войны и образования правительства в Териоках выпустили совместное заявление, в котором, в частности, говорилось: "Рабочий класс Финляндии искренне желает мира. Но раз агрессоры не считаются с его волей к миру, рабочему классу Финляндии не остается другой альтернативы, кроме как вести битву с оружием в руках против агрессии и в защиту демократии, мира и самоопределения нашей страны".{13} Бывшие бойцы Красной гвардии - участники финской революции 1918 г. - обратились к министру обороны с просьбой зачислить их в ряды финских вооруженных сил.{14} По всей стране наблюдался патриотический подъем, и не случайно в финской историографии война 1939-1940 гг. получила название "зимней войны за свободу и независимость Финляндии".{15}

В том, что Сталин преследовал решительные цели полного разгрома финской армии, сомневаться не приходится. Но вот подготовка к боевым действиям оказалась явно недостаточной. Вновь предоставим слово Мерецкову: "Во второй половине июля я был снова вызван в Москву. Мой доклад слушали И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов. Предложенный план прикрытия границы и контрудара по Финляндии в случае ее нападения на СССР одобрили, посоветовав контрудар осуществить в максимально сжатые сроки. Когда я стал говорить, что нескольких недель на операцию такого масштаба не хватит, мне заметили, что я исхожу из возможностей ЛВО, а надо учитывать силы Советского Союза в целом. Я попытался сделать еще одно возражение, связав его с возможностью участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других стран. Мне ответили, что об этом думаю не я один, и предупредили, что в начале осени я опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий, после чего разрешили отбыть в округ". Иного мнения придерживался начальник Генерального штаба РККА Б. М. Шапошников, считавший, что конфликт с Финляндией при любых обстоятельствах растянется на несколько месяцев. Однако с его мнением Сталин и Ворошилов первоначально не посчитались.{16}

А вот что пишет о предвоенной поре Н. Н. Воронов, тогда начальник артиллерии Красной Армии:

"Незадолго до начала военных действий я побывал у К. А. Мерецкова. У него в это время были заместители народного комиссара обороны Г. И. Кулик и Л. 3. Мехлис.

- Вовремя приехали! - воскликнул кто-то из них, завидя меня. - Вы знаете о тревожной обстановке? Подумали, сколько снарядов нужно для возможного проведения боевых операций на Карельском перешейке и севернее Ладожского озера? Какая нужна артиллерия усиления? На что можно рассчитывать?

- По-моему, все зависит от обстановки, - ответил я. - Собираетесь обороняться или наступать? Какими силами и на каких направлениях? Между прочим, сколько времени отводится на операцию?

- Буду рад, если удастся все решить за два-три месяца.

Мои слова были встречены язвительными насмешками. Г. И. Кулик приказал мне вести все расчеты с учетом продолжительности операции двенадцать суток.{17}

Таким образом, советское руководство всецело ориентировалось на проведение непродолжительной по времени наступательной операции с решительными целями.

Иной была ситуация в Финляндии. Финское правительство перед началом войны твердо знало, что ему не приходится рассчитывать на поддержку Германии. Во время своего второго посещения Москвы Таннер, после начала боевых действий занявший пост министра иностранных дел, на основании встреч финских и скандинавских представителей с германским послом в Советском Союзе Ф. фон Шуленбургом вынес твердое заключение, что в случае военного столкновения СССР и Финляндии Германия будет придерживаться нейтралитета, более благожелательного по отношению к советской, нежели к финской стороне.{18} Действительно, с началом советско-финляндской войны германское правительство первоначально рассматривало возможность признания правительства ФДР в Териоки. Германские власти не пропускали через свою территорию в Финляндию добровольцев из Венгрии и закупленное финским правительством в Италии и других странах Западной Европы оружие, а также трижды (в декабре 1939 г., феврале и марте 1940 г.) "советовали" Швеции не вступать в войну на стороне Финляндии.{19} Помимо советско-германских договоров на позицию Германии влияло опасение, что в ходе войны под предлогом помощи Финляндии Англия и Франция смогут укрепиться на Скандинавском полуострове, в частности в Норвегии, причем такие планы реально существовали в то время в английских и французских правящих кругах.{20}

С самого начала конфликта, когда он находился еще в дипломатической стадии, Англия и Франция были целиком на стороне Финляндии. Однако из-за войны с Германией и ожидания мощного германского наступления на Западном фронте они смогли помочь лишь кредитами и поставками вооружения и снаряжения, да и то только через месяц после начала войны, когда стало ясно, что финская армия способна выдержать удар. Некоторые наиболее антисоветски настроенные круги в английских и французских штабах думали о возможности нападения на советское Закавказье (с участием Турции), о бомбардировке с воздуха бакинских нефтепромыслов, что в тех условиях было очевидной авантюрой. Вопрос же о посылке в Финляндию экспедиционного корпуса через территорию Швеции и Норвегии встал в практическую плоскость лишь в конце войны. Значительную поддержку оказывали Финляндии США, предоставившие, в частности, финансовый заем. Американское правительство также ввело торговое эмбарго против СССР, затронувшее поставки стратегических материалов. Оказали помощь Финляндии поставками оружия и снаряжения, посылкой добровольцев и Скандинавские страны. Всего в Финляндию во время войны прибыло 11,5 тыс. добровольцев из Скандинавии (одних шведов было 8,5 тыс.), США и Венгрии.{21} Однако сколько-нибудь решающего влияния на ход борьбы вся эта помощь оказать не могла, и финнам приходилось полагаться в основном на свои силы и средства.

Первые военные приготовления начались в Финляндии в конце августа 1939 г.; 13-30 ноября была проведена всеобщая мобилизация. В результате этого вооруженные силы Финляндии, в мирное время насчитывавшие 30 тыс. человек, были доведены до 600 тыс., что составило около 17% от 3,8-миллионного населения страны, продемонстрировав наивысшую мобилизационную способность среди стран-участниц второй мировой войны.{22} Такая большая численность вооруженных сил была достигнута за счет призыва 200 тыс. членов военизированной организации "Шюцкор", созданной Маннергеймом в 1920 г. Кроме того, привлечение 80 тыс. женщин - членов "Латта Сваард", вспомогательной организации "Шюцкора", на службу в тыловые части и подразделения позволило высвободить дополнительное число бойцов для фронта. По оценке западногерманского военного историка К. Типпельскирха, в боевых частях финской армии насчитывалось свыше 300 тыс. человек. Такое напряжение своих мобилизационных ресурсов Финляндия могла выдержать лишь в течение нескольких месяцев, после чего численность армии неизбежно должна была резко сократиться из-за необходимости возвратить значительную часть призывников в народное хозяйство. Эту закономерность подтвердил дальнейший опыт: в начале 1942 г. Финляндия вынуждена была демобилизовать большую часть вооруженных сил.

В начале войны финская армия имела также явно недостаточно вооружения и боевой техники. По оценке Воронова, "финская артиллерия была гораздо слабее нашей. На ее вооружении были 37-миллиметровые противотанковые пушки "Бофорс", 76-миллиметровые пушки старого русского образца, 122- и 152-миллиметровые гаубицы системы Шнейдера и устаревшая 107-миллиметровая пушка. Финны пользовались старыми снарядами, изготовленными до 1917 года, - некоторые трубки и взрыватели даже покраснели от ржавчины. Подчас более трети снарядов не разрывались".{23} К концу ноября 1939 г. Финляндия располагала всего 96 в большинстве своем устаревшими самолетами, 5 зенитными орудиями. Накануне войны финская армия имела запас патронов на два месяца, 81-миллиметровых мин - на 22 дня, 76-миллиметровых снарядов - на 21 день, снарядов для 122-миллиметровых гаубиц - на 24 дня, снарядов тяжелой артиллерии (от 152 мм и выше) - на 19 дней, горючего и масел - на два месяца, авиационного горючего - на месяц. Военная промышленность страны была слаба и не могла обеспечить вооруженные силы всем необходимым в достаточном количестве.{24}

Главные надежды финны связывали с укреплениями "линии Маннергейма" на Карельском перешейке, которые возводились еще с конца 20-х годов, но особенно интенсивно строились в 1938-1939 гг. "Общая глубина территории с оборонительными сооружениями составляла 80-100 километров, - вспоминает Мерецков. - Из этих сооружений 350 являлись железобетонными и 2400 - дерево-земляными, отлично замаскированными. Проволочные заграждения имели в среднем 30 рядов каждое. Надолбы - до 12 рядов. Любой населенный пункт представлял собой укрепленный узел, обеспеченный радио- и телефонной связью, госпиталем, кухней, складами боеприпасов и горючего. Боевые узлы сопротивления имели преимущественно по 5 опорных пунктов, чаще всего по 4 пулеметно-артиллерийских дота в каждом. Особенно выделялись доты постройки 1938-1939 гг., с 1-2 орудийными и 3-4 пулеметными амбразурами. Их обслуживали гарнизоны от взвода до роты, жившие в подземных казармах. Над поверхностью земли поднималась только боевая часть сооружения с круговым обзором, артиллерийскими и пулеметными амбразурами. Под землей были укрыты казематы, склады, кухня, туалет, коридоры, общая комната, офицерская комната, машинное помещение, лазы в купола и запасной вход. Покрытие такого дота, сделанное из железобетона, достигало двух метров толщины. Я приказал для эксперимента стрелять при мне по одному из не подорванных нами дотов с близкого расстояния. Плита выдержала прямое попадание 203-миллиметрового снаряда".{25}

Красная Армия значительно превосходила финскую. Как отмечал Мерецков, к концу кампании советские войска имели в 2,3 раза больше личного состава и в 2,8 раза больше артиллерии, чем противник. Но к началу боев части Красной Армии были рассредоточены по всей линии границы. Если из 15 финских дивизий на Карельском перешейке в то время было развернуто 9, то из 26-28 советских дивизий на главном направлении против "линии Маннергейма" находилось лишь 12-14. Кроме того, командование Красной Армии не смогло должным образом использовать свое почти абсолютное превосходство в авиации и танках.{26}

С самого начала боевые действия носили крайне ожесточенный характер. Успешными для Красной Армии они были лишь на Крайнем Севере, где финны в первые же дни эвакуировали порт Петсамо и отступили на 130 км южнее.{27} Но условия тундры здесь ограничивали возможность крупномасштабного наступления. Наиболее жестокие бои завязались на Карельском перешейке. Советским войскам только к 12 декабря удалось преодолеть полосу обеспечения и выйти к укреплениям самой "линии Маннергейма". Красная Армия несла большие потери от мин, а миноискателей не имела, их пришлось срочно разрабатывать и запускать в производство уже после начала войны. "Финская пехота, - как подчеркивает Воронов, - умело использовала особые условия местности и стойко дралась в обороне. Инженерные сооружения и заграждения прикрывались многослойным огнем". Финны были вооружены автоматами "суоми", тогда как конструирование советских автоматов, как и миноискателей, началось уже в ходе военных действий. К концу кампании в войска поступил пистолет-пулемет Г. С. Шпагина (ППШ).{28}

Несмотря на неоднократные попытки после короткой разведки боем прорвать главную полосу финской обороны, в декабре-январе это не удалось, хотя советские войска понесли тяжелые потери, Главной причиной неудач была недооценка финских укреплений, о которых тогда не сумели еще добыть достоверных разведывательных данных. Не было налажено также должного взаимодействия пехоты, Артиллерии, авиации и танков, а эффективность артиллерийской подготовки оказалась низкой. Как вспоминает Мерецков, "перед началом действий я еще раз запросил разведку в Москве, но опять получил сведения, которые позднее не подтвердились, так как занизили реальную мощь "линии Маннергейма". К сожалению, это создало многие трудности. Красной Армии пришлось буквально упереться в нее, чтобы понять, что она собой представляет".

А вот что пишет он об одном из штурмов главной полосы обороны: "Атаковали главную полосу, однако безуспешно. Отсутствие опыта и средств по прорыву такого рода укреплений опять дало о себе знать... Обнаружилось, что оборона противника не рыла подавлена. Доты молчали, а когда наши танки устремлялись вперед, они открывали огонь и подбивали их из орудий с бортов, сзади, пулеметами же отсекали пехоту, и атака срывалась. Танки того времени, не имея мощного орудия, не могли сами подавить доты и в лучшем случае закрывали их амбразуры своим корпусом. Выяснилось также, что нельзя начинать атаку издали: требовалось, несмотря на глубокий снег, приблизить к дотам исходное положение для атаки. Из-за малого количества проходов в инженерных заграждениях танки скучивались, становясь хорошей мишенью. Слабая оснащенность полевыми радиостанциями не позволяла командирам поддерживать оперативную связь. Потому различные рода войск плохо взаимодействовали. Не хватало специальных штурмовых групп для борьбы с дотами и дзотами. Авиация бомбила только глубину обороны противника, мало помогая войскам, преодолевавшим заграждения".{29}

Крайне неудачно сложились для советских войск боевые действия в районе севернее Ладожского озера. Здесь было самое узкое место финской территории, и Красная Армия, выйдя к Ботническому заливу, могла перерезать ее пополам. В ходе боев 10-12 декабря финны разгромили, взяв в кольцо, 139-ю стрелковую дивизию и нанесли тяжелые потери 75-й дивизии, посланной на помощь. Погибло более 5 тысяч красноармейцев, более тысячи попало в плен. Финские войска захватили 69 танков, около 40 орудий, 220 пулеметов, другие трофеи. Это был один из редких случаев в ходе войны, когда для достижения успеха финны предприняли фронтальную атаку советских позиций (в большинстве случаев они действовали с помощью обходов и охватов). Победа была куплена дорогой ценой. Финская армия в этом сражении пропорционально понесла наибольшие потери за всю войну. Было убито и ранено до 30% участвовавших в столкновениях финских офицеров и унтер-офицеров и 25% рядовых.

В конце декабря также севернее Ладожского озера была окружена и уничтожена 163-я стрелковая дивизия, потерявшая более 5 тыс. убитыми и 500 человек пленными. В руки финнов попало 11 танков и 27 орудий. Такая же участь постигла в начале января 1940 г. 44-ю моторизованную дивизию, посланную на выручку. Часть ее бойцов и командиров прорвалась обратно к границе, оставив в руках противника 70 орудий, 43 танка, 300 пулеметов. Как отмечает Маннергейм, из-за глубокого снега и метели было невозможно точно определить, сколько бойцов 44-й дивизии погибло в бою или скончалось от ран (многие раненые в условиях жестокого 50-градусного мороза замерзли, не дождавшись помощи). Пленных же финны захватили 1300 человек.{30} О трагедии 44-й дивизии есть свидетельство и с советской стороны. Вот что пишет участник боев на Карельском перешейке москвич Б. Тягунов:

"Почти ничего не сказано о наших пленных на "той войне незнаменитой", какой была финская война 1939-1940 гг. Тогда 44-я стрелковая дивизия (финские источники называют ее моторизованной. - Б. С.), наступавшая из Карелии в ухтинском направлении к Ботническому заливу, почти Перерезала Финляндию пополам. Морозы в ту зиму на Карельском перешейке и в самой Финляндии достигали 45°, зима была очень снежная, а лыжные части у нас появились только в феврале 1940 г. Дивизия вошла в глубь Финляндии на 60-70 километров, и, когда финские лыжные части перерезали ее коммуникации, она оказалась в полном Окружении. На 40-градусном морозе, в метровых снегах дивизия осталась без снабжения, без достаточной санпомощи и без командования. Командир дивизии комбриг Виноградов, за год выросший из командира батальона (капитана) до командира дивизии (комбрига), вместе со своим начштаба и комиссаром дивизию оставили и как-то сумели прорваться к своим. Какое-то время брошенная на произвол судьбы дивизия отражала атаки маневренных финских войск, в массе использующие лыжи. Никакой помощи извне дивизия не получила, и через две-три недели неравных боев была целиком разгромлена. Несколько тысяч обмороженных, обессиленных солдат и командиров оказались в финском плену. Я помню, как нам, командному составу войск на Карельском перешейке, в начале января 1940 г. был зачитан приказ наркома обороны Ворошилова об этом печальном событии и о том, что комбриг Виноградов, его комиссар и начальник штаба были расстреляны "перед строем дивизии"".{31}

7 января 1940 г. ЛВО был преобразован в Северо-Западный фронт во главе с командармом 1-го ранга С. К. Тимошенко, a 11 февраля началась мощная артиллерийская подготовка нового наступления на "линию Маннергейма". После шестидневных ожесточенных боев финское командование под угрозой прорыва начало 17 февраля отводить войска на вторую полосу обороны. Прорвать ее с ходу Красной Армии не удалось. Наступление возобновилось после перегруппировки войск 28 февраля, а 2 марта из-за глубоких вклинении советских войск финны стали отступать в тыловой укрепленный район Випури (Выборг). Части 7-й армии охватили выборгскую группировку с северо-запада, перерезав шоссе Выборг-Хельсинки.{32} Правда, финской армии удалось потеснить прорвавшиеся части и локализовать захваченный ими плацдарм. Войска 13-й армии форсировали реку Вуоксу и шли на Кексгольм.

8 финском руководстве начались дебаты о заключении мира. Военная партия, которую возглавлял министр обороны Ю. Ниюккенен, выступала за продолжение войны. Ниюккенен указывал, что финская армия так и не допустила прорыва своего фронта (цитадель Выборга финны удерживали вплоть до прекращения огня 13 марта), понесла сравнительно небольшие потери и сохранила боеспособность. Сторонники продолжения войны рассчитывали на приближавшуюся весеннюю распутицу, которая должна была сковать действия наступавших советских войск, и, главное, на присылку обещанного Англией и Францией 150-тысячного экспедиционного корпуса. Однако главнокомандующий Маннергейм, поддержанный Таннером, решительно высказался за прекращение войны и 7 марта посоветовал правительству начать переговоры о мире (12 марта был заключен Московский мирный договор). Маннергейм учитывал, что финские войска потеряли свои основные укрепления, утомлены боями, да и неотложные экономические нужды настоятельно требовали сокращения армии. Он так и не получил точного графика прибытия союзных войск, к тому же понимал, что, поскольку генеральное немецкое наступление на Западе неминуемо последует в самое ближайшее время, английские и французские войска сразу же будут отозваны из Финляндии. Опыт боевых действий союзников в Норвегии после майского наступления в Арденнах показал, что здесь Маннергейм был прав. Если бы правительство последовало советам Ниюккенена, то летом 1940 г., после окончания распутицы, вытесненная со своих укрепленных позиций финская армия осталась бы один на один со значительно превосходившей ее Красной Армией.{33} /В свете обнаруженных позднее фактов о подготовке СССР к нападению на Германию летом 1940 г. данное предположение уже не выглядит столь однозначным. Сталин торопился освободить войска в Финляндии и перебросить их на Запад, чтобы быть готовым к вторжению после начала германского наступления во Франции. Поэтому нельзя исключить, что в случае, если бы финская сторона так и не согласилась на тяжелые для себя условия Московского мира, она получила бы мир на условиях либо "статус-кво анте беллум", либо довоенных советских предложений обмена территорий. См. также помещенную в настоящем сборнике статью: "Собирался ли Сталин напасть на Гитлера?"./

Незадолго до окончания войны, в конце февраля, советские войска севернее Ладожского озера постигла еще одна крупная неудача. Были окружены две советские дивизии. Одна из них, 168-я, снабжалась по воздуху и смогла продержаться в Финском котле до заключения перемирия. Другая, 18-я, была почти полностью уничтожена при попытке прорыва. На поле боя финны обнаружили 4300 трупов, в том числе двух генералов (военачальников в звании комбриг и выше), а в качестве трофеев захватили 128 танков и 91 пушку.{34} 18-я дивизия пала жертвой господствовавших в ней накануне войны "шапкозакидательских" настроений и неумения вести боевые действия зимой в сложных условиях финского театра.

Перед началом войны 18-ю дивизию посетил Воронов. Вот такие впечатления вынес он об этой поездке:

"Я подолгу беседовал с командирами о значении артиллерии в современной войне, об уроках боев в Испании и на Халхин-Голе, призывал изучать своего вероятного противника, объективно оценивать его силы, не зазнаваться, не скатываться к "шапкозакидательству", избегать условностей в боевой подготовке. В одной из дивизий после беседы ко мне подошли несколько командиров и политработников. Они были не согласны с оценкой сил вероятных наших противников.

- Это неверные установки, запугивающие личный состав, -- заявили они. - Они идут вразрез с указаниями высших инстанций.

- Я вам высказал не только свои взгляды. Это - требование жизни. Наконец, это требование наркома, который прислал меня сюда.

И все же мои слова, видимо, подействовали мало. Трагической была для этой дивизии недооценка сил противостоящего противника. Когда начались бои, она попала в окружение в лесах Карелии и понесла большие потери".{35}

О той же злополучной дивизии писал и Мерецков: "Хуже получилось с другой дивизией, переброшенной на фронт из украинских степей без предварительного обучения бойцов в условиях лесисто-болотисто-холмистой местности и глубоких снегов. Эта дивизия сражалась не на том участке, которым я в тот момент командовал, но мне рассказали о ее судьбе. Она оказалась в совершенно непривычной для нее обстановке и понесла тяжелые потери, а комдив погиб".{36}

Недостатки, обнаружившиеся у бойцов и командиров 18-й дивизии, были типичны для очень многих частей и соединений, участвовавших в финской войне, а это привело к тому, что победа была куплена дорогой ценой.

По Московскому мирному договору, к СССР отошли все требуемые им ранее территории, а также вся территория Карельского перешейка вместе с Выборгом и район севернее Ладожского озера, плюс территория в районе Куолаярви на севере. Порт Печенга возвращался Финляндии. Военнопленные должны были быть немедленно возвращены обеими сторонами. Советский Союз вновь признал правительство в Хельсинки, не вспоминая больше о правительстве ФДР. 31 марта 1940 г. уступленные Финляндией территории (кроме Карельского перешейка) были объединены с Советской Карелией в Карело-Финскую ССР, а правительство в Териоки было преобразовано в правительство этой республики.{37}

В ходе войны Англия, Франция, США и Швеция оказали Финляндии дипломатическую поддержку. В частности, 14 декабря 1939 г. главным образом усилиями французской и британской дипломатии Советский Союз был исключен из Лиги Наций за агрессию против Финляндии.{38} Это решение было последним решением Совета Лиги Наций и имело лишь символическое значение. Англия, Франция и Швеция поставили финской армии 191 самолет, 28 танков и тракторов, 223 полевых и морских орудия и гаубиц, 100 минометов 81-миллиметрового калибра, 120 противотанковых пушек и 200 противотанковых ружей, 166 зенитных орудий.{39}

О количестве боевой техники в частях Красной Армии, действовавших против Финляндии, и о количестве потерянных обеими сторонами танков и боевых самолетов имеются лишь финские данные. Всего Финляндия использовала против СССР 287 самолетов (в том числе 167 истребителей), потеряв из них 61 машину. Советская авиация имела 2500 самолетов, из которых финскими истребителями и зенитной артиллерией было уничтожено 725. Из 3200 советских танков финны захватили или уничтожили 1600.{40} Здесь сказалось превосходство поставленных западными союзниками новых истребителей над устаревшими советскими, которые, равно как и бомбардировщики, из-за своей тихоходности оказались уязвимы и для зенитного огня. Танки же часто применялись не для развития успеха, а для прорыва укрепленных позиций, что приводило к очень большим потерям.

Но еще тяжелее были людские потери. Финская армия потеряла 23,5 тыс. убитыми и умершими от ран, более 1 тыс. пленными, 43,5 тыс. ранеными, из которых примерно 10 тыс. остались инвалидами. Советские потери финнами были оценены примерно в 200 тыс. убитыми и умершими от ран. Потери гражданского населения Финляндии, в основном в результате бомбардировок, составили 646 убитых (так как финская авиация не совершала налетов на советскую территорию, среди гражданского населения СССР потерь не было).{41}

Командование ЛВО дало иные сведения о советских потерях: 48 745 убитых и умерших от ран, 68 863 раненых.{42} Штаб ЛВО также поставил под сомнение официальные данные финской стороны о потерях армии Финляндии, утверждая, что финны потеряли убитыми более 70 тыс. человек, умершими от ран 15 тыс. и ранеными более 250 тыс. человек.{43} Фантастичность этой оценки очевидна. Если бы потери финской армии действительно достигали 85 тыс. убитых и умерших от ран, а с учетом инвалидов значительно превышали 100 тыс., это не могло бы ни сказаться на мобилизационной способности страны в 1941 г. (вспомним, что тогда в армии уже не было 11,5 тыс. иностранных добровольцев). Однако Финляндия вновь мобилизовала в вооруженные силы 18 процентов населения, или более 600 тыс. человек.{44} Ясно, что призыв новобранцев 1940-1941 гг. мог компенсировать (очевидно, даже с некоторым превышением, так как в 1941 г. страна выставила несколько больше солдат, чем в 1939 г.) потери не более 45 тыс. человек, считая и умерших от ран, инвалидов и убывших домой иностранных добровольцев, но никак не вдвое-втрое большие потери, приведенные в сообщении штаба ЛВО. Так что надежность официальных финских данных о потерях сомнений не вызывает.

Сложнее обстоит дело с советскими потерями. Если верны официальные советские данные, то на одного убитого финского солдата приходится двое советских; если верна финская оценка советских потерь, то на одного финна приходится восемь погибших наших сограждан. В Великой Отечественной войне исчислено соотношение военных потерь 3,7:1, т. е. почти четверо погибших красноармейцев на одного убитого солдата противника.{45} А ведь тогда немецкие войска не только оборонялись, но и наступали, не раз попадали в окружение, неся большие потери. В финскую же войну финны ни разу не попали в окружение, за редчайшим исключением не наступали и не контратаковали, в то время как советские войска предпринимали зачастую недостаточно подготовленные штурмы долговременных укреплений и также несли большие потери в окружении севернее Ладожского озера. Поэтому представляется вполне вероятным, что соотношение потерь в финскую войну было еще менее благоприятным для Красной Армии, чем в Великую Отечественную, и поэтому мы склонны считать, что финская оценка советских потерь близка к действительности. Это подтверждается и свидетельствами участников финской кампании. Приведем лишь один пример. Поэт Сергей Наровчатов вспоминал в 1979 г., как вернулся с финской: "Я понял, что такое взрослость, какая это страшная вещь... Из батальона в 970 человек осталось нас 100 с чем-то, из них 40 человек невредимыми".{46}

Финская оценка советских военных потерь совпадает с оценкой немецкой военной разведки, которая в 1942 г. оценивала советские потери в "зимней войне" в 430 тыс. убитых и инвалидов (на убитых здесь приходится примерно половина общего числа).{47} Отметим также, что, по всей видимости, сохранившиеся в советских архивах данные по личному составу частей, участвовавших в финской кампании, страдают неполнотой. Так, по утверждению директора ЦГАСА М. Стеганцева, в архиве не сохранилось документов за 1940 г. по личному составу 13-го, 45-го и 69-го отдельных лыжных батальонов {48} (в одном из них воевал и С. Наровчатов, чьи воспоминания процитированы выше). Поэтому советские, данные о потерях могли оказаться заниженными (Сталин и его окружение, несомненно, стремились скрыть от народа истинный размер потерь).

Из приведенных Маннергеймом в мемуарах данных о числе военнопленных, взятых при окружении советских войск севернее Ладожского озера, явствует, что в финском плену оказалось по меньшей мере 5 с лишним тысяч красноармейцев. Их судьба была ужасна. Продолжим здесь цитату из письма Тягунова: "В мае 1940 г. (скорее всего ошибка, должно быть: в марте. - Б. С.), когда было подписано перемирие, финны передали наших военнопленных - изможденных, обмороженных, инвалидов... Их везли в санитарных поездах, к которым никого не подпускали. Домой они не вернулись. Их семьи тоже были высланы, видимо, как семьи предателей. Так как теперь быть - продолжать их тоже считать предателями?".{49} Трагедия советских солдат и командиров, попавших сначала в финский плен, а йотом в сталинские лагеря, еще ждет своего исследователя.

Уже после публикации нашей статьи были обнародованы данные о потерях Красной Армии в советско-финляндской войне, значительно превышающие прежние официальные цифры. П. А. Аптекарь подсчитал потери погибших по хранящимся в Российском государственном военном архиве книгам учета безвозвратных потерь РККА в войне с белофиннами и составил именные алфавитные списки убитых, умерших от ран (кроме тех, кто Скончался в тыловых госпиталях) и пропавших без вести. Число погибших он определил в 131 476 человек, а число пленных - примерно в 6000, из которых около 200 человек отказались вернуться на родину. Число раненых и обмороженных исследователь оценивает в 325-330 тыс. человек, потери авиации - в 640-650 самолетов, а потери танков - более чем в 2,5 тыс. машин, из которых более 650 было потеряно безвозвратно.{49а} Следует учесть, что в приведенную П. А. Аптекарем цифру погибших не вошли также потери флота и войск НКВД и что вряд ли именные списки потерь, составлявшиеся через 10 лет после окончания войны, были исчерпывающими и полными. Вероятно, истинное число погибших советских военнослужащих исчисляется в пределах от 131,5 тыс. до 200 тыс. человек.

Так справедливой или несправедливой была эта война для Советского Союза, справедливой или несправедливой была она для Финляндии? Все сказанное выше однозначно обязывает к выводу: справедливой - для Финляндии, несправедливой - для СССР. В ходе конфликта мировое общественное мнение было на стороне Финляндии. Престиж СССР в мире резко упал. В феврале 1940 г. президент США Ф. Д. Рузвельт, выступая перед конгрессом американской молодежи, сказал: "Более двадцати лет назад... я решительно симпатизировал русскому народу... надеялся, что Россия решит свои собственные проблемы и что ее правительство в конечном счете сделается миролюбивым правительством, избранным свободным голосованием, которое не будет покушаться на целостность своих соседей. Сегодня же надежда или исчезла, или отложена до лучшего дня. Советский Союз, как сознает всякий, у кого хватает мужества посмотреть в лицо фактам, управляется диктатурой столь абсолютной, что подобную трудно найти в мире. Она вступила в союз с другой диктатурой и вторглась на территорию соседа, столь бесконечно малого, что он не мог представлять никакой угрозы, не мог нанести никакого ущерба Советскому Союзу, соседа, который желал одного - жить в мире как демократическая страна, свободная и смотрящая вперед демократическая страна".{50} Здесь сталинскому режиму дана точная оценка, режиму, разрушившему надежды, возникшие после 1917 г. у части демократической общественности мира.

Маннергейм в приказе по армии 13 марта 1940 г. в связи с завершением военных действий писал: "Более 15 тыс. из вас, кто вышел на поле боя, никогда не увидят снова своих очагов, а сколь многие из вас навсегда потеряли способность к труду! Но вы также нанесли врагам тяжелые удары, и, если 200 тыс. из них лежат в снежных сугробах и смотрят невидящими глазами в наше хмурое небо, в том нет вашей вины".{51} Главнокомандующий финской армией также вспоминает, как военный атташе Финляндии в Москве передал сказанные ему слова Нового наркома обороны маршала Советского Союза С. К. Тимошенко о том, что "русские многому научились в этой тяжелой войне, в которой финны сражались героически".{52} Что касается уроков войны, то, к сожалению, усвоены они были Далеко не достаточно, что подтвердили тяжелые потери Красной Армии в Великой Отечественной войне, крупные поражения 1941-1942 гг. Но характерно в этой фразе другое (если, конечно, атташе, а вслед за ним Маннергейм передали ее точно): Тимошенко, сам возглавлявший войска на Карельском перешейке, говорит, что финская армия сражалась героически. А ведь, скажем, по отношению к гитлеровской армии ни у кого из ее противников язык не повернется сказать, что она сражалась героически, хотя немецкие солдаты действительно в ряде случаев, например под Сталинградом, проявляли мужество. Дело в том, что героической мы называем лишь справедливую борьбу. Быть может, и Тимошенко, и многие другие бойцы и командиры в глубине души смутно догадывались, что воевать на этот раз приходится за неправое дело, что справедливость на стороне финнов, отстаивающих свою свободу и независимость. Оттого и в народной памяти финская война осталась "незнаменитой", и дело тут вовсе не только в военных неудачах (вспомним не менее тяжелые неудачи 1941 г., которые тем не менее иначе отразились и в фольклоре, и в художественной литературе). Нет, народное сознание чувствовало несправедливость войны и не оставило ее в памяти.

Доказательство, что определенное сочувствие делу финнов не было чуждо хотя бы части советской интеллигенции, можно найти и в романе Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", где главный герой, физик Штрум, замечает, что "изжившая себя буржуазная демократия в Финляндии столкнулась в сороковом году с нашим централизмом, и мы попали в сильную конфузию. Я не поклонник буржуазной демократии, но факты есть факты".{53}

И совсем недавний пример - оценка советско-финляндской войны советским социологом: "Или вот советско-финляндская война. Она, мне кажется, была органическим следствием сталинского режима, без ее анализа и оценки нельзя составить полного представления о том периоде, тем более проанализировать такой неотъемлемый социально-политический элемент сталинизма, как экспансионизм. Не буду говорить о моральной и международно-правовой стороне дела, хотя война гиганта с маленьким соседом, которому незадолго перед этим была предоставлена независимость, дает для этого богатый материал. Возьмем чисто утилитарный аспект: позиция Финляндии могла быть совершенно иной в 1941 г. Возможно, даже нейтральной".{54} Действительно, усилила ли победа в финской кампании безопасность СССР в целом и Ленинграда в частности? Ответ один: нет, не усилила, а, наоборот, ослабила. В июне 1941 г. финские войска вместе с гитлеровцами напали на Советский Союз и уже 31 августа захватили печально знаменитый поселок Майнила. В какие-нибудь два-три месяца финны достигли прежней границы на Карельском перешейке и даже пересекли ее, что, правда, не вызвало падения Ленинграда. Американский историк Ч. Лундин по этому поводу справедливо заключает: "Даже в терминах самой прагматичной реальности политики теперь очевидно, что все советское предприятие было хуже чем преступлением, оно было ошибкой. Благодаря московской политике, толкнувшей Финляндию к сотрудничеству с Германией, русские оказались скучены в опасно ограниченном оборонительном периметре Ленинграда в условиях несравненно менее благоприятных, чем в 1939 г. В то время как германские армии наступали на город с юго-запада, финны, вооруженные лучше, чем когда-либо, нависали буквально на расстоянии пушечного выстрела с севера".{55} Но теперь война была для Финляндии несправедливой. Она воспользовалась тяжелым положением вчерашнего противника и напала на него, рассчитывая на скорую германскую победу. Перефразируя высказывание бургомистра Штутгарта М. Роммеля: "Для Германии было лучше проиграть войну при Гитлере, чем выиграть ее с ним", - можно сказать, что "для Финляндии было лучше проиграть войну при Гитлере, чем выиграть ее с ним". Но несправедливость для финнов той второй войны 1939-1944 гг. не должна заслонять от нас совершенно иной характер первой, "зимней войны".

Дальнейшее, всестороннее и глубокое, осмысление итогов и уроков "зимней войны" поможет нам лучше понять себя, свое общество тогда и теперь.

{1} См.: История дипломатии. М., 1975. Т. 4. С. 25-26.
{2} Мерецков К.А. На службе народу. М., 1971. С. 177-178.
{3} См.: Первый съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет. М., 1989. Т. 2. С. 196; Советская Эстония. 1988. 17-18 августа. Впервые немецкие оригиналы секретных протоколов к советско-германским договорам 1939 г. были опубликованы в 1948 г. на английском языке, а в 1949 г. - на немецком. См. Nazi-Soviet Relations. 1939-1941. Documents from the German Foreign Office. Washington, 1948; Die Beziehungen zwischen Deutschland und der Sowjetunion. 1939-1941. Dokumente des Auswartigen Amtes. Tubingen, 1949.
{4} См.: История дипломатии. Т. 4. С. 24, 26.
{5} Там же. С. 27-28.
{6} Известия. 1939. 27 ноября.
{7} Там же. 1939, 29 ноября.
{8} Огонек. 1989. No 30. С. 11.
{9} Правда. 1939. 3 ноября.
{10} Кауппила Э. Он знает и думает. О. В. Куусинен в Коминтерне // Проблемы мира и социализма. 1989. No 9. С. 91-92.
{11} См.: Правда. 1939. 2 декабря; Известия. 1939. 3 декабря.
{12} См.: Finland and World War II. 1939-1944. N. Y., 1948. P. 66; Tanner V. The Winter War. Stanford. 1957. p. 104-106.
{13} Правда. 1940. 14 января; Tanner V. Op. cit. P. 105-106.
{14} См.: Lundin Ch. Finland in the Second World War. Bloomington, 1957. P. 62-63.
{15} Семиряга М. И. Движение Сопротивления. М., 1989. С. 42.
{16} См.: Мерецков К. А. Указ. соч. С. 178-179.
{17} Воронов Н. Н. На службе военной. М., 1963. С. 136.
{18} См.: Tanner V. Op. cit. P. 81-82.
{19} См.: Finland and World War II. P. 69.
{20} См.: Лиддел-Гарт Б. Вторая мировая война. М., 1973. С. 62-67.
{21} См.: История дипломатии. Т. 4. С. 32-34; Lundin Ch., Op. cit. P. 59.
{22} См.: Coates W. P. and Z. Soviet-Finnish Campaign 1939-1940. L., 1941. P. 92; Типпельскирх К. История второй мировой войны. М., 1956. С. 49.
{23} Воронов Н. Н. Указ. соч. С, 141-142.
{24} См.: The Memoirs of Marshal Mannerheim. N. Y., 1954. P. 324.
{25} Мерецков К. А. Указ. соч. С. 190.
{26} Там же. С. 180-181; Советская военная энциклопедия. М. 1979. Т. 7. С. 419.
{27} См.: Правда. 1940. 14 января.
{28} См.: Воронов Н. Н. Указ. соч. С. 136-137, 139.
{29} Мерецков К. А. Указ. соч. С. 185.
{30} См.: The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 335-340.
{31} Знамя. 1988. No 10. С. 229.
{32} См.: Советская военная энциклопедия. Т. 7. С. 419.
{33} См.: Lundin Ch. Op. cit. P. 60-63, 76-77.
{34} См.: The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 348-349.
{35} Воронов Н. Н. Указ. соч. С. 135.
{36} Мерецков К. А. Указ. соч. С. 181.
{37} См.: Известия. 1940. 14 марта, 6 апреля.
{38} Там же. 1939. 16 декабря.
{39} Оценка по: The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 370; Lundin Ch. Op. cit. P. 276-277; Tanner V. Op. cit. P. 132-133.
{40} Ibid.
{41} См.: Правда. 1940. 3 июня; Times. 1940. 14 марта; Lundin Ch. Op. cit. P. 79; The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 370; Coates W. P. and Z. Op. cit. P. 100.
{42} См. Известия. 1940. 30 марта.
{43} См. Правда. 1940. 3 июня.
{44} См. Мировая война. 1939-1945. М., 1957. С. 136.
{45} См. Вопросы истории. 1988. No 9. С. 119.
{46} Новый мир. 1988. No 11. С. 219.
{47} CM. Gehlen R. Der Dienst. Erinnerungen 1942-1971. Mainz-Wiesbaden, 1971. S. 27.
{48} См. Правда, 1989, 6 августа.
{49} Знамя. 1988. No 10. С. 229.
{49а} Аптекарь П. А. Оправданы ли жертвы? - Военно-исторический журнал. 1992. No 3. С. 43-45.
{50} Roosevelt and Churchill. Their Secret War Time Correspondence. L., 1975. P. 57-58, fn.
{51} Цит. по: Coates W. P. and Z. Op. cit. P. 91.
{52} The Memoirs of Marshal Mannerheim. P. 371.
{53} Октябрь. 1988. No 2. С. 45.
{54} Эфиров С. А. Белые пятна. Воображаемый диалог о пределах гласности // Социологические исследования. 1988. No 6. С. 73.
{55} Lundin Ch. Op. cit. P. 113-114.
{56} Цит. по: Самсонов А. М. Память минувшего. М., 1988. С. 358.

Проблема, готовил ли Советский Союз превентивную, или наступательную войну против Германии накануне 22 июня 1941 г., вновь стала актуальной после публикации книг В. Суворова "Ледокол" и "День-М", где он утверждает, что советское нападение на Германию было запланировано на 6 июля 1941 г., причем вне всякой связи с германским планом "Барбаросса".{1} На наш взгляд, как приводимые В. Суворовым так и, особенно, попавшие в поле зрения исследователей уже после публикации названных книг факты позволяют не только согласиться с этим выводом В. Суворова, но и весьма основательно предположить, что сначала Сталин собирался напасть на Гитлера еще летом 1940 г., но этот план был сорван быстрым крахом Франции, подобно тому, как летом 1941 г. подобный план был сорван германским вторжением.

Первым по времени в ряду рассматриваемых фактов стоит сообщение бывшего командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца о том, что "народный комиссар ВМФ Н. Г. Кузнецов в феврале 1940 г. издал специальную директиву, в которой указывал на возможность одновременного выступления против СССР коалиции, возглавляемой Германией и включающей Италию, Венгрию, Финляндию", причем фактическая подготовка Балтфлота в 1940-1941 гг. проходила именно в рамках этих указаний наркома.{2} Данное сообщение заслуживает полного доверия. С одной стороны, оно не было опровергнуто самим Н. Г. Кузнецовым ни в его мемуарах, ни в посмертно опубликованных рукописях.{3} С другой стороны, хотя предвоенные оперативные планы флотов и флотилий после войны были уничтожены, однако они были подробно изложены в составленном в 1946 г. отчете Главного морского штаба по итогам Великой Отечественной войны. Считаем необходимым привести это изложение полностью:

"Согласно оперативным планам 1941 г. советским флотам и флотилиям на случай развязывания агрессором войны против СССР ставились следующие задачи:

1. Уничтожение флота противника при появлении его в Баренцевом и Белом морях.

2. Содействие 14-й армии в захвате Петсамо (Печенга).

3. Совместная с 14-й армией оборона побережья полуостровов Средний, Рыбачий и Кольский, не допуская высадки десантов противника.

4. Не допустить проход судов противника в Белое море.

5. Совместная с частями Архангельского военного округа оборона побережья Белого моря.

6. Крейсерские операции подводных лодок на морских сообщениях у западного побережья Норвегии и в Скагерраке.

1. Не допустить морских десантов немцев на побережье Латвийской и Эстонской ССР и на острова Моонзундского архипелага.

2. Совместно с ВВС КА нанести поражение германскому флоту при его попытке пройти в Финский залив.

3. Не допустить прорыва кораблей противника в Рижский залив.

4. Содействовать сухопутным войскам на побережье Финского залива и на полуострове Ханко, обеспечивая их фланги и уничтожая береговую оборону финнов.

5. Уничтожить боевой флот Финляндии и Швеции (при выступлении последней против СССР).

6. Обеспечить в первые же дни войны переброску двух стрелковых дивизий с северного побережья Эстонской ССР на полуостров Ханко, а также крупного десанта на Аландские острова.

7. Прервать морские коммуникации Финляндии и Швеции в Балтийском море и Ботническом заливе.

1. Обеспечить господство нашего флота на Черном море.

2. Активными минными постановками и действиями подводных лодок не допустить прохода флота враждебной коалиции в Черное море.

3. Не допустить подвоза через Черное море войск и боевого снаряжения в порты Румынии, Болгарии и Турции.

4. Не допустить высадку морского десанта на северное побережье Черного моря.

5. В случае выступления Румынии уничтожить ее флот и прервать морские коммуникации.

6. Не допустить действий кораблей противника против нашего побережья.

7. Быть готовым к высадке тактического десанта.

8. Блокировать побережье Румынии, включая устья Дуная, и уничтожить или захватить румынский флот.

9. Содействовать левому флангу Красной Армии при форсировании р. Дунай и дальнейшему продвижению вдоль побережья Черного моря.

10. Обеспечить ПВО главной военно-морской базы и Керченского сектора береговой обороны.

1. Не допустить форсирования противником р. Дунай на участке от устья р. Прут до устья Килийского гирла.

2. Не допустить прохода военных и др. кораблей на участке Рени-устье Килийского гирла.

3. Оказать содействие сухопутным войскам в отражении возможного удара противника с направления Галац.

1. Оказать содействие флангу армии на западном и юго-западном побережье Каспийского моря огнем корабельной артиллерии и высадкой тактического десанта.

2. Совместно с ВВС КА обеспечить коммуникации между портами на Каспийском море.

3. Не допустить высадку десантов противника на западное и восточное побережье Каспийского моря совместно с Красной Армией.

4. Выполнить совместно с ВВС КА набеговые операции на базы противника Пехлеви и Наушехр.

5. Организовать и обеспечить службу ВНОС и морской сектор ПВО г. Баку.

1. Содействие войскам КА при ведении ими наступательных операций: огнем кораблей, переправами и перевозками войск, высадкой тактических десантов, прикрытием флангов войск, упирающихся в реку.

К этим планам мы еще вернемся. Пока отметим, что в целом по составу вероятных противников они соответствуют планам 1940 г. в изложении В. Ф. Трибуна. Состав враждебной коалиции здесь расширен за счет Румынии, Болгарии, Швеции, Турции и Ирана. Не исключено, что эти страны в 1940 г., еще до оккупации Бессарабии, не рассматривались в качестве потенциальных противников или что Трибуц просто опустил их при перечислении, поскольку, кроме Румынии, все они в конечном итоге по отношению к СССР сохранили нейтралитет. То же, что уже с февраля 1940 г. Балтийский флот вел подготовку к войне именно против германской коалиции, доказывает, что Германия и ее союзники в директиве Н. Г. Кузнецова были названы не одними из вероятных, а единственными возможными противниками. Для февраля 1940 г. такая ориентировка, принятая, безусловно, с санкции высшего политического руководства, поразительна. Ведь в то время Англия и Франция всерьез рассматривали возможность высадки экспедиционного корпуса с помощью Финляндии, что не было тайной для советского руководства и традиционно рассматривалось как одна из главных причин, вынудивших Сталина заключить Московский мир и отказаться от полного поглощения Финляндии.{5} Февральская директива Н. Г. Кузнецова позволяет предположить, что на самом деле главной причиной советского миролюбия стало стремление поскорее освободить связанные финской войной значительные силы Красной Армии в преддверии ожидавшегося вскоре германского наступления на Западе. Если это предположение справедливо, то парадоксальным образом оказывается, что для финской стороны наиболее выгодным было бы следовать линии министра обороны Ю. Ниюккенена и его сторонников, предлагавших не принимать советские условия и продолжать войну в ожидании помощи западных союзников. В случае упорства финнов Сталин, опасаясь, затяжки войны из-за весенней распутицы и нехватки горючего у Красной Армии (в начале мая горючего было лишь на полмесяца войны),{6} вероятно, согласился бы на мир на основе предвоенного предложения об обмене территорий или даже на основе сохранения довоенного статус-кво. В этом случае Финляндия, скорее всего, осталась бы нейтральной при возникновении советско-германской войны в 1941 г.{7}

В пользу предположения о том, что мир с Финляндией был продиктован стремлением освободить советские войска для действий против Германии, свидетельствует, на наш взгляд, и судьба содержавшихся в советском плену польских офицеров. 5 марта 1940г., еще до Московского мира, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о расстреле 14,7 тыс. польских офицеров и 11 тыс. гражданских поляков. Эти люди были расстреляны (в количестве около 22 тыс.) в апреле и первой половине мая 1940 г.{8} Нам представляется, что этот расстрел был вызван расчетами Сталина на скорую войну с Германией. Польские офицеры и гражданские лица из числа представителей интеллигенции и имущих классов не питали в своем огромном большинстве симпатий ни к коммунизму, ни к СССР. В случае же войны с Германией Польша становилась союзником, и поляков пришлось бы освободить из плена. В этом случае они наверняка сыграли бы главную роль в формировании новой польской армии, которая была бы фактически неподвластна жесткому советскому контролю. Опыт двух армий Войска Польского, состоявших в значительной мере из советских граждан, связанных с Польшей лишь фамилиями, или польских эмигрантов-коммунистов, показывает, что контролю над польскими военными формированиями Сталин придавал решающее значение в деле обращения Польши в своего сателлита. Единственным способом не допустить польских офицеров в новую польскую армию было уничтожение их до начала советско-германского вооруженного конфликта, что, очевидно, и было сделано советским руководством. Сохранилось косвенное свидетельство того, что решение о расстреле польских офицеров обсуждалось на Политбюро именно в свете возможности формирования антигерманской польской армии, хотя стенограммы заседания не сохранилось (или она до сих пор не рассекречена). По свидетельству С. Л. Берия, ссылающегося на своего отца, Л. П. Берия на этом заседании выступал против расстрела, аргументируя это так: "Война неизбежна. Польский офицерский корпус - потенциальный союзник в борьбе с Гитлером. Так или иначе мы войдем в Польшу, и конечно же, польская армия должна оказаться в будущей войне на нашей стороне".{9} Одним из доказательств в пользу того, что Л. П. Берия действительно был против уничтожения поляков, может служить тот факт, что в тексте предложения НКВД по решению судьбы пленных поляков, которые "все... являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти", в составе тройки, призванной вынести смертные приговоры, фамилия Берия вычеркнута, вероятно, рукой самого наркома и заменена фамилией Кобулова.{10} Вполне возможно, что Л. П. Берия на самом деле видел возможность союза с некоммунистической Польшей, учитывая его послевоенные идеи о воссоединении некоммунистической Германии и предоставлении большей самостоятельности странам Восточной Европы, и потому был против расстрела поляков. Но, вне всякого сомнения, Сталину и подавляющему большинству членов Политбюро нужна была лишь абсолютно послушная коммунистическая Польша после войны, и это предопределило судьбу польских офицеров.

17 апреля 1940 г., обобщая опыт финской войны на совещании высшего комсостава, Сталин в целом оценил его положительно - как успешную репетицию будущей большой войны в Европе:

"Спрашивается, кого мы победили? Говорят - финнов. Ну, конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить - не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей - немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и технику передовых государств Европы. Не только технику передовых государств Европы, мы победили их тактику, их стратегию... Мы разбили не только финнов - эта задача не такая большая. Главное в нашей победе состоит в том, что мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов. В этом основная наша победа". Советский вождь отметил и серьезные недостатки, нерешенные задачи, например: "Создание культурного, квалифицированного и образованного командного состава. Такого командного состава нет у нас или есть единицы", или: "Требуются хорошо сколоченные и искусно работающие штабы. До последнего времени говорили, что такой-то командир провалился, шляпа, надо в штаб его. Или... случайно попался в штаб человек с жилкой, может командовать, говорят: ему не место в штабе, его на командный пост надо". (Здесь, кстати сказать, получался тришкин кафтан: чтобы ликвидировать острую нехватку полевых командиров, приходилось оголять штабы.) Не удовлетворили Сталина и индивидуальные качества бойцов:

"...Требуются для современной войны хорошо обученные, дисциплинированные бойцы, инициативные. У нашего бойца не хватает инициативы. Он индивидуально мало развит. Он плохо обучен, а когда человек не знает дела, откуда он может проявить инициативу, и поэтому он плохо дисциплинирован. Таких бойцов новых надо создать, не тех митюх, которые шли в гражданскую. Нам нужен новый боец. Его нужно и можно создать: инициативного, индивидуально развитого, дисциплинированного". Чувствуется, что к рядовым "митюхам" "великий вождь и учитель" особого сочувствия не испытывал и готов был бессчетно жертвовать их жизнями для удовлетворения собственных внешнеполитических амбиций. Однако по поводу сроков, в течение которых возможно устранить недостатки, присущие советским вооруженным силам к началу финской войны, Сталин питал опасные для себя и страны иллюзии: "...Наша современная Красная Армия обстреливалась на полях Финляндии - вот первое ее крещение. Что тут выявилось? То, что наши люди - это новые люди. Несмотря на все их недостатки, очень быстро, в течение каких-либо полутора месяцев, преобразовались, стали другими, и наша армия вышла из этой войны почти что вполне современной армией, но кое-чего еще не хватает. Хвосты остались от старого. Наша армия встала крепкими обеими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии. В этом главный плюс того опыта, который мы усвоили на полях Финляндии, дав нашей армии обстреляться хорошо, чтобы учесть этот опыт. Хорошо, что наша армия имела возможность получить этот опыт не у германской авиации, а в Финляндии, с божьей помощью. Но что наша армия уже не та, которая была в ноябре прошлого года, и командный состав другой, и бойцы другие, в этом не может быть никакого сомнения". Оговорка про германскую авиацию доказывает, что именно Германия в тот момент рассматривалась в качестве следующего после Финляндии противника, причем, поскольку на Гитлера планировалось напасть в тот момент, когда основные сухопутные силы будут заняты на Западе, основную угрозу для наступающих частей Красной Армии Сталин действительно должен был видеть в люфтваффе, которое быстро могло бы перебросить самолеты на Восток и бомбово-штурмовыми ударами замедлить продвижение советских войск. А Сталин думал именно о широкомасштабном наступлении, провозгласив в той же речи 17 апреля 1940 г.:

"Армия, которая воспитана не для наступления, а для пассивной обороны; армия, которая не имеет серьезной артиллерии; армия, которая не имеет серьезной авиации...; армия, которая ведет хорошо партизанские наступления ... не могу я такую армию назвать армией".{10а}

То, что вскоре после финской войны планировалось советское наступление на Западе в случае, если Германия увязнет на "линии Мажино", доказывается происшедшими после Московского мира изменениями в дислокации войск. К концу войны на финском фронте было 55 стрелковых дивизий, 4 кавалерийские и мотокавалерийские дивизии, 8 танковых бригад и 3 авиадесантные бригады Красной Армии с 4 тыс. танков и 3 тыс. самолетов. Их них, начиная с апреля, на Запад было переброшено 37 дивизий и 1 танковая бригада, в том числе: в Одесский округ - 2 дивизии, в Киевский особый - 15, включая 2 кавалерийские, в Белорусский (Западный) особый - 20, включая 2 мотокавалерийские, и 1 бригада. Еще одна танковая бригада вернулась в Московский военный округ вместе с 2 дивизиями, по 1 дивизии были переброшены в Сибирь и Закавказье. Остальные соединения, участвовавшие в войне с Финляндией, остались в Ленинградском военном округе или были расформированы. Из числа переброшенных в западные округа около 30 дивизий прибыло до июня 1940 г., остальные 7 или 8 - в июле и августе. А ведь и до переброски соединений с финского театра западные приграничные округа обладали немалыми силами. В Белорусском особом округе было 17 стрелковых и 3 кавалерийские дивизии, подкрепленные 5 танковыми бригадами, в Киевском - 23 стрелковые и 4 кавалерийские дивизии с 6 танковыми бригадами. Одесский округ, предназначавшийся для действий против Румынии, был слабее. Но и здесь имелось 8 стрелковых и 2 кавалерийские дивизии, а также 2 танковые бригады. Всего, таким образом, с учетом 3 стрелковых дивизий и 3 танковых бригад, размещенных в Прибалтике, и войск, переброшенных из Финляндии, Сталин мог к концу июня выставить против Германии до 84 стрелковых и 13 кавалерийских и мотокавалерийских дивизий вместе с 17 танковыми бригадами (по числу танков - 200 и более - каждая такая бригада не уступала германской танковой дивизии).{11} Следует учесть, что в случае вторжения советских войск в Германию и Польшу (в то время выступление Румынии, еще не лишившейся Бессарабии и Сев. Буковины, на германской стороне было невероятным), вермахт в начале июня на Востоке мог противопоставить этим силам только 12 пехотных дивизий, 9 из которых были ландверными и обладали очень ограниченной боеспособностью. В июне здесь была сформирована еще одна пехотная дивизия, но это не меняло общей картины подавляющего советского превосходства.{12}

Вероятно, учитывая возможность скорой войны с Германией, срок начала демобилизации 686 тыс. военнослужащих, оказавшихся после войны с Финляндией "излишними" в Красной Армии, штат которой (без ВМФ) с 1 мая установили в 3 200 тыс. человек, был отодвинут до 1 июля.{13} Создавалась и группировка авиации на Западе: сюда перебросили основную часть освободившейся после финского конфликта авиации. Как признавал на совещании высшего комсостава РККА в декабре 1940 г. тогдашний командующий авиацией Ленинградского военного округа А. А. Новиков: "В 1940 г. боевая подготовка частей ВВС ЛВО проходила в несколько своеобразных условиях: до августа месяца все части ВВС округа были заняты выполнением особых заданий и только к августу месяцу возвратились с Украины...".{14} Показательно и то, что, по свидетельству А. М. Василевского, уже в апреле 1940 г. был в основных чертах готов в Генеральном штабе план стратегического развертывания войны Против Германии, коррективы в который пришлось вносить только под влиянием результатов боевых действий Германии на Западе.{15}

Материалы так и не завершенного весеннего 1940 г. плана развертывания против Германии не опубликованы. Неизвестно, сохранились ли они вообще. Однако, основываясь на опубликованном варианте стратегического развертывания от 18 сентября 1940 г.{16} и на наших подсчетах распределения сил к лету 1940 г. между западными приграничными округами, можно предположить, что тогда главный удар предполагался на варшавском направлении. План сентября 1940 г. предусматривал основным вариантом нанесение главного удара к югу от Брест-Литовска, но в зависимости от обстановки допускал главный удар северной группировкой советских войск с целью овладения Восточной Пруссией, причем в условиях лирного времени считалось необходимым "иметь разработанными оба варианта".{17} К июню 1940 г. удар по Восточной Пруссии представлялся весьма проблематичным, поскольку в формально независимой Литве тогда была еще слишком слабая группировка советских войск - 1 усиленная стрелковая дивизия с 1 танковой бригадой.{18} Основная же группировка советских войск тогда была в Белоруссии, откуда напрашивался удар на Варшаву. Второй же удар, очевидно, планировался на юго-западном направлении силами Киевского особого военного округа, также располагавшего значительными силачки. Судя по срокам демобилизации тех, кто был призван на финскую войну с 1 июля 1940 г., Сталин планировал начать вторжение на Западе в конце июня или в начале июля, когда, по расчетам, Гитлер, начавший весной наступление против Франции, должен был увязнуть в борьбе с английскими и французскими войсками и ввести в бой все свои резервы. 10 мая 1940 г. Германия начала генеральное наступление на Западе, предварительно уведомив об этом СССР.{19} В тот же день был выпущен указ от 7 мая о введении генеральских званий в Красной Армии, и через несколько дней после начала боевых действий командующим западных приграничных округов - Киевского особого и Западного особого были назначены имевшие большой боевой опыт в Монголии, Испании и Финляндии свежеиспеченные генерал армии Г. К. Жуков и генерал-полковник Д. Г. Павлов, а за несколько дней до этого, 7 мая, наркомом обороны стал командовавший советскими войсками в финской войне маршал С. К. Тимошенко. Сталин, сообщая Жукову о новом назначении, многозначительно заметил: "Теперь у вас есть боевой опыт (успешная наступательная операция на Халхин-Голе. - Б. С.)... Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск". И при этом, уже зная о начале германского наступления на Западе, добавил, что западным союзникам "придется самим расплачиваться за недальновидную политику" отказа от коалиции СССР и "умиротворения" Гитлера за счет агрессии на Восток.{20}

По свидетельству бывшего офицера правительственной охраны Г. А. Эгнаташвили (его отец, А. Я. Эгнаташвили, был заместителем начальника охраны Сталина), в ночь с 6 на 7 мая 1940 г. на вечеринке в их квартире Сталин произнес примечательный тост. У хозяйки дома, немки по национальности, дочь от первого брака тогда жила в Америке, и мачеха Г. А. Эгнаташвили очень боялась, что СССР будет воевать с США. Сталин ее успокоил: "Уважаемая Лилия Германовна, не беспокойтесь, не волнуйтесь... - и задумался. - Воевать с Америкой мы не будем". Потом переложил стакан в другую руку и застыл, как сфинкс. Прошла минута, прошла вторая, прошла третья... А он все усы поглаживает. Мы глаз с него не сводим, шелохнуться боимся. И тут он поднял правую руку, погладил усы и отчеканил: "Воевать мы будем с Германией! Англия и Америка будут нашими союзниками! Не беспокойтесь, не волнуйтесь! За ваше здоровье!" - и выпил...".{20а}

Характерно, что Жукову фактически было предписано готовить войска к наступлению. Сомневаться в том, что с 12-13 слабыми германскими дивизиями справятся даже советские войска, показавшие в финской войне крайне низкую боеспособность, не приходилось. Но все расчеты спутал Гитлер, который менее чем за три недели разгромил французскую армию и оттеснил англичан к морю. Теперь Красная Армия рисковала в случае вторжения в Польшу и Германию встретиться с основными силами победоносного вермахта, и такое вторжение стадо слишком опасным. Советские генералы, по свидетельству Л. М. Сандалова, с удивлением сокрушались: "Кто бы мог подумать, что немцам потребуется лишь немногим больше двух недель, чтобы разгромить основные силы французской армии?" {21}

Нам представляется, что Сталин вряд ли стал бы длительное время выжидать истощения сторон в ходе боевых действий на Западе. Ведь невозможно было заранее предсказать, когда и которая из сторон первой потеряет способность сопротивляться. Судя по разговору с Жуковым, боеспособность вермахта Сталин расценивал все же выше, чем боеспособность союзных армий. Если поражение Германии не несло угрозы СССР, который в этом случае, очевидно, мог бы без труда оккупировать Польшу и другие страны Восточной Европы, то крах Франции грозил остаться с Германией один на один. Так что в интересах Сталина было не медлить с нападением, как только все германские силы втянутся в бои на Западе. Однако "блицкриг" Гитлера во Франции исключил возможность немедленного советского нападения. Советская сторона стала готовиться к войне более основательно.

Здесь играло роль не только и, возможно, не столько то обстоятельство, что теперь Красной Армии пришлось бы столкнуться с главными силами вермахта. Еще более важным могло быть то, что после краха Франции перед СССР открывалась соблазнительная перспектива в случае решительной и быстрой победы над Германией оккупировать всю континентальную Европу. Но операция на гораздо большую глубину требовала еще больше сил и средств, более тщательной подготовки. В частности, развернувшееся уже после поражения Франции ускоренное формирование воздушно-десантных корпусов может быть понято именно в свете планов оккупации Западной Европы. Как показали последние недели войны с Японией в 1945 г., воздушно-десантные войска лучше всего использовать тогда, когда противник уже деморализован, находится на грани капитуляции и почти не оказывает активного сопротивления. В случае скорого крушения вермахта в столкновении с Красной Армией свежесформированные воздушно-десантные корпуса легко могли бы высадиться во Франции или даже Испании.

В июне 1940 г. было начато формирование механизированных корпусов трехдивизионного состава (в танковые дивизии развертывались существовавшие ранее бригады, формирование же моторизованных дивизий было начато еще в мае), а с июля - новых стрелковых дивизий, предназначенных для западного театра. При создании механизированных корпусов проявился авантюризм и гигантомания, свойственные советскому военному планированию и организации. В условиях острой нехватки средств связи, недостатка опыта эксплуатации техники и организации маршей два советских танковых корпуса, участвовавших в сентябре 1939 г. во вторжении в Польшу, отстали при продвижении даже от кавалерии, хотя почти не встречали сопротивления. Новые механизированные корпуса имели вдвое больше танков по сравнению с прежними танковыми (1031 против 560) и были еще менее управляемы, так как количество средств связи не увеличилось, а уровень подготовки личного состава оказался еще ниже. Одновременно было начато формирование 9, а в феврале 1941 г. - еще 20 корпусов, предназначенных к дислокации в западных приграничных округах, включая Ленинградский. Для этого не хватало ни техники, ни обученных кадров. В результате год спустя, в июне 1941 г., корпуса еще не были полностью укомплектованы, так что сроки их формирования (по крайней мере первых 9) оказались беспрецедентными в мировой военной истории. Но небоеспособность новых механизированных Корпусов стала ясна советскому командованию только после 22 июня 1941 г. {22}

Наряду с усилением армии Сталин обеспечил себе новые плацдармы для вторжения в Восточную Европу и Германию. В июне 1940 г. советские войска оккупировали государства Прибалтики, а также румынские Бессарабию и Северную Буковину.

Тем самым появился плацдарм в Литве для вторжения в Восточную Пруссию, и Красная Армия продвинулась по направлению к румынским нефтяным источникам. Определенные шаги были предприняты и по отношению к Польше и Чехословакии: не позднее октября 1940 г. Сталин поручил Л. П. Берия провести предварительные мероприятия по подготовке создания польских и чехословацких военных формирований в СССР. 2 ноября нарком внутренних дел доложил о проведенной работе среди оставшихся польских пленных, работе по отбору тех офицеров и солдат, которые готовы были бы воевать против Германии на стороне СССР без какой-либо санкции лондонского правительства В. Сикорского. Отобранной группе "правильно политически мыслящих" офицеров, которым будущая Польша представлялась как "тесно связанная в той или иной форме с Советским Союзом", предлагалось "предоставить возможность переговорить в конспиративной форме со своими единомышленниками в лагерях для военнопленных поляков и отобрать кадровый состав будущей дивизии". После этого польскую дивизию предполагалось формировать "в одном из совхозов на юго-востоке СССР" с созданием при ней Особого отделения НКВД, но в рамках РККА. Также была отобрана и группа чехословацких офицеров из числа военнопленных, изъявивших желание сражаться с Германией "по приказу Бенеша или, как минимум, своего командира полковника Свободы", в связи с чем Л. Свобода был вызван из-за границы органами НКВД.{23}

Перед финской войной в РККА уже был опыт таких формирований. Еще 26 октября 1939 г., ровно за месяц до советской провокации в Майнила, К. Е. Ворошилов отдал приказ о формировании: 106-го особого стрелкового корпуса из финского и карельского населения СССР. 23 ноября сформированный корпус был переименован в 1-й горнострелковый, а с началом советско-финской войны сразу же переброшен на фронт и назван 1-м стрелковым корпусом финской народной армии с номинальным подчинением марионеточному правительству О. Куусинена. Первоначально корпус имел 2 дивизии, а с января 1940 г. - 4, причем в значительной степени он был укомплектован русскими и лицами других национальностей, к Финляндии никакого отношения не имевших и финского языка не знавших. Боеспособность корпуса была крайне низкой, к маю 1940 г. он был расформирован, а из части его личного состава сформировали 71-ю особую стрелковую дивизию на случай новой войны с Финляндией.{24}

Как видим, формирования, подобные планируемой польской дивизии, создавались незадолго до инициируемого СССР военного конфликта. Сталин предпочитал скрывать существование финского соединения до начала войны, хотя в тех конкретных условиях даже утечка информации о формировании финского корпуса ничего изменить не могла, поскольку превентивный удар Финляндия была не в состоянии нанести и не имела союзников, готовых осуществить такой удар. Случай же с польской дивизией не только прямо нарушал один из секретных протоколов к советско-германскому договору о Дружбе и границе, где речь шла о недопущении польской агитации на своей территории, но и, при условии, что о формировании дивизии стало бы известно германской стороне, мог вызвать ответные военные действия. Поэтому польскую дивизию можно было начать формировать только перед самым началом войны. Осенью 1940 г. время для этого еще не приспело.

Между тем Гитлер уже в июле 1940 г. начал перебрасывать на Восток дивизии с Запада и разрабатывать планы войны против СССР. При этом авторы первых и последующих разработок не только не опасались активных наступательных действий Красной Армии, но даже считали их благоприятным фактором для успеха германского вторжения в Россию. Так, в своей разработке от 5 августа 1940 г. генерал Э. Маркс отмечал, что "нам было бы выгодно, чтобы русские вели наступательные действия, но они нам такой услуги не окажут", оговаривая, при этом, однако, опасность советского вторжения в Румынию и налетов авиации на румынский нефтяной район.{25} Германский же план войны против России строился совсем не как превентивный против возможного русского вторжения в Европу, а как направленный на ведение наступательной войны с целью достижения политических целей - расширения германского "жизненного пространства" и ликвидации потенциального союзника Англии и конкурента в разделе Европы. 18 декабря 1940 г. после провала переговоров с Молотовым в Берлине, когда стало ясно, что за присоединение к Тройственному союзу Сталин требует непомерную с германской точки зрения цену: аннексию Финляндии и советскую гегемонию на Балканах и в Турции,{26} Гитлер подписал директиву No 21, санкционирующую план "Барбаросса". В директиве, предназначенной лишь для высших руководителей вермахта, об угрозе превентивной войны со стороны России ничего не говорилось, а лишь указывалось, что "немецкие вооруженные силы должны быть готовы к тому, чтобы еще до окончания войны с Англией победить путем быстротечной военной операции Советскую Россию".{27} В директиве же по сосредоточению войск от 31 января 1941 г., с которой уже на первом этапе должен был быть ознакомлен значительно более широкий круг лиц, до первых офицеров генерального штаба в штабах корпусов включительно, тезис о возможности русского нападения присутствовал, хотя и не в очень явной форме. "В случае, если Россия изменит свое нынешнее отношение к Германии, следует в качестве меры предосторожности осуществить широкие подготовительные мероприятия, которые позволили бы нанести поражение Советской России в быстротечной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии".{28}Такая формулировка, на наш взгляд, преследовала пропагандистскую цель убедить офицерский корпус в оправданности предстоящей войны. Никаких признаков подготовки советского нападения на Германию германские военные тогда еще не зафиксировали. После войны на допросе В. Кейтель признал, что германский генштаб располагал данными о начале концентрации советских войск в западных приграничных округах только "с ранней весны 1941 г.".{29}

Тот факт, что вермахт готовился к агрессивной наступательной войне против СССР, не означал, что германские военные не принимали предупредительных мер против возможного советского нападения. Например, в стратегической разработке подполковника Лоссберга от 15 сентября 1940 г. рассматривалась возможность советского вторжения в Румынию с использованием авиации, сухопутных и воздушно-десантных войск. Для отражения этой угрозы предлагалось "использовать немецкие "учебные части" и организовать противовоздушную оборону силами румын" и указывалось, что "в подготовке соответствующих оборонительных мер на указанный случай и будет состоять ближайшая задача немецкой военной миссии в Румынии".{30} Также и в распоряжении начальника штаба верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) В. Кейтеля от 3 апреля 1941 г. подтверждалось, что "оборонительные приготовления, предпринимаемые против превентивных мероприятий русских в воздухе и на земле, должны продолжаться в увеличенном объеме и с большей интенсивностью".{31} Ряд мероприятий по отражению возможного советского вторжения, в первую очередь в Румынию, зафиксирован и в дневнике начальника генштаба сухопутных сил Ф. Гальдера,{32} а в расчете времени к операции "Барбаросса" от 1 июня 1941 г. учитывалась возможность того, что после 18 июня, когда намерение наступать уже невозможно будет маскировать, Красная Армия попытается нанести превентивный удар. На этот случай германским войскам предоставлялась свобода действий.{33} В целом же боеспособность советских войск с учетом опыта финской войны оценивалась весьма низко. В выпущенном 15 января 1941 г. бюллетене "Вооруженные Силы СССР", подготовленном начальником отдела "Иностранные армии - Восток" Генштаба подполковником Э. Кинцелем, отмечалось, что "слабость Красной Армии заключается в отсутствии гибкости у командиров всех степеней, в тенденции к схематизму, в недостаточной для современных требований боевой подготовке, в страхе перед ответственностью и в недостатке организации, ощущаемой во всех областях", указывалось на низкий уровень овладения личным составом боевой техникой и слабую тактическую подготовку. При этом считалось, что новые методы боевой подготовки, введенные новым наркомом после финской войны, могут дать заметный успех "по истечении ряда лет, если не десятилетий", в частности потому, что содержащиеся во Временном полевом уставе РККА "тактические принципы, несомненно, слишком высоки для общеобразовательного уровня русского солдата и отнюдь не являются еще общим достоянием широкой массы офицеров".{34}

В Красной Армии неудачи финской войны вызвали смену военного руководства и приказ No 120 нового наркома обороны С. К. Тимошенко от 16 мая 1940 г., где провозглашалось: "Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне".{35} Однако критика в основном касалась действий войск до того, как 7 января 1940 г. Северо-Западный фронт против финнов возглавил сам Тимошенко. Уже на совещании высшего руководящего состава РККА в Москве в декабре 1940 г. преобладало мнение, что "какая бы сильная оборона ни была, она всегда будет проломлена, это показывает опыт и на Карельском фронте",{36} ставилась под сомнение справедливость утверждения Г. С. Иссерсона, основанного на опыте германо-польской войны, о том, что "начального периода войны не будет", поскольку сразу начнется вторжение главных сил. Считалось, что по отношению к СССР с его многочисленной армией этот вывод неприменим и что в начальный период войны Красная Армия должна предпринять "операции вторжения для решения целого ряда особых задач".{37} В заключительном выступлении С. К. Тимошенко признавал, что война с белофиннами выявила всю пагубность нашей системы боевой подготовки - проводить занятия на условностях, кабинетным методом", что "на сегодня оперативная подготовка высшего командного состава не достигает требуемой высоты", что "боевая подготовка и сегодня хромает на обе ноги" и "нужно теперь же добиться действительного перелома в одиночной подготовке бойца". Он также подчеркнул "чрезмерную громоздкость" нашего тыла. Однако основной пафос выступления наркома сводился к утверждениям, что "в смысле стратегического творчества опыт войн в Европе, пожалуй, не дает ничего нового" (а ведь это был первый опыт удавшегося блицкрига!) и "германская армия не отважилась атаковать и прорвать линию Мажино", предпочтя обход ее через Бельгию и Голландию, тогда как "Красная Армия, впервые в истории войн, успешно прорвала современную железобетонную полосу, сильно развитую в глубину". Тимошенко считал, что РККА "располагает отличным личным составом и всеми новейшими средствами вооруженной борьбы". Прорыв линии Маннергейма, по его мнению, доказал, что в РККА присутствует "искусное управление, специальная выучка и правильное воспитание войск, сочетаемые с героизмом и отвагой бойцов и командиров", и "должен рассматриваться, главным образом, как акт величайшего героизма и самоотверженности Красной Армии и как итог достижений военной техники и военного искусства в нашей стране".{38} И уже весной 1941 г. инспектирование боевой подготовки показало, по мнению руководства наркомата обороны, что "в целом уровень боевой выучки личного состава возрос".{39} Здесь сказалась особенность советской системы: всякое начинание нового начальства, по крайней мере в докладах подчиненных, должно давать быстрые и эффективные результаты. Великая Отечественная война, когда и в последние годы боев на фронт часто бросалось необученное и даже невооруженное пополнение,{40} развеяла, среди прочих, и миф об успехах боевой подготовки в предвоенный период.

5 мая 1941 г. Сталин выступил с программной речью на приеме в Кремле в честь выпускников военных академий. Она во многом перекликалась с его выступлением 17 апреля 1940 г. по итогам войны с Финляндией. Теперь Сталин еще более настойчиво декларировал антигерманскую направленность советской политики: "В кольце против Германии мы играем решающую роль... В 1914-1918 гг. наше участие предопределило поражение Германии... СССР развертывает свои силы... В Европе нет ресурсов, - они у США и у СССР. Эти мировые силы и определяют исход борьбы". Кроме того, вождь Прямо назвал Германию страной, начавшей вторую мировую войну, тогда как осенью 1939 г. советская пропаганда основную вину за развязывание второй мировой войны возлагала на Англию и Францию.{40а} На самом же кремлевском приеме в ответ на тост неизвестного генерал-майора танковых войск за мирную сталинскую внешнюю политику Сталин позволил себе примечательную реплику: "Разрешите внести поправку. Мирная внешняя политика обеспечила мир нашей стране. Мирная политика - дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону - до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны, - теперь надо перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия - армия наступательная".{40б} Практически эти слова означали, что советский руководитель счел, что Красная Армия преодолела все те недостатки, которые выявила финская война и которые мешали ей стать полностью современной армией. Сталинский тост свидетельствовал, что подготовка к вторжению на Запад вступила в заключительную фазу, когда надо было думать о прямой антигерманской пропаганде в войсках (в вермахте такая пропаганда началась буквально накануне вторжения на советскую территорию).{40в}

В ходе проведенных после декабрьского 1940 г. совещания высшего комсостава РККА в январе 1941 г. оперативно-стратегических игр было выявлено, что наступление советских войск на укрепленный район Восточной Пруссии скорее всего окончится неудачей.{41} Поэтому в уточненном плане стратегического развертывания от 11 марта 1941 г. предпочтение окончательно было отдано главному удару на юго-западном направлении, подкрепленному вторжением в Румынию. При этом было отмечено: "Развертывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на варшавском направлении вызывает серьезные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям".{42}

Советское командование, невольно или умышленно, чтобы оправдать концентрацию собственных войск, преувеличивало силы вермахта. Так, в сентябрьском плане стратегического развертывания 1940 г. силы вермахта оценивались в 205-226 пехотных дивизий (из них до 8 - моторизованных) и в 15-17 танковых дивизий, подкрепленных 10 тыс. танков и 14-15 тыс. самолетов. Из этого числа против СССР Гитлер, по оценке генштаба РККА, должен был бросить до 173 дивизий, включая все танковые и моторизованные, вместе с 12 тыс. самолетов.{43} В мартовском 1941 г. плане стратегического развертывания германские силы оценивались в 225 пехотных, 20 танковых и 15 моторизованных дивизий, 10 тыс. танков и до 15 тыс. самолетов, из которых 9-9,5 тыс. боевых. Из этого числа против СССР ожидали действия 200 дивизий, включая все танковые и моторизованные, и 10 тыс. самолетов.{44 }В сообщении Разведывательного управления Генштаба от 5 мая 1941 г. группировка немецких войск против СССР определялась в 103-107 дивизий, в том числе 12 танковых, 7 моторизованных и 1 кавалерийскую.{45} В действительности к началу мая вермахт имел против СССР только 45 дивизий, в том числе 2 танковые и 1 кавалерийскую.{46} Всего же к 22 июня 1941 г. вермахт имел 209 дивизий (включая 1 парашютную в ВВС) и 3 бригады. На Востоке в этот момент к вторжению изготовились, включая войска в Финляндии и Сев. Норвегии, 126 дивизий, включая 17 танковых, 12 моторизованных, 1 кавалерийскую, 9 охранных (последние имели ограниченную боеспособность) и 3 бригады, что весьма далеко отстояло от советских оценок, даже с учетом переброшенных в июле и августе 27 дивизий 2-го эшелона.{47} В мае 1941 г. на Восток было переброшено 13 пехотных дивизий,{48} но и с их учетом советская разведка завышала общее количество дивизий против СССР вдвое, а число танковых дивизий - в 6 раз. И на основе этих разведданных 15 мая 1941 г. был подготовлен план превентивного удара против Германии. Он предусматривал главный удар Юго-Западным фронтом в направлении Краков, Катовице, где 152 советские дивизии должны были разбить 100 германских. Вспомогательный удар уже после перехода ЮЗФ в наступление планировался Западным фронтом на Варшаву и Демблин и Южным фронтом - в Румынии.{49} На самом деле вермахт ни в тот момент, ни к 22 июня таких сил на юго-западном направлении не имел.

Германия всячески маскировала сосредоточение войск на Востоке и никакой дезинформации по преувеличению сил своих войск, сосредоточенных против СССР, в 1941 г. не предпринимала. Единственным исключением была ситуация в Румынии, где немцы опасались советской атаки на территории в Плоешти. По поручению Риббентропа германский посол В. Шуленбург в конце февраля 1941 г. распространил в Москве слухи, что численность немецких войск в Румынии превышает 600 тыс. человек.{49}" Вместе с тем, напрашивается предположение, что советская военная разведка сознательно завышала силы потенциального противника, дабы оправдать наращивание собственных войск на Западе. По мартовскому 1941 г. плану стратегического развертывания для действий на этом театре предназначалось 158 стрелковых, 27 мотострелковых и 53 танковые дивизий и 2 стрелковые бригады. Еще 13 стрелковых и 1 танковая дивизия должны были действовать против Финляндии. Все эти силы подкреплялись 253 авиационными полками.{50} К началу советско-германской войны только в западных приграничных округах Красная Армия имела 12,8 тыс. танков, в том числе 1475 KB и Т-34. Боеготовыми из них считалось 10 540, или 82,5%. Всего же танков было 23,1 тыс., из них боеготовых - 18,7 тыс., или 80,9%. Танков KB и Т-34 выпустили до войны 1864 единицы. Боеготовность танков советское командование сильно завышало с помощью манипуляций с категориями износа. Только после разгрома и уничтожения основной части советских танковых войск в первые недели войны в отчетах стали фигурировать цифры о том, что 73% танков старых конструкций не были в действительности боеготовы и требовали капитального или среднесрочного ремонта.{51} Боевых самолетов в западных приграничных округах насчитывалось не менее 10,1 тыс., из них не менее 7230 - боеготовых.{52} Всего же Красная Армия располагала, по разным оценкам, от 23 до 35 тыс. боевых самолетов.{53} На Востоке этим силам вермахт мог противопоставить 3680 танков, включая сюда и танки двух дивизий резерва ОКВ, переброшенных на фронт только в октябре. Еще 350 танков находились у Роммеля в Сев. Африке.{54} Несколько сот устаревших румынских танков соотношение сил принципиально не меняли. Боевых самолетов на Востоке, включая Сев. Норвегию и Финляндию, люфтваффе имели около 1830, из них 1280 - боеготовых.{55} Германские танки по своим характеристикам примерно соответствовали советским танкам старых конструкций и резко уступали новым - Т-34 и КВ. Германские самолеты-истребители Me-109 превосходили советские истребители старых конструкций. Но таких истребителей на Востоке насчитывалось лишь несколько более 500, поскольку около 1300 самолетов здесь были бомбардировщиками или штурмовиками.{56} Новые же советские самолеты мало в чем уступали "мессершмиттам", а таких самолетов только в западных приграничных округах к началу войны имелось 1540. Всего к 22 июня 1941 г. СССР располагал 3719 самолетами новых конструкций.{57}

Как видно, Красная Армия, даже с учетом 37 соединений, выставленных союзниками Германии, далеко превосходила противника по числу дивизий, имея на Западе в перспективе 252 дивизии и 2 бригады, т. е. в 1,4 раза больше, чем вермахт и его союзники. В плане восполнения людских потерь возможности сторон были вообще несопоставимы: население СССР в два с половиной раза превышало население Германии в границах 1939 г. Германская разведка просчиталась в оценке способности Советского Союза мобилизовать свои людские ресурсы, полагая, что потенциальная численность РККА после мобилизации в 11-12 млн. человек вряд ли будет достигнута из-за нехватки в этом случае рабочих рук в народном хозяйстве и неспособности обеспечить такую массу людей командным составом, вооружением и техникой, а также в достаточной степени обучить пополнение.{58} Германские генштабисты недоучли готовность СССР практически прекратить гражданское производство и советские возможности аккумулировать помощь по ленд-лизу для наращивания военного производства, а также безжалостно бросать в бой необученных и невооруженных солдат без достаточного числа командиров.

В советском плане превентивного удара от 15 мая 1941 г. присутствовала традиционная фраза о том, что "Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар". В связи с этим предлагалось "упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск.{59} По мнению В. Д. Данилова, написанный А. М. Василевским план превентивного удара по Германии был одобрен Сталиным, и конкретная разработка деталей, названных "планами обороны госграницы", должна была, согласно распоряжениям руководства наркомата обороны, быть закончена к 1 июня 1941 г.{60} Что же, справедливо мнение русского писателя М. А. Алданова, писавшего с иронией, что "наступательных войн в истории никогда не было и не будет: все войны делятся на оборонительные и "превентивные"".{61} Точно так же, по утверждению К. А. Мерецкова, нападение на Финляндию в 1939 г. готовилось как "контрудар" в рамках плана прикрытия госграницы,{62} хотя никто, конечно, не предполагал, что Финляндия отважится первой напасть на СССР. Сходным образом И. С. Конев, командовавший 19-й армией, выдвигавшейся с середины июня 1941 г. с Северного Кавказа на Украину, сообщает, что еще в январе 1941 г., в связи с назначением на Северный Кавказ с последующей запланированной переброской к западной границе, Тимошенко сказал ему: "Мы рассчитываем на вас. Будете представлять ударную группировку войск в случае необходимости нанесения удара". В начале же июня нарком, ставя задачу командующему 19-й армии, говорил уже о контрударе: "Армия должна быть в полной боевой готовности, и в случае наступления немцев на юго-западном театре военных действий, на Киев, нанести фланговый удар и загнать немцев в Припятские болота".{63} Как мы помним, и оперативные планы флотов 1941 г. содержали стандартную оговорку об ответных действиях в случае нападения Германии, предусматривая при этом наиболее активные действия флота против Румынии.

В действительности советское руководство в 1941 г. германского нападения не ожидало и к обороне не готовилось. Перед началом войны оборона рассматривалась и отрабатывалась в масштабах не больших, чем оборона одной армии, но никак не фронта. В оперативно-стратегических играх января 1941 г. нападение Германии и бои по его отражению излагались лишь во вводных данных, отрабатывались же только наступательные операции советских войск.{64} Ни один из вариантов предвоенного стратегического развертывания Красной Армии на Западе не содержал каких-либо планов оборонительных операций на случай, если Германия ударит первой. Поэтому-то после германского вторжения 22 июня 1941 г. были сразу же предприняты контрудары в рамках спланированных до войны наступательных операций, а последующие оборонительные действия Красной Армии, ввиду отсутствия предвоенных оборонительных планов, строились как импровизация.

Немецкая сторона если и рассматривала планируемую войну против Советского Союза как превентивную, то только в самом широком смысле слова, как действия, направленные на предотвращение возможных будущих наступательных действий потенциального противника. В этих терминах "превентивной" может считаться любая агрессия. Бывший начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта (ОКВ) А. Йодль на допросе 17 июня 1945 г. показал: "...Существовало политическое мнение, что положение усложнится в том случае, если Россия первой нападет на нас. А поскольку раньше или позже, но война с нею неизбежна, нам лучше самим выбрать время для нападения".{64а}

Как известно, подготовку войны против России Гитлер маскировал планами предстоящего будто бы летом 1941 г. вторжения в Англию. Беда в том, что по условиям погоды такое вторжение было возможно в широкий промежуток времени - с мая по октябрь и требовало гораздо меньше войск - 45-50 дивизий, чем выполнение плана "Барбаросса".{65} Так что сосредоточение войск на Востоке само по себе не могло помешать высадке на Британских островах. Лишь после войны стало общеизвестным, что германское вторжение в Англию было неосуществимым ни в 1940, ни в 1941 гг., из-за проигрыша люфтваффе "битвы за Британию", слабости германского военного флота и нехватки тоннажа для подобной широкомасштабной десантной операции. Однако летом 1941 г. такой уверенности не могло быть ни в Великобритании, ни в СССР. Другое дело, что в случае высадки в Англии туда должны были бы отправиться почти все германские танковые и моторизованные дивизии. Однако переброску всех моторизованных и почти всех танковых дивизий на Восток Гитлер начал лишь после 10 июня и завершил буквально накануне вторжения. Чтобы замаскировать переброску последнего эшелона войск, была осуществлена акция с появлением в "Фелькише Беобахтер" 13 июня 1941 г. статьи И. Геббельса "Крит - как пример" с прямым намеком на скорое вторжение в Англию. В ночь с 12 на 13 номер был конфискован военной цензурой, но с таким расчетом, чтобы часть тиража успела распространиться в Берлине и достичь иностранных посольств. 14 июня Геббельс с удовлетворением констатировал мнение английских и мировых средств массовой информации о том, что "наше развертывание против России - чистый блеф, с помощью которого мы рассчитываем замаскировать подготовку к вторжению в Великобританию". Как реакцию на этот инцидент он расценил и известное заявление ТАСС, переданное вечером 13 июня, отметив, что "русские, кажется, еще ни о чем не подозревают".{66} Германская реакция на заявление ТАСС, вернее, отсутствие какой-либо официальной реакции, была продолжением прежней игры. Дело в том, что в случае, если бы германское сосредоточение на Востоке было лишь прикрытием грядущей высадки на Британские острова, то германская реакция на заявление ТАСС была бы точно такой же: молчание, чтобы создать у британской стороны убеждение, что действительное германское намерение - это вторжение в Россию. Очевидно, Сталин так первоначально и расценил все эти события и мер по повышению готовности войск не принял, продолжая подготовку к собственному вторжению в Польшу, Германию и Румынию. Возможно, инцидент с публикацией статьи Геббельса убедил советского лидера в том, что вермахт уже начал непосредственную подготовку к вторжению в Англию, и в ближайшие недели основные ударные силы германской армии будут перебрасываться к побережью Ла-Манша, что создаст благоприятные условия для советского нападения.

Слабым местом Красной Армии оставалась обеспеченность горючим. Так, на 1 мая 1941 г. РККА была обеспечена горючим следующим образом: бензином Б-78 - на 10 дней войны, Б-70 - на 3 месяца 19 дней, Б-74 - на 1 месяц 8 дней, автобензином - на 1 месяц 14 дней и дизельным топливом - на 24 дня боевых действий.{67} Но следует учитывать, что и германская армия перед вторжением в СССР испытывала определенный дефицит топлива. Если с авиационным бензином, благодаря производству синтетического горючего, дело обстояло более или менее благополучно, то с автобензином и дизельным топливом уже в июле предусматривался 10%-ный дефицит, а в августе армия вторжения должна была снабжаться в значительной мере за счет прямых доставок из Румынии. Осенью же запасы горючего у немцев должны были истощиться, составив по авиабензину лишь 50% потребности, по автобензину - 25% и по дизельному топливу - 50% потребности.{68} Германское руководство надеялось на скоротечность русской кампании, поставки из Румынии и, в меньшей степени, на трофеи. Более острый дефицит авиабензина в Красной Армии объяснялся как недостаток собственных мощностей и американским эмбарго, введенным после финской войны, так и тем фактом, что советский парк военных Самолетов многократно превосходил германский. Несомненно, советское руководство, как и германское, рассчитывало на быстрое успешное вторжение, надеялось к его началу пополнить запасы горючего в западных приграничных округах за счет других районов страны и гражданского сектора и предполагало использовать румынские месторождения и мощности, а также трофеи в Польше и Германии. В случае же затягивания войны расчет был на поставки из Великобритании и США.

Возможный крах Англии в случае возможного германского вторжения резко ухудшил бы геостратегическое положение СССР, позволив Гитлеру бросить на Восток всю авиацию и дивизии, оставленные на Западе, а также осложнив получение жизненно важных для ведения войны поставок из США и Канады. Так что угроза, что Англия в любой момент может рухнуть, как перед этим Франция, заставляла Сталина спешить. Во второй половине мая начался призыв 800 тыс. запасных в приграничных западных округах, а с начала июня - переброска туда из внутренних округов 4-х армий и одного стрелкового корпуса резерва Главного командования.{69} 4 июня Политбюро приняло решение о формировании к 1 июля в составе Красной Армии 238-й стрелковой дивизии Средне-Азиатского военного округа, "укомплектованной личным составом польской национальности и знающими польский язык" общей численностью в 10 298 человек. Очевидно, несмотря на всю конспиративную работу, проведенную НКВД и уцелевшими польскими офицерами из числа избежавших Катыни "стукачей" и "правильно политически мыслящих", достаточного количества добровольцев из числа пленных поляков для дивизии не набралось, и поэтому дивизию решено было сформировать путем переукомплектования не только поляками, но и "лицами, знающими польский язык, состоящими на службе в частях Красной Армии".{70} Это также делало дивизию вполне "благонадежной". На практике, как это позднее имело место с двумя армиями Войска Польского, а ранее - с финским корпусом, речь, скорее всего, шла об укомплектовании 238-й дивизии красноармейцами с "польскими" фамилиями, даже не знавшими польского языка. В связи с началом войны эта дивизия была сформирована только в сентябре и уже не из поляков, а из казахского и русскоязычного населения Казахстана. "Польский след" остался лишь в фамилии начальника штаба дивизии - полковника В. Л. Михликовского, назначенного на этот пост еще до начала воины.{71}

Решение о формировании польской дивизии к 1 июля указывает на то, что советское руководство действовало по "финскому варианту". Тогда финское соединение начали формировать за месяц до начала войны. Теперь, очевидно, Сталин решил, что пришло время для вторжения в Польшу. Никакими другими целями объяснить формирование польской дивизии не представляется возможным. Такую дивизию формировать было труднее, чем обычную стрелковую дивизию (польские уставы, форма, обучение польскому языку), само ее существование в мирное время представляло немалый риск: узнай о польском соединении германская разведка, это могло подтолкнуть Гитлера на войну против СССР, так как явно показало бы агрессивные намерения Сталина. Утаить существование польской дивизии, в которую свозили "лиц, знающих польский язык " со всей Красной Армии и куда могли попасть и не вполне надежные (в том числе я как потенциальные германские агенты) поляки, было довольно трудно, особенно если речь шла о длительном периоде времени, скажем, до весны 1942 г. - до этого момента, по сообщению некоторых мемуаристов Сталин будто бы рассчитывал оттянуть неизбежное столкновение с Германией.{72} Кроме того, на моральном духе тех поляков, которым суждено было бы попасть в дивизию, негативно сказался бы факт длительного пребывания в Красной Армии, если бы СССР при этом все еще оставался "невоюющим союзником" Германии. В случае, если бы Советский Союз первым на Германию нападать не собирался, а только опасался германского нападения, наиболее благоприятным временем для формирования в Красной Армии польского соединения был бы сам момент германского вторжения. Для поляков сразу исчезли бы многие сомнения и двусмысленность их положения в СССР. Времени же для формирования дивизии вполне бы хватило. Ведь даже по весьма оптимистическим вводным оперативно-стратегических игр января 1941 г. в случае германской агрессии первые две недели войны бои шли на советской территории, и лишь потом Красная Армия вступала в Польшу.{73}

В тот же день, 4 июня, когда состоялось решение Политбюро о польской дивизии, происходило заседание Главного военного совета под председательством члена Политбюро А. А. Жданова и на нем обсуждался проект директивы Главного управления политической пропаганды РККА о подготовке личного состава к ведению "наступательной и всесокрушающей войны". Проект был направлен на доработку и утвержден 20 июня.{74} В этой директиве, уже через два дня потерявшей смысл, в частности, говорилось: "О войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что якобы Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой".{75}

Советские военные и политические руководители сверх всякой меры переоценивали боеспособность собственных вооруженных сил и недооценивали решительность намерений Гитлера и качественную мощь вермахта. Г. К. Жуков вспоминал свои чувства, когда, будучи командующим Киевским особым военным округом, присутствовал на совещании высшего комсостава в декабре 1940 г.: "Мы предвидели, что война с Германией может быть тяжелой и длительной, но вместе с тем считали, что страна наша уже имеет все необходимое для продолжительной войны и борьбы до полной победы. Тогда мы не думали, что нашим вооруженным силам придется так неудачно вступить в войну, в первых же сражениях потерпеть тяжелое поражение и вынужденно отходить в глубь страны". А уже после того, как он стал с конца января 1941 г. начальником Генерального штаба, состоялся следующий разговор со Сталиным: "Помню, как однажды в ответ на мой доклад о том, что немцы усилили свою воздушную, агентурную и наземную разведки, И. В. Сталин сказал:

- Они боятся нас. По секрету скажу Вам, наш посол имел серьезный разговор лично с Гитлером, и тот ему конфиденциально сообщил:

"Не волнуйтесь, пожалуйста, когда будете получать сведения о концентрации наших войск в Польше. Наши войска будут проходить большую переподготовку для особо важных задач на Западе"".{75а} Вероятно, разговор посла В. Г. Деканозова с германским фюрером состоялся еще в декабре 1940 г., сразу после его назначения на этот пост. Реакция Сталина на сообщение Гитлера показывает, что он не только не боялся Германии, но и считал, что сами немцы должны бояться СССР.

Началось выдвижение к границе и дивизий западных приграничных округов. План превентивного удара от 15 мая 1941 г. предусматривал их сосредоточение в 20-80 км от границы, начиная с 1 июня.{76 }А с середины июня также и 32 дивизии резерва этих округов получили приказ к 1 июля занять позиции на том же расстоянии от границ.{77} Не исключено, что события, связанные со статьей Геббельса и Заявлением ТАСС, побудили советское руководство ускорить сосредоточение войск. К 10 июля армии и корпус РГК должны были выдвинуться на рубеж Днепра и Западной Двины.{78} Советское командование имело абсолютно несоответствующее реальности и крайне преувеличенное представление о боеспособности соединений Красной Армии и их воз-можностях к быстрому развертыванию по штатам военного времени. Мобилизационный план 1941 г., носивший зловещее название "Гроза",{79} предусматривал, что войска первого эшелона на Западе, включавшие 114 дивизий, и укрепрайоны первой линии, а также 85% войск ПВО, воздушно-десантные войска, более 75% ВВС и 34 полка РГК должны были завершить отмобилизование в течение 2-6 часов с момента объявления мобилизации за счет призыва приписного состава и использования автотранспорта из близлежащих районов. 58 дивизий второго эшелона завершали отмобилизование на 2-3 сутки. Еще 60 дивизий должны были стать полностью боеготовыми на 4-5 сутки мобилизации, а оставшаяся 71-я дивизия - на 6-10 сутки. Отмобилизование ВВС должно было завершиться на 3-4 сутки, причем все боевые части и обслуживающие их тыловые подразделения приводились в боевую готовность уже через 2-4 часа, а первый эшелон войск ПВО - уже через 2 часа.{80} Абсурдность этих сроков доказала лишь война, когда призывники из недавно присоединенных территорий разбегались или переходили на сторону противника, транспорта катастрофически не хватало, а самолеты уничтожались на аэродромах, не успев подняться в воздух.

К границе, на полевые аэродромы, согласно плану от 15 мая, скрытно подтягивалась и авиация, причем с середины июня из восточной части страны на Запад начали перебазироваться несколько авиадивизий.{81} Однако боеготовность и боеспособность советской авиации оказалась значительно ниже, чем предусматривалось планами. Бывший командующий Западным особым военным округом Д. Г. Павлов на следствии признавал: "Допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для занятий на случай нашего наступления, но никак не обороны". На суде же он уточнил, что виновен лишь в том, что "физически не мог" проверить правильность доклада подчиненных о рассредоточении авиации.{82}

Никаких оборонительных мероприятий на границах Красная Армия не проводила и даже не имела планов их проведения. Вермахт же вплоть до 22 июня не рассчитывал на широкомасштабный превентивный удар со стороны русских. Правда, в июне от одного из агентов в Москве поступило донесение, что план такого удара обсуждался в Кремле и был отклонен.{83} Трудно сказать, была ли это сознательная советская дезинформация или агент просто передал какие-то дошедшие до него слухи, не вполне соответствовавшие истине. Не исключено также, что планы стратегического развертывания против Германии и нанесения ей упреждающего удара так и не были подписаны руководителями советских вооруженных сил именно по соображениям секретности. Ведь даже если подобный неподписанный документ попадет в руки вражескому агенту, тот не сможет с уверенностью заключить, действительно ли это план, имеющий директивную силу, или только один из ряда возможных, предварительно рассматриваемых вариантов. Вполне вероятно, что немецкий агент из того обстоятельства, что подписей высших руководителей на майском плане вторжения в Германию и Польшу не было, сделал ошибочный вывод, что данный план был в конце концов отклонен советским военно-политическим руководством, т. е. самим Сталиным.

На самом деле мероприятия, фактически осуществленные в рамках плана от 15 мая, а также формирование к 1 июля польской дивизии однозначно доказывают, что план превентивного удара начал осуществляться, а вторжение намечалось на начало июля. Мобилизационные же действия, вследствие занижения реальных сроков мобилизации, еще не начали осуществляться, за исключением призыва 800 тыс. запасных. Германское командование, вероятно, не расценивало донесение агента как сигнал опасности и во всяком случае коррективы в свои планы не внесло. Еще в разработке Лоссберга самым неблагоприятным вариантом действий Красной Армии с точки зрения вермахта признавался тот, когда советские войска будут стремиться сначала "принять удар немецких войск малыми силами, а главную свою группировку сконцентрировать в глубоком тылу". Однако такое развитие событий считалось маловероятным.{84} Между тем в свое время именно такой вариант действий для Красной Армии предлагал Л. Д. Троцкий в свою бытность председателем Реввоенсовета и наркомвоенмором.{85} Однако Сталин имел весьма амбициозные планы и об обороне не думал. Лишь 21 июня, когда признаки готовившегося вторжения стали явными, а германская сторона отклонила предложение о приезде В. М. Молотова в Берлин (Сталин рассчитывал переговорами выиграть время для завершения собственного развертывания), последовала директива о приведении войск на Западе в боевую готовность. Но было уже поздно.{86}

Причины, по которым разработанные стратегические планы плохо практически доводились до войск и реально не отрабатывались в системе боевой подготовки, хорошо показал в своих воспоминаниях тогдашний нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов: "Деловые связи с Наркоматом обороны в бытность Ворошилова (и с ним) у меня были прежде всего по линии оперативных планов войск. Когда в Европе вспыхнула мировая война, Главный морской штаб и я более активно пытались выяснить, каковы наши задачи на случай войны. Сейчас я с ответственностью могу утверждать, что серьезно проработанных планов тогда не было. Были планы развертывания войск, засекреченные до такой степени, что реально в жизнь не вводились. Флоты мы всячески готовили к войне, но данные приготовления не нацеливали на конкретные задачи, а без них это еще не подготовка.

Научить корабли (и войска. - Б. С.) драться безотносительно к противнику - это важно, но далеко еще не все. Конкретные директивы Наркомата обороны вышли в феврале 1941 г. Но уже в это время наша политика связывала по рукам и ногам нашу стратегию, и боязнь показать Гитлеру, что мы готовимся против него, не позволила по-настоящему готовиться к войне. Все усилия и огромные средства, затраченные на подготовку армии и флота, пошли прахом, поскольку оперативно стратегические вопросы не получили нужного разрешения со стороны высшего политического и военного руководства. В чем были развязаны наши руки, так это в том, чтобы готовиться к нападению и не оказаться застигнутыми врасплох ".{86а}

Кузнецов приводит примеры осуществленных советских агрессий, когда соответствующие планы вовремя все равно не были доведены до войск и флота: "Как могло произойти, что наступление наших войск на Польшу и переход границы после нападения немцев на Польшу в сентябре 1939 г. произошли даже без извещения меня об этом, хотя Пинская флотилия должна была участвовать в этой операции? Я с возмущением заявил об этом Молотову, сказав, что если мне не доверяют, то что я не могу быть на этой должности. Он в ответ предложил мне читать сообщения ТАСС, которые приказал посылать мне с этого дня...

Впервые я удивился отсутствию указаний из центра еще будучи командующим Тихоокеанским флотом в 1938 г. во время хасанских событий, которые могли перерасти в более крупную авантюру со стороны японцев и потребовать более подготовленных и организованных действий с нашей стороны. Тогда мне было просто непонятно, чем это объяснить.

Неосведомленность о действиях на Западной Украине и в Западной Белоруссии, когда меня совсем не поставили в известность, уже беспокоила, но, к сожалению, даже после моего решительного протеста по этому вопросу положение не изменилось... Еще больше меня поразили методы подготовки и "планирование" наступления на финском фронте в зиму 1939/40 гг. - результаты служат подтверждением этого.

Закончилась война с Финляндией, и, казалось, были вскрыты крупные недостатки в системе подготовки, принимались меры по их исправлению... Но совсем не изменилась обстановка в руководстве всеми вооруженными силами и страной в военном отношении.

Освобождение Бессарабии летом 1940 г. происходило также без какого-либо планирования, подготовки и согласованности всех вооруженных сил. Вспоминаю, как уже в последний момент мне было сказано, что через несколько дней последуют определенные действия на суше против Румынии, и Черноморскому флоту надлежит быть готовым выступитъ в случае серьезного сопротивления. Мне ничего не оставалось, как, быстро дав указания, самому выехать в Севастополь и лично обсудить все с комфлотом, а потом выйти на эсминце в Одессу для личной связи с находившимися там Тимошенко и другими армейскими начальниками".{86б} Адмирал сделал неутешительный, но верный вывод: "Наличие огромных армий, богатой и многочисленной техники, прекрасных солдат и командиров (насчет "прекрасных" можно поспорить. - Б. С.) разбилось об отсутствие четкого руководства, своевременных приказаний и согласованных действий между армией, авиацией и флотом. Это, как известно, стоило огромных лишних потерь и, нужно прямо сказать, поставило страну в известный период в критическое положение".{86в}

Соображения секретности в СССР превалировали над практическими интересами военного планирования и подготовки войск. В результате немцы так и не узнали о планах советского нападения на Германию, но зато Красная Армия оказалась плохо подготовленной не только к столкновению с вермахтом, но и к куда менее крупным конфликтам в Польше и Финляндии. Что же касается оккупации Бессарабии, отсутствие планов проведения соответствующей операции, вероятно, объясняется тем, что по сути это была ускоренная импровизация, поскольку первоначально планировалось широкомасштабное вторжение в Польшу и Германию, а вовсе не захват Прибалтики и Бессарабии. Такого рода стиль планирования и подготовки крупномасштабных боевых действий, как мы видели, укоренился в СССР в течение нескольких предвоенных лет. Как свидетельствует тот же Н. Г. Кузнецов: "Была кинокартина "Если завтра война", которую Сталин любил смотреть и показывать заграничным гостям даже после войны. Но, как показал опыт, поставить кинокартину - это одно, а на деле подготовиться к тому, чтобы "ни одного вершка своей земли не отдать никому", - это другое и значительно более трудное и кропотливое дело".{86г} Он также утверждает, что "Генштаб, сам связанный по рукам и ногам, не имел возможности распорядиться без Сталина своими армейскими делами..."{86д} Следовательно, совершенно невероятно, чтобы высшие офицеры Генштаба могли разрабатывать без сталинской санкции план упреждающего удара против Германии. Нарком же флота, скорее всего, даже не был поставлен в известность о подготовке нападения на Германию.

Имеющиеся данные позволяют определить наиболее вероятное время начала планировавшегося советского вторжения К 1 июля все советские дивизии первого эшелона должны были сосредоточиться на расстоянии от 1- до 4-суточных переходов от границы, а авиация - перебазирована на полевые аэродромы. Не позднее 5 июля все эти дивизии могли выйти на саму границу. 6 июля - воскресенье, наиболее подходящий день для внезапного нападения. Гитлер напал на Югославию и СССР как раз в этот день недели - 6 апреля и 22 июня 1941 г. К 6 июля можно было перебросить к западным границам и свежесформированную польскую дивизию из Казахстана, хотя эта дивизия, очевидно, предназначалась для второго эшелона и имела скорее политическое, чем военное значение. Дивизии второго эшелона могли прибыть к месту боев в середине или второй половине июля, подобно тому как германские дивизии второго эшелона постепенно вводились в бой в течение двух месяцев после 22 июня. Поэтому дата 6 июля 1941 г., впервые названная В. Суворовым как предполагаемое время начала советского вторжения, может иметь под собой реальные основания.

Предполагаемой дате советского вторжения - 6 июля 1941 г. не противоречит и тот факт, что только 19 июня 1941 г. была отдана директива наркомата обороны о перекраске самолетов в летний маскировочный цвет. Это трудоемкое и масштабное мероприятие требовало около месяца времени. Оно должно было завершиться к 20 июля окраской самолетов и маскировкой взлетно-посадочных полос, а к 30 июля - всех аэродромных сооружений. Скрыть это от разведки противника было практически невозможно, равно как и попытаться представить его как дезинформацию, предназначенную для вероятного противника. Просто так тратить огромные силы средства не стали бы, чтобы покрасить весь авиапарк Красной Армии в летний маскировочный цвет (зимой - в зимний). Это могло означать только, что советская сторона этим летом собирается начать полномасштабные боевые действия. А если Сталин рассчитывал на внезапность, то давать Гитлеру предупреждение задолго до его начала было никак нельзя. Поэтому приходилось мириться с тем, что часть советских самолетов будет спешно перекрашиваться уже после начала войны. А с 1 июля промышленность должна была выпускать самолеты уже только с летней маскировочной окраской.{86е}

На наш взгляд, в действительности существовала альтернативная возможность, что советское нападение последует ранее германского. Для этого было бы достаточно, чтобы антигерманский переворот в Белграде произошел не 27 марта 1941 г., а, скажем, в первой декаде апреля, уже после начала вермахтом операции "Марита" - вторжение в Грецию из Болгарии, первоначально намеченного на 1 апреля.{87} В этом случае Германии пришлось бы спешно создавать новую группировку войск против Югославии, югославская армия успела бы завершить развертывание, и Балканская кампания могла затянуться. В результате Германия не успела бы завершить развертывание на Востоке и вынуждена была отложить вторжение в СССР хотя бы на 3 недели. Тогда бы сталинский удар оказался первым. Но ход и исход войны, по нашему убеждению, это обстоятельство не могло изменить. Отметим, что в связи с событиями на Балканах один из тогдашних руководителей советской разведки П. А. Судоплатов сообщает: "Мне приходится признать, что мы не ожидали такого тотального и столь быстрого поражения Югославии. Во время всех этих событий 18 апреля 1941 г. я подписал специальную директиву, в которой всем нашим резидентурам в Европе предписывалось всемерно активизировать работу агентурной сети и линии связи, приведя их в соответствие с условиями военного времени". Судоплатов также подтверждает, что в мае и июне 1941 г. с Л. Свободой "начали обсуждать план формирования чешских частей, чтобы затем выбросить их в немецкий тыл для ведения партизанских операций в Чехословакии".{87а} Заметим, что для партизанских действий целые части по воздуху не забрасывают, зато для похода в третьем эшелоне освобождающей Чехословакию Красной Армии (как это и произошло в дальнейшем) легион Свободы мог очень пригодиться.

Практически предусмотренный предвоенным планом вариант удара на юго-западном направлении попытались осуществить в ходе танкового сражения в районе Луцк-Дубно, когда советские войска, имевшие почти шестикратное количественное и абсолютное качественное превосходство в танках и значительный перевес в авиации и личном составе, за неделю были полностью разгромлены, безвозвратно потеряв почти две трети бронетехники.{88} Дело было в низком уровне боевой подготовки и руководства советских войск. Вплоть до конца 1942 г. механики-водители получали практику вождения от 5 до 10 моточасов, тогда как для уверенного вождения танка требовалось 25, но для такой практики вождения не хватало горючего.{89} Налет часов у советских летчиков перед войной был крайне мал - от 4 до 15,5 часов за первые 3 месяца 1941 г., а самолеты новых типов слабо освоены.{90} В результате, из-за недостатка горючего и опыта, вплоть до лета 1943 г. советская авиация барражировала над полем боя не на максимально возможных, а на наиболее экономичных скоростях.{91} В результате вплоть до конца советская авиация редко углублялась далее, чем на 30 км от линии фронта и не вызывала особых опасений со стороны немцев. Также вплоть до конца войны сохранялась шаблонность в наступлении.{92 }Не слишком эффективно действовала и советская артиллерия. В последние годы войны Красной Армии для прорыва обороны противника приходилось создавать плотность артиллерии и минометов порядка 300 стволов на 1 км фронта,{93} тогда как вермахт, например, достиг оперативного прорыва на участке Воронежского фронта в июле 1943 г. при плотности артиллерии на участке прорыва в 22 орудия и миномета на 1 км фронта.{94} И в конце войны Советские войска не были вполне готовы к ведению боевых действий. Характерна дневниковая запись командующего 4-м Украинским фронтом А. И. Еременко от 4 апреля 1945 г.: "Нужно спешить, а войска очень слабо подготовлены к наступательным действиям, на 4-м Украинском фронте своевременно не занимались этим решающим успех дела вопросом".{95}

Если бы Сталину удалось в 1941 г. ударить первым или оттянуть начало войны до 1942 г., это не спасло бы Красную Армию от поражений. Увеличение числа танков и самолетов потребовало бы больше летчиков и танкистов, которых все равно не успели бы должным образом подготовить, а также больше горючего, что значительно усилило бы его дефицит. В то же время, и в случае советского нападения война очень быстро перекинулась бы на советскую территорию и большинством населения все равно воспринималась бы как Отечественная и справедливая. Исход же войны, причем примерно в те же сроки, как и в действительности, решило бы превосходство СССР в людских резервах и территории, способность тоталитарной системы сохраняться в критических условиях и помощь западных союзников, чьи поставки имели решающее значение в снабжении Советского Союза горючим, алюминием, медью, средствами связи, промышленным и транспортным оборудованием и многим другим.{96} Германская сторона недооценила способность советской промышленности и вооруженных сил аккумулировать западную помощь. Англии же и США, питавшим к коммунизму не больше симпатий, чем к национал-социализму, приходилось помогать Сталину, а не Гитлеру, поскольку германский военный и экономический потенциал был больше советского, и победа Гитлера, неизбежная при столкновении СССР и Германии один на один, таила для них гораздо большую опасность, чем победа зависимой от импорта передовых технологий России. Так что начиная войну с Гитлером, Сталин фактически приближал момент получения столь необходимой помощи союзников. Советская же, а как показывают бои в Чечне, и наследовавшая ей российская армия, в силу коренных внутренних пороков, к войне никогда не была готова должным образом и победу могла покупать лишь большой кровью и никак не в результате блицкрига.

Советская сторона раньше вермахта начала развертывание на Западе - с апреля 1940 г. (по сравнению с июлем), но завершить его планировала немного позже - в начале июля 1941 г. (по сравнению с 22 июня). Здесь сыграло роль то, что Сталин развертывал гораздо больше соединений, чем Гитлер, перебрасывал их на более значительные расстояния и по менее развитой сети дорог. Опоздание же в начале германского развертывания на Востоке было вызвано кампанией во Франции, а в 1941 г. - югославским переворотом, потребовавшим широкомасштабного вторжения на Балканы. Случайное сочетание и взаимодействие этих факторов привело к тому, что германское нападение состоялось, а советское запоздало. Отсутствие же в наших руках документов с точной датой планируемого советского вторжения не может быть аргументом в пользу того, что оно не должно было произойти в ближайшее время. Ведь никто не сомневается, что осенью 1939 г. СССР напал на Финляндию, однако до сих пор не найдены и, может быть, не существуют в природе документы с указанием 26 ноября 1939 г. как предполагаемой заранее даты провокации в Майнила и 30 ноября как даты запланированного советского вторжения. Последний предвоенный Приказ военного совета Ленинградского округа от 22 ноября 1939 г. о переходе границы уже ставил соединениям конкретные боевые задачи, но и в нем оговаривалось, что о дне перехода границы будет сообщено дополнительно.{97} К тому времени почти все войска округа уже осели непосредственно на советско-финляндской границе, поскольку финского превентивного удара не опасались, а на внезапность собственного вторжения не рассчитывали. В случае же с Германией не только существовала угроза упреждающего удара вермахта, но и был расчет на внезапность советского вторжения. Поэтому до последнего момента дивизии должны были находиться на некотором расстоянии от западных границ. Вероятно, дата 22 ноября 1939 г. была аналогична 1 июля 1941 г., отражая один и тот же этап в подготовке вторжения. Тогда же, к 23 ноября 1939 г., было сформировано управление "финского" корпуса Красной Армии (до начала боевых действий успели полностью сформировать лишь одну из двух первоначально запланированных дивизий). Скорее всего, 1 июля 1941 г. советские войска на Западе получили бы приказ выдвинуться к линии границы с тем, чтобы перейти ее 6 июля, с постановкой тогда же боевых задач. Но германское нападение 22 июня 1941 г. направило развитие событий по другому сценарию.

{1} См.: Суворов В. (Резун В. Б.) Ледокол. Кто начал вторую мировую войну? М.: Новое время, 1992; Он же. День-М. Когда началась вторая мировая война? М.: АО "Все для Вас", 1994; а также авторскую редакцию этих произведений: Суворов В. Ледокол. День-М. М.: ACT, 1994. В начале 1996 г. ТКО "ACT" издало первый том заключительной трилогии: Суворов В. Последняя республика. Почему Советский Союз проиграл вторую мировую войну? См. также статьи, посвященные анализу книг В. Суворова и поднятых им проблем: Хоффман И. Подготовка Советского Союза к наступательной войне. 1941 г.// Отечественная история. 1993. No 4; Борозняк А. И. 22 июня 1941 г.: Взгляд с "той" стороны // Отечественная история. 1994. No 1 (в этой статье дана историография проблемы); Мельтюхов М. И. Споры вокруг 1941 г. Опыт критического осмысления одной дискуссии // Отечественная история. 1994. No 3; Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? Незапланированная дискуссия. Сб. статей. М.: АИРО-ХХ, 1995; Невежин В. А. Синдром наступательной войны. М.: АИРО-ХХ, 1997; Hoffman J. Stalins Vernicht ungskrieg 1941-1945. Munchen: Verlag fur Wissenschaften, 1996.
{2} Трибуц В. Ф. Балтийцы вступают в бой. Калининград: Книжное изд-во, 1972. С. 29.
{3} Это утверждение здравствовавшим тогда Н. Г. Кузнецовым не было подвергнуто сомнению ни в одном из изданий его мемуаров и посмертной публикации рукописи "Крутые повороты" в 1992-1993 гг. в "Военно-историческом журнале". См. также: Кузнецов Н. Г. Накануне. 3-е изд. М.: Воениздат, 1989; Он же. На флотах боевая тревога. М.: Воениздат, 1971; Он же. Курсом к победе. М.: Воениздат, 1975; Он же. Накануне. Главы из книги// Москва. 1988. No 5; Он же. Наши отношения с Жуковым стали поистине драматическими...// Военно-исторический журнал. 1992. No 1. В "Хронологии основных событий жизни, государственной и общественной деятельности Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова", основанной на материалах государственных архивов и личного архива адмирала, называется точная дата этой директивы - 26 февраля 1940 г. (Кузнецов Н. Г. Крутые повороты: Из записок адмирала. М.: Молодая гвардия, 1995. С. 209). Сам Н. Г. Кузнецов в мемуарах отмечает, что позднее, 23 февраля 1941 г., была издана "очень важная директива, нацеливающая командование округов и флотов на Германию как на самого вероятного противника в будущей войне" (Кузнецов Н. Г. Накануне. Изд. 3-е. М.: Воениздат, 1989. С. 359).
{4} РГА ВМФ, Отделение ЦВМА, д. 37093, лл. 21-22. Материал предоставлен В. Шломиным.
{5} О планах по отправке союзного экспедиционного корпуса в Финляндию и воздействие этих планов на ход и исход советско-финляндской войны см.: Сиполс Б. Я. Тайные документы "странной войны"// Новая и новейшая история. 1993. No 2; Соколов Б. В. Пиррова победа (Новое о войне с Финляндией)// Историки отвечают на вопросы. Вып. 2. М.: Московский рабочий, 1990. С. 291-292.
{6} Акт о приеме Наркомата обороны Союза ССР тов. Тимошенко С. К. от тов. Ворошилова К. Е. // Военно-исторический журнал. 1992. No 1. С. 14.
{7} Ранее мы придерживались на этот счет иной точки зрения, полагая, что Маннергейм и другие сторонники мира на советских условиях спасли Финляндию от неминуемого разгрома после краха Франции. См.: Соколов Б. В. Указ. соч. С. 291-292.
{8} Катынское дело // Военные архивы России. Вып. 1. М., 1993. С. 124-126, 127, 160-161.
{9} Берия С. Л. Мой отец - Лаврентий Берия. М.: Современник, 1994. С. 354-355.
{10} Катынское дело. С. 125, примеч. {10а} Завтра. 1996. No 51. С. 5.
{11} Подсчет произведен нами совместно с П. А. Аптекарем по фондам РГВА: ф. 34980, оп. 10, дд. 62, 66-3002, 281, 655, 814, 915, 925, 991, 1003, 1056, 1114. Данные о составе войск, дислоцированных в Прибалтике, см.: Гриф секретности снят. Под ред. Г. Ф. Кривошеева. М.: Воениздат, 1993. С. 126.
{12} Подсчет по: Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии. 1933-1945. Пер. с нем. Т. 3. М.: Воениздат, 1976. С. 354-409.
{13} Акт о приеме Наркомата обороны... С. 8; Последний доклад наркома обороны СССР К. Е. Ворошилова // Военно-исторический журнал. 1991. No 3. С. 8.
{14} Накануне войны. Материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23-31 декабря 1940 г. //Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). М.: "ТЕРРА", 1993. С. 117.
{15} Василевский А. М. Дело всей жизни, 6-е изд. Кн. 1. М.: Политиздат, 1988. С. 100.
{16} Готовил ли СССР превентивный удар? // Военно-исторический журнал. 1992. No 1. С. 24-29.
{17} Там же. С. 27.
{18} Гриф секретности снят. С. 126.
{19} См.: Оглашению подлежит. СССР-Германия. 1939-1941: Документы и материалы. - Сост. Ю. Фельштинский. М.: Моск. рабочий, 1991. С. 183. Инструкция Риббентропа послу Шуленбургу от 7 мая 1940 г. С. 185.; телеграмма посла Шуленбурга Риббентропу от 10 мая 1940 г.
{20} Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: АПН, 1970. С. 171.
{20а} Шпион. 1993, No1. С. 71. Почти теми же словами Г. А. Эгнаташвили повторил рассказ о сталинском тосте в беседе с нами 10 декабря 1997 г.
{21} Сандалов Л. М. Пережитое. М.: Воениздат, 1966. С. 54. {22} Советские Вооруженные Силы: Вопросы и ответы. М.: Политиздат, 1987. С. 163-167; Жуков Г. К. Указ. соч. С. 196-197.
{23} Сталин, Берия и судьба армии Андерса в 1941-1942 гг. {//} Новая и новейшая история. 1993. No 2. С. 60-62.
{24} Аптекарь П. Неизвестное войско несуществовавшей страны // Независимая газета. 1994. 25 ноября. С. 4.
{25} Сокращенный текст разработки генерал-майора Маркса // Филиппи А. Припятская проблема. Пер. с нем. М.: Издатинлит, 1959. С. 148.
{26} См.: Оглашению подлежит. С. 240-289.
{27} Директива No 21. Вариант "Барбаросса"// Поражение германского империализма во второй мировой войне. Под ред. Н. Г. Павленко. М.: Воениздат, 1960. С. 200.
{28} Директива по сосредоточению войск (План "Барбаросса") // Там же. С. 203, 209.
{29} Краткая запись результатов опроса В. Кейтеля // {Расплата}: Третий рейх: падение в пропасть. - Сост. Е. Е. {Щемелева-Стенина}. М.: Республика, 1994. С. 116.
{30} Стратегическая разработка Лоссберга // Военно-исторический журнал. 1991. No 3. С. 24.
{31} Поражение германского империализма во второй мировой войне. С. 211.
{32} Гальдер Ф. Военный дневник. Пер. с нем. Т. 2. М.: Воениздат, 1969. С. 406, 449, 451. Записи от 16 марта, 6 и 7 апреля 1941 г.
{33} Поражение германского империализма во второй мировой войне. С. 219.
{34} Выдержки из бюллетеня германского Генштаба "Вооруженные Силы Советского Союза по состоянию на 1 января 1941 г." // Сборник военно-исторических материалов Великой Отечественной войны. Вып. 16. М.: Воениздат, 1955. С. 79-80.
{35} Советские Вооруженные Силы: Вопросы и ответы. С. 196.
{36} Накануне войны. С. 314. Выступление С. А. Калинина.
{37} Там же. С. 153. Выступление П. С. Кленова.
{38} Там же. С. 339, 340, 363, 365, 367, 368.
{39} Советские Вооруженные Силы: Вопросы и ответы. С. 196.
{40} См., например, свидетельство бывшего командира взвода В. Дятлова: Комсомольская правда, 1993, 24 июня. С. 3.
{40а} Цит. в записи Вс. Вишневского по: Невежин Б. А. Речь Сталина 5 мая 1941 г. // Другая война 1939-1945. М.: РГГУ, 1996. С. 109-110.
{40б} Цит. по: Мельтюхов М. И. Указ. соч. С. 10.
{40в} Об этом свидетельствует, в частности, письмо рядового К. Франка из 102-й пехотной дивизии от 10 июля 1941 г.: "...4 июня наш полк выступил в поход. Мы не знали, куда направляемся. Первоначально нам было указано направление на Польшу, а затем - Восточную Пруссию. Но 19 июня мы подошли к русской границе. Каждый из нас задавался вопросом, что мы здесь ищем? Начали говорить, что в России нас погрузят и повезут в Ирак, чтобы вместе с русскими ударить под коленки англичанам... 21 июня около 8 часов вечера роту собрали на политическое занятие. Наш ротный сказал о ходе войны с Англией и о международном положении, потом заговорил о нашей работе у русской границы. А в конце занятия наш капитан произнес настоящую речь. Он сказал; "Товарищи! Советский Союз намерен 18 июля напасть на наше Отечество. Благодаря нашему фюреру и его мудрой дальновидной политике мы не будем дожидаться нападения, а сами перейдем в наступление..." В 24.00 мы заняли исходные позиции. Теперь нам указали время начала наступления: 3.05..." (Родина. 1991. No 6-7. С. 28). Более высокие инстанции вермахта получили соответствующие указания несколько раньше. Так, знаменитое "распоряжение о комиссарах" было издано 6-8 июня, а будущий рейхсминистр оккупированных восточных территорий А. Розенберг выступил перед своими сотрудниками Низложением целей Германии в войне против Советского Союза только 20 июня 1941 г. (См.: Преступные цели гитлеровской Германии в войне против Советского Союза. Документы и материалы. - Под ред. П. А. Жилина. М.: Воениздат, 1987. С. 105-110). В СССР же 20 июня 1941 г. был утвержден Главным военным советом проект директивы Главного управления политической пропаганды РККА "О задачах политической пропаганды в Красивой Армии на ближайшее время", где прямо подчеркивалось: "Война непосредственно подошла к границам нашей родины. Каждый день и час возможно нападение Империалистов на Советский Союз, которое мы должны быть готовы предупредить своими наступательными действиями... Опыт военных действий показал, что оборонительная стратегия против превосходящих моторизованных частей никакого успеха не давала и оканчивалась Поражением. Следовательно, против Германии нужно применить ту же наступательную стратегию, подкрепленную мощной техникой... Вся учеба всех родов войск Красной Армии должна быть пропитана наступательным духом... Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по их техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами" (к этой фразе начальник Управления агитации и пропаганды ЦК Г. Ф. Александров сделал интересное примечание: "Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу". Мельтюхов М. И. Идеологические документы мая-июня 1941 г. о событиях второй мировой войны (Другая война 1939-1945. С. 77, 99-100). Отправка директивы в войска была сорвана начавшейся войной, однако столь откровенный документ мог быть одобрен к массовому распространению лишь в том случае, если до планируемого советского нападения на Германию остались считанные дни. Если 102-я немецкая пехотная дивизия из центральных районов Германии была отправлена к советской границе 4 июня, т. е. за 18 дней до начала наступления, то с советской стороны, например, 427-й артиллерийский полк, находившийся в районе Шепетовки, т. е. гораздо ближе к границе, двинулся к ней 19 июня, т. е. за 17 дней до предполагаемой даты начала советского наступления - 6 июля 1941 г. (См.: Лотман Ю. М. Не-мемуары // Лотмановский сборник. Вып. 1. М.: Гарант, 1995. С. 11-13).
{41} См.: Бобылев П. Н. Репетиция катастрофы // Военно-исторический журнал. 1993. NoNo 6, 7, 8.
{42} Там же. 1992. No 2. С. 21-22.
{43} Там же. No 1. С. 24-25.
{44} Там же. No 2. С.18-20.
{45} Там же. С. 39.
{46} Подсчет по: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 354-409; Поражение германского империализма во второй мировой войне. С. 213-222; Безыменский Л. Особая папка "Барбаросса". М.: АПН, 1972. С. 300-301.
{47} Подсчет по: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т, 2. М.: Издатинлит, 1958. С. 152, 206-208, 257-264; Т. 3. С. 354-409; Поражение германского империализма во второй мировой войне. С. 213-222.
{48} Подсчет по: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 354-409.
{49} Военно-исторический журнал. 1992. No 2. С. 17-18. {49а} Оглашению подлежит. С. 307-308. Телеграмма МИД Германии послу Шуленбургу от 22 февраля 1941 г.
{50} Там же. С. 21-22.
{51} Золотов Н. П., Исаев С. И. Боеготовы были... // Военно-исторический журнал. 1993. No 11. С. 75-77.
{52} Оценка по: Военно-исторический журнал. 1992. No 1. С. 27 (где отмечено, что в 159 полках было 6422 самолета); No 2. С. 22; Советские Вооруженные Силы: Вопросы и ответы. С. 218.
{53} См.: Хоффман И. Указ. соч. С. 20; Мариничев В. На небе не найдешь следа // Нева. 1989. No 6.
{54} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 19.
{55} Греффрат О. Война в воздухе // Мировая война 1&39-1945. Пер. с нем. М.: Издатинлит, 1957. С. 471.
{56} Типпельскирх К. История второй мировой войны. Пер. с нем. М.: Издатинлит, 1956. С. 169. Сравнительные тактико-технические характеристики советских и немецких танков и самолетов см.: Сандалов Л. М. Первые дни войны. М.: Воениздат, 1989. С. 63-66; Бабаджанян А. X. Дороги победы. М.: Молодая гвардия, 1972. Вклейки-приложения - "Танки второй мировой войны" между сс. 160-161 и 224-225; Мариничев В. Указ. соч. о 182-186; Яковлев А. С. Советские самолеты. Изд. 4-е. М.: Наука, 1982. С. 41, 110, 153; Шмелев И. П. История танка 1916/1996. М.: Техника - молодежи. 1996.
{57} Советские Вооруженные Силы: Вопросы и ответы. I. 218; Жуков Г. К. Указ. соч. С. 201. ".
{58} Выдержки из бюллетеня германского Генштаба "Вооруженные Силы Советского Союза"... С. 77.
{59} Военно-исторический журнал. 1992. No 2. С. 17.
{60} Данилов В.Д. Готовил ли Сталин нападение на Германию? // Поиск. 1994. No 24. С. 15. Не исключено, что в фондах Центрального архива Министерства обороны сохранился лишь черновик документа, а машинописный беловик был представлен Сталину. Тогда этот беловик можно попытаться найти в фондах Президентского архива, если он, конечно, существовал и не был уничтожен еле начала войны.
{61} Алданов М. Пилсудский // Алданов М. Портреты. М.: Новости, 1994. С. 374.
{62} Мерецков К. А. На службе народу, 2-е изд. М.: Политиздат, 1971. С. 177-178.
{63} Конев И. С. Записки командующего фронтом. М.: Воениздат, 1991. С. 538-539.
{64} См.: Бобылев П. Н. Указ. соч.
{64а} Военно-исторический журнал. 1993. No 8. С. 83.
{65} О дезинформационных мероприятиях, имитирующих подготовку вторжения на Британские острова и представляющих развертывание на Востоке как маскировку такого вторжения. См.: Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 626-627, по указателю операции "Хайфиш" и "Хайфиш II" и план "Гарпун"; Поражение германского империализма во второй мировой войне. С. 210.
{66} Вишлев О. В. Почему же медлил Сталин в 1941 г.? // Новая и новейшая история. 1992. No 2. С. 78, 82-83.
{67} Скрытая правда войны: 1941 год. Сост. Н. Н. Кнышевский, О. Ю. Васильева и др. М.: Русская книга, 1992. С. 350-351.
{68} Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 534, 536, 574. Записи от 19 и 20 мая и 13 июня 1941 г.
{69} Киселев В. Н. Упрямые факты начала войны // Военно-исторический журнал. 1992. No 2. С. 14-15.
{70} Сталин, Берия и судьба армии Андерса в 1941-1942 гг. С. 62.
{71} Потапов А., Гладышев П. Огненный путь. Алма-Ата: Казахстан, 1980. С. 4.
{72} Мерецков К. А. Указ. соч. С. 202.
{73} См.: Бобылев П. Н. Указ. соч. No 7. С. 16-17; No 8. С. 28-29.
{74} См.: Киселев В. Н. Указ. соч. С. 15.
{75} Данилов В. Д. Указ. соч. С. 15. {75а} Жуков Г. К. Указ. соч. 12-е изд. М.: Новости, 1995. Т. 1. С. 305, 373.
{76} Киселев В. Н. Указ. соч. С. 15.
{77} Киселев В. Н. Указ. соч. С. 15.
{78} Данилов В. Д. Указ. соч. С. 15.
{79} Сандалов Л. М. Первые дни войны. С. 106. Здесь говорится, что 22 июня командование Западным фронтом и Генштаб ввели в действие схему "Гроза" (общая мобилизация).
{80} Мельтюхов М. Я. Указ. соч. С. 12, 17.
{81} Данилов В. Д. Указ. соч. С. 15.
{82} "Мне было приказано быть спокойным и не паниковать" // Неизвестная Россия. XX в. Вып. 2. М.: Историческое наследие, 1992. С. 101.
{83} Некрич А. М. Дорога к войне // Огонек, 1991, .No 27. С. 8.
{84} Стратегическая разработка Лоссберга. С. 24-25.
{85} Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. Т. 3. Кн. 2. М.: Госиздат, 1925. С. 256-257.
{86} См.: Вишлев О. В. Указ. соч. С. 86; Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 579. Запись от 20 июня 1941 г.
{86а} Кузнецов Н. Г. Крутые повороты. С. 76-77.
{86б} Там же. С. 47-48.
{86в} Там же. С. 49.
{86г} Там же. С. 46. В другой своей мемуарной книге бывший нарком ВМФ высказал мнение, что Сталин переоценивал истинную степень боеготовности советских войск (См.: Кузнецов Н. Г. Накануне. М.: Воениздат, 1966. С. 323-324). По мнению Кузнецова, 5 мая 1941 г. "высказавшись за вероятность войны, Сталин думал, что все высокие начальники, от которых это зависело, примут надлежащие меры" (Правда. 1991. 20 июля).
{86д} Кузнецов Н. Г. Крутые повороты. С. 51.
{86е} Известия ЦК КПСС. 1990. No 2. С. 208-209. Известный авиаконструктор А. С. Яковлев вспоминал, что накануне принятия этого постановления, в конце мая или начале июня, руководителей ВВС и наркомата авиапромышленности вызвали в Кремль по вопросам маскировки. Совещание будто бы созвали из-за письма "от одного летчика о том, что у самой границы наши лагеря выстроились как на параде: поставили белые палатки рядами, так что сверху они ясно видны". В трехдневный срок от участников совещания потребовали предложений о маскировке самолетов (Яковлев А. С. Цель жизни. Изд. 3-е. М.: Политиздат, 1973. С. 238-239). Характерно, что Постановление в первую очередь - уже к 1 июля 1941 г., требовало полностью замаскировать злосчастные палатки, которые действительно облегчили задачу люфтваффе 22 июня. Несомненно, пренебрежение к вопросам маскировки было свойственно Красной Армии, и уже один этот факт доказывает, как плохо на самом деле готовились в 1941. г. к боевым действиям. Это, однако, не означает отсутствия агрессивных намерений, а только неспособность провести их в жизнь в соответствии с положениями военной науки.
{87} Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 403. Запись от 17 марта 1941 г.
{87а} Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. М.: Гея, 1996. С. 137-138.
{88} Гуров А. Боевые действия советских войск на юго-западном направлении в начальном периоде войны // Военно-исторический журнал. 1988. No 8. С. 38-39.
{89} Мельников С. И. Маршал Рыбалко, 2-е изд. Киев: Политиздат Украины, 1984. С. 50-51.
{90} Мариничев В. Указ. соч. С. 186; История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945; в 6 тт. Т. 1. М.: Воениздат, 1961. С. 476.
{91} Семенов А. Ф. На взлете. М.: Воениздат, 1969. С. 125.
{92} Меллентин Ф. Танковые сражения 1939-1945 гг. Пер. с англ. М.: Издатинлит, 1957. С. 148, 244-249.
{93} См.: Воробьев Ф. Д., Паротъкин И. В., Шиманский А. Н. Последний штурм (Берлинская операция 1945 г.). 2-е изд. М.: Воениздат, 1975. С. 402. В Берлинской операции плотность достигала 148-270 орудий и минометов на 1 км фронта.
{94} Оперативная плотность и соотношение сил на направлении главного удара противника см.: Курская битва (Под ред. И. В. Паротькина. М.: Наука, 1970. С. 486.)
{90} Еременко А. И. Год 1945: "Нужно спешить, а войска очень слабо подготовлены..." // Военно-исторический журнал. 1994. No 7. С. 20.
{96} О роли ленд-лиза в советских военных усилиях см.: Sokolov Boris V. Lend-Lease in Soviet Military Efforts, 1941-1945 - The Journal of Slavic Military Studies. Vol. 7. September 1994. No 3.
{97} РГВА, ф. 34980, on. 5, д. 2, лл. 2-6. Сообщено П. А. Аптекарем.

Битва на Курской дуге рассматривается в советской историографии как одно из трех главных решающих сражений Великой Отечественной войны (два других - Московское и Сталинградское). Оперативный и тактический аспекты Курской битвы изучены довольно хорошо,{1} но ее стратегическое значение характеризуется лишь в самых общих фразах в трудах, посвященных истории советско-германского фронта второй мировой войны. Цель данной работы - проанализировать стратегические намерения и результаты, достигнутые обеими сторонами во время сражения за Курск, Орел и Харьков.

Курская битва документирована сравнительно неплохо, значительно лучше, чем два других решающих сражения.{2} Советские историки изучают Курскую битву более объективно, поскольку официальная мифология войны утверждает, что только поворотный пункт - Сталинград - как и победа под Москвой, были достигнуты без советского превосходства в людях и вооружении. В 1943 г. преимущество, полученное немцами от внезапности нападения в 1941 г., практически сошло на нет, а советская промышленность достигла своей максимальной производительности после спада в первый год войны. Эти факты оказались очень полезны для создания нового мифа - о триумфе советской политической системы и советского народа в Курской битве, третьей великой битве войны после Москвы и Сталинграда, в которой участвовало людей, танков и самолетов больше, чем в каком-либо другом сражении на Восточном фронте. Но для такого мифа очень важно не прояснять вопрос о стратегических намерениях и результатах.

И. В. Сталин в приказе от 23 февраля 1943 г. поздравил Красную Армию со сталинградской победой, но предупредил: глупо думать, что единственная задача Красной Армии - преследовать немцев до западных границ и что "немцы покинут без боя хотя бы километр нашей земли".{3} Также и в приказе от 1 мая 1943 г. Сталин повторил, что "немецки-итальянский фашистский лагерь переживает тяжелый кризис и стоит перед своей катастрофой", но "это еще не значит, что катастрофа гитлеровской Германии уже наступила... Гитлеровская Германия и ее армия потрясены и переживают кризис, но они еще не разбиты. Было бы наивно думать, что катастрофа придет сама, в порядке самотека. Нужны еще два-три таких мощных удара с запада и востока, какой был нанесен гитлеровской армии последние 5-6 месяцев, для того, чтобы катастрофа гитлеровской Германии стала фактом".{4}

Сталин был довольно-таки осторожен в своих прогнозах. В мае 1942 г. он был куда более оптимистичен и призывал "добиться того, чтобы 1942 г. стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев".{5} Но крупные поражения Красной Армии в Крыму и под Харьковом и ее отступление до Сталинграда и Кавказа заставили его быть осторожным в предсказаниях. Действительный ход событий доказал, что не два или три, а более дюжины ударов, включая десять так называемых сталинских ударов 1944 г., потребовалось для германской капитуляции.

Первой работой, посвященной Курской битве, в советской историографии стала статья Н. Таленского "Орловская операция". Ее автор подчеркнул, что немецкое летнее наступление 1943 г. началось очень поздно, 5 июля. Это было необычно для практики двух мировых войн.{6} Он цитировал заявление немецкого генерала К. Дитмара, что против принципов военной стратегии более выгодно уступить инициативу противнику и дождаться благоприятной возможности для удара. Кстати сказать, такова и была советская стратегия в Курской битве. Но в своей статье Таленский утверждал, что германское командование, вопреки мнению Дитмара, было заинтересовано в как можно более раннем начале своих наступательных операций, до того как начнется наступление союзников в Западной Европе. Задержку немецкого наступления на Курск он связывал с тяжелым поражением германской армии в Сталинградской битве. Таленский также полагал, что поражение немецких войск в Курской битве доказывает, что "военная мощь гитлеровской Германии ослаблена в такой мере, что 2-3 таких удара с востока и запада достаточно для ее разгрома".{7} Здесь он фактически повторил сталинские слова. В этой же статье сам Сталин был назван основным архитектором советской победы в Курской битве.{8} Данный тезис был повторен И. В. Паротькиным, автором второй большой статьи о сражении на Курской дуге.{9} Он считал, что Сталинградская и Курская битвы сами по себе создали перелом в Великой Отечественной войне. Паротькин, как и Таленский, утверждал, что в ходе Курской битвы Красная Армия показала, что "правильно организованная и проводимая оборона при наличии стойкости и высокого морального духа войск является непреодолимой для противника, как бы силен он ни был". Паротькин также заявил, что победа в Курской битве стала результатом блестящего взаимодействия пяти советских фронтов и что "в оборонительном сражении под Курском была истощена наступательная мощь двух основных немецких группировок и вновь созданы условия для перехода Красной Армии в общее наступление". Он полагал, что "в ходе наступательных операций под Орлом и Харьковом, Красная Армия показала высокую оперативную подготовку своего командного состава, умение его в сложных условиях успешно выполнять замыслы верховного главнокомандования". Паротькин утверждал, что в Курском сражении советские войска окружили и уничтожили несколько группировок противника.{10} Очевидно, что это заявление не соответствует истине.

Следует сказать, что Сталин оценивал исход Курской битвы как доказательство способности Красной Армии наступать и зимой, и летом и выделял Сталинградскую и Курскую битвы как поворотные пункты войны. Он считал, что эти поражения поставили гитлеровскую Германию перед катастрофой.{11} Нетрудно заметить, что авторы первых статей о Курской битве просто повторяли сталинские формулы.{12}

Следует подчеркнуть, однако, что в советской мифологии войны Курская битва в первые годы часто заменялась битвой за Днепр. Так, только 180 солдат и офицеров получили звания Героев Советского Союза за сражение на Курской дуге, в то время как 2438 удостоились золотых звезд Героя за форсирование Днепра в октябре 1943 г.{13} Это породило в войсках особое выражение "днепровский герой", что означало героя второго сорта. Также в одной из первых статей, посвященных победе в Великой Отечественной войне, среди великих сражений была названа не Курская битва, а битва за Днепр (наряду с Московской, Сталинградской, обороной Ленинграда и взятием Берлина).{14} Возможно, это было вызвано очень тяжелыми потерями, которые понесла во время Курской битвы советская сторона, а также тем обстоятельством, что в ходе этого сражения так и не удалось ни одно окружение группировки противника.

В первой советской официальной истории Великой Отечественной войны, изданной в 6 томах, отдельная глава была посвящена Курской битве. Там утверждалось, что в апреле 1943 г. Ставка, получив доклады командования Центрального и Воронежского фронтов, решила встретить ожидаемое немецкое наступление на Курский выступ хорошо подготовленной обороной и только после отражения германского удара начать советское наступление. План советского летнего наступления основывался на предложениях командования фронтов и Генерального штаба. Он предусматривал достижение линии Смоленск-р. Сож-нижнее и среднее течение Днепра. Главный удар планировался на юго-западном направлении для освобождения Восточной (Левобережной) Украины и Донецкого бассейна. Было решено, что Красная Армия, хотя и имеет достаточно сил для наступления, будет защищать Курский выступ от ожидаемого в скором будущем немецкого наступления, измотает силы противника и затем начнет свое собственное наступление.{15} В этом труде нет никаких цифр, характеризующих силы и средства Красной Армии во время Курской битвы. Авторы преувеличили роль Н. С. Хрущева в этом сражении. В главе, посвященной Курской битве, его имя упоминается 10 раз, в отличие от единственного упоминания Сталина и троекратного - Г. К. Жукова. Авторы книги также нарисовали весьма идеализированную картину действий Красной Армии в этой битве, ни разу не подвергнув критике принципиальные решения высшего командования.

Генерал С. М. Штеменко в своих мемуарах писал по поводу стратегических намерений советской Ставки, что командование Воронежского фронта предлагало сконцентрировать усилия к югу от Курска в направлении Харькова и Днепропетровска, а затем Кременчуга и Херсона. При благоприятных условиях войска могли бы достичь меридиана Черкассы-Николаев, создать угрозу границам балканских сателлитов Германии и разгромить группу армий "Юг". Но Ставка для будущего наступления предпочла центральное направление - на Харьков, Полтаву и Киев. В этом случае советское наступление могло нарушить взаимодействие между группами армий "Центр" и "Юг" и освободить Киев - важный политический и экономический центр.{16} Следует подчеркнуть, однако, что этот план, принятый Ставкой, в действительности не мог привести к окружению и уничтожению сильнейшей немецкой группы армий "Юг". Основное направление наступления в этом случае было слишком далеко от румынских нефтяных полей, критически важных для военных усилий Германии. План наступления, одобренный Сталиным, приближал советские войска к германским границам, но в то же время расстояние до германской территории было гораздо больше, чем до Плоешти. Как кажется, причиной, почему Сталин предпочел центральный вариант наступления южному, было политическое значение Киева, который он по соображениям престижа пытался до последнего удержать в 1941 г., даже ценой гибели целого фронта.

В 12-томной "Истории второй мировой войны, 1939-1945" советские историки повторили данное Штеменко описание двух стратегических планов, между которыми советское Верховное главнокомандование должно было сделать выбор весной 1943 г., не высказав никаких критических замечаний по адресу принятого варианта наступления на Киев.{17} Они также одобрили преднамеренный переход к обороне, принятый советской Ставкой. Он был назван свидетельством "творческого подхода советского Верховного Главнокомандования к решению стратегических задач войны". Авторы "Истории второй мировой войны" утверждали, что "переход в контрнаступление после того, как противник будет измотан в ходе бесплодных атак, позволял рассчитывать на гораздо большие успехи с меньшими потерями. Развитие событий подтвердило абсолютную правильность планов советского командования".{18}

Результаты Курской битвы также традиционно оценивались как очень благоприятные для советской стороны. В "Краткой истории Великой Отечественной войны" утверждается, что в ходе Курской битвы "советские войска разгромили 30 вражеских дивизий, вермахт потерял около 500 тыс. солдат и офицеров, 1,5 тыс. танков, более 3,7 тыс. самолетов... Хребет немецко-фашистской армии был сломлен. Весь мир убедился в превосходстве Красной Армии над вермахтом в боевом мастерстве, вооружении, стратегическом руководстве. Стратегическая инициатива прочно закрепилась за Вооруженными Силами СССР".{19}

Один из основных советских военачальников, бывший заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Г. К. Жуков считал, что принятое Ставкой решение отказаться от идеи советского упреждающего наступления было совершенно правильным. Но он критиковал решение фронтально атаковать Орловский выступ, не пытаясь окружить противника. Жуков полагал впоследствии, что советское наступление на Орел началось слишком рано, без надлежащей подготовки.{20} Бывший начальник советского Генерального штаба маршал А. М. Василевский также высказал мнение, что "разработка оперативно-стратегических задач была осуществлена удачно" и что в Курской битве советское военное искусство превзошло германское.{21} Генерал Н. Ф. Ватутин, командовавший в 1943 г. Воронежским фронтом, был сторонником превентивного советского наступления. Он опасался, что Красная Армия упустит летнее время, благоприятное для наступательных действий.{22} Бывший командующий Степным (Резервным) фронтом маршал И. С. Конев критиковал использование двух армий своего фронта в оборонительной операции. Он считал, что было бы лучше использовать весь Степной фронт для большого наступления.{23}

Стратегические планы германского верховного командования критически анализировались в советской историографии. Наиболее объективное описание их дано В. И. Дашичевым в составленном им сборнике немецких документов второй мировой войны. Он подчеркивает, что основной целью операции "Цитадель" было истощить силу советского летнего наступления и захватить стратегическую инициативу. В то же время маневренная оборона германских войск на Востоке, предложенная фельдмаршалом Э. фон Манштейном, была отвергнута как из-за противодействия Гитлера оставлению территории Донецкого бассейна, так и из-за недостатка горючего и боеприпасов.{24}

Советские источники признают некоторые ошибки советского Верховного командования во время Курской битвы. Например, маршал К. К. Рокоссовский, бывший командующий Центральным фронтом, в своих мемуарах критиковал планирование и проведение операции против Орловского выступа, когда советские войска действовали разрозненно. Он считал, что лучше было бы нанести только два удара на Брянск с севера и юга с соответствующей перегруппировкой Западного и Центрального фронтов. Но операция началась чересчур поспешно, и немецкие войска были только вытеснены из Орловского выступа, но не разгромлены. Кроме того. Ставка не приняла во внимание, что немецкие войска, оборонявшие Орловский выступ, были усилены дивизиями, участвовавшими в "Цитадели".{25}

Но ни один из советских генералов и историков никогда не критиковал саму мысль о том, что результаты Курской битвы были очень благоприятны для советской стороны, а решение уступить инициативу наступления вермахту - правильным. Тем не менее, объективный анализ показывает, что решение обороняться вместо того, чтобы наступать на Курской дуге, было ошибкой советской Ставки и командующих фронтами. Во-первых, соотношение сил и средств на Курском выступе было в пользу советской стороны уже 10 апреля 1943 г. В то время Красная Армия, согласно советским подсчетам, имела здесь 958 тыс. человек личного состава, 11 965 орудий и минометов, 1220 танков и самоходных орудий и 1130 боевых самолетов по сравнению с примерно 700 тыс. человек личного состава, 6000 орудий и минометов, 1000 танков и штурмовых орудий и 1500 боевых самолетов с германской стороны. Кроме того, советские войска резервного фронта (Степного военного округа) неподалеку от Курской дуги насчитывали 269 000 солдат и офицеров, 7406 орудий и минометов, 120 танков и самоходных орудий и 177 боевых самолетов. В то же время все советские резервы на советско-германском фронте исчислялись в 469 000 солдат и офицеров, 8360 орудий и минометов, 900 танков и самоходных орудий и 587 боевых самолетов, по сравнению с немецкими резервами в 60 000 солдат и офицеров, 600 орудий и минометов, 200 танков и штурмовых орудий (боевых самолетов не было вовсе). Численность германских резервов практически не изменилась вплоть до начала Курской битвы.{26}

Реальное соотношение на Курской дуге перед 10 апреля 1943 г. было 1,8:1 по личному составу, 3,2:1 по артиллерии, 1,3:1 по танкам и самоходным орудиям (во всех случаях в пользу советской стороны). В авиации немцы формально имели превосходство в соотношении 1,1:1, но, принимая во внимание более 400 боевых самолетов в советских резервах помимо резервного фронта, а также авиацию дальнего действия и ПВО страны, которые впоследствии были использованы в Курской битве, советская авиация в районе Курского выступа в действительности могла рассчитывать на численное превосходство над люфтваффе.

В начале июля немецкие войска, развернутые для осуществления "Цитадели", насчитывали 900 000 солдат и офицеров, 10 000 орудий и минометов, 2700 танков и штурмовых орудий и 2050 боевых самолетов по сравнению с 1 910 000 солдат и офицеров, 30 880 орудий и минометов, 5130 танков и самоходных орудий и 3200 боевых самолетов Воронежского, Степного и Центрального фронтов. Кроме того, советская сторона располагала авиацией дальнего действия и ПВО страны, которая практически вся была использована в Курской битве. Соотношение сил было практически таким же, как и в апреле: 2,1:1 по личному составу, 3,1:1 по артиллерии, 1,9:1 по танкам и самоходным орудиям и 1,5:1 по боевым самолетам.{27} Советское количественное превосходство по танкам и самолетам даже возросло. Но в апреле советская сторона имела также качественное превосходство, поскольку советские Т-34 и KB технически превосходили немецкие танки прежних образцов: Т-III, T-IV и др. Только в июле вермахт получил новые "тигры" и "пантеры", которые превосходили советские танки. Также новые немецкие самолеты "ФВ-190А" и "Хеншель-129" обеспечили качественное превосходство в авиации.

Общеизвестно, что Гитлер откладывал "Цитадель", поскольку хотел располагать значительным числом новых танков и самолетов перед началом наступления. Он не был уверен в успехе. Г. Гудериан свидетельствовал, что на совещании 10 мая он пробовал убедить Гитлера отказаться от плана наступления на Курск из-за больших трудностей его осуществления. Гудериан отверг мнение В. Кейтеля, что немцам следует атаковать по политическим соображениям, и заметил, что "миру совершенно безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет". Гитлер ответил, что, когда он думает об этом наступлении, то испытывает сильную боль в животе.{28} Быть может, Гитлер не слишком верил в успех "Цитадели" и откладывал ее проведение столько, сколько мог, поскольку таким образом он отдалял и неизбежное советское наступление, которое было практически невозможно отразить. Кстати сказать, германская разведка еще в конце апреля сделала правильный прогноз возможного развития событий:

"Руководство красных сумело так провести ясно выраженную подготовку крупной наступательной операции против северного фланга группы армий "Юг" в направлении Днепра.., что оно до ее начала свободно в своих решениях и путем сохранения достаточных оперативных резервов может не принимать окончательного решения о проведении этой операции до последней минуты точного определения срока немецкой атаки... После того как поступят новые... сведения, не исключено, что противник разгадает подготовку к наступлению... сперва выждет и будет все время усиливать свою готовность к обороне, имея в виду достижение своих наступательных целей при помощи ответного удара... Нужно считаться со все увеличивающимися силами противника и с тем, что противник достиг уже высокой готовности против возможных атак немцев".{29}

Тем не менее советское наступление на Орел и Харьков не было успешным. Германские войска не были разгромлены, а советские потери как во время наступательных, так и оборонительной операции были гораздо больше немецких. Сравнение потерь обеих сторон помогает нам оценить результаты сражения.

Официальные цифры советских людских потерь и потерь в танках и самолетах в период Курской битвы были опубликованы только в 1993 г.{30} Германские же потери были преувеличены советскими историками в несколько раз задолго до того. По их оценке, немецкие потери составили около 500 тыс. солдат и офицеров, 1500 танков и штурмовых орудий и более 3700 самолетов.{31} Эти цифры очень далеки от действительности. Немецкие потери в живой силе на всем Восточном фронте, согласно информации, предоставленной верховному командованию вермахта (ОКВ), в июле и августе 1943 г. составили 68 800 убитыми, 34 800 пропавшими без вести и 434 000 ранеными и больными.{32} Немецкие потери на Курской дуге можно оценить в 2/3 от потерь на Восточном фронте, поскольку в этот период ожесточенные бои происходили также в Донецком бассейне, в районе Смоленска и на северном участке фронта (в районе Мги). Таким образом, германские людские потери в Курской битве можно оценить примерно в 360 000 убитых, пропавших без вести, раненых и больных, но никак не в 500 000. Потери люфтваффе тоже были гораздо ниже. В июле и августе 1943 г., согласно данным источников из Германского военного архива во Фрайбурге, потери на Востоке составили только 1030 самолетов, и даже на всех театрах общие потери достигали не более чем 3213 боевых машин.{33} Таким образом, советская версия в 3700 самолетов противника, уничтоженных в Курской битве, совершенно абсурдна. Эта цифра основывается на донесениях советских авиационных командиров военного времени,{34} где потери противника преувеличивались в несколько раз.

Первые, основанные на документах публикации, содержащие официальные цифры советских военных потерь в живой силе и боевой технике, появились только через 48 лет после окончания второй мировой войны. Авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что советские потери в ходе Курской оборонительной операции составили 70 330 убитыми и пропавшими без вести, и 107 517 ранеными и больными. Потери в Орловской наступательной операции они определяют в 112 529 убитых и пропавших без вести и 317 361 раненых и больных. В Белгородско-Харьковской наступательной операции советские войска также потеряли 71 611 человек убитыми и пропавшими без вести и 183 955 - ранеными и больными.{35} Но все эти цифры, очевидно, неверны. Например, все потери Центрального фронта в период Курской оборонительной операции с 5 по 11 июля составили будто бы 33 897 солдат и офицеров. К 5 июля этот фронт насчитывал 738 000 человек личного состава. Учитывая цифру общих потерь, 12 июля Центральный фронт должен был насчитывать около 704 000 солдат и офицеров, тогда как в действительности численность его войск на это число составила лишь 645 300 человек. За этот период времени состав фронта изменился очень незначительно: убыли две стрелковые бригады и прибыла одна танковая бригада.{36} За счет этого численность войск Центрального фронта могла сократиться не более чем на 5-7 тыс. человек. К тому же очень вероятно, что за время Курской оборонительной операции фронт получил маршевые пополнения.{37} С учетом всех этих обстоятельств, общие потери войск Центрального фронта в период с 5 по 12 июля можно оценить примерно в 90 000 офицеров и солдат, но никак не в 33 897 человек.

Также и потери Воронежского фронта приуменьшены в 2,5-3 раза. Е. И. Смирнов, бывший начальник Главного военно-санитарного управления Красной Армии утверждал, что во время Курской оборонительной операции с 5 по 18 июля две армии Воронежского фронта, 6-я и 7-я гвардейские, только ранеными потеряли 23 332 человека и что более одной трети всех раненых поступило из этих двух армий. Он также пишет, что в такой же операции потери Воронежского фронта больными составили более 13% от его суммарных потерь ранеными и больными.{38} Учитывая это, потери всего Воронежского фронта в период с 5 по 18 июля ранеными и больными можно оценить примерно в 83 000 человек. Однако авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что потери войск этого фронта даже за более длительный период с 5 по 23 июля составили только 46 350 раненых и больных.{39} Я полагаю, что к 23 июля потери Воронежского фронта ранеными и больными могли достичь 90 000 человек и что официальные советские цифры в данном случае преуменьшены примерно вдвое.{40} Приуменьшенными кажутся и безвозвратные потери Воронежского и Степного фронтов в период с 5 по 23 июля, определенные в 54 994 убитых и пропавших без вести. Э. фон Манштейн утверждает, что, согласно документам группы армий "Юг", во время наступления на Курск с южного направления немцы взяли 34 000 пленных.{41} Г. А. Колтунов и Б. Г. Соловьев пишут, что во время оборонительной операции 6-я гвардейская армия потеряла около 30 000 убитых и раненых.{42} Если сопоставить эту цифру с данными Е. И. Смирнова о 12 810 раненых в этой армии в период с 5 по 18 июля,{43} то число погибших в ее составе можно оценить минимум в 15 000 человек без учета пропавших без вести). Манштейн, основываясь на информации разведки и боевых донесений немецких частей, оценивает советские потери на южном фасе Курского выступа в период германского наступления в 34 000 пленных и, по меньшей мере, в 17 000 убитых и 34 000 раненых.{44 }В действительности он даже преуменьшает потери Красной Армии. Мы предполагаем, что потери 6-й гвардейской армии убитыми в ходе оборонительной операции составили примерно ту же часть в потерях всего Воронежского фронта, что и ее потери ранеными по отношению к потерям фронта, т. е. около одной шестой. Тогда потери убитыми всего Воронежского фронта в период Курской оборонительной операции можно оценить примерно в 45 000 солдат и офицеров. Известно, что одна только 5-я гвардейская танковая армия Степного фронта во время оборонительного сражения потеряла более 14 000 человек.{45} Потери 5-й гвардейской общевойсковой армии этого же фронта, также участвовавшей в оборонительном сражении, наверняка были еще большими (из-за большей численности личного состава). В этом случае цифры потерь Степного фронта в Курской оборонительной операции, приведенные в книге "Гриф секретности снят", - 27 452 убитых и пропавших без вести и 42 606 раненых и больных, возможно, близки к истинным.{46} Мы предполагаем, что около одной трети пленных, захваченных немцами на южном фасе Курской дуги до 23 июля, были солдаты и офицеры Степного фронта. Потери всех советских войск, оборонявших Курск с юга, можно оценить в 34 пленных, около 60 000 убитых и 133 000 раненых и больных (в том числе раненых - около 116 000). Эти цифры представляются нам более близкими к истине, чем те, что фигурируют в книге "Гриф секретности снят". Войска немецкой группы армий "Юг", возглавляемой Манштейном, в наступлении против Курского выступа с 5 по 23 июля потеряли около 3300 человек убитыми и без вести пропавшими и 17 420 - ранеными.{47}

Советские потери превысили германские в соотношении 7:1.

Потери Центрального фронта во время Курской оборонительной операции могут быть оценены, как уже говорилось, примерно в 90 000 убитых, пленных, раненых и больных. Потери немецкой 9-й армии, атаковавшей войска 9-го фронта, к 13 июля составляли до 20 000 убитых, пропавших без вести и раненых, как фельдмаршал Г. фон Клюге, командовавший группой армий "Центр", докладывал на совещании, состоявшемся в тот день у Гитлера (этот доклад цитируется Манштейном).{48 }В этом случае соотношение потерь составит больше, чем 4:1 в пользу вермахта.

Официальные советские цифры потерь во время Белгородско-Харьковской наступательной операции в период с 3 по 23 августа тоже абсолютно неверны. Численность двух фронтов, Воронежского и Степного, на начало операции оценивается в 1 144 000 солдат и офицеров в составе 50 стрелковых дивизий, 11 танковых и механизированных корпусов и 5 танковых бригад. Потери во время этой операции составили будто бы 255 566 убитых, пропавших без вести, раненых и больных.{49} Но в начале следующей, Черниговско-Полтавской наступательной операции, которая началась 26 августа, в двух фронтах осталось только 1 001 700 солдат и офицеров, теперь уже в составе 72 стрелковых дивизий, 5 воздушно-десантных дивизий, 9 танковых и 4 механизированных корпусов и 6 танковых бригад.{50} Кажется совершенно невероятным, чтобы вновь прибывшие 22 стрелковые и 5 воздушно-десантных дивизий, 1 танковый и 1 механизированный корпуса и 1 танковая бригада смогли компенсировать убыль только 113 тыс. из общей суммы потерь более чем в 255 тыс. человек. В то время советская стрелковая дивизия обычно насчитывала около 7 000 солдат и офицеров (в июле 1943 г. ее штатная численность составляла 9435 человек), танковый корпус - около 11 000, а механизированный корпус - около 15 000 солдат и офицеров.{51} Численность всех новоприбывших соединений мы можем оценить приблизительно в 250 000, учитывая здесь численность штабов стрелковых корпусов и частей корпусного подчинения. Кроме того, во время Белгородско-Харьковской наступательной операции армии Воронежского и Степного фронтов получили сильные маршевые пополнения. Так, после 6 августа, но еще до начала атаки на Харьков 69-я армия была пополнена 20 000 солдат и офицеров, а 53-я и 7-я гвардейская - 15 000.{52} Общую численность маршевых пополнений, поступавших во все армии и корпуса двух фронтов в период с 3 по 26 августа, можно оценить в 100 000 человек. С учетом маршевых пополнений и новоприбывших соединений общие потери Воронежского и Степного фронтов мы определяем примерно в 500 000 солдат и офицеров.

Потери советских войск в Орловской наступательной операции в период с 12 июля по 18 августа можно оценить примерно в 860 000 человек, вдвое больше, чем в книге "Гриф секретности снят", поскольку, как мы видели выше, потери в Курской оборонительной операции были занижены в этом источнике наполовину. Суммарные потери советских войск во время их наступательных операций в ходе Курской битвы мы исчисляем приблизительно в 1 360 000 убитых, пленных, раненых и больных. Немецкие потери можно оценить примерно в 310 000 солдат и офицеров (из оценки потерь за весь период сражения в 360 000 человек 40 000 погибших, пропавших без вести и раненых и 10 000 больных - германские потери в ходе наступления на Курск). Соотношение потерь оказывается примерно 4,4:1, т. е. менее благоприятным для германской стороны, чем во время наступления на Курск, когда оно было близко к 7:1, особенно за счет успешных действий группы армий "Юг" под руководством Манштейна. За все время битвы советские потери достигли примерно 1 677 000 убитых, пленных, раненых и больных по сравнению примерно с 360 000 у вермахта. Кстати сказать, советские потери ранеными в июле и августе 1943 г. достигли своего максимума за весь период Великой Отечественной войны,{53} в основном за счет потерь в Курской битве.

Официальные цифры советских потерь боевых самолетов в ходе Курской битвы также значительно занижены. Авторы книги "Гриф секретности снят" утверждают, что безвозвратные потери советской авиации в Курской оборонительной операции составили 459 машин.{54} Однако из другого советского источника видно, что советские ВВС за время этой операции безвозвратно потеряли около 1000 самолетов только в воздушных боях, без учета тех машин, что были уничтожены на аэродромах или сбиты зенитной артиллерией.{55} Истинные потери в боевых самолетах по официальным публикациям преуменьшены более чем вдвое. Можно предположить, что официальные данные о потерях советской авиации в Курской битве преуменьшают действительные приблизительно в той же пропорции. Таким образом, потери в Белгородско-Харьковской и Орловской наступательных операциях можно оценить соответственно по минимуму в 300 человек и 2000 машин по сравнению с официальными 153 и 1014.{56} Потери люфтваффе в этом сражении мы оцениваем приблизительно в 2/3 от всех потерь, понесенных на Восточном фронте за июль и август, т. е. примерно в 700 самолетов. Соотношение потерь составляет по меньшей мере 4,7:1. Кстати говоря, полученная по нашей оценке цифра потерь советской авиации - 3300 машин - очень близка к советской цифре безвозвратных потерь люфтваффе в Курской битве - 3700 машин.

Следует сказать, что немецкая оценка потерь советской авиации, сделанная еще в ходе Курской битвы, была довольно-таки правильной, вопреки мнению известного австралийского военного историка Дж. Джукса, что эта оценка в несколько раз преувеличивала действительные потери. Согласно Военному дневнику германского верховного командования (ОКВ), в период с 5 по 10 июля летчики люфтваффе сбили 1269 советских самолетов, потеряв только 62 своих.{57}

Главными причинами столь разочаровывающего для советской стороны соотношения потерь в самолетах были недостаток боевой подготовки у пилотов, нехватка горючего и качественное преимущество немецких машин. Вплоть до лета 1943 г. советские истребители барражировали над полем боя не да максимальной, а на наиболее экономичной скорости.{58} Немцы обладали также преимуществом в тактике использования авиации и в оперативном руководстве военно-воздушными силами и обычно концентрировали почти все имеющиеся самолеты в решающих пунктах.

Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий во время Курской битвы составили 6064 машины.{59} Эту цифру подтверждают данные о безвозвратных потерях танков и самоходных орудий в советских танковых армиях в ходе отдельных операций этой битвы.{60} Эти потери в 4 раза превышают германские, даже если мы возьмем традиционную советскую оценку (скорее всего, завышенную) в 1500 уничтоженных танков и штурмовых орудий противника. Столь неблагоприятное для Красной Армии соотношение потерь можно объяснить как качественным превосходством новых немецких танков, так и превосходством германского командования в использовании и управлении танковыми войсками. Как признает советский источник, немецкие командиры использовали танки в компактных группировках и наносили удары в заранее выбранных направлениях. Тот же источник утверждает, что новые немецкие "тигры" и "пантеры" превосходили советские Т-34 "по ряду важнейших боевых показателей".{61 }Еще одной причиной был сравнительно Низкий уровень подготовки советских экипажей, особенно механиков-водителей, которые вплоть до конца 1942 г. имели практику вождения от 5 до 10 часов, тогда как для уверенного управления танком необходимый минимум составлял 25 часов.{62}

Добавим также, что советское производство танков в 1943 г. не было таким высоким, каким оно показано в советских источниках. Согласно Н. А. Вознесенскому, советские ресурсы броневой стали увеличились на 350 тыс. т за первые два с половиной года войны.{63} К началу войны запасы проката черных металлов были недостаточны и даже не могли обеспечить работу промышленности в течение шести месяцев, что составляло необходимый мобилизационный запас.{64} В 1942 г. производство бронестали в Восточных районах страны (где в то время оно только и существовало) превысило в 1,8 раза все советское производство 1940 г.{65} Но в 1940 г. производство танков в СССР составляло менее 10 тыс. машин, в основном - легких танков. В этом случае довоенные советские запасы броневой стали никак не могли превышать 50 000 т. Следовательно, советская военная экономика за первые 2 1/2 года войны не могла использовать больше чем 400 000 т броневой стали. Однако, согласно официальным данным, с начала войны и до конца 1943 г. было произведено около 53 000 танков и самоходных орудий, в том числе не менее 30 000 Т-34.{66} Принимая во внимание, что броня одного танка Т-34 весила 15-20 т (полный боевой вес его различных моделей составлял от 28,5 до 30,9 т), производство одних только "тридцать четверок" требовало в этот период не менее 450 000 т бронестали, т. е. больше, чем ее имелось в распоряжении промышленности. Советские безвозвратные потери танков и самоходных орудий в 1943 г. достигли 23 500.{67} Советское танковое производство в 1943 г. составило 24 100 машин,{68} а с поставкой по ленд-лизу в 1943 г. - 3123.{69} Но на 1 января 1943 г. Красная Армия на советско-германском фронте располагала 13 176 танками и самоходными орудиями,{70} а к 1 января 1944 г. - только 5254.{71} Реальный дефицит танков в этом случае составил около 11 600 машин. Этот дефицит можно объяснить только сознательным искажением данных о советском производстве танков, которое было преувеличено Примерно вдвое.{72} Мы полагаем, что оценка среднемесячного советского производства не менее чем в 1500 танков и самоходок для второй половины 1943 г., сделанная немецкой разведкой и приведенная в мемуарах Манштейна,{73} близка к действительности, если собственно к советскому производству приплюсовать еще поставки по ленд-лизу.

Результаты Курской битвы были довольно-таки разочаровывающими для Советского Союза в плане соотношения потерь. Германское превосходство в области военного искусства оказалось безусловным. Возможное начало советского наступления ранее германского, еще в мае, дало бы лучшие шансы на успех, чем в действительности начавшаяся в июле-августе атака на Орел и Харьков. Во-первых, в мае у немцев еще не было новых танков и самолетов, и поэтому они не обладали тогда качественным превосходством в вооружении. Во-вторых, удары Красной Армии в июле и августе были направлены на участки фронта, соседние с теми, на которые ранее наступали на Курск германские ударные группировки, так что, когда немецкое наступление было остановлено, командование вермахта смогло быстро перебросить значительные силы по внутренним операционным линиям в угрожаемые сектора фронта. Оптимальным вариантом для советской стороны при проведении операций на Курской дуге была бы концентрация усилий основных наступающих группировок соответственно на крайнем северном основании Орловского плацдарма (к западу от Кром, как предлагали Жуков и Рокоссовский) и на крайнем южном основании Харьковского плацдарма. Успех советских ударных группировок, скорее всего, привел бы к глубокому обходу немецких войск, что вынудило бы немецких генералов к быстрому отступлению от сильно укрепленных позиций в районе Орла и Харькова и к отказу от наступления на Курск. В действительности так и произошло: осуществление "Цитадели" было остановлено после начала советской атаки на Орловский плацдарм, а когда 17 июля началось советское наступление в Донбассе, немцы окончательно отказались от надежды на возобновление "Цитадели". Кроме того, на последней стадии германское командование стало рассматривать "Цитадель" только как средство истощения сил противника.{74} Войска советского Центрального фронта были значительно ослаблены в ходе немецкого наступления на Курск и не имели времени для перегруппировки и подготовки глубокого флангового удара. Однако советское командование не могло откладывать атаку Брянского и Западного фронтов, поскольку войска на Курском выступе под сильным германским давлением попали в трудное положение. Начало наступления Воронежского и Степного фронтов было отложено до 3 августа, oae как тыловые службы не были готовы, а войска понесли тяжелые потери в людях и боевой технике во время наступления группы армий Манштейна. Советские войска, несмотря на свое превосходство в людях и вооружениях в 2-3 раза, практически подчинились воле противника и вынуждены были атаковать в тех секторах фронта, где немцам было легче всего обороняться, исходя из диспозиции германских сил.

В случае более раннего советского наступления в мае соотношение потерь, конечно, было бы все равно не в пользу Красной Армии. Высокий уровень потерь советских войск был следствием коренных внутренних пороков коммунистической тоталитарной системы. Но тогда, в мае, соотношение потерь могло бы быть лучше для советской стороны, чем оно действительно оказалось в ходе Курской битвы. Советские войска смогли бы к концу летне-осенней кампании 1943 г. значительно дальше продвинуться на Запад, приблизив таким образом окончание войны.

Образ действий, избранный германским верховным командованием, оказался наиболее оптимальным в существовавших условиях. В тактическом и до некоторой степени в оперативном отношении вермахт выиграл Курскую битву. Но превосходство Красной Армии в людских и материальных ресурсах было столь подавляющим, что для немецкой стороны невозможно было выиграть сражение за Курск полностью в оперативном и особенно стратегическом отношении.

{1} См.: Колтунов Г. А. Соловьев Б. Г. Курская битва. М., 1970; Курская битва. Под ред. И. В. Паротькина. М., 1970.
{2} См. статистику, относящуюся к Курской битве:

Курская битва. Под ред. И. В. Паротькина. С. 476-504.
{3} Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза, 5-е изд. М., 1949. С. 94.
{4} Там же. С.100.
{5} Там же. С. 57-58.
{6} Таленский Н. Орловская операция // Большевик. 1943. No 17. С. 32.
{7} Там же. С.40.
{8} Там же. С. 41.
{9} Паротъкин И. В. Битва под Курском // Исторический журнал. 1944. No 7-8. С. 8.
{10} Там же. С. 21-22.
{11} Сталин И. В. Указ. соч. С. 113-114.
{12} См., например: Паротъкин И. В. Указ. соч. С. 3, 21-22.
{13} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945: Краткая история. Под ред. Б. С. Тельпуховского. 3-е изд. М., 1984. С. 230, 237.
{14} Галактионов М. Военный разгром Германии // Война и рабочий класс. 1945. No 10. 15 мая. С. 4-6.
{15} История Великой Отечественной войны Советского Союза. Под ред. П. Н. Поспелова. Т. 3. М., 1964. С. 245.
{16} Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. М., 1968. С. 160-162.
{17} История второй мировой войны 1939-1945. Под ред. А. А. Гречко. Т. 7. М., 1976. С. 118-119. is Там же. С. 117.
{19} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945. С. 229.
{20} Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1970. С. 479-480.
{21} Василевский А. М. Дело всей жизни, 6-е изд. М., 1988. Т. 2. С. 29-30.
{22} Там же. С. 24.
{23} Конев И. С. Записки командующего фронтом. М., 1991. С. 17, 18, 591-592.
{24} Дашичев В. И. Банкротство стратегии германского фашизма. М., 1973. Т. 2. С. 393-394.
{25} Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М., 1968. С. 226-227.
{26} Курская битва. С. 499-500, 504.
{27} Там же. С. 500.
{28} Гудериан Г. Воспоминания солдата. М., 1954. С. 301.
{29} См.: Heinrici G., Hauck F. W. Zitadelle (II). Der Angriff auf den russischen, Stellungsvorsprung bei Kursk - Wehrwissenschaftliche Rundschau, 1965. S. 529-530. Цит. по: Проэктор Д. М. Агрессия и катастрофа, 2-е изд. М., 1972. С. 532.
{30} Гриф секретности снят: Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование. Под ред. Г. Ф. Кривошеева. М., 1993.
{31} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945. С. 229.
{32} Павленко Н. Г. Решающая роль СССР и его Вооруженных Сил в разгроме германского империализма во второй мировой войне // Поражение германского империализма во второй мировой войне. Под ред. Н. Г. Павленко. М., 1960. С. 95.
{33} Murray W. Strategy for Defeat. The Luftwaffe 1933-1945. Wash., 1983. P. 159.
{34} См.: История Великой Отечественной войны Советского Союза. Т. 3. С. 397-399; Тимохович И. Советские ВВС в обороне и контрнаступлении // Военно-исторический журнал (далее - ВИЖ), 1973, No 7. С. 64. Цифра 3700 уничтоженных немецких самолетов относится только к машинам, сбитым в воздушном бою, и не включает самолеты, уничтоженные на аэродромах и артиллерией ПВО. Это служит только дополнительным доказательством фантастичности данной цифры.
{35} Гриф секретности снят. С. 188-190.
{36} Там же. С.188-189.
{37} Факт отправки новоприбывших маршевых пополнений на фронт во время Курской оборонительной операции упоминается в мемуарах участников сражения. См., например: Иванов С. Оборонительная операция Воронежского фронта // ВИЖ, 1973, No 8. С. 22.
{38} Смирнов Е. И. Война и военная медицина, 2-е изд. М., 1979. С. 289.
{39} Гриф секретности снят. С. 188.
{40} Д. А. Волкогонов, основываясь на боевых донесениях, исчислил безвозвратные потери Красной Армии в 1942 г. в 5 888 000 солдат и офицеров (Известия, 1933, 8 мая. С. 5), т. е. в 1,8 раза больше, чем цифра в 3 258 000, приведенная в: "Гриф секретности снят". С. 146-147.
{41} Манштейн Э. Утерянные победы. М., 1957. С. 449.
{42} Колтунов Г. А., Соловьев Б. Г. Указ. соч. С. 385.
{43} Смирнов Е. И. указ. соч. С. 289.
{44} Манштейн Э. Указ. соч. С. 449.
{45} Колтунов Г. А., Соловьев Б. Г. Указ. соч. С. 385.
{46} Гриф секретности снят. С. 188.
{47} Манштейн Э. Указ. соч. С. 449.
{48} Там же. С. 448.
{49} Гриф секретности снят. С. 190.
{50} Там же. С. 193.
{51} Строительство и боевое применение советских танковых войск в годы Великой Отечественной войны. Под ред. О. А. Лосика. М., 1979. С. 69-70; Развитие Советских Вооруженных Сил и военного искусства в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Под ред. Р. А. Савушкина. М., 1988. С. 280-281.
{52} Победа на Курской дуге: Документы // ВИЖ, 1983, No 7. С. 61-62.
{53} См.: Смирнов Е. И. Указ. соч. С. 188, табл. 3.
{54} Гриф секретности снят. С. 370.
{55} История Великой Отечественной войны Советского Союза. Т. 3. С. 397. Советские военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне 1941-1945. Под ред. С. И. Руденко. М., 1968. С. 186.
{56} Гриф секретности снят. С. 370.
{57} Jukes G. Kursk. The Clash of Armour. N. Y., 1969. P. 153; Kriegstagebuch des Oberkommandos der Wehrmacht 1940-1945 (Gefuhrt von H. Greiner und P. Е. Schramm. Frankfurt a. М., 1963. Bd. 3. Teil 2. S. 755 (6.7.1943), 757 (7.7.1943), 759 (8.7.1943), 762 (9.7.1943), 765 (10.7.1943), 769 (11.7.1943).
{58} Семенов А. Ф. На взлете. М., 1969. С. 125.
{59} Гриф секретности снят. С. 370.
{60} Строительство и боевое применение советских танковых войск в годы Великой Отечественной войны. С. 326, табл. 23. О численности и пополнениях советских танковых армий, участвовавших в Курской битве, см.: Третья гвардейская танковая. М., 1982. С. 69, 81, 88; Дорогами побед: Боевой путь 5-й гвардейской танковой армии. М., 1969. С. 28, 56, 90; Бабаджанян А. X. и др. Люки открыли в Берлине. Боевой путь 1-й гвардейской танковой армии. М., 1973. С. 67; Колтунов Г. А., Соловьев Б. Г. Указ. соч. С. 75, 233, 385; Фролов Б. Танковое сражение в районе Богодухова // ВИЖ, 1978, No 9. С. 18, 29.
{61} Фролов Б. Указ. соч. С. 21.
{62} Мельников С. И. Маршал Рыбалко, 2-е изд. Киев, 1984. С. 50-51.
{63} Вознесенский H. А. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1947. С. 71.
{64} История второй мировой войны 1939-1945. Т. 3. М., 1974. С. 387-388.
{65} Вознесенский H. А. Указ. соч. С. 70.
{66} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945. С. 94, 211; История второй мировой войны 1939-1945. Т. 4. М., 1975. С. 149, 158. Т. 7. М., 1976. С. 54.
{67} Гриф секретности снят. С. 357. Эта цифра практически подтверждается разностью между общим числом танков и самоходок, эвакуированных с поля боя (32 539) и количеством тех из них, что были направлены для ремонта (9344-23 195 машин). См.: Строительство и боевое применение советских танковых войск в годы Великой Отечественной войны. С. 320, табл. 22.
{68} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945. С. 211.
{69} История Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 4. М., 1962. С. 585.
{70} Дунаева H. Ленд-лиз: факты и вымыслы // ВИЖ, 1977, No 3. С. 104.
{71} Великая Отечественная война Советского Союза. С. 515.
{72} О фальсификации данных о советском военном производстве в 1941-1945 гг. См.: Соколов Б. В. Цена победы (Великая Отечественная: неизвестное об известном). М., 1991. С. 40-69.
{73} Манштейн Э. Указ. соч. С. 438.
{74} Там же. С. 448-449.

Роль западных поставок в годы Великой Отечественной войны традиционно умаляется советской историографией еще со времен начала "холодной войны". Так, в книге Н. А. Вознесенского "Военная экономика СССР в период Отечественной войны" о ленд-лизе западных союзниках вообще не было сказано ни слова (говорилось лишь, что все западные поставки составляли 4% от советского производства), а недавний союзник по антигитлеровской коалиции именовался: "Ожиревший на народной крови в период второй мировой войны монополистический капитализм Соединенных Штатов Америки", который "теперь стоит во главе империалистического и антидемократического лагеря и стал застрельщиком империалистической экспансии во всех частях света".{1} И в 80-е годы роль ленд-лиза, хотя и признавалась, но всячески умалялась советскими историками. А в "Краткой истории" Великой Отечественной войны отмечается, что "СССР действительно получил во время войны по ленд-лизу некоторые виды вооружения, а также важные для народного хозяйства машины, оборудование, материалы, в частности, паровозы, горючее, средства связи, различные виды цветных металлов и химикатов. Существенной помощью явилась, например, поставка США и Англией 401 400 автомобилей. Однако в целом эта помощь не была сколько-нибудь значительной и никак не могла оказать решающего влияния на ход Великой Отечественной войны". Далее авторы утверждают, что по отношению К советскому производству иностранные поставки составили: по артиллерийским орудиям всех систем - 1,9%, по танкам - 7%, по боевым самолетам - до 13%, а в автомобильном парке Красной Армии импортных автомашин в 1943 г. было 5,4%, а в 1944 г. - 19%. Общий же объем союзных поставок будто бы составил около 4% советского военного производства.{2} Как будет показано ниже, данные о доле ленд-лиза в советском военном производстве скорее всего занижены за счет завышения объемов производства отдельных видов вооружения и боевой техники в СССР.

Принижение роли западных поставок в советских военных условиях было направлено в первую Очередь на утверждение мифа об "экономической победе социализма" в Великой Отечественной войне и о превосходстве советской военной экономики над военными экономиками капиталистических стран, не только Германии, но и Великобритании и США. Лишь после 1985 г. в советских публикациях стали попадаться иные оценки союзной помощи. Так, маршал Г. К. Жуков в послевоенных беседах с писателем К. М. Симоновым заявил: "Говоря о нашей подготовленности к войне с точки зрения хозяйства, экономики, нельзя замалчивать и такой фактор, как последующая помощь со стороны союзников. Прежде всего, конечно, со стороны американцев, потому что англичане в этом смысле помогали нам минимально. При анализе всех сторон войны это нельзя сбрасывать со счетов. Мы были бы в тяжелом положении без американских порохов, мы не могли бы выпускать такое количество боеприпасов, которое нам было необходимо. Без американских "студебеккеров" нам не на чем было бы таскать нашу артиллерию. Да они в значительной мере вообще обеспечивали наш фронтовой транспорт. Выпуск специальных сталей, необходимых для самых разных нужд войны, был тоже связан с рядом американских поставок". При этом Жуков подчеркивал, что "мы вступили в войну, еще продолжая быть отсталой в промышленном отношении страной по сравнению с Германией".{3} Достоверность передачи К. Симоновым этих бесед с Жуковым, состоявшихся в 1965-1966 гг., подтверждается высказываниями Г. Жукова, зафиксированными в результате прослушивания органами безопасности в 1963 г.: "Вот сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали... Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну... У нас не было взрывчатки, пороха. Не было, чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали! Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью? А сейчас представляют дело так, что у нас все это было свое в изобилии".{4}

В отличии от советской в американской историографии роль ленд-лиза всегда получала адекватное отражение как решающий фактор в способности Советского Союза продолжать войну. Наиболее фундаментально военно-экономическая роль американской помощи СССР освещена в вышедшей в 1969 г. монографии американского исследователя Роберта X. Джоунса.{5} Однако он лишен был возможности показать долю американских и британских поставок в производстве отдельных видов жизненно важной продукции в СССР из-за отсутствия данных о советском производстве, хотя и смог привести весьма подробную номенклатуру поставок по ленд-лизу. Значение американского ленд-лиза и поставок из Великобритании и Канады для советской военной экономики прежде всего с точки зрения ее сбалансированности рассматривает также британский исследователь Марк Харрисон в монографии, опубликованной в 1985 г.{6} Однако он ведет анализ по значительно меньшей номенклатуре продукции, чем Роберт X. Джоунс и находится под сильным влиянием теории народнохозяйственных балансов, разработанной В. Леонтьевым не без воздействия опыта советского народнохозяйственного планирования. М. Харрисон производит расчеты главным образом по вооружению и боевой технике и, как правило, без подразделения общих показателей на конкретную номенклатуру продукции (нефтепродукты в целом, а не конкретные виды горючего; прокат в целом, а не отдельные виды проката, и т. п.), что делает ситуацию более благоприятной для советской экономики, чем она была в действительности. В нашей работе мы пытаемся посчитать долю западных поставок в советском производстве некоторых важнейших для ведения войны видов продукции, пользуясь как некоторыми недавно опубликованными сведениями, так и собственными расчетами.

Одним из наиболее узких мест советской экономики перед войной было производство авиационного и, в несколько меньшей степени, автомобильного бензина. Особенно не хватало высокооктановых бензоинов. Так, в 1941 г. накануне войны потребность по авиационному бензину Б-78 была удовлетворена всего на 4%.{7} В 1940 г. в СССР было произведено 889 тыс. т авиабензина, в 1941 г. - 1269 тыс. т, в 1942 - 912, в 1943 - 1007, в 1944 - 1334 и в 194 5г. - 1017 тыс. т.{8} Всего за годы войны в США по ленд-лизу и в рамках советских заказов было поставлено 666 тыс. т авиационного бензина, из которых после отправки было переадресовано в другие места 37,65 тыс. т, так что чистая поставка составила 628,4 тыс. т.{9} Кроме того, чистая поставка бензиновых светлых фракций из США в СССР достигла 732,3 тыс. т. Помимо этого, с Абаданского нефтеперерабатывающего завода Великобритания поставила в СССР 14,7 тыс. т авиационного бензина и 902,1 тыс. т бензиновых светлых фракций (эти поставки были компенсированы Великобритании США). К этому необходимо также добавить 573 тыс. т авиационного бензина, поставленного в СССР с нефтеперерабатывающих заводов Великобритании и Канады.{10} В сумме все это дает 2850,5 тыс. коротких тонн авиабензина и светлых бензиновых фракций, полученных СССР из США, Великобритании и Канады, что равно 2586 тыс. метрических тонн. В Советском Союзе импортный авиабензин и светлые бензиновые фракции использовались почти исключительно для смешивания с советскими авиабензинами с целью повышения их октанового числа, так как советские самолеты были приспособлены к использованию бензинов с гораздо более низким октановым числом, чем на Западе. Достаточно сказать, что более 97% импортного бензина имело октановое число 99 и выше, тогда как в СССР в огромном дефиците, как мы уже видели, был даже бензин Б-78. Поэтому фактически поставленный по ленд-лизу авиабензин был включен в советское производство авиабензина и составил, следовательно (вместе со светлыми бензиновыми фракциями), 51,5% от советского производства 1941-1945 гг. Если же вычесть из итога советское производство авиабензина за первую половину 1941 г., оценив его примерно в половину от годового производства, то доля поставок по ленд-лизу поднимется до 57,8% . Получается, что поставки по ленд-лизу авиабензина, происходившие с августа 1941 г. по сентябрь 1945 г., в 1,4 раза превышали собственно советское производство. Из других источников снабжения авиабензином СССР смог захватить в 1944-1945 гг. 82,8 тыс. т трофейного бензина в Румынии, Польше, Венгрии и Чехословакии,{11} что было каплей в море. Очевидно, что без западных поставок горючего советская авиация просто не смогла бы поддерживать свои войска в необходимом объеме. Надо учесть также, что из-за гораздо более высоких октановых чисел западного авиабензина его роль в обеспечении советской авиации была на самом деле еще более значительной, чем это можно было бы заключить из одних только весовых показателей.

Автобензина в СССР в 1941-1945 гг. было произведено 10 923 тыс. т (в том числе в 1941 - 2983 тыс. т),{12 }а из США получено по ленд-лизу 267,1 тыс. коротких, или 242,3 тыс. метрических тонн,{13} что составило лишь 2,8% от общего советского производства' за время войны (за вычетом производства за первую половину 1941 г.). Правда, действительная роль американского автобензина была несколько выше из-за более высоких октановых чисел. Собственных потребностей в этом виде горючего СССР удовлетворить не мог, и дефицит автобензина в Красной Армии сохранялся до конца войны. Так, например, в конце 1944 г. в докладе комиссии Генштаба, штаба тыла и Главного автотранспортного управления Красной Армии по проверке правильности использования автотранспорта на фронтах отмечалось, что на 1-м Белорусском фронте "дальнейшее увеличение автотранспорта фронта без увеличения отпуска горючего нецелесообразно". Такая же картина наблюдалась и на 1-м Украинском фронте.{14} Очевидно, подобное положение отчасти было следствием и нерационального составления заявок на помощь по ленд-лизу советской стороной - целесообразнее было бы просить меньше автомашин и больше автобензина.

Автопарк Красной Армии также в большой степени был обеспечен за счет западных поставок. Производство автомобилей в СССР в 1940 г. составило 145 390, в 1941 - 124 476, в 1942 - 34 976, в 1943 - 49 266, в 1944 - 60 549, в 1945 - 74 757.{15} При этом в первом полугодии 1941 г. было выпущено 73,2 тыс. автомобилей, а во втором - только 46,1 тыс.{16}, так что с начала войны и до конца 1945 г. общее производство автомобилей можно определить в 265,6 тыс. штук. Из США в СССР за годы войны было поставлено 409,5 тыс. автомобилей, что в 1,5 раза превышало советское производство за годы войны. К концу войны (на 1 мая 1945 г.) в автомобильном парке Красной Армии поставленные по ленд-лизу машины составляли 32,8% (58,1% составляли машины отечественного производства и 9,1% - трофейные автомашины).{17} С учетом же большей грузоподъемности и лучшего качества роль американских автомашин была еще выше ("студебеккеры", в частности, использовались в качестве артиллерийских тягачей). Довоенный же парк советских автомобилей (как находившихся в Красной Армии, так и изъятых из народного хозяйства с началом войны) был сильно изношен. Перед войной потребности Красной Армии в автотранспорте определялись в 744 тыс. автомобилей и 92 тыс. тракторов, в наличии же имелось 272,6 тыс. автомобилей и 42 тыс. тракторов. Из народного хозяйства планировалось изъять 240 тыс. автомобилей, в том числе 210 тыс. грузовиков (ГАЗ-АА и ЗИС-5), однако из-за сильного износа автопарка (по легковым автомобилям машин, относящихся к 1-й и 2-й категориям, т. е. не требующих немедленного ремонта, было 45%, а по грузовым и специальным - 68%) фактически было изъято из народного хозяйства в первые месяцы войны лишь 206 тыс. автомашин, тогда как уже к 22 августа 1941 г. безвозвратные потери автомобилей достигли 271,4 тыс.{18} Очевидно, что без западных поставок Красная Армия не обрела бы той степени подвижности, которой она обладала по крайней мере с середины 1943 г., хотя вплоть до конца войны использование автотранспорта сковывалось недостатком автобензина.

Также и функционирование советского железнодорожного транспорта было бы невозможно без ленд-лиза. Производство железнодорожных рельсов (включая рельсы узкой колеи) изменялось в СССР следующим образом (в тыс. т) 1940 - 1360, 1941 - 874, 1942 - 112, 1943 - 115, 1944 - 129, 1945 - 308.{19} По ленд-лизу же в СССР было поставлено 685,7 тыс. коротких тонн железнодорожных рельсов,{20} что равно 622,1 тыс. метрических тонн. Это составляет около 56,5% от общего объема производства железнодорожных рельсов в СССР с середины 1941 г. по конец 1945 г. Если же исключить из подсчета рельсы узкой колеи, которые по ленд-лизу не поставлялись, то американские поставки составят 83,3% общего объема советского производства. Если же исключить из подсчетов производства за вторую половину 1945 г., приняв ее равной по крайней мере половине годового производства (в действительности за второе полугодие 1945 г. было произведено значительно больше половины годового производства рельсов за счет сокращения собственно военного производства), то ленд-лиз по рельсам составит 92,7% от общего объема советского рельсового производства. Таким образом, почти половина железнодорожных рельсов, использованных на советских железных дорогах во время войны, поступила из США. Резкое сокращение выпуска рельсов советской промышленностью позволило направить дополнительные мощности и ресурсы стали на выпуск вооружения (в 1945 г. выпуск рельсов составил 13% от уровня 1940 г., а в 1944 г. - всего 5,4%).

Еще более заметной была роль поставок по ленд-лизу в сохранении на необходимом уровне численности советского парка локомотивов и железнодорожных вагонов. Выпуск магистральных паровозов в СССР изменялся следующим образом: в 1940 - 914, в 1941 - 708, в 1942 - 9, в 1943 - 43, в 1944 - 32, в 1945 - 8. Магистральных тепловозов в 1940 г. было выпущено 5 штук, а в 1941 г. - 1, после чего их выпуск был прекращен до 1945 г. включительно. Магистральных электровозов в 1940 г. было произведено 9 штук, а в 1941 г. - 6 штук, после чего их выпуск также был прекращен.{21} По ленд-лизу же в СССР в годы войны было доставлено 1900 паровозов и 66 дизель-электровозов.{22} Таким образом, поставки по ленд-лизу превосходили общее советское производство паровозов в 1941-1945 гг. в 2,4 раза, а электровозов - в 11 раз. Производство грузовых вагонов в СССР в 1942-1945 гг. составило в сумме 1087 штук по сравнению с 33 096 в 1941 г.{23} По ленд-лизу же было поставлено в общей сложности 11 075 вагонов,{24} или в 10,2 раза больше советского производства 1942-1945 гг. Известно, что в первую мировую войну транспортный кризис в России на рубеже 1916-1917 гг., во многом спровоцировавший революцию февраля 1917 г., был вызван недостаточным производством железнодорожных рельсов, паровозов и вагонов, поскольку мощности промышленности и ресурсы проката были переориентированы на выпуск вооружений. В годы Великой Отечественной войны только поставки по ленд-лизу предотвратили паралич железнодорожного транспорта в Советском Союзе.

Важную роль играли и союзные поставки поро-хов и других взрывчатых веществ. В СССР производство взрывчатых веществ в период с середины 1941 г. по середину 1945 г. мы оцениваем приблизительно в 600 тыс. т.{25} Из США было поставлено 325,8 тыс. коротких тонн взрывчатых веществ,{26} или 295,6 тыс. метрических тонн. Кроме того, 22,3 тыс. т порохов было доставлено из Великобритании и Канады.{27} Таким образом, западные поставки взрывчатых веществ достигли 53% от общего объема советского производства.

В обеспечении народного хозяйства цветными металлами западные поставки имели решающее значение. Цифры советского производства основных цветных металлов в 1941-1945 гг. до сих пор остаются секретными, поэтому здесь приходится опираться не на официальные данные, а на оценки. Так, производство меди а СССР в 1941-1944 гг., по оценке Д. Б. Шимкина, составило около 473 тыс. т, а по оценке М. Харрисона производство меди в СССР в военные годы изменялось следующим образом (в тыс. т):

1942 г. - 118, 1943 г. - 105, 1945 г. - 135.{28 }Если экстраполировать оценку М. Харрисона, опирающегося на данные в открытых советских публикациях на 1944 г., то мы получим для этого года производство в 120 тыс. т меди. Производство же за вторую половину 1941 г. можно примерно определить в половину от годового производства 1942 г., т. е. в 59 тыс. т меди. Приняв за основу цифры М. Харрисона, советское производство меди в период с середины 1941 до конца 1945 г. можно оценить в 537 тыс. т, а в период с начала 1941 г. до конца 1944 г. - в 461 тыс. т, что практически совпадает с оценкой Д. Б. Шимкина. Производство меди с середины 1941 г. по середину 1945 г. мы, с учетом оценки М. Харрисона, определяем в 470 тыс. т. По ленд-лизу из США в СССР было поставлено 359,6 тыс. коротких тонн первичной меди и 51,1 тыс. коротких тонн электролитической и рафинированной меди.{29} Приняв соотношение 1,3 т первичной меди == 1 т рафинированной меди и переведя данные о ленд-лизе в метрические тонны, получим, что американские поставки меди в СССР были эквивалентны примерно 387,6 тыс. т первичной меди, что составило около 82,5% советского производства меди за время войны. Кроме того, дефицит меди в СССР во многом уменьшался за счет поставок из США средств связи. Так, в СССР поступило 956,7 тыс. миль полевого телефонного кабеля, 2,1 тыс. миль морского кабеля и 1,1 тыс. миль подводного кабеля. Кроме того, в СССР по ленд-лизу было поставлено 35 800 радиостанций, 5899 приемников и 348 локаторов, что обеспечило основные потребности Красной Армии. Из США поступило также 32 200 мотоциклов,{30} что в 1,2 раза превышало советское производство мотоциклов за 1941-1945 гг. - 27816 штук.{31}

Ситуация, аналогичная положению с медью, наблюдается и в советском производстве алюминия в военный период. По оценке Д. Б. Шимкина, за 1941-1944 гг. в СССР было произведено 315 тыс. т алюминия.{32} М. Харрисон оценивает советское производство алюминия следующим образом (в тыс. т): 1942 г. - 51,7, 1943 г. - 62,3, 1944 г. - 82,7, 1945 г. - 86,3.{33} Если принять производство алюминия в 1941 г. приблизительно равным производству 1942 г., то общее производство алюминия в 1941-1945 гг., базируясь на цифрах М. Харрисона, можно определить в 335 тыс. т, а в 1941-1944 гг. - в 249 тыс. т. Таким образом, оценка М. Харрисона оказывается значительно ниже, чем оценка Д. Б. Шимкина. Наша оценка советского алюминиевого производства основывается на сведениях Н. А. Вознесенского о том, что к ноябрю 1941 г. были потеряны мощности, на которых до войны производилось 60% всего алюминия, а общее недопроизводство алюминия в военные годы за счет мощностей на территориях, подвергавшихся оккупации, достигло 136 тыс. т.{34 }Учитывая данные о потерях мощностей по добыче угля - 63% и стали - 58% и о натуральном выражении суммарных потерь этих видов продукции - 307 млн. т каменного угля и 38 млн. т стали, приведенные Н. А. Вознесенским, а также сведения о производстве в 1940 г. - 165,9 млн. т угля и 18,3 млн. т стали,{35} можно получить соотношение между общей суммой потерь и годовым уровнем производства 1940 г. Для угля это соотношение будет 2,0 : 1, для стали - 2,1 : 1. Для алюминия этот показатель можно принять средним между этими двумя величинами - 2,05 : 1, учитывая, что доля потерь по алюминию также занимает промежуточное положение между соответствующими показателями по стали и углю. В этом случае производство алюминия в 1940 г. можно оценить в 66 тыс. т. Тогда падение производства во второй половине 1941 г. можно оценить по крайней мере в 60% от средне-квартального производства 1940 г., или в 10 тыс. т. Годовое производство алюминия в 1941 г. следует оценить в 56 тыс. т, а во втором полугодии 1941 г. - в 23 тыс. т. Известно, что в 1942 г. мощности по производству алюминия в СССР возросли на 18,5 тыс. т.{36 }По нашей оценке, за 1941 г. были утрачены или временно выведены из строя мощности по производству алюминия примерно в 40 тыс. т, так что с учетом ввода новых мощностей выпуск алюминия в 1942 г. все равно должен был быть ниже уровня 1940 г. примерно на 21 тыс. т и составил, вероятно, около 45 тыс. т. В 1943 г. производство алюминия в СССР на 4% превысило довоенный уровень{37} и может быть оценено в 69 тыс. т. В таком случае оценки М. Харрисона относительно производства алюминия в СССР в 1944 и 1945 гг. выглядят близкими к действительности (соответственно 82,7 и 86,3 тыс. т) - рост по отношению к 1943 г. составляет для 1944 г. - 13,7 тыс. т, а для 1945 г. - 17,3 тыс. т, что близко к показателю роста мощностей в 1942 г. - 18,5 тыс. т. Суммарное производство алюминия за 1941-1945 гг. мы оцениваем в 339 тыс. т, а с середины 1941 г. до середины 1945 г. - в 263 тыс. т. Из США в СССР в годы войны было поставлено 189,2 тыс. коротких тонн первичного и 71,9 тыс. коротких тонн вторичного алюминия.{38} Принимая 1 т вторичного алюминия эквивалентной 1,3 т первичного алюминия и переведя все показатели в метрические тонны, получим, что ленд-лиз из США в СССР был эквивалентен 256,4 тыс. т первичного алюминия. Кроме того, в СССР поступило 35,4 тыс. т алюминия из Великобритании и 36,3 тыс. т алюминия из Канады,{39} так что суммарные западные поставки алюминия в СССР в 1941-1945 гг. составили 328,1 тыс. т, что в 1,25 раза превышает нашу оценку советского производства алюминия в период с середины 1941 г. по середину 1945 г. Советская авиационная промышленность - основной потребитель алюминия, работала главным образом за счет западных поставок. Отметим также, что алюминий использовался и в производстве моторов для знаменитых советских танков Т-34.

Общее количество алюминия, поступившее для нужд советской экономики в период с середины 1941 г. до середины 1945 г., - около 591 тыс. т делает совершенно нереальными официальные данные о производстве самолетов в СССР в период войны. Советский Союз будто бы произвел с июля 1941 г. по август 1945 г. 112,1 тыс. т боевых самолетов.{40} Между тем Германия в 1941-1945 гг. произвела 84 420 боевых самолетов.{41} Алюминия же германская промышленность в 1941-1944 гг. получила около 1 704 тыс. т (из них 1466 тыс. т произведено в Германии), причем уже в 1943 г. непосредственно для военных нужд было использовано 80,3% всего алюминия.{42 }Совершенно загадочным остается, как советская промышленность, располагая почти втрое меньшими ресурсами алюминия, смогла произвести в 1,3 раза больше боевых самолетов, чем Германия, если структура производства самолетов в двух странах была весьма похожей. Ни СССР, ни Германия почти не строили тяжелых бомбардировщиков, а взлетный вес аналогичных типов самолетов (истребителей, штурмовиков и легких бомбардировщиков), производимых в этих странах, отличался весьма незначительно.{43} Правда, в СССР в кризисные 1941-1942 гг. для замены ряда алюминиевых деталей использовалось дерево и специальный брезент (поставлявшийся, кстати, по ленд-лизу), но и этот фактор не мог бы в такой мере сократить потребление алюминия, который использовался главным образом для нужд самолетостроения. Скорее всего, дело здесь в том, что советское производство самолетов в годы войны завышено минимум в два раза за счет сознательного завышения отчетности еще в военные годы. Есть основания полагать, что подобное же явление имело место и в случае с советским танковым производством. Эта мысль косвенно подтверждается данными о резком падении трудозатрат на выпуск единицы основных типов самолетов и танков в СССР в 1941-1943 гг.{44}

По утверждению Н. А. Вознесенского, за первые два с половиной года войны советские ресурсы броневой стали возросли на 350 тыс. т, а в 1942 г. производство броневой стали в восточных районах в 1,8 раза превзошло производство стали на всей территории страны в 1940 г. (в 1942 г. броневая сталь производилась только на Востоке).{45} Эти данные противоречат сведениям о производстве броневой стали, содержащимся в справочнике "Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", где динамика производства броневой стали представлена следующим образом (в тыс. т): 1940 - 75, 1941 - 294, 1942 - 527, 1943 - 446, 1944 - 588, 1945 - 510.{46} Однако здесь мы склонны доверять лишь данным о производстве в 1940 г. Дело в том, что указанный справочник, подготовленный еще в 1959 г. под грифом "секретно", включал также данные о производстве вооружения и боевой техники, согласно которым производство танков и САУ, на изготовление которых и шел главным образом броневой лист, составило с июля 1941 г. по август 1945 г. 102,8 тыс. единиц.{47} Скорее всего, несоответствие между первичными данными о производстве броневой стали и производстве танков бросилось в глаза либо составителям справочника, либо кому-то из их предшественников, и данные о производстве броневой стали были скорректированы в сторону увеличения. В работе же Н. А. Вознесенского данных о годовом или общем объеме производства танков или самолетов не приводилось. Кроме того, если бы он хотел исказить данные о производстве броневой стали в СССР, то в своей, во многом пропагандистской, книге скорее всего сделал бы это в сторону завышения, а не занижения. Если же принять производство броневой стали в 1940 г. в 75 тыс. т, то данные Н. А. Вознесенского прекрасно согласуются с этим числом. Тогда в 1942 г. производство бронестали можно определить путем умножения уровня производства 1940 г. на 1,8, т. е. в 135 тыс. т. В этом случае производство за вторую половину 1941 г. и за весь 1943 г. должно в сумме составить 215 тыс. т. Поскольку во втором полугодии 1941 г. из-за остановки и эвакуации заводов производство броневой стали значительно сократилось, оно наверняка было меньше среднего полугодового производства 1942 г., т. е. меньше 67,5 тыс. т. Мы оцениваем его приблизительно в 50 тыс. т, а производство 1943 г. - в 165 тыс. т броневой стали. Между тем только в период с июля 1941 г. и до конца 1943 г. в СССР, согласно официальной статистике, было выпущено 53,3 тыс. танков и САУ,{48} в том числе не менее 30 тыс. танков Т-34,{49} каждый из которых требовал до 20 т броневой стали. Между тем мобилизованный запас броневой стали в СССР перед войной был невелик и не покрывал даже 6-месячных потребностей промышленности.{50} С учетом этого мы оцениваем его не более чем в 50 тыс. т. По ленд-лизу броневую сталь почти не поставляли. Лишь в 1942 г. было поставлено 5 786 коротких тонн, или 5 249 метрических тонн броневой стали (еще 2,6 тыс. т погибло в пути).{51} Так что всего в распоряжении советской промышленности в первые 2,5 года войны должно было быть около 405 тыс. т бронестали, тогда как только на производство 30 тыс. танков Т-34 ее могло уйти до 600 тыс. т. Поставка брони по ленд-лизу была самым крайним средством, вызванным резким ее дефицитом, так как, вообще говоря, определенный тип танка всегда требует определенный сорт брони и тип броневого листа, и американская броня не очень подходила для советских типов танков. Если принять данные о производстве брони в 1942 г. из справочника "Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне" - 527 тыс. т, то поставка 5,2 тыс. т бронелиста из США выглядит загадочной - такого количества брони, составлявшего лишь 11,8% от советского месячного производства, не могло хватить на покрытие какого-либо дефицита. Иное дело, если справедлива наша оценка производства брони в 1942 г., основанная на данных Н. А. Вознесенского, - 135 тыс. т. Тогда броня, поставленная по ленд-лизу, составит около 46,7% от советского среднемесячного производства в 1942 г., что делает американскую броню значимым фактором в покрытии возможного дефицита, особенно если учесть, что в первой половине 1942 г. производство было ниже, чем во втором полугодии.

Факты сознательного завышения отчетности - неизживаемый порок социалистического планового хозяйства, известны применительно к вооружению и боевой технике в СССР как в предвоенные, так и в послевоенные годы. Так, накануне войны по мобилизационным планам частям передавались несуществующие в природе автомобили.{52} И даже в последние годы существования СССР, в 1985 г., один из будущих лидеров августовского 1991 г. путча А. Тизяков искусственно завышал путем двойного счета количество производимых ракет.{53} И в годы войны немецкая разведка уже в 1942 г. фиксировала сознательное искажение советских статистических данных.{54} В военные годы чрезвычайные условия делали плановые задания нередко заведомо невыполнимыми, а текущий контроль затруднительным. Возможно также, что производство искусственно завышалось за счет двойного счета бракованной продукции. Главный маршал авиации А. Новиков, бывший Главнокомандующий ВВС, в 1946 г. был арестован за то, что в годы войны принимал на вооружение поступавшую с заводов бракованную авиатехнику. По его собственному признанию, об этой практике был прекрасно осведомлен и молчаливо ее покрывал уполномоченный Государственного комитета обороны (ГКО) Г. Маленков.{55} Высшее руководство, возможно, догадывалось о несоответствии истинного положения в производстве вооружения и техники отчетам, но виновников предпочло репрессировать после войны, причем искажения отчетности фактически выступали лишь предлогом, прикрывавшим истинную, политическую, причину опалы (А. Новиков в действительности был арестован из-за своей близости к маршалу Г. Жукову, а послевоенная опала Г. Маленкова была связана с борьбой внутри Политбюро). В годы же войны репрессии все равно не помогли бы наладить отчетность и увеличить производство вооружения и техники, а скорее всего, только дезорганизовали бы управление, что могло только уменьшить, а не увеличить выпуск продукции.

По нашим оценкам, опирающимся на уменьшение трудозатрат на единицу различных видов вооружения и техники в 1941-1943 гг., производство танков и боевых самолетов в годы войны было завышено по меньшей мере вдвое. С учетом этого и доля западных поставок вооружения и боевой техники оказывается примерно вдвое выше, чем принято считать.{56} Из США было поставлено 7057 танков и САУ, из Англии и Канады - 5480. Американских самолетов поступило 15 481, британских - 3384. Из общего числа в 18 865 машин боевые составили около 17 тыс.{57} С учетом же завышения данных о советском производстве доля западных поставок по боевым самолетам составит не 15%, как традиционно считалось, а около 30%, по танкам и САУ же доля возрастет с традиционных 12% до 24% от общего уровня производства в СССР в военные годы. Что же касается артиллерии, то поставлялась из США только зенитная артиллерия - 7944 орудия.{58} Это число советские историки обычно соотносят с общим производством орудий и минометов в СССР - 482,2 тыс. орудий и 351,8 тыс. минометов, что делает долю американских поставок менее чем в 2% от общего объема советского производства орудий, и менее 1% - от суммарного производства орудий и минометов. Между тем сравнивать здесь надо только с советским производством зенитных орудий - наиболее дефицитного для Красной Армии вида артиллерии, и здесь доля американских поставок оказывается значительно выше (к сожалению, точный подсчет пока невозможен из-за отсутствия данных о производстве зенитных орудий в СССР).

Отметим также, что американские поставки играли существенную роль в снабжении СССР автопокрышками и отдельными видами продовольствия. По ленд-лизу было поставлено в Советский Союз 3606 тыс. автопокрышек,{59} в то время как советское производство автомобильных покрышек в 1941-1945 гг. составило 8368 тыс. штук (из них больших покрышек "Гигант" было произведено только 2884 тыс.), причем в 1945 г. производство автопокрышек составило 1370 тыс. по сравнению с 3389 тыс. в 1941 г.{60} Американские поставки составили 43,1% от советского производства, если же учесть, что поставлялись из США в основном большие покрышки, то роль этих поставок еще более возрастает. Кроме того, Великобритания поставила 103,5 тыс. т натурального каучука.{61}

В СССР из США поступило также 672,4 тыс. коротких тонн, или 610 тыс. метрических тонн сахара,{62} в СССР же в 1941-1945 гг. было произведено 1460 тыс. т сахара-песка, причем в 1942-1943 гг. - только 231 тыс. т.{63} Поставки по ленд-лизу составили около 41,8% от общего уровня советского производства. Большую роль в снабжении Красной Армии и гражданского населения играла поставка из США мясных консервов - 732 595 коротких, или 664,6 тыс. метрических тонн.{64} В 1941-1945 гг. было произведено всех консервов 3072 млн. условных банок, а мяса (с субпродуктами, но без производства в хозяйствах населения) - 3715 тыс. т.{65} Если принять, что 5 тыс. условных банок консервов приблизительно эквивалентны 1 т консервов, то только мясные консервы по ленд-лизу составили около 108% от общего производства консервов в СССР (далеко не все из них относились к мясным консервам). По отношению к советскому производству мяса поставки мясных консервов по ленд-лизу составили 17,9%, фактически же их доля была еще выше, если исключить субпродукты и учесть, что консервированное мясо эквивалентно значительно большему по весу количеству сырого мяса.

Но, возможно, наиболее важными для Советского Союза были поставки сложных станков и промышленного оборудования. Еще в 1939-1940 гг. советское руководство разместило заказы на импортное оборудование для производства артиллерийского вооружения. Потом эти заказы, размещенные в основном в США, были поставлены в СССР в рамках ленд-лиза. А именно в специальных станках для артиллерийского производства в годы войны в СССР была наибольшая нужда. Вместе с тем, в данных заказах содержался и крупный просчет. Значительная доля оборудования предназначалась для производства чисто наступательных вооружений - мощных морских и сверхтяжелых сухопутных орудий, предназначенных для уничтожения неприятельских укреплений. Морские орудия не понадобились, так как с началом войны судостроение было свернуто, сверхтяжелая сухопутная артиллерия также не понадобилась, так как с соответствующими укреплениями Красной Армии пришлось бороться лишь в самом конце войны, да и не в том масштабе, как думали перед ее началом.{66}

Всего из США в СССР в годы войны было поставлено 38,1 тыс. металлорежущих станков, из Великобритании - 6,5 тыс. станков и 104 пресса.

В Советском Союзе в 1941-1945 гг. было произведено 115,4 тыс. металлорежущих станков,{67} т. е. в 2,6 раза больше поставок по ленд-лизу. Однако в действительности, если брать стоимостное показатели, то роль западных станков окажется гораздо значительнее - они были гораздо сложнее и дороже советских. Только из США в 1941-1945 гг. по ленд-лизу в СССР было поставлено машин и оборудования для промышленности на 607 млн. долларов.{68} Оценить соответствующую советскую продукцию в долларах в настоящее время не представляется возможным, но можно предположить, что она могла быть даже меньше, чем стоимость поставок по ленд-лизу, принимая во внимание более высокое качество и сложность западных станков и иного оборудования. Некоторая часть оборудования, в частности, завод по производству алюминиевого проката, прибыли на завершающем этапе войны, и сыграли свою роль не столько в военных усилиях, сколько в восстановлении советской экономики.{69 }Без поставок западного оборудования советская промышленность не только не смогла бы увеличить выпуск вооружения и боевой техники в годы войны, но и наладить выпуск станков и оборудования, чему служила также поставка из США специальных видов проката стали и ферросплавов.

В целом можно сделать вывод, что без западных поставок Советский Союз не только не смог бы выиграть Великую Отечественную войну, но даже не был в состоянии противостоять германскому вторжению, не будучи в состоянии произвести достаточное количество вооружений и боевой техники и обеспечить ее горючим и боеприпасами. Эта зависимость хорошо осознавалась советским руководством в начале войны. Например, специальный посланник президента Ф. Д. Рузвельта Г. Гопкинс сообщал в послании от 31 июля 1941 г., что Сталин полагал невозможным без американской помощи Великобритании и СССР устоять против материальной мощи Германии, располагавшей ресурсами оккупированной Европы.{70} Рузвельт же еще в октябре 1940 г., объявляя о своем решении разрешить военному ведомству предоставлять излишнее для нужд американских вооруженных сил вооружение и снаряжение, а также стратегические материалы и промышленное оборудование тем странам, которые могут защищать американские национальные интересы, допускал включение в число этих стран и России.{71} Без подобного отношения со стороны президента предвоенное размещение в США советских заказов на оборудование, важное для производства вооружений и боевой техники, вряд ли было бы возможно. С другой стороны, СССР еще задолго до начала советско-германской войны рассматривал Германию как своего потенциального противника. Так, в феврале 1940 г., в разгар советско-финляндской войны, когда СССР грозило выступление на стороне Финляндии англо-французской коалиции, по свидетельству бывшего командующего Балтийским флотом В. Трибуца, народный комиссар Военно-Морского Флота СССР Н. Кузнецов "издал специальную директиву, в которой указывал на возможность одновременного выступления против СССР коалиции, возглавляемой Германией и включающей Италию, Венгрию, Финляндию".{72} Маловероятно, что такая директива, не отвечавшая сложившейся на тот момент международной обстановке, могла быть отдана без ведома Сталина. К тому же, накануне войны советское руководство чересчур оптимистично оценивало боеспособность своих вооруженных сил и, в частности, их танкового Одарка. По состоянию на 1 июня 1941 г. из 23 106 танков Красной Армии 80,9% танков считалось боеготовыми (в западных приграничных округах числилось боеготовыми 10 540 танков). Лишь после потери основной массы танков в приграничных сражениях задним числом было признано, что из танков старых конструкций, составлявших до 80% всего танкового парка, 29% требовало капитального, а 44% - среднесрочного ремонта.{73} Эти факты работают, в частности, на версию о подготовке СССР Превентивного удара, отстаиваемую В. Суворовым.{74 }Если такой удар действительно подготовлен, то Сталин и другие советские руководители могли рассчитывать либо на короткий блицкриг на 1-2 месяца, либо на быстрое начало военно-экономической помощи со стороны США и Великобритании. Скорее всего, расчет был как на то, так и на другое, в зависимости от развития событий. В любом случае, неготовность СССР к длительной войне нельзя было преодолеть за полгода или за год, а, по свидетельству советских военных руководителей, Сталин считал, что дольше, чем до 1942 г., оставаться вне войны Советскому Союзу не удастся.{75} К превентивному удару СССР могло в равной мере подталкивать как опасение германского нападения на советскую территорию, так и страх, что Германия может в 1941 г. совершить успешное вторжение на Британские острова и разгромить Англию. А именно на такой вариант развития событий Ориентировали советское руководство дезинформационные мероприятия германской разведки по обеспечению операции "Барбаросса" - плана вторжения в СССР. Разгром же и выведение из войны Великобритании не только позволили бы Германии двинуть против Советского Союза дополнительные силы, но и лишили бы советскую экономику помощи с британской стороны, а также резко ухудшили бы условия для поступления помощи из США и Канады.

Западные союзники оказывали СССР помощь в подготовке к войне не только поставками по ленд-лизу. Борьба против США и Великобритании заставляла Германию строить подводные лодки, отвлекая на это дефицитный металл, оборудование и квалифицированную рабочую силу. Только в 1941-1944 гг. германское судостроение произвело подводные лодки общим видоизмещением 810 тыс. т.{76} На борьбу против флотов и торгового судоходства западных стран (включая сюда и конвои с поставками в СССР по ленд-лизу) были брошены главные силы германского флота. Западные союзники отвлекали на себя и значительные сухопутные силы вермахта (в последний год войны - до 40%).{77} Стратегические бомбардировки Германии англо-американской авиацией замедляли рост ее военной промышленности, а в последний год войны практически свели на нет производство бензина в Германии, окончательно парализовав люфтваффе. С марта по сентябрь 1944 г. выпуск авиабензина в Германии, осуществлявшийся почти исключительно на заводах синтетического горючего - главном объекте союзных бомбардировок в тот период, снизился со 181 тыс. т до 10 тыс. т, а после некоторого роста в ноябре - до 49 тыс. т, в марте 1945 г. полностью сошел на нет.{78} Против ВВС Англии и США действовали главные силы германской авиации, особенно истребительной, и именно в борьбе с западными союзниками люфтваффе понесли основную часть своих потерь. Советская оценка потерь германской авиации на советско-германском фронте: 62 тыс. машин и 101 тыс. самолетов, составивших безвозвратные боевые потери германской авиации за всю войну, {79} далека от действительности, так как получена путем простого перемножения количества германских самолетов на отдельных театрах войны на время развертывания боевых действий на данном театре, без учета сравнительной интенсивности боевых действий (к самолето-вылетах) на различных театрах. Между тем на Западе интенсивность боев в воздухе была в целом выше, чем на Востоке, и там сражались лучшие германские летчики. Так, в июле и августе 1943 г., когда значительные силы люфтваффе были сосредоточены на Восточном фронте во время сражений за Курск, Орел и Харьков, из 3213 безвозвратно потерянных боевых самолетов на Восточный фронт пришлось лишь 1030 машин, или 32,3%.{80} Вероятно, примерно такую же часть всех безвозвратных потерь за войну понесли люфтваффе на Восточном фронте.

Поскольку без содействия Англии и США СССР не мог бы вести войну против Германии, то утверждения советской пропаганды об экономической победе социализма в Великой Отечественной войне и о способности СССР самостоятельно победить Германию - не более чем миф. В отличие от Германии, в СССР обозначившаяся еще с начала 30-х годов цель создать автаркическую экономику, способную обеспечить армию в военное время всем необходимым для ведения современной войны, так и не была достигнута. Гитлер и его советники просчитались не столько в определении военно-экономической мощи СССР, сколько в оценке способности советской экономической и политической системы функционировать в условиях тяжелого военного поражения, а также возможностей советской экономики достаточно эффективно и быстро использовать западные поставки, а Великобритании и США - осуществить такие поставки в необходимом количестве и своевременно. Перед историками ныне встает новая проблема - оценить, каким образом западные поставки промышленного оборудования по ленд-лизу, равно как поставки из Германии в рамках репараций, способствовали формированию советского военно-промышленного комплекса, способного на равных вести гонку вооружений с Западом, вплоть до самого последнего времени, и определить степень зависимости советского ВПК от импорта с Запада за весь послевоенный период.

Примечания:
{1} Вознесенский Н. А. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М.: ОГИЗ - Госполитиздат, 1947. С. 189-190.
{2} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945: Краткая история. Изд. 3-е. М.: Воениздат, 1984. С. 508.
{3} Симонов К. М. Глазами человека моего поколения: Размышления о И. В. Сталине. М.: АПН, 1989. С. 354.
{4} Военные архивы России. М., 1993. Вып. 1. С. 234.
{5} Jones В. Н. The Roads to Russia: United States Lend-Lease to the Soviet Union. Norman, Oklahoma Univ. Press, 1969.
{6} Harrison М. Soviet Planning in Peace and War 1938-1945. Cambridge Univ. Press, 1985.
{7} Военная академия тыла и транспорта. Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941-1945. Ч. 1. Л., 1963. С. 46.
{8} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.: Статистический сборник. М.: ИИЦ Госкомстата СССР, 1993. С. 55.
{9} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{10} Ibid.
{11} Военная академия тыла и транспорта. Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941-1945 Части IV, V и VI. Л., 1963. С. 51.
{12} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. С. 55.
{13} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{14} Военная академия тыла и транспорта. Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941-1945. Части IV, V и VI. С. 51.
{15} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. С. 66.
{16} Военная академия тыла и транспорта. Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне. Части II и III. С. 148.
{17} Там же. Части IV, V и VI. С. 100.
{18} Там же. Часть I. С. 116; Части II и III. С. 147.
{19} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне. С. 46.
{20} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{21} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 66.
{22} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{23} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 66.
{24} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{25} См.: Соколов Б. В. Цена победы (Великая Отечественная: неизвестное об известном). М.: Московский рабочий, 1991. С. 64-66.
{26} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{27} Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1946. С. 145-147.
{28} Shimkin D. В. Minerals: A Key to Soviet Power. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1953. (Цит. по: Jones R. Н. Op. cit. P. 220-221); Harrison М. Op. cit. P. 124, 153.
{29} Jones R. Н. Op. cit. Appendixes.
{30} Ibid.
{31} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 41.
{32} Shimkin D. В. Ор. cit. P. 114, 115, 136, 139 (Цит. по: Jones R. H. Ор. cit. Р. 220-221).
{33} Harrison М. Ор. cit. P. 124, 153.
{34} Вознесенский H. А. Указ. соч. С. 42, 163.
{35} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945: Краткая история. С. 507.
{36} Кравченко Г. С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). 2-е изд. М.: Экономика, 1970. С. 132.
{37} Там же. С. 239.
{38} Jones R. H. Appendixes.
{39} Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. 2. С. 145, 147.
{40} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 15.
{41} Мировая война 1939-1945. Пер. с нем. М.: Издатинлит, 1957. С. 514.
{42} Промышленность Германии в период войны 1941-1945 гг. Пер. с нем. М.: Издатинлит, 1956. С. 73, 77, 250.
{43} См.: Яковлев А. С. Советские самолеты: Краткий очерк. Изд. 4-е. М.: Наука, 1982. С. 85, 110-111. За первые 2,5 года войны за счет замены алюминия на авиафанеру было сэкономлено более 30 000 т алюминиевого проката (Вознесенский H. А. Указ. соч. С. 71), что, конечно, не могло кардинально не изменить картину и более чем в 3,5 раза снизить затраты алюминия на один советский самолет в сравнении с немецким.
{44} Вознесенский Н.А. Указ. соч. С. 114-115. Подробнее см.: Соколов Б. В. Указ. соч. С. 40-54.
{45} Вознесенский Н.А. Указ. соч. С. 70-71.
{46} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 46.
{47} Там же. С. 15.
{48} Там же.
{49} Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945: Краткая история. С. 94, 211; История второй мировой войны 1939-1945 гг. 12 тт. Т. 4. М.: Воениздат, 1975. С. 149, 158; Т. 7. М.: Воениздат, 1976. С. 54.
{50} Там же. Т. 3. М.: Воениздат, 1974. С. 387-388.
{51} Jones R. H. Ор. cit. Appendixes.
{52} Скрытая правда войны: 1941 год. М.: Русская книга, 1992. С. 17.
{53} Комсомольская правда, 16.XI.1991.
{54} Schellenberg W. The Labyrinth. М. G. Harpers Brothers Publishers, 1956. P. 274.
{55} Военные архивы России. М., 1993. Вып. 1. С. 180.
{56} Соколов Б. В. Указ. соч. С. 52-54, 62.
{57} См.: Соколов Б. В. Указ. соч. С. 44-45; Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. 2. С. 145, 147; Jones R. H. Ор. cit. Appendixes.
{58} Ibid.
{59} Ibid.
{60} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 61.
{61} Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. 2. С. 145.
{62} Jones R. H. Ор. cit. Appendixes.
{63} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 79.
{64} Jones R. H. Appendixes.
{65} Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне... С. 79.
{66} Банников Б. Л. Записки наркома // Знамя. 1988. No 2. С. 155.
{67} История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945. в 6 тт. Т. 6. М.: Воениздат, 1965. С. 62; Советский тыл в годы Великой Отечественной войны. М.: Высшая школа, 1986. С. 33, 45; Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. 2. С. 145.
{68} Jones R. H. Ор. cit. Appendixes.
{69} Ibid. P. 226-227.
{70} Bennett E. М., Franklin D. Roosevelt and the Search for Victory: American-Soviet Relations, 1939-1945. Wilmington (Del.): Ascholary Resources Inc. Imprint, 1990. P. 31.
{71} Ibid P. 9.
{72} Трибуц В. Ф. Балтийцы вступают в бой. Калининград: Книжное издательство, 1972. С. 29.
{73} Золотов Н. П., Исаев С. И. Боеготовы были... //' Военно-исторический журнал. 1993. No 11. С. 75-77.
{74} Суворов В. Ледокол. М.: Новое время, 1992.
{75} Мерецков К. А. На службе народу. Изд. 2-е. М.: Политиздат, 1971. С. 202.
{76} Промышленность Германии... С. 271.
{77} На 1 января 1943 г. против Красной Армии действовало 57% всех германских дивизий, против союзников - 38%, а 5% дивизий оставались в резерве на территории Германии (Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945: Краткая история. С. 502).
{78} Промышленность Германии. С. 149-150.
{79} Журавлев Н. А. Разгром германской авиации во второй мировой войне. - Поражение германского империализма во второй мировой войне. М.: Воениздат, 1960. С. 115-116. Данные этих расчетов были заимствованы историками из Восточной Германии и позднее повторены в советской историографии уже со ссылкой на данные "историков ГДР" (Кульков Е. Н., Ржешевский О. А., Челышев И. А. Правда и ложь о второй мировой войне. М.: Воениздат, 1983. С. 181).
{80} Murray W. Luftwaffe. Baltimore (Maryland). The Nautical and Aviation. Publishing Company of America, 1985. P. 154.

Проблема людских потерь в войнах - одна из наиболее сложных и интересных проблем исторической и демографической наук, открывающая также широкие возможности для разнообразных философских и культурологических построений и обобщений. Во второй мировой войне человечество понесло наибольшие до сих пор потери, а население Советского Союза и Германии понесло наиболее тяжелые потери среди стран-участниц. Лишь потери Польши за счет гитлеровского геноцида еврейского народа оказываются сравнимыми с людскими потерями Германии. Потери же советского населения, очевидно, превышают суммарные людские потери всех других народов в ходе второй мировой войны. Основные потери СССР и Германия понесли в борьбе друг против друга. Эти потери оставили свой глубокий след в памяти германского и русского народов.

За полвека, прошедшие после окончания второй мировой войны, ни германские, ни, особенно, советские потери не могут считаться окончательно установленными. Это связано как с их абсолютными размерами - миллионы и десятки миллионов человек, так и с трудностями и неполнотой учета потерь. В тоталитарном Советском Союзе проблема людских потерь в минувшей войне вплоть до второй половины 80-х годов оставалась темой, закрытой для научного изучения. В потерпевшей же поражение Германии не было возможности по горячим следам произвести суммарное исчисление потерь как армии, так и мирного населения. Определение соотношения потерь двух стран помогает нам постичь особенности политических режимов и общественных систем нацистской Германии и коммунистической России.

Для установления максимально точных цифр потерь необходим всеобъемлющий анализ первичного актового материала о потерях и численности армии и населения, который ни в России, ни в Германии еще не проведен, да и не под силу одному исследователю. Поэтому и наша работа не претендует на закрытие проблемы исчисления советских и германских потерь во второй мировой войне.

Исследуя проблему военных потерь, мы также сталкиваемся с объективным противоречием между уникальным и универсальным. Гибель каждого человека на войне с точки зрения истории является событием уникальным. Также и всякий документ, фиксирующий величину потерь в данной конкретной войне или отдельном сражении, по-своему уникален, а его достоверность зависит от субъективных намерений и действительной информации, которой в момент составления документа располагал его автор. В то же время оценка военных потерь армии и гражданского населения той или иной страны в целом возможна только статистическими методами. При этом людские потери рассматриваются не в качестве уникального, а в качестве массового явления, подтвержденного универсальными статистическими закономерностями. Из-за этого возрастает вероятность ошибок. Чтобы их минимизировать, необходимо учитывать, что мы имеем дело с историческими, а не с физическими явлениями, и стремимся устранить влияние всех искажающих действительность субъективных факторов, присутствующих в подвергаемом статистическому анализу материале.

Цель настоящего исследования - определить с максимально возможной точностью и с учетом всего доступного сегодня материала потери населения СССР и Германии во второй мировой войне. В первую очередь речь пойдет об определении безвозвратных потерь вооруженных сил, поскольку объем и соотношение с потерями противника именно этого вида потерь, главным образом, характеризует уровень военного искусства сторон и способность соответствующих политических и экономических систем вести войну /В ходе боевых действий под безвозвратными боевыми потерями понимаются убитые, умершие от ран, пропавшие без вести и пленные. Под безвозвратными небоевыми потерями понимаются умершие от болезней, несчастных случаев, в результате самоубийств и приговоров трибуналов и по другим причинам. Понятие санитарные потери охватывает пораженных в боях и больных. В отличие от термина "раненые", охватывающего обычно собственно раненых и контуженых, к "пораженным в боях" относятся еще отмороженные и обожженные. К безвозвратным потерям страны относят всех, погибших вследствие войны. При этом пережившие войну пленные и пропавшие без вести из безвозвратных потерь исключаются. Под потенциальными потерями понимают примерное число неродившихся в ходе войны вследствие вызванного войной падения рождаемости/. Общий же объем людских потерь, включая потери гражданского населения, характеризует ущерб, понесенный той или иной страной в войне. При этом следует помнить, что величина безвозвратных потерь СССР и Германии в 1939-1945 гг. исчисляется миллионами и десятками миллионов, а, следовательно, она всегда будет определяться исследователями только путем оценок, вне зависимости от того, какие еще документы будут введены в оборот в будущем.

Если речь идет об определении людских потерь в краткосрочном и небольшом по масштабу вооруженном конфликте, где жертвы исчисляются сотнями или немногими тысячами, то можно надеяться, что данные о потерях, содержащиеся в итоговых донесениях, совпадут или будут очень близки к истинному числу жертв. Совсем иначе обстоит дело, когда война продолжается несколько лет, а число погибших и раненых исчисляется миллионами и десятками миллионов. В этом случае, естественно, исследователь не в состоянии охватить весь массив первичных донесений о потерях, а в донесениях часто занижают (реже - завышают) истинный размер потерь. Здесь исследователь неизбежно вынужден идти путем оценок, причем чем больше величина потерь, тем большим становятся пределы колебания оценок. Возрастает и субъективный момент, поскольку на основе одних и тех же данных разные авторы могут делать разные оценки. В случае же с советскими потерями во второй мировой войне положение усугубляется тем, что до сих пор почти нет публикаций документов о потерях и доступ к ним исследователям затруднен.

Работ, посвященных определению безвозвратных потерь Красной Армии научными методами, почти нет. В 1950 г. была опубликована книга перешедшего на Запад советского полковника К. Д. Калинова "Советские маршалы имеют слово", где со ссылкой на имевшийся в распоряжении автора документ, приводились данные о потерях советских войск в войне с Германией: 8,5 млн. погибших на поле боя, 2,5 млн. умерших от ран и 2,6 млн. умерших в плену (документ с такими цифрами в советских архивах не найден). Данные Калинова были приняты рядом западных исследователей за близкие к истинным потерям Красной Армии.{1} В Советском Союзе вплоть до 1988 г. исследователи на работу Калинова не ссылались, а расчетов потерь советских вооруженных сил не проводили. Позднее такие оценки ими стали делаться, но без указания методики расчетов. Например, Д. А. Волкогонов, опираясь "на ряд имеющихся в военном ведомстве статистических данных, в том числе на количество советских военнопленных" и собственный анализ переписей, динамики численности соединений и данных о потерях в крупнейших операциях, считает, что "число погибших военнослужащих, партизан, подпольщиков, мирного населения в годы Великой Отечественной войны колеблется, видимо, в пределах не менее 26-27 млн. человек, из них около 10 млн. пали на поле боя и погибли в плену", а "соотношение безвозвратных потерь составляет 3,2:1, и не в нашу пользу".{2} А. Н. Мерцалов, ссылаясь на "изыскания некоторых ученых из Института теории и истории социализма при ЦК КПСС", а также из ГДР и ФРГ, безвозвратные потери вермахта на Восточном фронте определяет в 2,8 млн. человек, а РККА - в 14 млн., что дает соотношение 1:5, но, как и Д. А. Волкогонов, никак приведенные цифры не обосновывает.{3} Заслуживает упоминания попытка В. В. Алексеева и В. А. Исупова еще в 1986 г. определить потери лиц призывного контингента 1890-1924 гг. рождения путем анализа данных о мужском перевесе в этих возрастах по материалам переписей 1926 и 1959 гг. Потери оцениваются ими в 11,8 млн. мужчин (в подавляющем большинстве - красноармейцев) и 2,1 млн. женщин. Однако эти авторы не учитывают, что в потерях мирного населения, сопоставимых по величине с потерями армии, в указанных возрастах неизбежно возникал большой женский перевес, что делает их расчеты потерь сильно заниженными.{4}

Методика расчета потерь советских и германских вооруженных сил и их соотношения была предложена нами в 1991 г. в книге "Цена победы".{5} В 1993 г. вышла книга группы авторов "Гриф секретности снят", содержащая подробный статистический материал, хотя и без ссылок на источники, о потерях Красной Армии в 1939-1945 гг. Однако здесь нет ясного изложения методики расчетов, не понятно даже, какого рода документы о потерях были положены в их основу: персональные (поименные) или текущие обобщающие (ежедневные, декадные и месячные) донесения.{6}

Относительно потерь вермахта наиболее достоверные (из известных автору) сведения содержатся в труде Б. Мюллера-Гиллебранда. За период с 1939 г. по конец 1944 г. они основаны на персональных (поименных) донесениях о потерях, обработанных органами военного учета в Германии, благодаря чему недоучет и двойной счет сведены здесь к минимуму. За период с конца 1944 г. и до конца войны оценки Мюллера-Гиллебранда базируются лишь на достаточно неполных текущих донесениях о потерях и гораздо менее точны.{7}

В настоящей работе наши оценки и методика расчетов претерпели большие изменения по сравнению с использованными в "Цене победы". Это связано прежде всего с введенными в оборот новыми материалами. Необходимо производить расчеты потерь несколькими независимыми способами и лишь при получении близких между собой цифр можно пытаться делать выводы о надежности избранных методик. Мы прекрасно сознаем, что для установления максимально приближенной к истинной цифры безвозвратных потерь армий (равно как и мирного населения) СССР и Германии необходим сквозной анализ первичных донесений о потерях в сопоставлении с данными о численности личного состава. Для второй мировой войны такая работа, очевидно, требует времени, превышающего время сознательной жизни одного исследователя, и под силу лишь большим коллективам при условии свободного доступа к архивам, да и в этом случае потребовались бы многие годы. Для сравнения эффективности боевых действий сторон даны также безвозвратные потери западных союзников СССР и союзников Германии на Восточном фронте.

Входе вторжения в Польшу в период с 17 сентября по 2 октября 1939 г. Красная Армия потеряла 852 убитых и умерших от ран и 144 пропавших без вести. Пораженных в боях было 2002 человека, больных - 381.{8} В ходе развязанной СССР советско-финляндской войны в период с 30 ноября 1939 г. по 13 марта 1940 г. советские сухопутные войска и авиация потеряли убитыми и умершими от ран (без умерших в тыловых госпиталях) не менее 131,5 тыс. человек. Около 6 тыс. красноармейцев оказались в финском плену. Число пораженных в боях составило до 330 тыс. человек.{9} За счет умерших в тыловых госпиталях и потерь среди пограничников и на флоте мы оцениваем общее число погибших в Красной Армии в 135 тыс. человек. Существуют и более высокие оценки - до 200 тыс. погибших. Для сравнения, финская армия в ходе этой войны потеряла 23,5 тыс. убитыми и умершими от ран, более 1 тыс. пленными и 43,5 тыс. ранеными.{10} Сухопутная армия Германии до июня 1941 г. потеряла погибшими и пропавшими без вести 97,2 тыс. человек,{11} что в 1,5 раза меньше советских безвозвратных потерь в 142 тыс. человек (из них 136 тыс. погибло).

Официальная цифра советских военных потерь в 1941-1945 гг. - 8 668 400 военнослужащих (в том числе - пограничных и внутренних войск), погибших на поле боя или умерших от ран, болезней, несчастных случаев и в плену, а также казненных по приговорам трибуналов и возвращении из плена (часто - в советские же лагеря), предназначавших эмигрировать. Из этого числа в войне против Японии погибло и пропало без вести (вместе с умершими от ран и несчастных случаев, а также по болезни) 12 031 человек.{12}

Определение потерь Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне представляет собой крайне сложную задачу из-за плохой постановки учета и неполной сохранности документов, особенно за 1941-1942 гг. Дело в том, что в Красной Армии рядовой и сержантский состав после финской войны был лишен удостоверений личности - красноармейских книжек, что не только открывало широкие возможности для деятельности разведчиков и диверсантов противника (им достаточно было иметь красноармейскую форму и знать номера дислоцированных в данном районе частей), но и крайне затрудняло определение численности личного состава и величины потерь, даже в мирное время. Член военного совета Киевского особого военного округа Н. Н. Вашугин в декабре 1940 г. на совещании высшего руководящего состава Красной Армии рассказывал случай, "когда один красноармеец в течение четырех месяцев скрывался в окрестных селах, за это время научился говорить по-польски, систематически ходил в церковь. Его арестовали и только тогда выявилось, что его нет в части. А с другой стороны, в этом же полку красноармейца Степанова объявили дезертиром, хотя он никогда из расположения части не уходил".{13 }Приказ наркома обороны о введении Положения о персональном учете потерь и погребении личного состава Красной Армии в военное время появился 15 марта 1941 г. Этим приказом для военнослужащих вводились медальоны с основными сведениями о владельце. Но до войск Южного фронта, например, этот приказ был доведен лишь в декабре 1941 г. Еще в начале 1942 г. многие военнослужащие на фронте не имели медальонов, а приказом наркома обороны медальоны 17 ноября 1942 г. вообще были отменены, что еще больше запутало учет потерь, хотя и диктовалось стремлением не угнетать военнослужащих думами о возможной смерти (многие потому вообще отказывались брать медальоны). Красноармейские книжки ввели 7 октября 1941 г., но еще в начале 1942 г. красноармейцы не были ими полностью обеспечены. В приказе заместителя наркома обороны от 12 апреля 1942 г. говорилось: "Учет личного состава, в особенности учет потерь, ведется в действующей армии совершенно неудовлетворительно... Штабы соединений не высылают своевременно в центр именных списков погибших. В результате несвоевременного и неполного представления войсковыми частями списков о потерях (так в документе. - Б. С.) получилось большое несоответствие между данными численного и персонального учета потерь. На персональном учете состоит в настоящее время не более одной трети действительного числа убитых. Данные персонального учета пропавших без вести и попавших в плен еще более далеки от истины". И в дальнейшем положение с учетом личного состава и потерь не претерпело существенных изменений. Приказ наркома обороны от 7 марта 1945 г., за два месяца до конца войны с Германией, констатировал, что "военные советы фронтов, армий и военных округов не уделяют должного внимания" этому вопросу.{14}

Заниженность официальных цифр советских военных потерь в войне с Германией, рассчитанных группой авторов книги "Гриф секретности снят", бросается в глаза. Так, например, число пропавших без вести и пленных в Советских Вооруженных Силах в 1943-1945 гг. определено здесь в 604 тыс. человек, тогда как по-немецким данным было взято в плен в этот период 746 тыс. красноармейцев.{15} Еще разительнее пример в связи с потерями в Курской битве. В книге "Гриф секретности снят" приведены данные о том, что 5 июля 1943 г., к началу сражения, войска Центрального фронта насчитывали 738 тыс. человек и в ходе оборонительной фазы сражения с 5 до 11 июля понесли потери (санитарные и безвозвратные) в 33 897 человек. Согласно всем законам математики, к началу наступления 12 июля войска фронта должны были иметь в своем составе 704 тыс. человек, однако авторы книги "Гриф секретности снят" свидетельствуют, что 12 июля Центральный фронт насчитывал всего 645 300 человек, причем за неделю оборонительных боев его состав практически не изменился: добавилась одна отдельная танковая бригада и убыли две стрелковые бригады, что в итоге могло уменьшить численность войск фронта не более чем на 5-7 тыс. человек.{16} К тому же скорее всего еще в ходе оборонительного сражения и особенно в преддверии наступления на Центральный фронт было переброшено маршевое пополнение для компенсации потерь (для соседнего Воронежского фронта факт переброски маршевых пополнений непосредственно в войска в ходе оборонительных боев зафиксирован в воспоминаниях участников).{17} И все равно к началу наступления численность войск оказалась почти на 60 тыс. меньше, чем должна бы быть, исходя из объявленного в книге "Гриф секретности снят" размера потерь.

Данный пример также доказывает порочность методики, применявшейся авторами книги для исчисления потерь в отдельных стратегических операциях. По их утверждению, за основу брались месячные, а если операция продолжалась менее месяца - декадные донесения фронтов.{18}

Число подобных примеров можно умножать до бесконечности. Остановимся весьма подробно лишь на последнем из них, поскольку именно он позволит нам нащупать способ близкой к истине оценки безвозвратных потерь советских вооруженных сил в Великой Отечественной войне.

Безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил в 1942 г. авторами книги "Гриф секретности снят" определены в 3 258 216 человек (включая сюда и умерших от болезней и несчастных случаев, и прочие небоевые потери).{19} Между тем значительно более высокая величина безвозвратных потерь Красной Армии за 1942 г. приводится Д. А. Волкогоновым - 5 888 236 человек, по его утверждению - "результат долгих подсчетов по документам".{20} Эта цифра в 1,8 раза превосходит цифру, данную в книге "Гриф секретности снят", причем Д. А. Волкогонов приводит ее разбивку по месяцам. Для сравнения у нас имеется помесячная динамика потерь Красной Армии пораженными в боях в период с июля 1941 г. по апрель 1945 г. включительно: график воспроизведен в книге бывшего начальника Главного военно-санитарного управления Красной Армии Е. И. Смирнова "Война и военная медицина".{21} Поскольку в случае с пораженными в боях мы имеем дело с более точным численным учетом, в отличие от гораздо менее точного (в советских условиях) персонального учета безвозвратных потерь, данные Е. И. Смирнова, при сопоставлении их с другими данными, могут быть положены в основу оценки безвозвратных потерь Советских Вооруженных Сил, принимая во внимание определенную пропорциональную зависимость между числом убитых и умерших от ран и числом пораженных в боях. Д. А. Волкогонов не дает разбивки своей цифры безвозвратных потерь на боевые и небоевые потери. Но поскольку он нигде не говорит, что речь идет только о боевых потерях, мы предполагаем, что цифра 5 888 236 и ее составляющие помесячные данные включают все безвозвратные потери - как боевые, так и небоевые, относящиеся к действующей армии. Это несколько искажает пропорцию, так как небоевые потери, строго говоря, не пропорциональны числу пораженных в боях. Однако, принимая во внимание, что небоевые потери составляли ничтожную часть всех безвозвратных потерь Красной Армии в 1941-1945 гг. (по данным авторов книги "Гриф секретности снят" - 555,5 тыс. из 8668,4 тыс. погибших, или 6,4%, причем недоучет боевых потерь здесь, конечно, несоизмеримо больший, чем небоевых),{22} большой погрешности в ту или иную сторону здесь быть не может. Помесячные данные за 1942 г. о потерях Советских Вооруженных Сил приведены в таблице 1.

Источники: Смирнов Е. И. Война и военная медицина. 2-е изд. М:., 1979. С. 188; Волкогонов Д. А, Мы победили вопреки бесчеловечной системе // Известия. 8.5.1993. С. 5.

Сравнение этих цифр позволяет сделать вывод, что данные Д. А. Волкогонова существенно занижают истинный размер безвозвратных потерь. Так, в мае 1942 г. безвозвратные потери будто бы составили лишь 422 тыс. и по сравнению с апрельскими даже уменьшились на 13 тыс. Между тем именно в мае германские войска пленили около 150 тыс. красноармейцев на Керченском полуострове{23} и около 240 тыс. - в районе Харькова.{24} Тогда как в апреле потери пленными были незначительными (наибольшее их число - порядка 5 тыс. человек, было взято при ликвидации группы генерала М. Г. Ефремова в районе Вязьмы). Получается, что в мае потери убитыми и умершими от ран, болезней и несчастных случаев не превышали 32 тыс. человек, а в апреле достигали почти 430 тыс., и это при том, что показатель числа пораженных в боях с апреля по май упал всего на 3 пункта, или менее чем на 4% . Ясно, что все дело в колоссальном недоучете безвозвратных потерь в период общего отступления советских войск с мая по сентябрь включительно. Ведь именно тогда было захвачено немцами подавляющее большинство из 1653 тыс. советских пленных 1942 г. По Д. А. Волкогонову за это время безвозвратные потери достигли 2129 тыс. против 2211 тыс. за 4 предшествовавших месяца, когда потери пленными были незначительны. Не случайно в октябре безвозвратные потери Красной Армии вдруг увеличились, на 346 тыс. по сравнению с сентябрем при резком падении показателя пораженных в боях на целых 29 пунктов и отсутствии в это время сколько-нибудь крупных окружений советских войск: в октябрьские потери были частично включены недоучтенные потери предшествовавших месяцев.

Наиболее надежными нам представляются данные о безвозвратных потерях за ноябрь, когда Красная Армия почти не понесла потерь пленными, а линия фронта была стабильна вплоть до 19-го числа. Поэтому можно считать, что потери убитыми и умершими от ран учтены в этом месяце полнее, чем в предшествовавшие и последующие, когда быстрое перемещение фронта и штабов затрудняло учет, и что безвозвратные потери в ноябре приходятся почти исключительно на убитых и умерших от ран, болезней и несчастных случаев (отметим, что здесь могут быть учтены небоевые потери лишь действующей армии, без умерших от болезней военнослужащих тыловых округов и Дальневосточного фронта). Тогда на 413 тыс. убитых и умерших будет приходиться показатель в 83% пораженных в боях, т. е. на 1% среднемесячного числа пораженных в боях приходится приблизительно 5,0 тыс. убитых и умерших от ран и болезней. Если же принять за базовые показатели января, февраля, марта или апреля, то там соотношение, после исключения примерного числа пленных, будет еще большим - от 5,1 до 5,5 тыс. погибших на 1% от среднемесячного числа пораженных в боях. Декабрьские же показатели явно страдают большим недоучетом безвозвратных потерь из-за быстрого перемещения линии фронта.

Можно считать, что установленное для ноября 1942 г. соотношение числа пораженных в боях и количества убитых и умерших от ран, болезней, несчастных случаев, а также по приговорам трибуналов близко к среднему за войну в целом. Тогда общие безвозвратные потери Красной Армии (без пленных) в войне с Германией можно оценить, умножив 5 тыс. человек на 4656 (4600) - сумма (в процентах) потерь пораженными в боях за период с июля 1941 г. по апрель 1945 г., 17 - потери пораженными в боях за июнь 1941 г., 39 - потери пораженными в боях за май 1945 г., принятые нами за одну треть потерь соответственно июля 1941 г. и апреля 1945 г. В результате мы приходим к цифре в 23,28 млн. погибших. Из этого числа, очевидно, следует вычесть 939 700 военнослужащих, числившихся пропавшими без вести, но после освобождения соответствующих территорий вновь призванных в армию. Большинство из них не было в плену, часть бежала из плена.{25} Таким образом, общее число погибших сократится до 22,34 млн. человек. За счет небоевых потерь в тыловых округах мы увеличим это число до 22,4 млн. человек, убитых в бою и умерших от ран, болезней, несчастных случаев и в результате приговоров трибуналов и самоубийств.

Для определения общей величины безвозвратных потерь Красной Армии в войне нам необходимо установить общее число советских военнопленных и оценить, сколько из них так и не дожило до освобождения. По итоговым немецким документам на Восточном фронте было взято 5754 тыс. военнопленных, которые распределились по годам следующим образом: 1941 г. - 3355 тыс., 1942 г. - 1653 тыс., 1943 г. - 565 тыс., 1944 г. - 147 тыс., 1945 г. - 34 тыс. Американский историк А. Даллин,{26} обнародовавший этот документ командования вермахта, считал данные о числе пленных неполными. Действительно, по более ранним данным ОКВ в период с 22 июня по 1 декабря 1941 г. на Восточном фронте был захвачен 3 806 861 военнопленный, а по заявлению, сделанному правительственным чиновником Мансфельдом 19 февраля 1942 г. в Экономической палате рейха, советских военнопленных насчитывалось 3,9 млн. (практически все они были захвачены в 1941 г.). Мы склонны присоединиться к наибольшей оценке числа советских военнопленных 1941 г. в 3,9 млн. человек,{27} поскольку, скорее всего, минимальная оценка в 3355 тыс. пленных недоучитывает тех 200 тыс., кто уже в 1941 г. был зачислен для несения вспомогательной службы в ряды германских вооруженных сил,{28} а также умерших в первые недели плена без должной регистрации от голода, болезней и в результате германских репрессий. Число этих последних можно оценить (вместе с бежавшими еще в 1941 г. из плена) примерно в 345 тыс. человек. В 1941 г. смертность среди пленных была особенно высока, а недоучет из-за огромного их числа - максимален. Данные о числе пленных в 1942-1945 гг., когда уменьшилось их число и смертность, а учет улучшился, мы принимаем близкими к действительности. Тогда общее число советских военнопленных за войну можно оценить в 6,3 млн. человек. На Родину из германского (а также финского и румынского) плена вернулось 1836 тыс. человек, еще примерно 250 тыс., по оценке МИД СССР 1956г., после войны остались на Западе.{29} К 1 мая 1944г., по германским данным, из лагерей глубокого тыла бежало и не было разыскано 67 тыс. советских военнопленных.{30} Еще большее число пленных, несомненно, бежало из прифронтовой полосы и лагерей фронтового тыла, причем многие, если не большинство из них, при выходе к своим предпочитали всячески скрывать свое пребывание в плену, так как бывших пленных в СССР репрессировали. Число таких пленных, кому удалось не только бежать, но и скрыть свое пребывание в плену и не попасть в число 1836 тыс., вернувшихся из плена, мы оцениваем примерно в 200 тыс. человек. Тогда число погибших в плену советских военнопленных можно оценить примерно в 4 млн. человек, или в 63,5% от общего числа пленных.

Наша оценка общего числа погибших в рядах Советских Вооруженных Сил в 26,4 млн. человек находит определенное подтверждение в электронном банке данных о погибших и пропавших без вести военнослужащих во время Великой Отечественной войны при Музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе в Москве. Там уже собраны персональные данные на 17 млн. человек. Но сами организаторы банка предполагают, что они охватили лишь около 90 процентов безвозвратных потерь, т. е. реальная цифра погибших составляет около 20 млн. военнослужащих.{30а} На наш взгляд, они преувеличивают полноту учета потерь в рамках электронного банка данных. Полвека спустя после окончания войны нет реальных шансов поименно учесть значительную часть безвозвратных потерь вооруженных сил, особенно если подобный учет так и не был произведен в военные и первые послевоенные годы. Поэтому недочет в 9,4 млн. человек по сравнению с нашей оценкой в 26,4 млн. человек, или в 36% от общего числа погибших военнослужащих, представляется вполне возможным.

О числе раненых и больных военнослужащих Красной Армии в период Великой Отечественной войны данные разнятся. По сведениям авторов книги "Гриф секретности снят" в 1941-1945 гг. с учетом войны с Японией количество пораженных в боях (раненых, контуженых, обожженных и обмороженных) достигло 14 685 593 человек, а заболевших - 7641 312 человек. Эти цифры, по утверждению авторов книги, составляют санитарные потери, учтенные военно-медицинскими учреждениями. Однако здесь же приводятся противоречащие им данные о санитарных потерях по донесениям войск - 15 296 473 пораженных в боях и 3 047 675 заболевших. В книге "Гриф секретности снят" разница в цифрах объясняется тем, что первые из них относятся ко всем вооруженным силам, тогда как вторые - только к действующей армии. Это действительно может объяснить разницу в 4593,4 тыс. заболевших, но каким образом пораженных в боях в действующей армии оказалось на 610,9 тыс. больше чем во всех вооруженных силах, остается загадкой и указывает на неполноту учета. Несомненно также, что приведенные данные относятся только к эвакуированным пораженным в боях и больным, исключая тех, кто вернулся в строй или умер в медсанбатах и госпиталях для лечения легкораненых и больных. Заметим, что здесь фактически учтено число поражений в боях и заболеваний, так как многие военнослужащие были ранены или болели несколько раз на протяжении войны (к 1 октября 1945 г. в строю оставалось более 1191 тыс. военнослужащих, получивших два и более ранений).{31}

Есть и другие данные, по которым количество пораженных в боях и больных в советских вооруженных силах было значительно большим. Так, в архиве Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге сохранилось более 32 млн. карточек учета военнослужащих, поступивших в годы Великой Отечественной войны в военно-медицинские учреждения. Речь здесь идет о тех, кто был эвакуирован в полевые и тыловые медучреждения, так как отсутствуют личные учетные карточки на тех, кто умер или выздоровел в медсанбатах и полковых медицинских пунктах.{32} Известно, что на этом этапе оказания медицинской помощи было возвращено в строй 10,5% всех раненых, 10,9% обмороженных и 49,3% больных, а всего - около 23,8% всех пораженных в боях и больных (в том числе 20,5% - в медсанбатах).{33} Долю пораженных в боях, умерших на ПМП и в медсанбатах можно оценить не более чем в 5%, поскольку она была в 2-2,5 раза меньше доли возвращенных в строй. Число же больных, умерших на ПМП и в медсанбатах, было ничтожно. Таким образом, примерно 27% всех пораженных в боях и больных Красной Армии в годы войны не были эвакуированы. Если 32 млн. пораженных в боях и больных, на которых сохранились учетные карточки, - это около 73% от их общего числа, то все санитарные потери можно оценить в 43,9 млн. человек.

Альтернативный подсчет санитарных потерь можно произвести по показателю средней загруженности конечной сети эвакогоспиталей за период войны - 85-87 пораженных в боях на каждые 10 коек из максимального числа развернутых.{34} Показатель максимального развертывания конечной сети - 1 719 450 коек.{35} Известно также, что через эвакогоспитали за годы войны прошло 51,5% от общего числа раненых. Поскольку среди всех пораженных в боях раненые и контуженые военнослужащие Красной Армии составляли 96,9% ,{36} то без большой погрешности можно относить показатели для раненых ко всем пораженным в боях и наоборот. Поэтому общее число пораженных в боях можно оценить в 28,7 млн. человек (среди которых 27,8 млн. раненых и контуженых). Число больных можно оценить в 15,2 млн. человек, приняв во внимание, что больных было около 34% от числа всех, Прошедших через лечебные учреждения.{37} В сумме это дает 43,9 млн. санитарных потерь - цифру, не отличающуюся от той, что мы получили выше по данным о числе личных учетных карточек военнослужащих, поступивших в военно-медицинские учреждения. Число эвакуированных больных можно оценить в 50,7% от общего числа (с включением сюда и умерших в медсанбатах), или в 7,7 млн. человек, а число эвакуированных, пораженных в боях, - в 25,8 млн. человек, или в 89,9% от общего числа (сюда включены и умершие в медсанбатах).

По данным, приведенным в книге "Гриф секретности снят", в ходе войны с Германией и Японией от боевых поражений умерло 1 104 110 военнослужащих, а от болезней - 267 394. Кроме того, по ранению и болезни было демобилизовано 3798,2 тыс. человек, из которых 2576 тыс. стали инвалидами.{38 }Можно допустить, что по крайней мере часть, если не большинство, из 1222,2 тыс. военнослужащих, демобилизованных по ранению или болезни, но не признанных инвалидами, подверглась повторному призыву.

Общая убыль Советских Вооруженных Сил в ходе войны с Германией убитыми и умершими от ран, болезней, несчастных случаев и иных причин, а также пленными и инвалидами составляет по нашей оценке около 31,1 млн. человек. Это противоречит официальным данным об общем числе призванных на военную службу граждан СССР - 34 476,7 тыс. человек (включая армию мирного времени), из которых 3614,6 тыс. человек были переданы для работы в народном хозяйстве и в военные формирования других ведомств. К 1 июля 1945 г. в Вооруженных Силах СССР осталось 11 390,6 тыс. человек и, кроме того, 1046 тыс. лечилось в госпиталях.{39} Надо также принять во внимание, что по справке Управления уполномоченного по делам репатриированных при СНК СССР от 10 июля 1945 г. из 918 тыс. репатриированных к тому времени пленных 425 тыс. было возвращено в Красную Армию,{40} а из 1046 тыс., находившихся в госпиталях, до 100 тыс., вероятно, приходилось на инвалидов, а некоторая часть - на вернувшихся из плена. Но в любом случае, если наша оценка безвозвратных потерь Красной Армии близка к действительности, общее число мобилизованных должно было превышать официальную цифру примерно на 12 млн. человек, что соответствует чистому призыву, за вычетом направленных в народное хозяйство, в 42,9 млн. человек. По оценке В. С. Кожурина, основанной на данных ЦСУ СССР о численности населения страны на 1 января 1941 г., к концу июня 1941 г. население СССР насчитывало 200,1 млн. человек. Однако эта оценка основана на предварительном исчислении населения, сделанном ЦСУ в июне 1941 г. Повторное исчисление, которое успели произвести только по Хабаровскому краю и Молдавской ССР, дало численность населения, a среднем на 4,6% выше, чем по данным предварительного исчисления.{41} Поэтому мы склонны увеличить оценку В. С. Кожурина на 4,6% и определить численность населения СССР на конец июня 1941 г. в 209,3 млн. человек. Тогда общее число мобилизованных в 42,9 млн. человек составит 20,5% от довоенной численности населения. Отметим, что объем германского призыва во вторую мировую войну оказался вполне сопоставим с советским. Всего a вермахт (с учетом армии мирного времени) было призвано 17,9 млн. человек, из которых около 2 млн. человек было отозвано для работы в народном хозяйстве. Таким образом, чистый призыв в 15,9 млн. человек составил 19,7% от населения Германии в 80,6 млн. человек в 1939 г. (включая население Австрии и протектората Богемии и Моравии).{42} Мобилизационная способность СССР и Германии оказалась практически равна по отношению к общей численности населения. Советский Союз мог мобилизовать несколько большую долю населения благодаря помощи западных союзников в виде ленд-лиза, что позволяло высвободить для нужд фронта дополнительную рабочую силу из промышленности, а также благодаря практически полному прекращению всякого гражданского производства уже в 1941 г., тогда как в Германии еще и в 1943 г. значительная часть промышленности производила продукцию для удовлетворения нужд гражданского населения. Кроме того, в СССР в гораздо большем масштабе были привлечены для работы в народом хозяйстве женщины, лица пожилого возраста и подростки. В Германии мобилизационная способность возросла за счет использования труда иностранных рабочих и военнопленных (5655 тыс. чел. в сентябре 1944 г.),{43} а также ресурсов оккупированных и союзных стран.

Официальная цифра мобилизованных в СССР, помимо возможного недоучета призывников военкоматами, не включает в себя также ополченцев, формированием которых занимались партийные, а не военные органы. Всего в ополчение записалось более 4 млн. человек. В действующую армию через ополчение вошло более 2 млн. человек.{44} Ополченцы были плохо или даже совсем не обучены, слабо вооружены, многие перед своим первым (и часто последним) боем ни разу не держали в руках винтовки. Потери среди них погибшими и пленными в: 1941-1942 гг. были особенно велики. За счет ополченцев официальная цифра мобилизованных в! 34 476,7 тыс. человек могла быть преуменьшена на 2-4 млн. человек, в зависимости от того, включены ли в нее те 2 млн. ополченцев, которые в конце концов влились в действующую армию после преобразования ополченческих дивизий в регулярные. Кроме того, официальная цифра не включает в себя призванных непосредственно в части, число которых трудно оценить, но оно, несомненно, было велико и исчислялось миллионами. Эта категория призывников была в наименьшей степени обучена, даже в конце 1943 г. нередко бросалась в бой необмундированной, в гражданской одежде, и также несла очень тяжелые потери. В сумме все три перечисленных фактора (недоучет военкоматов, ополченцы и призванные непосредственно в части) вполне могут увеличить приведенную выше официальную цифру на 12 млн. человек, до чистого призыва в 42,9 млн. человек.

Отметим, что в вермахте примерно 1630 тыс. человек были уволены со службы как представители старших призывных возрастов (в том числе более 1 млн. - после завершения французской кампании 1940 г.).{45} В Красной Армии подобной демобилизации старших призывных возрастов в ходе войны не наблюдалось, за исключением отзыва части ополченцев со слабым здоровьем или преклонного возраста. Между тем первый призыв 1941 г. дал избыточный людской контингент. По расчетам, для перевода вооруженных сил на штаты военного времена требовалось дополнительно призвать 4887 тыс. человек, тогда как в действительности при объявлении мобилизации было призвано 14 возрастов военнообязанных численностью около 10 млн. человек. Мобилизация в трех округах - Забайкальском, Дальневосточном и Среднеазиатском, первоначально не объявленная, была скрытно проведена месяц спустя после 22 июня 1941 г. под видом больших учебных сборов. Было предложено также дополнительно призвать старшие призывные возраста (1895-1904 гг. рожд.) общей численностью 6,8 млн. человек. Призыв такой огромной массы людей не только в определенной мере дезорганизовал экономику, но и превышал реальные возможности военного ведомства по обучению и вооружению призывников. В результате вплоть до конца войны вновь мобилизованные шли в бой плохо или даже совсем не обученными военному делу, а в 1941-1942 гг. - часто даже без винтовок. Все это вело к очень большим потерям. В целом к концу 1941 г. было призвано более 14 млн. человек из общего мобресурса 32 возрастов более чем в 20 млн. человек.{46}

И в дальнейшем характер подготовки и использования маршевых пополнений оставался неудовлетворительным. Например, в составленном в Генштабе полковником К. Ф. Васильченко в мае 1942 г. описании неудачных действий на вяземском направлении зимой-весной 1942 г. отмечалось, что части пополнялись не маршевыми подразделениями, а неорганизованным маршевым пополнением. В результате необстрелянные и недостаточно обученные люди сразу "вливаются в боевые порядки и начинают вести бой. Получалась большая диспропорция в боевых качествах между бойцами, закаленными в боях, и новичками, которые далеко еще не были обстреляны. Первые в боевой обстановке были устойчивые и дрались хорошо. Вторые были менее устойчивые и часто вначале поддавались панике. Вследствие этого, часто растворенные старые части среди малообученных новичков не выполняли боевых задач и несли большие потери".{47}

Можно привести и очень показательную директиву о потерях от 30 марта 1942 г., подписанную командующим Западным фронтом Г. К. Жуковым и адресованную всем командирам и комиссарам дивизий и бригад: "В Ставку Верховного Главного Командования и Военный Совет фронта поступают многочисленные письма от красноармейцев, командиров и политработников, свидетельствующие о преступно халатном отношений к сбережению жизней красноармейцев пехоты.

В письмах и рассказах приводятся сотни примеров, когда командиры частей и соединений губят сотни и тысячи людей при атаках на неуничтоженную оборону противника и неуничтоженные пулеметы, на неподавленные опорные пункты, при плохо подготовленном наступлении.

Эти жалобы, безусловно, справедливы и отражают только часть существующего легкомысленного отношения к сбережению пополнения.

1. Каждую ненормальную потерю людей в 24 часа тщательно расследовать и по результатам расследования немедленно принимать решение, донося в высший штаб. Командиров, преступно бросивших части на неподавленную систему огня противника, привлекать к строжайшей ответственности и назначать на низшую должность.

2. Перед атакой пехоты система огня противника обязательно должна быть подавлена и нейтрализована, для чего каждый командир, организующий атаку, должен иметь тщательно разработанный план уничтожения противника огнем и атакой. Такой план обязательно должен утверждаться старшим начальником, что одновременно должно служить контролем старшего командира.

3. К докладам о потерях прилагать личное объяснение по существу потерь, кто является виновником ненормальных потерь, какие меры приняты к виновным и чтобы не допускать их в дальнейшем".{47а}

Мы специально процитировали жуковскую директиву полностью. Что ж, очевидна картина бессмысленных атак на неподавленную систему огня противника, ведущих к огромным потерям почти без всякого результата. Только вот кроме голых деклараций и угроз расправы с виновниками "ненормальных" потерь (что такое "нормальные потери" - не объясняется), здесь ничего нет. Ведь немецкую оборону не удавалось подавить и прорвать из-за вполне конкретных причин: плохой разведки целей, плохой организации управления огнем, его корректировки, плохого взаимодействия пехоты с артиллерией и танками, недостаточной обученности красноармейцев и командиров действиям в атаке. Никаких мероприятий по устранению этих недостатков, обучению личного состава директива командующего и военного совета Западного фронта не предусматривала, оставаясь пустым клочком бумаги - именно так характеризовал Жуковские приказы в цитированном выше докладе полковник К. Ф. Васильченко. Подобные приказы, никак не уменьшая действительной величины потерь в будущем, приводили к тому, что командиры, опасаясь наказания за "ненормальные" потери, занижали их размер или даже не доносили о них в вышестоящие штабы, стандартно сообщая, что размеры потерь уточняются. Подобная практика только затрудняла и запутывала учет безвозвратных потерь.

Полученные нами цифры безвозвратных потерь в 22,4 млн. советских военнослужащих, погибших на поле боя и умерших от ран, болезней, несчастных случаев, а также по иным причинам, и в 4 млн., умерших в плену, находят подтверждение в данных о безвозвратных потерях офицерского состава Красной Армии. Боевые потери офицеров в Великой Отечественной войне группой сотрудников Главного управления кадров МО СССР были в основном выявлены к концу 1960 г. в результате более чем 7-летнего труда. Боевые безвозвратные потери офицерского состава в 1941-1945 гг. определены в 1 023 093 человека. Кроме того, от болезней и по другим причинам умерло 5026 человек, 20 071 офицер был осужден трибуналом с лишением воинских званий, около 150 тыс. пережили плен, а 1 030 721 были уволены по ранению. При этом безвозвратные потери офицерского состава сухопутных войск достигли 973 тыс. человек.{48} По доступным нам донесениям сухопутных войск о безвозвратных потерях рядового и командного состава, доля командиров в безвозвратных потерях составляла 3,36%.{49} В таком случае, безвозвратные потери всех сухопутных войск Красной Армии, соответствующие безвозвратным потерям офицеров в 973 тыс. человек, можно оценить в 28,96 млн. человек, тогда как по нашей оценке безвозвратные потери погибшими и пленными достигали 28,5 млн. человек. В действительности наша оценка, распространяющая данные о соотношении потерь командиров и рядовых из боевых донесений войск на все сухопутные войска, завышает общий объем потерь, поскольку в специальных родах войск и в тыловых частях доля офицеров и, соответственно, доля потерь среди них была выше. Так, в пехоте /в годы войны использовался термин "стрелковые войска"/ безвозвратные потери офицеров составили 570 тыс. человек, чему могли соответствовать общие безвозвратные потери пехоты в 16,96 млн. человек. В этом случае на оставшихся 458 тыс. офицеров других родов войск, погибших на поле боя или умерших от ран, болезней или в плену должны приходиться общие безвозвратные потери соответствующих родов войск в 9,5 млн. человек, если верна наша оценка безвозвратных потерь Советских Вооруженных Сил в 26,4 млн. погибших на поле боя, умерших от ран, болезней, несчастных случаев и в плену. Тогда во всех родах войск, кроме пехоты, на одного погибшего офицера в среднем приходится 19,7 рядовых, в пехоте - 28,8 рядовых, а в целом по вооруженным силам - 24,7 рядовых. Если же к безвозвратным потерям офицеров добавить 150 тыс., переживших плен, а к общим безвозвратным потерям - 2,1 млн. переживших войну пленных, то на одного безвозвратно потерянного офицера будет приходиться 23,2 рядовых, поскольку, очевидно, шансов выжить в плену у офицера было больше, чем у рядового. Отметим, что в германских вооруженных силах соотношения числа офицеров и солдат в безвозвратных потерях близки к тем, что установлены для Красной Армии. Так, общие безвозвратные потери офицерского состава германских сухопутных сил в период с 1 сентября 1939 г. по 31 декабря 1944 г. составили 95,1 тыс. человек, а общие безвозвратные потери сухопутных сил за этот же период - 3360 тыс. человек,{50} т. е. на одного офицера в безвозвратных потерях приходилось 34,3 рядовых, а если учесть, что в германской армии имелись еще и военные чиновники, которым в Красной Армии соответствовали офицеры юридической, административной, медицинской и ветеринарной служб (к началу войны в германской действующей армии на 81,3 тыс. офицеров приходилось 23 тыс. военных чиновников),{51} то соотношение между безвозвратными потерями офицеров и солдат для вермахта окажется еще ближе к соответствующему показателю, выведенному нами для Красной Армии.

3. Потери гражданского населения и общие потери населения СССР

Относительно потерь советского гражданского населения в 1941-1945 гг. сколько-нибудь надежная статистика отсутствует. Их можно, определить лишь оценочным путем, установив сначала общие безвозвратные потери всего советского населения, а затем вычтя из них установленные нами выше безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил в 26,4 млн. человек. Для выяснения общих советских людских потерь в годы войны необходимо сравнить численность населения СССР накануне и после войны. Численность населения СССР на 22 июня 1941 г. выше мы уже оценили в 209,3 млн. человек. Численность населения страны на 1 января 1946 г. оценивается в 167 млн. человек, исходя из данных о численности населения в 1950 г., рождаемости и смертности населения в этом же году, поскольку данные первых послевоенных лет о численности и естественном движении населения не представляются надежными из-за несовершенства учета и больших механических передвижений населения в процессе растянувшегося на несколько лет возвращения жителей на территории, освобожденные от оккупации, или, наоборот, перемещения населения из разоренных войной районов вглубь страны, а также возвращения демобилизованных военнослужащих.{52} При этом надо учесть, что за период с 22 июня 1941 г. по 1 января 1946 г. территория СССР выросла за счет присоединения Закарпатской Украины, население которой насчитывало около 800 тыс. человек.{53} В СССР были насильственно и добровольно репатриированы значительные группы российских эмигрантов из стран Европы и из Китая - до 50 тыс. человек. Кроме того, на Родину добровольно вернулось до 250 тыс. армян.{54} С другой стороны, около 620 тыс. бывших советских военнопленных и вывезенных на работу в Германию гражданских лиц, а также ушедших вместе с германской армией, предпочли остаться на Западе.{55} В целом прирост населения СССР за счет увеличения территории и миграций можно таким образом оценить к 1950 г. в 480 тыс. человек. С учетом этого оценка численности населения СССР на 1 января 1946 г. должна быть уменьшена с 167 млн. до 166,6 млн. человек - числу тех жителей СССР, которые проживали в границах СССР на 22 июня 1941 г. и фактически остались на той же территории к 1 января 1946 г. Для того, чтобы определить общие людские потери СССР в ходе войны, включающие в себя как безвозвратные потери армии, так и потери мирного населения вследствие боевых действий, репрессий германских и советских властей и повышения смертности из-за вызванного войной ухудшения условий жизни, необходимо вычесть из 166,5 млн. человек величину естественного прироста населения за 1944-1945 гг. и размер естественного прироста населения неоккупированных территорий за 1942-1943 гг. Этот прирост, в действительности имевший место, в итоге был целиком "съеден" огромными потерями вооруженных сил и населения оккупированных территорий. Надо вычесть также естественный прирост за вторую половину 1941 г. и первый квартал 1942 гг., когда еще не было вызванного войной падения рождаемости. Для определения указанного условного естественного прироста из фактически достигнутого уровня рождаемости должен вычетаться довоенный уровень смертности (смертность, превышающая этот уровень, относится к избыточной смертности военного времени). Отметим, что брать в качестве довоенного уровня смертности уровень смертности 1940 г. не вполне корректно, так как на него оказали влияние безвозвратные потери в советско-финляндской войне. По нашей оценке, из 135 тыс. погибших на этой войне около 110 тыс., учитывая интенсивность боев, могут быть отнесены к потерям 1940г., за счет чего уровень смертности в этом году вырос на 0,05%. Следовательно, "нормальный" довоенный уровень смертности можно оценить не в 1,80% фактической смертности 1950 г., а в 1,75%. Естественный прирост в 1940г. составил 1,32% при смертности 1,80% и рождаемости 3,12%, с корректировкой же на потери в ходе войны с Финляндией прирост мирного времени можно оценить в 1,37%. В 1946, первом послевоенном году, естественный прирост достигал 1,30% (при рождаемости 2,38 и смертности 1,08%).{56} Условный естественный прирост 1941 г. можно оценить в 1,37%, т. е. в размере откорректированного естественного прироста 1940 г., что в абсолютных цифрах даст около 2,8 млн. человек, а в расчете на второе полугодие - около 1,4 млн. человек. Условный прирост за первый квартал 1942 г. можно оценить в одну четверть от условного прироста 1941 г., т. е. в 0,7 млн. человек. Условный естественный прирост 1945 г. (с исключением из расчетов потерь последних месяцев войны) можно приблизительно принять равным естественному приросту 1946г., т. е. 1,30%, или около 2,1 млн. человек.

Вместе с тем, применительно ко второму, третьему и четвертому кварталам 1942 г., 1943 и 1944 гг. можно говорить об условной естественной убыли населения, поскольку в этот период уровень рождаемости упал ниже довоенного уровня смертности. Так, в Сибири в 1940 г. смертность составляла 2,03%, а уровень рождаемости в 1943г. достигал 2,15, в 1943 г. - 1,23 и в 1944 г. - 1,25%. Предположив, что в 1 квартале уровень рождаемости сохранялся таким же, как и в 1941 г. - 3,32% в годовом исчислении, для остальных месяцев 1942 г. получим уровень рождаемости в 1,76% в годовом исчислении. В сумме за три последних квартала 1942 г. и за 1943 и 1944 гг. разность между уровнем рождаемости и довоенным уровнем смертности в Сибири оказалась в 1,428 раза больше довоенного уровня смертности. Если предположить, что примерно в той же пропорции находились суммарная разность между фактическим уровнем рождаемости и довоенным уровнем смертности по стране в целом, то для определения условной естественной убыли населения за период с начала апреля 1942 г. по конец 1944 г. необходимо откорректированный показатель смертности 1940 г. в 1,75% умножить на 1,428 и отнести его к средней численности населения СССР в годы войны, полученной как среднее численности населения страны на конец июня 1941 г. (209,3 млн. человек) и на май 1945 г. (165,6 млн. человек), причем из полученной величины - 187,4 млн. надо предварительно вычесть среднюю численность вооруженных сил - 11,4 млн. человек. В итоге условная естественная убыль населения составит по нашей оценке около 4,4 млн. человек, т. е. на 0,2 млн. человек больше, чем суммарный условный естественный прирост за годы войны. Однако есть еще один фактор, который способствовал увеличению численности населения по сравнению с довоенным уровнем. Дело в том, что в тыловых районах в 1943-1944 гг. уровень смертности также упал значительно ниже довоенного уровня. Например, в Сибири в 1943 г. он составлял 1,84, а в 1944 г. - всего - 1,29%.{57} В целом разность между фактическим и довоенным уровнем смертности населения в Сибири в 1943-1944 гг. достигает 45,8% от довоенного уровня. Парадоксальное падение уровня смертности в тыловых районах в годы войны объясняется резким уменьшением детской смертности из-за сокращения рождаемости и начала широкого применения антибиотиков, что уменьшило показатели как детской, так и общей смертности. Примем, что такой эффект имел место не только в Сибири, но и на всех неоккупированных территориях, на которых проживала половина населения страны. За вычетом населения оккупированных территорий и личного состава вооруженных сил, величину такого прироста можно получить путем умножения скорректированного показателя смертности 1940 г. в 1,75% на 0,458 и отнесения полученного коэффициента к средней численности населения за годы войны без личного состава вооруженных сил, что дает 176 млн. человек, после чего полученный результат следует уменьшить вдвое. Получается величина условного естественного прироста в тыловых районах за счет снижения смертности в 0,7 млн. человек. Вследствие этого цифру в 166,5 млн. человек необходимо уменьшить на 0,5 млн. человек - до 166 млн. за счет суммарного превышения условного естественного прироста над условной естественной убылью населения.

На оккупированных территориях и в прифронтовой полосе особенно сильное сокращение рождаемости наблюдалось в крупных городах. Так, в блокадном Ленинграде в 1943 г. рождаемость упала до нуля. В Москве с 1941 по 1943 гг. уровень рождаемости уменьшился в 2,6 раза. В оккупированном Днепропетровске в 1942 г. уровень рождаемости достигал только 34% довоенного.{58} В то же время в оккупированной сельской местности, куда в поисках пропитания переселилась значительная часть горожан, падение рождаемости, вероятно, не было столь значительным. Эффект уменьшения смертности от естественных причин здесь тоже мог наблюдаться, вследствие уменьшения рождаемости и падения по этой причине показателя детской смертности. Кроме того, многие жители оккупированных территорий и прифронтовой полосы погибли от причин, связанных с войной - в ходе боевых действий или в результате репрессий оккупационных властей, что уменьшало для них вероятность умереть естественной смертью.

Суммарную величину военных потерь населения СССР можно получить, вычтя из 209,3 млн. человек 166 млн. человек, что дает 43,3 млн. погибших. Вычтя из этого последнего числа безвозвратные потери армии - 26,4 млн. человек, получим безвозвратные потери мирного населения - 16,9 млн., которые оказываются сравнимыми с потерями вооруженных сил. Отметим также, что в потерях гражданского населения призывных возрастов неизбежно значительное преобладание женщин, так как в связи с призывом в армию подавляющего большинства мужчин соответствующих возрастов увеличилась вероятность гибели именно женщин среди гражданских лиц этих возрастов. Такое явление наблюдалось в Германии, где по результатам бомбардировок союзной авиации "во всех возрастных группах потери среди женщин превышают потери среди мужчин приблизительно на 40% ".{59} Поэтому использовать данные о женском перевесе в послевоенные годы в призывных возрастах для определения потерь вооруженных сил не представляется возможным, поскольку женский перевес значительно уменьшен за счет потерь гражданского населения. Значительное число женщин (от 490 до 530 тыс.) было призвано в армию, и многие из них погибли,{60} что также способствовало уменьшению послевоенного женского перевеса.

В настоящее время не представляется возможным разделить потери гражданского населения по различным категориям: погибшие в ходе боевых действий, ставшие жертвами германских репрессий, избыточная смертность от голода и болезней, жертвы советских репрессий (избыточная смертность и казни в тюрьмах и лагерях, погибшие при депортации "наказанных народов", а также в результате репрессий против коллаборационистов и членов их семей) и др. По некоторым оценкам, жертвами немецкого геноцида на территории СССР стали более 2 млн. евреев, часть из которых не являлась советскими гражданами, а были депортированы из Польши, Германии и других европейских стран для уничтожения в лагерях и гетто на оккупированной советской территории.{61} В ходе геноцида погибли также сотни тысяч цыган. Избыточная же смертность заключенных в советских лагерях в годы войны (в сравнении с довоенным уровнем 1940 г.) составила по меньшей мере 391 тыс. человек.{62}

Велики были и потенциальные потери населения СССР - за. счет тех, кто мог бы родиться в 1942-1945 гг. в случае, если бы не было войны, но не родился из-за вызванного войной падения рождаемости. Мы согласны с мнением В. А. Исупова, что при оценке потенциальных потерь надо исходить не из фактического естественного прироста в 1,32% , а из скорректированного естественного прироста в 1,5% (при корректировке устранено влияние потерь советско-финляндской войны и падения рождаемости из-за уже начавшегося отвлечения мужчин в армию в связи с частичной мобилизацией и ускоренным наращиванием численности Советских Вооруженных Сил).{63} При таком естественном приросте с 22 июня 1941 г. и по 1 января 1946 г. население СССР возросло бы с 209,3 млн. до 223,6 млн. человек. В действительности в прежних границах с учетом оставшихся на Западе перемещенных лиц население СССР на 1 января 1946 г. насчитывало лишь 166,5 млн. человек. Если полученную разность между ожидаемой и фактической численностью населения - 57,1 млн. человек - мы уменьшим на определенные выше военные потери в 43,3 млн. человек, то получим 13,8 млн. человек - потенциальные потери за счет неродившихся. Если же добавить безвозвратные потери армии в 1939-1940 гг. и в войне с Японией, то общие безвозвратные потери СССР во второй мировой войне составят 43,448 млн. человек.

4. Потери вермахта и гражданского населения Германии

Безвозвратные потери вермахта вплоть до ноября 1944 г. достаточно полно учтены по данным персонального (поименного) учета потерь. В период с 1 сентября 1939 г. по 31 декабря 1944 г. сухопутные силы потеряли убитыми на поле боя, а также умершими от ран, болезней, несчастных случаев и по иным причинам 1750,3 тыс. человек, а пропавшими без вести - 1609,7 тыс. человек. Флот за этот же период потерял 60 тыс. человек погибшими и 100,3 тыс. человек пропавшими без вести, а военно-воздушные силы - 155 тыс. погибшими и 148,5 тыс. пропавшими без вести. Потери за период с 1 января по 30 апреля 1945 г. центральными органами учета потерь оценивались для сухопутных сил в 250 тыс. погибших и 1 млн. пропавших без вести, для ВМФ - в 5 тыс. погибших и 5 тыс. пропавших без вести, и для ВВС - в 10 тыс. погибших и 7 тыс. пропавших без вести.{64} По характеру расчетов все пропавшие без вести в сухопутных силах в период с 1 января по 30 апреля 1945 г. могут быть отнесены к числу пленных. Также и большинство пропавших без вести за этот период в ВМФ и ВВС можно счесть пленными. Сложнее с теми, кто пропал без вести до конца 1944 г. Число погибших среди них можно оценить, вычтя из общего числа пропавших без вести в сухопутных силах в этот период примерное число пленных, захваченных противниками Германии. Известно, что в мае 1943 г. в Тунисе германские сухопутные силы потеряли пленными около 90 тыс. человек. На Западном фронте с июня по декабрь было взято в плен более 210 тыс. человек, в Италии - около 20 тыс. человек.{65} Число пропавших без вести на Востоке до января 1945 г. составило 1 млн. человек, число же пленных можно оценить в 544 тыс. человек. Эта цифра получена путем вычитания из общего числа пленных, захваченных Красной Армией до конца 1944 г. (997 тыс. человек), 202 тыс. румын, 49 тыс. итальянцев и 2 тыс. финнов (все они могли быть пленены только до конца 1944 г.), а также 200 тыс. из 514 тыс. взятых в плен венгерских военнослужащих.{66} В этом случае около 456 тыс. пропавших без вести на Востоке до конца 1944 г. следует отнести к погибшим. На других театрах войны из 610 тыс. пропавших без вести до конца 1944 г. военнослужащих сухопутных сил около 290 тыс. могут быть отнесены к числу убитых. Это дает число погибших в сухопутных силах с начала войны и до конца 1944 г. в 2496 тыс. человек. В ВМФ из числа пропавших без вести мы условно девять десятых относим к погибшим морякам, затонувшим вместе со своими кораблями. В этом случае общее число погибших до конца 1944 г. во флоте можно оценить в 150 тыс. человек. В ВВС мы условно принимаем, что половина пропавших без вести может быть отнесена к погибшим, а другая половина - к пленным, тогда общее число погибших в германской авиации до конца 1944 г. можно оценить в 229 тыс. человек. В период с 1 января по 30 апреля 1945 г, всех, пропавших без вести в ВВС и ВМФ, мы условно относим к числу пленных. Потери убитыми в мае 1945 г. мы оцениваем в 10 тыс. человек, главным образом из состава сухопутных сил. Тогда общее число погибших в сухопутных силах следует оценить в 2756 тыс., в ВМФ - в 155 тыс. и в ВВС - в 239 тыс. человек, а для вермахта в целом (вместе с войсками СС) - в 3,15 млн. человек. Потери пленными до конца апреля 1945 г. оцениваются в 1854 тыс. для сухопутных сил, 15 тыс. для ВМФ и 81 тыс. для ВВС. Исчисление потерь пленными для последующих дней войны теряет смысл в связи с началом массовой сдачи в плен всей германской армии.

В период с 1 января по 30 апреля 1945 г. из 1 млн. пленных из состава сухопутных сил 615 тыс. было взято на Западном фронте (290 тыс. - в январе-марте и 325 тыс. - в апреле в Рурском котле),{67 }число пленных в Италии можно оценить в 10 тыс., остальные 375 тыс. пленных были взяты на Восточном фронте. На долю Восточного фронта в этот период мы также относим половину пленных из состава флота и одну треть пленных из состава ВВС - всего около 5 тыс. человек.

Всего в советском плену побывало 2,73 млн. бывших военнослужащих германской армии (2,390 млн. немцев, 157 тыс. австрийцев, остальные - чехи, словаки, поляки, французы, югославы и пр.), из которых умерло в плену 450,6 тыс. человек. Кроме того, советские войска пленили около 215 тыс. бывших советских граждан, служивших в коллаборационистских формированиях или в качестве вспомогательного персонала ("добровольных помощников") в немецких частях. Отметим, что после германской капитуляции 9 мая и позднее Красной Армии сдались 1391 тыс. человек, а ранее, в период с 1 по 8 мая, по некоторым сведениям, 635 тыс. человек.{68} Общее число погибших в плену германских военнослужащих оценивается экспертами немецкой службы розыска в 800 тыс. человек.{69} С учетом данных о числе погибших в советском плену количество военнопленных, умерших в плену на Западе, можно приблизительно определить в 350 тыс. человек. Всего же в войне погибло, по нашей оценке, около 3950 тыс. военнослужащих вермахта, включая сюда также австрийцев, чехов, поляков, прибалтов и других граждан СССР и иных стран, служивших в германских вооруженных силах. Эта оценка практически совпадает с оценкой Б. Мюллера-Гиллебранда - 4 млн. погибших.{70}

Безвозвратные потери гражданского населения Германии в годы войны оцениваются приблизительно в 2 млн. человек. Сюда входят погибшие в результате наземных боевых действий в последний период войны, а также примерно 500 тыс. жертв стратегических бомбардировок союзной авиации и 300 тыс. граждан Германии (антифашистов, евреев и цыган), погибших в концлагерях или казненных нацистами.{71} Общие безвозвратные потери Германии - 5,95 млн. человек оказались в 7,3 раза меньше советских безвозвратных потерь - 43,448 млн. человек. По безвозвратным потерям гражданского населения соотношение оказывается еще менее благоприятным для СССР - 8,5:1. Здесь сказались большие потери советского населения в ходе боевых действий, которые на территории СССР продолжались значительно дольше, чем на германской территории, геноцид нацистов против евреев и цыган и их жестокие репрессии против мирного населения, особенно в охваченных партизанской борьбой районах, а также значительная избыточная смертность советского населения от голода и болезней, прежде всего на территориях, подвергшихся оккупации (в Германии, которая до конца войны практически не голодала, подобной избыточной смертности не было). Отметим, что и смертность среди германских военнопленных как на Востоке, так и на Западе, хотя и была значительной, но далеко не достигала уровня смертности советских военнопленных, которых погибло почти две трети. Тут сказалось прежде всего бесчеловечное отношение лагерной германской администрации к пленным красноармейцам, не подпадавшим под действие Женевской конвенции, а также расчет на молниеносную войну, в которой использование пленных для военных нужд не предусматривалось. Аргумент о многочисленности советских пленных, особенно в 1941-1942 гг., как о причине повышенной смертности среди них, вряд ли справедлив, поскольку в последние месяцы войны и сразу после капитуляции германских пленных в руках союзников оказалось никак не меньше, но трудности их содержания и снабжения в целом были преодолены, хотя среди отдельных групп пленных, взятых в экстремальных условиях и после длительной блокады, смертность оказалась очень велика: не вернулось домой большинство пленных, взятых в Сталинграде и Тунисе.

5. О соотношении потерь на советско-германском фронте

Попытаемся теперь определить соотношение безвозвратных потерь на советско-германском фронте. Для этого надо оценить потери вермахта в борьбе против СССР, а также потери союзников Германии. Сухопутная армия Германии до начала декабря 1944 г. потеряла на Востоке 1420 тыс. погибшими. Еще примерно 456 тыс. человек из числа пропавших без вести на Востоке до конца 1944 г., по нашей оценке, следует отнести к погибшим. Из 250 тыс. военнослужащих сухопутных сил, погибших в период с 1 января по 30 апреля 1945 г., на долю Восточного фронта, принимая во внимание долю германских дивизий, развернутых против СССР в этот период, можно отнести около 180 тыс. погибших. Кроме того, почти все из 10 тыс. военнослужащих сухопутных сил, погибших в мае 1945 г., должны быть отнесены к потерям Восточного фронта, так как на Западе тогда боевые действия уже практически прекратились. Всего в борьбе против СССР, таким образом, погибло 2066 тыс. военнослужащих сухопутных сил. Потери ВМФ на Востоке до конца января 1945 г., включая и потери в польской кампании 1939 г., составили 5,8 тыс. погибшими и 3,8 тыс. пропавшими без вести, что составило менее одной пятнадцатой всех безвозвратных потерь флота за этот период. ВВС в это же время потеряли на Востоке 52,9 тыс. погибшими и 49,2 тыс. пропавшими без вести, что составило 34% всех безвозвратных потерь ВВС. Если же брать потери ВВС, дифференцированные по театрам военных действий, то доля Востока (правда, вместе с потерями в войне против Польши) поднимается до 38%, что приблизительно соответствует вкладу советских ВВС в войну в воздухе.{72} С учетом принятого выше соотношения между убитыми и пленными среди пропавших без вести в ВМФ и ВВС число погибших в ВВС на Востоке до конца января 1945 г. мы оцениваем в 77,5 тыс. человек, а в ВМФ - в 9,2 тыс. человек. Соответственно потери в ВМФ на Востоке с 1 февраля по 30 апреля 1945 г. мы определяем в 1 тыс. человек, а в ВВС - в 3 тыс. человек, относя всех, пропавших без вести, к пленным. Таким образом, общие потери ВВС Германии на Востоке погибшими мы оцениваем в 80,5 тыс., а ВМФ - в 10,2 тыс. человек, что дает общее число погибших на советско-германском фронте германских военнослужащих в 2157 тыс. Пленных немцев до 30 апреля 1945 г. Красная Армия захватила около 950 тыс. человек, в том числе до 30 тыс. летчиков и моряков. С учетом потерь союзников общее соотношение безвозвратных потерь сторон на советско-германском фронте погибшими и пленными, взятыми до конца апреля 1945 г., оказывается 6,5:1 не в пользу Красной Армии. Если же взять соотношение только погибших, то оно окажется еще менее благоприятным для советской стороны - 8,5:1.{73} В чем-то это соотношение, возможно, даже более объективно отражает уровень военного искусства сторон, поскольку большинство пленных было захвачено Красной Армией в последние месяцы войны, когда ее исход уже ни у кого не вызывал сомнения.

Интересно проследить хотя бы примерное соотношение потерь сторон по годам войны. Используя установленное выше соотношение между числом погибших и пораженных в боях советских военнослужащих и основываясь на данных, приведенных в книге Е. И. Смирнова, количество погибших советских военнослужащих по годам можно распределить так:

1941 г. - 2,2 млн., 1942 г., - 8 млн., 1943 г. - 6,4 млн., 1944 г. - 6,4 млн., 1945 г. - 2,5 млн. Надо также учесть, что примерно 0,9 млн. красноармейцев, числившихся в безвозвратных потерях, но позднее обнаружившихся на освобожденной территории и призванных вновь, приходятся в основном на 1941-1942 гг. За счет этого потери погибшими в 1941 г. мы уменьшаем на 0,6 млн., а 1942 г. - на 0,3 млн. человек (пропорционально числу пленных) и с добавлением пленных получаем общие безвозвратные потери Красной Армии по годам: 1941 г. - 5,5 млн., 1942 г. - 7,153 млн., 1943 г. - 6,965 млн., 1944 г. - 6,547 млн., 1945 г. - 2,534 млн. Для сравнения возьмем безвозвратные потери сухопутных сил вермахта по годам, основываясь на данных Б. Мюллера-Гиллебранда. При этом мы вычли из итоговых цифр потери, понесенные вне Восточного фронта, ориентировочно разнеся их по годам. Получилась следующая картина для Восточного фронта (в скобках дается цифра общих безвозвратных потерь сухопутных сил за год): 1941 г. (с июня) - 301 тыс. (307 тыс.), 1942 г. - 519 тыс. (538 тыс.), 1943 г. - 668 тыс. (793 тыс.), 1944 г. (за этот год потери в декабре приняты равными январским) - 1129 тыс. (1629 тыс.), 1945 г. (до 1 мая) - 550 тыс. (1250 тыс.).{74} Соотношение во всех случаях получается в пользу вермахта: 1941 г. - 18,1:1, 1942 г. - 13,7:1, 1943 г. - 10,4:1, 1944 г. - 5,8:1, 1945 г. - 4,6:1. Эти соотношения должны быть близки к истинным соотношениям безвозвратных потерь сухопутных сил СССР и Германии на советско-германском фронте, поскольку потери сухопутной армии составили львиную и гораздо большую, чем у вермахта, долю всех советских военных потерь, а германские авиация и флот основные безвозвратные потери в ходе войны понесли за пределами Восточного фронта. Что же касается потерь германских союзников на Востоке, недоучет которых несколько ухудшает показатели Красной Армии, то следует учесть, что в борьбе с ними Красная Армия несла относительно гораздо меньшие потери, чем в борьбе против вермахта, что германские союзники активно действовали далеко не во все периоды войны и понесли наибольшие потери пленными в рамках общих капитуляций (Румынии и Венгрии). Кроме того, на советской стороне не учтены потери действовавших вместе с Красной Армией польских, чехословацких, румынских и болгарских частей. Так что в целом выявленные нами соотношения должны быть достаточно объективными. Они показывают, что улучшение соотношения безвозвратных потерь для Красной Армии происходит лишь с 1944 г., когда союзники высадились на Западе и помощь по ленд-лизу дала уже максимальный эффект в плане как прямых поставок вооружения и техники, так и развертывания советского военного производства. Вермахт был вынужден бросить резервы на Запад и не смог уже, как в 1943 г., развязать активные действия на Востоке. Кроме того, сказывались большие потери опытных солдат и офицеров. Тем не менее до конца войны соотношение потерь оставалось неблагоприятным для Красной Армии в силу присущих ей пороков (шаблонность, презрение к человеческой жизни, неумелое использование вооружения и техники, отсутствие преемственности опыта из-за огромных потерь и неумелого использования маршевого пополнения и т. д.).

В то же время в войне против западных союзников в 1943-1945 гг. по нашим оценкам Германия теряла больше противника. Даже по погибшим соотношение в целом оказывается 1,6:1 в пользу союзников, не говоря уже о превосходстве их по числу пленных в десятки раз. Лишь в Италии соотношение потерь было равным, что можно объяснить условиями театра, благоприятными для обороны, и военным искусством немецкого командующего на этом театре фельдмаршала А. Кессельринга.{75}

Отметим также, что в германской армии до конца 1944 г. на 2496 тыс. погибших (по нашей оценке) из состава сухопутных сил приходилось 5026 тыс. раненых, подвергшихся эвакуации,{76} что дает соотношение равных и погибших 2,0:1. В Красной Армии, по нашей оценке, соотношение числа пораженных в боях, подвергшихся эвакуации, и числа погибших было почти равным - 1,1:1. Значительно большее число погибших по отношению к раненым на советской стороне можно объяснить безжалостным отношением советского командования к своим солдатам, когда в бессмысленных лобовых атаках на неподавленную систему германской обороны целиком погибали полки и батальоны, что непропорционально увеличивало в общей структуре потерь долю потерь безвозвратных. В германских вооруженных силах количество больных, подвергшихся эвакуации - лечившихся в госпиталях, было больше числа раненых и обмороженных в 2,1 раза, а если к заболевшим добавить и пострадавших от несчастных случаев, - то в 2,3 раза,{77} тогда как в СССР число эвакуированных, пораженных в боях, превышало число эвакуированных больных в 3,3 раза. Дело в том, что боевые потери Красной Армии многократно превышали боевые потери вермахта, больше половины мобилизованных в Советские Вооруженные Силы, погибли или оказались в плену. Число же больных зависело от общей численности действующей армии, которая была у обеих сторон близка между собой. При этом у бойца Красной Армии гораздо большей была вероятность быть убитым, раненым или оказаться в плену, чем больным, тогда как в вермахте, наоборот, для солдата больше шансов было заболеть, чем получить ранение.

Отметим также, что безвозвратные потери армий СССР и Германии представляют собой разно-порядковые величины. Поэтому, если наши оценки германских потерь могут отклоняться от истинной величины в ту или другую сторону в пределах 200-300 тыс. человек, то в случае с Красной Армией подобное расхождение может исчисляться миллионами человек.

Соотношение безвозвратных потерь сторон на советско-германском фронте указывает на большое численное превосходство Красной Армии над вермахтом. Если принять во внимание, что около трех четвертей всех безвозвратных потерь Германия понесла на Восточном фронте, то количество военнослужащих (включая сюда и личный состав центральных и тыловых органов в Германии), воевавших против Красной Армии, можно оценить в три четверти от чистого призыва, составлявшего 15,9 млн. человек, что дает 12 млн. человек, причем эта величина должна быть уменьшена на значительную часть из 1,63 млн. демобилизованных из вермахта по возрасту или иным причинам. Вклад союзников Германии был менее значителен, и они участвовали в активных боевых действиях далеко не на всем протяжении советско-германской войны. С учетом этих обстоятельств общее число мобилизованных, фактически выставленное Германией и ее союзниками против советских 42,9 млн. мобилизованных можно определить не более чем в 14 млн. человек. Отметим, что от 1 до 1,5 млн. советских военнослужащих в период войны находилось вне советско-германского фронта - на Дальнем Востоке, в Иране и Закавказье, но это составляло ничтожную часть всех мобилизованных. По общему числу мобилизованных СССР сохранял более чем трехкратное превосходство, которое еще больше возрастало в боевых частях. Такому превосходству способствовала и демографическая структура советского населения. По оценке американских военных историков Т. Н. Дюпуи и П. Мартелла, к началу 1941 г. 4/5 мужского населения СССР было моложе 40 лет, тогда как в Германии эта доля не превышала 3/5.{78} В то же время, сравнение численности действующих армий СССР и Германии (вместе с союзниками) на определенные даты не дает объективной картины, поскольку условия фронта не позволяли одновременно держать друг против друга более 6 млн. человек с каждой стороны. В противном случае затруднялось управление войсками и их размещение. Однако численный перевес Красной Армии проявлялся в том, что полная смена войск на фронте происходила гораздо быстрее на советской, чем на германской стороне, вследствие значительно больших потерь. Поэтому объективным, на наш взгляд, было бы сопоставление численности войск на фронте за какой-то значительный промежуток времени, порядка 2-3 месяцев, с учетов всех маршевых пополнений и резервов, что может ярче высветить подавляющее советское превосходство в живой силе.

Объясняя громадные советские людские потери, германские генералы обычно указывают на пренебрежение жизнями солдат со стороны высшего командования, слабую тактическую выучку среднего и низшего комсостава, шаблонность применяемых при наступлении приемов, неспособность как командиров, так и солдат принимать самостоятельные решения.{79} Подобные утверждения можно было бы счесть простой попыткой принизить достоинства противника, который войну все-таки выиграл, если бы не многочисленные аналогичные свидетельства с советской стороны. Так, Жорес Медведев вспоминает бои под Новороссийском в 1943 г.: "У немцев под Новороссийском были две линии обороны, отлично укрепленные на глубину примерно 3 км. Считалось, что артподготовка очень эффективна, но мне кажется, что немцы довольно быстро к ней приспособились. Заметив, что сосредоточивается техника и начинается мощная стрельба, они уходили на вторую линию, оставив на передовой лишь несколько пулеметчиков. Уходили и с таким же интересом, как и мы, наблюдали весь этот шум и дым. Потом нам приказывали идти вперед. Мы шли, подрывались на минах и занимали окопы - уже почти пустые, лишь два-три трупа валялись там. Тогда давался приказ - атаковать вторую линию. Тут-то погибало до 80 процентов наступавших - немцы ведь сидели в отлично укрепленных сооружениях и расстреливали всех нас чуть не в упор".{80} Американский дипломат А. Гарриман передает слова Сталина о том, что "в Советской Армии надо иметь больше смелости, чтобы отступать, чем наступать" и так ее комментирует: "Эта фраза Сталина хорошо показывает, что он осознавал положение дел в армии. Мы были шокированы, но мы понимали, что это заставляет Красную Армию сражаться... Наши военные, консультировавшиеся с немцами после войны, говорили мне, что самым разрушительным в русском наступлении был его массовый характер. Русские шли волна за волной. Немцы их буквально косили, но в результате такого напора одна волна прорывалась".{81} А вот свидетельство о боях в декабре 1943 г. в Белоруссии бывшего командира взвода В. Дятлова: "Мимо, по ходу сообщения прошла цепочка людей в гражданской одежде с огромными "сидорами" за спиной. "Славяне, кто вы, откуда? - спросил я. - Мы с Орловщины, пополнение. - Что за пополнение, когда в гражданском и без винтовок? - Да сказали, что получите в бою..."

Удар артиллерии по противнику длился минут пять. 36 орудий артиллерийского полка "долбили" передний край немцев. От разрядов снарядов видимость стала еще хуже...

И вот атака. Поднялась цепь, извиваясь черной кривой змейкой. За ней вторая. И эти черные извивающиеся и двигающиеся змейки были так нелепы, так неестественны на серо-белой земле! Черное на снегу - прекрасная мишень. И немец "поливал" эти цепи плотным свинцом. Ожили многие огневые точки. Со второй линии траншеи вели огонь крупнокалиберные пулеметы. Цепи залегли. Командир батальона орал: "Вперед, ... твою мать! Вперед!... В бой! Вперед! Застрелю!" Но подняться было невозможно. Попробуй оторвать себя от земли под артиллерийским, пулеметным и автоматным огнем...

Командирам все же удавалось несколько раз поднимать "черную" деревенскую пехоту. Но все напрасно. Огонь противника был настолько плотным, что, пробежав пару шагов, люди падали, как подкошенные. Мы, артиллеристы, тоже не могли надежно помочь - видимости нет, огневые точки немцы здорово замаскировали, и, вероятней всего, основной пулеметный огонь велся из дзотов, а потому стрельба наших орудий не давала нужных результатов".

Тот же мемуарист весьма красочно описывает столь восхваляемую многими мемуаристами из числа маршалов и генералов разведку боем, проведенную батальоном штрафников: "В десятиминутном огневом налете участвовало два дивизиона нашего полка - и все. После огня какие-то секунды стояла тишина. Потом выскочил из траншеи на бруствер командир батальона: "Ребята-а! За Родину! За Сталина! За мной! Ура-а-а!" Штрафники медленно вылезли из траншеи и, как бы подождав последних, вскинув винтовки наперевес, побежали. Стон или крик с протяжным "а-а-а" переливался слева направо и опять налево, то затухая, то усиливаясь. Мы тоже выскочили из траншеи и побежали вперед. Немцы бросили серию красных ракет в сторону атакующих и сразу же открыли мощный минометно-артиллерийский огонь. Цепи залегли, залегли и мы - чуть сзади в продольной борозде. Голову поднять было нельзя. Как засечь и кому засекать в этом аду цели противника? Его артиллерия била с закрытых позиций и далеко с флангов. Били и тяжелые орудия. Несколько танков стреляли прямой наводкой, их снаряды-болванки с воем проносились над головой...

Штрафники лежали перед немецкой траншеей на открытом поле и в мелком кустарнике, а немец "молотил" это поле, перепахивая и землю, и кусты, и тела людей... Отошло нас с батальоном штрафников всего семь человеке, а было всех вместе - 306 {82} (атаки на этом участке так и не было)".

Рассказ о подобных бессмысленных и кровопролитных атаках мы имеем и в воспоминаниях, и письмах немецких солдат и младших офицеров. Один безымянный свидетель описывает атаку частей 37-й советской армии А. А. Власова на занятую немцами высоту под Киевом в августе 1941 г., причем его описание в деталях совпадает с рассказом советского офицера, приведенным выше. Тут и бесполезная артподготовка мимо немецких позиций, и атака густыми волнами, гибнущими под немецкими пулеметами, и безвестный командир, безуспешно пытающийся поднять своих людей и гибнущий от немецкой пули. Подобные атаки на не слишком важную высоту продолжались трое суток кряду. Немецких солдат более всего поражало, что когда гибла вся волна, одиночные солдаты все равно продолжали бежать вперед (немцы на подобные бессмысленные действия были неспособны). Эти неудавшиеся атаки, тем не менее, истощили немцев физически. И, как вспоминает германский военнослужащий, его и его товарищей больше всего потрясла и привела в депрессивное состояние методичность и масштабность этих атак: "Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать столь незначительные результаты нашего продвижения, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?"{83} (немецкий автор не мог себе представить, что иначе Красная Армия атаковать просто не умела и не могла).

А в письме немецкого солдата домой во время отступления от Курска во второй половине 1943 г. описывается, как и в цитированном письме В. Дятлова, атака почти безоружного и необмундированного пополнения с только что освобожденных территорий (той же самой Орловщины), в которой погибло подавляющее большинство участников (по утверждению очевидца - даже женщины были среди призванных). Пленные рассказывали, что власти подозревали жителей в сотрудничестве с оккупационными властями, и мобилизация служила для них родом наказания. И в том же письме описана атака советских штрафников через немецкое минное поле для подрыва мин ценой собственной жизни (рассказ маршала Г. К. Жукова о подобной практике советских войск приводит в своих мемуарах Д. Эйзенхауэр). И опять немецкого солдата больше всего поразила покорность мобилизованных и штрафников. Пленные штрафники, "за редким исключением, никогда не жаловались на такое с ними обращение", говорили, что жизнь трудна и что "за ошибки надо платить".{84} Подобная покорность советских солдат ясно показывает, что советский режим воспитал не только командиров, способных отдавать столь бесчеловечные приказы, но и солдат, способных такие приказы беспрекословно выполнять.

О неспособности Красной Армии воевать иначе, чем ценой очень большой крови, есть свидетельства и советских военачальников высокого ранга. Так, маршал А. И. Еременко следующим образом характеризует особенности "военного искусства" прославленного (заслуженно ли?) "маршала победы" Г. К. Жукова: "Следует сказать, что жуковское оперативное искусство - это превосходство в силах в 5-6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру" .{84а} Кстати, в другом случае тот же А. И. Еременко так передал свое впечатление от знакомства с мемуарами германских генералов: "Сам собой напрашивается вопрос, отчего же гитлеровские "богатыри", "побеждавшие" вдвоем наше отделение, а впятером целый взвод, не смогли выполнить задач в первый период войны, когда неоспоримое численное и техническое превосходство было на их стороне?".{84б} Выходит, ирония здесь показная, ибо А. И. Еременко на самом деле хорошо знал, что германские военачальники не преувеличивали соотношение сил в пользу Красной Армии. Ведь Г. К. Жуков возглавлял основные операции на главных направлениях и имел подавляющее превосходство сил и средств. Другое дело, что и другие советские генералы и маршалы вряд ли умели воевать иначе, чем Г. К. Жуков, и сам А. И. Еременко здесь не был исключением.

Интересно, что так же как Г. К. Жуков воевали полководцы, за которыми закрепилась репутация людей, заботящихся о жизни подчиненных, в частности, К. К. Рокоссовский. В ноябре 1941 г. под Москвой он послал в бой 58-ю танковую дивизию, только что прибывшую с Дальнего Востока и не имевшую времени для подготовки атаки. В результате дивизия лишилась 3/4 танков и почти трети личного состава, не нанеся врагу почти никакого урона. Тогда же Рокоссовский организовал безумную атаку в конном строю двух кавалерийских дивизий, 17-й и 44-й, потерявших в результате почти весь личный состав. Сохранилось яркое описание этой атаки с немецкой стороны, чрезвычайно напоминающее лермонтовское "Бородино": "...Не верилось, что противник намерен атаковать нас на этом широком поле, предназначенном разве что для парадов... Но вот три шеренги всадников двинулись на нас. По освещенному зимним солнцем пространству неслись в атаку всадники с блестящими клинками, пригнувшись к шеям лошадей... Первые снаряды разорвались в гуще атакующих... Вскоре сплошное черное облако повисло на ними. В воздух взлетают разорванные на куски люди и лошади... Трудно разобрать, где всадники, где кони... В этом аду носились обезумевшие лошади. Немногие уцелевшие всадники были добиты огнем артиллерии и пулеметов... И вот из леса несется в атаку вторая волна всадников. Невозможно представить себе, что после гибели первых эскадронов кошмарное представление повторится вновь... Однако местность уже пристреляна, и гибель второй волны конницы произошла еще быстрее, чем первой".{84в} Комментарии к этому страшному документу, как говорится, излишни. Отметим только, что лихие кавалерийские атаки времен гражданской войны в Великую Отечественную повторял не С. М. Буденный, которому традиционно приписывают увлечение кавалерией и непонимание сути современной войны, а К. К. Рокоссовский, считающийся одним из величайших полководцев второй мировой. Семен Михайлович-то как раз понимал, что нельзя бросать кавалерию на заранее подготовленную оборону противника, хорошо поняв это еще в 1920 г. на польском фронте. И за Буденным подобных атак в 1941-1942 гг. не числится.

Отметим также, что огромные безвозвратные потери Красной Армии не позволяли в той же степени, как в вермахте и тем более в армиях западных союзников, сохранять опытных солдат и младших командиров, что уменьшало спайку и стойкость частей и не позволяло бойцам пополнения перенимать боевой опыт от ветеранов, что еще больше увеличивало потери. Столь неблагоприятное для СССР соотношение безвозвратных потерь было следствием коренного порока коммунистической тоталитарной системы, лишившей людей способности самостоятельно принимать решения и действовать, приучившей всех, в том числе и военных, действовать по шаблону, избегать даже разумного риска и больше, чем противника, бояться ответственности перед своими вышестоящими инстанциями.

Как вспоминает бывший офицер-разведчик Е. И. Малашенко, после войны дослужившийся до генерал-лейтенанта, даже в самом конце войны советские войска нередко действовали очень неэффективно: "За несколько часов до наступления нашей дивизии 10 марта разведгруппа... захватила пленного. Он показал, что основные силы его полка отведены на 8-10 км в глубину... По телефону я доложил эти сведения командиру дивизии, тот - командующему. Комдив дал нам свой автомобиль для доставки пленного в штаб армии. Подъезжая к командному пункту, мы услышали гул начавшейся артподготовки. К сожалению, она была проведена по незанятым позициям. Тысячи снарядов, доставленных с большими трудностями через Карпаты (дело происходило на 4-м Украинском фронте. - Б. С.), оказались израсходованными напрасно. Уцелевший противник упорным сопротивлением остановил продвижение наших войск". Тот же автор дает сравнительную оценку боевых качеств немецких и советских солдат и офицеров - не в пользу Красной Армии: "Немецкие солдаты и офицеры неплохо воевали. Рядовой состав был хорошо обучен, умело действовал в наступлении и в обороне. Хорошо подготовленные унтер-офицеры играли более заметную роль в бою, чем наши сержанты, многие из которых почти ничем не отличались от рядовых. Вражеская пехота постоянно вела интенсивный огонь, действовала настойчиво и стремительно в наступлении, упорно оборонялась и проводила быстрые контратаки, обычно при поддержке огня артиллерии, а иногда и ударов авиации. Танкисты также напористо атаковали, вели огонь с ходу и с коротких остановок, умело маневрировали и вели разведку. При неудаче быстро сосредоточивали усилия на другом направлении, часто наносили удары на стыках и флангах наших частей. Артиллерия оперативно открывала огонь и вела его иногда очень точно. Она располагала большим количеством боеприпасов. Немецкие офицеры умело организовывали бой и управляли действиями своих подразделений и частей, искусно использовали местность, своевременно совершали маневр на выгодное направление. При угрозе окружения или разгрома немецкие части и подразделения совершали организованный отход в глубину, обычно для занятия нового рубежа. Солдаты и офицеры противника были запуганы слухами о репрессиях по отношению к пленным, сдавались без боя крайне редко...

Наша пехота была обучена слабее немецкой. Однако сражалась храбро. Конечно, бывали случаи паники и преждевременного отхода, особенно в начале войны. Пехоте здорово помогала артиллерия, наиболее эффективным был огонь "катюш" при отражении контратак противника и нанесениями ударов по районам скопления и сосредоточения войск. Однако артиллерия в начальный период войны мало имела снарядов. Нужно признать, что танковые подразделения в атаках действовали не всегда умело. Вместе с тем в оперативной глубине при развитии наступления они показывали себя блестяще".{84г}

Непомерно большие потери советских вооруженных сил в Великой Отечественной войне признавали еще тогда некоторые советские генералы, хотя это было отнюдь не безопасно. Например, генерал-лейтенант С. А. Калинин, ранее командовавший армией, а потом занимавшийся подготовкой резервов, имел неосторожность записать в дневнике, что Верховное Главнокомандование "не заботится о сохранении людских резервов и допускает в отдельных операциях большие потери". Данное, наряду с другими, "антисоветское" высказывание стоило генералу приговора в 25 лет лагерей.{84д} А другой военачальник - генерал-майор авиации А. А. Туржанский в 1942 г. получил всего только 12 лет лагерей за вполне справедливое мнение насчет сводок Совинформбюро, которые "предназначены только для успокоения масс и не соответствуют действительности, так как преуменьшают наши потери и преувеличивают потери противника".{84е}

А вот как оценивали в ходе войны советская и германская стороны потери друг друга. Например, Гитлер на совещании 6 декабря 1941 г. с руководством сухопутных сил оценивал потери русских в 8-10 млн. человек.{85} По нашей же оценке, к началу декабря 1941 г. Красная Армия потеряла 3,9 млн. пленными, 1775 тыс. погибшими, около 1970 тыс. человек - эвакуированными, пораженными в боях и около 590 тыс. - эвакуированными больными, а всего - 8235 тыс., что совпадает с оценкой, данной Гитлером. Сталин же в своем знаменитом выступлении 6 ноября 1941 г. утверждал, что за четыре месяца войны советские войска потеряли 350 тыс. погибшими, 378 тыс. пропавшими без вести и 1020 тыс. ранеными, что было в 7-8 раз меньше действительных потерь. Потери же немецких войск за тот же период он определил в более чем 4,5 млн. убитых, раненых и пленных. На самом деле, вся германская сухопутная армия за июнь, июль, август, сентябрь и октябрь 1941 г. потеряла убитыми и пропавшими без вести 225,1 тыс. человек, а число раненых по принятому для этого периода коэффициенту соотношения раненых и погибших, и пропавших без вести офицеров в 2,47 можно оценить в 456 тыс. человек, что в сумме дает потери почти в 6,9 раза меньше, чем названные Сталиным.{86} И, как представляется, Сталин и советские военные действительно верили подобным цифрам, потому что анализ разведывательных донесений дает ту же картину.

В конце войны германский военный атташе в Берне 19 марта 1945 г. сообщал в Берлин британскую оценку советских безвозвратных потерь в 30 млн. человек,{87} что, вероятно, в 1,4 раза занижало их истинный размер. Советская военная разведка оценивала потери германских войск в войне против СССР с 22 июня 1941 г. по 1 марта 1942 в 6,5 млн. человек, в том числе 5,8 млн. - из состава сухопутных сил. По данным же декадных донесений о потерях за этот период сухопутные войска Германии на Востоке потеряли (без больных) 1005,6 тыс. человек.{88 }Дело в том, что оценки потерь вермахта основывались на донесениях своих войск, которые всячески преувеличивали потери противника, стремясь сделать их не меньшими, чем собственные. Например, штаб Западного фронта оценивал потери противостоящих войск противника за апрель 1942 г. в 30,6 тыс. погибшими и не менее чем в 89 400 раненых, подвергшихся эвакуации. Потери же своих войск штаб определял в 45 тыс. погибших и пропавших без вести и 74 тыс. раненых.{89} В действительности за апрель 1942 г. вся германская сухопутная армия на Востоке потеряла лишь 60 тыс. человек, в том числе безвозвратно (убитыми и пленными) - 15,2 тыс. человек.{90} Советское руководство, не имея точных сведений о своих потерях, имело крайне преувеличенное представление о потерях противника, что приводило к крупным просчетам в стратегическом планировании. Германское командование во главе с Гитлером в целом имело близкое к действительности представление о советских потерях, но недооценивало способность советской системы мобилизовать людской потенциал страны.

6. Почему СССР понес наибольшие потери во второй мировой войне

Тот факт, что потери Советских Вооруженных Сил десятикратно превосходили потери вермахта, требует объяснения. Ведь советско-германская война была по сути грандиозной схваткой двух тоталитарных государств, закончившейся для них с весьма различными, даже парадоксальными результатами. Очевидно, при всей схожести двух тоталитарных режимов между ними существовали существенные различия, повлиявшие как на величину военных потерь, так и на исход войны. Гитлер и его партия получили в 1933 г. в свои руки значительно более промышленно развитую, более капиталистическую и более цивилизованную страну, чем Ленин и партия большевиков в 1917 г. В Германии существовала одна из наиболее старых и разработанных мировых военных традиций, которую Гитлер, готовившийся к войне, не разрушил, а стремился сохранить и приумножить. Нацистский тоталитаризм до второй мировой войны просуществовал всего шесть лет, в том числе лишь с середины 1934 г. - в условиях своего монопольного господства. В годы же войны разрушать водяную машину и военную традицию было в принципе невозможно. Германский тоталитаризм также во многих отношениях был мягче советского, сохраняя не только частную собственность, но и, несмотря на асе свои уродливые расовые и человеконенавистнические проявления, определенное представление о самоценности человеческой индивидуальности у большинства своих подданных. Как верно заметил В. Штрик-Штрикфельдт: "И нацистский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенства сталинизма. В Третьем рейхе все же сохранялись какие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возможно работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже, до известной степени, действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо... но эта форма несвободы в Германии оценивалась подавляющим большинством бывших советских граждан мерками сталинского режима насилия и поэтому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами".{91}

Советский тоталитаризм родился значительно раньше германского - в ноябре 1917 г., а с середины 1918 г. он уже обладал однопартийной монополией на власть. Эту власть пришлось отстаивать в кровопролитной гражданской войне. В ходе социалистической революции и гражданской войны коммунисты вынуждены были в основном разрушить прежнюю российскую военную традицию, которая к тому же, как показал опыт первой мировой войны, находилась перед тем в стадии упадка. Значительная часть профессиональных военных погибла в гражданской войне или от красного террора, многие эмигрировали. Оставшиеся в стране постепенно вытеснялись из армии и подвергались репрессиям в ходе чисток 20-30-х годов. К 1939 г. дореволюционная военная интеллигенция почти сошла на нет. Лишь единицы из числа офицеров - участников первой мировой войны занимали заметные должности в Красной Армии (наиболее известный из них - бывший царский полковник Б. М. Шапошников, ставший маршалом и начальником Генштаба). Новая значимая военная традиция так и не была создана. Советский тоталитаризм был гораздо всеохватнее нацистского. Он упразднил не только частную собственность, но фактически всякую возможность индивидуальной инициативы, не санкционированной сверху. Человек стал бесправным винтиком государственной машины, которая поддерживала свою устойчивость с помощью террора. Жизнь подданных, с точки зрения господствовавшей номенклатуры, не стоила ничего. М. С. Восленский, отмечая сходство советского строя с основанными на "всеобщем рабстве" восточными деспотиями, упоминает "гигантские армии восточных деспотов", состоявшие из мобилизованных "псевдосвободных" общинников.{92 }Красная Армия и была такой гигантской армией "восточно-деспотического типа", основную массу солдат в которой составляли бесправные, насильственно загнанные в общины-колхозы крестьяне и столь же бесправные, крепостнически прикрепленные к фабрикам и заводам рабочие (их даже и "псевдосвободными" назвать трудно). В такой системе органичной была лишь военная традиция, основанная на шаблоне, на копировании устаревших тактических принципов первой мировой войны (в частности, наступления "волнами" густых цепей пехоты) и заранее ориентированная на возможность неограниченно жертвовать жизнями собственных солдат. К этому добавлялся более низкий образовательный уровень советского населения и общая промышленная отсталость СССР по сравнению с Германией и западными союзниками. Эту отсталость сознавало и советское руководство. Заместитель Сталина в годы войны маршал Г. К. Жуков после войны говорил, что "нельзя забывать, что мы вступили в войну, еще продолжая быть отсталой в промышленном: отношении страной по сравнению с Германией" и что в Германии значительно выше был "военный потенциал, уровень промышленности, уровень промышленной культуры, уровень общей подготовленности к войне".{93}

Гитлер, вопреки распространенному мнению, стремился к минимизации людских потерь вермахта, сознавая ограниченность людских ресурсов Германии по сравнению с ее противниками, а также опасаясь недовольства населения большими потерями (ведь он обещал "молниеносную войну" малой кровью). В "застольных беседах" в своей Ставке он, например, указывал на необходимость отзыва из армии квалифицированных работников, чтобы увеличить производство вооружения и техники и уменьшить тем самым потери армии, поскольку "квалифицированный рабочий может все 360 дней в году работать над созданием самого совершенного для своего времени вооружения и тем самым спасти жизнь сотням солдат".{94} Сталин тоже иной раз призывал своих подчиненных щадить солдатские жизни, как, например, в телеграмме руководству юго-западного направления от 27 мая 1942 г.:

"Не пора ли вам научиться воевать малой кровью, как это делают немцы? Воевать надо не числом, а умением... Учтите все это, если вы хотите когда-либо научиться побеждать врага, а не доставлять ему легкую победу. В противном случае вооружение, получаемое вами от Ставки, будет переходить в руки врага, как это происходит теперь". Однако гораздо чаще в сталинских приказах звучит настойчивое "не считаться с жертвами".{95}

Соотношение германских и советских потерь, остававшееся на протяжении всей войны крайне неблагоприятным для советской стороны, доказывает, что для Красной Армии на практике имели смысл лишь сталинские призывы побеждать, невзирая на любые потери. В вермахте потери в последние годы войны увеличились, но это было следствием объективных причин: ростом превосходства союзников в вооружении и боевой технике, снижением доли опытных военнослужащих в рядах немецкой армии, а также вынужденным стремлением Гитлера удерживать территории даже в неблагоприятной оперативной обстановке, чтобы продлить сопротивление. В Красной же Армии всю войну боевая техника выступала прежде всего не как средство минимизации людских потерь, а как некая самостоятельная ценность, ради сохранения которой не жалко было жертвовать человеческими жизнями. Можно вспомнить хотя бы рассказ того же Г. Жукова Д. Эйзенхауэру о том, как советские войска преодолевали минные поля. Сначала пускали пехотинцев, которые ценой собственной жизни подрывали противопехотные мины, затем в образовавшийся проход шли саперы, снимавшие противотанковые мины, чтобы танки могли преодолеть минное поле без потерь.{96}

Относительная военная слабость СССР по сравнению с Германией, как это ни парадоксально, помогла Сталину выиграть войну. В выборе между двумя тоталитарными режимами западные демократии неизбежно должны были оказаться на стороне слабейшего, как представлявшего наименьшую для них угрозу, и тем самым обеспечить ему победу. Западные союзники не только отвлекали на себя значительную часть германских сухопутных сил (в последний год войны - до 40%), почти весь флот и более 2/3 германской авиации,{97} но и поставками по ленд-лизу обеспечивали способность Советского Союза вести войну. Западные поставки обеспечили основную часть высокооктановых бензинов для советской авиации, свыше половины всего потребленного в СССР в период войны алюминия и меди, почти полностью покрывали потребности советского железнодорожного транспорта.{98} Из США поступали наиболее сложные станки и оборудование, значительная доля потребляемых советской промышленностью взрывчатых веществ. Роль ленд-лиза после войны в откровенных личных разговорах, зафиксированных КГБ, признавал и маршал Г. Жуков: "...Американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну... Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали! Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью? А сейчас представляют дело так, что у нас все это было свое в изобилии".{99} За промышленную отсталость, неумение с толком использовать боевую технику Красной Армии также приходилось расплачиваться кровью.

Советский Союз и Германия понесли наибольшие потери во второй мировой войне, понесли их главным образом в борьбе друг против друга. Ныне, полвека спустя, это уже не может, не должно отравлять взаимоотношения германского и русского народов. В свое время финский маршал К. Г. Маннергейм в приказе по армии 13 марта 1940 г., в день завершения советско-финляндской войны, писал: "Более 15 тысяч из вас, кто вышел на поле боя, никогда не увидят снова своих очагов, а сколь многие из вас навсегда потеряли способность к труду! Но вы также нанесли врагам тяжелые удары, и если 200 тысяч из них лежат в снежных сугробах и смотрят невидящими глазами в наше хмурое небо, в том нет вашей вины".{100} Эти слова полководца можно отнести как к советским, так и к немецким солдатам второй мировой, только вот тысячи, к несчастью, приходится заменить на миллионы. Миллионы солдат с той и с другой стороны не несут ответственности ни за стремление Гитлера к мировому господству и реализацию его программы истребления "расово неполноценных" народов, ни за экспансионистскую политику Сталина и за то, что народы СССР и Восточной Европы, освобожденные от германского тоталитаризма, сразу попали в руки тоталитаризма советского.

Людские потери СССР и Германии во второй мировой войне* (тыс. чел.).

* Для СССР - в границах на 22 июня 1941 г., для Германии - и границах на 1 сентября 1939 г., с включением Австрии и протектората Богемии и Моравии.

Бывший немецкий генерал 3. Вестфаль в середине 50-х гг. провозгласил: "Теперь мы должны бороться только за то, чтобы завоевать любовь и уважение своих бывших врагов. Если все вместе цивилизованные нации завоюют мир, то тогда - ив этом наше утешение - 6 млн. немцев, павших на полях сражений или нашедших смерть под бомбами, обрушившимися на наши города, не напрасно принесли свои жизни в жертву родине".{101} Сегодня, в середине 90-х гг., есть надежда на то, что на смену былой ненависти и настороженности между немецким и русским народами пришли наконец уважение и любовь.

{1} Kalinow К. Sowjetmarschaalle haben das Wort. Hamburg, 1950; Frumkin G. Population Changes in Europe since 1939. N. Y., 1951. P. 161; Итоги второй мировой войны. Пер. с нем. М., 1957. С. 600.
{2} Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия: Политический портрет И. В. Сталина // Октябрь. М., 1989. No 7. С. 106.
{3} Мерцалов А. Н. Один к пяти// Родина. М., 1991. No 6-7. С. 137.
{4} Алексеев В. В., Исупов В. А. Население Сибири в годы Великой Отечественной войны. Новосибирск, 1986. С. 198-201. Подробную критику этого см.: Соколов Б. В. Цена победы // Великая Отечественная: неизвестное об известном. М., 1991. С. 14-15.
{5} Соколов Б. В. Цена победы. Более ранний вариант методики см. в нашей статье: Соколов Б. В. О соотношении потерь в людях и боевой технике на советско-германском фронта в ходе Великой Отечественной войны // Вопросы истории. 1988. .No 9.
{6} Гриф секретности снят: Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Под ред. Г. Ф. Кривошеева. М., 1993.
{7} Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933-1945. Пер. с нем. Т. 3. М., 1976. С. 323-344. Документы персонального учета безвозвратных потерь вермахта см. также: Дашичев В. И. Банкротство стратегии германского фашизма: в 2 тт. Т. 2. М., 1973. С. 637-638. Отметим, что Б. Мюллер-Гиллебранд подчеркивает недостатки ежедневных донесений о потерях: "В этих донесениях речь, естественно, не могла идти о точных цифрах потерь. В критических боевых ситуациях нередко отсутствовала возможность их точного подсчета. Точные данные заменялись оценочными, приблизительными. На достоверность сведений о потерях влияли слухи, переутомление и прочие физические и моральные нагрузки в условиях фронта. Часто эти данные дополнительно уточнялись". Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 335.
{8} Гриф секретности снят. С. 87.
{9} Аптекарь П. А. Оправданы ли жертвы? // Военно-исторический журнал. 1992. No 3. С. 44-45.
{10} См.: Соколов Б. В. Пиррова победа. Новое о войне с Финляндией // Историки отвечают на вопросы. Вып. 2. М., 1990. С. 294-297.
{11} Подсчет по: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 343.
{12} Гриф секретности снят. С. 129, 132.
{13} Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). М" 1993. С. 61.
{14} Вопросы истории. 1990. No 6. С. 185-187; Военно-исторический журнал. 1990. No 6. С. 185-187; Военно-исторический журнал. 1990. No 4. С. 4-5; 1992. No 9. С. 28-31.
{15} Гриф секретности снят. С. 146; Dallin A. German Rule in Russia, 1941-1945. L.-N. Y., 1957. P. 427.
{16} Гриф секретности снят. С. 188-189.
{17} См., например: Иванов С. Оборонительная операция Воронежского фронта // Военно-исторический журнал. 1973. No 8. С. 22.
{18} Гриф секретности снят. С. 159-160, примеч.
{19} Там же. С. 143.
{20} Волкогонов Д. А. Мы победили вопреки бесчеловечной системе // Известия. 1993. 8 мая. С. 5.
{21} Смирнов Е. И. Война и военная медицина, 2-е изд. М., 1979. С. 188.
{22} Гриф секретности снят. С. 130.
{23} Гальдер Ф. Военный дневник. Пер. с нем. Т. 3. Кн. 2. М., 1971. С. 250.
{24} Мировая война 1939-1945. Пер. с нем. М., 1957. С. 189. Немецкие данные о числе пленных под Харьковом подтвердил в своих мемуарах Н. С. Хрущев, бывший в то время членом военного совета Юго-Западного фронта и направления (Огонек. 1989. No 31. С. 22).
{25} Гриф секретности снят. С. 129.
{26} Dallin A. Op. cit. P. 427.
{27} Вопросы истории. 1989. No 3. С. 37; Нюрнбергский процесс: в 7 тт. Т. 3. М., 1960. С. 29-30.
{28} Reitlinger G. The House Built on Sand: The Conflicts of German Policy in Russia, 1939-1945. L., 1960. P. 21. Всего в качестве вспомогательного персонала ("добровольных помощников") или в составе коллаборационистских формирований в германской армии в разное время служило около 1 млн. советских граждан, в основном из числа военнопленных. До 1 мая 1944 г. из лагерей было освобождено 818 тыс. военнопленных, большинство из которых использовалось в германских вооруженных силах. К концу войны число "добровольных помощников" в вермахте из числа советских граждан оценивалось в 665-675 тыс. человек (Ibid. Р. 446; Dallin A. Op. cit. P. 427, 658).
{29} Гареев М. А. О мифах старых и новых // Военно-исторический журнал. 1991. No 4. С. 47.
{30} Dallin A. Op. cit. P. 427; Reillinger G. Op. cit. P. 446. {зоа} Известия, 1994, 7 мая. С. 1.
{31} Гриф секретности снят. С. 134-136.
{32} Конасов В. Б., Терещук А. Б. Новый подход к учету безвозвратных потерь в годы Великой Отечественной войны // Вопросы истории. 1990. No 6. С. 187.
{33} Капилевич Я. Б. Организация лечения легкораненых // Военно-медицинский журнал. 1970. No 5. С. 64.
{34} Смирнов Е. И. Некоторые уроки опыта медицинского обеспечения боевых действий войск // Военно-медицинский журнал. 70. No 5. С. 12.

35 История второй мировой войны 1939-1945. В 12 тт. Т. 9. М., 1978. С. 515.
{36} Кузьмин М. К. Советская медицина в годы Великой Отечественной войны. М., 1979. С. 82; Кувшинский Д. Д. Актуальные проблемы этапного лечения современной боевой травмы // Военно-медицинский журнал. 1974. No 5. С. 9.
{37} Смирнов Е. И. Война и военная медицина. С. 172.
{38} Гриф секретности снят. С. 136, 140.
{39} Там же. С. 139, 141.
{40} Известия, 1990, 27 мая.
{41} Кожурин В. С. О численности населения СССР накануне Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1991. No 2. С. 23-26.
{42} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 323, 328.
{43} Там же. С. 327.
{44} Великая Отечественная война: Краткий научно-популярный очерк. М., 1970. С. 368; Гриф секретности снят. С. 328.
{45} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 328; Итоги второй мировой войны. С. 288-290.
{46} ЦАМО, ф. 15А, оп. 1849, д. 1, л. 105-107.
{47} ЦАМО, ф. 8, on. 11627, д. 1509, л. 46. {47а} ЦАМО, ф. 353, on. 5879, д. 74, л. 320.
{48} Скрытая правда войны: 1941 год. М., 1992. С. 342;

Гриф секретности снят. С. 316-317.
{49} Скрытая правда войны: 1941 год. С. 222.
{50} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 338-341.
{51} Там же. С. 331.
{52} Поляков Л. Е. Цена войны. М., 1985. С. 87; Брук С. И. Население мира: Этнодемографический справочник: М., 1981. С. 198.
{53} См.: Сталин И. В. Вопросы ленинизма, 11-е изд. М., 1939. С. 511.
{54} Почему мы вернулись на Родину. М., 1983. С. 96.
{55} Земсков В. Н. Репатриация и вторая волна эмиграции // Родина. 1991. No 6-7. С. 111.
{56} Историческая демография: проблемы, суждения, задачи. М., 1989. С. 100; Страна Советов за 50 лет: Сборник статистических материалов. М., 1967. С. 257.
{57} Алексеев В. В., Исупов В. А. Указ. соч. С. 194.
{58} Историческая география СССР. М., 1973. С. 280; Вопросы охраны материнства и детства: Период войны и блокады. М., 1946. С. 26; Медико-санитарные последствия войны и мероприятия по их ликвидации. М., 1948. Т. 1. С. 51.
{59} Итоги второй мировой войны. С. 229.
{60} Гриф секретности снят. С. 329; Military Effectiveness. Vol. 3. Boston, 1988. Р. 263.
{61} Война Германии против Советского Союза 1941-1945: Документальная экспозиция города Берлина к 50-летию со дня нападения Германии на Советский Союз. Берлин, 1992. С. 117.
{62} Земсков В. Н. ГУЛАГ (Историко-социологический аспект) // Социологические исследования. 1991. No6. С. 14.
{63} Исупов В. А. Городское население Сибири: От катастрофы к возрождению (конец 30-х - конец 50-х гг.), Новосибирск, 1991. С. 21.
{64} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 338.
{65} Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу. Пер. с англ. М., 1980. С. 352-379; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 343; Лиддел-Гарт Б. Вторая мировая война. Пер. с англ. М., 1976. С. 505.
{66} Галицкий В. П. Вражеские военнопленные в СССР (1941-1945 гг.) // Военно-исторический журнал. 1990. No 9. С. 39-46; Гриф секретности снят. С. 391.
{67} Эрман Дж. Большая стратегия: Октябрь 1944-август 1945. Пер. с англ. М., 1958. С. 119, 121.
{68} Галицкий В. П. Указ. соч. С. 46; Гриф секретности снят. С. 391; Великая Отечественная война; Краткий научно-популярный очерк. С. 447.

69 Итоги второй мировой войны. С. 597.
{70} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 340.
{71} Урланис Б. Ц. Указ. соч. С. 205; Итоги второй мировой войны. С. 598.
{72} Дашичев В. И. Указ. соч. Т. 2. С. 637-638.
{73} Сафронов Э. Г. Итальянские войска на советско-германском фронте. 1941-1943. М., 1990. С. 194; Галицкий В. П. Указ. соч. С. 46.; Урланис Б. Ц. Указ. соч. С. 220-222; Гриф секретности снят. С. 391-392; Великая Отечественная война: Краткий научно-популярный очерк. С. 396.
{74} Оценка по: Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 338-344; Эрман Дж. Указ. соч. С. 119, 121.
{76} Оценка по: Урланис Б. Ц. Указ. соч. С. 221-235; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 338-344; Дашичев В. И. Указ. соч. Т, 2. С. 637-638; Макдональд Ч. Б. Тяжелое испытание: Американские вооруженные силы на Европейском театре во время второй мировой войны. Пер. с англ. М., 1979. С. 346.
{76} Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 338.
{77} Урланис Б. Ц. Указ. соч. С. 309.
{78} Dupuy Т. N., Martell P. Great Battles on the Eastern Front; the Soviet-German War, 1941-1945. N. Y., 1982. P. 2-3.
{79} См.: Мировая война 1939-1945. С. 153-154; Меллентин Ф. Танковые сражения 1939-1945 гг. Пер. с англ. М., 1957. С. 148, 244-246, 252.

8° Звезда. 1990. No 3. С. 140-141.
{81} Родина. 1991. No 6-7. С. 49.
{82} Комсомольская правда, 1993, 24 июня. С. З.
{83} Lucus J. War on the Eastern Front; the German Soldier in Russia. L., 1991. P. 31-33.
{84} Ibid. P. 35-36; Ср.: Elsenhower D. Crusade in Europe. N. Y., 1977. P. 465-468.
{84a} Подмосковье. 1994. No 25. С. 5.
{846} Еременко А. И. Против фальсификации истории второй мировой войны. М., 1958. С. 93.
{84в} Комсомольская правда, 1995, 27 декабря. С. 3.
{84г} Малашенко Е. И. Я в разведке с сорок первого... // Военно-исторический журнал. 1995. No 3. С. 77-78.
{84д} Муранов А. И., Звягинцев В. Е. Досье на маршала: Из истории закрытых судебных процессов. М., 1996. С. 200.
{84е} Там же. С. 177-179.
{85} Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 3. Кн. 2. С. 98. Близкая нашей оценка безвозвратных потерь 1941 г. - 5,3 млн. чел. См.: Великая Отечественная война: События, люди, документы. М., 1990. С. 76.
{86} Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза, 5-е изд. М., 1949. С. 20; Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 342-343.
{87} Материалы документальной экспозиции города Берлина: "Война Германии против Советского Союза 1941-1945 ". К 50-летию со дня нападения Германии на Советский Союз.
{88} Военно-исторический журнал. 1992. No 2. С. 25; Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 3. Кн. 2. С. 207.
{89} ЦАМО, ф. 208, on. 2504, д. 82, л. 337.
{90} Гальдер Ф. Указ. соч. Т. 3. Кн. 2. С. 225, 240.
{91} Штрик-Штрикфелъдт В. Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское освободительное движение. Пер. с нем., 3-е изд. М., 1993. С. 158.
{92} Вселенский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 577.
{93} Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 353-354.
{94} Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Пер. с нем. Смоленск, 1993. С. 480. Запись от 28.7.1942, полдень.
{95} Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия // Октябрь. 1989. No 8. С. 62.
{96} См.: Eisenhower D. Op. cit. P. 465-468.
{97} Так, например, в июле и августе 1943 г., в дни Курской битвы, когда значительная часть германской авиации была брошена на советско-германский фронт, на него пришлось лишь 1030 из 3213 потерянных в бою боевых самолетов, или 32% (Murray W. Luftwaffe. Baltimore, 1985. P. 154). Примерно такова была, вероятно, и доля Восточного фронта в боевых потерях германской авиации за войну в целом.
{98} Оценка по: Jones R. H. The Roads to Russia: United States Lend-Lease to the Soviet Union. Norman, 1969. P.220-224, 280-289; Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.: Статистический сборник. М., 1990. С. 55-56; См. также: Ванников Б. Л. Записки наркома // Знамя. 1988. No 2. С. 155.
{99} Военные архивы России. Вып. 1. М., 1993. С. 234.
{100} Цит. по: Coates W. P. and Z. Soviet-Finnish Campaign 1939-1940. L., 1941. Р. 91.
{101} Роковые решения. Пер. с англ. М., 1958. С. 306-307.

В результате войн, политических репрессий и во многом обусловленного также политическими причинами массового голода в XX столетии население Российской империи, СССР и ставшей после распада Советского Союза независимой России понесло наибольшие в абсолютных цифрах потери по сравнению с другими государствами, за исключением, быть может, Китая, чьи потери от войн, голода и репрессий до сих пор невозможно определить даже приблизительно. Единственным обобщающим трудом о потерях населения СССР является работа С. Максудова.{1} Отметим также обобщающий труд Б. Ц. Урланиса,{2} данные которого можно использовать только при определении российских потерь в русско-японской, первой мировой и гражданской войнах. Из-за цензурных условий и недостатка материалов советские потери во второй мировой войне не исчислены Урланисом даже приблизительно.

В нашем исследовании мы сначала попытаемся оценить потери страны в военных конфликтах. Это сделать легче, поскольку значительная часть погибших так или иначе фиксировалась органами учета, по крайней мере, среди военнослужащих. Затем будет предпринята попытка определить потери от голода и репрессий. Потери этого рода могут быть оценены только очень приблизительно, поскольку точный учет их практически не велся, и оценки могут быть сделаны, лишь исходя из динамики численности населения.

Определение военных потерь вооруженных сил и населения в целом того или иного государства - задача важная, но с трудом исполнимая даже для нашего века. С одной стороны, военная обстановка обыкновенно неблагоприятна для точной и полной фиксации людских потерь, особенно когда они достигают ежедневно тысяч и тысяч погибших, а вооруженный конфликт длится несколько лет. С другой стороны, величина людских потерь в войнах и особенно сравнительная величина потерь армий противоборствующих сторон очень часто становится объектом национальной мифологии, превозносящей военную доблесть и искусство того или иного народа и его вооруженных сил. В случае с Россией и СССР на неполноту учета боевых потерь влияла как традиционно низкая цена человеческой жизни, особенно по отношению к низшим классам населения, так и отсутствие полноценной парламентской демократии и мощного общественного мнения, способного потребовать у правительства полного отчета и поименного установления всех военных потерь.

Людские потери России в первой мировой войне могут быть определены лишь весьма приблизительно, поскольку из-за революционных событий 1917 г. и последующей гражданской войны итоговые данные о потерях после войны так и не были получены, а текущий учет потерь в военном ведомстве был очень неполон. Безвозвратные потери армии (включая сюда убитых, умерших от ран, болезней, несчастных случаев, погибших в плену и по другим причинам) оцениваются в 1,8-2 млн. человек. Оценка в 1,8 млн. человек дана Б. Ц. Урланисом, исходившим из предположения, что на русском фронте российская армия потеряла убитыми во столько же раз больше противника, во сколько на Западном фронте армии союзников потеряли больше германской, т. е. в 1,5 раза, а число умерших от ран определял с помощью очень низкого коэффициента летальности в 6%. На наш взгляд, этот коэффициент несколько занижен. Главное же, скорее всего, русские потери убитыми превышали потери противостоявших России на Восточном фронте армий центральных держав в большей пропорции, чем потери союзников убитыми были больше германских на Западном фронте. Русская армия технически была хуже оснащена, чем армии союзников, имела меньше орудий и пулеметов, а также имела более значительное численное превосходство над противником (в 1,5-2 раза в разные периоды войны), что косвенно указывало на то, что успехи русских войск покупались обычно большей кровью, чем успехи союзных и тем более германских войск. /В XX в. единственной войной, где российские потери погибшими были меньше, чем у неприятеля, была русско-японская война 1904-1905 гг., где русская армия потеряла около 32 тыс. убитыми против 49 тыс. убитых в японской армии. Еще 1,6 тыс. русских умерло в плену. От ран умерло 6,1 тыс. русских и 11,4 тыс. японцев, от болезней - 13,0 тыс. русских и 27,2 тыс. японцев. Общее соотношение погибших оказывается 1,7:1 в пользу русской армии. В плен попало 59 тыс. русских, в основном при капитуляции Порт-Артура. Число пленных японцев было незначительно, и по общему числу погибших и пленных соотношение было в пользу Японии. Меньшие потери убитыми и ранеными в русской армии объяснялись "стратегией истощения", применявшейся военным министром и главнокомандующим генералом Куропаткиным, учитывавшим, что японские ресурсы живой силы значительно меньше российских, и потому избегавшего решительных крупномасштабных столкновений с потенциально большими потерями русских войск. Однако внутренняя нестабильность в России, вылившаяся в революцию, не дала этой рациональной стратегии Куропаткина восторжествовать./

Поэтому мы склонны оценить потери армии России в первую мировую войну в 2 млн. погибших. Потери мирных жителей в войну были невелики и вряд ли превышали несколько десятков тысяч погибших в прифронтовой полосе в ходе боевых действий, главным образом в Польше. Тогда авианалеты на города были лишь эпизодами и почти не сопровождались потерями среди мирного населения. Число пленных российских военнослужащих мы оцениваем в 3,75 млн. человек, из них умерло около 150 тыс. Для сравнения: в русском плену оказалось 1,99 млн. человек. Число раненых в русской армии мы определяем примерно в 4 млн. человек, число умерших от ран - в 265 тыс., умерших от болезней - в 135 тыс. и число убитых - в 1450 тыс. человек. Косвенные потери за счет падения рождаемости в 1915-1917 гг. оцениваются в 6 млн. человек в границах 1913 г.

Перед началом войны российская армия насчитывала 1423 тыс. человек, после ее начала было мобилизовано еще 15 125 тыс. человек, так что суммарный призыв вместе с армией мирного времени составил 16,55 млн. человек, или 9,8% от населения на середину 1914 г. в 168,5 млн. человек (без Финляндии, жители которой в российскую армию не призывались). По отношению к суммарному призыву общее число погибших достигает 12,1%, что отнюдь не является самым высоким показателем среди участников войны. В Германии, например, он составлял 15,4%, а во Франции - 16,8% (правда, эти страны воевали почти на год дольше России). Хотя, как уже говорилось, русские успехи, вроде Брусиловского прорыва, покупались большой кровью, и нередко большие массы солдат в плотных цепях бросались в атаку после далеко не достаточной артиллерийской подготовки, особенно в первые годы войны; истощение людских ресурсов из-за больших потерь убитыми и пленными уже с конца 1916 г. вынудило русское командование более экономно подходить к расходованию личного состава. В начале 1917 г. 28 членов Государственной Думы и Государственного Совета подали императору Николаю II записку, где, в частности, говорилось, что "в армии прочно привился взгляд, что при слабости наших технических сил мы должны пробивать себе путь к победе преимущественно ценой человеческой крови" и предлагалось военачальникам заботиться о сокращении боевых потерь, поскольку "легкое расходование людской жизни... недопустимо, потому что человеческий запас у нас далеко не неистощим". Однако в ответе, составленном генералом Гурко и одобренном царем 4 февраля 1917 г. (ст. ст.), указывалось, что "какое-либо давление на начальников в этом чрезвычайно деликатном вопросе, несомненно, повлекло бы к угашению в них предприимчивости и наступательного порыва" и отвергалось также пожелание о возвращении в промышленность квалифицированных рабочих (подобной демобилизации в ходе войны не было проведено).

Людские потери в гражданской войне 1918-1920 гг. можно определить лишь путем очень приблизительных демографических оценок общей численности населения на разные даты и в одинаковых границах и потерь Красной Армии, о которых имеются лишь неполные и разрозненные сведения. Население Российской империи (без Финляндии) перед революцией февраля 1917 г. оценивается в 176,3 млн. человек, а с вычетом безвозвратных потерь погибшими и пленными, понесенными к тому времени русской армией - в 171,9 млн. человек. Кроме того, население вассального Бухарского эмирата можно оценить примерно в 3 млн. человек, а вассального Хивинского ханства - в 0,75 млн. человек. Население отошедших от Российской империи после революции территорий Польши (с включением сюда Западной Белоруссии, Виленской области и пограничных украинских территорий), государств Прибалтики, Бессарабии, а также пограничных территорий, отошедших к Турции, оценивается нами на начало 1917 г. в 25 млн. человек, а потери погибшими до конца первой мировой войны - еще в 0,5 млн. человек. Суммарный естественный прирост населения СССР в границах на начало 1926 г. (после возвращения Японией Сев. Сахалина) в период 1917-1925 гг. включительно оценивается нами в 3,33% или в 5 млн. человек. Кроме того, примерно 2 млн. человек эмигрировало из Европейской России и не менее 0,5 млн. человек - из Средней Азии и Кавказа. С учетом этого население СССР, без учета погибших и избыточной смертности населения от голода и болезней в годы гражданской войны к началу 1926 г. должно было составить около 152,65 млн. человек, на практике же перепись 1926 г. определила численность населения в 146,9 млн. человек. Разница в 5,75 млн. человек - это примерная величина безвозвратных потерь в гражданской войне, включая сюда и избыточную смертность населения, напрямую не связанную с военными действиями.

Попытаемся приблизительно оценить безвозвратные потери вооруженных сил в ходе гражданской войны. В 1923 г. на Украине было проведено обследование сельского населения, в ходе которого установлено примерное соотношение числа погибших и пропавших без вести в ходе первой мировой и гражданской войн (с включением в это число и умерших от ран и болезней в составе вооруженных сил). По 8-и губерниям Украины опрошенные назвали 3508 погибших и пропавших без вести в ходе первой мировой войны и 2022 - в ходе гражданской войны. Учитывая, что опросом были охвачены как губернии, активно участвовавшие в гражданской войне, так и те, где активных боевых действий практически не велось, а также принимая во внимание, что несколько более активная роль Украины в гражданской войне по сравнению со страной в целом компенсируется тем, что опрошено только сельское население, а в гражданской войне роль городского населения в вооруженных силах, а следовательно, и в потерях, была выше, чем в первой мировой (в Красной Армий доля горожан за счет рабочих превышала 31,4% по сравнению с 17,8% в императорской армии, в белых армиях за счет офицеров и добровольцев доля горожан также была выше, чем в первую мировую войну), соотношение между жертвами двух войн можно признать близким к среднему по стране и принять это среднее отношение равным 1,67:1, что дает на 2 млн. погибших в первую мировую войну, примерно 1150 тыс. погибших в гражданскую в армиях и повстанческих формированиях всех сторон. Число погибших и умерших в Красной Армии можно попытаться примерно оценить на основе имеющихся неполных статистических данных. В нашем распоряжении имеются сравнительно точные данные о польских потерях в ходе советско-польской войны 1918-1920 гг. - 113,5 тыс. раненых, 30,3 тыс. умерших, 17,3 тыс. убитых, 51,4 тыс. пропавших без вести и 38,8 тыс. - без обозначения вида потерь, а всего 251,3 тыс., из которых на 1920 г. - время наиболее интенсивных боевых действий - приходится 201,6 тыс. человек. учитывая, что в советском плену было около 30 тыс. польских военнопленных и еще 2,5 тыс. пленных оказалось в Восточной Пруссии вместе с интернированными советскими войсками, а также пропорционально распределяя показанных без обозначения вида потерь по разным категориям потерь, мы оцениваем число убитых в польской армии в 38 тыс. человек, что совпадает с оценкой Б. Ц. Урланиса. В 1920 г. из этого числа погибших было около 30 тыс. кроме того, на стороне Польши в 1920 г. сражаюсь украинские войска правительства С. Петлюры, бригада донских казаков и отряды С. Булак-Булаховича, которые все вместе в разгар кампании уступали польским войскам в численности примерно в 10 раз, так что их потери убитыми можно оценить примерно в 3 тыс. человек. Общее число раненых в польских войсках за войну в целом мы оцениваем в 136 тыс. человек, что дает соотношение раненых и убитых 3,6:1. Мы предполагаем, что потери Красной Армии убитыми в войне против польской армии были больше, чем потери поляков, учитывая лучшую организацию, вооружение и боеспособность польских войск. Для получения примерной величины потерь Красной Армии убитыми возьмем коэффициент в 1,6, примененный для определения потерь русской армии убитыми, исходя из потерь армий Центральных держав на русском фронте. Тогда потери Красной Армии в войне с Польшей составят около 62 тыс. убитыми, в том числе в 1920 г. - около 48 тыс. Кроме того, потери советских войск в сражениях на польском фронте с польскими союзниками можно принять примерно равными потерям противника, поскольку войска Петлюры и Булак-Булаховича уступали польским войскам по боеспособности. Таким образом, общие потери Красной Армии в кампании 1920 г. на польском фронте составили около 51 тыс. человек. Предположим, что в 1920 г., принимая во внимание продолжительность и интенсивность боевых действий, в войне с Польшей Красная Армия потеряла три четверти от общего числа убитых в этом году, которое тогда можно оценить в 68 тыс. Число убитых в 1919 г. можно принять примерно равным числу убитых в Красной Армии в 1920 г., исходя, опять же, из интенсивности и продолжительности боев. В 1918 г. потери Красной Армии убитыми можно оценить примерно в одну четверть от уровня 1919 г., т. е. в 17 тыс., принимая во внимание, что Красная Армия была создана лишь в июне и что интенсивность боев во второй половине 1918 г. была ниже, чем в 1919 г. Общие же потери Красной Армии убитыми в 1918-1920 гг. мы оцениваем в 153 тыс. Эта цифра находит подтверждение в данных о числе раненых военнослужащих Краевой Армии - с октября 1918 г. по 1 ноября 1920 г. их насчитывалось около 502 тыс. человек. Добавив сюда потери при занятии Крыма - не менее 10 тыс. убитых и раненых (в том числе, вероятно, около 8 тыс. раненых) и приняв ежемесячные потери ранеными в первые четыре месяца существования Красной Армии (с июня по октябрь 1918 г.) вдвое меньшими, чем среднемесячные за войну в целом, общее число раненых в Красной Армии в 1918-1920 гг. мы оцениваем в 550 тыс. человек, что дает нам, если применять установленное для польской армии соотношение раненых и убитых 3,6:1, число убитых в 153 тыс. человек. Из этого числа в борьбе против белых армий и повстанческих отрядов погибло около 89 тыс. В целом белые армии значительно уступали Красной Армии в численности (1-1,5 млн. человек в короткий период максимальной совокупной численности в 1919 г., тогда как Краевая Армия уже 1 июля 1919 г. насчитывала более 2,3 млн. человек, а к 1 ноября 1920 г. - более 5,4 млн. человек), но, вследствие наличия в их составе относительно большей доли офицеров и кадровых военнослужащих, превосходили ее в целом по дееспособности. Предположим поэтому, что и соотношение числа убитых между красными и белыми Армиями было примерно таким же, как и на русском фронте первой мировой войны, и на советско-польском фронте, т. е. 1,6:1, и что из 89 тыс. убитых красноармейцев примерно 80 тыс., или 90%, погибли в борьбе с белыми армиями, а остальные 9 тыс. - в борьбе с войсками украинского правительства и разного рода повстанцев. Тогда потери белых армий можно оценить в 50 тыс. убитых.

Теперь попробуем установить число военнослужащих, умерших от ран и болезней. Приняв процент летальности для раненых в 10% (из-за ухудшения санитарных условий, он, вероятно, был выше, чем в первую мировую войну), число умерших от ран красноармейцев можно оценить в 55 тыс. Приняв для белых армий то же соотношение числа убитых и раненых, что и для Красной Армии, и тот же процент летальности, общее число раненых у белых мы оцениваем в 180 тыс., а умерших от ран - в 18 тыс. (речь здесь идет лишь о потерях в борьбе с регулярной Красной Армией). Только от инфекционных болезней в Красной Армии в 1918-1920 гг. умерло 283,1 тыс. человек. Летальность для инфекционных больных составляла 12,6% . Принимая для остальных больных летальность вдвое меньшую ~ 6,3%, число умерших от неинфекционных болезней можно оценить в 97 тыс. человек, что дает общее число умерших от болезней в Красной Армии - 380 тыс. человек. В белой армии инфекционные и прочие заболевания были столь же распространенным явлением, как и в советских войсках. Однако, принимая во внимание меньшую численность войск белой гвардии, мы число умерших от болезней в ней оцениваем в одну треть от числа умерших от болезней в Красной Армии, или в 127 тыс. человек. Таким образом, общие потери Красной Армии убитыми и умершими от ран и болезней составили 588 тыс. человек, а белых армий - 195 тыс. человек.

Потери пленными и умершими в плену в гражданскую войну имеет смысл исчислять только для советско-польской войны, поскольку в сражениях собственно гражданской войны пленных частью уничтожали (особенно офицеров, комиссаров и коммунистов), а частью ставили в ряды своей армии. Всего из польского плена в СССР было возвращено около 78 тыс. красноармейцев, более тысячи красноармейцев польского происхождения остались в Польше, а от 25 до 40 тыс. бывших пленных влились в формирования Петлюры и Булак-Булаховича, а также в интернированный в Польше белогвардейский корпус генерала Бредова. По польским данным, от болезней и ран умерло 18 тыс. пленных, а всего пленных было около 130 тыс., что дает смертность в плену примерно в 13,8%. Кроме того, примерно 41 тыс. интернированных красноармейцев было возвращено из Восточной Пруссии. Если предположить, что смертность среди интернированных была такой же, как и среди пленных в Польше, то в Восточной Пруссии умерло примерно 6,6 тыс. красноармейцев, а общее число умерших в плену бойцов и командиров Красной Армии составляет около 25 тыс. человек.

Таким образом, общие потери Красной Армии убитыми и умершими от ран, болезней и в плену достигают 633 тыс. человек, а потери белых армий в борьбе с регулярными советскими войсками - 195 тыс. Из общего числа потерь вооруженных сил всех воюющих сторон убитыми и умершими в 1150 тыс. человек остается около 320 тыс. человек - потери красной гвардии и местных, и партизанских красных отрядов, потери антисоветских и "зеленых" повстанческих формирований и войск украинского правительства, а также потери белых армий в борьбе против красных партизан, красной гвардии, местных формирований, а также против отрядов "зеленых" (вроде армии Махно и "красно-зеленой" армии Крыма и Сев. Кавказа). Потери белых в этой борьбе мы оцениваем в размере половины от их потерь в борьбе против Красной Армии, или в 34 тыс. убитых и умерших от ран, а потери противостоявших им формирований определяем в 1,6 раза большими - в 54 тыс. погибших. Здесь можно отметить ожесточенные бои в Сибири, на Дальнем Востоке, в Семиречье, на Сев. Кавказе и в Крыму. В частности, знаменитый "ледяной поход" армии Корнилова зимой-весной 1918 г. отличался большими потерями, особенно со стороны противостоявших добровольцам местных отрядов красных. Остальные примерно 230 тыс. погибших - это потери антисоветских и "зеленых" формирований в борьбе с Красной Армией, а также небоевые безвозвратные потери - умершими в результате несчастных случаев, самоубийств и расстрелянные по приговорам трибуналов советских и белых войск. Кроме того, сюда относятся потери советских внутренних войск и частей особого назначения в борьбе с повстанцами. Разделить эти категории потерь в настоящее время не представляется возможным.

Всего из 1150 тыс. военнослужащих, погибших и умерших в ходе гражданской войны, около 663 тыс. приходится на регулярную Красную Армию, а около 229 тыс. - на регулярные войска белой гвардии.

В приведенную выше цифру в 5,75 млн. человек безвозвратных потерь России-СССР в гражданской войне входят также потери советских войск и противостоявших им формирований, понесенные в 1921-1922 гг., когда боевые действия продолжались на Дальнем Востоке, в Забайкалье, Монголии, в Средней Азии, а также на территории Белоруссии, Украины и в ряде российских губерний (антоновское восстание на Тамбовщине и ряд других крестьянских восстаний). В этих боях потери Красной Армии убитыми составили, по неполным данным, 23,9 тыс. и 1,7 тыс. погибшими в результате несчастных случаев, самоубийств и расстрелянные по приговорам трибуналов, если такое же соотношение между боевыми и небоевыми безвозвратными потерями в Красной Армии и войсках белой гвардии существовало в 1918-1920 гг., то небоевые безвозвратные потери Красной Армии в гражданской войне можно оценить в 11 тыс. человек, а в белых армиях - в 5 тыс. человек. Потери внутренних войск и ЧОНа, игравшие все более заметную роль в боевых действиях в этот период, мы оцениваем в половину потерь Красной Армии, т. е. в 12,3 тыс. погибших. Кроме того, было ранено 10,7 тыс. красноармейцев, что при 10% летальности дает около 1 тыс. умерших от ран. Заболело 113,2 тыс. человек, что при 6% летальности дает около 6,8 тыс. умерших от ран. Превышение числа убитых над числом раненых вызвано, вероятно, истреблением значительной части попавших в плен красноармейцев, а возможно, также и тем, что многие из пропавших без вести на самом деле дезертировали или перешли на сторону противника (пропавших без вести было 14,5 тыс. человек). Число умерших от ран и болезней во внутренних войсках и ЧОНе мы оцениваем в 3,9 тыс. человек.

В 1921-1922 гг. боевые действия вели также войска Дальневосточной республики, потерявшие убитыми около 0,8 тыс. человек, ранеными - 1,4 тыс. и погибшими в результате несчастных случаев, самоубийств и по другим небоевым причинам - 2,2 тыс. человек. Больных было 3,5 тыс. человек. Общие безвозвратные потери армии Дальневосточной республики, включая умерших от ран и болезней, мы оцениваем в 3,7 тыс., а с добавлением потерь в ходе ряда неучтенных операций, в частности, Приморской операции в октябре 1922 г., - в 5 тыс. человек.

Таким образом, общие потери советских войск в 1921-1922 гг. погибшими и умершими можно оценить в 54,5 тыс. Приняв такими же потери противостоявших им формирований, получим общие безвозвратные потери всех воюющих сторон в тот период примерно в 110 тыс. человек. Таким образом, потери мирного населения России-СССР в ходе боевых действий в 1918-1920 гг. можно оценить путем вычитания из 5,75 млн. общих безвозвратных потерь 1150 тыс. и 110 тыс. потерь вооруженных сил всех сторон в 4,5 млн. человек. Очень трудно сказать, какая именно часть из них пала жертвой красного, белого или "зеленого" террора, а кто стал жертвой голода и эпидемий. В свое время созданная А. Деникиным комиссия по расследованию деяний большевиков оценила число жертв красного террора в 1918-1919 гг. в 1,7 млн. человек. Нам эта цифра кажется значительно преувеличенной, даже если включить в нее жертвы 1920 г., часть военнослужащих белых армий и других антисоветских формирований, уничтоженных после сдачи в плен (так были, например, уничтожены тысячи военнослужащих врангелевской армии, оставшиеся в Крыму). Не вызывает только сомнения, что жертв красного террора было значительно больше, чем число уничтоженных мирных жителей военнослужащими и карательными органами других властей на территории бывшей Российской империи в ходе гражданской войны. Только советское правительство провозгласило террор средством государственной политики, тогда как у правительств Колчака, Деникина, Врангеля, Петлюры и др. террор был следствием эксцессов подчиненных командиров, на которые закрывало глаза или которые даже поощряло вышестоящее командование, а не результатом целенаправленной политики. Не практиковали они в широких масштабах и заложничества, столь распространенного при Советской власти. Наконец, размер территорий и численность вооруженных сил и карательных органов этих правительств были несопоставимы с численностью советских войск и мощью ЧК. И все же мы полагаем, что жертв террора было примерно вдвое меньше, чем жертв голода и эпидемий, причем здесь речь идет лишь об избыточной по сравнению с довоенным 1913 г. смертности от этих причин, а не обо всех погибших от голода и болезней. Ведь и до войны смертность в России была очень высока, достигая 3% населения в год, так что и в условиях мира от эпидемий и недоедания умирало немало жителей России. Избыточную смертность от голода и болезней, главным образом инфекционных, вроде тифа, мы оцениваем в 3 млн. человек, а число жертв террора - в 1,5 млн. человек, из которых примерно 1 млн. приходится на красный террор, и примерно 0,5 млн. - на террор всех других сил: белых, "зеленых", петлюровцев и др.

Общее число мобилизованных в Красную Армию с учетом ее максимальной численности и разных видов потерь можно оценить в годы гражданской войны в 6,4 млн. человек (без учета дезертиров), из которых погибшие составили 10,3%. Число мобилизованных в белые и иные антисоветские формирования установить не представляется возможным. Характерной особенностью гражданской войны 1918-1920 гг. стало то, что потери гражданского населения почти вчетверо превысили потери вооруженных сил. Косвенные потери за счет падения рождаемости в 1918-1920 гг. оцениваются нами в 6 млн. человек в границах 1926 г.

После гражданской войны и до Великой Отечественной Красная Армия участвовала в целом ряде военных конфликтов, о потерях в которых имеются официальные советские (и скорее всего заниженные) данные, которые мы и приведем далее.

В борьбе с басмаческим движением в Средней Азии с октября 1922 г. по июнь 1931 г. советские войска, по неполным данным, потеряли 516 убитых, 14 пропавших без вести и 44 пленных, а также 867 раненых и больных, что с учетом умерших от ран и болезней дает около 580 погибших. Достоверных данных о потерях басмачей не имеется.

В ходе советско-китайского конфликта 1929 г. потери составили 147 убитыми и пропавшими без вести и 665 ранеными. С учетом умерших от ран число погибших, возможно, превысило 200 человек. Потери китайских войск многократно превышали советские. Китайская армия, по сравнению с советскими войсками, была армией колониальной державы, противостоявшей армией с европейской организацией и уровнем вооружения.

В 1929 г. советские войска численностью около 1 тыс. человек предприняли интервенцию в Афганистан, чтобы помочь Аммануле-хану, против которого началось восстание. По свидетельству чекиста-перебежчика Г. С. Агабекова, потери Красной Армии составили около 120 убитых и раненых, потери же афганцев (как солдат, так и мирных жителей) превысили 8 тыс. человек.

В 1936-1939 гг. на стороне правительства Испанской республики сражалось около 3 тыс. советских добровольцев, из которых погибло 158 человек.

В 1937-1939 гг. на стороне Китая против Японии сражалось около 3,7 тыс. советских военных советников и специалистов, из которых погибло 195 человек.

В ходе советско-японского военного конфликта в районе озера Хасан в 1938 г. советские войска потеряли убитыми и пропавшими без вести 792 человека, ранеными - 2752 человека и больными - 527 человек. С учетом умерших от ран и болезней число погибших красноармейцев (при 6% летальности) достигло, вероятно, 1000 человек. Японские потери были меньше - около 900 раненых и около 500 убитых и умерших от ран и болезней, что было в два с лишним раза меньше советских потерь. В боях участвовало более 23 тыс. красноармейцев.

В ходе советско-японского конфликта у реки Халхин-Гол в Монголии в 1939 г. советские войска потеряли 6831 убитыми и 1143 пропавшими без вести. Раненых было 15251, а больных - 701. С учетом умерших от ран и болезней общее число погибших можно оценить в 9 тыс. Японские потери были значительно больше - около 61 тыс. убитыми, ранеными и пленными, в том числе около 25 тыс. - убитыми и умершими: от ран, что почти втрое больше советских потерь. Среднемесячная численность советских войск в ходе конфликта составила около 70 тыс. человек.

Советско-финляндская война 1939-1940 гг. была наиболее крупным конфликтом, в котором участвовала Красная Армия в период между гражданской и Великой Отечественной войнами. Потери в нем советских войск, выступавших в роли агрессора, согласно составленным в послевоенные годы книгам поименного учета безвозвратных потерь РККА, в советско-финляндской войне составили 131,5 тыс. погибших.{3} Сюда не вошли умершие от ран и болезней в тыловых госпиталях. Кроме того, ряд погибших в ходе войны так и не был учтен поименно, а документы ряда частей и соединений о потерях были утрачены. Финские источники оценивают потери Красной Армии примерно в 200 тыс. погибших. К этой оценке близка и оценка германской разведки 1942 г., основанная на советском агентурном источнике. Согласно этой оценке, потери РККА в войне с Финляндией оценивались в 430 тыс. погибших и инвалидов (на погибших здесь приходится, вероятно, несколько меньше половины). Мы оцениваем общее число погибших красноармейцев в "зимней войне" как среднее между данными советского поименного учета (скорее всего, неполного) и финской оценкой (скорее всего, завышенной), т. е. в 166 тыс. погибших. В плен попало около 6000 бойцов и командиров РККА, из которых примерно 5770 вернулись на родину, а около 200 человек предпочли остаться в Финляндии. Точных данных о числе раненых и больных военнослужащих нет. По неполным данным российских военных архивов общее число раненых и заболевших превышало 248 тыс. человек, но в свете даже минимальной оценки общего числа погибших такое число раненых и больных выглядит явно заниженным.

Финская армия потеряла 23,5 тыс. убитыми и умершими от ран, 1 тыс. пленными и 43,5 тыс. ранеными, из которых примерно 10 тыс. остались инвалидами. От советских бомбардировок погибло 646 гражданских лиц. По нашей оценке, советские потери погибшими превышали финские в 7 раз, а пленными - в 6 раз. Такое соотношение потерь было следствием низкой боеспособности Красной Армии я плохой подготовки (хотя на нее ушло 5 месяцев) войны против Финляндии. Сказалась низкая тактическая подготовка бойцов и тактическая, и оперативная командиров, неумение военнослужащих обращаться с современным вооружением и техникой, низкий уровень самостоятельности, боязнь риска. Все эти недостатки так и не были преодолены, хотя к концу войны численность советских войск превысила 1 млн. человек, в 2,3 раза превзойдя численность противостоявшей им финской армии, при подавляющем превосходстве в танках и авиации. Всего в войне приняло участие более 1,3 млн. советских военнослужащих и около 600 тыс. финнов.

17 сентября 1939 г. Красная Армия впервые приняла непосредственное участие во второй мировой войне, вторгнувшись в Польшу по предварительной договоренности с Германией. Польское командование отдало приказ не вести бои с советскими войсками, однако ряд частей, до которых этот приказ не дошел, оказали Красной Армии разрозненное сопротивление. В результате советские потери составили 996 убитых и пропавших без вести, 2002 раненых и 381 заболевших. При этом было пленено 452 тыс. польских военнослужащих. Из 18,8 тыс. попавших в плен офицеров 14,7 были расстреляны в Катыни и других местах в апреле-мае 1940 г.

22 июня 1941 г. с агрессии Германии против СССР началась Великая Отечественная война. В этой войне потери Красной Армии и населения Советского Союза в целом оказались наибольшими за всю их историю и превысили совокупные людские потери всех других участников второй мировой войны. Точное определение советских потерь затрудняется как отсутствием сколько-нибудь надежных официальных статистических публикаций послевоенного времени, так и крайне плохим учетом потерь Красной Армии и особенно мирного населения. Так, в 1942 г., по признанию зам. наркома обороны Е. А. Щаденко, на персональном поименном учете состояло "не более одной трети действительного учета убитых", и такое положение сохранялось вплоть до конца войны.

Официальные данные о потерях СССР в Великой Отечественной войне, равно как и в других вооруженных конфликтах, опубликованы в сборнике "Гриф секретности снят".{4} Однако применительно к 1941-1945 гг. эти потери, определенные в 8 688 400 погибших в вооруженных силах, явно и, скорее всего, сознательно, занижены во много раз. В двух случаях, когда данные о безвозвратных и санитарных потерях оказывается возможным проверить по динамике численности личного состава, истинные потери превосходят те, что указаны в книге "Гриф секретности снят" в 3 и более раз. Первый пример относится к Курской битве. Здесь Центральный фронт К. К. Рокоссовского перед началом сражения 5 июля 1943 г. насчитывал 738 000 человек. В ходе оборонительного сражения фронт будто бы потерял погибшими и пропавшими без вести 15 336 человек, а ранеными и больными - 18 561 человека. К началу Орловской наступательной операции, последовавшей сразу за Курской оборонительной, состав Центрального фронтa почти не изменился - из него убыли две стрелковые бригады, а взамен прибыла одна танковая бригада, что в сумме могло уменьшить численность увечного состава фронта примерно на 5 тыс. чело-дек. Следовательно, к началу Орловской наступательной операции в составе Центрального фронта должно было насчитываться, согласно всем законам арифметики, около 700 тыс. военнослужащих, в действительности оказалось, по данным книги "Гриф секретности снят", всего 645 300. Даже без учета поступивших в ходе обороны Курска и перед наступлением на Орел маршевых пополнений, получается, что по меньшей мере 55 тыс. солдат и офицеров Центрального фронта каким-то образом смогли дезертировать с поля боя. Действительная причина такого парадокса заключается, несомненно в том, что они на самом деле были убиты, ранены или попали в плен, но не были учтены в качестве убитых, раненых или пропавших без вести, причем подавляющее большинство неучтенных потерь, по всей видимости, приходится именно на убитых и пленных, которых учитывали гораздо менее точно, чем раненых и больных. Второй пример относится уже к 1945 г. В ходе Висло-Одерской операции в январе-феврале 1-я армия Войска Польского, насчитывавшая к началу операции 90 900 человек, по данным книги "Гриф секретности снят", потеряла 225 человек убитыми и продавшими без вести и 841 человека - ранеными и больными. К началу следующей операции - Восточно-Померанской - состав армии не изменился (5 пехотных дивизий и по одной танковой и кавалерийской бригаде), зато численность уменьшилась не на тысячу с небольшим человек, как можно было ожидать, а более чем на 15 000 - до 75 600 военнослужащих. Подобные статистические чудеса можно объяснить только катастрофическим недоучетом потерь, особенно безвозвратных, в Советских Вооруженных Силах. Поэтому данные книги "Гриф секретности снят" невозможно взять в основу расчета действительных потерь СССР в Великой Отечественной войне. Нами были проведены собственные расчеты советских безвозвратных потерь СССР в 1941-1945 гг., результаты которых мы и предлагаем читателям.{5}

На наш взгляд, ключ к относительно достоверной оценке действительного числа советских военнослужащих дает опубликованная Д. А. Волкогоновым цифра безвозвратных потерь Красной Армии в 1942 г., почерпнутая из архива Министерства обороны. Эти потери составили 5888 тыс. человек. Безвозвратные потери включают в себя убитых и умерших от ран, болезней и несчастных случаев, а также попавших в плен. Д. Волкогонов также приводит помесячную разбивку безвозвратных потерь. Сравнение их с германскими данными о числе красноармейцев, попавших в плен в 1942 г., и с сведениями о помесячной динамике раненых на протяжении всей войны, приводимыми бывшим начальником Главного военно-санитарного управления РККА Е. И. Смирновым, доказывает, что и данные Д. Волкогонова существенно занижены. Например, он утверждает, что безвозвратные потери советских войск в мае 1942 составили 422 тыс. и даже уменьшились по сравнению с апрелем, хотя в мае германские войска только в больших котлах под Харьковом и на Керченском полуострове пленили около 390 тыс. советских военнослужащих, тогда как число раненых в апреле и мае было практически одинаковым. Советские потери особенно плохо учитывались при окружении и отступлении, а также при быстром продвижении вперед. В то же время считается, что в ходе каждой войны между числом убитых и раненых существует определенная зависимость, близкая к прямо пропорциональной, а их соотношение между собой на протяжении данной войны обычно принимается за постоянную величину. Можно назвать близкое к действительности число убитых красноармейцев за всю войну, если определить тот Месяц 1942 г., когда потери Красной Армии погибшими учитывались наиболее полно и когда она почти не имела потерь пленными. По ряду соображений в качестве такого месяца мы выбрали ноябрь 1942 г. и распространили полученное для него соотношение числа погибших и раненых на весь период войны. В результате мы пришли к цифре в 22,4 млн. убитых в бою и умерших от ран, болезней, несчастных случаев и расстрелянных по приговору трибуналов советских военнослужащих.

Красная Армия также понесла большие потери пленными. Только в 1941 г. в немецкий плен попало 3,9 млн. бойцов и командиров. Общее число пленных по немецким данным можно оценить в 6,3 млн. человек, из которых около 4 млн. человек погибло в плену. Германия не применяла к советским пленным Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными. СССР эту конвенцию не подписал, но после начала войны заявил, что будет соблюдать основные ее положения, за исключением предоставления права на получение посылок и обмена именными списками военнопленных через Международный Красный Крест. Гитлер рассчитывал победить Советский Союз в ходе блицкрига и вынашивал планы широкой колонизации восточных земель. Поэтому он и его соратники по национал-социалистической партии были заинтересованы в сокращении численности советского населения, особенно славянского происхождения. Евреи же и цыгане подлежали поголовному истреблению. Пленных, захваченных на Востоке, плохо и мало кормили, держали под открытым небом без теплой одежды, расстреливали по малейшему поводу. Лучше обходились с коренным населением Прибалтики, Украины и Белоруссии. Тех, кто изъявлял желание служить в германской армии в качестве "добровольных помощников" в тыловых частях (их за войну набралось более 800 тыс.), а также в коллаборационистских военных формированиях и гражданской администрации, освобождали. С весны 1942 г., окончательно осознав затяжной характер войны на Востоке, германское руководство несколько улучшило положение военнопленных, которые были нужны как рабочая сила и для пополнения рядов коллаборационистов.

Общие потери Красной Армии погибшими с учетом умерших в плену мы определяем в 26,4 млн. человек. Этой цифре не противоречат данные, собранные в музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе. Здесь банк копьютерных данных к маю 1994 г. содержал персональные поименные данные на 19 млн. военнослужащих, погибших или пропавших без вести в ходе войны и до сих пор не обнаруженных. Сюда были включены не все погибшие, о чем свидетельствуют и неудачи десятков граждан, обратившихся в первые дни существования музея с запросами о судьбе своих без вести продавших родных и близких. Практически невозможно поименно установить всех погибших на войне, полвека спустя после ее окончания. Примерно из 5 тыс. погибших советских военнослужащих, чьи останки были найдены поисковиками России в последнее время и чью личность удалось установить, около 30% не числились в архивах министерства обороны и не попали поэтому в компьютерный банк данных. Если предположить, что 19 млн. попавших в этот банк составляют примерно 70% всех погибших и пропавших без вести, их общее число должно достигать 27,1 млн. человек. Из этого числа надо вычесть примерно 2 млн. выживших пленных и примерно 900 тыс. вернувшихся к своим окруженцев. Тогда общее количество погибших солдат и офицеров можно исчислить в 24,2 млн. Однако данный подсчет сделан на основе тех 5 тыс. погибших, которых удалось идентифицировать по сохранившимся у них документам. Следовательно, у этих военнослужащих вероятность оказаться в списках министерства обороны выше, чем у среднестатистического убитого, поэтому, скорее всего, 19 млн. охватывают в действительности не 70% , а меньший процент всех погибших. Из-за этого обстоятельства мы считаем более близкой истине цифру в 26,4 млн. погибших в рядах советских вооруженных сил, полученную в результате наших предыдущих подсчетов. Отметим, что вследствие отсутствия надежного первичного исчисления потерь вооруженных сил и неточности данных о численности населения СССР перед началом и после окончания Великой Отечественной войны, точность наших оценок как потерь Красной Армии, так и общих потерь населения невелика и колеблется в пределах плюс-минус 5 миллионов человек.

Число раненых советских военнослужащих, подвергшихся эвакуации, мы оцениваем в 25,8 млн. человек, а количество эвакуированных больных - в 7,7 млн. Из числа раненых и больных по меньшей мере 2,6 млн. стали инвалидами. Всего же в ряды Советских Вооруженных Сил вместе с армией мирного времени было призвано, по нашей оценке, около 46,5 млн. человек, из которых около 3,6 млн. человек еще в ходе войны было возвращено в народное хозяйство. Чистый призыв составил 42,9 млн. человек.

Общие безвозвратные потери советского населения как гражданского, так и военнослужащих, можно определить путем сравнения численности населения страны на 22 июня 1941 г. и на 1 июня 1945 г. с учетом динамики рождаемости и смертности мирного населения и изменения численности населения за счет увеличения территории СССР после войны. По нашей оценке, основанной на оценке ЦСУ 1941 г. с поправкой на выявленный повторным исчислением недоучет в среднем в 4,6% к 22 июня 1941 г., на территории СССР проживало около 209,3 млн. человек.{6} Население в тех границах на 1 июня 1945 г. мы оцениваем в 165,5 млн. человек. С учетом естественного прироста военных лет, "съеденного" военными потерями, а также принимая во внимание, что около 620 тыс. бывших советских военнопленных и гражданских лиц после войны остались на Западе, составив так называемую "вторую волну" эмиграции, общие безвозвратные потери населения СССР погибшими и преждевременно умершими вследствие вызванного войной ухудшения условий жизни мы оцениваем в 43,3 млн. человек, из которых 16,9 млн. человек приходится на долю гражданского населения. Кроме того, косвенные потери за счет падения рождаемости в 1942-1945 гг. составили примерно 13,8 млн. нерожденных детей.

В безвозвратные потери советского мирного населения входят жертвы нацистского геноцида - около 2 млн. евреев и более 150 тыс. цыган, а также погибшие в ходе бомбардировок и иных боевых действий и уничтоженные германскими войсками заложники и подпольщики (погибшие партизаны - это в основном бывшие военнослужащие, и они включены в потери войск). Необходимо учесть и жертвы ГУЛАГа - избыточную по сравнению с мирным временем смертность в тюрьмах и лагерях, а также в ходе бесчеловечных депортаций "наказанных народов" - немцев, крымских татар, калмыков, чеченцев, ингушей и др. Общее число жертв ГУЛАГа и депортаций мы оцениваем не менее чем в 1 млн. человек.

Интересно сравнение советских потерь с германскими.{7} По оценке, основанной на наиболее достоверных в германских условиях данных персонального поименного учета, во второй мировой войне вермахт потерял погибшими около 3,95 млн. человек, из которых около 800 тыс. умерло в плену (0,45 млн. - на Востоке из общего числа в 2,73 млн. оказавшихся в советском плену и 0,35 млн. - на Западе). Безвозвратные потери мирного населения Германии германскими исследователями оцениваются примерно в 2 млн. человек, из которых около 0,5 млн. - это жертвы стратегических бомбардировок союзной авиации, 300 тыс. - евреи, цыгане и противники Гитлера, умершие в концлагерях или казненные нацистами. Остальные погибшие должны быть отнесены к жертвам боевых действий на территории Германии и эксцессов, совершенных советскими военнослужащими против мирного населения восточных районов Германии. Сюда же можно отнести и преждевременно умерших из-за ухудшения условий жизни в военное время, но число подобных жертв было невелико. Голод и другие лишения население Германии стало испытывать в значительной мере лишь с конца 1944 г. как результат союзных бомбардировок, прекращения подвоза продуктов питания из оккупированных стран и вторжения советских и англо-американских войск на территорию рейха. Общие безвозвратные потери населения Германии в 7,3 раза меньше советских, а потери вермахта погибшими в 6,7 раза меньше потерь Красной Армии. Если же взять только погибших на Восточном фронте, где вермахт потерял 2,16 млн. убитыми и умершими от ран и болезней и 0,45 млн. умершими в плену, то потери Красной Армии окажутся больше в 10,1 раза. Пленными до конца апреля 1945 г. вермахт потерял около 1950 тыс. человек, из них 950 тыс. - на Востоке, что a 6,6 раза меньше количества советских военнослужащих в советском плену. Потери ранеными, подвергшимися эвакуации, в германских вооруженных силах составляли не менее 6 млн. человек, а эвакуированными больными - до 12 млн. человек, что соответственно в 4,3 и 1,3 раза меньше, чем в Красной Армии. В вермахт с учетом армии мирного времени было мобилизовано около 17,9 млн. человек, из которых около 2 млн. человек в ходе войны было возвращено в народное хозяйство. Кроме того, 1,63 млн. военнослужащих было демобилизовано по возрасту и другим причинам. Чистый призыв в вермахт был примерно в 3 раза меньше чистого призыва в Краевую Армию, что говорит о подавляющем численном превосходстве советских войск. Отметим также, что на Западном фронте в последний год войны, с июня 1944 г. по май 1945 г., германские потери убитыми были в 1,6 раза больше потерь союзников, а по числу пленных разница была в десятки раз. Общее число мобилизованных (без отозванных в народное хозяйство) составило около 18,7% от более чем 80-миллионного населения рейха в границах на 1 сентября 1939 г. В СССР общее Число мобилизованных (без отозванных в народное хозяйство) составило около 20,5% от населения СССР на 22 июня 1941 г. Как видно, в обеих странах процент мобилизованных был почти одинаков: в СССР на треть, а в Германии наполовину превышал процент мобилизованных в годы первой мировой войны.

Крайне неблагоприятное для СССР соотношение безвозвратных потерь вооруженных сил объясняется коренными пороками советского тоталитарного режима, не ставившего ни во что жизнь подданных. Приверженность шаблону во всех сферах деятельности, в том числе и в военном деле, проистекала из подавления инициативы и самостоятельности как у начальников, так и у подчиненных. Германские военные с удивлением вспоминали безумные советские лобовые атаки на неподавленную систему обороны, что вело к колоссальным жертвам. Сказывалась также низкая боевая подготовка рядовых и невысокий Уровень оперативной подготовки комсостава всех уровней. Высшим военачальникам военное искусство по большому счету было чуждо. Можно согласиться с резкой, но справедливой характеристикой маршалом А. И. Еременко, по горячим следам в конце февраля 1943 г., другого маршала - Г. К. Жукова, ныне почему-то считающегося чуть ли не главным "архитектором победы": "Следует сказать, что жуковское оперативное искусство - это превосходство в силах в 5-6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру". Но иначе не могли воевать не только Жуков, но и сам Еременко, и другие военачальники - дети коммунистической системы. В наиболее опасные атаки, разведки боем и на минные поля посылались в первую очередь штрафники и те, кого призывали с оккупированных ранее территорий - был "под немцем" и уже этим "провинился" перед Советской властью. Но и у обычных солдат шансов уцелеть было немногим больше, чем у штрафников.

Страх перед репрессиями наряду с привитым режимом безразличием к собственной жизни гнал вперед бойцов и командиров Красной Армии. Американский дипломат А. Гарриман передает слова Сталина о том, что "в Советской Армии надо иметь больше смелости, чтобы отступать, чем наступать", и добавляет: "Наши военные, консультировавшиеся с немцами после войны, говорили мне, что самым разрушительным в русском наступлении был его массовый характер. Русские шли волна за волной. Немцы их буквально солили, но в результате такого напора одна волна прорывалась". Прав писатель-фронтовик Виктор Астафьев, когда утверждает: "Мы просто не умели воевать, мы просто залили своей кровью, завалили своими трупами фашистов".

Отметим, что советские военачальники в ходе войны не только не имели ясного представления о собственных потерях, но и многократно преувеличивали потери противника. Например, в политдонесении начальника политотдела 16-й армии К. Л. Сорокина от 27 июля 1941 г., в разгар Смоленского сражения, в целом разворачивавшегося неблагоприятно для Красной Армии, потери советских войск на участке севернее Смоленска определялись в 3 убитых и 11 раненых, а потери немцев оценивались в 240 убитых и 9 пленных. Советская же военная разведка оценивала потери германских войск в войне против СССР в период с 22 июня 1941 г. по 1 марта 1942 г. в 6,5 млн. человек, в том числе 5,8 млн. - из состава сухопутных сил (это почти вдвое превышало штатную численность сухопутных войск вермахта на Восточном фронте). По германским же данным сухопутные войска на советско-германском фронте за этот период потеряли убитыми, ранеными и пропавшими без вести 1006 тыс. человек, т. е. вшестеро меньше. Подобные просчеты можно объяснить тем, что в донесениях войск и разведчиков потери противника всячески преувеличивались, поскольку их стремились сделать сравнимыми с фактической убылью личного состава в своих войсках. В результате военное командование ошибалось в оценке степени истощения людских ресурсов Германии и перспектив характера и сроков окончания войны. Германское же командование довольно правильно оценивало потери Красной Армии. Так, сам Гитлер в начале декабря 1941 г. оценивал потери Советских Вооруженных Сил в 8-10 млн. человек, а по нашей оценке к этому времени Красная Армия потеряла более 8,2 млн. бойцов и командиров убитыми, ранеными и пленными. Однако Гитлер и другие военные и политические руководители Германии роковым для себя образом ошиблись в оценке способности советской системы мобилизовать на нужды войны гигантский людской потенциал страны и устоять в самых критических ситуациях 1941-1942 гг. Германская разведка считала, что в ходе войны СССР сможет мобилизовать и вооружить не более 12 млн. человек, тогда как в действительности было мобилизовано вместе с армией мирного времени почти 43 млн. человек.

После окончания Великой Отечественной войны Красная Армия в августе-начале сентября 1945 г. предприняла кратковременную военную кампанию против находившейся накануне краха Японии. Потери Советских Вооруженных Сил в ходе этой кампании по официальным данным составили 12 031 погибших и пропавших без вести и 24 425 раненых и больных. Союзные с СССР монгольские войска потеряли 72 убитых и пропавших без вести и 125 раненых и больных. Достоверных данных о потерях японских и союзных с ними маньчжурских войск в этой кампании убитыми и ранеными нет. В плен в результате капитуляции японской армии попало 640,1 тыс. японских военнослужащих и солдат союзных Японии маньчжурских войск. Из этого числа около 62 тыс. умерло в советском плену.

После окончания второй мировой войны советские военнослужащие участвовали в Корейской войне 1950-1953 гг., в основном в качестве военных советников и летчиков. В ходе этой войны погибло, по официальным данным, 299 солдат и офицеров Советской Армии. В Алжире в 1954-1962 гг. и позднее погибло по разным причинам 25 советских военнослужащих, в Египте в период 1962-1974 гг. - 21, в Сирии в 1967-1973 гг. - 35, в Анголе в 1975-1979 гг. - 7, в Мозамбике в 1967-1979 гг. - 6 и в Эфиопии в 1977-1990 гг. - 34. Здесь не учтены военнослужащие, умершие от болезней и погибшие в результате происшествий, непосредственно не связанных с ведением боевых действий.

В 1956 г. советские войска предприняли вторжение в Венгрию для подавления антикоммунистического восстания. В ходе боев погибло и пропало без вести 720 советских военнослужащих и 1540 было ранено. Достоверных данных о потерях венгерских повстанцев нет.

В 1968 г. советские войска вместе с армиями союзников по Варшавскому Договору вошли в Чехословакию для смещения либерального коммунистического режима во главе с А. Дубчеком. В ходе столкновений с гражданами Чехословакии погибло 11 советских военнослужащих и еще 87 было ранено. Кроме того, в результате несчастных случаев, самоубийств и болезней погибло еще 85 человек.

В 1969 г. в ходе пограничных столкновений на советско-китайской границе в районе острова Даманский и у озера Жаланашколь погибло 60 и было ранено 99 советских военнослужащих. Достоверных данных о потерях китайской стороны нет.

С декабря 1979 г. по февраль 1989 г. советские войска вели боевые действия в Афганистане против повстанцев, поддерживая марионеточный, просоветский коммунистический режим в Кабуле. По официальным советским данным, в Афганистане погибло 14 433 советских военнослужащих и 20 советских гражданских лиц. Из этого числа умерло от ран 2386 человек и от болезней - 574 человека. Раненых советских военнослужащих было 53 753 человека, а больных - 415 932 человека, 298 человек числятся пропавшими без вести. Оценка общего числа советских военнослужащих, прошедших через Афганистан, разнится от официальных 620 тыс. до максимальных оценок некоторых исследователей в 3 млн. человек. Существуют и более высокие независимые оценки величины советских безвозвратных потерь в Афганистане - от 35 до 50 тыс. погибших. Согласно нашей оценке, основанной на отрывочных данных о числе погибших и раненых среди отдельных категорий военнослужащих, числе инвалидов и безвозвратных потерях в отдельных боестолкновениях, на средней численности советского контингента в Афганистане (по официальным данным, она колебалась от 80 до 104 тыс., называлась и более высокая цифра в 120 тыс. человек) и общем числе военнослужащих, пришедших в Афганистан (солдаты служили здесь обычно до 1-1,5, офицеры - до 1,5-2 лет), всего в афганской кампании участвовало до 1,5 млн. советских военнослужащих, из которых погибло 135-140 тыс. человек и было ранено до 350 тыс. человек. По некоторым данным, около половины вернувшихся из Афганистана военнослужащих, служивших в боевых частях (а таких по нашей оценке было 700-800 тыс.), было ранено. Достоверных данных о потерях афганцев (как военнослужащих, так и мирных жителей) не имеется.

Последний крупный конфликт, в котором все еще участвуют российские войска, - это война в Чечне, начатая вводом российских войск на территорию республики 11 декабря 1994 г. в попытке свергнуть стремящееся к независимости Чечни правительство Джохара Дудаева. До этого, в ходе неудачного штурма чеченской столицы - города Грозного - войсками чеченской оппозиции при поддержке российских военных погибло по меньшей мере несколько десятков российских военнослужащих и десятки попали в плен. За первые два месяца боев после 11 декабря 1994 г. потери российских войск, по официальным данным, превысили 1,5 тыс. погибших и пропавших без вести, чеченские же потери российские военные в разное время оценивали от 6670 до 15 тыс. погибших. По другим данным, российские потери в Чечне значительно выше. По оценке находившегося в зоне конфликта уполномоченного по правам человека при президенте России С. А. Ковалева, за первые два месяца боев российская армия потеряла в Чечне погибшими около 10 тыс. человек, а безвозвратные потери только среди мирных жителей Грозного от российской авиации и артиллерии составили около 24,5 тыс. человек. По мнению С. А. Ковалева, потери чеченской армии были в несколько раз ниже российских. Сходные цифры потерь привел и начальник штаба чеченской армии генерал А. Масхадов. По его словам, за два месяца боев погибло около 12 тыс. российских и около 600 чеченских военнослужащих. Российская армия унаследовала и приумножила все пороки старой Советской Армии, показав значительно более низкие боеспособность и уровень управления, чем профессионально подготовленные чеченские формирования, несмотря на свое подавляющее численное и техническое (в авиации, артиллерии и танках) превосходство. В отдельный период численность российских войск в Чечне достигала 60 тыс. человек, численность же чеченской армии даже по максимальном оценкам не превышала 15-20 тыс. человек. С учетом всего этого мы оцениваем потери российских войск за первые два месяца войны примерно в 10 тыс. погибших, а чеченских войск - примерно в 1 тыс. погибших. Кроме того, в ходе первых двух месяцев войны погибло до 30 тыс. мирных жителей, прежде всего в Грозном. Отметим также, что неблагоприятный для российской армии ход чеченской войны и высокий уровень потерь свидетельствуют в пользу наиболее высоких оценок советских безвозвратных потерь в Афганистане.

Близки к цифре С. А. Ковалева и данные Комитета солдатских матерей, представители которого заявили, что располагают сведениями о гибели к началу февраля 1995 г. 6 тыс. военнослужащих. По утверждениям военных медиков, опубликованным в газете "Комсомольская правда" 10 июня 1995 г., к началу июня рефрижераторы в Ростове емкостью на 2500 человек были до отказа заполнены трупами солдат. Можно предположить, что там хранились погибшие примерно за месяц боев. Если принять уровень потерь мая 1995 г. близким к среднему за войну, то к середине июня 1995 г., когда в военных действиях возникла длительная пауза вследствие захвата заложников в Буденовске отрядом Ш. Басаева, российская армия и внутренние войска должны были потерять около 15,5 тыс. человек погибшими, а с умершими от ран и болезней - не менее 16 тыс. Зимой 1995/1996 гг. активные боевые действия возобновились, особой интенсивности достигнув весной 1996 г., в преддверии президентских выборов в России. Только во время боев в районе Бамута, по утверждениям чеченской стороны, погибло от 500 до 1 тыс. российских военнослужащих (российское командование признало потерю 125 человек). Во время взятия чеченскими войсками Грозного в августе 1996 г.

федеральная сторона сообщила о гибели в ходе 10-дневных боев 506 военнослужащих, оговорившись, | что данные не окончательные, поскольку многие были захоронены чеченцами в братских могилах или остались в неразобранных завалах. Так что данные чеченской стороны о гибели в ходе захвата Грозного тысячи и более российских солдат и офицеров кажутся близкими к действительности. Всего за последние месяцы боев в Чечне потери российской стороны погибшими можно оценить в 4 тыс. человек, а общие потери войск Минобороны и МВД убитыми и умершими от ран за все время войны - не менее чем в 20 тыс. человек.

Еще сложнее оценить потери чеченской стороны. По данным депутата Думы С. Юшенкова, к 28 декабря 1994 г. чеченская армия потеряла 310 человек убитыми. Если принять этот уровень потерь за средний для периода до середины июня 1995 г., то за это время войска республики Ичкерия должны были потерять около 3,1 тыс. убитых, а с умершими от ран и болезней - до 3,5 тыс. В дальнейшем потери чеченской стороны уменьшились, поскольку российская армия атаковала труднодоступные и хорошо укрепленные горные районы Чечни. Во время же захвата Грозного чеченцами в августе 1996 г. федеральные войска показали крайне низкую боеспособность и даже прибегли к позорной практике захвата заложников среди мирных жителей. Кроме того, чеченское наступление оказалось внезапным для российской стороны. С учетом всех этих факторов чеченские потери в последние месяцы войны мы оцениваем приблизительно в 500 убитых и умерших от ран, а общие потери чеченской армии погибшими - в 4 тыс.

Данные о потерях гражданского населения Чечни довольно скудны. Есть сведения, что за первые два с половиной месяца войны погибло около 30 тыс. мирных жителей, из них пять шестых - в Грозном, во время бомбардировок и штурма города. Позднее уровень потерь должен был снизиться, поскольку столь масштабных боевых действий в крупных населенных пунктах больше не было, хотя мирное население несло значительный урон во время российских бомбардировок, обстрелов и "зачисток". В августе 1996 г. возобновились интенсивные бои в Грозном, где, возможно, погибло несколько тысяч горожан. Существует оценка в 70 тыс. погибших мирных жителей (до последних боев в Грозном). С учетом этих последних боев в столице и на юге Чечни общее число жертв среди гражданского населения можно оценить в 75 тыс. человек, а общее число погибших в ходе конфликта - в 99 тыс. Эта цифра близка к оценке бывшего секретаря Совета безопасности России А. Лебедя, заявившего о 80 тыс. погибших в Чечне. Министр обороны России И. Родионов в начале сентября 1996 г. заявил, что в Чечне погибло 2837 военнослужащих Министерства обороны, а 337 человек пропали без вести и что примерно такие же потери у МВД. В сумме это дает около 6 тыс. погибших, но эта оценка представляется заниженной по меньшей мере втрое. Число раненых в армии Родионов определил в 13 270 человек, что также представляется заниженным примерно в той же пропорции, что и число убитых. Например, по данным военных медиков, только в один день в середине мая 1995 г. в Грозненский госпиталь поступало 56 раненых военнослужащих, хотя официально сообщалось лишь о 15 раненых.

Один лишь 532-й медицинский отряд специального назначения с 27 марта до конца мая 1995 г. принял более 3 тыс. раненых военнослужащих. Если предположить, что число раненых, как и число убитых, занижено в 3-3,5 раза и принять потери МВД ранеными примерно равными потерям армии, то общее число раненых российских военнослужащих "составит 80-90 тыс. человек. Этой цифре соответствуют опубликованные данные о том, что за все время чеченского конфликта только вертолеты российских сухопутных сил перевезли 28 тыс. раненных. Следует учесть, что раненых внутренних войск, которых было не меньше, перевозили в основном вертолеты внутренних войск, и, кроме того, для эвакуации раненых военнослужащих использовались не только вертолеты, но и самолеты, и автотранспорт. Число раненых с чеченской стороны, приняв одинаковое с российской соотношение между убитыми и ранеными, можно оценить в 15-20 тыс. человек. Отметим также, что недоучет российских потерь мог частично произойти за счет солдат-контрактников, многие из которых набираются из числа безработных или бомжей. В средствах массовой информации неоднократно фигурировали сообщения, что потери среди контрактников не включаются в официальные сводки, однако проверить достоверность этих сообщений в настоящее время не предоставляется возможным. Отметим также, что 83% военнослужащих, воевавших в Чечне, ранее проживали в сельской местности. Погибшие из их числа, равно как и воспитанники детских домов, не имеющие родственников, вполне возможно, не попали в официальные списки потерь, поскольку вероятность "того, что сведения о них как о пропавших без вести в Чечне дойдут до широкой общественности и средств массовой информации, была близка к нулю. Не исключено, что действие этого же фактора в свое время позволило властям занизить цифры потерь в Афганистане. Укажем, что представители Комитета солдатских матерей выразили сомнение в достоверности цифр потерь, обнародованных И. Родионовым, заявив, что, по их данным, потери российской армии убитыми составили около 10 тыс. человек.

На втором месте после войн и военных конфликтов в качестве факторов демографических катастроф в СССР стоял голод. Впервые он поразил в 1921 г. Поволжье. Помимо неурожая, голоду способствовало общее физическое ослабление населения из-за бедствий гражданской войны, вызванное ею же расстройство транспорта и политика военного коммунизма, продразверсткой основательно разрушившая сельское хозяйство страны. Жертвы голода, несомненно, исчислялись многими сотнями тысяч, однако для точного определения их отсутствуют какие-либо статистические данные. Поэтому в нашем исследовании умершие от голода в Поволжье включены в общее число жертв гражданской войны - вместе с погибшими в боях, от террора и эпидемий. Поскольку выше общие потери в гражданской войне были определены нами в 5,75 млн. погибших и умерших, иногда встречающаяся оценка в 6 млн. жертв голода в Поволжье представляется очень далекой от истины.

Второй раз голод поразил население СССР в 1932-1933 гг. и был связан с проведением насильственной массовой коллективизации крестьянства. Встречаются общие оценки числа жертв коллективизации за 1930-1933 гг., включая сюда погибших из-за раскулачивания, стихийных антисоветских восстаний, а также голода и болезней, в 3; 4; 5; 6; 7; 7,5; 8; 10; 13 и 16 млн. человек.{8} Впрочем, надо иметь в виду, что наивысшие оценки включают в себя не только собственно умерших, но и демографические потери, вызванные снижением рождаемости в эти годы, т. е. неродившихся. Наиболее надежными представляются оценки числа умерших в годы коллективизации по отдельным наиболее пострадавшим регионам. Число погибших и умерших в Казахстане в 1930-1933 гг. казахстанские демографы Ж. Абылхожин и М. Татимов определяют в 1,7 млн. человек (кроме того, 600 тыс. казахов откочевали в Синьцзян). Международная комиссия по расследованию голода 1932-1933 гг. на Украине, работавшая в 1988-1990 гг., оценила число погибших в этой стране не менее чем в 4,5 млн. человек, а в других регионах, исключая Казахстан, - в 2 млн. человек (из них основная смертность пришлась на Северный Кавказ). Таким образом, суммарные потери в ходе коллективизации можно оценить примерно в 8 млн. человек (точность этой оценки, принимая во внимание несовершенство данных о численности и естественном движении населения СССР в 30-е годы, составляет плюс-минус два миллиона человек). Катастрофа была вызвана неурожаем и падением сбора зерна из-за коллективизации.

Последний раз голод поразил население СССР в 1946-1947 гг., после окончания второй мировой войны. В годы войны падение сельскохозяйственного производства частично компенсировалось продовольственными поставками по ленд-лизу, прекратившимися в послевоенные годы (вместо них помощь стада осуществлять, но в меньших масштабах, Администрация помощи и восстановления Организации Объединенных Наций (ЮНРРА), поставлявшая семена и продовольствие пострадавшим от оккупации Украине и Белоруссии). Начавшаяся в 1946 г. отмена карточной системы усугубила дефицит продовольствия и спровоцировала массовый голод. Он охватил главным образом Россию, Украину и Молдавию. По оценке В. Ф. Зимы, сделанной на основе данных о смертности и миграциях населения в 1946-1947 гг., от голода и связанных с ним болезней погибло около 1 млн. человек.{9} Таким образом, за годы Советской власти от последствий коллективизации и голода умерло примерно 9 млн. человек.

Третьим по значимости фактором демографических катастроф в советское время стали политические репрессии.{10} По справке Генеральной прокуратуры СССР, составленной в феврале 1954 г., с 1921 г. по 1 февраля 1954 г. за контрреволюционную деятельность было осуждено 3777 тыс. человек, из которых 642 980 человек было приговорено к смертной казни. Несмотря на возможный недоучет, данная цифра, вероятно, близка к истине и может быть принята за примерное число казненных по политическим мотивам, учитывая, что не все смертные приговоры приводились в исполнение. Кроме того, в лагерях ГУЛАГа с 1 января 1934 г. по 1 января 1948 г. умерло около 964 тыс. заключенных, уголовных и политических. Доля последних среди содержавшихся в лагерях в указанный период колебалась от 12,6 до 59,2%. Если принять, что доля политических среди умерших была примерно такой же, то общее число умерших в лагерях осужденных по политическим статьям можно оценить примерно в 300 тыс. человек, из которых на период Великой Отечественной войны пришлось около 180 тыс. (эти жертвы политических репрессий включены нами в безвозвратные потери гражданского населения в годы войны). Кроме лагерей, заключенные умирали еще в исправительно-трудовых колониях, но там и смертность, и доля политических была значительно ниже, чем в лагерях. Поскольку период 1934-1947 гг. отличался как максимальной долей осужденных за контрреволюционную деятельность (всего к заключению было осуждено 2369 тыс. политических в 1921-1953 гг.), так и наивысшей смертностью, число политзаключенных, умерших в ИТК и лагерях, а также в тюрьмах, вряд ли превышало 100 тысяч человек. Тогда общее число погибших в результате политических репрессий в 1921-1953 гг. можно оценить примерно в 1050 тыс. человек, из которых, вероятно, не менее 250 тыс., включая приговоренных к смертной казни, погибло в годы Великой Отечественной войны.

Итоги нашего исследования мы подведем в следующей таблице:

Всего погибло в вооруженных силах России.......... 53,0

Всего погибло в вооруженных силах России....... 2000,0
в том числе умерло в плену ................................. 150,0

Общие потери населения ................................... 5750,0
в том числе в составе Красной Армии и союзных с ней формирований, включая потери в советско-польской войне .................................................................742,0
в том числе в составе белых армий и союзных с ними формирований .................................................... 284,0
в том числе "зеленых", местных, национальных и иных формирований, сражавшихся как против красных, так и против белых ......................................................224,0

потери в составе вооруженных формирований .... 1260,0

Жертвы террора ............................................... 1500,0

в том числе красного террора ............................ 1000,0

Жертвы голода и эпидемий ............................... 2990,0

Потери Красной Армии ....................................... 10,0

Потери Красной Армии ......................................... 2,0

Потери Красной Армии ...................................... 166,0

Общие потери населения СССР ....................... 43 300,0
в том числе потери Советских Вооруженных Сил .......................... 26 400,0
в том числе умершие в плену ............................ 4000,0
Потери гражданского населения СССР............ 16 900,0

Потери Советских Вооруженных Сил.................... 12,0

Потери Советских Вооруженных Сил...................... 1,2

Потери Советских Вооруженных Сил ................... 135,0

Общие потери населения ..................................... 100,0
в том числе потери вооруженных формирований ... 24,0
в том числе потери Российских Вооруженных Сил (армия, МВД, ФСБ, пограничники) .................................. 20,0
в том числе потери чеченских вооруженных сил ..... 4,0
в том числе потери гражданского населения Чечни .... 76,0

Потери населения России и СССР в войнах и военных конфликтах 1904-1996.................................. 51529,2
в том числе потери населения СССР, 1917-1991 гг. 49 376,2
Потери населения СССР от голода и коллективизации, 1930-1933 гг.................................................... 8000,0
Потери населения СССР от голода, 1946-1947 гг. ...... 1000,0
Потери населения СССР от политических репрессий, 1921-1953 гг................................................. 1050,0 /Это число включает 250 000 погибших в годы Великой Отечественной войны и учтенных в графе военных потерь./

Общие потери населения СССР от голода и политических репрессий ............................................... 10 050,0

Общие потери населения России и СССР в результате демографических катастроф 1904-1996 .......... 61 329,2
в том числе потери населения СССР 1917-1991гг. 59 176,2

Общие демографические потери населения СССР и России в XX в., как можно убедиться, превысили 61 млн. человек и были одними из наиболее высоких в мире (в абсолютном значении с ними могут сравниться только потери населения Китая, но там, вероятно, более значительным фактором был голод, а не война). Потенциальные же демографические потери за счет неродившихся в годы первой мировой, гражданской и Великой Отечественной войн достигли, по нашей оценке, 25,8 млн. человек.

Основная масса погибших и умерших в годы Советской власти - более двух третей приходится на период Великой Отечественной войны. Приведенная нами цифра жертв политических репрессий 1050 тыс. человек может быть по меньшей мере удвоена за счет жертв красного террора в годы гражданской войны. Жертвы голода - около 9 млн. человек - в какой-то мере могут быть также приравнены к жертвам политических репрессий, поскольку наиболее жестокий голод 30-х годов был во многом вызван политическим мероприятием - коллективизацией, и от голодной смерти прежде всего умерли те, кто так или иначе находился в оппозиции Советской власти - кулаки и другие крестьяне и кочевники (в Казахстане), не желавшие вступать в колхозы. Также и в годы Великой Отечественной войны в качестве пушечного мяса в наибольшей степени использовали подпадавших под подозрение призывников с оккупированных территорий и ополченские дивизии, сформированные из не вполне благонадежной городской интеллигенции. Коммунистический режим ни во что не ставил жизни своих подданных, а подлинно боеспособной армии, сравнимой с армиями Германии, Англии и США, создать не мог из-за низкого уровня самосознания, образования и боевой подготовки основной массы солдат и командиров. Кроме того, и рядовые и генералы тоталитарной системой были приучены бояться самостоятельно принимать решения, что не могло не сказаться пагубно на ходе боевых действий и уровне потерь. В результате победа в войне с таким серьезным противником, как германский вермахт могла быть достигнута только ценой очень большой крови, почему советские потери и превышали многократно потери неприятеля. Подобное же равнодушие властей к населению во многом способствовало многомиллионным жертвам в периоды голода. Что же касается физического подавления инакомыслящих, один тот факт, что число жертв политических репрессий всего лишь за три десятилетия достигло демографически значимой величины - более 1 млн. человек, говорит сам за себя. По сути, к жертвам политических репрессий может быть отнесена и часть погибших в годы коллективизации, а также при депортации в годы Великой Отечественной войны немцев, крымских татар, чеченцев, ингушей и ряда других народов (в нашем исследовании они учтены в разделе военных потерь). Общие демографические потери населения СССР в 1917-1953 гг. превысили 59 млн. человек, что составило 30% от численности населения страны на начало 1955 г. - 194,4 млн. человек.

С середины 50-х годов масштаб потерь населения СССР резко сократился. Этому способствовало отсутствие крупномасшабных войн, прекращение в прежнем виде и масштабе политических репрессий, а также прекращение смертности населения от голода. Страна в значительной мере преодолела прежнюю изоляцию от внешнего мира, и теперь возрастание дефицита продовольствия, грозящее массовым голодом, предотвращалось за счет закупок на Западе. Единственный более или менее значительный военный конфликт, в который была вовлечена Советская Армия после окончания второй мировой войны, - это война в Афганистане. Здесь проявились те же пороки, что были свойственны ей в 1939-1945 гг., поэтому потери оказались велики, особенно принимая во внимание относительную военную слабость противника. Только что закончившаяся чеченская война продемонстрировала всему миру, что российская армия унаследовала пока что только худшие качества армии советской, следствием чего явились понесенные в Чечне большие потери. Значительное же число жертв среди гражданского населения республики вызвано прежде всего тем, что российские (в прошлом - советские) генералы и офицеры не привыкли считаться с жертвами не только среди собственных солдат, но и среди мирного населения.

{1} Максудов С. Потери населения СССР. Бенсон (Вермонт), 1989.
{2} Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. М., 1960.
{3} О потерях СССР в этой войне см.: Аптекарь П. А. Оправданы ли жертвы? // Военно-исторический журнал. 1992. No 3.
{4} Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Под ред. Г. Ф. Кривошеева. М., 1993.
{5} Подробно механизм расчетов изложен: Sokolov В. V. The Cost of War: Human Losses for the USSR and Germany, 1939-1945. - Journal of Slavic Military Studies, March 1996. Сокращенный вариант см.: Соколов Б. В. Цена потерь - цена системы // Независимая газета, 1993, 22 июня; Соколов Б. В. Цена войны // Дело. 1995. No 8.
{6} См.: Кожурин В. С. О численности населения СССР накануне Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1991. No 2. Здесь приведены данные предварительной оценки численности населения СССР на 1 января 1941 г., сделанной ЦСУ в июне 1941 г. Оно было исчислено в 198,7 млн. человек. Повторное исчисление успели сделать только по Молдавии и Хабаровскому краю, причем в этих регионах жителей оказалось больше, чем по предварительному исчислению, соответственно на 4,7% и 4,5% (в среднем - 4,6%). Если предположить, что такой же примерно недоучет в ходе первичного исчисления был допущен по другим регионам (а что такой недоучет был, сомнения не вызывает; например, в Эстонии на 1 января 1940 и 1941 г. была дана одна и та же чис-ленность населения), то к 1 января 1941 г. действительная численность населения СССР должна составить 207,8 млн. человек, а к 22 июня, с учетом естественного движения населения, - 209,3 млн. Подчеркнем, что указанная выше 'оценка ЦСУ - это единственная оценка численности населения СССР В новых границах, сделанная до начала Великой Отечественной войны на основе не доступных ныне первичных статистических материалов. В свете этих данных официальная цифра общих потерь населения СССР в Великой Отечественной войне в 26,6 млн. погибших и умерших представляется явно заниженной.
{7} Обзор различных оценок германских потерь см.: Оверманс Р. Человеческие жертвы второй мировой войны в Германии // Вторая мировая война. Под ред. В. Михалки. Пер. с нем. М., 1996.
{8} О жертвах коллективизации см.: Голод 1932-1933 гг. Под ред. Ю. Н. Афанасьева, Н. А. Ивницкого. М., 1995; Данилов В., Ильин А., Тепцов Н. Коллективизация: как это было // Урок дает история. М., 1989.
{9} О голоде 1946-1947 гг. см.: Зима В. Ф. Голод в России 1946-1947 годов // Отечественная история. 1993. No 1.
{10} О числе жертв политических репрессий см.: Земсков В. Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологические исследования. 1991. NoNo 6, 7.

Нельзя сказать, что феномен советского коллаборационизма был уникален во второй мировой войне. Но если не по доле населения, то по абсолютной численности коллаборационистов, служивших в немецкой армии. Советский Союз занимает печальное первое место.

С началом войны в плен попали миллионы красноармейцев. К 1 декабря 1941 г. их оказалось уже 3806 тыс. В 1942 г. добавилось еще 1653 тыс., в 1943 - 565 тыс., в 1944 - 147 тыс. Даже за четыре месяца победного 1945 в плен успело попасть 34 тыс. советских военнослужащих. Примерно из 6,2 млн. советских пленных около 100, а может быть и 200 тыс., смогли бежать, около 4,2 млн. погибли в плену, а примерно 1,8 млн. были освобождены советскими войсками (из них только половина к моменту освобождения сохраняла статус дленных, остальные же еще ранее были освобождены самими немцами и служили в коллаборационистских формированиях). Цифры страшные.

Причина трагедии - в человеконенавистнической политике Гитлера, для которого территории на Востоке были прежде всего "жизненным пространством" для германской колонизации. Немецкое руководство рассчитывало на блицкриг и о пленных не заботилось - более 2,5 млн. из них не пережили зимы 1941/1942 г. Невольную поддержку ему оказало советское правительство, хотя и заявившее с началом войны о своей готовности соблюдать основные условия Женевской конвенции об обращении с военнопленными, но фактически отвергнувшее два ее важнейших пункта: о предоставлении Международному Красному Кресту списков попавших в плен солдат противника и о разрешении посылок с родины для военнослужащих. В результате германское командование оставило пленных без продовольствия и в необорудованных лагерях на произвол судьбы.

Много было e перебежчиков. За первый год войны, правда, когда их число было особенно велико, данных нет, но известно, что позже, во второй половине 1942 года, на сторону немцев перебежали 61 тыс. красноармейцев. В 1943 году число перебежчиков уменьшилось до 24 тыс., а за первые три месяца 1944 г. их оказалось всего 2,2 тыс. За последний год войны их оказалось еще меньше (точных данных нет), однако даже в марте 1945 г. на Одере, когда в поражении Гитлера не сомневался уже никто, через немецкие линии все же перебежали 18 советских военнослужащих.

Сотрудничество с Германией первоначально не отвергали и многие попавшие в плен представители советского генералитета. Так, по немецким данным, в декабре 1941 г. готовность на определенных условиях вместе с германской армией бороться против Сталина и большевиков высказывали такие генералы, как М. И. Потапов и П. Г. Понеделин... 12 декабря герой Вязьмы генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, под чьим руководством окруженные советские войска почти на две недели задержали пехотные части группы "Центр" и тем, быть может, спасли Москву, передал от имени группы заключенных вместе с ним генералов предложение германской стороне создать русское контрправительство, которое доказало бы народу и армии, что можно бороться "против ненавистной большевистской системы", не выступая против интересов своей родины. При этом Лукин говорил допрашивавшим его немецким офицерам: "Народ окажется перед лицом необычной ситуации: русские встали на сторону так называемого врага, значит, перейти к ним - не измена Родине, а только отход от системы... Даже видные советские деятели наверняка задумаются над этим, возможно, даже те, кто еще может что-то сделать. Ведь не все руководители - заклятые приверженцы коммунизма".

Михаил Федорович Лукин скончался в 1970 г. признанным героем войны. Лишь 14 лет спустя в книге Иоахима Хоффмана "История власовской армии" были опубликованы выдержки из протоколов его допросов. Попади эти протоколы в руки сталинских следователей, не миновать генералу расстрела. Ведь был же расстрелян после войны генерал Понеделин, и только на основании весьма путаных доносов о будто бы высказанной им готовности к сотрудничеству с врагом. Да и позднее, во времена Хрущева или Брежнева, оглашение протоколов наверняка лишило бы Лукина генеральского звания, а имя его вычеркнули бы из истории Великой Отечественной...

Первый этап поощряемого немцами коллаборационизма в России наступил с первых недель войны. Сотни тысяч военнопленных, чтобы спастись из лагеря, и мирных жителей, чтобы не умереть с голоду, поступили в германскую армию в качестве "Хи-Ви" - "добровольных помощников (Hilfswillige). Они использовались в тыловых службах и формально не имели права на ношение оружия, хотя и считались солдатами германской армии. Вскоре многих "Хи-Ви" стали использовать для караульных и охранных функций и вооружать легким стрелковым оружием. К концу 1941 г. "Хи-Ви" было уже около 200 тыс. человек: русских, украинцев, белорусов, латышей, татар... Точное число "Хи-Ви" в разные периоды определить практически невозможно. По некоторым оценкам, весной 1943 г. их было более 1 млн. По признанию ряда германских генералов и офицеров, без содействия "добровольных помощников" немецким войскам в России было бы невозможно разрешить сложные проблемы транспорта и снабжения.

С того момента как война на Востоке приняла затяжной характер, германское командование стало взыскивать возможности формирования боевых частей из коллаборационистов, первоначально более с Пропагандистскими, чем с собственно военными целями. При формировании русских частей важную роль сыграл взятый в плен командующий 2-й ударной армией и заместитель командующего Волховским фронтом генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов. Родившийся в 1901 г. в крестьянской семье, Власов сделал блестящую карьеру. В начале войны командовал 4-м механизированным корпусом на Юго-Западном фронте, потом - 37-й армией в Киевском сражении. В Московской битве Власов успешно руководил 20-й армией. Позднее возглавил 2-ю ударную, не по его вине попавшую в окружение. Пытался пробраться к линии фронта с группой бойцов, но 11 июля 1942 г. был взят в плен немецким патрулем. В своих обращениях к красноармейцам позднее Власов не раз утверждал, что сознательно встал на борьбу с большевиками за "новую Россию". Однако, по его собственному признанию, он решил вопрос о неприемлемости для себя советской системы, только оказавшись в окружении в волховских болотах.

К осени 1942 г. Власов был наиболее крупным и популярным в армии советским военачальником, согласившимся безоговорочно сотрудничать с Германией. Лукин, не добившись согласия германских руководителей на создание русской независимой армии и правительства и убедившись в гибели миллионов пленных в лагерях из-за бесчеловечности немцев, охладел к такому сотрудничеству. К тому же он просил немцев до поры не оглашать его предложений о русско-германском сотрудничестве, поскольку опасался за семью, оставшуюся на неоккупированной территории. Поэтому выбор пал на Власова, чье имя обещало наибольший пропагандистский эффект.

В Смоленске 27 декабря 1942 г. было обнародовано обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной Армии, подписанное его председателем генерал-лейтенантом А. А. Власовым и секретарем, генерал-майором В. Ф. Малышкиным, бывшим начальником штаба 19-й армии. В этом обращении большевизм объявлялся "врагом русского народа" и главным виновником войны. Здесь же утверждалось: "История нашей родины не знает таких поражений, какие были уделом Красной Армии в этой войне. Несмотря на самоотверженность бойцов и командиров, несмотря на храбрость и жертвенность русского народа, проигрывалось сражение за сражением. Виной этому - гнилость всей большевистской системы, бездарность Сталина и его главного штаба". Досталось и "союзникам Сталина" - английским и американским "капиталистам", которые будто бы предали русский народ", тогда как "Германия ведет войнy не против русского народа и его Родины, а лишь против большевизма". Русский комитет призывал русский народ бороться за "новую Россию" - "без большевиков и капиталистов". В этой "новой России" должен был быть ликвидирован принудительный труд и обеспечено для рабочих "действительное" право на труд, равно как и действительные свободы совести, слова, собраний... Власов и Малышкин призывали к уничтожению "режима террора и насилия". В специальном пункте обращения предусматривались и обеспечение социальной справедливости и защита трудящихся от всякой эксплуатации". Колхозы предполагалось ликвидировать и передать землю в частную собственность крестьянам. Кроме того, обещали освободить всех политических заключенных. Программа на первый взгляд привлекательная.

Но в том же обращении Русский комитет объявлял врагами народа не только "Сталина и его клику", но и "всех, кто идет добровольно на службу в карательные органы большевизма - особые отделы, НКВД, заградотряды", и даже "тех, кто уничтожает ценности, принадлежащие русскому народу". Врагов народа следовало беспощадно уничтожать. Нетрудно заметить, что в эту категорию зачислены миллионы и миллионы людей, в том числе даже простые красноармейцы, при отступлении по приказу командования уничтожавшие мосты, дороги и здания. Приди Власов и его сторонники к власти в результате германской победы, они устроили бы террор, который мог затмить красный террор в России в 1917-1920 гг., когда, по некоторым данным, погибло около 2 млн. человек. И при ближайшем рассмотрении программа построения "новой России" оказывается скопированной с программных документов германских нацистов с их лозунгами борьбы против русского большевизма и западной плутократии. Кстати, и о национальном вопросе Русский комитет говорил весьма скупо, обещая лишь "гарантию национальной свободы" и упирая на особую роль русского народа. Что ж, члены Русского комитета, высокопоставленные советские военные в прошлом, выросшие в условиях тоталитарной системы, восприняли без особого труда другую тоталитарную идеологию - нацистскую, которая часто почти буквально совпадала с большевистской. Интересно, что в штабе Власова работал майор М. Ф. Зыков, который был сторонником Н. И. Бухарина, вместе с ним трудился в "Известиях", был в лагере, перед войной освободился, а попав в плен, пытался реализовать "бухаринскую альтернативу" в рамках власовского движения. Он бесследно исчез летом 1944 г. В штабе Власова и в руководстве вермахта нисколько не сомневались, что его похитили и убили агенты гестапо, видевшие в Зуеве "еврея" (возможно, безосновательно) и "коммуниста" (что несомненно). Гестапо, в свою очередь, утверждало, что Зуева убили советские агенты.

В 1942-1943 гг. отдельные охранные или боевые пехотные батальоны, сформированные вермахтом из пленных русской национальности, были формально включены в возглавляемую Власовым Русскую освободительную армию (РОА). Иногда в ходе боевых действий их объединяли в полки. Одним из таких полков, например, во время высадки союзников в Нормандии, командовал бывший полковник Красной Армии С. К. Буняченко, в дальнейшем - командир 1-й дивизии РОА (за бои в Нормандии он был награжден немцами). В конце 1942 года по приказу Гитлера многие военные формирования из русских, украинцев, белорусов, представителей мусульманских народностей и других выходцев из СССР были переведены с Востока на Запад, а позднее - в Италию (русские "Хи-Ви" были даже в армии Роммеля в Северной Африке). Это наряду с отказом от формирования каких-либо русских политических органов и русской армии, равно как и других национальных органов, вызвало упадок боевого духа и рост дезертирства к партизанам.

Власов на практике никак не контролировал использование частей формально возглавлявшейся им РОА. В тех случаях, когда отдельные русские батальоны оказывались на фронте, они сражались упорно. Здесь, однако, мы сталкиваемся скорее с мужеством обреченных, чем с героизмом сознательных борцов со сталинской тиранией. В случае отступления власовцам грозили суровые германские репрессии, советский же плен грозил им скорой и часто мучительной смертью. Вспоминаю рассказ моего дальнего белорусского родственника, в июле 1944 г. сержантом освобождавшего Брест. Вскоре после отступления немцев Брестскую крепость посетили два советских полковника, осматривавших ее укрепления. В подземельях крепости укрывался взвод власовцев, который уничтожил обоих. Исчезнувших полковников стали искать, солдаты обнаружили власовцев и с помощью дымовых шашек заставили их сдаться. Командир части сказал пленным: "Я могу ваше дело в трибунал передать, и всем выйдет расстрел. Но я обращаюсь к своим солдатам. Как они решат, так с вами и будет". И солдаты тотчас подняли власовцев на штыки, не вняв призыву одного из них выслушать, почему они стали служить немцам.

Высшие офицеры германской армии уже с 1942 г. сознавали, что создание РОА и какого-то альтернативного Сталину русского правительства, а также ряда других национальных армий и правительств, может стать единственным средством достижения победы на Востоке. Однако вплоть до начала 1944 г. их предложения на этот счет отвергались Гитлером и Гиммлером, которые рассматривали "восточные территории" лишь как германские колонии. Но с новыми поражениями на Востоке и на Западе даже нацистские лидеры пошли здесь на уступки. Еще в 1943 г. было создано командование восточных войск, объединившее все коллаборационистские формирования. 16 апреля того же года начальник штаба группы армий "Север" генерал Кинцель, критикуя уставы, предназначенные для этих формирований, писал командующему восточных войск генералу Гельмиху, что в них обходится главный вопрос: "что будет с их, бойцов восточных войск, родиной после войны", поскольку совершенно неверно думать, что они "сражаются на стороне Германии из благодарности за освобождение от большевизма". "Для бойцов восточных войск на самом деле вопрос стоит так: перейдем ли мы из большевистского рабства в рабство германское или мы боремся за свободу и независимость своей Родины?" Для того, чтобы такого рода предположение получило хотя бы формальное одобрение, потребовался разгром немецких войск во Франции и Белоруссии летом 1944 г. 14 сентября Власов был принят Гиммлером. Командующему РОА было обещано сохранение России в границах на 1 сентября 1939 г. при условии широкой автономии для нерусских народов и казачьих областей. Гитлер и Гиммлер согласились на формирование 1-й дивизии РОА (600-й пехотной). В январе 1945 г. начала формироваться и 2-я дивизия РОА (650-я пехотная). Тогда, осенью 1944 г., Германия готовилась к контрнаступлению в Арденнах, рассчитывая нанести решающее поражение западным союзникам и принудить их к сепаратному миру. После этого рассчитывали бросить все силы на Восток и разгромить Красную Армию. Здесь-то и должны были сыграть свою роль дивизии РОА.

14 ноября 1944 г. в Праге был образован Комитет освобождения народов России (КОНР) во главе с Власовым. Он объединил Русский комитет и другие национальные комитеты и военные формирования, созданные под покровительством Германии (кроме прибалтийских). КОНР принял манифест, в основном повторивший обращение Русского комитета от 27 декабря 1942 года. Показательно, что в манифесте ничего не говорилось о борьбе против "английских и американских капиталистов", а помощь Германии приветствовалась уже "на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей родины". При этом подчеркивалось, что в данный момент помощь Германии - это единственная возможность вести вооруженную борьбу против "сталинской клики". В манифесте указывалось и на желание КОНР поддерживать после войны дружественные отношения со всеми странами. КОНР заявлял также, что теперь, с выходом Красной Армии в Восточную и Центральную Европу и на Балканы, война приобрела со стороны СССР отчетливо захватнический характер. Создается впечатление, что манифест КОНР был обращен не столько к Красной Армии и населению СССР, сколько к западным союзникам, покровительства которых пытались добиться комитетчики, ввиду ставшего несомненным близкого поражения Германии.

Огромное число советских пленных в первые два года войны было следствием германского превосходства на поле боя. Но не только. Многие народы СССР, особенно жители недавно присоединенных Прибалтики, Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии, поначалу видели в немецких войсках своих освободителей.

Не проявляли особого желания сражаться за Сталина и за Советскую власть многие выходцы с Кавказа, из Средней Азии, из района Поволжья... Включенные в Красную Армию, армии бывших прибалтийских государств в своем большинстве с оружием в руках перешли на сторону немцев.

Боевики Организации украинских националистов с началом войны нападали на советские войска в Западной Украине, а члены антисоветских организаций в Прибалтике еще до подхода германских частей смогли даже занять некоторые города, в частности Каунас. Да и многие бойцы и командиры из числа русских, восточных украинцев и восточных белорусов были деморализованы многолетним сталинским террором и самой советской системой и не проявляли должной стойкости в бою, легко сдаваясь в плен.

Я уже писал о враждебности германского руководства самой идее русского освободительного движения, а это отражалось и на статусе частей, вошедших затем в РОА во главе с А. Власовым.

Несколько иной была ситуация в эстонских, латвийских и до некоторой степени литовских частях, поскольку немцы все же разрешили в странах Прибалтики ограниченное местное самоуправление. Правда, тут отношение к литовцам было несколько хуже:

в отличие от эстонцев и латышей они не считались арийским народом. Поэтому, в частности, литовская дивизия СС была сформирована позднее эстонской и латышской.

К осени 1944 национальные формирования играли в германской армии существенную роль. Уже давно сражались на фронте прибалтийские дивизии: эсэсовская 15-я (литовско-латышская, но с преобладанием латышей), 19-я (латышская) и 20-я (эстонская). Из украинцев сформировали 14-ю дивизию СС, летом 1944 г. попавшую в котел под Бродами, вырвавшуюся из окружения и после переформирования вновь введенную в бой на южном участке Восточного фронта в самом конце войны. В Италии с 1943 г. сражалась 162-я пехотная дивизия, сформированная из тюркского населения Кавказа и Средней Азии. В Югославии в составе 1-й и 2-й кавалерийской дивизий, сформированных из казаков Дона, Кубани и Терека и народов Северного Кавказа, действовал 15-й кавалерийский корпус во главе с немецким генералом фон Панвицем.

Тогда же формировалась 29-я дивизия СС РОНА (Русская освободительная народная армия) во главе с Брониславом Каминским. Каминский, бывший заключенный (неизвестно - уголовный или политический), жил в городе Локоть Брянской области, где работал инженеров на химзаводе. С приходом немцев он с 1942 г. возглавил администрацию "самоуправляющегося района Локоть" и ополчение, предназначенное для борьбы с партизанами. Потом из ополченцев сформировали бригаду СС, после ухода немцев из Локоти переброшенную против партизан Белоруссии, а в 1944 году - против варшавских повстанцев.

Во время подавления Варшавского восстания бойцы Каминского беззастенчиво грабили население. Немцы приняли решение - Каминского арестовать. Тот бежал в Карпаты, в район Тарнополя, пытаясь присоединиться к отрядам антикоммунистической Украинской повстанческой армии (УПА), но в ноябре был убит агентами немецкой службы безопасности (СД). После этих событий формирующаяся 29-я дивизия СС была включена в 1-ю дивизию РОА. 30-я дивизия СС, формировавшаяся из бригады СС подполковника Зиглига, куда входили части белорусской самообороны (в основном - бывшие пленные русской национальности), была в дальнейшем влита в 1-ю и 2-ю дивизии РОА. В самом конце войны в Германии была вторично сформирована 30-я дивизия СС как национальная белорусская дивизия из ушедших с немцами белорусских коллаборационистов. В апреле 1945 года эта дивизия была брошена на итальянский фронт, но участия в боях так и не приняла.

Для большинства нерусских народов СССР сотрудничество с Германией было попыткой противостоять советской политике разрушения национальных культур и русификации. Трагическую дилемму национальных движений во второй мировой войне хорошо выразил президент Белорусской народной рады Захарка: "Нет у нас выбора "либо-либо". Если выиграют немцы, то уничтожат нас всех, если выиграют Советы, то уничтожат интеллигенцию и ассимилируют народ... Третьего выхода нет".

Интересна в этой связи история взаимоотношений немцев с национальным движением на Украине. В начале войны фракция Организации украинских националистов во главе со Степаном Бандерой организовала свое правительство во Львове, которое, однако, через несколько дней было арестовано немецкими войсками, а сам Бандера был отправлен в так называемый "политический бункер" Заксенхаузена, где содержались в заключении политики, с которыми Германия рассчитывала договориться.

Другая фракция ОУН во главе с Андреем Мельником, безоговорочно вступившая на сторону немцев, популярностью среди украинцев не пользовалась. Бандеровцы же создали Украинскую повстанческую армию, которая действовала как против немцев, так и против советских партизан, однако предпочитала беречь силы до того момента, когда неудачи вынудят немцев к политическому соглашению с ОУН или когда появится возможность наступления на Украину сил западных союзников.

В октября 1944 г., когда Украина уже была потеряна немцами, Бандеру освободили, и, хотя соглашения достичь не удалось, Германия стала вооружать отряды УПА и переправлять в советский тыл их руководителей для борьбы против Красной Армии.

Теперь и лозунг самоопределения Украины Гитлеру был не так страшен, и тогда же был сформирован Украинский освободительный комитет, во главе которого немцы поставили политически нейтральную фигуру - генерала Павла Шандрука, последнего начальника штаба армии Петлюры, а потом - офицера польской армии. Он устроил и мельниковцев, и бандеровцев, в состав комитета, правда, не вошедших, и даже группу социалистов - последователей Петлюры во главе с бывшим премьером Украинской Народной Республики Константином Левицким. Шандрука сделали главнокомандующим Армии освобождения Украины и номинально подчинили ему 14-ю дивизию СС "Галиция", ставшую также 1-й украинской. Немцы и лидеры комитета рассматривали возможности создания и 2-й украинской дивизии, в отличие от первой - из выходцев с Восточной Украины, но она так и не была сформирована. Власов предлагал Шандруку объединиться с РОА, но последний отверг этот проект, равно как и идею формирования специальной восточноукраинской дивизии в составе Русской освободительной армии.

28 марта 1945 года на последнем заседании КОНР было принято решение сосредоточить власовскую армию, согласившийся войти в ее состав 15-й казачий корпус и казачье ополчение - "казачий стан" атамана Т. И. Доманова, бывшего майора Красной Армии, размещавшийся в Северной Италии, а также другие национальные формирования в район Австрийских и Итальянских Альп, чтобы в дальнейшем либо договориться о сдаче западным союзникам с возможным использованием их в качестве отдельной армии в борьбе против СССР или Японии, либо уйти в горы, соединиться с сербскими четниками Михайловича и вести партизанскую борьбу в ожидании скорого, как надеялись члены КОНР, вооруженного конфликта между СССР и западными державами.

Но 13 апреля немецкое командование бросило 1-ю дивизию РОА под руководством С. К. Буняченко в атаку на советский плацдарм "Эрленгоф" на западном берегу Одера, в районе Франкфурта. Вначале власовцы продвинулись на 500 метров, захватив несколько советских укреплений, но затем под фланговым огнем вынуждены были остановиться. Не помогла и массированная воздушная атака немецкой авиации и ВВС РОА во главе с генералом В. И. Мальцевым, бывшим полковником Красной Армии. Видя, что атака не удалась, Буняченко отвел дивизию с фронта, с чем вынуждены были смириться и немцы: в последние дни существования Третьего рейха вермахт не хотел увеличивать число своих противников.

К тому времени Власов и его штаб решили, что в Австрию, в район пресловутой "альпийской крепости", идти опасно, поскольку там могло оказаться много частей СС, верных Гитлеру. Поэтому Буняченко было приказано идти в Богемию. Туда же направлялась 2-я дивизия РОА под командованием бывшего полковника Красной Армии Г. А. Зверева, входившая в группу армий "Австрия", а также 599-я бригада из Дании (эта власовская часть вступить в Чехословакию не успела). В конце апреля-начале мая власовцы заключили соглашение с чешской военной организацией "Бартош" и группой "Алекес", близкими к чехословацкому эмигрантскому правительству и готовившими антинемецкое восстание в Праге. В обмен на военную помощь восставшим Власов и его армия рассчитывали на политическое убежище в Чехословакии, не зная, что по соглашению между советским и американским командованием Прага должна быть занята Красной Армией. Дивизия Буняченко б и 7 мая атаковала немецкий гарнизон в Праге, заняла аэродром и ряд других важных объектов, оказав существенную помощь восставшим. Однако 7 мая в Праге появились группы связи Красной Армии.

Стало ясно, что в город войдут советские войска. Немецкий офицер связи у Власова майор Швеннин-гер передает характерный разговор между Буняченко и советским майором Костенко. Офицер Красной Армии передал командиру 1-й дивизии РОА пожелание Сталина, чтобы он "со всей своей дивизией вернулся в объятия Родины". Буняченко "передал Сталину ответное пожелание, не поддающееся переводу на немецкий". 8 мая 1-я дивизия покинула Прагу и теперь уже вновь вместе с немецкими частями двинулась в район Пльзеня навстречу американцам. Ей вместе с Власовым удалось войти в американскую оккупационную зону в Чехии, но здесь Власов, Буняченко и ряд других высших офицеров РОА были выданы американцами Красной Армии.

Позднее было репатриировано и большинство солдат и офицеров дивизии, 2-я дивизия РОА была пленена советскими войсками еще до перехода линий американской армии. Военно-воздушные силы РОА во главе с В. И. Мальцевым сумели сдаться американцам. Сам Мальцев и ряд офицеров его штаба в 1946 году были возвращены в СССР, но большая часть личного состава избежала выдачи, равно как и часть солдат и офицеров дивизии Буняченко и штаба Власова.

Уцелели и три из четырех командиров полков этой дивизии (Сахаров, Архипов, Артемьев). Всего из 50 тыс. власовцев избегли выдачи не менее 10 тыс. человек. По Ялтинским соглашениям в СССР были возвращены и сдавшиеся в плен западным союзникам казаки Панвица и Доманова и солдаты 162-й дивизии.

Прибалтийские дивизии СС сдались Красной Армии в Курляндии в рамках общей капитуляции. Больше повезло 14-й украинской дивизии СС под командованием Шандрука, сдавшейся англичанам в Австрии. 10 тысяч ее бойцов не были признаны советскими гражданами, поскольку до начала войны жили в Польше, хотя, по данным, приводимым Н. Толстым, от 20 до 50% ее солдат в действительности были жителями Восточной Украины и имели бесспорное советское гражданство.

Не помогло и специально заявленное Сталиным на Потсдамской конференции требование о репатриации украинских эсэсовцев. Впрочем, в сумятице первых послевоенных месяцев союзники передали СССР и ряд белоэмигрантов, на которых формально требование о репатриации не распространялось. Так, был передан офицерский состав казачьего корпуса, состоявший в основном из эмигрантов. Здесь же оказались своего рода "идейные вдохновители" корпуса, бывшие белые генералы П. Н. Краснов и А. Г. Шкуро, хотя они не только никогда не были гражданами СССР, но даже не занимали в корпусе каких-либо командных постов и не могли совершить никаких военных преступлений, поскольку в боях не участвовали. Запад все еще надеялся продолжить сотрудничество с могущественным советским диктатором...

Власов и все его генералы, а также Шкуро, Краснов, Доманов, равно как и многие из плененных рядовых коллаборационистов, были казнены. Тысячи других ждали сталинские лагеря...

Мы так привыкли к утверждению, что СССР по общему объему производства занимает второе место в мире после США, повторенному и в недавно вышедшем справочнике "СССР в цифрах в 1987 году",{1} что уже давно не задумываемся, что же за этим стоит. Ведь разрыв в уровне и качестве жизни с теми же Соединенными Штатами колоссален, это подтвердит любой гражданин нашей страны, побывавший там, подтвердят и сухие статистические выкладки, доказывающие, что только по душевому потреблению мяса мы отстаем от США в 3 (!) раза.{2}

Не открою никакой тайны сказав, что в нашей экономике до сих пор сохраняется жесткое централизованное планирование, пусть теперь именуемое "госзаказом". Если не выполнишь план, то останешься без премии, ставшей уже непременной и весомой составной частью зарплаты, а ныне, с введением госприемки, иной раз и без зарплаты вовсе, если продукцию предприятия забракуют. Спускаемые же сверху плановые показатели очень часто не учитывают реальные возможности предприятий и хозяйств. Но контрольные цифры - это закон. И чтобы их выполнить, руководителям приходится идти на приписки - сознательное завышение сведений о произведенных товарах и услугах. Соблазн "довыполнить" и даже "перевыполнить" план одним росчерком пера слишком велик. Есть и другие приписки, так сказать, абсолютно легальные - максимальное увеличение стоимости продукции, для чего используется самое дорогое сырье, материалы и оборудование, а количество промежуточных операций, производимых каждый раз на отдельном предприятии, резко возрастает. Все это приводит к значительному увеличению валовой стоимости продукции благодаря двойному, тройному, четверному счету, но без какого-либо увеличения физического объема производимой продукции или улучшение ее потребительских свойств.

А ведь есть еще "приписки материальные", которые буквально рукой пощупать можно, да вот беда - на уровень жизни населения или, скажем, на обороноспособность страны они никак не влияют, поскольку потребительскими свойствами не обладают и, следовательно, стоимостями в политэкономическом смысле этого слова не являются. Это - тракторы и комбайны, ржавеющие под открытым небом из-за отсутствия необходимого подвесного инвентаря. Это - станки, устаревшие, прежде чем их собрались установить, и обреченные на то, чтобы в лучшем случае превратиться в лом для сталелитейной промышленности, а в худшем - просто рассыпаться от ржавчины. Это - сталь, по выплавке и по импорту которой мы давно и прочно удерживаем первое место в мире. Это - обувь и одежда, которым так и суждено сгнить на складах. Это - стройки, тянущиеся десятилетиями, чтобы потом оказаться законсервированными. Это, наконец, услуги по ремонту бытовой электротехники и электроники, ставшие нашей повседневной заботой из-за крайне низкого качества отечественных холодильников и магнитофонов, телевизоров и проигрывателей. По объему таких услуг мы тоже явно занимаем в мире лидирующее положение.

Ясно, что все перечисленные обстоятельства сильно искажают советскую статистику стоимостных показателей - национального дохода и валового национального продукта (ВНП). В статистике же стран с рыночной экономикой - как развивающихся, так и развитых капиталистических, такого искажения нет, поскольку нет явлений, его порождающих - приписок и продукции, произведенной, но на рынке так и не проданной. Появление такой продукции в рыночной экономике - это начало кризиса перепроизводства.

Следует упомянуть еще об одном явлении, влияющем на наше благосостояние. Речь пойдет о так называемой "теневой экономике". На Западе ее роль чрезвычайно велика. Это - все товары и услуги, укрытые от налоговых служб и произведенные либо на официально зарегистрированных предприятиях, либо на подпольных фабриках. Известно, например, что когда в 1987 г. в Италии официальная статистика включила в ВНП страны товары и услуги теневой экономики, в душевом исчислении Италия по этому показателю догнала Японию, от которой еще в 1983 г. отставала в 1,6 раза.{3} Иногда на Западе масштабы советской теневой экономики считают столь же значительными. Так, американский ученый В. Г. Тремл полагает, что в СССР продукция этого сектора составляет около 30% официального ВНП.{4} На это можно сказать лишь одно - если бы это на самом деле было так, то это было бы не так уж плохо. По крайней мере, не было бы такого громадного дефицита потребительских товаров и услуг. Ведь на Западе "теневая экономика" производит главным образом то, что пользуется повышенным спросом у населения. Да если еще взять ВНП официальный, госкомстатовский! Ведь национальный доход наш, если верить уже упомянутому статистическому справочнику, достигает почти двух третей американского. Если бы у нас еще и "левая" продукция достигала почти трети от официального ВНП, то наш ВНП вообще был бы равен ВНП США. Все были бы одеты и обуты по последней моде и обслужены по высшему классу, не хуже, чем в Америке.

Только как далеки мы в действительности от такой вот радужной картины! И "теневая экономика" тут не помощник. Потому что в СССР она носит ярко выраженный паразитический характер и почти ничего к общественному пирогу не добавляет. Ее дельцы наживаются на приписках, взятках, спекуляции дефицитом, торговле наркотиками. Новых стоимостей они (за исключением "цеховиков") практически не создают.

Отмечу еще и огромный разрыв в качестве подавляющего большинства товаров, произведенных в СССР и на Западе. Известно, например, что советские "Жигули" на свободно конвертируемую валюту продаются в несколько раз дешевле японских "Тойот" и итальянских "Фиатов", а уж "Волгу" на Западе если кто и купит, то по цене, близкой к стоимости металлолома.

Все перечисленные соображения заставили меня усомниться в официальных данных Госкомстата и попытаться самостоятельно провести сопоставление основных экономических показателей СССР и США. Сравнение этих двух стран - давняя традиция в нашей экономической науке. Ведь и по численности населения они близки (население СССР в 1983 году было всего в 1,16 раза больше населения США), и территории у них обширные, и экономику имеют крайне диверсифицированную, многоотраслевую структуру, да и климатические условия сходные.

Национальный доход в ВНП СССР и США в принципе можно сравнить двумя способами: либо рассчитать американские показатели по советским нормам и ценам в рублях, либо советские - по американским в долларах. Первый способ приходится отвергнуть, поскольку в американской экономике нет ни приписок, ни мнимых стоимостей, увеличивать стоимость продукции с помощью приписок там никому в голову не придет (поскольку это вызовет лишь рост суммы налога), и поэтому адекватно пересчитать национальный доход США в рублях попросту невозможно. Остается второй способ. Пересчет по нему автоматически исключает из советских показателей все приписки и мнимости. За пределами расчетов остается лишь "теневая экономика" (в США она во многом образуется благодаря явлению, обратному припискам - сокрытию произведенной продукции от налогообложения). Но как было показано выше, американская "теневая экономика" значительно превосходит советскую "теневую экономику" по объему производства. Поэтому мой расчет может несколько завысить истинное соотношение показателей в пользу СССР, но уж никак не в пользу США.

Группа исследователей Института США и Канады АН СССР провела сопоставление национальных доходов США и СССР. Его результаты изложены в газете "Аргументы и факты" (1988, .No 47, с. 2), и я ими воспользовался. В 80-е годы доля зарплаты в национальном доходе США была стабильной, оставаясь на уровне 60%. Зарплата составляет около 90% личных доходов населения США, так что доля личных доходов в национальном доходе составляет примерно 66%. В СССР в 1985 г. доля зарплаты в национальном доходе была равна 37% (у нас зарплата практически равна всем личным доходам граждан). Оставшаяся часть - 34% национального дохода у США и 63% - у СССР (то, что осталось после вычитания доли личного потребления), это накопление (капитальные вложения и производство средств производства), которое необходимо для обеспечения данного уровня личного потребления, и военные расходы государства. Нет нужды доказывать, что для народного хозяйства расходы на оборону являются лишь дополнительным бременем, поскольку ни армия, ни военная промышленность никаких материальных благ не создают.

В США, по подсчетам ученых Стокгольмского института по исследованию проблем международного мира (СИПРИ), американские военные расходы в 80-е годы составляли в среднем около 7% ВНП, или, учитывая, что в США национальный доход составляет примерно 89% от ВНП, примерно 8% от национального дохода.{5} Оставшаяся часть американского национального дохода - примерно 26% - это и есть то накопление (можно назвать его условно чистым, т. е. очищенным от военных расходов), которое необходимо для поддержания существующего в США уровня личного потребления - около 66% национального дохода. Полагая, что в СССР соотношение между личным потреблением и условно чистым накоплением приблизительно такое же, как и в США, я примерно определил долю условно чистого накопления в советском национальном доходе - около 15%. Немалая часть национального дохода падает на военные расходы СССР. В ВНП их доля будет несколько ниже - 42%, если принять для СССР то соотношение между национальным доходом и ВНП, какое существует в США.

Теперь мы имеем, наконец, возможность приравнять друг к другу советский и американский показатели. Ведь военный паритет между СССР и США в целом вещь бесспорная, по крайней мере с 70-х годов, так что и военные расходы двух стран вполне можно считать приблизительно эквивалентными. Весь советский ВНП составляет всего лишь около 16% американского (в расчете на душу населения - около 14%). С учетом этого можно посмотреть, какое место занимает наша страна в мире по ВНП (как по общему объему, так и в душевом исчислении).

Группа американских исследователей провела сопоставление большинства стран и территорий мира по душевому ВНП. Расчеты были сделаны в условных долларах с учетом различной покупательной способности различных национальных валют применительно к 1983 году.{6} Душевой ВНП США был определен в 14 120 долларов. Значит, душевой ВНП СССР будет равен примерно 1975 долларам.

Это ставит нашу страну на 53-е место в группе из 135 стран и территорий, после Южной Кореи (2010 долларов) и перед Бразилией (1880 долларов). Как явствует из данных, опубликованных в "Статистическом ежегоднике ООН за 1983/84 годы", сходное положение наблюдается и по другим социально-экономическим показателям. Так, по средней ожидаемой продолжительности жизни СССР делит места с 47-го по 56-е среди 156 стран, по детской смертности - 90-е среди 200, по уровню телефонизации (количеству телефонов на 1000 жителей) - 66-е из 147, а по числу легковых автомобилей на душу населения - 74-е место среди 139 стран и территорий (по этому последнему показателю США мы уступаем в 13 раз!).

Число легковых автомобилей на душу населения отражает, строго говоря, в большей мере уровень жизнь населения, а не общие экономические показатели. Уровень же жизни в СССР относительно хуже, чем мог бы быть, исходя из уровня душевого ВНП, поскольку наша страна вынуждена нести непомерное бремя военных расходов. Если вычесть из нашего ВНП "излишние" по сравнению с американской и мировой нормой военные расходы сверх 7%-го уровня (в подавляющем большинстве государств они ниже уровня в 7% от ВНП), то размер такого "очищенного" ВНП будет равен 1285 долларам и в большей мере отразит положение нашей страны в мировой иерархии по уровню жизни населения.

СССР по этому показателю попадает в одну группу стран с Конго (1230 долларов), Турцией (1240 долларов), Тунисом (1290 долларов), Ямайкой (1300 долларов) и Доминиканской республикой (1370 долларов). Так что и по душевому ВНП, и по уровню жизни Советский Союз приходится отнести к группе стран развивающихся. Поэтому все претензии некоторых лидеров этих стран по поводу якобы недостаточной помощи СССР странам Азии, Африки и Латинской Америки сравнительно с той помощью, которую оказывают развитые капиталистические страны, вряд ли можно счесть основательными.

Мои расчеты полностью подтверждаются данными, приведенными известным советским экономистом Г. Ханиным. Он постарался очистить наши экономические показатели от влияния инфляции и определил, что за 1928-1987 гг. национальный доход СССР возрос в 6,9 раза (по исчислениям Госкомстата - в 89,5 раза), тогда как за тот же период национальный доход США увеличился в 6,1 раза, Великобритании - в 3,8 и Франции - в 4,6 раза. Между тем в 1893 г. промышленное производство США, Великобритании, Франции и царской России соотносилось как 5,0:2,2:1,5:1,0. К 1913г. существенного изменения соотношения основных экономических показателей России и ведущих промышленных держав мира не произошло. В 1928 г. СССР по основным экономическим показателям, в том числе и по общему объему национального дохода, примерно достиг уровня 1913 г. Соотношение национальных доходов США, Великобритании, Франции и СССР в 1928г. было примерно равно 7:2, 2:1,4:1 (повторяю, что в идеале соотношение двух и более стран по ВНП, национальному доходу и промышленному производству будет одинаковым). Значит, в 1987 г. это соотношение составляло между США и СССР - 6,2:1, между Великобританией и СССР - 0,9:1, между Францией и СССР - 1:1.

По моим расчетам, в 1983 г. ВНП США и СССР соотносились как 6,2:1, а у Франции, Великобритании и СССР были практически равны между собой. Как видим, результаты получаются практически тождественные.

СССР по общему объему ВНП занимает пятое место в мире, уступая США, Японии, ФРГ и (совсем немного) Франции. На шестом месте - почти догнавшая нас Великобритания, а далее - Италия и Канада. Положение почти такое же, как у царской России в 1913г., только место Великобритании впереди нас заняла Япония.

Моя оценка почти в 4 раза ниже официальной, приведенной в справочнике "СССР в цифрах в 1987 году", где утверждается, что национальный доход СССР в 1987 г. составлял 64% от национального дохода США. Значит, приписки и "мнимая" стоимость примерно во столько раз искажают наши статистические данные, завышают их. С учетом этого надо оценивать и относительные размеры дефицита нашего годового бюджета. Как показали Е. Гайдар и О. Лацис, наш дефицит составляет около 11% ВНП, причем ВНП официального, неочищенного от искажений. Но поскольку официальный ВНП завышен, на мой взгляд, примерно в 4 раза, в действительности дефицит достигает 44-45% ВНП. Критическим мировая экономическая наука считает дефицит бюджета в 8-10% от ВНП. Дальше начинается галлопирующая, не поддающаяся регулированию инфляция. Громадный размер советского дефицита бюджета ясно указывает на то, что в случае введения в экономике в сколько-нибудь значительных масштабах рыночного ценообразования нас ожидает настоящая инфляционная катастрофа (рост цен на 1000 и более процентов в год) с непредсказуемыми социальными, экономическими и политическими последствиями. Кооперативные цены сегодня, иной раз, десятикратно превышающие государственные, показывая, какой может быть и у нас потенциальная инфляция.

Реалистический взгляд на подлинное место нашей страны в мировой экономической иерархии диктует неотложные меры. Немедленный отказ от централизованного обязательного планирования и переход к преимущественно рыночному регулированию невозможен из-за указанной выше причины. Единственный выход сегодня - это резкое и одностороннее (!) сокращение военных расходов, быстрейшая конверсия (перевод на мирные цели) основной части военной промышленности и научно-исследовательских разработок. Военные расходы должны обеспечить нам возможность гарантированного уничтожения противника в случае ответного ядерного удара. Одновременно перевести большинство наших предприятий на акционерную основу, что позволит мобилизовать средства населения, а равно и инвестиции из-за рубежа, на нужды развития. Должна быть допущена мелкая частная собственность в сфере услуг и на небольшие промышленные предприятия, что позволит упорядочить нынешние индивидуально-трудовой и кооперативный секторы.

В сельском хозяйстве при определенных условиях стоит разрешить частную собственность на землю, причем первоначальный надел должен идти за чисто символическую плату. Это сделает крестьянина настоящим хозяином земли. Аренда, даже бессрочная, такого чувства и ответственности за землю не даст. Вспомним, что бессрочная аренда у нас уже была, но продержалась всего 11 лет - с 1918 по 1929 гг. Такой опыт любого насторожит. Так что сегодняшний арендатор будет прежде всего стремиться получить от земли максимально возможный доход в кратчайшие сроки, что неизбежно приведет к истощению почвы и ухудшению и без того сложной экологической ситуации в стране. К тому же сейчас арендаторы накрепко завязаны с колхозами, совхозами и местными советскими органами, которые на практике в состоянии диктовать им свои условия.

Не надо думать, что переход земли в частные руки ликвидирует колхозы. Процесс этот медленный, на десятилетия (равно как и акционеризация); жизнеспособные колхозы, безусловно, сохранятся. К тому же мало кто из крестьян сегодня согласится взять землю в частную собственность. Да и крестьяне, взявшие землю, неизбежно будут объединяться в разного рода кооперативы (об этом говорит и опыт западных стран). То, что процессы будут растянуты по времени, гарантирует нас от бурной инфляции, а конверсия военной промышленности сгладит и бюджетный, и товарный дефицит. Разумеется, перемены в экономике будут позитивны и необратимы лишь при условии полной и последовательной демократизации политической жизни. Только тогда мы сможем за несколько десятилетий (но не за 5-10 лет, как думают некоторые) достичь уровня промышленно развитых стран.

{1}СССР в цифрах в 1987 году. М., 1988. С. 288.
{2} Аргументы и факты. 1988. No 47. С. 2.
{3} За рубежом. 1988. No 29. С. 11.
{4} Спутник. 1988. No 10. С. 46.
{5} Ежегодник СИПРИ 1987 года. Оксфорд, 1987. С. 173-179.
{6} Доклад Всемирного банка о мировом развитии в 1985 году. Вашингтон, 1988. С. 174-175, 231.

	СССР	Германия	Соотношение потерь
Общее количество погибших и умерших	43448	5950	7,3:1
в том числе гражданских лиц	16900	2000	8,5:1
в том числе из состава вооруженных сил	26548	3950	6,7:1
из них в советско-германской войне	26400	2608	10,1:1
Потенциальные потери (неродившиеся)	13800	-	-
Количество пленных**	6306	1950	3,2:1
в том числе в советско-германскую войну	6300	950	6,6:1
Умерло в плену	4000	800	5,0:1
в том числе вследствие советско-германской войны	4000	451	8,9:1

Месяц	Безвозвратные потери (тыс. чел.)	Потери пораженными в боях (в % от среднемесячного уровня за войну == 100)
январь	628	112
февраль	523	98
март	625	120
апрель	435	81
май	422	78
июнь	519	61
июль	330	83
август	385	130
сентябрь	473	109
октябрь	819	80
ноябрь	413	83
декабрь	318	123
Всего за год	5888	1158