Он весил сто десять фунтов. Волосы у него были курчавые, как у негра,
и он был черен. Черен как-то по-особенному: не красновато и не
синевато-черен, а черно-лилов, как слива. Звали его Мауки, и он был сын
вождя. У него было три "тамбо". Тамбо у меланезийцев означает табу и,
конечно, сродни этому полинезийскому слову. Три тамбо Мауки сводились к
следующему: во-первых, он не должен здороваться за руку с женщиной или
допускать, чтобы женская рука прикасалась к нему и к его вещам; во-вторых,
он не должен есть ракушек или другой пищи, приготовленной на огне, на
котором их жарили; в-третьих, он не должен притрагиваться к крокодилам или
плавать в челне, на котором была частица крокодила величиной хотя бы с
ноготь.
Черными были у Мауки и зубы, но в отличие от кожи, они были совсем
черные или, лучше сказать, черные, как сажа. Они стали у него такими за
одну ночь, когда мать натерла их истолченным в порошок камнем, который
добывали у горного обвала возле Порт-Адамса. Порт-Адамс - приморская
деревушка на Малаите, а Малаита - самый дикий из всех Соломоновых
островов. Он настолько дик, что ни одному купцу или плантатору не удалось
там обосноваться, а сотни белых авантюристов - начиная с первых ловцов
трепанга и торговцев сандаловым деревом и кончая современными вербовщиками
рабочей силы с их винчестерами и нефтяными двигателями - нашли здесь свой
конец от томагавков и тупоносых снайдеровских пуль. Тем не менее и сейчас,
в двадцатом столетии, Малаита остается золотым дном для вербовщиков,
которые посещают ее берега в надежде найти здесь туземцев для работы на
плантациях соседних и более цивилизованных островов за тридцать долларов в
год. Уроженцы этих соседних и более цивилизованных островов сами настолько
приобщились к цивилизации, что уже не желают работать на плантациях.
Уши Мауки были проткнуты не в одном и не в двух, а в десяти местах. В
одном из меньших отверстий он носил глиняную трубку. Отверстия покрупней
не годились для этой цели: не только чубук, но и вся трубка легко
проскочила бы насквозь. Да это и не мудрено, потому что в самые большие
дырки он обычно вставлял по круглой деревяшке диаметром в добрые четыре
дюйма. Иначе говоря, окружность этих дыр равнялась приблизительно
двенадцати с половиной дюймам. Что касается эстетики, то здесь Мауки
придерживался весьма независимых взглядов. В ушах у него красовались такие
предметы, как пустые гильзы, гвозди от подков, медные гайки, обрывки
бечевки, плетенный из соломы шнур, зеленые стрелки пальмовых листьев, а
когда наступала вечерняя прохлада, - пунцовые цветы мальвы. Отсюда видно,
что он прекрасно мог обходиться без карманов. Да и куда бы он их приделал
- ведь вся его одежда состояла из куска ситца шириной в несколько дюймов.
Карманный нож он носил в волосах, защемив лезвием курчавую прядь, а самое
ценное свое достояние - ручку от фарфоровой чашки - привешивал к продетому
сквозь ноздри черепаховому кольцу.
Невзирая на все эти украшения, Мауки был миловиден. Его лицо можно
было назвать красивым даже с европейской точки зрения, а для меланезийца
Мауки был поразительно хорош собой. Единственным недостатком этого лица
была излишняя мягкость. Оно было женственным, почти девичьим, с тонкими,
мелкими и правильными чертами. Безвольный подбородок и рот. Ни силы, ни
характера в линии скул, лба и носа. Разве только в глазах Мауки порой
проскальзывал какой-то намек на те неизвестные величины, которые
составляли неотъемлемую часть его существа, но никем еще не были
разгаданы. Эти неизвестные были смелость, настойчивость, бесстрашие, живое
воображение, хитрость, и когда они проявлялись в его последовательных и
решительных поступках, окружающие только разводили руками.
Отец Мауки был вождем в деревушке Порт-Адамс, и для родившегося на
берегу мальчика вода была родной стихией. Он умел ловить рыб и устриц;
коралловые рифы были для него открытой книгой. Управлять челноком он тоже
умел. Плавать научился, когда ему был год от роду. Семи лет он уже мог
задерживать дыхание на целую минуту и нырять на глубину тридцати футов. Но
в этом возрасте его похитили жители чащи, которые не только не умеют
плавать, но даже боятся соленой воды. С тех пор Мауки видел море только
издали, сквозь просветы в зарослях или с обнаженных склонов высоких гор.
Он стал рабом старого Фанфоа, царька, объединившего под своей властью
около двух десятков разбросанных по горным отрогам Малаиты селений, дым
которых в безветренные утра служит для белых мореплавателей едва ли не
единственным доказательством того, что внутренняя часть острова обитаема.
Белые не проникают в глубь Малаиты. Когда-то в погоне за золотом они
пытались туда пробраться, но всякий раз оставляли там свои головы, которые
и поныне скалят зубы с закопченных балок туземных хижин.
Однажды, когда Мауки уже был рослым семнадцатилетним юношей, Фанфоа
остался без табаку. Он остался совсем без табаку. И все его подданные
очень бедствовали. Виноват в этом был сам Фанфоа. Бухта Суо настолько
мала, что большой шхуне в ней не развернуться на якоре. Мангровые заросли
обступают ее со всех сторон и низко свешиваются над темной водой. Это
западня, и в эту западню попались двое белых. Они приплыли на небольшом
двухмачтовом паруснике вербовать рабочих, и у них было много табаку и
товаров, не говоря уже о трех винтовках и большом запасе патронов. В Суо
нет прибрежных жителей, и лесные племена здесь могут спокойно спускаться к
морю. Торговля шла бойко. В первый же день записались двадцать человек.
Даже старый Фанфоа записался. И в тот же день двадцать новых рабочих
отрубили двум белым головы, прикончили команду и сожгли парусник. После
этого целых три месяца табак и другие товары не переводились в лесных
селениях. А потом пришел военный корабль, ядра с которого полетели далеко
в горы, и люди в страхе разбежались из деревень и ушли в глубь чащи. Затем
на берег высадились вооруженные отряды. Они сожгли все деревни вместе с
награбленным табаком и товарами. Кокосовые пальмы и бананы были срублены,
всходы таро уничтожены, а куры и свиньи прирезаны.
Полученный урок мог пригодиться Фанфоа в будущем, но пока он
оставался без табаку. А молодежь в селениях была так напугана, что
отказывалась наниматься к вербовщикам. Потому-то Фанфоа и приказал отвести
своего раба Мауки на берег и сдать его белым, а в задаток получить за него
пол-ящика табаку да еще ножей, топоров, бус и ситцу. Все это Мауки
отработает на плантациях. Мауки до смерти перепугался, когда ему велели
подняться на шхуну. Он шел, словно ягненок на заклание. Белые, наверное,
очень свирепые существа. Иначе они бы не посмели разъезжать вдоль берегов
Малаиты и заходить во все бухты, по двое на шхуне, с командой из
пятнадцати - двадцати чернокожих да еще с несколькими десятками
завербованных. А ведь им приходилось вдобавок опасаться прибрежного
населения, готового в любую минуту напасть, захватить шхуну и прикончить
весь экипаж. Белые люди, должно быть, очень страшны. Притом ни у кого,
кроме белых, не было таких дьявол-дьяволов - ружей, стрелявших много раз
подряд без остановки; всяких железных и медных штук, заставлявших шхуну
идти без всякого ветра, и ящиков, которые говорили и смеялись, точь-в-точь
как говорят и смеются люди. Да это еще что! Он слышал про одного белого, у
которого его собственный, личный дьявол-дьявол обладал такой
чудодейственной силой, что этот белый мог по желанию вынимать все свои
зубы, а потом вставлять их обратно.
Мауки повели вниз в каюту. На палубе остался сторожить один белый с
двумя пистолетами за поясом. А в каюте другой сидел за книгой и чертил в
ней какие-то таинственные линии и знаки. Он осмотрел Мауки, словно тот был
курицей или поросенком, заглянул ему под мышки и написал что-то в книге.
Потом протянул Мауки палочку для письма, и Мауки, только дотронувшись до
нее, тем самым обязался работать три года на плантациях мыловаренной
компании "Лунный блеск". Мауки никто не разъяснил, что свирепые белые люди
прибегнут к силе, если он вздумает уклониться от взятого на себя
обязательства, и что вся мощь и все военные корабли Великобритании будут
им в том поддержкой.
На шхуне было много других чернокожих из дальних и никому не ведомых
мест, и когда белый человек им что-то сказал, они сорвали с головы Мауки
длинное перо, остригли его наголо, а вокруг бедер повязали лавалаву из
ярко-желтого ситца.
Много дней провел Мауки на шхуне, много видел новых земель и островов
- столько ему и во сне не снилось - и наконец добрался до Нью-Джорджии,
где его высадили на берег и поставили работать в поле - резать тростник и
расчищать заросли. Только теперь он узнал, что такое работа. Даже когда он
был у старого Фанфоа, ему не приходилось столько трудиться. А трудиться он
не любил. Подымались с зарей, возвращались в сумерки, ели всего два раза в
день. И пища была однообразная. Заладят на целый месяц одни бататы, а не
то целый месяц дают только рис.
День за днем он очищал кокосовые орехи от скорлупы, день за днем и
неделю за неделей подбрасывал хворост в костры, на которых сушили копру,
пока у него не разболелись глаза и его не послали валить деревья. Он ловко
орудовал топором, и вскоре его перевели на постройку моста. Потом в
наказание за какую-то провинность отправили на дорожные работы. Ему
случалось плавать и на вельботах, когда белые отправлялись в отдаленные
бухты за копрой или выходили в море глушить рыбу динамитом.
Помимо всего прочего, он усвоил "beche de mer" [трепанг (франц.); в
данном случае наречие, распространенное в тех местах, где добывается
трепанг] - распространенный в южных морях английский жаргон - и мог теперь
объясняться с белыми, а главное - со всеми черными рабочими, с которыми
иначе никогда бы не столковался. Тут были сотни различных племен и
наречий. Многое узнал он о белых людях, и прежде всего то, что они держат
свое слово. Когда они говорили рабочему, что дадут ему пачку табаку, он ее
получал. Когда говорили, что выбьют из него семь склянок, если он сделает
то-то и то-то, и он это делал, из него непременно выбивали семь склянок.
Мауки не знал, что такое "семь склянок", но, часто слыша это выражение,
решил про себя, что, должно быть, это кровь и зубы, потерей которых
частенько сопровождались подобного рода операции. Еще одно он твердо
усвоил: никого не били и не наказывали зря. Даже когда белые напивались -
а это с ними случалось нередко - они никогда не дрались, если не было
нарушено какое-нибудь их правило.
Мауки не нравилось на плантациях. Работать он терпеть не мог, ведь
как-никак он был сын вождя. К тому же с тех пор как Фанфоа похитил его из
Порт-Адамса, прошло десять лет, и Мауки стосковался по дому. Даже рабство
у старого Фанфоа представлялось ему теперь завидным уделом. Поэтому он
бежал. Он углубился в джунгли, надеясь пробиться на юг к морю, украсть
челнок и в нем добраться до Порт-Адамса. Но схватил лихорадку, был пойман
и полумертвым доставлен назад.
Второй раз Мауки бежал уже не один, а с двумя земляками. Они отошли
миль за двадцать по берегу, достигли деревни и укрылись в хижине одного из
тамошних жителей, переселенца с Малаиты. Но двое белых не побоялись прийти
глухой ночью в селение и выбить по семи склянок из каждого беглеца,
связать их всех троих, как поросят, и кинуть в вельбот. А из человека,
который их приютил, выколотили семь раз по семи склянок, судя по
количеству вырванных у него волос, содранной кожи и выбитых зубов. На всю
жизнь пропала у него охота укрывать беглых.
Целый год Мауки терпел и трудился. Потом его взяли в дом
прислуживать. Тут пища была лучше, свободного времени больше, работа
совсем не трудная - убирать комнаты и подавать белым господам виски и пиво
в любое время дня и ночи. Мауки это нравилось, но жизнь в Порт-Адамсе
нравилась ему больше. Служить оставалось два года, а два года - долгий
срок, когда тоскуешь по дому. За этот год Мауки многому научился, и теперь
на правах слуги он ко всему имел доступ. Он разбирал и чистил винтовки,
знал, где хранится ключ от кладовой. План побега принадлежал ему, и вот
однажды ночью десять туземцев с Малаиты и один из Сан-Кристобаля
ускользнули из бараков и подтащили к берегу вельбот. Ключ от висевшего на
вельботе замка раздобыл Мауки, и тот же Мауки погрузил в вельбот
двенадцать винчестеров, огромный запас патронов, ящик динамита с
детонаторами и бикфордовым шнуром и десять ящиков табаку.
Дул северо-западный муссон, и по ночам они неслись на юг, а днем
прятались на уединенных, необитаемых островках, если же приставали к
большому острову, то втаскивали вельбот в кусты. Так они добрались до
Гвадалканара, обогнули остров, держась вдоль берега, потом пересекли
пролив Индиспэнсебль и пристали к острову Флорида. Здесь они убили того
чернокожего, который был из Сан-Кристобаля, голову его спрятали, а все
остальное зажарили и съели. Малаита была всего в двадцати милях, но в
последнюю ночь сильное течение и переменные ветры помешали им достичь
берега. Рассвет застал их все еще в нескольких милях от цели. Но на
рассвете показался катер с двумя белыми, которые не испугались одиннадцати
туземцев с их двенадцатью ружьями. Мауки и его товарищей доставили в
Тулаги, где жил великий белый господин, старший над всеми белыми. И
великий белый господин судил беглецов, после чего их связали, дали им по
двенадцати плетей и приговорили к штрафу в пятнадцать долларов. Затем их
отослали в Нью-Джорджию, где белые выбили из них по семи склянок из
каждого и запрягли в работу. Но Мауки уже не попал в слуги. Его отправили
на постройку дороги. Штраф в пятнадцать долларов уплатили за него белые,
от которых он бежал, и ему сказали, что он должен их отработать, а это
значило - лишних шесть месяцев на плантациях. Да сверх того за его долю
украденного табаку ему накинули еще год.
Теперь до возвращения в Порт-Адамс Мауки оставалось три с половиной
года. Поэтому он однажды ночью украл челнок, прятался некоторое время на
островках в проливе Маннинг, потом пересек этот пролив и стал пробираться
вдоль восточного побережья острова Изабель, но, проделав две трети пути,
был пойман белыми у лагуны Мериндж. Спустя неделю он бежал от них и
скрылся в чаще. На Изабель нет лесных племен, там одни только прибрежные
жители, и все они христиане. Белые назначили за поимку Мауки награду в
пятьсот пачек табаку, и всякий раз, как он пытался пробраться к морю,
чтобы украсть челнок, прибрежные жители устраивали на него облаву. Так
прошло четыре месяца, но когда награду повысили до тысячи пачек, Мауки
поймали и вернули в Нью-Джорджию строить дороги. Ну, а тысяча пачек табаку
стоит пятьдесят долларов, и обещанную награду Мауки должен был уплатить
сам, а для этого требовалось проработать год и восемь месяцев. Так что
Порт-Адамс отодвинулся теперь уже на пять лет.
Он тосковал еще сильнее и отнюдь не был склонен к тому, чтобы взяться
за ум, остепениться, отработать свои пять лет и тогда уже вернуться домой.
В следующий раз его задержали при попытке к бегству. Дело рассматривал сам
мистер Хэвеби, представитель мыловаренной компании на острове, и он
признал Мауки неисправимым. Неисправимых компания отправляла с Соломоновых
островов за сотни миль, на острова Санта-Крус, где у нее тоже были свои
плантации. Туда и отправили Мауки, только он не доехал. Шхуна зашла в
Санта-Анне, и ночью Мауки вплавь добрался до берега, стащил у торгового
агента две винтовки и ящик табаку и в челноке доплыл до Кристобаля.
Малаита была теперь от него к северу всего в пятидесяти или шестидесяти
милях, но когда он пытался переправиться через пролив, поднялся шторм и
его отнесло назад к Санта-Анне, где агент заковал его в кандалы и
продержал до возвращения шхуны с островов Санта-Крус. Винтовки агенту
вернули, а за ящик табаку Макуи предстояло расплатиться годом работы. Его
задолженность компании теперь равнялась шести годам.
На обратном пути в Нью-Джорджию шхуна стала на якорь в проливе Марау
у юго-восточной оконечности Гвадалканара. С кандалами на руках Мауки
поплыл к берегу и скрылся в зарослях. Шхуна ушла, но местный агент
"Лунного блеска" предложил за поимку беглеца награду в тысячу пачек
табаку, и жители чащи привели к нему Мауки, что увеличило его долг
компании еще на год и восемь месяцев. Прежде чем шхуна вернулась, Мауки
снова сбежал, на этот раз в вельботе, прихватив с собой украденный у
агента ящик табаку. Но налетевший с северо-запада шквал выбросил его на
Уги, где туземцы-христиане стащили у него табак, а его самого передали
агенту "Лунного блеска". Украденный туземцами табак означал для Мауки еще
год работы, что в итоге составило восемь с половиной лет.
- Отправим-ка его на Лорд-Хау, - сказал мистер Хэвеби. - Там теперь
Бунстер. Пусть как хотят, так между собой и разбираются. Либо Мауки
угробит Бунстера, либо Бунстер - Мауки. И в том и в другом случае мы
останемся в выигрыше.
Если выйти из лагуны Мериндж у острова Изабель и держать курс прямо
на север, по компасу, то, пройдя сто пятьдесят миль, увидишь выступающие
из воды коралловые отмели Лорд-Хау. Лорд-Хау - кольцеобразная полоса земли
миль полтораста в окружности и шириной всего в несколько сот ярдов,
возвышающаяся местами на целых десять футов над уровнем моря. Внутри этого
песчаного кольца лежит огромная лагуна, усеянная коралловыми рифами. Ни
географически, ни этнографически Лорд-Хау не может быть отнесен к
Соломоновым островам. Это атолл, тогда как Соломоновы острова
происхождения вулканического. И язык и внешность его обитателей говорят об
их близости к полинезийской расе, а жители Соломоновых островов -
меланезийцы. Лорд-Хау заселен уроженцами Западной Полинезии, приток
которых продолжается и по сей день: юго-восточный пассат прибивает к
берегам острова их длинные узконосые челны. Некоторый, хоть и более слабый
приток меланезийцев на Лорд-Хау в пору северо-западных муссонов тоже не
подлежит сомнению.
Никто не посещает Лорд-Хау, или Онтонг-Джаву, как этот остров иногда
называют. Агентство Кука не продает туда билетов и туристы не подозревают
о его существовании. Ни один белый миссионер не высаживался на его
берегах. Пять тысяч жителей этого атолла столь же миловидны, сколь и
первобытны. Но они не всегда отличались таким миролюбием. Лоции указывали
на их враждебность и коварство. Однако составители этих лоций, видимо, не
знают, какие изменения претерпел нрав обитателей острова, с тех пор как
они несколько лет назад захватили большой трехмачтовый корабль и перебили
всю команду, кроме помощника штурмана, которому удалось спастись.
Уцелевший принес эту весть своим белым братьям и вернулся на Лорд-Хау с
тремя торговыми шхунами. Шкиперы направили свои суда прямо в лагуну и без
дальних слов стали проповедовать евангелие белого человека, гласившее, что
убивать белых разрешается только белым, а низшим расам это не положено.
Шхуны разгуливали вдоль и поперек лагуны, сея смерть и разрушение. Бежать
с этой узкой полоски песка было некуда. В чернокожего стреляли, как только
он показывался, а спрятаться ему было негде. Деревни были сожжены, лодки
изломаны в щепы, куры и свиньи зарезаны, а драгоценные кокосовые пальмы
срублены. Так продолжалось месяц, а потом шхуны удалились, но страх перед
белым человеком навсегда запечатлелся в сердцах островитян, и никогда они
уже не осмеливались нанести ему вред.
Макс Бунстер, агент вездесущей мыловаренной компании "Лунный блеск",
был единственным белым на острове. На Лорд-Хау компания водворила его
потому, что стремилась если не совсем с ним развязаться, то хоть запихнуть
его куда-нибудь подальше. Отделаться от него раз и навсегда она не могла,
потому что не так-то легко было найти кого-нибудь на его место. В голове у
этого здоровенного немца явно чего-то недоставало. Назвать его
полупомешанным было бы еще слишком мягко. Задира, трус и в три раза худший
дикарь, чем любой из дикарей на острове, Бунстер, как это и свойственно
трусам, измывался только над слабыми. Поступив агентом на службу
мыловаренной компании, он сперва получил назначение на Саво. Когда его
решили оттуда убрать и послали ему на смену чахоточного колониста, Бунстер
избил его до полусмерти, и тот, совсем уже умирающий, вынужден был уехать
на той же шхуне, с которой прибыл.
Затем мистер Хэвеби подыскал на место Бунстера молодого иоркширца,
настоящего гиганта, стяжавшего себе славу кулачного бойца, которого хлебом
не корми, а только дай подраться. Но Бунстер не желал драться. Десять дней
он прикидывался овечкой, пока иоркширец не свалился от приступа дизентерии
и лихорадки. Тут Бунстер себя наконец показал, сбросил больного на пол и
до того разошелся, что принялся топтать его ногами. Опасаясь расплаты,
Бунстер не стал ждать, когда его жертва оправится, и сбежал на катере в
Гувуту. Там он опять-таки отличился: избил молодого англичанина, и без
того искалеченного во время бурской войны.
Тогда-то мистер Хэвеби и отослал Бунстера на этот богом забытый
остров - Лорд-Хау. В честь своего прибытия Бунстер выдул пол-ящика джину и
исколотил помощника шкипера с доставившей его шхуны, человека уже пожилого
и страдающего астмой. А когда шхуна ушла, он созвал на берег канаков и
предложил им бороться с ним один на один, пообещав ящик табаку тому, кто
положит его на обе лопатки. Трех канаков он одолел, а четвертый положил
его самого, но вместо обещанного табаку получил пулю в легкие.
Так началось правление Бунстера на Лорд-Хау. В главном селении жили
три тысячи человек, но оно пустело даже средь бела дня, стоило только
Бунстеру там появиться. Мужчины, женщины, дети бросались от него
врассыпную. Даже собаки и свиньи спешили убраться подобру-поздорову, а сам
король, позабыв о своем королевском достоинстве, прятался от него под
циновку. Оба премьер-министра трепетали от страха перед Бунстером,
который, не вдаваясь в обсуждение спорных вопросов, сразу пускал в ход
кулаки.
И сюда, на Лорд-Хау, доставили Мауки, и здесь он должен был работать
на Бунстера восемь с половиной долгих лет. С Лорд-Хау не убежишь. Так или
иначе судьбы Бунстера и Мауки отныне тесно переплелись. Бунстер весил
двести футов, Мауки - сто десять. У Бунстера была жестокость дегенерата, у
Мауки - свирепость дикаря, и оба, каждый по-своему, были хитры и упорны.
Мауки и понятия не имел, на какого хозяина ему придется работать. Его
никто не предостерег насчет Бунстера, и он думал, что этот белый такой же,
как и все остальные, - пьет много виски, правит островом, устанавливает
законы, всегда держит свое слово и никогда без причины не ударит туземца.
Бунстер был в более выгодном положении. Он знал историю Мауки и заранее
предвкушал, как возьмет его в оборот. Последний по счету повар Бунстера
лежал со сломанной рукой и вывихнутым плечом, поэтому немец взял к себе
Мауки поваром; кроме того, он должен был прислуживать по дому.
Мауки очень скоро понял, что белый белому рознь. В тот самый день,
когда шхуна снялась с якоря, Бунстер приказал ему купить цыпленка у
Самайзи, туземца-миссионера с островов Тонга. Но Самайзи как раз был в
отлучке - он отправился на другой берег лагуны, и его ждали назад только
через три дня. Мауки вернулся с пустыми руками. Он поднялся по крутой
лестнице (дом стоял на сваях, футов на двенадцать от земли) и вошел в
спальню хозяина. Бунстер потребовал цыпленка.
Мауки раскрыл было рот, чтобы объяснить, почему он не выполнил
приказание. Но Бунстер был не охотник до объяснений. Он двинул его
кулаком. Удар пришелся Мауки по челюсти и подбросил его в воздух. Он
вылетел в дверь, перелетел через узкую веранду, обломав перила, и
грохнулся на землю. Губы у него были расквашены, рот полон крови и выбитых
зубов.
- Поговори у меня! - орал багровый от ярости агент, перегнувшись
через сломанные перила и сверкая глазами на Мауки.
Такого белого Мауки еще никогда не встречал, и он решил смириться и
по возможности не раздражать хозяина. Он видел, как доставалось от
Бунстера гребцам, одного из них немец три дня продержал в кандалах и морил
голодом лишь за то, что тот сломал уключину. Слышал он и ходившие по
деревне толки, узнал, почему Бунстер взял себе третью жену, взял насильно,
как это всем было известно. И первая и вторая жена покоились на кладбище,
засыпанные белым коралловым песком с коралловыми глыбами в ногах и в
изголовье. Молва говорила, что они умерли от побоев. А что третьей жене
Бунстера живется не сладко, Мауки и сам видел.
Но разве угодишь на белого человека, когда он зол на жизнь? Если
Мауки молчал, его били и обзывали бессловесной скотиной. Если говорил,
били за то, что смеет рассуждать. Если он был угрюм, Бунстер утверждал,
что повар замышляет недоброе, и на всякий случай порол его. А если Мауки
силился улыбнуться и казаться веселым, его обвиняли в том, что он
насмехается над своим господином и повелителем и угощали палкой. Бунстер
был сущий дьявол. В селении с ним давно бы расправились, если бы не память
о трех шхунах и о полученном тогда уроке. Возможно, что и это не
остановило бы туземцев, будь здесь лес, куда они могли бы бежать. Но леса
не было, а убийство белого - любого белого - приведет сюда военный
корабль, виновных перестреляют, а драгоценные кокосовые пальмы срубят.
Гребцы тоже только о том и мечтали, как бы невзначай утопить Бунстера,
опрокинув шлюпку. Однако Бунстер зорко следил за тем, чтобы шлюпка не
опрокидывалась.
Мауки был слеплен из другого теста. Зная, что, пока Бунстер жив, ему
не убежать, он твердо решил прикончить белого. Вся беда в том, что не
представлялось подходящего случая. Бунстер всегда был начеку. Ни днем, ни
ночью не расставался он с револьвером. Он никому не разрешал подходить к
себе сзади. Мауки уразумел это после того, как его дважды сшибли с ног
кулаком. Бунстер понимал, что ему следует опасаться этого добродушного и
даже кроткого на вид юнца с Малаиты больше, чем всего населения Лорд-Хау.
Но наслаждение, которое он испытывал, мучая Мауки, приобретало от этого
лишь особую остроту. А Мауки до поры до времени смирялся, безропотно
переносил все истязания и ждал.
До сих пор все белые уважали его тамбо, но Бунстер не считался ни с
чем. Мауки полагалось две пачки табаку в неделю. Бунстер отдавал их своей
наложнице, и Мауки должен был брать табак у нее из рук. Этого он сделать
не мог и оставался без табаку. Тем же способом его не раз лишали обеда, и
часто он по целым дням ходил голодный. Ему нарочно заказывали рагу из
ракушек, которые водились у берегов. Но этого блюда Мауки не мог
приготовить: ракушки были для него тамбо. Шесть раз отказывался он
прикоснуться к ракушкам, и шесть раз его избивали до потери сознания.
Бунстер знал, что это щенок скорее умрет, чем нарушит запрет, однако
называл его отказ бунтом и, конечно, убил бы Мауки, если бы не боялся
остаться без повара.
Любимой забавой агента было схватить Мауки за курчавые волосы и
колотить его головой об стену или же неожиданно для Мауки ткнуть ему в
голое тело горящей сигарой. Это называлось у Бунстера прививкой, и такой
прививке Мауки подвергался чуть ли не каждый день. Однажды в припадке
бешенства Бунстер выдернул ручку от фарфоровой чашки из носа Мауки,
разорвав ему ноздри.
- Ну и рожа! - вот и все, что Бунстер нашел нужным сказать, взглянув
на его изуродованное лицо.
Если кожа акулы шершава, как наждачная бумага, то кожа ската подобна
терке. В южных морях туземцы употребляют ее вместо рашпиля для шлифовки
челнов и весел. Бунстер обзавелся рукавицей из кожи ската. Для начала он
испытал ее на Мауки, одним взмахом руки содрав ему кожу от затылка до
лопатки. Бунстер пришел в восторг. Он и жену угостил рукавицей, а потом
весьма основательно опробовал ее на всех гребцах. Оба премьер-министра
тоже удостоились прикосновения рукавицы и скрепя сердцем вынуждены были
ухмыляться и принимать все в шутку.
- Смейтесь же, черт побери, смейтесь! - приговаривал при этом
Бунстер.
Мауки больше всех терпел от рукавицы. Не проходило дня, чтобы он не
испытал ее ласк. Временами сплошь покрытая ссадинами спина не давала ему
спать по ночам, а неистощимый в своих шутках мистер Бунстер то и дело
сдирал едва поджившую кожу. Мауки терпел и ждал, уверенный, что рано или
поздно наступит и его час. А когда этот час наконец наступил, все до
мелочи было у него решено и предусмотрено.
Однажды утром Бунстер поднялся в таком настроении, что готов был
выбить семь склянок из всей вселенной. Начал он с Мауки и им же кончил,
между делом наградив увесистым тумаком жену и исколотив всех гребцов. За
завтраком он назвал кофе помоями и обварил Мауки, выплеснув всю чашку ему
в лицо. К десяти часам Бунстер дрожал от озноба, а полчаса спустя метался
в жару. Это был не простой приступ малярии. Болезнь быстро приняла тяжелое
течение со всеми признаками тропической лихорадки. Дни проходили, а
прикованный к постели Бунстер все слабел и слабел. Мауки следил за ним и
ждал, а кожа его тем временем подживала. Он приказал гребцам вытащить
катер на берег, чтобы очистить дно и вообще привести шлюпку в порядок.
Думая, что это распоряжение Бунстера, они беспрекословно повиновались. Но
Бунстер в это время лежал без сознания и распоряжаться не мог. Казалось
бы, удобный случай настал, но Мауки почему-то все еще медлил.
Лишь только миновал кризис и выздоравливающий, но слабый, как
ребенок, Бунстер пришел в себя, Мауки уложил в сундучок свои скудные
пожитки, в том числе и драгоценную ручку от фарфоровой чашки, и отправился
в деревню переговорить с королем и его двумя премьер-министрами.
- Эта хозяин Бунстер, он - хороший хозяин, вы много его любите? -
спросил Мауки.
Те в один голос стали уверять, что вовсе его не любят. Министры
изливались в жалобах, перечисляя все оскорбления и обиды, которые
вытерпели от Бунстера. Король так расчувствовался, что даже всплакнул.
Мауки грубо прервал их:
- Ваш мой слушай - мой большой господина в свой страна. Ваш не любит
этот белый хозяин. Мой его не любит. Будет шибко хорош - ваш клади катер
сто кокос, двести кокос, триста кокос. Ваш кончал таскай, ваш ходи спать.
Канаки все ходи спать. Большой белый хозяин шибко дома шуметь. Ваш ничего
не знай, ваш много крепко спал.
В том же духе Мауки переговорил и с гребцами. Потом он приказал жене
Бунстера вернуться к своим родным. Если бы она отказалась, он попал бы в
затруднительное положение, ведь его тамбо не позволяло ему и пальцем
притронуться к ней.
Когда дом опустел, Мауки вошел в спальню, где дремал Бунстер. Прежде
всего он убрал от него револьверы, потом натянул рукавицу из кожи ската.
Взмах рукавицы, содравшей Бунстеру всю кожу с носа, послужил ему первым
предупреждением.
- Шибко хорош, хозяин? - ухмыльнулся Мауки между двумя взмахами
рукавицы, первый из которых ободрал лоб, а второй снял всю кожу с левой
щеки агента. - Смейся, черт бери, смейся!
Мауки работал на совесть, и укрывшиеся в своих хижинах канаки
слышали, как "большой хозяин шибко шумел" и продолжал шуметь еще час, а то
и больше.
Закончив свое дело, Мауки отнес компас и все имевшиеся в доме
винтовки и патроны в катер и стал грузить в него ящики с табаком. Пока он
занимался этим, из дома выскочило какое-то страшное багровое существо и с
воплями устремилось к морю. Но, пробежав несколько шагов, оно упало на
песок и пыталось еще ползти, корчась и скуля под палящими лучами солнца.
Мауки посмотрел в ту сторону; он, видимо, колебался. Затем подошел,
аккуратно отделил Бунстеру голову от туловища, завернул ее в циновку и
спрятал в ящик на корме катера.
Так крепко спали канаки весь этот долгий жаркий день, что не видели,
как катер вышел в открытое море и повернул на юг, подгоняемый
юго-восточным пассатом. Катер не был замечен и во время долгого перехода к
острову Изабель и тогда, когда он, беспрестанно лавируя, шел против ветра
оттуда на Малаиту. Мауки прибыл в Порт-Адамс богачом: такой уймы винтовок
и табаку здесь ни у кого до сих пор еще не было. Но он не остался там. Он
отрезал голову белому человеку, и только лес мог быть ему защитой. Итак,
Мауки вернулся в лесные селения, пристрелил старого Фанфоа и с десяток его
приспешников, а себя провозгласил вождем. Когда умерли его отец и брат,
Мауки стал править в Порт-Адамсе, они заключили союз, и жители джунглей и
побережья, объединившись, стали наиболее грозной силой среди двухсот вечно
враждующих между собой племен на Малаите.
Мауки очень боялся британского правительства, но еще больше боялся он
всемогущей мыловаренной компании "Лунный блеск". И вот однажды в джунгли
пришло известие: компания напоминала, что он ей должен за неотработанные
восемь с половиной лет. Мауки ответил, что согласен уплатить; и тогда
появился неизбежный белый человек, шкипер шхуны, единственный белый,
который за все время правления Мауки осмелился углубиться в чащу и вышел
оттуда цел и невредим. И этот человек не только вышел из чащи, но и унес с
собой семьсот пятьдесят долларов золотом - возмещение за недополученные
компанией восемь с половиной лет работы и за уступленные ею по
себестоимости небезызвестные винтовки и ящики табаку.
Мауки весит уже не сто десять фунтов. У него живот в три обхвата и
четыре жены. Много у него и всякого другого добра: винтовки, револьверы,
ручка от фарфоровой чашки и великолепная коллекция голов, в которой
представлены чуть ли не все лесные племена Малаиты. Но дороже всей
коллекции ему одна голова, превосходно высушенная и сохранившаяся, с
песочного цвета волосами и рыжеватой бородкой, бережно завернутая в
тончайшую лава-лава. Когда Мауки отправляется в поход на своих соседей, он
неизменно достает эту голову и один в своем тростниковом дворце долго и
торжественно ее созерцает. В такие минуты деревня погружается в безмолвие,
и в этой мертвой тишине даже грудной младенец не смеет пикнуть. Голову эту
считают самым могущественным дьявол-дьяволом на Малаите и приписывают ей
всю силу и величие Мауки.
Популярность: 84, Last-modified: Thu, 31 Jul 1997 06:42:38 GmT