___________________________________
Файл из библиотеки Камелота
http://www.spmu.runnet.ru/camelot/
--------------------
+------------------------------------------------------------------+
| Данное художественное произведение распространяется в |
| электронной форме с ведома и согласия владельца авторских |
| прав на некоммерческой основе при условии сохранения |
| целостности и неизменности текста, включая сохранение |
| настоящего уведомления. Любое коммерческое использование |
| настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца |
| авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. |
| |
+------------------------------------------------------------------+
По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав непосредственно или
по следующим адресам:
E-mail: barros@tf.ru (Serge Berezhnoy)
Тел. (812)-245-4064 Сергей Бережной
Официальная страница Святослава Логинова:
http://www.sf.amc.ru/loginov/
--------------------------------------------------------------------
(c) Святослав Логинов, 1995
--------------------------------------------------------------------
Святослав ЛОГИНОВ
И о составе вещей говоритьс пониманием дела,
И рассуждать, наконец, о собственных первоначалах.
Лукреций Кар. "О природе вещей"
- ...есть и иные авторы, но все они подобны названным. Слушай, я
читаю: "Возьми по части сладкой соли, горькой соли, соли каменной,
индийской, поташа и соли мочи. Прибавь к ним хорошего нашатыря, облей
водой и дистиллируй. Поистине, выходит острая вода, которая сразу же
расщепляет камень". - Стефан Трефуль поднял голову и, глядя в полумрак
перед собой, сказал: - Я не проверял рецепта, но думаю, что он верен.
То, что артист производил сам, можно легко отличить по ясности письма.
Но даже у честного адепта внешняя цель - делание золота - оттесняет
цель высокую - познание истины. Нетерпение рождает ошибку, и тогда
является камень, красный, белый или же иной, от ртути, урины или
тартара, и, по словам адепта, совершает превращение неблагородного в
прекраснейшее. "Возьми на фунт свинца унцию тонкого серебра и положи
туда белого камня, и свинец превратится в серебро, коего количество
будет, смотря по доброте камня". Этот рецепт я повторил и получил
металл белый и твердый, коим можно обмануть незнающего. Испытание же
крепкой водой показывает прежний свинец с малой долей серебра. Не зная
натуры, мастер принял мечту за истину. Всякое алхимическое сочинение
страдает тем же смешением. Отсюда заключаю: все изложенное здесь -
ложно!
Стефан ударил ладонью по груде книг и манускриптов, отчего
поднялся столб пыли, а одна из свечей погасла.
- Сильный тезис, - признал Мельхиор Ратинус.
Из узкогорлого кувшина, стоящего в неостывшей золе очага, он налил
в кружку горячего вина с пряностями, попробовал и, как это делал
всегда, добавил сахара, процитировав одну из бесчисленных "Диетик": "А
сахару много есть не повелеваем, но в скорбности..." - и лишь затем
закончил начатую ранее фразу:
- Чем же ты собираешься заменить столь решительно отвергаемое
тобой знание?
Был вечер четверга. Вот уже много лет кряду еженедельно по
четвергам профессор и доктор канонического права Мельхиор Ратинус
приходил в гости к своему коллеге и приятелю Стефану Трефулю и
проводил вечер, беседуя о тайнах естества и неторопливо прихлебывая из
серебряной кружки пиво, если дело было в жаркую пору, либо, когда на
дворе стояла стужа, горячее вино, которое Стефан собственноручно варил
в одной из печей своей лаборатории.
Обычно приятели обсуждали проблемы чистой науки и в тому времени,
когда в кувшинчике показывалось дно, доходили до парадоксов и
неразрешимых противоречий. Последнее очевидно, если учесть разницу
привычек и темпераментов. Мельхиор Ратинус был поэт, весьма
искусившийся в героическом латинском стихосложении, и все свободное от
наставничества время проводил в тесных книгохранилищах аббатства
Сен-Мишель. Стефан Трефуль читал школярам натуральную историю, а среди
горожан прославился как алхимик, близко подошедший к открытию тайны.
Только двое учениокв и друг Ратинус знали, что Стефан ищет среди
реторт не золото и серебро, а истину. Поэтому Мельхиор и был удивлен
неожиданным выводом Стефана.
- В книгах нет правды, - сказал Трефуль, - что и другие признают.
Парацельс пишет: "Ежели мастерство не изучено будет у искусишегся
художника, то через чтение книг оно не преобретется". Однако и в опыте
не отыщешь абсолютной истины, ибо руки и глаза имеют свойство
ошибаться. Но можно заставить говорить саму природу, она не умеет
лгать, надо лишь дать ей уста.
- И как ты это хочешь сделать?
- Вот здесь, - Трефуль поднялся, - в этой самой лаборатории, от
ветра, воды и камней я создам иной микрокосм, искусственного человека,
вполне совершенного гомункулуса, всезнающего и открытого!
Мельхиор уважительно оглядел смутно освещенные стены, шкафы,
набитые приборами, печи, жернова ручной мельницы, остов хищной птицы у
потолка. Да, здесь могло произойти всякое, но все же въедливый
профессор усомнился:
- Чтобы синтезировать гомункулуса, нужно владеть камнем, состав
которого ты собираешся узнать у самого гомункулуса. Нет ли здесь
противоречия?
- Камень ищут одни златолюбцы, - сказал Трефуль, - камень не может
быть живым, а мне нужно живое.
- Тогда повторю вопрос: как ты намериваешся этого достичь?
- Я еще не знаю. Ясно лишь одно - ничего совершенного нельзя
сделать иначе, как подражая природе. О дальнейшем - молчи.
Ратинус приложился к напитку и, переводя разговор на другую тему,
сказал:
- Стефан, я слышал, будто у твоей племянницы появился воздыхатель.
- Мне об этом ничего не известно, - сказал Трефуль, - но если это
правда, то я дам Кристине приличное приданое, чтобы она могла честно
выйти замуж.
- Я думал, ты бережешь ее для себя.
- Я берегу ее для искусства! - отрезал Трефуль.
Кристина была бедной девушкой, которая три года назад пришла
учиться медицине, чтобы потом сдать экзамен перед собранием
цирюльников, принепсти присягу и стать, так же как и ее мать,
"присяжной бабой" - повитухой для богатых.
В коллегию, где Трефуль читал краткие курсы анатомии и фармации,
женщины поступали довольно часто. Это были либо потомственные
акушкерки, которым судьба не оставила иного пути, либо постаревшие
университетские проститутки, не желающие терять привилегий. Ясно, что
Трефуль смотрел на учащихся женщин с легким презрением, но... Теперь
он сам не мог вспомнить, как случилось, что он, прежде не имевший
учеников, разрешил Кристине появляться в лаборатории, а потом даже
объявил ее своей племянницей - незаконной дочерью покойного брата.
За три года Стефан привык к помощнице, которой можно было доверить
многое. Новость, принесенная Мельхиором неприятно поразила его, хотя,
по совести говоря, Стефан не слишком в нее поверил. То есть
воздыхатель, конечно, мог появиться, но вряд ли у него серьезные
намерения, все-таки, Кристина дочь акушерки. А на легкую интрижку
девушка не согласится, в этом Стефан был уверен.
Кроме Кристины, в лабораторию имел доступ еще один человек - Пьер
Тутсан, уличный мальчишка ловкий в работе и мелком жульничестве. Он не
верил ни во что и не признавал никого, кроме своего мудрого и
всеблагого хозяина, который отыскал когда-то Пьера на городской
свалке, накормил, вымыл, одел маленького звереныша и с помощью ласки,
окрика, а порой и трости превратил его в человека. В ведение Пьера
были отданы горны и печи, заплесневелые бочки для мацерации и широкие
плошки для хрусталлизации соли - все то, что не требовало опытности, а
лишь постояннгого догляда.
К ломкому химическому стеклу Пьер относился благоговейней, чем к
святым дарам, а Стефана почитал за природного своего господина.
Однажды, когда в пылу полемики Мельхиор Ратинус допустил не вполне
корректное высказывание, обозвав Стефана безмозглой скотиной, Пьер,
как оказалось, притаившийся за креслами, выскочил оттуда и молча
вцепился в обидчика. Оторвать его от жертвы удалось лишь с большим
трудом, и с тех пор Трефуль не позволял Пьеру присутствовать в зале во
время четверговых собеседований.
Придя к Трефулю во второй четверг марта, Мельхиор Ратинус
обнаружил в лаборатории изрядные новшества. Самый зал, казалось,
разросся в размерах от неожиданной чистоты и порядка. Все малые
печурки, керотакисы, горшки для кальцинации и пробирные тигли куда-то
делись, зато немало появилось приборов из прозрачного, непомутневшего
еще стекла - признак, указывающий, что совсем недавно ловкий стеклодув
произвел эти причудливой формы склянки.
- Стефан! - воскликнул Ратинус. - Ты нашел путь?
- Нашел, - сказал Стефан. - Садись, Мельхиор. Вот твое кресло, вот
вино, вот сахар.
- Ты открыл его сам или все же отыскал в книгах? В чем он
заключается? Не бойся, я стар, толст и ленив, я не украду твоего
секрета. Но я любопытен, Стефан! Отвечай скорее, иначе моя селезенка
лопнет от нетерпения.
- Чем совершеннее вещь, тем ближе она к совершенству, - задумчиво
произнес Трефуль. - Не так ли?
- Истинно так! - подхватил Ратинус. - Стефан, ты великий софист!
- Безупречный гомункулус, - мерно продолжал Трефуль, - должен быть
составлен из самых чистых, самых благородных и совершенных сущностей,
взять которые можно лишь из того, что и так совершенно. Глядя на три
царства природы: минеральное, прозябающее и животное, видим, что
последующие из них благороднее, а значит, и чище предыдущих...
- Твое утверждение легко оспорить, - вставил Мельхиор, - однако
большинство писателей согласно с таким мнением, ведь именно в этом
порядке творил господь, а никто в работе не переходит от более
совершенного изделия к менее совершенному.
- Венцом же творение справедливо почитается человек, значит,
именно из него можно извлечь нужные в работе чистейшие эссенции.
- Мысль старая, как сама алхимия, - заключил Ратинус.
- Но из ее делали неверные выводы! - возвысил голос Трефуль. -
Невежды вываривали элексир из урины, ковыряли живую серу в ушах и
извлекали философскую ртуть из выделений носа. А ведь это все отбросы,
то нечистое, что уходит из тела! Чистое остается. Вот где путь!
Гомункулус может быть получен только из человека, не от ветра, вод и
камней, а от мяса, хрящей и крови!
- Это похоже на правду, - признал Ратинус. - Хотя, по моему
разумению, для подобных целей больше подходит женская плоть, поскольку
иенно женщина была сотворена последней, а значит, более чистой, причем
сотворена не из земли, а из уже очищенного материала - ребра мужчины.
Остальное возражений не вызывает. Я поздравляю тебя!
- Ты ничего не понял ! - простонал Стефан. - Я не нашел путь, я
потерял его! Чтобы создать гомункулуса, надо убить человека!
Слово "лаборатория" означает место, где работают. И как бы ни были
обширны залы, темны и прохладны погреба, хитро устроены отражательные
и воздушные печи, все это нельзя назвать лабораторией, пока не
одушевил их вдохновенный труд алхимика.
Стефан Трефуль сидел один, оглядывая непривычно чистую комнату. С
утра он приказал навести здесь порядок, и вот инструкмены до блеска
начищены золой, посуда перемыта и разложена по высоким полкам,
пережженые в прах куски металла, осколки стекла, иной мусор -
выметены. Кристина, весело напевая, обмела покрытые жирной копотью
лохмотья паутины, вытерла пыль, и теперь Стефан не узнавал комнаты, в
которой провел годы.
Посреди зала в центральном анаторе с трудом помещается небывало
огромный аламбик, многогорлый, толстостненный, с великими муками
выдутый враз пятью ремесмленниками по заказу Стефана. Такая махина
может послужить яйцом философов, но она пуста и чиста немыслимой
звенящекй чистотой. Стефану Трефулю нечего положить туда - микрокосм
происходит лишь от недоступных прозрачнейших эссенций, очищенных
человеческим телом.
Туго натянут желтый шелк на фильтрах, вертушка карусели,
ускоряющей седиментацию, смазана маслом и тускло блестит, промытые
бычачьи пузыри ожидают веществ для тонкого растворения. А посреди
стола тяжко стоит огромная ступа, вырезанная из цельного агата. Все
готово и ждет только прихода демиурга. Но демиург не придет,
поскольку, прежде чем микрокосм сможет появиться в яйце, надо бросить
под каменный пест живого человека.
Дверь, тонко скрипнув, приотворилась. В комнату скользнула
Кристина.
- Почему ты здесь? - удивился Трефуль. - Тебе давно пора быть
дома. Рассуди, что подумают люди, и что скажет твоя мать?
- Мастер, - серьезно сказала Кристина, - что могут говорить о
дочери акушерки? А матери скорее всего тоже нет сейчас дома.
- Ты же знаешь, - промолвил Трефуль, - что я забочусь о твоей
судьбе. Ты моя племянница и, когда захочешь, сможешь составить
замечательную партию...
"Жаль, что Пьер так молод, - подумал он, - будь иначе, мне не
пришлось бы беспокоиться сейчас о неведомых воздыхателях".
- Я не хочу замуж, - сказала Кристина. - Вы же сами не женились,
ибо посвятили себя науке, а я хотела бы и дальше учиться у вас, если
это возможно.
- На такое возражение должно ответить, - произнес Трефуль
традиционную фразу ученого диспута, - что целибат не в обычае у
алхимиков. Я холост, поскольку мне доверена кафедра в университете, а
женатый профессор смешон и потому не может учить. Что же касается
алхимиков, подлежащих слабому полу, то и Мария Коптская, прославившая
нашу науку изобретением водяной бани, и Брунгильда - ученый автор
"Легкой милосердной химии", и многие другие были верными женами и
матерями счастливых семейств. Так что нет беды в том, что когда-нибудь
тебе придется выходить замуж. Я же хотел бы лишь одного: не потерять
тебя, отдав мужу.
Трефуль замолчал, а потом добавил:
- Это и был тот вопрос, ради которого ты прибежала сюда ночью?
- Нет, мастер, - голос Кристины дрогнул. - Я прошу снисхождения...
но я слышала, о чем вы говорили... с домине Мельхиором Ратинусом. И я
знаю, почему вы не спите сейчас... и о чем думаете. Я хотела бы быть
полезной вам, мастер. Домине Мельхиор утверждал, что женское тело, как
более чистое, лучше подходит для... извлечения начал...
- Перестань! - прервал девушку Трефуль. - Как ты могла подумать,
что даже ради самой заманчивой цели я могу пойти на убийство? Я
размышлял о другом.
- Не надо убивать... Часть тела, достаточно большая, чтобы хватило
материала, но... отсутствие которой... позволило бы мне жить...
гордиться вами и, может быть, иногда помогать... - Кристина говорила,
запинаясь, речь, так тщательно подготовленная, уже не казалась ей
убедительной.
- Уходи, - сказал Трефуль, - и не возвращайся, пока не оставишь
этих мыслей.
Кристина медленно повернулась и вышла из лаборатории.
Но именно теперь мысли, которые он запретил своей ученице, впились
в его собственный мозг. Ведь в самом деле, вовсе не надо убивать,
достаточно руки, левой руки, без которой легче прожить.
Стефан выдвинул ящик с хирургическими инструментами, принялся
немеющими пальцами перебирать бритвы и буксовые ножи. Потом достал с
полки тяжелый тесак, какими мясники разрубают туши. Закатал рукав и с
неожиданным интересом взглянул на свою руку: худую, с извилистым
рисунком вздувшихся вен. Темные следы старых ожогов пятнали запястье.
Стефан с грохотом швырнул тесак под стол.
Ну хорошо, он отдаст руку, но ведь затем боль опрокинет его в
беспамятство и не даст закончить начатое. Он готов отдать делу всего
себя, но тогда некому будет проводить операции. Пьер добросовестный и
верный помощник, но в таком вопросе доверять нельзя никому.
Стефан взял свечу и поднялся в мансарду, где в маленькой каморке,
служившей прежде чуланом, спал Пьер. Стефан коснулся плеча, позвал по
имени. Пьер сразу проснулся, сел на постели, протирая заплывшие со сна
глаза. Узнав хозяина, он принялся натягивать куртку, шарить ногами по
полу в поисках деревянных башмаков, готовый немедленно бежать, куда
прикажет хозяин, выполнить любое поручение.
- Пьер, - спросил Трефуль, - любишь ли ты алхимию?
- Как вы, мастер, - ответил мальчик.
- Любишь ли ты ее больше всего на свете, сильнее даже, чем
собственную жизнь? Согласен ли ты ради искусства отдать всего себя?
- Как вы, мастер, - повторил Пьер.
- Идем, - сказал Трефуль.
Они спустились в лабораторию.
- Пьер, - сказал Трефуль, - мне нужна твоя рука. Не пугайся, ты не
умрешь, у тебя будут самые лучшие доктора, а потом самые ловкие слуги.
У тебя ни в чем не будет недостатка. ты будешь мне вместо сына, больше
чем сын, но сейчас мне нужна твоя рука. Рука живого человека.
Пьер медленными механическими движениями снял куртку и положил на
стол руку. Трефуль высоко поднял тесак и с силой опустил.
В самое последнее мгновение он вдруг до ужаса зримо представил,
что сейчас произойдет, и успел рвануться назад, ударив мимо. Тесак
вонзился в стол, расколов его до половины. Одновременно Пьер, жалобно
и тонко вскрикнув, дернул руку, вскочил и, ударившись о дверь, выбежал
вон.
Трефуль взял брошенную куртку, поднялся в комнатушку мальчика. Там
было пусто.
- Пьер, - позвал Трефуль.
Он спустился вниз. Входная дверь была распахнута, на пороге
валялся оброненный деревянный башмак. Трефуль постоял, глядя вдоль
улицы, поднял башмак и прикрыл дверь. Он понял, что Пьер не вернется.
Стефан Трефуль остался один. В лаборатории поселилось запустение,
лишь по четвергам зажигался огонь в печах и свечи на столе. Мельхиор
Ратинус рассказывал городские новости. О Пьере он ничего не слышал, а
Кристина, по его словам, как и прежде, жила вдвоем с матерью. Молодой
человек, домогавшийся любви Кристины, не преуспел в своем намерении и,
впав в отчаяние, хотел даже жениться на ней, но неожиданно получил
отказ и, оскорбленный, уехал куда-то.
Трефуль, кивая, слушал речь друга, а оставшись наедине с собой,
сидел, безотчетно о чем-то думал или дремал.
Однажды в конце лета, он , как обычно забылся, сидя в своем
кресле. Проснулся от какого-то шума и сначала не мог сообразить, где
он и что с ним. Он с трудом узнал потонувшую во мраке лабораторию, а
затем понял, что в кресле напротив, где обычно устраивался Ратинус,
кто-то сидит.
- Кто здесь? - спросил Трефуль.
- Это я, мастер, - ответила Кристина. - простите, что я нарушила
ваш запрет и пришла сюда, но у меня очень важное дело.
Стефан зажег свечу, поставил ее на край разрубленного стола
подальше от себя.
- Учитель, - сказала Кристина, - я должна признаться... Я не
кинула бы алхимии, выйдя замуж, я отказала ему совсем по другой
причине... но он не верит, что я хожу сюда только ради вас, он
подстерег меня на улице, обругал, а потом взял нож и ударил...
- Ты ранена?! - Трефуль подскочил. - Куда? Я сейчас перевяжу...
- Не надо. Гиппократ учит, что если рана нанесена в живот и из нее
изливается мало крови, то такая рана смертельна. Я хорошо запомнила
ваши уроки, мастер.
- Перестань! - закричал Трефуль. - Ты не умрешь! Я приведу сюда
весь медицинский факультет...
- Учитель, - прошептала Кристина, - дайте мне сказать. Вы должны
кончить ваше делание. Я вернулась для этого. Когда я начну умирать, вы
возьмете все, что вам надо, и проведете синтез. У вас получится, я
знаю... И еще... Я хотела сказать, что люди должны появляться на свет
обычным путем, пусть даже не совершенными и не всезнающими. Так
лучше... Не моя вина, что вы думаете по-другому...
Голова Кристины поникла, пальцы рук сжались в кулаки, потом
медленно распрямились. Стефан Трефуль, замерев смотрел на тело своей
ученицы. И вдруг вскочил.
Кристина, умирая, добралась от своего дома сюда, чтобы он мог
закончить этот проклятый опыт! А он сидит, смотрит, как тепло уходит
из ее тела, и ничего не делает!
Одну за другой Трефуль подпалил двенадцать свечей в высоком
шандале и бросился к ящику с инструментами.
День и ночь в запертой лаборатории звенели, падая в фаянсовые
чаши, капли, свистел пар и дребезжало стекло. Стефан Трефуль,
состарившийся и полубезумный, колдовал вокруг большого аламбика,
который теперь воистину был яйцом философов. На теплую стенку яйца он
смотрел с ненавистью, но никогда не забывал питать его процеженными
экстрактами, тончайщей живой материей, извлеченной из плоти
новорожденных ягнят или печени теленка.
День и ночь в дальней комнате горел огонь, чтьобы воздух, идущий
по трубам умеренной теплотой согревал аламбик. За всем Стефан следил
сам, не пуская наемных рабочих дальше двора, так что даже еженедельные
беседы с Ратинусом не имели вида прежней степенной неторопливости, ибо
хозяин то и дело срывался с места, чтобы проверить действие анаторов и
работу дистилляторов.
Одна ненависть двигала Трефулем. Он обязательно должен довести до
конца свой труд. И когда огненный и безупречный человек появится на
свет, Стефан задаст ему всего один вопрос: "Правда ли, что тебе
известно все в прошлом, настоящем и будущем?" - и, услышав гордое:
"Да", добавит: "Значит, ты знаешь, что сделаю я с тобой сейчас..."
Сорок недель огонь пожирал сухой березовый уголь, искрились
растворы, просачиваясь сквозь плотный шелк, гремел агатовый пест,
дробивший части животных, и надсадно жужжала карусель. Яйцо философов,
в котором неуклонно созреваал микрокосм, дышало теплом.
И срок пришел.
Яйцо раскололось, впустив внутрь свет и воздух. Стефан стоял в
двух шагах, сжимая в кулаке тонкий стилет, и ждал, когда из глубины
поднимется ему навстречу дивное существо, отнявшее у него все, что
только можно отнять у человека. Но никто не поднимался, зато
неожиданно в полной тишине раздался громкий детский крик.
Стефан подался вперед. На дне яйца лежал младенец, новорожденная
девочка. Говорят, что во время первого крика у новорожденного то лицо,
какое вновь будет годы спустя у взрослого человека. Трефуль узнал
Кристину.
Он выронил стилет, схватил живой вопящий комочек, покрасневший от
холодного воздуха, мгновенно утративший сходство с оригиналом, прижал
к груди, не зная, куда девать его в успевшей почернеть и пропахнуть
крепкими кислотами лаборатории...
В четверг вечером как всегда в это время пришел Мельхиор Ратинус.
Молча оглядел помещение, вновь изменившееся до неузнаваемости, с
тяжким вздохом опустил себя в кресло, двумя руками придвинул кружку с
горячим вином, попробовал и привычным движением добавил кусочек
сахара. И только потом неторпливо начал разговор:
- В городе говорят, что ты завершил свой труд. Честное слово,
разум отказывается верить в подобные вещи.
- Разум отказывается верить в огромное количество куда более
простых вещей, - откликнулся Стефан, - и тем не менее, они существуют.
- Значит, делание закончилось удачно... - протянул Ратинус.
Он опасливо глянул в сторону занавески, скрывающей часть комнаты,
и шепотом спросил:
- Это там?
- Да.
- А что делает?
- Спит.
- Вот уж не думал, что подобное существо нуждается во сне. Но он,
во всяком случае, открыл тебе сокровенные тайны мироздания?
- Я узнал вчера величайшую тайну сущего, - твердо сказал Трефуль.
- Какую же, позволь спросить? - оживился Мельхиор.
- Это трудно объяснить...
- Да, конечно, - Ратинус закивал головой. - Признаюсь, что я и сам
никому не стал бы передавать драгоценные откровения гомункулуса.
- Мельхиор Ратинус! - произнес Стефан. - Предупреждаю, что если ты
еще раз назовешь ее этим мерзким словом, то я тебя ударю!
Ратинус замер с открытым ртом. Наконец он справился с изумлением,
хотел что-то спросить, но Стефан, предостерегающе подняв руку,
заставил его молчать.
Неведомо каким чувством Стефан Трефуль угадал, что девочка,
лежащая в люльке за занавеской, открыла глаза. Чуть слышно бормоча
какие-то успокаивающие слова, наивные и нелепые в устах пожилого
профессора, Стефан двинулся к колыбели, и лишь через секунду оттуда
послышался плач.
Ребенок звал маму.
Популярность: 29, Last-modified: Sat, 26 Dec 1998 20:18:29 GmT