--------------------
Святослав Логинов, Ник Перумов. Черная кровь
___________________________________
Файл из библиотеки Камелота
http://www.spmu.runnet.ru/camelot/
--------------------
 +------------------------------------------------------------------+
 |          Данное художественное произведение распространяется в   |
 |   электронной форме с ведома  и  согласия  владельца авторских   |
 |   прав  на  некоммерческой  основе  при   условии   сохранения   |
 |   целостности  и  неизменности  текста,   включая   сохранение   |
 |   настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое  использование   |
 |   настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия владельца   |
 |   авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.                                 |
 |                                                                  |
 +------------------------------------------------------------------+
     По вопросам коммерческого использования данного произведения
     обращайтесь к владельцам авторских прав непосредственно  или
     по следующим адресам:
     E-mail: barros@tf.ru (Serge Berezhnoy)
     Тел. (812)-245-4064 Сергей Бережной

     Официальная страница Святослава Логинова:
     http://www.sf.amc.ru/loginov

     Официальная страница Ника Перумова:
     http://www.fantasy.ru/perumov

 --------------------------------------------------------------------

     (c) Святослав Логинов, Ник Перумов, 1996

 --------------------------------------------------------------------

                     Святослав ЛОГИНОВ, Ник ПЕРУМОВ

                             ЧпРНАЯ КРОВЬ





    Утро и вечер - лучшее время для тихого безвредного волшебства, что
творится для себя самого. В ночи наступает время хищного  чародейства,
час кровавой жертвы и заклятия добычи. Ночью выползают  из-под  корней
ничьи  предки  и  бледными   упырями   шастают   вокруг   жилищ,   ища
незаговоренного  входа.  Ночь  -   время   большеглазых   карликов   и
предсмертных  криков,  время  тревожного  сна  и   непокоя.   Полдень,
напротив,  озаряет  мир  беспощадной  ясностью;  палящий  глаз   Дзара
проникает до самого дна речных омутов, высвечивает всякую тайну.  Дзар
ревнив и не допустит, чтобы в его час творилась иная волшба кроме  его
собственной. Недаром нежить пуще грома боится полуденных лучей,  и  ни
один шаман не начнет камлать в полдень, особенно если  день  ясный,  а
охотник не станет заклинать силки и  приваживать  зверя.  Раньше  надо
было этим заниматься; сейчас время чистой, незамутненной силы.
    Зато когда солнце низко, и не найти в нем полной мощи, а  свет  не
дает проявиться злобе, вершатся на земле большие и малые чудеса.
    Вдоль самой реки,  склонясь  вислыми  ветвями  к  зеленым  струям,
омывая узловатые корни проточной водой, стоят  старые  изогнутые  ивы.
Небесная стрела расщепила одну из них, и надломленная ветвь, достойная
целого дерева, полощется в воде. Гладкая речная поверхность здесь идет
морщинами, недовольная помехой.
    Ветер еще не проснулся, миром правит тишина.
    Не шелохнув листвы, не потревожив тумана, с  расщепленного  ствола
соскользнула на  землю  обнаженная  женская  фигура.  Прекрасное  тело
светится  немыслимой  чистой  белизной,  какая  у   настоящих   женщин
появляется лишь к концу зимы. Красавица нагнулась над водой, подставив
сложенные пригоршнями ладони.  Слышен  всплеск,  словно  крупная  рыба
ударила хвостом, -  из  воды  появляется  вторая  пара  рук:  больших,
зеленых, четырехпалых. Вода переливается с пальцев придонного жителя в
девичьи ладошки. Дева распрямляется и с силой плещет дареной водой  на
искривленный ствол  ивы.  Капли  серебром  полыхают  в  лучах  незлого
утреннего солнца.
    Что происходит?.. Зачем?.. Каков смысл этого обряда?  -  знать  не
дано.
    Мелькнув  спугнутой  птицей,  красавица  кинулась  к  своей   иве,
приникла к морщинистой коре и исчезла в ту же секунду. Опустел  берег,
лишь  одинокий  круг  разбегается  по  глади  реки,  будто  и   впрямь
оголодавшая щука шуганула беспечную плотвиную мелочь.
    На приречном холме показались  три  человека.  Они,  не  торопясь,
спустились к урезу воды и остановились возле расщепленной ивы. Один из
путников оказался молодой девушкой, почти  девочкой.  Она  наклонилась
над рекой, прошептала что-то, осторожно зачерпнула полные пригоршни  и
тоже плеснула воду на древесный ствол.  Капли  бесследно  скатились  с
сухой коры.
    - Ну пожалуйста, Салла, не сердись, - тихо попросила девушка.
    Новая пригоршня влаги была отвергнута древним растением.
    - Вот видите! - девушка повернулась к спутникам. Было  видно,  что
она готова заплакать.
    - Погоди, Уника, не горюй. Разберемся с твоей  бедой,  -  прогудел
старший из мужчин. Он подошел к дереву, прислонился к нему лбом, замер
неподвижно.
    Все во внешности этого человека возмущало взгляд. Когда-то он  был
высок и, должно быть, силен, но годы согнули его в дугу  и  перекосили
на правый бок, где не хватало двух ребер. Меховой балахон висел на его
плечах бесформенным мешком, потому что  рук  у  старика  не  было.  Не
удивительно, что вся  ноша  досталась  третьему  спутнику  -  молодому
парню, стоявшему шага на два позади. На плече у него  висел  изогнутый
роговой лук, колчан ежился легкими тростниковыми стрелами, какими бьют
мелкую птицу, на спине пристроена котомка, за  поясом  торчал  рабочий
топор, хорошо заостренный и  добротно  отполированный,  выточенный  из
местного желтовато-прозрачного кремня с  частыми  матовыми  крапинами,
напоминающими шкуру леопарда.
    Насупив густые темные брови, парень следил за  стариком.  Молчание
длилось долго, наконец, старик оторвался от ствола,  досадливо  дернул
плечом, пытаясь погладить остатком руки намятый жесткой корой  лоб,  и
сказал негромко:
    - Она не сердится на тебя, Уника, она тебя  просто  не  узнает.  И
меня - тоже. Я мог бы заставить ее выйти, но кому это принесет пользу?
Пусть уж живет как хочет, и  ты  живи,  как  прежде  жила.  Ведь  рыба
ловиться не перестала?
    - Не  перестала.  Стерляди  вчера  взяли  -  всех  родичей   можно
накормить.
    - Вот и славно. А что с  древяницами  приключилось  -  я  подумаю.
Авось измыслю, как вас заново сдружить, - старик вскинул голову, зорко
вгляделся вдаль, где река плавно закладывала излучину, и произнес  как
бы между прочим: - Глаза что-то старыми стали, не  пойму,  что  там  в
камышах копошится... Никак, выдра? Таши, сынок, а  сможешь  ее  отсюда
достать? Только тихо, не вспугни.
    Таши плавно  потянул  с  плеча  лук,  струнно  дзенькнула  тетива,
дернулись закачавшись камыши, указывая, что стрела отыскала цель.
    - Ну-ка глянем, что там за выдра объявилась! - быстро  скомандовал
безрукий. - Только осторожней, а то кабы она не кусачая оказалась...
    Троица поспешила к камышам, остановилась,  глядя  вниз.  В  первую
минуту могло показаться, что пущенная Таши  стрела  пронзила  ребенка,
вздумавшего в утренний час половить на отмели раков, но  когда  старик
толчком ноги перевернул лежащее ниц тело, стало видно  лицо,  заросшее
клочковатой бородой. Убитый был так  мал,  что  даже  невысокой  Унике
достигал едва до плеча. Никакой одежды  на  нем  не  было,  но  рядом,
полупогрузившись в воду, лежала тонкая  пика,  вырезанная  из  цельной
кости.
    - Это ночной карлик? - спросил Таши.
    - Нет, конечно. У ночных карликов глаза в пол-лица, и волосом  они
зарастают подобно зверям. А этот гладкий. Это человек. Но  чужой,  это
сразу видно. С такими - война насмерть.
    Таши глянул на собственную руку, которую  густо  покрывали  темные
волоски, и недовольно дернул губами. Уника потянула из  воды  костяную
пику, осторожно понюхала острие.
    - Вроде, не отравлено.
    Старик тоже наклонился, принюхался раздувая ноздри.
    - Тем хуже. Значит, силу чувствуют, не боятся нас. Не нравится мне
это. Смотрите - кость-то птичья. Что же это за птица такая?  Не  хотел
бы я с ней в чистом поле встретиться. Человек для нее, что червяк  для
вороны.
    Уника испуганно съежилась, поглядывая  на  противоположный  берег,
откуда приплыл лазутчик. Всходившее  солнце  как-то  вдруг  нырнуло  в
растянутые  у  горизонта  облака.  Потянуло  холодным   ветром,   река
неприветливо зарябила.
    Что же случилось?  Ведь  здесь  самые  родные,  знакомые  места...
сколько себя помнит, она бегала здесь ничего  не  опасаясь,  а  теперь
древяницы не узнают ее, и враг затаился  в  камышах,  где  так  богато
ловилась рыба.
    Таши тем временем вытащил на берег убитого, подивился, как  удачно
попала стрела - под левую лопатку. Ведь  стрела  не  боевая,  на  утку
изготовлена, и ударь она в любое другое место, соглядатай  остался  бы
жив, и  неведомо,  удалось  бы  взять  его  в  густых  зарослях.  Хотя
возможно, выстрел его тут ни  при  чем,  а  все  дело  в  чародействе.
Говорят, старик, - Таши не осмелился назвать своего спутника по имени,
чтобы тот не подслушал мысль, - умеет стрелы взглядом метать. Потому и
ходит с ним вдвоем в самые дальние походы, не боится, что Таши сбежит,
пока  рядом  нет  взрослых  воинов.  Другие  мужчины   на   такое   не
осмеливаются: караулят его,  смотрят  подозрительно,  боятся.  Неумные
они: головы дубовые, рыбьи глаза  -  не  видят,  что  никуда  Таши  не
побежит,  нет  ему  отсюда  дороги.  А  коли  судьба  велит  стать  не
человеком, а мангасом, то здесь он и умрет; все равно  иначе  жить  не
стоит.
    - Идем, - сказал старик, прервав мысли молодых спутников.  -  Надо
родичей  предупредить,  пусть  караулы  высылают.  А  дротик  с  собой
захватите, вождю показать.






    Повесив на плечо лук и взяв в свободную руку птичье копьецо,  Таши
пошел к обрыву, пологому в этом месте и  отстоящему  далеко  от  воды.
Старик и Уника двинулись следом.
    Земля в этих краях была  вполне  и  давно  обжита  и  принадлежала
одному роду. Наверху по выгоревшей  от  нещадной  жары  траве  бродили
овцы, пара лохматых собак, высунув языки лежали возле тернового куста.
Очевидно они притомились, сбивая в кучу стадо, потому что солнце  было
еще низко. Настоящая жара придет не скоро, да и  не  бывает  настоящей
жары в августе. Обычно при стаде находились  двое-трое  мальчишек,  на
сейчас их не было видно, кабы не на отмель умотали - раков ловить.
    Еще дальше лежали поля: делянки, поднятые  мотыгой  из  камня  или
оленьего рога. Урожай в этом году  ожидался  невеликий,  ячмень  плохо
выколосился,  примученный  засухой.  Но  все  равно,  хлеб  -  большая
подмога, весна каждое  зернышко  подберет.  А  те  роды  -  людские  и
чужинские - что пахоты не знают, по весне мрут как мухи. От хлеба свои
люди и силу имеют: род  держит  землю  на  много  дней  пути  в  любую
сторону. На юге - до самого края земли, до горького лимана, на  севере
- покуда преграду не положит лес, где человек по доброй воле  жить  не
станет. А на закате и востоке угодья ограничивают две реки: Великая  и
Белоструйная. За реками тоже люди живут, но род у них другой. С одними
людьми дружба, с другими вражда, но вражда  обычная,  от  человеческих
причин. Вот чужие - иное дело. Бывает, они  из  леса  приходят,  а  то
накатываются из-за Великой Реки, настоящих людей там  немного,  вот  и
балуются чужинцы. Особенно Согнутые - это давний враг.  А  теперь  еще
какие-то нашлись - мелкие. Хорошо, что вовремя их углядели, у  старого
Ромара глаз, как у кречета, даром что вздыхает,  жалуясь  на  слепоту,
должно быть это предки подарили ему как плату за увечье, а  то  пропал
бы старик и без рук, и без глаз. Никакое волшебство не выручило бы.
    Род жил в четырех больших поселках,  поставленных  там,  где  была
лучшая земля и всего богаче ловилась рыба. Охотой всех родичей было бы
не прокормить, а рыбе в реке нет перевода.
    Сразу за пажитями путников  встретила  городьба,  составленная  из
тяжелых  дубовых  плах,  вкопанных   стоймя,   вверх   заточенными   и
обожженными остриями. За оградой располагалось селение, самое  большое
из четырех.
    Вход был перегорожен уложенными в пазы пряслами - не  от  человека
ограда, а просто для порядка, чтобы спокойней было. Зимой случалось по
льду переходили с того берега орды чужих и  тогда  сородичи  закрывали
вход щитами и из-за стен били пришельцев  из  луков.  Чужие  луков  не
знают, оружие у них самое пустячное:  камни,  дубины,  редко  у  каких
родов бывают костяные пики или  ременное  боло,  с  каким  ходят  бить
онагров, лошадей и джейранов. Настоящего оружия чужие не выдерживают и
откатываются искать себе иной добычи.
    Дома в селении  круглые,  частью  вкопаны  в  землю.  Из-под  крыш
тянутся дымки: едят люди общее, а варит каждая семья себе отдельно.  А
то и не придумаешь, в чем на такую толпу готовить? И  какой  очаг  для
этого дела нужен?
    Таши, Уника и безрукий Ромар шли в самый центр селения, где  рядом
стояли дом вождя и жилище шамана. Там же была и площадь, на которой, в
случае нужды,  собирались  охотники.  Путников  заметили,  но  особого
значения их появлению не придали. Мало ли по какому  делу  люди  идут?
Хотя и Ромара, и Таши  знали  все,  а  многие  ненавидели  и  боялись.
Боялись Ромара, а ненавидели Таши.
    Таши шагал через селение с независимым видом. С тех самых пор, как
он узнал о  своей  исключительности,  он  слишком  хорошо  привык  так
ходить.  Раньше  люди  полагаясь  на  Ромара,  считали  его  настоящим
человеком, а последний год, когда Таши вдруг рванул и обошел  в  росте
не только одногодков,  но  и  почти  всех  взрослых  охотников,  народ
уверился,  что  дело  нечисто.  И  хотя  истину  может  открыть   лишь
испытание, до которого еще два месяца ждать, но люди за верное держат,
что испытание лишь время оттягивает, а на самом деле Таши не  человек,
а ублюдок, страшный мангас, и чем скорее  его  прикончить,  тем  лучше
будет. Заодно и на Ромара смотрели косо: ведь это он убедил  сородичей
оставить жизнь младенцу, рожденному от неведомого отца.
    Прошлой осенью охотники уже заводили разговор  о  Таши,  но  вождь
прикрикнул на смутьянов и приказал, чтобы обидного слова никто не смел
говорить. Чем род держаться станет, если свои же  законы  похерит?  Но
Таши знал, что разговоры за мазаными глиной стенами не  стихли.  И  то
как поспешно  мать  дала  подзатыльник  не  в  меру  ретивому  мальцу,
вздумавшему крикнуть вслед Таши  запретное  оскорбление,  лишь  вернее
показало юноше, о чем судачат сородичи.
    Жилище вождя заметно отличалось  от  остальных  домов.  Случалось,
Бойша созывал на совет полсотни мужчин, и всем находилось место у  его
очага. Шаман Матхи, напротив,  жил  в  землянке,  больше  напоминавшей
нору.  Этого  тоже  требовал  обычай.  Если  прочие  дома  стояли   на
деревянных столбах, и уходили в землю совсем немного, до слоя  плотной
глины, то землянка  колдуна  была  врыта  в  почву  словно  погреб,  а
перекрытиями у нее служили кости мамонта. Мамонтов в округе  никто  не
встречал уже много лет, и когда сородичи поправляли  дом  колдуна,  то
материал приходилось покупать у северных соседей.
    Путники подошли к дому Бойши,  Ромар  кивнул,  и  Таши  решительно
постучал по опорному  бревну.  Откинулся  полог,  на  пороге  появился
заспанный Туна - брат вождя. Был Туна огромен, силен, непроходимо глуп
и на редкость благодушен. Старшего брата он боготворил и готов был  на
что угодно по единому его знаку. Впрочем, Бойша умел  не  пользоваться
силой брата в открытую, за что его особо уважали сородичи.
    - Вождя позови, - коротко сказал Ромар.
    - Так его нету. На низ пошел, выкухоль  смотреть.  Люди  с  запада
обещали за выкухоль киноварь дать. Он и пошел. А я остался, мне мелкие
звери не интересно. Вот ночью я поле  караулил,  так  на  ячмень  кони
приблудились - целый табун. Я одному спину сломал - это  было  весело.
Женщины сейчас мясо разделывают. Вечером приходите, пировать станем.
    - Спасибо за приглашение, - остановил богатыря Ромар, - но сейчас,
все-таки, надо найти Бойшу. Чужие объявились.
    - Понял, - сонливость разом слетела с лица Туны. Он скрылся в доме
и почти сразу появился оттуда с луком и боевым  топором.  -  Кто  хоть
объявился? Согнутые?
    - Нет, - Ромар покачал головой. - Новые какие-то. Прежде таких  не
бывало.
    - Эх... - посочувствовал Туна, поправил за спиной пустую котомку и
быстро направился к воротам. - Часа через два ждите! - крикнул он. - Я
быстро!
    К тому времени, как запыхавшийся Бойша прибежал  в  селение,  тело
карлика было уже принесено и уложено на камнях близ столпа рода, а  на
площади собрались главы семей, оказавшиеся в этот  момент  поблизости.
Кроме того, Ромар послал полтора  десятка  молодых  парней  с  луками,
прочесать прибрежные камыши на изрядное расстояние в  обе  стороны  от
поселка. Это не было  самоуправством,  Ромар,  как  старейший  мужчина
рода,  мог  распоряжаться  в  отсутствие  вождя.  Да  и  новость,   им
принесенная, была слишком нехороша.
    Охотники один за другим подходили к распластанному  телу,  отгибая
веко, глядели в слепо белеющий  глаз  с  узкой  щелью  зрачка;  качали
головами, взвешивали на руке пику, удивляясь легкой упругости  птичьей
кости. До сих пор никто из людей не видывал  ни  такого  существа,  ни
подобного оружия.  Робкое  предположение,  что  карлик  -  всего  лишь
случайный урод, и такого народа нет вообще - тут же  было  отвергнуто.
Ведь тогда он был бы вооружен чем-то знакомым.
    Стакн - лучший умелец рода, особенно  долго  разглядывал  костяной
дротик, затем произнес:
    - Плохо заточено. Это не настоящие люди, они бы сделали как  надо,
- Стакн замолчал и добавил мечтательно: - На  стрелы  бы  такую  кость
пустить, она щепиться должна ровно, цены бы таким стрелам не было...
    Договорить ему не удалось, на площади появился Бойша.
    Не был Бойша ни  самым  грозным  воином,  ни  самым  исхитрившимся
охотником, ни лучшим из  волшебников,  ни  даже,  мудрейшим  из  мужей
совета. Всякое дело удавалось ему хорошо, но в каждом  деле  находился
мастер, превосходивший умением Бойшу. Но  зато  Бойша  умел  выслушать
каждого,  а  потом,  когда  решение  принято,  мог  заставить   других
слушаться. Это и делало его вождем и главой рода.
    Коротким жестом Бойша остановил бесцельные  разговоры  и  приказал
рассказывать сначала Унике, потом Таши. Ромар во время рассказа хранил
молчание, понимая, что его слово значит слишком много и может исказить
мнение младших.
    - Так было? - спросил наконец вождь.
    - Так.
    - Что скажете, воины? - Бойша обвел взглядом  собравшихся.  -  Что
делать станем?
    Некоторое время старейшины степенно молчали, потом Туран,  пожилой
охотник из низового селения, произнес:
    - Нечего тут делать. За рекой много всякой пакости бродит, что  ж,
из-за каждого караул кричать? Подстрелили ползуна  -  и  ладно.  Опять
поползут - снова подстрелим. А в открытую они  не  сунутся,  куда  им,
худосочным, против нас. Рыбаков, конечно, оповестим,  охотников,  само
собой, а больше ничего не нужно. Это еще не беда, это полбеды.
    - Настоящим человеком он быть  не  может?  -  скорее  для  порядка
спросил Бойша. - Оружие у него незнакомое, у чужих такого нет.
    - Заточено плохо, - как бы сам себе возразил Стакн.
    - Куда ему в человеки... - прогудел кто-то.
    - Хочу сказать я, - раздельно произнес Ромар.
    Ромар издавна был известен  слишком  большой  терпимостью,  всякое
существо он склонен был считать человеком. В песнях, которые  вечерами
пели познавший душу камня Стакн и другие мужчины, стариково имя  часто
встречалось рядом с именем Пакса - дальнего  предка,  который  сдружил
род зубра с чернокожими. Тогда точно так же воины собрались на  совет,
и все видели в пришельцах чужаков, лишь Пакс и молодой в ту пору Ромар
считали иначе. Они оказались правы, и в результате у рода стало  одним
врагом меньше. Теперь все ждали слова безрукого, одни заранее  доверяя
старцу, другие столь же предвзято считая, что  Ромар  в  любом  случае
примет сторону пришельцев и назовет их своими.
    - Это чужой, - твердо сказал Ромар. - В том нет никакого сомнения.
Я могу ошибиться, принимая чужака за своего, но если я говорю - чужой,
то он чужой и есть. В конце концов, я видел его живым, хотя и недолго.
У него не наши повадки. Но  они  не  просто  чужие,  это  что-то  куда
худшее. С этой мелкотой нельзя договариваться, горные  великаны  лучше
поймут нас и верней сдержат слово. Я  побаиваюсь,  что  это  вовсе  не
люди, что они сродни большеглазым...
    Кто-то из охотников скептически хмыкнул, а Бойша резко спросил:
    - Ты уверен?
    Ромар,  дернув  плечом,  шагнул  к  телу  убитого,  толчком   ноги
перевернул его лицом вниз.
    - Да, он похож на человека, он безволос, у  него  маленькие  глаза
хотя и с чужим зрачком, и нет хвоста. Но взгляните на суставы, на  то,
как изогнут хребет. У человека так не бывает. Кроме  того,  посмотрите
на зубы - у него нет клыков.  Общая  мать  породила  этот  род  и  род
большеглазых.
    - В этом ты тоже уверен? - строго переспросил Бойша.
    - Когда имеешь дело с большеглазыми, трудно быть уверенным.
    - Судя по коже, - Бойша ронял  слова  медленно  и  веско,  -  этот
человечек родился в краю высокого солнца, и значит, его  род  движется
на полночь. А там живут карлики.  Ты  считаешь,  эти  два  рода  могут
скреститься?
    - Нет, не считаю, - сухо ответил  Ромар,  -  но  мы  обязаны  быть
готовы и к такому.
    - Представляю, какие жуткие мангасы родятся от этих  коротышек!  -
осклабился могучий, но недалекий разумом Туна.
    - Они будут достаточно страшны, чтобы мне не хотелось их видеть, -
остановил брата вождь.
    Чужинец лежал у ног охотников, рана на спине запеклась и  казалась
не глубже простой ссадины,  короткие  ноги  поджаты  к  животу,  спина
изогнута  крутой  дугой.  Казалось,  убитый  жив  и  сейчас  готовится
прыгнуть.
    Вождь принял решение.
    - Мы не будем разговаривать с ними, - сказал он.  -  Они  чужие  и
должны исчезнуть. Но на тот берег мы за ними  тоже  не  пойдем,  будем
зорче следить за рекой. Скажите всем,  чтобы  не  ходили  в  одиночку,
детей из селения без присмотра не выпускать, - Бойша громко вздохнул и
добавил: - - Избаловались  люди.  Слишком  долго  было  хорошо.  Бойша
помолчал, еще раз подкинул на руке невесомый  дротик,  потом  протянул
его Таши: - Твое.
    Кое-кто из воинов недовольно поджал губы, но ничего  не  сказал  -
всякому ясно, что оружие убитого врага должно достаться победителю.  А
что досталось небывалое копьецо мальчишке, так сами виноваты:  где  вы
были, когда противник полз на берег? Парню, конечно, не время ходить с
пикой, так оружие есть не просит, долежит да осени, а  там  уж  -  как
скажут предки.
    - Что с этим станем делать? - вождь ткнул убитого чужинца.
    - Отдать духу кремня, - подал голос шаман. - Отнесем  на  каменные
россыпи и сожжем. Только так, чтобы ни единой кости не осталось. Тогда
его род ослабнет, а главное - не узнает, кто взял у них воина, и будет
думать на камни.
    - Хорошо, - согласился вождь, - делай так. И последнее. Вот вы,  -
вождь вышел из круга старейшин  и  быстро  отобрал  пятерых  охотников
помоложе, - ступайте на берег, пройдитесь камышами,  гляньте,  нет  ли
там еще каких гостей. Тейко будет старшим. И Таши пусть с вами сходит,
покажет, что к чему.
    Ничего особенного Таши показывать не  пришлось.  Чужинец  явно  не
умел ходить в камышах, просеку он  проломил  такую,  что  с  закрытыми
глазами пройти можно. Больше человеческих следов в зарослях  не  было.
Посовещавшись, охотники решили сплавать на тот берег, откуда, судя  по
следам, приплыл лазутчик. Вообще-то  на  тот  берег  Бойша  ходить  не
велел, земли там чужие, может случиться всякое, но  следопытов  одолел
задор.
    Обычно Великую реку не просто  переплыть,  но  в  этом  году  вода
стояла на редкость низко, далеко отойдя от обрыва и чуть не  на  сотню
шагов оголив пологий берег. Доплыли единым  духом,  но  и  на  степном
берегу никого не отыскали. След, однако, сумели взять и по нему  вышли
к одной из укромных балок,  где,  видать,  и  стояла  чужинская  орда.
Никаких следов человеческой жизни на земле не было:  ни  кострища,  ни
оброненной вещицы - только отпечатки узких лапок,  больше  похожих  на
ладонь, чем на ступню, а поверх и рядом с ними -  трилистники  птичьих
следов. Следы были бы похожи на  журавлиные,  если  бы  не  размеры  -
увенчанные когтями пальцы в локоть  длиной  вспарывали  землю  как  не
всякий пахарь сохатым рогом управится.
    Парни молча переглянулись и, не мешкая, поспешили  к  берегу.  Шли
сторожко, держа оружие наизготовку, но так и не видели ни единой живой
души. Степь молчала, пристально и недобро глядя в спины уходящим.






    Почти у самой ограды, чуть в стороне от семейных  жилищ,  выстроен
еще один большой дом, в котором могло жить без малого сотня человек. В
доме ночевали одинокие мужчины, которые по какой-то причине  не  имели
семьи. Сюда же поселялись и сироты  мальчишки,  которых  в  роду  было
немало. Девочки, даже  оставшись  без  родителей,  продолжали  жить  в
семейных домах, переходя к кому-нибудь из родственников,  а  мальчишки
уходили сюда. Таши обитал здесь уже третий год.
    Жизнь в доме шла шумная и озорная, потому и дом стоял на отшибе. В
просторном жилище складывались отношения между парнями, и при  желании
можно было увидеть, кто  через  десяток  лет  будет  водить  отряды  в
дальние  походы,  а  кому  всю  жизнь  провести  неудачником.  Недаром
называлось  это  строение  "Домом  молодых  вождей",   и   большинство
мальчишек, подходя к заветному возрасту, добивались позволения жить не
под родительским кровом, а среди холостяков и сирот.
    Кухарничали в "Доме молодых вождей" все женщины рода  по  очереди.
Готовились  к  этому  делу  заранее,  старались  показать   все   свое
искусство, ведь  именно  молодые  мужчины  ежегодно  летом  определяли
Мокошь -  лучшую  хозяйку.  В  ее  честь  жгли  костры,  ей  подносили
огромнейшие венки, сплетенные из мяты и тмина,  и  бывало,  много  лет
спустя старухи выясняли промеж себя, кто из них  и  когда  был  назван
лучшей стряпухой.
    Последние два года душистые венки приносились к дому Латы,  матери
Уники.  Завистливые  соседки  шептались,  что  не  умение  Латы   тому
причиной, а красота дочери. Невеста растет - всем  глазам  загляденье,
недаром Тейко - лучший из молодых охотников, третий год на смотрины не
ходит, жениться отказывается,  ждет,  пока  подрастет  Уника.  Недолго
ждать осталось: осенью подрежет колдун непокорные смоляные  волосы,  а
через недельку и время свадеб подойдет. Кому как не Тейко Унику взять?
Больше некому.
    Таши, слыша краем уха бабские пересуды, чернел лицом,  но  молчал.
Ничего тут не исправишь, не стоит и пытаться.  Власть  в  роду  держат
мужчины, а родство считается, как  с  древних  времен  повелось  -  по
матерям. И если смотреть по женской линии, то они  с  Уникой  идут  от
одного корня. Хотя родство  там  такое,  что  без  бубна  не  сразу  и
вспомнишь, но закон твердит безотступно: хоть плачь,  хоть  вой,  хоть
башку о камень рассади, а нельзя родственникам жениться.
    У самого Таши судьба и того ясней  расписана.  Другие  парни  ждут
испытаний с радостью, а он - со страхом. Хотя и боль может терпеть  не
хуже других, и копьем владеет,  и  боло  кидает  за  сто  шагов,  а  в
стрельбе из лука разве что один Туна  превзойдет  его.  Этих,  обычных
испытаний Таши не боялся, и если бы на том и кончился обряд,  то  ждал
бы его Таши с тем же нетерпением,  что  и  другие  юноши.  Но  у  него
впереди  еще  одно  испытание  -  тягостное,  неизбежное,  которое  не
отложишь на год, и которого со страхом  и  подхихикиванием  ждет  весь
род. Прежде чем слепой Матхи  наощупь  вытатуирует  у  него  на  груди
изображение зубра, Таши должен доказать, что он не мангас.
    Страшное это слово: ублюдок,  помесь  человека  с  чужинцем,  хуже
зверя, гаже последнего трупоеда, опасней ночного демона.
    Есть лишь один способ доказать, что ты настоящий человек.  Природа
жестоко мстит осквернителям естества,  лишая  ублюдков  способности  к
продолжению рода. Тот, на кого пало тяжкое подозрение, должен доказать
сородичам, что он способен  быть  мужчиной.  Ему  не  будет  позволено
остаться холостяком. Едва окончатся обычные испытания, старики  бросят
жребий, и кто-то из молодых и бездетных вдов должен будет лечь с  Таши
на глазах у всех  собравшихся,  чтобы  он  мог  утвердить  свое  право
называться человеком. Если все кончится благополучно,  эта  женщина  и
станет его женой; иного выбора нет.
    Сейчас в селении было три рано овдовевших женщины, и Таши с ужасом
гадал, какую из них предки  предназначат  ему  в  супруги.  С  тем  же
трепетом смотрели на него при встречах вдовы. Не  то  страшно,  что  у
всех на глазах придется совершать тайное, а жутко  лечь  под  мангаса.
Откроется истина, мангаса прикончат, а  с  ней  что?  Даже  если  жива
останешься, вовек не смоешь клички "Мангаска", и жизнь  уже  никак  не
устроишь.
    Мерзостный  обычай,  жестокий,  но  необходимый.  Оставишь   живым
мангаса, и однажды он уничтожит весь род. Мангас жалости не  знает,  а
вот силы, хитрости и недоброй магии  в  нем  столько,  что  хватит  на
десятерых. Хорошо еще, что редко выпадают такие испытания, один только
Ромар помнит, как это было.  Тогда  испытание  кончилось  удачно:  сын
мудрого Пакса и  чернокожей  женщины  оказался  человеком.  Он  прожил
долгую жизнь, имел много детей. Уника, да и не  только  она,  несет  в
себе частицу его крови. Может быть, поэтому она и не верит,  что  Таши
мангас. При встречах приветлива, в разговорах ласкова и улыбчива. И от
этого еще сильнее мучает Таши горечь.
    А Ромар так и не скрывает, что  именно  в  память  о  той  истории
уговорил сородичей оставить жизнь Таши, когда тот только родился.  Его
мать была уведена неведомым племенем и сумела бежать  в  родные  места
лишь через полгода, будучи уже беременной.  Что  за  люди  ее  украли?
Известно  лишь,  что  они  высоки  ростом  и  волосаты  словно  горные
великаны. И хотя по  рассказам  несчастной  женщины  волосатые  хорошо
сложены и не только знают огонь, но и камень шлифуют, и луками владеют
превосходно, но все же никто не мог поверить, что это настоящие  люди.
А Ромар поверил и убедил  остальных  ждать,  пока  не  наступит  время
испытания.
    Почему-то Таши был твердо убежден, что испытания ему не выдержать.
И не потому, что не способен быть мужчиной,  а  просто  не  станет  он
этого делать... Пусть лучше убьют.
    Поздно вечером Таши вернулся в "Дом молодых вождей", поел и  сразу
улегся спать. И никто из сверстников, ни единый человек не  подошел  к
нему, не спросил, как ему удалось подстрелить чужака и не случилось ли
чего интересного во время облавы.






    На следующий день жизнь вошла в  нормальную  колею.  Вдоль  берега
были отправлены дозоры, но Таши в них никто не взял - как ни верти,  а
он еще ходит в мальчишках и не место ему  среди  воинов.  К  тому  же,
начиналась жатва, и каждая пара рук была на счету.
    Уборка урожая недаром зовется страдой. Тяжкий это труд,  ломотный,
не чета иной работе. Но зато и  кормит  хлеб  круглый  год,  а  всякая
остальная еда идет к хлебу приварком.
    Выходили на жатву всем народом, даже  Стакн  со  своим  хозяйством
расположился поблизости: сломается у кого серп или расколется било  на
цепе, чтобы сразу можно починить. Малышня рвала  колосья  руками,  кто
постарше - имели серпы, деревянные или из бараньего ребра. Но и у  тех
и у других край серпа  оснащен  зазубренными  кремневыми  пластинками,
источенными  до  изумительной  остроты  и  прозрачности.  Чем  длиннее
накладка, тем вернее работает серп, реже портится, лучше бережет силы.
    У Таши был серп редкостный: цельнокаменный, доставшийся от матери.
Изогнутая пластина длинной в ладонь с ровными, один к одному зубчиками
срезала колосья словно сама собой. Большой цены вещь. Серп Таши хранил
вместе с боевым топором, что выточил под присмотром Стакна, и  набором
длинных боевых стрел с треугольными наконечниками из  желтого  кремня.
Стрелы тоже самодельные, мастера люди на такую мелочевку не отвлекают.
Подойдет пора - смастерит Таши и лук - настоящий,  боевой.  А  пока  -
нельзя, возраст не позволяет.
    Чудно все-таки жизнь устроена: всего-то осталось быть на свете два
месяца, а душа того не приемлет, планы сметит, хочет чего-то.
    Серп Таши решил подарить Унике.
    Первые снопы легли на расстеленные по траве шкуры  старых  зубров.
Зубр - не просто зверь, а прямой родственник. Пращур Лар,  прежде  чем
стать человеком, был  зубром.  Зубра  бьют  лишь  в  особый  праздник,
собравшись всем родом, и не всякий год такое случается. Шкуры лежат  у
шамана и лишь для больших общих дел появляются на свет.
    Начало страды  еще  не  сама  страда,  а  веселый  праздник.  Люди
радуются новому хлебу, работают с песнями:

                Поднималось солнышко,
                Пригревало зернышко.
                Туча по небу плыла,
                Хлебу дождичка дала.
                Уродился хлеб высок
                К колосочку колосок...

    Песня долгая, под стать работе, говорилось в ней и о том, как хлеб
рос, и как будет убрал, и как хлебы будут печь, и пиво варить.  Но  на
этот раз песельники не успели хотя бы в мечтах испить пива со  свежего
ячменя. Со стороны селения,  прервав  песню  и  спорый  труд,  донесся
заунывный разноголосый рев, призывающий  всякого  услыхавшего  немедля
бежать в  селение  к  дому  шамана.  Кричал  родовой  оберег,  великая
раковина Джуджи.
    Кусок земли перед жилищем Матхи также  был  огорожен  заостренными
плахами: копиями внешних, но втрое меньше размером. На острых тырчках,
оборотившись  наружу  зубами  и  нацеленными  рогами  висели  звериные
черепа. То была ограда от злых духов и таинственных  существ.  С  этим
народом можно дружить в поле или на  реке,  но  в  селении  им  делать
нечего. Когда человек спит, душа его бродит по внешнему миру,  и  мало
кто из таинственных существ удержится, чтобы не вселиться в  брошенное
тело. Потому и нужна защита. В домах  с  этой  целью  кормили  фигурку
Лара, а здесь Матхи ежевечерне брызгал на острые колья отваром  полыни
и мяуна. За оградой в круге камней располагалось жертвенное кострище и
возвышался столп предков, украшенный рогами зубров. Рядом под  любовно
обустроенным  навесом  привязана  была  волшебная   раковина   Джуджи.
Последние годы она не часто проявляла свою силу, и  это  было  хорошо,
потому что раковина молчит, когда в мире все спокойно.
    Охранный талисман был получен родом много  лет  назад  за  немалую
плату: пять девушек-невест навсегда ушли в чужой род, и с тех пор пять
острых выступов на теле раковины носили их имена. Хотя,  если  сказать
по совести, Джуджи обошлась людям всего в две  девушки,  поскольку  ее
принесли три темнокожие красавицы, которые остались в селении и  вошли
в семьи охотников и рыболовов. Такой ценой покупается мир.
    Это был мир не только с родом чернокожих, который и без того почти
не давал о себе знать. Но с тех пор дозорные  отряды,  ходившие  вдоль
берегов рек, имели при себе маленькую ракушку  -  дочь  Джуджи.  Ежели
отряд встречал опасность, с которой не мог справиться сам,  достаточно
было подуть в ракушку, и тогда Джуджи начинала одышливо реветь. Ромар,
Матхи, Бойша и кое-кто из старых охотников умели по звуку  определить,
откуда ждать беды. Так что давно уже противник не мог захватить  людей
врасплох. Маленькие ракушки хранились у вождя. Сколько их было всего -
оставалось тайной, на свет никогда  не  появлялось  враз  более  шести
штук, и до сих пор, к счастью, еще не пропало ни одной ракушки.
    И вот теперь Джуджи проснулась: один из дозорных отрядов  звал  на
помощь.
    Люди ринулись в селение. Мужчины бежали налегке,  им  надо  успеть
схватить оружие  и  выйти  навстречу  противнику.  Женщины  надрываясь
тащили все, что оказалось за  оградой,  торопили  детей,  гнали  скот.
Жалели, что нельзя забрать в городьбу неубранный хлеб.
    Таши первыми влетел в дом, схватил лук, связку боевых стрел -  вот
и пригодились они до времени! - за обмотку пихнул нож. Скрипнул зубами
с досады: боевой топор лежит без топорища! -  ухватил  рабочий  топор,
легкий, но зато с острым краем, сунул его за  кушак  и  с  дротиком  в
правой руке помчался на майдан, где собирались воины.
    "А ну как прогонят?" - кольнула неожиданная мысль.
    Но на Таши просто никто не обратил внимания. Мужчины сбегались  со
всех сторон, сжимая оружие привычными ко всякому  делу  руками.  Бойша
вынырнул из своей хижины. В левой руке - копье,  в  правой  -  тяжелая
каменная дубина из драгоценного  травянисто-зеленого  нефрита:  оружие
самого Лара. Несчетные поколения вождей выходили на битву со священным
камнем в руках, и ни разу род не был побежден.
    К  верхней  излучине!  -  зычно  скомандовал   вождь   и   первый,
размашистым шагом не знающего  устали  охотника,  побежал  к  воротам.
Воины молча последовали за ним. Через пять минут они обогнали Матхи  и
Ромара, также спешащих к месту тревоги. Слепой  и  безрукий  не  могли
двигаться быстро, но без них сила войска уменьшилась бы наполовину,  и
колдуны тоже поспешали изо всех сил.
    Над обрывом показался стремительно бегущий человек. Это был Тейко,
которого, видимо, послали в селение за подмогой.
    - Согнутые! - издали закричал он. -  Переплыли  на  Сухой  остров,
сейчас хотят дальше двигаться. Всей ордой идут!
    Согнутые были давним и хорошо знакомым врагом. Это тоже были люди,
но ненастоящие, а чужие. Большинство чужих родов  давно  были  изгнаны
кто куда. Горные великаны  прятались  в  ущельях  на  западе,  да  они
никогда особо и не тревожили людей. Не знающие огня трупоеды бежали  в
северные леса, где властвуют ночные убийцы, и вот  уже  двадцать  зим,
как о них ничего не слышно. Прочие чужинцы сгинули давно, их не помнит
даже Ромар. Лишь в  песнях  говорится  об  удивительных  народах  и  о
героях, истребивших или изгнавших их. А вот согнутые остаются ближними
соседями, и, хотя их удалось  оттеснить  за  реку,  они  не  перестают
тревожить род набегами. Воруют детей и женщин, бьют скот; не  угоняют,
а просто бьют, сколько могут сожрать. Своего  скота  у  согнутых  нет,
лишь полудикие собаки сопровождают орду. Хлеба согнутые не понимают  -
топчут как простую траву. И на охоте тоже - где прошли  согнутые,  там
настоящим людям делать нечего. Потому и война с ними не утихает.
    Силой и звериной ловкостью  согнутые  превосходили  людей,  а  вот
разумом уступали. Огонь согнутые знали, но камень обрабатывать  толком
не умели, обходясь кое-как околотыми рубилами. Хотя не это  делало  их
чужими. Согнутые были из тех родов, что  могли  иметь  общих  детей  с
настоящими людьми. Но от такой  связи  рождались  уже  не  люди  и  не
согнутые, а мангасы. И это решало все.
    Даже среди чужих родов согнутые выделялись  тем,  что  не  убивали
народившихся мангасов, а напротив,  окружали  поклонением.  Украденные
дети вырастали в их племени и сражались за него, словно за собственный
род. Кое-кто из них заводил  семьи  с  чужинцами,  и  тогда  рождались
мангасы. Благодаря мощи ублюдков, род согнутых не только не погиб,  но
порой умудрялся устраивать набеги. Чаще они случались зимой, когда лед
сковывал реку, но бывало, что и летом оравы  согнутых  переплывали  на
гористый берег, где их приходилось вылавливать  и  уничтожать.  Но  на
этот раз согнутые двинулись все  разом.  Тейко  сказал,  что  согнутых
заметили, когда  те  переправлялись  на  пустынный  Сухой  остров.  На
острове согнутым делать нечего, это  просто  песчаная  коса  с  купами
старых деревьев вдоль верхушки. В половодье остров  заливало,  деревья
торчали из воды  посреди  реки.  В  сухие  годы  остров  увеличивался,
наращивая длинные песчаные берега.  Всякому  ясно,  что  раз  согнутые
заняли бесплодный островок,  значит  они  собираются  переселяться  на
другой берег. Потому м вызвали разведчики подмогу.
    Вскоре воины достигли того места, где поджидал отряд дозорных.
    - Что там делается? - спросил Бойша.
    Командовал разведчиками  немолодой  рыбак  с  непоседливым  именем
Муха. Муха знал реку вдоль и поперек, потому  и  вызвался  следить  за
берегами и в первый же день сумел заметить врага.
    - Все на Сухой переправились, - сказал он  вождю.  -  С  детьми  и
собаками. Такого прежде не  бывало.  Не  иначе,  сейчас  через  правую
протоку поплывут. Тогда их прямо к нам снесет. Здесь встречать надо.
    - Много их?
    - Сотен пять, не меньше.
    Вождь присвистнул.
    - Много. С чего это они в кучу сбились? Попробуем  их  по-хорошему
прогнать, без драки. Колдуны пришли?
    - Вон плетутся, - отмахнул рукой Тейко.
    Тейко мог сколько угодно морщить нос, но вождем  все-таки  был  не
он. А Бойша понимал, что сойтись в сражении с пятью сотнями согнутых -
значит не только заслужить славу у  потомков,  но  и  потерять  немало
сильных мужчин и осиротить многие семьи.
    По приказу вождя воины рассыпались  вдоль  берега,  Двигаясь  так,
чтобы их  было  невозможно  заметить  с  низкого  берега.  Прошло  еще
несколько минут, среди деревьев на острове  появились  первые  сутулые
фигуры.  Потом  разом  песчаная  коса  заполнилась  людьми.   Согнутые
направлялись к воде.
    И тут над обрывом во весь рост поднялся Бойша.
    - Эй вы! - заорал он. - Убирайтесь в свои степи,  иначе  мы  убьем
вас всех до последнего!
    Воины, поднявшиеся за спиной  вождя,  молчаливо  подтверждали  его
слова, а Ромар набрал полную грудь воздуха  и  заголосил  отрывисто  и
непонятно, переводя человеческое слова на  чужой  язык.  Откуда  Ромар
знал наречие согнутых, оставалось его  тайной,  давно  уже  никого  не
удивлявшей. Слишком много лет прожил на  свете  Ромар,  так  что  даже
самые глубокие старики из ныне живущих не помнили колдуна молодым.
    На мгновение согнутые замерли, как бы вслушиваясь в  обращенные  к
ним  слова,  потом  остров  взорвался  невнятными  воплями,  а  следом
случилось неожиданное.
    Обычно чужие, увидев, что их обнаружили, спешно отходили, крича  и
размахивая кулаками, но не принимая боя, и лишь через  несколько  дней
вновь пытались переправиться через реку. Но на этот раз не  иначе  сам
Дзар иссушил их мозги, и согнутые полезли напролом, хотя  видели,  что
над обрывом их поджидает не отряд в десяток воинов, а все племя.
    Вода забурлила от множества тел, согнутые ринулись на приступ. Шли
без разбора, вооруженные мужчины и тут же женщины, детеныши,  как  две
капли воды похожие на настоящих людей, старики избитые временем и даже
чужие собаки, не дожидаясь исхода схватки, бросались в воду и плыли на
гористый берег.
    - Ах вот как?! -  взревел  Бойша,  подымая  над  головой  каменный
скипетр. - Тем лучше! Предки отдали согнутых в наши руки!  Сегодня  не
должен уйти ни один!
    - Туна, встав на самом краю обрыва, натянул свой чудовищный лук, и
первая  стрела  ударила  в  толпу  чужих  людей,  заставив  одного  из
нападавших ткнуться лицом в воду.
    Другие стрелки пока ждали, понимая, что их стрелы  так  сильно  не
бьют. Таши лишь  зубами  заскрипел  от  отчаяния.  Ну  отчего  ему  не
дозволено взять боевой лук?! Ведь он мог бы стрелять  ничуть  не  хуже
Туны, а должен ожидать с детской игрушкой в руках, из  которой  только
куличков на отмели сшибать...
    Потом стреляющих стало двое, затем трое. Один за другим  выступали
вперед охотники, целились, спускали  тетиву,  горделиво  выпрямлялись,
когда она находила цель. Только что кулаком в грудь  не  стучали,  как
принято на празднике Большой Охоты,  когда  стрелки  соревнуются,  кто
лучше пробьет стрелой нарисованного на куске  кожи  оленя.  Ах,  какой
славный праздник пришел к людям! Об  этом  дне  будут  помнить  многие
поколения, а нечистый род согнутых останется лишь в сказках,  где  все
больше будет красивой неправды и все меньше истины. Хорошо, когда враг
остается лишь в сказках, и сегодня он отправится туда!
    Между тем, согнутые  продолжали  плыть,  не  считая  убитых  и  не
оглядываясь на раненых. И тем, кто должен не просто бить врага,  но  и
понимать, что происходит, становилось ясно, что чужие  люди  идут  под
стрелы не своей охотой,  что  гонит  их  что-то  более  страшное,  чем
убийственное оружие настоящих людей. Помрачнело лицо Ромара, и  Матхи,
стоявший у дальней косы, вскинул большой бубен, затряс им над головой,
ударил по сухой коже, заголосил, призывая предков проснуться и  прийти
на помощь роду.
    На  середине  протоки   вода   намыла   длинную   галечную   мель.
Почувствовав под ногами твердое, чужаки разноголосо завопили и  начали
сбиваться в плотную группу. Лучники дружным залпом проредили толпу, но
на место захлебнувшихся немедленно встали новые,  и  скоро  на  отмели
появился правильный круг, словно пришельцы вздумали водить хоровод  по
грудь в воде. Какие чары творились там, никто не знал, да воинов это и
не интересовало. От вражеской магии должны прикрыть  колдуны,  недаром
же они стоят в самой первой шеренге.
    - Ах-ха! - предостерегающе крикнул Ромар,  и  слепой  Матхи  понял
безрукого старика,  завертелся,  вздымая  тучи  песка,  завыл  могучее
заклинание, которое не всякий колдун смеет произнести  и  уж,  почитай
вовсе никто не отважится сказать днем перед глазами Дзара.
    И все же пришельцы опередили колдуна. Со страшным плеском  со  дна
вынырнуло с десяток облепленных тиной камней и даже огрузневший  ствол
топляка, занесенный весенним разливом.  Невидимая  праща  метнула  эту
тяжесть в стоящих на берегу.
    Бревно колдуны все-таки сумели отбить, оно наткнувшись на незримую
скалу, переломилось и упало в  пяти  шагах  от  берега.  А  вот  камни
достигли цели. Трое воинов и  среди  них  несокрушимый  Туна  упали  с
разбитыми головами.
    Положение  сразу  сравнялось.  Только  что  на  берегу   творилось
избиение тупо лезущих согнутых, а теперь потери несли обе стороны.
    Нападавшие быстро перераспределились, в магическом круге остались,
считай, одни женщины, а  все  остальные  вновь  ринулись  на  глубину,
штурмуя последний рубеж, отделявший их от вожделенного берега.  Стрелы
защитников и отбитые волхвами камни, падающие в волны,  заставляли  их
торопиться.
    Теперь стреляли все, кому было под силу натянуть хотя бы бекасиный
лук. Таши быстро пускал стрелу за стрелой, не присматриваясь, но зная,
что почитай любая из них находит цель.
    - Мангасы! - раздался тревожный крик. - Там четверо мангасов!
    Четыре пенистых следа двигались к берегу заметно  опередив  прочих
согнутых. Мангасы рвались на битву. Сейчас можно было рассмотреть лишь
их  головы,  черневшие  среди  пены,  но  по  тому  как  быстро  плыли
нападающие, всякий понимал, какая страшная  сила  двинулась  на  него.
Пожалуй лишь один Туна мог бы выйти против мангаса в рукопашную.
    Таши бросил мгновенный взгляд в сторону и увидел, что Туна лежит в
луже крови, разбросав навеки ослабевшие  руки.  С  невнятным  рычанием
Таши ринулся к убитому, схватил богатырский лук. Уже по тяжести в руке
можно было судить, что  это  настоящее  оружие.  Чудилось,  мышцы  рук
лопнут, не выдержав упругого сопротивления дерева  и  рога.  Массивная
стрела с волнисто околотым кремневым наконечником рванулась с  тетивы.
Таши целил в голову крайнего мангаса, но в самый момент  выстрела  тот
нырнул, и стрела безвредно плеснула по воде.
    Трое других мангасов немедленно нырнули следом, и теперь их нельзя
было достать.  На  секунду  поток  стрел  почти  прекратился,  лучники
выжидали, когда самый страшный противник появится вновь,  чтобы  тогда
уже   бить   наверняка.   Согнутые,   пользуясь   передышкой,   быстро
приближались к берегу.
    Мангасы вынырнули из взбаламученной воды почти  у  самого  берега.
Глубина здесь была им едва по пояс.  Разом  свистнули  десятки  стрел,
первое чудовище мгновенно стало похожим на какого-то невозможного ежа,
так густо его утыкали стрелы. Не  обращая  внимания  на  раны,  мангас
одним прыжком вскочил на обрыв. Трое  воинов  встретили  его  копьями.
Удары пришлись в момент прыжка, изостренные наконечники вошли в  живую
плоть на всю глубину. Мангас взвыл, брызгая кровью, запустил  дубиной,
разбив голову одному  из  противников,  но  двое  других  с  надрывным
криком, словно дерево валили, сумели опрокинуть его с обрыва.
    Трое оставшихся ублюдков в эту секунду уже появились на откосе,  а
за ними, взбадривая себя боевыми криками, спешила остальная орда.
    На долю приотставших мангасов досталось куда меньше  выстрелов,  и
хотя у одного людоеда обломок стрелы  торчал  прямо  из  окровавленной
глазницы, но в битву он ринулся так же неукротимо,  как  и  остальные.
Как и настоящие согнутые мангасы были вооружены  дубинками  и  острыми
камнями, которые они не умели даже насадить на древко, чтобы  получить
хоть какое-то  подобие  топора.  Однако,  недостатки  оружия  согнутые
восполняли тупой силой и неукротимостью, а мангасы,  которых  согнутые
боялись и почитали как живых богов, так и вовсе были почти неуязвимы.
    Таши не выстрелил  вместе  со  всеми  лучниками;  он  ждал  своего
мангаса, того, по которому промахнулся в  первый  раз.  Мангас  свечой
вырвался из воды и тоже в один прыжок взлетел на обрыв, лишь мелькнуло
в прыжке неестественно-белое, молочного цвета тело. Режущий,  даже  не
звериный, а просто ураганный визг рвался из разинутой пасти.
    На этот раз Таши стрелял наверняка. Промахнуться  в  упор  мог  бы
лишь трус, у которого дрожат руки. Яблоневая стрела, оснащенная  ловко
зазубренным кремнем, пропорола  грудь,  на  целую  пядь  вонзившись  в
молочное тело. Таши уже понимал, что мангаса этим не остановишь, и  уж
тем более бессмысленно пытаться убежать от обезумевшего чудовища. Таши
кинул лук и, выхватив из-за обмоток ножной кинжал,  что  сам  мастерил
под присмотром Стакна, прыгнул навстречу несущейся гибели, чтобы  уйти
хотя бы из-под удара дубины.
    Безрукий Ромар не зря учил подростков биться ногами и грудью.  Все
удары достигли цели: коленом Таши ударил мангаса в промежность, плечом
в солнечное сплетение, а ножом, зажатым  в  левой  руке  -  рука  ведь
никуда не делась! -  ткнул  в  живот,  надеясь  поразить  брызжейку  и
обездвижить противника. В следующее мгновение могучая лапа сгребла его
и одним движением швырнула на землю. Вспыхнул и погас нестерпимо яркий
огонь, мир исчез.
    Потом, несколько дней спустя,  Таши  рассказали,  чем  закончилась
битва. Все четверо мангасов были убиты. Удар Таши достиг-таки становой
жилы, и белокожий мангас так  и  не  смог  распрямиться.  Его  убивали
долго, когда сражение уже закончилось, убивали не  смея  приблизиться.
Тяжелыми топорами перебили конечности и лишь затем  смогли  раздробить
голову, лишив врага жизни. Еще один мангас был убит в честном бою. Уже
серьезно раненый и потерявший дубину, он сошелся в поединке с  Бойшей.
Тяжелый  каменный  жезл  с  одного  удара  расколол   крепкий   череп,
разбрызгав по земле мозги. Последний из ублюдков,  невысокий,  но  так
раздавшийся вширь, что мог бы без труда задушить матерого тура,  долго
метался по берегу, сокрушая своих  и  чужих  воинов,  пока  тонкорукий
Стакн не сумел приблизиться к нему сзади  и  бритвенно-острым  топором
перерубить шейные позвонки.
    Но даже потеряв  мангасов  чужие  не  бросились  в  бегство.  Орда
выплеснула на берег, так что луки стали бесполезны и пришлось  пустить
в ход копья и топоры. Немерянной звериной силой согнутые  превосходили
людей, но как бороться против их оружия не знали. К тому же, каждый из
согнутых бился сам по себе, в то время как люди умели биться вдвоем  и
втроем, быстро расправляясь с нападавшими. Хотя, если бы  не  огромные
потери при переправе и то, что  большинство  женщин  осталось  посреди
реки, прикрывая плывущих тучей камней, исход битвы был бы  по-прежнему
неясен. Согнутые не желали  отступать.  Один  за  другим  они  падали,
пробитые копьями. Топоры дробили им кости, широкие деревянные  мечи  с
прозрачными накладками из тонкого обсидиана вспарывали животы, и кишки
вываливались под ноги не  успевшим  ничего  понять  согнутым.  К  тому
времени, когда женщины,  разорвавшие  на  отмели  магический  круг,  и
бросившиеся на помощь своим мужьям, полезли на обрыв, схватка  наверху
практически закончилась, и нападавших уже на  самом  обрыве  встретили
удары копий. Дубинки  ничем  не  могли  помочь  против  копья  бьющего
сверху,  второй  приступ  был  отбит  прежде  чем  начался.   Немногие
уцелевшие, подвывая, кинулись спасать уже не род, а себя самих.
    Вновь лучники пускали вдогонку стрелы, топя плывущих, и лишь окрик
Бойши заставил их прийти в себя. В  самом  деле,  незачем  зря  терять
стрелы в реке, все равно сейчас придется плыть  на  тот  берег,  чтобы
добить бежавших, не дав уйти никому.
    Таши к тому времени уже очнулся, и хотя в голове качался  кровавый
туман, а рот был полон крови  и  рвотной  горечи,  но  услышав  приказ
вождя, юноша подхватил оброненное кем-то  копье  и  бросился  в  реку.
Большую часть пути Таши проплыл под  водой,  лишь  изредка  выныривая,
чтобы глотнуть воздуха.  Умение  плавать  под  водой  обязательно  для
воина. Иначе утонешь в самом мирном месте: тебя утащит на дно твое  же
собственное копье и боло, привязанное к  поясу  наподобие  грузила.  К
тому же, так плыть безопаснее, ежели по тебе стреляют с  того  берега.
Есть и иной способ переплывать реки, держа одну руку над водой,  чтобы
не замочить лук; тетива боится сырости.
    Рядом с Таши плыл Ромар. Сейчас он напоминал огромную рыбу,  сома,
вздумавшего всплыть на  поверхность.  В  зубах  Ромар  сжимал  надутый
овечий желудок, позволявший  держать  голову  над  водой.  Плыть,  как
плавают воины, Ромар не мог - для этого нужна хотя бы одна рука.
    Отряд достиг берега, когда бегущие были еще хорошо видны. Согнутые
никогда не умели как следует бегать, к тому же  среди  них  оставались
почти одни женщины, большинство  с  маленькими  детьми.  Многое  можно
сказать про согнутых, но детей они не бросали никогда.
    Луков  у  преследователей  не  было,  поэтому   бегущих   пришлось
загонять, наподобие того, как стая волков загоняет табун  длинногривых
лошадей.  Таши  бежал  вместе  со  всеми,  размахивая   копьем,   орал
нечленораздельно,  но  где-то  краем  сознания  отмечал,   как   ловко
командует людьми быстроногий  Тейко,  возглавивший  погоню.  Отставших
согнутых убивали не останавливаясь,  зная,  что  даже  если  удар  был
неточен, истекающему кровью человеку не выжить в  степи.  Рассыпавшись
полукругом, охотники не давали согнутым разбежаться в разные стороны и
постепенно сгоняли обратно,  к  берегу.  Здесь,  неподалеку  от  воды,
разыгралось последние действие битвы. Полтора десятка дрожащих женщин,
давно потерявших оружие и возможность драться, и кучка цепляющихся  за
них малышей, были прижаты к воде. Охотники уже  подняли  копья,  когда
раздался крик поспевшего к месту расправы Ромара.
    - Детей оставьте! - кричал Ромар. - Я буду их смотреть!
    Тейко кивнул, соглашаясь, и удобнее  перехватил  боевой  топор  из
полированного черного диабаза. Через минуту последняя из женщин убитой
свалилась в воду, а визжащих и царапающихся детей стащили в одну кучу.
    В этой схватке Таши не участвовал. В последнюю минуту он  заметил,
среди обреченных женщин одну, слишком стройную, чтобы  принадлежать  к
проклятому роду  согнутых.  И  хотя  Таши  знал,  что  настоящие  люди
выросшие в орде чужих, сами становятся  чужими,  он  не  смог  поднять
копья.
    Ромар шаркающей походкой подошел  к  согнанным  детям.  Первым  он
показал на большеголового младенца,  которого  Таши  во  время  погони
успел заметить на руках у человеческой женщины. С виду младенец  ничем
не отличался от всех остальных,  но  все  же  Ромар  уверено  произнес
страшное слово: "Мангас!".
    Этого  не  ожидал  никто.  Толпа   вооруженных   мужчин   невольно
попятилась,  отступая  от  лежащего  на  камнях  младенца,   которому,
вероятно,  не  было  и  полугода.  Люди  понимали,  что  раз   мангасы
рождаются, то значит бывают и детьми, но все-таки это не  вмещалось  в
голову. Однако, приговор был  произнесен,  и  никто  не  осмелился  бы
оспорить слово Ромара. Да никто и не собирался этого делать;  если  бы
не старик, все дети давно бы лежали в общей кровавой куче.
    Тейко поднял двумя руками топор и с силой опустил. И  хотя  первый
же удар едва не размазал тщедушное тельце по камню, Тейко  ударил  еще
несколько раз, чтобы скрыть собственный страх,  опасаясь,  что  убитый
младенец вдруг поднимется на кривые ножки и прыгнет ему в лицо.
    Одного за другим охотники поднимали детей, неотличимо  похожих  на
своих собственных, каждый раз Ромар произносил: "Чужой", - и еще  один
труп летел в сторону. Лишь однажды Ромар остановился и наклонившись  к
девочке лет трех, проговорил:
    - Отдайте ее Линге. Это ее дочь.
    Наступила тишина. Все знали, что дочь Линги  пропала  больше  года
назад, скорее всего была украдена согнутыми.  Никто  уже  не  надеялся
увидеть ее живой. Да и сейчас охотники не знали, как  быть,  можно  ли
принять обратно в свой род ребенка, жившего среди чужих.
    - Это дочь Линги, - повторил Ромар. - Она еще  слишком  мала,  она
все забудет и вырастет человеком. Отдайте ее матери.
    С тех пор как пропала девочка, у Линги больше не было детей. Линга
часами возилась с чужими  малышами,  но  в  глазах  у  нее  плескалась
неизбывная тоска. И потому никто из охотников не осмелился  возразить.
Кто-то взял девочку на руки и вынес из кровавого круга.
    Вскоре на камнях оставался лишь  один  живой  ребенок.  Ромар  уже
несколько раз подходил к нему, но так и не приняв  решения,  переходил
дальше. И вот теперь, решение надо было принимать. Еще  одна  девочка,
на этот раз годовалая, лежала на спине и сучила в воздухе  ножками.  У
нее были неожиданно длинные для младенца черные  волосы,  и  все  тело
словно покрыто темным пушком. Она заметно отличалась от  остальных,  и
ни у кого из охотников не было и тени сомнения, что это чужой. Боялись
и ждали только слова: "Мангас". И однако Ромар медлил.  Он  присел  на
корточки  возле  ребенка  и  долго  рассматривал  его,  нервно  дергая
изуродованным плечом. Наконец произнес:
    - Это свой.
    - Как?.. - Тейко, уже поднявший топор, не мог поверить сказанному.
- Даже я вижу, что это чужой!
    - А я вижу, что она  из  настоящих  людей.  Я  в  этом  уверен.  Я
надеялся найти здесь кого-нибудь из ее рода, и я нашел. Она из тех  же
людей, что и отец Таши. Она своя, ее нельзя  трогать.  Отнесите  ее  в
селение.
    Никто  не  двинулся  с  места,  и  тогда  Таши,  чувствуя   спиной
ненавидящие взгляды мужчин, подошел, поднял девочку и прижал к груди.
    - Мангас!.. -  беззвучно  процедил  Тейко,  хотя  Таши  все  равно
расслышал слово, звучавшее как плевок и проклятие.
    - Уходим, - приказал Ромар. - Здесь нечего делать,  рода  согнутых
больше нет. Они напрасно надеялись на своих мангасов. Но  хотел  бы  я
знать, что заставило их лезть на наши копья? Неужели простая засуха?
    И степь услужливо принесла ответ на не вовремя заданный вопрос.
    Воины уже шли по воде, готовясь плыть на тот берег,  когда  Ромар,
верный   привычке   оглядываться   напоследок,   тревожно   вскрикнул.
Нечеловечески зоркие глаза старика заметили в выжженой степи  какое-то
движение. Словно сама степь сдвинулась вдруг, пошла морщинами,  желтое
на  желтом,  незримая  дрожь,  мерцающий  вал,  хлынувший  с   далеких
солончаков, чтобы разбиться о берега Великой реки.
    Через минуту  движение  было  заметно  всем,  хотя  никто  не  мог
сказать,  несется  ли  это  стадо  зверей  или  же  повелитель  ветров
козлоголовый Хоров  выпустил  порезвиться  одного  из  своих  страшных
сыновей. Людей там, во всяком случае быть  не  могло:  слишком  быстро
надвигался пыльный вал.
    Тейко отдал короткую команду, воины  рассыпались  загонной  цепью,
пригнувшись пошли навстречу неведомому движению.
    Не отходите далеко от реки! - крикнул вслед Ромар.
    Таши шел вместе со всеми. Неважно, что он  до  сих  пор  не  может
называться взрослым, сегодня ему пришлось сражаться наравне со  всеми,
и он остался жив, а белый мангас валяется на том берегу.  Не  отступит
он и перед новой  опасностью.  То,  что  впереди  опасность,  Таши  не
сомневался, - неведомое всегда опасно. Правда, сейчас на руках у  него
была крошечная черноголовая девчушка, которая, сразу признав  Таши  за
своего, цепко держалась за его шею, но все же  сковывала  левую  руку.
Воин, подобравший дочь Линги, не стал поворачивать  обратно  и  сейчас
уже был на середине реки.
    "Мне бы тоже надо уходить", - мельком подумал Таши, но вместо того
запихал девчонку под  рубаху  и  заново  перепоясался,  чтобы  ребенок
случайно не выпал.
    Как всегда первым понял в чем дело Ромар.
    - Назад! - закричал он. - В воду!
    Охотники  остановились,  попятились,   не   зная,   какой   приказ
выполнять. И эта недолгая заминка погубила  многих  из  них.  То,  что
двигалось из степи,  на  секунду  пропало  из  глаз,  скрытое  пологой
ложбиной, и затем показалось совсем близко,  так  что  бежать  уже  не
имело смысла.
    Ничего подобного людям еще не доводилось встречать. Из  пересохших
степных  пространств,  резко   вздергивая   сухие   мозолистые   ноги,
непредставимо быстро бежали птицы. Хотя мало кто осмелился бы  назвать
птицами этих страшилищ. Взрослый человек не мог бы достать  им  не  то
что до шеи, но и до гузки. Птицы мчали вперед:  шеи  вытянуты,  нелепо
раззявлены  кривые  клювы  длиной  куда  побольше  локтя,  бесполезные
крылышки раскинуты  в  стороны,  словно  великанские  птицы  собрались
взлететь и лишь  не  могут  разогнаться  как  следует.  Слитный  топот
сотрясал землю.
    И лишь потом изумленные люди заметили еще одну страшную и  нелепую
подробность. На спине у каждой птицы, обхватив одной рукой бревно шеи,
сидел крошечный человечек. Пронзительное курлыканье птиц  сливалось  с
воинственными криками всадников.
    Даже будь у охотников луки, они не смогли бы остановить  несущуюся
лавину. Среди людей началась паника. Кто-то  вскинул  копье,  готовясь
защищаться, кто-то бросился к реке. Передняя птица поравнялась с одним
из охотников. Тот ударил копьем в нависший над ним  распахнутый  клюв,
прямо под заостренный язык. Клюв сухо щелкнул, копье переломилось.  Не
останавливая движения, птица ударила сомкнутым клювом  и,  вздернув  в
поднебесье залитую чужой кровью голову, помчалась дальше.
    Таши кинул бесполезное копье и,  сорвав  с  пояса  боло  мгновенно
раскрутил и метнул его.  Бросок  оказался  удачен.  Ремень  захлестнул
чудовищную ногу, но камни, не причинив вреда, стукнули о грубую чешую.
Таши что есть сил  рванул  ремень,  стараясь  опрокинуть  заарканенную
птицу, но та, даже не почувствовав усилий человека,  резким  движением
вырвала ремень из рук  Таши.  Таши  упал  на  бок,  едва  не  придавив
пискнувшую  девчонку.  На  мгновение   над   ним   мелькнули   пышные,
кудрявящиеся на концах перья, и знакомая, заросшая клочковатой бородой
мордочка  всадника.  Всадник,  перегнувшись,  ткнул  пикой,   стараясь
достать Таши, но юноша рывком уклонился от удара, вскочил  и,  петляя,
бросился к воде. Рядом бежали другие  охотники.  Птицы  настигали  их,
тратя на каждого не  более  одного  удара.  Клокочущий  визг  карликов
победно разносился окрест.
    В воду птицы не пошли, и те из людей, кто  достиг  реки,  оказался
спасен.  Спешившиеся  карлики  прыгали  на  берегу,  грозили   пиками,
издевательски вопили и швыряли вслед плывущим камни.  Птицы  поспешно,
словно их подгонял невидимый хлыст, расклевывали тела убитых: людей  и
согнутых.
    Таши плыл, загребая одной  рукой,  другой  придерживая  над  водой
головку девочки. В груди плескалась бессильная ярость, и даже холодная
вода не могла остудить ее.
    "Карлика надо было сбивать, а не птицу, - укорял он  себя,  -  или
попытаться захлестнуть ей обе ноги разом.  Если  бы  ремень  выдержал,
тогда и птица упала бы... Но главное  -  карлика  достать...  жаль  не
удалось... И все-таки, их лазутчика я застрелил, так что на наш  берег
они не сунутся."
    Великая Река течет плавно и сильно. Таши, оберегая ребенка, не мог
плыть как следует, течение  тащило  его  мимо  обрывистого  мыса,  где
пытались высадиться Согнутые, мимо заросшей  камышами  косы,  где  был
подстрелен лазутчик. Таши плыл, прижимая  к  себе  девочку,  терпеливо
сносившую передряги последних часов, и  старался  не  думать,  сколько
мертвых тел колышется сейчас у самого дна на радость  сомам  и  мелкой
уклейке, что первой обсасывает утопленников.
    На правом  берегу  сородичи  занимались  не  слишком  веселой,  но
необходимой работой. Стаскивали убитых согнутых, чтобы сжечь  тела,  а
потом закопать обугленные кости. Кто  остался  в  реке,  с  теми  вода
разберется сама - это ее доля. А погибших на землях рода надо зарыть -
нечего  зря  плодить  стонущих  духов.  Мангасы  лежали  отдельно,  их
предназначили в жертву камням - так будет спокойнее.
    Пока Ромар и чудом спасшийся  Тейко  рассказывали  вождю  о  новой
напасти, объявившейся на том берегу, Таши подошел к лежащим  на  земле
мангасам. Теперь он мог рассмотреть их как следует.
    Все четверо были очень разными. Это только в сказках мангас всегда
великан,  на  самом  деле  он  страшен  не  столько   силой,   сколько
неустрашимой  жестокостью,  презрением  к  боли  и  смерти  и   полным
безразличием ко всему на свете. Природа  лишила  мангасов  способности
продлить свой род, и они мстили природе,  вымещая  свое  убожество  на
всяком живом существе, до которого могли дотянуться. Во всем мире одни
только согнутые терпели и даже боготворили мангасов, хотя  и  страдали
от них более всего. Никто не мог знать за верное, но рассказывали, что
когда охота у согнутых  бывала  неудачна,  то  мангас  убивал  первого
попавшегося сородича и жрал его на глазах у остальных. При взгляде  на
убитых уродов в это легко верилось.
    Белого  мангаса  Таши  разглядывал  особенно  долго.  Не  хотелось
верить, но это бесполое существо было ближе к женщине, чем к  мужчине.
Круглая  голова  со  стертыми  ничего  не  выражающими  чертами  лица,
безволосое, отвергающее загар  тело,  грудь  широкая  и  плоская,  как
лощильная доска, бугры мышц на изломанных топором руках. Но когда Таши
опустил взгляд на то место, куда пришелся удар его  ноги,  он  увидел,
что чудовищное существо все-таки было женщиной.
    "На мангаске женись!" - вспомнил Таши, и его затрясло  от  страха,
отвращения и ненависти к себе самому.
    - Таши! - раздался крик. Вождь звал его к  себе,  чтобы  выслушать
рассказ о случившемся на том берегу.






    Победители возвращались домой. Шли споро,  ибо  никакой  добычи  у
согнутых взять было нельзя. Обрывки плохообработанных шкур и  каменные
рубила - к чему они? Главным в походе была  победа,  а  ношей  -  свои
товарищи, раненные и убитые. За  полтысячи  согнутых  род  отдал  семь
десятков воинов, и еще несколько человек были серьезно ранены, так что
из пришлось нести. Почти половина погибших нашла смерть на том берегу,
и это омрачало  радость.  Ведь  карлики  не  понесли  никакого  урона,
остановила их только вода. Стоит ли радоваться гибели  согнутых,  если
на их место пришел столь опасный враг?
    Таши шел вместе со всеми, неся на руках  уже  двоих  детей.  Воин,
переправивший через реку дочь Линги,  остался  складывать  костры  для
чужаков, и как-то само получилось, что вторая малышка тоже осталась  у
Таши. Кроме  того,  за  плечом  у  Таши  висел  огромный  лук,  прежде
принадлежавший Туне. Когда Таши принес лук вождю, тот слепо  посмотрел
на оружие брата и тихо произнес:
    - Возьми себе. Я видел, как ты стрелял. Только  не  размахивай  им
прежде времени.
    Топор и птичье копьецо Таши тоже сохранил.  А  вот  боло  пропало,
осталось намотанным на страшную лапу пернатого чудовища.  Хорошо  хоть
сам жив остался.
    Таши  шел  и  в  тысячный  раз  представлял  подробности  кровавой
схватки, случившейся на берегу.  Хотя,  какая  это  схватка  -  чистый
разгром. Налетели враги как дрозды на рябину, в минуту всех  поклевали
и дальше понеслись. Копьем такую птицу не остановишь, разве что бревно
ставить вместо ратовища. Луки бы были с  собой...  хотя,  что  луки?..
Таши вспомнил плотные, внахлест лежащие перья,  по  которым  бесследно
скользят наконечники копий, и понял, что  никакой  лук  эту  броню  не
пробьет. Ничем птицу не взять. В одном лишь загадка: почему неуязвимые
птицы позволяют чужинцам влезать себе на спину, зачем  воюют  за  них?
Надо бы Ромара спросить, не знает ли он такого колдовства? И  конечно,
в бою следовало сшибать чужинца. Хотя, что бы это изменило? Птица  все
равно осталась бы. Да еще не больно-то достанешь карлика, он за  своим
скакуном как за деревом прячется... И все-таки, что-то надо придумать.
Река рекой, но признавать, что какие-то уроды оказались сильнее людей,
нельзя.
    Другие мужчины тоже были озабочены случившимся. До  Таши  долетали
обрывки разговоров:
    - За городьбой укрыться и бить из луков в  глаз.  В  глазу  всегда
слабина.
    - Так она и будет у городьбы стоять и глаз тебе  подставлять,  на,
мол, стрельни...
    - ...  экие  громады,  какие  у  них  яйца  должны  быть.   Я   бы
попировал...
    - А вот ямы ловчие на узких местах нарыть. Это же гадина  тяжелая,
ногу переломит - уже не подымется.
    - С мангасами бы их стравить...
    - Они и без тебя схлестнулись. Думаешь, от кого  согнутые  на  наш
берег деру дать хотели?
    - И все-таки, хорошо, что у нас река. Не достанут.
    - А хоть бы и не  было  реки,  что  они  с  нами  смогут  сделать?
Городьбу на птице не пересигнешь.
    - И ты весь век за забором не просидишь. Спасибо предкам, что река
течет.
    Вновь разговоры возвращались к лукам  или  возможности  опрокинуть
птицу, захлестнув ей обе ноги, или накинуть на нее рыболовную сеть.
    Таши подошел к одиноко бредущему Ромару. Спросил:
    - Все-таки, кто они такие? Как птиц смогли приучить?  Если  бы  не
птицы, мы бы их походя в порошок перетерли...
    Старик поднял голову, тихо ответил:
    - Не знаю. Серьезного колдовства я в них не заметил -  так,  сущие
пустяки. Птицы тоже обычные - вроде дрофы, только громадные. Так  что,
драться с ними не мне, а вам. А кто они такие?.. Про диатритов слыхал?
    - Слыхал... - протянул Таши. -  Но  ведь  диатриты  это  оборотни,
люди-птицы. Крылья у них вместо рук. И потом, их же в древние  времена
богатырь Параль перестрелял всех до единого. И гнезда сжег.
    - Это в сказке. А сказка, мой  милый,  только  наполовину  правдой
бывает, потому она и сказка. Многое в ней додумано,  многое  позабыто.
Но кое-что не грех и на ус намотать.
    Таши вопросительно вскинул глаза.  Ромар  перехватил  его  взгляд,
усмехнулся и пояснил:
    - Сам видишь, птицу диатриму ни  копьем,  ни  стрелой,  ни  боевым
топором не взять. А богатырь Параль тебе выход подсказывает: где-то  у
птицы гнездо есть, а в нем - голые птенчики. Туда и  бить  надо,  если
дотянуться сможешь, - Ромар прищурился, глядя  вперед  и  добавил,  не
меняя выражения: - Ну да это потом, а сейчас тебя никак  ищут.  Давай,
иди.
    Навстречу им от городища бежала женщина. Через  минуту  Таши  смог
разглядеть, что это Линга. Кто-то из ушедших вперед  парней  принес  в
селение новости, и Линга,  услышав,  что  нашлась  ее  дочь,  побежала
навстречу отряду. Другие женщины остались в селении, они ждали воинов,
и обычай велел им хранить спокойствие, даже  если  уже  пришла  тяжкая
весть. И они стояли в общей толпе, продолжая на  что-то  надеяться.  А
Линге, которой некого ожидать, дозволено встретить войско на полпути.
    Запыхавшись, Линга подлетела к Таши, выхватила у него из рук обеих
девочек, прижала к груди...
    - Спасибо, спасибо... - твердила она, не глядя на Таши.
    Опустившись на землю, Линга выудила из сумки  долбленку  с  козьим
молоком, пристроила  на  горлышко  соску  из  рыбьего  пузыря,  сунула
младшей девочке, быстро нажевала кусок ячменной  лепешки,  замесила  в
ладони тюрьку с тем же молоком,  принялась  прямо  из  ладони  кормить
старшую, и все это смеясь и плача одновременно,  и  успевая  свободной
рукой гладить то одну,  то  другую  девочку,  и  выбирать  из  детских
головенок насекомых, и делать еще что-то.
    С минуту Таши стоял рядом, молча глядя на смешную картину счастья,
потом пошел догонять ушедших вперед мужчин. За детишек можно больше не
опасаться, они пристроены надежно.
    Почему-то Таши было грустно.






    Лето  вершилось  странное,  исполненное  мрачными   знамениями   и
скверными приметами, хотя в жизни недоброе случалось  не  чаще  чем  в
обычный год. Речные божушки упорно не желали видеть людей, замечать их
жертвы и приветственные заклятья. Но рыба ловилась на диво,  обезумело
бросаясь на любую приманку, наполняя бредни и  мрежи.  Муха,  впрочем,
говорил, что волшебство тут ни при чем, ни свое, ни странных  существ,
а просто река обмелела, как ни в какую засуху не бывает,  вот  рыба  и
мечется.
    Вода и впрямь стояла низко. Сухой остров раздался вширь чуть не на
полреки, и даже в омутах вода заметно спала; старые ивы стояли  теперь
отдельно от воды, впервые за свою неизмерянную  жизнь  обсушив  корни.
Дождей не случалось, хотя тучи,  бывало,  проходили  в  поднебесье,  и
солнце палило не то чтобы слишком, а как  и  полагается  в  это  время
года.
    Охотники тоже не оставались без дела, хотя жертвенный дым  стлался
по земле, а идолы звериных хозяев недовольно кривили измазанные  салом
губы. Но как ни криви лик, а звери с того берега шли ходом, переплывая
обмелевшую реку. Шли не только туры, лошади и горбоносые сайгаки, но и
куланы, онагры и тонконогие джейраны, которые обычно  в  эти  края  не
забредали. Каждый день сторожевые отряды  возвращались  с  добычей,  и
мясо люди ели словно осенью.
    Случалось, шли через реку и люди. Несколько раз дозорные  замечали
разрозненные группы согнутых. Их подпускали ближе и  расстреливали  из
луков, не дозволяя коснуться берега. Однажды на том берегу появились и
настоящие люди. Было их чуть больше десятка, и потому Муха, заметивший
пришельцев,  попытался  заговорить  с  ними,  но  незнакомцы  ответили
камнями из пращи и скрылись в кустах. Камни упали в воду, не долетев и
речного стрежня, однако, и  этого  было  достаточно.  Незваных  гостей
выследили, когда они пытались пересечь реку в другом  месте,  привычно
подпустили на выстрел и, уже не пытаясь  разговаривать,  отправили  их
всех к придонным мавкам.
    В селении тоже продолжалась  жизнь.  Помалу,  женской  да  детской
силой убрали и свезли хлеб, тем паче, что урожай был невелик и большой
тяготы не приключилось.
    Последний сноп - праздник, какие в  году  не  часто  бывают.  Сноп
нарядно украсили и с песнями таскали  по  полям,  кланялись  ожнивкам,
оставленным по обычаю  волотку  на  бородку,  полевику  на  поиграние.
Вечером жгли костры.
    Первый  костер  Матхи  подпалил  священным  тертым  огнем.   Огонь
вытирали парни,  не  луком,  не  колком,  а  целой  жердиной.  Вращали
бешенным хороводом, покуда не затлел алым углем вставленный в  липовую
колоду комель. Огонь, щедро сдобренный  соломой,  взметнулся  чуть  не
выше  перелесков,  окружавших  поле.  Стадо,  выгнанное   на   жнивье,
шарахнулось в сторону; пламя,  безумно  змеясь,  отражалось  в  желтых
козьих глазах.
    У малого костра бил в бубен Матхи,  Ромар  заклинал  потрудившееся
поле бесконечной песней: долго  тянул  каждое  слово,  покуда  воздуха
хватало в калеченой груди, и вдруг вскрикивал отчаянно и звонко.  Иных
стариков в эту ночь в поле нет, семейный  люд  сейчас  пиво  ставит  с
нового  урожая,  затирает  на  кислом  молоке  дежень,  женщины  пекут
замешанный на меду пряник.  Общий  праздник  будет  завтра,  а  сеночь
бесится молодежь, которая и без пива пьяна.
    Великий костер трещал посредь поля на самой горушке. Валки  соломы
светились изнутри золотым жаром, оседали, рассыпаясь  черными  нитками
пепла, огненные смерчики кружили созвездья искр.  Жар  от  костра  шел
нестерпимый, и храбрецы,  наметившие  первыми  скакнуть  через  огонь,
отбегали, прикрывая растопыренной ладонью ошпаренное лицо.

                Эту песню мы хлебу поем,
                Так поем, хлебу честь воздаем!

    Девичья запевка приглушила  унывную  жалобу  Ромара.  Девчонки  по
одной набегали к  пламени,  издали  бросали  венки,  свитые  из  ячной
соломы, кисти рябины да калины: в награду полевикам, соломенным  дедам
- кормильцам, добрым  охранителям.  Завтра  старшие  на  поле  выйдут,
кропить межу пивом, сваренным с первого  снопа.  Это  будет  настоящая
жертва, а тут просто игра, чтобы девушки прежде  времени  от  огня  не
бежали. Вот когда парни через костер сигать начнут - тогда иное  дело.
А пока - пойте и дарите хлебным божкам вязки рябиновых бус.
    Костер еще пылал в полную силу, окруженный  нерассыпавшимся  валом
жаркого соломенного праха, когда Тейко рванул  вперед,  словно  метнув
себя из пращи, и одним невероятным  прыжком  пролетел  через  огненный
столб. Он приземлился в тлеющую труху по ту сторону костра  и  тут  же
выпрыгнул из  пламени,  прежде  чем  оно  успело  опалить  его.  Круто
развернувшись, Тейко выхватил из огня занявшуюся с одного конца ветку,
с торжествующим воплем взмахнул ею в воздухе и  с  выжидающей  улыбкой
шагнул туда, где плотной кучкой стояли девушки. Те с визгом кинулись в
разные стороны. Еще бы не  бежать,  когда  у  парня  в  руках  дымится
головня. Догонит, мазнет  по  волосам  -  и  все,  теперь  ты  меченая
невеста, паленая коса. И захочешь, а на смотринах догнавшему  отказать
нельзя. А то, бывает, разыграется парень и  начнет  метить  головешкой
всех подряд. Что тогда? Хорошо коли разом  у  многих  в  руках  огонь,
тогда можно и поддаться, позволить избраннику подпалить волос, а потом
вздыхать притворно: судьба мол, не убереглась в сумятице... Но  сейчас
- иное дело, другие женихи и близко к огню шагнуть не  смеют,  а  этот
уже головню добыл.
    Кто-то из девушек бросился спасаться  к  темнеющему  под  горушкой
стаду:  не  так-то  просто  преследователю  прорваться  сквозь  плотно
прижатые бока овец, преимущество в быстроте мигом сойдет на нет, да  и
спрятаться в стаде  проще  простого  -  натянешь  на  голову  овчинную
телогрею, пригнешься пониже - вот и нет тебя, растаяла девка  в  ночи,
растворилась меж бараньих шуб.
    Но все же, большинство девчонок понеслись  к  темнеющей  за  полем
роще. Попробуй, поймай бегунью меж  стройных  стволов,  да  еще  огонь
сбереги, а то получится, что зря бегал, только лоб ветками  исхлестал,
а суженой не словил. Тоже, кто захочет - спасется, разве что очень  уж
быстроногий парень положит на тебя глаз. Но тогда, значит, и впрямь  -
судьба. Зато в лесу хорониться куда как веселей.
    Тейко свистнул и припустил за бегущими.
    - Горим!.. - молодечески крикнул  Ташин  одногодок  Малон  и  тоже
метнулся сквозь костер. Разом перепрыгнуть ему не  довелось,  и  Малон
выскочил из огня паленый словно боров, после того,  как  освежуют  его
охотники. Крякнув с досады, прыгун сунулся было за головней, отскочил,
отогнанный жаром, но потом достал-таки огня и тоже помчал к лесу.
    - Горим! Горим!.. - один за другим парни прыгали  через  пламя  и,
размахивая  факелами,  бежали   искать   кто   единственную,   заранее
высмотренную зазнобу, а кто и просто куда глаза глядят,  задыхаясь  от
радости и сладкого предчувствия нечаянной  встречи  в  потайной  глуби
леса. Заметить  метнувшуюся  тень,  облапить,  что  медведь  охотника,
ощутить, как рвется из рук тонкое девичье тело,  а  потом  потребовать
непреклонно:  "Целуй,  тогда  пущу!"  -  и   ждать,   когда   пленница
приподымется на цыпочки и чмокнет  в  щеку,  а  то  и  прямо  в  губы.
Неважно, что порой наутро сам не  знаешь,  с  кем  целовался  в  лесу.
Дожинки раз в году бывают, в эту ночь многое позволено.
    Случалось,  возня  да  поцелуи  доводили  милующиеся  парочки   до
нечаянного греха. Хорошо, если  с  суженным  -  меж  собой  как-нибудь
разберутся. А если вовсе не  знаешь,  с  кем  свел  случай  на  лесной
мураве? Тогда - беда.  Одно  спасение  -  после  свадьбы  молодой  муж
помалкивать будет, что невеста оказалась траченная. А то люди спросят:
сам-то где был в ту ночь? Куда смотрел? За кем по лесу гонял?
    Ну а чтобы силком девку взять - такого не водилось. Сбежится народ
на крик - насмерть насильника потопчет.
    Таши стоял поодаль  от  костра,  глядел  в  сторону,  старался  не
слышать хохота, криков, визга. Не для него праздник, его жизнь заранее
другими решена. И хотя никто не возбранял быть  вместе  со  всеми,  но
любой знает, что ему в горелки играть не следует.
    И вдруг Таши зримо представил, как Тейко, злорадно хохоча, гонится
по лесу за Уникой, как тычет тлеющим углем в распущенные  волосы,  как
ловит Унику, хватает за плечи и требует поцелуя. Таши  гневно  зарычал
и, не помня себя, ринулся в лес. Он бежал напролом сквозь  кусты,  меж
призрачных стволов, не глядя перепрыгивал кочки и упавшие поперек пути
валежины. Он не слышал смеха, ауканья, топота бегущих ног  -  все  это
было не важно и ничуть не затрагивало напряженных чувств. Он знал лишь
одно - Уника там, и он бежит к ней, торопясь и никуда  не  сворачивая.
Таши не мог сказать, откуда пришла такая  уверенность:  слышит  ли  он
стук ее сердца, или словно охотничий пес идет по запаху, или же просто
перед ним распахнулся мир летучих духов и ведет к цели самой прямой из
дорог. Таши некогда было думать об этом. Он бежал.  Должно  быть,  так
ощущает мир разгневанный мангас. В эту минуту  Таши  и  был  мангасом,
готовым преступить любой закон.
    А потом наваждение кончилось, и Таши обнаружил, что стоит где-то в
самой глубине  рощи,  ауканье  и  задорные  перепевки  едва  доносятся
издалека, а рядом слышны приглушенные всхлипывания и  какой-то  совсем
тихий, но резкий, свистящий звук. Мгновение Таши не мог понять, что бы
это могло быть, и лишь  потом  сообразил,  что  так  свистит  костяной
гребень, когда  хозяйка  резко  и  зло,  не  жалея  выдранных  прядей,
расчесывает волосы.
    Таши присел на корточки, вслепую  протянув  руку,  коснулся  плеча
Уники.
    - Это я, - неуверено произнес он.
    Наступила долгая и такая пронзительная тишина, что песня,  которую
завели  стягивающиеся  к  опавшему   костру   девушки,   лишь   глубже
подчеркивала ее:

                Ежели ты любишь, возьму я за себя;
                Ежели не любишь, убью я сам себя.
                Сам себя убью, во сыру землю уйду...

    Почему девчата в невестину ночь распевают мальчишечье  горе,  того
не скажет и старый Ромар. Так от предков заведено.
    Таши осторожно гладил распущенные волосы.  Ночь  стояла  теплая  и
сухая, убивающая всякий аромат, но все  же  Таши  учуял  чуть  слышный
запах горелого  волоса.  Вот  почему  Уника  со  слезами  драла  косу,
вычесывая паленые колечки.
    - Это Тейко? - не шевельнув губами спросил Таши.
    Уника не ответила, но плечо ее под рукой  Таши  дрогнуло,  и  Таши
понял, что она кивнула головой.
    Секунда  прошла  в  трудном  молчании,  потом   Уника   произнесла
бесцветным голосом, каким сообщают обыденные вещи:
    - Все равно я не пойду за него, пусть хоть всю голову мне  спалит.
Я лучше сама волосы сожгу,  к  лесным  старухам  подамся,  злой  йогой
стану, а за него не пойду. Думать о нем тошно, уж лучше в реку...
    - Ну что ты, зачем? - Таши упал  на  колени,  притянул  девушку  к
себе. - Не уходи, я тебя никому не отдам, никому на свете!
    Он ласкал волосы, плечи, целовал мокрые, соленые от недавних  слез
глаза,  Уника   вздрагивала   от   неловких   прикосновений,   но   не
отстранялась, а прижималась к Таши еще крепче...
    Старый седой  зубр,  хозяин  рощи,  давным-давно  заповеданный  от
всякого  охотника,  бесшумно  вышел   из   зарослей   молодых   рябин,
остановился,   втянул   ноздрями    воздух,    благосклонно    кивнул,
прислушиваясь к стону полному боли и любви, и  надолго  замер,  словно
страж, не позволяющий приблизиться никакой скверне  и  злу.  Потом  он
отступил на шаг и неуловимо канул во тьме.
    - Уника,  Уника...  -  непрерывно  твердил  Таши,  -  родная  моя,
любимая...
    - Что, мой хороший?
    Таши тихо рассмеялся.
    - Уника, ты понимаешь, ведь я человек! Я настоящий мужчина! Я  так
боялся, что окажусь мангасом...
    - Почему, глупенький? Спросил  бы  меня.  Я  это  знала  с  самого
начала, всегда.
    - Уника, милая, мы теперь на всю жизнь вместе! Так  и  останусь  с
тобой навсегда, рук не разожму.
    - Конечно, навсегда...
    Спасибо матери-земле, что ночь темна. Спасибо  предкам,  научившим
забывать, что когда-нибудь все равно настанет утро.






    Никто не знал, сколько лет безрукому Ромару.  Даже  сам  Ромар  не
знал - сбился давно. Что их считать, годы - дела считать надо.  А  дел
за долгую жизнь переделано было множество. Именно -  переделано,  хотя
это трудно представить, глядя на безрукого.
    Когда-то, в бездонном прошлом Ромар был молод, силен и удачлив  на
охоте.  Кто  знает,  возможно,  когда-нибудь   могла   ему   достаться
нефритовая дубинка вождя, и Ромар держал бы ее с честью, но  этого  не
позволил белобородый Рута - шаман,  обучавшийся  тайному  искусству  у
самого Сварга. Он открыл в Ромаре редкий  дар,  не  всякому  кудеснику
доступный: делать обереги и амулеты, гадальные кости и  иные  чудесные
вещицы. Кое-что из сотворенных Ромаром сокровищ до сих пор хранится  в
роду, хотя сила у них уже не та, что прежде. Но в  те  времена  дивным
мастером был Ромар, и если бы умереть ему в ту пору, то в  песнях  имя
его осталось бы среди искусников. Но  рок  судил  иначе:  не  довелось
дряхлому Руте передать звонкий бубен Ромару. Случилась большая война с
трупоедами.
    Трупоеды были жалким народом. Даже согнутые рядом с ними выглядели
достойно. Инструмент у трупоедов был самый никудышный, язык невнятный,
огня они не знали и,  вообще,  мало  отличались  от  обычного  зверья.
Кормились трупоеды вдоль реки на отмелях, промышляя улитками, червями,
ракушками-беззубками и прочей малосъедобной дрянью. Порой им удавалось
выловить  снулую  белугу  или  тушу  утонувшего  зверя  -  тогда   они
устраивали  пиршество,  не  брезгая  даже  самой  вонючей  тухлятиной.
Бойцами трупоеды были никудышными и давно уже исчезли бы с лица земли,
если бы не владели могучей и опасной магией, позволявшей  им  уцелеть.
Ни один хищный зверь никогда не нападал  на  трупоедов.  Ни  пятнистый
леопард, ни собаки, ни желтый степной волк, ни тигр, тропивший следы в
камышах, ни  даже  гиены,  что  набегали  порой  с  юга,  оспаривая  у
трупоедов их смрадную добычу. Как достигали этого жалкие полулюди - не
знал никто. Трупоеды не читали заклинаний, не имели амулетов, но могли
не только отогнать всякого хищника, но и заставить  его  сражаться  за
себя. Война с трупоедами превратилась  в  ряд  непрерывных  стычек  со
стаями  волков  и  шакалов,  битвы  с  тиграми  и   иными   клыкастыми
защитниками полулюдей. И все же,  трупоеды  не  сумели  удержаться  на
берегах Великой реки, откатились в леса, а люди погнались за  ними.  С
одним из отрядов преследователей шел и мудрый Рута со своим учеником.
    Уничтожить трупоедов полностью не удалось. Лес  встретил  незваных
гостей угрюмыми ельниками, зыбкими трясинами в окружении  непролазного
ивняка,сырыми  распадками,  заросшими  серой  ольхой,  полузасохшей  и
липкой, словно кто-то старательно плевал на  изъеденные  тлей  листья.
Лес молчал, вернее,  говорил  непонятно,  слитно  шумел,  перекликался
чужими  голосами,  взрывался  скрежетом  сороки,  выдавая  охотника  и
незаметно подпускал к чужаку врагов. Кажется, лес, помнивший  рогатого
Лара несмышленым сосунком, твердо  решил  сохранить  всех  и  не  дать
усилиться никому.  Значит,  слишком  возомнивших  о  себе  людей  надо
проучить.
    Ночами вокруг стоянок поднимался шум: трещали ветки, кто-то визжал
и хохотал. Охотники стреляли наугад во  тьму,  но  никого  подбить  не
удавалось. И почти каждое утро кого-нибудь из воинов находили мертвым,
с разорванной шеей и изумленно вытаращенными глазами. Тогда дети зубра
еще не знали о большеглазых карликах -  не  людях,  но  и  не  зверях,
злобных порождениях ночи, пьющих чужую кровь. Как обошлись  карлики  с
трупоедами, кто из них  победил  в  неизбежных  столкновениях,  так  и
осталось тайной. Во всяком  случае,  когда  люди  бежали  из  северных
чащоб,  трупоеды  были  еще  живы  и  давали  о  себе  знать  прежними
колдовскими способами.
    Трудно сказать, как им удалось захомутать рузарха - самого редкого
и страшного обитателя лесов,  но  однажды,  когда  охотники  разжигали
костры на выбранной для ночевки поляне, а Рута обводил лагерь  кругом,
который  должен  был  уберечь  спящих  от   кровожадных   карликов   и
бесприютных духов, в мирный час отдыха из чащи выломился никем  прежде
не виданный хищник. Был он ростом с доброго мамонта и  также  волосат,
повадками  напоминал  чудовищную  гиену  и  кабана  разом.  Ноги  его,
уродливо несоразмерные: передние  вдвое  больше  задних,  оканчивались
тупыми раздвоенными  копытами.  Тяжелая  морда  со  скошенным  черепом
состояла, кажется, из одной пасти. Для такого зверя в  мире  не  могло
быть противника. Единственными его врагами  были  бездушные  стихии  и
голод. Необъятную тушу было невозможно прокормить, и потому ужас лесов
встречался людям все реже и реже. Зимой рузарх шастал по тайге  громил
медвежьи берлоги, летом откочевывал  в  тундростепь,  преследуя  рыжих
мамонтов. Жрал все -  живое  мясо,  падаль,  тухлятину.  Не  брезговал
отнимать у волков их добычу, а  если  серые  не  желали  уступать,  то
рузарх жрал и волков тоже. На людей  рузарх  специально  не  охотился,
мелковаты казались ему люди и, к тому же, редко встречались в чащобах.
Но сейчас, ведомый древним чародейством, рузарх пер  напролом,  словно
вовек ничего слаще человечины не пробовал.
    Сопротивляться  рузарху  оказалось  делом  бессмысленным.   Стрелы
повисали, запутавшись в  неимоверно  густой  шерсти,  копья  не  могли
причинить зверю вреда, а удары  топоров  рузарх  как  бы  и  вовсе  не
чувствовал. Спасение оставалось только в бегстве, но люди  уже  знали,
чем оборачивается бегство в сгущающиеся сумерки таежного леса.  Ночные
убийцы зорко следили за отрядом и немедленно довершили бы разгром.
    И тогда против рузарха вышел Ромар. Один. Безоружный.
    - На, подавись! - крикнул он и швырнул в  саженную  пасть  зеленый
кулич - плотный ком, хитро сплетенный из мягкой болотной травки.
    Отскочить Ромар не успел. Одним мгновенным движением рузарх скусил
ему руку, легко, словно это была не рука из мышц и  костей,  а  нежный
весенний проросток рогоза. В следующую секунду талисман  подействовал,
но спасти Ромара он уже не мог.
    Рузарх тупо переминался с ноги на ногу,  топча  лежащее  на  земле
тело. Он уже не хотел никого убивать, он  просто  ничего  не  замечал.
Впервые в жизни рузарх был сыт.  Даже  когда  ему  доводилось  задрать
отбившегося от стада мамонтенка, рузарху не удавалось обожраться  так.
Бездонное брюхо раздулось,  его  пучило,  рузарх  тряс  башкой,  икал,
отрыгивал кровью и зеленью. Ему хотелось лишь одного - забиться в чащу
и долго-долго переваривать до невозможности сытный ужин.  Покачиваясь,
бурча брюхом и оглашая воздух довольными стонами, чудовище убралось  в
заросли. Лишь тогда уцелевшие осмелились подойти к телу Ромара.
    Ромар был жив, но искалечен до неузнаваемости. Правой руки не было
вовсе, левая - разможженная тяжелыми копытами  в  кашу,  болталась  на
обрывке кожи. Еще один удар копыта вспорол бок, переломив ребра. Ромар
был без сознания, жизнь стремительно утекала из него.
    Зачем Рута взялся врачевать умирающего, никто не  понимал.  Обычно
людям, столь страшно покалеченным, позволяли тихо  умереть.  Так  было
легче и для них, и для рода, которому не приходилось  кормить  калеку.
Но на этот раз шаман нарушил обычай.  Лыковой  веревкой  он  перетянул
раны, не позволив Ромару истечь кровью,  осколком  кремня  ампутировал
изувеченный остаток левой руки, уложил в лубок сломанную ногу, вправил
торчащие наружу осколки ребер и  присыпал  кровоточащие  места  жгучим
порошком. А потом двое суток сидел рядом, меняя повязки и  припарки  и
отгоняя звоном бубна горячку и лихорадку.
    Через несколько дней люди  ушли  из  леса  и  унесли  беспомощного
Ромара. Очутившись на родном берегу, Ромар быстро пошел  на  поправку.
Вскоре он уже  ковылял  по  селению  и  горестно  размышлял,  как  ему
существовать дальше. Как  правило,  увечные,  если  у  них  были  хоть
какие-то способности, становились мастерами-оружейниками или  тянулись
за бубном шамана. Способности у Ромара были величайшие, но у  него  не
было рук. И значит, он был никто.
    - Зачем ты оставил меня жить? - однажды спросил он у Руты.  Старец
долго молчал, размышляя, потом ответил:
    - Ты сильный человек, Ромар. Ты самый  сильный  из  всех,  кого  я
встречал. Даже отец шаманов Сварг слаб перед тобой. Не перечь, я знаю,
что говорю. Нельзя было дать тебе умереть и  впустую  расточить  такую
силу.
    - И на что теперь эта сила, коли ей выхода нет? -  мутно  произнес
Ромар.
    - Это один Лар знает, - отрезал старик. - Может, вся сила  впустую
перегорит, а может и прорвется куда. Это не мне решать,  я  свое  дело
сделал.
    Ромар остался жить и искать  выхода  силе.  Его  голос  звучал  на
совете охотников, хотя Ромар не приносил добычи. Его  слушали  рыбаки,
пастухи и земледельцы. Ромар знал все, но не мог ничего. Состарившись,
Ромар старался больше времени  проводить  среди  подростков.  Учил  их
всяким хитростям и премудростям, хотя,  что  это  за  учеба,  если  не
можешь ничего показать? Особенно это касалось дел  тайных,  волшебных,
исполненных магии. Старые обереги Ромара  ветшали  и  теряли  мощь,  а
новых не было. Не под силу справить такую работу пальцами ног.
    Когда-то, уходя из лесу и унося с  собой  бесчувственного  Ромара,
охотники зарыли его оторванную руку в общей могиле с погибшими  в  тот
вечер  людьми.  И,  должно   быть,   смерть   запамятовала   про   уже
похороненного человека, видать, хватило ей одних рук. Годы утекали,  а
Ромар жил. Два поколения родились и ушли к предкам на  его  глазах,  а
Ромар оставался прежним. Иногда он пытался подсчитать свои годы, но не
мог - путался,  сбивался  со  счета.  Для  всех  он  навеки  останется
безруким старцем, и лишь во сне он видел себя молодым, и ловкие пальцы
сами делали любую работу.
    Особенно тяжко оказалось Ромару разговаривать с колдунами.  Покуда
жил Рута, можно было стоять за его спиной, как и положено ученику.  Но
Рута недолго зажился на свете, и на  его  место  пришел  новый  шаман,
молодой и неловкий. Ему тоже приходилось несладко - знать, что  не  по
праву носишь шапку с погремушками, что другой куда достойнее  тебя,  и
если бы не злая случайность, не  гулять  тебе  по  верхнему  миру,  не
тревожить духов, не проникать мыслью к самым корням гор. Оттого  и  не
любили колдуны увечного Ромара, а бывало, что и боялись. Сам  Ромар  в
верхний мир не хаживал, но, случалось, пророчествовал и без бубна.  Не
было равных Ромару во всяком гадании: об охоте, о здоровье, о  будущем
урожае  и  приплоде  скота.  Говорили,  что  помогают   ему   фигурки,
выточенные им в незапамятные времена. Может и так - помогают. Но  ведь
и другим куколки не заказаны - делай, если руки  на  месте.  Не  желая
вражды, Ромар сторонился хозяев круглого дома, старался больше времени
проводить с мальцами и старухами, но от этого приязнь с шаманами вовсе
сходила на нет. Колдовские дела  сильно  между  собой  разнятся.  Есть
великая  магия  бездушных  стихий,  есть   нечеловеческое   колдовство
странных существ и бесплотных духов, есть невнятная волшба чужинцев, и
есть тайное знание людей.  Всякий  человек  хоть  немножко,  но  умеет
колдовать.  Это  людское  волшебство,  оно  черпает  силу  в  предках.
Настоящий колдун способен не только  действовать  своей  силой,  но  и
повелевать мелкими божками. Как обходятся чужие люди - того  никто  не
ведает. Во всяком случае, к  стихиям  они  тоже  не  обращаются,  сила
стихий неприкасаема, управлять ею нельзя,  а  вот  доставить  бед  она
может с избытком.
    Но и человеческая магия  тоже  неоднородна.  Мужское  волхвание  и
женские чары несходны промеж себя,  а  зачастую  и  просто  враждебны.
Недаром отец шаманов, всемогущий Сварг изгнал мудрых баб  из  селения,
отведя им место на выселках, в глубинах и  пропастях  земных.  Старухи
йоги не могли простить мужской победы и не раз пытались вернуть  былое
положение.  Поэтому  шаманы  не  без  оснований  побаивались   Ромара,
подозревая в нем бабского приспешника.
    Скрытая  вражда  изныла  двадцать  лет  назад,   когда   изгнанные
бабы-йоги  откочевали  на  север,  почти  потеряв  связь  с  родом,  а
очередным шаманом стал Матхи.
    Как и Ромар Матхи был калекой. На охоте, когда загоняли  к  обрыву
табун  лошадей,  могучий  жеребец  вдруг  развернулся   и   пошел   на
загонщиков. Ни копья, ни брошенные  боло  не  сумели  остановить  его;
вожак прорвался, уведя с собой чуть не весь  табун.  А  Матхи  остался
лежать, сбитый ударом твердого как кремень  копыта.  Товарищи  привели
Матхи в чувство, но свет его глазам так и не  вернулся.  Матхи  ослеп.
Хотя, слепота шаману не помеха - многие великие чародеи были слепцами.
    Из Матхи получился сильный колдун, но главное даже не в том. Матхи
был умен и умел не ревновать, когда дело касалось пользы рода.
    Два колдуна сидели рядом  у  мирно  тлеющего  костра.  Утром  сюда
придут хозяйки, брать новый огонь. Прежде за тертым огнем  посылали  к
бабе-йоге, а теперь  идут  на  сжатое  поле.  Все  в  мире  потихоньку
меняется. Ромар видел много перемен и относился  к  ним  спокойно.  Но
сейчас в мире что-то ощутимо сдвинулось, и это вызывало тревогу.
    Вроде бы хлеб собрали, и охота удалась, и в стаде приплод, а  рыбы
ловится столько, что не переесть. Праздник творится шумный,  радостный
- роща ходуном ходит. Нет ни голода, ни мора; много молодых  парней  в
этом  году  станет  мужчинами,  а  там  и  свадьбы  пойдут...  О   чем
тревожиться? Что древяницы замолкли и не отзываются на  приветственные
заклинания и жертвы? Так от них все равно пользы никакой. Или  что  за
рекой объявились новые чужинцы? Зато старых не стало. И потом, это  же
за рекой, а река хоть  и  обмелела,  но  для  страшных  птиц  остается
неодолимой. И все таки, нет в  мире  покоя.  А  Матхи  молчит  и  лишь
мрачнеет день ото дня.
    Матхи уже не кружил окрест тускло светящего огневища.  Он  застыл,
опустившись на колени, лицо отрешенное, неживые глаза  закачены.  Лишь
руки продолжают жить напряженной жизнью, ударяют по тугой коже  бубна,
встряхивают, чтобы звонко разливались  костяные  брекотушки,  указывая
волхву дорогу. Бубен - это жизнь чародея. Пройти без  него  в  верхний
мир, может, и удастся, а вот  вернуться  обратно  -  нет.  Заплутаешь,
закружишь и останешься навек не пойми кем:не духом,  не  человеком,  а
досужим воспоминанием. Внизу ты можешь  быть  грозным  магом,  но  без
бубна наверх пути нет. В том  и  заключена  разница  между  шаманом  и
просто волшебником.  Шаман,  порой,  меньше  может,  но  всегда  лучше
понимает. Ему открыты  пути  к  первоосновам.  Вот  только  всегда  ли
помогает бессильное знание?
    И все же Ромар хотел знать, чем бы это ни обернулось для него.
    Медленно, очень медленно уплывал Ромар из  родного  мира,  робкими
шажками двигаясь по звуку чужого бубна. Его  не  оставлял  страх,  что
сейчас  Матхи  глубоко   вздохнет,   очнувшись,   прощально   проведет
костяшками пальцев по гулкой коже и  отложит  потрудившийся  бубен  до
следующего раза. А непрошенный  гость  останется  в  смутном  мире,  и
брошенное у костра тело быстро зачахнет без души.
    Никто не знает, каков в действительности верхний мир. Разным людям
видится он  по-разному,  да  и  с  течением  времени  может  меняться.
Когда-то Рута приводил  сюда  молодого  и  неопытного  Ромара,  и  тот
запомнил нечто безвидное, медленно и слабо  шевелящееся.  Где-то  тлел
огонь  и,  кажется,  росли  деревья.  Однако,  стоило  прикоснуться  к
трехохватному стволу, и он бесшумно разламывался, рассыпаясь  хрупкими
обломками. Рута не велел ничего трогать, а просто водил Ромара, взявши
за руку и ничего не объясняя. Потом, когда Ромар лишился рук, Рута уже
не позволял ходить за ним в верхний мир, брал с собой другого ученика,
которому предстояло держать бубен после его ухода. И лишь перед  самой
смертью, когда Рута уже не вставал  с  постели,  а  порой  и  попросту
заговаривался, он вдруг сказал Ромару, безотрывно сидящему рядом:
    - Слушай тайну, которую вовек не скажет ни один мудрец. Эту  тайну
не передают по наследству, ее каждый находит или не  находит  сам.  Но
тебе я скажу, потому что ты не можешь ходить туда. Так  вот,  никакого
верхнего мира нет! Не веришь? И все-таки, это так. Есть лишь один мир,
и все сущее пребывает в нем.  Верхний  мир  лишь  кажется  нам  другим
миром. Мир подобен  реке.  Можно  смотреть  на  нее  с  обрыва,  можно
наблюдать, забившись в камыши, а можно нырнуть в омут и таращить глаза
под водой. Каждый раз увидишь разное,  но  ведь  на  самом  деле  река
остается неизменной, меняется  лишь  твой  взгляд.  Поэтому,  старайся
обходиться без  верхнего  мира.  Быть  может,  в  том  и  скрыто  твое
предназначение...
    Теперь, вспоминая тот разговор, Ромар мысленно сказал учителю:
    - Не знаю, возможно ты прав, но иногда, чтобы увидеть верный путь,
надо поглядеть на мир сверху. И тогда охотник лезет на сосну, а  шаман
берет бубен. Трудно идти, не зная дороги, и вовсе невозможно, не  зная
дороги, вести других. Оставшись без рук, я оказался слепым, потому что
иду ощупью.
    Бесплотный мир сил и духов поглотил Ромара, беззвучно  хлестнув  в
лицо холодным вихрем, несущим мокрую  пыль.  Неспокойно  было  вокруг:
что-то двигалось, вздыхало, лопалось с сочным звуком. И ничего не было
видно. Может быть, нижний мир навеки стал  для  него  таким,  а  может
быть, ему просто не повезло,  и  он  поднялся  на  свой  обрыв  ночью.
Интересно, бывает ли ночь  там,  где  нет  солнца?  И  как  без  света
высматривать верный путь?
    Ромар шагнул наугад, ударился обо что-то, и оно  рухнуло,  на  миг
наполнив  молчаливую  вселенную  звоном  и  скрежетом.  Потом   Ромар,
кажется, увидел кострище:  смутно  краснеющие  угли  и  голубые  языки
угарного пламени, которое никто не поддерживал. Ромар протянул  вперед
руку, стараясь ладонью ощутить  идущее  от  огня  тепло.  "Ладонью?  -
удивился он и сам себя успокоил:  -  Да,  ладонью".  Была  рука,  была
ладонь, а тепла не было, и, значит, не  было  костра.  Мучительно,  до
истомы хотелось погрузить пальцы в угли, проверить, что там скрыто, но
Ромар не стал этого делать. Если Рута сказал истину, то кто знает, что
переменится в нижнем мире от этого прикосновения?
    Ромар сделал еще  один  слепой  шаг,  прислушался.  Слух  тоже  не
помогал, все кругом было обманным, но все же врожденным  чутьем  Ромар
почувствовал опасность. Так в тишине и спокойствии идет  степной  пал,
или страшная волна, прорвавшая в верховьях реки ледяной затор, несется
по узкому руслу, перемешивая грязь,  землю,  пену,  задирая  в  небеса
изгибистый  гребень,  готовясь  смять  и  растереть  в  слизь  всякого
встречного. Но пока бедствие не  рухнуло,  вокруг  царят  удивительная
тишина и редкостное спокойствие, лишь далекий бубен продолжает  звать,
ударяя все резче и тревожнее. Покорный этому звуку, Ромар шагнул назад
и смаху врезался во что-то неподатливо  твердое,  палящее  невыносимым
огнем и холодом. Оно опрокинуло Ромара, ударило в  грудь  размазав  по
земле, расплескав кровь и  разум,  ударило,  не  глядя,  не  думая  и,
кажется, даже не  заметив.  А  потом  так  же  безразлично  отхлынуло,
позволив тому, что осталось, уползать в свой нижний мир.
    Ромар открыл глаза.
    Малый костер продолжал тлеть. Липовая колода, в  которой  вытирали
огонь,  рассыпалась  горой  угля,  но  тяжелые  лесины,  уложенные  по
сторонам костра, не давали углю прогореть слишком  быстро,  подпитывая
кучу  жара  своей  воглой  древесиной.  Матхи  сидел  напротив,  мерно
постукивая в бубен. Редкие сполохи озаряли его лицо и незрячие  глаза.
Лицо казалось неживым и отрешенным, но  Ромар  понял,  что  Матхи  уже
здесь, что он давно вернулся из верхнего мира и не бросает бубен  лишь
ради самовольника Ромара.
    - Спасибо, - хрипло выдавил Ромар.
    - Ты видел? - спросил Матхи, оставив бубен.
    - Нет. Там было темно.
    - Там было светло, - возразил слепец. - Надо лишь уметь видеть. Но
если ты не видел это, то как же ты сумел уйти живым?
    - Не знаю. Меня ударило очень сильно. Я уцелел только потому,  что
ему не было до меня дела.
    - Ты знаешь, что  это?  Или  -  кто?  Прежде  я  не  видал  ничего
подобного, а теперь уже месяц, как оно бушует там.
    - На моей памяти подобного тоже не бывало. Но я  все  равно  знаю.
Это магия мертвой стихии. Только у мертвых  стихий  может  быть  такая
огромная и тупая мощь.
    - Ты хочешь сказать...
    - Да. Это проснулся кто-то из предвечных властелинов. Их  осталось
всего двое: Хоров и Кюлькас. Я не знаю, который из них  открыл  глаза,
не знаю, что его разбудило, не знаю, как усыпить его вновь. Но  теперь
я понимаю, откуда идут тревога и неустройство в мире.
    - Ромар, - прошептал Матхи. -  Мне  страшно.  Я  часто  поминал  в
молитвах и заклинаниях древних владык, но надеялся,  что  в  жизни  их
нет, а есть лишь косная сила, которую невозможно побороть, как  нельзя
запрудить великую реку, но которая пугает не больше  чем  река,  когда
стоишь на берегу. А теперь все это стало правдой, и я  не  вижу  силы,
способной остановить этот поток.
    Ромар вспомнил старого шамана маленьким белоголовым  мальчишкой  и
не удивился последним словам.
    - Ничего, - сказал он. - Мы что-нибудь придумаем.






    Каков ни будь праздник, а вечным ему не бывать. Августовский  день
- не июньский, он куда короче, а дел требует побольше. И хотя  дожинки
еще не кончились, и вечером праздник продолжится, с  утра  всех  зовет
работа. Со второго дня дожинок считается новый  год,  а  его  с  новым
огнем встретить надо. С вечера все  очаги  в  селении  погасили,  золу
через порог кинули, развеяли по ветру. Перед рассветом  хозяйки  пошли
на поле за новым огнем. Нагребали в черепок горящих углей,  отдаривали
колдунов пирогом с вязигою. Пирогов натащили гору, а вечером сами же и
съедят. Вечером - главное действо дожинок  -  поле  на  зиму  почивать
укладывают. А с утра - как ни крути - работа.
    Таши помогал заготавливать рыбу. Работа считается детской,  но  по
нынешним  уловам  -  мужику  впору  справиться.  Вот  Таши  на  нее  и
поставили. Женщины возле уреза воды потрошили рыбу,  мыли,  сливали  в
корчаги налимьи и сомовьи молоки, разделывали  тушки,  и  Таши  таскал
готовое  наверх:  нанизанные  на  вертела  жемчужные  звенья  севрюги,
розовые, сочащиеся неяркой  кровцой  пласты  сомовины,  связки  мелкой
рыбешки. Наверху дымно тлели смолистые корневища  и  горькие  осиновые
плахи. Чумазый Муха распоряжался в коптильне. Праздник - не  праздник,
а рыбы надо накоптить побольше. Хлеб в этом году родился  неважнецкий,
трава повыгорела - значит, и  на  стадо  надежда  невелика,  грибов  в
дубравах вовсе нет. Правда, грибам еще и не время. Сговорятся  Кюлькас
с Хоровом, пришлют  теплых  дождей,  так  мигом  насыплет  по  рощицам
груздей и лисичек - только успевай ломать. А ну как  не  будет  дождя?
Тогда вся надежда на рыбу.
    Таши, не чувствуя тяжести, бегом  взбирался  на  обрыв,  обрушивая
лавины песка, скатывался к воде. Радостная сила переполняла его.  Жаль
было лишь одного: Уники нет рядом, с утра ее забрал Ромар для каких-то
своих колдовских дел. Но ведь не на век забрал: вечером они непременно
увидятся. Ожидание наполняло душу жгучей дрожью,  заставляло  торопить
время и торопиться самому.
    К полудню из селения принесли обед. Сегодня весь род ел дежень  на
простокваше, затертый из нового  еще  не  высушенного  зерна.  Хлебали
дежень из большущей лепной миски, сидя  кружком.  Теплый  ветер  рябил
воду на реке. Вкусно пахло свежей рыбой. Хорошо было.
    После обеда все, кто помоложе, полезли купаться,  хотя  вода  была
уже по-осеннему холодна. Лишь двое сменщиков  в  коптильне  продолжали
поддерживать огонь. Таши уже два года не купался на глазах у людей. Не
мог вынести любопытных взглядов, искоса кидаемых на  его  нагое  тело.
Неважно, что с виду он точно такой же, как и прочие люди, но вдруг  он
все-таки мангас? Бывает, что так  просто  мангаса  от  человека  и  не
отличишь.
    Сородичи всегда купались вместе, не разделяя мужчин и женщин и  не
смущаясь человеческой наготой. На этот раз Таши тоже скинул  одежду  и
бросился в непривычно медленную и мутную воду. Теперь даже на середине
потока было видно, что река больна, но сейчас Таши мог думать только о
радостном. Единым духом он отмахал саженками до середины  реки,  чуток
полежал  на  воде,  позволяя  струям  сносить  себя  вниз,  и,  словно
проснувшись, принялся выгребать против течения, чтобы  выйти  из  воды
там же, где  входил.  Обычно  пересилить  реку  оказывалось  очень  не
просто, но сегодня Таши не чувствовал усталости. На берег  он  выходил
медленно, не торопясь, сгоняя ладонями струйки с груди и боков. Как  и
прежде он чувствовал на себе опасливые и нескромные взгляды, но отныне
ему не было до них дела. Смотрите сколько  угодно,  все  равно  ничего
особенного не высмотрите. Я такой же человек, как и все, я  настоящий,
как бы вам ни хотелось видеть во мне урода.
    Обсохнув на ветру, Таши оделся, прилег под обрывом, зажмурив глаза
и подставив лицо нежаркому  уже  солнцу.  Лик  Дзара  ало  просвечивал
сквозь прикрытые веки. Потом его заслонила чья-то  тень.  Таши  открыл
глаза. Рядом сидела Линга и пристально смотрела на него.
    После того, как у Линги вновь появилась дочь, да еще  и  не  одна,
молодая женщина словно ожила. Люди снова вспомнили,  кто  был  в  роду
первой  певуньей.  Казалось,  Линга  помолодела,   а   уж   похорошела
наверняка. Когда  наступит  вдовья  ночь,  и  мужьям  будет  запрещено
ночевать дома, такая не останется в одиночестве. Последние  дни  Линга
встречала Таши  улыбкой,  видно  помнила,  кто  принес  в  селение  ее
девочек. А может быть, просто радовалась, что она теперь не  бездетная
вдова и, значит, ей уже не грозит судьба мангаски.
    - У тебя через месяц испытание, - тихо сказала Линга.
    - Ну...  -  внутренне  сжавшись,   согласился   Таши.   Неуместное
напоминание  резануло  его  словно  ножом,  разом  погубив   солнечный
настрой. Ведь и в самом  деле,  для  рода  ничего  не  изменилось,  он
остается под подозрением, и испытания никто не отменял.
    - Я очень хочу, чтобы ты выдержал.
    - Спасибо, - натужно выдавил Таши.
    - Я действительно этого хочу. Если ты согласишься, если  так  тебе
будет легче, то я могла бы сама вызваться быть той женщиной, с которой
тебе надо будет... ну, ты понимаешь. Не бойся, ты не обидишь  меня.  Я
пойду на что угодно, лишь бы все кончилось благополучно.
    - Но ведь... - Таши сел, недоуменно глядя на Лингу. - Ведь у  тебя
теперь есть дети. Жребий не может пасть на тебя.
    - Это неважно. Я попрошу, и люди согласятся. Им это все  равно,  а
мне очень важно, потому что если ты не сумеешь  доказать  им,  что  ты
человек, то они убьют Лишку.
    Теперь все  стало  на  места.  Лишкой  старухи  нарекли  спасенную
девочку. Линга няньчила ее вместе со своей дочкой, хотя судьба девочки
до сих пор не была решена. Ведь если Таши мангас, значит,  Лишка  тоже
не настоящий человек, а чужинка, и ее следует убить. Вот почему  Линга
пришла к нему.
    - Если хочешь, - лихорадочно шептала Линга, - приходи  этой  ночью
ко мне. Ты сможешь проверить  себя  и  привыкнуть  ко  мне.  Тогда  на
испытании все получится само собой. Я знаю, что получится, я же видела
тебя только что. Ты настоящий мужчина, среди родичей никто  не  сможет
стать рядом с тобой.
    Таши молчал. Горло свела тугая судорога.
    - Я понимаю, что я старше тебя, и некрасивая. Но ведь другие вдовы
еще старше. Если я буду тебе неприятна, я не  стану  тебя  держать.  В
нашем семействе много молодых девушек. Скоро они  повыходят  замуж,  а
потом кто-то из них овдовеет, и ты сможешь уйти. Я  на  все  согласна,
лишь бы ты был в порядке. А то кое-кто из мужиков говорит, что надо не
только Лишку убить, но и Тину. Она, мол, тоже у согнутых побывала.
    - Не тронет ее никто, - наконец заговорил  Таши.  -  И  все  будет
хорошо. Только... не надо сейчас об этом говорить.
    - Ладно, я не буду, - поникла Линга. - Пошли  работать.  Бабы  уже
рыбу потрошат.






    Ромар недаром выделял Унику среди всех девушек рода. Он обратил на
нее внимание семь лет назад,  после  одной,  ничем  не  примечательной
истории. Всего лишь кто-то посадил хомут на нос юному Тейко, бывшему в
ту пору первым сорванцом в селении. Нос покраснел и распух. Боль  была
страшная, Тейко, позабыв, что охотник должен быть  терпелив,  подвывал
тихонько и никому  не  дозволял  прикоснуться  к  пострадавшему  носу.
Больного привели к Матхи, и тот сразу увидел четкую полосу, словно нос
перевязали прочной  бечевкой,  затянули  на  двойной  узел  да  так  и
оставили. Шаман смазал распухший носище жиром угря, прочел простенький
заговор и принялся ждать результатов.
    Случай казался самым что ни  на  есть  обыденным.  Обидел  кого-то
Тейко, всерьез, до самых сердцов обидел, а тот, скорее всего  даже  не
понимая, что делает, наслал на обидчика  порчу.  Среди  детишек  такое
сплошь и рядом бывает. Теперь, когда  в  дело  вмешался  шаман,  Тейко
должно было полегчать, а вот у незадачливого ведьмака в скором времени
распухнет собственный носишко. Его и будут лечить, объяснив к  случаю,
что не полагается вредить колдовством члену рода. Заодно Матхи  узнает
на будущее, в ком из малышей бродит колдовская сила,  приглядит,  кого
стоит особо тщательно учить тайному мастерству.
    Но на этот раз  у  знахаря  ничего  не  вышло:  новых  болящих  не
объявилось, Тейко рыдал уже дурным гласом, а нос  стал  не  красным  и
даже не лиловым, а густо-черным. Использовать сильные, рассчитанные на
взрослого чародея заклятия Матхи не решился - так можно было  запросто
погубить невольного вредителя, которого шаман тоже должен был  беречь.
Но и обычными методами снять хомут на удавалось. Тогда Матхи позвал на
помощь Ромара, чего  прежние  шаманы  боялись  как  огня,  предпочитая
делать ошибки, но не обращаться к опасному сопернику.
    Ромар раскинул фигурки, прошелся по селению, и через полчаса Тейко
разом полегчало, словно чирей прорвался. Но никто из других  детей  не
заболел, и, вообще, вредитель никак себя  не  проявил.  На  осторожные
расспросы Ромар сначала долго вздыхал, а потом нехотя объяснил Матхи:
    - Не нужно тебе знать, кто это. Никакой пользы от этого не  будет,
- он еще помолчал и, когда Матхи уже потерял надежду  услышать  ответ,
добавил: - Девчонка это.
    - Но ведь...
    - Да, у этой девочки великий дар. Прежние берегини за нее все  что
угодно отдали бы. А теперь... что об этом говорить? Ты  ее  испортишь,
покалечишь зря, а у меня она знахаркой вырастет, травницей,  ведуньей.
Настоящей травницей, а не  как  нынешние  неумехи.  Тебе  это,  может,
обидно, а роду лучше будет.
    - Мне не обидно, - сказал Матхи. - Делай как знаешь.
    Уника в ту пору была  голопузой  малявкой,  которую  от  остальных
девчонок отличали только волосы:  такие  густые  и  длинные,  что  при
желании они могли закрыть ее всю целиком. Эти волосы и не давали покоя
Тейко, который при всяком удобном случае драл их  нещадно,  покуда  не
поплатился собственным носом.
    С того времени, изредка, понемногу, Ромар начал приближать Унику к
себе. Брал с собой, когда  ходил  искать  лечебные  и  чудодейственные
травы или заговаривать поле против вредной зерновки  или  сорняков.  В
любом деле Ромару нужен был помощник. Заклинание произнесть не сложно,
а кто потом запретительный узел на повилике завяжет? Без рук ничего не
осилить: ни корешок калгана из  земли  выкопать,  ни  даже  сорвать  с
пониманием редкий четырехлистник клевера. Его с долгим поклоном  брать
положено, и не как-нибудь, а обоеруч. Тут калеке не управиться.
    Вторым помощником Ромара был Таши.  Колдовская  суть  в  нем  была
слабенькая, но даже в те времена,  когда  была  жива  его  мать,  Таши
оставался в роду на особицу. Сторонились его, старались дел не  иметь.
А возле Ромара мальчишке было спокойно, никто ему о злом не напоминал.
Ромар, напротив, всячески привечал приблудного мальчонку.
    Так и бродили они втроем, уходя иногда на  несколько  дней  кряду,
как охотничьему отряду впору. Лата, мать Уники, волновалась,  конечно,
но потом и она привыкла. Когда  Ромар  рядом,  ничего  с  ребенком  не
случится. Да и младшие дети, которых у Латы было уже  четверо,  мешали
бояться за старшенькую.
    Ромар помалкивал об удивительных способностях девчонки, которую он
пригрел возле себя, да и Уника понимала, что хвастаться ей  не  стоит.
Не дело сопливке показывать, что в тайных женских искусствах она седым
старухам  нос  может  утереть.  Тоже,  конечно,  не  во  всяком  деле:
кое-какие ухватки лишь с годами даются.  Не  мудрено,  что  даже  Таши
принял слова Уники об уходе в лесные скиты за пустую браваду обиженной
девушки. Теперь, впрочем, и сама Уника не стала  бы  повторять  глупые
слова. Так же как и Таши, она ждала вечера и не думала ни о чем.
    Неподалеку от селения, в  дубраве,  где  когда-то  стояло  женское
капище, была у Ромара откопана землянка. Не  сам  копал,  ясное  дело,
люди помогли. Понимали, что нельзя зазря бросать навороженное место. А
Ромару верили, он присмотрит.
    В землянке хранились вещи самые неожиданные и малопонятные.  Двери
в землянку не запирались, но никто даже из самых  отчаянных  сорванцов
никогда не согласился бы войти туда без  приглашения,  особенно,  если
хозяина нет рядом. Любой знал, что баловство может обернуться  немалой
бедой, недаром же отнесена колдовская берлога от людского жилья.
    Самому управляться в землянке Ромару было трудненько,  и  он  звал
помощников, выбирая их среди детишек. Когда-то и Матхи помогал старику
в его делах, потому, должно быть, и  относился  к  нему  с  почтением,
погасив былую неприязнь шаманов к безрукому  колдуну.  Последние  пять
лет в землянке хозяйничала Уника. Конечно, появлялась она там раз  или
два в месяц, так что  никто  не  мог  заподозрить  в  девочке  будущую
колдунью. Просто объявилась у Ромара  любимица,  вот  и  ухаживает  за
стариком.
    На  этот  раз  Ромар  попросил  себе  Унику  на  весь  день.  Лата
поморщилась, но отпустила. Все равно, дочь уже, считай,  что  замужем,
так пусть последние дни доходит свободно.
    Уника принесла на старое капище тертого огня, загнетила  костерок.
Из  землянки  приволокла  черный  от  сажи  горшок,  накипятила  воды,
пристроила горшок боком к углям, чтобы варево томилось, да не  кипело.
Ромар называл, чего брать и сколько, а Уника сыпала в горшок  толченые
корни, размятые травы и листья, ягоды боярышника. Ромар пел  невнятно,
призывая  Мать-Прародительницу,  что-то  просил  у  нее.  Ни  о  таких
заговорах, ни о подобном  зелье  Уника  прежде  не  слыхивала.  Что-то
небывалое варилось сегодня: травы в ход шли сильные,  а  то  и  просто
злые - чабрец, зверобой, конопля, красавка. Потом Ромар велел бежать к
рыбарям, просить налимьих молок, да не просто, а чтобы с пленками. Тут
уж стало вовсе непонятно: что за ушицу затеял старик?
    Уника схватила чистую ендовушку и отправилась на берег. Покуда  ее
не будет, Ромар и  один  обойдется  -  не  велика  тягота  подкидывать
разутой ногой на угли можжевеловые веточки.  На  берегу  был  перерыв,
народ купался, лишь  у  коптильни  шла  работа,  да  несколько  старух
продолжали  безостановочно  нанизывать  на  лозу  верхоплавку,  мелкую
рыбешку, что не коптят а сушат впрок. Уника спросила молок,  дождалась
кивка, отлила сколько нужно, стараясь, чтобы побольше  попало  пленок.
Поблагодарила хозяек и поспешила назад. Уже с  обрыва  оглянулась  еще
раз. Таши медленно, как  на  показ,  выходил  из  воды.  Уники  он  не
заметил.
    Упревший отвар вернули на угли, и когда вода зашлась белым ключом,
Уника вылила туда молоки. В воздухе запахло вареной рыбой - совершенно
не колдовской запах. Раствор сразу помутнел, сверху пошла пена.
    - Пену снимай - и на угли! - скомандовал Ромар. - А что погаснет -
отгребай в сторону, потом через них цедить станем.
    Уника кивнула и проворней заработала  точеной  деревянной  ложкой,
помешивая кругами, посолонь, чтобы колдовство  вышло  добрым.  Бормоча
заговоры, отобрала притухший уголь  в  цедилку.  Густой  мутный  отвар
потек на уголь, обнаруживаясь снизу чистым сиропом,  нежного  палевого
цвета.
    - Догадалась, для кого средство варим? - спросил  Ромар,  отставив
на время наговоры. - Это любовное зелье, для Таши. Сама знаешь,  какая
ему беда предстоит. Надо ж было придумать: заставить парня на глазах у
всего рода женщину поять. Так - разве что пень бесчувственный  сможет.
Ну да ничего, от твоего варева Таши не только на вдову,  а  на  колоду
еловую полезет, она ему милей зазнобы сердечной  покажется.  И  глядит
кто на него, али нет - дела ему не будет. Он и не поймет,  что  кругом
творится. Так и спасем парня, а то я его знаю: гордый,  лучше  помрет,
чем собой поступится... Э, да ты чего ревешь, девка?
    - Дым глаза ест, - глядя в сторону, произнесла Уника.
    - Коли так, то ничего. С  девичьей  слезой  зелье  еще  забористей
получится... Ромар насупился и добавил сердито: - Ты думаешь, мне  его
не жалко? Я который год за него сердцем болею. Потому  и  мудрую  тут,
чтобы все добром кончилось. Потом и для вдовы средство сварим. Тогда и
ей обиды не будет. Станут они у нас  жить  как  два  голубка,  детишек
плодить. И мы с тобой порадуемся, на них глядя. Верно я говорю?
    - Верно, - судорожно кивнула Уника.
    - Ну и не плачь, раз так. Все будет хорошо.
    - Я и не плачу. Это дым можжевеловый глаза слезит.






    Быстро или через силу, с ожиданием или душевной тоской, но так или
иначе вечер наступил. Вновь на большом поле  рассыпали  искры  костры,
щедро прикармливая потрудившуюся землю золой, ныла жалейка, разливался
рожок и берестяной гудочек. Вновь кружил хоровод, на этот  раз  общий,
все  в  него  встали,  кого  ноги  держат.  Ну,  и  конечно,  угощение
выставлено:  предкам,  полю,  матери-прародительнице,  твари   земной,
нежити окрестной, нечувствительным духам, а больше всего - себе самим,
в награду за труд и  маяту.  Ели  медовый  пряник,  остатки  утреннего
дежня, жертвенные пироги. Ели жареную свинину - охотники  постарались!
- и  отварных  судаков,  с  утра  принесенных  рыболовами.  Крошек  не
подбирали, щедро  сыпали  вокруг  в  пользу  всякой  ползучей  мелочи.
Угощение щедро заливали пивом. Захмелев, начинали разговоры, хвалились
удальством, охотничьей удачей, промысловой ловкостью. Кто  потолковей,
те помалкивали: дела сами за себя  говорят.  Молодежь,  прошлой  ночью
убегавшаяся  до  томной  боли  в  ногах,  неприметно  разбредалась  по
укромным местечкам, обходясь на этот раз без горелок и ауканья. А  кто
не подобрал себе зазнобушки, тот  сидел  на  виду,  утешаясь  пивом  и
комковатым сыром.
    Таши  и  Уника  не  появились  на  общих  дожинках.   Задолго   до
условленного часа, едва начал сереть вечерний воздух, Таши  ускользнул
от  других  парней,  собиравшихся  на  поле,  и  побежал  в  рощу   на
условленное место. И все-таки, Уника уже была там.  Сидела,  бесцельно
раздергивая цветок запоздалой ромашки, словно гадала: любит  или  нет?
Таши подошел, встретил вымученную улыбку и как-то сразу понял,  о  чем
думает Уника. Он опустился перед ней на колени и замер, не  зная,  что
сказать и как утешить любимую.
    - Ничего, - первой сказала Уника. - Не думай о дурном. Ведь у  нас
впереди целый месяц счастья. А может быть, мы с тобой и  потом  сумеем
видеться.
    - А Тейко позволит? - желчно спросил Таши, с ужасом чувствуя,  что
произносит что-то невозможное, о чем сам вскоре будет жалеть.
    - Причем тут Тейко? - Уника обхватила руками голову Таши,  прижала
к груди. - Мне ты нужен. А он позлится и утешится.
    - Нам все равно не позволят пожениться. Мы с тобой из одной семьи.
И даже если бы разрешили, я не  желаю  испытания,  ни  себе,  ни,  тем
более, тебе.
    Уника усмехнулась едва заметно.
    - Да кто ж тебя спросит? Настанет время, пойдешь и выдержишь любое
испытание.
    - А ты?
    - Что я?.. Я так останусь.
    - Я не хочу.
    - Ты думаешь, я хочу? А что делать? Таков  закон  рода,  здесь  ни
Ромар, ни кто не поможет.
    - Но от испытания я все равно откажусь.
    - Замолчи!.. - выдохнула Уника. - Или говори о хорошем. Ведь у нас
всего месяц остался, быть вместе... Да и то... сегодня праздник,  а  в
остальные  дни  дома  ночевать  придется,  значит,   только   урывками
видеться. Не смей тратить эту ночь на тоску. Лучше скажи, что ты  меня
любишь...






    Джуджи заревела незадолго перед рассветом.
    Таши еще не проснулся, но тело само  вскочило,  и  плотный  кожан,
способный сберечь от стрелы, ежели она на излете, уже был на плечах, и
лук сам прыгнул в ладонь, а стелы - яблоневые и нащепленные из гнуткой
птичьей кости - переполняли колчан.
    Джуджи хрипло вопила, заставляя думать, что враг уже подобрался  к
ней вплотную. Хватая боевой топор, давно насаженный на рукоятку,  Таши
мельком подумал, что, должно быть, так оно и есть:  враг  лезет  через
реку едва ли не напротив селения, лишь самую малость  выше,  там,  где
вода дробится на плесах.
    Предчувствие не обмануло - именно туда и послал воинов Бойша.
    Оказалось, что дозор заметил на том  берегу  костры,  а  посланный
лазутчик донес, что там остановились настоящие  люди,  их  немало  они
мастерят плоты и не иначе, с рассветом всем скопом двинутся на родовые
земли. В таком деле сторожевой отряд своими силами справиться не  мог;
воевать с людьми - это не согнутых бить, оно пострашнее, хотя мангасов
среди истинных людей не бывает. Но зато  с  людьми  можно  говорить  и
договариваться, даже если это враг.
    - Нужно подать им сигнал, - приказал вождь. - Ставьте вдоль обрыва
костры!
    Вскоре на берегу заполыхала дюжина высоких костров. Багровые языки
слабо светили в занимающемся утре, но дымных столбов не заметить  было
невозможно. И все  же  изощренный  слух  улавливал  за  рекой  дробный
перестук: там продолжали ладить  плоты.  Значит,  как  свет  станет  -
поплывут. Оставалось ждать.
    Вместе со всеми охотниками на берегу  стоял  Таши.  Никто  его  не
гнал, и даже косых взглядов в его сторону не было. Не то время,  чтобы
косо смотреть на человека, способного послать  стрелу  на  тот  берег.
Впору возгордиться, но где-то в самой груди Таши жила  нервная  дрожь.
"Это от холода, - убеждал он себя. -  Утренник  сегодня  знатный,  вся
трава в инее..." Твердил  успокоительные  слова,  как  заклинание,  но
знал, что на самом деле дрожит от иного озноба. Ведь на том  берегу  -
настоящие люди, хоть и враги. И биться с ними тяжелей, да  и  руку  не
вдруг подымешь - на своего-то.
    На левом берегу не как здесь, камыш тянется плотно, отступая  лишь
у Сухого острова. Что в нем творится - даже с  обрыва  не  разглядеть,
лишь слышно тюканье тесел, да изредка приглушенные голоса. Значит, уже
не таятся, понимают, что их заметили и ждут, раз по-над обрывом  такие
кострища развели.
    На кромке обсохшего берега появились первые фигуры, волочившие  на
катках плоты.
    Таши знал, что произойдет дальше: на плоты кинут вязанки хвороста,
которые прикроют  пловцов,  хворост  спрыснут  водой  против  огненных
стрел, позади этой ограды разложат оружие, особо сберегая луки,  чтобы
волна не замочила, а сами поплывут, придерживаясь за бревна  и  толкая
защитный плот впереди себя. И, конечно, постараются  успеть,  пока  не
миновал предутренний час, и голубой воздух обманывает взгляд стрелков.
За последнее, впрочем, можно быть спокойным - и без того уже светло, а
пока те с хворостом управятся, и вовсе солнце глаз покажет.
    - Да что ж  они  творят,  головы  еловые?!  -  воскликнул  стоящий
неподалеку Ромар.
    Теперь и Таши видел, что происходит  на  том  берегу.  Люди  споро
скатывали на воду наспех связанные плоты, но  никто  не  укладывал  на
бревна защитных валков. Вместо этого женщины потащили тюки  с  вещами,
горы всякого барахла, без которого не прожить человеческой семье.  Меж
котомок и кутулей усаживали детишек, словно  собирались  их  отправить
под первые, самые меткие  выстрелы  противника.  Работали  спешно,  не
глядя на гористый берег, где  смертельным  частоколом  темнели  фигуры
воинов, не желавших допустить беглецов на свой берег.
    Таши  смутно  подумал,  что  если   очень   постараться,   то   он
действительно мог бы послать стрелу на тот берег.  Пусть  неприцельно,
но стрела долетит. А  когда  плоты  достигнут  бурунов,  под  которыми
прячется каменистая отмель, детей на плотах можно  будет  отстреливать
на выбор, заранее намечая будущую жертву.
    - Не стрелять! - вполголоса прошел по цепи приказ, и Таши вздохнул
с облегчением. Все-таки, хоть и нет такого закона,  но  всякий  знает:
когда бьешься с настоящими людьми - детей не замай!
    Плоты отвалили от  берега  и  остановились  у  первой  же  отмели,
зажатые воткнутыми в дно  древками  копий.  Воины  над  обрывом  молча
ждали. Внизу на реке вышли вперед двое мужчин. Один из них, с  бородой
спускавшейся едва  ли  не  до  пупа,  держал  в  руке  тяжелое  копье,
перевитое темными полосами - не иначе символ  рода,  священное  оружие
предков. Над рекой пронесся хриплый крик, не человеческий, но понятный
всякому. Так ревет матерый бык, видя  опасность  или  вызывая  на  бой
соперника.
    - Так и есть, - негромко сказал кто-то. - Дети тура. Быть войне.
    Когда-то род зубра и род тура жили  рядом  и  считали  друг  друга
братьями, но уже много поколений, как их пути разошлись. Сперва кто-то
не поделил добычу, взятую на совместном лове, потом возник спор  из-за
рыбных тоней, и был этот спор решен силой в  пользу  зубров.  В  ответ
бывшие друзья умыкнули из селения несколько девушек и  ушли  за  реку.
Так родилась вражда, которой никто особо не был обеспокоен,  ибо  река
была надежной границей. Но теперь род тура  появился  вновь.  Их  было
больше тысячи человек и отступать они явно не собирались.
    Кричавший передал копье своему товарищу и бросился  в  воду.  Плыл
споро,  не  прячась  от  стрелков,  волна  бурунами   разбегалась   от
мелькающих рук. Силен был бородатый и силы своей не скрывал, чтобы все
видели вождя.
    - Не стрелять! - еще раз прошел по цепи приказ Бойши.
    Пловец  достиг  берега,  выпрямился.  Мокрая  борода  налипала  на
обнаженную грудь, вниз сбегали струйки.
    - Что вам здесь надо? - потребовал Бойша, шагнув на край обрыва. -
ваши прадеды оскорбили наших предков, и обида не  смыта  до  сих  пор.
Детям тура нет хода на наш берег.
    Бородатый стоял внизу, по колени в воде, отчего поза его  казалась
униженной.
    - Мы просим прощения  за  старые  обиды,  -  глухо  сказал  он.  -
Когда-то наши роды дружили. Немало нашей крови течет в ваших жилах,  и
в наших телах есть ваша кровь. Ради этой крови я прошу мира.
    Бородатый говорил, смешно  пришепетывая,  иные  слова  были  вовсе
незнакомы, но все же речь поняли все. Видно и впрямь некогда два  рода
жили рядом.
    - Что вы хотите? - повторил Бойша.
    - На  наши  земли  пришла  беда.  Неведомые  чужинцы,   оседлавшие
птиц-людоедов.  Их  ничто  не  может  остановить.  Наши  лучшие  воины
погибли, мы потеряли стада, и хлеб остался не убран. На правом  берегу
больше нельзя жить.
    - Однажды вы уже обманули  нашу  дружбу,  -  непреклонно  произнес
Бойша, - а теперь просите наших земель?
    Мы просим дозволения пройти через ваши земли. Мы  сразу  уйдем  на
север, где начинаются безлюдные леса или на запад, в горы.
    Бойша долго молчал, сдвинув тяжелые сросшиеся брови.  Не  так  это
просто  -  принять  подобное  решение.  Чтобы  заключить  мир,  должны
собраться главы семей, но и война  с  отчаявшимися,  на  все  готовыми
людьми - тоже не мед. Тяжкий груз должен взвалить на себя вождь.
    Ромар и Матхи одновременно шагнули, собираясь подняться наверх, но
в это время Бойша поднял нефритовый жезл и объявил свое решение:
    - Зубры пропустят вас через свою землю.
    Чуть слышный шелест прошел за  спиной  вождя.  Кто-то  вздохнул  с
облегчением,  другие,   напротив,   напряглись,   готовые   оспаривать
самовольное решение.
    - Но... - не давая  времени  разгореться  недовольству,  продолжил
Бойша, - пока  вы  не  переплывете  Белоструйную,  ваши  матери  будут
заложниками у нас, потому что  верить  вам  трудно.  Сейчас,  пока  вы
стоите  посреди  реки  и  не  можете  отступить,  потому  что  боитесь
людей-птиц, вы готовы обещать все, но мои люди опасаются,  что  взойдя
на берег, вы скажете иное.
    - Мы согласны, - донеслось из-под обрыва. -  Наши  матери  однажды
уже родили нас на свет, и сейчас готовы  вновь  подарить  жизнь  своим
детям.
    - А за проход сквозь наши земли, - продолжал диктовать Бойша, -  и
за прежние обиды, и  в  знак  будущего  мира  вы  оставите  нам  своих
дочерей, которым этой осенью подойдет  пора  называться  невестами.  В
наших домах не поровну женихов и невест, поэтому нам надо...  -  вождь
на мгновение запнулся, спешно  принимая  решение,  -  восемь  девушек,
которых мы выберем сами.
    Бородатый медленно, через силу кивнул.
    Прадеды были неправы, когда начали эту войну.  Мы  согласны.  Ради
завтрашнего мира, ради того, чтобы жил род.
    Он повернулся и пошел в воду.
    - Женщины пусть идут первыми! - крикнул Бойша.
    Таши глядел  вслед  уплывающему  бородачу  и  медленно,  с  трудом
соображал.  Мысли  тяжко  ворочались,  словно   по   затылку   тяпнули
преизрядной дубинкой.  Почему  вождь  потребовал  восемь  невест?  Род
делится на несколько больших семей,  и  лишь  шаман  и  старухи  умеют
разобраться, кому из какой семьи надо выбирать невесту.  Порядок  этот
менялся год от  года,  и  почти  каждый  раз  случалось,  что  женихам
какой-нибудь семьи не хватало нареченных,  поскольку  та  семья,  куда
позволено свататься, оказалась меньше. И  это  в  то  время,  когда  в
другой семье девушки остаются бобылками. Старухи говорили, что в  этом
году семеро парней не найдут себе пары. Почему  же  вождь  потребовать
восемь невест? Неужели, восьмая предназначена  ему?  Пожалел,  значит,
вождь отдавать на позорище вдову...  Или,  напротив,  верит,  в  Таши,
хочет ему правильную семью, а не жизнь с перестарком. Один Лар  знает,
о чем думает вождь, а Таши дозволено лишь догадки строить да  мучиться
неизвестностью.
    Посланец тем временем вернулся к  своим,  некоторое  время  что-то
разъяснял им, после  чего  первые  плоты  двинулись  поперек  течения.
Большинство мужчин, как и было приказано, остались на отмели.
    - А вот сейчас, - смачно протянул пастух Мачо,  -  баб  и  пожитки
наверх поднять, а  мужиков  в  распыл,  чтобы  понимали,  с  кем  дело
имеют!.. Жаль, Бойша у нас не мужик, а кисель  овсяный.  Так  сделать,
всем бы молодух достало.
    - Ума у тебя достало, такое сказануть, - отозвался Муха. - Никак у
баранов своих набрался. Молодку ему захотелось... А потом эта  молодка
за мужа да за братьев тебя ночью придушит.
    - Меня, поди, не придушит! - отмахнулся Мачо.
    - Я сам тебя придушу! - Муха ловчей  перехватил  острогу,  которую
даже в бою предпочитал  всякому  иному  оружию.  -  Чтобы  ты  род  не
позорил.
    - Еще подумать надо, кто род позорит...  -  проворчал  Мачо  и  на
всякий случай отошел в сторонку.
    Плоты ткнулись в берег. Первой на камни сошла  высокая  старуха  в
нарядной меховой кацавейке. Ни годы, ни тяжкий труд не сумели  согнуть
ее спину и погасить огонь глаз. Следом на обрыв поднялись еще  шестеро
старух, старших в своих семьях, а за ними  бледные,  жмущиеся  друг  к
другу девчонки - те, кому этой осенью предстояло пройти посвящение.
    - Мы пришли, - произнесла предводительница,  глядя  поверх  головы
Бойши. - А это наши дочери. Выбирай.
    - Не мужское дело девчонок щупать, - проворчал  Бойша.  -  Не  коз
покупаем. Сейчас придут наши хозяйки, они выберут. И не смотри на меня
волком, - добавил он. - Не на смерть девиц отправляешь. Дозволит Лар -
еще свидишься с дочками.
    Таши с мистическим ужасом смотрел на  сбившихся  в  кучу  девушек.
Сейчас старухи выберут среди них восьмерых, а потом случай отдаст одну
из восьми ему. Великий Лар, зачем? Пусть  лучше  будет  вдова.  А  еще
лучше - умереть, чтобы вовсе ничего не было. Вот только Унику жалко, и
Лишку. И до смерти не хочется умирать, зная, что ты  человек.  Светлый
лар, легкие духи, где выход? И главное, ничто, даже самая  малость  не
зависит от него. Зависит от Ромара, от вождя, даже от Линги зависит, а
от него - нет. Смешно, но судьбу этих девочек тоже будут решать  чужие
люди. Вот именно - смешно. Что еще остается делать? Только веселиться,
как веселятся на похоронах, чтобы не огорчить умершего. И гадать, кого
судьба бросит под него. Может быть, вон ту, что повыше других.  И  без
глаз видно, насколько она горда. Если рок  укажет  на  нее,  ей  сразу
можно  петь  погребальную  песнь.  Или  падет  жребий  на   невысокую,
широколицую, с веснушками от уха до уха. Должно быть - хохотушка, хотя
сейчас стоит как замороженная. Парни, обсуждая друг с другом девчонок,
о таких стараются зря не болтать, а то узнает - спуску не даст.  Такая
- если любит, то безоглядно, а коли ненавидит,  так  от  души.  Дайте,
предки, ей счастья с любимым, избавьте от меня... А  вдруг  достанется
ему вон та, черноглазая, чем-то похожая на Унику...
    Таши почувствовал, что лицо у него непроизвольно дергается, каждый
мускул пляшет сам по себе, словно бьющийся в припадке шаман, проникший
духом в верхний мир. Таши с  силой  провел  рукой  по  лицу,  стараясь
прогнать постыдную дрожь, резко отвернулся и стал  смотреть  на  реку,
где медленно двигались плоты, перевозящие детей,  женщин  и  стариков.
Мужчины как и прежде остались на  отмели,  но  теперь  почти  все  они
повернулись к низкому луговому берегу и спешно готовили  оружие.  Там,
из пересохшего утреннего марева катилась к берегу знакомая лавина птиц
и визжащих карликов. Мелькали черточки пик, мозолистые трехпалые  ноги
гулко  ударяли  в  землю,  бесновались  на  птичьих  спинах  лилипуты,
обозленные, что добыча ускользает из-под носа.
    Таши зарычал и, скатившись с обрыва, бросился  в  реку.  Он  плыл,
сильно загребая правой рукой, а левой держал над головой  лук  с  туго
натянутой бычьей жилой. Лишь бы успеть на отмель прежде,  чем  карлики
поймут, что туда вброд не добраться.  Успеть  выстрелить,  прежде  чем
враг растворится в желтеющей  степи!  Выстрелить  хотя  бы  один  раз.
Расплатиться за прежнюю неудачу и позорное бегство!
    Сыновья тура спустили луки все разом, ударив по  диатритам,  когда
те были у самой кромки воды. Две  сотни  стрел  пропали  впустую:  они
безвредно скользили по плотному перу, отскакивали, не причинив  урона.
Лишь одна птица, которой  боевая  стрела  вошла  в  глаз,  заметалась,
бестолково кружа, забила обрубками крыльев и рухнула, вспенивая воду и
придонную  грязь.  Карлик  откатился  в  сторону,  поднялся  было   на
четвереньки,  собираясь  бежать,  но  в  ту  же  секунду   его   разом
продырявило несколько стрел, так что больше он уже не поднялся.
    Наездники гнали своих бегунов в воду, но как и в прошлый раз птицы
не осмелились войти в реку глубже  чем  по  колено.  Карлики  напрасно
улюлюкали и кидали дротики - брошенные немощной рукой они не достигали
отмели. Второй залп лучников вообще не сбил ни одной птицы, но все  же
диатриты поняли, что их положение  не  так  уж  безопасно.  Нападавшие
развернули птиц прочь от берега. К  этому  времени  Таши  уже  нащупал
ногами дно и тоже вступил в битву. Стрелять, держа лук  горизонтально,
чтобы он не коснулся воды, было трудно и непривычно, но все же  тонкая
неоперенная стрела вонзилась в открывшуюся спину отходящего всадника и
разом  сшибла  его  на  землю.  Таши  захохотал:  он  все-таки  вернул
диатритам их кость! Вторая сшибка с  чужинцами  закончилась  в  пользу
людей, хотя и на этот раз их оборонила река.
    С того берега махали руками, разрешая переправу. Таши вздернул над
головой лук и поплыл наискось, загребая против течения, чтобы  не  так
сильно снесло во время переправы.






    Время шло суматошное, полное  новостей  и  тревог.  Прежде  всего,
хозяйки,  призванные  на  место  несостоявшейся  битвы,  распорядились
быстро и решительно: до тех пор, пока род тура не устроится  на  новом
месте, все малые дети и беременные женщины остались в селении  зубров.
Восемь невест, впрочем, после тщательного осмотра и долгого  совещания
были выбраны. Оказалась среди  них  и  черноглазка,  напомнившая  Таши
Унику, и круглолицая  веснянка.  А  вот  высокую  девушку  старухи  не
отобрали.  Может,  угадали  характер,  или  бедра  девушки  показались
узковаты - тяжело рожать будет,  а  возможно,  просто  другие  невесты
больше приглянулись.
    Сидеть нахлебниками гости не захотели  и  уже  на  следующий  день
вышли вместе с хозяевами на заготовку рыбы. Здесь  их  ждала  новость,
заставившая встревожиться не  только  колдунов,  но  и  всякого  иного
человека. В одну ночь река  спала,  потеряв  чуть  не  половину  воды.
Боковые  излучины  и  овраги  обсохли  уже  давно,  а  теперь  обмелел
стрежень, которого никогда не затрагивала даже самая  сильная  засуха.
Там, где еще вчера мужчины,  по  грудь  в  воде  с  трудом  удерживали
рвущиеся по течению плоты, теперь горбился облепленными тиной  камнями
новый остров. И если бы сейчас диатриты появились на том  берегу,  они
бы прошли на остров с легкостью.
    Впервые люди испугались, что река может не защитить их.
    Сыновья  тура  спешно  отправились  на  закат.  Белоструйную   они
пересекли через четыре дня и вскоре сообщили,  что  собираются  занять
предгорья Темного  кряжа.  Дальше,  на  загорных  равнинах  жили  свои
племена,  которым  не  понравилось  бы  появление  беженцев,   поэтому
пришлось останавливаться на горной стране. Теснины,  быстрые  речки  и
густые леса Темного кряжа были издавна облюбованы горными  великанами,
однако, их в расчет никто не принимал.  Горным  великанам,несмотря  на
всю их ужасающую силу, придется  прятаться  в  скалах,  уходить,  если
найдется куда,  или,  вернее  всего,  погибать  в  неравной  борьбе  с
дружными и хорошо вооруженными пришельцами.
    Гонцы сообщили, что Белоструйная тоже изрядно обмелела, и, если бы
не правобережные горные ручьи, то и вовсе бы остановилась.
    Ромар опрашивал пришельцев, горько сожалея, что их колдуны погибли
в схватках с хозяевами птиц. Узнать удалось немного.  Никто  не  знал,
откуда и отчего появились диатриты. Они просто  явились,  и  в  округе
стало нельзя жить. Штурмовать селение карлики не пытались, а вот выйти
за пределы городьбы люди уже не могли. К тому же, в  округе  пересохли
ручьи, и народ начал страдать от жажды. Пришлось  бросать  укрепленный
поселок и бежать на запад. Единственное, что  порадовало  Ромара,  это
известие, что птицы, несмотря на свой огромный рост и немерянную силу,
страдают куриной слепотой и  ничего  не  видят  ночью.  Только  это  и
позволило детям тура целыми добраться к реке.
    О том, что творится в верхнем мире, никто из пришельцев ничего  не
знал. Их шаман погиб в  первой  же  схватке  с  диатритами,  а  других
мастеров магии у детей тура не оказалось. Но  и  без  того,  пришельцы
были напуганы происходящим и при первой же  возможности  забрали  свои
семьи и окончательно ушли в горы. Но и там, за двумя  реками,  они  не
чувствовали себя совершенно  спокойно,  а  выставили  стражу  в  узких
ущельях, чтобы не приведи  прародитель  Тур,  не  прозевать  появление
убийственных птиц.
    Приречные селения вновь зажили размеренной жизнью, ничем особо  не
отличавшейся от прежних лет, если не думать о необычно теплой и  сухой
осени и о том, что Великая река превратилась в  узкую  ленту  нечистой
воды, едва струящейся между илистых берегов. Люди как избавления ждали
осенних дождей, но лишь Ромар и Матхи догадывались, что дожди,  скорее
всего, не пойдут.
    Матхи тоже извелся. Он спал с лица, глаза ввалились. Ежевечерне он
уходил камлать на берег умирающей  реки  или  в  священную  рощу,  где
попирал корнями землю прадед деревьев Исконный дуб.  Билась  в  агонии
река, чуждо молчали древесные духи, огнем палил Верхний мир,  и  нигде
не предвиделось добра. Последние дни словно что-то сломалось в  Матхи;
он уже не просил помощи у Ромара, обыденные дела  справлял  словно  во
сне, а однажды пришел к Бойше и целое утро разговаривал с  ним,  после
чего Бойша ходил чернее тучи и даже  без  дела  накричал  на  стряпух,
допустивших по нерадивости вонь и чад от своих очагов. О чем  говорили
вождь с шаманом так и осталось тайной, Ромару ни тот, ни другой ничего
не сказали.
    Остальные люди жили как во всякий другой год, хоть  и  судачили  о
странном. А что еще  делать?  Увидав  обнажившееся  речное  дно,  люди
поначалу ужаснулись, а через неделю привыкли,  тем  более,  что  река,
все-таки пересохла не  полностью.  Помирать,  что  ли,  от  того,  что
странное кругом  творится?  О  странном  пусть  заботятся  колдуны,  а
остальным родичам куда важнее начало осенних праздников: посвящение  в
невесты, испытание молодых охотников, а потом, еще через две недели  -
свадьбы.
    Сроки праздникам поставлены от предков, и не просто так, а с умом.
К началу осени табунится в степи копытный зверь,  отходит  с  западных
пастбищ, где не так сильно выгорает летом трава, в степи  на  востоке.
Там зимы малоснежны и легче добывать скудный корм. Но на пути кочующих
стад объявляются люди. Начинается большая осенняя  охота.  В  эти  дни
юноши, еще не  ставшие  охотниками,  вправе  взять  оружие  и  принять
участие в облавах. Затем начинается всеобщий мясоед, а вместе с ним  -
испытания и посвящение в мужчины.
    Девушкам проще -  достигла  возраста,  вот  ты  и  невеста.  Обряд
назначают только если объявляется в роду пришлая юница,  которую  надо
принять в одну из семей. Обычно  все  это  заранее  известно:  где  не
хватает невест, в ту семью и идут девушки. А  свадьбы  начнутся  после
перелета птиц, когда любой мальчуган приносит столько добычи,  сколько
сможет поднять.  Всю  неделю  люди  едят  птицу,  и  недаром  свадьбам
покровительствуют крылатые птичьи боги. От них любовь, от них счастье.
Потому и невест выкликают утицами и лебедушками, а  милостивый  обычай
не велит во время лета бить живущих парами лебедей  -  бережет  птичьи
семьи.
    Но в этом году все шло наперекосяк. Собрались  старухи,  петь  над
приемышами песни,  переряжать  в  новые  рубахи,  разводить  по  новым
семьям. Вождя с колдунами пригласили, не для совета, а ради  уважения.
В семейных вопросах дела как встарь решают бабы,  и  всякий  признает,
что это  правильно.  И  вот  тут-то,  в  накатанную  церемонию  влетел
молодой, еще и посвящения  не  прошедший  парень  Малон.  От  кого  бы
другого ожидать, а не от него. Когда только успел и сам  влюбиться,  и
девку влюбить...
    Во всяком  случае,  не  успели  старухи  рассесться  кружком,  как
выбежали в середину круга  Малон  и  взятая  у  детей  тура  конопатая
Калинка и повалились  хозяйкам  в  ноги.  Просили  об  одном:  принять
Калинку в ту семью, куда дозволено свататься Малону. А там и без  того
невест избыток.
    - Эк вы мне все спутали! - крякнул с досады  Бойша.  -  Я  за  вас
думал, считал, а вы с вашей любовью... -  вождь  сплюнул  с  досады  и
приказал: - Решайте, матери. Как велите, так и сделаем.
    Старухи поглядели на ждущую приговора  пару:  оба  невысокие,  оба
крепкие, что гриб-боровик июльской порой, и широколицые тоже. Ну,  как
нарочно их друг для друга лепили.  Поворчали  старухи,  да  и  махнули
рукой: пусть их - в счастливой семье дети здоровыми родятся.
    С парнями тоже  не  все  было  ладно.  На  какое  время  испытания
назначать, если зверь  пошел  раньше  срока  и  не  в  ту  сторону,  а
перелетная птица, судя по всему, на зимовку  сниматься  не  спешит.  И
все-таки, подошли рассчитанные сроки, начался праздник.
    Последние три дня юноши сидели  на  виду  у  всех,  за  игрушечной
оградой  возле  столпа  предков.   Изготовленное   своими   руками   и
опробованное во  время  недавних  охот  оружие  хранилось  в  землянке
колдуна, Матхи ежедневно окуривал его смолистым  дымом.  Все  три  дня
полагалось поститься, что обычно воспринималось спокойно,  но  в  этом
году служило темой множества невнятных шуток. Коротко они сводились  к
одному: вот сидит толстенький Малон или  жирненький  Рутко,  а  в  это
время голодный мангас... Таши смешков не слушал, а и слышал бы, так не
обиделся бы. Не до того было. Муть качалась в душе. Срок подошел, а он
так ничего и не решил. Знал твердо: так - не  будет.  А  что  "так"  -
неведомо.
    На рассвете решительного дня Матхи показался у  выхода  из  своего
жилища. На нем красовалась страшная личина и большой колдовской наряд.
Слепец уверенно шел давно знакомой дорогой, притопывая на каждом шаге,
так что погремушки на шапке, полах кожана и вычурном вересовом  посохе
дружно взбрякивали. Кроме этого звука ничто не нарушало  тишины:  весь
поселок спал. То есть, на самом деле  не  спал  никто,  но  полагалось
спать, и люди добросовестно притворялись,  лежа  в  постелях:  сопели,
похрапывали и ждали урочной минуты.
    - Хур! Хур! - уже не Матхи,  а  злой  Хурак  -  пожиратель  трусов
подкрадывался к городьбе, за которой мирно спали юноши. Еще  мгновение
- и кости захрустят на острых зубах демона. Но на  пути  Хурака  вырос
Бойша, вернее - не Бойша, а сам древний Лар. Он был наряжен в лохматые
шкуры,на голове красовалась шапка с парой изогнутых рогов.
    - Что нужно тебе здесь? - загремел Лар, гневно подымая  к  небесам
нефритовую дубинку. Оружие это было очень знакомо чудовищу, ведь демон
возник из  печени  убитого  этой  дубиной  повелителя  тьмы  и  холода
предвечного Хадда. И все же, Хурак не отступил.
    - Это моя еда! - пролаял он.
    - Это мои воины! - возразил Лар.
    - Это не воины - они спят и не слышат, как идет враг!
    - Они не спят! - воскликнул лар, и тут же юноши  с  боевым  кличем
вскочили на ноги, а изо всех домов высыпали ждущие сигнала люди.
    - Я голодный дух! - запел шаман. - Я сожру  всех,  кого  смогу,  я
съем всех, кого сумею, я проглочу всякого, кто трус, я изгрызу любого,
кто робок! Я Хурак, я желаю жрать! Я  иду  за  вами,  слабые  сердцем,
хлипкие душой! Трусы - вы моя пища!
    - Здесь нет трусов! - раздался общий крик. - Здесь  воины,  воины,
воины!
    Злой дух сопротивлялся, но его уже почти  не  было,  а  снова  был
Матхи - слепой шаман.
    Матхи  склонился  над  заранее  подготовленным  костром,  застучал
кремнем, Тертый огонь нужен  для  урожая,  для  домашнего  очага,  для
изобилия во всяком хозяйском деле, а тут потребен  огонь  воинов,  что
добывают из камня. Тонкий хворост сразу заполыхал и  быстро  прогорел,
рассыпавшись кучей мелких угольков. С долгим  воплем  шаман  зачерпнул
полную чашу жара. Над угольями колыхался голубой огонек.
    Юноши уже стояли в ряд, вытянув перед собой левые руки.
    Таши был в ряду третьим. Шаман  подошел  к  нему;  уродливая  харя
кривилась выпирающими клыками. Воистину, это был Хурак, алчущий свежей
крови и  пришедший  мучить  людей,  чтобы  выбрать  слабых  для  своей
кровавой трапезы. Толстыми  пальцами  он  порылся  в  чаше,  спокойно,
словно не огонь держал, а  перебирал  гладкие  морские  окатыши,выбрал
уголек и наощупь положил его на протянутое предплечье. Запахло паленым
волосом - рука у  Таши  была  мохната,  в  неведомого  отца.  Таши  не
дрогнул, он продолжал стоять, безразлично глядя вдаль. Один за  другим
шаман разложил на подставленной руке семь угольков и пошел дальше.
    Никто из парней не вскрикнул, когда огонь касался их, ни у кого не
исказилось лицо, но Таши краем глаза видел, что  прежде  ровная  линия
вытянутых рук надломилась: кое у кого руки  дрожат.  Сам  Таши  терпел
боль спокойно - собственно говоря, ему было даже не слишком больно. Он
знал, что ожоги будут сильно болеть потом; как и многие мальчишки Таши
заранее испытывал себя, прижигая тело углем. Гораздо  хуже,  что  рука
вскоре распухнет, а впереди стрельба из лука,  потом  придется  метать
боло и копье, хотя это уже легче, тут левая рука не так важна,  как  в
стрельбе из лука.
    Таши умудрился до того задуматься, что даже удивился, когда к нему
приблизился Бойша  и,  шлепнув  ладонью  по  сжатому  кулаку,  сбросил
потухшие угли. Тогда Таши вспомнил, что это не самое тяжкое  испытание
из тех, что предстоят ему.
    Тем временем, все юноши были  освобождены  от  углей,  и  начались
состязания в силе,  ловкости,  выносливости.  Люди  вышли  за  пределы
городьбы, туда же вынесли сосновый  щит,  обшитый  кожей,  на  которой
охрой нарисованы животные: олень, лошадь, тур, сайгак. Только зубра не
было здесь, ибо даже в нарисованного предка нельзя стрелять.
    В стрельбе из лука у Таши не было соперников,  и  хотя  обожженная
рука изрядно мешала целиться, Таши легко выиграл состязание. Он  ждал,
что ему, как то обычно бывало, поднесут шапочку с беличьим  хвостиком,
но вождь возгласил: "Призы мы будем давать в конце  состязаний!"  -  и
шапочка осталась в руках у старух.
    Затем метали боло. Задача состояла не только в том,  чтобы  кинуть
каменную гроздь как можно дальше, но и захлестнуть ремнем, на  котором
висят камни, вбитый в землю столб. Новенькое,недавно законченное  боло
не подвело Таши: самый дальний столб, до которого никто и  докинуть-то
не мог, был с  первого  раза  обвит  ремнем  и  от  резкого  рывка  не
выдернулся из земли, а попросту переломился с сухим треском.  И  вновь
награда - украшенный самоцветными камешками пояс - не была вручена.
    Разжигали костры. Здесь  первым  управился  незнакомый  парень  из
верхнего селения. Таши внутренне сжался, ожидая, дадут  ли  победителю
олений кисет для кремней и трута, но Бойша, как и в прошлые разы, лишь
показал подарок зрителям, а потом вернул его  мастерице.  Таши  слегка
успокоился. Конечно, он  понимал,  чем  вызвано  изменение  обычая,  и
слышал, как хлопали по плечу коренастого Малона, который лишь немногим
хуже Таши метнул боло, но все равно, знать, что награждение  отсрочено
не только для него, было приятно. Хотя, еще  немного,  и  наступит  та
минута, о которой Таши так старательно пытался не думать. По  здравому
размышлению, ему все должно быть безразлично, но  тем  не  менее  Таши
выбивался из сил, соревнуясь с одногодками,  словно  пытался  доказать
собравшимся, что он хороший.
    Таши лучше всех послал  в  цель  копье,  а  когда  юноши  взапуски
поплыли в холодной осенней воде, он уступил лишь  одному  сопернику  -
Шуке. Шука был младшим сыном рыбака Мухи, так что никого его победа не
удивила.
    Пловцы не успели обсохнуть, как Бойша выкрикнул начало  бега.  Это
было последнее состязание. Лучше или хуже, но  все  юноши  выдерживали
испытание и, вернувшись на площадь у  столпа  предков,  могли  считать
себя мужчинами. Все, кроме Таши.
    Бежать надо было через поля на ближнее пастбище и принести  оттуда
живую овцу. Таши любил и умел бегать, хотя не  смог  бы  сравниться  в
скорости с Тейко, который умудрялся загонять до  смерти  зайца.  Но  и
среди тех, кто испытывал судьбу в этом году, было  немало  быстроногих
парней. Все они бежали густой толпой, и сколько Таши не старался,  ему
не удавалось вырваться вперед. А вот юркий Лихор из низового поселка с
легкостью  оставил  всех  позади.  Хотя,  путь  туда  -  это  даже  не
полдороги, ведь обратно придется бежать с овцой на руках, а на такое у
Лихора вряд ли хватит прыти.
    До  пастбища  оставалось  еще  изрядно,  когда   Лихор   показался
навстречу, теперь он ступал не так споро, но отрыв был очень велик.  С
победным  криком  Лихор  пробежал  мимо,  торопясь   за   праздничными
постолами, которые дарят  самому  быстроногому  из  юношей.  Остальная
толпа разразилась воплями, пытаясь ускорить  бег.  На  лугу  произошло
замешательство,  каждый  старался  выбрать  животное   полегче,   овцы
шарахались и не давались в руки. Таши, не выбирая,  схватил  ближайшую
овцу и сразу оторвавшись от основной массы преследователей, помчался в
обратный путь. Животина  оказалась  тяжеловата,  но  Таши  не  сбавлял
скорости, словно от его победы зависело останется он жить или  нет.  И
он догнал изнемогающего Лихора почти у самой городьбы и  на  последних
шагах обошел его. Остановился, отпустил  полузадушенную  ярку  и  тут,
впервые за весь день увидел Унику. Прежде ее среди толпы не было, Таши
напрасно выискивал ее взглядом, а теперь заметил сразу. Уника  стояла,
держа двумя руками поцарапанную долбленую  баклажку.  Встретив  взгляд
Таши, Уника подошла, протянула свою ношу.
    - Выпей это, - сдавленно произнесла она.
    - Зачем? - Таши  совершенно  не  хотелось  пить,  да  и  запах  от
посудины шел подозрительный.
    - Ромар велел. Пей.
    Таши пожал плечами.  Ему  разом  все  стало  безразлично.  Вот  он
победил еще раз - и что изменилось? Что ж, если надо,  он  выпьет  эту
гадость, все равно ничто не изменится. Подойдет урочное  время,  и  на
этом  кончится  все.  Вон  женщины  разводят  свои,   семейным   огнем
подпаленные костры, между огнями расстилают шкуру зубра, и  Матхи  уже
не злой дух - личина побежденного  Хурака  сброшена,  в  руках  слепца
неслышно поет бубен, скоро он загрохочет, призывая  предков.  Но  хотя
Хурака больше нет  среди  людей,  мужчины  по-прежнему  при  оружии  -
убивать мангаса. Это они думают, что сразят мангаса, а на  самом  деле
убьют его - Таши. Ну и пусть, он согласен умереть, он на все согласен,
кроме уготованного ему стыдного позорища.
    - Пей, - напомнила Уника.
    Таши кивнул и в два глотка выпил затухшую мерзость.
    - Вот видишь, все хорошо, -  произнесла  Уника  так,  словно  Таши
возражал ей.
    - Я... - произнес Таши и подивился, как туго ворочается язык, -  я
не хочу этого делать... Все напрасно. Прости. И, если  можно,  уйди...
не смотри, как меня будут убивать.
    - Я не буду смотреть, - пообещала Уника.
    Жаркая судорога охватила щеки, шею. Таши глядел как сквозь  туман,
в ушах гудело, гул наплывал частыми волнами, шумный прилив захлестывал
Таши с головой. На какое-то время исчезло ощущение собственного  тела,
потом Таши обнаружил, что стоит перед кострами, которые уже горят.  Он
стоял совершенно обнаженный, кто и когда успел раздеть  его,  Таши  не
помнил. Сквозь липкий туман в голове пробивалась  единственная  мысль,
Таши упорно жевал ее, и от непрерывного повторения она потеряла всякий
смысл, обратившись в гудящие надоедливые звуки: "Не хо-чу".
    На пару со стучащей в висках кровью зарокотал бубен,  переливчатой
дробью рассыпались удары  деревянных  палочек  по  высушенным  оленьим
лопаткам, заныла береста. Что-то запели мужчины, и Таши  отметил,  что
мысленно поет им в такт: "...не-хо-чу-не-хо-чу-не..."
    Почему-то  по  ту  сторону  костров  объявилась  палатка.  В   ней
откинулся  полог,  две  старухи  вывели  девушку.  Ее  руки  безвольно
свисали, пушистая накидка распахнулась,  открывая  взглядам  по-детски
безволосое тело с едва наметившейся грудью.
    - Иди, Таши! - велел чей-то голос,  и  Таши  вдруг  понял,  что  и
судорога, и гул крови в ушах, и нетерпеливая дрожь, все вызвано острым
непереносимым желанием прикоснуться к этому, ждущему его телу, слиться
с ним.
    Таши качнулся вперед, ступив на расстеленные шкуры. Лишь отсюда, с
близкого расстояния  он  рассмотрел  лицо  девушки.  Странным  образом
именно ее он никогда не выделял из  группки  пленниц.  Тонкое,  словно
спящее личико, широко распахнутые глаза с неестественно огромными,  не
глядящими  зрачками,  приоткрытые  влажные  губы  и   струйка   слюны,
сбегающая по подбородку. Эта струйка заставила Таши вспомнить, что  он
хотел сказать какие-то слова.
    "Опоили девчонку, - пришла первая мысль. - И меня тоже."
    Таши повернулся к ждущим взглядам и, с трудом  ворочая  задубевшим
языком, произнес:
    - Подождите...  Я  должен  сказать.  Я  человек...  настоящий.   Я
мужчина, и потому я не стану  ничего  делать.  Я  человек,  а  это  не
по-людски.
    - Таши! - раздался голос вождя, - ты знаешь закон?
    - Я его знаю, - сказал  Таши  и  сел,  чтобы  скрыть  свою  плоть,
постыдно напружиненную, неистово рвущуюся  к  беспомощной,  ничего  не
соображающей девушке.
    - Таши! - в голосе Бойши звучала откровенная мольба, - если ты  не
сможешь доказать, что ты мужчина, нам придется убить тебя!
    - Все видят, что я мужчина, - сказал Таши, - но  если  хотите,  то
убивайте.
    Он ткнулся лицом в колени, стараясь ничего не видеть.
    - Мангас!.. - злорадно пропел чей-то знакомый голос.
    - Стойте! - крик упал, разом перекрыв нарастающий шум.
    Таши поднял голову  и  увидел  Унику.  Она  стояла  совсем  рядом,
развернув какое-то темное полотнище, загораживая  Таши  от  нацеленных
копий.  Потребовалось  заметное  усилие  одурманенного  разума,  чтобы
понять, что это за лоскут. Уника держала одну из главных святынь  рода
- шкуру нерожденного зубра, вернее - зубренка,  вытащенного  из  чрева
погибшей матери. Этот талисман доставался, если кто-то  из  женщин  не
мог разродиться. Тогда страдалицу клали на шкуру, и нерожденный предок
помогал своему брату. Многие из собравшихся здесь появились на свет на
этом куске кожи, и ни  у  кого  не  поднялась  бы  рука  пронзить  его
оружием.
    - Слушайте!.. - выкрикнула Уника. -  Я  свидетельствую,  что  этот
человек настоящий мужчина. Я знаю это, как может знать женщина, потому
что во мне растет его ребенок!
    В толпе ахнули. Уника, спасая Таши, ставила  под  удар  себя,  ибо
признавалась в страшном преступлении  -  кровосмесительстве.  Неважно,
что они очень дальние родственники, но они принадлежат к  одной  семье
и, значит, считаются братом и сестрой.
    Предание говорило, что Шур, старший сын Лара, был виновен в  таком
преступлении.  От  противоестественной  связи  родилось  существо  без
костей, прародительница червей и  болотных  духов  чудовище  Слипь,  а
земля, прежде бывшая мягкой и теплой, от отвращения затвердела  камнем
и перестала родить. Великое неустройство и голод пришли тогда  в  мир,
несчастья кончились лишь после того, как преступницу сожгли  живой  на
каменной россыпи. А Шур, соблазнивший  сестру,  прожил  долгую  жизнь,
женился на женщине из рода лошади и имел много детей.
    Частенько   родичи,   вспоминая   эту   легенду,   судачили,   что
несправедливо карать  одну  лишь  женщину,  но  все  это  были  пустые
разговоры, ведь больше подобное не повторялось никогда. Вернее,  никто
и никогда не судил женщин за подобные проступки.  Возможно,  за  много
лет кто-то и был виновен в блуде, но никто  в  том  не  сознавался,  и
слизистых чудовищ тоже ни у кого не рождалось. И  вот  теперь  древняя
история грозила повториться.
    - Это правда? - медленно спросил вождь.
    - Да. Таши, скажи им, ведь ты любишь меня?
    - Я тебя люблю, - покорно  подтвердил  Таши,  пытаясь  отуманенным
разумом понять, что происходит.
    В  толпе  послышался  сдавленный  вой.  Он  зазвучал  так  дико  и
неожиданно, что люди шарахнулись в стороны,  оставив  в  пустом  круге
воющего Тейко. Кажется, он пытался крикнуть что-то, но его корежило  и
ломало, словно припадочного. Наконец,  сквозь  сжатые  зубы  вырвалось
хриплое: "Дрянь!.. Потаскуха!.." - Тейко вскинул лук, но выстрелить не
успел, пастух Мачо, прыгнув, ударил его по локтю, и стрела косо ушла в
небо.
    - Не блажи!  -  крикнул  Мачо.  -  Годами  еще  не  вышел,расправу
творить! Не ты ее судить станешь!
    Слово было произнесено. Бойша стряхнул секундную  растерянность  и
приказал не терпящим возражений голосом:
    - Отведите ее к Матхи  и  заприте.  Ее  мы  будем  судить  завтра.
Сегодня день охотников, а не женщин. Люди, решайте: кто перед вами?  -
зеленый жезл указал на Таши.
    - Мангас!.. - раздирая горло заорал Тейко.
    - Он мангас, или она потаскуха? - спросил вождь.
    - Оба!
    В толпе захохотали, чей-то  голос  громко  крикнул:  "Человек!"  -
слово это было подхвачено, недовольных никто не расслышал.
    Ромар и несколько старух  подошли  к  бледной  Унике,  забрали  из
ослабевших рук амулет.
    - Идем, - коротко сказал Ромар.
    - Куда? - вмешался Таши. - Я ее не отдам.
    - Молчи! - в голосе  Ромара  звучала  нескрываемая  злость.  -  Ты
сегодня уже наделал глупостей на целую жизнь вперед.
    - Я... - не успокаивался Таши.
    - Ты хочешь спать! -  выцветшие  глаза  Ромара  налились  июльской
синевой. - С Уникой пока ничего не случится, а ты - спи!
    Таши покорно опустился на ложе, подготовленное для несостоявшегося
действа и мгновенно уснул,  словно  не  было  вокруг  шума,  криков  и
всеобщего смятения. Сколько он проспал,  Таши  не  смог  бы  ответить.
Одурманенная фантазия, ничем больше не сдерживаемая,  швырнула  его  в
пучину столь сладострастного кошмара, что Таши даже  наедине  с  собой
вспоминал этот сон смущаясь. И в то же время Таши казалось, что он  не
спал вовсе, что не прошло и минуты, он едва прикрыл  глаза  и  тут  же
услышал голос Ромара:
    - Ну-ка, быстренько поднимайся, нашел время отдыхать.
    С  великим  трудом  Таши   приподнялся,натянул   одежду,   которую
подтолкнул ему Ромар. Оглянулся, ища Унику. Ее нигде не было.
    - У меня в сумке фляга, - сказал  Ромар.  -  Достань  и  выпей  до
капли.
    - Один раз ты меня сегодня уже опоил, -  не  удержался  Таши.  Ему
было худо, руки дрожали, цепкий колдовской туман  упорно  колыхался  в
голове.
    - Вот именно. Теперь надо привести тебя в чувство.
    Таши  откупорил  фляжку,  понюхал.  Питье  горько  пахло  мятой  и
полынью. Оно действительно немного прочистило голову, хотя Таши так  и
не мог как следует вспомнить и понять, что же все-таки с ним  было  на
самом деле. Он твердо знал только одно: Унике угрожает беда.
    - Слушай внимательно, - наставлял Ромар. -  Сейчас  ты  пойдешь  и
тебе поставят знак воина. Потом получишь свои награды, а завтра с утра
отправишься вместе с дозорными вверх по реке.
    - Я не могу бросить Унику.
    - Сможешь. Вы и без того успели натворить  больше,  чем  прощается
члену рода. Она, по крайней мере, тебя, дурака выручила, так теперь не
мешай мне выручать ее. Будь добр, исчезни  на  пару  дней,  не  мозоль
людям глаза. В любом случае, Унику так просто  не  казнят,  ты  всегда
успеешь вернуться и если не помочь, то хотя бы умереть вместе с ней.
    - Хорошо, - послушно сказал Таши и пошел во внутреннюю ограду, где
Матхи ловко, словно зрячий колдовал над изготовленными ежиными  иглами
и плошками с черной и бардовой краской.






    Дело предстояло непростое,  попросту  неслыханное.  Ни  вождь,  ни
колдун не могли, да  и  не  стали  бы  решать  его  своей  единоличной
властью. Речь шла о жизни одного из членов рода,  а  в  таком  вопросе
могут судить только главы семей и лучшие  мастера.  В  былые  годы  на
судилища приходили бабы-йоги и слово их всегда было  суровым.  Женщины
более прочих держались за обычаи старины.
    Обычно не так-то просто было собрать старейшин из  четырех  далеко
разбросанных селений, но сейчас  они  все  были  здесь,  на  празднике
посвящения, и потому суд был назначен уже на следующий день.
    Небывало редко случалось в  роду  подобное.  Крепко  помнили  люди
историю с сыном Лара, и гнев Матери-Земли. И так же  крепко  считались
родством. Потому и ужаснулись люди, узнав,  что  случилось  и  глядели
теперь на Таши с еще большим ужасом, чем в те времена,  когда  считали
его мангасом. Недаром же Ромар велел Таши скрыться с  глаз  долой,  не
гневить понапрасну встревоженный род.
    С дозором Таши не пошел, но и Ромара не  посмел  ослушаться  -  из
селения убрался. Понимал, что вся надежда на старика. Тот  видывал  на
веку больше, чем десяток таких как Таши; может и сумеет выручить. Ведь
и в самом деле, дальние они  родственники  с  Уникой,  что  кукушка  с
жаворонком, она его тоже братцем зовет.
    Разумеется, далеко Таши не уходил. Ныло, болело  внутри  -  словно
бревном неподъемным  хватило.  На  месте  не  усидишь,  рыщешь,  точно
голодный волк-одиночка. Запасшись луком и стрелами, прихватив какой ни
есть еды - на всякий случай, вдруг бежать придется - Таши  затаился  в
зарослях пожухшего орляка, там, где еще недавно сбегал, посверкивая, с
прибрежных холмов узкий ручеек. Как на ладони, парень видел  частокол,
что окружал поселок, ворота - и до блеска вытоптанную  площадку  перед
ними. Просторная площадка, куда больше той, что перед  жилищем  Бойши,
где стоит Столп Предков и собираются  старшие  охотники,  когда  нужно
решить что-то всем вместе.
    На Смертный Суд мог прийти любой  из  родичей.  Другое  дело,  что
говорить могли лишь те из мужчин, что уже женаты и имеют потомство. На
мгновение Таши порадовался, что, по крайней мере, Тейко  рта  раскрыть
не дадут. А если попробует свое кричать - вмиг  заставят  примолкнуть.
Высоким правом судить в  роду  владели  лишь  девять  человек.  Пятеро
старейшин, главы семей, Бойша, как вождь,  Матхи,  как  шаман,  Ромар,
как... как Ромар, и девятый - мастер Стакн. Да, и еще могла говорить -
но не выносить решение - самая старая из матерей, последний  отголосок
былой власти йог.
    Как они решат? Что присудят?  -  терзался  Таши,  грызя  кулак.  В
который раз он пытался угадать, что в мыслях у  того  или  другого  из
стариков, что вольны обречь на смерть Унику.
    Ромар...  ну,  с  этим  ясно.  Костьми  ляжет,  чтобы   выгородить
любимицу. Да только хватит ли его  слова?  Не  всем  по  нраву  колдун
Ромар; может статься, прекословить начнут только лишь потому,  что  ОН
это сказал.
    Стакн. Мягкий он, добрый, хороший, не то что  камни  его.  Великий
искусник. Сам без жены остался - девушки  той  семьи,  к  которой  мог
свататься, по сердцу не пришлись, и мягкий  Стакн  проявил  твердость.
Говорят, сохнул в молодости мастер по красавице из своей семьи, потому
и ходит в бобылях. Если это правда, то  сейчас  Стакн  безразличен  не
будет, вот только что ему больная память подскажет: защитить того, кто
посмел пойти против жестокого закона или же покарать?  Вразуми  мудрый
Лар мастера на доброе решение!
    Муха. Странный он, этот Муха, щупленький, кажется - одним  пальцем
свалишь; ан нет. Худой, да жилистый; покрепче иных,  у  кого  плечи  в
ворота не сразу проходят. Семья его издавна рекой живет, лучшие рыбаки
все родом оттуда. И Муха - главный.  Реку  любит  -  не  сказать  как.
Головой не больно-то светел,  а  все  до  единого  рыбьи  хитрости  да
ухоронки знает. Муха мужик не злой, прошлой осенью за Таши заступался,
но последние дни ходит мрачный  как  туча  -  обмелела  Великая,  ушла
вода... что-то дальше будет. Ох, не оберешься беды с Мухой, коли обиду
за реку начнет на Унике отыгрывать.
    Туран.  Из  нижнего   селения.   Упорный   и   упрямый   как   сам
Лар-прародитель. И крепко за старину держится. Зачем, почему, отчего -
не важно. Обычай - и все тут. Жестокий человек Туран. Если роду надо -
значит надо. С этим все ясно,  пощады  ждать  нечего,  будь  ему  хоть
родной сын.
    Бараг. Его семья большей частью в дальнем выселке  обитает,  возле
горных лесов. Говорят, они с великанами дело частенько имеют...  Хитер
Бараг, тороват - но, вроде б, не злой.
    Свиол. Этот в пахотных делах сведущ.  Его  семья,  пожалуй,  самая
многочисленная в роду. А вот охотники их подкачали. Тейко, правда,  из
ихних будет... Вот этот уж точно не пощадит. Таши вздрогнул.
    И,  из  старейшин  последний  -  Лат.  Таши  досадливо  сморщился,
вспомнив главу своей семьи. Вообще-то полагалось бы Лату  сидеть  выше
прочих старейшин - потому что из  этой  семьи  вышел  нынешний  вождь,
Бойша. Власть Старшего в семье велика, иные и вождями помыкать умели -
да только Лат не таков. В рот Бойше смотрит, слова поперек не  скажет.
И на советах всегда молчит - до тех пор, пока вождь слово не  изронит.
Лата уж и спрашивать перестали.  Зачем?  Бойшу  они  и  сами  услышать
могут.
    Матхи, шаман. От него-то, понимал Таши, более всего зависит -  что
станет с Уникой. Ловок шаман. Говорить красно умеет.  Слова  плетет  -
что искусный мастер Стакн желвак кремня обкалывает. Каждое слово -  по
месту. С  одной  стороны,  обязан  шаман  закон  поддерживать,  обычай
блюсти, потому что кому ж, как не ему,  знать,  что  предков  да  Мать
разгневать может, а что нет. И умен Матхи, и хитер, даром что  слепец.
Может так дело  повернуть,  что  люди  Унику  тут  же  начнут  камнями
забрасывать... чтобы потом на них же бездыханное тело спалить. А может
- и так, чтобы  оправдали.  Велика  власть  шамана.  Он  волю  предков
толкует.
    Ну и остался последний. Бойша, вождь. Хороший вождь...  и  к  Таши
по-людски относится.  На  испытании  душой  болел  за  него.  Девчонку
специально выбрал, чтобы попригожее... Старался для Таши,  а  тот  ему
одну неприятность за другой. Как ни поверни,  а  сегодня  Бойше  тяжко
придется... Вождь обычаями повязан  еще  больше  чем  шаман.  И  воины
посильнее его найдутся, и охотники поудачливее, а уж на  реке  Мухе  и
вовсе равных нет. И если сам вождь  древний  закон  отринет...  что  ж
будет тогда?
    Таши лежал, наблюдая,  как  народ  течет  через  ворота,  торопясь
занять места  вокруг  судилища.  Сам  суд  увидят  едва  ли  несколько
десятков;  услышит,   наверное,   сотня   -   а   остальным   придется
довольствоваться тем, что впереди стоящие перескажут.
    Женщины  идут,  мужчины...  Отцы  дочерей  ведут  -  чтобы  знали,
наверное, каково со своими братьями блудить. Много  народу.  Все,  кто
мог, на ком работы неотложной нет - все появились.
    Толпа,   сгрудившаяся   вокруг   судьбища,   внезапно   раздалась,
освобождая дорогу. Шли те, кому решать Уникову участь.
    Впереди шел Бойша. В правой руке вождь  сжимал  священную  дубинку
зеленого нефрита, а левой - вел Унику. И хотя  от  мелового  холма  до
площади перед воротами немалое поприще, но  Таши  видел,  что  девушка
шагала, гордо подняв голову. Больше она  ничем  не  могла  сказать  за
себя: на суде у нее не будет слова; она  сейчас  -  на  полпути  между
Живой страной и Мертвой. А такие должны молчать.
    Вторым шел Матхи. Тоже  понятно  почему.  Не  проступок  судят,  а
преступление против рода. В таком деле даже тень судимой вредоносна. И
шаман должен уберечь соплеменников от беды. Ради Смертного Суда  Матхи
облачился как для большого камлания. На лице - страшная маска  Хавара,
свирепого духа Справедливости, что следит за вынесением приговоров.
    Ромар и Стакн брели рядом. Безрукий колдун опустил голову;  мастер
же что-то горячо ему втолковывал. Дорого бы дал Таши,  чтобы  услыхать
эти слова...
    Следом    выступали    старейшины    -    и    парень    разглядел
непреклонно-свирепое выражение Турана. Ох, не к добру...
    Люди разом приутихли,  хотя  следом  за  старейшинами  еще  валили
опоздавшие; собрался  почитай  что  весь  народ.  Даже  самые  древние
старики не помнили Смертного Суда. Разве что Ромар... но колдун такими
памятками не делился.
    Толпа, словно вода, смыкалась  за  спинами  проходивших  набольших
рода. Наступила тишина. На земле расстелили шкуру громадного  зубра  -
на нее опустился Бойша, сел на пятки, положив поперек колен  священный
нефрит. Руку Уники он  выпустил  и  девушка  осталась  стоять  посреди
пыльного круга. Таши казалось - ее взор ищет кого-то в толпе... уж  не
его ли?
    Расселись и старейшины. Каждый - на специальную, для таких случаях
хранимую шкуру. Конечно, не зубра. На  шкуре  предка  может  восседать
только вождь.
    Ромар и Стакн, как шли, так  и  сели  рядом.  Колдун  не  поднимал
головы,  а  говорливый  мастер  все  продолжал  ему  что-то   негромко
втолковывать. Говорить осталось недолго  -  вождь  поднимет  священный
нефрит и придет молчание.
    На ногах остались лишь Уника и Матхи. Шаман не может сидеть, он  -
посредник между предками и живущими, он - между небом и землей.
    А! Вот и Тейко... Таши почувствовал как сжались кулаки. Не утерпел
незадачливый соперник, приперся-таки на судилище... да еще,  гляди-ка,
в первые ряды просунулся... Ишь, как глаза горят, за три полета стрелы
видно.
    Двигались, пихались, толкались еще недолгое время.  Наконец  Бойша
медленно поднял дубинку вождя.
    И - разом как  обрезало.  Замерли.  Застыли.  Окаменели.  Смотрят.
Ждут, что вождь скажет. Ему начинать суд.
    - Дети Лара! - могучий голос Бойши разносился далеко  окрест,  так
что Таши в своем укрывище слышал его ясно. - Должно нам сегодня судить
прозывавшуюся Унику, дочь Латы. В чем ее вина - назову  и  да  услышат
меня предки! И пусть не останется тех, кто  скажет  -  не  знал-де  я.
Зачала прозывавшаяся от Таши, брата своего...
    Обычно люди так не разговаривают, сегодня вождь говорит  обрядовым
слогом. Уники уже нет среди живых. Она - на полпути. Даже имени у  нее
не осталось. Потом, ежели оправдают, имя вернут. А коли осудят,  тогда
имя больше не потребуется. Не станет такого  имени  в  роду,  и  никто
более этим словом дочь не назовет. А что Таши назван братом Унике, так
это тоже обряд. Раз они из одной семьи - значит, брат и сестра,  и  не
может быть меж ними брака.
    - От мангаса, дрянь!!! - взвизгнул вдруг Тейко.
    Народ охнул: совсем ополоумел парень! Вождя прервать!
    Ни на миг не замедлил Бойша своей речи.  Только  раз  взглянул  на
крикуна - и Тейко разом осекся. Под взглядом  вождя  разве  что  Ромар
глаз не опустит.
    Сейчас бы могли и скрутить  крикуна.  Но  -  верно,  цепко  помнил
Бойша, кого в жены добивался  Тейко;  пожалел  на  первый  раз,  понял
сердечную боль, что порой и разум затмить может.
    - Зачала от Таши, охотника, человека. Зачала от  того,  кто  в  ее
семье рос. Теперь должно нам судить ее.  Говорите,  старейшие!  А  кто
горлопанить станет... того утихомирим.
    Первыми говорить должны старики. Вождь  с  колдунами  слушают.  Их
слово последнее. Им решение изречь. Хотя... не  бывало  такого,  чтобы
пошел вождь поперек приговора старейших вкупе с  колдуном,  шаманом  и
мастером...
    Таши замер, прислушиваясь. Нет, ничего не слыхать. Замолк вождь  и
гадай,  что  происходит.  Теперь  и  близстоящие  не  все   расслышат.
Старейшины  горло  рвать  не  станут.  Таши  сжал   зубы,   мучительно
сощурился, стараясь хотя бы рассмотреть получше, что происходит  перед
воротами, по выражению лиц догадаться о словах.
    В толпе произошло какое-то движение, и Таши с ужасом увидел, как в
центр,  под  взгляды  людей  вышла  согнутая  седая  старуха.  Подняла
иссохшую  руку,  не  то  требуя  внимания,  не  то  сходу   принявшись
проклинать, закричала тонко, слов издали не разобрать, одни взвизги.
    Старая Крага! Первой начала, ведьма! Всякий знает, что нет большей
ревнительницы старины, чем эта старуха. Болтали - быть бы ей  йогой...
да не успела, прошло их  времечко.  Можно  представить,  что  она  там
говорит... Таши застонал и упал лицом в ладони.
    Не слишком довольны были и охотники. Дело серьезное,  не  женское.
Но если по совести рассудить, то еще в недавние времена семейные  дела
одни бабы разбирали. Вот и гадай, слушать старуху, али нет. А вернее -
слушаться ли ее. Говорить у Краги  полное  право,  как-никак  шестерых
сыновей родила, и у каждого уже свои дети.
    - Не стали мудрых матерей слушать  -  и  вот  вам!  -  запричитала
Крага. - Времена вернулись беззаконные! Опомнитесь, люди, неужто опять
вам захотелось, чтобы земля от гнева  камни  да  валуны  вместо  хлеба
рожать начала? Чтобы чудище  невиданное  родилось  -  детям  нашим  на
погибель,  чужинцам  да  мангасам  на  радость?!  О   чем   рассуждать
собрались, родовичи?! Девка закон отринула да еще  и  священную  шкуру
рожениц похитила, а вы топчитесь, как будто не знаете, что делать!  Ну
так я вам скажу: предать ее смерти! Отдать Матери-Земле!
    По  толпе  прокатился   вздох.   Лютую   казнь   требует   старая.
Приговоренную нагой закапывают в землю, чтобы одна голова  торчала,  и
ждут, когда придет  неторопливая  смерть.  Потом  забрасывают  землей.
Великая Мать вберет в себя преступившую закон  и  не  прогневается  на
своих детей.
    Люди понимали, почему злая бабка первой  сунулась  в  круг.  Видно
хотела сразу настроить старейшин  на  угодное  ей  решение.  Последний
оплот женской власти - это браки. Кому из какой семьи жен брать.  Коли
этот обычай рухнет, то останется мудрым  бабам  только  травничать  да
детишкам носы вытирать. И никого не удивило, когда Матхи кивнул, будто
соглашаясь, и сказал:
    - Напутала ты, мать, видно памятью  ослабела.  В  землю  окапывать
положено, если кто родича смертью убьет. А тут проступок другой.
    Крага  выпрямилась,  тяжело  дыша.  Казалось,  взгляд  ее  навылет
пронзит Унику - а той хоть бы что. Девушка стояла,  опустив  голову  и
безучастно ждала... чего? Будто и не ее судили вовсе...
    По толпе прошел легкий шелест. Первое слово упало против Уники,  а
то, что шаман возразил старухе, так все понимала, что  это  он  против
ведуньи сказал, а не в защиту преступницы. Хотя право судить у  женщин
отнято, но слово Старшей кое-чего значит, она не за одну  себя,  а  за
всех женщин говорит. Так просто ее слово не отринешь и  не  отбросишь.
Женщины как и встарь - сила, у каждого человека мать  есть,  в  каждом
доме хозяйка управляется. И уж если старухи на кого разобидятся, много
чем досадить смогут.
    Однако Бойша и глазом не моргнул.
    - Ты сказала, Крага. Мы тебя услышали. Теперь сядь  и  дай  изречь
мужчинам.
    - Мне позволь, вождь, - поднялся Ромар  и  разом  наступила  такая
тишина, что слышно было как мошкара звенит над потной толпой.
    Слово Ромара - это не вопли глупой Краги.  Частенько  бывало,  что
говорил колдун против  большинства,  но  никогда  в  важных  делах  не
ошибался и слово свое против законов  и  обычаев  не  обращал.  Что-то
сейчас будет?
    - Родовичи! - Ромар произносил  слова  негромко,  но  слышали  его
отчего-то даже те, что стояли в задних  рядах.  И  хоть  не  обрядовым
слогом говорил колдун, но казалось, будто песню поет. Порой  и  единое
слово смысл речи переменяет. Родичи, это те, кто  сегодня  живет,  кто
рядом стоит, вместе с тобой кусок хлеба ест. А  родович  -  то  всякий
член рода, живой или мертвый - неважно. Для всех детей  зубра  говорил
Ромар, и для предков, и для ныне  живущих,  а  это  не  каждый  может.
Крага, вон, тоже родовичей поминала, а слыхали ее прадеды, али  нет  -
то неведомо. Вот сейчас -  всем  слышно:  -  Родовичи!  Старшины!  Ты,
Матхи, и ты, Бойша! Послушайте меня, допрежь  чем  судить.  Что-то  не
припомню я, чтобы прежде приговаривали мы кого-то к смерти. В песнях о
таком поется, а на живой памяти не было. Не попусти Лар и сегодня...
    - Так она же... - завопил было Тейко, но соседи тотчас зажали  ему
рот. Вот уж точно ополоумел  -  сначала  вождя,  а  теперь  и  колдуна
перебить!
    - За что судим Унику, дочь  Латы?  -  Ромар  медленно  обвел  всех
взглядом. - Сказано, что она и Таши из одной семьи. Но значит ли  это,
что они и впрямь родня по материнским  линиям?  Вспомните,  Пакс,  дед
Латы - разве не взял он в жены черную девушку с юга? А у них  родилась
Мота, которую взял в жены Кирит, а Мота -  родила  Лату.  Так  где  же
общая мать у этих детей? Так я говорю, родовичи? Так, старшины?
    Ромар сделал паузу.  Бойша,  прищурившись,  смотрел  на  безрукого
старика, лицо вождя оставалось непроницаемо,  но  Ромар,  знавший  как
облупленного  любого  члена  рода   и   давно   научившийся   понимать
несказанное, видел, что Бойша мысленно упрашивает его: ну, поднажми же
еще чуть-чуть, поднажми! И даже не столько за Унику болел душой вождь,
а просто деление на семьи стояло ему поперек  глотки.  Каждый  год  по
осени начинались  беды,  трудности  и  неразбериха.  Парни  оставались
холостыми, девушки  не  могли  найти  женихов,  а  все  из-за  дурного
старушечьего уклада. Давно бы пора этот обычай похерить, но  здесь  не
только матери воспротивятся,  но  и  старейшины.  Пока  род  на  семьи
делится, у  них  в  руках  какая-никакая,  а  власть.  Но  ежели  сами
старейшины признают, что потомки пришлых  невест  хоть  и  числятся  в
семье, но как бы не совсем, то такое решение быстро порушит  неугодное
положение вещей.
    Матхи опустил  голову,  уставившись  в  землю  незрячими  глазами.
Стакн, пригорюнившись, крутил в пальцах осколок кремня, словно ему  не
терпелось скорее взяться за  работу.  Остальные  старшины  глядели  на
Ромара молча и с недоумением - он  что,  их  за  беспамятных  считает?
Думает, не помнят они, кто кому и кем приходится? Что же шаман молчит?
    А Матхи  стоял,  равнодушно  наклонив  голову,  словно  к  чему-то
внимательно прислушивался, и не было ему никакого дела до  речей,  что
произносятся тут...
    - Так говоришь, - кивнул Стакн.
    - Отчего разгневалась Мать-Земля на Ларову дочь, что легла  с  его
сыном? Да оттого, что у Шура и сестры его, дочери Лара, и в самом деле
общая кровь была, а не одно наименование! Слышите, на самом деле  одна
кровь! А здесь? Не отыскать нам общей праматери для Таши и Уники!  Нет
в  них  одной  материнской  крови,  и,  значит,  не  за  что  на   нас
Матери-Земле сердиться!
    Род зашумел. Загудел, встревожено, зло, точно дикие лесные  пчелы,
у  которых  бортник  забирает  их  сладкое  сокровище.  И  шум   этот,
разнесшийся далеко окрест, очень не понравился Таши.
    Ромар стоял, словно  собираясь  говорить  дальше  -  однако,  сжав
могучие  кулаки,  напротив  него  поднялся  Туран,  старшина   нижнего
селения.
    - Красно говоришь ты, Ромар. Мудрый ты человек, то всякий знает. И
предков ты помнишь, не только по именам.  Все  верно.  Но  вот  только
одного ты не говоришь: нарушила  закон  девка  или  нет?  Я  не  знаю,
настоящая в ней кровь или какая другая, а вот закон, обычай,  уложенье
рода нашего, они нерушимы. Или Таши с этой  девкой  уже  не  из  одной
семьи?..
    - Или мало нам реки мелеющей! - внезапно выкрикнул Муха  странным,
высоким голосом, каким не мужчине, а обиженному ребенку кричать впору.
    - Верно! - тотчас подхватил Свиол. - Или мало нам горя и бедствий?
Вы, что же, не видите, как сердятся на нас предки? Или карлики эти, на
птицах ездящие - благо? Не с того ли  они  появились,  что  дочь  Латы
закон и честь отринула?..
    Дела... всегда Свиол с Мухой на  ножах  были,  а  ныне,  глянь-ка,
заодно!
    Таши не мигая глядел на Свиола, размахивающего руками,  и  догадки
одна мрачней другой бродили в его голове.  Можно  представить,  о  чем
кричит старейшина. Злится на Унику, что дала от ворот  поворот  Тейко,
внуку его брата. Еще Таши подумал, что из лука Туны  легко  уложил  бы
злобного старика... Подумал - и сам ужаснулся этой мысли. Такое одному
мангасу пристало!..
    После слов Свиола Матхи наконец соизволил медленно поднять голову.
Разговоры о воле предков - его удел.  И  никому  в  него  вступать  не
положено. Лицо шамана поворотилось в сторону Свиола - тот  разом  язык
прикусил.
    Над судилищем сгустилась тишина. Очень злая тишина.  Однако  никто
не прервал Ромара, когда безрукий колдун заговорил вновь.
    - Так и знал я, Туран, что вспомнишь ты о законах. Да только вот о
чем помысли - Пакс взял черную девушку в жены. А до этого ее приняли в
ту семью, где потом родился Таши.  Об  этом  я  уже  говорил,  и  всем
ведомо, что нет общей матери у  Уники  и  Таши.  Никто  моих  слов  не
оспорил. А ну как другая семья назвала бы  чернокожую  своей  дочерью?
Что изменилось бы тогда?
    - Другая семья? - туповато удивился Туран. - А это еще причем?..
    - А притом, - терпеливо втолковывал Ромар, - что  общей  матери  у
дочери Латы и у Таши, сына Туоры как не было, так и нет. И  посватайся
Пакс к той же девушке, но в другую семью, сегодня никто бы и слова  не
сказал, узнав, что Уника с Таши сошлись по собственной воле  и  прежде
свадьбы. Так, родовичи?..
    Далеко не каждый из собравшихся на  площади  понял  хитросплетения
Ромаровой речи, но все  же  большинство,  привыкшее  долгими  вечерами
разбираться в запутанных родословных, оценило ловкий ход, и  по  толпе
пронесся одобрительный гул.
    Туран побагровел. Умом он не блистал; зато природной хитростью Лар
его не обделил. И сейчас нижний старейшина  чувствовал,  что  безрукий
колдун затягивает его, Турана, какими-то правильными словами совсем не
туда, куда бы ему, Турану, хотелось...
    - Куда  клонишь,  безрукий?!  -  злобно  прошипела  Крага.   Роман
взглянул на старуху и с укоризной покачал головой.
    - Эх, Крага, Крага... Разве ж так мы с тобой еще вчера говорили?..
    - Вчера ты преступницу не выгораживал! - бросила старуха -  словно
в лицо плюнула. Ромар пожал культяпыми плечами и ничего не  ответил  -
обратился прямо к роду, к живым и мертвым людям.
    - К тому речь моя,  что  нету  на  Унике  кровного  злодеяния.  Не
смешана материнская кровь. Получается, что судим мы за случай, а не за
преступление.
    - Калинку  и  Малона  им  напомни,  почтенный  Ромар,  -  негромко
посоветовал Стакн, по-прежнему глядя в землю.
    - Тоже верно, - Ромар  расправил  плечи  и  словно  бы  стал  выше
ростом. - Калинка из рода Тура, а Малон наш. В  чью  семью  изначально
девку определили?.. А потом что было? Собрались старшие матери - и  ты
ведь там была, Крага, не так ли? - и что решили? Мол, коли  полюбились
друг другу - так уж пусть вместе будут. И - изрекли,  чтобы  в  другую
семью Калинку принять. Так было, родовичи?..
    Суровая складка меж бровей Бойши мало-помалу разгладилась. Доволен
вождь. Дело клонится к  удачному  концу.  Не  дело  вот  так  запросто
жизнями бросаться. Осудишь девчонку - вместе с ней и парня  потеряешь,
это и дурной поймет. Таких молодцов как Таши в роду немного, а  Уника,
так просто загляденье. Правда, Тейко жаль, но в этом вождь не властен.
Впрочем, от сердечных ран умирают редко.
    А  Ромар  продолжал,  мгновенно  уловив  нотки   неуверенности   в
негромком гудении толпы.
    - Сперва в одну семью поставили, затем в  другую  перенесли...  Ну
как не спохватились бы Калинка с Малоном вовремя и попали  бы  в  одну
семью? Что, они кровными братом и сестрой бы сделались? А  полюби  они
друг друга, и если б дите у них зачалось  -  тоже  Калинку  судить  бы
стали?
    В народе кто-то охнул - похоже, как раз сама Калинка.
    - Вот мое слово, родовичи,  -  напирал  Ромар.  -  По  нашей  воле
Калинка в одну семью попала. По нашей воле - в другой  оказалась...  И
Матери-Земле до того дела не было.
    - Дак что ж у  Калинки  твоей  с  с  нынешней  девкой  общего!?  -
потемнев лицом, выкрикнул Свиол. - Калинка - от людей  тура  вчера!  А
Пакс - когда жил-то?..
    - Да хоть при самом Ларе-прародителе, - едко ответил Ромар.  -  По
матерям кровь считается - не так  ли?  Нету  у  Таши  с  Уникой  общей
праматери - и все тут. И у Калинки с Малоном  нет.  Калинку  из  одной
семьи в другую передвигали? Передвигали. А Унику отчего нельзя?  Нешто
разница есть меж двумя девчонками?
    Род взорвался криками. На судилище положено молчать, а  кто  право
имеет и знает, что сказать, говорить должен негромко, с пониманием. Но
когда такое творится,  попробуй  промолчи!..  Старейшины,  все  разом,
вскочили на ноги. Голоса их смешались. Ромар стоял, вскинув голову,  и
Таши из его далека почудилось, что все уже закончилось, они  победили.
Сейчас  скажут  свое  слово  шаман  и  вождь,  потом  они  вместе   со
старейшинами  изрекут  приговор...  и  пусть  Крага  плюется,  сколько
влезет...
    - Сядьте все! - повысил голос Бойша. - Не за  киноварь  торгуемся.
Ты все сказал, Ромар?
    - Нет, - упорно ответил старик. - Вот  вам  мое  последнее  слово,
сородичи: не за что Унику на смерть обрекать.  Не  смешана  кровь.  Не
свершилось зло. А обычай... обычай есть мы! Как жизнь покажет, таков и
обычай должен быть.
    Ромар сел. По толпе прошел шепоток, смущены были все, даже те, кто
желал Унике смерти.
    А Матхи по-прежнему молчал.
    - Ох, не пойму, что ты говоришь, Ромар! - наконец начал  Туран.  -
По-твоему, законы да  обычаи  отринуть  надо,  коли  пигалица  эта  их
похерила? Так тебя послушавши, завтра все, кому не лень, с кем  попало
путаться начнут!
    - Ты мои слова, Туран,  не  переиначивай!  -  калеченый  волшебник
грозно сверкнул очами - да так, что здоровенный, бывший некогда первым
силачом рода, старшина нижнего селения невольно  пошатнулся.  -  Закон
это, конечно, закон, против никто не  говорит;  да  только  не  всегда
жизнь под него подогнать можно. Жизнь любой закон перехитрить  сумеет.
А насчет "все, кому не лень" да "с кем попало"  -  так  я  только  про
Унику говорил. Не так уж часто к нам приходят женщины из других родов.
    - Все равно, - гнул свое Туран. - Какой же это закон  будет,  если
хоть раз его не выполнить? Нарушишь в малом - и большое погибнет.  Вот
пусть Муха скажет. Что с рекой делается?..
    - Гибнет река! - истово  выкрикнул  старшина  рыбаков.  -  Погибом
погибает! Рыба мрет. Древяницы нас не узнают.  Омутинники  избесились,
того и гляди на дно уволакивать станут!.. Гибнет река, и мы  вместе  с
ней сгинем!
    - Поняли теперь? - загремел Туран. - Нечего ждать  беды,  она  уже
пришла. А от чего все? Скажи им, Муха, скажи!
    - Дык ясно с чего!.. Небось через блуд все и пошло!.. -  казалось,
Муха сейчас заплачет. Лицо его кривилось, точно у обиженного ребенка.
    - И шкуру священную она без посвящения схватила! - завопила Крага.
- Шкуру-то, шкуру  -  забыли?  Которую  только  старшие  матери  брать
смеют?!
    - Тихо, Крага! - впервые вмешался Бойша. - Ты насчет  женских  дел
не скворчи. Не за то Унику судим. А что  до  посвящения...  так  дикие
зубрихи, жены Лара, никакого посвящения и вовсе не проходят. И ничего.
Живы покамест. А Уника, как ни крути, женщина. Уже.
    - Да, можеть, и нет там ничего, - заметил рассудительный Бараг. Он
заговорил впервые с начала суда. - Можеть, соврала девка, парня своего
выгораживая. Пуза-то - не видать!
    - Когда ты пузо увидишь -  поздно  будет!  -  взъярился  Свиол.  -
Пусть-ка старухи ее посмотрят...
    - Потом! - оборвал Бойша. - Уника знала, что на смерть идет. А тут
уже не до вранья. Раз говорит - в тягости, значит, так оно и есть.  Из
ее слов мы и судим...
    - Но, славный Бойша, - прошипела Крага, - если прав Бараг, и не  в
тягости Уника...
    - То, значит, Таши, Ромаров выкормыш - мангас  подлый!  -  рявкнул
Свиол. - Надо было испытание по правилам вести. Вот откуда порча идет!
    Этот вопль был слышен и на холме, так что рука  Таши  против  воли
потянулась к луку. Вот они о чем заговорили!  Ну  уж,  нет,  живой  не
дамся. И первая моя стрела - тебе, Свиол, будет! С Турана-то что взять
- для него что Уника, что Калинка, что иная девка - все  едино.  Закон
нарушен - и точка. А вот Свиол...
    - Тихо!!! - Бойша приподнялся, рассердившись не на  шутку.  -  Ты,
Свиол, прикуси язык! На весь род поклеп возводишь! Парень на испытании
стоял. У кого глаза были,  те  все  видели.  Род  приговорил:  Таши  -
человек! Кто тут за законы громче всех  кричит?  Ты,  Туран?  Ну,  так
отвечай - с Таши ясно или нет?!
    Ох, грозен, грознехонек был  в  тот  миг  Бойша!  Старшина  нижних
потупился и вроде бы даже съежился весь...
    - Не мангас он, - выдавил он через силу.
    - А раз так, то и разговоры о нем - побоку! - предупредил вождь.
    - Да леший с ним, окаянцем! - с неподдельным страданием  выкрикнул
Муха. - А про реку-то опять забыли! Про РЕКУ! Погинает река-ведь!..
    - Ты что, думаешь, это с Уникова деяния? -  в  упор  спросил  Муху
Ромар.
    Другой бы, наверное, испугался горящего  колдовского  взгляда,  но
Муха и бровью не повел.
    - Погинает река!.. Воды совсем не стало! И притоки все, как  один,
мелеют... и ключи прибрежные  высохли...  Сети  ставить  уже  негде!..
Скоро  жрать  нечего  будет!..  Через  что  ж  еще  такая  беда  могла
привалить, а, колдун, скажи?!..
    - Пока не скажу, - негромко ответил Ромар. - Но, поверь мне, Муха,
я делаю все, что могу. И, будь у меня вновь две руки - обе  отдал  бы,
не задумываясь, чтобы узнать - отчего эта беда. Веришь мне, нет?
    Но Муха, верно, уже ничему и никому не верил. Кажется, он даже  не
слышал слов Ромара, а просто обхватил голову руками и сел,  уткнувшись
лицом в колени...
    - Истину Муха сказал, - поднялся Свиол. - Гибнет  река!  Гневается
на нас Мать-Земля. А что Ромар тут словами играл, будто Муха  острогой
- дак известное дело - Уника при нем, как  собачонка.  А  ответь  мне,
Ромар, кратким словом, чтобы каждый понял. Из одной семьи  Уника  с...
Таши? - последнее слово он выплюнул словно черное ругательство.
    - Из одной, - кивнул Ромар.
    - А по закону что полагается сестре, если брат ее поял?
    - Ежели и впрямь сестре, то смерть, - голос Ромара звенел.
    - Так что ж мы тут еще говорим? - Свиол развел руками. - Бараг, ты
что молчишь? Ты, почтенный Лат?
    - Трудно сказать, - Лат беспомощно покосился на Бойшу. - И  так  -
худо, и этак - неладно.
    - Закон есть закон, -  Бараг  пожал  плечами.  -  Жалко,  конечно,
дуру-девку, но... одну помилуем - потом беды не оберемся. Сами  видите
- кругом такое творится, что шаман  с  колдуном  вдвоем  разобрать  не
могут. Небось из-за Уники!..  В  нашем  поселке  такого  окаянства  не
бывало, так Белоструйная хоть и обмелела, а течет. А ну  как  помилуем
развратницу, и вода  вовсе  уйдет?  Мать-Земля  разгневается,  ее  так
просто не умолишь! Снова вместо хлеба песок и каменья родить начнет! А
то еще у Уники какое-нить чудище родится?
    - Убить всегда успеешь! - озлился мастер Стакн. - Убить легче  чем
камень расколоть, да только потом битое  не  склеишь  и  покойника  не
воротишь!
    - Всегда, да не совсем! Вот высохнет река, рыбы  не  станет,  скот
падет... Не-ет, такое не по мне. Решать надо. И как решать - мне  тоже
ясно.
    - Говорить буду я, - вдруг негромко произнес Матхи.
    Шаман медленно вышел  на  середину  круга.  Встал,  вскинул  руку,
пробежал чуткими пальцами по лицу Унике. Великое чудо -  рука  шамана.
Ею он и угли берет, ею и мысли читает.
    - Она не лжет. Она и впрямь в тягости. И отец ребенка - Таши. И он
- не мангас. Так сказали предки. И оставим это.
    Да, этим не мог похвастаться даже Ромар. Предки сказали  -  и  все
тут. С предками не поспоришь.
    - Уника нарушила закон, - медленно, на одной ноте, говорил  Матхи,
странно покачиваясь из стороны  в  сторону.  -  Закон  всего  людского
племени, что изречен был, когда гневалась земля. И даже сам Лар не мог
отвести от своих детей ее гнев. Будь Таши  с  Уникой  кровные  брат  и
сестра, была бы у них одна мать - первым бы сказал я  -  смерть!..  Но
колдун Ромар молвил правду:  нет  у  Таши  и  Уники  общей  праматери.
Материнские линии их не пересекаются, хотя оба они из одной  семьи.  И
потому я не знаю, что сказать. Не было  прежде  в  роду  такого.  Даже
мудрые предки не знают, как поступить.
    Тихо-тихо стало на судилище.  Предки  не  знают!  Значит,  дело  и
впрямь небывалое...
    - А коли так - своим умом  судить  нам  придется,  родичи.  Просто
сказать, что судить надо по закону. Но закона-то над нами два  -  один
Матери-Земли, а второй - Лара. И кто знает -  может,  разгневает  наше
решение Мать-Землю, а может и великого Лара. Любит Лар,  своих  детей,
силен будет гнев его, коли казним безвинную. Ибо закон Лара не нарушен
Уникой. Великому зубру нет дела, кто кого в жены берет.  А  кто  может
сказать, преступила ли Уника закон Земли? То одна Земля сказать может,
а когда скажет, так поздно каяться будет. Сами  видите,  нет  простого
ответа. Долго взвешивать надо, как отмеряем драгоценную киноварь - как
должно теперь поступить. Не знают ответа предки, что являлись  на  мой
зов. Не знают ответа духи. Нам с вами ответ искать. Скажу лишь - такое
за один вечер  не  сделаешь.  Долго  надо  мне  говорить  с  духами  и
предками,  долго  надо  старейшинам  думать  -  что  для  блага   рода
превыше?.. А чтобы Мать-Земля не разгневалась на нас, Унику... следует
приговорить к смерти.
    Ромар вскочил на ноги.
    - Опомнись, Матхи! Невинную на смерть посылаешь!..
    - Погоди, Ромар, - против ожидания, Матхи ответил тихо. -  Погоди,
колдун. Ты недослушал. Я сказал, родовичи - приговорить к  смерти.  Но
не сказал, что нужно немедля исполнить приговор!
    Шаман немного помедлил. Все ждали его слова, затаив дыхание.  Даже
Таши, в своем  отдалении,  понял,  что  вот,  пришло  время,  сородичи
решают. И - словно дыхание пресеклось. Что-то приговорят?..
    - Унику приговорить к смерти. По имени ее не звать, живого дела  с
нею не иметь. Пусть ждет решения. А старейшины, вождь,  Ромар,  мастер
Стакн и я - мы думать станем. Предков спрашивать. До той поры, пока не
решим - не быть Унике ни среди живых, ни среди мертвых. А сидеть ей  в
Отшибной землянке. Я на вход и выход Слово  наложу.  Что  приговорите,
родовичи?
    Многолюдство одобрительно зашумело. Верно! Эк, и ловко же придумал
шаман! К смерти приговорили - значит, Мать-Земля не прогневается. Ведь
приговорили же! Среди живых более не числим! Имя отняли!  Погребальный
обряд справим честь честью!
    Таши слышал этот  гул.  На  сердце  полегчало.  Едва  ли  смертный
приговор встретили бы так. Неужто - оправдали?.. Да нет, и на такое не
похоже. Оправдай народ Унику, Крага сейчас  бы  визжала,  что  поросая
свинья. Чему же они так радуются?
    Юноша змеей  выскользнул  из  зарослей,  и  крадучись  двинулся  к
поселку.






    Всю ночь Матхи, Бойша и  мрачный,  как  туча,  Ромар  провели  под
открытым небом, верша мрачное смертное колдовство, словно мор пришел в
поселок,  от  которого  одна  Мать-Земля  избавить   может.   Старухи,
запершись в доме Латы, справляли все потребное над Уникой. Этого  Таши
не видел. Да и, сказать по-правде, видеть  не  хотел.  Живой  хоронят!
Погребальные песни поют! В  одежду  смертную  одевают!  Разве  что  не
закапывают...
    Наутро после суда Ромар одному ему ведомым способом отыскал  Таши,
по звериному кружившего вокруг деревни. О приговоре Таши  уже  знал  -
хватило подслушанных обрывков разговоров.
    - Хуже дело обернулось, чем я думал, но не так  плохо,  как  могло
оказаться, - ободряюще сказал безрукий колдун. - Матхи  шаман  мудрый,
понимает, что невинной кровью  только  беду  накличешь.  Но  и  против
древнего закона пойти он не может. Нет у него на это  власти.  Однако,
рассудил толково, казнь отсрочить  сумел.  И  уж  теперь  все  от  нас
зависит...
    - Прокрадусь ночью и уведу! - глухо вырвалось у Таши.
    - Уведешь? Куда? - озлился Ромар.  -  Глуп  ты  еще,  видать,  как
годовалый телок. - Вход в землянку Матхи наговором запечатал!  Ты,  я,
кто угодно - через порог как ни в чем не бывало шагнет,  а  Унике  там
дороги нет, понимаешь?
    - Значит, подкоп сделаю! - не сдавался Таши.
    - Быстро соображаешь... молодец, - усмехнулся Ромар. -  Да  только
все равно - куда вы подадитесь? Человек без рода, уже  не  человек,  а
сыть звериная.
    Это Таши отлично знал и сам.
    - Ну, а ты-то что скажешь? Сколько они Унику в порубе продержат?
    - Сколько продержат? Я надеюсь, пока дите не родится. Увидят  люди
нормального мальчишку... или там девчонку, кого  уж  отец-Лар  пошлет,
увидят, что не проросла Мать-Земля  камнями,  что  огонь  с  небес  не
упал... и сами потом будут удивляться, что думали дурно.
    - А река как же? Ведь эту беду на Унику как раз и хотели  свалить!
Я далеко был, и то слышал.
    - Что  слышал?  Как  Муха  орал?..  Так  у  Мухи  от  горя  голова
помутилась. Ему Великая дороже жены и детей.
    - А ты сам как думаешь?.. - с некоторым трепетом спросил Таши.
    - Все бывает, -  Ромар  пожал  плечами.  -  Много  непонятного  за
последнее время случилось... темные дела в мире творятся. Но все-таки,
повторю, что все бывает. Не из-за Уники обмелела Великая. Я  бы  знал.
Успокойся.
    И видно, что и самому Ромару горько, а слово  утешения  сказал,  и
вроде как полегчало... Жаль нельзя такое же слово Унике  передать,  на
разговоры с  ней  Матхи  наложил  строгий  запрет.  С  умершими  может
беседовать только шаман, да и то, если они сами того захотят.
    Народ в поселке от Таши шарахался.  Выкрикнуть  вслед  обидное  не
решался ни один мальчишка. Да  и  сверстники  поспешно  сворачивали  с
дороги. Однако возле самого Дома Молодых Вождей Таши поджидал Тейко. В
глазах  у  него  была  такая  ненависть,  что  только  смертью   может
насытиться.
    - Жду у Старого Ручья, - сквозь зубы процедил  Тейко.  И  добавил,
плюнув Таши под ноги: - Мангас!
    Таши даже не сразу понял, что сказал ему Тейко. А поняв, мимоходом
подивился, что разумник Тейко  на  такое  решился.  Кровавые  поединки
между родичами строго запрещены.  Нельзя,  неможно  такого  допустить,
чтобы в роду свои начали кровью считаться. Кто первым оружие  обнажил,
кто ответил - неважно; обоих ждет изгнание. А коли один из поединщиков
смертью умрет, то и второй за ним не замедлит.  Это  уже  закон  Лара:
окапывать убийцу в землю и, рук не марая, ждать, пока сам умрет.
    Таши ничего не ответил. Молча отодвинул плечом соперника, прошел в
дом. Положил на место лук, копье. Даже нож, с которым не  расставался,
вынул из-за обмотки, спрятал в мешок. Хотя, ему страшиться нечего,  он
и без того в глазах родичей законопреступник.
    Ромар о брошенном вызове догадался сразу,  издалека  заметив,  как
Тейко и Таши  поодиночке  уходят  из  селения.  Все  ясно.  Ума  Тейко
лишился; да и Таши не лучше! Нельзя с бесноватым связываться... Только
как их теперь  остановить?  Куда  они  умотали,  жеребцы  быстроногие?
Придется спрашивать амулеты, а тем временем два молодых  олуха  вполне
успеют переломать друг дружке кости.
    Окончив  гадание,  Ромар  вышел  из  ворот,  огляделся.  Невдалеке
пастухи лениво гнали отару. Вокруг, как обычно, крутилась  целая  стая
приблудных собак.  Ромар  уже  совсем  было  собрался  поворачивать  к
Старому Ручью, когда его не по-стариковски острые глаза заметили вдали
какое-то движение.
    Двое бегут...
    А вот что это там, за ним?!
    Ромар внезапно ощутил разливающийся внутри холод. Оцепенев, старый
колдун смотрел, как, теряя последние силы, мчатся  ушедшие  час  назад
парни, а за ними, быстро сокращая разрыв...
    Страшным усилием Ромар преодолел оцепенение, призвав все силы, что
жили в его увечном теле.
    - Тревога!!! - гаркнул он так, что слышно было, наверное, во  всем
селении. Голос колдуна  каким-то  чудом  проникал  сквозь  глинобитные
стены; люди бросали обыденные дела, хватали  оружие.  Никогда  еще  на
памяти живущих не кричал так колдун Ромар, и никогда не слышался в его
голосе такой ужас.






    Таши поспел на место поединка раньше противника. Присел на корягу,
когда-то лежавшую на  дне  высохшего  ручья.  Как  о  чем-то  неважном
подумал, а что он будет делать, если Тейко сейчас появится с копьем  в
руках? Закон сурово карает проливающих  родную  кровь;  и  потому,  по
негласному уговору, оружия на такие сшибки не брали. Голые  руки  -  и
все. Но тоже немало, если учесть, что этими  руками  далеко  не  самый
сильный охотник мог задушить волка.
    Как ни странно, но злости на Тейко у Таши не было.
    C холма, возле которого еще недавно журчал  Старый  Ручей,  хорошо
видно Великую. Таши сидел на побелевшей,  сухой  до  звона  коряге,  с
тоской глядя на иссохшее русло когда-то полноводной реки. За последние
сутки вода  еще  спала  и  теперь  по  дну  едва-едва  струился  хилый
ручеечек, тут и там стояли лужи, мокрый ил, ближе к берегу высохший  и
пошедший  глубокими  трещинами,   бессильно   распластавшиеся   речные
травы... Лишь самые глубокие омуты и донные ямы  -  последнее  убежище
водяных и омутинников - еще не пересохли. Но,  если  дело  пойдет  так
дальше, не удержатся и они.
    Таши смотрел на реку, на время забыв даже о Тейко  и  его  нелепом
вызове. Правильно Муха сказал - погибает Великая. Даже если  отобьемся
от диатритов - чем живы будем?..
    Шаги Тейко он заслышал издали. Таши не прятался,  нарочно  сел  на
самом виду - не того Тейко норова, чтобы стрелу из-за кустов  пускать.
Незадачливый Уников жених  понял  насмешку  -  и,  в  отместку,  решил
уязвить хотя бы тем, чтоб подобраться незаметно. Да только куда там!..
От неведомого отца Таши унаследовал не только силу, но и острый, зверю
впору, слух. Ага! - ветка-таки хрустнула. Снеосторожничал  ты,  Тейко,
уж больно в себе уверен. Ан нет, смотреть надо, куда  ступаешь,  и  на
сучок, каким бы крепким он тебе ни казался, вставать не след.
    Таши выждал, когда Тейко оказался возле  самого  обреза  зарослей,
резко повернулся к тому.
    - Зачем крадешься, словно согнутый?
    Это было тяжким оскорблением. Тейко мгновенно налился  кровью;  но
вида не показал, как бы и не слышал. Вразвалку, небрежно, словно и  не
таился вовсе, вышел на полянку. Идет-то вразвалочку, а  лицо  побелело
от бешенства. Еле сдерживается. Сразу видать, что если ему  сейчас  не
подраться, зло на ком попадя не выместить - совсем плохо будет.  Ромар
говаривал - от такого, случалось, даже помирали.
    - Как хочу, так  и  хожу...  у  мангасов  не  спрашиваю!  -  Тейко
вздернул подбородок.
    Как и Таши, он тоже пришел к месту  поединка  без  оружия.  Ростом
Тейко хорошо удался,  но  Таши  шире  в  плечах,  коренастее  и,  всем
известно - сильнее. Зато Тейко постарше на два года, поопытней, а  это
в битве много значит. К тому же, если  один  из  поединщиков  до  того
взъярится, что себя  в  схватке  забудет  -  то  и  сущие  замухрышки,
случалось, одолевали признанных силачей. В Тейко сейчас эта  ненависть
была. Ненавидел он яро, всем сердцем, не  умея  -  да  и  не  желая  -
признаться себе, что проиграл он уже этот спор, что никогда не  бывать
ему с Уникой, никогда не сжимать ее плеч, не  ласкать  жестких  волос,
таких черных, что цветом с вороновым крылом поспорят; и  детей  ему  с
ней тоже не заводить. Оттого-то и кривит губы Тейко, пытаясь  обмануть
себя напускным презрением к "мангаске". Жаль, что  как  ни  хитри,  от
себя все равно не уйдешь. Знает Тейко - даже убей  он  сейчас  Таши  -
Унике его женой  уже  не  быть.  Даже  если  не  разгневается  на  нее
Мать-Земля, даже если  вступятся  предки,  даже  если  вернут  ей  имя
сородичи... Потому что скорее бросится она с речного  раската,  чем  в
его, Тейко, дом войдет. Вот и ярит Тейко сердце,  надеясь  в  унижении
соперника хоть как-то утешиться.  Глупый.  Ненависть  помогает  только
тем, у кого вовсе головы на плечах нет.
    - Ну, так зачем звал? - Таши не  вставал  с  колоды.  Сидел  себе,
уронив руки на колени.
    Тейко облизнул пересохшие губы. И ему не  просто  против  уложений
рода идти.
    - Биться станем, - хрипло произнес он.
    - А потом? - поинтересовался Таши.
    - Тот, кто  одолеет...  в  роду  останется.  Кого  одолеют,  -  он
напрягся, - сам из рода уйти должен будет!
    - Ого! Ну и придумки ж у тебя! - Таши не выдержал  -  удивился.  -
Куда идти-то?
    - На закат. К горам. К  Белоструйной.  Тамошние  у  нас  почти  не
бывают. Считай, отрезанный ломоть.
    Таши пожал плечами. Ему было  все  равно.  Здесь,  не  здесь...  у
Великой, у Белоструйной... лишь бы с Уникой ничего не случалось.  И  с
дитем его.
    - Согласен...
    - Тогда вставай! - потребовал Тейко, пританцовывая от напряжения.
    Таши мягко поднялся. Солнце отмеряло еще  только  первую  четверть
своего всегдашнего дневного пути, озаряло пересохшее,  парящее  русло,
пожухлые прибрежные  заросли,  отблескивало  на  чешуе  снулых  рыбин,
которых за последнюю неделю много появилось в иле... Тейко не  рискнул
встать спиной к солнцу - и, значит, к обрыву, - повернулся боком. Мол,
равный бой.
    Да, равный бой. Кулаки против кулаков. Сердце против сердца, обида
против обиды. Таши замер, выставив  вперед  левую  ногу,  правая  рука
обманчиво-мягко опущена, кулак прикрывает  причинное  место.  Левая  -
напротив, согнута, поднята, ею он защитит лицо.
    Тейко медленно подходил. Лицо его постепенно становилось багровым.
Накручивает себя парень. И зря.
    Всю накопившуюся ненависть вложил, наверное, Тейко в первый  удар.
Ни его, ни Таши предки не обидели силушкой; кулак, быть может, оглушил
бы и быка. Отстраниться Таши не успел, подставил  руку,  и  ее  тотчас
пронзила острая боль. Кость в кость пришлась.
    Тейко тоже скривился - но ничего, не отступил. Шагнул-таки вправо,
заходя спиной к обрыву; невольно Таши  обернулся  лицом  к  реке  -  и
внезапным прыжком бросился в сторону, ничком повалившись в заросли.
    - Падай, дурак! - рыкнул он на изумленного Тейко.
    Тот обернулся - и беззвучно рухнул рядом с Таши.
    На восходный берег реки выходили  диатриты.  Много.  Очень  много.
Здоровенные птицы, на спине у каждой - карлик  с  копьецом.  При  виде
почти  полностью  пересохшей  Великой  орда   разразилась   радостными
воплями. Оно и понятно - струившийся по дну русла хилый  ручеек  легко
перешел бы и ребенок. Наскоро перестроившись, карлики  двинули  первые
ряды птиц вниз по склону. Диатримы  недовольно  заверещали.  Воды  они
терпеть не могли - и заставить их перейти даже почти сухое русло  было
не  так-то  просто.   Первые   птицы   кое-как,   нехотя,   понукаемые
наездниками, шагнули в еще непросохшую грязь, тотчас  провалившись  по
щиколотку в ил.  Недовольное  курлыканье  стало  почти  оглушительным.
Начался полный разброд. Вырвавшаяся вперед птица неосторожно ступила в
лужу и заорала благим матом, лапа  ее  увязла,  диатрима  задергалась,
судорожно пытаясь освободиться; хозяин не удержался у нее на спине,  и
шлепнулся в позеленевшую воду, подняв  фонтан  брызг.  Другие  карлики
сами пососкакивали прямиком в ил, ухватив своих птиц за длинные шейные
перья что было мочи потащили их  вперед.  Страшное  неукротимой  силой
войско разом превратилось в нестройную толпу, почти что беззащитную.
    Таши и Тейко покосились друг на друга. Общая  мысль  пришла  им  в
голову - эх,  был  бы  сейчас  рядом  отряд  охотников,  да  Бойша  со
священным нефритом - ни один карлик вообще  не  ступил  бы  на  правый
берег Великой. Какой момент! Засыпать карликов стрелами, птиц  -  если
какой угораздит перебраться - встретить копьями на крутизне... Умылись
бы кровушкой гости низкорослые!
    Диатриты шли через Великую. Ор стоял такой, что, казалось,  сейчас
сюда  сбегутся  все  лесные  и  водные  духи.  Птицы  рвались  из  рук
поводырей, мотали головами, увенчанными страшными  клювами;  несколько
карликов, похоже, чуть не заклевали. И все-же мало-помалу  клекочущий,
курлыкающий поток полз и полз вперед; оставшийся посреди сухого  русла
крошечный ручеек, правда, едва не заставил диатрим повернуть  назад  -
но карлики, что было  сил  колотя  птиц  короткими  копьецами,  все-же
заставили тех войти в воду.
    - Ну, чего вылупился? - яростно прошипел Таши в  ухо  Тейко.  -  В
селение бежать надо, вождю сказать, людей предупредить!
    Вырвавшийся вперед всех  карлик  внезапно  замер.  Его  птица  уже
одолела ручей и, довольно курлыкая,  направлялась  к  высокому  левому
берегу Великой, смешно и брезгливо, точно  цапля,  задирая  измазанные
илом лапы; наездник вперился в заросли на левом берегу - как раз  там,
где скрылись Таши и Тейко. А мгновение  спустя  замахал  копьецом  над
головой, заверещал что-то неразборчивое - и его птица, точно безумная,
рванулась вперед, разбрызгивая полужидкий ил.
    Верно, был то колдун, либо шаман диатритов. И острым  своим  нюхом
он учуял притаившегося в кустах врага. Учуял и отдал команду.
    - Бежим! - Таши вскочил на  ноги.  Сейчас  их,  безоружных,  могло
спасти только умение  бегать.  Промедлили,  протянули;  и  вот  теперь
придется играть со смертью в догонялки.
    Тейко не заставил просить себя  дважды.  Сорвался  с  места  точно
вспугнутый  заяц,  лишь  пятки  засверкали.  Таши  ринулся  следом.  О
поединке оба если и не забыли, то молча согласились, что покуда  счеты
сводить не время.
    Они ринулись по узкой тропинке прочь от берега. Ветер засвистел  в
ушах; однако даже сквозь его свист из-за спин доносилось торжествующее
курлыканье боевых птиц. На бегу Таши  оглянулся  -  и  внутри  у  него
похолодело. Карлики с удивительным проворством  одолели  и  оставшуюся
часть речного русла и крутой береговой откос. Заметив улепетывающую во
все лопатки добычу, диатримы рванулись вперед  так,  словно  сам  Дзар
спустился с небес подпаливать им куцые хвосты.
    Одна, две, три... шесть... десять... Таши сбился со счета. Десятка
полтора тварей мчались за ним - и расстояние сокращалось  так  быстро,
словно Таши с Тейко, сидя поджидали преследователей.
    С отстраненным удивлением Таши заметил, что  Тейко,  лучший  бегун
рода, начал отставать. Лицо заливал пот, он, как выхваченная  из  воды
рыба, хватал ртом воздух. Плохо дело. Спекся Тейко. Так бывает,  когда
очень сильно чего-то испугаешься. Порой от  испуга  крылья  на  пятках
вырастают, а порой ноги отнимаются и кажется - больше ни  одного  шага
шагнуть не сможешь. Слаба оказалась душа в Тейко, и Таши с  сожалением
вспомнил о прерванном поединке; не  появись  чужинцы,  быть  бы  Тейко
битым - когда силы равны, побеждает тот, у кого характер тверже.
    Курлыкая, мчались диатримы.
    Выбиваясь из сил, бежали Таши и  Тейко;  видя,  что  соперник  все
больше и больше замедляет ход, Таши на бегу протянул  ему  руку;  лицо
Тейко исказилось, он, наверное, последним усилием воли протянутую руку
оттолкнул и словно вспомнив, кто он  таков,  рванул  вперед  так,  что
мигом оказался впереди Таши на добрый десяток шагов.
    - Правее держи! - крикнул вслед Таши. - На  узкую  тропу!  Кустами
уходить надо!
    Это Тейко понимал и  сам.  Большеногой  птице  неловко  бегать  по
зарослям терновника, и  спасение  там  найти  нетрудно.  Жаль,  что  у
поселка вновь начинается открытое место:  поля,  пастбища.  Там  вновь
придется бегать со смертью наперегонки. И не идти туда  нельзя,  людей
надо предупредить, даже если потом заклюют  тебя  возле  самых  родных
ворот.
    К зарослям успели в последнюю секунду. Пожадничавшая птица,  желая
достать Таши  с  разгону  проломила  в  кустах  изрядную  просеку,  но
запутавшись, свалилась на землю, уронив в колючки  хозяина.  Остальные
диатриты сбавили ход, загарцевали на месте, выискивая удобные пути. На
это ушла, может быть, минута, никто  ж  не  прячет  троп  у  самого-то
селения. Вот за эту минуту несостоявшимся поединщикам надо было успеть
если не самим спастись, то спасти других.






    Крик Ромара был слышен во всем селении. И еще не  успели  угаснуть
отзвуки, как наспех похватавшие оружие охотники  ринулись  к  воротам.
Впереди бежал Бойша - и как только успел вождь?
    А  Ромар  уже  кричал  что  было  мочи   остолбеневшим   пастухам,
обихаживавшим невдалеке большую отару:
    - Бросай, все бросай, дураки! Беги! Диатриты!
    Карлики верхом на чудовищных птицах-диатримах. Узкая  тропа  давно
кончилась и, рассыпаясь веером вслед за бегущими Таши и Тейко  мчалось
не меньше двух дюжин кровожадных птиц. Диатримы на бегу злобно и хищно
орали, мирное курлыканье превратилось в кровожадный клич.
    Расстояние  между  преследователями  и   Таши   с   Тейко   быстро
сокращалось.
    Первым, как и положено вождю, опомнился Бойша.
    - Которые с луками - вперед! Стреляй! Ворота - закрыть!
    - Там же люди остались!.. - выкрикнул кто-то, но Бойша только  зло
сверкнул глазами.
    - В щель проскочат. Не могу я из-за двоих всем родом рисковать!
    И все-таки Таши и Тейко не успели бы, окажись путь от Сухого Ручья
до селения чуть длиннее, или - или не заметь диатриты другую добычу.
    Наконец опомнившиеся  пастухи  в  ужасе  бежали  прочь,  суматошно
размахивая руками; овец они бросили на  произвол  судьбы.  Но  диатрим
сейчас не слишком занимали жалкие двуногие. Перед ними оказалась  куда
более вкусная еда.
    Передовой отряд диатритов резко  взял  в  сторону,  направляясь  к
отаре. В толпе воинов кто-то громко охнул.
    Задыхающиеся, чуть живые  Таши  и  Тейко  с  разгону  ворвались  в
оставленную щель под не полностью задвинутыми плахами. Ворвались  -  и
рухнули наземь, полуживые.
    Перед  глазами  Таши  плавала  алая  пелена,  словно  по   затылку
хлестнула длань Дзара. Не чуя ног, он повалился прямо в пыль, не слыша
голосов, не чувствуя теребящих его рук; рядом растянулся Тейко, рядом,
словно кровный брат, точно и не было меж ними никогда никакой вражды.
    А  карлики  тем  временем,  разразившись  тонкими   торжествующими
воплями  -  ишь,  обрадовались,  гады!  -  завернули  птиц  к   стаду.
Собственно говоря, их и заворачивать было не  нужно  -  диатримы  сами
рвались  вперед,  точно  молодые  туры  на  случку.  За  спиной  Бойши
загалдели и загомонили.
    - Перебьют же!.. Чего стоим?.. Перебьют!
    - Тихо вы! - гаркнул  вождь,  видя  отчаянное  выражение  на  лице
Ромара. - Никому из ворот ни ногой! Видите сами - сожрут вас там и  не
подавятся.
    - Здесь ничего уже не сделать, - подал голос и безрукий колдун.  -
Стадо уже пропало. Радуйтесь, что люди живы остались!..
    - Стойте!..  -  отчаянный  крик  прервал  Ромара.  Старая   Крага,
размахивая рукой, ковыляла к воротам. - Стойте! Там люди остались! Мои
в рощу пошли и Таркиных трое, за калиной для пирогов!..
    - Тьфу ты, нелегкая! - всегдашнее спокойствие  изменило  Бойше.  -
Вам когда еще говорилось, чтобы без охраны бабы за ворота не совались?
    - Там Чалох с ними, только что он один-то сможет?
    - Что же я, Дзара заставлю день погасить?  Теперь  уже  ничего  не
поделаешь. И не войте вы, окаянные, не хороните людей прежде  времени;
может еще выберутся. Вы лучше по домам пройдите, взгляните, кто еще из
родичей за стенами остался.
    Тем временем к воротам добрался и шаман Матхи. Он не  произнес  ни
слова, просто воины сами расступились перед  ним  -  спиной  его  шаги
почувствовали, что ли? Шаман вышел вперед, туда, где  стояли  Ромар  и
Бойша, поворотил лицо в сторону врагов, будто вглядывался.  Хотя,  это
всякий знает, чтобы врага различить, глаз не надо.
    Тем временем диатримы дорвались  до  стада  и  началось...  Такого
побоища не видывали даже самые  опытные  и  бывалые  охотники.  Хрипло
курлыкая, оголодавшие птицы ринулись на овец. Ударили страшные  клювы.
Каждый удар  вырывал  громадные  кровоточащие  куски  мяса  вместе  со
шкурой; обезумевшие от страха овцы заметались, но  диатримы  были  уже
повсюду. По дороге от Сухого Ручья  подваливали  все  новые  и  новые,
спеша присоединиться к пиршеству.
    Воины рода могли лишь скрипеть  зубами,  слыша  отчаянное  блеяние
избиваемых овец и торжествующее  кудахтанье  диатрим.  Поле  в  минуту
покрылось полурасклеванными кровоточащими тушами. Птицы жрали от пуза.
    - Матхи, - Ромар не повернулся к слепому шаману. - Ты понял, что я
хочу?
    - Я понял тебя, Ромар, - как всегда, Матхи говорил  очень  тихо  и
очень спокойно. Да. Пусть отодвинут плахи. А воины  пусть  встанут  по
обе стороны и держат копья наготове.
    Ромар кивнул. Лицо безрукого колдуна потемнело; он словно бы тянул
вверх громадную, неподъемную меру. Матхи резко ударил в бубен.
    Повинуясь  знакам  Бойши,  воины  поспешно  отодвигали  тяжеленные
дубовые плахи - защиты от зверя, не от человека. Вождь  вышел  вперед,
громко закричал, привлекая внимание противника.
    Диатримы на лугу уже  насытились.  Отяжелевшие,  осоловевшие,  они
медленным, не слишком уверенным шагом кружили  по  пастбищу.  Деловито
суетились карлики, дорезая уцелевших овец. При  виде  Бойши  двое  или
трое диатритов - из тех, чьи птицы казались побойчее -  двинули  своих
скакунов к частоколу.
    Безоружный Бойша спокойно шагнул за ворота. Он поднял руки, как бы
в знак того, что хочет говорить; карлики,  естественно,  не  ответили,
сердито понукая обожравшихся птиц.
    - Эй, вы! - крикнул вождь.
    Ответа не было. Но зато диатримы, разозленные тем, что их оторвали
от еды, припустили во весь опор.
    - Ромар, - спокойно сказал Матхи и что было сил встряхнул  бубном.
Костяные  погремушки  и  бубенчики  разом  затарахтели.  Бойша   одним
движением, извернувшись, точно волк, прыгнул назад.
    Распалившаяся от погони птица со всего размаху влетела  в  ворота.
Влетела - и словно бы натолкнулась на незримую стену.
    Голова с окровавленным клювом резко отдернулась назад. Мощные лапы
взбили пыль, отчаянно  взмахнул  руками  карлик-наездник,  и  диатрима
тяжело грохнулась под ноги охотников, ошеломленная и оглушенная.
    Лицо Ромара почернело от боли. Ставить заслон живому, это не камни
отшвыривать. Живое тело куда весомей.
    Сразу же за  первой  диатримой  на  землю  рухнула  вторая  птица;
карлик, кувыркнувшись через голову полетел  прямо  под  бок  начавшему
приходить в себя Таши.
    Третий диатрит оказался посообразительней - смекнув, в  чем  дело,
резко повернул птицу, и в спину ему тотчас воткнулось четыре или  даже
пять стрел. Второй залп лучники направили в дальних птиц, но  зацепили
кого или  нет,  сказать  было  трудно.  Остальные  воины  всем  скопом
ринулись на двух поверженных диатрим. На карликов  почти  не  обратили
внимания: спешенный диатрит - не боец; Таши одной  рукой  сжал  тонкую
шею, и горло тотчас же хрустнуло.
    Оглушенные птицы истошно заорали, когда иззубренный кремень прошел
наконец сквозь плотную защиту перьев и вонзился в плоть.  Хотя  лишить
такую птичку жизни оказалось не так просто. Копье,  по  самую  обвязку
вбитое в круглый пристальный глаз, было вырвано из рук охотника  и  со
свистом рассекало воздух в такт взмахам дергающейся головы.  Судорожно
забили могучие лапы, с легкостью  сшибая  людей  с  ног;  конвульсивно
ударили клювы - и кто-то из воинов, захрипев, отскочил назад,  зажимая
ладонью рваную рану на бедре.
    Бойша размахнулся палицей, голова диатримы разлетелась  вдребезги,
точно глиняный горшок, хотя еще долго бездыханное тело скребло  дорогу
когтями. Вторую птицу прикончили копьями.  Уцелевшего  карлика  хотели
взять живьем, но случайно затоптали ногами; как, когда, кто  -  теперь
уж и не разберешь и некого Бойше ругать за излишнюю ретивость.
    Остальные диатриты остановились в отдалении. Смотрели  пристально,
на отсутствующий ус мотали. Но страха  не  показывали.  Вона,  их  тут
целая орда - что им потеря троих!
    - Так, - Бойша тяжело дышал. - Ты, ты и ты - останетесь  сторожить
у ворот. Вы, пятеро  -  рассыпаться  по  частоколу.  Вряд  ли  они  на
городьбу полезут, но  все-таки...  Увидите  что  подозрительное  -  на
помощь зовите, сами не геройствуйте.
    - Не полезут они, Бойша, - устало проговорил Ромар.  Лицо  колдуна
блестело  от  пота.  Таши  спохватился,  потянулся   обтереть.   Ромар
благодарственно кивнул.
    - Не полезут они. Понимают, что враз прикончат.
    - А что, по-твоему, они делать станут?
    Вот в чем сила Бойши - решения своей  волей  принимает,  а  совета
спросить никогда не постесняется. Оттого и ошибается редко.
    - Будут, мыслю,  вокруг  частокола  кружить,  -  заговорил  Матхи,
словно возревновав, что спрашивают у колдуна, а не у шамана.  -  Чтобы
мы за ограду сунуться не смели.
    - Верно, - Ромар кивнул.
    Бойша заметно помрачнел.
    - Ладно, - сквозь зубы бросил он. - Старшие охотники  -  за  мной.
Думать станем. И вы, колдун да шаман, думайте!..
    - Что нам думать, - горько усмехнулся  Ромар.  -  Поставили  мы  с
Матхи сейчас в воротах щит, которым  камни  согнутых  отбивали  -  так
второй раз карлики в эту ловушку не попадутся. Не  такие  дурные.  Эх,
эх, вот если б могли мы все вместе колдовать, как согнутые! Камней  бы
побольше поднять - да на птиц этих высыпать!..
    Матхи лишь пожал плечами,  а  кое-кто  из  воинов  даже  скривился
выразительно: это надо ж такое сказануть - согнутым  позавидовать!  Ну
да от Ромара всего ожидать можно; сам старик, а старина  заветная  ему
словно и не мила.
    Медленно расходились от ворот.  Схлынула  горячка  боя,  опьянение
первым успехом - все ж трех птиц завалили, не  шутка!  -  и  в  головы
полезли разные не слишком приятные мысли. Если карлики  за  ограду  не
выпустят - как дальше-то жить? Вон, была отара -  и  нет  ее.  Хорошо,
хлеб успели убрать, а то бы  и  вовсе  смертынька  подошла.  Но  самое
главное - вода. Раньше рядом ручьев полно было, туда по воду ходили, а
ныне вся ручьева пересохла, значит - на  Великую  топай,  а  как  туда
доберешься, при диатритах со всех сторон?..
    Селение сжалось и притаилось, словно обложенный охотниками  зверь.
На площадке перед домом Бойши собрались старшие.  Таши  с  Тейко  тоже
позвали - пускай расскажут,  как  карлики  через  реку  переходили,  а
заодно - что они, Таши с Тейко, там делали?
    Усталые, измученные Ромар и Матхи стояли рядом.  Колдун  глядел  в
землю; Матхи же, напротив, запрокинул голову, подняв незрячие глазницы
к небу - что видел он ими там?..
    Речь начал Бойша.  Вождь  очень  быстро  все  понял,  и  не  тешил
сородичей красивыми сказками.
    - Скверно  наши  дела  складываются.  Карлики  нас  за   городьбой
замкнули, как мы рыбу в затоне замыкаем. Выходить сможем только ночью.
Никак ты, Ромар, рассказывал, что ночью эти птицы не видят - так?
    - Дети тура так говорили, - подтвердил колдун.
    - Сегодня до заката придется той водой  обходиться,  что  в  домах
осталась. Ночью к  Великой  пойдем.  Но  допрежь  -  посмотрим:  уйдут
диатриты отсюда или нет? Откочуют подальше в степь или кружить  вокруг
станут? Ежели не  уйдут...  -  лицо  Бойши  приобрело  вдруг  донельзя
свирепое выражение, ну чисто страшный Жжарг, пожиратель  младенцев,  -
то мы тогда с ними в потемках-то по-иному говорить станем!..
    - Верно, верно, все верно, да вот только не станут  карлики  нашей
вылазки ждать, - покряхтел Ромар. -  Не  впервой  им  с  городьбой  да
частоколами  сталкиваться.  Уйдут  они.  И  далеко.  Знаю  я,  сколько
диатрима эта может за день одолеть. Самому сильному  воину  не  впору.
Так что не станут они тут ночью под  наши  копья  подставляться.  Даже
стражи не оставят.
    - Так если они ночами  уходить  станут  -  неужто  ж  пропадем?  -
крикнул кто-то из охотников.
    - Пропасть - не пропадем! - непреклонно отрезал  Бойша.  -  А  вот
наломаться - наломаемся  до  кровавого  пота.  Но  все  равно,  я  так
полагаю, что даже если и ускачут карлики далеко отсюда - достать их  и
там можно. Отправим отряд. Идти будет ночью. А днем -  лежать,  головы
не подняв, и чтоб даже мочились бы и то под себя! - раздались  смешки.
- А как стойбище их найдем - дождемся темноты и покрошим всех!
    Речь вождя встретили дружными возгласами одобрения,  однако  Ромар
покачал головой.
    - О другом, сородичи,  думать  надо.  Диатриты  нам  охотиться  не
дадут, Великая остановилась,  рыбы  не  стало.  С  чем  зиму  зимовать
станем?
    - До зимы с карликами покончить надо! - раздался возглас.
    - До зимы! Хорошо говоришь, да только легко  ли  исполнить  будет?
Птички их в темноте видят хуже тетери, это верно. Да  только  если  их
всполошить, они всех направо и налево клевать станут, своего от чужого
не отличая. Сколько наших тогда поляжет? Вспомните, сейчас  заваленных
птиц добивали, и то Шукан едва без ноги не остался. А  в  ночи  и  нам
солнце не светит. И даже, если побьем их... Карликов эвон  какая  тьма
привалила. Потеряют они сотню, потеряют две - да только не  дорога  ли
такая киноварь окажется?
    Бойша нахмурился.
    - К чему это ты, Ромар, речь-то ведешь? Говори сразу.
    - Да к тому, что может статься - нам отсюда  уходить  придется,  -
тихо, без выражения проронил Матхи. Все так и обмерли.
    - Это куда ж нам уходить? - старая Крага,  похоже,  совсем  забыла
страх перед шаманом, извечным супротивником женской власти. - Куда?
    - Туда, где карлики нас не  достанут,  -  Матхи  говорил  прежним,
лишенным выражения, безжизненным голосом. - На закат. За Белоструйную.
Там наши родовичи тоже есть. А как уходить - помыслим. На то  вождь  у
нас и есть.
    Бойша хмыкнул.
    - Ладно, ладно, то дело несейчашнее. Давайте о неотложном решать.
    - Бабы-то, бабы, за  калиной  ушли!  -  тотчас  вновь  запричитала
Крага. - Выводить их надо!
    - Сказали уже тебе, старая, - разозлился Бойша. - Мне  свет  Дзара
не  затмить.  Колдуну  с  шаманом  такое  тож  не  под  силу.  Или  ты
возьмешься?
    - Ну хоть глаза окаянным отвести! - стонала  Крага.  -  Неужто  не
сумеете? Матхи, первый раз тебя прошу. Это чародейство мужское! Мне не
осилить.
    Ромар опустил глаза.
    - Надо попытаться... Матхи...
    - Я пойду, - вымолвил Таши,  шагнув  вперед.  -  Куда  они  пошли,
Крага? За калиной?
    - Спятил! - зарычал вождь. - Сказано - за городьбу ни шагу!
    - Так ведь бабы там, вождь, - Таши опустил голову.
    - Милостью Лара, схоронятся,  -  проворчал  Бойша.  -  В  зарослях
отлежатся. Если не полные дуры...
    - Так ведь спугаются!.. - не унималась Крага.
    Диатриты тем временем оттянулись далеко. Осталось  лишь  несколько
дозорных.
    - Позволь, вождь, - Таши  опустил  голову,  но  голос  его  звучал
твердо и непреклонно. - Позволь... чтобы родичи не говорили...
    - Ты это брось! - всполошился Ромар. - Испытание ты прошел...
    Не слушая безрукого колдуна, Крага внимательно  поглядела  Таши  в
глаза.
    - Ну, коли выведешь... -  голос  ее  дрогнул.  Таши  чуть  заметно
усмехнулся. Дорогого стоила эта мимолетная дрожь в голосе старой.
    Он не стал брать ни лука, ни  стрел.  Одно  копье,  недлинное,  но
толстое, чтобы выдержало, случись что, весь намах мчащейся диатримы. С
такими  загонщики  идут  пугать  крупного  зверя.  Действовать  этакой
дубиной несподручно, только себя прикрыть, ежели взбесившееся стадо на
загонщиков повернет. Тогда упирай пятку в  землю  и  выставляй  вперед
заточенное острие. Древко удар выдержит, а там как предки пособят. Вот
и сейчас - вся надежда на загонное копье. Как  диатримы  боевые  копья
ломают, Таши уже видал. Еще лучше всего подошло бы,  конечно,  длинное
ратовище - но когда надо ползти, словно волк, подбирающийся к  добыче,
оно только помешает.
    - Лихом  не  поминайте,  люди,  -  глухо   сказал   Таши   и,   не
оборачиваясь, скользнул под нижней плахой заплота.  За  спиной  царило
молчание. Даже Ромар не дерзнул остановить своего выкормыша. Знал - не
перед людьми, перед собой Таши в долгу. И пока сам не сочтет, что долг
исполнен - не будет ему покоя.
    Таши змеей скользнул в пожухлую  осеннюю  траву.  Хорошо,  высокие
стебли кипрея еще стояли.
    Бойша молча смотрел вслед парню. Какой воин; какой  охотник...  не
может род такого терять. Ишь,  как  ползет  -  ни  одной  травинки  не
шелохнет. Может, и не заметят супостаты...
    Таши полз легко,  стелясь  пластом,  прижимаясь  к  груди  Великой
Матери, и неосознанно моля "не выдай!". Где там  эта  калина?  Не  так
ведь и далеко. Должен проползти. Только б дурехи вопить да метаться не
начали. Приспичило им пироги заводить!..
    Калина тянулась густой полосой по  крутояру;  в  непролазную  чащу
едва ли сунулась по доброй воле хотя бы одна диатрима.  Но  вот  между
ягодной  порослью  и  частоколом  лежало  пустое   пространство,   где
незамеченным проползет разве что желтопузый уж. Один раз  ему  повезло
здесь пробраться, а как он баб-то назад потащит?  А,  ладно,  хотя  бы
предупредит, чтоб забились в самую крепь и носов  не  высовывали.  Ему
помирать невместно. Уника в порубе ждет. Ничего, ничего,  ночью  мы  с
тобой перемолвимся...
    А возле ворот застыл Ромар, и лицо его  казалось  сейчас  страшнее
лика самого разгневанного Лара. Матхи осторожно  поднял  руку;  зрячие
пальцы пробежали по лицу колдуна.
    - Тебе его не прикрыть, - еле шевельнулись губы шамана. -  Оставь,
не мучайся - его участь в руках  Лара.  Если  Великий  Предок  захочет
помочь своему сыну...
    "Ну где же, расклюй меня диатрима, эти бабы? Куда их занесло?"
    - Рута! - приподнявшись,  решился  вполголоса  окликнуть  Таши.  И
тотчас  -  услыхал  беззаботное  щебетание  бабьего  перетолка.   Ишь,
балаболки!.. Трезвонят почем зря. Невдомек, дурехам, что смерть  рядом
кругами ходит.
    Вскочив на ноги, Таши ринулся напролом - сейчас они сюда  всех  до
единого карликов соберут!
    - Тихо вы! - зашипел он, выскочив прямо перед  опешившими  бабами.
Кое-то из них даже попятился. А ну как Таши все-таки мангас, да  ка-ак
начнет сейчас...
    - Разорались! - Таши шептал чуть слышно, но  шепот  его  наполняла
такая ярость, что казалось, будто он кричит. Не должен молодой охотник
так говорить с матерями, пусть даже и нестарыми. Но что тут поделаешь?
Сами ведь смерть свою накликают, неразумные!
    - Ты чего? - настороженно спросила Рута.
    - Того! Диатриты на наш берег прорвались. Селение обложили,  отару
расклевали!  Бойша  ворота  велел  заложить  -  хорошо,  Крага  о  вас
вспомнила!
    - Диатриты?.. - ахнула Рута. Она соображала быстрее всех.
    - Ой, ой, что же бу-у-удет-то!.. - у Паты плаксиво скривился  рот.
Таши сделал зверское лицо, и Пата подавилась воем.
    - Чалох-то где? - спросил Таши.
    - Так вон спит. Ему же ночью в дозор идти, вот он и отсыпается.
    Чалох по-богатырски развалился под кустом, топор и лук  отодвинуты
в сторону, чтобы не давили под боком. Сладко спит дозорный, только что
не похрапывает. Но едва Таши коснулся рукой чалохова плеча, тот  мигом
проснулся, а услышав новость  переспрашивать  не  стал.  Велел  сидеть
тихо, сверкнул глазами на Пату - видно знает,  кто  из  баб  может  от
страха взвыть - и уполз, чтобы высмотреть все самому.
    - Что делать-то будем? - спросила Рута.
    Она была здесь не самой старшей  и  не  самой  горластой,  но  вот
подошла беда, Хурак пасть разинул, и все разом облепили  Руту,  защиты
ищут. И она защищает, как может. Побелела, но  держится.  А  остальные
мало что в голос не ревут в ожидании, покуда Чалох обратно  приползет.
Избаловались бабы за годы беспечальной жизни. Прежде-то, рассказывают,
и  воевать  женщины  умели,  а  в  случае  нежданной  беды  не  шумели
по-глупому, а с полуслова слушались того, кто дело  понимает.  Недаром
власть у них отняли. То-то бы они сейчас накомандовали.
    - До ночи в кустах лежать, - ответил Таши. -  В  темноте  птицы  у
карликов не видят. А то в  обход  поползем.  Есть  там  местечки,  где
чертополох близко к городьбе подходит.
    Скорее всего, дождались  бы  Чалоха  и  решили  засесть  здесь,  в
густоте - но оказалось, что уши у карликов травой не заложило,  и  шум
они все-таки услыхали.
    За спиной Таши внезапно захрустело. В следующий миг, опережая визг
перепуганных  баб,  он  крутнулся  на  месте,  почти  наугад  выбросив
короткое копьецо насколько хватило рук.
    Проломившись через густорост, диатрима уже совсем было  нацелилась
одним клевком снести двуногой сыти голову, но этому  помешало  вовремя
подставленное копье. Удержать оружие в руках после такого  удара  было
невозможно, Таши и не пытался этого сделать, он лишь  старался,  чтобы
воткнувшееся в землю древко не завалилось на сторону.  Окажись  древко
чуть более хлипким, оно  переломилось  бы  от  удара,  но  здесь  Таши
помогла его предусмотрительность. Не боевое копье выбрал, а  загонное,
чуть не в ногу толщиной, каким бегущего быка остановить можно.  Плотно
примотанный наконечник пробил слой жестких перьев - диатрима,  считай,
сама насадила себя на рожон. Еще никому прежде не  удавалось  вот  так
одним ударом  разделаться  с  чудовищем  высотой  чуть  ли  не  в  три
человеческих роста.
    Вишневая птичья кровь частыми толчками побежала по  древку.  Птица
судорожно задергалась - и рухнула. Карлик  успел  соскочить;  Таши  со
всего размаха пнул  недомерка  ногой  в  спину.  Тот  полетел  вперед,
клубком прокатился по земле, вскочил на четвереньки, но больше сделать
ничего не успел, Таши уже прыгнул следом, ударив разом обеими  ногами.
Под ногой громко хрустнуло, карлик обмяк.
    - Вот так, - хрипло проговорил Таши,  вставая.  Рута  и  остальные
глядели  на  него  с  ужасом  и  восхищением.  -  Не  дадут  нам   тут
отсиживаться.
    Вернулся бледный и посуровевший Чалох.  Глянул  на  приключившийся
разор, побледнел еще больше и сразу же велел  сниматься.  Ему  тоже  в
голову пришла мысль ползти в обход пастбища.
    - А как же... - вякнула Пата, но Чалох сунул ей кулаком в ребра, и
разговоры прекратились. Таши инда завидно стало,  как  быстро  охотник
порядок навел. Чалоху  просто,  Пата  ему  родная  сестра,  да  еще  и
меньшая. Он ее и в детстве бивал, и сейчас право имеет.
    Пошли. За спиной Таши порой раздавались сдавленные всхлипы,  но  в
общем-то было довольно тихо.
    Вот и край зарослям. Впереди - чистое поле. Смертное поле.  И  как
подумаешь, что сам помогал с него кусты сводить... Эх!
    - Лежать! И - никшнуть всем! - строго предупредил Чалох  и  кивнул
Таши.
    - Вы куда? - заскулили девки. - Нам тут одним стра-а-ашно...
    - Мы глянем - и назад, - ободрив таким образом приунывших бабенок,
мужчины поползли к узкому лазу, каких немало проделали  в  чертополохе
шныряющие вокруг селения собаки.
    Выползли шагов на десять вперед, огляделись. Все спокойно,  никого
нет. Диатриты куда-то попрятались. До самого окоема - ни  одной  живой
души. Только  земля  в  отдалении  усеяна  полурасклеванными  овечьими
тушами. Куда ж вражины-то подевались? Руки стали мокрыми от пота.  Ну,
долго так сидеть нечего, надо прорываться.
    Вернулись.
    - Чисто вроде бы.
    Да, впереди было чисто. Даже - обманчиво-чисто. А вот ниже к  реке
слышалось алчное курлыканье диатрим.  Карлики  прочесывали  заросли  -
вот-вот могут и на их лежбище наткнуться.
    Поползли. Рута, молодец, точно  вьюн  полевой  стелется;  а  Пата,
дурища, так зад отклячила, что за целое поприще видать. Остальные бабы
и девки кто как справляется. Молчат, и на том спасибо.
    До заветных ворот оставалось уже совсем  немного,  когда  знакомое
уже свиристение и клекот раздались под самым боком.
    Тоже, не прошли  гады  мимо  бурьяна,  спрятались  да  как  ловко!
Уложили своих чудовищ, заставили шею вытянуть - и все  за  пару  шагов
ничего не разглядишь. Да и кто знал, что  они  так  умеют  -  птицы-то
высоченные, за версту видать. А они затаились и поджидают, кто  к  ним
пожалует.
    Одна из птиц уже вскочила и бежала  к  ним,  отмахивая  с  каждым,
обманчиво-неспешным шагом такие куски, что не верится даже  тому,  кто
сам  на  это  дело  смотрит.  Башка  со  зловещим  клювом  маячила  на
недоступной высоте; никаким копьем не дотянешься, хоть опять жди, пока
она тебя клевать начнет. А и напорется диатрима на острый дрын - что с
того? Помощи ей недолго ждать: чуть не  под  самым  носом  у  ползущих
взметнуло лопухи и как из-под земли полезла оттуда клювастая голова  с
гребнем жестких перьев на макушке.
    Пата заполошно взвизгнула и, потеряв голову, окарачь  бросилась  к
городьбе. Другие бабы, понимая,  что  спасение  в  ногах,  вскочили  и
припустили рысью.
    Сделать можно было только одно: задержать гадин хоть  на  полмига,
авось успеет кто из женщин спастись. Вон они, ворота, открыты,  влетай
с разбега, а птицу, коли дуриком сунется, Ромар  с  Матхи  найдут  чем
попотчевать.
    Удивительно много мыслей пролетает в  голове  в  такие  мгновения,
разные мысли, горькие или светлые, но никогда не мешающие делать  дело
или хотя бы умереть достойно. Двумя руками Таши поднял загонное копье,
приготовился принять на кремень смертельный  удар.  И  тут  из  травы,
совсем рядом  с  неловко  подымающейся  диатримой  вынырнул  Чалох.  С
громким  хаканьем,  словно  дерево  валил,  метнул  боевой   топор   в
недоступную уже голову, прямо в золотую радугу глаза.  А  сам  уже  не
успел ни отпрыгнуть, ни отшатнуться. Окривевшая птица  заметалась,  не
слушая воплей наездника, свирепо и  неточно  избивая  клювом  упавшего
охотника, потом метнулась  в  сторону  и  сослепу  столкнулась  с  той
хищницей,  которую  ждал  Таши.  Птицы  повалились  одна  на   другую,
мгновенно сплетясь в клекочущий клубок.
    Таши швырнул в упавших свою жердину и, не глядя,  попал  куда  или
нет, рванулся вслед за удирающими бабами только ветер в ушах свистнул.
В три прыжка догнал толстозадую Пату, ухватил за руку, потащил чуть не
волоком. Серьезного урона упавшие диатримы не понесли. Карлики  быстро
сумели поднять своих птиц, устремившись в погоню. Другие  женщины  уже
влетали в открытый проем ворот,  поэтому  гнались  только  за  Таши  и
Патой. Пата словно во сне перебирала короткими  ногами,  а  сзади  уже
слышались тугие удары мозолистых птичьих лап: словно  палкой  пыль  из
старой шкуры выбивают.
    И все-таки, успели, проскочили, под самым носом у бегающей смерти.
Поостереглись диатриты близко к воротам подходить, научились  кой-чему
после первого приступа. Пата при всех Таши на шею кинулась, слезы -  в
три ручья, ровно Великую оживить решила. Приблизился Бойша - по  плечу
молча хлопнул.
    - Чалох всех выручил, - сказал Таши.
    - Видел, - кивнул вождь. - Но и ты молодец.
    Крага  подошла,  положила  на  Ташино  плечо  морщинистую  ладонь.
Сказала строго:
    - Будешь у меня внуком, заместо Чалоха.
    А Тейко в стороне отстоялся.






    - Хорош, хорош, нечего сказать! - распекал Ромар Таши,  когда  они
медленно шли прочь от ворот. - Поперся,  значит.  Да  если  б  не  ты,
отлежались бы бабы, как есть бы отлежались!..
    - Не... - Таши помотал головой. - Не отлежались бы. Они ж не знали
ничего, шумели, только что  песни  не  орали.  Нашли  бы  их  мигом  и
расклевали.
    - Может - да, а, может - и нет, - оборвал Ромар. - Все равно.  Для
рода их смерть - еще не гибель...
    - А моя что - гибель? - удивился Таши.
    - Может и так, - Ромар был очень серьезен. - Твоя  и  Уники.  Чует
сердце - придется нам троим роду  послужить.  Потому  что  завязли  мы
крепко. Ратной силой с диатритами не совладаем - помяни мое слово.
    - Бойша про ночной поход говорил...
    - Говорил. Да только не будет от этого  толку.  Пособи  Лар  людей
назад привести.
    - Да мы справимся! - самоуверенно бросил Таши.  -  Ты  же  слышал,
Рута рассказывала, я один сумел диатриму прикончить. Просто оружие  на
них надо иное, чем обычно в бой берем.
    - Справитесь?! - безрукий колдун сверкнул очами. - Не слышал,  что
я у ворот говорил?
    - Слышать-то слышал, но ведь не бывает так,  чтобы  сделать  вовсе
ничего нельзя было! Может, пал на птиц  пустить!..  Дождей  так  и  не
было, степь пересохла, займется хорошо.
    - Пал пустить? Мысль  добрая,  -  оживился  Ромар.  -  Я  подумаю.
Глядишь, поможет оброниться.
    Томительно-медленно тянулся день. Плакали дети - пить  хочется,  а
матери гонят от глиняных корчаг. До ночи  запас  не  обновишь.  Бойша,
Матхи, Ромар Стакн и  несколько  старейшин  вкупе  с  самыми  опытными
охотниками закрылись в доме вождя, что-то обсуждая. Таши в  сотый  раз
рассказывал  молодым  парням,  как  сумел  уложить   диатриму.   Воины
примеряли по руке загонные копья, недовольно морщились: не то  оружие,
чтобы в бою им ловко управляться. А ради  одного  удара  такую  тяготу
тащить тоже обидно.
    Таши неудержимо  тянуло  к  Отшибной  Землянке;  но  нет,  нельзя,
нельзя. Разве что совсем поздно, ночью, когда все уснут.
    Над притихшим селением нехотя  стягивались  сумерки.  Диатриты  не
показывались. Ушли куда-то в степь, на полудень, отягощенные  добычей.
Сами ничего не несли, вьючили на птиц. Ромар смотрел на сборы с крыши,
цокал языком, завидовал.
    Про судьбу нижнего Туранова  поселка  люди  старались  не  думать.
Хотелось верить, что там  тоже  все  в  порядке.  Городьба  высокая  -
отобьются. Лишь бы врасплох не взяли.
    О чем говорили на совете старейшин, Таши не знал, но  Ромар  вышел
оттуда мрачный, как туча. Вышел - и сразу отозвал Таши в сторону.
    - Бойша поведет сегодня ночью  воинов  на  юг.  Тебя  тоже  берут.
Смотри, Таши, ты не должен меня подвести. Ты обязан вернуться.  Потому
что, сдается мне, не от диатритов наши беды. Не от  карликов,  а...  -
старик осекся и досадливо дернул плечом. - Одним словом  -  вперед  не
лезь, лихость не выказывай! Ты и так всех в ней убедил.  Даже  Свиола.
Ты женщин из рощи вывел, пока его молодцы ни живы ни мертвы у меня  за
спиной торчали. Так что и думать забудь про подвиги. Их на  твою  долю
отмеряно столько, что за долгую жизнь не перегеройствовать. А судьба у
тебя темна, гадание ничего толком не говорит. Будет ли у  тебя  долгая
жизнь-то? Парень ты сильный, а за жизнь держишься слабо. И если  убьют
тебя каким-нибудь дуриком, то не скоро в роду  отыщется  второй  такой
человек. Потому и бьюсь за тебя. Понял?
    - Понял, - сказал Таши, ничуть не  удивленный  и  не  обрадованный
высокой своей судьбой.
    - Тогда я вот что тебе велю -  все-все  доподлинно  про  диатритов
узнать. Фигурки я спрашивал, - но надо увидеть и глазами. Мне туда  не
дойти, поэтому моими глазами станешь ты. Понятно?
    - Понятно, - кивнул Таши.
    - А за Унику не беспокойся. Я с ней словом перемолвился. Очень  на
тебя она сердита, что, голову очертя, на диатритов  полез.  О  ней  не
думал.
    Таши опустил голову. Верен  упрек,  как  ни  крути,  верен.  Не  о
любимой заботился, когда за ворота шел баб выручать. О себе.
    - Не  буду  больше,  -   совсем   по-мальчишески   пробурчал   он,
отворачиваясь.
    - Так-то оно лучше, - наставительно  заметил  Ромар.  -  Смотри  у
меня! Наперед всех не лезь. Я Бойшу предупредил. Сказал, что ты мне во
что бы то ни стало живой нужен. Он понял.






    Вечером по селению прокатилась  короткая  волна  сборов.  Охотники
разделились на три отряда - самый большой, из наилучших, шел вместе  с
Бойшей искать ночевку  диатритов.  Второй,  куда  меньше,  должен  был
натаскать за ночь воды из Великой. Третий, где заправлял мастер Стакн,
ладил устроить в самом селении большое вместилище для воды.  Гончарной
глины можно и днем между домами накопать, а вот за лозняком, хочешь  -
не хочешь, надо в рощу идти.
    Бабы выли над изувеченным телом Чалоха. Его  принесли  в  селение,
едва начало смеркаться, и стало ясно, что враги убрались  от  стен  на
безопасное расстояние. А еще четыре  человека  так  и  сгинули.  Вышли
утром по делам - и пропали. Теперь только диатримы и могут  рассказать
об их судьбе. Матхи выкроил  минуту  среди  беспокойств  тяжкого  дня,
спросил своих помощников из числа легких духов, но  ответа  толком  не
получил. Хотя главное понял и велел принести обереги  ушедших  в  свою
землянку, где хранятся фигурки предков погибших неведомой смертью. Вот
и все похороны. Поневоле Чалоху позавидуешь - над ним  хоть  поплакать
можно.
    Таши и Тейко попали в большой отряд.
    Провожаемые молчаливыми женщинами, вышли за ворота. Впереди лежала
ночная степь, знакомые, привычные места, где знаешь каждую  балочку  и
каждый овражек. Где искать  диатритов,  подсказали  шаман  с  Ромаром.
Матхи долго гремел бубном, прыгал и завывал, вызывая предков; безрукий
перебрасывал пальцами ног гадальные амулеты.  Оказалось,  что  карлики
ушли примерно на день пути. Для их птиц - совсем немного.
    - Пошевеливайтесь! - торопил своих Бойша. - Нам бы затемно  до  их
становища дошагать, светлый день переждать, а ночью-то и ударить!
    Шагали, растянувшись длинной колонной. Всего  вождь  вел  с  собой
почти три сотни опытных воинов. Никогда еще люди не хаживали  в  такие
походы. Согнутых отбивали на крутоярах Великой; а о войне с трупоедами
уже почти забыли - как там было да что.
    Если карлики и оставили ночную стражу на  дальних  подходах,  себя
она никак не оказала. Да и что она могла? Диатрима ночью беспомощна. А
карлики, хоть и жилисты - но в малолюдстве не бойцы.  Ни  обогнать  не
могла войско Бойши их весть, ни хотя бы сравняться с ним.
    Ночь выдалась на диво.  Звездная,  прохладная,  идти  легко,  одно
удовольствие. На плече  у  Таши  видел  боевой  лук  Туны  (эх,  погиб
богатырь! а ведь такой смог бы голыми руками и диатриму заломать...)
    Оставили позади круг полей, иные угодья. Шли по четкому следу орды
- впереди воинства Бойша пустил лучших следопытов, да и  не  прятались
карлики, чувствуя свою силу. Шли молча - ни  шепотков,  ни  пересудов.
Все понимали, насколько страшен враг. Слова Ромара о том,  что  боевые
птицы, даже ничего не  видя,  начнут  клевать  всех  вокруг  себя,  не
вылезали из голов.
    Про Таши и Унику уже никто не вспоминал.
    Ночь  катилась  им  вслед  темной  волной.  И,  словно   толкаемые
десятками и сотнями ног, поворачивались звезды. Луна проглянула было и
спряталась - видно, помогли предки,  вовремя  пригнали  облаков.  Хотя
карлики, в отличие от своих птиц, так и  так  видят  в  темноте  лучше
кошек, не зря ж они большеглазым лесным убийцам сродни.
    Шли давно знакомой  дорогой  к  низовому  селению,  где  заправлял
Туран. Оскорбленный старшина сразу же  после  суда  ушел  с  немногими
спутниками домой, и оставалось только гадать - достигли они  частокола
или достались на обед диатримам.
    Таши в дозор не посылали. Эта честь досталась Тейко; и среди  тьмы
передовые родового ополчения внезапно услыхали сдавленный, срывающийся
полукрик-полухрип.
    Тейко молча вскинул лук, готовый  стрелять  на  звук,  но  вовремя
понял, что кричит бегущий в ночи человек.
    - Это я, я... Лихор!..
    Бегун был весь покрыт кровью. Из плеча вырван  целый  кусок  мяса.
Как он с такой раной ухитрился еще и бежать - никто не мог понять.  Он
бежал и плакал. Плакал и бежал.
    Воины столпились кругом парня. Кто-то  из  сведущих  в  знахарстве
занялся повязкой. Послали за Бойшей. А Таши почувствовал, как внезапно
стало холодно внутри. Надвигалась небывалая беда, какой  не  знал  еще
род.
    И Лихор рассказал.
    Оказалось, не в одном месте перешли  Великую  карлики-диатриты.  И
очень быстро нашли низовое селение...
    Беда  свалилась  ярким  полуднем,  когда  не  опасаешься  никакого
чужеродного колдовства. Лениво паслись отары. Лениво дремали  пастухи.
И широко раскрыты были ворота в  городьбе.  Плахи  отодвинуты  -  кого
бояться? Страшные диатримы оставались где-то там, далеко; никто не мог
и помыслить, что они пожалуют сюда.
    Туран едва вернулся с судилища. Пришел мрачный, злой,  что  не  по
евонному вышло. Нарычал на всех, надавал затрещин да оплеух.  Разогнал
народ по работам - сорвал сердце. Почему дров для общинных  очагов  не
припасли к его, Турана, возвращению? Здесь вам перелесков нет,  не  на
севере живем, о дровах особая забота должна быть.  Почему  воды  мало,
почему раскрошившееся в частоколе  бревно  не  заменили,  хотя  он  уж
мозоли на  языке  натер,  почему  столько  здоровенных  мужиков  глаза
проглядывает, в степь пялится, от работы отлынивает - дескать,  мы  на
страже? Почему?.. почему?.. почему?..
    Оно и  понятно  -  старшина  разгневанный  всегда  найдет  к  чему
прицепиться.
    И началось. Всех взбудоражил Туран,  всем  хвосты  накрутил,  всех
покоя лишил. На входе в городьбу остался один увечный Мамур.
    Диатримы  налетели,  когда  народ  только-только  разбредался   по
работам. Может статься, и больше бы уцелело, если бы  подальше  отойти
успели: схоронились бы по кустам, по зарослям кизила, куда и  диатрима
не полезет.  Так  ведь  нет  -  в  самые  заполошный  момент  диатриты
застигли.
    Когда раздалось многоголосое злобное клекотанье, никто сперва и не
поверил. Все казалось - далеко где-то беда ходит, нас стороной минует,
не застигнет. Ан, не обошла.
    Карлики загодя развернулись широко и пошли на людей  как  серп  на
колосья.  Выследили,  верно,  улучили  момент  -  и  ударили.   Может,
подвернись им отара первой - и успел бы люд спастись, а так...
    С отчаянным криком бросились  врассыпную  женщины,  которых  Туран
погнал за водой. Диатримы ринулись следом за убегавшими - для них это,
верно,  первая  радость.  Живой  серп  налетел,  срезал,  растоптал  и
расклевал бьющиеся живые тела. А карлики не дали своим птицам увлечься
пожиранием добычи. Видя, как мечутся жертвы, с визгами и  завываниями,
гнали диатриты боевых птиц прямо к городьбе.
    Всполошно заорал колченогий Мамур, замахал  руками;  а  поблизости
никого из людей-то и нету. Одна орущая детвора. Стал сам дубовые плахи
задвигать - да не успел. Одну только и смог, пока диатричий  клюв  ему
голову напрочь не снес. Птица легко перемахнула ничтожную  преграду  и
ворвалась в селение.
    Карлики умело и быстро отрезали людей от городьбы. Часть  занялась
истреблением окруженных, часть - рванула в  селение.  Возле  домов,  в
тесноте завязались последние отчаянные схватки.  Кого-то  из  карликов
случившимся подросткам удалось сбить на землю, только легче  от  этого
не становилось - лишившись наездника,  диатримы  продолжали  метаться,
клюя  всех,  кто  подворачивался.  То  ли  сами  рассвирепев,  то   ли
доведенные до исступления диатритами, птицы уже не  пожирали  двуногую
добычу, а убивали, убивали и убивали, дурея от льющейся крови.
    Спасения не было нигде. Ни в поле, ни в селении, ни в домах.  Даже
туда впихивались диатримы, склевывая детишек, словно вороны  червяков.
Не щадили никого.  Ни  дряхлого  старика  на  лежанке,  ни  крошечного
младенца в люльке. В  проем  всовывалась  страшная  голова,  обитатели
начинали метаться - и птицы, даже полуослепнув в темноте,  безошибочно
били клювами. То ли на звук, но ли на движение...
    Селение в один миг заполнилось телами. Матери, напрасно пытавшиеся
закрыть собой детей; дети, не успевшие добежать до  спасительных,  как
им казалось, ухоронок; старики, перед смертью увидавшие  гибель  всего
своего потомства на несколько колен...
    Сам Туран  в  эти  минуты  случился  возле  обрыва,  где  работали
древорубы. Взбрело в голову пойти напомнить людям, чтобы  как  следует
древесину отбирали. А то ведь  на  оголившемся  дне  выступило  немало
топляка, от которого не огонь, а один дым происходит. Как  будто  люди
сами не знают, что в очаг бросать.  Когда  поднялась  тревога,  вокруг
старшины сжался  плотный  клубок  людей.  Сказалась  давняя  выучка  -
сбиваться в кучу,  ежели  случилось  нежданное.  И  люди  кинулись  за
помощью к старшине.
    Туран понял все в первый же миг. Словно  с  высоты  открылось  ему
селение, в которое, как ножик с горло овцы, входил поток атакующих.  И
почудилось: если сделать  что-то  небывалое,  совершить  одно  могучее
усилие, еще можно успеть вернуть людей к  воротам,  к  оружию.  Спасти
если не себя самого, то хотя бы свое имя.
    Когда-то Туран был крепок, хотя  последние  годы  брал  не  силой,
которой очень  поубавилось,  а  суровостью  нрава.  Но  тут,  забыв  о
возрасте, ухватил за комель бревно и с этою дубиной ринулся  навстречу
хищному потоку, хотя уже  видел,  что  безнадежно  опоздал.  Остальных
мужчин не надо было понукать. Похватав кто  что  мог,  они  сгрудились
кругом Турана.
    Со страшного замаха бревно описало дугу,  приложив  по  шее  самой
спорой из диатрим. Кто-то с колом в руках кинулся птице под ноги, метя
просадить живот.  Еще  два  бревна  хряснули  покачнувшуюся  птицу,  и
диатрима повалилась на бок, дергаясь и ударяя страшными лапами. Следом
сбили вторую птицу, и третью... Вот только за каждую  из  них  платили
чуть не десяток собственных жизней.
    - Осилим! - ревел Туран,  понимая,  что  ничего  он  не  осилит  и
остается лишь умереть, пробиваясь к очагам и  смешивая  свою  кровь  с
вражеской. И еще надо в  других  селениях  сполох  поднять.  Для  того
должна быть у старейшины заговоренная ракушка, что заставляет  кричать
Джуджи. Так ведь сам только что снял ее с шеи, собираясь по дрова...
    Краем глаза Туран заметил Лихора. Петляя как заяц, тот сумел целым
добежать к сражающимся, подхватил выпавшую из мертвой руки жердь, стал
в строй... Что ему в этом строю делать?  А  вот  до  верхнего  селения
добежать только он и сможет.
    - Лихор! - рявкнул Туран. - Беги в большое село, Бойшу подымай!
    На мгновение Лихор растерялся. Каково это - своих  бросить,  да  и
как бежать, если диатримы всюду кругами ходят?
    - С обрыва прыгай! - крикнул знакомый голос, и Лихор, не колеблясь
больше, сиганул вниз, на иссохшее дно и побежал, не думая, что впереди
путь, который обычно люди проходят за четыре дня.
    Старался бежать по песчаной полосе, под защитой обрыва; к тому  же
дальше начинались наносы ила, местами еще вязкого. В  какой-то  момент
над обрывом появилась гарцующая птица.  Снизу  она  казалась  особенно
огромной, самый ее вид заставлял сжаться в комок и умереть от  страха,
но Лихор только ускорил бег, стремясь скорее миновать эту часть  пути.
Карлик наверху злобно визгнул и метнул тонкое копье. Верно  метнул,  в
упор, Лихор едва успел уклониться и, не задержав бега, помчал  дальше.
Карлик плевал вслед, но диатриму на склон не погнал, понимая,  что  та
лишь ноги на валунах переломает.
    Второй раз  Лихор  встретился  с  диатритами  сразу  после  захода
солнца. Он уже давно поднялся на обрыв и  бежал  по  открытому  месту,
надеясь, что так далеко карлики не забрались. На сей раз  ему  повезло
меньше - хотя,  можно,  сказать,  что  повезло  вновь.  Встретиться  с
диатримами и остаться в живых - великое везение. Карлики заметили его,
и, поскольку полный мрак еще не наступил,  один  из  всадников  погнал
боевую птицу вдогон. Она настигла бегуна, но клюв скользнул по  плечу,
раздирая плоть; Лихор кубарем полетел наземь, откатившись - верно,  по
наитию - в какую-то ямину. Пока карлик разворачивал птицу, парень,  не
чувствуя боли, вскочил на  ноги  и  рванул,  шарахаясь  из  стороны  в
сторону, а диатрима,  не  видя  толком  добычи,  побежала  неохотно  и
злобный коротышка, который все отлично различал, не сумел заставить ее
гнаться во весь мах.
    Лихор бежал до тех пор покуда, полумертвый от усталости  и  потери
крови, не нарвался на передовых родового ополчения.






    Кровавая муть качалась перед глазами Турана. Старейшина уже ничего
не соображал и не понимал, но  продолжал  идти  вперед.  Прорваться  к
воротам, встать в проеме и не пустить внутрь никого...
    - Нажми!.. - хрипел он, вздымая обломанную лесину.  -  Еще  чуток!
Осилим!..
    Встрепанная диатрима бежит растопырив короткие  крылья,  на  спине
беснуется визжащая тварь. Падает Тарок - старший брат Лихора, тот, что
велел  парнишке  прыгать  с  обрыва.  В  тысячный   раз   обрушивается
неподъемная дубина, так что  брызги  летят  от  прильнувшей  к  перьям
твари. Птичий клюв с  локоть  длиной  навис  над  головой  Турана,  но
почему-то не опустился. С коротким горловым вскриком птица  отпрыгнула
в сторону.
    - Нажми, ребятки, немного осталось! - взывал  Туран,  не  замечая,
что остался совершенно один. И диатримы тоже шарахаются от  него,  как
от зачумленного. Страшен боец, потерявший разум, горе тому, кто тронет
безумного. Это знают и люди, и чужинцы, и звери...
    С бревном навскидку Туран бежал к воротам. Встать в  проеме  и  не
пропустить врага в селение. Там дети, внуки, родичи и родовичи!
    Вот и  городьба.  Последняя  птица,  тяжело  ступая,  выбегает  из
разоренного поселка... И никого не осталось внутри, никого живого...
    Туран выронил свое орудие, упал на колени.
    - Стойте!.. - завыл он вслед уходящим врагам. - Стойте!..  Меня-то
за что живым оставили?!






    - Так. Тихо все, - страшным голосом проговорил  Бойша.  У  всех  в
низовом селении имелись родственники. - Идем, как шли. Посчитаемся еще
и за это. А Лихора... надо до городьбы проводить. Кто пойдет?
    Желающих не нашлось. Оно и понятно - кто  перед  родовичами  -  не
перед родичами, а родовичами именно!  -  в  трусости  признается?  Кто
после такого горя назад повернет?
    - Да не надо меня... - слабо  запротестовал  Лихор.  -  Я  с  вами
пойду.
    - Надо! - отрезал Бойша. - Ты Ромару и Матхи нужен.  Им  обо  всем
расскажешь - может, чего надумают. А пойдет с тобой... Ты, Парат!
    - Вождь... -  крепкий,  кряжистый  воин  аж  зубами  заскрипел  от
такого. - Не позорь, вождь!
    - У тебя сколько ртов? - яростно зашептал Бойша. - Так что  иди  и
перечить не думай! Головой за Лихора ответишь, ежели что! И у  предков
тебя отыскать сумею!
    - Э-эх! - Парат в сердцах швырнул  боевой  топор  оземь.  -  Идем,
парень...
    - А вернемся - всем скажу, что это я тебя  послал  Лихора  в  село
отвести, - постарался утешить воина Бойша.
    Лихор и поддерживавший его Парат  скрылись  в  темноте.  Остальные
пошли дальше.
    До самого рассвета небывалая людская река текла  по  крутояру  над
пересохшей Великой. Шли сторожко - но никого больше не  встретили.  То
ли диатримы распугали все живое в округе,  то  ли  озаботились  предки
убрать  с  дороги  говорливых  птиц  и  иных  тварей  -  но  ополчение
остановилось на заре, не потревожив никого.
    - Лежать всем и никшнуть! - строго-настрого предупредил  Бойша.  -
Кто голову поднимет - своей рукой напрочь снесу!
    Здесь, на прилуге, на широком степном кряже,  подошедшем  к  самой
реке, они и остались ждать темноты. Лик Дзара показался  над  окоемом;
брызнули яркие стрелы лучей, и ночь дрогнула,  торопясь  увести  своих
детей в потайные темные логовища, где они затаятся - до новых сумерек.
Всегда и везде зло боится солнечного  света;  согнутые,  трупоеды,  не
говоря уж о ночных карликах, предпочитали для лиходейских дел  темноту
- а вот диатриты, глянь-кось, наоборот. Чем ярче,  тем  лучше.  И  вся
магия Дзара им не помеха.
    Воинство залегло в пожухлом ракитнике. Вперед выдвинули  стражу  -
те и вовсе  травяными  циновками  накрылись,  чтобы  их  ничей  взгляд
углядеть не смог. Случайно или нет, но Таши попал в сторожа.
    - В оба глядеть! - напутствовал  Бойша.  -  Ваше  дело  не  просто
заметить - но и отползти незаметно! Чтобы не усекли они вас? Понятно?
    Воины послушно кивали головами, все ясно, мол. Таши  заметил,  что
вождь отобрал почти исключительно сирот или не единственных сыновей  в
семьях. Тоже верно.
    - Ты здесь заляжешь, - распорядился Макос,  хмурый,  неприветливый
охотник, всю семью которого  прошлой  весной  унесла  злая  лихоманка.
Макос слыл лучшим  тропильщиком;  никто  лучше  не  умел  преследовать
зверя, не мог устроить засидку  и  подстеречь  добычу.  Сильный  воин.
Правда, с тех пор, как семья его к Лару отправилась, редко-редко когда
и слово-то изронит.
    Отведенное Таши место  -  крохотная  ложбинка  промеж  незаметными
пологими холмиками - было  удачным.  Степной  простор  просматривается
далеко, и на полудень и на полуночь, а вот тебя  никакая  диатрима  не
углядит, заросла ложбинка высоким бурьяном, в  котором  всякий  взгляд
потеряется. Стебли изжелтели, посохли - но стояли упрямо, точно  воины
в последнем, безнадежном бою.
    Накрывшись покрывалом из наскоро переплетенных трав, Таши затаился
и замер. Теперь, не дохнув, не шелохнувшись, надлежало выдержать целый
день.
    Ничего нет хуже такого ожидания. Одно дело -  подстерегать  врага,
зная, что и твоя стрела, и копье способны  отправить  его  к  предкам.
Совсем иное - ждать бессильным, уповая лишь на скрытность.
    Лениво ползет в гору солнце. Подступает жажда. Спасибо судьбе, что
октябрь на дворе, а не июль - и день не такой  длинный,  и  жары  нет.
Решив не трогать флягу-долбленку, поберечь припас, Таши  сунул  в  рот
небольшой камушек, принялся катать языком. Ромар научил  -  и  впрямь,
помогает на время.
    Стоп! Таши напрягся, всматриваясь в одну точку.
    Вдали, там, где прилуг вздыбливался  жесткой  шерстью  исполинских
вязов,  почудилась  тонкая   дрожащая   черта,   темный   росчерк   на
безрадостной серой степи. Неужто они? - да, так и есть.
    Загребая лапами сухую пыль, ровным неутомимым бегом, куда  быстрее
любого человека и зверя, на север мчались диатримы.  Каждая  несла  на
себе всадника; карлики приникли  к  мощным  шеям,  казалось  -  дрыхли
беззаботно, несмотря на быстроту. Впрочем, так,  наверное,  и  есть  -
привыкли, вот и берегут силы до боя.
    Таши  коротко  дернул  привязанную  к  левой  лодыжке   сигнальную
веревку. Сплетенная из стеблей конопли, присыпанная пылью, она напрочь
терялась  в  степном  сухотравье.  Бойша  получил  весть.   Теперь   -
отползать.
    Другие дозорные тоже наверняка  заметили  диатритов.  Таши  совсем
было собрался осторожно двинуться назад... как вдруг замер, прижавшись
к   земле,   точно   крыса,   придавленная    деревянными    двузубыми
вилами-ворошилкой. "Не шевелись..." - прошептало что-то в самое ухо  -
как будто бы даже голосом Уники.
    И Таши послушался. Потому  что  крепко  помнил,  как  даже  сквозь
цеплючий терновник  углядели  их  с  Тейко  лезущие  на  крутой  берег
диатриты. Замер, вжимаясь в землю, распластавшись по ней, врос в  нее,
затылком чувствуя сквозь накинутую циновку холодный взгляд,  что  ищет
притаившихся врагов.
    Его засидка оказалась ближе прочих к пути орды. Теперь он не  смог
бы уйти, даже если б захотел.
    Вздымали пыль громадные лапы. Чуть  не  со  свистом  неслись  мимо
великанские птахи.  Если  так,  неутомимо,  способны  они  мчаться  от
восхода и до заката, то воистину страшного  врага  поставили  на  пути
потомков Лара предвечные.
    Когда передовые пронеслись мимо, Таши  неожиданно  успокоился.  Не
видят его диатриты! Зря пугали пристальным взглядом. То ли  беспечными
стали после прошлой победы, а  может  колдун  их  пожадничал  вчера  и
убился в открытых  воротах  селения,  так  что  теперь  на  его  месте
какой-нибудь неумеха... Кто знает? Чужинец,  что  зверь,  на  лицо  не
отличишь. И незачем отлеживаться носом  в  грязь  перед  торжествующей
нелюдью.
    Таши приподнял голову, сквозь щель  в  циновке  следя  за  боевыми
птицами. Хвала Лару, считать он умеет - Ромар обучил.
    Один десяток - черта пальцем в пыли.  Два.  Три.  Четыре.  Пять  -
четыре палочки перечеркиваются  наискось,  словно  подогнутый  большой
палец ложится сверху. Сбился Таши лишь когда  счет  перевалил  за  три
сотни. На глаз выходило, что всего диатритов пришло около полутысячи.
    Орда пролетела мимо. Боевые птицы пылили уже далеко  к  северу,  а
никто из доглядчиков Бойши не  думал  и  пошевелиться.  И  лишь  когда
скрылась из глаз последняя приотставшая диатрима, и степь успокоилась,
Таши рискнул отползти к своим.
    Оказалось,  что  не  он  один  оказался  таким  сообразительным  -
пытались счесть карликов почти все дозорные. Расходясь по мелочи,  все
сходились в главном - врагов не менее четырех  с  половиной  сотен,  а
вернее - ближе к пяти.
    Азарт слежки погас, холодно и пусто стало на сердце.  Знали  люди,
что враг силен; но когда на каждого охотника приходится считай что  по
две диатримы... Поневоле задумаешься.
    Был, наверное, соблазн  поднять  войско  да  двинуть  его  вперед,
покуда диатриты ускакали; но осторожный и рассчетливый Бойша предпочел
выждать. Никто не знает, сколько всего  карликов  переправилось  через
Великую; к селению ушло много, а сколько осталось в лагере? Что если в
лагере вообще никого не осталось, кроме десятка дозорных? Вспугнешь их
прежде времени, и ищи потом орду по всей  степи.  Нет,  слишком  много
неизвестности... Вождь решил ждать темноты.
    Лежали, не вставая, не  решаясь  перемолвиться  и  единым  словом.
Тяжко, гнетуще на сердце. Помогут в бою добрые  предки,  помогут  иные
обитатели  этих  мест,   испокон   расположенные   к   родовичам;   но
рассчитывать надо все равно лишь на  себя  да  на  крепкое  копье.  От
диатрим одно спасение - темнота; на свету они почти непобедимы.
    Мало-помалу прошел тягучий, медленный день.  Усталые  от  безделья
воины  как  избавление   встретили   диатритскую   орду.   Ничуть   не
уменьшившиеся в числе, карлики гордо проскакали мимо на спинах  боевых
птиц; Таши заметил, что добычи они теперь везли не в пример меньше. Да
и откуда взять добычу?  -  случайно  уцелевшие  отары  загнаны  внутрь
частокола, а все остальное погибло еще вчера, едва птицы появившись  у
городьбы.
    Промчались, чужинцы... Бойша выждал для  верности  еще  немного  и
первым осторожно поднялся на ноги.
    Пошли дальше. Теперь уже не так плотно и  неразрывно,  напротив  -
пореже, чтобы  в  случае  чего  успеть  рассеяться.  Вперед  выступили
дозоры. Таши надеялся, что его вновь пошлют, однако вместо этого Бойша
подозвал его к себе.
    - Ромар говорил - ты пал на чужинцев задумал пускать. Рассказывай,
как станешь такое делать?
    От таких слов Таши мигом возгордился. Не шутка, сам вождь,  совета
спрашивает! Пусть потом сделает по своему, но - почет!  Ишь,  Тейко-то
как перекосило...
    Сказать по-правде, Таши над своим предложением  не  думал.  На  ум
взбрело, Ромару сказал - и довольно. Все мысли занимали поход и Уника,
а про всякие огневые потехи он, признаться, и вовсе забыл.  Но  нельзя
же перед вождем осрамиться, коли он спросил!
    - Ночью хворосту натаскать. Вокруг лагеря обложить. С той стороны,
где ветер - поджечь. А бежать кинутся - так  некуда  будет:  костры  с
другого бока запалим.
    Бойша кивнул.
    - Хорошо придумал. А теперь слушай меня. У карликов  глаза  как  у
ночных кровососов, так что едва ли они нас вблизи не углядят.  И  еще,
где ты здесь столько хвороста найдешь? Кустарник начнешь ломать -  шум
до самого моря поднимешь. Если  их  прежде  времени  потревожить,  они
всполошатся, кинутся куда ни есть - и, глядишь, прорвутся. А то и  еще
что-нибудь учудят. Мы их приемов не знаем. Короче, бери всех  молодых,
пусть  здесь  топлива  наберут,  сколько  смогут.  Когда  к  становищу
подступим, будете вал из сушняка складывать.
    Бойша кивнул, отпуская и показывая, что Таши  может  приступать  к
делу. Таши поспешно принялся собирать  парней,  передавая  приказ.  От
былого ликования и следа не осталось. Тоже умник, придумал, как  врага
разгромить. Если бы не вождь, он бы тут навоевал! Бойша так сразу  все
понял и высмеял как мальчишку. Хорошо хоть не на людях, а с  глазу  на
глаз. От отчаяния Таши полез за ветками в самую гущу терновника,  весь
изодрался, так что походил уже не на сына зубра, а на западных  людей,
что перед боем разрисовывают себя красными полосами.
    Где в пустой степи дрова взять? - Таши  был  готов  землю  грызть,
лишь бы обелить себя в глазах  вождя.  А  дрова  в  результате  сыскал
Малон. Оглядел спокойным взором начинавшую темнеть степь и сказал:
    - Тут мы ничего не сыщем. У  вязов  смотреть  надо,  у  них  ветви
ломкие, глядишь и найдем.
    - Давай! - в отчаянии согласился Таши.
    Два десятка парней, отданных под начало  Таши;  все  из  прошедших
посвящение в этом году, побросали набранные  колючки  и  припустили  к
далеким вязам, обозначавшим пойму какой-то давно пересохшей речушки.
    Найти удалось тополь, упавший чуть не два года назад и с  тех  пор
пересохший в труху. С дерева мигом ободрали  ветви,  и  через  полчаса
группа, навьюченная чудовищной величины вязанками, догнала отряд. Дров
все равно было мало, но все-таки это уже что-то.
    Ночь,  надежный  защитник,  окутало  войско  непроглядным  мраком.
Всегда избегали люди темноты - во тьме  раздолье  злу!  -  но  тут,  в
чистом поле, где немало гуляет нежити - детей Хорова и  внуков  Хадда,
где над пустыми могилами встают по  ночам  недобрые  тени,  где  и  от
врага, и от злого духа может неладное выйти, люди чувствовали  себя  в
большей безопасности, чем за крепкой стеной родного селения.
    Шли, радуясь безлунной ночи, ждали сигнала от  дозорных,  что  вот
они, пришлые чужинцы, спят, набивши тугие животы краденой бараниной  и
плотью убитых людей.
    И в  скором  времени  сигнал  прозвучал:  отряд  вышел  к  стоянке
диатритов.
    Матхи и Ромар не ошиблись. Карлики-диатриты и в самом деле ушли не
слишком далеко. Где-то на полпути между срединным и низовым  селениями
чужинцы устроили лагерь. Обрыв в этом месте  был  рассечен,  отходящей
протокой. Верно когда-то Великая текла в этих краях по иному,  забирая
вправо. Там, где  она  прежде  встречалась  с  морем,  теперь  остался
Горький лиман, знаменитый своими лихорадками и черной грязью,  которая
эту же трясавицу лечит. Старица никогда не была особо  полноводной,  а
вот ил на дне лежал таким слоем, что  сумел  подсохнуть  лишь  сверху.
Хрупкая корка словно ждала, когда ступит на нее тяжелая нога.
    Великая река и отходящая от нее старица, которую родичи  словно  в
насмешку называли Истрец,  даже  расставшись,  долго  не  расходились,
текли рядом, образуя  длинную  узкую  косу.  На  ней  и  расположились
диатриты. Такой выбор сильно удивил Таши - с чего бы  коротышкам  туда
соваться? Место дурное, случись что - куда диатримам  податься?  А  уж
они, воины Лара, постараются, чтобы много чего случилось! Через русло,
пусть даже почти полностью сухое, птиц если и переведешь, то с большим
уроном, а ночью так и вовсе птички, поди, всех вожатых переклюют  (ох,
сподоби Лар!). А потом - как ремнем хлестнула догадка! - нет, не глупы
диатриты, все сообразили, нечего и надеяться их на  оплошке  взять!  С
двух сторон - полусухие водяные дороги, и  значит,  оттуда  -  ПАЛ  НЕ
ПУСТИТЬ!
    Таши пробил холодный пот,  едва  он  понял,  что  главная  задумка
мстителей проваливается.
    А диатриты тем временем беспечно - как казалось - располагались на
ночлег. Точнее, уже расположились. Диатримы спали, усевшись на землю и
хитро вывернув шеи. Карлики  некоторое  время  еще  бродили  по  косе,
спускались к воде, перекликались визгливо, а  потом  как  растворились
все и упала тишина.
    Оценив обстановку, Бойша шепотом отдавал новые распоряжения. Почти
сотня охотников потянулась прочь - обойти лагерь диатритов и, когда по
чужинцам ударят, бить тех, кто станет искать спасения в бегстве  через
реки. Остальные двести воинов лежали в негустой иссохшей траве, ожидая
сигнала.
    И он пришел.  Тоскливый  крик  ночной  птицы  донесся  со  стороны
Великой; и лишь опытное ухо вождя да лучших  охотников  могло  угадать
подмену. Родичи взяли стан чужинцев в кольцо.
    Пока все оставалось спокойно.
    Таши лежал в цепи и отчаянно  пытался  утишить  бешеные  толчки  в
груди. Не  пристало  охотнику  так  дрожать.  Не  впервой  он  идет  в
сражение. Не впервой. Согнутые тоже были не из  трусов  или  слабаков.
Дрались, как следует. Победой над такими можно гордиться.
    - Разжигай... разжигай... разжигай!..  -  прошелестело  от  одного
воина к другому. - Бойша велел - разжигай!
    И тут же со стороны карликов кто-то всполошно  заверещал.  Режущий
визг разнесся окрест и ему тотчас  ответили  в  лагере.  Углядели-таки
тварюги лазутчиков, а может - расслышали стук кремней. Карлики во всем
к ночному делу привычны,  потому,  должно,  и  сдружились  с  мерзкими
птицами; днем диатримы коротышек берегут, в ночи карлики птичий  покой
охраняют.
    Дальше таиться было нечего, и Бойша рявкнул в голос:
    - Зажигай!
    Таши вырвал наконец  запутавшееся  кресало.  Ударил  раз,  другой,
третий... - занялось на удивление  быстро.  Искры  дождем  сыпались  в
сухую траву - и она тотчас вспыхнула. Жаль маловато веток, ну  да  уж,
сколько доперли.
    Цепь огней громадным серпом протянулась от русла до  русла,  сотни
рук ожесточенно терзали кремень, торопясь дать жизни  новыми  и  новым
костеркам - на погибель чужинцам и их птицам. Ветер дул в спины  детям
Лара, он дружно подхватил пламя, раздувая его, вознося огненные  языки
выше человеческого роста. Сухая,  истомленная  жаждой  и  зноем  степь
вспыхнула моментально, разнотравье,  никем  не  стоптанное  за  летние
месяцы, убитое засухой, да  так  и  оставшееся  стоять,  дало  пламени
обильную пищу. Можно было даже не  подбрасывать  хвороста.  Ярко-рыжие
бешеные кони во весь опор мчались вперед; и Таши с торжеством  слышал,
как визжали карлики и ошалело клекотали диатримы. Огонь,  ясное  дело,
несколько помогал чужинцам - птицы худо-бедно, но что-то  различали  -
но зато из пламенного кольца им будет не так просто вырваться.
    Загорелись кусты  по  краям  обсохших  русел.  Заполыхал  тальник,
занялись ракиты; ярая пляска огня казалась  обмершему  Таши  пламенным
дыханием предков, явившихся, на помощь своим детям. Да что предки!  уж
не огненные рога самого Лара вздымаются там, в самом сердце пожара? Не
сам ли Вечный Зубр пришел на подмогу? Восторг сдавил сердце, казалось,
что все, вот она, победа - бескровная и полная,  после  которой  самая
память о проклятых коротышках забудется как дурной сон.
    Однако не таковы  оказались  диатриты,  чтобы  покорно  умирать  в
разожженном людьми пожаре. Что-то подобное они уже встречали прежде  и
после первого вполне понятного замешательства сумели кое-как успокоить
ополоумевших птиц и не только спастись самим, но и по  врагу  ударить.
Часть диатритов рванули из огненного кольца прямо через  пламя,  благо
что заметили огонь вовремя, пока пал разошелся не слишком  широко.  Но
куда больше потащили птиц вниз по склонам, к пересохшим руслам Великой
и Истреца.  Диатримы,  одуревшие  от  внезапно  полыхнувшего  пламени,
слушались  плохо  -  вопили,  клекотали,  но  почему-то  не   пытались
вырваться из хозяйских ручонок, и, даже полуослепшие, своих вожатых не
трогали. Лишь раз Таши с торжеством увидел на фоне бушующего огня, как
потерявшая всадника птица одним ударом клюва  снесла  голову  карлику,
который пытался загородить ей дорогу  своей  птицей,  после  чего  обе
диатримы развернулись и во весь  опор  кинулись  к  огненной  стене  -
верно, пламя казалось им меньшим злом, нежели перемешанная с  бревнами
топляка вязкая грязь на дне русла, в которую птицы проваливались  чуть
ли не по брюхо.
    Диатрима мчалась прямо на Таши, в пляшущем свете чудилось, что она
сейчас взлетит на  немощных  крыльях  и  единым  движением  перемахнет
огненную  полосу.   Наученный   горьким   опытом,   Таши   знал,   что
останавливать эту тварь почти бесполезно.  Оставалось  надеяться,  что
без седока  птица  сражаться  не  станет.  Опалится  в  огне  и  назад
повернет. В следующее мгновение Таши понял, что ошибался, и даже огонь
не может так просто остановить разогнавшуюся хищницу.
    Первая диатрима со всего  разгона  влетела  в  пламя.  Взвихрились
искры, стена огня на мгновение выросла чуть не выше хохлатой головы, а
затем орущее чудовище пробило пламя и вырвалось в степь. Гладкие перья
плотно прилегали к телу,  не  пушились  -  и  огонь  просто  не  успел
охватить их. И  уж  тем  более  не  боялись  жара  лапы,  привыкшие  к
многочасовому  бегу  по  камням  раскаленных  пустынь.  Но   все-таки,
геройский рывок не прошел диатриме  даром.  Птица  вдруг  завертелась,
подпрыгивая, словно танцующий  журавль,  метнулась  в  одну,  потом  в
другую сторону споткнулась обо что-то и рухнула. К ней тотчас ринулось
несколько охотников - добивать.
    Другие диатримы, не лишившиеся наездников, прорвались через  пламя
успешнее - карлики направляли их туда, где огонь был пониже. Но  и  их
пламя не пощадило. Несколько  диатрим  в  панике  сбросили  седоков  и
теперь заполошно метались из стороны в сторону, точно в этом надеялись
найти спасение.
    Прорвашиеся сквозь пламя диатриты сшиблись в воинами Бойши.
    Не на такой исход  рассчитывал  вождь,  отдавая  приказ  подпалить
степь; но и к подобному тоже был  готов.  Охотники  торопливо  утыкали
толстенные загонные  копья  в  землю,  сводя  их  остриями  в  сторону
налетающих  диатрим;  другие   били   из   луков,   надеясь   поразить
карликов-вожатых; третьи крутили ременные петли  пращей,  ожидая,  что
речные  окатыши  окажутся  действенней  стрел.  Дюжие  сыновья  Свиола
готовили ременные петли, надеясь если не в одиночку, то хотя бы втроем
свалить заарканенную птицу.
    Таши бесхитростно упер свое копье в землю. Рядом  оказался  Мугон,
сильный охотник, лишь немногим уступавший мощью богатырю Туне. В  руке
Мугон крутил пудовый булыжник в ременной оплетке,  с  виду  вроде  как
праща.
    - Удержишь, парень? - крикнул Мугон в самое ухо Таши.
    - Удержу.
    Таши не отрываясь глядел на диатриму,  которая  мчалась  прямо  на
них. Пламя отражалось в круглых выкаченных глазах  карлика,  играло  в
желтых буркалах  птицы;  диатрима  хрипло  и  торжествующе  горланила,
увидав наконец противника. Видела она, конечно, плоховато - но  видела
сама и, своенравная, неслась, не  замечая  оружия,  которое  в  другой
момент заставило бы  ее  приостановиться  и  нападать  аккуратнее.  Не
обращая внимания на вопли седока, слишком поздно понявшего,  куда  его
занесло,  она  наскочила  на  прижавшихся  друг  к   другу   двуногих.
Тысячевековый опыт подсказывал ей, что мелкие,  сопротивляясь,  всегда
прыгают навстречу удару, стараясь вцепиться в  горло,  вознесенное  на
недоступную высоту и закрытое пластами жестких  перьев.  И  как  велел
беспрекословный опыт, она изогнула шею, готовясь в  воздухе  встретить
противника, который немедленно станет едой.
    Но встретила камень.
    Таши, конечно, на ногах устоять не смог. Да и никто  бы  не  смог,
разве что сам великий Лар или очень сильный колдун. Все, что он смог -
это в последний миг уклониться от низринувшегося  с  небес  клюва,  да
удержать  до  последнего  наклоненным  копье.  Но  и  этого  оказалось
достаточно.
    Толстенное загонное копье, на которое полуслепая птица не обратила
внимания, вошло ей в подгрудье. Таши никогда  не  смог  бы  на  ровном
месте достать ей до головы или  хотя  бы  до  глотки.  Грудь  диатримы
прикрывала плотная броня из перьев, и вновь  лишь  собственный  разгон
птицы позволил примотанному кремню поразить ее. Хотя рана оказалась не
только не смертельна, но даже почти и  не  опасна.  Диатрима  привыкла
сбивать грудью преграду, а мощные пласты  мышц  давно  превратились  у
нелетающей птицы в дополнительный щит.
    Древко вывернулось из рук Таши. Его самого отбросило в сторону. Но
драгоценное мгновение  было  выиграно  и  Мугон  успел.  Сильные  руки
охотника крутнули странное, неудобное оружие;  такое  против  человека
или Согнутого в ход не пустишь - мигом копьем пропорют, а  вот  против
птицы пришлось в самый раз. Тяжелый камень  описал  дугу  и,  заставив
крошечного владыку птицы отшатнуться, ударил ей в самое основание шеи,
туда, где позвонки ближе всего подходили к коже.  Выше  Мугон  попасть
при всем желании не смог бы, но и  здесь  удар  оказался  роковым  для
почти неуязвимого страшилища. Хрустнули кости; клекот обернулся сиплым
перханьем, птица пошатнулась. Голова бессильно мотнулась из стороны  в
сторону; и тут кто-то еще из охотников пустил  меткую  стрелу.  Карлик
опрокинулся набок - из покатого виска торчала тяжелая  боевая  стрела.
Тело шлепнулось в  пепел;  а  Мугон,  раскрутив  свой  камень,  грянул
диатриме по шее вторично. Лапы чудовища  подломились;  она  повалилась
наземь.
    Не везде удалось  справиться  так  же  лихо;  несколько  охотников
погибло,  сбитые   ударами   беспощадных   клювов,   часть   диатритов
ускакали-таки в темноту; но большинство одолевших  пламенную  преграду
осталось лежать перед  строем  Бойшиного  войска.  Одуревшие  от  дыма
пернатые плохо слушались карликов, не видели,  куда  бить  клювами  и,
главное, не могли сберечь крошечного  разумника,  сидящего  на  спине.
Карликов  сшибали  из  пращи,  пробивали  стрелами,  сдергивали   вниз
арканами и немедленно били, не давая уползти  в  темноту,  где  юркого
малютку сумел бы найти разве что Ромар.  И  неважно,  что  большинство
неуязвимых птиц утекло в степь, на спинах у них уже никого не было,  а
это значит, что грозное чудище стало отныне не страшнее простого, хоть
и опасного зверя.






    Тейко попал в тот отряд, которому выпало спуститься в речное русло
со стороны Великой. Он  шел,  мрачно  предвкушая,  как  посчитается  с
проклятым мангасом (приговор рода есть приговор рода, но  ему,  Тейко,
думать по-своему никто не запретит!), как в одиночку завалит диатриму,
и как сородичи воздадут ему хвалу. И Уника... вот тогда-то  несчастная
мангаска поймет, какой дурой была, им, Тейко, пренебрегая! Поймет,  да
поздно будет! Он на нее и смотреть не станет. Зачем ему такая?..  Мало
ли пригожих девок в роду. А уж вдовы из-за него и  вовсе  передерутся,
Это же понимать надо: каждой лестно, чтобы не корявый  какой  сучок  к
ней  вперся,  а  он,  Тейко,  молодой,  красивый,  с  клювом   добытой
диатримы...
    Тейко  еще  не  успел  придумать,  на  какое  место  он  сумел  бы
пристроить громадный клюв длиной в  локоть  взрослого  мужчины,  когда
отряд  остановился.  Здесь,  под  откосом,  у  людей  были   кое-какие
преимущества. Во-первых, диатримы не так ловко лазили вверх-вниз,  как
бегали  по  ровному  месту;  во-вторых,  достать  человека  клювом  на
крутизне птицам было вовсе не просто; в третьих, бить птицам по  ногам
здесь было  куда  сподручнее,  нежели  на  равнине.  Поэтому  Бойша  и
отправил на обрывы всего сотню  охотников,  оставив  для  сражения  на
равнине две.
    Хвороста  натаскать  успели  самую  малость.   Наверху   завопили,
загомонили карлики и заорали их птицы. А  потом  все  вокруг  внезапно
осветилось; четко  прорисовались  пятна  кустов  на  фоне  трепещущего
пламени - это Бойша зажигал сухую степь.
    - Жги! - раздался приказ и Тейко с первого удара высыпал сноп искр
в заранее подготовленный ком сухого ковыля.
    От нетерпения Тейко  облизнул  пересохшие  губы.  Сейчас  он  всем
покажет, что напрасно хвалили мангаса - подумаешь, трех баб  до  ворот
довел! Чалох женщин спас, а Таши Чалоха бросил, и сам сбежал! Это  все
видели! Жаль его, Тейко, рядом не было... Будь он там, небось и  Чалох
живым вернулся бы... Сейчас Тейко  уже  не  помнил,  что  сам  остался
стоять за спинами охотников, когда Таши двинулся к воротам.
    - Копья упира-а-ай! - не таясь, орали старшие  охотники.  Наверху,
на крутизне, во всю слышался гомон, клекот  и  треск  -  это  диатримы
слепо ломили сквозь заросли, не разбирая дороги, одним лишь инстинктом
чуя - надо бежать от огня.  Куда  лучше  понимали  это  их  вожатые  -
карлики.
    - Лапы  им  руби!  Копьем   прикрывайся   и   поджилок   руби!   -
надсаживаясь, орали справа и слева.
    Тейко, как и Таши, стоял с толстым загонным копьем;  рядом  с  ним
оказалось трое или четверо охотников  постарше,  с  топорами.  Кое-кто
ради такого случая успел пересадить кремневое лезвие  рабочего  топора
на длинную рукоять топора боевого; на таких взирали с завистью - то-то
удобно в схватке будет!
    Над обрывом черными змеями взметнулись шеи диатрим.  Птицы  валили
напролом, понукаемые зоркими хозяевами, на  залитом  тьмой  склоне  им
было очень легко оступиться - и одна из птиц оступилась.  Не  выдержав
тяжести, вывернулся камень, подломилась чудовищная лапа -  и  диатрима
кубарем покатилась вниз, прямо под ноги  охотникам.  Прежде,  чем  она
успела встать, заработали топоры и копья  детей  Лара.  Памятуя  слова
вождя, били в глаза - ослепленная диатрима не противник, да  и  нельзя
долго с одной птицей возиться - другие напирают.
    Тейко к расправе не поспел: вовремя  понял,  что  нельзя  к  врагу
спиной  поворачиваться.   Пернатый   силуэт,   подсвеченный   дальними
кострами, вознесся над ним, и Тейко, хакнув от напряжения пхнул копьем
спешащую  к  нему  смерть.  При  таком  ударе  тяжеленное  ратовище  с
иззубренным кремнем не смогло бы даже пробить скользкие  перья,  но  и
соскользнуть  копью  в  сторону  Тейко  не  позволил:  успел   упереть
застроганную пятку в камень  и  диатрима,  не  сумев  остановиться  на
крутизне, сама напоролась на преграду. Почувствовав  вошедший  в  тело
камень, птица  сиганула  вверх,  над  головой  Тейко  мелькнули  лапы,
впустую загребающие воздух, вершковый коготь  рванул  из  головы  клок
волос вместе с кожей. Клекот птицы слился с надрывным хрипом Тейко,  а
потом вся громада ухнула вниз, унося вырванное из рук копье.
    Где-то должно было быть второе загонное копье - зря,  что  ли  всю
дорогу тащил на плече две жердины, но  оно  никак  не  попадалось  под
руку, Тейко безоружный метался, стремясь лишь уклониться от  катящейся
сверху птичьей лавы.
    - Копья  упира-ай!..  -  натужно  ревел  чей-то  голос  и   словно
послушавшись команды, отыскалось копье, сам же положил на  склон  так,
чтобы удобно было схватить.
    Что творилось по сторонам,  Тейко  не  очень  видел,  слышал  лишь
радостный посвист стрел - значит целы лучники, засевшие  под  каменным
обрывом, сшибают с птичьих спин мелкую погань.
    Вторую птицу взяли разом на два  копья  -  кто  пособил,  Тейко  и
заметить не успел, гадина  задергалась,  отшвырнув  Тейко  в  сторону.
Приложило к камням крепко, но и то к добру, потому что в ту же секунду
кувырнулось через бьющуюся тварь третье чудовище, и  в  той  каше  уже
никто бы не уцелел.
    Тейко с трудом приподнялся, ухватил топор,  оброненный  кем-то  из
старших охотников. Он  уже  видел,  что  лапы  птицам  так  просто  не
перерубишь, но, когда мозолистая нога ступила совсем рядом,  что  было
сил рубанул диатриме топором по голени. Всю силу вложил с этот удар  -
а только и успел, что просечь толстенную бугристую кожу. Оно и понятно
- если так бегать, то  неизбежно  ноги  набьешь.  Да  и  кости  птичьи
упруги: нечеловеческая сила  нужна,  чтобы  их  сломать.  И,  все-таки
раненая  диатрима  заорала  дурным  голосом,  слепо   ударяя   клювом,
скакнула, и Тейко, очутившийся сзади, саданул по той  же  лапе  второй
раз. Эх, кабы всегда можно было диатриму со спины бить! Острый рабочий
топор, пересаженный на тяжелое топорище, пересек-таки сухожилие,  лапа
конвульсивно  подогнулась,   когтистые   пальцы   сжались,   громадина
запрыгала вниз на одной ноге, не умея ни  остановиться,  ни  стать  на
больную ногу.
    Рядом с Тейко уже почти никого не было. Люди  вовремя  сообразили,
что грудью в грудь напор диатрим  не  остановишь.  Отбегали,  выпуская
стрелы, норовя зайти сбоку, чтобы кремневый оголовок  не  скользил  по
плотным перьям. Диатримы, оступаясь на крутом  склоне,  скатывались  к
руслу; большинство повернуло не через Истрец, а через Великую, где ила
оказалось куда меньше, да  и  противоположные  берег  был  гол,  точно
камень-окатыш. Те же из диатрим, что первыми  рванули  через  старицу,
получили  полной  мерой.  Сухая  корка  проломилась;  первые   беглецы
забились, пытаясь выбраться из зыбучей грязи. Людям там тоже  пришлось
несладко - но вывернулись как-то,  исхитрились;  били  скатившихся  на
землю карликов пронзали копьями, разбивали черепа дубинами, втаптывали
в ил ногами.
    С той стороны, где  расстилалось  мертвое  русло  Великой,  победа
далась не так просто, но  и  там,  пользуясь  темнотой  и  неприятными
противнику каменными россыпями, люди одолевали.
    Тейко мало что не обеспамятовал от льющейся  крови.  В  его  руках
снова было копье - то же самое, или новое где подобрал?  Наконечник  с
копья давно слетел, оставшись в  брюхе  одного  из  несущихся  с  горы
чудовищ, и Тейко орудовал ратовищем словно дубиной. Оказалось, что ими
всего удобнее действовать: ежели приложить длинной жердью  по  слабому
птичьему месту - основанию шеи. Жаль, что редко поворачивается бегунья
спиной к врагу. Но уж тем пернатым, что, потеряв хозяев,  пытались  не
биться, а бежать, немедленно доставался удар в  спину:  под  перо,  по
сухожилиям, а потом находилась пара здоровяков с бревном на замахе и в
кашу разбивали шею бьющейся птице.
    Но уж пока седок  был  там,  на  верхотуре,  к  диатриме  было  не
подступить. Она даже словно видеть начинала лучше, а  может  и  впрямь
глядела чужими глазами.
    Визг карликов, горловые звуки птиц, крики  людей  слились  в  один
бесконечный вопль, круживший голову и вселявший безоглядную  храбрость
в сердца всех, кто оказался в этот миг поблизости. Среди всеобщего ада
невозможно помнить о себе. И все-таки в какое-то мгновение Тейко краем
глаза заметил согнутую фигуру, которая кубарем скатилась  с  откоса  и
зачавкала по грязи, стремясь уйти от схватки.
    Кто-то пытается бежать! Тейко вдруг ожгла дикая догадка - это Таши
струсил, не выдержал настоящего боя и уползает в темноту!
    - Тр-рус! - рявкнул Тейко.
    Швырнув ратовище, он выдернул из-за кушака так и не  пригодившийся
покуда боевой топор, невероятным прыжком рванулся вслед  за  беглецом,
разбрызгивая жидкую грязь в три скачка догнал его. В призрачном  свете
пляшущего над обрывом огня блеснули круглые глаза  и  хищно  изогнутая
спина готового к броску карлика. Тейко играючи отбил в сторону  тонкое
костяное копьецо; и окончательно потеряв  голову,  отчего-то  не  стал
добивать врага топором, как положено, а  рванулся  в  рукопашную.  Так
хотелось ощутить под пальцами  мерзкое  горло,  сдавить  его,  поймать
последний предсмертный хрип! Тейко и  диатрит  вдвоем  опрокинулись  в
грязь; озверев, парень одной рукой  вдавил  чужинца  в  ил,  со  всего
размаха приложил кулаком и раз, и два, и три; в настоящем  бою  такого
себе не позволишь, но тут Тейко словно бы  ума  лишился.  Не  диатрита
бил, а Таши, проклятого мангаса, обманным своим  колдовством  уведшего
Унику...
    Лицо карлика скрылось  под  слоем  грязи.  Бестолково  задергались
руки, судорожно засучили кривые ножонки; а  Тейко,  упоенный  победой,
все давил и давил, пока враг не  замер  окончательно.  И  лишь  потом,
подняв голову, увидал, что сверху валят новые и новые диатримы и, если
бы не другие охотники, не сносить бы ему головы.
    Словно в тяжком  сне  наблюдал  Тейко,  как  движутся  их  темноты
громадные тени, как встал на их пути Дир - воин  из  Бараговой  семьи,
встретил копьем первую птицу и тут же упал под ноги следующим - некому
оказалось прикрыть охотника сбоку. И Тейко вдруг вспомнил: это с Диром
они останавливали птицу в два копья!
    Тейко вскочил, страшным  усилием  вырвал  тяжелое  копье  из  туши
убитой птицы и успел к обрыву, над которым уже вздымались  новые  тени
бегущих птиц. Там, на высоте,  в  битве  произошел  перелом.  Диатриты
больше не пытались прорываться сквозь две  сотни  Бойши  и  полыхающую
степь. Темнота показалась им  не  столь  опасной,  как  огонь.  И  они
угодили в расставленную Бойшей ловушку.  Вот  только  тем  людям,  что
ждали врага под обрывом, вторая волна беглецов доставила много  трудов
и крови.
    Тейко не  знал,  что  это  побежали  те  остатки  пришельцев,  что
пытались было уйти через огонь, не знал, что победа уже в руках людей.
Неведомо ему было, что творилось наверху. Видел лишь, что прут  злодеи
нахрапом и попытался загородить им дорогу, хоть и видел, что бегущие с
потерями считаться не станут.
    Даже если диатрима и разглядела нацеленный кремень, она  не  могла
ни остановиться, ни хотя бы замедлить бег. Удар был так  страшен,  что
проломилась прочная грудная кость, на полузвуке оборвалось курлыканье,
диатрима кувырнулась всем весом грянув оземь. Тейко  в  это  мгновение
показалось, что само небо  обрушилось  сверху,  погасив  огни,  и  шум
сражения и весь мир...






    Отогнанные кострами карлики вязли на своих птицах  в  топком  иле.
Мечта Таши почти исполнилась - люди разили врага  в  самом  для  врага
неудобном месте. Не помогла диатритам их хитрость, обманул их казалось
бы прочный слой ила, и, хотя огонь  на  них  как  следует  пустить  не
удалось, но потрепали их изрядно.
    Нет, дрались чужаки отчаянно и отступать не собирались. Некуда  им
было отступать. Догадывался мудрый Ромар, понимал слепой Матхи,  ведал
решительный Бойша -  не  от  хорошей  жизни  явились  сюда  недомерки.
Страшная засуха, поразившая Великую, не могла  не  согнать  с  обжитых
мест и чужинцев. Так что это был  не  набег.  Это  было  вторжение,  и
решалось теперь - кому властвовать в этих местах: людям или карликам.
    - Не спать! Чужаки через воду пошли! - пронеслось  по  цепи.  Таши
повернул и одним из первых бросился к  откосу,  что  падал  в  сторону
Истреца. Там в полутьме, которую не могли рассеять  отблески  степного
пожара,  шла  отчаянная  битва.  Казалось,  ожил  весь  склон.   Масса
диатритов катилась вниз. Еще немного - и застывшая река вновь  потечет
- только вместо воды будет бурлить алая руда: птичья,  человеческая  и
чужинская.
    Диатримы не умели сражаться на склонах. Их уделом были привольные,
ровные пространства. На крутизне, среди  обрывов  и  камней  они  едва
могли ступать. Да еще  и  темнота.  И  все  равно,  врагами  они  были
страшными. То и дело с предсмертным хрипом - или молча - падали  воины
Бойши. Отступавшие птицы бились чуть не по брюхо  в  иле;  людям  было
легче, но и они проваливались. Грязные, страшные, они уже почти  ничем
не отличались от  чужинцев,  что  по-прежнему  пытались  вырваться  из
цепкой западни. Кое-кому это удавалось, правда не здесь, а  у  другого
склона, где некогда могучее течение Великой сметало донный  ил,  унося
его в море.
    Одолев речное  дно  Великой,  чужинцы  мало-помалу  выбирались  на
другой берег, исчезая в темноте. А вот тем беглецам, что стремились на
левый берег старой протоки удачи не было - дети Лара рубили и  кололи,
избивая вязнущих в  грязи  диатрим.  Правда,  и  сами  теряли  многих.
Страшные клювы били почти вслепую, но мощи у  них  не  поубавилось,  и
немало охотников расстались с жизнями. В зыбучем  иле  бой  шел  почти
равный, меняли одного за одного.
    Таши  не  боялся.  Смерть  ходила  слишком  близко,  чтобы  теперь
кланяться ей и просить чуточку погодить. Внизу,  под  откосом,  упрямо
держались остатки высланной туда сотни; ей на подмогу Бойша спешно вел
остальных ополченцев.
    Ударили дружно, сверху, метя в спины уходящим, норовя успеть, пока
диатриты не сообразили, что степной пожар быстр, легко вспыхивает, но,
не находя достаточно пищи, так же  быстро  и  гаснет.  Сейчас  наверху
горели лишь остатки принесенных вязанок.
    Глядя сверху, Бойша первым разобрался что к чему.
    - Низовые, раздайсь! - во весь голос гаркнул он. - Пусть  в  вязле
тонут! Отходи, мы их сверху приложим!
    И приложили. Приложили так, что по склону потекли кровавые ручьи.
    - Карликов бейте, чтоб ни один недомерок не утек!  -  орал  Бойша,
сам ринувшись в свалку. - С птицами и так совладаем!
    И били. Но -  переусредствовали,  хотя,  казалось  бы,  как  можно
переусердствовать в бою? Но на сей раз так  и  вышло.  Чуя  неминуемую
гибель, карлики перестали искать спасения в бегстве. Повернули  назад,
уперлись, посылая птиц на атакующих. И оказалось,  что  пробить  живую
стену, из которой с быстротой молнии разят смертоносные  клювы,  вовсе
не так просто, как хотелось бы.  Налетели  и  откатились,  оставив  не
меньше десятка своих.
    Таши, спрыгнувший с обрыва в сторону Истреца оказался в стороне от
главной  схватки.  Зато  отсюда,  сбоку  всего  удобнее  было  сбивать
засевших на птичьих спинах  малюток.  Таши  вскинул  лук,  но  тут  из
темноты вынырнул спешенный, перемазанный грязью  карлик.  Острая  пика
ткнула в бок, вспоров кожан. Боли Таши не почувствовал и  даже  головы
не потерял, вырвал у противника копьецо и хлобыстнул,  как  учили,  на
развороте тупым концом древка  чужинцу  по  ногам.  Точнее,  хотел  по
ногам. Поставленный на человека удар пришелся карлику в локоть;  левая
рука его обвисла, вторым ударом Таши сбил его с ног,  а  потом  ударил
копьем вниз, словно колючего судака на острогу насаживал.
    Проверять хорошо ли пришелся удар, было некогда. И без того  ясно,
что хорошо: не  оправится  злыдень...  Таши  нащупал  оброненный  лук,
выдернул из колчана стрелу...
    - Стрелами их, стрелами! - орал Бойша, понимая, что еще немного, и
диатриты рванутся обратно.
    Послушались.  Слитно,  радуя  сердце  мастеров,  загудели  десятки
тетив. Колючий дождь прошелся по рядам чужинцев. Стрелы летели со всех
сторон, и коротышки, привыкшие ничего не бояться под прикрытием мощной
птичьей шеи, теперь не могли укрыться от свистящей смерти.
    - Бей, не жалей! - кричал вождь, сам выпуская стрелу за стрелой.
    Диатримы первого ряда  теряли  вожатых,  и  начинали  метаться  из
стороны в сторону, расталкивая  своих  же.  Снизу  тоже  поднажали;  и
наконец чужинцы не выдержали. Толпой ринулись к Великой, не считаясь с
потерями, стоптали тех, что пытался их остановить, и пошли наутек.
    Самые жадные до драки кинулись было вдогон, на топких местах взяли
еще с пяток птичьих  жизней,  пока  Бойша,  надседаясь  от  крика,  не
завернул-таки воинов обратно к берегу.
    Ночной бой кончился.
    Но и тогда мудрый Бойша  не  дал  передыха  усталой  рати,  погнал
собирать раненых и мертвых родичей. Никого диатримам оставлять нельзя.
Кто-то, быть может,  доживет  до  целителей.  Старухи  выходят,  Матхи
поможет, да и Ромар тоже.
    Ходили, выкликали. Подбирали. Раненых, правда,  оказалось  мало  -
клювы диатрим разили насмерть, и кто выжил после  первого  удара,  тот
отошел к предкам, лишившись крови  или  затоптанный  в  суматохе  боя.
Когтистая птичья нога тяжела - не хуже клюва будет. Несколько  человек
принялись ладить носилки. Унести с поля надо не только раненых,  но  и
убитых. Пусть больше нет храбреца  в  живых,  но  среди  родовичей  он
пребудет навек.
    Найденного Тейко выволокли  из  под  убитой  диатримы,  привели  в
чувство. Теперь он сидел,  смутно  глядя  на  окружающее  и  с  трудом
вспоминал прошедшие события. Ну и дуралей же он был!  Диатриму  мечтал
завалить, с клювом вернуться... Сейчас этих клювов кругом -  сотни.  И
диатрим он завалил, никак три,  а  может  и  четыре  штуки.  Вон,  та,
которой он ногу подрезал - до сих пор жива, ворочается в грязи,  тянет
перемазанную шею, а встать  не  может.  И  люди  на  нее  внимания  не
обращают, берегут стрелы. Эта зверюга все равно уже, считай, сдохла.
    Тейко  поднялся,  нашел  топор,  деловито  поплевал  на  ладони  и
принялся вырубать из тела убитой птицы  засевшее  в  кости  копье.  На
клюв, так недавно грозивший ему смертью, он и внимания не обращал.
    - Поторапливайтесь! Живей! - покрикивал на суетящихся людей Бойша.
    Никак нельзя терять времени, хоть  и  длинна  осенняя  ночь,  а  и
рассвет недалек. Как потом возвращаться посветлу? Никто, кроме  Бойши,
не думал в тот момент, что бежавшие диатриты могут повернуть вспять  и
обрушиться на недавних победителей, доказав, что  днем  да  на  ровном
месте одна диатрима стоит десятка людей. А вот Бойша думал - и  потому
торопил своих, не давая ни отдыху ни сроку.
    Считали мертвых. Выходило, что из трех сотен на собственных  ногах
вернутся домой только две с тремя десятками. Правда, и врагов положили
достаточно. Отыскалось без малого три сотни побитых чужинцев да  почти
две - птиц. Этих, кого смогли стаскали в Истрец,  притопили  в  грязи;
прочих оставили лежать - пусть гниют, пожива для  пожирателей  падали.
Потом, когда жизнь  наладится,  надо  будет  сюда  вернуться,  собрать
разбросанные кости, насыпать  над  ними  курганчик,  а  сверху  идолов
поставить: Пура - духа могил, Хурака,  чтобы  не  смели  зарытые  носа
наружу показать, а главным над всеми - Хавара. Но и после  того  долго
будет слыть недобрым местом узкая коса меж двух рек.






    До рассвета  было  еще  порядочно,  когда  ополчение  двинулось  в
обратный путь.
    Шли бодро, часто переменяя людей, тащивших носилки  с  ранеными  и
убитыми. Только Свиоловы сыновья: Машок и Курош ни разу  не  попросили
смены.  Шагали,  пугая  людей  неживыми  лицами,  никому  не   доверяя
составленных из двух копий носилок, на  которых  лежало  мертвое  тело
Лутки. Сумела-таки проклятая птица достать старшего брата и нет больше
в роду троих неразлучников - всего двое осталось.
    Но у большинства настроение было  доброе  и  если  бы  не  строгий
запрет Бойши - кто-нибудь затянул бы песню. Догадываясь о таком, вождь
строго-настрого велел молчать. Не хватало только поутру  на  диатритов
наткнуться.
    И все-таки люди уверовали в победу. Как  же,  одолели  непобедимых
чужинцев, хоть и  великой  кровью,  но  переломили  хребет  вторжению;
теперь дело за малым. Добить уцелевших,  и  все  снова  будет  хорошо.
Глядишь, и Великая в свое русло вернется...
    Под утро несколько раз замечали диатрим,  но  птицы,  по  счастью,
были без всадников - верно, из тех,  что  прорвались  сквозь  огненное
кольцо, потеряв хозяев. Пернатые бестии носились туда-сюда, верно, так
и  не  опомнившись  после  ночного   боя.   Наученные,   люди   тотчас
ощетинивались  копьями  -  не  зря,  значит,  тащили  назад   толстые,
неудобные жерди, каких возле дома за час можно десяток  настругать.  А
без них диатриму и не остановить. Но - пособили предки, не выдал своих
детей великий Лар - и ночной переход не стоил Бойше ни одного воина.
    Утром залегли, правда, место оказалось неудачным - крошечная  роща
в балочке, что встретилась поперек дороги, протянувшись  от  холмов  к
Великой. Однако, выбирать не приходилось. И - как ни старался Бойша, а
полной тишины так и не добился. Попробуй удержать в  себе  слова,  что
так и рвутся из груди! Мы ведь победили! Победили,  сломили  чужинскую
силу! Больше небось не сунутся...
    Бойша укрывался вместе со всеми; однако он не был  бы  вождем,  не
вышли во все стороны дозорных. И вновь Таши выпало караулить;  правда,
дело досталось самое скучное - лежи себе, глазей на Великую; да только
что там теперь углядишь? Чужинцев проредили изрядно, от такой  взбучки
они не скоро оправятся.
    Лежал, глаза проглядывал. Пуст луговой берег, нет там никого, да и
быть не может; те карлики, что ночью туда ушли теперь трижды подумают,
прежде чем вновь через русло поволокутся... Но - приказ  Бойши!  Вождь
ночным походом славу себе снискал почти как Умгар, великий вождь,  или
как Карн, что загнал в леса пожирателей падали. Бойшу и так-то слушали
не прекословя, а теперь и вовсе - одному взгляду повиновались.
    Таши  лежал  на  животе,   от   нечего   делать   всматриваясь   в
противоположный берег. Мертво было вдали, лишь не по-осеннему  поздний
суховей гонит клубок перекати-поля. А больше ничего  не  двинется,  не
шелохнется. Так и должно быть. Когда в степи ничего не шевелится,  нам
на правом берегу от этого только лучше.
    А потом... Таши не мог понять - из-под земли  они  вынырнули,  что
ли? - на низкий берег внезапно вынеслась диатрима с карликом на спине.
За ней - вторая, третья, четвертая...
    Из пересохшей заречной степи подходил новый отряд чужинцев.
    Таши зажал  рот  ладонью,  давя  крик,  словно  девчонка.  И  было
отчего... Диатричья сила, лавиной двинувшаяся вниз, казалась ничуть не
меньше той, что разбили на Истреце.
    Вспугнутым зайцем Таши метнулся назад. Не пропала наука даром,  не
заметили окаянные; неспешно брели себе вниз, вереща  и  взвизгивая  на
десятки голосов. Голова диатричьего воинства достигла берега, а  конца
еще и видно не было. Никак не меньше пяти сотен чужинцев вновь шли  на
закатный берег Великой.
    Бойша потемнел лицом, когда выслушал Таши. Шутка  ли!  до  селения
еще идти и идти, а тут, как назло, чужинцы!
    - Лежать всем! - приказал вождь. - Может, не заметят...  но  копья
держать крепко!
    Ох, как жалели теперь,  те,  кто  поленился  собрать  после  битвы
настоящие длинные ратовища! Чем теперь  останавливать  птиц?..  А  что
тяжелые они - так жить захочешь и не такое еще потянешь.
    Чужинский поток выплеснулся на истерзанный берег. Постояли, вереща
по-своему да по-птичьи; а потом - раз-раз -  и  потянулись  на  север.
Бойша только выругался  в  сердцах.  Ох,  восплачут  же  оставшиеся  в
селении, ох, возрыдают!  Наверняка  решат,  что  чужинцы  всех  воинов
положили, а теперь и к селению подались...
    Несмотря ни на что, выдержал вождь, никому  не  дал  сдвинуться  с
места раньше срока; и лишь когда свечерело, поднял войско. Одно только
плохо: на север диатриты пронеслись, а обратно их так и не  дождались.
Неужто решили-таки у самой городьбы остаться? Кто  ж  их,  проклятущих
знает... Ничего не поделаешь, к дому идти все равно надо.
    Ночная дорога оказалась не из приятных. Завывал  где-то  невдалеке
бездомный дух; мелькали в кустах недобрые зеленые огоньки  -  светятся
парами, а ясно, что не звериные это  глаза.  Воины  шептали  про  себя
тайные заговоры, кто имел - хватались за талисманы и  амулеты.  Добрый
оберег при всякой невзгоде помогает... хотя, вот ведь, никакие святыни
не помогли против чужинский  напасти;  зря  молили  предков,  напрасно
прикармливали степных божков.
    Однако до самого утра ничего дурного не случилось. За ночь подошли
к  поселку,  так  что  уже  городьбу  видать  стало.  Таши  все  глаза
проглядел, шею искрутил, высматривая диатритов - нет негде, проклятых.
Как сквозь землю провалились - хоть бы и впрямь Великая Мать поглотила
нечисть уродскую, схоронила в сыпучих песках под серым камнем!
    Войско  устало.  Ночь  туда  шли  -  не  спали;  день  прокемарили
вполглаза. И то подумать, какой сон, когда глаза закроешь  и  карликов
перед собой тотчас же видишь? Следующей ночью  бились;  потом  мертвых
разбирали; а там снова поход; днем приладились было  на  отдых  -  так
вновь диатриты возникли. Такого никакой богатырь не  сдюжит,  поневоле
глаза слипаться начнут. Многие на ходу  засыпали,  даже  те,  что  под
грузом: идет человек скорым походным шагом, оружие наготове держит,  а
глаза закрыты и снится воину сон, будто  шагает  он  по  ночной  степи
громить лагерь пришлых чужинцев, а усталости  нет  и  в  помине;  руки
сильны, глаза зорки - не сдобровать этой ночью вражинам!
    Рассвет застал воинов на ближних подступах к родному селению.  Вот
уже и поля, и тропки натоптанные, а вон уже и частокол  зачернел...  И
тут вождь велел остановиться и залечь в тех самых кустах,  на  которых
еще висела необобранная калина.
    - Коли нет ничего, так ничего с вами и не случится, -  отрезал  он
на робкие возражения. Много вас тут -  горячих  голов.  А  поляжете  у
самой городьбы - что тогда? Сказано - как рассветлелось, так и лежать!
- помолчал и добавил: - Вроде бы крик почудился, когда низинкой шли.
    Крик слышался многим, но мало  ли  кто  мог  кричать  среди  ночи?
Стонущих духов в округе не нет, а по нынешним  временам  им  покоя  не
найти, вот и пошумливают в темноте. Но вождь  встревожился  -  и  лежи
носом в землю у самого можно сказать дома. Вон  она,  городьба,  духом
домчать можно, и вроде  бы  свет  сочится  сквозь  неплотно  уложенные
прясла - там ночная стража бережет покой спящих. Обычно ночью дежурило
по пять человек, а сейчас велено, чтобы полтора десятка - не меньше.
    Кто-то уже ворчать начал, и тут над городьбой появилась фигура  со
смоляным факелом в руках, замахала над головой огнем,  и  зычный  крик
разнесся далеко окрест:
    - Засада!.. Засада у стен! Побереги-ись!..






    Первая ночь после ухода на юг большого отряда прошла  в  хлопотах:
селение готовилось к  будущей  осаде.  Задолго  до  света  все  родичи
убрались с открытых мест, и вход накрепко заложили дубовыми  пряслами.
Карлики явились около полудня. Покружили  возле  городьбы,  близко  не
подходя, чтобы не попасть под шальную стрелу, и, ничем не поживившись,
сгинули куда-то, оставив на дальних подступах с полсотни всадников.
    Так и провели день: люди в крепости тряслись, а коротышки, оставив
пяток караульных, занимались своими делами  -  ловили  ящериц,  словно
трупоеды собирали на обсохшем берегу раковины беззубок  и  объедали  с
колючих кустов ягоды терновника.
    - Как они могут? На них смотреть -  оскомина  замучает,  -  сказал
Ромар, уходя со стены, откуда наблюдал за пришельцами.
    На вторую ночь в селении спали разве  что  грудные  дети.  Большая
часть дел была переделана,  вот  только  мужики,  кто  поздоровее,  за
дровами пошли. Но и остальные в постели не ложились. Какой  сон,  если
все мысли там, где близкие тебе люди сшиблись  с  чужинцами  и,  может
быть, в эту минуту решается - кто кого?
    Матхи кружил вокруг  столпа  предков,  завывал,  старался  помочь.
Ромар сидел рядом с потемневшим лицом, шептал  тайные  слова,  дул  на
восемь сторон света. Колдунов ни о чем не спрашивали, в  такую  минуту
неловкий вопрос может все  чары  разрушить,  вот  и  терпели,  маялись
неизвестностью.
    А днем, в урочное время,  ну,  может  на  час  позже,  к  городьбе
подвалила орда. На  рысях  подошли,  с  визгом,  и,  кажется,  изрядно
удивились встретив заложенный вход и  увидав  над  частоколом  суровые
лица лучников.
    Народ в поселке ужаснулся. Сначала решили  было,  что  не  удалось
Бойше достать диатритов, а то и попросту вся  ушедшая  рать  побита  и
теперь птичий народец явился к  осиротевшему  селению  сводить  счеты.
Потом Ромар объявил, что не те это карлики, что были вчера, а какой-то
другой отряд. Кто подурнее - тот  сразу  успокоился,  а  остальным  от
такой новости еще гаже стало. Если диатриты  вот  так,  по  полутысячи
всадников раз в пять дней подходить будут, то легче сразу умереть и не
мучиться.
    День оголодавшие карлики рыскали по округе, но осады с обложенного
селения не  снимали.  Перед  закатом,  как  и  полагается,  собрались,
повопили, грозя защитникам копьями, и  пропали  за  ближайшим  холмом.
Народ начал было привычно готовиться к ночным работам, но тут Матхи  и
Ромар объявили, что за  ограду  выходить  нельзя.  Никуда  чужинцы  не
делись, скрылись из глаз и тут же остановили птиц и засели поблизости.
    - Так ведь стемнеет скоро! - проскрежетал Парат, так и не нашедший
себе покоя из-за того, что не смог до конца идти с войском. -  Оружные
люди в селе остались - выйти и перерезать поганцев!
    - Верно! - поддержал воина Свиол. - Пусть люди готовятся, я их сам
поведу!
    Давно ждал Свиол этого часа. Всю  жизнь  он  уступал,  каждый  раз
оказывался обойденным. Мог вождем  стать,  а  не  стал,  назвали  люди
вождем Бойшу, хоть тот и моложе на шесть лет. А Свиол - старейшина, но
даже не старшина. У Барага  семья  -  всего  ничего,  а  он  царит  на
Белоструйной разом и старейшина и старшина. Туран на юге  владычит,  а
Свиолу и этого не досталось. Смешно сказать - из пяти старейшин - трое
в большом поселке живут, а в верхнем селении - ни одного.  Делами  там
заправляет Сават,  мужик  вовсе  не  старый.  Между  прочим,  из  его,
Свиоловой семьи, а ходит в старшинах.
    И тут опять встал поперек судьбы Ромар.
    - Никто никуда не пойдет! - сказал он тихо,  но  так  твердо,  что
сразу стало ясно - не Свиол главный в эту минуту, а безрукий колдун. -
Где ты их искать будешь?  Сейчас  не  дожинки,  чтобы  по  лесу  ночью
бегать. Птиц они схоронили, да и сил у нас таких нет, чтоб птиц брать.
А карлика ты ночью в кустах не сыщешь - он тебя видит, ты его нет.
    - С факелами пойдем! - не сдавался Свиол.
    - С факелом ты на корм диатримам пойдешь.
    - Правильно Ромар говорит, - произнес вдруг немощный Лат. - Нельзя
такое делать. Вождь перед уходом сказал, чтоб за городьбу не выходили,
боя не принимали.
    Вызванный кем-то, пришел  Муха,  поднялся  на  приступок,  оглядел
поверх острых бревен темнеющую степь и веско сказал:
    - Дык ясно же - нельзя туда идти. Карликов втрое больше, чем  нас.
В песнях недаром поется, что большеглазого  ночью  не  взять.  А  это,
считай, та же погань. Даже если порежем мы их, все одно без потерь  не
управимся. А там и еще подойдут враги.  Река  пересохла,  мы  теперича
перед левым берегом нагишом стоим, нас без реки всякий обидеть может.
    Свиол только плюнул в сердцах. За Стакном даже и посылать не стал,
и без того ясно, чью сторону  примет  осторожный  мастер.  Однако,  не
утерпел, сказал:
    - Как  к  утру  наши  подойдут,  и  прямо  чужинцам   на   завтрак
достанутся, что вы тогда говорить будете?
    - А вот это правильно рассудил, - похвалил Ромар. - Вели страже  у
ворот кричать время от времени. Тогда наши заранее услышат,  что  враг
под стенами, и в ловушку не попадут.
    - Карлики тоже услышат.
    - Пусть себе слушают. Они все равно нашего языка  не  понимают.  А
кому и зачем мы кричим, и вовсе не знают. Может это мы так духов  ночи
заклинаем.
    Под заунывные крики сторожей  ночь  плавно  катилась  к  рассвету.
Однако, в самый темный час случился еще один переполох.  На  этот  раз
тревогу подняли собаки.
    Рядом с людьми во все времена жили псы. Вместе с людьми ходили  на
охоту, и дело знали, никогда не поднимали дичь  прежде  времени,  а  в
загонной охоте и вовсе без собак  было  бы  не  обойтись.  Помогали  и
пастухам, а овец и коз берегли, за добычу не считая. Различали  псы  и
людей: чужого человека могли и порвать, а своего, даже  самого  малого
младенца, оставленного матерью на краю поля, охраняли  и  берегли.  За
такую службу собакам было позволено безвозбранно рыться в помойках,  а
в дни охот получали они вдоволь требухи, которой  люди  брезговали.  В
голод, когда и люди бедствовали, собаки уходили в леса, жили там  сами
по  себе,  а  потом  возвращались  тоже   своей   охотой,   никем   не
принуждаемые.
    Когда на  селение  обрушились  диатриты,  собачьему  племени  тоже
пришлось несладко. Часть псов погибли, большинство  -  разбежались  по
кустам и окрестным рощицам,  где  громоздким  птицам  было  не  так-то
просто достать их, а несколько  собак  укрылось  вместе  с  людьми  за
городьбой. Обычно им не дозволялось заходить в селение,  псы  жили  за
оградой возле помоек, но сейчас ни у кого не  поднялась  рука  выгнать
четвероногих союзников на верную смерть. И спасенные собаки  заплатили
за добро добром.
    Лай и визг, поднятые четвероногими  могли  разбудить  и  мертвого.
Народ выскакивал их домов, кто-то  заорал  на  собак,  но  большинство
понимало, что так просто напуганные звери шуметь не станут. Мужчины  с
оружием кинулись туда, где метались, исходя лаем, мохнатые сторожа.  В
темноте не было ничего видно, но когда пастух Мачо размахнувшись кинул
вниз горящий факел, люди успели заметить темные фигуры, что согнувшись
удирали в степь. Карлики,  оставив  где-то  беспомощных  птиц,  решили
самостоятельно пощупать оборону селения.
    Вслед бегущим полетели стрелы, но то  ли  лучшие  стрелки  ушли  с
Бойшей, то ли просто не повезло,  но  только  высланный  наружу  отряд
никого за частоколом не отыскал.
    Хотя это было потом, а покуда люди метнулись на другой  звук  -  в
Отшибной землянке кричала Уника.
    Стояла  Отшибная  землянка  в  дальнем  от  входа  углу   селения,
притулившись  возле  городьбы  и  мало  что  под  нее  не  подныривая.
Построили ту землянку в незапамятную пору, говорят, первую  яму  отрыл
чуть ли не сам великий шаман Сварг,  тот,  что  посрамил  йогинь.  Яму
отрыл - да еще и заговорил своим заветным словом, что, мол, быть здесь
тем, кого род испытывает. Не часто случалось,  что  сидел  в  Отшибной
землянке какой ни есть  бедолага,  бывало  годами  пустовало  недоброе
место... Иногда по приговору старейшин  держали  в  ней  ослушников  -
чтобы поостыли, да подумали о срамных своих делах. Шаманы  тоже  порой
заключали туда тех, кого обуял безумный дух. Этим тихая землянка  тоже
помогала - беситься люди переставали, входили в  разум.  Про  Отшибную
землянку болтали, будто там по ночам к  нарушившему  родовые  заповеди
является сам Великий Лар - и нужно перед ним  ответ  держать,  а  ведь
спрашивает он, ох,  с  пристрастием!..  Правда,  сам  Лар  -  это  еще
полбеды. А ежели шаман разрешит явиться к преступнику  кому  построже?
Наутро весь седой проснешься...
    Дверей на землянке не было, крепче любых запоров держало  пленника
слово шамана. Внутри имелся камелек, чтоб не так холодно зимой было, и
жесткая постель в углу.  Стены  увешаны  рогами  оленей.  Олени  среди
зверей особенные - по весне с ума сходят и тогда олений вождь приводит
свой народ в разум ударами ветвистых рогов. Для  того  эти  рога  и  в
Отшибной землянке висели. Начнет буйствовать  рехнувшийся  сородич,  а
олений рог его смирит, хотя  бывало,  что  буяна  выносили  поутру  из
землянки избитым до неузнаваемости. Сейчас,  когда  в  узилище  сидела
Уника, Матхи на рога заговоров не накладывал: так просто  висели,  для
красоты и порядка.
    Уника переживала заключение спокойно: она свое дело сделала, а там
- как судьба распорядится. Только за Таши беспокоилась -  не  натворил
бы чего сгоряча. О том, что происходит в селении,  Уника  имела  самое
смутное представление; Матхи, навещавший пленницу,  молчал,  испуганно
молчала и Лата,  приносившая  дочери  еду,  а  Ромар  последнее  время
крутился, словно овца заболевшая вертячкой, и много времени  на  Унику
выкроить не мог.
    Лай собак поднял Унику среди ночи. Девушка села, засветила  лучину
от углей, догоравших в очаге.  Прислушалась.  Какой-то  шум  доносился
сквозь стену. Никак скребется кто?
    Уника заметалась. Ну так и есть! Должно  быть,  Таши  вернулся  из
похода и, как обещал сгоряча, вздумал вытаскивать ее  отсюда!  Вот  уж
действительно, не дали предки ума, так под кустом не  сыщешь!  Погубит
себя, как есть погубит!
    Возня  за  стеной  доносилась  уже  совершенно  отчетливо.   Потом
плетеная стена прогнулась, вышибленная снаружи,  рухнул  пласт  земли,
открывшийся за ней,  и  в  отверстии  показалась  голова.  Зеленоватым
блеском сверкнули круглые глаза, широкий  рот  растянулся  в  недобром
оскале.
    Застынь Уника хоть на мгновение, карлик успел бы выбраться  сквозь
прорытый лаз и тогда неизвестно, чем бы все кончилось. Но Уника прежде
даже чем закричать, метнулась к выходу. Выбежать наружу ей не удалось,
могучее заклятье отшвырнуло ее обратно. Карлик, извиваясь червем, полз
внутрь землянки; в руке у него был зажат острый кремневый  сколок.  Не
бог весть какое оружие, но на человека хватит.
    Поняв, что отступать  некуда,  Уника  сорвала  со  стены  один  из
оленьих рогов и, косо размахнувшись, чтобы не зацепить низкий потолок,
ударила выползающего чужинца по тонкой шее. Карлик взмякнул,  рванулся
было назад, но Уника ударила его второй раз, и третий... Потом  к  ней
пришел голос и она закричала. Этот крик и услышали  собравшиеся  возле
городьбы люди.
    Первым в Отшибную землянку влетел Парат.  Размахнуться  топором  в
низкой норе он не мог и потому ударил торчащую из стену голову  ногой.
Лишь затем он увидел, что карлик был убит еще до его прихода. Чужинцы,
ползшие следом, пытались вытащить попавшего в беду товарища, но олений
рог, которым орудовала Уника, плотно охватил шею и заклинил убитого  в
дыре.
    Ухватив за волосы, Парат втащил убитого в землянку, пихнул топором
в лаз, проверяя, не ждет ли там еще кто-то. Подземный ход был пуст,  в
эту минуту карлики уже бежали от стен. Парат сунул в  отверстие  руку,
изогнув   дугой,   вытащил   застрявшее   в   норе    копьецо.    Воин
полупрезрительно фыркнул, прислонил оружие к стене и,  повернувшись  к
людям, застывшим в дверях, сказал:
    - Быстро, десять человек охотников, кто поздоровей. Выйдем наружу,
пока темно, обойдем городьбу. Поглядеть надо, много ли они  таких  нор
понарыли.
    Оказалось, что в трех местах городьба подрыта весьма  основательно
и заточенные плахи  ждут  лишь  решительного  толчка,  чтобы  рухнуть,
открыв проход хищным птицам. К утру люди едва успели засыпать землей и
забить камнями слабые места, раскопанные чужинцами. И  все  это  время
часовые возле ворот продолжали то и дело размахивать огнем  и,  срывая
голос, кричать в недобрую ночь:
    - Засада у стен! Побереги-ись!..






    Бойша сдвинул брови. И  воины  разом  напряглись,  схватившись  за
оружие. Вот тебе и вернулись с победой! Теперь не знаешь, как и  домой
попасть. Двинешь через открытое место - тут тебе и погибель.  Но  и  в
кустах ждать нельзя. И без того уже светает, а как  солнце  встанет  -
тогда точно побьют диатримы оставшихся на открытом месте.
    - Поднялись, - одними губами приказал Бойша. -  Копья  освободить!
Нести только раненых, убитых оставляем здесь.
    - Как оставляем?! - шепотом закричал кто-то. -  Вон  же  ворота  -
успеем пробежать...
    - Ну, как знаете! - вождь был страшен. -  Кто  убитых  несет  -  в
первый ряд! Случится что - тела на землю сбрасывайте, а чтоб  копья  в
дело пустить мгновенно. Мертвые простят - о живых думать надо! И  чтоб
ползти улитками не смели! Бегом бежать!
    Рванулись так, словно диатримы уже на плечах висели.
    Так  оно,  впрочем,  и  получилось.  Кончались  последние   минуты
предутренней  серости,  птичьим   глазам   стремительно   возвращалась
зоркость, и карлики, засевшие в терновнике  по  ту  сторону  пастбища,
сочли, что уже достаточно светло. Разом, словно выплеснуло на  луговой
простор толпу бешеных птиц. Эх, да не  будь  здесь  этого  терновника,
разве ж спрятались бы враги в такой близи от частокола?! И ведь  сами,
когда сводили кусты с пастбища, оставили полосу  колючего  кустарника,
чтобы скотина, ежели пастухи зазеваются,  не  влезла  в  хлеба.  Свиол
сказал оставить колючие заросли. В домах еще посмеивались -  не  из-за
хлеба, мол, радел старейшина, а оттого, что любит  узвар  на  терновой
ягоде...
    И с другой стороны, где кроме репьев и растения другого нет,  тоже
появился противник. Как ночью птиц подвел? - никто уж и не  скажет,  а
сподобился-таки подвести, залегли в  бурьяне,  как  в  прошлый  раз  и
караулили, не вылезет ли кто из-за  неприступной  городьбы.  А  тут  с
другой стороны целая толпа бежит.
    В бурьяне хоронилось всего пяток птиц, но и этого  было  довольно,
чтобы людям пришлось биться на два фронта. Пять диатрим - не та  сила,
к которой спиной поворачиваться можно.
    Как в страшном сне, где является за тобой Хурак, видел Таши  -  из
убитой Дзаром травы, из сплетения пыльных  изломанных  стеблей  тяжким
порождением страха одна за другой вскидываются чудовищные шеи.  Желтые
глаза горят, клювы разинуты, из глоток рвется алчный клекот. На спинах
у диатрим - карлики со своими копьецами; размахивают оружием, но в бой
срываться не спешат, верно, и впрямь не ждали,  что  люди  со  стороны
степи пойдут, да еще такой силой.
    - Бего-ом!!! - заорал Бойша так, что слышно было, наверное, на той
стороне Великой. Последняя надежда - сполохом  чужинцев  взять,  уйти,
покуда те не разобрались, что к чему. Хотя,  какой  уж  тут  сполох  -
несутся вражинцы, сотрясая землю дружным топотом,  и  кажется,  что  и
впрямь подняли диатрим на воздух их негодные к полету крылья.
    - Бего-ом!..
    И - откуда только сноровка взялась! - бежали не  просто  кучей,  а
словно в загонной охоте, ощетинившись копьями, плечо соседа не  теряя,
вперед не вырываясь но и не отставая; понимали  все  -  только  вместе
отбиться и можно. Сказалась все-таки  выучка  -  не  зря  над  обрывом
шеренгой стояли, поджидая непрошенных гостей, недаром по осени чуть не
полстепи перегораживали, прижимая стада травоядных  к  крутым  местам.
Люди всегда перед всем миром совместной  работой  славятся,  потому  и
живы по сей день.
    А в селении только этого и ждали. Над городьбой появились плечи  и
головы стрелков.  По  ближним  диатритам  хлестнуло  порывом  колючего
ветра. Молодцы - не в птиц метили, в наездников, троих из пяти сшибли,
а остальные на целое войско кидаться поостереглись, завизжали и  пошли
в обход туда, где на истоптанном выгоне словно бы в один миг поднялась
новая чудовищная поросль. Там с клекотом  мчались  наперерез  людскому
потоку главные силы птичьего войска.
    Сшиблись  в  одном  поприще  перед  воротами.  Диатримы  с  налету
врезались в строй воинов Бойши, и не  было  уже  тут  ни  спасительной
каменистой крутизны, ни еще более спасительного вязкого Истрецова ила;
ровное место, наилучшее для диатримьих атак.
    И все-же не потеряли охотники сердце, встретили напасть как должно
сыновьям великого зубра. Уперли копья в землю; все, кто  мог,  пустили
стрелы. Меток глаз степных охотников, верно летели стрелы; помогали  и
из-за частокола. Карлики падали, но оставшиеся без водительства птицы,
подхваченные порывом соседей, жадно стремились на добычу и бежали  уже
не вместе со всеми, а вырывались вперед. Они  и  врезались  первыми  в
строй Бойшиного войска.
    Кто скажет, встречались или нет диатриты не просто с человеческими
народами, но и с тяжелым загонным копьем,  но  правильного  строя  они
явно доселе не видывали. Каждую хищницу принимали на три копья, а  это
не шутка даже для живучего ужаса пустынь.  И  все  же  первые  людские
шеренги проредило изрядно.
    Следом за осиротелыми смертницами ударило основное войско диатрим.
Но этот отряд только-только переправился через Великую, и не имел даже
того малого опыта, что дорогой ценой приобрела потрепанная на  Истреце
орда. Если бы ринулись всадники в бреши, что оказались пробиты  первым
натиском, то верно сумели бы рассечь войско на  части,  но  они  снова
пошли сплошным фронтом и  их  встретила  непроходимая  стена  загонных
копий. Птицы лупили клювами, но  срубленная  в  священной  роще  жердь
оказывалась длиннее, и немногим карликам удалось достать людей.
    Только поэтому войску и довелось спастись. Да еще то помогло,  что
свои в селении тоже не спали. В  воротах  спешно  оттаскивали  дубовые
плахи, торопясь открыть проход. Над частоколом густо стояли лучники  -
похоже, за оружие взялись все, от мала  до  велика,  и  даже  девки  с
бабами, не забывшие еще детские  забавы,  когда  все,  и  мальчишки  и
девчонки, бьют из слабых детских луков пролетную птицу.
    И ворота - вот они, совсем  близко...  Бойша,  не  теряя  времени,
взмахнул нефритовой дубинкой приказывая своим - внутрь!  Сам  вождь  с
немногими  лучшими  воинами  отступал  последним.  Людская  круговерть
швырнула к его невеликому отряду и Таши с  Тейко.  Непримиримые  враги
оказались рядом - Тейко с копьем,  уже  успевшем  сегодня  испробовать
горячей диатричьей крови, и Таши со своим знаменитым луком.
    Гарцующая птица с размаху  вогнала  кремневый  наконечник  себе  в
грудь, пронзив  непробиваемую  людской  рукой  броню  грудных  перьев.
Почувствовав рану она отдернулась, почти вырвав копье  из  рук  Тейко;
карлик стараясь справиться  со  взбесившейся  от  боли  диатримой,  на
мгновение забыл о собственной безопасности, неловко открылся -  и  его
тотчас в упор достал стрелой Таши...
    Но и люди теряли многих, слишком многих.  Падали  раненые,  рвался
строй, еще чуть-чуть - и совсем смели бы диатриты рать Бойши.  Хорошо,
у своих стен бились, недалеко бежать...
    Последний, самый страшный удар диатритов принял на себя Бойша. Уже
поняв, что добыча ускользает, карлики и птицы ударили с такой яростью,
что едва не втоптали в пыль оставленный отходящими заслон.
    Таши пустил меткую стрелу, сбив чужинца, закинул  руку  за  спину,
чтобы выхватить следующую стрелу, но  пальцы  встретили  пустоту  -  в
висящем над плечом колчане больше ничего не было. В  то  же  мгновение
остался безоружным и Тейко - наскочившая боком птица вывернула из  его
рук массивное копье, рванулась и  помчала  прочь  оглашая  окрестности
хриплым криком. Копье так и осталось в ране  и  теперь  волочилось  по
земле вслед  за  теряющей  силы  диатримой.  Кто-то  из  воинов  упал,
пробитый кривым клювом, кто-то продолжал сражаться, просто потому, что
не было секунды, чтобы вбежать в ворота и спасти себя самого.
    И в этот миг вперед шагнул Бойша. В левой руке  он  держал  меч  с
обсидиановыми вкладышами, а в правой... в правой был  зажат  священный
нефрит.
    Неуловимым движением Бойша увернулся от первого  удара  клювом,  а
второго диатрима нанести уже не успела, потому что  Бойша  внезапно  и
резко взмахнул нефритом. Таши показалось, что Бойша  что-то  выкрикнул
при этом, но слова в том кличе были странные и непонятные.
    Из-под зеленого камня  а  разные  стороны  брызнула  кровь.  Плоть
диатримы смялась, словно снопик сухой травы: нефрит перебил страшилищу
шею, и не просто перебил - а снес напрочь. Из  раны  выглянул  обломок
кости, неестественно белый на алом фоне; хлынула кровь из  разорванных
жил. Дергая лапами в предсмертии, птица грянулась  оземь,  а  упавшего
карлика Бойша ударил пяткой в грудь - да так, что ребра у того, верно,
вывернулись в обратную сторону, из рта плеснула кровь и он замер.
    Диатриты растерялись. Прежде им не приходилось видывать такого,  и
они замешкались на один только миг, но  этого  мига  хватило  остаткам
войска, чтобы очутиться за городьбой. Последним не влетел, не вбежал -
с достоинством вошел сам вождь. И - десятки рук тотчас одним  дыханием
задвинули дубовые плахи.
    Таши почувствовал, как у него подгибаются ноги. Еле-еле устоял, да
и то лишь опершись спиной на очень кстати случившуюся здесь стену.






    Встреча это не проводы, после битвы молчать не обязательно. Войско
вернулось - крика на весь день было. Женщины,  встретившие  из  похода
мужей и сыновей, рыдали от счастья, не встретившие  -  выли  от  горя.
Ромар,  Матхи  и  старухи-целительницы,  позабыв  про  былую   вражду,
трудились, не покладая рук (хотя у Ромара рук-то как раз и  не  было),
пытаясь спасти хоть кого-то из раненых, которых не бросили даже  попав
под внезапный диатричий натиск. Конечно, выходить удалось бы больше  -
не устрой Бойша дневку в балке. Правда, тогда не  вернулось  бы  домой
все войско...
    Последняя схватка с диатритами  унесла  четыре  десятка  жизней  -
больше половины того, что потеряли за весь ночной  бой.  Треть  войска
легла костьми, а враг по-прежнему стоял у самой городьбы... Вот почему
мрачен  был  Бойша,  когда  начали,   по   давнему   обычаю,   славить
вернувшегося с победой вождя...  Да  и  то,  какая  это  победа,  коли
погибших  не  сумели  похоронить  по-человечески,  бросили  во   время
бегства. Только Свиоловы сыновья  дотащили  до  городьбы  тело  брата.
Остальные лежали у самых стен, на виду у людей, и  лучники  не  жалели
припаса, отгоняя шустрых карликов, жаждущих полакомиться человечиной.
    Злобные малютки потеряли троих смельчаков  и  еще  одной  диатриме
вышибло стрелой глаз, но все же несколько мертвых тел было  утащено  в
сторону и теперь изголодавшиеся карлики, собравшись кружком,  пожирали
их на глазах у стонущей родни погибших.
    Такого люди не прощали  никому.  Черная  ненависть  сгущалась  над
округой, грозя разразиться новыми сражениями.
    Таши в это время у городьбы не было. Очутившись  дома,  он  первым
делом отыскал Ромара. Не терпелось расспросить  -  как  Уника?  Однако
безрукий старик только  досадливо  дернул  обрубком  плеча.  Вместе  с
бабами он ворожил над раненым  Рутко;  парню  разворотило  бок,  крови
много  вытекло,  но   ежели   сейчас   все   порядком   справить,   то
выкарабкается...
    - Ничего с твоей  Уникой  не  сделалось.  Как  сидела  в  Отшибной
землянке,  так  и  сидит.  Потом  поговорим!  Видишь,   у   меня   дел
невпроворот...
    Таши понурился и отошел. Верно... все верно, Ромар должен  увечных
пользовать, тут не  до  разговоров...  да  только  все  равно  обидно.
Мнилось - вести принесенные важней  всего.  Право  же,  глупо,  совсем
по-мальчишески - не терпится, чтобы похвалили...
    Мало-помалу  суета  и  крики  стихали.  На  поле  перед  городьбой
остались только мертвые - заплатив за угощение  собственными  жизнями,
диатриты больше за страшным лакомством не совались.
    Стряпухи уже во-всю орудовали над котлами - накормить  вернувшихся
молодых воинов; семейные давно сидели у своих  очагов.  Один  Таши  не
находил покоя: ноги сами понесли его к Отшибной землянке.
    Долго кружил Таши вокруг землянки - никак  не  получалось  выбрать
минуту, чтобы подобраться поближе, все время кого-то Хурак тащил  мимо
невесть  зачем.  Но  вот  вроде  бы  все  убрались,  даже   вездесущие
ребятишки.
    И тут на Таши напала незнакомая прежде робость. Не  так-то  просто
запретом  пренебречь,  ослушаться  решения  всего  рода.  Занавешенный
шкурой вход в землянку манил и в то же  время  отталкивал.  Ведь  если
застанут тебя за разговором с той, что между живыми и  мертвыми,  беды
точно не оберешься. Хотя, по нынешним делам... каждый воин на счету, с
диатритами драться надобно, а не замшелые обряды справлять. А  ну  как
не на пустом месте обычай стоит и от твоих дел всем  худо  станет?  Но
ведь Уника там одна, и что бы род ни приговаривал - живая она. Тоскует
наверное, скучает, волнуется...
    И Таши решительным шагом двинулся к землянке.
    Хотел окликнуть любимую и не мог горло  -  сдавило.  И  слова  все
куда-то запропали, так что только и сумел выдавить:
    - Уника!.. - и снова: - Уника!
    За занавесом послышался шум, словно бы даже упало что-то, а  потом
раздался знакомый голос:
    - Таши!.. живой!.. живой...
    - Уника... - беспомощно выдавил Таши.
    Уника громко всхлипнула, но через мгновение справилась со  слезами
и немедленно напустилась на Таши:
    - Ты зачем пришел? Зачем со  мной  говоришь?  Хочешь,  чтобы  тебя
вовсе из рода изгнали?! Все, что надо, мне Ромар втайне  скажет,  так,
что другие и не увидят и не услышат. Ну-ка, быстро отсюда! И чтобы  не
видела тебя я здесь!.. Ишь, чего выдумал!..
    - Уника... - попытался вставить слово Таши, да  только  куда  там!
Девчонку разве переспоришь... Так и пришлось уйти ни с чем.
    Позже, когда воины, вернувшиеся из похода, утолили первый голод  и
все как один завалились отсыпаться за прошлые  дни,  Ромар  сам  нашел
Таши. И сразу же напустился еще почище Уники.
    - Ты что ж вытворяешь, еловая голова? Ты, что, сам решил Унику  на
смерть отвести? Или, думаешь, врагов у тебя мало? Да Тейко со  Свиолом
только и ждут, чтобы тебе в горло вцепиться. Ты у них - словно  бельмо
на глазу. И коли тебя возле Отшибной землянки увидят -  жди  беды.  Не
для себя жди, - что с тебя, дурака, взять! - а для нее. Так что и ноги
твоей чтобы там не было! Унике я сам  все  твои  слова  перескажу,  не
сомневайся.
    В этом Таши как раз и сомневался. Как тайные, сердечные слова, что
только меж двумя говорить и  можно  -  третьему  поверять?  Даже  если
третий - Ромар, который больше чем отец, - а все равно промолчишь. Так
как-то лучше.
    - Передай... что жив я, цел, не ранен... Что про  нее  думаю...  -
выдавил Таши.
    - Вот и хорошо. Большего ей  сейчас  и  не  надо.  Ни  к  чему  ее
диатритами пугать. Она ими и без  того  напугана.  Слыхал,  что  здесь
приключилось?
    - Нет.
    - Ну так поспрашай у Латы, я ей велел рассказать. А с Уникой, чтоб
ни полслова! Ей о ребенке  думать  надо.  Ну,  ладно,  хватит  о  ней,
рассказывай, что в походе видел...






    Вечером родичи собрались на большую тризну. Нельзя  было  устроить
ее, как встарь, за городьбой - потому что уже под вечер  к  осаждавшим
селение диатритам подошел новый отряд, в котором  без  труда  опознали
остатки той орды, что разбили на Истреце. Слишком много  было  раненых
карликов, да и  птицы  растрепаны  больше  обычного.  Ромар  и  Матхи,
прибегнув к колдовству, тоже подтвердили, что явились старые знакомцы.
    - А и немного же их осталось... - проворчал Мугон,  стоя  рядом  с
Таши на приступке частокола, откуда удобно было метать стрелы.
    Диатритов и впрямь  вернулось  едва  ли  больше  сотни.  Остальные
где-то пропали, кто мертвыми телами на речных скатах, кто  заплутав  в
степях Завеличья...
    За стенами долго раздавались  визгливые  вопли  и  птичий  клекот,
однако ближе к ночи находники все-же  убрались  восвояси,  не  рискнув
ночевать под самыми стенами селения. Не теряя  времени,  Бойша  тотчас
нарядил людей за водой; работа женщин и подростков разом стала  уделом
опытных охотников.
    От Великой остался один крошечный ручеек.  Совсем  крошечный,  две
ладони глубиной. И не слишком чистый -  вода  мутная,  несет  какую-то
взвесь и пахнет дурно. И тем не менее это была вода. Покуда вода течет
- жизнь тоже не остановилась. А грязь Ромар велел отделять,  пропуская
воду через древесный уголь.
    Начали тризну, когда уже стемнело; да только выходила она какой-то
сдавленной, придушенной, слова лишнего  никто  не  скажет.  На  тризне
вообще-то плакать не полагается. Тризна  должна  быть  веселой,  чтобы
павшие родичи не горевали и не  тужили  сверх  меры,  чтобы  видели  -
одержана победа, разбит враг; а что новые подоспели -  так  ничего,  и
этих одолеем. Пока сердце крепко, пока не согнулся ты  -  до  тех  пор
никакой враг над тобой, над родом твоим не восторжествует.
    Скудной выдалась эта  тризна.  Все  угощение  -  из  запасов.  Где
свежатинки-то взять? И хотя и петь начинали, и даже пляску заводили  -
не таким все было как должно, натужно получалось.  Дорогонько  куплена
победа, треть воинов в поле осталась; ежели такую  цену  за  диатритов
платить, так никаких  людей  не  хватит.  Веселились  поначалу  только
несколько молодых воинов, ошалевших от первого боя и первой победы - а
главным образом от того, что назад живыми вернулись. Но  и  они  потом
поутихли, пригорюнились  -  нельзя  ж  веселиться,  когда  все  вокруг
мрачные сидят, словно в селении черный мор.
    И как-то само собой вышло, что не тризна получается у детей Лара -
а всеобщая сходка, сбор всего селения. И, значит, должен  Бойша  перед
людьми ответ держать - как дальше-то жить станем?
    Хотя и так уже всем, даже самому  последнему  тугодуму  понятно  -
плохи дела, хуже некуда. Второй раз диатриты в ловушку не попадутся, а
в чистом поле с ними справиться вообще никак не возможно.
    Тишина сама собой воцарилась  на  тризне.  Даже  Матхи,  ревнитель
обычаев, не стал ничего говорить - мол, не сходка здесь, не о том речь
повели. Промолчал слепой шаман, сидел, голову опустив - и Таши заметил
недовольный взгляд Ромара. Тоже правильно - когда плохи у  рода  дела,
когда враг на пороге - кому же, как не шаману людей ободрять!  А  коли
сидит колдун с опущенной головой - то даже младенцу ясно:  не  отвести
беду. Эдак и духом пасть можно. А тогда - какие из родичей воины?
    И,  предвидя  всеобщее  уныние,  первым  вышел   в   круг   Ромар.
Искалеченный рузархом, изглоданный жизнью, перекошенный на один бок  -
сейчас он казался прямым и стройным. Глаза смотрели в упор, и  под  их
пристальным взглядом сами собой начинали отступать отчаяние и тоска, -
Справимся, не можем не справиться! - и выпрямлялись  согбенные  спины,
сжимались кулаки, возвращалась решимость.
    - О чем печаль, родичи? Бойша с победой вернулся! Немало диатритов
побито за три дня! Значит, можно с ними сражаться, можно и  бить.  Или
кто думает, что не побьем? И не таких бивали! - всем  почудилось,  что
рубанул при этом колдун воздух  отсутствующей  рукой  -  да  так,  что
воздух застонал, как бывает, если зажат в ладони меч.
    Ясно, что в таком деле колдуну никто возражать не думал,  и  Ромар
продолжал, пытаясь хоть как-то приободрить павших духом:
    - Непривычно  драться  с  диатримами,  тяжело,  но  можно.  А  как
привыкнем, научимся этому делу, то будем походя бить.  Жаль,  маловато
времени отпущено нам на учебу, но да уж сколько есть.  Одно  чужинское
полчище разбито. И второму того же не миновать!..
    - Эк вы, мужики просто судите! - ощерилась Крага, - а вот  что  мы
есть будем? И без того с этой войной все  работы  на  женщин  свалили.
Эдак мы быстро припас потравим, а дальше что? День вас  не  покормить,
два... а там вы и копий таскать не сможете!
    Бойша недовольно поморщился: некстати вылезла старая!  Пользуется,
что здесь не совет набольших. Никак  не  смирится  злая  старуха,  что
Унику из  ее  воли  вывели  -  но  говорит  верно,  от  ее  правды  не
отвернешься. Гурты  погибли.  Хлеба  и  так  уродилось  немного  из-за
засухи. Великая обсохла. Рыбы не стало. Охотиться чужинцы не дадут,  а
ведь сейчас самая пора осенних облав. Всем  понятно  -  зиму  пережить
сумеем, только если с диатритами покончим. А вот покончишь ли с  ними,
или же они с тобой покончат? Но все же слово сказано и ответить надо.
    - Твоя правда, мать, - ровным голосом произнес Бойша. -  Ныне  это
всякому ясно - или сломаем мы  чужинцам  хребет,  прогоним  обратно  в
пустыни - или самим придется уходить с родных земель.
    Тишина пала на круг.  Та  тишина,  что  страшнее  крика:  Как  так
уходить?! Куда уходить?..
    Но оказалось, что у Бойши на все уже готовы ответы. Впрочем, на то
он и вождь, чтобы заранее отвечать на незаданные вопросы.
    - Ко всему надо быть готовыми, - с  напором  повторил  он.  -  Род
должен жить, а где - не так важно. Поймет и простит нас  великий  Лар.
Уходить нам есть куда. За Белоструйную пойдем, куда  подались  сыновья
тура. Одно наше селение там есть, значит, и еще будут. Там  засуха  не
такая страшная - прокормиться сумеем. Переждем лихие времена, а  потом
обратно вернемся. Не бывает вечных засух, -  Матхи  кивнул  головой  в
знак согласия. - И эта  тоже  пройдет.  Но  первее  всего  -  чужинцев
разбить. Если они к Белоструйной за нами пойдут - покоя не будет.  Вот
о чем думать надо! У кого мысль дельная есть,  как  врагу  досадить  -
говорите!
    Бойша сел. Пусть теперь другие скажут - как с врагом  управляться?
Глядишь, все вместе и придумают что...
    - А чего тут думать, - проворчал Мугон. - Первых  чужинцев  мы  на
крутояре ночью взяли. И других взять точно так же! Выследить, где  они
лагерем стали - и ударить! Так, чтобы и маму свою  чужинскую  навсегда
забыли.
    Родичи отозвались  многоголосым  гудом.  Правильно  сказал  Мугон,
верные слова нашел. Как иначе с диатримами справиться? Не в чистом  же
поле, при свете дня!..
    - Еще бы засады устроить... -  подал  голос  кто-то  из  Свиоловых
сыновей. - На деревьях засесть, сверху  чужинцев  бить.  Там  и  башка
птичья близко, и карлик сверху не прикрыт...
    - Станут они тебя под деревьями дожидаться! - оспорил  говорившего
Макос. - С карликами воевать - это не тигра на  козленка  приманивать.
Да и где ты у нас в  округе  столько  деревьев  найдешь?  Чужинцы,  по
зарослям неохотно шастают...
    Курош и сам уже видел, что глупость сказанул. Вон и люди смеются -
полез землепашец с охотником спорить, как дичь ловчей бить!
    Судили, рядили, спорили. Бойша не препятствовал. Понимал  -  нужно
роду выговориться. При таких делах невысказанное слово горькой  обидой
становится.
    Долго гудел народ. Препирались мало не  дотемна,  пока  не  погнал
вождь людей за водой.
    Ушли, растворились в полумраке.  Таши  нес  на  плече  здоровенную
долбленку. Тяжело, но зато воды много влезет. В селении  каждая  капля
на счету. Вместе с Таши шло еще десятка три воинов; такой поход теперь
- дело для настоящих мужчин. Колдуны сказали,  что  в  округе  шастает
немало карликов. Ловить их по кустам до самого утра  можно.  Правда  и
они  на  десяток  вооруженных  человек  не  попрут.  А  ежели   увидят
безоружных, да еще и женщин - запросто порезать могут. Так что  теперь
каждый шаг за городьбу - под охраной.
    Оскальзываясь на оголившемся дне люди спустились  к  ручейку,  что
покуда струился меж мертвых берегов. И здесь их  ждал  новый  удар.  И
прежде вода была нечистой, застоявшейся в лужах и  омутах,  но  теперь
неширокая полоска воды столь явно  смердела  гниющей  тухлятиной,  что
люди невольно попятились, зажимая носы. Пить это было нельзя,  никакой
уголь не поможет.
    Замерли в оцепенении. Как же  так?  Вчера  еще  была  вода!  Пусть
грязная, но не такой же яд!
    - А не карлики ли это нам подстроили? - еле слышно процедил сквозь
зубы Мугон. - Ну-ка, пройдемся  на  шаг  повыше,  посмотрим,  что  там
приключилось.
    Идти пришлось не  то  чтобы  очень  долго,  но  в  темноте  дорога
показалась бесконечной. Ручеек лениво  извивался  по  бывшему  речному
дну, распадался на отдельные струйки, разливался  лужами  и  озерками.
Местами путникам грозили ямы, наполненные стоячей водой...  Не  лучшее
место для ночного похода - оголившееся речное дно.
    И  все-таки,  нашли  причину  несчастья,  не  глазами   нашли,   а
возмущенным обонянием.
    В одном из мест, где вода образовала стоячий затон, в  нос  идущим
ударила такая струя вони,  что  сразу  стало  ясно,  что  тут  и  есть
источник заразы.
    Неподвижная  вода  тускло  отблескивала  в  изредка  прорывавшихся
сквозь облака лучах луны, и хотя этого света было недостаточно,  чтобы
как  следует  видеть,  но  и  того,  что  удалось  рассмотреть,   было
достаточно. Темными  грудами  торчали  из  водной  глади  притопленные
овечьи  туши,  громады  забитых  диатрим  и  чуть  ли  не  тела  самих
диатритов.
    Так вот куда дели  коротышки  чудовищную  добычу  первого  дня!  А
люди-то гадали: неужто диатритам удалось слопать  такую  прорву  мяса?
Тут, какой утробистый ни будь, а столько не заглотишь.
    И   тут   в   стороне   раздалось   чириканье   карликов.   Весело
переговариваясь, они волокли еще  какую-то  гадость.  Встали  на  краю
озерца, раскачали в четыре руки и швырнули что-то  в  воду  -  кажется
убитую пять дней назад собаку.
    Первым пришел в себя Тейко. Одним могучим прыжком он  вырвался  из
вязкого  ила  на  твердую  корку  пересохшего  дна   и   бросился   за
шарахнувшимися недомерками. Следом кинулись остальные молодые парни  -
чуть не десяток человек. У кого-то в руке появился  факел  -  с  одной
искры разгорелся! - от него разом подпалили еще пяток.  Тейко  к  тому
времени догнал одного из коротышек, взмахнул топором. Карлик повалился
на землю, стремясь уйти от  удара,  но  в  скользкой  грязи  не  сумел
откатиться как следует, и острие  боевого  топора  обрушилось  ему  на
затылок.
    Когда вспыхнул огонь, вдалеке раздался разноголосый  крик.  Темные
тени бросились врассыпную от туши убитого зубра, которого чужинцы тоже
старательно волокли  в  общую  кучу.  Пробегая  мимо,  Таши  с  ужасом
подумал, что ведь это старый зубр, хозяин  священной  рощи  мог  найти
здесь свой конец. Нет, не будет мира  с  диатритами  и  пощады  им  не
будет! Даже если они сбегут обратно в свои барханы, он достанет  их  и
там и не успокоится, пока последний карлик не издохнет лютой смертью и
последняя птица не ляжет кучей падали!
    Первого карлика Таши догнал, когда тот  пытался  вскарабкаться  по
осыпающемуся песчаному откосу, ведущему наверх, к бывшему берегу. Таши
ударил его в спину, не чувствуя ничего кроме радости, - наконец-то  он
напоил топор кровью врага!
    Тейко был уже далеко впереди, он догнал еще кого-то,  Таши  слышал
его ликующие крики и визг карлика. Другие парни тоже бежали вдогон  за
диатритами, у большинства из которых даже пичек с собой не было  -  не
ждали работнички такой скорой вылазки.
    И вдруг крик переменился, исчезли победные ноты и послышался в нем
дикий ужас:
    - Птицы!.. - орал Тейко.
    Гигантские фигуры одна за другой вырастали на фоне неба.  Диатримы
бежали  вслепую,  ведомые  наездниками.  Но  уж  пламя   факелов   они
разглядели  сразу  и  поспешили  на  огонь,  словно  небывалые  ночные
мотыльки, летящие на свет.
    Таши  широко  размахнулся  и  швырнул  факел  навстречу   бегущему
чудовищу,  на  мгновение  ослепив  не  только  его,  но  и  крошечного
наездника,  а  потом  кинулся  обратно   к   руслу.   Мгновенно   роли
переменились, теперь охотники бежали, спасая свои  жизни,  а  визжащие
карлики гнались за ними. По счастью все парни догадались избавиться от
опасных факелов и это  позволило  тем,  кто  уже  поднялся  на  обрыв,
спуститься вниз.
    Диатриты, которым и днем-то было непросто  провести  своих  тварюг
через русло, следом не пошли, остались над обрывом.
    Возле отравленной лужи парней поджидали старшие  охотники.  Стояли
ощетинившись  копьями,  прислушивались  к  тому,  что  творится  возле
берега.
    - Что там?! - крикнул Мугон, услыхав, как бегут в темноте недавние
преследователи.
    - Птицы у них там! - ответил за всех Тейко.  -  Еле  ноги  от  них
унесли.
    - Сами-то все целы?
    - Вроде так... Ну-ка, кого не хватает?
    Быстро пересчитались - оказалось, что все на месте и никто даже не
ранен, а вот карлики потеряли четверых. Двух сумел догнать Тейко.
    И все-таки, о победе говорить не приходилось. Конечно, пока  парни
устраивали облаву на безоружных карликов, старики успели подняться еще
выше по течению и набрать воды во все баклахи, но на целый день  питья
из такой дали не наносишься. Да  и  сейчас,  отправившись  с  Мугоном,
большинство оставило долбленки внизу.  А  на  крутом  берегу  уже,  не
скрываясь щебечут диатриты и не нужно быть мудрецом,  чтобы  понять  -
затевают новую пакость.
    В селение вернулись понуро - ни на ком лица нет. Воды  принесли  -
всего ничего, а вот дурных вестей - полный короб.






    Наутро чужинцы подступили к самому  селению.  Без  толку  носились
взад вперед на  своих  птицах,  орали,  визжали,  размахивая  копьями,
словно приглашая выйти  за  городьбу.  Родичи  молча  смотрели  поверх
острых кольев, на визги диатритов уже никто не  отвечал,  только  луки
вскидывали, если кто-то подходил слишком близко.
    В селении почти  не  осталось  воды;  но  даже  дети  ни  разу  не
заикнулись  о  жажде:  словно  в  сильный  голод  начинал  действовать
страшный закон, по которому последний кусок отдается не детям, а тому,
кто сейчас защитит, а потом добудет. А детей, в случае чего,  и  новых
родить можно.
    Ромар, Матхи, Бойша и  еще  несколько  старших  мужчин  весь  день
проговорили взаперти; разошлись мрачные.
    Таши промаялся целый день, а  потом  не  выдержал  -  как  темнеть
начало прокрался к Унике.  И  вновь  она  его  отругала,  словно  мать
нашкодившего мальца. И даже говорить не стала.
    Когда совсем стемнело, и луну сокрыли наплывшие тучи, Бойша  повел
охотников за частокол. Селению нужна вода,  даже  если  за  каждую  ее
каплю придется заплатить равной мерой крови.
    Вернулись лишь под утро, усталые и злые, правда  без  потерь  и  с
водой; не осмелились карлики нападать в темноте да еще посредь речного
русла. Но зато устроили еще один завал из битых тел, отнеся его  много
выше по течению. За день  зараза  успела  растечься  по  всем  ямам  и
затончикам, так что теперь воду так просто не достанешь - еще немного,
и всей ночи не хватит, чтобы один раз по воду сходить.
    Тут уже и самому тугоумному стало ясно - не берегах  Великой  роду
Лара не продержаться.
    Когда шли назад, то не только тащили воду, но, выбравшись к роще и
не найдя там засады, по приказу Бойши успели нарубить молодых рябин  -
из них потом в селении сделают длинные ратовища, чтобы можно  было  на
переходе отбиваться от  наседающих  птиц.  Всем  понятно:  пока  царит
засуха, до пока Великая не вернет сил и не потечет полноводно,  сметая
всякую заразу, - до тех  пор  коротышки  будут  портить  и  перенимать
стоячую воду. Значит - надо  уходить.  Двигаясь  по  труднопроходимому
руслу, добраться хотя бы до верхового селения. Там, возле самого леса,
с водой всегда было легче. Оставалось надеяться,  что  и  на  сей  раз
засуха сказалась в верховьях не столь сильно, как в коренной степи.  И
от  диатритов  отбиваться  всем  многолюдством   легче   будет.   Зиму
перезимуем - глядишь, и засуха  кончится,  надеялся  народ.  На  самый
крайний случай оставался отход к закатному селению, за Белоструйную. В
горы, никакие диатриты не сунутся.
    Поутру Бойша и Матхи объявили решение - уходить на север. Перечить
никто  не  стал,  хоть  и  положено  такие  вопросы  решать  не  волей
старейшин, а на  общей  сходке.  Достаточно  горло  драли.  Пора  дело
делать, иначе во всем роду ни одного человека не останется.
    Собирали скарб. Что не могли унести с собой - закапывали,  надеясь
вернуться; хотя и догадывались - как чужинцы в селении  похозяйничают,
едва ли прежним хозяевам что-нибудь  из  спрятанного  отрыть  удастся.
Плохо было, что нельзя взять с собой весь  съестной  припас  -  просто
спин донести не хватит. Ладили волокуши. Кто побойчей - вздыхали:  эх,
нам бы таких птичек, чтобы на спинах ношу  таскали!  Другие  ругались:
век бы этих птичек не видать!..
    Про Унику никто  не  вспоминал;  а  сама  преступница  по-прежнему
сидела в Отшибной землянке; и не находилось ни  одного  человека,  кто
рискнул бы заговорить с ней.
    Выходили из домов молча - в начале  похода  нельзя  чувствам  волю
давать. Кланялись порогам, рыжим суриком чертили на дверях  и  пологах
фигуры предков и охранительных духов, чтобы  никакой  чужак  не  сумел
безнаказанно влезть в дом. Обещали вскоре вернуться. А уж какие стоны,
крики и плач рвали души, то одни предки ведают.
    Догорела вечерняя заря. Дубовые плахи, запиравшие вход, оттащили в
сторону. И людская река - двадцать  три  сотни  -  потекла  прочь.  На
север. К лесам.






    Перед тем, как  покинуть  селение,  Матхи,  Бойша,  Ромар,  и  еще
человек десять старейшин и  старших  матерей  отправились  к  Отшибной
землянке. Нужно было вывести лишенную имени - она хоть и приговорена к
смерти, но не клювам же диатрим вершить приговор!
    Следом за нАбольшими увязался и Таши. На  него  пару  раз  бросили
косые взгляды - но Бойша повел плечом и все разом прекратилось. Парень
молодцом дрался у Истреца. И нечего на него зря глаза пялить.
    Возле Отшибной землянки остановились. Матхи, Ромар и  Бойша  вышли
вперед, к самой шкуре, что занавешивала вход. Шаман в полном облачении
тряхнул было  бубном,  гортанно  затянул  призыв  духам  -  служителям
Хавара; как никак свое же Запретное слово снять  нужно!  -  и  тут  из
землянки донесся осторожный голос Уники:
    - Мне... выходить можно?
    И  прежде,  чем  Матхи  успел  ответить   -   зачарованная   шкура
отмахнулась  в  сторону;   Уника   несмело   шагнула   за   охраняемый
чародейством порог.
    Все так и обмерли.
    - Ай да девка! - медленно проговорил Бойша. - Что ж  это  выходит,
а, Матхи?
    Шаман неожиданно улыбнулся, и так удивительна была улыбка  на  его
всегда хмуром лице, что у Таши челюсть отвисла от изумления.
    - Что ж тут не понимать?  Знамение  простое  можно  и  предков  не
спрашивать. Глядите сами, родовичи!  Заклятье  я  именем  Матери-Земли
наложил, и кроме меня его  только  сама  Земля  снять  могла.  Значит,
показывает Великая Мать, что нет на Унике вины перед ней. Иначе как бы
она сквозь такое заклятье пройти сумела?..
    Люди оторопело молчали. Да, тут не поспоришь.
    Ромар глядел в  землю,  многозначительно  хмурил  брови,  намертво
подавив ехидную усмешку, что отчаянно просилась на лицо. Ай да  Матхи,
ай да хитрец! Ничего не скажешь,  заклятие  именем  Матери-Земли  вещь
серьезная, да только чтобы снять его, духов  справедливости  звать  не
нужно. Сам вход заговорил, сам заклятье и снял. Вон, земляной порожек,
что так аккуратно перешагивался все эти  дни,  в  одном  месте  словно
случайно сбит умной ногой слепца. Кто не понимает в тайном  искусстве,
тот и заподозрить ничего не сможет. Зато старейшины и строгие  старухи
своими глазами видели, как оправдала девку всеобщая Мать. Ловок, ловок
шаман, умеет пыль в глаза пускать!..
    Уника стояла, переминаясь с ноги на ногу.
    - Что приговорим, старшИна?! - грянул Бойша. - Время дорого,  речи
говорить да сходы собирать некогда... Будем ли в самом  начале  похода
предков гневить кровавой жертвой? Или  станем  Матери-Земле  перечить?
Что скажете: считаем девку оправданной?
    - Считаем... - вразнобой ответили старики.
    Таши и Лата разом кинулись обнимать Унику и едва  не  сбили  ее  с
ног.
    Старый Лат, словно  забыв,  где  находится,  безостановочно  кивал
седой головой. Муха, так и не проронивший ни слова, безнадежно  махнул
рукой и, волоча ноги, пошел к своему дому, где рыбаки  неведомо  зачем
сворачивали большой невод. Что этим неводом в изгнании ловить?  Нет  в
мире рек, что сравнились бы с Великой.
    Даже Свиол промолчал - понимал, что не такая  пора,  чтобы  раздор
меж людей селить. И только Крага не смогла сдержать языка.
    - Ну-ка, погодьте! - потребовала она. - Ежели девка невиновна,  то
как мы-то дальше будем? В  семье  зубрихи  Асны  ей  оставаться  никак
нельзя! Что ж, нам ее обратно к чернокожим в семью переводить?
    - Не знаю, мать, - ответил Бойша.  -  Это  дело  не  мужское.  Как
решите, так и будет. А мне недосуг.
    Вождь  развернулся  и  быстрым  шагом  отправился  последний   раз
обходить селение. Старухи, подгоняемые недовольными взглядами, сошлись
в кружок и, против обыкновения, в одну минуту без всякого шума решили,
что Унике в семье Асны не быть, и ни в какой другой семье не  быть,  а
быть самой по себе, безо  всякой  семьи.  О  лучшем  решении  Бойша  и
мечтать не смел; первая трещина камень колет.
    Народ, довольные и недовольные, быстро разошлись.  Всех  подгоняли
дела. У Отшибной землянки остались только два колдуна.
    - Спасибо,  -  коротко  поблагодарил  шамана  Ромар,  и  Матхи   в
последний раз улыбнулся замечательной чистой улыбкой.  Никогда  больше
на лице слепого шамана ее не видели.






    Ночная темнота приняла изгнанников. Шли молча, да и что  говорить,
когда покидаешь родимые очаги, могилы предков, бросаешь нажитое? Взяли
с собой только то, что могли унести  на  спинах.  Куда  больше  утвари
осталось в ухоронках.
    Воины окружили караван со всех сторон.  Почти  весь  груз  лег  на
женские плечи - мужчины несли оружие. Тяжелей всего оказались  длинные
ратовища, которые рубили ночью, когда возвращались из похода за водой.
Верно не больше пяти  человек  из  всех  родичей  смогли  бы  ворочать
подобным орудием словно простым  копьем.  Обычному  человеку  с  таким
чудищем управиться можно, лишь уперев конец в землю, да двигая острие.
Готовить великую прорву кремневых наконечников не было времени, и  для
большинства орудий ограничились тем, что обожгли заостренный конец.
    Таши и под гнетом здоровенного  бревна  шагал  легко.  Люди  молча
глотали слезы, а он мало что не  пускался  в  пляс.  Унику  оправдали!
Оправдали-таки Унику! Сыскалась правда! А раз есть она на земле - то и
диатритов мы одолеем. Не можем не одолеть!
    За ночь прошли  не  так,  чтобы  мало,  но  куда  меньше  обычного
дневного пути.  Эдак  до  верхнего  селения  тащиться  придется  целую
седьмицу, - прикинул Таши.
    Незадолго до рассвета остановились. Десятка три воинов  спустились
к Великой; принесли воды. Не таясь, разожгли  костры  -  от  диатритов
днем все равно не скроешься.
    Уника хлопотала вокруг Таши,  как  и  положено  верной,  исправной
жене. Свадебного обряда над ними не справили - ну  да  не  беда,  дело
наживное. Главное, родичи признали их мужем и женой. Даже Лата  больше
не глядит на Таши зверем...
    Обычно во время дальних походов на стоянках готовилась еда,  потом
раздавалась: не кто сколько захотел, а скупыми порциями. Так было и  в
этот раз. У каждого человека кроме  своего  барахла  и  оружия  еще  и
общинная ноша за спиной; у Таши - пуда полтора семенного зерна,  Уника
сгибается под грузом вяленого мяса, а  на  обед  получили  по  сушеной
лепешке и звенышку копченой стерляди. Это и правильно, а то  поприесть
запас на полпути не сложно, а потом как быть?
    - Ничего! - успокаивал людей Свиол, руководивший раздачей пищи,  -
вот ужо налетят птахи, так и свежатинки поедим. Зря, что ли,  с  собой
этакие вертела тащим?
    Таши быстро управился и с  куском  рыбы,  и  с  лепешкой.  Мельком
подумал, что и впрямь надо бы попробовать, какова  на  вкус  диатрима.
Мяса в ней не меньше, чем в хорошем быке, не оказалось бы  только  оно
слишком жестким или вонючим, как у стервятника.
    Уника разделила свою долю пополам, сунула часть Таши.
    - Ты ешь, ешь, не отлынивай! - сердито прикрикнула она, когда Таши
вздумал возражать. Мне что - весь день кверху пузом отдыхать можно,  а
тебе от диатритов отбиваться... Ну-ка, сними кожан, дай взглянуть, что
у тебя случилось.  Так  и  есть  -  шов  разошелся...  оставь  мне,  я
исправлю... И ешь как следует, а то какая война на  голодный  желудок?
Слышал, что Крага говорила? - день вас не покормим, два  -  так  вы  и
копья поднять не сможете.
    Уника, конечно, лукавила - кверху пузом на дневке никому  отдыхать
не придется.
    Недобрая заря вползла на небосклон. Никто не может остановить  ход
Дзара; даже Великой Матери он не подвластен - и теперь остается только
крепче держать оружие.
    Для стоянки Бойша выбрал крепкое местечко - одну из первых  рощиц,
предвестниц грядущего лесного моря. И от реки близко; и деревья  стоят
густо - не везде диатрима и сунется. Подроста, правда, маловато  -  но
да уж как есть.
    Мужчины составили круг. Выставили ратовища. Наспех ладили треноги,
чтобы подхватить неподъемную  жердину  сразу  как  приспеет.  Готовили
новые стрелы - их в бою много не бывает. Настоящие боевые на  карликов
можно не тратить, сойдут и охотничьи, поплоше.
    Диатриты не замедлили появиться, должно быть их дозоры всю ночь не
выпускали людей из вида. Недаром  Ромар  и  Матхи  предупреждали,  что
приступа следует ждать сразу после рассвета. Коротышки  ударили,  едва
день вступил в полную силу - и сами били в полную силу тоже.
    Степь всколыхнулась,  ожила,  потекла  живыми  волнами.  Оцепенев,
смотрели дети Лара, как разворачиваются перед ними чужинские  полчища.
Видно, всех собрали сюда диатриты, никого в  запасе  не  оставили.  На
острый Ромаров глаз - не менее семи сотен  чужинцев  шло  на  приступ.
Людей втрое больше, а сколько среди них воинов?
    Многие женщины потянулись за оружием - хоть за каким, чтобы только
не умереть беспомощной сытью!
    Таши стоял между двух вязов. Три шага до одного дерева, два  -  до
другого. Хорошее место. Наверх Бойша послал всех подростков, что  хоть
как-то могли управляться с луками - сверху чужинцев бить.
    - По птицам стрелы не трать! - строго-настрого приказывал вождь. -
Карликов ссаживай! Оно куда вернее.
    Готовились к бою и Матхи  с  Ромаром.  Шаман  облачился  в  полный
наряд, встряхнул бубном, закружился на месте, завывая жутким голосом -
предков созывал  на  подмогу.  Безрукий  колдун  тоже  что-то  шептал,
полузакрыв глаза - не иначе, как вновь  собирался  поставить  незримый
щит, коли чужинцы прорвутся между деревьями.
    Таши видел, как дрогнули  диатричьи  ряды,  как  покатилась  живая
волна по степи, в один миг оказавшись возле деревьев.
    Ратовища поднялись навстречу летящей орде. Таши тоже нацелился - с
эдакой жердиной  не  страшно  и  против  диатримы  выходить!  Пусть-ка
налетит - небось не понравится, хотя конец тяжеленного копья,  которое
и копьем-то называют только по привычке - всего-лишь затесан  топором,
оструган и наспех  обожжен.  Но  если  на  такое  бревно  как  следует
напороться, тоже мало не покажется.
    Мчащихся во весь опор диатрим встретила стена ратовищ.  Нападающие
шли сплошной волной, верно, решили диатриты,  что  на  сей  раз  точно
возьмут верх - день хоть и осенний, но солнце яркое, степь  ровная,  а
деревья - ну так что ж, что деревья. Чай, боками не срослись, есть где
протиснуться.
    Навстречу диатримам полетели стрелы. Карлики  умело  прятались  за
птичьими шеями, но сверху - особенно когда нападавшие ворвались в  лес
- видны были как на ладони. И хотя проклятые птицы  мчались  быстро  -
нашлись меткие стрелки и среди мальчишек. Один, другой, третий диатрит
упали в стоптанную траву, покатились и замерли.  Сегодня  для  диатрим
был простор, они не сшибались одна с другой, и особого урона от  стрел
коротышечье войско не понесло - до тех пор, пока не ударили  грудью  в
ратовища готовые встретить их злобный напор. И тяжеленные,  неудобные,
но прочные копья не подкачали.
    Рядом с Таши оказался Малон;  крепкий,  коренастый,  он  подхватил
жердину, помогая направить ее в грудь налетающему страшилищу. Диатрима
вовремя заметив опасность, метнулась в сторону, повернувшись  к  врагу
боком - и раскачанное  двумя  парами  сильных  рук  толстенное  древко
грянуло в ребра диатриме. Конечно,  это  был  не  тот  удар,  если  бы
многопудовая громада сама напоролась на  упертое  в  древесный  корень
копье. Но и без того удар оказался  не  слабым.  Любовно  заструганное
острие пробило броню перьев, и наверняка сломало чудовищу ребра. Птица
закружилась на  месте,  заклекотала;  из  раззявленного  клюва  летели
брызги крови, - и тут кто-то из мальчишек сверху попал наконец чужинцу
в затылок стрелой.
    Раненая диатрима не выказала больше никакого желания лезть в драку
и, развернувшись, помчалась прочь. Бессильные стрелы  впустую  щелкали
по ее оперению.
    И следующую птицу остановило длинное ратовище. Теперь  держал  его
один Малон, а Таши пробил из  лука  голову  неосторожно  высунувшемуся
карлику. Диатрима пыталась достать непокладистого человека клювом,  но
жердь оказалась длиннее вытянутой шеи, а Малон  не  подкачал,  не  дал
ратовищу  свернуться  на  сторону.  Таши  не  удержался   и,   схватив
прислоненный к дереву топор,  шарахнул  диатриме  по  клюву  -  дальше
просто дотянуться не удалось. Удар не причинил заметного  вреда,  хотя
птица  отдернула  голову  и  загарцевала   в   опасной   близости   от
направленного копья, не нападая сама и не  давая  вступить  в  схватку
своим более решительным товаркам.
    Копье держи! - крикнул Таши и, вновь взявшись  за  лук,  с  десяти
шагов хладнокровно вогнал боевую стрелу в изумленный птичий глаз.
    Диатричья волна расплескалась по  роще,  ударилась  о  поднявшийся
частокол копий и, истекая кровью,  отхлынула,  оставив  на  иссушенной
земле десятки тел.  Птиц  завалили  мало  -  не  больше  дюжины,  зато
карликов полегло преизрядно. Нигде, ни разу не прорвались сквозь  ряды
охотников злобные чужаки. И потерь среди людей почти не было. Эх,  так
бы да с самого начала воевать!
    Пять минут длилась схватка, а всем уже было ясно, что отбились  от
незваных гостей, отстоялись  между  толстыми  деревьями,  -  мало  где
диатримам удалось пустить в ход свои чудовищные клювы -  не  допускали
ратовища, и всей напористой диатричьей силы не хватало, чтобы перебить
трехвершковой толщины жердину.  Окончательно  дело  решили  стрелки  -
отбили приступ. Впервые  взяли  верх  над  чужинцами,  потеряв  совсем
немного своих. Кое-кто из горячих голов предложил  тут  и  остаться  -
пусть де, мол, чужинцы лбы себе о наши  ратовища  порасшибают;  однако
Ромар только покачал головой:
    - Они  теперь  ученые.  Эвон,  как   быстро   городьбу   подрывать
навострились, да  тухлятину  в  воду  валить!  Не  станут  они  больше
нападать. Окружат и измором возьмут. Да и сколько нам здесь торчать-то
возможно? Нет, нынче же ночью - прорываться дальше...
    Когда свечерело, род снялся со стоянки. Диатриты весь день кружили
вокруг рощи, однако, второй раз подступиться не решились. И когда люди
дождавшись темноты, пошли, окружив женщин и  детишек  охотниками,  что
тащили тяжеленные ратовища - то увидели, что степь  пуста  и  даже  на
горизонте не маячат вытянутые тени диатрим.
    - След наш они не потеряют, не надейся, - качал  головой  Ромар  в
ответ на робкую надежду Уники. - Ночь  отоспятся,  а  на  заре  следом
кинутся, быстрее ветра полетят! До леса нам от них не оторваться...  А
вот в чащобу за нами они не полезут.  Понимают,  что  мы  там  с  ними
сделаем.






    Шли всю ночь, но годного для дневки места так и не  нашли.  Мелкие
кусты не давали никакого укрытия, а до ближайшей рощи оставалось  чуть
не пять часов ходу. Кто-то  предложил  спуститься  в  речное  русло  и
закрепиться на одном из бывших островков, что  превратились  теперь  в
песчаные холмы, но Бойша на такое не согласился. Конечно, через  грязь
диатримам будет не так просто пройти, но ведь тут не ленивая  старица,
ила на дне мало, а на песчаном  холме  птицы  пустынь  и  вовсе  будут
чувствовать себя как дома. Тогда  уж  лучше  встретить  их  просто  на
берегу - самим тоже просторнее будет.
    Незадолго до привала, Бойша послал по  рядам  весть,  чтобы  люди,
коли случится неладное: ежели кто отобьется, потеряется или отстанет -
не торопясь, днем отлеживаясь и ночами идя - пробирались вдоль  берега
Великой к Сборной Горе, - есть такое место в лесном краю, его с  любой
стороны  за  два  дня  пути  видно.  Там  род  будет  ждать,   сколько
потребуется.
    Люди промолчали, хоть и понимали: не об отставших речь, а  о  всем
народе. Плохое место выпало для дневки - хуже не придумаешь.
    Остановились уже при свете, заняв оборону на самом речном  обрыве,
где хотя бы с одной стороны можно было  не  опасаться  удара  диатрим.
Карлики сумели бы влезть и по ноголомной крутизне, но без птиц они  не
сила: детишек хватит, чтобы не пустить их наверх.
    Быстро,  кто  чем  мог  ковыряли  ямки  в  земле,  упирать   круто
затесанную пятку ратовища. Муха  со  своими  сыновьями  и  еще  пятком
помощников расстилал перед фронтом огромный речной невод, что два  дня
кряду, надрываясь, перли сюда, не обращая внимания на  советы  бросить
ненужную тяжесть. Не слушал советов Муха, молчал или говорил невнятно,
словно умом повредился. Бойша уже рукой махнул на  старого  рыбака.  У
кого разума нет, того не вразумишь.
    И сейчас вождь подошел к Мугону, кивнул  на  возящихся  рыбаков  и
тихо сказал:
    - Надеются, что диатримы в ячеях запутаются... А они, когда бегут,
ноги высоко вздергивают. Им даже кусты не помеха, не то  что  сеть  на
земле. Ничего из этой задумки не выйдет.
    Мугон кивнул, соглашаясь, а Муха, который  казалось  и  не  слышал
ничего, вдруг вскинул голову и негромко, как в прошлом, когда еще  был
в разуме, произнес:
    - Не обижай, вождь. Не первый день сети ставлю. В моем неводе  кто
угодно запутается.
    Диатримы появились вскоре после восхода  солнца,  видно  и  впрямь
далеко  не  уходили,  присматривали   за   бегущими   людьми.   Загодя
рассыпались широким полукругом и хлынули с трех сторон!  Вот  где  был
истинный страх, что наводит на людей пожиратель  трусов  вечноголодный
Хурак! Хочешь - беги, хочешь - здесь помирай; всюду ровное,  как  пол,
голое место, ни деревца, ни балочки! Укрыться негде,  стрелков  наверх
не посадишь!
    Кто-то из баб, увидав бегущую смерть, в  голос  взвыл,  и  тут  же
подавился криком; свои же подруги пасть заткнули -  понимали,  что  не
столько в силе, сколько в единой твердости спасение.
    Человеческий круг ощетинился копьями. В первом ряду - кто помоложе
да поздоровей, потом лучники, а за ними старики  и  женщины,  готовые,
если что,  подхватить  ратовища  и  закрыть  брешь,  не  дать  убийцам
ворваться внутрь, где прячутся малые  дети,  уложены  раненые  и  ждут
самые дряхлые старцы.
    Таши и Малон вновь оказались вместе.
    Люди сжались  как  можно  теснее.  Хорошо,  что  у  диатритов  нет
лучников! Расстреляли бы тогда издали, ни один бы не ушел... А  так  -
может, еще и отобьемся...
    - Отобьемся,  отобьемся...  -  твердила   Уника,   провожая   Таши
взглядом, когда он бежал к краю  крохотного  становища.  Твердила  как
заклинание - и верила, что оно подействует.  Впрочем,  долго  смотреть
времени не было. Уника подняла костяную пичку, что досталась ей  после
схватки в Отшибной землянке, и пошла к обрыву. Ее  место  там,  а  то,
мало ли, пошлют диатриты лазутчиков со  стороны  реки,  так  ей  их  и
встречать. Ну да не впервой - один  уже  пытался  к  ней  через  стену
влезть.
    Плавно разворачиваясь  неслись  диатримы.  Смертельной  городьбой,
вражеским частоколом вырастали их тени над головами  людей.  Здесь,  в
чистой степи, не спрячешься ни за оградой, ни за деревом.  Рассчитывай
только на собственные руки, крепче держи  копье!  Тогда,  если  будешь
тверд, как родовой нефрит, возможно и выживет кто-то из твоего рода...
    - Вот ведь, красиво бегут! - внезапно пробормотал Малон, сдувая  с
глаз упавшую прядь. - Красиво бегут... твари распроклятые.
    Рухнувшие  на  сжавшуюся  людскую  кучку   диатриты   торжествующе
визжали. Верно, и в самом деле поверили,  что  вот  она,  победа,  что
ненавистные обитатели этих мест наконец-то пойдут в  пищу  их  птицам,
что сейчас они стопчут упорствующих жесткими лапами диатрим - и пойдет
потеха!..
    Стена диатритов уже совсем рядом, видны блестящие  безумием  глаза
птиц, шеи вытянуты в адском стремлении первыми достать корм,  загнутые
клювы  заранее  щелкают,  предвкушая  мгновение,  когда  снова  смогут
утолить голод, уже начавший мучить пришлую орду.  Последний  миг  -  и
лучники смогут дать залп, только будет ли с того  толк?  -  Правильный
полукруг нигде не нарушен, карлики надежно укрыты, и даже если удастся
сбить кого из бегуний, свалки среди нападающих не произойдет.
    Еще десяток  неторопливых  толчков  сердца  и  убийственная  волна
ударит в стоящих людей... разобъется или снесет преграду?.. -  а  люди
до сих пор не готовы к битве - Муха и несколько его помощников все еще
возятся со своим неводом шагах в  десяти  перед  строем  вместо  того,
чтобы стремглав удирать под защиту копий.
    - Муха! - зарычал вождь. - Не блажи! Подай назад!
    Но видно крепко привык жилистый старик самолично  распоряжаться  у
реки. Когда сеть в руках - никто ему не указ! А может,  нарочно  искал
Муха смерти, не желая уходить от трупа Великой.
    - Взде-ень!.. - не обращая внимания на голос вождя, тонко закричал
старейшина.
    В строю кто-то  вскрикнул,  кто-то  дернулся  было  наперерез,  но
остановленный соседом, остался на месте и лишь глядел,  закусив  губу.
Люди поняли, что задумал Муха, когда останавливать смертников было уже
поздно. Восемь человек подняли привязанный к концам жердей невод,  так
что один его край оставался на земле, а второй вздернулся,  поднявшись
не только над головами людей, но и приближающихся диатрим.
    Старик Муха, пятеро его сыновей, начиная со старшего, который  сам
вскоре должен стать дедом и кончая неженатым Шукой, и еще двое рыбаков
из  тех,  кому  смог  довериться  старейшина,  тяжело  ступая,  бежали
навстречу несущимся диатримам. Ловко сложенный невод  разматывался  за
ними.
    Пробежать люди успели не больше  дюжины  шагов;  птичья  лава,  не
заметив, стоптала смертников.  Невод  упал,  накрыв  десяток  диатрим.
Прочие птицы даже  не  замедлили  шага  -  продолжали  бежать,  рывком
вздергивая ногу, а потом выстреливая ее вперед огромным шагом. Так они
привыкли бегать сквозь заросли саксаула на своей жаркой родине. Что им
какая-то сеть?!
    Но вот беда, под этой сетью осталось десять таких же могучих птиц,
что и нападающие. Они ничуть не пострадали и даже не упали  на  землю.
Страшные рывки бьющихся диатрим дернули сеть, сбивая с  ног  тех,  кто
подбежал позже. Через мгновение пространство перед людскими  шеренгами
превратилось в сплошное месиво птичьих лап, голов и тел. Лишь с боков,
куда не дотянулся невод, диатриты сумели ударить по людям.
    Сливаясь с визгом карликов, засвистели  стелы;  лучники  на  выбор
отстреливали отползающих и бегущих  коротышек.  Задние  ряды  птичьего
войска сумели остановиться, но разворачиваясь,  диатримы  приоткрывали
стрелкам своих всадников, и здесь тоже люди  сумели  нанести  изрядный
урон.
    Большой невод плели из лучшего  волокна,  стравив  в  окрестностях
селения  чуть  не  все  заросли  конопли.  После  каждой  ловли  невод
тщательно просушивали, любовно чинили, не дожидаясь,  пока  прохудится
хоть одна ячея; невод был велик и мог перегородить  целую  протоку  от
самого берега и до Сухого острова. Перед  прочной  бечевой  оказывался
бессилен осетр, в ячеях запутывалась белуга и, не  умея  вырваться  на
свободу, сдавалась добытчикам. Не подвел невод и  на  этот  раз.  Хотя
небывалый улов сумел прорвать в сети огромные дыры, невод не  выпустил
никого из тех, кто попал в его ловкие объятия. Вскоре чуть не полсотни
диатрим билось на земле, запутавшись в плетеных веревках и мешая  друг
другу освободиться. Остальные уже не пытались прорваться сквозь гиблое
место и, перестроившись под огнем лучников, полезли  в  обход  опасной
сети.
    Однако здесь они вновь  ударились  грудью  в  острия  ратовищ,  со
вчерашнего дня измазанные их кровью;  и  вновь,  как  и  вчера,  птицы
ничего не смогли поделать с этой преградой. Слишком  уж  узкий  проход
оставался им для нападения. Как ни понукали птиц карлики, диатримы  не
желали лезть на копья  без  разбега.  Они  пытались  растолкать  копья
тугими боками, жадно тянули шеи, но четырехсаженные  пики  оказывались
длиннее, и немногие хищницы умудрялись прорваться сквозь  них.  А  вот
стрелки Бойши не упускали своего шанса.  Собственно,  ратовища  только
сдерживали птиц, не давая  им  проломиться  внутрь  отпорного  кольца;
сбивали карликов и - при удаче - вышибали глаза диатримам лучники.
    Правда, в один  момент  как-то  ухитрились  диатриты,  то  ли  уже
мертвая  птица  приняла  в  себя  навершия  ратовищ,  то  ли  еще  что
приключилось, но диатриты смяли разом троих  охотников  и  уже  совсем
было ринулись в открытую брешь, когда на пути у них  вырос  Ромар.  За
спиной безрукого колдуна горловыми переливами взвыл  Матхи,  ударяя  в
бубен так, что казалось, сейчас  заглушит  крики  воинов  и  диатричьи
визги; лицо Ромара почернело, как в  тот  приснопамятный  день,  когда
чужинцы рвались в открытые ворота селения...
    Незримый щит сбил наземь и опрокинул прорвавшихся, и,  пока  враги
не опомнились, к ним  кинулись  со  всех  сторон.  Заработали  топоры,
мотыжные рога, все тяжелое, что могло бить, крошить и дробить. Прежде,
чем оглушенные птицы  смогли  подняться,  их  буквально  разорвали  на
куски.
    Потеряв многих и многих чужинцы отступили. Далеко не ушли, маячили
у горизонта, напоминая противнику, что в три минуты могут налететь  на
беспечных  и  вернуть  удачу   себе.   Но   все-таки,   отошли,   дали
обороняющимся  передышку,  возможность  посчитать  потери,  перевязать
раны. В роду Лара  погибло  одиннадцать  человек;  да  несколько  было
раненых, в основном тех, кто  упавших  диатрим  добивал.  Кроме  того,
из-под изодранной сети вытащили восьмерых рыбаков.
    Бойша склонился над  Мухой,  который  в  смерти  казался  особенно
маленьким и щуплым. Помолчал, потом произнес сдавлено:
    - Прости меня.
    Мертвых снесли под  обрыв,  упершись  копьями,  обрушили  огромный
пласт песка. Теперь, когда люди отсюда уйдут, чужинцам  будет  не  так
просто добраться до похороненных тел. Только Великая, когда вернется в
русло вода, сможет размыть завал. Но это ничего - рыбаки  привыкли  не
обижаться на реку-кормилицу. Небось обрадуется  Муха,  почуяв  ожившую
воду.
    Туши убитых диатрим разделали, мясо наспех зажарили  на  углях  и,
словно в сытые времена, все родичи отъедались свежатиной.
    - Нас пожрать хотели, - изгалялся пастух Мачо, ворочая над  углями
вертел с насаженными на него  ломтями  птичины,  -  а  вот  теперь  мы
попробуем, какова диатрима на вкус!
    На вкус диатрима оказалась превосходной. Конечно, жилистую ногу  и
гиена не вдруг бы ужевала, а вот белое  мясо,  вырубленное  из  груди,
поддавалось даже старым зубам.
    До самого заката лагерь простоял спокойно -  упившись  собственной
кровью, диатриты не решились на повторную атаку. А Бойша  прямо  среди
дня отрядил полсотни воинов, которые спустились вниз и набрали воды из
блуждающего  по  руслу  ручья.  Теперь,  едва  стемнеет  можно   будет
выходить, не тратя времени на то, чтобы накормить и напоить людей.
    - Так и до верхового селения, глядишь, доберемся!  -  ликовали  на
стоянке.
    - До верхового совсем немного осталось,  -  ободрял  людей  Бойша,
обходя раз за разом походный стан, - а дальше  идти  просто.  Там  рощ
много. Остановимся, оглядимся и решим, как жить станем.
    Четыре дня  занимал  путь  от  главного  селения  до  верхового  в
спокойные времена. Ныне же, тяжело нагруженные, тащились всю седьмицу.
Точно  степные  волки  вокруг  стада,  невдалеке  кружили   обозленные
неудачами диатриты. Порой наскакивали на идущих, но сделать ничего  не
могли. А на большой  приступ  не  решались.  Ждали  тех,  кто,  может,
отобьется и отстанет - однако  род  шел  дружно  и  кучно;  ослабевшим
помогали, перекладывая груз на более  выносливых.  Мало-помалу  рощ  и
поросших кустами полей становилось все больше, людской поток  подходил
к невысокой холмистой гряде, за которой скрывалось  верховое  селение.
Снимаясь с последней стоянки, Ромар объявил громко:
    - К утру на месте будем. А может и раньше - в темноте доспеем.
    - Этих отсидчиков небось  диатриты  и  не  заметили,  -  проворчал
пастух Мачо. - Живут как в старые времена.
    - Едва ли... - покачал головой Ромар. - Думаю, родичи из  верхнего
селения, уже в лесах давно. Ни я, ни Матхи  не  слышим  их  голосов...
они, должно быть, далеко ушли, дальше Сборной Горы...
    - Эк, и дернули! - захохотал Мачо. - Бежали - аж пятки дымились!
    - Может, и так, да только не спеши судить, ты ж не знаешь, сколько
сюда диатритов приходило, - оспорил пастуха Ромар. -  Может,  они  тут
тоже городьбу подрыли?..
    - Лучше следить надо за городьбой! - Мачо был непреклонен.
    Спускалась ночь. Теперь уже всем стало ясно - селение покинуто. Ни
огонька, ни сигнального факела на стене - тьма, и больше ничего.
    Диатриты во мраке не сражаются. Благополучно  дошли  до  городьбы;
благополучно втянулись всем обозом внутрь...
    Да, ушли родичи. Но ушли не  спешным  беспамятным  бегством,  а  с
разумением, толково прибрав и захватив с собой все, что только  могли.
Диатриты здесь явно побывали - но поживиться им было  особенно  нечем,
запасы верховые с собой утащили. Так, побито, поломано что-то  -  а  в
целом ничего страшного.
    - Налетом они тут проскочили, даже не особенно шарили, -  заключил
Ромар, обойдя селение. Таши шел рядом, светя колдуну двумя факелами.
    - Это почему? - полюбопытствовал Таши. Сейчас с  Ромаром  говорить
можно, а то в походе - туча-тучей, непрестанно шепчет под  нос  тайные
заклятья - чужинцев старается учуять...
    - Не нагадили нигде, считай, - пояснил Ромар,  но  таким  голосом,
что у Таши отчего-то пропала охота спрашивать дальше.
    И все было бы совсем хорошо (отдохнем,  дух  переведем,  а  там  и
дальше двинемся, куда диатритам ходу нет), если бы не  городьба.  Чуть
не везде  она  была  подрыта,  расшатана,  раздраена;  в  двух  местах
обнаружились настоящие проломы, кое-как засыпанные землей и заваленные
бревнами - видно было, что родичи лепили новую ограду на скорую  руку,
абы только  чужинцы  не  ворвались  внутрь.  Нет,  случись  что  -  не
продержишься тут. Все слабые места за ночь  не  восстановишь,  значит,
придется днем в проломах с копьями стоять, как на открытом месте.
    И тем не менее это место было крепким, достаточно  крепким,  чтобы
провести тут дневку - как и решил Бойша.
    Таши запомнил, что Ромар опять помрачнел,  ходил,  качал  головой,
вздыхал даже - словно беду предвидя. О  чем-то  толковали  с  Матхи  и
Бойшей, те кивали, соглашаясь. Потом объявили решение -  завтрашний  в
селении проведут, а с темнотой дальше двинутся,  к  Сборной  горе.  Не
может быть, чтобы свои там караула не оставили.
    Народ приободрился, повеселел. Люди  начинали  верить,  что  конец
бедствиям близок, еще немного, пара-тройка переходов - и они достигнут
леса. Да и  завтрашний  день  беды  не  сулит;  за  частоколом  все-же
безопаснее, чем в открытом поле - хотя прошлый раз отбились  именно  в
чистой степи.
    Невиданным зверем ворочалась спасительная ночь.  Сам  Великий  Лар
вышел на землю - накинуть темную шкуру на плечи обезземеленного  рода,
хоть на время прикрыть изгнанников от глаз жадных  чудищ,  нагрянувших
из коренных владений Дзара.
    Люди растянулись по брошенным домам. Входили чинно, как  в  гости,
стараясь ничего не тронуть, не порушить - хотя и трогать и рушить было
уже нечего. Устраивались на ночлег. По  привычке  заговаривали  входы;
двое подростков под руки водили по селению Матхи - все-таки  здесь  не
дом, где слепцу известна каждая мелочь, и можно ходить словно зрячему.
Шаман гремел бубном, тряс погремушками, отгоняя недобрых  духов,  что,
как мухи на мед, слетелись к покинутому людьми поселку.
    Бойша следом за Ромаром обходил частокол, примечая слабые места  и
тотчас наряжая охотников на починку. Многое за оставшиеся темные  часы
сделать нельзя - уж больно основательно потрепали городьбу чужинцы!  -
но и сидеть без дела не след.
    Ромар же, раскинув  амулеты,  помрачнел  окончательно.  Подошел  к
Бойше, начал что-то горячо втолковывать.  В  проломах  горели  костры,
Таши следил за огнем, прислушиваться  ему  было  некогда  и  слов  он,
конечно,  не  разобрал.  Видел  лишь,  как  кивал  Бойша,   вроде   бы
соглашаясь.
    Бабы и детишки, умаявшись, спали непробудным сном. И Уника  спала,
обнявшись с матерью; а рядом притулились ее младшие сестренки.  Пусть.
Потом, если до леса дойдем, не до  спанья  станет.  По-новому  селение
поднимать придется! Не шутка...
    Начинал брезжить свет, когда  с  грехом  пополам  закончили  дела.
Выставили стражу, велев кричать сполох,  едва  на  краю  сжатого  поля
покажется противник. И над селением сгустилась тишина.
    Из всех свободных  людей  один  лишь  Ромар  не  повалился  спать.
Обходил дозоры, щурил  глаза  вдаль,  теребил  часовых,  требуя  зорче
глядеть, не упустить приближения врага.
    - Рядом орда ходит, -  шепотом  сказал  Таши  безрукий  волшебник,
набредя на него, стоявшего  в  свою  очередь  в  дозоре.  -  Не  спят,
проклятые. Чую я их. И... они меня тоже чуют. Помнишь, как они тебя  с
Тейко сквозь заросли углядели? Так вот снова тот чародейник объявился,
чтоб ему Лару на рога наколоться! Кружит  вокруг...  и  подручные  его
неподалеку ошиваются не  иначе,  как  опять  к  городьбе  подступиться
пробуют!
    Солнце бессонный Ромар встретил, стоя на приступке городьбы. Рядом
стоял Таши, держа наготове лук. Волшебник казался чернее тучи.
    - Приступят сегодня твари, - негромко заметил он. -  Не  могут  не
приступить. Больше им нас зажать негде - эвон, до леса  рукой  подать.
Дважды отбились - и третий отобьемся,  знаем  теперь  как...  Лишь  бы
какой новой штуки не учудили. Вижу, затевают они что-то  небывалое,  а
что - не пойму.
    - Так если в поле отстоялись - нечто ж за частоколом не выстоим? -
удивился Таши. Ромар с досадой дернул обрубком плеча:
    - Тогда народ тесной кучей  стоял,  а  тут  дыры  одна  от  другой
далеко. Сумеют ворваться в одном месте - что делать станем? Друг другу
на помощь так просто не придешь и в селении в кучу не  собьешься.  Нас
тогда по одиночке перебьют. Была бы моя воля, я бы лучше в чистом поле
на дневку встал.
    - Так куда Бойша смотрит?
    - Куда?.. - Ромар невесело  усмехнулся.  -  Люди  устали,  ног  не
волочат. Хоть один день надо им спокойно провести. Да и в поле тоже...
в прошлый раз всех нас Муха выручил, а ныне от  невода  и  клочьев  не
осталось. Леса тут поблизости тоже нет -  все  под  поля  да  пастбища
выжжено. С какой стороны  ни  поверни  -  все  худо  получается.  Всей
надежды, что отстоимся в проломах.  Знать  бы  еще,  как  карлики  эти
проломы делали... Э, да вот и они! Кричи тревогу!
    Солнце, еще по-утреннему красное, висело над самым горизонтом,  но
света для круглых желтых буркал  диатрим  хватало  вполне,  и  чужинцы
показали, что больше они ждать не намерены.
    Вновь, в который  уже  раз,  разинув  клювы,  неслись  диатримы  и
бесновались их наездники. Вновь Бойша  торопился  расставить  всех  по
местам. Вновь расхватывали длинные ратовища. И  людям  уже  мнилось  -
отбились досель, отобьемся и сейчас. Но тут и случилось то  небывалое,
чего так боялся Ромар.
    Диатриты словно не  замечали  широких  проходов  в  городьбе,  где
ожидали их воины зубра. Не так просто было  бы  пробиться  там  сквозь
завалы бревен и щетину изготовленных копий. Карлики мчались туда,  где
поднималась неприступная, нетронутая городьба. А в лапках у  коротышек
вместо привычных костяных пик были свернутые словно готовое  к  броску
боло, ремни, грубо нарезанные из лошадиных шкур. Видно, загнали где-то
пришельцы табун лошадей - не так это и трудно, верхом на диатриме! - а
потом не позволили птицам пировать,  покуда  не  изготовили  потребный
кожаный снаряд.
    Ловко прячась за  мощными  диатричьими  шеями,  чужинцы  летели  к
частоколу; лихо, с разворота  забрасывали  на  острия  бревен  прочные
ремни, другим концом  захлестнутые  за  ту  же  птичью  шею;  диатримы
разворачивались, дергали - и подрытые бревна с треском выворачивались,
брызгами летела вверх земля...
    Городьба оказалась подрыта куда основательнее, чем мнилось Бойше и
даже Ромару. Отвел глаза хитроумный диатричий маг.
    Перескакивая  через  опрокинутые  бревна,  диатримы  врывались   в
селение, поздно было перестраиваться, пытаться закрыть новые проломы -
слишком велики они оказались. Городьба рухнула  разом  в  четырех  или
даже в пяти  местах.  И  не  по  одному-два  бревна,  а  сразу  целыми
сплотками; орда ринулась в проломы.
    Тогда-то и закричал Матхи. Закричал страшно, нечеловечески, завыл,
раздирая грудь ногтями; потому что, хоть и слеп был, сразу понял,  что
означает этот жуткий треск и отчаянные крики сородичей.
    - Вниз! - заорал Таши Малону, своему  уже  постоянному  напарнику.
Ратовища с собой бери!..
    Кинулись вниз, обеспамятев. Как  же  это  так?..  Городьба  всегда
выручала - а ныне так подвела!..
    Рвались со всех сторон диатриты.
    Таши не знал, где Бойша, где Ромар, где Уника;  вдвоем  с  Малоном
они сбили с птицы наездника; и тут  оказалось,  что  длинным,  тяжелым
ратовищем не так-то  просто  отбиваться  среди  домов.  Мешали  близко
сошедшиеся стены; копье даром разодрало птице бок и та, взъярившись от
боли, ударила на жалких двуногих всей исполинской мощью.
    В тесноте  селения  быстро  развернуть  копье  не  удалось.  Малон
закричал, дернул из-за пояса топор, но чудовищный клюв навылет  пробил
ему грудь. Диатрима вскинула башку, торопясь  заглотить  окровавленный
кусок мяса, который только что был сердцем Калинкиного мужа...
    Малона швырнуло под ноги Таши. И тут в нем,  оставшемся  в  живых,
будто  что-то  полыхнуло,  как  неистовый  степной  пожар.  Это   была
запредельная, сверхчеловеческая сила, что волею  предков  пробуждается
иногда в мгновенья смертельной опасности. Таши зверем прыгнул  вперед,
и диатрима, задравшая голову к небу, пропустила  этот,  привычный  для
нее бросок. Топор ударил, словно не в Ташиной  руке  был  зажат,  а  у
самого Лара-прародителя. Удар упал сзади, так что кремневый клин завяз
в шейных позвонках.
    Что было дальше с обреченной птицей,  Таши  не  стал  и  смотреть.
Словно обезумев,  рванулся  из  узкого  тупичка,  в  котором  навсегда
остался Малон, рванулся к площади посреди селения,  где  сейчас  кипел
главный бой.
    Диатриты рассыпались по селению, гоняясь за  людьми  убивая  всех,
кого могли достать. Повторялся кошмар селения Турана. Но только на сей
раз здесь был Бойша, и его  воины  дрались,  забыв  про  все,  даже  о
собственной смерти. Птицы, карлики, люди - сплелись  в  один  кровавый
клубок.  И,  под  прикрытием  гибнущих  мужчин,  бежали  прочь   через
опустевшие проломы женщины и дети.
    Уже ворвавшись в гущу свалки, Таши заметил Ромара. Безрукий колдун
замер, прижавшись спиной к стене, по лицу стекает кровь,  одежда  тоже
вся рдяная, а прямо на него во весь опор несется громадная диатрима  и
на  ее  спине  подпрыгивает  совсем  крошечный  карлик,   седой,   как
сова-сипуха. Таши ледяной волной окатило: с полувзгляда понял он,  что
это и есть тот самый диатричий маг, без которого никогда не сумели  бы
проклятые так ловко повалить городьбу! И вот теперь  достал  чужинский
чародей врага, сошлись лицом к лицу - один верхом на чудовищной птице,
второй - как всю жизнь  был,  безоружный  и  перед  всякой  опасностью
открытый.
    Таши метнулся было наперерез диатриме, но тут воздух перед Ромаром
внезапно вспыхнул. Огненная  тень  увенчанная  парой  изогнутых  рогов
поднялась из-под  земли.  Страшная  голова  наклонилась,  и  диатрима,
показавшаяся вдруг маленькой и ничтожной, кувырнулась  наземь,  сбитая
огненными рогами.
    Перья на груди  птицы  тотчас  же  вспыхнули,  огонь  метнулся  по
длинной шее, кроваво-золотые глаза  лопнули,  лишь  ноги  еще  скребли
землю - не желала владычица диатрим отступать даже перед самим  Ларом.
Седой карлик вскинул пустую руку, словно в ней  было  привычно  зажато
копьецо, но огненный рог вонзился ему в  грудь.  В  следующую  секунду
призрачное видение погасло, Ромар обессилено  рухнул  у  стены,  подле
трупа своего врага - и руки сородичей подхватили бесчувственное  тело,
поволокли прочь...
    Таши не помнил, что было дальше. Кажется, он подхватил выпавшее из
мертвой руки копье и дрался вместе со всеми, ежесекундно ожидая  лютой
гибели и чуть ли не удивляясь, что смерть раз за разом  обходила  его.
Он видел гибель своего  рода,  но  продолжал  драться  там,  где  иные
бросали оружие и сами подставлялись под беспощадные клювы, не в  силах
тянуть, и желая только одного - чтобы скорее.
    И все-таки люди не окончательно потеряли головы. Два пролома Бойше
удалось отбить. Через них кинулись спасаться дети и женщины, а с  ними
и часть воинов - потому что  иначе  бегущие  тотчас  будут  расклеваны
диатримами.
    Таши стоял в проходе, держа наизготовку загонное копье,  пропуская
мимо поток бегущих. Сейчас последний из живых людей выбежит наружу и в
проходе между домами появится видение  торжествующей  диатримы.  Ее  и
надо принять на зазубренный кремень, чтобы хоть  на  минуту  задержать
погоню.
    - Дай сюда! - раздался сзади голос.  Белоголовый,  трясущийся  Лат
неожиданно сильным рывком вырвал из рук Таши копье. - Беги! - визгливо
крикнул он. - Тебе еще женщин до леса вести! А у меня  ноги  не  идут,
так я здесь постою.
    Не было времени прекословить главе семьи.  Таши  подхватил  другое
копье - полегче и кинулся догонять бегущих.
    Вырвавшиеся  за  городьбы  бежали  в  разные  стороны,  кто  куда,
рассыпаясь небольшими отрядами; иные, впрочем, сбивались  в  ватаги  и
побольше. Скорее, скорее, уйти подальше, пока страшная смерть в образе
нелетающей птицы не вырвалась за городьбу!
    Бойша отступал одним из последних. Группа  самых  упорных  воинов,
все немолодые, отходила вместе с  ним,  отвлекая  на  себя  врага,  не
позволяя  ему  собраться  загонным  кольцом,  чтобы  начать  настоящую
облаву. И, когда вперед вырвался какой-то лихой чужинец, вождь  шагнул
ему навстречу и вскинул священный  нефрит  рода.  Дубинка  оставила  в
воздухе зеленый росчерк; шею диатримы, как  и  в  прошлый  раз,  сбило
начисто, а  затем  случилось  страшное  -  священный  нефрит  внезапно
полыхнул, точно трава весной, и - переломился.
    Бойша оторопело взглянул на обломки - и накатившая волна диатритов
накрыла его, опрокинула и втоптала в землю уже неживое тело.
    Даже вырвавшись за городьбу теряли люди своих  во  время  бегства.
Счастье еще, что почти все диатриты остались в селении -  если  прежде
защитники не пускали птиц в городьбу, то теперь, несколько смертников,
закрепившись в проломе, старались не выпустить их. И лишь  убедившись,
что в селении больше нет ни единого человека, Стакн  -  старший  среди
выживших - велел отходить к далекому лесу.
    Люди бежали на север. Разрозненные группки карликов настигали их и
рвали, почти не встречая сопротивления. Именно  в  это  время  погибло
большинство родичей: женщин и детей,  особенно  малышей,  что  и  двух
весен еще не отсчитали...
    Лишь когда роща, до которой чуть не два часа бежали, сомкнула  над
людьми свои кроны, народ сумел  остановиться,  и  там  впервые  кто-то
заплакал.
    Здесь, на лесной поляне Таши отыскал Унику; увидев окровавленного,
избитого - но живого Таши она тихонько  охнула  -  и  захлопотала  над
другой женщиной, которой приспела пора рожать, и младенец - девочка  -
родилась в лесу рядом со смертным полем...






    После страшного разгрома Тейко вместе с десятком женщин, прячась в
перелесках,  пробирался  на  север.   Он   оставался   среди   бегущих
единственным воином, но как-то само собой получилось, что  командовала
в отряде Крага. Старуха, столько лет уже и за  ворота  не  выходившая,
неутомимо шла, неся полную  ношу,  приглядывая  за  детьми  и  ободряя
молодок.
    - Найдем своих, - твердила она, - отыщутся. Я их  нюхом  чую.  Как
лес сплошняком пойдет, так на тропах след отыщем.
    Тейко безучастно слушал эту воркотню. Не оставалось мочи ни  идти,
ни биться. Был бы один - вообще бы никуда не пошел - лег  на  землю  и
умер. Не отпускало его воспоминание: как бежали от него согнутые,  вот
так же бежали - женщины с детьми. А он гнался  и  никому  не  позволил
уйти. Весело тогда было. А сейчас его  гонят,  и  не  у  кого  просить
помощи и защиты. Не у Краги же... А об остальных и вовсе вспоминать не
хочется. Бабы с детишками да девки. Линга тащит двоих малышей:  родную
дочь и приемную, которую Ромар из-под самого Тейкова топора вырвал. Из
сил выбивается, а не бросает приемыша, дура... Калинка ей  помогает  -
она всем по очереди помогает. Тоже, дура. Ее-то  что  держит  в  чужом
роду? Как ни старайся, а Малона не воскресишь. Или думает, что  вместе
легче уцелеть? Вместе врагу на глаза попасть легче...
    На дневку отрядец валился в рощах или забивался в кустарник. Но  и
ночью, в глухой тьме, идти было нельзя. Поэтому старались выходить при
свете, но незадолго до заката, когда злодеи уже уводили своих птиц  на
ночевку. Так шли три дня, отмахивая за  сутки  изрядные  куски,  но  в
конце концов, как и предвидел Тейко, напоролись на беду.
    Время было вечернее, лик Дзара только спрятался за край земли,  но
еще на полнеба сияли багрецом вечерние облака. И света было достаточно
даже для круглых птичьих глаз. За эту ночь Крага рассчитывала добрести
к цели. Лес уже был виден на горизонте, стена его была такого темного,
грозового цвета, что ни у кого  не  возникало  сомнений,  что  это  не
очередная рощица, каких они прошли уже немало,  а  настоящая  извечная
чаща, что тянется до гор на западе, а на восходе  и  вовсе  границ  не
имеет.
    Беженцы уже прошли немалое поприще, заросшая вербой балка, где они
хоронились днем, осталась далеко позади.
    - А вон, никак и Сборная гора, - говорила  Крага,  указывая  рукой
вдаль, где ровная линия леса вздымалась округлым холмом, - к  утру  на
месте будем, а там и своих сыщем...
    Испуганный вскрик прервал старуху.
    Со стороны заката, четко прорисовываясь на фоне пламенеющего неба,
мчалась одинокая диатрима.  В  какой-то  стычке  она  потеряла  своего
всадника, отбилась от стаи, закружив  в  незнакомых,  сильно  заросших
местах, и теперь  носилась  по  округе,  мучимая  страхом  и  голодом.
Углядев желанную добычу, она громогласно заклекотала и, раззявив клюв,
ринулась к людям. Случилась  паника.  Кто-то  метался,  кто-то  кричал
отчаянно. Тейко стоял, тупо глядя на спешащую смерть и  даже  руки  не
мог поднять.
    Калинка подскочила к  нему,  вырвала  из  ослабевшей  руки  копье,
встала, уперев древко в землю.
    - Из лука бей!.. - закричала она, - я прикрою!
    Дрожащими руками Тейко потянул из-за спины лук.
    И в это время вперед выступила Крага.  Не  шагнула,  не  вышла,  а
именно выступила. Никогда не удавалось ей такое на родовом совете  или
вообще, там, где требовалась гордая  осанка.  Не  терпящим  возражений
голосом она отдала приказ:
    - К лесу уходите, только неспешно, а то за бегущими птица кинуться
может! Все уходите! А мне с этой тварью поговорить надо. Слово у  меня
для нее есть.
    Словно завороженные  люди  двинулись  к  далекому  лесу.  Старуха,
убедившись,  что  приказ  выполнен,  зашагала  навстречу  стремительно
вырастающему силуэту.
    - Эй, желторотая! - крикнула она, замахнувшись клюкой. - Я тебя!..
Только попробуй тронуть моих внуков! На вот, меня жри...
    Птица налетела, ударила, затанцевала на месте,  защелкала  клювом,
раздирая еще бьющееся человеческое тело.
    Уцелевшие люди, поминутно оглядываясь, спешили к лесу.






    Таши и Уника уходили к лесу вместе с большой толпой - чуть не  две
сотни беженцев, в основном  бабы  и  малышня,  но  и  взрослых  мужчин
оказалось человек сорок. Первый день и впрямь бежали толпой,  а  потом
за дело  взялся  Мугон,  и  толпа  превратилась  в  отряд,  беженцы  в
переселенцев.
    За четыре дня дошли к Сборной горе. Выслали разведку, но никого не
нашли, видно первыми явились. Не может же такого быть, чтобы им  одним
спасение найти довелось. Значит, прочие  припозднились,  не  добрались
покуда.
    На поляне  спешно  соорудили  шалаши,  набросали  вал  из  колючих
берсеньевых кустов. Сыскали воду. Родник бил как ни в чем  не  бывало,
ничего не зная о несчастьях приключившихся на юге.
    На второй день Мугон отобрал людей и двумя отрядами послал  их  на
поиски отстающих. Жутковато было  выходить  за  пределы  спасительного
леса, туда, где кружили голодные птичьи стаи, но никто из воинов  даже
губ не покривил, понимали, что так и должно быть, сами прежде  приказа
готовились в путь. Уходил на поиски и Таши. Уника оставалась с матерью
и двумя младшими сестрами. А вот братья Уники не дошли к Сборной горе,
полезли мальчишки в бой - и не вернулись живыми.
    Ташиному отряду, где старшим был Парат, повезло - уже к вечеру они
встретили еще одну группу беженцев, и тоже немалую  -  почти  полсотни
человек. К великой радости Таши среди этих  людей  он  увидал  Ромара;
выжил безрукий чародей  среди  смертельной  круговерти.  С  найденными
поделились водой и обещали проводить их к месту сбора. Одну  ночь  все
равно предстояло провести в лесу и потому люди остановились на ночевку
еще засветло, благо что подвернулся распадок так густо заросший ивой и
молодыми березками, что  туда  ни  одна  диатрима  и  на  полклюва  не
втиснулась бы.
    Ромар немедленно взялся за гадание, но  быстро  смешал  амулеты  и
подошел к Таши.
    - Что-то мне это место не нравится. Смертью кругом пахнет.
    - Сейчас смертью повсюду пахнет, - произнес Таши, не то соглашаясь
с учителем, не то возражая ему.
    - Нет, здесь что-то особое. Пройдем-ка малость вперед,  посмотрим,
что там творится...
    Таши спросился у Парата и,  получив  разрешение,  пошел  вслед  за
Ромаром, который уверенно направился в сторону таинственной опасности,
предсказанной  резными  фигурками.  На   самом   краю   зарослей   они
остановились. Последний лоскут великого поля лежал перед ними. Вдалеке
синел лес, и там уже не рощи будут среди полей, а поляны посреди чащи.
Здесь в цепком рукопожатии встречалась великая степь с великим  лесом.
Благодать и проклятия обеих стран сходились в этом месте.  Гепард  мог
встретиться в этих местах с рысью, а лось с дикой кобылицей.  На  этом
рубеже кончались владения детей зубра и начиналась земля незнаемая.
    Затаившись в кустах Ромар зоркими глазами  обводил  простор.  Таши
тоже вглядывался вдаль, хотя и понимал, что соперничать с Ромаром  ему
не приходится. И, конечно же, первым заметил  недоброе  Ромар.  Старик
внезапно побледнел и беззвучно шепнул в ухо Таши:
    - Гляди!
    И как всегда после того, как  Ромар  укажет  на  что  смотреть,  в
глазах прояснело, и Таши увидел зверя. То есть, видел он его и прежде,
зверь был слишком  огромен,  чтобы  не  заметить  его,  но  обманутому
взгляду представлялось,  будто  это  пригорок  возвышается  невдалеке.
Серая шерсть сливалась с  побитой  заморозками  травой,  а  медленные,
ленивые движения чудовища можно было заметить, только если  специально
вглядываться в них.
    Таши перевел вопрошающий взгляд на Ромара и увидел  бледное  лицо,
трясущиеся губы... Впервые в жизни старый волшебник был  напуган  так,
что не смог скрыть страха.
    - Что  это?  -  прошептал  Таши.  Ощущение  смертельной  опасности
передалось ему, но страху молодой воин поддаваться не  желал  и  готов
был сразиться хоть с самим Хураком и угостить стрелой даже ненасытного
Жжарга.
    - Рузарх... - шепот Ромара упал невесомей паутины. - Сюда  идет...
Надо предупредить своих, чтобы уходили... - Ромар не  договорив  вдруг
вжался в землю и отчаянно прошипел: - Лежать!
    Зоркие глаза мага заметили еще  одно  движение,  ускользнувшее  от
внимательного Ташиного взгляда - из-за края леса на секунду показалась
давно знакомая птичья фигура. Карлик на ее спине мгновенно подал  свою
скакунью назад, очевидно не желая показываться на виду прежде времени,
чтобы не спугнуть замеченного зверя.
    Так оно и оказалось. Ромар еще не успел объяснить, в чем  дело,  а
из-за  леса,  разворачиваясь  боевым  полукружьем,  вынеслось  десятка
полтора диатрим.  Голодные  птицы  неслись  молча,  стремясь  поскорей
окружить знатную добычу, чтобы не дать ей уйти в лес. Впрочем,  рузарх
никуда и не собирался уходить; он тоже был голоден.  Мохнатая  громада
радостно потрусила навстречу нападающим.
    Никогда прежде диатримы не  сталкивались  с  рузархом,  а  тот  не
видывал диатрим. И ни рузарх, ни смертельные  птицы  прежде  не  знали
достойных соперников, всякое существо они  рассматривали  как  корм  и
стремились  лишь  к  одному  -  напасть  и  пожрать  добычу.  И   хотя
медлительный тупозубый  рузарх  никогда  не  смог  бы  догнать  борзую
диатриму, схватка была неизбежной.
    Первая диатрима метнулась  прямо  перед  носом  лесного  чудовища.
Птица была выше на добрую сажень и привычно старалась ударить  сверху.
Серповидный клюв вонзился в череп зверя,  но  рузарх,  кажется,  и  не
почувствовал раны - могучие  челюсти  сомкнулись,  перекусив  диатриму
пополам. Хищник наклонил морду, собираясь приступить к ужину, но в эту
минуту с боков и со спины на него набросились остальные птицы.
    Заработали страшные клювы, бока рузарха окрасились  кровью.  Клювы
легко пробивали свалявшуюся серую шерсть и вырывали здоровенные  куски
мяса. Не ожидавший нападения великан негодующе заревел и крутанулся на
месте, сбив могучим крупом одну  из  диатрим.  Птичьи  кости  неслышно
хрустнули под копытами. Рузарх жамкнул челюстями третью  диатриму,  но
остальные уже снова вцепились в его бока. Не переставая жевать,  зверь
завертелся на месте, стараясь сбить надоедливых птиц. Те  отскакивали,
и Таши с отвращением и ужасом наблюдал,  как  они  вскидывают  головы,
чтобы тоже проглотить вырванный из тела врага кусок. Это была  уже  не
битва, а взаимное пожирание. В течение минуты рузарх сбил и  растоптал
еще двух диатрим, хотя на нем самом уже не оставалось ни одного живого
места. Карлики на птичьих спинах  визжали.  Им  единственным  пока  не
перепало ни кусочка мяса и они во что бы то ни стало  хотели  завалить
небывалую добычу, чтобы тоже набить животы.
    Птицы рванулись в новую атаку. На этот раз они  лезли  осторожнее,
одинаково опасаясь как широчайшей пасти, так и тяжелого крупа, которым
зверь, оказывается столь  сокрушительно  дрался.  Новые  потоки  крови
окрасили  изодранные  бока  чудовища,  рузарх   покачнулся.   Диатриты
разразились ликующими воплями... Но древний зверь преподнес нападавшим
еще  один  неприятный  сюрприз.   Враги   рано   обрадовались:   сбить
хищнокопытного гиганта с ног было не так просто; туша качнулась не под
ударами острых клювов - неожиданно рузарх  поднялся  на  дыбы,  словно
невиданных размеров медведь. Развернувшись на месте, рузарх  обрушился
на не успевших отпрыгнуть  диатрим.  Этим  приемом  рузарх  в  далеких
тундрах сбивал на землю мамонтов. Вооруженные копытами  передние  ноги
смяли разом трех самых шустрых птиц. А рузарх, уже  не  останавливаясь
для еды, вновь завертелся, щелкая  зубами  и  неожиданно  бросаясь  из
стороны в сторону.
    Нервы у карликов не выдержали. Лишившись в единую минуту  половины
своего отряда, они развернули птиц и пустились в  бегство.  Победитель
кинулся было следом,  но  пробежав  пару  шагов,  понял,  что  догнать
быстроногих птиц ему не по силам. Рузарх  вернулся  к  месту  недавней
битвы и принялся жрать.
    Таши и Ромар, замерев следили,  как  он,  мотая  головой,  выдирал
куски мяса, хрустел птичьими костями,  как  наклонившись,  подхватывал
пастью убитых карликов. Хруст, чавканье и утробные стоны  были  слышны
далеко окрест.
    Казалось, кровавой трапезе не будет конца, но все-таки и бездонный
желудок рузарха переполнился. Сожрать восемь птиц оказалось  зверю  не
под силу. Задушено хрипя и отплевываясь, рузарх направился к  растущим
неподалеку деревьям. На ходу он постанывал, и  Таши  мельком  подумал,
что чудовищу тоже не даром прошла эта схватка и раны заживут еще очень
не скоро. Куда раньше кончится добытое в бою мясо,  и  тогда  раненому
гиганту придется туго.
    - Пойдем отсюда, - хрипло сказал оправившийся от потрясения Ромар.
- А со стоянки, пожалуй, сниматься не нужно. Думаю, что сегодня рузарх
на охоту больше не пойдет.






    Как вернулись к месту сбора, узнали радостную весть: нашлись  люди
из верхнего селения, малой кровью вывел людей рачительный Сават,  хотя
сам сгинул, до последнего прикрывая отход сородичей.  Верховые  жители
за эти дни успели присмотреть неплохое место для  селения,  где  после
недавних пожаров лес был не столь непроглядным. Не нравилась степнякам
густая чащоба, где и неба толком не разглядишь.
    Кроме того, вторая группа разведчиков привела к  месту  сбора  еще
один отряд, который  привел  мастер  Стакн.  Четыреста  человек  разом
прибыло к Сборной горе! А там, глядишь, и еще люди подтянутся. Это  ли
не радость? Вот только горчила радость при мысли о том, что выходило в
путь двадцать три сотни, а  до  места  добралось  менее  тысячи  живых
людей.
    Вместе с этим отрядом пришел и слепой шаман Матхи. К Сборной  горе
добрался на своих ногах, а дальше его уже несли. Матхи слег в горячке,
и никто, даже Ромар не мог утверждать за верное, поднимется  он  после
болезни или же останется род без шамана.
    Пришедшие  оставили  у   Сборной   горы   доглядчиков:   встречать
припозднившихся, а сами пошли к новому лагерю, где верховые жители уже
начинали ставить городьбу. Иным могло показаться странным, что люди  в
осеннюю пору не землянки стали рыть, не дома поднимать, а заботиться о
частоколе, но никто из родичей против не выступал. Без крепкой стены в
лесу казалось страшно. Никто не знает, чего ждать из угрюмой  чащи,  а
через городьбу и  рузарх  не  вдруг  прорвется.  Так  что  надо  стену
ставить, пока морозов нет и земля мягкая. А тем временем и  в  шалашах
укрыться можно, согреваясь боком соседа. Главное - не опасно  жить,  а
удобно - это уже потом.
    Однако, вышло так, что и безопасности за новым частоколом люди  не
нашли.
    Таши с Уникой поставили себе отдельный невеликий  шалашик  чуть  в
стороне от остальных. Что бы ни говорили покойный вождь и оба колдуна,
но люди на Унику посматривали косо. И уж тем  более  никто  с  молодой
парой в одном доме жить не станет. Люди вместе семьями живут, а  Уника
теперь ни в какой семье.
    Таши такое положение даже устраивало. Хоть и темно ночью в большом
общем доме, а все неловко,  когда  в  полушаге  от  тебя  другая  пара
возится. А в отдельном шалаше вдвоем с милой - рай да и только!  Жаль,
что в первую же ночь счастье было отравлено. Таши  пришел  с  работ  -
полный день рыл землю, стоймя  вкапывая  заостренные  бревна  -  Уника
встретила его у костерка, разложенного перед входом, покормила скудным
ужином, а когда Таши сладко потянувшись, хотел войти  в  шалаш,  Уника
встала в проходе и твердо произнесла:
    - Сегодня я тебя домой не пущу.
    - А?.. - Таши ничего не понял.
    - Сегодня вдовья ночь, - словно маленькому объяснила Уника.
    Честно говоря, Таши и думать забыл, что бывает  эта  самая  вдовья
ночь. Обычай вдовьей ночи был древний, но  соблюдался  неукоснительно.
Одну ночь в неделю женатые мужчины не  имели  права  спать  со  своими
женами. Всегда и всюду мужчины погибали первыми: от зубов и когтей, от
стрел и топоров. Чуть не половина женщин в роду были вдовами.  Кому-то
из них удавалось найти нового мужа, но большинство  так  и  оставались
одинокими. Возможно, потому строгий закон наказывал  за  кровосмешение
виновницу, а виновника снисходительно  прощал.  Мужская  жизнь  дороже
женской.
    Рассказывали, что у иных народов один мужчина  мог  жить  разом  с
несколькими женами, но в роду зубра  такого  не  водилось.  У  всякого
человека - одна жена и вторично жениться можно только если  овдовеешь.
А для того, чтобы бобылки и молодые вдовы не  взбесились  от  бабского
одиночества, и чтобы дети у них продолжали  рождаться,  отдали  предки
каждую седьмую ночь вдовам. Хочешь - не хочешь, а обязан  в  эту  ночь
женатый человек  супругу  покинуть  и  идти  под  чужой  кров.  Те  из
вдовушек, что попригожей, в такое время словно в девичестве,  выбирать
могли, другие как милости ждали, что хоть на  одну  ночь  пригреет  ее
мужская рука. Но так или иначе, ломтик счастья получали все.
    Чтобы в такую пору не творилось бессовестного блуда,  вдовью  ночь
следовало проводить только с теми женщинами,  что  из  одной  семьи  с
родной женой. Правильный закон, против слова не  скажешь.  Вот  только
Таши куда деваться, если Уника отныне ни к какой семье не принадлежит?
    - Может, нас это теперь и вовсе не касается? - робко спросил Таши.
    - Нет уж, - отрезала Уника. - Как закон говорит, так  и  поступим.
Нечего судьбу  искушать,  предков  гневить.  Второй  раз  перед  родом
провинимся - больше не простят, - Уника вдруг улыбнулась беспомощно  и
тихо произнесла: - Ничего, ведь это только на одну ночь. Завтра вместе
будем.
    Таши вздохнул и, собрав оружие, пошел к дозорному костру, решив  в
следующий раз заранее проситься на такую ночь в караульные. Но  и  эта
ночь выдалась столь беспокойной, так что Таши хвалил себя за  то,  что
вышел из  дому  при  оружии,  а  не  просто  присоседился  в  шалаш  к
осиротевшим подросткам, которых теперь было в  роду  куда  больше  чем
живущих при родителях.
    Приближался полуночный час, когда  опрокидывается  звездный  ковш,
выливая на землю  беспросветную  тьму.  Небо  вызвездило  к  утреннему
заморозку. Караульные жались поближе к тлеющему костерку и не  слишком
охотно обходили недостроенный частокол. Хотя, никто не спал -  слушали
ночной лес, пытались понять его  тайную  жизнь.  Вот  птица  крикнула,
резко,  заунывно.  Что  ее  потревожило?  И,  вообще,  что  за  птица?
Неведомо.
    Три ночи тому назад, когда в ограде еще зияли  преизрядные  бреши,
вот так же в час великой тьмы в полной тишине объявилось  страшноватое
непойми что. Мелькнула белая тень, сверкнули в темноте два  изумрудных
глаза, и отошедший на минуту караульщик - совсем еще молодой парнишка,
упал обливаясь кровью. Был бы один - вовсе бы конец встретил. А так  -
кинулись товарищи, и злой дух умчался, не завершив злодейства.  Кто-то
рассказывал потом, будто расмотрел в свете  факела  бегущую  по  земле
птицу. Не диатриму, конечно, а что-то вроде неясыти, только  ростом  с
десятилетнего ребенка. Наутро при  свете  удалось  отыскать  на  земле
следы когтистых лап.
    После этого случая люди долго судачили, радовались, что  не  может
диатрима вот так же в ночи носиться, слепнет, дуреха, хуже тетери.  Но
и с бегучей совой встретиться тоже  не  сладко  было  бы.  Пикнуть  не
успеешь, как располосуют тебя острые как игла когти. И  вообще,  много
опасностей лес скрывает, и все незнакомые. Вот опять  птица  крикнула,
на этот раз с другой стороны. Терех  -  охотник  из  Турановой  семьи,
попробовал передразнить ночную крикунью  и  сам  же  засмеялся,  когда
ничего не получилось.
    - Ничего, - сказал он, - выучусь, как нужда припрет. Таким манером
сигнал подавать удобно. Дергачом в чаще  не  покричишь,  тут  тебе  не
степь, а эта красавица в самый раз орет: и слышно, и не тревожно. Вот,
скажем, захотел бы я на наш поселок ночью напасть  и  пошел  бы  двумя
отрядами. Как отряд места достиг  -  крикнули  ночной  птахой,  второй
отряд приготовился - второй раз крикнули,  а  после  третьего  сигнала
можно и нападать...
    Неведомая птица крикнула в третий раз и в  то  же  мгновение  небо
прочертила сотня огненных полос.
    В первую минуту никто не мог разобрать, что же происходит, и  лишь
когда разом заполыхали чуть не все шалаши, люди  поняли,  что  с  неба
падают  горящие  стрелы.  Прежде   сыновьям   зубра   не   приходилось
встречаться с таким оружием. Вместо острых наконечников у  стрел  были
оголовки из просмоленного волокна. Как неведомые враги  поджигали  их,
Таши понять не мог. С той стороны не было видно ни костров, ни  вообще
никакого огня, от которого можно было бы поджечь стрелу. Просто  вдруг
в кустах объявлялся огонек и тут же взвивался в воздух,  чтобы  упасть
на пересохшие крыши шалашей.
    Люди с криком выскакивали из гибнущих жилищ, бросались под  защиту
недостроенных  стен.  Запели  первые   ответные   стрелы.   Нападающие
немедленно прекратили бросать на поселок огонь и, оставшись  в  полной
темноте,  начали  методично  обстреливать  поселенцев,  которых   ярко
освещал огонь пожара.
    Впрочем,  за  последние  дни  людям  зубра  было  не  привыкать  к
неожиданным нападениям.  Люди  поспешно  укрылись  возле  ограды,  где
стрелы не могли достать их; наиболее опытные охотники быстро привели в
чувство заметавшихся  и  дружный  залп  вслепую  по  ближайшим  кустам
показал нападающим, что так просто селение взять не удастся. Во всяком
случае, если  не  считать  сгоревших  шалашей,  люди  еще  не  понесли
никакого ущерба.
    - Не стрелять! - незнакомый голос громыхнул так, что все  невольно
обернулись.
    Посреди освещенного круга стоял мастер Стакн. В поднятой  руке  он
сжимал  кусок  камня,  в  котором  все  без  труда  признали  навершие
нефритовой дубинки. Значит, не пропала  сломанная  святыня,  а  может,
даже часть своей силы сумела сохранить. Значит,  еще  не  окончательно
сгинул род, еще походят по земле сыновья Лара!
    А тихий Стакн, никогда в жизни  не  повышавший  голоса,  продолжал
греметь:
    - Не стрелять! Это люди медведя, мы  торговали  с  ними  прежде  и
можем договориться сейчас! Откройте ворота!
    Неошкуренные бревная со  скрипом  сдвинулись  в  пазах,  освободив
проход.  Стакн  вышел  на  освещенное  место.  Рев  зубра  взбудоражил
окрестности.
    С  противовположной  стороны  было  тихо,  но  и   стрелы   оттуда
прекратили лететь.
    Подчиняясь внутреннему порыву,  Таши  выхватил  из  связки  факел,
подпалил его у ближайшего огня и встал рядом с мастером так, чтобы тот
освещался своим светом, а не пламенем  пожара.  Шестым  чувством  Таши
ощущал взгляды лучников, готовых в любую минуту спустить тетиву.
    Стакн вонзил в землю копье, положил  рядом  нефритовый  обломок  и
неспешно пошел к темнеющим кустам. Таши, подняв факел, шел  следом.  В
темноте тоже вспыхнул огонь, навстречу Стакну вышли две фигуры. Один -
молодой парень с факелом, второй - пожилой охотник, должно быть, вождь
нападавших.
    - Вы вторглись  на  наши  земли...  -  немедленно  начал  говорить
вышедший навстречу старик.
    Таши не слишком хорошо разбирал язык потомков медведя,  но  о  чем
речь идет - понял. Не пропали даром Ромаровы уроки, что старик давал в
прошлом году, когда они вдвоем бродили не так далеко отсюда.
    - Мы будем говорить стоя, или в память  о  былой  дружбе  разожжем
двойной огонь? - вежливо спросил Стакн.
    Мгновение сын медведя молчал, потом произнес:
    Мы разожжем двойной огонь. Пусть ваши люди готовят свой костер. Мы
пока не будем стрелять.
    Стакн вернулся к землянкам, вздохнул, окинув взглядом ждущие лица,
и сказал:
    - Будем жечь двойной огонь.
    - Вот и хорошо, - согласился Ромар.
    Мугон отдал короткие распоряжения своим подручным  и  те,  отложив
оружие, побежали по лагерю, собирать случайно уцелевшие от огня запасы
хвороста,  приготовленные  для  очагов.  Что  делать,   посреди   леса
приходится выходить на переговоры со своими дровами.
    В скором времени на прогалине  между  недалекими  зарослями  и  на
скорую руку поставленной городьбой загорелись  два  костра.  Они  были
разложены так близко, что языки пламени смешивались, поднимаясь в небо
единым столбом, но на земле дрова  и  уголь  лежали  порознь,  и  двое
молодых парней специально  следили,  чтобы  свой  уголь  не  откатился
соседу, и от него чтобы не затесалась шальная веточка.
    Затем с двух сторон  к  огню  двинулись  высокие  договаривающиеся
стороны. От детей зубра вышли Стакн, Ромар и  Мугон.  Матхи,  которому
было бы здесь самое место,  по-прежнему  лежал  в  горячке,  душа  его
бродила в иных мирах и не слышала обращенных  к  ней  слов.  С  другой
стороны подошли двое пожилых воинов и колдун, одетый в шкуру  медведя,
снятую со зверя целиком, вместе с частью черепа,  так  что  оскаленные
зубы нависали над разрисованным охрой лицом.
    Те и другие присели возле огня на пятки, каждый  протянул  руки  к
своему огню, погрузил ладони в пламя, омыл им лицо, чтобы не  осталось
в душе мелких незначащих мыслей. Ромар, который не мог совершить обряд
как следует, встал на колени и опустил в огонь лицо,  так  что  и  без
того негустая борода затрещала, свиваясь мелкими колечками.
    Теперь можно было говорить.
    - Вы вторглись на наши земли, - утверждающе  произнес  старший  из
медведей, тот самый, что выходил навстречу Стакну.
    - Мы и прежде приходили сюда, - возразил Стакн, - и никто из ваших
людей в те времена не восставал против этого.
    - Прежде вы хотели торговать, а сейчас  явились  всем  родом.  Это
наша земля, никто чужой не будет жить здесь.
    Ромар вздохнул, собираясь  заговорить,  но  и  Стакн,  многократно
ходивший в эти края менять свои изделия  на  лесные  товары,  не  хуже
колдуна знал, как следует говорить в такие минуты.
    - Люди зубра прежде не воевали с жителями лесов, - сказал он. - Не
хотим мы войны и сейчас. Мы часто встречались с вами здесь, хотя и  не
знали, что вы считаете эти земли своими.  Мы  приносили  вам  кремень,
морские раковины, хлеб и  волшебную  киноварь.  Вы  давали  нам  кость
мамонта, шкуры песцов и чернобурой лисы, сладкий лесной мед и  пахучую
бобровую струю. Обмен всегда был честным, нам незачем  обижаться  друг
на друга. Так?
    - Вы пришли на наши земли, - казалось  вождь  лесовиков  не  знает
других слов и потому упрямо повторяет одно и то же.
    - Люди зубра не собираются всегда жить в лесу, - произнес Мугон, -
Когда кончится засуха, мы вернемся в свои края.  Нам  надо  всего-лишь
перезимовать у вас, а потом мы уйдем.
    - Вы уйдете немедленно или мы станем сражаться с вами и убьем  вас
всех до последнего. Наши воины бесстрашны, наши луки бьют без промаха,
наши копья тяжелы, а руки не знают усталости...
    Стакн дослушал до конца напыщенную тираду, которая, видимо, должна
была устрашить пришельцев и показать им непобедимость хозяев, а  потом
миролюбиво заметил:
    - Наши воины тоже не слабы, к тому же, людей зубра и сейчас больше
чем жителей леса. Но мы не воевали с вами в прежние времена, не  хотим
воевать и ныне. Нам безразлично,  где  переждать  зиму.  Но,  в  таком
случае, покажите нам свободные земли.
    - Или вы думаете, мы не  знаем,  где  находятся  лесные  озера?  -
непонятно спросил Ромар. - А пользоваться огненными  стрелами  вы  нас
уже научили. Не стоит поджигать дом соседа, когда у самого крыша крыта
берестой.
    - Вас согнала с  привычных  мест  не  засуха,  а  жалкие  чужинцы,
которые еще слабей большеглазых карликов.  Поэтому  не  хвались  своей
силой, - вождь медведей неприятно усмехнулся. - Но тебе я  отвечу:  на
запад отсюда до самых бескрайних болот все земли свободны. Если там  и
есть человеческие племена, то они ничтожны и даже вы  легко  перебьете
их. Можете, если угодно, бежать туда. Только помните, что там  обитают
большеглазые, которых вы так боитесь.
    - Мы не страшимся никого. Когда наши разведчики разузнают, что  за
земли лежат на закате, мы соберемся и пойдем в те края.
    - Вы уйдете немедленно.
    - Медведь недаром слывет мудрым зверем, - Стакн говорил как  ни  в
чем ни бывало, лишь медленно падающие слова  и  отсутствие  привычного
такания показывали,  как  тщательно  он  обдумывает  каждую  фразу.  -
Вспомните, люди, ваш предок нападает на других зверей только когда  он
очень голоден или если кто-то обидит его детей. Но ведь никто из детей
медведя еще не погиб?
    - Наши воины все целы.
    - Наши  люди  тоже.  Так  стоит  ли  ради  нескольких  дней,   что
потребуются нам для разведки новых мест и сборов, убивать  собственных
сыновей. Или у тебя нет семьи, вождь?
    Вождь лесовиков хотел ответить резким словом, уже щеки раздул,  но
тут к нему наклонился шаман в  медвежьей  шкуре  и  шепнул  что-то  на
тайном языке. Стакн не разобрал  слов,  но  по  еле  заметной  усмешке
Ромара догадался, что тот расслышал и понял  сказанное,  и  что  совет
шамана как холодной водой плеснул в распаленную душу вождя.
    - Так и быть, я согласен, - промолвил вождь. - Мы дадим вам время.
Сколько именно - это другой вопрос. Но пока мы  будем  его  обсуждать,
колдуны пусть отойдут в сторону. А то слишком  много  волшбы  сплелось
вокруг этих огней.
    Ромар и колдун лесовиков  поднялись,  молча  отошли  в  сторону  и
присели друг напротив друга, приняв прежние позы. Колдун медведей  был
еще совсем молод, даже оскаленные зубы, нависающие надо лбом не  могли
придать ему грозного вида.
    - Я рад, что среди медведей есть мудрые люди, - сказал Ромар, - но
сумеешь ли ты на таком расстоянии успокаивать своего вождя?
    - Я достану его за три полета стрелы, - ответил юноша.
    Некоторое  время  колдуны  молчали,  пристально  разглядывая  друг
друга, потом молодой спросил:
    - Мне интересно знать, зачем вы отрубаете вашим колдунам  руки?  Я
много гадал об этом, но ответа не получил.  Ведь  безрукий  колдун  не
становится ни сильнее, ни мудрей. Но  все-таки,  вы  это  делаете.  Не
первый раз наши роды жгут двойной огонь на лесных полянах,  но  каждый
раз среди людей зубра  сидит  безрукий  волшебник.  Еще  наши  прадеды
удивлялись этому.
    - Я понимаю тебя, - важно сказал Ромар, - но и ты пойми меня и  не
сердись, не услышав ответа. Я ведь не спрашиваю, зачем у тебя шрам  на
лбу. И мне  неведомо,  правда  ли,  что  его  вырезают  когтем  живого
медведя, чтобы шаман мог черпать силу не только  у  предков,  но  и  у
всего медвежьего племени.
    - Откуда ты это знаешь? - вскричал медвежий маг, вскочив на  ноги.
- Это великая тайна!
    - Я этого не знаю, - пряча улыбку произнес Ромар, - и ни о чем  не
спрашиваю. Не спрашивай и ты.
    Четверть часа прошло в молчании,  колдуны  каждый  на  свой  манер
прислушивались к тому, что творится у  костра.  Потом  Ромар  произнес
вполголоса:
    - Кажется, они договорились.
    - Войны не будет, - согласился молодой  колдун.  -  Жаль,  что  не
будет и дружбы. Храбрый Пурх напрасно хвалился нашей силой, сейчас  не
такое время, чтобы люди враждовали между собой. У вас засуха, а  здесь
все лето не утихали дожди.  Большеглазые  вампиры  выползли  из  своих
дебрей и снова кружат возле селений. Близятся большие беды, с которыми
не совладать в одиночку.
    - Ничего, - ответил Ромар. - Времена меняются.
    Охотники  у  двойного  огня  поднялись  на  ноги.  Кто-то   махнул
колдунам, чтобы они приблизились.
    - Пусть слышат и колдуны, - важно произнес Пурх. - Мы даем вам  на
сборы срок две седьмицы. Более того, взамен сгоревших мы  подарим  вам
шкуры лесных зверей, чтобы вы  могли  прикрыть  наготу.  Но  потом  вы
уйдете с наших земель и будете появляться здесь только с товарами и на
краткое время. Все слышали мой приговор?
    - Да, вождь, - ответил молодой колдун.
    Парни  отгребали  угли  костров  каждый  в  свою  сторону   и   по
отдельности затаптывали их.
    - Что сказал этому упрямцу его шаман? - спросил Стакн,  когда  они
подходили к незаконченной городьбе.
    - Он сказал сущую истину, - улыбнулся Ромар.  -  "Как  медведь  на
охотника попер, тут ему и на рогатине сидеть".






    Откочевав  в  сторону  от  негостеприимных  медведей,  люди  зубра
остановились в светлых сосновых борах, вольно  взбегающих  на  пологие
холмы. Места были красивые, но малокормные, а вернее, родичи просто не
умели здесь промышлять. Загонная охота в  лесу  если  и  возможна,  то
совсем не такая, как на просторе. Ловчие ямы  сторожкий  лесной  зверь
обходил; тоже, видно, что-то не умели пришлые добытчики. Рыба в ручьях
и речках, обидно стекающих  на  север,  водилась  самая  ничтожная,  и
матери, разваривая натасканных детишками вьюнов и плотвичек,  вздыхали
о погибших припасах, о сомовине, судаке и стерляди. Грибы  осенью  так
толком и не пошли, хлебный запас остался в кинутом селении. Сейчас еще
люди как-то кормятся, а к весне - быть великому мору.
    Потерпев неудачу в облавной охоте, мужчины  начали  ходить  в  лес
поодиночке либо малыми группами, хотя и понимали, что этак только дичь
распугают. А что делать? Новый опыт покупается детскими могилками.
    Таши  промышлял  счастливее  прочих.   Выручал   тонкий   слух   и
сказывалась привычка - прошлым летом гуляли они с  Ромаром  в  здешних
местах целую неделю. Уники тогда с ними не было, на столь большой срок
Лата дочь не отпускала.  Что  искал  старик  в  лесу,  Таши  не  знал.
Почему-то думал, что ищут они то место, где  закопаны  Ромаровы  руки.
Ромар тогда ничего не сыскал и воротился к дому недовольный, а Таши со
своим делом справился отлично: всю дорогу туда и обратно, и  неделю  в
лесу кормил старика, промышляя силками и детским луком. Правда, в  том
году грибов была пропасть.
    Сегодня Таши удалось  подстрелить  всего  одну  тетерку.  Вспугнул
птицу и сбил из лука влет. Не бог весть какая добыча, но  сыты  они  с
Уникой будут, и Ромару крылышко перепадет. В конце концов,  не  каждый
же раз, как позавчера, косулю приносить. Косуля пошла в общий котел, и
это правильно. Если не делиться, род сгинет  еще  надежнее.  А  так  -
сегодня ты выручишь людей, завтра тебе помогут. Был уже случай -  Таши
пустым вернулся, а  дома  ужин  ждет.  Братья  Курош  и  Машок  свиней
подстерегли.  Завалили  крупного,  тоголетошнего  подсвинка,  а  потом
приняли в копья ринувшегося на  обидчиков  вепря.  Красиво  сработали,
хоть и не охотники, а пахари - сыновья  покойного  Свиола.  Мясо  было
между всеми поделено, а то бы сидеть Унике голодной.
    Ну а когда мелочевка охотнику достается, тут уж кушай сам. Рябчика
на всю ораву не поделишь.
    У самого становища Таши углядел Тейко. Тот явно поджидал его. Таши
прошел мимо, не покосив даже взглядом. Ему с Тейко говорить не о чем.
    - Погоди... - произнес Тейко,  гулко  сглотнув,  словно  проглотил
несказанное ругательство.
    Таши остановился, по-прежнему глядя в сторону.
    - Ты не забыл, что у нас спор  остался  незаконченным?  -  спросил
Тейко, тоже рассматривая ближние кусты.
    - Не угомонился? - вопросом на вопрос ответил Таши. - Пора бы уже.
    - Не дождешься... - процедил Тейко. - Ну так что?
    - Что-то  не  пойму  я  тебя,  парень,  -  с  неожиданной  улыбкой
проговорил Таши, - или ты думаешь, что как морду  мне  начистишь,  так
тебя женщины любить начнут?
    Ехидный вопрос содержал двойное оскорбление. Не так давно,  еще  и
недели с тех пор не прошло, как Тейко самым дурацким образом  выставил
себя на посмешище. Хотел  ли  он  доказать  что-то  себе  самому,  или
уязвить Таши, или еще что, но в одну из вдовьих ночей он, хотя сам еще
не был женат, принарядился и отправился в гости к Калинке. А ведь  мог
бы сообразить, что не следует  лезть  к  женщине  сразу  после  гибели
любимого, когда еще и слезы не высохли. Во всяком случае,  от  молодой
вдовы он вылетел с треском, словно утка из тростника.  Таши,  привычно
отбывавший вдовью ночь в дозоре, все  видал  и  сейчас  не  удержался,
чтобы не подколоть недруга.
    Второе оскорбление было изощренней, не так  бросалось  в  глаза  и
оттого било особенно хлестко. Вроде обижаться  не  на  что  -  обычное
слово: "парень" - даже уважительное... Но только не в устах Таши. Ведь
так обращаются  старшие,  семейные  охотники  к  своим  еще  неженатым
товарищам.
    Тейко был отнюдь не дурак, понял и  прямое  оскорбление  и  тайную
насмешку. Лицо его  пошло  пятнами,  руки  сжались  в  кулаки,  но  он
сдержался и лишь повторил вопрос:
    - Ну так что? Или мне тебя прямо тут бить, при всех, как труса?
    - Успокойся ты, - устало сказал Таши. - Я и без драки отсюда  дней
через пять уйду.
    - Куда? - не понял Тейко.
    - А тебе не все равно? На север, новые места искать.  Говорят,  за
лесом снова степи идут. Угодья там хорошие.  Мамонтовую  кость  оттуда
приносят. Надо разведать.
    - А Уника как же? - глупо спросил Тейко.
    - И Уника со мной, - Таши усмехнулся и добавил: - Не надейся, тебе
не оставлю.
    - Тьфу на тебя! - оскорбился Тейко. - Не нужна мне  твоя  брюхатая
мангаска! Сгинете оба, туда вам и дорога! Проваливайте!
    Тейко круто развернулся и пошел прочь, раздраженно сшибая ременной
петлей  пращи  верхушки  перезревшей   валерианы   и   кипрея,   давно
растерявшего свои летучие семена.






    Таши не соврал молодому охотнику, хотя и не  сказал  всей  правды.
Собственно говоря, всей правды он и сам  не  знал.  Просто,  несколько
дней назад в его только что отрытую  землянку  зашел  Ромар.  Посидел,
одобрительно глядя на зарождающееся  хозяйство,  похвалил  молодых,  а
потом спросил как бы невпопад:
    - Жалко, поди, было бы бросать этакие хоромы?
    - Чего жалеть-то? - проворчал Таши. - Нора, она нора и есть. Такую
отрыть - два дня работы.
    - Что ж, - задумчиво произнес колдун.  -  Значит,  не  так  обидно
уходить будет, - и, видя, что от него ждут объяснений, добавил: - Хочу
вас с места сорвать. Есть у меня  одна  задумка,  но  какая  -  покуда
открыть не могу. Сразу скажу одно - путь предстоит немалый. Лучше  бы,
на зиму глядя, и не выходить, да время не терпит. Вы и сами видите,  в
лесу нам не житье, благодарение  предкам,  если  половина  родичей  до
свежей травы доживет. Лучше уж в дороге пропасть, не так обидно будет.
    - Нечего нас отпевать прежде времени, - суеверно перебил  Таши.  -
До сих пор не пропали, как-нибудь и дальше выберемся.
    - ...да и вам будет удобней, - продолжал Ромар, словно  его  и  не
прерывали, - а  то  сейчас  люд  успокоился,  а  как  голод  подожмет,
глядишь, опять объявятся любители искать виноватых.
    - Пусть попробуют, - рука Таши потянулась к топору.
    - Мы согласны идти, - примиряюще произнесла Уника.  -  Вы  же  оба
знаете, я люблю бродяжить, мне это в охотку.
    - А дойдешь ли? - забеспокоился Таши.
    - Чего не дойти-то? Малышу на свет  только  летом  появляться.  За
этот срок можно до края  земли  дошагать  и  назад  вернуться.  Только
собраться надо, одежду теплую  справить,  запасец  скопить.  А  то  мы
сейчас, почитай что голые.
    - Недели тебе хватит? - строго спросил Ромар.
    - Я постараюсь. Шить придется много, могу и не успеть.
    Уже на следующий день они собрали то, что не требовало специальной
подготовки. Инструмент, оружие, сотня всяких мелочей, без  которых  не
обойтись в дороге, были подготовлены и отчасти сложены в два заплечных
мешка. Не первый раз приходилось им отправляться  в  путь,  давно  уже
знали и Таши, и Уника, что следует собирать. Правда, на этот раз брали
больше чем обычно оружия:  охотничьего  и  боевого,  против  недоброго
человека. Тут уж приходилось строго отбирать, что взять с собой, а что
оставить,  сдав  за  ненадобностью  Стакну.  Два  топора  с  собой  не
потащишь, рабочим драться  несподручно,  а  боевым  работать  и  вовсе
никак. В конце концов, Таши, посовещавшись с Ромаром,  остановился  на
рабочем инструменте, с которым  привык  ходить  в  прежние  походы,  а
вместо боевого, из черного  диабаза,  топора  взял  деревянный  меч  с
желтыми кремневыми накладками. Таши было из чего выбирать -  оружия  в
роду оставалось куда больше, чем воинов; во время бегства люди бросали
что угодно, но не воинский снаряд.
    Так   что   оставалось   разжиться   только   зимней   одеждой   и
сколько-нибудь приличным запасом пищи. Но если еду можно было добывать
в пути, то выходить из дому без теплых вещей, значило отправляться  на
верную гибель. В этом деле великую помощь  оказал  им  Стакн.  Мастер,
деливший теперь на пару с Матхи всю власть в роду, видимо  знал,  куда
наметился Ромар, и затею его одобрял. Во всяком случае, он переговорил
с охотниками, и Уника  получила  из  скудных  родовых  запасов  мех  и
овчину, чтобы сшить зимние обновы всем троим. Теплые постолы, кожаные,
мехом внутрь, штаны, нагольные тулупы-охабни, шапки и  даже  две  пары
теплых рукавиц, без которых мигом можно обезручить в зимнем лесу.
    Неудивительно, что Уника была так занята в последние дни, что даже
часть домашних дел  переложила  на  Таши.  Впрочем,  для  охотника  не
зазорно самому испечь в углях пойманную тетерку или глухаря.
    Увидав  Таши,  Уника  оставила  рукоделье,  целомудренно,  как   и
полагается супруге, поцеловала Таши в  щеку,  порадовалась  добыче,  а
потом попросила последить за очагом, пока она будет бегать по делам.
    - К Стакну надо заскочить, швейный приклад поправить. Я быстро.
    Таши кивнул и принялся разводить на воде  глиняную  кашицу,  чтобы
обмазать ею птицу, прежде чем зарыть ее в угли.






    Стакн сидел возле  наспех  вырытой  землянки  и,  привычно  стучал
камнем. Неведомым образом он  сумел  сохранить  во  время  разгрома  и
бегства весь свой инструмент: плоские куски красного наждака, костяные
сверла, отбойники с округлым концом. Водился у него и кремень, хотя  в
этих краях если  что  и  встречалось,  так  только  белый  известковый
камень, годный разве для рисунков, да порой находился  гранит  -  вещь
еще более никчемная, поскольку состоит разом  из  многих  сущностей  и
колется самым прихотливым образом, но только не так, как надо мастеру.
Так что и в этом не угодил людям лесной  край.  Не  получится  вернуть
свои земли, и должны будут потомки ходить  в  многодневные  походы  на
опасный юг за  кремневыми  желваками  для  ножей,  топоров  и  всякого
скарба. Дома кремень под ногами валялся - наклоняйся и выбирай,  какой
кусок приглянется. Кремнем род торговал - не со всеми,  разумеется,  а
только с настоящими людьми из знакомых родов. Торговля была поставлена
прочно, менялись часто и без обмана. Выгодно было  всем,  потому  и  с
незнакомцами не спешили ссориться, а  бывало  и  помогали,  если  были
уверены, что встретили не чужих, а настоящих людей. Приречный  кремень
уходил в неизмеримую даль, в обмен родичи  получали  сурик,  киноварь,
малахит, охру, мамонтовую  кость  и  шкуры  редких  зверей,  каких  не
водилось возле Реки. А не будет кремня - не станет  и  торговли.  Тоже
сласти мало.
    Но пока Стакн имел материал, мог работать и работал. С  удивлением
и тайным испугом  Уника  увидела,  что  перед  Стакном  лежит  обломок
священной каменной дубины: символа  рода,  в  котором  словно  в  яйце
сосредоточена вся мощь человека, сила  его  предков.  Нефрит  считался
мужским камнем, недаром даже формой святыня напоминала огромнейший уд,
и женщины старались не смотреть на  этот  камень  слишком  пристально,
чтобы не навлечь на себя гнев мужей и не коснуться ненароком  кровавой
мужской магии.
    А теперь Стакн,  насвистывая  и,  по  всегдашней  своей  привычке,
бормоча под нос, вертел зеленый камень и осторожно окалывал  его,  как
всякий иной обломок, из  которого  намеревался  смастерить  что-то  на
потребу сородичам.
    - А тут лишку выпирает, - напевал Стакн, - это надо удалить. Но не
так, а вот так. Так-то будет хорошо...
    Обломок постепенно менял форму. Мастер  зажимал  его  в  древесном
расщепе,  подбивал  костяными  и   деревянными   клинышками,   ловким,
единственно верным движением скалывал  зеленоватую  чешуйку,  а  потом
вновь принимался вертеть заготовку, повторяя свое "так"  и  "не  так".
Кое-кто из родичей  всерьез  утверждал,  что  имя  мастер  получил  за
привычку такать во время работы.
    Уника стояла молча, не смея мешать. Но оказывается, мастер видел и
замечал все, что творилось рядом. Ни на секунду не отрываясь от дела и
не повернув головы, Стакн спросил:
    - Любуешься, красавица? Посмотри, посмотри. Работа тонкая,  камень
незнакомый; дело будет. Видишь, он как? А мы его так - вот и получится
ладно. Упругий камешек, сильный... а полировать его - чистая  радость,
ну, словно девушку обнять... Видишь, лезвие какое? Тут надо  косточкой
ретушь навести, а потом загладить... Вот так. Не думала, касатка,  что
я на такое дело замахнусь? А я, вот, замахнулся. Что ж  ему  без  дела
лежать? Обломок, он обломок и есть, сила в нем умирает. А ежели  новую
вещь смастерить - так и сила вернется. Род  тогда  жив,  когда  вместо
сломанного да отжившего новое приходит.  Правильно  я  говорю,  милая?
Гляди, как он смотрит... Это будет нож. Хороший камень, дельный. Такой
нож сноса не знает. Ему и ручки не надо, ни деревянной,  ни  костяной:
целиковый клинок получится из одного куска. Ручку я  потом  заполирую,
ловкая станет, хваткая. А  ты,  звездонька,  зачем  пришла-то?  Просто
полюбоваться, али дело какое?
    - Дело, - призналась Уника, - только у меня  камня  нет.  Проколка
нужна. Зима на  носу,  Таши  в  путь  собирается,  теплое  надо  шить,
шубейку, какую ни на есть, а мне нечем. Костяные  иглы  все  обломала,
мех они трудно берут, а на чуни так и вовсе надо толстую кожу. Мне  бы
проколку.
    - Всего-то? - протянул Стакн, не отрывая взгляда от  ножа.  -  Так
это я помогу. На проколку много ли камня надо? Любой отщеп пойдет.
    - Раньше я и сама бы смастерила, дело немудреное. А теперь  не  из
чего.
    - Не горюй, ласковая, сейчас все поправим.
    Стакн с видимым сожалением отложил незаконченный нож, над  которым
еще несколько дней предстояло работать, оглядел отложенные в  сторонку
отщепы, выбрал один, побольше,  неслышно  пошептал;  Уника  расслышала
лишь всегдашнее "так", зажал в кулаке тяжелый желтоватый  отбойник  и,
не примеряясь, одним безупречным  движением  сколол  полоску  зеленого
камня в мизинец длиной. Проколка получилась у  него  с  одного  удара,
длинная и стройная, с концом  не  слишком  тонким,  чтобы  не  сломать
первым же нажимом, а сходящаяся на острую грань.  Уника  не  видела  в
проколке  изъянов,  однако,  Стакн  как  обычно   остался   недоволен.
Критически оглядев изделие,  он  костяным  теслом  сшелушил  невидимую
чешуйку, так что не только кончик проколки приобрел остроту, но и одна
из граней стала напоминать крошечный  ножичек,  которым  многое  можно
сделать в случае нужды. Поплевав на брусок, Стакн в  полсотни  плавных
движений заполировал тупой конец, чтобы не врезались грани в кожу,  не
портили  рук  швеи.  Сполоснул  проколку  в  воде,  поднес  к  глазам,
повертел, потом еще осторожно провел по  наждачному  камню,  добиваясь
попросту невозможного совершенства,  и  лишь  потом  протянул  готовый
инструмент Унике.
    - Вот видишь, всего делов.
    - Но ведь это... - Уника не смела взять иглу, - Это  же  священный
камень. Мужской камень. Как же я его коснусь?
    - Бери, родимая, не бойся. Был камень мужской, стал общий. Да он и
всегда был общий, а то в роду одни  мужики  остались  бы.  Я  уж  тебе
говорил - обломок всегда мертв, а вот вещичка родилась, так она живая,
и сила в ней тоже живая. Только ей работать надо. Сошьешь своему парню
чуни да охабень, так у самой сил прибавится, и у проколки, и  у  парня
твоего. А станешь на камень попусту молиться, тогда вся сила без толку
изноет. Чтобы искры  сыпались,  кремнем  стучать  надо,  а  без  этого
замерзнешь, зимой-то. Так я понимаю?
    - Так! - согласилась Уника, втыкая проколку в  полочку  рубахи.  -
Спасибо тебе, Стакн. Пойду шубу шить.
    - Погоди! - окликнул ее мастер. - Я хотел спросить: боло у  твоего
Таши целым осталось?
    - Да. Он с ним каждый день в лес ходит.
    - А не может он кремни с боло мне отдать? Я бы ему новые  кругляши
выточил, из гранита. Ему все равно, а мне бы польза...
    - Хорошо, - согласилась Уника. - Я попрошу, он не откажет.






    Румяный ноябрьским утром троица уходила из становища. Провожать их
вышли Стакн, мать Уники и исхудавший  и  почернелый  Матхи.  Лата,  не
скрываясь, всхлипывала и на ходу  гладила  дочь  по  рукаву  кухлянки.
Матхи брел, придерживаясь за плечо Ромара. Оба ведуна молчали,  видно,
все у них было  переговорено.  Стакн,  почти  против  воли  ставший  и
вождем, и старейшиной одной из семей, тоже молчал. По  его  открытому,
не привыкшему  скрывать  тайные  мысли,  лицу  бродили  тени.  Великая
ответственность  свалилась  на  его  худые  плечи,   мучительно   было
принимать решения за весь род. Но не было иного выхода,  и  говорливый
Стакн учился хранить  многозначительное  молчание.  Лишь  перед  самым
расставанием, когда путники дошли до ручья, он тихо сказал Таши:
    - Ромара берегите. Сейчас если кто и сможет род выручить, так  это
он. И, пожалуйста, постарайтесь вернуться живыми. Душа за вас болит.
    Таши вздохнул. Ромара он, конечно, сбережет. И слушаться будет,  и
помогать во всяком деле. Знать бы только, куда они отправились, и  что
за дело предстоит. А остальное как-нибудь справим.
    По упавшей лесине путники перебрались через ручей. Поход начался.






    Против всех ожиданий Ромар пошел не на север, а  почти  строго  на
запад. Потом они свернули несколько раз,  три  дня  чавкали  промокшей
обувью по болотистым, заросшим ивняком  и  красным  пасленом,  берегам
лесной речушки. А потом так же неожиданно свернули на восток.
    Такое хождение было знакомо Таши;  год  назад  происходило  то  же
самое.  Значит,  не  оставил  Ромар  своих  поисков,  по-прежнему  они
остались важны.
    Погода вскоре  установилась  пасмурная,  хотя  по-прежнему  сухая.
Хмарные  тучи  обложили   небо,   и   Таши   быстро   потерял   всякое
представление, в каком  направлении  они  движутся.  Лес  был  ровный,
низовой, сосна вперемешку с осиной.  На  осиновом  подросте  кормились
косули, и Таши, махнув рукой  на  все  остальное,  старался  выследить
пугливого зверя. Ходить можно хоть кругами, хоть  зигзагами,  но  есть
при этом желательно каждый день, иначе далеко не уйдешь. Однако, Ромар
охотиться не разрешил.
    - Не стоит сейчас расходиться, - сказал он. - Кажется, мы все-таки
нашли, что хотели, - коротким кивком старик указал на  густые,  стеной
стоящие заросли крапивы. - Видишь?
    Таши не видел ничего.
    - Эх ты,  следопыт!  -  посочувствовал  Ромар.  -  Гляди,  крапива
густая, заморозки уже прошли, а она не полегла. И  место  для  нее  не
подходящее, ни малины рядом нет, ни другой какой  травы,  при  которой
крапива держится. Значит, поблизости другой сосед - люди. Больше всего
крапива человеческое жилье любит, льнет к  нему  и,  как  ни  прячься,
обязательно выдаст.
    Таши схватился за лук.
    - Оставь, - приказал Ромар. - Здесь оружие не потребуется.
    Он потянул носом воздух, досадливо поморщился.
    - Вот простыл, нос заложило, ничего не чую.
    Таши  и  Уника  тоже  принюхались,  стараясь  обнаружить  то,  что
ускользало  от  учителя.  Холодный,  процеженный  лесом   воздух   был
переполнен причудливыми, забивающими  друг  друга  запахами.  Из  всех
степных  обитателей  разве  что  шакал  смог  бы  разобраться  в  этом
изобилии.
    - Углем пахнет, - сказала вдруг Уника, - но холодным. Видать ночью
огонь упустили, а нового разводить не стали.
    - Откуда тянет? - быстро спросил Ромар.
    Уника кивнула на жгучие заросли.
    - Иди, - велел Ромар. - Ты тут лучше нас всех разберешься.
    Ни мгновения не колеблясь, Уника шагнула в крапиву, хотя  всего  в
полушаге   каким-то   зверем   была   проломлена   тропка.   Ромар   и
напружиненный, ко всему  готовый  Таши  двинулись  следом.  Уника  шла
уверено, но как-то странно, словно и двух шагов не  могла  сделать  по
прямой.
    - Ты же только что правее шла!  -  не  выдержал  Таши.  -  Что  ты
извиваешься, как ужака под вилами?
    - Она прямо идет, - сказал  Ромар,  -  это  у  нас  с  тобой  ноги
заплетаются. Видел бы ты,  сколько  тут  всякой  волшбы  наплетено  да
напутано, курчавке впору. Как в крапиву  нырнули,  сразу  вся  изнанка
стала видна. А допрежь, ничегошеньки было не  углядеть.  Теперь  можно
было бы и напролом пройти, но не  хочу  переполоха  устраивать,  да  и
портить чужую работу жаль.
    - Хороша работа людей с пути сбивать, - пробурчал Таши,  стирая  с
лица налипшую паутину.
    Уника продралась сквозь плотные кусты облетевшей лесной смородины,
и перед путниками  открылась  невеликая  полянка,  на  самой  середине
которой стоял дом.
    Такого дома ни Таши, ни Уника допрежь не видывали и даже не знали,
что подобное на свете быть может. Дом не только не был вкопан в землю,
а напротив, висел в воздухе. Видно, по весне, в разлив, ближний  ручей
подтоплял болотистую низинку  и,  спасаясь  от  воды,  жилище  полезло
вверх. Два необъятных пня,  высоких,  в  рост  человека,  служили  ему
подножием, на них как на помосте лежали из цельных деревьев вытесанные
слеги, над которыми  поднимались  стены  дома,  сложенные  из  толстых
бревен,  конопаченные  мхом  и  ничем  поверху  не   обмазанные.   Пни
раскорячили узловатые пальцы корней, впились ими в сырую землю. Кора с
пней была сошкурена либо же давно облетела и неопытный Ташин взгляд не
мог определить, что за  лесные  великаны  послужили  опорой  небывалой
избе.
    В первую минуту Таши подивился, почему для житья строитель  выбрал
такое неудобное  место,  но  тут  же  решил,  что  раз  вокруг  пахнет
колдовством,  то  простой  разумной  мысли  и   искать   не   следует.
Понадобился дом посреди мокривины, и  вот  он,  пожалуйста,  стоит  на
коренастых лапах, словно сам пришел.
    Дом был стар, бревна  не  потемнели,  а  прямо-таки  почернели  от
долгих непогод, неровно затесанные концы бревен растрескались,  но  ни
гнили, ни трухлявости заметно в них  не  было.  И  весь  дом  держался
прочно, так что подпорки из косо поставленных стволов,  казалось  были
просто прислонены к стенам.
    Вместо привычного зеленеющего дерна,  на  кровле  внахлест  лежали
широкие полосы бересты. Возле застрех,  откуда  должен  выходить  дым,
когда хозяева разжигают огонь, береста закоптилась до  неузнаваемости,
на ней густыми лохмотьями висела сажа. Зимой  в  таком  домике  должно
быть нежарко, сильно топить тоже небезопасно, но зато легкая крыша  не
так давит на столбы. Одно слово - чудной домишко.
    По сравнению  с  самой  избушкой  окружающие  ее  вещи  уже  и  не
удивляли. Стояли полукругом колья с надетыми на верхушку черепами, все
как полагается, рогом и оскаленным зубом наружу, от  недобрых  гостей,
злых мыслей, бродячих духов и ничьих предков. Большинство костей  были
выбелены солнцем и водой, но было несколько и совершенно свежих.  Таши
не обратил бы на них  внимания,  если  бы  не  бросился  ему  в  глаза
сплюснутый плосколобый череп  с  полусаженными  челюстями,  усаженными
густым рядом конических зубов. Кто хоть раз живого рузарха видал,  тот
и череп его без труда признает.  Таши  с  сомнением  покачал  головой:
знатный трофей был совсем недавним и, судя по зубам, зверь был в силе,
а не подох сам собой от старости и недокорма.
    - Вот и отыскалась, пропащая душа, - довольно сказал Ромар. -  Ну,
что стали? Зовите хозяйку.
    Таши концом лука звонко  постучал  по  страшному  черепу.  В  доме
что-то громыхнуло опрокинувшись,  тяжелая,  крепко  просмоленная  кожа
висящая при входе колыхнулась и на высокой приступке, ведущей в дверям
показалась женщина. Не так и стара она  была,  но  истерта  жизнью  до
последней  крайности.  Горб,  набитый   неподъемной   работой,   руки,
изуроченные  неженскими  тяжестями,   лицо,   обожженное   солнцем   и
ошпаренное зимними морозами. Красные глаза, изъеденные дымом  вечерних
костров, слезились, растрепанные пегие волосы поредели настолько,  что
для женщины уже казалось неприличным.  Видно  никакое  чародейство  не
может облегчить одинокую жизнь вдали от родных людей.
    Таши сразу понял, кто перед ним. Уж  слишком  густо  увешана  была
отшельница оберегами, амулетами,  всякими  фигурками,  в  которых  без
труда угадывались лики предков, недобрых богов и странных  существ,  с
которыми и до сего дня знающие старухи  ведут  разговоры.  Уника  тоже
живо смекнула, с кем дело имеет. Ее ажно затрясло при виде  навешанных
на старухе сокровищ.
    А сама хозяйка и бровью в сторону молодых людей не повела.  Взгляд
ее был прикован к Ромару.
    - Ну, ясно, - произнесла она глухо. - Кто еще мог  сюда  пролезть?
Здравствуй, Ромар. Видно правду болтают про тебя, будто  ты  вместе  с
руками смерть свою под дубом закопал.
    - Здравствуй и ты, Нешанка, - произнес Ромар. - Давно не виделись.
    - Какая я тебе Нешанка!  -  старуха  выпрямилась,  замахнулась  на
Ромара, только что не ударила. - Нет никакой Нешанки! В лесу  померла,
одна, под елкой подохла всеми брошенная, родовичами  отринутая,  самой
себе ненужная!
    - Как же нам звать тебя, бабушка? - спросила Уника.
    Хозяйка повернулась так резко, что все колдовские помощники на  ее
платье разом взбрякнули, только треск пошел. Казалось, старуха  готова
прыгнуть на Унику, Таши даже шагнул вперед, собираясь в  случае  чего,
отшвырнуть ее прочь, не дав прикоснуться к Унике.  Но  ведьма  замерла
неподвижно, впившись взглядом в лицо гостьи.
    - Ишь, - произнесла она наконец, - додумался,  девчонку  приволок.
Похвастаться хочешь, что не пропали без нас? И без того знаю,  что  не
пропали. Славная девочка, я когда-то не хуже была. Это она из чьих?
    - Моткина внучка, - сказал Ромар.
    - А... Могла бы и  сама  догадаться.  Девка  чернявая,  в  пришлую
родню. Что смотришь, красавица? Знаешь, кто я такая?
    - Знаю. Ты мудрая йога. Только как звать тебя я  теперь  не  знаю.
Ромар говорит - Нешанка, ты твердишь другое.
    Правильно сказала, милушка. Йога я, последняя  в  роду.  Потому  и
имени у меня нет. Так и  зови  Йогой,  не  ошибешься.  Ну  что  стоите
истуканами? Раз уж пришли - заходите в дом.
    Внутри изба Йоги оказалась еще удивительней, чем снаружи. Кажется,
в  простоте  там  не  было  ни  единого  предмета,  все  заговоренное,
нашептанное, чудесное.  Все,  что  за  многие  годы  накопило  женское
ведовство, сошлось в лесной избушке.
    Старуха  кивком  указала  на  угол,  где  на   полу   громоздилась
расхристанная постель. Путники уселись, ожидая, пока хозяйка управится
с делами и начнет разговор. Постель у Йоги была  мягкая,  Таши  прежде
таких видывать не доводилось.  Шкуры  пушного  зверя  лежали  здесь  в
двунадесять слоев. И какие были звери! Медведь, седой волк,  росомаха,
лютый  зверь  леопард.  В  головах  ворохом  брошены   зимние   шкурки
лисы-огневки и ее чернобурой сестрицы. Немыслимые богатства свалены  в
углу, чтобы хозяйке  было  теплее  спать.  Прежде  Таши  и  видеть  не
приходилось такого количества мехов разом. Хотя,  если  вдуматься,  то
ничего удивительного нет. Старуха  -  последняя  из  мудрых  йог,  все
богатства, накопленные предшественницами, достались ей.  В  сказках  и
сейчас поется, что коли пришел ворожить, так кланяйся мехами. Куницу -
на девицу, бобра - для добра, волк - чтоб в речах был толк, а белку  -
на всякую безделку. Интересно, за какую ворожбу кланялись росомахой? В
ближних краях она не водится, страшно и подумать, в  какую  даль  надо
переться, чтобы заполучить такого зверя!
    Таши распушил пальцами мех и с  удивлением  обнаружил,  что  шкура
совсем свежая. Хорошие меха хранятся десятками лет, но знающий человек
на ощупь определит, как давно зверь отдал свою шкуру  добытчику.  Этой
коже не было и двух лет. А Ромар говорил, что последний раз дети зубра
видели обиженных ими йог чуть не двадцать  лет  назад.  Кто  же  тогда
преподнес старухе редкостную шкуру?
    Старуха тем временем в полминуты развела огонь, споро,  по-мужски,
выбив искру из кремня, придвинула к  огню  ладно  вылепленный  горшок,
хранящий  на  обожженном  боку   отпечатки   ладоней   мастера.   Таши
внимательно следил, как хозяйничает Йога. Все как  у  обычных  женщин,
вот только живет бабка не  по-сиротски,  пространно  живет.  В  горшок
отправилась целая оленья лопатка и не копченая, а свежатина, это  Таши
с полувзгляда определил, да и запах  от  супа  говорил  сам  за  себя.
Густой  суп,  с  кореньями  и  травами.  Никак  и   мучицей   похлебка
сдобрена?.. Таши потянул носом, принюхиваясь. Нет, это не мука, что-то
лесное, может лещина тертая... Но все равно,  густая  похлебка,  такой
только в праздник лакомиться.
    Покуда варево томилось на очаге, Йога  выставила  перед  хозяевами
деревянные  кругляши  -  дискосы,  разложила  по  ним  всякие  заедки:
копченые гусиные грудки, квашенную рыбу, черемшу, закисшую в своем  же
соку; рядом встала дежка с пареной брусникой и горшочек бортного меда.
По мере того, как перед сидящими появлялись новые и новые яства,  Таши
приходил все в большее изумление, а когда перед  ним  была  поставлена
корчага  полная  пенистого,  недавно  сваренного  пива,  так  и  вовсе
вытаращил глаза. Пиво, правда, оказалось не ячменное, а из  мучнистого
солодкового корня, но все же это было настоящее пиво, какого и дома не
всякий день попробуешь.  Откуда  у  дряхлой  старухи  такое  изобилие?
Неужто добыла своими руками и ворожбой? Тогда предки поступили неумно,
оставив род без этаких помощников. А  Таши-то,  увидав  бабульку,  еще
подумал, что придется делиться с ней небогатым дорожным запасом.
    Покуда  гости  насыщались,  Йога  вежливо  молчала,  лишь   иногда
спрашивала, все ли в достатке, не принести ли чего еще... Потом, когда
гости отвалились от еды, и Уника вытерла Ромару жирные губы,  началась
неспешная беседа о погоде, о том, какая ожидается зима  и  успешно  ли
прошло путешествие. Таши изнылся,  слушая  кружные  речи  и  проклиная
обычай, не позволяющий сразу перейти к делу. Что  значит:  "Удобно  ли
добрались?"  Сама  же  в  глухомани  схоронилась,  закрылась   хитрыми
заклинаниями, все сделала, чтобы неудобно было добираться. А мы,  вот,
добрались.
    Потом последовали расспросы о здоровье, о судьбе общих знакомых, и
тут плавное течение беседы было нарушено.
    - Да никого, почитай,  и  не  осталось  из  тех,  кто  тебя  может
помнить, - сказал Ромар. -  Крага  была,  так  померла  недавно.  Трех
недель не прошло. Она в роду старшей из матерей была, так на ее  место
покуда никого не выбрали.
    - Крага? - переспросила старуха. - Как же, помню.  Она  ведь  меня
постарше года на три, что ли. Гонористая  девка  была.  Мнила  о  себе
много, к старухам льнула. Очень ей хотелось йогой стать. А в  самой  -
силы чуток, с воробьиный нос. То-то, думаю, злилась она, когда ведуньи
прочь отошли. Ее, красавицу да умелицу бросили, а  меня  -  девчоночку
несмышленую, с собой взяли.
    Таши выпятил губу, пытаясь  представить  Крагу  красавицей.  Никак
подобное  в  голову  не  входило.  Да  и  нынешняя  хозяйка   тоже   -
ведьма-ведьмой; не бывают  такие  девчонками.  Однако,  Ромар  слушал,
кивая головой.
    - А из парней кто жив? - спросила Йога. - Роско,  помню,  красивый
был парень.
    - Роско уж сколько лет, как умер, - склонив голову ответил  Ромар.
- Набег тогда был. Знаешь, западные племена,  у  них  воины  еще  косы
заплетают... Отбились мы от них, а Роско не уцелел.
    Йога вздохнула. Таши  с  Уникой  тоже  поникли  головами,  поминая
неведомого им Роско. Хороший человек был, честно умер, защищая  родное
селение.
    - Из стариков Лат дольше всех  продержался,  -  продолжил  рассказ
Ромар. - Старейшиной был в семье зубрихи Асны, - Ромар кивнул  было  в
сторону Таши, хотел сказать, что вот, мол, парень  из  той  семьи,  да
вовремя язык прикусил. Про  Унику-то  уже  сказано,  что  она  Моткина
внучка, и, значит, из Асниной семьи, все остальное и слепой  поймет...
Йоги - народ строгий, зачем лишнего недруга наживать? И Ромар поспешил
вернуться к рассказу о Лате: - Он в старейшинах  пять  лет  ходил,  до
сегодняшнего дня не дожил совсем немного, на день раньше Краги погиб.
    - Лат? - удивилась старуха. - Что-то запямятовала...  Это  длинный
такой, нескладеха, волосы светлые?.. - Йога вдруг замолчала, а  потом,
подавшись вперед, переспросила: - Постой... Что ты сказал? Погиб?..  И
Крага тоже?.. Да кто посмел на стариков руку поднять?!  Куда  родовичи
смотрели? Где люди были?!
    - Беда у нас, Нешанка, - отбросив все приличия, тихо сказал Ромар.
    Йога молча слушала неторопливый рассказ колдуна, лицо ее застыло и
казалось одним из тех черепов, что охраняли избушку.
    - Вот, значит, как, - сказала она наконец. -  Я-то  гадаю,  что  в
мире творится, откуда неустройство пошло, а это,  оказывается,  слепое
лихо зашевелилось. Доигрались, мужики... Ну,  зачем  было  предвечного
трогать?
    - Не греши! - строго  возразил  Ромар.  -  Никто  из  людей  зубра
предвечного не касался.
    - Да?.. - Йога ощетинилась. - Не касался, говоришь? А как бы иначе
Сварг твой любезный с мудрыми матерями справился?
    - Оставь... - поморщился Ромар, - не  повторяй  старые  враки.  Не
было этого. К тому же, в ту пору не только ты, но и я еще не  родился.
Чем  о  былом  свариться,  давай  лучше  думать,  как  нынешнюю   беду
размыкать. Женское колдовство в этом деле хитрее моего.
    - По-онятно!.. - гортанно протянула  Йога.  -  Как  припекло,  так
мигом прибежал. А кабы я уже померла тут одна-то?
    - Род вас не выгонял, - хмуро произнес Ромар, - сами ушли. А  тебя
я и в прежние годы искал. Не должно ваше искусство пропадать, от  того
роду убыточно.
    - Сама знаю, что искал, - смягчилась старуха. -  А  девчонку,  что
ли, на выучку привел?
    - Это уж как она сама захочет, - ответил Ромар.
    - Да уж вижу, что не захочет... При таком-то  парне...  -  ведунья
ревниво оглядела Таши и, вздохнув, добавила: - А девочка-то славная. И
умница. Я такой же была в молодках. Ну, что с вами делать  -  попробую
помочь, чем смогу. Уж не обессудьте на невежливом слове, но вам  двоим
сегодня в лесу ночевать, не годится вам видеть, что мы делать  станем,
не мужское это дело. Пойдем, что ли, доча...
    Ведьма кивком отозвала Унику в дальний угол, а Ромар, к  удивлению
Таши, покорно встал и вышел из  колдовского  жилища.  Таши  с  великой
неохотой побрел следом. Йога проводила их до дверей и закрыла избу  не
просто висящей в проеме  кожей,  а  заперлась  изнутри,  заложив  вход
рубленной  из  кленовой  древесины  плахой,   висящей   на   скрипучих
журавелях.
    - Ничего она там с Уникой не сотворит? - спросил Таши,  очутившись
за костяной оградой.
    - Нет, - спокойно ответил Ромар. -  С  тобой  еще  могла  бы  чего
учудить, а ее не тронет. И закон рода не велит, и свой закон  тоже.  У
йог закон строгий, куда суровей  против  нынешнего.  К  тому  же,  сам
видишь, Уника ей приглянулась. Смену себе старуха ищет.
    - Это она зря! - всполошился Таши. - Она моя  жена,  нечего  ее  с
пути сбивать!
    - Не собьет, - успокоил парня Ромар. - За одну-то ночь...  А  нам,
может, что полезное выпадет. Давай, покуда, на ночевку устраиваться.
    Всю ночь лесная изба гудела, изнутри слышался звон  и  гул,  каких
так просто в лесу не услышишь. Иногда в рокоте  можно  было  различить
вскрики Йоги, а то и голос Уники, вторящий ей. Таши не спал,  тревожно
прислушиваясь к тому, что происходило в избе. Ромар  лежал,  приникнув
ухом к земле, глаза его были закрыты, но Таши видел, что  старик  тоже
не спит.
    Когда под утро шум начал стихать, Ромар поднял  голову  и  спросил
чуть слышно:
    - Ну что, понял что-нибудь в женском колдовстве?
    - Нет, - признался Таши. - Орали много, а что - не понять.
    - Это точно, - усмехнулся Ромар. - Бабы без орежа не могут, у  них
ворожба громкая.
    Под утро заимка затихла, хотя можно было догадаться, что там  тоже
никто не спит. На дворе давно  рассвело,  когда  отворилась  скрипучая
дверина, выпустив Йогу. Старуха была еще более  встрепана  и  страшна,
чем вчера. Красные глаза, казалось, сочились кровью. Йога спустилась с
высокой приступки, подсела к костерку, который гнетил во дворе Таши.
    Мужчины молчали, ожидая, что скажет хозяйка.
    - Умаялась девка, - произнесла Йога. - Пусть поспит.
    Ромар и Таши промолчали, соглашаясь.  Верно,  пусть  поспит,  коли
умаялась. Йога потерла черной ладонью лицо и призналась:
    - Все сделала, что могла, а проку нет. Не по  мне  дерево.  То  ли
ослабела, то ли кто-то под руку толкает. Нет  хода  моей  ворожбе,  не
примирить мне лихо, не успокоить, - старуха еще помолчала и  добавила:
- Не знаю, что вам и посоветовать... Разве что к  полуночному  колдуну
послать...
    - Эк ты сказанула... - потянул  Ромар.  -  Где  его  искать,  того
колдуна? И есть ли он вообще? Сказкам о северном  колдуне  столько  же
лет, что и прародителю Лару. Если там где-то народ обитает  колдовской
- то иное дело, а одинокого колдуна быть не может.
    - Может, - строго прервала Йога. -  Я  вот,  живу  одна  -  и  сам
видишь, можется покуда. Так и он.
    - Рассказывай, что о колдуне знаешь? - напрямую потребовал Ромар.
    - А то же, что и все! - огрызнулась Йога. - Есть, мол в полуночных
странах, за горами да за долами, неведомый волхв. Сидит он в пещере  и
на весь мир оттуда зрит. А дорога к пещере заговоренная,  человеческой
ноге туда пути нет. Но уж коли кто пройдет  заговоренной  тропой  и  в
глаза колдуну посмотрит, тот  может  что  угодно  просить,  отказа  не
будет. Это ты хотел услышать, мудрый Ромар?
    - Хочу услышать, зачем ты эту сказку  помянула,  -  тихо  произнес
Ромар.
    - А затем, что не сказка это, а правда. Есть кто-то  в  полуночных
горах. Зим тому пятнадцать матери ходили на север, искали, да ни с чем
вернулись. Но колдовство там есть, это они за верное говорили.  Усыпил
их вражина при подходе, не пустил к своей пещере.
    - Зачем ходили-то? - спросил Ромар.
    - Помощи хотели спросить против вашей мужичьей власти. Затем и  от
рода ушли. Так и не нашли пещерника, но главное уяснили: не будет  нам
оттуда подмоги. Кто там сидит: зверь, человек али чудо  подземное,  но
это не женщина. Женскую руку  даже  среди  странных  существ  признать
можно. Дело нехитрое, - Йога  тряхнула  пегими  патлами  и  с  вызовом
спросила: - Ну, что теперь скажешь?
    - Ничего, - Ромар вздернул обрубками рук.  -  Дорогу  выспрашивать
буду. А то дело старое, что о нем талдычить.
    - Ишь, вьюн скользкий! - старуха  вдруг  улыбнулась,  ощерив  пару
уцелевших черных зубов. - Дорогу ему... Ладно, расскажу дорогу. Только
я сама там не бывала, так что не обессудь, ежели совру в  чем.  Отсюда
пойдешь на полуночь. Дорога холмами идет, удобная, лес чистый.  Только
не шуми там, ну да сам знаешь, что в лесу с  шумливыми  бывает.  Споро
будешь идти, на третий день выйдешь к Болотищам. Место гиблое.  Прежде
текли реки, а потом туда пришла Слипь. Старается, бедняга, хочет земле
прежний облик вернуть. Там я уже не бывала, но и с холма  на  Болотища
глядеть - жуть забирает. Да ты меня слушаешь ли?
    - Ты говори, - успокоил Ромар, - мне дважды повторять не нужно.
    - Болотища - хоть место мокрое, а стоит высоко; я ж говорю, прежде
реки там были, а может - озера, теперь уж не понять. Потом опять малая
толика холмов будет, камень там из земли выпирает, а за ним -  великий
дол. Лес в нем нехоженый, местами, говорят, деревья так сплелись,  что
и ласка не проползет. А может - врут,  матери-то  прошли.  Дорога  там
прямая: как выйдешь к долу, поднимись на крайний холм. Оттуда  увидишь
гору, в ясную погоду ее хорошо видать. Называется РытАя гора. Пещер  в
ней много, а в пещерах кости. Чьи  кости  -  неведомо,  среди  живущих
таких нет, ни людей, ни зверей, ни чудищ. На  той  горе  матери  долго
быть не велели; только на  вершину  подняться.  Оттуда  видать  другую
гору. Имя у нее - БуйнАя гора.  Пещер  там  нет,  а  нечисти  хватает.
Сумеешь уцелеть - с вершины  увидишь  Полуночные  горы.  Туда  тебе  и
дорога. А уж как там искать - сам смекай; матери дальше не прошли.  Но
ворожба там могучая. Сам посуди: бессонных матерей усыпить.  Ведь  еле
ушли оттуда. Там я тебе ничем не помогу - своим умом доходи. И найдешь
ли помощи, тоже не знаю. Но если не там, то больше негде.
    - Спасибо тебе, - поклонился Ромар. -  Постараемся  справить  дело
как должно.
    - Понял дорогу-то? - переспросила Йога.
    - По-онял... - протянул Ромар. - Чего не понять... Вот  пройти  по
этой дорожке - иное дело, а на словах понять не сложно.
    Йога в задумчивости почесала бородавку под глазом, а потом,  видно
решившись, произнесла:
    - Ну да ладно... попробую вам еще пособить. Провожатого дам, - она
зыркнула по лицам мгновенным взглядом и добавила: - Сына пошлю.
    - Сына?.. - не сдержал удивления Ромар.
    - Да, - подтвердила ведунья. - Все  равно  он  вас  уже  соследил,
захочет догнать, так не уйдете. Он где-то рядышком  болтается,  сейчас
позову.
    Йога по-особому  засвистала  сквозь  зубы,  скорее  даже  засипела
что-то явно волшебное, потому что простым ухом этот звук и за полсотни
шагов было бы не различить. Ответа тоже не последовало, но Йога  зорко
оглядела кусты и сказала:
    - Идет, горюшко мое.  Так  и  есть,  вас  высматривал,  далеко  не
уходил. А, да вот и он!
    Раздвинув смородинные кусты, к избушке вышел парень. Был он молод,
разве немногим постарше Таши, так что и волос на щеках  еще  не  начал
пробиваться. Ростом сын Йоги тоже не вышел, а тело было даже не тощим,
а восково-прозрачным, словно не осень  на  дворе,  а  разгар  весенних
голодов. Парень был бос, да и вся остальная одежка была у него  не  по
погоде: подбитая ветром безрукавочка, распахнутая на  впалой  груди  и
потертые, мехом наружу, кожаные штаны. Голова не покрыта, руки  пусты.
Не то что оружия какого, но и легкой тростинки не было у него.  Парень
шел небрежной походочкой, приволакивая ноги и чуть ли не извиваясь при
ходьбе по змеиному. Этаким шагом выходит в круг знатный на все селение
танцор, лениво потягиваясь и изгибаясь, оглядывая  собравшихся  сонным
взглядом, чтобы в следующее мгновение взорваться бешеной пляской.
    Таши идущий не понравился с первого взгляда. И поза, и  внешность,
а всего более то, что он умудрился не замеченным подойти  едва  ли  не
вплотную.
    - Ну, иди живей! - позвала Йога. - Вот ведь обормот, то ему  людей
подай, а как люди сами пришли, так он схоронился и глаз не кажет.  Ох,
горе мне с тобой!
    Заморыш никак не отреагировал на  ворчание  матери,  видно,  давно
привык и уже не обращал внимания. Он неспешно приблизился,  улыбнулся,
блеснув крепкими зубами, потом медленно поднял безоружную руку. И хотя
рука была тонкой,  чуть  ли  не  прозрачной,  какой  и  у  девушки  не
встретишь, но Таши вдруг обдало  жаркой  волной,  звериным  чутьем  он
почувствовал смертельную опасность, исходящую от этого мирного жеста.
    - Никшни! - резко завопила Йога. - Это же свои, родичи!
    - Что-то много их развелось в последнее время, - процедил  парень.
- Куда ни плюнь - всюду родичи. Весь лес кишит.
    Руку, тем не менее,  он  опустил,  и  Таши  увидел,  как  схлынуло
багровое напряжение с лица Ромара, а старуха расслабилась  и  перевела
дух.
    - Они мне нужны, - произнесла она, пристально глядя  в  бесцветные
глаза парня. - Я их по делу посылаю. Эти трое пойдут отсюда на  север,
к РытОй горе.
    - Не дойдут, - спокойно сообщил парень. - Съедят  их  на  полпути.
Как начнут с холмов спускаться, тут им и конец.
    - А ты пособи, - негромко произнесла старуха, - чтобы  дошли.  Это
мне нужно. Проводи их, ну, хоть до Болотищ.
    - Все-то тебе нужно, - проворчал парень. - Надоело, сил  нет...  -
потом бледное лицо вдруг прояснело, и он сказал как бы себе самому:  -
А то ведь и впрямь провожу. Там забавные дела могут произойти...
    - Только, гляди у меня, не балуй! - прикрикнула Йога. -  Чтоб  все
трое назад воротились!
    - Вернутся - нет, это уже не моя забота, - парень зевнул, - а туда
провожу.
    - Когда выходим? - спросил Ромар.
    - А  хоть  прямо  сейчас,  -  парень  повернулся,   волоча   ноги,
направился к кустам и через  мгновение  исчез,  канул  в  переплетении
веток.
    - Собираемся! - приказал Ромар, - Буди Унику.
    В полчаса они собрались, уложивши  свои  вещи  и  кучу  гостинцев,
которых надавала с  собою  Йога.  Постояли  перед  избой,  поклонились
чурам. Ромар повернулся к Йоге, вздохнул:
    - Благодарствую за ласку и за помощь... - Потом вдруг  запнулся  и
произнес непонятно: - Эх, мать, неладно ты поступила...
    - А вы ладно поступали, когда нас  с  земли  сживали?  -  зашипела
ведьма, подавшись вперед. - Тебе, может,  и  просто  было  бы  в  чаще
сидеть, ты чужой век заживаешь,  да  и  не  первый,  поди,  а  у  меня
запасной жизни нету, одна на все про все.  Не  тебе  меня  судить,  не
перед тобой мне ответ держать! Собирайтесь и идите себе по-здорову.
    - Твоя правда, - согласился Ромар и повернулся, чтобы  Унике  было
способней навьючить ему на спину заплечный мешок.
    Через несколько минут заросли смороды сомкнулись  за  их  спинами,
скрыв странный домишко и согнутую фигуру Йоги, шепчущей вслед уходящим
напутственные заклятья. И вновь одна  лишь  крапива  могла  подсказать
опытному взгляду, что где-то совсем  неподалеку  обитают  человеческие
существа.
    Прихотливые звериные  тропы  быстро  заставили  путников  потерять
всякое представление - где  именно  явилось  на  их  дороге  обиталище
колдуньи. В другой раз пойдешь, вроде по тем же местам,  и  ничего  не
сыщешь,  так  что  впору   уверовать,   будто   избушка   со   скрипом
развернулась, выдернула из земли разлапистые корни подпорок и  ушагала
на своих столбах в иное более спокойное место, где  о  людях  никто  и
слыхом не слыхал.
    Солнце, по счастью, проглядывало сквозь негустые облака,  так  что
общее направление Таши держал, стараясь выбирать  путь  по  всхолмьям.
Там посветлей, и дорога просторней, и дряни чащобной поменьше водится.
Добычи, правда, тоже не встретишь, но ведь сейчас они ходом идут, а не
промышляют.
    Спутника, что сосватала им старуха Йога, нигде не было  видно.  Не
доверяя глазам, Таши тщетно напрягал слух, стараясь различить в редких
осенних шумах треск сучка под посторонней стопой, свист  разогнувшейся
ветки,  шепот  приминаемой  травы  или   иной   признак   постороннего
присутствия.  В  конце  концов,  Таши  решил,  что  неприятный  парень
ослушался мать и никуда не пошел.  Странно  было  думать,  что  кто-то
может ослушаться родительского приказа, но парень, чьего имени они так
и не услыхали, вообще был  диковат,  и  ожидать  от  него  можно  было
всякого.  Не  нравился  Таши  такой  спутник,  с  первого  взгляда  не
полюбился, и Таши испытал облегчение, убедившись,  что  они  ушли  без
провожатого. С обещанным врагом, что поджидает их на северных  склонах
всхолмья, они как-нибудь  сами  разберутся,  без  помощников.  Парень,
конечно, к лесу привык, он тут дома, но боец из него явно неважнецкий.
Заморыш, одним словом. Таши досадливо  скривил  губы,  вспомнив  вдруг
свой постыдный и нелепый страх, когда явившийся по  зову  Йоги  парень
приветственно поднял свою ручонку.
    Через  несколько  часов  они  устроили  короткую   дневку,   чтобы
перекусить и немного расправить  намятые  ношей  плечи.  Таши,  выбрав
минуту, хотел поделиться своими мыслями с Ромаром, но  колдун  не  дал
ему договорить.
    - Молчи! - прошептал он одними губами. - Он здесь!
    Таши стремительно оглянулся, но кругом по-прежнему было пустынно и
спокойно.  Хотя,  как  и  все  в  лесу,  спокойствие  теперь  казалось
обманчивым.
    - Он рядом, - на беззвучном языке охотников прошептал Ромар.  -  Я
его чувствую. Он все время шел по нашим следам.
    - И что теперь делать? - задал вопрос Таши.
    Внутренне он был готов к тому, что Ромар  прикажет  избавиться  от
нежелательного попутчика. Уж если ты идешь с людьми, так  иди  с  ними
вместе. А тропить их, как дикого зверя по первому снегу - не  дело.  И
коли начал путников выслеживать, то не обижайся,  если  напорешься  на
нечаянную стрелу. Но Ромар ответил спокойно:
    - Ничего не делай. Он обещал нас  проводить  -  вот  и  провожает.
Просто на свой манер. Не обращай внимания.
    Легко сказать - не обращай внимания! Каково знать, что  за  каждым
твоим шагом следят, что ты на виду и беззащитен, а тот, кто  наблюдает
за тобой, остается невидим. Это тебе на в жмурки на лугу играть -  тут
все взаправду.
    Таши на пену изошел, стараясь обнаружить хотя бы один признак, что
парень  где-то  поблизости,  но  в  занятии  своем  не  преуспел;  лес
оставался нем и неподвижен.
    Лиственное неудобье, заплетенное  ракитой  и  бузиной,  со  стеной
перезревшей сныти, осыпающей одежду колючками цеплючих семян, осталось
позади. На холмы выбрался чистый сосновый бор, приветливый и нарядный.
Землю устилала хвоя, редкий вереск перемежался кустичками  толокнянки.
Здесь и решено было заночевать.
    Уника ободрала на лапник случившуюся елочку, приготовила место для
сна, Таши натаскал гору валежника: наломанных ветром сосновых вершинок
и ветвей, которых всегда довольно в бору. Разложил костер, сбоку сухой
травы подсунул,  достал  из  кисета  на  поясе  два,  из  родных  мест
принесенных, кремня и замер, не успев извлечь искры.
    К лагерю приближался сын Йоги.
    Как и в прошлый раз он возник неожиданно и теперь  шел  бездельной
походочкой скучающего танцора. И как в прошлый раз, не было у  него  с
собой ничегошеньки, будто и не умотал он от родимого дома  на  немалый
кусок пути. И наряжен он был в ту  же  кацавейку  и  те  же  штаны,  в
которых и в полдень ходить не жарко, а под вечер, когда воздух заметно
посвежел, и вовсе несподобно.
    Первым побуждением Таши было  вскочить  навстречу  приближающемуся
парню и схватить что-нибудь из оружия, предусмотрительно  разложенного
неподалеку. Пришлось  сделать  заметное  усилие,  чтобы  убедить  себя
самого, что ничего особенного  не  происходит.  В  конце  концов,  это
родич, хоть он никогда и не видел берегов Великой  реки.  А  что  душа
возмущается при одном взгляде на его сонное словно  предутренняя  луна
лицо,  так  неизвестно  еще,  что  думает  сын  Йоги,  глядя  на  лица
новоявленной родни. Уж ему-то их любить не за что, и уж  тем  более  -
помогать. И все же, он помогает, хотя от этой помощи хочется почему-то
оказаться как можно дальше.
    Таши опустил голову, не желая  выдавать  взглядом  истинных  своих
чувств, старательно застучал кремнем, принялся громко дуть на  упавшие
в траву огненные точки. Но то ли трава успела заволгнуть, то ли просто
Таши  перестарался  и  дул  слишком  сильно,  но  спалив  пару  тонких
стебельков, огоньки исчезли, так и  не  превратившись  в  пламя.  Таши
вскинул голову, проверяя, не смеется ли над его неудачей сын Йоги. Тот
не смеялся. Он вообще не смотрел на  Таши,  а  стоял,  повернувшись  к
набранным дровам и знакомым  плавным  движением  подымал  руку.  Между
растопыренными пальцами родился свет, непривычный, какого в  жизни  не
бывает, блестящий,  ярко-голубой  словно  первые  фиалки,  возвещающие
победу весны.  Свет  не  усиливался,  а  как  бы  уплотнялся,  обретая
вещественность, и через мгновение огненный клубок  упал  с  протянутой
ладони в груду собранного хвороста, и тут  же  куча  заполыхала,  вся,
сверху донизу.
    О подобном волшебстве Таши и слыхать не доводилось. Огонь это суть
магии, он всякому колдовству способствует,  недаром  шаман  камлает  у
костра. Но  подчинить  себе  огненную  стихию  и  просто  между  делом
вызывать огонь?.. это казалось невозможным. Неудивительно  тогда,  что
сын Йоги запросто разгуливает по глухому недоброму  к  людям  лесу.  И
холод ему нипочем, какой может быть холод, если огонь в  себе  носишь?
Хороший, однако, сынок вырос у старой колдуньи!
    Сынок тем временем уселся у огня, подставив теплу тщедушную грудь.
Сидел он очень близко, так что чудилось, что ветхая  одежонка  вот-вот
вспыхнет. "Ну, это Ромар тоже умеет, и Матхи... - подумал  Таши.  -  А
будь у Ромара руки, он и огонь сводить мог бы..."
    И  лишь  через  несколько  минут  Таши  сообразил,  что  нежданный
помощник спалил запас дров, предназначенный на  всю  ночь,  а  осенние
сумерки быстро сгущаются и нового валежника уже не набрать.
    Пышный костер и впрямь быстро прогорел,  уцелевших  веток  хватило
ненадолго, и почти всю ночь путники промерзли на холодном биваке. Таши
дежурил первую половину ночи и видел, что  парень,  которого  Таши  не
знал как и называть, просидел все время неподвижно, упершись  взглядом
сначала в угли, а потом в остывшее кострище. Трудно сказать,  было  ли
ему холодно в распахнутой на груди обдергайке,  а  вот  Таши,  хоть  и
добротно одетый, изрядно продрог, особенно, когда  в  ночи  неожиданно
пал ледяной туман, изукрасивший инеем залитый лунным светом лес.
    В договоренное время проснулся Ромар, оглядел замерший черно-белый
мир и молчаливым  кивком  велел  Таши  укладываться  спать.  Таши,  не
заставляя себя упрашивать, быстро забрался под шкуры,  растеленные  на
лапнике.  Уника  приоткрыла  сонные  глаза,  произнесла:  "Ой,  да  ты
закоченел совсем!" - и обняла его теплой рукой.
    Проснувшись как обычно незадолго до рассвета, Таши обнаружил,  что
возле горелого пятна, где с вечера сидел сын Йоги, никого нет, и  даже
трава в этом месте так же густо серебрится инеем, как и повсюду.
    Таши вопросительно глянул на  Ромара,  тот  молча  прикрыл  глаза.
Значит, опасный попутчик где-то неподалеку,  может  услышать  неловкое
слово и обидеться. Теперь уже Таши понимал, что заморыш и в самом деле
опасен. Надо же было уродиться столь изощренному магу в доме у старухи
Йоги! С юного возраста слышал он  только  ворчание  и  перечень  обид,
предки не защищали его во младенчестве. Неудивительно, что нет в парне
почтения ни к роду, ни, даже к родной матери. А  коли  сойдется  такой
характер с магической силой, то от  такого  человека  лучше  держаться
подальше и зря его не дразнить. Не за тем идем,  чтобы  лишних  врагов
наживать.
    Быстро собрались и пошли, греясь ходьбой.  Дорога  заметно  падала
под уклон, сосны сменялись елями и изломанной черной ольхой. Но  тропа
шла явственно, плотно протоптанная в подлеске всяким  зверем,  который
тоже не слишком любит ломиться через заросли.  Шли  бодро,  отсчитывая
уже не первое поприще, как вдруг Ромар остановился и кивком указал  на
тропу под самыми ногами.
    Таши наклонился, глядя через плечо Ромару. Кто-то, проходивший  по
тропе прежде них обронил здесь свой помет.
    Охотник, хоть что-то понимающий в  своем  деле,  не  пройдет  мимо
такой приметы. По погадкам можно определить  не  только,  какой  зверь
побывал здесь, но и куда  он  ушел  и  даже,  иногда,  что  собирается
делать. Сильный зверь или больной, голодный или сытый - порой от этого
зависит не только охотничья удача, но и жизнь охотника. А на этот  раз
посреди тропки валялась какашка удивительно похожая на человеческую. И
еще, казалось, что она упала с большой высоты отчего и  размазалась  о
корни дерева.
    Таши вскинул голову. Прямо над тропой  нависала  тяжелая  сосновая
ветвь. Разумеется, никого на ней не было.
    - Кто это? - спросил Таши, едва шевельнув губами.
    - Большеглазые, - произнес Ромар опасное слово.
    Таши еще  раз  обшарил  взглядом  окрестные  вершины,  Уника  тоже
озиралась по  сторонам,  но  все  было  спокойно,  ни  одна  ветка  не
дрогнула, ни единый доселе не облетевший лист не шелохнулся.
    - Может быть, они нас еще и не заметят? - жалобно спросила Уника.
    - Уже заметили, - Ромар мрачно усмехнулся. - Иначе бы не стали вот
так на виду свои дела оставлять. Изгаляются, мерзавцы.  Полагают,  что
уже подзакусили нами.
    - Подавятся... - процедил Таши.
    Лук уже был в его руках, и стрела  покинула  колчан,  висящий  над
правым плечом.
    - Увидишь кого - стреляй, - разрешил Ромар, - а вслепую - не надо.
Стрелой с ними так просто  не  сладишь.  Еще  никому  вслепую  карлика
подбить не удавалось, они  умеют  слух  блазнить.  Только  стрелы  зря
раскидаешь. Пичку отдай Унике, пусть несет острием вверх, а то мало ли
кто на голову  прыгнет.  А  тебе  мечом  придется  отбиваться.  Вот  и
пригодился меч, а думали - зря в лес с собой берем.
    С этим Таши был согласен, не то место лес, чтобы на  всякий  шорох
стрелы метать. А меч из  мореного  дуба  с  прозрачными  обсидиановыми
накладками по сторонам обоюдоострого лезвия -  лучшего  оружия  против
человеческого существа не придумаешь. А раз на  человека  годится,  то
ночного карлика и подавно срубит.
    Путники быстро перевооружились  и  ускорили  шаг.  Теперь  они  не
скрывались, понимая, что не сумеют оторваться и уйти от  чужинцев,  но
хотели пройти за день как можно больше, а для ночевки выбрать обширную
поляну.
    - Главное - траву выжечь, - одышливо пояснял  Ромар,  -  тогда  не
больно сунутся. Большеглазые простора не переносят...
    Большой поляны найти не удалось, не те места расстилались  вокруг,
но  остановившись  задолго  до  сумерек,  успели  и  выжечь  траву,  и
насобирать дров куда больше против вчерашнего. Огня ночные  кровопийцы
тоже не любили. Хворост сложили так,  чтобы  можно  было  поддерживать
разом два костра, а самим хорониться между  огнями.  Наваливая  запасы
сушняка, Таши вспомнил вчерашний визит сыночка. Вот когда  он  мог  бы
пособить. Пусть даже не попадет своим огненным клубком ни в  кого,  но
уж напугает до икоты. Однако, парня нигде не было, и Ромар сказал, что
не чувствует его присутствия.
    - Огонь когда  разжигать?  -  спросил  Таши,  сбрасывая  последнюю
притащенную из зарослей валежину.
    - Хоть прямо сейчас, - ответил Ромар. - А вот  с  поляны  отходить
больше не надо.
    - Не привлечем мы их прежде времени, если огонь запалим?
    - Нет. Они и так уже здесь. Все кусты кишат.
    Никакого движения Таши не  видел,  но  понимал,  что  Ромар  знает
лучше. Склонившись над первым из костров, он застучал кремнем.
    - Спать сегодня не придется, - распоряжался  Ромар.  -  И  вообще,
пока не доберемся к болотам, спать не получится. Садимся спинами  друг
к другу. Уника с копьецом стоит в середине. Лук убери совсем, чтобы  и
соблазна не было. Когда они бросятся - бей мечом. Они прыгать  станут,
так ты в воздухе сбивай, и смотри, чтобы никто не  вцепился.  Достанут
до тебя - значит, пропал.
    - А ты как?
    - У меня Уника на подхвате будет. Справишься с копьем-то?
    - Уж как-нибудь, - обиженно произнесла Уника.  -  Копьецо  плевое,
легче остроги.
    - И костры тоже на тебе, - напомнил Ромар. - Нам за огнем  следить
будет недосуг.
    Темнота по-осеннему быстро сгущалась, и  два  пока  еще  небольших
костерка издали  были  видны  в  сквозном  осеннем  лесу.  Таши  зорко
вглядывался в серую ноябрьскую хмарь, но как и прежде ничего не видел.
    "Ненавижу лес, - подумал он. - Один обман  кругом:  не  видно,  не
слышно, а запах, напротив, неделями стоит. Мерзость..."
    Уника беспокойно завозилась у него за спиной.
    - Зовут, - тихо произнесла она.
    - Они всегда так, - отозвался Ромар. - Не обращай внимания.
    - Но ведь надо... - Уника всхлипнула. - Надо идти...
    - Стоять! - вполголоса рыкнул Ромар.  -  Ты  же  знаешь,  как  они
голову дурят. Кажется, должна понимать, ведь ты у нас  не  просто  абы
кто, вспомни, как Йога вокруг тебя увивалась.  А  ты  с  большеглазыми
совладать не можешь. Стой как стоишь, да копье держи покрепче.
    - Я и стою, - прошептала Уника. - Просто сил нет.
    Таши ничего особенного не чувствовал.  Зато  он  вполне  отчетливо
услышал треск в опаленных огнем кустах, а потом  послышался  щебечущий
голосок  и  словно  мяуканье.  Карлики  больше   не   считали   нужным
скрываться. Шум становился все отчетливей и  определенней,  кровопийцы
перемяукивались в каком-то десятке шагов. На  таком  расстоянии  можно
бить на слух, с завязанными глазами. Таши усмехнулся:  нашли  дурачка!
Ждут, пока я меч отложу. Стрелой одного успеешь снять, а остальные  на
тебе повиснут.
    - Что ж они делают?!. - простонала Уника.
    Ну, нет! Рассиживать тут, когда эти звери мучают  Унику?..  Он  им
объяснит, с кем можно шутки шутить... Таши еще раз проверил, легко  ли
выдергивается нож, ловчей перехватил меч и поднялся с колена.
    - Куда-а?.. - взвыл Ромар. - Стой, где стоишь!
    - Меня никто не зовет! - отрезал Таши. - Я их сам зову. Нечего  им
в кустах кривляться. Выпущу кишки самым наглым, остальные умней будут.
- Таши шагнул в темноту.
    - Стой! - Ромар ревел в голос. - Пока ты там кому-то кишки станешь
выпускать, остальные тут Унику сожрут! Это они тебя так уводят!
    Наваждение спало. Таши одним прыжком  вернулся  на  старое  место.
Поспел  он  вовремя.  Скрюченная  тень   метнулась   сбоку,   стараясь
проскочить между кострами. Взмах меча зацепил ее, карлик был  отброшен
в костер,  задергался,  разбрасывая  головни  и  смолк.  Отвратительно
запахло паленым.
    Сзади послышались тупые удары, трудное  пыхтение  Ромара,  коротко
вскрикнула Уника. Мгновенный взгляд через плечо впечатал в память Таши
отчетливую картину: Ромар  отпихивается  ногами  от  лезущих  косматых
фигур, Уника стоит, наклонившись вперед, на копье у нее, словно сом на
остроге, извивается пробитый карлик. Помочь спутникам Таши  не  успел,
из пустого места, хищным прыжком, метя вцепиться в лицо, рванулся  еще
один чужинец. Таши срубил  его  в  воздухе,  ногой  отшвырнул  другого
кровопийцу, пытавшегося проскочить  низом,  поймал  на  нож  третьего,
истошно верещащего. Рассмотреть противников он не  мог,  слишком  мало
света давали костры, и слишком стремительны были  движения  атакующих.
Запомнились лишь бляхи глаз, в  которых  змеились  отблески  угасающих
костров.
    Сердце не успело отсчитать и трех ударов, а нападающие уже исчезли
так же внезапно, как и явились. Если бы  не  валяющиеся  кругом  тела,
можно было  бы  подумать,  что  вся  атака  померещилась  воспаленному
воображению,  что  это  очередной  морок  затаившихся  карликов.  Таши
насчитал со своей стороны пять убитых карликов. Шестой был еще жив, но
уже не мог уползти, лишь скреб по земле ручонками  и  жалобно  плакал.
Таши было достаточно сделать один шаг  и  один  раз  взмахнуть  мечом,
чтобы прекратить ненужные мучения, но он не двинулся с  места.  Теперь
он понимал, что именно этого от него и ждут, чтобы броситься  разом  с
трех сторон.
    За спиной  тоже  все  было  в  порядке:  Ромар  бормотал  какие-то
заклинания, Уника поправляла разбросанные костры. Потом Ромар спросил:
    - Что у тебя делается?
    - Все в порядке, - успокоил Таши.
    Ромар усмехнулся и сказал:
    - Они нам головы дурят, а я им. Ты уж не  серчай,  но  себя  я  им
представил страсть каким богатырем, а тебя  они  за  слабака  приняли,
потому и бросились с твоей стороны, а у нас лишь для вида.
    - Так и надо, - согласился Таши.
    - Больше уж не обманутся. Я надеялся, мы сможем их испугать, а они
только сильнее разозлились. Теперь подождут  с  полчаса,  пока  костры
пригаснут и прямо сквозь огонь  пойдут.  Не  знаю,  как  и  отобьемся.
Прежде они трусоваты  были  -  не  удалось  взять  нахрапом,  так  они
уходили, а тут как взбесились. Не хотят отступаться.
    - Не отступятся - опять получат, - сказал Таши, стараясь  погасить
в груди тревожный холодок.
    Время шло. В далеких  кустах  что-то  хрустело,  потрескивало,  но
никто уже не пытался выманить людей из-под защиты костров. Поняли, что
среди путников затесался бывалый маг, знающий увертки  большеглазых  и
умеющий не хуже их наводить мороки. Прошел час. Костры уже  пылали  не
так ярко, Уника берегла топливо. Карлики вновь завели боевой  мяв,  но
Таши  напрасно  ждал   нападения,   накричавшись   противник   притих.
Истомившийся Таши уже сам желал, чтобы началось нападение.
    - Чего они там возятся? - раздраженно цедил он.
    - Радоваться надо, что возятся, - отвечал  Ромар.  -  Все  к  утру
ближе. Вот и луна всходит. Нам будет легче, им трудней.
    - Костры гаснут. Скоро топить будет нечем.
    - Значит, судьба. Но сам понимаешь, подгонять я их  не  стану.  Не
нападают - и ладно, - Ромар прислушался и добавил: -  Ох,  что-то  там
затевается, а что - не пойму. Гляди зорче, и лунному свету не верь.
    Луна, окруженная морозным кольцом,  как  и  вчера  выползла  из-за
леса, выбелила поляну, густо зачернила  тени.  В  ее  обманном  сиянии
четко   вырисовалась   цепь   невысоких   фигур,   плотно   окруживших
агонизирующие костры. Карлики сидели, как сидят при  стаде  сторожевые
псы, знающие, что за верную службу щедро получат объедков с хозяйского
стола. Ни один упырь не  шевельнулся,  даже  пар  от  дыхания  не  был
заметен, и лишь луна бликовала на огромных в пол-лица глазищах.
    Таши уже не торопил судьбу. Он понимал, что когда стая бросится на
них, все будет кончено в  три  минуты.  И  все-таки,  без  боя  он  не
сдастся.
    - Стрелять? - спросил Таши шепотом.
    - Не надо, - так же тихо ответил Ромар. - Не дергай смерть за усы.
Видишь, у них что-то неладно.
    Таши ничего не видел, но ждать был согласен хоть до полудня.
    В дальних рядах осаждающих произошло  некое  изменение.  Движением
это назвать было бы нельзя, поскольку ничто там  не  шевельнулось,  но
все же что-то произошло. Какая-то угроза была там, что-то страшное,  и
вдвойне страшно было от необычности этой угрозы.
    Таши  никогда  не  отличался  волшебными  способностями,  не  умел
многого, что доступно чуть не всякому младенцу, но чутье на  опасность
у него было отменное, и сейчас  оно  заставило  напрячься  в  ожидании
самого худшего. Сзади тяжело задышал и заскрипел зубами Ромар, - Уника
чуть слышно прошептала:
    - Ой, мамочка.
    А затем происходящее на краю поляны определилось, обрело  форму  и
движение, и Таши увидал сына Йоги. Тот  медленно  брел  через  поляну,
время от времени  останавливаясь  около  недвижных  фигур,  протягивал
руку, и тогда морозную  тишину  нарушал  отчетливо  слышный  хруст,  а
фигуры одна за другой исчезали, обращаясь в черные бесформенные  кучи,
в которых не было больше ничего живого.
    Таши медленно начал приподыматься навстречу проводнику, но горячая
ладонь Уники заставила его опуститься обратно.
    - Не двигайся, - долетел невесомый шепот.
    Хрупкая фигурка исполняла небывалый танец между покорно умирающими
чужинцами. Ни один из них не пытался спастись или хоть как-то защитить
себя. Ни один не вскрикнул, не застонал, лишь открытые  глаза  мерцали
потусторонним светом, и так же васильково светились глазницы убийцы.
    Казалось кошмарное действо продолжается неизмеримую  вечность,  но
вдруг оказалось, что поляна пуста, и  сын  Йоги  привычно  растворился
невесть где, а луна уже  не  светит  столь  ослепительно,  потому  что
подошло утро.
    С долгим стоном Ромар разогнул затекшую спину.
    - Кажется, целы, - сказал он.
    Унику  била  неудержимая   дрожь.   Таши   продолжал   затравленно
озираться; казалось, сейчас он заклацает зубами.
    - Ну что вы? - хрипло произнес Ромар, - теперь уж все позади. Сюда
больше никто не сунется, хоть спать ложись,  спокойней  чем  в  родном
доме.
    - Нет уж, - сказал Таши. - Я теперь долго спать не буду.
    - Ну и ладно.  Давай-ка  огонь  в  один  костерок  соберем,  чтобы
поуютнее...
    Привычное дело привело всех в чувство,  хотя  о  сне  никто  и  не
помышлял. Плотной кучкой сидели у костра, редко-редко  перебрасывались
словами, больше вслушивались в предутреннюю тишину. Когда забрезжилось
вокруг,  начали  собираться.  Трупы  большеглазых  валялись   повсюду,
громоздились кучами на поляне, были разбросаны в  кустах,  вмерзали  в
лед протекавшего рядом ручейка.
    Таши долго разглядывал мертвецов. Да, это не люди. Согнутые  -  не
настоящие, но все же люди, а это - не пойми кто. Глаза  как  у  кошки,
уши больше на собачьи похожи. Хвост, небольшой, но вполне заметный.  И
клыков нет: зубки ровненькие и острые  -  один  к  одному;  рвать  ими
неудобно, а кожу прокусывать -  самое  милое  дело.  Спина  изгибается
дугой, видать по деревьям хорошо прыгают. Понятно, зачем  Ромар  велел
копье острием над головой держать. Не  сильные  зверюшки,  даже  вовсе
слабые, но такой оравой слопали бы путников не поперхнувшись. Да еще и
магия у них, чужая, против которой  так  просто  не  устоишь.  Хорошо,
Ромар рядом был, а то отправились бы прямиком на эти вот зубки.  Ромар
уберег. И еще сын Йоги... - Таши поморщился;  не  хотелось  вспоминать
ночную сцену.
    - Чем это он их? - спросил Таши, кивнув на окоченевшие тела.
    - А руками, - ответил Ромар. - Брал, понимаешь, за  голову  и  шею
сворачивал. А они, бедняги, и бежать не  смогли.  -  Ромар  рассмеялся
нервно и добавил: - Ведь он, прохиндей, нас вместо живца  использовал.
Знаешь, как большую рыбу на живца ловят? Я  старался  по  лесу  пройти
тихохонько, чтобы ни единая живая душа не заметила, а он сзади  крался
и всему лесу о нас в голос кричал. То  есть,  не  кричал,  конечно,  а
морок наводил, что мол идут слабые да глупые,  которых  есть  приятно.
Вот большеглазые и слетелись отовсюду. А как мы им  сразу  не  дались,
тут они свое поганое чародейство в ход пустили, чтобы воли нас лишить,
чтобы  мы  сами  им  на  зубок  пошли.  Ну  а  проводник  наш  этим  и
воспользовался, завернул их волшебство против них же самих. И пока  он
им шеи ломал, ни единый не то чтобы сопротивляться, но  и  пикнуть  не
смел.  Ну  что  же,  все  к  лучшему.  Теперь  большеглазые  не  скоро
оправятся. Хотя страху я за эти два дня натерпелся - на  двадцать  лет
хватит. В жизни бы Нешанкиного сына больше не видеть...
    - А он не услышит, как мы  его  тут  ругаем?  -  шепотом  спросила
Уника.
    - Не услышит. Он совсем ушел. Это и к лучшему, а то с  ним  вместе
идти, все равно, что на рузархе верхом прокатиться: и быстро, и споро,
и никто на тебя  не  кинется.  Вот  только  охоты  на  такую  прогулку
немного, и в конце не знаешь, куда попадешь, то ли до места, то ли  до
брюха.
    - Мне он тоже не нравится, - сказал Таши. - Противный, хуже Тейко.
Вроде бы и сильный, и умелый, и колдовству  всякому  обучен,  а  гниль
наружу проступает, как у червивого  ореха.  И  с  матерью  говорит  не
по-сыновьи.
    - Гниль, говоришь, проступает? - многозначительно спросил Ромар. -
А ты хоть знаешь, с кем дорогу шел?
    - Сын Йоги... - удивленно ответил Таши.
    - Сын-то, сын, а кто у него отец?
    - Оте-ец?.. - протянул Таши, оглушенный страшной догадкой.
    - Понял... - сказал Ромар. - Да, так оно и есть, не  человек  это,
мангас. С ним никто совладать не может, одна Йога, да и то до поры.
    - Но ведь мангас... - Таши развел руки, стараясь  показать  что-то
необъятное, и замолк, вспомнив, какие разные мангасы были у согнутых.
    - Верно, - обычно они здоровущие, - признал Ромар,  -  а  этот  не
удался. Тоже вот вопрос: из каких его  отец  будет?  На  согнутого  не
похож, на трупоеда - тем более.
    - Может, карлик? - подала голос Уника. - Потому он и маленький.
    - Карлики - не люди, они ночным лемурам сродни, - отрезал Ромар. -
от них у женщины детей не появится, даже если  и  случится  что  между
ними. Значит, еще какой-то чужинский народ по миру  бродит.  Мало  нам
своих печалей...
    Таши наконец справился с оцепенением, вытащил меч и обвел взглядом
поляну, усыпанную мертвыми телами.
    - Что ж мы тогда его отпустили, мангаса проклятого? - проскрежетал
он. - Да если б я знал...
    - Успокойся! - резко сказал Ромар. - Потому я тебе  и  не  говорил
ничего прежде времени, чтобы ты глупостей не напорол. Тебя послали  не
на мангасов охотиться, а дело делать.  Бродит  он  тут  и  пусть  себе
бродит. Сам видишь, нас он не тронул, даже помог.  Вот  и  ты  его  не
трогай. Давай, лучше в путь собираться. Карликов нам всех все равно не
закопать, так что пусть лисицам достаются.  Ох  и  нечисти  тут  потом
заведется... не приведи Лар кому-нибудь  на  этой  поляне  заночевать.
Убить не убьют, но и целым не отпустят.






    За день они ушли довольно далеко от недоброго места, так что Уника
наконец перестала испуганно вздрагивать от всякого лесного  шороха.  К
полудню утренний морозец заметно  сдал,  но  вместе  с  тем  откуда-то
натянуло низких обложных туч, из которых засеял мелкий нетающий  снег.
Началась зима.
    - Ничего, - привычно  утешал  Ромар.  -  Зимой  по  болотам  легче
ходить. Мшаники попромерзнут, коркой ледяной возьмутся, пройдем как по
плотной дороге. А летом бы ввязли, что муха в пчелиный мед.
    Таши  пытался  представить  себе  хваленые  болота,  но   это   не
удавалось. Дома болотинами звали камыши. Вдоль лугового  берега  камыш
местами чуть не на день пути тянулся, но даже в плавнях всегда  пройти
можно - где вброд, где вплавь. Но как камыш может со мхом быть? Да еще
и трясина какая-то...
    Холмы, поросшие крупным сосняком пополам с березами,  перемежались
мокрым лесом, где господствовала ольха, горькая  осина  и,  опять  же,
береза. Мха кругом было сколько угодно, но  Ромар  обещал  что-то  еще
более мшистое. Откуда он знает, если сам здесь не бывал? Полдня  идем,
а ничто не показывает, что лес где-то собирается уступать  место  хоть
болоту, хоть чему бы то ни было.
    Болота открылись неожиданно. Очередной холм оказался последним,  и
сосны у его подножия разом скукожились,  потеряли  в  росте  и  вскоре
уступили место моховым  кочкам,  на  которых  белые  клочья  отцветшей
пушицы сливались с первым, еще не улегшимся как следует, снегом.
    Под ногами сразу зачавкало, идти стало трудно. Ромар надеялся зря:
конечно болота не промерзли, да и не могли промерзнуть  от  двух  дней
бесснежных холодов.  Толстое  одеяло  красного  мха  укрывало  его,  в
гиблых, отороченных белоусом местах медленно сгнивали жирные  болотные
травы, со дна трясин лениво поднимались пузыри,  неспешно  перемешивая
затхлое варево. Где оказывалось если не  суше,  то  хотя  бы  плотнее,
корявились  уродливые  сосенки,  сходные  с  лесными  великанами,  как
диатрит чем-то похож на  человека.  В  таких  местах  одна  на  другую
громоздились моховые кочки, рассыпающиеся под стопой. Там  тоже  ничто
не замерзло, из-под ног выступала вода, разом съедавшая снежок,  сизые
от мороза ягоды клюквы кровянились во мху. Уника на ходу  подхватывала
ягоды - все нелишнее будет в дороге, бросала в торбу. Угостила Таши  и
Ромара. Таши скривился от кислоты, а Ромар благодарно кивнул.
    Потом  клюквенники  кончились,  поверхность  стала   ровной,   как
растянутая лошадиная шкура, только сами путники  почему-то  все  время
находились посреди глубокой ямы. Казалось, что и  не  идешь  вовсе,  а
топчешься на месте: на три шага впереди - пригорок, за спиной  -  тоже
пригорок, но сколько ни идешь, подняться  на  них  не  можно.  И  лишь
заметив, как от каждого шага пробегает кругами чуть видная волна, Таши
понял, что никаких пригорков вовсе нет, а идут они по болотной  хляби,
и лишь тонкий ковер  сцепившихся  трав  спасет  их  жизни.  Кое-где  в
отдалении торчали сухие метелки камышей, и там, как сказал Ромар, было
вовсе гиблое место - прорва.
    - Ноги держите раскорячкой, - одышливо говорил Ромар, - чтобы если
провалилась, так только одна. И друг от друга разойдитесь шага на три.
Тут вы не на прогулке, это мягкая земля.
    - Ежели прежде весь мир был таким, - проворчал Таши,  -  то  тогда
Шуру за его грех надо в ножки кланяться и ежеутренне спасибо говорить.
    - Ты бы язык попридержал, - посоветовал Ромар. - Не  стану  врать,
будто Слипь как раз тут живет, но думаю, что где-то в  похожем  месте.
Ты бы, лучше, боло отвязал - неровен час, кто-то в трясину  провалится
- чем вытаскивать будем?
    Совет был дан вовремя: не прошло и десяти  минут,  как  ненадежная
почва разъехалась у Таши под ногами, и он  по  грудь  ушел  в  илистую
кашу, оказавшуюся внизу. Он-то полагал, что придется другим  помогать,
да сам и вляпался! Нащупав ушедший под воду ремень, Таши  откинул  его
петли  в  сторону.  Уника  метнулась  на  помощь,   схватила   ремень,
рванула...  Этого  толчка  достало,  чтобы  и  она  разом   ухнула   в
притаившуюся под зыбуном трясину. Положение спас Ромар. Упав на живот,
он ухватил зубами петлю и пополз, натягивая ремень, не  дающий  покуда
Таши и Унике утопить друг друга.
    - Мешки шымайте! - захрипел он сквозь смертно  сжатые  зубы.  -  В
шторону откиньте! Уташшат они ваш!
    Таши пришел в себя первым. Освободившись от заплечного  груза,  он
отпихнул мешок  подальше  в  сторону,  где  тот  не  мог  утонуть,  и,
перебирая руками по ремню, выполз на  непрорванное  место.  Теперь  он
знал, что резких движений  на  зыбуне  делать  не  стоит,  и  принялся
вытаскивать Унику, стоя на четвереньках.
    Через пять минут все трое, перемазанные илом и  мокрые  с  ног  до
головы сидели на пронизывающем ветру под  мелким,  вновь  посыпавшемся
снегом и решали, что им делать дальше.
    - Туда идти, - Ромар кивнул на темнеющую полосу далекого  леса.  -
На сухое выйдем, костер запалим,  обогреемся,  просохнем.  А  иначе  -
замерзнем на ветру.
    И хотя  лес  маячил  в  стороне  от  их  пути,  никто  не  вздумал
возражать. Выползти из ямы, еще ничего не значит, главное  -  доползти
до цели. А в таком деле бывает полезно и крюка дать.
    Казалось, высокий берег был совсем недалеко, однако, потребовалось
чуть не четыре часа, чтобы выйти на заросший суровыми соснами склон. К
тому времени все трое были едва живы. Смерзшаяся одежда сухо трещала и
скрипела при любом движении, холод проник до самого нутра, каждый  шаг
давался с неимоверным трудом,  а  бездушное  болото  продолжало  жадно
хватать  за  ноги,  не  желая  отпускать  жертвы.  По  счастью  зыбуны
кончились,  а  на  высоком  мху  можно  было  идти  рядом,  не   боясь
провалиться.
    Ромар методично месил ногами мох  шагах  в  трех  впереди,  в  его
движениях не было  уже  ничего  человеческого,  старик  шел  на  одном
упорстве, которого у него было  на  десятерых,  Таши,  хрипя,  тащился
следом. Он волок два мешка: свой  и  Уники,  да  еще  ему  приходилось
помогать подруге, которая уже ничего не понимала и, если бы  не  Таши,
давно упала бы в мокрый мох и перестала бы шевелиться.
    Они дохромали до твердого и без сил повалились на  землю.  Ледяной
ветер доставал их и здесь. Таши лежал, прикрывая собой Унику и слушал,
как трепещет  на  сквозном  ветру  отщепившаяся  от  соснового  ствола
янтарная  чешуйка  коры,  басовито  гудит  июльским  медвяным  звуком.
Никакого холода он не чувствовал. Тепло было.
    - Костер разжигайте, - засипел рядом Ромар. - За ветер зайти...  и
костер... а то пропадем.
    В сотый раз пересиливая себя, Таши встал, поднял  Унику  на  руки,
отнес в узкую лощинку на холме, где не так  продувал  ветер.  Принялся
было собирать хворост; его много валялось повсюду,  но,  пройдя  всего
лишь несколько шагов, остановился. Перед  ним  лежало  горелое  пятно,
совсем недавнее свежее кострище.  Судя  по  следам,  здесь  пережидало
непогоду не меньше десятка человек.
    Это был конец. Родичей в  такую  даль  не  могло  занести  никаким
ветром, а если попадешься на глаза хозяевам здешних холмов, то  скорей
всего, разговор с незнакомцами у  них  будет  короткий  и  не  слишком
приятный. Особенно, если окажется, что места эти принадлежат чужинцам.
Из них кое-кто тоже огонь знает; согнутые, например.
    В  таком  положении  следует,  покуда  тебя  не  заметили,  спешно
разворачиваться и бежать как можно скорее. Но как бежать,  если  Уника
лежит без памяти и жизнь в  ней,  того  гляди,  оборвется.  Оставалось
надеяться,  что  хозяева  успели  уйти  отсюда  и  не  заметят  чужого
вторжения.
    Таши, сжав зубы,  продолжал  заниматься  устройством  лагеря,  как
будто рядом не было чужих следов. Он распалил костер  и  пошел  рубить
лапник на подстилку и для навеса. Ромар как мог  поддерживал  огонь  и
шептал над Уникой бессильные заклинания.
    Костер полыхал во всю мощь, разложенные на просушку вещи  дымились
паром, Ромар следил за ними, ожидая, когда хоть что-нибудь  просохнет,
чтобы можно было переодеть Унику. Таши то и дело отходил набрать новую
порцию  сушняка.  Большой  костер  съедал   топливо   с   удивительной
быстротой.
    И тут Ромар приподнял голову, прислушался и тревожно произнес:
    - Люди идут.
    Таши схватился за копье. Больше всего сейчас  он  жалел,  что  лук
отсырел и не может стрелять.
    Из-за деревьев один за другим вышли шесть человек. В руках  у  них
тоже были копья, и хотя ни один не поднял оружия угрожающим жестом, но
и приветливости в их лицах не замечалось.
    - Зачем вы пришли? - спросил старший из незнакомцев. - Мы  в  ваши
земли не ходим.
    Говорил он на языке детей медведя, и  Ромар,  привстав  навстречу,
ответил на том же языке:
    - Простите нас за вторжение, добрые люди, но мы попали  в  беду  и
должны были зайти на ваш остров,  чтобы  не  погибнуть  совсем.  И  вы
ошиблись, мы не дети медведя, мы родом из очень далеких краев и попали
к вам случайно.
    Старший из хозяев подошел ближе, поглядел на Унику.
    - Она провалилась в трясину?
    - Мы провалились все трое.
    Пожилой охотник присвистнул и сказал:
    - Однако, здесь вы замерзнете. И костер не  поможет.  Собирайтесь,
пойдем в наш лагерь.
    Двое охотников помоложе скинули тулупы,  Таши  с  Ромаром  сменили
вымокшую одежду на сухую, нагретую живым телом. Из двух  копий  быстро
построили носилки, переложили  на  них  бесчувственную  Унику,  сверху
накрыли теплой шубой. Молодые воины, не скрываясь, глазели на  Ромара,
пока Таши ремнем обвязывал накинутый ему на плечи  тулуп  и  заправлял
под кушак пустые рукава. Шутка сказать - безрукий в лесу, в такую даль
забрел и доселе не сгинул...
    В три минуты бивак был свернут, костер раскидан и затоптан,  отряд
двинулся в путь.






    По ту сторону сопки в такой же заветренней лощинке  стояли  четыре
бревенчатых балагана. В них и укрывались от ненастья хозяева  острова.
Всего здесь было дюжины две людей, в основном женщины. Еще  по  дороге
старший рассказал Ромару, что они пришли сюда за клюквой и  ходят  так
каждый год. А вообще род держит земли  на  закат  до  самого  Горького
моря. Горы, делившие землю на  юге,  здесь  превращались  в  невысокие
увалы и холмы, никакой преграды для человека не представляли  и  даже,
напротив, спасали от вечной мокрости болот.
    Поклонялись лесовики Большому Лососю, который  в  собственном  рту
вынес первого человека  из  моря  на  берег.  Ромар  выслушал  рассказ
внимательно и перечить не стал. Всякий род по-своему на свет появился,
каждый своего предка первым человеком  считает.  Хотя  и  любопытно  -
предок Большой Лосось этим людям  или  просто  чудесный  помощник?  Во
всяком случае, по весне дети лосося без счета били  идущую  на  нерест
рыбу и тем кормились чуть не весь год. Хлеба лесовики то ли не  знали,
то ли не родился он в этих суровых местах, овец тоже не  держали  -  в
лесу стадо заводить, только волков кормить. Обходились охотой,  всяким
лесным кореньев, грибами. Кислой моховой ягоды брали столько,  что  до
новой хватало. С начала осени до  самых  холодов  сидели  на  лесистых
островах,  потом  перетаскивали  мешки  со  сбором  на  материк  и  по
незамерзшим еще рекам сплавляли к селениям.
    Такое дело Ромара весьма заинтересовало. Он и прежде  слыхал,  что
умеют западные люди по воде ходить, но как они это делают -  не  знал.
Уже в становище, греясь возле очага, выслушивал Ромар  снисходительные
объяснения: что есть лодка, как ее построить и чем  она  против  плота
удобнее. Таши к этим разговорам  не  прислушивался,  но  и  Ромару  не
мешал; старику виднее, о чем расспрашивать.
    В лагере Таши с Ромаром усадили в одном из балаганов возле  очага,
а Унику унесли в маленькую землянку. Таши сунулся было следом, но  его
шуганули, и Ромар велел покориться.
    Знахарки у них тут хорошие, - сказал он, - выходят девчонку.
    Таши покачал головой, но поскольку над крышей землянки  поднимался
густой дым, спорить не стал. Всяко дело, Уника в тепле. Главное, чтобы
не замерзла, а там и сама оклемается.
    За день отогрелись  у  огня,  отъелись  кислой  ягодой  и  жирным,
приванивающим рыбой мясом.  Ромару  сказали,  что  это  мясо  морского
зверя, который называется кит. Таши опять  покачал  головой,  но  есть
стал. Невкусно, зато на морозе такое есть хорошо,  от  жирной  пищи  в
теле долго тепло держится.
    К вечеру одна из старух привела Унику. Таши ее сразу и  не  узнал:
красная, распаренная. Но на своих ногах пришла, здоровая. После  этого
Таши и вовсе сердцем размяк.
    Только не бывает  так,  чтобы  мелкие  духи,  паршивцы  зловредные
чего-нибудь не подпакостили. Вечером, пора спать укладываться, а Уника
вытащила из-за ворота лестовку, посчитала узелки на кожаном  шнурке  и
напомнила разомлевшему Таши, что сегодня вдовья ночь.
    - Опять? - уныло спросил Таши. - Да куда ж я пойду?
    - Просись в соседний балаган, - Уника была непреклонна.
    Таши подавил вздох и вышел под вызвездевшее к морозу небо.
    Осенью темнеет рано и поздно  рассветает,  поэтому  люди,  подобно
медведям, отсыпаются после летних трудов. Лагерь уже затих, на  холоде
никого  не  было.  Таши  присел  возле  костра,   дотлевающего   перед
балаганами, протянул руки к тусклым углям. Днем здесь  были  развешены
на просушку мешки,  в  которые  потом  пересыпали  смерзшуюся  клюкву.
Сейчас ненужный костер  медленно  догорал.  Очевидно  дети  лосося  не
считали обязательным выставлять дозоры в родных местах.  Значит,  Таши
предстоит одинокая ночь под открытым небом. Таши вздохнул, проглатывая
обиду. Вот уж действительно, старый обычай в новой жизни, что  детская
одежда на здоровенном парне, только жмет  да  мешает.  Хотя,  и  Унику
понять можно: нарушив закон в одном,  во  всем  прочем  она  старалась
следовать заветам  предков.  Видать,  не  легко  дается  ослушание,  и
молодая женщина чувствовала себя виноватой,  хоть  и  стояла  когда-то
перед судом с непокорной головой...
    Но покуда расплачивается за все Таши.
    Старший из ягодников, заросший до  самых  глаз  мужчина  по  имени
Стом, появился из темноты, присел рядом. Помолчал,  сколько  прилично,
чтобы не показаться назойливым, потом начал говорить:
    - Безрукий старец рассказал нам кое-что о цели вашего путешествия.
Мы тоже знаем, что в глубинных мирах творится что-то неладное, хотя до
сих пор священный лес хранит наш род,  и  ничего  дурного  с  нами  не
случилось. Правда, на море все лето не утихают бури, и  морской  зверь
ушел из привычных мест, но зато волны за лето выкинули на  берег  трех
больших китов, и мяса у нас теперь больше, чем  можно  съесть.  Многие
этим довольны, но я согласен с вашим старцем, когда  он  говорит,  что
добыча на чужой беде - не добыча. Ведь у вас вначале охота  тоже  была
весьма удачна. У вас случилась засуха, а здесь все лето лили дожди, вы
и сами видите, что творится на болотах - сейчас  тут  может  завязнуть
даже опытный ходок. Пусть лучше жирные киты плавают далеко в море, где
их нельзя достать, но и все остальное  пусть  идет,  как  заведено  от
века.
    - Правильно... - вздохнул Таши.
    - Я думаю, что мы  должны  помочь  вам  в  вашем  деле.  Мы  можем
поделиться кое-какими припасами и дать  мокроступы,  чтобы  вам  легче
было пройти трясину. Все равно нам они больше  не  понадобятся:  выпал
снег и ягоду стало нельзя брать.
    - Спасибо... - поблагодарил Таши.
    Помолчали.
    - Вам повезло, - произнес бородатый, что твоя женщина не слегла  в
горячке. Это очень опасно - вымокнуть в такую погоду.
    - Да...
    Стом бросил на притухшие угли несколько забытых веточек  и,  когда
желтый огонь озарил лица, повернулся к Таши и спросил:
    - Почему ты сидишь здесь, а не спишь с женой?
    - Сегодня вдовья ночь, - честно ответил Таши. - Мужчины  не  могут
быть сегодня в одной постели со своими женами, они должны спать с теми
женщинами, чьи мужья умерли. Так заведено  от  века,  чтобы  вдовы  не
чувствовали себя одинокими, и чтобы род не  оскудел  от  того,  что  у
молодых вдов перестали рождаться дети.
    - Это правильный обычай, - согласился Стом.  -  Наш  род  невелик,
живем мы в глуши и знаем, что это значит,  когда  кровь  застаивается.
Наши соседи - род медведя, на востоке и воины  с  косами,  живущие  на
юге, не больно любят нас. Они могут отнимать наших женщин, но не хотят
жить с ними здесь, не желают оставлять нам свою кровь.
    - Это несправедливо.
    - Я рад, что ты понимаешь это, - произнес Стом. - Я  хочу  просить
тебя об одном одолжении. Ты все равно разлучен на эту  ночь  со  своей
женой, и, если это не запрещает ваш закон, проведи ее с одной из наших
женщин.
    Таши задумался. Закон говорил, что вдовью ночь следует проводить с
женщинами из той же семьи, к которой принадлежит спящая в  одиночестве
супруга. Но ведь у Уники теперь вовсе нет семьи...  И  эти  люди,  как
успел понять Таши, тоже на семьи не делятся. Значит, закон не нарушен.
Вот только перед Уникой все равно  неловко.  Даже  странно:  она  сама
выгоняет его из постели, а ему неловко идти к другой женщине.
    Таши взглянул на ждущее лицо Стома и ответил:
    - Я сам родился от прохожих людей. Я согласен.
    Стом благодарно улыбнулся и повел Таши к землянке, в которой  пару
часов назад старухи  выхаживали  Унику.  Стом  приоткрыл  плетеную  из
лозняка и обитую шкурой дверь.
    - Моя дочь там, - тихо сказал он. - Она ждет тебя.
    Таши понимающе кивнул. Конечно, за кого  еще  мог  просить  старый
охотник...  Таши  подождал,  пока  Стом  отойдет,  и  проскользнул   в
приоткрытую дверь.
    Внутри было жарко натоплено и совершенно темно. Таши  остановился,
не зная куда идти и опасаясь налететь на что-нибудь в темноте.
    - Я здесь, - прозвучал во тьме тихий голос. Тонкая рука  коснулась
Таши, потянула к себе.
    У дочери Стома были пушистые волосы, вздернутый  нос  и  маленькая
плотная грудь, по какой легко отличить нерожавшую женщину. Сейчас Таши
уже не испытывал неловкости перед Уникой, боялся лишь одного,  что  не
признает на свету свою случайную возлюбленную. В отряде пять или шесть
молодых женщин и у всех вздернутые носы, лучистые зеленые глаза, что к
старости обретают прозрачность ноябрьской  воды,  и  пушистые  волосы,
удивительно светлые, не соломенные даже, а  почти  белые.  Правда,  он
знает, как ее зовут, но не спрашивать же с утра у девушек:  а  которая
тут среди вас Зуйка?
    - Хочу тебя видеть, - сказал Таши.
    Зуйка приподнялась, отыскала в очаге, занимавшем чуть не  половину
землянки, тлеющие угли, подожгла конопляный фитиль, плавающий в плошке
с жидким салом морского зверя. Когда огонек осветил ее, она улыбнулась
Таши и легла рядом, прижавшись к его плечу. Маленькая ладошка  бродила
у Таши по груди.
    - Смешной ты, - сказала Зуйка. - Щеки гладкие  как  у  девушки,  а
грудь волосатая.
    - Говорят, это к счастливой жизни, - ответил Таши.
    - И красивый ты... у нас в роду таких  нет.  А  у  вас,  что,  все
такие?
    - Тоже не все.
    - Значит, мне совсем повезло. Жаль, что вы скоро уходите. Я  очень
хочу, чтобы от этой ночи у меня ребенок остался. Я его  в  твою  честь
назову. Мальчика - Зубром, а девочку - Зубреной.
    - Хорошо, - сказал Таши и, немного помолчав, спросил: - А как твой
муж погиб?
    Зуйка удивленно хмыкнула.
    - Я и не была замужем, - сказала она. -  У  нас,  пока  у  женщины
детей нет, ее никто замуж не возьмет. А  то  окажется  неплодной,  что
тогда? Зато уж если сейчас все хорошо получится, у меня потом отбоя от
женихов не будет. Каждому лестно такого ребенка в семье иметь.
    - Странно... - удивился Таши. - У нас все наоборот.
    - Ну и пусть, - прошептала Зуйка, - лишь бы зубренок был.
    Она крепче прижалась к Таши и вновь начала ласкаться.






    Таши проснулся непристойно поздно - на  улице  уже  давно  светлел
день. Землянка была пуста, когда ушла Зуйка, Таши не заметил. Попросту
- проспал.
    Таши поспешно оделся,  вышел  на  воздух.  Стоял  легкий  морозец,
низкие облака стелились чуть не задевая вершины сосен. И хотя снега не
было, но и определиться со сторонами света не  удавалось.  Обманывался
замкнутый в узком пространстве взгляд. Таши недовольно покачал головой
и пошел к большому балагану. У самого входа в дом он  увидел  Унику  и
Зуйку. Женщины стояли рядом и... Таши вытаращил глаза,  не  веря  себе
самому. Более не женского занятия он не мог представить! Зуйка и Уника
стреляли из луков!
    Шагах в двадцати стояла прислоненная к стволу деревянная плаха. На
ней красным суриком была нарисована птица: не то лебедь, не то гусь. И
женщины по очереди били стрелами в  изображение,  стараясь  попасть  в
тонкую шею. Самое смешное, что стрелы ложились довольно кучно,  причем
не только у Зуйки, но и у Уники,  которой,  насколько  знал  Таши,  до
этого стрелять не приходилось.
    Таши еще  вчера  заметил,  что  женщины  лосося  ходят  с  луками,
подивился, но ничего не сказал. А теперь и Уника схватилась за мужское
оружие!
    Таши  подошел,  молча  взял  лук,  попробовал  тетиву.   Лук   был
маленький, но довольно тугой, хотя, конечно, не по его руке. И  стрелы
легкие, с костяным наконечником, на мелкую дичь. Хотя, в лесу  другого
оружия и не нужно. Таши вернул лук  Зуйке,  молча  прошел  в  балаган,
вынес свой лук, огляделся в поисках  подходящей  цели.  Стрелять  было
некуда; не за двадцать же шагов в нарисованного гуся... Так и не найдя
ничего достойного стрелы, Таши прицелился  в  красную  гусиную  шею  и
спустил тетиву. Кремевый наконечник с  тупым  звуком  ударил  в  центр
деревянной плахи и расколол ее пополам.
    - Вот так стрелять надо, - сказал Таши, забросив лук за спину.






    На  следующий  день  подошло  время   расставания.   Дети   лосося
возвращались к себе на материк,  а  трое  путешественников  продолжали
путь через болота. Светящийся  радушием  Стом  выделил  гостям  добрый
запас копченой китятины, отсыпал ягод и выделил мокроступы, в  которых
можно безбоязненно пройти по  самому  хлипкому  зыбуну.  Больше  всего
мокроступы напоминали плетеные из вербного куста корзинки. Их надевали
на ноги, и тогда можно было идти, медленно переступая и  переваливаясь
с ноги на  ногу.  Плоское  дно  распределяло  вес  ходока  на  большую
площадь, и слабые болотные  травы  не  грозили  прорваться  под  ногой
идущего. Хождение в этакой обнове оказывалось медленным,  мучительным,
но зато безопасным.
    Ромар, Таши и Уника уходили с острова первыми. На  плече  у  Уники
висел подаренный Зуйкой лук. Сперва Таши это дело не  понравилось,  но
Уника, демонстрируя оружие, сказала:
    - Ведь это не просто так. Раз они мне свой лук отдали,  значит,  в
свою семью приняли, теперь и у меня не только род, но и семья есть.
    Против этого Таши ничего  возразить  не  мог.  Значит,  ничего  не
пропустила Зуйка из его рассказов, все сделала  как  надо.  Теперь  ни
людям, ни предкам обиды нет - не на стороне  Таши  гулял,  а  проводил
вдовью ночь с женщиной из той же семьи, что и своя жена.
    Таши Зуйка успела шепнуть:
    - Мне старухи гадали - сказали: все будет хорошо.
    Вот так вот. Прямо хоть не уходи никуда.
    Болото  зачавкало  под  ногами,  задышало  незамерзающей   глубью.
Приветливый остров быстро уменьшался за спиной, будто  проваливался  в
трясину. Впереди смутно синел дальний лес, за  которым  снова  ожидало
болото, и так все дальше,  полого  спускаясь  в  безграничную  низину,
посреди которой торчит РытАя гора, а за  ней  БуйнАя  гора,  а  там  и
Полуночные горы видать, где прячется обиталище северного мага, который
один может усыпить восставшего Кюлькаса.






    К ночи едва добрались к дальнему лесу.  Как  и  обещал  Стом,  лес
оказался скверным, по сути то же болото, только земля потверже, такая,
что может выдержать серьезное дерево. С трудом Ромар отыскал место для
костра, а спать так и вовсе пришлось в сырости.
    На следующий день приключилась новая напасть.  Таши,  как  всегда,
проснулся перед рассветом, и хотя глядел на небо старательно, но так и
не смог определить,  где  восход.  Воздух  посерел,  в  бледном  свете
обозначились деревья, а солнце как и не всходило вовсе. К  этому  Таши
уже привык и не особо  беспокоился,  ожидая,  что  Ромар,  как  обычно
бывало, укажет ему направление.  Ромар  всегда  безошибочно  определял
стороны света, причем не только в степи, где все знакомо, но и в лесу,
где только род медведя умел ходить, разбирая тайные приметы. А  Ромару
никакие приметы были не нужны. Он и без того всегда знал, где  восход,
а где закат.
    Но сегодня в словах старика Таши расслышал неуверенность.
    - Кажется, туда, - сказал  Ромар,  указав  кивком  направление,  а
потом остановился и признал: -  Не  пойму,  что  случилось.  Никто  не
водит, чужого колдовства и следа нет, а куда идти - не знаю. Не иначе,
здесь само болото голову мутит. Не хочет выпускать.
    - Выпустит, - заявил Таши. - Главное, никуда не сворачивать, прямо
идти.
    - Прямо идти дело нехитрое, - признал Ромар. - Кругами я и тут  не
пойду, не настолько еще одурел. А вот с верного пути можем сбиться. Ну
да что делать? Решили туда идти, так пошли.
    Мокрый  лес  скоро  кончился,  вновь  началась  топь  и   пришлось
натягивать мокроступы. Таши потерял всякое  представление  о  сторонах
света и был готов поверить, что они вернулись назад и бредут через  то
же болото, что и вчера. Но  Ромар  сказал,  что  это  какое-то  другое
место, и лес, маячащий вдали, будет посуше.
    Так и оказалось. К темноте, измучившись  и  изломав  с  непривычки
мокроступы, выбрались  на  сухое.  Невысокая  скальная  гряда  торчала
здесь, словно земная кость. Белые лишайники пятнали камень, в трещинах
росли сосны. Кое-как набрали дров и устроились на ночлег. Перед  сном,
когда все дела были переделаны, как  обычно  заговорили  о  завтрашнем
дне.
    - Не нравится мне это болото,  -  начал  Ромар.  -  Я  здесь  себя
кутенком слепым чувствую. Ползешь и  не  знаешь,  то  ли  тебя  сейчас
молочком угостят, то ли утопят, чтобы под ногами  не  путался.  Вот  и
думаю, может нам дальше по пригорку пробираться?
    - А он нас в сторону не уведет? - засомневался Таши.
    - Так идем, али нет - не знаю, но уж  всяко  дело  не  к  дому,  -
сказал Ромар. - По-моему лучше по сухому крюка дать, чем  бултыхаться,
словно муха в киселе. А гряда если и уводит вбок, то не сильно.
    Таши особо не возражал, ему равно  не  улыбалось  давать  крюка  и
чавкать по болоту. Он пожал плечами и сказал:
    - Обождем до завтра. Может с утра солнце проглянет.
    На том и порешили. Пожевали вяленой китовины, запили горячей водой
с клюквой и улеглись спать.
    Первую стражу, как обычно, взял на себя Ромар. С вечера ему обычно
не спалось, да и злыдни всякие в начале ночи чаще  себя  проявляют.  А
вот Таши умел засыпать сразу, не ворочаясь без сна и  минуты.  Зато  и
вскочить мог в любое мгновение так, словно и не спал. И  на  этот  раз
выспаться ему не удалось.  Не  прошло  и  часа,  как  Ромар  осторожно
толкнул его. Таши тотчас вскочил, ухватив удобно положенный топор.
    - Что?!.
    - Гляди, - тихо прошептал Ромар, кивая в сторону низины.
    Таши замер, уставившись в смутную даль болота.
    Не было там ни малейшего движения, и шума даже самого слабого,  но
Таши мгновенно ощутил, что и впрямь недаром поднял его старик.  Что-то
творилось на темной равнине.
    Уника  тоже  проснулась  и  стояла  рядом   с   ними,   напряженно
вглядываясь в темноту.
    - Идет... - прошептала она.
    Таши сжимал лук, наложив на тетиву лучшую из  заговоренных  стрел.
Вот только, куда здесь стрелять? Простор как в степи, и  снег  кругом,
готовый выдать любую черную тень, а видно еще хуже чем  в  лесу.  Одни
колючки звезд над головой отблескивают в снежной пелене.
    Таши прищурился. Перед глазами  поплыли  цветные  круги:  голубые,
зеленые... Таши тряхнул головой и в следующий миг понял, что свет и на
самом деле  брезжится  там.  Не  могильные  огоньки,  не  предгрозовое
опасное свечение, а не пойми что, светлые пятна за гранью зрения.  Оно
не шевелилось, не двигалось, но древний ужас сковал  мысли,  заставлял
съежиться, стараясь спрятаться от этого таинственного ничто.
    Таши заскрипел зубами, приводя себя в чувство, и негромко  спросил
Ромара:
    - Куда его бить-то, ежели что?
    - Разглядел?.. - довольно спросил старик. - А никуда не надо бить.
Мы и так укроемся. А бить это бесполезно. У  этого  ни  тела  нет,  ни
головы, ни вообще ничего. Так что  победы  нам  тут  не  найти.  Давай
прятаться.
    Таши метнулся было гасить костер, но Ромар, ничуть  не  скрываясь,
крикнул:
    - Стой! Оно все равно не увидит. У него ни глаз, ни  ушей.  Кремни
доставай, боло... что там еще у тебя есть?  Камни  отвязывай  и  клади
наземь. Сюда... вот сюда еще... Сюда бы  тоже  надо...  жаль  маловато
камней, ну да ладно,  и  так  не  переползет.  Это  только  камнями  и
остановишь, боится оно камней. Ты знаешь хоть что это?
    - Слипь... - тихо  ответила  Уника,  держась  за  живот.  -  Слипь
поганая.
    - Правильно, догадалась, - строго проговорил Ромар. - Но ты ее  не
бойся. Подумаешь, Слипь... Ты  главное,  помни,  что  с  тобой  все  в
порядке. Мужикам нельзя на нерожденных  гадать,  а  Йога  мне  шепнула
перед прощанием, чтобы я ваше дите берег. Не  простой  человек  будет,
ему много в жизни обещано.
    - Сын? - повернувшись к Ромару радостно вскрикнул Таши.
    - А вот этого не знаю. Не сказала старая.
    Тем временем голубоватое  свечение  залило  всю  моховую  равнину,
коснулось крутого острова и медленно поползло вверх. Уника  затравлено
озиралась, не находя себе места. Таши обнял ее за плечи.
    - Ничего,  -  сказал  он,  -  у  меня  еще  стрелы  с   кремневыми
наконечниками есть. Я их вторым рядом вокруг костра разложу.
    - Правильно, - согласился Ромар.
    Прошел час бессонной ночи. Бестелесый свет  поднялся  на  высотку,
окружил  костер   призрачным   валком,   словно   светящийся   студень
громоздился  вокруг.  В  промежутках  между  камнями  Слипь   пыталась
проползти  вперед,  но  выгнувшись,  замерла,  не  достигнув   второго
защитного круга.
    - Может, все-таки стрельнуть в нее? - спросил Таши. - У  меня  еще
две стрелы с каменными наконечниками.
    - Не жалко стрелы - валяй! - согласился Ромар.  -  А  лучше  спать
ложись. На нас теперь никто не нападет, Слипь к костру ни единой  души
не пропустит.
    Ромар улегся, повернувшись спиной к костру,  и  через  минуту  уже
безмятежно храпел. А Таши так и просидел всю ночь, успокаивая дрожащую
Унику.
    К утру Слипь бесследно исчезла, убралась в илистые глубины болота.
Таши обошел круг, подобрал свои камни. Почему-то  он  думал,  что  они
окажутся перемазаны смерзшейся слизью, но ничего такого не  случилось,
камни были чисты.
    Ромар оглядел беспросветно хмурое небо и сказал твердо:
    - Вот что, если раньше сомневались как идти, то теперь так  скажу:
идем по ребру. Нет у меня охоты по этой болотине шлепать. Даже днем...
    Возражать никто не захотел. Болотами все были сыты выше горла.






    Так удачно подвернувшаяся горная гряда на деле оказалась обманной.
В течение двух недель, медленно и неприметно она уводила  путников  на
запад, и наконец однажды под  вечер  Ромар  потянул  ноздрями  воздух,
покачал головой, но прежде чем  успел  поделиться  своими  сомнениями,
Таши произнес:
    - Солью пахнет. Как на заречных озерах.
    - Морем пахнет, -  поправил  Ромар.  -  Слишком  далеко  на  закат
отклонились. Но теперь хотя бы ясно, куда идти.
    - Старуха говорила, что от РытОй горы до моря добрая неделя  хода,
- напомнил Таши. - И Стом тоже повторял.
    - И что?
    - Запасы на исходе. Брали в обрез, а ползем хуже улиток.
    - Что ты предлагаешь?
    - Остановиться на пару дней, балаган  поставить,  обогреться  хотя
бы. Я лося сослежу, запас сделаем и тогда уж дальше пойдем.
    - Снегопады начнутся -  завязнем  в  лесу.  Поторапливаться  надо,
покуда снег неглубок. Тут сугробы рыхло ложатся - не пройдешь.
    - Без мяса тоже пропадем. Не Уника же нас кормить станет.
    Последнюю фразу Таши сказал не без  ехидства.  Уника  и  впрямь  в
походе не отпускала подаренного лука, в то время, как у Таши обе  руки
были заняты. Стрелы летели в поднятых  зайцев,  вспугнутых  тетеревов,
глухарей, чуть не дятлов, но подбить за две недели удалось  лишь  одну
куропатку. Живые птицы и звери не так удобно ложились под стрелу,  как
нарисованные.
    - В озерах рыба должна быть, - вставила Уника. -  а,  может,  и  в
море, только я не знаю, как ее там брать.
    - Так и я прежде в лесу не охотился.
    Ромар  понимал,  что   наполовину   Ташины   предложения   вызваны
неосознанной ревностью: подарили, мол, бабе лук и теперь она  тешится,
охотником  себя   воображает...   Но,   все-таки,   лишь   наполовину.
Действительно, идут они долго, пора на отдых стать, пусть и ненадолго,
на пару дней - не больше.
    - Давайте,  сначала  до  моря  дойдем,  а  там  и  определимся,  -
предложил Ромар, закрывая спор. - До моря уже близко. Невелик крюк.
    К берегу вышли к вечеру.  С  верхушки  очередной  сопки  открылась
бескрайняя  серая  гладь,  исчирканная  пенными  полосками   барашков.
Путники остановились, глядя на водный простор, потом Ромар произнес:
    - Ищем место для ночевки. Где-нибудь за ветром. Два  дня  постоим,
ты на охоту сбегаешь, а мы с Уникой завтра к  морю  пойдем;  поглядеть
надо, что там творится. Не нравится мне это море.
    Таши взглянул на море и отвернулся. Куда интереснее было  смотреть
в другую  сторону.  Там  уходила  вдаль  поросшая  тысячелетним  лесом
низина. Морозный воздух позволял видеть далеко, но даже с высоты  Таши
не мог разглядеть двух одиноких гор. А лес там пристойный: с  оленями,
кабанами, лосем. И людей почти нет.
    - Вот и хорошо, - сказал Таши. - В  два  дня  уложимся,  а  там  и
дальше идти можно.






    Во все времена родичи Уники не любили  соленой  воды.  Выходили  к
морю, куда  падала  Великая  Река,  хаживали  к  горьким  лиманам,  но
старались дел с ним не иметь, в море не заходить и по  колено  и  рыбы
морской не ловить. Рассказывали, что другие роды ходят по морю как  по
земле, связавши несколько бревен и уложив на них все, что потребно для
жизни. Прежде встречи с детьми лосося, Уника таким рассказам верила  и
не верила. Все в мире бывает, да не все встречается. Рассказать  можно
много, и к любому рассказу следует быть готовым, но самому  в  морскую
воду лучше не соваться. Недаром старики считали, что морская вода  это
и не вода вовсе, а моча  предвечных  великанов:  испепеляющего  Дзара,
Хадда, сковывающего землю льдом, ветродуя Хорова и, конечно же владыки
воды и засухи неукротимого Кюлькаса.
    Двое из этих великанов больше не живут, мощь их сокрушена,  и  они
не  много  могут.  Мир  родился,  когда  Всеобщая   Мать,   обожженная
прикосновением своего старшего сына,  закричала  от  боли  и  закинула
Дзара на небо. От удара Дзар разлетелся на множество кусков, которые и
сейчас можно видеть повсюду. Кости его, это  молнии,  волосы  -  пламя
костров,  а  оторванная  голова  катается  взад-вперед  по   небу,   и
принуждена теперь светить людям. А  там,  где  на  землю  упали  куски
разбившейся плоти, сейчас, как рассказывают, объявились огненные горы,
на вершинах которых горит негасимый огонь и откуда летит жгучий пепел.
Уника лишь слыхала о таких диковинах, но в рассказах  не  сомневалась,
поскольку из края огненных гор попадал родичам чистый камень обсидиан,
из которого Стакн делал лучшие серпы и вставки для мечей. А  раз  есть
обсидиан, то есть, должно полагать, и огненные горы.
    Еще одного великана сокрушил в начале веков прародитель людей Лар.
Когда Лар начал населять землю своими потомками,  это  не  понравилось
ледяному гиганту Хадду. Хадд остудил землю, чтобы  не  было  лета,  не
цвела трава и не летели птицы. Реки стянуло льдом, и даже горькое море
перестало двигать волны. Рассказывают, что тогда было  еще  хуже,  чем
сейчас, и это уже не понравилось Лару. Его старый  народ  -  зубры,  и
новый народ - люди, не могли добыть пищи. Тогда Лар  отыскал  Хадда  в
полуночных странах и убил, а ледяное тело расколол на мелкие  осколки.
Но хотя Хадд умер, зима бывает и теперь, а  из  кусков  льда  родились
чужие люди, и мангасы, и все звери, которые  убивают  людей,  и  духи,
которые людей губят. Люди же, с тех пор не едят сырое  мясо,  а  жарят
его на огне, чтобы растопить волшебные ледышки, которые, говорят,  как
и встарь попадаются в мясе зверей.
    А двое первенцев Великой Матери живы, но не часто  встречаются  на
пути людей. Зато когда они приходят, вместе с ними является беда.
    Хотя при взгляде на бушующий океан  нетрудно  было  поверить,  что
вновь вернулись первые дни, и дремучий Хадд распространил свою  власть
на землю и воду. Бледное солнце еще висело над горизонтом,  но  никого
не могло согреть, лишь освещало мертвый простор. Тяжелые волны,  такие
огромные, что их и волнами-то назвать страшно, метались разом  во  все
стороны  и  лишь  у  самого  берега  вдруг  вздымались  горой,  пробуя
сокрушить гранит скал. Не плеск, а рев  и  гром  стояли  над  берегом.
Скалы залитые потоками  пены  упорно  держали  над  водой  обледенелые
вершины. Белые птицы, сами похожие на  клочья  пены,  неслышно  крича,
носились над волнами. Множество  льдин:  небольших  и  громадных,  где
целое селение могло бы разместиться,  бесцельно  моталось  по  водному
пространству. Волны подхватывали один торос  за  другим  и  дробили  о
непокорный камень.  Когда  в  расщелинах  у  берега  на  долю  секунды
наступало затишье, можно было видеть,  что  вода  переполнена  ледяной
крошкой, и остановись ужасный молот хоть на минуту - все море, сколько
видит глаз, немедленно замерзнет, так  и  оставив  свои  волны  стоять
дыбом.
    Ветер, бивший резкими порывами,  жег  лицо,  слезил  глаза.  Холод
забирался под меховую одежду. Уника не выдержала и повернулась к  морю
спиной. Ромар остался  стоять,  взгляд  его  был  прикован  к  ледяной
бесконечности.
    В низине за скалами ветер был несравненно слабее. Конечно,  и  там
истерзанные сосны сгибались под его порывами, а  ели,  отступившие  от
берега вглубь земли, угрожающе шумели, жалуясь на судьбу, но  все  же,
можно было догадываться, что  в  глубине  леса  царит  угрюмое  зимнее
забытье. Гудение елей сливается в одну могучую песнь,  словно  деревья
клянутся не уступать ветру. А еще дальше  вдоль  болотистых  мокривин,
густо заросших  серой  осиной,  кормятся  сохатые  лоси,  и  лосихи  и
безрогие лосята, чье мясо нежней козлятины и само тает во рту.
    Туда пошел на охоту Таши.  Обещал  быть  осторожным,  сказал,  что
знает, на что идет. "Собрался за  медведем  -  рой  яму  для  мяса,  -
говорят лесовики, - собрался за лосем - рой  яму  для  себя."  Не  тот
зверь сохатый, чтобы позволить охотнику безнаказанно ходить за ним. Но
и Таши не из тех, кто испугается острых копыт.  Значит,  скоро  лежать
лосю на снегу, истекая кровью, и волки будут пировать, пожирая то, что
оставил им охотник.
    В меховой рукавице  Уника  согревала  искусно  вырезанный  амулет:
маленькую круглую куколку. Куколка не простая, а с секретом: разнимешь
ее на две половинки - внутри другая  фигурка,  поменьше.  А  в  той  -
совсем крошечная. Секрет прост: я в тебе, а  во  мне  -  наш  ребенок.
Будем вместе - никто нас  тронуть  не  сможет,  всякая  беда  отойдет.
Семейный амулет: держи жена в кулаке,  грей  хорошенько,  чтобы  легче
было любимому, и удача про него не позабыла.
    - Ну-ка, глянь, что это? - тревожно позвал Ромар.
    Уника обернулась. Так  же  как  и  прежде  бушевало  море,  исходя
бессильной  яростью  на  твердость  земли.  Но  среди  волн   внезапно
обозначилась одна, превышающая все прежде виданное. Еще  вдалеке,  где
другие валы ходили пологими залитыми пеной холмами, она уже поднялась,
хищно изогнувшись, словно готовый к прыжку барс. Рядом с этой громадой
прежние волны показались мелкой рябью. Но  и  это  еще  было  не  все.
Гребень волны расплескался  вдруг,  взорванный  изнутри,  и  в  воздух
взвилось что-то длинное и гибкое, похожее на  безголовую  и  безглазую
змею. Но вот толщиной эта змея много превосходила самую старую иву, из
растущих на родном берегу. На самой оконечности змеи щерилась  желтыми
клыками пасть, и больше там не было ничего.  Оседлав  волну  и  плавно
изогнувшись, морской змей  несся  на  верную  гибель,  к  берегу,  где
твердые камни могли изжевать сколь угодно могучую плоть.
    Это Кюлькас!.. - проорал старик в самое ухо Унике. - Бежим!
    Уника не сдвинулась с  места.  Как  зачарованная  она  глядела  на
приближающегося владыку вод.  Потом  движением  ставшим  за  последнее
время привычным, сняла с плеча лук.
    Стрелой его не возьмешь! - кричал старик. - Только  погибнем  зря!
Уходи! Если он кинется на скалы...
    Кюлькас кинулся на скалы.
    Это был удар, по сравнению с которым  пущенная  стрела  показалась
нежней тополиной пушинки.  Гора,  только  что  шутя  отбивавшая  напор
океана,  треснула  снизу  доверху,  и  ревущий  водопад  обрушился   в
засыпанную снегом долину.
    Уника, не удержавшись на ногах, упала и едва не скатилась вниз  по
обледеневшей поверхности, но Ромар, пав на  живот  успел  схватить  ее
зубами за край шубы. Женщина и старик отползли в сторону  от  трещины,
там Уника поднялась  и  помогла  подняться  Ромару.  Они  едва  успели
отбежать на несколько сот  шагов,  как  новый  удар  чудовищной  змеи,
обрушил скалу, на которой они недавно стояли. Морю был открыт  путь  в
низину.
    Ревущая  стихия  мгновенно  сносила  деревья,  камни,   все,   что
попадалась на ее пути. Рана в теле земли была  слишком  широка,  чтобы
хоть что-то могло противостоять хлынувшей в пролом воде.
    - Там Таши! - закричала Уника, не  слыша  сама  себя,  и  едва  не
кинулась обратно, в бурлящий ад, из которого с таким трудом выбралась.
    Где минуту назад темнел лес, вечный в  своем  спокойствии,  теперь
крутился  водоворот,  несущий  сломленные   деревья,   смытую   землю,
животных, все и всех, что оказалось в этот час внизу. И только  адский
змей не замечал разбуженной стихии. Он метался на самой стремнине, где
водопад был особенно свиреп, но вода ничего не могла поделать  с  тем,
кто дал ей волю убивать.
    Потом из морской бездны поднялась рука,  словно  броней  окованная
бирюзово-голубой тускло мерцающей чешуей. Это была не лапа,  а  именно
рука, по форме напоминающая обезьянью, с цепкими пальцами,  привыкшими
хватать, но не делать. Рука легла  на  берег,  сизые  пальцы  сжались,
отламывая кусок скалы с той же легкостью, с какой человек  разламывает
кусок овечьего сыра. Камень, бесцельно  отброшенный,  упал  в  море  и
остался лежать там, выпирая из воды как остров. Грохота не было слышно
среди всеобщего смятения.
    Что еще скрывалось под взбесившимися водами, было ли там несколько
чудовищ, или все эти  части  принадлежали  одному  монстру,  Уника  не
узнала.  Ромар  толкал  ее,  непрерывно  подгоняя,  и  наконец,  Уника
очнулась и побежала что есть сил,  не  оглядываясь  и  думая  лишь  об
одном: успел ли Таши выбраться на высокое место.






    Зимний лес, особенно когда выдастся  туманный  и  пасмурный  день,
даже привычного человека повергает в  тоску.  Укрытые  снегом  ели  не
спят, а закаменели в безысходном декабрьском небытии. Всякая  живность
затаилась, зарылась  в  снегу,  упряталась  в  норах  под  скрученными
корнями, и никакими силами ни единого зверька не вытащить наружу. Спят
зимой и странные существа: дремлет под елью лесной хозяин,  из  сучков
слепленный, мохом  повитый.  Скорчилась  и  забылась  в  незамерзающей
моховой няше длиннорукая чаруса; в такую  стужу  и  неловкого  путника
топить неохота,  пусть  сам  по  себе  пропадает.  Древяницы  ушли  из
стволов,  спят  подо  льдом,  приткнувшись  под  бок   омутиннику,   а
оставшиеся пустыми столетние деревья с грохотом трескаются от кусачего
мороза.
    Но не всем удается найти пристанище. Стонет  над  лесом  бездомный
дух, вплетая заунывную ноту в мрачный напев  еловых  вершин.  Нет  ему
покоя даже в самую мерзлую ночь: пропал его  род,  затеряны  предки  -
мотайся под звездами, жалуйся себе на  себя  самого.  Есть  в  лесу  и
звери, не имеющие нор; такие бродят по чаще желанной добычей охотника.
Вот только найти их непросто и еще труднее взять.
    То ли дело в поле - славно там, вольготно. Добычу видно за  десять
полетов стрелы. Хотя и  там  надо  суметь  подойти  к  ней,  неопытный
добытчик вмиг останется ни с чем,  лишь  проводит  взглядом  убегающее
мясо. И все же в поле охота знакома, а тут как быть? Зверь замрет, так
в двух шагах пройти можно не заметив. А и заметишь - что толку? Стрела
в чаще далеко не летит, за боло лучше и  вообще  не  браться  -  мигом
заарканишь ветвистый куст, а потом полдня  будешь  распутывать  ремни.
Лесовики зимой ходят с рогатиной на медведя,  поборовши  зверя  пляшут
вокруг, просят у предка прощения. Еще  боровую  птицу  бьют:  глухаря,
тетерева, куропатку. В этом деле тоже своя  хитрость  есть  -  полянин
прежде с голоду помрет, чем управится. А настоящую  добычу  -  изюбра,
лося, лесную свинью стараются имать в ловчую яму, по осени, мясо впрок
коптят или в ямах квасят. Солить мясо дети  медведя  не  умеют,  своей
соли у них нет, ее они помалу у рода Таши покупали, вместе с  кремнем.
Взамен давали мед, воск, бобровую струю, целебный медвежий жир. Хорошо
было, пока каждый в родных  местах  обретался,  где  все  знакомо.  Но
стронулась земля, и ищи теперь пропитания в пустом вымерзшем лесу.
    Таши осторожно пробирался меж старинных неохватных осин,  отчаянно
пытаясь заметить вблизи стволов бурый силуэт  лося.  Снег  вокруг  был
потоптан копытами, а поверху расчерчен заячьими строчками, осиновый  и
березовый подрост крепко погрызен, но ничего живого не  шелохнулось  в
стылом воздухе. Хоть волком вой.
    Подслушав неосторожную мысль, подал вдали голос волчий запевала, к
нему присоединился второй, пустил заливистую трель, тут  же  проснулся
третий... и еще... и еще... Мрачная песнь  волчьего  племени  катилась
над вершинами, лишая всякого, кто услышит ее, сил и  воли.  Не  иначе,
гонит хвостатый народ косулю или кабана в заранее договоренное  место,
где ждет засада. Волк это хорошо умеет, ему  нет  разницы  -  лес  или
поле, он везде свое возьмет.
    Волков Таши не слишком  боялся,  хотя  лесные  хищники  были  куда
покрупнее степных, но зато и отбиваться, стоя спиной  к  дереву,  дело
нехитрое. А вот копытных стая разгонит, так уже не найдешь.
    Призвав Лара, Таши двинулся вперед, стараясь по звуку  определить,
куда заворачивает охота и,  значит,  в  каком  направлении  шарахнутся
избежавшие облавы  травоядные.  Упорная  степная  привычка  заставляла
двигаться согнувшись, чтобы не маячить  издали  словно  столб,  и  это
спасло Таши  жизнь.  Смазанная  желтая  молния  бесшумно  рванулась  с
высокой ветви и пала на плечи Таши. Шел бы он с прямой головой, тут бы
и конец встретил: моргнуть бы не успел, как упал бы со сломанной шеей.
А так - толчок кинул его в снег, и это было все, чего сумела  добиться
рысь. Четвертьвершковые когти отчаянно драли  овчинный  тулуп,  опасно
скалились зубы, но главный, смертельный удар цели не достиг. Правда, и
лежащий ничком Таши не мог пустить в ход копье, но он сумел выпростать
наружу ремень от боло и накинуть петлю себе на  спину.  Вообще-то,  он
хотел поймать петлей голову хищника и сдернуть его со своей спины,  но
удалось лишь крепче привязать дикую кошку к  собственному  телу.  Рысь
завизжала, частые удары задних лап вспороли кожу  тулупа,  разбрасывая
во все стороны клочья  меха.  Таши  бесцельно  терял  время,  стараясь
перевернуться  и  подмять  зверя  под  себя.  Наконец,   ему   удалось
приподняться  на  четвереньки.  Рысь  тут  же  бешенным  рывком  вновь
опрокинула его, но и этого мгновения  достало,  чтобы  выдернуть  нож.
Таши, не глядя, ударил за спину  -  раз,  и  тут  же  -  второй.  Визг
сменился злобным шипением, которое  после  третьего  удара  перешло  в
хрип.
    Тело рыси обмякло, но Таши еще довольно долго не мог  освободиться
от увязших в изодранном тулупе когтей. Когда это удалось, Таши напился
теплой крови и гордо поглядел по сторонам. Такой  победой  можно  было
гордиться. Мех рыси ценился среди сородичей, поскольку этот  зверь  не
заходит в перелески у Великой Реки. Таши представил  Унику  в  пестрой
безрукавке, удивительно пушистой и нежной, и остался доволен.  Главное
же, трехдневный пост кончился,  вечером  их  ожидает  пир.  Вообще-то,
хищников есть не принято, мясо их нехорошо, оно  возбуждает  в  натуре
дурное, но рысь является  счастливым  исключением.  Питается  она,  по
большей части, птицами и оттого имеет белое мясо, по вкусу неотличимое
от дичины. Так, во всяком случае, рассказывал всезнающий Ромар.
    С удивлением  Таши  заметил,  что  его  левая  рука  располосована
когтями, видать рысь задела, когда он накидывал на нее петлю, а  он  и
не почувствовал раны. Таши быстро замотал рассаженную кисть и,  покуда
мороз не заледенил тушу, начал свежевать зверя.
    Работа была в разгаре, когда слух Таши возмутился  отдаленным,  но
отчетливо различимым в морозном воздухе громом.  Таши  поднял  голову,
прислушался. Что бы это могло быть? Зимой  сильного  шума  не  бывает.
Оглушительный треск лопающихся елей или дробящихся  торосов  на  самом
деле не так уж громок и заставляет вздрагивать лишь  из-за  того,  что
слишком грубо нарушена тончайшая тишина. Но сейчас ревело и  грохотало
так, как не случается и во  время  летних  гроз.  Звук  был  приглушен
расстоянием и плотной стеной леса,  но  он  проник  сквозь  все  стены
басовым гулом дальней катастрофы.
    Таши заторопился. Гул повторился вновь, уже  не  скрываясь;  земля
дрогнула  судорогой,  качнулся  лес,  затверделая   от   стужи   сосна
переломилась посредине, но шум от падения верхушки не  был  замечен  в
реве проснувшихся стихий.
    Что-то случилось там, где он оставил Унику с Ромаром.
    Пачкаясь в крови, Таши кое-как закончил  работу,  упихал  шкуру  и
часть мяса в заплечный мешок и, взрывая неглубокий  снег,  побежал  по
собственным следам к далеким скалам. Когда гул и тяжкая  земная  дрожь
разом сменились  нарастающим  ревом  идущей  воды,  Таши  инстинктивно
метнулся к одиноко стоящему холму и потому первый, самый  убийственный
вал, не затронул его. Коричневая взбаламученная вода  неслась  вперед,
сшибая деревья, ворочая камни. Больше ничего нельзя было рассмотреть -
клочья ледяного  тумана  пополам  с  солеными  брызгами  тоже  неслись
шальным потоком,  милосердно  не  позволяя  видеть  наступающий  конец
света. Таши казалось, что все стихии мира нацелены сейчас на него,  на
самом же деле он очутился в стороне от  основного  потока;  там,  куда
пришелся главный удар, алчное море  сносило  куда  большие  холмы,  не
задержавшись и на мгновение.
    Таши искал укрытия на противоположном склоне  холма,  но  и  здесь
сверху сыпались обломленные ветви, жег лицо обезумевший туман, и то  и
дело валились дремучие лесные гиганты, не выдержавшие бури и подземных
толчков. Вселенная выла, и Таши орал что-то кощунственное, проклиная и
требуя, но никто не  слышал  его  надсадного  крика  в  слитном  вопле
погибающей земли.
    Вода поднялась толчком, холм задрожал от самого основания,  словно
был живым, и его сотрясала предсмертная икота. И так же внезапно  вода
схлынула, прорвавшись где-то в низину, а тут оставив  ободранный  труп
земли, сереющий обнажившимися костями скал и заваленный  измочаленными
деревьями.
    Таши с разбегу ринулся в непроходимый  завал.  Ноги  скользили  по
обледенелым стволам, вязли в  густой  каше  брошенной  потопом  земли.
Ветер, теперь ничем не сдерживаемый, терзал мокрую кожу, несколько раз
Таши падал, срывался с деревьев, образовавших одну сплошную засеку, но
тут же поднимался и вновь кидался на штурм  преграды.  Рев  за  спиной
ничуть не  утихал,  так  что  Таши  не  обманывался,  зная,  что  вода
отступила временно, и возможно через минуту  сюда  придет  новый  вал,
превыше первого, и тогда уже уйти не удастся.
    Вода начала прибывать, когда до скальной гряды  оставалось  совсем
немного. Где-то внизу поток встретил новую преграду и, не сумев  разом
перехлестнуть ее, накапливал силы для  прорыва.  Набросанные  внахлест
деревья разом шевельнулись, приподымаемые снизу, черные  лужи  низинок
обратились в озера, гранитные валуны скрылись под мутной пеленой вновь
пошедшей на приступ воды, закрутились водовороты, соленый туман  скрыл
близкий берег.
    Таши бежал по колено в воде, потом  его  сбило  и  целую  вечность
кувыркало по камням,  не  давая  остановиться  или  хотя  бы  хлебнуть
воздуха. По счастью, тяжелый, напитавшийся водой тулуп спас  ребра,  а
глубина  была  еще  слишком  ничтожной,  чтобы  утонуть.  Таши   сумел
подняться на четвереньки и так продолжал двигаться, выбираясь  наверх.
Вновь схлынувшая вода едва не уволокла его с собой, и все же,  ободрав
ладони, Таши сумел уцепиться за скальный выступ, а  ощутив  под  собой
твердь, пополз на приступ последнего, особо переплетшегося завала. Рев
за спиной не утихал, через минуту вода вновь прибудет.
    Выбравшись на обрыв, Таши заставил себя оглянуться.  Там,  где  он
только что был, чудовищным смерчем перемешивал мироздание водоворот. В
нем нельзя было различить ни единой детали, было ясно лишь, что  холм,
укрывший его ненадолго, скрылся теперь под волнами или попросту  смыт.
Водная громада пожирала низину,  устремляясь  на  восток,  равно  неся
гибель людям, чужинцам, зверям и магическим тварям, всему, что  дышит,
растет или просто лежит под солнцем. Теперь здесь будет море -  отныне
и до тех пор, пока нечто небывалое не вызовет и его конца.
    Сдавленный звук вырвался из  горла  Таши:  не  то  всхлип,  не  то
короткий  стон.  Таши  погрозил   кулаком   торжествующим   водам   и,
прихрамывая, направился к месту бывшей стоянки, где, если не случилось
непоправимого, его должны ждать Уника и Ромар.






    Буря  продолжалась  больше  недели.   Ненасытная   пасть   пролома
втягивала воду из океана, обрушивая ее на  погибшую  страну.  Скальная
гряда, на которой  первый  день  укрывались  путешественники,  устояла
перед напором, но давно уже превратилась  в  цепочку  островков,  едва
различимых в смутной дали. Глядя туда, Уника не уставала благословлять
Ромара, заставившего их бежать  к  отрогам  горного  кряжа.  Ромар  не
позволил даже переодеться избитому, вымокшему  и  вообще  чуть  живому
Таши. Зато они успели уйти от берега прежде чем море прогрызло путь по
ту сторону скал.
    Таши потерял во время потопа копье, боло с  гранитными  желваками,
шапку... Хорошо еще, что топор не был  взят  с  собой  и  оставался  у
Ромара. А вот котомка, притороченная к спине, осталась  цела,  и  хотя
она едва не утопила охотника, когда его сбил  второй  поток  воды,  но
зато к ней уцелел нож, шкура и даже полтуши рыси.  Теперь  Унике  было
чем кормить Таши, который уже несколько дней лежал без памяти.
    Странная это была болезнь. Чудом уцелевший Таши не свалился сразу,
оказавшись в безопасности. Еще три дня он был на ногах; перенес лагерь
подальше от бурлящей теснины: высоко в  скалах  в  заветренней  лощине
поставил балаган из еловых жердей плотно крытых лапником и  засыпанных
поверху снегом, так что в самый лютый мороз можно было жить  в  тепле.
Нарубил гору дров, благо что бурелома всюду было в изобилии, заговорил
даже об охоте, но никуда не пошел, улегся в шалаше на  шкуры  и  начал
умирать. Он не метался в бреду, горячка обошла его стороной, он просто
лежал в забытьи, а в редкие минуты просветления жаловался на холод.
    Смолистая сосна жарко горела в двух кострах, что не потухали ни на
минуту. Ежедневно Ромар окуривал  балаган  можжевеловой  хвоей,  Уника
прикладывала к ногам  Таши  разогретые  у  огня  камни,  но  все  было
напрасно: лицо Таши словно истаивало,  и  даже  шкура  рыси  не  могла
вернуть ему тепла.
    Вечером, когда сгущалась ранняя декабрьская тьма, Ромар в  тусклом
свете углей брался за гадание. Изловчась,  пальцами  ног,  раскладывал
почерневшие деревянные и костяные фигурки, помещал  в  центре  амулет,
снятый с шеи больного,  напевал  старые  слова,  спрашивая  предков  о
судьбе.
    Уника варила мясную ушицу, потому что твердого  Таши  уже  не  мог
глотать. Сложное это дело - похлебка, муторное. Пяток гладких  камней,
лежа на  углях,  вбирал  жар,  Уника  один  за  другим  подцепляла  их
обугленной лопаткой и опускала в плотно сплетенный берестяной  туесок,
в котором готовилась похлебка. Вода в туеске сразу начинала кипеть,  а
когда камень слегка остывал, Уника выуживала его и опускала  в  туесок
следующий камень. Были бы дома, там гоpшки есть, а тут,  с  беpестяным
туеском только так и можно обходиться. Беpестяную посудину на угли  не
поставишь.
    Над засыпанным снегом балаганом тонко выл ветер, вдалеке неумолчно
грохотал страшный морской водопад. Потоп не кончался, он  заливал  все
новые и новые земли, без счета уничтожая живущее на них.
    ...Таши шел по колено в воде. То была черная вода - черней угля  и
дегтя, черная, как душа мангаса. Она леденила  ноги,  сковывая  каждый
шаг. Таши шел, и ленивые волны расходились  кругами.  Вода  прибывала,
она уже достигала ему пояса, и в животе поселился кусок льда. "Хорошо,
что Уники здесь нет, - думал Таши, -  иначе  этот  холод  застудил  бы
нашего сына..." Таши  знал,  что  как  только  черная  влага  коснется
сердца, оно заледенеет и умрет, но  от  стылой  мерзости  было  некуда
деваться, и Таши продолжал бесцельно идти, колебля смоляную гладь...
    Ромар движением ступни смешал фигурки, отодвинул в сторону родовой
амулет юноши. Помолчал, потом спросил Унику:
    - Кроме ножа у нас что-нибудь острое осталось?
    Продолжая помешивать варево, Уника свободной  рукой  выдернула  из
рубахи проколку, протянула Ромару. Тот оглядел зеленую иглу,  согласно
кивнул.
    - Кольни ему руку. Как следует кольни, до крови.
    На запястье бледной руки выступила черная капля.
    - Вот оно как... - протянул Ромар. -  Давай-ка,  быстро,  раздевай
его. Руку освободи! Вот тут, - Ромар наклонился  и  прикусил  кожу  на
сгибе локтя, оставив метку на том месте, где вздувались темные вены. -
Сделай разрез.
    - Но... - пискнула Уника, не решаясь поднять руку. - Я не могу...
    - Режь! - рявкнул Ромар. - А то он не доживет до  утра!  Что  мне,
зубами его рвать?
    Зажмурившись, Уника ткнула крошечным лезвием в вену.
    - Глубже! - командовал Ромар. - Косой разрез должен быть! Ты  что,
не видела, как Матхи кровь пускает?
    Тягучая смоляная струйка проложила дорожку по безвольно  откинутой
руке, запятнала лапник, на  котором  были  постелены  шкуры.  Таши  не
дрогнул, ничто в запрокинутом лице  не  изменилось.  Скоро  на  камнях
скопилась лужица цвета тусклого гагата.
    - Что с ним? - в голосе Уники звучало отчаяние.
    - Это черная кровь Кюлькаса, - мрачно ответствовал Ромар.  -  Таши
смыло волной, в которой плавало чудовище,  и  зараза  проникла  ему  в
кровь. Я только сейчас понял, что значат фигуры, которые выпадали  при
гадании. Лишь бы не было слишком поздно...
    Дернув головой, Ромар освободился  от  мехового  балахона,  задрал
голову, так что стала видна тощая стариковская шея.
    - Ну-ка,  милая,  положи  сюда  руку.  Так...  Не  здесь,  чуть  в
сторону... Ага. Вот где! Теперь коли сюда.
    - Не надо. Лучше я себе...
    - Тебе еще суп доваривать! И кормить нас обоих. Я этого не  смогу.
Делай, что тебе говорят!
    В полутьме жилища кровь Ромара тоже казалась черной, но  почему-то
сразу было ясно, что это просто подводят глаза, а на самом деле  кровь
такая, какой ей должно быть от природы. Старик нагнулся, красные капли
часто  застучали  о  костяную  фигурку  родового  амулета.   Жидкость,
сочащаяся из разреза на руке Таши, начала отблескивать алым.
    - Пожалуй... хватит... - выдавил Ромар через минуту. - Перевязывай
ему руку... а потом меня... - Ромар обессилено откинулся на  шкуры.  -
Постель в угол оттащи, а где кровь натекла - разведешь костер.  Только
смотри  -  не  замарайся,  тебя  лечить  некому  будет.  И  за   супом
присматривай, а то он уже кипеть перестал.






    Всю зиму над новорожденным морем стояли непроницаемые туманы. Даже
когда ветер набирал ураганную силу, а это случалось  часто,  свистящий
воздух был напоен водяной пылью, которую не могла  выморозить  никакая
стужа. Слишком много появилось вокруг воды,  слишком  грозно  бушевала
она. Кюлькас больше не показывался, но  бедствие  продолжалось  и  без
него, обычным порядком. Неделя за неделей вода рушилась  в  котловину.
Прежнего водопада уже не было, уровни двух морей почти сравнялись,  но
течение в новом проливе было сильным, так что даже в  самые  трескучие
морозы он не мог покрыться льдом.
    Постепенно Ромар и Таши начали подниматься  на  ноги.  Разумеется,
задолго до этого кончилось  мясо,  принесенное  Таши.  Уника  пыталась
ставить  силки,  искала  другой  добычи,  но  бедствие  разогнало  всю
живность на много дней пути. Уника уже подумывала отправиться на берег
нового моря, поискать вмерзшие в  припай  тела  утонувших  зверей,  но
потом ей повезло: в горах  она  обнаружила  озерцо,  плотно  затянутое
льдом. Уника проколупала во льду прорубь, куда,  спасаясь  от  замора,
сплылась озерная рыба. С того дня и  чуть  не  до  весны  в  балагане,
притулившемся на горном склоне, ежедневно  ели  рыбу:  окуней,  щурят,
плотву и мелкого снетка, которого удобно сушить впрок.
    Словно  договорившись,  никто  из  троих  не  вспоминал   о   цели
путешествия. Когда Таши  начал  подниматься,  Ромар  рассказал  ему  о
причине катастрофы, едва не убившей всех троих. Таши как умел  поведал
о своих злоключениях. Но  ни  тот,  ни  другой  не  обсуждали  никаких
планов. Все давно оговорено, нечего  зря  языком  трепать,  привлекать
ненужное внимание враждебных сил. Дорога оказалась не так проста,  как
думалось вначале, но это ничего не значит.  Окрепнут  ноги,  откроется
путь, и они двинутся дальше.
    Весна началась  прилетом  гусей.  Тучи  птиц  потянули  с  юга  на
знакомые болотистые угодья и  заметались  в  растерянности,  обнаружив
вместо родных гнездовий серую  поверхность  моря.  Птиц  на  побережье
скопилось непредставимое множество: утки,  чирки,  гуси,  кулики  всех
мастей, журавли и лебеди - все они толклись на одном  месте,  не  зная
куда податься. На них не нужно было охотиться, потерявшие голову птицы
сами шли в руки.
    Три  дня  странники  отъедались  нежным  птичьим  мясом,  запасали
гусиный жир, который мало чем уступает медвежьему, и  коптили  сладкие
утиные грудки. Уника подбила пухом три теплые  подевки.  На  четвертый
день троица вышла в путь. Балаган, уходя,  оставили  в  порядке,  даже
кое-что из вещей, которыми прибарахлились за зиму и не смогли взять  с
собой, аккуратно разложили вокруг кострища. Делали так, хотя и  знали,
что возвращаться выпадет другим путем, а жердяная постройка без хозяев
недолго простоит: осыплется хвоя с лапника, просочится внутрь дождь  и
сгноит все их добро.
    Отправлялись на восток:  туда  потянула  основная  масса  птиц  и,
значит, там мог оставаться сухой путь на север. Прежняя  дорога  через
болотную тундру, мимо РытОй горы, мимо БуйнОй горы,  закрылась,  да  и
сами горы если и остались, то не горами уже, а островами посреди моря.
Славно порезвился Кюлькас; где-то он гуляет теперь?
    Зато шли  не  боясь  встречных:  немало  лет  пройдет  прежде  чем
осмелятся уцелевшие - что люди, что чужие - выйти к  недобрым  берегам
Кюлькасова моря.
    Прошло совсем немного  времени,  и  путешественники  поняли,  что,
пожалуй, рановато вышли в путь. Снова ударили морозы, подтаявший  было
снег спекся плотной корой наста.
    - Ничего, - утешал Ромар. - По плотному снегу ловчей идти.
    И в самом деле, соскучившиеся по ходьбе ноги  отмеривали  за  день
такие концы, которые по весенней  распутице  одолеть  было  бы  просто
никак. Легко и  быстро  нашли  то  место,  где  заваленный  изломанным
плавником берег поворачивал к полуночи, и двинулись  туда.  Дня  через
три море осталось позади и  теперь  предстояло  идти  наугад.  Сначала
казалось, что они идут правильно: крутые  увалы  заставляли  отступать
сосняк, и Ромар рассчитывал, что  не  сегодня-завтра  покажутся  вдали
скалы полуночных гор. Однако, день проходил за днем, а ничего похожего
на горы не появлялось. Должно быть, они сбились с пути, зайдя  слишком
далеко на северо-восток. Вокруг уже не было и  намека  на  лес,  всюду
тянулись открытые пространства, поросшие чахлым березовым кустарничком
и кедровым стлаником. Солнце уже почти не падало за горизонт, но  и  к
зениту не подходило, кружило бестолково словно  в  те  времена,  когда
предвечный Дзар был еще вполне живым.
    - Дома уже весна... - вздыхал иногда Таши.  -  А  здесь  еще  снег
рушиться не думает.
    - Погоди, - увещевал Ромар, - еще рухнет снег, узнаешь, какова тут
распутица. Ты погляди, это же болота кругом.
    Таши глядел, но болот не видел: нет  ни  камыша,  ни  полузасохших
осокорей, ни корявых сосенок, как в  тех  местах,  где  Слипь  видали.
Равнина кругом, ни дать ни  взять  -  степь,  только  снегом  усыпана.
Хорошо еще, что наст плотный, идти удобно. А то бы без всякого  болота
потонули - в снегу.
    Чуть не сутки путники шли к синевшим на краю земли вершинкам, но и
здесь вместо целого  кряжа  обрели  лишь  несколько  отдельно  стоящих
зубцов. Каменные огрызки вздымались словно остров  посреди  замерзшего
океана, видимые отовсюду. Таши мельком подумал, что если в этих  краях
обитают люди, то у них эта ничтожная  в  общем-то  горушка  считается,
небось, за великое чудо, поднебесный столб, на  который  словно  крыша
опираются небеса. Додумать мысль до конца Таши не  сумел,  потому  что
услышал вдалеке какой-то странный  звук.  Больше  всего  он  напоминал
порыкивание или ворчание. Так может пошумливать большой,  уверенный  в
себе зверь, которому нет нужды  ни  скрадывать  добычу,  ни  опасаться
светло-серых полярных  волков,  таких  огромных,  что  пяток  их  шутя
задирает матерого медведя.
    Морозный туман, сменивший недавнюю  оттепель,  мешал  как  следует
рассмотреть, что за  существо  урчит  неподалеку.  Таши  сделал  рукой
предостерегающий  знак  и,  приготовив  копье,  осторожно   направился
вперед. Он понимал, что скорее всего зверь таков,  что  взять  его  не
удастся. Слишком уж по-хозяйски вел он себя на открытой местности.  Но
того, что предстало его  глазам,  Таши  никак  не  ожидал.  Два  рыжих
мохнатых  исполина  возились  в  снегу.  Прочный  наст,  с   легкостью
удерживающий человека,  ничуть  не  мешал  этим  гигантам,  с  тем  же
безразличием они ходили бы и по свежевыпавшему  снегу,  и  по  любому,
самому  вязкому  болоту.  Толстые  пни  ног,  низко  нагнутые  головы,
бугристые мохнатые тела - все в этих зверях говорило, что они привыкли
никого не бояться. У  обоих  посреди  тупой  и  широкой  морды  торчал
острый, грязно-желтый рог. Таким оружием, должно быть, не мудрено было
отбиться хоть от рузарха. И в то же время чудовища мирно  использовали
свои страшные тараны как  обычную  лопату.  Звучно  всхрапывая,  самец
мотал башкой, разрывая рогом пласт слежавшегося снега, пока под ним не
появлялся слой пожухлой травы. Тогда зверь принимался  громко  жевать,
заглатывая траву пополам со снегом. Самка  вторила  ему,  лишь  иногда
отодвигаясь от разрытого места, чтобы  позволить  попастись  детенышу,
отиравшемуся около нее. Ростом малыш был побольше самого  здоровенного
кабана.
    И речи не могло идти о том, чтобы охотиться  на  могучих  супругов
или  их  чадо.  Таши  осторожно  отполз   подальше.   Конечно,   звери
травоядные,  но  кто  знает,  вдруг  им  приходилось   встречаться   с
человеком? Они могли  сохранить  об  этих  встречах  самые  неприятные
воспоминания и, заметив охотника, попытаться свести счеты с людьми.  И
вообще, в жизни лучше всего, когда тебя не видят.
    Ромар, выслушав рассказ Таши, помрачнел. Некоторое время он  сидел
в задумчивости, а потом сказал:
    - Не стоило бы нам идти к  тем  горушкам,  но,  да  что  делать...
рискнем. Иначе так и будем ходить не зная куда. Только тихо. Не  зверя
тут бояться надо, а человека.
    У самых скал на снегу не удавалось заметить ни единого следа,  это
немного успокоило старика. Между камнями намело  пологие  сугробы,  не
успевшие осесть под ослепительными лучами  весеннего  солнца,  которое
даже с туманом не умело как следует  справиться.  Дивно  было  Таши  с
Уникой наблюдать такое: света прорва, а тепла - чуть. Но сейчас  общее
внимание привлекло иное: серые  камни  всюду,  где  позволяли  снежные
заносы, были покрыты причудливыми рисунками.  Человечки  с  копьями  и
луками, олени,  волки,  гуси  с  длинной  шеей,  еще  какие-то  звери,
незнакомые Таши. Видеть это было столь удивительно, что  Таши  позабыл
даже про рогатых великанов, жирующих неподалеку.
    - Это  кто?  -  спросил  он,  ткнув  рукой  в   сторону   рисунка,
изображающего вовсе уж причудливого и небывалого зверя.
    - Мамонт, - коротко ответил Ромар.
    - А те тогда кто? - Таши кивнул в направлении звука.
    - Не знаю. Я и сам так  далеко  не  бывал  и  о  зверях  таких  не
слыхивал.
    Таши покачал головой.
    - А кто все это нарисовал?
    - Хозяева. Потому я и говорил, что не стоит тут прогуливаться зря.
    С этим Таши был согласен. Он знал, что где-то в неведомой северной
дали бродят могучие племена охотников за мамонтами. Это были настоящие
люди, с ними шла бойкая торговля. Покупали северяне кремень и  краску,
а продавали мамонтовую кость:  изогнутые  бивни  невероятной  длины  и
тяжелые лопатки, идущие на жилища колдунов. Бывало, разглядывая бивни,
люди гадали, что это: зубы или рога? Встретив  травоядных  гигантов  с
рогом на носу, Таши было решил, что это и есть мамонты,  но  оказалось
не так. Таши вгляделся в рисунок и  решил  про  себя,  что  непременно
постарается встретить легендарного зверя живым.
    - Поднимемся  на  вершину,  -  произнес  Ромар,  -  оглядимся  как
следует, и быстренько уходим. Пока тут никого нет,  но  не  стоит  зря
болтаться. Боюсь, в скалах у здешнего народа святилище. Тогда - ног не
унесем.
    Это понимали все.  Одно  дело  торговать  с  соседями,  встречаясь
где-нибудь на границах своих  владений,  совсем  другое  -  позволять,
чтобы какие-то незнакомцы разгуливали в самом сердце твоей земли,  где
живут боги и обитают души предков. Никто и разговаривать не стал бы  с
осквернителями святых мест, судьбы чужаков была бы решена сразу.
    Пока Ромар и двое молодых людей поднимались на скалистую  вершину,
солнце сумело справиться со снежным  туманом,  видно  стало  далеко  и
надежно.
    Семейство носорогов по-прежнему  кормилось  у  скал,  зрелище  это
отвлекло и Таши и Унику, поэтому дымок у  самого  края  земли  углядел
всезамечающий Ромар.
    - Вот и хозяева, - сказал он. - Поторапливаться надо.
    - А это что? - испуганно спросила Уника, показывая вниз.
    Серые  скалы  в  этом  месте  расходились,  освобождая   небольшую
площадку. Она была бы до половины скал  засыпана  невиданно  обильными
снегопадами  этого  года,  вызванными  появлением  нового   моря,   но
человеческая рука вмешалась в  кюлькасовы  игры,  очистив  площадку  и
свалив снег в чудовищные сугробы. На  открытом  месте  плечо  к  плечу
стояли огромные, вырезанные из неохватных бревен фигуры. Должно  быть,
они изображали богов или предков здешних хозяев.
    - Эх! - досадливо крякнул Ромар. - Нехорошо попали.  Ну-да  ладно,
дважды не умирать, пошли, посмотрим, какие у них покровители. Может  и
выглядим что полезное. А направление замечай, -  он  махнул  рукой.  -
Горы там.
    Никаких гор  Таши  не  видел,  ни  с  равнины,  ни  с  высоты,  но
переспрашивать не стал, доверившись опыту учителя.
    Они спустились вниз, остановились перед грубо вырезанными фигурами
и невольно замолчали.  Ромар  кожей  чувствовал,  что  вокруг  разлито
могучее, незнакомое, хотя и  вполне  человеческое  волшебство.  Должно
быть, так же неуютно чувствовал бы  себя  чужой  шаман  перед  столпом
предков.  Старику  очень  хотелось  повозиться  с  чужими   святынями,
поглядеть, как бережет себя незнакомый род, почему не боится оставлять
богов одних, но он понимал, что делать этого не стоит. Раз  оставляют,
значит есть у богов оборона, и святотатцы будут жестоко наказаны.
    Таши  не  чувствовал  ничего,  хотя  и  ему  было   тревожно.   Он
прикидывал, сколько  сил  надо  было  затратить,  чтобы  приволочь  из
дальних лесов эти стволы. Значит, род здесь обитает немалый,  шутки  с
ними плохи. Уходить надо скорее, а то на равнине  прятаться  негде,  к
тому же, хозяева наверняка знают в  родных  краях  каждую  щель.  Таши
вспомнил, как сам он стрелял в карлика,  еще  не  зная,  кто  это,  но
стрелял наверняка, чтобы убить. Теперь так же будут стрелять  в  него.
Никто не спорит, так справедливо, но все же лучше не подставлять  себя
зоркому глазу и метким стрелам хозяев ледяной равнины.
    - Они видят нас, - вдруг произнесла Уника.
    - Кто? - быстро спросил Таши, вскидывая лук.
    - Боги. Я чувствую, как они смотрят.
    - Доигрались! - лицо Ромара скривилось. -  Ну,  пойдем  кланяться.
Авось попустит мать-прародительница. Все-таки мы не чужинцы и Хадда не
жалуем.
    Они подошли и остановились напротив угрюмых фигур. Деревянные лица
идолов лоснились, густо намазанные  жиром  и  кровью.  Теперь  и  Таши
ощущал, как вперились в  него  незрячие  глаза,  злобно  посверкивают,
готовят недобрую волшбу, которая в пыль сотрет дерзких чужаков.
    Площадка перед идолами была густо  уставлена  черепами.  Изогнутые
бивни старых мамонтов  складывались  перед  каждым  идолом  в  подобие
алтарей, на которых лежали расклеванные птицами остатки подношений.
    - Кремни достань... - не разжимая губ, проговорил Ромар.
    Кремней у Таши было всего два, новых камней в этих  гнилых  местах
взять было негде, но Таши, ни секунду не  колеблясь,  достал  огненные
желваки. Уника так же молча взяла камни и заученно, словно  всю  жизнь
только этим и занималась, шагнула  к  набольшему  истукану.  Жертва  с
протянутых ладоней перекатилась на алтарь. И тут же все почувствовали,
как отпустило напряжение.
    - Идем, покуда отпускают, - быстро произнес Ромар.
    Они пятились до тех пор, пока гранитный горб  не  заслонил  их  от
капища охотников за мамонтами.
    - Это еще не все, - сказал Ромар, когда последний из разрисованных
магическими фигурами камней остался позади.  -  Боги  на  нас  зла  не
держат, а вот с людьми так просто не  договоришься.  Человек  человека
насквозь видеть не умеет, потому и доверия меж людьми куда меньше, чем
у человека с богами, хоть бы даже и не своими. Теперь,  девонька,  все
от тебя зависит. Скидывай шапку, распускай косы.
    Уника, ни слова не говоря, выполнила приказание.
    - Ищи у меня в сумке гребешок, -  торопливо  наставлял  колдун.  -
Нашла? Теперь расчесывай косы на четыре ветра, на  восемь  сторон,  на
шестнадцать дорог, на тридцать два пути, на тьму бездорожья!..
    Таши не сразу понял, что Ромар уже не просто объясняет Унике,  что
той делать, а творит заклинание, редкое и причудливое,  одно  из  тех,
что составляют мастера оберегов для своих хитроумных поделок.  Значит,
не просто гребешок носил безрукий старец в своей  суме,  а  колдовскую
вещицу, которая, ежели позволят предки,  поможет  им  унести  ноги  из
чужих краев.
    Уника  плавно  кружилась,  расчесывая  волосы  широкими   взмахами
гребня. Верно, она делала все как надо, почуяв  душу  оберега,  потому
что на лице Ромара просветилась довольная улыбка.
    - Сколько волос, столько и троп, а нас нет ни на одной. Мы  волком
в кустах, чомгой в камышах, ужом в траве, стрижом в  небе.  Нигде  нас
нет, мы далеко ушли!
    Уника резко  остановилась,  волосы,  взметнувшись  последний  раз,
опали.
    - Теперь бежим! - сказал Ромар. -  Сегодня  наши  жизни  в  ногах.
Следа нашего никому не найти, так что уйдем далеко - целы останемся. С
какой стороны горы - запомнил?
    - Запомнил, - ответил Таши.






    Трое суток, останавливаясь лишь на пару коротких ночных часов, они
бежали в направлении невидимых покуда гор. Следов  не  скрывали  и  не
путали, остерегаясь лишь жечь на стоянках костры. Судя  по  всему,  их
вторжение в святилище было замечено и, хотя  громовые  боги  северного
народа приняли дар и не гневались на дерзких, но люди так просто обиды
спустить не хотели и, судя по дымам,  выслали  погоню  разом  во  всех
мыслимых направлениях.
    - Будем ногами как следует двигать, то не найдут,  -  приговаривал
Ромар, оглядываясь через плечо.  -  Они  сплошь  охотники,  следопыты,
могучие мужи, а мы им заговор подсунули наполовину мужской, наполовину
женский; где им в таком разобраться. А даже если и разберутся, мы  тем
временем далеко уйдем.
    На исходе третьего дня заголубели на стыке неба  с  землей  горные
отроги, а с заката потянуло теплым  воздухом.  Ледяные  туманы  тотчас
рассеялись, толща снега разом осела, тут и  там  появились  проталины,
покрытые  бурым  войлоком  прошлогодней  травы.  Таши  только  дивился
могучему травяному богатству, пытаясь представить, каково здесь  будет
в июле. Небось человека среди трав и не увидать, с головой скроет, как
пигмея. Да  и  как  же  иначе?  Только  на  таком  травостое  и  могут
прокормиться северные великаны: носороги, мамонты и гигантские олени с
размахом рогов в косую сажень.
    Великанского оленя они встретили на второй  день  своего  бегства.
Как и другие звери гордый красавец  вспарывал  ветвистым  рогом  снег,
добывая из-под него слой  поваленной  травы.  Таши  уже  не  удивлялся
огромным рогам, повидав зверя на кормежке, понимал,  что  без  этакого
инструмента в тундростепи еды зимой не достать. И хотя так и  осталось
неведомым, что есть мамонтовый бивень: зуб или рог, но даже  не  видав
мамонта,  Таши  мог  ответить,   зачем   легендарному   чудищу   такое
устрашающее орудие.
    Вместе с теплым ветром хлынул из-за моря поток  перелетной  птицы,
покорно ожидавший на том берегу  этого  часа.  Случился  прилет  птицы
весьма кстати, поскольку запасы у путешественников были на  исходе,  а
охотиться во время бегства некогда. К тому же Таши понимал,  что  вряд
ли сумеет взять в одиночку лохматого  мускусного  быка  или  тем  паче
гигантского оленя.
    Когда изгрызенные временем стены  ущелья  скрыли  беглецов,  Ромар
позволил  разжечь  костер,  обсушиться  и  привести  себя  в  чувство.
Единственная пара кремней осталась в капище северных  богов,  так  что
Таши пришлось сооружать крестовину и добывать огонь на женский манер -
трением. С непривычки он вытирал огонь чуть  не  целый  час,  так  что
Уника и Ромар уже отчаялись дождаться тепла и принялись  жевать  сырую
утку. Но все же огонь занялся, и ночь они провели как люди.
    Наутро Ромар принялся гадать, куда идти дальше. Указания  Йоги  на
этом месте обрывались, сама она здесь не бывала, и ничего толком знать
не могла. "Выйдешь к горам, а там  уж  сам  решай,  куда  сворачивать.
Захочешь - отыщешь". И вот они вышли к горам, хотя и не с той стороны,
с какой намеревались. По ту сторону хребта может и были  какие  знаки,
которые помогли бы определиться, а  тут  ничто  дороги  не  указывало.
Нырнуть бы в верхний мир, пощупать, откуда  тянет  человечьей  магией,
разумным колдовством, но Матхи далеко, и что-то  странное  творится  с
ним; вряд ли будет от него подмога в таких делах.
    Ромар раскинул фигурки  на  поиск  человека  и  никого  не  нашел.
Рассыпал сухие листья, гадая на вспугнутых духов и не получил  ответа.
Тогда, отчаявшись, бросил кости наудачу и, поскольку легли они  ровно,
решил довериться случаю и  идти,  куда  указала  простенькая,  всякому
мальцу доступная ворожба.
    Звериная тропа вывела их из ущелья, и вновь путники  увидали  лес:
сперва неуступчивый, побитый ветрами сосняк, а затем темные, усыпанные
понизу мертвой хвоей, ельники. И нигде ни единого  человечьего  следа.
Не станет человек по доброй воле в такой  глухомани  жить.  Под  елями
местами лежал  зернистый  рассыпчатый  снег,  но  там,  где  случилось
солнечное местечко, уже расцветали беловато-прозрачные цветки кислицы.
Короткая северная весна стремилась к лету.
    Подчиняясь велению гадальных костей, Ромар с  молодыми  спутниками
медленно двигался по горной стране. Ему так и не удалось встретить  ни
единого признака того, что здесь обитают  человеческие  существа..  Не
тревожили путников  и  волшебные  хозяева:  поросшая  ягелем  чащобная
нежить. И чужинцами не пахнет, и большеглазых карликов не видать.  Как
распугал их кто. Одни звери бродят по лесу, да кружат трое бесприютных
путешественников, ищут сами не зная чего.
    К концу недели Ромар понял, что они и впрямь описывают огромнейший
круг, словно огибают на болоте зыбкое место, опасную сердцевину. Вроде
и нет там ничего, тот же лес, что и рядом, но ни разу ни единая  кость
не указала в запретную сторону. Между тем, гадальные кости  у  старика
были подобраны  со  старанием:  узорная  костяшка  из  рыбьей  головы,
косточка из птичьего крыла, вываренная заячья лапка, и в добавку к ним
- фаланга человеческого пальца. Такие кости врать не могут, и  значит,
куда кости идти не велят, там ни пройти, ни проплыть,  ни  по  воздуху
пролететь. Выходит, там и должно искать неведомого кудесника. Коли  он
от глаз прячется, так самый раз в такую нору.
    На следующий день Ромар круто повернул прямиком в центр запретного
круга.
    Как обычно, Таши шел впереди, держа наготове копье. Ромар двигался
следом, а Уника замыкала шествие. В лесах обитало не так много зверей,
способных напасть  на  троих  идущих  рядом  людей,  но  все  же  Таши
постоянно помнил об опасности и порядка движения менять  не  позволял.
Тем более не позволил бы он расслабиться своим товарищам на этот  раз.
Таши давно заметил, что заклинания, хотя бы и  самые  простые  у  него
действуют скверно, и даже простенькое  бытовое  волшебство  обычно  не
удается ему, и только нюх на опасность  у  него  отменный.  А  сегодня
словно самый воздух пропитан угрозой. Казалось, недобрый  взор  следит
из-за каждой сосны, хищный зверь притаился у любого куста, а за всякой
валежиной точит слюни голодный дух. Однако, Ромар и Уника шли  позади,
не проронив ни слова, ни разу ни о чем не спросили, хотя у  них  чутье
на дурное колдовство, на сглаз и наговоренную ловушку куда тоньше, чем
у  него.  Значит,  можно  быть  спокойным,  никого  страшнее   медведя
поблизости быть не может.
    И все же, Таши постепенно замедлял  шаг,  отчаянно  вслушиваясь  в
непривычно замолкший лес. Действительно, вот в чем беда - слишком тихо
вокруг. Весной так  не  бывает,  весной  всякая  букашка  песни  поет,
сколько  голоса  хватает.  Таши  остановился,   собираясь   поделиться
сомнениями со спутниками и  натолкнулся  на  бессмысленный,  невидящий
взгляд Ромара. Уника, идущая следом, сделала  шаг,  ткнулась  в  спину
старику и замерла. Таши почувствовал, что сейчас она  упадет  и  успел
поддержать ее свободной рукой.
    - Что с вами? - отчаянным шепотом спросил  он,  уже  понимая,  что
ответа не получит, во всяком случае до тех пор, пока не выведет Ромара
и Унику отсюда.
    Таши обхватил Унику под мышками, развернул в обратную сторону.
    - Уходим, слышишь? - сказал он, неясно кому.
    Голова Уники безвольно качалась  из  стороны  в  сторону,  однако,
когда  Таши  попытался   вести   девушку,   она   послушно   принялась
переставлять  ноги.  Оглянувшись,  Таши  с  увидал,  что  Ромар   тоже
развернулся и идет следом, словно привязанная на веревочку овца.  Таши
вздохнул с облегчением. Бросить Ромара он не мог, а как тащить двоих -
не представлял. По счастью,  путь  пролегал  по  открытому  месту:  ни
ноголомных  завалов,  ни  частого  молодняка,  где  и  одиночка   едва
протискивается, ни путающегося в ногах кочкаркника. След, протоптанный
по нежному ковру цветущей ветреницы, был ясно виден,  ни  разу  он  не
пересек  чужого  пути,  человечьего  или  звериного,  и   Таши   вновь
подивился,  до  чего  же  пуст  сегодняшний  лес.  Весной  в   ельнике
поживиться нечем, но хоть стежки мышиные или заячий след быть должны?
    Недобрый взгляд по-прежнему смотрел в спину, но  Таши  чувствовал,
что с каждым шагом отдаляется от беды, и ощущение  опасности  мешалось
уже не со страхом, а с облегчением. Поможет Лар, и сам уйду,  и  своих
вытащу.
    Слабый стон раздался сзади. Таши кинул взгляд через  плечо.  Ромар
как и прежде плелся следом, но взгляд его, хоть  и  затуманенный,  был
уже осмысленным человеческим взглядом.
    - Ромар? - позвал Таши.
    - Голова!.. - простонал старик.
    - Ничего, сейчас станет легче, - наобум пообещал Таши. -  Главное,
не отставай, уже немного осталось.
    Он говорил уверено, даже чуть грубовато, как давно  уже  никто  не
говорил с древним магом, а сам не мог избавиться от страха, а вернее -
от двух страхов: от того, что туманом  наплывал  из-за  угрюмых  елей,
паутиной ложась на душу, и от другого - обычной  человеческой  боязни,
что он не сумеет помочь товарищам, а то и  просто  повредит  им  своим
бегством через заколдованный лес.
    Однако, через  несколько  шагов  Уника,  которую  ему  приходилось
поддерживать, вздрогнула и медленно, как бы  просыпаясь,  выпрямилась.
Глаза, прежде устремленные в бесконечность, обрели свет  разума.  Таши
ослабил хватку, позволяя Унике идти самой.
    Через час они добрались к месту вчерашней ночевки. Лишь  там  Таши
позволил себе расслабиться. Он уложил Унику и Ромара на  оставшемся  с
ночи лапнике, набрал хвороста и валежника, споро вытер огонь -  теперь
на это уходило уже не так  много  времени  -  и  лишь  затем  позволил
пострадавшим рассказывать, что с ними приключилось. Выяснилось, что ни
Уника, ни Ромар ничего рассказать  не  могут.  Они  помнили,  как  шли
следом за Таши, а потом мир резко крутанулся, и  они  обнаружили,  что
идут в обратную сторону, а голова гудит немыслимой болью. Тот час, что
они прошагали в беспамятстве полностью выпал из их жизни.
    - Ну что ж, - заключил Ромар. -  Похоже  нам  встретилось  могучее
колдовство. Не знаю, то ли это, что мы ищем, но, во всяком случае, уже
что-то. Тебя, Таши,  оно  затронуло  меньше,  то  ли  потому,  что  ты
поздоровее  нас,  то  ли  оттого,  что  у  тебя  не  такие  изощренные
способности к колдовству. Должно быть, здешний колдун бил нас нашей же
собственной силой. Ну  ничего,  теперь  мы  знаем,  что  нас  ждет,  и
как-нибудь сумеем разведать, кто нас так больно пристукнул.
    Ромар хорохорился и, казалось, готов был хоть сразу идти в  логово
неведомого лесного колдуна, но на самом  деле  едва  сидел,  да  и  на
следующий день не сумел прийти в норму, то  и  дело  засыпал  в  самые
неподходящие минуты. Уника  чувствовала  себя  не  лучше,  жалуясь  на
ломоту в костях и головную боль. В некотором роде это даже  устраивало
Таши, поскольку избавляло от  необходимости  долгих  объяснений.  Таши
твердо заявил, что необходимо хотя бы день  отдыхать  и  только  после
этого предпринимать какие-то шаги. Он устроил спутников на  дневку,  а
сам ушел в лес, сказав, что не может  больше  есть  болотную  птицу  с
черемшой, а хочет поискать настоящей добычи, какую пристало  приносить
мужчине.
    - Ты только в ту сторону не ходи,  -  напутствовал  его  Ромар.  -
Пропадешь один.
    - Сам знаю... - проворчал Таши недовольно. - Там лес выморочный, и
лягушки не поймаешь, не то что дельного зверя.
    Но на самом деле, отойдя  чуть  в  сторону,  Таши  сделал  круг  и
поспешил к заколдованному месту. Сейчас,  когда  за  плечами  не  было
тяжелого груза, а за спиной -  людей,  которых  надо  оберегать,  Таши
чувствовал себя куда уверенней. Короткое копье торчало над  плечом,  в
руках изготовлен лук с наложенной на тетиву  стрелой.  Таши  осторожно
двигался, стараясь не пропустить того  момента,  когда  подкрадется  к
нему пугающее вражье колдовство. Но именно из-за того, что все чувства
были настороже, он и  не  заметил  начального  момента  и  лишь  потом
осознал, что уже давно ощущает тревогу,  перерастающую  в  откровенный
страх. Больше всего изводила мертвая тишина,  какой  в  природе  и  не
бывает. Это безмолвие обещало неторопливое, но неуклонное  приближение
неведомого. О нем ничего нельзя было сказать, и это пугало больше, чем
любая явная опасность. Утешало лишь одно: Таши знал -  его  пугают,  а
раз пугают, то значит, сами боятся.
    Таши  остановился,  старательно,   напоказ   зевнул   и   крикнул,
преодолевая   отчаянное   желание   затихнуть,   стать    неприметным,
спрятаться:
    - Долго вы будете кустами шуршать? Я и младенцем мышей не  боялся.
Коли вы там есть -  покажитесь,  а  коли  нет  никого,  так  и  нечего
кудесить зря, все равно мне от ваших стараний не жарко, не холодно!
    Разумеется никто на его призыв не объявился,  и  Таши  зевнул  еще
раз, на этот раз широко и со  вкусом,  выказывая  все  свое  презрение
трусливому противнику. Прошел еще немного, уже не вглядываясь в чащу и
опустив лук. Кого бояться? Пусть его боятся. А он отдохнет  немного  и
пойдет дальше. Волоча ноги, Таши подошел к столетней ели, опустился на
мягкий  пружинящий  мох.  Глаза  слипались  сами  собой.  Всего   одну
минуту... Жаль, не успел  додумать  какую-то  мысль...  а  потом  ведь
забудется. Когда же это было? - суметь додумать мысль... Минуту посплю
и вспомню.
    Сон уже свалил его, когда Таши наконец вспомнил:  вот  так  же  он
старался додумать важную мысль  на  испытании,  а  зелье,  поднесенное
Уникой, путало мысли и не давало сосредоточиться.
    - Опоили! - произнес Таши  и  отчаянно  затряс  головой,  стараясь
прогнать наплывающую сонливость. Глаза не открывались, тогда  Таши  из
последних  сил  ударил  себя  ладонью  по  щеке.   Раз,   потом   еще,
безжалостно, в кровь разбивая губы, хлестко, чтобы слезы выступали  из
непослушных спящих глаз. Поднялся, неловко переступая  чужими  ногами,
пошел  вперед.  Спохватившись,  поднял  лук,  натянул  тетиву,   вновь
изготовившись стрелять. Теперь, когда руки  были  заняты,  он  не  мог
взбадривать себя звонкими пощечинами, поэтому Таши нелепо гримасничал,
чтобы работа лица отгоняла липкий сон.
    - Ничего! - он специально говорил вслух. -  Я  Ромарову  зелью  не
поддался, так  неужто  тебе  уступлю?  Не  убаюкаешь!  Я  еще  погляжу
вплотную, что тут за баюн выискался.
    Теперь, когда он знал, с чем  надо  бороться,  сопротивляться  сну
было уже не так сложно. Главное не  потерять  острожности,  продолжать
высматривать всякую  мелочь,  в  которой,  возможно  скрывается  новая
напасть.
    Таши пересек ельник с высоким мохом, на котором он едва не  уснул,
и перед ним открылась широкая поляна, серая от  полегшей  прошлогодней
травы, в которой крошечными солнышками сияли цветки мать-и-мачехи.
    Наваждение отступало, все реже окатывая душной волной  сонливости.
Таши вновь ступал неслышной походкой охотника, смотрел зло и зорко,  с
прищуром, словно уже  наводил  оперенную  смерть  на  противника,  зря
надеявшегося остановить его.
    Бурая тень шевельнулась в кустах на том конце прогалины. Невысокая
фигура, не то зверь, поднявшийся на дыбки, не то человек, укутанный  в
вывороченную мехом наружу шубу.
    - Чужинец! - хищно  оскалившись,  Таши  потянул  тетиву.  И  вдруг
замер, остановленный громким и отчетливым голосом, прозвучавшим у него
прямо в голове:
    - Ты так долго искал меня только для того, чтобы застрелить?
    Чужинец стоял в  каких-то  двадцати  шагах.  На  таком  расстоянии
невозможно ни обознаться, приняв чужака  за  настоящего  человека,  ни
промахнуться, спустив стрелу с тетивы. Но почему-то Таши  не  стрелял,
вглядываясь в круглое лицо человечка.
    Тот был невысок ростом и, судя по всему, доводился  родней  ночным
убийцам. Шерсть, не такая обильная как у большеглазых, но погуще,  чем
у диатритов, отливала в скользящих лучах  солнца  сверкающей  зеленью,
словно надкрылья  жука.  Человечек  улыбался,  неприятно  щеря  мелкие
острые зубки. Круглая  физиономия,  торчащие  шалашиком  уши,  большие
глаза с вертикальным зрачком делали его похожим на  чудовищного  кота,
вздумавшего разгуливать на задних лапах. Таши был уверен, что сзади  у
этого существа волочится хвост.
    Нет для человека зрелища гаже. И слепому ясно,  что  это  исконный
враг,  еще  одна  разновидность  проклятого  семени  карликов.  Увидев
такого, всякий  нормальный  человек  сначала  стреляет  и  лишь  потом
подходит  к   корчащемуся   уродцу,   чтобы   добить   и   рассмотреть
внимательнее.
    А Таши не стрелял,  пораженный  вопросом,  который  ему,  кажется,
никто не задавал. Неужто это и есть великий северный  маг,  о  котором
твердила Йога?
    - Да, это я, - четко прозвучало под черепом.
    Больше  сомневаться  не  приходилось.  Это  был  конец  трудам   и
надеждам. Все оказалось зря, абсолютно все. Непреложный закон  гласит:
случилась беда - требуй помощи у родичей. Не сумели  помочь  родные  -
кланяйся  соседям,  моли  о  спасении  врага,  но  только   настоящего
человека.  А  с  чужинцем  разговор  может  быть  лишь  оружием.  Одно
непонятно, где Ромар научился разбирать хрипы согнутых?  Но  все-таки,
согнутые, хоть и чужие, но люди: пусть  невнятно,  но  говорят,  пусть
иначе, но колдуют, пусть не так, но имеют семьи. А  если  перед  тобой
стоит и не человек даже? Тогда - стреляй, не раздумывая!
    Но если он говорит с тобой твоими же словами?
    Тогда, тем более стреляй, поскольку этот враг не просто опасен,  а
страшен сугубо и трегубо. Он  ужасней  мангаса,  ибо  тот,  во  всяком
случае, один, а за этим стоит его народ, жаждущий твоей  крови,  твоих
земель, твоего скота, твоих ловов и, главное, жизни твоих  близких.  И
раз он сумел похитить твой  язык,  то  сумеет  и  отнять  у  тебя  все
остальное, если ты не выстрелишь немедленно.
    А если жизни твоих близких, друзей и врагов, родичей и незнакомцев
уже зависят от доброй помощи чужинца, что скажет закон тогда?
    Закон говорит: "Все равно - стреляй!"
    Боевой лук - наследство нерассуждающего богатыря Туны,  заскрипел,
согнутый до отказа, так что правая рука  ушла  далеко  за  ухо.  Такой
выстрел прошивает противника насквозь, кремневый наконечник выйдет  со
спины, и его не  придется  вырезать.  Чужинец  приветливо  скалился,не
глядя на стрелу, а, быть может, просто  не  понимая,  что  это  такое.
Плавно, как на состязаниях, Таши спустил тетиву. Воловья  жила  звонко
щелкнула, лук пружинисто разогнулся, метнув стрелу к  цели.  И  больше
ничего не произошло: чужинец  не  согнулся  и  не  упал,  он  даже  не
вздрогнул, и в его позе ничто не изменилось. Таши умудрился промазать,
стреляя в упор, и теперь лучшая, надежно заговоренная стрела  валялась
где-то во мху или торчала, вонзившись в еловый ствол.
    - Ты храбрый  мальчик,  -  прежним  колдовским  способом  произнес
чужинец. - Ты честно заслужил  свою  гибель.  Жаль,  что  я  не  люблю
убивать. Уходи. А если тем, кто пришел с тобой, есть что сказать  мне,
то пусть они ждут меня завтра на этом месте.
    - Им не пройти сюда, - угрюмо сказал Таши.
    - Завтра они пройдут. Я пропущу.
    - Я передам твои слова, - согласился Таши.
    Он опустил лук и пошел вперед, прямо на чужинца. Должно быть,  тот
не   ожидал   такого:   на   кошачьей   морде   впервые   обозначилось
замешательство. Таши остановился и объяснил, не глядя на чужинца:
    - Сначала я должен найти стрелу.  У  меня  осталось  мало  хороших
стрел.






    Костерок уютно похрустывал ломкими сосновыми ветками. Иных  звуков
в  этот  вечерний  час  не  было.  Как  и  прежде,  заколдованный  лес
непроницаемо молчал, словно весна  не  трубила  над  миром  в  миллион
лебединых кликов. Молчали и собравшиеся вокруг огня, сидели, как сидят
давно знакомые и обо всем переговорившие люди.
    Таши встревожено переводил ищущий взгляд с одного лица на  другое.
Ромар, Уника и... такое и во сне не привидится - сидящий с ними  рядом
чужинец. Не соврал котяра, пропустил путников к своей ухоронке,  вышел
навстречу, дозволил костер распалить, а  теперь  сидит  и  третий  час
кряду помешивает угли медленно сгорающей  палочкой,  словно  и  прежде
знавал огонь и дело это ему в привычку. И Ромар с Уникой сидят, как ни
в чем не бывало, будто каждый день неведомые чужинцы греются у людских
костров.
    Огонь  сполохами  гуляет   по   сосредоточенному   лицу   учителя,
отблескивает в опасных глазах чужака.  Как  бы  снова  проклятущий  не
околдовал доверчивых людей... А может,  они  так  беседуют?  С  ним-то
чужинец вчера молча  говорил.  Вот  и  Уника  напряженно  выпрямилась,
внимательно прислушиваясь к недоступному разговору.
    - Я тоже хочу слышать, - вслух произнес Таши.
    Тут же вспыхнуло что-то во  лбу  над  глазами,  как  бывает,  если
выйдешь резко из  полутьмы  землянки,  забыв,  что  снаружи  солнечный
полдень. И вместе с тем Таши услыхал знакомый размеренный голос:
    - ...они тоже с места не от хорошей жизни снялись. Засуха выгнала.
В их солончаках сейчас ни змея, ни тарантул,  ни  чешуйчатый  варан  -
никто не выживет. Кюлькас никого не выделил, всех за глотку схватил.
    - Что же делать?  -  спросил  второй  голос,  такой  же  глухой  и
невыразительный, что и первый. Голоса были столь похожи, что  казалось
будто один человек нелепо развлекается, беседуя сам с собой.
    Таши завертел головой, ища  поблизости  второго  чужинца,  и  лишь
потом сообразил, что вопрос задал Ромар. Значит, он не только слушает,
но и научился уже говорить на тайный колдовской манер. Так  что  пусть
карлик не особо задается - люди тоже кой-что могут.
    - Вы пришли просить помощи у меня, - звучал бесстрастный голос.  -
Но выходит так, что я должен просить помощи у вас. Я не  могу  усыпить
предвечного великана. Вернее, я смог бы сделать это, если бы мне никто
не мешал, но сколько я ни пытался, в мои чары вмешивается чья-то  злая
воля и разрушает все, что я сделал. Я не знаю, кто оказался  настолько
беспечен, чтобы будить магию мертвой стихии. Я не знаю даже  к  какому
из враждующих народов относится этот маг,  но  пока  он  не  прекратит
тревожить предвечного, Кюлькас не успокоится и будет носиться по миру,
сея разрушение. И никому, будь он хоть во сто крат  сильнее  меня,  не
удастся успокоить стихию. Ломать всегда проще, не надо быть  мудрецом,
чтобы открыть эту истину. Поэтому я прошу вас найти того, кто  нарушил
покой колдовского мира и убедить его оставить опасные дела, в  чем  бы
они ни заключались.
    - И что будет тогда? - прозвучал вопрос.
    - Тогда мне постепенно удастся успокоить  разгневанную  стихию,  и
через два или три года Кюлькас вновь уснет.
    - А что будет с миром за эти два или три года?
    Чужинец очень человеческим жестом развел поросшими бурой  шерсткой
руками.
    - Я тоже не всесилен. Я делаю что могу и не могу делать больше.
    - Положим, - произнес Ромар вслух,  -  что  мы  отыщем  достаточно
убедительные доводы, чтобы уговорить преступного  мага  оставить  свои
дела. Но прежде нам надо найти этого красавца. Безумец, обратившийся к
стихийной магии должен  вершить  чудовищные  и  безумные  дела,  иначе
просто незачем черпать из этого источника. А я пока не видел, чтобы  в
мире бушевала великая сила, кроме самого Кюлькаса, конечно. Поэтому  я
не знаю, как искать разбудившего зло.
    - Здесь я помогу, - без всякого выражения ответил мысленный голос.
- Есть способ найти любого, кто нарушает запреты. Вот  этот  юноша,  -
когтистый пальчик указал на Таши, - глубоко чтит законы рода и поэтому
сможет найти того, кто растоптал всякий закон.
    Перед мысленным  взором  Таши  мгновенным  хороводом  промелькнули
бесчисленные его преступления  и  прегрешения,  нарушенные  правила  и
растоптанные обычаи. Предки-хранители, да большего непослушника в роду
не бывало!
    - Он глубоко чтит закон, - возразил чужинец  так,  словно  услышал
всю горькую Ташину исповедь, - и всегда старается  следовать  ему.  Но
еще выше он чтит священный закон жизни. Я уверен, что он будет идти по
следу преступника, как охотничий пес за подранком.
    С этим Таши был согласен, и согласие его услышали все.
    - А если, - подала вдруг голос Уника, - когда мы  отыщем  этого...
который будит Кюлькаса, он вдруг откажется слушать нас?
    - Мы его  уговорим,  -  мрачно  пообещал  Таши.  -  Найдем  способ
уговорить.
    Словно дождавшись главного  и  услышав  все,  что  хотел,  чужинец
неожиданно и плавно поднялся и как-то вдруг очутился уже в  нескольких
шагах от костра.
    - Ночуйте здесь, - неживой голос по-прежнему звучал совсем  рядом.
- Завтра я приду снова.
    Он растворился в блеклых сумерках весенней ночи быстрее,  чем  это
мог заметить глаз, и лишь потом Таши вспомнил,  что  хотел  взглянуть,
есть ли у него хвост.
    У костра довольно долго царило  сосредоточенное  молчание.  Каждый
думал и своем, но теперь мысли не были слышны.
    - Все-таки, кто это такой? - нарушил молчание Таши.
    - Он сказал, что ты назвал его Баюном, - ответила Уника.
    - А на самом деле?
    - Не знаю. Ты же слышал, он не произнес по-человечески  ни  одного
звука. Возможно, он попросту немой, и у него нет имени.
    - Свои его должны как-то звать, - коснулся Таши запретной темы.
    - У него нет своих. Он остался один, когда еще Ромар  не  родился.
Весь его народ погиб.
    Таши с сомнением покачал головой, но перечить не  стал.  Если  кто
здесь и врет, то не Уника. Она всего-лишь пересказывает услышанное.
    - А что еще этот Баюн баял?
    - Да ничего особенно. Ромар просил помощи  против  предвечного,  а
Баюн велел найти того, кто Кюлькаса будит. А до этого рассказывал, что
в мире происходит. Только это мы и без него знаем, как-никак видели, а
об остальном догадаться не трудно.
    - А все-таки силен наш хозяин, - подал голос Ромар. - Сила из него
так и брызжет. Верно и впрямь последний в роду. Хотя, кто их знает,  у
чужинцев пути извилистые. А вот магию он понимает и свою,  и  нашу,  и
много кой-чего еще... - Ромар склонил голову к коленям и вновь надолго
затих в этой неудобной позе.
    - И все-таки, я ему не верю, - сказал Таши. -  Чужой  он  и  хочет
недоброго.
    - Он жить хочет, - возразила Уника, - а Кюлькас ему не дает.  Всем
на свете сейчас плохо живется, и все из-за одного негодяя.
    - Ну с этим я знаю как поступать, - Таши погладил  лук,  ласкающим
движением проверяя, добротно ли натянута тетива. - Я его так  уговорю,
что навеки колдовать разучится.
    - Что ж, - Ромар поднял голову и одним резким движением поднялся с
земли. - Искали доброго колдуна, станем искать злого. Одно беда - люди
не смогут ждать два года, покуда Кюлькас успокоится и уйдет на морское
дно. И без того род уже наполовину погиб. Об этом тоже помните.






    На утро чужинец Баюн вновь появился у стоянки. Где он сам  ночевал
осталось неизвестным; Таши хотел среди ночи побродить  по  округе,  но
Ромар запретил накрепко. Если уж имеешь дело с чужинцем, то по меньшей
мере старайся не делать опрометчивых шагов.
    Как Баюн подошел, не заметил никто. Он просто возник в  нескольких
шагах и, как бы продолжая давно начатый разговор, произнес,  обращаясь
к Таши:
    - Сейчас ты пройдешь по своим следам  на  старое  место  и  будешь
охотиться там, пока не подстрелишь четыре белки. А еще лучше - пять.
    - Кто же бьет белку весной? - недоверчиво спросил Таши.  -  У  нее
сейчас не шкурка, а одно позорище.
    - Ты хочешь ждать до зимы? - вопросом на вопрос  ответил  Баюн,  и
Таши покорно склонил голову.
    Баюн  тем  временем  достал  откуда-то,  как  из   воздуха   взял,
маленький, совершенно детский лук и связку стрел,  какими  Таши  и  во
младенчестве побрезговал бы.
    - Вот тебе оружие для охоты. Ты ведь любишь стрелять из лука?
    Таши вспыхнул, но сжал зубы и  молча  взял  игрушку.  Коли  взялся
покорствовать врагу, так  иди  этой  тропой  до  конца.  А  дашь  волю
гордости, так всего и сможешь, что умереть гордо, и ничего  больше  не
выторгуешь.
    - Можно взглянуть? - спросил Ромар.
    - Погляди, - согласился чужинец. - У тебя глаз  легкий,  вреда  не
будет.
    Старик подошел, склонился над лучком, на мгновение прижался к нему
щекой и тут же отодвинулся. Глаза старика влажно блеснули.
    - Великий Лар, какая вещь! - произнес он. - Как бы я хотел сделать
такую!
    Выходит  не  просто  обидную  безделку  подсунул  ему  котяра,   -
успокоился Таши. Даже Ромар завидует такой безделке. Конечно,  будь  у
Ромара руки, он бы сделал еще лучше, но что зря жалеть о  прошлогоднем
снеге: будем стрелять из того, что есть. Тем более, не  так  и  сложна
задача - промыслить пяток бельчат. Зверька этого  в  округе  полно,  а
векша существо любопытное и доверчивое. Без  особой  нужды  в  него  и
стрелять-то неловко. За час можно управиться.
    - К обеду ждите, - сказал Таши, направляясь к краю поляны.
    - Не хвались, - прозвучал в голове ровный голос.  -  В  моем  лесу
звери пуганные.
    Когда Таши исчез за деревьями,  Баюн  покачал  круглой  головой  и
сказал так, чтобы слышал только Ромар:
    - Хороший юноша. Но еще очень молодой.
    - Но зато хороший, - ответил старик.
    - Думаю, что к вечеру он вернется, - прозвучал Баюн, -  а  пока  я
хотел показать тебе свой дом.
    - Ей можно видеть? - молчаливо спросил колдун, указав  глазами  на
Унику.
    - Ей можно, хотя она тоже еще  очень  молода.  Ее  слишком  многое
тянет к внешнему. Будет ли толк?
    - Молодость имеет обыкновение проходить. Пусть посмотрит.
    Идти пришлось недалеко, и с первого взгляда ничего особого они  не
увидели. Тот же лес, такие же сопки, что и повсюду в этих  местах.  Но
под навесом одной из скал обнаружился узкий  лаз  в  пещеру.  Ромар  и
Уника прежде видывали пещеры вырытые водой  в  меловых  откосах  вдоль
стариц и у самого русла Великой. Но о таких норах им не  доводилось  и
слышать. Рассказывали правда,  что  горные  великаны  тоже  селятся  в
огромнейших залах, что встречаются нередко в западных горах.  Но  одно
дело слышать, и совсем другое увидать самим.
    Путники проползли в узкое отверстие, довольно долго спускались  по
тесным ходам, так что сама память о дневном  свете  осталась  наверху.
Уника с тревогой думала, что Таши может  вернуться  прежде  времени  и
будет тревожиться, нигде не найдя ее.
    Куда ведет ход, видно не было,  но  снизу  ощутимо  тянуло  свежим
ветром, а это значит, что впереди, во  всяком  случае,  не  тупик.  Но
того, что ожидало их  за  очередным  поворотом,  ни  Ромар,  ни  Уника
предполагать не могли. В глаза блеснул тусклый свет, и путешественники
очутились в обширном  зале,  таком  высоком,  что  потолок  терялся  в
полутьме. Воздух в пещере  переливался  голубым  сиянием,  позволявшим
кое-как видеть, что  происходит  вокруг.  Небольшой  ручей  стекал  по
ближней стене, образуя подземное озерцо и исчезая в разломе  стены.  А
на мелком песке возле воды или в укромных углах, где можно  спрятаться
от света  и  посторонних  взглядов,  сидели  и  лежали  люди.  Вернее,
настоящих людей здесь было всего двое или  трое,  а  остальные  являли
удивительное  разнообразие  человекоподобных  фигур.  По  мелкой  воде
бродили согнутые и трупоеды, неподалеку скорчились  двое  большеглазых
карликов,  забился  в  угол  робкий  горный  великан.  Копошились  еще
какие-то существа, которых Ромар не умел определить. И  все  они  были
чрезвычайно, безнадежно  стары.  Морщинистые  лица,  трясущиеся  руки,
бессмысленно жующие рты, погасшие глаза.  Кое-кто  поднял  равнодушный
взгляд, кто-то успугался, увидав гостей, но ни один ничем не  показал,
что понимает происходящее. Страшная галерея живых мертвецов продолжала
свое бесцельное шевеление.
    Ромар молча обошел пространство пещеры. Останавливался то у одной,
то у другой фигуры, пытливо заглядывал в  глаза,  словно  спрашивая  о
чем-то и не находя ответа. Уника просто ничего не  понимала,  ей  было
всего-лишь страшно. Заманил их чужинец и теперь  уже  не  выпустит.  И
Таши будет напрасно метаться по окрестностям, разыскивая их след.  Они
теперь навеки похоронены под землей, среди живых мертвецов.  Уж  лучше
быть убитым по-простому, как всякий живущий погибает.
    - Сколько же им лет? - спросил наконец Ромар.
    - Кому сколько, - ответил Баюн. - Но много. Я до  столька  считать
не умею.
    - Зачем они тут? - было видно, что Ромар задает этот вопрос вместо
того, который тревожил его на самом деле, но который  безрукий  колдун
задать не осмеливался.
    - Это маги прежних времен. Великие колдуны, познавшие тайны  мира.
Они были так могучи, что теперь не могут умереть, но стали так  стары,
что не могут жить. Я собрал их здесь, потому что тут им не так плохо.
    - Страшно... - невольно вырвалось у Ромара.
    - Страшно, - согласился Баюн. - Они уже толком ничего не понимают,
а мне страшно. Прокормить их нетрудно, в конце концов, они и при жизни
не были привередливы.  Куда  хлопотнее  бывает,  если  кто-то  из  них
начинает колдовать. Сил у них немного, но их искусство велико.
    - Тот колдун, что Кюлькаса тревожит, - спросил  Ромар,  -  случаем
здесь не сидит? Кто из ума не выжил, тот на такое не вдруг решится.
    - Здесь его нет, - сказал Баюн. - Я бы знал.
    Уника подошла к одному из людей,  заглянула  в  сморщенное  словно
прошлогоднее яблоко лицо. Остатки белых  волос  курчавились  на  голом
черепе, кожа, когда-то черная казалась теперь грязно-серой.
    - Кто ты? - спросила девушка.
    Негр молчал.
    - Кто ты? - повторил Ромар на языке чернокожих.
    Я Джуджи, заклинатель раковин, - неожиданно ответил старик и снова
опустил голову.
    Богоподобный  Джуджи,  живым  ушедший  на  небо!  Так  вот  каковы
оказались твои небеса!
    Может быть лучше было бы их убить? - Ромар повернулся к чужинцу. -
Сами умереть они не могут, но убить их возможно?
    - А ты сможешь это сделать? - спросил Баюн.
    Ромар поник и, помолчав, произнес:
    - Лучше бы ты не показывал мне этого. Это и моя судьба тоже?
    Баюн долго молчал, покачивая головой, так что было не понять,  что
именно собирается он ответить.
    - Всего можно избежать, - упали беззвучные слова. - Так или иначе,
но ты попадешь сюда. Но я бы хотел, чтобы ты пришел ко мне прежде  чем
станешь таким. Тогда нас было бы двое.
    - Ты же знаешь, я не могу оставить начатое, не могу бросить людей.
    - Они все не могли бросить дел, до последнего они бились  за  свои
народы, и вот теперь они здесь. Что им пользы в том,  что  они  отдали
себя до последней мысли? Их забыли, и сами они почитай что  ничего  не
помнят из прошлого. Так было ли это прошлое?
    - Было, - сказал Ромар. - Если народ жив,  то  прошлое  становится
будущим.
    - Может быть, - согласился Баюн. - Мой народ ушел  с  земли,  и  у
меня будущего нет. И все-таки, я зову тебя  к  себе.  Я  понимаю,  что
сейчас ты меня не услышишь; слишком трудную задачу вздумал ты  решать,
а дети, которые идут с тобой, это всего  лишь  твои  руки.  Одна  рука
ничего не сможет сделать, поэтому ты должен идти  вместе  с  ними.  Но
потом, когда сил станет совсем мало, вспомни мои слова и оставь  малую
толику себе самому, чтобы жить человеком, а не сидеть на этом берегу.
    - Ты прав, - сказал Ромар. - Сейчас  я  действительно  очень  хочу
выйти из-под земли и увидеть небо. А что будет потом, этого не  скажут
и гадальные кости.






    Поздним вечером Таши возвращался с охоты. Более позорного лова  он
не мог себе представить. С величайшим трудом удалось  подбить  четырех
облезлых белок. Лес в стороне от заколдованных  чужинских  угодий  был
полон дичи, деревья еще не  успели  выгнать  полный  лист,  прозрачная
изумрудная дымка на вершинах переполненных соком берез не могла никого
скрыть  от  взгляда  добытчика.  И  все  же,  именно  белку  взять  не
удавалось. Трижды Таши промахивался по зверькам из корявого чужинского
лука. Стрела шла по спирали, ведомая глупым случаем. Хорошо, что никто
не видал его стрельбы, а то ведь со  стыда  можно  сгореть.  Дошло  до
того, что высмотрев на сосне разом двух зверьков и  выбрав  того,  что
покрупнее, Таши не просто промазал по нему, а попал во  вторую  белку,
которую вовсе не собирался  трогать.  И  все  же,  стрела  вильнула  в
сторону и тюкнула вторую белку в бусину глаза. Вот  уж  действительно,
впору хвалиться меткостью.
    С Таши едва припадок не случился от злости. Ничего  не  скажешь  -
заговоренная снасть! Ежели с такой пропитание добывать, так семь раз с
голода помрешь прежде чем обедом разживешься.
    И все же, четырех белок достать удалось, и Таши понуро  свернул  к
дому. Уже у границы заколдованного бора он высмотрел последнюю  белку.
Она  сидела  на  самом  виду,  распушив  хвост,  и  вычесывала  клочья
вылезающей зимней шерсти. Стрелять было удобно, но  Таши  уже  столько
раз сегодня лупил  мимо  из  самых  удобных  положений,  что  даже  не
потянулся за кривым луком, закинутым за спину. Просто,  чтобы  сорвать
злость он поднял камень, валяющийся на разрытом тетеревином  токовище,
и запустил им в белку. Гранитный голыш, пущенный  меткой  рукой,  сбил
зверька  на  землю.  Таши  горько  рассмеялся:  безо  всякого   оружия
способней промышлять, чем с этим безобразием!
    Таши шагнул, собираясь свернуть шею дергающемуся во  мху  грызуну,
но вовремя вспомнив, что убита белка должна быть стрелой, снял лук  и,
наставив стрелу в упор, с расстояния в две  ладони  прострелил  белку.
Теперь можно смело возвращаться. Чужинец  требовал  четыре  белки,  но
говорил, что пять - лучше. Получит он своих пять белок.
    Ромар и Уника ждали его на прежнем месте. Можно было подумать, что
за весь день они  не  сдвинулись  с  места.  Однако,  что-то  в  лицах
спутников  подсказало  Таши,  что  на  самом  деле  в  его  отсутствие
произошло что-то важное, о чем  теперь  сидящие  у  огня  предпочитают
помалкивать.
    Таши вывернул ягдаш, вывалив на землю жалкую добычу. Спросил:
    - Где хозяин?
    - Я здесь, - прозвучало в голове, и Баюн появился из-за деревьев с
таким видом, словно только тем и занимался,  что  сидел  за  ближайшей
елкой, поджидая Таши.
    "Что-то скрывает", - окончательно уверился Таши.
    Баюн осмотрел убитых белок,  последнюю  даже  понюхал,  покачал  с
сомнением головой, сказал так, что услышали все:
    - Ничего,  и  эта  сойдет,  особенно  если  на  выпушку,  -  потом
повернулся к Унике: - Займись этим.  Мясо  мне  отдашь,  а  из  шкурок
сошьешь своему мужчине шапку. Что для шитья потребно, я тебе дам.
    - У меня свое есть, - тихо сказала Уника.
    Она развязала висящий на поясе кисет, высыпала на колени  нехитрое
женское хозяйство: маленький скребочек,  костяное  лощильце,  проколку
зеленого камня, два клубка мятой жилки - потолще и  совсем  тоненькой.
Баюн придвинулся посмотреть, протянул было руку к проколке  и  тут  же
отдернул ее, словно зеленый камешек на расстоянии ошпарил ему  пальцы.
Однако, голос чужинца звучал так же бесстрастно:
    - Твои инструменты лучше моих. Шей, как  знаешь.  Только  на  глаз
шей, без примерки. Мне над этой шапкой еще заклинания твердить.
    Таши молчал с горькой усмешкой на губах. Ничего не скажешь, славно
платит ему чужинец за выстрел при встрече и за  то,  что  не  поддался
Таши сонным и всяким иным чарам. Не ленится кошкоподобный ставить Таши
в смешные и нелепые положения. Со всеми  говорил,  а  ему  слышать  не
давал, потом на охоту послал, позора набираться, теперь хочет обрядить
в шапку из линялой летней белки. В такой единожды на люди покажешься -
больше жить не надо. Да еще пока он в  лесу  телепался,  здесь  что-то
случилось, а ему о том слова не говорят. Даже Уника молчит,  и  оттого
особенно обидно.
    Почувствовав  неладное,  Уника  отложила   полуободранную   тушку,
подошла к мужу, прижалась к плечу.
    - Что случилось?
    - У меня - ничего, - искренне ответил Таши. Весь гнев и вся  обида
разом испарились, едва он почувствовал приникшее к  нему  тело  Уники,
заметно огрузневшее за последние недели, с туго выпирающим животом.
    - Ну, а все-таки?
    - Это у вас что-то случилось, пока я в отлучке  был,  -  поделился
сомнениями Таши.
    Уника вздрогнула, потом ответила опасливым шепотом:
    - Баюн  Ромару  его  судьбу  показывал.  И  я  видела.   Охонюшки,
страшно-то как!
    - Не бойся, - сразу  успокоившись,  произнес  Таши.  -  Как-нибудь
обороним старика. Не дадим в обиду.






    К  ночи  добытые  шкурки  были  содраны,  тщательно  выскоблены  и
повешены сушиться. Наутро Уника замочила их в кислом щавелевом отваре,
как следует отмяла и на ночь вновь оставила сушиться. На  третий  день
взялась  за  шитье.  Таши  и  Ромар  примостились   по   сторонам   от
рукодельницы, наблюдая работу. Шапочка  получалась  неказистая,  такую
уважающий себя охотник ни за что на свете не  наденет.  А  вот  Ромару
шапка явно нравилась. Он чуть не носом лез в шитье, то  и  дело  давал
всевозможные советы: то мех подогнуть особо, то  отверстие  для  жилки
проколоть чуть в стороне. Недовольно морщился, если Уника  что-то,  по
его мнению, делала не так, ворчал:
    - Неужто не видишь, что здесь получиться должно?
    - Не вижу, - виновато твердила Уника.
    - Эх, нету у тебя к таким делам таланта!.. - печалился Ромар. -  А
то бы из такого  меха,  да  с  таким  инструментом  мы  бы  чудо-шапку
построили. Жаль, рук не хватает...
    - Я же стараюсь! - чуть не плакала Уника.
    - Верно, стараешься, тут слова против не скажешь. Кое-что  у  тебя
получается. Но могло бы получше.
    Как всегда из ниоткуда явился Баюн. Сжался  в  комок,  пристроился
напротив  Уники,  вперился  желтыми  глазами  в  ее  работу  и  застыл
безмолвно. Почему-то Таши был уверен, что  сейчас  он  и  в  тайне  не
произносит ни  слова.  И  это  уважительное  молчание  наполняло  Таши
гордостью, хотя он и не понимал скрытого смысла происходящего.
    Когда наконец шапочка была готова, Баюн  покачал  головой,  цокнул
языком, впервые издав слышный уху звук, и тут же унес обновку к  себе.
Вернул ее лишь через день, и сколько Таши  ни  приглядывался,  никаких
изменений обнаружить он не сумел. Дрянная шапчонка, в какой и на  люди
показаться неловко. И все же, надевал ее  Таши  с  трепетом  душевным.
Шутка сказать - два таких знамых колдуна на пару  старались  над  этой
вещицей!
    А на поверку, когда  беличий  мех  опустился  на  макушку,  ничего
особенного не произошло. Таши старательно вслушивался в свои  мысли  и
ощущения, но ничего обнаружить не мог. Шапка как шапка, чуть маловата,
жмет слегка. Выпущенный наружу хвостик щекочет правую щеку. А  где  же
колдовство?
    - Ну как? - тревожно спросил Ромар, и тот  же  вопрос  донесся  от
молчаливого чужинца.
    Таши бесполезно напрягал слух, пытаясь услышать  нечто  потаенное,
напрасно щурил глаза, желая углядеть вдали необычные приметы, признак,
который указал бы, куда следует идти, где искать  неведомого  чародея,
для поисков которого мастерили заговоренную шапку.
    Ну конечно, разве из  дрянной  облезлой  белки  можно  сшить  хоть
что-то стоящее! - Таши досадливо щелкнул пальцем,  стараясь  отбросить
за ухо  надоедливо  щекочущий  хвостик.  Неожиданно  палец  мазнул  по
пустому месту, и лишь тогда Таши заметил, что  беличий  хвостик  мирно
свисает возле левого уха.
    Неловкое  движение  не  было  пропущено  колдунами.  Ромар  громко
вздохнул, переводя дух, а Баюн произнес в своей обычной манере:
    - Тот кто колдует запретное живет в той стороне. Но очень  далеко,
поэтому  ты  почти  ничего  не  чувствуешь.  Потом  будет  действовать
сильнее. А когда ты окажешься с ним рядом, то сразу  это  поймешь,  не
спутаешь.
    - Ну вот, - успокоено сказал Таши. - Сначала нарядили невесть кем,
а теперь еще в  жмурки  играть  заставите.  Буду  ходить  и  замечать:
чародей побежал направо, чародей побежал налево...
    Ромар неловко поклонился лесному колдуну.
    - Спасибо тебе и за помощь и за все  остальное.  Не  обессудь,  но
завтра мы в обратный путь отправимся. Отыщем злодея. Уж не  знаю,  как
мы с ним управимся, но больше он Кюлькаса тревожить не будет.
    - Будьте очень аккуратны, - меланхолично посоветовал Баюн. -  Злой
маг очень силен. Я тоже не знаю, как вы с ним управитесь.
    - Я знаю, - мрачно пообещал Таши.
    Баюн усеменил куда-то за кусты, вернулся со своим неудобьсказуемым
луком, протянул его Таши.
    - Возьми. Когда будет надо, он стрельнет хорошо.
    Таши сдержал ехидные слова  и  с  поклоном  принял  оружие  и  три
смолистые, из ели выстроганные стрелки.






    Беличий хвостик на шапке указывал на юг, но там  путь  преграждало
Кюлькасово море, и странники против воли  свернули  на  северо-восток,
где расстилалась негостеприимная тундростепь, откуда они в прошлый раз
едва унесли ноги.
    Вроде не так много  прошло  времени,  но  снежная  пустыня  успела
преобразиться,  покрывшись  зелеными  травяными  джунглями.   Торопясь
урвать недолгого тепла, всякая былинка пошла  в  рост,  вымахивая  под
незакатным солнцем  вчетверо  против  более  жарких,  но  сухих  мест.
Перелетная птица рассеялась  в  этих  зарослях  и  сгинула  бесследно,
озабоченная  выведением  потомства.  Травы   закрыли   всякий   обзор,
сомкнулись над головами идущих, сократив  мир  до  размеров  ближайшей
лужи. Злые рыжие комары трубно гудели, набрасываясь  со  всех  сторон,
кусачая мошка лезла под одежду,  набивалась  в  нос  и  норовила  быть
проглоченной при каждом вдохе.
    Но зато мохнатые гиганты, которых  шерсть  спасала  не  только  от
зимних морозов, но и от летних кровососов, откармливались  на  высокой
траве, быстро нагуливая жир. А следом за ними шли, скрываясь в  траве,
хищники и среди них самый опасный среди зверей, двуногий,  вооруженный
не клыками, а разумом.
    К скалам, где пряталось  вражеское  капище,  путники  благоразумно
приближаться не стали. Кто знает, не ожидает ли там теперь засада.  Да
и боги чужие непредсказуемы: в прошлый раз отпустили с миром, а увидят
другажды, могут и разгневаться на назойливых. Да и отдариваться нечем,
незваные гости и сами без кремня бедствуют.
    И все же, минуть скалы не удалось. Во время  одного  из  переходов
Ромар вдруг насторожился и шелестящим шепотом спросил:
    - Шапка где?
    Таши прекрасно понимал, что волшебная шапочка создана для  пользы,
а не для красоты, но пересилить себя не мог и старался  не  носить  ее
без дела. Натягивал на макушку по утрам, проверяя направление, а потом
прятал в сумку. Там она лежала и сейчас.
    - Быстро надевай! - приказал Ромар.  -  И  что  бы  ни  случилось,
снимать не смей ни на минуту!
    Таши рванул  сумку  и  через  мгновение  шапчонка  уже  сидела  на
макушке. Таши  прислушался.  Зловредный  маг  по-прежнему  обитался  в
неведомых далях, за неделю они ничуть не приблизились к  нему.  И  все
же, казалось, будто  мир  кругом  недобро  изменился.  Гудели  мрачные
голоса, самый воздух сгущался ненавистью, зоркие глаза следили с  неба
и недруг шел по следу, споро приближаясь и держа наготове оружие.
    - Быстрей! - привычно скомандовал Ромар. - Опять бежать  придется.
- И, оглянувшись на Таши, добавил: - Если нас все-таки схватят, ты  не
вмешивайся. Потом выручишь.
    - Вас схватят, а меня, что же, не  тронут?  -  проскрежетал  Таши,
сдергивая с плеча лук.
    - А тебя не тронут, коли дурить не начнешь.
    Слова  Ромара  подтвердились  немедленно,  словно   преследователи
специально подгадали в эту  минуту.  Человек  семь  странно  одетых  и
непривычно вооруженных появилось  из  древоподобных  зарослей  купыря.
Один из них, наряженный в пушистую песцовую накидку, прокричал что-то,
незнакомо  растягивая  слова,  а  остальные   молча   вскинули   луки,
подтверждая, что пришельцам лучше  всего  слушаться  приказаний,  даже
если они их не понимают. Ромар, впрочем, не оплошал  и  здесь,  потому
что ответил охотникам за мамонтами на их тягучем языке.
    Речь   Ромара   возымела   действие,   настороженные   луки   чуть
приспустились.
    - Мы мирные путешественники, - произнес Ромар на языке  лесовиков,
вероятно для того, чтобы Таши тоже понял, о чем идет речь. -  Наш  род
обитает очень далеко, по ту сторону большого леса, вы  знаете  о  нас,
ибо покупаете наш кремень. Я думаю, двое беззащитных путников не могут
быть опасны для таких могучих воинов, и вы  позволите  нам  продолжить
путь.
    - Вы не опасны для нас, - ответил старший из охотников,  -  но  вы
вторглись на наши  земли,  оскорбили  наших  богов  и  должны  понести
наказание.
    - Ваши боги не оскорблены. Иначе, как бы мы могли беспрепятственно
идти по этой цветущей земле. Большой бог, стоящий в  скалах,  отпустил
нас с миром.
    - Не кощунствуй! - закричал старший. Он шагнул  к  Ромару,  занося
руку для удара. Ударить ему не  позволил  Таши.  Он  шагнул  вперед  и
перехватил руку, резко вывернув ее.
    Обладатель песцовой накидки вскрикнул, но и теперь не  обратил  на
Таши никакого внимания. Он потряс вывихнутой рукой и зловеще протянул:
    - Ты злой колдун! У тебя нет рук, но ты ударил меня!
    Ромар бросил на Таши отчаянный взгляд,  призывая  его  вести  себя
тихо, а потом ответил воинам вновь вскинувшим луки:
    - Не думал я, что гордые воины  севера  способны  ударить  калеку.
Должно быть, ваши боги спасли честь рода, остановив бесчестную руку.
    Один из охотников, с виду постарше  остальных,  негромко  произнес
краткую фразу, лица окружающих сразу  переменились,  а  главный  воин,
нехорошо заулыбался и приказал:
    - Ступай за нами. Сейчас мы узнаем, что скажут боги.
    Ромар покорно наклонил голову и скороговоркой произнес:
    - Если придется стрелять,  то  бери  волшебный  лук.  Но  все  же,
постарайся обойтись без крови.
    Чужие воины плотно окружили Унику и Ромара, указав  в  направлении
чуть видных вдали скал, скрывающих святилище. На Таши они  по-прежнему
не  обращали  внимания.  Они  видели  его,  но  как  бы  не  замечали,
безразлично скользили по нему глазами, отодвигались в  сторону,  когда
он подходил слишком близко, и тут же забывали о его присутствии.
    Часа через три  странная  процессия  достигла  покрытых  рисунками
камней. Один из охотников тонко  и  пронзительно  закричал,  навстречу
пришедшим вышло еще несколько человек. В основном здесь были  старики,
двое из них, причудливо одетые, явно были волхвами.
    Пленников вывели на площадку с идолами,  поставили  перед  главным
истуканом. Ромар  поклонился  деревянной  фигуре,  нараспев  произнеся
что-то.
    Таши  помнил,  как   наваливалось   на   них   чувство   тягостной
безысходности в тот  раз,  когда  они  стояли  здесь  в  прошлый  раз,
кланяясь полузасыпанным снегом идолам. На этот раз ничего подобного не
было. Может быть справедливые боги не забыли богатого дара, а возможно
- берегли своих людей и потому не трогали и  чужаков.  Но  все  же,  в
воздухе ощутимо  копилось  недоброжелательство.  Таши  тревожно  повел
глазами, стараясь определить, откуда грозит беда и немедленно встретил
внимательный взгляд. Один из идолов, стоящий  чуть  в  стороне,  жадно
разглядывал Таши. Неприятный это был бог. У остальных  лица  лоснились
жиром, а к  подножию  их  столбов  были  сложены  охотничьи  орудия  и
звериные черепа. У этого губы чешуились черной коркой засохшей  крови,
а рядом красовались человеческие кости. Таши вспомнил, как он  не  мог
понять чувства Уники, твердившей, что деревянные боги глядят  на  них.
Теперь он испытал это чувство в полной мере. Кто-то  их  богов  глядел
равнодушно, кто-то усмехаясь,  но  этот,  торчащий  на  особицу,  явно
предвкушал кровавую жертву.
    И в ту же секунду старик-служитель приблизившийся к своей святыне,
пронзительно закричал, указывая пальцем на Таши. Очевидно  кровожадный
бог, для которого волшебная шапка не  была  преградой,  указал  своему
подручному на Таши, и теперь старик тоже видел его.
    Таши не стал дожидаться указаний  Ромара.  Корявый  чужинский  лук
давно  был  изготовлен  к  стрельбе,  и   Таши   выстрелил,   мысленно
взмолившись, чтобы хоть раз неудобная безделка сработала как  следует.
И лук не подвел. Разумеется, стрела пошла косо, чуть не  кувыркаясь  в
воздухе, но вонзилась прямиком в горло, под клок растрепанной  бороды.
Старик захрипел, брызгая красным, и повалился к подножию своего идола.
На мгновение почудилось, что деревянные  глаза  сверкнули  кровожадной
радостью.
    Подчинившись  неожиданному  порыву,  Таши,   не   дожидаясь   пока
опомнятся стоящие кругом воины, метнулся к  убитому,  омочил  в  крови
ладонь и густо вымазал широкий рот бога кровью  его  жреца.  Не  нужно
было обладать никакими особыми  способностями,  чтобы  понять:  жертва
принята благосклонно. Идола едва ли не перекосило от удовольствия.
    И тут же вражеское колдовство кончилось, взгляды  схватившихся  за
оружие воинов вновь стали скользить мимо Таши.
    - Глядите! - заголосил Ромар, вздернув голову. -  Ваши  боги  сами
нашли виновного!
    Вождь хозяев подошел к Ромару и задал вопрос на своем языке. Ромар
ответил. Это уже не походило ни на допрос, ни на судилище.  Завязалась
беседа, полная вопросов и недомолвок, какая обычно бывает между людьми
не  слишком  доверяющими  друг  другу,  но  вынужденными  говорить   и
договариваться. Таши перевел дух. Теперь Ромар точно выкрутится.
    Очевидно северяне остались довольны  ответами  Ромара,  во  всяком
случае, оружие было оставлено, и вождь  знаком  указал  в  сторону  от
строгих божеских взоров, под которыми, судя по всему, и  сами  хозяева
чувствовали себя не слишком спокойно. На небольшой площадке за скалами
расстелили  кожи,  Ромар  и  несколько  старших   охотников   степенно
опустились на них. Уника осталась стоять рядом. За все  время  она  не
проронила ни слова, лишь, подчиняясь брошенному вполголоса приказанию,
время от времени оглаживала  себя  ладонями,  чтобы  подчеркнуть  свою
огрузневшую фигуру с заметно выпирающим животом. Какие ни будь строгие
люди охотники за мамонтами, а к  беременной  женщине  отношение  всяко
дело будет помягче.
    Переговоры длились часа три, потом пленникам  принесли  поесть,  и
это было уже  совсем  хорошим  признаком,  ибо  тех,  кого  собираются
убивать, не кормят и, тем более, не едят вместе  с  ними.  Охотники  с
интересом глядели, как Ромар неспешно ест из рук Уники. Очевидно,  они
никак не могли поверить, что полностью беспомощный калека и женщина на
сносях  могли  совершить  столь  дальнее   путешествие.   Таши   стоял
неподалеку, сглатывая голодную слюну. Он понимал, что  может  свободно
подойти, взять любой кусок, и никто не обратит на  него  внимания,  но
боялся также, что пока  они  не  ушли  с  земель  племени,  все  может
перемениться, и возможно, ему  еще  придется  убивать  этих  людей,  а
спокойно стрелять в того, чью пищу ел, смог бы разве что мангас.
    Давно наступил вечер, но солнце прежним манером катило в жиденькой
небесной голубизне, не собираясь склоняться к земле. К  этому  времени
закончилась долгая беседа, охотники вновь окружили Ромара и  Унику,  и
отряд, к великому облегчению Таши направился на юг. Им предстоял  двух
или даже трехдневный переход, и Таши догадывался, что  все  это  время
ему придется провести бодрствуя и ни на мгновение не снимая шапку,  от
которой  нестерпимо   свербела   голова.   Все-таки,   они   понемногу
приближались к логову неведомого  черного  мага,  и  легкое  щекотание
сменилось вполне ощутимым поскребыванием.
    Тундра цвела. Пушистые метелки трав источали тучи пыльцы,  розовым
огнем  полыхал  багульник,  полосы  мха  усеивали  белоснежные   цветы
морошки. Там, где посуше, дягиль и купырь стояли  сплошной  стеной,  и
крошечные березки были не заметны у их подножия. И в то же время видно
было очень далеко; горизонт ощутимо задирался к зениту, открывая взору
необозримые пространства, каких и в степи за Великой не сразу отыщешь.
    На второй день вдали замаячили купы  избитых  непогодой  деревьев.
Приближался лесной край, куда северный народ тоже старался без дела не
заходить.  И  в  это  время  один   из   охотников   издал   протяжный
предостерегающий  вскрик,  указывая  рукой  куда-то  в  сторону.  Таши
вгляделся и на фоне цветущего дрока  вдруг  различил  несколько  рыжих
фигур.  Мамонты  безмятежно  паслись,  не  догадываясь,   что   совсем
неподалеку цепочкой  идут  их  злейшие  враги.  Затаив  дыхание,  Таши
смотрел на  могучих  зверей,  укутанных  в  густые  шубы,  вооруженных
клыками в рост человека, ловко управляющихся своей единственной гибкой
рукой. Куда-то исчезло желание напасть и  сразиться  с  величайшим  из
зверей. Хотелось просто стоять и смотреть.
    Охотники  тоже  понимали,  что  такой  маленький  отряд  зверя  не
возьмет, и, посовещавшись, направились дальше. А  перед  глазами  Таши
еще долго маячили спокойные как сама степь звери.
    "Значит, это у них все-таки зубы..." - твердил  Таши,  словно  мог
забыть этот очевидный отныне факт.






    Сторожевой отряд проводил путников к  границам  сплошного  леса  и
поспешно отправился обратно, чтобы вовремя принести  сородичам  весть,
где было замечено стадо. Наконец Таши смог снять измучивший его амулет
и хоть немного отдохнуть.  Среди  деревьев  развели  костер,  в  углях
испекли подстреленную тетерку и несколько больших рыб.  Каждая  мелкая
речушка кишела семгой и идущим на нерест лососем, так  что  проблем  с
пропитанием не предвиделось.
    Ромар наконец получил возможность рассказать, о чем он совещался с
вождем и старейшинами захвативших  их  людей.  Оказывается,  северному
народу тоже несладко пришлось от буйства Кюлькаса. Новое море насытило
воздух влагой, и в этом году зима случилась небывало снежной, звери  с
трудом добывали корм из-под мощных заносов, а люди попросту  тонули  в
снегу. Не помогали даже  сплетенные  из  лозы  снегоступы,  в  которых
обычно передвигались охотники.  Племя  вынуждено  было  откочевать  на
восток, бросив знакомые места и всеми почитаемое святилище.
    Ромар объяснил причину навалившейся беды, но ничем не мог  утешить
охотников. Даже если Кюлькас уснет, новое море все равно не высохнет и
теперь жить в этих краях станет  невозможно.  Звери  уйдут  дальше  на
север, где как прежде могут прокормиться, и  людям  придется  кочевать
следом. Отныне кровожадные боги целую зиму будут поститься.
    - Все-таки, удивительный народ северяне, - закончил рассказ Ромар,
- богов они ставят выше чем предков, а потом сами мучаются  со  своими
богами. Ты хоть понял, что у них приключилось?
    - Не очень, - признался  Таши.  -  Можно  подумать,  что  тамошние
истуканы промеж себя не сошлись. Я  про  того  говорю,  которому  харю
кровью вымазал.
    - Правильно понимаешь, - улыбнулся Ромар. -  Кремень  мы  главному
богу отдали, другие боги это стерпели, а этот завидущий  оказался.  Он
нас и выдал, и если бы ты его  кровью  не  угостил,  то  и  судить  не
возьмусь, что с нами сталось бы.
    - Что же это за боги такие, если они свою кровь жрут? - возмутился
Таши. - Такое только демонам прилично. А демона не  ублажать  надо,  а
гнать.
    - Легко тебе говорить, - задумчиво  протянул  Ромар.  -  Куда  его
прогонишь, если кругом исконные Хаддовы места. Из его останков  всякой
нежити расплодилось тьма. Сам небось знаешь.
    - Так что, это кто-то вроде Хурака, что родился из ледяной печени?
- Таши ажно на ноги вскочил, так поразила его эта мысль.
    - Возможно, что и не вроде, а  сам  Хурак  и  есть,  -  совершенно
спокойно ответил Ромар.
    - От-то!.. - Таши в восторге хлопнул себя по бокам. - Да я  внукам
буду рассказывать, что самого Хурака с  ладони  кормил,  как  ягненную
овцу! -  Таши  вдруг  остановился  и  спросил:  -  Зачем  же  они  его
прикармливают, коли так? Биться с ним надо!
    - Легко тебе говорить... - повторил Ромар. - А попробуй биться,  с
богом-то. Особенно, если предки тебе не помощники. Видишь ли, боги это
те же странные существа,  вроде  древяниц  или  подкаменных  курчавок.
Среди них и благожелательные имеются, и злобные, само собой. Тех,  кто
послабей, хороший шаман может скрутить и заставить на себя  трудиться,
других может отогнать, третьи - попросту в наши дела  не  мешаются,  и
людям до них дела нет. Но есть и  такие,  с  которыми  так  просто  не
сладишь и остается только умаливать их: одних, чтобы в  беде  помогли,
прочих - чтобы не вредили. Кланяться приходится, жертвы приносить,  не
из дружбы, как древяницам, а из  страха.  Вот  этих  существ  и  зовут
богами.
    - Я бы не стал кланяться, - непреклонно произнес Таши.
    - Да?.. А кто Хурака кормил? Да еще теплой кровью.  И  вообще,  не
суди чужую веру. Ты их обстоятельств не знаешь,  они  -  твоих.  Пусть
живут как умеют.
    Таши почесал щеку, измученную щекотучим  прикосновением  беличьего
хвоста, и спросил:
    - А не может случиться, что тот, кого мы ищем, и не человек вовсе,
а бог?
    - Вряд ли. Странные существа  потому  и  странные,  что  живут  не
только здесь. У любого из них большая часть в Верхнем мире обретается,
здесь от них лишь малый кусочек. А в том мире сейчас такое творится  -
не приведи Лар. Да будь  наш  злодей  богом-разбогом,  но  предвечного
коснуться для него все  равно  что  для  тебя  спать  улечься  посредь
непрогоревшего костра. Это кто-то живой, из  тех,  что  в  нашем  мире
обитает, а наверх только с бубном ходит,  или  уж  не  знаю,  как  там
чужинцы с этим делом управляются.
    - Ну, коли живой, - пообещал Таши, то с ним мы  разберемся.  Он  у
меня не только колдовать разучится, но и как звать его забудет.






    Обратный путь оказался не в пример легче. И опыт кое-какой был,  и
цель казалась яснее. Шапка упорно указывала на юг, и ночами, перед тем
как заснуть или во время дозора Таши бывало размышлял, где  же  именно
прячется злобный колдун. Люди на юге живут знакомые, или  родичи,  или
дети лосося и медведя. Но у лесовиков знатных магов что-то  незаметно,
были бы у них дельные волшебники - Ромар бы  знал.  Неужели  -  ночные
карлики? Или, того пуще - диатриты? Как  их  преследовать,  как  найти
врага? Этого и Лар не подскажет. Иди и надейся, что удача  и  опыт  не
подведут.
    Наконец, Таши не выдержал и поделился сомнениями с Ромаром.
    - Мы же домой идем чуть не след в след. Откуда там чародеи?  Кроме
Матхи и нет никого.
    - Ты что же, на Матхи грешишь? - Ромар рассмеялся, блестя ровными,
юноше впору зубами.
    - Нет, конечно... - испугался Таши, но Ромар,  вдруг  посерьезнев,
сказал:
    - А вообще-то  так  и  должно  быть.  На  всех  думай,  никого  не
пропускай. Хотя Матхи  здесь,  конечно,  ни  при  чем.  Ослабел  он  в
последнее время, похилился. Весь  в  мелочах,  в  сегодняшнем  дне.  У
старух-лекарок хлеб  отбивает,  лихоманку  лечит,  мелкими  заговорами
пользует. Верхний мир забросил. Кюлькаса, что ли, боится? Шаман должен
большие дела вершить, разом обо всем роде стараться, а  он  рассыпался
как порванное ожерелье. И на смену себе никого не готовит. А  это  уже
вовсе не дело.
    - Кого готовить-то? - спросил Таши. - Говорят, колдуном  уродиться
надо.
    - Захотел бы - нашел. Калюта, например, толковый паренек.
    - Какой Калюта? - не понял Таши.
    - Ты его знаешь. Из западного селения  парнишка.  Вместе  с  тобой
посвящение проходил. Ему еще кисет для  кремней  достался.  Сварга  из
него не получится, а все без шамана не сидели бы.  Вернемся,  душу  из
Матхи выну, а дело делать заставлю.
    - Получается, - вернулся Таши к волновавшей его теме, - что злодей
среди большеглазых прячется. Сидит где-нибудь на дереве, а  мы  понизу
бегаем, его ищем.
    - Тоже не выходит, - вздохнул Ромар. - Тогда бы они  на  мангасову
уловку ни в жизнь не попались.
    - Понял! - воскликнул Таши, - озаренный внезапной догадкой. -  Это
мангас! Ты же сам говорил, что он сильный колдун.
    Ромар с сомнением прокачал головой.
    - Сильный-то сильный, да не настолько. Был бы он тем чародеем, так
если бы захотел, все большеглазое племя раздавил словно вошь на ногте.
А  он  ничего  особенного  не  делал.  Большеглазых  зачаровал  их  же
собственной магией. А что шеи им ломал словно мальчишка лебеду, так на
то он и мангас - силища у него что у мамонта.
    - А огонь? Как он костер распалил-то? Без кремня, без  крестовины,
голыми руками. Я о таком и не слыхивал.
    - Мало ли чего ты не слыхивал. Огневик он,  конечно,  знатный,  но
для таких штучек к предвечному соваться незачем. Есть на  свете  люди,
которые без огнива и без палочек костер разжечь могут. Разумеется, это
не так просто, лучше если хоть что-то в руках будет. Кремнем  можно  и
не ударять, а огонь появится. Ох, помню, на состязаниях ты стараешься,
камнями впустую щелкаешь, а у Калюты костер с полуискры заполыхал.
    - Так он... - давнее воспоминание вдруг наполнило душу  обидой,  -
так он выиграл не потому, что  лучше  умел?..  Волшебством  взял?  Это
нечестно!
    - Почему? Он лучше знает душу огня и, значит, лучше умеет. Никакое
волшебство законом не запрещено. Нельзя только другим мешать. Так он и
не мешал, за этим я следил.
    - Все равно - нечестно, - пробурчал Таши.
    - Да ладно, пусть его, - дело давнее. Я это  к  тому  говорю,  что
мангас великим чародеем быть не может. Он  не  чары  творит,  а  шутки
играет, мается от нечего делать. А тот,  кто  Кюлькаса  тревожит,  это
совсем иное дело. На такое решиться, слаще рузарху в  пасть  прыгнуть.
Мало того, что весь мир кругом стонет, так  сам  чародей  больше  всех
рискует. Сегодня он у Кюлькаса силу своровал, а завтра его эта же сила
походя раздавит. Такими вещами не балуются. У  предвечных  повелителей
силища неподъемная, ею горы двигать надо,  звезды  на  землю  сводить,
моря  высушивать.  Я  ума  не  приложу,  чем  этот  мерзавец  у   себя
занимается, какие пакости задумал, что за ужасы творит. Ведь он не раз
и не два обратился к предвечному, он будоражит его  постоянно,  каждый
день и чуть не всякую минуту. Но я нигде не вижу следов  его  страшной
волшбы. Вот, что пугает  меня  всего  сильнее.  Возможно,  он  готовит
что-то непредставимое, и нам надо остановить его, пока  он  не  пустил
это в ход.
    Таши поежился. Картина, нарисованная Ромаром,  проняла  даже  его.
Уму представилась пещера, наподобие той, о которой рассказывала Уника.
Мертвая гладь подземного озера, мельчайший  песок  и  неровный  камень
стен. И там, в  безграничной  тьме  безликое,  ничем  не  напоминающее
человека существо готовит скорую гибель этого мира и приход иного, где
все будет чужим и враждебным.
    - Я его найду, - сказал Таши, -  и  заставлю  раскаяться  в  своих
делах.






    Неделю они упорно ломились сквозь лес, не встречая по пути  никого
и оставив далеко в стороне приречные поселения рыболовов.
    На восьмой день, завершив вечернее гадание, Ромар подошел к Таши и
Унике и негромко произнес:
    - А ведь мы и впрямь след в след домой возвращаемся.  Давай-ка  ты
завтра от шапки своей  отдохни,  и  пойдем  просто  к  дому.  Дня  два
потеряем, не больше. А навестить родичей надо, сердце за них болит.
    Таши был согласен, а Уника и подавно, хоть и страшновато было, что
вновь  кто-нибудь  надумает  взваливать  на  нее  ответственность   за
несчастья суровой зимы.
    Разумеется, Таши по-прежнему сверялся с шапкой и с тайной радостью
обнаружил, что  направившись  к  дому,  Ромар  начал  забирать  влево.
Значит, не среди своих прячется злой маг, а в закатных землях.
    К лесному поселку путешественники вышли так и не  встретив  никого
из родичей, и лишь у самой городьбы услыхали крик караульного. За зиму
поселок изменился мало, большинство землянок  осталось  недокопанными,
да и не нужны они стали оскудевшему роду. Зима  выдалась  страшная,  а
осенние запасы погибли во время бегства. Немало родичей не досчитались
по весне, когда пошла перелетная птица. Теперь  в  поселке  оставалось
около полутысячи душ. Прежде в Верхнем селении, самом малом  из  всех,
жило больше людей.
    Прослышав о возвращении Ромара, сбежался  народ.  Собрались  перед
большой землянкой, чтобы послушать рассказ о  путешествии.  Где  были,
что выискали и как теперь дальше жить.
    Таши обратил внимание, что  на  поясе  у  Стакна  висит  на  ремне
нефритовый  желвак.  Сумел  мастер  из  навершия  расколотой   дубинки
выточить кистень, чтобы не совсем  оставался  род  без  святыни.  А  у
сородичей достало мудрости назвать тонкорукого Стакна своим вождем. Не
беда, что не слишком могуч  мастер,  главное,  что  разум  у  него  не
убогий.
    Ромар рассказывал, да и то не все, а Таши с Уникой только кивали и
поддакивали. Ясно ведь, что не стоит  говорить  людям,  как  вместе  с
мангасом по лесу ходили, о таком  рассказывать,  только  народ  злить.
Промолчал Ромар и о том, что Баюн и не человек вовсе, а сродни злобным
карликам. А вот о злом чародее все поведал, даже то, что  получили  от
Баюна в подарок  святыньку,  которая  поможет  злыдня  найти.  Что  за
святынька такая - люди не спрашивали, понимали, что не след волшебными
вещами у всех на виду размахивать.
    - И что же делать думаете? - спросил Стакн, выслушав рассказ.
    - Дальше пойдем, - твердо сказал Ромар. - Мы  этот  поход  начали,
нам его и кончать.
    - А по-моему - блажь это, - вдруг заговорил Мугон. - Как ни верти,
нам тут все одно не жить. Второй такой зимы никто не переживет.  Да  и
не дело, когда колдун от людей уходит. Таши тоже жаль отпускать.  Я  с
ним бок о бок  дрался,  знаю,  на  что  он  способен.  Нечего  ему  за
чародеями гоняться, он роду нужен.
    - Ты что же, в степи предлагаешь возвращаться? - спросил Стакн.  -
Ты же сам туда ходил с разведчиками. В степи снова засуха, от  реки  и
следа не осталось. Там скоро и диатриты жить не смогут.
    - На закат уходить надо, - упрямо проговорил Мугон. -  И  плевать,
что там земель свободных нет. Потесним кое-кого. Спасибо Бойше,  он  с
детьми  тура  войну  остановил.  Теперь  мы  им  поклонимся,  думаю  и
договоримся. Ромар сказал, что с рыболовами хлеб  делил.  Тоже  добро.
Одних о помощи попросим, других... глядишь  и  наберется  силы  против
западных племен выступить.
    - Покуда черный маг жив,  Кюлькас  нам  нигде  покоя  не  даст,  -
возразил Ромар. - К самому себе за пазуху не спрячешься.
    - А пока вы будете чародея выискивать весь род на  нет  сойдет,  -
упорствовал Мугон.
    - Ты что скажешь, шаман? - спросил Стакн.
    Матхи стоял бледный, исхудалый.  Колдовской  наряд  висел  на  нем
мешком, словно не человека облегал,  а  болтался  на  высохшей  палке.
Видно так и не оправился шаман после тяжкой болезни.
    - И Ромар прав, и Мугон прав, - бесцветным голосом произнес Матхи.
- Пусть каждый своим делом занимается.
    Вспомнив наказ Ромара, Таши осторожно надвинул на темя висящую  за
спиной шапку.
    Нет, ничего. Правую щеку жжет, словно рыжий муравей кусил - где-то
там бродит злой маг. А Матхи с  другой  стороны  стоит.  И  на  взгляд
ничего особенного в шамане не видно.
    С тех пор, как перед лицом кровожадного Хурака Таши впервые ощутил
чужое волшебство, прошло довольно много  времени,  и  молодой  охотник
попривык разбираться в этих, прежде недоступных  ему  следах.  Трудные
мысли роятся вокруг Матхи, больные мысли, но не  злобные.  Помочь  ему
надо, пожалеть... - Таши вдруг  поймал  себя  на  том,  что  думает  о
кудеснике со снисходительной заботой, что в отношении  шамана  даже  и
неприлично. Покраснев, Таши поспешно скинул шапку.
    - Пусть так и будет, - решил Стакн. - Ромар со своими пусть дальше
идет, а ты, Мугон, набирай молодых парней и ступай с ними к  верховьям
Белоструйной. Все как хотел: своих искать,  из  Западного  селения,  с
детьми тура договариваться... Только смотри, прежде времени ни  с  кем
не ссорься. Пять человек тебе хватит, так?
    - Хватит, - довольно проворчал Мугон.  -  Мне  их  и  выбирать  не
нужно, все на виду. Тейко возьму, Лихора, Милошу  и  Свиоловых  сынов.
Послезавтра выйдем, через месяц назад ждите.  Нам  на  дорогу  год  не
потребуется.
    - Вот и ладно, коли так, - заключил Стакн.
    Под вечер Стакн, Ромар  и  Матхи  заперлись  в  землянке  вождя  и
просидели там чуть не до полуночи. Таши велено было далеко не уходить,
и он изнылся, одиноко  сидя  на  площади,  размышляя  под  надоедливый
комариный звон о тяготах  кочевой  жизни.  Вот,  домой  пришли,  можно
сказать, и что с того? Какой  же  это  дом?  Их  землянка  за  зиму  в
негодность пришла, плесени в ней больше чем воздуха; богатства  всего,
что с собой в мешке принес... а люди, ради  которых  старался,  как  и
прежде смотрят косо. Тейко на площади рта  не  разинул,  но  взгляд-то
никуда не спрячешь. А кто-то так и просто сказал: "Гуляли полгода,  да
ничего не выгуляли... ворох сказок принесли".
    Таши надвинул шапку, прислушался. Нет,  все-таки  не  зря  ходили.
Осенью сам зоркий Ромар слепым  кутенком  тыркался,  не  понимая,  что
происходит, а теперь все ясно,  как  светлый  день.  Вот  там  чародей
поклятый бродит -  всю  щеку  истерзал...  ну,  ничего,  недолго  тебе
осталось. Таши вздохнул  и  шустрей  замахал  ивовой  веткой,  отгоняя
ошалевших от жадности комаров.
    Мимо прошли Тейко с Милошей. Тоже собираются в дорогу; Мугон решил
до послезавтра время не тянуть, выйти завтра с утра. И то верно, зачем
день прохлажаться? Мугон с прошлого года вдовый, трое парней холостых,
а у Свиоловых сыновей в семье строго: скажут Курош и Машок, что завтра
уходят - и все. Вертитесь бабы, собирайте хозяев в путь.
    Тейко в сторону Таши и глазом не покосил. Остыл за зиму, что ли? А
может, так чародействует надетая шапка: не видит его недруг, будто нет
рядом никакого Таши да и прежде не бывало.
    Таши поспешно стащил шапку с головы. Не дело от  своих  прятаться.
Тейко, хоть и недруг, но свой.
    Из землянки выглянул Ромар. Спросил:
    - Уника где?
    - Плакать ушла, - ответил Таши, - к матери на могилу.
    - Вот как... - Ромар помолчал.  -  Тогда  ее  тревожить  не  надо.
Заходи один.
    Внутри землянка и сейчас больше напоминала жилище  мастера,  а  не
вождя - ну куда Стакн от камней денется? Колдуны и вождь сидели вокруг
камелька, на лицах написано согласие, хотя можно было понять,  что  не
все договорено здесь, и сошлись люди на одном,  подойдя  к  решению  с
разных сторон.
    - Завтра выходите, - не то спросил, не  то  просто  сказал  Стакн.
Таши на всякий случай кивнул. - Дело  вам  предстоит  непростое,  куда
потруднее, чем в прошлый раз. Так? -  Таши  кивнул  второй  раз,  хотя
сейчас мастер ни о  чем  не  спрашивал,  просто  такал  по  всегдашней
привычке. - Найдете вы злого чародея - и что с ним делать будете?..
    "Про волшебный лук Ромар не сказал,"  -  сообразил  Таши  и  вновь
промолчал, хоть и не следует скрывать такие вещи от вождя.
    - Вот мы и решили вам в этом деле помочь, -  Стакн  достал  из-под
одежды нож, выточенный из цельного  куска  зеленого  камня.  -  Так...
Знаешь, что это?
    Таши кивнул.
    - В этом камне сила предков, -  напевно  произнес  Стакн.  -  Враг
расколол нефрит, но не сломил людей, поэтому мне  удалось  сделать  из
обломков новые вещи. Кистень останется у меня,  а  нож  отдаю  в  твои
руки. Так. Ромар за тебя ручается, и я  в  тебя  верю,  знаю,  что  не
оплошаешь. Вернетесь домой - отдашь кинжал мне у всех на глазах. А  до
той поры никому не говори, что святыня у тебя.  И  без  того  люди  не
слишком довольны.
    Это Таши понимал вполне. Научился молчать за последнее время.
    Стакн двумя руками поднес нож Таши, и тот принял священное  оружие
тоже двумя руками. Камень был гладок и холоден, но одна мысль -  какая
великая сила заключена в нем, согревала душу.  Таши  не  мог  сдержать
улыбки: теперь чародею  не  сдобровать!  И  лишь  потом  проскользнула
вторая, незначащая мысль: а ведь у него в руках оружие  вождя,  прежде
ему на этот камень лишь издали смотреть доводилось...
    - Все справлю как следует, - хрипло сказал Таши.






    Рано поутру выходили из селения. Шли двумя группами: Ромар с  Таши
и Уникой и Мугон с пятеркой молодых охотников. Как  и  в  прошлый  раз
уходящих вышли провожать Стакн и Матхи, а вот Латы уже не  было  -  не
пережила хозяйка трудную зиму, ушла к предкам, так и не повидавшись на
прощание со старшей дочерью. Теперь на июльских играх другую  хозяюшку
парни нарекут Мокошью, наградят венком из пахучих трав.
    Зато Свиолова родня всей толпой вывалила провожать Машка и Куроша,
не только свои жены с детишками, но и вдова  старшего  брата  с  двумя
пережившими зиму малолетками. Опять дошли до ручья, по лесине, кажись,
по той же самой, перешли на другой берег, оставив на этом провожающих,
а там дороги начали расходиться. Мугон пошел на закат, забирая к  югу,
Ромар - к северу.
    По знакомым местам идти, это не по неведомому  краю  бродить;  где
хоть раз мельком побывал, второй раз  куда  легче  идется.  Никуда  не
сворачивая, дошли к пойме  лесной  речушки,  где  в  дебрях  пряталась
избушка Йоги. То есть, шли, конечно, по беличьему хвосту, но тот вдруг
чудить начал: сперва показывал северо-запад и вдруг разом  перепрыгнул
на полуночь. Тогда Ромар и решил малость  переждать,  посмотреть,  что
еще учудит злой кудесник, а самим тем временем зайти к  Йоге,  старуху
повидать, да заодно совета спросить, -  может  подскажет  что  старая,
все-таки она в  этих  местах  давно  прижилась,  своей  стала,  всякую
местную хитрость превзошла.
    - Что она может  присоветовать?  -  ворчал  Таши,  теребя  беличий
хвост. - И, вообще, как может такое случиться, что сегодня чародей  на
закате обретался, а завтра в другой край перепрыгнул? Что  ж,  он,  по
воздуху летать может?
    - А вот это - запросто, - очень серьезно ответил Ромар.  -  С  той
силой, что у него в руках, можно не только  по  небу  летать,  но  еще
много всяческих чудес показывать.
    - Как же мы тогда его  поймаем?  -  Таши  обеими  руками  полез  в
затылок. - Мы будем за ним месяц понизу гнаться, а он  перепорхнет  на
другой конец земли, - и ищи его там.
    - Поймаем, - упрямо сказал Ромар. - Придумаем что-нибудь. А  то  -
совета спросим, ну хоть у Йоги. Ты, вот, при ее имени нос  морщишь,  а
между прочим, вспомни, что в сказках про мудрых йогинь говорят?  Будто
они тоже по небу летать умеют. Я в своей жизни  этих  теток  перевидал
целую толпу, хотя ни одна из них на людях в воздух  не  подымалась.  А
все-таки, дыма без огня не бывает. Надо поспрошать.
    - Вот как?.. - задумчиво протянул Таши, то  натягивая  на  макушку
висящую за спиной шапку, то сбрасывая ее назад. - Тогда  действительно
стоит навестить бабушку... Поглядим, летает она, али нет.
    - Не летает, - тихо  проговорила  Уника.  -  Она  мне  по  секрету
рассказывала, что могут ведуньи. Не  умеют  они  летать.  И  никто  не
умеет. Вот ежели Хорова убить, тогда на свете много  летающей  нечисти
появится. А покуда таких нет.
    - Беда... - протянул Ромар. - Не хватает еще, чтобы  тот  мерзавец
Хорова разбудил. Тогда вовсе мир перевернется. Давайте-ка, милые  мои,
поспешать, пока земля нас еще держит.
    Вода с болотистой поймы лесной речушки уже давно схлынула, но  еще
стояла в каждой впадинке, любой, даже неглубокой яме. Зато  весь  лес,
куда ни погляди, зарос  высоченной  крапивой.  Жгучие  заросли  стояли
стеной, и редкие тропинки, пробитые  зверьми,  явно  никуда  не  вели,
разве что к потайным дневкам лосей и кабанов.
    - Прячется, старая, - довольно сказал Ромар. - Поняла, как мы ее в
прошлый раз отыскали. Ну, ничего, по хоженному дойдем, не  потеряемся.
А вот хотелось бы знать, от кого она так скрывается. Кабы не от папаши
своего сынка.
    Память не подвела безрукого. Таши по  сотне  мельчайших  признаков
видел, что тот идет по  собственным  прошлогодним  следам.  Сам  Таши,
может и сбился бы где, но Ромара сбить с  пути  казалось  невозможным.
Уника лишь головой кивала, соглашаясь, что правильно ведет их старик.
    Крапива в урочный час сменилась кустами  смородины,  благоухающими
свежей листвой и усыпанными еще незрелыми ягодами, а за ними открылась
поляна с избой, вспрыгнувшей на вековые столбы.
    Все тут оставалось как в прошлый раз, но Таши  теперь  смотрел  на
избушку другими глазами. Теперь он понимал, откуда у немощной  старухи
такое изобилие - сынок кормит; "до времени", -  как  сказал  Ромар.  И
страшный череп, насаженный на воткнутое в землю  бревно,  тоже  принес
он. Таши вдруг представил, как  добывал  мангас  этот  трофей,  бродил
вокруг рузарха, тревожил, не давал  покоя.  Швырял  камнями  и  целыми
бревнами, норовя попасть в незажившие раны. Рузарх,  небось,  был  тот
самый, что с диатримами сцепился, вряд ли в здешних лесах другой такой
зверь найдется. Зверю бы  отлежаться,  вываляться  в  болотной  грязи,
чтобы раны затянулись, а тут  невесть  откуда  объявляется  человечек,
надоедливый как июльский слепень:  шумит,  хохочет  и  бьет...  больно
бьет. Измучил мангас зверя, а потом, подкараулив нужный момент, ударом
хрупкой с виду ладошки сломал покосившуюся соснину, так что та рухнула
на усталого и потому не успевшего  отскочить  хищника.  Представилось,
как полз рузарх с перебитой спиной, волоча парализованные задние ноги,
и копыта чертили в земле две борозды, а  мангас,  заливаясь  радостным
смехом, вскочил на него сверху и голыми руками драл  складки  кожи  на
шее, чтобы достать яремную вену и так же, голыми руками, разорвать ее,
глядя в меркнущие глаза противника.
    Таши затряс головой, поймав себя на мысли, что думает о рузархе  с
жалостью. Слишком уж сильна его ненависть  к  самому  слову  "мангас".
Никто не умеет так ненавидеть, разве что Унике столь же ненавистно имя
Слипь. Всю жизнь, сколько помнит он себя,  прожил  Таши  под  страшной
угрозой оказаться мангасом, и что бы ни говорил сегодня Ромар, Таши не
представлял, как сможет пересилить себя и взглянуть в глаза не то  что
самому мангасу, но и его матери. Хотя  сейчас  Таши  был  уверен,  что
старухи дома не окажется. Улетела старая по своим делам...  Не  бывает
дыма без огня - умеют йоги по воздуху летать, пусть не все, но  умеют.
И прячутся от людей тоже потому, что с Кюлькасом дело имеют. Потому  и
на Сварга клевещут, что он, мол, их с Кюлькасовой помощью победил.  На
воре шапка горит. Но ничего, они ее здесь  подождут,  а  как  вернется
колдунья, все разом станет ясно.
    Таши подошел к черепу, успевшему выбелиться под зимними снегами  и
весенним солнцем, звонко ударил палкой, заранее зная,  что  ответа  не
будет. Однако, деревянная дверь повернулась на журавелях и Йога,  щуря
подслеповатые глаза, вышла на приступку.
    - А-а!.. - протянула она. - Пожаловали? Ну, заходите...
    Таши поспешным движением надвинул шапку и не сумел сдержать вздоха
разочарования. Злой колдун по-прежнему обретался где-то вдалеке,  а  у
самой  Йоги  не  было  ни  единой  черной  мысли.  Обида  была,  боль,
усталость, но настоящей злобы не было.
    Внутри изба, почитай что и не изменилась. Вновь, как и  в  прошлый
раз, старуха выставила перед гостями  угощение.  Таши,  чувствуя  себя
виноватым перед Йогой,  старательно  нахваливал  все,  что  появлялось
перед ним: и жареное, и печеное, и вареное, и квашеное.
    - Ну, как сходили? - спросила  Йога,  когда  гости  отвалились  от
съестного.
    - Со всячинкой, матушка, - ответствовал Ромар.
    - Дурень-то мой вас не обижал? А то как вернулся - все смеется,  а
дела не говорит.
    - Нет, не обижал. Хотя шутки шутить он мастак. Кабы ни был я белый
как лунь, то седых волос он бы мне прибавил. Но зато  лес  стал  чище,
спокойней ходить будет.
    Ромар неторопливо рассказал о путешествии на север: как с  ночными
карликами схлестнулись, как Слипь видали и Хурака кормили. Рассказал о
детях лосося и о том, кто таков северный волшебник. О пещере промолчал
и о корявом луке... Таши отметил про себя, что, значит, и ему об  этом
зря языком трепать не стоит. Пересказал,  как  род  зиму  мыкал.  Йога
вздыхала, терла кулаком под носом.
    Потом спросила:
    - И куда ж вы теперь?
    - А вот и не знаю... - сказал Ромар. - Шли  по  чародееву  душу  и
думали, уже, что недалеко осталось, а он возьми да и упорхни  неведомо
куда. Ну а мы к тебе завернули, может присоветуешь что?
    Выслушав старика, Йога всплеснула руками, отбежала в дальний угол,
порылась там в берестяном коробке, потом повернулась к Таши.
    - И вы ради такой мелочи ноги топтали?  Эх,  мужичье  бестолковое!
Привыкли на зверей охотиться, вот иного ничего и не  умеете.  Хоть  бы
девчонку спросили, она бы вас бабьей мудрости научила.  Не  вы  должны
бегать за ним, а он за вами бегать должен! Ну-ка, поворотись, дылда...
- Йога приподнялась и приколола к  шапке  подвесочку  из  красноватого
сердолика. - И всего-то дел... Теперь, тот о ком думаешь, сам  к  тебе
стремиться  станет.  Ох-хо,  горе  с  вами...  До  такой  простоты  не
додумались: приворотный амулет к шапке подвесить.
    - Спасибо, бабушка, - сказал Таши.
    Он и впрямь был  благодарен,  хотя  еще  месяц  назад  взревел  бы
раненым бизоном при одной мысли, что его  хотят  заставить  носить  на
шапке женскую бирюльку, девичье украшение. А  теперь  -  вроде  так  и
надо, главное, дело сделать, а что для  этого  нацепить  придется,  то
дело десятое.
    - Только смотри, - предупредила старуха, - лиходей теперь на  тебя
всякую минуту выскочить может. Он, поди, сам не узнает, с чего бы  его
к  тебе  потянуло,  а  ты  будь  готов:  поглядывай  зорче.  Сами   же
рассказывали, что он носится быстрей бегучей  совы,  -  Йога  почесала
любимую бородавку и добавила: - Ежели он и впрямь  такой  быстроногий,
то как бы он прямо сюда не влетел... Пошли-ка, сердешные на  улицу,  а
то переломаете мне все хозяйство - кто чинить станет?
    Ромар с Уникой послушно поднялись и Таши вслед за ними. Выходя  из
дома, он захватил мешок и проверил,  хорошо  ли  держится  за  плечами
висящая шапка. На улице зорко обвел взглядом  светлый  небосвод.  Нет,
все спокойно. А он уже представлял,  как  злой  чародей,  оборотившись
грозовой тучей, летит на зов приворотного талисмана...
    Таши уселся на завалинку, попытал, крепко  ли  держится  на  шапке
бирюлька. Эх-ма, еще чуток, и обвешают меня амулетами, словно  фигурку
Лара перед праздником... Ну да ничего, перетерпим.
    Уника сидит у стены,  подставив  лицо  солнечным  лучам.  На  лице
бродит затаенная улыбка. Опять, небось, сын завозился  в  животе,  вот
Уника и прислушивается, что он там вытворяет. Таши  вздохнул.  Что  за
недоля такая?  Унике  скоро  рожать,  а  они  так  и  бродят  по  миру
неприкаянно. Скорей бы уж словить поганца, скрутить ему  башку,  а  уж
там заживем. Диатритов назад погоним, в их  пустыни,  дом  поставим  в
поселке. Отдельной семьей жить станем. Все живут на пять семей, а мы -
сами по себе - шестой. И пусть кто-нибудь попробует косо посмотреть!..
    Йога и Ромар тихонько беседовали. Таши  сперва  не  прислушивался,
потом разобрал отдельные слова и насторожился.
    - ...сама не знаю, как он меня обошел, -  жалилась  Йога.  -  Ведь
человек с виду, как есть человек! И говорит по-нашему, и одежду носит,
и оружие у него человеческое. Потом оказалось, что притворялся - все у
них иное. Я и тогда чуяла, что не нашим духом от него пахнет, а как он
появится, то обо всем забывала, дурная  становилась,  ровно  девчонка.
Околдовал он меня, что ли? Может и околдовал... Я ведь  дверь  в  избе
повесила какую тяжеленную;  запиралась  от  него,  так  он  все  равно
проходил - сама я отпирала или он через застреху  проскальзывал?..  Не
знаю.
    "Это, никак, она о своем муже рассказывает! -  догадался  Таши.  -
Тьфу, погань! Ромар-то зачем слушает?.. головой  кивает,  соболезнует.
Плюнуть бы дуре в морщинистую рожу, чтобы знала наперед!"
    - ...он меня ни о чем и  не  выспрашивал,  сама,  дуреха  ему  все
обсказала, клятвы похерила... За то и мука мне,  окаянной!  Я  уже  на
девятом месяце была, когда он насмеялся надо мной: показался  в  своем
обличье. Тоже - человек с виду, только рот широкий как у жабы и волосы
на голове торчком стоят, а по шее и спине гребнем  спускаются.  Явился
вот так-то, а сам смеется - он смешливый был. Спасибо, - говорит, - за
науку, всему ты меня обучила.  Теперь  мне  к  дому  пора.  А  тебе  -
счастливо гнить! Ну я  ему  и  показала,  что  не  всю  мою  науку  он
превзошел. Шуганула его так, что он катком до самой  реки  катился.  А
что проку? С тех пор так  и  живу:  все  входы-выходы  заговорила,  от
людей, от мира затворилась. А как дите родилось, так  меня  всю  опять
перевернуло. Ты, вот, меня осуждаешь, а сам  бы  смог  родное  дитя  в
колыбели придушить? Смог бы, а?..
    - Я тебя, Нешанка, не осуждаю, - тихо проговорил Ромар. - Я думаю,
как нам дальше быть?
    Таши с силой выдохнул воздух, успокаиваясь.
    Сиди и помалкивай! Ромар лучше знает, что делать. Влез бы сейчас в
чужой разговор и все испортил. А Ромар,  вот,  головой  покивал,  и  о
неведомых чужинцах все, что можно выведал. Кто  знает,  может  чародей
среди этих чужаков затесался? Трясет гривой на  шее,  поминает  Йогину
науку. И еще попомнить надо, что он глаза отводить  мастак,  настоящим
человеком прикидываться.
    Таши переменил позу и приготовился слушать дальше.
    Однако, беседе было не суждено длиться.  Из  смородинных  зарослей
вышел сын старой Йоги.
    Мангас шел своей  всегдашней  танцующей  походочкой,  чуть  ли  не
извиваясь по-змеиному, руки у него были пусты, и за спиной  ничего  не
было, как бы не через чащу он шел, где безоружный мигом потеряет  свою
никчемную жизнь, а просто вышел прогуляться в местах знакомых и вполне
безопасных. Так, впрочем, и было. Мангас гулял,  бездельно  шлялся  по
чащобам, где никто не мог противостоять ему. Хотя, ублюдок и не  искал
подвигов, достойных его могучести. Он  развлекался.  Большая  болотная
лягуха, очумелая от страха и боли, скакала  перед  ним,  напрасно  ища
спасения. Время от времени она  пыталась  замереть,  стать  невидимой,
скрыться среди травы, получить хотя бы секундную передышку, но с ногтя
преследователя с сухим треском  слетала  голубая  искра,  вонзалась  в
истерзанное лягушачье тельце, и квакушка против воли  совершала  новый
громадный прыжок.
    Таши подавил презрительную гримасу,  с  трудом  сохранив  на  лице
безразличное выражение. И это тот, кого  он  подозревал  в  умышлениях
против всего мира!  Прав  Ромар  -  не  может  мангас  быть  неведомым
чародеем. Это опасная, злобная и глупая пустышка, горе и  вечная  вина
рехнувшейся от одиночества Йоги.
    Скорее по привычке и для очистки совести Таши нащупал  висящую  за
спиной шапку и надвинул  ее  на  лоб.  Меховой  колпак  сдавил  голову
пылающим обручем.  Пушистый  хвостик  заточенной  спичкой  вонзился  в
переносицу.  В  глазах  мигнуло,  и  за  это   мгновение   мир   успел
перемениться. Все, что прежде было главным, прочным и незыблемым, даже
земля под ногами, истаяло, как тает в предутренний  час  лунный  свет.
Призрачные деревья окружали его, призрачные кусты и трава,  призрачный
мир. Зато небо надвинулось к самой  земле,  набрякло  густой  венозной
кровью, опасно отяжелело, прогнулось, вытянувшись  гигантским  сосцом,
набухшим словно  вымя  объягнившейся  овцы.  Это  чудовищное  питалище
касалось  темени  бредущего  мангаса.   Оно   судорожно   сокращалось,
проталкивая  вниз  переполнявшую   его   густоту,   и   после   каждой
перистальтической судороги с ногтя мангаса  слетала  голубая  искорка,
терзающая ничтожную лягушачью плоть. А по  вздувшимся  небесам  волной
проходила  новая  судорога,  и  казалось,  сейчас  небо  не  выдержит,
прорвется на бледную землю,  изничтожив  разом  все,  до  чего  сможет
достать, сожжет, испарит, и отныне  в  этих  местах  от  горизонта  до
горизонта раскинется глубокая яма, полная горькой безжизненной воды, и
далекий берег станет будто снегом покрываться соляной коркой, а кругом
на сотни дней пути не останется никого живого, один  Кюлькас  уляжется
на дно мертвого моря  и  когда-нибудь,  может  быть,  уснет,  дозволив
немногим выжившим в далеких краях копошиться на разоренной земле.
    Так вот на что тратилась сила, способная двигать  горы!  Вот  ради
чего гибли люди и корчилось  мироздание!  Чтобы  скучающий  идиот  мог
безнаказанно  мучить  лягушек!  А  они-то  искали  злодея,  мечтающего
сокрушить мир!..
    Уника увидела, как исказилось лицо  Таши,  как  он  приподнялся  и
прохрипел приближающемуся мангасу:
    - Так это ты? Это ты творишь, ублюдок?!
    Уника поняла все сразу. Но еще прежде осознала происходящая старая
Йога. Одним прыжком она сорвалась с крылечка дома  и  очутилась  перед
сыном.
    - Ты что же, дурень, вытворяешь?!  -  заголосила  она,  вцепившись
костлявыми пальцами  в  волосы  парня.  -  Да  я  тебя  своими  руками
изничтожу! Прекрати немедля!
    - Надоела ты мне, - процедил мангас и, не глядя, ткнул мать в  лоб
сжатым кулачком. Йога отлетела на несколько шагов и  осталась  лежать,
хрипя залитым кровью ртом.
    К этому времени лук уже был в руках Таши. Струнным  звуком  запела
тетива, но часто оперенная стрела, чей полет и  взглядом-то  не  вдруг
схватишь, вспыхнула в воздухе и исчезла, не достигнув цели.
    Мангас улыбнулся. Улыбка  у  него  была  радостная  и  удивительно
дружелюбная.  Плохой  человек  не  может  улыбаться  так.  Но   слова,
произнесенные вслед за улыбкой, опровергали первое впечатление:
    - А ты мне с первой минуты не по нраву  пришелся.  Сейчас  я  буду
тебя убивать, медленно и очень больно. Я умею очень больно убивать...
    Таши не прислушивался, чем хвалится и  грозится  мангас,  а  молил
лишь об одном, чтобы тот говорил подольше, покуда Таши успеет вытянуть
из мешка неумно прибранный зеленый нож и кривой баюнов лук, на которые
оставалась у Таши последняя надежда.
    - Сначала я вот ей брюхо вспорю,  -  мангас  кивнул  на  Унику,  -
любопытственно посмотреть, что у ней там. Потом...
    Таши вскинул корявый дареный лук, наложил смолистую еловую стрелу,
одну из двух, оставшихся у него.
    - Ты стреляй, - милостиво разрешил мангас. - До меня все равно  не
доста...
    Воздух перед летящей стрелой вспыхнул ослепительным  пламенем,  но
как раз в этот миг плохонькая дурно выстроганная стрела кувырнулась  в
полете, как иной раз случается у малых  детей,  и  ушла  от  огненного
удара. Стрелка была скверно сделана и не умела как следует летать,  но
видела цель - чуждое, злое волшебство, и рвалась к нему, не заботясь о
красоте и стремительности, болтаясь в воздухе,  как  небрежно  кинутая
палка. И она долетела и вонзилась в водянистый голубой глаз.
    Рев оглушил Таши. Мангас двумя руками вырвал из  раны  заостренный
сучок и вместе с облаком кипящего огня швырнул его в Таши.  Уклониться
от этого удара было невозможно, и Таши сделал единственное, что мог  -
выпустил последнюю из зачарованных  Баюном  стрел.  Увидеть,  как  она
летит ему не удалось, потому что воздух вокруг  полыхнул  ярким  рыжим
светом, лишивших глаза способности  видеть.  Сшитая  мастерами  искони
враждовавших племен, чудесная шапка сумела  прикрыть  своего  хозяина.
Голубое облако распалось на два  смерча,  которые  унеслись,  сокрушая
болотистый лес.
    Когда возможность различать предметы вернулась к Таши, он  увидел,
что мангас слепо топчется на месте. Последняя стрела выбила ему другой
глаз.
    Но все-таки, это была не победа. Любой человек или чужинец, колдун
или простой воин уже давно лежал бы на земле, возвращая  свою  душу  в
селения предков, но мангас продолжал сражаться. Его ничто не пугало он
умел не чувствовать боли, и не было, кажется такой раны, которая убила
бы его сразу. А вот отступить и не ответить ударом на удар  было  выше
мангасовых сил. И он стремился ударить.
    Таши видел, как багровым нарывом вздулось небо над головой  врага,
и понял, что сейчас и последует  тот  удар,  от  которого  не  защитит
никакая шапка, ничье заступничество и никакое искусство. Нет  у  людей
такой силы, которая могла бы противостоять мощи предвечного, когда  ее
направляет злая воля. Таши еще не получил ни единой царапины,  он  был
полон сил, в руке зажат отполированный Стакном нефрит, но все  это  не
могло помочь ему. Пускай мангас ослеп и не может точно направить удар,
он ударит вслепую. Ему безразлично, что вместе с Таши  погибнет  Йога,
ему плевать, что  скорее  всего  погибнет  и  он  сам.  Мангасу  важно
ударить.
    Это были не мысли, а мгновенное осознание происходящего. И так  же
мгновенно Таши сделал единственное, что мог успеть:  метнул  священный
нож. Он бил не в  мангаса,  прекрасно  понимая,  что  одним  ударом  с
ублюдком не покончить, что даже получив смертельную рану,  тот  успеет
испепелить окрестности до самого горизонта.  Таши  ударил  в  багровый
сосок, питающий чародея тупой,  всесокрушающей  силой.  Нож  перерубил
отросток, освобожденное небо тяжело закачалось над  головой,  по  нему
кругами пошли волны.
    И в следующую секунду Таши прыгнул, как прыгал когда-то  навстречу
белому мангасу, только на этот раз в руке не было оружия. Но если дать
врагу хоть секундную передышку,  он  вновь  пустит  в  ход  свое  злое
чародейство, и на этот раз будет нечем пересечь страшную пуповину.
    Правая рука обхватила залитую кровью, запрокинутую  голову,  сжала
тонкую, такую с виду хрупкую шею... С тем же успехом можно было душить
гранитный валун. Мангас и не пытался освободиться из  Ташиной  хватки.
Он тоже стремился к мести. Жилистые руки обхватили Таши за пояс, сжали
так, что свет потемнел в глазах, Таши  захрипел,  но  даже  теперь  не
отпустил тонкую шею...
    Когда мангас плюнул огнем, Уника закричала, хотя  крика  этого  не
было слышно в вое и свисте вспыхнувшей схватки. И  даже  схваткой  это
было нельзя назвать. Там где только что стояли бойцы, всклубились  два
огня: голубой и рыжий. Они ударились друг о друга, не погасив, а  лишь
усилив свое сияние;  а  потом  оба  огня  были  пробиты  ослепительной
зеленой молнией, и больше было нельзя  определить,  что  происходит  в
этой  круговерти.  А  потом  оттуда  клубком  выкатился  Ромар,  и   в
многострадальных его зубах был зажат нефритовый кинжал.
    Ромар мычал  сквозь  зубы  нечленораздельно,  но  Уника  поняла  и
несказанное. Слишком привыкла она за последний год быть руками старого
волхва. Она схватила вытащенный из  боя  нож  и  шагнула  к  огненному
цветку, разноцветно сиявшему на земле. Уника  знала,  что  ударит  как
надо, не промахнется  и  попадет  прямиком  в  сердце  врага,  а  Таши
останется невредим... Но очевидно, не только Уника знала это.
    Йога, за секунду до того мертво пластавшаяся по земле, с неслышным
воплем метнулась к Унике и повисла на руке. Было видно, как она кричит
разбитым ртом:
    - Не дам!
    Уника, не глядя стряхнула старуху, занесла ждущий  удара  нож,  но
прежде того пламя, катавшееся по земле, разом  погасло,  открыв  взору
сцепившиеся в жутком объятии тела.
    Прицел был верен: прямо перед Уникой ложилась  под  удар  гладкая,
так похожая на детскую спина мангаса. Но Уника видела, что бить уже не
надо, мангас мертв и лишний удар  только  оскорбит  Таши.  Рука  Таши,
мускулистая и покрытая темным волосом, охватывала тонкую шею  мангаса,
так что голова ублюдка глядела под нелепым вывернутым углом, словно  у
большеглазых карликов, которым он при жизни так легко сворачивал  шеи.
Глаза мангаса были закрыты и умиротворенное  выражение  сошло  на  его
нервное лицо. Впервые в  своей  никчемной  жизни  он  нашел  настоящий
покой.
    - Таши... - позвала Уника.
    Она перевернула так и не разжавших объятия врагов, чтобы Таши было
легче встать. Ведь он, наверное ранен, или ребра сломаны...  Вон,  как
страшно впились в спину пальцы мангаса...
    - Таши, тебе помочь?
    Глаза Таши были закрыты и тот же покой озарял лицо, так  что  даже
кровь, выступившая на губах, казалась чем-то  совершенно  посторонним.
Таким бывает лицо человека, который сделал  все,  что  надо  и  теперь
может отдыхать.
    - Таши... - Уника попыталась разжать руки мангаса,  но  не  сумела
сдвинуть даже пальца. Два  тела  не  просто  сцепились  в  бесконечной
схватке, они проросли друг в друга, руки переплелись,  белесая  нежить
мангаса плавно переходила в смуглую, покрытую волосками кожу Таши.
    Кто знает, что  творилось  под  покровом  догорающего  колдовского
пламени? Ни человек, ни мангас не  могли  этого  выдержать.  Выдержала
лишь ненависть, не позволившая отпустить врага даже после смерти.
    - Таши,  Таши...  -  твердила   Уника,   не   переставая   гладить
запрокинутое лицо любимого. На время она ослепла и  оглохла,  так  что
один лишь Ромар видел как старая  Йога  подползла  к  телам  с  другой
стороны, обхватила голову мангаса и тихо безутешно завыла:
    - Сыночек, сынок... кровиночка моя... да что ж они,  сквернавцы  с
тобой сделали?..






    Возле большого,  вросшего  в  землю  камня  Уника  вырыла  могилу.
Лосиным рогом рыхлила серую лесную почву, ладонями сгребала  рыхлое  в
корзину, а потом сама же вытаскивала наверх.  Помочь  было  некому,  а
дело не сделать - тоже нельзя,  а  то  не  будет  Таши  покоя,  начнет
непохороненный  блуждать  одиноким  демоном,  бессмысленным   убийцей,
которого боятся и звери, и тайные существа, и ночные карлики, но  пуще
всего - нерадивые соплеменники умершего. А уж мангаса  проклятого  тем
более надо зарыть: от человеческих глаз, от света, от мира живого.
    Хочешь - не хочешь, а придется хоронить их в одной могиле. Даже со
смертью не кончилась для Таши битва со злобным мангасом.  Тела  бойцов
сплелись и вросли друг в друга, как врастают два  дерева,  сражающиеся
за глоток дождя и солнечный луч. Вовек теперь не  разнять  смертельной
хватки, умноженной на любовь и ненависть, мощь одинокого волшебства  и
силу предков. Не желают враги отпускать друг друга и,  значит,  отныне
им лежать вместе. А вот помочь Таши в потусторонней битве - надо.
    На самое дно  опустила  Уника  лубяную  веревку,  чтобы  было  чем
связать мангаса. Возле правой руки пристроила наборный меч,  чтобы  не
остался Таши безоружным в будущих боях. В  ногах  свернула  готовое  к
броску боло. Теперь, даже если вырвется мангас, то не сможет  убежать.
Никто не сравнится с Таши в метании боло; запутаются  ноги  людоеда  в
мягком ремне, треснут ребра, расколотые каменными  желваками.  Никогда
не выберется в живой мир злобный  ублюдок.  В  головах  Уника  уложила
полтуши косули, убитой накануне еще живым  Таши.  А  мангасу  обвязала
башку корой горького волчьего  лыка,  чтобы  не  вздумал  жрать  чужой
запас. Камешки сурика, что собирал  Таши  для  своих  рисунков,  Уника
истолкла в старухиной ступе, припорошила красным порошком тело,  чтобы
не иссякла в нем кровь, и не ослаб любимый в битве. Все  справила  как
надо, Ромар лишь головой кивал  одобрительно  соглашаясь.  А  колдунья
ничком лежала в избе, зарывшись в старые облысевшие шкуры, и  даже  не
выла уже, а песню тянула на тоскливом зверином языке.
    Когда яма была почти  засыпана,  Ромар  остановил  Унику  и  велел
достать из заветного мешка  исчерченную  тайными  знаками  дощечку  на
тонком ременном шнурке. Амулет Уника повесила старику на шею, дощечкой
к спине. Ромар подошел к камню, уперся в него спиной и  одним  усилием
накрыл могилу гранитной шапкой, сдвинув скалу,  которую  не  сумел  бы
покачнуть и мамонт. Обломки треснувшей дощечки упали на землю.
    Уника испуганно  смотрела  на  чудо,  о  каком  лишь  рассказывали
соплеменники. Так вот какие вещи умел делать Ромар, когда был  здоров!
И кто бы мог подумать, что в потертом мешке  сохранились  стародавние,
но не потерявшие силу талисманы!
    Неслышный  шорох  заставил  Унику  оглянуться.  От   избы,   слепо
спотыкаясь, двигалась колдунья. Пегие волосы  были  растрепаны,  глаза
остекленели, обломанные когти целили в лицо Ромару.
    - Поздно, Йога, - спокойно произнес старик. -  Могила  запечатана.
Он  никогда  не  вернется:  ни  человеком,  ни  прозрачным  духом,  ни
таинственным существом. Поверь, так будет лучше всем, и тебе тоже.
    - Проклятый!.. - захрипела ведунья. - Пусть с  тобой  случится  то
же, что со мной! Пусть с тобой будет еще хуже, чтобы ты и сдохнуть  не
мог!
    - Пусть, - согласился Ромар. - Я знаю, что так будет, и согласен с
твоим проклятием. Но сначала ты должна помочь нам.
    - Что-о!?. - колдунья задохнулась криком. - Ты еще хочешь помощи?!
Да я своими руками задавлю тебя вместе с твоей паршивкой!
    - Ты нам поможешь. Мы пошли в путь не ради себя. Верней всего, что
ни я, ни она не вернемся назад, и твое горе будет оплачено сполна.  Но
прежде мы должны отыскать и убить Кюлькаса.
    - Убить Кюлькаса?.. - старуха потерла лоб, испытующе вглядываясь в
спокойное лицо калеки. - Это ты собрался убить предвечного властелина?
    - Да, - твердо ответил Ромар.  -  Не  усыпить,  не  успокоить,  не
умилостивить. Убить. Если этого не сделать - погибнет весь род. У  нас
просто нет иного выхода. И ни моя, ни ее,  ни  твоя  жизнь,  Йога,  не
значат перед этим ничего.
    - Как ты надеешься сделать это?
    - У нас есть нож из священного камня. Когда племя было разбито,  и
зеленый жезл сломан, Стакн, знающий душу камня, изготовил  из  обломка
этот нож. Если и он не сможет пронзить повелителя вод, значит на земле
нет такой вещи, и нам останется только уйти с земли.
    - Покажи! - потребовала колдунья.
    Подчиняясь знаку Ромара, Уника неохотно достала клинок,  протянула
его старухе.
    - Да, это он, - голос Йоги поднялся на высокую  ноту.  -  Я  помню
этот камень и вижу его силу. Мы всегда не любили друг  друга.  Это  он
изгнал прежних колдуний на окраины земли. Из-за него я живу  здесь,  а
сын мой стал не человеком, а  чудовищем,  не  слыхавшем  слова  "род".
Здравствуй, дубинка вождя и шамана, зеленый камень мужчин - не  думала
я, что буду держать твой обломок. Значит, судьба  рода  вновь,  как  и
должно быть, в женских руках. В твоих руках!.. - прокричала она Унике,
- слышишь, девчонка?! Ведь у твоего учителя  нет  рук,  а  камень  без
твердой руки не значит ничего. Хотя, сила в  нем  большая...  -  голос
ведуньи упал. - В этом камне мощь всех  ушедших  поколений.  Ты  прав,
старик, это острие сможет пронзить даже предвечного.
    - Но мы не знаем, где он прячется, - сказал Ромар.
    - Камень знает, - глаза колдуньи блеснули мстительным  торжеством.
- Достаточно положить его  на  ладонь,  и  острый  конец  укажет,  где
скрывается  враг  племени.  -  Ведьма  вытянула  морщинистые  руки,  и
отполированный клинок сам собой повернулся, указав на юг. - Видишь? Он
не лжет, потому что Кюлькас лежит в этот миг на дне  горького  лимана.
Тебе эти места должны быть знакомы, старик, ведь  ты  лечил  там  свои
обрубки. Я даже это знаю, хотя в ту пору еще не родилась на свет.
    - Как достать его, если он скрыт под водой? - спросил Ромар.
    - В горьком лимане больше нет воды. Кюлькас налил новое  море,  но
зато выпил старое. А мог бы и  не  пить.  Он  предвечный  властелин  и
творит, не думая.
    - Спасибо тебе, Йога,  -  проговорил  Ромар.  -  Я  знал,  что  ты
поможешь. Я помню тебя девчонкой, ты была очень похожа вот на  нее,  -
седая голова качнулась в сторону Уники. - Спасибо.
    - Погоди! - костлявые пальцы сжались на зеленой рукояти. - Это еще
не  все.  Твой  нож  силен,  он  помнит  много  рук  и  испил   немало
чужеплеменной крови. Но он еще не пробовал крови родича, а  без  этого
мощь его несовершенна. Я уже сделала для  вас  куда  больше,  чем  род
может  требовать  от  человека,  и,  значит,  должна  сделать  и   все
остальное. Знал бы ты, как я вас всех ненавижу!
    Мягким  неторопливым  движением,  как  бы  совершая  будничную   и
несложную работу,  Йога  погрузила  отточенный  камень  в  собственную
грудь. Целую секунду Йога стояла, глядя перед собой, потом изо  рта  и
носа толкнулась кровь, и ведунья повалилась на траву, так и не  разжав
кулака.






    Старуху Йогу похоронили  наскоро,  неподалеку  от  сына.  Уложили,
прижав ноги  к  животу,  как  велит  природа,  как  младенец  лежит  в
материнской утробе. Нелегко было Унике вырыть за день две  таких  ямы,
но Ромар велел, да и своя совесть тоже. Зла была баба Йога,  не  могла
простить давние обиды себе и всему  бабьему  племени,  но  долг  перед
родом помнила крепко и не пожалела ради него самой себя. Ну так  пусть
спит с миром.
    Ромар сидел в избе, разглядывал старухины вещи, чуть нос  не  стер
поворачивая так и сяк вычурные кости да  деревяшки.  Кое-что,  ухватив
зубами, запихал в сумку, другие вещи велел Унике  припрятать  и  место
хорошенько запомнить, словно вернуться за ними хотел, а не  уходил  на
верную гибель.
    Провозились до ночи, так что выходить пришлось на следующий  день.
В темноте над домом кричали филины, не  то  плакали,  не  то  хохотали
издевательски. Дым из обмазанного глиной очага стлался под потолком  и
лениво утекал в застрехи. Ромар кланялся разложенным круг очага чурам,
просил их место здешнее запомнить, не обойти своим вниманием.
    Уника тихо плакала и  не  могла  представить,  что  уйдет  отсюда,
оставив Таши под камнем. Младенец в тугом животе тоже понимал  беду  и
бился чаще обычного, пугал тянущей  болью,  просился  на  волю.  Уника
гладила живот, успокаивала сына: погоди, еще не время.
    Ромар поднял лицо от волшебных помощников, сказал тихо и печально:
    - А ведь правду покойница сказала: судьба людская теперь  в  твоих
руках. Каждый уже сделал что мог, тебе осталось делать невозможное.
    - Нет, -  горячо  зашептала  Уника.  -  Не  оставляй  меня,  я  не
справлюсь сама. Пойдем вместе, я  буду  все  делать,  я  стану  твоими
руками, только не бросай меня одну!..
    - Мы пойдем вместе, - согласился  Ромар,  -  хотя  от  меня  будет
немного пользы. Никто не знает, что может встретиться на пути,  но  ты
должна дойти обязательно, потому что без руки камень  останется  всего
лишь камнем. Я буду прикрывать тебя сколько смогу, но  ведь  копье  не
удержишь в зубах и горящий уголь можно вынуть из костра только  рукой.
Во всяком бою ближе всего к опасности - руки. Если бы я мог освободить
тебя от этого долга или заменить собой, с  какой  бы  радостью  я  это
сделал! Но жизнь распорядилась иначе, отдав самую тяжелую ношу тебе.
    Утром они покинули осиротевшее жилище Йоги. Теперь Уника несла лук
и копьецо  из  птичьей  кости,  а  на  груди  -  мешок  с  колдовскими
сокровищами. На спину Ромару она приторочила котомку с едой,  запасное
оружие, инструменты, кое-какие вещи, без которых не обойтись в дороге.
Ноша, казавшаяся легкой, пока с ними  был  Таши,  сразу  погрузнела  и
начала прижимать путников к земле.
    Первая же ночь в лесу едва не кончилась для них трагически. В этих
краях, где мангас распугал все, что умеет хоть как-то  мыслить,  можно
было не бояться ни большеглазых карликов, ни лесного человека, ни  тем
более настоящих людей, пришедших из другого рода. Поэтому Ромар  велел
развести большой костер, который мог бы защитить их от ночного  зверя.
И почувствовав, что путники слабы и беззащитны, зверь пришел.
    Вечером Ромар, не слушая слабых протестов, приказал Унике ложиться
спать, а сам остался караулить  костер.  Лагерь  был  разбит  на  краю
небольшой поляны, так что подкрасться незаметно можно  было  только  с
одной стороны. Оттуда и явился хищник.
    Неразличимая тень скользнула в кустах, заставив Ромара вскочить  и
пинком ноги подбросить в огонь заготовленный хворост. К  тому  времени
зверь убедился, что отпора здесь он не встретит, и не  торопясь  вышел
на озаренную лунным светом поляну.
    Он был немногим крупнее леопарда, но густая  шерсть  и  обманчивый
свет превращали его в настоящую  громаду.  Сплюснутая  голова  и  зубы
длиной в две пяди изобличали дурной характер, не желающий считаться  с
препятствиями.  Зверь  мягко  выгнулся,  красуясь  перед  беззащитными
жертвами, припал к земле и издал хриплое рычание, полное  неторопливой
уверенности.
    - Не стреляй! - отчаянно прошептал Ромар вскочившей Унике. -  Если
его ранить, он тогда ни перед чем не остановится. Отгоняй  его  огнем,
огня он должен бояться!
    Затолканные в костер ветви уже взялись высоким пламенем  и  только
это сдерживало хищника. Он скользил по  поляне,  то  почти  исчезая  в
высокой траве, то внезапно являясь на свету.  Злобные  с  вертикальным
прищуром глаза отражали пламя, вспыхивая попеременно  зеленым  и  алым
огнем.
    Уника послушно опустила лук, выхватила из костра толстую головню и
кинула ее в сторону зверя. От упавшей  деревяшки  брызнули  искры,  но
хищник лишь  в  первое  мгновение  шарахнулся  в  сторону,  но  своего
кружения так и не остановил.
    - Так мы раскидаем весь костер! - в голосе Уники звучало отчаяние.
- А он наверняка только этого и ждет!
    - Он ждет мяса! - зло отрезал Ромар, - и не уйдет пока не  получит
его. Стой здесь и не отходи от огня! Я попробую его увести.
    Ромар шагнул вперед.
    - Нет! - крикнула Уника. - Подожди! Я знаю, что делать!
    Из мешка со всякими припасами она выдернула связку стрел, тех, что
падали когда-то на крыши лесных времянок. Не было времени раскладывать
стрелы, Уника просто бросила их все разом так, что оголовки из смолы и
шерсти оказались в огне.
    Первая  стрела  с  громким  воющим  звуком  прочертила  воздух   и
вонзилась в землю шагах в десяти  от  зверя,  раскидав  огонь  во  все
стороны. За первой стрелой последовала вторая,  третья...  Они  падали
среди травы, в кусты, ударялись о деревья. Ночь  расцветилась  жаркими
огнями. Зверь пятился, продолжая взрыкивать и хлестать себя по  ребрам
длинным хвостом. И наконец, когда одна из стрел упала особенно близко,
не выдержал и мгновенно  повернувшись  растворился  в  обманном  свете
луной ночи.
    - Кто это был? -  спросила  Уника,  стараясь  погасить  оставшиеся
невыпущенными стрелы.
    - Не знаю. Я никогда не видел такого зверя и даже не слыхал о нем.
Возможно он забрел сюда случайно после того как Кюлькас согнал  его  с
привычных мест, а может быть  это  просто  очень  редкий  зверь  вроде
рузарха. Лес большой, а людям в  нем  жить  несподручно,  поэтому  тут
может встретиться кто  угодно.  Ложись  спать.  Если  он  вернется,  я
разбужу тебя.
    О каком сне могла идти речь! Остаток ночи  Уника  не  смыкая  глаз
протряслась у огня,  нахваливая  себя,  что  не  поленилась  с  вечера
набрать достаточно дров.
    Едва начало сереть утро, Уника и Ромар поспешили  покинуть  поляну
засыпанную остатками чадящих стрел.
    - Когда  пойдем  через  сосняк,  -  сказал  Ромар,  -  надо  будет
наскрести побольше смолы. Хорошая вещь эти  стрелы,  ежели  ими  умело
пользоваться.
    Однако, ничего сделать они не успели.
    Казалось бы, дорога вокруг ничуть не изменилась: те же деревья, та
же трава, иссохшая от многодневной засухи, те же кусты, сквозь которые
невозможно пробиться. И однако, что-то  стало  не  так.  Ромар  первым
заметил неладное. Он поднял голову,  тревожно  принюхался  и  приказал
ускорить шаг.
    - Что? - спросила Уника, немедленно хватаясь за лук.
    - Оставь, оружие тут не поможет, - угрюмо бросил Ромар.  -  Боюсь,
как бы наши стрелы лес не подожгли. Ежели действительно такая беда, то
надо из-под ветра уходить и поскорее.
    Пару раз Унике приходилось  видеть  степной  пожар,  когда  горели
ковыли, и она знала, как быстро может идти пал, подгоняемый ветром. Но
что такое пожар в лесу, она  представить  не  могла.  Через  несколько
минут и она почуяла бестревожный смолистый дым, напоминающий об отдыхе
о ночлеге.
    - Быстрее! - одышливо подгонял Ромар.
    - Куда мы? - выкрикнула Уника. - Я не знаю, куда идти!
    - Держи вправо от ветра! Туда кабаны метнулись, они знают.
    Вскоре дым заволок все. Теперь  он  не  казался  уютным,  а  резал
глаза, рвал горло, заставляя кашлять, судорожно хватаясь за грудь. Дым
тянулся по земле, струйками сочился из моховых кочек. Он был  со  всех
сторон, и казалось, что больше всего его впереди.  Но  нигде  глаз  не
встречал ни единой искры огня.
    - Откуда дым?.. - жалобно крикнула Уника. - Я ничего не понимаю.
    - Низовой пал... - прохрипел в  ответ  Ромар.  -  Пошел  бы  огонь
верхом, мы бы уже ушли или сгорели. А этот будет  коптить  весь  день,
если наверх не перекинется.
    И немедленно, как  подслушав  неосторожное  слово,  из-под  прелой
листвы и хвойной подстилки показался огонь. Старая ель в десятке шагов
от бегущих вспыхнула разом как загорается соломенное чучело Хадда, что
жгут по весне, отгоняя  прочь  зиму.  Огонь  загудел  на  проснувшемся
ветру, жгучими искрами завихрился хоровод сгорающей  в  воздухе  хвои.
Сорванные ветви огненными  птицами  полетели  окрест.  Прямо  на  пути
бегущих  дружным  пламенем  вспыхнули  кусты.  Теперь  огонь,   прежде
невидимый, был повсюду.
    - Правее! - сипло кричал Ромар.
    - Куда? Там тоже горит!
    - Беги!
    Лес на их пути спадал в низину, деревья измельчали,  сухие  елочки
стояли сплошняком, и прямо на глазах эта стена занялась веселым желтым
пламенем.  Ромар,  не  останавливаясь,  ринулся  через  огонь.  Уника,
пристанывая от ужаса, бежала за ним. На секунду в голову пришла глупая
мысль, что она хотя бы может прикрыть лицо рукавом от огня и  хлещущих
веток, а каково приходится старику?
    Они бежали почти наугад, животные, указывавшие вначале дорогу, уже
исчезли, не было даже белок, одни только лесные мыши в панике  неслись
кто куда, безнадежно пытаясь спастись от наползающего отовсюду огня.
    Ромар и следом за ним Уника проломились через  погибающий  ельник,
потом сквозь заросли чахлых, больных березок  и  наконец,  под  ногами
зачавкало: впереди начиналось  болото.  Пожар  проник  и  сюда:  огонь
перебегал по верхушкам высохшей травы, кострами вскидывался  на  купах
голубики, но прежней силы в нем не  было.  Позади  осталась  последняя
курящаяся кочка, потом и воздух очистился: беглецы вышли из-под ветра.
Здесь все представлялось мирным и  было  невозможно  поверить,  что  в
какой-то сотне шагов огненная стихия пережевывает лес.
    Уника остановилась тяжело дыша. Каждый удар  взбесившегося  сердца
больно отдавался в животе.
    Подошел измазанный сажей Ромар.
    - Надо спешить, - сказал он виновато. - А то уйдет огонь в торф  -
вовсе пропадем. На болоте от огня не убежишь.
    Уника со стоном взвалила на плечо вещи и  пошла  не  видя  ничего,
кроме качающейся спины Ромара.
    Они пересекли болото и чистый  березняк  и,  пройдя  еще  немного,
оказались на открытом месте. Здесь Ромар объявил привал.
    Уника скорчившись лежала на земле. Если каждый день  похода  будет
таким, то проще всего умереть прямо сейчас. Все равно, завтрашнего дня
она не выдержит.
    Ромар сидел неподалеку,  босой  ногой  передвигая  разложенные  на
земле фигурки, камушки, палочки. Потом перебрался к  Унике,  вздохнул,
собираясь с мыслями, и сказал уверено:
    - Этого не может быть.
    - Чего? - не поднимая головы, спросила Уника.
    - Всего этого. Просто не может быть. Тут что-то не так.
    Уника села, ожидающе глядя на старика.
    - Понимаешь, - начал тот, - вот мы столкнулись с мангасом.  Ничего
удивительного тут нет, мы и искали мангаса, странно было бы,  если  бы
не нашли. Потом нам встретился барс. Пускай даже не барс,  а  какой-то
незнакомый зверь. Тоже ничего удивительного - лес  большой,  зверья  в
нем с избытком. Рано или поздно  должен  был  объявиться  какой-нибудь
любитель мяса. Ну а то, что лес в засуху горит, особенно если по ночам
огненными стрелами баловаться, это и горным великанам понятно. Видишь,
как все просто? Но когда битва с мангасом, нападение неведомого  зверя
и лесной пожар происходят чуть не  в  один  день,  не  дав  ни  минуты
предышки, это не может быть случайно. Кто-то нам мешает.
    - Может быть, Кюлькас?
    - Это слишком сложно для Кюлькаса. Он могуч, но глуп. У вчерашнего
зверя ума больше, чем у предвечных гигантов. Если бы был жив мангас, я
бы думал на него. А так, боюсь, что нам мешает еще кто-то,  понимающий
толк в колдовстве. Я пытался узнать, в чем дело,  но  простое  гадание
ничего не ответило. О таких вещах  надо  спрашивать  духов  глубинного
мира, - Ромар помолчал немного и сказал твердо, как о давно  решенном:
- Вечером я буду камлать.
    - Но ведь ты не шаман... - робко произнесла Уника. - То  есть,  ты
сильнее любого шамана, но чтобы камлать, нужны руки. Матхи слеп, но он
сильный шаман, потому что и руки и ноги у него на месте.
    - У меня тоже есть руки, - ответил Ромар. - Пара  усталых  женских
рук. Сегодня вечером они будут стучать в бубен.






    В чистый предзакатный час на опушке леса затеплились  два  костра.
Один высокий с ровным бездымным пламенем, второй  маленький,  даже  не
костер, а горстка углей,  дотлевающих  на  земле.  На  эти  угли  были
уложены  травы:  пахучий  болиголов,   белена,   лопушки   дурнишника,
белолистый переступень. Не просто  набросаны  -  выложены  со  знанием
дела, чтобы дым шел с толком, не глаза слезил, а  открывал  правильную
дорогу туда, где живут не люди и звери, а магические силы. Там все  не
так, и лишь предвечные существа  те  же,  что  и  здесь  -  уродливые,
могучие и страшные своим безразличием к миру.
    Уника сидела, подогнув ноги, и старательно била в маленький бубен,
что отыскался в котомке Ромара. Пьяный  запах  тлеющих  трав  дурманил
голову,  путал  мысли,  заставлял  вспоминать  небывшее  и   показывал
небывалое. Увешанный амулетами Ромар приплясывал и кружил над костром,
тряс брекотушками, выкрикивал что-то на тайном мужском языке.
    "Пусть  ему  удастся,  -  думала  Уника.  -  Пусть  получится  его
колдовство, чтобы все было как надо."
    А как надо? Чего  желать  теперь,  когда  Таши  нет?  Этого  Уника
сказать не могла и просто била  и  трясла,  трясла  и  била  маленький
звонкий круг.
    Медленно, очень медленно сгущался  округ  Ромара  серый  безвидный
мир, утекал в никуда вечер и дымный костерок, перелески с  безвременно
опавшей листвой, иссохшие ручьи, выгоревшие травы, ветер, несущий пыль
и чад. Пропала Уника, исчез он сам, покалеченный и слабый.  Оставалось
лишь слитное гудение бубна, скрип ногтя по  упругой  высохшей  коже  и
дружное взбрякивание костяных амулетов.  И  седая,  паутинная,  слепая
мгла, в которой не различить ничего даже на полшага.
    Ощупывая босой ногой зыбкий путь, Ромар осторожно  шагнул  вперед.
Мгла оседала на лице, слепя и без  того  отказавшие  глаза.  Это  было
особо мучительно, Ромар привык  видеть  то,  что  скрыто  для  всякого
глаза. Он различал деревья там, где остроглазые охотники  видели  лишь
синюю полосу леса под горизонтом. Среди дня он умел видеть звезды, а в
ночи  различал  катящийся  среди  трав  теплый  шарик   полевки.   Тем
мучительней чувствовал себя Ромар в те редкие минуты, когда попадал  в
смутный край магических сил. Тяжко было двигаться  на  ощупь.  Потому,
должно быть, и не стал он некогда шаманом, оставшись простым колдуном,
что черпает силу у предков и тайных  существ,  но  оставляет  в  покое
глубинный мир, говорящий на своем языке,  и  подчиненный  иным  силам.
Ведь и прежде можно было найти верного помощника, способного  удержать
бубен. И раз не пришло такое в голову, значит, была  для  того  веская
причина.
    И все же, свои достоинства имелись и у этого мира. Здесь у  Ромара
были руки. Рузарх не знает дороги в этот край, в смутном мире его зубы
ничего не значат и никого не могут покалечить. Две  сильных  и  ловких
руки было у Ромара. А возможно, и не  две,  а  больше.  Ромар  не  мог
сказать точно. Он просто протягивал руки, ощупывая перед собой путь  и
не зная, куда приведут его чуткие пальцы.
    Неладно было вокруг. Прежде тени гладили его,  нашептывали  в  ухо
многозначительные речи, смущали, но не угрожали. И  лишь  взбесившийся
Кюлькас грохотал горным  обвалом.  Сегодня  весь  глубинный  мир  стал
хрупким и угловатым. Всюду пальцы натыкались на иглы, рассыпавшиеся от
прикосновения,  но  успевавшие  причинить  мгновенную   острую   боль.
Метались тени и слышался отчетливый зловещий треск.  Так  хрустит  под
ногой ненадежная трухлявая лесина, брошенная через  бездонную  моховую
няшу.
    Тогда Ромар начал наощупь срывать  колючие  ветви  и,  не  обращая
внимания на боль, бросать их под ноги.  Кто  хочет  получить  ответ  -
должен идти, даже если он не видит цели.
    В далеком "нигде" гудел и звал бубен.
    "Лишь бы она не остановилась, - подумал Ромар, - ведь тогда  я  не
смогу найти обратной дороги."
    И наконец, среди пустоты и  ломкой  боли  пальцы  нашарили  что-то
знакомое. Ромар остановился, долго стоял, ощупывая преграду,  пока  не
понял, что перед ним стоит человек. И сразу словно просветлело вокруг,
Ромар начал различать на фоне колышащихся серых  нитей  темный  контур
человеческой фигуры.
    - Здравствуй,  -  сказал  Ромар,  глядя  в   непросветную   темень
встречного.
    - Здравствуй и ты.
    - Я случайный гость здесь, - сказал Ромар, - я не вошел бы в  этот
край, но мои пути во внешнем мире закрыты и потому я здесь.
    - Я знаю.
    - Я пришел спросить, почему меня не пропускают, и если преграда на
пути поставлена разумом, то кто это сделал?
    Встречный долго молчал, потом донеслись слова:
    - Здесь следует отвечать, поэтому я скажу: На твоем пути  стою  я.
Мне больно говорить это, волшебник Ромар, но мы  с  тобой  впервые  не
идем вместе. Я хочу, чтобы ты остановился, и  тогда  рано  или  поздно
уснет и Кюлькас.
    - Он уснет слишком поздно, - возразил Ромар, - на это уйдут  годы,
а род не может ждать так долго.
    - Ты волшебник, Ромар, ты знаешь, что на свете есть  многое  иное,
кроме рода.
    - Но род важнее всего.
    - Прежде я тоже так считал. Так было давно, в  прежней  жизни.  Но
теперь я научился слышать и понимать другую правду. Я  смотрел  твоими
глазами и слушал твоими ушами, когда ты стоял в пещере северного мага.
Ты был там, так неужели ты по-прежнему считаешь, что род важнее  всего
остального мира?
    - Не важно, что я думаю, важно, что я стану делать, -  непреклонно
ответил Ромар безликой фигуре. - Если не будет рода, то  для  меня  не
станет и вселенной. Значит, я жил зря.
    - Северный колдун живет и делает великие дела.
    - Это не жизнь. Древние колдуны в его пещере, тоже не  умерли,  но
кто назовет их живыми?
    - Это оттого, что они все отдали своим родичам, ничего не  оставив
себе.
    - И потому их потомки живы. А где род отшельника?
    - Мы говорим не о том, - напомнил стоящий поперек пути. - Я  вышел
к тебе, чтобы сказать: ты сделал все, что был должен. Кюлькас уснет, и
жизнь наладится, даже если род зубра исчезнет  с  лица  земли.  Но  ты
решил уничтожить Кюлькаса. Разве ты  не  знаешь,  что  предвечного  не
убить? Можно лишь разрушить его косную магию, как то было с  Дзаром  и
Хаддом. Но зачем это тебе?  Скорее  всего,  ты  погибнешь,  ничего  не
добившись и, значит, смерть твоя  будет  напрасна.  А  если  вдруг  ты
добьешься своего, тогда переменится весь мир.  Могучие  силы,  которые
скоро уснут, вырвутся на свободу и могут уничтожить куда больше людей,
чем погибнет за то время, пока властелин будет  засыпать.  Переломится
ход жизни, и, кто знает, возможно усилия твои ни к чему  не  приведут,
просто потому, что в новом мире не будет места для людей. А так - хоть
кто-то, но останется. Пусть не род зубра, пусть ловцы лосося, все-таки
это люди. Пусть степи достанутся диатритам,  а  в  заледеневших  горах
обоснуются горные великаны, но все-таки, где-то найдется место  и  для
людей.
    - Великолепную судьбу предсказываешь  ты  людям.  А  ведь  ты  сам
родился человеком, и прежде не забывал правила и был строг.
    - С тех пор изменилось многое. Старый мир не вернется, а  в  новом
нет места ни для меня, ни для тебя, Ромар.
    - Я остался прежним и пойду вперед.
    - Я тебя не пущу, и ты ничего не сможешь сделать со  мной,  потому
что здесь мы больше не встретимся, а  в  нижнем  мире  ты  не  сможешь
узнать, кто я такой.
    - Я знаю, кто ты, - сказал Ромар. - Не так много  людей  настолько
сильны, чтобы повторить все то, что  делаешь  ты.  И  я  знаю  теперь,
почему род не просто разбит в бою, но  и  прежде  несокрушимый  нефрит
раскололся на части. Скажи мне одно - это  тяжело:  смотреть  в  глаза
родичам, ждущим твоей помощи, и знать, что их надежды напрасны, что ты
уже принес их в жертву чему-то  высшему,  что  сумел  углядеть  своими
слепыми глазами в сплетении магических сил?
    - Да, Ромар, это очень страшно.
    - И что ты собираешься делать?
    - Я буду спасать людей. Сколько хватит умения, я буду  помогать  -
не роду, а каждому отдельному человеку. Но тебе, Ромар, я буду мешать,
тоже сколько смогу. Пойми и не сердись. Потом, когда мы встретимся  во
внешнем мире, ты сможешь убить меня, если захочешь.
    - Я не сержусь, и я не стану убивать тебя, Матхи. Ты казнишь  себя
сам, потому что ты видишь, но не можешь делать.  Мне  повезло  больше:
пусть в магическом мире я слеп, но я могу делать и, значит, погибну  в
бою.
    Ромар повернулся к неподвижной фигуре и, осторожно  ступая,  пошел
на звук далекого бубна.






    На следующий день с самого утра Ромар предпринял  некоторые  меры,
чтобы хоть немного обезопасить себя от козней бывшего товарища.  Унике
он, разумеется, ничего не сказал, незачем ей знать, что число недругов
умножилось, и без того безнадежность уже поселилась в ее душе.
    Ромар велел раскрыть свою заветную суму и разложить  на  земле  те
сокровища, что еще оставались там. Кроме гадальных фигурок и  зеленого
кинжала в торбе нашлось совсем немного  вещей.  Хранился  увязанный  в
тряпицу пяток лесных орехов с тончайшей резьбой на скорлупе -  сколько
десятилетий сохли они без дела?  Лежала  тщательно  выделанная  шкурка
полевки - знатная добыча для удачливого охотника, каким  был  когда-то
Ромар! Сберегалась детская игрушка, трещотка из  березовых  дощечек  -
вещь жизненно нужная  всякому  взрослому  мужчине.  Имелась  крошечная
лубяная коробочка с пахучей густой мазью - пожалуй, единственная вещь,
от которой не отказался бы охотник. Такой мазью  натираются  добытчики
перед тем, как промышлять зверя  из  засады.  Вонючая  дрянь  отбивает
человеческий запах и не тревожит зверя. Обереги, взятые в  избе  Йоги,
Ромар отдал Унике, велел носить на шее. Трудно сказать, как  сработает
в трудную минуту чужой талисман, ясно одно - если и поможет он, то  не
мужику, а женщине.
    Фигурками Уника пользоваться не могла, они служат лишь хозяину,  а
остальные  вещицы  могли  помочь  лишь  однажды:  орешки   напоить   и
накормить, прочие - спасти от врага.
    - Зачем мне это знать? -  жалобно  спрашивала  Уника.  -  Ведь  ты
обещал, что мы пойдем вместе.
    - Это на тот случай, если дойдет только один.
    - Я не смогу одна...
    - Мы будем вместе, но следует быть готовым ко всему.  В  последнюю
минуту может не оказаться времени  для  объяснений.  Лучше  все  знать
заранее.
    Мазью Ромар велел  Унике  тщательно  натереться  и  натереть  его,
поскольку сам он не мог исполнить даже такого простого дела.
    - Прямо сейчас? - спросила Уника.
    - Да. Она будет действовать целую неделю.
    - Но ведь мы не собираемся охотиться...
    - Зато кое-кто собирается охотиться на нас, - не удержался  Ромар.
- Эта штука отбивает  не  обычный  запах,  а  запах  колдовства.  Если
кто-нибудь захочет выследить  нас  через  верхний  мир,  ему  придется
здорово попотеть. Жаль мы не сможем спрятать нож, а сила его велика, и
он известен в верхнем мире. Но все-таки лучше предпринять что-то,  чем
ничего. - Ромар улыбнулся и добавил: - Не горюй, все-таки  кое-что  мы
уже сделали.






    Двое шли на юг.
    Все  реже  становился  лес,  позади  остались  еловые   чащобы   и
пересохшие от засухи ольховые буреломья,  все  чаще  поляны  сливались
друг с другом, открывая взору привычный, исполненный воздуха  простор.
Легче дышалось, спорей было идти. И все  тревожнее  становился  Ромар,
чаще и беспокойнее проверял заветную суму, а потом и вовсе велел Унике
забрать ее себе.
    - Тут же нет никого! - удивилась Уника. - Диатриты еще  год  назад
всю живность извели.
    - Никого, говоришь? - переспросил ведун. - А  сами  диатриты?  Они
никуда не делись.
    Уника тихо охнула и больше не возражала.
    Роковая встреча произошла на пятый день.  Уника  с  Ромаром  давно
миновали развалины северного поселка и  шли  вдоль  пересохшего  русла
Великой. По весне, когда стаивал бедный снежок, река  пыталась  ожить,
но  воды  хватило  ненадолго,  и  теперь   пустое   русло   напоминало
безобразный  шрам,  борозду,  прочерченную  когтем  Кюлькаса  по  лицу
Всеобщей  Матери.  Грязь  на  дне   засыхала,   трескалась.   Пластины
затвердевшего ила казались пустыми  чашами  или  ладонями,  безнадежно
ждущими  капли  влаги.  Зазеленевшие  по  весне  рощи   роняли   лист,
худосочная трава спешила отцвести, покуда июньское солнце не сожгло ее
полностью.
    Над умирающей степью висела пыльная дымка и потому  непросто  было
заметить в дальнем мареве  обозначившееся  движение.  Но  от  Ромарова
взора мало что могло скрыться, особенно, когда он сторожко оглядывался
окрест, всякую минуту ожидая подвоха и опасности.
    - А вот и знакомцы наши, - сказал он негромко, указывая вздернутым
подбородком в мутную даль, где Уника покуда не могла ничего различить.
- Достань-ка мышиную шкурку,  но  ворожить  обожди.  Авось,  так  мимо
пройдут.
    Авось, как всегда, не выручил. Диатриты шли  прямо  на  укрывшихся
путешественников. Птицы  размеренно  переступали  мозолистыми  лапами,
всадники качались на их спинах, а иные даже  дремали,  притулившись  к
неохватной шее. Костяные пики спокойно лежали поперек птичьей спины  -
диатритам некого было опасаться в разоренных местах. Но и сами  птицы,
и их хозяева выглядели неважно. Перья на  огромных  телах  по-прежнему
лежали внахлест, но броня эта  уже  не  казалась  такой  несокрушимой.
Диатримы двигались тяжело, их явно мучили голод и жажда.  По  сторонам
колонны бежало несколько ободранных голенастых птенцов,  а  на  спинах
иных птиц раскачивались не воины,  а  диатриты  поменьше,  не  имеющие
оружия, но зато с крошечными детенышами, не умеющими покуда ходить, но
уже знающими, как держаться за жесткие перья. Не  отряд  шел,  а  сама
орда, то, что осталось от нее после жестокой зимовки  в  незнакомых  и
суровых местах. Слишком уж мало оказывалось детей и птенцов.  Видно  и
диатритам пришлось несладко в последнее время, не по своей  воле  ушли
они с привычных мест, не из любви к войне и путешествиям  ринулись  на
людские поселки. Кто скажет, чем обернулись буйства Кюлькаса в далеких
диатримьих пустынях? Ни птицы, ни карлики не скажут... Они  пришли  не
разговаривать, а убивать и быть убитыми.
    У некоторых диатрим всадников не было вовсе,  а  по  бокам  висели
плетеные из ивы кошели. Что могут возить карлики с собой?  Одежды  они
не носят, огня - не знают, запасов -  не  делают.  Что  найдут,  то  и
поедят. Оружия - одна пика из расщепленной кости.  А  вот  нашли-таки,
везут что-то...
    Все это Ромар  ухватил  одним  взглядом,  покуда  Уника  осторожно
приподымала над головой растянутую и пересохшую мышиную шкурку.  Затем
Ромар свистнул: тонко и тихо, как свистит байбак у входа в  нору,  как
пересвистываются в соломе полевки и иные мелкие грызуны.
    Мир разом преобразился в глазах Уники, стал необъятно огромным. Он
по-новому  виделся,  необычно  пах,  иначе  пугал.  Исчезли  из   виду
чудовищные бегуньи, лишь земля продолжала вздрагивать от  их  могучего
топота. Теперь они были страшны всего лишь, как  всякая  слепая  сила,
готовая раздавить и помчаться  дальше,  не  заметив  твоей  гибели.  А
наступит не на тебя, а рядом, так ты и  жив.  Короче,  не  так  опасны
оказались жуткие диатримы. Зато тянущей болью вползло в самые позвонки
ожидание иных напастей. Сейчас  раздвинется  трава  и,  затмевая  мир,
нависнет над тобой острая морда собаки, а то и мышкующей  лисы...  Или
того хуже: мелькнет в вышине крестообразная  тень  кобчика,  вскрикнет
пустельга или сипуха завозится в кустах, скользнет в воздух на  мягких
крыльях, а ты и не узнаешь ничего, покуда не закогтит тебя беспощадная
лапа.
    Уника сжалась в комок, мелко и часто дрожа.
    - Тихо ты! - пискнуло рядом.
    Уника скосила глаз.  Ромар  тоже  был  мышью,  но  не  простой,  а
прыгучей. Есть в низовьях зверек - тушканчик, что умеет бегать на двух
ногах.
    - Успокойся! -  странным  образом  Уника  разбирала  посвистывания
Ромара. - Быстро хватай вещи, и побежали. А то эти, никак,  на  дневку
метят остановиться. Птицам до нас дела нет, а карлик, думаю, мышкой не
побрезгует. Давай ноги уносить.
    Как она управилась с мешком, Уника потом и сама не могла  сказать.
Она просто схватила ношу и припустила во  всю  прыть.  Жгучее  чувство
беззащитности не оставляло ее. Ромар скакал  рядом;  длинный  хвост  с
кисточкой на конце стелился по воздуху.
    - От берега далеко не отходи!.. - свиристел Ромар, - а то  с  пути
собьемся!
    - Чайки!.. - испуганно пискнула Уника.
    - Нет там чаек! Разлетелись давно...
    - А вдруг?..
    - Я обороню.
    Пусть не совсем, но эти слова успокоили ее, Уника побежала смелее,
быстро переставляя лапки. Ромар хрипел  от  натуги,  но  не  отставал,
неутомимо прыгая следом. Ничего, главное - подальше уйти  от  недобрых
глаз, а ползком или вприпрыжку, это уже не так важно.
    Два серых мышонка, два  неприметных  существа  пробежали  иссохшим
обрывом, среди неподнявшихся трав, между умерших кустов. Ничей  хищный
взгляд не остановился на буреньких спинках, ничей коготь  не  посягнул
на два тревожно  бьющихся  сердца.  Где  некому  жить,  там  некому  и
убивать. Там где прежде кипела жизнь, теперь  была  пустыня.  Пока  ее
приход можно повернуть вспять. Еще лежат в земле живые семена, еще  не
все звери погибли или ушли так далеко, чтобы не смочь потом вернуться,
но если пройдет еще один такой же год, то  мир  изменится  необратимо.
Кто знает, что случится, если позволить чудовищному Кюлькасу  изливать
на  землю  остатки  своей  ярости?  Кто  знает,  что  стрясется,  если
остановить его...
    Ромар разогнул усталую спину.  Его  неудержимо  тянуло  согнуться,
словно тушканчика. Хорошо все-таки, что есть такая мышь, а то пришлось
бы землю носом рыть, пытаясь бежать на четвереньках. Хотя и  отпрыгать
этакое поприще тоже непросто. Тяжко быть пожилым тушканчиком.
    Уника все еще не могла подняться с земли, колдовство не  отпускало
ее. Ромарова сумка и мешок с  вещами  лежали  рядом,  а  вот  копье  и
подаренный Зуйкой лук остались в степи. Не достало у мышонка ни  зубов
ни сообразительности, чтобы захватить оружие. Да оно, впрочем,  уже  и
не понадобится, впереди пустые места, даже диатриты отсюда уходят,  им
тоже стало невмоготу.
    - Вставай! - весело приказал Ромар. - Проползли. Никто нас  больше
не тронет.
    - Это что же, - спросила Уника, - мы вправду мышами были?
    - А кто его знает?.. - Ромар усмехнулся. - Для себя ты мышью была,
другие тоже мышь видели  -  значит,  вправду.  Только  на  земле  след
остается человеческий - Великую Мать  не  обманешь,  она  своих  детей
всегда узнает.
    - А если бы нам колонок встретился или еще кто - загрыз бы?
    - Этого не знаю, - серьезно ответил Ромар. - Не встретился, вот  и
хорошо, спасибо предкам.  Ты,  лучше,  осмотрись  как  следует:  места
узнаешь?
    Уника обвела  взглядом  незнакомую,  выжженную  зноем  пустыню.  И
словно пелена сползла с глаз, Уника разом узнала  родные  места.  Ведь
отсюда к селению и получаса ходьбы нет... Вон  на  пригорке  кустарник
темнеет - калина... За кустами выгон, где сейчас и травинки свежей  не
сыскать. А там и городьба, а кругом поля,  не  тронутые  в  этом  году
сохатым  рогом...  Страшным  рвом  чернеет  умершее   русло   Великой,
террасами падает в провал земля. И совсем рядом, посреди сухого места,
над краем одного из обрывов склонились три древние, многоохватные ивы.
Ее ивы... Вон у  крайней  ствол  расщеплен  грозовой  стрелой.  Там  в
глубине  ствола  обитает  Салла  -  древяница,   смешливая   девчонка,
вечностью равная иссохшей реке. Как-то она? Жива ли?
    Волхвы рассказывали, что странные существа живут в верхнем мире, а
то, что мы видим здесь, это всего лишь их тень, отблеск той их  жизни.
Человек же, напротив, живет внизу, а тень его бродит по Верхнему  миру
и зовется душой. Родович умрет -  душа  останется,  хоть  и  будет  не
такая,  как  прежде.  Поэтому  предки  могут  помогать  своим  живущим
потомкам, хотя порой помощь их удивительна.
    Странные  существа  принадлежат  Верхнему  миру,  здесь   они   не
рождаются, не любят  и  даже  не  умирают  толком,  а  лишь  иссыхают,
неузнаваемо меняются, когда главная  их  суть  гибнет  в  мире  духов.
Потому со странными существами  люди  старались  сталкиваться  пореже.
Здоровались, как всякий вежливый человек здоровается с незлым  соседом
- и все. Нежить, как правило, выслушивала  приветствия  угрюмо,  но  с
тем,  кто  умел  поздороваться,  вражды  не  имела.   Попробуй   чужак
искупаться в омуте - омутинник мигом на дно утащит. А  свои  купаются.
Ромар говорил, что дети лосося специальные слова ведают для  чарусы  и
кикиморы, в тайне передают от стариков.  Знать  бы  эти  слова,  когда
через зыби шли...
    Древяницы среди странных существ  считались  самыми  дружелюбными.
Если плеснуть водой на ствол  старого  дерева,  древяница  смеялась  и
выглядывала наружу. А Уника, когда была ребенком, так  даже  играла  с
обитательницей ствола. Древяница выбиралась из расщелины,  усаживалась
напротив девочки, осторожно  протягивала  нежные,  не  знающие  работы
пальцы, а дотронувшись до Уники, поспешно отдергивала руку, заливалась
беспричинным смехом и лепетала что-то  вроде:  "Сал-ла!  Сал-ла!.."  А
потом вдруг взвивалась и пряталась обратно в  дерево.  Ни  пользы,  ни
вреда от древяниц не было, хоть и говорили, что они могут рыбу  увести
или послать богатый  улов.  И  все  же,  Уника  горько  рыдала,  когда
знакомая древяница перестала признавать ее.  Казалось  бы,  пустяк,  а
ведь именно с этого начались безумные деяния проснувшегося Кюлькаса.
    Уника подошла к  дереву,  погладила  грубую,  иссеченную  временем
кору. Как давно она была здесь в последний раз! Целую жизнь назад...
    Воды у Ромара с Уникой оставались сущие крохи,  но  всю  же  Уника
откупорила фляжку  и  осторожно  отлив  на  ладонь  несколько  капель,
брызнула на ствол.
    Скрипучий  стон  раздался  в  ответ.  Морщинистая  громада  дерева
раскололась, выпустив на свет своего обитателя. Корявая фигура, словно
вытесанная из тронутой гнилью древесины, взлохмаченные лубяные  волосы
и горящие безумным углем глаза. Ничей взгляд не мог бы узнать  в  этом
страшилище бывшую красавицу Саллу. И все же это была она.
    Двухлетняя засуха покалечила старую иву, и разве что зоркий слепец
Матхи мог бы сказать, что стало с истиной сутью  древяницы  в  верхнем
мире: жива она или  убита  тупой  мощью  Кюлькаса,  а  ведь  от  этого
зависит, сможет  ли  ее  тень  вернуть  себе  прежний  облик,  или  ей
предстоит долго гнить, а потом блуждать над землей  бесплотным  духом,
не способным воплотиться в новое дерево.
    Но как бы то ни было,  сейчас  древяница  никого  не  узнавала  и,
ведомая долгой мукой, тупо шла, выставив  занозистые  пальцы,  метя  в
глаза бывшей подруге. Уника отшатнулась, закричала. Что  угодно  ждала
она, но только не  этого.  Взбесившаяся  природа  шла  на  нее,  грозя
смертью. Древяницы никогда ни на кого не нападали, и потому  никто  не
знал, как от них можно оборониться.
    Споткнувшись о корень, Уника упала и в этот  момент  между  ней  и
страшной неузнаваемой Саллой возник Ромар.
    - Уходи! - крикнул он, шагнув навстречу древянице..
    Салла, шипя словно рассерженный камышовый  кот,  прыгнула  вперед,
впилась в грудь Ромара, но старик не остановился, а  сделал  второй  и
третий шаг, оттесняя древяницу к иве.
    - Уходи! - снова закричал он, и на  этот  раз  Уника  поняла,  что
Ромар кричит не древянице, которая все равно не разбирает слов, а  ей.
Уника отползла в сторону, не отводя глаз от сцепившихся противников.
    Салла уже висела на Ромаре, терзая его одеревенелыми  когтями.  Ей
нельзя было повредить простой силой, да и не было такой  силы  у  двух
измученных путников, а магии в эту минуту древяница не боялась  вовсе,
и окажись рядом хоть сам неуязвимый Кюлькас, она и  на  него  кинулась
бы, терзая каменную чешую колючками коготков.
    Непослушными пальцами Уника путалась в узлах веревки, которой была
затянута сума. Достать нож, и  тогда  она  сможет  помочь  Ромару.  Ну
почему мешок завязан?.. Никогда больше не  стану  затягивать  узел  на
нем...
    Ромар дошагал к дереву, но не  остановился,  словно  грудью  хотел
своротить наклоненный ствол. Всем телом старый колдун ударил о  дерево
его взбесившуюся хозяйку. Ствол раскрылся и с тем же тягучим  скрипом,
которого никогда прежде не бывало, поглотил обоих противников.
    - Не надо!.. - закричала Уника. - Ромар, не надо!..
    Тихо было вокруг и пустынно.
    Уника достала наконец нож, замахнувшись бросилась к дереву:
    - Выходи!
    Молчание, тишина.  Даже  вялые  листья  не  шелохнутся  на  тонких
плакучих ветвях.
    Уника выхватила флягу, щедро плеснула водой.
    - Выходи, слышишь?!
    Никакого ответа.
    Смирившись, Уника отошла на несколько  шагов,  присела  на  пятки.
Страшно было, как никогда прежде. Вдруг вспомнились слова Ромара:  "Мы
все сделали, что  могли.  Тебе  осталось  делать  невозможное."  Тогда
учитель еще сказал, что она  больше  не  человек,  она  рука,  которая
должна нанести удар чудовищу. Кто знает, может быть так и должно быть?
Ромар подошел к врагу на расстояние вытянутой руки и  подходить  ближе
не требуется. Дальше двинется  рука  с  зажатым  ножом.  Знал  бы  кто
нибудь, как страшно быть просто рукой!..
    Стараясь ни о чем не  думать,  Уника  отошла  от  расколотой  ивы,
подняла мешок и сумку. Перебрала немногие  оставшиеся  вещи.  Какая-то
одежда, инструмент... Все это больше ей  не  потребуется.  Сумка  тоже
почти пуста. Трещотка осталась и пара орешков.  Вот  и  славно,  легче
будет идти. До Горького лимана - пять дней пути, но если идти налегке,
то можно уложиться  быстрее.  Уника  провела  рукой  по  животу  -  не
получится налегке... этот груз нигде  не  оставишь.  Уложила  в  сумку
флягу и нож, мешок с ненужными вещами пристроила среди корней  ивы  и,
не оглядываясь, пошла в гору.
    Все-таки она не утерпела,  заглянула  по  дороге  в  селение.  Без
малого за год оставленные без присмотра дома пришли в упадок, хотя  ни
один еще не обвалился. С чего им рушиться, в такую  сушь?  Внутри  все
было разорено, переломано. Укрытые запасы диатриты сумели раскопать  и
стравить за долгую зиму, Унике ничего найти не удалось. К тому же, все
дома были страшно загажены. Засохший кал валялся на полу, в очагах, на
постелях.  Удивительно,  почему  дикарь  все,  что  не  может  понять,
стремится превратить в отхожее место?
    Чувство омерзения было так сильно, что Уника ушла из  селения,  не
задержавшись ни на одну лишнюю  минуту.  Путь  предстоял  длинный,  но
простой: берегом бывшей реки до того места, где вправо отходит Истрец,
такой же мертвый, как и Великая. А как  дойдешь  до  того  места,  где
приключилось первое большое сражение  с  диатритами,  так  идти  вдоль
старицы, никуда не сворачивая. Истрец сам приведет к Горькому лиману.
    Уника достала нож, примостила на ладони, посмотрела,  куда  укажет
острие. Все правильно, и нож туда  же  показывает...  Значит,  туда  и
идти.  Главно,  не  думать,  что  случится,  когда  дойдешь.  Рука  не
рассуждает, она бьет.
    Уника уложила нефрит на место, кинула в рот  орешек,  как  был,  в
скорлупе.  Глотнула  крошечный  глоток  воды.  Теперь  целый  день  не
захочется есть, и вода тоже не понадобится. Туда дойти сил  хватит.  А
обратно, верно, идти не придется.






    Четвертые сутки Уника брела по изуродованной  пустоши,  в  которую
превратился ее родной край. Реки больше не было,  оголодавший  Кюлькас
закрыл истоки, выпив всю воду. Старые осокори и  пирамидальные  тополя
торчали изломанными вершинами, травы  сгорели,  небо  пыльно  выцвело.
Непреклонный Дзар равнодушно взирал с высоты  на  дела  своего  брата.
Теперь в этих прежде благодатных краях могли бы прожить лишь  диатриты
со своим птичником, но видно и они боялись проснувшегося чудовища - за
три дня Унике не встретилось ничего живого.
    К вечеру третьего дня жажда стала нестерпимой, и стариковы  орешки
уже не могли обмануть ее. Именно тогда  Уника  обострившимся  звериным
чутьем почуяла воду.
    Когда-то здесь было самое дно реки, глубокий  затон,  где  дремали
необъятные сомы, и налимы укрывались среди коряг, бессмысленно  взирая
на просвечивающий сквозь толщу вод воздушный мир людей. Теперь  в  яме
оставалась лишь небольшая лужа, грязная и дурно пахнущая.  Но  все  же
это была вода.
    Уника, увязая в сохнущем иле, спустилась вниз, стала на  колени  и
как в былые дни произнесла заклятье Великой  Реки:  "Да  не  замутятся
твои воды!" Теперь можно было пить.  Но  едва  губы  коснулись  теплой
нечистой воды, как с невидимого, но близкого дна  взметнулись  зеленые
четырехпалые руки и, вцепившись Унике в волосы, потащили вниз.
    "Не пей из реки, омутинник за волосы  схватит!"  -  эту  присказку
знает всякий  малец.  Но  ведь  она  произнесла  охранное  заклинание,
водяной должен был признать свою! Хотя,  кто  теперь  свой?  Весь  мир
порушился.
    Натужно квакая и вспенивая муть, мокрый хозяин тащил Унику к себе.
В последний миг женщина успела выхватить драгоценный нефритовый нож  и
полоснуть им по тонким, но узловатым пальцам. Брызнула  мутная  кровь,
пальцы на одной руке были отсечены напрочь, но другая  рука,  выпустив
волосы, рванулась и во мгновение ока, прежде чем Уника успела хотя  бы
вскрикнуть, вырвала у  нее  волшебный  кинжал.  Взметнув  потоки  ила,
омутинник поднялся из лужи. Он  был  мал  ростом  и  пузат,  но  лапа,
неожиданно огромная по сравнению с маленьким  тельцем,  цепко  держала
отнятое оружие. Золотисто-крапчатые глаза полыхали безумием.
    Уника невольно отшатнулась. Перед ней была смерть, но и бежать  от
воды  было  гибелью.  Оставалось  хвататься  за  последний   талисман,
подаренный Ромаром и сберегаемый для решающей схватки. Дрожащей  рукой
Уника выудила из котомки маленькую деревянную трещотку. Такие трещотки
любят мастерить  дети,  чтобы  тихими  вечерами  поднимать  в  селении
ужасающий шум и тарарам. И вот теперь Уника встала с  игрушкой  против
обезумевшего убийцы. Тонкие дощечки скользнули по  костяшкам  пальцев,
издав сухую раскатистую трель.
    - Не тронь меня! - крикнула Уника и  швырнула  трещотку  под  ноги
омутиннику.
    Трещотка не упала, а встала на  дощечки  словно  на  ноги,  дробно
защелкала, застрекотала, застучала и вдруг побежала прочь,  переступая
деревянными плашками, звонко постукивая, хрустя,  рассыпаясь  треском,
будто весельчак-мастер пошел  выплясывать  перед  сородичами,  гордясь
собой и своим умением.
    - Не тронь меня! - раздалось в промежутке среди раскатов стука.  -
Не тронь меня!
    Мгновение омутинник взирал на удирающую забаву, а затем,  взмахнув
ножом, ринулся в догон.  Он  бежал,  тяжело  шлепая  перепончатопалыми
лапами, а трещотка продолжала выплясывать и дразнить: "Не тронь меня!"
    Погоня вихрем пронеслась мимо недвижной Уники и исчезла за холмом,
обозначавшим бывший берег реки.
    Уника шагнула к луже, зачерпнула гнилой  воды  и  напилась.  Потом
распустила завязки мешка,  заглянула  внутрь.  Мешок  был  пуст  -  ни
крошки, ни щепки. И зачарованный  нож  из  священного  зеленого  камня
глупо и бездарно потерян. Не с чем идти вперед, незачем вспять.
    Уника кинула пустой мешок в сторону и пошла сама не зная куда.
    Око Дзара падало к горизонту,  воздух  серел,  сгущались  сумерки.
Уника шла, не глядя.
    Пологая балка преградила ей путь. Прежде здесь был перелесок, явор
и дикие яблони стояли вперемешку, ежевика  обступала  текущий  по  дну
балки ручей. Теперь ручей пропал,  деревья  облетели,  и  голые  ветви
изломанными ребрами торчали в небо.
    Уника остановилась, набрала сушняка, запалила  костер.  Впервые  с
тех пор, как они с Ромаром покинули лес, Уника сидела  у  огня.  Пламя
прогоняет зверей и тонких духов, но влечет чужих людей. А они страшнее
чем звери и ночные демоны вместе взятые. Но теперь Унике  было  некого
бояться. Она не дошла.
    Вот сидит она у огня - Уника, дочь  Карна.  Отец  ее  был  хорошим
воином, он водил мужчин за реку и  загнал  в  леса  племя  пожирателей
падали. Чужие не хотели уходить - возле реки всегда  легче  кормиться,
но охотники заставили их бежать, а Карн своими руками сразил  главного
чужака, могучего и неукротимого, как носорог. Окажись отец рядом,  что
бы он сейчас сделал? Уж во  всяком  случае,  не  стал  бы  сидеть  так
просто.
    Карн был одним из сыновей Умгара,  что  пять  лет  носил  каменную
дубинку вождя.  Вечерами,  когда  мастер  Стакн  допускает  в  селение
тишину, люди поют песни, и в них  говорится  о  подвигах  бесстрашного
Умгара. Что сказал бы Умгар, узнав о потерянном ноже?  Он  сказал  бы,
что нельзя доверять женщине оружие рода. Место женщины - возле детей.
    А прадед матери - Пакс, не любивший воевать? Когда род  столкнулся
с пришедшим с юга племенем черных людей, все  были  уверены,  что  это
чужаки. И только Пакс не поверил и остановил войну. Пакс  не  побоялся
взять в жены черную женщину и долгие годы жил на отшибе, пока люди  не
убедились, что его дети не стали мангасами. И  хотя  редко  темнокожие
женщины появляются в семьях родичей и редко свои девушки уходят на юг,
но все-таки теперь каждый знает, что южане не чужие. С  ними  торгуют,
выменивая  на  кремневые  желваки  кусочки  травянистого  малахита   и
драгоценную ярко-алую киноварь, с  которой  не  сравнится  даже  самый
чистый сурик. А самой Унике от тех давних предков  достались  вьющиеся
волосы цвета воронова крыла. Но что  сказал  бы  рассудительный  Пакс,
услышав ее историю?
    А Сварг - великий шаман, живший так давно, что его не помнит  даже
Ромар; ведь Сварг тоже из ее семьи!.. Это его имя не устают проклинать
старухи-ведуньи. Они помнят, что прежде решения  принимали  матери,  а
охотники судили о своем лишь за стенами  селения.  Но  Сварг  посрамил
колдуний и с тех пор все переменилось. К добру  это  было  иль  нет  -
сейчас трудно судить, но ясно одно, окажись на ее месте Сварг,  он  бы
не отступил так просто. И уж тем более никакой омутинник не  сумел  бы
отнять у искушенного  мудреца  священный  камень.  Ох,  не  тем  рукам
доверила судьба жребий рода! Прав был Сварг - ничего женщина не может,
если не прикрывает ее сильное плечо.
    А основатель рода всезнающий Лар,  что  носил  на  голове  рога  в
память  о  прошлом  племени?  Лар  родился  зубром,  но  потом   решил
превратиться в человека, чтобы род  его  жил  у  реки  и  владел  всей
землей. Лар не боялся предвечных чудовищ, каменной палицей  он  разбил
голову великану Хадду и с тех пор зима уже не длится  весь  год,  а  в
нужное время уступает место лету. Не испугался бы Лар и  Кюлькаса,  он
бы знал, как поступить с повелителем вод. Свою мужскую силу Лар вложил
в каменную палицу и уходя с земли, передал ее потомкам, велев беречь и
преумножать силу рода. А что сделала она? - потеряла священный нефрит.
Нет ей оправдания и не будет прощения.
    Уника  скорчилась  возле  гаснущего  костра  и  незримыми   тенями
собрались  вокруг  предки.  Сильные  и  неукротимые  сидели,  наклонив
упрямые лбы, и не говорили ничего. Они не судили и не  требовали,  они
ждали. А где-то за их спинами молча стояла Великая Мать, Хранительница
Очага, без которой даже великий Лар  не  смог  бы  стать  человеком  и
продлить свой род. Она тоже ждала и, вопреки всему, надеялась.
    Где-то в беспредельной дали, в лесах, где  властвуют  большеглазые
ночные убийцы, где живет назло недоброй  судьбе  упрямый  род  сыновей
медведя, в маленьком поселке среди землянок  и  шалашей  бил  в  бубен
неверный шаман Матхи.  Сияющим  простором  открывался  перед  ним  мир
духов, видно в нем было во все края, но нигде не увидать было надежды.
И ничего не мог изменить шаман, былинки не мог сдвинуть, ибо сила  его
была в том, чтобы знать, но не мочь, а такая сила - бесплодна.  Зорким
оком видел Матхи утерянный нефрит, он и здесь сиял  зеленым,  рассыпая
свет окрест себя. Не было рядом с ножом ни одного человека,  последнее
колдовство шамана принесло наконец удачу. Омутинник не признал старого
знакомца, но покорно напал на подошедшую  к  воде  путницу,  поскольку
видел гибель своего мира и готов был наброситься на кого угодно.
    Оставалось лишь упросить его отнять нож, и он это  сделал.  Теперь
нож похоронен в одной из илистых ям, где никто не сумеет его отыскать,
а через год или два, когда река вернется в свое  русло,  клинок  будет
вовсе невозможно добыть. Великая не возвращает того, что взяла.
    Матхи понял, что победил, и ему захотелось умереть. Но и этого  он
не мог себе позволить, потому  что  даже  став  предателем,  оставался
Матхи членом рода и колдуном. И хотя он сам обрек род  на  гибель,  но
все же, пока есть силы, надо спасать хоть кого-нибудь.
    - Возвращайся домой! - позвал шаман. - Не беда, что ты  не  дошла,
ты сделала что могла, и никто не сделал бы больше. Пришла пора  думать
о себе и о будущем сыне. Обратный путь далек и бесконечно  опасен,  но
все-таки попытайся вернуться, хотя бы ради того, кому  пора  появиться
на свет.
    Уника ничего не слышала. Она чувствовала себя бесконечно слабой  и
хотела сказать, что недостойна предков и не может  снести  доставшийся
груз. Останься в живых Таши, или будь у Ромара руки, все сложилось  бы
иначе. А она - слишком  ничтожна.  Необъятная  усталость  готова  была
растворить в себе Унику, и лишь одно не  давало  ей  умереть.  Частыми
толчками позвал из небытия будущий ребенок, услышавший  голос  шамана.
Ребенок не понимал, что и зачем пробудило его,  он  просто  завозился,
укладываясь поудобнее и затих до поры.  Он  знал,  что  ему  предстоит
жить, и что с его миром не может случиться ничего худого. Он ни о  чем
не спрашивал, он был уверен в ней и всего  лишь  напоминал,  что  надо
торопиться. И послушная этому приказу Уника поднялась и  упрямо  пошла
вниз, в сторону горького лимана. К утру она должна быть у цели.
    Всякий знает - повелители стихий живут на  краю  земли,  в  местах
диких и безлюдных. Но редко кто догадывается, что на деле все  обстоит
наоборот. Край земли приходит туда, где поселяется чуждая  миру  сила.
Приходит повелитель, и воцаряется безлюдье,  бесптичье,  бестравье.  И
никто уже не помнит, что прежде округа могла быть  благодатным  краем,
кормившим всякого поселившегося здесь.
    Горький лиман и прежде был местом невеселым, но все  же  росли  по
пологим берегам колючки, весной полыхавшие белыми, лиловыми и голубыми
цветами, сходились лизать соль толстомордые лошади, сторожкие  сайгаки
и степенные  туры  с  изогнутыми  рогами.  Изводили  душу  кровожадные
слепни, резала ноги жесткая  белая  трава,  но  тут  же  находилось  и
лекарство от всякой хворобы - курилась  под  солнцем  густая  целебная
грязь. Теперь лиман был  сух  и  мертв,  серая  корка  соли  покрывала
растрескавшееся дно. Где-то в пересохшей низине  скрывался  повелитель
вод, гневливый Кюлькас. Здесь был конец пути.
    Уника опустилась на полузанесенную песком корягу и стала ждать.
    Долгий плачущий стон раздался внизу, и навстречу женщине поднялось
вечно жаждущее чудище. Где оно пребывало до  этой  минуты,  как  могло
избежать взгляда в открытой ложбине, понять  было  невозможно.  Только
что ничего не было, а через мгновение Кюлькас уже приближался к Унике.
    Лгут легенды, лгут и очевидцы,  не  змей  и  не  дракон  повелевал
водами, а истинно  уродливое  порождение  древнего  страха,  возникшее
прежде сотворения мира. Больше всего  Кюлькас  напоминал  человека:  у
него имелись руки и ноги, и тело почти  человеческое,  если  забыть  о
размерах и плотной бирюзовой чешуе,  заменявшей  кожу.  Рост  чудовища
было не с чем сравнить, да и не было у него роста, потому что там, где
у человека привычно видеть голову, страшными извивами чешуилось не  то
второе тело - змеиное, не  то  непомерной  длины  шея,  что  могла  бы
достать земли, даже когда великан стоит на ногах, не то жуткий  хобот,
привычный  втягивать  и  извергать  воду.  Эта  невиданная  конечность
неспешно разворачивалась в блеклом небе.
    В каком сне померещилось  людям,  будто  можно  победить  древнего
владыку мира? Да  будь  здесь  все  воины  рода,  и  все  как  один  с
нефритовыми мечами, они не сумели бы достать и колен чудища.
    Уника не шелохнулась, не поднялась навстречу гиганту. Зачем? - все
равно высотой с ним не сравняться. Уника увидела себя мертвой  и  тихо
запела погребальную песню.
    Серым  смерчем  хобот   страшилища   прошел   в   вышине,   затмив
нарождающийся  день.  И  на  самом  конце  этой  шеи  не  было  ничего
напоминающего голову. Даже у плоскомордой змеи есть лоб  -  вместилище
разума. Гадюке можно сказать  человеческое  слово,  и  она  услышит  и
поймет. Шея Кюлькаса кончалась вдруг, словно опиленное бревно, в торце
которого зияет вечно разинутая  пасть.  Она  раскачивалась,  опускаясь
туда, где сложив руки на животе, праздно сидела Уника.
    Уника пела погребальную песню себе самой. То был свадебный  напев,
который ей никогда не споют. Песня о радости, которая ей не досталась.
    Уже над  самой  головой  пронесся  хищный  смерч,  ударил  в  лицо
воздухом, взвихрил волосы. Уника не смотрела. Когда ее убьют, она  это
и так узнает. Уника пела погребальную песню о счастье жить  на  родном
берегу среди родных людей, о великом чуде - знать, что ты  не  одинок,
что предки берегут  тебя  из  давнего  прошлого,  а  в  грядущем  ждут
потомки. Уника пела колыбельную нерожденному сыну.
    Очень тихо стало в мире. Так  тихо,  как  не  бывает  даже  зимней
ночью. Уника открыла глаза. Почему-то она была еще  жива,  а  великан,
раскорячившись,  стоял  на  прежнем  месте,  но  его  страшный   хобот
безвольно свисал вниз, громоздясь на камнях в каком-то  десятке  шагов
от Уники.
    Кюлькас спал.
    Уника медленно встала, заученно шагнула вперед. Рука сама нашарила
на груди  воткнутую  в  рубаху  проколку,  подарок  мастера  Стакна  -
единственное,  что  не  было  потеряно  в  пути.  Плавным   движением,
напомнившим старую Йогу, Уника вжала острие в левое предплечье,  чтобы
проколка напиталась родной кровью, обретя совершенное могущество.
    Совсем рядом колыхалась шея  страшилища  -  тугие  вены,  артерии,
пульсирующие под слоем чешуи. Кремень и дерево, огонь и рог не  смогли
бы оставить и царапины  на  шкуре  ожившей  стихии,  но  тонкая  игла,
сработанная Стакном из того  же  нефрита,  что  и  потерянный  клинок,
справилась  с  преградой.  Сколок  священного  камня,  вобравший  силу
ушедших поколений, вонзился в чужеродную  плоть,  безошибочно  отыскав
под пластами брони яремную вену.
    Черная душная кровь хлынула потоком.
    Кюлькас остался недвижен. Древние  существа,  зародившиеся  прежде
земли и неба, не знают чувств. Страх и боль неведомы им  так  же,  как
неведома жалость. Стихия не ощущает ударов.
    Кровь хлестала все более широкой струей.  Смоляные  ручьи  стекали
вниз, сливаясь  и  разбредаясь  меж  валунов.  Сама  земля  испугалась
нестерпимой жертвы и не впитывала жирную кровь.  Скоро  Кюлькас  стоял
посреди кровяного озера. Лишь теперь он, кажется, почувствовал что-то.
Гигантские руки вяло шевельнулись, сжались кулаки, способные расколоть
гору, дрогнул вспоротый иглой хобот.
    Уника  поспешно  отступала,  пятилась,  не   отводя   взгляда   от
вершащегося дела  своих  рук.  Кюлькас  резко  вздернул  хобот  словно
собравшийся трубить мамонт. В  небо  ударил  смоляной  фонтан,  черная
кровь оросила бирюзовую броню. Должно быть, Кюлькас собирался шагнуть,
но вместо того качнулся и, так и не издав ни единого звука,  повалился
набок. Тяжелый удар сотряс землю, вдалеке качнулись засохшие  деревья,
а Уника, не удержавшись на ногах, упала.
    Когда замолк подземный  гул,  и  вернулась  тишина,  Уника  смогла
подняться и молча  принялась  собирать  выбеленные  солнцем  и  ветром
сучья, сухую осоку и бурьян. У  нее  оставалось  важное  дело:  убитое
чудовище  надлежало  похоронить.  Зарыть  под  камнем  или  сжечь   на
погребальном костре.
    Сказать такое куда легче, чем исполнить. Из охапки трухлявых веток
и пригоршни сухой травы не  соорудишь  могильного  костра  и  степному
суслику. И все же, Уника продолжала  стараться.  Надо  сжечь  хотя  бы
каплю колдовской крови, иначе... кто знает, что случится иначе?
    Искра с подобранного кремня пала на траву, заплясали невидимые  на
солнце языки пламени, заглушая острую вонь кюлькасовой крови,  потянул
легкий дымок. Уника обмакнула конец одной из палок в кровь чудовища  и
поднесла к огню. Палка тут же вспыхнула ярким  чадящим  пламенем,  как
пропитанный горючей сосновой смолой факел.
    Уника не удивилась, сейчас она была готова к чему  угодно.  Всякое
дело показалось бы ей привычным и до мелочей знакомым. В любую  минуту
она знала, что и как следует делать.  Уника  размахнулась  и  швырнула
огненную ветвь в черное с радужными разводами по поверхности озеро.
    Такого костра мир еще не видывал. Жирная, отвергнутая землей кровь
полыхнула разом, багровое пламя встало столбом, треск и вой разнеслись
над пустошью. Порыв ветра толкнул Унику навстречу огненной круговерти,
и молодая женщина вновь  попятилась,  прикрываясь  рукой  от  палящего
жара.  В  ревущем  пламени  исчезало  порождение   предвечной   эпохи.
Казалось, чудовище еще живет  там,  шевелится,  силится  приподняться,
плюет  огненной  кровью.  Непроглядная  дымная  туча  расползалась   в
поднебесье жутким колышащимся грибом. Ураганный ветер  дул  теперь  со
всех сторон разом, силясь потушить пламя и лишь  жарче  раздувая  его.
Огненный лик Дзара тускло просвечивал сквозь  дым  и  наконец  скрылся
вовсе. Среди дня наступила ночь: багровая, дрожащая, огненная.
    Пламя начало спадать, лишь когда ночь пришла уже  на  самом  деле.
Траурные вспышки все реже озаряли окрестность, все тише бухало в  огне
и рассыпало искры, наконец пологие холмы погрузились во тьму.
    Наутро  Уника  увидела,  что  тело  ненасытного  Кюлькаса  сгорело
полностью, лишь на самом дне все еще пышащей  жаром  впадины  бугрятся
какие-то  бесформенные  оплывшие  останки.  Сверху   хлопьями   падала
маслянистая сажа.
    Стараясь уйти от черного снегопада, Уника побрела прочь. Она  ушла
за холмы, но гарь кружила и здесь. Уника упала  на  убитую  загаженную
землю. Всюду была смерть, и Уника закричала от незнакомой  раздирающей
боли, и лишь потом поняла, что с ней происходит. Жизнь не погибла, она
уцелела и сейчас рвалась наружу,  разрывая  тело,  заставляя  страдать
лютой мукой и, несмотря ни на что, пробуждаться к грядущему.
    На склоне холма, среди кружения черной пурги Уника родила  сына  -
мальчишку с темными глазами  и  угольными  волосами  до  плеч.  Давняя
примета говорит, что  такому  человеку  быть  счастливым.  Уника  сама
перекусила пуповину, укутала  ребенка  единственной  своей  рубахой  и
отправилась в обратный путь, туда, где еще жили остатки рода.
    Возле лужи, где  набросился  на  нее  омутинник,  Уника  подобрала
брошенный мешок и уселась перешивать его, чтобы можно было нести сына.
Жилку  для  рукоделья  она  добыла  из  распоротого   рукава   рубахи.
Мастерила,  продергивая  жилу  в  отверстия,  проделанные   нефритовой
проколкой. Нет лучше занятия для  священного  орудия.  Маленький  Таши
лежал рядом и строго смотрел в небо, где  кружили  последние  порошины
гари.
    Когда Уника окончила работу, она увидела, что по дну  бывшей  реки
вновь течет пусть еще робкий и нечистый, но уже живой ручеек.
    А вечером прошел дождь, разом очистивший воздух и ожививший степь.
Дальше идти стало легче.
    На четвертый день впереди показались знакомые места.  Древние  ивы
вновь купали корни в наполнившейся  реке.  Уника  остановилась,  брови
скорбно сошлись на переносице.
    - Эх, Салла...
    И хотя было страшно и не верилось уже ни во что, но Уника не могла
пройти мимо словно чужой человек. Она наклонилась, омочила  пальцы  и,
ожидая любого ужаса, брызнула водой на неохватный древесный ствол.
    Тихий смех раздался в ответ. Так  хихикает  взрослеющая  девчонка,
когда знакомый парень впервые притиснет ее  в  стороне  от  нескромных
глаз. В древесном расщепе показались встрепанные волосы  и  любопытный
глаз.
    Не  веря  себе,  Уника  плеснула  в  хохочущую  древяницу   полные
пригоршни воды, а потом вдруг присела на выпирающий из земли корень  и
заплакала.
    Натужно скрипя, раскрылось запечатанное дупло, седой  Ромар  выпал
оттуда спиной вперед, завозился среди оживающей травы, сдирая о  землю
наросшие полосы лыка и грубой коры. Охнув, Уника кинулась помогать.






    Тайным, лишь ему доступным  способом  Ромар  послал  весть  шаману
Матхи, который и без того уже знал, что  случилось  то,  чего  он  так
боялся. Колдун услышал, и вновь занялся  малыми  делами,  не  в  силах
переменить то большое, что надвигалось не только на один род, но и  на
весь мир. Но это случится еще не сегодня, а пока Матхи  поднял  людей,
велев возвращаться на родные пепелища. Через две или три недели  люди,
все, кто остался цел, вернутся на берега Великой Реки. А пока Ромар  и
Уника с ребенком одни жили в сохранившихся домах старого селения.
    Вечерело. Красный лик Дзара склонился над деревьями. Наступал  час
тихого чародейства. Безрукий Ромар сидел возле спящего Таши и  пытался
по морщинкам на лице младенца прочитать его судьбу. А Уника,  уставшая
от дневных трудов, -  ведь  ей  одной  приходилось  кормить  троих!  -
примостилась рядом и впервые за  много  дней  думала  о  будущем.  Она
вспомнила пройденный путь и  поняла,  что  странный  бревенчатый  дом,
вросший в землю лапами корней, недолго будет пустовать. Она  поселится
там, чтобы всегда быть рядом  с  тяжелым  серым  камнем,  под  которым
обнявшись спят мангас и человек. Это случится совсем скоро: как только
маленький Таши вырастет и станет вождем.


Популярность: 55, Last-modified: Fri, 25 Dec 1998 18:05:57 GmT