---------------------------------------------------------------
; Дизайнер в свободном полете.
; Выпустил в конце восьмидесятых диск-гигант.
Email: abryarov@mail.ru
WWW: http://music.lib.ru/a/abrjarowshamilx/
---------------------------------------------------------------
Пирог со свечами
Уходящим за живой водой
избранные стихотворения и песни
"АКМЭ" МОСКВА 1994
"АХ, ОТКРОВЕННО ПЕТЬ И ПЛАКАТЬ..."
Ах, откровенно петь и плакать,
Болеть за тех, кого люблю!...
Но в эту сумрачную слякоть
Не прорубиться кораблю.
Здесь надо плавать на дощечках
Или в болотных сапогах.
На перекрестке стынет вечность
На растопыренных ногах.
Возможно застегнуться глухо
И репетировать во сне, --
Чревато обостренье слуха
Переселением вовне.
И разбегание галактик
Мне светит красным фонарем...
Покуда разбеганья хватит
От именин
до похорон.
Зажигают сигареты.
Тихо двери открывают.
Не спросясь выходят.
Навзничь
небо падает на лица.
Воздух дышит теплым домом.
Густо капают цикады.
Кто-то движет их телами.
Ночь стоит,
не шевелится.
Ты спроси у них совета, --
может быть они расскажут,
Как листом дрожать на ветке,
прорастать в лесу травою.
Вдоль по шелковому полю
шелестит ночная птица.
Родниковые ключицы
наполняются водою.
Ты спроси у них дорогу, --
может быть, они покажут,
Может быть, они не слышат
дребезжащие длинноты.
Лебедь белый перья чистит.
Пруд стеклянный серебрится.
Время кончилось,
и длится
только звук последней ноты.
Возвращаются обратно
предрассветной легкой тенью.
Посторонние предметы
в серой дымке проступают.
Воздух свеж.
Зрачок прозрачен.
Утро птичье горло чистит.
Где-то в поле кокон рвется.
В воздух бабочка взлетает.
Цветы... Дарю тебе цветы.
В них дремлют запахи теплицы.
Вот снег упал, и спят сады,
От листьев не успев освободиться.
Светло... Весь город -- как в раю.
Оставь меня хоть в это утро.
Слетает ангел в грудь мою,
И смерть легка, как сахарная пудра.
Когда б не музыка в ночи...
Прекрасна ложь в высоком звуке!
По наши души скрипачи
Пришли, светясь, гривасты и упруги.
Лети, скорей лети домой
Сквозь солнца влажные осколки,
Прекрасный мой, печальный мой,
Не покидай меня надолго.
Те утра не были похожи
На утра. Было так темно,
Что я никак не мог проснуться.
Снег тихо падал на окно.
Я одеваем был поспешно,
И монотонное "проснись"
Еще сильнее усыпляло.
И голову клонило вниз.
И невозможность пробужденья --
Стакан горячего питья --
И я прихлебывал минуты
Пахучего небытия.
Мороза влажное движенье
Касалось моего лица,
И где-то наверху, сквозь вату,
Был слышен разговор отца.
Речь шла, как видно, о работе,
И чиркал спичкою отец.
Я, сидя в санках, ждал движенья --
Толчок, -- и едем, наконец.
И скрип шагов, и шелестенье
Полозьев на сухом снегу.
И ветер по лицу стекает.
И я проснуться не могу...
Когда флаг погружается в омут,
Омут, как будто кипит --
Маленькие пузырьки, поднимаясь со дна,
Тихо шуршат.
Когда флаг погружается в омут,
Воздух колеблется, как над костром,
Так что деревья как будто бы гнутся,
Хотя ветра нет.
Когда флаг погружается в омут --
Мелкая рябь по воде,
И два завитка разбегаются в стороны -
Так раскрывают ладони --
Когда флаг погружается в омут.
I.
...как желтый сумеречный свет
ложился пятнами на стены
и делал плоскими дома,
и водорослями -- деревья;
лениво колебался воздух,
и люди, открывая рот,
перемещали плавно тело,
гребками раздвигая воду
разжиженного времени-пространства;
слепая протяженность переулка,
пустого в два конца,
глазам, не отягченным знаньем
законов благодатной перспективы --
как указанье места, как возврат
смотрящему его же самого
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
покуда не облепит теплым мохом
ночная мгла домов, деревьев, улиц,
пространство сузив до размеров,
доступных прикасанью рук.
II.
Мне сумерки заглядывают в окна,
Накатывая волнами тоски,
Мне на глаза кладут монеты
Бутылочного желтого стекла...
Могу ходить по теплому паркету,
Вдоль стен аквариума, полного тепла,
Могу глотать настоянную воду,
Сочащуюся сквозь клинки
Граненой плазмы медленного света.
...Сметаю на пол крошки со стола.
III.
Ты в светящемся шаре серого цвета,
Контур размыт, но ясны границы.
Так на картине вечернего лета
Одуванчик не может с травою слиться.
Там играет какой-то оркестрик
Без начала и без перспектив.
Он стоит в неопознанном месте
И все тот же играет мотив.
Капельмейстер в расшитом камзоле --
По колени в опавшей листве.
Он рукой, ослабевшей от боли,
Зажимает дыру в голове.
Музыканты с шальными глазами,
Сжав холодную медь на ветру,
Выдувают сухими губами
То, что видят сквозь эту дыру.
Никого, кто бы слушал и слышал, --
Кто оглох, кто-то больше не смог,
Кто гуляет ночами по крышам,
Кто прицельно плюет в потолок,
И не то, чтобы громко рыдаем,
И не то, чтобы очень кричим.
Ветер носит -- оркестрик играет
На разорванных струнах причин.
Какая дикая восточность
Вскипает у меня в крови?
Каким нечаянным проклятьем
Мой предок душу отравил?
Полукрещеный землепашец,
Наивный бог-сафьянодел,
Века проскальзывали мимо,
Не изменяя твой удел.
Коней монголы мыли в Каме --
Она не прекращала течь.
Гортанным клекотом кочевья
Твою не исказило речь. --
Что ей века? -- Проходят мимо.
Не широка, не глубока,
Течет река неторопливо,
Слетает слово с языка.
Что память? -- Сказок бредень старый...
Когда тебя чужой язык
Нескладным именем "татарин"
Нарек -- ты к этому привык.
Ты жив работой и дремотой,
Цветком, натруженной рукой,
Негромкой песней пятистопной,
Лукавым смехом и тоской.
Мне внятен твой журчащий почерк,
Узор платка и вырез губ,
Румяных лиц косящий очерк,
Изгиб реки, шершавый сруб.
А бабушка Коран читала,
Арабской клинописи вязь
Она как-будто понимала,
Жила, ругаясь и молясь.
...Восток, восток, тугая жила,
Латунных солнц тягучий свет --
Кому молитвы возносила?
Какой ждала на них ответ?
А я... в иных хожу пределах,
Гляжу в иные времена,
Но как внезапно попадаю
В твои степные стремена!
И это будет вечно сниться,
И невозможно разрешить...
Л е т и, с т е п н а я к о б ы л и ц а,
Со дна отравленной души.
Я потерян в траве.
Все высоко и близко.
На белых мохнатых цветках
Зеленая тусклость металла --
Жук-бронзовик -- фрагмент
Бесконечного " в о т ",
Дыра во вселенной,
Точнее,
Пуговица мира --
Можно взять на ладонь.
Густо пахнут цветы.
Воздух исчеркан насквозь
Трассирующими пулями цикад
И полоумных кузнечиков.
Зима... Ах, как я не любил
Укутыванье-раздеванье,
Поспешное перебеганье
Из дома в дом, из тыла в тыл...
Но вот сегодня выпал снег,
Пусть самый первый и непрочный --
И я дышу, как непорочный
Зверь, вновь родившийся на свет.
О, как мы склонны видеть знак
В капризе ветреной природы, --
Какие-то живые ноты
Из ниоткуда, просто так,
Такой внезапный консонанс
Среди музыки атональной...
И -- очистительно-печальный
Холодный, белый звук для глаз...
I.
И то, что не дает сейчас уснуть,
И теплится внутри сухим комочком,
И вылиться желает на бумагу,
И выразиться в мысли ясной
Или разлиться по страницам книги,
Но не исчезнуть,
А лишь, вздрогнув, разогреться больше;
То, что не хочет погружаться в сон
И требует с меня хоть минимальной дани
Хотя бы в виде этих странных строк;
То, что берется ниоткуда,
И не заслуженно ни чем, --
Неужто называется любовью?
Любовью... Но к кому?
Отождествить ее нельзя ни с чем,
И образ женщины любимой
Не более уместен здесь,
Чем образ матери, или картина леса,
Или дождя внезапная атака,
Берущая всего тебя в свой плен.
Быть может, это -- благость? Или
Наивность впечатлительной души?
Но, впрочем, умолкаю, я и так
Уж слишком разболтался на ночь глядя.
II.
Не надо напрягаться,
Надо только
Спокойно и тихонько подойти --
В траве зеленой четко виден он --
Сидит, нахохлившись, немножечко боится --
И взять его обеими руками.
Он серый, матовый, немножко глаз скосит,
Желая посмотреть из осторожности,
Кто ты такой, и можно ли тебе
Довериться,
Хотя ладони
Ему сказали правду о тебе.
И то, что первая попытка неудачна,
Что выскользнет из слишком осторожных рук,
Лишь укрепит его
И не заставит улететь,
Он с пониманьем отнесется
К твоей неловкости, и можешь снова
Взять на руки его и удивиться
Двум ярким полосам на матовом крыле,
Как радугой двухцветной проведненым.
Вот -- комната.
Пять плоскостей,
окно.
Что там, в окне?
Деревьев голый остов.
Ночная кисея наброшена.
Темно.
Дома с боков,
и дворик-полуостров.
Вниз посмотреть --
там нечто вроде я-
щика для выгула детей и кошек.
А это, на стекле, --
как-будто я.
Щека освещена,
рот перекошен.
Вот кто-то вдруг приходит.
Подойдя,
В глаза мне смотрит,
будто изучает.
Уходит молча,
головой качает,
В который раз ответа не найдя.
Что ж мы с тобою
у чужой любви,
Свободно изливавшейся наружу,
Так не готовы к наступленью стужи,
Так смущены,
мой странный визави?
Пока ты здесь,
пой песню мне о том,
Как мы с тобой когда-то жили по-соседству...
Я плохо помню, что со мной потом, --
Едва ли жизнь вполне,
но -- как бы средство.
...Усилье встать с постели,
подойти
К окну,
бог весть зачем --
движенья тела,
Не знающего в щель какую вти-
снуться, утробные вернув пределы.
Это медленный день, дорогая, -- смотри, я открою окно...
Это солнце, как в жидком стекле, выплывает наружу...
И в расплавленном медленном вальсе на плоском экране кино
Этот воздух густой мы глотаем, как рыба на суше.
Все почти невозможно, осталось суметь не сорваться на крик.
Кто-то может услышать и шепот -- хотя бы деревья.
Иногда можно видеть, как чье-то лицо превращается в лик --
Если верить тому, что написано в книгах у древних.
Мы всегда жили так, будто чьи-то над нами простерты крыла,
В наших судьбах читая следы чьей-то сложной заботы...
Может, просто теперь мы оглохли, и сердце не держит тепла,
Или, впрямь, мы оставлены с нашей невнятной свободой?
Если взвешен, и найден был легким, к чему толковать о весах.
А не взвешен -- тем более нечего рыскать по следу.
Это в венах -- не кровь, это время струится в песочных часах,
Но в клепсидре у нас еще вдосталь воды напоследок.
Молчи. Они тебя воруют.
Любое слово, жест, движенье
Запомнят и найдут значенье.
Молчи. Они тебя крадут.
Молчи. Они тебя воруют,
Крадут тебя на каждом шаге,
Чтоб приколоть к листу бумаги
Пыльцу твоих прозрачных крыл.
Так, бабочку поймав в ладони,
Держал за крылья, чтоб не ранить,
И, разглядев, не смог заставить
Взлететь, подбрасывая вверх.
Молчи, пока еще не прожит,
Пока не пойман, не отмечен,
Покуда носят эти плечи
Ненужный дар -- узор крыла.
Все равно забываться опять бесконечными снами.
Все равно просыпаться утром, и все -- сначала.
Все равно -- пить ли воду, холодную воду, из крана
Или пить из стакана остатки спитого чая.
Все равно говорить или петь на обочине жизни,
Пронося свое тело сквозь строй несомненно живущих,
И вести свою партию в хоре на собственной тризне,
Наблюдая сквозь дырочки глаз говорящих и пьющих.
Когда выбит из лунки, приходится долго катиться,
Биться лбом о борта, попадая в чужие объятья.
В этой сутолоке ни за что нельзя поручиться --
Будешь петь ей "Осанну" или, сквозь зубы, проклятья.
Оглядеться по сторонам -- означает смиренье, --
Что еще не отравлено, чем еще не поступиться?
Просто свежей воды до озноба головокруженья,
Закрывая глаза, забывая слова, напиться.
День начинается
не со звонка будильника,
А с судорог поймать
соскальзывающий в небытие --
Как в реанимации
отделения родильного --
Сон,
случайно открывший тебе
имя твое.
Страшно глаза открыть
и обнаружить все ту же
Неуместность вещей,
униженно прячущих боль,
Узел себя,
затягиваемый все туже
Отскакивающим взглядом,
уставшим скользить вдоль.
Голос еще звучит,
но избыточна жизнь персонажа,
Получившего в лишних подробностях
свойство влиять на сюжет.
Поздно разгадывать притчу,
когда очевидна пропажа,
Тем более --
что-то успеть записать на манжет.
Смотри на просвет --
возможно, удастся увидеть
Какой-то забытый,
потерянный в спешке ответ,
Тем более, если уж нечем
задеть и обидеть,
Можно,
не отвлекаясь,
смотреть на просвет.
Подари мне сонник,
Вещую книгу, --
Я переполнен снами, но им не хватает любви.
Слышишь ли ты
Тайные сдвиги
Меловых отложений, накопленных сонным движеньем крови?
Подари мне сонник, --
Я верю в чудо.
И хоть это не теплый источник, а тихий подземный ручей --
Укрой его лесом --
Я родом оттуда,
Я ждал возвращенья обратно столько беззвездных ночей.
Подари мне сонник, --
Я буду видеть сны,
В которых ничто не бывает случайно,
В которых падает снег
Такой белизны,
Каким он бывает в самом начале.
Подари мне сонник
И положи туман
На город, заборы, машины и лица.
Зыбкое время.
Легкий обман.
Все кажется снова, что это мне снится.
Висящий снег укутывает хлопьями фонарь.
Сквозь решето сочится тихий шорох снега.
И если встать под небом и поднять глаза,
То кажется, что долго падаешь на небо.
Что человеку нужно, чтоб сойти с ума?
Наверно ум, чтоб было то, с чего сойти.
Иначе этот танец -- просто кутерьма,
В которой ухо тщетно силится поймать мотив.
Согрей своим дыханьем жарким тонкую свирель,
О, распылитель властный эроса на бисер, --
Быть может -- это то, что гонит по ручью форель --
Негромкий внятный голос, прост и независим.
Каждый вечер выходит из дома больной, зачумлненый прохожий,
Как увечный бредет по асфальту, на темную птицу похожий,
Обнимая пустыми руками тугой, неуступчивый воздух,
Отражая усталым зрачком безвозвратно упавшие звезды.
Он играет в шальную игру -- победителя ждут на перроне.
Набирает очки по утру, по ночам онемев от погони.
Головой упирается в небо, сверяясь с землею наощупь,
Будто стрелки искал на часах, а попал на базарную площадь.
Что-то ищет, подпасок, беглец, убегая от собственной тени.
Чьих-то участей замкнутый круг, дальних рук огневое сплетенье.
Лихорадочно мнет материал -- расползается ткань на кусочки.
Вот и все.
Что еще рассказать?
Где поставить коварную точку?
Чем дольше так живу нелепо,
Тем все нелепей понимать,
Что горсть воды и корку хлеба
Могу любить, как благодать,
Что ком земли, в ладонях смятый,
И есть -- тот тонкий слой, -- на нем
Растет щавель, лопух и мята,
И я в него уйду потом.
Догадыванье -- слух глухого.
Домысливанье -- взор слепца.
Со мною не было такого,
Чтоб все понятно, до конца, --
Едва сдираешь оболочку,
Присмотришься -- под ней еще...
Я разучился ставить точку,
А многоточия не в счет.
Очнусь. Замру как посторонний.
Прислушаюсь -- такая тишь.
Под утро -- карканье вороны,
А ночью -- звезды между крыш.
* БЕЗЗВУЧНОЕ ТАНГО (ПЕСНИ) *
Коммунальный быт.
Сапожное братство людей.
Легкий дым обид.
Слабый вкус коридорных вестей.
Из зажатых ран
Все ж течет голубая вода.
Это светит там
Для тебя не пожар, не звезда,
а пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
Погребальный круг.
Те, что живы из ближних людей,
Показались вдруг,
В пустоте, и родней и больней.
Только дальних рук
Не сплетут ни деревья, ни дождь.
И не счесть разлук,
Но ты веришь, и, все-таки, ждешь
пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
Он придет, как вдох,
Спеленает в тугие одежды,
Твой усталый бог,
И смежит твои белые вежды.
Ни хорош, ни плох, --
Просто сильный, горячий и нежный.
Кто-то вновь не смог,
Но маячит, как призрак надежды
пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
Так выходят из лона
На запах имен
И вбирают в себя, что случится.
Этот воздух отравлен
С начала времен, --
Лучше спи, и пускай тебе снится
пирог со свечами...
пирог со свечами...
пирог
со свечами...
М.А.
Рискуют руки
соблазном подставленных щек.
Рисуют губы
племя иных богов.
Рискует тело
расти молодым плющом, --
Время
таянья снегов.
Два несчастья --
это уже сверх, --
Превращенье шмелей
в цветы.
Но --
так долго глядеть поверх,
Чтобы
все заслонило "ты"!?
Превращен лик
В медальон на груди.
Претворен страх
В уголки влажных глаз.
Дважды-я -- это Бог,
Дважды-ты -- это Ты.
Но земля
Подо льдом
Ждет тепла
Дважды-нас.
Слышать
зов истонченных "Я",
Видеть
руки, держащие цепь, --
Ах,
оставьте, оставьте, друзья.
Это --
волки выходят в степь.
Твоим попеченьем, истершим асфальт городов без названья,
Моим изумленьем, плетущим следы непонятной фактуры,
Тот мальчик строил дома из сырых кирпичей мирозданья.
Но --
бескорыстно служенье Архитектуре.
О чем говорит мне трава?
О чем говорит непогода?
Не выльется это в слова,
Нет смысла в молчаньи природы.
Я мог бы поддаться ей вновь
И в ней раствориться как прежде,
И стал бы я звуком ручьев
В холодной журчащей одежде,
И был бы я с деревом слит,
С шершавою этой корою,
С дрожащею этой листвою,
Движением ветра обвит.
Я мог бы поддаться ей вновь,
Как в том остановленном детстве,
Когда было некуда деться
От запахов, звуков и снов.
Но что мне расскажет она?
И что будет нового в этом?
Каким неожиданным светом
Наполнится жизнь для меня?
Я, может быть, стану спокойней,
И может быть, стану мудрей,
Когда мои ноги, как корни,
Недолго побудут в земле?
И снова пройду по дорожкам,
Которые вытоптал сам,
Забуду свою осторожность
И стану доверчивей к снам?
Я, может быть, многое вспомню,
Что память устала хранить...
Хоть многое можно дополнить,
Нельзя ничего изменить.
Все, что было, было не с нами,
А с кем-то третьим.
Мы уже захлебнулись снами,
Теперь мы бредим.
Ах, как бы я хотел поверить,
Что это -- в самом деле бред, --
Тогда еще есть надежда,
Что в конце туннеля будет свет.
Нам пора петь другие песни,
Но жалко эти.
Глядит в упор на меня мой сверстник --
Так смотрят дети.
Мой сверстник играет в серьезные игры
И стремится попасть в струю.
Он все время себя примеряет ко мне,
Будто мы идем в одном строю.
Этот бред то на явь похож, то
На детский лепет.
То, что светит, не греет, а то, что
Греет, не светит.
Пускай прочистит ветром уши и
Глаза промоет дождевой,
Пусть горло наполнит прохладой
Уходящим за живой водой.
ДАВАЙ СЫГРАЕМ В ТУ ВОЙНУ...
Давай сыграем в ту войну,
Где мы с тобою не бывали,
Давай поверим в то кино,
Где нас с тобой не убивали.
Давай потратим полчаса
На расчесанье вшей окопных,
На ожидание конца,
На перестрел себе подобных.
Уходит полк в недальний путь --
Дороги стянуты, как нервы,
В мешках позвякивают чуть
Американские консервы.
Играет музыка вдали
На недоплакавших перронах.
Тускнеют звездочки в пыли
На покоробленых погонах.
Готовы мальчики на смерть,
Туда, где гуще свищут пули.
Здесь можно многое посметь,
И в этом их не обманули.
Уходят чьи-то сыновья
По той, орфеевой дороге,
И Эвридикою земля
Ложится под ноги, под ноги.
Из трехлинейки не спугнуть --
От танков пули не спасали.
Не отменить, не зачеркнуть,
Что тут про них понаписали.
Не все то мясо, что красно,
Но так открыто для железа...
Давай поверим в то кино
На рваной линии разреза.
Ведь если с тем, кто целит в грудь,
Все ясно -- враг и все такое,
То с тем, кто -- в спину, как-нибудь
Бы разобраться после боя.
Теперь судьбы не обмануть,
Она все тайно рассчитала.
Уходит полк в недальний путь,
Где раньше музыка звучала.
Ручьями музыка текла,
Фонтаном музыка сверкала,
Когда с плакатного стекла
Их Эвридика призывала.
Над полем боя сладок дым --
Такая сладость быстротечна.
Нельзя оглядываться им,
Нельзя оглядываться вечно.
Трамвайщица, трамвайщица,
Водительша трамвая,
Трамвай твой еле тащится,
Устала мостовая,
А ты прекрасно выглядишь,
Тебе идет прическа,
И смотрится так выигрышно
Синяя полоска.
Трамвайщица, трамвайщица
Водительша трамвая,
Народ вокруг таращится --
Глазеет Беговая.
И, чтоб не быть аварии,
Ты смотришь только прямо.
Как за стеклом аквариума,
Ты -- русалка в раме.
Трамвайщица, трамвайщица
Водительша трамвая,
Сверни, судьбы обманщица, --
Да колея прямая.
И ты уже не повернешь
В отмеренном пространстве.
И нету смысла ни на грош
В подобном постоянстве.
Так дерни, тресни, крутани,
Чтобы, сойдя с маршрута,
Мы оторвались от земли
И взмыли в небо круто.
А там нас ждут архангелы,
Угодники святые,
Те самые, что плакали,
Когда меня родили.
Ну, что ж ты медлишь, ну давай,
Ведь это очень просто, --
Представь, что это не трамвай,
А в океане остров.
И вот его волной со дна
Сбивает, и взлетает...
Но ты мне скажешь, что волна
Такою не бывает.
Bагон идет в депо, в депо,
В депо идет машина,
А я-то думал -- в Лимпопо
Или хотя бы мимо.
Хотя бы мимо стен и крыш,
Хотя бы -- просто мимо,
Хотя бы просто мимо лишь
Того, что просто мнимо.
Я видел тропинку, крыльцо и окно --
Такой знакомый фасад --
И двери, в которые так легко
Войти и выйти назад,
Но я искал потайную дверь,
Скрытую в глубине --
Я хотел узнать, что там, за ней,
Нарисовано на стене.
Нарисовано на стене.
Моя игра проста как снег,
И, как снег, не нужна весне.
Но то, что искало растаять во мне,
Могло напоить вдвойне.
Я мог бы подставить тебе своего
Зомби, и ты вполне
Была бы довольна, не зная того,
Что там на той стене.
Нарисовано на стене.
Наверное я, как всегда, не прав,
И годы берут свое.
И запахи тех полуденных трав
Давно превратились в вино.
Но бог сомненья -- мой вечный гость,
И даже в кошмарном сне
Он ждет ответа на свой вопрос,
Нарисованный на стене.
Нарисовано на стене.
Снег омоет твои рукава
Лучше, чем вымоет дождь.
Сейчас -- не время: слетает листва,
И навзничь ложится ночь.
Дождись, покуда умрет земля,
И все остановит снег --
Это будет лучшее время для
Того, что на той стене.
Нарисовано на стене.
Где ты, осень -- время песен?..
Прилетает ветер с моря,
Прибегают с ветром вместе
Волны с дальних берегов.
Берег вымерен и тесен.
По камням текут медузы.
Тело вялится на солнце,
И ему -- не до стихов.
Где ты, осень -- время песен?..
Зреют гроздья винограда --
Не порублен он покуда
По указу на дрова.
Воздух вымучен и пресен.
В небе облако погибло.
И лежит со мною рядом
Не жена и не вдова,
А девчонка-ученица,
Жрица храма Афродиты, --
Ни черта не понимает,
Только верует в любовь.
В небесах ее синица
Все летает и летает,
А журавль ее строптивый
Изодрал ладони в кровь.
Он везде меня находит,
И в мою грудную клетку
Залетает, и оттуда
Смотрит сквозь мои глаза:
Вот она из волн выходит,
Сушит волосы на солнце,
По щеке стекает капля,
А по вкусу -- как слеза.
"Отпусти меня на волю", --
И скулит он, и рыдает.
Только просит он напрасно --
Я и сам ему не рад.
Улетает ветер в поле,
В небеса глядит Волошин,
И невидимо для глаза
Созревает виноград.
Небеса вообще не бывают хмуры, --
Если там и играют, то другую пьесу.
Голова пуста, как колчан Амура,
Стрелявшего сквозь дымовую завесу.
Танго,
Где так неуместны слова,
Танго,
Танцует одна голова.
Хрусталик прозрачен.
Движенья беззвучны.
Танцор бескорыстен,
Но плохо обучен.
Беззвучное танго здесь!
До утра спать не ложиться или,
В ожидании сна, прокручивать вяло
Отболевшую пленку нескончаемой фильмы,
Чтоб однажды уйти из пустого зала.
Танго,
Где так неуместны слова,
Танго,
Танцует одна голова.
Хрусталик прозрачен.
Движенья беззвучны.
Похоже танцор
Этим танго измучен.
Беззвучное танго здесь!
Можно выйти в окно или, сидя в кресле,
Понимать, что это так просто, -- а раньше не верил, --
Что мир может схлопываться, даже если
Все -- на прежних местах, тем более -- двери.
Танго,
Где так неуместны слова,
Танго,
Танцует одна голова.
Хрусталик прозрачен.
Движенья смертельны.
Солдаты целуют
Свой крестик нательный.
Смертельное танго здесь!
А.Ф.
Любезный мой,
стихи тебе --
Опять мученье,
что за напасть!
Что теребит тебя,
слова
Вбивать в податливый анапест?
О нет,
не славою томим,
Не гордой лирой поднебесной,
Не неземным, и не
земным,
Но чем-то, все-таки,
чудесным,
Но чем-то, все-таки,
иным,
Чего и мне знакома пряность.
Что до анапеста --
Бог с ним! --
Смотри, как падает,
покамест,
Ведро
в гремучий лаз колодца.
Луне --
дробиться и колоться
На тысячу осколков там...
Но вот,
вращая с ржавым клекотом
Тугую ручку барабана,
Ведро я вытащу едва --
(Чешуйчатая юркая плотва
Ведро заполнила до края)
Луны,
стянувшейся как рана,
Вновь будет плавиться слюда.
Но рано...
...ва,
...ова,
слова...
Как цепко держит мир!
Как краски тяжелы,
И звуки тяжелы, и дух оцепененья.
Оставлен тир,
И в луке нет стрелы,
Лишь тетива дрожит до иступленья.
Спи, клубничка, белошвея,
Ласковый сурок,
Повяжу тебе на шею
Шелковый платок,
Затяну его так нежно -
Даже не вздохнешь,
И из этой тьмы кромешной
Наконец уйдешь.
Чем страдать в подлунном мире
От плохих людей,
Лучше духом быть в эфире
Средь простых идей.
Попробовать в памяти восстановить
Бесспорную правду былого,
Попробовать линии соединить,
Все снова прожить слово в слово...
Пройти все сначала... Но разве дано
Прожившему малую долю
Увидеть всю жизнь свою, словно в кино,
Не корчась от судорог боли?
Бесстрастным свидетелем быть своему
Рожденью и грехопаденью,
Мучительным коликам жизни, всему,
Что было моим появленьем?
Распутать клубок, именуемый "Я" --
Вот, разве, гадать по созвездьям...
Но кончится лента, оборванная
На самом волнующем месте.
...Но дело не в этом, я вовсе не жду
Пророчеств о жизни грядущей --
Я чувствую острую злую нужду
В себе, как живущий -- в живущем.
Осторожность нужна зверю, чтобы выжить.
В Заполярьи волки воют на луну,
потому что -- ночь.
По склону вода -- стекает, а из скважин -- брызжет,
Потому что невмочь.
Материя жизни засасывается внутрь по капле
где-то в районе пупка,
Однако выходит обратно через ту же калитку,
И тогда -- это уже не ручей, и даже не река,
А легкое дуновение --
у воздушного шарика развязали нитку.
Кто пишет пастой, кто -- чернилами,
Кто водит тушью по листу,
Есть даже те, что пишут вилами,
А эта -- пальцем по лицу.
А.Ф.
Истинный смысл -- ускользающий.
Смысл костенеющий легко упадает в ложь.
Истинный смысл -- полуявленный.
Явленный -- забывает, что вышел из кож.
Истинный смысл -- вымысел непререкаемый,
Мысль, сверкнувшая никуда,
Ненастаивающий, прерывающийся, --
Искрящаяся на солнце морская вода.
Замысел -- флуктуация в вакууме.
Помыслы -- помеси длящихся высверков,
В плотном стекле памяти-пустоты -- застывшие завихрения,
Разбегающиеся трещинки от одиночных выстрелов.
Надо всасывать, как воронка,
собирать и накапливать,
Время -- часы песочные, --
пусть откладывает за слоем слой,
Чтобы, когда переворачивают,
было чему сыпаться и одаривать
-- выстоять.
Песок, претворенный деревом,
осыпавшийся листвой.
Шамиль Абряров -- дитя постмодернистской эпохи: из "складок" и "щелей"
перемешивающегося чресполосного бытия окликают друг друга в его стихах и
переглядываются предшественники, -- культурные знаки опознаются в текучем
тумане беззначья-беззвучья.
Пастернак:
Ах, откровенно петь и плакать...
Надсон:
Время кончилось
и длится
только звук последней ноты...
Блок:
Лети, степная кобылица...
Окуджава:
Там играет какой-то оркестрик
Без начала и без перспектив.
Он стоит в неопознанном месте
И все тот же играет мотив...
Межиров:
Ручьями музыка текла,
Фонтаном музыка сверкала,
Когда с плакатного стекла
Их Эвридика призывала...
Бродский:
Узел себя,
затягиваемый все туже
Отскакивающим взглядом,
уставшим скользить вдоль...
Сама эта склонность, сама готовность опереться на культурные символы,
что-то говорит о составе души Абрярова и, я думаю, о судьбе его поколения,
которое застало жизнь на стадии немого застоя, переходящего в громогласный
распад, причем смысл происходящего сокрыт за пляской бликов и отсветов, за
мельканием разлетающихся осколков -- культурных символов, потерявших строй.
Первая черта этого поэтического мира -- размытость контуров. Сон как
точка отсчета и единица измерения. Мир туманно-мглист, словно погружен в
воду. Деревья похожи на водоросли. В скольжении контуров и пятен связи
разорваны, концы опущены, причины не прощупываются. Можно ощутить узор
платка, вырез губ, отзвук какой-то мелодии, -- но это звуки ниоткуда и узоры
непонятно чего. Это жизнь, которая произошла с кем-то другим. Иногда тени
напоминают героев книги или, скорее, кинофильма. "Давай сыграем в ту войну,
где мы с тобою не бывали, давай поверим в то кино, где нас с тобой не
убивали." Иногда кино оборачивается чем-то детски-сказочным,
мультяшно-чуковским. "Вагон идет в депо, в депо, в депо идет машина, а я-то
думал -- в Лимпопо или хотя бы мимо". Но дело не в том, какие видения
удваивают и вытесняют жизнь, дело -- в самом эффекте вытеснения, удвоения,
двоения.
Человек видит, как "он же сам" возвращается к себе то ли из тумана, то
ли из зазеркалья. Как он, "пронося свое тело сквозь строй несомненно
живущих", -- самим этим словом: "несомненно", -- выдает тайное сомненье.
Жизнь малоощутима, значения слов и вещей смутны, имя может открыться
случайно, значения всплывут врасплох и будут, в сущности, навязаны, слова
окажутся забыты, а если воспомнены, то опять забыты. Потому что все значения
-- мнимы.
Ключевое слово Абрярова -- "будто". "Как будто". "Это на стекле -- как
будто я..." Все сдвоено: "Дважды я -- это Бог, дважды ты -- это Ты", -- в
двоении неясно, где реальность, а где псевдореальность, морок, сон.
Сам импульс двоения -- попытка вырваться, выскользнуть в иное
измерение.
Отсюда лейтмотив, наверное, наиболее значимый у Абрярова, -- ПРОСВЕТ.
Вариации просвета: дырка, щель, скважина. Дырочки глаз. Невидимое
решето, сквозь дыры которого падает снег. Невидимая воронка, сквозь которую
что-то утекает, убегает: время? смысл? память? Луна -- стягивается, как
рана. Память -- стягивается, как запекшиеся края шрама. Хочется пройти
сквозь эти края, слои, струпья, снять кожу, увидеть под ней "что-то". Но
"едва сдираешь оболочку, присмотришься -- под ней еще..." Оболочка под
оболочкой...
Яркое, нездешнее, зеленеющее древними отсветами имя: "Шамиль" --
требует поэта к историческим экскурсам:
Какая дикая восточность
Вскипает у меня в крови?
Обычно такого рода видения лечат душу: ее спасает "полукрещенный
землепашец", или "сафьянодел"... Не найдя прочности в собственной судьбе,
"потерянные поколения" опираются на незыблемость исторически совершившегося,
будь то "славянщина" или, напротив, "татарщина", средневековый тысячелетний
европейский строй или тысячелетняя же степная вольница, засушенная ветка
Палестины или замороженные цветы Севера.
Но Абряров не получает от своего предка искомой духовной прочности:
Коней монголы мыли в Каме --
Она не прекращала течь...
В тысячелетней старине проступает та же горькая невозможность,
неотвратимость фатума, которая в сущности, кроется за всеми туманами и
миражами современного существования: то, что Кама не прекращала течь, --
куда важнее того, входил ли кто в эту реку, и сколько раз. Тут улавливается
если не спор, то упрямая непроницаемость по отношению к гераклитовой идее о
невозможности дважды войти в одну и ту же реку: сколько ни входи, а река
времени течет себе, не меняясь, -- ты в ней тонешь беззвучно и беззначно.
Или уж тут, скорее, другое ощущение: ищешь потайную дверь (выход,
просвет), наконец, находишь и... там опять стена, и что-то нарисовано. Тут
уже не Гераклит из реки выбредает, тут Алексей Толстой выглядывает из-за
волшебной двери. Как это понимать? Иллюзия проступает из-под иллюзии?
Благостный финал волшебной сказки оборачивается декоративностью и обманом:
вожделенная цель... нарисована. Применительно к классику социалистического
реализма, соблазнившего несколько советских поколений золотым ключиком, --
этот апофеоз деланности можно истолковать либо как неумение мастера сочинить
для сказки достойный финал, либо, напротив, как изощрение того же мастера,
тонко компрометирующего в финале оптимистическую иллюзию. Но Шамиль Абряров
-- человек совершенно другой эпохи, и у него в мотиве "рисованного задника",
или "мнимого просветления" открывается совершенно другой смысл: отчаяние
ребенка, не желающего просыпаться:
Все, что было, было не с нами,
А с кем-то третьим.
Мы уже захлебнулись снами,
Теперь мы бредим.
Ах, как бы я хотел поверить,
Что это -- в самом деле бред, --
Тогда еще есть надежда,
Что в конце туннеля будет свет...
Ценители стиха должны простить поэту падение напряжения к концу
восьмистишия и появление такого штампа, как "свет в конце туннеля", но люди,
которые захотят расслышать голос поколения, обретшего себя на развалинах,
его поймут.
Найдет ли "просвет" очередное "потерянное поколение"? Найдет, надо
думать. Если они явились "ниоткуда", то оттуда же (то есть "ниоткуда" -- из
бездонного "Я") явятся и силы, которыми они должны будут овладеть.
Не они первые, не они и последние.
ЛЕВ АННИНСКИЙ
Популярность: 80, Last-modified: Tue, 17 May 2011 20:05:03 GmT