---------------------------------------------------------------
© Copyright Редьярд Киплинг
© Copyright перевод Михаил Бронштейн (m.bronstein АТ hotmail.com)
Date: 16 May 2007
---------------------------------------------------------------
When ye say to Tabaqui, `My Brother!'
When ye call the Hyena to meat,
Ye may cry the Full Truce with Jacala --
The Belly that runs on four feet.
Jungle Law.
-- УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!..
Это был низкий, вязкий голос, от которого по коже пробирал мороз. Он
звучал как что-то мягкое, распадающееся пополам. В нем был хрип, и стон, и
дрожь.
-- УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!.. О ЖИТЕЛИ РЕКИ, УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!..
На широкой глади реки не было видно ничего, кроме стайки деревянных
барок под квадратными парусами, нагруженных строительным камнем. Они только
что прошли под железнодорожным мостом, направляясь вниз по течению. Неуклюже
сманеврировав, чтобы избежать песчаной косы, нанесенной за опорами моста,
барки проплыли мимо по три в ряд. И снова раздался жуткий голос:
-- О БРАМИНЫ РЕКИ! УВАЖАЙТЕ СТАРЫХ И НЕМОЩНЫХ!..
Лодочник, сидевший на борту, повернулся, поднял руку и что-то сказал,
но это было не благословение. Поскрипывая в сумерках, барки поплыли дальше.
В гладкой как стекло поверхности широкой индийской реки, похожей больше
на цепь маленьких озер, чем на поток, отражалось песочно-красное небо с
желтыми и серо-фиолетовыми пятнами ближе к низким берегам. В сезон дождей в
реку впадали мелкие ручьи, но сейчас все их пересохшие устья были выше линии
воды. На левом берегу, почти под самым железнодорожным мостом, стояла
деревня из глинобитных, крытых соломой хижин. Ее главная улица была полна
скота, возвращавшегося по своим стойлам; эта улица шла прямо к реке и
кончалась грубой кирпичной лестницей, где люди, желающие совершить омовение,
могли входить в воду шаг за шагом. Это был гхат деревни Магер-Гхат.
Ночь быстро сгущалась над полями чечевицы, риса и хлопка в ежегодно
затопляемых низинах; над тростником, окаймлявшим изгиб реки; над лабиринтом
выпасов, начинавшимся за неподвижным тростником. Попугаи и вороны, откричав
свое на вечернем водопое, улетели от реки на ночлег, разминувшись с только
что вылетевшими батальонами летучих лисиц. Облака водоплавающей птицы со
свистом и гоготом опускались под прикрытие тростника. Здесь были гуси с
бочкообразными головами и черными спинами, разнообразные утки и кулики,
кое-где одиночный фламинго. Замыкал процессию неуклюжий аист-адъютант,
летевший с таким видом, будто каждый медленный взмах его крыльев был
последним.
-- УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ! БРАМИНЫ РЕКИ, УВАЖАЙТЕ СТАРОСТЬ!..
Адъютант повернул голову, изменил направление полета в сторону голоса и
тяжело приземлился на песчаной косе ниже моста. Тут стало видно, что это за
неприглядное создание. Сзади он смотрелся чрезвычайно почтенно, так как был
ростом со взрослого мужчину и порядком напоминал лысого пастора. Но спереди
все было по-другому. На его голове и шее, выглядящих как у запойного
пьяницы, не было ни единого перышка, а на шее под подбородком висел
отвратительный мешок голой кожи -- вместилище всего, что был в состоянии
стащить его кайлообразный клюв. Осторожно переступив на своих длинных,
тонких ногах, он почистил клювом пепельно-серые хвостовые перья, бросил
взгляд через свое гладкое плечо и замер по стойке "смирно".
Маленький облезлый шакал, тявкавший от голода на невысоком обрыве,
насторожил уши, задрал хвост и поспешил через отмель по направлению к
адъютанту. Он был низшим в своей касте, -- не то чтобы и лучшие из шакалов
были чем-то хороши, но этот был особенно жалок. Полунищий, полувор,
чистильщик деревенских свалок, то робкий, то наглый, он был исполнен
хитрости, которая никогда не приносила ему никакой пользы.
-- Уф! -- сказал он, выбравшись на косу и печально отряхиваясь. -- Да
поразит красная парша всех собак этой деревни! Я получил по три укуса за
каждую блоху на моей шкуре, а за что? Я поглядел -- лишь поглядел, прошу
заметить, -- на старый башмак, лежащий в стойле. Что же мне, питаться
грязью? -- Он почесал за левым ухом.
-- Я слышал... -- сказал адъютант голосом, звучащим как тупая пила по
толстой доске, -- я слышал, что в этом башмаке был новорожденный щенок.
-- Одно дело слышать, другое знать, -- сказал шакал, который помнил
немало поговорок, услышанных по вечерам вблизи деревенских костров.
-- Совершенно верно. И для вящей уверенности я позаботился об этом
щенке, пока собаки были заняты в другом месте.
-- Да, они были очень заняты, -- сказал шакал. -- И мне теперь придется
какое-то время не соваться в деревню за объедками. Так в этом башмаке на
самом деле был слепой щенок?
-- Он здесь, -- сказал адъютант, косясь через свой клюв на полный
мешок. -- Мелочь, но теперь, когда благотворительность в мире умерла, это
все же приемлемо.
-- Ай! Мир в наши дни сделан из железа! -- провыл шакал. Но тут его
беспокойные глазки заметили ничтожную рябь на поверхности воды, и он
поспешно продолжал: -- Жизнь трудна для всех нас, и я не сомневаюсь, что
даже наш благородный повелитель, Гордость Гхата и Зависть Реки...
-- Лжец, льстец и шакал, -- все они вылупились из одного яйца, --
заметил адъютант, ни к кому не обращаясь. (Он и сам мог быть превосходным
лжецом, когда себя утруждал.)
-- Да, Зависть Реки! -- повторил шакал, повышая голос. -- Даже ОН, я не
сомневаюсь, находит, что после постройки моста хорошую еду стало добывать
труднее. С другой стороны, хоть я никоим образом не сказал бы этого в ЕГО
благородном присутствии, -- ОН до такой степени мудр и добродетелен, каковым
я -- увы! -- не являюсь...
-- Когда шакал утверждает, что он сер, -- как же черен должен он быть!
-- пробормотал адъютант. Он не видел приближающейся ряби.
-- ...что ЕГО еда никогда не иссякает... и следовательно...
Послышался тихий скребущий звук, словно лодка села на мель. Шакал
поспешно развернулся, ибо к существу, о котором он только что говорил,
всегда лучше находиться лицом. Это был семиметровый крокодил, панцирь
которого выглядел склепанным из котельного железа, украшенного шишками,
килями и гребнями. Желтые острия его верхних зубов слегка выдавались над
фигурно вырезанной нижней челюстью. Это и был тупорылый Магер, чье имя
носила деревня Магер-Гхат. Старше чем любой из жителей деревни, до постройки
моста он был чудовищем деревенского брода -- убийца-людоед и местное
божество одновременно. Сейчас он лежал подбородком на отмели, удерживаясь на
месте почти незаметным колебанием хвоста, но шакал отлично знал, что один
удар этого хвоста в воде может вынести Магера на берег со скоростью
паровоза.
-- Что за удачная встреча, о Покровитель Бедных! -- Шакал завилял
хвостом, пятясь при каждом слове. -- Заслышав восхитительный голос, мы
явились в предвкушении приятной беседы. Моя бесхвостая самонадеянность и в
самом деле побудила меня говорить о тебе, пока мы ждали. Но я надеюсь, что
ничего из этого услышано не было.
Надо заметить, что шакал перед этим говорил как раз с тем, чтобы быть
услышанным, ибо он знал, что лесть -- это лучший способ получить подачку.
Магер же знал, что шакал говорит именно с этой целью, а шакал знал, что
Магер это знает, а Магер, в свою очередь, знал, что шакал знает, что Магер
знает... и в результате они были очень довольны друг другом.
С хрюканьем и пыхтеньем старое чудовище вылезло из воды, бормоча себе
под нос: "Уважайте старых и немощных!.." Его раздутое бочкообразное туловище
продвигалось вперед на кривых лапах, а маленькие глаза под тяжелыми роговыми
веками на макушке треугольной головы горели как угли. Он залег на песке, и
даже шакал, хорошо знавший его повадки, невольно вздрогнул в сотый раз,
когда увидел, как точно Магер притворился выброшенным на косу бревном. Он не
поленился устроиться под тем же углом к воде, под каким лежало бы бревно --
с учетом места, течения и сезона, -- и все это лишь по привычке, так как
вылез он на сушу не для того, чтобы охотиться. Но крокодил никогда не бывает
вполне сыт, и если бы шакала обмануло это сходство, ему бы не пришлось
больше над ним философствовать.
-- Дитя, я не слышал ни слова, -- сказал Магер, закрывая один глаз. --
В моих ушах была вода, а кроме того, я ослаб от голода. С тех пор, как
построен железнодорожный мост, жители моей деревни больше меня не любят, и
это разбило мне сердце.
-- Стыд и позор! -- сказал шакал. -- Такое благородное сердце! Впрочем,
по мне все люди одинаковы.
-- О нет, на деле они весьма разнятся, -- мягко ответил Магер. --
Некоторые худы, как лодочные шесты; другие жирны, как молодые ша... собаки.
Я бы не стал дурно отзываться о людях без причины. Да, они бывают
всевозможных сортов, но мои долгие годы мне показали: что один, что другой,
-- все они весьма хороши. Мужчины, женщины, дети, -- я не нахожу в них
ничего плохого. Запомни, дитя: кто осуждает мир, тот бывает осужден миром.
-- Лесть хуже пустой жестянки в желудке. Но то, что мы услышали, -- это
мудрость, -- сказал адъютант, ставя одну ногу на землю.
-- Но стоит только подумать об их неблагодарности к такому выдающемуся
существу... -- осторожно начал шакал.
-- Неблагодарность? О, нет, нет, -- сказал Магер. -- Они просто не
думают о других, вот и все. Но я заметил со своего поста ниже брода, как
тяжело старикам и детям взбираться по лестнице на новый мост. Старики,
правда, не столь уж достойны рассмотрения, но я огорчен -- я очень серьезно
огорчен -- по поводу толстеньких детей. И все же я полагаю, что через
некоторое время, когда выветрится новизна этого моста, мы опять увидим голые
коричневые ноги моих людей, храбро шлепающие через брод, как и прежде. И
тогда старый Магер будет опять удостоен почестей.
-- Но только сегодня в полдень я видел венки календулы, плывущие от
гхата... -- сказал адъютант. (По всей Индии венки календулы -- это символ
почитания).
-- Ошибка. Это была ошибка. Жена продавца сладостей с каждым годом
теряет зрение и не может отличить меня от бревна -- меня, Магера из
Магер-Гхата! Я видел эту ошибку, когда она бросала венки, -- я лежал у
самого основания гхата, -- и сделай она еще шаг, я мог бы ей показать, в чем
разница. Но ее помыслы были чисты, а мы должны учитывать, в каком духе
делается подношение.
-- Что толку от венков, когда ты лежишь на свалке? -- спросил шакал.
Занимаясь поиском блох, он в то же время не спускал глаз с Покровителя
Бедных.
-- Это так... но нет еще такой свалки, на которую бы выбросили меня.
Пять раз я видел, как река отступала от деревни, нанеся грунт в начале
улицы. Пять раз я видел, как перестраивалась деревня на берегу реки, -- и
еще пять раз увижу. Я вам не какой-нибудь ветреный рыбоед Гавиал, который,
согласно поговорке, "сегодня в Каши, а завтра в Праяге". Нет, я --
постоянный и неизменный Хранитель Брода. Эта деревня недаром носит мое имя.
"Тот, кто ждет долго, -- гласит пословица, -- будет в конце концов
вознагражден".
-- Я жду долго -- очень долго, почти всю свою жизнь, а в награду
получаю лишь побои да укусы, -- сказал шакал.
-- Хо-хо-хо! -- загоготал адъютант, --
Родился в августе шакал;
Сентябрь -- пора дождей.
"Страшней потопа, -- он сказал, --
Не вспомню, хоть убей!"
У адъютанта есть одна неприятная черта. Он страдает от непредсказуемых
судорог в ногах, и тогда (хоть на вид он более добродетелен, чем остальная
своя родня, -- которые все выглядят чрезвычайно почтенно) он пускается в
дикую военную пляску на своих ходулях, полуоткрыв крылья; его лысая голова
при этом прыгает вверх и вниз. По причинам, лучше всего известным ему
самому, он аккуратно приурочивает эти приступы к самым гадким своим
замечаниям. С последними словами песенки адъютант опять принял стойку
"смирно", выглядя в десять раз более адъютантом, чем прежде.
Шакал вздрогнул, несмотря на то, что ему было полных три года. Но чем
можно ответить на оскорбление, если обидчик снабжен метровым клювом и
способен вгонять его, словно копье? Хоть адъютант и славился своей
трусостью, шакал был еще трусливее.
-- Следует пожить, чтобы чему-то научиться, -- сказал Магер. -- Мелкие
шакалы встречаются часто, но такой крокодил, как я, -- отнюдь нет. Но при
этом я не горжусь, ибо гордыня губительна. Все это -- Судьба, а роптать на
свою судьбу не следует никому, кто плавает, ходит или бегает. Я вполне
доволен Судьбой. Немного удачи, острый глаз и привычка всегда проверять до
того, как подниматься по протоке или ручью, есть ли из них выход, -- и
сделать можно немало.
-- Однажды я слышал, что даже Покровитель Бедных совершил ошибку, --
ядовито заметил шакал.
-- Это правда; но тогда мне помогла моя Судьба. Это было до того, как я
вырос до своего полного размера, -- четыре засухи тому назад. Клянусь
берегами Ганга, как полноводны были потоки в те дни! Да, я был молод и
легкомыслен, и когда пришел сезон дождей, кто был довольнее меня? Тогда для
счастья мне было нужно немного. Деревня была затоплена, я проплыл выше гхата
и ушел далеко от реки, в рисовые поля. Они все были в хорошей, глубокой
грязи. Помню пару браслетов, что я нашел в тот вечер... они были из стекла,
и причинили мне немало беспокойства. Да, стеклянные браслеты... и, если
память мне не изменяет, башмак. Мне следовало бы стряхнуть оба башмака, но я
был голоден; позже я уже лучше это знал. Да. Итак, я насытился и отдохнул,
но когда я был готов возвращаться к реке, вода уже спала, и я прошествовал
по грязи вдоль главной улицы -- я, собственной персоной! Все жители моей
деревни высыпали наружу -- жрецы, и женщины, и дети, -- и я взирал на них
благосклонно. Грязь -- неподходящее место для сражений. Один лодочник
сказал: "Возьмем топоры и убьем его -- это Магер нашего брода!" -- "Нет, --
ответил брамин. -- Глядите, он гонит перед собой воду обратно в реку! Это
бог нашей деревни". И тогда на меня стали бросать цветы, а кто-то, по
счастью, догадался перевести через дорогу козу...
-- О, как хороша, как вкусна козлятина! -- сказал шакал.
-- Шерсть -- слишком много шерсти. К тому же, если коза найдена в воде,
в ней, скорее всего, прячется крестообразный крюк. Но ту козу я принял, и с
большой честью проследовал вниз, до гхата. А позже моя Судьба послала мне
того лодочника, что хотел отрубить мне хвост топором. Его лодка села на
старую мель, которую вы помнить не можете...
-- Не все здесь шакалы, -- сказал адъютант. -- Та мель, где затонули
барки с камнем в год великой засухи? Она была рядом с другой, которая
продержалась три сезона...
-- Их было две, -- сказал Магер, -- верхняя и нижняя мель.
-- О да, я забыл. Их разделяла протока, которая потом опять высохла, --
сказал адъютант, который гордился своей памятью.
-- Лодка моего доброжелателя села на нижнюю мель. Он спал на носу и,
полусонный, спрыгнул в воду по пояс -- нет, это было не глубже, чем по
колено, -- чтобы ее столкнуть. Пустая лодка поплыла дальше, но опять засела
-- ниже следующего плеса, как тогда текла река. Я следовал за ней, потому
что знал, что люди попытаются вытащить ее на берег...
-- И они попытались? -- благоговейно спросил шакал. Охота таких
масштабов производила на него огромное впечатление.
-- И там, и еще ниже по течению. Дальше я плыть не стал, но это
принесло мне троих в один день -- все хорошо откормленные лодочники -- и, за
исключением последнего, с которым я был неаккуратен, ни один даже не
крикнул, чтобы предупредить оставшихся на берегу...
-- Что за благородная охота! Но какая при этом требуется необыкновенная
проницательность! -- сказал шакал.
-- Не проницательность, а всего лишь способность думать. Небольшое
размышление подобно соли в рисе, как говорят лодочники, -- а я всегда думаю
глубоко и основательно. Мой кузен, рыбоед Гавиал, рассказывал мне, как
трудно ему следовать за своей рыбой, и как одна рыба отличается от другой, и
как он должен всех их знать, вместе и по отдельности. По-моему, это требует
немалой мудрости. Но с другой стороны, мой кузен Гавиал живет среди своих
подданных. Мои люди не плавают косяками, выставив рты из воды, как карпы; не
всплывают все время на поверхность, поворачиваясь на бок, как моху и мелкая
чапта; не собираются на отмелях после наводнения, как сомы и лаубука...
-- Все очень вкусны, -- заметил адъютант, щелкнув клювом.
-- То же самое говорит мой кузен, и строит невесть что из охоты за
ними. Но они не вылезают на берег, чтобы избежать его длинного рыла. Мои
люди устроены иначе. Они живут на суше, в хижинах, среди своего скота. Мне
надо знать, что они делают сейчас, а что будут делать позже, -- как говорит
пословица, "добавляя к хвосту хобот, я вижу, что это слон". Зеленая ветка и
железное кольцо, вывешенные над дверью? Старый Магер знает, что в этом доме
родился мальчик, и в один прекрасный день он должен прийти играть к гхату.
Девушка собирается выйти замуж? Старый Магер знает, ибо он видит людей,
носящих туда и сюда свадебные подарки, -- и когда невеста спустится к гхату
для омовения, он будет тут как тут. Река изменила русло и нанесла новую
землю там, где раньше был лишь песок? Магер знает.
-- Какой толк от этого знания? -- спросил шакал. -- Река успела
изменить русло даже за мою короткую жизнь.
(Реки в Индии постоянно меняют свои русла, порой на несколько
километров за один сезон, затопляя поля с одной стороны и оставляя наносы
ила с другой.)
-- Нет ничего полезнее, -- ответил Магер. -- Новая земля означает новые
ссоры. Магер знает! О! Магер знает! Как только спадет вода, он
прокрадывается вверх по течению маленьких ручейков, в которых, по мнению
людей, не спрятаться и собаке, и ждет там. Вот идет крестьянин. Он говорит,
что посадит огурцы здесь, а дыни там, на этой новой земле, что дала ему
река; он щупает плодородный ил своими босыми ногами. А вот идет другой, и
говорит, что посадит лук, и морковь, и сахарный тростник -- тут, тут и там.
Вот они встречаются, как лодки на плаву, и косятся друг на друга из-под
своих больших синих тюрбанов, а старый Магер все это видит и слышит. Они
называют друг друга "брат", и идут, чтобы разметить межи на новой земле.
Магер следует за ними от одной вехи до другой, пробираясь незаметно в
глубокой грязи. И вот они уже начали ссориться! Вот они обмениваются бранью!
Вот они тянут друг друга за тюрбаны! Вот они поднимают свои посохи -- и вот,
наконец, один валится в грязь, а другой убегает. Когда он возвращается, спор
уже улажен, о чем свидетельствует окованный железом бамбуковый посох
проигравшего. Но почему-то они не испытывают благодарности к Магеру. Нет,
они кричат: "Убийство!" -- и их родня начинает биться на кольях, по двадцать
человек с каждой стороны. Мои люди -- это серьезный народ, джаты Малвинского
плоскогорья. Они не берутся за колья просто так -- и, когда сражение
окончено, старый Магер ждет далеко внизу по течению реки, где не видно от
деревни, -- вон за теми кустами акации. Вот они спускаются к реке при свете
звезд, мои широкоплечие джаты, -- восемь или девять человек, несущие
мертвеца. Это старики с седыми бородами, и голоса их так же глубоки, как
мой. Они зажигают небольшой костер -- о, как хорошо я знаю этот костер! --
садятся в круг и курят, качая головами то вперед, по направлению друг к
другу, то в сторону мертвеца, лежащего на берегу. Они говорят, что
английский Закон придет к ним с веревкой, и это будет позор для рода
убившего, потому что этого человека повесят на большом тюремном дворе. А
друзья мертвого говорят: "Пусть его повесят!" -- и разговор опять идет по
кругу, -- и раз, и два, и двадцать раз за долгую ночь. Потом кто-то,
наконец, говорит: "Это был честный бой. Давайте возьмем выкуп за кровь --
немного больше, чем предлагает убивший, -- и будем помалкивать". Потом они
начинают торговаться из-за выкупа, потому что убитый был сильным человеком и
оставил много сыновей. И все же перед восходом солнца они слегка обжигают
мертвеца на костре, как того требует обычай, после чего он поступает в мое
распоряжение... и тоже помалкивает. О дети мои! Магер знает! Магер знает!
Мои джаты -- хороший народ!
-- Для моего зоба их рука слишком скупа, -- прохрипел адъютант. --
Говорят ведь: "Что там подберешь после жителей Малвы?"
-- О, я подбираю... их самих! -- ответил Магер.
-- Вот на юге, в Калькутте, -- продолжал адъютант, -- в прежние дни все
выбрасывали на улицу, и мы могли выбирать что хотели. Золотые были времена!
А нынче их улицы чисты, как свежевымытое яйцо, и вся моя родня оттуда
улетает. Чистота -- одно дело; но чистить, подметать и поливать по семь раз
на дню -- от этого и боги устанут!
-- Мне рассказывал один шакал с юга, -- а он это слышал от брата, --
что в Калькутте все шакалы жирны, как выдры в сезон дождей, -- сказал шакал,
пуская слюну при одной лишь мысли об этом.
-- Но там живут белолицые англичане. Они привозят собак в лодках
откуда-то с низовий реки -- больших, толстых собак, чтобы эти шакалы не
жирели, -- сказал адъютант.
-- Значит, они так же жестокосердечны, как и здешние люди? Я мог бы
догадаться. Ни земля, ни небо, ни вода не проявляют милосердия к шакалу. В
прошлом году, после дождей, я видел палатки белолицых... Я стащил оттуда и
съел желтую уздечку. Белолицые не умеют правильно выделывать кожу. Мне было
потом очень плохо.
-- Это лучше того, что случилось со мной, -- сказал адъютант. -- На
моем третьем году, когда я был молодой и смелой птицей, я отправился вниз по
реке -- туда, где пристают большие лодки. Лодки англичан бывают в три раза
больше, чем эта деревня.
-- Он побывал аж в Дели и утверждает, что люди там ходят на головах, --
пробормотал шакал.
Магер открыл левый глаз и внимательно посмотрел на адъютанта.
-- Это правда, -- настаивала большая птица. -- Лжецы лгут только тогда,
когда надеются, что им поверят. А кто не видал этих лодок, поверить в них
все равно не сможет.
-- Это разумно, -- сказал Магер. -- А дальше?..
-- Изнутри этой лодки они вынимали огромные куски белого вещества,
которое через короткое время превращалось в воду. Много кусков откалывалось
и падало рядом на берегу, а остальное они быстро прятали в дом с толстыми
стенами. Один лодочник засмеялся, взял кусок размером не больше мелкой
собаки и бросил мне. Как и вся моя родня, я глотаю без размышлений, -- и я
проглотил этот кусок, согласно нашему обычаю. И тут же меня поразил
невероятный холод, который, начинаясь от зоба, распространился до самых
кончиков моих пальцев и лишил меня дара речи, в то время как лодочники надо
мной насмехались. Никогда в жизни не ощущал я такого холода. От горя и
удивления я танцевал, пока не смог перевести дыхание, после чего продолжал
танцевать, громко жалуясь на ложь и фальшь этого мира, а лодочники хохотали,
пока все не свалились. Самым странным во всей истории -- помимо этого
удивительного холода -- было то, что, когда я кончил свои причитания, в моем
зобу ровно ничего не осталось!
Адъютант постарался как можно лучше описать свои впечатления после
того, как он проглотил трехкилограммовый кусок льда с озера Велхэм,
привезенного на американском холодильном пароходе в те времена, когда
Калькутта еще не начала производить свой собственный лед при помощи машин.
Но так как он не знал, что такое лед, а Магер с шакалом знали и того меньше,
его рассказ большого впечатления не произвел.
-- Все что угодно, -- сказал Магер, снова закрывая левый глаз. -- Все
что угодно может быть внутри лодки, которая в три раза больше Магер-Гхата.
Моя деревня -- не маленькая.
Наверху раздался свисток, и через мост промчался поезд "Дели Мейл" с
сияющими светом вагонами, отбрасывая тени вдоль реки. Стук его колес затих в
темноте. Магер с шакалом так привыкли к этому зрелищу, что даже не повернули
головы.
-- Разве это не более удивительно, чем лодка размером с три
Магер-Гхата? -- спросила птица, глядя вверх.
-- Дитя, я видел, как его строили. Я видел, как поднимаются опоры,
камень за камнем, и когда люди с них падали, -- обычно они держались на
удивление хорошо, но когда они все-таки падали, -- тогда я был наготове.
После постройки первой опоры они вообще перестали искать тела ниже по
течению, чтобы предать их сожжению. Тут я тоже избавлял их от лишних хлопот.
Нет ничего странного в постройке моста, -- ответил Магер.
-- Но вот это, что пересекает реку по мосту и тянет за собой крытые
телеги! Вот это -- странная вещь, -- повторил адъютант.
-- Это новая порода вола, вне всякого сомнения. В один прекрасный день
он поскользнется там, наверху, и упадет, как падали те люди. И тогда старый
Магер будет наготове.
Шакал посмотрел на адъютанта, а адъютант -- на шакала. Оба были
уверены, что паровоз -- это что угодно на свете, но только не вол. Шакал
много раз наблюдал поезда из зарослей алоэ, тянущихся вдоль путей, а
адъютант был знаком с их видом еще с тех пор, как в Индии появились самые
первые локомотивы. Но Магер мог видеть паровоз только снизу, откуда форма
медного котла напоминала ему горб вола.
-- М-м-мда... Новая порода вола... -- задумчиво повторил Магер, чтобы
окончательно утвердиться в собственном мнении, и шакал подхватил:
-- Это определенно вол.
-- Но потом, это могло бы быть... -- начал Магер уже не столь уверенно.
-- Определенно и несомненно! -- перебил его шакал.
-- Что?! -- раздраженно спросил Магер, ибо он чувствовал, что его
собеседники знают больше, чем он. -- Что еще это может быть? Я так и не
кончил говорить. Ты сказал, что это вол.
-- Это то, чем его желает считать Покровитель Бедных. Я служу ему, а не
этой штуке, что пересекает реку.
-- Чем бы оно ни было, это работа белолицых, -- сказал адъютант, -- и
что до меня, то я не стал бы лежать на виду так близко от моста.
-- Ты не знаешь англичан, как знаю их я, -- сказал Магер. -- Когда
строили мост, здесь был один белолицый. По вечерам он брал лодку, и шаркал
ногами по доскам днища, и шептал: "Он здесь? А может, там? Дайте мне ружье".
Задолго до того, как я его видел, я отчетливо слышал каждый звук, что он
производит, -- и скрип, и пыхтение, и лязг его ружья, доносящиеся то сверху,
то снизу. Каждый раз, когда мне удавалось подцепить одного из его рабочих,
экономя немалые расходы на дрова для сожжения, он приходил вниз, к гхату, и
громко кричал, что выследит меня и избавит от меня реку. От меня -- Магера
из Магер-Гхата! Дети, я провел часы под днищем его лодки, слушая, как он
палит по бревнам, и когда я был уверен, что он уже устал, я всплыл рядом с
бортом и щелкнул челюстями прямо ему в лицо. Когда мост был построен, этот
англичанин отсюда уехал. И так охотятся они все -- за исключением тех
случаев, когда охотятся за ними.
-- Кто... кто охотится за белолицыми? -- возбужденно тявкнул шакал.
-- Сейчас никто, но в свое время я за ними поохотился.
-- Я немного помню ту Большую Охоту. Я был тогда молодым, -- сказал
адъютант, многозначительно щелкнув клювом.
-- К тому времени я уже хорошо здесь устроился. Моя деревня
перестраивалась в третий раз, когда мой кузен Гавиал принес весть о богатых
водах выше Бенареса. Поначалу я не хотел трогаться в путь, потому что мой
кузен, будучи рыбоедом, не всегда знает, что хорошо, а что плохо. Но потом я
услышал то, что по вечерам говорили мои люди, и это придало мне уверенности.
-- И что они говорили? -- спросил шакал.
-- Они говорили вполне достаточно, чтобы заставить меня, Магера из
Магер-Гхата, покинуть реку и положиться на свои ноги. Я передвигался по
ночам, используя самые маленькие ручейки, покуда они мне годились, но это
было начало сухого сезона, и воды было мало. Я пересекал пыльные дороги, я
шел через высокую траву, я взбирался на холмы при свете луны. Я даже
карабкался по скалам -- только подумайте! Я пересек край безводного
Сирхинда, прежде чем набрел на мелкие речки и ручьи, текущие в сторону
Ганга. Целый месяц я двигался прочь от своих людей и реки, что знал... Это
было поистине необыкновенно!
-- Что за еда по дороге? -- спросил шакал, душа у которого всегда
пребывает в его маленьком желудке, и которого нисколько не впечатляло
сухопутное путешествие Магера.
-- Та, что я мог найти... кузен, -- медленно выговорил Магер,
растягивая каждое слово.
Следует отметить, что в Индии не принято звать друг друга кузенами,
если нельзя проследить хоть какое-нибудь кровное родство; а поскольку
крокодил с шакалом могут состоять в родстве разве что в сказках, шакал знал,
по какой причине его внезапно произвели в семейный круг Магера. Будь они
одни, ему было бы все равно, но глаза адъютанта злорадно сверкнули при этой
гадкой издевке.
-- Несомненно, отец мой, я мог бы это знать, -- ответил шакал.
Ни одному крокодилу не по душе, когда его называют отцом шакалов, --
что и высказал Магер из Магер-Гхата, присовокупив многое, что здесь не стоит
и повторять.
-- Покровитель Бедных сам заявил о нашем родстве. Откуда же мне помнить
его точную степень? Более того, мы питаемся одинаковой пищей: он сам это
сказал, -- ответил шакал.
Это лишь усугубило ситуацию. Шакал намекал на то, что Магер во время
своего марша по суше должен был все время питаться свежей пищей, вместо того
чтобы ждать, пока она дойдет до правильной кондиции, что обычно делает
каждый уважающий себя крокодил и большинство других диких зверей. Одной из
самых презрительных кличек у речных жителей является "пожиратель свежего
мяса"; это почти так же оскорбительно, как назвать человека каннибалом.
-- Эта пища была съедена тридцать лет назад, -- спокойно заметил
адъютант. -- Можно проговорить еще тридцать лет, обратно она не вернется.
Расскажи лучше о том, как ты добрался до хороших вод в конце этого
необыкновенного путешествия. "Если слушать вой каждого шакала, все дела в
городе встанут", говорит пословица.
Должно быть, Магер был благодарен за вмешательство, потому что он
поспешил продолжить:
-- Клянусь берегами Ганга! Когда я туда добрался, -- никогда не видал я
таких вод!
-- Лучше, чем большое наводнение прошлого сезона? -- спросил шакал.
-- Лучше! То наводнение было не больше, чем случается каждые пять лет,
-- горстка утопленников, несколько кур, да дохлый вол в илистой воде с
переменными течениями. Но в том сезоне, о котором я говорю, вода была
низкая, река текла гладко и плавно -- и, как и говорил Гавиал, вниз по ней
плыли мертвые англичане, касаясь друг друга. В тот сезон я вырос до своего
полного обхвата! От Агры, мимо Этавы, и на широкие воды под Аллахабадом...
-- О, тот водоворот под стенами аллахабадского форта! -- сказал
адъютант. -- Они стягивались туда, как утки к тростнику, и дрейфовали круг
за кругом -- вот так! -- Он снова пустился в свою жуткую пляску.
Шакал глядел на него с завистью. Естественно, он не мог помнить
страшный год Восстания, о котором шла речь.
-- Да, -- продолжал Магер, -- под Аллахабадом можно было лежать на
месте и выбирать одного из двадцати, плывущих мимо, -- и более того,
англичане не были обременены кольцами и браслетами, как мои женщины в наши
дни. "Кто любит украшения, тот может кончить с веревкой на шее вместо
ожерелья", гласит пословица. Все речные крокодилы тогда растолстели, но моей
Судьбе было угодно, чтобы я стал толще всех. Говорили, что на англичан
охотятся и загоняют их в реку, и -- клянусь берегами Ганга! -- так оно и
выглядело, как далеко я ни двигался на юг, -- а я проплыл вниз по течению
дальше Монгира и гробниц, что стоят над рекой...
-- Знаю это место, -- сказал адъютант. -- С тех самых пор Монгир стал
заброшенным городом. Очень немногие сейчас там живут.
-- Там я повернул и направился обратно вверх -- очень неторопливо, с
ленцой, -- и немного выше Монгира встретил лодку, полную белолицых... живых!
Это были женщины. Они лежали под куском материи, натянутым на палки, и
рыдали. В те дни в нас, Хранителей Бродов, никто не стрелял. Все ружья были
заняты в других местах, -- день и ночь до нас доносило ветром их пальбу. Я
всплыл рядом с этой лодкой, потому что живых белолицых мне видеть еще не
доводилось, хоть я хорошо их знал... с другой стороны. Голый белый ребенок
стоял на коленях у борта и, свесившись наружу, держал руки в бегущей воде.
Приятно смотреть, как ребенок любит воду. Я уже насытился в тот день, но
внутри у меня оставалось еще немного места. И все же я нацелился на руки
этого ребенка лишь для развлечения, а не потому, что был голоден. Они были
такой ясной мишенью, что я даже не посмотрел, когда смыкал челюсти. Но они
были так малы, что, хоть я и не промахнулся, -- в этом я уверен, -- ребенок
быстро выдернул руки и остался невредим. Они, должно быть, проскользнули у
меня между зубами, эти маленькие белые руки. Мне бы следовало ухватить их
поперек у локтей -- но, как я сказал, я всплыл лишь для развлечения, чтобы
увидеть что-то новое. В лодке все закричали, и я снова всплыл, чтобы
взглянуть на них. Лодка была слишком тяжела, чтобы ее перевернуть. Это были
всего лишь женщины -- но, как говорят, "тот, кто доверяет женщине, ходит по
поверхности ряски в пруду". И это так, клянусь берегами Ганга!
-- Как-то раз одна женщина дала мне сушеной рыбьей кожи, -- сказал
шакал. -- Я надеялся стащить ее младенца, но, как говорится, "лошадиный корм
лучше, чем удар лошадиного копыта". Так что сделала та женщина?
-- Она выстрелила в меня из короткого ружья, подобного которому я не
видел ни раньше, ни потом. Пять раз подряд! -- (Должно быть, Магер
повстречался со старомодным револьвером.) -- Я застыл от изумления с
раскрытой пастью, моя голова была вся в дыму. Никогда я такого не видел.
Пять раз -- так же быстро, как я взмахиваю хвостом... вот так!
Шакал, которого все больше и больше увлекало повествование, едва успел
отскочить, как огромный крокодилий хвост просвистел мимо, подобно косе.
-- Только после пятого выстрела, -- продолжал Магер, будто это и не он
только что попытался оглушить одного из своих слушателей, -- только после
пятого выстрела я, наконец, нырнул. Я снова всплыл как раз вовремя, чтобы
услышать, как лодочник говорит этим белым женщинам, что я наверняка убит.
Одна пуля попала под шейную пластину моего панциря... Моя голова не
поворачивается, поэтому я не знаю, сидит ли она еще там. Посмотри, дитя. Это
докажет, что моя история правдива.
-- Я? -- сказал шакал. -- Смеет ли поедатель старых башмаков, гложущий
кости, подвергать сомнению то, что говорит Зависть Реки? Да пусть мой хвост
отгрызут слепые щенки, если мои скромные мозги посетила хоть тень подобного
сомнения! Покровитель Бедных снизошел до того, чтобы сообщить мне, его рабу,
что однажды его ранила женщина. Этого достаточно. Я расскажу об этом своим
детям, не прося никаких доказательств.
-- Избыток учтивости порой не лучше избытка наглости, ибо, как говорят,
"можно заставить гостя подавиться угощением"! Я не желаю, чтобы твои дети
знали о том, что Магер из Магер-Гхата получил свою единственную рану от рук
женщины! У них будет достаточно других забот, если им придется добывать еду
таким же жалким путем, как их отцу!
-- Это давно забыто! Ничего сказано не было! Не было никакой белой
женщины! Не было никакой лодки! Ничего вообще не случилось! -- Шакал помахал
хвостом, чтобы показать, насколько полно все стерлось из его памяти, и
уселся с независимым видом.
-- Да, много чего произошло, -- сказал Магер, потерпевший второе
поражение за ночь в попытках переиграть своего коллегу. Но при этом они не
таили друг на друга злобы. "Ешь и будь съеден", гласит Закон Реки, и когда
Магер кончал трапезу, шакал являлся за объедками. -- Я оставил эту лодку в
покое и двинулся вверх по течению, но когда я добрался до Арраха и тамошних
вод, мертвые англичане кончились. Какое-то время река была пуста. Затем
приплыли один-два мертвеца в красных мундирах, но уже не англичане, а
индусы. Потом по пять-шесть зараз. И наконец, от Арраха и дальше на север,
за Агрой, стало выглядеть, как будто они кидались в воду целыми деревнями.
Они выплывали из мелких ручьев -- один за другим, как бревна в сезон дождей.
Когда вода в реке поднималась, целые их отряды снимались с мелей, на которых
сидели. Отступающее наводнение тащило их за собой и оставляло длинноволосые
трупы рассеянными по полям и джунглям. Держа путь на север, по ночам я
слышал стрельбу, а днем -- обутые ноги людей, пересекающих броды, и звук
колес, как от тяжело нагруженных телег, катящихся по песчаному дну. Каждая
рябь на воде приносила новых покойников. В конце концов даже я испугался,
сказав сам себе: "Если такое происходит с людьми, то как же избежать этого
Магеру из Магер-Гхата?" Еще там были лодки, поднимавшиеся без парусов против
течения, вслед за мной, -- лодки, которые все время горели, как горят иногда
барки с хлопком, но при этом не тонули.
-- А! -- сказал адъютант. Такие лодки приходят в Калькутту на юге. Они
высокие и черные, с хвостом позади, который взбивает воду, и они...
-- ...в три раза больше моей деревни. Те лодки были низкие и белые, они
взбивали воду плавниками по бокам, и были не больше, чем бывают лодки у
того, кто говорит правду. Они меня так напугали, что я покинул те воды и
отправился назад -- сюда, к своей реке, прячась днем и передвигаясь по
ночам, когда не мог найти мелких речек и ручьев. Вернувшись к своей деревне,
я уже не надеялся, что опять увижу ее жителей. Но они были здесь -- жили
тихо-мирно, как и их скот, пахали, сеяли и жали в своих полях...
-- Была ли еще хорошая еда в реке? -- спросил шакал.
-- Куда больше, чем мне хотелось бы. Даже я, -- а я не грязью питаюсь!
-- даже я устал и был, как помню, немного напуган этой постоянной молчаливой
процессией, плывущей вниз по течению. Я слышал, как жители деревни говорят,
что все англичане мертвы; но те, что плыли по реке лицом вниз, не были
англичанами. Тогда мои люди сошлись на том, что лучше всего будет пахать
землю, платить налоги и не болтать лишнего. Лишь много времени спустя река
очистилась, а те, что все же по ней приплывали, явно были утонувшими при
наводнениях. И хотя добывать пищу стало труднее, я был этому искренне рад.
Небольшая бойня тут или там -- вещь неплохая, но, согласно пословице, "даже
с крокодила бывает порой довольно".
-- Изумительно! Поистине изумительно! -- сказал шакал. -- Я разжирел,
лишь слушая про такое количество хорошей еды. А теперь -- будет ли мне
дозволено спросить, чем занялся Покровитель Бедных после этого?
-- Я дал обет -- и, клянусь берегами Ганга, я замкнул на этом челюсти,
-- что больше никогда не отправлюсь странствовать. И с тех пор я живу около
гхата, рядом с моими людьми. Я присматриваю за ними, и они так меня любят,
что осыпают венками календулы мою голову, лишь только она показывается из
воды. Да, моя Судьба была ко мне очень великодушна, и река достаточно добра,
чтобы уважать мою старость и немощь... но только...
-- Никто не бывает счастлив от клюва до хвоста, -- сочувственно сказал
адъютант. -- Что же еще надо Магеру из Магер-Гхата?
-- Тот маленький белый ребенок, что я упустил... -- сказал Магер с
глубоким вздохом. -- Он был очень мал, но я не забыл... Я стар, но перед
смертью я желал бы еще попробовать что-то новенькое. Правда, люди они
неуклюжие, шумные и глупые, и удовольствие было бы невелико... но я помню те
дни выше Бенареса. Если тот ребенок жив, он тоже помнит. Возможно, он ходит
по берегу какой-нибудь реки, повествуя о том, как однажды его руки побывали
в пасти Магера из Магер-Гхата, и он выжил, чтобы про это рассказать. Моя
Судьба была очень добра... но порой во сне меня преследует воспоминание о
маленьком белом ребенке на носу лодки... -- Он зевнул и закрыл пасть. -- А
теперь я буду отдыхать и размышлять. Соблюдайте тишину, дети, и уважайте
старость!..
Он тяжело повернулся и потащился на середину косы, а шакал с адъютантом
отступили под прикрытие одинокого дерева, выброшенного на песок ближе к
мосту.
-- Приятная и полезная жизнь! -- усмехнулся шакал, взглянув на
высившуюся над ним птицу. -- И ни разу -- заметь, ни единого разу! -- он не
додумался сообщить мне, где на берегу может оставаться кусочек съестного. Я
же ему говорил сотни раз, когда что-то хорошее барахталось ниже по течению.
Как правдива поговорка: "Весь мир забывает шакала и цирюльника после того,
как новости рассказаны". А теперь он собирается спать!..
-- Как мог бы шакал охотиться вместе с крокодилом? -- холодно сказал
адъютант. -- Большой разбойник и маленький, -- легко сказать, кому бы все
доставалось.
Шакал покрутился, нетерпеливо поскуливая, и уже собирался свернуться
калачиком около ствола, но внезапно съежился и уставился вверх сквозь
обтрепанные ветки.
-- В чем дело? -- спросил адъютант, приоткрывая крылья с беспокойством.
-- Подожди, и увидим. Ветер дует от нас к ним, но они не нас
высматривают -- эти двое людей.
-- Люди? Меня охраняет моя должность. Все знают, что я священная птица,
-- успокоился адъютант. (Будучи первоклассным стервятником, адъютант в Индии
имеет доступ повсюду.)
-- А я недостоин ничего, кроме удара старым башмаком, -- сказал шакал и
снова прислушался. -- Слышишь эти шаги? Это не деревенские подошвы, это
обутые ноги белолицых. А это слишишь? Железо звякает о железо там, наверху!
Это ружье! Мой друг, это неуклюжие, глупые англичане идут, чтобы
побеседовать с Магером!
-- Так предупреди его. Кое-кто, весьма похожий на голодного шакала,
совсем еще недавно называл его Покровителем Бедных.
-- Пусть мой кузен сам заботится о своей шкуре. Он все твердил мне, что
белолицых бояться нечего. А это должны быть белолицые. Ни один из жителей
Магер-Гхата на такое не осмелится. Видишь, -- я говорил, что это ружье!
Теперь, если повезет, мы будем сыты еще до рассвета. Он плохо слышит на
суше... и на сей раз это не женщина!
В лунном свете на мосту блеснул ружейный ствол. Магер на песке был так
же неподвижен, как и его собственная тень. Его голова лежала между
расставленными передними лапами, и он храпел как... крокодил.
-- Необычный выстрел, -- прошептал голос на мосту, -- почти вертикально
вниз... но верный. Целься позади шеи. Бог мой, что за чудовище! В деревне с
ума сойдут, если его застрелить. Это местное божество.
-- Наплевать, -- ответил другой голос. -- Он унес штук пятнадцать моих
лучших рабочих, пока строили мост. Пора с ним покончить. Я неделями охотился
за ним с лодки. Стой наготове с Мартини, как только я угощу его из обоих
стволов.
-- Поосторожнее с отдачей. Дуплет из четвертого калибра -- не шутка.
-- А это ему решать... Получай!
Раздался грохот, похожий на выстрел из небольшой пушки, -- самые
крупные из слоновых ружей лишь немногим отличаются от артиллерии, -- и
воздух прочертила двойная полоса огня. Затем сухо щелкнула винтовка Мартини,
длинная пуля из которой свободно прошивает крокодилий панцирь. Но разрывные
пули сделали свое дело. Одна из них попала Магеру чуть позади шеи, на ладонь
слева от позвоночника, а вторая разорвалась немного ниже, у основания
хвоста. В девяноста девяти случаях из ста смертельно раненный крокодил
успевает добраться до глубокой воды и уйти, но Магер из Магер-Гхата был в
буквальном смысле слова разорван на три части. Вряд ли он успел даже
шевельнуть головой перед тем, как жизнь его покинула, и он остался лежать
так же неподвижно, как лежал затаившийся шакал.
-- Гром и молния! Молния и гром! -- сказал жалкий маленький зверь. --
Неужели наконец свалилась та штука, что тянет через мост крытые телеги?
-- Это всего лишь ружье, -- сказал адъютант, хоть и он дрожал до самых
кончиков хвостовых перьев. -- Не более чем ружье. Без сомнения, он убит. А
вот и белолицые.
Двое англичан поспешно спустились с моста и прошли на косу, где и
встали, дивясь размерам Магера. Затем туземец отрубил топором его большую
голову, и четыре человека перетащили ее через отмель.
-- В последний раз моя рука побывала в крокодильей пасти, -- сказал
один из англичан, нагнувшись (это был строитель моста), -- когда мне было
около пяти. Это случилось на лодке по пути в Монгир. Я был, как это
называли, "дитя Восстания". Бедная матушка тоже была в лодке. Она мне часто
рассказывала, как стреляла в голову чудовища из отцовского старого
пистолета.
-- Что ж, ты определенно отомстил самому главному из них, даже если у
тебя пошла носом кровь от отдачи. Эй, лодочники! Тащите эту голову наверх,
мы выварим из нее череп. Шкуру сохранять не стоит, все равно вся изрешечена.
Теперь пошли отсыпаться. Ради этого стоило ночь не поспать!
Любопытно, что не прошло и трех минут после ухода людей, как их
последнее замечание слово в слово повторили шакал с адъютантом.
A Ripple Song
Once a ripple came to land
In the golden sunset burning --
Lapped against a maiden's hand,
By the ford returning.
Dainty foot and gentle breast --
Here, across, be glad and rest.
`Maiden, wait,' the ripple saith;
`Wait awhile, for I am Death!'
`Where my lover calls I go --
Shame it were to treat him coldly --
`Twas a fish that circled so,
Turning over boldly.'
Dainty foot and tender heart,
Wait the loaded ferry-cart.
`Wait, ah, wait!' the ripple saith;
`Maiden, wait, for I am Death!'
`When my lover calls I haste --
Dame Disdain was never wedded!'
Ripple-ripple round her waist,
Clear the current eddied.
Foolish heart and faithful hand,
Little feet that touched no land.
Far away the ripple sped,
Ripple -- ripple -- running red!
Популярность: 63, Last-modified: Wed, 16 May 2007 16:52:38 GmT