П.Г.Вудхауз. Дживс и скользкий тип

P.G.Wodehouse. Jeeves and the greasy bird (1965)
Перевод И. Бернштейн (2000, 2002)
The Russian Wodehouse Society
---------------------------------------------------------------

Уже сгущались ночные тени, когда я повернул ключ в замке, и мы вдвоем с
чемоданом прибыли в расположение вустеровской штаб-квартиры. Дживс в
гостиной развешивал по стенам ветки остролиста, так как близилось неумолимое
Рождество, а он любил, чтобы все было честь по чести. Я радостно поздравил
его с моим прибытием.
-- Ну, Дживс, вот я и вернулся!
-- Добрый вечер, сэр. Приятно ли погостили?
-- Недурно, я бы сказал. Но рад снова очутиться дома. Как это тот тип
говорил про дом?
-- Если вы имеете в виду американского поэта Джона Говарда Пейна, сэр,
то он проводит сравнение родного дома с дворцами и роскошествами, в пользу
первого, разумеется, и дальше пишет: "Дом, милый дом, быть дома лучше
всего".
-- Он был недалек от истины. Толковый малый этот Джон Говард Пейн.
-- Читатели, насколько мне известно, им всегда оставались довольны,
сэр.
Я возвратился из Чаффнел-Риджиса, где проводил уик-энд в клинике сэра
Родерика Глоссопа, выдающегося лекаря психов, или психоневролога, как он сам
предпочитает себя называть, -- не в качестве пациента, спешу уточнить, а
просто в гостях. Кузен моей тети Далии, Перси, был некоторое время назад
поставлен туда на ремонт, и она попросила меня заехать посмотреть, как он.
Он забрал себе в голову, уж не знаю почему, что его постоянно преследуют
маленькие человечки с черными бородами, и, естественно, ему хотелось как
можно скорее от них избавиться.
-- Знаете, Дживс, -- проговорил я немного позднее, уже потягивая виски
с содовой, которым он меня снабдил, -- все-таки странная штука жизнь,
никогда не угадаешь, чего от нее ждать.
-- Вы имеете в виду какое-то конкретное осложнение, сэр?
-- Вот, например, как у нас с сэром Р. Глоссопом. Кто бы мог подумать,
что настанет день, когда мы с ним будем жить душа в душу, точно два матроса,
отпущенные на берег? А ведь когда-то, вы, может быть, не забыли, он внушал
мне невыразимый ужас и, слыша его имя, я подскакивал до потолка, как
вспугнутый кузнечик. Помните?
-- Да, сэр. Я отлично помню, что вы относились к сэру Родерику с
опаской.
-- А он ко мне.
-- Между вами определенно существовала некоторая натянутость. Ваши души
не сливались в согласии.
-- Зато теперь у нас такие добрые отношения, лучше не бывает. Преграды,
нас разделявшие, рухнули. Я улыбаюсь ему, он -- мне. Он зовет меня Берти, я
его -- Родди. Одним словом, акции голубя мира на подъеме и даже грозят
достигнуть номинала. Мы ведь с ним, точно Седрах, Мисах и Авденаго, если я
не путаю имена, вместе прошли сквозь пещь огненную, а это как-никак
связывает.
Тут я подразумевал тот случай, когда мы оба -- по соображениям, в
которые здесь не стоит вдаваться, скажу лишь, что они были вполне
основательными, -- зачернили себе лица, он жженой пробкой, я ваксой, и
вдвоем провели страшную ночь в блужданиях по Чаффнел-Риджису, не имея, как
это говорится, где приклонить главу. С кем вместе пережил такое, тот уже
никогда не будет тебе чужим.
-- Но я расскажу вам одну вещь про Родди Глоссопа, Дживс, -- продолжал
я после того, как щедро отхлебнул живительной влаги. -- У него на сердце
тяжесть. Физически-то он, на мой взгляд, в полном порядке, как огурчик, на
зависть любому овощу, но он в унынии... подавлен... расстроен... Говоришь с
ним, и видно, что его мысли витают где-то далеко, да и мысли эти не из
приятных. Слова из него не вытянешь. Я чувствовал себя, как тот заклинатель
из Библии, который попытался заклясть глухого аспида, и ни тпру ни ну. Там
еще был один тип, некто Блэр Эглстоун, возможно, он и послужил причиной его
угнетенного состояния, потому что этот Эглстоун... Слыхали про такого? Он
книжки пишет.
-- Да, сэр. Мистер Эглстоун -- один из наших сердитых молодых
романистов. Критики называют его произведения откровенными, бесстрашными и
нелицеприятными.
-- Ну да? Не знаю, какие уж там у него литературные достоинства, но
субъект он, на мой взгляд, довольно вредный. Сердит-то он на что?
-- На жизнь, сэр.
-- Не одобряет?
-- Похоже, что так, сэр, если судить по его литературной продукции.
-- Ну а я не одобряю его, так что все квиты. Но, думаю все-таки не его
присутствие нагоняло на Глоссопа такую тоску. Корни ее гораздо глубже. Тут
затронуты дела сердечные.
Должен пояснить, что во время пребывания в Чаффнел-Риджисе папаша
Глоссоп, вдовец со взрослой дочерью, обручился с леди Чаффнел, она же тетя
Мертл моего школьного приятеля Мармадьюка Чаффнела (Чаффи), и когда по
приезде к ним более чем через год я застал его все еще не женатым, меня это
довольно сильно удивило. Я-то думал, что он давно уже выправил себе брачную
лицензию и задействовал епископа с присными. Здоровый, полнокровный
психоневролог под влиянием божественной страсти должен был провернуть это
дело за какой-нибудь месяц-другой.
-- Как вы думаете, Дживс, они рассорились, что ли?
-- Сэр?
-- Сэр Родерик и леди Чаффнел.
-- О нет, сэр. Уверяю вас, что ни малейшего охлаждения чувств не было
ни с той, ни с другой стороны.
-- Тогда где же заминка?
-- Дело в том, сэр, что ее сиятельство отказывается участвовать в
бракосочетании, пока не выйдет замуж дочь сэра Родерика, она ясно
высказалась в том смысле, что ни за что на свете не согласится жить под
одной крышей с мисс Глоссоп. Естественно, сэр Родерик от этого впал в мрак и
уныние.
Для меня словно молния сверкнула -- я сразу все понял. Как всегда,
Дживс нащупал самую суть.
Составляя эти мемуары, я каждый раз сталкиваюсь с одним затруднением:
какие меры следует принять, выводя на сцену действующие лица, если они уже
фигурировали в предыдущих сериях? Вспомнят ли ее или его мои читатели,
спрашиваю я себя, или же они уже совершенно его или ее позабыли? В последнем
случае потребуются, конечно, кое-какие подстрочные примечания, чтобы ввести
их в курс дела. Например, Гонория Глоссоп, которая появляется, если не
ошибаюсь, в главе второй Саги о Вустере. Кое-кто ее, может быть, и вспомнит,
но наверняка найдутся и такие, кто заявит, что в жизни о ней не слыхали, так
что лучше, пожалуй, все-таки перестраховаться и, рискуя вызвать недовольство
памятливых, кое-что уточнить.
Итак, вот мои записи про Гонорию Глоссоп, сделанные в тот период, когда
я по причинам, от меня не зависящим, был с нею помолвлен.
"Гонория Глоссоп, -- пишу я, -- это одна из тех неутомимых атлетических
девиц, которые имеют телосложение борца в среднем весе и смеются смехом,
похожим на грохот Шотландского экспресса, проносящегося под мостом. У меня
она вызывала острое желание улизнуть в погреб и затаиться там до тех пор,
пока не дадут отбой".
Так что легко понять отказ Мертл, леди Чаффнел, вступить в брачный союз
с сэром Родериком, покуда вышеозначенная особа остается членом семьи. Ее
твердая позиция в этом случае, я так считаю, делает честь ее здравому уму.
Но тут мне пришел в голову один вопрос, которым я часто задаюсь, когда
Дживс сообщает мне чужие семейные тайны.
-- А вы-то откуда все это знаете, Дживс? Он что, обращался к вам за
советом? -- спрашиваю. Я ведь знал, какая у него широкая практика
консультанта по всем вопросам. "Посоветуйтесь с Дживсом" -- самый
распространенный лозунг в среде моих знакомых, возможно, что и сэр Родерик
Глоссоп, попав в переплет, решил обратиться со своими трудностями к нему.
Дживс, он как Шерлок Холмс, к нему приходят за помощью даже члены самого
высшего общества. И очень может быть, что, уходя, дарят в знак
признательности драгоценные табакерки, почем мне знать. Но оказалось, что
догадка моя неверна.
-- Нет, сэр. Сэр Родерик не удостоил меня своим доверием.
-- Как же вы узнали про его семейные дела? Это что,
экстра-что-то-там-такое?
-- Экстрасенсорное восприятие? Нет, сэр. Я вчера пролистал нашу клубную
книгу на букву "Г".
Я понял. У них на Керзон-стрит есть клуб дворецких и камердинеров,
называется "Подсобник Ганимед". Дживс состоит его членом, и там ведется
книга записей, куда каждый обязан заносить информацию о своем нанимателе.
Помню, я был совершенно ошарашен, когда узнал от Дживса, что в ней
одиннадцать страниц посвящены лично мне.
-- Сведения, касающиеся сэра Родерика Глоссопа и его горестного
положения, вписаны мистером Добсоном.
-- Это еще кто?
-- Дворецкий сэра Родерика, сэр.
-- Ах, да, конечно. -- Я вспомнил почтенную персону, в чью ладонь я
только сегодня вложил, уезжая, пару фунтов. -- Неужели сэр Родерик с ним
поделился?
-- Нет, сэр. Но у мистера Добсона весьма острый слух, который позволил
ему разобрать, о чем говорили между собой сэр Родерик и ее сиятельство.
-- То есть он подслушивал у замочной скважины?
-- Можно и так сказать, сэр.
Я призадумался. Значит, вот как обстоит дело. Мое сердце сжалось от
сочувствия к бедняге, чьи косточки мы тут перемывали. Не надо было обладать
цепким умом Бертрама Вустера, чтобы уразуметь, в какое безвыходное положение
попал старина Родди. Я знал, как он любит и почитает эту тетку моего друга
Чаффи, Даже в ту ночь в Чаффнел-Риджисе, когда его лицо было замазано жженой
пробкой, я мог наблюдать, как оно светлело при упоминании ее имени. С другой
стороны, на всем свете вряд ли отыщется такой непроходимый осел, который
женился бы на его дочери Гонории и тем самым расчистил ему прямую дорогу к
счастью. Мне стало его ужасно жалко.
Я так и сказал Дживсу.
-- Дживс, -- говорю, -- у меня сердце кровью обливается от жалости к
сэру Р. Глоссопу.
-- Да, сэр.
-- А ваше сердце тоже обливается кровью от жалости?
-- Весьма обильно, сэр.
-- Но ничего невозможно поделать. Мы бессильны.
-- К сожалению, да, сэр.
-- Жизнь бывает так печальна, Дживс.
-- Чрезвычайно печальна, сэр.
-- Неудивительно, что Блэр Эглстоун ее невзлюбил.
-- Ваша правда, сэр.
-- Пожалуй, принесите-ка мне еще стаканчик виски с содовой, чтобы я
немного приободрился. А после этого я подамся к "Трутням" перекусить.
На лице у Дживса появилось сокрушенное выражение, то есть он еле
заметно вздернул одну бровь.
-- Очень сожалею, сэр, но я ненароком упустил сообщить вам, что миссис
Траверс собирается сегодня приехать сюда и поужинать с вами.
-- Разве она не в Бринкли?
-- Нет, сэр, она временно выехала из Бринкли-Корта и расположилась в
своем лондонском доме с целью произвести покупки к Рождеству.
-- И хочет, чтобы я накормил ее ужином?
-- Именно таково было краткое содержание ее речи, которую она
произнесла сегодня утром по телефону, сэр.
На душе у меня заметно распогодилось. Миссис Траверс -- это моя
положительная, добрая тетя Далия, посудачить с нею -- всегда честь и
удовольствие. Конечно, мы будем видеться, когда я приеду в Бринкли на
Рождество, но такой предварительный прогон тоже будет очень приятен. Если
кто-то способен отвлечь мои мысли от бед Родди Глоссопа, то только она. Так
что я от души обрадовался предстоящему свиданию. Я и не подозревал, какую
бомбу она прячет в рукаве, намереваясь взорвать ее под сиденьем моего стула
еще до наступления ночи.
Всякий раз, как тетя Далия приезжает в Лондон и я угощаю ее ужином у
себя в квартире, на меня прежде всего обрушивается лавина новостей из
Бринкли-Корта и окрестностей, и, пока не покончено с этим, она не дает
племяннику вставить ни словечка ни на какую другую тему, Так что имя сэра
Родерика Глоссопа в первый раз всплыло в разговоре только после того, как
Дживс подал кофе. Закурив сигарету и отхлебнув первый глоток, тетя Далия
спросила у меня, как поживает сэр Родерик, и я сказал в ответ ей то же
самое, что раньше говорил Дживсу:
-- Физически вполне здоров. Но мрачен. В унынии. Тоскует. Огорчается.
-- Просто из-за твоего присутствия или были другие причины?
-- Он со мной не делился, -- осмотрительно отозвался я. Я стараюсь не
называть источник информации, полученной через Дживса из их клубной книги. У
них в "Подсобнике Ганимеде" очень строгие правила насчет нераспространения
ее содержания. Не знаю, что за это бывает, если тебя поймают за руку и
разоблачат, наверно, построят в каре лакеев и дворецких, выволокут
провинившегося на середину, срежут пуговицы, а потом по всей форме исключат
из рядов. И очень правильно, что принимаются такие меры предосторожности, а
то вдруг бы те одиннадцать страниц, которые про меня, стали достоянием
широкой общественности? Страшно подумать. Уже одно то, что они вообще где-то
существуют, внушает самые серьезные опасения. -- Он не открыл мне, что его
гнетет. Просто сидит человек, и видно, что подавленный и мрачный.
Престарелая родственница расхохоталась зычным смехом, от которого в те
годы, когда она ездила на лисью охоту, многие всадники, я думаю, вздрагивали
и вываливались из седла. Она так громогласно реагирует, если ее рассмешить,
будто на улицах Лондона опять кто-то что-то взорвал, как об этом пишут в
газетах.
-- Ничего удивительного. Перси живет у него уже несколько недель. А тут
еще ты явился. Мало, что ли, чтобы затмить солнечный свет человеку? А
кстати, как Перси?
-- Дядя Перси в порядке, снова стал самим собой. Радоваться, по-моему,
особенно нечему, но он явно доволен.
-- Черные человечки его больше не преследуют?
-- Если еще показываются, то только бритые. По его словам, он уже давно
не видел ни одной черной бороды.
-- Ну и отлично. Перси придет в норму, если выбросит из головы мысль,
что можно питаться алкоголем. Ну, а Глоссопа мы скоро приведем в хорошее
настроение, когда он приедет на Рождество в Бринкли.
-- А он должен приехать?
-- Конечно. Будем радоваться и веселиться. Устроим настоящее
традиционное Рождество на старинный лад. По всем правилам.
-- С омелой и остролистом?
-- Увешаем все стены. И организуем детский праздник с Санта-Клаусом.
-- Викарий в главной роли?
-- Нет, викарий лежит в гриппу.
-- Тогда его помощник?
-- Помощник подвернул ногу.
-- Кто же тогда будет Санта-Клаусом?
-- Отыщем кого-нибудь. А кто еще был у Глоссопа?
-- Только некто Эглстоун.
-- Блэр Эглстоун? Писатель?
-- Да, Дживс сказал мне, что он пишет книги.
-- И статьи. Он подготавливает для меня серию "Современная девушка".
Тетя Далия уже несколько лет с помощью финансовых вливаний со стороны
Тома Траверса, своего благоверного, издавала еженедельный женский журнал
"Будуар светской дамы", и я даже дал туда статейку под заголовком "Что носит
хорошо одетый мужчина". Теперь-то этот еженедельник уже кому-то перепродан,
но тогда он еще кое-как влачил существование, каждую неделю принося убыток,
что служило постоянным источником душевных мук для дяди Тома, вынужденного
оплачивать счета. У него денег куры не клюют, но он смертельно не любит
раскошеливаться.
-- Мне от души жаль этого юношу, -- сказала тетя Далия.
-- Блэра Эглстоуна? За что?
-- Он влюбился в Гонорию Глоссоп.
-- Что?! -- вскричал я. Она меня поразила. Я ведь считал, что такого
просто не может быть.
-- И из робости не может признаться. Обычное дело с этими бесстрашными,
откровенными романистами. На бумаге им сам черт не брат, но при виде живой
девушки, не соскочившей с кончика их пера, у них от страха холодеют ноги,
как нос у таксы. Когда читаешь его книги, то думаешь, что этот Блэр Эглстоун
-- гроза женского пола, его надо на цепи держать для защиты невинной
женственности. Но так ли это? Отнюдь. Он просто трусливый заяц. Не знаю,
случалось ли ему когда-нибудь в действительности очутиться в благоухающем
будуаре наедине с томной девой, обладательницей чувственных губ и страстных
темных очей, но, если и случалось, держу пари, он садился на самый
отдаленный стул и спрашивал ее, какие интересные книги она прочитала за
последнее время. Что это ты уставился на меня, как безмозглая рыба?
-- Пришло в голову кое-что.
-- Что?
-- Да так, -- уклончиво ответил я ей. Пока я слушал ее характеристику
Блэра Эглстоуна, у меня мелькнула одна из тех блестящих идей, которые
нередко точно молнии вспыхивают в моей голове; но их нельзя выбалтывать до
того, как обдумаешь хорошенько и рассмотришь во всех ракурсах. -- Откуда вы
все это знаете? -- спросил я,
-- Он сам мне признался в порыве откровенности, когда мы обсуждали с
ним план серии статей на тему "Современная девушка". У меня вообще
отзывчивый характер, люди делятся со мной. Вспомни, ты ведь тоже мне всегда
рассказывал про свои бесконечные романы.
-- Это совсем другое дело.
-- Чем другое?
-- Пошевелите мозговой извилиной, старая родственница. Мне вы -- тетя.
Перед любимой теткой всякий племянник рад обнажить душу.
-- А-а, ну да. Пожалуй, что и так. Ты ведь меня любишь всем сердцем,
верно?
-- А как же. И всегда любил.
-- Эти твои слова меня очень радуют...
-- Вы их заслуживаете с лихвой.
-- ...потому что у меня есть к тебе одна просьба.
-- Считайте, что она уже выполнена.
-- Я хочу, чтобы ты был Санта-Клаусом у меня на детском празднике.
Следовало ли мне предвидеть, к чему она ведет? Может быть. Но я ничего
не предчувствовал и, сидя в кресле, весь с головы до ног задрожал, как
осина, если вы когда-нибудь видели осину -- я-то сам, насколько помню, не
видел, но знаю, что они как раз тем и знамениты, что дрожат как сумасшедшие.
Я громко взвыл, а тетя выразила пожелание, чтобы я пел где-нибудь в другом
месте, если уж мне пришла охота петь. а то у нее барабанные перепонки очень
чувствительные.
-- Не говорите таких вещей даже в шутку, -- попросил я ее.
-- Я вовсе не шучу.
Я уставился на нее, не веря собственным глазам.
-- Вы всерьез ждете от меня, что я налеплю белую бороду, подложу
подушку на живот и стану расхаживать и приговаривать: "Хо-хо-хо-хо!" --
среди трудновоспитуемых детей ваших деревенских соседей?
-- Они вовсе не трудновоспитуемые.
-- Прошу прощения, но я видел их в деле. Если помните, я присутствовал
на последнем школьном торжестве.
-- По школьным мероприятиям нельзя судить. Разве можно ожидать от них
рождественского настроения в разгар лета? Увидишь, на рождественском вечере
они будут кроткие, как новорожденные ягнята.
Я коротко, отрывисто засмеялся.
-- Я-то не увижу, -- уточнил я.
-- То есть ты хочешь сказать, что отказываешься?
-- Вот именно.
Она выразительно фыркнула и высказалась в том смысле, что я -- подлый
червь.
-- Но червь в своем уме и твердой памяти, -- заверил я ее. -- Червь,
который соображает, когда надо сидеть и не высовываться.
-- Так ты в самом деле не согласен?
-- Даже за весь урожай риса в Китае.
-- Даже чтобы доставить удовольствие любимой тете?
-- Даже чтобы доставить удовольствие целой армии теть.
-- Тогда вот что я тебе скажу, юный Берти, чудовище ты неблагодарное...

Когда двадцать минут спустя я закрывал за ней входную дверь, у меня
было такое чувство, какое испытывает человек, расстающийся в джунглях со
свирепой тигрицей или с одним из таинственных убийц с топориками, которые
рыщут повсюду, чтобы зарубить шестерых. В обычном состоянии моя единокровная
старушенция -- вполне симпатичное существо, таких нечасто встретишь за
обеденным столом. Но если ей перечить, она имеет обыкновение приходить в
бешенство, а в тот вечер, как мы с вами видели, я поневоле вынужден был
пойти против ее желаний, и это ей не понравилось. Так что на лбу у меня еще
не просохли капли пота, когда я возвратился в столовую, где Дживс хлопотал,
ликвидируя следы разрушения.
-- Дживс, -- сказал я, промокая лоб батистовым платком, -- вы удалились
со сцены под конец ужина, но, может быть, все же слышали, о чем тут шла
речь?
-- О да, сэр.
-- У вас, как у Добсона, острый слух?
-- В высшей степени острый, сэр. А у миссис Траверс мощный голос. Мне
показалось, что она разгневана.
-- Она кипятилась, как чайник на огне. И все почему? Потому что я
решительно отказался изображать Санта-Клауса на рождественской оргии,
которую она устраивает для отпрысков местной черни.
-- Я это понял по ее отдельным метким высказываниям.
-- Я полагаю, что эти бранные слова она почерпнула на охоте во времена
своей охотничьей молодости.
-- Без сомнения, сэр.
-- Члены общества "Куорн и Пайчли" не выбирают выражений.
-- Как правило, нет, сэр, насколько мне известно.
-- Но все равно ее усилия не... Как это говорится, Дживс?
-- Не увенчались успехом, сэр?
-- Или не завершились триумфом?
-- Можно и так, сэр.
-- Я остался неумолим. Не поддался никаким уговорам. Я вообще-то иду
навстречу, когда меня просят, Дживс. Попроси меня кто-нибудь сыграть
Гамлета, и я приложу все старания. Однако вырядиться в белую бороду и
накладное брюхо -- это уж слишком. На это я пойти не могу. Она, как вы
слышали, рычала и скрежетала зубами, но имела возможность убедиться, что все
доводы бесполезны. Как гласит старая мудрая пословица, можно подвести коня к
воде, но нельзя заставить его сыграть Санта-Клауса.
-- Очень верно, сэр.
-- Вы считаете, я был прав, что проявил твердость?
-- Совершенно правы, сэр.
-- Благодарю вас, Дживс.
Должен сказать, я считал, что это благородно с его стороны -- вот так
поддержать молодого господина. Я вам не говорил, но всего двое суток назад я
был вынужден воспрепятствовать его желаниям с такой же неумолимостью, какую
теперь выказал родной тетке. Он хотел, чтобы после Рождества мы поехали во
Флориду, и для этого внушал мне, как рады мне будут мои многочисленные
американские друзья, которые как раз проводят зимний сезон на побережье, но
я видел его уловки насквозь. За этими сладкими речами крылось одно: он любит
ездить на рыбалку во Флориду и лелеет мечту как-нибудь однажды поймать на
крючок рыбу тарпонга.
Я сочувствовал такой честолюбивой мечте и пошел бы ему навстречу --
если бы мог. Но мне необходимо было находиться в Лондоне к началу первенства
по игре в летучие стрелы у нас в клубе "Трутни", которое должно было
состояться где-то в феврале, а я имел шансы выйти в нем победителем. Так что
пришлось мне ему сказать, что Флорида исключается, а он только ответил:
"Очень хорошо, сэр", -- и вопрос был исчерпан. Я рассказываю это к тому, что
он не затаил на меня ни злобы, ни обиды и вообще ничего такого, а ведь мог
бы затаить, не являйся он человеком высокого полета, каковым он является.
-- И однако же, Дживс. -- вернулся я к теме огорченной тетки, -- хотя
моя решимость и твердость помогли мне выйти победителем из поединка воль, у
меня все-таки сжимается сердце.
-- Почему, сэр?
-- От сострадания. Оно всегда точит душу, когда раздавишь кого-нибудь
железной пятой. Начинаешь задумываться, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы
подлечить раны и вернуть луч солнца в жизнь пострадавшего? Мне неприятно
думать о том, как тетя Далия сегодня ночью, закусив угол подушки, будет едва
сдерживать рыдания из-за того, что я не нашел возможности осуществить ее
мечты и надежды. Думаю, надо протянуть ей что-нибудь вроде оливковой ветви
или руки примирения.
-- Это было бы весьма благородно с вашей стороны, сэр.
-- В таком случае я не пожалею нескольких фунтов на цветы, поднесу ей.
Вас не затруднит завтра утром выйти и купить, скажем, две дюжины роз на
длинных стеблях?
-- Нисколько, сэр. Само собой разумеется,
-- Она их получит, и лицо ее посветлеет, как вы считаете?
-- Несомненно, сэр. Я позабочусь об этой покупке сразу же после
завтрака.
-- Благодарю вас, Дживс.
Он ушел, а я остался сидеть с довольно хитрой улыбкой на губах, так как
в разговоре я был с ним не до конца искренен, и меня смешила мысль, что он
думает, будто я только того и добиваюсь, чтобы успокоить собственную
совесть.
Только не думайте, все, что я говорил про желание сделать приятное
престарелой родственнице, зашпаклевать трещину в наших отношениях и тому
подобное, было истинной правдой. Но содержалось тут и еще кое-что. Было
необходимо, чтобы она перестала на меня сердиться, так как я нуждался в ее
сотрудничестве для осуществления одного замысла, или плана, зревшего в
голове Вустера с той самой минуты после ужина, когда она спросила, почему я
смотрю на нее, точно безмозглая рыба. Я задумал некую интригу, как привести
дела сэра Р. Глоссопа к счастливому концу, и теперь, поразмыслив на досуге,
находил, что все должно получиться без сучка и задоринки.

Я был еще в ванне, когда Дживс приволок цветы, и, обсушив свою фигуру,
натянув облачение, позавтракав и выкурив сигарету для бодрости, я вышел с
ними из дому.
Горячего приема я от своей единокровной старушенции не ждал, и слава
богу, потому что горячего приема она мне не оказала. Она встретила меня
надменно и окинула таким взглядам, каким в свои охотничьи годы, наверно,
оглядывала какого-нибудь всадника из кавалькады, вырвавшегося вперед собак.
-- А, это ты, -- промолвила она.
Тут, естественно, не могло быть двух мнений, и я подтвердил ее слова,
вежливо пожелав ей доброго утра и жизнерадостно улыбнувшись, -- может быть,
не так уж и жизнерадостно, потому что вид у нее был устрашающий. Она была
как раскаленная сковородка.
-- Надеюсь, ты понимаешь, -- сказала она, -- что после твоего
вчерашнего подлого поведения я с тобой не разговариваю.
-- Вот как? -- промямлил я.
-- Именно так. Я поливаю тебя немым презрением. Что это ты держишь в
руке?
-- Длинные розы. Для вас.
Она хмыкнула.
-- Подумаешь, длинные розы! Длинных роз мало, чтобы я изменила свое
мнение о тебе как о жалком трусе и размазне и позоре благородного семейства.
Твои предки сражались в крестовых походах, их имя часто упоминалось в
военных донесениях, а ты жмешься, как посоленная устрица, при мысли о том,
чтобы выступить в роли Санта-Клауса перед милыми детками, которые и мухи не
обидят. Этого довольно, чтобы родная тетя отвернула лицо к стене и махнула
на все рукой. Но может быть, -- добавила она, на минуту смягчившись, -- ты
явился сюда сообщить, что передумал?
-- Боюсь, что нет, пожилая родственница.
-- Тогда убирайся и по пути домой постарайся, если сумеешь, попасть под
колеса автобуса. И хорошо бы мне присутствовать при этом и услышать, как ты
лопнешь.
Было ясно, что нечего медлить, пора переходить к делу.
-- Тетя Далия, -- произнес я, -- в ваших руках счастье и радость целой
человеческой жизни.
-- Если твоей, то и слышать ничего не желаю.
-- Нет, не моей. Родди Глоссопа. Примите участие в плане, или заговоре,
который у меня в голове, и Родди запрыгает от счастья по своей клинике,
точно барашек весенним днем.
Тетя Далия вздохнула и посмотрела на меня с подозрением.
-- Который час? -- спросила она.
Я взглянул на часы:
-- Без четверти одиннадцать. А что?
-- Просто я подумала, что напиваться в такой час слишком рано, даже для
тебя.
-- Да я и не думал напиваться.
-- Не знаю. Разговариваешь ты, как пьяный. У тебя есть при себе кусок
мела?
Я ответил возмущенно:
-- Нет, конечно. По-вашему, я всегда должен носить мел в кармане? Зачем
он вам?
-- Я хотела провести черту по полу и посмотреть, сможешь ли ты по ней
пройти. Потому что я все больше убеждаюсь, что ты с утра залился по самые
глаза. Скажи: "Шел Сол по шоссе".
Я сказал.
-- Скажи: "На складе Скотта стоят сосуды со сладким соусом".
Я и это испытание выдержал.
-- Ну, не знаю, -- пожимает она плечами, -- похоже, ты не более пьян,
чем обычно. Но что ты тут такое плел насчет счастья и радости старины
Глоссопа?
-- На этот вопрос я могу вам дать исчерпывающий ответ. Начну с того,
что вчера я услышал от Дживса одну историю, которая потрясла меня до глубины
души. Нет, -- поспешил я ее успокоить, -- не про юношу из Калькутты. Она
касается сердечных дел Родди. Вообще-то это длинная история, но я изложу ее
в самом кратком, сжатом виде. И перед тем как начну рассказывать, хочу
предупредить, что в правдивости ее вы можете не сомневаться, любое сообщение
Дживса -- это верняк, будто получено прямо от кота, проживающего в конюшне.
И более того, в данном случае еще имеется подтверждение от мистера Добсона,
глоссопского лакея. Вам знакома Мертл, леди Чаффнел?
-- Да, я ее знаю.
-- Они с Родди помолвлены.
-- Слыхала.
-- Они нежно любят друг друга.
-- Ну и что?
-- Сейчас объясню. Она решительно и бесповоротно отказывается пройти с
ним об руку по центральному проходу в церкви, до тех пор пока его дочь
Гонория не выйдет замуж.
Я ожидал, что при этом известии тетя Далия разинет рот от изумления.
Так и произошло. Впервые ее вид показывал, что она не считает мои слова
бредом тяжелобольного. Она всегда хорошо относилась к Р. Глоссопу и теперь
была сражена известием, что он прочно и по самые уши сидит в луже. Не то
чтобы она побелела с лица, нет, конечно, после того как она столько лет при
любой погоде скакала по полям и лугам за собачьей сворой, это просто
невозможно, но она шумно фыркнула, и вообще очевидно было, что она очень
расстроилась.
-- Бог ты мой! Это правда?
-- Дживсу известно все досконально.
-- Он что, знает вообще все?
-- Да, наверно. На самом-то деле мамашу Чаффнел можно понять. Если бы,
например, вы были новобрачной, согласились бы вы, чтобы в вашем гнездышке
вместе с вами постоянно обитала Гонория?
-- Нет, не согласилась бы.
-- Вот то-то и оно. Так что, само собой, друзья и доброжелатели Родди
должны предпринять шаги для того, чтобы выдать ее замуж. И тут мы подходим к
главному. У меня есть план.
-- Держу пари, что никуда не годный.
-- Наоборот, блестящий. Меня осенило вчера вечером, когда вы
рассказывали, что Блэр Эглстоун влюблен в Гонорию. На это обстоятельство я и
возлагаю надежды.
-- Иначе говоря, ты намерен выдать ее за Эглстоуна и таким образом от
нее избавиться?
-- Совершенно верно.
-- Ничего не выйдет. Я же объяснила тебе, что он слишком робок, чтобы
сделать предложение. У него не хватит духу даже рот открыть.
-- Его надо на это подтолкнуть.
-- И кто же его подтолкнет?
-- Я. С вашей помощью.
Она в очередной раз задержала на мне пристальный взгляд, по-видимому,
спрашивая себя, не насосался ли ее любимый племянник с утра пораньше соком
виноградной лозы. Опасаясь новых скороговорок и проверок, я поспешил с
разъяснениями:
-- Мысль у меня такая. Я принимаюсь бешено ухаживать за Гонорией.
Кормлю ее обедами и ужинами. Вожу в театры и ночные клубы. Преследую
повсюду, как фамильное привидение, и липну к ней, точно пористый пластырь.
На этом месте мне послышалось, будто тетка пробормотала: "Бедная
девушка!" -- но я пренебрег помехой и продолжал:
-- А вы между тем... Вы ведь будете иногда видеться с Эглстоуном?
-- Я вижусь с ним ежедневно. Он приносит мне последние известия о своих
взглядах на современных девушек.
-- Значит, дело в шляпе. Он ведь уже открыл вам, вы говорили, душу и
сообщил, что испытывает к Гонории более чем теплые и далеко не просто
дружественные чувства, поэтому вам будет легче легкого навести разговор на
эту тему. Вы по-матерински предостерегаете его, что он будет последним
глупцом, если продолжит свою линию непризнания и допустит, чтобы тайна, как
червь в бутоне, румянец на щеках его точила -- это одно из Дживсовых
выражений; по-моему, звучит неплохо, -- и подчеркиваете, что ему следует
набраться храбрости и немедленно заграбастать девушку, пока не перекрыт
доступ: вам известно, что ваш племянник Бертрам обстреливает ее из тяжелых
орудий и они могут в любой момент ударить по рукам. Пустите в ход побольше
красноречия, и, по-моему, он не сможет не поддаться влиянию. Мы и оглянуться
не успеем, как он бросится к ногам своей избранницы, чтобы излить накипевшие
чувства.
-- А если она не захочет с ним обручиться?
-- Вздор. Она даже со мной один раз обручилась.
Тетя Далия задумалась и, как говорится, погрузилась в молчание.
-- Н-не знаю, -- произнесла она наконец. -- Возможно, тут что-то есть.
-- Есть-есть. Самое оно.
-- Да, пожалуй, ты прав. Дживс -- это великий ум.
-- А Дживс-то тут при чем?
-- Разве это не он придумал?
Я гордо выпрямился, что не так-то просто сделать, сидя в кресле. Мне
решительно не нравится такое положение вещей: стоит мне высказать
какую-нибудь ценную мысль, и все, как один, решают, что она принадлежит
Дживсу.
-- Этот сюжетный ход измыслил лично я.
-- Ну что ж, он не так-то плох. Я много раз говорила, что у тебя в
мозгу бывают просветления.
-- И вы согласны принять участие и сыграть свою роль?
-- С удовольствием.
-- Отлично. Можно я от вас позвоню? Хочу пригласить Гонорию Глоссоп
пообедать.

Про Бертрама Вустера, как известно, многие говорят, что, если уж он
взялся за гуж, его не так-то легко заставить вложить меч в ножны. Я сказал
тете Далии, что принимаюсь бешено ухаживать за Гонорией, и я именно принялся
за ней бешено ухаживать. Я таскал ее по обедам и ужинам, я дважды водил ее в
ночной клуб. Стало мне в изрядную сумму, но во имя доброго дела можно и
потратиться. Даже морщась при взгляде на цифры внизу счета, я утешал себя
сознанием, что мои деньги идут на благое дело. Не жалел я и часов,
проведенных в обществе девицы, от которой при нормальных обстоятельствах
готов был бы бежать сломя голову в тесных ботинках. На кон было поставлено
счастье папаши Глоссопа, а когда ставкой является счастье друга, ваш
покорный слуга не считается с расходами.
И труды мои не остались бесплодны. Тетя Далия звонила мне и докладывала
о том, как температура Блэра Эглстоуна с каждым днем повышается и скоро
желанная цель будет достигнута, она считала это только вопросом времени. И
вот настал день, когда я смог явиться к ней и сообщить радостную новость,
что названная цель действительно у нас в руках.
Я застал ее поглощенной чтением Эрла Стенли Гарднера, которого она при
моем появлении приветливо отложила.
-- Ну-с, чучело, -- проговорила она, -- что тебя сюда принесло? Почему
ты не закатился опять куда-нибудь с Гонорией Глоссоп, строя из себя
южноамериканского кабальеро? Манкируешь?
Я ответил ей мирной улыбкой.
-- Престарелая родственница, -- объявил я, -- я прибыл к вам с
известием, что мы достигли конца пути. -- И без дальнейшего предисловия стал
излагать ей суть дела: -- Вы выходили сегодня из дома?
-- Да, ходила на прогулку. А что?
-- И убедились, что погода просто прекрасная, верно? Ну прямо весна.
-- Ты что, пришел поговорить о погоде?
-- Сейчас вы поймете, что она имеет отношение к интересующему нас
вопросу. Поскольку день сегодня так хорош, с ума сойти...
-- Кое-кто и сошел.
-- Как вы сказали?
-- Я молчу. Продолжай.
-- Так вот. Поскольку сегодня прекрасная погода, я решил выйти
прогуляться в парке. И можете себе представить? Первое, что я там увидел,
была Гонория. Сидит на скамейке у Серпантина. Я хотел было улизнуть, но --
поздно. Она меня заметила, так что пришлось подрулить, сесть рядом и
завязать разговор. Вдруг смотрю, подходит Блэр Эглстоун.
Увлеченная моим рассказом тетя Далия охнула:
-- Он тебя увидел?
-- Совершенно отчетливо.
-- Значит, настал решающий миг! Если бы у тебя хватило ума, ты бы ее
тут схватил и поцеловал.
Я снова с достоинством улыбнулся:
-- Я так и сделал.
-- Правда?
-- Истинная правда. Заключил ее в объятия и нанес ей жаркий поцелуй.
-- Что сказал на это Эглстоун?
-- Не знаю, не слышал. Я сразу же рванул оттуда.
-- Но он был свидетелем? Ты в этом уверен?
-- А как же. Он находился всего в нескольких ярдах, и видимость была
хорошая.
Мне нечасто приходится получать похвальные отзывы из уст сестры моего
покойного отца, она всегда заботится о моем благе и потому подвергает меня
жесточайшей критике. Но на этот раз она восхвалила меня до небес. Одно
удовольствие было слушать.
-- Ну, я думаю, дело сделано, -- сказала она в заключение, отдав щедрую
дань восторга моему уму и находчивости. -- Я видела вчера Эглстоуна, и,
когда я рассказала ему, как вы с Гонорией развлекаетесь и всюду бываете
вдвоем. он стал похож на белобрысого Отелло. Кулаки сжаты, глаза мечут
искры, и если он не скрежетал зубами, значит, я вообще не различаю звуков
зубовного скрежета. Этот поцелуй послужит ему последним толчком. Вполне
возможно, что он тогда же сделал ей предложение, как только избавился от
твоего присутствия.
-- Я именно на это и рассчитывал.
-- Вот дьявольщина, -- выругалась моя родоначальница, потому что в эту
минуту зазвонил телефон и прервал нас, когда мы намеревались продолжить
обсуждение, не прерываясь. Она сняла трубку, последовал продолжительный
односторонний разговор. Односторонний в том смысле, что тетя Далия от себя
прибавляла только "Ах!" и "Что?". Наконец тот или та, кто был на другом
конце провода, высказал -- или высказала -- все, и тетя, положив трубку,
обратила ко мне крайне озабоченное лицо.
-- Это звонила Гонория, -- сказала она.
-- Вот как?
-- Да. И ее рассказ представляет определенный интерес.
-- Как там у них все сошло? В соответствии с планом?
-- Не совсем.
-- Что значит -- не совсем?
-- Начать с того, что, оказывается, Блэр Эглстоун, распаленный,
по-видимому, моими вчерашними речами, о которых я тебе рассказывала, вчера
же вечером сделал ей предложение.
-- Да?
-- И она приняла его.
-- Прекрасно.
-- Не так-то прекрасно.
-- А что?
-- А то, что он, увидев, как ты ее целуешь, обозлился и расторг
помолвку.
-- О господи!
-- Это еще не все. Худшее сейчас услышишь. Теперь она говорит, что
выйдет замуж за тебя. Что она сознает твои многочисленные недостатки, но
верит, что ей удастся их исправить и сформировать тебя как личность, и, хотя
ты не герой ее мечты, такая неотступная, долготерпеливая любовь должна быть
вознаграждена. Судя по всему, ты там в парке перестарался. Эту опасность,
по-видимому, следовало предвидеть.
Задолго до того, как она договорила, я уже снова дрожал как осиновый
лист. Потрясенный, я смотрел на престарелую родственницу, выпучив глаза.
-- Это... ужасно!
-- Я же тебе сказала, что дела обстоят неважно.
-- А вы не разыгрываете меня?
-- Да нет, все -- чистая правда.
-- Тогда что же мне делать?
Она сердито пожала плечами.
-- Меня не спрашивай, -- сказала она. -- Посоветуйся с Дживсом. Может
быть, он что-нибудь придумает.

Хорошо ей, конечно, было говорить: "Посоветуйся с Дживсом", но сделать
это оказалось не так легко, как она думала. По моим представлениям,
посвятить Дживса во все, как говорится, безжалостные подробности -- означало
трепать имя женщины, а за такие вещи человека исключают из клубов и
перестают с ним здороваться. С другой стороны, угодить в подобную ловушку и
не обратиться к нему за помощью было бы полным безумием. Так что я долго
размышлял и наконец сообразил, как действовать. Я крикнул его, и он возник
передо мной со своим неизменным "Сэр?".
-- Э-э, Дживс, -- говорю я ему, -- надеюсь, вы не лежали на диване с
"Этикой" Спинозы или еще с чем-нибудь таким и я не оторвал вас от серьезных
занятий? Не можете ли вы уделить мне минуту вашего бесценного времени?
-- Конечно, сэр.
-- У одного моего друга, которого я не буду называть, возникла
серьезная проблема, и мне нужен ваш совет. Но сначала замечу, что это одна
из тех деликатных проблем, когда не только имя друга должно остаться в
тайне, но безымянным будет и весь остальной персонал. Другими словами, не
будем называть имен. Вы меня понимаете?
-- Вполне понимаю, сэр. Вы предпочитаете обозначить действующих лиц
буквами А и В?
-- Или словами Север и Юг.
-- А и В привычнее, сэр.
-- Как угодно. Итак, А -- мужчина, В -- женщина. Пока все понятно?
-- Вы изъясняетесь с совершенной ясностью, сэр.
-- В результате некоторого... Как это говорится, Дживс, когда
обстоятельства как бы сливаются...
-- Может быть, стечение обстоятельств вы имеете в виду, сэр?
-- Вот именно. В результате некоторого стечения обстоятельств В забрала
в голову, что будто бы А в нее влюблен. Но на самом деле это не так. Пока
ясно?
-- Да, сэр.
Я приумолк на этом месте, чтобы привести в порядок мысли. Когда они
упорядочились, я стал рассказывать дальше.
-- До недавнего времени В была помолвлена с...
-- Может быть, назовем его С, сэр?
-- С так С, я не против. Так вот, я говорю, В была помолвлена с С,
благодаря чему А мог жить, не зная горя и забот. Однако потом в их лютне
образовалась трещина, уговор аннулировали, а В теперь поговаривает о том,
чтобы заключить брачный союз с А. Я хочу, чтобы вы употребили свой ум на то,
чтобы подыскать способ, как бы А вывернуться из этой истории. Только не
говорите, пожалуйста, что ничего нет легче, дело в том, что А имеет
репутацию Рыцаря, и это серьезное препятствие. Допустим, В приходит к нему и
говорит: "А, я буду вашей". Он не может просто сказать ей в ответ: "Да? Вы
так думаете? Заблуждаетесь". У него есть свой кодекс чести, согласно этому
кодексу он обязан поддакивать ей и покорно идти ей навстречу. А он, Дживс,
по совести говоря, готов скорее умереть под забором. Так что вот какие дела.
Все факты я вам изложил. Забрезжило что-нибудь?
-- Да, сэр.
Я был потрясен. Опыт подсказывал мне, что Дживсу известны все ответы,
но чтобы так сразу...
-- Говорите же, Дживс. Я умираю от нетерпения.
-- Очевидно, сэр, что В будет вынуждена отказаться от своих
матримониальных планов касательно А, если А даст ей понять, что его сердце
отдано другой.
-- Но оно не отдано.
-- Достаточно того, чтобы создалось общее впечатление, сэр.
Я начал понимать, к чему он клонит.
-- Вы хотите сказать, что если я предъявлю, то есть он предъявит
какую-нибудь особу женского пола, которая согласится подтвердить, что
обручена со мной, то есть с ним, понятное дело, то опасность будет
устранена?
-- Вот именно, сэр.
Я задумался.
-- Пожалуй, это мысль, -- согласился я по размышлении. -- Но имеется
одна непреодолимая загвоздка: где взять исполнительницу на вторую роль?
Нельзя же бегать по Лондону и просить знакомых девиц, чтобы они притворились
твоими невестами. То есть на худой конец, конечно, можно, но это будет
тяжелая нагрузка на нервы.
-- Что верно, то верно, сэр.
-- А никакого альтернативного плана у вас не найдется?
-- Боюсь, что нет, сэр.

Признаюсь, я был обескуражен. Но у нас в клубе "Трутни", да и вообще
повсюду общеизвестно, что Бертрама Вустера можно обескуражить, но, как
правило, это скоро проходит. В тот же вечер в клубе я наткнулся на Китекэта
Перебрайта, и при виде его меня вдруг осенило, как можно обойти возникшее
затруднение.
Китекэт -- актер, теперь он пользуется большим спросом, у него так
называемое молодежное амплуа. Но на заре своей карьеры он, как и все
начинающие, был вынужден обивать пороги театральных агентств в поисках
ангажемента, или куска, как это у них называется. После обеда, сидя за
столом, он развлекал меня смешными рассказами на внутритеатральные темы. И
меня вдруг, точно удар под ложечку, поразила мысль, что девушку, которая
может сыграть мою невесту, надо искать в театральном агентстве. Кто-нибудь
из этих деляг наверняка предоставит в мое распоряжение временно безработную
артистку, которая за умеренную цену будет рада принять участие в безобидном
обмане.
Китекэт объяснил, как найти театральных агентов. Оказалось, они обитают
главным образом на Чэринг-Кроссроуд, и на следующее же утро наблюдатель мог
бы увидеть, как я вхожу в контору Джаса Уотербери, расположенную на
последнем этаже одного из зданий на этой магистрали.
Я остановил выбор на этом агенте не потому, что слышал о нем какие-то
особенно восторженные отзывы, просто по всем другим адресам было полно
народу, все стояли бампер к бамперу, и не имело смысла пристраиваться и
ждать, пока дойдет очередь. А у Уотербери, когда я вошел, в приемной не было
ни души, будто он раз и навсегда расплевался с человеческим стадом.
Не исключено было, конечно, что он временно спустился вниз и пошел
через дорогу пропустить рюмочку, но также не исключено было и то, что он
сейчас затаился у себя в кабинете с надписью "Не входить" на двери. Я
постучался. Что этим я пробужу кого-то к жизни, у меня особых надежд не
было. Однако же я ошибся. Из-за двери высунулась голова.
Мне случалось в жизни видеть головы, больше ласкающие взор.
Высунувшуюся голову можно было, пожалуй, отнести к разряду масленых. Макушка
лоснилась от лосьона или помады, и физиономия тоже имела такой вид, будто ее
владелец утром после бритья натер щеки сливочным маслом. Но я держусь
широких взглядов и не возражаю против того, чтобы у человека была масленая
голова, если ему так больше нравится. Возможно, у Кеннета Молино, Малькольма
Мак-Каллена, Эдмунда Огилви и Хораса Фернивала, других театральных агентов,
к которым я пытался обратиться, при личном знакомстве тоже оказались бы
масленые головы. Может быть даже, это вообще черта всех театральных агентов.
Надо будет при встрече выяснить у Китекэта Перебрайта.
-- Здорово, малый, -- произнес скользкий тип, но не очень внятно, так
как жевал при этом нечто вроде бутерброда с ветчиной. -- Чем могу быть
полезен?
-- Вы Джас Уотербери?
-- Я самый. Ищете работу?
-- Мне нужна девушка.
-- Всем нам нужны девушки. Какое у вас предприятие? Бродячая труппа?
-- Нет, скорее любительская постановка.
-- Ах, вот оно что. Гоните подробности.
Я заранее решил, что выкладывать театральному агенту свои личные
обстоятельства будет неудобно. Так оно и оказалось, но я взял себя в руки и
все ему выложил. В ходе рассказа я стал замечать, что, по-видимому,
недооценил Джаса Уотербери. Обманутый его внешним видом, я отнес его к той
публике, которая медленно соображает, что ей говорят, и плохо врубается в
тонкости. А он все быстро усваивал и хорошо соображал. Он слушал, умудренно
кивая, а по окончании сказал, что я обратился как раз туда, куда надо было.
У него есть племянница по имени Трикси, и она мне придется в самую пору.
Задачка полностью в ее духе. Если я поручу это дело ей, заключил он, успех,
несомненно, будет самый сногсшибательный.
Звучало заманчиво, но я с сомнением поджал губы. А вдруг любящий дядя
из естественного пристрастия чересчур перехвалил вышеназванную Трикси?
-- Вы уверены, -- говорю, -- что эта ваша племянница справится с такой
непростой работой? Тут требуется основательная актерская подготовка. Будет
ли она в этой роли убедительна?
-- Она покроет ваше лицо жаркими поцелуями, если вы это имеете в виду.
-- Меня больше беспокоит диалог. Что, если она переврет текст? Может,
все-таки лучше пригласить опытную актрису?
-- А Трикси и есть опытная актриса. Она уже сколько лет играет Царицу
Фей в пантомимах. Главных ролей ей в Лондоне не дают просто из зависти в
высших инстанциях. Но справьтесь в Лидсе и Уигане, как ее там ценят.
Поинтересуйтесь в Халле, в Хаддерсфилде.
Я ответил, что обязательно поинтересуюсь, если только попаду туда
когда-нибудь. Тут он совсем разбушевался:
-- "Фигуристая милашка" -- "Лидс ивнинг кроникл"! "Талантливая цыпочка"
-- "Халл дейли ньюс"! "Красота и достоинство" -- "Уиганский вестник"! Можете
не волноваться, приятель, Трикси даром денег не берет. И кстати сказать,
сколько она за эту роль получит?
-- Я думал о пятерке.
-- Может, десять?
-- Согласен.
-- Или лучше пятнадцать. И роль будет сыграна со всем послушанием и
вдохновением.
Я не стал торговаться, не до того. Утром, когда я завтракал, звонила
тетя Далия и сообщила, что Гонория собирается посетить меня в четыре часа,
так что к этому сроку надо было успеть подготовить ей надлежащую встречу. Я
выложил пятнадцать фунтов и поинтересовался, как скоро он найдет племянницу,
ибо сейчас, как говорит Дживс, время решает все. Он сказал, что она поступит
в мое распоряжение задолго до назначенного часа, и я сказал: "Ладно".
-- Позвоните мне, когда у вас все будет готово, -- велел я ему. -- Я
буду обедать в клубе "Трутни".
Это странным образом возбудило его интерес.
-- Клуб "Трутни"? Вы что же, состоите в нем? У меня там есть добрые
знакомые, в клубе "Трутни". Мистера Уиджена знаете?
-- Фредди Уиджена? Да, конечно.
-- А мистера Проссера?
-- И Богача Проссера знаю.
-- Увидите их, передайте от меня горячий привет. Хорошие парни, и тот и
другой. Ну а теперь можете валить отсюда и сидеть, преспокойно набивая
брюхо, отложив все заботы. Я отыщу Трикси раньше, чем вы доедите рыбу с
картошкой.
Когда я после обеда пил кофе в курилке, меня позвали к телефону. Это
был, как я и думал, Джас Уотербери.
-- Это вы, милый человек?
Я ответил положительно, и он объявил, что все под контролем. Трикси
обнаружена и прибудет заблаговременно до поднятия занавеса, готовая
выполнить любую роль, что ей сулит судьба. Пусть я назову адрес, по которому
им явиться. Я назвал, и он сказал, что они приедут как штык без четверги
четыре. Так что все было улажено, и я возвратился в курилку, испытывая по
отношению к Джасу Уотербери самые добрые чувства. Он, конечно, из тех, кого
не рискнешь пригласить с собой в многодневный пеший поход, и лучше бы ему
все-таки сократить употребление масла как на шевелюру, так и на всю свою
персону, но несомненно одно: если обстоятельства потребуют от вас сплести
интригу, лучшего помощника для такого плетения просто не найдешь.
Пока меня не было в курительной комнате, пришел Китекэт и сел в кресло
рядом с моим, и я, как только его увидел, сразу же принялся расспрашивать
его про Джаса Уотербери.
-- Помнишь, ты мне объяснял насчет театральных агентов? Не случалось
тебе иметь дело по этой линии с неким Уотербери?
Китекэт задумался:
-- Фамилия как будто бы знакомая. А как он выглядит?
-- Неописуемо.
-- Это мне мало что говорит. Театральные агенты все выглядят
неописуемо. Но вот фамилию такую я, похоже, где-то слышал. Уотербери,
Уотербери? Постой! Такой скользкий тип?
-- Да, скользкий. Масленистый.
-- А зовут его не Джас?
-- Джас.
-- Тогда я знаю, кого ты имеешь о виду. Сам я его никогда не встречал
-- он, наверно, еще не оперировал в те времена, когда я обивал пороги
агентов, -- но Фредди Уиджен и Богач Проссер мне о нем рассказывали.
-- Да, он говорил, что они его друзья.
-- Ну, он бы не стал этого утверждать, если бы услышал, как они о нем
отзываются. Особенно Проссер. Джас Уотербери вытряс из него однажды две
тысячи фунтов. Это меня поразило.
-- Из Богача Проссера вытряс две тысячи? -- переспросил я, недоумевая.
Может быть, я ослышался? Богач Проссер -- наш клубный миллионер, но всем
хорошо известно, что у него невозможно вытянуть даже пятерку без хлороформа
и наложения щипцов. Кто только не пытался, и все напрасно.
-- Да, Фредди Уиджен мне говорил. По словам Фредди, если Джас Уотербери
вторгся в чью-то жизнь, этот чело век может попрощаться по меньшей мере с
половиной своего имущества. Он у тебя уже взял что-нибудь?
-- Пятнадцать фунтов.
-- Скажи спасибо, что не пятнадцать сотен.

Если вы сейчас подумали, что слова Китекэта посеяли у меня в душе
беспокойство и дурные предчувствия, то вы не ошиблись. Наступил назначенный
срок -- три часа сорок пять минут -- и застал Вустера расхаживающим по
комнате с насупленными бровями. Одно дело, если бы засаленный театральный
агент выставил на пару фунтов всего-навсего старину Фредди Уиджена, его
может обобрать даже ребенок. Но чтобы деньги, да еще в таком колоссальном
количестве, были изъяты у Богача Проссера, у которого в кошельке гнездится
многодетная моль, это было выше моего понимания. Невероятно... Китекэт
сказал, что толком ничего понять нельзя, потому что стоит Богачу Проссеру
услышать имя Джаса Уотербери, он синеет с лица и начинает невразумительно
брызгать слюной, но факт таков, что банковский счет Джаса возрос на эту
сумму, а банковский счет Проссера, наоборот, на столько же уменьшился.
Словом, я ощущал себя тем персонажем из романа тайн, который вдруг понимает,
что против него сражается сам Спрут преступного мира, а как ускользнуть от
его щупалец, понятия не имеет.
Однако вскоре Здравый Смысл ко мне возвратился, и я осознал, что
напрасно так уж разволновался. Ничего подобного со мной случиться не может.
Ну, допустим, Джас Уотербери попытается втянуть меня в какую-нибудь
сомнительную сделку, чтобы потом исчезнуть, оставив меня, как говорится, с
младенцем на руках, все равно у него ничего не выйдет, не на такого напал.
Короче говоря, к тому моменту, когда у двери зазвонил звонок, Бертрам снова
был самим собой.
Дверь открыл я, потому что у Дживса была выходная половина дня. Он раз
в неделю складывает орудия своего труда и отправляется в клуб "Подсобник
Ганимед" играть в бридж. Джас со своей племянницей переступили порог, а я
остался стоять, разинув рот. Можно даже сказать, что на мгновенье я обалдел.
Последний раз я был на представлении пантомимы в довольно раннем
детском возрасте и совершенно забыл, насколько упитанны бывают Царицы Фей.
Вид Трикси Уотербери поразил меня, как удар тупым предметом по голове. С
одного взгляда было понятно, почему критик из Лидса назвал ее "фигуристой
милашкой". Ростом с меня, она стояла передо мной в белых носочках, выпирая
во все стороны из короткого платьица, хлопала сияющими глазами и улыбалась
ослепительной улыбкой. Прошло несколько мгновений, прежде чем я сумел
выговорить "здравствуйте".
-- Привет, привет, -- сказал Джас Уотербери и с одобрительным видом
осмотрелся. -- Неплохая квартирка. Ручаюсь, дорого обходится содержать такую
в порядке. Это мистер Вустер, Трикси. Будешь звать его Берти.
Царица Фей сказала, что, может быть, лучше "мой пупсик"? И Джас
Уотербери горячо одобрил ее предложение.
-- У публики пройдет на "ура", -- кивнул он. -- Что я говорил, а?
Девочка в самый раз подходит на эту роль. Придаст исполнению легкий шик, вот
увидите. Когда вы ожидаете свою даму?
-- С минуты на минуту.
-- Тогда надо подготовить мизансцену. При поднятии занавеса вы сидите
вон в том кресле, на коленях у вас Трикси.
-- Что-о?
По-видимому, он услышал в моем голосе ужас, потому что немного нахмурил
свой сальный лоб.
-- Мы же заботимся о качестве постановки, -- строго указал он. -- Для
того чтобы сцена вышла убедительной, самое важное -- это картинка.
Я нашел, что в его словах что-то есть. Сейчас не время для полумер. Я
опустился в кресло. Не скажу, что я был вне себя от счастья, однако я сидел,
и любимая фея города Уигана так шмякнулась мне на колени, что старое доброе
кресло задрожало, как осина. И едва она успела прильнуть к моей груди, как
раздался звонок в дверь.
-- Занавес поднимается! -- провозгласил Джас Уотербери. -- А ну-ка
выдай страстное объятие. Трикси, да на всю катушку.
Трикси вцепилась в меня на всю катушку, и мне показалось, что я
альпинист в горах Швейцарии, задавленный лавиной с сильным запахом пачулей.
Джас распахнул врата, и входит не кто иной, как Блэр Эглстоун, гость,
которого я меньше всего ожидал.
Он остолбенел и вытаращил глаза. Я тоже вытаращил глаза. И даже Джас
Уотербери глядел на нас вытаращенными глазами. Его можно было понять.
Человек ожидал появления дамы, и вдруг из глубины сцены слева входит некто,
вообще в труппе не состоящий. Неудивительно, что он расстроился. Всякий
импресарио на его месте отнесся бы к подобному вторжению неодобрительно.
Первым заговорил я. В конце концов, я хозяин, а обязанность хозяина --
поддерживать беседу.
-- А-а, Эглстоун! -- произнес я. -- Заходите. Вы ведь не знакомы с
мистером Уотербери, не правда ли? Мистер Эглстоун, мистер Джас Уотербери. А
это его племянница мисс Трикси Уотербери, моя невеста.
-- Ваша кто?
-- Невеста. Суженая. Нареченная.
-- Боже милосердный!
Джас Уотербери, видимо, решил, что, поскольку спектакль прерван, ему
больше тут делать нечего.
-- Ну, Трикс, -- сказал он, -- твой Берти захочет, наверное, поболтать
с этим джентльменом, своим приятелем, так что чмокни его на прощание, и мы
пошли. Очень приятно было познакомиться, мистер Как-бишь-вас. -- И он с
масленой улыбкой на губах повел Царицу Фей вон из комнаты.
А Блэр Эглстоун, похоже, совсем растерялся. Он смотрел им вслед и
словно спрашивал себя, вправду ли он видел то, что видел? Потом обернулся и
посмотрел на меня, как человек, требующий объяснения.
-- Что это значит, Вустер?
-- Что значит -- что? Эглстоун, выражайтесь яснее.
-- Что это была за особа, черт подери?
-- Вы что, не слышали? Моя невеста.
-- То есть вы в самом деле с ней помолвлены?
-- Совершенно верно.
-- А кто она?
-- Она играет Царицу Фей в пантомимах. Не в Лондоне, по причине зависти
в высших сферах, но о ней высокого мнения в Лидсе, Уигане, Халле и
Хаддерсфилде. В газете "Халл дейли ньюс" о ней написали, что она
"талантливая цыпочка".
Эглстоун помолчал, очевидно, обдумывая последнее сообщение, а затем,
совершенно не стесняясь, как это теперь модно у молодых романистов, прямо и
откровенно заявил:
-- Она похожа на гиппопотама.
Я мысленно прикинул:
-- Да, сходство есть. Наверно, от фей требуется некоторая мясистость,
если они дорожат любовью народа в таких городах, как Лидс и Хаддерсфилд.
Северный зритель хочет за свои деньги получить побольше.
-- И от нее исходит какой-то жуткий запах, не припомню сейчас, что это.
-- Пачули. Да, я тоже заметил.
Он опять задумался.
-- Не могу себе представить вас помолвленным с нею.
-- А я могу.
-- Так это официально?
-- Вполне.
-- Это будет замечательной новостью для Гонории.
Я не понял:
-- Для Гонории?
-- Да. Она вздохнет с огромным облегчением. Она, бедняжка, очень о вас
беспокоилась. Я из-за этого и пришел к вам, чтобы сообщить вам, что она не
может быть вашей. Она выходит замуж за меня.
Я оторопело заморгал. Первая моя мысль была, что он, несмотря на ранний
час, находится под воздействием алкоголя.
-- Но я получил известие из надежного источника, что это дело
расстроилось.
-- Расстроилось было, а потом снова сладилось. Мы помирились.
-- Надо же. Вот это да.
-- И она не решалась пойти и сообщить вам сама. Сказала, что не в силах
видеть немую муку в вашем взгляде. Когда я скажу ей, что вы обручились, она
от радости пустится плясать по всему Вест-Энду, и не только потому, что не
погубила вашу жизнь, но еще и ясно представив себе, какого несчастья ей
удалось избежать. Подумать только, ведь она могла выйти за вас! В голове не
укладывается. Ну, я пошел сообщить ей хорошую новость, -- заключил он, и мы
простились.
А через минуту снова зазвонил звонок. Открываю дверь, и у порога снова
стоит он.
-- Как, вы говорили, ее зовут?
-- Зовут? Кого?
-- Вашу невесту.
-- Трикси Уотербери.
-- Боже милосердный! -- воскликнул он, повернулся и ушел. А я снова
погрузился в сладкие грезы, которые он прервал своим приходом.

Было такое время, когда, если бы ко мне кто-то пришел и сказал: "Мистер
Вустер, меня подрядила одна солидная издательская фирма написать вашу
биографию, и мне нужны какие-нибудь интимные подробности, которых, кроме как
у вас, нигде не раздобыть. Оглядываясь назад, какой момент вы считаете
верхом вашей жизненной карьеры?" -- я бы ответил не задумываясь. Это было,
сообщил бы я ему, когда мне шел четырнадцатый год и я состоял учеником в
закрытой частной школе "Малверн- Хаус", что в Брамли-он-Си, возглавляемой
князем тьмы и злодейства Обри Апджоном М.А. [Сокращение от латинского
Magister Artium, то есть магистр гуманитарных наук]. Он велел мне на
следующее утро явиться к нему в кабинет, а это всегда означало полдюжины
горячих тростью, которая кусала, как змея, и жалила, как аспид. И каково же
было мое счастье, когда наутро я весь с ног до головы покрылся красными
пятнами, у меня оказалась корь, и неприятное объяснение с начальством само
собой отложилось на неопределенное время.
Это и был мой высший миг. Примерно такое же блаженство переживал я
теперь, только еще более упоительное, эдакое тихое ликование, осеняющее
человека, который оставил с носом силы зла. Я словно освободился от
огромного груза. Вообще-то в каком-то смысле так оно и было. Царица Фей
наверняка потянула бы на добрых сто шестьдесят фунтов по магазинным весам,
но я имею в виду не это, а ужасную тяжесть, которая угнетала мне душу.
Наконец-то усмиренные розовые тучи у меня над головой разошлись, и с небес
засияло улыбчивое солнышко.
Единственное, чего мне не хватало для полного счастья, это Дживса,
чтобы разделить с ним миг моего торжества. Я даже подумал, не позвонить ли
ему в клуб "Подсобник Ганимед", но не хотелось отрывать его, когда он, может
быть, как раз добирает взятки без козырей.
Тут я вспомнил про тетю Далию. Уж кому-кому, а ей-то непременно
следовало сообщить добрую весть, поскольку она так хорошо относится к Родди
Глоссопу и проявила глубокую озабоченность в связи с его безвыходным
положением. И потом, она наверняка порадуется тому, что любимый племянник
избежал опасности страшнее смерти, а именно, женитьбы на Гонории. Правда,
обида на мой твердый отказ быть Санта-Клаусому нее на детском празднике,
наверно, еще не зажила, но при последней нашей встрече я заметил, что тетя
уже не такая воспаленная, и, значит, можно предполагать, что, загляни я к
ней сегодня, она встретит меня с распростертыми объятиями. Ну, может быть,
не совсем распростертыми, но более или менее. Поэтому я оставил Дживсу
записку с сообщением, где я, и со всех ног помчался к тете Далии на такси.
Как я предвидел, так и получилось. Не хочу сказать, что она просияла
при виде меня, но и не швырнула в меня Перри Мейсоном в сопровождении новых
обидных слов, а когда я рассказал, что было, пришла в восторг и сделалась
просто сама любезность. Мы сидели и весело обменивались мнениями о том,
каким прекрасным рождественским подарком для старины Глоссопа будет такой
оборот дел, и рассуждали, каково это, должно быть, -- оказаться супругом его
дочери Гонории, да и супругой Блэра Эглстоуна, если уж на то пошло, тоже,
когда внезапно зазвонил телефон. Аппарат стоял на столике рядом, и тетя
Далия подняла трубку.
-- Алло? -- пробасила она. -- Кто? -- или вернее: -- КТО? (по телефону
она разговаривает таким же мощным голосом, каким некогда гикала на отъезжем
поле). -- И протянула трубку мне. -- Кто-то из твоих приятелей тебя
спрашивает. Говорит, что его фамилия Уотербери.
Джас Уотербери, когда я ответил, показался мне взволнованным. Он
испуганно спросил:
-- Вы где это находитесь, милый человек? В зоопарке?
-- Вас не понял, Джас Уотербери.
-- Я слышал сейчас львиный рык.
-- А-а, это моя тетя.
-- Слава богу, что ваша, а не моя. У меня барабанные перепонки чуть не
лопнули.
-- Да, у нее голос звучный.
-- Что верно, то верно. Ну, так вот, миляга, сожалею, что потревожил ее
в час кормежки, но вам, наверное, интересно будет, мы тут с Трикс все
обговорили и решили, что скромная брачная церемония в Отделе регистрации --
как раз самое оно. Большой съезд гостей и лишние затраты ни к чему. Да, и
еще она говорит, что выбирает для свадебного путешествия Брайтон. Брайтон --
ее любимый город.
Я толком не разобрал, о чем это он, но, читая между строк, предположил,
что, по-видимому, Царица Фей выходит замуж. Я поинтересовался у него, так ли
это, а он маслянисто хихикнул.
-- Все шуточки шутишь, Берти? Такой шутник. Кто же должен знать, что
она выходит замуж, если не ты?
-- Понятия не имею. И за кого?
-- Да за тебя, конечно. Разве ты не представил ее приятелю как свою
невесту?
Я сразу же поспешил его поправить:
-- Но это был просто розыгрыш. Вы ведь ей сказали?
-- Что сказал?
-- Что мне только нужно было, чтобы она притворилась моей невестой.
-- Какая странная идея. Зачем бы я стал это говорить?
-- За пятнадцать фунтов.
-- Не знаю никаких пятнадцати фунтов. Как я это помню, вы явились ко
мне и сказали, что видели Трикси в Уигане в общедоступном спектакле
"Золушка", когда она исполняла там роль Царицы Фей, и влюбились с первого
взгляда, как и многие другие молодые парни, кто ее видел. Каким-то образом
вы разузнали, что она моя племянница, и попросили привезти ее к вам домой.
Мы прибыли по вашему адресу, и я с порога увидел свет любви в вашем взгляде,
и в ее взгляде тоже. Не прошло и пяти минут, как вы усадили ее к себе на
колени и сидели эдак уютненько, миловались, как два голубчика. Настоящая
любовь с первого взгляда, и, признаюсь, я был искренне тронут. Люблю
смотреть, как сходятся пары весенней порой. Правда, сейчас не весенняя пора,
но принцип тот же.
В этом месте тетя Далия, которая сидела и безмолвно негодовала,
все-таки встряла в разговор, обругала меня и спросила, в чем дело. Я властно
от нее отмахнулся. Мне необходимо было сосредоточить все внимание, чтобы
разобраться с возникшим недоразумением.
-- Вы сами не знаете, что говорите, Джас Уотербери.
-- Кто, я?
-- Да, вы. Вы все перепутали.
-- Вы так думаете?
-- Да, думаю. И попрошу нас передать мисс Уотербери, что свадебные
колокола не зазвонят.
-- Вот и я то же говорю. Трикси предпочитает Отдел регистрации.
-- И Отдел регистрации не зазвонит.
Он сказал, что я его удивляю.
-- Вы что, не хотите жениться на Трикси?
-- Не подойду к ней даже на расстояние вытянутого столба.
-- Вот это да! -- прозвучало на том конце провода. -- Поразительное
совпадение, -- пояснил он. -- Именно этим же выражением воспользовался
мистер Проссер, когда отказывался жениться на другой моей племяннице, хотя
раньше сам же объявил помолвку в присутствии свидетелей, точно так же, как и
вы. Доказывает, как тесен мир. Я спросил, известно ли ему о судебных исках
за нарушение брачных обещаний, и тогда он заметно задрожал и раз или два
сглотнул. А потом заглянул мне в глаза и спросил: "Сколько?" Поначалу я его
не понял, но потом меня вдруг осенило. "Так вы желаете расторгнуть помолвку?
-- говорю я. -- И как джентльмен считаете себя обязанным позаботиться, чтобы
бедная девушка получила какое-то сердечное утешение? -- говорю я. -- Что ж,
сумма должна быть основательной, поскольку приходится учесть девушкино горе
и отчаяние", -- говорю я. Мы с ним обговорили это дело и в конце концов
согласились на двух тысячах фунтов. Ту же сумму я порекомендовал бы и в
вашем случае. Думаю, мне удастся склонить Трикси принять ее. Конечно, жизнь
для нее все равно останется горькой пустыней после того, как она лишится
вас, но две тысячи фунтов -- это все же кое-что.
-- БЕРТИ! -- произнесла тетя Далия.
-- О, -- говорит Джас Уотербери. -- Я снова слышу рык этого льва.
Ладно, даю вам время все обдумать. Буду у вас завтра с утра, чтобы услышать
ваше решение, и, если вы предпочтете не выписывать чека, я попрошу приятеля,
может, он сумеет вас уговорить. Он мастер спорта по борьбе без правил, и
зовут его Боров Джап. Когда-то я был у него менеджером. Теперь он больше не
выступает, так как сломал одному типу в поединке позвоночник и с тех пор
почему-то испытывает к этому виду спорта отвращение. Но до сих пор сохраняет
прекрасную форму. Видели бы вы, как он пальцами щелкает бразильские орехи.
Меня он очень уважает, и нет ничего, чего бы он для меня не сделал.
Например, если кто-нибудь подставит меня в бизнесе, Боров сразу же ринется и
оторвет ему руки-ноги, словно невинный ребенок, который гадает по ромашке:
"Любит -- не любит". Доброй ночи, приятных сновидений, -- заключил Джас
Уотербери и повесил трубку.

После такого крайне неприятного разговора я бы, конечно, будь моя воля,
забился куда-нибудь в угол и сидел, зажав голову в ладонях и обдумывая
создавшееся положение. Но тетя Далия слишком уж громогласно выражала желание
услышать, что все это значит, пришлось начать с нее. Я упавшим голосом
изложил факты, и она проявила столько сочувствия и понимания, что я был
удивлен и растроган. С женским полом часто так бывает. Если вы в чем-то
расходитесь с ними во взглядах, например, по поводу того, чтобы наклеить
белую бороду и подвязать на живот подушку, они подвергают вас самому
жестокому обращению, но стоит им видеть, что человек действительно в беде, и
сердце их оттаивает, злость забыта, и они, не жалея усилий, спешат оказать
всякую мыслимую поддержку. Точно так получилось и с престарелой
родственницей. Высказавшись по поводу того, что я осел из ослов и меня
нельзя выпускать из дому без няньки, она продолжала уже в более ласковом
ключе:
-- Как бы то ни было, ты сын моего брата, маленьким я нередко тетешкала
тебя на колене, хотя другого такого недоразвитого младенца я в жизни не
видела, но ведь нельзя тебя винить за то, что ты был похож на помесь
вареного яйца с куклой чревовещателя, и я не допущу, чтобы ты бесследно
сгинул в калоше, в которую угодил. Я должна сплотиться вокруг тебя и
протянуть руку помощи.
-- Спасибо, единокровная старушенция. Ужасно благородно с вашей стороны
это ваше стремление помочь. Но что вы можете сделать?
-- Сама по себе, возможно, ничего, но я могу посовещаться с Дживсом, и
совместно мы наверняка что-нибудь придумаем. Звони ему и зови скорее сюда.
-- Его еще нет дома. Он играет в бридж у себя в клубе.
-- Все-таки позвони. А вдруг.
Я позвонил и, к своему изумлению, услышал размеренный голос:
-- Резиденция мистера Вустера.
-- Господи, Дживс, я и не предполагал застать вас дома так рано.
-- Я уехал раньше срока, сэр. Сегодняшняя игра не доставила мне
обычного удовольствия.
-- Плохая карта шла?
-- Нет, сэр, карты мне доставались вполне удовлетворительные, но
партнер дважды сорвал мою игру, и у меня пропало желание продолжать.
-- Сочувствую. Значит, вы сейчас ничем не заняты?
-- Нет, сэр.
-- Тогда, может, примчитесь во весь опор к моей тете Далии? Тут в вас
большая нужда.
-- Очень хорошо, сэр.
-- Едет? -- Спросила тетя.
-- На крыльях ветра. Только наденет свой котелок.
-- Тогда уйди куда-нибудь.
-- Вы не хотите, чтобы я участвовал в конференции?
-- Нет.
-- Но три головы лучше, чем две, -- попробовал я настоять.
-- Только не тогда, когда одна из них -- насквозь костяная, -- отрезала
престарелая родственница, вернувшись к прежней манере выражаться.

В ту ночь я спал неспокойно, мне снилось, будто я убегаю, а меня
настигают Царицы Фей, целая свора, да их еще сзади подгоняет Джас Уотербери
на коне и орет: "У-лю-лю!" и "Ату его!" Так что, когда я вышел к завтраку,
был уже двенадцатый час.
-- Насколько я понимаю, Дживс, -- говорю я, мрачно ковыряя в тарелке
яичницу, -- тетя Далия вам все рассказала?
-- Да, сэр. Рассказ миссис Траверс был весьма информативен.
Я вздохнул с облегчением, потому что от этой секретности и всяких
условных обозначений А и В у меня уже голова кругом шла.
-- Положение угрожающее, вы не находите?
-- Безусловно, угроза, нависшая над вами, довольно серьезна, сэр.
-- Не представляю себе, как я буду выступать ответчиком в деле о
нарушении брачного обещания, а публика в зале будет издевательски хохотать,
и присяжные еще назначат мне оплату издержек. Да я после этого просто не
рискну показаться в "Трутнях".
-- Да, скандальная слава -- крайне неприятная вещь, сэр.
-- С другой стороны, платить Джасу Уотербери две тысячи фунтов мне
совершенно не хочется.
-- Сочувствую вам в вашей дилемме, сэр.
-- Но вы, может быть, придумали какой-нибудь потрясающий способ, как
перехитрить Джаса, чтобы он до могилы ежедневно посыпал свою масленую голову
пеплом? Как вы собираетесь с ним говорить, когда он явится сюда?
-- Я собираюсь воззвать к его здравому смыслу, сэр.
Сердце у меня похолодело. Наверно, я слишком привык, что Дживс
мановением волшебной ласточки развеивает по воздуху самые опасные кризисы, и
ожидал от него, что он, если что, всегда вынет из шляпы чудесное решение, и
никаких хлопот. Однако в то утро, хотя вообще я до завтрака не слишком
хорошо соображаю, мне было ясно, что намерение Дживса нипочем, выражаясь
словами Джаса Уотербери, не пройдет у публики на "ура". Станет он слушать
рассуждения о здравом смысле, как бы не так. Чтобы в чем-то убедить этого
короля мошенников, нужен кастет и чулок с мокрым песком, а не здравый смысл.
В тоне, которым я спросил Дживса, неужели он не мог придумать ничего
получше, прозвучал скрытый упрек.
-- Вы невысокого мнения о таком плане действий, сэр?
-- Знаете, я бы не хотел ранить ваши чувства...
-- Ну что вы, сэр.
-- ...но я бы не назвал это вершиной вашей творческой мысли.
-- Мне очень жаль, сэр, но тем не менее...
В этот миг заголосил дверной звонок. Я с яичницей на губах вскочил
из-за стола и оглянулся на Дживса. Не поручусь, что глаза у меня при этом
вылезли вон из орбит, но вполне может быть, что и так, у меня было такое
чувство, будто в квартире взорвалась добрая унция тринитротолуола.
-- Пришел!
-- По всей видимости, да, сэр.
-- Я просто не в состоянии с ним общаться в такую рань.
-- Ваши чувства вполне понятны, сэр. Было бы целесообразно вам
куда-нибудь скрыться, пока я буду вести переговоры. Наиболее удобным
укрытием представляется пространство позади пианино.
-- Вы правы, как всегда, Дживс.
Утверждать, будто за пианино оказалось так уж удобно, я бы не стал, не
желая вводить читателя в заблуждение, но все-таки там я был спрятан от
посторонних глаз, а это главное. И условия, позволяющие оставаться в курсе
происходящих событий, тоже оказались недурны. Я услышал звук открывающейся
двери, и голос Джаса Уотербери произнес:
-- Привет, миляга.
-- Доброе утро, сэр.
-- Вустер у себя?
-- Нет, сэр, он только что вышел.
-- Странно. Он знал, что я должен прийти.
-- Вы -- мистер Уотербери?
-- Я самый. Куда он подался?
-- Насколько я знаю, у мистера Вустера было намерение посетить своего
ростовщика, сэр.
-- Что?
-- Он упомянул об этом, уходя. Сказал, что надеется получить фунта
два-три за часы.
-- Вы смеетесь? Зачем бы он стал закладывать часы?
-- Он весьма стеснен в средствах.
Последовала, как выражаются иногда, зловещая тишина. Вероятно, Джасу
Уотербери потребовалось время, чтобы переварить это известие. Жаль, я не мог
участвовать в разговоре, а то бы я непременно сказал: "Дживс, так держать!"
-- и извинился бы, что вздумал в нем усомниться. Можно было догадаться, что,
говоря о намерении воззвать к здравому смыслу Джаса Уотербери, он припрятал
в рукаве козырь, который все меняет.
Прошло какое-то время, прежде чем Джас Уотербери снова заговорил, и при
этом в голосе у него слышалась некоторая дрожь, словно бы он начал
подозревать, что в жизни есть не только розы и солнечные лучи, как ему
казалось до сих пор. Я его понимал. Нет страданий горше, чем испытывает
человек, который возомнил, будто отыскал горшок с золотом у подножия радуги,
и вдруг узнает из авторитетных источников, что ничего подобного. До сих пор
Бертрам Вустер был для него беззаботный жуир, который разбрасывает направо и
налево суммы по пятнадцать фунтов, чего невозможно делать, не имея солидного
счета в банке, и узнать, что Бертрам Вустер бегает закладывать часы, было
для него как острый нож в сердце, -- если, конечно, оно у него есть. Он
ошарашенно проговорил:
-- А как же эта квартира?
-- Сэр?
-- Квартиры на Парк-Лейн обходятся недешево.
-- О да, сэр. Безусловно.
-- Да еще со швейцаром.
-- Как, сэр?
-- А вы разве не швейцар?
-- Нет, сэр. Я состоял одно время личным слугой при джентльмене, но в
настоящее время не занимаю этой должности. Я представляю мистеров Олсоппа и
Уилсона, виноторговцев, предоставивших в кредит товар на общую сумму в
триста четыре фунта пятнадцать шиллингов и восемь пенсов, -- долг, расчеты
по которому существенно превосходят финансовые возможности мистера Вустера.
Я здесь нахожусь при описанном имуществе.
-- Бог ты мой! -- пробормотал Джас, и, на мой взгляд, ему даже делает
честь, что он не воспользовался более сильным выражением. -- То есть вы --
судебный исполнитель?
-- Вот именно, сэр. Должен с сокрушением признать, что карьера моя
пошла под уклон и нынешняя должность -- это единственное, что я смог найти.
Здесь не то, к чему я привык, но и на этом месте есть свои положительные
стороны. Мистер Вустер -- весьма приятный молодой джентльмен и к моему
пребыванию в его доме относится вполне дружелюбно. Мы с ним ведем долгие
увлекательные беседы, в ходе которых он и разъяснил мне свое финансовое
положение. Он, оказывается, всецело зависит от содержания, назначенного его
теткой, некоей миссис Траверс, дамы с нестабильным темпераментом, которая
уже не раз угрожала, что, если он не возьмется за ум и не прекратит
мотовство, она лишит его содержания и отправит в Канаду, существовать на
скромные почтовые переводы с родины. Она, разумеется, считает меня слугой
мистера Вустера. Что произойдет, если она узнает, в качестве кого я здесь
нахожусь на самом деле, мне страшно подумать, ясно одно, если вы позволите
мне выразить мнение, легкая жизнь мистера Вустера на этом кончится навсегда
и начнется тяжелая.
Снова наступила зловещая тишина, Джас Уотербери, наверно, употребил ее
на то, чтобы промокнуть лоб, на котором выступили обильные капли трудового
пота. В заключение он еще раз произнес: "Бог ты мой!"
Намеревался ли он к этому еще что-нибудь прибавить, неизвестно, потому
что ничего прибавить ему все равно не удалось: послышался шум, похожий на
мощный порыв ветра, кто-то громко фыркнул, и я понял, что среди нас
находится тетя Далия. Должно быть, впуская Джаса Уотербери, Дживс по
рассеянности не запер входные двери.
-- Дживс! -- прогудела моя тетя. -- Вы можете смотреть мне в глаза?
-- Разумеется, мэм, если вам угодно.
-- А я этому удивляюсь. Вы, по-видимому, обладаете наглостью армейского
мула. Я только что узнала, что вы -- судебный исполнитель в шкуре личного
слуги джентльмена. Вы будете это отрицать?
-- Нет, мэм. Я здесь от фирмы "Олсопп и Уилсон, вина, ликеры и крепкие
напитки", ей причитается получить за поставленный товар на сумму в триста
четыре фунта пятнадцать шиллингов и восемнадцать пенсов.
Пианино, за которым я скрючился, покачнулось и загудело, как
динамо-машина, должно быть, пожилая родственница фыркнула на него.
-- Милосердный боже! Что юный Берти делает с вашим товаром, винные
ванны принимает? Триста четыре фунта пятнадцать шиллингов и восемнадцать
пенсов! И другим, должно быть, задолжал не меньше. Весь в долгу как в шелку,
да еще вдобавок, я слышала, собирается жениться на толстухе из цирка.
-- На исполнительнице роли Царицы Фей в пантомимах, мэм.
-- Еще того хуже. Блэр Эглстоун говорит, что она вылитый гиппопотам.
Мне было не видно, конечно, но я наглядно представил себе, как Джас
Уотербери, услыша такое описание обожаемой племянницы, гордо выпрямился во
весь рост и произнес холодно и надменно:
-- Это вы так-то говорите про мою Трикси, а он с ней сочетается
законным браком или же пойдет под суд за нарушение брачного обещания.
Опять же не могу ручаться, не видев своими глазами, но, по-моему, тетя
Далия тут тоже выпрямилась во весь рост.
-- Отлично. Но чтобы вчинить этот иск, ей придется отправиться в
Канаду, -- грозно прорычала она, -- потому что Берти Вустер туда отплывает
следующим же пароходным рейсом, и там у него не будет средств, чтобы
транжирить на суды. Того, что я ему назначу, только-только хватит на
прокорм. Мясной обед раз в три дня, это в лучшем случае. Вы посоветуйте этой
вашей Трикси, чтобы забыла думать про Берти и обкрутила вместо него Царя
Демонов.
Опыт подсказывает мне, что, за исключением вопросов жизни и смерти,
вроде того чтобы выступить Санта-Клаусом у нас на детском празднике,
противостоять тете Далии физически невозможно, и Джас Уотербери, видимо,
тоже это понял, так как еще через мгновение я услышал стук захлопнувшейся
двери. Он исчез, даже не пискнув.
-- Уф-ф, ну вот, -- сказала тетя Далия. -- Эмоциональные сцены страшно
выматывают, Дживс. Вы не дадите мне глоток чего-нибудь подкрепляющего?
-- Разумеется, мэм.
-- Ну, как я вам показалась? Ничего?
-- Вы были великолепны, мэм.
-- Кажется, я была в голосе.
-- Звучность превосходная, мэм.
-- Приятно сознавать, что наши усилия увенчались успехом. Берти сможет
вздохнуть с облегчением. Когда вы его ожидаете домой?
-- Мистер Вустер дома, мэм. Не решаясь встретиться с мистером Уотербери
лицом к лицу, он предусмотрительно спрятался. Вы найдете его, заглянув за
пианино.
Но я к этому времени уже сам вылез и первым делом выразил им обоим мою
глубокую благодарность. Дживс принял ее с любезностью. А тетя Далия в
очередной раз фыркнула. После чего сказала:
-- Конечно, из спасибо шубы не сошьешь. Я бы предпочла меньше слов и
больше дела. Если ты в самом деле испытываешь чувство благодарности, сыграй
Санта-Клауса у меня на рождественском празднике.
Она была по-своему права. Что против этого скажешь? Я сжал кулаки.
Выпятил подбородок. И принял знаменательное решение:
-- Хорошо, единокровная старушка.
-- Ты согласен?
-- Согласен.
-- Вот молодец! Чего там бояться? В крайнем случае ребятишки перемажут
твои ватные усы шоколадным кремом, только и всего.
-- Шоколадным кремом? -- переспросил я, и голос мой задрожал.
-- Или клубничным вареньем. Таков обычай. И кстати, не обращай внимания
на слухи, которые могли до тебя дойти, что будто бы в прошлом году они
подпалили бороду нашему священнику. Это была чистейшая случайность.
Я уже было снова начал изображать трепещущую осину, но тут в разговор
вмешался Дживс:
-- Прошу прощения, мэм.
-- Да, Дживс?
-- Если мне позволительно внести предложение, я бы сказал, что артист
более опытный справился бы с этой ролью успешнее, чем мистер Вустер.
-- Вы что, вызываетесь добровольцем?
-- Нет, мэм. Артист, которого я имел в виду, -- это сэр Родерик
Глоссоп. У сэра Родерика более внушительная наружность и голос гуще, чем у
мистера Вустера. Если он своим басом произнесет: "Хо-хо-хо-хо!" -- это
произведет сильнейший драматический эффект, и я не сомневаюсь, что вам он в
просьбе не откажет.
-- Тем более, -- включился и я, -- что он имеет обыкновение зачернять
себе лицо жженой пробкой.
-- Совершенно верно, сэр. Он будет рад нарумянить щеки и нос -- для
разнообразия.
Тетя Далия задумалась.
-- Пожалуй, вы правы, Дживс, -- проговорила она наконец. -- Жаль,
конечно, детишек, они лишатся самой веселой потехи, но пусть знают, что
жизнь состоит не из одних удовольствий. Спасибо, я, наверно, не буду это
пить, еще слишком рано.
Тетя нас покинула, и я, глубоко растроганный, взглянул в глаза Дживсу.
Он избавил меня от опасности, от одной мысли о которой у меня мурашки бежали
по спине, я ведь ни на минуту не поверил тетиному утверждению, что будто бы
борода у священника загорелась по чистой случайности. Юное поколение,
наверное, многие ночи напролет замышляло этот террористический акт.
-- Дживс, -- сказал я, -- вы что-то такое говорили давеча насчет
поездки во Флориду после Рождества.
-- Это было всего лишь предположение, сэр.
-- Вы хотите поймать на удочку тарпонга, не так ли?
-- Не скрою, это мое горячее желание, сэр.
Я вздохнул. И не столько потому, что мне жалко было рыбу, быть может,
добрую мать и жену, которую хотят подцепить на крючок и вырвать из круга
близких и любимых. Меня лично без ножа резало сознание, что я пропущу в
клубе "Трутни" турнир по метанию летучих стрел, где мне светило стать
победителем. Но -- ничего не поделаешь. Я подавил сожаления.
-- Тогда отправляйтесь за билетами.
-- Очень хорошо, сэр.
А я прибавил торжественным тоном:
-- И да поможет небо той рыбе, Дживс, которая вздумает потягаться
хитростью с вами. Ее усилия останутся тщетны.

The Russian Wodehouse Society
http://wodehouse.ru/
Популярность: 2, Last-modified: Thu, 15 Aug 2002 19:50:58 GmT