---------------------------------------------------------------
Источник: Журнал "Латинская Америка" социалистических времен.
Пер. М.И.Былинкиной
Scanned by BN/L, OCR -- FR 4.0 TBB
---------------------------------------------------------------
Жил-был человек, который продавал слова и выкрики. Дела у него шли
хорошо, хотя попадалось много людей, упорно торговавшихся и просивших
сбавить цену. Человек почти всегда уступал и потому легко сбывал всякие
вопли уличным торговцам, разные охи и вздохи богатым дамам и расхожие слова
для указов, лозунгов, заголовков и фальшивых ситуаций,
Наконец, человек подумал, что пришло время и попросил аудиенцию у
ти-ранчика--местного правителя, который ничем не отличался от своих
приближенных и принял его в окружении генералов, министров, секретарей и
чашечек кофе.
-- Я пришел продать вам ваши последние слова, -- сказал человек. -- Они
очень важны, но когда пробьет час, вы их ни за что не найдете, а именно в
последний момент вам надо выразиться красиво, чтобы потом было бы легче
воспроизвести ход истории.
-- Переведи то, что он сказал,-- велел тиранчик своему переводчику.
-- Он аргентинец и говорит на нашем языке. Ваше превосходительство.
-- На нашем? Почему же я ничего не понял?
-- Вы прекрасно все поняли,-- сказал человек.-- Повторяю, что пришел
продать вам ваши последние слова.
Тиранчик встал, как полагается в таких случаях, и, стараясь преодолеть
дрожь в коленках, приказал арестовать человека и бросить в один из
специальных застенков, каковые всегда имеются при подобных правительствах.
-- Жаль,-- сказал человек, когда его схватили.-- Ведь вам действительно
захочется произнести свои последние слова, когда пробьет ваш час, и вы
должны будете сказать их, чтобы потом было бы легче воспроизвести ход
истории. Я хотел продать вам именно то, что вы захотите сказать, и обмана
тут нет никакого. Но вы не идете на сделку и не желаете заранее вызубрить
эти слова, а когда в последний момент они сами попросятся на язык, вы ни за
что не сможете их выговорить.
-- Почему я не смогу их сказать, если они как раз те, которые я захочу
сказать?--спросил тиранчик, сделав шаг уже к другой чашечке кофе.
-- Потому что вас одолеет страх,-- печально сказал человек.-- Когда вам
накинут петлю на шею, оставят в одной рубахе, у вас застучат зубы от ужаса и
от холода, и вы не сможете произнести ни слова. Палач и его помощники, среди
которых будут некоторые из этих сеньоров, подождут для приличия минутки две,
но так как вы будете только кряхтеть вперемежку с икотой и мольбой о
прощении (это полезет из вас без всяких усилий), им надоест слушать и вас
повесят.
Возмущенные помощники и, особенно, генералы окружили тиранчика, прося
его немедленно расстрелять человека. Но тиранчик, бледный-пребледный, как
смерть, растолкал их и заперся наедине с человеком, чтобы купить свои
последние слова.
Меж тем генералы и секретари, оскорбленные таким к себе отношением,
подготовили мятеж и назавтра схватили тиранчика, когда тот ел виноград в
своей любимой беседке. Дабы он не смог сказать своих последних слов, они его
пристрелили на месте. Затем бросились искать человека, который исчез из
правительственного дворца, и тут же нашли его, ибо он разгуливал по базару,
продавая выкрики торговцам и газетчикам. Бросив в тюремный фургон, они
привезли его в крепость и стали пытать, чтобы он выдал слова, которые мог
напоследок сказать тиранчик. Им не удалось добиться у него признания, и его
забили ногами насмерть.
Уличные торговцы, которые приобрели у него слова, продолжали оглашать
их на всех углах, и один из этих выкриков позже послужил призывом к
перевороту, покончившим с генералами и министрами. Некоторые из них перед
смертью успели со стыдом признаться себе, что в действительности человек их
надул и обвел вокруг пальца и что слова и выкрики, правда, могут быть
предметом продажи, но не купли, хотя это и кажется абсурдом.
И все стали потихоньку гнить в земле--тиранчик, человек, генералы и
секретари, но крики продолжают раздаваться на улицах.
ВХОД С ВЕЛОСИПЕДОМ ВОСПРЕЩЕН
На всем белом свете в банках и магазинах никому нет никакого дела--
войдете ли вы туда с кочаном капусты под мышкой, с крючконосым туканом или
насвистывая песенки, которым вас детстве учила мать, или ведя за лапу
шимпанзе в полосатых штанах. Но если человек входит туда с велосипедом,
поднимается настоящий переполох, и служители вышвыривают машину на улицу, а
ее владельцу всыпают по первое число.
Велосипед, этот скромный трудяга, чувствует себя униженным и
оскорбленным постоянными напоминаниями, высокомерно красующимися на
стеклянных дверях. Известно, что велосипеды изо всех сил стараются с
достоинством нести бремя своего жалкого социального положения. Но абсолютно
во всех странах "вход с велосипедом воспрещен". А иногда добавляется -- "и с
собаками", что еще сильнее заставляет велосипеды и собак ощущать "комплекс
неполноценности". И кошки, и заяц, и черепаха в принципе могут войти в
роскошный универмаг Бунхе-Борн или в адвокатские конторы на улице
Сан-Мартин, вызвав всего лишь удивление или великий восторг жадных до
сенсаций телефонисток, или, в крайнем случае, распоряжение швейцара об
удалении вышеупомянутых животных. Да, последнее может иметь место, но это
неунизительно, во-первых, потому, что допускается как мера возможная, но не
единственная, и, во-вторых, потому, что является реакцией на нечто
непредвиденное, а не следствием заведомых антипатий, которые устрашающе
выражены в бронзе или эмали, или следствием непререкаемых скрижалей закона,
который вдребезги разбивает простодушные порывы велосипедов, этих наивных
существ.
Но, смотрите, берегитесь, управляющие! Розы тоже несведущи и приятны,
однако, вы, вероятно, знаете, что в войне алой и белой роз умирали
принцы--черные змии, ослепленные кровавыми лепестками. Не случится ли так,
что однажды велосипеды будут угрожать вам, покрывшись шипами, что рога рулей
вырастут и повернут на вас, что, защищенные броней ярости, они -- легион
числом -- устремятся к зеркальным дверям страховых компаний и что этот
печальный день завершится всеобщим падением акций, двадцатичетырехчасовым
трауром и почтовыми уведомлениями о похоронах.
ВЕРБЛЮД, ОБЪЯВЛЕННЫЙ "ЛИЦОМ НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫМ"
Все получают заграничные визы, а Гук, верблюд, нежданно-негаданно
объявлен "лицом нежелательным". Идет Гук в полицейское управление, а ему
говорят, ничего мол не поделаешь, возвращайся-ка где живешь, в оазис,--
тому, кто объявлен "лицом нежелательным", бесполезно хлопотать о визе. В
унынии тащится Гук к местам ушедших лет. А вокруг--родные верблюды и
знакомые, и "что случилось", и "не может быть", и "почему именно ты".
Направляется делегация в министерство зарубежных сообщений, но следует
скандал в доме заскорузлых чиновников: "Невиданное дело... Немедленно
возвращайтесь в оазис... Будет проведено расследование".
Гук в оазисе щиплет травку день, щиплет другой. Все верблюды перешли
границу, а Гук все ждет и ждет. Так прошло лето, прошла осень. Тогда Гук
опять идет в город. Располагается на одной пустой площади. То и дело
фотографируется с туристами, дает интервью. Мнимый престиж Гука на площади.
А он-то решает, что день настал и шагает вперед, но у заставы все кончается
-- ведь он объявлен "лицом нежелательным". Гук опускает голову, лижет редкие
травинки на площади. Однажды о нем упоминают по радио, и он, счастливый,
бежит в полицейское управление. Там его опять объявляют "лицом
нежелательным". Гук возвращается в оазис и ложится. Пощипывает вяло травку,
а потом утыкается носом в песок. Медленно закрывает глаза -- вслед за
садящимся солнцем. Под его ноздрею вздрагивает пузырик -- чуть дольше, чем
он сам.
Моя верная секретарша из тех людей, что выполняют свой долг
"бук-ва-ли-сти-чес-ки", а это, как известно, значит вдаваться в крайности,
оккупировать территории, запускать пятерню в стакан с молоком, чтобы
вытащить один несчастный волосок.
Моя верная секретарша вершит или хотела бы вершить абсолютно всем в
моем кабинете. Мы проводим дни, доброжелательно сражаясь за распределение
прав и обязанностей, мило обмениваясь колкостями, убегая и возвращаясь,
подлавливая друг друга и великодушно прощая. У нее хватает времени
решительно на все, она не только старается утвердить свое господство в
кабинете, но и с великой дотошностью относится к своей работе. Например, к
словам. Не проходит дня, чтобы она не полировала их, не чистила, не
раскладывала бы по полочкам, не готовила и не драила для обычного
употребления. Если у меня при диктовке с языка срывается какой-либо
предосудительный эпитет -- ибо все эпитеты такого рода рождаются без участия
моей секретарши, некоторым образом мною самим,-- она, подняв карандаш, на
лету настигает его и убивает, не давая слиться с фразой и выжить,-- случайно
или по привычке. Если дать ей волю, если бы в эту секунду дать ей волю, она
вышвырнула бы в ярости всю мою писанину в корзинку. Она полна такой
решимости заставить меня жить правильно, что любой мой шаг не по струнке
ввергает ее в тихую ярость -- ушки на макушке, хвост трубой, дрожь в
конечностях, как у пойнтера на стойке. Приходится изворачиваться и, делая
вид, что редактируешь какой-нибудь доклад, пополнять некоторые листочки
розовой или зеленой бумаги словами, которые мне нравятся,-- с их игрой, с их
выкрутасами и бравыми наскоками.
Моя верная секретарша меж тем наводит порядок в бумагах, на вид
равнодушная, но всегда готовая к броску. Посредине одного стиха, который
рождался, бедняга, такой довольный самим собою, я вдруг слышу ее жуткое
повизгивание и мой карандаш сам по себе начинает рваться к вредным словам,
спешно вымарывает их, устраняет странное, вычищает нечистое, придает им
блеск и красоту, и оставшееся звучит, возможно, очень хорошо, но только...
эта вот тоска, этот скверный привкус во рту, эта роль начальника при своей
секретарше.
КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ, ПРИЗВАННАЯ ПОКАЗАТЬ БРЕННОСТЬ ЖИЗНЕННЫХ УСТОЕВ, В
НЕЗЫБЛЕМОСТЬ КОТОРЫХ МЫ ВЕРИМ, ИЛИ ЗАКОНОВ, КОТОРЫЕ ЛЕГКО МОГУТ БЫТЬ ПОПРАНЫ
В СИЛУ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, НЕСЧАСТНЫХ СЛУЧАЕВ ИЛИ НЕВЕРОЯТНЫХ
СОБЫТИЙ, И ВОТ ВАМ....
Секретное сообщение СВН (47Sa) "В" Секретариата ОКЛЮЗИОМ'а Секретариату
ВЕРПЕРТУИТа
...неприятнейший инцидент. Ранее все шло как по маслу, регламент не
нарушался. Теперь же вдруг пришлось созвать внеочередную сессию
Исполнительного комитета, и начались неприятности, вы увидите сейчас, какого
странного свойства. Полный разброд среди членов. Некоторое неверие в
будущее. Итак, Исполком собрался, чтобы решить вопрос о восполнении своего
состава и выборах новых членов взамен шести, трагически погибших при
авиакатастрофе: вертолет, из которого они любовались пейзажем, внезапно
рухнул в реку, и все шестеро погибли в местном госпитале из-за ошибки
медсестры, которая вкатила каждому из них лошадиную дозу противопростудных
препаратов. Исполком в составе одного оставшегося в живых действительного
члена (по причине простуды не поехавшего в день катастрофы на экскурсию) и
шести заместителей решает объявить выборы и приступает к проведению
голосования за кандидатов, выдвинутых различными государствами, участниками
ОКЛЮЗИОМ'а. Единогласно избирается г. Феликс Фолль. (Аплодисменты.)
Единогласно избирается г. Феликс Ромеро. (Аплодисменты.) На голосование
ставится следующая кандидатура и единогласно проходит г. Феликс Лупеску. (В
зале шумок.) Исполняющий обязанности председателя берет слово и делает
шутливое замечание по поводу совпадения имен. Просит слова делегат Греции и
объясняет, что, хотя ему самому такое совпадение кажется несколько странным,
он, по поручению своего правительства, выдвигает в Исполком г. Феликса
Паперемологоса. Голосуют, и этот кандидат избирается большинством голосов.
Следующий этап процедуры завершается бесспорной победой кандидата от
Пакистана--г. Феликса Абиба. На сей раз в Исполкоме явное замешательство.
Спешно проводится последнее голосование и избранным оказывается кандидат от
Аргентины г. Феликс Камусо. Под растерянные хлопки присутствующих старый
член Исполкома поздравляет шесть новых членов и ласково именует их
"тезками". (Всеобщее оцепенение.) Оглашается состав Исполкома,
сформированного следующим образом: президент--старейший член, избежавший
гибели, г. Феликс Смит; новые члены -- гг. Феликс Фолль, Феликс Ромеро,
Феликс Лупеску, Феликс Паперемологос, Феликс Абиб и Феликс Камусо.
Все отлично, но, оказывается, результаты этих выборов грозят подорвать
престиж ОКЛЮЗИОМ'а. Вечерние газеты публикуют объявленный состав Исполкома с
ехидными и даже наглыми комментариями. Министр внутренних дел на следующее
же утро звонит генеральному директору. Последний не находит ничего лучшего,
как приказать доставить ему анкетные данные новых членов Исполкома, всех
этих известнейших экономистов с мировой славой.
Исполком должен собраться на свое первое заседание в следующий четверг,
но поговаривают, что гг. Феликс Камусо, Феликс Фолль и Феликс Лупеску в
ближайшие часы собираются подать в отставку. Г-н Камусо запросил инструкций
относительно формулировки своего отречения; действительно, у него нет
никакой серьезной причины для ухода из Исполкома и к этому его побуждает,
равно как и гг. Фолля и Лупеску, единственное желание, чтобы Исполком
включил не одних только лиц, которые откликались бы на имя Феликс. Вероятно,
прошения об отставке включат оговорку о плохом состоянии здоровья и будут
приняты генеральным директором.
ВОЗМОЖНОСТИ АБСТРАГИРОВАНИЯ
Многолетняя работа в ЮНЕСКО и других международных организациях помогла
мне сохранить чувство юмора и, что особенно важно, выработать способность
абстрагироваться, иными словами,-- убирать с глаз долой любого неприятного
мне типа одним лишь собственным внутренним решением: он бубнит, бубнит, а я
погружаюсь в Мельвиля; бедняга же думает, что я его слушаю. Аналогичным
образом, когда мне нравится какая-нибудь девица, я могу, едва она предстает
предо мной, абстрагироваться от ее одежды, и пока она болтает о том, какое
сегодня холодное утро, я скрашиваю себе нудные минуты обозрением ее талии.
Иногда эта способность к абстрагированию переходит в нездоровую манию.
В прошлый понедельник объектом моего внимания стали уши. Удивительно,
сколько ушей металось в вестибюле за минуту до начала работы. В своем
кабинете я обнаружил шесть ушей, около полудня в столовой их было более
пятисот, симметрично расположенных двойными рядами. Забавно смотреть, как то
и дело два уха, висевшие в воздухе, выпархивали из рядов и уносились. Они
казались крылышками.
Во вторник я избрал предмет, на первый взгляд менее банальный: наручные
часы. Я обманулся, ибо во время обеда насчитал их около двухсот, мельтешащих
над столами: туда-сюда, туда-сюда -- точь-в-точь как при еде. В среду я
предпочел (после некоторого колебания) нечто более спокойное и выбрал
пуговицы. Какое там1 В коридорах будто полным-полно темных глаз, шныряющих в
горизонтальном направлении, а по бокам каждого такого горизонтального
построения пляшут и качаются две, три, четыре пуговки. В лифте, где теснота
неописуемая,-- сотни неподвижных или чуть шевелящихся пуговиц в диковинном
зеркальном кубе, Больше всего мне запомнился один вид из окна, вечером: на
фоне синего неба восемь красных пуговиц спускаются по гибкой вертикали вниз,
а в других местах плавно колышутся крохотные перламутрово-светлые незримые
пуговки. Эта женщина, должно быть, очень хороша собой.
Среда выдалась препаскудной, и в этот день процессы пищеварения мне
показались иллюстрацией, наиболее подходящей к обстановке. Посему в девять с
половиной утра я стал унылым зрителем нашествия сотен полных желудков,
распираемых мутной кашицей--мешаниной из корнфлекса, кофе с молоком и хлеба.
В столовой я увидел, как один апельсин разодрался на многочисленные дольки,
которые в надлежащий момент утрачивали свою форму и прыгали вниз--до
определенного уровня,--где слипались в белесую кучку. В этом состоянии
апельсин пошел по коридору, спустился с четвертого этажа на первый, попал в
один из кабинетов и замер там в неподвижности между двумя ручками кресла.
Напротив, в таком же спокойном состоянии уже пребывало четверть литра
крепкого чая. В качестве забавных скобок (моя способность к абстрагированию
проявляется по-всякому) все это окружалось струйками дыма, которые затем
тянулись вверх, дробились на светлые пузыри, поднимались по канальцу еще
выше, и, наконец, в игривом порыве разлетались крутыми завитками по воздуху.
Позже (я был уже в другом кабинете) под каким-то предлогом мне удалось
выйти, чтобы снова взглянуть на апельсин, чай и дым. Но дым исчез, а вместо
апельсина и чая были только две противные пустые кишки. Даже абстрагирование
имеет свои неприятные стороны; я распрощался с кишками и вернулся в свою
комнату. Моя секретарша плакала, читая приказ о моем увольнении. Чтобы
утешиться, я решил абстрагироваться от ее слез и несколько секунд
наслаждался зрелищем хрустальных шустрых ручейков, которые рождались в
воздухе и разбивались вдребезги о справочники, пресс-папье и официальные
бюллетени. Жизнь полна и таких красот.
Популярность: 7, Last-modified: Sun, 29 Nov 1998 17:36:58 GmT