---------------------------------------------------------------
Из сборника "Все огни-огонь" ("Todos los fuegos el fuego").
Перевод с испанского Г.Полонской, 1999г.
Источник: Хулио Кортасар "Истории хронопов и фамов", "Амфора", СПб, 1999г.
OCR: Олег Лашин, oleg_409@mail.ru, 30 марта 2001
---------------------------------------------------------------
Посвящается Франсиско Порруа
Gli automobilisti accaldati sembrano non avere storia... Come realtа,
un ingorgo automobilistico impressiona, ma non ci dice gran che.
Arrigo Benedetti, L'Espresso, Roma, 21.6.1964[1]
Вначале девушка из "дофина" утверждала, что следит за временем, хотя
инженера из "Пежо-404" это уже не трогало. Глядеть на часы - дело нехитрое,
но время, прикрепленное к правому запястью, или радиосигналы "би-би" словно
отмеряли что-то иное, время тех людей, которые не поддались идиотскому
желанию возвращаться в Париж по южному шоссе в воскресенье вечером и которые
не были вынуждены, едва миновав Фонтенбло, еле-еле ползти, то и дело
останавливаясь, - шесть рядов на каждой стороне дороги (как известно, по
воскресеньям шоссе целиком предоставляется возвращающимся в столицу), -
включишь мотор, продвинешься на два-три метра, вновь остановишься,
поболтаешь с монахинями, машина которых стоит справа, с девушкой в "дофине"
- слева, бросишь взгляд через заднее стекло на бледного мужчину за рулем
"каравеллы", шутливо выразишь свою зависть супружеской паре из "Пежо-203"
(позади "дофина"), которая хлопочет над своей девочкой, играет с ней,
забавляется и жует сыр, терпишь иногда дикие выходки двух желторотых юнцов
из "симки", двигающейся впереди "Пежо-404", а во время остановок даже
выходишь на разведку, не слишком удаляясь от машины, ибо никогда не узнаешь,
в какой момент передние машины возобновят движение - беги тогда во всю
прыть, чтобы соседи сзади не подняли шум, сигналя и бранясь, и так
доберешься до "таунуса", что впереди "дофина", в котором девушка то и дело
поглядывает на часы, перекинешься словом - иногда весело, а порой и
досадливо - с двумя мужчинами, с которыми едет белокурый мальчик, несмотря
ни на что с великим удовольствием катающий игрушечный автомобиль по сиденьям
и буферу "таунуса"; можно рискнуть отойти подальше, если увидишь, что
передние машины стоят намертво, бросить жалостливый взгляд на старых
супругов из "ситроена", похожего на гигантскую фиолетовую ванну, в которой
плавают оба старичка, он - держа руки на руле с выражением терпеливой
усталости, она - грызя яблоко, скорее со старанием, чем с охотой.
Это повторялось трижды, и на четвертый раз инженер решил больше не
выходить из машины и ждать, когда в конце концов пробка рассосется.
Августовский жар скапливался в этот час дня где-то на уровне шин, словно для
того, чтобы неподвижность еще больше взвинчивала нервы. Все пропахло
бензином, над машинами взлетали крикливые голоса молодых людей из "симки",
солнце отражалось в стеклах и хромированных частях автомобилей, и в
довершение всего - росло нелепое, странное чувство, будто ты погребен в этом
густом лесу машин, которым полагалось бы мчаться вперед. Принадлежавший
инженеру "четыреста четвертый" располагался во втором ряду справа, если
считать от линии, разделяющей автостраду пополам; таким образом, справа от
него находились еще четыре машины, а слева - еще семь, хотя, по сути дела,
разглядеть как следует можно было лишь восемь непосредственно окружавших его
машин и их пассажиров, на которых он уже насмотрелся до одури. Он успел
переговорить со всеми, кроме молодых владельцев "симки", внушавших ему
неприязнь.
Положение обсуждали в мельчайших подробностях, и у всех возникло
впечатление, что до Корбей-Эссона придется продвигаться шажком или еще того
медленнее, а между Корбей и Жювизи ритм начнет убыстряться, как только
вертолетам и мотоциклистам удастся ликвидировать самое трудное место в
пробке. Никто не сомневался, что затор вызван тяжелой катастрофой где-нибудь
неподалеку - во всяком случае, трудно было найти иное объяснение столь
невероятной медлительности. И тут же - правительство, жара, налоги, Дорожное
управление, банальности одна за другой, на три метра продвинулись, очередная
банальность, еще сто метров, поучение или сдержанная брань.
Две монахини торопились попасть в Милли-ля-Форэ до восьми - они везли в
своем "2НР" корзину овощей и другой зелени для кухни. Супруги из "Пежо-203"
больше всего боялись пропустить телевизионную игру, которую передают в
половине десятого; девушка за рулем "дофина" сказала инженеру, что ей все
равно, приедет ли она в Париж раньше или позже, но она возмущается из
принципа, так как считает безобразием заставлять тысячи людей двигаться со
скоростью каравана верблюдов. В эти последние часы (было, должно быть, около
пяти, но солнце все еще подвергало их невыносимой пытке) они, по мнению
инженера, проехали несколько сотен метров, но один из пассажиров "таунуса",
который подошел перекинуться словом, ведя за руку мальчика с игрушечным
автомобилем, иронически улыбаясь, указал на верхушку одинокого платана, и
девушка из "дофина" вспомнила, что этот платан (или, может быть, каштан)
находится на одной линии с ее машиной уже столько времени, что не стоило
глядеть на часы и ломать голову над бесполезными подсчетами.
Вечер никак не наступал, солнечный жар струился и дрожал над шоссе и
кузовами машин, доводя до головокружения. Темные очки, смоченные одеколоном,
платки на лбах, импровизированные укрытия от солнца, от ослепительных
солнечных бликов и клубов выхлопного газа, вырывающихся из труб при каждом
броске вперед, становились лучше и совершеннее, перенимались другими и
оживленно обсуждались. Инженер вновь вышел из машины размять ноги, обменялся
несколькими словами с супругами деревенского вида из "ариана", стоявшего
впереди "2НР". Позади "2НР" стоял "фольксваген" с солдатом и девушкой,
очевидно молодоженами. Третий ряд в сторону обочины уже не интересовал
инженера, это могло бы увести его на опасное расстояние от "четыреста
четвертого", у него рябило в глазах от пестроты и разнообразных силуэтов -
"мерседес-бенц", "ситроен", "4P", "ланча", "шкода", "моррисмайнор", - полный
набор. Слева, по другой стороне шоссе, тянулись настоящие заросли -
недостижимые для него "рено", "Англия", "пежо", "порш", "вольво"; все это
было так однообразно, что в конце концов, поболтав с двумя мужчинами из
"таунуса" и безуспешно попытавшись обменяться впечатлениями с одиноким
водителем "каравеллы", инженер не нашел ничего лучшего, как вернуться в свой
"четыреста четвертый" и вновь завести разговор о времени, расстояниях и кино
с девушкой из "дофина".
Иногда, протискиваясь между машинами, к ним забредал какой-нибудь чужак
с другой полосы дороги или от самых крайних рядов справа, приносил ту или
иную новость, возможно и ложную, но передававшуюся от машины к машине вдоль
раскаленных километров. Пришелец смаковал успех своих сообщений,
прислушиваясь к хлопанью дверец, - автомобилисты кидались обсуждать
принесенную им новость, - но спустя некоторое время где-нибудь раздавался
гудок или рев мотора, и чужак бегом бросался прочь, видно было, как он
лавирует между машинами, стараясь поскорее добраться до своей и избежать
праведного гнева соседей. Именно так за вечер узнали о столкновении
"флориды" с "2НР" возле Корбей - трое убитых, один ребенок ранен; о двойном
наезде - "Фиат-1500" налетел на крытый грузовик "рено", который в свою
очередь смял "остин", набитый английскими туристами; рассказывали также,
будто перевернулся автобус, шедший из Орли и переполненный пассажирами с
копенгагенского самолета. Инженер не сомневался, что все или почти все -
выдумка, хотя что-то серьезное, вероятно, и правда должно было произойти
возле Корбей или даже у самого Парижа, раз движение остановилось на таком
большом участке. Крестьяне из "ариана", у которых была ферма в стороне
Монтре, хорошо знали окрестности и рассказали, что как-то, тоже в
воскресенье, движение было остановлено на пять часов, но теперь этот срок
уже казался почти ничтожным - ибо солнце, клонясь к горизонту слева от
дороги, опрокидывало на каждую машину последнюю лавину апельсинового желе,
от которого закипал металл и темнело в глазах, и позади все маячила и
маячила верхушка дерева, а другая едва различимая вдалеке тень все не
приближалась, словно для того, чтобы дать почувствовать, что колонна все же
двигается - пусть еле-еле, пусть то и дело останавливается, и вновь
трогается с места, и внезапно тормозит, и ползет только на первой скорости,
и всякий раз приходится испытывать оскорбительное разочарование, когда еще и
еще раз первая скорость кончается полной остановкой - ножной тормоз, ручной,
стоп. И так еще раз, еще и еще.
Однажды, по горло сытый бездействием, инженер решил воспользоваться
остановкой, особо долгой и нудной, и обойти ряды машин слева; оставив позади
себя "дофин", он увидал "DKW", еще один "2НР", "Фиат-600", задержался возле
"де-сото", чтобы поговорить с взволнованным и растерянным туристом из
Вашингтона, который почти не понимал по-французски, но к восьми часам должен
был непременно попасть на Плас Опера - you understand, my wife will be
awfully anxious, damn it[2], - разговор шел понемногу обо всем, и
тут из "DKW" выбрался человек, торговый агент с виду, и заявил, что час
назад ему рассказали, будто посреди шоссе вдребезги разбился "пиперкэб",
несколько убитых. Американец оставил без внимания историю с "пиперкэбом",
инженер тоже, - услыхав хор гудков, он кинулся к своему "четыреста
четвертому", на бегу успев сообщить новости пассажирам "таунуса" и супругам
из "двести третьего". Подробности он приберег для девушки из "дофина" и
излагал их, пока машины ползли свои несколько метров (теперь "дофин" немного
отстал от "четыреста четвертого", чуть позже порядок поменялся, но в целом
все двенадцать рядов двигались единым блоком, словно невидимый регулировщик,
спрятанный где-то под полотном дороги, выпускал одновременно все машины, и
никто не мог вырваться вперед). "Пиперкэб", мадемуазель, это небольшой
прогулочный самолет. А-а! Пришло же в голову шлепнуться посреди шоссе в
воскресный день. Если бы хоть не так парило в этих проклятых машинах, если
бы вон те деревья справа оказались наконец позади, если бы последняя цифра
на счетчике километров совпала бы наконец с черной стрелочкой, а не висела
целую вечность на собственном хвосте.
И вот как-то (начинало смеркаться, уходящие к горизонту автомобильные
крыши подернулись лиловой дымкой) большая белая бабочка присела на ветровое
стекло "дофина", и девушка с инженером залюбовались ее крылышками,
мимолетным и совершенным мгновением покоя; с какой-то особой тоской они
глядели ей вслед, когда она, перелетев "таунус" и фиолетовый стариковский
"ситроен", направилась к "Фиату-600", уже неразличимому вдали, вернулась к
"симке", где рука неудачливого охотника попыталась было схватить ее, затем
легко перепорхнула "ариан", принадлежащий крестьянской чете, которая,
кажется, ужинала, и исчезла из поля зрения где-то справа от "четыреста
четвертого". С наступлением сумерек колонна в первый раз продвинулась на
значительное расстояние - почти сорок метров; когда инженер рассеянно
взглянул на счетчик километров, шестерка исчезла и показался кончик цифры
семь. Все включили приемники, а обитатели "симки" пустили радио на полную
мощность и, подпевая мелодии твиста, тряслись и дергались так, что
содрогалась вся машина; монахини перебирали четки, мальчик из "таунуса"
уснул, прижавшись лицом к стеклу и не выпуская из рук игрушечный автомобиль.
Вновь появились незнакомцы (стояла уже глухая ночь) и принесли новые слухи,
столь же противоречивые, как первые, уже забытые. Речь шла теперь не о
"пиперкэбе", а о планере, который пилотировала дочь генерала. Подтверждался
слух о том, что грузовик-фургон "рено" налетел на "остин", однако это
случилось не в Жювизи, а у въезда в Париж; один из пришедших рассказал
владельцам "двести третьего", что дорожное покрытие возле Иньи повреждено и
что пять автомашин перевернулись, врезавшись передними колесами в трещину.
Вести о происшествии дошли и до инженера - тот пожал плечами и воздержался
от комментариев. Попозже, перебирая в памяти минуты ранних сумерек, когда
стало легче дышать, он вспомнил, как почему-то вдруг высунул руку из машины,
постучал по обшивке "дофина" и разбудил девушку, которая уснула, уронив
голову на руль и не заботясь о том, что надо двигаться дальше. Вероятно,
наступила уже полночь, когда одна из монахинь робко предложила инженеру
бутерброд с ветчиной, полагая, что инженер голоден. Он принял его из
вежливости (на самом деле его мутило) и попросил разрешения поделиться с
девушкой из "дофина", которая взяла бутерброд и съела его с аппетитом,
закусив долькой шоколада, предложенной ей соседом слева, владельцем "DKW".
Многие выбрались на воздух из своих прокаленных машин, вновь на многие часы
застрявших на месте; люди стали ощущать жажду, так как все запасы лимонада,
кока-колы и вина у них кончились. Первой попросила пить девочка из "двести
третьего", и солдат с инженером и отцом девочки, покинув автомобили,
направились на поиски воды. Впереди "симки", обитателям которой радио,
очевидно, вполне заменяло пищу, инженер обнаружил "болье" и в нем женщину
зрелых лет с тревожным взглядом. Нет, воды у нее нет, но она может дать для
девочки конфет. Супруги из "ситроена" посовещались немного, и затем старушка
извлекла из сумки банку фруктового сока. Инженер поблагодарил и справился,
не голодны ли они и не может ли он быть им полезен; старик отрицательно
покачал головой, но его жена, видимо, готова была принять помощь. Спустя
некоторое время девушка из "дофина" вместе с инженером обследовали ряды
машин, стоящих по левую руку, не слишком удаляясь от своих; они добыли
немного печенья и отнесли его старушке в "ситроен", едва успев вернуться на
свои места под ливнем автомобильных гудков.
Если не считать этих ничтожных отлучек, заняться было нечем, и часы в
конце концов стали наслаиваться одни на другие, слившись в памяти в единое
целое: в какой-то момент инженер решил вычеркнуть день из своей записной
книжки и сдержал смешок, но в дальнейшем, когда оказалось, что монахини и
пассажиры "таунуса" и девушка из "дофина" не сходятся в подсчетах, он понял,
что следовало бы соблюдать точность. Передачи местного радио прекратились, и
лишь коротковолновый приемник у пассажира "DKW" упорно передавал биржевые
новости. К трем часам утра между людьми возникло молчаливое согласие
отдохнуть, и до самого рассвета колонна не сдвинулась с места. Молодые люди
из "симки" вытащили надувные матрасы и улеглись возле машины; инженер
опустил спинки передних сидений "четыреста четвертого" и хотел уступить ложе
монахиням - те отказались; прежде чем прилечь, инженер подумал о девушке из
"дофина", неподвижно сидевшей за рулем, и как бы между прочим предложил ей
до рассвета обменяться машинами; она отказалась, объяснив ему, что может
спокойно спать в любых условиях. Какое-то время он слышал плач ребенка в
"таунусе", уложенного на заднем сиденье, где было, должно быть, слишком
жарко. Монахини еще творили молитву, когда инженер растянулся наконец на
сиденьях и уснул, но сон его был слишком настороженным и чутким, и он вскоре
пробудился в поту и тревоге, в первый момент не поняв, где находится;
вскочив, инженер стал прислушиваться к неясному шороху снаружи, увидел
скольжение теней между автомобилями и неясный силуэт, удалявшийся к обочине
шоссе. Он понял причину этих передвижений и немного погодя сам потихоньку
вышел из машины и крадучись стал пробираться к обочине, чтобы облегчиться;
по краям не было ни изгородей, ни деревьев - лишь черное пространство, без
звезд, словно некая абстрактная стена, отгораживающая белую ленту шоссе с
застывшей рекой автомобилей. Он чуть не налетел на крестьянина из "ариана",
тот пробормотал что-то невразумительное; к запаху бензина, который висел над
нагретым шоссе, присоединился теперь острый и кислый запах, выдававший
присутствие человека, и инженер поспешил вернуться к своему автомобилю.
Девушка из "дофина" спала, облокотившись на руль, прядь волос свешивалась ей
на глаза; прежде чем зайти к себе в машину, инженер некоторое время с
интересом изучал во тьме ее профиль, угадывал очертания ее губ, испускавших
во сне легкий свист. С другой стороны на девушку смотрел владелец "DKW" и
молча курил.
Утром продвинулись вперед - ненамного, но все же это дало надежду, что
после полудня путь в Париж будет открыт. В девять явился откуда-то человек с
добрыми вестями: трещины заделали и нормальное движение скоро восстановится.
Ребята из "симки" включили радио, один из них влез на крышу автомобиля и
стал орать и петь. Инженер отметил про себя, что новости столь же
сомнительны, сколько и вчерашние, к тому же тот, кто их принес,
воспользовался всеобщим оживлением и радостью, чтобы выпросить апельсин у
четы из "ариана". Попозже еще какой-то человек хотел проделать тот же номер,
но уже не нашлось желающих что-либо ему дать. Жара усиливалась, и люди
предпочитали не выходить из машин в ожидании момента, когда добрые вести
подтвердятся на деле. В полдень девочка из "двести третьего" вновь
захныкала, девушка из "дофина" пошла поиграть с ней и подружилась с ее
родителями. Владельцам "двести третьего" не повезло: справа от них стояла
"каравелла", молчаливый владелец которой был чужд всему, что происходило
вокруг, а от соседа слева - водителя "флориды" - им пришлось терпеть
нескончаемый поток гневных речей, ибо затор воспринимался им исключительно
как выпад против него лично. Когда девочка снова стала жаловаться на жажду,
инженеру пришло на ум переговорить с крестьянами из "ариана" - он был
уверен, что у тех были кое-какие припасы. К его удивлению, супруги приняли
его очень любезно, им понятно, что в таком положении необходимо помогать
друг другу, и они думают, что, если бы кто-нибудь взялся командовать группой
(жена рукой обрисовала в воздухе круг, включающий около дюжины окружавших ее
машин), они бы не испытывали затруднений до самого Парижа. Инженеру в голову
не могло прийти предлагать себя в начальники, и он предпочел позвать мужчин
из "таунуса" и посовещаться с ними и с владельцами "ариана". Вскоре они по
очереди переговорили со всеми членами группы. Молодой солдат из
"фольксвагена" согласился сразу, а супруги из "двести третьего" предложили
небольшой запас провизии, который у них оставался (девушка из "дофина"
отдала стакан гранадина с водой девочке, та резвилась и смеялась). Один из
пассажиров "таунуса" пошел узнать мнение молодых людей из "симки" и получил
шутливое согласие; бледный водитель "каравеллы" пожал плечами и заявил, что
ему безразлично, пусть поступают, как сочтут нужным. Старики из "ситроена" и
дама из "болье" заметно обрадовались, словно почувствовали себя под надежной
защитой. Водители "флориды" и "DKW" промолчали, а американец, управляющий
"де-сото", посмотрел на делегацию с удивлением и пробормотал что-то насчет
воли Божьей. Инженеру не стоило труда предложить кандидатуру одного из
пассажиров "таунуса", к которому он испытывал инстинктивное доверие, в
руководители их группы. Никому не хотелось есть, но было необходимо
раздобыть воду. Избранный руководитель, которого молодежь из "симки" забавы
ради стала называть просто Таунусом, попросил инженера, солдата и одного из
молодых людей обследовать участок, прилегающий к шоссе, и предложить
продукты в обмен на питье. Таунус, явно обладавший способностью руководить,
подсчитал, что им необходимо обеспечить себя максимум на полтора дня - в
худшем случае. В автомашине монахинь и в крестьянском "ариане" имелся
достаточный для этого запас провизии, и, если разведчики вернутся с водой,
проблема будет решена. Однако лишь солдат принес полную флягу, хозяин
которой требовал взамен продовольствие на двоих. Инженеру обмен не удался,
но благодаря хождению он уяснил себе, что в других местах тоже образуются
такие же группы с теми же целями; в один прекрасный момент владелец
"альфа-ромео" отказался вести с ним переговоры насчет воды и предложил
обратиться к представителю их группы - пятая машина сзади в том же ряду.
Немного позже увидели, как возвращается молодой человек из "симки" - тоже
без воды, но Таунус подсчитал, что у них уже достаточно ее для детей,
старушки из "ситроена" и для остальных женщин.
Инженер описывал девушке из "дофина" свои блуждания по окрестностям
(был час дня, и солнце загнало их в машины), когда она вдруг прервала его
жестом и указала на "симку". В два прыжка инженер достиг машины и схватил за
локоть одного из молодых людей, который, развалясь на сиденье, большими
глотками пил воду из фляжки, незаметно пронесенной под пиджаком. Парень
обозлился и попробовал было вырваться, но инженер сжал его руку сильнее;
приятель парня выскочил из машины и кинулся на инженера; тот отступил на два
шага и даже с некоторым сожалением стал его поджидать. Солдат уже бежал ему
на помощь, а крики монахинь привлекли внимание Таунуса и его товарища;
Таунус выслушал рассказ о происшествии, подошел к парню и отвесил ему пару
пощечин. Парень закричал, стал возмущаться и хныкать, его приятель ворчал,
но вмешаться не посмел. Инженер забрал флягу и протянул ее Таунусу.
Раздались гудки, и все разошлись по своим автомобилям, впрочем, зря, так как
колонна продвинулась на каких-нибудь полдюжины метров.
К середине дня, когда солнце жгло еще горячей, чем накануне, одна из
монахинь сняла с головы чепец, а вторая смочила ей виски одеколоном. Женщины
понемногу стали заниматься делами милосердия, переходя от машины к машине, и
возиться с детьми, чтобы освободить мужчин; никто не жаловался, но бодрое
настроение было вымученным, оно поддерживалось только привычной игрой слов и
скептическим взглядом на вещи. Инженер и девушка из "дофина" особенно
страдали, чувствуя себя потными и грязными, их умиляло почти полное
безразличие супругов из "ариана" к исходившему от них тяжелому запаху пота,
который ударял в нос всякий раз, когда инженер с девушкой подходили к их
машине поболтать или передать какую-нибудь новость. К вечеру инженер,
случайно взглянув в заднее стекло, как всегда, увидал бледное, напряженное
лицо человека за рулем "каравеллы", державшегося, как и толстяк-водитель
"флориды", особняком. Инженеру показалось, что черты его еще более
вытянулись, он даже спросил себя, не болен ли тот. Однако несколько позже,
когда инженер отправился поболтать с солдатом и его женой, ему представилась
возможность увидеть водителя "каравеллы" поближе, и он сказал себе - человек
этот не болен; это было что-то другое, отчужденность, что ли, если
необходимо дать какое-то название. Солдат рассказал потом инженеру, что на
его жену наводит страх этот молчаливый субъект, ни на мгновение не
отрывающийся от руля и, кажется, бодрствующий во время сна. Стали рождаться
всякие предположения, создавался целый фольклор как противоборство
вынужденному безделью. Дети из "таунуса" и "двести третьего" подружились,
подрались и вновь помирились; их родители навещали друг друга, а девушка из
"дофина" то и дело ходила справляться о здоровье старушки из "ситроена" и
дамы из "болье". Когда к вечеру внезапно задул резкий ветер и солнце
скрылось за облаками, затянувшими небо на западе, все обрадовались, надеясь,
что в воздухе станет свежее. Первые капли совпали с небывалым рывком вперед
- почти на сотню метров; вдалеке блеснула молния, стало еще душнее. Воздух
был так насыщен электричеством, что Таунус, проявив безошибочное чутье,
восхитившее инженера, оставил свою группу в покое до вечера, словно боялся,
что усталость и жара дадут себя знать. В восемь вечера женщины взялись
распределять провизию; решили сделать крестьянский "ариан" главной
продовольственной базой и складом, а в "2НР" у монахинь устроить запасной
склад. Таунус лично отправился переговорить с руководителями четырех или
пяти соседних групп. Затем с помощью солдата и мужчины из "двести третьего"
отнес часть продовольствия в другие группы и возвратился с водой и
несколькими бутылками вина. Было решено, что молодые люди из "симки" уступят
свои надувные матрасы старушке из "ситроена" и даме из "болье"; девушка из
"дофина" отнесла этим женщинам два шотландских пледа, а инженер предложил
всем желающим свою машину, которую в шутку назвал "спальным вагоном". К его
удивлению, девушка из "дофина" приняла предложение и провела эту ночь на
диване "четыреста четвертого" вместе с одной из монахинь; другая устроилась
в "двести третьем" вместе с девочкой и ее матерью, а отец девочки
переночевал прямо на дороге, завернувшись в плюшевое одеяло. Инженеру не
спалось, и он коротал ночь, играя в шашки с Таунусом и его приятелем; через
некоторое время к ним присоединился крестьянин из "ариана", они поговорили о
политике и выпили несколько глотков водки, которую крестьянин вручил Таунусу
сегодня утром. Ночь прошла неплохо; посвежело, между облаками блеснули
звезды.
На рассвете их стало клонить ко сну - стремление оказаться под кровом,
рождавшееся с первым неясным светом зари. Таунус уснул рядом с сынишкой на
заднем сиденье машины, его приятель и инженер устроились на переднем. В
промежутках между двумя сновидениями инженеру показалось, что он слышит
где-то далеко крики и видит смутный свет; руководитель другой группы,
навестивший их, рассказал, что машин на тридцать вперед возник пожар,
виновником оказался какой-то человек, пытавшийся тайком сварить себе овощи.
Таунус пошутил по поводу происшествия и, обходя машины, интересовался, как
прошла ночь, но ни от кого не ускользнуло, что он хотел сказать. Тем утром
колонна двинулась очень рано, и пришлось пошевеливаться, чтобы поставить на
место сиденья и надеть чехлы, но поскольку это надо было делать всем, почти
никто не терял терпения и не нажимал на гудки. К полудню продвинулись вперед
более чем на пятьдесят метров, и справа от дороги проступили очертания леса.
Те, кто в этот момент мог добраться до опушки и понежиться в тени, вызвали
всеобщую зависть. Может, там был ручей или колонка с питьевой водой. Девушка
из "дофина" прикрыла глаза и размечталась - о душе, о струйках, бьющих по
шее и спине, сбегающих по ногам; инженер, краем глаза наблюдавший за ней,
увидел, как две слезы скатились у девушки по щекам.
Таунус навестил "ситроен" и тотчас же отправился на поиски женщин
помоложе, которые могли бы присмотреть за старушкой, почувствовавшей себя
плохо. В третьей группе позади был врач, и солдат побежал за ним. Инженер,
который насмешливо, но благожелательно следил за стараниями ребят из "симки"
загладить свою вину, понял, что сейчас удобный момент предоставить им эту
возможность. Брезентом от туристской палатки ребята прикрыли окна "четыреста
четвертого", и спальный вагон превратился в санитарную машину, где старушка
могла лежать в относительной темноте. Муж улегся рядом с нею и взял ее за
руку, и их оставили наедине с врачом. Затем старой женщиной, которой стало
лучше, занялись монахини, и остаток дня инженер развлекался как мог -
навещал другие машины и отдыхал в машине Таунуса, когда солнце жгло особенно
немилосердно; только трижды пришлось ему бежать к своему автомобилю -
старики там, кажется, уснули, - чтобы провести его вместе со своей колонной
до следующей остановки. Когда наступила ночь, они все еще не поравнялись с
лесом.
К двум часам ночи температура упала, и те, у кого нашлись одеяла,
радовались, что могут закутаться. Поскольку колонна вряд ли могла двинуться
до рассвета (что-то такое носилось в воздухе, в дуновении ветерка,
набегавшего от горизонта, до которого недвижно стояли в ночи машины),
инженер и Таунус сели покурить и побеседовать с крестьянином из "ариана" и
солдатом. Расчеты Таунуса уже не оправдались, он откровенно это признал;
утром придется что-то предпринимать, чтобы добыть еще провизии и питья.
Солдат отправился к руководителям соседних групп - те тоже не спали; понизив
голоса, чтобы не разбудить женщин, они решали, что делать. Опросили
представителей самых отдаленных групп, в радиусе восьмидесяти или даже ста
автомобилей, и убедились, что положение у всех одинаковое. Крестьянин хорошо
знал местность; он предложил послать на заре двоих или троих молодых людей
купить продовольствие на близлежащих фермах, а Таунус занялся подбором
водителей для машин, которые на время этой вылазки лишатся хозяев. Мысль
была удачной, и среди присутствующих легко собрали деньги; решили, что
крестьянин, солдат и приятель Таунуса пойдут вместе и захватят с собой все
имеющиеся сумки, сетки и фляжки. Руководители других групп вернулись к себе
организовать такие же экспедиции, а на рассвете все рассказали женщинам и
приняли необходимые меры, чтобы колонна могла двигаться дальше. Девушка из
"дофина" сообщила инженеру, что старушке стало лучше и она хочет вернуться к
себе в "ситроен", в восемь пришел врач - он не обнаружил ничего такого, что
мешало бы старикам вернуться в свой автомобиль. Так или иначе, Таунус решил
оставить "четыреста четвертый" на роли санитарной машины; молодые люди
забавы ради соорудили флажок с красным крестом и укрепили его на антенне
автомобиля. Уже некоторое время люди предпочитали пореже выходить из машин;
температура все падала, и в полдень хлынул проливной дождь, вдали засверкали
молнии. Жена фермера стала поспешно подставлять под струи воды пластмассовый
кувшин, чем особенно развеселила ребят из "симки". Наблюдая за этой картиной
и склонившись над раскрытой на руле книгой, которая его не слишком
интересовала, инженер задавал себе вопрос, почему экспедиция так долго не
возвращается; немного позже Таунус тихонько пригласил его к себе в машину и,
когда они уселись внутри, сообщил, что их постигла полная неудача. Приятель
Таунуса пояснил: на фермах либо никого не было, либо хозяева отказывались
что бы то ни было продавать, ссылаясь на правила ограничения частной
торговли и подозревая в покупателях инспекторов, которые воспользовались
обстоятельствами, чтобы произвести проверку. Несмотря на все, им удалось
добыть немного воды и кое-какие продукты, возможно, они были украдены
солдатом - тот только улыбался и в подробности не входил. Разумеется, пробка
скоро рассосется, однако провизия, которой они располагали, не слишком
подходит для двоих детей и старухи. Врач, в половине пятого навестивший
больную, устало и раздраженно сказал Таунусу, что и в его, и в других
группах та же картина. По радио сообщили о срочных мерах, принимаемых для
разгрузки шоссе, но, кроме одного вертолета, который ненадолго показался над
ними к вечеру, не было заметно никаких других признаков деятельности. Тем
временем становилось все холодней, и люди, казалось, ждали наступления ночи,
чтобы закутаться в одеяла и скоротать во сне еще несколько часов ожидания.
Сидя в своем автомобиле, инженер слушал, как торговый агент рассказывал
девушке из "дофина" анекдоты, вызывая у нее принужденный смех. С удивлением
увидел инженер даму из "болье" - она почти никогда не покидала свою машину -
и отправился узнать, не надо ли ей чего, но дама просто интересовалась
новостями и завела разговор с монахинями. Какая-то непонятная, невыразимая
тяжесть стала угнетать их к вечеру; сна ждали с большим нетерпением, чем
сообщений - обычно противоречивых или ложных. Приятель Таунуса незаметно для
других посетил инженера, солдата и владельца "двести третьего". Таунус
извещал их, что экипаж "флориды" только что дезертировал: один из молодых
людей из "симки" увидел пустую машину и стал разыскивать ее хозяина, чтобы
вместе с ним убить время. Никто не был хорошо знаком с толстяком из
"флориды", который так бурно возмущался в первый день, а потом умолк и,
подобно хозяину "каравеллы", больше не раскрывал рта. Когда к пяти утра не
осталось ни малейшего сомнения, что Флорида, как, дурачась, называли его
ребята из "симки", дезертировал, взяв с собой ручной саквояж и бросив в
машине чемодан, набитый рубашками и нижним бельем, Таунус решил, что один из
ребят будет управлять покинутой машиной, чтобы не застопорить все движение.
Это бегство во тьме вызвало у всех смутное раздражение, и люди задавались
вопросом, как далеко мог уйти Флорида напрямик через поля. И для других эта
ночь оказалась ночью серьезных решений; растянувшись на диване своей машины,
инженер прислушался - ему почудился какой-то стон, но он подумал, что это
солдат и его жена, - стояла глубокая ночь, и в такой обстановке их, в конце
концов, легко было понять. Потом он поразмыслил и приподнял брезент,
закрывавший заднее стекло; при свете скудных звезд он, как всегда, увидел в
каком-нибудь полуметре от себя ветровое стекло "каравеллы", а за ним словно
прильнувшее к нему и несколько странно повернутое, перекошенное судорогой
лицо человека. Стараясь не шуметь, инженер вышел в левую сторону, чтобы не
разбудить монахинь, и оглядел "каравеллу". Потом разыскал Таунуса, а солдат
побежал за врачом. Так оно и было, этот человек покончил самоубийством,
приняв какой то яд; несколько строчек карандашом в записной книжке и письмо
к некой Иветт, покинувшей его во Вьерзоне, говорили сами за себя. К счастью,
привычка спать в машинах достаточно укоренилась (по ночам было уже так
холодно, что никому не приходило в голову остаться на улице), и поэтому
никого не занимало, что другие ходят между машинами или проскальзывают к
обочине облегчиться. Таунус созвал военный совет, врач согласился с его
предложением. Оставить труп на обочине шоссе значило подвергнуть тех, кто
едет сзади, тяжелой психической травме; если оттащить его подальше в поле,
можно вызвать столкновение с местными жителями, которые в прошлую ночь
поколотили молодого человека из другой группы, отправившегося за провизией.
У крестьянина из "ариана" и владельца "DKW" имелось все необходимое, чтобы
герметически закрыть багажник "каравеллы". Когда они начинали работу, к ним
подошла девушка из "дофина" и, дрожа, вцепилась в руку инженера. Он тихонько
рассказал ей о случившемся и, уже несколько успокоенную, проводил обратно в
машину. Таунус с товарищами положили тело в багажник, а владелец "DKW" при
свете фонарика, который держал солдат, принялся орудовать изоляционной
лентой и тюбиками с клеем. Поскольку жена "двести третьего" умела водить
машину, Таунус решил, что ее муж возьмет на себя "каравеллу", стоявшую
справа от "двести третьего", а утром девочка обнаружила, что у ее папы есть
еще одна машина, и часами развлекалась и играла, переходя из одной в другую,
и даже перенесла часть своих игрушек в "каравеллу".
Впервые холод стал ощущаться также и в полдень, и никто уже не думал
скидывать пиджак. Девушка и монахини составили список имевшихся в группе
пальто и других теплых вещей. Кое-кто неожиданно обнаружил у себя в
чемоданах, в автомобилях пуловеры, одеяла, плащи или легкие пальто. Их тоже
переписали и распределили. Снова вышла вся вода, и Таунус послал троих из
своих подопечных, в том числе инженера, наладить связи с местными жителями.
Трудно сказать почему, но их сопротивление было повсеместным; стоило сойти с
шоссе, как откуда-нибудь обрушивался град камней. Ночью кто-то запустил в
машины косой - она ударилась о крышу "DKW" и упала рядом с "дофином".
Торговый агент побледнел и не двинулся с места, но американец из "де-сото"
(не входивший в группу Таунуса, но пользовавшийся всеобщей симпатией за
остроумие и веселый смех) выскочил из машины, схватил косу и, покрутив ею
над головой, швырнул обратно в поле, послав вслед громкое проклятие. Таунус,
однако, полагал, что не стоит обострять враждебность; может быть, им еще
удастся выйти за водой.
Уже никто не вел счет метрам, на которые они продвинулись в эти дни.
Девушка из "дофина" полагала - на восемьдесят или двести; инженер был
настроен менее оптимистически, но развлекался тем, что продлевал и усложнял
подсчеты своей соседки и время от времени делал попытки отбить ее у
торгового агента из "DKW", который ухаживал за ней на свой, профессиональный
лад. В тот же вечер молодой человек, которому поручили "флориду", пришел к
Таунусу и сообщил, что владелец "форда-меркури" предлагает воду по дорогой
цене. Таунус отказался, но к вечеру монахиня попросила у инженера глоток
воды для старушки из "ситроена", которая мучилась, но не жаловалась; муж не
выпускал ее руки, и монахини, и девушка из "дофина" по очереди ухаживали за
ней. Оставалось пол-литра воды, и женщины предназначили ее для старушки и
дамы из "болье". В ту же ночь Таунус заплатил из своего кармана за два литра
воды; Форд Меркури пообещал на следующий день достать еще, но за двойную
цену.
Собраться и поговорить обо всем было трудно, - стоял такой холод, что
никто не выходил из машины, кроме как по неотложной нужде. Батарейки начали
разряжаться, и нельзя было надолго включать отопление; Таунус решил, что два
наиболее комфортабельных автомобиля нужно выделить на всякий случай для
больных. Завернувшись в одеяла и тряпки (ребята из "симки" сняли чехлы с
сидений своей машины, соорудили себе из них душегрейки и шапки, а остальные
начали им подражать), каждый старался по возможности реже открывать дверцы,
чтобы сберечь тепло. В одну из таких промозглых ночей инженер услышал
отчаянный плач девушки из "дофина". Понемногу, неслышно он приоткрыл дверцу
ее машины, нащупал в темноте ее лицо и погладил мокрую щеку. Почти без
сопротивления девушка дала увести себя в "четыреста четвертый", инженер
помог ей улечься на сиденье, укрыл единственным одеялом и положил сверху
свой плащ. Тьма в машине, превращенной в санитарную, была еще более густой,
ведь стекла были затянуты брезентом. Потом инженер опустил оба
солнцезащитных щитка и повесил на них свою рубашку и свитер, чтобы полностью
затемнить машину. Перед самым рассветом девушка сказала ему на ухо, что еще
до того, как она расплакалась, ей показалось, что она видит далеко справа
огни какого-то города.
Возможно, это и был город, но из-за утреннего тумана не удавалось
ничего разглядеть дальше чем на двадцать метров. Как ни удивительно, в этот
день колонна продвинулась вперед на порядочное расстояние, может на двести
или триста метров. И тогда же по радио (которое почти никто не слушал - за
исключением Таунуса, чувствовавшего себя обязанным быть в курсе событий)
передали новое сообщение; дикторы с упоением говорили о принятии особых мер
для освобождения шоссе и ссылались на самоотверженную работу дорожных бригад
и полиции. Внезапно одна из монахинь начала бредить. Пока ее приятельница
ошеломленно смотрела на нее, а девушка из "дофина" смачивала ей виски
остатками духов, монахиня говорила что-то об Армагеддоне, о девятом дне, о
какой-то цепи. Много позже под снегом, который начал падать с полудня и
постепенно засыпал автомашины, пришел врач. Он выразил сожаление, что нельзя
сделать успокаивающий укол, и посоветовал положить монахиню в машину с
хорошим отоплением. Таунус поместил ее в свой автомобиль, а мальчик
перебрался в "каравеллу", где была также его маленькая приятельница из
"двести третьего"; они играли со своими игрушечными автомобилями и очень
веселились - ведь они единственные не испытывали голода. Весь этот и
следующий день снегопад почти не прекращался, и, когда колонне предстояло
продвинуться на несколько метров, нужно было придумывать, как и чем
расчистить снежные сугробы, выросшие между машинами.
Никому не приходило в голову удивляться, что продукты и вода
распределяются так, а не иначе. Единственное, что мог сделать Таунус, это
руководить распределением общих запасов и постараться извлечь побольше
пользы из некоторых обменов. Форд Меркури и еще Порш каждый вечер торговали
съестным. Таунус и инженер взялись распределять продукты в соответствии с
физическим состоянием каждого. Невероятно, однако старушка из "ситроена" все
еще жила, хотя находилась в полузабытьи, из которого женщины старались ее
вывести. Дама из "болье", страдавшая несколько дней назад от тошноты и
головокружения, благодаря похолоданию пришла в себя и больше других помогала
монахине ухаживать за ее приятельницей, по-прежнему слабой и несколько
одурманенной. Жены солдата и Двести третьего опекали обоих детей; торговый
агент из "DKW" - возможно, чтобы утешиться, поскольку хозяйка "дофина"
предпочла инженера, - часами рассказывал детям сказки. По ночам люди
вступали в другую жизнь, тайную и глубоко частную; неслышно отворялись
дверцы машин, чтобы впустить или выпустить съежившийся силуэт; никто не
глядел на других, глаза были так же слепы, как сам мрак. Под грязными
одеялами в затхлом воздухе, издававшем запах склепа и заношенного белья, эти
люди с грязными, отросшими ногтями добывали себе немного счастья. Девушка из
"дофина" не ошиблась: вдалеке сверкал огнями город, они постепенно
приближались к нему. К вечеру молодой человек из "симки", неизменно
закутанный в обрывки драпировки и зеленое рядно, взбирался на крышу своей
машины и замирал там, словно часовой. Устав тщетно исследовать горизонт, он
озирал в тысячный раз окружавшие его автомобили; с некоторой завистью
обнаруживал Дофин в автомобиле Четыреста четвертого руку, поглаживающую
тонкую шею, завершение поцелуя. Шутки ради теперь, когда дружба с Четыреста
четвертым была восстановлена, он кричал им, что колонна сейчас тронется;
тогда Дофин вынуждена была покидать Четыреста четвертого и пересаживаться в
свою машину, но вскоре она возвращалась в поисках тепла, а парню из "симки",
должно быть, так хотелось тоже привести в свою машину какую-нибудь девушку
из другой группы, но нечего было и думать об этом в такой холод, да еще с
подведенным от голода животом, не говоря уже о том, что группа, находившаяся
непосредственно впереди них, откровенно враждовала с группой Таунуса после
истории с тюбиком сгущенного молока, и, не считая официальных связей с
Фордом Меркури и Поршем, с другими группами отношения были практически
невозможны. И парень из "симки" лишь досадливо вздыхал и снова занимал свой
пост, до тех пор пока снег и холод не загоняли его, дрожащего, в машину.
Однако холод начал слабеть, и после дождей и ветров, которые довели
всех до состояния крайнего нервного напряжения и осложнили добычу
продовольствия, наступили прохладные солнечные дни, когда можно было выйти
из машины, нанести визит соседу, вновь завязать отношения с другими
группами. Главы групп обсудили положение, и в конце концов было принято
решение помириться с соседями впереди. О внезапном исчезновении Форда
Меркури говорили долго, но никто не знал, что могло с ним случиться; однако
Порш по-прежнему посещал и контролировал черный рынок. Всегда был какой-то
запас воды или консервов, хотя эти запасы таяли, и Таунус с инженером
пытались угадать, что произойдет в тот день, когда уже не останется денег,
которые можно будет отнести к Поршу. Подумывали даже о насильственных мерах
- предлагали захватить Порша и заставить его открыть источник
продовольствия, но как раз в эти дни колонна продвинулась на большое
расстояние, и руководители группы предпочли подождать еще, избегнув таким
образом риска испортить все. Инженера, которым в конце концов овладело почти
приятное безразличие, на миг взволновало робкое признание девушки из
"дофина", но, подумав, он решил, что никак не мог избежать этого, и мысль
иметь от нее сына в конце концов показалась ему такой же естественной, как
вечернее распределение продуктов или тайные вылазки к обочине шоссе. Даже
смерть старушки из "ситроена" не могла никого удивить. Пришлось снова
поработать глубокой ночью, сидеть с мужем и утешать его, ибо он отказывался
понимать случившееся. Двое из передней группы подрались, и Таунус должен был
выступить третейским судьей и как-то решить их спор. Все совершилось вдруг,
без предварительного плана; главное началось тогда, когда уже никто этого не
ожидал, и самый беззаботный из всех первым понял, что произошло.
Вскарабкавшись на крышу "симки", веселый часовой подумал, что горизонт,
пожалуй, как-то изменился (день клонился к вечеру, желтоватое солнце
источало свой скользящий скудный свет) и что метрах в пятистах, трехстах,
двухстах происходит что-то неуловимое. Он позвал Четыреста четвертого,
Четыреста четвертый сказал что-то Дофин, она быстро перебралась в свою
машину, Таунус, солдат и крестьянин уже бежали с разных сторон, а с крыши
"симки" парень указывал вперед и бесконечно повторял радостную весть, словно
хотел убедиться, что то, что он видит, - правда; затем послышался шум,
оживление, что-то похожее на тяжелое, но безудержное движение, пробуждение
от бесконечного сна и пробу сил. Таунус громко велел всем вернуться к
машинам; "болье", "ситроен", "Фиат-600" и "де-сото" взяли с места в едином
порыве. Теперь начинали двигаться "2НР", "таунус", "симка" и "ариан", и
парень из "симки", гордый, как победитель, обернулся к Четыреста четвертому
и махал ему рукой, пока "Пежо-404", "дофин", "2НР" с монахинями и "DKW" в
свою очередь не тронулись с места. Однако всем хотелось знать, как долго это
продлится; Четыреста четвертый интересовался этим почти по инерции, стараясь
тем временем держаться на одной линии с Дофин, и ободряюще улыбался ей.
Позади уже трогались "фольксваген", "каравелла", "двести третий" и
"флорида", сначала на первой скорости, затем на второй, бесконечно долго на
второй, но уже не выключая мотора, как бывало столько раз, нога уверенно
нажимает на акселератор, вот-вот можно перейти на третью скорость. Четыреста
четвертый протянул левую руку и встретил руку Дофин, чуть коснулся кончиков
ее пальцев, увидел на ее лице улыбку надежды и неверия и подумал, что они
скоро приедут в Париж и вымоются, куда-нибудь пойдут вместе - к нему или к
ней - вымыться, поесть и снова будут мыться, мыться до бесконечности, и
есть, и пить, а потом уже все прочее, спальня, обставленная как полагается,
и ванная комната, и мыльная пена, и бритье, настоящее бритье, и уборная,
обед и уборная, и простыни.
Париж - отхожее место, и две простыни, и струи горячей воды, стекающей
по груди и ногам, и маникюрные ножницы, и белое вино, они выпьют белого
вина, прежде чем поцеловаться и почувствовать, что оба пахнут лавандой и
одеколоном, прежде чем познать друг друга по-настоящему, при сиянии дня, на
чистых простынях, и снова купаться играючи - любить друг друга, и купаться,
и пить, и войти в парикмахерскую, войти в ванную, погладить рукой простыни,
и гладить друг друга на простынях, и любить друг друга среди пены, лаванды,
разных щеток и щеточек, прежде чем начать думать о том, что предстоит
делать, о сыне, о разных разностях и о будущем, и все это, если они не
задержатся, если колонна будет двигаться, - раз уж сейчас нельзя перейти на
третью скорость, пусть по-прежнему на второй, но двигаться. Коснувшись
бампером "симки", Четыреста четвертый откинулся на спинку сиденья,
почувствовал, как возрастает скорость, понял, что может нажать на
акселератор, не боясь наскочить на "симку", и что "симка" нажимает, не
опасаясь ударить "болье", и что сзади идет "каравелла", и что скорость этих
машин все растет и растет, и что можно, не опасаясь за мотор, переходить на
третью скорость, и рычаги - почти невероятно - стоят на третьей скорости, и
ход сделался мягким и все еще убыстрялся, и Четыреста четвертый поглядел
нежным затуманенным взглядом влево, отыскивая глаза Дофин. Естественно, что
при такой скорости параллельность рядов нарушилась, Дофин опередила его
почти на метр, и Четыреста четвертый видел ее затылок и еле-еле профиль, как
раз тогда, когда она оборачивалась, чтобы взглянуть на него, и сделала
удивленный жест, заметив, что Четыреста четвертый все больше отстает.
Стараясь успокоить ее улыбкой, Четыреста четвертый резко нажал на
акселератор, но почти тут же вынужден был затормозить, так как чуть не
наскочил на "симку", он коротко надавил гудок -- молодой человек из "симки"
поглядел на него через заднее стекло и жестом объяснил, что ничего не может
поделать, указывая левой рукой на "болье", прижавшееся к его машине. "Дофин"
шел на три метра впереди, рядом с "симкой", и девочка из "двести третьего",
шедшая рядом с "четыреста четвертым", махала руками и показывала ему свою
куклу. Красное пятно справа озадачило Четыреста четвертого; вместо "2НР",
принадлежавшего монахиням, или солдатского "фольксвагена" он увидел
незнакомый "шевроле", и почти тотчас "шевроле" вырвался вперед, а за ним
"ланча" и "Рено-8". Слева в паре с ним шел "ситроен", постепенно опережая
его метр за метром, но, прежде чем его место занял "пежо", Четыреста
четвертому удалось разглядеть впереди "двести третий", который заслонил от
него "дофина". Группа рассыпалась, она уже не существовала, "таунус", должно
быть, шел где-то на два десятка метров впереди, за ним "дофин", в то же
время третий ряд слева отставал, потому что вместо знакомого "DKW" перед
глазами у Четыреста четвертого маячил задник старого черного фургона, может
быть "ситроена" или "пежо". Автомобили мчались на третьей скорости, то
обгоняя друг друга, то отставая, в зависимости от ритма движения всего ряда,
а по сторонам шоссе бежали деревья, домики, окруженные туманом и вечерними
сумерками. Потом зажглись красные огни, каждый включал их вслед за впереди
идущим. Ночная тьма стала быстро сгущаться. Изредка звучали гудки, стрелки
спидометров ползли все выше, некоторые ряды шли со скоростью семьдесят
километров, другие - шестьдесят пять, третьи - шестьдесят. Четыреста
четвертый все еще надеялся, что, то вырываясь вперед вместе со своим рядом,
то отставая, он поравняется в конце концов с Дофин, но каждый следующий
момент убеждал его в тщетности надежд - ведь группа рассыпалась раз и
навсегда, и больше не повторятся ни привычные встречи, ни ритуальный дележ
продуктов, ни военные советы в машине Таунуса, ни ласки Дофин в безмятежном
покое рассвета, ни смех детей, играющих со своими машинами, ни монахиня,
перебирающая четки. Когда зажглись огни - знак, что "симка" тормозит,
Четыреста четвертый сбавил ход с нелепым ощущением какой-то надежды и,
затормозив, выскочил из машины и бегом кинулся вперед. За "симкой" и "болье"
(сзади оставалась "каравелла", но это его не интересовало) он не узнал ни
одной машины; через незнакомые стекла с удивлением, а может быть и
возмущением, глядели на него чужие, ни разу не встречавшиеся ему лица.
Гудели гудки, и Четыреста четвертый вынужден был вернуться к машине. Молодой
человек из "симки" приветствовал его дружеским жестом, как бы выражая
понимание, и ободряюще указал в сторону Парижа. Колонна снова начала
двигаться, сперва несколько минут медленно, а затем так, словно шоссе
окончательно освободилось. Слева от "четыреста четвертого" шел "таунус", и
на какой-то момент инженеру показалось, что группа вновь собирается, что
вновь налаживается порядок, что можно двигаться вперед, ничего не разрушая.
Но "таунус" был зеленый, а за рулем сидела женщина в дымчатых очках, не
мигая глядевшая вперед. Оставалось лишь отдаться движению, механически
приспособиться к скорости окружающих машин, не думать. В "фольксвагене" у
солдата лежала его кожаная куртка. У Таунуса - книга, которую он читал в
первые дни. Полупустой пузырек с лавандой - в машине у монахинь. Он
поглаживал правой рукой плюшевого мишку, которого подарила ему Дофин вместо
амулета. Как ни нелепо, он поймал себя на мысли о том, что в половине
десятого будут распределять продукты и надо навестить больных, обсудить
обстановку с Таунусом и крестьянином из "ариана", а потом настанет ночь, и,
Дофин неслышно скользнет к нему в машину, взойдут звезды или набегут тучи,
будет жизнь. Да, так и должно быть, невозможно, чтобы это кончилось
навсегда. Может, солдату удастся достать немного воды, которую за последние
часы почти всю выпили; так или иначе, можно рассчитывать на Порша, если
заплатить ему, сколько он просит. А на радиоантенне яростно трепетал и бился
флажок с красным крестом, и автомобили мчались со скоростью восемьдесят
километров в час к огням, которые все росли, расплывались, и уже никто не
знал, зачем нужна эта бешеная скорость, зачем нужен этот стремительный бег
машин в ночи среди других, незнакомых машин, и никто ничего не знал о
другом, все пристально смотрели вперед, только вперед.
Примечания
Арриго Бенедетти (р. 1910) - итальянский писатель, журналист.
Фонтенбло - город к югу от Парижа. Окрестности города - места отдыха
парижан.
Милли-ля-Форэ - город неподалеку от Фонтенбло. В городе - церковь XII
века, часовня, расписанная Жаном Кокто (1889-1963).
Орли - пригород Парижа, где находится главный аэропорт французской
столицы.
Гранадин - гранатовый сироп, густой сок.
Въерзон - город в центральной части Франции (департамент Шер).
Армагеддон - в христианстве: последняя битва между Богом и силами
Сатаны.
1 Считается, что об этих оголтелых автомобилистах рассказывать
нечего... В самом деле, пробки на дорогах - любопытное зрелище, но не более.
Арриго Бенедетти, Л'Эспрессо, Рим (итал.)
2 Понимаете, жена будет ужасно беспокоиться, черт побери (англ.).
Популярность: 139, Last-modified: Tue, 03 Apr 2001 10:03:18 GmT