Перевод М.Беккер
OCR: Владимир Есаулов, 12.2003
---------------------------------------------------------------
О том, что он убил жену, Джоэл Флинт сам сообщил по телефону шерифу. А
когда шериф и его помощник добрались за двадцать с лишком миль до места
происшествия - далекого захолустья, где жил старый Уэсли Притчел, - Джоэл
Флинт самолично встретил их у дверей и пригласил в дом. Иностранец, чужак,
янки, Флинт явился в наши места двумя годами раньте с бродячим уличным
цирком - он крутил рулетку в освещенной будке, стены которой были увешаны
призами - никелированными пистолетами, бритвами, часами и гармошками, - а
когда цирк уехал, осел здесь и два месяца спустя женился на единственной
оставшейся у Притчела дочке - придурковатой девице лет под сорок, до того
делившей со своим свирепым раздражительным отцом уединенную жизнь на его
зажиточной, хотя и небольшой ферме. Но даже и после свадьбы старый Притчел,
казалось, не желал иметь ничего общего с зятем. В двух милях от своего дома
он выстроил молодым маленький домик, где его дочь стала разводить на продажу
кур. По слухам, старый Притчел, который и прежде почти никуда не ездил, ни
разу не переступил порог нового дома, так что даже с последней оставшейся у
него дочкой виделся только раз в неделю, когда она с мужем на подержанном
грузовике - зять возил в нем на рынок кур - приезжала на воскресный обед в
старый отцовский дом, где Притчел теперь сам стряпал и вел хозяйство.
Соседи, правда, говорили, будто он даже и по воскресеньям пускает зятя в дом
лишь для того, чтобы дочь могла хоть раз в неделю приготовить ему горячую
еду. Итак, следующие два года, иногда в столице округа Джефферсоне, но чаще
в небольшой деревушке у перекрестка дорог неподалеку от этого нового дома
Притчелова зятя можно было повидать и даже послушать. Мужчина лет сорока
пяти, не высокий и не низкий, не тощий и не толстый (в сущности, они с
тестем легко могли бы отбрасывать одну и ту же тень, как потом короткое
время и было), он с холодным презрением на умном лице ленивым голосом плел
всевозможные небылицы про кишмя кишащие народом чужие края, где его
слушатели сроду не бывали; горожанин до мозга костей, никогда, по его же
собственным словам, ни в каком городе подолгу не задерживавшийся, Флинт уже
за первые три месяца пребывания среди людей, чей образ жизни он усвоил, стал
известен всему округу, даже и тем, кто никогда в глаза его не видел,
благодаря одному своему странному свойству. С грубым уничтожающим
презрением, ни с того ни с сего, порой даже без всякого повода и без всякой
видимой причины он принимался издеваться над нашим местным южным обычаем
пить виски, смешанное с водой и сахаром. Он называл этот напиток дамским
сиропчиком и детской кашкой, а сам пил наш доморощенный невыдержанный
неразбавленный незаконный кукурузный самогон, не запивая его ни единым
глотком воды.
И вот теперь, в это последнее воскресное утро, он позвонил шерифу, что
убил жену, встретил полицейских у дверей тестя и сказал:
- Я уже отнес ее в дом, так что можете не тратить попусту время,
объясняя мне, что не надо была трогать ее до вашего приезда.
- Очень хорошо, что вы подняли ее с земли, - сказал шериф. - Если я вас
правильно понял, произошел несчастный случай.
- Значит, вы меня неправильно поняли, - возразил Флинт. - Я сказал, что
я ее убил.
На том разговор и кончился.
Шериф отвез его в Джефферсон и запер в тюремную камеру. В тот же вечер
после ужина шериф через боковую дверь вошел в кабинет, где я под
руководством дяди Гэвина составлял краткое изложение дела. Дядя Гэвин был
всего лишь окружным прокурором, однако они с шерифом, который состоял в
должности шерифа хотя и не постоянно, но даже дольше, чем дядя Гэвин и
должности окружного прокурора, все это время были друзьями. Друзьями - как
два человека, которые вместе играют в шахматы, хотя порой и придерживаются
прямо противоположных взглядов. Однажды я слышал, как они это обсуждали.
- Меня интересует истина, - сказал шериф.
- Меня тоже, - сказал дядя Гэвин. - Это большая редкость. Но еще больше
меня интересуют люди и справедливость.
- Но ведь истина и справедливость - одно в тоже, - заметил шериф.
- С каких это пор? - возразил дядя Гэвин. - Я в свое время убедился,
что истина - все, что угодно, только не справедливость, и я также убедился,
что в своем стремлении к справедливости правосудие использует такие орудия и
инструменты, которые мне глубоко отвратительны.
Шериф рассказывал нам об убийстве стоя; крупный мужчина с твердым
взглядом маленьких глаз, он возвышался над настольной лампой, глядя сверху
на преждевременно поседевшую буйную шевелюру и живое худощавое лицо дяди
Гэвина, а тот, сидя прямо-таки на собственном затылке и задрав скрещенные
ноги на письменный стол, жевал черенок кукурузной трубки и крутил вокруг
пальца цепочку от часов с ключиком Фи-Бета-Каппа. который он получил в
Гарварде.
- Зачем? - сказал дядя Гэвин.
- Я это самое у него и спросил, - сказал шериф. - А он мне ответил:
"Зачем мужья убивают жен? Ну, скажем, ради страховки".
- Неправда, - возразил дядя Гэвин. - Это женщины убивают мужей ради
непосредственной личной выгоды - например, ради страховых полисов, или, как
они думают, по наущению другого мужчины, который им якобы что-то посулил.
Мужья убивают жен от ненависти, от гнева или отчаяния, а то и просто чтоб
заставить их замолчать - ибо сколько женщину ни задабривай, сколько раз из
дому ни уходи, заткнуть ей глотку невозможно.
- Верно, - согласился шериф. Он сверкнул на дядю Гэвина своими
маленькими глазками. - Похоже, будто он хотел, чтобы его упрятали в тюрьму.
Он как бы дал себя арестовать не потому, что убил жену, а как бы убил ее,
чтоб его арестовали, посадили под замок. Под охрану.
- Зачем? - спросил дядя Гэвин.
- Тоже правильный вопрос, - продолжал шериф. - Когда человек нарочно
запирает за собой дверь, - значит, он боится. Но человек, который
добровольно садится в тюрьму по подозрению в убийстве... - Он добрых десять
секунд глядел на дядю Гэвина, моргая своими жесткими глазками, а дядя Гэвин
отвечал ему таким же жестким взглядом. - Потому что он не боялся. Ни тогда,
ни когда бы то ни было. Время от времени встречаешь человека, который
никогда ничего не боится. Даже самого себя. Вот он такой и есть.
- Если он так хотел, чтобы его посадили, зачем вы тогда его сажали?
- По-вашему, мне надо было немного обождать?
Некоторое время они смотрели друг на друга. Дядя Гэвин перестал крутить
свою цепочку.
- Ладно, - сказал он. - Старик Притчел...
- Я к тому и вел, - сказал шериф. - Ничего.
- Ничего? - переспросил дядя Гэвин. - Вы его даже не видали?
Тогда шериф рассказал и об этом - о том, как он, его помощник и Флинт
стояли на крыльце и вдруг заметили, что старик смотрит на них из окна - с
застывшим от злости лицом свирепо глядит на них сквозь стекло, а через
секунду уходит, исчезает, оставив впечатление злобного торжества, бешеного
триумфа и чего-то еще...
- Страха? - сказал шериф. - Говорю вам, что он не боялся. Ах да, -
добавил он. - Вы же о Притчеле.
На этот раз он смотрел на дядю Гэвина так долго, что дядя Гэвин наконец
сказал:
- Ладно. Продолжайте.
Тогда шериф рассказал и об этом: как они вошли в дом, в прихожую, как
он остановился и постучал в запертую дверь той комнаты, в окне которой они
видели лицо старика Притчела, и как он даже окликнул его по имени, но все
равно ответа не получил. И как они пошли дальше и увидели на кровати в
задней комнате миссис Флинт с огнестрельной раной в спине, а подержанный
грузовик Флинта стоял у заднего крыльца, словно они только что из него
вылезли.
- В грузовике лежали три мертвых белки, - сказал шериф. - По-моему, их
подстрелили еще на рассвете... - А на крыльце и на земле между крыльцом и
грузовиком была кровь, словно в женщину стреляли из грузовика, а само ружье,
в котором еще остался пустой патрон, стояло за дверью прихожей, как если бы
кто-то поставил его туда, входя в дом. И как шериф вернулся в прихожую и
снова постучал в запертую дверь...
- Откуда она была заперта? - спросил дядя Гэвин.
- Изнутри, - отвечал шериф и продолжал рассказывать, как он, стоя перед
гладкой глухой дверью, пригрозил ее взломать, если мистер Притчел не
откроет, и как на этот раз хриплый голос прокричал ему в ответ: "Убирайтесь
из моего дома! Увозите этого убийцу и убирайтесь из моего дома!"
"Вам придется дать показания", - отвечал шериф.
"Я дам показания в свое время! - крикнул старик. - Убирайтесь из моего
дома, все до единого!"
И как он (шериф) велел помощнику съездить на машине за ближайшим
соседом, а они с Флинтом ждали, пока помощник не привез какого-то человека с
женой. Потом они отвезли Флинта в город, заперли его, шериф позвонил в дом
старика Притчела, сосед подошел к телефону и сказал, что старик по-прежнему
сидит взаперти, отказывается выйти, даже не отвечает и только орет, чтобы
все они (к тому времени приехали еще и другие соседи, так как слух о
трагедии уже успел распространиться) убирались вон. Однако некоторые из них
остались в доме, не обращая внимания на то, что явно помешанный старик
говорит и делает, а похороны будут завтра.
- Все? - спросил дядя Гэвин.
- Все, - отвечал шериф. - Потому что теперь уже слишком поздно.
- То есть как? - спросил дядя Гэвин.
- Умер не тот, кто надо.
- Бывает, - сказал дядя Гэвин. - То есть как?
- Тут все дело в глиняной яме.
- В какой яме?
Потому что весь округ знал о глиняной яме старика Притчела. В самом
центре его фермы были залежи мягкой глины, из которой окрестные жители
изготовляли грубую, но вполне пригодную посуду - если им удавалось накопать
достаточно глины, прежде чем мистер Притчел успевал их заметить и прогнать.
В этих залежах мальчишки с незапамятных времен находили ископаемые остатки
культуры индейцев и даже первобытных людей - кремневые наконечники стрел,
топоры, тарелки, черепа, берцовые кости и трубки, а несколько лет назад
археологическая экспедиция из Университета штата Миссисипи производила здесь
раскопки, пока не явился старик Притчел, причем на этот раз с ружьем. Но об
этом знали все, шериф имел в виду совсем другое, и теперь уже дядя Гэвин
сидел на стуле выпрямившись и спустив ноги на пол.
- Я об этом не слыхал, - сказал дядя Гэвин.
- Да это всем известно, - заметил шериф. - Это, можно сказать, местный
вид спорта на открытом воздухе. Все началось месяца полтора назад. Тут
замешано трое северян. Как я понимаю, они пытаются купить уПритчела всю его
ферму, чтобы завладеть глиной и производить из нее материал для покрытия
дорог или что-то в этом роде. Местные жители с интересом наблюдают, что из
этого выйдет. Всем, кроме этих северян, ясно одно - старик Притчел вовсе не
собирается продавать им ни глиняную яму, ни тем более всю ферму.
- Они, конечно, уже предложили ему какую-то цену?
- И наверняка хорошую. Кто говорит, двести пятьдесят, кто двести
пятьдесят тысяч - не поймешь. Эти северяне просто не знают, как к нему
подступиться. Если б им просто удалось его убедить, будто вся округа
надеется, что он свою ферму ни за что не продаст, они б ее наверняка за пять
минут у него откупили. - Он снова воззрился на дядю Гэвина, моргая глазами.
- Итак, убит не тот, кто надо. Если все дело в этих залежах глины, Флинт к
ним со вчерашнего дня ни на единый шаг не приблизился. Ему до них даже
дальше, чем вчера. Вчера между ним и деньгами старика Притчела не было
ничего, кроме капризов, надежд и пожеланий, какие могли появиться у этой
придурковатой бабы. Ну, а теперь между ними тюремная стена и, по всей
вероятности, петля. Если он боялся возможного свидетеля, он не только
уничтожил этого свидетеля еще прежде, чем надо было о чем-то
свидетельствовать, но даже прежде, чем появился свидетель, которого надо
было уничтожить. Он вывесил вывеску с призывом: "Следите за мной в оба",
обращенным не только к жителям нашего округа и нашего штата, но ко всем
людям на свете, кто верует в Библию, где сказано: "Не убий", а потом явился
и сел под замок в том самом месте, которое создано, чтоб покарать его за это
преступление и удержать от следующего. Тут что-то не так.
- Надеюсь, что вы правы, - сказал дядя Гэвин.
- Вы надеетесь, что я прав?
- Да. Пусть будет что-то не так в том, что уже произошло, хуже, если
оно еще не кончилось.
- То есть как еще не кончилось? - удивился шериф. - Интересно, как он
может что-нибудь кончить? Он ведь уже сидит в тюрьме, а единственный во всем
округе человек, который мог бы внести за него залог, - отец той самой
женщины, в убийстве которой он все равно что признался.
- Да, выглядит это именно так, - сказал дядя Гэвин. - А страховой полис
был?
- Не знаю, - сказал шериф. - Узнаю завтра. Но я совсем не это хочу
узнать. Я хочу узнать, почему он хотел, чтоб его посадили под замок. Говорю
вам, он ничего не боялся - ни тогда, ни в какое другое время. Вы ведь уже
догадались, кто там из них боялся.
Однако ответ на этот вопрос мы получили не сразу. А страховой полис
действительно был. Но к тому времени, когда мы о нем узнали, произошло
событие, от которого все прочее выскочило у нас из головы. На заре
следующего дня, когда тюремщик заглянул в камеру Флинта, она оказалась
пустой. Флинт не бежал. Он просто ушел - из камеры, из тюрьмы, из города и,
как видно, вообще из округа - ни следа, ни звука, ни единого человека,
который видел бы его или хотя бы кого-то, кто мог бы быть им. Солнце еще не
встало, когда я ввел шерифа через боковую дверь в кабинет; когда мы с ним
дошли до спальни, дядя Гэвин уже проснулся и сидел в кровати.
- Старик Притчел! - сказал дядя Гэвин. -- Только мы уже опоздали.
- Что с вами? - удивился шериф. - Я же говорил вам вчера, что Флинт уже
опоздал в ту самую минуту, когда спустил курок. И кстати, чтобы вы не
волновались - я уже туда звонил. В доме всю ночь провели человек десять -
они дежурили у одра миссис Флинт, а старик Притчел сидел взаперти в своей
комнате целый и невредимый. На рассвете они услыхали, как он там топчется и
возится, и тогда кто-то из них постучал в дверь и стучал до тех пор, пока он
не приоткрыл дверь и не начал опять с проклятьями выгонять их из дома. Потом
снова запер дверь. Старик, как видно, здорово потрясен. Наверно, все
произошло у него на глазах, а в его возрасте, да еще когда он выгнал всех
домочадцев, кроме этой своей придурковатой дочки, которая в конце концов
тоже его бросила и ушла куда глаза глядят... Я ничуть не удивляюсь, что она
вышла даже за такого типа, как Флинт. Что там в Библии сказано? "Кто живет
мечом, от меча и погибнет"?{1} Ну, а в случае со старым Притчелом под мечом
надо понимать то, на что он променял весь род человеческий, когда еще был
молод, здоров и силен и ни в ком не нуждался. Но чтобы вы не волновались, я
полчаса назад послал туда Брайана Юэлла и велел ему впредь до моих
распоряжений не спускать глаз с этой запертой двери - или со старика
Притчела, если тот из нее выйдет, и я послал Бена Берри и еще кое-кого в дом
Флинта и велел Бену мне оттуда позвонить. Когда я что-нибудь узнаю, я вам
сразу же сообщу. Да только я ничего не узнаю, потому что этот тип сбежал.
Вчера после убийства его схватили, потому что он совершил ошибку, а человек,
способный выйти из тюрьмы так, как вышел он, не совершит двух ошибок подряд
на расстоянии пятисот миль от Джефферсона или от штата Миссисипи.
- Ошибку? - сказал дядя Гэвин. - Да ведь он только сегодня утром сказал
нам, для чего ему хотелось сесть в тюрьму.
- Для чего?
- Для того, чтоб из нее сбежать.
- Для чего ж ему было снова из нее выходить, ведь он же был на свободе
и мог остаться на свободе, попросту удрав, а он вместо этого сообщил мне по
телефону, что совершил убийство?
- Не знаю, - отвечал дядя Гэвин. - Вы уверены, что старик Притчел...
- Я же вам сказал, что сегодня утром его видели и разговаривали с ним
сквозь полуоткрытую дверь. А Брайан Юэлл наверняка и сейчас сидит на стуле,
подпирая эту самую дверь, - пусть только посмеет не сидеть! Я позвоню вам,
если что-нибудь узнаю. Но я уже сказал вам, что ровно ничего я больше не
узнаю.
Он позвонил через час. Он только что разговаривал со своим помощником.
Тот обыскал дом Флинта и сообщил всего лишь, что Флинт побывал там ночью -
черный ход открыт, на полу валяются осколки керосиновой лампы, которую
Флинт, очевидно, уронил, когда возился в темноте, потому что за большим, в
спешке перерытым сундуком помощник нашел скрученную жгутом бумажку - Флинт,
наверно, зажигал ее, когда рылся в сундуке, - клочок бумаги, оторванный от
анонса...
- От чего? - спросил дядя Гэвин.
- Вот и я тоже спросил, - отвечал шериф. -- А Бен и говорит: "Если тебе
не нравится, как я читаю, пришли сюда кого-нибудь другого. Это клочок
бумаги, оторванный скорее всего от уголка анонса, потому что на нем написано
по-английски, даже я прочесть могу", а я ему говорю: "Скажи мне точно, что у
тебя в руке". И он сказал. Это, говорит, страница из журнала или из газетки
под названием "Анонс" {2}. Там еще какие-то слова напечатаны, да только Бену
их никак было не разобрать - он потерял очки в лесу, когда окружал дом,
чтобы поймать Флинта, чем бы он там ни занимался - может, завтрак сам себе
готовил. Вы знаете, что это такое?
- Да, - сказал дядя Гэвин.
- Вы знаете, что все это значит и почему оно там было?
- Да, - ответил дядя Гэвин. - Но зачем?
- Не могу вам сказать. И сам он никогда не скажет. Потому что он ушел,
Гэвин. Конечно, мы его поймаем, то есть кто-нибудь его поймает, где-нибудь,
когда-нибудь. Но только не здесь и не за это. Выходит, эта несчастная
безобидная придурковатая баба не стоила даже того, чтобы за нее отомстила та
самая справедливость, которую вы ставите выше истины.
Казалось, на том дело и кончилось. В тот же день миссис Флинт
похоронили. Старик продолжал сидеть взаперти у себя в комнате, он даже не
вышел, когда все уехали с гробом на кладбище, а в доме остался один только
помощник шерифа, подпиравший своим стулом запертую дверь, да две соседки,
которые сварили старому Притчелу горячий обед и в конце концов уговорили его
приоткрыть дверь, чтобы взять у них поднос с едой. Он поблагодарил их,
ворчливо и угрюмо, за все, что они для него сделали в последние сутки. Одну
из женщин это так тронуло, что она предложила назавтра вернуться и снова
сварить ему обед, но тут старика вновь обуяла вспыльчивость и грубость, и
добрая женщина даже пожалела о своем предложении, когда из-за приотворенной
двери раздался хриплый скрипучий стариковский голос: "Не нужна мне никакая
помощь. У меня все равно уже два года как нет дочки", после чего у них под
носом захлопнулась дверь и щелкнул замок.
Затем обе женщины ушли, и только помощник шерифа остался сидеть на
стуле у дверей. Он возвратился в город на следующее утро и рассказал, как
старик внезапно распахнул дверь, и не успел задремавший помощник отскочить,
как тот ногой выбил из-под него стул и со страшной руганью велел убираться
вон, а когда он (помощник шерифа) чуть позже выглянул из-за угла сарая, из
кухонного окна сверкнул выстрел, и заряд дроби, предназначенный для белок,
угодил в стену в каком-нибудь ярде от его головы. Шериф и об этом сообщил
дяде Гэвину по телефону:
- Итак, он снова там один. А раз он сам того желает, я не против. Мне
его, конечно, жалко. Мне жалко любого, кому приходится жить на свете с таким
характером. Старый, одинокий, да еще такая беда с ним стряслась. Все равно
как если б тебя унесло ураганом, повертело, да и зашвырнуло назад на то же
самое место, и ни тебе пользы, ни удовольствия, словно ты и вовсе нигде не
побывал. Что я вам вчера насчет меча говорил?
- Не помню, - сказал дядя Гэвин. - Вы много чего вчера говорили.
- И много чего оказалось правильным. Я сказал, что вчера все кончилось.
И так оно и есть. Этот тип когда-нибудь снова попадется, но это будет не у
нас.
Но не только это было странно. Казалось, будто Флинта никогда вообще
здесь не было - ни следа, ни царапины на стене той камеры, в которой он
сидел. Жалкая горсточка людей - они сочувствовали, но не горевали -
разошлась, покинула свежую могилу женщины, которая в лучшем случае ничем не
затронула нашу жизнь, которую кое-кто из нас знал, хотя никогда ее не видел,
а кое-кто видел, но никогда не знал... Бездетный старик, которого
большинство из нас вообще никогда не видело, опять один в доме, где, по его
же собственным словам, все равно уже два года не бывало детей...
- Словно ничего этого вовсе и не произошло, - сказал дядя Гэвин. -
Триумвират - убийца, жертва и безутешный отец - не три живых человека из
плоти и крови, а всего лишь иллюзия, театр теней на простыне; это не мужчины
и не женщины, они не молоды и не стары, они всего лишь три ярлыка, которые
отбрасывают две тени по одной-единственной простой причине - для того чтоб
постулировать существование несправедливости и горя, требуются минимум двое.
Да. Они никогда не отбрасывали более двух теней, хотя носили три ярлыка, три
имени. Словно лишь благодаря своей смерти эта несчастная женщина
материализовалась и обрела реальность настолько, чтобы отбрасывать тень.
- Однако кто-то ее убил, - сказал я.
- Да, - согласился дядя Гэвин. - Кто-то ее убил.
Этот разговор происходил в полдень. А часов в пять пополудни я подошел
к телефону. Звонил шериф.
- Твой дядя дома? - спросил он. - Скажи, чтоб он подождал. Я сейчас
приеду.
С ним приехал незнакомец - горожанин в аккуратном городском костюме.
- Это мистер Уоркмен, - сказал шериф. - Страховой агент. Страховой
полис был. На пятьсот долларов, его выправили год и пять месяцев назад.
Навряд ли стоило из-за такой суммы кого-то убивать.
- Если это вообще было убийство, - сказал страховой агент. Говорил он
ледяным тоном, хотя при этом чуть ли не кипел от ярости. - Полис будет
оплачен не
медленно, без всяких вопросов и дальнейших расследований. И я скажу вам
кое-что еще, о чем вы здесь, как видно, ничего не знаете. Этот старик
рехнулся. Везти в город и сажать под замок надо было вовсе не Флинта.
Да только про это шериф тоже рассказал: как накануне днем страховая
контора в Мемфисе получила телеграмму, за подписью старика Притчела,
сообщавшего о смерти застрахованной, и страховой агент приехал в дом старика
Притчела сегодня в два часа дня и за полчаса выудил из самого старика
Притчела всю правду о смерти его дочери: факты, которые подтверждались
вещественными доказательствами - грузовиком, тремя убитыми белками и кровью
на крыльце и на земле. Дело обстояло так: когда дочь варила обед, Притчел и
Флинт поехали на грузовике в Притчелов лес пострелять белок на ужин...
- И это правда, - сказал шериф. - Я узнавал. Они ездили туда каждое
воскресенье утром. Притчел не позволял охотиться на своих белок никому,
кроме Флинта, но даже и Флинту он позволял охотиться на них только вместе с
ним, - и они подстрелили этих трех белок, и Флинт подъехал на грузовике
обратно к дому, прямо к заднему крыльцу, женщина вышла забрать белок, а
Флинт открыл дверцу, взял ружье, стал вылезать из кабины, поскользнулся,
зацепился каблуком за край подножки, взмахнул рукой с ружьем, чтобы не
упасть, так что, когда ружье выстрелило, дуло было направлено прямо в голову
миссис Флинт. И старик Притчел не только отрицал, что послал телеграмму, он
клялся и божился, что вообще ни про какой полис и слыхом не слыхал. Он
категорически отрицал, что выстрел произошел случайно. Он пытался взять
назад свои же показания насчет того, что именно случилось, когда его дочь
вышла из дома забрать убитых белок, а ружье выстрелило; он стал отказываться
от собственных слов, когда понял, что сам снял с зятя подозрение в убийстве,
а потом выхватил у агента из рук бумагу, очевидно, полагая, что это и есть
страховой полис, и если бы агент не успел ему помешать, он бы ее изорвал в
клочки.
- Зачем? - спросил дядя Гэвин.
- Как зачем? - отозвался шериф. - Мы позволили Флинту сбежать; мистер
Притчел знал, что он бродит где-то на свободе. Что ж, по-вашему, он хотел,
чтобы человеку, который убил его дочь, за это еще и заплатили?
- Может быть, - сказал дядя Гэвин. - Но я так не думаю. Я не думаю,
чтоб он вообще об этом беспокоился. Я думаю, мистер Притчел знает, что Джоэл
Флинт не получит ни этого полиса, да и ничего вообще. Может быть, он знал,
что в маленькой захолустной тюрьме вроде нашей не удержать видавшего виды
фокусника; он ожидал, что Флинт вернется обратно, и на сей раз был к этому
готов. И я думаю, что как только соседи перестанут ему докучать, он вызовет
вас к себе и сам вам об этом скажет.
- М-да, - сказал страховой агент. - Выходит, они уже перестали ему
докучать. Слушайте. Когда я сегодня днем туда приехал, у Притчела сидели
какие-то трое. У них был заверенный чек. На крупную сумму. Они покупали у
него ферму - всю целиком, до последнего гвоздя, - и между прочим, я даже не
знал, что земля в ваших местах так дорого стоит. У него уже был готовый
документ с печатью, но когда я им сказал, кто я такой, они согласились
подождать, пока я вернусь в город и сообщу об этом кому-нибудь, ну,
например, шерифу. Когда я уезжал, этот старый псих все еще стоял в дверях,
совал мне под нос свою бумагу и верещал: "Скажите шерифу, черт бы вас
побрал! И адвоката привезите! Привезите этого Стивенса! Говорят, он
воображает, будто он по этой части дока!"
- Премного вам благодарен, - сказал шериф. Он говорил и двигался с той
преувеличенной, слегка выспренней, старомодной учтивостью, на какую способны
лишь очень крупные мужчины, но он был таким всегда; я в первый раз увидел,
что он уходит из чьего-либо дома, не задерживаясь в дверях, как он обычно
поступал, даже если намеревался на следующий день явиться туда снова. - Моя
машина на улице, - сказал он дяде Гэвину.
И вот незадолго до заката мы подъехали к аккуратной изгороди,
окружавшей аккуратный пустой дворик и аккуратный тесный домик старика
Притчела; у переднего крыльца стоял большой запыленный автомобиль с
городскими номерами и потрепанный грузовик Флинта, за рулем которого сидел
чужой негритянский юноша - чужой, потому что у старика Притчела никогда
никакой прислуги, кроме его дочери, не было.
- Он тоже уезжает, - сказал дядя Гэвин.
- Его право, - отозвался шериф.
Мы взошли на крыльцо. Но не успели мы дойти до дверей, как старик
Притчел уже крикнул, чтобы мы заходили, - хриплый скрипучий старческий голос
донесся до нас из-за двери в столовую, где на стуле лежал огромный
старомодный складной саквояж, набитый до отказа и перетянутый ремнями; трое
северян в запыленной одежде стояли, глядя на дверь, а за столом сидел сам
старик Притчел. И тут я впервые увидел (дядя Гэвин говорил мне, что видел
его всего два раза) спутанную копну седых волос, брови, свирепо торчащие над
очками в стальной оправе, неподстриженные усы и клочковатую бороденку,
побуревшую от жевательного табака.
- Входите, - сказал он. - Это, что ли, будет адвокат Стивенс?
- Да, мистер Притчел, - сказал шериф.
- Хм, - буркнул старик. - Ну что, Хаб, имею я право продать свою землю
или не имею?
- Конечно, имеете, мистер Притчел, - отвечал шериф. - Мы не слыхали,
что вы собираетесь ее продавать.
- Ха, - сказал старик. - Может, я передумал - вот из-за этого. - Чек и
сложенная бумага лежали перед ним на столе. Од пододвинул чек к шерифу. На
дядю Гэвина он больше не посмотрел, он только сказал: - Вы тоже. - Дядя
Гэвин с шерифом подошли к столу и поглядели на чек. Ни тот, ни другой до
него не дотронулся. Мне были видны их лица. Они ничего не выражали. - Ну,
что? - спросил мистер Притчел.
- Цена хорошая, - сказал шериф.
На этот раз старик коротко и грубо буркнул:
- Ха! - Он развернул бумагу и сунул ее под нос - не шерифу, а дяде
Гэвину. - Ну, что? -- повторил он. - Как, адвокат?
- Все в порядке, мистер Притчел, - сказал дядя Гэвин.
Старик откинулся на спинку стула, положил руки на стол и, повернув
голову, глянул на шерифа.
- Ну, как? - сказал он. - Да или нет?
- Земля ваша, - отозвался шериф. - Что вы с ней сделаете, никого не
касается.
- Ха! - сказал мистер Притчел. Он не пошевелился. - Ладно, джентльмены.
- Он совсем не шевелился; один из приезжих подошел к столу и взял бумагу. -
Через полчаса меня тут не будет. Вы можете вступить во владение сразу после
этого, или вы найдете ключ завтра утром под половиком.
По-моему, он даже не посмотрел им вслед, когда они выходили, хотя
утверждать не стану, потому что у него блестели очки. Потом я понял, что он
смотрит на шерифа, смотрит на него уже с минуту или больше", а потом я
увидел, что он дрожит, по-стариковски трясется и дергается, хотя его руки
лежат на столе неподвижно, как два комка глины.
- Значит, вы дали ему уйти, - сказал он.
- Верно, - сказал шериф. - Но вы повремените, мистер Притчел. Мы его
поймаем.
- Сколько вам на это надо? Два года? Пять лет? Десять лет? Мне
семьдесят четыре, я похоронил жену и четверых детей. Где я буду через десять
лет?
- Надеюсь, что здесь, - сказал шериф.
- Здесь? - повторил старик, - Вы что, не слыхали, как я сказал тому
парню, что через полчаса он может забирать мой дом? У меня теперь есть
грузовик; я теперь при деньгах и знаю, на что мне их потратить.
- На что вы их потратите? - спросил шериф. - Такой-то чек. Даже вон
тому мальчишке пришлось бы десять лет с утра до ночи из кожи вон лезть, чтоб
сбыть с рук такие деньги.
- Я потрачу их на то, чтоб изловить человека, который убил мою Элли! -
Тут он неожиданно вскочил, опрокинув стул. Потом зашатался, но, когда шериф
подбежал к нему, взмахнул рукой и оттолкнул шерифа чуть ли не на целый шаг
назад. - Отстаньте от меня, - сказал он, тяжело дыша. Потом громко и грубо
прокричал своим дрожащим скрипучим голосом: - Вон отсюда! Вон из моего дома
все вы, все до одного! - Однако ни шериф, ни мы с дядей не двинулись с
места; вскоре он успокоился и ровным голосом сказал: - Подайте мне виски. С
буфета. И три стакана. -- Шериф принес старомодный графин, три толстых
стакана и поставил перед ним на стол. Теперь, когда Притчел заговорил, голос
его звучал почти ласково, и тут я понял, что почувствовала в тот вечер
соседки, когда предложила назавтра вернуться и еще раз сварить ему обед. -
Вы уж меня простите. Я устал. Со мной случилась такая беда, что я, наверно,
надорвался. Может, мне надо отсюда уехать.
- Но только не сегодня, мистер Притчел, - сказал шериф.
И снова, как в тот вечер, когда женщина предложила вернуться и
стряпать, он все испортил.
- Может, я сегодня не поеду, - сказал он. - А может, поеду. Но вам,
ребята, пора обратно в город, так давайте на прощанье выпьем за лучшие
времена. -- Он откупорил графин, налил виски в три стакана, поставил графин
и осмотрел стол. - А ну-ка, малый, принеси мне ведро с водой. Оно там, на
заднем крыльце.
Повернувшись, чтобы пойти к дверям, я увидел, как он протягивает руку,
берет сахарницу, опускает ложку в сахар, и тут я остановился как вкопанный.
Я помню, какие были лица у дяди Гэвина и у шерифа, да и сам я глазам своим
не поверил, когда он насыпал ложку сахара в чистое виски и принялся его
размешивать. Потому что я не только много раз видел, как дядя Гэвин, и
шериф, когда он приходил играть с дядей Гэвином в шахматы, и отец дяди
Гэвина, то есть мой дедушка, и мой собственный отец, когда он был еще жив, и
все другие мужчины, которые приходили в дедушкин дом, пьют так называемый
холодный пунш, я и сам знал, что для холодного пунша сахар в виски не
кладут, потому что сахар в чистом виски не растворяется, а остается лежать
комочком на дне стакана, как песок, что сперва в стакан наливают воду и
растворяют сахар в воде - как бы совершая некое священнодействие, - а уж
потом добавляют виски, и что каждый, кто подобно старику Притчелу лет
семьдесят подряд наблюдал, как люди готовят холодный пунш, да и сам готовил
и пил его года пятьдесят три, не меньше, тоже должен все это знать. И я
помню, как человек, которого мы принимали за старика Притчела, слишком
поздно сообразил, что он делает, вздернул вверх голову в тот самый миг,
когда дядя Гэвин рванулся к нему, закинул назад руку и запустил стакан прямо
в голову дяде Гэвину; помню стук стакана об стену, темное пятно, которое на
ней осталось, грохот опрокинутого стола, вонь пролитого из графина виски и
голос дяди Гэвина, кричавшего шерифу:
- Держите его, Хаб! Держите!
Потом мы все втроем на него навалились. Я помню дьявольскую силу и
увертливость тела, которое никак не могло быть телом старого человека; я
увидел, как он вывернулся из-под руки шерифа и как с него слетел парик; мне
даже показалось, будто я вижу, как вся его физиономия яростно освобождается
от грима, сбрасывая выкрашенные под седину виски и фальшивые брови. Когда
шериф сорвал с него бороду и усы, казалось, будто вместе с ними отодралась и
кожа, обнажая мясо, которое сперва порозовело, а потом побагровело, словно,
когда он ставил эту последнюю отчаянную ставку, ему пришлось упрятать под
бороду, под маску не столько свое лицо, сколько самую кровь, которую он
пролил.
Чтоб отыскать тело старика Притчела, нам потребовалось всего лишь
полчаса. Он лежал в конюшне под яслями, в мелкой, наскоро вырытой канавке,
едва скрытой от глаз. Волосы у него были не только покрашены, но и
подстрижены, брови тоже подстрижены и покрашены, а борода и усы сбриты. На
нем была та самая одежда, в которой Флинта отвезли в тюрьму, а лицо
размозжил по меньшей мере один сокрушительный удар, очевидно, обухом того же
топора, который раскроил ему череп сзади, так что черты его были почти
неузнаваемы, и если б он пролежал под землей еще недели две или три, то,
вероятно, вообще нельзя было бы догадаться, что они принадлежат старику
Притчелу. Под голову был аккуратно подложен огромный гроссбух дюймов шесть
толщиной и фунтов двадцать весом, в котором были тщательно подклеены вырезки
из газет лет за двадцать, если не больше. Это был отчет, рассказ о природном
даре, о таланте, который он в конце концов употребил во зло и предал и
который обратился против него самого и его же погубил. Здесь было все:
начало, жизненный путь, вершина, а потом спад - рекламные листки,
театральные программы, газетные вырезки и даже одна самая настоящая
десятифутовая афиша:
МАСТЕР ИЛЛЮЗИЙ
ИСЧЕЗАЕТ НА ГЛАЗАХ У ЗРИТЕЛЕЙ
Администрация предлагает
тысячу долларов наличными
любому взрослому или ребенку,
который...
И, наконец, финал - вырезка из нашей ежедневной мемфисской газеты под
заголовком: "Из Джефферсона сообщают". Это был отчет о той последней карте,
на которую он поставил свой талант и свою жизнь против денег, богатства, и
проиграл - вырезанная из газеты полоска, извещавшая о конце жизни - не
одного человека, а сразу трех, хотя даже и здесь двое из них отбрасывали
всего лишь одну тень - не только о конце жизни придурковатой женщины, но
также и Джоэла Флинта и синьора Кановы, а между ними были вставлены
объявления, тоже отмечавшие дату этой смерти, тщательно продуманные
объявления в журналах "Варьете" {3} и "Анонс", где фигурировало уже новое,
измененное имя, но на них, очевидно, так никто и не откликнулся, ибо синьор
Канова Великий к тому времени уже умер и отбывал свой срок в чистилище -
шесть месяцев в одном цирке, восемь в другом - оркестрант, униформист,
дикарь с острова Борнео, он падал все ниже и ниже и, наконец, опустился на
самое дно: стал разъезжать по провинциальным городкам с рулеткой, где
призами служили игрушечные часы и пистолеты, которые не стреляли, покуда в
один прекрасный день инстинкт, быть может, не подсказал ему, что остается
еще один шанс использовать свой талант.
- И на сей раз он проигрался окончательно, - сказал шериф. Мы снова
сидели в кабинете. За открытой в летнюю ночь боковой дверью, мигая, носились
светлячки, квакали и стрекотали древесные лягушки и кузнечики. - Все дело в
этом страховом полисе. Если б агент не возвратился в город, а мы по его
просьбе не приехали туда как раз к тому времени, когда смогли увидеть, как
он пытается растворить сахар в чистом виски, он бы инкассировал тот чек,
уселся в грузовик и был таков. Вместо этого он вызывает страхового агента и
нарочно заставляет нас с вами приехать к нему и взглянуть на этот его парик
и грим...
- Вы тут на днях толковали о том, что он слишком рано уничтожил своего
свидетеля, - сказал дядя Гэвин. - Свидетелем была не она. Свидетелем,
которого он уничтожил, был тот, кого мы должны были найти под яслями.
- Свидетелем чего? Того, что Джоэла Флинта больше не существует?
- Отчасти. Но главным образом свидетелем первого, старого преступления
- того, при котором умер синьор Канова. Он хотел, чтобы нашли именно этого
свидетеля. Поэтому он его не похоронил, не запрятал получше и поглубже. Как
только тело было бы найдено, он бы раз и навсегда не только разбогател, но и
освободился, избавился не только от синьора Кановы, который предал его,
скончавшись восемь лет назад, но и от Джоэла Флинта. Если бы мы даже нашли
тело прежде, чем ему удалось уехать, что бы он, по-вашему, сказал?
- Ему бы следовало чуть посильнее изувечить старику лицо, - сказал
шериф.
- Вовсе нет, - возразил дядя Гэвин. - Что бы он сказал?
- Ладно, - согласился шериф. - Так что?
- "Да, я прикончил его. Он убил мою дочь". Ну, а вы бы что сказали, вы,
блюститель закона?
- Ничего, - помолчав, ответил шериф.
- Ничего, - повторил дядя Гэвин. Где-то залаяла собачонка; потом на
шелковицу, что росла на заднем дворе, прилетела совка и начала кричать
жалобным дрожащим голосом, и, наверное, зашевелились все пушные зверьки -
полевые мыши, опоссумы, кролики, лисицы, и безногие позвоночные тоже - они
принялись бегать и ползать по темной земле, которая под звездами засушливого
лета была именно темной, а отнюдь не мрачной и пустынной. - Это одна из
причин, почему он его не запрятал.
- Одна? - переспросил шериф. - А вторая?
- Вторая причина и есть настоящая. Она никак не связана с деньгами; он,
вероятно, не смог бы ей противостоять, даже если б захотел. Это его талант.
Сейчас он скорее всего сожалеет не о том, что его поймали, а о том, что его
поймали слишком рано, прежде чем было найдено тело, и он получил бы
возможность опознать его как свое; прежде чем синьор Канова, исчезая за его
спиной, успел помахать своим блестящим цилиндром, отвесить поклон бурно
аплодирующим изумленным восторженным зрителям, повернуться, пройти еще шага
два-три и затем окончательно исчезнуть за огнями рампы - уйти, скрыться
навсегда. Подумайте, что он сделал: признался в убийстве, хотя мог,
вероятно, спастись бегством; оправдался в нем после того, как был уже опять
на свободе. Потом нарочно заставил нас с вами явиться к нему и, в сущности,
стать его свидетелями и поручителями при завершении того самого акта,
который, как он знал, мы пытались предотвратить. Что, кроме величайшего
презрения к человечеству, мог породить такой талант, как у него? И чем
успешнее он применял свой талант, тем больше возрастало это презрение. Вы же
мне сами сказали, что он никогда в жизни ничего не боялся.
- Да, - подтвердил шериф. - Даже в Библии где-то говорится: {Познай
самого себя{4}.} Разве нет еще какой-нибудь книги, где бы говорилось:
{Человек, страшись самого себя, своей дерзости, тщеславия и гордыни?} Вы
должны знать, вы же ученый человек. Ведь вы мне сами сказали, что амулет на
вашей часовой цепочке именно это самое значит. Так в какой же книге это
говорится?
- Во всех, - ответил дядя Гэвин. - То есть, я хочу сказать, в хороших.
Говорится по-разному. Но во всех хороших книгах это есть.
Комментарий
(А.Долинин)
Впервые - "Ellery Queens Mystery Magazine" (июнь 1946 г.); получил
вторую премию редакции этого журнала, проводившей конкурс на лучший
детективный рассказ (1945 г.). Повествование ведется от лица племянника
Гэвина Стивенса, Чарльза (Чика) Мэллисона, который выступает в роли
рассказчика также и в романах "Осквернитель праха", "Город" и "Особняк".
{1}. "Кто живет мечом, от меча и погибнет" - перифраза слов Иисуса:
"...все, взявшие меч, мечом погибнут" (Матф., 26: 52).
{2}. "Анонс" (The Billboard) - еженедельный театральный журнал (основан
в 1893 г.), который освещал массовые зрелища - цирк, эстраду и т. п.
{3}. "Варьете" (Variety) - еженедельный журнал (основан в 1905 г.),
считающийся в США главным периодическим изданием театрального мира и
индустрии развлечений.
{4}. "Познай самого себя" - древнегреческое изречение, которое было
начертано в знаменитом храме города Дельфы.
Популярность: 29, Last-modified: Sun, 22 Feb 2004 15:04:31 GmT