КАРКАССОНН {1}
Перевод О. Холмской
--------------------------------------------------------------------------
Источник: Уильям Фолкнер. Собрание сочинений в девяти томах, том 3,
М: Терра, 2001, стр. 247-252.
Электронная версия: В. Есаулов, май 2004 г.
--------------------------------------------------------------------------
А я верхом на кауром коньке, у которого глаза - как синие электрические
вспышки, а грива - как мятущееся пламя, и он мчится галопом вверх по холму и
дальше прямо в высокое небо мира.
Его скелет лежал тихо. Может быть, он размышлял об этом. Во всяком
случае, немного погодя он простонал. Но ничего не сказал, что, конечно,
непохоже на тебя, - подумал он, - ты сейчас совсем на себя не похож, но я не
могу сказать, чтобы немножко покоя было так уж неприятно.
Он лежал, укрытый развернутым куском толя. То есть весь он, кроме той
части, которая уже не страдала ни от насекомых, ни от жары и, не ослабевая,
мчалась галопом на не ведающем своего назначенья кауром коньке вверх по
серебряному холму из кучевых облаков, где копыта не производили стука и не
оставляли следов, стремясь в голубую, вечно недостижимую бездну. Эта его
часть не была ни плотью, ни бесплотностью, и, лежа там под своим одеялом из
кровельного толя, он даже испытывал приятную легкую дрожь от созерцания
этого исполненного нехваток бытия.
Так была упрощена механика перехода ко сну и устройства на день и на
ночь. Каждое утро вся постель скатывалась снова в рулон и ставилась стоймя в
угол. Это было похоже на те очки для чтения, что носят с собой пожилые дамы,
- очки привешены на шнурочке, а шнурочек сам собой наматывается на катушку в
аккуратной золотой коробочке (золото, впрочем, без пробы): катушка,
коробочка, прикрепленные к мощной груди матери сна.
Он тихо лежал, смакуя эту картину. У его ног Ринкон {2} вершил свои тайные
темные ночные дела, и на густой и недвижной тьме улиц освещенные окна и
двери были как жирные мазки широкой и каплющей краскою кистью. Где-то в
доках начал вдруг источать себя корабельный гудок. Одно мгновенье это был
просто голос, а затем он вобрал в себя и молчание, и атмосферу, создав на
барабанных перепонках такой вакуум, в котором уж не было ничего, даже
молчанья. А потом он расслабился, убыл, угас, и молчание снова начало дышать
ритмическим шелестом от трения пальмовых веток одна о другую, похожим на
шипенье песка, когда он скользит по металлическому листу.
Все же его скелет лежал неподвижно. Может быть, он думал об этом и
представлял себе, что его толевая постель - это тоже очки, через которые он
еженощно разглядывает ткань своих снов.
Поперек этих двух парных прозрачностей - его очков - каурый конек все
мчался и мчался галопом со своей спутанной гривой из мятущегося огня. Вперед
и назад под тугой округлостью брюха ритмически качались его ноги, то
заносясь над землей, то от нее отталкиваясь, и каждый такой презрительный
толчок еще подчеркивался дробным перестуком подкованных копыт. Тому,
лежащему, видна была подпруга и подошвы на вдетых в стремена ногах всадника.
Подпруга делила коня на две половины как раз позади холки, но он все мчался
галопом с неслабеющей яростью и ничуть не подвигаясь вперед - и тогда
лежащему вспомнился норманнский жеребец, который вот так же мчался галопом
на сарацинского эмира, а тот с зорким своим глазом и столь ловкой и сильной
рукой, сжимавшей эфес сабли, вдруг одним взмахом разрубил коня надвое, и обе
его половины с громом продолжали скакать в священной пыли, где герцог
Бульонский и Танкред еще бились{3}, медленно отступая; так разрубленный конь
все еще мчался сквозь толпы врагов нашего кроткого Господа, все еще несомый
яростью и гордыней атаки, не зная, что он уже мертв.
Провисший потолок чердака круто скашивался к невысокому карнизу. Было
темно, и телесное сознание лежавшего, приняв на себя функцию зрения,
изобразило перед его умственным оком, как вот это его неподвижное тело
начинает фосфорически светиться от неуклонного распада, заложенного в него
еще при рождении, плоть умирает, питаясь сама собой, но продолжает
существовать, бережливо потребляя сама себя в своем новом становлении, и она
никогда не умрет, ибо Я есмъ Воскресенье и Жизнь{4} Тот червяк, что пристроился
к мужчинам, должен быть страстным, худым и волосатым, а те, что к женщинам,
к нежным девушкам, из которых каждая - как нечаянно услышанный отрывок
стройной мелодии, те и сами должны быть миловидны и обходительны, они же
погружаются в красоту, они же кормятся красотой, что впрочем для Меня не
больше чем кипение нового молока для Меня, который есть Воскресенье и Жизнь.
Было темно. Умиранье дерева смягчается в наших широтах; пустые комнаты
не скрипели и не потрескивали. Может быть, впрочем, со временем дерево
становится таким же, как и всякий скелет, - тогда, когда уже истратятся
рефлексы прежних принуждений. Кости, может быть, лежат на дне моря {5} в
подводных пещерах, согнанные туда угасающими отголосками волн. И конские
кости проклинают там своих бездарных былых всадников и выхваляются друг
перед дружкой тем, чего они бы достигли с первоклассным наездником в седле.
Но кто-то всегда распинает первоклассных наездников. Так что, пожалуй, лучше
костям мирно постукивать друг об друга, когда ворошат их последние гаснущие
колебания волн в пещерах и гротах морей.
где также и герцог Бульонский и Танкред тоже
Его скелет опять простонал. Поперек тех двух парных прозрачностей в
стеклянном полу каурый конек все еще мчался галопом, не слабея и не
подвигаясь вперед, держа направление на конюшню, в которой поставили сон.
Было темно. Льюис, державший буфет внизу, позволил ему спать на чердаке. Но
и чердак и толь, которым он укрывался, принадлежали компании "Стандард Ойл",
и ей же принадлежала и темнота. И когда он спал там в темноте, он, значит,
пользовался собственностью миссис Уидрингтон, законной супруги компании
"Стандард Ойл". Погоди, она еще поэта из тебя сделает, если ты нигде не
работаешь. Она считала, что если она не видит причины тебе дышать, то,
значит, и нет такой причины. По ее мнению, если человек белый и не работает,
то он, стало быть, или бродяга, или поэт. Может быть, она и права. Женщины
ведь так благоразумны. Они научились жить, не смущаясь реальностью,
оставаясь непроницаемыми для нее. Было темно.
и ворошить и ворошить мои кости Было темно, и темнота полна быстрым
бесплотным топотом крохотных лапок, таящимся и напряженным. А иногда
холодный топоток по лицу будил его вдруг среди ночи, и при первом его
движении они невидимо разлетались, как сухая листва на ветру, среди шепотных
арпеджий из мельчайших звуков, оставляя за собой тонкий, но отчетливый
отвратительный запах тайны и прожорливости. А иногда, лежа там, пока дневной
свет серой полосой протягивался вдоль скошенных карнизов, он наблюдал
перебежку теней от одного пятна тьмы до другого, теней смутных и огромных,
как кошки, бросавших вдоль этих застойных молчаний быстрые шепотные ливни
своей колдовской беготни.
Крысы тоже принадлежали миссис Уидрингтон. Богачам ведь приходится
владеть столь многим. Она только не ожидала, что крысы будут ей платить за
пользование ее темнотой и тишиной тем, что станут писать стихи. Не то что
они уже никак не могли бы писать стихи, наверно, могли бы, и даже неплохие.
В Байроне, например, было что-то от крысы: в его собственных высказываниях
кое-где намеки на тайную прожорливость; колдовской топоток крошечных лапок
за окровавленным гобеленом, где пал где пал где я был Царем царей но женщина
с женщиной с собачьими глазами чтобы ворошить и ворошить мои кости {6}
- Я хотел бы что-нибудь совершить, - проговорил он, неслышно шевеля
губами в темноте, и мчащийся конь снова заполнил его сознание беззвучным
громом копыт. Ему видна была подпруга и подошвы на вдетых в стремена ногах
всадника, и он опять подумал о том норманнском жеребце, выведенном от многих
отцов, чтобы носить стальную кольчугу в медлительных влажных зеленых долинах
Англии, и теперь обезумевшем от жары и жажды и безнадежных горизонтов,
полных мерцающей пустоты, - как он все мчался с громом, уже разрубленный на
две половины и не зная этого, вплавленный в ритм все нарастающей инерции.
Голова его была в броне из стальных пластинок, так что он ничего не видел
впереди себя, а из самой их середины торчал... торчал...
- Шамфрон, {7} - сказал его скелет.
- Да. Шамфрон. - Он задумался ненадолго, пока конь, разрубленный на две
части и не знавший, что он уже мертв, все мчался с громом, а ряды врагов
Агнца расступались в священной пыли и его пропускали. - Шамфрон, - повторил
он. Ведя такой уединенный образ жизни, его скелет почти что ничего не мог
знать о мире. Но он усвоил нелепую и раздражающую манеру подсказывать всякие
мелкие сведения, когда они случайно исчезали из памяти его хозяина. - Ты
знаешь только то, что я тебе говорил, - раздраженно сказал тот.
- Не всегда, - отвечал скелет. - Я, например, знаю, что конец жизни -
это лежать спокойно. А ты этого еще не знаешь. Или, по крайней мере, мне об
этом не говорил.
- Да знаю я это, знаю, - сказал он. - Достаточно мне долбили. Но не в
том дело. А в том, что я в это не верю.
Скелет простонал.
- Говорю тебе, не верю, - повторил его собеседник.
- Ладно, ладно, - сухо сказал скелет. - Спорить с тобой не стану.
Никогда не спорю. Только даю тебе советы.
- Да, видно, и это кто-нибудь должен делать, - кисло согласился тот. -
По крайней мере, на то похоже. - Он все еще лежал под своим толевым одеялом
в тишине, полной колдовских перестуков. Снова его тело скользило и скользило
под уклон по овальным коридорам под ребристыми сводами из солнечных лучей,
уже смутно тающих где-то вверху, и наконец упокоилось в безветренных садах
моря. Кругом покачивались пещеры и гроты, и его тело лежало на покрытом
рябью полу, мирно колыхаясь под касаниями далеких, слабеющих и здесь уже
едва ощутимых волн прилива.
- Я хочу совершить что-нибудь смелое и трагическое и суровое повторил
он, вылепливая губами беззвучные слова в мелко топочущем молчании, и вот я
на кауром коне, у которого глаза - как синие электрические вспышки и грива -
как спутанное мятущееся пламя, и он мчится галопом вверх по холму и дальше
прямо в высокое небо мира. И все еще, мчась галопом, он вздымается ввысь; и
все еще, мчась, гремит вверх по длинному голубому холму неба, и мятущаяся
его грива вся словно водоворот золотого огня.
Конь и всадник с громом мчатся все дальше, но гром понемногу стихает; и
вот уже только меркнущая звезда едва видна на безмерности тьмы и молчания,
внутри которых непоколебимая, тающая, с мощной грудью и плодоносящим лоном,
медлит в раздумье темная и трагическая фигура Земли, его матери.
КОММЕНТАРИИ
Относится к числу ранних рассказов Фолкнера; предположительно написан
в начале 1926 г. Выступая перед студентами Виргинского университета,
писатель сказал, что речь в рассказе "идет о молодом человеке, его
конфликте с окружением. По-моему, если рассказать эту историю в традициях
простой достоверности, что-то в ней было б утеряно. Поэтому я использовал
фантазию, и эта вещь мне всегда нравилась, потому что в ней я снова
почувствовал себя поэтом" (Фолкнер У. Статьи, речи...).
{1}. Каркассонн - город во Франции, где сохранился знаменитый
средневековый замок с множеством башен причудливой формы. Для Фолкнера
сказочный облик этого замка подобен образам, возникающим в сознании
художника.
{2}. Ринкон. - В Южной и Центральной Америке имеется несколько городов
с таким названием. Однако Фолкнер, по-видимому, заимствовал его из романа
Дж. Конрада "Ностромо", действие которого происходит в вымышленной
латиноамериканской стране.
{3}. - ... где герцог Бульонский и Танкред еще бились... - Герцог
Нижней Лотарингии Годфрид Бульонский (1061-1100), согласно преданию, был
предводителем первого крестового похода и после взятия Иерусалима принял
титул Защитника Гроба Господня. В этом же походе отличился "благороднейший
из христианских рыцарей" Танкред (1078-1112), племянник Боэмунда
Антиохийского. Поскольку в наше время оба они известны прежде всего как
герои знаменитой поэмы Торквато Тассо "Освобожденный Иерусалим", в которой
описано несколько сражении крестоносцев с войском "сарацинов", вся
фолкнеровская фраза, очевидно, представляет собой квазиреминисценцию из
"Освобожденного Иерусалима", где эпизод с разрубленным надвое норманнским
жеребцом (напоминающий, кстати, известный сюжет из "Приключений барона
Мюнхгаузена") отсутствует.
{4}. - ...Я есмъ Воскресенье и Жизнь. - Слова Иисуса, приведенные в
Евангелии от Иоанна (11, 25). Далее следует: "...верующий в Меня, если и
умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек".
{5}. Кости... лежат на дне моря в подводных пещерах, согнанные туда
угасающими отголосками волн. - Вероятно, реминисценция из IV части поэмы
Т.-С. Элиота "Опустошенная земля" (1922), в которой есть такая фраза:
"Подводное течение, шепча, подхватило его кости..." Те же мотивы Фолкнер
использовал и в романе "Шум и ярость".
{6}. - ... топоток крошечных лапок за окровавленным гобеленом, где пал
где пал где я был Царем царей но женщина с женщиной с собачьими глазами...
- Сложная цепочка литературных и мифологических "цитат", строящаяся по
принципу свободных ассоциаций в духе Джойса. Она начинается с аллюзии на
сцену из "Гамлета" (акт III, сц. 4), где Гамлет с возгласом "Крыса!"
пронзает шпагой гобелен ("аррас"), за которым прячется Полоний, и убивает
его. Шекспировское слово "аррас" по созвучию вызывает в сознании героя
рассказа ассоциацию с древнегреческим городом Аргосом, и он вспоминает миф
об убийстве аргосского царя Агамемнона. Поскольку Агамемнон был
предводителем греков в Троянской войне, герой именует его Царем царей, что
одновременно отсылает и к Новому завету, ибо именно так назван там Иисус.
Формы первого лица и прошедшего времени ("пал", "я был") указывают на то,
что главным источником мифологической реминисценции служит XI песнь
"Одиссеи", где Агамемнон (или, вернее, его тень) рассказывает в Аиде, как
его жена Клитемнестра и ее любовник Эгисф совершили кровавое злодеяние:
Тайно Эгисф приготовил мне смерть и плачевную участь!
С гнусной женою моей заодно, у себя на веселом
Пире убил он меня, как быка убивают при яслях...
Все на полу мы, дымящемся нашею кровью, лежали.
Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры,
Близко услышал я: нож ей в грудь Клитемнестра вонзала
Подле меня; полумертвый лежа на земле, попытался
Хладную руку к мечу протянуть я: она равнодушно
Взор отвратила и мне, отходящему в область Аида,
Тусклых очей и мертвеющих уст запереть не хотела.
(Перевод В. А. Жуковского)
Хотя в этом монологе Агамемнона нет слов "женщина с собачьими
глазами", Фолкнер ошибочно считал их цитатой из Гомера и относил к
Клитемнестре - как указывает Дж. Блотнер, писатель, цитируя по памяти
последние из приведенных нами строк, передавал их в следующем виде: "Когда
настал мой смертный час, женщина с собачьими глазами не пожелала запереть
мне очи". По-видимому, речь здесь идет не просто об ошибке, а о
контаминации соответствующего фрагмента из XI песни "Одиссеи" с мотивами
трагедии Эсхила "Агамемнон", в которой Клитемнестра дважды сравнивается с
собакой (II, 612, IV, 1228-1229).
{7}. - Шамфрон - часть конского доспеха, закрывающая морду лошади.
А. Долинин
Популярность: 34, Last-modified: Wed, 26 May 2004 17:38:09 GmT