---------------------------------------------------------------
Год: 1852
Аннотация: Uncle Tom's Cabin
Повесть Г. Бичер-Стоу
Разсказанная детям Арабеллою Пальмер. Изданiе пятое, исправленное
Изданiе Товарищества М. О. Вольфъ С.-Пбургъ. Москва, 1865.
Сконвертированно в новую орфографию.
Оригинал: http://az.lib.ru/b/bicherstou_g/text_1852_uncle_toms_cabin-oldorfo.shtml
---------------------------------------------------------------
Хижина дяди Тома
Повесть Г. Бичер-Стоу
Разсказанная детям Арабеллою Пальмер
Перевод с англiйскаго
Изданiе пятое, исправленное
Изданiе Товарищества М. О. ВольфъС.-Пбургъ. Москва.
Первое утро
Второе утро.-- Мать и торговец невольниками
Третье утро.-- Евангелина
Четвертое утро.-- Офелия
Пятое утро.-- Том и Ева
Шестое утро.-- Топси
Седьмое утро.-- Двойная смерть
Восьмое утро.-- Мученичество.-- Молодой барин.-- Освободитель
Госпожа ПАЛЬМЕР -- 32 лет.
Эдуард ПАЛЬМЕР -- 12 --
Елена ПАЛЬМЕР -- 11 --
София ПАЛЬМЕР -- 10 --
Действие происходит в Лондоне.
-- Большая, большая новость! -- воскликнул десятилетний мальчик, с
живостью отворяя дверь классной комнаты, где две небольшия девочки, немного
постарше его, серьезно занимались своими уроками.
-- Послушай, Эдуард, -- сказала София, не отрывая глаз от тетради, --
если ты и сегодня приходишь мешать нашим занятиям...
-- И будешь рассказывать нам о твоих шалостях, -- прервала Елена, -- то
предупреждаю тебя, что мы будем принуждены пожаловаться маме.
-- Непременно, -- отозвалась София, поворачивая голову к Эдуарду.
-- Довольно! забудьте о моих прошлых глупостях, здесь идет дело о вещи
очень интересной.
-- В самом деле?-- спросила София, любопытство которой начало
возбуждаться.
-- И за которую обе вы, ручаюсь наперед, будете мне признательны: дело
идет о "Хижине дяди Тома".
-- О "Хижине Дяди Тома"!-- воскликнули обе девочки вместе.
-- Да, мама сказала мне, что получила наконец эту прекрасную книгу, о
которой все говорят так много и которую все желают прочесть.
-- Ты заслуживаешь, чтобы мы обе обняли тебя, Эдуард, за эту приятную
новость, -- сказали разом сестры.
В это время вошла госпожа Пальмер.
-- Хорошо, дети мои; мне очень приятно, что вы постоянно дружны.
-- О, мама, -- сказала София, -- Эдуард обявил нам, что ты получила
Хижину Дяди Тома, сочинение госпожи Стоу.
-- И я принесла ее вам, милые мои дети, чтобы тотчас-же начать чтение
вместе. Однако сначала надо нам начать с письма, которое эта добрая и умная
дама собственноручно написала всем английским и американским детям.
-- О, прочтите нам это письмо, милая маменька! -- поспешили воскликнуть
Эдуард и его сестры.
-- Вот оно:
"Милые дети Англии и Америки!
Один из моих добрых друзей приспособил к вашему юному возрасту книгу
Хижина Дяди Тома и просил меня сказать вам, в виде предисловия, несколько
слов об этой хижине.
Постараюсь рассказать вам, каким образом появилась на свет эта книга:
Давно еще, прежде чем хоть одно слово было написано о Хижине Дяди Тома,
происшествие это рассказано было в одном собрании детсй: этот-то изустный
рассказ был затем записан. Таким образом Хижина Дяди Тома по праву
принадлежит детям.
В милой маленькой Еве я изобразила портрет девочки-христианки.
Научитесь у нея, дети мои, быть добрыми ко всем вашим ближним, в особенности
к убогим и покорным; научитесь у нея говорить всегда с кротостью и делать
столько добра, сколько будете в силах.
Ева покажется вам очень милою и доброю; но было некогда дитя, еще
добрее и кротче: это наш Божественный Спаситель, Которого все мы обожаем,
обладавший детскою простотою сердца, незапятнанною даже помыслом греха.
Теперь сидит Он одесную Отца; но Он постоянно памятует, что был некогда
малым ребенком, и что Он сказал в зрелом возрасте: "Не препятствуйте детям
приходить ко Мне, потому что им принадлежит царство небесное".
Просвещенные Его любовью и наставлениями, дай Бог, чтобы все вы
сделались, подобно Ему, кроткими, чистыми и добрыми".
-- О, то, что ты нам прочитала, еще сильнее возбуждает в нас желание
услышать Хижину Дяди Тома.
Госпожа Пальмер. Прежде чем начну чтение Дяди Тома, я скажу вам
несколько слов об Америке, где происходит наша повесть. Америка открыта в
1492 году генуэзцем Христофором Колумбом, при помощи королевы Изабеллы
Кастильской, склонившей супруга своего, Фердинанда Аррагонскаго, пособить
знаменитому мореплавателю. В 1497 году флорентинец, по имени Америго
Веспуччи, поехал туда и утверждал, что он первый открыл материк и назвал
своим именем эту богатую часть света.
Кентукки, где мы найдем дядю Тома при начале нашего рассказа, -- штат,
или провинция по соседству с штатом Виргинии, окружен на западе рекою Огио.
Канада, о которой также будет здесь упомянуто, -- обширная страна
Северной Америки. В 1604 году, через сто лет после открытия ее бретонскими
рыбаками, французы начали там селиться постоянно: Генрих ИV выслал туда
целую колонию. В 1763 году Канада уступлена Англии.
После этого начинаю нашу повесть о Хижине Дяди Тома.
-----
За столом сидит дядя Том, лучший работник на плантации господина Шельби
и герой нашей повести.
Дядя Том -- мужчина высокого роста, сильный, с широкою грудью; лицо его
черно, как черное дерево, а крупные и выразительные черты свидетельствуют о
твердости и здравом уме, соединенных с добротою сердца. Все в нем
обнаруживает уважение к самому себе и сознание врожденного достоинства при
покорности и доверчивой простоте.
Смотрите, с какою заботливостью, сидя у стола, дядя Том усиливается
написать несколько букв из прописи, под надзором Жоржа Шельби, милаго
тринадцатилетнего мальчика.
-- Не так, дядя Том, -- говорит с живостью мальчик, видя, что старый
ученик его выводит в противоположную сторону хвостик, -- вместо g ты пишешь
q.
Почтительно выслушав обяснения молодого учителя, который, впрочем, для
примера ученику, написал несколько g и q, дядя Том понял разницу в форме
двух букв и, взяв снова толстыми своими пальцами карандаш, положенный было
на стол, терпеливо принялся за работу. Начертив несколько g как следует, он
весело воскликнул:
-- Не правда ли, господин Жорж, я написал хорошо?
-- Ну, тетушка Хлоя, -- сказал Жорж, -- я начинаю чувствовать голод;
скоро-ли испекутся бисквиты?
-- Испекутся? Нет еще, господин Жорж, -- отвечала тетушка Хлоя, -- но
они уже начинают отлично зарумяниваться.
Наконец Жорж сел ужинать с дядей Томом; потом тетушка Хлоя, напекши
довольно бисквитов, которые уложила красивым столбом, взяла на колени
маленькую дочь, еще в пеленках, и начала ей напихивать ротик бисквитами, а
после и себя не забыла. В то-же время два небольшие мальчика, Петр и Джозеф,
кувыркались под столом, с кусками бисквитов в руках то щекоча друг друга, то
дергая маленькую сестрицу за ножки. Наконец, посадив малютку на плечо, дядя
Том начал танцовать с нею, тогда как Жорж хлопал концом платка, а Петр и
Джозеф, прыгая вокруг, ворчали как медвежата. Это продолжалось до тех пор,
пока все не устали. Тогда тетушка Хлоя сказала:
-- У меня уже голова трещит от вашего шума! Надеюсь, что вы кончили,
потому что сегодня вечером у нас будет собрание.
Собрания эти происходили еженедельно в хижине дяди Тома.
Едва тетушка Хлоя договорила последнее слово, как в хижину вошли негры
господина Шельби: старики, пожилые женщины, парни и молодыя девушки. Они
сперва молились, потом пели, потому что негры любят музыку и имеют песни
своего сочинения, которые они приспособили к гимнам "о Небесном Иерусалиме"
и о единственной земле свободы -- "земле Ханаанской", в которую войти они
сгорают от нетерпения. Они распевали от искреннего сердца эти гимны: одни
смеялись, другие плакали, пожимая друг другу руки. После пения молитвы,
добрые негры, собравшись вокруг Жоржа, просили его еще остаться с ними и
прочитать им что-нибудь. Жорж избрал последнюю главу "Откровения" и, по мере
чтения, обяснял им, потому что мать с особенной заботливостью учила его
религии. Обязанность эту он исполнил чрезвычайно удовлетворительно для своих
слушателей, которые обявили, "что он в самом деле говорит удивительно ясно,
так, что и духовный лучше не изяснил бы". Потом дядя Том прочел молитвы
"хорошо до превосходства", как сказал один старый, добрый негр, потому что,
возносясь к Богу, сердце его было переполнено чувством. В то время, когда
дядя Том читал молитву, иные негры изредка присоединяли к ней и свои голоса,
потому что в деле религии считали его как-бы патриархом. Собрание это
продолжалось до глубокой ночи; наконец разошлись, и каждый негр удалился в
свою избушку. Дядя Том читал еще библию, возле него сидели дети и тетушка
Хлоя. Легкий стук в окно хижины в такую позднюю пору, заставил всех
вздрогнуть: все бросились отворять дверь в которую вошла Элиза, горничная
госпожи Шельби, держа на руках своего маленькаго, хорошенького Генриха.
-- Что случилось?-- спросили вместе дядя Том и тетушка Хлоя.
-- А то, дядя Том и тетушка Хлоя, -- отвечала Элиза, -- что я собираюсь
бежать и уношу с собой ребенка, потому что масса {Господин, хозяин.} его
продал.
-- Продал!-- повторили старики со страхом и подымая руки к небу.
-- Да, продал, -- сказала Элиза.-- Я вошла в кабинет чрез барынину
дверь и слышала, как масса говорил жене, что продал какому-то торговцу
невольников и Генриха, и тебя, дядя Том.
При этих последних словах Том всплеснул руками; глаза его выражали
горько-болезненное чувство; он бросился на старое кресло, а голова его
опустилась на грудь при одной мысли, что он должен будет оставить жену и
детей и перейти во власть какого-нибудь безжалостного плантатора. Тетушка
Хлоя старалась с Элизой склонить и его к побегу; но он отвечал, что не хочет
обманывать своего господина, который постоянно имел к нему доверие.
-- Нет, -- сказал он, -- хозяин всегда найдет меня на своей земле, как
и я всегда встречу его на ней.
Зная, что если он, ценнейший из всех невольников, не будет продан, то
господин Шельби непременно лишится всех прочих негров, благородный Том
твердо решился не предпринимать ничего, во вред господину, для своего
спасения. Теперь скажем несколько слов об Элизе. На другой день ужаснаго
разговора между господами, она должна была лишиться своего маленькаго
Генриха и отдать его в руки торговца невольниками. Генриху было только
четыре года, и он еще ни разу до сих пор не расставался с матерью. Как же
она могла спокойно согласиться на этот гнусный грабеж? Смерть казалась ей
гораздо отраднее. И вот она тотчас вознамерилась скрыться с ним и бежать по
направлению к так-называемым свободным штатам, т.-е. в ту часть Америки, где
нет невольников, а оттуда добраться до Канады, в которой она и ребенок будут
уже свободны. С этими мыслями она ползком добралась до кроватки Генриха.
Ребенок ее спал спокойно; курчавые волосы длинными буклями окружали его
личико; полуоткрытый румяный ротик повременам улыбался, а маленькия,
пухленькия ручки его небрежно были раскинуты по одеяльцу.
-- Бедное дитя! -- воскликнула Элиза, -- тебя продали! но мать спасет
тебя!
И, разбудив Генриха потихоньку, она поспешно одела его и побежала с ним
к хижине дяди Тома.
-- Куда ты идешь, мама?-- спросил Генрих.
Но мать отвечала:
-- Тс, Генрих! не надо говорить громко; злой человек пришел разлучить
Генриха с мамой, но мама не захотела и уходит с маленьким Генрихом, чтобы
злой человек не взял его.
-- А теперь, -- сказала Элиза, останавливаясь у дверей хижины, -- я
видела своего мужа сегодня после обеда, не зная тогда, что произойдет; его
хозяева так дурно с ним поступают, что, говорил он мне, хочет их оставить и
бежать. Постарайтесь, если можно, уведомить его, что я удалилась и по какой
причине, и скажите ему, что хочу добраться до Канады. Кланяйтесь ему от меня
и скажите.-- здесь она отворотилась на минуту и потом прибавила
взволнованным голосом:-- скажите, чтобы был добрым, сколько можно, чтобы мы
могли встретиться там, высоко.
-----
-- Сегодня мы остановимся на этом, дети мои, -- сказала госпожа
Пальмер, закрывая книжку.
-- Ах, мама, мы прерываем чтение на самом занимательном месте! --
проговорила со вздохом София.
-- Завтра мы снова начнем нашу повесть, -- сказала улыбаясь госпожа
Пальмер, -- и будем продолжать ежедневно, пока не окончим.
ВТОРОЕ УТРО. МАТЬ И ТОРГОВЕЦ НЕВОЛЬНИКАМИ
Госпожа Пальмер. Вчера, милые дети, мы остановились на том, что Элиза
убежала из хижины дяди Тома, чтобы скрыться от торговца невольниками,
который купил ее с Генрихом у господина Шельби, ее прежнего хозяина.
В то-же самое время человек этот, в сапогах со шпорами, шумно вошел в
гостиную господина Шельби и сказал самым недовольным тоном:
-- Могу сообщить вам, Шельби, самую гнусную новость: горничную взяли
черти и вместе с нею ребенка!
-- Господин Галей, вы забываете, что моя жена здесь, -- сказал сухо
господин Шельби.
-- Извините, сударыня, -- проговорил Галей с гневной физиономией и
слегка поклонившись, -- тем не менее повторяю, что это подлая низость.
-- Садитесь, сударь, -- сказал г. Шельби.
-- Я не ожидал подобной штуки, -- проворчал Галей.
-- Как, милостивый государь!-- воскликнул Шельби, оборачиваясь с
живостью.-- Что вы хотите этим сказать? Если кто оскорбляет мою честь, у
меня один только ответ для этого.
Вздрогнув при этих словах, торговец невольниками отозвался голосом, уже
менее громким:
-- Однако же неприятно такому доброму человеку позволить поддеть себя
таким образом.
-- Разделяю ваше неудовольствие, господин Галей, -- отвечал Шельби.--
Оно некоторым образом извиняет несколько невежливый ваш вход в гостиную; но
не следует однако же переступать известных границ. Я считаю себя обязанным
помогать вам в ваших поисках: к услугам вашим лошади, люди и все, что может
служить успеху вашего предприятия. Наконец, Галей, -- продолжал Шельби,
помолчав немного и переходя из недовольного тона в тон своего обычнаго,
хорошого расположения духа, -- кажется мне, вам ничего лучшого не остается
для успокоения себя от хлопот, как спокойно позавтракать с нами, а потом
поговорим, что нам делать.
Госпожа Шельби вышла под предлогом каких-то занятий и прислала толстую
мулатку с кофе.
-- Любезная хозяйка однако-же не слишком внимательна к вашему покорному
слуге, -- сказал Галей, неловко скрывая желание фамильярничать.
-- Я не привык слушать, чтобы о моей жене говорили подобным образом, --
холодно заметил господин Шельби.
-- Извините, извините, Шельби, я хотел только пошутить, -- сказал Галей
с принужденной улыбкой.
-- Не все шутки приятны, -- отвечал Шельби!
-- Посмотрите, пожалуйста, какая перемена!-- бормотал Галей как бы про
себя, -- сколько гордости и щекотливости с тех пор, как я уничтожил все его
векселя! Откуда этот важный тон? Смешно, честное слово, смешно!
Бегство Элизы привело в движение всех невольников плантации господина
Шельби. Они ходили взад и вперед, бегали, толкались, кричали; везде заметно
было, повидимому, желание услужить Галею в его преследовании, а в сущности
все они тайно сговорились задержать как мождо долее отезд торговца
невольниками. Вот что говорил один из негров, предназначенный сопровождать
Галея, своему товарищу, который тоже должен был разделить с ним это
поручение:
-- Внимание, Анди! Ясно, как день, что барыня хочет выиграть время.
Внимание, Анди!-- прибавил он громче и как-бы сам перед собою тщеславясь
своею проницательностью, -- конечно, барыня не желает этого. Пусть лошади
бегут куда хотят -- направо, налево, чрез луга, леса, я не буду им
препятствовать; а масса будет, без сомнения, ждать, пока все это кончится.
Не правда ли?
Анди улыбнулся насмешливо.
-- Внимание, Анди! внимание! Положим, что лошадь массы Галея брыкается.
Да, да, она брыкается!.. Выпускаем тогда пару других лошадей, как будто-бы
на помощь, -- повторил со смехом Сам.-- В самом деле это будет отличная
помощь! Не правда-ли, Аиди?
И оба негра, Сам и Анди, свесив головы на плечи, щелкали пальцами,
танцовали и предавались веселому продолжительному смеху, хотя благоразумие и
требовало удерживаться от этого.
Среди самого сильного взрыва этой веселости, успокоенный двумя или
тремя чашками отличного кофе, Галей показался на галерее, улыбаясь и почти
весело разговаривая с хозяином. При виде его, Сам и Анди, сняв с голов
несколько сшитых листьев, служивших им вместо шляп, поспешили стать у
стремян лошади, с намерением пособить барину, если встретится надобность.
-- В дорогу, ребята, -- сказал Галей, -- в дорогу и без замедления!
-- Не замешкаем, господин, ни минуты, -- отозвался Сам, подававший
поводья и державший стремя, тогда как Анди отвязывал пару других лошадей.
Едва Галей коснулся седла, как горячая лошадь мигом бросилась в сторону
и кинула всадника на мягкую траву, за несколько шагов от себя. Схватив
лошадь за узду, Сам сильно начал ругаться; но он сделал только то, что
нежданно в глаза лошади ударило солнце, которое он закрывал от нея прежде
своими черными волосами. Это нисколько не успокоило коня: повалив негра, он
поднялся на дыбы, фыркнул два или три раза и, лягнув всеми четырьмя ногами,
пустился вскачь, преследуемый вблизи двумя другими лошадьми, Билем и Жерри,
которых, по прежнему уговору, поспешил выпустить Анди, разразившийся
страшною бранью. Легко представить себе замешательство, бывшее следствием
этого случая. В то время как Сам и Анди взапуски друг перед другом
притворялись страшно взбешенными, -- собаки лаяли по всем направлениям, а
Мике, Моисей, Манди, Фанни, негры и негритянки обоего пола бегали, топали,
прыгали, хлопали в ладоши, кричали и выли с жаром и удивительным рвением.
С своей стороны Галей тоже метался как помешанный: бранился, шумел,
топал ногами, но все это было напрасно. Господин Шельби с крыльца, напрягая
изо всей силы голос, казалось с большим рвением распоряжался направлением
погони, а госпожа Шельби, стоя в комнате у открытого окна, смеялась и
дивилась стольким напрасным усилиям, хотя и догадывалась о настоящей
причине, замедлявшей окончание этой шумной сцены.
Наконец, торжествующий Сам появился около полудня. Сидя верхом на
Жерри, он вел запыхавшуюся, облитую потом лошадь Галея; но огненный взор и
дымящияся ноздри животного сильно свидетельствовали, что оно не утратило еще
любви к свободе.
-- Поймал! поймал!-- воскликнул Сам, бросая гордые взгляды во все
стороны.-- Если бы не черный Сам, то до сих пор ничего не было бы, конечно,
но я схватил его.
-- Ты! -- проворчал Галей сердитым голосом, -- если бы не ты, у нас не
вышла бы эта история.
-- Да благословит всех вас Господь, -- отвечал Сам, -- а в особенности
меня, который бегал, гонялся, ловил так, что на мне нет сухой нитки.
-- Довольно, довольно! -- сказал Галей, -- по милости твоих шуток я
потерял уже три часа; теперь в дорогу, и чтоб не было больше подобных
комедий!
-- Как же, господин, -- отозвался Сам умоляющим голосом, -- разве вы
хотите умертвить и нас, негров и лошадей? Негры едва в состоянии двигаться,
а лошади в мыле. Вы, конечно, располагаете выехать после обеда: ваша лошадь
устала и испачкалась, надо ее вычистить, Жерри хромает, да и барыня не
позволит нам так выехать. Притом нечего спешить, сударь: Элизу поймать не
трудно, потому что она не скоро ходит.
Госпожа Шельби, с любопытством прислушивавшаяся из окна к этому
разговору, сочла удобным вмешаться в него и, подойдя к Галею, вежливо
выразила свое сожаление о неприятном случае и просила его остаться обедать,
уверяя, что тотчас подадут на стол.
Хотя неохотно, однако Галей принял новое приглашение и, недовольный и
скучный, возвратился в гостиную.
-- А что, видел-ли ты его, видел-ли?-- спросил Сам, войдя в конюшню и
привязав лошадь к столбу.-- Ах, как это превосходно! В самом деле есть на
что посмотреть: танцует, скачет, вертится, проклинает нас. "Ба-ба-ба! --
говорю сам себе, -- бранись, старый негодяй, шуми, старый мерзавец!" Не
правда ли, хотел поймать лошадь? А может быть хотел поймать несчастных
негров? О, Боже, Боже! Еще и теперь вижу его красные глаза, словно
карбункулы. И ты, Анди, видел-ли ты его так, как я?
И Анди с Самом, опершись об стену, предались самому веселому,
чистосердечному смеху, который вознаградил их за долгое принуждение.
-- А что, Анди, -- сказал серьезно Сам, принимаясь чистить лошадь
Галея, -- ведь говорил я тебе, что проницательность славнее всего. Есть
разница между одним и другим негром. Приучайся, Анди, смолоду к
проницательности. Я заметил еще сегодня утром, чего желает госпожа, хотя она
не сказала ни слова. Проницательность, Анди, как говорит наш господин, есть
способность души, а способности не одинаковы у каждаго, но все могут их
образовать.
-- Может быть, -- отвечал Анди, -- по кажется, что сегодня я порядочно
помог твоей проницательности и недурно сыграл свою роль.
-- Анди, -- сказал Сам с видом человека, мнение которого непогрешимо,
-- ты малый не глупый; теперь я знаю, к чему ты способен, и в случае
надобности прибегну за советом; иногда и осел опережает мула. Теперь, Анди,
пойдем домой, и я уверен, что получим от барыни по лакомому куску.
Но оставим плантацию господина Шельби и возвратимся к бедной Элизе. Вот
она быстро удаляется от единственного пристанища; вот она, печальная,
задумчивая, убегает из-под покровительства доброй барыни, которая постоянно
оказывала ей ласки и расположение. С каждым шагом вперед она прощается с
каким-нибудь знакомым предметом. При холодном и ясном свете звездного неба
она поочередно смотрит то на кровлю, под которой родилась, то на дерево,
осенявшее первые ее игры, то на рощу, в которой провела столько счастливых
вечеров, склонив голову на плечо своего молодого мужа. Все предметы,
представляющиеся глазам ее, пробуждают в душе милые воспоминания и, словно
упрекая в побеге, спрашивают -- под какой кровлей отдохнет она спокойнее.
Но угрожаемая страшною опасностью, материнская любовь возросла в ней до
помешательства, заглушая всякое сожаление и превозмогая страх. Сын ее уже
мог бы идти возле матери, но она дрожит при одной мысли выпустить его из
рук. Эта мысль как-будто уже приближала опасность, и Элиза сильнее прижимает
дитя к груди и прибавляет шагу.
Замерзшая земля трещит под ногами беглянки, и это заставляет
вздрагивать бедняжку. Жужжанье мухи, полет птицы, каждый звук природы,
одушевленной или неодушевленной, быстро пригоняет кровь к ее сердцу, и Элиза
ускоряет шаги, и без того довольно поспешные. Она уже не чувствует тяжести
мальчика: он ей кажется перышком, стебельком; каждый сильный удар сердца от
страха увеличивает в ней сверхестественную энергию, толкающую ее вперед, а
бледные ее губы шепчут поминутно: "Господи, спаси меня! Господи, сохрани
меня!"
Сначала удивление и страх не давали спать Генриху, но мать так нежно и
заботливо убаюкивала ребенка, уверяя, что спасет его, что мальчик, котораго
глазки слипались, спросил только, доверчиво обняв ее за шею:
-- Скажи, мама, можно ли мне уснуть?
-- Спи, душка, если хочешь.
-- Но если я усну, мама, ты не позволишь ему взять меня?
-- Не дам, с Божьей помощью, -- отвечала мать, бледность которой
увеличилась, а большие черные глаза блеснули огнем.
-- Наверное-ли, мама?
-- О, наверное, дружочек, -- отвечала мать.
И ребенок уснул, твердо полагаясь на уверение матери.
После нескольких часов они пришли к месту, обсаженному деревьями, среди
которых пробегал прозрачный ручеек. Генрих попросил есть и пить, и мать,
перелезши через плетень, спряталась за большую скалу, чтобы не увидели ее
прохожие, и достала из котомки кое-что сестное.
Удивленный и огорченный, что мать ничего не ела, Генрих с детской
заботливостью обнял ручонками ее шею и усиливался положить в рот матери
несколько крошек; но бедной женщине казалось, что ее задушит малейшая крошка
хлеба.
Элиза постоянно отказывалась от нескольких повторенных попыток ребенка,
говоря: "Нет, милый мой Генрих, мама не станет кушать до тех пор, пока не
спасет тебя. Пойдем скорее вперед, вперед до реки", -- прибавила она.
Около полудня Элиза остановилась у одной фермы, понравившейся ей по
наружности, обличавшей чистоту и опрятность, чтобы отдохнуть немного и
купить кое-что из провизии. Потом она вошла в соседний постоялый двор, имея
в виду получить некоторые необходимые ей сведения.
-- Река Огио, -- отвечали ей, -- сильно разлилась и мутными волнами
своими катит огромные льдины.
-- Нет ли паромов в Б***?-- спросила она у услужливой хозяйки.
-- О, нет, паромы уже не ходят.
При этом огорчительном ответе, Элиза подошла к окну и едва показалась в
нем, как в ту-же минуту до ее слуха долетел крик, которым негры
предостерегают друг друга о неизбежной опасности. В одно мгновение она
узнала Сама, который, чтобы иметь и отговорку в крике, нарочно так надел
шляпу, что ветер сорвал ее. В нескольких шагах за ним галопировали Галей и
Анди.
Казалось, тысяча жизней сосредоточилась в сердце Элизы при этом
страшном зрелище. Скрытая дверь выходила прямо на реку, и вот злополучная
мать быстро схватывает ребенка, которого уложила было в постель, судорожно
сжимает его в своих обятиях и с быстротою молнии сбегает с ним по лестнице.
Но в то время как она добегала уже до берега, ее заметил торговец
невольниками. Галей соскакивает поспешно с лошади и с громким криком: "Сам и
Анди!" пускается в погоню за беглянкой, как борзая, преследующая оленя. В
эту роковую минуту ноги Элизы, казалось, не касаются земли; в одно мгновение
она очутилась над пропастью. Погоня за бедной матерью и ребенком была уже в
нескольким шагах. Толкаемая нечеловеческою силою, которую Бог придает только
отчаянию, Элиза с диким криком и сверхестественным проворством одним прыжком
перепрыгивает грязный поток, тянувшийся вдоль берега, и останавливается на
большой глыбе льда, которую река уносила с собою. Только одно безумие или
бешенство могло отважиться на подобный страшный скачок... Сам, Анди и Галей
невольно вскрикнули от ужаса.
Зеленоватая льдина, на которую она вспрыгнула, затрещала под ее ногами,
хотя она едва остановилась на ней. Испуская дикие крики и увлекаемая
безумной силой, она перепрыгивает с льдины на льдину, спотыкаясь, падая и
снова перепрыгивая. Она потеряла башмаки, чулки ее изорвались в нескольких
местах. Но она ничего не видела, ничего не чувствовала до тех пор, пока,
словно во сне, достигнув противоположного берега Огио, она не схватила руки
человека, помогавшого ей выйти на этот спасительный берег.
-----
Госпожа Пальмер (вставая в волнении). Милые дети, сегодняшнее чтение
наше окончено.
Госпожа Пальмер. Вчера мы видели пример неустрашимости матери для
спасения своего ребенка. Дадим же ей несколько времени отдохнуть после
трудов и усилий, а сами возвратимся к дяде Тому.
-- Бедняжка Том!-- сказала Елена, -- мы оставили его в то время, когда
он должен был разлучиться со своим семейством.
-- Да, -- отвечала госпожа Пальмер.-- Сегодня мы находим его на
пароходе, тяжело спускающемся вниз по реке Миссисипи. На палубе движется
толпа путешественников различных состояний, среди которых напрасно бы мы
искали нашего покорного друга. Наконец, мы находим его уединившагося в углу
на чемоданах. Терпением и кротостью он успел несколько смягчить суровость
нового своего господина и даже возбудить в нем некоторую доверчивость, а
потому и пользовался свободой на честное слово, т.-е. мог ходить взад и
вперед по пароходу.
Всегда спокойный и услужливый, он ежеминутно помогал людям экипажа и
ремесленникам, с такою же охотою и поспешностью, как некогда на плантации
прежнего своего господина в Кентукки. В свободные минуты взбирался он на
корму и, прислонясь в уголку, был совершенно счастлив, если ему удавалось
читать по складам свою библию, несмотря на усталость.
Между путешественниками находился молодой, богатый плантатор по имени
Сен-Клер, живший в Новом-Орлеане. С ним была дочь, девочка лет пяти или
шести, за которой заботливо ухаживала одна дама, ее родственница.
Том не раз уже замечал этого ребенка; это было одно из очаровательных
созданий, находящихся постоянно в движении и неуловимых как летний ветерок
или сверкающий луч солнца. Все существо этой девочки было идеалом детской
красоты; вся она была какая-то воздушная, грациозная, точно маленькая фея.
Красота прелестного личика заключалась не столько, может-быть, в
правильности черт, как в дивной серьезности его мечтательного выражения. В
окладе ее лица и в прелестной обрисовке шейки и бюста было какое-то
благородство и очаровательная прелесть; длинные каштановые волосы с
золотистым отливом, покрывавшие повременам словно прозрачным облаком ее
ангельския черты, густые и темные ресницы, оттенявшия голубые ее глаза, --
все это так отличало ее от других детей, что каждый, кто только раз видел
эту девочку, оглядывался, чтобы снова ее увидеть, и потом долго следил за
нею взором, когда она грациозно пробегала по пароходу. Между тем она не была
ни серьезной, ни печальной: остроумная и невинная веселость часто появлялась
на ее кротком личике. Постоянно в движении, словно птичка, она переносилась
с места на место с быстротою молнии, улыбаясь, напевая песенку, слышанную в
самом раннем детстве, и как-бы погруженная в мечтание о счастьи. Всегда в
белом платьице, она мелькала как ангельская тень, и ни одного пятнышка не
было заметно на ее одежде; а эта золотистая головка и темноголубые глазки,
при постоянном движении ребенка, казались как-бы воздушным видением и словно
принадлежали неземному существу.
Одаренный впечатлительностью своего племени, Том следил, с постепенно
возрастающим интересом, за движениями маленького создания. Когда это детское
личико, отененное длинными золотистыми кудрями, когда эти темно-сафировые
глазки высматривали украдкой из-за тюка хлопчатой бумаги или сверкали на
верху дорожных мешков, тогда ему казалось, что он видит ангела, вырвавшагося
со страниц его Евангелия.
Внимательный ко всем ее движениям, Том видел ее часто блуждающую возле
того места, где Галей согнал в кучу, словно животных, свое стадо закованных
мужчин и женщин. Тихонько пробиралась она между несчастными неграми,
смотрела на них с нежным, грустным участием, маленькими ручками приподымала
их тяжелые оковы, потом удалялась со вздохом. Немного погодя, Том восхищался
ея возвращением с запасом леденцов, орехов и апельсинов, которые она весело
раздавала этим несчастным, и снова исчезала.
Чем более Тому хотелось познакомиться с маленькой барышней, тем менее
он чувствовал в себе отваги для этого. А между тем, Том обладал множеством
средств для привлечения детской дружбы: он умел искусно выделывать крошечные
корзиночки из вишневых косточек, вырезывать смешныя фигурки из орехов и
делать из бузинной сердцевины прыгунчиков; не было также никого искуснее
Тома в выделке различных флейт и свирелей. Обширные карманы Тома всегда были
наполнены этими любопытными и искусными предметами. Все это когда-то
предназначалось детям прежнего хозяина, а теперь служило средством для
завязывания знакомства или приобретения дружбы.
Несмотря на то, что, повидимому, все занимало девочку, она, словно
полудикая птичка, не легко подпускала к себе. Случалось иногда, что, подобно
такой птичке, она качалась на какой-нибудь связке канатов в соседстве Тома,
в то время как бедный невольник выделывал какую-нибудь дивную игрушку.
Ребенок принимал сначала с робостью и осторожностью маленькия вещицы,
предлагаемые Томом; но так как подарки были ежедневны, то между девочкой и
Томом не замедлило возникнуть и более близкое знакомство.
-- Как вас зовут?-- спросил однажды Том девочку, когда он полагал свое
знакомство уже достаточным для подобного вопроса.
-- Евангелина Сен-Клер, -- отвечала девочка, -- хотя папа и все
называют меня Евой. А тебя как зовут?
-- Меня зовут Томом. Но малые дети там, далеко, в Кентукки, всегда
называли меня дядей Томом.
-- Так и я буду называть тебя дядей Томом, потому что я очень тебя
люблю. Куда же ты едешь, дядя Том?
-- Не знаю, барышня Ева.
-- Как же это ты не знаешь?-- спросила девочка.
-- Так. Знаю только, что должен быть кому-нибудь продан, а кому --
неизвестно.
-- Мой папа может купить тебя, -- отвечала Ева с живостью, -- а если
купит, то у нас тебе будет очень хорошо. Сейчас же пойду просить его.
-- От души благодарю вас, барышня, -- отвечал Том.
В это время пароход остановился набрать дров, а Ева, услыхав голос
отца, бросилась к нему с быстротой газели. Том встал и поспешил на помощь к
рабочим.
Стоя у борта, Ева смотрела с отцом, как пароход удалялся от пристани;
колеса уже оборотились раза два или три, как вдруг вследствие сильнаго
толчка, потеряв равновесие, девочка упала в воду. Испуганный отец хотел
броситься за нею, но кто-то из пассажиров, стоявших назади, удержал его, а
Том в минуту соскочил в воду и, схватив девочку, пустился плыть вдоль судна
и подал ее всю вымокшую десяткам рук, единовременно протянутым для ее
спасения. Лишенную чувств, отец отнес ее в женскую каюту, где скоро Ева
пришла в себя.
На другой день под вечер, во время страшного зноя, пароход прибыл к
Новому-Орлеану. Когда путешественники собирались сходить на берег, дядя Том,
сидя в углу, скрестив на груди руки, с безпокойством посматривал на группу
людей, собравшихся на другом конце парохода. Там стояла маленькая
Евангелина, лицо которой сохранило только легкую бледность после вчерашнего
происшествия. Возле нея виден был красивый молодой мужчина, облокотившийся
на тюк хлопчатой бумаги и смотревший на большой бумажник, раскрытый перед
ним. С первого же взгляда можно было узнать в нем отца Евангелины. То-же
самое благородное очертание головы, тот-же цвет золотистых волос, хотя
выражение лиц было совершенно различное. В больших светло-голубых глазах
отца напрасно искали бы вы глубокой и мечтательной задумчивости Евы: все в
них было живо, решительно и сверкало земным блеском. Тонкия, нежные губы его
выражали гордость, соединенную с легкой иронией, а легкия и грациозные
движения обличали уверенность в силе ума и состояния.
Торг, начатый между ловким торговцем невольниками и беззаботным, щедрым
молодым человеком, мог бы окончиться очень скоро, еслибы последний, дав волю
своему шутливому настроению, не вознамерился нарочно продолжать его из
желания пошутить подолее, за что, конечно, он решился заплатить добрыми
червонцами. Но Ева, которой не известно было намерение отца, с безпокойством
смотрела на это; встревоженная, она взобралась на какой-то тюк, чтобы
сказать отцу на ухо:
-- Купите же его, папа; у вас много денег, что за дело до цены.
-- Что же ты сделаешь из него, Мими: трещотку или деревянную лошадку?
-- Хочу доставить ему счастье.
-- О, это дело другое.
В это время торговец подал молодому барину свидетельство за подписью
Шельби. Пробежав его слегка, Сен-Клер сказал дочери: "Пойдем, дружок!" И,
взяв ее за руку, повел на другой конец парохода. Подойдя к Тому и погладив
его подбородок, он сказал:
-- Подыми глаза, Том, и посмотри -- нравится ли тебе твой новый
господин?
Том поднял глаза. Никто, не ощутив удовольствия, не мог бы посмотреть
на это молодое, прекрасное, веселое и открытое лицо, а Том почувствовал на
глазах у себя слезы и проговорил из глубины души:
-- Бог да благословит вас, господин.
-- Надеюсь, что твоя молитва будет услышана. Кажется, ты называешься
Томом? И так, послушай, Том, можешь ли ты смотреть за лошадьми?
-- Я всегда этим занимался. У господина Шельби много лошадей.
-- Если так, то будешь у меня кучером, с условием -- напиваться один
раз в неделю, исключая каких-нибудь необыкновенных случаев.
Казалось, это удивило Тома, и он отвечал несколько оскорбленный:
-- Я никогда не пью, господин.
-- Это слишком старая песня, Том, но мы увидим. Кучер, который никогда
не пьет, был бы чудом. Но не печалься, -- прибавил Сен-Клер весело, замечая
грустную физиономию невольника, -- не сомневаюсь, что ты располагаешь вести
себя как можно лучше.
-- Конечно, -- отвечал Том.
-- И тебе будет хорошо, дядя Том, -- сказала Ева.-- Папа ко всем добр,
но он очень любит шутить со всеми.
-- Благодарю тебя, Ева, -- сказал Сен-Клер с улыбкой и, быстро
поворотясь, отошел от бедного негра.
-----
Госпожа Пальмер. Сегодняшнее утро оканчивается веселее вчерашнего: мы
видим дядю Тома поступающим на службу к доброму и человеколюбивому
господину, по ходатайству милого ребенка. Завтра мы увидим домашнюю жизнь
этого семейства и дяди Тома и взглянем, как этот добряк примется за свои
занятия.
Госпожа Пальмер. Множество женихов усердно искало руки молоденькой и
хорошенькой Марии Ричмонд, богатой наследницы; но Августин Сен-Клер
восторжествовал над своими соперниками. Мария, однако же, оказалась не
особенно добра и не особенно умна. Окруженная с детства толпою слуг,
спешивших исполнять все ее капризы и фантазии, единственная дочь богатаго
отца, который ни в чем ей не отказывал, она никогда даже не подумала о том,
что у всех нас есть свои обязанности в жизни. Она вообще и девушкой была
самолюбива, упряма и требовательна, а в замужестве изнеженная и праздная
жизнь, совершенное отсутствие физического движения и пожирающая скука, а
вследствие этого раздражительность -- в несколько лет изменили молоденькую,
хорошенькую девицу в желтую, увядшую женщину, ленивую, ничем не
интересовавшуюся и жаловавшуюся всегда на какия-то воображаемые домашния
неприятности, несчастья и болезни.
Постоянные эти неприятности продолжались безпрерывно, а все занятия по
хозяйству падали на служителей. Между тем единственная дочь Сен-Клера,
Евангелина, была очень нежного сложения, и отец ее боялся, чтобы здоровье и
самая жизнь этого ребенка не были в опасности от лености и безпечноcти
матери. В таком затруднительном положении Сен-Клер вознамерился навестить
своих родных, живших в штате Вермонте. Он взял с собою Евангелину и успел
уговорить свою двоюродную сестру, пожилую девицу Офелию Сен-Клер, поехать к
нему на юг и остаться у него в доме. Во время этого-то путешествия приятель
наш Том был так счастлив, что познакомился с Евой и был куплен отцом ее.
Офелия, которой минуло 45 лет, не отличалась особенной добротой, любила
во всем строгий порядок и сама была очень деятельна и аккуратна. Согласилась
она переселиться в безпорядочный дом брата потому, что питала к Сен-Клеру
чувство, очень близкое к материнской любви. Когда Сен-Клер был еще ребенком,
она учила его катехизису, починяла его белье, расчесывала головку и изясняла
ему обязанности к Богу и к родителям. Таким образом Сен-Клеру не много
стоило красноречия убедить Офелию переехать к нему в Новый Орлеан, где она
должна была принять под свое просвещенное руководство маленькую Еву и спасти
от конечного разорения дом его, расстроенный вследствие нездоровья его
супруги.
Экипаж путешественников остановился пред старинным красивым зданием.
Пред главным строением находился обширный двор, на который вехал экипаж чрез
каменные ворота, Двор обведен был широкими галлереями, с красивыми и
стройными колоннами. Другия части местопребывания Сен-Клера были роскошны и
великолепны не менее описанных.
Когда карета вехала на двор, Ева походила на птичку, готовую выпорхнуть
из клетки; лицо ее блистало радостью.
-- Не правда ли, тетя, что у нас дом великолепный?-- воскликнула она в
восторге.
-- Очень хорош, -- отвечала Офелия, выходя из кареты.-- Жаль только,
что во внешности его слишком много древнего и языческаго.
Сен-Клер улыбнулся при этом замечании родственницы и обратился к Тому,
который, подобно большей части негров, имел наклонность к пышности,
великолепию и всему фантастическому. Бросив взгляд на лицо негра, выражавшее
сильное удивление, он спросил его:
-- А что, брат Том, кажется, тебе здесь довольно понравилось?
-- О, господин, здесь все превосходно!
Как только весть о приезде Сен-Клера разошлась по дому, все невольники,
мужчины, женщины, старики, дети сбежались толпами с верхних и нижних
галлерей, "чтобы поздравить господина с приездом". Но в нескольких шагах
впереди этой шумной толпы заметен был молодой мулат, одетый богато и по
моде, очевидно человек отличенный, который грациозно помахивал надушенным
батистовым платком.
-- Назад! назад!-- воскликнул он, отталкивая толпу невольников на
другой конец балкона, -- вы стыдите меня своим поведением, -- прибавил он
тоном начальника.-- Разве же вы хотите помешать господину поздороваться с
семейством в первые минуты прибытия?
При этом замечании, произнесенном с важностью, невольники устыдились и
стали в приличном отдалении.
Когда Сен-Клер, отпустив ямщика, оборотился, то Адольф (имя молодого
мулата), который, как мы видели, распорядился, чтобы остаться впереди
самому, в своем атласном жилете, белых панталонах и золотой цепочке,
поклонился господину весьма грациозно.
-- А, это ты, Адольф? Как поживаешь, молодой человек?-- спросил
Сен-Клер, подавая руку мулату.
При этом благосклонном обращении, мулат поспешил проговорить
торжественное приветствие, приготовленное недели две назад.
-- Хорошо, хорошо, -- отозвался Сен-Клер обычным тоном легкой насмешки,
-- хорошо вытвердил свой урок, Адольф! Посмотри, однако же, чтобы вещи были
разложены в порядке, я тотчас же приду повидаться с нашими людьми.
Проговорив это, он повел Офелию в большую гостиную, выходившую на
балкон.
В это время Ева вбежала в небольшой будуар, окна которого тоже выходили
на балкон. Там, протянувшись на диване, лежала высокая, желтоватого цвета
женщина, с черными глазами, на шею которой бросилась Ева и, обняв ее
несколько раз, проговорила с чувством:
-- Мама, милая мама!
-- Довольно, довольно!-- проговорила протяжно госпожа Сен-Клер.--
Осторожнее! ты безпокоишь мне голову.-- И она прикоснулась губами к лобику
хорошенькой девочки.
Вскоре туда-же пришел Сен-Клер и представил родственницу жене, которая
приняла ее вежливо и с некоторым любопытством.
Впереди толпы, теснившейся за дверью гостиной, виднелась средних лет и
почтенной наружности мулатка, дрожавшая от радости и безпокойства.
Подбежав к ней быстро, Ева крепко обняла ее своими ручонками и сказала:
-- Ах, вот и ты, Мамми!
Мулатка не жаловалась на головную боль; но, схватив ребенка, с живостью
приподняла его и расточала ему нежности со слезами, словно помешанная.
Освободясь от обятий мулатки, Ева начала перебегать от одного невольника к
другому, приветствуя их то пожатием руки, то поцелуями так щедро, что Офелия
не могла удержаться, чтоб не заметить странности этого поступка. Сен-Клер
улыбнулся и воскликнул, выйдя на галлерею:
-- Ого! здесь вероятно будет какая-нибудь расплата! Все ли вы здесь? А,
вот и Мамми, Жемми, Полли, Сукки, и другие! Не правда ли, вы все рады, что
снова видите своего барина?-- говорил он, подходя к людям и пожимая им
руки.-- Осторожнее, маленькия мухи!-- прибавил он, чуть не споткнувшись на
маленького негритенка, ползавшого на четвереньках, -- берегитесь, а не то я
могу раздавить нечаянно!
Шутка эта возбудила всеобщий взрыв хохота; а когда Сен-Клер роздал всей
толпе много мелких денег, то вокруг послышался громкий крик: "Благодарим,
благодарим вас, добрый господин!"
Во время этих сцен, госпожа Сен-Клер несколько раз бралась рукой за
голову.
-- Вы страдаете мигренью?-- спросила Офелия, когда Сен-Клер отпустил
невольников.
-- Сегодня страдаю в особенности: с минуты приезда мужа настал такой
шум, такая беготня, что можно с ума сойти.
-- Отвар из можжевеловых ягод самое лучшее лекарство от этого, --
отозвалась спокойным голосом Офелия.-- Так по крайней мере говорила Августа,
жена диакона Авраама, а все утверждали, что Августа отлично ходила за
больными.
-- Прекрасно, кузина, -- сказал Сен-Клер.-- Но вероятно вы желаете
удалиться в свою комнату и несколько отдохнуть от усталости. Адольф! ступай
предуведомить Мамми.
Через несколько минут вошла почтенная мулатка, которую Ква осыпала
ласками. Она была очень прилично одета, а голову обвила красною с желтым
чалмою, которую милая девочка сама на нее надела.
-- Поручаю эту барыню твоим попечениям, Мамми, -- сказал Сен-Клер, --
она желает отдохнуть. Проведи ее в назначенную ей комнату и старайся, чтобы
ни в чем не было недостатка.
-----
Госпожа Пальмер. Мы уже познакомились с главными обитателями дома
Сен-Клера, а в следующей главе снова увидим Тома и Ему.
Елена. В вашей повести, милая мама, один человек резко отделяется от
всех своими прекрасными добродетелями, которые развились в нем потому, что
он горячо и искренно верит. О, мы не раз уже говорили, Соня, Эдуард и я, как
бы мы были счастливы узнать, что этот усердный христианин получил свободу!
Госпожа Пальмер. Какой бы удел ни был назначен бедному невольнику, могу
только вам поручиться вперед, милые дети, что он никогда не изменит своему
благородному характеру, который, как вижу, произвел впечатление на ваши
молодые сердца.
ПЯТОЕ УТРО. ТОМ И ЕВА
Госпожл Пальмер. Прошло два года с тех пор, как Том находился у
Сен-Клера. В это время Ева много выросла, и детская дружба ребенка к
невольнику увеличивалась постепенно. Что касается Тома, то он любил ее как
существо слабое, нежное и одаренное трогательною чувствительностью,
приближавшею ее к ангелам. Обожанье и нежность его к Еве походили на
обожанье и нежность, питаемые к Божьей Матери и Предвечному Младенцу Иисусу
матросом, носимым бурею по взволнованному морю. Неизяснимой радостью было
для Тома предупреждать фантазии и невинные желания Евы. С утра, на рынке,
глаза его с безпокойной заботливостью искали самых редких и благовонных
цветов для букета маленькому другу; точно также искал он самого золотистаго
апельсина или румяного персика. О, каким восторгом, всегда имевшим для него
прелесть новизны, бывал он проникнут, когда в полуотворенную дверь он
замечал белокурую Еву, ожидавшую его возвращения, и слышал младенческий ее
голос:
-- Дядя Том! что ты мне приносишь сегодня?
Но и Ева не оставалась в долгу перед Томом. Хотя она была еще ребенок,
однако уже читала так толково и с такой выразительностью, что трогала до
глубины души невольника. Дивная воля Провидения! Сначала Ева хотела только
доставить удовольствие бедному невольнику, как вдруг сама запылала священной
любовью к Библии. Она полюбила Библию преимущественно потому, что священная
книга эта отвечала благородному вдохновению ее чувствительной и пламенной
души.
Однако страшный летний зной принудил выехать из города всех, кто имел
возможность дышать в деревне свежим приморским воздухом. Сен-Клер один из
первых со всем семейством переехал на свою дачу, построенную на берегу озера
Поншартрена.
Прелестное это жилище было окружено легкими и красивыми бамбуковыми
балконами и лежало среди обширного сада. Из окон гостиной виднелись тысячи
величественных деревьев и превосходных тропических цветов, среди которых
змеилось множество дорожек, ведущих к самому берегу озера, поверхность
котораго, слегка волнуясь, отражала свод неба, как-бы качая его.
Однажды, летним утром, под навесом цветов и земли, на берегу озера, Том
и Ева сидели на мшистой траве; Библия лежала на коленях девочки, но
последняя не спешила, против обыкновения, начать чтение.
Дядя Том, удивленный, несколько минут ожидая чтения священной книги,
робко поднял глаза на молодую госпожу, не смея спросить о причине этого
молчания; но Ева тотчас поняла его тайное нетерпение и сказала ему, вынимая
из рабочей корзинки распечатанное письмо, адрес которого написан был
ученическим, но круглым и смелым почерком:
-- Ты знаешь, дядя Том, что, по моей просьбе, папа писал от твоего
имени к тетушке Хлое. Вот ответ, написанный господином Жоржем Шельби.
-- Господином Жоржем!-- воскликнул Том, с признательностью подымая
глаза к небу.
-- Он пишет, что тетушка Хлоя, расставшись дружески с семейством
Шельби, нашла себе место с очень хорошим жалованьем у кондитера в Люисвиле,
так как она большая мастерица делать пирожки, и теперь хлопочет собрать
деньги на выкуп дяди Тома.
-- Бедная Хлоя!-- прервал со слезами невольник.
-- Он пишет еще, -- продолжала Ева, -- об успехах Моисея и Джозефа, и
что дочь, которую ты оставил в пеленках, бегает теперь по всему дому под
наблюдением всего семейства вообще, а Салли в особенности. Наконец остаток
письма содержит описание занятий Жоржа, известие о рождении четырех жеребят
и уверение в приязни господина и госпожи Шельби, искренно желающих
возвращения Тома в Кентукки.
Письмо это, написанное простым, безыскусственным языком, показалось
дяде Тому совершенством.
-- О, милая барышня, пожалуйте мне письмо господина Жоржа!-- воскликнул
он, -- я хочу читать и перечитывать его, добрая барышня.
-- Охотно, Том, а после мы велим обделать его в рамку.
-- О, милая, дорогая моя барышня!-- воскликнул Том, глубоко тронутый.
-- Но прежде всего мне хотелось бы услышать от тебя рассказ об удалении
твоем из родной хижины; ты никогда мне об этом не говорил. Кажется, что тебя
любят в Кентукки точно так-же, как и здесь.
-- Охотно исполню все, чего вы желаете. Кѵпец должен был придти
взять меня из хижины; я сидел, подперши руками голову и держа раскрытую
Библию на коленях; тетушка Хлоя стояла против меня, и мы оба молчали. Было
еще рано, и дети спали вместе на своей постели, т.-е. в сундуке на колесах.
Я встал и пошел взглянуть на своих детей. "Последний раз!" -- сказал я
сам себе. Хлоя ничего не говорила, только усердно гладила утюгом толстую мою
сорочку, которой совсем не нужно было гладить; потом быстро остановилась,
села и начала рыдать.
"-- Знаю, -- говорила она, -- что надо покориться; но Боже мой! я не в
состоянии! по крайней мере, еслибы я хоть знала, куда тебя поведут,
бедняжка, и как будут обращаться с тобой! Хотя барыня и говорит, что
постарается выкупить тебя через год или два, однако оттуда никто не
возвращается...
"-- Есть и там Господь Бог, точно так же как и здесь, Хлоя!
"-- Может быть, -- отвечала тетушка Хлоя, -- но Бог посылает иногда
тяжкия испытания.
"-- Я в руках Божиих, -- сказал я, -- да будет так, как Господь
захочет, и благодарю Его за то, что Он не допустил продать тебя и детей, а
только одного меня. Вы останетесь здесь в безопасноcти, а я уверен, если что
со мной случится, то Он подаст мне помощь. Всегда мы, однакож, должны быть
признательны за ласки оказанные нам барином,-- прибавил я.
"-- За ласки!-- отозвалась Хлоя, -- не много я вижу этих ласк! Барину
не следовало, Том, продавать тебя, который был так верен ему, что о его
пользе хлопотал прежде, чем о своей собственной, и более заботился о нем,
чем о своей жене и семействе.
"-- Хлоя, -- отвечал я, -- не говори так в последния, может быть,
минуты, которые осталось нам провести вместе. Не люблю слушать ни одного
слова против барина. Я его носил на руках ребенком. Но он за то кормил Тома,
дал ему хижину, одевал, всегда был добр, и я уверен, что еслиб только было
можно, он бы не продал меня.
Вскоре вошла барыня, и тетушка Хлоя неохотно подала ей стул, но
взволнованная госпожа Шельби этого не заметила; бледная, она молча смотрела
на нас, потом закрыла лицо руками и сказала, глотая слезы:
"-- Том, я пришла сюда, чтобы...
"-- О, Боже мой! не плачьте так, сударыня, не плачьте, -- сказала
тетушка Хлоя, которая тоже начала рыдать. И все мы проливали слезы вместе,
барыня и невольники.
В это время вошел купец и воскликнул гневно:
"-- Ну, что, негр, готов ли ты?
Тогда дети проснулись и догадались, что должны разлучиться с отцом.
Здесь Том не мог удержаться от слез.
-- Ах, прости меня, дядя Том!-- воскликнула Ева, рыдая, -- жалею теперь
о моем нескромном любопытстве.
-- Я скоро окончу, барышня, -- отвечал Том с усилием.-- Барыня подошла
к купцу и с жаром говорила ему; бедное мое семейство вышло к самой повозке,
которая должна была везти меня. Все невольники собрались проститься с дядей
Томом.
"-- Ах, как же мне грустно, что здесь нет господина Жоржа!-- сказал я.
"Мы поехали, но через несколько минут я услышал топот скачущей лошади,
и вдруг господин Жорж вскочил на повозку и со слезами начал меня крепко
обнимать.
"-- О, господин Жорж, мне теперь очень легко на сердце, потому что я не
уехал, не простившись с вами.
Увидев у меня на ногах цепи, он начал кричать: "О, ужас! о, позор! я
убью купца!" Но я его успокоил. Тогда молодой барин сказал мне: "Том, я
привез тебе мой собственный доллар". Я отказался, но он настаивал: "Я требую
этого, дядя Том; тетушка Хлоя посоветовала мне просверлить в нем дырочку и
протянуть шнурок, чтобы ты мог скрытно носить его на шее. Я же сказал
тетушке Хлое, что, как вырасту, непременно велю выстроить для дяди Тома
большую, светлую хижину с ковром. О, я желаю видеть Тома счастливым!"
Когда Жорж сел снова на лошадь, то воскликнул: "Стыжусь за свое
отечество! До свиданья, дядя Том! смотри всегда смело и не теряй бодрости!"
"-- Да благословит тебя Господь!-- сказал я, смотря на него с
нежностью.-- В Кентукки не много тебе подобных!"
Здесь дядя Том остановился. Не сделав ни одного замечания об этом
грустном рассказе, Ева утерла полные слез глаза, взяла Библию и прочла
следующее: "Я видел реку, воды которой блистали, как кристалл, и с которыми
смешивалось пламя".
-- Том!-- сказала Ева, быстро останавливаясь и указывая рукою на озеро,
-- это она!
-- Что, барышня?
-- Разве не видишь? там!-- отвечала девочка, указывая на прозрачную
поверхность вод, отражавших золото и пурпур неба.
-- Я думаю, что это правда, барышня, -- сказал Том и запел:
Ханаан! цветущий твой берег --
Наше дорогое отечество:
Пусть ангел с огненными крылами
Перенесет негра к стопам Божиим!
-- Где же по-твоему, дядя Том, находится священное отечество или Новый
Иерусалим?-- спросила Ева.
-- О! очень высоко над облаками...
-- Мне кажется, что я его вижу. Смотри на эти облака: они словно
огромные жемчужные портики, а далеко-далеко за ними все вокруг золотое. Спой
мне наш любимый гимн блестящие духи.
Негр запел тотчас:
Я вижу блестящих духов
На лоне вечной славы.
Одетые в белые одежды,
Они поют гимн победы.
-- Я их видела, дядя Том, -- сказала Ева. Том не изявил ни удивления,
ни сомнения; еслибы Ева сказала ему даже, что посещала небо, то он счел бы и
это правдоподобным.
-- Я часто вижу во сне этих духов, -- сказала девочка.
И глаза ее полузакрылись, когда она шептала тихим голосом:
Когда пролетают они по воздуху, держа свои зеленые пальмы, --
Тогда открыты двери блестящого небесного свода.
-- Я пойду к ним, дядя Том, -- прибавила она.
-- Куда, барышня?
Стоя, девочка маленькой ручкой указала на небо, а восторженные глаза ее
и длинные кудри светились сверхестественным блеском при лучах заходящаго
солнца.
-- Пойду к блестящим духам, -- повторила девочка, -- и это будет скоро,
Том.
Том почувствовал как-бы удар в сердце. Он вспомнил, что вот уже полгода
ручки Евы постепенно худели; что кожа ее сделалась прозрачнее, а дыхание
стало отрывистее. Прежде она без устали бегала и резвилась по целым часам в
саду, а теперь едва несколько минут могла забавляться этим. Поразительный
упадок сил девочки ускользнул от внимания бедного негра, который слишком
любил Еву, чтобы наблюдать за этим.
В это время в роще раздался голос Офелии:
-- Ева! Ева! уже роса падает: в этот час ты уже не должна играть на
дворе.
Том с Евой поспешили войти в комнаты.
На другой день приехал брат отца Евы, Альфред Сен-Клер с
двенадцатилетним сыном своим Генрихом провести несколько дней в кругу родных
на даче у озера.
Едва черноглазый, хорошенький мальчик, живого и вспыльчивого характера,
увидел кузину свою Евангелину, как тотчас-же почувствовал привязанность к
неизобразимой красоте ребенка.
К вечеру дети собрались ехать верхом.
Том подвел к балкону любимого белого пони Евы, кроткого и красиваго, а
тринадцатилетний мулат привел небольшую вороную арабскую лошадку, недавно
купленную отцом Генриха за дорогую цену.
-- Что это значит, Додо, ленивец!-- вскричал гордый мальчик, заметив
несколько пятен на шерсти лошадки, -- ты не чистил ее сегодня утром?
-- Извините, сударь, я чистил, -- отвечал мулат с покорностью, -- но
она сама выпачкалась.
Додо был хорошенький мулат с открытым лицом, с черными волосами, почти
одного роста с Генрихом. Генрих толкнул его. При этом оскорблении кровь
белых закипела в жилах мулата, и он произнес взволнованным голосом:
"Господин Генрих!.."
Но Генрих прервал ответ Додо ударом хлыста по лицу; потом, схватив
мальчика за плечи, он принудил его стать на колена и бил до тех пор, пока
сам не утомился.
-- Как ты можешь быть таким жестоким и безчеловечным против беднаго
Додо?-- сказала Ева, придя под конец этой сцены.
-- Жестоким! безчеловечным!-- повторил молодой Генрих.-- Что ты хочешь
этим сказать, милая Ева?
-- Не надо меня называть милой Евой, когда ты поступаешь подобным
образом.
-- Но Додо все, что ни скажет, то солжет.
-- Если и лжет, то потому, что он тебя боится. Ты обошелся с ними дурно
без всякой причины.
В это время Додо подвел обеих лошадок.
Молодой мулат стоял возле лошади Евы, пока Генрих, разобрав поводья,
подал их хорошенькой своей кузине. Но Ева, поворотясь грациозно к молодому
мулату, ласково сказала ему:
-- Ты добрый мальчик, Додо, благодарю тебя.
Это оскорбило Генриха.
Когда дети возвращались с прогулки, Ева сказала Генриху:
-- Отчего ты не любишь Додо?
-- Любить Додо?-- воскликнул молодой плантатор.-- Надеюсь, кузина, что
и ты не любишь своих невольников?
-- Напротив, я их люблю.
-- Как это смешно!
Госпожа Пальмер. Довольно на сегодня, милые дети; завтра познакомимся с
маленькой негритянкой очень злого характера, которая, однакоже, в конце
начнет занимать вас и понравится вам.
Госпожа Пальмер (читая). Однажды, когда Офелия с утра занята была
хозяйством, на лестнице послышался голос Сен-Клера:
-- Сойдите, кузина, -- кричал он, -- я вам покажу что-то!
Это что-то была просто небольшая восьми или девятилетняя негритянка,
круглые, безпокойные глаза которой бегали с робким любопытством по
окружающим предметам. Сквозь полуоткрытый от изумления рот ее видно было два
ряда зубов поразительной белизны; волнистые волосы, разделенные на множество
кос, походили на щетины ежа. На необыкновенно черном лице ее рисовалась
смесь остроумия и коварства, которые она старалась скрыть под
серьезно-грустным выражением. На ней был безобразный балахон из грубаго
холста, и она стояла прямо, скромно сложив на груди руки. Несмотря на это
спокойное ее положение, Офелия не могла не ощутить чувства страха, полагая,
что заметила в этом маленьком существе сходство с чертенком или злым духом.
-- Право, Сен-Клер, я не понимаю, зачем ты привел ко мне это дитя?--
воскликнула она, подымая глаза к небу.
-- Для того, чтобы ты, кузина, занялась его воспитанием, -- отвечал
Сен-Клер с улыбкой.-- Я тебя знаю, -- прибавил он серьезно, -- и уверен, что
ты наставишь ее на путь истины.
Вскоре Топси сделалась замечательной особой в семействе Сен-Клера.
Какой-то странный, неудержимый инстинкт вел ее к различным шалостям,
гримасам, к карикатурному передразниванию; она могла попеременно танцовать,
кувыркаться, прыгать, петь, свистать и подражать всевозможным звукам. В
свободное время дети всего дома ходили вслед за нею, с постоянно новым
любопытством и удовольствием; даже сама Ева, увлеченная безчисленными
штуками и обезьянством Топси, стояла иногда перед нею, раскрыв ротик от
изумления.
Но, сделавшись идолом детей, Топси навлекла на себя презрение и
отвращение старших служителей. Против нея составился заговор; но не
тревожьтесь заранее, потому что молодая негритянка присвоила себе право
таинственного отмщения. Чуть кто-нибудь пожалуется на нее или донесет, что
она разбила или разорвала что-либо, сейчас же у кого-нибудь из обвинительниц
недостает пары дорогих серег или какое-нибудь порядочное платье пропадает
или испачкано так, что никуда не годится. Все ее враги, мужчины или женщины,
непременно имели несчастье наткнуться на котел с кипятком и обвариться или
подвертывались под поток грязной воды и испачкивали одежду. Тотчас-же
производилось следствие, но виновного не отыскивали. Не раз Топси принуждена
была являться пред судом девицы Офелии, но допросы выдерживала серьезно и с
невинной миной, и как против нея можно было допускать одни только
предположения, то она постоянно избегала наказания.
Однажды, когда Сен-Клер, лежа на бамбуковом диване галереи, курил
сигару, громкие крики и страшные упреки послышались в комнате Офелии,
выходившей на галерею.
-- Какую же новую штуку сыграл этот чертенок Топси?-- воскликнул
Сен-Клер, -- нет никакого сомнения, что она причиной этой возни.
В это время Офелия, в припадке сильного гнева, вошла на балкон, таща за
собою Топси.
-- Что случилось, кузина?-- спросил Сен-Клер.
-- То, что я не хочу долее мучиться с этим ребенком; терпение мое
истощилось. Я заперла ее в комнате и приказала выучить один гимн; но едва я
отворотилась, как она уже схватила мой ключ, который старательно был мною
спрятан, отворила комод, вытащила самые лучшия ленты моей шляпки и изрезала
их на платья для своих кукол. Я еще никогда не видала ничего подобнаго.
-- Ступай сюда, обезьяна!-- сказал Сен-Клер, подавая девочке знак
приблизиться.
Топси приблизилась; круглые, мрачные глаза ее сверкали попеременно то
страхом, то упрямством.
-- Зачем ты ведешь себя так скверно?-- спросил Сен-Клер, который,
смотря на негритянку, едва был в состоянии удержаться от смеха.
-- Ужь у меня такое злое сердце, -- торжественно отвечала Топси, -- так
сказала и госпожа Офелия.
-- Разве же ты не знаешь, как заботилась о тебе и сколько труда
употребила для тебя госпожа Офелия? Она уже не знает, что делать с тобою; ты
сама это слышала.
-- Правда, сударь! Прежняя госпожа говорила то-же самое. Конечно, она
била меня крепче, вырывала волосы, колотила меня головою о дверь, но не
сделала меня лучшею! Еслибы даже она вырвала у меня все волосы, было бы
то-же самое, не лучше! Я очень зла, о, Боже мой, как зла! Но я ведь ничего
больше, как негритянка.
Не сказав ни слова, Сен-Клер и Офелия переглянулись, а Ева, слушавшая
этот разговор в молчании, знаком позвала Топси, и обе девочки вошли в
небольшую комнату со стеклянною дверью, где обыкновенно Сен-Клер занимался
чтением.
-- Любопытно знать, что сделает Ева, -- сказал Сен-Клер кузине.
И, приложив палец к губам, он молча пригласил знаком Офелию подойти к
стеклянной двери. Отдернув немного занавеску, они увидели обеих девочек
сидящими на полу: Топси с своей упрямой, комической и равнодушной миной, и
Еву с полными слез глазами, выражавшими нежное движение души, согретое
любовью и состраданием.
-- Отчего ты так зла, Топси? зачем не стараешься исправиться? разве ты
никого не любишь?-- спросила Ева.
-- Я ничего не знаю о любви: люблю леденцы и апельсины, вот и все!--
отвечала Топси.
-- Но ты любишь своего отца и мать?
-- У меня никогда не было ни отца, ни матери; вы это знаете, я уже
говорила вам.
-- А, помню!-- грустно сказала Ева, -- но нет ли у тебя брата, сестры,
тетки или...
-- Совершенно никого нет и никогда не было.
-- Но, Топси, еслибы ты принудила себя быть доброю...
-- Но еслибы я и захотела быть доброю, разве бы я могла быть чем-нибудь
другим, кроме негритянки? Еслибы я могла снять с себя кожу и сделаться
белою, тогда бы попробовала.
-- Но тебя можно любить, хотя ты и черная, Топси; если бы ты была
доброю, госпожа Офелия полюбила бы тебя.
На это уверение Топси только ответила смехом -- коротким, беззвучным,
полным горечи и недоверия.
-- Ты не веришь?-- спросила Ева.
-- Нет, она меня не любит, потому что я негритянка. Она скорее
прикоснется к жабе, чем ко мне. Никто не любит черной, черная не может
сделать ничего хорошаго, но я смеюсь над этим, -- сказала Топси, засвистав.
-- О, Топси, бедное дитя, я люблю тебя!-- сказала Ева в порыве
чувствительности и, опираясь маленькой, беленькой ручкой на плечо Топси, она
прибавила:-- люблю тебя оттого, что у тебя нет ни отца, ни матери, оттого,
что ты бедная девочка, без семейства и подпоры. Люблю тебя и хотела бы,
чтобы ты сделалась доброю. Я очень больна, Топси, я долго не проживу, и мне
очень грустно видеть тебя такою злою: будь добра, если любишь меня! мне уже
так мало остается быть с тобою!
Мгновенно налились слезами круглые, проницательные глаза маленькой
негритянки и тихо покатились на руку Евы: луч веры, луч божественной любви
-- блеснул сквозь мрак этой языческой души. Услыхав нежныя, дружеския слова
своей молодой госпожи, Топси опустила голову на колена и начала плакать,
рыдать, а Ева, склонившись над нею, казалась ангелом-спасителем, пришедшим
искупить грешника.
-- Бедняжка Топси!-- сказала Ева, -- разве ты не знаешь, что Иисус
любит всех нас одинаковою любовью? Он любит тебя точно так-же, как и меня;
но тебя Он любит гораздо более, чем я, потому что Он несравненно лучше
людей. Он поможет тебе исправиться -- и наконец ты пойдешь на небо, где и
останешься навсегда ангелом, все равно как и белая. Подумай немного об этом,
Топси. Подумай, что ты можешь сделаться одним из блестящих духов, хвалу
которым дядя Том воспевает в своих гимнах.
-- О, милая моя барышня!-- сказала Топси с жаром:-- я постараюсь,
непременно постараюсь! я прежде совершенно не думала об этом.
Сен-Клер задернул занавеску.
-- Моя милая Ева, -- сказал он кузине, -- напоминает мне покойную маму,
которая часто мне говаривала: "Если хочешь возвратить зрение слепому,
призови его к себе и положи на него руки".
-- Очень хорошо, -- отвечала Офелия, -- но я всегда чувствовала
отвращение к неграм; я боялась прикоснуться к этой девочке.
-- Но Ева не боялась!
-- О! Ева -- дело другое: она так чувствительна! Наконец, -- прибавила
Офелия задумчиво, -- поведение Евы заповедано нам Евангелием; от всего
сердца желала бы я походить на нее и начинаю верить, что она дала мне
спасительный урок для подражания.
-- Не в первый раз поступки ребенка могут служить примером, -- сказал
Сен-Клер.
-----
Госпожа Пальмер. Так как завтрашпее наше чтение будет гораздо
продолжительнее сегодняшнего, то надо, милые дети, собраться нам получасом
раньше обыкновеннаго.
СЕДЬМОЕ УТРО. ДВОЙНАЯ СМЕРТЬ
Госпожа Пальмер. Грустные подробности, читанные вчера, о болезненном
упадке сил Евы, вероятно приготовили вас к печальному рассказу, который вы
от меня услышите. Сегодня бедняжка Ева, лежа на диване возле матери,
спокойно разговаривала с нею. Вдруг она проговорила быстро:
-- Я бы хотела, чтобы мне остригли волосы!
-- Зачем?
-- Хочу раздать их друзьям своим теперь, пока у меня еще довольно силы
для этого. Кликните тетю, прошу вас.
Госпожа Сен-Клер возвысила голос и позвала Офелию.
При виде тетки, девочка потрясла длинными своими кудрями, как-будто
забавляясь ими, и сказала, улыбаясь:
-- Тетя! остригите барашка.
-- Что это значит?-- спросил, входя, Сен-Клер, который спешил принести
дочери плоды.
-- Хочу, папа, чтобы тетя остригла мне волосы: у меня их очень много и
мне жарко от них, притом-же я желаю раздать их друзьям своим.
Офелия воротилась с ножницами в руках.
-- Только осторожнее, кузина, -- говорил Сен-Клер, -- не испорти их,
пожалуйста: обрезывай снизу. Я люблю смотреть на хорошенькие кудри моей Евы.
-- Ах, папа!-- сказала грустно Ева.
-- Да, надо их сохранить до тех пор, когда мы с тобой поедем на
плантацию к дяде: ты навестишь своего кузена Генриха, -- сказал Сен-Клер с
улыбкой.
-- Я туда никогда не поеду, милый папа, верьте мне, что я удаляюсь в
гораздо лучшую страну. Разве вы не видите, что я ежедневно слабею?
-- Зачем ты постоянно говоришь об этом, Ева?
-- Потому что это истина, папа.
Знаком подозвала она отца, который и уселся возле нея.
-- Папа!-- сказала она:-- чувствую, что силы меня оставляют; скоро
должна отправиться в дорогу. Много мне остается и сказать, и сделать; я
вижу, что вам неприятно, когда я начинаю говорить об этом. Но время не
терпит, я не должна его терять: папа, я сказала-бы тотчас, если бы вы
позволили.
-- Позволяю, дитя мое, -- отвечал Сен-Клер, закрывая одной рукой лицо,
а другою взяв руку дочери.
-- Я желала-бы, чтобы все наши люди собрались сюда; мне хочется каждому
из них сказать кое-что.
Как-только все невольники вошли, Ева приподнялась на постели и
устремила на них глаза, наполненные слезами. Невольники посматривали друг на
друга, вздыхали, наклоняли головы; казалось, все проникнуты были грустью и
страхом; женщины закрывали себе фартуками лицо.
-- Я позвала вас, милые друзья, потому что люблю вас, -- сказала Ева,
-- да, люблю всех вас и желаю, чтобы вы всегда помнили о том, что я хочу
сказать вам... Я скоро вас оставлю; через несколько недель вы меня ужь не
увидите.
Здесь она была прервана всеобщими стонами и плачем.
Подождав с минуту, она продолжала голосом более твердым:
-- Если вы меня любите, то не прерывайте. Слушайте: я хочу поговорить с
вами о душах ваших, друзья мои; многие из вас мало думают об этом, заботясь
только о земной жизни. Но есть жизнь гораздо лучшая, где находится Господь
наш Иисус Христос. Вот куда я иду, вот куда я надеюсь войти, да и вы можете
достигнуть туда-же. Но если вы желаете войти в этот лучший край, то не
должны жить в лености, бездействии и грехе: вы должны быть истинными
христианами. Никогда не надо забывать, что каждый из вас может сделаться
праведным, праведным на веки. Господь наш Иисус Христос поможет вам в этом,
просите Его, и Он выслушает просьбы ваши. Когда только вы свободны, слушайте
чтение Библии; я молилась о вас и надеюсь, что все мы увидимся там, высоко,
на небе!
При этих словах невольники, не исключая самых молодых, самых ленивых и
безпорядочных, все, проникнутые невольным чувством, громко зарыдали, опустив
головы почти до колен.
-- Знаю, что все вы меня любите, -- сказала Ева, возвышая голос.
-- Да благословит тебя Бог! Да будет на тебе благословение Божие, --
проговорили сквозь слезы невольники.
-- Знаю вашу привязанность ко мне, -- про -- должала девочка, -- и хочу
вам оставить доказательство моей приязни, в память об Еве, по локону моих
волос. Каждый раз, как посмотрите на него, он напомнит вам, что я люблю вас,
и что, по милости Божьей, пошла на небо, где всех вас ожидаю.
Не станем пытаться описывать сцены, наступившей после подобнаго
прощанья: рыдая, невольники теснились вокруг милой девочки, чтобы получить
из рук ее последнее доказательство любви к ним. Поочередно становились они
на колени, целовали край ее одежды, а старейшие, по обычаю своего добраго,
любящого племени, говорили ей слова утешения, прерываемые молитвою и
благословениями.
Опасаясь слишком большого волнения для маленькой больной, Офелия подала
знак уходить из комнаты каждому, получившему подарок. Наконец остались
только Том и Мамми. -- Вот тебе, дядя Том, самый хорошенький локон, --
сказала Ева.-- О, как же я рада, что увижу тебя там, высоко, ибо уверена,
что ты там будешь. А ты, Мамми! милая, добрая Мамми! и с тобой увижусь!--
воскликнула девочка, обвивая ручонками шею своей старой няни.
Удалив потихоньку Тома и Мамми из комнаты, Офелия уже радовалась, что
больная успокоится хоть сколько-нибудь, как, оборотясь, заметила Топси,
стоявшую у кровати.
-- А ты откуда взялась?-- спросила она с удивлением.
-- Я уже давно здесь, -- отвечала Топси, отирая глаза.-- О, милая
барышня Ева! Я была очень зла; но подарите же и мне хоть маленький локон.
-- Непременно подарю и тебе, бедная Топси! Вот, возьми. Каждый раз, как
взглянешь на него, подумай, что я люблю тебя и очень желаю, чтобы ты
сделалась доброю.
-- О, милая барышня! я усердно стараюсь, но быть доброю -- так трудно:
я совершенно не привыкла к этому.
-- Господь наш Иисус Христос видит доброе твое желание, Топси; Он
поможет тебе.
При этих словах, закрыв лицо фартуком, Топси молча вышла из комнаты,
спрятав на груди локон волос своей милой барышни.
Через несколько дней потом, Офелия, бодрствовавшая целую ночь над
маленькой Евой, заметила, что больной очень худо. Около полуночи она тихо
постучалась в дверь Сен-Клера.
-- Брат, иди сюда!-- сказала она.
Когда печальная весть эта разнеслась по дому, все невольники были на
ногах; движение сделалось всеобщим. Наконец все собрались на галлерее и с
заплаканными глазами заглядывали в стеклянную дверь.
Сен-Клер не видел и не слышал ничего из происходившого вокруг; все его
внимание было сосредоточено на лице милого ребенка. Склонившись над
девочкой, он шептал ей на ухо:
-- Ева! милая Ева! О, еслибы она могла хоть раз еще проснуться, еслибы
хоть один раз отозвалась мне!
Большие глаза девочки раскрылись, улыбка пробежала по ее губкам.
Ребенок приподнял головку, усиливаясь сказать что-то.
-- Узнаешь меня, Ева?-- спросил отец с невыразимой грустью.
-- Милый папа, -- проговорил ребенок.
И с большим усилием обняла она Сен-Клера маленькими, слабеющими
ручонками, которые тотчас-же почти упали.
Лежавшая на подушках девочка осталась без движения, устремив на небо
большие, прозрачные глаза свои. Но что-же видели те глазки, так часто
говорившие о небе? Земной мир и его страдания уже не существовали, но
выражение этого личика было так светло-торжественно, так таинственно, что
все невольно удерживали даже слезы сожаления. Все окружали девочку молча,
притаив дыхание.
-- Ева!-- проговорил тихонько Сен-Клер.
Она не отвечала.
-- О, Ева!-- продолжал Сем-Клер, -- скажи нам, что ты видишь?
Лицо девочки озарилось светлою, торжествующею улыбкою; потом тихо
прошептала она прерывающимся голосом: "Любовь! радость! спокойствие!" Тихий
вздох сопровождал эти последния слова, и девочки не стало.
Спустя несколько недель, Сен-Клер зашел однажды в кофейню прочесть
вечернюю газету. Вдруг неожиданно между двумя пьяными возникла ссора и
драка. Несколько посетителей и в том числе Сен-Клер хотели разнять и
успокоить безумцев, и в этом случае один из пьяных нанес Сен-Клеру
смертельную рану в грудь.
Перенесенный домой, Сен-Клер лишился чувств, вследствие боли и потери
крови. Но старания Офелии оживили его, он открыл глаза, взглянул быстро на
нее и служителей, потом, посмотрев на окружающие предметы, остановил взор на
портрете своей матери.
Том усердно молился, стоя возле него на коленях. Схватив за руку
невольника, Сен-Клер грустно посмотрел на него, но не был в состоянии
выговорить ни слова. В таком положении оставался он несколько секунд, потом
открыл глаза и, конечно, ему представилось какое-нибудь видение, потому что
он радостно воскликнул:
-- Матушка!
И с этим словом скончался.
ВОСЬМОЕ УТРО. МУЧЕНИЧЕСТВО. -- МОЛОДОЙ БАРИН.-- ОСВОБОДИТЕЛЬ
Госпожа Пальмер. В последний раз собрались мы по случаю "Хижины Дяди
Тома".
Елена. Признаюсь, мама, после грустного рассказа о кончине Евы и
Сен-Клера я чувствую безпокойство, приближаясь к развязке.
София. И я сама чувствую то-же, но более чем когда-нибудь боюсь за
будущую судьбу приятеля нашего, Тома.
Эдуард. О чем безпокоиться? разве мы не знаем пламенной его веры? Нет
сомнения, что Том выйдет победителем, какия ни встретил бы испытания.
Госпожа Пальмер (читая). Сен-Клер хотел отпустить Тома на волю, но, как
мы видели, смерть постигла его неожиданно. На этот раз наш бедный дядя Том
попал в руки плантатора Симона Легри, человека безбожнаго, свирепого и
варварски обращавшагося с своими подчиненными. Приметив вскоре, что дядя Том
был очень набожен, Легри бранил его за это, бил и издевался над ним. Но гнев
Легри дошел до высшей степени за то, что дядя Том не захотел принять
должности надсмотрщика, которая состояла не в том только, чтобы
присматривать за работой негров, но и бить их, когда вздумается.
Рассвирепев, жестокий плантатор приказал двум великанам-неграм,
превосходившим в свирепости самого хозяина, научить повиновению чернаго
пуританина, как он называл Тома в насмешку. Самбо и Кимбо (так назывались
два палача Легри) с улыбкой принялись за дело, и из сильного дяди Тома
сделали почти умирающаго, тело которого покрыто было страшными ранами.
-- Ну, ребята, вам следует что-нибудь за это, -- сказал им Легри после
наказания.
-- О, конечно, сударь! я бил его от чистого сердца, -- проговорил Самбо
торжественно.
-- А я, -- отозвался Кимбо, украдкою бросая завистливый взор на Самбо,
-- я сильно колотил его по голове.
-- Хорошо, -- отвечал Легри с дикою радостью.
Потом, подумав с минуту, он прибавил, бросая быстро грозный взгляд на
своих прислужников:
-- Но если вы были так неловки, что он умрет после этого наказания,
которое не должно было быть окончательным, как я вам это приказывал, то и вы
пойдете за ним в страну кротов.
-- Вы всегда шутите, барин, -- сказали оба палача, смеясь этой шутке,
которая однако-ж в глубине души вовсе их не веселила.
-- Вот вам, -- прибавил Легри, подавая им фляжку с водкой, -- пейте
поочередно: всякий труд заслуживает вознаграждения.
Предавшись снова взрыву смеха, оба негра не замедлили опорожнить
фляжку, которая на весь день поддержала их веселость.
Через неделю, освобожденный от работы, дядя Том поправился, но снова
подвергся тяжелому испытанию. Две невольницы успели бежать с плантации:
напрасно для поимки их Легри разослал половину людей и даже выпустил
голодную стаю собак, нарочно приученных для подобной безчеловечной охоты.
Вдруг страшная мысль пробежала в уме его. "Причиною всему этот негодяй
Том!-- воскликнул он, бросая огненные взоры, -- он в душе смеется над моим
огорчением. А! он смеется надо мной!-- прибавил он, вздрагивая, -- хорошо
же! еслибы он стоил даже вдесятеро больше того, чего стоит действительно, он
расскажет нам, как было дело, или я убью его!"
-- Том! -- воскликнул Легри, подходя, -- знаешь ли ты, что я решился
убить тебя?
-- Очень может быть, сударь, -- отвечал спокойно дядя Том
-- Берегись!-- продолжал Легри, -- намерение это решительно, неизбежно
решительно, и я переменю его в одном только случае: если ты скажешь мне,
куда бежали невольницы.
Том не отвечал ни слова.
-- Понимаешь ли ты меня?-- вскричал Легри, топая ногами.
-- Мне нечего отвечать на это, -- сказал Том медленно и решительно.
-- Смеешь ли ты утверждать, что ничего не знаешь, старый черный
христианин?-- воскликнул Легри, скрежеща зубами.
Том молчал.
-- Говори же, -- закричал Легри, -- знаешь ли что-нибудь об их побеге?
-- Знаю, сударь, но сказать ничего не могу; я могу только умереть.
-- Так умрешь же!
Том поднял взоры на Легри.
-- Еслибы вы были больны, -- сказал он, -- или страдали, а я мог бы
спасти вас, то я от чистого сердца отдал бы всю свою кровь за вас; еслибы
нужно было точить ее капля по капле за спасение души вашей, я с радостью
отдал бы ее, как Иисус Христос отдал за нас свою кровь!.. О, не берите,
сударь, такого страшного греха на свою душу: вы гораздо более сделаете зла
себе, чем мне! Какия бы ни были мои мучения, они пройдут скоро; но если вы
не раскаетесь, то ваши мучения будут вечны.
Слова эти произвели только то действие, что удивили Легри и на минуту
удержали его бешенство; но это была лишь минута нерешимости, злоба
возвратилась в несколько раз свирепее. Побледнев от злости, рассвирепевший
Легри бросился на невольника и повалил его на землю.
-- Самбо! Кимбо!-- заревел плантатор. Самбо и Кимбо тотчас же
прибежали. И началось жестокое истязание.
Изумительное терпение Тома поколебало на минуту свирепость его палачей.
-- Он почти умер, -- сказал Самбо несмело. Том открыл глаза.
-- Бедное, несчастное существо!-- проговорил он, смотря на Легри, --
вам ужь нечего больше делать со мною, а я прощаю вам от души.
И глаза невольника сомкнулись; можно было полагать, что он умер.
-- Ну, теперь, -- сказал Легри, подходя ближе к Тому, -- ему конец,
вполне конец.
И он удалился.
Но Том еще не умер. В продолжение всего истязания тихия молитвы его
проникли в сердца палачей, и по уходе Легри Кимбо и Самбо, обмыв раны жертвы
и сделав наскоро постель из остатков хлопчатой бумаги, положили на нее дядю
Тома.
-- О, Том! мы были злы к тебе, -- сказал Кимбо.
-- Прощаю вам от чистого сердца, -- сказал Том слабым голосом.
-- О, Том, кто такой Иисус? разве ты Его видишь всегда возле себя?
Готовая уже отлететь душа христианского невольника снова оживилась; в
нескольких словах он описал жизнь Спасителя, Его чудеса, вечное Его
пребывание с нами и Его могущество в спасении человечества.
Оба палача плакали.
-- Я прежде не знал об этом, -- сказал Самбо, -- но верю, не могу не
верить!
-- Иисус помилует нас!
-- Бедные существа!-- сказал Том, -- я радуюсь тем мукам, которые
вытерпел, если только обращу вас к Иисусу. О, Господи! умоляю Тебя: отдай
мне эти две души!
Через два дня потом, по аллее, ведущей к дому Легри, в легком
кабриолете быстро подехал молодой человек к воротам, соскочил на землю,
бросил вожжи и спросил о владельце плантации.
Молодой человек этот был Жорж Шельби.
Легри принял его не совсем приветливо.
-- Я узнал, что вы купили в Новом-Орлеане негра, называющагося Томом,
-- сказал Жорж.-- Он когда-то жил на плантации отца моего, и я приехал
выкупить его.
-- Он лежит там, в сарае, -- сказал мальчик-негр, державший лошадь
Жоржа.
Испустив проклятие, Легри толкнул ногою мальчика, а Жорж побежал к
сараю.
Входя туда, Жорж почувствовал головокружение, сердце его сжалось и ноги
задрожали.
-- Возможно-ли это!-- сказал он, упав на колена у постели умирающаго.--
Дядя Том! бедный друг! старый друг мой!
Звуки голоса Жоржа проникли в душу умирающаго: покачав слегка головою,
Том улыбнулся и проговорил:
-- Когда Иисус касается ложа, --
Ложе становится мягко, как пух.
Склонясь над бедным другом своим, Жорж проливал обильныя слезы.
-- О, проснись, милый дядя Том! проговори еще раз!-- сказал он.--
Открой глаза. Это я -- Жорж, твой маленький Жорж! Разве ты не узнаешь меня?
-- Господин Жорж!-- сказал Том слабым голосом и медленно раскрывая
глаза.-- Господин Жорж! -- повторил он как-бы в бреду.
Мысль, вызванная этим именем, потребовала много времени, чтобы
проясниться; взоры невольника, сначала блуждающие, просветлели; лицо его
прояснилось; бедняк сложил руки, и глаза его наполнились слезами.
-- Господи, благодарю Тебя! это все, чего желал я!-- сказал он.-- Он не
позабыл обо мне! Это согревает мне душу, утешает сердце: теперь я умру
спокойно! Благодарю Тебя, Господи! о! душа моя! -- Ты не умрешь, я не хочу,
чтобы ты умер или даже думал о смерти! я приехал выкупить тебя и взять с
собою!-- сказал Жорж с жаром.
-- О, вы опоздали, господин Жорж! Иисус уже выкупил меня, и я жажду
войти в Его жилище. Я спешу идти туда: на небе лучше, чем в Кентукки.
-- О, не умирай, это убьет меня! сердце мое разрывается при одной мысли
о том, что ты вытерпел... Ты лежал два дня в этом гнилом сарае, говорили
мне... О, бедный, бедный друг мой!
-- Не называйте меня так, -- проговорил Том торжественно, -- когда-то я
был бедным горемыкой, теперь это миновало. Теперь я стою у врат славы: небо
близко. Том выиграл победу, которую послал ему Господь. Буди благословению
имя Его!
С глубоким уважением смотрел Жорж на своего старого друга, стоя над ним
молча и неподвижно.
Взяв Жоржа за руку, Том сказал:
-- Не надо говорить об этом Хлое... Бедняжка! для нея это было бы
смертельным ударом. Скажите ей, что видели меня на дороге к славе, и что я
ни для кого не могу уже остаться! Скажите ей, что Господь всегда и везде был
со мною и облегчал для меня все испытания... Но бедные дети мои! бедная
малютка в колыбели! Повременам, при воспоминании о них, сердце мое
разрывалось на части. Скажите им, чтобы они все последовали за мною...
Кланяйтесь барину, милой, доброй барыне и всем на плантации... Кажется, все
они меня любят... Я везде и всегда люблю все Божьи создания... Все для меня
полно любовью... О, господин Жорж, великое дело быть христианином!
Выхлопотав у Легри тело Тома, молодой человек похоронил его и, став на
колена на могиле своего старого друга, сказал, подымая руки к небу:
-- Призываю Тебя, Господи, в свидетели, что уничтожу в краю своем
невольничество!
Через месяц после этой страшной драмы, мрачным, зимним вечером, стук
колес послышался на дворе господина Шельби.
-- Господин Жорж!-- воскликнула тетушка Хлоя, подбегая к окну.
Госпожа Шельби поспешила к двери, куда вошел сын и бросился к ней в
обятия. Тетушка Хлоя стояла неподвижно, усиливаясь взором пропикнуть во мрак
ночи.
-- О, бедная тетушка Хлоя!-- сказал Жорж, подходя к ней с участием и
протягивая руку.-- Я пожертвовал бы всем состоянием, чтобы привезти его; но
он удалился, он перешел в лучший мир...
Госпожа Шельби вскрикнула; тетушка Хлоя не произнесла ни слова.
Они вошли в гостиную. На столе лежала значительная сумма, собранная
Хлоей на выкуп своего мужа.
Она взяла ее и, подавая барыне, сказала:
-- Не хочу более ни видеть этих денег, ни слышать о них... Я знала, как
все это кончится: продан и замучен на этих старых плантациях!
Проговорив это, тетушка Хлоя гордо направилась к двери.
-- Бедная моя, добрая Хлоя!-- воскликнула госпожа Шельби, идя за нею и
медленно привлекая ее на стул, возле которого уселась сама.
Опустив голову на плечо своей барыи, Хлоя начала рыдать.
-- О, простите меня, барыня!-- сказала она.-- У меня сердце разрывается
на части!
-- Знаю, -- отвечала госпожа Шельби, у которой текли из глаз обильные
слезы, -- я не могу исцелить твоего сердца, но Иисус может совершить это: Он
излечивает разбитые сердца и врачует их раны.
Настало продолжительное молчание; все плакали. Наконец, присев возле
бедной вдовы, Жорж взял ее за руку и с трогательной простотой рассказал о
мученичестве ее мужа и повторил кроткия, последния слова Тома.
Через месяц все невольники господина Шельби были созваны утром на
большую галлерею для выслушания молодого барина, который по смерти отца
вступил во владение плантацией и хотел сказать невольникам о чем-то,
собственно к ним относившемся.
Жорж появился с кипой бумаг в руках: это были отпускныя, которыя он и
роздал своим неграм, прочтя прежде их содержание. После изявления радости
шумными восклицаниями многие из них однако же отдали назад своему господину
отпускныя, окружив его со слезами и просьбами.
-- Мы не желаем свободы, которую вы даруете нам, -- говорили они.-- У
нас всегда было все необходимое; мы не хотим оставить ни этого старого дома,
ни барина, ни барыни, одним словом -- мы не уйдем отсюда.
Успокоившись немного от этой трогательной сцены, Жорж вышел на средину
галлереи и сказал:
-- Мы не испытаем горести разлуки, добрые друзья мои. Плантация требует
такого-же количества рук, какого требовала и пред вашим освобождением. Но
только теперь все вы, мужчины и женщины, старики и дети, все вы свободны, а
я вам буду давать заработную плату, в которой мы условимся. Я буду извлекать
пользу из своего имения. Надеюсь найти в вас добрую волю и прилежание.
Теперь же, друзья мои, подымите глаза к небу и возблагодарите Господа. Еще
одно слово, -- прибавил он по некотором молчании:-- все-ли вы вспоминаете
нашего доброго Тома?
-- О, да! вспоминаем!-- отозвались все единодушно.
Тогда Жорж рассказал вкратце о его кончине и передал прощанье Тома всем
прежним его товарищам.
-- Видите-ли, друзья мои, на гробе этого достойного мученика я поклялся
не иметь на своей плантации ни одного невольника. И так, когда вы будете
наслаждаться своим новым положением, то помните, что этим обязаны вы
прекрасной душе его, а приязнь, которую чувствовали к нему, питайте к его
жене и семейству. Каждый раз, когда взглянете на хижину дяди Тома,
подумайте, что, окруженный вами, там провел столько вечеров этот человек,
истинно добрый и пламенный христианин. Да послужит он вам назидательным
примером, следуя которому, и вы будете честными, добрыми и пламенно
верующими христианами.
-----
Госпожа Пальмер. Повесть наша кончилась бы на этом месте, если-бы мы не
вспомнили о бедной Элизе и о ее маленьком Генрихе. Без сомнения, читатели
наши с удовольствием узнают, что эта преданная мать, после разных
препятствий и опасностей, соединилась наконец с мужем, который с своей
стороны подвергался многим опасностям для того, чтобы отыскать жену и
ребенка.
Семейство это навсегда осталось в Канаде.
КОНЕЦ
Популярность: 120, Last-modified: Thu, 23 Jul 2015 14:46:59 GmT