-----------------------------------------------------------------------
Пер. с нем. - Н.Португалов.
В кн.: "Генрих Белль. Избранное". М., "Радуга", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2001
-----------------------------------------------------------------------
Юпп небрежно играл ножом, держа его перед собой за кончик лезвия. Это
был длинный, источенный нож для резки хлеба, как видно очень старый.
Внезапно он рывком подбросил его вверх. Жужжа и вращаясь, словно
пропеллер, нож взвился в воздух - лезвие рыбкой сверкнуло в лучах
заходящего солнца. Ударившись о потолок, он перестал вращаться и понесся
вниз, прямо на голову Юппа. Тот мгновенно прикрыл голову толстым
деревянным бруском. Нож вошел в дерево с сухим треском и, немного
покачавшись, застрял там. Юпп снял с головы брусок, вырвал из него нож и
злобно, с силой бросил его в дверь. Лезвие вибрировало и дрожало в дверной
филенке до тех пор, пока нож не вывалился и не упал на пол...
- Будь оно проклято! - сказал Юпп тихо. - Я рассчитывал наверняка:
заплатив за билет, люди больше всего любят смотреть номера, в которых
исполнитель ставит на кон свою жизнь, совсем как в цирках Древнего Рима!
Они по меньшей мере должны знать, что тут _может_ пролиться кровь,
понимаешь?
Он поднял нож и швырнул его в верхнюю перекладину оконной рамы, почти
не размахиваясь, но с такой силой, что задребезжало стекло - казалось,
сухая, раскрошившаяся замазка не удержит его и оно вот-вот выпадет из
рамы. Этот бросок, точный и властный, воскресил в моей памяти мрачные
картины недавнего прошлого: в блиндаже перочинный нож Юппа словно оживал
и, отскакивая от его руки, вприпрыжку взбирался и вновь спускался по
бревну, подпиравшему свод.
- Я готов на все, чтобы угодить почтенной публике, - продолжал он. - Я,
пожалуй, и уши бы себе отрезал, только навряд ли кто-нибудь возьмется
пришить их обратно. А разгуливать без ушей - слуга покорный. Для этого не
стоило из плена возвращаться. Пойдем-ка со мной!
Он распахнул дверь, пропустил меня вперед, и мы вышли на лестничную
клетку. Обои со стен давно уже пошли на растопку, клочья их сохранились
лишь в тех местах, где они были особенно плотно приклеены. Пройдя мимо
ванной комнаты, заваленной разным хламом, мы вышли на небольшую веранду,
бетонный пол которой растрескался и порос мхом. Юпп поднял руку.
- Чем выше бросаешь нож, тем больше эффекта, разумеется. Но обязательно
нужно какое-нибудь препятствие наверху, чтобы нож ударился в него и
перестал вращаться. Тогда он быстро упадет прямо на мою никому не нужную
голову. Вон, посмотри... - Он указал наверх, где торчали железные балки
обвалившегося балкона. - Здесь я тренировался целый год. Гляди...
Он подбросил нож вверх, и снова, как и в прошлый раз, нож полетел
удивительно плавно и равномерно, с легкостью птицы, взмывающей в воздух.
Потом он ударился о балку, понесся вниз с захватывающей дух быстротой и с
силой врезался в подставленный брусок. Вынести такой удар было нелегко, не
говоря уж об опасности. Но Юпп и глазом не моргнул. Лезвие вошло в дерево
на несколько сантиметров.
- Великолепно, старина! - воскликнул я. - Великолепно! Уж тут-то успех
обеспечен! Это же настоящий номер.
Юпп хладнокровно вытащил нож из бруска и, сжав рукоятку, рассек им
воздух.
- Он и идет, мне платят по двенадцать марок за выход. Между двумя
большими номерами меня выпускают на сцену побаловаться с ножом. Но все тут
слишком просто. Я, нож, деревяшка - и больше ничего. Понимаешь? Вот если
была бы еще полуголая бабенка и ножи свистели бы мимо ее носа, тогда
публика пришла бы в восторг. Но попробуй найди такую бабенку.
Тем же путем мы вернулись в комнату. Юпп осторожно положил нож на стол,
поставил рядом деревянный брусок и зябко потер руки. Потом мы уселись на
ящике у печки. Помолчали. Вынув из кармана кусок хлеба, я спросил:
- Ты поужинаешь со мной?
- С удовольствием, только погоди, я заварю кофе. А потом пойдем вместе,
посмотришь мой выход, ладно?
Он подбросил дров в печку и пристроил над огнем котелок.
- Просто хоть плачь, - сказал он. - Может быть, у меня слишком
серьезный вид? Смахиваю все еще на фельдфебеля, что ли?
- Вздор! Ты никогда и не был фельдфебелем. Слушай, ты улыбаешься, когда
они тебе аплодируют?
- А как же! И кланяюсь при этом.
- У меня бы это не вышло. Не могу я улыбаться на похоронах.
- Это ты зря. Как раз на таких похоронах и надо улыбаться.
- Не понимаю тебя.
- Да ведь они же не мертвецы. Перед тобой живые люди, как ты не
понимаешь этого!
- Понять-то я понял, только не верится что-то...
- Обер-лейтенант в тебе все еще жив, вот что! Ну да ничего, пройдет со
временем. Да пойми же ты, господи боже мой, мне просто приятно позабавить
этих людей! Души у них застыли, а я щекочу их немного, за это мне и
платят. Быть может, хоть один из них вспомнит обо мне, придя домой. "А
ведь этот парень с ножом, черт возьми, ничего не боится, - скажет он себе,
- а я всего боюсь". Они и впрямь всего боятся. Они волокут за собой страх,
как собственную тень. Вот я и радуюсь, если они, позабыв о страхе,
посмеются немного. Разве не стоит ради этого улыбнуться?
Я молча ждал, пока закипит вода. Юпп заварил кофе в коричневом котелке,
и мы пили по очереди из того же котелка и закусывали моим хлебом. За окном
понемногу смеркалось. В комнату вливался мягкий, молочно-серый туман.
- Чем ты, собственно, занимаешься? - спросил Юпп.
- Ничем... Стараюсь продержаться.
- Профессия не из легких!
- Да, за кусок хлеба мне приходится разбивать в щебенку по меньшей мере
сотню камней в день.
- Так... Хочешь, покажу еще один трюк?
Я кивнул. Он встал, зажег свет и, подойдя к стене, откинул висевший на
ней коврик. На красноватом фоне стены ясно выделялся человеческий силуэт,
грубо намалеванный куском угля. Голова силуэта была увенчана странным
вздутием, изображавшим, очевидно, шляпу. Присмотревшись внимательней, я
обнаружил, что фигура была нарисована на двери, искусно закрашенной под
цвет стены. Я с интересом следил за тем, как Юпп достал из-под убогой
кровати изящный коричневый чемоданчик и поставил его на стол. Потом он
подошел ко мне и выложил передо мной четыре окурка.
- Сверни по одной, только потоньше, - сказал он.
Не переставая наблюдать за ним, я пересел поближе к печке, к ее
ласковому теплу. Пока я осторожно высыпал табак из окурков на бумагу, в
которую был завернут хлеб, Юпп открыл чемодан и извлек оттуда какой-то
необычного вида чехол. В таких матерчатых сумках с многочисленными
кармашками внутри наши матери хранили обычно столовое серебро из своего
приданого. Юпп быстро развязал шнурок, который стягивал скатанный в трубку
чехол, и расстелил его на столе. Я увидел роговые ручки дюжины ножей. В те
далекие времена, когда наши матери еще кружились в вальсе, такие ножи
называли "охотничьим набором".
Я разделил поровну табак из окурков и свернул две сигареты.
- Вот, - протянул я Юппу одну из них.
- Вот, - повторил он. - Спасибо.
Потом он пододвинул ко мне ножи.
- Это все, что сохранилось от имущества моих родителей. Остальное
сгорело, погребено под развалинами, а то, что уцелело, растащили. Когда я,
оборванный и нищий, вернулся из плена, у меня ни черта не было, буквально
ничего, пока одна почтенная пожилая дама, приятельница моей матери, не
разыскала меня и не передала мне вот этот славненький чемоданчик.
Оказывается, мать оставила его у нее за несколько дней до рокового
воздушного налета. Так он избежал общей участи. Странно, не правда ли?
Впрочем, ты сам знаешь, что люди, охваченные страхом смерти, почему-то
бросаются спасать самые ненужные вещи, а нужные оставляют. Так вот я стал
владельцем чемодана со всем его содержимым: коричневым котелком, дюжиной
вилок, дюжиной ножей и ложек и большим ножом для резки хлеба. Вилки и
ложки я продал, выручки мне хватило надолго, на целый год, а ножи -
тринадцать ножей - я оставил себе и начал тренироваться. Гляди...
Я зажег в печке клочок бумаги, прикурил от него сам и протянул Юппу.
Приклеив к нижней губе дымящуюся сигарету, он скатал чехол, прикрепил его
за шнурок к верхней пуговице своей куртки, у плеча, и развернул вдоль
руки. Теперь казалось, что руку покрывает странно изукрашенная кольчуга. С
невероятной быстротой стал он выхватывать ножи из карманчиков, и, прежде
чем я понял, что он делает, ножи молниеносно полетели, один за другим, в
черный силуэт на стене. Силуэт этот походил на те, что примелькались нам в
конце войны. Они зловеще глазели на нас с плакатов, словно предвестники
близкой катастрофы... Два ножа торчали в шляпе, по два - над плечами и по
три - вдоль линии опущенных рук...
- Здорово! - воскликнул я. - Здорово, черт возьми! Но такой номер нужно
еще подать.
- Не хватает партнера, а еще лучше - партнерши. Эх, да что говорить!..
- Он вытащил ножи из двери и аккуратно уложил их в мешочек. - Разве их
сыщешь! Женщины боятся, мужчины запрашивают слишком дорого. Впрочем, я их
понимаю: номер действительно опасный.
Он вновь так же молниеносно забросал ножами фигуру на стене. Но на этот
раз черный силуэт с изумительной точностью оказался рассеченным на две
половины. Тринадцатый, большой нож, словно смертоносная стрела, торчал
посреди рисунка, там, где у людей бьется сердце.
Затянувшись в последний раз из тонкой самокрутки, Юпп бросил за печку
жалкий окурок.
- Пойдем, - сказал он, - нам пора. - Он высунул голову в окно,
пробормотал что-то насчет проклятого дождя и добавил: - Сейчас около
восьми, а в половине девятого мой выход.
Пока он укладывал ножи в кожаный чемоданчик, я в свою очередь выглянул
в окно. Дождь шелестел в полуразрушенных виллах, казалось, они тихо
плачут. Из-за стены тополей, зыбко колыхавшихся в сумерках, до меня
донесся скрежет трамвая. Но часов нигде не было видно.
- Откуда ты знаешь, который теперь час?
- Чувствую. Это тоже результат тренировки.
Я посмотрел на него с недоумением. Он помог мне надеть пальто, потом
сам надел свою спортивную куртку. Плечо у меня полупарализовано, и
подвижность руки ограниченна - размаха хватает как раз настолько, чтобы
разбивать камни. Мы нахлобучили шапки и вышли в темный коридор. Из других
комнат доносился смех, и я обрадовался, что слышу голоса живых людей.
- Видишь ли, - говорил Юпп, спускаясь по лестнице, - я стараюсь постичь
еще неведомые законы космоса. Вот, смотри...
Он поставил чемодан на ступеньку и распростер руки. Так на некоторых
античных фресках изображали Икара, стремящегося взлететь. На его
бесстрастном лице появилось странное выражение какой-то вдохновенной
отрешенности. Ужас охватил меня.
- И вот, - продолжал он тихо, - я врываюсь, да, врываюсь, в пустоту,
чувствую, как мои руки становятся все длинней и длинней, как они
охватывают эту пустоту, в которой властвуют иные законы. Я разрываю
завесу, отделяющую меня от них. Необыкновенные токи, полные колдовской
силы, пронизывают пространство там, наверху. Я впиваю их, овладеваю ими и
уношу с собой. - Он судорожно стиснул кулаки и почти вплотную прижал их к
телу. - Пойдем, - сказал он, и лицо его приняло прежнее, безразличное
выражение. Потрясенный, я побрел за ним...
Моросил холодный, затяжной дождь. Поеживаясь, мы подняли воротники. Шли
молча, погруженные в свои мысли. Вечерний туман, в котором уже
проглядывала синева наступающей ночи, растекался по улицам. Кое-где в
подвалах разрушенных домов, под нависшей черной громадой развалин,
поблескивали тусклые огоньки. Улица незаметно перешла в размытый проселок.
Мрачные дощатые бараки, окруженные чахлыми садиками, плыли по обе стороны
дороги в сгустившихся сумерках, словно разбойничьи джонки по мелководью.
Потом мы пересекли трамвайные пути и углубились в узкие ущелья городской
окраины, где среди развалин и мусора уцелело несколько закопченных домов.
Неожиданно мы вышли на широкую, оживленную улицу. Поток прохожих донес нас
до угла, и мы свернули в темный переулок. Лишь яркая реклама варьете "У
семи мельниц" отражалась в мокром асфальте.
У подъезда было безлюдно. Представление давно уже началось. Из-за
потертых красных портьер доносился гул голосов. Юпп с улыбкой указал мне
на одну из фотографий в витрине, на которой он в костюме ковбоя обнимал
двух нежно улыбавшихся танцовщиц в трико, затканных золотой мишурой.
"Человек с ножами", - гласила подпись под фотографией.
- Пойдем, - повторил Юпп, и не успел я опомниться, как он втащил меня
за собой в узкую дверь, которую с первого взгляда трудно было заметить.
Мы стали подниматься по крутой, плохо освещенной винтовой лестнице.
Судя по смешанному запаху пота и грима, сцена была где-то рядом. Юпп шел
впереди. Неожиданно он остановился на повороте лестницы, поставил чемодан
на ступени и, схватив меня за плечи, тихо спросил:
- Хватит ли у тебя мужества?
Я так долго ждал этого вопроса, что теперь, внезапно услышав его,
испугался. Должно быть, я выглядел не очень храбро, когда ответил:
- Мужества отчаяния...
- Это именно то, что нужно! - воскликнул он со сдавленным смешком. -
Ну, так как же?
Я молчал. Нас вдруг оглушил громовой хохот. С силой взрывной волны он
выплеснулся откуда-то сверху на узкую лестницу, и я невольно вздрогнул,
словно от холода.
- Я боюсь, - сказал я тихо.
- Я тоже. Ты не веришь в меня?
- Нет, отчего же... Ну да ладно... Пойдем, - хрипло выдавил я и,
подтолкнув его вперед, добавил: - Мне все равно.
Мы вышли в тесный коридор, по обе стороны которого размещалось
множество кабинок с фанерными перегородками. Мимо нас прошмыгнули какие-то
пестрые фигуры. Сквозь щель в убогих кулисах я увидел на сцене клоуна,
беззвучно шевелившего огромным намалеванным ртом. Снова донесся до нас
дикий хохот толпы, но тут Юпп втолкнул меня в одну из кабинок, захлопнул
дверь и повернул ключ в замке. Я огляделся. Клетушка была почти пуста.
Зеркало на голой стене, костюм ковбоя, висевший на единственном гвозде, да
пухлая колода карт на колченогом стуле, больше ничего не было. Юпп нервно
засуетился; он снял с меня намокшее пальто, сорвал со стены ковбойский
костюм, швырнул его на стул, повесил мое пальто и сверху свою куртку.
Потолка в кабинке не было. Глянув поверх фанерной стены, я увидел
электрические часы на выкрашенной в красный цвет дорической колонне. Было
двадцать пять минут девятого.
- Пять минут! - пробормотал Юпп, надевая костюм ковбоя. - Может быть,
прорепетируем?
В этот момент кто-то постучал в дверь и крикнул:
- Приготовиться!
Юпп застегнул куртку и надел широкополую шляпу. Натянуто рассмеявшись,
я сказал:
- Ты что же, хочешь приговоренного к смерти сперва казнить для пробы?
Он схватил чемоданчик и потащил меня за собой. У выхода на сцену
какой-то лысый мужчина наблюдал за ужимками клоуна, кончавшего свой номер.
Юпп зашептал что-то ему в ухо, слов я не разобрал. Мужчина испуганно
посмотрел на меня, потом на Юппа и решительно замотал головой. И Юпп снова
стал что-то шептать ему.
Мне было уже все равно. Пусть хоть на вертел меня насаживают. Рука у
меня висела как плеть, я ничего не курил с утра, кроме тонкой сигареты, а
завтра мне предстояло за полбуханки хлеба разбить в щебень семьдесят пять
камней. Завтра?..
Шквал аплодисментов, казалось, снесет кулисы. Клоун с усталым,
искаженным лицом вывалился из-за кулис к нам в коридор, постоял немного
все с тем же угрюмо-тоскливым видом и вновь пошел на сцену, где
раскланялся, любезно улыбаясь. Оркестр сыграл туш. Юпп все еще шептал
что-то на ухо лысому. Клоун трижды возвращался за кулисы и трижды вновь
выходил на сцену, улыбался и раскланивался. Но вот оркестр заиграл марш, и
Юпп с чемоданчиком в руке бодро зашагал на сцену. Его приветствовали
жидкими хлопками. Усталым взглядом я следил за тем, как он наколол
несколько игральных карт на гвозди, вбитые, видимо, специально для этой
цели, и стал один за другим метать в них ножи, неизменно попадая в центр
карты. В публике захлопали сильней, но все же довольно вяло. Потом под
тихую дробь барабанов он проделал номер с большим ножом и бруском.
Несмотря на охватившее меня безразличие, я почувствовал, что получается и
впрямь жидковато. Напротив, по другую сторону подмостков, за Юппом
наблюдали несколько полураздетых девиц... И тут лысый мужчина вдруг
схватил меня, вытащил на сцену и, поприветствовав Юппа торжественным
взмахом руки, произнес деланно важным голосом полицейского:
- Добрый вечер, господин Боргалевски!
- Добрый вечер, господин Эрдменгер, - ответил Юпп тем же напыщенным
тоном.
- Я вам тут конокрада привел, господин Боргалевски. Редкий мерзавец!
Пощекочите-ка его вашими ножичками, повесить всегда успеется! Нет, каков
негодяй!..
Его кривлянье показалось мне нелепым, вымученным и жалким, как бумажные
цветы и скверные румяна. Бросив взгляд в зрительный зал, я понял, что
очутился лицом к лицу с многоголовым похотливым чудовищем, которое,
казалось, напряглось в мерцавшем полумраке и приготовилось к прыжку. С
этого момента мне стало на все наплевать.
Яркий свет прожекторов ослепил меня. В своем потрепанном костюме и
нищенских ботинках я, наверное, и впрямь смахивал на конокрада.
- Оставьте его мне, господин Эрдменгер, уж я этого парня обработаю на
совесть.
- Да, всыпьте ему как следует - и не жалейте ножей!
Юпп схватил меня за воротник, а господин Эрдменгер, ухмыляясь и широко
расставляя ноги, удалился за кулисы. Откуда-то на сцену выбросили веревку,
и Юпп привязал меня к подножию дорической колонны, к которой была
приставлена раскрашенная бутафорская дверь. Безразличие словно опьянило
меня. Справа из зрительного зала доносился беспрерывный жуткий шорох. Я
почувствовал, что Юпп был прав, когда говорил о кровожадности толпы. Дрожь
нетерпения, казалось, заполняла затхлый, сладковатый воздух. Тревожная
дробь барабанов в оркестре перемежалась приглушенной
сентиментально-блудливой мелодией, и этот дешевый эффект лишь усиливал
впечатление отвратительной трагикомедии, в которой должна была пролиться
настоящая кровь, оплаченная кровь актера... Уставившись в одну точку прямо
перед собой, я расслабил мускулы, стал оседать вниз: Юпп и в самом деле
крепко привязал меня. Под затихающую музыку Юпп деловито вытаскивал ножи
из пробитых карт и укладывал их в сумку, время от времени бросая на меня
мелодраматические взгляды. Спрятав последний нож, он повернулся лицом к
публике и голосом, неестественным до омерзения, произнес:
- Господа, сейчас на ваших глазах я очерчу ножами силуэт этого
человека. Прошу убедиться, у меня нет тупых ножей!
Он вытащил из кармана шпагат и с ужасающим спокойствием, доставая один
за другим ножи из сумки, разрезал его на двенадцать равных частей; каждый
нож он снова клал в сумку.
Я смотрел в это время куда-то вдаль, мимо Юппа, поверх кулис и
полуголых девиц по ту сторону сцены; мне казалось, что я вглядываюсь в
какой-то иной мир...
Напряжение в зрительном зале наэлектризовало воздух. Юпп подошел ко
мне, сделал вид, будто затягивает потуже веревку, и ласково прошептал мне
на ухо:
- Только совсем-совсем не шевелись и не бойся, дорогой мой!
Напряжение уже достигло предела, и эта последняя заминка могла привести
к преждевременной развязке. Но тут Юпп вдруг отпрянул в сторону. Его
распростертые руки рассекли воздух, словно взметнувшиеся птицы, и на лице
появилось выражение колдовской сосредоточенности, так поразившее меня
тогда на лестнице. Казалось, эти жесты заворожили и зрителей. Мне
послышался какой-то странный сдавленный стон, и я понял, что это Юпп дал
мне знак приготовиться.
Я перевел свой взгляд, устремленный в бесконечную даль, на Юппа,
который стоял теперь прямо напротив меня. Глаза наши встретились. Тут он
поднял руку, потом медленно потянулся к сумке с ножами, и снова я понял,
что он предупреждает меня. Я замер и закрыл глаза...
Меня охватило чувство блаженства. Быть может, прошло всего две секунды,
быть может, двадцать, не знаю. Я слышал тихий свист ножей, чувствовал, как
колыхался воздух, когда они вонзались в фанерную дверь позади меня, и мне
казалось, что я иду по бревну над бездонной пропастью... Иду уверенно,
хотя всем телом ощущаю смертельную опасность... Боюсь и в то же время
наверняка знаю, что не упаду... Я не считал ножей и все же открыл глаза в
ту самую секунду, когда последний, пролетев мимо моей правой руки,
вонзился в дверь.
Гром аплодисментов окончательно вывел меня из оцепенения. Я широко
открыл глаза и увидел побелевшее лицо Юппа, который бросился ко мне и
дрожащими пальцами распутывал веревку. Потом он потянул меня на середину
сцены, прямо к рампе. Он раскланялся, я тоже раскланялся. Под нарастающий
грохот аплодисментов он указал на меня, я - на него. Он улыбнулся мне, я
улыбнулся в ответ, и, улыбаясь, мы вновь раскланялись.
Вернувшись в кабинку, мы не произнесли ни слова. Юпп швырнул на стул
продырявленную колоду карт, снял с гвоздя мое пальто и помог мне одеться.
Потом он повесил на место ковбойский костюм и шляпу и надел куртку. Мы
взяли шапки. Когда я открыл дверь, в комнату ввалился давешний лысый
толстяк.
- Сорок марок за выход! - крикнул он и протянул Юппу несколько бумажек.
Я понял, что служу теперь под начальством Юппа, и, посмотрев на него,
улыбнулся, а он улыбнулся мне в ответ.
Юпп взял меня под руку, и мы спустились рядом по узкой, плохо
освещенной лестнице, пропитанной застарелым запахом грима. У подъезда он
сказал с усмешкой:
- Теперь пойдем за сигаретами и хлебом.
И только час спустя я понял, что приобрел настоящую, хотя и нетрудную,
профессию. Мне достаточно было постоять неподвижно и помечтать, закрыв
глаза. Недолго, секунд двенадцать, быть может, двадцать. Я стал человеком,
в которого бросают ножами...
Популярность: 1, Last-modified: Fri, 09 Nov 2001 13:35:25 GmT