Fb2.zipEpubСодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Виктория Хольт. Королева-распутница


                      Трилогия о Екатерине Медичи - 3


     -----------------------------------------------------------------------
     Хольт В. Отравительница (окончание); Королева-распутница.
     Перевод А.Е.Герасимова, 1996. - Краснодар: Кн. изд-во, 1996.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 сентября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Имя  Виктории  Хольт  стало популярным буквально в считанные дни, когда
одна  за  другой появились книги этой известной во многих странах английской
писательницы,  издававшей  также романы под псевдонимами Филиппа Карр, Джейн
Плейди.
     "Мадам  Змея".  "Отравительница"  и  "Королева-распутница" (трилогия) -
романы   не   столько  исторические,  сколько  любовные.  Хотя  запоминаются
точностью  деталей,  характеров,  описанием  быта  и  семейных отношений. И,
конечно,  образом  главной  героини  Катрин,  Екатерины  Медичи,  итальянки,
ставшей  французской  королевой,  страстно  жаждущей  любви  короля Генриха,
власти и... смерти соперницы Дианы де Пуатье.
     Исторический    роман-трилогия    ("Мадам    Змея",   "Отравительница",
"Королева-распутница")  -  один из самих интересных среди принадлежащих перу
замечательной  английской  писательницы  Викторин  Хольт,  и  его жанр можно
определить как любовно-приключенческий.
     Неуемная  жажда власти, стремление править страной, руководя действиями
своих  детей,  коварство  королевы-матери,  Екатерины Медичи, стали причиной
многих  загадочных и страшных преступлений во Франции во второй половине XVI
века.


СОДЕРЖАНИЕ

                                Глава первая
                                Глава вторая
                                Глава третья
                                Глава четвертая
                                Глава пятая
                                Глава шестая


ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Обнесенный  толстой каменной стеной Париж изнемогал от летнего зноя. Но
уже  несколько  недель  путники,  прибывавшие  из  дальних  уголков  страны,
входили  в  столицу через городские ворота. Знать шла в сопровождении свиты,
к  которой  в  пути  пристраивались  нищие,  разбойники и бродяги. Казалось,
будто  вся  Франция  желает  увидеть  бракосочетание  принцессы-католички  с
наваррским королем-гугенотом.
     То  и  дело  к  воротам  под пение труб подъезжал очередной дворянин со
своим  эскортом.  Он  двигался  к  Лувру  по  улицам,  застроенным  высокими
красивыми  зданиями  с островерхими серыми крышами. Если это был католик, то
звучали  приветственные  крики  католиков.  Если  появлялся  гугенот, то его
радостно встречали единоверцы.
     В  узких  грязных  переулках с множеством мух ощущалось напряжение; оно
висело  над  улицами  и  площадями,  лежавшими  под  сенью  готических башен
Сент-Шанель  и Нотр-Дам, мрачных тюрем Бастилии и Консьержери. Нищие вдыхали
запахи  стряпни  -  это  был  город  ресторанов,  где  процветали кулинары и
кондитеры,  пользовавшиеся  покровительством знати и самого короля. Голод не
мешал нищим сохранять бдительность.
     Временами  в тавернах вспыхивали драки. Говорили, что в "Ананасе" убили
человека  и  без  лишнего шума выбросили его тело в Сену. Это был гугенот, и
не  следовало  удивляться,  что  с  ним  произошло  несчастье в католическом
Париже.  Появление  одинокого гугенота среди католиков было опасным вызовом.
Но  этим  летом  в  Париже находились тысячи гугенотов. Их видели на улицах,
возле  собора  Сент-Жермен-Л'Оксеруа,  они  прогуливались  среди  толпы мимо
статуи  и  особняков;  многие  из  них поселились во дворце Бурбонов, другие
нашли  пристанище  в  доме  на  углу  улицы  Сухого  Древа  и Рю Бетизи, где
находилась  штаб-квартира  главного  протестантского лидера адмирала Гаспара
де Колиньи.
     В  восточной  части улицы Сент-Антуан стоял один из самых больших домов
Парижа  -  особняк  де  Гизов.  Знойным  летним днем в город въехал человек,
появление  которого вызвало ликование парижан; он был их героем, их кумиром,
красавцем,  рядом  с  которым  любой король или принц казался простолюдином.
Это был золотовласый, русобородый двадцатидвухлетний герцог Генрих де Гиз.
     Парижане  выражали  свою  преданность  криками,  они хлопали в ладоши и
подпрыгивали  от  радости.  Люди  оплакивали погибшего отца Генриха. Молодой
герцог  был  романтической  личностью  -  особенно  теперь, когда весь город
готовился   праздновать   это   бракосочетание.   Де  Гиз  был  возлюбленным
принцессы,  которую  выдавали  замуж  за гугенота. Париж предпочел бы, чтобы
она  стала  женой  герцога-католика.  Но  говорили,  что королева - коварная
старая  змея  застала  любовников  во время свидания; это привело к женитьбе
герцога   на   Катрин   де   Клев,  вдове  принца  Порсьенского;  веселой  и
легкомысленной  принцессе  Марго пришлось променять католика Генриха де Гиза
на  гугенота Генриха Наваррского. Это казалось странным, но итальянка Катрин
де Медичи уже не могла чем-то удивить Париж.
     - Ура! - кричали горожане. - Да здравствует герцог де Гиз!
     Он  принимал их поклонения с достоинством; в сопровождении приближенных
и  примкнувших  к  ним  по дороге нищих герцог Генрих де Гиз въехал на улицу
Сент-Антуан.
     Принцесса  Маргарита,  находившаяся  в своих луврских покоях с сестрой,
герцогиней  Клаудией  де  Лоррен,  слушала радостные крики толпы и счастливо
улыбалась;  она  знала,  кого  приветствовали  люди.  Маргарите, которую вся
страна  называла  Марго,  исполнилось  девятнадцать. Живая, привлекательная,
рано  созревшая  девушка  считалась  одной из самых образованных и распутных
француженок.  Ее  старшая сестра, жена герцога Лоррена, была более серьезной
и   резко   отличалась   от   юной   принцессы.  Клаудия  являлась  тихой  и
благоразумной дамой.
     Черные  волосы Марго падали на плечи; она только что сняла рыжий парик,
в  котором  ходила  весь  день.  Ее  темные  глаза  сверкали;  даже  Клаудия
понимала,  что  это вызвано появлением красивого герцога де Гиза. Марго была
любовницей  де  Гиза,  хотя  они  уже  не  хранили  верность друг другу. Они
слишком  часто  разлучались.  Клаудия  считала, что влюбчивость Марго мешает
постоянству  сестры.  Добрая, мягкая Клаудия обладала счастливой склонностью
видеть  все  в  лучшем  свете.  Марго  часто  говорила  сестре, что ее жизнь
погублена  запретом  выйти  замуж  за  единственного  человека, которого она
могла  любить.  Она была бы верной женой герцога де Гиза, заявляла Марго; ее
оскорбляла   роль  его  любовницы,  которая  не  могла  выйти  замуж  за  ее
избранника;  в отчаянии она завела одного или двух любовников, и после этого
близость  с  мужчинами вошла у нее в привычку. Она отдавалась с легкостью, а
при  дворе  было  много  красивых  кавалеров.  "Но,  - объясняла Марго своим
фрейлинам,  -  я  всегда верна господину де Гизу, когда он находится здесь".
Сейчас мысли о нем заставляли ее глаза блестеть, а губы - улыбаться.
     - Подойди  к  окну, Шарлотта, - приказала Марго. - Ты видишь его? Опиши
мне, как выглядит герцог.
     Молодая  изящная  женщина  поднялась  со  стула и неторопливо подошла к
окну.  Подчинившись распоряжению принцессы, Шарлотта де Сов всем своим видом
как  бы  заявляла  присутствующим  о  том,  что она - самая красивая женщина
двора.  Ее  длинные  вьющиеся  волосы  были  тщательно  уложены, а платье не
уступало  туалетам  Клаудии  и  Марго;  светловолосая голубоглазая красавица
была  на  два или три года старше Марго; ее пожилой муж занимал высокий пост
министра,  и если государственные обязанности не позволяли ему уделять много
времени  жене,  то многие другие были всегда готовы взять на себя исполнение
супружеского  долга. Если репутация Марго была слегка подмочена, то Шарлотта
де  Сов  пользовалась  дурной  славой.  Если  Марго  просто  погуливала,  то
Шарлотта  постоянно  влюблялась.  Каждый  очередной роман казался ей главной
любовью ее жизни. Поэтому связи Шарлотты не были невинными.
     - Я вижу его! - сказала она. - Как он высок!
     - Говорят,  что  он  не  меньше  чем  на  голову выше большинства своих
приближенных, - заметила Клаудия.
     - Как  он  сидит  на коне! - воскликнула Шарлотта. - Неудивительно, что
парижане обожают его.
     Марго встала и быстро подошла к окну.
     - Второго  такого  мужчины,  как  он,  нет, - сказала она. - Я могла бы
поведать  о  нем  многое. О, Клаудия, не пугайся. Я не стану этого делать. Я
не столь болтлива, как Шарлотта и Генриетта.
     - Вы  должны  рассказать нам, - заявила Шарлотта, - иначе кто-то из нас
испытает соблазн выяснить это самостоятельно.
     Марго   повернулась   к   Шарлотте  и  сильно  ущипнула  ее  большим  и
указательным  пальцами  за  ухо.  Этому  при  ему Марго научилась у матери и
знала по личному опыту, какую боль он вызывает.
     - Мадам  де  Сов,  -  заговорила  она  тоном  принцессы,  - советую вам
держаться подальше от господина де Гиза.
     Коснувшись своего горящего уха, Шарлотта сказала:
     - Моя  дорогая  принцесса,  вам  нечего бояться. Я не сомневаюсь в том,
что господин де Гиз так же верен вам, как и вы - ему.
     Марго,   отвернувшись,   прошла  к  своему  креслу;  ее  злость  быстро
развеялась,  потому  что  девушка  предвкушала  встречу с Генрихом де Гизом.
Приближенные  Марго  любили  ее  и  знали,  что  она  - самая очаровательная
женщина  в  королевской  семье.  Она  легко  сердилась,  но  была отходчива,
благородна  и  добра;  любой  мог  рассчитывать  на нее в трудную минуту; ее
считали  тщеславной и аморальной. При дворе циркулировали слухи относительно
слабости  Марго  к  ее  брату  Генриху,  герцогу  Анжуйскому;  когда-то  она
восхищалась  им.  В  семнадцать  лет  он  стал  героем Ярнака и Монткомтура.
Влюбленная  Марго  не  отказывала  себе ни в чем, даже если речь шла о брате
или  кузене.  Красивая,  веселая,  образованная,  всегда  готовая говорить о
себе,  оправдывать свое поведение, она была очаровательной собеседницей, чье
общество доставляло всем удовольствие; она пользовалась всеобщей любовью.
     Теперь,  после  слов,  произнесенных  Шарлоттой де Сов, она должна была
обелить себя в глазах женщин. Она пожала плечами и покачалась в кресле.
     - Подумать  только,  -  пробормотала  Марго,  -  каждая истекшая минута
приближает меня к ненавистному браку!
     Фрейлины попытались утешить ее.
     - Ты станешь королевой, дорогая сестра, - сказала Клаудия.
     Другие тоже принялись лить бальзам ей на душу.
     - Говорят,  что  хоть  Генрих Наваррский и уступает в красоте господину
де Гизу, он все же не лишен привлекательности.
     Шарлотта, поглаживая ухо, пробормотала:
     - Многие  женщины  засвидетельствуют,  что  он  -  прекрасный  мужчина.
Говорят,  он  немного  груб  и дурно воспитан. Конечно, трудно найти другого
такого  нежного  и элегантного кавалера, как господин де Гиз Герцог Генрих -
король  среди  мужчин. Что касается короля Наварры, то он, по слухам, просто
мужчина... среди женщин.
     - Замолчи,  Шарлотта,  -  улыбнулась  Марго.  -  О,  как кровоточит мое
сердце.  Что  мне  делать?  Я  заявляю,  что не выйду замуж за этого дикаря.
Говорят, он питает слабость к крестьянским девушкам.
     - В  такой  же степени, как и к знатным дамам, - сказала Шарлотта. - Он
любит всех женщин.
     - Возможно,  -  заявила  Марго,  - папа не даст своего благословения, и
тогда  бракосочетание  не  состоится. Я ежечасно молюсь о том, чтобы папа не
допустил заключения этого брака. Что еще мы можем сделать?
     Дамы  улыбнулись.  Они  считали,  что  мать  принцессы,  желавшая этого
брака,  не  позволит папе воспрепятствовать замужеству дочери. Но они ничего
не  сказали  вслух;  было  принято  поддерживать иллюзии Марго. Что касается
Клаудии, то она не хотела усугублять страдания сестры.
     - Значит,  свадьбы  не  будет,  -  продолжала  Марго, - и все эти гости
отправятся   восвояси.   Однако  приятно  видеть  в  Париже  столько  людей.
Признаюсь,  мне нравится всю ночь слышать пение. Они превратили ночь в день;
они  собрались  здесь,  чтобы  увидеть, как я буду выходить замуж за Генриха
Наваррского, женой которого я не стану никогда. Я поклялась в этом.
     В дверь постучали.
     - Войдите!   -   крикнула  Марго.  Увидев  Мадаленну,  шпионку  матери,
принцесса  переменилась  в  лице.  Клаудия вздрогнула; это происходило с ней
всегда, когда ее ждала встреча с Катрин.
     - В чем дело, Мадаленна? - спросила Марго.
     - Ее Величество, королева-мать, желают немедленно видеть мадам де Сов.
     Все,  кроме  Шарлотты,  испытали  облегчение.  Женщина  не выдала своих
чувств.
     - Отправляйся  немедленно,  - небрежно промолвила Марго. - Ты не должна
заставлять мою мать ждать тебя.
     Когда  Шарлотта  ушла, в комнате воцарилось молчание. После паузы Марго
снова  заговорила  о  своем  ненавистном браке; ее глаза перестали блестеть,
лицо девушки потускнело.


     Шарлотта  де  Сов  преклонила  колено  перед  Катрин  де Медичи. Спустя
несколько  секунд  королева-мать  жестом  красивой белой руки велела женщине
встать.
     Катрин   было   пятьдесят  три  года;  в  последнее  время  она  сильно
располнела,  потому  что  любила  вкусно поесть. Со дня смерти мужа, Генриха
Второго,  она постоянно носила черные траурные одеяния. Это продолжалось уже
тринадцать  лет.  Ее  лицо  было  бледным,  подбородок и челюсти - тяжелыми,
глаза  -  выпученными.  Длинная вуаль закрывала ее голову и падала на плечи.
Ярко  накрашенные  губы  улыбались, но Шарлотта де Сов, как и многие другие,
трепетала   в   присутствии  королевы-матери,  потому  что  сквозь  деланное
добродушие  Катрин  явственно  проступала ее коварная натура, которую нельзя
было  скрывать  бесконечно.  Прошло  совсем  немного  времени  после  смерти
королевы  Наваррской,  матери  предполагаемого  жениха Марго. В значительной
степени  вопреки  желанию  самой  Жанны ее с трудом удалось вызвать ко двору
для  переговоров  о  женитьбе ее сына на дочери Катрин. Жанна умерла быстро,
при  загадочных  обстоятельствах.  Смерть  королевы  Наварры произошла после
того,  как  она исполнила желание Катрин; многие во Франции связывали гибель
Жанны  с  Катрин  Медичи.  Люди говорили о странностях королевы-матери, о ее
итальянском  происхождении  -  итальянцев  считали  искусными  отравителями.
Подозревали,  что  личный  перчаточник  и  парфюмер Катрин, флорентиец Рене,
помогал   ей   устранять   не   только   морщины,  но  и  врагов,  поставляя
королеве-матери  наряду с косметикой также и яды. Вдову в черном подозревали
в  тайном  убийстве  не  только  Жанны Наваррской, но и многих других людей.
Стоя перед своей госпожой, Шарлотта думала о ее жертвах.
     Молодую,   смелую,   красивую   Шарлотту  нельзя  было  назвать  робкой
женщиной.  Она  обожала  интриги,  наслаждалась  властью,  которую давала ей
незаурядная  красота.  Она  пользовалась  милостью  Катрин,  потому что была
нужна  ей;  королева-мать  всегда  использовала  привлекательных  женщин.  В
отличие   от   своего  свекра,  удовлетворявшего  эротические  запросы,  она
обходилась  без  личного  гарема.  Женщины  Узкого  Круга  были  любовницами
Франциска  Первого,  они  развлекали  короля  красотой и остроумием. Женщины
Катрин  должны  были  обладать  теми же качествами, уметь соблазнять мужчин,
отвлекать   государственных   мужей  от  их  семей  и  исполнения  служебных
обязанностей,   выведывать   секреты,   которыми   они   владели,   склонять
иностранных  послов  к  измене  своим  королям. Все члены Летучего Эскадрона
душой  и  телом принадлежали Катрин; вступившие в это общество дамы не смели
покинуть  его.  Шарлотта,  как  и  большинство женщин Летучего Эскадрона, не
стремилась  к этому; задания Катрин сулили приключения, интриги, эротические
наслаждения.   Даже  из  наименее  приятных  поручений  можно  было  извлечь
удовольствие.  Ни  одна  порядочная  женщина  не  допускалась  в  этот круг;
добродетельные дамы были бесполезны для Катрин де Медичи.
     Шарлотта  догадывалась о причине этого вызова. Она была уверена, что он
был  связан  с  необходимостью соблазнения какого-то мужчины. Интересно, кто
он?  Сейчас  в  Париже  находилось  множество  знатных,  важных людей; мысли
Шарлотты  перескочили  на молодого человека, которого она видела сквозь окно
покоев  Марго  сидящим верхом на лошади. Если речь пойдет о Генрихе де Гизе,
она  займется  им  с  большой  радостью.  Возможно,  именно  это  и ждет ее.
Вероятно,  королева-мать  хочет  пресечь неприличное поведение своей дочери.
Марго  и  Генрих  находились сейчас в городе одновременно; эта ситуация была
чревата  скандалом,  поскольку  Генрих являлся мужем другой женщины, а Марго
предстояло выйти замуж.
     - Вы можете сесть, мадам де Сов.
     Королева-мать не торопилась перейти к сути.
     - Вы  только  что  покинули  покои  принцессы.  Какое  впечатление  она
произвела на вас?
     - Она  возбуждена  ликованием  толпы,  мадам. Она отправила меня к окну
поглядеть  на проезжавшего мимо герцога де Гиза. Вашему Величеству известно,
как она ведет себя, когда он в Париже. Принцесса очень взволнована.
     Катрин кивнула.
     - Да,  королю  Наварры  придется  тщательно  следить  за  ней. Он будет
снисходительно   относиться   к  ее  распутству.  Он  сам  страдает  той  же
слабостью.
     Катрин   громко   рассмеялась;   Шарлотта  заискивающе  последовала  ее
примеру.
     - Говорят,  он очень галантен, этот Наваррец, - продолжила Катрин. - Он
с детства отличался любвеобильностью. Я хорошо его помню.
     Шарлотта  заметила,  что  губы  королевы-матери  изогнулись;  в  глазах
Катрин  заиграла  похоть.  Шарлотта находила эту черту королевы-матери такой
же  отталкивающей,  как  и  многие  другие.  Холодная,  как  лед,  Катрин не
заводила  любовников, однако любила обсуждать с женщинами Летучего Эскадрона
их  связи;  оставаясь при этом высокомерной, отстраненной, она явно получала
удовольствие от их рассказов.
     - Ему  нет  дела, молода или стара женщина, - продолжила Катрин. - Лишь
бы  она  умела заниматься любовью. Что сказала принцесса Маргарита, когда ты
подошла по ее просьбе к окну, чтобы посмотреть на господина де Гиза?
     Шарлотта  повторила  все  произнесенные  Марго  слова.  Было  важным не
упустить  ничего.  Королева-мать  могла спросить о том же других свидетелей.
Если  сообщения  совпадали не полностью, Катрин сердилась. Она желала, чтобы
ее шпионы проявляли точность и ничего не забывали.
     - Она  влюблена  в красивого герцога уже не так сильно, как когда-то, -
сказала Катрин. - О, прежде...
     Она снова засмеялась.
     - Неважно.  Детали  таких  приключений  покажутся  вам,  женщине весьма
искушенной,   вполне   банальными.   Это  была  ненасытная  пара.  И  весьма
эффектная, верно, мадам де Сов?
     - Ваше Величество, вы правы. Они оба весьма хороши собой.
     - И  не  отличаются  верностью.  Легко  поддаются соблазну. Значит, моя
дочь испытала укол ревности, почувствовав ваш интерес к галантному Гизу?
     Шарлотта, вспомнив о выходке Марго, коснулась своего уха.
     - У меня есть для вас задание, Шарлотта.
     Шарлотта  улыбнулась,  подумав  о красивом молодом человеке, сидевшем в
седле. Многие считали его самым привлекательным мужчиной во Франции.
     - Я  хочу  сделать  жизнь  моей  дочери  как  можно  более  приятной, -
продолжила  Катрин.  -  Я  знаю,  она  с  отвращением  относится  к  скорому
бракосочетанию,  но  ей нравится видеть себя в роли невинной страдалицы. Она
получает  удовольствие, изображая из себя несчастную невесту. Молодой король
Наварры  -  один  из  немногих  юношей, не интересующих ее. Я хочу облегчить
участь Марго и прошу вас помочь мне в этом.
     - Я стремлюсь к одному - служить Вашему Величеству всей моей душой.
     - Ваше  задание будет легким. Оно вам по силам. Вам предстоит завладеть
вниманием   галантного  мужчины  и  удержать  его.  Уверена,  вы  без  труда
справитесь с этим поручением.
     - Ваше  Величество,  будьте  уверены  -  я  сделаю все возможное, чтобы
порадовать вас.
     - Вы  получите  удовольствие. Любовник, которого я предлагаю вам, имеет
такую  же  впечатляющую  репутацию,  как и ваша. Я слышала, что он неотразим
для большинства женщин, как и вы - для большинства мужчин.
     Шарлотта  улыбнулась.  Она  давно  втайне мечтала о красивом герцоге де
Гизе.  Если  она и не смела глядеть в его сторону, то лишь потому, что Марго
охраняла  своих  любовников,  как  тигрица  -  детенышей. Но, получив приказ
королевы-матери, Шарлотта могла пренебречь гневом принцессы.
     - Я  вижу,  что вы в восторге от моего предложения, - сказала Катрин. -
Я  уверена,  оно  принесет  вам  удовольствие.  Держите  меня  в курсе ваших
успехов.
     - Ваше Величество, вы хотите, чтобы я немедленно занялась этим делом?
     - Это  невозможно,  -  произнесла  Катрин.  -  Вам  придется  дождаться
прибытия  этого человека в Париж. Я бы не хотела, чтобы вы начали соблазнять
его с помощью писем.
     - Но, мадам... - произнесла сбитая с толку Шарлотта.
     Катрин подняла брови.
     - Да, мадам де Сов? Что вы хотели сказать?
     Шарлотта молча опустила глаза.
     - Вы  подумали,  что  я  имею в виду человека, который сейчас в Париже?
Который только что прибыл сюда?
     - Я  решила,  Ваше  Величество,  что  речь  идет о мужчине, который уже
находится здесь.
     - Мне жаль, если я разочаровала вас.
     Катрин  посмотрела  на  свои красивые руки выглядевшие молодо благодаря
кремам Рене.
     - Я  не хочу, чтобы ваш роман развивался слишком стремительно. Ухаживая
за  этим человеком, помните о том, что вы замужняя женщина. Скажите ему, что
вы  уважаете  барона  де  Сова,  моего министра и вашего любящего супруга, и
поэтому  не можете уступить его настоятельным просьбам, которые, несомненно,
не заставят себя ждать.
     - Хорошо, мадам.
     - Это все. Вы можете идти.
     - Ваше Величество, вы не назвали мне имени этого джентльмена.
     Катрин громко рассмеялась.
     - Серьезное  упущение  с моей стороны. Несомненно, вам необходимо знать
это.  Но  разве  вы  не  догадались? Я, конечно, имела в виду нашего жениха,
короля  Наварры.  Вы,  похоже, удивлены. Я сожалею, если вы думали о Генрихе
де  Гизе. Как вы, женщины, любите его! Моя дочь изо всех сил отказывается от
короны  ради  господина де Гиза. Вас охватило ликование, когда вы сочли, что
я  приказываю  вам  сделать  его  вашим  любовником.  Нет,  мадам, мы должны
облегчить  жизнь нашим молодоженам. Оставьте господина де Гиза моей дочери и
займитесь ее мужем.
     Шарлотта  испытала  потрясение.  Ее  нельзя было назвать добродетельной
женщиной,  но  иногда,  сталкиваясь с происками королевы-матери, она ощущала
себя в руках Вселенского Зла.


     Печаль  воцарилась  в  прелестном  старом  замке  Шатильон. Ее здесь не
должно  было  быть,  потому  что в замке жила одна из самых счастливых семей
Франции;  но  последние  недели  глава  дома - человек, безмерно уважаемый и
любимый  всеми  членами  большой  семьи,  - испытывал тревогу и волнение. Он
пытался  занять  себя  работой в саду, где цвели великолепные розы, проводил
много  времени  с  садовниками,  обсуждая, где именно следует посалить новые
фруктовые  деревья; он беседовал с домочадцами или гулял по зеленым аллеям с
любимой  женой;  он  шутил  с  родственниками,  читал им вслух. Этот дом был
создан для счастья.
     Но  именно  потому,  что  им  довелось  познать счастье они были сейчас
грустны.  Обитатели  замка  избегали разговоров о их дорогом друге, королеве
Наварры,  умершей  недавно  в  Париже при загадочных обстоятельствах, но они
постоянно   думали  о  ней.  При  каждом  упоминании  о  дворе,  короле  или
королеве-матери  Жаклин  де  Колиньи  прижималась к плечу мужа, словно таким
путем  она  могла  удержать  его  возле себя и уберечь от несчастья; он лишь
брал  ее  за  руку  и  улыбался,  зная,  что  не  в  силах  удовлетворить ее
невысказанную  просьбу.  Он не мог обещать ей не поехать ко двору, когда его
вызовут туда.
     Гаспар  де  Колиньи  чувствовал,  что  Господь  благоволит  к  нему, но
поскольку  его  любили  гугеноты,  католики должны были ненавидеть адмирала.
Ему  было  пятьдесят три года; с момента его обращения в Веру, происшедшего,
когда  он находился в плену во Фландрии, он всегда хранил преданность ей. Он
жертвовал  ради  нее  всем  и  теперь  видел,  что, возможно, будет вынужден
поступиться  семейным счастьем во имя реформизма. Он не боялся такой смерти,
какая   постигла   Жанну  Наваррскую,  он  боялся  причинить  своей  гибелью
страдания  семье.  В  этом  заключалась  причина  его  печали.  Он постоянно
подвергался  опасности,  часто  смотрел в глаза смерти и не собирался менять
свою  жизнь. Совсем недавно он избежал смерти от отравления. Он подозревал в
этом  королеву-мать.  Он не должен доверять этой женщине; однако, не доверяя
ей,  как  он сможет надеяться на решение проблем, мучивших его? Он знал, что
таинственные  смерти  его  братьев  - Анделота, главнокомандующего пехоты, и
Одета,  кардинала  Шатильонского,  -  были,  вероятно,  заказаны  Катрин  де
Медичи.  Одет скончался в Лондоне, Анделот - в Сенте. Шпионы королевы-матери
присутствовали  везде,  она отравляла людей руками своих помощников. Однако,
если  его  вызовут  ко  двору,  он  должен  будет  поехать, потому что жизнь
Гаспара де Колиньи принадлежала не ему лично, a партии.
     Гуляя  по  дорожкам  сада, он увидел приближающуюся к нему жену Жаклин.
Он  поглядел на нее с большой нежностью; она была в положении - это радовало
их  обоих.  Они поженились недавно, их союз был романтичным. Жаклин полюбила
его  еще до их знакомства; как и многие гугенотки, она восхищалась им долгие
годы;  после  смерти  жены адмирала она решила утешить его, если он позволит
ей  сделать это. Она совершила длинное путешествие из Савоя в Ла Рошель, где
находился  в  то  время Колиньи; тронутый ее преданностью одинокий вдовец не
смог  отвергнуть обожание, которое она предлагала ему. Вскоре после прибытия
Жаклин в Ла Рошель Колиньи окунулся в покой и счастье второго брака.
     - Я  пришла,  чтобы посмотреть на твои розы, - сказала она и взяла мужа
под руку.
     Он  тотчас  понял, что появилась какая-то новая причина для тревоги; он
ощутил  ее  беспокойство.  Она  не  умела  скрывать  свои  чувства и теперь,
вынашивая  ребенка,  казалась  еще  более открытой, чем прежде. Заметив, как
дрожат  ее  пальцы,  сжимавшие  его руку, он догадался, что произошло. Он не
стал  спрашивать, что ее беспокоит; он хотел оттянуть неприятный момент хоть
нанемного.
     - Моя дорогая, ты же видела розы вчера.
     - Но  они  меняются  за  день.  Я  хочу снова взглянуть на них. Пойдем.
Отправимся в розарий.
     Они оба не посмотрели назад, на серые стены замка. Гаспар обнял жену.
     - Ты устала, - сказал он.
     - Нет.
     Очевидно,   меня   вызывают  ко  двору,  подумал  Колиньи.  Король  или
королева-мать.  Жаклин  будет  плакать  и  уговаривать  меня  остаться. Но я
должен  поехать.  Многое  зависит от моего присутствия. Я должен работать во
имя наших людей; переговоры и совещания предпочтительней гражданской войны.
     Он  давно  мечтал  о  такой  войне,  которая принесет свободу гугенотам
Франции  и  Фландрии,  дарует  людям  право  выбора  религии,  положит конец
ужасным  массовым  убийствам,  подобным происшедшему в Васси. Ради этой цели
он мог отдать жизнь, хотя и боялся причинить боль близким.
     Его  сыновья,  пятнадцатилетний  Франциск  и семилетний Одет, подошли к
Колиньи  и  Жаклин.  Они  знали  новость;  Гаспар  тотчас  понял  это.  Лицо
Франциска  ничего  не выдавало, но маленький Одет невольно смотрел на отца с
тревогой  во  взгляде.  Как  грустно,  что  такой маленький мальчик, понимая
многое, испытывает страх.
     - Что  с  тобой,  сын?  -  спросил  Колиньи  Одета  и тотчас перехватил
предупреждающие взгляды Жаклин и старшего сына.
     - Ничего,  папа,  -  высоким  мальчишеским голосом ответил Одет. - Меня
ничто не беспокоит. Со мной все в порядке. Спасибо.
     Гаспар  взъерошил  свои темные волосы и подумал о другом Одете, который
отправился в Лондон и не вернулся назад.
     - Как  здесь  чудесно!  -  сказал  он.  -  Признаюсь,  мне  не  хочется
возвращаться в замок.
     Он  почувствовал,  что  они испытали облегчение. Дорогие дети! Дорогая,
любимая  жена!  Гаспар  почти  пожалел  о том, что Господь даровал ему такое
семейное  счастье,  потому  что  ему  было  больно разрушать его. Не будь он
лидером  множества  людей, он смог бы полностью отдаться безмятежной жизни у
домашнего очага.
     Его  дочь  Луиза  и  Телиньи,  за  которого  она  недавно  вышла замуж,
появились  в  саду.  На  эту  пару  было приятно смотреть; молодожены горячо
любили  друг  друга.  Благородный Телиньи стал для Гаспара больше чем сыном;
убежденный   гугенот,   Телиньи  превратился  в  одного  из  самых  надежных
протестантских лидеров, которым мог гордиться его тесть, адмирал Франции.
     Жаклин  и  мальчик  поняли,  что  не  могут  больше  утаивать  весть от
Гаспара.
     - Пришли вызовы ко двору, - произнес Телиньи.
     - От короля? - спросил Гаспар.
     - От королевы-матери.
     - Гонца накормили?
     - Он сейчас ест, - сказала Луиза.
     - Мне  приказано немедленно явиться ко двору, - сообщил Телиньи. - Вам,
несомненно, тоже.
     - Позже  мы  пойдем  и посмотрим, - сказал Гаспар. - Сейчас так приятно
находиться в саду.
     Но  зловещий  миг  нельзя было оттягивать долго; гуляя с мужем по саду,
Жаклин  понимала,  что его мысли прикованы к посланиям. Она знала, что глупо
думать,  будто  откладывая  обсуждение  ситуации  на  более поздний час, они
смогут  временно  забыть  о  ней. Телиньи получил вызов; несомненно, Гаспара
ждет та же весть.
     Королева-мать приказывает ему явиться ко двору.
     - Почему  ты  так  мрачна?  -  улыбнулся  Гаспар жене. - Я приглашен ко
двору. Я уже перестал надеяться, что это произойдет.
     - Я  бы  хотела,  чтобы  ты  не  получал такого приглашения, - печально
промолвила Жаклин.
     - Моя  дорогая,  ты  забываешь  о  том, что король - мой друг. У нашего
юного  Карла доброе сердце. Я считаю, что он - самый доброжелательный король
из всех сидевших на французском троне.
     - Я  думала  о  его  матери  и  вспомнила о нашем друге, королеве Жанне
Наваррской.
     - Ты  не  должна  связывать  ее  смерть с королевой-матерью. Жанна была
больна и умерла от недуга.
     - Она скончалась от яда, подсыпанного...
     Но Гаспар положил руку на плечо жены.
     - Пусть  парижане  шепчутся  об этом, любовь моя. Нам не следует делать
это. Простолюдины обмениваются сплетнями. В наших устах это станет изменой.
     - Значит,   правда   -  это  измена?  Жанна  сходила  за  перчатками  к
отравителю, служащему королеве-матери, и... умерла. Тогда расскажи мне все.
     - Осторожно,  моя дорогая. Ты думаешь, что мне угрожает опасность. Это,
возможно, фантазии. Не надо видеть в них реальность.
     - Я буду осторожной. Но ты действительно должен отправиться ко двору?
     - Должен,  дорогая.  Подумай,  что  это  может  означать для нас... для
нашего  дела.  Король  обещал помочь принцу Оранжскому. Мы победим Испанию и
обретем свободу вероисповедания.
     - Но,   Гаспар,  королеве-матери  нельзя  доверять.  Жанна  всегда  это
утверждала. Она знала, что говорит.
     - Мы  имеем  дело  с  королем,  моя дорогая. У короля доброе сердце. Он
сказал,  что  гугеноты  -  такие  же  его подданные, как и католики. Я полон
надежды.
     Но  со  своим  зятем, Телиньи, он говорил менее оптимистично. Когда они
остались вдвоем, Гаспар сказал:
     - Иногда  я  спрашиваю  себя,  достойна  ли  часть  нашей партии помощи
Господа.  Сознают  ли  некоторые гугеноты важность нашей миссии? Понимают ли
они,  что  пришло  время  установить Веру на нашей земле для многих грядущих
поколений?  Иногда  мне  кажется,  что  основная  масса  гугенотов не питает
истинной  любви  к  религии.  Они используют ее как повод для ссор со своими
врагами,   они  охотнее  спорят  о  догматах,  чем  ведут  праведную  жизнь.
Французы,  мой  сын,  неохотно  принимают протестантскую веру - в отличие от
жителей  Фландрии,  Англии  и  немецких провинций. Наши люди любят веселье и
торжества;  они не стесняются грешить, вымаливать прощение у Господа и снова
предаваться  греху.  Эту  нацию  не  привлекает  спокойная, мирная жизнь. Мы
должны  помнить  это.  Наличие двух религий было для многих лишь поводом для
борьбы  друг  с  другом.  Мой  сын, я встревожен. Эти вызовы ко двору таят в
себе  угрозу,  которая не была видна, когда я находился в Париже. Но я полон
решимости  исполнить обещания, данные мною принцу Оранжскому; надо заставить
короля сдержать свое слово.
     - Все,  что  вы говорите, верно, - сказал Телиньи. - Но, отец мой, если
король откажется сделать это, что мы сможем предпринять?
     - Мы   попытаемся   повлиять   на   него.   Я  чувствую,  что  способен
подействовать  на  короля, встретившись с ним наедине. Если мы останемся без
его  помощи,  нам  придется  уповать на наших последователей, солдат, на нас
самих...
     - Помощь  Шатильона  покажется незначительной после надежд на обещанную
помощь Франции.
     - Ты  прав, мой сын; но если Франция не сдержит своего слова, Шатильону
не следует поступать так же.
     - Я  получил  предостерегающие письма от друзей, находящихся при дворе.
Отец,  они  умоляют  нас  не ехать. Гизы интригуют против нас; королева-мать
действует заодно с ними.
     - Мы не можем оставаться из-за этих предупреждений, сын мой.
     - Мы должны сохранять бдительность.
     - Не сомневайся, мы сделаем это.
     За  общим  столом  никто  не  говорил  об отъезде, но все, от Гаспара и
Жаклин  до  последнего  слуги,  думали  о нем. Обитатели окрестностей любили
Гаспара;  в  замке Шатильон находилась пища для всех страждущих. Сам адмирал
установил  традицию  есть  вместе  с  простыми  людьми. Трапеза начиналась с
чтения псалмов, за которым следовала молитва.
     Сидя  за  длинным столом, Гаспар думал о борьбе, которая ждала адмирала
и  людей,  поклявшихся  помогать  ему.  Среди  них  был молодой принц Конде,
походивший  на  своего жизнерадостного и галантного отца, погибшего за Веру.
Молодой  принц,  при всех его достоинствах, не отличался большой силой духа.
Другой  единоверец Колиньи, девятнадцатилетний Генрих Наваррский, был смелым
воином,  но  не  обладал  должным  благочестием; он ставил удовольствия выше
праведности.  Он  поддавался  женским  чарам,  обожал  вкусную  еду  и вино.
Жизнелюбие  мешало  ему  полностью  посвятить  себя религии. Телиньи? Гаспар
возлагал  на  него  большие  надежды  не  потому, что был связан с ним узами
родства.  Колиньи  видел  в  молодом  человеке  свою собственную преданность
делу,  решимость.  Еще  был  герцог  де  Ларошфуко,  горячо  любимый королем
Карлом,  но  юный  и неопытный. Колиньи также помнил о шотландце Монтгомери,
копье  которого  случайно  убило короля Генриха Второго. Возможно, именно он
возглавит  движение  гугенотов  в  случае смерти адмирала. Но Монтгомери был
уже  пожилым человеком. Лидера следует искать среди более молодых людей. Это
место мог в будущем занять Генрих Наваррский.
     Глупо  думать  о  собственной смерти; мысли адмирала устремились в этом
направлении  под  влиянием  испуганных  взглядов его родственников и друзей.
Даже  слуги  посматривали  на  него  боязливо.  Они  молча  умоляли  Колиньи
пренебречь вызовом ко двору, не подчиниться приказу королевы-матери.
     Только  Телиньи  не поддавался страху; он, как и адмирал, знал, что они
должны как можно скорее отправиться в путь.
     Гаспар  легкомысленным  тоном  говорил  о  предстоящем  браке,  который
соединит  не  только  принцессу-католичку  с принцем-протестантом, но и всех
французов разной веры.
     - Если  бы  король  и  королева-мать  не  были  готовы  проявить  к нам
расположение  и  терпимость,  разве  они пожелали бы заключения этого брака?
Разве  не  сказал  сам  король,  что  в случае отсутствия благословения папы
принцесса  Маргарита  и король Генрих заключат светский брачный союз? Мог ли
он  сказать  больше?  Уверяю  вас,  уж  он-то - наш друг. Он молод и окружен
нашими  врагами.  Прибыв  ко двору, я смогу убедить его в праведности нашего
дела.  Он любит меня, он - мой близкий друг. Вам известно, как обращались со
мной,  когда я находился при дворе в последний раз. Карл советовался со мной
по  всем  вопросам.  Называл меня отцом. Он желает добра и мира королевству.
Не сомневайтесь, мои друзья, я помогу ему добиться этого.
     Но  над  столом  разнеслось  бормотание. При дворе находится итальянка.
Как  можно  доверять  ей? Адмирал, видно, забыл, как она отправила одного из
своих   отравителей  в  военный  лагерь,  где  он  жил  тогда.  Колиньи  мог
погибнуть.  Адмирал  слишком  легко  прощал людей, слишком легко доверял им.
Нельзя прощать змею и доверять ей.
     Этьенн, один из конюхов Колиньи, заплакал.
     - Если  адмирал  покинет  замок,  - сказал этот человек, - он больше не
вернется к нам.
     Товарищи  Этьенна  испуганно  уставились  на  него,  но он настаивал на
своих мрачных пророчествах.
     - На  сей  раз  королева-мать  осуществит свой дьявольский замысел; зло
одержит победу над добром.
     Замолчав, он уронил слезу в чашку.
     Когда  убрали  скатерть,  священник  - за столом адмирала всегда сидели
один  или  два  священника - благословил его. Колиньи заперся с зятем, чтобы
обсудить  планы  и  составить письмо с уведомлением об их скором прибытии ко
двору.
     Через  несколько  дней,  когда  они  собрались  покинуть  замок, Этьенн
встретил  их  в  конюшне.  Он  ждал там с раннего утра; когда адмирал сел на
коня, Этьенн бросился на колени и завыл, точно одержимый.
     - Месье,  мой  добрый господин, - взмолился конюх, - не спешите к своей
погибели,  которая  ждет  вас в Париже. Вы умрете там... и все, кто поедет с
вами, - тоже.
     Адмирал слез с коня и обнял плачущего человека.
     - Мой  друг, ты позволил недобрым слухам разволновать тебя. Посмотри на
мою  сильную руку. Взгляни на моих спутников. Знай, что мы можем постоять за
себя.  Ступай  на  кухню  и  скажи, чтобы тебе дали чарку вина. Выпей за мое
здоровье и успокойся.
     Этьенна   увели,  но  он  продолжал  оплакивать  еще  живого  адмирала;
приближаясь со своим зятем к Парижу, Колиньи не мог забыть эту сцену.


     Отпустив  Шарлотту  де  Сов, Катрин де Медичи предалась размышлениям. У
нее  еще не было определенных планов в отношении молодого короля Наварры, но
она  считала,  что  будет полезным, если Шарлотта займется им, как только он
прибудет  ко двору. Катрин не хотела, чтобы он вступил в какую-нибудь связь,
которая  могла  оказаться более порочной, чем та, которую она уготовила ему.
Она  была  уверена,  что  Генрих Наваррский похож на своего отца, Антуана де
Бурбона  -  человека,  которым  всегда  управляли женщины. Она хотела, чтобы
действиями  будущего  зятя руководила ее шпионка. Нельзя допустить, чтобы он
влюбился  в  невесту. Это было маловероятно, поскольку Марго умела держаться
весьма  нелюбезно;  Генрих  Наваррский, всегда имевший массу поклонниц, вряд
ли  влюбится  в  жену,  которая  будет отталкивать его от себя. Но Катрин не
могла  положиться  на Марго. Эта юная интриганка будет охотнее действовать в
интересах любовника, нежели своей семьи.
     Появившийся  в комнате сын Катрин - Генрих - прервал ее размышления. Он
вошел  без  предупреждения,  забыв об этикете. Он был единственным человеком
при дворе, который смел поступать так.
     Подняв  голову,  Катрин  улыбнулась.  Нежное  выражение выглядело на ее
лице  странно. Выпученные глаза женщины смягчились, бледная кожа порозовела.
Генрих  был ее любимым сыном; каждый раз, глядя на него, она сожалела о том,
что  он  не  стал  ее  первенцем;  она  желала  забрать корону у его брата и
положить ее на эту красивую голову.
     Она  любила  своего  мужа  Генриха  в  течение  долгих  лет,  когда  он
пренебрегал  ею,  и  назвала  этого сына в честь короля. При крещении Генрих
получил  другое  имя  -  Эдуард  Александр.  Но  он стал ее Генрихом; Катрин
верила, что он станет Генрихом Третьим Французским.
     Франциск,   ее  первенец,  умер;  когда  это  случилось,  Катрин  очень
хотелось,  чтобы  корона  перешла  к  Генриху,  а не безумному десятилетнему
Карлу.  Особенно  сильно  ее  раздражал тот факт, что братьев разделял всего
один  год.  Почему,  часто спрашивала себя Катрин, она не родила Генриха тем
июньским днем 1550 года! Тогда она избежала бы многих волнений.
     - Мой  дорогой,  -  сказала  она,  взяв Генриха за руку - одну из самых
красивых  во  Франции  и  весьма похожую на ее собственную - и поцеловав ее.
Она  ощутила  аромат  мускуса и фиалковой пудры, который он принес с собой в
комнату.  Он  казался  самым красивым созданием, какое ей доводилось видеть;
из-под  его  расстегнутого  экстравагантного  бархатного камзола выглядывала
атласная   блуза   перламутрового   оттенка,   края   которой  были  расшиты
драгоценными  камнями  разных цветов. Завитые волосы юноши кокетливо торчали
из-под  маленькой  шапочки,  украшенной  бриллиантами.  Длинные белые пальцы
Генриха   были  унизаны  перстнями.  В  его  ушах  сверкали  бриллианты,  на
запястьях висели браслеты.
     - Подойди   сюда,  -  сказала  она,  -  сядь  рядом  со  мной.  У  тебя
взволнованный  вид,  мой дорогой. Что тебя беспокоит? Ты выглядишь уставшим.
Не утомил ли ты себя, занимаясь любовью с мадемуазель де Шатонеф?
     Генрих вяло махнул рукой.
     - Нет, дело не в этом.
     Она  похлопала  рукой  по  его  кисти.  Катрин  радовалась тому, что он
наконец  завел  любовницу; народ ждал от него этого. Женщина не могла влиять
на  Генриха  так, как это делали надушенные и завитые молодые люди, которыми
он  окружал  себя.  Рене  де  Шатонеф  не  вмешивалась в дела, которые ее не
касались.  Именно  такую  женщину  хотела  видеть  возле своего сына Катрин.
Однако   она   была   немного   обеспокоена   любовными  радениями  Генриха,
утомлявшими  его; после них истощенный молодой человек проводил день или два
в  постели, его друзья мужского пола ждали его, завивали ему волосы, угощали
во  дворце  сладостями, декламировали стихи, заставляли его собак и попугаев
развлекать принца своими фокусами.
     Ее  сын  был  странным молодым человеком. Наполовину Медичи, наполовину
Валуа,  он  был  болен душой и телом, как все дети Генриха Второго и Катрин.
Они  с  детства имели мало шансов прожить долго; они расплачивались за грехи
дедов - отцов Катрин и Генриха.
     Люди  находили  странным,  что  Генрих,  герцог Анжуйский, проявил себя
отважным  генералом  под  Ярнаком  и Монтконтуром. Казалось невероятным, что
этот  томный, женственный щеголь, красивший свое лицо и завивавший волосы, в
возрасте  двадцати  одного  года  долго  отдыхавший  в постели после занятий
любовью,  смог  одержать  победу  в  сражении  над  Луи де Бурбоном, принцем
Конде.  А  Катрин,  будучи  peaлисткой,  говорила  себе,  что  под Ярнаком и
Монтконтуром    Генрих   командовал   превосходной   армией   и   располагал
великолепными  советниками.  Как  и  все ее сыновья, он рано созрел и быстро
начал  стареть. В двадцать один год он уже был не тем, что в семнадцать. Его
остроумие  всегда останется при нем; он не утратит художественного вкуса; но
любовь  к удовольствиям, порой извращенным, которым он постоянно предавался,
отнимали  у  него  силы.  Сейчас  перед  Катрин стоял отнюдь не мужественный
полководец.  Губы Генриха были печально изогнуты; Катрин показалось, что она
знает причину этого.
     - Тебе  не следует беспокоиться из-за беременности королевы, сын мой, -
сказала королева-мать. - Ребенок Карла не выживет.
     - Прежде ты говорила, что у него никогда не будет сына.
     - Пока что он его не имеет. Нам неизвестен пол ребенка.
     - Какое  это  имеет  значение? Если родится девочка, они смогут завести
других детей.
     Катрин  поиграла  браслетом  из  разноцветных  камней,  на которых были
выгравированы  таинственные  знаки:  замок  браслета  был  сделан  из частей
человеческого  черепа. Это украшение внушало страх всем видевшим его - этого
и  добивалась Катрин. Оно было изготовлено ее магами; она верила, что вещица
обладает волшебными свойствами.
     Наблюдая  за  тем,  как пальцы матери теребят браслет, герцог Анжуйский
испытал  облегчение.  Он знал, что мать не позволит никому стать на его пути
к  трону.  Однако он считал, что она поступила легкомысленно, разрешив Карлу
жениться. Он собирался сказать ей об этом.
     - Они не будут жить, - заявила Катрин.
     - Ты уверена в этом, мама?
     Она, казалось, сосредоточенно разглядывала браслет.
     - Они  не  будут  жить,  - повторила королева-мать. - Мой сын, скоро ты
наденешь  корону  Франции.  Я  убеждена  в этом. Когда это произойдет, ты не
забудешь о том, кто помог тебе сесть на трон, мой дорогой?
     - Никогда, мама, - сказал Генрих. - Но есть еще известие из Польши.
     - Я бы хотела, чтобы ты как можно скорее стал королем.
     - Королем Польши?
     Она обняла сына.
     - Франции  и  Польши.  Став  королем  одной  Польши, ты был бы вынужден
уехать в эту страну варваров. Я бы не пережила этого.
     - Именно этого желает мой брат.
     - Я никогда не отпущу тебя от меня.
     - Посмотрим правде в глаза, мама. Карл меня ненавидит.
     - Он  ревнует  тебя,  потому  что  ты  был  бы  гораздо  лучшим королем
Франции, чем он.
     - Он  ненавидит меня, потому что знает, что я - твой самый любимый сын.
Он хотел бы изгнать меня из страны. Он всегда был моим врагом.
     - Бедный  Карл  безумен  и  болен. Мы не вправе ждать от него разумного
поведения.
     - Да. Чудесная ситуация. Сумасшедший король на французском троне.
     - Но у него много помощников.
     Они рассмеялись; потом Генрих стал серьезным.
     - И все же - вдруг у него родится сын?
     - Дитя  не  может  оказаться  здоровым.  Поверь  мне,  тебе  не следует
бояться болезненного отпрыска короля.
     - А если Карл потребует, чтобы я сел на польский трон?
     - Он еще не освободился.
     - Но  королева  мертва,  а король серьезно болен. Мой брат и его друзья
рассержены  моим  отказом  жениться на королеве Англии. Что, если они станут
настаивать на том, чтобы я принял польскую корону?
     - Мы  должны  добиться  того,  чтобы  ты  остался  во  Франции. Я бы не
вынесла  разлуки с тобой. Ты веришь, что это не может произойти вопреки моей
воле?
     - Мадам, я знаю, что этой страной правите вы.
     - Тогда ничего не бойся.
     - Однако  мой  брат  становится  опасен. Мама, прости меня за то, что я
позволю  себе заметить следующее - окружение Карла усиливает свое влияние на
него.
     - С этими людьми можно справиться.
     - Они  представляют  для нас угрозу. Ты помнишь реакцию Карла на смерть
королевы Наваррской.
     Катрин   помнила  это  превосходно.  Король,  как  и  многие  французы,
подозревал,  что мать приложила руку к гибели Жанны Наваррской, тем не менее
он   приказал   произвести   вскрытие.  Если  бы  яд  был  обнаружен,  казнь
флорентийца  Рене,  личного  помощника королевы-матери, стала бы неизбежной.
Карл  считал  мать  соучастницей  преступления,  не  испугался ее возможного
разоблачения. Она не простит сыну такого предательства.
     - Нам  известно, кто ответственен за его поведение, - сказала Катрин. -
Причину можно устранить.
     - Колиньи  слишком  силен,  - возразил герцог Анжуйский. - Как долго он
останется  таким?  Как  долго  ты еще будешь позволять ему настраивать Карла
против тебя... против нас?
     Она промолчала, но улыбка Катрин успокоила Генриха.
     - Он  едет  ко  двору,  - сказал он. - На сей раз он не должен покинуть
его.
     - Я  думаю,  что  на сей раз, когда Колиньи прибудет сюда, влюбленность
Карла  в  него  ослабнет,  -  медленно  произнесла  Катрин.  - Ты говоришь о
влиянии  адмирала  на короля, но не забывай о том, что в трудную минуту Карл
всегда вспоминает обо мне.
     - Так было прежде. А сейчас?
     - Колиньи  весьма умен. Его праведность, суровая набожность действовали
на  короля.  Но это происходило, потому что я недооценила способность короля
увлечься  своим  другом  гугенотом.  Теперь,  когда  я  увидела  силу  этого
человека  и глупость Карла, я знаю, как мне действовать. Сейчас я отправлюсь
к  Карлу.  Когда  я  уйду  от него, он будет относиться с меньшим доверием к
своему  драгоценному другу Колиньи. Думаю что адмирала ждет холодный прием в
Париже.
     - Я пойду с тобой и добавлю мой голос к твоему.
     - Нет,  мой  дорогой.  Помни,  что  король  завидует  тебе. Позволь мне
сходить к нему одной. Я передам тебе каждое слово нашей беседы.
     - Мама, ты не позволишь отправить меня в эту варварскую страну?
     - Я  послала  тебя в Англию? Ты забыл, как снисходительно я отнеслась к
весьма негалантному отказу который получила от тебя королева Англии?
     Катрин рассмеялась.
     - Ты  оскорбил  ее.  Она  могла объявить нам войну - ты знаешь, как она
самолюбива.  Я никогда не забуду твое лукавое за явление о том, что, если ты
женишься  на  любовнице графа Лейчестерского, ему придется жениться на твоей
любовнице.  Ты весьма остроумен, я обожаю тебя за это. Я не смогу обходиться
без  твоих  шуток.  Разве  не страдала я, когда ты уезжал на войну. Нет, мой
дорогой, я не позволю отправить тебя в Польшу... или в другую страну.
     Он  поцеловал  ее  руку;  она  осторожно  коснулась его локонов - он не
любил, когда ему портили прическу.


     Король  Карл  находился  в  наиболее приятной для него части дворца - в
покоях Мари Туше, его обожаемой любовницы.
     Ему  было  двадцать  два года, но он выглядел старше; морщины покрывали
землистое  лицо  Карла.  За  свою  жизнь он не был здоров больше восьми дней
подряд;  его  волосы  редели,  он  прихрамывал.  В  двадцать  два  года Карл
напоминал  старика. Однако его лицо было необычным, порой оно казалось почти
красивым.  Широко  поставленные  карие глаза Карла имели золотистый оттенок;
настороженные  и  умные,  они напоминали глаза его отца. В промежутках между
приступами  безумия  они казались добрыми. Это были глаза сильного человека.
Их  несоответствие  слабому, вялому рту и безвольному подбородку делало лицо
Карла  необычным.  В  нем присутствовали черты двух мужчин - того, каким мог
быть  Карл,  и того, каким он являлся в действительности, сильного и доброго
гуманиста,  и  человека  с  дурной  кровью, всю свою недолгую жизнь несущего
бремя  дедовских  излишеств. Еженедельно его заболевание легких обострялось;
теряя  физическую  силу,  он  все  с  большим трудом управлял своим разумом.
Приступы  безумия  и  периоды  меланхолии  учащались. Когда посреди ночи его
охватывала  внезапная  ярость,  он  вскакивал  с  кровати,  будил приятелей,
надевал  маску  и  отправлялся в дом одного из своих друзей; шайка хулиганов
избивала    молодого    человека   в   его   постели.   Это   было   любимым
времяпрепровождением  короля  во  время  его  безумия;  он поколачивал своих
любимых  друзей.  То же самое он проделывал с обожаемыми им собаками. Обретя
рассудок, он горько оплакивал забитых до смерти животных.
     Он   постоянно  испытывал  беспокойство  и  страх.  Карл  боялся  своих
братьев,    герцогов    Анжуйского   и   Аленсонского,   особенно   первого,
пользовавшегося  безграничной  преданностью  матери. Карл сознавал, что мать
хотела  отдать  трон  Генриху и что они что-то замышляют. Он чувствовал, что
беременность королевы тревожит их.
     Также  он  боялся  Гизов.  Красивый  молодой  герцог был одним из самых
честолюбивых  мужчин  страны; Генриха де Гиза поддерживал его дядя, кардинал
Лоррен,  коварный  негодяй,  чей  язык  мог ранить, как меч. Еще были братья
кардинала  -  кардинал  де  Гиз,  герцог  д'Омаль,  Великий  Приор  и герцог
д'Эльбеф.  Могущественные  принцы  Лоррены  не отводили глаз от французского
трона  и  использовали  все  шансы для продвижения их племянника, Генриха де
Гиза,  который  благодаря  своему  обаянию и достоинству пользовался любовью
парижан.
     Но  кое-кому  король  мог доверять. Как ни странно, в числе таких людей
была  его  жена.  Он не любил свою супругу, но завоевал ее сердце добротой и
мягкостью.  Несчастную юную Элизабет, как и многих других принцесс, положили
на  алтарь  большой  политики; она приехала из Австрии, чтобы выйти замуж за
Карла.  Она  была  робким,  застенчивым  созданием,  напуганным  предстоящим
браком  с королем Франции. Что сулило ей это замужество? Она много слышала о
таких  великих  монархах,  как  дед  Карла, остроумный, обаятельный Франциск
Первый,  или  сильный,  суровый,  молчаливый Генрих Второй. Элизабет думала,
что  она  выйдет  замуж  за  человека  такого типа. Вместо этого она увидела
юношу  с  добрыми  золотисто-карими глазами и безвольным ртом; он заметил ее
робость  и пожалел Элизабет. Она отплатила ему преданностью и теперь удивила
Францию своим намерением родить наследника трона.
     Карл  задрожал,  подумав  о  своем будущем ребенке. Как обойдется с ним
королева-мать?  Не угостит ли она его своим знаменитым итальянским пирожным?
Король  был  уверен  в  одном:  она  не  захочет оставить в живых наследника
трона.  Он  отдаст ребенка на попечение своей старой няни Мадлен, которой он
мог  доверять.  Она  будет  оберегать его дитя так, как она оберегала самого
Карла  в годы его полного опасностей детства. Она успокаивала Карла в тяжкие
дни,  изо всех сил пытаясь оградить его от влияния воспитателей-извращенцев.
Она  делала  это  тайно,  незаметно, потому что этих наставников подослала к
нему  мать,  желавшая  усугубить  безумие  Карла  и привить ему склонность к
перверсиям.   Если   бы   Катрин  догадалась,  что  Мадлен  противостоит  ее
намерениям,  старая  няня  получила  бы  итальянское  пирожное.  Часто после
ужасных  часов,  проведенных  в  обществе  воспитателей, он просыпался среди
ночи,  дрожа  от страха, и брел в соседнюю комнату, которую занимала Мадлен,
-  он старался держать ее как можно ближе к себе, - чтобы обрести покой в ее
материнских  объятиях.  Она  убаюкивала  его,  называла Карла своим малышом,
позволяла  королю  Франции  почувствовать  себя  маленьким мальчиком. Мадлен
продолжала  играть  роль матери, даже когда Карл вырос. Он настаивал на том,
чтобы она всегда оставалась рядом с ним, под рукой.
     Его  сестра Марго? Нет, он не мог больше доверять ей. Дорогая маленькая
сестренка  превратилась  в  дерзкую нахалку. Она стала любовницей Генриха де
Гиза;  она  без колебаний выдала бы этому человеку секреты короля. Он больше
не вправе полагаться на нее; недоверие не оставляло места для любви.
     Но  еще  была  Мари  -  самое  дорогое для Карла существо. Она любила и
понимала  его, как никто другой. Ей он мог читать стихи, показывать книгу об
охоте, которую он писал. Для нее он был настоящим королем.
     Колиньи  Адмирал  был  его  другом. Карлу никогда не надоедало общество
Гаспара.  С  ним он чувствовал себя в безопасности, хотя кое-кто называл его
предателем  Франции.  Карл  не  сомневался в своем друге. Колиньи никогда не
совершит  подлости. Если адмирал решит выступить против Карла, он немедленно
заявит  об  этом  королю  в силу своего прямодушия. Он был открытым, честным
человеком.  Если  он  гугенот, значит, эти люди не так уж плохи. Карл дружил
со  многими  гугенотами.  К  их числу относились его няня Мадлен, Мари Туше,
искуснейший  хирург  Амбруаз  Паре и близкий друг Карла месье Ларошфуко. Сам
король был, конечно, католиком, но многие его друзья приняли новую веру.
     Один  из  пажей  предупредил  Карла о приближении королевы-матери; Мари
вздрогнула  -  это  происходило  с  ней  всегда  перед  встречей с Катрин де
Медичи.
     - Мари,  не  бойся.  Она  не  обидит  тебя.  Ты  ей нравишься. Она сама
сказала  это. В противном случае я бы не позволил тебе оставаться при дворе.
Я бы подарил тебе дом и навещал тебя там. Но ты ей по душе.
     Мари, однако, продолжала дрожать.
     - Паж,  - произнес король, - скажи моей матери, что я встречусь с ней в
моих покоях.
     - Хорошо, Ваше Величество.
     - Это  тебя устроит? - обратился король к Мари. - До свиданья, дорогая.
Я приду к тебе позже.
     Мари  поцеловала  его  руку;  она испытала облегчение, поняв, что ей не
придется  увидеть  женщину, внушавшую девушке страх; король вышел в коридор,
соединявший его апартаменты с покоями любовницы.
     Катрин радостно поприветствовала сына.
     - Ты  прекрасно  выглядишь!  -  заявила  она.  Вижу, грядущее отцовство
красит тебя.
     Король  сжал  губы.  Его  душа  переполнялась страхом всякий раз, когда
королева-мать вспоминала о ребенке, которого вынашивала супруга Карла.
     - Наша  маленькая  королева тоже выглядит чудесно! - продолжила Катрин.
-  Она должна беречь себя. Мы не можем допустить, чтобы она рисковала сейчас
своим здоровьем.
     Карл  боялся подобной неискренности матери. Королева-мать любила шутки.
Чем  более  зловещими  и  мрачными они были, тем большую радость получала от
них  Катрин.  Люди  говорили,  что она способна с ухмылкой на лице протянуть
чашу  с  ядом  своей жертве и пожелать ей при этом доброго здоровья. Кое-кто
считал  Катрин  доброжелательной, не видя циничности ее улыбки. Но Карл знал
мать достаточно хорошо; поэтому сейчас он не улыбнулся.
     Катрин  быстро  заметила  выражение  его лица. Она сказала себе, что ей
следует  внимательно  следить за своим маленьким королем. Он освобождался от
ее влияния быстрее, чем хотелось Катрин.
     - У тебя есть для меня новость? - спросил король.
     - Нет.  Я  пришла  побеседовать  с  тобой. Я обеспокоена. Очень скоро в
Париж прибудет Колиньи.
     - Это меня радует, - сказал Карл.
     Катрин улыбнулась.
     - Он коварен, этот адмирал.
     Она сложила ладони вместе и благочестиво воздела глаза к потолку.
     - Он  такой  добрый!  Такой  набожный!  Он  весьма  умен. Религиозность
Колиньи обманчива.
     - Обманчива, мадам?
     - Конечно. Он говорит о вере, замышляя кровопролитие.
     - Ты ошибаешься. Когда адмирал говорит о Боге, он думает о Боге.
     - Он заметил доброту короля и использует твое расположение к нему.
     - Я всегда ощущал его расположение ко мне.
     - Мой  дорогой  сын,  это  ты  можешь  проявлять  расположение  к своим
подданным. Они же обязаны служить тебе.
     Король  вспыхнул;  Катрин всегда умела заставить его почувствовать себя
глупцом, маленьким мальчиком, во всем зависевшим от матери.
     - Я  пришла поговорить об этом человеке, - сказала Катрин, - потому что
скоро  он  постарается  снова  очаровать тебя. Мой сын, ты должен видеть все
очень  ясно.  Ты  уже  не  мальчик. Ты - мужчина и король великой страны. Ты
хочешь втянуть ее в войну с Испанией?
     - Я ненавижу войну, - мрачно сказал король.
     - Однако   ты   поощряешь   тех,   кто  готовит  ее.  Ты  отдаешь  свое
королевство, себя и твоих родных во власть господина де Колиньи.
     - Неправда. Я хочу мира... мира... мира...
     Она  пугала его. В обществе Катрин он вспоминал сцены из детства, когда
Катрин  говорила  с  ним,  как  сейчас,  отпустив всех его приближенных; она
описывала  ему  камеры  пыток  и  мучения,  которым подвергались беззащитные
мужчины  и  женщины  по  воле  могущественных  людей.  Он не мог прогнать из
головы  мысли о крови, дыбе, раздробленных конечностях. Мысли о крови всегда
вызывали  у  него  тошноту,  чувство страха, доводили до безумия. Охваченный
безумием,  он  желал увидеть ее. Мать умела довести его до потери рассудка с
большей  легкостью,  чем  воспитатели-итальянцы,  которых  она  приставила к
нему.  Чувствуя приближение приступа, он должен изо всех сил отгонять его от
себя.
     - Ты  хочешь  мира,  -  сказала  она. - Но что ты делаешь ради него? Ты
тайно совещаешься с человеком, жаждущим войны.
     - Нет! Нет! Нет!
     - Да. Разве ты не совещался тайно с адмиралом?
     Катрин  встала  и  замерла  над  Карлом;  он  видел  лишь ее сверкающие
выпученные глаза.
     - Я... я встречался с ним, - сказал король.
     - И будешь делать это снова?
     - Да. Нет... нет. Не буду.
     Он опустил взгляд, пытаясь спрятаться от гипнотизирующих глаз матери.
     - Если  я  пожелаю встретиться с любым из моих подданных, я сделаю это,
- мрачно произнес Карл.
     Эти  слова  прозвучали  из  уст  короля,  и Катрин встревожила подобная
демонстрация  силы.  Он завел себе слишком много друзей-гугенотов. Следовало
убить  как  можно  быстрее  Колиньи,  а  также  Телиньи,  Конде и Ларошфуко.
Наибольшая опасность исходила от адмирала.
     Катрин сменила тон; закрыв лицо руками, она печально промолвила:
     - Могла  ли  я  думать,  что  ты так отблагодаришь меня за все тревоги,
выпадающие  на  мою  долю,  пока я растила тебя и охраняла корону, которой в
равной  степени  пытались  завладеть  католики и гугеноты? Ты скрываешься от
меня,  твоей  матери,  чтобы держать совет с твоими врагами! Если ты намерен
бороться  против  меня,  скажи  мне об этом, и я вернусь на мою родину. Твой
брат  тоже  должен  уехать  со мной, поскольку он посвятил свою жизнь охране
твоей;  дай  ему  время  скрыться  от  врагов, которым ты собираешься отдать
Францию.
     Она горестно усмехнулась.
     - Гугенотам,  которые говорят о войне с Испанией, а на самом деле хотят
лишь войны во Франции и гибели нашей страны, чтобы процветать на ее руинах.
     - Ты не должна покидать Францию, - сказал он.
     - Что  еще  мне  остается  делать?  Что  касается  тебя,  то  когда  ты
окажешься  в камере пыток, когда тебя бросят гнить в темницу или даже казнят
на площади Мятежников...
     - Что ты хочешь сказать?
     - Неужели ты думаешь, что тебя захотят оставить в живых?
     Она  подняла  свои  большие  глаза  и  посмотрела на сына. Хотя Карл не
верил  в  то,  что  она  покинет  Францию,  и  знал,  что  его  брат, герцог
Анжуйский,  всегда  действовал лишь в личных интересах, он странным образом,
как  и много раз в прошлом, поддавался гипнозу матери. Поняв, что ее сын уже
не  легко  поддающийся  влиянию  мальчик,  Катрин  не  хотела давить на него
слишком  сильно;  сейчас она стремилась лишь посеять в душе сына недоверие к
адмиралу.
     Она взяла его руку и поцеловала ее.
     - Дорогой  сын, знай следующее: все, что я делаю и говорю, служит твоим
интересам.  Я  не  прошу тебя изгнать адмирала со двора. Вовсе нет. Принимай
его  здесь.  Тогда  тебе будет легче раскрыть истинную натуру Колиньи. О, он
околдовал  тебя.  Это  понятно.  Он  очаровал  многих до тебя. Я лишь прошу,
чтобы  ты  сохранял  бдительность,  не  был  слишком  доверчивым. Разве я не
права, делая это?
     - Ты,  как  всегда, права, - медленно произнес король. - Обещаю тебе не
быть слишком доверчивым.
     - А  что,  если,  мой дорогой сын, ты обнаружишь возле себя предателей,
интригующих против тебя, добивающихся твоей гибели?
     Король закусил губу; его глаза налились кровью.
     - Тогда,  -  яростно  произнес  он,  теребя  пальцами  камзол, - тогда,
мадам, я безжалостно расправлюсь с ними... будьте спокойны... безжалостно!
     Он  произнес  это,  почти  визжа, и Катрин улыбнулась, уверенная в том,
что она добилась своей цели.
     Герцог  Аленсонский  закончил  играть  в  мяч  и вернулся в свои покои,
чтобы предаться мрачным раздумьям о будущем.
     Он  испытывал  сильное  разочарование,  не представлял себе судьбы хуже
своей.  Родиться  четвертым сыном короля! Несколько человек стояли между ним
и троном, о котором он страстно мечтал.
     Он   был   печален,  потому  что  считал,  что  жизнь  обошлась  с  ним
несправедливо.   Эркюль,  младший  сын  короля,  был  когда-то  хорошеньким,
испорченным  мальчиком,  его  баловали  все,  кроме матери. В четыре года он
заболел  оспой,  и  его  нежная  кожа покрылась щербинками. Он уступал своим
братьям  в  росте, был приземистым, коренастым. При дворе говорили, что он -
истинный  итальянец;  это  означало, что он не нравится французам. Но кто из
его  братьев  был им по вкусу? Болезненный Франциск? Нет, они презирали его.
Любили   ли  безумного  Карла?  Несомненно,  нет.  Надушенного,  элегантного
Генриха?  Тоже  нет. Его люди ненавидели особенно сильно. Тогда почему им не
любить  Франциска  Аленсонского?  Он  сменил  имя  "Эркюль",  когда умер его
старший  брат. Эркюль тогда испытывал бурную радость; короля звали Франциск.
Но  мать  с  циничной  усмешкой заявила, что "Эркюль" - неподходящее имя для
его  маленького сына. Он возненавидел Катрин за это; но он недолюбливал ее и
за  многое  другое.  Почему  народу  Франции  не  принять нового Франциска в
качестве своего короля?
     Он  подумал  о  браке  с  английской  королевой, который ему предлагали
заключить;  эти мысли пробудили в нем гнев. Он не выносил насмешек; он знал,
что  придворные  часто  ухмыляются  за  его  спиной,  обсуждая эту женитьбу.
Королева  Англии  была  старой мегерой, издевавшейся над претендентами на ее
руку.  Ей не удастся подшутить над ним. Почему он, восемнадцатилетний юноша,
должен жениться на тридцатидевятилетней женщине?
     Когда-нибудь  он  еще удивит всех. Они перестанут обращаться с ним, как
с  незначительной  личностью.  Он  еще  преподнесет  им сюрприз. У него есть
друзья, готовые последовать за ним куда угодно.
     Он  посмотрел  из окна своих покоев на Тур-де-Несл, затем бросил взгляд
на  три башни Сент-Жермен-де-Пре. Католики и гугеноты собирались в толпы. На
улицах  было  шумно;  во  дворце  заседал  тайный совет. Он, Франциск - брат
короля,  сын  Генриха  Второго и Катрин де Медичи, - не получил приглашения,
поскольку его считали слишком юным и незначительным!
     Стоя  у  окна,  он увидел кавалькаду. Еще одна важная персона прибывала
на свадьбу его сестры. Он спросил приближенного:
     - Кто это?
     - Адмирал  Колиньи,  мой  господин.  Он  совершает глупость, прибывая в
Париж таким образом.
     - Почему?
     - У него много врагов.
     Герцог  кивнул.  Он  не  сомневался,  что  против  адмирала  затеваются
заговоры.  Мать  говорила  об этом человеке, уединившись с его братьями; она
никогда  не  делилась  с  ним  своими планами. Он прикусил свою губу; на ней
появилась  кровь.  С  ним  обращались, как с ребенком. Он был младшим сыном,
которому  никогда  не  занять  трон,  маленьким Эркюлем, ставшим Франциском,
потому  что  Эркюль  -  Геркулес - имя сильного человека. Оспа отняла у него
красоту.  Любовницы уверяли Франциска, что он красивее своего брата Генриха,
но  они делали это, потому что он все же был сыном королевской четы. Он имел
много  любовниц;  это  было  естественно  для  человека его положения. Он не
вышел  ростом и был безобразен, не обладал влиянием; мать называла его "моим
маленьким   лягушонком"  без  всякой  нежности.  Она  презирала  его  -  для
Франциска  не  оставалось  места в ее интригах. Она хотела выпроводить его в
Англию.
     Он  засмеялся вслух над глупцом адмиралом, спешившим угодить в ловушку.
Франциск  ненавидел  адмирала не по политическим или религиозным причинам, а
потому что Колиньи был высок, красив и обладал властью.
     Он  увидел,  что гугеноты окружили адмирала и его свиту; люди шагали по
улице,  как бы защищая прибывших. Католики стояли с мрачными лицами; кое-кто
из  них  выкрикивал  оскорбления. Требовалось совсем немного, чтобы в Париже
вспыхнул опустошительный пожар резни.
     Только  безумцы  могли  затеять эту свадьбу и спровоцировать прибытие в
Париж множества гугенотов. Не было ли это замыслом матери?
     Его  братья  наверняка в курсе. Генрих де Гиз, несомненно, тоже - как и
все  влиятельные  люди.  Только  Франциска  де Аленсона держали в неведении.
Принц королевских кровей не мог мириться с таким положением дел.
     Он  снова  закусил  губу  и  попытался  вообразить,  что  кричащие люди
требуют нового короля, носящего имя Франциск.


     Оказавшись  перед королем, Гаспар де Колиньи тотчас понял, что враги не
теряли  времени.  Отношение  Карла к адмиралу сильно изменилось. Во время их
последней встречи Карл тепло обнял Колиньи, отбросив всякий этикет.
     "Не  называйте  меня  "Ваше  Величество",  - сказал Карл. - Зовите меня
сыном,  а  я  буду звать вас отцом". Но тот был иной монарх. Золотисто-карие
глаза  утратили  теплоту,  стали  настороженными, холодными. Генрих де Гиз и
его   дядя,   кардинал   Лоррен,   находились   при   дворе  и  пользовались
благосклонностью   королевы-матери.  Однако  во  время  официальной  встречи
Гаспару  показалось,  что  он  заметил  виноватое  выражение глаз короля; но
возле  Карла  стояла  его мать; ее приветствие прозвучало более радушно, чем
остальные,  но  все же адмирал доверял ей меньше всего, он ощущал исходившую
от нее враждебность.
     Адмирал  бесстрашно  перешел  к  цели  своего визита - вопросу о помощи
принцу Оранжскому и войне с Испанией.
     Катрин заговорила вместо сына.
     - Вы  слишком  поздно  прибыли  в  Париж,  господин адмирал. Если бы вы
прибыли  раньше,  то  попали  бы на военный совет, который я созвала сегодня
для обсуждения проблемы войны.
     - Военный совет, мадам? - удивился Колиньи. - Но кто вошел в него?
     Катрин улыбнулась.
     - Герцог  де Гиз, кардинал Лоррен... другие люди. Вы хотите услышать их
имена?
     - Да, мадам.
     Катрин  назвала  имена  нескольких  представителей  знати. Все они были
католиками.
     - Понимаю,  мадам.  -  сказал Колиньи. - Эти члены совета, естественно,
предложили  пренебречь нашими обещаниями. Они никогда не поддержат кампанию,
возглавляемую мною.
     - Господин  адмирал,  мы не обсуждали вопрос о руководстве; мы говорили
лишь о благе Франции.
     Адмирал  отвернулся от королевы-матери и преклонил колено перед королем
Колиньи взял руку Карла и улыбнулся.
     Катрин   заметила   появившийся  на  бледной,  нездоровой  коже  короля
румянец;  в  его  взгляде  ощущалась любовь. Карл не испытывал влияния этого
человека  лишь  во время отсутствия Колиньи. Тут таилась реальная опасность.
Нельзя  допустить,  чтобы  адмирал  задержался  здесь  на  несколько недель.
Какими бы неприятностями ни грозила его смерть, он должен умереть.
     - Ваше  Величество,  - произнес Колиньи, - я не могу поверить в то, что
вы нарушите слово, данное принцу Оранжскому.
     Карл ответил тихо, смущенно:
     - Вы  слышали  решение  совета,  господин  адмирал.  Все упреки следует
адресовать ему.
     - Тогда,  -  заявил Колиньи, - мне нечего больше сказать. Если одержало
верх  мнение  противное  моему, это конец. Ваше Величество, я убежден - если
вы прислушаетесь к решению совета, вы пожалеете об этом.
     Карл  задрожал.  Он  протянул  руку,  словно  желая  удержать адмирала;
казалось, Карл хотел заговорить, но мать одним взглядом подчинила его себе.
     - Ваше  Величество  не должны обижаться на меня за то, что я, дав слово
принцу Оранжскому, не могу нарушить его, - произнес Колиньи.
     Карл  вздрогнул;  адмирал помолчал в ожидании; однако влияние матери на
короля  оказалось  более  сильным.  Колиньи  снова  заметил,  что Карл хочет
что-то сказать, но все же король не раскрыл рта.
     - Это,   -  добавил  Колиньи,  -  будет  сделано  силами  моих  друзей,
родственников и слуг, а также моими личными.
     Адмирал повернулся к Катрин.
     - Его  Величество  решили  не  воевать  с  Испанией.  Надеюсь,  Господь
убережет его от другой войны, из которой королю не удастся выйти.
     Поклонившись, Колиньи удалился.
     В  его  покоях  адмирала  ждали  письма.  Он  прочитал  в одном из них:
"Помните  заповедь,  которой  следует  каждый  папист.  Не  храните верность
еретикам.  Если  вы  мудры,  вы  немедленно  покинете  французский  двор.  В
противном случае вы умрете".
     "Вам  угрожает  серьезная опасность, - было написано в другом послании.
-  Не  дайте  обмануть себя бракосочетанием Маргариты и Наваррца. Бегите как
можно  скорее из ядовитой клоаки, которой является французский двор. Бойтесь
смертоносных зубов Змеи".
     "Вы  завоевали  уважение короля, - прочитал Колиньи в третьем письме. -
Это достаточная причина для вашего убийства".
     Он  просмотрел  все  эти  письма; в покоях стемнело; Колиньи обнаружил,
что  даже  шелест  гардин  заставляет  его  сердце биться чаще. Он осторожно
прикоснулся  к  стене  и спросил себя, не здесь ли, в неровном месте, скрыта
потайная  дверь.  Нет ли в лепном потолке отверстия, через которое наблюдают
за ним? Любой миг мог стать для него последним.


     Карл  вскоре полностью попал под влияние адмирала. С его появлением при
дворе  король  осмелел, стал меньше бояться матери. Он держал адмирала возле
себя;  во  время  многих  аудиенций  Колиньи  оставался  рядом с королем. Но
Катрин  знала,  что  происходит  во  время  этих  бесед.  Покои  короля были
соединены  слуховой  трубой  с  тайной  комнатой  Катрин;  с  помощью  этого
устройства  она  могла  слышать  многое  из  того, что говорилось. Она имела
основания для тревоги.
     Они   постоянно   обсуждали   предлагаемую  войну  с  Испанией;  король
колебался.   "Будьте  спокойны,  мой  адмирал,  я  хочу  удовлетворить  вашу
просьбу. Я не покину Париж, пока не сделаю это".
     Медлить  с  устранением  адмирала нельзя, но оно должно произойти после
свадьбы.  Если  Колиньи  сейчас внезапно умрет, бракосочетание не состоится.
Катрин   не   без  удовольствия  наблюдала  за  своей  жертвой;  она  словно
откармливала   свинью  перед  тем,  как  зарезать  ее.  Колиньи  переполняла
гордость  и  уверенность  в  собственной  силе;  он  считал, что одним своим
появлением  при  дворе  снова  завоевал  расположение  короля; остается лишь
повлиять на короля, и его, Колиньи, планы осуществятся.
     Пусть  он  насладится  своими  последними  неделями  на  земле. Путь он
продолжает считать себя серьезной силой... еще некоторое время.
     Адмиралу  недоставало  хитрости;  как  многие  прямо  душные  воины, он
нуждался   в   уроках  дипломатии  и  государственного  мышления.  Он  редко
взвешивал  свои  слова,  прежде чем произнести их; он говорил то, что думал;
такое  поведение  при  дворе,  где  притворство  стало  искусством, являлось
вершиной глупости.
     На одном из заседаний совета он поднял вопрос о польском троне.
     - Есть  несколько претендентов на него, - сказал Колиньи. - Несомненно,
он  станет  вакантным в ближайшем будущем. Если мы хотим, чтобы этот престол
достался Франции, герцог Анжуйский должен немедленно отправиться в Польшу.
     Король  с  энтузиазмом закивал головой - больше всего на свете он желал
отъезда  ненавистного  брата  из  Франции Катрин пришла в ярость, но сделала
вид,  будто  невозмутимо  обдумывает этот шаг. Что касается герцога, то он с
трудом сдерживал гнев. Его лицо вспыхнуло, сережки в ушах задрожали.
     - По-моему,  господин  адмирал вмешивается в дела, его не касающиеся, -
произнес Генрих холодным тоном.
     - Польский  вопрос  жизненно  важен  для  Франции,  месье,  - с обычной
прямотой ответил герцог.
     - Верно, - поддержал его король.
     - Если,  - продолжил адмирал, - герцог Анжуйский, не захотевший связать
себя  с  Англией брачными узами, откажется от Польши, он должен будет честно
признаться в нежелании покинуть Францию.
     Совет закончился; герцог Анжуйский нашел свою мать.
     - Мадам,  как  вам  нравится  такая  наглость?  -  спросил  он.  -  Что
позволяет адмиралу так говорить со мною?
     Катрин утешила своего любимого сына.
     - Не  волнуйся,  мой дорогой. Не принимай слишком близко к сердцу слова
этого человека.
     - Этого  человека!  Ты знаешь, что он - друг короля. Кто может угадать,
что они способны затеять? Мама, ты позволишь им интриговать против меня?
     - Наберись  терпения,  -  сказала  Катрин, - подожди до свадьбы; ты все
увидишь.
     - До  свадьбы!  Но когда она произойдет? Вся знать страны уже здесь, но
старый  дурак,  кардинал  Бурбон,  не совершит обряд без благословения папы;
когда,  по-твоему,  оно будет получено? Разрешит ли он моей сестре-католичке
выйти  за  гугенота?  Скоро  мы  узнаем  о  его  запрете;  в Париже начнутся
волнения.
     - Ты  еще  молод,  мой  любимый, и не знаешь, что люди способны творить
чудеса. Не бойся - мы обойдемся без месье Грегори, мой дорогой.
     - Не следует думать, что Бурбон совершит обряд наперекор воле папы.
     - Он  не  узнает, чего хочет папа, сын мой. Я написала правителю Лиона,
что до дня свадьбы ни одно послание из Рима не должно дойти до нас.
     - Значит, мы будем напрасно ждать благословения папы.
     - Это лучше, чем получить запрещение свадьбы.
     - Как ты заставишь его провести церемонию без разрешения папы?
     - Положись  на  твою  мать.  Скоро твоя сестра будет соединена брачными
узами  с  Наваррцем.  Не  бойся. Я справляюсь со старым кардиналом. Наберись
терпения, мой дорогой. Подожди... свадьба завершится, и ты все поймешь.
     Темные  итальянские глаза герцога Анжуйского сверкнули, он настороженно
посмотрел на мать.
     - Ты хочешь сказать ...?
     Она приложила палец к губам.
     - Ни слова... даже между нами. Еще рано. Ничего не бойся.
     Она приблизила свои губы к его уху.
     - Господин  адмирал  проживет  недолго.  Пусть он поважничает последние
часы своей жизни.
     Герцог, улыбнувшись, кивнул.
     - Но,  -  прошептала  его  мать,  -  нам необходимо проявить предельную
осторожность.   Подготовка   убийства  такого  человека  чревата  множеством
опасностей.  Он  - важная персона. Наши шпионы сообщают нам, что он получает
предупреждения  о  грозящей  ему  опасности.  Я  не  понимаю, как происходит
утечка  информации.  Чтобы  поймать  лосося, необходимо тщательно установить
сети, мой сын. Не заблуждайся на сей счет.
     - Мама,   я   не   сомневаюсь  в  том,  что  ты  способна  сделать  все
необходимое.
     Она нежно поцеловала его.


     Принцесса  Маргарита  развлекала герцога де Гиза в комнате, примыкавшей
к  ее  спальне. Она лежала рядом с ним на кровати, которую она распорядилась
накрыть   черными  атласными  простынями,  подчеркивавшими  совершенство  ее
белого  тела.  Сонная,  удовлетворенная  девушка улыбнулась Генриху. Ни один
мужчина  не доставлял ей столько радости, как ее первый любовник - герцог де
Гиз.
     - Мне  показалось,  что прошло очень много времени, - промолвила она. -
Я почти забыла, как ты прекрасен.
     - А  ты,  моя  принцесса, - ответил он, - так чудесна, что я никогда не
забуду тебя.
     - Ах!  -  вздохнула  Марго.  - Если бы только нам разрешили пожениться!
Тогда  ты  не был бы мужем другой женщины, а мне не угрожал бы самый ужасный
брак,  который  был  когда-либо  заключен. О, Генрих, любовь моя, если бы ты
знал,  как  я  днями  и  ночами  молюсь  о том, чтобы что-нибудь сорвало мою
свадьбу. Возможно ли это, мой любимый? Можно ли что-то сделать?
     - Кто   знает?   -   печально  ответил  де  Гиз.  -  В  воздухе  Парижа
присутствует  нечто,  не  позволяющее  предвидеть,  что случится в следующий
миг.
     Он обхватил руками голову Марго и поцеловал ее.
     - Я уверен только в одном - что я люблю тебя.
     Она  страстно  обняла  его; ее губы были влажными, требовательными. Она
продолжала  изумлять  Генриха,  хоть  он  знал  и  любил  ее  всю  жизнь. Он
посмотрел  на  девушку, которая, откинувшись на спину, протянула к нему свои
руки;  ее  черные волосы были распущены, удивительные темные глаза горели на
прелестном  томном лице; она уже жаждала новых объятий. Она была неотразима;
тяжеловатость  носа,  унаследованного  от деда, и нижней челюсти, полученной
от матери, стали почти незаметны.
     - Марго,  -  с  жаром  произнес  де Гиз, - второй такой, как ты, нет на
свете.
     Они  лежали,  чувствуя  себя  в  безопасности  за  запертой дверью. Они
вспоминали  ту  ночь,  когда их поймали врасплох; Марго в изысканных нарядах
встречала   Себастиана   Португальского,   президента  на  руку  французской
королевы.  Они  помнили  ярость  короля  и  Катрин,  избивших Марго почти до
смерти  за  эту  любовную  связь;  что  касается  де  Гиза,  то  он  едва не
распрощался с жизнью.
     - Когда  ты  появился  с  женой,  - сказала Марго, - мое сердце едва не
разбилось.
     Она  впервые  произнесла  эти  слова  давно,  но  сейчас она знала, что
душевные  раны зарастают; жена Генриха не могла помешать ему быть любовником
Марго.  Девушка  обнаружила, что на свете есть и другие мужчины - правда, не
столь красивые и обаятельные. Она не могла обходиться без любовника.
     Как  приятно  лежать  в объятиях этого человека, снова и снова будить в
нем  страсть,  а  в перерывах - весьма недолгих - печально думать о том, что
ее  жизнь  была бы совсем иной, если бы им разрешили пожениться! Их брак был
бы  идеальным!  Марго обожала жалеть себя; она удовлетворяла свои желания, а
затем  говорила:  "Если  бы  мне  позволили выйти за единственного человека,
которого  я  любила,  я была бы другой женщиной!" Произнеся это, она могла с
чистой совестью предаваться любым утехам.
     Внезапно  в  дверь  комнаты  постучали;  раздался голос Шарлотты де Сов
Марго  улыбнулась.  Шарлотта  знала, с кем развлекалась принцесса, и немного
ревновала.  Это  было  приятно.  Шарлотта  слишком высоко задирала нос из-за
своей красоты и положения в Летучем Эскадроне.
     - Кто там? - спросила Марго.
     - Это я, Шарлотта де Сов.
     - Что тебе нужно?
     - Нет  ли  здесь  господина  де Гиза? Королева-мать спрашивает его. Она
нетерпелива.
     Марго засмеялась. Поднявшись, принцесса подошла к двери.
     - Когда  я  увижу  господина  де  Гиза,  я  скажу ему. Не волнуйся, это
произойдет скоро.
     - Спасибо.  Я  отправлюсь  к  Ее Величеству и скажу ей, что господин де
Гиз скоро придет.
     Марго  повернулась  к  своему  любовнику,  который  уже  надел камзол и
пристегивал шпагу. Она рассердилась, заметив, что он торопится покинуть ее.
     - Ты, похоже, охотно уходишь.
     - Моя дорогая, меня вызывает твоя мать.
     Марго обняла его.
     - Пусть она немного подождет.
     Он  поцеловал  ее,  но  она поняла, что он думает о будущем разговоре с
королевой-матерью.
     - В  первую очередь ты - честолюбивый глава дома де Гизов и Лорренов, -
насмешливо сказала она. - А любовник - во вторую. Верно?
     - Нет, - солгал он. - Ты знаешь, что это не так.
     Ее  черные  глаза  сверкнули. Иногда ей хотелось поссориться с ним. Для
Марго  любовь была всем; она не могла смириться с мыслью, что Генрих устроен
иначе.
     - Тогда поцелуй меня, - попросила Марго.
     Он исполнил ее желание.
     - Поцелуй  меня  так,  словно  ты  думаешь  обо мне, а не о том, что ты
скажешь моей матери. О, Генрих, еще пять минут!
     - Дорогая, я не смею.
     - Ты  не  смеешь! Ты вечно "не смеешь"! Даже когда тебя женили на твоей
глупой жене.
     - Марго, я вернусь.
     - Почему,  думаешь,  она  вызывает тебя сейчас? Потому что ей известно,
что мы вместе; ей нравится мешать нам. Ты не знаешь мою мать.
     - Я знаю, что должен подчиниться, когда она вызывает меня.
     Он  повернул  ключ  в замке, но Марго прижалась к своему возлюбленному,
страстно поцеловала его.
     - Когда ты вернешься?
     - Как только освобожусь.
     - Обещаешь?
     - Обещаю.
     - Тогда поцелуй меня еще... еще... снова.
     Катрин   отпустила  своих  фрейлин;  она  не  позволила  остаться  даже
карлику; она готовилась к встрече с молодым герцогом де Гизом.
     Она  увидела  приближающегося  к ней Генриха и подумала: неудивительно,
что  Марго  находит  его  неотразимым. Он был красавцем. Двадцать два года -
еще  не зрелость; через несколько лет Генрих станет таким же коварным, каким
был  его  отец;  даже сейчас она должна остерегаться герцога, возле которого
всегда находился его дядя - этот старый лис, кардинал Лоррен.
     Когда он церемонно поприветствовал ее, она сказала:
     - Мне  надо  сказать вам многое, господин де Гиз. Мы здесь одни, но все
равно говорите тихо. В Лувре трудно побеседовать вдали от чужих ушей.
     - Понимаю, Ваше Величество.
     - Присутствие  при  дворе  одного  лица,  похоже, должно сердить вас не
меньше, чем меня, дорогой герцог. Вы знаете, о ком я говорю?
     - Думаю, да, мадам.
     - Мы не станем называть его имя. Я говорю об убийце вашего отца.
     Генрих  был  молод  и  абсолютно  не  умел  скрывать  свои  чувства. Он
выглядел  уставшим  после  часа,  проведенного с Марго. Эта девушка способна
измучить  любого!  От  кого  она  унаследовала такой темперамент? Явно не от
матери.  От  отца? Нет. Он хранил верность одной женщине... правда, не жене.
Но  Марго  никогда не будет верной. Она имела слишком много любовников, хотя
ей  еще  не  исполнилось  и  двадцати  лет.  Должно  быть,  дело  в ее деде,
Франциске   Первом,  или,  возможно,  в  отце  Катрин.  Они  оба  отличались
ненасытностью.  Но  Катрин вызвала его к себе, чтобы обсудить важные дела, а
не связь герцога с ее дочерью.
     - Да,  мадам,  -  горестно произнес Генрих; он всегда считал Гаспара де
Колиньи  убийцей  своего отца; он не обретет покоя, не отомстив за Франциска
де Гиза.
     - Мы  не  можем  терпеть его присутствие при дворе, - сказала Катрин. -
Он слишком дурно влияет на короля.
     Сердце  Генриха  забилось чаще. Он знал, что Катрин намекает на то, что
он  должен  помочь  ей  в  организации  убийства  Колиньи.  Его пальцы сжали
рукоятку  шпаги,  глаза  Генриха наполнились слезами; он вспомнил, как несли
отца  в  замок  под  Орлеаном.  Он  снова  увидел  мужественное лицо герцога
Франциска  со шрамом на щеке, давшем ему прозвище Меченый. Он вспомнил, как,
глядя  в  последний  раз  на  дорогое  лицо, он поклялся отомстить человеку,
которого считал убийцей отца.
     - Мадам, - сказал герцог, - каковы будут ваши указания?
     - Что?  -  произнесла  Катрин. - Вам нужны указания, чтобы отомстить за
отца?
     - У  Вашего Величества, несомненно, были какие-то предложения, когда вы
послали за мной.
     - Этот  человек  чувствует  себя  при  дворе  как  дома;  он  командует
королем;  он  угрожает  благополучию  не только вашей семьи, но и моей, а вы
спрашиваете у меня указания!
     - Мадам, обещаю вам, что он не проживет больше и дня.
     Она подняла руку.
     - А  теперь  вы  торопитесь,  мой  герцог.  Вы  хотите спровоцировать в
городе  кровопролитие?  Я желаю, чтобы этот человек присутствовал на свадьбе
моей дочери и короля Наварры. После этого... он - ваш.
     Герцог склонил голову.
     - Все будет так, как желает Ваше Величество.
     - Мой  дорогой  герцог...  вы  для  меня почти сын. Разве вы не провели
большую  часть  вашего детства с моей семьей? Вы привязались к моим детям...
особенно  к  некоторым  из  них.  Это  нормально.  Я люблю вас как сына, мой
дорогой  мальчик.  Поэтому я хочу, чтобы вы испытали радость мести за вашего
отца.
     - Ваше Величество, вы весьма милостивы ко мне.
     - И   буду  еще  милостивей.  Теперь  послушайте  меня.  Не  совершайте
необдуманных  поступков.  Я  не  хочу,  чтобы  вы  бросили  ему вызов. Пусть
выстрел, который убьет его, будет произведен неизвестным убийцей.
     - Я  всегда  считал, что его должна застрелить моя мать. Это, по-моему,
было бы справедливо. Она - отличный стрелок и...
     Катрин помахала рукой.
     - Вы   слишком   молоды,   мой   дорогой   герцог.  У  вас  сохранились
мальчишеские   представления.  Если  выстрел  не  достигнет  цели,  вспыхнут
волнения.  Нет,  необходимо  обойтись  одним  выстрелом. Не будем устраивать
спектакль.  Этот  человек  умеет убегать от своей судьбы. Порой мне кажется,
что его оберегают с помощью магии.
     - Она не спасет его от моей мести, мадам.
     - Нет.  Я уверена в этом. Пусть наш разговор останется тайным. Обсудите
мои  слова  только  с вашим дядей. Найдите способ спрятать убийцу в одном из
ваших  домов.  Пусть  он  выстрелит,  когда убийца вашего отца будет идти по
улице  из Лувра. Нам не нужен спектакль. Мы воспользуемся умелым стрелком, а
не  трусливой  герцогиней.  Речь  идет  о  жизни  и  смерти;  это  не драма,
разыгрываемая  для  развлечения  двора.  Идите.  Когда  у  вас созреет план,
познакомьте меня с ним. Но помните... только после свадьбы. Это ясно?
     - Ясно, мадам.
     - А  теперь  возвращайтесь  к  вашим  удовольствиям, и ни слова никому,
кроме, разумеется, вашего благородного дяди. Я знаю, что могу доверять вам.
     - Ваше Величество может полностью положиться на меня.
     Поцеловав  ее  руку,  он  удалился.  Он  был  слишком  возбужден, чтобы
вернуться  к Марго. Генрих нашел своего дядю, кардинала Лоррена, и рассказал
ему о беседе с королевой-матерью.
     Катрин   была   довольна;   женщине   со   змеиной   натурой  нравилось
продвигаться к осуществлению своих желаний окольными путями.


     Жених  ехал  в Париж в сопровождении свиты; на нем была траурная одежда
-  со  дня загадочной смерти его матери прошло меньше трех месяцев. Однако с
уст молодого человека срывались слова гасконской песни.
     Девятнадцатилетний  юноша  был  невысок,  но  хорошо  сложен  и обладал
большой  жизненной  силой;  его  манеры  отличались смелостью и прямотой, он
часто  смеялся.  Печальные  проницательные  глаза  выдавали  характер, следы
которого  отсутствовали в других частях его лица. В них было нечто глубокое,
скрытое  в  настоящий  момент  -  то,  что  он  не желал показывать миру. Он
унаследовал  ум  матери,  но  не ее набожность. Он был гугенотом, потому что
эту  веру  исповедовала его мать, но вообще относился к религии скептически.
"Похоже,  человеку  необходимо  иметь  веру,  -  говорил  он,  - и поскольку
Господь  решил  сделать  меня  гугенотом, пусть так и будет". Но он зевал во
время  проповедей, а иногда даже храпел. Однажды он спрятался за колонной и,
поглощая вишни, стрелял косточками в лицо проповедника.
     Приближенные  любили  его,  считали  достойным  наследником  трона.  Он
держался   с   ними  грубовато,  фамильярно;  он  мог  легко  заплакать  или
рассмеяться,  но  в его чувствах не было глубины. Насмешливые глаза скрывали
истинные  эмоции;  когда  он  плакал,  было  заметно, что он уже справился с
горем.
     Он  так часто вступал в новые любовные связи, что прославился этим даже
в  стране,  где распутство считалось нормой. Он был воспитан рассудительной,
практичной  матерью, которая не хотела, чтобы он подражал изысканным манерам
принцев  Валуа.  Его  поведение  отличалось  грубоватостью,  он  уделял мало
внимания  своей внешности; он был счастлив в крестьянской избе так же, как и
в королевском дворце, если его развлекала там жена или дочь простолюдина.
     Он  ехал  в  Париж,  соблазняя  по  дороге  женщин  Оверна  и Бурбоннэ,
Бургундии и Орлеана.
     Он  думал  о  своем  скором  бракосочетании с принцессой Маргаритой. Он
знал  с  детства,  что  эта  свадьба,  вероятно,  состоится, поскольку о ней
договорился  Генрих  Второй, когда Наваррцу было два года. Генрих Наваррский
считал  этот  союз  хорошим.  Мать  желала  его  заключения,  потому  что он
приближал  Генриха к трону. Наваррец пожимал плечами, думая о троне Франции.
Слишком  много  людей  стояли  между  ним  и Генрихом; среди них были Генрих
Анжуйский  и  Франциск  Аленсонский,  не  говоря  уже о детях, которые могли
появиться  у этих мужчин. Жена Карла вынашивала ребенка. Наваррец сомневался
в  том,  что французскому королю удается наслаждаться жизнью; именно к этому
стремился Генрих Наваррский.
     И  все  же  бракосочетание  было  подготовлено.  Марго всегда проявляла
враждебность  к Генриху, но какое ему до этого дело? Нужно ли ему что-нибудь
от  жены,  если  он  может  без  усилий  найти  много других женщин, готовых
ублажать  его? Он охотно предоставит Марго возможность предаваться романам и
сделает так, чтобы она не мешала ему заниматься тем же.
     Когда  стало  известно,  что  ему  предстоит  поехать  в Париж, Генриху
пришлось  выслушать  немало предостережений, "Помните о том, что случилось с
вашей  матерью,  -  говорили ему. - Она отправилась в столицу и не вернулась
оттуда".  Люди  не  понимали,  что его не слишком пугали опасности, что он с
радостью  предвкушал  участие  в придворных интригах. Смерть матери потрясла
Генриха;  он горько плакал, услышав новость, но вскоре обнаружил, что думает
об  обретенной  свободе  даже тогда, когда его душат слезы. Он всегда считал
мать  доброй,  порядочной  женщиной  и стыдился своей нынешней неспособности
любить  ее.  Он  считал  Жанну  святой; сам же он был в душе язычником. Мать
разочаровалась  бы в нем, если бы прожила дольше, потому что он не мог стать
благочестивым  гугенотом,  которым  она  пыталась  сделать  его.  Ее  смерть
принесла  ему  не  только  свободу;  он  стал важной персоной. Принц Наварры
превратился  в  короля.  Исчезли  досадные ограничения, проповеди матери; он
был  теперь  сам  себе  хозяин.  Это  чувство - самое приятное для здорового
девятнадцатилетнего мужчины, пользующегося успехом у женщин.
     Он  ехал,  напевая  гасконскую  песню;  периодически  кто-то  из друзей
предостерегал  его шепотом, но от этого он лишь испытывал приятное волнение.
Он жаждал приключений и интриг.
     Когда  он  со  своей  свитой  оказался  возле  Парижа, его встретил сам
король  Карл.  Молодой  король  Наварры был польщен тем, что Карл обнял его,
назвал своим братом, продемонстрировал дружеское расположение.
     Вместе  с  королевской  кавалькадой  приехала  королева-мать; она нежно
обняла  гостя,  сказала,  что  рада  видеть  его  снова, участливо коснулась
черного  рукава  Генриха;  ее  опущенные  глаза  выражали  скорбь  по поводу
кончины Жанны.
     Но   больше,   чем   королевское  радушие,  Наваррца  обрадовали  дамы,
сопровождавшие  королеву-мать.  Он  никогда  не  видел  так  много  красавиц
одновременно.  Каждая  из  этих женщин могла потрясти его своим очарованием.
Он  изучал  их  своими  прищуренными  глазами  и  получил  от  одной из них,
показавшейся   ему   самой   прекрасной,  многообещающую  улыбку.  Это  была
голубоглазая  блондинка.  Он  понял, что лишь придворные дамы обладали таким
изяществом  и  элегантностью. Чудесная новизна этих женщин контрастировала с
простоватым обаянием его беарнских подружек.
     Король Франции возвращался в Париж рядом с Наваррцем.
     - Меня  радует  мысль о том, - сказал Карл, - что скоро вы станете моим
братом.
     - Ваше Величество, вы весьма любезны.
     - Вы  увидите  в  столице  моих  многочисленных  подданных, прибывших в
город,  чтобы  стать  свидетелями вашей женитьбы на моей сестре. Не бойтесь,
мы  не станем откладывать свадьбу. Кардинал де Бурбон чинит нам препятствия.
Он  -  фанатик  веры. Но я не позволю ему отнимать время у вас и моей сестры
Марго.
     - Спасибо, Ваше Величество.
     - Вы в отличной форме, хорошо выглядите, - с завистью заметил король.
     - Все  дело  в  той  жизни,  которую я веду. Говорят, что я трачу много
времени на наслаждения, но это идет мне на пользу.
     Король рассмеялся.
     - Вы понравитесь моей сестре.
     - Надеюсь, Ваше Величество.
     - Я  слышал,  -  заявил  Карл,  - что вам не составляет труда нравиться
женщинам.
     - Похоже, слухи обо мне уже достигли Парижа.
     - Не бойтесь. Парижане любят таких мужчин, брат мой.
     Правда   ли  это?  Наваррец  замечал  мрачные  лица  людей,  окружавших
двигавшуюся по улицам процессию.
     - Да  здравствует король Карл! - кричали французы. Кто-то добавил: - Да
здравствует король Генрих Наваррский!
     Редкие приветствия заглушались враждебным свистом.
     - Сегодня в городе много сторонников де Гизов, - сказал Наваррец.
     - Тут  присутствуют  все, - ответил король. - Теперь, когда вы женитесь
на  моей  сестре,  друзья  де  Гизов  и адмирала Колиньи перемешались в одну
толпу.
     - Похоже, здесь собралась вся Франция... католики и гугеноты.
     - Кажется,  да.  Я слышал, что в Париже столько людей, что многим негде
спать.  Гостиницы  переполнены,  по  ночам  люди  лежат на мостовых. Все это
вызвано  любовью  к  вам и Марго. Мой друг адмирал будет счастлив видеть вас
здесь. Он готовится к встрече с вами.
     Наваррец  улыбкой  выразил свою радость, искоса посмотрев на короля. Не
пытался  ли  Карл  своими  постоянными  упоминаниями  о  его  дорогом  друге
адмирале  сказать  ему,  что он все-таки поддерживает дело гугенотов? Что на
уме  у  Катрин де Медичи, которую многие обвиняли в убийстве его матери? Что
она готовит ему?
     Он  редко  надолго  сосредоточивался на чем-то одном; увидев Лувр, одно
крыло   которого   тянулось   вдоль   набережной,   а  второе  располагалось
перпендикулярно  первому,  он  поглядел  на  башни  дворца с узкими окнами и
вспомнил о молодой женщине, ехавшей возле королевы-матери.
     - Я  заметил  возле  королевы-матери  очень  красивую  даму,  -  сказал
Генрих. - У нее потрясающие голубые глаза. Я никогда прежде не видел таких.
     Король засмеялся.
     - У моей сестры черные глаза, - сказал он.
     - Я  слышал,  ее  глаза - красивейшие во Франции, - произнес жених. - И
все же кому принадлежат голубые глаза?
     - В  Эскадроне  моей  матери  одна  дама  славится  цветом  своих глаз.
Кажется, брат, вы говорите о Шарлотте де Сов.
     - Шарлотта де Сов, - повторил Наваррец.
     - Она принадлежит к свите моей матери и является женой барона де Сов.
     Наваррец  радостно  улыбнулся.  Он надеялся, что в ближайшие недели ему
удастся  часто  видеть  женщину с голубыми глазами. Было приятно узнать, что
она  замужем.  Незамужние  дамы  часто доставляют хлопоты, нежелательные для
жениха.
     Войдя  в  просторный  зал  и  бросив ленивый взгляд на медленно текущие
воды  Сены, он подумал о мадам де Сов; при этом Генрих испытал исключительно
приятное чувство.


     Король,  лежа  в  своих  покоях  на турецком ковре, кусал ногти. Он был
грустен.  Никто  не  смел  приближаться к нему. Даже любимые соколы монарха,
сидевшие  в  комнате  на  насесте, не радовали его. Собаки убежали от Карла;
они,  как  и  слуги  короля, почувствовали приближение безумия. Он испытывал
ощущение  тревоги;  обычно  это  бывало связано со страхом. Иногда, когда он
стоял  у  окна,  ему  казалось,  будто он слышит доносящиеся до него крики -
предостережение  об  опасности.  Он  чувствовал, что близится беда, и боялся
ее.
     Он  не  мог  доверять  матери.  Что  она  задумала?  Он с беспокойством
поглядывал   на   свою  полнеющую  жену.  Мать  не  позволит  этому  ребенку
преградить  путь  к трону ее любимому Генриху. Если она хочет видеть герцога
Анжуйского у престола, что она готовит для ее сына Карла?
     Зловещую  тишину  улиц  нарушил  внезапный шум. О чем говорили с такими
серьезными  лицами  люди,  собравшиеся  в  группы?  Что  означали  буйства в
тавернах?  Было чистейшим безумием приглашать гугенотов и католиков в город;
это  сулило несчастья, кровопролитие. Карл увидел себя в роли узника, ощутил
мерзкий  запах  тюрьмы; в его воображении он подвергался пыткам, а потом ему
отсекали  голову. Он захотел посмотреть на льющуюся кровь, отхлестать плетью
своих  собак.  Однако,  поскольку  в  нем  оставалась  частица  психического
здоровья,  он помнил об угрызениях совести, следовавших за актами насилия, о
том, с каким ужасом он смотрел на забитую до смерти любимую собаку.
     В  комнату  кто-то  вошел;  Карл  не  посмел обернуться и посмотреть на
гостя.  Он  боялся  увидеть улыбку матери. Говорили, что у нее есть отмычки,
способные  открыть любые двери французских дворцов, и что она часто бесшумно
проникает   в   разные  комнаты,  чтобы,  спрятавшись  за  шторами,  слушать
государственные  тайны,  наблюдать  за  тем,  как дамы из Летучего Эскадрона
занимаются  любовью  с  мужчинами,  выбранными  для  них  королевой-матерью.
Катрин играла важную роль во всех его фантазиях и страхах.
     - Карл, мой любимый.
     Он  радостно  вскрикнул  -  возле него стояла не мать, а Мадлен, старая
няня.
     - Мадлон! - Он обратился к ней, как в детстве.
     Она обняла его.
     - Мой малыш! Что тебя мучает? Скажи Мадлон.
     Через некоторое время он немного успокоился.
     - Эти  люди на улицах, Мадлон. Им не следовало находиться там. Католики
и гугеноты собрались вместе. Это я позвал их сюда. Вот что меня пугает.
     - Это сделал не ты, а другие.
     Он засмеялся.
     - Ты  всегда  так  говорила,  когда  возникали  неприятности, в которых
обвиняли меня. "О, это не мой Карл, это Марго или кто-то из его братьев".
     - Но ты никогда не хотел ничего дурного. Ты был моим добрым мальчиком.
     - Теперь  я  король,  няня.  Как бы я хотел снова стать ребенком, чтобы
убегать  из  Лувра,  Парижа  в  какое-нибудь  тихое  место... с тобой, Мари,
собаками,  соколами,  с моим пестрым ястребом, который ловит для меня мелких
птиц. Скрыться от всего этого... с вами всеми. Как счастлив был бы я!
     - Но тебе нечего бояться, любовь моя!
     - Не  знаю, няня. Почему мои подданные не могут жить в мире? Я люблю их
всех, католиков и гугенотов. Ты ведь сама гугенотка.
     - Я  бы  хотела,  чтобы  ты  молился  со мной, Карл. Ты обрел бы в этом
большое утешение.
     - Возможно,  однажды  это  произойдет,  Мадлон.  Но меня пугает вся эта
ненависть  вокруг  нас. Господин де Гиз ненавидит моего дорогого адмирала, а
он  холоден  и надменен с господином де Гизом. Это плохо, Мадлон. Им следует
быть  друзьями.  Если  бы эти двое помирились, тогда все гугеноты и католики
Парижа  были  бы друзьями, потому что католики подражают герцогу, а гугеноты
слушаются  адмирала.  Да!  Именно  это я должен сделать! Я должен сделать их
друзьями.  Я  настою  на  этом. Потребую. Я - король. Клянусь Господом, если
они не обменяются поцелуями дружбы, я... я...
     Мадлен вытерла пот с его лба.
     - Да!  Ты  прав,  мой маленький король. Ты прав, мой Карл. Ты заставишь
их сделать это, но сейчас отдохни немного.
     Он коснулся губами ее щеки.
     - Почему  не  все  парижане так добры, как ты, дорогая няня? Почему они
не похожи на Мари и мою жену?
     - Тогда мир стал бы скучным, - сказала женщина.
     - Скучным?   Нет,   счастливым.   Свободным   от  страха...  смертей...
кровопролитий.  Иди,  дорогая няня, и позови Мари. Я поговорю с ней и узнаю,
что она думает о дружбе между господином де Гизом и адмиралом.


     Маска  доброжелательности  скрывала  циничное отношение Катрин к фарсу,
который разыгрывали перед ней.
     Поцелуи  дружбы  между  Генрихом  де  Гизом  и  Колиньи!  Она вспомнила
аналогичную  сцену,  происшедшую  шесть  лет  назад  в  замке Блуа. Она сама
организовала  этот  спектакль  с  теми же двумя актерами. Конечно, тогда Гиз
был  еще  мальчиком,  совершенно  бесхитростным,  не способным скрыть огонь,
вспыхнувший  на  щеках,  погасить  пламя, бушевавшее в глазах. В тот день он
сказал:  "Я  не  могу  поцеловать  человека,  которого считают убийцей моего
отца".
     Как  меняют  нас годы! - подумала она. Теперь герцог - уже не мальчик -
готов  обнять  адмирала  и  расцеловать  его  в  обе щеки, замышляя при этом
убийство Колиньи.
     - Как  хорошо,  -  пробормотала Катрин, - когда старые враги становятся
друзьями!
     Мадам де Сов, оказавшаяся рядом с королевой-матерью, шепнула:
     - Вы правы, мадам.
     Катрин  позволила  себе  одарить женщину ласковой улыбкой. Мадам де Сов
отлично    справлялась    со   своей   ролью,   разыгрывая   перед   женихом
соблазнительницу   и   добродетельную   жену  одновременно.  Катрин  однажды
сказала:  "Барон де Сов гордился бы своей женой, если бы видел, как она дает
отпор  молодому  наглому  Наваррцу".  Услышав эти слова, Шарлотта застенчиво
улыбнулась,   подняла  свои  удивительные  голубые  глаза  и  посмотрела  на
королеву-мать, словно прося новых указаний. Но они пока не поступали.
     Катрин   всерьез   беспокоилась.   Старый   дурак,   кардинал   Бурбон,
упорствовал.  Он  заявлял,  что  не  может  совершить церемонию без согласия
папы.  А  как  он  мог  получить весточку от папы, если Катрин сама устроила
так,  чтобы  почта  из  Рима  не  приходила!  Ей и Карлу придется пригрозить
старику, если он будет долго упрямиться.
     Она  не сомневалась, что его можно сломить. Он постарел и был Бурбоном.
Его  братья  не  отличались  силой  характера.  Женщины  из Эскадрона Катрин
соблазнили  Антуана де Бурбона и Луи де Конде, братьев кардинала, и помешали
им  исполнить  свой  долг.  Кардинала нельзя соблазнить таким путем, но есть
другие методы.
     Когда  он сдастся, будет необходимо убедить парижан в том, что папа дал
разрешение на этот брак. Сделать это не составит труда.
     Но  она  все  равно  волновалась.  Серая  тень,  всегда висевшая над ее
жизнью,  казалась  сейчас  особенно  зловещей - Катрин думала о своем бывшем
зяте.
     Из  своего  мрачного  Эскориала он наблюдал за всем, что происходило во
Франции;  если ему что-то не понравится, он обвинит королеву-мать. Его послы
были  шпионами;  Катрин  знала,  что они посылали своему господину подробные
отчеты о ее деятельности.
     Альва  поручил  агенту  выяснить  ее  намерения.  Она  признавала,  что
выглядела  в  глазах  испанцев  их  врагом. Франция недавно заключила союз с
Англией;   Катрин  пыталась  женить  своего  сына  герцога  Аленсонского  на
Элизабет  Английской;  наблюдались признаки того, что Колиньи почти уговорил
короля  сдержать его слово и помочь Голландии в борьбе с испанцами. А теперь
этот  брак между французской принцессой и гугенотом Генрихом Наваррским. Она
не  сомневалась  в  том,  что  Филипп  Испанский  думает  о  войне,  войне с
Францией.  Катрин  постоянно  испытывала  страх  перед  войной  с  Испанией,
обладавшей  сильными  сухопутными  войсками  и  могучей морской армадой. Она
представляла  себе  собственный крах и гибель сыновей. Больше всего на свете
она  боялась  падения  дома  Валуа.  Чтобы  удержать  сыновей  на троне, она
проводила   гибкую,  хитроумную  политику,  лавировала,  использовала  любые
возможности,   никогда   не  знала,  что  ей  придется  предпринять  завтра,
поддерживала  католиков,  оказывала милости гугенотам. Благодаря всему этому
ее  сравнивали со змеей, обладающей ядовитыми клыками, поскольку, интригуя в
интересах дома Валуа, она убивала без колебаний и угрызений совести.
     Она  помнила  беседу,  состоявшеюся  в Байонне, куда Катрин ездила ради
встречи  с  дочерью,  королевой  Испании;  более важным, чем свидание с ней,
стал для Катрин разговор с герцогом Альвой, посланником Филиппа.
     Тогда  было  необходимым  давать обещания, объявлять себя непоколебимой
католичкой;  она  умоляла  Альву  не  обманываться, когда она в политических
интересах  делала  вид,  будто  поддерживает  их  общих врагов. Она посулила
Альве  головы  всех  гугенотских лидеров - но он получит их в нужный момент.
"Это  должно  произойти,  -  сказала  она,  -  как  бы  случайно,  когда они
соберутся в Париже; поэтому пока что мы не можем назвать точный срок".
     Она  желала заключения брака между королем Наварры и ее дочерью, потому
что  знала,  что  вся  ее  власть  во  Франции приходит к ней через детей. В
случае  гражданской  войны  и  победы  гугенотов  французская  корона  может
оказаться  на  голове короля Наварры, принадлежащего к роду Бурбонов. Катрин
сохранит  тогда  свое  положение  королевы-матери.  Конечно, она сделает все
возможное,  чтобы  предотвратить  такое  бедствие  для  дома  Валуа;  она не
остановится  перед  использованием  убийцы  или  пирожного  с  ядом. Но надо
подстраховаться  на  все  случаи. Управлять Марго будет труднее, чем Карлом,
или,  как  она  надеялась,  Генрихом.  Однако  эта  девушка всегда останется
дочерью  Катрин.  Этот брак спасал королеву-мать от неприятностей, возможных
в  будущем,  поскольку  Катрин  повидала  в  свое  время ряд серьезных побед
гугенотов.  Наблюдая  за  сторонниками  Колиньи  -  Телиньи, Рошфуко, Конде,
молодым Наваррцем, она укреплялась в правильности своей гибкой политики.
     Бракосочетание  должно  состояться  скоро,  хотя  после него необходимо
срочно  умиротворить  Филиппа Испанского; при удаче это можно будет сделать,
убив   Колиньи.  Его  Католическое  Величество  давно  желает  смерти  этого
человека;  она  удовлетворит  испанца.  А  если  нет?  В памяти Катрин четко
возник  обрывок  беседы  с  Альвой в Байонне: "В подходящий момент когда все
гугеноты будут под тем или иным предлогом собраны в Париже..."
     Что это будет за предлог? Что за момент?


     Короля  одевали для свадьбы; его друзья и слуги волновались, потому что
рот  монарха  дергался,  как  им  доводилось видеть прежде, а глаза налились
кровью.  К чему приведет это бракосочетание, о котором говорила вся столица,
вся Франция?
     - Эта  свадьба  станет  кровавой, - заявляли парижане; король знал, что
люди шепчутся об этом.
     Кардинала  де  Бурбона  убедили совершить обряд; ему дали понять, что в
случае   отказа   он  попадет  в  немилость  к  королю  и,  что  опаснее,  к
королеве-матери   Карл   и   его  мать  распространили  по  Парижу  весть  о
благословении  папы,  которое  якобы  находилось  в их руках. Теперь не было
причин откладывать церемонию.
     Король  дрожал;  пока  он надевал на себя самые роскошные наряды, какие
доводилось  видеть  людям  -  его  костюм  вместе  со  шляпой и шпагой стоил
шестьсот   тысяч   крон,  -  приближенные  гадали,  как  долго  ему  удастся
сдерживать   безумие  и  не  начнется  ли  приступ  раньше,  чем  завершится
бракосочетание.


     Несмотря  на  свою  занятость,  Катрин  нашла  время, чтобы восхититься
своим  любимцем.  Как он красив! Он выглядит величественнее, чем сам король.
Сотни   сверкающих   камней  подчеркивали  красоту  его  смуглого  лица.  Он
восторгался самим собой не меньше матери.
     Катрин  полюбовалась  шапочкой с тридцатью жемчугами, каждый из которых
весил   двенадцать   каратов.   Какими  нежными  казались  жемчуга  рядом  с
сапфирами,  рубинами  и  излучавшими  холодное  сияние бриллиантами! Как они
идут ее дорогому сыну!
     Она нежно поцеловала его.
     - Если  бы  Господь  согласился  исполнить одно мое желание, дорогой, -
сказала  Катрин,  - я попросила бы его сделать тебя сегодня королем Франции.
Мысль о том, что ты опоздал родиться на год, глубоко печалит меня.
     - Но  когда-нибудь,  мама...  - пробормотал он с честолюбивым блеском в
удлиненных глазах.
     - Когда-нибудь,  мой дорогой. У твоего брата сегодня болезненный вид, -
добавила она.
     - Он уже давно выглядит неважно.
     - Не волнуйся, мой дорогой. Все будет хорошо.
     Катрин  улыбнулась;  несмотря  на  внешнее  спокойствие, она испытывала
тревогу.  Она  чувствовала  себя  как  человек,  который, считая себя богом,
поднял  бурю  на  море  и  обнаружил, что он - всего лишь простой смертный в
неустойчивой  лодке.  Она  была  полна решимости выплыть в безопасное место.
Пусть  закончится  свадьба,  после этого Филиппу в качестве компенсации надо
преподнести голову Колиньи.
     Во  всяком  случае,  это бракосочетание - дело не моих рук, скажет она,
как  бы  намекая:  "А  другое  дело  подготовила  я, желая доказать вам свою
дружбу".  Это  удовлетворит  Филиппа. А вдруг нет? Он, возможно, фанатик, но
не глупец.
     Она  никогда  не  планировала  дальше, чем на один или два хода вперед,
сегодня  она  должна  думать  только  о свадьбе и Колиньи. А потом? В Париже
собрались  большие  силы  гугенотов и католиков. Она однажды сказала: "Когда
придет  время,  я  буду  знать,  что  мне делать". И она действительно будет
знать. Она не сомневалась в этом. На сегодня этого достаточно.


     Невеста  была надменной, бледной и печальной. Она в ярости пожаловалась
своим фрейлинам:
     - Я  молилась  все  эти  дни  и ночи. Умоляла Деву и святых помочь мне.
Неужели  все  напрасно?  Похоже,  да, потому что сегодня - самый ненавистный
для меня день, день моей свадьбы. Я проплакала несколько ночей.
     Женщины  утешали  принцессу.  Они  знали,  что  по ночам она занималась
любовью  с герцогом де Гизом; однако Марго часто удавалось убеждать других в
чем-то  так  же  успешно, как и себя саму. Она увидела принцессу Маргариту в
роли  несчастной  невесты,  орудием  в  руках  матери  и  брата, вынужденной
выходить  замуж  за  человека, которого она ненавидела. Действительно ли она
ненавидела    Генриха    Наваррского?   Он   не   был   лишен   своеобразной
привлекательности.  Она  ощутила  легкий интерес к нему, когда он пристально
посмотрел  на нее и подмигнул ей весьма вульгарно, как настоящий провинциал.
Возможно,  она  не  испытывала  к  нему  настоящей  ненависти. Но равнодушие
выглядело  менее  драматично,  чем  ненависть,  поэтому она должна заявлять,
будто ненавидит Генриха Наваррского.
     Несмотря  на  всю  свою печаль, она не могла не восхищаться собственной
внешностью.  Она  коснулась  короны,  покоившейся на ее голове. Как она идет
ей!  Этот  брак сделает ее королевой; даже обожаемый ею Генрих де Гиз не мог
сделать  Марго  королевой.  Однако этот грубый молодой человек, которого она
ненавидела,  был королем. Она надела шапку из меха горностая; Марго замерла,
любуясь  собой;  голубой  головной убор сверкал бриллиантами. Она посмотрела
через  плечо  на  длинный  шлейф,  который  понесут  три  девушки. Это будут
обязательно  принцессы.  Только  они подойдут на роль шлейфоносцев королевы.
Она  засмеялась от удовольствия и затем вспомнила о своем нежелании выходить
замуж.
     Восемнадцатое  августа,  подумала Марго, дата моей свадьбы. В этот день
я  стану королевой Наварры. Она оставила в прошлом девушку, решившую, что ее
сердце  разбилось,  когда  у нее отняли возлюбленного и женили его на Катрин
Клевской.  Она  мимоходом  вспомнила  ту девушку, лишь ненамного более юную,
чем  сегодняшняя  Марго,  но  совсем  другую,  более невинную! Она принялась
искренне  оплакивать ту девушку, вспомнив отчаяние, охватившее ее, когда она
поняла,  что  мечта  детства,  надежда  на  брак  с  самым красивым мужчиной
Франции,  погибла.  Та  девушка  была  очаровательным  несчастным призраком,
наблюдавшим  за  тем,  как фрейлины готовят Марго к свадьбе, которая сделает
ее королевой.
     - Ваше Величество, мы должны идти, - шепнула одна из женщин.
     Привидение исчезло, его место заняла актриса.
     - Ты  торопишься, - холодным тоном произнесла она. - Я еще не королева,
чтобы обращаться ко мне подобным образом.
     Глаза девушки наполнились слезами, и Марго поцеловала ее.
     - Пусть больше не будет слез. Достаточно тех, что пролила я.
     Шагая  по  помосту, накрытому позолоченной тканью и соединявшему дворец
епископа  с  собором  Нотр-Дам,  Марго  держала  голову высоко поднятой. Она
видела  внизу  толпу  и  знала,  что  многие  задохнутся  и будут раздавлены
насмерть  до  окончания  церемонии. Люди рисковали жизнью, чтобы краем глаза
взглянуть   на   королевскую   свадьбу   и  в  первую  очередь  на  невесту,
прославившуюся  не  только  своей красотой, но и распутством. Она знала, что
они  будут  беззлобно  шептать  друг другу. Им было известно о ее связи с их
кумиром;  католики  бормотали  весьма  недовольно,  потому  что она выходила
замуж  не  за католика Генриха де Гиза, а за гугенота Генриха Наваррского. В
ее адрес прозвучат грубые шутки. Она догадывалась, что говорят люди.
     "О,  вы  знаете, у нее был не только господин де Гиз. Она также спала с
господином   д'Антрагом   и  телохранителем  короля,  господином  де  Шарри.
Говорят, принц де Мартиг тоже побывал в ее постели".
     Похоже,  от  народа  нельзя  скрыть  ничего.  Неужели  стены  дворца не
являются защитой?
     Хорошо,  она  потешит толпу; парижане любили тех, кто забавлял их, хотя
людей огорчала ее измена любимому ими герцогу.
     Марго  не  сомневалась в том, что сегодня на улицах и рынках Парижа все
сплетничают о ней.
     Процессия  не  вошла в собор из-за соглашения о том, что жених не будет
слушать   мессу  и  переступать  порог  собора  во  время  церемонии;  толпа
отреагировала  недовольным  ропотом, послышались смешки, крики "Еретик!". Но
вскоре  люди  поняли,  что  ритуал,  проходивший  вне  стен  Нотр-Дам, могли
увидеть  многие.  Марго опустилась на колени возле Генриха Наваррского перед
западными дверьми.
     Роскошно  одетый  жених  выглядел  весьма  недурно, хотя невеста тотчас
заметила  в нем отсутствие вкуса, к которому она привыкла за время общения с
придворными   кавалерами.   Драгоценности   и  позолота  не  могли  заменить
художественного  чутья. Его голова оставалась заросшей по беарнской моде, от
Генриха  не  исходил аромат духов, однако ленивая улыбка и насмешливые глаза
сообщали ему некоторую особую привлекательность.
     Опустившись   на   колени   возле   Генриха,   Марго   заметила  своего
возлюбленного;  ей  показалось,  что  он  никогда еще не был так красив, как
сегодня.  Она  знала, что восторженные крики, раздававшиеся, когда процессия
двигалась  по  помосту,  адресовались  не  столько  ей  и ее жениху, сколько
возлюбленному  невесты.  В  своей  герцогской  мантии он был великолепен. Он
возвышался  над своей свитой, августовский солнечный свет золотил его волосы
и  бороду.  Воспоминания захватили Марго; она снова превратилась в девушку с
разбитым  сердцем.  О,  почему ей не позволили выйти замуж за ее избранника?
Если  бы  ей  разрешили стать женой Генриха де Гиза, подумала Марго, для нее
не  существовали бы другие мужчины. Разве она любила д'Антрага, де Шарри иди
даже  принца  Мартига?  Она  отдавалась  им  лишь  потому,  что у нее отняли
настоящую любовь, разбили ей сердце.
     Как  неприятен  человек, находившийся возле нее! Она не выйдет за него.
Она  принадлежит  златовласому  гиганту,  любимцу  парижан. Он был ее первой
любовью и будет последней.
     Церемония началась. Генрих Наваррский взял Марго за руку.
     Я  не  сделаю  этого. Не сделаю! - подумала она. Почему я не могу выйти
за  того,  кого я выбрала? Почему должна согласиться на брак с этим дикарем?
Я буду принадлежать Генриху де Гизу. Мне не нужен Генрих Наваррский.
     Она  заметила  воцарившуюся  тишину;  люди  ждали ее ответа. Она должна
сказать,  что  согласна  выйти  за  человека,  стоявшего  возле  нее.  Марго
охватило  озорное  настроение;  любовь к спектаклю пересилила все остальное.
Пусть  весь  Париж узнает, что она в последний момент отказалась выйти замуж
за мужчину, которого ей навязали.
     Кардинал  повторил  свои  вопросы.  Губы  Марго были плотно сжаты. Я не
сделаю это. Не сделаю! - думала она.
     Марго почувствовала, что кто-то положил сзади руку ей на голову.
     - Говори!  -  произнес  с  яростью в голосе король прямо в ухо девушки;
она с вызовом тряхнула головой.
     - Дура! - сказал Карл. - Наклони голову, или я убью тебя.
     Он  грубо  толкнул  ее  голову  вперед и вниз; она услышала, как король
пробормотал, обращаясь к кардиналу:
     - Этого  достаточно.  Она  кивнула.  Наша  невеста от смущения онемела.
Кивок означает, что она согласна.
     Но  многие  увидели  происшедшее; люди восхитились смелостью принцессы;
церемония продолжилась. Жених с насмешливой улыбкой посмотрел на невесту.


     Теперь пришел черед пиршеств, балов и маскарадов.
     Колиньи  мечтал  о  покое  своего  дома  в Шатильоне. Он страстно хотел
соединиться  со  своей  семьей,  но знал, что должен оставаться в Париже. Он
упрекал  себя  за  это  желание, напоминал себе о том, что должен радоваться
вновь обретенному влиянию на короля.
     Когда  ему  предоставлялась  такая  возможность,  он  бежал от светской
суматохи и роскошных увеселений в свои покои, чтобы написать письмо Жаклин.

     Дорогая,   любимая  жена!  Сегодня  завершилось  бракосочетание  сестры
короля  с  королем  Наварры. Следующие три дня будут посвящены развлечениям:
банкетам,  маскарадам,  танцам,  турнирам.  Король  заверил  меня, что после
этого  он  потратит  три дня на выслушивание всевозможных жалоб, поступающих
из  разных  частей страны. Я вынужден работать на пределе моих сил. Несмотря
на  мое  сильное  желание  увидеть  тебя,  думаю,  мы  оба испытали бы укоры
совести,  если  бы я не исполнил мой долг. Но я постараюсь выехать из города
на  следующей  неделе.  Я  предпочел бы находиться рядом с тобой, нежели при
дворе,  но  мы  должны  больше  заботиться  о  наших  людях, нежели о личном
счастье.  Остальное  расскажу  тебе  при  встрече, радость которой постоянно
предвкушаю.
     Дорогая и любимая супруга! Я молю Господа о том, чтобы он берег тебя.
     Написано  восемнадцатого  августа  1572  года  в Париже. Будь уверена в
том,  что  среди  этих празднеств я не оскорблю своим поведением никого, а в
первую очередь - Господа.

     Сидя  в  одиночестве,  он  слышал доносившиеся из дворца музыку, смех и
пение. На улицах шумели люди, воздух был полон их криков.


     Катрин  заметила  отсутствие  Колиньи.  Наши  празднества  мало  радуют
набожного  человека, подумала она. Катрин знала, что он пишет в своих покоях
-  несомненно,  его  столь  же  набожной  жене.  Это  выяснится позже. Будет
занятным  прочитать  любовное  послание  такого  человека.  Хорошо, пусть он
сочиняет  столь  длинное и страстное письмо, сколь это ему угодно. При удаче
оно станет последним в его жизни.
     Она  смотрела  на  бал.  Марго  танцевала  с  герцогом де Гизом, Генрих
Наваррский  -  с  Шарлоттой  де  Сов  Катрин  не  могла сдержать насмешливую
улыбку,  наблюдая  за  этой  четверкой.  Одно было ясно: молодожены не могли
обвинять  друг  друга  в неверности. Циничная пара! Очевидно, что оба желали
нарушить   супружеские   клятвы  в  первую  ночь  после  свадьбы!  Ситуация,
достойная пера Бокаччио или тезки Марго, бывшей королевы Наваррской.
     Несколько   дней   она   могла   отдыхать  с  чувством  удовлетворения.
Бракосочетание  состоялось.  Если  когда-нибудь  гугеноты  одержат  верх над
католиками,  а  дом  Бурбонов  -  над  домом  Валуа,  Катрин  станет матерью
французской  королевы.  Она  имела  своих  людей  в обоих лагерях; она будет
королевой-матерью  независимо от того, кому достанется французский престол -
католикам или гугенотам.
     Что  касается  Филиппа, то он должен получить голову Колиньи. Правитель
Лиона  получил  указание  не  только не пропускать почту во Францию, но и не
выпускать  ее  из  страны.  Филипп и папа не должны знать о том, что свадьба
состоялась, пока Катрин не сможет сообщить о смерти лидера гугенотов.
     Она еле заметно подняла брови - в большой зал вошел Колиньи.
     Катрин направилась к нему.
     - Дорогой  адмирал, я так рада тому, что вы участвуете в наших дурацких
празднествах.  Они веселы и немного глупы, верно? Но я уверена, что подобные
вещи  забавляли вас, когда вы находились в возрасте этих молодых людей - как
и  меня  когда-то.  Приятно  смотреть  на  нашу  молодую  любящую пару - они
очаровательны,  правда?  Адмирал,  - она положила свою изящную белую руку на
его  плечо,  -  адмирал, я знаю, что вы вместе со мной молитесь о том, чтобы
этот брак положил конец религиозным распрям в нашей стране.
     - Верно, мадам, - согласился Колиньи.
     - Я  радуюсь  потому,  что вы имеете влияние на моего сына. Я знаю, Его
Величество  советуется  с  вами  обо всем. Дорогой адмирал, я благодарна вам
как  мать.  Обещайте  мне,  что  вы  останетесь с нами... и используете свое
благотворное влияние для установления мира в стране.
     Она  посмотрела  на  благородное  лицо  с широко поставленными глазами,
красивым   высоким  лбом,  волевым  ртом  и  чеканным  профилем.  Внутреннее
спокойствие  и  сила  -  вот  что  делает  адмирала таким красивым мужчиной,
подумала  Катрин.  Я пошлю его голову в Рим. Она прибудет почти одновременно
с вестью о свадьбе.


     Циничный  муж  и  безучастная жена были торжественно уложены в постель.
Его  друзья-гугеноты  и ее фрейлины-католички удалились; молодожены остались
одни.
     Неяркое  сияние  свечей льстит ему, подумала Марго; она не верила в то,
что  сможет  терпеть его в непосредственной близости от себя. Она не хотела,
чтобы   эти   грубые  руки  касались  ее.  Жесткие  волосы  мужа  разительно
отличались  от  мягких кудрей Генриха де Гиза. Почему Наваррец не пользуется
духами, уж если он не уделяет большого внимания своему туалету?
     Он  наблюдал  за  ней,  решив  отвечать  на  ее безразличие собственным
равнодушием.
     - Видишь,  - произнес он наконец, - бракосочетание все-таки состоялось.
Я  помню,  как  давно,  когда  мы вместе ехали в Байонн, ты выдернула у меня
волос и поклялась, что скорее умрешь, чем выйдешь за меня замуж.
     - Я  не  знаю, - грустно ответила она, - что для меня хуже: умереть или
находиться сейчас здесь.
     Он засмеялся.
     - Не   представляю,   чтобы  ты  согласилась  умереть...  до  окончания
церемонии!
     Она внезапно тоже рассмеялась.
     - Наверно, мне следовало оказать - сразу по ее завершении.
     Между  ними  в  это  мгновение возникло некоторое понимание. Она выдала
наличие  у  нее  чувства  юмора,  сходного с чувством юмора Генриха, и столь
сильного,  что  ей не удалось подавить его и сыграть избранную для себя роль
до конца.
     - Я не видел никого веселее тебя на сегодняшнем балу.
     - Я   научилась   играть  роль,  которую  навязали  мне.  Ты  бесстыдно
преследовал  мадам  де  Сов.  Уверяю  тебя, это заменили многие. Ты вел себя
неприлично  в  день свадьбы. Во всяком случае, для Парижа. Возможно, в твоем
далеком Беарне...
     - Теперь это ваше королевство, мадам.
     - Возможно,  в  нашем провинциальном Беарне галантность, элегантность и
хорошие  манеры  не  в  цене;  но  я  хотела  бы,  чтобы здесь, в Париже, ты
обращался со мной уважительно. Я стала твоей женой.
     - Весьма неохотно, - напомнил он ей.
     - И королевой Наварры.
     - Менее неохотно, - вставил Генрих, и она позволила себе улыбнуться.
     - Я  хочу,  чтобы  ты  знал:  что  касается  меня,  го я согласилась на
брачную  церемонию  только ради короля и моей матери. Я хочу, чтобы наш брак
оставался чисто государственным, формальным... я имею в виду...
     - Мне  вполне  ясно,  что  ты  имеешь  в виду, - сказал он, опираясь на
локоть и глядя на Марго.
     - Надеюсь, ты будешь уважать мои желания.
     - Не  беспокойтесь  на  сей  счет, мадам. Могу я пожелать вам спокойной
ночи?
     - Спокойной ночи, - сказала она.
     Марго  сердилась  на  Генриха.  Он мог бы продемонстрировать сожаление,
если  не  пожелал  уговорить  ее.  Он обладал дурными манерами, был дикарем,
провинциалом.  Она  чувствовала  себя  оскорбленной  тем,  что  ее выдали за
такого человека, пусть даже короля.
     Марго посмотрела на расшитый полог кровати; она дрожала от гнева.
     Помолчав, он сказал:
     - Я   замечаю  вашу  неспособность  успокоиться,  мадам.  Должен  ли  я
объяснить  это  тем,  что  я  недостоин  находиться в этой кровати, или ваше
состояние вызвано тем, что вы желаете меня?
     - Несомненно,   не   этим,   -   резко  произнесла  Марго,  однако  она
обрадовалась, что он заговорил снова.
     - Умоляю  тебя, не сердись на меня слишком сильно, - попросил Генрих. -
Мы,  люди  с  королевской  кровью,  не можем выбирать себе супругов по нашей
воле. Мы должны получать удовольствие от того, что предлагают нам.
     - Получать удовольствие! О чем ты говоришь?
     - Улыбайся, а не хмурься. Наслаждайся дружбой, если нет любви.
     - Ты испытываешь ко мне дружеские чувства?
     - Если ты протянешь мне руку дружбы, я не оттолкну ее.
     - Думаю,  это лучше, чем быть врагами, - согласилась она. - Но возможна
ли между нами дружба? Мы исповедуем разные веры.
     Он откинулся на атласную подушку и положил руки под голову.
     - Вера? - усмехнулся Генрих. - Какое отношение имеет к нам вера?
     Она удивленно приподнялась.
     - Не понимаю вас, месье. Вы ведь гугенот, верно?
     - Я - гугенот, - ответил он.
     - Тогда вам известно, что я имею в виду, говоря о вере.
     - Я  гугенот,  -  продолжил  он, - потому что гугеноткой была моя мать.
Дорогая  Маргарита, если бы ты была ее дочерью, ты бы тоже стала гугеноткой.
Если бы я был сыном твоего отца, я стал бы католиком. Все очень просто.
     - Нет,  -  возразила  она,  -  некоторые люди меняют свою религию. Твоя
мать сделала это. Даже Гаспар де Колиньи исповедовал когда-то католицизм.
     - Фанатики  могут  менять  веру, но мы, дорогая жена, и подобные нам не
относимся  к  их  числу.  Мы  сходны  в  том,  что  оба  любим  жизнь. Хотим
наслаждаться  ею; вера способна помешать этому. Поэтому она не слишком важна
для  нас.  Ты  - католичка; я - гугенот. Ну и что? Ты знаешь, чего ты хочешь
от  жизни,  и получаешь это. Я - такой же, как ты. Вера для нас - не главное
в этой жизни, Маргарита. Кое-что отделено от нее.
     - Я  никогда  не  слышала  подобного  суждения!  - заявила Марго. - Так
считают все гугеноты?
     Он засмеялся.
     - Тебе  известно,  что  это  не так. Они более фанатичны, чем католики,
если это возможно. Это только мое личное суждение... и, возможно, твое.
     - Но я думала, что ты... как сын твоей матери...
     - Во  мне  соединено  много людей, Марго. С королем я - один человек, с
твоей  матерью  -  другой,  с  господином  де Гизом - третий. И я готов быть
четвертым  с тобой, моя добрая жена. Понимаешь, в детстве у меня было восемь
кормилиц,  я  питался  молоком  восьми  разных женщин. В этом теле, которое,
увы!  -  не нравится тебе, находятся восемь разных мужчин. Я сочувствую тебе
в том, что я не так высок и красив, как господин де Гиз.
     - А  я сожалею, что у меня нет голубых глаз и золотистых волос мадам де
Сов.
     - Верно,  у  тебя черные волосы, - с насмешливым сожалением сказал он и
лукаво  добавил:  -  Однако  они  не так уж плохи. Но мы отклонились от темы
нашей беседы. - Я предпочел бы говорить не о любви, а о дружбе.
     - Ты  считаешь,  что поскольку я не могу любить тебя как мужа, я должна
видеть в тебе просто друга?
     - Я  убежден,  что для нас было бы безумием бороться друг с другом. Я -
король  Наварры;  ты  -  королева.  Ты,  как хорошая жена, должна блюсти мои
интересы;  будучи  умной  супругой,  ты  будешь  делать  это, дорогая Марго,
поскольку с сегодняшнего дня мои интересы стали твоими.
     - Интересы?
     - О,  послушай!  Тебе  известно,  что мы живем в паутине интриг. Зачем,
по-твоему, твои братья и мать вызвали меня сюда?
     - Чтобы ты мог жениться на мне.
     - А зачем им понадобился этот брак?
     - Ты знаешь это... чтобы объединить гугенотов и католиков.
     - Это единственная причина?
     - Я не знаю другой.
     - А если бы знала, поделилась бы ею со мной?
     - Это зависит от обстоятельств.
     - Да.  От  того,  выгодно  ли  тебе  оказать  мне  это. Но теперь у нас
появились  общие  интересы,  моя королева. Если я потеряю мое королевство, с
тобой произойдет то же самое.
     - Верно.
     - Значит, ты поможешь мне сохранить то, что принадлежит нам обоим?
     - Вероятно, да.
     - Ты  убедишься  в  том, что я - весьма покладистый супруг. Разумеется,
нам  необходимо  провести  эту  ночь  вместе  -  этого требует этикет вашего
королевского  дома.  Иначе,  несмотря  на  всю  мою терпимость, мне придется
покинуть  тебя.  Но  эта  ночь  будет  единственной  в  нашем браке. Ты меня
понимаешь?
     - Ты  хочешь  оказать,  что  не  будешь вмешиваться в мою жизнь, а я не
должна вмешиваться в твою? Это звучит разумно.
     - Если  бы  все  люди  были  столь  разумны, - со смешком сказал король
Наварры,  -  на  свете  было бы гораздо больше счастливых браков. Я не стану
препятствовать  твоей  дружбе  с  господином де Гизом, но ты, восхищаясь его
красотой,  очаровательными манерами, элегантностью, будешь помнить, что этот
джентльмен,  являясь  другом  принцессы  Маргариты,  может  оказаться врагом
королевы Наваррской.
     - У  мадам  де Сов прекрасные глаза, - холодным тоном отозвалась Марго,
-  у  нее отличные золотистые волосы; но известно ли тебе, что она - главная
и самая искусная шпионка моей матери?
     Он взял руку Марго и пожал ее.
     - Я вижу, что мы понимаем друг друга, моя дорогая жена.
     Свечи оплывали; Марго пробормотала:
     - Это - большое утешение.
     - Возможны и другие утешения, - отозвался он.
     Она помолчала; Генрих склонился над Марго и поцеловал ее.
     - Я бы этого не хотела, - сказала она.
     - Поверь мне, это всего лишь требование этикета.
     Марго засмеялась.
     - Несколько  свечей  уже  погасли,  -  заметила  она.  - В полумраке ты
выглядишь иначе.
     - Ты тоже, любовь моя.
     Они помолчали, потом Генрих приблизился к девушке.
     - Если  я  соглашусь,  то  лишь  потому,  что  мы - король и королева и
этикет налагает на нас определенные обязательства, - сказала Марго.
     - Что  касается  меня, - отведал Генрих, - то я считаю невежливым, лежа
в  постели  с  дамой,  сопротивляться...  требованиям  галантности.  Ты меня
понимаешь?
     Она отодвинулась от него, но он крепко обнял ее.
     - Галантность  Беарна  и  французский  этикет... вместе они неотразимы,
любовь моя, - прошептал Генрих.


ГЛАВА ВТОРАЯ

     В  Лувре  продолжались  балы  и  маскарады. За его стенами простые люди
собирались  в  группы.  Они смотрели на освещенные окна и говорили: "Что это
значит?  Гугеноты  и католики танцуют вместе; они поют; смотрят одни и те же
турниры. Они празднуют вместе... Что это значит?"
     Стояли   жаркие  дни;  ветер  стих.  С  наступлением  темноты  на  небе
появлялись   яркие   звезды;   всю   ночь   над  городом  разносились  звуки
празднества.  Люди  танцевали  на  улицах;  устав, они ложились на мостовую,
поскольку  Париж  не располагал кровом для всех гостей. Несмотря на всеобщее
веселье,   каждый   человек   ощущал   фальшь   и   некоторую   нереальность
происходящего.
     Меньше   всех   беспокоилась  молодая  жена.  Она  танцевала  неистово,
казалась   более   очаровательной   и  соблазнительной,  чем  обычно;  Марго
наслаждалась  своей  ролью, она была слишком поглощена личными делами, чтобы
замечать что-либо вокруг себя.
     Она   была  самой  очаровательной  танцовщицей  в  балете,  придуманном
Генрихом  де Гизом и его двумя братьями и сестрой для развлечения двора. Они
назвали  его  "Тайной  трех  Миров";  это  была  блестящая аллегория, полная
иронии  и  вызова  их врагам Генрих Наваррский и другой Генрих, принц Конде,
одетые  в  рыцарские  доспехи,  входили  в рай и обнаруживали там прекрасных
нимф  -  молодую  жену  Маргариту  и  Шалотту  де  Сов.  Они  танцевали  под
аплодисменты  зрителей;  балет  этим  не  закончился - совершенно неожиданно
появились  король  и  его  брат, герцог Анжуйский, одетые еще роскошнее, чем
Наваррец   и  Конде.  Между  четырьмя  рыцарями  завязалась  потешная  битва
Наваррец  и  Конде поняли, что должны проиграть ее, поскольку никто - даже в
спектакле  -  не  может  одержать верх над королем Франции. Наваррец и Конде
потеряли  женщин;  придворные  в  костюмах  чертей принялись насмехаться над
Генрихом  Наваррским  и  Конде;  занавес  разошелся,  за ним колыхал большой
костер. Все поняли, что лидеры гугенотов изгнаны в ад.
     Католики  хлопали  неистово;  король  и  герцог  Анжуйский  танцевали с
дамами,  в  то время как "черти" неистово плясали вокруг растерянных Генриха
Наваррского и Конде, подталкивая их к пламени.
     Смущенные  гугеноты  наблюдали  за  сценой молча. Только король Наварры
явно  получал  удовольствие,  распутничая  в аду и пытаясь снова пробиться в
рай.  Ему  почти  удалось отбить мадам де Сов у герцога Анжуйского и утащить
ее с собой в ад.
     Позже, танцуя с Генрихом де Гизом, Марго сказала ему:
     - Ты портишь праздник таким маскарадом.
     - Нет, - ответил Гиз, - все получили удовольствие.
     - Католики смеялись, но гугеноты были смущены.
     - Тогда,  возможно,  они  изменят  свое  поведение, прежде чем на самом
деле попадут в ад.
     - Я  бы хотела, чтобы ты умерил свой фанатизм. Фанатизм - это глупость,
безумие.
     Он пристально посмотрел на Марго.
     - Кто наставляет тебя?
     - Никто.  К  чьему голосу, по-твоему, я бы прислушалась? Меня тошнит от
вражды между католиками и гугенотами.
     - Еще недавно ты была убежденной католичкой. Тебя изменил твой брак?
     - Я  по-прежнему  убежденная  католичка;  мой брак совсем не повлиял на
меня.
     - Ты  уверена  в  этом? Мне кажется, что ты смотришь на своего мужа без
прежнего отвращения.
     - Какая  была  бы  от  этого  польза,  если  я  вышла за него замуж? Ты
ревнуешь?
     - Безумно. Какие чувства, по-твоему, я испытывал в эти дни и ночи?
     - О! - вздохнула Марго. - Когда я видела тебя, я забывала обо всем.
     - Знаю.
     - Генрих, сделай кое-что для меня.
     - Я готов на все.
     - Тогда  перестань дразнить гугенотов. Давай для разнообразия поживем в
мире.  В  этой глупой "Тайне трех Миров" и другом спектакле, где ты заставил
моего  мужа,  Конде,  загримированного  под  турка,  и  моих  братьев побить
гугенотов  в  сражении,  ты  зашел  слишком  далеко. Все помнят о поражении,
которое   турки  потерпели  под  Лепанто;  гугеноты  поняли,  что  их  хотят
оскорбить. Это безвкусно, грубо.
     - Брак смягчил твое отношение к гугенотам.
     - Гугеноты!  Католики!  Давай  подумаем о чем-то другом. Кажется, ты не
можешь  это  сделать.  Даже  сейчас, когда ты говоришь со мной о любви, твои
мысли где-то далеко. Я знаю это. О чем ты думаешь? Что затеваешь?
     Она  приблизилась  к  нему;  заглянув в его сверкающие глаза, она вдруг
увидела  в них недоверие. Они были страстными любовниками, но, хотя он желал
ее  не  меньше,  чем  она  его, он не хотел делиться с ней своими секретами,
потому  что  она  была  женой гугенота. Ни желание, ни страсть, ни любовь не
могли  заставить  Генриха  забыть  о том, что гугеноты являлись его злейшими
врагами.
     - Я думаю о тебе, - сказал де Гиз.
     Она  презрительно  рассмеялась.  И все же он был очень красив; находясь
возле  Генриха,  Марго  снова  поддавалась  его  обаянию;  он  не  уступал в
жизненной  силе  ее  мужу,  но  как они отличались друг от друга! Де Гиз был
красив,   элегантен;   его   движения   отличались   изяществом,   манеры  -
утонченностью,  поведение - галантностью. Могла ли она сравнить его со своим
грубым  мужем-провинциалом,  пусть даже находчивым и забавным? Генрих де Гиз
и  Генрих  Наваррский!  Они  разнились,  как  орел  и ворона, лебедь и утка.
Генрих  де  Гиз был серьезен; Генрих Наваррский - легкомыслен. Генрих де Гиз
стремился  к  величию  и  почестям;  Генрих  Наваррский  -  к удовольствиям,
которые приносили ему женщины.
     Я не могу винить себя за любовь к Генриху де Гизу, подумала Марго.
     - Я должна увидеться с тобой наедине, - сказала она.
     - Да,  конечно,  -  ответил  Генрих,  но  его  взгляд  уплыл, куда-то в
сторону;  она заметила, что он остановился на ком-то, стоявшем в толпе возле
двери  зала.  Ее  охватила ревность, быстро сменившаяся любопытством, потому
что  Генрих  смотрел  не  на  женщину,  а  на  мужчину, в котором она узнала
старого воспитателя герцога, Шануана де Вилльмура.
     Глаза   Шануана   встретились   с   глазами  Гиза;  мужчины  обменялись
взглядами, показавшимися Марго полными значения.
     - Ну, - спросила она, - когда?
     - Марго,  -  промолвил  он,  - мы увидимся позже. Я должен поговорить с
тем пожилым человеком. Позже, моя дорогая...
     Она  сердито посмотрела ему вслед; Генрих пошел через зал. Она увидела,
как  он остановился и сказал что-то пожилому мужчине; потом эти двое исчезли
в  толпе;  но  через  несколько  секунд  Марго увидела старого воспитателя в
одиночестве,  он,  похоже,  немного поколебался и выскользнул из зала. Марго
поискала глазами Генриха де Гиза, но не нашла его.
     Как  он  смеет!  Он  придумал предлог, чтобы оставить ее. Несомненно, у
него  свидание  с женщиной. Она не потерпит этого. Осмотревшись по сторонам,
она  испытала  легкое  облегчение:  Шарлотта  де  Сов  оживленно  болтала  с
Генрихом Наваррским.


     Покинув  Лувр,  Генрих  де  Гиз  поспешил  в  дом Шануана де Вилльмура,
стоявший на узкой улочке, что вела к Рю Бетизи, где находился дом Колиньи.
     Гиз  вошел  в  дом, тихо закрыл за собой дверь и поднялся по деревянной
лестнице.
     В  комнате  среди горящих свечей его ждали родственники; среди них были
братья  Генриха,  герцог  Майеннский  и  кардинал  де Гиз, а также его дядя,
герцог  д'Омаль.  Генрих  заметил  незнакомца  -  смуглолицего  брюнета, вид
которого   свидетельствовал   о  том,  что  этот  человек  недавно  проделал
длительное путешествие.
     - Тосинджи  только  что прибыл, - сообщил герцог Майеннский, выталкивая
вперед темноволосого мужчину.
     Тосинджи преклонил колено и поцеловал руку молодого герцога.
     - Добро  пожаловать,  - сказал Гиз. - Кто-нибудь видел, что вы приехали
в Париж?
     - Нет. Я появился здесь в темноте, к тому же я изменил свой облик.
     - Вы знаете, что от вас ждут? - спросил Гиз.
     - Мы  сказали  ему,  -  вмешался  кардинал,  -  что его жертва - важная
персона.
     - Верно,  - подтвердил де Гиз. - Скажу вам больше. Человек, которого вы
должны убить, - Гаспар Колиньи. У вас хватит на это мужества?
     - У меня хватит мужества на любое дело, которое вы поручите мне.
     - Хорошо. Мы тщательно готовим ваше бегство.
     - Благодарю вас.
     - Стрелять  вам  придется  не  из  этого  дома.  Рядом находится пустое
здание.  Стоя  у  окна,  вы  увидите Колиньи, когда он будет идти по улице в
сторону Рю Бетизи. Важно, чтобы первый выстрел оказался точным.
     - Вам известна моя репутация.
     - В  Париже  нет  лучшего  снайпера,  -  сказал герцог Майеннский. - Мы
полностью доверяем вам, Тосинджи.
     - Благодарю вас. Я проверю отсутствие посторонних в этом здании.
     - В  конюшне  Шануана  вас  будет  ждать оседланная лошадь. Сразу после
выстрела  вы  должны  как  можно  скорее  добрался до задней стороны здания,
перелезть  через  невысокую  ограду  и  попасть  в конюшню. А теперь давайте
пройдем  в пустой дом. Убедимся в том, что все в порядке и ничто не помешает
нашему успеху.
     Они спустились по деревянной лестнице и проникли в соседний дом.


     Заседание совета завершилось, и король пожелал сыграть в теннис.
     - Пойдемте  со  мной,  отец,  -  сказал он Колиньи. - Проводите меня до
корта,  а  затем  отправляйтесь домой и отдохните; вы, похоже, устали. Гиз и
Телиньи поиграют со мной, верно, друзья?
     Де Гиз и Телиньи охотно согласились сыграть с королем.
     Несколько  джентльменов  проводили  их до кортов; понаблюдав немного за
игрой,  Колиньи  выразил  намерение  вернуться  к  себе  на Рю Бетизи. Около
дюжины друзей адмирала последовали за ним.
     Гаспар  смутно слышал разговор мужчин, шагавших позади него; у адмирала
не   было   настроения   беседовать;  он  думал  о  том,  что  король  готов
удовлетворить  его  просьбы,  но  многие  советники  были  настроены  против
адмирала.  Он  вспомнил сценки, высмеивавшие гугенотов. Было ясно, что новое
дружеское  отношение  к  гугенотам,  которое  разыгрывали  католики во время
свадебных торжеств, было насквозь фальшивым.
     Он  начал  читать  бумагу,  которую  держал в руке; Колиньи шел немного
впереди  своих  друзей,  полностью  погрузившись  в изучение документа. Один
листок  из  пачки,  которую  он нес, упал на землю. Когда он нагнулся, чтобы
подобрать  его,  пуля просвистела над головой адмирала. Колиньи повернулся и
увидел  в  окне  ближайшего  дома  фигуру  человека.  Адмирал указал на него
друзьям;  в  это  мгновение  грянул  второй  выстрел;  пуля оторвала Колиньи
палец, задела руку и застряла в плече.
     - Этот дом. Из этого окна, - крикнул адмирал.
     Несколько  его  друзей  бросились  к  дому;  другие  столпились  вокруг
Колиньи.  Рукав  камзола  стал мокрым; от потери крови у Колиньи закружилась
голова.
     - Король... - промолвил он. - Сообщите ему... немедленно...
     Мерлин,  один  из  его  соратников, поняв, что адмирал теряет сознание,
обхватил Колиньи рукой.
     - Доберемся до вашего дома, - сказал он. - Как можно скорее...
     - О,  - пробормотал Колиньи, прислонившись к Мерлину, - это дело рук де
Гизов. Они замышляли это, когда герцог мирился со мной...
     Медленно,   превозмогая   боль,   в  окружении  нескольких  друзей,  не
бросившихся искать убийцу, Колиньи вошел в свой дом на Рю Бетизи.
     Когда королю сообщили новость, он еще играл в теннис.
     - Ваше  Величество,  адмирал  ранен. Это произошло, когда он шел домой.
Стреляли из пустого дома.
     Карл  замер,  сжимая  ракетку. Он испугался. Он посмотрел на Гиза; лицо
Генриха  оставалось бесстрастным, оно не выдавало его чувств. Король заметил
ярость в глазах Телиньи.
     - Ваше Величество, отпустите меня к нему, - попросил Телиньи.
     Карл  ничего  не  сказал.  Он  продолжал  смотреть в пространство перед
собой. Нигде нет покоя. Каждому угрожает опасность. Мира нет.
     - Неужели я не получу даже короткого покоя? - всхлипнул он.
     - Ваше Величество, умоляю вас... отпустите меня к адмиралу.
     - Иди,  иди!  -  крикнул  Карл.  -  О,  Господи, что они сделали с моим
другом?
     Гиз шагнул к королю:
     - Ваше  Величество,  необходимо  послать  за  докторами.  Вероятно, еще
можно что-то сделать.
     - Да,  да,  -  почта  завизжал  Карл.  -  Отправьте их всех к адмиралу.
Вызовите Паре. Он спасет Колиньи. Я сам пойду к нему. Я...
     Плача, Карл побежал к дворцу.


     Катрин  невозмутимо  сидела  в  своих покоях, когда Мадаленна вбежала в
комнату с новостью.
     - Мадам, в адмирала стреляли.
     - Стреляли?   -  Катрин  ликовала,  но  ее  глаза  изображали  ужас.  -
Мадаленна, ты лжешь. Это невозможно.
     - О  да,  мадам. Он шел в сторону Рю Бетизи от дворца; кто-то выстрелил
в него из окна пустого дома.
     - Но это ужасно.
     Катрин  не  двигалась;  она  подумала:  я  пошлю  в Рим его голову. Она
прибудет почти одновременно с известием о бракосочетании.
     - И... кто стрелял? Ты выяснила это, Мадаленна?
     - Это  еще не известно, мадам, но убийца прятался рядом с домом Шануана
де Сент-Жермен л'Оксеруа, бывшего наставника де Гизов.
     - Преступника поймали?
     - Не знаю, мадам.
     - Тогда  иди  и  выясни,  что  сможешь.  Ступай на улицу, послушай, что
говорят люди.
     Катрин  уже была готова к встрече с королем, когда он явился во дворец.
Его  глаза  сверкали от ярости; королева-мать заметила знакомое подергивание
рта, пену на губах.
     - Ты  слышала?  Слышала?  -  закричал  Карл.  -  Моего  дорогого  друга
адмирала, великого Гаспара де Колиньи пытались убить.
     - Если  попытка  оказалась  неудачной, поблагодарим за это Господа, сын
мой. Если он не умер, мы должны спасти его.
     - Мы  должны  спасти  его.  Паре!  Паре!  Где  Паре?  Карлик,  не стой,
уставившись  на  меня.  Иди...  иди  и  доставь ко мне Паре. Пойдемте все...
найдем  Паре. Нельзя терять ни мгновения. Когда ты найдешь Паре, отправь его
в  дом  адмирала.  Вели  ему  не  терять время... или он ответит мне за это.
Мама,  я  должен  немедленно  пойти  туда.  Должен  попросить  его выжить...
остаться в живых...
     - Мой  сын,  тебе  надо успокоиться. Дорогой, ты не можешь идти в таком
состоянии.  Я  должна  проводить  тебя.  Подожди...  дождись  новых  вестей.
Обязательно  отправь  туда  Паре, но сам пока не иди. Ты не знаешь состояние
адмирала. Погоди, прошу тебя. Тебе ни к чему лишние потрясения.
     Карл подергивал свой камзол, он отчаянно всхлипывал.
     - Он  был мне отцом. Я верил ему. Его убили. Он, верно, сильно страдал.
О боже, как он страдает. Льется кровь... его кровь.
     - Ты  не  должен  видеть ее, - сказала Катрин. - Подожди, сын. А, вот и
Паре.  Паре,  король  приказывает  вам немедленно отправиться в дом адмирала
и... спасти его жизнь. Идите... как можно скорей.
     - Да, Паре, идите... идите! Не теряйте время, ищите немедленно.
     Катрин обратилась к карлику:
     - Позови  Мадлен  и  мадемуазель  Туше. Пусть они тотчас придут в покои
короля.
     Они  объединили  свои  усилия  для  того,  чтобы  успокоить несчастного
короля.
     Лидеры  гугенотов  собрались  в  доме  на  Рю  Бетизи.  Телиньи, Генрих
Наваррский,  принц Конде, герцог де Ларошфуко ждали в приемной. Никлас Мусс,
старейший  и  самый  преданный  слуга  Гаспара,  а также его помощник Мерлин
оставались  в  спальне  адмирала.  Было  отправлено  послание  Монтгомери  в
Сент-Жермен.  Возле  дома  собрались  гугеноты;  звучали возмущенные голоса,
люди снова и снова повторяли имя де Гиза.
     Увидев   Амбруаза  Паре,  величайшего  хирурга-гугенота,  спешившего  к
Колиньи, толпа обрадованно зашумела. Люди расступились, пропуская врача.
     - Да  поможет  вам Господь, месье Паре. Пусть вам удастся сберечь жизнь
нашего великого лидера, которого хотели погубить злодея.
     Паре заявил, что он сделает все возможное, и скрылся в доме.
     Он  застал  адмирала  обессилевшим.  Рана  сама  по  себе  не  казалась
смертельной,  но  Колиньи  потерял  много  крови;  пуля, застрявшая в плече,
могла быть отравленной.
     Наваррец и Конде, Телиньи и Рошфуко последовали за Паре в комнату.
     - Господа,  - сказал Паре, - возможно, придется ампутировать руку. Если
это удастся сделать успешно, опасность существенно уменьшится.
     Колиньи услышал слова врача.
     - Если вы так считаете, - решительно заявил он, - сделайте это.
     Паре  тщательно  осмотрел  руку  адмирала,  смыл пятна крови и прощупал
ткани. Потом хирург улыбнулся.
     - Все  не  так  плохо,  как  я  сначала  думал,  -  сказал он. - Рука в
неплохом  состоянии.  Вероятно,  достаточно  будет  удалить остаток пальца и
извлечь пулю.
     Колиньи  ждала  мучительная  процедура,  потому  что  под рукой не было
опиума.  Адмиралу  предстояло  наблюдать  за тем, как хирург будет орудовать
щипцами  Мусс  и  Телиньи держали Колиньи; его губы были бескровными, лицо -
бледным;  он  напоминал  труп;  однако  стонал  не  адмирал, а Телиньи; Мусс
всхлипывал.
     - Мужайтесь,  мои друзья, - сказал адмирал. - Боль терпима, и она скоро
прекратится. Все, что выпадает на нашу долю, происходит по воле Господа.
     - Да,  мои  друзья,  -  прошептал Мерлин. - Поблагодарим Господа за то,
что  он  сохранил  адмиралу жизнь, пощадил его голову и рассудок, и не будем
упрекать Всевышнего за происшедшее.
     Обрубок   указательного   пальца   был  наконец  ампутирован,  и  после
нескольких   весьма  болезненных  попыток  хирург  извлек  пулю.  Адмирал  в
полуобморочном  состоянии  откинулся  на  руки  Телиньи  и Мусса. Он мечтал,
чтобы  забытье  избавило  его  от  мук,  но он очень долго воспитывал в себе
терпение  и выносливость, всегда приносил свое тело в жертву интересам дела.
Он  боялся,  но  не  новых страданий, а того, что значило покушение для всех
его друзей и последователей, собравшихся в Париже.
     - Сейчас  у меня... нет настоящих врагов, кроме де Гизов, - пробормотал
адмирал.  -  Но помните, мои друзья, - удар могли нанести не они... Мы можем
выдвигать обвинения, лишь выяснив истину.
     Он услышал ропот. Кто-то сказал:
     - Мы  пойдем и убьем де Гизов. Неужто они избегнут наказания за то, что
они сделали с адмиралом?
     Колиньи попытался поднять руку и простонал:
     - Нет...  умоляю  вас.  Никакого  кровопролития...  сейчас. Это погубит
Францию.
     - Оставьте его, - прошептал Паре. - Ему необходимо отдохнуть.
     Все, кроме Телиньи, Мусса, Паре и Мерлина, покинули адмирала.
     В  отдельные  моменты  этого  мучительного утра Колиньи забывал, где он
находится.  Один  раз  он решил, что лежит в Шатильоне со своей первой женой
после  рождения  Анделота.  Затем  ему  показалось,  что  этот  ребенок - не
Анделот,  а  Франсуа.  Он  услышал известие о смерти другого Анделота. Потом
увидел себя с Шакли и Жанной Наваррской в розарии.
     - Отдохните,  отдохните!  -  взмолился Паре. - Вы должны это сделать. У
вас  сильный  организм,  господин адмирал, но вы нуждаетесь в отдыхе, потому
что потеряли много крови.
     Но  адмирал  не мог отдыхать; когда эти непоколебимые гугеноты, а также
маршал  де  Коссе с Дамвиллем и Вилларом навестили Колиньи, он вспомнил, что
его тревожило.
     - Я боюсь, мои друзья, но не смерти.
     И  вдруг  ему показалось, что в полузабытьи на него снизошло прозрение.
Он  мысленно увидел молодого короля с безумными, растерянными глазами; Карла
держала за руку женщина в черном со зловещим улыбающимся лицом.
     Он  должен  предупредить  короля.  Он  обязан  сделать  это. Освободить
короля от этой особы, олицетворявшей недоброе влияние.
     - Я  не боюсь умереть, - сказал он, - если мне это суждено. Но прежде я
должен  увидеть короля. Возможно, чья-то воля пытается удержать его вдали от
меня.  Но  я  больше  всего  на  свете желаю увидеть перед смертью короля...
увидеть его наедине.


     Карл  настороженно  ожидал  каких-то  новых  событий. Мать отказывалась
оставлять  его  одного;  он знал, что она решила не допускать того, чтобы он
делал что-то без ее согласия.
     Его  первыми посетителями стали король Наварры и принц Конде, пришедшие
в Лувр прямо от постели адмирала.
     - Какие новости? Каше новости? - спросил Карл.
     - Плохие, Ваше Величество.
     - Он... умер?
     - Нет,  Ваше  Величество,  но  рана  серьезная. Месье Паре считает, что
есть слабая надежда на выздоровление. Адмирал потерял много крови.
     - Славу Богу, что он жив, - сказала Катрин.
     Король заплакал.
     - Это я ранен, - простонал он.
     - Вся   Франция,   -   сказала   королева-мать.   -  О,  Господи,  кому
гарантирована  безопасность?  Они могут прийти и напасть на короля, лежащего
в собственной кровати.
     Она  посмотрела на своего дрожащего сына. Положись на меня, говорили ее
глаза. Ты в опасности, но все будет хорошо, если ты доверишься мне.
     - Ваше  Величество, - сказал принц Конде, - мы нашли ружье в том пустом
доме. Оно еще дымилось. Оно принадлежит телохранителю герцога Анжуйского.
     Катрин ахнула.
     - Его, вероятно, украли, - сказала она. - А чей это дом?
     - Не  знаю,  мадам,  но  мы  установили,  что в соседнем особняке живет
Шануан де Вилльмур.
     - Каким образом убийце удалось скрыться?
     - Ворота  конюшни  Шануана были открыты; очевидно, его ждала оседланная
лошадь.
     - Этот  священник  -  человек  де  Гиза.  Я  отрублю  им  головы. Им не
спастись  от  моей  мести. Приведите ко мне каноника. Приведите герцога, его
дядей  и  братьев.  Они  -  организаторы  преступления. Парижане увидят, что
происходит с теми, кто причиняет вред моим друзьям.
     - Парижане,  -  насмешливо  заявила  Катрин,  - не будут молча стоять и
смотреть,  как  Ваше  Величество причиняет вред их друзьям. Ваше Величество,
вы  потрясены  ужасной трагедией. Давайте все успокоимся. Давайте подождем и
посмотрим,  что  произойдет; тем временем мы будем молиться за выздоровление
адмирала.
     - Мадам,  -  сказал Генрих Наваррский, - мой кузен Конде и я чувствуем,
что волнений удастся избежать, если мы на некоторое время покинем Париж.
     - Нет, - закричал король. - Вы останетесь.
     Катрин улыбнулась.
     - Господа,  мы  не  можем  допустить,  чтобы наш молодожен покинул нас.
Свадьба  состоялась  всего  несколько дней тому назад. Вы должны еще хотя бы
недолго побыть с нами.
     Она  услышала  донесшиеся из приемной голоса и послала человека узнать,
кто пришел и какие новости принес визитер.
     Дамвилля и Телиньи впустили к королю.
     - Что с адмиралом? - крикнул Карл.
     - Он  отдыхает,  Ваше Величество, - сказал Телиньи. - Он спрашивает, не
окажете ли вы ему честь, навестив его, поскольку он не может прийти к вам.
     - Я  сделаю  это!  -  заявил  король;  Катрин  поняла,  что  не  сможет
остановить сына. - Я отправляюсь к нему немедленно!
     - Ваше Величество, он просит, чтобы вы пришли одни, - сказал Телиньи.
     - Мы  будем  сопровождать  короля,  - тотчас вставила Катрин, - я и его
братья;  мы  не  меньше  Карла  хотим  лично  пожелать адмиралу всего самого
лучшего.
     Карл  хотел  запротестовать,  но Катрин уже распорядилась, чтобы герцог
Анжуйский  и  Аленсонский были направлены к ней; когда все собрались, Катрин
устроила  так,  чтобы  их  сопровождала  группа  дворян,  являвшихся врагами
Колиньи.  Поэтому  за  королем  к  Рю  Бетизи  последовали маршал де Таванн,
герцог  де  Монпансье, граф де Ретц и герцог Неверский, а также несколько их
приближенных.
     Катрин  волновалась.  Она  замечала злые взгляды, которые бросали на ее
свиту  горожане;  она знала, что их ненависть направлена в первую очередь на
нее;  Катрин  различала  слово,  которое  она  слышала на протяжении всей ее
жизни  во  Франции,  - "итальянка". Королева-мать ощущала недоверие, которое
выражало  это  прозвище.  Она  слова  и  снова слышала имя Гиза. Катрин была
уверена:  если  адмирал  умрет,  гугеноты поднимутся на борьбу с католиками.
Люди  вслух смеялись над сыном Катрин. Они называли его извращенцем. Убийца!
Итальянка!  Катрин  радовалась,  что  за  ней  следовал сильный католический
эскорт.
     Приблизившись  к  Рю  Бетизи,  они  обнаружили,  что  толпа стала более
плотной.  Она  собралась возле дома адмирала словно для того, чтобы защитить
его  от  новых  покушений.  Это  были  гугеноты, прибывшие в Париж по случаю
свадьбы.  Кто мог подумать, что их будет так много? Королевскому дому Валуа,
а в первую очередь королю и королеве-матери, угрожала опасность.
     Катрин  и ее свита прошли через комнаты первого этажа; находившиеся там
протестанты демонстрировали не слишком большое почтение к ней.
     - Мои  друзья,  -  сказала  Катрин,  -  мы  молимся  вместе  с  вами за
выздоровление  этого  великого  и  доброго  человека.  Пропустите  нас;  наш
любимый адмирал сам попросил, чтобы мы пришли к нему.
     Люди  настороженно  уступили  им  дорогу; король прошел прямо к кровати
адмирала; опустившись на колени, Карл горько заплакал.
     - Ваше  Величество,  -  сказал  Гаспар,  - вы поступили весьма любезно,
придя ко мне.
     - О,   мой   отец,   -  всхлипнул  Карл,  -  ваша  рана  причиняет  мне
нескончаемую  боль.  Не называйте меня "Ваше Величество". Зовите меня сыном,
а  я  буду  называть  вас  отцом.  Клянусь  Господом  и всеми святыми, что я
откажусь  от спасения, если не отомщу тем, кто причинил вам страдания... моя
месть будет такой, что память о ней не померкнет вовек.
     - Не  говорите о мести, сын мой, - со слезами на глазах сказал адмирал.
-  Я  сожалею  о  том,  что  ранение лишает меня великого счастья работать с
вами.
     Катрин  остановилась возле кровати; Гаспар заметил ее. Она казалась ему
черным стервятником, ждавшим его смерти.
     - О,  мой  сын, - сказал Колиньи, - вас пытаются убедить в том, что я -
возмутитель  спокойствия.  Клянусь  перед  Господом  -  всю  мою жизнь я был
верным слугой Вашего Величества. Господь рассудит меня и моих врагов.
     - Мой  отец,  вы не умрете. Я не допущу этого. Я - король... помните об
этом.
     - Существует  более  великий король, чем вы, Ваше Величество. Именно он
решает такие вопросы. Но я должен поговорить с вами.
     Гаспар   умоляюще  посмотрел  на  Катрин,  которая  елейно  улыбнулась,
отказываясь понять его просьбу.
     - Я  всегда  хранил  верность  вашему отцу, - сказал Колиньи Карлу, - и
буду  верен  вам.  Сейчас  я  считаю  моим долгом - возможно, моим последним
долгом  - попросить вас не упускать возможность, способную принести спасение
Франции.   Во   Фландрии   война   уже  началась.  Вы  не  должны  сохранять
нейтралитет;  этим вы подвергнете опасности мир в вашем королевстве. Франции
будут грозить серьезные неприятности. Очистите ваш совет от слуг Испании.
     - Дорогой  адмирал, - сказала Катрин, - вы возбуждаете себя. Нельзя это
делать; месье Паре велел вам отдыхать.
     - Она  права,  - подтвердил король. - Вы не должны волноваться, дорогой
друг.
     - Ваше  Величество,  вы  не  должны нарушать ваши обещания. Каждый день
нарушаются ваши обещания дать мир нашим провинциям.
     - Дорогой  адмирал, мы с королевой-матерью исправим это. Мы уже послали
наших представителей в провинции для поддержания мира.
     - Это верно, господин адмирал, - сказала Катрин.
     - Вы знаете, что это правда.
     - Мадам,  -  заявил  Колиньи,  -  я  знаю, что вы направили в провинции
ваших представителей, которые обещают вознаграждение за мою голову.
     - Не   волнуйтесь,   -   сказала  Катрин,  поскольку  король  испуганно
посмотрел на нее. - Мы пошлем других, которые будут вне подозрений.
     - У  вас  жар, - Карл коснулся лба адмирала. - Этот разговор вреден для
вашего  здоровья. Я сделаю все, о чем вы просите, а вы взамен должны сделать
то, о чем прошу я - а именно отдохнуть. Вы обязаны поправиться.
     Он позвал Паре и предложил ему принести пулю, ранившую адмирала.
     - Я хочу взглянуть на эту подлую штуку, - добавил король.
     Пулю  принесли,  и  Карл  уставился  на  нее, подергивая губами. Катрин
взяла пулю и взвесила ее на своей белой ладони.
     - Такая    маленькая   вещь   принесла   столько   вреда,   -   сказала
королева-мать.  -  Как  я  рада,  что  она  извлечена.  Вы помните, господин
адмирал,  как месье де Гиз был застрелен под Орлеаном? Конечно, помните. Кто
не  помнит гибель - по мнению некоторых, убийство - этого великого человека?
Тогда  доктора  сказали  мне:  несмотря  на то что пуля была отравленной, ее
быстрое извлечение из тела могло спасти жизнь господина де Гиза.
     Король  продолжал  смотреть  на  пулю.  Он  пожелал взглянуть на китель
адмирала.
     - Это ни к чему, сын мой, - предупредила Катрин.
     Но  Карл  упрямо  потребовал, чтобы китель принесли; увидев пятна крови
на рукаве, он заплакал.
     - Вернемся  во  дворец,  -  сказала  Катрин.  -  Эти  слезы  не помогут
адмиралу.
     - Мой  отец,  -  воскликнул  король,  - вы должны перебраться к нам. Вы
получите  покои  рядом с моими. Я буду ухаживать за вами. Моя сестра уступит
вам свои апартаменты. Пожалуйста! Я настаиваю.
     Но  Гаспар  отказался.  Он  должен  выжить.  Должен бороться со смертью
всеми  своими  силами,  его  работа не завершена. В Лувре он может угодить в
ловушку.  Он  не  имеет права доверять женщине в черном - итальянке, которая
сейчас уговаривает его принять приглашение.
     Паре   поспешил   шагнуть   вперед   и  сказать,  что  адмиралу  нельзя
передвигаться.
     - Очень  хорошо,  - заявил король, - я прикажу окружить этот дом вашими
сторонниками,  отец.  Вы  будете  отдыхать  в безопасности, а я тем временем
найду  тех,  кто  хотел убить вас, и поступлю с ними так, как они собирались
поступить с вами.
     Он встал, но Гаспар зашептал:
     - Ваше Величество, побудьте здесь еще немного. Я очень хочу...
     - Говорите,   дорогой   отец.   Любое  ваше  желание  будет  немедленно
выполнено.
     - Я хочу поговорить с вами наедине.
     Карл  посмотрел  на  мать.  Катрин  улыбнулась, кивнула головой, но она
была в ярости. Произошло то самое, чего она желала избежать.
     - Пойдемте, месье Паре, - сказала она. - Мы с вами подождем снаружи.
     Когда мужчины остались одни, король опустился на колени возле кровати.
     - Говорите, мой отец. Скажите то, что вы хотели сообщить мне.
     - Ваше  Величество, я люблю вас... не только как короля, но и как моего
сына.
     Слезы  потекли  по  щекам  Карла. Он поцеловал покрывало. Взволнованный
король  не  мог  забыть  пробитого пулей рукава адмиральского кителя и пятен
крови на нем.
     - Мой  отец,  в  каком  ужасном мире мы живем! Вы не должны умереть. Не
должны покинуть меня... мне страшно.
     - Не  бойтесь,  сын мой. Вы - король этой страны, ее спасение от беды -
в  ваших  руках.  Вы  должны  быть  сильным.  Успокойтесь,  Ваше Величество.
Послушайте  меня,  мы  не долго будем одни. Правьте Францией самостоятельно.
Доверяйте  лишь  собственным  суждениям.  Одному  человеку  вам  не  следует
доверять   в  первую  очередь.  Мне  трудно  произнести  это,  но  я  должен
предупредить вас.
     Понизив голос до шепота, Колиньи произнес:
     - Остерегайтесь  вашей  матери. Не верьте ей. Управляйте страной без ее
участия.  Много  несчастий  выпало  на  долю  нашей бедной страдающей страны
благодаря  ей. Она - ваш злой гений, мой сын. Вы должны освободиться от нее.
Вы  - мужчина. Вы достаточно взрослы, чтобы править Францией. Будьте сильным
и  мужественным.  Молите  Господа  о  том,  чтобы  он  направил  вас и помог
справиться с трудными задачами, которые ждут вас.
     - Вы  правы,  -  прошептал  король.  -  Я  должен  править один. Должен
править один.
     - Будьте   сильным.   Будьте   достойным.  Предоставьте  людям  свободу
вероисповедания.  Не  используйте  религию  в  политических целях. Религия и
дипломатия   должны  быть  разъединены.  Выполняйте  свои  обещания.  Ведите
достойную  жизнь  и  постоянно  молитесь  о  помощи  Господа. А главное, сын
мой... главное...
     Король плакал.
     - Гаспар,  мой  отец,  я  не могу вынести это. Вы говорите со мной так,
словно это наша встреча - последняя.
     - Нет,   возможно,  я  поправлюсь.  У  меня  еще  много  сил.  Сдержите
обещание,  данное вами принцу Оранжскому. Помните, что честь обязывает вас к
этому.  Не  следуйте наставлениям матери. Прислушивайтесь к слову Господа, а
не   к  советам  Макиавелли.  Ваше  Величество,  вы  способны  сделать  ваше
правление  хорошим.  Тогда  в  ваш  последний  час  вы сможете поблагодарить
Господа за то, что он призвал вас править этой страной.
     - Я  по-прежнему  вижу  кровь  на  вашем  кителе. Густую красную кровь.
Кровь  величайшего  адмирала,  какого знала Франция. Что мы будем делать без
вас?
     - Не  плачьте, прошу вас, я еще с вами. Помните... помните мои слова. В
первую очередь - касающиеся вашей матери.
     Дверь  тихо  открылась;  Катрин,  стоя  у порога, посмотрела на мужчин.
Король  испуганно  ахнул. Он знал, что она внушала ему ужас, была источником
всех его страхов.
     - Это  никогда  не  закончится, - резко произнесла королева-мать. - Наш
дорогой  адмирал утомлен. Он должен отдохнуть. Пойдемте, Ваше Величество, вы
должны покинуть адмирала. Месье Паре, господин Колиньи устал. Верно?
     - Он нуждается в отдыхе, - согласился Паре.
     - А теперь оставьте меня, Ваше Величество, - сказал адмирал.
     - Я  приду  еще,  -  произнес король и шепнул Колиньи: - Я буду помнить
все, что вы сказали мне.
     Возвращаясь  в  Лувр, Катрин казалась безмятежной, но она остро ощущала
близость сына.
     Как   только   они   оказались   во   дворце,  Катрин  отпустила  своих
приближенных и уединилась с королем.
     - Что сказал тебе адмирал, мой сын?
     Король спрятал свое заплаканное лицо от матери.
     - Это касается только нас двоих, - с достоинством ответил он.
     - Государственные дела? - спросила Катрин.
     - Государственные дела между королем и его адмиралом, мадам.
     - Надеюсь, он не толкает тебя на глупость.
     - Его  советы  мудры, мадам. Я молю Господа о его выздоровлении, потому
что боюсь думать о том, как эта страна обойдется без Колиньи.
     - Когда  умирает  один  великий  человек,  его место занимает другой, -
сказала Катрин. - Когда умирает король, на трон поднимается новый монарх.
     - Мама,  я  должен  многое сделать и хочу, чтобы мне позволили заняться
этим.
     - Что сказал этот человек?
     - Я ответил тебе - это останется между мною и Колиньи.
     - Ты глупец!
     - Не забывайте, с кем вы говорите, мадам.
     - Я  помню  это.  Я  говорю  со  вчерашним мальчиком, который настолько
глуп, что позволяет врагам обманывать себя.
     - Мадам,  я  дал  вам слишком много власти... это продолжалось чересчур
долго.
     - Кто сказал это?
     - Я. Я говорю это. Я...
     - Ты всегда повторяешь чужие слова.
     - Мадам, я... я...
     Он запнулся; она положила руки ему на плечи.
     - Не  прячь свое лицо, мой сын. Посмотри мне в глаза и поделись со мной
твоими планами. Скажи мне, что тебе приказал сделать адмирал...
     - Он  ничего  не приказывал. Он уважает меня как короля... в отличие от
других. Я делаю лишь то, что хочу.
     - Значит,  за  все время, которое вы провели наедине, он ничего тебе не
сказал, ничего не потребовал?
     - Все сказанное останется между нами.
     - Ты  очарован  всей  этой  набожностью.  Он  сказал:  "Молитесь, чтобы
Господь  наставил  вас"? Конечно, да. Под наставничеством Господа он разумел
свои советы, потому что он считает себя Богом.
     - Вы богохульствуете, мадам.
     - Нет, это он богохульствует. Что еще он сказал тебе?
     - Я хочу остаться один.
     - Ты  видел,  что  сделали с ним его врага, верно? Как тебе понравится,
если  они  поступят  с  тобой  так же? Я слышала, что происходило, когда ему
ампутировали  обрубок  пальца.  Какая  боль! Ты даже не представляешь этого.
Двум  мужчинам  пришлось  держать адмирала, пока Паре орудовал щипцами. Тебе
не  перенести таких мук, мой сын. Ты видел кровь на его кителе? Рана была не
слишком  серьезной.  Людям  доводилось испытывать более тяжкие страдания; ты
слышал  насмешки  людей,  когда мы шли по улице к его дому? Слышал их ропот?
Он  был  обращен  против меня, правда? Но кто я такая? Всего лишь твоя мать.
Они  хотят  нанести  удар  по тебе. О, в каком опасном мире мы живем! Вокруг
нас  льется  кровь.  Умирают  великие  люди.  Короли тоже смертны. Они живут
лучше простых людей, но их смерть более страшна.
     - Мама...
     - Мой  сын,  когда  ты  поймешь,  что ты окружен врагами? Как ты можешь
говорить:  "Он  -  мой  друг?"  Откуда  тебе  известно,  кто твой друг? Этот
адмирал-гугенот  не  может подарить тебе свою дружбу. У него есть только его
вера.  Ради  гугенотов  он позволит разорвать тебя на части. Он мужественный
человек,  я  признаю  это.  Он не боится страданий... не боится умереть ради
его  дела. Он так мало бережет себя. Неужели ты думаешь, что он будет беречь
тебя?  Он приведет тебя к гибели, пронзит шпагой твое сердце... во имя своей
веры.  Он  вздернет  тебя  на дыбу, будет вытягивать твои конечности, ломать
тебе кости... отсечет тебе голову... и все это ради его дела.
     Король  смотрел  прямо  перед  собой; она положила руку на его дрожащее
предплечье.
     - Но  мать,  которая  выносила  тебя,  питает к тебе любовь, на которую
способна  она  одна.  Ты  можешь  быть королем, но прежде всего ты - ее сын.
Ребенок,  которого она кормила грудью. Мать никогда не забывает об этом, мой
мальчик.  Она  способна  умереть ради счастья своих детей. И если им суждено
стать  королями,  только  ей  они  должны  доверять. Другим же - нет. Другие
думают  лишь  о  власти. Они будут смеяться, глядя, как тебя мучают. "Король
мертв,  -  скажут  они,  -  да здравствует новый король". О, ты глупец, если
позволяешь   обманывать  себя  человеку,  который,  возможно,  действительно
велик,  но  хочет  одного  - видеть гугенотов хозяевами этого королевства...
Мечтает  посадить  гугенота  на  трон.  Он будет добиваться этого даже ценой
твоей жизни. Что он сказал тебе? Какой совет дал?
     Карл  принялся дергать пальцами свой камзол. Посмотрел на мать глазами,
полными муки.
     Она нежно обняла его.
     - Скажи мне, дорогой, - прошептала Катрин. - Скажи твоей маме.
     - Я не могу... не могу... эта наша тайна.
     - Он упомянул... твою маму?
     Король  молча  уставился  на  Катрин;  его  глаза  были  выпучены, губы
искривились.
     - Что он сказал обо мне, сын? - спросила Катрин.
     - Ты  мучаешь  меня,  -  закричал  король. - Оставь меня. Я хочу побыть
один.
     Он оттолкнул ее и, бросившись на диван, вцепился зубами в подушку.
     - Я  не  скажу.  Не  скажу. Оставь меня. Он был прав, когда сказал, что
ты...  мой  злой  гений,  что я должен править самостоятельно. Я буду делать
это, уверяю тебя. Оставь меня... оставь меня.
     Катрин  склонила  голову; он подтвердил ее опасения. Она позвала Мадлен
и  послала  ее  успокоить короля. Герцог Анжуйский ждал мать в ее покоях. Он
почувствовал  царивший  во всем дворце страх; он видел, как люди смотрели на
улицах на короля и его приближенных.
     - Мама, - сказал он, - что нас ждет?
     - Прежде всего мы должны уничтожить этого надоедливого адмирала.
     - Как  мы осуществим это? Он владеет магией... более сильной, чем наша.
Похоже, его невозможно убить.
     - Мы найдем способ, - мрачно сказала Катрин.


     Карл, придя в себя благодаря нежной заботе Мадлен, принял решение.
     Он  поклялся  отомстить  людям,  пытавшимся убить адмирала, и был полон
решимости выполнить свою клятву.
     Не  посоветовавшись  с  матерью,  он распорядился арестовать нескольких
близких де Гизу мужчин, в том числе Шануана де Вилльмура.
     - Если  Генрих  де  Гиз - соучастник преступления, он поплатится за это
жизнью.
     Катрин  воспользовалась  первой  же  возможностью  остаться  наедине  с
сыном.
     - О,  Карл,  -  печально  промолвила она, - ты следуешь дурному совету,
объявляя  войну  Генриху  де  Гизу.  Неужели  ты  еще  не  оценил силу этого
человека?  Если бы ты говорил так в Блуа или Орлеане, в Шамборе или Шенонсо,
я  бы сказала, что ты не взвешиваешь свои слова. Но произносить такие угрозы
в  Париже - значит совершать величайшую глупость. Подняв руку на герцога, ты
восстановишь  против  себя  весь  город,  потому  что  парижане - на стороне
Генриха.  Ему достаточно только подать им знак, и весь город бросится на его
защиту. Ты - король Франции, но он - король Парижа.
     Но  король  не  отказался  от своего замысла. Он помнил слова его друга
Колиньи.  Он, Карл, отомстит за адмирала. Если для этого необходимо убить де
Гиза, значит, герцог умрет, какие бы последствия это ни сулило.
     Катрин пыталась повлиять на сына.
     - В  такое  время  мы должны быть дипломатичными. Ты можешь легко найти
козла  отпущения  для  адмирала. Вполне подойдет человек из окружения твоего
брата,  поскольку  говорят, что ружье принадлежало одному из его охранников.
Сам  Шануан...  если  это  тебе  необходимо.  Но предупреждаю тебя - если ты
хочешь остаться королем Франции, не трогай короля Парижа!
     - Мадам,  -  произнес  король необычным для него спокойным голосом, - я
принял решение.
     Она невозмутимо улыбнулась, но в душе ее бушевала буря.
     Она  покинула  короля  и,  переодевшись  торговкой,  выскользнула через
малоизвестную  дверь из Лувра. Сквозь уличную толпу Катрин направилась на Рю
Сент-Антуан.   В   городе   царила  неспокойная  атмосфера.  Люди  обсуждали
покушение  на  адмирала  - католики с удовлетворением, гугеноты - со страхом
Катрин  проникла  через заднюю дверь в особняк де Гизов и сказала слуге, что
у нее есть сообщение для герцога; она отметила, что ее не узнали.
     - Я  должна  увидеть  герцога  лично,  -  заявила  Катрин.  - Я послана
королевой-матерью.
     Наконец  ее  провели  к  Генриху, который был со своим братом, герцогом
Майеннским;   увидев   гостью,   Генрих   немедленно   отпустил  всех  своих
приближенных.
     Когда двери закрылись, Катрин спросила:
     - Вы уверены, что нас не могут подслушать?
     - Говорите без страха, мадам, - сказал де Гиз.
     Она сердито посмотрела на него.
     - Славное   дельце.  Похоже,  нам  все-таки  следовало  воспользоваться
услугами герцогини. Этому неловкому идиоту нужно отрубить руки.
     - Ваше  Величество, вы должны понять, - сказал герцог Майеннский, - что
тут нет вины этого человека. Во всей Франции не найти лучшего стрелка.
     - Мадам,  -  вставил  де  Гиз,  -  он  не  виноват  в  том, что адмирал
наклонился. Это судьба.
     - О!  -  воскликнула  Катрин,  стиснув  пальцами  браслет.  -  Я всегда
боялась,  что  его  защищает  какая-то  могучая  магия.  Почему... почему он
должен был наклониться в тот миг?
     - И  просто поднять упавший на землю листок, - мрачно продолжил де Гиз.
- Если бы не это, у стрелка не было бы проблем.
     - Послушайте,  -  сказала  Катрин. - Король арестовал кое-кого из ваших
людей.  Несомненно,  вам  это  уже  известно.  Ваш человек бросил там ружье.
Считают,  что он ускакал на коне, стоявшем в конюшне одного из ваших друзей.
Король поклялся отомстить вам. Вы должны немедленно покинуть Париж.
     Гиз улыбнулся.
     - Но, мадам, это было бы настоящей глупостью.
     Покинуть сейчас Париж? Это равносильно признанию вины.
     - Думаю,  -  сказал  герцог  Майеннский,  -  что  Ее  Величество  хочет
изложить нам какой-то план.
     - Вы  правы.  Ситуация  не  может  оставаться  без  изменений. Гугеноты
бормочут  угрозы  на улицах. Они осмеливались оскорблять меня, когда я шла к
дому адмирала. Они кипят от негодования и готовы взорваться.
     - Ну  и  пусть.  -  Де  Гиз  положил  руку  на  свою шпагу. - Пусть они
взорвутся в Париже; тогда они увидят, что думают о них парижане.
     - Мы  не  можем  допустить  гражданскую  войну  в  Париже,  месье. Я бы
хотела, чтобы был наведен порядок, пока это в наших силах.
     Глаза  Катрин  сверкали,  на ее лице проступил румянец. Она видела, что
настал  тот  момент,  которого  она собиралась дождаться, беседуя с Альвой в
галерее Байонна.
     Время   пришло.   Это  было  очевидно.  Нельзя  допустить  войну  между
католиками  и гугенотами в Париже. Если она вспыхнет, де Гиз возьмет на себя
роль  короля.  Кто  знает,  чем это закончится? Что, если католики, победив,
посадят  своего  героя на трон? Он был принцем и мог претендовать на корону.
Возможно,   несмотря  на  то  что  почта  задерживалась  в  Лионе,  весть  о
бракосочетании  католички  и  гугенота  добралась  до  границы  и  попала  в
Испанию...  Рим.  Если удастся осуществить ее план, она сможет послать в Рим
не  только  голову  Колиньи,  но  и  несколько  других. Новость, которую она
сообщит Филиппу и Грегори, заставит их позабыть о какой-то свадьбе.
     - Я  не  имела  в  виду,  что  вы  должны на самом деле покинуть Париж,
господа.  Нет.  Сделайте  вид,  что  вы  уезжаете  из Парижа с членами вашей
семьи,  которые находятся здесь с вами. Вы выберетесь из города через ворота
Сент-Антуан...  немного  удалитесь  от  Парижа... затем измените ваш внешний
вид  и в сумерках вернетесь назад. Вы скроетесь на некоторое время... в этом
доме.  Никто,  кроме ваших ближайших друзей, не будет знать, что вы здесь. Я
не  могу  отпустить вас из Парижа, потому что вы нужны мне для дела, которое
предстоит нам.
     - Какое дело, мадам? - спросил Гиз.
     - Избавить  Францию  от  этих опасных гугенотов раз и навсегда... одним
махом.


     В  тот  же  день  волнение  охватило  город.  Гизы покинули Париж! Они,
похоже,  уехали  почти  без помпы и свиты, словно спешили как можно поскорее
удрать из Парижа. Католики растерялись; гугеноты ликовали.
     Может  ли  это  означать  что-либо,  спрашивали они, кроме того, что де
Гизы  попали  в  немилость? Значит, король занял сторону гугенотов. Если это
правда, говорили гугеноты, то адмирал пострадал не напрасно.
     В  саду  Тюильри  произошел  инцидент;  какой-то гугенот затеял ссору с
гвардейцем  короля, который не пожелал пропустить его. Гугенот рвался в сад,
требуя  справедливости. Телиньи, проявив мудрость, сумел предотвратить беду,
но напряжение усилилось.
     Катрин  решила  действовать  быстро.  Она  собрала  тайное  совещание в
тенистой  аллее Тюильри; заговорщики встретились с ней и герцогом Анжуйским,
пользовавшимся  доверием  королевы-матери  в  этом вопросе. Помощники Катрин
были  итальянцами;  она  остановила  свой выбор на соотечественниках, потому
что   считала  их  более  искусными  убийцами,  нежели  французы.  Это  были
наставники  короля  Ретц  и  Бираго,  Луи де Гонзага, герцог Неверский и два
флорентийца - Кавьяга и Петруччи.
     - Мои  друзья,  -  прошептала  Катрин,  когда  все собрались, - адмирал
должен  умереть,  и  весьма  быстро.  Вы  видите, что в этой стране не будет
мира, пока он жив.
     Все согласились с королевой-матерью.
     - Сейчас,  -  продолжила  она,  -  мы должны решить, какой способ лучше
применить.
     Катрин  ждала  появления  человека,  которому она неоднократно доверяла
выполнение  деликатных  заданий.  Он  по  предварительной  договоренности  с
королевой-матерью  должен  был сообщить им о заговоре, который он только что
раскрыл.  Катрин  нуждалась  в  серьезном  оправдании  того,  что она хотела
предложить; вымышленное разоблачение заговора обеспечит это оправдание.
     Время прибытия этого человека было рассчитано идеально точно.
     Месье  Бушаванн имел цепкие, настороженные глаза шпиона. Расположившись
в  доме  на  Рю  Бетизи  сразу после приезда адмирала в Париж, он по заданию
королевы-матери   сообщал  ей  обо  всем  увиденном  им.  Сейчас  он  принес
потрясающее  известие.  Гугеноты,  сообщил  Бушаванн, готовят восстание. Они
намерены  захватить  Лувр,  убить всех членов королевской семьи, посадить на
французский трон Генриха Наваррского и навсегда подчинить себе католиков.
     - Господа,  - сказала Катрин, - теперь мы знаем, что мы должны сделать.
Для нас открыт только один путь.
     - Каковы планы Вашего Величества? - спросил Рету.
     - Уничтожить  не  только  адмирала,  но  и  всех парижских гугенотов...
прежде  чем  они  уничтожат  нас, - бесстрастно ответила Катрин. - Мы должны
хранить  все  в  тайне.  Наши  планы будут известны только тем, кто заодно с
нами,  кому  мы  можем  доверять.  Господа,  мы  должны  приступить к работе
немедленно  -  нельзя  терять  время, если мы хотим нанести удар прежде, чем
это сделают наши врага.
     - Мадам,   -   напомнил  Катрин  герцог  Неверский,  -  прежде  чем  мы
что-нибудь  предпримем,  нам  необходимо  заручиться  согласием  короля. Нам
нужно  благословение  монарха.  Если  Гиз в Париже, мы можем рассчитывать на
него: он поставит под наши знамена всех столичных католиков.
     Катрин позволила себе улыбнуться.
     - Не  бойтесь.  Месье  де Гиз будет здесь в нужный момент. Что касается
короля  -  положитесь в этом на меня. Господин де Ретц, вы были воспитателем
Карла  и  хорошо  знаете  его.  Возможно, мне понадобится ваша помощь, чтобы
уговорить короля.
     - Мадам,  -  сказал  Ретц,  -  король  изменился.  Он уже не податливый
мальчик, которого мы знали. Сейчас он одержим идеей мести за адмирала.
     - Тогда мы должны избавить его от этой навязчивой идеи.
     Она  бросила  холодный  взгляд  на  Ретца,  затем  посмотрела на других
мужчин.
     - Мы   должны  встретиться  снова.  Должны  собрать  всех,  кому  можем
доверять.  Я прослежу за тем, чтобы господин де Гиз и его семья были с нами.
Что касается короля - мы должны заняться им немедленно.


     Катрин  и  Ретц  сообща  начали  обрабатывать  короля,  но Карл проявил
досадную твердость; влияние адмирала на короля явно усилилось.
     - Мадам,  - закричал он на Катрин, - я поклялся наказать тех, кто хотел
убить его, и я сделаю это.
     - Ты  глупец,  -  сказала  Катрин.  -  Ты не знаешь, что он готовит для
тебя.
     - Он  -  мой  друг,  и  я  верю  ему.  Что бы ни случилось, гугеноты не
причинят мне зла. Он - их лидер и любит меня как сына.
     - Он околдовал тебя своими красивыми речами.
     - Ваше  Величество, этот человек ввел вас в заблуждение, - сказал Ретц.
-  При необходимости он пожертвует вами. Вы помните мой рассказ о зверствах,
совершенных гугенотами над католиками. Позвольте мне напомнить вам...
     - Нет  нужды  напоминать  мне что-либо. Вы можете идти, граф. Меня ждут
дела.
     Граф  заколебался,  но  король  сурово посмотрел на него. Катрин знаком
велела Ретцу уйти; когда он исчез, Карл повернулся к матери.
     - Ты  тоже,  мама, - произнес он, но Катрин не собиралась позволить ему
так легко выставить ее за дверь.
     - Мой  дорогой сын, - сказала она, - я должна поговорить с тобой о том,
что  должен  услышать  только ты один; это не стоит обсуждать даже при таком
верном  нам  человеке,  как  граф  де Ретц. Мне сообщили новость, которую ты
должен немедленно узнать.
     - Что это за новость?
     - Гугеноты готовят заговор, цель которого - убить тебя.
     Король раздраженно пожал плечами.
     - Я  видел  адмирала. Я знаю, что он не желает мне ничего, кроме добра.
Неужто он допустил существование такого заговора?
     - Да,  допустил  и  стал  его  руководителем.  Я вижу, что ты не веришь
собственной  матери,  которая  неустанно  заботится о твоем благе. Возможно,
тебя сумеют убедить другие.
     Она  дернула веревку колокольчика; когда появился слуга, она велела ему
прислать сюда Бушаванна.
     - Бушаванн? - спросил король. - Кто это?
     - Верный  друг  Вашего  Величества, человек, который с риском для своей
жизни  устроил  наблюдательный  пункт в доме адмирала, чтобы блюсти интересы
короля. Он расскажет тебе, что он услышал, находясь там.
     В покои вошел Бушаванн.
     - Месье,  -  сказала  Катрин,  -  я  вызвала  вас  сюда, чтобы вы лично
поведали королю то, что вы узнали в доме его врага.
     Бушаванн поцеловал руку короля, который хмуро посмотрел на него.
     - Говорите, - прорычал король.
     - Ваше   Величество,   существует  заговор,  направленный  против  вас.
Гугеноты  собираются  восстать  под предводительством адмирала. С этой целью
они  прибыли  в  Париж.  Они  намерены захватить вашу семью и самым жестоким
образом  убить  вашу  мать,  братьев  и сестер. Вас они бросят в тюрьму. Они
скажут  людям,  что  вы  сможете сохранить трон, если станете гугенотом. Они
будут  пытать  вас  якобы  для  того,  чтобы  вы приняли новую веру, но ваше
обращение  ничего  не  изменит, потому что они не хотят видеть вас на троне.
Они предложат отдать корону их человеку.
     - Это ложь! - закричал король.
     - Ваше  Величество,  я  могу  сказать  лишь  то,  что  я  слышал в доме
адмирала  во время частых совещаний и встреч. Я слушал у двери. Держал глаза
и   уши   широко   раскрытыми...   из-за   любви   к   Вашему  Величеству  и
королеве-матери,  которая всегда была моим другом. Ваше Величество, защитите
себя вовремя.
     Пальцы короля задергались.
     - Я не верю ни единому вашему слову.
     Он повернулся к матери.
     - Вызови  охрану.  Я  арестую  его. Доставлю его к адмиралу. Посмотрим,
сможет  ли  он  повторить свою ложь в присутствии Колиньи. Звони! Звони! Или
мне сделать это самому?
     Катрин  знаком  велела  Бушаванну уйти; она сама удержала короля, но он
вырвался  из  ее  объятий; Катрин испугалась. Он не был сильным, но его сила
возрастала,  когда  его  охватывало  безумие;  Катрин  с  тревогой  заметила
приближение  приступа.  Она  должна  удерживать  его  на  грани психического
здоровья,  чтобы  сохранять  возможность  пугать  сына и тем самым подчинять
своей воле.
     - Послушай  меня,  мой  сын.  Ты  сдаешься  слишком  легко. Тебе грозит
страшная  смерть.  Это  верно.  Только  Господь  ведает,  какие адские пытки
готовят  тебе.  Мы  знаем  одно:  они будут страшнее тех, каким подвергаются
простые  люди.  Не каждый день доводится истязать короля. О, мой дорогой, не
дрожи  так.  Позволь  мне стереть пот с твоего несчастного лба. Ты не должен
сдаваться.  Неужели  ты  думаешь,  что твоя мама позволит кому-то обидеть ее
сына, ее маленького короля?
     - Как... ты сможешь помешать им? Они убьют и тебя.
     - Нет,  мой  сын.  Все  эти  годы после смерти твоего отца я боролась с
врагами  нашей  семьи.  Я... слабая женщина... сражалась голыми руками. Твой
брат,  бедный  мальчик,  умер,  будучи  королем;  затем  ты сел на трон, и я
двенадцать  лет  берегла  его  для  тебя  в  тяжелые минуты, о которых ты не
знаешь.   Когда-нибудь   историки   напишут   обо  мне:  "Эта  женщина  жила
исключительно  ради  своих  сыновей.  Она  была  самой  преданной матерью на
свете;  она  отстаивала права ее детей вопреки их недоверию к ней, заговорам
и  изменам  она отдала все свою жизнь ее детям". Это правда; верно, мой сын?
Разве  ты  не  оставался  на  троне  после  смерти  твоего  брата Франциска?
Несмотря на происки злых людей, желавших сбросить тебя с него!
     - Да, мадам, это правда.
     - Так неужели ты не выслушаешь сейчас твою мать?
     - Да,  мама, да. Но я не могу поверить, что Колиньи предал меня. Он так
добр и мужествен.
     - Он  добр  к  гугенотам.  Он,  несомненно,  мужествен. Но он предан не
тебе,  мой  сын.  Мы  знаем,  что  он  безжалостен  к  врагам,  а ты, в силу
обстоятельств, стал его врагом.
     - Нет.  Я  его  друг. Он любит меня как сына. Он не солгал бы мне перед
возможной скорой встречей со своим Господом.
     - Он  может  считать,  что  поступает  правильно, обманывая в интересах
своей  веры.  Таковы  его  методы.  Таковы  методы их всех. О, слушайся твою
мать.  Не  позволь им вырвать тебя из семьи. Не дай им утащить тебя в камеру
пыток,  растянуть  твои  конечности, изувечить твое драгоценное тело. Мне не
следовало  позволять  Бушаванну  рассказывать  тебе обо всем, что они грозят
сделать с тобой.
     - Теперь я знаю! Ты... должна сказать мне.
     - Тебе  лучше  не  знать,  мои  сын. Если ты решил принести себя и свою
семью  в  жертву  адмиралу,  то  ради Бога не проси меня рассказывать тебе о
пытках,  которые  они  готовят  для тебя. Ты не вынесешь их. Ты когда-нибудь
видел,   как   рвут   живую  плоть  раскаленными  докрасна  щипцами  и  льют
расплавленный свинец в раны? Нет! Ты бы не выдержал такого зрелища.
     - Они сказали... что они... сделают это со мной?
     Она кивнула.
     - Я  не  верю  в это. Такие люди, как Колиньи... Телиньи... мой дорогой
Ларошфуко!
     - Мой  милый,  толпа  берет  дело в свои руки. Когда чернь поднимается,
лидерам  приходится  давать  ей  свободу  в обращении с узниками. Ты помнишь
Амбуаз  и  те  казни? Я заставила тебя смотреть на них, потому что я хотела,
чтобы  ты  знал  о  таких вещах. Ты со своими братьями и сестрами видел, как
людям   отрывают   конечности...   как   они  переживают  тысячу  смертей...
мучительных и долгих.
     - Не говори об этом! - закричал король.
     Он  упал навзничь. Он кусал свои кулаки; она увидела пену на его губах.
Она  не  хотела,  чтобы  он  полностью  терял контроль над собой, потому что
тогда  он  требовал  крови.  Она должна держать его в страхе, на грани между
здоровьем и болезнью.
     - Карл,  возьми себя в руки. Еще не поздно. У тебя есть много друзей. Я
позвала некоторых из них. Они ждут сейчас встречи с тобой.
     Он уставился на нее широко раскрытыми растерянными глазами.
     - Твои  друзья,  мой  дорогой  сын,  -  сказала она, - заслонят тебя от
ужасной  судьбы,  которую  готовят  тебе  предатели. Возьми себя в руки, мой
дорогой.  Мы должны бороться; мы одержим победу. Думаешь, твоя мать позволит
кому-то  обидеть  ее  мальчика?  Она  уже  разработала  план борьбы с твоими
врагами;  твои  друзья готовы помочь ей. Предатели вынашивают свои планы; но
истинные друзья короля знают, что делать. Встань, мой дорогой.
     Она погладила его пальцами по щеке.
     - Так-то  лучше,  дорогой.  Твоя  мать,  которая  всегда защищала тебя,
защитит   тебя  и  сейчас;  на  совете,  который  ждет  короля,  ты  увидишь
величайших   людей   Франции,   готовых   с  оружием  в  руках  сражаться  с
предателями,  которые хотят причинить тебе зло. Ты воспрянешь духом, дорогой
сын, увидев их. Ты пойдешь на совет?
     - Да, мама.
     - И  ты  поверишь  в  то, что я и мои друзья узнали с помощью серьезной
работы?
     - Да, мама.
     - Идем,  мой  дорогой.  Мы  освободим тебя от чар, которые напустили на
нашего короля враги.
     Карл колебался, и Катрин продолжила:
     - Знаю,   это   тяжело.  Адмирал  прибегает  к  помощи  колдовства.  Он
наклонился  в  момент  выстрела.  Рядом  с  ним был дьявол. Теперь он всегда
находится  возле  адмирала.  Но  мы одолеем сатану нашей собственной магией,
мой  сын;  ты знаешь, что в любви матери к сыну, в верности настоящих друзей
есть нечто магическое. Существует добрая магия; злые духи боятся добра.
     Она  подвела его к двери. Он уже поддался ее гипнозу, как в детстве. Он
не  доверял  ей;  она  пугала  его,  но он был вынужден следовать за Катрин,
подчиняться матери.
     Первым  человеком,  которого он увидел в зале заседаний, стал Генрих де
Гиз.
     Герцог низко поклонился королю.
     - Я  вернулся,  Ваше Величество, - сказал он, - как только услышал, что
вы нуждаетесь в моей шпаге.
     Здесь  же  находились  его  дяди  и  братья. Каждый несколькими словами
подтвердил  свою  лояльность  королю.  Они  заявили,  что пренебрегли риском
оказаться у него в немилости, поскольку могли понадобиться ему.
     Король  заметил,  что  все  участники  совещания  были  католиками. Они
говорили  о  заговоре  против  короля  и  королевской  семьи,  раскрытом  их
шпионами.   Они   призывали   к  немедленным  действиям,  просили  у  короля
разрешения начать их.
     Карл  обвел взглядом группу мужчин и испытал желание броситься на пол и
отдаться  приближающемуся  приступу.  Он  хотел убежать от реальности в свой
безумный  фантастический  мир.  Он не знал, как долго ему удастся сдерживать
себя.  Он  ощущал  неистовое  биение  сердца,  ему  было трудно дышать. Стоя
здесь,  он  думал  о  суровом,  но  добром лице адмирала, о последних словах
Колиньи, обращенных к нему: "Берегитесь вашего злого гения..."
     Этот  злой  гений  находится  рядом  с  ним...  глаза  матери  казались
огромными...  такими  огромными, что он не мог скрыться от них; глядя в них,
он,  казалось, видел все ужасы, которые она описывала ему; Карлу мерещилось,
что  он  находится  не  в этой комнате, а в камере пыток; над ним наклонялся
палач с суровым и добрым лицом Гаспара де Колиньи.
     Карл  услышал  собственный голос; он прозвучал тихо из-за оглушительной
пульсации крови в голове; король знал, что он кричит.
     - Клянусь   Господом,  если  вы  решили  убить  адмирала,  я  согласен,
Господи,  но  тогда вы должны уничтожить всех гугенотов Франции, чтобы никто
не упрекнул меня в этом кровавом поступке!
     Он  заметил улыбку торжества на лице матери. Карл отвернулся от нее. Он
отчаянно дрожал и брызгал слюной на бархатный камзол.
     Король посмотрел на Катрин. Его злой гений!
     - Это твое желание! - сказал он. - Убивать... убивать... убивать!
     Карл бросился к двери комнаты и закричал:
     - Так   убей...   убей...   всех.   Да!  Смерть...  кровь...  кровь  на
мостовых... кровь в реке. Убей их всех, если ты этого жаждешь.
     Он  побежал,  плача,  в  свои  покои.  Участники  совещания  растерянно
переглянулись. Короля они редко видели в таком жалком состоянии.
     Катрин резко повернулась к ним лицом.
     - Господа,  -  произнесла  она,  - вы слышали приказ короля. У нас мало
времени. Обсудим наши планы.


     Совещание продолжилось.
     - Господин   де   Гиз,  будет  справедливым  доверить  вам  уничтожение
адмирала и его людей возле Сент-Жермен л'Оксеруа.
     - Мадам, вы можете быть спокойной, предоставив мне убийцу моего отца.
     - Господин де Монпансье, вы возьмете на себя приближенных Конде.
     - Мадам, - спросил Монпансье, - а что насчет самого молодого принца?
     - Разве  король  не сказал: "Убейте всех гугенотов"? - произнес де Гиз.
-  Почему  вы хотите сделать исключение для принца Конде? Король велел убить
всех гугенотов, включая Конде, Наваррца, Ларошфуко - всех.
     Катрин  помолчала.  Снова  возникла  старая проблема. Она посмотрела на
принцев  де  Гизов. Они держались самоуверенно, в них горели амбиции. Генрих
де  Гиз уже завладел Парижем. Что, если будут уничтожены все принцы Бурбоны?
Между  домом  Валуа и домом де Гизов и Лорренов не останется никого. Мужчины
Валуа  не  обладали большой силой и крепким здоровьем де Гизов. Она не могла
даже  сравнить  безумного короля или ее дорогого красавца Генриха с Генрихом
де Гизом.
     Любимый  сын Катрин значительно уступал Генриху де Гизу в телесной силе
и  мужестве.  Несокрушимые  Гизы являлись прирожденными лидерами. Уже сейчас
Генрих  де  Гиз был готов взять в свои руки организацию резни, словно он был
ее  вдохновителем.  Стоит убрать Бурбонов, и дом Гизов и Лорренов бросится к
трону.
     Она решила оставить в живых Наваррца и Конде.
     Герцог  Неверский,  сестра  которого  была  замужем  за молодым принцем
Конде,  не хотел смерти своего зятя. Катрин посмотрела на герцога и взглядом
воодушевила  его  заступиться  за  молодого  Конде,  что  он сделал, проявив
красноречие.
     - Дадим Конде и Наваррцу шанс сменить веру, - сказала королева-мать.
     - Они никогда этого не сделают, - произнес Гиз.
     - В  таком  случае  они  разделят  судьбу  остальных,  -  пообещала ему
Катрин.  - Но я настаиваю на том, чтобы они получили возможность обращения в
католическую  религию. Теперь перейдем к практическим вопросам. Что послужит
сигналом?  Пусть  зазвонит  колокол  Дворца  Правосудия. К этому времени все
должны  быть  готовы.  Я  предлагаю,  чтобы  это  произошло,  когда  на небе
появятся первые признаки рассвета. Сколько в Париже верных нам людей?
     - В  настоящий момент, мадам, двадцать тысяч, - ответил ей экс-судья. -
Позже мы сможем вызвать еще несколько тысяч.
     - Двадцать  тысяч,  -  повторила  Катрин.  - Они все готовы подчиняться
герцогу де Гизу?
     Герцог заверил ее в этом.
     Он дал указание нынешнему судье:
     - Месье  Ле  Шаррон,  необходимо  запереть  все городские ворота, чтобы
никто  не  смог  покинуть  Париж  или войти в него. По Сене не должны ходить
корабли.
     Катрин,  предвидя  бунт,  настояла на том, чтобы из Отель-де-Вилль была
убрана вся артиллерия.
     - Позже,  господин  Ле Шаррон, - сказала она, - вы узнаете, где следует
разместить эти пушки.
     Ле   Шаррон  оторопел.  Он  прибыл  на  совещание,  собираясь  обсудить
устранение  опасного  врага,  и неожиданно столкнулся с готовящимся массовым
убийством.  Катрин  заметила его колебания и испугалась. Она разделила страх
своего  сына.  Она знала, что сейчас переживает свои самые опасные дни. Один
неверный  шаг,  и  все  рухнет; вместо гугенотов могут погибнуть ее сыновья,
королевский дом Валуа, она сама.
     Катрин произнесла резким тоном:
     - Приказы  будут  отданы  не  ранее  утра;  месье  Ле Шаррон, предатели
нашего католического дела не смогут рассчитывать на пощаду.
     - Мадам, - сказал испуганный Шаррон, - я - ваш слуга.
     - Я рада за вас, месье, - произнесла холодным тоном Катрин.
     Они  продолжили обсуждение планов. Каждый католик повяжет на руку белый
платок  и  нарисует  на  шляпе  белый  крест.  Все  должно быть продумано до
мелочей. Нельзя допустить даже один неверный шаг.
     Наконец совет разошелся; началось выматывающее нервы ожидание.


     Катрин  казалось,  что  ночь никогда не кончится. Она еще не испытывала
подобного  страха.  Она  расхаживала по своим покоям; полы ее черного платья
разлетались,   губы   были  сухими,  сердце  трепетало,  руки  дрожали;  она
безуспешно   пыталась  обрести  покой,  который  королева-мать  сохраняла  в
течение многих опасных лет.
     Посвященные  в  тайну  ждали  сигнала, но еще надо было пережить ночь -
ночь  тревоги  и  страха.  Гиз,  его  родственники  и  приближенные  ждали в
особняке  герцога.  Верные  друзья  Генриха получили указание. Но кому можно
верить?  Она  видела  отвращение  на  лице судьи, месье Ле Шаррона. Можно ли
доверять ему?
     Никогда  еще  время  не  шло так медленно для королевы-матери. Это была
самая  важная ночь в ее жизни. Она должна привести к успеху. Избавить Катрин
от  ее  страхов.  Убедить  Филиппа  Испанского  в  том,  что она - его друг,
сделать  так,  чтобы  он  никогда  не  сомневался в этом. Он увидит, что она
сдержала обещание, данное когда-то в Байонне. Когда же придет рассвет?
     Что  может  случиться?  Судья  не  подведет. Он - семейный человек и не
станет  рисковать  близкими.  Католик  никогда не выдает католиков гугенотам
Катрин  радовалась  тому, что в настоящий момент де Гизы были ее союзниками.
Она  могла  положиться  на них. Не существовало более ярого врага гугенотов,
чем  Генрих де Гиз; больше всего на свете он хотел смерти адмирала. Те люди,
которым  Катрин  боялась  доверять,  ничего не знали о готовящейся авантюре.
Герцог  Аленсон  оставался  в  неведении.  Он  заигрывал с гугенотской верой
просто  из  озорства;  этот младший сын Катрин был таким же проказником, как
Марго.  Принцессе ничего не сказали о грядущих событиях, потому что она была
замужем  за  гугенотом;  похоже,  ее  отношения  с  Наваррцем  после свадьбы
улучшились;  Марго  уже  показала, что ей нельзя доверять. Бояться нечего...
нечего, нечего. Но минуты словно остановили свой бег.
     Если  бы  только  вместо  Карла  королем был Генрих! Он хотел устранить
гугенотов  не  меньше,  чем Гиз; она могла доверять Генриху. Но Карлу? "Убей
всех  гугенотов!"  -  крикнул он, но то был момент безумия. Что будет, когда
оно  пройдет? Она боялась того, что он мог сделать. Катрин послала за графом
де Ретцем.


     Ретц  пошел  к  королю.  Карл  шагал  взад-вперед  по  своим  покоям  с
бешеными, залитыми кровью глазами.
     Ретц  попросил  короля  отпустить  приближенных, чтобы поговорить с ним
наедине.
     - Как  медленно  идет  время, - сказал Карл, когда они остались одни. -
Ждать тяжело. Боюсь, граф, они начнут раньше нас. Что тогда? Что тогда?
     - Ваше Величество, мы контролируем все. Нам нечего бояться.
     Но он подумал: разве что короля.
     - Иногда мне кажется, что я должен пойти к адмиралу, граф.
     - Нет,  Ваше Величество, - в ужасе крикнул Ретц. - Это погубит все наши
планы.
     - Но  если  существует заговор против нас, граф, то он направлен против
Гизов. Именно их обвиняют в убийстве адмирала.
     - Это  не  так,  Ваше  Величество.  Также  обвиняют вашу мать и герцога
Анжуйского.  И  не  без  оснований, потому что, Ваше Величество, ваши мать и
брат  знали,  что необходимо убить адмирала, чтобы защитить вас. Это не все.
Считают,  что  вы  тоже  вовлечены  в  заговор.  Поэтому  вас  собираются...
устранить.  Никакие ваши слова не убедят адмирала и его друзей в том, что вы
непричастны  к покушению. Не существует иного выхода, кроме запланированного
нами.
     - Когда  течет  кровь,  - сказал король, - я потом всегда чувствую себя
виноватым.  Люди  будут говорить, что французский король Карл Девятый пролил
кровь  невинных  гугенотов,  прибывших  на  свадьбу  его  сестры.  Они будут
говорить это... помнить это... всегда. Они обвинят меня... короля!
     Ретц  встревожился.  Он  знал  характер  короля  не хуже, чем его мать.
Полное   возвращение   к   психическому   здоровью   будет  губительным  для
заговорщиков.
     - Ваше  Величество,  -  сказал  граф,  - я прошу вас вспомнить, что они
собираются  сделать  с вами. Что качается обвинений, то все будут знать, что
случившееся  -  результат  вражды  между домом Гизов и Шатильоном. Генрих де
Гиз  не  простил Колиньи убийство отца. Вы останетесь в стороне. Вы ни в чем
не  виновны.  За всем стоит Генрих де Гиз. Ответственность возложат на него;
вы будете в безопасности.
     - Я буду в безопасности, - сказал король и заплакал.


     Позже,  ночью,  король  внезапно  испугался.  Он  бросился в покои Мари
Туше. Его появление встревожило ее.
     - Что тебя мучает, Карл?
     - Ничего,  Мари.  Я  запру  тебя сейчас. Ты не сможешь выйти. Кто бы ни
подошел к двери... не отвечай.
     - Что случилось? Почему у тебя такой странный вид?
     - Ничего...  ничего,  Мари.  Но  ты должна оставаться здесь. Обещай мне
это.
     Засмеявшись, как безумный, он крикнул:
     - У тебя не будет выбора. Я запру тебя. Ты - моя пленница, Мари.
     - Карл, в чем дело? Скажи мне.
     - Все в порядке. Все хорошо. Завтра все будет хорошо.
     Он нахмурился.
     - О, Мари, я забыл. Еще есть Мадлен.
     - Что Мадлен?
     - Не  могу  сказать.  Я запру тебя сейчас. Ты, дорогая, - моя пленница.
Завтра все узнаешь.
     Оставшись  одна,  Мари  заплакала.  Она  была  напугана. Она вынашивала
ребенка короля; это вызывало у нее одновременно радость и страх.


     - Мадлен,   -   воскликнул  король.  -  Где  ты,  Мадлен?  Иди  ко  мне
немедленно.
     Мадлен  находилась  в  своей маленькой комнате возле покоев короля; она
пела гимн гугенотов.
     - Не пой это! Не надо! Я запрещаю. Ты не должна петь это, Мадлен.
     - Но,  Ваше Величество, вы же много раз слышали, как я пою этот гимн. Я
усыпляла вас под него. Вы помните это. Вы любили его больше других песен.
     - Не  этой  ночью,  Мадлен.  Дорогая  Мадлен, помолчи. Идем со мной. Ты
должна пойти со мной.
     - Карл, что тебя тревожит? Снова неизвестность?
     Он замер, нахмурился.
     - Да, Мадлен, неизвестность. Здесь... в моей голове.
     Его   глаза   стали  безумными.  Карла  охватило  волнение,  он  словно
предвкушал какую-то радость.
     - Пойдем,  Мадлен. Идем немедленно, ты нужна Мари. Ты должна остаться с
ней сегодня ночью.
     - Она больна?
     - Ты  нужна  ей.  Я  приказываю  тебе  пойти  к  Мари.  Немедленно.  Ты
проведешь  с  ней  всю ночь, Мадлен. И ты не должна покидать ее покои. Ты не
сможешь  это  сделать.  Мадлен,  тебе  нельзя  петь  этот  гимн... или любой
другой... этой ночью. Обещай мне это, Мадлен.
     - Карл,  Карл,  что  тебя  мучает?  Скажи  Мадлен... ты знаешь, что это
всегда тебе помогало.
     - Сейчас это не поможет, Мадлен. Мне и не нужна помощь.
     Он грубо схватил ее за руку и потащил к покоям Мари.
     Когда  он отпер замок, мадемуазель Туше оказалась у порога. Он втолкнул
Мадлен  в  комнату  и  остановился,  глядя на женщин. Поднес палец к губам -
этот жест Карл перенял у матери.
     - Ни  звука.  Ключ есть только у меня. Будьте уверены - я не расстанусь
с ним. Никакого пения. Ни звука... иначе - смерть... смерть...
     Он замкнул дверь. Женщины недоуменно, растерянно переглянулись.
     - Он послал меня к вам, потому что вы больны, - сказала Мадлен.
     - Но я здорова, Мадлен.
     - Он решил, что я нужна вам.
     Мари опустилась на кровать и горько заплакала.
     - Что  вас  мучает,  моя  малышка?  -  спросила  Мадлен. - Скажите мне,
потому что он послал меня успокоить вас. Вы поссорились?
     Мари покачала головой.
     - О,  няня,  мне  иногда  бывает  так страшно. Что происходит? Эта ночь
кажется такой странной. Я боюсь... боюсь короля. Он держится загадочно.
     - Все  нормально,  -  сказала  Мадлен.  - Просто у него в голове засела
какая-то  безумная  мысль. Он считает, что мы в опасности, и хочет, чтобы мы
защитили друг друга.
     Но  успокоить  Мари,  носившую  в  своем  чреве ребенка, было не так-то
просто.


     Ретц пытался успокоить короля, но Карл был вне себя от волнения.
     - Мари! - крикнул он. - Мадлен! Кто еще?
     Он  вспомнил Амбруаза Паре; не обращая внимания на Ретца, Карл бросился
к двери своих покоев и приказал слугам:
     - Немедленно  доставьте  ко  мне Амбруаза Паре. Найдите его. Не теряйте
времени. Когда вы отыщете Паре, отправьте его ко мне... срочно... срочно...
     Слуга  убежал  с  известием о том, что король заболел и вызывает своего
главного доктора.
     Ретц  упросил  короля  уйти  с  ним  в маленькую изолированную комнату;
когда они оказались там, граф запер дверь.
     - Это безумие, Ваше Величество. Вы выдадите наш план.
     - Но  я не могу позволить Паре умереть. Он - великий человек. Он делает
много полезного для Франции. Он спасает жизни. Паре не должен умереть.
     - Вы выдадите нас, Ваше Величество, таким поведением.
     - Почему  он  еще  не  пришел?  Он - глупец! Его схватят. Будет поздно.
Паре, глупец, где вы? Где же вы?
     Ретц  безуспешно  успокаивал  короля.  Он не знал точно, каким способом
можно  удержать  Карла  на  грани  между  безумием  и  нормой.  Если  король
окончательно  сойдет  с  ума,  он  может  наговорить  Бог  знает что. Однако
сохраняя рассудок, он не согласится на резню.
     Прибыл  Паре;  когда  Ретц впустил его в комнату, Карл бросился к нему,
обнял врача и заплакал.
     - Вы больны, Ваше Величество?
     - Нет,  Паре.  Это  вы...  вы...  Вы останетесь здесь. Не покинете этой
комнаты. Если вы попытаетесь уйти, я убью вас.
     Паре,  похоже,  растерялся.  Он  решил, что сейчас появятся стражники и
арестуют его. Он не представлял, в чем его собираются обвинить.
     Карл  рассмеялся,  увидев  страх  на  лице  Паре  и  догадавшись  о его
причине.
     - Мой  пленник!  -  с  истерическим  лукавством  воскликнул  король.  -
Сегодня ночью вы никуда не убежите, мой друг. Останетесь здесь под замком.
     Он  с  громким  хохотом  позволил  Ретцу  увести  себя. Недоумевающий и
встревоженный хирург уставился на запертую дверь.


     Марго  охватило  беспокойство. Генрих де Гиз не пришел на свидание. Что
могло помешать ему?
     Весь  этот день два человека занимали ее мысли - Генрих де Гиз и Генрих
Наваррский.  Такое  пикантное положение нравилось ей. Муж оказался далеко не
дикарем.  Он  мог  быть  забавным;  она даже немного ревновала, видя, как он
ухаживает  за  мадам  де  Сов.  На  это она отвечала продолжающейся связью с
Генрихом  де  Гизом.  Где  в  эту  ночь  находился ее любовник? Почему он не
пришел на свидание?
     Это  тревожило  Марго.  Она  встретила  его,  когда он шел с совещания.
Прежде  Марго  считала,  что  его  нет  в Париже. Она заметила растерянность
Генриха  при  встрече: он смущенно сказал ей, что поспешил тайно вернуться в
столицу.  Тогда  она  приняла это объяснение, но теперь, когда он не сдержал
обещание,  она  задумалась  о  том,  что значат эти секретные исчезновение и
появление.
     Пришло   время   ее   матери   ложиться   спать;   Марго,   разумеется,
присутствовала  при  этой церемонии. Кажется, сегодня в спальне матери людей
было  больше, чем обычно. Марго внезапно насторожилась. Сегодня в этих людях
ощущалось  необычное  напряжение,  они  были возбуждены, оживленно шептались
маленькими   группами   Марго   заметила,  что  при  ее  приближении  беседа
становилась  банальной,  скучной. Неужели при дворе произошел новый скандал,
который скрывали от нее? Не связан ли он с отсутствием Генриха?
     Она  села  на  сундук  и посмотрела по сторонам, наблюдая за церемонией
отхода королевы-матери ко сну.
     Катрин уже лежала в постели; несколько человек разговаривали с ней.
     Марго  вдруг заметила свою сестру; герцогиня де Лоррен выглядела скорее
печальной и испуганной, нежели возбужденной.
     Марго позвала сестру и похлопала ладонью по сундуку.
     - Ты  сегодня грустна, сестра, - сказала Марго; губы Клаудии задрожали,
словно ей напомнили о чем-то ужасном.
     - Клаудия, что случилось? Что с тобой?
     - Марго... ты не должна...
     Она замолчала.
     - Ну? - сказала Марго.
     - Марго... мне страшно. Очень страшно.
     - Что  произошло,  Клаудия?  Что  сегодня со всеми? Почему ты утаиваешь
это? Скажи мне!
     К ним приблизилась Шарлотта де Сов.
     - Мадам,  -  обратилась она к Клаудии, - королева-мать желает, чтобы вы
немедленно подошли к ней.
     Клаудия  направилась  к  постели;  Марго  перехватила  суровый  взгляд,
который  королева-мать  бросила  на  Клаудию; сестра Марго наклонила голову,
слушая шепот Катрин.
     Все  это  было  странно.  Марго заметила, что кое-кто из присутствующих
смотрит на нее настороженно.
     - Маргарита, - сказала Катрин. - Иди сюда.
     Марго  подчинилась.  Она  замерла  у  кровати, ощущая прикованный к ней
испуганный взгляд сестры.
     - Я  не  знала, что ты тут, - сказала Катрин. - Тебе пора ложиться. Иди
к себе.
     Марго  пожелала  матери  спокойной  ночи; Катрин раздраженно махнула ей
рукой;  Клаудия  не отводила взгляда от сестры. Когда Марго подошла к двери,
Клаудия бросилась ей вслед и схватила ее за руку.
     По щекам Клаудии бежали слезы.
     - Марго! - крикнула она. - Моя дорогая сестра!
     - Клаудия, ты сошла с ума, - повысила голос Катрин.
     Но Клаудию охватил страх за сестру.
     - Мы  не  можем  отпустить  ее,  -  в отчаянии заявила она. - Только не
Марго!  О, Господи! Дорогая, дорогая Марго, оставайся в эту ночь со мной. Не
ходи в покои мужа.
     Катрин подняла голову с подушки.
     - Приведите ко мне герцогиню де Лоррен... немедленно...
     Клаудия практически подтащила сестру к кровати их матери.
     Марго услышала шепот Катрин:
     - Ты потеряла рассудок?
     - Ты  хочешь  принести ее в жертву? - закричала Клаудия. - Твою дочь...
мою сестру...
     - Ты  действительно  обезумела.  Что  на  тебя  нашло?  Тебе передалась
болезнь  брата? Маргарита, у твоей сестры больное воображение, она бредит. Я
уже  сказала  тебе,  что  ты  должна спать. Прошу тебя оставить нас и срочно
отправиться к мужу.
     Смущенная и растерянная Марго вышла из комнаты.


     В   покоях   короля,   во  время  церемонии  отхода  ко  сну,  католики
присутствовали  наряду  с  гугенотами; в отличие от спальни его матери здесь
не  было  атмосферы  тайны и настороженности; католики дружески беседовали с
гугенотами, как это было со дня прибытия последних на свадьбу.
     События  дня  утомили  короля.  Он  хотел  отдохнуть, забыть обо всем с
помощью она.
     - Как  я  устал!  -  сказал  Карл;  граф  де  Ретц,  уже много часов не
отходивший от короля, поспешил успокоить его.
     - У  Вашего  Величества  был  тяжелый  день. Вы почувствуете себя лучше
после дневного сна.
     "Не  стоит притворяться, будто этот день - такой же, как все остальные,
-  подумал Карл. - Завтра? Как он ждал наступления следующего дня! Тогда все
кончится,  мятежники будут подавлены, он обретет безопасность. Выпустит Мари
и  Мадлен  из  их  маленькой тюрьмы. Освободит господина Паре. Как они будут
благодарить его за то, что он спас им жизни!"
     В  голове Карла пульсировала кровь, он с трудом держал глаза открытыми.
Не  было  ли  какого-то  снотворного зелья матери в вине, которое поднес ему
Ретц, чтобы он проспал следующие несколько часов?
     Гугеноты  и  католики! Глядя на них сейчас, кто мог поверить в яростную
вражду  между  ними?  Почему  они  не  способны  быть друзьями, которыми они
сейчас казались?
     Скоро  утомительная  церемония закончится, полог его кровати опустят, и
придет  сон... А вдруг ему приснится кошмар? Он имел основания бояться снов.
Истязания  плоти...  изувеченные  тела...  адские  вопли  мужчин и женщин...
кровь.
     Герцог  де  Ларошфуко склонился над его рукой. Дорогой Ларошфуко! Такой
красивый  и  добрый!  Они крепко дружили. Герцог был одним из немногих, кого
Карл действительно любил. Король всегда радовался обществу герцога.
     - До свидания, Ваше Величество.
     - До свидания.
     - Пусть только самые приятные сны посетят Ваше Величество.
     В  глазах  герцога светилась теплота. Он был настоящим другом Карла. Он
бы  любил  меня,  даже  если  бы я не был королем, подумал Карл. Ларошфуко -
истинный друг.
     Герцог  направился  к  двери.  Сейчас он покинет Лувр и пойдет по узким
улицам  к  себе  домой  в  сопровождении  своих последователей; по дороге он
будет  шутить  и  смеяться, потому что никто не любит шутки так, как дорогой
Ларошфуко. Дорогой друг... и гугенот!
     Нет, подумал король. Это нельзя допустить. Только не Ларошфуко!
     Он отогнал дремоту.
     - Фуко! - крикнул Карл! - Фуко!
     Герцог вернулся.
     - О,  Фуко, ты не должен уходить сегодня. Можешь остаться здесь и спать
с  моими  камердинерами.  Это  необходимо.  Ты  пожалеешь,  если уйдешь, мой
дорогой Фуко.
     Ларошфуко, похоже, удивился; Ретц шагнул вперед.
     - Король шутит, - сказал герцог.
     Ларошфуко  улыбнулся  Карлу  и слегка наклонил голову. Король посмотрел
на друга остекленевшими глазами и пробормотал:
     - Фуко, вернись Фуко... мой дорогой друг... только не дорогой Фуко...
     Ретц задвинул полог над кроватью короля.
     Отход ко сну завершился.
     Слезы медленно потекли по щекам короля Франции; в Лувре все стихло.


     Катрин,  лежа  в  постели,  считала минуты. Через два часа она встанет,
она  не  могла  переносить ожидание. Она со злостью думала о глупой Клаудии,
которая  могла  пробудить  у  Марго  подозрения.  Она думала о глупом Карле,
пытавшемся,  по  словам  Ретца,  предупредить Ларошфуко. Что, если Ларошфуко
понял  намек?  Он  был  одним  из  лидеров  гугенотов.  Что  он сделает? Что
предпринял  бы  любой  разумный  человек,  узнав  о готовящемся? Конечно, он
занялся бы разработкой ответного плана.
     Невозможно  вынести томительное ожидание. Время вставать еще не пришло,
но  она  не  могла  лежать  в  кровати. Не могла ждать момента, когда на нее
обрушится  беда.  Она  должна  действовать.  Активность  поможет  преодолеть
страх.
     Она  встала,  торопливо  оделась  и  тайком  пробралась в покои герцога
Анжуйского;  там  Катрин  расположилась  рядом  с ним, плотно задвинув полог
кровати.
     Он  не  спал,  потому  что  его мучил еще больший страх, чем ее. На лбу
молодого человека блестели капельки пота, его волосы были не завиты.
     - Мой  дорогой,  ты  должен встать и одеться, - сказала она. - Еще есть
несколько часов. Но лучше быть одетым.
     - Мама,  полночь  была  недавно;  колокол  Дворца  Правосудия прозвонит
только перед рассветом.
     - Знаю,  мой  сын,  но мне страшно. Я боюсь, что глупость твоих брата и
сестры  может  раскрыть  наши намерения. Вдруг наши враги собираются нанести
удар  первыми?  Я  отдам  другие  приказы.  Мы  должны  начать раньше, чтобы
предостеречься  на  случай  предательства.  Мы должны поймать их врасплох. А
теперь  встань  и  оденься;  я  разбужу  короля. Нельзя терять время, лежа в
постели.  Я  передам  сообщение  месье  де Гизу. Если он узнает об изменении
наших планов, можно будет все остальное доверить ему.
     - Но, мама, разумно ли менять планы так поздно?
     - Боюсь, не сделать это будет губительным. Идем.
     Это  было  лучше,  чем  лежать  в  постели  и  ждать.  Действия  всегда
стимулировали  Катрин.  Она  послала  Бушаванна в особняк Гизов, велела Решу
разбудить короля и отправить его к ней.
     Катрин   выбрала   позицию   у   окна,   откуда   она  могла  наблюдать
происходившее снаружи; наконец явился растерянный и возбужденный король.
     - Что это значит, мадам?
     - Необходимо  изменить  наши  планы.  Мы  раскрыли новый коварный план.
Необходимо опередить их... промедление опасно.
     Карл закрыл лицо руками.
     - Откажемся   от   этой   затеи.   С  меня  довольно.  Если  существует
гугенотский  заговор  против  нас, то есть много католиков, готовых защитить
королевскую семью.
     - Что? Ты позволишь им прийти и убить нас здесь, в Лувре?
     - Похоже, убийство все равно произойдет.
     Мать   и  герцог  Анжуйский  испуганно  посмотрели  на  Карла.  Он  был
безумным.  Непредсказуемым.  Они  поступали правильно, не доверяя ему. Могли
ли  они  знать,  какие  мысли  придут  ему  в  голову  в  следующую  минуту?
Промедление   было   опасным,   они  и  так  потеряли  много  времени  из-за
ненадежного короля.
     - Я  знаю, убийство должно произойти, - всхлипнул Карл. - Кровопролитие
неизбежно. Но давайте не будем начинать его.
     - Понимаешь  ли  ты,  - тихо сказала Катрин, - что гугеноты нападают на
нашу  Святую  Церковь? Неужели будет лучше, если погибнут не еретики, а она,
непорочная невеста нашего Господа?
     - Не   знаю,   -  крикнул  король.  -  Я  просто  хочу  остановить  это
кровопролитие.
     Зазвонил  набатный  колокол  Сент-Жермен л'Оксеруа; через мгновение уже
казалось, будто звонят все колокола Парижа.
     Поднялся  шум:  крики,  визги,  безжалостный  смех;  предсмертные вопли
мужчин и женщин смешивались о мольбами о пощаде.
     - Началось... - прошептал король.
     - Господи! - забормотал герцог Анжуйский. - Что мы наделали?
     Он  посмотрел  на  мать я увидел на ее лице то, что она редко позволяла
ему видеть - страх... такой страх, какой он не пожелал бы испытать никому.
     Она еле слышно повторила его слова, обращаясь как бы к себе самой:
     - Что мы наделали? Что теперь произойдет?
     - Ад обрушился на землю! - закричал король. - Ад обрушился на землю!
     - Остановите  это,  - взмолился герцог Анжуйский. - Остановите безумие,
пока  оно  не зашло слишком далеко. Пока мы не погибли... остановите, говорю
вам!
     Катрин впервые в жизни запаниковала.
     - Ты  прав,  - пробормотала она. - Мы должны все остановить. Я отправлю
послание Гизу. Адмирал не должен умереть...
     Хотя  на небе еще не появились первые признаки рассвета, весь Париж уже
проснулся на пороге дня Святого Варфоломея.


     Боль  не  позволяла  адмиралу  уснуть.  Паре  хотел  дать ему опиат, но
Колиньи  не согласился. Он должен был многое обдумать. В приемной чутко спал
его  зять,  он  был  готов в любой миг откликнуться на зов адмирала. Дорогой
Телиньи! Господь наградил Колиньи, отдав его дочь в руки такого человека.
     Никлас  Мусс,  верный  друг  адмирала, спал в кресле. В соседнем кресле
сидел  пастор Мерлин. В доме Колиньи находилось много преданных ему людей; у
адмирала  было  много  друзей  в  Париже.  Принц  Конде  и король Наваррский
навестили  его  вечером,  но потом они отправились в Лувр. Амбруаз Паре, изо
всех  сил  старавшийся спасти жизнь адмирала, еще несколько часов тому назад
находился  возле  Колиньи;  он  неохотно  покинул  раненого  лишь по приказу
короля.
     Как  неспокойно  было  в  Париже! Как много добра можно было совершить,
если  бы  король  освободился  от  влияния  матери  и  своего брата, герцога
Анжуйского!  Адмирал  знал,  что  эти двое ненавидят его, что королева-мать,
выражая   сочувствие,   испытывала  ярость  по  поводу  неудачного  выстрела
наемника  Гиза.  Адмирал  знал,  что, когда король приказал гвардии охранять
его  дом,  герцог  Анжуйский  и Катрин добились того, чтобы охрану возглавил
некто  Коссен  -  старый  враг  Колиньи  и всех гугенотов. Это не предвещало
ничего хорошего, Гаспар понимал, что ему и его друзьям грозит опасность.
     Как  тиха ночь! Во время празднеств, связанных со свадьбой, по ночам не
смолкали голоса, поэтому нынешнее безмолвие казалось зловещим.
     Увижу  ли  я  снова  Шатильон?  - печально подумал Колиньи. Дошла ли до
Жаклин  весть  о  несчастье,  постигшем  ее  мужа? Он надеялся, что нет. Она
будет  сходить  с  ума  от  волнения,  это вредно для нее и ребенка. Адмирал
радовался  тому,  что  Анделот,  Франциск  и Луи защищены стенами Шатильона.
Возможно,  если  он  поправится,  а Паре заверил его в этом, через несколько
недель  он окажется в Шатильоне... может быть, к концу сентября. Розы еще не
успеют  отцвести.  Как  приятно было бы снова бродить по аллеям, смотреть на
серые стены замка, не прячась за ними в страхе перед ждущим его убийцей!
     Кто  знает,  возможно,  он  вернется  домой  к  концу  сентября; сейчас
завершался  август.  Сегодня  -  двадцать  третье августа, канун Дня Святого
Варфоломея.
     Он  внезапно  вздрогнул;  звон  колоколов  прорезал  воздух.  Откуда он
донесся? Кто звонит в этот час?
     Мусс вскочил с кресла; Мерлин открыл глаза.
     - Уже утро? - спросил пастор. - Что означает этот звон?
     - Удивительно,  -  сказал  адмирал. - Колокольный звон до рассвета! Что
он может значить?
     - Он разбудил вас, - сказал Мусс.
     - Нет,  я  не  спал. Я лежал и предавался радостным мыслям о моей жене,
детях и розах в Шатильоне.
     В комнату вошел Телиньи.
     - Ты слышал звон, мой сын? - спросил адмирал.
     - Он  разбудил  меня,  отец.  Чем  он  вызван?  Послушайте. Вы слышите?
Цоконье копыт... оно приближается.
     Мужчины  поглядели  друг  на  друга,  оставив при себе свои мысли. Всех
присутствующих,  кроме  адмирала,  охватил  страх. Он уже много часов лежал,
страдая  от  боли  и  ожидая смерти; если сейчас она приближается к нему, то
скоро мучения кончатся.
     - Мусс,  -  сказал  Колиньи, - подойдите к окну, мой друг. Скажите нам,
что вы видите внизу.
     Мусс раздвинул шторы; на улице горели факелы и свечи.
     - Кто это, Никлас? - спросил адмирал.
     Телиньи  стоял  у  окна.  Повернув  свое  бледное  лицо  к адмиралу, он
пробормотал:
     - Гиз... и с ним десятка два людей.
     - Они  пришли  за мной, друзья, - сказал Гаспар. - Вы должны помочь мне
одеться. Я не хочу появляться перед моими врагами в таком виде.
     Телиньи выбежал из комнаты и бросился по лестнице вниз.
     - Будьте  начеку!  -  крикнул  он  охранникам,  стоявшим у лестницы и в
коридорах. - Враги уже здесь.
     Подойдя к главной двери, Телиньи услышал крик Коссена:
     - Лабонн,  у  тебя  есть  ключи?  Ты должен впустить этого человека. Он
принес адмиралу послание от короля.
     - Лабонн! - закричал Телиньи. - Не впускай никого.
     Но  было  уже поздно. Ключи попали в руки Коссена. Телиньи услышал крик
Лабонна и понял, что верный друг убит.
     - Сражайтесь!  - крикнул Телиньи своим людям. - Сражайтесь за Колиньи и
веру!
     Он  бегом  вернулся  в  спальню. Мерлин молился стоя на коленях, а Мусс
помогал адмиралу одеться. В комнате были слышны звуки выстрелов и крики.
     Внезапно в нее забежал солдат-гугенот.
     - Господин  адмирал,  -  крикнул  он,  -  вы  должны бежать. Не теряйте
времени. Здесь находятся люди Гиза. Они ломают внутреннюю дверь.
     - Мой  друг,  -  спокойно  произнес  адмирал,  - вы должны уйти... все.
Лично я готов к смерти. Я давно жду ее.
     - Я никогда не покину вас, отец, - сказал Телиньи.
     - Мой  сын, твоя жизнь слишком ценна, ее необходимо сохранить. Уходи...
уходи  немедленно.  Помни  о Луизе. Помни о Шатильоне. Такие, как ты, должны
жить  и  бороться.  Не  переживай слишком сильно из-за того, что я умру. Я -
старый человек, мой век истек.
     - Я  буду  драться  рядом  с  вами,  -  сказал  Телиньи. - Мы еще можем
скрыться.
     - Я  не  в  силах  идти,  мой  сын.  Ты не сможешь унести меня. Медлить
глупо.  Я  слышу,  они  уже  на лестнице. Это значит, что они идут по трупам
наших  преданных  друзей. Иди, мой сын. Жаклин познает беду - в эту ночь она
станет  вдовой.  Если  ты любишь мою дочь, не обрекай ее на подобную судьбу.
Ты  огорчаешь меня. Я несчастен, пока ты остаешься. Я буду радоваться, зная,
что  ты  ушел  от  убийц. Умоляю тебя, сын. Еще есть время. По крыше... Ради
Господа... ради Луизы... Шатильона... умоляю тебя... уходи!
     Телиньи поцеловал тестя и всхлипнул:
     - Хорошо, отец... если вы этого хотите. Ради Луизы...
     - Умоляю тебя, поторопись. Беги на чердак... на крышу.
     - Прощайте, мой отец.
     - Прощай, дорогой сын.
     Улыбнувшись зятю, Гаспар вытер пот со лба.
     - Ты тоже уходи, мой дорогой друг, - сказал он Мерлину.
     - Мой  дорогой  господин,  у  меня  нет  жены,  которую  я могу сделать
вдовой. Мое место - рядом с вами. Я не покину вас.
     - Я  тоже,  мой  господин, - сказал Мусс. - У меня есть шпага и сильная
рука.
     - Это  неизбежная смерть, - устало сказал адмирал. - Нас так мало, а их
- много.
     - Но я не захочу жить, - заявил Мусс, - если брошу вас сейчас.
     - Дорогие  друзья,  я  бы не хотел, чтобы те, кому вы дороги, упрекнули
меня  в вашей смерти. Я обрадуюсь, если вы уйдете. Мерлин, вы можете сделать
много  доброго.  Идите...  за  моим  зятем  на  крышу.  Прошу  вас.  Я  могу
помолиться  без  вас.  Вы  напрасно  губите  ваши  жизни... жизни гугенотов.
Умоляю вас. Приказываю вам...
     Пастор  согласился,  что  он  не  принесет  никакой пользы, оставшись с
Колиньи,  но  старый  Никлас  Мусс  непоколебимо стоял у кровати со шпагой в
руке;  Колиньи  понял, что никакие слова не заставят этого человека покинуть
спальню.
     Адмирал опустился на колени у кровати и начал молиться.
     - Господи,  я  отдаю мою душу в твои руки. Утешь мою жену. Направь моих
юных детей... В твои руки... в твои руки...
     Дверь  распахнулась.  Коссен  и человек, в котором адмирал узнал своего
врага,  носившего  фамилию  Бесме,  ворвались  в  комнату. За ними появились
другие,  в том числе итальянцы Тосинджи и Петруччи. У них были белые повязки
на рукавах и кресты на шляпах.
     Они  отпрянули  назад,  увидев пожилого человека, стоящего на коленях у
кровати.    Католики   торопливо   перекрестились.   Безмятежное   выражение
адмиральского  лица  и  спокойствие,  с  которым  он  поднял  свои глаза, на
мгновение лишило незваных гостей смелости.
     - Вы - Гаспар де Колиньи? - спросил Тосинджи.
     - Да.  Вижу,  вы пришли убить меня. Делайте что хотите. Моя жизнь почти
закончилась, вы мало что можете изменить.
     Никлас  Мусс  поднял свою шпагу, пытаясь защитить адмирала, но Тосинджи
парировал  удар,  а Петруччи вонзил кинжал в грудь старика. Другие поспешили
завершить дело, начатое Тосинджи, и Мусс со стоном упал возле кровати.
     - Да сгинут все еретики! - закричали люди.
     Это   было   сигналом;  католики  набросились  на  бесчувственное  тело
адмирала.  Бесме  пронзил  его шпагой, другие воткнули в него кинжалы, желая
окропить  лезвия  благороднейшей  кровью,  которую  они обещали себе пролить
этой ночью.
     Колиньи  лежал  перед  ними;  они  молча смотрели на него; каждый желал
скрыть от соратников чувство стыда.
     Бесме подошел к окну и открыл его.
     - Дело сделано? - крикнул Генрих де Гиз.
     - Да, мой герцог, - ответил Бесме.
     Шевалье  Ангулемский, внебрачный отпрыск Генриха Второго и сводный брат
короля, стоявший внизу с Гизом, закричал:
     - Тогда  выброси его из окна, чтобы мы убедились в том, что ты говоришь
правду.
     Убийцы подняли тело адмирала.
     - Он еще жив, - сказал Петруччи.
     - Он  проживет  недолго,  соприкоснувшись  с  землей внизу, - отозвался
Тосинджи.  -  О,  мой  добрый  друг,  мой благородный адмирал, если бы вы не
наклонились,  чтобы  поднять  бумагу,  когда  я  стрелял  в вас, то вы могли
избавить  себя  от  мучений... И нас тоже! Поднимите его, мои друзья. Как он
тяжел! Бросайте!
     Адмирал  предпринял  слабую  попытку  уцепиться  за  окно; один человек
уколол  его  кинжалом  в  руку,  и...  через мгновение Гаспар де Колиньи уже
лежал внизу, во дворе.
     Шевалье Ангулемский слез с коня и сказал Гизу:
     - Тяжело  видеть,  что это он. Его белые волосы сегодня стали красными.
Он словно надел парик, следуя моде, введенной мадам Марго.
     Генрих де Гиз опустился на землю, чтобы осмотреть тело.
     - Это  он,  -  сказал  герцог  и  поставил  ногу  на  грудь адмирала. -
Наконец,  господин  де  Гиз,  убийца моего отца, вы мертвы. Вы прожили долго
после того, как заплатили в Орлеане за убийство Франциска де Гиза.
     Шевалье  пнул  тело  и  приказал  одному  из  его людей отрезать голову
адмирала.
     Окровавленную голову подняли вверх за волосы под восторженные крики.
     - Прощай, Колиньи! - заорали католики.
     - Прощай,  убийца Франциска де Гиза! - произнес герцог, и этот крик был
подхвачен другими.
     - Вы  можете  отнести  голову  в  Лувр, - сказал шевалье. - Это подарок
королеве-матери, о котором она давно мечтала.
     - Что делать с телом, мой господин? - спросил Тосинджи.
     - Отдайте его парижанам, пусть они поступят с ним как хотят.
     В этот момент прискакал гонец.
     - Послание  от  королевы-матери,  мой  герцог. "Остановитесь, - сказала
она. - Не убивайте адмирала".
     - Скачи  во  весь  опор  обратно,  -  распорядился  герцог.  -  Передай
королеве-матери,  что  ты  опоздал.  Пойдемте,  мои друзья. Смерть еретикам!
Смерть гугенотам! Король приказывает нам убивать... убивать... убивать...


     Телиньи  посмотрел  на  город с высоты крыши. Везде горели огни, факелы
освещали  ужасную  картину.  Звучали  крики  умирающих  мужчин  и  женщин  -
хриплые, молящие, гневные, растерянные.
     Куда  бежать?  Как  попасть  в  безопасное место, к Луизе? Он знал, что
адмиралу  не  спастись;  он  должен  добраться  до его близких и утешить их,
оплакать вместе с ними кончину Колиньи.
     Он  ощутил  запах  крови.  Что происходит, этой безумной, невообразимой
ночью? Что делают люди на улицах? Какова судьба его друзей?
     Он  слишком  молод,  чтобы  умереть.  Он еще мало пожил. Адмирал познал
приключения,  любовь,  служение  делу;  вкусил  радость  семейной  жизни; но
Телиньи  мало  что  успел  испытать.  Он  вспомнил прекрасное лицо Луизы, их
прогулки  по  тенистым  аллеям сада. Как сильно он мечтал о покое Шатильона,
как страстно желал убежать из парижского кошмара!
     Он  подождет здесь на крыше, пока все не успокоится. Потом выберется из
Парижа  через  какие-то  городские ворота. Возможно, он изменит облик - если
убивают  друзей адмирала, его, Телиньи, тоже не захотят оставить в живых. Он
должен жить, должен попасть в Шатильон... к Луизе.
     Над  его  головой  просвистела  пуля. Он услышал донесшийся снизу крик.
Его заметили. На Телиньи упал отсвет факелов.
     - Вот он... на крыше...
     Руку пронзила острая боль. Он растерянно посмотрел по сторонам.
     - Я  должен  бежать,  -  пробормотал  Телиньи.  -  Должен  добраться до
Шатильона... до Луизы.
     Факел  осветил  край  крыши.  Телиньи  увидел, откуда он пришел. За ним
тянулись  кровавые  следы  ног.  Он  услышал  новые  злобные  крики  и звуки
выстрелов.
     Телиньи пополз вперед. Он испытывал слабость и головокружение.
     - Ради Луизы... - выдохнул он. - Ради Шатильона и Луизы...
     Он скатился с крыши с ее именем на устах.
     Толпа,  узнав  дрожащее  тело,  набросилась на него; люди сообщали друг
другу  о  смерти  Телиньи.  Они  разорвали  его одежду и забрали ее куски на
память об этой ночи.


     Взволнованная  Марго  отправилась  в свою спальню. Ее муж уже находился
там. Он лежал в постели в окружении придворных.
     Марго  удалилась в гардеробную, позвала своих фрейлин раздеть ее, после
чего присоединилась к Наваррцу.
     Казалось, ему тоже было не до сна.
     Она  не  могла забыть слова сестры и злость, которую они пробудили в их
матери.  Марго  была  уверена,  но  ей  что-то  угрожает.  Она хотела, чтобы
приближенные  Наваррца  удалились;  тогда  она  сможет  поделиться  с  мужем
происшедшим.  Но  люди,  похоже, не собирались уходить, и Наваррец, кажется,
не хотел этого.
     Они  возбужденно  обсуждали  покушение  на  адмирала  и  его  возможные
последствия.
     - Утром,  - сказал Наваррец, - я отправлюсь к королю и потребую суда. Я
попрошу  Конде  сопровождать  меня  и  попытаюсь, добиться ареста Генриха де
Гиза.
     Марго  насмешливо  улыбнулась.  Ее  мужу следует многое узнать. Здесь в
Париже Генрих де Гиз обладал влиянием не меньшим, чем король.
     Они   продолжили   разговор   о   Колиньи,   об   аудиенции   Карла   и
справедливости,  которую  они  попросят  у  короля  Марго  слушала мужа. Она
устала,  но  не  могла заснуть в присутствии людей, а Генрих не отпускал их.
Ночь  тянулась;  наконец,  заявив,  что  скоро  наступит  новый день, Генрих
выразил желание поиграть в теннис до пробуждения короля.
     - Затем,  - сказал он, - я без промедления отправлюсь к нему и потребую
аудиенции.
     Генрих повернулся к приближенным.
     - Давайте  пойдем  и  приготовимся  к игре. Я не засну, пока не добьюсь
справедливости в отношении Колиньи.
     Он поднялся с кровати.
     - Я буду спать до полудня, - сказала Марго. - Я устала.
     Они покинули ее, опустив балдахин; вскоре она заснула.
     Марго  проснулась  внезапно.  На улицах звонили колокола, кричали люди.
Марго  в  изумлении  приподнялась  и  села;  она  поняла,  что  ее  разбудил
непрекращающийся  стук  в  дверь.  Она  тотчас  вспомнила  странные  события
последнего вечера.
     Стук усилился; он сопровождался громкими криками.
     - Откройте! Откройте! Наваррец! Наваррец!
     - Кто  там?  - закричала Марго и позвала прибежавшую из смежной комнаты
фрейлину. - Кто-то стучит. Отопри дверь.
     Женщина   бросилась   к   двери.  Марго,  приподняв  балдахин,  увидела
вбежавшего  в  комнату  мужчину.  Его лицо было смертельно бледным, одежда -
залитой кровью, которая капала на ковер.
     Он   увидел   кровать.  Заметил  Марго.  Покачиваясь  шагнул  к  ней  с
протянутыми вперед руками.
     Марго  выскользнула  из  кровати,  и  незнакомец, бросившись на колени,
поднял свое искаженное страхом лицо.
     - Спасите меня... Наваррец... Наваррец...
     Марго  на мгновение сильно растерялась. Она не имела понятия о том, кто
этот  человек,  почему  он так выглядит и почему ворвался в спальню; стоя на
коленях,  он испачкал кровью ночную рубашку принцессы; в это время в комнату
ворвались  четверо мужчин с окровавленными шпагами в руках; их глаза горели,
как у диких зверей, объятых жаждой убийства.
     В  чувствительной  Марго  одновременно  пробудились  жалость,  злость и
возмущение.  Она  быстрым  движением  освободилась  от  цепких рук мужчины и
встала  перед  ним;  ее черные волосы были растрепаны, глаза Марго сверкали.
Она  бросила на алчущих крови мужчин лишь один взгляд, и они, несмотря на их
состояние, сразу почувствовали, что находятся в обществе королевы.
     - Как  вы  посмели!  -  крикнула  она.  -  Как  вы  посмели войти в мою
спальню!
     Мужчины  отступили,  но  лишь  на  шаг. Марго кольнул страх, но он лишь
придал ей душевных сил. Она крикнула своим фрейлинам:
     - Немедленно   приведите   ко  мне  командира  гвардии.  Вы  же,  трусы
наглецы... убийцы... оставайтесь здесь, или вам придется пострадать.
     Но  в  эту  ночь  кровопролития  присутствие особы королевской крови не
могло  произвести  слишком  большого впечатления на головорезов. Один из них
десятью  минутами  ранее обагрил свою шпагу кровью герцога. Сейчас перед ним
стояла всего лишь жена какого-то гугенота!
     Заметив  фанатичный  блеск  в  глазах  этих людей, она надменно подняла
голову.
     - Если  вы  осмелитесь  приблизиться  ко мне еще на шаг, вас подвергнут
пыткам  и  потом казнят. На колени! Я - королева! Если вы не подчинитесь мне
немедленно, вы ответите за это.
     Но  они  не опустились на колени, и она увидела в четырех парах глаз не
только  жажду  крови,  но  и  похоть,  желание  овладеть ею. Она поняла, что
вокруг  нее  творятся ужасные вещи, что ей угрожает серьезная опасность, что
перед  ней  находятся  бандиты,  в  такую  ночь  видевшие  в королеве просто
женщину.
     Как  долго  она  сможет  сдерживать  их?  Как  скоро  они расправятся с
несчастным полуживым существом, лежавшим перед ней? А с самой Марго?
     Но  тут,  слава  Богу,  появился  господин  де  Нанси, капитан гвардии,
красивый,  обаятельный  мужчина, которому Марго не раз дарила многообещающие
и восхищенные улыбки.
     - Господин  де  Нанси!  -  закричала она. - Посмотрите, какому унижению
подвергают меня эти негодяи!
     Она  заметила,  что  у  него,  как и у ворвавшихся в спальню мужчин, на
шляпе был белый крест.
     - Что  вы  здесь делаете? - закричал он. - Как вы посмели войти в покои
принцессы-католички?
     Один  из  незнакомцев  указал  на  человека,  которого  Марго  пыталась
спрятать в складках ее ночной рубашки.
     - Он  вбежал  сюда,  мы лишь последовали за ним. Ему удалось вырваться,
когда мы поймали его.
     - Вы  проследовали  за  ним  сюда! В покои Ее Величества! Вам пойдет на
пользу,  если  вы  исчезнете, прежде чем Ее Величество запомнит ваши гнусные
рожи.
     - Мы заберем еретика? Он поднял шум в спальне дамы.
     - Я  сама  разберусь  с ним, - надменно произнесла Марго. - Вы слышали,
что сказал господин де Нанси. Вы поступите мудро, если тотчас уберетесь.
     Когда они неохотно ушли, губы де Нанси искривились.
     - Вы  поможете  мне  уложить  этого человека на диван месье, произнесла
холодным  тоном  Марго.  -  И  объясните,  почему вас забавляет то, что ваши
подчиненные не боятся оскорблять меня.
     - Мадам,  простите  меня,  -  сказал де Нанси, поднимая на руки едва не
потерявшего  сознание  человека, - но ваша доброта известна всем, и если вам
показалось,  что  я  улыбаюсь, то это произошло лишь потому, что я подумал о
находчивости этого несчастного.
     - Немедленно положите его на диван.
     - Мадам, он - гугенот.
     - Ну и что?
     - Король приказал уничтожить этой ночью всех гугенотов.
     Она в ужасе уставилась на него.
     - И моего мужа? Его друзей?
     - Ваш муж и принц Конде останутся живы.
     Теперь  она  поняла значение ужасного шума, доносившегося с улицы Марго
затошнило.  Она  ненавидела  кровопролитие.  Его  организовали  они все - ее
мать, братья, любовник.
     - Я  унесу  этого человека, мадам, - учтивым тоном произнес де Нанси. -
Он больше не будет пачкать кровью вашу комнату.
     Но Марго покачала головой.
     - Вы выполните мое распоряжение, месье, и положите его на диван.
     - Мадам, я прошу вас вспомнить приказ короля.
     - Я  не  привыкла  к  неисполнению  моих  приказов,  - заявила Марго. -
Немедленно  отнесите его к дивану. И вы, месье де Нанси, никому не скажете о
том,  что  он  находится здесь. Вы послушаетесь меня, или я никогда не прощу
вам вашей дерзости.
     Де  Нанси был весьма галантен, а Марго - очаровательна. Что значит один
гугенот из тысяч? - сказал он себе.
     - Обещаю вам, мадам, никто не узнает о том, что вы оставили его здесь.
     Он  положил  мужчину  на черный атласный диван; Марго попросила фрейлин
принести  мази  и  бинты;  она  была  ученицей  Паре  и  умела  лучше многих
пользоваться  этими  средствами.  Она  нежно  перевязала раны пострадавшего.
Хотя бы один гугенот останется в живых, подумала Марго.
     Герцог  де  Ларошфуко  крепко спал с улыбкой на своем свежем юном лице;
внезапно  он проснулся, не поняв толком, что его разбудило. Ему снилось, что
он  участвует  в  маскараде  -  самом  шумном,  какой  он  видел, - и король
попросил  Ларошфуко  не отходить от него. Он отчетливо услышал голос: "Фуко,
Фуко, не уходи сегодня".
     Как  шумно  будет  ночью на улицах! Такое творилось после каждой важной
свадьбы.  Когда  гости  разъедутся домой, Париж стихнет. Но нынешний шум был
странным. Звон колоколов в такой час? Визг? Крики? Плач?
     Он перевернулся на другой бок.
     Но  ему  не  удалось  избавиться от шума. Он приближался. Казалось, что
его источник находится в доме.
     Он  был  прав.  Дверь  внезапно  распахнулась.  Кто-то вошел в комнату.
Кажется, несколько человек позвали его.
     Люди раздвинули полог кровати; Ларошфуко окончательно проснулся.
     Он   усмехнулся;   он   решил,  что  все  понятно.  Вот  почему  король
посоветовал   ему  остаться  во  дворце.  Карл  явился  со  своими  веселыми
друзьями,  чтобы  поиграть  в  избиение.  Сейчас  он  услышит  голос короля:
"Сегодня  твой  черед,  Фуко.  Не  вини  меня.  Я советовал тебе остаться во
дворце".
     - Идите! - крикнул Ларошфуко. - Я готов.
     Темная  фигура  с  белым крестом на шляпе устремилась вперед; Ларошфуко
почувствовал  острую  боль  от удара кинжалом. Другие люди обступили его; он
увидел блеск их оружия.
     - Умри...   еретик!   -   сказал  кто-то;  Ларошфуко,  любимец  короля,
откинулся на спину и застонал; на простыне появилось алое пятно.


     Резня  шла  полным ходом. Страх Катрин пропал. Гугеноты были застигнуты
врасплох,  опасаться  серьезного  ответного удара не следовало. Она, Катрин,
как  и  ее  семья,  в  безопасности;  она  сообщит  Филиппу Испанскому самую
приятную  для него весть, способную подсластить горькую пилюлю - сообщение о
том,  что  ее  дочь  вышла за гугенота; мрачный монарх поймет, что этот брак
был   вызван   необходимостью  и  стал  наживкой,  нужной  для  того,  чтобы
подстроить  врагам  ловушку. Она сдержала свое слово; обещание, данное Альве
в   Байонне,   было  выполнено.  Теперь  она  могла  отдохнуть,  наслаждаясь
временной  безопасностью  в  неспокойном  мире; временная безопасность - это
максимум того, на что она могла надеяться.
     Ей   принесли  голову  Колиньи;  Катрин,  окруженная  членами  Летучего
Эскадрона, торжествовала, глядя на нее.
     - Без  своего  тела  адмирал  выглядит  совсем  иначе!  - заметила одна
циничная молодая женщина.
     - Но смерть испортила его красоту! - вмешалась другая.
     - О,  мой  большой  лосось!  - возбужденно произнесла Катрин. - Поймать
тебя было трудно, но теперь ты не будешь доставлять нам неприятности.
     Она  засмеялась,  и женщины заметили, что ликование омолодило Катрин на
несколько  лет.  Она  была,  как  обычно, полна энергии, вспоминала тех, кто
должен  был умереть этой ночью, ставила мысленно очередную галочку, когда ей
сообщали  о  смерти  следующей  жертвы. "О, еще одно имя можно вычеркнуть из
моего списка! - говорила она. - Из моего красного списка!"
     Ей приносили трофеи.
     - Палец господина де Телиньи - все, что оставила нам толпа, мадам.
     - Маленький  кусочек  месье  де  Ларошфуко...  для  одной из ваших дам,
которая так восхищалась им.
     Женщины  цинично  смеялись, обменивались шутками; кое-кто из них хорошо
знал  несчастных.  Бурное  ликование  вызвало  появление  изувеченного  тела
некоего  Субиза;  жена этого джентльмена подала на развод из-за его мужского
бессилия. Летучий Эскадрон позабавил свою госпожу глумлением над его телом.
     Катрин, наблюдая за ними, громко хохотала. Это был смех облегчения.


     Герцог  де  Гиз  ехал  по  улицам в сопровождении шевалье Ангулемского,
Монпансье  и  Таванна, воодушевляя возбужденных католиков на новые убийства.
Они решили не оставлять в живых ни единого гугенота.
     - Это  желание  короля!  -  крикнул  Гиз.  -  Его  приказ.  Убейте всех
еретиков. Сделайте так, чтобы через час каждая гадина была мертва.
     В  таких  наставлениях  ир  было  необходимости.  Жажда  крови овладела
толпой.  Как  легко свести старые счеты! Кто усомнится в том, что господин X
-  конкурент  по  бизнесу  -  был  тайным  гугенотом, или в том, что слишком
соблазнительная   мадемуазель   У,   принимавшая   внимание  чьего-то  мужа,
исповедовала протестантскую веру?
     Грек  Рамус, знаменитый ученый и просветитель, был вытащен из кровати и
подвергнут  медленной смерти. "Он - еретик. Он тайно занимался колдовством!"
-  кричали  завистливые  ученые мужи, давно мечтавшие о профессорском кресле
Рамуса.
     Этой  ночью  в  Париже  произошло немало изнасилований. Было так просто
совершить  преступление,  а  потом  убить  жертву,  чтобы не оставить следов
злодеяния.  Растерянных  гугенотов, метавшихся в поисках убежища между домом
адмирала  и  особняком  Бурбонов,  убивали  на улицах, всаживая в несчастных
пулю  или  шпагу.  Жертвы  падали  одна  на  другую  и  оставались лежать на
мостовой.
     - Пустим  им кровь, мои друзья, - кричал Таванн. - Доктора говорят, что
в августе кровопускание так же полезно, как и в мае.
     По  улицам  ходили  священники  с  крестом  в  одной  руке и шпагой - в
другой;  они  спешили  в  те  кварталы,  где  резня  затихала,  и пробуждали
энтузиазм в убийцах.
     - Дева  и  все  святые  смотрят  на  вас,  мои  друзья.  Наша Госпожа с
ликованием  принимает  жертвы,  подносимые  ей.  Убивайте...  и  вы обретете
вечную радость. Смерть еретикам!
     Нагое  и изуродованное тело Колиньи протащили по улицам. На величайшего
человека  своего  времени  не  жалели  оскорблений  и грязной брани. Наконец
останки  адмирала  поджарили на костре; толпа обступила огонь, люди кричали,
как  дикие  звери,  в  которых  они превратились; католики хохотали при виде
обуглившейся плоти, шутили по поводу источаемого ею запаха.
     В  эту  ночь  ужаса  мужчин  и  женщин  убивали в их постелях; головы и
конечности отделялись от тел и выбрасывались из окон. Не щадили даже детей.
     Ламбон,  личный  чтец короля, самый фанатичный парижский католик своего
времени,  став  свидетелем  ужасной  смерти Рамуса, скончался от испытанного
потрясения.
     "Я  не  могу  передать  тебе  все происшедшее за эту ночь, - писал один
католик  другому.  -  Даже бумага прослезится, если я стану описывать на ней
увиденное мною".
     Несчастного  короля  охватило  безумие. Он ощущал запах крови, видел ее
потоки.  Он  стоял  у  окна  в  своих  покоях, кричал убийцам, приказывал им
совершать новые зверства.
     Увидев  мужчин  и  женщин,  пытавшихся  сесть  в  лодку,  привязанную к
причалу  на Сене, он самолично выстрелил в них; промахнувшись, он испугался,
что  они  уплывут,  и  в  ярости вызвал стражников; Карл приказал им открыть
огонь  и  захохотал,  увидев,  как  лодка  перевернулась,  а кричащие жертвы
скрылись под водой, смешанной с кровью.
     Париж  сошел с ума, утренний свет позволил увидеть с ужасающей ясностью
кошмар  истекшей ночи. На улицах высились горы трупов; стены были забрызганы
кровью;  везде стоял тошнотворный запах ночной бойни; злодеяния продолжались
весь день; то, что было легко начать, оказалось невозможным остановить.


     Король  Наварры и принц Конде стояли перед королем Франции. Глаза Карла
были  налиты  кровью,  на  его  одежде  виднелись  клочья пены, руки монарха
подрагивали.
     Возле  короля  находились  его  мать,  все  приближенные  с  оружием  и
несколько стражников.
     - Вы здесь, господа, - сказала Катрин, - ради вашей безопасности.
     - Отныне  во  Франции  должна быть одна религия, - закричал король. - Я
желаю иметь в королевстве только одну веру. Месса... месса или смерть.
     Он засмеялся:
     - Вы  имели удовольствие видеть, что происходит, да? Вы были на улицах.
Там  лежат  горы  трупов.  Мужчин  разрывали  на  части...  женщин, детей...
мальчиков  и девочек. Все они были еретиками. Месса или смерть... смерть или
месса.  Вам,  господа,  повезло  больше,  чем  вашим единоверцам, не имевшим
права выбора, которое предоставляют вам.
     Генрих  Наваррский  перевел  пристальный  взгляд  с безумной физиономии
короля  на  непроницаемое  лицо  королевы-матери;  он  помнил  о вооруженных
гвардейцах,  стоявших  не  только  в  покоях,  но  и в коридорах. Он проявит
осторожность;  он  не собирался распроститься с жизнью из-за такого пустяка,
как вера.
     Конде  сплел  на  груди  руки. "Бедный романтичный Конде, - подумал его
кузен Генрих Наваррский, - храбр, как лев, но глуп, как осел".
     - Ваше  Величество,  - холодным бесстрастным тоном сказал Конде, словно
он  сотни  раз  смотрел  в  глаза  смерти  и  такая  ситуация  была для него
привычной,  -  я  сохраню  верность  моей  религии,  даже  если мне придется
умереть за это.
     Пальцы  короля  сомкнулись  на  рукоятке  кинжала.  Он шагнул к Конде и
поднес  лезвие к горлу принца. Конде смотрел на расшитые шторы, точно король
предложил  ему  полюбоваться  ими.  Бедный Карл потерял смелость, видя перед
собой  проявление  такого  самообладания.  Его  дрожащая рука опустилась, он
повернулся к Наваррцу.
     - А ты... ты? - закричал Карл.
     - Ваше  Величество,  умоляю  вас, не тревожьте мою совесть, - уклончиво
ответил Генрих.
     Король  нахмурился.  Он  подозревал  своего  грубоватого родственника в
хитрости;  он  ни прежде, ни сейчас не понимал его; лицо Наваррца говорило о
том,  что  он  готов  подумать о перемене веры, хотя и не хочет делать это с
явной легкостью. Ему требовалось время для примирения со своей совестью.
     - Совершены  дьявольские  злодеяния, - крикнул Конде. - Но я располагаю
пятью сотнями людей, готовыми отомстить организаторам кровавой бани.
     - Не  будьте  так  уверены  в  этом,  -  сказала  Катрин.  -  Вы  давно
устраивали  перекличку? Я полагаю, что многие из ваших славных людей никогда
уже не смогут послужить принцу Конде.
     Дрожащий  король почувствовал, что его ярость проходит; он был близок к
глубокой  меланхолии, которая всегда следовала за его приступами безумия. Он
почти с жалостью сказал Наваррцу:
     - Открой мне истинную веру, и я, возможно, порадую тебя.
     В   эту   минуту   в  комнату  вбежала  прекрасная  девушка  с  темными
распущенными  волосами.  Марго  упала  на  колени  перед  королем, взяла его
дрожащие руки и поцеловала их.
     - Прости  меня,  брат. О, Ваше Величество, простите меня. Я узнала, что
мой муж здесь, и пришла, чтобы попросить тебя сохранить ему жизнь.
     - Встань,  Маргарита,  и  оставь  нас.  Это  дело  тебя  не касается, -
сказала Катрин.
     Но король не выпустил рук Марго; по его щекам побежали слезы.
     - Мой  муж  в  опасности.  - Марго повернулась к матери. - Кажется, это
касается меня.
     Катрин  пришла в ярость. Она не собиралась позволить Конде или Наваррцу
умереть,  но королева-мать рассердилась, сочтя, что ее дочь и сын осмелились
не  подчиниться  ей;  она  также  была  раздражена  тем,  что  показалось ей
очередным  спектаклем  Марго. Еще недавно девушка ненавидела своего будущего
супруга;  сейчас  она  играла,  якобы  желая  спасти  его  жизнь Катрин была
уверена  в  том,  что дочерью руководит любовь к театральности, а не к мужу.
Но важным было лишь воздействие поступка Марго на короля.
     - Я  предложил  ему  жизнь, - заявил король. - Он должен только сменить
веру. Месса или смерть - вот что я сказал Наваррцу. Месса или смерть...
     - И он выбрал мессу, - промолвила Марго.
     - Он сделает это, - с иронией в голосе сказала Катрин.
     - Значит,  он  в  безопасности! - сказала Марго. - Ваше Величество, два
других  джентльмена  умоляют меня помочь им... они принадлежат к свите моего
мужа.  Это де Моссан и Арманьяк. Вы дадите им шанс, Ваше Величество? Дорогой
брат, ты позволишь им сделать выбор между смертью и мессой?
     - Чтобы  порадовать  тебя,  -  Карл  истерично  обнял  Марго.  -  Чтобы
порадовать тебя.
     - Ты можешь покинуть нас, Маргарита, - сказала Катрин.
     Перед  уходом  Марго  встретилась  взглядом  с глазами мужа. Они как бы
говорили:  "Твой поступок эффектен, но излишен. Неужели ты сомневаешься, что
я  выберу  мессу?" Но также в его глазах сверкнула искорка, на губах Генриха
появилась улыбка, означавшая: "Мы - друзья, верно? Мы - союзники?"
     Когда Марго удалилась, король повернулся к Конде:
     - Откажись  от твоей веры! Прими мессу. Я тебе час на раздумья. Если ты
не примешь мессу, тебя ждет смерть. Я сам убью тебя. Я... я... убью...
     Королева-мать  знаком  велела стражникам увести Наваррца и Конде; затем
она принялась успокаивать короля.


     Усталый Карл лежал на своей кровати; слезы катились по его щекам.
     - Кровь...  кровь...  кровь...  - бормотал король. - Реки крови. Сена и
мостовые  стали  красными  от  крови. Она сделала парижские стены багряными,
точно  осенью, когда на них пламенеют листья ползучих растений. Кровь! Везде
кровь!
     К  нему  подошла  его  королева;  ее  лицо  было  искажено страданиями.
Неловкая  походка,  напомнившая  королю  о беременности супруги, сделала его
слезы  еще  более  обильными. Этот ребенок войдет в жестокий мир. Кто знает,
что с ним случится?
     Девушка опустилась на колени перед Карлом:
     - Ужасная  ночь! Страшный день! Не дай ему продолжиться. Умоляю тебя. Я
не в силах слышать крики людей. Не могу выносить их.
     - Я тоже, - простонал он.
     - Говорят, ты собираешься убить принца Конде.
     - Везде убийства, - сказал он. - Повсюду кровь. Это обезопасит нас.
     - Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства.
     Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам.
     - Все  убийства  последней  ночи  - на моей совести, - сказал он. - Еще
одно ничего не изменит.
     - Ты  не  виноват.  Виноваты  другие.  Не убивай Конде. Умоляю тебя, не
убивай его.
     Он  погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная
иностранка в чужой ей стране.
     - Печальную  жизнь ведем мы, принцы и принцессы, - сказал Карл. - Тебя,
бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим.
     Она поцеловала его руку.
     - Ты  так  добр ко мне... Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл,
подари  мне  жизнь  Конде.  Я  не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас
жизнь Конде, дорогой муж.
     - Я  не стану убивать его, - сказал он. - Пусть он живет. Конде - твой,
моя бедная печальная королева.
     Она  легла  возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая
из-за  того,  что  происходило  внизу  на улицах, кляня судьбу, сделавшую их
королем и королевой в этот жестокий век.
     Кошмар  продолжался.  В  полдень  праздника  Святого  Варфоломея  судья
Шаррон  пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король
попытались  сделать  это,  но без успеха. То, что началось с ударом колокола
Сент-Жермен  Л'Оксеруа,  нельзя  было прекратить; кровавая баня продолжалась
весь этот день и следующую ночь.
     К   королю  вернулось  безумие,  он  потребовал  новой  крови.  Он  был
вдохновителем  вылазок  совершавшихся  для ознакомления с результатами самых
жестоких  экзекуций.  Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи
после  того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после
того, как их поджарили.
     Двадцать   пятого   августа  на  кладбище  Невинных  неожиданно  зацвел
боярышник.   "Это,   -   закричали  ликующие  католики,  -  знак  господнего
одобрения".  Говоривших,  что  боярышник  может  цвести  в любое время года,
называли  еретиками;  это  сулило  мгновенную  смерть.  Людям  было  приятно
задавить  укоры совести, привлекая свое внимание к знаку одобрения небес. На
это   кладбище   совершались   торжественные   паломничества,  возглавляемые
высокопоставленными  священниками. Голоса святых отцов, поющих хвалу Господу
и Деве, сливались с мольбами о помощи и стонами умирающих.
     Карл  заметно  постарел  с кануна Дня Святого Варфоломея; он стал похож
на  пожилого  человека;  его  настроения  часто  менялись,  короля  внезапно
охватывала  печаль, перемежавшаяся приступами неистового ликования, когда он
требовал  новых  жестоких  акций. Он гордился устроенной резней, а через час
стыдился  ее.  В  минуту  грусти  он  объявлял  себя  невиновным  в  резне и
утверждал,  что она произошла из-за тлевшей годами вражды, между домом Гизов
и Лорренов и Шатильоном - вражды которую ему не удалось сдержать.
     Гиз,  который не желал с этим согласиться, публично заявил, что он лишь
исполнял  приказы  короля и королевы-матери. Герцог и его сторонники оказали
такое   давление   на   короля,   что   ему   пришлось  взять  на  себя  всю
ответственность  за случившееся перед советом министров. Он был испуганным и
усталым; робость сменялась жестокостью, воинственность - раскаянием.
     Он  сутулился  сильнее  прежнего и чаще страдал от удушья. Казалось, он
постоянно балансирует на грани безумия.
     Катрин  же,  напротив,  по  мнению  многих,  помолодела  на десять лет.
Энергичная,  охотно  участвующая  во  всех  церемониях,  она  шагала впереди
религиозных  процессий,  следовавших  по  улицам, заходивших в церкви, чтобы
произнести   благодарственную   молитву,   посещавших  кладбище  Невинных  с
расцветшим  боярышником - знаком господнего одобрения. Она осмотрела останки
адмирала, старалась присутствовать на казнях.


     Король  постоянно  говорил  о массовой резне. Он повторял, что хотел бы
повернуть  стрелки  часов  назад,  заново  пережить  роковой  день  двадцать
третьего  августа  "Если  бы мне предоставился такой шанс, - вздыхал он, - я
поступил бы иначе!"
     Однако   его   убедили   в   том,   что  убийства  гугенотов  в  Париже
недостаточно;  поэтому по всей Франции католикам велели совершать убийства и
зверства,  подобные  совершавшимся  в  столице. Католики Руана, Блуа, Тура и
многих других городов охотно подчинились приказу из Парижа.
     Кое-кто   из  них  протестовал,  потому  что  в  провинции  встречались
католики  столь  же  гуманные, как и судья Шаррон; среди этих людей главными
были  правители  Оверна,  Прованса  и  Дофинэ,  а  также  герцог де Жуаез из
Лангедока,  отказавшиеся  подчиниться  устному  распоряжению  и  убивать  до
получения  письменного  приказа  короля.  В  Бургундии,  Пикардии, Монтпелье
правители  заявили,  что  они готовы убивать на войне, но не желают брать на
душу грех хладнокровного истребления граждан.
     Это  походило  на  бунт;  Катрин и ее совет не знали, как им поступить;
наконец  они  решили  отправить  в  мятежные  провинции священников, которые
объяснят  католикам,  что  Святой  Михаил, явившись в видении, велел учинить
истребление гугенотов.
     Это  было  принято  как  воля  небес, и кровавая оргия продолжилась; за
несколько  недель после Дня Святого Варфоломея по всей Франции были вырезаны
многие тысячи людей.


     Услышав  новости, Филипп Испанский громко рассмеялся - по свидетельству
многих,   впервые   в   жизни.  Карл,  сказал  он,  заслужил  титул  "самого
христианского  короля".  Филипп  поздравил  в  письме  Катрин с тем, что она
воспитала сына по своему образу и подобию.
     Кардинал  Лоррен,  находившийся  в  это время в Риме, щедро вознаградил
гонца,  принесшего  ему  весть  о  истреблении  гугенотов.  Рим  был украшен
праздничными  огнями  по  случаю  смерти множества его врагов; люди пели "Те
Деум";  пушки  замка  Сент-Анджело  стреляли  в  честь  резни.  Папа  и  его
кардиналы  отправились  процессией  в  церковь  Святого Марка, дабы обратить
внимание  Господа  на  богоугодные  деяния  его  верных  слуг;  сам  Грегори
преодолел пешком расстояние от церкви Святого Марка до собора Святого Луи.
     Но  если  католический  мир  ликовал,  то  в  Англии  и Голландии царил
глубокий   траур.  Вилльям  Молчаливый,  прежде  надеявшийся  через  Колиньи
получить  помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции
поддался  опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые
неприятности.  Убийство  ничего  не  подозревающих невинных людей, продолжил
он, - дурной способ разрешения религиозных проблем.
     - Это,  -  сказал  Берли английской королеве, - величайшее преступление
со дня распятия Христа.
     Через  несколько  недель  после  резни  король  принимал в своих покоях
большое  число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это
оказалось  непросто.  Мешала  память;  случайно  упоминались имена, и люди с
ужасом  вспоминали,  что  человека  уже  нет в живых, а его убийца находится
среди  них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из
загробного мира, который нельзя прогнать.
     Люди    громко   разговаривали,   звучал   смех,   по   большей   части
искусственный;    внезапно    за    окнами    Лувра    раздалось   карканье,
сопровождавшееся хлопаньем крыльев.
     За  тишиной,  воцарившейся  в  покоях, последовал шелест. "Словно ангел
смерти пронесся над Лувром", - заметил потом кто-то.
     Взволнованная  Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим,
поспешила  к  окну.  Выглянув  наружу, она заметила летящую над дворцом стаю
ворон.  Она  вскрикнула;  все  подбежали  к  окну  посмотреть  на  птиц. Они
кружили,  каркая  над  дворцом,  садились на него, подлетали к окнам. Долгое
время они летали возле Лувра.
     Хотя  некоторые  люди  предположили,  что  птиц привлекли трупы, всех в
этот вечер охватил страх.
     Многие  верили,  что  птицы  были душами убитых ими людей, прилетевшими
для  того,  чтобы  помучить  убийц  и  напомнить  им  о том, что их дни тоже
сочтены,  что  их  ждет  та  же  участь,  на  какую  они  обрекли несчастных
гугенотов.
     Катрин  вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее
с помощью магия от надвигающейся беды.
     Король в ярости крикнул птицам:
     - Летите  сюда...  кем бы вы ни были. Убейте нас... Сделайте с нами то,
что мы сделали с теми людьми.
     Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его.
     Герцог  Аленсонский,  расстроенный  тем,  что  ему  ничего не сказали о
готовящемся  массовом  убийстве  и  не  дали  принять в нем участие, мог без
страха  и  со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц
на  окружавших  его  людей.  Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной
совестью.  Дрожащий  герцог  Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее.
Генрих   де  Гиз  сохранял  спокойствие.  Если  птицы  -  это  души  мертвых
гугенотов,  то  душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву
отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза.
     Но  сильнее всех страдал король; проснувшись ночью, он с криком побежал
по дворцу:
     - Что  за  шум  на  улицах?  -  спрашивал он. - Почему звонят колокола?
Почему  кричат  и визжат люди? Послушайте. Послушайте. Я слышу их. Они идут,
чтобы убить нас... как мы убили их.
     Он  упал  на  пол, его ноги и руки дергались, он кусал одежду и угрожал
вцепиться зубами в любого, кто приблизится к нему.
     - Остановите  их!  - кричал Карл. - Пусть колокола смолкнут. Остановите
людей. Давайте положим конец кровопролитию.
     К нему привели Мадлен.
     - Карл,  -  зашептала  она,  - все хорошо. Все тихо. Карл... Карл... не
переживай так сильно.
     - Но,  Мадлен,  они  придут  за  мной...  Они  сделают  со мной то, что
сделали с ними.
     - Они не смогут коснуться тебя. Они мертвы, а ты - король.
     - Они  могут  восстать  из  могил,  Мадлен.  Они приняли обличье черных
птиц,  чтобы  мучить  меня.  Они  сейчас  на  улицах,  Мадлен. Послушай. Они
кричат. Они вопят. Они бьют в колокола...
     Она подвела его к окну и показала ему тихий спящий Париж.
     - Я слышал их, - настаивал Карл. - Я слышал их.
     - Это тебе приснилось, моя любовь.
     - О  Мадлен,  я  несу  ответственность  за все. Я сказал это на совете.
Я... я все сделал.
     - Нет, не ты, - сказала она. - Не ты, а они. Тебя заставили.
     - Не  знаю, Мадлен. Я помню... отдельные сцены. Помню звон колоколов...
крики  и  кровь.  Но я забыл, как это началось. Как все произошло? Я не знаю
это.
     - Ты  ничего  не  знал,  мой  дорогой.  Ты  не делал этого. Все сделали
другие.
     - Она...  -  пробормотал Карл. - Она... мой злой гений, Мадлен. Это был
мой злой гений.
     Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице.
     Он  оставил  Мадлен  возле  себя,  у  окна; Карл долго глядел на спящий
город.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Память  об  этих  ужасных  днях  и ночах продолжала висеть над Парижем.
Некоторые  участники резни испытывали такие угрызения совести, что покончили
с  собой;  другие сошли с ума и носились по улицам; кому-то казалось, что их
преследуют  призраки  умерших.  Они  находили  утешение,  говоря со злобой и
ненавистью  о  женщине, которую считали вдохновительницей кровопролития - об
итальянке.  Она  была виновна во всех несчастьях Франции. Все это знали. Она
управляла  безумным  королем.  Карл  страдал  сильнее  всех,  однако не было
заметно ни единого признака того, что Катрин мучают сожаления о содеянном.
     Это  действительно  было так. Она не собиралась менять старые привычки.
Она  научилась  не  оглядываться  назад  и  не собиралась делать это сейчас.
Массовое  убийство  было необходимым в момент его совершения, и не следовало
сожалеть  о  нем  теперь.  Катрин  располнела;  она  давно не казалась такой
здоровой.  Один  посланник написал своему правительству, что Катрин выглядит
как  женщина,  оправившаяся после тяжелой болезни. Этим недугом был ее страх
перед  Филиппом  Испанским, а лекарством стала резня, начавшаяся в канун для
Святого Варфоломея.
     Она  редко чувствовала себя в такой безопасности, как зимой 1572 года и
весной  следующего  года. Наваррец и молодой Конде приняли католическую веру
-  Наваррец  с  цинизмом,  Конде  - со стыдом. Авторитет этих двух принцев в
стране  упал;  большинство  спасшихся  гугенотов  сохранили  и укрепили свою
решимость.  Они  переносили  несчастья и крепли духом, подвергаясь гонениям.
Такое  всегда  происходило  с  фанатиками.  Они  потеряли Колиньи, Телиньи и
Ларошфуко.  Монтгомери  был  предупрежден  и  успел убежать из Сент-Жермена.
Наваррец  сдался  почти  мгновенно и принял католическую веру. Но гугеноты и
не   ждали   многого  от  Наваррца.  Самым  горьким  ударом  для  них  стало
предательство  Конде.  Они  держали  оборону  в своем бастионе, Ла Рошели, и
собирались  причинить  неприятности  властям;  понеся  серьезные потери, они
заметно   ослабли,   стали  почти  беззащитными.  Катрин  считали  женщиной,
спланировавшей массовое убийство.
     Она  с  цинизмом  изменила  свой  внешний  вид  и смешалась с парижской
толпой,  чтобы  послушать,  что  говорят  о  королеве-матери. Она знала, что
именно  нечистая  совесть  людей  заставляет их осуждать ее. Они перечисляли
преступления  Катрин,  часто обвиняли ее в убийствах, к которым она не имела
отношения.
     - Кто  такая  эта убийца, отравительница, итальянка, правящая Францией?
-  спросил ее один торговец, когда она остановилась у его лотка с платком на
голове,  в засаленном пальто, надетом поверх поношенного платья. - У нее нет
королевской  крови.  Она  -  дочь  купцов. С тех пор, как она вышла замуж за
сына короля Франциска, на нашу страну начали обрушиваться несчастья.
     - Неприлично    делать    королевой   Франции   выскочку-итальянку,   -
согласилась   Катрин.   -   Эта   итальянка   правит   Францией,  месье.  Не
заблуждайтесь на сей счет.
     - Она  действительно  правит  Францией. Наш бедный безумный Карл без ее
влияния  был  бы  не  так  уж и плох... так говорят люди. Но он - не король.
Правит   страной   она.  Катрин  де  Медичи  отравила  кардинала  Шатильона,
господина  де  Анделота и королеву Наварры. Она повинна в смерти адмирала де
Колиньи,  -  продолжил  торговец. - Она ответственна за организацию кровавой
резни.  По  слухам,  она  убила  своего  сына,  Франциска Второго... он умер
раньше  срока.  Господин  д'Аленсон  страдал  от жара - говорят, это тоже ее
работа.   Помните   герцога  де  Буйонна,  отравленного  в  Седане?  За  это
преступление  повесили  его  врача, но мы знаем, кто на самом деле виновен в
этой  смерти.  Месье  де Лонгвилль, принц Пуатьен, месье Лигнероль... Список
можно  продолжать бесконечно. Прибавьте к нему тех, кто погиб в ночь Святого
Варфоломея.  Перечень  злодейств  слишком  длинен, мадам, чтобы одна женщина
могла ответить за них.
     - Даже для итальянки, - признала Катрин.
     - О,  мадам,  вы сказали правду. Надеюсь, что однажды в ее бокал капнут
итальянского яда. Я хочу этого, мадам. Это желание всего Парижа.
     Она   ушла   с   улыбкой   на  лице.  Лучше  заслужить  ненависть,  чем
довольствоваться  безразличием.  Ей  хотелось громко смеяться. Королева-мать
правила Францией. Она радовалась, что люди понимают это.
     На  улицах Парижа люди пели песню о чей. Они не боялись делать это даже
под окнами Лувра.

                У Иезавель и Катрин
                Много общего:
                Первая погубила Израиль,
                Вторая губит Францию

                Иезавель поклонялась идолам,
                Чуждым Священному писанию;
                Катрин поддерживает католицизм,
                Не гнушаясь предательств и жестокости.

                Одна обрекла на смерть
                Пророков Святого Господа,
                Другая заставила умереть
                Тех, кто чтил Евангелие.

                Ужасная кара постигла Иезавель:
                Она досталась псам на обед.
                Но такой падалью, как Катрин,
                Побрезгуют даже собаки.

     Слова  не принесут ей вреда. Она сама пела эту песню. "Приятно знать, -
сказала  она  фрейлинам,  -  что  парижане  не  собираются  отдавать меня на
съедение  собакам".  При этом она громко рассмеялась "Мои друзья, эти люди и
правда  любят  меня. Им нравится думать об мне. Вы заметили, что даже подлый
старый  развратник  кардинал  Лоррен  смотрит  на меня едва ли не с любовью?
Раньше  такого  не  бывало.  Он  уже не молод и боится смерти; он всегда был
трусом.  Он  носит  кольчугу  под мантией церковника. Но кардинал смотрит на
меня  с  любовью,  потому что он говорит себе "Мне осталось прожить немного.
Скоро  я  предстану перед Господом". Кардинал, мои друзья, - весьма набожный
человек;  думая  о той жизни, какую он вел, он трепещет. Затем он смотрит на
меня  и  говорит  себе "По сравнению с королевой-матерью я - невинное дитя".
Поэтому  он  проникается ко мне любовью. То же самое справедливо в отношении
парижан.  Скакала  ли  я  по  улицам  города в те августовские дни и ночи со
шпагой  в  руке?  Нет.  А  они  -  да.  Поэтому  их успокаивают мысли о моих
злодеяниях.  Они  могут  сказать:  "По  сравнению  с  королевой Иезавелью мы
совершенно безгрешны".
     Однажды Шарлотта де Сов принесла Катрин книгу.
     - Думаю,  Вашему Величеству следует посмотреть ее, - сказала женщина. -
Виновные должны быть схвачены и наказаны.
     Катрин  полистала  страницы  книги,  которая  называлась  "Жизнь Святой
Катрин".  Поняв,  что  название  было  ироническим  и  что под Святой Катрин
подразумевалась  она  сама, королева-мать усмехнулась. Узнаваемыми были лишь
безжалостные  карикатуры  с  изображением  очень  полной  женщины.  В  книге
перечислялись  все  преступления, в которых народ Франции обвинял Катрин. По
мнению  авторов,  всеми  бедами,  происшедшими  во  Франции  с того дня, как
пятнадцатилетняя  Катрин  прибыла  сюда,  чтобы  выйти замуж за сына короля,
страна была обязана именно ей.
     Шарлотта  стояла  рядом, ожидая вспышки гнева, но вместо этого услышала
оглушительный хохот.
     Катрин позвала своих фрейлин и стала читать им вслух.
     - Это - история вашей госпожи, мои друзья. Слушайте.
     Во  время  чтения  Катрин  разобрал  такой  неудержимый  смех,  что  ей
пришлось отложить книгу.
     - Пусть  французы  знают,  -  сказала  она,  -  что  ими правит сильная
женщина.  Это  очень  хорошо. Если бы я знала, что пишется такая книга, я бы
рассказала  ее  авторам  много неизвестного им. Я бы напомнила писателям то,
что они забыли. Помогла бы им создать более полное произведение.
     Некоторые  женщины отвернулись, чтобы Катрин не увидела выражения ужаса
на  их лицах. Они были безнравственными, поскольку их создавала сама Катрин,
но  иногда она вызывала у них чувство отвращения. Они понимали, что она, эта
итальянка,  их  странная  госпожа,  отличалась  от  всех  других женщин. Она
любила  только  власть.  Думала  только  об  этой  жизни.  Поэтому она могла
убивать  с  улыбкой  на  лице и даже гордиться при этом собой; ее никогда не
мучила совесть.
     Некоторые  женщины  помнили  двух  мальчиков,  которых они видели среди
паломников,  ходивших  смотреть  на  останки Колиньи, висевшие в Монтфаконе.
Один  из  них,  пятнадцатилетний  паренек,  внезапно упал на землю; его тело
вздрагивало  от  горьких рыданий. Младший мальчик, растерянный и испуганный,
стоял  неподвижно;  он был так подавлен горем, что в отличие от брата не мог
плакать.  Люди  испытывали  потрясение,  узнавая, что пятнадцатилетний юноша
был  Франциском  де  Колиньи,  а  мальчик  помладше  - его братом Анделотом.
Парижане   помнили  также,  что  беременную  Жаклин  де  Колиньи  увезли  из
Шатильона  и  заточили  в  тюрьму  Ниццы.  Такие  воспоминания бередили души
фрейлин.  К  тому  же  этими женщинами владел суеверный страх. Они помнили о
чуде  Мерлина,  о котором постоянно говорили гугеноты. Пастор адмирала исчез
в  ночь  террора.  Он выбрался на крышу после гибели Телиньи, а позже слез с
нее  и  оказался  возле сарая. Он спрятался там; каждый день, как утверждали
гугеноты,  по  воле  Господа, к нему приходила курица; она откладывала возле
пастора  одно  лицо.  Это позволило Мерлину не умереть с голоду до окончания
резни.
     Такие  истории  вызывали  чувство тревоги; казалось, что Господь иногда
становился  на  сторону гугенотов, хотя Дева и заставила расцвести боярышник
на кладбище Невинных.
     Катрин  засмеялась,  услышав рассказ о Мерлине и яйцах. Она вспомнила о
цветении боярышника.
     - Добрый  Бог  хранит  нас  с  небес,  -  заявила она. - Попав туда, мы
обнаружим, что и там гугеноты и католики воюют друг с другом.
     Было    забавно    обмениваться   подобными   шутками   в   присутствии
королевы-матери, но позже приходил страх.
     Катрин  продолжила  чтение  книги.  Она  всегда  держала  ее под рукой,
заглядывая  в  нее  время  от  времени.  Иногда  из  покоев  королевы-матери
доносилось пение:

                Первая погубила Израиль,
                Вторая губит Францию.

     После кровопролития любовная связь между Гизом и Марго прервалась.
     Марго,  как  и многие, не могла забыть резню. Она вместе с большинством
парижан  считала  свою мать вдохновительницей злодеяния, человеком, в первую
очередь  несущим  ответственность за него. Но девушка не могла забыть и роли
ее любовника.
     Она  своими  глазами  видела  его скачущим по улицам, призывающим людей
убивать.  В порыве возмущения Марго сказала себе, что не может больше любить
его.  Он,  как  и  она  сама,  изменился;  из прежнего очаровательного юноши
Генрих  превратился в мужчину, для которого честолюбивые помыслы были важнее
любви.  Он  знал,  что  она,  жена  гугенота,  находится  в опасности, но не
позаботился  о  ней.  Все,  за  что  она  еще  недавно страстно любила его -
красота,  обаяние,  мужественность, даже честолюбие - Марго считала, что это
качество помогает мужчине проявить себя, - теперь оставляли ее равнодушной.
     Он пришел к ней, когда убийства закончились.
     - Вы явились на свидание, месье, слишком поздно, - сказала Марго.
     Он еще не знал, что она решила расстаться с ним.
     - Но, Марго, ты же знаешь, как я был занят.
     - Слишком  занят  кровопролитием,  чтобы  вспомнить о любви, - заметила
она.
     - Это было необходимо.
     Она  внимательно  поглядела на него. Он стал старше Марго подумала, что
он  быстро  постареет. Она улыбнулась, вспомнив о месье де Леране, который в
страхе  ворвался  в ее спальню; он был еще слаб, но, слава Богу, поправлялся
ее  стараниями.  Он  был  красивым,  нежным и благодарным. Женщине не всегда
хочется  иметь  такого  самоуверенного  и  надменного любовника, какой стоял
сейчас  перед ней. Есть люди, избалованные подарками судьбы; они не способны
испытывать чувство благодарности, которая может быть замечательной вещью.
     Генрих  шагнул  к  Марго  и обнял ее. Девушка не оттолкнула его - пока.
Она улыбнулась ему.
     - А теперь, - спросила Марго, - для любви появилось время?
     - Моя   дорогая,   -  ответил  он,  -  прошло  много  дней,  но  любовь
сохранилась; ожидание сделало ее еще более желанной.
     - Иногда она прокисает со временем, - заметила Марго.
     - Ты сердишься, дорогая?
     - Нет, месье. Я могу сердиться, лишь когда сильно люблю.
     Он  не  понял  значения ее слов. Он был слишком высокого мнения о себе.
Это   та   Марго,   думал  он,  которую  я  видел  перед  собой  много  раз:
возбужденная, ждущая, когда он разбудит в ней привычную страсть.
     - Моя дорогая, - начал он, но Марго перебила его.
     - Месье  де  Гиз,  -  сказала она, - я обнаружила, что вы более одарены
как  убийца,  нежели как любовник; вы знаете, что меня устраивает все только
самое  лучшее.  Если мне понадобится убийца, я, возможно, обращусь к вам. Но
если я захочу любовника, я обойдусь без вас.
     Она  заметила,  что  он  не  только  смутился;  в  его глазах появилась
настороженность. Она связана с гугенотами и поэтому может оказаться врагом.
     Марго засмеялась.
     - О,  будьте  осторожны,  месье де Гиз. Вы пожелали любовницу из лагеря
гугенотов.  Почему бы вам не вытащить шпагу и не убить меня? Вы подозреваете
меня  в  дружбе  с  гугенотами.  Это  - достаточная причина для моей смерти,
верно?
     - Ты сошла с ума? - спросил он.
     - Нет.  Просто я разлюбила тебя. Ты уже не кажешься мне таким красивым,
как прежде. Ты не пробуждаешь во мне желания.
     - Это не может быть правдой, Марго.
     - Тебе,  верно, трудно в это поверить. Но я сказала правду. А теперь ты
можешь уйти.
     - Дорогая,  - ласково произнес он, - ты сердишься, потому что я надолго
покинул  тебя.  Если бы я мог, я бы уже давно пришел сюда. Ты должна понять:
не убей мы гугенотов, они бы убили нас.
     - Они  бы не сделали этого! - с жаром заявила Марго. - Не было заговора
гугенотов.  Ты  знаешь  так  же,  как  я: так называемый заговор гугенотов -
выдумка моей матери. Она искала предлог для убийства.
     - Почему  мы  говорим  о столь неприятных вещах? Ты забыла, кто мы друг
для друга?
     Марго покачала головой.
     - Все кончено. Мы должны искать удовольствия в других местах.
     - Как ты можешь говорить это! Ты всегда любила меня!
     - Прежде.
     - Когда это кончилось?
     - Вероятно, в канун дня Святого Варфоломея.
     Он обнял Марго, поцеловал ее. Она с достоинством произнесла:
     - Прошу вас, месье де Гиз, отпустите меня.
     Марго радостно засмеялась, обнаружив, что он больше не волнует ее.
     Он  стал  надменным.  Он не привык к отказам. Это задело его самолюбие,
гордость Гизов и Лорренов.
     - Очень  хорошо,  -  сказал  Генрих,  отпустив  Марго. Но он колебался,
ждал,  когда  девушка  засмеется, скажет ему, что любит его, как прежде, что
ее скверное настроение прошло.
     Но  она стояла неподвижно, насмешливо улыбаясь. Наконец Генрих в ярости
повернулся и покинул Марго.
     В  коридоре  он  едва  не  столкнулся  с  Шарлоттой  де Сов; женщина не
ожидала,  что  он выйдет так скоро; она думала, что Марго вернет его и затем
произойдет   одна   из   тех   страстных  сцен,  которую  следовало  описать
королеве-матери.
     Генрих  удержал  Шарлотту, которая вскрикнула и сделала вид, будто едва
не упала на пол.
     - Простите, мадам.
     Она  улыбнулась  ему  и  покраснела,  заметив,  что  он  восхищается ее
красотой.
     - Я  сама  виновата,  месье  де  Гиз.  Я...  я  собиралась навестить Ее
Величество... и не думала, что от нее кто-то выйдет так скоро.
     - Надеюсь, я не причинил вам вреда?
     - Нет, месье. Право, нет.
     Он  улыбнулся  и  пошел  дальше.  Шарлотта,  не  двигаясь, смотрела ему
вслед.
     Она  не  стала  сразу  заходить  к  Марго;  Шарлотта задумалась, стоя у
двери.  Искренне ли говорила Марго? Действительно ли она рвет любовную связь
-  самую  страстную  и  обсуждаемую  при  дворе? Допустим, это так. Шарлотта
улыбнулась.  Женщина  имеет  право порадовать себя чем-то иногда. Она устала
от  игры,  а  которую  должна  была  играть  с  Наваррцем, поддерживая в нем
желание,   но   не   удовлетворяя   его.   Возможно,   не   стоит   говорить
королеве-матери  об  этой  маленькой  сценке.  Она, Шарлотта, может получить
определенные   указания   относительно   герцога   де  Гиза;  королева-мать,
несомненно,  обладала даром читать тайные мысли и желания женщин из Летучего
Эскадрона.
     Нет,  Шарлотта ничего не сообщит Катрин о своем открытии: если красивый
герцог  нуждается  в  утешении,  то  Шарлотта  не  получала  распоряжения от
королевы-матери отказать ему в этом.


     Чувство  удовлетворения,  испытываемое  Катрин, не могло длиться долго;
она  не  сожалела  о  своей  растущей  непопулярности  во Франции и зловещей
репутации,  распространявшейся за пределы страны, зато ее беспокоило то, что
король  выходил из-под ее влияния. Прежде она думала, что, уничтожив влияние
Колиньи,  она  сумеет  восстановить  отношения,  существовавшие  между ней и
Карлом  до того, как адмирал околдовал короля. Но это оказалось не так. Карл
слабел  физически,  приступы  безумия  участились;  но  было  ясно,  что он,
страдая  от  воспоминаний  о  роковых  августовских  днях и ночах, как и все
прочие  французы,  обвинял  Катрин  в  организации  резни. Он страстно желал
вырваться из-под ее опеки.
     Он   постоянно   вспоминал   слова   адмирала:  "Правь  самостоятельно.
Освободись  от  влияния  матери".  И  Карл  собирался сделать это, насколько
позволит его слабая воля и разум.
     Катрин  поняла  это  и  серьезно  забеспокоилась.  Если, как утверждали
многие,  смерть  Колиньи  была  необходима  ей  для  того,  чтобы единолично
командовать   сыном,   то   ей   абсолютно  не  удалось  добиться  желаемого
результата. Сейчас Карл вышел из ее подчинения сильнее, чем когда-либо.
     Испания,  перестав  чрезмерно  радоваться  резне,  намекнула на то, что
поскольку  большинство  гугенотских лидеров погибло - Филипп согласился, что
брак  был  необходим  для  того,  чтобы  заманить врагов в ловушку, - теперь
отсутствовали причины, мешавшие расторжению этого союза.
     В  первый  момент  Катрин  возмутилась.  "Моя  дочь  стала  женой всего
несколько  недель  тому  назад,  она только начала любить своего мужа, и нам
предлагают аннулировать брак!"
     Испанский  посол  цинично  усмехнулся:  "Наваррец  сейчас,  мадам, - не
лучшая  партия;  его  презирают  и  католики,  и  гугеноты.  Это  не слишком
завидный брак для дочери из королевской семьи!"
     Катрин  задумалась  над этим, и вскоре она поняла разумность сказанного
послом.   Даже  в  случае  гражданской  войны  -  казавшейся  сейчас  весьма
маловероятной  в  силу того, что ряды гугенотов поредели, - вряд ли французы
захотят   видеть  на  троне  человека,  легко  сменившего  веру,  известного
бонвивана и повесу.
     Она   знала,   в   чью  сторону  посмотрит  народ,  если  в  результате
какого-нибудь  несчастья  -  Катрин была готова отдать жизнь в борьбе за то,
чтобы  оно не случилось, - сыновья дома Валуа лишатся их приоритетно о права
на  трон.  Это  был  молодой  человек,  который,  во всяком случае, в глазах
парижан,  не  мог сделать ничего дурного для страны. Да, верно, он руководил
резней,  но  в столице никто не винил его. Говорили что он просто подчинился
приказам  короля  и  королевы-матери.  Славная  все-таки  это  вещь - любовь
толпы. Она избавляла от обвинений и возвеличивала достоинства.
     Да,  Париж  будет  рад  видеть своего героя на троне, хоть его права на
престол весьма сомнительны.
     Она  глубоко  задумалась.  Необходимо  приспосабливать  свою политику к
происходящим   событиям;   обстоятельства  требуют  гибкости.  Возможно,  ей
следовало  разрешить  Марго  выйти  за  Генриха  де Гиза, когда они страстно
желали  этого;  но  в  то  время  это казалось недопустимым. Ввиду нынешнего
поворота  событий  и  недавнего  поступка  Наваррца брак между Марго и Гизом
стал  более  желательным,  чем  союз  принцессы с Генрихом Наваррским. Папа,
разумеется,  не  стал  бы  чинить  препятствий,  и  Филипп  Испанский был бы
доволен  этим.  Гиз  имел  в  Испании  и  Риме  репутацию  одного  из  самых
непоколебимых   католиков   Франции.   Почему   не   устроить   два  развода
одновременно?  Гиз  расстанется  со своей женой, а Марго - с ее мужем, и эта
влюбленная  парочка наконец соединится! Катрин цинично усмехнулась. Кажется,
это  тот  случай, когда главные действующие лица могут одновременно проявить
благоразумие и быть счастливы.
     Она  обсудила  эту  идею  с  испанским  послом.  Он  одобрил ее. Катрин
вызвала  к  себе дочь; между ними состоялась тайная беседа из числа тех, что
были хорошо знакомы всем детям Катрин.
     - Моя  дочь,  тебе известно, что я всегда думаю о твоем благополучии...
твоем  положении...  твоем  будущем. Но знаешь ли ты, что я также желаю тебе
счастья?
     Марго  решила  быть  язвительной.  Она  тоже  изменилась. Став замужней
женщиной  и королевой, она, похоже, освободилась от влияния матери, как и ее
брат-король.
     - Нет,  мадам,  -  с  наигранным  смирением  сказала  она. - Я этого не
знала.
     Катрин захотелось ударить нахальное юное личико.
     - Так   узнай   это   сейчас.   Твой   злополучный   брак   был  вызван
необходимостью.  Но  ты  понимаешь,  дочь моя, что он был нужен именно в тот
момент, когда он заключался.
     - Да,  мадам, - сказала Марго. - Надо было заманить в ловушку ничего не
подозревающих гугенотов; для этого потребовалась свадебная церемония.
     Катрин решила не показывать свою злость.
     - Моя  дорогая  дочь, ты повторяешь сплетни двора; ты должна знать, что
сплетни  всегда  отражают  лишь  часть  правды; ты достаточно умна, чтобы не
верить  всему,  что  ты  слышишь.  У  меня  есть  для  тебя хорошая новость.
Человек,  за  которого  было  необходимым  выдать  тебя, недостоин принцессы
Марго. Он - невоспитанный провинциал... Его манеры шокируют меня.
     Катрин внезапно рассмеялась.
     - И  ты,  вынужденная  делить  с  ним  ложе,  несомненно,  должна  быть
шокирована вдвойне.
     - Человек приспосабливается, - сказала Марго.
     - Какие  усилия,  верно,  требуются  для этого, мое бедное дитя! Ты так
утонченна.  Ты  обладаешь  обаянием и красотой. Ты - истинная парижанка. То,
что  ты  должна  терпеть  грубые ласки беарнского дикаря, просто невыносимо.
Есть  один  человек,  достойный  тебя.  Человек,  наиболее  почитаемый  всей
Францией...  разумеется,  после короля и твоих братьев. Ты догадалась, о ком
я говорю?
     - О господине де Гизе. Но...
     - Моя  дорогая,  ты  не  должна  смущаться.  Твоя  мама  знает  о ваших
отношениях  и вполне понимает их. Он - принц, а ты принцесса. Что может быть
естественней вашей любви?
     Марго  пристально посмотрела на мать; девушка не могла понять цели этой
беседы.  Она  видела, что мать готовит ее к участию в какой-то интриге. Но к
какой именно?
     - Я  хочу,  чтобы  ты  была счастлива, дитя мое, - сказала Катрин. - Ты
послужила  стране,  вступив  ради  нее  в  брак.  Ты поймешь, что я искренне
забочусь  лишь  о  твоем  счастье,  когда я скажу тебе, что собираюсь выдать
тебя замуж за человека, которого ты любишь.
     - Мадам, я вас не понимаю. Я уже замужем.
     - Мое  дорогое  дитя,  моя  послушная дочь! Ты вышла замуж против своей
воли,  верно?  Я помню, как ты отказывалась отвечать во время церемонии. Это
был  мужественный  поступок.  Твой любимый стоял рядом, да? Теперь я решила,
что ты больше не должна страдать. Ты получишь в мужья Генриха де Гиза.
     Марго изумилась.
     - Мадам...  я...  я...  не  вижу,  как  это  может  осуществиться. Я...
замужем за королем Наварры. Генрих де Гиз женат на вдове Просьена.
     - Значит, вы разведетесь и... женитесь друг на друге.
     Катрин  ждала слез счастья, слов благодарности, вместо этого лицо Марго
стало холодным, суровым.
     - Мадам,  -  сказала девушка, - я замужем за королем Наварры; этот брак
заключен  вопреки  моей  воле;  но  теперь развод стал бы очередным насилием
надо мной.
     - Послушай,  Марго,  твое  положение  королевы  Наваррской - не слишком
высокое  для  тебя.  Понравится  ли  тебе  отправиться  с мужем в это жалкое
крошечное  королевство,  когда  придет  время?  Некоторые герцогини занимают
более   высокое  положение,  чем  некоторые  королевы...  Герцогиня  де  Гиз
относилась бы к их числу.
     - Возможно,  -  сказала Марго, - но Генрих де Гиз мне не нравится; я не
хочу второй, раз выходить замуж против моей воли.
     - Это  чистое  упрямство! - сердито заявила Катрин. - Подумать только -
так говорит девушка, выставлявшая себя на посмешище ради Генриха де Гиза.
     - Вы  правы,  мадам, - сухо согласилась Марго. - Но человек перерастает
одну  страсть  и находит другую. Я освободилась от чувства любви к господину
де  Гизу,  и  ничто  не  заставит  меня  выйти  за  него замуж. Поскольку ты
утверждаешь,  что  это  предложение  вызвано  лишь твоим стремлением сделать
меня  счастливой,  больше  говорить  не  о  чем. Просто дело в том, что я не
влюблена в месье де Гиза. Теперь я могу уйти?
     - Тебе стоит это сделать, пока я не поддалась соблазну избить тебя.
     Когда  Марго  покинула Катрин, королева-мать посидела некоторое время в
состоянии  безмолвной  ярости.  Она  отказывалась  поверить  в то, что Гиз и
Марго  больше не являются любовниками. Катрин даже не могла вспомнить, когда
началась  их  связь  -  так  давно это произошло. Какой другой женщине столь
сильно  не  повезло с детьми? Король был настроен против нее; она никогда не
любила  герцога  Аленсонского  и  не доверяла ему; Марго была слишком умна и
проницательна  -  эта  юная  шпионка  могла действовать во вред своей семье;
только Генрих заслуживал доверия.
     Она  велела одной из своих шпионок пристально следить за Марго и Гизом.
Они  действительно  перестали  быть любовниками. В ходе расследования Катрин
сделала  открытие,  которое  заставило  ее  вызвать  к себе Шарлотту де Сов.
Королева-мать рассердилась на молодую женщину.
     - Мадам,  вы,  похоже,  слишком  подружились  с  герцогом  де  Гизом, -
прокурорским тоном заявила Катрин.
     Шарлотта  растерялась;  Катрин тотчас заметила на ее лице самодовольное
выражение.
     - Я не знала, что Ваше Величество не одобряет этой дружбы.
     Катрин  погладила  подвеску  своего  браслета.  Вот  в  чем заключается
объяснение. Гиз завел интрижку с Шарлоттой, и уязвленная Марго ревнует.
     Она заявила резким тоном:
     - Ты  не  должна  заниматься  любовью  с герцогом, Шарлотта. Это сильно
рассердит  меня.  Я  могу  говорить  с тобой откровенно. Королева Наваррская
влюблена в Генриха де Гиза.
     - Ваше  Величество, это уже не так. По моим сведениям, королева Наварры
заявила, что она больше не питает нежных чувств к герцогу.
     - Возможно, из-за твоих проделок.
     - Нет,  мадам.  Она  дала ему отставку еще до того, как он обратил свое
внимание на меня. Месье де Гиз считает, что она влюбилась в короля Наварры.
     - Марго  и  Гиз должны помириться, - сказала Катрин. - Держись подальше
от герцога. Дело не должно дойти до постели.
     - Мадам,  -  лукаво  промолвила  Шарлотта, - боюсь, ваш приказ поступил
слишком поздно.
     - Хитрая  шлюха! - крикнула Катрин. - Кажется, я дала тебе инструкцию в
отношении Наваррца.
     - Только  привлечь  его  внимание, мадам. Вы не сказали ни слова насчет
месье де Гиза.
     - Теперь ты получила мои указания.
     Шарлотта посмотрела на Катрин из-под своих густых ресниц.
     - Мадам,  -  сказала  она, - вам придется дать соответствующие указания
месье  де Гизу; боюсь, теперь мне не удастся избавиться от него, как бы я ни
старалась.  Потребуется  ваше  личное вмешательство. Иначе не остановить то,
что  началось  Господин  де  Гиз  не  считается  ни с кем кроме, разумеется,
Вашего Величества.
     Катрин  помолчала,  думая  с  недовольством о дерзком герцоге. Могла ли
она  сказать  этому человеку: "Ваша связь с мадам де Сов должна прекратиться
не  медленно!"?  Она  представила  себе  надменно  поднятые  брови, мысленно
услышала учтивый намек на то, что его личная жизнь ее не касается.
     Катрин внезапно рассмеялась.
     - Уходи,  -  сказала  она.  -  Я  вижу,  что это дело должно идти своим
ходом.  Но  в  дальнейшем ты будешь спрашивать у меня разрешение на подобные
связи.
     - Мадам, больше я не совершу такой ошибки.
     Катрин  откинулась на спинку кресла, думая о Шарлотте де Сов. Ее бесило
то,   что   интрига   хитрой   маленькой   шлюхи   могла  помешать  замыслам
королевы-матери.  Но  иногда  подобные вещи случаются. Катрин решила, что ей
остается лишь временно отказаться от идеи развести дочь.


     Гражданская  война  между  католиками  и  гугенотами  вспыхнула  вновь;
армия,  возглавляемая  герцогом  Анжуйским, была послана на осаду Ла Рошели,
бастиона гугенотов.
     С   войсками   находились  Гиз  и  его  дядя,  герцог  д'Омаль;  Катрин
успокаивало  присутствие  возле ее любимого сына этих двух мужчин; она имела
привычку  смотреть на вещи трезво, даже когда речь шла о ее дорогом Генрихе,
она   с   трудом   представляла  женственного  и  ненадежного  сына  в  роли
полководца.  Да, он снискал уважение победами под Ярнаком и Монт Контуре; но
одержал  ли  бы  он  их  без  помощи  блестящих  воинов, участвовавших в той
кампании?   Будучи   принцем  Валуа,  братом  короля  и  самым  просвещенным
генералом  в  армии,  он пользовался авторитетом; но Катрин знала, что лавры
не  всегда достаются именно тому, кто их больше всего заслуживает. Однако ее
радовало  то,  что  слава  и  восхищение народа достались Генриху. Он должен
получить  лавры  победителя  при  Ла  Рошели  Гиз  и  д'Омаль  были великими
полководцами;  Гиз  умел  без  особых  усилий вызвать в людях воодушевление,
необходимое для успеха.
     Было   даже  забавным  послать  вместе  с  армией  двух  новообращенных
католиков  -  Наваррца  и Конде. Ироничность ситуации развлекала Катрин; она
ликовала  при  мысли  о  том,  что  эти  "новообращенные" будут сражаться со
своими  бывшими единоверцами. Аленсон также сопровождал войска; для молодого
человека   пришло  время  боевого  крещения;  военные  приключения  временно
удержат его от проказ.
     Катрин   надеялась   на   быструю  сдачу  Ла  Рошели,  но  ее  постигло
разочарование.  Недавняя  резня  укрепила  решимость горожан; горстка героев
смогла  дать  отпор  превосходящим  силам  противника. Осаждающая армия была
сильнее  обеспокоена  духом  защитников  Ла  Рошели, нежели напугана ядрами,
сыпавшимися  на  нее.  Гугеноты,  занимавшие оборонительные позиции, дрались
так, словно были атакующей стороной.
     Гиз  и  д'Омаль  столкнулись с проблемой поддержания мира в собственном
лагере.   Ввиду   сложности   взятия   Ла  Рошели  было  безумием  допускать
присутствие  в  армии  Наваррца  и Конде, поскольку оба они не имели желания
сражаться.  Конде,  заслуживший  ранее  репутацию  сильного  воина,  казался
апатичным  и  бесполезным  для  дела;  Наваррец  же  сибаритствовал, проводя
слишком много времени с женщинами, сопровождавшими армию.
     Настоящую  угрозу  представлял  собой  Аленсон. Крайне жестокий, всегда
требовавший  своей  доли  поклонения, на которое имел право как брат короля,
он держался исключительно надменно и не приносил никакой пользы.
     Весь  день  из-за  стен  Ла Рошели доносилось пение - звучали церковные
гимны.  Казалось,  что служба шла непрерывно. Суеверные католики поддавались
страху,  который  постепенно  усиливался.  Ходили слухи о том, что в реке Ла
Рошели  поймано  большое  количество  рыбы  -  гугеноты  восприняли  это как
свидетельство того, что Господь намерен уберечь их.
     Гиз  убедил  Анжу  в  том,  что  лучше  атаковать  город многочисленной
армией,  прежде  чем  осажденные  завершат  подготовку  к  защите Ла Рошели.
Нельзя  было допустить, чтобы мысль о том, что Господь на стороне гугенотов,
полностью деморализовала католическую армию.
     Анжу  согласился;  состоялся  исторический  штурм; небольшое количество
гугенотов  благодаря  решимости победить и вере в поддержку Господа одержало
верх  над  противником.  Атака  навсегда  осталась  в  памяти ее участников.
Гугеноты   забросали   ветками  боярышника  крепостной  вал  в  знак  своего
пренебрежения   к  факту  цветения  этого  растения  на  кладбище  Невинных.
Гугеноты утверждали, что те кусты расцвели по воле Дьявола.
     Битва  началась;  городские стены выдерживали град ударов; даже женщины
поднимались   на   башни,  чтобы  облить  врага  кипятком.  Когда  наступило
временное  затишье,  горожане громко читали молитвы. "Да воспрянет Господь и
рассеет своих врагов; пусть обратятся в бегство ненавидящие его...
     Прогони  их  прочь,  и  да развеются они, как дым, растают, как воск на
огне; пусть неверные сгинут при появлении Твоем..."
     Эти  слова  вселяли  страх  в суеверных католиков, особенно потому, что
городские стены не могли устоять под таким натиском без божьей помощи.
     Штурм  Ла Рошели обернулся поражением для католической армии; городские
стены  продолжали  выдерживать  атаки.  Католики  пересчитали своих убитых и
раненых под радостное пение горожан.
     Аленсон  зашел  в палатку брата; бесцеремонно усевшись на кровать Анжу,
он начал дразнить потерпевшего поражение герцога.
     - Славное  дельце!  -  усмехнулся Аленсон. - Несколько мужчин и женщин,
укрывшихся  за  стенами,  одержали верх над огромной армией. Ты сам виноват,
братец.  Приготовления  были  слишком  шумными.  Я  бы тайком послал в город
бойцов и лазутчиков.
     - Глупец!  -  воскликнул  Анжу.  -  Что  ты  знаешь  о сражениях? Ты бы
приделал своим солдатам крылья, чтобы они перелетели через стены?
     - Попрошу  тебя  не  называть  меня  глупцом,  брат.  Помни,  с  кем ты
говоришь.
     - Прикуси,  язык, не то я велю арестовать тебя, - холодным тоном заявил
Анжу.
     Но  Аленсон проигнорировал угрозу. Он был, как сам Анжу, братом короля;
им слишком долго пренебрегали.
     - Брат,  -  снова поддразнил он Анжу, - ты действуешь более успешно при
дворе,  нежели на поле битвы. Ты выбираешь мужчин по красоте, а не по боевым
качествам.
     - Твоя  безобразная  внешность,  брат,  -  не  единственная причина, по
которой я не собираюсь обсуждать это с тобой, - лениво ответил Анжу.
     Аленсон  болезненно  воспринимал  всякий  намек  на  его  малый  рост и
покрытое  щербинами лицо. Он вспыхнул в ярости и начал кричать, назвал брата
тщеславным франтом, похожим больше на женщину, нежели на мужчину.
     - Если ты не уберешься отсюда за десять секунд, я арестую тебя.
     Аленсон  счел  за  благо  быстро уйти. Он знал, что мать одобряет любые
направленные  против него действия Анжу; если он не остережется, то и правда
окажется под замком.
     Выходя  из  палатки  брата,  он столкнулся с Наваррцем, прогуливавшимся
снаружи.  Наваррец  сочувственно  улыбнулся  Аленсону, который в этот момент
был готов принять сострадание от кого угодно.
     - Вы слышали? - с жаром выпалил Аленсон.
     - Не  услышать  было невозможно. Какая дерзость! Он забывает о том, что
вы, как и он, - принц Валуа.
     - Приятно   узнать,  что  некоторые  люди  помнят  это,  -  пробормотал
Аленсон.
     Наваррец  улыбнулся, глядя на невысокого человека, стоящего возле него.
Многие  находили  Аленсона  комичной фигурой, но Генрих Наваррский знал, что
после  резни  сам  он оказался в шатком положении. Такой мудрый человек, как
он, в подобной ситуации не отвергает новой дружбы.
     - Глупо  забывать  об  этом, - добавил Генрих, - ведь однажды вы можете
стать нашим королем.
     Эта  мысль  порадовала  Аленсона;  услышать ее из уст Наваррца, который
уже носил корону, пусть и потускневшую, было вдвойне приятно.
     - От трона меня отделяет множество ступеней, - с улыбкой сказал он.
     - Нет.  Сын  короля  не  выжил...  думаю,  то  же  самое произойдет и с
другими его детьми. А когда умрет сам король...
     - Существует  еще  мой  дерзкий  брат, который недавно, как вы слышали,
оскорбил меня.
     - Да. Но он вряд ли произведет на свет наследника. А за ним...
     Генрих  Наваррский  с  беарнской  фамильярностью  хлопнул  Аленсона  по
спине,  отчего  последний  едва  не  упал;  но маленького герцога не обидело
такое  грубое  обращение,  поскольку  его  сопровождали  лестные слова. Если
простить  Наваррцу  его  провинциальное хамство, то он покажется не таким уж
плохим малым, решил Аленсон.
     Они прошли в дружеском молчании несколько шагав.
     - Ваше  время  придет,  -  сказал  наконец  Генрих.  - Я уверен в этом,
герцог.
     Аленсон посмотрел на умное лицо своего родственника.
     - Вы стали счастливее, приняв католическую веру? - спросил он.
     И  тут  Генрих  сделал  удивительную  вещь. Он закрыл на мгновение один
глаз  и  тотчас  открыл его. Наваррец казался человеком весьма многоопытным,
искушенным  в  жизненных  проблемах,  и  это  пробуждало  в Аленсоне желание
походить  на  него. Аленсон усмехнулся. Он понял, что Наваррец дурачил таких
людей,  как  король,  Анжу  и  королева-мать.  Аленсон  позавидовал ловкости
Генриха и подмигнул ему в ответ.
     - Значит... на самом деле вы не католик? - спросил он.
     - Сегодня  я  -  католик,  -  сказал  Наваррец. - Кто знает, кем я буду
завтра?
     Аленсон улыбнулся, как заговорщик.
     - Меня   самого   порой   привлекает   гугенотская  вера,  -  осмелился
произнести он.
     - Возможно,   -  сказал  Наваррец,  -  вы,  как  и  я,  намерены  стать
католикогугенотом.
     Аленсон  засмеялся  вместе с Наваррцем; они заговорили о женщинах - эта
тема интересовала Аленсона не меньше, чем Генриха.
     Очень   скоро   они   стали   лучшими   друзьями.   Наваррец   проявлял
почтительность,  подобающую  в  общении  с  потенциальным будущим королем, и
дружеское расположение к молодому человеку, весьма похожему на него самого.
     После  Ла  Рошели  наступили  тягостные  недели.  Анжу  и  Гиз заметили
крепнущую  дружбу  двух озорников и гадали, что она сулит; Конде и Наваррец,
воодушевляемые   Аленсоном,   который  стал  теперь  их  союзником,  грозили
дезертировать.  Армия  разваливалась;  Катрин  и  совет решили в Париже, что
пора  заключить  мир.  Король Польши умер, и поляки избрали Анжу своим новым
монархом;  поэтому  появилась  необходимость  срочно  отозвать  его в Париж.
Значит  на  некоторое  время  следует  оставить Ла Рошель в покое. Гугенотам
обещали  дать свободу вероисповедания и право праздновать свадьбы и крещения
в  их  домах  при  условии  присутствия  не  более десяти челочек. Наступило
очередное напряженное перемирие.


     Отправившись  на  охоту,  Катрин  наблюдала за сыном и спрашивала себя,
как   долго   он   проживет.  Болезнь  легких  усугубилась,  Карл  постоянно
задыхался.  Он  дул  в  рожок  чаще,  чем  это  было  необходимо,  хотя Паре
рекомендовал не насиловать легкие.
     Но когда Карл приходил в состояние ярости, он не думал о здоровье.
     Он протянет недолго, сказала себе Катрин.
     Положение  было тревожным, но оно имело одну светлую сторону. Сын Карла
умер  - Катрин догадывалась, что это произойдет. Со дня рождения ребенка она
знала,  что  его  можно  предоставить  судьбе; но, как ни странно, Мари Туше
родила  Карлу  здорового сына, а королева снова забеременела. Вдруг королева
родит,  как  Мари,  крепкого малыша? Тогда после смерти Карла начнется новое
регентство,  и ее дорогой Генрих потеряет надежду на обладание короной. Она,
Катрин, никогда не допустит такого.
     - Мой  сын,  -  сказала  королева-мать,  отлично  сознавая,  что  любое
упоминание о его нездоровье раздражает Карла, - ты утомляешь себя.
     Он сердито посмотрел на нее.
     - Мадам, мне лучше знать это.
     Он  находился  на  грани очередного приступа ярости Катрин, превосходно
изучившая  сына видела, как его охватывает безумие. Скоро он начнет хлестать
плетью  лошадь, собак, ближайших участников охоты. Она увидела пену на губах
Карла, услышала в его голосе истерические ноты.
     - Что  с  вами  всеми?  - закричал он. - Моя лошадь еле тащится, собаки
стали сонными, а люди превратились в никчемных лентяев. Черт возьми!
     Плеть опустилась на бок лошади.
     Катрин  смотрела  на  него с улыбкой на лице. Это хорошо, подумала она.
Доведи  животное  до ярости. Возможно, оно встанет на дыбы и сбросит тебя, и
тогда  придет  конец  твоему  безумству  и  тебе самому; ты мне надоел; пора
Генриху стать королем.
     Он  заметил ее взгляд; испугавшись, что сын мог прочитать ее мысли, она
поспешила оказать:
     - Сын  мой!  Почему  ты сердишься на твоих собак, лошадей и этих бедных
людей, преданно служащих тебе, однако излишне мягок с врагами?
     - Излишке мягок! - крикнул он.
     - Почему  ты  не сердишься на подлых ла-рошельцев, обрекших на смерть и
страдания многих твоих воинов?
     Король нахмурился.
     - Войны... войны... везде войны. Везде кровопролитие.
     Бросив на Катрин горящий взгляд, он закричал:
     - Кто причина всему этому? Скажи мне.
     Карл повернулся к своим людям:
     - Скажите  мне! В ком причина? Ответьте мне! Кто является причиной всех
несчастий   этой   страны?   Отвечайте!   У  вас  нет  языков?  Посмотрим...
посмотрим...  если они у вас окажутся, мы отрежем их, поскольку они, похоже,
вам не нужны.
     Он поднял плеть и хлестнул ею собак.
     - Кто причина всех бед, а?
     Карл направил на мать свои гневные безумные глаза.
     - Мы  знаем!  -  крикнул он. - Все знают. Господи! Это вы... вы, мадам,
наш злой гений. Вы - источник зла.
     Вонзив  шпоры  в  бока  лошади,  он  ускакал  назад,  туда,  откуда они
приехали.
     Охотники испуганно посмотрели на Катрин, но она безмятежно улыбалась.
     - Его  Величество  сегодня  не  в духе, - сказала королева-мать. - Едем
дальше. Мы собирались поохотиться, так давайте сделаем это.
     Сидя  в  седле,  она думала: это бунт. Он унижает меня... в присутствии
слуг.  Нельзя  допускать,  чтобы  это  продолжалось.  Я  не  потерплю такого
обращения. Мой сын Карл, ты явно живешь слишком долго!
     Вернувшись во дворец, она застала там посланников из Польши.


     Анжу  был  мрачен.  Ему  не  хотелось  даже думать об отъезде в Польшу.
Может  ли  такой человек, как он, жить в варварской стране, которой, похоже,
является  Польша?  Когда  ему надоела Рене де Шатонеф, он увлекся принцессой
Конде, молодой женой Конде. Он заявил, что не перенесет разлуки с ней.
     Ситуация  сложилась  тревожная, потому что король дал ясно понять Анжу,
что  хочет  видеть  его  на  польском  троне.  Их  мать  делала  все  от нее
зависящее,  чтобы расстроить замысел короля, но Анжу замечая, что ее влияние
на  Карла  стремительно  слабеет. Карл видел в Анжу своего врага и хотел как
можно  быстрее отправить его в изгнание; более того, говорили, что король не
слишком  сильно расстроится, если королева-мать сама надумает отправиться со
своим любимым сыном в Польшу.
     Катрин   пошла  к  Анжу,  который  кипел  от  злости  в  своих  покоях,
окруженный   тремя  молодыми  людьми.  Эта  троица  едва  не  плакала  из-за
возможной  потери  их  покровителя или необходимости покинуть цивилизованную
Францию и сопровождать его в дикую Польшу.
     - Король  проявляет  упрямство,  -  сказала  Катрин. - Он настаивает на
твоем  отъезде. Сокрушаться по этому поводу бесполезно. Мы должны подумать о
том, как нам поступить.
     Ее  взгляд  упал на туалетный столик сына с флаконами духов и баночками
с  косметикой.  Она  посмотрела  на  развалившегося  на  диване  элегантного
мужчину  и  спросила  себя: что подумают варвары о его элегантности, молодых
людях и вниманию к собственной красоте?
     Внезапно Катрин улыбнулась.
     - О,  мой  сын,  -  сказала она, - ты кажешься этим полякам чужаком, не
похожим  на  них.  Пожалуй,  они  не захотят, чтобы ты предстал перед твоими
польскими  подданными.  Они  предпочтут, чтобы ты послал править вместо себя
наместника  - человека грубого жестокого, как они сами. У меня есть такой на
примете.  Мы  сделаем  тебя  еще  более  элегантным,  чем  обычно - если это
возможно.  Накрасим  твое  лицо  особенно  ярко,  надушим  тебя, завьем твои
волосы.  Мы покажем им, что ты не сможешь жить среди них. Затем я представлю
им крупного, грубого человека... понятного этим дикарям.
     Анжу улыбнулся.
     - Дорогая мама, что бы я делал без тебя?
     Они   нежно   обнялись,   и  Катрин  на  мгновение  почувствовала  себя
счастливой.
     На  Анжу  были  расстегнутый  у  шеи  камзол и жемчужные бусы. Он надел
серьги  из  жемчуга,  завил и уложил по последней моде волосы, накрасил лицо
ярче обычного.
     Молодые  люди захлопали в ладоши и заявили, что он лишь подчеркнул свою
красоту.
     Катрин усмехнулась.
     - Я получу удовольствие от выражения их лиц, когда они увидят тебя.
     Анжу  представили  польским  посланникам;  они  изумленно уставились на
него,   на  мгновение  забыв  поприветствовать  их  нового  короля  согласно
этикету.
     Анжу  ехидно  улыбнулся; король рассерженно смотрел на него; кое-кто из
придворных  не  сдержал  смешка.  Еще  никогда  Анжу  не походил так мало на
короля сейчас он напоминал скорее куртизанку.
     Поляки  пришли  в  себя и низко склонились над благоухающей рукой. Было
очевидно,  что  они  никогда  еще  не видели такого мужчины, как тот будущий
король.  Однако  его  внешность  не  вызвала у них отвращения, напротив, они
восхитились   ею.   Они   не  могли  отвести  глаз  от  Анжу,  улыбались  от
удовольствия  всякий  раз,  когда  он  обращался к ним. Они шепотом говорили
друг другу, что никогда в жизни не видели такого красивого создания.
     Катрин смотрела на них в смятении.
     - Настоящий король, - сказал один из поляков на ломаном французском.
     - Наши  люди  не  захотят расстаться с таким человеком, мадам, - сказал
второй  посланник  Катрин.  - Они не видели прежде никого подобного ему. Они
полюбят короля.
     Поляки  продолжали  восторженно  разглядывать Анжу, они были убеждены в
том, что этого удивительного человека ждет восхищение подданных.


     Анжу  расстроился;  Катрин  пришла в ярость, оставался непреклонным. Он
радовался  дарованной Господом возможности избавиться от ненавистного брата.
Никакие  мольбы  и  угрозы  Катрин,  сарказм  Анжу  не заставят его изменить
королевское решение Анжу должен поехать в Польшу.
     Анжу  заявил,  что  разлука  с  принцессой  Конде  разобьет его сердце.
Природное  остроумие  покинуло  герцога. Он мог лишь проклинать свою горькую
судьбу.
     Катрин  занималась  приготовлениями  довольно спокойно, успешно скрывая
свою ярость от всех, кроме ее ближайших родственников.
     Когда  королевская кавалькада собралась проводить Анжу до границы, Карл
объявил,  что  поедет  вместе  с ней. Он сказал друзьям, что желает испытать
радость, увидев, как Анжу покидает землю Франции.
     Мари  Туше  просила  короля  поберечь  себя,  Мадлен  присоединилась  к
мольбам девушки.
     - Чего  вы  боитесь?  -  спросил  Карл.  -  Анжу  знает,  что он должен
подчиниться своему королю, не сомневайтесь, что он сделает это.
     Ни Мари, ни Мадлен не осмелились сказать, что они боялись не Анжу.
     Катрин  ехала  рядом  с  Анжу,  который  заметил,  что мать, похоже, не
слишком расстроена их скорой разлукой. Он решил проявить недовольство этим.
     - Я  тебя  не  понимаю,  -  сказал  герцог.  -  Ты, кажется, рада моему
отъезду не меньше, чем мой брат, который ненавидит меня.
     Катрин покачала головой и тихо промолвила:
     - Разлука  с  тобой, как ты должен знать, способна причинить мне только
боль.
     - Мадам, вы странно выражаете свою печаль.
     - Мой  дорогой,  неужели  тебе не известно, что я умею искусно скрывать
мои чувства?
     - Похоже,  мой  отъезд  кажется вам одной из комедий, разыгрываемых при
дворе, которые вам так нравятся.
     Он с улыбкой посмотрел на мать.
     - Несомненно,  ваша  радость так естественна, потому что она искренняя.
Дорогая  мама,  вы не только великолепно носите маску, но и умеете создавать
драмы и комедии.
     - О, я знала, что твой острый ум подскажет тебе кое-что.
     Она приблизилась к сыну.
     - Ты  можешь поехать в Польшу, мой дорогой, а с другой стороны можешь и
не ехать.
     - Что? Не поздно ли менять планы?
     - Несомненно,  ты  способен  вообразить обстоятельства, при которых это
возможно.
     Он  затаил  дыхание,  несколько секунд они ехали в тишине. Затем Катрин
продолжила:
     - Даже  если ты достигнешь этой варварской страны, можешь быть уверен -
ты не задержишься в ней надолго.
     Мадлен  подслушала  эти  слова  и  задрожала. Она сама удивлялась тому,
какой  хорошей шпионкой она стала. Это произошло потому, решила женщина, что
милостивый  Господь  наделяет матерей особым чувством, когда их детям грозит
опасность; она всегда смотрела на короля как на своего сына.
     Она  начала  следить  за  тем,  какую  еду  и напитки подают королю, но
пробовать  все,  что  он  поглощал, было невозможно. Могла ли она, его няня,
сидеть  за  банкетным  столом  в  разных  замках,  где  останавливался Карл?
Чувство тревоги заставило женщину сказать ему о ее страхах.
     Она   попросила   разрешения   поговорить  с  ним  наедине,  он  охотно
согласился.
     - Ваше Величество, - сказала Мадлен, - вам известно, что я люблю вас.
     Он с нежностью поцеловал ее руку.
     - Я не сомневаюсь в этом, дорогая Мадлен.
     - Тогда  вы  внимательно  выслушаете  то,  что я скажу вам. По-моему, в
вашем окружении есть люди, стремящиеся укоротить вашу жизнь.
     Карл  вздрогнул.  Его  охватил  более  сильный,  чем  когда-либо, страх
смерти.
     - Что ты обнаружила? - спросил он.
     - Я  не могу утверждать, что я раскрыла заговор. Это какое-то чувство -
оно  предупреждает  меня.  Я  тебе  вроде  матери,  Карл. Я ощущаю, что ты в
опасности.
     - Ты думаешь, что кто-то пытается отравить меня, Мадлен?
     - Я  уверена  в  этом. Мне не всегда удается проверять то, что ты ешь и
пьешь,  и  это  вселяет  в меня беспокойство. Мне пришло в голову, что убить
тебя  во время такого путешествия легче, чем дома, где ты окружен друзьями и
докторами.
     - Мадлен, выкладывай все начистоту.
     - Кое-кто  опечален  тем, что месье Анжу покидает нас вопреки его воли.
Кое-кто   желает  видеть  герцога  на  твоем  месте,  поэтому  этот  человек
обрадовался бы твоей смерти.
     Карл бросился в объятия няни.
     - О  Господи, я боюсь ее. Я знаю, что ты говоришь правду, дорогая няня.
Я  бы хотел, чтобы ты действительно была моей матерью. Что я могу сделать? О
Мадлен...
     Он огляделся по сторонам.
     - Месье  де  Колиньи  был  моим  другом.  Он сказал, что она - мой злой
гений.  Он  предупреждал  меня, как и ты сейчас. Если бы я прислушался к его
совету!  Тогда  я  бы  не  позволил  толкнуть  меня  на организацию ужасного
убийства  невинных...  кровавой  резни.  Но я не мог избежать этого, Мадлен.
Злой гений постоянно со мной, Мадлен.
     - Ты  должен изгнать его со двора, мой дорогой. Ты ни в чем не виновен.
Но давай лучше подумаем об опасности, которая подстерегает нас.
     - Мадлен,  что я могу сделать? Если решено, что я должен проглотить яд,
боюсь, это произойдет. Намеченные жертвы никогда не спасаются.
     - Этого  не  случится,  -  сказала Мадлен. - Ты - король. Мой малыш, ты
часто  забываешь  сей  факт.  Давай  поедем  назад  в  Париж с теми, кому мы
доверяем.  Ты  должен  немедленно  объявить  о  нашем  намерении  вернуться.
Королева-мать,  ее  фрейлины и друзья поедут с господином герцогом в Лоррен.
А  мы  возвратимся  назад  счастливыми  и невредимыми. Сделай это, мой Карл,
порадуй  твою  старую  Мадлен,  которая  любит тебя как родного сына. Если с
тобой случится что-нибудь ужасное, мое сердце будет разбито.
     - О  Мадлен,  -  всхлипнул Карл, - как хорошо иметь настоящих друзей. Я
не  одинок,  верно?  Меня  любят.  Мои  руки  обагрены кровью, меня называют
сумасшедшим, но я имею добрых друзей, правда?
     - Мадлен всегда будет любить и охранять тебя, - сказала няня.


     Катрин попрощалась со своим любимым сыном.
     - Мой  дорогой,  - сказала она, - ты должен ехать, но, поверь мне, наша
разлука  будет  недолгой.  Если  бы я располагала достаточной властью, ты бы
остался в Париже.
     Анжу  пришлось  довольствоваться  этим.  Он  догадался,  что  внезапное
решение  короля  не  сопровождать  кавалькаду  дальше  Витри-сюр-Марн  и его
немедленное  возвращение  с  друзьями  в  Париж  означало, что кто-то из них
раскрыл  планы  королевы-матери.  Он  снова  осознал, что мать не всемогуща.
Люди относились к ней все более настороженно.
     Он горько заплакал и назвал себя самым несчастным человеком на свете.
     - Я  вынужден  расстаться  с  принцессой,  которую я люблю, и матерью -
моим  верным  другом; я должен покинуть мой дом и семью. Как печальна участь
короля.
     Сильнее  всего он хотел стать королем, но королем Франции, а не Польши.
Однако  ему  досталась  роль изгнанника; он играл ее тонко, сдержанно, следя
за  тем,  чтобы  слезы  не  испортили  ему цвет лица, не вызвали чрезмерного
покраснения век его удлиненных темных глаз.
     Но  оставив  позади  французскую  границу и двигаясь по Фландрия, через
территорию  которой  шла  дорога  в  Польшу,  он стал понимать, сколь тяжкая
часть  путешествия началась. Он вступил со своей свитой в маленький городок;
Анжу  ждал  такого  же ликования толпы, какое он видел в начале путешествия;
он  приготовился  улыбаться  собравшимся  горожанам,  которые,  как  уверяли
герцога  приближенные, будут восхищены его видом так же, как встречавшиеся с
ним польские посланники.
     К  его  ужасу,  он обнаружил, что многочисленные люди на улицах были не
иностранцами,  а  французами  -  мужчинами и женщинами, недавно бежавшими из
Франции  от  преследований  гугенотов,  в  которых он, Анжу, сыграл заметную
роль.
     Они кричали ему вслед:
     - Вот  он,  щеголь!  Пижон!  Тот  самый,  кто  обагрил свои руки кровью
мучеников!  Где  вы  были,  месье,  двадцать  третьего,  двадцать четвертого
августа? Ответьте!
     Он  съежился  под  взглядами  людей.  Они  бросали в него комья грязи и
навоза;  Анжу в ужасе видел дурно пахнущие пятна на своем роскошном костюме.
Он  и  его  спутники  могли  лишь пришпорить лошадей и уехать прочь под злой
смех французских беженцев.
     Это  было  весьма  тягостное путешествие. Анжу боялся входить в города;
он  страдал  от  отсутствия  комфорта.  Он  тосковал по своей очаровательной
любовнице, по парижской роскоши и удобствам.
     - Куда  мы  едем?  -  жаловался  он. - В чужую страну. Как я смогу жить
среди  дикарей?  Моя  мать  обещала, что я покидаю дом ненадолго, но как она
сможет  этого добиться? Мой брат больше не считается с ней. Как бесцеремонно
он  бросил  нас  в  дороге!  Она не имеет теперь над ним власти. Карл боится
меня... поэтому я выдворен из Парижа. Возможно, навсегда.
     Но  несчастного  Анжу ждали еще большие потрясения. Курфюрст принял его
весьма  любезно; этот человек не мог поступить иначе, поскольку сейчас он не
воевал  с  Францией;  но  Анжу,  помня  о том, как его встречали французские
беженцы  и некоторые местные жители этой протестантской страны, желал только
одного - поскорей попасть в Польшу.
     - Ваше  появление  -  большая  честь  для нас, - сказал курфюрст, но он
держался  так,  словно  не  очень-то  дорожил  этой  честью.  Курфюрст и его
соотечественники,   одетые   крайне   просто,  заставили  Анжу  смутиться  и
показаться  себе  смешным, чего никогда не случалось дома. Развлекая гостя и
демонстрируя  ему  свое  почтение,  эти  люди  давали  понять  Анжу, что они
постоянно  помнят  о  дне  Святого Варфоломея и считают нового короля Польши
виновным в кровопролитии.
     Когда  банкет, устроенный в честь Анжу, завершился, сам курфюрст провел
гостя  в  отведенную  ему  комнату.  Она  была  тускло  освещена; когда Анжу
остался  наедине с несколькими приближенными, он заменит фрески. Взяв свечу,
чтобы  рассмотреть  их  тщательней, Анжу вскрикнул от ужаса и едва не уронил
подсвечник.    Он   увидел   изображение   парижской   площади,   заваленной
громоздившимися   друг   на   друга  трупами.  На  первом  плане  выделялось
обезглавленное  тело.  На лицах людей - мужчин и женщин с белыми крестами на
шляпах - были зловещие улыбки.
     Анжу  вздрогнул  и  отвернулся,  но  его  взгляд  тотчас упал на другую
фреску.  Там  тоже  был  изображен  Париж,  охваченный  еще  более  страшным
кошмаром.
     На  третьей  фреске Анжу увидел чудовищные сцены, происходившие на фоне
панорамы  Лиона,  на  четвертой  был  изображен  объятый  безумием Руан. Все
четыре  стены  комнаты  были расписаны сценами варфоломеевской резни, причем
это  было  сделано  так реалистично, убедительно, что Анжу не мог избавиться
от  эффекта  своего личного присутствия на этих улицах, среди продолжающихся
зверств.
     Он  повернулся  к своим молодым людям, но они были потрясены не меньше,
чем Анжу, и не могли успокоить его.
     - Что с нами собираются сделать? - шептали они.
     - Нас  хотят  запугать!  -  сказал  Анжу.  Дать нам понять, что они все
помнят. Если это все, мы не пострадаем.
     Он  бросился на кровать, но ему не хотелось спать. Он приказал потушить
все  свечи, но в темноте сцены на фресках показались особенно впечатляющими,
потому  что  воображение  и  память  рисовали еще более ужасные картины, чем
созданные  превосходным  художником,  нанятым  курфюрстам  для  того,  чтобы
смутить ненавистного ему гостя.
     - Зажгите  свечи!  - крикнул Анжу. - Я не выношу темноту. Сколько часов
осталось до утра?
     Он  знал,  что  ему еще предстоит прожить в этом проклятом месте немало
часов, прежде чем он покинет его.
     Анжу не мог оторвать взгляда от картин.
     - Мне  кажется,  что  я там... в Париже... смотрю на это... вижу все. О
мои  друзья, все было еще ужаснее. Как натурально выглядит кровь на фресках!
Сколько ее мы пролили в Париже! Это никогда не забудется.
     Друзья  Анжу  заверили  его  в  том,  что  он не виновен в происшедшем.
"Ответственность лежит на других. Вы не могли предотвратить трагедию".
     Но   если   Анжу   недоставало   мужества,   то   он  обладал  развитым
воображением;  эти  картины  пробуждали воспоминания, лишавшие его душевного
покоя.  Он  не  заснул  в  ту  ночь.  Он ворочался на кровати с боку на бок,
просил  друзей  тоже  не  спать,  разговаривать  с  ним,  развлекать его. Он
заставлял  их  гасить  свечи, потом велел снова зажечь их. Он не мог понять,
что перед ним - фрески или плоды воображения, ожившие в темноте.
     За несколько часов до рассвета Анжу встал с кровати.
     - Не  могу  успокоиться,  - сказал он, - и вряд ли смогу, если не опишу
события  той  ночи.  Мир  должен знать. Я составлю признание, исповедь. Я не
стану  оправдывать  себя,  я виновен не меньше других в этом преступлении. Я
напишу все сейчас. Я не могу откладывать это.
     Когда  ему  принесли письменные принадлежности, он взял горящую свечу и
открыл дверь маленького кабинета.
     - Я  буду  писать  здесь,  -  сказал Анжу, - когда я закончу, уже будет
утро. Мы покинем этот город и поскачем в Краков.
     Он  посмотрел прямо перед собой и отпрянул назад. Ему показалось, что в
кабинете  стоит  человек  с  благородной внешностью, который смотрит на него
сурово и презрительно.
     - Колиньи!  -  крикнул  Анжу, рухнул на колени и выронил свечу, которая
тотчас  потухла.  -  О...  Колиньи...  - выдохнул он, - ожил, чтобы помучить
меня...
     Друзья  бросились  к Анжу со свечами в руках. Они побледнели, увидев то
же  самое,  что  и он. Некоторые закрыли глаза, чтобы избавиться от видения.
Но  один,  самый смелый, человек высоко поднял свечу и поглядел в лицо тому,
что другие сочли призраком адмирала.
     - Господи!  - крикнул он. - Это воистину Колиньи. Но... изображенный на
картине.
     Анжу  вернулся  в  главную  комнату  и  за  остаток  ночи  написал свою
исповедь.
     На  следующий  день  он  поспешно покинул город; он не желал оставаться
там, где его так жестоко разыграли.
     Но  он  кое-что понял. Варфоломеевская ночь навсегда останется в памяти
людей;  миллионы живущих на земле будут вечно испытывать ужас и отвращение к
ее участникам.
     Анжу прибыл в Краков, охваченный сильным жаром.


     Марго  чувствовала беспокойство. Ее любовная связь очаровательным месье
Лераном,  испытывавшим благодарность к королеве Наварры, спасшей ему жизнь в
ночь  резни,  постепенно  угасала;  Марго  обнаружила,  что она могла годами
хранить  верность  лишь  месье  де  Гизу,  но не другим мужчинам. Иногда она
тосковала  по  красивому  герцогу;  она  вернула бы его назад, если бы он не
увлекся  Шарлоттой  де  Сов.  Марго превосходно знала Шарлотту; мадам де Сов
отпускала  мужчину  лишь тогда, когда он надоедал ей. Марго подозревала, что
Шарлотта  будет любить Гиза так же долго, как и она сама. К удивлению Марго,
похоже,  Шарлотта  оказалась  способной  любить;  она изменилась, ее красота
стала  более  мягкой, нежной. Марго, чувствуя, что это связано с Генрихом де
Гизом, ревновала, но гордость одерживала верх над ревностью.
     Она  знала,  что,  отказав  себе в разводе и браке с Гизом, она глубоко
уязвила  своего  прежнего  любовника.  Марго  понимала,  что  он  никогда не
простит  ей  этого поступка, как не простил он Колиньи убийства своего отца.
Он  больше  не  смотрел  в  ее  сторону,  не  бросал на Марго нежные зовущие
взгляды.  Если  он и замечал ее, то лишь для того, чтобы дать ей понять, как
сильно он увлечен своей новой пассией, как восхищается Шарлоттой де Сов.
     Разочарованная,  страдающая  от ревности, скучающая Марго искала свежие
источники  радости.  Возможно,  ей  нужен  новый любовник. Но кто станет им?
Никто  не  нравился  ей  достаточно  сильно;  обратив  внимание на человека,
обладавшего  очаровательными  манерами  и  красивой внешностью, она невольно
начинала  сравнивать  его  с Генрихом де Гизом, и в ее душе снова вспыхивала
битва между желанием и гордостью.
     Она  подумала,  что  еще не поздно попросить развод и выйти за Генриха.
Он,   несомненно,   согласится;   Гиз  в  первую  очередь  был  честолюбивым
человеком.  Но  должна ли она выходить за герцога только ради удовлетворения
его  амбиций?  Что,  если он после женитьбы продолжит свою связь с Шарлоттой
де Сов?
     Нет,  она  поклялась расстаться с Генрихом де Гизом и не изменит своему
решению.  Она  должна  найти  себе  другого любовника или новое развлечение.
Но...  какие  развлечения доступны ей? Маскарады, балы... все слишком хорошо
знакомо.  Ее  уже  не  волновали  новые платья, парики, модные прически. Что
касается  любовников,  то  прежде всего необходимо влюбиться. Для этого мало
одного желания.
     Пока  Марго пребывала в этом беспокойном состоянии, одна из ее фрейлин,
мадам  де  Муассон,  преданно  служившая  королеве Наварры, спасшей во время
резни  жизнь  ее  мужу,  пришла  к  своей  госпоже  и  попросила  разрешения
поговорить с ней наедине.
     Мадам  де  Муассон,  пережившая  тяжелые минуты, когда жизнь ее супруга
висела  на  волоске,  постоянно испытывала страх перед новым кровопролитием;
именно это чувство заставило ее обратиться за помощью к Марго.
     - Я  бы хотела поговорить с Вашим Величеством без свидетелей, - сказала
она, - если вы окажете мне эту честь.
     Марго,  догадавшись  по  поведению женщины, что она сильно взволнована,
немедленно удовлетворила ее просьбу.
     Когда они остались одни, мадам де Муассон сказала:
     - Не  знаю,  правильно ли я поступаю, сообщая вам то, что я узнала, но,
думаю,  Ваше  Величество,  найдет  правильный  выход.  Дело  касается короля
Наварры  и  герцога  Аленсонского.  Они  собираются бежать, присоединиться к
гугенотам и выступить против католической армии.
     - Они не могут быть настолько глупы.
     - Это  правда,  мадам.  Именно  это  они  планируют.  Мадам, вы, можете
поговорить  с  ними,  остановить  их? Они втянут Францию в новую гражданскую
войну. Снова польется кровь; кто знает, чем это кончится?
     - Они  похожи на безответственных детей, - сказала Марго. - И когда они
намерены осуществить свой замысел?
     - Как  можно  скорее,  мадам.  Но  король Наварры не может расстаться с
мадам де Сов, которая, как вы знаете, ему очень нравится.
     Марго  охватил  приступ  ревности, но ей удалось спокойно сказать мадам
де Муассон:
     - Положитесь на меня. Я разоблачу этот заговор.
     - Мадам,  я бы не хотела причинишь неприятности королю Наварры, который
всегда был добр к моему мужу.
     - Генрих   Наваррский  не  пострадает,  -  сказала  Марго  и  отпустила
женщину.
     Оставшись  одна,  она  бросилась  на кровать и в ярости ударила кулаком
подушку.  Ее,  Маргариту,  французскую  принцессу  и королеву Наварры, подло
использовали.  Любовник  бросил  ее  ради  мадам  де Сов; глупый муж готовит
опасные  заговоры  и  затем медлит с их осуществлением из-за любви к этой же
женщине.  Генрих де Гиз поклялся любить ее, Марго, вечно, однако, похоже, он
забыл  свою  прежнюю  подругу. Она и ее муж должны быть если не любовниками,
то  хотя бы союзниками, однако он затеял нечто вместе с Аленсоном, скрыв это
от  жены. Она не знала, на кого сердится особенно сильно - на Гиза, Наваррца
или Шарлотту де Сов.
     Она,   как  всегда,  поступила  импульсивно;  встав  с  кровати,  Марго
отправилась к королю.
     Он  был  со  своей матерью; Марго попросила разрешения поговорить с ним
наедине.
     - Я раскрыла заговор, - сказала Марго.
     Они  насторожились.  Они  оба  не  доверяли  ей,  но видели, что она не
только взволновала, но и рассержена.
     - Расскажи  нам  о  нем,  дорогая,  -  попросила  Катрин;  голос матери
отрезвил   девушку.  Что  она  делает?  Она  предает  мужа  и  брата.  Марго
испугалась.  Она  не  хотела причинять им вред; сейчас она поняла, что любит
их обоих.
     Она помолчала.
     - Вы  обещаете не причинить зла двум людям, о которых пойдет речь, если
я расскажу вам то, что я узнала?
     - Да, да, - произнесла Катрин.
     - Карл,  мне  нужно  твое  слово. Я услышала нечто такое, что я обязана
сообщить  тебе,  но  я  не  могу  сделать это, пока ты не поклянешься честью
короля Франции в том, что эти двое не пострадают.
     - Я даю тебе слово, - сказал король.
     Катрин  иронично улыбнулась. Значит, ее слова недостаточно! Похоже, все
ее дети объединяются против королевы-матери...
     - Мой  муж  и Аленсон собираются бежать из Парижа, чтобы воссоединиться
со своими друзьями, сформировать армию и использовать ее против вашей.
     Короля прошиб пот, его пальцы задергались.
     - У тебя есть доказательства? - спросила Катрин.
     - Нет.  Я  только  слышала  об  этом.  Если  вы  обыщете  их  покои, то
несомненно найдете доказательства.
     - Мы  немедленно  прикажем  обыскать  их  покои, - сказала Катрин. - Ты
поступила правильно, дочь моя.
     - И вы помните о вашем обещании не причинять им вреда?
     - Моя   дорогая   Маргарита,   неужели   ты  думаешь,  что  я  способна
преследовать  моего  родного  сына  и  человека,  который  стал моим сыном в
результате  женитьбы  на тебе... какими бы легкомысленными они ни оказались!
А теперь не стоит терять время.
     Катрин  проявила  присущую  ей  энергию.  На  основании услышанного она
арестовала  Аленсона  и  Наваррца;  однако  их  не  отправили  в тюрьму; они
продолжали жить под охраной во дворце.


     Генрих де Гиз предстал перед королевой-матерью.
     - Их  дружба,  -  сказал  он, - началась во время осады Ла Рошели. Я не
могу  ее  понять.  Они  - странная пара. Необходимо как-то разделить их. Они
оба  -  большие любители всяких проделок. Их сговор подтверждает это. Мадам,
нужно срочно что-то предпринять.
     Катрин  изучающе  посмотрела  на  Гиза.  Она  боялась  его  больше, чем
кого-либо  во Франции, однако выдержка, мужество и красота герцога восхищали
ее.   Катрин   пришла  в  голову  поразительная,  предательская  мысль.  Она
захотела,  чтобы  этот  Генрих  был  ее  сыном  Генрихом.  Она любила бы его
бесконечно  преданно;  вдвоем  они властвовали бы над Францией. Но он не был
ее  сыном,  и  поэтому  Катрин  бесила его самоуверенность, надменная манера
давать ей указания, словно он был господином, а она - служанкой.
     По  старой привычке она скрыла свое возмущение и натянула на лицо маску
покорности.
     - Вы  правы, месье де Гиз, - сказала королева-мать. - Будьте спокойны -
после вашего предупреждения я разорву их противоестественную дружбу.
     - Мадам,  -  сказал Гиз, - я не доверяю королю Наварры. Я не считаю его
таким   глупцом,  каким  он  хочет  нам  казаться.  Он  изображает  из  себя
сластолюбца, думающего только о женщинах.
     - Мужчина  может  думать  о  женщинах и политике одновременно, верно? -
сказала Катрин.
     Гиз пропустил колкость мимо ушей и продолжил:
     - Его  поведение,  я  уверен, - всего лишь поза. Он требует тщательного
наблюдения за собой. Что касается герцога Аленсона...
     Гиз пожал плечами.
     - Вы  можете  говорить  прямо,  - сказала Катрин. - Хоть Аленсон да мой
сын, я знаю, что он непредсказуем и нуждается в присмотре.
     - Если  бы  нам  не  посчастливилось  раскрыть  заговор, эти двое могли
скрыться.  В  стране  осталось  немало гугенотов, они еще способны доставить
нам неприятности, мадам.
     - Нам  повезло  в  том, что мы вовремя узнали о заговоре. Вам известно,
что мы обязаны этим мадам де Сов?
     Герцог  поднял брови, и Катрин, хорошо знавшая Генриха, поняла, что при
упоминании  в  этом  контексте  имени его любовницы сердце молодого человека
забилось чаще.
     - Король  Наварры,  как  вы  знаете,  -  продолжила  Катрин,  -  больше
интересуется  женщинами,  нежели  политикой.  Он  не может расстаться с этой
особой  -  иначе  он  бы  скрылся  прежде,  чем  мы  узнали  о  его  планах.
Нерешительность подвела его, месье де Гиз.
     - Мы должны радоваться этому, мадам.
     - Мы  должны  быть благодарны этой красавице, перед которой, я слышала,
не может устоять почти никто.
     - Мадам,  прежде  всего  мы  должны  вогнать  клин  между  Наваррцем  и
Аленсоном.
     - Предоставьте это мне, месье.
     - Как вы осуществите это?
     - Пока  что  я  не  знаю точно, но думаю на эту тему. Вы увидите, каким
образом  я  рассорю  эту  пару,  и  весьма скоро. А теперь, если вы простите
меня, я попрошу вас уйти, поскольку я должна срочно кое-что сделать.
     Оставшись одна, Катрин засмеялась.
     - О,  месье  де  Гиз, - произнесла она вслух, - скоро вы увидите, как я
разрушу эту дружбу.
     Королева-мать  подошла  к  двери,  позвала  карлика  и отправила его на
поиски мадам де Сов.
     - Когда  она придет, - добавила Катрин, - проследи, чтобы, нас оставили
одних.
     Шарлотта явилась тотчас.
     - Можешь  сесть,  моя  дорогая,  -  произнесла Катрин. - А теперь скажи
мне: как продвигаются твои дела с королем Наварры?
     - В полном соответствии с вашими указаниями.
     - Ты,  Шарлотта,  похоже,  колдунья,  если  тебе  удается  поддерживать
интерес к себе такого человека, не удовлетворяя его страсть.
     - Я  вела  себя  именно  так,  как  велело  Ваше  Величество, - сказала
Шарлотта.
     - Бедный  Наваррец!  Этой  ночью  ему будет грустно. Ты слышала, что он
затеял  игру,  за  которую  его следует наказать. Думаю, будет отлично, если
сегодня ты сделаешь его заточение более приятным.
     Шарлотта побледнела.
     - Мадам... я...
     - Что?  Другое  свидание!  Обещаю,  тебе  нечего бояться. Я прослежу за
тем,  чтобы  баран,  твой  муж,  оказался  занят  и  не  задавал  щекотливых
вопросов.
     - Мадам, - промолвила Шарлотта, - я не могу.
     Катрин рассмеялась.
     - Что? У тебя встреча с другим джентльменом? Не твоим мужем?
     Шарлотта молчала.
     - Скажи  мне,  Шарлотта,  это  месье  де  Гиз? Он очарователен; судя по
тому,  как  бегают за ним женщины, он - отличный любовник. Но я всегда учила
тебя тому, что долг превыше удовольствий, верно?
     - Да, мадам.
     - Сегодня  ночью  твой  долг  -  развлечь  несчастного пленника, короля
Наварры. Больше ни слова. Я все сказала. Можешь идти, Шарлотта.
     Когда женщина оказалась у двери, Катрин окликнула ее.
     - И приходи ко мне завтра, Шарлотта. Я дам тебе дальнейшие указания.
     Шарлотта  побежала  в  свои  покои; оказавшись в спальне, она задернула
полог  кровати и горько заплакала, лежа на ней. Впервые в жизни она испытала
отвращение  к  Летучему  Эскадрону  и  захотела покинуть его. Она проплакала
какое-то    время,    предаваясь    грустным   мыслям,   внезапно   Шарлотта
почувствовала,  что  за  ней  кто-то  следит.  Повернув  голову, она в ужасе
отпрянула  от раздвинутого полога. Там стояла Катрин; она смотрела зловещими
глазами  на  Шарлотту.  Но когда королева-мать заговорила, ее голос оказался
почти ласковым, безжалостный блеск в глазах потух.
     - Не  грусти,  Шарлотта.  Месье де Гиз должен научиться тому пониманию,
какое  проявляет  месье де Сов. А ночью все мужчины одинаковы - я не раз это
слышала.
     Полог снова закрылся; Катрин исчезла так же бесшумно, как и пришла.


     Марго  посмотрела  на своего мужа, вытянувшегося поперек кровати. Дверь
была  заперта,  в  коридоре  стояли  гвардейцы короля. Марго рассердилась на
Генриха.  В  его позе не было изящества; грязные волосы, несомненно, пачкали
подушку.
     - Тебе  следует запретить пользоваться красивыми вещами, - сказала она.
- Тебе надо жить в конюшне.
     - Конюшни  бывают  весьма удобными, - задумчиво произнес он, - а лошадь
- более дружелюбным существом, чем жена.
     Она гневно подняла голову.
     - Ты  не  только  груб  и  вульгарен  -  это я готова простить тебе. Но
только не твою безмерную глупость.
     - Я, несомненно, дурак, если не заметил, что моя жена - шпионка.
     - Я помешала осуществлению твоей глупости ради тебя самого.
     - Ты  называешь  это  глупостью,  потому  что  я  проиграл.  Если  бы я
выполнил  задуманное,  оно  показалось  бы  тебе  умным  шагом.  Я  потерпел
поражение из-за, тебя. Подлая тварь! Я намерен выпороть тебя.
     - Если ты сделаешь это, ты окажешься в менее комфортной тюрьме.
     - Не  бойся.  Я  слишком  ленив.  Чтобы  высечь  такую  злючку, как ты,
требуется много энергии. Я не собираюсь расходовать ее на тебя.
     - Побереги свои мужицкие манеры для твоих крестьянок...
     - Хорошо,   если   позволишь.  Почему  бы  тебе  не  убраться  в  более
комфортабельные покои?
     - Я хочу поговорить с тобой.
     - Я жду посетителя.
     - Жену одного из наших садовников или посудомойку?
     - Попробуй угадать еще раз.
     - Я  не  намерена тратить мою умственную энергию на это! Мне все равно,
кто  придет  -  жена  садовника  или  посудомойка.  Меня  не интересуют твои
примитивные  похождения. Меня возмущает то, что ты вступил в такой заговор и
ничего не сказал мне об этом.
     - Он тебя не касается.
     - Он касается Наварры, королевой которой я являюсь.
     - Пока я позволяю тебе быть ею.
     - Как ты смеешь!
     - Ты  удивляешь  меня. Ты играешь в шпионку, подвергаешь опасности мужа
и  его королевство, затем приходишь сюда и говоришь мне, что мое королевство
- твое.
     - Я думала, мы решили быть союзниками.
     - Да, решили, но ты проявила себя весьма ненадежным союзником.
     - А ты задумал такое, не посоветовавшись со мной!
     - Если  бы  я  добился  успеха,  я  бы вернулся за тобой. Как ты можешь
говорить о союзнических отношениях после твоего вероломного предательства?
     - Ты  не  только  глуп, но и беспечен. Похоже, ты не знаешь, какие силы
были бы использованы против тебя.
     - Ты  переоцениваешь месье де Гиза, - сказал Наваррец. - Мы относимся к
нему  без твоего почтения и готовы сразиться с герцогом и его католиками. Ты
слишком  увлеклась  сердечными делами, моя дорогая. Видишь в своем любовнике
бога.  А  он  всего  лишь  человек. Разве не такова сущность твоей любви? Ты
никогда  не  будешь счастлива в любви, пока не научишься любить так, как это
делаю  я.  У  меня была сотня связей, я я ни разу не испытывал укоры совести
или  сожаление  по  поводу  любой  из них. А ты сплошная страсть, ненависть,
желание.  Мы  должны  сравнить наши ощущения, когда у нас появится свободное
время, но сегодня я жду посетителя.
     - Ты   -  провинциальный  дикарь,  -  заявила  Марго,  -  что  касается
обсуждения  с  тобой  моих  романов,  то  я предпочту в качестве собеседника
конюха.
     - Или посудомойку, или жену садовника? - поддразнил ее Генрих.
     Она  подошла  к нему, схватила за жесткие волосы и сердито потрясла его
голову.  Он  умирал  от  смеха;  Марго,  к своему огорчению, обнаружила, что
смеется вместе с ним.
     - Знаешь,  -  сказал  он,  -  мы  могли  бы  быть хорошими друзьями. Ты
предала  меня, а я простил тебе это. Я даже прощаю тебе то, что ты испортила
мне  прическу,  которая  хоть  и не так элегантна, как у твоих братьев или у
человека,  упоминать  имя  которого  в  данный  момент  было  бы проявлением
провинциальности, вульгарности, грубости...
     Она ударила Генриха в скулу, обрадовав его этим.
     - О,  Марго,  -  сказал  он,  внезапно схватив ее за руки и сжав их так
сильно,   что   она  вскрикнула,  -  почти  жалею  о  скором  приходе  моего
посетителя,  потому  что  ты  кажешься  мне  особенно привлекательной, когда
находишься в агрессивном настроении.
     Он отпустил ее; она встала, услышав донесшийся из кабинета звук шагов.
     - Кто там? - спросила Марго.
     - Там  никого  нет,  - ответил он. Взглянув на мужа, она поверила в то,
что  он  удивлен  и  испуган этим шорохом так же, как она. Затем кто-то тихо
постучал в дверь кабинета.
     - Можно войти?
     Они оба узнали этот голос.
     - Это  мой  посетитель,  -  сказал Наваррец. - Я не знал, что она тайно
проникла  в  мой  кабинет.  Должно  быть,  она получила ключ у твоей матери.
Заходите! - крикнул он.
     Марго отступила назад и скрылась за пологом кровати.
     Шарлотта де Сов подошла к ложу. Она держала в руке ключ.
     - Мне  удалось  раздобыть ключ от кабинета, - сообщила она. - Этот путь
показался мне наилучшим.
     - Ее  Величество  заботливо  раздает  ключи.  Моя  дорогая,  уж коли вы
пришли, не имеет значения, через какую дверь вы это сделали.
     Марго  появилась  из-за  полога кровати; Шарлотта в смятении уставилась
на нее.
     - Не  бойтесь  меня,  мадам  де  Сов,  -  сказала Марго. - Я собиралась
уходить.
     Шарлотта перевела взгляд, с Генриха на его жену.
     - Я...  я  не  знала,  Ваше  Величество, что вы будете здесь... Если бы
я...
     Марго махнула рукой.
     - Вы обязаны исполнять королевские приказы, верно?
     Она   бросила   на   Наваррца  взгляд,  полный  презрения  к  человеку,
принимавшему известную шпионку ее матери.
     - Я  как  раз  собиралась уходить, - добавила она. - Желаю вам получить
удовольствие, мадам. Славной ночи вам обоим.
     - И  я  желаю  тебе  славной  ночи, дорогая жена, - Наваррец насмешливо
улыбнулся.
     Марго  вышла,  заметив,  что  он  не может дождаться момента, когда она
дойдет до двери, чтобы привлечь к себе Шарлотту.
     Марго  сердилась.  Нельзя  требовать  от  супруга  верности,  но он мог
продемонстрировать лучшие манеры.
     Она  скучала,  будучи  не  в  силах переносить однообразие своей жизни.
Испытывая  желание сделать что-нибудь, она решала пойти к брату и помириться
с  ним;  он,  как  и  ее  муж, сердился на нее. В отличие от Наваррца, он не
обладал чувством юмора и не находил в ситуации ничего смешного.
     Она  отправилась  в  его  покои;  гвардейцы  короля  пропустили  ее.  В
приемной  сидел  высокий  стройный  молодой  человек; при появлении Марго он
вскочил и низко поклонился ей.
     Марго  очаровательно улыбнулась ему, потому что она тотчас заметила его
удивительную  красоту;  до выражению его лица было видно, что он восхищен ее
внешностью  в такой же мере, как и она - его Марго сейчас нуждалась именно в
таком восхищении. Молодой человек мгновенно очаровал ее.
     Она  внимательно  рассмотрела  его. На вид ему было около двадцати пяти
лет   -  немного  большие,  чем  Марго;  темные  длинные  волосы  незнакомца
завивались;  Марго  нашла впечатляющим контраст между ними и синими глазами.
Из-под  усов  виднелись  чувственные  губы.  Его печальное лицо, озарившееся
восторгом  при  виде Марго, разительно отличалось от грубоватой жизнелюбивой
физиономии  Наваррца,  и  это  понравилось Марго. Кланяясь, он приложил свою
белую  руку  ж  бархатному камзолу, такому же темно-синему, как его глаза, и
расшитому черным янтарем.
     - Я не знаю вас, месье, - сказала она.
     - В   этом   отношении  у  меня  есть  перед  вами  преимущество,  Ваше
Величество, - произнес он тихим мелодичным голосом.
     - Значит, вам известно, кто я?
     - Мадам, кто не знает королеву Наварры?
     - Вы, должно быть, уже видели меня. А я вас - нет.
     - Да,  мадам,  и  с  той  минуты  не  могу  прогнать ваш образ из моего
сознания.
     Марго разволновалась.
     - А зачем вам прогонять его?
     Его грустные синие глаза дали тот ответ, которого она ждала.
     - Я  не  могу  сказать  вам  это,  мадам.  Прошу  вас  не  смущать меня
требованием ответа.
     - Я думаю, вы служите моему брату. Поэтому я не могу приказывать вам.
     - Мадам, любая ваша просьба станет для меня приказом.
     Она улыбнулась.
     - Вы  из  Прованса,  -  сказала  Марго.  - Я поняла это по вашей мягкой
речи. Но вы умеете льстить, как парижанин.
     - Ошибаетесь, мадам. Я не льстил вам.
     - Как вас зовут? - спросила Марго.
     - Ла Моль, мадам.
     - Ла Моль? И это все?
     - Граф Бонифаций де Ла Моль, ваш покорный слуга.
     - Вы служите герцогу Аленсону?
     - Если  бы  я  нашел  способ  послужить  его сестре, я был бы абсолютно
счастлив.
     - Ну, вы можете сделать это сейчас же. Я хочу видеть моего брата.
     - В   данный  момент  он  занят.  Похоже,  он  освободится  лишь  через
несколько часов.
     - Похоже, у него любовное свидание.
     - Да, мадам.
     - В  таком  случае  не  буду  беспокоить его. Если вы прервете свидание
брата  только  для того, чтобы сказать ему, что его хочет видеть сестра, это
не пойдет вам на пользу.
     - Мадам,  - сказал он, поклонившись и прикоснувшись к шпаге, - я охотно
посмотрю в глаза смерти, если вы прикажете мне сделать это.
     Она рассмеялась.
     - Нет,  месье  граф, я бы не хотела видеть вас мертвым. По-моему, живой
вы гораздо забавнее.
     Марго  протянула  руку для поцелуя; девушку восхитила та смесь почтения
и страсти, которую граф вложил в дело.
     - Прощайте, месье.
     - Возможно,  я  покажусь  вам дерзким, мадам, но я скажу то, что у меня
на  сердце.  До  свидания,  мадам.  Я  буду  жить надеждой на нашу следующую
встречу.
     Марго  повернулась  и  вышла  из  комнаты. На ее лице блуждала улыбка -
скука пропала.


     Катрин вызвала к себе Шарлотту де Сов.
     - Ну, Шарлотта, надеюсь Наваррец понравился тебе?
     Шарлотта молчала.
     - Ты  не  должна  обижаться на меня, - ласково сказала Катрин, - за то,
что  я стала свидетельницей твоей печали. Когда ты была у меня, ты выглядела
очень  грустной,  и  я  последовала  за тобой. Никогда не запирайся от твоей
королевы,  Шарлотта.  Это  бесполезно.  Мне  больно  видеть тебя несчастной.
Надеюсь,  ты  не  была  печальной  в обществе Наваррца. Бедняга! Он ждал так
долго. Я бы не хотела, чтобы он испытал разочарование.
     - Мадам, - произнесла Шарлотта, - я сделала то, что вы велели.
     - Это  хорошо.  Надеюсь, ты не слишком сильно поссорилась с Генрихом де
Гизом?  Этому  молодому  человеку  полезно  узнать,  что  он  - менее важная
персона,  чем  ему  кажется.  Когда  ты вступила в Летучий Эскадрон, дорогая
Шарлотта,  ты  согласилась  избавиться  от  всякой  сентиментальности. Но не
будем  больше  говорить  об  этом. Ты хорошо проявила себя с Наваррцем. Я не
хочу,  чтобы  ваша  любовная  связь  развивалась  слишком быстро Наваррец не
должен  рассчитывать  на  то, что ты будешь уделять ему все свое время. Тебе
придется дарить твои улыбки и другим персонам.
     Шарлотта замерла в настороженном ожидании.
     - Я  имею  в виду не месье де Гиза. Если ты помиришься с ним, он должен
будет  понять,  что может рассчитывать на часы твоего досуга. Тебе предстоит
серьезная  работа; забавы с очаровательным герцогом не относятся к ней. Нет,
Шарлотта!  Другие нуждаются в твоем внимании. Я говорю о моем младшем сыне -
бедном маленьком Аленсоне.
     - Но, мадам, он никогда не смотрел в мою сторону.
     - Кто  в  этом виноват? Только ты. Он восприимчив женской красоте. Тебе
достаточно улыбнуться ему пару раз, польстить, и он станет твоим рабом.
     - Я не уверена в этом, мадам. Он сильно влюблен в...
     - Не  важно,  в  кого.  Ручаюсь,  если  Шарлотта  де Сов захочет, через
несколько  дней  он  влюбится  в  нее.  Я надеюсь скоро услышать, что король
Наваррский  и герцог Аленсон раздружились, влюбившись в одну и ту же даму, и
что  она  делит  свою  благосклонность  поровну  между  ними для того, чтобы
поддерживать их взаимную неприязнь.
     - Мадам, это трудное задание.
     - Ерунда!  Оно  окажется  для  тебя  легким  Наваррец  уже у твоих ног.
Аленсон  -  легкая  добыча.  Я  жду результатов и знаю, что ты слишком умна,
чтобы разочаровать меня. А теперь иди.
     Оставшись  одна,  Катрин  улыбнулась.  Интрига  не  только  взбадривает
человека,  но и при наличии чувства юмора забавляет его. Месье де Гиз дерзко
предложил  ей  вбить  клин  между  Аленсоном и Наваррцем; он почти осмелился
давать  указания королеве-матери. Она сочла необходимым воспользоваться этой
идеей,  но  месье  де  Гиз  сам  пострадает  от нее. Когда Аленсон увлечется
Шарлоттой,  когда  он  и Наваррец будут смотреть друг на друга с ревностью и
подозрением,  Гиз  поймет,  что  Катрин  использовала в качестве "клина" его
любовницу.  Это  казалось ей забавным, но она не рассчитывала на то, что Гиз
оценит шутку. Он не обладал чувством юмора, присущим Наваррцу.
     Но  Катрин  улыбалась  недолго. Другие дела не были столь забавными. Ее
любимый  сын  находился  в  далекой  Польше,  она  тосковала  по  нему. Карл
становился  все более упрямым, настороженным по отношению к матери. Ситуация
давала Катрин мало поводов для улыбки.
     Карл  должен  умереть. Она обещала это себе и Генриху. Но смерть короля
должна  быть  медленной.  Обстоятельства  благоприятствовали  такому исходу.
Физическое  состояние  короля  было  таким,  что  месье Паре говорил о нем с
серьезным  и  печальным  лицом.  Карл  постоянно  кашлял, отхаркивая кровью.
Припадки   бешенства   часто   заканчивались   неистовым  кашлем.  Глядя  на
корчащегося  на полу сына, на его запачканный кровью камзол, Катрин говорила
себе, что король протянет недолго.
     Его  жена  родила  девочку.  Это  был  подарок небес. Несомненно, он не
сможет  зачать  нового ребенка. Но стопроцентной гарантии не было; пока Карл
жил, всегда существовала причина для беспокойства.
     Зачем  ему  жить?  В  личном  кабинете  Катрин  было  много  порошков и
жидкостей,  решавших  в  прошлом  подобные  проблемы.  Но добиться медленной
смерти  сложнее,  чем  мгновенной.  Если бы требовалось одноразовое принятие
дозы,  это  можно  было  бы осуществить... не в одно время, так в другое. Но
длительное использование яда - дело более сложное.
     Рене,  Космо  и Лоренцо испугаются поспособствовать умерщвлению короля.
К  тому  же Карл был окружен женщинами; ирония судьбы заключалась в том, что
каждая  из  них сама по себе являлась незначительной и кроткой личностью, но
охраняла  Карла,  как ангел с мечом в руках. Это были: мягкая Мари Туше, его
любовница;  еще  более слабохарактерная жена Элизабет; няня Мадлен. Все трое
подозревали  мать  короля  в  стремлении  укоротить  его жизнь и были готовы
пожертвовать собой ради спасения Карла.
     Возле  короля  всегда находился месье Паре, гугенот, которого следовало
уничтожить  в  те  роковые  августовские  дни. Он был обязан жизнью королю и
хотел отплатить ему продлением его собственной жизни.
     Самым  сложным  препятствием являлись три женщины. Они были эффективнее
вооруженной  гвардии.  Что  с  ними  делать?  Устранить  их; Катрин не могла
сделать  это  вопреки  воле короля. Теперь он стал настоящим властителем. Им
удалось восстановить его против матери.
     Король  слабел; по Парижу бродили слухи о том, что мать ответственна за
его  нездоровье. Но он продолжал жить к радости трех любивших его женщин и к
огорчению необычной матери.


     Подруга   Марго,   ветреная  герцогиня  де  Невер,  завела  себе  новою
любовника. Юная Генриетта так влюбилась, что Марго позавидовала ей.
     Генриетта шепотом делилась с королевой Наварры своими ощущениями.
     - Он  такой  очаровательный...  непохожий  на  других.  Такой красивый!
Смелый! Он служит у твоего брата, господина Аленсона.
     Марго насторожилась.
     - Правда? Я хочу услышать о нем больше.
     - У  него  светлая кожа и прекрасные белые зубы. Ты должна увидеть, как
они сверкают при улыбке... а улыбается он постоянно.
     - Как его зовут? - спросила Марго.
     - Аннибал. Граф Аннибал де Коконна.
     Марго вздохнула с облегчением.
     - Мне  нравится,  как  звучит его имя. Значит, он служит у моего брата.
Как  странно,  что  моего уродца окружают такие красавцы! Расскажи мне о нем
еще.
     - Он  вспыльчив,  мадам;  его  волосы  имеют  рыжеватый  оттенок. Глаза
кажутся  золотистыми.  Я  пригласила  его  сегодня в мои покои на ужин. Ваше
Величество почтит нас своим присутствием?
     Глаза Марго заблестели.
     - Что, если ваша связь будет раскрыта? Герцог де Невер...
     - Занят своими делами, как хорошо известно Вашему Величеству.
     - Пожалуй,  мне не следует приходить, - сказала Марго, тотчас решившая,
что  она  ни  за  что  не  упустит этот шанс разрядить однообразие последних
монотонных  дней. Человек из свиты Аленсона представлял для нее интерес; она
могла поговорить с ним об очаровательном Ла Моле.
     - Если   вы   не   придете,   ужин   не   состоится...  он  организован
исключительно для Вашего Величества.
     - Что это значит?
     - Пожалуй,  я  должна  вам сказать, хотя это следовало хранить в тайне.
Друг  месье  де  Коконна  так  влюблен  в  вас,  что  его мучает жесточайшая
меланхолия;  он  не  может  есть и спать, не поговорив с вами. Мой Аннибал -
добрый и сочувствующий человек, он...
     - Довольно  о твоем Аннибале, Генриетта. Мы знаем, что он действительно
очарователен. Расскажи мне о печальном джентльмене.
     - Он  очень  красив;  кажется,  он  видел  вас  и  говорил  с  вами. Вы
держались  с  ним любезно, и он вообразил, что его самые дерзкие мечты могут
осуществиться; этого господина зовут...
     - Граф Бонифаций де Ла Моль! - сказала Марго.
     - Так вы знали, мадам?
     - Как  ты  сказала,  Генриетта, мы встречались. Он очарователен, и твой
Аннибал  гораздо  грубее  его  Меланхолия,  о  которой  ты  говоришь, весьма
глубока.  Он должен быть поэтом, мечтателем. Глядя на него, хочется развеять
его  грусть.  У  графа  удивительные  синие  глаза.  Он  похож на прекрасную
греческую статую. Он - мой Гиацинт.
     - Если  вы  придете  ко мне на ужин, мадам, вы сделаете вашего Гиацинта
счастливим.
     - Я подумаю об этом.
     - Он  собирается  пойти  сегодня  днем  к Космо Руджери и спросить его,
какое  средство  заставит  вас  пойти  на ужин, и какое - отнестись к нему с
благосклонностью.
     - Но это дерзкий поступок! - радостно заявила Марго.
     - Вы  должны  простить его, мадам. Он так влюблен. Он потерял аппетит и
сон; Ваше Величество должны понять, что он не может больше жить так.
     - Мужчины всегда рассказывают нам подобные сказки, Генриетта.
     - Аннибал  клянется,  что это правда. Ла Моль часто видел вас. Он ловит
каждый  шанс  взглянуть  на вас. Но он любил как бы издалека... затем, когда
вы поговорили с ним...
     - Генриетта,  сегодня  днем  мы  отправимся  к  Руджери  и попросим его
спрятать  нас,  чтобы  мы  могли  посмотреть  на  этого  молодого человека и
услышать, что он скажет.
     Две  легкомысленные  дамы  не  смогли удержаться от смеха. Марго обняла
свою  подругу  Генриетту.  Королева  Наварры ликовала, ощущая начало романа,
который  мог  стать  самым  восхитительным  за  всю  ее  жизнь.  Именно  это
требовалось  ей  для  того,  чтобы  она  могла  сохранить  свою  гордость  и
возмущение герцогом де Гизом.


     Закутавшись  в  плащи,  Марго  и  Генриетта  отправились из Лувра в дом
братьев Руджери.
     Марго  позволила  Генриетте  войти  в него первой; она чувствовала, что
ученик магов скорее узнает ее, нежели подругу.
     Лавка   была  тесной  и  темной,  в  ней  пахло  духами  и  косметикой,
продававшимися  здесь  всем  желающим.  Тайными  делами братья занимались за
пределами лавки.
     Ученик  встретил  дам  поклоном;  плащи  не  могли  скрыть  их высокого
положения.
     - Моя  госпожа  хочет  видеть  вашего  учителя,  -  сказала  Генриетта;
молодой  человек  снова  с  достоинством поклонился и обещал сообщить своему
хозяину  о  прибытии  гостей.  Через несколько мгновений он вернулся с Космо
Руджери.
     Марго откинула капюшон, и Космо тотчас произнес:
     - Пожалуйста, пройдите сюда.
     Когда  женщины  оказались  по  другую  сторону  двери,  которая вела из
лавки,  Космо запер ее и попросил их следовать за ним, что они и сделали. Он
поднялся  по  лестнице,  отомкнул  другую  дверь  и  впустил дам в маленькую
комнату,  стены  которой  были  увешаны  гобеленами  с  весьма  примитивными
рисунками.
     - Чем я могу быть полезным Вашему Величеству?
     Женщины,  которых  разбирал  смех,  едва  могли говорить. Наконец Марго
сказала:
     - К  вам придет молодой граф, он попросит у вас колдовское средство. Он
влюблен;  мы  хотим  услышать, что он скажет. Вы можете спрятать нас где-то,
откуда  все  будет  видно, а мы сами останемся незамеченными? Я знаю, что вы
часто  прячете  здесь  мою  мать.  В  этих  стенах  есть  масса  тайников  и
отверстий,  с  помощью  которых  можно  следить  за происходящим в отдельных
комнатах.  Вы  должны  провести  молодого  человека  в  помещение с подобным
тайником;  мы с герцогиней должны видеть вас во время вашего разговора. Если
вы откажете, я буду знать, что вы не хотите помогать мне.
     Поскольку  Космо  определенно  хотел помочь молодой королеве, желаниями
которой не следовало пренебрегать, он подобострастно улыбнулся и сказал:
     - Это  возможно,  если юные дамы согласятся подождать некоторое время в
тесном  помещении,  поскольку  мне придется спрятать вас в тайник до прихода
этого господина.
     - Немедленно отвезите нас туда, - сказала Марго.
     Космо  поклонился  и  повел  их  по коридору; они поднялись по короткой
лестнице  в  маленькую  комнату. Когда они вошли в нее, Генриетта сжала руку
Марго;  королева  презрительно  улыбнулась, заметив суеверный страх подруги.
Сама Марго была увлечена авантюрой.
     Они  находились  в  лаборатории  братьев  Руджери.  Стены  были  обшиты
деревянными  панелями;  странные,  зловещие  предметы  заполняли комнату. На
одной  из  лавок  лежал  человеческий скелет, от которого Генриетта не могла
отвести  глаз.  Потолок  был  расписан  знаками Зодиака, на стенах тщательно
выписаны  знаки  кабалы. В огромном тусклом зеркале женщины увидели за парой
черепов,  похоже,  подвешенных  к  потолку,  собственные  серые,  призрачные
отражения.  Над  камином стоял котел, от которого валил пар; его клубы имели
причудливую  форму - так, во всяком случае, показалось Марго и Генриетте. На
большом  столе  лежали  карты  с изображением звезд и планет, весы, странные
инструменты,  восковые  фигурки,  несколько сосудов с телами мелких животных
или  их  частями  на  различных стадиях разложения. Свет двух масляных ламп,
закрепленных  на стене, не доходил до углов комнаты, они тонули в полумраке.
Аромат  горящего масла не слишком успешно заглушал дурные запахи, исходившие
от разных предметов.
     Космо  открыл  дверь  в  стене,  сделанную  так  искусно,  что  ее было
практически не видно.
     - Вы  можете  подождать  здесь,  -  сказал он. - Я покажу вам заслонку,
отодвинув которую, вы сумеете увидеть и услышать все, что вас интересует.
     Женщины  шагнули  в чулан. Космо закрыл за ними дверь. Нажатием на одну
из  панелей  он  отодвинул  заслонку.  Генриетта  засмеялась от возбуждения.
Подруги пошептались минут двадцать в ожидании прибытия Ла Моля.
     Маг тем временем разыскал своего брата Лоренцо.
     - Здесь  находятся  королева Наварры и герцогиня Невер, - сказал Космо.
-  Они  ждут  в  чулане  прихода молодого человека - по-моему, возлюбленного
королевы  Марго.  Возможно,  что  чисто романтические дела, но королева-мать
захочет  о них узнать. По окончании беседы я отправлюсь в Лувр и расскажу ей
о происшедшем.


     Космо  с  улыбкой  на лице провел Бонифация Ла Моля в свою лабораторию.
Марго  восхищенно  наблюдала  за  графом.  Он казался ей более красивым, чем
прежде; на фоне мрачной мастерской алхимика он выглядел весьма изысканно.
     - Вы  желаете  проконсультироваться  у  меня  насчет  вашего  будущего,
месье? - спросил Космо.
     - Я хочу, чтобы вы совершили для меня одно волшебство, - ответил граф.
     - О! Прежде всего я должен узнать ваше имя.
     - Это необходимо?
     - Да,  месье.  Нас  окружают  здесь  лишь одни стены; никто не узнает о
том, что вы прибегаете к помощи магии ради любви. Ведь я прав, месье?
     - Да, я делаю это ради любви, - печально произнес молодой человек.
     - Не  будьте  так  грустны.  Я  не  сомневаюсь  в  том,  что  мы сумеем
обеспечить вам успех. Ваше имя, месье?
     - Граф Бонифаций де Ла Моль.
     - Как зовут даму, которую вы хотите очаровать?
     - Я не могу сказать вам это.
     - Хорошо,  мой  господин.  Посмотрим, что можно сделать без имени. Чего
вы желаете?
     - Я  хочу,  чтобы вы с помощью нашей магии устроили мне сегодня встречу
с  ней.  Я  хочу,  чтобы  она  появилась  на  одном  ужине  развлекательного
характера.
     Космо  помешал  содержимое  чана  и,  поглядев  на  поднимающийся  пар,
сказал:
     - Вы увидите ее сегодня. Она придет на этот вечер.
     Печаль графа развеялась.
     - Это замечательно. Просто великолепно.
     Но он быстро снова погрустнел.
     - Она  занимает  весьма  высокое положение. Она даже не посмотрит в мою
сторону.
     - Вы  слишком легко сдаетесь, месье. Существуют способы покорить сердце
самой холодной особы.
     - Вы имеете в виду?..
     - Изготовим  изображение  вашей  возлюбленной.  Вы пронзите ее сердце и
будете уверены в успехе.
     - Умоляю вас сделать ее изображение как можно скорее.
     Космо  взял  кусок  воска, размягчил его в котле, который он держал для
этих нужд, и вылепил фигурку женщины.
     - Господин  граф,  эта  куколка  пока не похожа на вашу даму, верно? Мы
можем  добавить  какую-нибудь характерную черту? Мы должны быть уверены, что
вы  пронзите  сердце  именно  вашей  пассии.  Скажите,  в чем заключается ее
отличие от других женщин?
     - Она красивее всех.
     - Боюсь,  одной  красоты  недостаточно. Влюбленному всегда кажется, что
его избранница - самая красивая женщина на свете.
     - Но это, несомненно, правда. Она...
     - Похоже,  вы  не  находите  нужных  слов, месье. Возможно, я выделю ее
каким-то  предметом  туалета...  украшением.  Посмотрите.  Я  надену  на нее
мантий королевы и корону.
     - Месье, - закричал граф, - вы - настоящий маг.
     Космо, улыбаясь, вылепил мантию и корону.
     - Теперь мы располагаем изображением нашей дамы. Я возьму эту булавку.
     Космо взял булавку и, зажав ее щипцами, поднес к огню.
     Очень скоро она раскалилась докрасна.
     - Готово.  Возьмите  щипцы  и  вонзите  булавку в сердце дамы, мысленно
произнося при этом ваше желание.
     Ла Моль воткнул булавку в восковую фигурку.
     - Вот  и  все,  господин  граф.  Сохраните  фигурку  у  себя.  Пока она
находится у вас с булавкой в сердце, вам обеспечен успех.
     Ла Моль завернул куколку в носовой платок и бережно спрятал в карман.
     - Я ваш должник, - сказал он.
     - Тогда  давайте пройдем в гостиную и обсудим плату, - ответил Космо. -
Я - бедный человек я не могу расходовать свой дар безвозмездно.
     Пятью  минутами  позже  Генриетта вслед за Марго выскользнула на улицу;
вскоре   после  этого  Космо  отправился  в  Лувр  и  попросил  аудиенцию  у
королевы-матери.  Дело,  похоже, незначительнее, сказал он Катрин, когда они
остались   одни,  но  поскольку  она  любит  получать  информацию  обо  всем
происходящем  вокруг нее, он решил сообщить ей о визите двух дам. Граф де Ла
Моль  сильно  влюблен  в  королеву  Марго,  он  проткнул  булавкой  восковое
изображение девушки и унес его с собой.
     - Еще  один  влюбленный,  -  Катрин  засмеялась - Господи! Эта моя дочь
изумляет  даже  меня.  Бонифаций де Ла Моль! Кажется, он принадлежит к свите
герцога  Аленсона.  Спасибо, Космо. Несомненно, это пустяк, но ты прав - эти
любовные интрижки забавляют меня.


     Марго  была  счастлива.  Она  влюбилась.  Ужин  -  предвестник  будущих
встреч,   удался   на   славу.   У   королевы  появилась  масса  дел  -  она
организовывала тайные свидания, писала любовные послания.
     Катрин  была  менее  довольна судьбой. Король продолжал жить; Катрин не
знала,  что  ей делать. К несчастью, Генриху приходилось оставаться в Польше
думая  об  этом,  королева-мать  злилась  на  Карла,  настоявшего на отъезде
брата,  так  сильно, что была готова отбросить свою обычную осторожность. Но
даже  это  не  избавляло  от  проблем  -  Карла  окружали  три  его  кротких
ангела-хранителя.
     Шарлотта  де Сов не добилась ожидавшегося от нее большого успеха в деле
Наваррца  -  Аленсона.  Юный  герцог  влюбился в женщину, как и рассчитывала
Катрин,   но  главного  желаемого  эффекта  это  не  дало.  Увлечение  одной
красавицей  не  разрушило  дружбы  мужчин.  Возможно, готовилось нечто столь
важное, чему не могла помешать ревность.
     Гиз,  относившийся  к  Наваррцу  настороженно, оказался прав. Последний
обладал  двойственной  натурой.  С  одной  стороны,  Генрих  Наваррский  был
ленивым  и влюбчивым гедонистом; но следовало принимать во внимание и другую
черту  его  характера.  Не  честолюбивые  ли  амбиции таились за его хитрыми
глазами?  Увлечения  Генриха  Наваррского  были  легкими,  не  глубокими. Он
никого  по-настоящему  не  любил  и  не  исповедовал  никакой  веры.  Катрин
казалось,  что  она  видит  в короле Наварры собственные черты, он рос на ее
глазах.  На  что  он  надеялся? Он мог стать королем Франции после Генриха и
Аленсона,  если  у  них  не  появятся  дети.  Мог ли даже ленивый провинциал
оставаться  равнодушным  к  такой  перспективе?  Мог ли сын Жанны Наваррской
быть   всего  лишь  глупым  сластолюбцем?  Что  он  замышляет  с  Аленсоном?
Следовало  предположить,  что  Аленсон  готовит очередную проделку - озорные
выходки требовались ему, как женщины - Наваррцу.
     Марго,   к   счастью,   была   полностью  поглощена  Ла  Молем.  Катрин
чувствовала,  что  она  понимает  свою дочь: дайте ей любовника, и она будет
довольствоваться  этим.  Марго,  возможно, была самым умным ребенком Катрин,
она   все   схватывала   на  лету,  обладала  остроумием,  но  ее  подводили
неиссякаемые   чувственные   запросы;   она  расходовала  свои  способности,
забавляясь,  интригуя  с  многочисленными  любовниками  Марго была маленькой
распутницей  -  сейчас она вела себя с Ла Молем так же бесстыдно, как раньше
-  с  де  Гизом. Она не ведала сдержанности. Ей следовало хотя бы попытаться
сохранять   свою   новую  любовную  связь  в  тайне.  Она  писала  любовнику
откровенные  послания,  выдававшие  ее, как и прежде Марго пора было понять,
что  мать  любит просматривать все письма, которыми обмениваются придворные,
даже если они содержали лишь любовные излияния.
     Катрин  имела  своих  шпионов в свите Аленсона и среди фрейлин Марго. С
того  момента,  когда  Руджери  сообщил  ей об увлечении Ла Моля ее дочерью,
королева-мать регулярно читала все послания любовников.
     Одна  из  женщин  Катрин, любовница Аленсона, все сильнее увлекавшегося
мадам  де  Сов,  заигрывала  сейчас  с  приближенными герцога; эта фрейлина,
относившая  послания  Ла  Моля Марго, пришла к королеве-матери и попросила у
нее аудиенцию.
     Катрин  удовлетворила  эту  просьбу;  когда  они остались одни, женщина
протянула ей пачку писем.
     - Снова  письма!  -  сказала  Катрин. - Наш печальный Гиацинт влюблен в
перо так же сильно, как и в мою дочь.
     - Мадам,  мой  друг  получил их от месье де Ла Моля и Коконна. Тут есть
одно  послание,  адресованное  Ла  Молем королеве Наварры, и одно - от месье
Коконна  для  мадам  де  Невер.  Другие  письма  предназначены  получателям,
находящимся вне Парижа.
     - Неужто  наши  молодые  кавалеры  завели романы на стороне? Им здорово
достанется,  если юные дамы обнаружат неверность. Я просмотрю почту и весьма
скоро  верну  ее  вам  заново  запечатанной. Вы свободны. Я должна знать обо
всех, даже на первый взгляд самых незначительных, событиях.
     - Я буду сообщать и приносить вам все.
     Оставшись    одна,   Катрин   занялась   письмами.   Чтение   посланий,
адресованных  другим  людям, было для нее приятным занятием. Ла Моль в своем
письме   уверял   Марго   в  его  вечной  преданности  ей,  выражал  надежды
относительно  их будущего. Она должна была встретиться с ним сегодня днем на
углу  Рю  де ла Ваннери и Рю Монтон. Он сгорал от нетерпения. Другое письмо.
Коконна  сообщал  мадам  де  Невер  о  своей  вечной  преданности, обожании,
надеждах.  Он  просил  герцогиню не забыть об их сегодняшнем свидании в доме
на углу Рю де ла Ваннери и Рю Монтон...
     Катрин  улыбнулась.  Хорошо,  пусть глупцы тратят время на разврат. Это
удержит их от вмешательства в государственные дела.
     Она  взяла  письма,  которые должны были покинуть Париж. Они также были
написаны  лично  де Ла Молем и Коконна. Сломав печати, Катрин начала читать;
ее  тотчас  охватила  ярость.  Она была дурой; она читала идиотские любовные
послания,  в  то  время  как такие письма, как эти, тайно уходили из дворца.
Они  попали  в  руки  королевы-матери  явно  по  небрежности  и  легкомыслию
любовников.  Как  давно  они  обманывают ее? Здесь были не душевные излияния
потерявших   голову   поклонников,   а  ясные,  четкие  фразы  заговорщиков,
адресованные не глупым молодым женщинам, а маршалам Монтгомери и Коссе.
     Катрин  продолжила  чтение;  выражение ее лица оставалось прежним, но в
душе  зародилась  жажда  убийства.  Это  измена! Понятно, почему Шарлотте не
удалось  разрушить дружбу между Наваррцем и Аленсоном. Их объединял заговор.
Эта  пара,  которую  она  подвергла  домашнему  аресту, планировала бегство,
присоединение к Монтгомери и Коссе и марш с армией гугенотов к Парижу.
     Тщеславный  Аленсон,  несомненно, решил, что его брат проживет недолго;
он  рассчитывал  захватить  трон,  пока Генрих находится в Польше. Наваррец,
очевидно, решил набраться терпения и временно стать союзником Аленсона.
     Гнев  Катрин утих. Ей крупно повезло. Она была благодарна дорогим Космо
и Руджери, пробудившим в ней интерес к любовнику дочери!


     Марго  и  Генриетта,  закутавшись  в  плащи,  выскользнули  из  Лувра и
направились  на угол Рю де ла Ваннери и Рю Монтон. Когда консьержка впустила
их, они сняли маски.
     - Джентльмены уже прибыли? - спросила женщину Марго.
     - Нет, мадам. Их еще нет.
     Они  поднялись  в  комнату,  где  был  накрыт  на четверых стол; на нем
стояли   блюда  с  изысканными  яствами  и  лучшие  французские  вина.  Пир,
достойный  королевы  и  ее  друзей.  Марго  осмотрела  стол с удовольствием,
однако она была взволнована.
     - Нет письма с объяснением их опоздания? - спросила она женщину.
     - Нет, мадам.
     Когда Марго отпустила консьержку, Генриетта сказала:
     - Марго, неужели они разлюбили нас?
     - В  таком  случае  они  пришли бы рано и держались бы весьма галантно,
желая заверить нас в своей преданности.
     - Они убеждали нас в этом во время последней встречи.
     - Я  не верю, что мой Гиацинт мог обмануть меня. Их что-то задержало...
только и всего.
     - Твой  брат  не  стал бы задерживать их. Он знает, что они идут к нам;
он весьма расположен к тебе, всегда хочет порадовать тебя.
     - Возможно,  случился  какой-то  другой пустяк. Выпей вина, тебе станет
лучше.
     Марго налила вино в бокал и протянула его Генриетте.
     - Я  буду  весьма  рассерженной,  когда  они  все  же придут, - сказала
Генриетта. - Марго, ты не думаешь, что их мог задержать твой муж?
     - Зачем ему делать это?
     - Из ревности.
     - Он  не  знает,  что  это  такое.  Не  мешай  мне наслаждаться жизнью,
говорит он, и я не буду мешать твоим удовольствиям.
     Марго повернулась к подруге.
     - Может быть, герцог Невер...
     - Но  он  бы  задержал  только Аннибала. А Ла Моль? Они оба опаздывают.
Может быть, господин де Гиз?
     Марго  испытала  приятное  возбуждение  при  мысли  о  том,  что бывший
любовник  ревнует ее. Она тотчас отбросила ее. Неужели так будет всегда? Она
будет вечно дорожить мнением этого человека о ее поступках?
     - Ерунда! Там все кончено. Послушай. Кто-то поднимается по лестнице.
     - Они идут тихо, Марго.
     - Тсс! Они хотят поймать нас врасплох.
     В дверь постучали.
     - Войдите!  -  сказала  Марго;  к  ее сильному разочарованию, в комнату
вошла консьержка, а не их любовники.
     - Мадам,  внизу  стоит дама, которая сказала, что она должна немедленно
поговорить  с  вами.  Пропустить  ее  наверх?  Она уверяет, что речь идет об
исключительно важном деле. У нее есть для вас новости.
     - Немедленно  отправьте  ее  сюда,  -  сказала  Марго;  через несколько
секунд  одна  из  фрейлин королевы вошла в комнату. По выражению ее бледного
лица было ясно, что она принесла недобрые вести.
     Фрейлина опустилась на колени перед Марго и сказала:
     - Мадам,  мне больно сообщать вам такие новости. Граф де Ла Моль и граф
Коконна не могут прийти к вам.
     - Почему? - спросила Марго. - Почему они послали тебя сюда?
     - Они  арестованы,  мадам. Они уже находятся в подвалах Винсенна вместе
с  герцогом  Аленсоном  и  королем  Наварры.  Говорят, что задержаны маршалы
Монтгомери и Коссе. По слухам, король раскрыл какой-то заговор.
     Генриетта,  закрыв  лицо ладонями, упала на диван. Взгляд Марго застыл.
Почему,  почему  они  не  отказались  от своих глупых планов? Почему им было
мало любви?


     Марго,  не  теряя  времени, отправилась в Винсенн. Она знала, что ей не
позволят  увидеться  с  возлюбленным,  томившимся  в подвалах замка, но она,
возможно, сумеет поговорить с мужем, находившимся в покоях.
     Наваррец держался невозмутимо.
     - Что заставило тебя совершить такую глупость? - спросила Марго.
     - Моя  дорогая  жена,  глупость  совершил  не  я,  а  ваши  поклонники,
потерявшие  от  любви  голову.  По их легкомыслию в руки твоей матери попали
письма, не предназначенные для ее глаз.
     - Думаешь, на этот раз тебе удастся избежать наказания?
     - Твой вопрос заставляет меня задуматься.
     - Как глупо с твоей стороны повторно замыслить бегство!
     - Если  бы не твое вмешательство, вторая попытка не понадобилась бы. Мы
с твоим братом были бы сейчас свободными людьми.
     - Вы  оба  весьма  безответственны.  Вы втянули этих двух мужчин в ваши
интриги, и теперь они пострадают за ваши проступки.
     - Дорогая   Марго!  -  сказал  Генрих.  -  Ты  всегда  защищаешь  своих
любовников. Мне даже хочется стать одним из них.
     - Не отнимай у меня время попусту. Что мы можем сделать?
     Он пожал плечами; Марго возмутилась.
     - Не  улыбайся  так, словно все это пустяк. Ты подверг опасности других
людей.
     - Скажи  "Ла  Моля", а не "других людей". Это будет честнее... именно о
нем идет речь.
     - Ты должен признать, что ответственность лежит на тебе и моем брате.
     - Это  не  совсем  верно, моя дорогая. Есть письмо, написанное рукой Ла
Моля;  другое  послание составлено лично Коконна. Эти письма свидетельствуют
о том, что они оба - активные соучастники заговора, знавшие о наших планах.
     - Ты должен спасти их, - сказала Марго.
     - Не сомневайся - я сделаю все возможное.
     - Необходимо доказать отсутствие заговора. Это реально?
     - Мы  всегда  можем все отрицать, - сказал Наваррец. - Даже при наличии
явных свидетельств.
     - Похоже, ты не дорожишь ни своей, ни чьей-либо жизнью.
     - Вероятно,  лучше  умереть  молодым, нежели состариться. Я часто думаю
об этом.
     - Ты  меня  бесишь.  Послушай.  Я  составлю  документ  и представлю его
членам комиссии в том случае, если они соберутся допрашивать тебя.
     - Ты... выступишь в мою защиту!
     - Почему  нет?  Я  -  твоя  жена.  И  к  тому  же обладаю литературными
способностями.  Клянусь, я могу представить твое дело таким образом, что все
поверят в твою невиновность.
     Он улыбнулся.
     - Возможно,  в  этом  что-то  есть,  Марго.  Ты искусно владеешь пером.
Читая  твои  отчеты  о  происходящем  при  дворе,  я  верил  в  то, что ты -
несчастная,  невинная,  добродетельная  жертва  клеветы  и  наветов. Вопреки
всему,  что я знал о тебе. Если ты умеешь сочинять красивые небылицы о себе,
то  почему  тебе  не  придумать  нечто  подобное  насчет  меня?  Напиши этот
документ. Отдаю себя в твои руки. Я скажу то, что ты посоветуешь.
     Один из охранников постучал в дверь.
     - Войдите, - сказала Марго.
     - Сюда приближается королева-мать, - ответили ей.
     - Она  не  найдет  меня  здесь,  -  заявила  Марго, обращаясь к мужу. -
Запомни  мои  слова. Не признавайся ни в чем. Не забывай ни на минуту - ты и
твой   брат,   вы   можете   избежать  наказания,  а  те  двое,  которых  вы
безответственно использовали, - нет.
     - Любовь моя, - Наваррец поцеловал ее руку, - я этого не забуду.
     Теперь,   когда  Катрин  решила  пресечь  дальнейшее  неповиновение  со
стороны   сына  и  зятя,  она,  не  теряя  времени,  принялась  осуществлять
задуманное.  Она  не  хотела,  чтобы  сведения  о  заговоре  стали  всеобщим
достоянием.  Конечно,  небольшая утечка информации неизбежна, но она сделает
все, чтобы уменьшить ее.
     Монтгомери  и Коссе находились под арестом и в настоящее время не могли
причинить  вреда. Катрин подумала о том, что было бы неплохо исключить такую
возможность  на  будущее.  Их  можно  убить,  пока  они  находятся в тюрьме.
Конечно,  не  сейчас.  Когда  речь  идет  о  столь  важных людях, необходима
осторожность.  Нужно  пустить олух об их болезни; позже можно будет сказать,
что они умерли от нее.
     Она  не  хотела,  чтобы гугеноты знали, как близок к успеху был план их
лидеров.  Не  хотела,  чтобы протестанты знали о том, что Аленсон и Наваррец
считают  себя  их  лидерами.  Они  публично  изменили веру, и Катрин желала,
чтобы  народ  Франции продолжал презирать предателей. Поэтому заговор должен
как можно дольше оставаться тайной.
     Но  люди  не  должны  думать,  что  можно  предать  интересы  короля  и
королевы-матери   и   избежать   наказания   только  потому,  что  неразумно
разглашать  факт  наличия заговора. Катрин уже выбрала козлов отпущения. Ими
станут  Ла  Мюль  и Коконна. Ближайшее окружение Аленсона и Наваррца поймет,
почему  этих  двоих постигло несчастье. Но остальные люди должны думать, что
причина в чем-то другом.
     Как  мудро  поступила  она,  собирая  информацию о мельчайших событиях!
Можно  ли  быть  уверенным в том, что пустяки, кажущиеся незначительными, не
станут ключом к тому, что ищет человек?
     Отдавая приказ о задержании Ла Моля и Коконна, она сказала стражникам:
     - Арестуйте  этих  двоих.  При  графе  де  Ла Моле вы найдете маленькую
восковую  фигурку. Она будет облачена в плащ, похожий на мантию королевы; на
голове  у  нее  вы увидите корону. Если при нем не окажется фигурки, найдите
ее в его доме.
     Изображение  дамы  было  обнаружено  у  влюбленного  графа завернутым в
платок. Оно перешло в руки Катрин.
     Получив восковую куколку, королева-мать тотчас отправилась к королю.
     Карл  совсем сдал. Он уже не мог ходить, его носили в паланкине. Каждый
раз,  видя  сына, Катрин думала: не пора ли послать письмо в Польшу? Если бы
она  была  уверена,  что  ей  удастся  успешно устранить Карла, то уже давно
отправила  бы  весточку  Генриху. Но король не отпускал от себя трех женщин.
Кто-то  из  них - Мари Туше, королева, или Мадлен, - всегда находились возле
него.  Прежде  чем  он  ел  пищу, ее пробовала одна из женщин. Какое ужасное
положение  для великой королевы - матери короля! Она зависела от этих слабых
женщин.
     Маленькая  восковая  фигурка  была  именно тем, в чем нуждалась Катрин;
юна  могла  послужить  оправданием  ее  планов. С ее помощью Катрин обретала
возможность  распорядиться  судьбой  двух  мужчин,  которым,  по  ее мнению,
следовало  умереть.  Фигурка  объяснит  Мари Туше, глупой старой няне и жене
Карла, почему здоровье короля резко ухудшилось.
     - Я  должна  поговорить  с  тобой,  мой - сын. Речь идет о деле большой
важности.
     Она  посмотрела на Мари, которая затрепетала при появлении Катрин. Карл
сжал руку любовницы.
     - Не уходи, Мари, - сказал он.
     Катрин холодно улыбнулась дрожащей девушке.
     - Да,  ты  не  должна уходить, Мари, потому что ты любишь моего сына не
меньше  меня;  поэтому  я  люблю и тебя тоже. Ты понадобишься, чтобы утешить
Карла,  заверить  его  в  нашей  любви, когда я расскажу о гнусном заговоре,
направленном против жизни нашего монарха.
     - Кто в нем замешан? - испуганно спросил король.
     Вместо  ответа  она вытащила шелковый платок, развернула его и показала
королю его содержимое.
     - Восковая фигурка! - воскликнула Мари.
     - Вы узнаете, чье это изображение? - спросила Катрин.
     - На нем корона, - крикнул король. - Это я!
     - Ты  прав.  Ты  видишь  булавку,  которой проткнуто сердце фигурки? Ты
знаешь,  что  это  означает,  мой  сын. Ты знаешь, почему в последние недели
твое здоровье резко ухудшилось.
     - Это черная магия! - сказал король. - Кто-то пытался убить меня.
     - Ты  не  всегда  доверял  твоей матери, - сказала Катрин. - Твои враги
нашептали  тебе  о  лей дурное, и ты поверил им. Я прощаю тебя, Карл. Я лишь
прошу  тебя помнить о том, что именно твоя мать, стремящаяся уберечь тебя от
опасности, раскрыла этот заговор.
     Его  губы  задрожали,  по  щекам  покатились  слезы;  вскоре  Карл  уже
всхлипывал в объятиях Мари.
     - Мужайся,  мой  дорогой,  -  шепнула девушка. - Ее Величество раскрыло
этот заговор; несомненно, она разоблачит его участников.
     - Ты права, Мари. Я уже распорядилась об их аресте, - сказала Катрин.
     - Кто они? - спросил Карл.
     - Граф де Ла Моль и граф де Коконна.
     - Они умрут, - заявил Карл.
     - Непременно,  -  обещала  Катрин. - Это измена. Мы предадим их суду за
посягательство  на  жизнь короля. Хотя в суде нет необходимости. Эта фигурка
была изъята при аресте у Ла Моля.
     - Они  все  умрут,  -  согласился  Карл.  - Все... кто замешан в подлом
заговоре против меня.
     Катрин  пристально  посмотрела  на сына; сейчас он был слишком слаб для
буйства  и  насилия.  Он поник в своем кресле, ссутулившись, как старик, его
губы дергались, в глазах горел безумный огонь, по щекам текли слезы.
     Она  предоставила  Мари  успокаивать  Карла  и немедленно отправилась в
Винсенн.  Там  она  велела  доставить Аленсона в покои Наваррца и удалить из
комнат  стражников и приближенных. С холодной улыбкой на лице она посмотрела
на двух мужчин.
     - Итак,  месье, ваша очередная подлость разоблачена. Чудесная ситуация!
Что  вы  планируете?  Гражданскую  войну? Вы сошли с ума. Вы разыгрываете из
себя  друзей,  верно? Мой сын, почему, по-твоему, Генрих Наваррский помогает
тебе?  Почему,  мой  зять,  Аленсон,  стал  твоим  союзником?  Какие  же  вы
безмозглые  идиоты!  Поговорим о деле. Вам следовало подумать перед тем, как
вы  затеяли  такой бесплодный заговор, такое безумие. А сейчас я хочу, чтобы
вы сказали мне, что вас оклеветали, что вы ничего не знали о заговоре.
     Аленсон не понял ее. Он начал кричать.
     - Заговор  был!  Меня  сделали практически узником. Думаешь, я потерплю
это?  Я  -  брат короля, а со мной обращаются как с ничтожеством. Клянусь, я
этого  не  потерплю.  Я  полон решимости исполнить мой долг. Возможно, когда
нибудь  я  стану  королем  этой  страты.  Тогда,  мадам,  вы  увидите...  вы
увидите...
     - Ты,  как  всегда,  безрассуден  и невоздержан на язык, - перебила его
Катрин.  -  Значит,  ты будешь королем Франции, мой сын? Как бы ни случилось
так,  что  твои братья - два твоих брата - заставят тебя прежде заплатить за
измену.
     Она  повернулась  к Наваррцу. Этот дерзкий молодой человек мог прозреть
скорее  Аленсона;  она уже заметила на его лице понимание. Он догадался о ее
намерениях.  Это  шанс  выйти  сухим  из  воды, говорили его мигающие глаза,
воспользуйся им!
     - О вас ходят ложные слухи, - сказала Катрин.
     Наваррец поклонялся.
     - Да, мадам. О нас распространяют ложные слухи.
     - Я  вижу,  что  хотя  бы  у  вас  есть разум, месье, и я этому рада. Я
принесла  документ и хочу, чтобы вы оба подписали его. В нем отрицается ваше
участие  в  заговоре,  если  таковой  существовал. Вы поставите под ним вашу
подпись. Ты, мой сын, тоже.
     Наваррец взял документ и изучил его.
     - Мы   подпишемся,  -  сказал  он  наконец  Аленсону.  -  Если  заговор
провалился, от него разумнее отречься.


     Марго испытывала сильное беспокойство.
     Осознание  происшедшего  было мучительным из за внезапности последнего.
Слухи   о   заговоре   против   короны   распространились   слишком  широко;
игнорировать  их  было нельзя; появилась необходимость в следствии. Наваррец
отделался  легким  испугом  благодаря  умной защите, подготовленной для него
женой.   Иногда   Марго  забывала  о  распутстве  и  демонстрировала  обычно
скрываемый  им  блестящий интеллект. Если бы не ее слабость к мужскому полу,
она  бы  стала  незаурядным государственным деятелем. Но ею всегда управляли
эмоции.  Она  составила  четкий,  убедительный  документ - лучше всего Марго
проявляла  себя  с  пером в руке - не из любви к мужу, устранения которого в
данный  момент  Катрин  не  желала,  но  ради красивого графа, возлюбленного
королевы Наваррской.
     Наваррец  и  Аленсон  были  оправданы,  но  по-прежнему содержались под
домашним  арестом.  Марго  рассчитывала  на  немедленное освобождение своего
любовника.
     Но  этого  не  произошло;  к ее ужасу, она узнала, что против Ла Моля и
Коконна   выдвинуто   другое   обвинение.   Какое  именно,  Марго  не  могла
вообразить,  ко  вскоре  она узнала это, поскольку новость быстро разнеслась
по  двору.  Ла  Моля  и  Коконна  обвинили  в  организации  заговора с целью
убийства короля.
     Их  пытали  и  приговорили к смерти. Было объявлено, что они изготовили
восковую  фигурку  и  пронзили ее сердце раскаленной докрасна булавкой; всем
было  понятно,  что  они прибегли к помощи Дьявола для того, чтобы умертвить
Карла. Это было худшей изменой.
     Непосредственный  создатель  фигурки  не  мог  оставаться в тени; после
ареста  Космо  Руджери, проинструктированный королевой-матерью, признал, что
он  вылепил  куколку  для  Ла  Моля  и  Коконна.  Он  сказал,  что  это было
изображение короля.
     - Они  пришли  ко мне и попросили меня сделать изображение коронованной
персоны, - заявил Космо.
     - И вы догадались, кто эта персона?
     Космо склонил голову в знак согласия.
     - Вы спросили, зачем им понадобилось это изображение?
     Космо ответил, что он не спрашивал их об этом.
     - Вы  должны были догадаться, что они преследуют дурную цель, поскольку
вы также дали им булавку, которой они пронзили сердце фигурки.
     Ла  Моль и Коконна поклялись, что фигурка изображала не короля, а даму,
в которую влюбился первый из них.
     - Дама  в  королевской  мантии  и  с  короной  на  голове!  Вы, похоже,
считаете нас глупцами. Это явно изображение Ее Величества.
     - Это  изображение дамы, в которую я влюблен и которую хочу покорить, -
настаивал Ла Моль.
     - Как ее зовут?
     Катрин  оказалась  права,  догадавшись,  что этот вопрос не таит в себе
опасности.  Ла  Моль  с  его  представлениями  о  благородстве и галантности
никогда не позволил бы себе запятнать имя возлюбленной тенью скандала.
     Он  вздохнул  и сказал, что речь идет о даме, с которой он познакомился
в другой стране.
     - В какой стране? Назовите имя... коронованной особы.
     Но  он  отказался  назвать  ее  имя. Он проявил упрямство, и судьи, как
предполагала   Катрин,   объявили   его  нежелание  ответить  на  их  вопрос
доказательством   его   вины.   Поэтому  он  и  его  сообщник  Коконна  были
приговорены  к  отсечению  голов  на площади Мятежников; за свою роль в этом
деле Космо Руджери отправили на галеры до конца его жизни.
     Марго обратилась к королю. Она бросилась перед ним на колени.
     - Ваше  Величество, умоляю вас выслушать меня. Графа де Ла Моля осудили
неправильно.  Я  могу  рассказать  вам  все,  что  вы  хотите узнать об этой
фигурке. Она изображает не вас, а меня.
     Король  находился  на грани истерики, которая всегда вызывалась страхом
перед  убийством.  Он  не  доверял  сестре.  Он  знал,  что  Ла  Моль был ее
любовником,  что  прежде Марго работала на Генриха де Гиза и, следовательно,
против   него,  короля.  Теперь  он  решил,  что  она  хочет  спасти  своего
возлюбленного и готова лгать ради этого.
     Он  потребовал,  чтобы  она  покинула его; в противном случае он обещал
арестовать ее. Карл закричал, что не верит ей.
     Марго в отчаянии отправилась к матери:
     - Ты знаешь правду. Ты должна помочь мне.
     Катрин печально улыбнулась.
     - Если  бы  я  могла  помочь  тебе, я бы сделала это. Но ты знаешь, как
сильно  ты  влюбляешься  в  некоторых  мужчин. Страсть мешает тебе видеть их
подлость. Так было с месье де Гизом. Ты помнишь?
     Катрин засмеялась.
     - То  же  самое  произошло с месье де Ла Молем. Ты забываешь о том, что
эти люди - изменники; для тебя важно лишь то, что они красивы.
     - Ла Моль - не изменник.
     - Что? Человек, желавший убить короля, не изменник?
     - Это  неправда.  Восковая фигурка изображала меня. Клянусь тебе. Космо
Руджери знал, что это я. Почему он солгал?
     Марго,  охваченная  страшным  подозрением,  посмотрела  на  мать и тихо
произнесла:
     - Руджери  -  твой  любимчик.  Этот  суд был спектаклем для глупцов. Ты
позволила  приговорить Руджери, заверив его в том, что он никогда не попадет
на  галеры  в  качестве  раба.  Ты  помиловала его и отправила назад к брату
работать  на  тебя.  Ты  можешь спасти этих двух мужчин, как ты спасла лжеца
Руджери.
     - Если бы я была убеждена в их невиновности...
     - Не  играй  передо  мной!  Ты знаешь, что они невиновны! Возможно, они
были  вовлечены  в  заговор  моего  брата и мужа. Но они - люди моего брата.
Могли  ли  они  избежать  участия  в  заговоре,  если им отдали определенные
приказы? Но ты знаешь, что они невиновны в посягательстве на жизнь короля.
     - Увы,  на  суде  выяснялось  обратное.  Ла  Моль  сказал, что это было
изображение дамы, и не назвал ее. Он поступил глупо.
     - Он  -  благородный идиот! Будто я боялась, что прозвучит мое имя. Что
такое моя репутация по сравнению с его жизнью!
     - Ты  удивляешь  меня, дочь. Репутация французской принцессы и королевы
Наварры  -  весьма  важная вещь. В дальнейшем выбирай себе менее благородных
любовников.
     - Значит, тебе известно, что это мое изображение?
     Катрин пожала плечами.
     - Мы должны смириться с вердиктом судей, моя дорогая.
     Когда Марго ушла, Катрин вызвала Мадаленну.
     - Внимательно  следи  за  королевой  Наварры, - сказала Катрин. - Пусть
все  ее  письма  доставляют мне... Ни одно послание не должно миновать меня.
Сообщай немедленно обо всех ее поступках.
     Марго усадила Генриетту на диван, и девушки заплакали.
     - Плакать  бесполезно,  Генриетта,  -  сказала  наконец  Марго.  - Надо
что-то  сделать.  Я  не  могу  стоять  и  смотреть,  как  с  нашими любимыми
произойдет несчастье.
     - Но, Марго, что мы можем сделать?
     - Я кое-что придумала.
     - Что, Марго?
     - Ты  знаешь,  что мы ездим повсюду беспрепятственно. Стражники никогда
не  заглядывают в мою карету с королевским гербом. Генриетта, я думаю, у нас
получится. Мы закутаемся в плащи и поедем в Винсенн.
     - Правда? - воскликнула Генриетта.
     - Прежде  всего  я удостоверюсь в том, что я могу подкупить тюремщиков,
-  глаза Марго засверкали, несмотря на слезы. Она обожала такие приключения.
-  Это  не  составит  труда.  Думаю, у меня получится. Затем мы отправимся к
нашим  возлюбленным. Ты пойдешь в камеру Аннибала, а я - в камеру Бонифация.
Там  мы быстро снимем с себя наши платья и плащи. Ла Моль наденет мое платье
и плащ, а Коконна - твою одежду.
     - Они им не подойдут, - сказала Генриетта.
     - Мы  выберем  в  наших  гардеробах самые просторные наряды. Что-нибудь
найдется,  я уверена. Они закроют головы капюшонами и наденут маски, которые
мы  принесем.  Затем  мы  быстро, с уверенным видом, покинем подвалы замка и
сядем  в  карету.  Сделать  это  будет нетрудно, потому что мужчин примут за
наших  фрейлин.  Мы все уедем прочь... из Парижа... исчезнем прежде, чем все
поймут,   что  случилось.  Мы  лишь  должны  быть  уверены  в  надзирателях.
Остальное не составит проблемы, если мы будем держаться хладнокровно.
     - Я хочу заняться этим, - нервно сказала Генриетта. - Не могу ждать.
     - Ты  должна  набраться  терпения.  Небрежность тут недопустима. Прежде
всего  нам  надо  поговорить  с  тюремщиками. Придется предложить им большую
взятку, потому что они должны будут впоследствии скрыться.
     - Взятку? - сказала Генриетта. - Где мы достанем нужную сумму?
     - У   нас   есть  драгоценности.  Что  такое  несколько  бриллиантов  и
изумрудов по сравнению с жизнью наших возлюбленных?
     - Ты права, - согласилась Генриетта.
     - Возможно,  завтра,  -  сказала  Марго.  -  Да, мы сделаем это завтра.
Сегодня  днем  я  съезжу  в  Винсенн  в  моей  карете  вместе  с  тобой.  Ты
предупредишь  Коконна  о  нашем  плане, а я сообщу о нем Ла Молю. Это станет
репетицией  большого  приключения. Но прежде я встречусь с тюремщиками. Если
я  не  ошибаюсь  на  их счет, мне удастся с ними договориться. Генриетта, мы
должны добиться успеха.
     - Если  мы  проиграем,  -  сказала  Генриетта,  -  я  умру от разбитого
сердца.


     Внутри  экипажа,  мчавшегося в Винсенн, сидели две молодые женщины. Они
испытывали  страх  и  напряжение. Генриетта дрожала, закутавшись в плащ; она
нащупала в сумке маску, которая должна была скрыть лицо ее возлюбленного.
     Марго также дрожала от возбуждения.
     - Если  только  у  нас  все  получится,  -  в  шестой  раз пробормотала
Генриетта сквозь стучащие зубы.
     - Не  говори  "если", Генриетта. Мы добьемся успеха. Мы должны одержать
победу.  Тебе  следует выглядеть невозмутимой, иначе, когда мы будем входить
в   замок,   станет  понятно,  что  мы  что-то  затеяли.  Все  подготовлено.
Тюремщиков  ждут  оседланные лошади. Твои бриллианты находятся при тебе, мои
-  при  мне.  Все  очень  просто.  Думаю, это будет не первым случаем, когда
мужчины  выходят из заточения в женских нарядах. Меньше чем через час мы уже
будем в пути.
     Марго говорила не замолкая, потому что болтовня успокаивала ее.
     - В  темнице  следует действовать быстро. Как только за тобой закроется
дверь,  ты  тотчас  снимешь  с  себя платье и плащ. Ты и Коконна должны быть
готовы  через  несколько  минут. Мы встретимся за пределами подвала и быстро
покинем  замок.  О,  не  будь  глупой! Конечно, у нас все получится. Тут нет
ничего сложного.
     Карета остановилась.
     - Генриетта,   возьми  себя  в  руки.  Соберись.  Ты  должна  выглядеть
печальной.  Помни о том, что ты идешь на последнее свидание с любимым... Так
они  думают... завтра его ждет казнь. Представь, какие чувства ты испытывала
бы,  если  бы  мы  не  разработали  наш  план...  и  выгляди соответствующим
образом.  Вот  так...  Меня  разбирает  смех при мысли о том, как мы их всех
одурачим.  Идем,  Генриетта.  Ты  готова?  Нам  потребуются  лишь мужество и
выдержка.
     Кучер  распахнул  перед ними дверь. Его лицо было серьезным. Он получил
конкретный   приказ:   две   женщины  покинут  экипаж,  затем  они  вернутся
вчетвером,  и  он погонит лошадей как можно быстрее в одну гостиницу, где их
будут ждать свежие кони.
     Все  было  тщательно  продумано; слугам королевы Наваррской приходилось
участвовать в необычных делах.
     За  толстыми  каменными  стенами  было  очень холодно. Стражники отдали
честь  королеве  и  ее  подруге  с  мрачной галантностью. Они знали о дружбе
женщин  с  заключенными;  будучи  людьми  романтичными  и  благородными, они
сочувствовали  несчастным  дамам.  Кое-кто  из  них  был  готов  под угрозой
наказания  позволить  очаровательным  королеве  и герцогине попрощаться с их
обреченными  возлюбленными.  В  глазах  тюремщиков  было  заметно  галльское
сочувствие   ко  всем  влюбленным;  стражники  с  состраданием  смотрели  на
печальных красавиц.
     Молчаливый  тюремщик  отпер дверь камеры, с грустью глядя на Марго. Как
все напуганы, подумала королева. Все, кроме меня.
     Шагнув  в  камеру,  она  испытала  лишь  радость  приключения и сильную
надежду  на  успех;  страхи  и  страдания  последних  недель  показались  ей
ненапрасными,   поскольку   благодаря   им   она   могла   насладиться  этим
великолепным моментом - ей предстояло подарить жизнь ее возлюбленному.
     Дверь закрылась за Марго.
     - Мой дорогой, - прошептала она. - Мой Гиацинт...
     Ее  глаза  привыкли к полумраку; она разглядела нечто лежащее на полу в
виде груды тряпья.
     - Где ты? Где ты? - испуганно закричала Марго.
     Груда пошевелилась. Марго опустилась перед ней на колени.
     - Мой  любимый... мой дорогой... - пробормотала она и развернула грубое
одеяло.  Ла  Моль лежал с лицом мертвеца; влажная прядь волос прилипла к его
лбу.
     - Что с тобой? Что случилось?
     Он молча уставился на нее.
     - О,  Господи!  -  прошептала  она.  - Кровь... на полу... на одеяле...
везде... его кровь!
     Она  бережно,  осторожно развернула одеяло до конца и закричала, увидев
раздробленные кровоточащие ноги и ступни.
     Она  все  поняла.  Они  применили  испанский  сапог;  они  сломали  его
прекрасные  ноги;  он не сможет больше ходить. Ее великолепный план спасения
Ла Моля неосуществим.
     Он, наконец, заметил Марго; она увидела на его губах слабую улыбку.
     Он что-то забормотал; она склонилась над ним, чтобы разобрать слова.
     - Ты  пришла...  - сказал он. - Дорогая... этого достаточно. Это все, о
чем я молил Господа... Ты не забыла...
     Она  прижалась  щекой  к  лицу  Ла  Моля;  он  попытался поднять руку и
коснуться  Марго,  но  усилие  заставило  его  застонать; лоб графа покрылся
испариной.
     - Ты  не должен двигаться, - сказала Марго. - О мой дорогой, что я могу
сделать? Почему я опоздала?
     - Ты пришла. Этого... достаточно, - снова заговорил он.
     Тюремщик молча вошел в камеру.
     - Мадам,  вы должны уйти. Мадам, я весьма сожалею. Поступил приказ, и я
не мог предотвратить его выполнение. Я не в силах был ничего сделать.
     Она кивнула.
     - Приказ,  -  повторила Марго; ей показалось, что она видит улыбающееся
лицо матери. - Я понимаю. Я понимаю.
     Генриетта ждала ее в коридоре с платком, поднесенным к глазам.
     - Аннибал... тоже? - пробормотала Марго.
     Генриетта кивнула.
     Они  вдвоем вышли к карете. Теперь не было необходимости разыгрывать из
себя двух несчастных женщин, пришедших попрощаться с возлюбленными.


     Толпа  собралась  на  площади  Мятежников,  чтобы  лицезреть казнь двух
мужчин,  вступивших в заговор с целью убийства короля. Это событие привлекло
внимание  людей,  потому  что обреченных считали великими любовниками - один
из  них  был  возлюбленным  самой  королевы  Наваррской,  другой пользовался
благосклонностью герцогини Неверской.
     Толпа  роптала. Люди обвиняли жестокую королеву-мать. Она была причиной
всех  бед  Франции.  О  ней  писали  книги.  Говорили, что ревность к дочери
заставила  Катрин  мучить  ее  возлюбленного  и принять решение о его казни.
Любые  обвинения  в  адрес королевы-матери казались недостаточными. Народная
ненависть к ней выплескивалась наружу во время публичных церемоний.
     - У него была восковая фигурка короля...
     - О! Пора этому сумасшедшему покинуть сей мир.
     - Тсс!  Неизвестно,  кто  нас  слышит. И что, если он умрет? Кто займет
его место? Наш щеголь из Польши? Коротышка Аленсон? Это клубок змей.
     Послышался скрип колес крытой двуколки; толпа на время притихла.
     Затем кто-то прошептал:
     - Говорят,  его  безжалостно  пытали  с  помощью  испанского сапога. Их
обоих  мучили...  Ла  Моля  и Коконна. Они не могут самостоятельно прийти на
место казни.
     - Несчастные джентльмены. Несчастные красавцы.
     - Как долго мы позволим этой женщине править страной?
     Скрип прекратился; двух мужчин подняли на эшафот.
     Толпа  взирала  на  происходящее;  многие,  не таясь, плакали. Казалось
жестоким  обречь  людей на смерть за изготовление восковой фигурки человека,
и  так  уже  стоявшего  на  краю могилы. Даже после пыток жертвы не потеряли
величественной привлекательности.
     Палач жестом велел своим помощникам положить Ла Моля на плаху.
     - Пришел ваш час, месье, - сказал он.
     - Я готов, - ответил Ла Моль. - Прощай, моя дорогая.
     Палач положил его в нужное место.
     - Вы хотите еще что-нибудь сказать, месье?
     - Я   лишь   прошу   вас   засвидетельствовать  мое  почтение  королеве
Наваррской.  Передайте  ей,  что  я умер с ее именем на устах. О, Маргарита,
моя королева... моя любовь.
     Он  опустил  голову  на плаху и стал ждать, когда опытный палач отсечет
ее мечом.
     Толпа горестно ахнула.
     Пришел  черед  Коконна.  Короткая  пугающая  тишина,  бормотанье, блеск
меча; голова Коконна покатилась по окровавленной соломе к голове его друга.


     Катрин  торжествовала.  Теперь было ясно, что король умирает. У него не
осталось  сил  даже  на  то,  чтобы передвигаться в паланкине. Он не покидал
спальню.
     Стоял  май;  солнечный  свет заливал покои. Возле постели короля сидела
юная  королева; она украдкой вытирала слезы, которые не могла сдержать. Лицо
Мадлен  было  искажено  страданием.  Бледная  печальная  Мари  Туше  скорбно
смотрела на Карла. Эти оберегавшие его женщины понимали, что конец близок.
     Марго  тоже  находилась  здесь, но Катрин догадывалась, что дочь думает
не  о  короле.  Она  была  молчалива;  Катрин  говорила  себе,  что  у Марго
"временно  разбито  сердце"  из-за смерти Ла Моля. Каким непростым человеком
была  Марго! Документ, составленный ею недавно в защиту мужа, изумил Катрин.
Она  поняла,  что  ее  дочь  относится  к  числу умнейших людей королевского
двора.  У  Марго было мышление юриста; месье Паре говорил, что она могла при
желании  стать его лучшей ученицей. У нее был живой, острый, изворотливый ум
Медичи,  однако  она  унаследовала  много  черт  у  своего  деда,  Франциска
Первого;  чувственность  превалировала  в  ее  натуре  над  более достойными
качествами.   Она   проводила  много  времени  за  письменным  столом,  была
мечтательницей;  Марго  обладала богатым воображением, постоянно придумывала
приключения,  если  они  не  случались  с  ней сами. Она всегда была главной
героиней  событий, происходивших с ней в реальности или в ее сочинениях. Она
постоянно  писала  мемуары;  Катрин  знала,  что  они  представляют  из себя
удивительные  версии  происходящего  при  дворе, причем Марго изображалась в
них центральной фигурой всех любовных романов и интриг.
     Глядя  сейчас  на  дочь,  Катрин вспомнила о том, что после казни Марго
приказала  принести  ей  головы  погибших;  вместе  со  своей легкомысленной
подругой,  Генриеттой  де  Невер,  она  забальзамировала  их  и  поместила в
украшенные  драгоценными камнями шлемы; девушки ласкали головы, вспоминали о
прежних  удовольствиях,  завивали  им  волосы,  плача  при  этом  от горькой
радости.   Нет,   Катрин   могла  не  бояться  Марго  в  те  моменты,  когда
сентиментальность девушки брала верх над ее умом.
     Карла  также  уже  не  следовало бояться. Его сын умер, второй ребенок,
девочка,  не  мешал  Генриху подняться на трон. Карл не должен был протянуть
больше   нескольких  часов.  Аленсон  и  Наваррец  находились  под  домашним
арестом;  Монтгомери  и  Коссе  следовало  устранить при первой возможности.
Зачем  ей  медлить? Катрин выскользнула из спальни умирающего, отправилась в
свои покои и вызвала к себе шестерых самых преданных ей людей.
     Когда они предстали перед Катрин, она сказала им:
     - Скачите  как  можно  быстрей  в  Польшу. Король мертв... или близок к
смерти. Да здравствует король Генрих Третий!
     Когда  они  ушли,  Катрин  с удовлетворением улыбнулась. Настал великий
момент, которого она давно ждала. Ее дорогой Генрих станет королем.
     Но Карл цеплялся за жизнь в своей спальне.
     Он беспомощно рыдал на руках Мадлен.
     - О,  Господи,  сколько крови! - бормотал Карл. - Господи, прости меня.
Сжалься  над  моей  душой.  Я  не  понимаю, где я нахожусь. Мари, Мадлен, не
покидайте  меня.  Не  оставляйте меня одного ни на мгновение. Скажи мне, где
я.
     - В моих объятиях, дорогой, - сказала Мадлен. - Ты в безопасности.
     По другую сторону кровати стояла Мари; Карл взял ее за руку.
     - Что  будет  с  этой  страной? - его голос повысился до крика и тотчас
жалобно  стих.  -  Что ждет меня? Господь доверил мне судьбу великой страны.
Уже ничто нельзя изменить.
     - Мой  дорогой, мой Карл, - попыталась успокоить его Мадлен. - Пусть за
убийства  и  кровопролития  ответят  те,  кто  толкал  тебя  на  них... твои
недобрые советчики.
     Мадлен,   подняв  голову,  встретилась  взглядом  с  холодными  глазами
Катрин,  смотревшими  на  нее;  королева-мать сухо улыбнулась одними губами,
Карл  почувствовал  присутствие  матери  и  поднял руку, как бы предупреждая
Катрин.
     - Мадам, - сказал он, - я вверяю вам заботы о моей жене и дочери.
     - Будь спокоен, мой сын, о них позаботятся.
     - И Мари... и ее сына...
     - Ты обеспечил их, Карл. Обещаю тебе, что никто не обидит их.
     Катрин  улыбнулась бедной кроткой Мари. Девушка не причиняла ей хлопот,
за   исключением   последних  недель,  когда  она  вместе  с  Мадлен  упрямо
отказывалась  отойти  от  короля.  Но это было уже забыто, потому что король
умирал;  Катрин  ждала  финала.  Умер  бы он несколько недель тому назад или
через  пару часов - сейчас это уже было маловажным. Пусть Мари живет в мире;
она  слишком незначительная фигура Карл сделал ее сына герцогом Ангулемским,
так что дочери провинциального судьи было не на что жаловаться.
     - Я  позабочусь  о  твоей  королеве  и ее маленькой дочери. Прослежу за
тем, чтобы Мари и ее сын ни в чем не нуждались. Не бойся.
     Карл недоверчиво посмотрел на мать и попросил послать за Наваррцем.
     Стражники привели Генриха и остались возле спальни короля.
     - Ты  участвовал  в  заговоре  против  меня,  -  сказал король. - Это -
дурной  поступок.  Однако  я  верю  тебе... больше, чем моим братьям. В тебе
есть  прямота...  честность.  Я  рад,  что  ты  пришел проститься со мной. Я
послал  за тобой по какой-то причине, но сейчас я не могу ее вспомнить. Тебя
окружают  враги.  Я  знаю  это. Тебя надо было предупредить. Здесь есть один
человек,  которому  ты  не  должен  доверять. Я получил предостережение, но,
пожалуй,   слишком   поздно.   Надеюсь,  еще  можно  предупредить  тебя.  Не
доверяй...
     Он бросил долгий взгляд на мать.
     - Не доверяй... - начал снова Карл.
     - Ты утомляешь себя, мой сын, - сказала Катрин.
     - Нет,  я  скажу это. Скажу. Это правда, и поэтому я должен сказать ее.
Брат...  Наваррец... позаботься о моей королеве и нашей дочери. Позаботься о
Мари  и  ее  ребенке.  Я доверяю тебе благополучие Мадлен. Ты - единственный
человек, которому я могу доверять. Обещай мне. Обещай мне.
     Наваррец,  у  которого  глаза  была  на  мокром месте, пустил слезу. Он
поцеловал руку короля.
     - Клянусь,  Ваше  Величество.  Я  готов  защищать их до последней капли
крови.
     - Спасибо,  брат.  Как  странно,  что  я  могу  доверять  лишь  тебе...
человеку,  вступившему в заговор против короны. Но я действительно полагаюсь
на тебя. Помолись за меня. Прощай, брат. Прощай.
     Посмотрев на мать, Карл произнес:
     - Я  рад  тому,  что  я  не  оставил  сына, которому пришлось бы надеть
французскую корону после меня.
     С этими словами он откинулся на подушки; Карл лишился последних сил.
     Больше  он  ничего  не  скажет,  подумала Катрин. Теперь произойдет то,
чего  я  желала  долгие,  опасные  и  горестные  годы...  то,  ради  чего  я
трудилась,  интриговала  и убивала... теперь моя цель осуществится. Безумный
король  Карл  мертв; мой обожаемый сын должен приготовиться к восхождению на
трон.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Король  Польши  устал. Он лежал, откинувшись на подушки; двое фаворитов
-  дю  Гаст,  самый  любимый  друг  монарха,  и  этот  забавный  Виллекьер -
обмахивали  его  веерами.  Другие  молодые люди сидели возле кровати короля;
один   лакомился   цукатами,   другой   любовался  покроем  своего  камзола,
отражавшегося  в  венецианском  зеркале,  которое  король  привез с собой из
Польши.   Он   дарил   улыбки  им  всем.  Он  был  доволен  своим  маленьким
королевством.  Ему  нравилось  пользоваться любовью подданных. При появлении
короля   на   улицах   его  окружали  восхищенные  поклонники,  радовавшиеся
возможности  лицезреть  своего  монарха; они никогда прежде не видели такого
великолепного  мужчины,  как  их благоухающий, накрашенный король. Иногда он
носил  женские  наряды  и выглядел в них еще более потрясающе - как человек,
непохожий  ни  на  кого  из  окружающих; его польские подданные считали, что
именно так должен выглядеть король.
     Он  заметно сдал физически с того момента, когда он покинул Францию; он
утратил  даже  ту  небольшую  энергию,  которой обладал в юности. Стал более
эгоистичным,  постоянно  нуждающимся в комфорте и роскоши. Сейчас он боролся
с  усталостью,  потому  что  его  ждали  обязанности  монарха.  Он ненавидел
заседания  с  участием министров, скучал на советах. Он постоянно убеждал их
в  том,  что  они  могут проводить подобные мероприятия без него. Они должны
понять,  говорил  король,  что  он получил утонченное воспитание и прибыл из
далекой  цивилизованной  Франции,  страны  с  самым  интеллектуальным двором
Европы.  Он  -  не варвар. Он нуждается в услаждении своего слуха музыкой, а
не  дебатами,  угнетавшими его. Он должен слушать поэзию, восхищавшую его, а
не утомительные ссоры политиков.
     Граф   Тенжински,  его  главный  министр,  поклонился  ему,  восхищаясь
ароматом  тонких  духов и изысканным интерьером королевских покоев. Его, как
и  всех  поляков,  приводила в восторг атмосфера роскоши и цивилизованности,
которую француз Генрих принес в эту страну.
     - Мой  дорогой  Тенжински,  -  сказал  король, - я обессилел. Вы должны
решать политические вопросы без меня.
     Он повернулся к джентльмену, поглощавшему цукаты.
     - Пожалуйста,  дай  мне один цукат, - сказал король. - Жадное создание,
ты собираешься съесть все сам?
     - Я  лишь  пробовал  их,  дорогой король, чтобы установить, достойны ли
они вашего вкуса.
     Джентльмен  положил цукат в королевский рот; Генрих ласково похлопал по
руке молодого человека.
     - Мы  не  утомим  Ваше  Величество,  - пробормотал Тенжински. - Если вы
желаете, чтобы мы поработали без вас...
     Генрих махнул своей красивой белой рукой.
     - Таково  мое  желание,  дорогой  Тенжински.  Отправляйтесь  на совет и
возвращайтесь  сюда,  когда  он  кончится;  мы  расскажем вам о великолепном
бале, который мы устраиваем завтра вечером.
     Тенжински пожал плечами и засмеялся.
     - Бал... завтра вечером? - произнес он.
     - Бал,  мой  дорогой Тенжински, и такой, какого вы никогда не видели. А
теперь  оставьте  меня;  когда  вы  возвратитесь  к  моему  отходу ко сну, я
расскажу вам все о нем и о том, что я надену.
     - Ваше  Величество  заслуживает благодарною восхищения ваших подданных.
- Тенжински отвесил низкий поклон.
     Когда  он  ушел,  Генрих  зевнул. Он решил подразнить его молодых людей
упоминанием о принцессе Конде.
     - Подумать  только  -  я  шесть  долгих месяцев не видел ее прекрасного
лица!
     Молодые  люди  погрустнели,  но  они  знали,  что он дразнит их. Они не
заволновались  слишком  сильно; на самом деле Генрих не очень-то тосковал по
принцессе. Они просто забавлялись этой игрой.
     - Не  печальтесь,  -  сказал  Генрих.  -  Дайте  мне  еще один цукат. Я
собираюсь написать принцессе сегодня вечером.
     - Вы утомите себя этим занятием, - заметил дю Гаст.
     - Ошибаешься, мой друг. Сочинение письма принцессе взбодрит меня.
     - Отложите  это  дело  до  завтра, дорогой король, и расскажите о вашем
костюме для бала, - попросил Виллекьер.
     Король соблазнился этим предложением.
     - Я  появлюсь  в  зеленом  шелке;  я оденусь, как женщина. На мне будет
платье  с  большим  вырезом,  расшитое  изумрудами  и жемчугами. А сейчас...
подайте  мне  письменные принадлежности, мои дорогие. Обсудите ваши наряды -
я рассержусь, если вы не превзойдете самих себя.
     Они  поняли,  что он действительно решил написать принцессе, и принесли
ему  письменные  принадлежности, которые он попросил. Он велел принести свой
кинжал  с  драгоценными  камнями  и  на  глазах  у опечаленных молодых людей
уколол  себе  палец.  Затем  он  начал  писать  принцессе  Конде собственной
кровью; эта идея привела его в восторг.

     Когда  ты будешь читать это письмо, помни, что оно написано королевской
кровью  Валуа,  кровью  человека, сидящего на польском троне. О, если бы это
был  французский трон! Однако дело не в большей чести. Нет, моя любовь. Если
бы я был королем Франции, то находился бы возле тебя.

     В  комнату  вошел дю Гаст; он был чем-то возбужден, но Генрих не поднял
головы.  Он решил, что ревность заставила фаворита оторвать его по какому-то
незначительному поводу от письма.
     - Ваше  Величество,  -  сказал дю Гаст, - прибыл гонец. У него есть для
вас важные новости.
     - Гонец!  -  Генрих  отодвинул  в  сторону  любовное  послание. - Какие
новости?
     - Важные, Ваше Величество. Из Франции.
     - Приведите его сюда.
     Когда  гонца  привели  в  покои  короля,  он  подошел  к  Генриху  и  с
подчеркнутой  почтительностью  опустился  перед  ним  на  колени.  Поцеловав
тонкую руку монарха он произнес:
     - Да здравствует король Франции Генрих Третий.
     Генрих поднял руку и улыбнулся.
     - Значит,  - сказал он, - мой брат наконец умер... и вы прибыли от моей
матери. Добро пожаловать! У вас есть для меня другие вести?
     - Нет,   Ваше   Величество,  кроме  той,  что  ваша  мать  ждет  вашего
скорейшего возвращения во Францию.
     Король похлопал гонца по плечу.
     - Мои  слуги накормят вас пищей, которую заслуживает человек, принесший
такие  новости.  Проводите  его.  Дайте  ему еду и питье. Проследите за тем,
чтобы о нем хорошо позаботились.
     Когда  гонец  ушел,  Генрих  откинулся  назад, заложил руки за голову и
улыбнулся своим молодым людям.
     - Наконец-то!  -  воскликнул  импульсивный Виллекьер. - Произошло то, о
чем мы давно молили Господа.
     - Я должен немедленно отправиться во Францию, - сказал король.
     - Сегодня же! - воскликнул Виллекьер.
     - Ваше  Величество,  -  произнес более рассудительный дю Гаст, - в этом
нет  необходимости.  Поляки  знают, что они больше не вправе удерживать вас.
Вызовите  к  себе  министров  и  сообщите  им о случившемся. Подготовьтесь к
отъезду.  Это  займет  день  или  два.  Но сегодняшний отъезд будет похож на
бегство.
     Генрих  хмуро  посмотрел  на  дю  Гаста.  Он  уже  мысленно увидел себя
скачущим  со  своими  спутниками во Францию. Он улыбнулся Виллекьеру, потому
что ему понравилось предложение этого джентльмена.
     - Они  попытаются  задержать меня, - сказал король. - Я сообщил им, что
завтра  вечером  состоится  грандиозный  бал;  они  не  отпустят меня до его
окончания.
     - Устройте  им  этот  бал,  -  посоветовал  дю  Гаст. - Пусть он станет
прощальной  церемонией.  Объясните  им,  что,  хотя  вы  и остаетесь королем
Польши,  вы  должны  срочно  отправиться  на  родину,  чтобы предстать перед
французами  и  привести в порядок государственные дела, за которые вы теперь
отвечаете как король Франции.
     - Но,  мой  дорогой,  ты  знаешь,  что отныне я должен жить во Франции.
Король Франции не может постоянно находиться в Польше.
     - Они  не  узнают  это  сейчас,  Ваше Величество. Можно сообщить им это
позже.
     - Он   ошибается,   -   сказал   Виллекьер,   которому   не   терпелось
почувствовать  под  ногами  французскую  землю.  -  Мы должны отправиться во
Францию немедленно... сегодня вечером. Разве не это сказала королева-мать?
     - По-моему,  ты  прав,  дорогой  Виллекьер  -  согласился Генрих. - Да,
именно  так я и поступлю. Теперь, мои дорогие, обсудим наши планы. Пусть для
нас  оседлают  лошадей.  Когда слуги уйдут спать, я встану быстро оденусь, и
мы, не теряя ни минуты, поскачем в сторону нашей любимой Франции.
     - В такой театральности нет нужды, - устало произнес дю Гаст.
     Генрих   испытал   раздражение.  Годы  правления  Польшей  сделали  его
капризным  эгоистом. Ему нравилось вести себя эксцентрично и непредсказуемо.
Он   не   боялся  показаться  глупым,  он  обожал  удивлять  себя  самого  и
окружающих.  Дю  Гаст,  почувствовав  такое  настроение  короля,  понял, что
возражать бесполезно.
     - Я  соскучился  по  французской  цивилизованности!  - заявил Генрих. -
Единственное, с чем мне жаль расставаться, это бриллианты польской короны.
     - Но  теперь  они  принадлежат Вашему Величеству, - сказал Виллекьер. -
Где  бы вы ни находились - во Франции или Польше, - вы по-прежнему остаетесь
польским королем. Возьмите драгоценности с собой, Ваше Величество.
     Генрих лениво расцеловал Виллекьера в обе щеки.
     - Ты  сделал  меня  счастливым, дорогой друг, - сказал Генрих. - Я не в
силах расстаться с этими камнями.
     Они  разошлись,  чтобы  заняться  сборами; ко времени отхода ко сну они
были готовы к отъезду.
     Тенжински  руководил  церемонией;  польская  знать  стояла, улыбаясь от
удовольствия,  как  это  было  всегда  в присутствии короля. Генрих лежал на
кровати, бросая окружающим несвязанные между собой фразы.
     Наконец он зевнул.
     - Я  устал,  -  заявил  король.  -  Сегодня  я  потратил  много  сил на
подготовку бала.
     - Тогда  мы  не  станем  мешать  вашему  сну, Ваше Величество, - сказал
Тенжински.
     Генрих  закрыл  глаза,  и  полог его кровати был задвинут. Все покинули
спальню, во дворце стало тихо.
     Через  полчаса согласно предварительной договоренности, одетые и обутые
фавориты  короля  бесшумно  вошли в его комнату. Они помогли Генриху одеться
и,  взяв  с  собой драгоценности польской короны, покинули дворец, добрались
до оседланных лошадей и тайно выехали из Кракова.
     Возможность   погони  возбуждала  их.  Они  ехали  быстро,  но  чувство
направления  изменило  им.  Через  несколько  часов  они оказались на берегу
Вислы; они не понимали, как они очутились там и куда им следует двигаться.
     Они  переглянулись  в  растерянности.  Заблудиться  в пути не входило в
волнующий план короля.
     - Поедем в глубь леса, - сказал дю Гаст. - Мы найдем проводника.
     Они  поскакали  вперед  и  вскоре  увидели избушку дровосека; приставив
кинжал  к  его  горлу,  Виллекьер  потребовал,  чтобы  тот  оставил  семью и
проводил  их  до  границы.  Дрожащему  человеку  осталось  лишь подчиниться,
однако  кавалькада  достигла  границы  только  через двое суток. Там ее ждал
Тенжински с тремя сотнями татар.
     Дю  Гаст  не  смог  скрыть  улыбку;  его  слова  о  неразумности  затеи
подтвердились.
     Тенжински упал на колени перед королем.
     - Я  следовал  за вами, Ваше Величество, - сказал он, - чтобы попросить
вас  возвратиться  в  Краков.  Ваши  подданные охвачены горем, потому что вы
бросили  их.  Вернитесь,  Ваше  Величество;  вас  ждет  радушный прием. Ваши
подданные проявят покорность и любовь к вам.
     - Мой  дорогой  граф,  -  сказал  Генрих,  -  вы должны знать, что меня
отзывают  на  родину.  Я имею право на французскую корону. Не думайте, что я
не  вернусь  в  Польшу,  если сейчас я спешу во Францию... в страну, которую
полюбил с детства.
     - Ваше  Величество,  вы  не  найдете  во Франции таких верных и любящих
подданных, как в Польше.
     - Дорогой  Тенжински,  ваши  слова  глубоко тронули меня. Но не просите
меня  вернуться  сейчас  с  вами.  Я  прошу лишь понимания. Думаете, я смогу
навсегда  остаться  вдали  от нашей дорогой Польши? Вы должны возвратиться в
Краков  и  позаботиться  о  делах  до  нашей  новой встречи. Будьте уверены,
дорогой граф, она произойдет скорее, чем вы можете представить.
     Тенжински  с  большой  торжественностью  уколол  руку  кинжалом;  кровь
обагрила его браслет.
     - На  этом  украшении - моя кровь, Ваше Величество. Возьмите его, прошу
вас.  Он послужит вам напоминанием о том, что в случае необходимости я отдам
ради вас всю мою кровь.
     Генрих  снял  с  пальца  кольцо  с бриллиантом и отдал его графу вместо
браслета.
     - Возьмите это в память обо мне, - произнес он.
     - Я  могу сказать подданным Вашего Величества, что вы скоро вернетесь к
нам, что это - всего лишь короткий визит во Францию?
     - Вы можете сказать им это, - заявил Генрих.
     Тенжински  заплакал; татары смущенно смотрели на него. Генрих со своими
спутниками пересек границу.
     - Вперед,  в  нашу  любимую  Францию! - закричал король. - Никогда ноги
нашей не будет в этой стране варваров.
     Но,  покинув  Польшу,  Генрих  осознал,  что  он не спешит оказаться на
родине.  Положение  короля  возлагало  на  него  большую  ответственность, к
которой  он  не  стремился.  Править  Францией  будет  не столь приятно, как
изображать  из  себя  правителя  Польши.  Он  с раздражением думал о скучных
гугенотах  и  фанатичных  католиках, которые вечно ссорились между собой; он
думал  о  своей  властной матери, об аморальном брате, о хитрой сестре. Он с
удовольствием оттягивал момент встречи с ними.
     В  Вене  в  честь  прибытия  нового  короля  Франции  устроили  большие
торжества.   Генрих  не  мог  уехать  сразу  после  них;  это  выглядело  бы
невежливо.  А  великолепная Венеция встретила его так, что венский прием мог
показаться холодным.
     Как  приятно  было отдыхать в позолоченной гондоле с восемью гребцами в
турецких  тюрбанах  на  виду  у  венецианцев,  с  восхищением  глядевших  на
сверкающую польскими и французскими бриллиантами фигуру короля!
     Он   не   мог   расстаться   с   Венецией.   Он   отличался  повышенной
восприимчивостью  к  красоте,  получал громадное удовольствие от прогулок по
Большому  Каналу,  от  любования  венецианскими  красавицами,  махавшими ему
руками  из  освещенных  окон,  от общения с писателями и художниками. Как он
вытерпел  эти  месяцы в варварской стране? Он позировал художникам, писавшим
его  портреты,  гулял  по  Риальто в одежде простого человека, покупал духи,
которых  он  не  мог  достать  с  начала того, что он печально называл своим
"изгнанием". Он приобретал в большим количестве драгоценности.
     - Мои  дорогие,  -  сказал  Генрих  своим  молодым  друзьям, надушив их
новыми  духами и повесив им на шеи недавно купленные ожерелья. - как приятно
снова оказаться в культурной стране!
     Начали  прибывать  срочные  депеши  от  королевы-матери. Она выехала со
своей  свитой  к  границе и ждала там Генриха. Народ мечтал поприветствовать
своего короля, писала Катрин.
     Генрих  состроил  гримасу.  Он  не был уверен в том, что во Франции его
ждет  теплый  прием.  Он не мог забыть озлобленных мужчин и женщин, вышедших
на улицы Фламандии; они оскорбляли Генриха, бросали в него грязь и навоз.
     Но  призывы  Катрин  нельзя было игнорировать бесконечно. Генрих понял,
что он должен попрощаться с радушными венецианцами и направиться к границе.
     Встретив сына, Катрин горячо обняла его.
     - Наконец-то, мой дорогой!
     - Мама!  Желание  увидеть тебя не позволяло мне заснуть в эти последние
дни. Изгнание оказалось ужасным, трагическим.
     - Оно  закончилось,  мой дорогой. Ты дома. Ты - король Франции. Мне нет
нужды объяснять тебе, как я ждала этого дня.
     Она  пристально,  изучающе  посмотрела  на  него.  За шесть месяцев он,
казалось,   постарел   на  шесть  лет.  Подобное  происходило  со  всеми  ее
сыновьями.  Они  быстро  сгорали.  Они  обретали  зрелость  в  юные  годы  и
становились  стариками на третьем десятке лет. Катрин боялась, что он станет
таким же слабым и болезненным, как Франциск и Карл.
     Она  сказала  ему,  что  рада  его  здоровому  виду - Катрин знала, что
Генрих   не   выносил   критические  замечания,  особенно  относительно  его
внешности.
     - Ты  выглядишь  моложе,  чем  до отъезда, мой дорогой. Позже ты должен
будешь рассказать мне о днях изгнания.
     Она сообщила, что взяла с собой Аленсона и Наваррца.
     - Они  находятся  под  присмотром, - добавила Катрин. - Я привезла их в
моей  карете,  они  постоянно живут рядом со мной. Мы должны следить за этой
парой.
     Во  время  торжественного вступления в Лион Катрин ехала рядом с сыном.
Отныне  так  будет  всегда,  решила  она.  Я постоянно буду находиться возле
него, мы будем вдвоем править Францией.
     Лион  пробудил  в  Катрин  горькие  ассоциации.  Она  вспомнила  другое
вступление  в  этот  город  -  весьма  давнее  - когда ее, королеву Франции,
сильно  унизили  почести,  которых  удостоилась  любовница  короля, Диана де
Пуатье.
     Как  разительно  отличалось  сегодняшнее  вступление  от того, первого!
Сейчас  Катрин  была счастлива. Ее сын Генрих никогда не станет обращаться с
ней так, как муж. Отношения с сыном были счастливейшими в ее жизни.
     В   Лионе   Катрин   сообщили   новость   о   смерти  принцессы  Конде;
королева-мать  удивилась  искреннему  огорчению,  охватившему ее при мысли о
скорби Генриха. Она скрывала от него эту весть, сколько это было возможно.
     Реакция  короля  на  это  несчастье  оказалась  типичной  для  него: он
воспользовался  им  для обострения ревности в его фаворитах. Он объявил, что
его  сердце разбито. Как безжалостна к нему судьба! Он жил одной надеждой на
воссоединение с любимой. Он потерял ее после стольких месяцев изгнания!
     Он  заперся  в  своих  апартаментах;  он облачился в траурный костюм из
черного  бархата,  расшитый  бриллиантами,  хотя  он  и  не считал их своими
самыми  любимыми  драгоценными  камнями.  Ему  требовались цветные камни для
того, чтобы оттенять его белую кожу.
     - Вы  поймете,  как  я  любил  ее,  когда  я  буду ходить только в этом
мрачном наряде. О, мое сердце воистину разбито.
     Катрин заметила сыну:
     - Мой  дорогой,  ты  не  должен  задерживаться  здесь. Ты слишком долго
отсутствовал  в  Париже.  Тебя ждет коронация. Чем скорее она состоится, тем
лучше. Я настаиваю.
     Генриха охватило игривое настроение.
     - Ты  настаиваешь,  дорогая  мама. Но ведь господином теперь являюсь я,
верно?
     Прошло  два  месяца,  прежде чем ей удалось заставить его отправиться в
путь, и то лишь до Авиньона.


     Катрин  скоро поняла, что радужная надежда разделить трон с сыном имеет
мало  шансов  на  осуществление.  Он советовался с ней реже, чем прежде. Она
знала  о  его  склонности  к  экстравагантным  выходкам, но теперь эта черта
обострилась.  Ему  нравилось  действовать непредсказуемым образом; но прежде
его  выходки  содержали  в себе юмористическое зерно; теперь они были просто
глупыми.  Катрин винила его молодых друзей; она хотела уничтожить их влияние
как можно быстрее.
     Генрих  увлекся  молодой  женщиной;  его  внимание привлек к ней хитрый
старик  -  кардинал  Лоррен.  Кардинал  старается  завоевать доверие короля,
решила  Катрин,  чтобы  управлять им, как управлял он несчастным болезненным
Франциском.  Луиза  де  Водемонт была белокурой дамой, принадлежавшей к роду
Лорренов.
     Сначала  интерес  Генриха  к  этой особе был вялым; он заявлял, что его
сердце  по-прежнему  разбито смертью принцессы Конде; однако через некоторое
время  он решил, что ему следует завести любовницу. Луиза де Водемонт вполне
подходила  на  эту  роль. Она уже была любовницей Франциска Люксембургского;
поэтому  вряд  ли она потребует многое от короля. Она была достойна заменить
мадам  Конде.  Принцесса  имела  мужа,  Луиза - любовника; она подходила для
человека, быстро устававшего в постели.
     Ему  не  хотелось покидать Авиньон. Он стремился оттянуть свое прибытие
в  Париж,  потому  что  не  любил  столицу; находясь на ее улицах, он всегда
ощущал  враждебность народа. Люди не ценили красоту Генриха и его фаворитов.
Он   сделал   Луизу  своей  любовницей,  потому  что  чувствовал:  парижанам
понравится,  что он достаточно нормален для связи с женщиной. Но он не желал
думать  о  Париже;  он  испытывал  раздражение  при любом упоминании об этом
городе.
     - Авиньон  - прелестный город, - говорил Генрих. - Задержимся в нем еще
немного. У нас достаточно времени для Парижа.
     Он присоединился к новому религиозному братству Баттус.
     - Я  хочу, чтобы мой народ знал, что я - серьезный, глубоко религиозный
человек.
     Баттус  был  сектой,  члены  которой, надев на себя мешки с отверстиями
для  головы  и  маски, маршировали босиком по улицам; при этом они били друг
друга  плетьми;  они  шествовали  с  горящими  факелами  и  крестами, словно
исполняя  епитимью  Генрих  отнесся к Баттусу с энтузиазмом. Все его молодые
люди  должны  вступить  в  братство,  сказал  он.  По его мнению, это давало
ощущение   духовной   общности;  прикосновение  хлыста  к  плечу  доставляло
неописуемое  удовольствие. Наряды короля расшили изображениями черепов; даже
на его носках появились черепа, вытканные шелком.
     Наваррец   вступил  в  секту.  Ему  нравилось  хлестать  короля  и  его
фаворитов,  но  сам  он  уворачивался  от  ударов.  Каждому  - свое, говорил
неисправимый Генрих.
     Кардинал  Лоррен,  также  присоединился  к  братству,  поскольку  хотел
пользоваться расположением и доверием короля.
     Катрин с раздражением смотрела на их шутовство.
     Это  все  пустяки,  уверяла  она  себя.  Просто  он слишком долго ждал.
Теперь  триумф  вскружил ему голову Генриху скоро надоест это сумасбродство,
и тогда они будут править вдвоем.


     Катрин  обедала,  когда  неожиданно,  без  всякого  предупреждения, она
поняла, что кардинал Лоррен умер.
     Бокал замер возле ее губ, она спокойно произнесла:
     - Теперь,  возможно, мы обретем покой, люди говорят, что кардинал мешал
этому.
     - Мадам,  - сказала одна из фрейлин, - я видела кардинала всего два дня
назад.  Он  участвовал  в  шествии  людей  из  Баттуса.  Он  шел  босиком  с
обнаженными плечами. Он имел вполне здоровый вид.
     - Он  мертв,  -  заявила  Катрин.  -  Он был великим священником. - Она
лукаво улыбнулась и добавила. - Мы понесли тяжкую утрату.
     Катрин  увидела обращенные на нее глаза Мадаленны и привлекла женщину к
себе.
     - Сегодня  умер  порочный  человек. Все святые празднуют его кончину, -
прошептала королева-мать на ухо своей шпионке.
     Опустив бокал, Катрин посмотрела прямо перед собой.
     - Господи! - воскликнула она. - Вот он! Это кардинал!
     У Мадаленны застучали зубы.
     - Мадам, - прошептала она, - мы его не видим.
     Катрин откинулась на спинку кресла и спокойно произнесла:
     - Это   было  видение.  Со  мной  в  жизни  несколько  раз  происходило
подобное. Я уверена, что сегодня мы узнаем о смерти этого человека.
     Ее  женщины  не  могли  забыть  этот  инцидент.  Они испуганно, шепотом
обсуждали  его. Они помнили случай, когда Катрин сообщила им о смерти принца
Конде  под  Ярнаком  и о победе ее сына в том сражении; Катрин увидела тогда
перед своими глазами события, происшедшие за много миль от нее.
     - В  королеве-матери  есть нечто нечеловеческое, - говорили фрейлины. -
Это нас пугает.
     Позже  в  тот  же  день,  когда Катрин сообщили о смерти кардинала, она
сказала:
     - Вы  не  сказали  мне  ничего нового. Я видела, как он покинул землю и
полетел в рай.
     Катрин  мысленно  добавила:  "Скорее  всего,  в  ад,  если  такое место
существует".
     Ночью  поднялся сильный ураган; лежа в постели без сна, Катрин не могла
выбросить   из   головы   воспоминания  о  человеке,  управлявшем  ее  сыном
Франциском  и  сделавшим, мальчика несчастным. Она вспоминала много эпизодов
из  прошлого,  хитрые,  зловещие  фразы  кардинала,  его  похотливые  глаза,
стремление  укреплять  могущество своего дома, трусость, заставившая Лоррена
носить  под  кардинальской  мантией  кольчугу. Она считала его своим главным
врагом,  опасным,  неоднозначным  человеком,  церковником, готовым заплатить
любому  мужчине  или женщине за придуманные ими новые способы удовлетворения
его  эротических  запросов,  интеллектуалом,  легко  цитировавшим классиков,
остроумцем,  обожавшим  рискованные шутки. Она думала о том, как в последние
годы,  уже  зная  о  своей  скорой смерти, кардинал относился к ней с особым
уважением,  видя  в Катрин безнравственного человека, рядом с которым он сам
казался  себе  невинным ребенком. Она представила его стоящим перед Господом
и  произносящим  хитрые  отточенные  фразы: "Да, я делал это, я виновен, но,
Господи,  сравни меня с великой грешницей Катрин, и ты поймешь, что я - лишь
новичок в грехе". Эта воображаемая сцена заставила ее рассмеяться.
     Порывы  ветра  разбивались  о  стены  замка,  непрерывно  шумел  дождь;
сильный  страх  сдавил  душу  Карин,  ей  показалось,  что  кардинал стоит в
спальне.  Она  коснулась  браслета  и произнесла слова защитного заклинания,
которому  научил  ее  Рене; даже закрыв глаза, она видела хитрое, удлиненное
лицо  кардинала с точеными чертами, которое было весьма красивым, пока порок
не  оставил  на нем свой след. Она увидела глаза с темными мешками под ними,
движущиеся  губы.  Он  хочет  взять меня с собой, подумала Катрин. Он хочет,
чтобы  я  вместе  с  ним попала на Страшный Суд. Он хочет сказать: "Господи,
сравни  нас.  Эта женщина - самая порочная из всех живших на земле. Глядя на
нее, погрязшую в грехе, ты должен отнестись ко мне снисходительно".
     Это   было  смешной  фантазией;  она  не  могла  забыть  кардинала.  Ей
казалось, что он стоит у изножья ее кровати за пологом.
     Наконец  она не выдержала напряжения и позвала фрейлин. Они появились с
удивленными лицами.
     - Зажгите  свечи,  - попросила Катрин. - Кардинал находится здесь. Свет
и ваше присутствие прогонят его назад в преисподнюю...
     Женщины остались у королевы-матери до рассвета.


     Наконец Генрих согласился уехать из Авиньона в Реймс.
     - Ты  должен  как  можно  скорее стать коронованным монархом Франции, -
заявила Катрин.
     Приближается  один  из  величайших дней ее жизни, говорила себе Катрин.
Ее  дорогой  Генрих  станет  коронованным  правителем  Франции.  У Катрин не
осталось  времени  на  суеверные  страхи,  она прекратила думать о кардинале
Лоррене,  хотя  в  течение  нескольких  дней после его смерти она заставляла
женщин   оставаться   в   ее   спальне  до  утра.  Человек,  которого  звали
"французским   тигром",   вампиром,   супостатом,   был  скоро  забыт.  Хотя
непосредственно  после  смерти  кардинала  ходили  разнообразные слухи о его
отходе  в  мир  иной.  Гугеноты  утверждали,  что буря, разразившаяся в ночь
после  смерти  Лоррена,  была  поднята  ведьмами,  устроившими  шабаш, чтобы
завладеть  его  душой и обречь ее на вечные муки. Они также говорили, что он
очень  волновался  перед  смертью,  ощущая  присутствие  возле  кровати злых
духов,   ждавших  освобождения  его  души.  Католики  придерживались  другой
версии.  По  их  мнению,  буря  олицетворяла  возмущение Господа страной, не
оценившей  должным образом столь благочестивого католика; Господь забрал его
к  себе,  поскольку  Франция  не  отдавала ему должного. Говорили, что после
физической  смерти  он  беседовал  с  ангелами,  одна  пара которых стояла у
изголовья  его  кровати,  а  вторая - у ее изножья; они ждали, когда отлетит
его душа.
     - Интересно   узнать,  кому  в  конце  концов  достанется  черная  душа
кардинала,   -   насмешливо  сказала  Катрин,  -  ведьмам  или  ангелам.  Не
сомневаюсь  в  том, что он станет причиной кровавой ссоры в раю или аду, как
это  было  во  Франции.  Довольно  о  нем! Оставим его в покое или муках; он
исчез, и мы должны думать о живых.
     Они  отправились  в  Реймс,  где  Генрих  поразил мать своим намерением
срочно жениться.
     Катрин испугалась.
     - Если  ты хочешь жениться, мой сын, мы найдем невесту, достойную тебя.
Необходимы переговоры. Прежде всего надо организовать твою коронацию.
     - Я собираюсь жениться через два дня после коронации.
     - Это... невозможно.
     - Для  меня нет невозможного, - с новой самоуверенностью сказал Генрих.
- Во всяком случае, если речь идет о женитьбе.
     - Генрих,  мой  любимый, не думай, будто я недооцениваю твое положение.
Как король Франции...
     - Как  король  Франции  я,  и только я, буду решать, когда и на ком мне
жениться.  Луиза  хочет стать моей королевой, и я не вижу причин откладывать
свадьбу.
     - Луиза! - ужаснулась Катрин.
     - Мы любим друг друга, - сказал Генрих, поправляя локоны.
     Она  изумленно  посмотрела  на  сына.  Что  случилось  с ним за месяцы,
проведенные  в  Польше? В раздражении Катрин подумала, не страдает ли он той
же болезнью, что мучила покойного Карла.
     - Ты  -  король,  - заявила она. - Ты должен вступить в брак, достойный
тебя.
     - Я  должен  жениться  и иметь детей, мама. Если я завтра умру, Аленсон
поднимется   на   трон.  Нельзя  допустить,  чтобы  Францию  постигло  такое
несчастье...
     - Да,   ты  должен  иметь  детей...  но  также  ты  должен  жениться  в
соответствии с твоим положением.
     Он взял руку матери и поцеловал ее.
     - Мое   положение   таково,  что  я  способен  возвысить  любую  особу.
Бракосочетание состоится сразу после коронации. Народ этому обрадуется.
     Катрин  заметила  на лице Генриха упрямое выражение; она поняла, что он
не  позволит  ей  расстроить  его планы. Она не могла пробудить в нем страх,
что  ей  без  труда  удавалось  делать  в  отношении других ее детей. Она не
должна  отчаиваться;  она  попробует править с помощью хитрости. Почему бы и
нет?  Ей  удавалось  делать  это  в  прошлом.  Однако Катрин встревожила его
безответственность;  для  человека  такого положения это качество было почти
равнозначно сумасшествию.
     Коронация  прошла не слишком гладко. Опущенная на голову Генриха корона
вызвала  у  него раздражение. Она причиняла ему боль, о чем он заявил вслух.
Он  капризно  тряхнул  головой  так, что корона едва не свалилась с нее. Ему
следует  научиться  сдерживать  свой характер на людях, подумала Катрин. Что
сделали  с  ним  поляки? Они изменили его. Он не должен вести себя со своими
французскими   подданными  так  же,  как  он,  очевидно,  вел  себя  с  теми
варварами.  Для поляков он был великолепным чудаком, для французов - смешным
извращенцем.  Люди уже говорили, что инцидент с короной - недобрый знак. "Вы
видели,  как  она  едва не свалилась с его легкомысленной головы? Он недолго
просидит  на троне. Это было знаком свыше. Знаком, который не должен слишком
сильно  волновать  нас". Это было плохо: король должен пользоваться народной
любовью  -  хотя  бы  во  время  коронации  Генрих был рассержен равнодушием
людей. Поляки так гордились им; почему с французами все обстоит иначе?
     Сразу  после  коронации изумленному народу сообщили, что король женится
в ближайшее время.
     Его  поведение  стало  нелепым;  было  ясно, что он превратился в столь
самоуверенного,  надменного  человека,  что  ему нет дела до мнения народа о
нем.  Он  потребовал, чтобы Церковь изменила существующую традицию и провела
венчание  вечером.  "Мы должны одеться при дневном освещении, - объяснил он.
- На это уйдет весь день".
     Церковь  возмутилась;  люди  были  изумлены  Генрих  не  только  принял
решение  поспешно  и  внезапно,  но  и  выбрал  в  жены  любовницу Франциска
Люксембургского.   Французы   уже  начали  презирать  этого  накрашенного  и
надушенного короля, который никак не мог решить, мужчина он или женщина.
     Генрих   совершил   очередную   оплошность,  вызвав  к  себе  Франциска
Люксембургского.
     - Мой  кузен,  -  обратился  он к молодому человеку в присутствии столь
многих  людей,  что  эта  история  мигом  донеслась  из  Реймса  в  Париж  и
распространилась   по   всей  Франции,  -  я  собираюсь  жениться  на  вашей
любовнице.  Вместо нее я предоставлю вам мадемуазель де Шатонеф, мою прежнюю
любовницу.  Вы  женитесь  на моей даме, а я - на вашей. Эта весьма пикантная
ситуация позабавит меня и моих подданных.
     Франциск  Люксембургский, застигнутый врасплох этим предложением, низко
поклонился и сказал:
     - Ваше  Величество,  я  рад,  что моя любовница удостоится такой чести.
Однако я прошу вас избавить меня от женитьбы на мадемуазель де Шатонеф.
     Генрих нахмурился.
     - Почему?   Мадемуазель   де   Шатонеф   достаточно  хороша  для  меня.
Следовательно, и для вас тоже.
     - Это  так,  Ваше  Величество,  -  сказал  смущенный джентльмен, - но я
прошу  вас  дать мне время на обдумывание этого, согласитесь, весьма важного
шага.
     - Я  не  могу  дать  вам  время,  -  сказал  самоуверенный  король. - Я
настаиваю  на  том, чтобы ваша женитьба на мадемуазель де Шатонеф состоялась
немедленно.  Я  хочу  устроить два бракосочетания одновременно. Мне нравится
романтичная  и  пикантная ситуация, она поможет людям лучше понять человека,
который является их королем.
     Генрих  с  большой  помпой  женился  на  Луизе де Водемонт, но Франциск
Люксембургский  исчез  из  своих покоев через несколько часов после беседы с
королем; позже выяснилось, что он срочно умчался в Люксембург.
     Генрих  пожал своими элегантными плечами; он был слишком увлечен новыми
нарядами  и  планированием развлечений, чтобы думать о бегстве родственника.
Но  люди  возмущенно  качали  головами  и спрашивали себя, что ждет страну с
таким  королем  на  троне. "Неужели мы освободились от одного безумца только
для  того,  чтобы  его  место занял другой? Эти Валуа - сущие змеи. Могло ли
быть иначе? Вспомните, кто их мать!"
     После  коронации  и  бракосочетания  в Реймсе Генрих приехал в столицу,
чтобы участвовать в новых оргиях и уличных шествиях Баттуса.
     Парижане  смотрели  на  выходки короля с грустью в глазах. Им казалось,
что  правление  такого  человека,  как Генрих Третий, рядом с которым всегда
находилась итальянская Иезавель, может причинить стране только зло.
     Король  продолжал  вести  легкомысленный  образ жизни, не замечая бурь,
которые  поднимались вокруг него. Катрин наблюдала за ним с настороженностью
и  давала  ему советы; он делал вид, будто следует им, а затем позволял себе
забывать  о  них.  Его  всегда  окружали своеобразные молодые люди; парижане
начали  называть  их  милашками  Генриха.  Особенно  сильно  он привязался к
четверым:   дю   Гасту,  Кайлюсу  и  герцогам  де  Жуаезу  и  Эпернону.  Они
практически  не расставались с королем, пользовались его доверием и делили с
ним  удовольствия.  Катрин  часто  слышала  их  смех,  когда  они  обсуждали
какую-нибудь  забавную выходку, новую моду в одежде и бижутерии или проделки
их болонок.
     В  Париже  нарастало  беспокойство.  Два холодных лета подряд привели к
нехватке  пшеницы  и  голоду. Гугеноты, не меньше католиков уверенные в том,
что  Господь  на  их  стороне,  объявили  это  следствием  резни. В сельской
местности  появилось множество волков - это бедствие, несомненно, можно было
связать  с  массовым  убийством.  Их  привлекла человеческая плоть. Гугеноты
были  умными,  энергичными  торговцами;  их  гибель  снизила уровень жизни в
стране    свирепствовали   эпидемии;   прокаженные   бродили   по   Франции,
распространяя  свою  страшную  болезнь. По-прежнему не затихала борьба между
оставшимися в живых гугенотами и католиками.
     Король  нуждался  в  деньгах  и  говорил  об  этом.  Он  и его фавориты
планировали  множество  забавных  увеселений, требовавших средств. Французов
обложили  большими  налогами.  Парижане  роптали,  возмущаясь  королем;  они
находились  близко  к  нему  и  видели  экстравагантные  процессии, роскошно
одетых гостей, обильные луврские банкеты.
     Они  ненавидели  короля и его мать сильнее, чем кого-либо в прошлом, но
люди  продолжали  обвинять  Катрин  в дурных делах короля и всех несчастьях,
выпадавших  на  долю  Франции. Они презирали Генриха, но боялись Катрин; она
вызывала у них чувство отвращения.
     Парижане   голодали  и  поэтому  становились  бесстрашными.  На  стенах
появлялись  оскорбительные  надписи;  ходили  грубые  шутки  о  короле и его
матери,  Аленсоне  и  королеве Марго; Франция находилась на грани бунта; это
проявлялось  в  виде  вспышек  народного  гнева. Однажды студенты остановили
карету  с  Катрин  и  Марго; они приказали женщинам выйти из нее. Поняв, что
неподчинение  чревато  угрозой насилия, они сделали это; молодежь оскорбляла
королеву-мать,  беззастенчиво  ощупывала  Марго.  Лишь  уверенное, надменное
поведение  двух королев предотвратило более грубое обращение с ними. Проявив
достоинство,  которое  в  конце  концов  испугало  молодых  бунтовщиков, они
спокойно  поднялись  в  карету,  которая  стремительно  уехала. В другой раз
король  остановился  посмотреть  ярмарку  в  Сент-Жермене  и  обнаружил  там
студентов  в  длинных рубахах с гротескными кружевами из белой бумаги; юноши
пародировали  его  "милашек".  Они кривлялись, жеманничали, гладили, ласкали
друг  друга.  Милашки,  сопровождавшие  короля, заплакали от злости и обиды;
успокоить  их можно было, лишь арестовав наглецов. Катрин, добилась быстрого
освобождения студентов; ее тревожила безответственность Генриха.
     Горожане  кричали  вслед королю, когда он шел по улицам или ехал верхам
с   процессией.   "Содержатель   Четырех   Нищих"  -  это  самое  популярное
оскорбление звучало, когда Генрих находился в обществе его избранников.
     - Он  укладывает  волосы  своей  жене,  -  смеялись люди. - Выбирает ей
туалеты. Кто этот Генрих Третий? Мужчина он или женщина?
     Остряки  забавлялись сочинением историй о смешных выходках короля; люди
постоянно  говорили о подлости и коварстве королевы-матери. Париж понял, что
он  ненавидит  дом  Валуа;  всех  его  членов обливали грязью. Говорили, что
Аленсон  и  Марго  повинны в инцесте. Марго меняла любовников, как перчатки.
Ее  гардероб  включал  в  себя сотню платьев, каждое из которых стоило целое
состояние.  Она держала лакеев-блондинов только для того, чтобы использовать
их волосы на парики.
     - Как  долго  мы  будем  позволять  этим гадинам править нами? - ворчал
народ. - Как долго мы позволим им обирать нас и жить в роскоши за наш счет?
     Отзвуки  приближающихся  гроз  усиливались  и  затихали.  Борьба  между
католиками  и  гугенотами  не прекращалась: люди разной веры ненавидели друг
друга так же сильно, как и королевскую семью.
     Наступил  жаркий,  душный  август.  Уличная  грязь и вонь сточных канав
удерживали   людей   в   домах.  Количество  нищих  увеличилось;  больные  и
умирающие,  они  валялись  на  мостовой. На рынках процветали карманники. За
городом   было   много  грабителей;  убийства  совершались  ради  нескольких
франков.
     Пришла годовщина событий, о которых нельзя было забыть.
     Еще  много  лет  в ночь двадцать третьего августа гугеноты будут лежать
без  сна,  слушая  звон колокола, вспоминая погибших, вздрагивая при мысли о
том, что их тоже может постигнуть судьба тех мучеников.
     В  Париже  один шутник-католик поднял панику среди гугенотов, нарисовав
мелом  белые  кресты на дверях домов нескольких известных гугенотов. Мужчины
заточили шпаги и проверили ружья. Это было опасное время года.
     Канун  и  сам  день  Святого  Варфоломея прошли в напряженном ожидании;
через  несколько  дней гугеноты, слушавшие проповедь в одном из домов, вышли
после  нее  на  улицу и обнаружили возле двери группу католиков. Один наглец
осмелился  вывести  белый  крест  на своей шляпе. Католики пришли только для
того,  чтобы  посмеяться, но напуганные гугеноты с высоко поднятыми головами
зашагали  по мостовой, шепча молитвы. Если бы они не начали молиться, все бы
обошлось.  Обе  стороны  не выносили, когда их противник обращался к Господу
Бог  был  союзником  и  тех, и других. Они сердились, когда религиозный враг
осмеливался  обращаться  к  Богу.  Кто-то  швырнул  камень;  началась драка,
закончившаяся трагично для нескольких ее участников.
     Делегация  гугенотов отправилась во дворец, чтобы потребовать аудиенцию
у  короля.  Генрих  заставил их ждать, пока он закончит фехтовать с одним из
своих  фаворитов; это было не то серьезное единоборство, в котором отличался
его  дед,  Франциск  Первый,  и  в  котором погиб его отец, Генрих Второй, а
всего  лишь  забавный  спектакль,  разыгрываемый в женских нарядах. Закончив
развлекаться, Генрих объявил, что он слишком устал для приема делегации.
     Среди гугенотов поднялся ропот.
     - Это   Вавилон!  -  говорили  они.  -  Содом  и  Гоморра.  Господь  не
успокоится, пока он не уничтожит этот город.
     Бедняки  толпились  на  городских  улицах; когда в окнах дворца зажегся
свет,  люди  пытались  заглянуть  внутрь  и увидеть, что там происходит. Они
наблюдали  роскошные  балы,  на  которых король танцевал в платье с глубоким
вырезом  и  жемчужным  ожерельем на шее. Парижане видели банкеты, на которых
присутствовали  мужчины в женских нарядах и женщины - в мужских. Люди знали,
что  шелк, купленный специально для этого увеселения, обошелся казне в сотню
тысяч франков. Налоги росли.
     Многие  из  окружения  короля  возмущались его поведением: сама Катрин,
Гизы, маршал Таванн.
     - Только  глупец  тратит  деньги  на  безумства,  -  осмелился заметить
Таванн.
     - Нельзя так обращаться с парижанами! - заявил Гиз.
     - Мой   сын,   будь   осторожен!   -  взмолилась  Катрин.  -  Если  эти
удовольствия   необходимы   тебе,   предавайся  им  тайно.  Не  демонстрируй
голодающим свои торжества. Нельзя продолжать в таком духе.
     - Я - король, - сказал Генрих. - Для меня нет ничего запретного.
     Тем   временем   мрачный  голодающий  город  наблюдал  за  безрассудной
экстравагантностью ненавистного короля.


     Луи  Беренже  дю Гаст завивал волосы своего господина. При этом фаворит
поддерживал  легкую  беседу  на самом деле мысли Луи были далеки от внешнего
вида   короля   Дю   Гаст  отличался  от  других  милашек  наличием  у  него
политических  амбиций;  он  хотел  получить  государственную должность; ради
этого   он  был  готов  строить  из  себя  женственного  молодого  человека,
обожавшею  красивые  туалеты,  духи,  салонных  собачек, своего господина, и
делать все, что ему велят.
     Ему  уже  удалось  посеять раздор между королем и его сестрой Марго; он
увидел  в  королеве Наварры союзницу Аленсона, своего смертельного врага. Дю
Гаст  в  присутствии  короля  и  всего  двора  обвинил  Марго  в  нескромном
поведении  -  она  посещала  спальню  одного  из приближенных Аленсона Марго
яростно  отрицала  это,  но  король  больше  верил  своему  фавориту, нежели
сестре;  репутация  Марго позволяла допустить, что подобная неосторожность с
ее  стороны  имела место. Люди поверили дю Гасту. После этого инцидента союз
Марго  и Аленсона укрепился; королева Наварры еще больше сблизилась со своим
мужем.
     Король  страдал от воспаления уха, сходного с тем, что привело к смерти
его  брата  Франциска;  дю  Гасту  пришло  в  голову,  что  кто-то во дворце
пытается  укоротить  жизнь Генриха. Когда заподозрили использование яда, все
тотчас  вспомнили о королеве-матери. Однако никому не могло прийти в голову,
что  Катрин  пытается  убить ее любимого сына, который был для нее всем. Кто
еще? Следующим претендентом на трон являлся Аленсон.
     Дю  Гаста  волновал  и  другой  факт.  Он  увлекся мадам де Сов; она не
скрывала,  что  и  он  нравится  ей.  Она  продолжала  встречаться со своими
любовниками  -  Гизом,  Наваррцем и Аленсоном. Это злило дю Гаста, желавшего
быть  первым  для  своей  избранницы к короля. Из соперников он больше всего
боялся  Аленсона;  в  случае  смерти  короля  и восхождения на трон Аленсона
положение дю Гаста оказалось бы весьма незавидным.
     - Как  сегодня  обстоят  дела с вашим ухом, дорогой король? - прошептал
дю Гаст.
     - Болит,  -  пожаловался  Генрих.  -  Оно опухло? Уложи мои волосы так,
чтобы прикрыть его прядями.
     - Дорогой король, я хочу поговорить с вами наедине.
     Кайлюс и Эпернон нахмурились.
     - Речь  идет  о  весьма  важном  вопросе,  Ваше  Величество,  - проявил
твердость дю Гаст.
     Генрих  кивнул.  Иногда  он не был таким глупцом, каким обычно казался;
манкирование   обязанностями   отчасти   объяснялось   физической  слабостью
Генриха.  Сила,  которой  он  обладал  в  юности,  исчезла;  любая  нагрузка
утомляла  его.  Он  унаследовал хрупкость и болезненность, сократившую жизни
двух  его старших братьев; однако он обладал более острым умом, чем они. Как
все  Медичи-Валуа,  он  имел  сложный  характер;  черты,  доставшиеся ему от
матери,  вступали  в  противоречие  с родовыми свойствами Валуа. Он мог быть
недалеким  и  экстравагантным  извращенцем  и  одновременно,  как его дед, -
тонким  целителем искусства. Напоминая чем-то своего отца - тугодума, все же
обладавшего  государственным  мышлением, - Генрих старался лично разбираться
в важных проблемах.
     Он отпустил своих приближенных и приготовился выслушать дю Гаста.
     - Дорогой король, мне страшно. Ваше ухо... оно беспокоит меня.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Ваш  брат Франциск умер от заболевания уха; говорят, что он скончался
раньше срока.
     - Господи!  -  воскликнул  Генрих.  -  Ты  хочешь  сказать,  что кто-то
пытается избавиться от меня?
     - Возможно, да.
     - Но... моя мать меня любит.
     - Я думаю не о вашей матери.
     - Аленсон? - пробормотал король.
     - Кто же еще, Ваше Величество? Он - ваш враг.
     - Что  мы  можем  сделать?  Мы  должны действовать быстро. Я позову мою
мать. Ей следует быть в курсе.
     Но  дю  Гаст не собирался позволить Генриху вызвать Катрин. Она никогда
не согласится убить Аленсона - единственного оставшегося наследника Валуа.
     - Мы  можем  все  устроить  без  нее,  Ваше Величество. Мы можем нанять
исполнителей.  Вам  известно,  что  меня  беспокоит все, что тревожит вас. Я
лежу ночами без сна, думая о том, как лучше послужить вам.
     - Луи, мой любимый!
     - Мой  обожаемый  монарх!  Вот  что  пришло  мне  в голову; есть другой
человек, ненавидящий Аленсона.
     - Кто он, дорогой друг?
     - Наваррец.
     - Наваррец? Но они - союзники.
     - Бывшие.  Сейчас они в ссоре. Из-за женщины. Они готовы со дня на день
вцепиться   друг  другу  в  горло.  Наваррец  забавляется  своими  жестокими
шутками.  Навестив  даму,  Генрих  подвесил  тяжелый предмет над ее дверью и
сделал  так,  чтобы он упал на голову Аленсону, когда тот отправился к своей
пассии.  Господи!  Видели бы вы, что сталось с внешностью Аленсона, который,
как известно Вашему Величеству, никогда не блистал красотой...
     - Я  рад  слышать  это.  Жаль,  что  он  лишь повредил себе лицо, а его
уродливая шея осталась цела.
     - Происшествие  породило  скандал.  Возникла  опасность  дуэли.  Но  вы
знаете  Наваррца:  он ужасно изворотлив. Не успел Аленсон прийти в себя, как
Наваррец  представил  случившееся  комичным  эпизодом, из-за которого нелепо
драться.  Но взаимная злоба осталась. Они влюблены в одну женщину... и делят
ее между собой.
     - Эта  мадам  де  Сов  -  весьма  ловкая особа, - сказал король, лукаво
поглядев на дю Гаста; Генрих слышал о ней многое.
     - Каждый  забавляется  по-своему,  - заметил фаворит. - Ваше Величество
также  увлекается  охотой.  Однако  вам  известно,  как  утомляют  вас дамы.
Позанимавшись любовью несколько минут, вы вынуждены отдыхать не один день.
     - Не  будем говорить о наших мелких грехах, дорогой Луи. Мы оба отчасти
повинны в них.
     - Мой  дорогой  господин, я встречаюсь с мадам де Сов исключительно для
того, чтобы выведать у нее то, что она узнает от наших врагов.
     - Ты  - настоящий друг, мой дорогой Луи. Расскажи мне еще об Аленсоне и
Наваррце.
     - Они  ссорятся. Постоянно враждуют друг с другом. Аленсон - дурак, что
нельзя  сказать  о  Наваррце. Он лишь строит из себя глупца. Мой план таков:
вызовите  к  себе  Наваррца  и  объясните  ему, что ваш брат раздражает вас.
Скажите  Генриху,  что вы разрешаете ему делать с Аленсоном все, что угодно.
Наваррец  не  только  устранит соперника, но и станет ближайшим претендентом
на трон, если Ваше Величество не оставит наследников.
     - Я  оставлю  наследника,  -  сказал король. - Я отправлюсь в Нотр-Дам,
чтобы  попросить  Господа  помочь  мне  в  этом деле. Кроме того, говорить с
Наваррцем о его правах на троп весьма опасно, верно?
     - Он  станет  непосредственным наследником в случае устранения Аленсона
лишь  до  появления  у  вас ребенка. Вы лишь напомните Генриху то, что ему и
так  известно.  Будет  здорово,  если  мы  избавимся  от  Аленсона. Он - ваш
главный  враг.  Я  бы хотел видеть всех ваших недругов мертвыми, но разумнее
начать   с  главного.  По-моему,  это  принцип  действия  вашей  матери;  вы
согласитесь со мной в том, что она - мастер устранения людей.
     - Ты прав. Ты, как всегда, прав. Вызови ко мне Наваррца.
     Наваррца привели к королю.
     - Брат,  сядь  передо  мной  и  расскажи  мне  о  том,  как ты испортил
физиономию  Аленсону, - попросил Генрих Валуа. - Дю Гаст только что упомянул
этот инцидент; он меня очень позабавил.
     Наваррец   заговорил  без  смущения.  Когда  его  упрекали  в  излишней
дерзости,  которую  он  проявлял  в присутствии членов королевской семьи, он
всегда говорил:
     - О, я всего лишь провинциал, неотесанный беарнец.
     И им приходилось прощать его.
     - Он  -  провинциал,  неотесанный  беарнец,  -  повторяли они, а он тем
временем смотрел на них со своей вялой, ленивой улыбкой на лице.
     Когда Наваррец рассказал историю, король заметил:
     - Мадам де Сов разрушила твою некогда крепкую дружбу с Аленсоном.
     - Небольшое  соперничество  в любви, Ваше Величество, - игриво произнес
Наваррец, - не помеха для дружбы, если она достаточно крепка.
     - Аленсон тебе не друг. У него никогда не было друзей.
     Наваррец пожал плечами и улыбнулся королю.
     - Мой  дорогой Наваррец, почему бы тебе не отомстить твоему сопернику в
любви?  Подумай!  Если  он  исчезнет,  ты станешь главным наследником трона.
Тебе  не придется устраивать ловушки перед дверью твоей любовницы. Мужчина и
наследник трона одержит победу.
     Наваррец прищурил глаза.
     - Что это означает, Ваше Величество? Это приказ?
     - Это не приказ, - сказал король. - Назови это предложением.
     Наваррец разыграл облегчение.
     - О,  Ваше  Величество,  -  он  насмешливо  посмотрел  на короля, - мне
всегда  сопутствовал  успех в любовных делах. Я не нуждался в грубых методах
для  его  достижения.  Что  касается наследования трона, то Ваше Величество,
надеюсь,   простит   меня,  если  я  скажу,  что  не  вижу  для  себя  такой
перспективы!  Все  знают,  что  вы  и  королева  молите Господа даровать вам
ребенка.  Неужто  Бог  откажет  двум  столь  религиозным  людям,  как  вы  и
королева?  Более  того, меня не слишком сильно прельщает французский трон. Я
вполне  удовлетворен  моим  собственным. Я знаю, Ваше Величество простит мне
следующею  мысль:  чем  выше положение, занимаемое человеком, тем с большими
волнениями  оно  сопряжено.  Такая честь вряд ли стоит того, чтобы совершать
ради нее убийство.
     - Ты дурак, Наваррец, - сказал король.
     - Вполне  возможно. Но часто в величайшей глупости содержится некоторая
доля  мудрости.  Я  не  возражаю,  когда, Ваше Величество, вы называете меня
глупцом.  Вероятно, я - глупец, который не хочет обременять свою душу грехом
убийства.
     Король  и  дю  Гаст  обменялись смущенными взглядами. Они раскрыли свой
план.  Наваррец  может передать содержание беседы Аленсону. Кто может знать,
что творится в голове этого примитивного провинциала, неотесанного беарнца?


     Катрин  поняла,  что двор разделен на два лагеря: к одному принадлежали
король  и  "милашки", к другому - Аленсон и его сторонники. Марго находилась
на  периферии  окружения ее младшего брата и сейчас сделала своим любовником
одного  из  приближенных  Аленсона  -  смелого,  опасного  Луи  де  Клермонт
д'Амбуаза,  лорда  де  Бюсси,  известного  как Бюсси д'Амбуаз, или из-за его
дерзких  выходок  как "Смельчак Бюсси". Этот мужчина был двойником Марго: он
постоянно  искал  приключения,  любовные  или  иные. Как человек Аленсона он
противостоял милашкам короля.
     Наваррец  сохранял  нейтралитет,  но  Катрин  знала  от  Шарлотты о его
готовности  объединиться  с Аленсоном, если это будет сулить Генриху выгоду,
хотя  постоянное  соперничество  из-за  Шарлотты часто пробуждало между ними
вражду.  Марго  несколько  раз  пыталась  помирить  мужа  с  Аленсоном;  под
влиянием  Бюсси  она  стала  убежденной  сторонницей союза между Аленсоном и
Наваррцем.  Катрин  знала,  что Марго представляет опасность; умная, хитрая,
она   была   непредсказуема;  ею  всегда  управляли  скорее  эмоции,  нежели
рассудок;  она  всегда  проявляла  готовность  применить  свой  острый  ум в
интересах дела, за которое боролся ее очередной любовник.
     Казалось,  что  сейчас  все  оборачивается  против  Катрин. Недавно она
услышала  о  смерти  своей  старшей  дочери  Клавдии.  Она не слишком сильно
любила  ее,  но  Катрин  показалось,  что  ее  дети  падают один за другим с
семейного  древа, как гнилые плоды. Из множества рожденных ею детей остались
только  трое  -  ее  любимый  король,  злой  Аленсон и опасная Марго. Король
старел;    было   ненормальным   то,   что   человек,   еще   не   достигший
двадцатипятилетия,  так  легко  уставал,  что  у него рано начали появляться
признаки  старения.  Аленсон  время  от времени страдал заболеванием легких.
Неужели   ее  дети  неспособны  прожить  обычный  человеческий  век,  рожать
здоровых  детей?  Катрин  говорила  себе,  что  она не должна слишком сильно
печалиться  из-за  смерти  Клаудии и увлечения ее сына милашками. Она должна
приложить   все   усилия   к  тому,  чтобы  избавить  его  от  влияния  этих
джентльменов;  особенно ее беспокоил дю Гаст. Необходимо срочно найти способ
устранения  этого молодого человека. Она не осмеливалась прибегнуть к одному
из  ее ядов, полому что Генрих тотчас заподозрил бы мать и не простил бы ей,
если  бы его фаворит умер от отравления. Она должна устроить неприятности дю
Гасту,  воспользовавшись  каким-то  внешне  незначительным событием, которое
могло,  как  в других случаях, послужить ее целям. Возможно, она прибегнет к
помощи  любовника Марго. Катрин помнила, как однажды оказался полезным месье
де  Ла  Моль. Она не будет страдать из-за того, что сын пренебрегает ею; она
снова завоюет его любовь и доверие.
     Катрин  испытала  сильное  потрясение, когда Генрих распорядился, чтобы
государственные  документы  поступали  к нему, минуя королеву-мать. Она была
уверена,  что  это  предложил  дю  Гаст.  Ничего  более  тревожного не могло
произойти;  Катрин испугалась, что в конце концов она окажется отрезанной от
всех  государственных  тайн.  Узнав  о  предательстве  сына,  она не столько
рассердилась,  сколько  испытала душевную боль - так велика была ее любовь к
сыну и потребность в его любви.
     Она тотчас написала Генриху.

     Ты  должен  позволить  мне  быть  в курсе твоих дел. Я прошу об этом не
потому,  что  хочу управлять ими. Если они складываются удачно, у меня будет
легко  на  сердце; если возникают неприятности, возможно, мне удастся помочь
тебе.  Ты  значишь  для меня все. Однако, даже если ты любишь меня, то ты не
доверяешь  мне  в  должной  мере.  Прости  меня  за откровенность, но мне не
хочется  жить  без твоего доверия. Я никогда не дорожила жизнью после гибели
твоего отца и хочу жить лишь для того, чтобы служить тебе и Господу.

     Написав   это,   Катрин   не   удержалась  от  улыбки.  В  этих  словах
присутствовало  лишь  зерно правды Генрих глубоко ранил ее своим недоверием,
но  она  страстно  желала  жить, даже если бы ей пришлось интриговать против
него ради сохранения своей власти.
     Она  видела  два  соперничающих  лагеря  -  в одном находился Генрих со
своими  фаворитами,  в  другом  -  Аленсон,  Марго,  Бюсси  и  Наваррец. Это
напоминало  старую  борьбу  Бурбонов  и  Гизов.  Катрин вспомнила, что ей не
следует  выпускать  из  поля  зрения месье де Гиза, поскольку ослабление его
позиций было делом временным.
     Она   прибегнет  к  старой  тактике.  Порождение  раздора  между  двумя
лагерями было велением дня.
     - Что  касается  вас,  месье  дю  Гаст,  -  пробормотала  Катрин,  - то
наслаждайтесь   сполна   вашим  пребыванием  на  земле,  поскольку,  дорогой
милашка, оно продлится недолго!


     Дю  Гаст быстро понял, что самым опасным человеком в другом лагере была
Марго.  Он задумал дискредитировать королеву Наварры и тем самым добиться ее
изгнания со двора.
     Такая  возможность  представилась,  когда  он узнал о ее визитах в дом,
расположенный  неподалеку  от  Лувра, где она обычно встречалась с Бюсси. Дю
Гаст  решил,  что,  застав  ее там с молодым человеком, он, возможно, сумеет
спровоцировать их совместное изгнание.
     Он  подстроил  так, чтобы король, Наваррец и человек дю Гаста оказались
в  этом  районе  города  в  часы  свидания Марго с ее любовником. Время было
рассчитано  идеально  точно;  карета  короля медленно ехала мимо дома, когда
человек  дю  Гаста  по  указанию своего господина сказал Наваррцу. "Этот дом
принадлежит  Смельчаку  Бюсси.  Готов  поспорить  с  вами о том, что если вы
ворветесь в него сейчас, то обнаружите там вашу жену".
     Даже  ленивый  провинциал  должен  был  возмутиться  таким  заявлением,
Наваррцу  пришлось отреагировать на вызов, содержавшийся в опасных для Марго
словах,  в  итоге  вся  компания  проникла  в  дом. Они увидели беспорядок в
спальне;  на кровати лежали черные атласные простыни, столь любимые Марго; в
воздухе стоял аромат духов, но сами любовники отсутствовали.
     - Они  были здесь! - крикнул король. - Мы слишком медленно входили. Они
были предупреждены и убежали.
     Наваррец,  заметив  насмешку  в глазах короля и дю Гаста, взял человека
дю Гаста за горло и тряхнул его.
     - Ты не смеешь бросать обвинения в адрес моей жены, - сказал он.
     - Прошу  вас,  никакого  насилия,  -  вяло произнес король. - Это запах
любимых  духов Марго. Он мне не нравится. А тебе, дорогой Луи? В нем слишком
заметен  аромат  мускуса.  Да,  это,  несомненно,  запах  ее духов. Она была
здесь; ее успели предупредить.
     Наваррец  пожал  плечами. Ему казалось нелепым защищать имя и репутацию
Марго,  если  она  сама  не  считала нужным делать это. Все знали, что она -
любовница  Бюсси.  Стоит  ли  поднимать  шум  из-за  того,  что  они  иногда
встречаются?
     Но  король,  провоцируемый  дю  Гастом, не собирался оставлять это дело
без  последствий.  Поведение  сестры  пробудило в нем ярость. Он сказал, что
сурово накажет Марго, по возвращении в Лувр он тотчас отправился к матери.
     - Мне нужна твоя помощь, - сказал он.
     Катрин  ласково  улыбнулась,  хоть она и решила, что дело не может быть
важным, раз Генрих пришел к ней, а не к дю Гасту.
     - Речь идет о твоей дочери.
     - Что наделала Марго?
     - Она ведет себя как куртизанка.
     - Для  такого  открытия не требуется большой наблюдательности, мой сын.
Если  бы ты пришел ко мне раньше, я бы рассказала тебе все о ее поведении. Я
поговорю с ней, велю ей быть более осторожной.
     - Я хочу, чтобы ты всерьез рассердилась на нее.
     - Хорошо, если ты приказываешь.
     - Да, приказываю. Я распоряжусь, чтобы ее немедленно отправили к тебе.
     - Расскажи мне, что случилось. Я должна знать.
     - Мы  ехали  по  улице  мимо  дома,  в  котором она вела себя постыдным
образом.
     - Кто был с тобой?
     - Луи организовал вечеринку. Мы направлялись к Кайлюсу.
     Луи!  -  подумала  Катрин.  Месье  Луи Беренже дю Гаст! Значит, это его
работа!
     - Очень  хорошо,  мой  сын,  -  произнесла  она. - Я сделаю так, как ты
сказал.
     Возможно,   это   мой   шанс,   подумала   Катрин.   Кто   знает?  Надо
воспользоваться им.
     Марго,  задыхающаяся  после спешного возвращения во дворец, едва успела
прийти в себя, как ей сказали, что ее хочет немедленно видеть у себя мать.
     Тотчас  отправившись  в  покои  Катрин,  она  столкнулась  по  дороге с
Генрихом  де  Гизом. Как всегда при встрече с ним, Марго разволновалась. Она
бросила  на  него  надменный  взгляд и подумала: он постарел с того времени,
когда  я  любила  его;  он  стал отцом нескольких детей. Хоть он по-прежнему
красив, он уже не молодой месье де Гиз.
     Он  улыбнулся  Марго.  Она пожалела об этом. Она слишком хорошо помнила
его улыбку.
     - Я искал тебя, - сказал он.
     Марго молчала; ее брови поднялись, лицо было холодным.
     - Я хотел предупредить тебя, - продолжил Генрих. - Пройди сюда.
     Он  взял  ее  за  руку  и  втащил  в ближайшую маленькую комнату. Марго
рассердилась,  потому  что  она  не  могла прогнать воспоминания о других их
свиданиях, протекавших в маленьких комнатах.
     Он тихо закрыл дверь и сказал:
     - Король  сердится  на  тебя.  Твоя  мать  в ярости. Не иди к ней пока.
Пусть ее гнев немного остынет.
     - Весьма  любезно  с вашей стороны, месье де Гиз, заботиться обо мне, -
сказала Марго.
     - Мне  всегда  хочется  делать  это,  -  отозвался  он. - Я всегда буду
надеяться на то, что ты позволишь мне помочь тебе в трудную минуту.
     Она засмеялась.
     - Возможно ли это? Мои дела тебя не касаются.
     - Увы!  Я  глубоко сожалею об этом. Однако я могу предупреждать тебя об
опасности,  когда  я вижу ее. Я могу пользоваться этой привилегией, хоть мне
и  отказано  в  других. Я прошу тебя не идти сейчас к матери. Ты помнишь тот
случай, когда твоя мать и Карл едва не убили тебя?
     - Я  заставила  себя забыть об этом эпизоде, месье де Гиз, поскольку он
пробуждает во мне чувство глубокого стыда.
     - Но  тебе следует помнить о нем - даже если ты предпочитаешь выбросить
из  памяти  твоего  партнера  по  приключению.  Это всегда будет полезным. И
сейчас - тоже.
     Она  пожалела  о  том,  что  он  говорит  с ней таким нежным тоном. Она
знала,  что  ей  достаточно броситься в его объятия, чтобы их некогда бурный
роман  возродился. Зачем делать вид, говорили его глаза, будто любой мужчина
может  дать  тебе  такую  же  радость,  как  я? Будто любая женщина способна
заменить  мне  тебя? Покончим с этой глупостью. Вернись ко мне. Даже сейчас,
возможно,  еще  не  поздно  развестись.  Мы поженимся и будем вдвоем править
Францией.
     Она  прочитала  его  мысли.  Прежде всего - честолюбие, затем - любовь.
Так  устроен месье де Гиз. Что есть в ней такое, чего нет у Шарлотты де Сов?
Ответ очевиден: королевская кровь. Она - французская принцесса.
     Бюсси   -   великолепный   мужчина,   заверила  себя  Марго.  Занятный,
мужественный,  страстный.  Хороший  любовник.  Если он не так предан ей, как
прежде  был  месье  де  Ла  Моль,  то он забавнее печального джентльмена, на
голову  которого  она  уже не смотрела много месяцев. Она счастлива с Бюсси.
Вероятно,  она  не  полюбит больше никого так сильно, как она любила Генриха
де Гиза, но и не испытает снова таких страданий.
     Марго засмеялась.
     - О,  послушайте,  месье  де  Гиз, почему вы разыгрываете сочувствие ко
мне?  Мой  брат сердится на меня. Мать хочет наказать меня. Мой младший брат
ненавидит  старшего  брата.  Наша  семья воюет сама с собой. Мы не похожи на
Гизов,  да?  Мы  живем нашими страданиями, ревностью, любовью, ненавистью. У
нас  нет  всепоглощающего честолюбия Гизов и Лорренов. Думаешь, я не следила
за  тобой  в  эти  ужасные  недели?  Не  восторгайся  так  сам,  им собой. Я
восхищалась  не твоей красотой, а твоей хитростью. Ты расхаживаешь по городу
-  король  Парижа.  Люди готовы целовать подол твоего плаща. Я видела их. Ты
сдержан.  Когда они кричат "Да здравствует славный герцог Гиз", ты требуешь,
чтобы  они  кричали  "Да  здравствует  король".  Но  я хорошо тебя знаю. Мне
известны  твои  мысли.  Я  знаю,  почему ты заботишься о бедных людях. Знаю,
почему  ты  проявляешь  сочувствие и раздаешь милостыню. Я видела, как ты со
слезами  на  глазах  пожимаешь  грязную руку. Говорят, что великий герцог де
Гиз  никогда  не брезгует рукой нищего. Он одинаково близок всем - принцам и
беднякам.  Таков  он,  величайший аристократ Франции. Я слышала, что говорят
люди.  "Он  -  истинный  джентльмен,  по  сравнению  с  ним отпрыски Валуа -
ничтожества".  Люди  пускают  слезу  умиления.  Они  не  просто  плачут. Они
преклоняются перед тобой, надеются, что ты станешь настоящим королем.
     - Марго!  -  испуганно  воскликнул  Генрих.  -  О  чем ты говоришь? Это
безумие!
     - Безумие?  Ты  прав.  Одумайтесь,  месье,  пока  не  поздно. Вы метите
слишком высоко, мой герцог... в политике и браке. А теперь пропустите меня.
     Она  ушла, улыбаясь. Она встревожила его. Оставила Генриха размышляющим
о  том,  не  слишком  ли  поспешно  и неосмотрительно он действовал. Неужели
другие заметили его маленькую игру?
     Марго  захотелось  заплакать,  она шепнула себе: "Нет, другие ничего не
заметили.  Ты  вел  себя  очень  умно, дорогой; заметила только одна Марго -
Марго,  понимающая  тебя  так  хорошо,  что она замечает все твои шаги, даже
делая вид, что ты не существуешь для нее".
     Она  отправилась в покои матери. Катрин отпустила фрейлин и начала свою
атаку  на дочь - на сей раз не физическую, а словесную. Марго не слушала ее;
она могла думать лишь о Генрихе де Гизе.


     Дю  Гаст  не был удовлетворен тем, что Катрин просто отругала Марго. Он
хотел  окончательно  опозорить  Марго,  добиться  того, чтобы ее считали при
дворе  развратной  женщиной,  способной  принести лишь позор любой партии, в
которую  она  вступит. Он хотел, чтобы все, и особенно королева-мать, знали:
когда он просит о чем-то короля, его желание всегда удовлетворяется.
     Дю Гаст убедил короля в том, что требуется публичное осуждение Марго.
     Генрих отправился к матери.
     - Я  не  могу  позволить  моей сестре вести себя подобным образом. О ее
бесстыдстве говорит весь Париж. Ее следует изгнать со двора.
     - Париж  всегда  говорит,  -  сказала  Катрин. - Он говорит о тебе, мой
сын,  причем  не  лучше,  чем  о  твоей сестре. Господи, люди говорят даже о
такой несчастной слабой женщине, как я.
     - Ты должна еще раз вразумить ее.
     Но  Катрин  не  собиралась  делать  это даже ради Генриха. Марго уже не
была  просто  своенравной  девушкой.  Она участвовала в заговоре ее младшего
брата  и  мужа;  она  обладала  умом  и  хитростью;  поэтому с ней следовало
держаться уважительно.
     - Подстрекатель  разжег  в  твоей душе огонь зло бы, мой сын, - сказала
она.  -  Я  не  понимаю  нынешних  людей.  Когда  я была молода, мы свободно
общались  со  всем  миром; в моих покоях ежедневно видели многих воспитанных
друзей  твоего  отца. Что в этом дурного? Ты неразумно отнесся к этому делу,
мой сын. Ты уже нанес Марго оскорбление, которое она не забудет.
     Генрих  удивился  тому,  что  мать казалась способной заступиться перед
ним за Марго.
     - Я лишь повторяю то, что говорят люди, - заявил он.
     - Кто  эти люди? - спросила она. - Они хотят ославить на весь свет тебя
и твою семью!
     Эти  слова  прозвучали  в  присутствии  приближенных  Катрин. Оставшись
наедине с сыном, она сказала ему кое-что еще.
     - Тебя  беспокоит не нравственность сестры. Все дело в ее самоуверенном
любовнике.  Он подстрекает Аленсона и разжигает амбиции твоего брата. Мудрее
устранить со двора не твою сестру, а Бюсси.
     - Я сделаю это. Он уедет.
     Катрин взяла Генриха за руку и приблизилась к нему.
     - Действуй  тонко,  как  я,  мой  сын.  Есть много способов изгнания со
двора.  Убийца легко выделит Бюсси в компании. Из-за недавнего ранения Бюсси
носит  руку  на  перевязи из голубого шелка. Эта перевязь сделает его легкой
мишенью.
     - Ты  права, - сказал король. - Когда возникает необходимость устранить
помеху, у тебя всегда рождаются хорошие идеи.
     - Помни, что я всегда действую в твоих интересах, мой дорогой.
     Когда   я   избавлюсь   от   гнусного  дю  Гаста,  Генрих  будет  снова
безраздельно моим, подумала королева-мать.
     Катрин  ждала новостей. Что последует за смертью Бюсси? Наверно, смерть
дю  Гаста,  потому что все сочтут его тайным организатором первого убийства;
люди  решат,  что  у  Бюсси  слишком много друзей, чтобы его гибель осталась
неотмщенной.  Никто  не  догадается  о  роли  матери в этом деле; она охотно
утешит сына, когда он будет оплакивать смерть своего фаворита.
     Но события развивались не совсем по плану Катрин.
     Этим  вечером  дю  Гаст  отправил  три  сотни воинов из его сардинского
отряда  караулить Бюсси на дороге, по которой Смельчак должен был поехать из
его  дома во дворец; люди разделились на группы, чтобы не упустить Бюсси. Он
находился  в компании нескольких друзей, когда на него напали солдаты. Бюсси
был  одним  из  лучших  фехтовальщиков  Парижа;  даже с рукой на перевязи он
хорошо  проявил  свои  способности  и  убил  немало  воинов.  Место  схватки
освещалось   лишь  факелами;  поскольку  один  из  сторонников  Бюсси  также
повредил  себе  руку  и  держал  ее на перевязи из голубого шелка, хотя и не
столь  искусно  расшитой.  Для  солдат  не  составило  труда перепутать двух
мужчин;  когда  пронзенный  шпагой  человек Бюсси упал замертво на мостовую,
солдаты решили, что задание выполнено, и удалились.
     Тем  временем  Лувр  был  взбудоражен  появлением одного из сторонников
Бюсси,  ускользнувшего от воинов в начале схватки. Аленсон пришел в ярость и
уже  собрался  отправиться  на  выручку Бюсси, когда легко раненный Смельчак
вбежал во дворец.
     Там  находились  Марго, Катрин и ее брат. Поддавшись внезапному порыву,
королева Наварры обняла в их присутствии своего любовника.
     - Это  пустяк,  -  сказал  Бюсси.  -  Просто  царапина. Кое-кто из моих
друзей убит, но мы уничтожили вдвое больше солдат.
     Это  событие  сорвало  с  дела покров тайны. Король приказал арестовать
Бюсси и ограничить свободу передвижения Аленсона.
     Катрин  начала  играть с большой осторожностью. Она выразила сочувствие
Аленсону, дала ему совет.
     - Королем  управляет  его фаворит, - сказала она. - Именно он повинен в
инциденте.  Можешь  догадаться,  что  он  в такой же степени мой враг, как и
твой; пытаясь навредить тебе, он одновременно отдаляет короля от меня.
     Аленсону  и  Марго  показалось  понятным желание матери помочь им - она
должна была ненавидеть дю Гасте не меньше, чем они сами.
     Катрин сказала королю:
     - К  несчастью,  люди месье дю Гаста отнеслись к поручению недостаточно
серьезно.  Однако  ты  хотя  бы  нейтрализовал Бюсси и твоего брата. Следует
отлучить  Бюсси  от  Лувра.  Я уговорю Аленсона согласиться на отъезд Бюсси;
тогда ты перестанешь ссориться с твоим братом.
     Она  передала  Аленсону содержание своей беседы с королем; понимая, что
если  его  друг  останется  в  Париже,  то будет так или иначе убит, Аленсон
согласился  на  временное  изгнание  Бюсси,  хотя  потеря  такого сторонника
значительно  ослабляла  его положение. Что касается Марго, то насильственная
потеря  любовника  привела  ее  в ярость; она обвинила дю Гаста; она решила,
что он должен заплатить за причиненные ей страдания.
     Катрин выразила сочувствие как Марго, так и Аленсону.
     - Бюсси  -  славный  человек,  -  сказала  она.  - Он - весьма занятный
джентльмен. Лучший фехтовальщик Парижа.
     Аленсону Катрин заявила следующее:
     - Он  был бы тебе хорошим другом, мой сын, если бы ты смог оставить его
возле себя. Тебе известно, кого ты должен винить в изгнании Бюсси.
     - Дю Гаста! - одновременно выпалили Аленсон и Марго.
     - Он  становится  слишком влиятельным, - сказала Катрин. - Он околдовал
короля. Пока этот человек жив, король будет во власти его чар.
     - Было  бы неплохо, если бы кто-то разделался с ним так, как он пытался
разделаться с бедным Бюсси, - заявила Марго.
     - Да,   -   согласилась  Катрин.  -  Но  подобные  публичные  покушения
завершаются  неудачей.  Вспомните  месье  де Колиньи. Да и это дело с Бюсси.
Существуют  лучшие  методы. Давайте будем надеяться на то, что однажды этого
человека  задушат  в  его  постели.  Тогда  уж  не произойдет ошибки. Убийца
притаится  в  спальне,  и  когда  жертва  заснет...  Никто  не  узнает,  кем
совершено убийство; это важно, когда речь идет о фаворите короля.
     Марго  и  Аленсон молчали. Они оба поняли мать. Катрин хотела устранить
дю  Гаста,  но, принимая во внимание привязанность короля к этому человеку и
ее  нежелание обидеть любимого сына, она стремилась скрыть свою причастность
к будущему убийству.
     - Несомненно,  будет  приятно  услышать  о  том, что он задушен в своей
постели, - сказала Марго.
     Катрин  оставила  их вдвоем, чтобы они обсудили подаренную им идею. Она
не знала, что ее сын и дочь заняты другим планом.
     Аленсон  не  собирался  терпеть  свою частичную несвободу. Он испытывал
нетерпение Марго позвала Наваррца; они продолжили беседу втроем.
     - Вы  должны  похоронить  вашу  вражду,  - сказала Марго. - Я согласна,
мадам  де  Сов весьма красива, но месье де Гиз и дю Гаст нравятся ей гораздо
сильнее,  чем  вы.  Более  того,  разве  вы не заметили, что дю Гаст стал ее
конфидантом  и может выведывать о вас все, что он хочет? Вы оба - глупцы. Вы
позволили женщине водить вас за нос.
     - По-моему, любовь не раз водила тебя за нос, - парировал Наваррец.
     - Такое,  пожалуй, случалось в моей глупой юности. Но я выросла, месье.
Я  извлекаю  пользу  из  моего опыта. Сейчас важно следующее: вам необходимо
проснуться,  начать  действовать. Вам нужно исчезнуть. Пока вы здесь, король
будет  по-прежнему  оскорблять  вас  обоих, убивать ваших людей, как едва не
произошло  с  Бюсси. Мой план таков: ты располагаешь относительной свободой,
позволяющей  тебе навещать любовницу. Поэтому мы используем эту женщину так,
как  она  использовала  тебя.  Ты отправишься к ней в твоей карете. Когда ты
прибудешь  в  ее  дом,  она  будет  занята  с моим мужем, и, - Марго бросила
взгляд  на Наваррца, - она не успеет сказать о том, что она проводит вечер с
ним.  Он  задержит ее, а ты тем временем выберешься на задний двор, где тебя
будут  ждать  лошади  и несколько верных друзей. Все пройдет гладко, если вы
двое не подкачаете.
     Наваррец хлопнул Марго по спине.
     - На  какой  умной  женщине  я  женился!  -  сказал  он.  -  Особенно я
восхищаюсь  тем,  как  она  организует  мои  свидания  с  твоей  любовницей,
Аленсон.
     Аленсон  бросил  злой  взгляд  на  своего  соперника;  однако  они  оба
признали мудрость плана Марго и решили его осуществить.


     Узнав  о  бегстве  брата,  король  пришел  в  ярость и тотчас послал за
сестрой.
     - Не  рассчитывай,  будто тебе удастся одурачить меня подобным образом!
- закричал он. - Где Аленсон?
     - Не знаю, Ваше Величество, - спокойно ответила Марго.
     - Ты  скажешь  мне.  Я  велю тебя высечь. Не думай, что я потерплю твою
дерзость. Когда ты видела его в последний раз?
     - Сегодня я его не видела.
     - Догоните  его!  -  крикнул  король  своим  людям. - Верните Аленсона.
Клянусь Богом, я покажу ему, что значит дурачить меня.
     Катрин подошла к королю.
     - Успокойся,  мой  дорогой.  Ярость  тебе  не  поможет.  Не  бойся, его
найдут.
     - Моя  сестра скажет мне то, что ей известно. Она помогла ему скрыться.
Они  - близкие друзья... больше чем друзья, если верить сообщениям... а я им
верю. Для этой пары нет ничего аморального.
     - Сын  мой!  На всех нас постоянно клевещут. Я помню подобные донесения
о  тебе  и  твоей  сестре.  Одно время вы были очень привязаны друг к другу,
верно?
     - Я  был  настолько  глуп,  что  даже  любил ее. Она - коварная, лживая
шлюха.
     - Мы   учимся   на  наших  ошибках,  -  сказала  Катрин.  -  Иногда  мы
отворачиваемся от наших истинных друзей и доверяем врагам...
     - Мама, что мне делать? Я должен найти его.
     Она ласково улыбнулась.
     - Не  бойся.  Беда  не так страшна, как хотят представить это некоторые
твои  друзья.  Я  приму меры к тому, чтобы это не привело ни к чему плохому.
Что касается твоей сестры...
     Катрин  улыбнулась  Марго,  как  бы  говоря  ей:  "Мы  должны успокоить
Генриха;  его  вспышки  гнева похожи на припадки нашего бедного сумасшедшего
Карла".
     - Что  касается  твоей сестры, - продолжила она, - то я не сомневаюсь в
том,  что ей ничего не известно. Решив помочь кому-то бежать, она бы выбрала
своего мужа.
     - Охраняйте Наваррца.
     - Это  будет  сделано.  Дочь  моя,  ты  можешь  теперь  уйти. Твой брат
сожалеет о том, что он плохо подумал о тебе.
     Марго  с  радостью удалилась. Она испытывала чувство ликования. Аленсон
исчез. Вслед за ним скроется Наваррец.
     Катрин отправилась в покои дочери и застала там Наваррца.
     - Ярость  в  короле  возбудил  его  фаворит,  -  сказала Катрин. - Меня
удивляет  то,  что  этому  дю  Гасту  еще  разрешают жить. Многие желают его
смерти.  В  нашей  стране происходит масса преступлений. Невинных убивают за
несколько  франков.  Тем  не  менее месье дю Гаст еще жив! Неисповедимы пути
Господни.
     - Возможно,  -  сказал  Наваррец,  -  этот джентльмен проживет недолго,
потому  что  если  Господь  и  правда  ведет  себя  порой странно, то методы
некоторых мужчин - и женщин - весьма очевидны.
     Катрин  почувствовала  себя неловко под пристальным, изучающим взглядом
Наваррца.  Она  пошла  в  покои,  которые  недавно  покинул  ее сын. Там она
застала  его ближайших друзей. Она печально посмотрела по сторонам и вытерла
глаза.
     - Вы  должны  простить  меня,  мои  друзья,  -  сказала  она. - Ведь вы
действительно   мои   друзья,   если   вы  любите  моего  сына.  Перед  вами
встревоженная мать. Я молю всех святых беречь месье д'Аленсона.
     - Это  правда,  мадам,  -  спросил  один  человек,  - что король грозит
отнять у Аленсона жизнь?
     - Нет.  Это ложь, которая распространяется заграницей. К сожалению, мой
сын  окружен  недобрыми  советчиками. Я бы хотела, чтобы Господь избавил его
от  них.  Возможно, это случится, потому что у милашек есть свои враги. Меня
удивляет,  что один из милашек - вы понимаете, мои друзья, что я имею в виду
самого  сильного  и  опасного  из них, - еще не убит в своей постели, потому
что  сделать  что  весьма  легко,  и кто смог бы потом назвать имя убийцы? Я
уверена,  что месье Аленсон почувствовал бы себя в безопасности, если бы это
произошло;  он  был  бы  рад  вознаградить  человека, который избавит его от
угрозы.  Но  я  слишком  много говорю. Я знаю, мои друзья, что этой ночью вы
будете  вместе  со мной молить Господа о том, чтобы он уберег моего младшего
сына от опасности.
     Она покинула их, вытирая глаза.


     Дю  Гаст  лежал в своей постели. Было десять часов вечера; он испытывал
усталость.  Он  слышал,  как  октябрьский  ветер срывает листья с деревьев и
раскачивает шторы на окнах спальни.
     Он  был  доволен  жизнью,  потому  что  считал,  что  король  уже готов
поддаться  его влиянию. Король обожал своего фаворита; дю Гаст с каждым днем
становился  все богаче. Его последними приобретениями стали богатые епархии,
которые  ему удалось выгодно продать. Он считал, что уже может называть себя
некоронованным  королем  Франции.  Он  с  удовольствием  думал  о  надменных
принцах  -  людях  типа  Гиза  и  Наваррца,  - которые имели гораздо меньшую
власть,  нежели Луи Беренже дю Гаст. Но еще приятнее было ощущать, что то же
самое справедливо и в отношении кopoлевы-матери.
     Он  устал  так  сильно,  что  решал  прервать  столь  приятные  мысли и
заснуть.
     Дю  Гаст задремал, но вскоре проснулся от стонов, которые звучали возле
его  кровати. Он изумленно открыл глаза и вгляделся в темноту. Он решил, что
ему что-то приснилось.
     Он  слова закрыл глаза, но шелест раздвигаемого полога кровати заставил
его  быстро  открыть  их.  Он разглядел призрачные фигуры нескольких мужчин,
стоявших у ложа. Дю Гаст закричал, и один из них зажал ему рукой рот.
     Дю  Гаст  не  успел  с сожалением подумать о собранных им богатствах, о
том,  как далеко позади себя он оставил в этом отношении Наваррца и Гиза; он
не  успел  удивиться  тому,  что  власть  королевы-матери  осталась такой же
большой, как и прежде.
     У него осталось время только на то, чтобы умереть.


     Катрин  снова  подчинила  себе короля; подавленный горем Генрих заявил,
что  ничто  не может возместить ему потерю фаворита. Эпернон, Жуаез и Кайлюс
пытались  пробудить  в  нем  былой  интерес  к нарядам и драгоценностям; они
соперничали  между  собой;  каждый  мечтал  занять  место  первого фаворита,
освободившееся  после смерти дю Гаста. Болонки короля утешали его лучше, чем
кто-либо;  он  ездил  с  женой  по Парижу, выискивая собачек, которыми можно
было  пополнить  их  коллекцию.  Король  жаловался  на  то,  что ему повсюду
напоминают  о  его  утрате.  Люди  бросали  вслед  королевской  карете злые,
непристойные слова.
     Он   обвинял  Марго  в  убийстве  дю  Гаста;  его  ненависть  к  сестре
усилилась.  Боясь, что Генрих убьет Марго, Катрин предложила арестовать ее и
сделать заложницей - вместо Аленсона.
     - Если  мы  будем держать ее под замком, - сказала королева-мать, - она
не  сможет  помогать  Аленсону;  к  тому  же  он  любит  ее и воздержится от
необдуманных поступков, зная, что она ответит за них.
     - Ты права, - согласился Генрих. - Давай запрем ее.
     Это  похоже  на  прежние  времена,  подумала  Катрин;  достаточно  было
избавиться  от  дю  Гаста,  и  ее  старая дружба с Генрихом возродилась. Как
глупо   было   отчаиваться!  Она  всегда  может  путем  обдуманных  действий
управлять своими сыновьями.
     Генрих  немного  ожил;  он  уже  меньше  горевал,  стал  уделять больше
внимания  Эпернону.  Она, Катрин, должна внимательно следить за этим молодым
человеком,  за  тем,  чтобы он не обрел слишком большого влияния. Убрать еще
одного фаворита будет нелегко.
     Странная  была  у  нее  семья! Аленсон замышлял месть, рвался к власти;
вместе  с  двумя  Монморанси,  Торе  и  Меру,  он  сколачивал армию, собирал
подданных  Наваррца.  Он  прислал нескольким придворным письма, к сожалению,
не попавшие в руки Катрин. В них он пытался очернить короля и его мать.

     "Я  был  вынужден бежать, - сообщал Аленсон, - не только ради обретения
свободы,  но  и  потому,  что,  по  моим сведениям, Его Величество собирался
воспользоваться в отношении меня советом в духе Чезаре Борджиа".

     Это  был  прямой  выпад  против  матери;  считалось, что Катрин училась
искусству отравления у самого Борджиа.
     Аленсон  также  писал,  что  до  него дошли вести о Монтгомери и Коссе,
находившихся  в  тюрьме  со  времени  дела  де  Ла Моля и Коконна. Тюремщики
получили  приказ задушить этих двух мужчин, но отказались выполнить его. Они
также не пожелали отравить узников.

     "Я  спасся  чудом,  - писал Аленсон. - В моем лагере есть шпионы. Вчера
вечером   во   время   обеда   мне  предложили  вино.  Оно  было  сладким  и
восхитительным  на  вкус,  но  когда  я дал его Торе, он отметил приторность
напитка,  и  я  согласился с ним. Я перестал пить это вино и запретил делать
это  моим  друзьям; вскоре нам стало плохо, у нас началась сильная рвота; мы
спаслись  лишь милостью Божьей и замечательными снадобьями, оказавшимися под
рукой.  Мои  друзья,  вы  понимаете, почему мне пришлось покинуть двор моего
брата".

     Аленсон   пробудил  в  короле  ярость;  свобода  передвижения  Марго  и
Наваррца  была  ограничена еще сильнее. Генрих обратился к матери с просьбой
положить конец этой невыносимой ситуации.
     Катрин  сказала,  что  она  попросит  Аленсона  встретиться  с  ней и в
подтверждение  своих  добрых  намерений  возьмет с собой Марго. Она заставит
младшего  сына  помириться  с  братом,  объяснит  ему, сколь опасен раздор в
семье.
     - Хорошо,  мама,  - согласился король. - Ты одна достаточно умна, чтобы
разрешить эту проблему.
     Она нежно поцеловала Генриха.
     - Теперь, мой сын, ты понимаешь, как близок ты моему сердцу?
     - Да, - ответил он.
     Катрин  почувствовала,  что к ней возвращается энергия; вскоре вместе с
Марго  и  свитой  дочери  она  отправилась  в  Блуа, де было решено провести
встречу.
     Аленсон был резким, обозленным.
     Катрин  смотрела  на  него  с  некоторой грустью; она отчасти стыдилась
этого  ее  сына.  Он  был  крайне тщеславен и имел мало качеств, нравившихся
матери.  Она  мимоходом подумала о Генрихе де Гизе; как замечательно было бы
иметь такого сына!
     Аленсон  с  видом  победителя изложил ей свои требования, словно Катрин
была главой побежденного государства.
     Она засмеялась ему в лицо.
     - Ясно  ли  тебе,  мой  Аленсон,  что  ты - мятежник, восставший против
короля, и что я приехала поговорить с тобой лишь потому, что ты - мой сын?
     - Я - мятежник, за которым стоит армия, мадам.
     - Не  будь  ты  моим сыном и братом короля, ты бы не осмелился говорить
подобным образом. Ты бы немедленно лишился головы.
     - Меня уже пытались отравить с помощью вина, мадам.
     - Это твоя фантазия, порожденная угрызениями совести.
     - Значит,  месье  Торе,  я и все попробовавшие вино чересчур мнительны,
мадам.
     Она скрыла свое раздражение.
     - Послушай,  мой  сын.  Я  пришла,  чтобы  договориться  с тобой. Здесь
находится  твоя  сестра; я знаю, ты будешь рад увидеть ее. Почему бы тебе не
вернуться в Париж и не попытаться жить в согласии с твоим братом?
     - Мадам,  - ответил он, - я знаю, что вы посылали людей схватить меня и
доставить  назад  в  качестве  пленника.  Этот  замысел закончился неудачей,
поэтому  вы явились сюда, чтобы выманить меня сладкими речами. Но я понимаю,
что в Париже я стану пленником.
     - Ты  повел себя как предатель Франции. Я знаю, что ты просил в письмах
помощи у Элизабет Английской и курфюрста Бранденбургского.
     - Многие французы не назовут меня изменником.
     Терпение Катрин начало истощаться.
     - Ты...  гугенот? Почему? - Она громко рассмеялась. - Только потому что
твой  брат  - католик. Если бы он поддерживал гугенотов, ты бы сделал ставку
на  католиков.  Тебе  не обмануть твою мать. Ты мечтаешь о троне брата; тебе
нет  дела  до  того,  кто  поможет принцу Аленсону получить его. Каковы твои
предложения?
     - Я хочу, чтобы Блуа стал моим городом. Я сделаю его моей резиденцией.
     - Враждебный Блуа! - воскликнула Катрин. - Второй Ла Рошель.
     - Мадам,  многие  люди  хотят  служить мне. Маршалы Монтгомери и Коссе,
которых  вы пытались убить - к счастью, безуспешно, - должны быть немедленно
освобождены.
     - Я  подумаю  об  этом,  -  сказала Катрин; она вернулась в свои покои,
размышляя  о  том,  как ей следует поступить с ненавидящим ее сыном, который
вызывал  у нее презрение, однако благодаря непопулярности Генриха становился
могущественной фигурой в стране.
     Наконец,  она  решила  освободить  маршалов.  После  всех  слухов стало
невозможным  убить  их  в  тюрьме.  Королю  придется  умиротворить  каким-то
образом пленников.
     Когда  Катрин обдумывала предложение сына, касающееся Блуа, ей сообщили
новость:  Торе  и  Меру  начали  военные  действия на юге. К счастью, де Гиз
справился  с  мятежниками.  Он  с  большим успехом сделал это под Дормансом;
битва  закончилась  таким  поражением  гугенотов,  что  Аленсон  уже  не мог
упорствовать.


     Улицы  Парижа были заполнены людьми. Нищие и бродяги прошли много миль,
чтобы  присутствовать  в  городе во время торжеств. Нищие не казались такими
несчастными, как обычно. Говорили, что это великий день в истории Франции.
     Мрачный  и  злой  король  стоял у окна в своих луврских покоях. Да, мир
был  восстановлен в важный момент, причем король и католики одержали победу.
Ревность  обжигала сердце короля; он даже пинал ногами приближавшихся к нему
болонок. Милашки не радовали короля своим присутствием.
     Он  слышал  крики  людей,  доносившихся  с  улицы.  Так они должны были
приветствовать   своего  короля,  но  никогда  не  делали  этого.  Человеку,
ехавшему  сейчас  сквозь  толпу,  не  приходилось  выслушивать  непристойную
брань.
     Он  въехал  в  город  через  ворота  Сент-Антуан; он был на голову выше
своих  приближенных  и  держался в седле с природной грацией и достоинством;
неистовые  крики  вырывались  из глоток торговцев, женщин, высовывавшихся из
окон, чтобы взглянуть на красавца, нищих, студентов и карманников.
     - Да здравствует славный герцог!
     Он  явился  прямо  из  Дорманса;  видя его раны, полученные в сражении,
люди  сходили  с  ума  от  радости - им казалось, что небеса благоволят к их
кумиру.  На  щеке Генриха де Гиза красовался свежий шрам - по мнению многих,
точно такой рубец был на лице его отца, Франциска де Гиза, Меченого.
     Толпа бурно приветствовала героя.
     - Да здравствует Меченый! Свершилось чудо. Меченый вернулся.
     Люди  целовали  край  его  плаща;  они  боролись,  толкали  друг друга,
пытаясь  протиснуться к Генриху и прикоснуться к нему своими четками. Многие
плакали;  по щекам герцога тоже текли слезы. Глаз над шрамом слезился, как у
старшего Гиза; другим глазом Генрих улыбался людям, прижимавшимся к нему.
     - Великий  герцог  Франциск  спустился  с  небес,  чтобы  спасти нас! -
кричали самые суеверные. - Это знак свыше.
     - Плохие  времена  заканчиваются.  Меченый  посмотрел  с небес и увидел
наши  страдания. Он дал нам своего сына, чтобы тот избавил нас от несчастий,
от этих гадин Валуа. Да здравствует человек со шрамом! Это знак небес.
     В Лувре разъяренный король слушал крики людей.
     Тем  временем  герцог ехал дальше. Он спрашивал себя, не послышалось ли
ему, что кто-то крикнул из толпы: "В Реймс, монсеньор! В Реймс с Меченым!"


     Лувр  охватило  смятение:  исчез Генрих Наваррский. Его приближенные не
могли  объяснить  отсутствие  своего  господина.  Днем  ранее он не явился в
спальню   к  отходу  ко  сну;  прождав  несколько  часов,  люди  сообщили  о
случившемся  королю  и  Катрин,  но  они  не  слишком встревожились, помня о
многочисленных  любовных похождениях Наваррца. Дворец обыскали - по указанию
Катрин, без лишнего шума. Наваррец не был найден.
     Король  пригрозил  поднять  с  постели  Марго  - она была больна, недуг
отнял у нее все силы. Катрин возразила.
     - Не  показывай  свою  тревогу.  Люди не должны думать, что ты считаешь
этого человека важной персоной.
     Спустя  некоторое  время  король  позволил матери успокоить его; тайный
поиск продолжался безуспешно.
     Генрих  вместе  со  своей королевой и матерью отправился, как обычно, к
мессе  в  Сент  Шанель;  он не выдавал своего беспокойства. Покидая церковь,
Катрин   неожиданно   почувствовала   чье-то   прикосновение   к   ее  руке;
повернувшись, она увидела перед собой насмешливые глаза Наваррца.
     - Мадам,  - произнес он, низко кланяясь, - перед вами человек, которого
вам так недоставало, беглец, за которого вы так волновались.
     Катрин с облегчением улыбнулась.
     - О,  мы  не слишком встревожились, мой сын, - сказала она. - Мы знаем,
что вы способны позаботиться о себе.
     Король  бросил  хмурый взгляд на своего зятя; чувство облегчения мешало
Генриху  сердиться.  Похоже,  очередное  романтическое приключение, подумала
Катрин.  Мы  напрасно волновались. Он слишком ленив для государственных дел.
Ему   нравится   жизнь   при  дворе  среди  красивых  дам  даже  в  условиях
ограниченной  свободы.  Возможно, он исчез, чтобы подразнить нас. Это похоже
на него. Он просто шутник.
     Через  два  дня  Наваррец  предложил  Гизу поохотиться на оленей в лесу
Бонди  под Парижем. Король Наварры заметил, что они смогут утром посетить яр
марку в Сент-Жермене и развлечься перед охотой.
     Это  предложение  никого не насторожило. В дополнение к двум гвардейцам
короля,  в  чьи  обязанности входило сопровождать повсюду Наваррца, он будет
окружен также людьми де Гиза.
     Катрин проводила кавалькаду - Наваррец и Гиз ехали рядом.
     - Я  бы  хотел,  -  обратился  Наваррец  к  герцогу,  -  чтобы  ты ехал
инкогнито, потому что обожание парижан способно раздражать.
     - Им нравятся мои боевые шрамы, - сказал Гиз.
     - Сын  Меченого! - крикнул Наваррец. - Да здравствует Меченый! Когда-то
в  Париже  везде  звучало  одно прозвище - Иезавель. Теперь везде раздается:
"Меченый!"  Толпа  может только обожать или ненавидеть. Парижане не признают
полутонов.
     - Сегодняшний  герой  завтра  становится  врагом,  -  заметил Гиз. - Не
следует придавать большое значение крикам черни.
     - Но  парижская  толпа  всегда была верна тебе. Я слышал, тебя называют
королем Парижа. Это славный титул. Он подходит вам, месье.
     Гиз  испытывал  приятное  чувство.  В нем было достаточно человеческого
для  того, чтобы получать удовольствие от лести. Более того, ему показалось,
что  Наваррец,  демонстрировавший  свое  дружелюбие, готов сделать ставку на
Генриха  де  Гиза.  Герцог  не слишком верил в надежность Наваррца, но такой
полный  всевозможных  идей  человек, как Генрих де Гиз, всегда приветствовал
новую дружбу.
     Они гуляли по ярмарке рука об руку.
     - Смотри!  - заявил Наваррец. - Сегодня утром люди даже любят меня. Это
происходит  потому, что они видят Наваррца рядом с его другом, господином де
Гизом.  Любой  друг де Гиза мгновенно становится другом народа. Мне нравится
моя новая популярность.
     Он   кланялся,   улыбался,  разглядывал  женщин  -  словом,  беззаботно
предавался отдыху.
     Наваррец  успешно притупил бдительность Гиза; лишь когда король Наварры
увел  Генриха  с  ярмарки, герцог заметил, что его свита затерлась в плотной
толпе. Он и пара гвардейцев оказались в кольце дюжины беарнцев.
     - Теперь  вы поедете со мной в лес поохотиться, месье де Гиз? - спросил
Наваррец.
     Генрих заколебался.
     - Вперед,  -  продолжил  Наваррец.  - Не будем ждать твоих людей. Иначе
день закончится раньше, чем мы отправимся в путь.
     Он повернулся к своим людям и произнес с иронической улыбкой:
     - Господа,  мы  ведь  насильно  увезем  господина  де  Гиза, если он не
поедет по своей воле?
     Гиз  посмотрел  на ехидное лицо Наваррца и спросил себя, что кроется за
этой  выходкой.  Он  понимал,  что отправился в лес с Наваррцем и его людьми
будет безумием. Он мог рассчитывать лишь на двух гвардейцев короля.
     - Я   соберу  моих  людей,  -  настороженно  произнес  Гиз,  -  мы  без
промедления отправимся на охоту.
     - А  мы  поедем  прямо сейчас, - сказал Наваррец. - Присоединяйся к нам
поскорее.
     Он  ускакал  в  сопровождении  своих людей и двух гвардейцев; смущенный
Гиз проводил их взглядом.
     Герцог  пожал  плечами.  Обязанность  следить за Наваррцем лежала не на
нем, а на гвардейцах короля - месье де Мартене и лейтенанте Спалунге.
     Тем  временем Наваррец восторгался тем, как ловко он ускользнул от Гиза
и  его  людей.  Он бросил взгляд на гвардейцев. Славные джентльмены, подумал
он,  но  королева-мать  не  слишком  обрадовалась  бы  известию  о, том, что
сегодня я буду охотиться без месье де Гиза и его людей.
     Охота  началась,  но Наваррец больше думал о двух гвардейцах, нежели об
оленях;  что  касается  беарнцев,  то они внимательно следили за ним, ожидая
сигнала,  по  которому  им  следует схватить гвардейцев и скрыться вместе со
своим господином.
     Один из беарнцев приблизился к Генриху.
     - Мы можем мгновенно избавиться от этой парочки, Ваше Величество.
     - Нет,  -  сказал  Наваррец.  -  Не  причиняйте им вреда, они - славные
ребята;  я  успел  привыкнуть  к ним, находясь под их опекой. Забудем о силе
наших мускулов; дадим волю изобретательности наших мозгов.
     Наваррец  помнил,  что в феврале солнце садится рано; небо уже темнело,
приближалась  холодная  ночь.  Они  выехали  поздно, время пролетело быстро.
Гвардейцы,  похоже,  не  заметили этого; они получали удовольствие от охоты,
Наваррец  притупил  их  бдительность своей недавней выходкой. От Наваррца не
потребовалась  большая  хитрость, чтобы позволить гвардейцам ускакать вперед
за оленем. Отстав от них, он помчался в противоположную сторону.
     Достигнув   края   леса,   Наваррец   и   его   сторонники   не   стали
останавливаться,  чтобы  поздравить  друг  друга  с  успехом  первого  этапа
бегства;  к  утру  они добрались до Пуасси, переправились через Сену и взяли
курс на Луару.
     Наваррец  потянул  вожжи,  лишь  почувствовав,  что он находится весьма
далеко от Парижа.
     Он разразился громким смехом; беарнцы последовали его примеру.
     - Наконец-то  мы  свободны!  - заявил он. - Мои друзья, как хорошо, что
Париж  остался  позади. Там умерли моя мать, адмирал Колиньи и многие верные
нам  люди.  Не  сомневаюсь - со мной хотели поступить таким же образом. Я не
вернусь в Париж по доброй воле. Я оставил там вещи - мессу и жену.
     Наваррец состроил гримасу.
     - Я  постараюсь  обойтись  без  первой.  Что  касается  второй, то я не
вернусь к ней.
     Он  снова  засмеялся,  радуясь своему избавлению от Парижа - от мессы и
жены:
     - Мне  придется  обойтись  без  того,  что я потерял. И еще - пусть это
останется  между нами - думаю, по этому поводу я готов принять от вас скорее
поздравления, чем соболезнования.


     Марго  держали  в  ее  покоях; возле дверей, снаружи, стояли гвардейцы.
Она  знала, что король хочет расправиться с ней; вероятно, она еще жива лишь
благодаря  заступничеству  матери.  Хотя  на  долю Катрин выпадало множество
неприятностей  по вине ее беспокойных детей, она желала сохранить их. Сейчас
у  нее  осталось лишь два сына и дочь; через них она сохраняла власть. Марго
полностью отдавала себе отчет в этом.
     - Я  обязана  моей  жизнью  тому  обстоятельству, что я нужна и полезна
матери,  -  говорила  она  друзьям.  -  Вы  можете  не бояться того, что мне
подсыпят в бокал яду.
     Марго  сердилась  на  мужа  больше, чем на кого-либо; он не сказал ей о
своем  плане  бегства.  Аленсон  скрылся благодаря ее изобретательности; они
вместе  планировали  эту  акцию; Марго была уязвлена тем, что Наваррец удрал
без  единого  слова.  Но что еще можно ждать от такого дикаря? - сказала она
себе.
     Она  коротала  время с помощью чтения и сочинительства. Она описывала в
своих  мемуарах  все  памятные  события, чуть-чуть оттеняя их, немного льстя
себе. Литературные упражнения доставляли ей огромную радость.
     - Я  не  сожалею  о  моей  болезни, - говорила она. - Не сожалею о моем
заточении.  Я  нашла  в  жизни  нечто такое, что навсегда останется со мной.
Пока  я  могу  читать  и  писать, я не могу сожалеть о том, что подталкивает
меня к этим двум занятиям.
     Сейчас  один  человек интересовал ее сильнее всех других; она приказала
своим  шпионам  сообщать  ей  все касающиеся его новости. Она уверяла себя и
других  в  том, что думает о нем с цинизмом; она не признавалась даже себе в
том, что была бы счастлива принять участие в его интригах.
     На  улицах  пели  новую  песню.  В  ней прославлялись благородство, ум,
мужество, набожность Генриха де Гиза.
     Де  Гиз  не  терял времени даром; он постоянно лелеял и подпитывал свою
огромную  популярность. В голове парижского героя зрели грандиозные замыслы.
Сейчас  он  возглавлял католическую лигу - большую федерацию, объединившую в
своих  рядах  многих  представителей знати и братства иезуитов и созданную с
целью  защиты  католической  веры  от  всех  ее врагов. Люди называли короля
глупцом  и  щеголем;  королеве-матери  нельзя было доверить защиту интересов
католицизма;  поэтому  появилась  необходимость в учреждении Лиги, способной
защищать   католиков   по   всей  Франции.  Но  Лига  занималась  не  только
сохранением  католической  веры;  в  последние  голы  население  страдало от
несправедливых   налогов;   Лига   заявила   о  свеем  намерении  отстаивать
ущемленные   права   людей.   Лига   искала   поддержки   со  стороны  самой
могущественной  страны  Европы,  ее члены не сомневались, что мрачный Филипп
окажет ей в случае необходимости помощь.
     Марго  знала,  что  король  еще  не  начал бояться Лиги; он был слишком
увлечен  банкетами,  болонками  и  милашками. А что Катрин? Неужели она хуже
Марго   понимала   человека,  ставшего  во  главе  Лиги?  Он  был  Гизом  и,
следовательно,  честолюбцем;  сознавала  ли Катрин, как далеко могут завести
его амбиции?
     Марго  казалось, что нет. Как бы ни была умна Катрин, она твердо верила
в  божественные  права  королей  -  и королев; ей не приходило в голову, что
человек,   относительно   далекий   от   прямой  линии  наследования,  может
претендовать  на  трон.  Катрин  не  позволяла себе думать о том, что Генрих
может  умереть;  кроме  Генриха,  есть  еще Аленсон. Но Аленсон уже заключил
союз  с  гугенотами;  следующим  наследником  после  Аленсона являлся другой
гугенот  -  Наваррец.  Одной  из задач Лиги, пока не вмешивавшейся всерьез в
государственные   дела,  было,  по  убеждению  Марго,  предотвращение  любой
возможности восхождения на трон гугенота.
     Марго  беспрестанно  думала  о  Гизе; однако она почти не упоминала его
имя  в  мемуарах, потому что не хотела увековечивать на бумаге свое глубокое
увлечение  этим  человеком.  Она писала о нем вскользь, мимоходом. "Месье де
Майенн  сильно  растолстел;  месье  де  Гиз  -  отец большой семьи, его жена
весьма  плодовита.  На его голове много седых волос, а щека рассечена в бою.
Он быстро стареет".
     Марго  обрадовалась,  когда  ей  тайно  доставили письмо от мужа. Читая
его,  она  цинично улыбалась. Генрих не притворялся, будто написать послание
его  заставила любовь. Он помнил, что они считались союзниками и что Марго -
искусная  шпионка;  Наваррцу  пришло  в  голову,  что она может принести ему
пользу, информируя обо всем, происходящем при дворе.
     Он  отлично  знает,  подумала  Марго,  что,  если  мое адресованное ему
письмо  перехватят  - мать и брат везде имеют своих шпионов, - это неизбежно
приведет  к  моей  смерти.  Но  какое  ему  до  этого  дело? Да, он потеряет
полезного  осведомителя. Он огорчится. Но не прольет по этому поводу слишком
много слез. Нет, месье Наваррец. Ищите своих шпионов в другом месте.
     Но  со  временем  ей  надоело  читать,  писать  мемуары  и наблюдать за
странным  поведением  месье  де  Гиза;  она  начала  размышлять о том, каким
образом  она  могла  бы отправлять письма Наваррцу, опасное задание которого
спасло бы ее от скуки. Вскоре соблазн заняться этим делом пересилил страх.


     Катрин  испытывала  отчаяние  от  того,  что  король снова оказался под
влиянием  своих фаворитов; он вторично распорядился о том, чтобы официальные
депеши  попадали  только  в  его  и  их  руки. Это уязвило Катрин, как ничто
другое;   неведение   было  губительным  для  ее  планов.  Карл  никогда  не
игнорировал  Катрин  так  беззастенчиво,  как Генрих; вспоминая о всех своих
замыслах,  связанных  с  этим  сыном, о том, как она помогала ему, устраняла
его врагов, Катрин не сдержала слез.
     Молодая  королева  Луиза,  супруга  Генриха - доброе создание, столь же
преданное  королю,  как  и  его  мать, - застала Катрин плачущей; изумленная
этой  картиной,  она опустилась на колени, взяла Катрин за руки и поцеловала
их, пытаясь успокоить королеву-мать.
     - Все,  что  я делаю, вызывает у него недовольство, - сказала Катрин. -
Я всегда старалась помочь ему.
     - Он  знает  это,  - отозвалась Луиза. - Просто сейчас вам противостоят
другие люди...
     - Он  прислушивается  к  их  советам  и  пренебрегает  моими! - заявила
Катрин.
     - Мадам,  он  -  стойкий католик. Он не желает демонстрировать, как вы,
терпимость к гугенотам.
     Катрин презрительно рассмеялась.
     - Помогут  ли  ему  воевать  его  новые  друзья? Они мастерски завивают
волосы,  красят  ему лицо, лучше меня разбираются в покрое камзола, но когда
речь  заходит  о  войне...  Помогут ли они Генриху лавировать между месье де
Гизом и Наваррцем, между католиками и гугенотами?
     Катрин  мгновенно  успокоилась;  она  сама  была  удивлена легкостью, с
которой  она  выдала себя перед молодой королевой, почти не разбиравшейся ни
в чем, кроме ухода за болонками.
     - Дочь моя, ты славное, доброе дитя; я люблю тебя.
     - Я бы хотела вам помочь, мадам.
     - Роди королю сына. Это порадует меня больше всего.
     - О, мадам! Если бы это было возможно!
     Катрин  отпустила  девушку  и принялась стирать с лица следы плача; она
слегка попудрилась и заново накрасила губы.
     Что  с  ней  произошло?  Она  стареет, теряет свои способности? Она так
сильно  растолстела,  что  стала с трудом двигаться. Каждой зимой обострялся
ревматизм.  Поглядев  в зеркало, она пожала плечами. В ее глазах по-прежнему
горел  огонь решимости; Катрин знала, что его трудно погасить. Он никогда не
утратит  тягу  к власти, иначе что останется ей в жизни? В отличие от своего
главного  врага,  Жанны  Наваррской,  она не верила в то, что ее что-то ждет
после  смерти.  Она  должна  смотреть правде в глаза. Дети, от которых после
гибели  мужа  зависела ее власть, оказались предателями. Она должна признать
тот  факт, что власть - самая ценная вещь на свете для таких людей, как она,
- достается нелегко; ее весьма трудно удержать.
     Аленсон,  которым  она манкировала в прошлом, считая его незначительной
фигурой,   начал   доставлять   ей  неприятности;  он  оказался  ненадежным,
тщеславным,  мечтающим  о  троне.  Если  он станет королем Франции, им будет
нелегко  управлять.  Еще  была Марго, не менее склонная к предательству; она
интриговала  с Аленсоном против своего брата, короля, а также против матери.
Катрин  не  осмеливалась  сообщить  об  этом королю, боясь, что он потребует
смерти  Марго.  Катрин  была согласна с королем в том, что дочь представляет
угрозу  спокойствию  матери  и  является  источником  множества волнений, но
поскольку  у  Катрин  осталось  только  три  ребенка,  она не могла пойти на
уничтожение  даже  одного из них. А теперь ее любимый Генрих разорвал союз с
матерью, променял ее на компанию глупцов.
     Она  женила  одного  из  них  -  Виллекьера,  сопровождавшего Генриха в
Польшу,  на  женщине Летучего Эскадрона. Катрин удивилась успеху этой акции.
Она  приказала  своей  шпионке  следить за мужем и постараться отбить у него
вкус  к  развлечениям,  которым он предавался вместе с королем Виллекьер был
очарован  своей  красивой женой и, похоже, становился нормальным мужем. Если
бы  только  этот  прием  можно  было применить к более женственным фаворитам
короля!
     Она  не  должна  отчаиваться.  Всегда есть способ уладить проблемы. Она
должна преодолеть равнодушие, неизбежно сопровождавшее процесс старения.
     Оглядываясь   назад,   она  видела  в  прошлом  одни  войны  -  скучные
религиозные  войны,  вспышки  насилия, постоянное кровопролитие. Напряженные
мирные паузы длились недолго.
     Изменилось  ли  что-нибудь?  Что-то зрело на улицах столицы. Бедствовал
ли  так сильно когда-либо народ? Имел ли трон так много врагов? Что на уме у
Гиза  и католиков? Что замышляет в Беарне коварный хитрец? Как жаль, что она
не   может  больше  присматривать  за  ним!  Какие  новые  заговоры  готовит
амбициозный, самоуверенный Аленсон?
     Король  прервал  своим  появлением раздумья Катрин. Его лицо было белым
от  гнева,  губы  Генриха дрожали. Катрин переполнила нежность - любимый сын
наконец пришел к ней со своими неприятностями.
     - Мама,  -  воскликнул  он,  -  я запланировал такое шествие! Мы должны
были  отправиться  к  Нотр-Дам,  чтобы  помолиться  о  рождении  ребенка.  Я
придумал  для  нас  наряды.  Они  должны  были  быть  пурпурными  с  зеленей
отделкой. Они выглядели бы потрясающе.
     - Да, мой дорогой. Но почему ты так рассержен?
     - Совет  отказался  выделить деньги на осуществление моей идеи. Как они
посмели?!  Разве  смеют они помешать нам завести ребенка? Неудивительно, что
у  нас  нет наследника. Что должен чувствовать Господь, видя жадность нашего
совета? Это для него оскорбление.
     - Но  где взять деньги, мой сын! Наряды обошлись бы недешево. К тому же
для церемонии потребовалась бы масса украшений.
     - Люди  получили  бы  удовольствие  от  зрелища. Они должны быть готовы
платить за него.
     Катрин потянула сына к окну.
     - Подойди  сюда,  Генрих.  Взгляни  на Париж. Тебе не придется смотреть
вдаль.  Видишь  эту  груду, лежащую у стены? Я готова поспорить на стоимость
церемонии  против  одного  твоего  франка,  что  это  - мужчина или женщина,
умирающая от голода.
     Король топнул ногой.
     - Таких  людей  мало.  В Париже есть богатые купцы. Гугеноты - толковые
бизнесмены, верно? Почему они должны собирать деньги на войну со мной?
     Катрин печально посмотрела на короля.
     - О,  мой  сын  не  слушай  дурные советы. Поберегись, если ты дорожишь
короной.  Ты должен скрывать твои желания от народа. Смотри на месье де Гиза
и  учись  у  него.  Что  он  делает? Он ходит по Парижу. Выражает сочувствие
страдающим  людям.  Подает  щедрую  милостыню.  Бедняки  кричат "Да сохранит
Господь  великого  герцога!"  чаще, чем читают на память "Отче наш". Для них
он - святой.
     - Значит, ты хочешь, чтобы я подражал святому Генриху де Гизу?
     Катрин рассмеялась.
     - Святой  Генрих де Гиз! В этом человеке мало святости. Просто он носит
воображаемый  нимб с такими очарованием и уверенностью, что парижане верят в
его  преданность  католической лиге и им самим, в то время как на самом деле
он озабочен лишь благополучием месье де Гиза. Он умен, мой сын.
     - Мадам,  раз  вы восхищаетесь месье де Гизом и презираете вашего сына,
возможно, вам следует сделать ставку на герцога.
     Катрин с грустью посмотрела на Генриха.
     - Ты  ошибаешься, мой дорогой, - терпеливо произнесла она. - Я бы убила
его завтра, если бы это помогло тебе.
     - Похоже,  это  мне  не поможет, - печально отозвался король. - Если ты
готова  сделать  для меня так много, почему бы тебе не уговорить их дать мне
денег на процессию?
     - Это  было  бы  неразумным  шагом. Ты не должен шествовать по улицам в
роскошных нарядах перед людьми, одетыми в тряпье. Неужели тебе это не ясно?
     - Мне ясно, что ты не на моей стороне.
     Он  заплакал;  по  следам  на его лице Катрин видела, что он уже плакал
перед советом.
     Что  я  могу  сделать?  - спросила она себя. Король Франции плачет, как
ребенок  из-за денег на игрушки, в то время как голодающие ропщут на него, а
весь Париж молча хмурится при нашем появлении.
     Не  так  ли  ведут  себя  граждане,  когда  королевство  стоит на грани
революции?


ГЛАВА ПЯТАЯ

     В последующие месяцы Катрин продолжали волновать дети.
     Аленсон,  удрав  из Парижа, затеял военную кампанию во Фландрии и вышел
из  нее  победителем;  но  Катрин  знала,  что  ее  сын  слишком тщеславен и
эгоистичен,  чтобы  хорошо  служить  какому-то  делу,  хотя сейчас гугенотов
можно  было  заставить  поверить  в  то,  что в лице брата короля они обрели
настоящего   лидера.  Было  необходимо  помириться  с  Аленсоном,  и  Катрин
устроила  это. В мае было подписано "джентльменское соглашение", его назвали
в  честь  месье  Аленсона,  брата  короля.  Но  что, спрашивала себя Катрин,
значат  эти  короткие перемирия для Франции? Недолгие затишья использовались
для  сколачивания  новых армий. Короля бесили почести, оказываемые Аленсону;
делая  вид,  будто  он помогает ему, король на самом деле тайно вредил брату
всеми  возможными  способами; Аленсон то был на стороне короля, то боролся с
Генрихом.  Подобное  постоянно происходило с братьями Валуа - Карл ненавидел
Генриха;  их  взаимная  ревность  по  силе  превосходила  любовь  к Франции.
Аленсон  стал  герцогом  Анжуйским;  король  Франции даровал ему этот титул,
поскольку сам не нуждался в нем, обладая более высадим званием.
     Как  сильны  были  бы  мы, думала Катрин, если бы они поддерживали друг
друга!
     Но ее дети были наполовину Медичи; они не могли объединиться.
     Марго  попросила  короля  отпустить ее к мужу. Она говорила, что именно
там  следует  находиться желе. Она напомнила, что она вышла замуж за Генриха
Наваррского  против  своей  воли; теперь ее, снова насильно, держат вдали от
него.  Марго  любила заявлять, что муж скучает по ее обществу; однако Катрин
догадывалась,  что  он мог выразить такое желание лишь для того, чтобы лучше
приглядывать  за  супругой,  в  любую  минуту  готовой  спровоцировать новые
неприятности.
     Катрин  и король решили, что будет глупо отпускать Марго к мужу, но они
разрешили  ей  сопровождать  принцессу  де  Ла Рошсюр-Пн в Испанию; эта дама
отправлялась  туда  на  лечение  водами. Марго страдала рожистым воспалением
руки,  воды должны были пойти ей на пользу; поскольку она всего лишь жаждала
перемен,  небольшого  развлечения,  перспектива путешествия через Фландрию в
Испанию порадовала ее, словно речь шла о поездке в Беарн.
     Марго  вернулась  ко  двору;  по  ее словам, ей удалось пережить в пути
много  увлекательных  приключений.  Она  возобновила  нежную  дружбу с Бюсси
д'Амбуазом,  рыцарские  качества которого восхищали королеву Наварры. Она не
уставала  рассказывать о том, как он, лучший фехтовальщик Франции, постоянно
ввязывался  в  дуэли,  обслуживал  противников  и обещал сохранить им жизнь,
если  они  отыщут  самую  красивую принцессу на свете, бросятся к ее ногам и
поблагодарят  за  свое спасение. Было ясно, что Марго рада возрождению своей
дружбы с отважным Бюсси.
     Ей  довелось  пережить  и другие приключения; она познакомилась с Доном
Джоном  Австрийским,  героем Лепанто, внебрачным сыном испанского императора
Карла,  сводным  братом  Филиппа. Он был весьма любезен с Марго, и она сочла
это  новой победой; королева Наварры, без труда находившая новых любовников,
была  склонна  воображать,  будто  каждый  мужчина,  посмотревший  на  нее и
улыбнувшийся  ей,  готов  влюбиться  в  прекрасную Марго. Она была очарована
Доном  Джоном,  пока осведомители не сообщили Марго, что он является шпионом
ее  брата,  короля Франции, и поэтому не может быть другом ни ей, ни другому
ее  брату,  новоиспеченному  герцогу  Анжуйскому.  Она узнала, что, пока она
развлекалась   во  Фландрии,  неискренний  Дон  Джон  готовился  сделать  ее
пленницей.
     Это  задело  самолюбие  Марго,  но она быстро забыла инцидент; если Дон
Джон не сумел оценить ее, то многие другие были готовы сделать это.
     Состоялось  заключение  нового, Бержеракского, мирного договора; герцог
Анжуйский  и  Марго уже находились при дворе Марго снова требовала отпустить
ее  к  мужу; король опять отказал ей. В семье вспыхнули старые ссоры; Катрин
и  король  были  в  одном  лагере,  Марго и Анжу - в другом. Катрин являлась
единственным  человеком  из  этой  четверки,  которому  хватало здравомыслия
скрывать свои чувства.
     Похоже,  милашкам  нравилось  на радость королю оскорблять Анжу; кризис
разразился  во время торжеств, посвященных бракосочетанию одного придворного
джентльмена.
     Анжу  оказал  честь  невесте, потанцевав с ней; ему нравилось наблюдать
за  тем,  как  радуется девушка вниманию столь высокопоставленного лица. Она
говорила   смущенно   и  почтительно;  довольный  Анжу  ощущал  себя  важной
персоной,  героем  битв, кумиром дам, братом монарха, наследником, который в
будущем   может   взойти  на  французский  трон.  Но  его  радость  внезапно
закончилась,  когда  он  вместе  с  партнершей  оказался  рядом  с милашками
короля.
     Голос  Эпернона  услышали  не  только герцог Анжуйский и его дама, но и
многие находившиеся поблизости придворные:
     - Бедная  невеста!  Вам  известно,  как она очаровательна. Она выглядит
сейчас столь непривлекательно лишь потому, что танцует с этой обезьяной.
     Щербатое лицо Анжу стало темно-багровым.
     Желая усилить оскорбление, Кайлюс заявил Эпернону.
     - Ты,  верно, и не мог представить, что он наденет костюм такого цвета.
К  его  безобразной  коже  лучше  бы  подошла  серая ткань. Правда, тогда он
показался бы еще более незначительным.
     - Жаль,  что он не может подрасти на несколько дюймов, - добавил Жуаез.
- Он похож на ребенка... строящего из себя взрослого.
     Анжу  остановился  во  время  танца,  положив  руку на шпагу; он тотчас
заметил   выражение  угрозы  на  лице  короля,  готового  арестовать  любого
обидчика  его  фаворитов.  Герцогу Анжу, понявшему, что он рискует попасть в
тюрьму,  не  оставалось  ничего  иного,  как  выйти  из зала с достоинством,
возможным при данных обстоятельствах.
     Уходя, он услышал голос короля:
     - Танцуйте,  друзья.  Не  произошло  ничего серьезного. Никто из важных
персон нас не покинул.
     Анжу  расхаживал  по  своим  покоям,  дрожа  от  ярости. Он не потерпит
этого.  Он  покинет  двор; он покажет своему брату, что его положение короля
отнюдь не так прочно как кажется Генриху.
     Утром  следующего  дня  от встал рано и послал королю письмо с просьбой
отпустить его из Парижа на несколько дней поохотиться.
     Король  не ответил на послание, но весь день думал о брате со страхом и
ненавистью;  когда  все разошлись, беспокойство Генриха усилилось настолько,
что  он  отправился в спальню матери. Сев на ее кровать, он разбудил Катрин,
чтобы   сказать   ей   о  том,  что  считает  глупым  откладывать  действия,
направленные против Анжу.
     - Он замышляет очередную выходку, я знаю это.
     - Мой  дорогой, вряд ли стоит беспокоиться по этому поводу в такой час.
Он вечно выкидывает какие-то номера.
     - Он  говорит,  что  хочет  уехать из Парижа поохотиться. Он хитрит. Ты
помнишь,  как  Наваррец  отправился на охоту: больше мы его не видели - хотя
ощущаем  его  существование.  Я  бы хотел, чтобы он снова оказался у нас под
охраной.
     - Я тоже этого хочу.
     - Я поступил мудро, запретив месье Аленсону ехать на охоту?
     - Да.
     - Сделать  это  мне  порекомендовали  мои  друзья,  которых ты считаешь
дурными советчиками.
     Катрин вздохнула.
     - Чего ты хочешь сейчас, мой сын?
     - Пойти  к  нему,  поймать  его  врасплох  и выбить из него признание в
новой измене.
     - Я  надеялась,  что  твои  отношения  с  братом улучшаются. Если бы не
отвратительная  сцена  на  вчерашнем балу, я бы считала, что Анжу готов быть
твоим  другом.  Молодые  люди  поступили  неразумно,  начав  оскорблять Анжу
только потому, что он уступает им в красоте.
     - Мои  друзья  насмехались над Анжу не из-за его уродства, а потому что
он - предатель. Ты пойдешь со мной, мама, или мне взять с собой Эпернона?
     - Я пойду.
     Катрин  надела  халат,  и  они  отправились вдвоем в покои Анжу. Король
властным тоном удалил слуг брата.
     - Что это означает? - спросил Анжу, поднимаясь с кровати.
     - Это  означает,  что  мы подозреваем тебя в очередном предательстве, -
ответил король.
     Он  открыл  сундук,  стоявший  возле  кровати,  и стал разбрасывать его
содержимое  по  комнате.  Катрин  перевела  взгляд с одного сына на другого.
Глупцы! - подумала она. Сила - в единстве.
     В сундуке не было ничего важного.
     - Встань! - скомандовал король. - Мы обыщем кровать.
     Анжу быстро достал из-под подушки бумагу и смял ее в руке.
     - А! - воскликнул король. - Вот оно! Дайте мне эту бумагу, месье.
     - Не дам! - крикнул Анжу.
     Анжу  попытался  схватить  свою  шпагу,  но Катрин испуганно закричала.
Оружие оказалось в ее руках, прежде чем братья дотянулись до него.
     - Если  ты  немедленно  не  отдашь  мне  бумагу,  -  сказал король, - я
отправлю тебя в Бастилию. Мадам, прошу вас, вызовите гвардейцев.
     Анжу  бросил  бумагу  на пол. Король поднял ее и прочитал; Анжу громко,
насмешливо захохотал. Это было любовное письмо от Шарлотты де Сов.
     Король,  пунцовый  от  разочарования,  бросил  бумажку  в брата. Катрин
подняла  ее  и прочитала послание. Королева-мать улыбнулась - она уже видела
это послание раньше.
     Но  король  был уверен в существовании заговора, который ему не удалось
разоблачить.
     - Держать  его под замком, - яростно выпалил Генрих. - В этих покоях...
да, под замком.
     Он  вышел в сопровождении Катрин, позвал гвардейцев и велел им запереть
покои Аленсона, ставшего узником.
     Когда  брат  и мать Анжу покинули его, он послал одного из стражников к
Марго; он хотел видеть ее у себя.
     Марго  явилась;  они  поплакали  в объятиях друг друга. Оба пребывали в
ярости и хотели отомстить тирану.
     Старая вражда вспыхнула вновь.
     Это   не   метод,   сказала   королю   Катрин;  но  милашки  радовались
происходящему.   Они   ненавидели   Марго,   боялись   Анжу;   они  получали
удовольствие от ссоры.
     Однако  Катрин  решила,  что  необходимо примирение, в конце концов она
заставила  обе  стороны  осуществить  его.  Она  устроила один из ее обычных
фарсов,  когда  на  балу  или  банкете враги целовались и изображали из себя
друзей,  клялись  в  вечной  взаимной  преданности  с  ненавистью в сердцах;
легковерные   говорили:   "Все  прекрасно",  а  умные  изображали  на  лицах
довольные улыбки и мысленно усмехались.


     Вскоре  Марго  спланировала бегство брата. Этот замысел королевы, как и
все  другие,  был  полон  театрального драматизма. Ей не терпелось исполнить
его.
     - На  сей  раз мы должны проявить осторожность, - сказала шепотом Марго
одной из двух ее женщин.
     - Такие  планы  обычно  достигают  ушей  матери. Если она узнает о нем,
наше  положение  осложнится;  но  если  она  раскроет способ, которым я хочу
воспользоваться, наш замысел станет неосуществимым.
     Катрин  действительно  кое-что  услышала,  но, к счастью для Марго, сам
метод и дата остались тайной.
     У  всех  выходов  из  дворца стояли гвардейцы, каждая лестница была под
наблюдением.
     Катрин послала за дочерью и тщательно допросила ее.
     - Дочь  моя,  я  дала  королю слово, что Аленсон не скроется - тебе это
известно?
     - Да, мадам.
     - Я немного обеспокоена. Вы с братом постоянно ходите друг к другу.
     - Мы любим друг друга, мадам.
     - Надеюсь, все пристойно.
     Марго изобразила на лице невинность.
     - Мадам, может ли любовь брата и сестры быть непристойной?
     - Ты  отлично знаешь, что может. Кое-кто утверждает, что тебя связывают
с братом именно такие отношения.
     - Мадам, - гневно произнесла Марго, - вы наслушались милашек короля.
     - Я  рада  узнать,  что это - гнусная сплетня, моя дорогая. Какие планы
разрабатываются для того, чтобы Аленсон смог бежать из дворца?
     - Планы, мадам? Позвольте снова спросить вас - вы слушаете сплетни?
     Катрин  сжала  руку  дочери,  и  Марго  поморщилась от боли; сейчас она
походила  на  юную  Марго, вечно боявшуюся мать. Она не очень-то изменилась,
подумала Катрин. Я по-прежнему могу внушать ей страх.
     - Да, слушаю; по-моему, в них часто содержится доля правды.
     - Мадам,  вы  не думаете, что, если бы мой брат замыслил бегство, он бы
поделился  своим  планом  со мной? Я - его лучший друг. Он ничего не делает,
не  посоветовавшись  со  мной.  Если  он исчезнет, я готова заплатить за это
моей жизнью.
     - Думай,  что  ты  говоришь!  -  потребовала  Катрин. - Тебе, возможно,
придется заплатить за это жизнью.
     - Я к этому готова, - с достоинством ответила королева Наварры.
     Эта  беседа  могла  встревожить  кого-нибудь,  но  только не Марго. Она
чувствовала,  что  в силу осведомленности матери о заговоре самым безопасным
выходом  будет  скорейшее  осуществление  их  намерений. Она остановила свой
выбор  на  этой  ночи. Что касается ее ответственности, то король мог желать
ей  смерти,  но Катрин никогда не допустит ликвидации дочери. Причина в том,
что  я  -  супруга  беглого Наваррца! - с усмешкой подумала Марго. Она может
когда-нибудь   стать  королевой  Франции.  Что  ж,  муженек,  от  тебя  есть
некоторая польза!
     Она  вернулась  в свои покои и занялась отходом ко сну. Анжу и двое его
друзей  находились  в  покоях  Марго.  За  ним следили не слишком тщательно,
поскольку  выходы  из  дворца  охранялись.  Ему  позволяли ходить к сестре и
любовнице.  Считалось, что эту ночь он проводит у нее, а не лежит, полностью
одетый и обутый, на атласном диване Марго.
     Марго  лежала  в  постели,  с волнением ожидая момента, когда во дворце
воцарится тишина.
     Наконец,  когда  это произошло, она вскочила с кровати и шепотом отдала
распоряжения  своим  фрейлинам.  С  их  помощью она достала из шкафа длинную
веревку,  тайно  доставленную во дворец мальчиком, в чьи обязанности входило
приносить  ее  чистое  белье  от прачки. Этот паренек был готов умереть ради
счастья  красивой  и  романтичной  королевы Наварры. Марго привязала тяжелую
палку к концу веревки и опустила ее через окно вниз.
     Анжу  и  двое  его  друзей  соскользнули по веревке во двор, после чего
Марго втянула ее обратно.
     Королева  давилась  от  смеха,  боясь, то ее услышат. Такие приключения
доставляли  ей  огромную  радость.  Она  напомнила  женщинам, что они должны
немедленно  избавиться от веревки: когда исчезновение Анжу будет обнаружено,
ее  покои  непременно  обыщут.  Веревка  может  выдать не только Марго, но и
способ бегства Анжу.
     - Кто  знает,  когда  нам  снова  понадобится  такая веревка? - сказала
Марго.  -  Но  я  не  сомневаюсь  в том, что при необходимости я снова найду
поклонника,   который  принесет  мне  другую.  А  теперь,  друзья,  займемся
уничтожением улики.
     Сжечь  веревку  оказалось  сложнее,  чем  предполагала  Марго. Она была
такой  толстой,  что ее не удавалось разрезать, а жечь ее следовало кусками.
Работа  шла  медленно;  в порыве нетерпения Марго приказала женщинам бросить
веревку в огонь целиком.
     - Чем сильнее будет пламя, тем быстрее мы закончим.
     Она  оказалась  права,  предположив,  что  пламя будет большим. В трубу
полетел  сноп  искр.  Дамы  попытались потушить огонь, но им это не удалось;
они испугались.
     Внезапно  в  дверь застучали. Один из стражников увидел со двора пламя,
вылетавшее из трубы.
     В покоях на мгновение возникла паника, но Марго быстро пришла в себя.
     - Идите  к  двери,  - приказала она, - но ни в коем случае не впускайте
его сюда.
     - Мадам, он разбудит весь дворец.
     - Скажите  ему,  что вы бросили в камин слишком много дров. Что я сплю,
а  вы  не  смеете  разбудить  меня. Попросите его уйти, скажите ему, что уже
справились с пламенем.
     Марго  стояла,  слушая  шепот,  доносившийся  от двери. Человек ушел, и
испуганные   фрейлины   вернулись  к  своей  госпоже.  Марго  села,  пытаясь
совладать с охватившим ее смехом. Опасность - лучшее развлечение на свете.
     Женщины смотрели на огонь, уносившийся в трубу.
     - Помолимся  о  том,  чтобы  стражник  не  привлек  внимание  других  к
пламени.   Будем   надеяться,  что  дым  останется  незамеченным  имя.  Если
поднимется шум, я завтра стану узницей, моего брата тоже схватят.
     Но  удача  оказалась на их стороне. Веревка превратилась в пепел; через
несколько минут заговорщицы поняли, что труба не грозит им разоблачением.
     - Он  уже  далеко, - сказала Марго. - Вернемся в наши постели. Помните:
мы должны делать вид, будто это обычная ночь.
     Однако  Марго оставили в покое ненадолго. Перед рассветом в дверь снова
забарабанили;   когда   дрожащая  фрейлина  открыла  ее,  она  увидела  двух
гвардейцев короля.
     - Что  вы  хотите?  -  спросила  женщина. - Как вы смеете в такое время
стучать в дверь королевы?
     - Это  приказ  короля,  -  прозвучал  ответ.  - Королева Наварры должна
немедленно явиться в покои короля Франции.
     Марго  встала с кровати. Она заметила, что небо только начало светлеть.
Если  все прошло хорошо, Анжу уже добрался до места, где его ждал с лошадьми
Бюсси.  Они, верно, ускакали уже далеко. Марго не испытывала страха. Она все
больше  полагалась  на  свой  неистощимый  ум, на умение быстро соображать в
минуту опасности.
     Мать  находилась в спальне короля; они оба хмуро посмотрели на вошедшую
Марго.  Лицо короля горело; в этот час, еще до утреннего туалета, он казался
старым.
     - Итак,  -  холодным  тоном  заявила  Катрин,  -  перед нами обманщица,
помогшая бежать своему брату.
     - Изменница!  -  закричал король, полностью лишенный выдержки, присущей
его  матери,  однако  вкушавший  Марго  значительно  меньший  страх,  нежели
Катрин.  -  Я  сделаю  тебя  узницей.  Ты  потеряешь  свободу...  не сможешь
дурачить меня... помогать моим врагам. Тебя подвергнут порке. Ты...
     Катрин   положила   руку   на  предплечье  сына,  успокаивая  его;  она
приблизилась к Марго.
     - Твой  брат  скрылся, - сказала королева-мать. - Надеюсь, ты не забыла
нашу вчерашнюю беседу?
     - Нет,  мадам,  -  с  невинными глазами ответила Марго. - Я удивлена не
меньше вашего.
     - Не лги мне! - закричал король.
     - Господь   запрещает   мне   обманывать  короля.  По-моему,  вы,  Ваше
Величество, не должны беспокоиться слишком сильно.
     - Я  не  должен  беспокоиться  слишком  сильно!  Он  снова удрал, чтобы
сколотить армию и напасть на меня.
     - Нет,  Ваше  Величество;  брат  в некоторой степени доверялся мне, я я
знаю:  он  хочет лишь осуществить свой план в отношении Нидерландов. Если он
бежал,  то  лишь  ради этого. Согласитесь, Ваше Величество, - таким путем он
лишь возвысит вас.
     Марго  опустила  глаза; Катрин изучающе разглядывала дочь. Умная Марго!
-  подумала  королева-мать.  Конечно, она помогла брату бежать. Конечно, она
виновна.  Но  она,  несомненно,  умела  сохранять  спокойствие  перед  лицом
опасности;  умела  быстро  соображать и находить нужные слова. Ей, очевидно,
удалось  в  некоторой  степени  умиротворить  короля  напоминанием  о  мечте
Колиньи,  заворожившей  их  всех.  Как  здорово  было бы создать французскую
империю!  Если  Анжу сбежал, потому что он хочет воевать с другой страной, а
не  разжечь  гражданскую  войну во Франции, его исчезновение не представляет
большой угрозы.
     - Отпусти  сестру  в  ее  покои,  - сказала Катрин. - Мы скоро выясним,
правду  ли  она  говорит. Если это так, все будет хорошо. В противном случае
мы решим, как нам действовать.


     Марго  была  права,  когда  она  сказала,  что Анжу покинул двор, чтобы
начать  кампанию  во  Фландрии.  До  Парижа  долетели  вести о его некотором
успехе.  Протестанты  охотно провозгласили Анжу своим лидером; он с радостью
принял  эту  роль  и  со  свойственной  ему  напыщенностью  обещал  им  свою
преданность.  Он  заявил, что сделает все от него зависящее, чтобы они вновь
обрели  свободу. Фламандцы примкнули к Анжу, сказав, что верят в него Катрин
не   без  скепсиса  ждала  результатов.  Фламандцы  страдали  от  жестокости
испанцев  и  не имели своего предводителя. Неужели ее слабый, тщеславный сын
принесет  им  победу,  к  которой  их  не привели более сильные люди? Катрин
имела  не столь высокое мнение о способностях Анжу, как, похоже, фламандцы и
он  сам.  Оставалось  лишь  ждать  новостей;  тем временем Катрин было о чем
беспокоиться. Главные ее волнения были связаны с милашками.
     Они  прогуливались  по  дворцовому  парку,  они  присутствовали  везде,
занимали  высокие  посты,  постоянно  давали  советы королю, настраивали его
против матери.
     В  прошлом,  когда  Катрин  хотела  унизить  Бурбонов,  она прибегала к
помощи  Гизов;  желая  навредить  Гизам, она обращалась к Бурбонам; в момент
нынешнего кризиса она послала за Генрихом де Гизом, врагом милашек.
     Ожидая  герцога,  она  думала о нем. В последнее время он редко занимал
ее  мысли, поскольку ей было не до него; но сейчас ей пришло на ум, что Гизы
почему-то  притихли.  Стоять в стороне от событий не входило в привычки этих
людей,  вечно  доставлявших  Катрин  беспокойство.  Что  привлекло к себе их
внимание?  Католическая  лига?  Катрин едва не рассмеялась Генрих де Гиз был
таким  же  фанатиком  веры,  как  и многие другие люди. Борясь за сохранение
своего  места  на  земле,  они  думали  о месте на небесах. Удержание власти
требовало  мобилизации  всех  сил  и способностей отдельного человека Катрин
могла  назвать  имена  многих, потерпевших поражение по той причине, что они
слишком  много  думали о небесах и недостаточно - о земных проблемах. Первым
в  этом  списке  стоял  Гаспар  де  Колиньи. Итак, месье де Гиз занят делами
Католической   лиги   -  причем  настолько  сильно,  что  не  вмешивается  в
управление страной.
     Ну и что с того? Целью Катрин является сейчас устранение милашек.
     Гиз преклонил колено и поцеловал руку королевы-матери.
     - Последнее  время  мы  мало  видели  вас, - сказала Катрин. - Это меня
огорчает.  Мой  дорогой  герцог, возможно, годы делают меня сентиментальной,
но я хочу сказать, что я отношусь к вам, как к одному из моих детей.
     - Вы весьма добры, Ваше Величество.
     - Разве  не воспитывались вы вместе с ними? Я часто наблюдала за вашими
ссорами  с моими сыновьями... за дружбой между вами и моей дочерью. Увы, дни
детства  уже  в  прошлом.  Вы  знаете,  что  мы  с  вами  на  многое смотрим
одинаково.  Вероятно, поэтому я отношусь к вам с нежностью. Мы всегда питаем
теплые чувства к родственным душам.
     - Что имеет в виду Ваше Величество?
     - Главным образом религию. Я - такая же верная католичка, как и вы.
     - Я рад слышать это, - не без сарказма сказал герцог.
     - Мы  могли бы радоваться, если бы имели основания сказать тоже самое о
всей стране, верно, месье?
     - О да.
     - Но во Фландрии идет эта война...
     Катрин выразительно пожала плечами.
     Глаза герцога сверкнули.
     - Похоже,   кое-кто  из  высокопоставленных  особ  поддерживает  врагов
католицизма. Я всегда считал последних врагами Франции.
     - Месье,   говорите   тихо.  Когда-то  я  имела  право  голоса  в  этом
королевстве.  Теперь  это  не  так. Группа джентльменов руководит королем, а
те, кто руководит королем, управляют и всей Францией.
     Гиз кивнул в знак согласия и продолжил:
     - Мадам,   я   могу,   не  боясь  показаться  изменником,  сказать  вам
следующее: друзья короля восстанавливают против него народ.
     Катрин  достала  из  кармана  платья  изящный  платок и приложила его к
глазам.
     - Вы  правы,  месье  де  Гиз.  Я  бы хотела, чтобы какой-нибудь патриот
устранил этих людей. Несомненно, существует какой-то способ.
     - Мадам, я уварен, что вам легче отыскать его, чем мне.
     Катрин сделала вид, будто не поняла оскорбления.
     - Будь я мужчиной, - сказала она, - я бы знала, что сделать.
     - Мадам,  -  не  сдавался  дерзкий  Генрих,  - ваши таланты превосходят
возможности любого мужчины.
     Она улыбнулась.
     - Вы  слишком любезны. Я - мать, заботящаяся о своих детях, - возможно,
слишком  ревнивая, слишком беспокойная. Я осталась вдовой, месье. Что я могу
сделать? Мне ли по силам одолеть этих... предателей Франции?
     - Со шпагой в руке, мадам, - нет, - согласился Гиз.
     - Конечно.  Но  другие  могли  бы  это  сделать.  Вы понимаете, что эти
джентльмены наносят ущерб Франции... и Лиге?
     - Да, понимаю, - сказал Гиз.
     - Простите  меня, месье, но я удивлена тем, что вы так долго позволяете
им жить.
     - Мадам, как отреагирует король на смерть... его любимцев?
     - Конечно,  скорбью,  но  бывает  необходимым  отнять у ребенка опасную
игрушку,  месье,  хоть  это и вызовет у него горькие слезы. В конечном счете
это пойдет ему на благо.
     - Давайте тщательно обдумаем это дело, - сказал Гиз.
     Катрин  улыбнулась.  Она  поняла,  что  добилась своей цели. Она видела
выражение  лица  Гиза  при  упоминании  о  Лиге.  Он  мысленно спросил себя,
означает  ли  это,  что Катрин осознала ее важность. Если это было так, если
Катрин   допускала   возможность  значительного  укрепления  ее  позиций,  к
которому  стремился  Гиз,  королева-мать, несомненно, сделает на нее ставку,
потому что она всегда становилась на сторону сильнейшего.
     Он  с  трудом  скрывал  свои  чувства.  Его  шрам  походил на шрам отца
Генриха,  Франциска де Гиза. Глаз над рубцом начинал слезиться, когда герцог
испытывал  сильные  эмоции.  Месье Меченый, этот шрам послужил вам на улицах
Парижа,  подумала  Катрин,  но  он  выдает вас тем, кто хочет прочитать ваши
мысли.


     Она  сидела  у окна, глядя на весенний вечер, и думала о том, как скоро
Гиз предпримет конкретные действия.
     Ей не пришлось ждать долго.
     Утром,  на  следующий день после беседы с Генрихом, еще лежа в постели,
Катрин    услышала    доносившиеся   с   улицы   крики.   Фрейлина   сказала
королеве-матери,  что  ко  дворцу  приближается  толпа.  Похоже,  люди несли
кого-то.
     - Наверно,  состоялась  дуэль, - Катрин мысленно улыбнулась. - Господи,
почему они выбирают для разрешения конфликтов столь неподходящее время!
     - Судя по величине толпы, это какой-то важный джентльмен, мадам.
     Катрин  начала  без лишней спешки вставать; в это время король ворвался
в  ее покои; он словно обезумев. Он явно оделся наспех, его заплаканное лицо
было бледным.
     Генрих  бросился  к  ногам  матери; прижавшись к ней головой, он горько
заплакал.
     - Мой дорогой, мой дорогой, что случилось?
     - Мадам,  произошла  ужасная  трагедия!  На моего друга напали бандиты.
Это  так  ужасно,  что  я не могу говорить. Прошу вас, оденьтесь быстрее! Вы
должны  пойти  к  моему  несчастному  Кайлюсу.  Я  боюсь  за  него. Он может
умереть.  Паре  уже  там...  я дрожу. Магирон мертв. Слава Богу, этим подлым
убийцам не удалось скрыться.
     - Мой  любимый,  -  сказала  Катрин, - возвращайся к бедному Кайлюсу. Я
приду  к  тебе  очень  скоро.  Он  наверняка хочет, чтобы ты находился возле
него.
     Кивнув, король поспешил назад к Кайлюсу.
     Катрин  услышала  о  происшедшем  от  женщин,  которых  она  послала на
разведку.
     Три  джентльмена  из  овиты  Гиза  - Д'Антраг, Риберак и Шомберг гуляли
утром  возле  Ле Турнель; трое милашек - Кайлюс, Магирон и Ливарот оказались
в том же месте.
     - Только эти трое? - спросила Катрин.
     - Да, мадам.
     Она  испытала  раздражение.  Конечно,  это  должны  были быть Эпернон и
Жуаез.
     Риберак  прокричал  оскорбительное  замечание  в адрес милашек, которые
приняли  обидчика за парижского простолюдина и решили проигнорировать грубый
выпад,  поскольку  привыкли  к подобным дерзостям; по за первым оскорблением
последовали  другие;  милашки  поняли,  что имеют дело со знатными людьми, и
уже  не  могли  молча  сносить  брань.  Более  того,  один  из джентльменов,
д'Антраг, приблизился, к ним со шпагой в руке.
     - Не  слишком  ли  вы  женственны для схватки? - насмешливо спросил он.
Услышав  эти  слова, Ливарот, умелый фехтовальщик, вытащил шпагу из ножен, и
схватка  началась.  Дуэль  была  отчаянной; поняв, что они сражаются за свою
жизнь,  милашки  отбросили  свои  томные манеры и продемонстрировали хорошее
владение  оружием.  Магирон  был убит возле Ле Турнель; Шомберг также погиб.
Риберак  получил  тяжелые  ранения  и имел мало шансов выжить. Королева-мать
также узнала, что Кайлюс находится в критическом состоянии.
     Катрин   поспешила  в  покои  сына,  куда  принесли  раненого  Кайлюса.
Королева-мать   успокоилась,   поглядев   на   этого   человека.  Его  раны,
несомненно, были смертельными.
     - Это  ужасно,  -  сказала  она.  - Мой бедный сын, мое сердце истекает
кровью, как и этот джентльмен, потому что я знаю, как сильно ты любишь его.
     Король  взял  Катрин  за  руку, и она почувствовала себя счастливой - в
тяжкую  минуту  он  обратился  к  ней. Королева-мать радовалась тому, что он
совсем  не  подозревает  ее.  Когда я избавлюсь от этих людей, Генрих станет
моим, подумала она.
     Кайлюс  прожил  несколько  дней,  в  течение  которых  король  почти не
отходил  от него; Генрих постоянно плакал, умолял своего любимца не умирать,
требуя  от  хирургов, чтобы они спасли жизнь человеку, благополучие которого
было  ему  дороже собственного - в всяком случае, так он утверждал. Но ничто
не могло спасти Кайлюса.
     Король  испытывал  удовлетворение  от  того, что двое сторонников Гиза,
Риберак  и  Шомберг,  погибли.  Две  жизни  друзей Гиза в обмен на две жизни
милашек  -  честная  сделка.  Все  убедились  в том, что разъяренные милашки
способны сражаться, как все нормальные мужчины.
     Оплакивая   умирающего   друга,  король  поклялся  отомстить  человеку,
который  стоял  за  этим  происшествием. Мать просила Генриха не произносить
угрозы вслух.
     - Вы поддерживаете Гиза, мадам? - спросил король.
     - Тебе  следует знать, что я поддерживаю одного человека; страх за него
заставляет  меня  просить  о  молчании.  Отомсти  уцелевшему д'Антрагу, если
считаешь  это  необходимым; но если ты дорожишь жизнью, гони от себя мысль о
том,  что  за  всем  этим  стоит  Гиз.  Не  говори безрассудно о том, что ты
сделаешь с этим человеком.
     - Значит,  я  должен стоять в стороне и позволять ему готовить убийства
моих друзой?
     - Мой  дорогой  сын,  неужели  вопреки  всему сказанному мной ты еще не
понял, что заговоры против сильных мира сего должны быть тайными?
     - Мадам,  я клянусь вам в том, что никогда не прощу человека, повинного
в этом злодеянии.
     - Понимаю,  май  сын;  но я прошу тебя помнить о том, кто этот человек.
Помни  о его положении в стране - особенно в Париже - и держи свои мысли при
себе.  Мы  с  тобой  -  единое  целое,  мой дорогой. Твое благополучие - мое
благополучие, твои желания - мои желания.
     Поверив в то, что мать говорит правду, Генрих нежно обнял ее.
     - Мама, без тебя я бы не смог править страной.
     В  глазах  Катрин  появились  искренние  слезы  - она переживала редкий
счастливый момент.
     Кайлюс  умер;  король  бережно вынул из ушей любимца серьги, подаренные
им  самим;  он  срезал  волосы  с  головы  фаворита и положил их в шкатулку,
украшенную  драгоценными  камнями, рядом с прядями Магирона; теперь он мог в
будущем, скорбя по своим незабвенным друзьям, смотреть на их волосы.
     Через  месяц  или  чуть  позже  другой  милашка, Сент-Местрен, был убит
людьми в масках, когда он в поздний час вышел из Лувра.
     Король  ужасно  рассвирепел. Он плакал в объятиях матери. В организации
этого  убийства  подозревали Гиза, но в конце концов Катрин уговорила короля
скрывать свои подозрения.
     Примерно  тогда  же  во  время  бала,  на  глазах  у  множества  людей,
произошло  другое  убийство.  Его  совершил  Виллекьер, который когда-то был
любимым  фаворитом  короля,  сопровождавшим  Генриха  в  Польшу. Катрин сама
отдалила  Виллекьера  от  короля,  женив  его на даме из Летучего Эскадрона,
получившей  указания  отвлечь  внимание  мужа  от  Генриха  Валуа. Эта дама,
добросовестно   исполнявшая   все   обязанности  члена  Летучего  Эскадрона,
добилась  столь большого успеха, что пробудила в супруге ревность. Он вонзил
кинжал в ее грудь в присутствии всего двора.
     Почти   каждый   день   на  улицах  Парижа  состоялись  дуэли.  Путники
чувствовали  себя  на  дорогах в гораздо меньшей безопасности, чем несколько
лет  назад.  Еда  дорожала,  человеческая  жизнь дешевела. Катрин с тревогой
замечала, что другие люди стали ценить жизнь так же низко, как она.


     Обещания,   данные  Анжу  фламандцам,  остались  невыполненными  Филипп
Испанский  противопоставил  сладким посулам низкорослого герцога карательную
армию,  отправленную  во  Фландрию;  войско  возглавлял  Александр  Фарнезе,
великий   герцог   Пармы  Анжу  решил  предоставить  фламандцам  возможность
позаботиться  о  себе  самим;  убедив  себя в том, что он уже заслужил лавры
великого   полководца  и  может  довольствоваться  этим,  Анжу  вернулся  во
Францию.
     Катрин  снова  завоевала  доверие  короля.  Оставшиеся  в живых милашки
интересовались    нарядами,    драгоценностями,   косметикой   и   болонками
значительно сильней, чем политикой. Сторонники Гиза хорошо поработали.
     В  разных частях страны дважды вспыхивали бунты; Марго снова требовала,
чтобы  ее  отпустили,  к  мужу;  Наваррец  сообщил,  что  он  примет  жену и
королеву-мать.  Путешествие  Катрин  в Нерак было желательным. Формально это
могло  выглядеть  как  возвращение  ее  дочери мужу, но главная цель поездки
заключалась  в  предотвращении  восстаний  в  тех  провинциях, через которые
пролегал  путь  в  Наварру.  В то же время Катрин получит шанс расспросить о
многом Наваррца и выяснить ситуацию, сложившуюся в Беарне.
     Марго,   обрадованная   перспективой   путешествия,   обещавшею   стать
увлекательным,  с  рвением  занялась  сборами; Катрин готовилась к поездке с
меньшим  энтузиазмом, но тоже весьма тщательно. Она решила захватить с собой
Шарлотту  де  Сов  на  тот  случай,  если  возникнет необходимость возродить
старую  страсть;  желая  иметь  своего шпиона в непосредственной близости от
Наваррца  и  не будучи абсолютно уверенной в возможности продолжения прежней
связи,  Катрин  также  включила в свою свиту очаровательную девушку, которую
все  звали  Прекрасной  Дайель.  Эта красотка была гречанкой, которой восемь
или  девять месяцев тому назад удалось вместе с братом бежать с Кипра, когда
турки  отбили остров у венецианцев. Катрин была потрясена обаянием девушки и
устроила  ее  брата  на  службу  к  герцогу  Анжу,  который  тогда  еще  был
Аленсоном.  Катрин  взяла Дайель к себе. Обладавшая красивыми миндалевидными
глазами  девушка  была  очаровательна  и  не  похожа на француженок. Хороший
резерв, подумала Катрин. Вдруг Наваррцу надоела старая любовь?
     Марго  лежала в паланкине, сконструированном ею лично. Такого паланкина
прежде  не  существовало. Марго хотела поразить своих подданных, которые еще
не  видели  ее.  Подушки  были  обтянуты  алым  бархатом,  расшитым золотыми
нитями.  На  стекле  мастера выгравировали испанские и итальянские девизы, в
которых  упоминались  солнце  и подвластные ему высшие силы. Марго помнила о
том,  что  один  из влюбленных в нее придворных поэтов, восхищаясь красотой,
обаянием и умом королевы Наварры, называл ее солнцем французского двора.
     Но   Марго   не   могла   довольствоваться   лежанием   в  паланкине  и
размышлениями  о том, какое впечатление произведут на подданных ее красота и
великолепие.  Она  мысленно перебирала мужчин, сопровождавших ее и Катрин: в
их  числе были кардинал Бурбон и герцог Монпансье - родственники мужа Марго;
первый  находился  в  преклонном  возрасте,  второй  был  слишком фанатичным
католиком  и  поэтому  вряд  ли  мог стать хорошим любовником. Также в свиту
входили   Ги   де  Фо  и  де  Пибрак,  Марго  задумалась.  Пибрак  отличался
серьезностью,  но  обладал  красотой.  Возможно, он был слишком серьезен для
Марго,  но  почему  бы ей не очаровать его, не сделать более жизнерадостным?
Нелепо,  что  такой  молодой  и  красивый  мужчина  думает  только  о  своих
служебных обязанностях личного секретаря королевы Наварры.
     Она  всегда  любила  браться за перо; Марго, не теряя времени, написала
Пибраку   послание,   касавшееся   исключительно  государственных  дел.  Она
понимала, что с ним нельзя проявлять излишнюю поспешность.
     Катрин   слегка   грустила   в   своем  паланкине.  Тяготы  путешествия
напоминали  королеве-матери  о ее годах, о старении. Абсолютно равнодушная к
страданиям  других,  она  решила  не поддаваться собственным. Еще недавно ей
удавалось  не  замечать  свои  мелкие  болезни,  но  сейчас делать это стало
труднее.  Зимой  у  Катрин  обострялся  ревматизм, она не могла, как прежде,
посмеиваться  над  недугом.  Раньше  она  говорила:  "О,  это моя рента. Она
поступает  регулярно с первыми холодными ветрами". Теперь болезнь привлекала
к  себе  внимание Катрин, часто боль не позволяла ей ходить, королеве-матери
приходилось  ездить  верхом  на муле. Это вызывало у нее смех; Катрин знала,
что  при  ее  полноте  и весе, чрезмерном для животного, она представляет из
себя  комичную  фигуру.  Она  всегда  умела  посмеяться над собой. "Сейчас я
похожа  на старого толстого маршала Коссе, - заявляла Катрин. - Я бы хотела,
чтобы  меня увидел мой сын, король, потому что больше всего на свете я люблю
слышать его смех".
     Она  беспокоилась  о  Генрихе. Что он сейчас делает? Она хотела увидеть
его.  Разумно  ли  она поступила, покинув сына? Что замышляет Генрих де Гиз?
Не  слишком  ли могущественной становится Лига? Она не доверяла своему зятю.
Ее  сопровождала  группа  надежных  людей, готовых работать на короля; в них
она   была   уверена.  При  Катрин  находилось  несколько  дам  из  Летучего
Эскадрона,  которых  она  могла  успешно  использовать.  Если  бы  она могла
доверять  дочери,  поручать ей выполнение ответственных заданий! Но может ли
кто-нибудь  доверять Марго? Похоже, королева Наварры готова лишь к участию в
любовных  интригах.  Несомненно,  сейчас  она  планирует  очередную любовную
кампанию.
     Это  было  правдой.  Марго  получила  длинное  послание  от  Пибрака, в
котором он заявлял, что его единственное желание - послужить своей госпоже.
     Марго  безумно обрадовалась письму. Она ответила Пибраку, сообщала ему,
что  восхищается  им.  Намекнула,  что при желании он может стать для нее не
только секретарем, а кем-то более близким.
     Получив  письмо  Марго,  скромный  молодой человек испугался. Он слышал
много  историй  о  его  своенравной  госпоже,  но  не  верил в то, что такая
блестящая  женщина может обратить на него внимание. Он ответил ей как слуга,
а  не как мужчина. Он помнил, что произошло с любовником Марго, графом де Ла
Молем. Такому человеку, как он, не стоит забираться в столь опасные сферы.
     Поэтому  он  не  стал  отвечать на теплое, воодушевляющее второе письмо
королевы;  когда  она  пожелала узнать причину его молчания, он написал, что
не  хотел  бы,  чтобы  его  послание  воспринималось  ею  как  любовное; оно
действительно  было  написано  возвышенным  слогом, но это, объяснил Пибрак,
просто  соответствует  нынешней  стилистической  моде. Он любит ее, как свою
королеву,  желает  служить  ей  как секретарь. Он просит простить его за то,
что он не сразу ответил на ее письмо; он был болен и не мог сделать это.
     Получив  это  письмо,  Марго пришла в ярость. Она не могла представить,
что  выбранный  ею  мужчина мог отвергнуть ее. Поддавшись внезапному порыву,
не обдумав свой поступок, она написала ему:

     Ваша  болезнь  не  является оправданием того, что вы не ответили на мое
письмо.  Я  полагала,  что  она,  а также обязанности, связанные с хранением
моих  печатей,  нанесли ущерб вашему здоровью. Дорожа им не меньше, чем моим
собственным, я прошу вас вернуть мои печати.

     После  этой  резкой  отповеди  Марго  немного  загрустила; она потеряла
уверенность  в  том, что она будет наслаждаться новой жизнью; она внезапно с
чувством  сожаления  подумала  о парижском дворе, о джентльменах, чьи манеры
были  столь же изящными, как и их костюмы. Она вспомнила о своем неотесанном
муже и о Генрихе де Гизе.
     Марго   немного  поплакала,  потом  посмотрела  сквозь  слезы  на  свой
великолепный паланкин.
     - Если  бы  мне позволили выйти замуж за человека, которого я любила, -
пробормотала  она,  -  моя  жизнь  была бы совсем другой! А теперь я - самая
несчастная принцесса на свете!


     Наваррец  обрадовался  возможности снова увидеть Марго. Несомненно, она
была  возмутителем  спокойствия,  но  всегда забавляла Генриха. Он сознавал,
что гости приезжают, чтобы шпионить за ним, и был готов к этому.
     Сама  Марго  не  слишком  сильно  стремилась  к  встрече  с  мужем. Она
добивалась  ее  в Париже, потому что королеву Наварры всегда тянуло ко всему
новому,  путешествие  через всю Францию казалось заманчивой перспективой. Но
теперь,  когда  оно  почти  завершилось,  Марго  спрашивала  себя,  как  она
приспособится   к   более  скромному  двору  ее  мужа;  она  уже  испытывала
ностальгию  по  французскому  двору. Она по-прежнему страдала оттого, что ее
бывший  секретарь  пренебрег ею; она поняла, что поступила глупо, потребовав
его отставки, - все поняли причину увольнения способного молодого человека.
     Когда   они   подъехали   к  Тулузе,  она,  сославшись  на  нездоровье,
отказалась   сопровождать   мать  к  месту  встречи;  Марго  решила  немного
отдохнуть и присоединиться со своей свитой к Катрин позже.
     Наваррец  тщетно  искал  ее  взглядом; Катрин обняла его и поздравила с
тем,  что  он  превосходно  выглядит. Наваррец отметил с беарнской прямотой,
что  Катрин  выглядит  сейчас  хуже,  чем  во  время  их последней встречи -
наверное,  путешествие оказалось слишком утомительным. Он посмотрел на нее с
хитроватым  блеском в глазах и добавил, что он польщен оказанной ему честью,
но  боится, что дорога отняла у нее много сил; он выразил надежду на то, что
Катрин не будет слишком утомлять себя во время визита в его владения.
     - О,  -  ответила  Катрин,  -  я  поехала  сюда  лишь  для  того, чтобы
сопровождать мою дочь и полюбоваться вашими великолепными пейзажами.
     Он спросил о своей жене и услышал, что она нездорова.
     - Мадам,  - сказал Генрих, - вы простите меня, если я сам съезжу к ней.
Я хочу поскорей увидеть Марго.
     Катрин дала свое разрешение, догадавшись что он поедет и без него.
     Генрих  бесцеремонно  вошел в покои Марго и застал ее примеряющей новое
платье в обществе фрейлин.
     Он  подхватил  ее  на  руки  и дважды звонко поцеловал. Марго поморщила
нос;  от  Генриха  пахло  не  лучшим  образом;  она тотчас заметила, что его
внешность  и  манеры ухудшились с того момента, когда он покинул французский
двор.
     - Я  не  ждала  тебя,  -  холодным тоном произнесла королева Наварры. -
Разве ты не слышал, что мне нездоровится?
     - Твое  нездоровье покажется многим завидным физическим состоянием, моя
дорогая жена. Я уверен, что оно - всегда лишь последняя французская мода.
     Она   испытала  старое  отвращение  к  мужу;  однако  к  этому  чувству
примешивалось  легкое  влечение;  прямота  Генриха  казалась пикантной после
бессмысленных комплиментов придворных льстецов.
     - Ты  стала  еще  красивей!  - заявил Наваррец. - Я много о тебе думал,
Марго.
     - И о других тоже. Мы слышали о том, что происходило в Беарне.
     - Все, что я делаю, становится сенсацией. Такова участь королей.
     - Тебя везде сопровождают скандалы.
     - Неужто это ссора? Послушай, я поеду тобой в Тулузу.
     Она  не  слишком  огорчилась  этому;  ее  самолюбию  льстило то, что он
приехал встретиться с ней.
     - Ты,  должно быть, держался с моей матерью весьма нелюбезно, - сказала
Марго.
     - Я хотел увидеть тебя, а не Катрин.
     Но  позже Наваррец стал нравиться Марго меньше. Видя мужа в его обычном
окружении,  она  обнаружила,  что  при  французском  дворе  он держал себя в
руках.  Сейчас,  находясь  в  своей  стране,  он  чувствовал, что может быть
естественным,  и  делал это к ужасу Марго, ее матери и их свиты, привыкшей к
утонченности  французского  двора.  Отчасти  он  стал  похож  на  беарнского
крестьянина;  он  общался с простолюдинами, употреблял в речи бранные слова;
казалось,   ему   было  нечего  предложить  привередливой  принцессе,  кроме
остроумия и сообразительности.
     Прибыв  к неракскому двору, Марго быстро узнала, что любимой фавориткой
ее  мужа  была  некая  Флеретт,  дочь  одного из его садовников. Эту девушку
приводили  ко  двору,  когда  Наваррец желал видеть ее; люди слышали, как он
вульгарно  свистит  ей  через  окно,  видели, как он забавляется с Флеретт в
парке.  Такое поведение шокировало Катрин и ее дочь. Наваррец узнал это; ему
доставляло  удовольствие  изобретать новые способы шокировать их. Он увлекся
-  или  притворился,  что  увлекся  -  камеристкой Марго; он мог отправиться
пешком в юродскую булочную ради интимного свидания с булочницей.
     Марго   так  рассердилась,  что  пожелала  тотчас  вернуться  в  Париж.
Поведение  Наваррца казалось достаточным предлогом для этого. Она знала, что
и  дальше  будет чувствовать себя неуютно в этом маленьком дворе, казавшемся
варварским  по  сравнению  с  роскошным  Лувром,  Блуа,  Шенонсо.  Но Катрин
успокоила   дочь,   едва   сдержав  желание  напомнить  Марго,  что  поездка
организовывалась не только для увеселения Марго.
     Катрин  наблюдала за своими дамами; скоро они сделают свое дело. А пока
пусть  беарнский  дикарь  демонстрирует  им,  что  ему  плевать на парижские
манеры  и  этикет.  Пусть  он забавляется с Флеретт и Пикотин. Это продлится
недолго.   Дайель   уже  направляла  свои  прекрасные  миндалевидные  глаза,
излучавшие  восхищение,  на  короля  Наварры:  он  хоть  и  делал вид, будто
полностью  поглощен своими простенькими любовницами, все же время от времени
бросал  якобы  случайные  взгляды на красивую гречанку. Он, думала Катрин, -
сын  Антуана  де  Бурбона  и  Жанны  Наваррской,  и  поэтому должен обладать
хорошим  вкусом.  Катрин  была  уверена  в  том,  что Дайель - а в случае ее
неудачи,  мадам  де  Сов  или другая женщина из Летучего Эскадрона - в конце
концов уведет короля от его скромных подружек.
     Катрин  направила внимание Марго на человека, который нравился королеве
Наварры  годом ранее, когда они находились вместе в Париже. Красивый знатный
человек  носил фамилию де Люк. Марго охотно позволяла джентльмену развлекать
ее. Этот флирт займет Марго в Нераке, подумала Катрин.
     И  Марго  действительно увлеклась. Она изумляла своих подданных; только
самые  бескомпромиссные  пуритане  видели  в ней дурную, порочную женщин. Ее
жизнелюбие   покорило  людей;  теперь,  когда  она  завела  себе  любовника,
временно  удовлетворявшего  королеву Наварры, оно стало заметным всем. Какое
ей  дело  до  пуритан?  Она  считалась горько с теми, кто восхищался ею. Она
появлялась  в  обществе в платье, придуманном ею самой - ее туалеты удивляли
даже  французский  двор. Она надевала рыжие парики, снимала их, демонстрируя
густые  темные  волосы  -  более  красивые, чем любой парик. Она танцевала в
платьях  из белого атласа, пурпурного бархата, из позолоченных и серебристых
тканей;  больше  всего  она  любила  алый  испанский  атлас; у нее было одно
платье  из  такого  материала,  увешанное  цехинами  - итальянскими золотыми
монетами.   Она   украшала   себя   драгоценностями   и  перьями.  Она  была
великолепной,  фантастической  королевой  Наварры.  Однажды она появилась на
церемонии  в платье, на которое ушло пятнадцать локтей материала, сотканного
из  тончайших  золотых  нитей;  на  шее Марго висели бусы с четырьмя сотнями
жемчужин.  В ее волосах сверкали бриллианты. Надевая очередное платье, Марго
входила  в  новый  образ.  В платье из золота Марго олицетворяла королевское
достоинство;  в  алом  бархате она танцевала неистово и самозабвенно, бросая
нежные  взгляды  на  де Люка и задумчивые - на красивого Генриха де ла Тура,
виконта  де  Тюренна,  к  которому  начинала  проявлять  интерес.  Она  пела
сочиненные   ею   самой   романтические  баллады,  учила  обитателей  Нерака
танцевать модные в Париже танцы - испанскую павану и итальянскую корренту.
     Катрин наблюдала за дочерью, а также за Дайель и Наваррцем.
     Генрих  неохотно  поддавался  обаянию  жены.  При  желании она могла бы
оказывать  влияние  на мужа. О, если бы только она подчинялась мне, подумала
Катрин.  Если  бы  она  была  членом  моего  Эскадрона!  Но  в глазах матери
слабостью   Марго  было  отсутствие  у  нее  иных  целей  и  мотивов,  кроме
удовлетворения желаний.
     Когда  Марго  находилась  в  своих  покоях после бала, на котором она в
платье  из алого испанского бархата очаровала многих, к ней пришел Наваррец.
Она  показалась ему привлекательней всех женщин его двора. Генриха забавляла
Дайель,  явно  подчинявшаяся королеве-матери и ждавшая, когда король Наварры
заметит  ее; но он был вынужден признать, что его элегантная, самоуверенная,
остроумная  и  несносная жена - самая обворожительная особа из всех, кого он
знал.
     Он решил провести с ней ночь.
     Марго  медленно  подняла  глаза  и  посмотрела на него с надменностью и
отвращением,  к  которым  он  уже  привык;  его  желание  тотчас угасло, ему
захотелось  ударить Марго. Генрих едва не напомнил ей о том, что он - король
Наварры, что она стала королевой благодаря ему.
     Он сел на стул, раздвинув ноги и положив руки на колени.
     Она  презрительно передернула плечами и заметила, что его камзол порван
и  залит  вином.  Никакое  количество  драгоценностей  и  украшений не могло
скрыть  неряшливость  Генриха;  Марго,  имевшая другие планы на эту ночь, не
собиралась развлекать сегодня Генриха.
     Он  отпустил  ее  слуг;  когда  они ушли, приблизился к Марго и положил
руки  ей  на  плечи.  Она замерла, поморщила носик и спросила себя, когда он
мылся  в  последний  раз.  Она  увидела под его ногтями грязь, бросавшуюся в
глаза сильнее сапфиров и рубинов, украшавших пальцы короля.
     - Как  прекрасно,  что  парижские  богини  иногда  приезжают в Нерак! -
произнес он.
     - Я рада, что Ваше Величество довольны.
     Он  взял  ее за подбородок, поднял его и страстно поцеловал в губы. Она
не  ответила  ему.  Она видела, как утром он проделал то же самое с Ксантой,
ее камеристкой.
     - Похоже, вам не по душе мои поцелуи, мадам.
     - Месье, я не камеристка.
     - А,  -  он  сжал  ее  плечо,  -  ты не должна ревновать. Что это было?
Маленькая шалость. Не более того.
     - Таким шалостям, по-моему, следует предаваться тайно.
     - В  Париже  -  возможно.  Там  царят  фальшь  и  притворство. Здесь, в
Нераке...   если  король  желает  поцеловать  камеристку...  это  доставляет
удовольствие им обоим... и королю, и камеристке.
     - Но не королеве.
     - Что? Неужто королева может ревновать к камеристке?
     - Ревновать, месье, - нет; но ее достоинство, честь могут страдать.
     - Ты  слишком  много думаешь о достоинстве и чести. Послушай, не сиди с
таким  мрачным  видом. Я хочу видеть тебя веселой, какой ты была на балу. Не
хмурься  из-за нескольких поцелуев. Не думай о том, не слишком ли сильна моя
любовь к моим маленьким подружкам.
     - Я не думаю об этом, - сказала она.
     - А о чем ты думаешь?
     - О том, когда ты мылся в последний раз.
     Он расхохотался.
     - Мылся! - выпалил Генрих. - Мылся! Мы в Нераке не моемся.
     - Неракский король определенно не моется.
     Она  встала  и  отошла  от  него; за Марго тянулся бархатный шлейф, она
выглядела  превосходно;  ее  глаза  сверкали так же ярко, как и бриллианты в
волосах.
     - Мы  должны  завести  детей,  -  сказал  Наваррец.  -  Мы...  король и
королева...   не   можем   предложить   Наварре  наследника.  Это  не  может
продолжаться.  У  меня  много сыновей, много дочерей, и ни одного наследника
наваррского трона.
     Она пожала плечами.
     - Я согласна, - сказала Марго. - Это необходимо.
     Она  помолчала.  Марго  считала  себя  неспособной  к деторождению. Она
вспомнила  всех  своих  любовников...  у  нее никогда не было даже намека на
беременность.  Генрих де Гиз являлся главой большой семьи; как сказал Генрих
Наваррский,  он  тоже  имел множество детей; но Марго, имевшая тысячу шансов
для  зачатия,  оставалась  бесплодной.  Однако  она  была  еще  молода;  они
нуждались в наследнике. Она вздохнула, не пытаясь скрыть свое отвращение.
     - Да,  -  произнесла  наконец  Марго,  -  это  наш долг, продиктованный
необходимостью. Но прежде я хочу попросить тебя об одном одолжении.
     - Проси о чем угодно! О чем угодно! Что это?
     - Ты  узнаешь.  Можешь не волноваться. Я не попрошу тебя снова изменить
веру. Нет. Моя просьба - пустяковая.
     Марго  подошла  к  двери и позвала одну из ее женщин. Наваррец наблюдал
за   тем,   как  они  шепчутся.  Притягательность  Марго  заключалась  в  ее
непредсказуемых поступках. Женщина ушла, Марго вернулась.
     - Ну же, - сказал Наваррец. - Я ужасно нетерпелив. Что это за просьба?
     - Она  проста.  Прежде  чем  ты  приблизишься ко мне, ты позволишь моей
служанке вымыть тебе... хотя бы ноги.
     Он уставился на жену.
     - Ты называешь это одолжением?!
     - Я  бы не попросила тебя о нем, если бы не боялась упасть в обморок от
запаха твоих ног.
     Генрих  рассердился.  Он  вспомнил легкую победу над Флеретт, энтузиазм
булочницы.  А  эта  женщина  требует,  чтобы  он  вымыл  ноги, прежде чем он
подойдет к ней!
     - Мадам,  -  Генрих  сдержал  свою ярость, - я должен еще раз напомнить
вам о том, что здесь вам не Лувр!
     - Увы,  -  ответила  она,  -  ты  можешь  не  напоминать мне об этом. Я
постоянно замечаю различия.
     В  комнату  вошла  женщина.  Поставив на пол золотой таз, она замерла в
ожидании.
     - Если  ты хочешь, чтобы эту обязанность выполнил кто-то из твоих слуг,
скажи  об этом, - произнесла Марго. Наваррец на несколько секунд потерял дар
речи. Затем он повернулся к женщине.
     - Убирайся отсюда, - сказал он.
     Она не заставила его ждать и тотчас исчезла.
     Марго  стояла,  вытянувшись  во  весь  рост;  бархатное платье казалось
обнимающим  ее  языками  пламени;  глаза  королевы  излучали презрение, губы
насмешливо  искривились.  Ты  грязен! - говорили глаза Марго. Ты оскорбляешь
меня.
     Он  едва  не  сорвал  с  Марго алое платье и не овладел ею насильно; но
злость Генриха, как и все его чувства, быстро иссякала.
     Он наклонился, поднял таз и швырнул его к шторам. Затем, рассмеялся.
     - Мадам,  - сказал Генрих, - может быть, мне надушиться? Лечь на черные
атласные  простыни?  Искупаться в ванне, наполненной молоком ослиц? Я должен
стать похожим на милашек французского короля?
     Он жеманно прошел по комнате.
     - О,  понюхай,  как пахнут мои ноги! Разве этот запах не прекрасен? Эти
новые   духи   получены   от   Рене,  отравителя,  состоящего  на  службе  у
королевы-матери.
     Его гнев еще не остыл окончательно.
     - Мадам,  -  продолжил  он, - я хочу, чтобы вы помнили: я - король этой
страны.  Если  я  не  желаю  мыть  ноги,  значит,  немытые  ноги  становятся
сегодняшней   нормой.   Мои   немытые   ноги  понравятся  вам  так  же,  как
благоухающие   конечности  вашего  брата.  Мадам,  здесь,  в  Беарне,  живут
мужчины,  а  не  хлыщи  и  щеголи! Требую ли я, чтобы вы отказались от ваших
ванн...  молочных  ванн, делающих вашу кожу такой белой? Нет, не требую! Так
не просите меня, следовать извращенной моде безумного двора вашего брата.
     - Я  прошу  сделать это, - сказала Марго, - если ты хочешь приблизиться
во  мне.  Тебе  так  дороги  грязь и пот твоего тела, что я не заставлю тебя
расставаться с ними... если ты не будешь подходить в таком виде ко мне.
     - Мадам,  вы  назначаете  чрезмерно  высокую  плату  за  то, что мне не
слишком-то и нужно.
     С   этими   словами   он  покинул  ее  и  отправился  к  Дайель.  Марго
обрадовалась.  Она  ушла  в  свою  спальню  и  отправила  одну  из фрейлин с
запиской к де Люку, принесшему манеры и обычаи Лувра в Нерак.
     Находясь   во   владениях  своего  зятя,  Катрин  ощутила,  что  к  ней
возвращается    ее    прежняя    сила.   Ревматизм   по-прежнему   беспокоил
королеву-мать,  но  ее настроение поднялось. Она приехала сюда выяснить, что
делает  Наваррец в своем удаленном от французского двора королевстве, какими
ресурсами  он  располагает.  Она  хотела с помощью дам из Летучего Эскадрона
выведать  у здешних министров наваррские секреты. Официальными целями визита
были  примирение  королей  Наварры  и Франции, проведение в Нераке совещания
гугенотов    и   католиков,   очередная   попытка   устранения   религиозных
противоречий.  Катрин  казалось,  что она добилась определенного успеха. Она
меняла  свой  цвет  в  соответствии  с ближайшим окружением, точно хамелеон.
Находясь  в  бастионе  гугенотов,  она  сочувствовала  им.  Она даже освоила
простую  речь,  которой отдавали предпочтение эти люди; Катрин отказалась от
экстравагантного,  напыщенного  языка,  вошедшего  в  моду  при  французском
дворе.  Иногда все это начинало смешить Катрин; она запиралась в ее покоях с
фрейлинами,   и   они  пародировали  "язык  Ханаана",  как  называла  Катрин
пуританскую  речь;  они  добавляли  к  ней скабрезности; Катрин смеялась при
этом  до  слез,  которые  текли  по  ее  щекам.  Но  на  следующий  день она
невозмутимо  приветствовала  гугенотов  и  обращалась  к  ним  на упрощенном
французском так естественно, словно всю жизнь говорила на нем.
     Не  начинали  ли гугеноты забывать ходившие о королеве-матери слухи? Не
начинали  ли  эти  люди доверять ей? Резня Варфоломеевской ночи черной тенью
следовала за Катрин. Забудется ли когда-нибудь тот кошмар?
     Марго  сильно  увлеклась  Тюренном.  Если  бы  можно  было заставить ее
уделять  политике  больше  внимания, чем любви, каким бы союзником она стала
бы!  Тюренн  был  вторым по значению - после Наваррца - человеком неракского
двора.  Он  являлся племянником Монморанси, родственником Наваррца и главным
советником   короля.  Катрин  могла  бы  приказать  одной  из  дам  Летучего
Эскадрона  соблазнить  влюбчивого  Тюренна, если бы он не увлекся Марго. Еще
ни одна королева не имела такой строптивой дочери, подумала Катрин.
     Проходили  месяцы,  в  течение которых Катрин постоянно думала о короле
Франции;  иногда  ее  охватывало сильное желание находиться рядом с ним; она
утешала  себя  тем,  что  выражала  свои  чувства  в  письмах. Своей близкой
подруге,  мадам  д'Узе,  которую  она  оставила  при  дворе в качестве своей
шпионки,  Катрин писала: "Сообщай мне новости о короле и королеве. Я завидую
тебе  - ты видишь их. Никогда с момента рождения Генриха я не лишалась этого
счастья  так  надолго.  Он  находился  в  Польше  восемь месяцев; сейчас уже
прошло  семь  с  половиной;  разлука с любимым сыном продлится еще целых два
месяца".
     Переговоры   католиков   и   гугенотов  продолжались;  было  достигнуто
некоторое  соглашение.  Наваррец заверил Катрин в том, что он хочет оставить
жену у себя; Марго выразила согласие. Катрин была готова вернуться в Париж.
     Наваррец  был  удовлетворен  соглашением, которое он заключил с королем
Франции  через королеву-мать. Гугеноты и католики получали одинаковый статус
во  Франции;  девятнадцать  городов  передавались  гугенотам Катрин покидала
Наварру,  и  это  радовало  Генриха, поскольку он не доверял своей теще и не
любил   ее.   Она  увозила  с  собой  Дайель,  которая  была  очаровательной
любовницей;  однако  в  последние  недели  Генрих  положил  глаз на хрупкое,
трогательное  создание  - мадемуазель де Ребур, отличавшуюся от всех прежних
женщин  короля Наварры - раньше Генрих предпочитал дам, пышущих, как он сам,
здоровьем. Нет, он без сожаления предвкушал отъезд королевы-матери.
     Марго  так  глубоко увязла в романе с красивым Тюренном, что позабыла о
своей  тоске  по  Парижу. Катрин отправилась назад на север; никто не пустил
по этому поводу слезу.
     Но  ее  волнения  не  закончились. Была предпринята попытка восстания в
Салюсе   -   городе,  важность  которого  определялась  его  нахождением  на
франко-итальянской   границе   Белльгард,  правитель  салюсского  доминиона,
прибыл в столицу и превратил ее в крепость.
     Катрин  услышала  эту  новость,  когда  путешествовала  по  Дофинэ, она
вызвала  Белльгарда к себе, но он проигнорировал приказ королевы-матери; она
приказала  герцогу  Савойскому  доставить  к  ней  правителя  Салюса; Катрин
несколько  недель  испытывала  раздражение  из-за  того,  что  ее свидание с
Генрихом откладывается; наконец мятежника привели к королеве-матери.
     Она  приняла  Белльгарда  и  герцога Савойского в присутствии кардинала
Бурбона.
     Катрин  с  грустью в голосе говорила им о достоинствах короля; обо всем
сделанном  им  для  своих  подданных;  она заявила, что испытала потрясение,
узнав  о  существовании  людей,  не  ценящих  доброту  монарха.  Она немного
поплакала.  Произнесла  свои  любимые  фразы:  "Разве  я  не  просто  слабая
женщина? Что я могу сказать вам? Как я должна поступить с предателем?"
     Белльгард  был  так  тронут слезами и красноречием Катрин, что заплакал
вместе  с  ней;  но  когда  она  спросила  его,  что  он собирается делать с
салюсским  доминионом,  он  наконец  заговорил  о  религиозных противоречиях
между  его  народом  и  французским  двором;  он  подчеркнул, что необходимо
принять  во  внимание  волю граждан. Он сказал Катрин, что не может взять на
себя  ответственность  за  случившееся;  народ  избрал  его своим глашатаем,
потому что он - правитель Салюса.
     - Месье,  -  сказала  Катрин, отбросив образ слабой вдовы. - Я приехала
сюда,  чтобы  раз  и  навсегда  решить  этот  вопрос. Мы оба не покинем этот
город, пока вы не поклянетесь в верности королю. Если вы не сделаете это...
     Она  пожала  плечами и позволила себе продемонстрировать одну из тех ее
улыбок, которые всегда пробуждали страх в людях.
     Результатом  беседы  Белльгарта  с королевой-матерью стало то, что он в
присутствии   совета   поклялся   в  верности  королю.  Но  Катрин  не  была
удовлетворена  этим  поступком Белльгарда. Она окружила его шпионами; теперь
она знала о каждом произнесенном им слове, о любом его шаге.
     - Я  не  доверяю  человеку,  предавшему короля, - сказала она кардиналу
Бурбону. - Делать это было бы неразумным.
     Она  определенно не доверяла Белльгарду. Однажды ночью он скоропостижно
скончался.  Еще  днем  он чувствовал себя отлично, съел обильный ужин, выпил
обычное количество вина.
     Теперь Катрин была свободна и могла отправиться к сыну.
     Обняв благоухающего Генриха, она пролила искренние слезы.


     Катрин  быстро  поняла, что за время ее отсутствия многое изменилось во
французском  дворе;  она  спрашивала  себя,  не  следовало  ли ей остаться в
Париже  вместо  того,  чтобы мирить католиков с гугенотами и налаживать брак
людей  столь  ленивых  и  аморальных, что шансов на совместное счастье у них
было не больше, чем у представителей враждующих религий?
     Ее  сильно  взволновала  деятельность  одного  человека,  о котором она
недостаточно  много  думала во время своего пребывания в Наварре. Забывать о
существовании герцог де Гиза было неразумно.
     Катрин  обнаружила,  что  с  момента  ее отъезда из Парижа Католическая
лига  значительно  окрепла.  Она пустила корни по всей стране; в большинстве
городов  образовались  ее  отделения.  Лигу поддерживали Рим и Испания. Чего
она  добивалась?  Катрин  была  уверена,  что  истинная  цель  отличалась от
провозглашаемой.  Говорили,  что Лига стремится дать людям утешение и покой,
но  Катрин  подозревала, что смысл ее активности - утверждение власти одного
человека.
     Королева-мать  поняла,  что  король  не  изменил  своим экстравагантным
привычкам.  Жуаез  и  Эпернон  стали  его  любимыми  фаворитами;  Жуаез  был
простодушен  и  глуп,  но  Катрин не до конца разобралась в Эперноне. Генрих
раздаривал  своим друзьям сотни аббатств, находившихся теперь в руках людей,
которых  не  следовало  и подпускать к ним Баттус устраивал уличные шествия;
королевские банкеты стали вызывающе роскошными.
     Катрин  боялась очередной выходки ее младшего сына Анжу; когда королева
Элизабет  заявила  Симерсу,  -  находясь  в Англии, он пытался склонить ее к
французскому  браку,  -  что  она  не  выйдет замуж за человека, которого не
видела,  Катрин  почувствовала,  что это - дарованный небесами шанс избавить
Францию  от  молодого  проказника;  согласившись взять Анжу к себе, Элизабет
заслужит искреннюю благодарность его матери.
     Искавший  новых приключений Анжу не возражал против путешествия; в июне
он пересек пролив и высадился в Англии.
     Катрин  с помощью шпионов наблюдала за этим гротескным ухаживанием. Она
знала,  что  Элизабет  не  уступает  ей  в  хитрости, но англичанка обладала
многими  женскими  качествами,  отсутствовавшими  у Катрин. Королева-мать со
смехом  следила  за  другой  королевой,  главной  чертой которой она считала
безмерное  тщеславие.  Она  знала,  что  Элизабет  заигрывает с Лейчестером,
который,  потеряв  надежду  жениться  на  королеве  и  стать королем Англии,
недавно  тайно  вступил в брак с графиней Эссекс. Этому содействовали Симерс
и  его  шпионы;  по  приказу  Катрин  они  убедили,  и Лейчестера в том, что
переговоры  о  французском  браке  продвинулись  вперед, и у него нет шансов
жениться на королеве, остановившей свой выбор на герцоге Анжу.
     Что   касается   методов   ухаживания  за  сорокашестилетней  женщиной,
которыми  пользовался  двадцатипятилетний  сын  Катрин, то тут королева-мать
предоставила ему свободу; он обладал большим опытом в таких делах.
     Анжу,  изменив  свой  вид,  отправился  в  Гринвичский  дворец  просить
аудиенцию  у  королевы; получив ее - она отлично знала, кто пожаловал к ней,
Анжу  бросился  к  ногам Элизабет и пробормотал, что он от восхищения теряет
дар речи.
     Элизабет  нашла  этот  подход  романтичным  и  очаровательным,  хотя ее
соотечественников  смешили  французские  манеры и обычаи. Она сообщила своим
фрейлинам,  -  и  это  стало  известно  Катрин,  что  Анжу значительно менее
безобразен,  чем  ей  внушали.  Его  нос действительно был большим, признала
королева  Англии,  но  у всех Валуа крупные носы; она не рассчитывала на то,
что  в  этом отношении он отличается от своих родственников. Да, он не вышел
ростом,  но  это  пробуждает в ней нежность к Анжу. Ей нравились причудливые
манеры  герцога,  его  смелость.  Он умел танцевать лучше любого английского
придворного.
     Катрин  знала,  что  рыжеволосая королева тайком посмеивается над своим
ухажером  -  так  же,  как  и ее подданные. Знатная молодежь пародировала на
улицах   жеманную  походку  Анжу,  смеша  этим  прохожих;  юноши  копировали
экстравагантные  туалеты  герцога  и  его приближенных. Катрин знала: поняв,
что  над  ним потешаются, Анжу придет в ярость; однако сухой английский юмор
позволил избежать этого.
     Королева   обласкала   его,   точно   обезьянку;  она  заставляла  Анжу
появляться с ней на людях, называла герцога "ее маленьким лягушонком".
     Она,  конечно,  знала, что за ней следят. Она была достаточно кокетлива
и  тщеславна,  чтобы  получать  удовольствие  от ухаживаний чудного герцога,
однако  в  то  же  самое время она просчитывала плюсы и минусы такого брака.
Может    ли   сорокашестилетняя   королева-протестантка   выйти   замуж   за
двадцатипятилетнего  принца-католика?  Для Элизабет это был не самый удачный
брак;  министры  отговаривали  ее от этого шага, но она была готова проявить
благосклонность  к  этому  союзу  -  ей хотелось, чтобы галантное ухаживание
молодого  человека  продлилось как можно дольше. Катрин видела копию письма,
которое  направил  королеве сэр Филипп Сидней; в нем шла речь об этом браке.
Оно  было смелым; читая его, Катрин испытала желание пригласить сэра Филиппа
к себе на обед. Он недолго оставался бы в живых после этой трапезы.

     Любимая,  обожаемая  королева!  Как  опечалился  - если не возмутятся -
ваши  подданные,  увидев  вас  вступившей в брак с французом-папистом, сыном
современной   Иезавели,   брат  которой  пожертвовал  своей  сестрой,  чтобы
облегчить  организацию  истребления  наших единоверцев. Будучи католиком, он
не  сможет  и  не  захочет  стать  вашим  защитником;  взойдя  на  трон,  он
уподобится  мечу  Аякса,  который не столько помогал обнажавшим его, сколько
становился для них бременем.

     Королева  Англии  получила  это  письмо;  Катрин  поняла,  что Элизабет
весьма  серьезно задумалась над ним. Но некий Стаббс, осмелившийся составить
письменный  протест и оскорбивший герцога, назвав его "не похожим на мужчину
и  принца",  был  сурово  наказан; ему отрубили правую руку. Подобная участь
постигла человека, опубликовавшего заявление Стаббса.
     Катрин  изучила  отпечатанный  текст,  стоивший этим людям их рук "Этот
человек  -  сын Генриха Второго; со дня женитьбы последнего на Катрин Медичи
его   семья   была  обречена  на  вырождение;  родные  Генриха,  отвергавшие
Евангелие,  постоянно  боролись  друг  с  другом.  Теперь  негодный  отпрыск
французской  короны  явился  сюда,  чтобы  жениться на сиятельной английской
нимфе".
     Для  королевы  Англии  было  типичным  то, что она наказала этих людей,
хотя  и  приняла  во  внимание  слова  сэра  Филиппа  Сиднея.  Возможно, она
изображала,   что  очарована  перспективой  этого  брака,  опасаясь  реакции
Франции, Испании и Рима на ее отказ.
     Поэтому  она  удерживала  возле  себя  претендента на ее руку и сердце;
сначала   она   разыгрывала  из  себя  невесту,  затем  пошла  на  попятную,
облачившись  в  девичью  скромность, смешную для сорокашестилетней женщины с
небезупречной  репутацией;  она  заказала  себе  бриллиантовую  брошь в виде
лягушонка;  она  прикрывала  свои  хитрые глаза веками с белесыми ресницами,
проявляя  то  энтузиазм,  то  сдержанность,  дожидаясь  удобного момента для
отправки ухажера назад во Францию.
     Наконец,  печально  вздохнув  и  заверив герцога Анжу в том, что она не
вольна  распоряжаться  рукой и сердцем королевы Англии, Элизабет сказала ему
следующее:  поскольку английские протестанты и французские католики не хотят
этого  брака,  она,  стремясь  к  сохранению мира, вынуждена весьма неохотно
отпустить  ее  дорогого  маленького  лягушонка. Она судила Анжу деньгами для
военной  кампании  во  Фландрии,  тепло  попрощалась с ним и в сопровождении
Лейчестера отправила через пролив.
     Обе  королевы,  Катрин  и  Элизабет, - две самые сильные женщины своего
времени  -  поняли,  что франко-английский брак никогда не состоится. Катрин
рассердилась.   Англичанка   провела  ее.  Но  они  продолжали  обмениваться
дружескими  письмами,  тая  в  своих  сердцах  ненависть  и недоверие друг к
другу.


     Пришла  беда; ее надул ветер с Беарна. Что можно ждать, спрашивала себя
Катрин, от этой возмутительницы спокойствия - королевы Марго?
     Марго   примирилась   с   жизнью  в  новом  королевстве.  Частично  это
объяснялось  наличием  великолепного  любовника  -  графа  Тюренна.  Он  был
главным   министром   Наварры   и  первым  советником  короля;  Марго  могла
участвовать  во  многих  политических  интригах.  Она  воевала  с любовницей
Наваррца,  мадемуазель  де Ребур - по словам Марго, весьма непривлекательной
особой.   Худая,   болезненная  женщина  не  могла  долго  сохранять  статус
фаворитки  короля;  поскольку  она  не без удовольствия объявила себя врагом
королевы,  Марго  хотела устранить ее. В коротких промежутках между занятием
любовью  Марго обсуждала с Тюренном планы избавления от хрупкой мадемуазель,
обладавшей влиянием на короля.
     Тюренн   обратил  внимание  Марго  на  юную  девушку,  которой  еще  не
исполнилось  и пятнадцати лет; очаровательная наивная Франсуаза была дочерью
Пьера  де  Монморанси,  маркиза де Тюри, барона де Фоссо. Она жила с отцом в
Нераке;  Тюренн  заметил  ее,  когда она еще была ребенком. Он почувствовал,
что  король не устоит перед юной, свежей, очаровательной девушкой, к тому же
пышущей здоровьем.
     - Когда  мы  отправимся  в  Нерак,  -  сказала Марго, - мы должны будем
привести к Генриху малышку Фоссо.
     Обстоятельства  благоприятствовали  им.  Когда  двор  переехал из Пау в
Нерак,  мадемуазель  де Ребур заболела и не смогла последовать за Наваррцем.
Генрих  оставил  ее,  плача  и  обещая  хранить ей верность, но в Нераке его
ждала  юная Фоссо. Столкнувшись с таким обаянием и невинностью, Наваррец без
труда  забыл  свои  клятвы, которые он и прежде давал многим женщинам. Через
несколько дней он объявил себя рабом новой подружки.
     Марго  и  Тюренн  вздохнули с облегчением. Фоссо была славным ребенком,
знавшим,  что  она  обязана  своим  продвижением  королеве  и  ее любовнику.
Обладая  умом,  она  догадывалась,  что  для сохранения своего положения она
должна  не  терять  благосклонность  этой  пары;  ей  удавалось делать это к
удовлетворению всех заинтересованных сторон.
     В то время Марго писала в своих мемуарам:

     Наш  двор так изыскан и приятен, что мы не завидуем французскому двору.
Мой  муж  окружен  людьми не менее любезными и галантными, чем те, которых я
встречала  в Париже. Сожалеть можно лишь о том, что они - гугеноты. Но здесь
никто  не  говорит  о  религиозных  противоречиях. Король и его сестра ходят
вместе  на  проповеди,  моя  свита посещает мессу, которую служат в часовне,
что  стоит  в  парке. После этого мы все встречаемся и гуляем в великолепном
саду  с  длинными  дорожками,  обсаженными лавровыми деревьями и кипарисами,
или  по парку, который я велела разбить возле реки, с аллеями, тянущимися на
три  тысячи  шагов.  Остаток  дня мы проводим в пристойных увеселениях; днем
или вечером обычно состоится бал.

     Некоторые  гугеноты  не  были так удовлетворены этой жизнью, как Марго.
Королева,  бормотали  они, принесла во дворец порок. Она привила к здоровому
дереву вавилонский черенок.
     Марго  пожимала  изящными  плечами.  Она  была  счастлива, поддерживала
неплохие  отношения  с  мужем; она добивалась своего посредством юной Фоссо;
ее  кроткая  невестка  Катрин  не доставляла ей хлопот; мадемуазель де Ребур
окончательно  утратила  свою  власть;  месье  де  Тюренн по-прежнему радовал
Марго.
     Гонцы  из  Парижа вторглись в этот рай. Ненависть брата догнала Марго в
Нераке.
     Обе  стороны  не  были  довольны  миром,  с  таким  трудом  достигнутым
стараниями  королевы-матери.  Король Франции подозревал Марго в том, что она
дурно  влияет  на  неракский  двор;  он  сожалел  о  том,  что  ей разрешили
соединиться  с  мужем,  искал  способ  ее  возвращения  назад.  Его  курьеры
доставили  Наваррцу послание монарха, в котором шла речь о зловещих слухах в
отношении  Марго,  гулявших  по  стране.  Генрих  Валуа упоминал скандальное
поведение  королевы  Наварры,  которая,  как  утверждают  люди,  вступила  в
любовную  связь  с  графом  Тюренном;  в  письме намекалось, что эти двое не
только прелюбодействуют, но и строят опасные заговоры.
     Прочитав  этот  текст,  Наваррец  засмеялся.  Он еще меньше, чем король
Франции,  радовался  заключенному  миру.  Поэтому  он  был  готов  допустить
вспышку   вражды,   чтобы  впоследствии  подписать  новое,  более  выгодное,
соглашение.
     Он  вызвал  к  себе Марго и Тюренна; изобразив на лице гротескный ужас,
он показал им донос короля Франции.
     Любовники  приготовились  защищаться,  но вскоре они поняли, что в этом
нет  нужды. Ясно показав, что он верит всему сказанному французским королем,
Наваррец  насмешливо  спросил:  "Может  ли  мужчина стерпеть такую клевету в
адрес  своей  добродетельной  жены?  На  подобное оскорбление можно ответить
только ударом меча".
     Тюренн  согласился  с  королем,  что  условия мира весьма невыгодны им;
Марго  поддержала  любовника.  Вскоре  между  гугенотами  и католиками вновь
вспыхнула  война  - народ Франции, не питавший иллюзий относительно истинных
причин происшедшего, иронично назвал ее "Войной любовников".
     В  Париже  Катрин наблюдала за развитием событий с нарастающей печалью,
потому  что  во  время войны Наваррец проявил себя как полководец, с которым
придется  считаться  в  будущем.  Он брал один город за другим; вскоре стало
ясно,  что он способен выиграть "Войну любовников". Ввиду этого было вдвойне
приятно  сознавать, что он не отказался от своих безумств. Он так влюбился в
юную  глупышку,  практически  подростка,  что  на пороге победы мог покинуть
после  битвы,  чтобы  срочно  оказаться рядом с маленькой Фоссо. Это желание
пересиливало  стремление  к победе над армиями французского короля. Он снова
и  снова  упускал  шансы, отшвыривал их. Он провозгласил нейтралитет Нерака;
католики  согласились  на  это при условии, что Наваррец не вернется туда до
окончания  военных  действий;  но Фоссо находилась в Неракском дворце. Когда
Генриха  охватывало  желание  встретиться с любовницей, все остальное теряло
для  него значение. Однажды, когда стало известно, что Наваррец нарушил свое
слово  и  проник  во  дворец,  его обстреляли из пушек. Марго была возмущена
глупым  поступком  мужа,  но  Наваррец  лишь  смеялся.  Он заявил, что готов
заплатить  за  свою  выходку.  Он  оказался  со  своей  любимой  Фоссо и был
согласен  рискнуть ради этого дворцом. Только отменная выучка руководимых им
солдат спасла тогда Нерак.
     Это  явственно  свидетельствовало  о том, что Наваррец, будучи смелым и
талантливым   командиром,   оставался   рабом  своей  чувственности.  Катрин
страстно   надеялась,   что   он   сохранит  эту  слабость;  чужие  слабости
увеличивали  ее  силу;  она  с ликованием отмечала, что, не обладай Наваррец
этой  чертой,  война  могла  бы  иметь  губительные  последствия  для короля
Франции.  Вражда продолжалась почти год и могла продлиться еще, если бы Анжу
не  предложил  использовать его дружбу с зятем для восстановления мира. Анжу
по-прежнему  был  одержим мечтой о французской империи, которую он собирался
осуществить  с  помощью  войны  во  Фландрии.  Ему  казалось нелепым то, что
французы  воюют  со  своими  соотечественниками, когда они могут сражаться с
иностранцами  во  славу  Франции. Он отправился в Нерак, где Марго встретила
его с нежностью, а Наваррец - весьма по-дружески.
     Был  заключен новый мир, но теперь уже никто не возлагал больших надежд
на   подобные  договоры.  Их  было  слишком  много.  Они  являлись  шаткими,
ненадежными мостиками, связывающими одну войну с другой.
     Пробыв  в  Нерак,  Анжу, похоже, не спешил покинуть его. Он заявил, что
очарован  этим местом, но вскоре стало ясно, что он покорен не столько самим
Нераком,  сколько  одной  из живших здесь дам. Анжу искал неприятности с тем
же  упорством,  что  и Марго; особа, которую он почтил своим вниманием, была
ни кем иным, как малышкой Фоссо, любовницей короля.
     Ситуация   оживила   весь   двор.   Снова   между   свояками  вспыхнуло
соперничество,  как  несколько лет тому назад, когда они оба увлеклись мадам
де Сов. Они разыгрывали друг друга; их шутки переходили грань безопасности.
     Конец  этому  положила Марго. Однажды она позвала к себе своего брата и
серьезно поговорила с ним.
     - Дорогой брат, - сказала она, - я знаю, что ты любишь меня.
     Анжу  нежно поцеловал сестру. Он питал слабость к лести и восхищению, и
Марго не скупилась на сладкие речи.
     - Я  бы хотела, - добавила она, - чтобы твое чувство ко мне затмило все
остальные, которые ты испытываешь к другим людям.
     - Дорогая,   прекрасная   сестра,  зачем  тебе  желать  того,  что  уже
принадлежит  тебе?  Никого  я не люблю и никем не восхищаюсь так сильно, как
моей красавицей сестрой.
     - А Фоссо? - спросила Марго.
     Он засмеялся.
     - Дорогая  Марго,  это действительно любовь, но временная. Моя любовь к
тебе вечна.
     Она обняла брата, приласкала его.
     - Это  радует  меня.  Теперь  я  уверена  в том, что ты прислушаешься к
моему  совету.  Ты  теряешь  здесь  время,  дорогой  брат.  Ты - незаурядный
полководец.  Ты  можешь  принести  Франции  славу.  Ты  должен  стремиться к
созданию империи, а не к обладанию женщиной.
     Марго  нравилось  играть  на  его слабостях; она заставила Анжу увидеть
себя  строителем  империи,  будущим королем Франции, причем самым великим из
всех,  каких  знала  эта  страна. Она так успешно справилась с этой задачей,
что  вскоре  после  их  беседы  Анжу  с  сожалением  расстался  с  Фоссо; он
объяснил,   что  его  зовет  долг;  он  -  человек,  на  которого  возложена
определенная миссия.
     Из  Нерака  он  приехал во Фландрию, где собрал армию и вошел в Камбре;
однако,  как  всегда,  он планировал свои действия недостаточно осторожно, а
Филипп  Испанский  не  сидел  сложа  руки. Через несколько месяцев положение
Анжу  стало  шатким;  у него кончились средства, необходимые для продолжения
кампании,  ему  угрожала  могущественная  Испания.  Потерпев  поражение,  он
отправился  в  Англию,  попросил  Элизабет  ссудить  его  деньгами,  что она
сделала, и вернулся во Фландрию воевать.
     Но  его  отъезд  из  Нерака  означал  лишь временный мир для обитателей
дворца.
     Фоссо  забеременела.  Это вызвало раздражение у Марго по двум причинам.
Во-первых,  любовница  короля  могла родить ребенка - в отличие от королевы;
во-вторых,  беременность изменила характер кроткой девочки, переставшей быть
таковой;  она уже не желала подчиняться королеве. Более того, мадемуазель де
Ребур,   разъяренная   потерей  королевских  милостей,  цеплялась  за  любую
возможность распространения скандальных слухов о короле и Фоссо.
     Если  всей  стране  станет  известно  о  том,  что  дочь  великого дома
Монморанси   собирается   родить   королевского  бастарда,  некоторые  круги
гугенотов  испытают  сильное потрясение. Ввиду этого Марго решила взять дело
в свои руки - как она говорила, в интересах всех сторон.
     Она  вызвала  к  себе  Фоссо;  когда  девушка явилась к королеве, Марго
ласково посмотрела на нее и сказала:
     - Моя  дорогая  Фоссо,  все  уже  произошло,  и  винить  в этом кого-то
бесполезно.  Мы  должны постараться сохранить спокойствие. Ты понимаешь, что
известие  о  твоей  беременности  причинит  большой  вред королю. Гугеноты -
ужасные  пуритане,  они  не приемлют лидеров, которых считают аморальными. В
интересах  короля  и твоих собственных, поскольку для девушки из твоего дома
не  подобает  вынашивать  внебрачного  ребенка,  я  предлагаю тебе следующее
решение:  я  увезу тебя в уединенное местечко Мас д'Агенэ, которое находится
на  берету  Гаронны  между  Мармандом  и  Тоннином.  Там, в глуши, ты родишь
ребенка.  Это  самый  мудрый выход. Когда король отправится с придворными на
охоту,  мы  выедем  вместе  с  ними;  затем, захватив наших слуг, мы покинем
короля и поскачем в Мас д'Агенэ.
     Фоссо  выслушала  это  предложение  и  настороженно  посмотрела на дочь
Катрин Медичи.
     - Мадам,  -  сказала  Фоссо,  - ничто не заставит меня поехать с вами и
вашими друзьями в уединенное место.
     Она   сделала  реверанс,  покинула  королеву  и  отправилась  к  своему
любовнику.  Увидев,  как  она  расстроена, он спросил Фоссо, что случилось с
ней.
     - Королева, - сказала Фоссо, - намерена убить меня.
     - Неужели?  -  сердито  произнес  король.  Ему,  как  и  его любовнице,
казалось  возможным, что дочь Катрин Медичи задумала устранение мешавшего ей
человека.
     - Она  предложила,  чтобы  мы  отправились  на  охоту.  Затем  она и ее
женщины  увезут  меня  в уединенный замок, где я останусь с ними до рождения
моего ребенка. Я не поеду. Я знаю, что она хочет убить меня.
     - Черт  возьми!  -  воскликнул король. - По-моему, это вполне возможно.
Не бойся, любовь моя. Ты не поедешь с ней.
     Он  отправился  в  покои  Марго. Она отдыхала на диване и посмотрела на
мужа  с  достоинством и даже надменностью, изящно склонив голову в сторону с
молчаливой  просьбой  не  подходить к ней слишком близко. С тех пор, как она
обратилась  к  нему  с  просьбой  вымыть ноги, прошло немало времени. Генрих
уселся  и стал рассматривать свои конечности; Марго показалось, что он так и
не вымыл их.
     - Значит,  -  не  обращая внимания на ее фрейлин, произнес Генрих, - ты
похожа на свою мать.
     Марго вопросительно подняла брови.
     - Мадам,  перестаньте  смотреть  на  меня с таким высокомерием! Что это
еще за идея - увезти Фоссо в уединенное место и убить ее?
     - Я  не  понимаю,  почему  мое предложение о помощи истолковывается как
намерение убить, - сказала Марго.
     - Ты... хотела помочь ей?
     - Почему  нет? Твои гугеноты не обрадуются, услышав о бастарде. Я помню
переживания  твоего  отца, когда любовница родила ему ребенка. Мы, католики,
придерживаемся  широких  взглядов.  Короткое  покаяние,  и мы прощены. Но ты
выбрал более строгую религию. Я просто хотела помочь тебе и Фоссо.
     - И для этого убить ее?
     Марго пожала плечами.
     - Хорошо.  Я  забираю  назад  мое предложение. Если ты намерен и впредь
вести  аморальную  жизнь, не надейся, что тебе удастся сохранить ее в тайне.
Твои праведники разоблачат тебя.
     - Ты смеешь говорить мне об аморальной жизни!
     - Во всяком случае, моя жизнь не осложняется досадными происшествиями.
     - Не хвастайся своим бесплодием.
     - Я  не  стыжусь  того,  что  избавлена от нежелательных последствий. Я
сожалею  о  том,  что  протянула  руку помощи. Я просто подумала о том, что,
поскольку  репутация  этого  двора  важна для нас обоих, я могла бы помочь в
этом деле. Вот и все.
     - Как  бы  ты помогла? - спросил он. - Твоя мать оставила тебе во время
своего визита набор ядов?
     Марго  взяла  книгу  и  начала  читать. Муж в течение нескольких секунд
сердито смотрел на нее, затем он ушел.
     Он  беспокоился. Он боялся смутить своих друзей-гугенотов; эти лицемеры
не  возражали  против  тайного аморализма; они возмущались лишь тогда, когда
пороки  становились  явными. Генрих был по-прежнему увлечен малышкой Фоссо и
не желал расставаться с ней.
     Через   несколько   недель  стало  невозможным  игнорировать  состояние
любовницы  короля.  Наваррец  почувствовал,  что  он  поторопился отвергнуть
помощь Марго.
     Он  пришел  к  ней, когда она лежала в постели; отодвинув полог, Генрих
изобразил на лице смирение.
     - Мне  нужна  твоя помощь, - сказал он. - Я хочу, чтобы ты позаботилась
о Фоссо.
     - Я  ничего  не могу сделать, - с удовольствием ответила Марго. - Я уже
предлагала  свое содействие, но его весьма грубо отвергли. Сейчас я не стану
заниматься этим делом.
     Он схватил ее за запястье и с угрозой посмотрел на Марго.
     - Ты исполнишь мои приказы, - заявил Генрих.
     Марго  не  огорчилась.  Она и Тюренн страстно желали заполучить Фоссо в
свои   руки;   периодически   Марго   принимала   решение  осуществить  свой
первоначальный   план.   Она   должна  воспользоваться  ситуацией,  наказать
Наваррца  за его недавний отказ от предложенной ею помощи. Она хотела, чтобы
он начал уговаривать ее. Поэтому сейчас она покачала головой.
     - Месье,   вы  просите  меня,  французскую  принцессу,  вашу  королеву,
выступить в роли повивальной бабки вашей любовницы-шлюхи!
     - Откуда   такая   гордыня?   Еще   несколько   недель  назад,  дорогая
французская  принцесса, королева Наварры, вы просили о привилегии стать этой
самой повивальной бабкой моей любовницы.
     - Мое доброе сердце одержало верх над разумом, - сказала Марго.
     - Твое доброе сердце сделает это еще раз, моя дорогая.
     - Ты оскорбляешь меня.
     - Значит, ты заслужила. Ты позаботишься о Фоссо.
     - Я не стану ничего делать.
     Он  схватил  ее  за  плечо,  но  что-то  в  лице  Марго  заставило  его
рассмеяться. Она с большим трудом обрела обычный вид.
     - Ты - самая умопомрачительная женщина Франции, - сказал Генрих.
     - А вы, месье, самый грубый, грязный, противный...
     Он тряхнул ее и поцеловал; теперь они рассмеялись вместе.
     - Никто  не  забавляет  меня  так,  как ты, - заявил Генрих. - Приятно,
когда  тебя кто-то забавляет. Будь ты более нравственна, я бы легко влюбился
в тебя.
     - Увы!  -  вздохнула  Марго.  -  Если бы ты был более чистоплотен, я бы
тоже смогла полюбить тебя.
     - Если бы ты имела меньше любовников...
     - А ты бы иногда мылся...
     Они снова засмеялись, и Марго сказала:
     - Хватит   совершать  глупость.  Можешь  не  бояться.  Я  позабочусь  о
девочке.
     - Моя милая Марго!
     Он  хотел  обнять  ее,  но  она  отступила  назад.  Он  опустил  глаза,
посмотрел на свои ноги и расхохотался.
     - Я  так  сильно восхищаюсь тобой, - сказал Генрих, - что сейчас покину
тебя.  Передай  Тюренну  -  он так часто принимает ванну, что напоминает мне
одного  луврского  щеголя...  ничто на этом свете не заставит меня следовать
его примеру.
     Позже Марго обсудила ситуацию с Тюренном.
     - Это  станет концом Фоссо, мой дорогой. Она пожалеет о том, что повела
себя со мной дерзко.
     - Что ты задумала? - спросил Марго ее любовник.
     - О,  мой  дорогой!  Ты  тоже?  Неужели  ты  думаешь то же самое, что и
другие?  Я  читаю  это  в твоих глазах. Ты говоришь себе: "Она - дочь Катрин
Медичи".  Но  я  не  хочу убивать. В этом случае убийство было бы глупостью.
Теперь,  когда  король  встревожился из-за мадемуазель Фоссо, он уже отчасти
разлюбил   ее.  Он  старается  избегать  лишних  волнений.  В  конце  концов
любовница   короля   должна   заботиться   о  его  покое,  а  не  доставлять
неприятности  Фоссо  поедет  со  мной. Я увезу ее, и она несколько недель не
будет  видеть  короля...  ты  же  проследишь  за  тем,  чтобы он в это время
встречался   с   другими   женщинами.  Возможно,  наша  маленькая  Фоссо  по
возвращении  ко  двору  обнаружит,  что  ее  место занято. Если слух об этой
истории  пересечет границу Наварры, король будет весьма недоволен. Почему бы
этому  не случиться? Наивно пытаться сохранить это происшествие в тайне. Мой
дорогой,  мы не можем позволить этой девушке, показавшей свои зубы, работать
против нас.
     Тюренн   согласился.   Королю  необходимо  подыскать  новую  любовницу;
несомненно, маленькая Фоссо царствовала слишком долго.
     Марго  успешно  справилась  со  своей  задачей,  но  судьба помогла ей;
ребенок   Фоссо   родился  мертвым.  История  завершилась,  как  и  короткое
возвышение  маленькой Фоссо, которая, вернувшись ко двору, к своему великому
огорчению   обнаружила,  что  король  развлекает  себя  несколькими  легкими
связями;  поскольку  они  оказались  весьма  несерьезными,  Фоссо попыталась
вернуть  себе  свое  прежнее  положение  и  сделала  бы это, если бы в жизни
Генриха  не  появилась  вновь  Диана  д'Андузен,  графиня  Грамонт,  которую
Наваррец  полюбил  в дни ее замужества, когда ему было четырнадцать лет. Она
была  Корисандой  его  юности;  он  обрадовался,  увидев,  что она стала еще
красивее.
     Но  история с романом короля и мадемуазель Фоссо продолжала жить, когда
их   связь   уже   оборвалась.   Она  обсуждалась  по  всей  стране;  сцены,
происходившие  между  королем я королевой Наварры, приобретали в устах людей
ужасную   окраску;  казалось,  французский  двор  только  и  говорил  что  о
постыдной жизни сиятельной четы.
     Народ  перемывал  им  косточки на улицах. Парижане страдали от голода и
холода,  они  сравнивали  свое  жалкое  существование с порочной в роскошной
жизнью коронованной Наваррской парочки.


     Испания,   старый   враг   Катрин,   нанесла   сокрушительный  удар  по
королеве-матери;  как всегда в подобных случаях, Катрин испытала потребность
в  срочных действиях в нейтрализации домашних врагов - она не могла ослабить
своего извечного могущественного недруга.
     Это  оказалось  трагическим  просчетом;  король без колебаний заявил об
этом  матери.  Он полностью находился под влиянием Жуаеза и Эпернона, все их
предложения   казались  ему  разумными.  Если  совет  фаворитов  приводил  к
неудачам,  то  король  не  считал  их  важными.  Но  когда  мать,  с детства
защищавшая   Генриха,   интриговавшая   ради   его  восхождения  на  трон  и
удерживавшая  там  сына,  наконец  высказала  ошибочное  суждение, он первым
обвинил ее.
     Скоропостижно  скончался  король  Португалии;  два  человека  заявили о
своих  правах  на  трон. Оба они доводились племянниками Филиппу Испанскому.
Одного  назвали  Филиппом в честь его могущественного дяди, второй носил имя
Антоний.  Катрин  удивила  всех,  заявив  о  своих  претензиях  на трон. Она
утверждала,  что  семья  покойного короля являлась незаконной; покопавшись в
прошлом,  она  отыскала  своего  предка  имевшего отношение к португальскому
трону.  Филипп  Испанский ответил на это презрительной усмешкой, возмущенная
Катрин,  едва  не  разорив Францию, сколотила для подкрепления ее требований
флот.  Французы  были  неважными  моряками; испанцев же считали обладателями
самой  мощной  армады  - после английской. Катрин следовало понять, что у ее
флотилий  нет  шансов  одолеть  испанцев.  Французские корабли направились в
Тесейру;  вернувшись  назад,  парусники представляли из себя жалкое зрелище.
Филипп  Испанский  отдал  трон  Португалии  своему тезке; на род Франции еще
сильнее обозлился на своего короля и его мать.
     "Нас  задушили  налогами;  мы  оплачиваем  их  безумные выходки. Катрин
Медичи  морит  придворных  ядами,  а  нас  -  голодом.  Сколько еще мы будем
терпеть итальянку и ее змеиное гнездо?"
     Катрин  порой стояла у какого-нибудь луврского окна и смотрела на толпу
жестикулирующих  людей; время от времени кто-то поворачивался лицом к дворцу
и  махал  кулаком.  Она  слышала,  что  говорят  Парижа не, когда бродила по
рынкам: "Иезавель... Королева Иезавель! Любая собака побрезгует ее плотью!"
     Люди пели:

                Одна погубила Израиль,
                Другая губит Францию.

     Но  песню  исполняли мрачно, грустно; сильнее всего Катрин боялась этой
подавленности. Она звала, что тлеющий костер может внезапно разгореться.
     Она  должна  следить  за  всеми  ее  врагами.  Что  на  уме у неракской
парочки? Что они замышляют?
     Катрин обратилась к ласкавшему своих болонок королю:
     - Мой сын, мы должны вернуть твою сестру ко двору.
     Король встревоженно посмотрел на мать.
     - Без нее жизнь гораздо приятнее.
     - Возможно,  мой  дорогой.  Но  можем  ли  мы знать ее планы, когда она
отсутствует?
     - Наваррца следует бояться больше, чем Марго.
     - Я  не  уверена.  Они оба опасны. Предложи им навестить нас. Я была бы
счастлива,  если  бы  они  находились здесь. Я мои подыскать ему женщину; ты
знаешь,  что  я  умею  слышать  обо всем происходящем вокруг меня. Когда они
живут  вдали,  делать  это  труднее.  К  несчастью,  мои  слуховые  трубы не
дотягиваются до Нерака.
     - Они не приедут даже по моему приказу.
     - Марго  приедет,  возможно,  с  ее  помощью  удастся  заманить в Париж
Наваррца.
     - Ты сделаешь их пленниками?
     - Я приму меры к тому, чтобы ему не удалось снова скрыться.
     - Ты  думаешь,  она  приедет? Ты помнишь, как упорно стремилась Марго к
отъезду?
     - Мой  дорогой  сын,  Марго  не  может  быть  счастлива,  долгое  время
находясь  на  одном  месте.  Она  пишет,  что  у  нее  нет для нас новостей,
достойных  того,  чтобы сообщать о них. Это означает, что она соскучилась по
французскому  двору. Она хочет услышать о происходящем в Париже. При мысли о
Сене  ее  глаза  наполняются  слезами!  Неужели  ты думаешь, что Марго может
долго  нравиться  какое-то  другое  место,  кроме французского двора. Поверь
мне,  она  мечтает  сейчас  о  возвращении  так же сильно, как когда-то - об
отъезде. Нам не составит труда уговорить ее вернуться назад.
     - А Наваррец? Отпустит ли он жену?
     - Если  Марго  поведет  себя  разумно,  он  согласится. Она несомненно,
предложит  себя  на  роль его шпионки при французском дворе. Мы должны будем
просматривать  все  ее  послания, адресованные мужу. Мы сделаем так, что она
заманит  его сюда. Я предложу ей приехать в Париж. Я уверена, что она устала
от  месье  де  Тюренна,  удивительно, что она так долго хранит верность ему.
Что   творит   воздух   Беарна  с  королевской  четой?  Наваррец  был  верен
мадемуазель  Фоссо,  пока она не утомила его своими проблемами; говорят, что
теперь  он  так  же  верен  Корисанде.  О,  несомненно,  Марго уже устала от
Тюренна; недаром она жалуется на отсутствие стоящих новостей.
     - Превосходно,   -   сказал  король.  -  Пригласи  их  обоих.  Я  стану
счастливее, сделав Наваррца моим пленником.
     - Пошли  ей  деньги  в  подарок.  Скажи,  что  хочешь  увидеть ее. Будь
ласковым и любящим. Я не сомневаюсь в том, что она приедет.
     Катрин   оказалась   права.   Хотя   Наваррец   категорически  отклонил
приглашение,  Марго обрадовалась ему. Наваррец напомнил Марго о том, что его
мать внезапно и загадочно умерла в Париже.
     - Помни  о  Колиньи,  -  сказал  Генрих.  - Помни о сотнях моих друзей,
отправившихся однажды в Париж на свадьбу.
     Марго пожала плечами.
     - Возможно,  мне  следует  поехать одной. Я буду информировать тебя обо
всем происходящем при дворе. Тебе будет полезно знать их планы.
     Генрих  согласился  с  этим, и Марго приготовилась к путешествию. Кроме
того,  что  она  скучала при дворе мужа и не любила долго оставаться в одном
месте,  была  и  другая причина, заставлявшая ее желать возвращения в Париж.
Когда   Анжу   останавливался   в   Нераке,   в  его  свите  находился  один
очаровательный  джентльмен,  некто  Жак  де Харлей, хозяин Шамваллона. Между
ним  и  Марго возникла взаимная симпатия; состоялась пара интимных свиданий;
во  время  одного из них парочку поймал врасплох при весьма компрометирующих
обстоятельствах  главный  неракский враг Марго - коварный и набожный гугенот
Агриппа  д'Обинэ.  Он  входил  в свиту Генриха Наваррского и не меньше Марго
любил   описывать  в  своих  мемуарах  текущие  события.  Он  хорошо  изучил
Священное  писание  и  считал,  что  он,  будучи  безгрешным, должен бросить
первый  камень.  Веря  в  свою  праведность,  он  всегда  держал  под  рукой
громадный   булыжник.   Для   такого   человека   красивая,  очаровательная,
жизнелюбивая  королева  Марго  была  воплощением  всех  зол; ненависть к ней
окрашивала его мемуары. Он боролся с ней не только пером.
     Марго,  в  то время сильно увлеченная Тюренном, не хотела оставлять его
ради  красивого  Шамваллона,  которому  предстояло  вместе  с  Анжу покинуть
неракский  двор.  Однако  она  писала  Шамваллону  часто и более возвышенным
слогом,   чем   тот,  которым  она  пользовалась  обычно,  даже  в  любовных
посланиях.  "Прощай, мое прекрасное солнце, - писала она, - мое восьмое чудо
света.  Я целую миллион раз твои изумительные губы". Такие послания не сразу
попадали  к  адресату;  симпатия  Марго  к Шамваллону стала известна третьим
лицам.
     Немного  устав от месье де Тюренна, Марго с нетерпением ждала встречи с
Шамваллоном в Париже.
     Марго  прибыла в столицу. Шамваллон встретил ее с большой теплотой, чем
король  и королева-мать. Марго поняла, что они пригласили ее для того, чтобы
наблюдать  за  ней;  они  не  собирались  менять своего отношения к королеве
Наварры.
     Марго  это  не  смутило.  Она  находилась  в  своем любимом Париже, при
родном  дворе  Франции.  Ее  безумно  радовало  окружение; многие придворные
заявляли,  что  солнце  вернулось  назад, чтобы снова сверкать над ними. Она
оказалась    в   центре   всех   балов,   маскарадов,   развлечений.   Стала
законодательницей  мод. Страстно влюбившись в Шамваллона, Марго наслаждалась
жизнью.
     Иногда  она  сталкивалась  с  Генрихом  де  Гизом;  эти  встречи всегда
волновали  ее.  Он  по-прежнему был любовником мадам де Сов, но Марго знала,
что  мысли  о  ждущем  его  величии  занимают  Генриха  больше, чем что-либо
другое.  Под  его  руководством  Лига усиливала свое влияние по всей стране.
Иногда  Марго  хотелось  расспросить  Генриха  о  деятельности  Лиги,  о его
планах,  которые,  если  бы  их  отношения  развивались  так  как она желала
когда-то, могли стать ее планами.
     Но   Шамваллон  своим  существованием  напоминал  ей  о  том,  что  она
покончила  со  своей  старой любовью к Гизу. Зачем думать о прошлой страсти,
когда есть новая, много других в промежутках между ними и в будущем?
     Катрин  заставляла  Марго  уговорить мужа приехать в Париж, но Наваррец
постоянно  присылал отказы. Катрин знала, что с момента своего возвращения в
Париж  Марго  действовала  как шпионка мужа, но это не вызывало беспокойства
королевы-матери - она считала, что ей удается перехватывать всю почту.
     Марго   уже  провела  несколько  месяцев  при  дворе,  когда  произошел
инцидент, пробудивший в короле гнев и жажду мести.
     Его  любимый  фаворит, Жуаез, пожелал стать архиепископом Нарбоннским и
легатом  при  папском  престоле.  Хотя  молодому человеку еще не исполнилось
двадцати  одного  года  и  он  не  обладал  необходимой  подготовкой, он так
трогательно  вымаливал  эту  честь,  что король не смог отказать ему; Генрих
Валуа  бросил  эти должности своему милашке, словно засахаренные сливы, хоть
эти  назначения  и требовали периодического присутствия Жуаеза в Риме. Когда
фаворит  отбыл  к  папе,  Генрих  послал  ему  письмо,  но королевский гонец
подвергся нападению и был убит, а послание - похищено.
     Король  разъярился, подозревая свою мать; тут пахло ее методами; однако
Генрих  решил  обвинить  сестру, потому что искал повода сфабриковать против
нее обвинение.
     Он   хотел  отомстить  ей  таким  способом,  которым  поверг  бы  ее  в
бесчестье;  не  проконсультировавшись  с  матерью,  он  прислушался  лишь  к
советам милашек и решил нанести удар по сестре на государственном балу.
     Марго  танцевала,  когда  король  подал  музыкантам  знак  остановился.
Танцующие  застыли  в  молчании, гадая, что случилось. Король подошел к тому
месту, где стояла Марго.
     - Берегитесь!  -  закричал  он,  обращаясь  к собравшимся. - Берегитесь
этой  шлюхи!  Мои друзья, я стыжусь того, что она - моя сестра. Я не смог бы
перечислить  вам  все  ее  преступления.  Их слишком много, и я, слава Богу,
знаю  далеко  не  все.  Я  мог бы назвать имена сорока ее любовников... этот
список  был  бы  далеко  не полным. Есть некто Шамваллон. Вы знаете, что она
недавно  тайно  родила  ему сына? Это так. Ей удалось временно скрыть это от
нас, но мы не так глупы, как она думает.
     Глаза Марго сверкнули.
     - Ты...  -  закричала  она. - Ты... со своими накрашенными милашками...
смеешь обвинять меня в безнравственности...
     Король  сузил  глаза,  и Марго заметила, что два его фаворита встали по
обеим   сторонам   от   нее.  Берегись!  -  говорили  их  взгляды.  Человек,
осмелившийся так говорить с королем Франции, обречен!
     Страх   Марго   оказался  сильнее  ее  гнева.  Никогда  прежде  она  не
осознавала  всю  глубину  ненависти ее брата. Она поступила глупо, задев его
милашек,  продемонстрировав  враждебность  к  ним. Она поняла, как правильно
поступил  ее  муж,  отказавшись  приехать  в  Париж и шагнуть в ловушку. Она
решила, что это - прелюдия к ее аресту.
     Марго с мольбой посмотрела на мать.
     Катрин  молча  наблюдала  за  этой  сценой. У нее заболело сердце. Дети
своими  глупыми  выходками  рушили  все  плоды  ее трудов. Эта история будет
гулять  по  улицам  Парижа,  подвергаться  искажению, раздуваться. Репутация
дома Валуа упадет еще ниже, недовольные получат новую пищу для пересудов.
     - Брат, - сказала Марго, - ты наслушался клеветы. У меня нет ребенка.
     - Молчи.  Немедленно  уходи,  -  шепнула  ей  мать. - Иди в свои покои.
Только так ты можешь спастись от королевского гнева.
     Марго   поклонилась   и   с   высоко  поднятой  головой  прошла  сквозь
расступившуюся безмолвную толпу.
     Фрейлины  Марго  окружили свою госпожу в ее покоях. Что будет теперь? -
спрашивали они друг друга.
     Марго  легла  на  кровать; она была напугана, но, как обычно, извлекала
удовольствие  из  опасной  ситуации.  Король обвинил ее в рождении бастарда;
скоро  эта  новость  разлетится  по  Парижу, по всей Франции. Это не слишком
сильно  огорчило Марго. Она глубоко сожалела о своем бесплодии, которое было
платой  за грехи дедов. Марго не могла вынашивать детей и отчасти радовалась
тому, что ее подозревают в тайных родах.
     Ночь  прошла  спокойно,  но,  проснувшись,  Марго  обнаружила в спальне
шестьдесят  лучников.  Это было бессмысленное оскорбление со стороны короля,
потому  что  солдаты  пришли  не  для того, чтобы арестовать Марго; они лишь
доставили  послание  Генриха, в котором Марго предписывалось без промедления
"избавить город от своего присутствия".
     Поскольку  Шамваллон,  узнав  об  инциденте на балу, где прозвучало его
имя,  и  испугавшись  гнева  короля,  удрал  в Германию, Марго решила тотчас
исполнить приказ брата и в тот же день выехала в Гасконь.
     Ликующий король явился к матери.
     - Вот  видишь!  Я  избавил  наш двор от шпионки, и весьма быстро. Как с
самого начала сказал Эпернон, приглашать ее сюда было ошибкой.
     Катрин покачала головой.
     - Мой  сын,  как  бы  я хотела, чтобы ты советовался со мной, собираясь
сделать  что-то. Куда выгоднее было бы присматривать за столь опасной особой
здесь. Боюсь, что ты поступил весьма неразумно, прогнав ее.
     - Я  -  человек,  - сказал король, - который, приняв решение, действует
быстро.
     - Иногда  мудрее  немного  поразмыслить,  -  заметила  Катрин. - Мы еще
увидим,  правильно  ли  ты  поступил  или  тебе  следовало  проявить большую
осторожность.
     Генрих  и  правда  вскоре  увидел  это.  Наваррец,  услышав  о поступке
короля,  послал  ему  письмо,  в котором сообщалось, что он не может принять
назад жену, которую публично очернил король Франции - ее родной брат.
     Дело  было  в  том,  что  Корисанда  забеременела,  желая  иметь  сына,
наследника  его  владений,  король  Наварры  задумался о женитьбе на ней. Он
писал,  что  рассчитывает получить от королевской семьи репарации за брак со
столь  недостойной  женщиной,  как  Марго.  Он  хотел  развода.  Что  скажет
христианский  мир,  спрашивал  Наваррец, если он примет назад особу, которую
король Франции публично опозорил и прогнал от своего двора?
     Катрин  посмотрела  бесстрастными  глазами на сына; но король отказался
признать свою ошибку.
     - Да  будет  проклят  Наваррец!  - закричал Генрих. - Да будет проклята
его жена. Этому королевству не видать мира, пока они оба живы.
     - Она  должна  вернуться  к своему мужу, - сказала Катрин. - Сделанного
не  исправить.  Мой  дорогой  сын,  твои  друзья посоветовали тебе поступить
подобным  образом  отнюдь  не  в  интересах  Франции,  а  из-за своей жалкой
ревности.   Ты   не   должен  допускать,  чтобы  личные  чувства  влияли  на
государственные дела.
     Он  нахмурился. Это было максимумом того, что Катрин осмелилась сказать
против  его  фаворитов. Она тем временем задумалась о том, как избавиться от
двух  самых  опасных  милашек  - Эпернона и Жуаеза. Уже умерло так много его
фаворитов;  Катрин  боялась,  что  Генрих  заподозрит ее в случае гибели еще
одного друга. Она не могла рисковать любовью сына и остатками его уважения.
     Но  она  должна  радоваться.  Подобные  истории показывают Генриху, что
милашки   помогают  ему  совершать  промахи.  Это  доказывало  кое-что  еще:
возросшую хитрость Наваррца.
     Французские  послы посетили Нерак, а наваррские - Париж. Король Франции
умиротворил   короля   Наварры.   Генрих  заявил,  что  он  отказывается  от
сказанного  в  адрес  сестры,  что его дезинформировали; он якобы понял, что
даже принцессы не защищены от клеветы.
     Чувствуя   себя   уверенно   в   своем   королевстве,  Наваррец  ехидно
посмеивался.  Хотя  сейчас он обожал красавицу Корисанду, которая вынашивала
его  ребенка,  Генрих  все  же не был уверен в том, что он согласен потерять
Марго,  эту  самую  поразительную  и  забавную  женщину. Если король Франции
предложит  ему  значительную  компенсацию,  он, Генрих Наваррский, возможно,
примет Марго назад.
     Наконец  Наваррец  согласился  взять к себе жену; за это король Франции
убрал гарнизоны из нескольких городов, расположенных возле Наварры.
     Довольный  Наваррец посмеивался. Поездка Марго в Париж оказалась весьма
полезной.


     В  Лувре  и  Париже  царило  напряжение,  а при неракском дворе - такое
ликование,  какое  редко  видели здесь прежде. Даже король Наварры смотрел в
будущее с оптимизмом.
     Герцог Анжу серьезно заболел; на выздоровление было мало надежды.
     Марго  уже  оплакивала  брата;  кое-кто  говорил, что она питала к нему
отнюдь  не  сестринскую  любовь.  Несмотря  на свое горе, Марго, равно как и
Наваррец  и  его  министры,  сохраняла  бдительность.  Смерть  Анжу стала бы
событием, наиболее важным именно для Наварры.
     На  улицах  Парижа  люди шептались об итальянке. "Говорят, его отравила
Иезавель".
     - Возможно ли это? Ведь он - ее сын.
     - Ее  сын!  А  бедный  Франциск  Второй?  А  несчастный  безумный Карл?
Говорят,   она   отправила  их  в  могилу  до  срока.  Многим  достались  ее
итальянские  яды  -  сыну,  дочери,  кузену...  она  не  щадит никого. Она -
воплощение зла... наша французская Иезавель.
     Но  Катрин  искренне  сожалела  о  болезни  сына  и  испытывала сильное
беспокойство.  Анжу  умирает!  Что  случится,  если Генрих умрет? Похоже, ее
дети  не  способны  дожить  до зрелости. Генрих выглядел старым не по годам.
Если  Генрих умрет, следующим претендентом на трон будет Наваррец. Да, Марго
станет  королевой  Франции,  но может ли она, Катрин, доверять дочери? Может
ли она доверять Наваррцу?
     Эти  глупцы  на улицах думают, что она хочет отравить своего сына Анжу.
Они  не  понимают  ее.  Они не знают, что ее убийства не являются настоящими
убийствами;  они  были  просто  устранениями  вредных  людей, представлявших
опасность  для  могущества  дома  Валуа  -  и  не  более того! Она не питала
ненависти  к  тем,  кого  следовало устранить. Убила ли она женщину, которая
много  лет  унижала  ее  и  заставляла страдать при жизни мужа Генриха? Нет!
Диана  де  Пуатье  уцелела,  потому  что,  когда Катрин получила возможность
убить ее, Диана перестала играть важную роль.
     Катрин  чувствовала  себя  абсолютно непонятой. Уличная клевета никогда
не  причиняла  ей  боли.  Почему  она  должна беспокоиться из-за нее сейчас?
Может  быть,  ее  раздражение  вызвано  старением,  усталостью от постоянной
борьбы за ускользающую власть?
     Она  снова  подумала  о  ее  старом враге, Филиппе Испанском. Как бы он
отреагировал  на  смерть  Анжу?  Что  предпринял  бы зля того, чтобы гугенот
Наваррец  не  стал  бы королем католической Франции? Она была уверена в том,
что  Филипп  не  станет сидеть сложа руки. Сейчас голландцы не тревожили его
так   сильно,   как  прежде.  Парма  хорошо  поработал  в  интересах  своего
господина;  несколько  месяцев  тому  назад  принц  Оранжский, защитник всех
протестантов,  был  убит.  Таким  образом, Луиза, дочь Колиньи, после смерти
Телиньи  вышедшая  замуж  за  принца,  потеряла  обоих  мужей  в  результате
насилия.  Жена  Колиньи,  Луиза,  по-прежнему  находилась  в тюрьме, куда ее
поместили  сразу  после  смерти  мужа.  Катрин  должна приглядывать за этими
гугенотами  и  Филиппом Испанским. Бедный Анжу мало чего добился в жизни, но
смерть сделает его важной фигурой, которой он всегда хотел стать.
     Сообщили  о  кончине Анжу. Его слабый организм Валуа не смог справиться
с   воспалением   легких.   Анжу   мертв.   Генрих  Наваррский  -  наследник
французского  трона.  Вся  Европа насторожилась. Протестант во главе Франции
нарушит  баланс  сил.  Англия  приготовилась  послать  Лейчестера  на помощь
Голландии,  несмотря  на  потерю  любимого  ими принца Оранжского, голландцы
были  исполнены  новой  надежды.  Филипп  Испанский  с тревогой поглядывал в
сторону  Парижа  и  проводил  заседания  своего  совета. Он видел во Франции
одного  человека,  который,  по  мнению  испанцев,  никогда  не  позволил бы
протестанту  единолично  править  страной. Генрих де Гиз, лидер Католической
лиги, быстро становился самым могущественным человеком Франции.
     Катрин  настороженно  ждала. Она подолгу тайно совещалась с королем, но
Генрих  Валуа  не  хотел  думать  о  государственных  делах,  потому что ему
недавно  прислали новую коллекцию обезьянок и попугаев, и он решал, с кем из
друзей   поделиться  животными.  Собачки  требовали  его  внимания;  милашки
развлекали   короля,   помогали   ему   проводить  время.  Эпернон  и  Жуаез
соперничали  между  собой,  боролись  за  любовь  короля,  если Генрих дарил
что-то  Жуаезу,  ему  приходилось  преподносить  еще более роскошный презент
Эпернону,  что  лишь  усиливало  ревность  Жуаеза.  Эпернон  получил  звание
генерал-полковника,  после  этого Генриху пришлось сделать Жуаеза адмиралом;
затем  Эпернон  стал  правителем  Метца,  Вердена  и  Тула.  Эпернон и Жуаез
превратились  в  богатейших  людей Франции. Если сегодня Эпернон превосходил
по   размеру  своего  состояния  Жуаеза,  то  завтра  приходилось  одаривать
последнего.
     Вернувшись  из  Рима,  Жуаез  пожелал  жениться. Он попросил дать ему в
жены  богатую  даму,  женитьба  на  которой  повысила  бы его престиж. "Ваше
Величество,  у вас есть жена, вы знаете, что я стремлюсь во всем походить на
вас".
     Короля  это  позабавило.  Его  фаворит должен жениться, невестой станет
родная сестра королевы способная дать Жуаезу большое приданое.
     Жуаез  радостно  захлопал  в  ладоши,  когда  король  вместе  с другими
милашками   начал   планировать   свадебные  празднества.  Они  должны  были
продлиться  две  недели  и  обойтись  в кругленькую сумму. Пустяки! Парижане
любят торжества, люди должны платить за то, что им нравится.
     Народ   ждал  женитьбы  Жуаеза,  после  этой  свадьбы  придется  женить
Эпернона.
     Король  ломал  голову  над  тем,  где  взять  столь же богатую жену для
дорогого  Эпернона.  Генрих  опасался, что менее пышные торжества пробудят в
Эперноне   ужасную   ревность.   Он   частично   решил   проблему,   ограбив
муниципальную  казну,  он  придумал  хороший  способ  раздобыть  еще денег -
король  увеличил  плату  за  судейские  должности.  Он  посмеялся  вместе  с
милашками. Король всегда умел найти очередной способ добывания денег.
     Баттус  процветал  еще  сильнее,  чем  прежде.  Король  и  его фавориты
устраивали   уличные   шествия.  Им  казалось  забавным  после  появления  в
роскошных,  расшитых драгоценностями нарядах шагать по городу в рубищах. Они
надевали  на  себя  белые  мешки  -  более  красивые, чем те, что они носили
прежде. Мешки с изображениями черепов выглядели эффектно.
     Король  пребывал  в отличном настроении. Эти шествия после двух пышных,
экстравагантных  свадеб  любимцев Генриха демонстрировали народу, что король
и его друзья - весьма набожные в душе люди.
     Катрин,  в смущении наблюдая за происходящим пыталась протестовать. Она
понимала,  что  глаза  народа  прикованы  к  Парижу.  Из  Англии  на столицу
смотрела  Элизабет  Английская,  из  Голландии  и Зеландии - Уилльям Нассау;
Генрих  Наваррский  затаился,  имея  возможность  выжидать; Филипп Испанским
хранил  бдительность; Генрих де Гиз находился рядом. Не обменивались ли двое
последних   письмами,   миновавшими  руки  королевы-матери?  -  беспокоилась
Катрин.
     Нелепые  церемонии  продолжались;  пышным  пиршествам  не  было  конца.
Возмущенные  парижане,  заглядывая  в  окна  Лувра,  видели короля в женском
платье из зеленого шелка и милашек в нарядах придворных дам.
     Молчаливый, мрачный Париж смотрел на все это, созревая для бунта.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Катрин,    пренебрегая    тяготами   старости,   пытаясь   игнорировать
ревматические  боли, впервые начав внимательно относиться к своему рациону -
она  слишком  долго не ограничивала себя в отношении любимой еды, - испытала
прилив  свежей  энергии.  Беда стояла на пороге. В любой момент власть могли
вырвать  из  рук  королевы-матери.  Она  поняла это в последние годы, ощутив
изменения  в  политической  атмосфере; она ездила по стране, добиваясь мира,
устраняя  врагов,  зашитая  корону  -  так она думала. Герцог Гиз, казалось,
потерял  свои  амбиции,  довольствовался  своим положением, и поэтому Катрин
игнорировала  его.  На  самом  деле  он  получил возможность продолжать свою
тайную  деятельность;  словно уйдя в подполье, он подкапывался под фундамент
ее  власти,  который  грозил  обвалиться.  Катрин следовало знать, что самый
честолюбивый  мужчина  Франции  не  изменит  своим  амбициям. Ей нельзя было
ослаблять наблюдение за Генрихом де Гизом.
     Что  он  замышляет?  Его Лига стала самой влиятельной силой во Франции.
Она  подспудно, бесшумно крепла, пока внимание тех, кому следовало наблюдать
за  ней,  было хитроумно отвлечено мелкими опасностями. Лига боролась против
короля.
     Катрин  окинула  взглядом  годы  правления  сына.  Некогда женственный,
однако  умный  юноша  изменился.  Лучшие  черты  его  характера  стерлись, в
сейчас,   за  исключением  тех  моментов,  когда  он  проявлял  остроумие  и
неожиданную  хватку  в делах, он казался всего лишь деградировавшим щеголем.
Его  здоровье  ослабло, конституция оставляла желать лучшего. В нем появился
цинизм,  вызванный  ощущением того, что его жизнь продлится недолго; поэтому
он  хотел  использовать ее к своему удовольствию. Он разочаровывал мать, она
обижалась  на  сына.  Иногда она позволяла своей любви к неблагодарному сыну
одерживать  верх над жаждой власти. Ей следовало проявлять больше мудрости и
помнить  горькие  уроки, которые много лет назад преподнес ей другой любимый
ею  Генрих. Сейчас она думала о годах страданий и унижений, о муках, которые
она  испытывала, наблюдая за мужем я его любовницей сквозь отверстие в полу;
ее  переживания  были  результатом ран, которые она сама причиняла себе. Она
удивлялась  тому,  что  позволяла  себе  следовать столь бессмысленной линии
поведения;  очевидно,  она не усвоила опыта прошлого, потому что в отношении
с  сыном  Генрихом дала волю чувствам, как некогда с мужем. Катрин Медичи не
следовало впускать в свою жизнь эмоции.
     Но  теперь с этим покончено; лишь угроза несчастья раскрыла ей глаза на
глупость  ее поведения. Она любила сына, но удержать власть было важнее, чем
сохранить его любовь. При необходимости она могла интриговать против него.
     Она  теряла  контроль  над  событиями.  Где  ее шпионы? Несомненно, они
работали,  не  щадя  своих  сил,  ко  шпионы  Гиза  действовали эффективнее.
Женщины  Катрин,  однако,  помогли  ей  узнать  одну  вещь  -  Генрих де Гиз
осмелился  вступить  в  контакт  с  Испанией,  словно  он уже был правителем
Франции.
     Этот  старый дурак, кардинал Бурбон - брат еще большего глупца, Антуана
де  Бурбона, много лет назад сделавшего из себя посмешище двора, - собирался
после  смерти  Генриха  захватить  трон. Генрих еще был молодым человеком, а
Бурбон  уже успел состариться. Что на уме у Гизов? Какими тайными посланиями
обмениваются  герцог  Гиз  и  Филипп Испанский? Неужели Филипп действительно
думает,  что  Гиз  будет  стоять  и  смотреть, как кардинал захватит корану?
Возможно,   Гиз   намерен  править  руками  кардинала.  В  положении  серого
кардинала,  властителя,  стоящего за троном, были свои преимущества - Катрин
могла засвидетельствовать это.
     Кардиналу  исполнилось  шестьдесят  четыре  года.  Мог  ли  он пережить
Генриха,  не  прибегнув  к  ...?  Но  Катрин  не  позволяла  себе  допускать
возможность  того, что они планируют уничтожить ее сына; она должна забыть о
том, что она - больная женщина. Она должна сделать слишком многое.
     Бурбон,   яростный   сторонник   Гизов,   верный   католик,  согласился
пренебречь  приоритетным  правом  своего  племянника, Генриха Наваррского, и
занять трон. Он поклялся, что, став королем, он искоренит ересь.
     Катрин  вызвала  к  себе  Гиза  и  спросила  его,  почему он общается с
королем Испании без ведома и согласия короля Франции.
     Гиз   держался  самоуверенно  -  более  самоуверенно,  чем  когда-либо,
подумала  Катрин.  Было  ясно,  что  он  лучше  королевы-матери осведомлен о
происходящем.   Только   аристократическое   воспитание  удерживало  его  от
дерзкого тона.
     - Мадам,  -  сказал  Гиз,  -  Франция не потерпит короля-гугенота; если
король  умрет,  не  оставив  наследника  -  да  не допустит этого Господь, -
король  Наварры  решит,  что  у него есть права на трон; этого не произойдет
лишь в случае избрания народом Франции к этому моменту нового короля.
     Катрин  молча, задумчиво поглядела на Гиза. Солнечные лучи, проникавшие
в  комнату  через  узкое  окно,  освещали его волосы, делая их золотистыми и
серебряными.  Он  был выше всех придворных; в его поджарость ощущалась сила.
Шрам  на  щеке  подчеркивал  агрессивность  его облика. Катрин не удивлялась
тому,  что  человек,  обладавший  такой  внешностью,  властвовал  над душами
парижан.  Его  называли  королем  Парижа.  Только  глупец  не понял бы, что,
говоря   о  будущем  короля  Франции,  Генрих  имел  в  виду  не  кардинала,
разменявшего седьмой десяток, а себя, красивого и еще не старого герцога.
     - Вы  считаете  возможным  вести  переговоры с иностранной державой, не
поинтересовавшись волей короля, месье! - сказала Катрин.
     - Король  занят  другими  делами, мадам. За свадьбой Жуаеза последовала
женитьба  Эпернона.  Я  подходил  к  королю,  но он обсуждал свои наряды для
свадьбы и сослался на занятость.
     Какая  дерзость!  Какое  высокомерие!  -  подумала  Катрин.  Однако она
сознавала,  что испытывает легкую радость. Будь он ее сыном, все обстояло бы
иначе!  Катрин  приняла  решение; она решила подыграть наглому герцогу... во
всяком  случае,  отчасти.  В  конце  концов,  это  было  единственным мудрым
выходом.  Она  потеряла  контроль  над событиями и уже не могла пренебрегать
Генрихом.  Если  она  не  могла  стать  его  серьезным  врагом, ей следовало
казаться другом герцога.
     - Хорошо,  месье,  -  сказала  Катрин,  -  вы  правы, говоря о том, что
Франция не потерпит короля-гугенота.
     - Мадам, я рад, что вы одобряете мои действия.
     Наклонившись, он поцеловал ей руку.
     - Мой  сын.  -  Она с нежностью посмотрела на него. - Да! Я называю вас
моим  сыном.  Разве не воспитывались вы с моими детьми? Мой сын, для Франции
наступили  плохие дни. Король, окруженный безнравственными и легкомысленными
молодыми  людьми,  предается  наслаждениям.  Но  во Франции сейчас нет места
легкомысленным  молодым  людям. Мы с вами должны работать вместе... на благо
Франции.
     - Вы правы, мадам, - согласился Гиз.
     На  благо  Франции!  -  мысленно  повторила  Катрин,  провожая взглядом
уходящего  Генриха.  Он  достаточно  умен,  чтобы  понять, что королева-мать
всегда  работает  только  на  себя;  герцог  же, в свою очередь, заботился о
своем личном благе.
     - Святая  Дева! - пробормотала Катрин. - Я должна следить за каждым его
шагом.


     Марго  не обрела счястья в Беарне. Ей было скучно. Муж принял ее назад,
но он дал ей понять, что сомневается в правильности своего поступка.
     Он  был  по-прежнему  предан  Корисанде, которая по части интеллекта не
превосходила  глупую  Фоссо;  Генрих  решил,  что  Марго  необходимо  понять
следующее: она остается королевой Наварры, но правит страной он, король.
     - Ты  изменился,  -  сказала  Марго,  -  приблизившись  на  шаг к трону
Франции.
     - Нет! - ответил он. - Я - тот же человек. Я по-прежнему не мою ноги.
     - Это меня не касается, - заметила она.
     - Я  рад, что в тебе проснулся разум, - отозвался Генрих. - В мои планы
не входит делать так, чтобы это тебя касалось.
     Марго пришла в ярость.
     Он   недвусмысленно   заявил,   что  возобновления  прерванных  брачных
отношений  не произойдет; он мимоходом дал понять Марго, что принял ее назад
лишь  ради  предложенных  королем  Генрихом  концессий,  в которых Наваррец,
похоже,   нуждался.   Она  одновременно  скучала  и  злилась;  она  томилась
бездельем, ждала новых приключений, ей не нравились придворные кавалеры.
     Пришло  сообщение  о  том,  что  папа  отлучил  Наваррца  от церкви как
еретика.  Его  подданным  предлагалось  освобождение  от присяги на верность
королю.   Более   того,  указом  Рима  Наваррец  лишался  прав  наследования
французской короны.
     В  глазах  Наваррца  вспыхнула  ярость.  Он  проклинал папу, герцога де
Гиза,  королеву-мать.  Он  не  на  шутку  встревожился,  зная  о  том, какое
воздействие  на  Францию окажет эдикт папы. Наваррец возмущался своим дядей,
кардиналом Бурбоном, называл его предателем.
     Марго слушала мужа без сочувствия.
     - Я  -  сын  моего  отца! - кричал Генрих. - Я - наследник французского
трона.  Мой дядя обманывает себя самого, позволяя папе и Гизу убеждать его в
том,  что  он  прав  в своих претензиях. Если бы старик оказался здесь, я бы
отрубил  ему  голову и выбросил ее за ограду. Это - заговор. За Гизами стоит
твоя мать.
     - Я не верю, что моя мать пошла на это, - сказала Марго.
     - Она постоянно совещается с Гизом. Мне сообщили об этом из Парижа.
     - Даже  сейчас  ты  не  знаешь  мою  мать. Она может казаться союзницей
Гиза,  может  аплодировать  каждому  слову,  произнесенному Филиппом и папой
римским.  Но  поверь  мне - она вынашивает собственные планы; пока кто-то из
ее  детей  сидит  на троне, она не станет молча стоять в стороне и смотреть,
как другой человек готовится захватить корону.
     - О,  -  улыбнулся  Наваррец,  -  я вижу, вы сами поглядываете на трон,
мадам.
     Она  ответила  на  его  улыбку.  Они  были союзниками. Должны быть ими,
потому что их интересы совпадают.
     Наваррец  стал  более  энергичным,  чем прежде. Он не только публиковал
свои  протесты  по  всей Франции, но и расклеивал их в Риме и даже на дверях
Ватикана.
     Эти  смелые действия изумляли всех; сам папа выражал восхищение молодым
человеком.  Дерзость  Наваррца,  говорил Святой Отец, свидетельствует о том,
что за ним следует тщательно следить.
     Марго  не  желала  довольствоваться  ролью  супруги  человека, который,
похоже,  так  стремительно  набирал  силу,  что  Испания,  Рим и Франция уже
противостояли  ему.  Марго  нуждалась в развлечениях, она не выносила скуку.
Она  часто  брала  в руки перо и сочиняла длинные письма друзьям, оставшимся
при  французском  дворе.  Мать  писала  ей  ласковые послания Марго отвечала
Катрин.  Марго легко забыла прошлое и все страдания, причиненные ей матерью.
Она  начала  посылать  отчеты  обо  всех  важных событиях, происходивших при
дворе Наваррца.
     Любая  переписка  с  Катрин  Медичи  казалась друзьям Наваррца опасной.
Один  из  его  приближенных решил сказать Генриху о том, что Марго - шпионка
королевы-матери.
     Возмущенный  Генрих  Наваррский  решил,  что  сейчас,  когда  на  карту
поставлено  слишком  многое,  следует быть особенно осторожным; он арестовал
одного  из  гонцов  Марго,  когда  тот  направлялся  из Нерака в Париж. Этот
человек,  некий  Ферранд,  был  доставлен  к  королю;  смельчаку  удалось  в
присутствии  Наваррца  бросить часть бумаг в полыхающий камин. Они мгновенно
сгорели.  Остальные  письма  были  изъяты у Ферранда, но они оказались чисто
любовными посланиями Марго и ее фрейлин.
     Посмеявшись   над   этими  откровенными  письмами,  Наваррец  арестовал
Ферранда;  во  время  допроса  с  пристрастием  гонец  сообщил  королю,  что
королева  собирается  отравить  его  за  то,  что  он  оскорбляет  ее  своим
отношением к ней.
     Наваррец, ужаснувшись, явился к Марго.
     - Вы разоблачены, мадам, - сказал он.
     - О чем ты говоришь?
     - Мне известны твои преступные планы в отношении меня.
     - Я ничего не знаю о преступных планах.
     Она  искренне  удивилась,  не  чувствуя  за  собой  вины.  Она  не была
коварной  отравительницей. Ее проступки отличались спонтанностью. Она всегда
приходила  в  ярость,  сталкиваясь  с  ложными  обвинениями. Услышав от мужа
заявление Ферранда, Марго не смогла сдержать свой гнев.
     - Как ты мог поверить этому! Это безумие!
     - Ты поддерживаешь связь с матерью, верно?
     - Почему я не могу это делать?
     - Она публично поддерживает претензии кардинала на трон.
     - Как  ты  глуп!  Она отстаивает мои права на корону, а значит, и твои.
Надо быть дураком, чтобы решить, что я хочу отравить тебя.
     - Ты - дочь твоей матери.
     - Я  также  дочь  моего  отца.  Я  не  люблю  тебя. Это исключено. Но я
сознаю,  что  мое  положение зависит от твоего. Не верь признаниям человека,
сделанным  под  пытками.  Тебе  следует быть умнее, если ты хочешь завоевать
то, что принадлежит тебе по праву.
     - Твоя  мать  постоянно  совещается  с  де  Гизом.  По-моему, именно он
собирается при поддержке Лиги занять трон.
     Марго  еле  заметно  улыбнулась.  Да,  подумала  она,  если  бы события
развивались  так,  как  я хотела, сейчас мне следовало бы находиться рядом с
ним.
     Она  мысленно  увидела этого человека - высокого, стройного, красивого.
Говорили,   что   сейчас   его   внешность  стала  еще  более  утонченной  и
благородной,  чем  в  молодости,  когда  он блистал нежной, свежей красотой.
Марго  затосковала  по Парижу, по другой жизни, ей захотелось вернуться туда
и  все переиграть. Когда-то брак с человеком, стоявшим сейчас перед ней, был
неизбежным,  но позже у нее была возможность расстаться с Наваррцем. Слепая,
глупая гордость помешала Марго сделать это.
     - Ты,  -  сказала  она наконец, - подозревал меня к том, что я намерена
убить  тебя,  и  мне  трудно простить тебе это. Я устала от твоего двора, от
здешних  людей.  Мне  не нравится твоя любовница, которая является подлинной
королевой  Наварры. Я не могу мириться с этим. Я бы хотела на время покинуть
Наварру.
     - Ты не поедешь в Париж, - сказал он.
     - Я  не  думала о Париже. Во время великого поста глава иезуитов должен
читать проповедь в соборе Агена. Ты отпустишь меня туда?
     Он  заколебался.  Избавившись  от  нее,  он  испытает облегчение. Какие
секреты  были  в  бумагах,  которые  она  отправляла в Париж? Мог ли он быть
уверен  в  том,  что  даже  при тщательном наблюдении за ней она не передаст
матери важную информацию? Если она уедет, то с хорошей охраной.
     - Очень  хорошо,  -  сказал  он. - Отправляйся в Аген на время великого
поста. Я дам мое согласие.
     Она  обрадовалась  и  подумала: покинув Генриха, я никогда не вернусь к
нему.  Почему я должна терпеть мужа, который насмехается надо мной - дочерью
королевского  рода,  солнцем  французского двора, самой красивой принцессой?
Он - всего лишь провинциальный дикарь.
     Но  стоит  ли  думать о человеке, который мало значит для нее? Ее мысли
были  посвящены  другому мужчине; Марго твердо верила, что он станет королем
Франции,  потому  что  он был рожден для величия. Она завоюет город Аген для
Католической  лиги.  Она  покажет Франции и Генриху де Гизу, на чьей стороне
королева Марго.
     Катрин  ясно  видела,  чего  добивался  все  эти годы Генрих де Гиз. Он
решил  не  делать ставку исключительно на свою популярность. По стране ходил
слух  о том, что Гиз доказал свои приоритетные права на трон; хотя этот слух
распускался не самим Гизом, Катрин знала, кем он порожден.
     Говорили   следующее:   "Род   Капетов   временно   захватил  правление
королевством  Шарлемань,  но  он  не получил на это папского благословения в
отличие  от  истинных  наследников  шарлеманьского  престола.  Род  Лорренов
произошел  от  рода  Шарлеманей;  поскольку  отдельные  представители  линии
Капетов  отличаются  легкомыслием  и  недальновидностью, а другие подвержены
ереси и отлучены от церкви, пора вернуть корону новому наследнику..."
     Это  не  предвещало ничего хорошего. Он хотел быть королем не только по
воле  народа,  но и по праву. Это типично для Гиза, поняла Катрин. Он должен
стать  королем  не только потому, что этого хочет народ, но и потому, что он
-  наследник  трона.  Будучи  аристократом,  он поклонялся закону и порядку;
толпа вызывала у него тошноту.
     Катрин  встревожилась,  узнав,  что  это  говорят не только во Франции,
кардинал  Пеллеве, убежденный сторонник Лиги, одобрил притязания Гиза; о них
узнали   в   Риме  и  Испании.  Она  была  права  -  Гиз  и  его  сторонники
действительно не собирались позволить кардиналу Бурбону сесть на трон.
     Она срочно разыскала Гиза.
     - В  слухах о том, что дом Лорренов происходит от рода Шарлеманей, есть
большая доля правды, - сказала Катрин. - Вы понимаете, о чем я говорю?
     Герцог признал, что он слышал об этом.
     - Мой  герцог, мне кажется, мы должны избрать одну тактику. Если Капеты
действительно  узурпировали  право  на  трон,  кардинал  Бурбон  не является
наследником.
     - Верно,  -  согласился  Гиз;  его лицо оставалось бесстрастным, только
глаз над шрамом заблестел.
     - Согласно   этой   новой   информации,  Францией  должен  править  дом
Лорренов. Кто-то согласится с этим, кто-то - нет.
     - У всех нас есть враги и друзья, мадам.
     - Иногда полезно ублажить обе стороны. Вы согласны?
     Он  кивнул  головой,  гадая,  что она ему предложит. Он был уверен, что
это  связано с Марго. Они оба разведутся и заключат брак, о котором шла речь
давно.
     Катрин  поняла  ход  его  мыслей  и  дала ему время подумать. Затем она
заговорила:
     - Я  вспомнила  о  сыне  моей дорогой дочери Клаудии - родителями этого
мальчика  были  герцог Лоррен и дочь Валуа. Кто больше подойдет на эту роль?
Сторонники моего дома будут довольны, вашего - тоже.
     К  собственному  удивлению,  он  помолчал  секунду-другую  и лишь после
этого вновь овладел собой.
     - Мадам, - сказал Гиз, - ваше предложение превосходно.
     Они  улыбнулись  друг другу; но она знала - он не допустит, чтобы после
смерти  Генриха  Третьего  на трон Франции взошел не Генрих де Гиз, а кто-то
другой. И герцог звал, что она знает это.


     События  развивались быстро для трех французских Генрихов - для Генриха
Третьего, Генриха де Гиза и Генриха Наваррского.
     С  каждым  днем могущество Гиза возрастало. За жуанвилльским договором,
заключенным  Гизом  и  ведущими  католиками  Франции  с  Филиппом Испанским,
последовало  обещание  испанца поддержать деньгами и войсками дело, которому
посвятил  себя  Гиз,  -  защиту веры, уничтожение еретиков, лишение Наваррца
наследственных  прав.  Лига  была  повсюду;  ее щупальца протянулись по всей
Франции,  она  боролась  не  только против гугенотов, но и против трона. Гиз
располагал  большой  армией, одной частью которой руководил он сам, а другой
-  его  брат,  герцог Майенн. Однако папа заподозрил, что Лига образована не
столько  в  интересах  католицизма,  сколько ради возвышения дома Лорренов и
Гизов.  Он  предвидел,  что  самоуверенный  человек,  рвавшийся к власти, не
будет  покорным  вассалом  Рима  и  Испании;  Гиз  уже  заявил,  что  высших
церковных   иерархов   должна  назначать  Лига,  а  не  Рим.  Папа  проявлял
бдительность;   возможно,   легче   управлять   королем-гедонистом,   нежели
воинственным Гизом.
     Катрин,   наблюдая  за  событиями,  подыгрывала  Гизу.  Лига  выдвигала
требования,  которые  король  мог принять или отвергнуть. В последнем случае
ему  пришлось  бы иметь дело с могущественной армией Лиги. Король сердился -
его   отвлекали   посреди   восхитительного   карнавала.  Он  хотел  мира  и
возможности  наслаждаться  жизнью. Поэтому он позволил Катрин договориться с
Гизом.   Король   должен   был   заставить   всех  своих  подданных  принять
католическую  веру;  города,  переданные  гугенотам,  отойдут к Католической
лиге.
     Катрин  поигралась  с идеей столкнуть Наваррца с Гизом в соответствии с
ее  испытанной  политикой,  но  затем  решила  остаться  союзницей  де Гиза.
Католики  набирали  силу;  если  Филипп  Испанский  пришлет  Гизу  обещанную
помощь, у Наваррца не останется шансов на победу.
     Она  польстила герцогу и попыталась убедить его в том, что является его
союзником;  они  обманывали  друг друга, говоря о том, что королем Франции в
случае смерти Генриха Третьего должен стать внук Катрин.
     - Я  стара, - сказала она Гизу. - Я устала. Я трудилась всю мою жизнь и
теперь  нуждаюсь в покое. К вам, дорогой герцог, я отношусь как к сыну. Вы -
мой помощник, советчик.
     Ее  часто  видели  гуляющей  под руку с Гизом; она с нежностью называла
его в разговорах с другими людьми "своей старушечьей тростью".
     Наваррец  издалека наблюдал за происходящим, собирал своих сторонников,
ждал  момента,  когда  он  попросит  их  доказать  свою преданность ему. Над
страной сгущались знакомые тучи гражданской войны.
     Марго  некоторое  время находилась вдали от мужа, что вполне устраивало
Наваррца.   В   Агене   она  действовала  со  своей  обычной  легкомысленной
импульсивностью.  Она расположилась в замке и объявила, что прибыла сюда для
того,  чтобы  сохранить  город  для Лиги. Сначала горожане отнеслись к ней с
симпатией;   их  очаровали  ее  жизнелюбие  и  красота;  они  видели  в  ней
романтическую  принцессу,  убежавшую  от  мужа,  за которого ее выдали замуж
почти  насильно,  поскольку  он  исповедовал  другую  вер).  Но  очень скоро
скандальные   слухи  о  происходящем  в  замке  вырвались  за  его  пределы.
Говорили,  что  Марго  предается  невообразимому  разврату  с джентльменами,
обитавшими  в  замке,  что  ее  фрейлины  не  уступают  в аморальности своей
госпоже.  Народ  Агена  не  хотел, чтобы его, как говорила Марго, "защищала"
столь  безнравственная  женщина.  Люди  начали верить в правдивость истории,
давно  ходившей  о  ней.  В  конце концов под давлением угроз Марго пришлось
покинуть  Аген  в столь же излишне театральной манере, в какой ее брат бежал
из  Польши.  Она  ускакала,  сидя  на  лошади  за  спиной  своего последнего
любовника,  господина  де Лигнерака; фрейлины Марго ехали таким же образом с
ее  приближенными.  Лигнерак отвез Марго в свой замок, расположенный в горах
Оверна,  и сделал своей пленницей; безумно влюбившись в Марго, он не верил в
ее  постоянство.  Беспокойной  узнице  пришлось остаться там, хотя говорили,
что она пыталась убежать от прежнего любовника с помощью нескольких новых.
     Наваррец  улыбался,  слыша  о  проделках  Марго; однако его собственная
весьма  бурная  и  насыщенная  жизнь не позволяла ему слишком много думать о
жене.  Он знал, что в гражданской войне, казавшейся неизбежной, Гиз и король
Франции  станут  настороженными  союзниками,  а он, король Наварры, окажется
противником  их  обоих.  Он  знал, что столкнется с огромной мощью; поэтому,
прежде  чем  ввергнуть  страну  в новую войну, он предложил Гизу сразиться с
ним  один  на  один  или,  по  желанию герцога, во главе отрядов из десяти -
двадцати воинов.
     "Я  испытаю огромное счастье, - писал Наваррец, - если ценой моей крови
избавлю  нашего  великого  короля  от  тягот и испытаний, Францию - от бед и
несчастий, народ - от нищеты и страданий".
     Герцог  де  Гиз  ответил,  что он отклоняет эту честь, хотя и ценит ее;
если  бы  речь  шла  о  их  личной  ссоре,  он  охотно принял бы предложение
Наваррца.  Но  тут имеет место борьба истиной религии с ложной. Эта проблема
не  может  быть  разрешена  схваткой  двух  мужчин  или сражением, в котором
примут участие десять или двадцать человек.
     Наваррец  понял,  что  война  неизбежна;  вскоре  после  сделанного  им
предложения и ответа Гиза началась война трех Генрихов.


     Ее  называли именно так, хотя один из трех Генрихов, король Франции, не
хотел  принимать  в  ней  участие.  Успехи  Гиза  злили его еще сильнее, чем
победы   Наваррца;   он  испытывал  ревность  к  герцогу.  Он  был  странным
созданием,  этот  король  Франции;  в  юности  он  проявлял ум, но увлечение
милашками  и  другими  молодыми  людьми  отняло  у  него некогда несомненный
интеллект.  Он иногда демонстрировал его, выступая на заседаниях совета; там
Генрих  мог  доказать  своей  проницательностью,  что он многое почерпнул из
лучших   книг   своего  времени;  но  всепоглощающее  стремление  испытывать
наслаждения,  чего  бы  они  ни стоили, огромное тщеславие в отношении своей
внешности,   влияние  глупых  фаворитов,  покоривших  короля  элегантностью,
красотой  и  обаянием,  -  все  эти  факторы практически подавили умственные
достоинства  короля.  Но  у него оставалось достаточно разума, чтобы понять,
что  в  войне трех Генрихов ему следует остерегаться своего союзника де Гиза
в большей степени, чем их противника, Генриха Наваррского.
     Гиз  сражался  на  севере с немцами и швейцарцами, пришедшими на помощь
гугенотам;  Париж  узнал  о  сокрушительной  победе, одержанной герцогом над
армиями  иностранцев.  Он  неожиданно  обрушился на спящих немцев, поймав их
врасплох   и   так  деморализовав,  что  германская  армия  прекратила  свое
существование,  прежде  чем  они  успели  прийти  в  себя.  Испуганные  этим
событием  швейцарцы  позволили  подкупить  себя  и убрались восвояси. Королю
сообщили  об  этой  новой  победе.  Но  это  была победа Гиза; никто даже не
приписывал ее королю.
     На  юге события развивались не столь успешно для Генриха Валуа. Вопреки
советам  Гиза  и  матери,  король  доверил командование южной армией Жуаезу;
счастливый  фаворит  и молодожен мечтал о воинской славе. Он плакал и умолял
короля  поставить его во главе армии; при этом он был так обаятелен и нежен,
что  король  не  смог  отказать ему. Получив в свое распоряжение шесть тысяч
пехотинцев,  две  тысячи всадников и шесть пушек, Жуаез отправился в Жиронду
навстречу маленькой армии, возглавляемой королем Наварры.
     Кое-кто  из  гугенотов,  входивших  в  состав  этого крошечного войска,
затрепетал  при мысли о могучей армии, собравшейся напасть на них. Но, когда
Генрих   Наваррский  узнал,  кто  командует  вражескими  силами,  он  громко
рассмеялся.
     Перед  сражением  он  обратился  к войскам в своей грубоватой беарнской
манере,  которая могла оскорбить слух воспитанных дам, но вселяла мужество в
солдат, идущих в бой.
     - Мои  друзья,  вас  ждет  противник, весьма непохожий на ваших прежних
жертв.  Это  молодожен,  сундуки  которого  еще  набиты  приданым. Неужто вы
опозоритесь  перед  смазливым  танцором  и его милашками! Нет! Они - наши! Я
вижу ваш энтузиазм и уверен в победе.
     Он  посмотрел  на  горящие  лица  людей,  озаренные  лучами восходящего
солнца.  Они  побьют танцора, сколько бы пушек он не выставил против их двух
орудий.
     Наваррец  чувствовал,  что люди в преддверье битвы нуждаются в духовной
поддержке Господа.
     - Мои  друзья,  -  произнес он под конец, - все в руках Божьих. Давайте
прочитаем двадцать четвертый стих из стопятнадцатого псалма.
     Сквозь утренний воздух зазвучали голоса:
     - Мы радуемся дню, дарованному нам Господом...
     Солнце  появилось  над  горизонтом;  прежде  чем оно поднялось высоко в
небо,  Наваррец,  потеряв  двадцать  пять человек, вывел из строя три тысячи
вражеских солдат.
     Растерянный  Жуаез  оказался в кольце гугенотов и понял, что они узнали
его.  Недавно  покинувший  двор,  он решил, что его красота подействовала на
этих  людей,  как  она  действовала  на  других;  но  эти  воины  не увидели
хорошенького  фаворита  -  перед  ними находился их враг, грешник, толкавший
короля на экстравагантные безумства.
     - Господа,  не  убивайте  меня!  - закричал в страхе Жуаез. - Вы можете
взять  меня  в  плен  и  получить  выкуп  размером  в сто тысяч крон. Король
заплатит вам эту сумму, уверяю вас.
     После  секундной  паузы  прогремел  выстрел. Жуаез в изумлении округлил
свои красивые глаза и, обливаясь кровью, упал на траву.
     Это  была  величайшая победа, одержанная гугенотами; все знали, что они
обязаны  ею  качествам  их  лидера,  которого люди считали почти гениальным.
Королевская  армия  была  весьма  сильной;  несмотря на то что ею командовал
Жуаез,   только   военное  искусство  Наваррца  позволило  одержать  победу.
Легкомысленный   повеса   преодолел   лень,  оказался  выдающимся  солдатом;
беспечный шутник был великим королем.
     На  самом деле характер короля Наварры со временем менялся. В отдельных
случаях   Генрих  был  отличным  лидером,  но  вскоре  снова  превращался  в
человека,  которого все хорошо знали. Он был весьма разным, обладал странной
и  сложной натурой. Неотесанный беарнец с грубыми манерами не любил смотреть
на  чужие  страдания;  они приносили ему большую боль, чем кому-либо; однако
чувства  страха  и  ужаса, вызванные ими, были весьма быстротечными и иногда
проходили  быстрее,  чем  он  успевал  что-то  срочно предпринять. Сейчас он
испытывал  их,  глядя  на  усеянное  убитыми  поле брани, и утратил ощущение
торжества.  Его  люди  радовались  победе,  а  он оплакивал погибших. Он был
великим   солдатом,   ненавидевшим   войну,  грубым,  похотливым  человеком,
вселявшим  ужас  в души врагов, а в следующий момент мог резко измениться и,
намного   опережая   свое   время,  испытывать  отвращение  к  жестокости  и
страданиям.  Он  не получал удовольствия от праздничного пира, устроенного в
честь  победы;  он  приказал обращаться уважительно с пленными и максимально
облегчить участь раненых.
     Он  знал, что не только выиграл важное сражение, но и одержал моральную
победу.  Пока  люди  были  опьянены победой, он мог двигаться дальше, потому
что  сейчас  его  армия была готова сразиться с кем угодно - даже с Генрихом
де Гизом.
     Но  этот новый король Наварры внезапно превратился в прежнего Генриха -
он  снова  стал  рабом  плотского  желания.  Он  хотел Корисанду. Заниматься
любовью  приятнее,  чем  убивать;  любезничать с красивой женщиной нравилось
Генриху  гораздо  больше,  чем созерцать трупы на поле брани. Он был великим
солдатом,  но еще более великим любовником; если первое призвание давало ему
короткий  триумф,  то  последнее  обещало  не  потерять своего очарования до
конца его жизни - Генрих чувствовал это.
     Пренебрегая  возможностями,  завоеванными в сражении, он решил забыть о
войне и вернуться к Корисанде.


     Война  продолжалась; кое-где во Франции имели место перемирия, в других
районах  грохотали  пушки. Подавленный горем король Франции нуждался в новых
развлечениях  -  только  они  могли  помочь  ему пережить утрату Жуаеза. Вся
страна    -    католики   и   гугеноты   -   восстала   против   невероятных
экстравагантностей  короля.  На средства, расходуемые на содержание его птиц
и  собак,  с  учетом жалованья слуг, ухаживавших исключительно за живностью,
можно  было  прокормить  город.  Он платил огромные деньги за картины лучших
художников,  а  затем  обрезал  их по своему вкусу и обклеивал ими стены. Он
наслаждался  роскошью  и  комфортом,  соответствовавшими  его  положению,  и
пренебрегал своими обязанностями.
     Сорбонна  тайно  проголосовала  за  то,  чтобы корону забрали у короля,
недостойного  носить  ее.  Гиз  совершил поездку в Рим, чтобы посовещаться с
кардиналом  Пеллеве,  поддерживавшим его притязания на трон. Эти два события
привели  к  третьему: Лига предъявила королю ультиматум. Он должен ввести во
Франции  инквизицию и принять все необходимые меры для подавления активности
гугенотов.
     Дерзость  Лиги  возмутила  короля.  Катрин умоляла его попросить у Лиги
время  для  обдумывания  этого  предложения. Сама она тайно дала знать Гизу,
что  работает  на  него  и  Лигу,  что  готова любыми средствами повлиять на
короля, чтобы он выполнил требования возглавляемой герцогом организации.
     В  ту  пору  Катрин  мучали  одышка  и приступы тошноты, ревматизм едва
позволял  ей  ходить;  она  страдала  от  подагры;  именно сейчас, когда она
особенно  сильно  нуждалась  в  крепком здоровье, оно впервые в жизни начало
подводить  ее.  Катрин  приближалась  к  своему  шестидесятилетию;  это  был
немалый  возраст,  ко  ее  мозг  по-прежнему работал отменно, она проклинала
дряхлеющее  тело.  Ее  шпионы  работали  хуже,  чем  раньше; это происходило
потому,  что она сама сдавала. Она уже не была энергичной королевой-матерью,
носившейся  по дворцу, открывавшей тайными ключами двери и застававшей людей
в  самые  неподходящие моменты. Теперь она передвигалась, опираясь на палку,
постукивание  которой  выдавало  Катрин.  Или  ее носили в паланкине. Боль в
суставах  была  такой  сильной,  что даже такой стоик, как Катрин Медичи, не
мог  игнорировать  ее. С королевой-матерью стали случаться обмороки. Молодые
люди,  которыми  она  успешно  управляла  когда-то,  уже  достигли зрелости.
Самыми   важными   фигурами   стали  три  Генриха;  королева-мать,  когда-то
державшая  в  руках  их судьбы, оказалась задвинутой в тень - не потому, что
ее  разум  ослаб,  а  потому,  что при полностью сохранившемся рассудке тело
Катрин стало дряхлым.
     Она  никогда  не  сдавалась  в  прошлом; она не сделает это сейчас. Она
продолжит  начатое;  трон  должен  быть сохранен для Генриха, несмотря на то
что  он  по  глупости  отдалился  от матери и пытался удержать в своих руках
власть,  ослабленную  безумием  его  фаворитов, дерзостью Наваррца и тайными
надеждами герцога Гиза.
     Дом  Валуа  никогда не находился в таком опасном положении, как сейчас;
Катрин  воспринимала  это,  как  кошмар.  Если  она не сумеет переломить ход
событий, произойдет то, чего она всегда боялась сильнее всего.
     Филипп  Испанский  предложил  Гизу  помощь  в  виде трехсот тысяч крон,
шести  тысяч  ландскнехтов и двенадцати тысяч уланов при условии его разрыва
с королем и установления во Франции инквизиции и католической веры.
     Эпернон,  более  умный,  нежели  Жуаез,  уцелел  на  полях сражений. Он
подкупил  швейцарских  наемников, нанятых гугенотами; они перешли на сторону
короля  и  влились  в  ряды  королевской швейцарской гвардии. Сейчас Эпернон
находился  вместе с гвардией под Парижем и ждал от короля приказа вступить в
город.  Гиз  заявил  о своем намерении войти в Париж, а также о том, что ему
известно   о   заговоре  гугенотов,  якобы  решивших  восстать  и  отомстить
католикам  за Варфоломеевскую ночь, перебив их. Король запретил Гизу входить
в Париж.
     Катрин  лежала  в  постели  в  великолепном  дворце "Отель де Суассон",
который  она построила специально для себя. Слабость не позволяла ей встать;
Катрин страдала, ощущая приближение неминуемой катастрофы.
     Король  находился  в  Лувре;  его надежно охраняла швейцарская гвардия;
народ  Парижа пребывал в состоянии напряженного ожидания. Париж находился на
грани восстания.
     Перед  глазами Катрин стояли мрачные, зловещие улицы Парижа. Один из ее
карликов, стоявший у окна, взволнованно повернулся к ней.
     - Мадам, - крикнул он, - сюда едет герцог Гиз.
     Преодолев боль, Катрин приподнялась.
     - Ерунда!  Король  запретил  герцогу  приезжать в Париж. Гиз не посмеет
это сделать.
     Это  невозможно,  подумала  она.  Невозможно.  Он  не посмеет приехать.
Короля  защищает  швейцарская  гвардия,  но  парижане будут на стороне Гиза,
если он явится сейчас в город.
     Возбужденный  карлик  запрыгал, стал хлопать в ладоши, дергать кисти на
своем красном камзоле.
     - Мадам, я клянусь, это герцог де Гиз!
     - Уберите  его!  -  закричала Катрин. - Устройте ему порку. Я научу его
не лгать мне.
     Карлик   захныкал   и   стал   указывать  пальцем  на  окно;  остальные
присоединились к нему.
     Катрин  услышала  крики,  доносившиеся  с  улицы. Значит, Генрих де Гиз
пренебрег приказом короля.


     Генрих  де  Гиз решил встретиться с королем. Запретив герцогу входить в
Париж,  король  продемонстрировал,  что он не осведомлен о текущих событиях.
Меньше   всего   следовало   запрещать   человеку,  видевшему  себя  будущим
правителем Франции, появляться в столице.
     Гиз  знал,  что он идет навстречу опасности. Короля, несомненно, хорошо
охраняли"  войдя  в  Лувр,  Гиз  оказался  бы среди врагов. Поэтому он решил
вступить  в  город,  изменив  свой  внешний  вид,  явиться к Катрин, которая
называла  себя  его  другом, и объяснить ей свои намерения, а также настоять
на  том, чтобы она проводила его в Лувр. Она еще сохранила некоторое влияние
на  своего  глупого сына и, вероятно, могла поспособствовать сохранению мира
между  ними,  пока Гиз будет излагать королю требования Лиги. Но Гиза быстро
узнали  даже в длинном плаще и шляпе с полями, закрывавшими лицо, потому что
мало  кто  во  Франции  обладал такой фигурой, как герцог. Как только Генрих
вошел в город, побежавший вслед за ним молодой человек закричал:
     - Монсеньор,  покажите  себя  людям.  Больше  всего  на свете они хотят
увидеть вас.
     Гиз  поплотнее  запахнул  плащ и надвинул шляпу на глаза. Но это ему не
помогло; слишком многие узнали его. Вскоре вокруг герцога собралась толпа.
     - Это сам Меченый. Слава Богу, он пришел спасти нас.
     Люди  стали  выбегать  из  домов.  Слух  о  том, что их герой вернулся,
быстро распространялся по городу.
     - Да здравствует Гиз! - кричали парижане. - Меченый здесь!
     Они целовали его плащ, прикасались четками к одежде герцога.
     - Да здравствует опора церкви!
     Перед  ним  бросали  цветы,  на  шею  герцога  повесили  венок. Мужчины
демонстрировали  ему свои ножи. "Если к нашему великому принцу протянет руки
изменник, мы сумеем расправиться с ним".
     Гиз протискивался через истеричную толпу.
     - В Реймс! - крикнул кто-то; толпа подхватила эти слова.
     Наконец герцог подъехал к "Отель де Суассон".
     Убедившись  в том, что к ней приближается Гиз, Катрин отправила гонца к
королю,  чтобы  сообщить  ему  о  появлении  герцога  в  Париже.  Затем  она
приготовилась принять герцога.
     Когда  он  опустился  на колени у ее кровати, она тотчас поняла, что он
не столь спокоен и уверен в себе, как обычно.
     - Мадам,  -  сказал он, - я решил сначала прийти к вам, зная о том, что
вы - мой друг.
     - Вы  поступили мудро, - отозвалась она. - Но почему вы в Париже? Вы не
знаете, что это может стоить вам жизни?
     Рев  толпы,  казалось, зазвучал громче в тишине, наступившей после этих
слов.  Поступок  Гиза  мог  стоить  ему  жизни,  но  сколько  других  жизней
потребует толпа взамен этой?
     - Я  знаю это, - ответил Гиз, - поэтому прежде всего я явился к вам. Вы
согласились  со  мной  в том, что король не осмелится выступить против Лиги.
Он  должен  принять  ее требования. Задержка опасна для него... и Франции. Я
должен  срочно  увидеть  короля;  я  прибыл  сюда, чтобы вы проводили меня в
Лувр.
     Она  знала,  что  должна  пойти вместе с ним. Несмотря на свою болезнь,
она  боялась  отпустить  его одного. Кто знает, что способен сделать ее сын,
вообразив,  что  сила  на  его стороне? Возможны ужасные последствия. Сейчас
сын нуждается в ней больше, чем когда-либо.
     Она  велела  фрейлинам  помочь  ей  одеться и забралась в паланкин. Его
понесли по улицам; герцог Гиз шагал рядом.
     Даже  Катрин,  пережившая  много  опасных  лет,  не  испытывала  прежде
чувств,  подобных  тем,  что  одолевали ее, когда она двигалась от "Отель де
Суассон"  к  Лувру.  Она  едва  сдерживала  циничный смех. Самая ненавистная
парижанам  женщина  находилась сейчас рядом с самым обожаемым ими человеком.
Мадам  Змея,  итальянка,  королева  Иезавель! Ее нынешним другом и союзником
был Генрих де Гиз, Меченый, самый родовитый и обожаемый французский принц.
     Насмешки и приветствия звучали одновременно; Катрин слушала их.
     - Вот  она! Королева-мать боится показать свое лицо. Убийца! Итальянка!
Вспомните  королеву Наварры! Вспомните дофина Франциска! Это было давно. Это
было началом. Несчастья посыпались, когда мы пустили итальянку во Францию.
     Если   бы  Меченый  не  находился  рядом,  толпа  разбила  бы  паланкин
королевы-матери,  люди  вытащили  бы из него Катрин, заживо содрали бы с нее
кожу  и принялись бы пинать труп. Прежде они скрывали свою ненависть, теперь
же  выражали  свои  чувства  во  всеуслышание,  были готовы бросать в Катрин
камни,  пустить  в  ход  ножи.  Настроение  Парижа изменилось, раскаты грома
звучали все громче.
     Но  рядом  с  ней  был  герой,  готовый  защитить  ее. Ему адресовались
приветствия, ей - оскорбления.
     - Как  он красив! - кричали люди. - Вот он! Настоящий король! Неужто мы
и дальше будем терпеть этих гадин... этих итальянцев?
     Глупцы!  Где  тут  логика?  Катрин  хотелось  закричать: "Моя мать была
француженкой,  отец - итальянцем. Отец герцога - француз - во всяком случае,
уроженец Лоррена, но его мать - итальянка!"
     Люди  ответили  бы  ей:  "Да,  но ты - дочь торговцев, а он - принц. Ты
воспитывалась  в  Италии,  а  он  - во Франции. Его оружие - шпага, а твое -
яды, использовать которые ты научилась на твоей подлой родине".
     Катрин  откинулась  на  спинку  паланкина.  Она  испытывала  не столько
страх,  сколько  прилив  сил.  Она взбодрилась от близости враждебной толпы,
почувствовала  себя  лучше,  чем в постели среди фрейлин. Она забыла о своих
недугах.
     Выражение ее лица не изменилось, когда она услышала крик:
     - В Реймс! Монсеньор, когда вы поедете в Реймс?
     Они  добрались до Лувра, где их приняли в мрачной тишине. В коридорах и
на   лестницах   стояли   гвардейцы.   Герцог  прошел  мимо  них  с  внешней
невозмутимостью,  но,  несомненно,  даже  он  должен  был  испытывать страх.
Катрин  с  удовлетворением  заметила,  что  его  лицо  потеряло свой обычный
здоровый  цвет.  Он  выглядел  как  человек,  входящий в логово льва. Король
Генрих  ждал  их;  его  руки  дрожали, глаза выдавали испытываемый им страх.
Один  из  придворных,  услышав о приближении герцога, предложил убить его на
пороге  королевской комнаты. Генрих заколебался. Он хотел устранить Гиза, но
не осмеливался отдать приказ о его уничтожении.
     Он  все  еще  находился  в состоянии мучительной нерешительности, когда
герцог  и  Катрин  вошли  в  комнату для аудиенции. Генрих стоял в окружении
советников  и  гвардейцев.  Как  только  он  увидел герцога, его гнев тотчас
вырвался наружу.
     - Почему вы явились сюда? - спросил он. - Вы получили мой приказ?
     Герцог  не  сказал,  что  он  не  подчиняется  ничьим  приказам, но его
дерзкий  вид намекал на это. Катрин предостерегающе взглянула на Гиза, потом
повернулась  к  сыну  - она знала, что ярость способна толкнуть его на любую
глупость.
     - Я  велел  вам  не  приезжать  или нет? - закричал король. - Велел вам
подождать?
     - Ваше  Величество, меня не предупредили о том, что мой приезд неугоден
вам, - холодным тоном заявил Гиз.
     - Это так! - крикнул король. - Именно так!
     - Ваше Величество, нам необходимо поговорить о делах.
     - Это решать мне.
     Король  поискал  глазами  человека,  предложившего  убить  Гиза; Катрин
перехватила этот взгляд и поняла его значение.
     - Мой  сын,  - быстро произнесла Катрин, - я должна поговорить с тобой.
Подойди сюда.
     Она  отвела  его  к  окну.  Возле Лувра собралась толпа. Люди сжимали в
руках  палки  и  ножи.  Они кричали: "Да здравствует Гиз! Да здравствует наш
великий принц!"
     - Мой  сын,  -  пробормотала  Катрин, - время не пришло. Этот способ не
годится. У тебя есть твоя гвардия, а у него - Париж.
     Король  дрогнул.  Как и его брат Карл, он боялся народа. Он помнил, что
люди  на  улицах  встречали  его молчанием; если кто-то раскрывал рот, то не
для   того  чтобы  произнести  приветствие,  а  чтобы  бросить  ему  в  лицо
оскорбление:    "Парикмахер,    собственной    жены!   Содержатель   нищих!"
Произносившие  эти  слова  мгновенно  исчезали  в  толпе,  которая  скрывала
предателя, смеясь при этом над королем.
     Как  ненавидел  он этого высокого худощавого человека, чья мужественная
красота  нравилась людям! Как смеют они обращаться с Гизом, точно с королем,
и оскорблять их настоящего правителя?
     - Мама, - сказал он, - ты права. Не сейчас... еще не время.
     Он  повернулся  к  герцогу,  и  после  короткого  обсуждения  аудиенция
закончилась.
     - Я  снова  приду  к  вам,  Ваше  Величество,  - сказал герцог, - когда
почувствую, что смогу надеяться на удовлетворительный ответ.
     Когда герцог ушел, Генрих в ярости сказал:
     - Кто король этой страны? Генрих Валуа или король Парижа?
     Катрин  смущенно  посмотрела  на  него,  спрашивая себя, что произойдет
теперь.


     Гиз  обосновал  свою  штаб-квартиру  в личном особняке, расположенном в
парижском  пригороде Сент-Антуане. Он не знал точно, что ему следует делать.
Большая  часть армии была на стороне короля; Гиз мог рассчитывать в основном
на   поддержку   толпы.  Стоя  у  окна  и  глядя  на  этих  людей,  неистово
приветствовавших  его  со  слезами  на  мрачных лицах, Генрих де Гиз думал о
том,  что  истерическое  обожание может внезапно смениться ненавистью. Он не
являлся  частью  народа,  был  аристократом  и не доверял простым людям. Его
честолюбие  достигло  апогея,  но  он знал, что легче всего поскользнуться в
конце дороги.
     Он решил подождать.
     Утром  следующего  дня герцог явился к королю, но не один, а с четырьмя
сотнями вооруженных людей. Встреча оказалась бесплодной.
     Напуганный  король  отказался воспользоваться советом матери и остаться
в  Лувре,  не  выдавая  своего  страха;  она умоляла сына не отдавать особых
распоряжений  для  его  защиты  и  ни  в коем случае не удваивать охрану. Но
король  не  прислушался  к  ее  словам; он послал за Эперноном и швейцарской
гвардией, которая находилась под Парижем.
     Люди  смотрели  на  шагающих солдат. Теперь толпа знала, что ей делать.
Вызвав  иностранцев,  король объявил войну своему народу, говорили парижане.
На  улицы  вышли  торговцы,  студенты,  трактирщики,  отцы семейств, матери,
дети,  к ним присоединились нищие и бездомные. Король выставил против Парижа
иностранных  солдат,  и  Париж  приготовился дать отпор. Из тайников достали
оружие,   на   улицах   натянули   цепи,  взвели  баррикады.  Все  церкви  и
общественные заведения закрылись. Сражение началось.
     Люди   убили   пятьдесят  швейцарских  гвардейцев,  остальные  сдались,
объявив  разъяренной  толпе,  что они - добрые католики. Французская гвардия
сложила оружие; король укрылся в Лувре.
     Улицы были заполнены кричащей толпой.
     Гиз  стоял  у  окна,  с  притворным  изумлением  глядя на демонстрацию,
словно  она  не  имела  к  нему  отношения  Катрин,  несмотря на ее болезнь,
мужественно  прошла  по улицам от "Отель де Суассон" до "Отель де Гиз". Люди
молча пропускали ее; они знали, куда она идет.
     Гиз  принял  Катрин  холодно. Теперь он был хозяином положения. Король,
сказал   он  ей,  должен  немедленно  назначить  его  наместником  страны  и
выполнить требования Лиги.
     Катрин была в отчаянии.
     - Я  -  слабая, больная женщина, - сказала она. - Что я могу сделать? Я
не  управляю этим королевством. Мой дорогой герцог, к чему все это приведет?
К  чему  вы  подстрекаете  народ?  К  убийству короля и замене его новым? Вы
забываете  о  том, что смерть порождает смерть. Нельзя показывать людям, что
они могут запросто убить короля.
     Когда  она  ушла,  Гиз задумался над ее словами; он не мог выбросить их
из  головы. Прежде чем занять трон, он должен сделать все для его удержания.
Ему не нужен короткий триумф.
     Люди  на улицах становились нетерпеливыми. Король был их пленником; они
жаждали крови.
     Вечером  Гиз  вышел  в  город;  он был без оружия и держал в руке белый
жезл.  Люди  сгрудились  вокруг  него.  "Да  здравствует Гиз! Да здравствует
Меченый!"  Они  думали,  что он поведет их к Лувру, что под его руководством
они  вытащат  дрожащего  короля  из дворца, что он прикажет им убить Генриха
Валуа, как некогда он приказал уничтожить Гаспара де Колиньи.
     Для  них  все  было просто. Они хотели убрать одного короля и поставить
на  его  место  другого. Они думали, что это положит конец их бедам. В жизни
Генриха  де Гиза наступил важнейший час, но герцог пребывал в неуверенности,
не мог решить, что ему делать.
     Он  хотел  действовать  осторожно.  Хотел  убедиться в том, что одержал
победу.
     - Мои  друзья, не кричите "Да здравствует Гиз!" - обратился он к толпе.
-  Я благодарю вас за выражение вашей любви ко мне. Но сейчас... я прошу вас
кричать  "Да  здравствует  король!".  Никакого  насилия,  мои  друзья. Пусть
баррикады  останутся.  Мы  должны  действовать  осторожно.  Я не хочу, чтобы
кто-нибудь  из  вас  потерял жизнь из-за нашего легкомыслия. Вы будете ждать
моих указаний?
     Толпа  одобрительно  заревела.  Он был их героем. Его слово - закон. Он
должен лишь заявить о своих желаниях.
     Он  велел  им  привести пленников - швейцарцев, которые упали перед ним
на колени.
     - Я знаю, что вы - добрые католики, - сказал он. - Вы свободны.
     Затем  герцог  освободил французских гвардейцев; он понял, что поступил
мудро.  Теперь  он стал кумиром солдат, потому что спас им жизни. Со слезами
на глазах они обещали преданно служить ему.
     Люди  падали  на колени, благословляя Гиза. Мудрейший французский принц
остановил   кровопролитие,   говорили  они.  Народ  обожал  Гиза,  ждал  его
приказов. Парижане пойдут за ним на смерть... или в Реймс.
     Временно  опасность  была  снята. Гиз написал правителю Лиона, попросил
его направить в Париж людей и оружие.
     "Я  справился со швейцарцами, - писал он, - и перебил часть королевской
гвардии.  Я  внимательно слежу за Лувром и получаю подробные отчеты обо всем
происходящем там. Победа столь значительна, что ее запомнят навсегда".
     Гиз  взял  под  контроль  "Отель  де  Вилль" и Арсенал. В городе звучал
колокольный  звон.  Испанские  шпионы  пытались  спровоцировать  немедленное
убийство   монарха,   коронацию   Гиза   и   установление   инквизиции,  что
автоматически привело бы к подавлению гугенотов.
     Сестра  Гиза,  герцогиня  де  Монпансье,  шагала  по  улицам  во  главе
процессии,  призывая  народ  сплотиться  вокруг  ее  брата.  Эта  энергичная
женщина   уже   была  известна  Парижу  как  "фурия  Лиги".  Она  отличалась
безудержность".  Она  распространяла  по городу памфлеты, заказала художнику
картину   с   изображением  Элизабет  Английской,  мучающей  католиков.  Она
подталкивала  народ  к  революции,  к  убийству Генриха Валуа и коронации ее
брата.
     Но  Генрих  де  Гиз  не  мог решиться на уничтожение монарха. Он не мог
разделять  эмоциональный подъем, охвативший его сестру. Он видел дальше, чем
она.  Удержать  титул  короля  Франции  труднее,  чем  титул  короля Парижа.
Стремясь  к  первому,  можно потерять второй. Иезуиты из Сорбонны собирались
на  улицах  перед  университетом  и  заявляли о своей решимости отравиться в
Лувр  и  добраться до Генриха. Гиз знал, что в самое ближайшее время один из
этих  фанатиков,  многие  из  которых  считали,  что получить терновый венец
мученика  легче  всего, вонзив кинжал в сердце врага Рима, может прокрасться
к королю и убить его.
     Он  не  мог  рассчитывать на поддержку достаточно многочисленной армии.
Он  должен  помнить  о  том, что глупо чрезмерно полагаться на Испанию. Если
его  положение  окажется  слабым,  Англия может выступить против французских
католиков.  У  герцога  были враги в Нидерландах; он знал, что Филипп скорее
растратит  попусту  своих  людей  и  деньги  в  этой  стране, нежели поможет
подняться  на  трон  Франции  человеку, в чьей преданности он не был уверен.
Нельзя  также  забывать об армиях Наваррца; его блестящая победа над Жуаезом
не выходила из памяти герцога.
     Если  бы  короля убили сейчас, король Парижа немедленно стал бы королем
Франции. Герцог еще не созрел для такой ответственности.
     Он   выставил  стражу  вокруг  Лувра,  объявил,  что  отвечает  за  все
происходящее  во  дворце,  но  оставил один выход неохраняемым. Пусть король
бежит  и тем самым временно ликвидирует ситуацию, разрешить которую человек,
собиравшийся в конце концов подняться на трон, пока что не мог.
     Итак,  ворота,  которые  вели  в  Тюильри,  остались без охраны; вскоре
друзья короля обнаружили это.
     Катрин решила срочно поговорить с сыном.
     - Отъезд  из  Парижа  был  бы  твоей  самой  большой ошибкой. Ты должен
остаться.  Я знаю, что тебе страшно, но, уехав, ты бы оставил Париж Гизу. Ты
не должен признавать себя побежденным.
     Король  шагал по своим покоям, делая вид, будто обдумывает ее слова. Он
пристально посмотрел на Катрин.
     - Мама,  -  произнес  с  нервным  смешком Генрих, - в последнее время я
спрашивал себя, кому ты служишь... мне или твоей "старушечьей трости".
     Она засмеялась раскованно, как когда-то в прошлом.
     - Похоже,   ты   глупец.   Кому   я  служила,  кроме  тебя?  Если  я  и
демонстрировала  этому  человеку  мое  дружелюбие,  то  лишь для того, чтобы
завоевать его доверие.
     - Говорят, он очаровал тебя, как и всех прочих.
     Она  выдохнула  из  себя  воздух, словно с отвращением отвергая то, что
казалось ей нелепым.
     - Ты  - моя жизнь, - сказала Катрин. - Если с тобой случится несчастье,
я  не  захочу  жить. Ты наслушался недобрых советов. Ты не замечал растущего
недовольства  людей;  французы  не  способны  долго безропотно страдать. Они
любят  и  ненавидят  одинаково  сильно.  Людей раздражали твои фавориты, мой
дорогой сын.
     - Ты  права,  мама. Если бы я прислушивался к твоим словам! Прошу тебя,
сходи  к  Гизу.  Договорись  с ним. Скажи ему, что я готов удовлетворить его
требования;  он  должен усмирить народ и разобрать баррикады. Скажи ему, что
он не может делать из короля узника.
     Катрин улыбнулась.
     - Это  мудро.  Ты  должен  сделать  вид,  будто  поддерживаешь Лигу. Ты
должен  рассеять  их  подозрения. Позже, когда все успокоится, мы решим, что
нам делать.
     - Да,  ты  весьма  умна,  -  сказал  Генрих.  -  И  хитра. Ты - великая
лицемерка.  Мама, я знаю, что ты владеешь искусством думать одно, а говорить
-  другое.  Отправляйся  к  Гизу.  Посмотри, что ты можешь сделать. Мама, ты
дала мне это королевство; ты должна сохранить его для меня.
     Она тепло обняла сына.
     - Жуаез  мертв,  -  сказала  Катрин.  - Не слушай Эпернона. Слушай твою
мать, которая любит тебя и заботится только о твоем благе.
     - Хорошо, мама.
     Она  сказала  ему,  что  она собирается сказать Гизу. Катрин помолодела
душой.  Бразды  правления  снова  оказались  в  ее  руках.  Не  беда, что ей
придется проехать по самому подлому городу, какой она когда-либо видела.
     Она отправилась в паланкине в "Отель де Гиз".
     Как  только  Катрин  покинула Генриха, он пошел к неохраняемым воротам;
он  шагал  медленно,  точно  в глубокой задумчивости. Там его ждали друзья с
лошадьми,  он сел в седло и уехал. На вершине Шайо он остановился и печально
улыбнулся друзьям; он посмотрел на Париж, и его глаза наполнились слезами.
     - Неблагодарный  город!  -  пробормотал  король. - Я любил тебя больше,
чем  собственную  жизнь. Я вернусь в Париж лишь через проломленную городскую
стену.
     Он резко повернулся и ускакал.


     Законный  король  бежал  в  Шартр,  и  Гиз временно стал некоронованным
правителем.  Винсенский  дворец,  Арсенал и Бастилия находились в его руках;
он  настоял  на  избрании  нового  городского  и  купеческого советов; в них
вошли,  разумеется,  исключительно члены Лиги. Гиз по прежнему колебался. Он
не  хотел  насилия  и  мечтал  о  бескровном перевороте. Поэтому он разрешил
роялистам  выехать  в  Шартр.  Его  враги, приняв во внимание этот шаг и тот
факт,  что королю позволили бежать, почувствовали слабину Гиза. Он делал все
зависящее  от  него,  чтобы  восстановить  спокойствие, но в народе заиграла
кровь,  парижане  уже  нуждались  в  насилии.  По  городу  прокатилась волна
жестокости,  Гиз  не  мог  остановить ее. Гугенотов выгнали из церквей, Лига
захватила  все  храмы.  Католические проповедники кричали с кафедр: "Франция
больна.  У Парижа хватит сил на войну с четырьмя королями. Франция нуждается
в  кровопускании.  Впустите  Генриха  Валуа  в ваши города, и еретики начнут
убивать священников, насиловать ваших жен, казнить ваших друзей".
     Семья  Гиза  приехала в Париж. Беременную жену герцога встретили, точно
французскую  королеву,  а  ее  детей  -  как наследников трона. С ней прибыл
герцог Эльбеф и верный союзник Гиза кардинал Бурбон.
     Катрин,  пристально  наблюдая  за  событиями, в конце концов перешла на
сторону  Гиза.  С  ее помощью он сформировал новое правительство. Она знала,
что  ее  старания  добиться того, чтобы ее внука признали наследником трона,
ни  к  чему  не  привели; притворяясь союзницей Гиза, она тайно готовила его
отстранение от власти и возвращение на трон короля.
     Эпернон  покинул  Париж  с  пустыми руками; он пытался вывезти на мулах
свое  бесценное  состояние,  собранное  за  годы  королевской  милости, но в
результате обыска все потерял.
     Никогда  еще  Катрин  не  трудилась  так упорно, как сейчас, никогда не
использовала  успешнее свои способности. Она понимала, что Гиз преднамеренно
позволил  королю  уехать;  осуждая  сына  за  это бегство, она усматривала в
поступке  Гиза  проявление  слабости.  Нерешительность  была  в такой момент
смертельно  опасной  слабостью  Гиз  был  великим  человеком,  Катрин всегда
восхищалась  им;  он  обладал  честолюбием  и  смелостью, однако он не сумел
воспользоваться  шансом,  который  мог  мгновенно  вознести  его на трон. Он
заколебался   в  критический  момент,  проявил  неуверенность.  Она,  как  и
парижане,  когда-то  боготворила  его,  но  он был не богом, а человеком, не
лишенным  слабостей.  Главная  его ошибка заключалась в том, что он не сумел
скрыть  свою  слабость  от  нее,  Катрин.  Теперь  она лучше знала Гиза и не
ощущала его превосходства.
     Как   она   тосковала   по   молодости!   Как  хотела  освободиться  от
изматывающей физической боли!
     Она  преложила  Гизу  возглавить  армию,  стать официальным наследником
трона,  проигнорировать  претензии  Наваррца;  герцог  Майенн с частью армии
должен   атаковать   войско   короля   Наварры.  Катрин  понимала,  что  для
предотвращения    весьма   возможной   революции   король   Франции   должен
присоединиться  к  Лиге.  Она бралась уговорить его. Гиз должен доверять ей,
единственному   потенциальному   посреднику.  Выполнение  ее  предложений  -
единственный способ восстановления временного порядка во Франции.
     Она  отправилась  в  Шартр.  Король был сильно напуган. Эпернон сбежал,
Генрих  мог  рассчитывать  только  на  советы матери. Он подписал документы,
подготовленные  Гизом.  Теперь  он  мог  называть  себя,  если хотел, главой
Католической лиги, которая стала роялистской организацией.
     Но  когда папа римский узнал, что Гиз позволил королю бежать из Парижа,
он пришел в ярость.
     - Этот  принц - жалкое существо, - закричал папа. - Он упустил отличный
шанс избавиться от человека, который уничтожит его при первой возможности.
     Наваррец в своем бастионе, услышав новость, громко захохотал.
     - Значит,  король  Франции  и  король  Парижа  живут душа в душу! Какая
славная дружба!
     Он плюнул.
     - Не  стоит  относиться  к этому серьезно. Подождите, мои друзья. Скоро
мы  увидим,  что  произойдет.  Лучшая  весть,  какую  я могу услышать, - это
сообщение  о  смерти бывшей королевы Наварры - бывшей, потому что я не приму
ее назад. А уж кончина ее матери и вовсе заставит меня запеть от счастья.
     Тем  временем  Катрин  всеми  силами  лелеяла непростую дружбу между ее
сыном и Гизом.


     Король  был  охвачен яростью, обращенной против одного человека. Генрих
не  мог  быть  счастлив,  пока  Гиз  жил на земле. Если я не убью его, думал
Генрих,  то  он  убьет  меня. Умнейшим из нас окажется тот, кто нанесет удар
первым.
     Гиз  стал  генералиссимусом  и  был  готов  предпринять  новую  попытку
захвата  престола.  Его могущество росло, ему подчинялась армия, разборчивый
аристократ мог полагаться не только на толпу.
     Когда  в Блуа собрался государственный совет и король обратился к нему,
у   ног  Генриха  Валуа  сидел  управляющий  делами  -  герцог  Гиз.  Он  не
аплодировал  речи  короля;  многие  из  присутствующих,  буду и сторонниками
Гиза,  последовали  примеру своего господина; король преднамеренно задел их,
сказав:  "Некоторые  знатные  люди  королевства  создали  лиги и ассоциации,
которые   в   любой   монархии,   где   царят  закон  и  порядок,  считаются
преступлением  и  изменой.  Проявляя  снисходительность и терпимость, я хочу
похоронить прошлое".
     Гиз предотвратил публикацию этих слов.
     Короля  вынудили  встретиться с руководством Лиги; Генриху тактично, но
твердо   сказали,   что  он  должен  изменить  свое  заявление,  потому  что
милостивое  прощение  не  является  его прерогативой; его долг - подчиняться
приказам.
     Находившаяся  там  Катрин  посоветовала  королю уступить, но было ясно,
что уважающий себя монарх не может смириться с такой тиранией.
     До  ушей  короля  долетел слух о том, что кардинал Гиз, произнося тост,
назвал своего брата не герцогом Гизом, а королем Франции.
     Филипп  Испанский  был  союзником Гиза, но несколько месяцев тому назад
монарх  потерпел  такое  серьезное  поражение,  что  вся  Европа оторопела -
многие  решили,  что  величайшей  державе  приходит конец. В городах Франции
висели   плакаты.   Французы   читали   написанное  на  них  и  притворялись
взволнованными,  хотя  сами  украдкой  смеялись в бороды: "Возле английского
побережья  пропала  великая и могучая Испанская Армада. Испанское посольство
выплатит солидное вознаграждение за информацию о ее местонахождении".
     Испания  была  сломлена;  уменьшить  размер  бедствия не представлялось
возможным.  Испания, жившая за счет своего морского могущества, потеряла его
значение  маленького острова, расположенного возле Европы, резко возвысилось
в  это роковое для Испании лето. Могущественные Филипп, Гомез, Парма и Альва
уступили  место  сэру  Фрэнсису  Дрейку,  сэру Джону Хоукинсу, лорду Говарду
Эффингему.  Маленький  остров  стал  весьма  заметной  страной.  Рыжеволосая
королева  невозмутимо  улыбалась на троне; она была протестанткой, правившей
ее   единоверцами.   Годом   ранее,  воспользовавшись  тем,  что  ее  кузина
участвовала  в  заговоре  против  английской  короны,  Элизабет отправила на
гильотину  шотландскую  королеву,  католичку  Марию  Стюарт.  Тогда Элизабет
пренебрегла  гневом  Филиппа;  в  этом  году ее моряки нанесли то, что могло
оказаться последним, сокрушительным ударом.
     Испания,   союзник  Гиза,  уже  не  сможет  оказаться  для  него  столь
полезной, как несколько месяцев назад.
     Оценив  эту ситуацию, король решился действовать. Кто-то из них двоих -
он или Гиз - должен умереть. Он не сомневался в этом. Пусть умрет его враг.
     В  больном  мозгу  короля  вызрел план. Генрих решил не обсуждать его с
матерью,  поскольку  знал, что не услышит слов одобрения. Она снова слегла в
постель;   она   быстро   дряхлела;   ее  кожа  стала  желтой,  морщинистой,
настороженные некогда глаза казались стеклянными.
     В  последующие  недели  произошло немало ссор между сторонниками Гиза и
короля. Многие из них заканчивались дуэлями со смертельными исходами.
     Король   намекнул   паре   своих  близких  друзей,  пользовавшихся  его
доверием,  что  он  не намерен оставлять изменников в живых. "Во Франции нет
места  для  двух  королей,  - сказал он. - Один должен исчезнуть. Лично я не
намерен оказаться им".
     Генрих  постоянно  думал  о матери и хотел, чтобы она приняла участие в
осуществлении  его замысла. Она была опытной убийцей; ни одна женщина в мире
не  устранила  с такой ловкостью столько врагов. Но она уже состарилась; как
бы  ни  пыталась  Катрин  убедить сына в обратном, она была очарована Гизом.
Возможно,  это  было  очарование ненависти или страха, но все же очарование.
Катрин  всегда  хотела объединиться, хотя бы внешне, с наиболее значительной
в  данный  момент силой. Несомненно, сейчас она видела в Гизе самого важного
человека  Франции.  Нет!  Король  не  мог  посвящать  ее  в это дело, но мог
использовать методы Катрин.
     Он  устроил  публичное  примирение с Гизом; при встрече он объявил, что
собирается  передать  свою  власть  в  общие руки герцога и королевы-матери.
Генрих  заявил,  что  он  услышал  голос  небес.  Он  посвятит остаток жизни
молитвам и покаянию.
     Катрин  поднялась  с  постели,  чтобы  услышать это заявление сына. Она
одобрительно  улыбалась.  Именно так следует притуплять бдительность врагов.
Ее сын наконец помудрел.
     Гиз  скептически отнесся к словам короля. Он сказал Катрин, что Генриху
Валуа не удалось обмануть его.
     - Вы  ошибаетесь,  мой  дорогой  герцог,  - сказала королева-мать. - Он
очень  устал;  он  не  так  силен,  как  вы.  Вам не понять его равнодушия к
власти.  Но  я  могу  проникнуть  в его душу. Видите, я старею. Мой сын тоже
ощущает  свой  возраст.  Ему  не  очень  много  лет, но он не обладает вашим
здоровьем.
     Она  улыбнулась  честолюбивому  Гизу;  она как бы говорила ему: "Вам не
будут  мешать,  потому что я слишком стара, чтобы жаждать власти. Вся власть
будет в ваших руках. Вы станете фактическим королем Франции".
     Король  строил  планы  и,  как  обычно,  забывал  о них. Он так часто и
неосторожно  обсуждал  их  с  друзьями,  что  неизбежно  происходила  утечка
информации.
     Однажды,  когда  Гиз  сидел  за  столом,  ему вручили записку. Там было
написано:  "Берегитесь. Король собирается убить вас". Прочитав послание, Гиз
улыбнулся.  Он  попросил  перо; получив его, герцог написал на том же клочке
бумаги:  "Он  не осмелится". Затем, желая продемонстрировать свое презрение,
Гиз бросил записку под стол.
     - Ты  должен  немедленно  покинуть  Блуа, - заявил категорическим тоном
его  брат,  кардинал  Гиз.  -  Здесь  тебе  угрожает  опасность. Отправляйся
немедленно в Париж.
     - Мой  брат,  - сказал герцог, - мне всегда везло. Я уеду, когда придет
время.
     - Почему тебе не уехать сейчас? - спросил кардинал.
     Гиз пожал плечами; брат приблизился к нему.
     - Может быть, дело в свидании с маркизой де Нуармуатье?
     - Возможно, - с улыбкой ответил Гиз.
     Кардинал усмехнулся с горечью.
     - Ты  будешь  не первым человеком, погибшим из-за женщины. Эта Шарлотта
де  Нуармуатье  была  шпионкой  королевы-матери  еще тогда, когда она носила
фамилию  де  Сов. Брак с Нуармуатье не освободил ее от власти Катрин Медичи.
Поверь мне, король и его мать хотят убить тебя с помощью этой женщины.
     Гиз покачал головой.
     - Королева-мать  не  желает  моей смерти в отличие от дурака-короля. Но
он  слаб  и  глуп.  Он  уже  много  месяцев собирается убить меня, но боится
что-то сделать.
     - Шарлотта де Сов - орудие Катрин Медичи.
     - Дорогой    брат,   Эскадрон   утратил   свою   эффективность,   когда
королева-мать потеряла власть.
     - Ты  совершаешь  ошибку,  доверяя  Катрин.  Она  всегда была змеей, ее
клыки несут яд.
     - Она - больная змея, у которой нет сил поднять голову и нанести удар.
     - Значит, ты твердо намерен провести ночь с мадам де Нуармуатье?
     Гиз кивнул.
     Кардинал  в отчаянии направился к двери; прежде чем он покинул комнату,
гонец принес письмо и вручил его герцогу.
     "Немедленно  покиньте  Блуа,  -  прочитал  Гиз.  - Вашей жизни угрожает
серьезная опасность. Не оставайтесь здесь на ночь".
     Гиз смял бумажку. Он уже меньше думал о Шарлотте и больше - о смерти.


     Шарлотта  ждала  Гиза  в  его  покоях.  Она  еще  никогда  в  жизни  не
испытывала  такого счастья. Гиз был первым человеком, которого она полюбила.
Она  освоводилась  от  недобрых уз, с помощью которых Катрин управляла ею, -
молодость  Шарлотты  уже  прошла,  да  и  Эскадрон  разваливался.  Могла  ли
больная,  страдающая Катрин управлять ее женщинами? Могла ли она вывозить их
на  охоту?  Время  от  времени кто-то из них получал задание соблазнить того
или  иного  министра,  но  годы  отнимали у Катрин ее жизненную энергию. При
дворе происходило многое, о чем она не знала.
     Барон  де Сов умер два года тому назад; Шарлотта вышла замуж за маркиза
де  Нуармуатье.  Она  не  хотела  вступать  в этот брак, но его организовали
родственники  Шарлотты  при  одобрении Катрин. Женщина обнаружила, что новый
муж  проявил  гораздо  меньше терпимости, чем прежний. Он грозил убить Гиза,
если  она  не  перестанет с ним встречаться; Шарлотта не собиралась уступать
ему.  Иногда  ей  казалось,  что муж убьет ее, как это сделал со своей женой
Виллекьер.  Она  не  испытывала  страха. Ею владела страсть к Гизу; только с
ним Шарлотта была счастлива.
     Она  заметила,  что  его  суровое  выражение  лица изменилось, когда он
вошел  и увидел ее; она была нужна ему так же сильно, как и он ей. Иногда он
думал  о Марго, понимая, что она была теперь совсем другим человеком, нежели
в  юности.  Когда-то  он любил Марго, но она разочаровала его; она позволила
собственной  гордости  погубить жизнь, которую они могли провести вместе; он
был  способен  простить  ей  многое,  но  не то, что казалось ему величайшей
глупостью.  Он  мимоходом  заметил  Шарлотту, и в этой аморальной женщине из
Эскадрона  нашел  то, что искал. Эта связь продолжалась уже много лет, но их
взаимная  привязанность  только росла. Шарлотта служила королеве-матери, Гиз
-  Франции;  эти  обстоятельства  надолго разлучали их, но они говорили друг
другу, что живут ради встреч, и в этом было много правды.
     Должен  ли  я потерять ее из-за интриг и планов моего убийства? - думал
де Гиз.
     Но  ему  не  удавалось  избавиться  от  мысли  о том, что он остался не
только из-за Шарлотты, хотя он и пытался скрыть от себя этот факт.
     Она  горячо  обняла  его; однако Шарлотта всю ночь ощущала беспокойство
Гиза;  завывания  декабрьского  ветра,  раскачивавшего шторы, заставляли его
вскакивать и хвататься за шпагу.
     Лежа рядом с ним в темноте, Шарлотта сказала:
     - Что-то  случилось.  Ты  постоянно  прислушиваешься...  ждешь чего-то.
Чего именно, дорогой?
     - Наверное, убийцу.
     Она  вздрогнула.  Шарлотта знала, что ему постоянно угрожает опасность;
его  поведение  говорило  об этом. Шарлотта не могла успокоиться до тех пор,
пока он не рассказал ей о полученном предупреждении.
     - Ты  должен  срочно уехать, - заявила она. - Завтра... нет, сейчас. Не
жди до утра.
     - Кажется, ты спешишь избавиться от меня.
     - Я боюсь за тебя, мой дорогой.
     - Ты  уверена,  что не хочешь поскорей встретиться с другим любовником?
- спросил он легкомысленным тоном.
     Гиз  запел  популярную  песенку:  "Моя маленькая роза, разлука изменила
твои чувства".
     Но Шарлотта беззвучно заплакала.
     - Ты должен уехать, - сказала она. - Должен.
     Желая успокоить ее, он ответил:
     - Не  бойся, моя любимая. Я могу постоять за себя. Я уеду завтра, чтобы
ты не волновалась.
     Но утром он передумал.
     - Как я могу уехать? Я не знаю, когда увижу тебя снова.
     - Для  тебя  опасен  каждый  час,  проведенный  в  Блуа.  Я  знаю  это.
Отправляйся в Париж. Там ты будешь в безопасности.
     - Что? - воскликнул он. - Я в Париже! Ты в Блуа! Какой в этом смысл?
     Она  была испугана. Она поняла, что он сознает опасность и наслаждается
ею  с  бесстрашием  сумасшедшего. Шарлотта хорошо знала Гиза, но никогда еще
не видела его таким. Она чувствовала, что он хочет умереть.
     Он   посмотрел  ей  в  глаза,  и  на  его  лице  появилось  насмешливое
выражение.  Он  отдавал  себе  отчет в том, что выдал свои самые сокровенные
мысли  любившей  его  женщине.  Теперь  она знала, что величайший, по мнению
многих,  гражданин  Франции  боится  жизни больше, чем смерти. То, к чему он
всегда  стремился,  было  почти  в его руках, но он боялся сделать несколько
последних  шагов  к цели. Он был наполовину эгоист, наполовину идеалист; две
части  его  натуры  конфликтовали  между собой. Самый смелый человек Франции
испытывал  страх  -  страх перед платой за желанное величие. Он мог получить
корону,  лишь  убив короля; генерал, устраивавший массовое истребление людей
на  поле  боя,  оставался  в  душе  разборчивым аристократом и отвергал идею
хладнокровного убийства одного никчемного человека.
     Проделав  определенный  путь,  он  остановился перед убийством, которое
должен  был  совершить;  он не мог повернуть назад. Уйти от того, к чему его
привели  честолюбивые  помыслы,  можно  было  лишь  одной дорогой. Ведущей к
смерти.
     Шарлотта посмотрела на него сквозь слезы.
     - Ты уедешь? - спросила она. - Ты должен сегодня покинуть Блуа.
     - Позже, - сказал он. - Позже.
     Вечером Гиз сообщил ей:
     - Я  проведу здесь еще одну ночь и уеду завтра. Еще одну ночь о тобой и
затем... я обещаю тебе, что уеду.
     Шарлотта  навсегда  запомнила этот день. Они поужинали вместе; за время
трапезы  Гизу  принесли  пять  записок  с  предостережениями. Герцог Эльбеф,
кузен Гиза, попросил герцога принять его.
     - Нельзя  терять  ни мгновения, - сказал Эльбеф. - Лошади приготовлены.
Твои люди ждут. Если ты дорожишь жизнью, выезжай немедленно.
     Шарлотта  умоляюще  взглянула  на  Генриха,  но  он  не  желал замечать
выражение ее глаз.
     - Если  бы  я  увидел  в окне смерть, я бы не стал убегать от нее через
дверь, - заявил герцог.
     - Это безумие, - сказал Эльбеф.
     - Мой  любимый,  он  прав,  -  промолвила  Шарлотта. - Уезжай... уезжай
сейчас. Не теряй ни минуты, умоляю тебя.
     Он поцеловал ее руку.
     - Моя  дорогая,  как  ты можешь просить меня покинуть тебя? Эта просьба
более жестока, чем нож убийцы.
     - Сейчас не время для глупых любезностей, - сердито заявила она.
     Гиз  перевел  взгляд  с  любовницы  на  кузена  и  ответил  с  глубоким
чувством:
     - Убегающий  всегда  проигрывает.  Если  необходимо  отдать  жизнь ради
того, что мы посеяли, я сделаю это без сожаления.
     - Ты  обманываешь  себя,  -  закричала Шарлотта. - Нет нужды жертвовать
твоей жизнью.
     - Если  бы  я  располагал сотней жизней, - продолжил он так, словно она
ничего  не  сказала,  -  я  бы  посвятил  их сохранению католической веры во
Франции   и  избавлению  бедняков  от  страданий,  заставляющих  мое  сердце
обливаться кровью. Ложись спать, кузен. И дай нам сделать то же самое.
     Эльбеф, в отчаянии пожав плечами, удалился.
     - Ты не передумаешь? - спросила Шарлотта.
     Он покачал головой.
     - Довольно говорить о смерти. Пусть лучше нас окружают жизнь и любовь.
     Но  когда они легли в постель, к герцогу привели гонца, который получил
указание как можно быстрее вручить письмо лично в руки Генриху де Гизу.
     Герцог прочитал послание и сунул его под подушку.
     - Очередное предупреждение? - испуганно спросила Шарлотта.
     Он поцеловал ее, не став отвечать.


     Утро  выдалось  мрачным,  дождь  хлестал  в  окна  замка  Блуа. Катрин,
страдая  от  боли,  лежала  в  постели.  Король  встал  рано;  срочные  дела
требовали  его  внимания.  Гиз  проспал  до  восьми часов. Подняв голову, он
посмотрел на спящую любовницу.
     Сегодня  появятся  новые  предостережения;  сегодня  его  будут просить
уехать   в   Париж.  Все  его  друзья  будут  молить  об  этом,  и  Шарлотта
присоединится к ним.
     Пожав плечами, он встал с кровати.
     Гиз  надел  новый костюм из серого атласа, в котором он собирался пойти
на  утреннее  заседание  совета.  Шарлотта,  поглядев на герцога, попыталась
отогнать  свой  страх. Сделать это утром пусть даже мрачного, пасмурного дня
оказалось легче, чем вечером.
     - Тебе  нравится?  -  спросил  он,  демонстрируя  ей  костюм; голос его
звучал легкомысленно; Генрих пытался приободрить Шарлотту.
     - Великолепно! Но он слишком светлый для такого темного дня, правда?
     Генрих поцеловал ее.
     - Шарлотта, я хочу обратиться к тебе с просьбой.
     - Я с радостью сделаю все, что в моих силах.
     - Тогда не проси меня уехать сегодня из Блуа.
     - Но ты сказал, что уедешь сегодня.
     - Ехать  сквозь  дождь,  ночевать в каком-нибудь мрачном замке, когда я
могу спать с тобой?
     Она  обняла  его  и  улыбнулась, потому что ей было легко улыбаться при
свете  дня; глядя на Генриха, который обладал аристократической внешностью и
был  выше  всех  остальных мужчин, которых она видела, Шарлотта верила в его
неуязвимость.
     Он  опаздывал  на  заседание.  Шагая  по  коридорам,  он ощущал дыхание
Судьбы,  притаившейся  где-то  рядом. Генриха охватил легкий озноб, но он не
желал признавался себе в том, что ему страшно. Прохладное утро, подумал он.
     Генрих повернулся к человеку, стоявшему в зале.
     - Сходи  к  двери,  ведущей  к  лестнице, - сказал он. - Там ты увидишь
одного из моих пажей. Попроси его принести мне платок.
     Герцог  не  мог не замечать окружавшую его странную атмосферу, страх на
лицах  друзей.  Ему  показалось,  что  прошло  много  времени, пока слуга не
принес платок.
     - Как  холодно!  -  произнес  герцог.  -  Разожги  дрова  в  камине.  Я
замерзаю. В серванте есть что-нибудь способное оживить меня?
     Слуга  открыл  королевский  сервант  и  нашел там четыре заспиртованные
сливы.
     Гиз съел одну из слив.
     - Кто-нибудь еще хочет их? - спросил он.
     В  двери  королевского  кабинета  появился человек; он был бледен, руки
его дрожали.
     - Месье,  -  он  поклонился Гизу, - король зовет вас к себе. Он в своем
старом кабинете.
     Человек   не   дождался  ответа  и  неуверенно  удалился.  Друзья  Гиза
посмотрели  на  герцога,  они  предупреждали  его  взглядами, но он не хотел
видеть этого.
     Генрих  перекинул  плащ  через  руку,  взял  перчатки и шагнул к двери,
которая вела к покоям короля.


     Король  встал рано. Он должен был многое подготовить и поэтому попросил
разбудить его в четыре часа.
     Королева,  находившаяся  рядом  с  ним,  смотрела  на  него растерянно,
потому  что  отблеск свечей подчеркивал бледность его сосредоточенного лица.
Сегодня он не, уделил внимание своей внешности.
     Он  прошел в свой личный кабинет, где в соответствии с указанием короля
его  ждали  сорок  пять человек. Тщательно проинструктировав их, он приказал
им  показать  свои  кинжалы.  Король  встал  слишком  рано; ждать предстояло
долго.  Он  бы  успел сделать все необходимое, если бы его разбудили в шесть
часов.  Стоя  сейчас  здесь  и время от времени произнося что-то шепотом, он
вспоминал  канун  дня Святого Варфоломея. Он думал о священниках и пасторах,
уже  вымаливающих  для  него  у Господа прощение за преступление, которое он
еще не совершил.
     Он  очистил  коридоры  от  людей,  чтобы  никто  из сторонников Гиза не
оказался  возле  герцога;  король боялся неудачи и ее последствий. Кто-то из
них двоих должен умереть; король считал, что уцелеет нанесший удар первым.
     К  королю  подбежал взволнованный человек. Он сказал Генриху Валуа, что
герцог  находится  в зале заседаний, но он послал за платком одного из своих
приближенных,  который,  конечно,  обнаружит, что коридоры по приказу короля
очищены  от  сторонников  Гиза,  и  догадается о причине. Если он сообщит об
этом Гизу, герцог тотчас поймет, что убийство запланировано на это утро.
     Король торопливо отдал распоряжение:
     - Арестуйте  этого  человека,  когда он вернется с платком, и принесите
платок мне.
     Это  было  исполнено.  Рука короля дрожала, когда он протянул ее, чтобы
взять  платок.  Он  был  аккуратно  сложен; внутри лежала записка следующего
содержания: "Спасайтесь, или вы умрете".
     Король  обрадовался. Он поступил мудро. Он взял записку и вручил платок
слуге  -  скромному,  незаметному человеку, которого не знали находившиеся в
зале сторонники Гиза.
     - Возьми  это,  -  сказал король. - Постучи в дверь зала и отдай платок
первому  человеку,  которого  ты  увидишь. Постарайся остаться незамеченным,
скажи,  что  это  платок, который просил принести Гиз. После этого уходи без
промедления.
     Приказ  короля  был исполнен; человек, получивший платок, не понял, что
его дал ему слуга монарха.
     Назначенное время приближалось. Король посмотрел на своих людей.
     - Вы готовы? - спросил он их. В ответ они положили руки на кинжалы.
     - Револь,  -  обратился  король  к  своему секретарю, - подойди к двери
зала  постучи  в дверь и скажи герцогу де Гизу, что я хочу видеть его в моем
старом  кабинете.  В  чем  дело,  дружище? Твое лицо напоминает своим цветом
пергамент;  ты  дрожишь,  как  листок  на  ветру. Возьми себя в руки. Ты нас
выдашь.
     Револь ушел.
     Король  удалился  в  свою  спальню;  в  старом кабинете убийцы, обнажив
кинжалы, ждали герцога де Гиза.


     Гиз  вошел  в покои короля. Один из гвардейцев за хлопнул за ним дверь.
Когда  Гиз  шагнул  в  старый  кабинет,  человек, стоявший у двери, внезапно
устремился  вперед  и  наступил  герцогу  на ногу. Гиз посмотрел ему в лицо,
тотчас  прочитал там предостережение и понял, что это была последняя попытка
спасти  его.  Он знал, что ему угрожает серьезная опасность; в нем появилось
желание  уцелеть.  Возможно,  он легкомысленно предвкушал смерть, потому что
не  верил  в то, что король осмелится организовать покушение. Стоя в мрачном
кабинете,  Гиз  внезапно  понял,  что  такой  человек,  как  Генрих  Третий,
способен внезапно отбросить сомнения и совершить отчаянный шаг.
     Он   услышал   шорох  и  повернулся,  но  опоздал.  Несколько  кинжалов
вонзились в его спину.
     - Мои друзья... мои друзья... - изумленно выдохнул Гиз.
     Он  попытался  схватить  свою  шпагу,  но она застряла в плаще. Один из
убийц  ударил  его  кинжалом в грудь. Кровь, хлынувшая из раны, залила серый
атлас нового костюма. Гиз опустился на пол старого кабинета.
     Он  еще  был  жив;  перед  смертью  его  силы,  казалось, удвоились. Он
схватил одного из убийц за горло и вместе с ним пополз по полу кабинета.
     - Король... ждет меня, - выдавил из себя герцог. - Я пойду к королю.
     Изумляя   убийц,  он  дополз  до  спальни  короля.  Возле  кровати  Гиз
обессилел и вытянулся на залитом его кровью ковре.
     - Господи, - пробормотал он. - Господи... смилуйся надо мной.
     Он  лежал  неподвижно; король приблизился к герцогу, чтобы поглядеть на
него. Убийцы с окровавленными кинжалами замерли возле Генриха Валуа.
     - Он мертв? - шепотом спросил король.
     Один  из  мужчин  опустился  на  колени перед герцогом и расстегнул его
испачканный мундир.
     - Мертв, Ваше Величество. Знаменитого короля Парижа больше нет.
     Король коснулся Гиза ногой.
     - Здесь  лежит  человек,  пожелавший  стать  королем  Франции, - сказал
Генрих  Третий.  -  Видите,  мои друзья, к чему приводят человека непомерные
амбиции.  Господи,  как  он  высок! После смерти он кажется еще длиннее, чем
при жизни.
     Генрих засмеялся.
     - Теперь, мои друзья, у вас остался только один король, и это - я.
     Немного  позже  король отправился в покои матери. Она неподвижно лежала
в  постели.  Король  был  в роскошном наряде, с тщательно завитыми волосами,
накрашенным лицом; он улыбался.
     - Как ты чувствуешь себе сегодня, мама? - спросил он.
     Она  через  силу  улыбнулась.  Катрин ужасно не хотелось признаваться в
том,  как  ей плохо; всегда презиравшая болезни, она не желала жаловаться на
свои  нынешние  недуги.  Она  никому не выражала сочувствие и не нуждалась в
нем.
     - Спасибо,  мне  уже  лучше,  -  сказала Катрин. - Очень скоро я совсем
поправлюсь. Мне надоело лежать в постели. А как чувствует себя наш король?
     - Очень хорошо, мадам. Просто превосходно. К тому есть причина.
     - Причина?
     Она чуть приподнялась, стараясь не морщиться от боли в ногах.
     - Да,  мадам.  Теперь  я  настоящий  король  Франции, потому что короля
Парижа больше нет.
     Она побледнела.
     - Что ты имеешь в виду, мой сын?
     - Он умер сегодня утром.
     - Умер! Умер от чего?
     - От ран, мадам. Друзья короля устранили его врага.
     Она  потеряла самообладание. Она ослабла от боли и непривычного для нее
бездействия.
     - Ты  хочешь  сказать,  что  ты  убил  Гиза?  -  пронзительно закричала
Катрин.
     - Похоже, вы не рады этому, мадам. Я забыл, что он был вашим любимцем.
     - О,  мой  сын,  когда  все  это  кончится?  -  спросила  она. - Что ты
наделал? Ты знаешь, что ты наделал?
     - Я  знаю, что теперь я - настоящий король Франции. Только это для меня
важно.
     - Как  бы  тебе  не стать очень скоро королем без королевства, - мрачно
сказала Катрин.
     Его глаза сверкнули.
     - Понимаю, мадам. Вы скорбите по вашему дорогому другу!
     - У меня нет друзей. Я предана только тебе.
     - Эта преданность заставляет вас оплакивать моих врагов?
     - Да,  он  был  врагом,  сын  мой;  но  существуют такие враги, которых
следует оставлять в живых. Ты совершил убийство.
     Король засмеялся.
     - Вы,  мадам,  обвиняете  меня в убийстве! Как часто вы совершали их на
протяжении вашей жизни?
     Она  приподнялась  в кровати; ее глаза были усталыми, лишенными всякого
выражения.
     - Я  никогда  не  совершала глупых убийств, - сказала Катрин. - Ты убил
человека, которого любил Париж. Я молюсь о том, чтобы Париж простил тебя.
     Король был близок к истерике.
     - Ты  смеешь  говорить так со мной! Если я научился убивать, то у кого?
Кто самая знаменитая убийца во Франции?
     - Ты  плохо  усвоил  эти  уроки, мой сын, - устало отозвалась она. - Но
что сделано, то сделано. Пусть это не обернется злом для тебя.
     Она заплакала от своего бессилия, но быстро сдержала слезы.
     - Тебе  не следует находиться здесь. Немедленно уезжай в Орлеан. Не дай
им   шанса  восстать  против  тебя.  О,  мой  сын,  что  сделает  Париж?  Не
показывайся в столице. Прошу тебя, извести легата.
     Она откинулась на подушки.
     - Святая  Дева!  -  пробормотала Катрин. - К чему это приведет? Не могу
сказать.  Я  знаю только, что то, ради чего я работала всю жизнь, обращено в
руины.  Где  мои  дети? Их осталось только двое! Моя дочь - беглая, неверная
жена.  Мой  сын  -  король  Франции,  но  как  долго он будет оставаться им?
Господи, как долго?
     Король  посмотрел на мать. Он почувствовал, что ее охватило пророческое
состояние; слова Катрин испугали его.
     Но  она  справилась  с  мрачным  настроением. К ней вернулась ее давняя
привычка не оглядываться назад, принимать неизбежное.
     Она начала отдавать приказы.
     - Где кардинал де Гиз?
     - Он арестован.
     - Освободи его.
     Король  сузил  глаза.  Он исполнит желание матери. Он поступит так, как
поступала  она  сама  в  ее  лучшие  годы.  Он не должен забывать о том, что
сейчас  она  -  старая больная женщина, очень слабая и, возможно, потерявшая
ясность  ума.  Он  посмеется  над  ней.  Кардинала Гиза следует выпустить из
темницы,  в  которую  его заточили после убийства герцога, но лишь для того,
чтобы он смог увидеть перед собой кинжалы друзей короля.
     - Мой  сын,  -  взмолилась  Катрин,  -  ты  должен  прислушаться к моим
словам.
     - Мама,  -  мягко  произнес он, - ты болела. Ты многого не знаешь. Будь
спокойна  -  я  не забуду твои уроки. Не бойся - я справлюсь с ситуацией так
как это сделала бы ты сама.


     Она  лежала  в  кровати  и волновалась. Она пыталась встать, но к горлу
подступила  тошнота,  и  Катрин  откинулась  на  подушки.  Она с отвращением
смотрела  на  окружавших  ее  фрейлин.  Где  Мадаленна? Где дамы из Летучего
Эскадрона?  Чем  они занимаются? Почему ее не предупредили об ужасных планах
сына?
     Они  считают  ее  старухой,  чья  жизнь  заканчивается.  Но  она  будет
действовать до последнего вздоха.
     Она послала за Мадаленной.
     - Что   с  тобой  случилось?  -  спросила  Катрин.  -  Почему  меня  не
проинформировали? Какие новости?
     - Мадам,  кардинал  Бурбон  арестован.  Мать герцога, принц Жуанвилль и
герцог  Эльбеф  брошены  в  тюрьму. Все Гизы, до которых дотянулся король...
находятся в заточении.
     - Я  не  могу лежать здесь, когда происходит такое, - закричала Катрин.
-  Приготовьте  мой  паланкин.  Я  отправлюсь  к кардиналу Бурбону. Я должна
поговорить с ним.
     Пока  готовили  паланкин,  королеве-матери сообщили о том, что кардинал
Гиз убит.
     Неужели  король  не понимает, спросила себя Катрин, что он подносит нож
к  своему  горлу?  Неужели ему не ясно, что уничтожая опору государства, он,
как Самсон, губит себя?
     Ее отнесли в паланкине в тюрьму к кардиналу Бурбону.
     - Месье, - сказала она, - вы - мой друг, мой мудрый старый друг.
     Но  пожилой  человек  поднял  голову  и  засмеялся;  его  лицо выражало
ненависть и презрение.
     - Мадам,  - сказал он, - это плоды ваших действий. Это ваши проделки. С
момента  вашего  приезда  во  Францию  вы  не  знали  покоя.  А теперь вы...
убиваете нас всех.
     - Я  не причастна к убийству Гиза... и его брата, - закричала Катрин. -
Это  преступление  разбило  мое сердце. Пусть Господь проклянет меня, если я
стремилась к этому.
     - Мадам,  -  произнес  кардинал,  -  теперь  я  могу оказать то, что не
решался сказать раньше: я не верю вам.
     - Вы  должны  мне  верить.  Зачем  мне  было  совершать такую глупость?
Думаете, мне не ясно, что это означает?
     Он  отвернулся  от  Катрин.  Он  был слишком стар, чтобы беспокоиться о
своей судьбе. Он выдохся, как и сама Катрин.
     Она   ощутила   слезы  на  своих  щеках.  Ее  тошнило,  она  испытывала
головокружение. Дорога, похоже, отняла у нее оставшиеся силы.
     - Я  ничего  не  могу  сделать,  -  сказала она. - Теперь мне это стало
ясно. Никто не верит в то, что я не прикладывала руку к этим убийствам.
     - Мадам,  - сказал кардинал, - почему люди должны верить вам, если ваши
руки обагрены кровью многих жертв?
     - Он был великим человеком... Франция нуждалась в нем.
     Спертый  воздух  темницы  плохо  действовал на Катрин; она чувствовала,
что упадет в обморок, если задержится здесь.
     - Я  не  в силах все это вынести, - пробормотала она. - Я слишком стара
для таких потрясений. Мое горе убьет меня. Я знаю это.
     Ее  доставили  назад  в  спальню; по дворцу распространился слух о том,
что королева-мать совсем плоха.
     Марго,  находясь  в  изгнании, услышала о смерти герцога. Она принялась
оплакивать возлюбленного ее молодости.
     Она  подумала  о  том,  что мужчин, которых она любила особенно сильно,
постигла  насильственная  смерть.  Гиз,  Ла  Моль,  Бюсси... все они мертвы.
Последний  был  убит  мужем  одной  из его любовниц, когда, застигнутый им в
спальне  жены, выскочил в окно, но зацепился камзолом за гвоздь; разъяренный
супруг избил Бюсси до смерти.
     Она  заново  оплакала каждого из них по очереди; но особенно сильно она
скорбела  по  Гизу;  она  вздрогнула,  представив  себе будущее своей семьи;
Марго,   как  и  ее  мать,  знала,  что  брат  заплатит  за  совершенное  им
преступление.


     Король  Наварры  опечалился,  услышав новость; он знал, что это событие
отразится   на   нем  сильнее,  чем  на  ком-либо  во  Франции.  За  недели,
последовавшие   за   убийством   Гиза,   Наваррец,  ожидая  вестей,  похоже,
повзрослел,  обрел  новое  достоинство.  Казалось,  будто  другой  Наваррец,
изредка  напоминавший о своем существовании, подчинил себе безответственного
авантюриста.  Придет время, когда ему придется исполнить свой долг, проявить
себя в качестве величайшего короля, какого знала Франция.


     Иногда  Катрин было так плохо, что она не воспринимала обращенных к ней
слов.  Королеве-матери  сообщали  новости,  потому что, находясь в сознании,
она  требовала  этого.  Однако  она  не  всегда  четко  сознавала,  где  она
находится.  Ей  казалось,  что  она  -  маленькая девочка, живущая в обители
Мюрате,  вышивающая  покрывало  для  алтаря  и  слушающая рассказ монахинь о
плаще  Святой  Девы;  она  видела  себя  едущей  верхом по улицам Флоренции;
вокруг   нее   неистовствовала   толпа,   требуя  крови  Медичи;  затем  она
превратилась  в  невесту, рядом с которой находился мрачный жених. Она стала
королевой,  муж  которой  не  любил  ее и почитал только свою любовницу; она
была  ревнивой  женой,  глядящей  сквозь  отверстия  в  полу  ее покоев; она
готовила  адское  зелье  для  человека,  которого  хотела  устранить; она не
подпускала  Паре  к  своему  сыну Франциску; она насмехалась над шотландской
королевой  Марией;  она  инструктировала  воспитателей  безумного Карла, как
сделать  из  него извращенца; она ждала звона колоколов, которые должны были
известить  Париж  о  начале  Варфоломеевской  ночи. Призраки прежней Катрин,
казалось, стояли у ее кровати.
     Смерть приблизилась к ней вплотную; Катрин знала к принимала это.
     Но,  когда  ненадолго  возвращались силы, она испытывала желание знать,
что  происходит  вокруг;  смерть  отступала; Катрин вспоминала о трагической
ситуации,  которую  она  не  смогла  предотвратить.  Она узнавала, что Париж
сходит  с  ума  от  гнева и требует крови короля; она понимала, что человек,
убивший   кумира  всего  Парижа,  не  сможет  избежать  наказания,  которого
требовал город.
     Вдова  герцога была беременна, что пробуждало в людях сочувствие к ней.
Ее  называли  Святой  Вдовой.  Она  ходила  по  улицам  в  траурных одеждах;
горожане   толпились  вокруг  нее,  целовали  платье  герцогини,  взывали  к
отмщению.  Сестра  Гиза,  мадам де Монпансье, "фурия Лиги", шагала по городу
во  главе  процессии с высоко поднятым факелом; она оплакивала смерть идола,
требуя казни коронованного убийцы.
     Париж  волновался;  Катрин,  хорошо  знавшая сына, догадывалась, что он
испуганно,  настороженно ждет того часа, когда холодная сталь вонзится ему в
сердце.  Понимает  ли  он сейчас, что ему следовало посоветоваться с матерью
перед  принятием решения об убийстве такого человека, как Гиз? Осознал ли он
наконец,  что  она,  убийца  из убийц, добивалась успеха лишь потому, что ее
злодеяния сопровождались огромной тяжелой работой?


     Генрих,  король  Франции,  стал  похож  на  старика. Его руки постоянно
дрожали,  редеющие  волосы быстро становились седыми. Он беспокойно ходил из
комнаты  в  комнату,  потому  что  нигде  не  мог обрести счастье; он боялся
убийц, которые могли ждать его, скрываясь за шторами.
     В  эти  недели  молодой доминиканец Джеймс Клемент ежедневно точил свой
кинжал;  он  считал,  что ангел приказал ему уничтожить французского тирана,
коронованного убийцу великого Гиза.


     Катрин де Медичи умирала.
     Люди  говорили  об  этом  на улицах. Они вспоминали тот день, когда она
прибыла  во  Францию  в  сопровождении  короля  Франциска.  Как плохо он был
осведомлен о том, кого привозит по Францию!
     - Говорят,  ее  тело отправят в Париж... чтобы положить его в роскошную
усыпальницу, которую она построила заранее.
     - Пусть  только  ее  привезут  сюда.  Мы знаем, как поступить с костями
Иезавель.  Даже  собаки  побрезгуют ими. Останется только бросить их в Сену.
Именно так мы поступим с Иезавель.
     Тем  временем  Катрин  наблюдала  за угасающим светом в ее комнате. Она
видела,  что  сын  не  переживет  ее  надолго,  так  ясно,  словно  это  уже
случилось.  Она  трудилась, чтобы удержать сыновей на троне и посредством их
править  страной;  она  добилась успеха в этом деле. Она правила, пока у нее
были силы, необходимые для сохранения власти.
     - Она  не  переживет  эту ночь, - сказала одна из ее женщин. - Господи,
она уже, похоже, мертва.
     - Нет, еще нет.
     - Я  бы  не  хотела отвечать за ее грехи. Господи, ей придется ответить
за многое!
     Катрин,  услышав  разговор  женщин,  мысленно  засмеялась!  Глупцы! Они
ничего  не  понимали. Она не поклонялась никакому Богу; она поклонялась лишь
власти.  Она  не  исповедовала  никакую веру и не стремилась к вечной жизни.
Она  испытывала  одно  великое желание - править Францией через своих детей;
оно осуществилось в значительной степени.
     Она услышала чей-то шепот:
     - Никто  не  любил ее по-настоящему. Как это ужасно - прожить всю жизнь
нелюбимой.
     Да, подумала Катрин. Никто не любил меня. Но многие боялись.
     Через некоторое время она ушла в небытие.


     - Катрин де Медичи мертва!
     Новость достигла Парижа.
     - Итальянки   больше   нет   в   живых.  Теперь  она  предстанет  перед
Создателем.
     Парижане  надеялись,  что  ее  тело  доставят  в столицу, и они получат
удовольствие, бросив его в Сену.
     Франции  грозила  революция;  но  в Париже, пока одни гневно говорили о
возмездии,  ждущем короля, другие находили время для того, чтобы спеть песню
о королеве-распутнице.
Популярность: 42, Last-modified: Sun, 26 Oct 2003 09:47:38 GmT