----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Р. Райт-Ковалевой
     Курт Воннегут. "Колыбель для кошки"
     Кишинев, "Литература артистикэ", 1981.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
 
     Стояла  ранняя  весна.  Неяркое  солнце  прохладно   касалось   серого,
слежавшегося снега. Небо просвечивало сквозь ветви ивы, где пушистые барашки
уже готовились брызнуть золотой дымкой цветения. Черный  "роллс-ройс"  несся
по коннектикутскому шоссе  из  Нью-Йорка.  За  рулем  сидел  негр-шофер  Бен
Баркли.
     - Не превышайте скорости, Бен, - сказал доктор Ремензель, -  пусть  эти
ограничения и кажутся нелепыми, все равно надо  их  придерживаться.  Спешить
некуда - времени у вас предостаточно.
     Бен сбавил скорость.
     - Машине-то по весне будто самой невтерпеж,  так  и  рвется  вперед,  -
объяснил он.
     - А вы старайтесь ее сдерживать, - сказал доктор.
     - Слушаюсь, сэр! - сказал  Бэн.  И,  понизив  голос,  заговорил  с  Эли
Ремензелем, тринадцатилетним сыном доктора, который сидел  с  ним  рядом:  -
Весне всякая тварь радуется - и человеки и  звери,  -  сказал  Бен.  -  Даже
машине и той весело.
     - Угу, - сказал Эли.
     - Всем весело, - сказал Бен. - Небось и тебе тоже весело?
     - Да, да, - бесцветным голосом сказал Эли.
     - Еще бы! В такую школу едешь, в самую распрекрасную.
     "Самая распрекрасная школа" называлась Уайтхиллской мужской школой. Это
был частный интернат в Норс-Мартоне. Туда и направлялся  "роллс-ройс".  Надо
было зачислить Эли на осенний семестр, а его отцу, окончившему эту же  школу
в 1939 году, принять участие в собрании попечительского совета школы.
     - Сдается мне, что малому не так уж весело, доктор, -  сказал  Бен.  Но
говорил он это не всерьез. Просто весна располагала к бесцельной болтовне.
     - Что с тобой, Эли? - рассеянно спросил доктор.
     Он просматривал чертежи -  план  пристройки  нового  крыла  в  тридцать
комнат  к  старому  корпусу,  носившему  имя  Эли  Ремензеля,  -   в   честь
прапрадедушки доктора.
     Доктор Ремензель разложил планы на ореховом  столике,  прикрепленном  к
спинке переднего сиденья. Доктор  был  человек  крупный,  солидный,  хороший
врач, лечивший людей по призванию, а не ради денег, так как от рождения  был
богаче шаха персидского.
     - Тебя что-то беспокоит? - спросил он Эли, не отрываясь от чертежей.
     - Не-ее... - сказал Эли.
     Сильвия, красивая мать Эли, сидела рядом с доктором и  читала  проспект
Уайтхиллской школы.
     - Будь я на твоем месте, - сказала она сыну, -  я  бы  не  знала,  куда
деваться от радости. Ведь начинаются лучшие годы твоей жизни - целых  четыре
года!
     - Угу! - сказал Эли.
     Он не обернулся к ней, и ей пришлось разговаривать с  его  затылком,  с
копной жестких курчавых волос над белым крахмальным воротничком.
     -  Интересно,  сколько  Ремензелей  училось  в  Уайтхилле?  -  спросила
Сильвия.
     - Это все равно, что спрашивать,  сколько  на  кладбище  покойников,  -
сказал доктор и сразу ответил и на старую шутку, и на вопрос Сильвии: -  Все
до одного!
     - Нет, я спрашиваю: если бы  сосчитать  всех  Ремензелей,  которые  там
учились, каким по счету был бы Эли?
     Вопрос явно не  понравился  доктору  Ремензелю  -  что-то  в  нем  было
бестактное.
     - Там счет вести не принято, - сказал он.
     - Ну примерно, - настаивала Сильвия.
     - О-о-о! - протянул он. - Пришлось бы просмотреть все  списки  с  конца
восемнадцатого века,  чтобы  сосчитать  хоть  приблизительно.  Да  еще  надо
решить, считать ли Ремензелями всех Шофилдов, Гэйли, Маклелланов.
     - А ты прикинь примерно, прошу тебя,  -  сказала  Сильвия,  -  хотя  бы
сколько было настоящих Ремензелей?
     - Ну, примерно человек тридцать.  -  И  доктор,  пожав  плечами,  снова
зашуршал калькой.
     - Значит, Эли будет тридцать первым!  -  сказала  Сильвия,  просияв  от
радости. - Слышишь, милый, ты - тридцать первый номер, - сказала она затылку
сына.
     Доктор Ремензель снова зашуршал калькой чертежей.
     - Я вовсе не хочу, чтобы он, как  осел,  повторял  всякую  чушь,  вроде
того, что он, мол, тридцать первый Ремензель.
     - Ну, он и сам понимает, - сказала Сильвия.
     Она была бойкая  женщина,  честолюбивая,  но  из  бедной  семьи.  После
шестнадцати лет замужества она по-прежнему откровенно  восхищалась  семьями,
где богатство переходило по наследству из поколения в поколение.
     - Я вот что сделаю, - просто для себя, а вовсе не для того,  чтобы  Эли
ходил и хвастался, - сказала Сильвия. - Пока ты будешь на собрании, а Эли  в
этой самой приемной комиссии или как она там называется, я пойду в  архив  и
сама выясню, какой Эли по порядку.
     - Отлично, - сказал доктор Ремензель, - пойди и поищи.
     - И пойду! - сказала Сильвия. - По-моему, это очень интересно, хотя  ты
и не согласен.
     Она выжидательно замолчала, но возражений не последовало. Сильвия очень
любила показывать мужу, какая она непосредственная и  какой  он  сдержанный,
любила в конце спора говорить:  "Ну  что  ж,  наверное,  я  в  душе  прежняя
сельская простушка, но какой я была, такой и останусь, придется тебе с  этим
примириться".
     Но сейчас доктору Ремензелю было не до пререканий: он весь погрузился в
план нового корпуса.
     - А в новых  комнатах  будут  камины?  -  спросила  Сильвия.  В  старом
общежитии во многих комнатах были очень красивые камины.
     - Но это обошлось бы вдвое дороже, - заметил доктор.
     - Хочу, чтобы у Эли, если можно, была  комната  с  камином,  -  сказала
Сильвия.
     - Они для старшеклассников.
     - Ну, может, найдется ход...
     -  Это  какой  же  "ход"?  -  сказал  доктор.  -  По-твоему,  я  должен
потребовать, чтобы Эли дали комнату с камином?
     - Ну уж и потребовать... - сказала Сильвия.
     - Настоятельно попросить, да? - сказал доктор.
     - Может быть, я до сих  пор  в  душе  такая  же  простушка,  -  сказала
Сильвия, - но  вот  смотрю  я  проспект,  вижу,  сколько  зданий  носит  имя
Ремензелей,  смотрю  дальше  -  сколько  сотен  тысяч   долларов   Ремензели
пожертвовали на стипендии... Ну как тут не подумать,  что  человек,  носящий
это имя, должен пользоваться хоть какими-то, хотя  бы  самыми  малюсенькими,
привилегиями.
     - Так вот, разреши тебе сказать совершенно определенно, - сказал доктор
Ремензель, - ни в коем случае не вздумай просить для Эли каких-то  поблажек,
понимаешь, ни в коем случае!
     - Я и не собираюсь, - сказала Сильвия. - И почему  ты  всегда  думаешь,
что я поставлю тебя в неловкое положение?
     - Ничего подобного, - сказал доктор.
     - Но разве мне нельзя думать, о чем хочу? - сказала Сильвия.
     - Думай, пожалуйста, - сказал доктор.
     - И буду! - сказала она весело, ничуть не смутившись, и наклонилась над
чертежами. - Как по-твоему, этим людям понравятся их комнаты?
     - Каким людям? - сказал он.
     - Ну, этим африканцам, - объяснила она. Речь шла о  тридцати  мальчиках
из Африки, которых по просьбе госдепартамента должны были в будущем семестре
принять в Уайтхилл. Из-за них и расширяли общежитие.
     - Специально для них комнат не будет, - сказал доктор. - Их отделять от
других не собираются.
     - Вот как! - сказала Сильвия и, немного подумав, спросила:  -  А  может
так случиться, что Эли попадет в комнату с одним из них?
     - Новички тянут жребий - кого с кем  поселят,  -  сказал  доктор.  -  В
проспекте есть и эта информация.
     - Эли! - окликнула сына Сильвия.
     - М-мм? - промычал Эли.
     -  Как  тебе  понравится,  если  придется  жить  в  одной   комнате   с
каким-нибудь африканчиком?
     Эли равнодушно пожал плечами.
     - Тебе это ничего? - спросила Сильвия.
     Эли опять дернул плечами.
     - Наверно, ничего, - сказала Сильвия.
     - То-то же, - сказал доктор.
     "Роллс-ройс" поравнялся со старым "шевроле"  -  такой  развалюхой,  что
задняя дверца была подвязана бельевой веревкой. Доктор  Ремензель  мимоходом
взглянул на водителя и вдруг, обрадованный,  взволнованный,  крикнул  своему
шоферу:
     - Не обгонять! - Перегнувшись  через  Сильвию,  доктор  открыл  окно  и
закричал водителю "шевроле": - Том! Эй! Том!
     Это  был  старый  товарищ  доктора  по  Уайтхиллу.  На  нем  был   шарф
уайтхиллских цветов, и он помахал этим шарфом в знак того, что узнал доктора
Ремензеля. Потом, указывая на славного сынишку, сидевшего рядом, он  знаками
и жестами показал, что везет его в Уайтхолл.
     Доктор Ремензель, расплывшись в  улыбке,  в  свою  очередь,  кивнул  на
растрепанный затылок Эли, показывая, что и они едут туда же. В свисте  ветра
между машинами они ухитрились договориться, что позавтракают вместе в Холли-
Хаузе - старинной гостинице, где обслуживали только посетителей Уайтхилла.
     - Все! - сказал доктор Ремензель шоферу. - Поезжайте!
     - Знаешь, - сказала Сильвия, - право  же,  кто-нибудь  должен  написать
статейку... - Она обернулась, посмотрела в окно на старую машину, тарахтящую
далеко позади: - Нет, правда, кому-то надо написать.
     - О чем? - спросил доктор. Вдруг  он  заметил,  что  Эли,  сгорбившись,
почти сползает с сиденья. - Эли! Сядь прямо!  -  сказал  он  резко  и  снова
обернулся к Сильвии.
     - Обычно думают, что эти частные школы только для снобов, для  богачей,
- сказала Сильвия, - но ведь это неправда!
     Она перелистала проспект и нашла нужную цитату.
     - "Принцип школы Уайтхилл, - прочла она, - состоит в том, что даже если
семья не в состоянии полностью оплатить обучение ученика в нашей школе,  это
не должно лишать ребенка  возможности  учиться.  Поэтому  приемная  комиссия
ежегодно выбирает примерно  из  трех  тысяч  желающих  сто  пятьдесят  самых
способных, самых талантливых мальчиков, даже если кто-нибудь из них не может
внести две тысячи долларов за обучение.  Тот,  кто  нуждается  в  финансовой
поддержке, получает ее полностью. В некоторых случаях школа  берет  на  себя
заботу об одежде и оплату проезда  для  стипендиатов".  -  Сильвия  тряхнула
головкой: - По-моему, это просто поразительно! А многие  даже  не  понимают,
что сын какого-нибудь простого шофера тоже может поступить в Уайтхилл.
     - Если хватит способностей, - сказал доктор.
     - И благодаря щедрости Ремензелей, - добавила Сильвия с гордостью.
     - И многих других людей, - сказал доктор.
     Сильвия снова стала читать вслух:
     - "В 1799 году Эли Ремензель положил начало нынешнему фонду  стипендий,
пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне.  Школа  до  сих  пор  владеет
участком в двенадцать акров, который в настоящее  время  оценивается  в  три
миллиона долларов".
     - Эли! - сказал доктор. - Сядь же прямо! Что с тобой?
     Эли выпрямился было, но тут же, почти  соскальзывая  с  сиденья,  уныло
осел всем телом, как снеговик  в  адском  пламени.  По  вполне  уважительной
причине ему хотелось съежиться, сжаться в комок, исчезнуть, умереть.  Но  он
не мог заставить себя открыть родителям, что это за причина. Все дело было в
том, что он знал: ни в какой  Уайтхилл  его  не  примут.  Он  провалился  на
вступительных экзаменах. А родители об этом не знали, потому что  Эли  нашел
роковое извещение в почтовом ящике и порвал его в клочки.
     Доктор Ремензель и его жена ни секунды не сомневались, что их сын будет
принят в Уайтхилл. Им казалось немыслимым, что Эли туда не попадет,  поэтому
они даже не поинтересовались, как Эли сдал экзамены, и не удивлялись, что до
сих пор не было никаких извещений.
     - А что нашему Эли придется делать для зачисления? - спросила  Сильвия,
когда их черный "роллс-ройс" пересек границу Род-Айленда.
     - Понятия не имею, - сказал доктор. - Кажется, у них там теперь  всякие
сложности, надо заполнять какие-то анкеты чуть  не  в  четырех  экземплярах,
какие-то карточки - словом, бюрократизм. Да и  вступительные  экзамены  тоже
новшество. В мое  время  директор  просто  беседовал  с  мальчиком.  Бывало,
директор только взглянет на него, задаст  два-три  вопроса  и  скажет:  "Для
Уайтхилла подходит".
     - А говорил он когда-нибудь "не подходит"?
     - Ну как же, конечно, - сказал доктор Ремензель, -  попадались  ведь  и
безнадежные тупицы и всякое такое. Нужно же придерживаться какого-то уровня.
Всегда так было.  Вот  сейчас  эти  африканцы  тоже  должны  соответствовать
определенному уровню, как и все остальные. Принимают  их,  конечно,  потому,
что госдепартамент желает установить дружеские связи с их  странами.  Но  мы
поставили свои условия. Они все тоже  должны  соответствовать  определенному
уровню.
     - Ну и как? - спросила Сильвия.
     - Как будто хорошо, - сказал доктор Ремензель.  -  Как  будто  их  всех
приняли, а ведь им пришлось сдавать те же экзамены, что и нашему Эли.
     - Трудный был экзамен, милый? - спросила Сильвия сына. До сих пор ей  и
в голову не приходило задать ему этот вопрос.
     - Угу, - сказал Эли.
     - Что ты сказал? - переспросила она.
     - Ага, - сказал Эли.
     - Очень рада, что у них такие строгие требования, - сказала она, но тут
же поняла, что так говорить глупо. - Да, конечно,  у  них  требования  очень
высокие. Потому и школа так широко известна. Потому и те,  кто  ее  кончает,
отлично устраиваются в жизни.
     И Сильвия снова погрузилась  в  чтение  проспекта  и  развернула  карту
"Луга", как  по  традиции  называли  территорию  Уайтхилла.  Она  перечитала
названия всех мест, носящих имя Ремензелей: птичий заповедник имени Сэнфорда
Ремензеля, каток имени Джорджа Маклеллана  Ремензеля,  общежитие  имени  Эли
Ремензеля, а потом прочла вслух четверостишие, напечатанное в углу карты:
 
                         Когда весенний вечер 
                         Окутает старый сад, 
                         Уайтхилл, наш милый Уайтхилл, 
                         Все мысли к тебе летят. 
 
     - Знаешь, - сказала Сильвия, - все-таки эти школьные  гимны,  когда  их
читаешь, чуть-чуть пошловаты. Но когда я слышу, как  Клуб  весельчаков  поет
эти слова, мне кажется, что на свете нет  ничего  прекраснее,  даже  плакать
хочется.
     - М-мм... - сказал доктор Ремензель.
     - А кто автор - тоже кто-нибудь из Ремензелей?
     - Не думаю, - сказал доктор. И вдруг  вспомнил:  -  Погоди-ка.  Это  же
новая песенка. И написал ее вовсе не Ремензель. Том Хильер ее  сочинил,  вот
кто.
     - Тот самый, в старой машине, мы еще его обогнали?
     - Ну да, - сказал доктор Ремензель. - Том ее и сочинил. Помню даже, как
он ее сочинял.
     - Значит, ее написал  мальчик,  который  учился  бесплатно?  -  сказала
Сильвия. - Ну, как это мило! Ведь он учился на стипендию, верно?
     - Да, отец у него был простым механиком в гараже.
     - Слышишь, Эли, в какую демократическую школу ты поступаешь! -  сказала
Сильвия.
     ...Полчаса спустя Бен Баркли остановил машину у Холли-Хауза - старинной
сельской  гостиницы,  которая  была  на  двадцать  лет  старше  американской
республики. Гостии ница стояла у самой территории Уайтхилла, башенки и крыши
школьных  зданий  поднимались  вдали   над   нетронутой   зеленью   птичьего
заповедника имени Сэнфорда Ремензеля.
     Бена Баркли отпустили с  машиной  на  полтора  часа.  Доктор  Ремензель
провел Сильвию с Эли в знакомый зал - невысокие потолки, оловянные кружки на
полках, старинные часы, чудесная деревянная мебель,  внимательная  прислуга,
изысканные блюда и напитки.
     В ужасе от того, что его ожидало, Эли неуклюже толкнул локтем  огромные
стоячие часы, и они жалобно застонали.
     Сильвия на минутку вышла. Доктор Ремензель с Эли остановились на пороге
ресторана, где хозяйка поздоровалась с ними, называя их по имени. Их усадили
за столик под портретом одного  из  трех  воспитанников  Уайтхилла,  ставших
президентами США.
     Посетители вскоре наполнили  ресторан.  Пришли  целые  семейства,  и  в
каждой семье был хотя бы один  ровесник  Эли.  Многие  мальчики  -  пожалуй,
большинство из них - были в форме: уайтхиллский свитер,  черный  с  голубыми
кантами и эмблемой  Уайтхилла  на  кармашке.  Те,  кому,  как  Эли,  еще  не
полагалась форма, просто жили надеждой как можно скорее надеть ее по праву.
     Доктор заказал себе мартини, потом обратился к сыну:
     - Твоя мама, кажется, думает, что ты должен  пользоваться  тут  особыми
привилегиями. Надеюсь, ты сам так не считаешь?
     - Нет, сэр, - сказал Эли.
     - Мне было бы до чрезвычайности  неловко,  -  сказал  доктор  Ремензель
весьма высокопарным тоном, - если бы мне стало известно, что ты  используешь
фамилию Ремензель, полагая, что Ремензели - какие-то особые люди.
     - Знаю, - сказал Эли с несчастным видом.
     - Все ясно, - сказал доктор. Больше ему об этом говорить не стоило.
     Он обменялся короткими приветствиями  с  входившими  в  зал  знакомыми,
раздумывая, для кого же накрыт длинный банкетный стол вдоль стены, и  решил,
что, наверно, ждут в гости спортивную команду. Вернулась  Сильвия  и  резким
шепотом напомнила Эли, что полагается вставать, когда дама подходит к столу.
     Сильвию распирало от новостей. Оказывается, объяснила она, большой стол
накрыт для тридцати приезжих африканцев.
     - Уверена, что столько цветных здесь никогда не кормилось  с  тех  пор,
как основан Уайтхилл, - сказала она  тихо,  -  До  чего  же  быстро  времена
меняются!
     - Ты права, что времена меняются быстро, - сказал доктор  Ремензель,  -
но не права насчет того, что тут никогда не кормили  столько  цветных:  ведь
здесь проходил самый оживленный участок Подпольной Дороги {Подпольная Дорога
- так назывался путь, по которому переправляли беглых рабов-негров с  Юга  в
свободные Северные штаты.}.
     - Неужели? -  сказала  Сильвия.  -  Как  интересно!  -  Она  оглядывала
помещение, вертя головкой,  как  птица.  -  Ах,  здесь  все  так  интересно!
Хотелось бы только, чтобы и на Эли был форменный свитер!
     Доктор Ремензель покраснел.
     - Он еще не имеет права, - сказал он.
     - Знаю, знаю, - сказала Сильвия.
     - А я уже решил,  что  ты  собираешься  просить  разрешения  немедленно
облачить Эли в форму, - сказал доктор.
     - Вовсе я не собираюсь. - Сильвия немного обиделась. - Почему ты всегда
боишься, что я поставлю тебя в неловкое положение?
     - Да нет же. Извини, пожалуйста. Не обращай внимания.
     Сильвия сразу повеселела, положила руку на плечо Эли и,  сияя  улыбкой,
посмотрела на посетителя, который только что остановился в дверях зала.
     - Вот кто для меня самый дорогой человек на свете, кроме мужа и сына, -
заявила она.
     В дверях стоял доктор  Дональд  Уоррен,  директор  Уайтхиллской  школы,
худощавый джентльмен лет за шестьдесят  -  он  проверял  вместе  с  хозяином
гостиницы, все ли готово к приему африканцев.
     И тут Эли вдруг вскочил из-за стола и бросился вон из зала  -  лишь  бы
вырваться из этого кошмара, удрать поскорее подальше. Он резко рванулся мимо
доктора Уоррена, хотя хорошо его знал и тот успел окликнуть  его  по  имени.
Доктор Уоррен грустно посмотрел ему вслед.
     - Черт подери! - сказал доктор Ремензель. - Что это на него нашло?
     - Может быть, ему стало дурно? - сказала Сильвия.
     Но разбираться дальше Ремензелям не пришлось, потому что доктор  Уоррен
быстрым шагом подошел к их столику. Он поздоровался с ними,  явно  смущенный
поведением Эли, и спросил, нельзя ли ему подсесть к ним.
     - Конечно, еще бы! -  радушно  воскликнул  доктор  Ремензель.  -  Будем
польщены, милости просим!
     - Нет, завтракать я не буду, - сказал доктор Уоррен. - Мое  место  там,
за большим столом, с новыми учениками. Хотелось  бы  с  вами  поговорить.  -
Увидав, что стол накрыт на пятерых, он спросил: - Кого-нибудь ждете?
     - Встретили по дороге Тома Хильера с сыном, они скоро подъедут.
     - Отлично, отлично, - сказал доктор Уоррен рассеянно. Ему,  как  видно,
было не по себе, и он опять посмотрел на дверь, куда убежал Эли.
     - Сын Тома попал в Уайтхилл? - спросил доктор Ремензель.
     - Как? - переспросил доктор Уоррен. - Ах да, да. Да, он поступил к нам.
     - А он тоже будет на стипендии, как и его отец? - спросила Сильвия.
     - Не очень тактичный вопрос! - строго сказал доктор Ремензель.
     - Ах, простите, простите!
     - Нет, нет, в наше время вполне законный, -  сказал  доктор  Уоррен.  -
Теперь  мы  из  этого  никакой  тайны  не   делаем.   Мы   гордимся   нашими
стипендиатами, да и они имеют все основания гордиться своими  успехами.  Сын
Тома получил самые лучшие отметки на вступительном экзамене - таких  высоких
оценок у нас никогда и никто не получал. Мы  чрезвычайно  гордимся,  что  он
будет нашим учеником,
     - А ведь мы так и не знаем,  какие  отметки  у  Эли,  -  сказал  доктор
Ремензель. Сказал он это очень добродушно"  словно  заранее  примирившись  с
мыслью, что особых успехов от Эли ожидать нечего.
     - Наверно, вполне приемлемые, хоть и посредственные, - сказала Сильвия.
Этот  вывод  она  сделала  из  отметок  Эли  в   начальной   школе,   весьма
посредственных, а то и совсем плохих.
     Директор удивленно посмотрел на них.
     - Разве я вам не сообщил его отметки? - сказал он.
     - Но мы с вами не виделись после экзаменов, - сказал доктор Ремензель.
     - А мое письмо... - начал доктор Уоррен.
     - Какое письмо? - спросил доктор Ремензель. - Разве нам послали письмо?
     - Да, я вам написал, - сказал доктор Уоррен. - И  мне  еще  никогда  не
было так трудно писать... Сильвия покачала головой:
     - Но мы никакого письма от вас не получали. Доктор  Уоррен  привстал  -
вид у него был очень расстроенный.
     - Но я сам опустил это письмо, - сказал он. - Сам  отослал  две  недели
назад.
     Доктор Ремензель пожал плечами:
     - Обычно почта США писем не теряет, но, конечно, иногда  могут  послать
не по адресу. Доктор Уоррен сжал голову руками.
     - Вот беда... Ах ты, Боже мой, ну как же так... - сказал он. - Я  и  то
удивился, когда увидел Эли. Вот не думал, что он захочет приехать с вами.
     - Но он же не просто  приехал  любоваться  природой,  -  сказал  доктор
Ремензель, - он приехал зачисляться в школу.
     - Я хочу знать, что было в письме, -  сказала  Сильвия.  Доктор  Уоррен
поднял голову, сложил руки:
     - Вот что было написано в письме, и мне еще никогда не было так  трудно
писать: "На основании отметок начальной  школы  и  оценок  на  вступительных
экзаменах  должен  вам  сообщить,  что  для  вашего  сына  и  моего  доброго
знакомого, Эли, нагрузка, которая требуется для  учеников  Уайтхилла,  будет
совершенно непосильной. - Голос доктора Уоррена окреп, глаза  посуровели:  -
Принять  Эли  в  Уайтхилл  и  ожидать,  что  он  справится  с   уайтхиллской
программой, будет  не  только  невозможно,  но  и  жестоко  по  отношению  к
мальчику".
     Тридцать африканских юношей в сопровождении нескольких  преподавателей,
чиновников госдепартамента и дипломатов из их стран гуськом прошли в зал.
     А тут и Том Хильер  с  сыном,  даже  не  подозревая,  как  худо  сейчас
Ремензелям, подошли к столику  и  поздоровались  с  доктором  Уорреном  и  с
родителями Эли так весело, будто ничего плохого в жизни и быть не может.
     - Мы с вами  еще  поговорим,  если  хотите,  -  сказал  доктор  Уоррен,
вставая, - но попозже, а сейчас мне надо идти. - И он торопливо пошел прочь.
     - Ничего не понимаю, - сказала Сильвия. - Совершенно ничего не понимаю.
     Том Хильер с сыном уселись за стол. Том взглянул  на  меню,  хлопнул  в
ладоши и сказал:
     - Ну, что тут хорошенького? Здорово я  проголодался!  -  И  добавил:  -
Слушайте, а где же ваш мальчик?
     - Вышел на минутку, - ровным голосом сказал доктор Ремензель.
     - Надо его поискать, - сказала Сильвия мужу.
     - Погодя, немного погодя, - ответил доктор Ремензель.
     - А письмо! - сказала Сильвия. - Эли знал про письмо. Он его  прочел  и
порвал. Конечно, порвал!  -  И  она  заплакала,  представив  себе,  в  какую
чудовищную ловушку Эли сам себя загнал.
     - Сейчас меня абсолютно не интересует, что сделал Эли, - сказал  доктор
Ремензель. - Сейчас меня гораздо больше интересует, что сделают другие люди.
     - Ты о чем? - удивилась Сильвия.
     Доктор Ремензель встал, внушительный, сердитый, готовый к отпору.
     - О том,  что  я  сейчас  проверю,  насколько  быстро  можно  заставить
некоторых людей тут, в Уайтхилле, переменить решение, - сказал он.
     - Прошу тебя, - сказала Сильвия, стараясь его  удержать,  успокоить,  -
прежде всего нам нужно найти Эли, Сейчас же!
     - Прежде всего, - прогремел доктор Ремензель, - нам. нужно,  чтобы  Эли
был принят в Уайтхилл. А потом мы его отыщем и приведем сюда.
     - Но, милый... - начала было Сильвия.
     - Никаких "но"! - сказал доктор Ремензель. - В  данный  момент  тут,  в
зале, находится большинство членов попечительского совета.  Все  они  -  мои
ближайшие друзья или друзья моего  отца.  Если  они  велят  доктору  Уоррену
принять Эли, он будет принят. Раз тут у них есть место для  вон  тех  типов,
так уж для Эли, черт побери, место найдется!
     Широким шагом он подошел к ближайшему столику и  стал  что-то  говорить
могучему старцу свирепого вида, который завтракал в одиночестве. Старик  был
председателем попечительского совета.
     Сильвия извинилась перед растерянными Хильерами и пошла искать Эли.
     Расспросив разных людей, Сильвия наконец нашла сына. Он  сидел  в  саду
один, на скамье под кустами сирени - на них уже набухали почки.
     Услышав шаги матери по хрусткому гравию  дорожки,  Эли  не  тронулся  с
места, готовый ко всему.
     - Узнали? - сказал он. - Или надо еще объяснять?
     - Про тебя? - сказала она мягко. - Про то,  что  ты  не  попал?  Доктор
Уоррен нам все рассказал.
     - Я порвал его письмо, - сказал Эли.
     - Я тебя понимаю, - сказала она. - Слишком долго  мы  с  отцом  уверяли
тебя, что твое место в Уайтхилле, иначе и быть не могло.
     - Фу, легче стало! - сказал Эли. Он попытался улыбнуться  и  оказалось,
что это не так трудно. - Честное слово, стало легче, раз уж  все  открылось.
Хотел вам рассказать, все начинал, а потом духу не  хватило.  Не  знал,  как
подступиться.
     - Это я виновата, а не ты, - сказала Сильвия.
     - А что делает отец?
     Сильвия так старалась успокоить Эли, что  совершенно  забыла,  чем  там
занимается муж. И вдруг  поняла,  что  доктор  Ремензель  делает  чудовищную
ошибку. Она вовсе не хотела, чтобы Эли приняли в Уайтхилл, она сразу поняла,
какая жестокость - отдавать его сюда.
     Но она не решалась рассказать сыну,  что  именно  затеял  его  отец,  и
только сказала:
     - Он сейчас вернется, милый. Он все понимает. - И добавила:  -  Ты  тут
посиди, а я его найду и сейчас же вернусь.
     Но ей не пришлось идти за доктором Ремензелем. В эту  минуту  в  дверях
показалась его высокая фигура: доктор увидал жену и сына в саду. Он  подошел
к ним. Вид у него был совершенно подавленный.
     - Ну как? - спросила жена.
     - Они... Они все отказали, - сдавленным голосом сказал он.
     - Вот и хорошо! - сказала Сильвия. - Гора с плеч. Честное слово!
     - Кто отказал? - спросил Эли. - Кто в чем отказал?
     - Члены совета, - сказал доктор, отводя глаза. - Я  просил  их  сделать
для тебя исключение - изменить решение и принять тебя в школу.
     Эли вскочил, сразу вспыхнув от стыда, от возмущения.
     - Ты... ты что? - Голос его звучал совсем не по-мальчишески  -  он  был
вне себя. - Ты не должен был просить! - крикнул он отцу.
     Доктор Ремензель покорно кивнул:
     - Они тоже так сказали...
     - Это неприлично! - сказал Эли. - Какой ужас! Как ты мог!
     - Ты прав, - сказал доктор Ремензель, покорно принимая упреки.
     - Теперь мне за тебя стыдно! - сказал Эли и видно было, что он  говорит
правду.
     Доктор Ремензель чувствовал себя глубоко несчастным и  не  знал,  какие
найти слова.
     - Прошу прощения у вас обоих, - сказал он  наконец.  -  Очень  нехорошо
вышло, нельзя было даже пытаться...
     - Значит, Ремензель все-таки попросил для себя поблажки! - сказал Эли.
     - Наверно, Бен еще не привел машину, - сказал доктор, хотя это  было  и
так вполне ясно. - Давайте подождем здесь. Не хочу туда возвращаться.
     - Ремензель просил лично для  себя,  как  будто  эти  Ремензели  что-то
особенное! - сказал Эли.
     - Не думаю... - начал было доктор Ремензель, но конец фразы так и повис
в воздухе.
     - Не думаешь чего? - переспросила Сильвия.
     - Не думаю, - сказал Ремензель, - что мы еще когда-нибудь сюда приедем.


Популярность: 41, Last-modified: Mon, 15 Sep 2003 16:32:56 GmT