---------------------------------------------------------------
     (пер. Р. Рыбкина)
---------------------------------------------------------------




     Этот день ничем не отличался от тысячи других.
     В  шесть утра -- подъем. Как всегда, толкотня в умывальной.  Очереди за
посудой для завтрака, за синтетическим молоком, за хлебом с джемом.
     Потом  физические  упражнения,  психотренинг,  занятия.  Личный час,  с
одиннадцати  до двенадцати,  ушел у Бена  Эрмана на  то,  чтобы  возобновить
разрешение  на пользование библиотекой микрофильмов и на то,  чтобы заказать
себе новый комбинезон.
     С двенадцати до четырнадцати часов -- очередь за обедом и обед. Бену  и
на этот раз  достался не мягкий кусок, а краюшка хлеба из водорослей,  такая
жесткая,  что  он даже  не  пытался от  нее  откусить.  Вместе  с картонными
тарелками  и  пластмассовыми  ножом,  ложкой  и   вилкой  он  бросил  ее   в
мусороглотатель.
     Поездка по подвесной дороге -- пауза  в распорядке дня, отделяющая труд
для  себя от труда для общества.  В этот короткий промежуток времени никаких
заданий, обязательств  выполнять не требуется. Он сидел в одноместной кабине
и  смотрел  сверху на улицы с их движущимися тротуарами  и  магнитопоездами,
колышущимися  людскими толпами... Отсюда улицы казались  каналами, в которых
лениво плещется какая-то  жидкость.  Дышать  в  кабине было легко,  надевать
дыхательный фильтр не понадобилось. Возможно, у Бена именно поэтому в кабине
подвесной дороги всегда было чувство, будто он ничем не обременен, -- словно
сам он не часть этого не знающего покоя города.
     Четырнадцать часов -- начало четырехчасового рабочего дня.
     Бен  Эрман  работал в главном вычислительном центре  расследователем --
должность, на которую назначались только граждане категории R.
     Пока еще ничто  не  указывало на то, что день этот  окажется  для  него
необычным.  Бен  сел во  вращающееся  кресло,  поворотом  рубильника  вправо
включил  компьютер  и  набрал на  клавиатуре  свой  номер:  33-78568700-16R.
Зажглась красная лампочка. Бен  подождал, через несколько  секунд на дисплее
появились  знаки:  связь   с  рабочим  блоком   была  установлена,   система
взаимодействия   готова   к  работе.  Одновременно  в  правом  верхнем  углу
замелькали, быстро  сменяя одна другую, цифры электронных контрольных часов,
следивших   за  длительностью   и   стоимостью  вычислений.  Бен  затребовал
результаты,  полученные  им накануне, и занялся  сведениями, которые еще  не
рассматривал:   данными   медицинских   обследований   и    психологического
тестирования,  списком лекарств  (во всяком  случае, тех,  что  были  выданы
объекту  проверки  официально),  числом   контактов  за   пределами   блока,
использованием свободного времени и т. д.
     Пока о проверяемом нельзя было  сказать ничего плохого. Данные были  не
хуже и  не лучше, чем у тысячи  других лиц, которых Бен проверял  до  этого.
Что-то хуже, что-то лучше...
     Конечно,  для  проверяемого эти  различия имеют значение, и немалое, но
для статистики они несущественны.
     Затем,  однако,  индекс  общей  оценки  резко снизился. Уже  ответы  на
вопросы  анкет  регулярных  психологических  проверок  дали  заметный  спад.
Высказывания проверяемого в обязательный час самокритики, когда
     Бен оценил их по  социальному ключу, получили тоже фантастически низкую
оценку.  И наконец, ошеломляющее впечатление произвел перечень телевизионных
программ  и  фильмов:  здесь  обнаружилось  явное  предпочтение  вводимым  в
программы  ради  целей  тестирования   отрицательным  персонажам  совершенно
определенного рода, а именно деструктивным элементам. Прежде чем  перейти  к
оценкам по  следующей группе  черт,  Бен  переключил  машину на  графический
вывод.  Он увидел, что красная точка все еще высоко над  чертой, разделяющей
категории Y и Z. Но невозможно было не заметить, что к черте она все более и
более приближается.
     Тут на плечо Бена легла чья-то рука.
     -- Привет, Бен!
     Это оказался Ульф Пэман,  сосед Бена  из рабочего отсека слева от него.
Ульфу достаточно было одного взгляда на экран...
     -- Черт возьми! Это же интересный случай! Почему ты нас не позвал?
     И  Ульф  выскочил  из  отсека  Бена  для  того,  чтобы  позвать  других
сотрудников отдела.
     Бен  был  раздосадован,  он бы  предпочел поработать  над  этим случаем
некоторое  время  в  одиночку  и  убедиться  окончательно...  Ведь  пока еще
неизвестно,  будет  ли и  дальше кривая  оценки  спускаться вниз.  Оценки по
другим аспектам личности могут все изменить, тревога может оказаться ложной.
     К тому же Бену вообще не нравилось, как поступают со случаями категории
"игрек   минус".  Да,  конечно,  это   выродки,  скрытые  отщепенцы,   и  их
действительно  следует  устранить  из общества.  И  однако:  можно ли  здесь
говорить об умысле  или вине? Не судьба  ли это  скорее, которая --  неважно
почему  --  может  постигнуть  любого,  слитком  трагичная  для того,  чтобы
последнего  приговора  ждать,  как  ждут решения  спортивного судьи, и этому
решению радоваться?
     Но  было   уже  поздно:  из  всех  рабочих   отсеков   к  нему  спешили
расследователи, статистики, аналитики; они обступили его плотной стеной.
     Чтобы сосредоточиться  и работать дальше,  пришлось собрать  все  силы:
ведь как-никак от того, насколько внимателен он будет, зависит сейчас судьба
человека;  ошибка, даже если  бы позднее  компьютер  ее  исправил,  была  бы
досадна и непростительна. Как и многим  его сослуживцам (а часть их работала
в  отделе дольше,  чем он),  ни  одного  случая  "игрек  минус"  ему  еще не
встречалось. И  как  бы  все  развеселились,  если  бы  он  начал  вычислять
неправильно,  потерял уверенность в себе,  показал,  что  с работой не может
справиться...
     Хоть  Бену  и  удалось  сосредоточиться, вычислял он теперь  медленнее.
Несмотря на  голоса у себя за  спиной, на  шепот,  на  советы тех, кто хотел
показать, что разбирается лучше, чем он, Бен сохранял спокойствие и стал еще
раз просматривать одну  за другой группы  сведений:  результаты программного
обучения,  список  личных  контактов,  проведение досуга,  изменения  в  его
использовании во время отпуска...
     Случаем  этим,  само  собой  разумеется,  займутся  психологи  и врачи,
исследователи  поведения   и  социологи,  организаторы  и   контролеры.  Они
попытаются  установить,  в какой сфере  возник  изъян -- в  генетическом  ли
аппарате, в психологических  программах обучения, в организации поведения, в
разрешенной для всеобщего пользования информации или в нежелательных внешних
влияниях  во время  досуга.  И все  это  только  для того,  чтобы  объяснить
происшедшее, а  вовсе не для пересмотра решения, которое  уже давно принято.
Цель  заключается  лишь  в  том,  чтобы  предотвратить возможность  подобных
случаев в будущем, усовершенствовать меры по контролю  и наблюдению. К этому
он,  Бен,  не  будет  иметь  никакого  отношения.  Он  расследователь, а  не
организатор. Вообще-то случай такого рода  не должен был бы его трогать; для
него  это лишь цифры  и символы  на дисплее,  рационально использованное для
нужд  общества  рабочее время, быть  может,  плюс, внесенный в его послужной
список, даже премия, а может -- даже... перевод в более высокую категорию.
     Бен  дошел до  последних групп  данных.  Разговоры  за  спиной затихли,
напряжение   росло.  И  когда  красная   точка   исчезла  окончательно   под
горизонтальной  разделительной линией,  все в  комнате глубоко вздохнули,  а
потом оживились, зааплодировали, стали  друг  друга хлопать по плечу. Только
Бен  будто  окаменел  в  своем  кресле,  и  хотя  все  пожимали ему  руку  и
поздравляли его, словно стена  отделяла его от них,  и ему пришлось  собрать
все силы, чтобы подняться; что же, собственно, произошло, спрашивал он себя,
каков его  личный вклад  в происшедшее и с  чем  именно его  поздравляют?  А
взгляд  его  был прикован  к дисплею,  на  котором  в  столбик,  строчка  за
строчкой,  располагались итоговые данные по  каждой из  групп сведений,  и в
самом  низу,  как  в  некотором  смысле  итог  жизни,  стоял  неопровержимый
результат: Y--.
     Тезисы по философии истории
     Как  показывает  статистический  анализ,  в историческое развитие часто
вмешиваются  случайные флуктуации, направляющие  ход  событий  на  пути, где
контролировать его  становится  невозможным. Именно поэтому  до "часа  нуль"
нередко  возникали непредвиденные  ситуации, ставившие перед  ответственными
лицами  не   поддающиеся  решению   задачи.   Попытки  решить   эти   задачи
ограничивались, как правило, пассивным  реагированием, действиями, дававшими
лишь  кратковременные результаты. Эффективность вышеназванных действий очень
скоро  уменьшали  другие  случайные явления;  плохо  продуманные  стремления
улучшить  общество   терпели   поражение  в   столкновениях  с  возрастающей
хаотизацией. Человек  был лишь орудием истории, но не ее  творцом. Состояние
ярко  выраженного  хаоса в  обществе  привело  к  существенному  ограничению
человеческой свободы.
     Описанная ситуация типична для архаического общества, предшествовавшего
"часу  нуль".   В   нашем  государстве   единообразия   и  порядка  факторы,
увеличивающие энтропию, должны быть из истории устранены.
     Отсюда  вытекает  необходимость  точного  планирования  хода   истории,
которое стало возможным благодаря высокому развитию методов моделирования на
электронных  вычислительных машинах. Мы различаем две программы, КИСТ и ДИСТ
(для  кратковременного и  долговременного планирования).  В  кратковременном
планировании   детально   разрабатываются   не   только  желаемые  изменения
(социальные  сдвиги, оснащение системы  образования техническими средствами,
медицинское  обслуживание,  психологическая  тренировка  и  т.  п.),   но  и
необходимые   для   достижения  поставленных   целей  меры.  Указанные  меры
формулируются    на   общепринятом   языке   СИМПЛОН.   Информация   о   них
распространяется   посредством   системы   связи   СЕЛЕКТОР   по   программе
ВАРИАТОР--ФАКТ  и   сообщается   гражданам  полномочных   классов  А   и  В.
Долговременное   планирование  ограничивается   пока  разработкой   целей  и
установлением меры их соответствия наличным ресурсам. Конкретных указаний  к
претворению долгосрочных планов в жизнь пока не дается, однако предусмотрено
постепенное  распространение  кратковременного  программирования на  область
долговременного.
     Осознание ошибок в развитии  общества неизбежно  влечет за  собой также
принятие  мер к их  исправлению,  Философским  основанием для этого является
информационно-позитивистское  определение реальности: действительность  есть
сумма  всех   коррелируемых  данных.  Поэтому   в   Институте  исторического
планирования  создается  отдел исправления  истории. Его  задача -- изложить
факты истории  по-новому, таким образом,  чтобы  события современной истории
могли  быть  поняты  как логически вытекающее из этих фактов следствие. Этим
путем удастся очистить  наше мировосприятие  от темных  пятен, еще  и поныне
напоминающих о  мрачном  прошлом  и  обременяющих собой психику  граждан.  У
совершенного государства история тоже должна быть совершенной.



     Рабочий  день Бена приближался  к концу. Два часа сорок восемь  минут и
три  секунды  машинного времени  потребовались ему  на  то,  чтобы доказать:
одному из них в этом обществе делать нечего. Перерыв был  короткий:  каждого
дожидалось рабочее задание, которое нужно  выполнить.  Во время перерыва все
как один  заказали себе фармадраже, а Ульф  достал из  шкафа, где  хранились
кассеты с магнитофонными пленками,  бутылку тонизирующего шампанского; когда
они уходили  из  отсека Ульфа, настроение  у всех было приподнятое.  У  Бена
напиток тоже вызвал прилив  энергии, только  невозможно было  найти для  нее
выход.  Чтобы  хоть частично  наверстать упущенное  время, оставалось только
пятнадцать  минут,  и  Бен  занялся  следующим  случаем. Установив  связь  с
запоминающим  устройством, затребовал характеристики и  кодовые числа. Через
долю секунды они были перед ним, и он уже протянул было руку к копировальной
машине, когда до  него  дошло,  какой  личный  номер  он  видит перед собой:
33-78568700-16R. Он посмотрел опять: может, ошибка машины? Что еще это могло
быть?  Он  ввел   команду  перепроверить  и  исправить...  несколько  секунд
ожидания, потом  ответ: данные  правильные  -- и  опять  тот  же номер,  его
собственный!
     Больше в этот день Бен не работал. Он осознал  не сразу,  но  потом все
сомнения исчезли: он получил приказ проверить самого себя.
     Это было  настолько  неожиданно и необычно,  что Бен на некоторое время
утратил способность делать что бы то ни  было. Проверка... Сама по  себе она
не  обязательно  означает что-то  плохое;  нередко человека  выбирает, чтобы
сделать  его  объектом проверки, не другой  человек,  а генератор  случайных
чисел.  Таким  способом, правда,  ни одного отклонения от нормы  еще никогда
выявлено не  было. В  большинстве же случаев,  однако,  поводом  к  проверке
служит  обоснованное  подозрение; и  тогда  большей  частью, как  показывает
статистика,  проверяемому не  избежать  снижения  категории.  По спине  Бена
пробежал холодок. Кто-кто, а уж он-то знает:  такое может случиться с любым.
Любой  может  возбудить  подозрения,  и  надо  сказать,  что,  как  правило,
основания  для  подозрений есть.  Правда,  большинству  узнать эти основания
бывает  трудно, а то  и просто невозможно. Несколько неправдивых ответов при
опросах,  неудачный  выбор  чтения  или  партнера  по  играм,  подозрительно
необычные  реакции при психотренинге и так далее... но все это едва ли может
касаться  его, ибо  он  точно  знает,  в  каких именно  случаях  становишься
уязвимым. Каждый  детективный фильм, на демонстрации которого  его видят, он
уравновешивает просмотром двух-трех передач на исторические или общественные
темы --  неважно, что сам он в это время дремлет в каком-нибудь из последних
рядов. И каждый контакт с  легкомысленным  Рексом  Оманом, своим  другом, он
компенсирует беседами с психотренером  или с каким-нибудь из лучших учеников
в  своей  группе.   Невозможно  представить  себе,  чтобы  он   мог  вызвать
подозрение.
     Однако именно об этом говорит невероятное событие, заключающееся в том,
что ему  предстоит провести  проверку  самого  себя. Может, это шутка, очень
остроумная, контролеров?  Однако эту мысль  он  сразу отверг: уж если в  чем
можно быть уверенным, так  это в  том, что  и намека  на шутку контролеры не
допустят  в своей работе. Они ни в чем не пойдут на риск. Тогда остается еще
одна  возможность,  столь же,  однако,  неправдоподобная, а  именно:  ошибка
машины...
     Но и  эта мысль  не  утешала.  Машина не  ошибается, и те крайне редкие
случаи, когда расследователь получает приказ  проверить самого себя,  должно
быть,  объясняются  тем, что возможность  этого  просто  забыли исключить. В
любом случае можно  проверить,  так это  или  нет.  У  него  есть  доступ  к
программам, так что получить соответствующую информацию совсем не трудно. Он
уже потянулся  было к клавиатуре, когда  сообразил:  то,  что он  собирается
сделать, не  входит  в  число действий,  необходимых для его обычной работы.
Хотя никакие инструкции ему этого не запрещают,  никакие и не рекомендуют...
а любое непредписанное действие по меньшей мере сомнительно.  И ему стало до
ужаса ясно, что выпутаться из положения, в котором он оказался, не ставя при
этом под угрозу свой статус члена Свободного Общества, невозможно.

     Бен  выключил  систему  взаимодействия с машиной за две минуты до конца
рабочего дня. Работать сегодня он был больше не в состоянии. То, что рабочий
день кончался,  его очень устраивало:  нужно было разобраться в  собственных
мыслях.
     Прежде чем  уйти, он  зашел  в  умывальню. Там заказал  четверть  литра
питьевой воды и запил ею две таблетки, транквилизирующую и тонизирующую.
     Возвращаться домой он  бы  сегодня предпочел в  одиночестве, но  когда,
дойдя до конца длинного коридора, завернул  за угол, то увидел Ульфа, и тот,
взяв его за локоть, повел к выходу.
     -- Ну и счастливчик же ты! -- сказал Ульф. -- Выпал бы мне такой случай
--  хотя  бы раз!  Уверен,  тебя  ждет  премия  не  меньше,  чем в  двадцать
пунктов...
     Сквозь  переходной   люк  они   вышли  наружу;  обоим  пришлось  надеть
дыхательные  фильтры, и  это  хоть  немного  приглушило  лившийся  из  Ульфа
словесный  поток. Сегодня, как и все последние  дни, к вечеру  лег на  землю
слой  смога, и  они с трудом прошли в этом  удушливом  газе несколько шагов,
отделявших их от ближайшей станции магнитопоездов.
     Бен попробовал избавиться от назойливого собеседника:
     -- Мы  сегодня  немного  задержались  -- может,  я  поймаю  одноместный
магнитокар?
     --  Глупо,  --  возразил  Ульф.  --  Тебе придется ждать  самое меньшее
полчаса. Пойдем сядем, места еще есть.
     Они сели,  и Ульф снял дыхательный фильтр.  Воздух и  в вагоне оставлял
желать лучшего, но по крайней мере не раздражал слизистую.
     -- А я уже готовлюсь  к отпуску, -- сообщил Ульф. Это можно было понять
как желание перевести  разговор  на  его собственные  дела. -- На этот раз я
выбрал  лыжную базу. Ты, наверное,  знаешь: старый угледобывающий  район  на
севере  превратили в парк зимнего отдыха.  Катки, искусственный снег и  тому
подобное. Куда приятнее натуральных холодов! Как по-твоему, следует поехать?
Или это могут расценить как проявление агрессивности?
     Бен пожал плечами. Он не вслушивался в то, что  говорил Ульф, мысли его
были заняты другим. Как в возникшей ситуации следует себя вести? Разумеется,
он всегда может обсудить стоящую перед  ним дилемму с психиатром, но  делать
этого  не  станет ни  в  коем случае. Бенгта  Хамана он  не выносит -- чего,
разумеется, не позволяет себе никогда обнаруживать.
     -- А если  бы я еще записался  в  группу медитативного  пения, это  бы,
наоборот,  даже повысило  мне общую оценку  на несколько пунктов,  -- как ты
считаешь? Я еще только не решил, там  мне ночевать или у себя дома. Пожалуй,
буду  ночевать  в  доме  отдыха.  Придется,  конечно,  выполнить   несколько
формальностей, но ведь время у меня есть.
     Да, предписано обсуждать все личные трудности с  психологами, но ведь в
его,   Бена,   случае  проблема  связана  прежде  всего  с  профессиональной
деятельностью. Очень подходит  заведующий отделом, Освальдо Эфман, ему бы он
доверился  не раздумывая,  если бы только  был уверен,  что  дело достаточно
важное, чтобы обращаться к официальному лицу. А  может даже,  никакой ошибки
или  недосмотра  здесь  нет,  и почему,  коли на  то  пошло, тебе  не  могут
предложить  проверить самого себя? Себя ты проверяешь или другого, все равно
придется следовать обычной для  такой работы  процедуре, рассматривать  одну
графу за другой, вносить  в перечень  и оценивать показатели, расшифровывать
данные тестов и так далее.
     -- По-моему,  зимний  спорт мне  очень подходит, --  продолжал Ульф. Он
говорил и говорил, не обращая внимания на то, что Бен его почти не  слушает.
-- Ты  ведь видел, как я прыгаю с поворотного круга на скоростной тротуар? С
вестибулярным аппаратом  у меня все в  высшей степени благополучно.  Так  же
легко, я думаю, мне будет  и на лыжах. А  за спортивные успехи тоже повышают
общую оценку? Или нет?
     Эти слова оторвали Бена от его размышлений.
     --  Да  --  но,  по-моему,  только   профессиональным  спортсменам,  не
любителям.
     --  Жаль! --  Ульф  посмотрел  в окно, пытаясь  что-то в  нем  увидеть;
стекла,  хотя  их ежедневно и очищали, покрывал толстый слой  грязи. --  Мне
выходить! Всего хорошего!
     Он исчез в толпе; Бену выходить было через две остановки. Поезд, слегка
качнувшись, поднялся, пассажиров, которым удалось найти себе сидячие  места,
вдавило в подушки из пенопласта.  Бен  был как натянутая  струна; он  решил,
что, пожалуй,  стоит проверить пульс,  и  незаметно нащупал  у себя  на  шее
артерию. Почти сто! Он достал из коробки еще одну таблетку транквилизатора и
проглотил ее. Может, подействует? Больше трех таблеток с такими же короткими
интервалами -- это он, как и все, уже один раз пробовал;  к горлу подступает
тошнота,  и  начинает казаться, что  ощущение это никогда  не  исчезнет.  Ну
ладно, одна, которую он сейчас принял, еще допустима.
     Выскочив из тепла вагона в холодный туман, он почувствовал колющую боль
в  плече. Надо  бы  еще раз  прогреть  его. Вжав голову в  плечи,  с  трудом
втягивая воздух сквозь дыхательный  фильтр,  он пошел к своему жилому блоку.
Хорошо бы не ужинать, но при подсчетах обратят внимание, что выданные ему на
питание  талоны  остались неиспользованными, и это будет зафиксировано в его
личном  деле.  Он стал  в  коридоре  в длинную  очередь и испытал облегчение
оттого, что перед ним и за ним на этот раз оказались люди ему незнакомые. Он
даже не обратил внимания на то,  что именно швырнул ему на картонную тарелку
автомат,  а  когда  после ужина  начали,  как  обычно, передавать  последние
новости, он едва не забыл сделать вид, что смотрит и слушает внимательно. На
большом  экране  на  передней  стене  зала  появился   диктор  и  представил
собравшимся  биотехника,  добившегося  очень высоких урожаев  водорослей,  и
работника  водоочистительной  станции, послужной список  которого насчитывал
уже десять тысяч хлорирований. За их выступлениями последовали "Сообщения из
мира   труда":   показ   работы   шарикоподшипникового  завода   и  фабрики,
производящей  нейлоновую   щетину  для  очистительных  устройств.  Привычно,
стихийными  аплодисментами  вознаграждались последние  сведения  по  городу:
введена в  действие  новая  линия подземки; успешно  завершила  свою  работу
конференция  по  проблемам  эргономики.   Новости   перемежались   короткими
сатирическими  мультипликационными фильмами,  в которых  высмеивались  часто
встречающиеся   недостатки:  небрежная  очистка  орудий  труда,  неэкономное
расходование   электроэнергии,   небережливое    пользование   пригодной   к
употреблению  водой.  В конце  программы обращалось внимание на сроки  сдачи
квитанций, свидетельствующих об участии в различных общественных  кампаниях,
и после сообщения о погоде, где указывалось, когда начнется и когда кончится
намеченный на завтра дождь, можно было встать и покинуть зал.
     На этот раз Бен  не  воспользовался  разрешенным  ему часом  чтения. Он
только зашел на несколько минут в зал космической музыки, попытался отдаться
воздействию парящих в воздухе, нарастающих звуков -- и убедился, что отвлечь
его от тревожных мыслей эти звуки не в состоянии.
     Потом,  немного  раньше  остальных,  которые,  как  всегда,   старались
использовать  свободное   вечернее  время  до   последней  минуты,  он  стал
готовиться ко сну.  В  спальном  зале почти никого еще  не было, большинство
кабин  пустовало. Его кабина была  в четвертом  ряду,  он поднялся  в нее по
небольшой лесенке. Четыре  квадратных метра, принадлежащие  только  ему. Два
небольших шкафа,  радио, транслирующее  общую  для  всех программу, кровать.
Благодаря  заработанным  в  прошлом месяце  дополнительным  пунктам он  смог
купить  пестрое  одеяло и наволочку, и его  постель приятно выделялась своим
видом  среди  других, серых и единообразных. А  на стенки  шкафов он наклеил
яркие квитанции последней кампании по сбору средств. Он мог  бы  обменять их
на  шоколадно-мятные кубики, но квитанции так  радовали  глаз, что он  решил
оставить их себе.
     В остальном,  когда  Бен,  задергивая  занавески, отгораживал  себя  от
внешнего  мира,  он  испытывал  чувство  удовлетворенности  --  своего  рода
гармонию  между собой и обществом,  которые диалектически противостоят  друг
другу,  однако на более высоком  уровне  суть одно  целое. Но  сегодня этого
чувства не было, и последней надеждой оставалась Блонди, его спальная кукла.
Он уже не  раз подумывал  о  том,  чтобы поменять ее на другой  тип,  Блэки,
поменьше и черноволосую, но так и не решился. Сейчас он был рад, что оставил
Блонди.  Он положил ее рядом с собой в постель и прижался к ней, наслаждаясь
ощущением тепла, которое  она всегда ему приносила. Провел пальцем по  русым
волосам, потерся  щекой  о  ее  щеку.  В конце концов  тревожные мысли стали
отступать, и он подумал, что в жизни все-таки есть моменты -- вознаграждение
за добросовестный труд на благо обществу, -- которых у  него никто  не может
отнять.  Даже боль в  плече исчезла, и  он  предоставил  себя нежным заботам
куклы, контролируемой и управляемой через систему обратной связи.
     Манифест Комитета Социального Обеспечения
     Вид трудовой  деятельности избирается для человека в соответствии с его
биологически  обусловленным физическим и психическим складом. В  архаическую
эпоху деятельность эта служила целям  выживания.  Поскольку не  существовало
органов  власти,  способных  взять  на  себя  ответственность   за  принятие
необходимых мер, которые в  итоге так и не были  приняты,  человек испытывал
всестороннее и постоянное давление,  не совместимое с принципами, лежащими в
основе нашего современного государства. По этой причине наше государство все
заботы о  гражданах взяло  на себя  --  условие, абсолютно  необходимое  для
обеспечения  их  свободы  и счастья.  Меры  такого  рода предполагают  среди
прочего  изменения в  функциях  и  предназначении человека.  Этим Манифестом
коллективам отделов антропологического планирования вменяется  в обязанность
разработать  меры,  которые  также  и  биологически  освободят  человека  от
навязчивого стремления к непрерывной активности и от состояния готовности  к
таковой. Период,  предшествующий  решению  этой  проблемы,  следует  считать
переходным.  Хот?  снизить уровень  активности,  в  особенности  при  помощи
медикаментозных   средств,  вполне  возможно,   необходимо   учитывать,  что
некоторый остаточный потенциал активности  пока  не  удается  свести на нет.
Поэтому гражданам классов с С по  Н и  с  I по  Т соответственно  поручается
выполнение  частично  (для  первой  группы)  и  исключительно  (для  второй)
псевдополезных видов  деятельности.  При этом  трудовая  активность,  внешне
соответствуя  видам труда, существовавшим в  архаическую эпоху, не  должна в
отличие  от  них   быть  производительной.  Неизбежно  возникающие  полезные
результаты труда подлежат  нейтрализации путем  использования  дисперсионных
процессов.   Граждан   неприспособленных   классов   U--Х   можно   временно
использовать в видах обслуживания, требующих применения физического труда, и
выравнивать таким образом  их энергетический  потенциал.  Имеются в  виду  в
основном такие виды трудовой деятельности, автоматизация которых потребовала
бы увеличения расходов на роботосистемы.
     Таким   образом,   предписываемая    линия    соответствует   стратегии
планирования,  по  которой  известная  часть  мер   по  жизнеобеспечению,  в
особенности снабжение и обслуживание,  пока автоматизации  и компьютеризации
не  подлежит.  Подготовка  к  переходу на  полную  автоматизацию практически
закончена;   она    в   любой    момент,    как    только    будет    решена
биолого-антропологическая    проблема,    может    перейти    в    программу
кратковременного планирования.



     Когда  на следующий день Бен вошел в свой рабочий отсек и сел за пульт,
ему  показалось, будто что-то здесь стало по-другому, -- правда, что именно,
он  сказать  не  мог.  Сверкали,  как  всегда,  пульты  управления,  блестел
антистатический дисплей, магнитные ленты в системе ввода были туго натянуты,
горела зеленая контрольная лампочка, индикация  адресного коммутатора стояла
на нуле. Серые  квадраты ящиков с их невидимыми  электронными внутренностями
идеально  вписывались  в  пространство  отсека,  их  края  строго  следовали
прямоугольной системе координат.  Такова была его рабочая комната, такой она
была уже  месяцы  и  годы, однако сегодня  она  показалась Бену  другой.  Но
изменилась не  она, изменился он -- его отношение к этим приборам, к работе,
к смыслу того и другого... он больше не чувствовал себя чем-то совсем от них
отдельным. И равнодушным  он тоже не  мог  быть, ибо  речь теперь шла о  нем
самом.
     Он проделает свою работу так же добросовестно, как проделывал всегда до
этого. Никакие предписания не требуют, чтобы он вел  себя иначе. И сам он не
видит никаких оснований отступать от  установленного порядка.  Окажись в его
поведении хотя бы малейшее отклонение от нормы, он его зафиксирует точно так
же, как зафиксировал  бы у  другого.  И  однако, уже  запустив  программу  и
затребовав  первые данные.  Бен обратил внимание на то,  что сердце  у  него
бьется сильнее, что дышит он чаще, что  на дисплей он  смотрит  напряженно и
пристально... Он схватил  коробку с таблетками и бросил два маленьких  белых
кружочка   в  рот.  Спокойствие  и  сосредоточенность;  с  помощью  химии  и
фармацевтики он хорошо выполнит свою работу. А выполнить ее он хотел.
     Он  вызвал первую аттестацию -- "обычная проверка". Данные генетической
программы, протоколов  обучения, курсов психотренинга; результаты экзаменов,
ответы  "да-нет" на заданные вопросы,  крестики, проставленные в  квадратах,
пробитые штампами отверстия,  незаполненные пробелы... Знаки эти заключали в
себе его "я", это был он, Бен, с его  физической и психической жизнью, с его
манерами и привычками, импульсами и мотивами, предпочтениями и слабостями...
Он опять отогнал от себя не дававшие покоя мысли,  ввел собственные данные в
запоминающее  устройство,  дал себя  складывать  и интегрировать, вычитать и
дифференцировать,  систематизировать  и  сравнивать,   выписывать   снова  и
оценивать.
     В  итоге получилось  что-то среднее, ничем не примечательное.  Это  его
несколько огорчило, ибо втайне он, как и многие другие, считал себя все-таки
чем-то  особенным,  а  не  типичным   средним  индивидом  стандартизованного
общества. С другой стороны,  однако, такой  результат успокаивал.  Возможно,
тут сыграли  свою  роль и  таблетки,  но  цифры говорили сами  за себя:  они
целиком оправдывали  его  принадлежность к категории R, не содержали  в себе
даже намека  на необходимость  изменения категории, и уж  тем более в худшую
сторону.
     Теперь Бен ввел свои медицинские данные. Здесь было все: кодовый  номер
клона,  день  его  рождения,  коэффициент  роста,  иммунизации  и  прививки,
фторирование  костей и зубов,  пигментирование кожи. Точно так  же,  как его
детские болезни, были отмечены  все, даже самые легкие,  полученные  им дома
или  на улице  телесные повреждения  -- от сломанного  ногтя до  ушибленного
колена. Так  же,  как  все  выданные  ему медикаменты,  были  записаны груды
использованных  им ваты и пластыря.  После окончания фазы роста, с  двадцати
двух  лет  (а   наступление  их  означало   конец  формирования  стереотипов
поведения), он уже больше почти ничем не болел.  Он здоров; и он поймал себя
на мысли, что, будь  перед ним  данные  другого  человека,  эти  сведения  о
состоянии здоровья  никакой  радости бы  у  него  не вызвали.  Но никуда  не
денешься, исследует  он не постороннего, а самого себя, и  то, что при  этом
будет обнаружено, не может быть ему безразлично.
     Оказалось,  что и медицинские данные не содержат  в себе ничего из ряда
вон выходящего. В нем не гнездилось никакого  тайного  недуга, ничего такого
обследования  у  него  не  обнаружили,  ничто  не отличало  его от  людей  с
нормальным здоровьем. Все  было в  порядке, все соответствовало его месту  в
шкале классификации: категории R. Он откинулся в кресле и глубоко  вздохнул:
быть может, все это просто дурной сон? Но тут его обожгла внезапная мысль: а
ведь в медицинских  данных ни разу не упомянуто его больное плечо. До  этого
он о своем плече как-то не задумывался; за последние годы у него  не было ни
одного  несчастного  случая,  но  однажды,  глядя  в зеркало,  он  увидел  у
основания шеи чуть заметный уходящий назад шрам. Боль он ощущал относительно
редко и так к ней привык, что почти не обращал на нее внимания.  Этот легкий
недуг приобретал значение только теперь, когда он установил, что недомогание
это в его медицинских данных отсутствует.
     Бен  опять  погрузился  в размышления.  Что  делать?  Он  заставил себя
успокоиться, посмотрел на ситуацию  логически и  пришел  к заключению, что с
официальной точки зрения никаких оснований углубляться  в этот вопрос у него
нет.   Потому   что  нормальным   путем   он   об  этом   расхождении  между
действительностью и данными ничего не узнал бы. Для него  как расследователя
никакого шрама  не существует.  Для  него же как  личности шрам есть,  и его
дело, если это его волнует.
     Бена оторвали от размышлений донесшиеся из коридора шорохи, звуки шагов
и  обрывки  фраз, слышался и женский голос; значит,  это могут  быть  только
Освальдо Эфман и его секретарша Гунда. Гунда Иман была единственной женщиной
в отделе,  и  это подчеркивало  особое положение Освальдо, принадлежавшего к
категории F. Многим было неясно, почему Освальдо в качестве помощника  нужна
именно женщина, и  ходили слухи, что они творят постыдное. Бен эти разговоры
резко  прерывал: он  не мог допустить мысли,  что Освальдо способен на такое
отвратительное  преступление.  И все-таки  было непонятно,  почему он терпит
около себя  женщину --  ведь  это  всегда сопряжено  с  чувством мучительной
неловкости  и тем дает пищу  извращенной фантазии сослуживцев. Но  поведение
граждан категории  F необычно во многих отношениях, и не имело смысла ломать
себе над ним голову.
     Освальдо   --   единственный   человек,   с   которым   Бен  хотел   бы
посоветоваться,  и  однако  пока  он  не  мог  на  это решиться.  Кто  может
предсказать, как отреагирует Освальдо? Быть  может, даст добрый совет, одним
дружеским  словом  освободит от  лишающей  покоя  тревоги. Но  настолько  же
возможно,  что Освальдо отвернется от него, возмущенный, и тогда его,  Бена,
положение станет попросту невыносимым.
     Бен поставил систему взаимодействия на  "перерыв". Торопливо  проглотив
таблетку  для поднятия  чувства собственного  достоинства,  вышел в коридор.
Всего  в  нескольких  метрах  от него, перед  входом в отсек соседа,  стояли
Освальдо,  Ульф и Гунда. Увидев Бена,  Освальдо замолчал и пошел, протягивая
руку, ему навстречу:
     -- У меня не  было случая  тебя поздравить. Поздравляю от всего сердца!
Твоя работа безупречна, мне об этом только что доложили.
     -- Я выполнял свой долг, -- выдавил из себя Бен. -- Просто случайность,
что я, а не...
     Освальдо протестующе поднял руку:
     -- Нет, нет! Уже бывало,  что сотрудники возвращали  случаи такого рода
назад в управление. И правильно делали: такое бремя ответственности на своих
плечах вынесет не каждый.
     С этими словами  Освальдо двинулся  к отсеку Бена.  Как раз  этого  Бен
хотел бы избежать: Освальдо всегда интересуется его работой, и не исключено,
что он и на этот раз захочет сам немного поработать с промежуточными данными
нового случая.
     -- Я  уже до  этого  собирался,  -- продолжал Освальдо,  -- предложить,
чтобы тебя направили  на курс по теории психопрограммирования. Когда ты  его
окончишь, в  чем я не сомневаюсь, мы сможем поручить тебе работу,  требующую
более   высокой   квалификации.   Не  исключено  также,   что  этому   будет
сопутствовать перевод в более высокую категорию Q.
     Они были уже в отсеке Бена, и  Освальдо сел  в его  кресло  и скользнул
взглядом по листкам на столе:
     -- Над чем ты сейчас работаешь? Опять интересный случай?
     Сейчас и  нужно поговорить,  сейчас для этого самый  подходящий момент.
Освальдо расположен к нему, его  понимает,  ему поможет... Но язык почему-то
сказал:
     -- Ничего особенного, Освальдо. Никаких затруднений...
     Поворотом  тумблера Освальдо переключил  с  позиции  "перерыв"  и нажал
несколько клавиш. Бен почувствовал, что вот-вот его  начнет бить  дрожь, но,
сделав несколько глубоких вдохов, сумел взять себя в руки.
     На  дисплее замелькали знаки,  выстроились ровными строками. Со вздохом
облегчения  Бен  констатировал,  что  текст  совершенно нейтрален.  Итоговая
оценка по первой группе сведений,  а в ней даже при желании нельзя усмотреть
ничего  интересного. Но,  самое  главное,  наверху  стоит  порядковый  номер
случая, а не его личный номер.
     Освальдо сам  вывел итоговую оценку  по  второй группе сведений и, явно
потеряв интерес, повернулся к клавиатуре спиной:
     --  Да,  случай  самый  обычный.  Слишком  даже  для  тебя  простой.  Я
позабочусь,  чтобы  впредь   тебе   пришлось  заниматься  проблемами   более
интересными!
     Не  подмигнул  ли Освальдо, когда это говорил? Не было ли в  его словах
намека  на  иронию? Нет,  конечно,  Бену  это  показалось.  Просто  над  ним
подшучивает его  нечистая совесть, чувство вины,  начавшее его  обволакивать
из-за собственной недоверчивости, скрытности.
     Еще немного, и он бы во всем Освальдо признался, но тот  встал, а кроме
того, в отсек вошла Гунда.
     -- Ах да, чуть не забыл! Папка при тебе? -- спросил Освальдо женщину.
     Она протянула ему папку. Освальдо вынул оттуда магнитную карточку.
     -- От имени руководства вручаю тебе  премию в шестьдесят четыре пункта.
Потрать их хорошо!
     Не подмигнул ли он снова?
     Бен начал было, запинаясь, благодарить, но Освальдо оборвал его:
     -- Нет никаких оснований благодарить меня! Размер премии рассчитывается
по установленной системе пунктов. Благодари компьютер, если хочешь!
     Освальдо сам  улыбнулся своей  шутке, а Гунда рассмеялась,  но каким-то
недобрым смехом. Оба пожали Бену руки, кивнули и вышли.
     Бен сел в кресло и устремил взгляд  на магнитную карточку -- шестьдесят
четыре  пункта. В любое другое время это для него был бы настоящий праздник.
Но  сейчас?..  Он  сунул  эластичный  листок  с  магнитными  вкраплениями  в
нагрудный карман и  снова повернулся к дисплею. Быстро, целеустремленно,  не
отвлекаясь ни на миг, начал работать...
     Через  два  часа  он  знал: из  его  жизни  куда-то  исчезли три  года.
Убедиться  в этом оказалось не  просто:  чтобы обнаружить  признаки  чего-то
необычного,  потребовался  весь   опыт   искушенного  расследователя.   Ибо,
разумеется, никаких пропусков  в личном  деле  не было. Медицинские  данные,
результаты   тестов,  повторные   учебные   курсы,   экзамены,   потребление
электроэнергии, использование досуга, индексы  предпочтений для  спортивных,
драматических и  развлекательных передач,  -- по всем разрядам сведения были
полные  и  однородные.   Но  именно  эта  однородность   и  давала  ключ   к
происшедшему: был  отрезок  времени продолжительностью в три года, когда она
резко повышалась.  Ни  одного сколько-нибудь  выделяющегося события, ничего,
что оставило бы  за собой хоть  какой-нибудь  след, ничего, что вспоминалось
бы.  Зато  в  медицинских  протоколах   этого  периода  он  видел  даты  тех
прогреваний, которые  время  от  времени повторно  назначали  ему  медики по
поводу боли в  плече.  Прогревания эти, совершенно  неожиданные, совпадали с
началом этих сомнительных трех лет.  И так же  неожиданно, как начались, они
прекратились.
     Разумеется, он попытался вспомнить себя в то время. Но с тех пор прошло
десять лет,  а что такое  три года, если  в течение их  не произошло  ничего
особенного? Мысленному взору являлись только спальные  кабины,  аудитории  и
рабочие отсеки, бессодержательные разговоры с соседями и  сослуживцами, игры
в психогруппе, некоторое волнение, когда он смотрел  спортивные соревнования
и фильмы, некоторое возбуждение при контактах с Блонди, его куклой, сплошная
серая   мешанина,   ряд   бледных  картин,   какие-то   фрагменты  прошлого,
безразличные, несущественные... И как ни силился  он отыскать в своей памяти
хотя бы намек на что-то необычное, он не находил ничего.
     К вопросу об эмоциях
     (сообщение для служебного пользования)
     Повышенная  эмоциональность  людей  по-прежнему остается  нежелательным
фактором, оказывающим разрушительное  воздействие на структуру  общества.  С
точки зрения  кибернетики эмоции суть ассоциативно  вызываемые  осознаваемые
сигналы,   указывающие  на   важность   ситуации  для   субъекта.  Различают
положительные и отрицательные эмоции -- в зависимости от того, побуждают они
индивида к сохранению ситуации или к избавлению от  нее. В архаической среде
эмоции  выполняют биологически  целесообразную  функцию:  побуждают индивида
вести себя разумно,  например защищать и обеспечивать всем необходимым  свой
организм, иначе  говоря, устранять  вредные и  опасные  воздействия  или  их
избегать.
     В  нашем  современном  государстве защита граждан и обеспечение их всем
необходимым не могут  оставаться  в  зависимости от неконтролируемых эмоций.
Выполнение  этих  задач  государство  берет на себя,  целиком  изымая  их из
компетенции  индивида.  Таким  образом,  эмоции  следует  рассматривать  как
пережиток  архаичных  биологических  обстоятельств,  в   нашей  общественной
ситуации  совершенно излишний.  Особенно  неприятен факт, что  эмоции  часто
появляются без  видимой причины и; закономерно ведут к поступкам, которые не
могут быть предсказаны и соответственно  сделаны  объектом вычислений; таким
образом,  последствия  эмоций  неизбежно  оказываются вредными.  В  связи  с
изложенным нескольким группам в отделе  антропологических  исследований было
поручено  изыскать  способы  "выключения"  эмоций  или  такого  изменения их
функций,  которое  сделало  бы  их  полезными  гражданину.   Так,  например,
положительные  эмоции  воодушевления  и  радости  могут  стать  наградой  за
особенно  хорошую адаптацию, за безоговорочное следование правильной линии и
т. п.
     Сказанное выше свидетельствует о том, что  исследование эмоций, а также
разработка  способов  вызывать  их,  контролировать  и   подавлять  являются
вопросом первостепенной важности. Как показывает опыт, наиболее перспективны
следующие три подхода к решению этой проблемы:
     a)  воздействие  на  эмоции  посредством  ассоциаций. Этот  способ  был
известен   уже  в  архаическую  эпоху;  он   использовался,   например,  для
поддержания капиталистической системы хозяйства.  Людям  предлагаются знаки,
образы или понятия, которые ассоциируются с нужными эмоциями. Примеры:
     играющие люди -- жизнерадостность
     красивая девушка -- любовное влечение
     сцены борьбы и пыток -- агрессивность
     Процедура  эта  малоэффективна,  поскольку  чувствительность объекта  к
воздействиям  такого  рода  со  временем  притупляется  и  он  перестает  их
воспринимать. Поскольку, с  другой стороны,  это  лучший  способ воздействия
одновременно  на большие группы, он все еще используется (на благо человека)
и  в нашей общественной структуре, в  частности при хоровом чтении стихов  и
афоризмов в часы психотренинга.
     b) воздействие на эмоции посредством медикаментов.  Еще  в  архаическую
эпоху были известны  опьяняющие яды и другие средства,  при  помощи  которых
люди  приводили  себя  в  желаемые  приятные  эмоциональные  состояния.  Как
правило, средства эти  возбуждали  одновременно несколько центров  эмоций  и
таким образом вызывали  дезорганизованные  состояния  духа.  В  десятилетие,
предшествовавшее  "часу нуль", медики и психиатры  уже ввели в  употребление
ряд препаратов, действовавших гораздо  избирательнее.  В  последнее время  в
медицинских центрах исследовательского управления достигнуты в этой  области
значительные  успехи.  Ныне  мы  располагаем  препаратами,  позволяющими  по
желанию вызывать или подавлять те или иные эмоции.
     Хотя  интенсивность  и  длительность   воздействий  этих   медикаментов
варьируется   от  индивида   к  индивиду,  амплитуда  колебаний  ограничена.
Добавлением  этих средств в питьевую воду или  широко  используемые продукты
питания  удалось  приглушить  определенные  эмоции, создававшие для  граждан
трудности. Речь  идет  прежде всего о любовных и  сексуальных  переживаниях,
которые  в архаическую  эпоху часто приводили к необдуманным и бессмысленным
поступкам.   В   наш  век,  когда  любовь  гражданина  целиком   принадлежит
государству  и  чувство  это  приносит  ему  полное  удовлетворение,  эмоции
вышеназванного рода только мешают.
     c) электрическое стимулирование нейронов. Этот метод  контроля над всем
спектром эмоций представляется самым перспективным.  Недостаток  его в  том,
что в  мозг объекту  приходится вводить тонкие  серебряные проволочки,  что,
вообще  говоря, совершенно  безболезненно.  При этом  крайне важна точность,
проблема  достижения  которой  до  сих пор  не  решена  окончательно.  (Даже
малейшие  отклонения   от  намеченной  точки  часто  вызывают  нежелательные
реакции.) В настоящее время идет  работа  над составлением  трехмерной карты
ответственных  за эмоции  участков головного  мозга; конечной целью является
создание возможности компьютеризованной стимуляции. Пока этот метод остается
слишком дорогостоящим и потому не может быть  применен  ко всем гражданам. В
отдельных  случаях,  особенно  при  болезненных  или  преступных отклонениях
поведения,   им,  однако,  пользуются.   Кроме  того,   метод  электрической
стимуляции  применяется   для  вызывания  искусственных  сновидений  и   для
активации памяти.



     Следующий  день   --  воскресенье.  Двойные  порции   джема,   биокофе.
Еженедельное торжественное заседание в актовом зале, чтение Основного Закона
вслух, пение, выдержки из социальной программы, выступление актера Народного
театра,  музыка.  Очередь  на  обед,  цветные,  по случаю  праздничного дня,
картонные  стаканчики  и  тарелки.  К  белковому  паштету  --  соевый  соус.
Тонизирующее пиво. В связи с финальной игрой чемпионата по баскетболу долгая
поездка  на  стадион, после  игры -- двухчасовой  обратный путь  в  страшной
тесноте.
     Один  час до ужина...  Этого времени Бен  ждал. Он  направился  в  свою
спальную  кабину,  задернул  занавеску. Повалился на постель, однако на этот
раз его интересовала  не Блонди.  Удостоверился  в  том, что между стеной  и
занавеской не  осталось даже  самой  маленькой щели, через  которую  мог  бы
проникнуть   чей-нибудь  взгляд.   Затем   достал  коробку  с  таблетками  и
пластиковый пакет, который заранее наполнил в умывальне водой. Если запивать
таблетки, они  скорее  растворятся. Сначала  он  проглотил  шесть  таблеток,
помогающих сосредоточиться, а, подождав немного, принял еще четыре. Он знал,
что потом ему будет неописуемо плохо, но с этим заранее смирился. Бен лег на
кровать с матрацем из пенопласта, положил голову на подушку, закрыл  глаза и
попытался восстановить в мыслях давно прошедшие  события. Он ощутил, как под
действием препарата изменяется его сознание, как невероятно четкими и яркими
становятся  образы, как усиливаются контрасты. Естественно,  он не знал, что
именно следует ему делать, чтобы пробудить к жизни прошлое, и напрягался изо
всех  сил. Когда он понял, что воспоминания  становятся все ярче, сердце его
забилось  сильнее,  и  внезапно  сознание  наполнилось  огромным  множеством
деталей,  десятками  картин,  появляющихся,  чтобы  тут  же  уступить  место
новым... Но  быстро пришло  и разочарование, ибо картины, всплывавшие  в его
памяти,  были совсем пустыми. Он  видел людей, давно уже исчезнувших из  его
поля  зрения,  но разговоры  с ними  были обычные: о спорте и  играх, еде  и
куклах, расходовании электроэнергии  и премиях.  Почти ошеломленный яркостью
этих  давно  погребенных  в глубинах памяти картин,  он видел себя  в  самых
различных  ситуациях, но были  это всего  лишь победа  хоккейной команды, за
которую он  болел,  мелодия  из парада музыкальных боевиков, которая в  свое
время  особенно  ему понравилась,  кадры  из приключенческих  и  детективных
фильмов...   Всплывали  и   неприятные   воспоминания:  неправдивые   ответы
психиатру,   постыдная  встреча   с  женщиной,  пытавшейся  его   коснуться,
потерянная магнитная карточка, которая потом вдруг неожиданно нашлась...
     Внезапно цепь образов разорвалась,  поблекла, их  заволокло  туманом, и
все они потонули в волнах тошноты; а затем он, по-прежнему лежа на  кровати,
корчился от боли, думал, что умирает, звал врача, психиатра, модератора...
     Он очнулся  в медицинской  комнате своего блока, слабый и опустошенный,
однако  тошнота чудесным образом  исчезла,  и он  надеялся, что с вопросами,
которые ему будут заданы, справиться сможет.
     У изголовья  стоял  сотрудник психоконтроля, рядом с ним -- модератор и
врач. Врач кивнул: можно начинать, Бен в состоянии отвечать на вопросы...
     -- Сколько таблеток  ты принял? Какие это были  таблетки? Зачем ты  это
сделал?  Ты  нарушил  запрет. Разве ты  не  знаешь, что количество таблеток,
которые могут быть приняты за один раз, ограничено?
     Бен это знал, и отрицать, что он знал, было бесполезно.
     -- Я  не  подумал,  -- сказал он тихо и попытался придать голосу больше
твердости. -- Я хотел один раз попробовать. Я не знал, что будет так плохо.
     --  Тебе известно, что  злоупотребление таблетками строго наказывается.
Достижения   в  фармакологии,  которые  стали  возможными  благодаря   нашей
государственной системе, имеют целью помочь людям преодолевать их трудности.
Но пользование  этими  достижениями  предполагает чувство  ответственности у
членов общества.  Предполагает соблюдение предписаний.  А  ведь  предписания
существуют   не   зря.   Способность   организма  переносить   биохимические
воздействия не  безгранична. Его защитная система  реагирует на  превышение,
последствия чего ты только что испытал на себе. Ты  принадлежишь к категории
R  и, следовательно, должен был знать последствия своего необдуманного шага.
Почему ты так поступил?
     Бен знал почему. И знал теперь также,  что  тошнота возникает  вовсе не
оттого,  что человеческий организм защищается от химических веществ, которые
помогают  сосредоточиться.  Скорее, в  каждую таблетку  добавляют  некоторое
количество препарата, который эту тошноту вызывает. Неплохой способ в нужной
мере ограничить прием таблеток, вызывающих желаемые эмоции. Здравый и вполне
эффективный. В этом он убедился сам. Он не ожидал, что будет так плохо, -- с
дрожью вспоминал, как совсем  недавно катался, беспомощный,  по  постели. Но
ясно,  что  существует  эффективное  нейтрализующее  средство,  оно  и  было
применено в  его случае. Очень кстати: теперь он сможет отвечать на вопросы,
не обнаруживая своих уязвимых мест. Он уже все хорошо обдумал.
     -- Это не  для того, чтобы поднять себе настроение, -- сказал он. --  Я
просто  хотел  восстановить в  памяти некоторые  учебные курсы, прослушанные
мною  несколько  лет  назад...  курсы  по  программированию  преподавания  и
обучения. Одной таблетки оказалось недостаточно, и я, не подумав, принял еще
несколько.  Теперь  я  понимаю,  что это  было  глупо с моей  стороны.  И  я
заслуживаю наказания. Но никакого дурного умысла у меня не было.
     Ну  вот, главное  сказано!  Если ему поверят, дело  ограничится обычным
наказанием,  изъятием  какого-то  количества  пунктов,  а  это  он  смог  бы
перенести, даже если бы не получил премии. Если  же не поверят,  можно ждать
психодопроса, и тогда уже все равно, к психофармацевтике они прибегнут или к
прямой стимуляции мозга электрическим током: всплывет все,  что ему до этого
удавалось скрывать.
     Секунда, другая... Наконец,  психоконтролер  сделал какую-то отметку  в
личной карточке Бена, которую держал в руке, и протянул карточку ему:
     -- Ты поступил  очень неосмотрительно. Но ты уже наказан. Такое с тобой
впервые, поэтому пункты  у тебя вычтены не будут. Пусть происшедшее послужит
тебе уроком!
     Психоконтролер кивнул врачу и модератору и вышел.
     Бей  поднялся  и  сделал, пошатываясь,  два шага.  Модератор подошел  и
поддержал его. До этого он не обнаруживал  своего отношения к происходящему,
но теперь не скрывал злобы.
     -- В моем блоке  и  такое  свинство! --  Он схватил Бена за  руку  выше
локтя, тряхнул его. -- И эти типы тебя даже не наказали!  Ведь им все равно,
а каково мне, никого не интересует! Этой ночью ты еще меня вспомнишь!
     Ночью десять раз объявляли тревогу, и всем в спальном зале приходилось,
одевшись, спускаться по пожарным лестницам  во двор и  там собираться, после
чего их гнали  спать снова.  Большинство  знало,  кому они этим  обязаны,  и
бросаемые на Бена взгляды были отнюдь не доброжелательными.

     Наступивший понедельник, как и  всякий будничный день, начался с работы
для себя. Смысл ее заключался в том, чтобы держать членов общества физически
и  духовно в  хорошей форме,  поддерживать их способности, обновлять знания,
информировать  их  о  текущих политических программах. Особенно важным  было
психологическое  очищение: тренировка  самообладания  и  гибкости,  задания,
позволяющие уничтожить  в зародыше  любой  свой психологический  недостаток.
Устранить его прежде даже, чем он возникнет. Особое внимание уделялось тому,
насколько  поведение соответствует  требованиям  общества, а  также мотивам,
побуждающим  вести  себя  благонамеренно.  Беспощадно  разоблачались   такие
неправильные установки, как  индивидуализм и эгоцентризм; осуществлялось это
посредством психотренинга, коллективной работы, игр в вопросы  и ответы,  во
время  которых  сразу  становилось  ясно,  кого  из  присутствующих отличают
эгоцентризм,  стремление думать не как  все, желание скрыть  от  других свои
переживания и чувства  и  так  далее.  Психогруппой, в  которую  входил Бен,
руководил Бенгт Хаман.
     Каждый час работы практически длился сорок ми-. нут; остальные двадцать
минут  уходили на получение опросных  листов, ручек с магнитными  чернилами,
шаблонов для снятия учебных программ и тому подобные дела.
     На этот  раз  Бен,  бесцеремонно  всех  растолкав, оказался  впереди, и
необходимые формальности ему удалось выполнить всего за  несколько минут. От
своей  цели  раскрыть  тайну  собственного прошлого  он  никоим  образом  не
отказался,  но только подступил теперь  к ней по-другому: ведь существует  и
официальный путь.
     Втираться  к Бенгту в  доверие  неприятно, однако  сейчас без этого  не
обойтись, и то же самое придется ему делать впредь.
     --  Мне  попался случай  "игрек  минус".  Я  получил за  него премию  в
шестьдесят четыре  пункта, и начальник отдела меня  поздравил. Я этому очень
рад. Но я подумал: а не  означает  ли  моя радость, что я стал высокомерным,
загордился? Что мне в связи с этим следует делать?
     Бенгт посмотрел  на него. Лицо его  выражало  симпатию,  которая всегда
появлялась у него при разговорах с теми членами группы, в ком он был уверен.
     --  Что  ж, -- ответил он, -- как-никак  ты  добился большого успеха. И
успех этот --  результат твоего  добросовестного труда  на  пользу обществу.
Радость твоя вполне оправдана.  Или тебе кажется,  что ты теперь лучше своих
товарищей по работе?
     Бен отрицательно покачал головой.
     --  Разумеется,  нет. Я знаю совершенно определенно, что большинство их
справились бы с этой работой ничуть не хуже меня  --  просто такие случаи им
не попадались.  И однако, они все радуются со мной, как радовался бы я, если
бы так же повезло  им. А  ведь премию  получился  один,  и так  как мне  это
приятно, у меня чувство, что она все же отдалила меня немного от остальных.
     Лоб  психиатра  наморщился,  но  через  мгновение  Бенгт снова  излучал
спокойствие и уверенность.
     -- То, что ты об этом задумываешься, уже само по себе хороший признак и
доказывает, что оснований  для беспокойства нет. Тем не менее  я запишу  для
тебя несколько  психологически  действенных фраз -- можешь в свободное время
читать  их  вслух или про  себя,  и  они  помогут  тебе справиться  с твоими
трудностями.  Полученное  поощрение  должно  стать  для тебя стимулом  к еще
лучшей работе.
     -- Обязательно, -- отозвался Бен.  -- И это еще одна причина, почему  я
хотел с  вами поговорить.  Мне сообщили,  что  я должен  прослушать  курс по
теории  психопрограммирования.  Я  пытался вспомнить все, чему в этом смысле
меня в свое время учили, но обнаружил,  что часть материала забыл. Поэтому я
бы  хотел  попросить о  реактивации  содержимого  памяти.  Не  могли  бы  вы
поддержать мою просьбу?
     Бенгт снова наморщил лоб, и на этот раз лоб разгладился не сразу.
     --  Реактивацию  содержимого памяти? Откуда  ты знаешь о  том, что  она
возможна?  -- Он  пристально посмотрел  на Бена,  потом,  словно  извиняясь,
положил руку  ему на плечо. -- Ах да,  ведь ты расследователь;  возможно, ты
уже пользовался этим средством. Ну что ж, раз цель хорошая... Я твою просьбу
поддержу.
     Он кивнул  Бену и пошел к пульту  компьютера,  через  который  управлял
учебным  процессом.  Звонок  уже  прозвонил,  и  комната  сразу  наполнилась
голосами членов группы, начавших, как обычно, с психологической разминки.
     -- Мы веселые и уверенные.
     -- Один -- за всех, все -- за одного.
     -- У нас нет тайн друг от друга.
     -- Наши мысли свободны и нам никем не навязаны.
     -- Нам нечего скрывать друг от друга.
     -- Мы члены Свободного Общества.
     Песенник для психотренинга
     (отрывок из раздела "Любовь к государству")
     Мы счастливые люди!
     Мы довольные граждане!
     Мы живем в лучшем из миров!
     Мы живем в совершенном государстве!
     Наше государство -- это мы сами.
     Наше государство о нас заботится:
     защищает нас от болезней
     избавляет нас от нужды,
     делает нас счастливыми людьми.
     Мы принадлежим друг другу.
     Мы принадлежим нашему государству.
     Один -- за всех, все -- за одного.
     Все помогают всем.
     Мы чувствуем себя в безопасности!
     Никто не знает сомнений!
     Никто не знает забот!
     Наша жизнь течет по спокойному руслу.
     Наша судьба запланирована.
     Наша жизнь под защитой.
     Мы живем лучшей из всех жизней.
     Мы счастливые люди:
     свободные от забот,
     свободные от сомнений,
     свободные от нужды.
     И свобода -- это наша жизнь;
     и наша жизнь -- это наша счастье,
     и наше счастье -- это наше государство.



     Когда во второй половине дня  Бен вызвал свою программу, оказалось, что
в  нее  введена  дополнительная  информация:  33-78568700-16R  обратился   с
просьбой о реактивации содержимого памяти, и просьба эта отклонена.
     Бен не знал, что она отклонена, и не ожидал, что будет оповещен об этом
именно таким способом. Это, однако,  показало,  что  в  сети  контроля  есть
ячейки, еще ему не известные, и нужно быть осторожным.
     Строго говоря, он обязан это сообщение закодировать, оценить и ввести в
статистику. Это станет первым отрицательным фактом в  его  таблице сведений.
Почему-то  он не торопился это сделать  и,  немного подумав,  ввел эту новую
информацию в буферную память.
     То, что три года  куда-то исчезли, волновало его по-прежнему, и  теперь
он  уже  не  мог   сказать,   служебный   или  личный  характер  имеет   его
заинтересованность.  Сам он здесь в  источники  информации  не  годится,  но
нельзя ли  приблизиться к разгадке  через других лиц? Он вызвал список своих
контактов,  но,  как  и ожидал,  это  не внесло никакой  ясности: за период,
который  его  интересовал,  ни  одного  нового лица  среди  его знакомых  не
появилось. Однако расследователем он был  уже достаточно долго  и  знал, что
если простейший путь к получению необходимой информации не дает результатов,
можно попробовать  другие. Если он занимается поиском связанной с  ним самим
информации, отталкиваясь  от собственной персоны,  и  подход  этот ничего не
дает, то это вовсе  не значит,  что нельзя  ничего выяснить, отталкиваясь от
других  лиц.  Иначе  говоря: если у  него были контакты с какими-то лицами и
упоминания об этих лицах были затем изъяты из перечня его  контактов, сам он
все  равно  должен  оставаться  в  перечнях  контактов упомянутых  лиц.  Да,
конечно,  выявление их требует огромной вычислительной работы,  однако, если
он использует программу совмещения во  времени с  фиктивными  промежуточными
вопросами, он может уложиться в такой отрезок машинного времени, на  который
не нужно просить специального разрешения.
     Компьютер  производил  вычисления  в  течение  пятидесяти   трех  минут
двадцати  целых  и  девяноста шести  сотых секунды,  после чего  на  дисплее
появились имена:

     Джонатан Уман -- 63-10796950-17U,

     Барбара Тэман -- 11-64911430-12Т,

     Харди Вэман -- 14-5566850-19W.

     Хоть это казалось безнадежным, Бен все же попытался обнаружить у себя в
памяти  что-нибудь  связанное с тремя появившимися именами. О чем-то они ему
говорили,  чем-то были  знакомы, близки.  Но что здесь  правда, а что  плоды
воображения?   Имена,   как  тысячи  Других  имен,  номера,  содержащие  для
посвященного информацию  о генетическом формировании, кодовом  номере клона,
районе проживания, категории и общественной ценности  гражданина  и, однако,
не  говорящие  ничего о том, кто за ними скрывается,  -- о человеке, который
живет, действует, думает, чувствует, о живом чело- веке, который  испытывает
к  другим симпатию или антипатию, который ставит перед собой цели, стремится
к  ним,  достигает  их или  терпит  фиаско.  Что связывает его  с теми,  кто
скрывается под именами Джонатан, Барбара и Харди? Они живут где-то в этом же
городе, у них, как и у  него, есть своя работа и свои обязанности, но есть и
нечто, чего у него более нет: воспоминания об утраченном для него времени --
по крайней мере он на это надеется.
     Только постепенно до него дошло, что означают эти три строки светящихся
букв и цифр. Это не более и не менее как доказательство того, что гонится он
отнюдь не за химерой, что из  его жизни действительно кем-то что-то вырвано.
Напрашивалась мысль, что проверка самого себя, которая является нынешним его
рабочим  заданием, с  этим как-то связана.  До сих  пор  ему, признаться, не
очень верилось, что  какая-то часть его прошлого обретет плоть, и вот теперь
это случилось. Он просто обязан извлечь  из  этих лиц  всю информацию, какую
сможет.
     Редко, но  бывают  случаи, требующие  волевой работы. При  состоянии, в
каком оказалось  расследование, необходимость ее была  совершенно очевидной.
Бен снова и снова спрашивал себя, точно  ли так же бы он действовал, если бы
речь шла  об оценке человека незнакомого, которого он не знает; да, приходил
он  к  выводу, точно  так  же. Втайне  он уже давно  решил использовать  все
средства, дозволенные и недозволенные, лишь бы достигнуть своей цели; однако
нельзя вызывать ни малейшего подозрения, и потому важно вести себя в  полном
соответствии с предписаниями и инструкциями.
     Естественно, он обратился к личным делам трех лиц, с которыми  когда-то
вступал в контакт, вызвал все данные, перечни, результаты тестов и протоколы
проверок  и  таким путем узнал  все,  что об этих  людях  было  известно, --
больше,  по-видимому,  чем они  сами  о  себе  знали.  В  этих  данных  были
запротоколированы  личность  каждого  и  его  жизненный  путь;  как  считали
специалисты  по  описанию   и  документированию,  остальное  не  заслуживает
выяснения.  Протоколы дают  лучшее  представление  о  личности,  чем  прямое
общение.  Как,  однако,  знал  каждый расследователь,  бывают  исключения из
правил, и именно  такое  исключение, как обнаружил Бен, имело  место  в этом
случае.  Сколько  ни изучал он данные, он не  находил  в  них  ни  малейшего
указания  на  то,  какие  отношения   связывали  его   в   прошлом  с  этими
объявившимися личностями. В сведениях  было отмечено лишь время его встреч с
ними, но все другие вопросы ' оставались без ответа. Возможно, в этом -- так
считали многие -- был  недостаток  системы контроля; возможно, следовало  бы
распространить контроль  также на  содержание  разговоров,  на  поведение во
время  встреч, на  испытываемые в  это  время чувства  и так  'далее,  а  не
полагаться на одну лишь статистику. С другой стороны, понятно, что  огромная
дополнительная работа  такого рода принесла бы ничтожно малые результаты, да
и то лишь в исключительных  случаях  подлинных отклонений от нормы. Но разве
не ради именно таких случаев существует вся их работа?
     Установки по изменению личности
     Полученный нами  из  архаической эпохи человеческий материал во  многих
отношениях  оставляет  желать  лучшего  и  еще  не  удовлетворяет  до  конца
требованиям  совершенного государства. Относительно легко проходит адаптация
подрастающего поколения; главную  трудность здесь  создают не выявленные при
проверке  (методы  проверки  еще  не  вполне  совершенны)  или  возникшие  в
результате  мутаций  (предотвратить  которые  пока  еще  не вполне  удается)
генетические изъяны. При помощи  серий различных  тестов  отклонения  такого
рода,   однако,   обнаруживаются  сравнительно   рано,  поэтому  оказывается
возможным    способствовать   адаптации   путем   применения   индивидуально
подобранных лекарственных средств  или хирургического вмешательства. Лишь  в
немногих случаях оказывается необходимым полное стирание личности.
     Наибольшие   трудности  возникают  с  индивидами,   достигшими   стадии
взрослости  до  "часа  нуль".  Хотя  в большинстве  случаев дезориентирующие
воспоминания о том  времени  удается  устранить  и тем самым добиться, чтобы
интересы   нашего   государства  стали   единственным  содержанием  сознания
индивида, снова и снова однако наблюдаются  рецидивы -- всплывающие внезапно
воспоминания, возврат  к  архаическому поведению, выплески  нежелательных  и
неприемлемых чувств.
     Поскольку  такого  рода  явления не  только  нарушают  функционирование
государственного  устройства, но также чреваты для лиц, о которых идет речь,
тяжелыми нервными перегрузками, наше государство взяло на себя заботу о том,
чтобы  меры, необходимые для предотвращения таких явлений,  принимались  как
можно  раньше.  Обычно  обеспечивается  общее  снижение уровня активности, в
результате  чего  в  основном  исчезает  также  и   побуждение  к  активации
вытесненного содержимого памяти. Иногда, однако, встречаются трудные  случаи
--  индивиды,  в  памяти которых  по  неизвестным  причинам оживают  картины
прошлого.  Человек впадает  в патологическое  состояние,  симптомы  которого
хорошо известны: моторное возбуждение, агрессивные  поступки,  недовольство,
принимающее  характер  бреда  преследования,  склонность  к  сутяжничеству и
саботажу,  бредовые  представления.  В  определенных  обстоятельствах  люди,
страдающие  этой  болезнью,   могут  причинять  вред   нашему  общественному
устройству; связывая свои активированные грезы и галлюцинации с  сегодняшней
действительностью  и  руководствуясь  представлениями  такого  рода  в своих
действиях, эти лица распространяют ложную информацию и сеют среди тех, с кем
они вступают в контакт, неверие и сомнения.
     Больного  такого  рода  следует рассматривать как особый случай; прежде
всего    необходимо   постараться   найти   первопричины    его   состояния.
Соответствующие    расследования    проводятся    совместно   с   Институтом
доисторических эпох; таким путем удается показать различие между вызывающими
ужас картинами прошлого и имеющими бредовый характер картинами, появившимися
в воображении больного. Для лечения используются  известные психологические,
медикаментозные и микронейрохирургические средства. Облегчения в большинстве
случаев удается достигнуть лишь путем  сочетания перечисленных средств; речь
при этом идет не только о том, чтобы привести больного в спокойное состояние
и   возвратить  его  обществу,  но  прежде  всего  об  устранении  мешающего
содержимого памяти.  Как  выяснилось,  лучшим  для этого  способом  является
изменение  личности.  Память подвергается  шоку,  и возникающие в результате
провалы памяти  заполняются  воспоминаниями,  созданными  искусственно.  Это
требует совместной работы специалистов по индивидуальной психологии, медиков
и историков как  для того, чтобы убедительно связать в  глазах больного  его
личную  судьбу  с историческими событиями, так  и  для того,  чтобы  достичь
логически оправданного  подключения  его к настоящему. Лучше всего  снабжать
больных биографиями ничем не выделяющимися, более или менее соответствующими
представлениям  о  биографии  среднего  гражданина. Хотя  таким  путем,  как
правило, достигается практически  полное  выздоровление,  больные, о которых
идет речь, в течение ряда лет должны оставаться под наблюдением.



     Бен  не  сразу решил,  кого  он  постарается  найти  первым: Джонатана,
Барбару  или  Харди. С  самого начала было ясно, что  ему предстоят не очень
приятные часы -- учитывая хотя бы среду, в которой живут  эти люди. Это были
граждане  низших  категорий, люди,  которым не удалось  стать такими,  каким
должен  быть  образцовый член  Свободного  Общества. И хотя  все граждане  в
государстве были  одинаково  свободны  и  равноправны,  многие тем  не менее
смотрели на  низшие классы  свысока, испытывали  к ним жалость и отвращение,
при этом  ощущая,  однако, пусть совсем небольшую,  но зависть: оказывается,
можно быть полноправным гражданином, не  будучи всегда умытым и причесанным,
предельно  аккуратно одетым,  открытым  и вежливым.  Не  посещая  ежедневных
психозанятий,  не   занимаясь   сравнительной  историей,  не  упражняясь   в
медитативной гимнастике... Так что выход Бена в соответствующую часть города
был для него вылазкой  в незнакомое место, где чувствуешь  себя неуверенно и
стесненно.
     Особенно ошеломило его, что среди лиц, с которыми у него в прошлом были
контакты, оказалась девушка. Он  даже вообразить  себе не мог, чтобы  у него
мог быть какой-нибудь  контакт с  существом женского пола,  а  уж тем  более
контакт интимный, который не только запрещен, но  для человека со  здоровыми
наклонностями просто немыслим. Да, конечно, он слышал о варварских временах,
когда мужчины и женщины жили в одних и тех же комнатах; и ходили также слухи
о худших  вещах, извращениях,  о  которых не  только  что  говорить, а  даже
подумать невозможно. Но если и было в этих сказках зерно истины, то ведь эта
стадия развития человечества  уже позади, и уж теперь ни одному гражданину в
государстве в  голову  не  придет  добровольно искать  представителя другого
пола.
     Поэтому  встреча  с  Барбарой  пугала  его  больше,   чем   другие  две
предстоящие встречи. В  то  же  время, однако, хотя ничего конкретного в его
памяти с именем "Барбара" не связывалось, он с того самого мгновения, когда,
начертанное светящимися буквами, оно появилось на дисплее,  ощущал  странное
беспокойство  и,  быть  может,  именно   потому  сознательным  усилием  воли
преодолел отвращение и решил, что с Барбары и начнет.
     Возможно, целесообразнее было бы отправиться прямо в ее жилой блок. Ему
казалось,  что  уместнее  будет посетить  ее на  работе,  и он  отправился в
производственный  отдел  фабрики  по  обработке  пластмассы,  где  трудилась
Барбара. Сразу стало ясно, что  граждан средних категорий здесь видят редко,
и, быть может, именно  поэтому Бену дали сопровождающего, модератора-женщину
явно довольно высокого ранга. Обычная ее функция заключалась, по-видимому, в
том, чтобы  показывать посетителям предприятие, и Бену пришлось  выслушивать
бесконечные  объяснения по поводу плавок,  растворов, осадков, вспенивания и
затвердевания  пластмасс;  трудно   было  сказать,  вызван  ли  поток  слов,
извергаемых женщиной, искренним энтузиазмом или же это просто обычная манера
вести себя с посетителями. И он почти не слышал того, что ему говорилось, --
не только потому, что  это его не интересовало, но  и потому,  что соседство
существа  женского пола выводило его из равновесия  гораздо больше,  чем  он
позволял себе заметить  и был готов  себе признаться. Бен посмотрел на нее в
профиль:  такой же, как  на мужчинах,  белый комбинезон, но как отталкивающе
выглядят  две  выпуклости  на   груди,  округлости   ягодиц  и  бедер!   Его
передергивало,  хотя  он  старался   этого  не   показывать,   даже  от   ее
пронзительного голоса.
     После того как она  против его воли (хотя выражать неудовольствие он не
стал) задержала его  надолго  в  цехе,  изготавливающем очки  от солнца, и в
другом,  выпускающем синтетические губки, они пришли в  зал,  где находилось
рабочее место Барбары.
     -- Здесь работают тысяча сто  двенадцать девушек,--  стала рассказывать
сопровождающая. -- Наше предприятие полуавтоматизированное: можно было бы до
конца компьютеризировать и  его,  но пока  нам  некуда девать  рабочую силу,
которая  бы при этом освободилась. Однако не  все ли  равно в  конце концов,
какими способами достигается цель?
     Она улыбнулась заискивающе, явно ожидая одобрения, и эта попытка к нему
подделаться  была так  неприятна,  что  Бен  ускорил  шаг,  желая, насколько
возможно,  увеличить  расстояние  между собой  и  ею.  Однако  она,  шаркая,
поспешила его догнать и продолжала объяснения:
     -- Вон туда в виде маленьких шариков поступает полимеризуемый материал.
Оттуда он идет в плавильню и...
     В  воздухе стоял резкий запах органических  растворителей; глаза у Бена
начали  слезиться, веки  покраснели. Вокруг располагались правильными рядами
какие-то устройства, казавшиеся ему непонятными и опасными; он испытал нечто
похожее на тоску, когда на миг вспомнил холодную ясность своего центрального
процессора.
     -- ...А вот конвейер  для производства пластиковых бутылок  размером  с
пятого по седьмой.  Вон  там пластмасса прокатывается  и  приобретает  форму
плоских листов, вон там нагревается в вихревом поле, а вот здесь, -- женщина
потянула  Бена  за  рукав,  -- прессуются  заготовки.  Затем следующая  фаза
нагрева,  и  путем  вдувания  воздуха  бутылке  придается  ее  окончательная
форма...
     У Бена было чувство, будто он заблудился. Он остановился и спросил:
     -- Нам еще далеко идти?
     На него напал кашель, и он достал бумажный носовой платок.
     --  Всего  несколько  шагов.  Теперь  мы  в  выдувальне:  работа  очень
ответственная, требует сосредоточенности и интуиции...
     Внезапно   она   умолкла.  Бен  оглянулся  и  увидел,  что  она  стоит,
запыхавшаяся, и показывает рукой на  девушку,  которая  сидит  на  трехногой
табуретке в двух шагах от него. Сидела она к ним спиной, но когда Бен сделал
два шага, отделявших его  от нее, она обернулась -- и встреча, хотя он к ней
готовился, ошеломила его, и в первое мгновение он так смутился и растерялся,
что  не  мог вымолвить ни слова. Он увидел серый рабочий халат, почти совсем
скрывающий фигуру, потом перевел взгляд  на бледное, немного плоское лицо --
на короткий,  чуть вздернутый  нос, на глаза, цвет которых был  обозначен  в
протоколах как "серо-зеленый  DIN 62/3";  сейчас он  впервые увидел цвет,  к
которому это обозначение относится...
     Женщина-модератор приказала девушке встать.
     -- Лучше разговаривать вон там, на складе: там потише.
     Они  пошли рядом, и  Бену представилась  возможность,  во-первых, взять
себя  в руки и, во-вторых, получше рассмотреть девушку. Профиль  у  нее  был
приятный, черты  мягкие, но то  же самое можно было сказать с многих  других
женщинах. Волосы, как предписывалось теперь всем, были коротко острижены, но
как-то  необычно,  неровно --  будто  их обкарнали  ножницы,  а не  подстриг
аккуратно парикмахер-автомат. Быть может, из-за этой стрижки, а может, из-за
вздернутого носа или чуть оттопыренных губ в девушке, как ни спокойна внешне
она  была,  чувствовалась  какая-то необузданность.  Когда  же,  однако, Бен
посмотрел на других женщин в этом цехе, он вынужден был себе признаться, что
черты  лица Барбары  по  сравнению с  чертами  остальных  женщин  безупречно
правильны.  Кругом  он видел  отклонения  от физической  нормы,  которые ему
казались  просто   патологическими:   кривые  зубы,  изрытая  шрамами  кожа,
сросшиеся над  основанием  носа  брови;  некоторые  даже  были  в очках.  На
какой-то миг у него появилось чувство, будто  прямо сейчас все эти женщины и
девушки к нему повернутся, поднимутся медленно со своих мест, преградят  ему
дорогу,  потащат  в  угол  и  сделают  с ним  такое, что  и представить себе
невозможно...
     Они вошли в склад, и Бен вздохнул облегченно.
     -- Можете задавать вопросы, --  сказала женщина-модератор, видя, что он
молчит.
     В помещении стояло несколько табуретов.
     -- Давайте сядем! -- предложил он.
     Вопросы он приготовил заранее и теперь начал их задавать. Личный номер,
образование,   специальность.   Результаты   последней  проверки,  последних
психологических тестов. Несколько вопросов по Основному Закону, по последней
социальной программе.
     Он  держал  перед  собой  открытый  блокнот  и  сравнивал ее  ответы  с
записанными  в блокноте сведениями.  Как правило,  те и другие  совпадали, а
если и расходились, то большого  значения  это не имело, ибо, разумеется, он
был  информирован лучше,  чем  она:  в  конце  концов,  в  его  распоряжении
находились вся система контроля, все хранящиеся в машинной памяти данные.
     На самом деле вопросы он задавал только для  того, чтобы получить о ней
общее  представление,  чтобы  ответить  самому  себе,  не  всколыхнулось  ли
что-нибудь в его памяти, не появился ли там хотя бы намек на воспоминание...
     Нет, эту девушку он видит впервые. До этого он опасался втайне, что эта
встреча  откроет в нем какую-нибудь бездну, что на .него хлынет  из прошлого
нечто страшное  и отвратительное,  такое, что придется  вытеснять  из своего
сознания.  Но  ничего похожего не случилось.  Настолько полно и окончательно
вытеснить что-либо  невозможно; нет, с  Барбарой он  никогда до этого не был
знаком.
     А как вела себя она?
     На этот вопрос ответить было трудно: ведь он понятия не имел, как ведут
себя  обычно  женщины, а  тем более низших категорий.  Всегда ли эти девушки
смотрят на мужчин так, как она смотрит на него? Какой это взгляд -- открытый
или  вызывающий? Покорность он выражает  или же она дает  понять, что  хочет
вступить в тайный сговор?
     Он начал, хотя  это  не  входило  в его компетенцию, с психологического
теста  на ассоциации.  Девушка  явно  не  понимала,  в  чем  суть  теста,  и
сопровождающая  тоже  не   могла  знать,   что  Бен  сейчас  превышает  свои
полномочия.
     -- Было у тебя хоть  раз чувство, что  ты паришь в  воздухе?  Что бы ты
почувствовала, если бы  увидела запачканный  флаг? Можешь ли  ты  испытывать
ненависть к своему модератору? Способна ли ты не выполнить приказа?
     Бен торопливо записывал, однако делал это только  для отвода  глаз. Это
была всего лишь маскировка для вопросов, которые бы он хотел задать на самом
деле: "Есть ли что-нибудь, о чем бы ты не захотела сказать расследователю? О
чем  ты  подумала,   когда  увидела  меня?  Вызывает  у  тебя  эта  ситуация
воспоминания о чем-нибудь, что с тобой уже было? Есть у тебя чувство, что ты
когда-то меня видела?"
     Девушка отвечала  без колебаний, тихо, но  внятно. Отвечая на последние
вопросы,  тоже не обнаружила  никакой  неуверенности. И все  же сомнения  не
покидали Бена. Эти серо-зеленые глаза смотрели на него очень пристально, что
само по себе в этой ситуации было вполне естественно, и однако Бен спрашивал
себя, не могут ли за  ее словами  скрываться ответы совсем другие, например:
"Да, вызывает... ну, ты знаешь, тогда... ты ведь помнишь, правда?".
     Сопровождающая  кашлянула,  и только теперь  он  заметил,  что  смотрит
неподвижно к себе  в  блокнот на им же нацарапанные слова и цифры, но их  не
видит. Он встал:
     -- Достаточно.
     Несколько  секунд они простояли в нерешительности друг против друга,  а
потом он протянул Барбаре руку  и тут же понял, что поступок этот неуместный
и необычный. Но дело было сделано, рука девушки легла в его руку на  столько
времени,  сколько нужно  для глубокого  вдоха, и он  ощутил легкое  пожатие,
теплое и спокойное, которое вновь пробудило  все  уже наполовину отброшенные
сомнения...
     Он резко повернулся и пошел прочь, безразличный к тому, следует  за ним
модератор или нет.
     Только в вагоне магнитопоезда  понял он, почему Барбара, которой он  не
знал,  показалась ему близко  знакомым человеком: она была невероятно похожа
на Блонди, его куклу.
     Перечень индивидуально-психологических черт,
     оцененных по семипунктной системе
     --------------------
     -3 -2 -1 0 +1 +2 +3
     --------------------
     Адаптивность х
     Альтруизм х
     Бережливость х
     Быстрота интеллектуальной
     реакции х
     Вежливость х
     Великодушие х
     Верность х
     Внимание х
     Возбудимость х
     Воображение х
     Выдержка х
     Гибкость х
     Гордость х
     Дисциплинированность х
     Добродушие х
     Интуиция х
     Критичность х
     Молчаливость х
     Наивность х
     Непосредственность х
     Неустойчивость внимания х
     Ответственность х
     Открытость х
     Память х
     Послушание х
     Постоянство х
     Потребность в защите х
     Решительность х
     Скромность х
     Смелость х
     Терпение х
     Терпимость х
     Уровень интеллекта х
     Устойчивость х
     Утомляемость х
     Честность х
     Честолюбие х
     Чувство долга x
     Чувство иерархии х
     Чувство юмора х
     Щедрость х



     Не рекомендовалось посещать квартал  низших классов слишком часто  -- в
противном  случае даже расследователь  рисковал  привлечь  к себе  внимание.
Поэтому  Бен  продолжал  работу  со  статистическими данными,  хотя  никаких
ощутимых результатов от нее видно не было.
     В секунды,  потребовавшиеся  компьютеру,  чтобы провести сложный анализ
отношений  и связей между  данными, Бен думал  о том, как ему активизировать
воспоминания,  которые  наверняка  дремлют  в  каком-то  уголке  его  мозга.
Официальный путь для него закрыт, к тому же обычными медикаментами сокрушить
барьеры,  ограждающие его  воспоминания,  невозможно, но  есть еще и  другой
путь, правда, уводящий в области неизвестные и опасные.
     Рационирование воздействующих  на психику средств побуждало людей снова
и снова добывать их  запрещенными способами. Особенно сильным искушение было
для тех, кто, работая на биохимической или фармацевтической фабрике, обладал
соответствующими  профессиональными  знаниями. Им обходить запреты  большого
труда не составляло. Самый простой  способ заключается в том, чтобы  удалять
из  разрешенных к употреблению  препаратов  вызывающую тошноту примесь,  что
позволяло повысить концентрации,  а это в свою очередь  вело к  разного рода
приподнятым  состояниям  у  того,  кто  такой препарат  примет.  У некоторых
биохимиков  и фармацевтов, однако, был также доступ к аппаратуре  синтеза, и
ее,   несмотря  на   все   принимаемые  меры,  удавалось,  пусть  ненадолго,
использовать не в самых благовидных личных  целях. Умный  пользовался  этими
возможностями  лишь   для   того,  чтобы   обеспечить  себе   два-три   часа
беззаботности, внутренней  свободы, просветления,  гармонии с  миром и самим
собой. И однако снова и снова находились люди, менявшие небольшие количества
своей запретной продукции на пункты.
     Вечером,   после  ужина,  Бен   разыскал  Рекса  Омана,  всегда  хорошо
информированного о вещах, о которых вслух лучше не говорить.
     Когда  Бен завел разговор о медикаментозных средствах, Рекс Оман  сразу
насторожился:
     -- Зачем тебе это? Только не уверяй,  что тебе вдруг захотелось поднять
себе настроение! Если ты ждешь от меня помощи, расскажи, о чем идет речь.
     Бен уже до этого, взвесив все, решил довериться Рексу: слишком серьезна
была проблема, которая перед ним стояла. К тому же никакие увертки с  Рексом
все равно бы не прошли.
     -- Я  скажу,  но обещай сохранить это в тайне: у меня чувство, будто  в
моей жизни есть период, который я начисто забыл. Я бы хотел узнать, что в те
годы со мной было.
     -- А  почему  бы  тебе не обратиться к  психиатру? Почему не  попросить
реактивации содержимого памяти?
     -- Я просил, но просьбу отклонили, -- сказал Бен.
     -- Может быть, это  психоблок? О такой возможности ты не думал?  Может,
тебе пришлось быть свидетелем какого-нибудь преступления и  тебя избавили от
мучительных воспоминаний? Иногда так делают.
     -- Знаю,  я тоже подумал, что могло быть  что-то подобное. Но если меня
хотят  от  чего-то уберечь,  психоблок не  поможет. В последнее время я  без
конца просыпаюсь  по ночам,  сердце колотится,  такое чувство, будто  что-то
случилось  и я вот-вот пойму что именно,  но в последний  момент это от меня
ускользает. Оставаться в  неведении я больше не могу. Я хочу узнать, что там
скрывается, -- страшнее моего кошмара оно все равно не будет!
     Реке подумал немного, потом сказал:
     -- Возможно, ты прав. Легче всего  от  таких  вещей избавиться, если их
осознаешь. И все-таки не понимаю, почему ничего не может сделать психиатр...
     -- Ты мне поможешь?
     Рекс огляделся.
     -- Ладно, если обещаешь ни при каких обстоятельствах не упоминать моего
имени!  Слушай внимательно:  приняв  разом несколько  таблеток,  усиливающих
память, ты  того, что хочешь, все равно не добьешься. Тебе нужен специалист,
такой, который согласится иметь с тобой дело...
     -- ...и ты мог бы такого мне рекомендовать?
     -- Слушай меня: в любую пятницу вечером отправляйся в туалетную комнату
при  велосипедном стадионе  в  блоке Е.  Запрешься в крайней  левой кабине и
сунешь  под левую боковую  стенку свою транспортную  карточку F.  Если  тебе
повезет, стенка  сдвинется в сторону и ты  сможешь сказать, что тебе  нужно.
Стоить будет, естественно, не дешево.
     -- Но ведь я могу оказаться в полной зависимости от любого мошенника...
Почему именно транспортную карточку?
     -- Ты  сможешь  получить ее назад.  Но если  ты  сам не  доверяешь, как
можешь ты ожидать доверия от других? Поступай как знаешь -- я все сказал. Но
не забудь,  что  ты обещал:  я не  хочу иметь ко  всей этой истории никакого
отношения, я ничего о ней не знаю!
     Он коротко кивнул Бену и исчез. Тем же вечером Бен отправился в блок Е.
Трибуны стадиона  были переполнены,  азартные крики  толпы  отдавались  даже
внутри  бетонного здания --  в  котельных  и  холодильниках,  на электро-  и
радиостанции,  в  кухнях  и  столовых, в  складах спортивного  инвентаря,  в
душевых и в туалетных комнатах...
     Бен  хорошо знал стадион, но в  здании  был впервые.  Лабиринт, серое в
сером, бетонные  стены,  обитые  листовым  железом  ступеньки,  бесконечные,
тускло освещенные зеленым светом люминесцентных ламп  переходы, закругленные
по  форме   здания  стены  и   искажаемая   ими,  затрудняющая  ориентировку
перспектива...
     Людей навстречу попадалось очень мало.  Они казались такими  же серыми,
как стены, боящимися света,  бестелесными...  И тем сильнее  было  изумление
Бена, когда  он открыл  дверь в туалетную комнату:  в ней оказалось  человек
десять, и когда Бен попробовал войти в крайнюю левую кабинку, он увидел, что
она занята,  но  перед ней стоит еще один человек, а за  ним другой; да, это
была  очередь  --  не такая  идеально прямая, как перед  дверью столовой или
окошком выдачи, но все  равно устойчивая. Люди стояли не вплотную, свободно,
один немного правее, _другой левее, и однако каждый знал, за кем он стоит; и
еще  Бен,  когда  попытался  стать  между  ними,  сразу  заметил появившуюся
напряженность, гримасы  недовольства, перемигиванье... Ему пришлось стать  в
хвост  очереди  у  входной  двери, и, пытаясь  спрятаться  за  отсутствующим
выражением лица, он тоже стал ждать...
     Он  украдкой оглядел стоящих  впереди... да, ему неуютно в их обществе.
Ничего  необычного в облике ожидающих не было  и  в их  поведении  тоже,  и,
однако, чувствовалось, что они пытаются что-то скрыть, что они напряжены и с
трудом  себя  сдерживают:  один нервно  притоптывает  ногой,  другой  крутит
пуговицу на  комбинезоне, у  третьего  дергается веко, еще  один  покусывает
нижнюю губу...
     В  туалетную комнату  вошел человек,  растерянно огляделся... Ожидающие
изобразили  на  лицах  безразличие, однако  все  краешком глаза наблюдали за
вошедшим, и Бен, невольно последовав их примеру,  вдруг понял, что он,  хотя
не обменялся с людьми в  очереди ни единым словом, стал одним из них. И если
что-нибудь  случится,  например ворвутся полицейские  и  всех  арестуют, ему
придется проводить с  этими людьми день за днем,  неделю за неделей, и он не
сможет доказать, что он здесь впервые и ничего противозаконного не совершил.
     Вошедший привел тем временем  в порядок  свою одежду и ушел. И  наконец
открылась  дверь  левой  кабинки,  оттуда  вышел  человек  и  тут  же  вошел
следующий...
     Бен уже стоял почти час, когда наконец дверь перед ним открылась, и он,
испытывая крайнюю неловкость, шагнул в крохотную кабинку. Он тщательно запер
за собой  дверь, помедлил мгновение,  а потом,  как научил Реке, сунул  свою
транспортную  карточку  в щель,  которая действительно  оказалась  прямо над
самым полом с левой  стороны.  И  тогда стенка сдвинулась  вбок,  худая рука
схватила  замершего  в оцепенении  Бена  и  протащила  через  образовавшийся
проход.
     Он оказался  в узкой и почти пустой каморке со скошенным потолком, явно
где-то под трибунами стадиона. Из пяти расположенных в ряд одна возле другой
радиевых  ламп   исходил  призрачный   свет,   благодаря   которому  фигура,
представшая взгляду Бена, показалась ему жуткой.
     --  Что нужно?  -- спросил  тихо незнакомец.  Бен молчал, не зная,  что
сказать. -- Ты здесь впервые? Кто тебя послал?
     Человек настороженно смотрел на  Бена и,  что было особенно  неприятно,
надвинулся  на  него  вплотную. Это был худой,  с изможденным лицом  старик,
одежда  висела на  нем  как на скелете.  Глубоко  запавшие глаза были  полны
недоверия.
     -- Так говори же, что тебе  нужно? Хочешь  увидеть яркие картинки,  или
забыться? Побывать  в  другом  мире? Стать на час дьяволом или богом?  -- Он
порылся  в  груде  беспорядочно наваленных коробок,  достал  ампулу,  поднял
шприц. --  Не  знаешь, что  выбрать? Хочешь, посоветую? Возьми вот  это: два
часа грез. Не разочаруешься...
     -- Кто ты? -- спросил Бен. Он понял теперь, что  тот его боится,  хочет
избавиться от него как  можно скорее. -- Ты  настоящий психолог? Или  просто
химик, который намешивает в растворы всякую дрянь? Рука старика дрогнула.
     -- Ты хочешь разоблачить меня? Ты из полицейского управления?
     -- Отвечай! -- жестко приказал Бен.
     --  Тише,   ради  мира  и  спокойствия.  --   Теперь  старик  вел  себя
заискивающе.  --  Я  психолог, получил  специальное образование. Мне  только
снизили категорию -- не по моей вине...
     --  Можешь  ты  разблокировать память? Средство для  реактивации у тебя
есть? Говори сразу: да или нет?
     Старик попятился:
     -- Уходи! От таких дел  я держусь подальше. Два-три  лекарства, две-три
взбадривающие  таблетки  --  от  этого  вреда  никакого.  Некоторые  в  этом
нуждаются. Это я даю. Но и только: политика меня не интересует, я не работаю
против правительства, не работаю против государства!
     Бен шагнул вперед. Сейчас власть олицетворял здесь он, и  тот будет ему
повиноваться, как научились повиноваться они все -- склоняться  перед  волей
вышестоящего.
     -- Не теряй времени! Начинай!
     -- У меня нет того, что для этого нужно! Как я могу...
     -- У тебя  есть все, я  уверен!  -- сказал  Бен,  и теперь в его голосе
звучало раздражение.
     Он  подошел к столу,  взял несколько коробочек, вынул  несколько ампул,
выпустил их из рук...
     -- Осторожно! -- крикнул старик.
     -- Ну!..
     Поведение  старика резко изменилось. --  Но  это очень дорого! От твоей
транспортной карточки останется совсем немного!
     Бену было все равно. У него остается еще  достаточно пунктов от премии,
он  может  приобрести  себе новую  транспортную карточку. А  вообще-то ловко
придумано --  получать  плату  по этим карточкам: ведь их  можно где  угодно
менять на пункты, и без всякой регистрации!
     Старик  достал из какой-то  коробочки  ампулу,  ввел в  нее шприц, стал
вбирать прозрачную жидкость... Вливая ему в вену, сказал:
     --  Действовать начнет примерно через двадцать минут. Исчезни  отсюда и
окажись как  можно дальше.  Прячься где хочешь и не воображай,  что  сможешь
меня предать.  Я здесь в  последний раз. Выйдешь после  меня,  через  минуту
после того, как я уйду.
     -- Дай мне еще две такие ампулы, -- приказал, протягивая руку, Бен.
     Старик метнул на него злобный взгляд, потом, порывшись в груде коробок,
достал  две  ампулы  и протянул Бену. Остальное  он сгреб в кучу  и ссыпал в
пластиковый мешок, такой, в каких перевозят отбросы. Потом, взвалив мешок на
плечо,  сдвинул стенку в сторону и  исчез. Когда вскоре после него Бен вышел
из кабинки, он увидел в туалетной  комнате человек десять; на  их лицах была
написана растерянность. Не глядя ни на кого, он поспешил выйти наружу.
     Никакого страха  перед предстоящим  воздействием  на свою память Бен не
испытывал. Метод давным-давно прошел клиническую проверку и достаточно часто
использовался  в самых  обычных случаях,  когда нужно  было  вернуть забытые
знания.  Часто это избавляло от  необходимости проходить долгий и трудоемкий
повторный курс. Нередко активация предпринималась также  по  психиатрическим
показаниям, а кроме  того (что было известно  далеко не всем, но хорошо знал
Бен), применялась в судопроизводстве, например  для уточнения  свидетельских
показаний о  давно прошедших событиях.  Бен не слышал, чтобы применение этих
лекарств   приводило   к  неприятным  последствиям  --  болям,  тошноте  или
чему-нибудь  в этом  роде.  С другой  стороны,  он  не  знал,  какое  именно
лекарство получил  от подпольного психохимика, и подумал, что на время, пока
будет длиться сомнамбулическое  состояние, ему, чтобы  не привлекать к  себе
внимания, следует  спрятаться в каком-нибудь  укромном уголке. Но  потом  он
решил вернуться в свой блок: он как раз успевал к отбою. Уже дома, залезая в
свою спальную кабину, Бен заметил, что поле зрения у  него сужается, поэтому
он повалился на постель прямо в одежде, и в тот же миг реальность расплылась
в тумане неясных образов и фигур.
     I
     Схватка была в самом разгаре. Полиции удалось очистить от демонстрантов
часть площади  непосредственно  перед  входом  в  вокзал,  однако  толпа  не
отступала.
     Как всегда, по-настоящему  в схватке участвовали немногие. Некоторые из
этих людей, чтобы  защитить  голову  от  опасных  ударов дубинками,  были  в
шлемах.  Остальным  пришлось  хуже.  Ослабевших от  ран и мучимых болью,  их
уводили одного за другим в тот угол в здании вокзала,  в  котором и начались
беспорядки.
     Бен стоял в толпе, но не впереди, а там,  где  еще можно было дышать  и
двигаться. У него кровоточила губа, и он то и дело прикладывал к ней носовой
платок.  Один  рукав  у  его  куртки  был наполовину  оторван.  Началось все
несколько минут  назад: отряд полицейских попытался  пройти сквозь толпу,  и
Бен вместе  с некоторыми  другими  попытался им  помешать, но попытка была с
негодными средствами: им пришлось иметь дело с дубинками и электробичами.
     Было  пасмурное  утро,  солнце  почти  не  пробивалось  сквозь  облака.
Несколько  уличных фонарей было разбито  камнями, поэтому  ток отключили.  И
поэтому же было парализовано движение транспорта.
     Ревели, передавая приказы, мегафоны, раздавались крики толпы, затем они
зазвучали плохо слаженным хором. Потом  что-то глухо бухнуло  несколько раз:
взрывались гранаты со слезоточивым газом...
     Вспыхнули прожекторы, осветили здание вокзала. Время от времени на фоне
освещенных  стен появлялись  и исчезали огромные тени. Это напоминало пьесу,
ритуальное   действо   на   сцене...   Большинство   было   обреченными   на
бездеятельность  зрителями.  Для Бена именно  это  было  невыносимо  --  что
невозможно  дать отпор. Он посмотрел на часы  у себя  на руке:  девять сорок
пять, он снова придет на работу с опозданием. Повернулся, начал пробираться,
расталкивая людей с сумрачными лицами; они  стояли, и вид  у них  был такой,
будто они не могут понять, что происходит.
     Бен побежал.  До его банка данных отсюда  недалеко. Он задумался, стоит
ли отмечать  свой  приход  на  контрольных часах по-настоящему: можно просто
сунуть в них старую перфокарту.  Нет, не стоит: ведь тогда пропуск не  будет
пробит,  а  к тому же то, что он снова опоздал, так или  иначе  не останется
незамеченным.
     До того как войти  в  рабочие помещения, он зашел в туалетную комнату и
попытался  привести себя  в порядок. Губа  немного распухла,  ощущение было,
будто она огромная, однако,  бросив взгляд в зеркало, он ничего страшного не
увидел. Он смочил носовой платок, приложил  к губе, вытер  им лицо  и  руки,
причесался...  наконец   надел  поверх  разорванной  куртки  рабочий  халат.
Опасения его оказались не напрасными. Когда он  проходил в свой застекленный
отсек, шеф, Сэм Воровски, поднял глаза.
     -- Что на  этот раз? Неотложный визит  к  врачу?  Проверка  документов?
Транспортная пробка?
     -- Совершенно верно, транспортная пробка! -- запальчиво ответил Бен. --
Вы наверняка слышали о беспорядках. Электрички не ходят уже два часа.
     -- Но  я знаю и то, что вы живете меньше  чем в десяти минутах отсюда и
никакая электричка вам не нужна. -- Шеф выставил ладонь, словно защищаясь от
Бена.  -- Без сомнения,  у вас найдется десяток оправданий тому, что  вы  не
пришли на работу вовремя. Странно только, что ничего подобного не  случается
с вашими  товарищами  по работе.  Это происходит только с вами. Приступайте,
пожалуйста!
     Бен  проглотил  ответ, который собирался дать. Он вышел  от шефа, так с
ним и не поздоровавшись.
     Но отправился  он не на  свое рабочее место, а в машинный зал. Как он и
думал,  его  друзья собрались  по  ту  сторону  стоявших в ряд  запоминающих
устройств, скрывавших их от глаз начальника.
     -- Ты там был, Бен?
     -- Черт побери, тебе, видно, досталось тоже?
     -- Расскажи!
     --  Тише,  --  попросил Бен.  -- Он снова  меня  застукал,  было  очень
некстати. Но я не могу усидеть на месте, когда на улице дерутся.
     Все окружили его, посыпались нетерпеливые вопросы:
     -- Ну, не тяни: что случилось?
     Бен  стал торопливо рассказывать.  Беспорядки начались из-за того,  что
заклинило входы в  вокзал пригородной  железной дороги.  Недавно входы  были
автоматизированы, подключены  к центральному автомату. И,  как  случалось  и
раньше,  автоматика  отказала, но на этот раз в особенно неподходящее время,
утром, когда люди едут на работу. Кто-то неправильно  вставил свою карточку,
-- может быть, красным  краем вперед или магнитным покрытием вниз... И входы
заклинило,  турникеты  остановились  --  никто   теперь  не  мог  пройти  на
платформы.  Толпа у входа росла, становилась все многочисленней,  а протесты
-- все громче, и, как уже не раз бывало, обращены они были против начавшейся
недавно компьютеризации города. А потом полетели первые камни...
     Один из  сослуживцев Бена поднял предупреждающе руку, послышались шаги,
и  все  стали  торопливо  расходиться  к пультам,  полкам  с  микрофильмами,
фотокопировальным автоматам...
     --  Снова  небольшое  собрание?  -- спросил  Воровски.  --  Прошу  вас,
господа, приступите наконец к работе. Вы же знаете, что за эти дни мы должны
управиться со срочным заданием. Я ожидаю от каждого, что он сделает максимум
возможного!
     Все неохотно разошлись по своим рабочим местам.  Снова  сошлись  вместе
они уже в полдень, после первого же звонка на перерыв.
     -- Только что сообщили: задержано пятьдесят человек!
     Слова  эти  выпалил  вбежавший Франсуа. Он  достал  из  кармана  пальто
плоский  транзисторный приемник  и включил  его.  Послышался  голос диктора,
читающего успокоительным тоном нечто отнюдь не успокаивающее:
     --  ...с десяти часов вечера  до шести часов утра  появляться на улицах
воспрещается... и потому было  предложено лиц, пойманных в  момент нанесения
ими материального ущерба, судить на месте...
     -- Вы понимаете, что это значит? Чрезвычайное положение!
     -- Харди прав! --  крикнула Эдвиге,  единственная  среди  программистов
женщина. -- Я это предсказала еще неделю назад!
     Харди подошел к окну и сел, подпрыгнув, на подоконник.
     -- Крики Кассандры и ее причитания! Только это мы и можем. Сидим каждый
на  своем  месте  и радуемся, когда что-то вносит  разнообразие в наши серые
будни. При этом живем такой же жизнью, как  и все. Не так, правда, как бонзы
в  кожаных  креслах:  мы  вроде  маленьких  пинчеров,  и  свою  свободу  нам
приходится защищать -- точно так же, как всем другим рядовым!
     --  А  что  ты  можешь предложить?  По-твоему,  разумно  ввязываться  в
потасовки с "черными шлемами"?
     --  "Разумно",  "разумно"!  А может,  иногда  лучше  послушаться своего
внутреннего голоса и посвятить  себя  чему-то до  конца?  Без  всяких "но" и
"если"?
     Голоса других попытался заглушить Джонатан. Его положение  было особое:
он был  не только математик,  но  и психолог. То, что он сказал,  прозвучало
вполне здраво:
     --  Никакого противоречия  я тут  не  вижу. Почему нельзя  бороться  за
что-то важное и при этом оставаться разумным?
     -- И что же ты предлагаешь?
     -- Кое-что мне в голову  приходит, -- ответил Джонатан.  -- Задумайтесь
над тем, что послужило поводом для сегодняшних беспорядков.
     -- Ты о заторах на вокзале?
     --  Что вызвало заторы? Без  электронной  системы управления  их  бы не
было. Всего лишь один маленький дефект,  а последствия огромные. Сегодня это
произошло чисто случайно. А нельзя ли немного... помочь случаю? И кто сумеет
сделать это лучше, чем специалисты?
     Они умолкли, задумались. Потом кто-то сказал одобрительно:
     --  Черт  возьми,  а  ведь  в этом что-то есть!  Они  стали  обсуждать.
Специально  обработанные   транспортные  карточки,  неправильно  настроенные
сигнализаторы... устроить это и  в  самом деле  относительно  легко.  И  они
знают,  как   это  сделать.  Электронная   система  довольно  чувствительна:
небольшие отклонения  от стандарта, незаметные надрезы на карточках, стертая
намагниченность  --  и все  остановится.  Новые  и  новые  идеи  становились
предметом  обсуждения.  Торговые автоматы в универмагах,  уличные светофоры,
подача   воды,   энергоснабжение...  а   ведь   еще   есть  теплоцентрали  и
кондиционеры,  управляемые  централизованно,  есть средства связи, телефон и
видеофон, пневматическая почта и  передача изображений по стекловолокну, все
управляемые центральным вычислительным устройством... Происходит все это при
помощи перфокарт,  магнитных  карточек,  магнитных лент, при  помощи  систем
обработки данных,  при помощи программ, -- и задачей их и многих их коллег в
этом  и  других  институтах является  как  раз  разработка таких систем. Они
поняли вдруг, какие возможности дает положение программистов.
     --  Теперь вы  понимаете:  если  мы  захотим, рухнет  вся  система,  --
продолжал Джонатан.  -- Нужно только быть заодно. Убедить как  можно  больше
других  программистов  в  том,  что  им не  следует беспрекословно выполнять
приказы.  Вопрос  стоит  об  их  свободе. Сперва  нас заставили  разработать
системы  банков  данных,  затем  речь  пошла  о  выборочном  распространении
информации, -- а  что это, .если не цензура? И теперь ко всему этому надзор:
мы друг  за другом должны шпионить! И еще компьютеризация  города! Разве это
не орудие подавления?
     Они  заметили, как громко звучат  их  голоса, и стали  говорить тише: в
конце  концов, они не на  избирательном  участке,  а в зале  вычислительного
центра, к тому же принадлежащего правительству.
     -- Из  разговоров  с коллегами я знаю, -- сказала Эдвиге, -- что многие
из  них  не  хотят выполнять  эти  приказы. Ведь  любой,  кто  хоть  немного
соображает, видит, что происходит у него на  глазах. Нужно установить с ними
связь, вовлечь в общие действия!
     --  Эдвиге права,  -- сказал  Бен. -- Предлагаю, чтобы каждый  искал  в
кругу своих знакомых таких, кому можно доверять.
     -- И сколько времени на это уйдет? -- спросил Харди. -- Недели, месяцы?
Вы  бы подумали, как трудно  привлечь  людей  к  борьбе,  а  ведь вы  хотите
привлечь  многих!  Хорошо, я понимаю --  нужно попытаться!  Но, может, стоит
все-таки делать и что-нибудь еще?
     --  Деятельность, в которой  участвует  много людей,  почти  невозможно
сохранить  в  тайне, -- сказал Джонатан.  --  Я  не  верю,  что  цели  можно
достигнуть, увеличив число  единомышленников. Подумайте над  тем, что я  вам
сказал:   благодаря  своим  знаниям  и   тем   возможностям,   которые   нам
предоставляет наша работа,  мы располагаем  силой, которую по-настоящему еще
не осознали.  Мы можем  ею воспользоваться, даже если нас  будет мало; такой
курс действий мне кажется более разумным.
     --  Я  тоже так  считаю,  -- поддержал его Франсуа. -- Я  за  то, чтобы
никого больше  в эти  дела не посвящать. Зато сами давайте сразу примемся за
работу. Предлагаю использовать  сегодня послеобеденное  время на обдумывание
возможных конкретных действий. Пусть каждый записывает все, что ему придет в
голову, а вечером мы встретимся и посмотрим,  что из записанного годится и с
чего мы начнем.
     -- Согласен,  -- сказал Бен. -- А теперь пошли обедать, пока на  нас не
обратили внимания. Они  договорились встретиться в восемь  вечера в столовой
рядом с  кегельбаном;  это  было излюбленное место  встреч  всех сотрудников
банка данных, но сегодня, однако, посетителей было совсем мало: политические
события всех испугали,  и  зал  оказался в  полном распоряжении  Бена и  его
друзей.
     На столе сразу появилась кучка вырванных  из блокнотов  листков, на них
были записаны все предложения по  поводу действий, которые могли бы нарушить
работу автоматической системы. Многообразие таких  возможностей изумило  их.
Они говорили  торопясь, перебивая друг друга,  но исключительно по существу.
Для  ушей  постороннего  разговор  звучал  бы  как  сугубо  профессиональная
дискуссия, а не обсуждение подготовки к революционным действиям.
     Итогом   явился  довольно   длинный   список.   Каждый  предоставил   в
распоряжение остальных все свои  знания, и  среди них  оказалась информация,
считавшаяся  совершенно секретной:  коды  для  расшифровки  заблокированного
материала,  не подлежащие огласке внутренние адреса для вызова данных и  так
далее.  Тут  же  были  и  рекомендации,  как  нарушать  работу  периферийных
автоматических  устройств,  --  например,  счетных  и  разменных  автоматов,
охраняющих устройств входов и лифтов,  телетайпов  и дисплеев общей  системы
связи. Естественно,  пока еще они  знают  не все, что может пригодиться  для
претворения в жизнь их идеи, но это поправимо...
     Бен аккуратно сложил листки с записями и сунул их во внутренний  карман
куртки.
     -- Придется  поработать над этим еще некоторое время, -- сказал он,  --
пока мы все не проверим. Начать лучше с  акций небольшого  масштаба -- нужно
посмотреть, так ли все пойдет, как мы надеемся.
     -- А  тем временем готовиться к большому удару, --  вставил Франсуа. --
Он будет знаком к началу восстания.
     Джонатан кивнул:
     --  И  на  этот раз  у  нас  действительно  есть  шанс,  потому что  мы
парализуем также средства связи и транспорт, обслуживающие полицию.
     В динамике над дверью раздался щелчок, послышался голос:
     -- Господина Бена Эрмана просят к видеофону. Господина Эрмана -- срочно
к видеофону!
     Джонатан повернулся к Бену:
     -- Кто знает о том, что ты здесь?
     Бен удивленно пожал плечами:
     -- Я никому не говорил!
     -- Ну, иди же! -- поторопил его Франсуа. -- Но будь осторожен!
     Бен встал и вышел  из  зала.  Кабинка видеофона  была  в  другом  конце
коридора. Войдя в нее,  он увидел, что  экран  включен; на  нем вспыхивали и
гасли, повторяясь снова и снова, слова: "Пожалуйста, ждите".

     Оставшиеся в зале несколько встревожились. Они молча ждали Бена.
     А потом те, кто сидел ближе к открытому выходу на лестницу, а за ними и
остальные  услышали, испуганные, топот тяжелых сапог. Длился он меньше  трех
секунд, а затем они оказались в двойном кольце людей в форме. Люди эти  были
неразличимы, каждый в одной  руке держал дубинку, в другой -- высоковольтный
электробич.
     Наконец сквозь  двойное  кольцо полицейских прошел невзрачный маленький
человек  в  гражданской одежде,  и  все  оцепенели  от ужаса:  шеф секретной
службы, лишь изредка появляющийся на страницах газет и на экране телевизора.
И однако, если твоя совесть была не совсем чиста, это лицо ты едва ли мог бы
забыть...
     --  Пожалуй,  этого  хватит, -- сказал он.  Он  переходил  от одного  к
другому,  останавливался  перед каждым, разглядывал его. -- Решили,  значит,
ударить в самое  уязвимое место. Думаю, вы еще поймете, какими детскими были
ваши замыслы. Увести!
     Через минуту в комнате никого не осталось.



     Время до полудня Бен провел  на следующий день как  в полусне. Будто он
не  совсем еще  проснулся, будто  пребывает в  воображаемом пространстве,  в
воображаемом времени, отделенных от реальности царством сновидений.
     До этого,  в шесть  утра, звонок вырвал его из мира, внезапно обретшего
существование. По-настоящему он с  этим миром еще не соприкоснулся,  но ведь
откуда-то тот  появился, и вернуть его  в небытие уже невозможно. Реальность
это или сон? Фрагмент прошлого или абрис какой-нибудь параллельной вселенной
--  из  тех,  о  которых им рассказывали  на  уроках физики?  Различия между
несуществующим, возможным и реальным стерлись, и было неизвестно, удастся ли
когда-нибудь снова провести четкие границы.
     Бен с облегчением обнаружил, что ни в то время, когда средство  на него
действовало, ни позднее, когда оно  действовать  перестало, ощущения тошноты
не появлялось. По-видимому, он провел эту ночь спокойно, не  обнаружив перед
другими  никаких признаков  того,  что  он не  пребывал  в нормальном сне, а
совершал путешествия в неведомое. И когда теперь, все еще погруженный в свои
грезы,  он  машинально совершал повседневные,  ставшие  привычными действия:
вытирался  и причесывался,  ел  и пил, занимался физическими  упражнениями и
участвовал в хоровой декламации, -- сознание его было уже раздвоенным, и ему
только постепенно удалось справиться с  потоком нового, обрушившимся на него
за такое короткое время.
     К полудню он уже был в  хорошей форме, в четырнадцать часов сел, внешне
спокойный, на свое место перед дисплеем и включил связь с рабочим блоком.
     Прежде чем появились обычные последовательности печатных знаков, прошло
необычно много  времени. Много -- то  есть на доли секунды  больше обычного,
однако, учитывая, как  быстро  осуществляются  всегда  адресация и  обратный
вызов, это было слишком долго. Только теперь Бен кинул взгляд на контрольные
часы... вчера он не записал стоимость  машинного времени, потраченного им за
день, но определенно по меньшей мере десяти минут не хватает. Кто-то побывал
на его рабочем  месте,  и этот кто-то  вызывал  содержимое  собранных  Беном
массивов  данных. Зачем? И кто это  был? Не достиг ли он  уже точки, которой
страшится,  -- момента разоблачения? Не раскрыта  ли его игра, не поняты  ли
его замыслы?
     Если  не считать некоторых  незначительных отступлений от установленных
правил, которые только  он,  как  профессионал,  и  мог заметить,  на  такую
возможность  ничто  не указывало.  Может  быть,  здесь побывал  какой-нибудь
начальник,  контролер,  кто-то  из сослуживцев... а может,  виноват работник
группы   очистки,  недостаточно   осторожно   пользовавшийся  аппаратом  для
устранения статического электричества, или ремонтник, который ночью проверял
состояние компьютера? Но как ни хотелось Бену  верить, что именно  так все и
было, он знал совершенно точно, что доступ к данным может получить лишь тот,
кто знает код.
     Какова  бы, однако, ни  была  причина  случившегося,  выяснением  ее он
сейчас  заниматься  не мог  и опять  вызвал данные  по  Харди  Вэману, номер
14-5566850-19W. И пересмотрел его фотоснимки, обновляющиеся каждый год.  Да,
назвать  это  лицо приятным  нельзя:  вроде  бы молодое, но, присмотревшись,
видишь на нем выражение  разочарования и усталости, какое встречается только
у стариков перед  переводом в категорию Z -- нигиляцией. Волосы были черные,
подбородок слегка скошен назад;  это придавало лицу презрительное выражение,
становившееся на фотографиях заметнее год от года.
     Бен  посмотрел  на часы.  Времени было  еще мало --  четырнадцать часов
двадцать минут, -- и он вдруг решил, что разыщет Харди прямо сегодня. Теперь
он больше не был уверен, что у него будет возможность  долго продолжать свои
розыски без помех.
     Инструктивное письмо
     по проблеме подрастающего поколения
     Особенно грубые проявления социальной безответственности наблюдались  в
архаическую эпоху  в вопросах, связанных с появлением  на свет и воспитанием
подрастающего   поколения.   К  роковым  последствиям   приводили  следующие
обстоятельства:
     a)   Вопрос  о   подрастающем   поколении  находился  исключительно   в
компетенции отдельных лиц.
     b) Количество производимых на  свет детей зависело от случайных влияний
и решений.
     c) В процесс размножения мог включиться каждый, кто этого хотел.
     d)  Совершенно  не учитывались  данные о  наследственности  принимающих
участие в размножении лиц.
     e)  Отсутствовало  какое бы  то ни было законодательство о генетическом
отборе.
     f) Воспитание грудных младенцев и маленьких детей доверялось родителям.
     g)  Таким  образом,  воспитывать и обучать  детей  на  первом этапе  их
развития получали возможность лица, не имеющие специальной подготовки.
     h) Семья продолжала влиять отрицательно на ребенка даже после того, как
он становился школьником.
     i)  Обучение проходило под знаком  индивидуалистических, а не социально
ориентированных представлений.
     Широкое,  неконтролируемое  распространение  генетически  обусловленных
соматических и психических болезней вызывало серьезные сомнения  в том,  что
хотя  бы  часть наличного  человеческого  материала  окажется.  пригодной  к
общественному сплочению. Нарушалось равновесие  между  желаниями индивидов и
налагаемыми   обществом   обязанностями,  что   вызывало  у  людей   чувство
ущемленности  и  агрессивное  поведение.  В  результате  свобода  отдельного
человека  оказалась существенно ограниченной;  дальнейшее  совершенствование
общества в  таких условиях было невозможно. Поэтому Свободное  Общество было
вынуждено    разработать   совершенно   новые   методы,   регулирующие   как
деторождение, так и воспитание молодого поколения.
     Иметь   детей    разрешается   лишь   парам,   которые    удовлетворяют
соответствующим требованиям.  Вариации  в генетическом  отношении  не  могут
выходить  за  пределы +2,5 процента.  За  норму  принимается  спектр качеств
среднего  гражданина.  Плод на  протяжении шести  недель  находится  в  теле
матери,   затем   посредством   гормонального  шока  выбрасывается   наружу.
Дальнейшее созревание происходит в инкубаторе. За время этой длящейся десять
месяцев  фазы  развития проводится  не меньше трех проверок  на генетическую
полноценность.
     Уход за  детьми первые  два года  их жизни  осуществляется в стерильной
обстановке автоматическими устройствами. Для  развития сенсорных  и моторных
способностей используется программа, имеющая целью пробуждение осязательных,
слуховых, зрительных и иных ощущений.
     Детей старше двух лет направляют в дошкольные  классы, где их обучает и
воспитывает   по  утвержденным   учебным  планам  специально  подготовленный
персонал.  До двадцати двух лет  растущий  гражданин усваивает  все элементы
поведения,  необходимые  члену  Свободного  Общества.  Более  поздние  этапы
планирования предполагают полную компьютеризацию.
     По  причинам  биологического  порядка  индивид   в   период  созревания
находится   в  особом  психическом  состоянии,   отличающемся  от  состояния
взрослых. Оно  характеризуется прежде  всего  готовностью к  усвоению  любой
информации,   повышенной   готовностью  к   риску,   недостаточно   развитой
способностью сосредоточиваться, выраженной тягой к необщепринятому мышлению,
использованием элементов игры  в серьезных делах.  Поскольку  индивид в этой
фазе развития особенно восприимчив к новому и  открыт для обучения, именно в
этот   период   ему   должны   прививаться   все   необходимые   социальные,
трудотерапевтические и псевдопрофессиональные умения  и навыки. Если человек
архаической эпохи не расставался  с  этими инфантильными моделями поведения,
даже когда становился взрослым (в результате чего общество все более и более
превращалось  в  котел,  в  котором  бурлили  противоборствующие  течения  и
мнения),  то  гражданин Свободного  Общества  в отличие  от  него  достигает
подлинной зрелости. После этого он  к восприятию новой информации и усвоению
новых  элементов  поведения  более  не способен:  это  является  необходимым
условием для оптимальной и устойчивой  адаптации  к  существующей социальной
структуре.  Наступлению  стадии  взрослости  способствует  полугодовой  курс
гормональных инъекций.  По окончании  курса и  в  дополнение  к нему  память
индивида  подвергается шоку, освобождающему взрослого гражданина  Свободного
Общества от воспоминаний о фазе  созревания и обучения, так как в дальнейшей
жизни  воспоминания  эти будут для него лишь помехой. Поскольку инфильтрация
элементов поведения  и  мышления, характерных  для  детей  и  подростков,  в
государство взрослых была бы  для последнего вредной, для двух вышеназванных
категорий молодого поколения отводятся специальные  районы, доступ а которые
гражданам, не  принадлежащим к числу  специально подготовленного  персонала,
закрыт.  Всякое общение между этими  районами,  с  одной стороны, и  внешним
миром -- с другой строжайшим образом воспрещается, и  для предотвращения его
используются автоматические средства контроля.



     К  допросу Харди Бен  подготовился хорошо: на этот раз ничто не  должно
было  застать его врасплох. Ему было точно известно, где тот работает: Харди
принадлежал к бригаде  очистки, в  чьи обязанности входило очищать  от  пыли
кабели оптической связи, проводку и трубы. Работала бригада у задней стороны
машин. Люди были здесь не нужны,  по крайней  мере  для  функции управления.
Неавтоматизированным  оставалось только  обслуживание,  в  котором время  от
времени нуждались и технические устройства.
     Работа эта была опасной. В зоне, отведенной для человеческого обитания,
жизнь  граждан  Свободного Общества охранялась  всеми  мыслимыми средствами,
физически --  мерами безопасности,  морально  --  правилами и предписаниями.
Забота  о физической  безопасности членов Общества заходила так далеко,  что
даже при большом желании  нельзя было нанести никому  телесного повреждения;
если  бы кто-нибудь  ударил  своего  врага  ножкой  стула  по голове,  ножка
сломалась бы,  не  причинив сколько-нибудь серьезного вреда.  Даже  столовые
ножи и вилки делались из гнущейся пластмассы,  стены были обиты пенопластом,
напряжение в розетки подавалось низкое. Но, самое главное, никаких врагов не
было:  малейшее поползновение  к  агрессивным  действиям  ликвидировалось  в
зародыше посредством психотренинга и  психиатрических  превентивных  мер  до
того, как оно могло реализоваться.
     Здесь,  однако,  все  было  иначе. Катясь на  автоматически управляемой
автомотрисе  по переплетениям рельсов,  Бен  вполне  это осознал.  Уже  сами
размеры того, что его окружало, были несоизмеримы  с человеческими: огромные
залы и туннели, оголенные опоры, оси, провода... ступени, проломы, на первых
этажах  -- открытые окна; все это без  перил,  без  предупреждающих световых
сигналов, без мягкой  обивки. Дышать  было  трудно,  пришлось надеть фильтр,
однако, когда Бен его на миг снял,  он ощутил какой-то не знакомый ему запах
--  то  ли озона,  то ли синильной кислоты. Это была настоящая  преисподняя,
едва   обеспечивающая   гражданам  низших   категорий   минимальные  условия
выживания.
     Перед тем как Бен сюда отправился, ему сунули брошюрку--план, с помощью
которого он мог здесь ориентироваться. Огромные залы соединялись трубами, --
проезжая по ним, приходилось  наклоняться, чтобы не  задеть головой  бахрому
пыли, свисавшую, как паутина, сверху. Наконец дорога пошла круто  под уклон,
и Бен вцепился в  поручни  своей открытой автомотрисы. Еще несколько  ровных
поворотов,  русло  подземной  реки,  сток дымящихся химикалий,  а  потом два
воздушных  шлюза   --  вход  в  подземную   часть  исполинского  процессора,
центральной вычислительной машины, управляющей городом.
     Где-то здесь и должен был быть Харди... Слева высилась огромная стена с
бесчисленными  монтажными  платами,  справа зияли отверстия кондиционера, из
которых  с потоком  воздуха строго определенной  температуры  сюда поступали
распыленные  поверхностно-активные  вещества;  благодаря   им  автоматически
устранялись дефекты в  изоляции, появлявшиеся то там, то  здесь из-за  порчи
изоляционных материалов, создававшей раньше серьезные проблемы.
     Еще  поворот,  за  ним  другой... Но тут дорогу Бену преградила  группа
людей: на колее, по которой он ехал,  стояла грузовая автомотриса с мигающим
красным   крестом.  Автоматика   выключила   движение,   столкновение   было
предотвращено.  Человек  в  полосатом  бело-красном комбинезоне  санитара  с
криком подбежал к Бену:
     -- Ты что, сигнала тревоги не видишь? Освобождай путь, да побыстрей!
     За   спиной  санитара   появился   человек  в   синем  комбинезоне.  Он
предостерегающе ткнул того в бок:
     --  Брось,  Пол! Это посетитель,  о котором нам сообщили заранее. -- Он
повернулся к Бену. -- Вы опоздали, Харди попал в аварию: ударило током. Ведь
это ему вы хотели задать вопрос?
     Бен вышел  из  автомотрисы,  подошли  еще  двое и сняли  ее  с рельсов.
Грузовая автомотриса сразу тронулась с  места,  и, когда  она проезжала мимо
Бена, он увидел  лицо,  которое  всего час  назад рассматривал  на  дисплее:
неприятное, узкое,  ни молодое  ни старое, которое, однако, даже в бессилии,
похоже, выражало презрение к окружающему миру...
     Бен  повернулся к  человеку в синем комбинезоне: по-видимому,  тот  был
главным в группе.
     -- Что с ним случилось?
     -- Его только что нашли. Но мы все выясним.
     -- Выясните сейчас же! -- потребовал Бен.
     Между  тем из боковых  входов,  чьи  зевы в слабом свете люминесцентных
полос он  сперва не разглядел, из  углов  и ниш выходили  все новые и  новые
люди; они были грязные, в руках у всех были какие-то непонятные инструменты,
и Бену казалось,  будто люди  эти никого и ничего не боятся. У  некоторых  в
полумраке только и  можно было разглядеть, что белки  глаз.  Собралась целая
толпа, люди тихо бормотали. У Бена  было ощущение, будто ему грозит какая-то
опасность, будто здесь  накопилась  ненависть и в любой момент может на него
излиться,  хотя он  и не  понимал за что.  Невольно  он  отступил  назад, на
насыпь,  откуда  было лучше  видно  и в случае  чего легче было  скрыться  в
темноте.
     Человек в синем комбинезоне поднял руку, и толпа умолкла.
     -- Кто нашел Харди? -- спросил он.
     -- Я!
     Вперед  шагнул человек,  в  руке у  него  был  шест,  на конце которого
торчали три острия, и он поставил его около себя вертикально, как копье.
     -- Где это было?
     -- Вон  там,  у распределителя.  Я позвал Билла, и он поднял тревогу  и
вызвал санитара.
     -- Кто-нибудь видел, что с ним произошло?
     Главный в группе обшарил глазами лица. Ни один из тех, на кого упал его
взгляд, не шевельнулся, однако Бену почудилось в задних рядах толпы какое-то
движение,  и, приглядевшись,  он увидел, что  высокий  широкоплечий  человек
крепко   держит   за  руку  под  плечом  другого,  меньшего,   будто   желая
предотвратить  возможность  каких-то  действий,  которые  тот,  может  быть,
замышляет.
     -- Э-э...  выйди вперед... да-да,  ты! -- приказал  Бен и повернулся  к
главному. -- Я сам задам ему два-три вопроса!
     Когда коротышка, выбравшись из  толпы, нерешительно  шагнул к Бену, тот
сказал:
     -- Я из службы контроля: ты знаешь, что ты должен мне отвечать?
     Коротышка кивнул и опустил глаза.
     -- Я знаю, ты что-то видел. Скажи что!
     Человек  покачал  головой. Бен подождал немного, потом  сказал главному
громко, чтобы слышали все:
     -- Я  беру  его  с собой.  И  тебя тоже: это будет  гарантией,  что  не
возникнет никаких  трудностей.  Тебе  ведь  известно,  что  я  связан  через
телекоммуникатор с вычислительным центром?
     Намек  помог:  даже  если  сказанное   не  было  правдой,  почтение   к
вышестоящим инстанциям было у этих людей в  крови. Бен, главный  в группе  и
коротышка сели в автомотрису, и она повезла их в штольню.
     Бену  было  ясно:  по  какой-то причине  коротышка не хочет  говорить в
присутствии  своих   товарищей   и  прежде  всего   необходимо  его  от  них
изолировать.
     Они  доехали  до  вертикальной шахты,  вышли  из  автомотрисы,  вошли в
застекленную  будку сторожа,  и  Бен  опять  задал  свой  вопрос.  Человечек
взглянул вопросительно на главного своей группы, тот кивнул ему и сказал:
     -- Нужно отвечать.
     -- Да,  я видел все своими  глазами.  Это не  несчастный  случай. Харди
выдернул два  ввода из рельса, по которому подводится  ток.  Держал он их за
изоляцию, поднес к голове и приложил оголенные концы к своим вискам, правому
и  левому.  Смотреть  было  страшно,  как  его  затрясло и  задергало.  Лицо
сделалось безумным. Потом он упал.
     Коротышка умолк.
     -- Это все?
     -- Да!
     -- Хорошо, -- сказал Бен. -- А теперь  я  хотел бы увидеть Харди -- где
он?
     Главный  повел его в санитарную комнату. Харди лежал, возле него  сидел
врач. Увидев Бена, врач поднялся и шагнул ему навстречу.
     --  Тяжелый  электрошок, -- сказал он. -- Непонятно,  как  такое  могло
случиться,  но,  судя по всему,  оба его  виска  одновременно  оказались под
напряжением.
     Глаза у Харди были открыты, но он не двигался; лицо его было обращено к
потолку.
     -- Он в здравом рассудке?
     --  Он  в  сознании, --  поправил  врач.  --  Если бы  под  напряжением
оказались другие части тела, возможно, наступил  бы паралич,  однако с  этим
справиться  было бы можно. Но тут речь идет о мозге. Да, он в сознании. Но в
здравом ли он рассудке? Понимает ли, что вокруг  него происходит? Помнит  ли
что-нибудь? Кто это знает?
     Неслышными шагами  Бен подошел  к койке  и наклонился  к пострадавшему.
Когда его лицо попало в поле зрения Харди, тот вдруг приподнялся и закричал:
     -- Уходи, я ничего не знаю!  Ничего, ничего, ничего не знаю! Ничего  не
знаю...
     Врач потянул Бена в сторону, но Харди все. кричал и кричал.
     -- О чем он? -- спросил врач.
     -- Мне пока это не известно, -- ответил Бен.
     Он  попрощался и отправился к подъемнику. Тот поднял его вверх, назад в
безопасное жизненное пространство Свободного Общества.
     Заметки к симпозиуму "Порядок и антипорядок"
     Предварительные замечания к определению понятий
     Порядок: закономерность, регулярность
     Антипорядок: случайность, хаос, энтропия
     Антитезы: порядок -- хаос
     определенность -- неопределенность
     События  в  макромире,  где  живет  человек,  подчиняются  определенным
законам.   Единственным   источником   неопределенности   является  микромир
(квантовые процессы). Воздействия изнутри на социальную структуру могут лишь
следовать  модели  квантового  усилителя. Имеется в виду  последовательность
связей, превращающая микрособытие  в  макрособытие.  Примером  может служить
усилительное устройство, делающее электронные импульсы доступными слуху  или
зрению.  Эффекты  такого  рода  наблюдаются и  в  биологических  организмах,
например когда случайные изменения в генах  приводят  к  мутациям.  Процессы
такого  же  рода  действуют  и  в  мозгу;  здесь  они  вызывают  неожиданные
эмоциональные реакции, непредсказуемые мысли, нелогичные решения и т. п.
     В  начальных геологических, биологических или социологических ситуациях
случайные события приводят  иногда к изменениям, которые в той мере, в какой
это  касается экологической  системы, оказываются  улучшениями.  Однако едва
экосистема  поднимется  на  более  высокую  ступень  организации,  случайные
влияния неизменно становятся разрушительными. Следовательно, любое вызванное
случайностью  изменение наносит ущерб  нормальному  функционированию  нашего
совершенного государства.
     В  мире,  контролируемом  человеком, случайности  места  нет. Исключить
самую возможность ее -- наша задача. Наш мир должен целиком контролироваться
и всесторонне управляться.  Случайные  влияния  в области  техники  ведут  к
авариям, стихийность  в общественной области  влечет за  собой  беспорядки и
волнения. Профессиональные  группы, основу  деятельности которых  составляют
производство  идей и  фантазия, воздействуют на  социальную  структуру, если
являются   ее   элементами,   разрушительно;   деятельность   всякого   рода
изобретателей, реформаторов, художников и писателей отрицательно сказывается
на удовлетворенности граждан;  поэтому  из официального списка вышеназванные
профессии исключаются.
     В области техники использование генераторов случайных чисел допускается
лишь  по особому разрешению, прежде всего  для целей моделирования и научных
исследований.  С  завершением  переходного этапа разрушительная  случайность
будет  устранена из  действующей структуры  нашего государства окончательно.
Таким образом,  путем  создания непреодолимой  преграды  между  микромиром и
макромиром будет достигнуто состояние абсолютного порядка.



     Встреча с Харди подействовала  на  Бена  гораздо сильнее, чем он себе в
этом признавался. Если к встрече с Барбарой он был совершенно неподготовлен,
то  здесь  все  было иначе. В случае с Харди  он все продумал  заранее, да и
нельзя было считать того совсем ему незнакомым человеком хотя бы потому, что
Харди  играл  важную  роль  в  его сновидении. Но,  спрашивается,  Харди его
сновидения -- тот ли самый  Харди,  который  лежит  сейчас в  больнице из-за
того,   что  хотел,  прежде  чем  встретиться  с   Беном,   уничтожить  свои
воспоминания? Если ему, Бену, кажется, будто  он и еще трое лиц,  с которыми
он  якобы вступал в  контакт, вместе участвовали в  каком-то событии, то  из
этого еще не следует, что событие это на самом деле имело место. Действующих
лиц он во сне видел  смутно, впечатление такое, будто это всего лишь  схемы,
средоточия  действия, которые, возможно, просто по воле случая воплощаются в
любое конкретное лицо, которое в этот момент занимает его мысли.
     Как бы то ни было, Бен пришел  к твердому убеждению, что прошлое хоть и
частично,  но все  же  ему  открылось,  и  решил,  что  сегодня  же  вечером
использует следующую  ампулу. Однако  незадолго  до ужина  сосед из спальной
кабины рядом сказал, что ему звонили. Бен вошел в кабинку видеофона и набрал
номер, который дал сосед. Экран осветился, но остался пустым.
     -- Как  хорошо,  что мы снова встретились! Мне бы  хотелось еще  раз  с
тобой увидеться... --  Хотя женщина, голос которой  он слышал, не назвалась,
Бен сразу узнал Барбару. -- Алло, ты  здесь? Ты меня слышишь? А что если  мы
встретимся сегодня вечером? --  Она  не  стала дожидаться ответа. -- Так что
жду  в девятнадцать тридцать на конечной станции подземки,  "Западный сектор
города". Понял? В девятнадцать тридцать!
     Экран погас,  оставив Бена в полной  растерянности. Но несмотря  на все
сомнения, он с  первого же мгновения знал, что  приглашение примет. Невзирая
на все  опасения, естественные,  когда  речь  идет  о  встрече  с  девушкой,
любопытство взяло  верх.  Он получил подтверждение  тому, что  Барбара знает
что-то о его прошлом. Сегодня ему станет известно, что именно!



     Когда  он  вышел из  переполненного  вагона  подземки,  оказалось,  что
моросит дождь,  и  он поспешил  надеть  дыхательный  фильтр. Подождал,  пока
пройдет  основной  поток  пассажиров, и оглядел опустевшую платформу.  Через
минуту ему  уже казалось,  что  придется ни с чем вернуться домой, но тут из
темноты вынырнула фигура. Это  была Барбара. Она взяла его за руку и повела.
Они старались  держаться  в  тени.  Хотя  в  этом  квартале  противозаконные
поступки такого рода,  возможно, не так уж редки, он ни за  что на свете  не
хотел  бы, чтобы  его увидели вместе с девушкой. Туман  этому помогал,  да и
дыхательные маски и дождевые накидки  тоже скрывали всех, на ком они были, в
единообразной анонимности.
     Барбара  ввела  его в какое-то  здание. Они подождали несколько секунд,
пока не убедились, что в вестибюле больше никого нет,  и тогда вошли в лифт.
Бен  обратил  внимание, что Барбара набирает странное  сочетание цифр --  по
нескольку  раз нажимает  на одни  и  те  же кнопки, будто  над  стандартными
двенадцатью этажами есть и другие, куда тоже можно подняться. Каково же было
его  изумление,  когда  он  обнаружил,  что  эта  абсурдная  мысль  отвечает
действительности! На экране появлялись  теперь, вспыхивая ненадолго,  цифры,
обозначающие  следующие  этажи:  13, 14,  15... Может, помещения  для машин,
ремонтные  мастерские,  зона ограниченного доступа? Цифры  росли  и росли, и
лифт остановился  только на "76". По-видимому, они в  одном из башнеподобных
зданий,  которые  в  нескольких  местах в городе  уходят в неведомые высоты;
увидеть их  верхние этажи невозможно, потому что эти этажи всегда теряются в
тумане.
     Они с Барбарой вышли в коридор, и Бен не поверил своим глазам: они были
в холле со стенами из зеркал  и мрамора, пол устилали толстые ковры, потолок
был покрыт мозаикой ламп  из  шлифованного стекла. Барбара потянула  его  за
собой:
     -- Нам нельзя оставаться здесь слишком долго!
     Они  дошли до двери, и Барбара сунула в щель для личного номера кусочек
серебристой фольги. Прислушалась...  потом  быстро выдернула фольгу и нажала
кнопку.
     -- Что ты делаешь?
     -- Там сейчас никого нет. Одна моя подруга здесь убирает. Она и сказала
мне об этом. Пришлось заплатить ей десять пунктов.
     -- Но где мы?
     Они  уже  вошли в  квартиру, там  было еще  великолепнее, чем  в холле:
высокие  потолки,  огромные  комнаты  --  двадцать шагов  от одной стены  до
другой.
     --А ты не догадался? Здесь живет гражданин категории В.
     Они подошли к окну во всю стену -- вид был ошеломляющий. Они с Барбарой
были  высоко над  морем облаков, воздух  вокруг  был почти  чистый. Над ними
свободно изгибалось черно-синее небо; несколько  облаков  над  горизонтом на
западе, освещенные  снизу розово-красным  светом,  казалось,  разлетались  в
стороны. Далеко  внизу вокруг  дома что-то  колыхалось: это было  серое море
смога.
     -- Здесь жить можно, правда? -- сказала Барбара.
     Она подошла к Бену вплотную, и он невольно подался назад.
     -- Что случилось? Я сделала  что-нибудь не так? Разве ты не рад, что мы
опять вместе?
     -- Слушай, Барбара, я не знаю, меня ли ты на самом  деле ждала. Похоже,
нас что-то связывает, но я не  знаю, что  именно. Мои воспоминания...  я все
забыл.
     -- Забыл?  Кто бы этого не хотел -- забыть? Но пойдем, не будем  терять
времени!
     Она  шагнула к стенному шкафу, открыла его; как  по мановению волшебной
палочки,  взгляду  Бена  предстала  батарея бутылок всех цветов  и размеров.
Барбара взяла два стакана и наполнила их. Один протянула Бену:
     -- Пей! Не надо задумываться!
     Она  подняла  стакан,  коснулась  им  его  стакана.  Тончайшее   стекло
зазвенело, и будто что-то шевельнулось в памяти Бена,  не сон на этот раз, а
подлинное воспоминание о прошлом... но, едва появившись, тут же исчезло. Бен
стал пить жидкость, чуточку сладкую, чуточку терпкую и чуточку оглушающую --
должно быть, какие-то концентрированные вещества...
     -- Нам не... Ведь нас могут...
     Кончиками пальцев Барбара коснулась его губ:
     -- Ни о чем не думай -- все в порядке!
     Через  дверь под  аркой, открывшуюся  в стене, Барбара вошла  в смежную
комнату и исчезла за углом. Бен  медленно пошел за нею следом и  увидел, что
пол  в  комнате застлан толстым  пушистым  ковром --  настоящим  газоном  из
крученых ниток, в котором утопали ступни ног. Справа  от  Бена  продолжалась
стена из цельного  стекла,  а перед ней стояла огромная  постель, по меньшей
мере раз в шесть шире той, на которой он всегда спал.
     Позади  раздался шорох, он повернулся и  увидел Барбару. Она  успела за
это время переодеться.  То, что было  на ней  теперь, спускалось от плеч  до
пола  и  волочилось  по   ковру.  Бен  не  сразу  осознал,  что  одежда  эта
полупрозрачная,  -- он впервые видел тело женщины, и все его куклы не шли ни
в какое сравнение с тем, что он видел.
     Чувство омерзения, отвращения, которое всегда вызывали у него, возникая
в  его  воображении,  такого  рода картины,  сейчас,  к  его  изумлению,  не
появилось.   Зато  появилось  и   охватило   его   прямо-таки  экстатическое
возбуждение,  головокружительное  раскачивание  между  ликующей  радостью  и
убийственным смущением, между желанием и страхом.
     -- Иди же, иди! -- прошептала Барбара.
     Она легла на кровать, потянулась, вытянулась.
     -- Я хотел тебя спросить... мы должны...
     Бен был не в состоянии говорить связно.
     -- Тебе не нужно меня ни о чем спрашивать. Это в прошлом, и хорошо, что
в прошлом. Мы вместе, и больше я ничего не желаю.
     Она притянула его к себе, и то, что произошло между ними, произошло так
естественно, что никаких  подробностей он потом  вспомнить не  мог. Осталось
только  чувство неописуемого  блаженства,  и чувство  это  перевесило  стыд,
вызванный  мыслью, что он  предался ужасным извращениям, самым  тошнотворным
отклонениям, какие только можно себе представить.
     К себе  Бен  вернулся  лишь только на следующее  утро. Всю эту  ночь он
провел  вне  дома  и  за  это  время  нарушил  не  меньше  десятка  законов,
предписаний и  неписаных правил. Они  с Барбарой торопливо оделись.  В самый
последний момент,  когда  уже  наступил  рассвет,  они  вышли, спустились на
лифте,  и вместе с  туманом  и  кисловатым  запахом  выхлопных газов на  них
обрушилась повседневность. Они молча разошлись в разные стороны.
     Бен понимал, что объяснить, где он был  это  время,  ему будет нелегко;
нужно  спокойно  что-то  придумать.  Ибо  он  не может  отрицать  сам  факт:
незаконное  отсутствие в  ночные часы. Это  влечет за собой  не только вычет
пунктов, но, как правило, и расследование. Его обрадовало, что, входя в свой
жилой  блок, он никого не встретил. Он прошел в  спортивный зал, оттуда -- в
небольшой подвал, где хранился спортивный инвентарь.  Закрыл за собой дверь,
достал  из кармана полиэтиленовый чехольчик с  личным номером. Оторвал часть
прозрачного  чехольчика,  покрывавшую карточку с передней стороны  (она была
той  же величины  и  формы,  что и  сама карточка), и  принялся  тереть  ею,
прижимая  изо  всех  сил,  о  пластик  пола.  По  пылинкам,  которые  начали
приставать к полиэтилену, Бен  понял, что материал наэлектризовался. И тогда
он всунул  полиэтиленовую пленку  в  щель двери.  Он рассчитывал на  то, что
чувствительные к заряду моновибраторы будут этим выведены  из строя. И когда
он, вытащив из  щели пленку,  вставил вместо нее сам номер, то  увидел,  что
надежда его сбылась: дверь не открывается.
     Теперь он  стал ждать  и,  когда  в  спортивном зале послышались  шаги,
застучал в дверь и закричал:
     -- Я не могу выйти, замок сломался!
     Его  услышали,  и  вскоре  дверь  открылась.  Бен  сразу  направился  к
модератору,  заявил, что  просидел запертым в подвале всю ночь,  и попросил,
чтобы от утренних занятий его освободили. Пришлось  ждать прихода мастера из
отдела ремонта -- он должен был установить, что именно произошло, после чего
Бена отпустили и даже разрешили лечь в своей спальной кабине.
     Как приятно было нежиться в своей постели, зная, что остальные сейчас в
классах  и  спортивных  залах!  Собственно  говоря,  его должна была  мучить
совесть:  ему  бы  никогда  в  голову не пришло, что  он способен  так легко
отбросить основные правила, определявшие до сих пор его  жизнь. Но почему-то
он чувствовал  себя  превосходно,  и  не  только  из-за приятной  усталости,
которую испытывал: он теперь ощущал в себе силы, о существовании которых  до
этого  не  подозревал, и им владело неодолимое желание ставить  перед  собой
трудноразрешимые задачи.
     Теперь  для  него было просто невозможно провести в бездеятельности всю
первую половину  дня.  Быстро приняв решение, он  спустился  на первый  этаж
блока,  в медицинскую комнату, и попросил  снотворных  таблеток.  В коробку,
которую  дали, ему удалось  незаметно положить шприц для инъекций -- и через
пять  минут  он уже снова лежал в своей  постели  и ждал сновидений, которые
вызовет к жизни активация глубоко погребенного содержимого памяти.
     II
     Улицы  были  безлюдны, почти  все время на  них  царила мертвая тишина.
Электрички не  ходили,  такси  были запрещены.  Зато взад-вперед  разъезжали
набитые полицейскими патрульные  джипы, и иногда можно было увидеть ползущий
танк. Бен перебегал из парадного в парадное. Когда нужно было обогнуть угол,
он  останавливался и  сперва удостоверялся в том,  что впереди все спокойно.
Наконец он нырнул  в  проход  между  двумя домами.  В заднем  дворе, где  он
оказался, находилась оснащенная устаревшей техникой  типография; здесь они и
печатали свои листовки. На большее они не осмеливались.
     От группы остались считанные  люди, в том числе Джонатан, Харди, Эдвиге
и Франсуа.  Остальные,  выйдя из  заключения, о подпольной борьбе  не хотели
даже слышать.
     Свою работу  в центральном банке данных сохранил только  Бен. Он  тогда
чудом избежал ареста и так и не знал до сих пор, кто в тот раз вызвал его  к
видеофону. Было  ли это случайностью или же кто-то захотел его спасти? Когда
он увидел  из окошка кабины видеофона приближающихся полицейских, он присел,
а потом  незаметно  выскользнул через  дверь;  в  его нагрудном кармане были
спрятаны   листки   с   перечнем   способов   саботажа   --   неопровержимое
доказательство бунтовщических намерений  группы.  Поэтому  всех остальных  и
продержали под  арестом так недолго. Но по этой  же  самой  причине товарищи
смотрели теперь на  Бена  как на чужого.  Так стало несмотря на то, что роль
его была важнее других: у него был больший, чем у них, доступ к информации о
происходящих   событиях,   а   когда   нужно  было   провести   какую-нибудь
запланированную ими акцию, на клавиши пульта ложились его, а не их пальцы...
Однако Бен не был доволен своим положением. Ибо, хотя ему этого не говорили,
тень подозрения на нем лежала:  некоторые  считали, что  именно он сообщил о
замыслах товарищей и месте встречи.
     Сейчас они сидели в задней комнате, вход в которую был замаскирован под
стенной шкаф. Здесь они были в относительной безопасности.
     Набрасывали  текст новой  листовки. Харди записывал  черновые  фразы, а
остальные  помогали формулировать окончательный вариант. Но всем  было ясно,
что их положение безнадежно.
     -- По-моему, то,  чем мы  здесь  занимаемся, бессмысленно,  --  сказала
Эдвиге.  --  Только вдумайтесь: мы  призываем к сопротивлению!  А кто Сейчас
настолько  глуп,  чтобы  сопротивляться?  Все  знают,  чем   это  грозит  --
заключением, исправительным лагерем...
     -- Значит, все бросить? -- усмехнулся Франсуа.
     --  Нет, --  ответила Эдвиге, --  но  если мы не в состоянии  придумать
ничего, кроме красивых слов, можно свертывать все прямо сейчас.
     -- Не думай, что расстаться с  нами тебе будет очень легко! -- закричал
Франсуа. -- Сама знаешь, что...
     -- Оставь Эдвиге в покое,  -- оборвал  его  Джонатан.  --  Она  говорит
только то, что думаем мы все.
     Харди отодвинул лист, на котором писал, и положил на него карандаш.
     -- Что же ты предлагаешь? Придумал что-нибудь получше?
     Джонатан кивнул.
     -- Возможно.
     -- Каждое слово из тебя как клещами вытаскиваешь! -- сердито воскликнул
Франсуа.
     -- Слушайте внимательно! --  Джонатан  понизил голос, словно боясь, что
его подслушают. -- Мне пришла в голову  одна  мысль... и, если я прав... это
решит нашу проблему. -- Он помолчал.  -- Знаете ли вы, что такое  разрушение
по стратегическим соображениям? Этим  средством пользовались во всех войнах,
и  прежде всего  тогда, когда войскам приходилось отступать. Речь шла о том,
чтобы уничтожить важные  объекты, не допустив тем самым, чтобы они попали  в
руки врагу.  Спрашивается, не предусмотрело ли и наше правительство что-либо
подобное на такой случай?
     -- Что ты имеешь в виду?
     -- Предусмотрело в каком смысле? И что должно быть разрушено?
     Голос Джонатана зазвучал тверже:
     -- Я убежден,  что  в важнейшие  блоки центрального компьютера заложена
взрывчатка. И  наверняка  есть  код,  известный только  самой верхушке,  при
помощи которого заряды эти могут быть взорваны. Ведь совершенно очевидно: те
никогда   не   допустят,  чтобы  компьютерная   система  со  всеми  данными,
хранящимися в ее памяти, и бесчисленными программами, на которых держится их
власть, попала в руки другим. Понимаете, что я хочу сказать?
     Все заговорили, перебивая друг друга, восхищенные и воодушевленные этой
мыслью; после долгого перерыва снова затеплилась надежда. Однако очень скоро
они поняли, что решающий вопрос в следующем: как узнать этот код?
     -- Ты об этом думал? -- спросил Франсуа. -- Да, -- ответил Джонатан. --
Если кто и может узнать его, так это Бен.
     Бен подумал о себе в этой связи еще до того, как Джонатан его назвал, и
все-таки  слова Джонатана застали  его врасплох. Все смотрели на него -- кто
умоляюще, кто просительно, кто требовательно. Он заговорил не сразу:
     -- Вы  знаете: я и так делаю все, что  возможно. Но тут у меня  никаких
возможностей нет.
     -- У тебя есть возможность, -- сказал Джонатан. -- И возможность эта --
Барбара Буланже.
     -- Не понимаю... -- проговорил, запинаясь, Бен.
     -- Ну, ты ведь наверняка, как, впрочем, и другие,  заметил, что Барбара
к тебе  неравнодушна.  А работает  она секретарем  директора. Тебе  все  еще
непонятно?
     Бен покачал головой.
     --  Я не  испытываю к Барбаре никаких чувств. Она красивая  девушка, но
меня не интересует...
     -- С этой минуты интересует, -- сказал жестко Джонатан. -- По-моему, мы
друг друга поняли.
     То, что говорилось потом, прошло мимо ушей Бена -- он ничего не слышал.
Он  думал  о  Барбаре...  Джонатан психолог  по  профессии  и,  быть  может,
наблюдательнее  других.  Если  вспомнить...  да,   интерес  к  нему  Барбара
проявляла. И нельзя отрицать, что она на самом деле замечательная девушка --
не только красивая, но и обаятельная...
     Сочетать приятное  с полезным?  Ничего  подобного  Бену  до сих  пор не
приходило в голову. "Ты обязан это  сделать,  обязан", --  шептал внутренний
голос. Ну... а что еще Бену оставалось?

     Две-три случайные встречи,  несколько приятных  слов...  Все  оказалось
невероятно просто. Джонатан хорошо разбирался в человеческих чувствах.
     Совместный обед  в столовой,  встреча в одном  из  немногих  оставшихся
кафе...
     И вскоре Барбара пригласила его к себе. Она жила в опрятной квартирке в
одном из огромных жилых зданий, предназначенных для более высокопоставленных
служащих  банка  данных.  У  нее,  как  у секретаря  директора,  было  много
возможностей, которых другие не имели.
     Они  лежали  на широком  диване.  Барбара  уже перестала  стесняться  и
испытывала потребность в нежности, и игры  эти доставляли Бену удовольствие.
Вначале он себя  спрашивал, не  придется  ли  ему,  чтобы  разыгрывать перед
девушкой влюбленного, мобилизовать  все свои актерские способности, но сразу
же стало ясно,  что никакой необходимости в  этом  нет:  ему  не нужно  было
притворяться, он был на самом деле влюблен. И потому избегал  говорить с ней
о банке  данных больше, чем это было безусловно необходимо, и избегал  о нем
выспрашивать. Однако друзья его становились день ото дня нетерпеливее.
     Бен высвободился из объятий Барбары и закурил.
     -- Что вообще ты думаешь о нашей работе? -- спросил он. --  Не боишься,
что   нас  с   тобой  видят  вместе?  Ведь  для  большинства  я  возмутитель
спокойствия.
     -- Знаю, -- ответила Барбара. -- Возможно, именно этим ты и привлек мое
внимание. Не такой, как другие, не такой раболепно покорный.
     -- А о себе ты что  скажешь?  Ты  ведь точно  такая, как  они: послушно
следуешь  правилам,  делаешь,  что  тебе  прикажут  и,  таким  образом, сама
помогаешь угнетать. Думала ты хоть раз о том, чтобы сделать что-нибудь?
     Барбара приподнялась на локтях и нежно на него взглянула.
     -- Кто же тебе сказал, что  я  ничего не  стала бы  делать? Думаешь, ты
случайно избежал тогда ареста?
     Бена словно ударило током. -- Так это была ты? Это ты позвонила мне?
     --  Я,  --  ответила  девушка.  --  Я не  могла допустить,  чтобы  тебя
схватили. По-моему, я уже тогда была в тебя влюблена.
     Она  попыталась  притянуть  Бена  к  себе, но он  сидел  прямой, словно
окаменев.
     --  А остальных бросила на  произвол судьбы? -- Теперь голос его звенел
возмущением. -- Старалась ради себя самой... дело тебе безразлично!
     Реакция его ошеломила Барбару.
     -- Не сердись! -- умоляюще сказала она. -- Я ведь сделала это из лучших
побуждений. Ты не пострадал -- уже хорошо.  Не смотри на меня так зло, прошу
тебя!
     -- Послушай, Барбара! -- сказал Бен. -- Ты знаешь, как я люблю тебя. Но
какой во  всем  этом  смысл -- сейчас, в  этой ситуации? Уже сегодня свобода
существует  только  на бумаге. На самом же деле  у  нас система, которая нас
беззастенчиво  угнетает,  -- хорошо  живется  только самой верхушке. Если мы
надеемся на что-то  в будущем, мы не  вправе  сидеть сложа руки.  Мы  должны
отодвинуть  наши личные  интересы на  второй план и посвятить себя обществу.
Ведь это нужно всем, а, значит, нам тоже.
     -- Но что же мы можем предпринять? -- спросила Барбара.
     -- Есть одна возможность... -- Быстро  наверстывая потерянное время, он
рассказал ей о секретном коде. -- Его наверняка знает твой шеф. Нужно, чтобы
ты добыла  для меня  этот  код, только и  всего. У тебя  есть  доступ к  его
письменному столу, к его блокноту, к его бумагам. Нужно  только поискать.  А
когда найдешь, сказать мне. Вот и все. Ты это сделаешь?
     Барбара  лежала,  откинувшись  на подушки.  Пока  он  говорил,  она  не
проронила  ни слова. Выражение ее обрамленного длинными  белокурыми волосами
лица было странно беспомощное.  Она не  произнесла ни слова  и теперь, когда
Бен замолчал, но когда он  наклонился к ней и поцеловал в лоб,  щеки и губы,
она страстно к нему прижалась.
     -- Ты это сделаешь, Барбара? -- спросил Бен.
     -- Да, --  ответила  она чуть слышно. --  Я  сделаю для тебя все,  Бен.
Да... я попробую.

     И вот код у него. Барбара  ничего не рассказала ему  о том, как она код
достала. Похоже было  даже, что она  хотела  бы об этом  забыть. И когда они
снова оказались в объятиях друг друга, сила ее  чувства почти испугала Бена,
тем более  что на этот  раз  вид у  нее вовсе  не был счастливым  -- скорее,
разочарованным.
     И Бену тоже встреча эта не  принесла  радости. Он  шептал нежные слова,
рисовал радужные картины будущего, но в душе спрашивал себя,  претворится ли
в действительность хотя бы ничтожная часть того, о чем он говорит...
     А потом быстро распрощался  --  настолько быстро,  что  это  было почти
невежливо.
     Друзья его  ждали. Ему показалось, что  глаза, которые н  него впились,
выражают физический голод.
     Несколько  секунд  Бен  чувствовал  гордость  за  то, что  ему  удалось
сделать, но потом понял, что все выглядит не так, как он себе рисовал.
     -- Вот!
     И он бросил  на стол листок, на котором были нацарапаны две-три буквы и
цифры.
     -- Код этот ты должен ввести сам, -- сказал Харди.
     -- Сам? -- переспросил Бен.
     -- А кто же еще?
     -- Я не представляю себе истинных  масштабов разрушений, -- сказал Бен,
-- Возможно, я тоже взлечу на воздух вместе со всем остальным.
     -- Ты не хочешь рисковать? -- спросил Франсуа.
     --  А  не мог бы ты использовать какой-нибудь периферийный терминал? --
спросил Харди.
     Бен помедлил немного, потом сказал:
     -- Это очень трудно: мое рабочее место в центре, и около других входных
блоков я  не бываю. Но  можно сделать  по-другому:  я запущу  программу, и в
конце будет приказ о разрушении. Тогда я успею покинуть здание.
     -- И когда все должно произойти? -- спросил Франсуа.
     --  Лучше не откладывать, прямо завтра, --  сказал Харди, -- а то, пока
суд да дело, что-нибудь случится.
     Он повернулся к Бену:
     -- А вообще-то ты уверен, что Барбара не проговорится?
     Бен кивнул:
     -- Она нас не предаст.
     -- Теперь еще кое-что... --  сказал,  растягивая слова, Джонатан. -- Ты
должен проследить, чтобы Барбара обязательно была в вычислительном центре --
я имею в виду, когда...
     -- Я  устрою так, чтобы во второй половине дня ее в здании не было,  --
перебил его Бен.
     Все на него уставились.
     -- Ты  этого  не сделаешь! -- сказал Харди. --  Она  может задуматься о
том,  что,  собственно,  происходит.  Может  проявить  слабость.  Нет,  Бен,
предупреждать ее нельзя.
     -- Харди прав, -- поддержал его Джонатан.
     И это было как смертный приговор.
     -- Да, конечно, -- сказал Бен.

     В  ту ночь  он не смог заснуть. За  последние  годы  он совершил немало
актов  саботажа, и никогда  его  не мучили мрачные предчувствия, никогда  не
испытывал  он  сомнений, никогда не  знал  страха. На этот  раз было  иначе.
Почему,  он и  сам не мог объяснить:  ведь речь  идет вовсе  не о том, чтобы
поднять в воздух здание; взорвется всего лишь несколько небольших зарядов, и
действующие электронные  схемы превратятся  в кучу жести  и проволоки. Вот и
все.  Разорванные провода, разрушенные  запоминающие  устройства...  Что тут
страшного?
     Но в  то  же время он понимал,  что центральный процессор нечто особое:
это  мозг огромной  системы, и  от его  работы зависит функционирование всех
машин страны,  начиная с  силовых  станций  и  кончая  последним  телефонным
аппаратом. Что произойдет, если мозг погибнет? Остановятся ли устройства  на
периферии? Или же  какие-то процессы будут продолжаться -- неконтролируемые,
не  подвластные человеку? Например, на  атомных электростанциях,  на военных
заводах,  на нефтеперегонных  установках?..  Ответов  на эти  вопросы  он не
знает. Однако пути назад нет.
     А  потом он  подумал о Барбаре. Он мог бы провести  сегодняшнюю  ночь с
ней, но на это физически не способен. Что делать?

     Придя на  следующий день  на  работу, он постарался выглядеть таким же,
как всегда, бросаться в глаза не больше, но и не меньше обычного.
     Тратить попусту время он не стал. Сел за пульт и ввел команды к запуску
программы, которую для этого  приготовил.  Ввел код, который должен был быть
вызван  позднее, и ввел команду начинать. Теперь уже его больше ничего здесь
не задерживало.
     Перед  тем  как  покинуть  здание,  он зашел  в  кабинку  общественного
видеофона. Одной рукой прикрывая телеобъектив, другой  набрал номер Барбары.
Подождал... Потом услышал ее голос.
     -- Надеюсь, ты знаешь, кто  говорит. Помнишь, однажды  ты предостерегла
меня?  Сегодня я  предостерегаю тебя.  Не  медля, сразу же  уходи из здания!
Постарайся уйти как можно дальше. Всего тебе доброго!
     Он  пошел  на  риск, поступил  наперекор  требованию  своих  друзей. Но
поступить иначе он не мог.
     В   дневное  время  такси   ходили.  Их  было  не  так  уж  много,  но,
позаботившись своевременно, достать  машину все-таки было можно. В одной  из
них Бена  ждал Харди  -- за  квартал от  банка данных. Они  сразу же поехали
прочь,  но  далеко  им отъехать  не удалось:  водитель  отказался  превысить
установленную  максимальную   скорость   в  тридцать   километров.   Быстрее
позволялось ездить только полицейским машинам.
     Спустя  двадцать  пять  минут  Бен и Харди  увидели  первые последствия
акции: погасли уличные  фонари.  Еще  через две  минуты раздалось  несколько
взрывов,  а  за  ними  последовала  вспышка  -- ярче  тысячи  солнц. Они  не
пострадали:  таксист резко  затормозил,  и машина, глухо  ударившись о  край
тротуара, остановилась.
     И  тогда  они   увидели,   как  на  другом   конце   города,  там,  где
экспериментальный  реактор,  поднялся почти до  самых облаков огромный столб
дыма. Через  промежуток времени,  необходимый для двух-трех вдохов,  до  них
докатилась наконец взрывная волна; посыпались  оконные стекла,  закачались и
стали падать стены домов, с которых срывало крыши. Люди метались  по улицам,
бросались в  подворотни,  искали спасения в  парадных -- и  рушащиеся  стены
хоронили их под собой.  Внезапно все  кругом окутало облако  пыли,  и дышать
стало почти невозможно. Город погрузился в тьму.



     Сцены, силой  химического препарата  обретшие  жизнь  в  сознании Бена,
взволновали его  не меньше,  чем  сцены  первого  сновидения.  Но  он словно
обжился  в них: к  тому, что там  происходило,  он  относился теперь гораздо
спокойнее,  был в  состоянии  трезво  все  анализировать.  Пока  еще  он  не
установил, что в них основано на  действительных фактах,  а  что  нет, но от
этого еще  больше  окрепло  его намерение доискаться истины и  не дать сбить
себя  с толку.  Вот  почему, не откладывая, прямо  сегодня, он отправился на
поиски третьего в списке, Джонатана Умана.
     Когда он за несколько минут до двух часов пополудни шел по коридору, из
своего кабинета, словно бы случайно, вышел Освальдо Эфман. Что-то подсказало
Бену, что это вовсе не случайность. Освальдо положил руку ему на плечо:
     --  У  меня для  тебя  приятная  новость: с сегодняшнего дня ты  можешь
приступить к работе в отделе психологического программирования.
     -- Вот  уж не думал, что это может произойти так  скоро! Ведь  я еще не
прошел курс...
     -- Ха, что такое курс? С работой ты  освоишься быстро.  Я пошлю к  тебе
Гунду, первое время она будет тебе помогать.
     -- Но я еще не кончил последний случай...
     -- Об этом можешь не беспокоиться. Это не важно. Им может заняться твой
преемник.
     -- Кто будет моим преемником?
     -- Пока мы еще никого не подобрали, но ведь это не срочно.
     -- И все-таки  мне  бы  не  хотелось  бросить работу  не закончив.  Мне
хватило бы двух-трех дней.
     Освальдо  отступил от  него на  шаг.  По-прежнему дружелюбно, но теперь
более твердо сказал;
     --   Мне  бы  хотелось,  чтобы  к   своей  новой  работе  ты  приступил
безотлагательно.
     Он кивнул Бену и вернулся в кабинет.
     Через несколько  минут появилась  Гунда.  До  этого он  видел  ее,  как
правило, издали, и ему почти  не доводилось с ней  разговаривать. Сейчас  он
смотрел на нее совсем другими  глазами. Она была красива.  У нее были  более
правильные  черты, чем  у Барбары, бархатистая смуглая кожа,  черные волосы.
Гунда  присела  перед ним на  пульт;  ему показалось, что она  скорее  хочет
посмотреть, как он  будет уходить со своего  прежнего рабочего места, нежели
ему помочь. А может, она вообще здесь для того, чтобы за ним наблюдать?
     Бен собрал немногие принадлежавшие ему вещи и сложил в папку.
     -- Можем идти, -- сказал он.
     -- А ты не хочешь вернуть данные в основную память? -- Гунда улыбнулась
ему и поболтала ногами.
     Что это,  дружеский совет? Или приказ? В  любом случае того же  требуют
инструкции, а инструкции он обязан выполнять.
     Он посмотрел на нее пристально, и она спокойно встретила его взгляд.
     Бен поставил основной тумблер на красное и напечатал несколько  знаков.
В принципе можно  было обойтись  всего несколькими командами,  но  он сделал
больше, чем требовалось, -- установил последовательность нескольких адресов,
раскодировал  данные, и  проделал  это  так  быстро, что  проследить  за его
операциями  смог бы только  очень  опытный  программист.  Уголком  глаза  он
поглядывал на Гунду и видел, что она немного растеряна.
     Значит,   можно   рискнуть;   и   в   промежутках   между   несколькими
малосущественными  командами он  задал  новый  код  и  закрепил  возможность
обратного  вызова.  Строки  исчезали  с  экрана,  едва  на  нем  появившись,
сочетания знаков  были  малоупотребительные,  и он  надеялся, что  Гунде они
неизвестны.
     Он встал.
     -- Все. Ты покажешь мне мое новое рабочее место?
     -- С удовольствием. Нам нужно на следующий этаж -- пошли!
     Новое  место отличалось от  прежнего  лишь  несколькими несущественными
деталями,  однако  стол  с  картотекой,  полированные  откидные  доски перед
пультом, кресло с мягкой обивкой посвященный воспринял бы как доказательство
повышения по службе.
     Бен достал из кармана блокнот и положил на него металлический карандаш.
     -- Я готов.
     -- Пока еще никакого  нового задания для тебя нет, -- сказала Гунда. --
Не хочешь выпить со мной чашечку ментолового чая?
     Бен  снова  повернулся  к  девушке,  внешне  спокойный  и  приветливый,
внутренне, однако,  настороженный: что  ей от него нужно?  Что  означает эта
неожиданная  доброжелательность? Не  приставили  ли  ее следить  за ним?  Не
готовят ли  для него ловушку?  Есть ли у него по-прежнему основания  думать,
что  исключительность  его   последнего   задания  предопределена   высокими
инстанциями,  или  же  просто  руководство  отдела  пытается  его  незаметно
отстранить?
     -- Я бы с удовольствием выпил с тобой чаю, -- сказал он и улыбнулся, --
но боюсь, что это вызовет толки.
     Он уже заметил, что мимо входа в отсек несколько раз проходили люди,  и
сейчас трое направлялись к Бену явно для того, чтобы с ним поздороваться. Он
с  досадой  передернул  плечами, и Гунда,  к  его  радости,  согласилась  со
сказанным и кивнула.
     -- Жаль -- но все равно мы скоро увидимся!
     Бену,  наверное, следовало  бы уделить  несколько минут  своим  гостям,
однако  он  решил поскорее  их выпроводить,  и это ему  удалось. Наконец  он
спокойно  сел  за  пульт  и  поворотом  тумблера  ввел  блок  в операционную
готовность. В принципе необходимости подробно знакомиться с компьютером нет:
до этого он работал на таком же, только, меньшей емкости. Большая емкость --
это, кстати, совсем неплохо.
     Он  ввел  новый  код и попробовал вызвать  свою  прежнюю программу. Его
уловка сработала: по  дисплею снова побежали данные,  с которыми он  работал
увлеченнее,  чем с любыми другими, им предшествовавшими. Это его случай, его
собственный, и прав на него он не признает ни за кем другим.
     Следующий предстоящий ему важный  шаг -- посещение  Джонатана. Учитывая
реальные обстоятельства, он не может больше  рисковать, не может отправиться
к Джонатану  в  рабочее  время.  Придется  пожертвовать вечером, но,  может,
все-таки поверят, что он лицо официальное.
     Всю вторую половину дня Бен занимался данными, касавшимися Джонатана, и
установил, что особой надежды на успех у него нет. Но попытаться он должен.

     Извлечение из "Списка мер безопасности"
     Генераторы случайных чисел
     Генераторы случайных  чисел  можно рассматривать  как овеществленные  в
виде специальных устройств меры по  порождению  непредвиденных событий.  Эти
последние  подчиняются не абсолютным, а лишь вероятностным  законам и потому
не  удовлетворяют  требованиям  неограниченной  безопасности.  Они  повышают
уровень энтропии в мире  и таким образом  препятствуют достижению общей цели
перехода  к  порядку  более высокого уровня.  Использование  их, особенно  в
научных,   технических  и   эстетических   целях,   приводит   к   появлению
необщепринятых идей и, таким образом, отрицательно сказывается на социальной
устойчивости.
     Как свидетельствует наука, генераторы случайных чисел встречаются также
в  мире  физических и биологических  явлений, а  котором  они, как  правило,
действуют по аналогии с  квантовыми усилителями. Мы  имеем здесь дело  еще с
одним  источником процессов,  связанных с возрастанием энтропии и выражающих
тенденцию   к   хаосу  (тепловой   смерти  Вселенной).  Необходимо  провести
соответствующие научные  исследования  и разработать меры,  которые позволят
поставить преграду на пути случайных процессов естественного происхождения и
изгонят генераторы случайных чисел из нашей эпохи.
     Целенаправленное  использование стохастических  процессов  до  сих  пор
имеет место в нескольких определенного рода ситуациях и в нашем государстве,
например   для  справедливого   распределения   льгот,  дефицитных  товаров,
генетических  особенностей  и т. п.  Однако  считать  оправданным применение
генераторов случайных чисел в  подобных  ситуациях нельзя. Сейчас проводятся
исследования, имеющие целью  добиться, чтобы распределение благ  зависело от
психологических  характеристик  получателя.  До  тех  же  пор,  пока  способ
регуляции не разработан, при распределении  благ надлежит  руководствоваться
таблицами случайных  чисел.  Поскольку и их использование никак не  возможно
считать бесспорно справедливым, они подлежат засекречиванию, и доступ  к ним
разрешен лишь лицам классов А и В.
     Принято   считать,   что   в  некоторых   специализированных   областях
социоструктуры,  например  в играх  и лотереях (игральные кости,  лотерейные
машины),  генераторы случайных чисел ничем заменены быть не могут.  Признать
удовлетворительными устройства,  работающие по этому принципу, нельзя:  так,
например,  они  не предотвращают возможности того,  что  выигрыш  достанется
лицу, чьи заслуги перед государством недостаточны. Поэтому в последнее время
выигрыши  стали  выплачиваться в  соответствии с  заслугами вознаграждаемого
перед обществом.  С этой целью в игральный автомат  вводится психологический
усилитель, влияющий на работу устройства в духе государственных интересов.



     Как уже дважды за эти дни, путь Бена  и сейчас лежал  в северо-западную
часть города, туда, где  живут  граждане  низших категорий. На первый взгляд
квартал   этот   ничем   не   отличается   от   других:  те  же  стандартные
двенадцатиэтажные  здания  с  общими  залами  для  сна, классными комнатами,
столовыми,  залами  для  занятий  спортом и для  развлечений.  Однако,  если
приглядеться получше,  на всем был виден налет запущенности: на тротуарах --
отбросы, движущиеся тротуары  --  в грязи, поручни  липкие.  Сами люди одеты
неряшливо: похоже, им  все равно, если комбинезон им не  по росту,  если  он
разорван или  испачкан. Но больше всего  Бена снова и снова  пугали  лица --
неправильность  черт,   отклонения  от  облика  здорового  члена  Свободного
Общества.
     Найти блок, где жил Джонатан, Бену никакого труда не составило. Никаких
препятствий там не  возникло тоже,  и, однако, он знал, что оставляет  след:
каждый   раз,  когда  он  вводил  в  щель  транспортную  карточку   F,   она
регистрировалась, у каждого заграждения  ему приходилось совать в щель  свой
личный номер, и  когда сразу после этого заграждение отодвигалось в сторону,
вызванные  процедурой опознания электронные импульсы уже хранились в  памяти
центрального процессора. Но теперь Бен примирился с мыслью,  что скрыть свои
действия  ему в  любом  случае  не  удастся,  что  речь идет не о том, чтобы
замести следы, а скорее о том, чтобы быстрее закончить последние разыскания.
     Подойдя  к  кабине  Джонатана,  он  увидел,  что  занавеска  перед  ней
отдернута: внутри никого нет.
     Он  обратился  к  человеку,  который  вытирал  бумажным носовым платком
грязные руки, -- зрелище было не из приятных.
     -- Я ищу Джонатана Умана. Ты не можешь сказать, где он?
     Будто  желая пожаловаться кому-то на то, что  ему  то и дело досаждают,
человек оглянулся. Потом, снова повернувшись к Бену, сказал:
     -- Отстань от меня, какое мне дело до Джонатана?
     Бен  стал смотреть, кого бы  еще  ему  спросить.  Увидел,  что из одной
кабины за  ним  наблюдают.  Занавеска  в  кабине была наполовину  отдернута,
внутри сидел на кровати, вытянув ноги, человек.
     -- Ты знаешь, где Джонатан?
     -- Я не имею  к нему  никакого отношения!  От меня вы ничего  о нем  не
узнаете, уж извините.
     Резким движением втянув ноги в кабину, человек задернул занавеску.
     Бен  постоял  с  минуту  в  растерянности,  потом  решил  обратиться  к
модератору.
     Модератор сидел на  застекленном  балкончике,  выступающем  из передней
стены зала. Бен поднялся к нему по лестнице и справился о Джонатане Умане.
     -- Что тебе нужно от Джонатана?
     Недоверие модератора было достаточно очевидным.
     -- Я хочу его увидеть -- это запрещено?
     -- Послушай,  --  сказал  модератор, --  советую  тебе:  исчезни!  Хотя
подожди, сначала я установлю твою личность. Откуда ты вообще взялся?
     Бену пришлось предъявить личный номер.
     --  Я здесь  по  службе,  выполняю задание отдела.  Теперь, наконец, ты
скажешь, что произошло с Джонатаном?
     Тон модератора сразу изменился.
     -- Извините... я ведь этого  не  знал. Джонатана увезли  два дня назад.
Острый психоз.  Правда, он  и  раньше  не был совсем  здоровым, у  нас часто
возникали с ним трудности...
     -- Трудности какого рода?
     -- Ну...  он часто выходил из себя, скандалил...  Что еще  вам сказать?
Спросите у врачей. Они знают лучше.
     Модератор  явно  не  собирался  ничего говорить.  Он написал что-то  на
листке и сунул листок Бену -- адрес клиники. Бен поблагодарил его и ушел.
     В клинике ему  еще раз пришлось предъявить документы: уж здесь он сойти
за  обычного  посетителя  никак  не  мог.  Через  некоторое  время  появился
психиатр,  он  был  готов  отвести  Бена к  Джонатану.  Они  вошли  в  лифт,
спустились  на несколько этажей  под землю, пошли по бесконечному  коридору.
Справа и слева  --  стены  с  круглыми стеклянными  окошками-иллюминаторами.
Стекла медного цвета; было ясно, что  увидеть в них что-нибудь можно  лишь с
одной стороны.  Шагая по  коридору, Бен  пытался  незаметно в них заглянуть,
узнать, что  за  ними  происходит, но  это  ему не  удавалось.  И  вдруг  он
вздрогнул  от  ужаса при виде словно  прилипшего изнутри к стеклу  лица или,
скорее, рожи: широкий расплющенный нос, глаза, глядящие в пустоту...
     -- Ну, вот мы и пришли, -- сказал психиатр.
     Он  внимательно посмотрел  в  окошко, потом  вставил  в щель  магнитную
карточку -- дверь скользнула в сторону. Они вошли.
     Бен  с  огромным трудом узнал  Джонатана, так хорошо ему  знакомого  по
фотографиям. Джонатан забился в угол, руки и ноги его дергались. Голова была
опущена.
     -- Ему помочь трудно, -- сказал врач.
     Джонатан, похоже,  услышал:  он поднял голову. Взгляд  его скользнул по
врачу, потом  по  Бену...  Неожиданно он вскочил, прыгнул к Бену, схватил за
воротник, рванул...
     -- Так я и думал, что этим я обязан тебе! Предатель!
     Психиатр выразительно посмотрел на Бена, словно желая сказать: "Ну как,
убедился?"
     -- Ведь это из-за тебя мы  провалились! И  с такими  трусами мы  хотели
совершить революцию!..
     Он по-прежнему держал Бена за воротник, а Бен слабо отбивался.
     -- У него в голове полная неразбериха. Он сам не знает, что говорит, --
сказал врач.
     -- Мы  все  на твоей  совести! И  я, и Барбара,  и Харди! А  теперь  ты
сговорился с этим! -- Он отпустил Бена и показал на психиатра. -- А знает ли
он, что ты тоже был с нами? Скажи, что ты от них за это получил?
     Джонатан говорил  с  трудом.  Казалось, язык и  губы  так  же мало  ему
подвластны,  как  и  остальные части  тела, трясущиеся  и  дергающиеся.  Бен
попытался его прервать:
     --  Я должен задать тебе несколько вопросов. Успокойся, пожалуйста!  Ты
понимаешь меня?
     Джонатан  снова  бросился  на  Бена, крича  задыхающимся,  охрипшим  от
напряжения голосом:
     -- Предатель! Трус! Дерьмо!
     Ничего подобного Бен, направляясь сюда, не ожидал. Сцена эта  не просто
неприятна, она может обернуться  катастрофой, и он,  Бен, неизбежно окажется
под  ударом.  Стоит  врачу  прислушаться, обратить  внимание  на  обвинения,
которые бросает Джонатан, и...
     -- Все галлюцинации, фантазии  душевнобольного! Психиатр пришел Бену на
помощь,  он оттеснил  Джонатана назад; это оказалось совсем просто:  больной
выбился из сил...
     Когда Бен,  выйдя  в сопровождении врача  из палаты, заглянул в окошко,
Джонатан, уставившись в пол, снова сидел в углу.
     Нервы у  Бена были  на  пределе.  Психиатр заметил это и  предложил ему
несколько успокоительных драже.
     -- Не переживайте! Эти шизофреники строят для себя воображаемый мир, из
которого им потом так и не удается выбраться. В свои фантазии они включают и
окружающих, им  кажется,  будто  все  против  них что-то  замышляют.  Острая
паранойя, тяжелый бред преследования.
     Бен постарался сбросить с себя подавленность.
     -- Тут действительно ничего нельзя сделать. Пойдемте!
     Уже  в  вагоне   подземки,   по   пути  домой,  он  вдруг  осознал  два
обстоятельства. Во-первых, врач не задал  ему ни  одного  вопроса о цели его
посещения.  А  во-вторых,  Джонатан неизлечим, если состояние, в  котором он
находится,   на  самом  деле  является  болезнью,   вызванной  естественными
причинами. Но ведь тогда  -- и над этим стоило задуматься -- его не стали бы
помещать в отдельную палату. Он бы подлежал досрочной нигиляции.
     Бен ехал долго. Он  был  поглощен  своими мыслями  и  испугался,  когда
вагон, завизжав колесами, начал поворачивать. Лишь  теперь он заметил, что в
вагоне,  кроме него,  никого нет. За окнами царила  тьма, только проносились
светящимися  змеями,  появляясь,  чтобы  тут  же  исчезнуть,  флуоресцентные
лампы...
     Вот  наконец  и огни  станции. Здесь он  должен  выйти, но поезд, к его
изумлению,  не  остановился.  Бен  поднялся,  подошел к  двери, стал  искать
стоп-кран, однако  подземка была  автоматизирована, и в вагоне  не  было  ни
кнопок, ни выключателей, ни стоп-крана.
     Промелькнула  вторая станция,  новый  поворот... небольшое  замедление,
потому  что начался  подъем, затем с ошеломляющей скоростью поезд  покатился
вниз... Теперь он двигался по узкому кругу, и центробежная сила прижала Бена
к  стенке  вагона.  Скрипя  тормозами, поезд остановился,  дверь  скользнула
вбок... снаружи  снова станция, но трафарета  с  названием  нет  и  никакого
другого  указателя  тоже. На стене станции --  старые плакаты,  под ними  --
деревянные  скамьи,  с  которых  наполовину  облупилась  краска.   Выйдя  на
платформу,  Бен  обнаружил,  что пыли  там ему  по щиколотку.  Эта  станция,
очевидно, была  давным-давно заброшена, она  словно явилась из тех времен, о
которых он знал только по урокам  истории. Ему стало интересно, и он подошел
к стене, на которой висели плакаты. Строки пожелтели, прочесть их было почти
невозможно. Зато изображения на некоторых плакатах сохранились очень хорошо,
хотя  Бену было непонятно, почему такого рода изображения могли оказаться на
станции подземки:  пенящаяся жидкость в стаканах;  средство передвижения, на
колесах которого широкие  резиновые ободья, а закругленная  крыша спускается
до самых колес; люди в яркой одежде, идущие на лыжах по снежной  трассе... А
потом  Бен вздрогнул: на четырех меньших, гнетущего  серого цвета листках он
разглядел  фотографии  Барбары, Харди,  Джонатана  и...  свою. Он  попытался
стереть  пыль, прочитать  надписи под фотографиями. Старинным  шрифтом  было
написано:
     РАЗЫСКИВАЕТСЯ... ОБВИНЯЕТСЯ
     В ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВЕ К МАССОВЫМ
     ВОЛНЕНИЯМ... ОПАСЕН, ПРИМЕНЯЕТ ОРУЖИЕ...
     СООБЩИТЬ ПОЛИЦИИ...
     Бену послышался  шорох, он  обернулся... за одной  из колонн  пряталась
тень.
     Ему уже  давно  было не по  себе,  а  сейчас он  почувствовал настоящий
страх. Во рту пересохло,  он  облизал нервно губы. Обернувшись, он попытался
разглядеть что-нибудь в зловещем сумраке... Сзади -- шорох, шаги. Из темноты
вышла фигура -- да, значит, слух его не обманывал. Снова шаги, он  посмотрел
влево  -- там  тоже  кто-то появился. Они шли  к нему со всех  сторон, люди,
закутанные в темные дождевые накидки, и лица у всех были закрыты.
     -- Ты знаешь, кто мы? Узнаешь?
     -- Нет, -- ответил Бен и закашлялся, потому что говорить стало трудно.
     Его ударили больно в ребра.
     -- Это тебе поможет вспомнить!
     -- Я не знаю... Кто вы?
     Бен попытался отступить, но кольцо вокруг него сомкнулось.
     --  Нам не нравится,  что ты суешь нос в наши  дела! Похоже,  предавать
доставляет тебе удовольствие! Но мы это из тебя выбьем!
     Они  надвинулись  на  него,  заломили ему  руки за спину.  Он попытался
вырваться, но они были сильнее. Человек, стоявший перед ним, запустил руку к
нему в карман  и  вытащил его личный номер в прозрачном чехольчике. Вынув из
чехольчика номер, всунул в  плоский ящичек,  который  ему  протянули  сзади.
Послышалось тихое гудение. Человек  вынул номер, вложил  в чехольчик и сунул
назад в карман Бена.
     -- Это  наше первое  и  последнее предупреждение,--  сказал Бену  голос
прямо в ухо. Голову его крепко держали, он не мог повернуть  ее. -- Прекрати
свои расследования или тебе будет плохо!
     Кольцо  разомкнулось,  однако  голову и  руки его держали  по-прежнему.
Потом  его больно  пнули,  и  он, споткнувшись и едва удержавшись  на ногах,
влетел в вагон.  Дверь закрылась,  поезд рванулся с места, и  толчок  бросил
Бена на сиденье.  Поезд сделал  круг  до конца  и снова  вошел в туннель. На
следующей  станции  он,  как  и  полагается,  остановился,  и  Бен мгновенно
выскочил из вагона.
     Больше никто нигде его не останавливал, и он успел вернуться до отбоя.
     Бен повалился на постель .и только  теперь почувствовал, как его тошнит
и как у него болит голова. Он принял две успокоительные таблетки. Напряжение
постепенно его оставило.
     Немного  полежав,  он поднялся  и  достал  из  укромного  местечка  под
патроном лампы последнюю  ампулу и шприц. Он должен раскрыть тайну во что бы
то ни стало.

     III
     День и ночь грохотали  взрывы. Руины, оставшиеся от города,  планомерно
сравнивали с землей.  Вслед  за взрывниками появлялись  бульдозеры и тяжелые
катки: на месте прежнего города  должен вырасти новый  -- здоровый, светлый,
-- так, во всяком случае, говорили.
     Они  жили впятером  в подвале полуразрушенного дома. Похоже, что раньше
здесь был склад -- они нашли несколько мешков хлопка  или  другого  похожего
материала,  чудом уцелевших  от пожара.  Из содержимого мешков они соорудили
жалкие постели; ночами было довольно холодно, но об отоплении и речи быть не
могло.  Источниками  света служили несколько свечей.  А пищу они добывали во
время коротких вылазок в зараженную радиоактивностью местность вокруг.
     Их осталось  только  пятеро. Почти  все  время  они сидели  неподвижно,
закутавшись в  старые одеяла, и дремали. Разговаривали мало, а если разговор
все же начинался, он сразу переходил в ссору. Все они были раненые, больные,
облученные, и нервы у всех были как натянутая струна.
     Им  уже не  раз  приходилось  менять пристанище.  Бригады  санирования,
покончив  с  одной  улицей,  переходили  на  другую,  и  впереди  шла   цепь
полицейских  и  солдат.  Ибо события, предшествовавшие катастрофе, забыты не
были.  По транзисторному  приемнику, принимавшему  те несколько  станций,  в
радиусе действия которых  они находились, они слышали перечни разыскиваемых.
Были там и их имена.
     -- Кто-то  нас предал,  --  сказал  Харди.  Он сбросил  с себя одеяла и
заметался по комнате. -- Только так я могу себе это объяснить. Иначе  откуда
они знают наши имена?
     И он злобно посмотрел на Бена.
     -- Держи  себя  в руках,  -- одернул его Джонатан.-- Что толку жалеть о
том, чего не вернешь? В лужу мы сели все вместе.
     Харди от него отмахнулся. Остановился перед Беном и сказал:
     --  Признайся: проболтался  ты! Предупредил  Барбару  --  и этого  было
достаточно, бонзы спаслись.
     --  Это  же  бессмыслица,  --  возразил  Бен.  -- Тогда бы  они  смогли
предотвратить разрушения. А разве они их предотвратили?
     -- А  может,  они  и не хотели! --  воскликнул Харди.-- Может,  то, что
случилось, как раз их и устроило!
     -- Но ведь правительство теперь у нас новое! -- перебила его Эдвиге.
     Казалось, Харди с трудом сдержался, чтобы ее не ударить.
     --  Вот  именно!  --  заревел  он.  --  Мы  ведь так  замечательно  все
продумали:  хотели  сами  сформировать   правительство!  Даже  посты  в  нем
распределили! И чем все кончилось? Мы не знаем, кто теперь наверху, но, судя
по всему, новое правительство куда хуже старого!
     -- Не нужно на меня кричать, -- сказала Эдвиге.
     -- Не  ссорьтесь! -- сказал Джонатан. -- От этого  нам лучше не  будет.
Сейчас нужно думать прежде всего о  том, как нам спастись. Кто знает,  может
все у нас еще впереди!
     -- Ты неисправимый оптимист, --  сказала Эдвиге.-- Ты что, в самом деле
думаешь,  что мы когда-нибудь  отсюда  выберемся?  Что,  интересно, мы можем
теперь сделать? Нам только и остается, что ждать, когда они нас найдут.
     --  Вы правы,  внешне ничего не изменилось.  -- Джонатан встал  и начал
растирать окоченевшие  руки. -- Тон нового правительства почти такой же, как
у  прежнего. Но, может, именно в этом  наш шанс.  Если у нас и вправду будет
строиться  новое государство, то будет  восстановлена и старая  компьютерная
система.  А это  по  нашей  части  --  как-никак мы специалисты.  И  у  Бена
по-прежнему сохранились те бумаги -- перечень действий, ставящих под  угрозу
существование системы. Что бы вы ни говорили, я твердо убежден: когда-нибудь
мы ими воспользуемся.
     Джонатан  стоял  выпрямившись,  с  высоко  поднятой  головой,   и  Бену
почудилось,  будто  перед  ним пророк, который сквозь время  и  пространство
прозревает далекое будущее. Но он  знал, что пророков нет  и ни в чем нельзя
быть уверенным. Есть  одни только  шансы, и  даже они  ничтожны. Да,  записи
по-прежнему у  него, в  его нагрудном  кармане, -- он машинально положил  на
карман  руку и услышал похрустывание  бумаги. Но действительно ли записи эти
представляют еще какую-нибудь ценность?
     Они услышали, как  кто-то спускается  по лестнице --  это был  Франсуа,
который сейчас нес вахту.
     -- По-моему, принимаются за нашу улицу!
     Харди, который,  совсем  обессилев, опирался  о стену,  поднял  голову.
Глаза его неестественно блестели: у него был жар.
     -- Я сматываюсь: мы здесь как в мышеловке!
     -- Оставайся на месте! -- приказал ему Джонатан.
     Но Харди уже взбегал по ступенькам,  и они тут же услышали, как он идет
по усыпанной обломками стен мостовой...
     -- Если мы здесь останемся, нам конец, -- сказал Бен.
     --  Не  хочу больше  перебегать  из  одной  дыры в  другую.  Словами не
выразить,  до  чего  я устала. Больше не  могу. -- И Эдвиге, вытянувшись  на
своей импровизированной постели, закрыла глаза.
     Джонатан бросил на нее презрительный взгляд. Постом сказал:
     -- Вы все отдаете себе отчет в том, что будет, если нас поймают? --  Он
обвел их  взглядом, однако ответа  не последовало. -- Не исключено,  что они
знают о том,  кому  обязаны  катастрофой,  -- продолжал Джонатан.  Несколько
секунд он смотрел на Бена, однако и тот на его слова никак не реагировал. --
Но  вполне  вероятно,  что  мы  в их  черных  списках  числимся  на  тех  же
основаниях, что и многие другие.  Естественно, если мы попадем к ним в руки,
скрыть не  удастся ничего. У них  есть способы заставить человека  говорить.
Достаточно им поймать одного, и...
     Он сдвинул рукав пальто и посмотрел на часы. Открыл рот, чтобы  сказать
что-то  еще... и  тут они  услышали короткую автоматную очередь.  Не слишком
близко, но и не слишком далеко. Все подумали об одном и том же: Харди.
     -- Нужно выбираться отсюда! -- прошептал Франсуа.
     Подчеркнуто спокойно Джонатан сел на первый попавшийся мешок.
     -- Надо дождаться  ночи. Тогда попробуем прорваться. Но  на  этот  раз,
похоже,  придется  туго:  кольцо  вокруг района сужается.  Остается одно  --
попробовать выйти из оцепления, попасть на ту сторону.
     Франсуа впился в него глазами:
     -- Ты думаешь, может получиться?
     Джонатан неопределенно махнул рукой.
     -- Надежды мало. Последняя и очень сомнительная попытка, ничего  более.
А для того,  чтобы ни  один  из нас  не  мог  предать  другого,  я предлагаю
применить одно необычное средство.
     Он  встал  и направился в угол, где  лежало несколько оставшихся у него
вещей: сумка, коробка,  обернутая газетной бумагой, небольшой ломик, который
в  случае  необходимости  можно было  использовать  как  оружие.  Он  открыл
коробку, вынул из  нее продолговатый футлярчик -- пластмассовую  коробочку с
несколькими ампулами. Там же лежали шприц  и несколько игл. Взяв одну из них
пальцами, Джонатан навинтил ее на шприц.
     -- Этот препарат стирает воспоминания, -- сказал он. -- Необходимые для
повседневной жизни способности  остаются, но  все, что мы делали в последние
месяцы и годы, мы забываем -- и сами события, и вовлеченных в них людей.
     Он замолчал и  прислушался,  и они услышали  постукивание  и  негромкое
потрескивание: группа очистки приближалась.
     -- Времени у нас немного, -- сказал Джонатан. -- Оголите до плеча руку,
каждый получит  свою дозу. Экономить я не  буду -- пройдут годы, а  может, и
десятилетия, прежде чем воспоминания оживут опять.
     --  А...  через  сколько  времени... -- спросил, запинаясь, Франсуа, --
через сколько времени средство начнет действовать?
     -- Часа через два-три, -- ответил Джонатан. -- Сейчас уже темнеет, и мы
разойдемся в разные стороны. Пройти через оцепление каждый будет пытаться  в
одиночку. Кого-то из  нас могут  ранить, кто-то попадет  в руки полицейских.
Однако, когда начнутся допросы, никто не сможет ничего рассказать.
     Они  молчали.  Возможно,  они  верили его  словам, а  возможно,  просто
слишком устали, чтобы говорить. Один за другим они подходили к  Джонатану, и
он вводил каждому препарат. Не миновало это и Эдвиге: Франсуа завернул рукав
у так  и  не поднявшейся  девушки,  и  Джонатан  встал около  нее на колени.
Последнюю инъекцию он сделал себе. Потом встал и тихо сказал:
     -- Желаю удачи!
     Больше они друг друга не видели. Один за другим они поднялись крадучись
по  лестнице  и  исчезли  в  сгущающихся сумерках. Осталась  только лежавшая
безучастно Эдвиге.
     Выйдя наверх, Бен остановился на мгновение:  он  еще  слышал осторожные
шаги Франсуа,  который вышел чуть раньше. Не все ли равно  куда идти?  Почти
сразу приняв  решение, Бен  перешагнул невысокую стену слева, оказался среди
обломков  сброшенной с  дома  крыши и полез дальше через руины. Нужно  найти
место,  где спрятаться.  И выбрать такое место нужно очень продуманно, чтобы
инфракрасными детекторами его  не обнаружили. Он  заглядывал во все новые  и
новые полуразрушенные комнаты, но безрезультатно.  Один раз попытался влезть
через окно в какой-то  подвал, но начали осыпаться  кирпичи,  и  он повернул
назад.  Остановился, прислушался... издалека доносился шум, и  совсем близко
из громкоговорителя раздавались слова:
     -- Призываем всех сдаться! Без медицинской помощи вы погибнете! Кладите
руки на затылок и выходите по одному из укрытий...
     Бен повернулся и побежал прочь. Снова и снова приходилось прыгать через
металлические  балки и остатки стен. Он старался двигаться бесшумно,  но это
было  невозможно.  Между  тем  местность  с  каждым  шагом  становилась  все
фантастичнее. Дома  выглядели  так,  будто их  разрезали бритвой,  некоторые
части  остались  совершенно нетронутыми  --  можно было  заглянуть  в  жилые
комнаты,   где   стояла   мебель,   висели  занавески,   лежали   и   сидели
мумифицированные  трупы;   и  тут  же,  совсем  рядом,  прокатилось   колесо
разрушения и все превратило в пыль.
     Войдя через ворота в узкий проход между двумя полуразрушенными стенами,
Бен неосторожно  наступил на  кусок жести, поскользнулся и  упал с грохотом.
Тут же взлетела осветительная ракета, за ней другая, третья... Как загнанный
зверь, он пытался скрыться в каком-нибудь темном  углу, однако свет от ракет
ослеплял  его, и  было  чувство,  будто он  стоит  беззащитный  на  открытой
лестничной площадке...
     Тут  он увидел неширокую щель между стеной  дома и перевернутым вагоном
подземки и с трудом в нее втиснулся.
     За спиной послышались шаги,  теперь  уже совсем рядом, -- казалось, ему
наступают на пятки.
     Шаги загрохотали и впереди.
     Снова он попытался уйти в сторону, нашел короткий крытый отрезок улицы,
явно   остаток  какой-то  галереи.  Нырнул  туда,  но,  к  своему  отчаянию,
обнаружил, что оказался в тупике: другого выхода отсюда не было.
     -- Сдавайся! Поднимай руки  и выходи! -- прокричал  усиленный мегафоном
голос.
     Бен  лежал,  не  шевелясь, в углу. Тяжело  дыша, выбившись  из  сил, он
прижал руку к пронизываемой болью груди и вдруг услышал шуршание: записи! Он
вскочил как  ужаленный. Об этом  не  подумал никто, даже Джонатан.  Если его
сейчас схватят, бумаги будут доказательством его вины. Он вертел головой как
дикий зверь, попавший в ловушку.
     Куда спрятать записи, чтобы их не нашли?
     Каменная  кладка  стены,  сорванная оконная рама... Прямо  перед ним --
водоразборный кран.
     Он опять услышал шаги. Они приближались.
     --  Стой!  Буду  стрелять! --  заорал  Бен,  надеясь выиграть  хотя  бы
несколько секунд.
     Дрожащими  руками он открутил от крана головку. Вытащил бумажные листки
из нагрудного кармана,  свернул их так, чтобы они занимали  как можно меньше
места. Втиснул под неплотно прилегающую прокладку  и снова навинтил головку.
Бросился  через дорогу, надеясь скрыться в сумраке на другой стороне... Удар
в плечо повалил его на мостовую, а потом он услышал три коротких щелчка.
     В глазах у него  потемнело.  Он еще  слышал,  как приближаются шаги, но
вдруг все замерло,  и он очутился в мире без света, без звука, без земли под
ногами. И все быстрее, быстрее стал падать в бездонную пустоту.




     На  этот раз  реактивация  глубоко зарытого  содержимого  памяти обрела
форму  запутанного  сновидения.  И однако  сейчас это проходило иначе, чем в
прежние  два раза. Он заметил,  что не  раз был на грани пробуждения:  может
быть, средство теперь  действовало слабее, он к нему стал менее чувствителен
--  видимо,  сказывалось  привыкание.  Он   метался,  на  какие-то  секунды,
по-прежнему  не открывая глаз, оказывался в настоящем, и тогда его охватывал
страх, что он может вернуться в действительность окончательно, а потом уже и
не понимал, где он находится на самом деле.
     Он проснулся  совсем  внезапно, от чего-то страшного в своем сновидении
(вспомнить, от чего именно, он,  вырванный  из состояния сна, уже не мог), и
увидел прямо над собой чье-то лицо -- черты невыразительные, волосы спутаны,
на висках пряди торчат в стороны: Харди!
     Почти не было времени отдать себе  отчет  в  том, что он по-прежнему  в
постели,  что Харди с цилиндрическим предметом в руке стоит на коленях у его
подушки. Он услышал, как Харди шепчет: "Как хорошо, что ты говоришь  во сне!
Спи еще!" Он почувствовал на своем лице холодную жидкость с резким  запахом,
оседающий  аэрозоль,  и  почти  мгновенно  снова  погрузился  в  сон  или  в
бессознательное состояние.
     Проснувшись, Бен  не  мог сообразить,  сколько времени назад  произошло
событие, которое до сих пор стояло у него перед глазами. И тут же вспомнился
эпизод сновидения,  на который его "я" реагировало особенно сильно. От этого
эпизода, которого он  ждал  с  самого  начала  сна, перекидывался  мостик  к
настоящему.  Эпизод этот содержал в себе воспоминание о записях... Что такое
сказал Харди: он, Бен,  говорил во сне? Он подскочил как ошпаренный. Если он
говорил во сне  о записях и  о  месте, где они спрятаны,  которое он  теперь
знает, значит, о них известно и Харди...
     Теперь  он  уже окончательно проснулся  и  сосредоточенно  думал. Потом
обратил внимание на то, что лежит в одежде и надеть ему нужно только куртку.
Не поднимаясь с постели, быстро причесался, потом посмотрел вокруг.  Часы на
стене показывают девять  часов  десять  минут... еще не заметили, что он  не
встал; пока он в кровати, от взглядов снизу он скрыт. Конечно, как только он
встанет, его заметят, но сейчас ему это все  равно.  И быть может, даже есть
способ как-то остаться неузнанным. Одним прыжком он очутился на полу, прижал
к лицу  бумажный платок и стремглав  выбежал из спальни.  Прыжок, которым он
преодолел барьер  на выходе из зала, на  стадионе принес бы ему все мыслимые
почести. Но сейчас он на это даже не обратил внимания.
     Свои надежды Бен возлагал на то, что положение расследователя позволяет
ему в случае острой необходимости заказать себе  одноместный магнитокар.  Он
кинулся к ближайшему видеофону, сунул  в  щель личный номер  и сделал заказ.
Через две минуты автоматически управляемый магнитокар стоял уже у  тротуара.
Бен  вскочил в него, набрал адрес и поднялся в  воздух --  выше  всех других
средств передвижения, в том числе и магнитопоездов общественного транспорта.
Он испугался, услыхав вой сирены, но тут же сообразил,  что  это звуковыми и
световыми сигналами расчищает себе путь машина, внутри которой он сидит.
     У Харди, конечно, несколько часов форы,  но на  общественном транспорте
добираться долго. Только на это Бен и рассчитывал.
     Когда  он оказался наконец за  чертой  города, там, где  для  всеобщего
обозрения  сохранялся  как  достопримечательность кусок  старого  мира,  Бен
направил   магнитокар   к  одной  из  обзорных  башен.  Оттуда,  с   высоты,
исторические места были видны как на ладони.
     Он нажал на  кнопку, направляющую  машину в  парк, выпрыгнул  из  нее и
смешался с  толпами  экскурсантов. Для  них это  был праздничный день,  и не
только потому, что они хоть на время вырвались из  однообразного круговорота
физических упражнений,  учебных занятий и  психотренинга, но и потому, что к
дрожи ужаса, который здесь испытываешь, примешивалось одновременно и чувство
радости.  Здесь можно видеть не только стены погибшего города такими, какими
они  стали в  конце  последнего десятилетия взрывов,  но и тела  несчастных,
которые  тогда погибли,  -- они выглядели  как  живые, будто  все  случилось
только  вчера, потому  что для сохранности их облили  полиэфирной  смолой. И
хотя было видно, какие  у них страшные  раны, бросалось  в глаза также,  что
люди эти худы как скелеты, что они отчаянно голодали, что тела  их разъедали
болезни -- это был  смертный  час общества, обреченного на гибель. У граждан
Свободного  Общества такое просто не укладывалось  в голове, и  когда они об
этом слышали на занятиях, многие были не в состоянии даже допустить, что это
правда. Но тут они воочию видели, что все это было. И, толкаясь, пробирались
на башни обзора, на галереи, в проходы, пересекавшие территорию и отделенные
от руин только  стенами из свинцового стекла; толпились перед установленными
через  каждые  пять  метров  подзорными  трубами,  позволявшими  рассмотреть
недоступные невооруженному глазу подробности.
     Все  это Бену было сейчас безразлично. Он спустился на лифте  на первый
этаж,   в  фойе,  где  громкоговорители  передавали   записанные  на  пленку
объяснения. Напротив  входа в лифт начинался коридор, по которому можно было
попасть  непосредственно  в  старую часть города. Бен поспешил  туда, но ему
мешала толпа идущих впереди экскурсантов,  и в то время,  как он сквозь  нее
пробирался, ему  послышался негромкий звон. Лихорадочно растолкав людей,  он
обнаружил, что одно из окон коридора разбито... Водоразборный кран на месте,
отвинченная головка лежит на земле -- он  опоздал, но уйти далеко  Харди  не
мог, и хотя  кажется,  что  уже ничего нельзя поделать, он не  признает себя
побежденным, он должен во что бы то ни стало Харди найти.
     Бен  поспешил  дальше  по  проходу, который  нигде не разветвлялся,  по
лестнице  взбежал на следующий  этаж:  оттуда  можно было  видеть всех,  кто
находился в  зале.  И это было почти как чудо: в  толпе,  втекавшей в правую
галерею обзора, он увидел Харди. Тот сам себя выдал: все продвигались вперед
спокойно, а он, лихорадочно  спеша, расталкивал людей у стен, где толпа была
не  такой  плотной,  и сверху казался  быстро движущейся точкой  в ритмичном
волнообразном движении толпы.
     Боясь  потерять  Харди из виду,  Бен  бросился за  ним следом; хотя  он
старался,  насколько это было возможно, не слишком толкать людей, вслед  ему
катилась волна растерянности. Харди  заметил его только тогда, когда Бен был
уже  совсем  рядом,  и  ввинтился  в  самую  гущу  толпы отчаяннее прежнего.
Продвигался  он, однако, медленно, и Бен начал его догонять.  Очень скоро он
был  уже  на  расстоянии вытянутой  руки  от  преследуемого. Он  вцепился  в
комбинезон Харди и уже не отпускал. В давке плотно к нему  прижался,  ощупал
его карманы, что было нелегко,  так как Харди, в той мере, в какой позволяла
обстановка, защищался. Сжатые со всех сторон, лишенные возможности  свободно
двигаться,  они вели  безмолвную и  упорную борьбу, перевеса в  которой Бену
сперва не удавалось добиться. В конце концов, однако, он обратил внимание на
то, что  Харди  все  время  держит  одну руку  у себя на груди, и понял: тот
спрятал бумаги в кармане куртки. Не церемонясь, Бен рванул куртку за край, и
все кнопки отстегнулись. Харди отбивался так, будто  защищал свою  жизнь, но
очень скоро выяснилось, что Бен сильнее, и наконец, торжествующий, он сжимал
бумаги  в руке, смятые,  во многих местах надорванные,  однако сохранившиеся
целиком. Он тут же ринулся  прочь от Харди, и толпа их разделила, вытолкнула
через проходы со счетными устройствами;  расстояние  между  ними  непрерывно
увеличивалось, и наконец Бен потерял Харди из виду.
     Когда  между ними шла  отчаянная  борьба, вокруг были сотни  людей,  но
никто  не обратил внимания на  происходящее. Бен держался гущи толпы, и его,
как  и  других,  толпа  несла  по  коридорам  и лестницам,  а потом, заметив
лестницу направо, он вырвался из толпы и кинулся вверх. Побежал к ближайшему
выходу, выскочил наружу и быстро, но  по-прежнему стараясь не  привлекать  к
себе внимания, зашагал к ближайшей остановке подвесной дороги.
     Долго стоять  в очереди  ему не пришлось: комфортабельное путешествие с
видом  на  город с  высоты птичьего полета  было  роскошью  и стоило дорого.
Экономить пункты,  однако, Бену больше  было не нужно, и для него  уединение
отдельной  кабины свою стоимость вполне  оправдывало. Едва  исчезнув из поля
зрения  людей,  дожидавшихся следующих  кабин,  он вынул бумаги  из кармана,
разгладил  их и попытался разобраться в написанном. Это оказалось совсем  не
просто:  на  бумаге  были  в  основном  буквенные   и  цифровые  обозначения
характеристик  и параметров, и только кое-где попадались написанные  от руки
слова, указывавшие  на  скрытый за  условными  обозначениями  смысл.  Затем,
однако, увидев хорошо известные  ему последовательности кодов, он смог почти
без  труда   все   расшифровать.  Так  вот  оно,  тайное   сокровище  группы
заговорщиков! На первый взгляд,  какая-то чепуха,  перечень трюков и фокусов
вперемешку с инструкциями по нанесению  материального ущерба. И объект всего
этого  --  государственная  компьютерная  система.  Здесь  указывалось,  как
подключаться к чужим программам и  заблокированным областям машинной памяти,
как обходить учет машинного  времени, замыкать,  чтобы стало невозможным  их
использование,  хранящиеся  в запоминающих  устройствах  программы, узнавать
коды к засекреченным  данным, изготовлять и  подделывать магнитные карточки,
которые обеспечат доступ в закрытые зоны, вводить, в заблуждение контрольные
устройства,  целиком  или  частично  выводить из  строя приборы...  Все  это
выглядело немного нелепо, подходило скорее  неопытным юнцам, но уж  никак не
серьезным революционерам.  При  более внимательном рассмотрении, однако, все
начинало  выглядеть  по-другому.  От  компьютерной системы,  от бесчисленных
вычислительных устройств в центре и  на периферии,  от программ, картотек  и
датотек  зависело  функционирование   всего  государства.  Система  обладала
многократным дублированием, она казалась совершенно неуязвимой. Однако Бен и
сам, в ней работая, обнаруживал то одно, то другое слабое место; будь у него
раньте  такое намерение, он бы уже  мог без труда использовать  компьютерную
систему для нанесения ущерба.  Разумеется, он этого не делал. Однако в руках
людей, которые, невзирая на последствия, захотели бы применить такие знания,
информация эта могла  стать опасным оружием. Нарушение различных контрольных
функций  создало  бы невообразимый  хаос, а  отказ программ  выравнивания  и
ремонта  мог бы  воспрепятствовать восстановлению  нормального состояния  до
выяснения причин аварии. Без системы этой, роковым образом связавшей людей и
автоматы,  было  абсолютно  невозможно обеспечить порядок, снабжение, работу
средств информации, связи, транспорта и многого  другого, и авария, если  бы
ее  не  удалось  Ликвидировать  сразу,  поставила  бы  под  угрозу  миллионы
человеческих  жизней.  Чем  дольше  Бен  изучал  написанное на  листках, тем
задумчивей  он  становился.  Он  не  собирался  вступать  в  единоборство  с
государством, однако  в  будущем эти  записи  могли помочь ему разрешить его
собственные проблемы и надежнее защитить самого себя.

     О применении цифровых вычислительных
     машин
     Устройство компьютера делает его инструментом, пригодным для порождения
порядка и уничтожения информации. С  автоматизируемыми и компьютеризируемыми
процессами связаны в первую очередь следующие функции:
     управление
     планирование
     программирование
     организация
     классификация
     регистрация
     руководство
     вычисление
     формализация
     подсчет
     Когда  главной  целью  государства   является   достижение  наибольшего
порядка, компьютер -- наилучшее средство для претворения этой цели в жизнь.
     В архаическую эпоху особые возможности, которые  в этом смысле содержит
в  себе  компьютер, не понимались и не  использовались.  В некоторых случаях
вычислительные   машины  применялись   даже   таким   образом,  что   вместо
консолидации  наблюдалось усиление факторов, вызывающих  неопределенность. К
числу этих последних  принадлежат прежде  всего  интерактивные методы -- те,
посредством   которых  человеческий  мозг   взаимодействует   с  логическими
процессами вычислительной машины. Так как  на первый план  при этом выходили
стихийные и  интуитивные  решения,  результаты оказались непредсказуемыми --
элементарный пример того, как может  быть  использовано  во зло само по себе
полезное средство. Иллюстрации тому легко найти прежде всего в бесконтрольно
развивавшихся тогда науке  и технике, а также в использовании компьютера для
решения   художественных  задач  (компьютерная   графика   --   компьютерное
искусство).
     Приведенный  выше  пример  из  истории  показывает,  что  отрицательные
последствия  при использовании  компьютера  неизбежны, если он  подвергается
стихийным воздействиям со стороны человека. Отсюда проистекает необходимость
предоставлять  обрабатывающим  информацию устройствам все  большую и большую
самостоятельность.  Конечной  целью  такого  развития  является  система,  в
которой  сеть  мощных  вычислительных  машин, процессоров  и  банков  данных
работает   по   законодательным   программам    на   основе    автоматически
регистрируемых данных без какого-либо вмешательства человека.
     Основополагающим   принципом  при  использовании  компьютера   является
непременное  условие, чтобы, служа  человеку, он  приносил  ему максимальную
пользу.  Благодаря своей безупречной  точности компьютер  представляет собой
идеальный  инструмент  управления  и  руководства  государством.  Какие-либо
произвольные   Действия,  которые   в  архаических   политических   системах
наблюдались достаточно часто, благодаря компьютеру становятся невозможными.
     Сверхупорядоченные программы, по которым работает компьютерная система,
содержат все статьи Основного Закона с  приложениями  и  дополнениями. Чтобы
полностью учитывать  в своей  работе  все аспекты  реального  положения дел,
установленные  в  качестве периферических  вычислительных  машин  процессоры
должны располагать исчерпывающими сведениями о социальной  ситуации и прежде
всего   о  конкретных  социальных,  психологических  и   медицинских  нуждах
населения.  Соответственно  социосистема   построена  таким  образом,  чтобы
максимально   облегчить   осуществление   наблюдения   и   контроля.  Данные
медицинских  обследований  и  психологических тестов дополняются сведениями,
полученными   при  посредстве  сети   тесно   сгруппированных  оптических  и
акустических  сенсоров.   Первая  фаза  оценки  происходит   в  периферийных
устройствах  --  данные  о  поступках,  соответствующих среднестатистической
норме,  сбрасываются,  данные  же  об  отклонениях  от  вышеназванной  нормы
передаются для анализа в центральный процессор.
     Таким образом, в системе "человек -- машина) компьютер обретает ведущую
роль:  он  берет  на себя  функции  прежних  правительств,  причем, выполняя
идеально их обязанности, оказывается полностью  свободным от их недостатков.
Он  является совершенным орудием управления -- бескорыстным и неутомимым  --
на службе у человека.



     Бен едва смог дождаться второй половины дня. Ему не терпелось проверить
на своем  терминале несколько  трюков, относящихся  к  работе с  центральным
компьютером. А пока он на разных видах транспорта разъезжал без определенной
цели по городу:  зашел в ресторан-автомат, потом в  зал игральных автоматов,
потом  в  парикмахерскую -- сделать  массаж лица и маникюр. И  тут ему  тоже
пригодились  знания, почерпнутые из записей: вместо своего личного номера он
сунул в  прорезь кусок фольги, и однако  проход  открылся, Бен  смог войти и
получить  жетоны на  обслуживание  роботами  в  парикмахерском салоне; обвел
несколько полей  на своей  магнитной  карточке металлическим карандашом -- и
проходы стали  перед  ним  открываться,  хотя  желтая  лампочка  регистрации
личного номера при этом не загоралась; набрав определенное сочетание цифр на
клавиатуре  магнитокара,  он  обнаружил,  что  при  желании  может  покидать
установленные  маршруты, превышать  установленную  скорость,  передвигаться,
по-видимому, и  по закрытым районам... Он остерегался пока  использовать эти
возможности,  так как меньше всего ему хотелось привлекать к  себе внимание.
Тем не менее  уже эти первые  опыты показали, что содержимое  записей  может
быть  использовано прямо сейчас;  он  был  самым могущественным человеком  в
государстве.
     Четырнадцать часов. Едва только вход  в  центр  контроля  открылся, Бен
побежал к лифту, поднялся  на этаж, где находился его новый рабочий отсек, и
через две  минуты дисплей на его столе уже светился. Затем, как обычно,  Бен
ввел собственный личный номер.
     Он  задумался, куда ему лучше спрятать бумаги. Нельзя допустить,  чтобы
кто-нибудь их увидел.  Наконец он  выдвинул  ящик  из-под  доски  пульта  и,
разложив в нем  листки, прикрепил их к  дну клейкой  лентой. Если кто-нибудь
войдет, ему достаточно будет задвинуть ящик.
     Систематически, одну за другой,  он  начал вводить  в компьютер задачи:
способ  избежать  контроля над  потраченным машинным  временем,  обеспечение
доступа  к  заблокированному  материалу,  блокировка  определенных  вызовов,
программ, применений... Не все получалось  сразу: за  прошедшие годы система
была  явно  усовершенствована.  Но ему,  как правило, оказывалось  не  очень
трудно  примениться к новой ситуации. И если какие-либо коды или  символы не
срабатывали,  он  все  равно знал,  что  именно  заняло  их место:  основные
принципы рекомендуемых записями методов по-прежнему оставались в силе.
     Конечно,  трудно  было удержаться и  не  воспользоваться  возможностями
получить  доступ  к  информации,  которая  до  этого была  ему.  недоступна,
затребовать  личные  дела сослуживцев  и  вышестоящих,  Освальдо и Гунды,  и
заняться  поисками  новых данных о себе самом... Но  прежде  всего нужно как
следует овладеть этим орудием, так неожиданно оказавшимся в его руках...
     Примерно через час в коридоре послышались шаги, и он мгновенно задвинул
ящик  с  листками,  выключил  дисплей  и  ввел  через печатающее  устройство
несколько безобидных приказов.
     -- Образцовый расследователь, как всегда!
     Гунда уселась уже  в  привычной  ему позе  на крышке  пульта, прямо над
ящиком  с тайными  записями -- слегка, как показалось  Бену,  вызывающе.  Он
подумал,  обычно  ли  для нее  демонстрировать  себя таким же образом  перед
другими. Может,  они этого  не замечают или  им это  просто  неприятно,  как
раньше ему. Но  сам  он  теперь  смотрел на  женщин и девушек совсем другими
глазами. Он взглянул  на  нее внимательно. Смотреть на нее  было приятно, и,
как уже не раз бывало, она  напомнила ему куклу  Блэки. Правда, сложена  она
гораздо лучше; и  внезапно Бен снова ощутил возбуждение, появлявшееся у него
и  в  прежние встречи с Гундой, но только на этот раз сюда  не примешивалось
никакого  отвращения, напротив: это было (в чем он признался себе совершенно
откровенно) явное телесное влечение.
     Возможно, выражение лица его выдало,  потому что Гунда встала и подошла
к нему почти вплотную.
     Бен положил руку ей на бедро и притянул ее к себе.
     -- Осваиваю новую машину, -- объяснил он.
     -- Довольно играть в  прятки! -- неожиданно сказала Гунда совсем другим
тоном.
     Она подтащила вторую табуретку и села рядом. Потом, оглядевшись вокруг,
прошептала:
     -- Ты в опасности. Ты, верно, сам уже это давно понял. Но,  может быть,
ты не понимаешь... Я тебя хочу спасти!
     -- Что ты имеешь в виду? -- У него не было никакого  желания делиться с
Гундой своими секретами.  Внезапно он снова насторожился. -- Что ты имеешь в
виду, когда говоришь, что мне помелеешь?
     -- Ну и  вопрос! Не нужно меня бояться: я за тебя. И могу это доказать.
Я скажу тебе нечто, известное лишь немногим. Задумывался ли  ты когда-нибудь
о том, нет  ли у  нас в государстве недовольных системой? Подпольных  групп,
тайных организаций? Короче: к одной такой организации принадлежу я.
     -- А зачем ты мне это говоришь?
     -- Разве не понятно? Потому что ты один из нас.
     -- Вздор! Ни о какой тайной организации я не знаю.
     -- Не знаешь, потому что ты под психоблоком. Однако в последние дни ты,
быть может,  все  же  обратил внимание  на  то,  что ты вовсе не безвредный,
малообеспеченный, среднестатистический  член Свободного Общества! Думаешь, я
не знаю, что ты встречался с Харди, Джонатаном и Барбарой? Так вот: они тоже
в моей группе.
     --  Ни с  одним из них  я  не  обменялся и словом о  какой-либо  тайной
организации или о чем-либо подобном.
     --  Разумеется,  нет! У всех  у них точные правила поведения  на случай
вынужденного  контакта с  расследователем. Они  не знают, что  ты тоже  член
группы, ведь в последние годы (то есть когда в нее вступила я) ты  ни в  чем
не участвовал. Но раньше ты состоял в ней, причем играл ведущую роль. Многие
знают  твое  имя  и слышали  о том,  что  ты  совершил. Уже не  один год они
надеются, что в один прекрасный  день  ты всплывешь снова -- все  вспомнишь.
Вот  почему  я наблюдала за тобой  последнее время и помогала обрести самого
себя.
     Бен  попытался  совместить то, что  сказала Гунда,  со  своими  полными
пробелов  представлениями.  Кое-что  выглядит   вполне  правдоподобно.   Его
по-прежнему переполняло  недоверие, но  все-таки в  нем шевельнулась надежда
узнать наконец не дающую покоя тайну.
     --  Возможно, следует  тебе объяснить, что  в последние дни случилось и
что за всем этим кроется. -- Гунда достала коробочку с таблетками, протянула
одно Тонизирующее драже Бену, а другое приняла сама. Шепот ее стал еще тише.
-- Несколько лет  назад  один из членов нашей группы тебя нашел. Ты уже стал
расследователем, послушным слугой своего  господина Бенедиктом Эрманом -- мы
с трудом сдерживали смех. Но это,  естественно, означало, что "обращение"  в
твоем  случае  им  удалось идеально.  С  некоторыми другими, кто, как и  ты,
попадался им  в руки, было совсем не  так. Мне поручили за  тобой наблюдать.
Да, ты,  быть может, не  поверишь, но среди  членов нашей группы  есть также
граждане  высших  категорий. Благодаря этому  возможно  многое, что человеку
твоего  положения покажется чудом. Короче, по некоторым признакам я  поняла,
что твои внутренние барьеры начинают слабеть.
     -- А почему ты говоришь мне это только теперь?
     -- Неизвестно, поверил бы ты мне раньше или нет. Нет, инициатива должна
была принадлежать тебе, исходить от  тебя. Но толчок к этому мы дать могли и
сделали это. Да, теперь, по-моему, память возвращается  и  к тебе... --  Она
уже заметила, что Бен задумчиво сомкнул веки.  -- Мы поставили  тебя лицом к
лицу с  самим собой. Ты наверняка отдаешь себе отчет в том, что сама система
такого   промаха  никогда  бы  не  совершила.  Нет,  чтобы  это   произошло,
понадобились некоторые  усилия.  Но самое важное,  что  усилия  наши были не
напрасны. Ты понимаешь сам, что после этого мы уже не выпускали тебя из поля
зрения; около тебя все время был кто-нибудь из нас. И  это  благодаря нам ты
смог  осуществить  реактивацию  содержимого памяти.  Только подумай: неужели
можно  поверить, что в  распоряжении  подпольного  биохимика,  работающего в
задней комнате мужского туалета, окажется средство для реактивации?
     --  Но  полной  реактивации  не  получилось, -- возразил Бен. --  Да, в
сознании у меня  всплыло  немало всякой  всячины,  но  многое противоречиво,
неясно, неправдоподобно...
     -- А  иначе  и  не  могло  быть,  --  отозвалась Гунда. --  Двумя-тремя
препаратами  настоящей реактивации  не  добьешься.  Ты никогда не видел, как
производится настоящая? Нейронным  зондом вскрывают один  уровень за другим.
На  каждый из  них воздействуют строго дозированными  ударами электрического
тока.  Лекарственные  препараты  служат  только  поддержкой.  Все  это  было
невозможно в твоем случае. Мы дали тебе лучшее средство,  каким располагали,
но  в  сознание  оно  выводит,  естественно,  не  только то,  что  ты хочешь
вспомнить,  но  и  многое  другое.  Средство  это  действует  не  только  на
заблокированные отделы мозга,  на глубоко спрятанную информацию, но и на всю
ассоциативную  память,   отчего  в   сознании,  кроме  нужных  воспоминаний,
всплывают также всякие образы,  не  имеющие никакого отношения  к  делу. Это
могут быть  и  сновидения, сопровождающие  реактивацию в  собственном смысле
этого слова.
     -- И что же в этих сновидениях правда?
     -- Я не знаю, как средство подействовало на тебя и что именно ты  видел
во сне. Но я, конечно,  могу сказать  тебе, что там правда:  ведь почти само
собой разумеется, что в такой системе, как  эта, снова  и снова находят друг
друга люди,  которые не хотят  примириться с диктатурой компьютера.  К таким
людям принадлежал и ты -- так же, как Харди, Джонатан и Барбара...
     -- Я видел это во сне... -- прошептал Бен.
     -- Что ты  имеешь  в  виду?  --  и Гунда умолкла  на мгновение.  --  Ты
вспомнил все, что с тобой было? Это и видел ты в своих снах?
     -- Да, возможно. --  Словно желая избавиться от  тревожащих его мыслей,
Бен провел рукой по лбу. --  Ну, хорошо. Может быть, все так и есть, как  ты
говоришь.  Может быть, все это где-то  во мне еще живет... кое-что я увидел,
пережил  заново. Что  ж, если  все это правда, тут уже все  равно  ничего не
изменишь. Но что будет теперь?
     -- Ты  еще спрашиваешь? Ты  снова присоединишься к  нам. Сможешь занять
ведущее положение. Мы с тобой будем работать вместе -- ты бы этого хотел?
     Гунда снова к нему придвинулась. Но он сейчас думал о другом.
     --  Все  это звучит  очень логично. Но не  кажется ли  тебе, что другие
могут посмотреть на  это  по-иному? Для  меня все те события остались далеко
позади. И даже если все они произошли на самом деле, что они значат для меня
теперь? С  какой  стати должен я к вам присоединяться? Почему ты  вообще мне
обо всем этом говоришь?
     -- Но послушай же, Бен! -- Она схватила его за локоть. -- Тебе только и
остается,  что  работать вместе  с  нами.  Ты  ведь  знаешь,  людей в  нашем
государстве сковывают не только  физические, но и духовные ограничения. Поле
зрения  у  них  искусственно  сужено.  Подавлена  целая  гамма  естественных
побуждений, некоторые ликвидированы вообще. Ты думаешь, это в природе вещей,
чтобы люди  беспрекословно подчинялись  всем приказам? Нормально, по-твоему,
когда  мужчин  отделяют  от  женщин только потому,  что  хотят  держать  под
контролем какие-то там абстрактные генетические  данные? Самое естественное,
что  есть  в мире,  объявлено извращением!  Не вернее  ли другое:  извращено
общество,  в  котором мы живем?  --  В  голосе  Гунды звучала ненависть.  Он
становился  все громче, и, заметив это, она опять перешла  на полушепот.  --
Нам говорят, что  у  всех  у  нас  равные права, что исчезло различие  между
богатыми и бедными. А ведь ты сам  убедился, что это вовсе не так. Ты видел,
как живут  граждане высших категорий. Все, о чем нам твердят, ложь. По сути,
правда заключается в том, что  очень немногие  живут в роскоши и изобилии за
счет многих.  И ты  еще спрашиваешь,  почему ты должен к нам присоединиться!
Есть люди -- их немного, -- чей психологический горизонт сузить  не удается.
Мы с  тобой принадлежим  к их числу.  А  кто  хоть раз  посмотрел  открытыми
глазами вокруг, тот  уже не сможет  жить, как все  остальные.  И тот, у кого
сохранилась хоть искорка инициативы, готов отдать борьбе против этой системы
все свои силы.
     На мгновение Бен задумался. Потом сказал:
     --  Ну,  хорошо. Допустим,  я  буду работать в твоей группе. Что я буду
делать?  Как вы представляете  себе  борьбу против этого государства? Ты  не
хуже  меня  знаешь,  что  все  у  нас  идеально  организовано, руководимо  и
контролируемо.  Что  могут  сделать несколько человек, даже если они  умны и
деятельны? Что могу сделать я?
     Гунда  как-то странно  на него  посмотрела. Конечно,  она  взволнована,
наверное,  все это  для нее очень  важно, но  сейчас во взгляде ее появилось
что-то еще -- голод, жадность? Бен  напряженно ждал ответа:  быть  может, из
него он узнает больше, чем Гунда готова ему сказать.
     --  Все  очень  просто,  Бен. Средство  есть.  И  ты  поможешь  нам  им
воспользоваться. Ты  знаешь,  что  я  имею в виду? Бумаги,  записи.  Да,  мы
узнали,  что  только  одному человеку известно,  где  они спрятаны,  и  этот
человек ты.  Вот почему ты  для нас  так важен.  Дай мне эти бумаги,  нужно,
чтобы ты отдал их мне сейчас -- и все будет хорошо.
     -- А какова цель? Зачем вы хотите все это применить?
     Словно в отчаяньи от того, что ее не понимают, Гунда затрясла головой.
     -- Да  разве не понятно? Мы  нарушим  функционирование системы,  мы  ее
уничтожим!  Создадим хаос  --  ты  знаешь,  что  теперь  мы в состоянии  это
сделать. Где бумаги?
     -- Я спрашиваю не о конкретных  действиях: я достаточно хорошо знаком с
центральной  системой управления  и  контроля  и  знаю,  как  можно  вызвать
определенные последствия. Я спрашиваю о цели.  Что  мы этим изменим? Вообще,
какая у вас цель?
     Гунда была ошеломлена.
     --  Разрушение  системы, разумеется!  Мы станем руководить  сами. Дадим
людям свободу. О Бен, только  подумай, как изменится  для нас  с тобой  этот
мир! Мы сами станем теми, кто живет в высоких домах, высоко над городом, над
всеми остальными! Тогда мы сможем быть вместе, Бен  --ты и я!-- выберем себе
любой из  этих роскошно обставленных этажей,  будем жить без забот... Что ты
на это скажешь? Разве это не прекрасно?
     Да,  это прекрасно!  Только представить  себе,  что  у  тебя просторное
жилье, что  ты дышишь  хорошим воздухом, что пища  у  тебя вкусная, а чистой
воды сколько хочешь. Представить себе жизнь без твердого распорядка дня, без
очередей перед окошком выдачи пищи, без форменной одежды, без новостей дня и
разъяснений   политической  программы.  Без   физических   упражнений,   без
психотренинга, без занятий по сравнительной истории. Без хождения на работу,
без контроля, без ограничений...
     Картины,  нарисованные Гундой, не  произвели бы  на  него  впечатления,
только если  бы  он  был  начисто лишен фантазии. И сама Гунда: он  почти не
знает ее, но разве это так важно?  Он всегда спал только  со  своей куклой и
только один раз с настоящей девушкой, Барбарой. Разве не все равно, с кем из
них двоих он зажил бы вместе? А Гунда не только хороша собой,  она, кажется,
еще и умна -- совсем не такая, как люди, с которыми он до сих пор имел дело.
Может, все-таки, это осуществимая мечта?  Беззаботность,  привольная  жизнь,
нескончаемый отдых намного прекраснее, чем даже в деревнях-пансионатах.
     Но кроме этого было что-то еще. Хотя он далеко не нашел  пути к  своему
прошлому, хотя ему  еще неясно, что правда, а что  ложь, все  равно что-то в
нем снова обрело  жизнь, что-то, чего он никогда раньше не  выражал словами,
что  описать и  выразить было труднее, чем приятную жизнь,  но что,  однако,
было гораздо существеннее и реальнее: цель, которую он когда-то  перед собой
поставил. Теперь он  знал ее снова, и  ему  снова  хотелось ее достичь. И  с
целью этой все, чем пыталась соблазнить его Гунда, было несовместимо.
     Резко, так что рука Гунды соскользнула с его локтя, он встал.
     -- Нет, -- сказал он. -- Я все обдумал: действовать вместе  с вами я не
буду. Это мое последнее слово.
     Гунда вскочила, будто ее хлестнули бичом. Лицо ее выражало безграничное
изумление.
     --  Как?  Ты  отказываешься  действовать  с нами  заодно?  Боишься, или
слишком  ленив, или слишком  глуп? Хорошо,  пусть будет так!  Пусть  грязную
работу делают другие --  ради  всех,  в  том числе  и ради тебя.  Но дай нам
записи! Отдай их! Где они?..
     Она вцепилась в Бена, потом  бросилась к лежащим на столе перед пультом
листкам  с  заметками,  стала  лихорадочно  их  просматривать,  метнулась  к
стенному  шкафу, распахнула его... Казалось, она на грани истерики. Шагнув к
ней,  Бен  крепко, так,  чтобы  она не могла двинуться с места,  взял ее  за
локти.
     -- Ты сошла с ума! Успокойся! Ведь ты можешь  привлечь к себе внимание!
Возьми себя в руки!
     Бен подождал, и напряжение вдруг покинуло ее тело. Тогда он добавил:
     -- По-моему, мы все сказали. Уходи!
     Она  безвольно  дала  ему  подвести  ее  к выходу  из  отсека.  Там  он
остановился, а она деревянными шагами, как неживая, пошла дальше.
     Смысл  услышанного  дошел до Бена не сразу. Он не был  уверен,  что все
сказанное Гундой  соответствует истине,  однако кое-что  подтверждалось  его
воспоминаниями. Но  самое главное теперь он знал: кто-то кроме него понимает
ценность записей и хочет  ими завладеть -- если понадобится, любой ценой. Он
задумался  ненадолго,  потом при помощи генератора случайных  чисел дал себе
новое  кодовое  число,  закрепил  его  посредством  трюка,  о  существовании
которого узнал час назад, и зарезервировал за этим новым кодовым числом зону
машинной памяти. К  зоне этой, не уничтожив  хранящихся  в ней данных, никто
другой  не мог бы получить доступа, и в нее  он ввел все, что  содержалось в
записях. Удостоверился  еще  раз,  что  при  помощи нового  кодового  числа,
которое он выучил наизусть, материал  можно  затребовать. После этого извлек
листки из ящика, на дне которого они были закреплены, и сжег.

     Тезисы об использовании обработки данных
     в социальной сфере
     Решающей предпосылкой для использования автоматической обработки данных
в  социальной  сфере   является  равновесие  между  улучшением   социального
обеспечения,   осуществляемым   при   посредстве  более   полной   обработки
информации, с  одной  стороны,  и охраной  информации, которой  обмениваются
между собой социальный тренер и гражданин, -- с другой.
     Компьютер  является  единственным  вспомогательным  средством  социо- и
психотренера, которые, служа пациенту и Обществу, стремятся при формировании
психологических и социальных установок добиться наилучших результатов.
     Конечной  целью развития  в  этом направлении  должны быть  максимально
полные сбор  и  обработка  информации; чтобы  это  стало  возможным,  каждый
гражданин, среди других своих ежедневных обязанностей, должен неукоснительно
сообщать  сведения.  Другими  средствами сбора  данных  являются экзамены  и
тесты, часть которых проводится  открыто, а часть (для того чтобы испытуемый
сохранял в  своих реакциях  непосредственность) маскируется. Психологические
данные в сочетании с результатами очередного  медицинского обследования дают
достаточно полное  представление о  личности.  В  соответствии  с  принципом
тождественности  государства  и гражданина для ведомств, которым  вменено  в
обязанность  осуществлять  сбор  информации, не  существует  никакой частной
сферы или права на  тайну.  Согласно информационно-позитивистским принципам,
личность  есть  не что иное, как сумма всех поддающихся учету данных.  Право
гражданина  на обеспечение и  защиту  может  быть  гарантировано ему лишь  в
случае,  если структура личности целиком доступна наблюдению. Соответственно
обязанность  быть открытым введена  в статью  первую  Основного  Закона  как
неотъемлемая ее часть.



     Остаток рабочего времени  Бен  потратил на  то,  чтобы внести несколько
изменений в свое собственное, записанное в электронной  памяти  личное дело.
Особое внимание  он уделил событиям, зарегистрированным в последнее время, и
стер  все, что  могло вызвать подозрения. Он был ошеломлен, когда обнаружил,
какое  глубокое  знание  предмета  стоит  за  методами,  зафиксированными  в
записях. Так  знать  предмет  могли  только  профессионалы. И  наверняка  им
пришлось потратить немало времени и сил, чтобы выявить и поставить на службу
своему делу все слабые места системы. И он увидел также, что особенно слабым
местом является  как раз  то обстоятельство,  что  в  результатах  обработки
данных государство  видит  единственную  свою  опору. А ведь вмешательство в
данные как бы  ликвидирует часть  реальности.  Можно задним числом  изменять
прошлое, для этого достаточно стереть содержимое нескольких  ячеек  памяти и
ввести другие данные... А потом Бен вдруг понял, что принцип этот может быть
использован  и  гораздо  шире: можно, сочетая его со  средствами современной
психологии, изменять, исправлять, улучшать задним числом даже жизненный путь
того или другого человека...
     Теперь  он знал: оружие, попавшее ему в руки, он пустит в ход. Да,  это
самое настоящее оружие;  этими  профессиональными приемами  можно совершенно
определенно  достичь гораздо большего, чем  взрывчаткой; информация, если ты
хочешь изменить мир,  --  средство куда  более эффективное, чем  оружие  или
орудия труда...  Конечно, кое-что  он должен будет  проверить. В какой своей
части сведения, полученные им от Гунды, соответствуют истине, а в какой нет?
     Теперь  ему  был  открыт  доступ к бесчисленному  множеству  скрываемых
сведений, и было искушение просмотреть их все, изучить... Но прояснит ли это
что-нибудь?  Что, если  данные  эти уже  давно  стали  предметом чьих-нибудь
манипуляций, если они  фальсифицированы  в соответствии  с самыми разными  и
даже взаимоисключающими намерениями?
     Все-таки лучший способ доискаться истины -- убедиться самому...
     И сразу  после работы он отправился к  Барбаре. Только от нее он, может
быть, узнает... У входа в блок, где она жила, он потребовал, чтобы ее к нему
вызвали.
     Через минуту она была перед ним.
     -- Бен, я так надеялась, что мы увидимся снова! Но не решалась.
     Он положил руку ей на плечо и тут же снял, опасаясь взглядов прохожих.
     -- Пойдем.
     -- Место в высоком доме сегодня занято, -- сказала Барбара. -- Я хотела
дождаться, когда  освободится другое...  Я бы тогда дала знать... а сейчас я
не знаю, куда нам пойти.
     -- Послушай, Барбара, я бы хотел  с  тобой  поговорить. Нужно, чтобы ты
мне ответила на несколько вопросов. Ответишь?
     --  Да, с удовольствием, -- отозвалась занятая своими  мыслями Барбара.
--  Вообще-то  я  знаю  одно  местечко,  некоторые  мои  подруги  иногда  им
пользовались.  Правда,  не такое роскошное, как  то,  где мы  были, -- ты не
обидишься?
     -- Мне все равно, -- сказал Бен. -- Я ведь хочу только спросить кое-что
об этой подпольной организации.
     -- Какой  подпольной  организации? Пойдем,  нам  нужно  перейти  на  ту
сторону.  Это склад  рабочей одежды,  он совсем рядом.  Обогревается  теплым
воздухом -- там не холодно.
     -- Это очень важно, Барбара: ты должна мне сказать все, что знаешь. Что
связывает тебя с подпольной организацией?
     --  Я не знаю,  о чем ты говоришь.  Ни о какой подпольной организации я
никогда не слышала. Брось эти глупые вопросы, пошли!
     Бен не шевельнулся и, когда она потянула его за собой, задержал ее.
     -- Барбара, -- проговорил он умоляюще, -- пожалуйста, скажи мне правду!
Я узнал об  этом сегодня -- о тебе, и Джонатане,  и Харди. Со мной ты можешь
говорить откровенно. Я теперь один из вас. Не заставляй себя упрашивать!
     Лицо Барбары стало жестким.
     -- Не иначе как  ты рехнулся, Бен! Какая тайная организация? Не лезь ко
мне с такими глупостями. Или, может, ты сам в  чем-то таком замешан? Ты... Я
не хочу к этому иметь  никакого  отношения. --  Она прильнула к нему,  но он
отодвинулся. -- Это все, что ты хотел мне сказать
     -- Да.
     Бен повернулся и пошел прочь.
     Домой  он  добирался на подземке.  Следил за  тем,  чтобы  ни на миг не
оставаться в вагоне одному: он достаточно хорошо помнил, что с ним произошло
накануне. На этот счет Гунда никаких объяснений не дала, но даже дай она их,
они имели  бы так же мало ценности,  как то,  что он от нее сегодня услышал.
По-видимому, Барбара сказала  правду. Невозможно себе представить, чтобы она
так  хорошо  притворялась.  Да и  .какой  смысл  ей  притворяться?  Учитывая
реальные   обстоятельства,  она,  если  бы  притворялась,   реагировала   бы
по-другому...  Ну  что ж, может, ему еще удастся  это выяснить.  Теперь это,
собственно  говоря, большого значения не имеет.  Желание сделать  то, что он
себе наметил, все больше в нем крепло.

     Войдя в спальный зал, он увидел в нем толпу и обнаружил, что столпились
люди перед  его  кабиной.  Он сразу предположил,  что происходящее  каким-то
образом  связано  с событиями,  в  которые  он  оказался вовлечен,  и  решил
смешаться  с толпой. Незаметно пробрался немного  вперед  и увидел,  что его
кабина  разорена. Одеяло, подушка, простыня и матрас лежали  на полу, там же
валялись  выломанная  дверца  шкафа и  кукла  Блонди --  туловище  вспорото,
пенопластовые  шарики, которыми она была  набита, высыпались наружу;  матрас
тоже был  выпотрошен,  приемник  разбит.  Не задаваясь  больше  вопросами  о
причинах происходящего, Бен повернулся и,  выбравшись из толпы, направился к
лифту.
     Едва кабина лифта остановилась и дверь отодвинулась, Бен, хотя в кабине
было полно людей, втиснулся туда тоже.
     -- Это он?
     Женский голос из глубины кабины ответил:
     - Да.
     Бен  повернулся  вправо  и узнал  Гунду,  лицо  которой  сейчас скрывал
дыхательный фильтр.
     Внезапно  он почувствовал,  что  его  схватили  и крепко держат, что  в
карманах  у  него  шарят  чужие  пальцы,  что  на нем разрывают  комбинезон,
прощупывают подкладку.
     -- Ничего нет!
     -- Внимательней: наверняка он носит их с собой!
     С него сорвали  одежду,  сдернули ботинки, стали в них проверять каждый
сантиметр. Он стоял  между  ними голый, и сильные руки  по-прежнему  держали
его.
     -- Ничего нет! -- повторил один и повернулся к Гунде.
     Лицо ее исказила злоба.
     -- Скажи, куда ты их спрятал! Ну, говори же!
     Бен молчал.
     -- Заняться им как следует?
     Один  из  них  схватил  его за  горло  и  отогнул  назад  голову. Гунда
помедлила мгновение, потом сказала:
     -- Отпустите его! Нет времени.
     Светящееся  табло показывало,  что  лифт  спустился  в подвальный этаж.
Когда дверь открылась, Бена выпихнули  из кабины  пинком, вслед швырнули его
одежду. Дверь закрылась, и лифт пошел вверх. Бен быстро оделся. В нескольких
местах одежда была  порвана,  скрыть  дыры оказалось  нелегко.  Понимая, что
времени у него остается немного, он быстро взбежал по ступенькам вверх.



     Снаружи было уже темно, улицы, как всегда, заполнял вязкий туман, и все
прохожие были в дыхательных фильтрах.
     Бен тратить время на  надевание  фильтра не  стал. Сославшись на острую
необходимость  внемаршрутной  поездки,  он вызвал магнитокар,  сел  в него и
направил машину к вычислительному центру.
     Главный  вход  был  заперт,  но  Бен заранее  обработал  свою магнитную
карточку с личным  номером,  и, едва  он вставил  ее  в щель, вход открылся.
Когда дверь за  ним захлопнулась,  он обернулся:  у него было чувство, будто
случилось что-то  бесповоротное,  окончательное.  Он,  правда,  подумал, что
чувство это,  быть может,  вызвано  необычным видом здания  внутри; он здесь
бывал  лишь  в часы работы и всегда только днем. Свет  шел от люминесцентных
полос  на  стенах и потолках; он  смягчал  контрасты,  поэтому  все предметы
казались покрытыми пылью.
     Бен не воспользовался лифтом, а поднялся по лестнице.
     Войдя в свой новый отсек, он  ужаснулся; какая-то злобная, разнузданная
банда разгромила все и здесь. Ущерб,  нанесенный вычислительным устройствам,
причинил ему больше  страданий, чем то,  что сделали в его  спальной кабине:
обшивка  со  всех блоков сорвана, схемы  оголены,  пол  усыпан бесчисленными
кристаллами.  Шкафы  открыты,  все  хранившиеся в них  кассеты с  магнитными
пленками  валяются кругом,  они  открыты  тоже;  вытянутые  из  них  пленки,
бесконечными  змеями извиваясь по полу, в одном  из углов  отсека  свились в
клубок,  распутать  который было уже невозможно.  Бен повернулся,  собираясь
уйти:   в  конце  концов  то,  что  он  здесь  увидел,  не  было   для  него
неожиданностью.
     Он  мог  сейчас войти  в  любой рабочий отсек,  но что-то тянуло его  в
старый. Он сбежал на два этажа вниз и помчался по коридору. Возможно, искали
и в этой комнате... но нет, в ней все как прежде.
     Он  вошел.  На  пульте  несколько  карандашей,  рядом  блокнот. Данные,
отдельные слова на листках... Значит, замену ему уже нашли.
     Бен  отодвинул стул  перед  пультом  с  печатающим устройством  и  сел.
Привычными  движениями,  которые  руки  его повторяли  тысячи раз, установил
связь   с   компьютером.   Дисплей    засветился.    На    нем    появилась.
последовательность   печатных  знаков.   Номер:  33-78568700-16R.  Имя:  его
собственное. Диаграмма, пересекающая ее сверху вниз линия. Крестик, итоговый
результат  расположенных в столбик статистических  данных. И затем,  в более
широкой строке, подчеркнутое красной линией обозначение категории: Y--.
     Хотя то, что это может случиться, Бену в голову приходило, на мгновение
он оцепенел от страха. У него перехватило дыханье.
     Но он тут же взял себя в руки. Это  сейчас не  самое  важное.  Рано или
поздно это должно  было произойти. Все к этому шло. Если он и не признавался
себе прямо,  все  равно в глубине души  предчувствовал.  И в  конце  концов,
опережая другую сторону, оказался здесь...
     Система  функционирует, у него есть  доступ к решающему блоку, к центру
управления, к запоминающим устройствам... Это самое важное.
     Он точно помнил команды, которыми можно обойти определенные блокировки.
Набрал эти команды, затем вызвал содержимое записей; оно  сразу же появилось
на дисплее -- сухие цифры, знаки, слова, такие безобидные на вид.
     А потом  Бен набрал команду, посредством которой устанавливается связь,
-- команду, которая направит информацию туда, где ее используют.
     Еще  несколько команд -- меры по защите: эта программа будет  выполнена
до конца, никто ничего не сможет в ней Изменить.
     Бен  повернул  главный тумблер  влево.  Дисплей  потемнел,  лампочки на
пульте  погасли. Связь  между ним и вычислительной  системой  была прервана.
Однако система жила, и она послушно подчинялась тому, у кого был к ней ключ.
     Больше  здесь  делать было нечего. Бен был выжат, пуст. Он  не знал что
именно, но что-то  неминуемо должно было произойти,  что-то касающееся лично
его, и предотвратить это теперь было уже невозможно.
     Когда он услышал шаги, он даже не обернулся. На плечо ему легла рука, и
голос Освальдо произнес:
     -- Я так и думал, что найду тебя здесь.
     Только теперь Бен повернулся.
     -- И больше никого?
     -- А кто  еще должен быть? Я хотел поговорить  с тобой  наедине. Или ты
ждешь  Гунду?  Ее  только что  арестовали. Вместе с сообщниками.  Ты успешно
прошел проверку и  не  связал себя  с ними.  Это благодаря тебе мы смогли их
разоблачить.  Ты  успешно  прошел  последнюю часть  проверки и  оправдал мои
ожидания.  -- Освальдо  взял  руку Бена и пожал ее.  --  Пойдем,  здесь тебе
больше делать нечего.
     Он повел Бена в свой кабинет. Там Бен увидел новый, чистый комбинезон.
     --  Ты, наверное,  захочешь привести себя  в порядок?  Вон  там дверь в
туалетную комнату. И переоденься!
     Погруженный  в  свои мысли,  Бен  послушно выполнил  то,  что  ему было
сказано.  Подставил лицо  под почти  не  пахнувшую  серой  холодную  воду  и
оторвался от нее, только когда почувствовал, что голова снова ясная.
     Освальдо,  ждавший за  дверью,  повел  его с  собой. Лифт поднял их  на
крышу, там стояло турботакси. Летать на нем Бену прежде не доводилось...
     Освальдо  сел  за  руль,  Бен  -- рядом. Стеклянная  кабина висела  под
двигателем и рулевой плоскостью, и взгляд не встречал преграды нигде.
     Сквозь влажные клочья  тумана,  похожего в  свете  прожектора на вязкую
жидкость, Освальдо повел машину медленно вверх.  Через несколько  секунд они
вынырнули  над  колышущейся поверхностью  тумана.  Теперь их окружал  чистый
воздух -- картина,  которую Бену довелось  видеть только один раз -- из окна
высокого дома. Как давно это было!
     Наконец  Освальдо заговорил. Как  ни любопытно было  Бену услышать, что
тот скажет, торопить Освальдо  он все-таки не стал.  Он знал, что все равно,
когда придет время, Освальдо заговорит.
     -- Посмотри  вниз! С этой высоты не видно и намека на то, что на  Земле
кто-то  живет. Удаляясь в такие места, как это, ты создаешь  дистанцию между
собой и  повседневностью. А когда нужно принять  важные  решения,  дистанция
этому очень помогает.
     Они  поднимались  в  небо  все выше,  иногда разрезали светлые  облака,
горизонтальные   слои  которых,  располагаясь  один  над  другим,   кое-где,
казалось, были скреплены  булавками.  На  востоке  из колышущихся масс смога
рвалось  вверх солнце.  Огненный круг  рос, становился ярче, будто множество
желтых стрел выпустили во Вселенную.
     -- Отсюда  смог выглядит совсем иначе, чем внизу,-- продолжал Освальдо.
-- Он последний пережиток ушедшей исторической эпохи, времени, когда человек
систематически уничтожал свою  среду обитания.  Уже тогда в развитии техники
были достигнуты  большие успехи, и однако это было время анархии. Пути науки
и здравого смысла разошлись. Человек оказался не в  состоянии прислушаться к
голосу  здравого смысла  -- подчинить  себя  порядку, без которого выживание
невозможно.
     Бен молчал. Освальдо, помолчав несколько секунд, заговорил снова:
     --  Смог постепенно  опускается  вниз. Скопившиеся в  воздухе  нефтяные
отходы, окислы металлов, копоть и  грязь возвращаются назад на землю. Каждый
раз, когда  удается выбрать время  и сюда вылететь, я вижу,  как велики наши
достижения:  да,  мы еще страдаем от последствий безумия,  постигшего в свое
время человечество,  но постепенно их ликвидируем. Я с  нетерпением жду дня,
когда массы тумана  разойдутся и наш город впервые искупается в  ни с чем не
сравнимом свете солнца.
     Он  замолчал  опять,  и  Бену  показалось,  будто  Освальдо  стесняется
овладевших им чувств. Тем временем Освальдо повернул какой-то тумблер.
     --  Автоматическое  управление, --  объяснил он,  --  теперь  мы  можем
разговаривать спокойно. -- Его голос  зазвучал  тверже. -- Я убежден, что  у
тебя множество вопросов.
     Бен сделал над собой усилие, чтобы освободиться от состояния, в котором
он  сейчас был, от  чувства  нереальности  происходящего,  отъединенности от
него, пытаясь  стать  на  новую, далекую  от банальных проблем  повседневной
жизни точку зрения.  Он с радостью забыл бы все, что связывало его с мрачным
миром под пеленой  тумана внизу. Может,  Освальдо  хочет показать ему выход,
какую-то даже в голову не приходившую ему, невероятную, лучшую  возможность?
Но здравый смысл взял в нем верх  снова, и голос его звучал совсем спокойно,
когда он спросил Освальдо:
     --  Зачем я  здесь? Почему вы взяли меня с собой?  Что  это значит?  Вы
знаете, что я имею в виду: категорию "игрек минус".
     --  Да, тебя перевели в новую категорию. Чего ты, собственно, ожидаешь?
Как по-твоему,  что происходит с людьми, переведенными  в  категорию  "игрек
минус"?
     --  Ну... в  лучшем  случае  психологическая перестройка,  формирование
новой личности. Но гораздо правдоподобнее нигиляция. Преждевременный конец.
     Освальдо негромко рассмеялся.
     -- Категория "игрек минус"  всего лишь промежуточная.  "С" --  вот твоя
новая  категория.  Теперь  ты  гражданин категории "С" с соответствующими ей
задачами и обязанностями.
     -- Но  почему?.. Ведь  итоговые  данные... оценка  в пунктах... плохие,
намного ниже среднестатистических.
     Освальдо рассмеялся опять.
     -- Любая  оценка  относительна. Вот  тебе пример:  чем  для рабочего на
конвейере являются  активность,  инициатива и  творческое начало? В его виде
деятельности они  только  помеха. Оцените его пригодность  к такой работе --
результаты будут отрицательными. Понятно тебе, что я хочу сказать?
     --  Кажется,  да... Вы  хотите  сказать,  что,  хотя  принадлежность  к
категории "игрек минус" отрицательна для определенных задач,  те же качества
могут оказаться  положительными,  даже  жизненно необходимыми,  при  решении
других задач.
     --  Совершенно верно, --  сказал Освальдо.  --  И  теперь я  подхожу  к
объяснению того, что именно двигало тобой  в последние дни: твоя собственная
судьба.  Все  очень  просто.   Среди  огромного   множества  граждан  нашего
государства  очень  трудно отыскать  людей,  которые  благодаря  неожиданным
генетическим  изменениям,  мутациям, приобрели качества,  которых до этого у
них  не  было.  Мы прекрасно  сознаем,  что  никакие  тесты  не обеспечивают
достаточно  надежно выявления этих качеств.  То,  что  при обычных проверках
принимается  за норму,  здесь имеет обратный смысл. Умный человек знает, как
надо  себя  вести,  чтобы продемонстрировать качества,  "хорошие"  в обычном
смысле  этого  слова. Разве сам  ты  не  прибегал  к  такой  хитрости, чтобы
избежать плохой оценки?
     Бен кивнул, и Освальдо продолжал:
     -- Нет  лучшего  способа  доказать наличие  у  испытуемого  активности,
инициативы и  творческого начала, чем поставив его в положение, где он будет
вынужден использовать эти качества. Так что спектакль этот поставили мы, и я
должен  просить у тебя прощения за  трудные  часы,  которые тебе из-за этого
пришлось  пережить. Но  ты должен  нас  понять!  И,  признайся,  наш  способ
оказался действенным.
     --  Гунда  говорила  другое. Если  верить  ей, приказ расследовать  мой
собственный случай дала мне ее группа.
     --  О Гунде ты  можешь забыть,  --  серьезно сказал Освальдо. -- Долгое
время  работать с ней вместе было хорошо. И очень приятно. Ты, наверное, уже
понял, что предписанное низшим категориям строгое разделение мужчин и женщин
является  только  следствием  нашей  тактики.  Да...  так  вот,  Гунда  меня
разочаровала. Одно время мне казалось, что она заслуживает  перевода в более
высокую категорию. Однако ее моральные качества  сделать этого не позволили.
Ты,  конечно,  заметил,   какая  она  была  превосходная  актриса,  как  она
притворялась.  То,  что  она тебе говорила,  не  соответствует  истине.  Она
выдумала все,  с  первого  до  последнего  слова,  только ради  того,  чтобы
заполучить записи.
     -- Мне тоже  казалось, что она грешит  против истины, -- сказал Бен. --
Но  какая-то  крупица  правды  во всем этом,  по-видимому,  все же  есть.  К
примеру,  как  обстоит  дело  с моим прошлым?  А  подпольная организация,  к
которой  я,  похоже, принадлежал?  Что связывает меня  с Барбарой,  Харди  и
Джонатаном?
     Турботакси  уже  давно  летело   горизонтально,  и  теперь   под   ними
простиралось море. В  свете солнца, поднявшегося  выше, как зеркала сверкали
тысячи  волн.  Солнечные блики  рисовали на  поверхности воды  треугольники,
полосы и трапеции.  Прежде Бен  не представлял  себе, каково  море  на самом
деле.
     Освальдо передвинул тумблер на  пульте управления, горизонт  повернулся
как  поворотный  круг,  и они  так  же  спокойно  и  равномерно, как раньше,
полетели по широкой дуге обратно.
     -- Нет, ты  и в самом деле думаешь, что за всей этой  чушью и путаницей
скрывается хоть намек на правду? Да, мы в состоянии  влиять на прошлое  или,
вернее сказать, на представления о прошлом. Как раз  это имело место в твоем
случае. Мы ввели в твою  память ряд воображаемых событий -- нам пришлось это
сделать,  потому что сама  по себе твоя биография, ничем,  вообще говоря, не
выделяющаяся, не дала бы тебе никакого повода действовать. Но ведь ты  и сам
можешь спросить себя:  есть  ли, всплыло ли  в твоих воспоминаниях, которые,
как  тебе   кажется,  относятся  к  событиям  прошлого,  хоть  что-то,  что,
по-твоему, является событием реальным?
     -- Нет, -- признался Бен. -- Реальным? Нет. Ничего.
     Он снова вызвал в памяти картины, привидевшиеся ему во сне: нет, ничего
определенного, ничего такого, что он наверняка пережил в действительности. И
однако, даже если отбросить все действия и переживания, остается что-то еще,
что-то абсолютно реальное  и сохраняющееся в нем, пусть  даже ему не удается
выяснить, откуда это  взялось... Он хотел объяснить это Освальдо, но тот уже
говорил снова:
     -- Барбара, Харди и Джонатан психопаты,  они обитают в мире воображения
и  уже почти потеряли право  на жизнь.  И однако они  тоже выполняют в нашем
обществе определенную  функцию:  время от времени с  их  помощью нам удается
обнаруживать   таких,  как  ты.   Мы  используем  их  в  качестве  бутафории
симулируемого ими прошлого, которое потом они снимают с себя, как платье. Но
пусть тебя это больше не смущает, все уже позади.
     -- А чем мне, как гражданину категории С, придется заниматься?
     -- Гунда говорила тебе, что все мы бездельники  и эксплуататоры. Да, ты
не  ослышался:  я  говорю  "мы",  потому что  сам принадлежу к категории  А.
Категория F в  моем  случае просто маскировка. Но  Гунда ошибалась. На самом
деле  каждому из нас поручена какая-то определенная работа в низших классах,
у каждого есть псевдоним,  который, однако, является чем-то гораздо большим,
чем просто средство маскировки, -ибо живем мы как этого требует категория, к
которой мы принадлежим официально.
     -- А как же... то, в высоком доме?
     -- Я знаю --  там, где ты побывал. Мы устроили это, чтобы  ты  понял: у
жизни есть  и другие стороны. На этот вопрос ответить легко. И все же начать
я должен  несколько издалека. Как тебе известно  --  и  тут ты можешь вполне
положиться  на  сведения  из курса истории, -- человечеству  раньше  грозила
опасность  не только извне, но и изнутри. Люди злоупотребляли свободой, вели
нездоровый образ жизни, пренебрегали  требованиями медицины и психологии,  и
отрицательные явления постепенно брали надо всем верх. Физическое и духовное
вырождение,  подверженность  болезням,  рост агрессивности,  падение нравов.
Строительство  Свободного  Общества  потребовало  от  нас  совершенно  новых
организационных  форм. Недопустимо  положение, при  котором люди  могут  без
разбора  спариваться  и  неограниченно  размножаться.  Здоровые  и  во  всех
отношениях  безупречные гены  теперь  остались  у немногих;  их потомство  и
должно заполнить  пустоты, возникающие в  связи с  ограничением рождаемости.
Здесь мы прибегаем к методу  клонирования: искусственно индуцируется деление
яйцеклетки,  в  результате  чего  появляются  двадцать четыре  потомка.  Они
генетически  тождественны,  у  всех  одинаковые  с  родителями положительные
качества.  И  могу сообщить  тебе, что  на  основании обследований  ты  тоже
признан годным для того, чтобы стать объектом клонирования.
     Они  уже опять  летели  над  морем тумана, которое простиралось во всех
направлениях  и  которому,  казалось, нет конца. Освальдо  взял управление в
свои руки, и турботакси начало медленно снижаться.
     --  Разумеется,  предметом  нашей особой  заботы является  подрастающее
поколение. Здесь  тоже нам понадобился совершенно другой подход, нежели тот,
что  имел место  раньше,  когда воспитание  зависело от  причуд  и  капризов
отдельной личности. Нет, теперь мы окружаем каждого всесторонней заботой, не
оставляем без  внимания ни одну сторону его жизни  до возраста двадцати двух
лет  включительно.  Мы  усовершенствовали  аудиовизуальные методы обучения и
строим работу на основе учебных программ, идеально приспособленных к каждому
учащемуся.   Каждый  получает  специально  на   него   рассчитанное,   точно
соответствующее именно его дарованиям и склонностям образование. Разумеется,
мы тренируем также  характер  и  поведение. В  результате  Общество получает
людей, находящихся в  полной гармонии  со  средой.  Работа, которую им затем
приходится выполнять, вполне  соответствует их  способностям и  желаниям.  И
они,  не совершая над  собой  никакого  насилия,  ведут себя так,  как этого
требует наша система. Угнетения больше нет  -- ни физического, ни духовного,
ни прямого, ни косвенного.
     -- Но я не помню, как я учился, -- вставил Бен.
     --  Вполне естественно, -- сказал Освальдо. Они опять  летели в тумане;
солнечный  свет сюда  еще проникал, но он  был рассеянный и неяркий. --  Это
связано  с  одной мерой, совершенно  необходимой для  того,  чтобы  общество
функционировало  безупречно.  Мера  эта связана  с различием между  открытым
обучению юным существом, с одной  стороны, и зрелым  индивидом, для которого
любая  способность  учиться  чревата опасностью, -- с другой. После того как
образование  завершено,  никакая  новая информация больше  не  нужна, вполне
достаточно   снова  и  снова  обновлять  старую.  Поэтому  мы  предпринимаем
определенного  рода вмешательство --  речь идет  об электрокоагуляции одного
крошечного центра в мозгу, -- которое в каком-то смысле подводит  черту  под
фазой обучения. Побочным эффектом операции оказывается стирание воспоминаний
о времени обучения. И  в этом есть свои  положительные  стороны: устраняются
мысли и воспоминания, которые впоследствии могли бы индивиду мешать.
     -- Учащиеся знают, что им предстоит? Я имею в  виду: говорят  им о том,
что  воспоминания  их  будут стерты,  а способность  к  дальнейшему развитию
уничтожена?
     Освальдо пристально посмотрел на Бена.
     -- Они знают, что выдержали экзамен и вступают в жизнь. Это важная веха
в их развитии,  и она становится поводом для праздничной церемонии. Это все,
большего им знать не нужно. И это правильно.
     Стало  заметно темнее;  в это время года лучи солнца  еще  не проникали
сквозь слой тумана  к поверхности земли. А затем с легким толчком турботакси
село на крышу здания, с которого взлетело.

     Тезисы о целях развития Государства Порядка
     Такие занятия, как научная работа, являются признаками переходной фазы,
характеризующейся именно  тем,  что идеальное  положение  вещей,  которое  и
является конечной  целью, еще не достигнуто. Круг  лиц, допущенных  к  такой
работе,  стоит  вне  закона.  Он  не  должен  превышать строго  необходимого
минимума.  Связь между  экстерриториальной областью  труда и  внешним  миром
ограничивается  абсолютно  необходимым  обменом данными по специальности.  В
число первоочередных задач Комитета входит  разработка планов по  скорейшему
претворению  в  действительность  Государства Порядка.  Разработанные  планы
должны   быть   оптимально   приспособлены   к   языкам  программирования  и
функционированию цифровых  вычислительных машин. Полная автоматизация  будет
достигнута,  когда  компьютер   получит   а  форме   программ  всеобъемлющие
директивы,   обеспечивающие  переход   к  государству   тотального  порядка.
Необходимость  в  какой-либо  научной работе после этого отпадает. Поскольку
любое  воспоминание  о  последних  пережитках  эпохи  хаоса  может  вызывать
беспокойство  и  причинять  страдания, вышеназванный круг лиц  должен  затем
немедленно  быть  подвергнут  широкой  блокировке памяти. После этого он без
каких-либо  ограничений   будет  интегрирован   в  социоструктуру  Свободных
Граждан.  Благодаря  этой  мере  архаический образ мыслей  утратит последнюю
возможность на кого  бы то ни было влиять -- человек достигнет конечной цели
своего  развития:  ФИЗИЧЕСКИЙ  ТРУД,  ЗАБОТА  О  ХЛЕБЕ  НАСУЩНОМ ПРИНАДЛЕЖАТ
ПРОШЛОМУ. ЧЕЛОВЕК НАШЕЛ ДОРОГУ НАЗАД -- В ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ!



     Освальдо и Бен вышли из турботакси. Бен шагнул было к лестнице, ведущей
к лифту, однако Освальдо показал в другом направлении:
     -- Сюда!
     Это тоже был  вход в лифт, и лифт  этот почти  не отличался от того, на
котором они  сюда поднялись.  Освальдо  вызвал кабину, и  вскоре двери перед
ними раздвинулись. Они вошли в лифт и поехали вниз.
     -- Я везу тебя  в  другую часть здания,  --  объяснил Освальдо.  --  По
понятным  причинам  рабочие  комнаты  высших  трех  категорий  от  остальных
отделены. Я везу тебя в твои новые помещения.
     Выйдя из лифта, они оказались в коридоре и  сделали по  нему  несколько
шагов. Коридор был простой и строгий, только на полу лежала тяжелая  красная
дорожка  да  по  потолку фантастической  змеей  вилась  цепь  флуоресцентных
трубок.
     Освальдо  открыл какую-то дверь, они  вошли. За  автоматической пишущей
машинкой  сидела девушка. На стене над ней располагались  шесть экранов. Два
были выключены. На третьем был виден вход в  здание, на четвертом -- крыша с
посадочной  площадкой,  на  пятом  --  коридор  перед дверью.  Шестой  экран
показывал  современно  обставленную и  снабженную  всем  необходимым рабочую
комнату.
     Девушка встала. На ней были темно-красная  юбочка  выше колен  и черный
свитер.  Русые  волосы,  доходившие   до  плеч,  посередине  были  разделены
пробором.
     -- Это Дженни, твой секретарь.
     Девушка протянула Бену руку. Она была невероятно хороша собой, подобной
женщины Бен не мог себе представить даже в самых смелых своих фантазиях.
     -- Пойдем дальше. Вот твоя рабочая комната.
     Освальдо подтолкнул Бена вперед, в открытую дверь в стене направо. Едва
войдя, Бен понял, что находится в комнате, которую показывает шестой экран.
     -- Нравится?
     Комната  была  светлая  и  уютная. Ничего  лишнего, однако материал, из
которого была сделана мебель,  обои на стенах, паркет,  окна  в человеческий
рост  --  все  свидетельствовало  о   превосходном  вкусе.  Работать  здесь,
наверное, было бы одно удовольствие.
     Освальдо снова легонько подтолкнул замершего Бена вперед.
     -- Вот твой письменный стол, там есть все, что тебе может понадобиться.
Садись!
     Все это было похоже  на сказочный сон. Бен сел, обвел взглядом комнату:
рельеф  из блестящего  темного металла, изображающий  геометрическую фигуру,
экран в два метра в поперечнике на противоположной стене, несколько  низких,
широких кресел и кушетка, поставленные прямоугольником внутри прямоугольного
углубления  в  полу, стеклянный  стол  посередине,  экзотические растения  в
ящиках  с  землей, стоящие  на подоконнике,  и  светло-желтое  стекло  окна,
отделяющее  комнату  от внешнего  мира...  Через стекло он  увидел  огромный
внутренний  двор  в форме  вытянутого  шестиугольника. Внизу росли  деревья,
цветы, зеленела  трава, и надо всем  этим  светило  солнце -- так по крайней
мере  ему  показалось  в  первый момент, пока  он  не  обнаружил,  что  двор
находится  под  стеклянным куполом, в центре которого на  сад  изливает свое
сияние излучатель тепла и света.
     Освальдо сел на стул перед письменным столом.
     -- Здесь ты будешь работать,  -- сказал  он. -- Разумеется, ты получишь
псевдоним  и маскирующую категорию --  думаю,  более высокую, чем  та, что у
тебя была.  Дженни  все  тебе  скажет. На  тебя  лягут много обязанностей  и
немалая  ответственность.  Работать  придется   больше,  чем  прежде,  но  и
вознаграждение  увеличится. Людям нашего  положения  время  от времени нужна
разрядка. Но  и  тогда  мы не перестаем трудиться для  блага общества. Я уже
говорил, что ты в числе тех  немногих, кто выбран для клонирования. Время от
времени и ты  будешь  приезжать  в  один из наших  высоких  домов за  чертой
города.  И  будешь  наслаждаться  обществом  женщин,   удовлетворяющих  всем
требованиям, не только генетическим.
     Возможно,  это  было простое совпадение, но  именно при  этих словах  в
комнату вошла Дженни, в руках у нее был блокнот.
     -- Ну ладно, теперь я могу оставить тебя  одного, --  сказал Освальдо и
встал. -- Теперь ты один из нас. Да, еще одна мелочь, чуть не забыл: нам для
нашего архива нужны записи  --  ты  знаешь, какие  я имею в виду. Не  нужно,
чтобы ты сам мне их давал, достаточно сказать, где они.
     Руки  Бена  лежали  на  краю  письменного стола,  и  он  провел ими  по
поверхности... Что это: пластмасса, камень, металл? Материал был гладкий, от
него исходило приятное ощущение долговечности и прочности.
     --  Ты  не  слышал,  Бен? Я попросил у  тебя  записи. Хотя  они  чистое
ребячество,  лучше  исключить возможность  того,  что  они  могут  попасть в
неподходящие руки. Где они у тебя?
     -- Я их сжег.
     -- Сжег?  -- переспросил Освальдо. Его голос звучал чуть тише прежнего.
-- Как это понимать: сжег?
     -- Как понимать? Так, как я сказал: я их сжег.
     Две-три секунды Освальдо молчал. Потом заговорил:
     -- Ты  хочешь  сказать,  что записей больше не существует? Ты это точно
помнишь? Есть у тебя какие-нибудь доказательства?
     -- Доказательства? -- повторил Бей. -- Какие  доказательства могут быть
тому, что бумаги уничтожены? Я понял, что там написаны опасные вещи, и понял
также,  что некоторые люди готовы  пойти на  все, лишь бы  получить  записи.
Зачем мне эти бумаги? Поэтому я их сжег.
     Освальдо  смотрел на него неподвижным взглядом, красивое личико  Дженни
тоже окаменело.
     -- Может быть, это так, -- наконец заговорил  Освальдо. --  Может быть,
ты  говоришь правду. Да,  я  почти  верю: то, что ты  сказал,  соответствует
истине. И все же я спрашиваю тебя еще раз, и от твоего- ответа зависит очень
многое,  не  в последнюю  очередь  для  тебя  самого.  Где  бумаги?  Подумай
хорошенько, а уж потом отвечай.
     Бен по-прежнему  сидел  в кресле за письменным столом,  который был для
него непомерно велик.
     -- Что я еще могу ответить? Я сжег их, они стали  пеплом, пылью. Никому
больше  не  нужно их  искать, никому  не нужно  лгать  и  обманывать,  чтобы
заполучить их в свои руки. Вот мой ответ, нравится он тебе или не нравится.
     --  Ну что ж... теперь уже не имеет большого значения, действительно ли
это так или ты мне просто не хочешь сказать правду. Гораздо важнее, чтобы не
осталось никого, кто мог бы использовать бумаги во вред Свободному Обществу.
     Послышались  шаги,  и, обернувшись, Бен увидел шесть полицейских. Как и
большинство  граждан, они были в белых комбинезонах,  но на голове у каждого
был шлем,  а  на поясе кобура. Каждый  держал в руке извлеченный  из  кобуры
лучевой пистолет и целился в Бена. А за ними вошел еще кто-то: это оказалась
Гунда. Освальдо повернулся к ней и сказал:
     -- Охота закончилась. Бумаги он сжег.
     -- Ты ему веришь? -- спросила Гунда.
     -- Мы можем это проверить, -- ответил Освальдо. -- Нашим психологам нет
равных. У наших неврологов  лучшая техника,  какая только существует. Работа
будет  кропотливая и  долгая,  но  проделать  ее придется: рисковать нельзя.
Только тогда мы сможем быть уверены, что это опасное оружие никто никогда не
обратит против нас.
     -- Наверное,  он  спятил,  --  прошептала Гунда. -- Но теперь  понятно,
почему мы не смогли их найти.
     -- Он  не захотел  с нами  сотрудничать. С таким  же успехом я  мог  бы
обещать ему золотые горы.
     -- Он ни разу не захотел воспользоваться своим шансом.
     -- А у него был шанс?
     -- Или  он беспредельно верит в свою  удачу  --  возможно, даже верит в
бога.  Или  же  он психически  больной.  Ни угрозы,  ни  уговоры на  него не
действуют. Испугать его не удалось ни разу. Даже когда мы напали на него  на
станции подземки, пульс его не превысил восьмидесяти.
     Освальдо повернулся к Бену:
     -- Наверное, ты уже понял, что твой конец близок. Мне тебя  почти жаль,
лично против тебя я  ничего не имею. Ты .всегда интересовал меня. Я наблюдал
за тобой, и мне казалось, что я тебя знаю. Поэтому для меня необъяснимо, как
ты мог сжечь бумаги. Теперь ты можешь мне сказать, о чем ты думал, когда  их
сжигал?
     Отсутствующим взглядом Бен посмотрел на стол, за которым сидел.
     -- Сколько сейчас времени? -- спросил он.
     -- Он потерял рассудок, -- сказала Гунда.
     --  И что во всем этом правда?  -- спросил  Бен.  Голос его  был  лишен
всякого  выражения. --  Кто  я? Пережиток старого мира, сохранявшийся  целое
столетие и случайно  опять вернувшийся  к  жизни? Член  группы заговорщиков?
Участник восстания?
     --  Если тебя интересует, не герой ли ты,  то должен тебя разочаровать:
вовсе  нет,  --  ответил  Освальдо. --  Вместе  с  группкой  учащихся  школы
программирования ты хотел изменить мир  -- всего-навсего. Ребячество, ничего
больше. Вы и сами  не подозревали,  какими опасными могут  быть рецепты  для
саботажа,  которые  вы  напридумывали.  Психоблок  тебе  поставили  твои  же
собственные товарищи, и жизнь мы тебе сохранили потому,  что только ты знал,
где  спрятаны  записи;  нужно было  устранить и эту опасность,  последнюю. И
пусть даже опасность эта была незначительной, все равно  мы хотели, чтобы от
нее не осталось  и следа. Поэтому  мы  наблюдали за тобой год  за годом.  Мы
знали,  что даже  самый прочный  психоблок через  некоторое время  слабеет и
ослаблению этому можно способствовать. Ты реагировал так, как мы ожидали. Ты
причинил нам много хлопот и немало неприятностей, но бой ты проиграл прежде,
чем его начал. Мир у нас в руках, и это хорошо.
     Бен  резко  встал  из-за  стола. Полицейские  мгновенно подняли лучевые
пистолеты, но властным жестом он их остановил.
     -- Я  сказал  правду: бумаги уничтожены.  Но я позаботился о том, чтобы
знание, в них содержавшееся, осталось жить. Сколько сейчас времени?
     Ошеломленный, Освальдо посмотрел на часы у себя на руке:
     -- Начало двенадцатого. Что значит этот вопрос?
     --  Очень  просто:  во  всех центрах  обучения,  и прежде всего в ваших
школах  и  институтах,  с  десяти  до  одиннадцати  утра  обязательный  урок
сравнительной истории. Я распространил  содержимое бумаг через открытую сеть
связи и дополнил его некоторыми разъяснениями.  Я  позаботился о том,  чтобы
одновременно  с  передачей  текст  и  данные  фиксировались на  ксероксе, на
перфокартах, на  магнитной  пленке  -- звуко-  и видеозаписью. В  эту минуту
существуют уже миллионы копий. Часть вы сможете уничтожить, --  по-видимому,
даже  большую  часть,  --  но  их  так  много,  что  сколько-то  обязательно
останется.  И  каждого, кто  их  прочтет, призывают  выучить  их  наизусть и
передавать эти знания другим. Я не рассчитываю на взрослых: их вы превратили
в  безвольные марионетки.  Я  рассчитываю  на молодых, которым  вы  оставили
свободу  учиться, думать и к  чему-то стремиться. Не знаю, что будет дальше,
но  твердо верю: таким,  каким был  до  сих пор, город не останется  -- люди
станут другими. Это все.
     Лица  полицейских были бесстрастными,  казалось,  что глаза их  смотрят
сквозь предметы или поверх них. Освальдо опирался о косяк. Лицо его выражало
отчаяние.
     -- Увести! -- с усилием приказал он.


Популярность: 38, Last-modified: Wed, 03 Apr 2002 19:12:17 GmT