---------------------------------------------------------------
     Перевел с английского Н. Бартман Редактор А. Гинзай
     ISBN 965-320-005-4
     OCR: Владимир Воблин (Vvoblin@hotmail.com)
     Оригинал файла (rtf/zip) расположен в библиотеке Владимира Воблина
---------------------------------------------------------------



     'Библия  -- это портативное отечество еврея',  -- писал Генрих Гейне. В
наш  век, век национального  возрождения еврейского  народа  на  его древней
родине, 'портативное отечество', завершив  двухтысячелетний  круг  скитаний,
вернулось на землю, на которой оно было рождено и с  которой оно  неразрывно
связано.  На этой земле древний язык Книги  Книг,  бывший на чужбине  языком
сакральной истории и молитв, вновь стал живым языком повседневного общения и
творимой  культуры;  на  этой  земле  стена,  отделявшая  на чужбине древнюю
историю  народа  от  действительности,  перестала существовать и  библейское
повествование стало осязаемой реальностью, материализованной в самой жизни.

     Тот, кто проходит  сегодня по  земле  Израиля  с Библией в руках, остро
ощущает связь  библейских рассказов с  этой  землей,  связь, ясно видимую  в
географических  названиях, в  открывающихся  взору ландшафтах, в  памятниках
древности,  встречающихся на  каждом шагу. Исход  из  Египта,  завоевание  и
заселение  Ханаана,  войны  с  окружающими  враждебными народами, борьба  за
национальную  независимость  -- все  это  приобретает  новую  актуальность и
заново переживается  еврейским народом. Тот, кто живет на этой древней земле
сегодня, не может не ощущать  себя  прямым наследником библейских событий, а
тот,  кто  обладает  еще и творческим воображением,  -- их  непосредственным
участником постольку, поскольку история себя повторяет.

     Именно этим чувством постоянной причастности к древней  истории народа,
к его  возрожденной жизни на этой земле  было проникнуто  мироощущение  Моше
Даяна,   запечатлевшего   этот   духовно-психологический  феномен  в   своей
увлекательной книге 'Жить с Библией'.

     Уроженец  'матери киббуцов'  -- Дгании, выросший в первом кооперативном
сельскохозяйственном поселении (мошаве) --  Нахалале, Моше Даян (1915--1981)
с детства  узнал интимную связь с  землей страны,  каждый уголок  которой он
досконально изучил. Даян был свидетелем возвращения народа к земле и борьбы,
которую народ вел за эту землю, отвоевывая ее у болот и пустынь и защищая ее
от врагов. На его глазах малярийные болота Изреэльской долины превращались в
цветущие поля, обрабатываемые руками еврейских крестьян.

     Чтобы защищать эту землю, в 1929  году, в  четырнадцатилетнем возрасте,
Моше Даян вступил в Хагану и участвовал в ее боевых операциях, был арестован
английскими властями, а после освобождения  стал одним из первых  командиров
Палмаха. Участвуя во время Второй мировой войны в разведывательных операциях
в  вишистской  Сирии, Даян в результате ранения потерял глаз. В период Войны
за Независимость он  уже занимал ряд командных постов в только что созданной
Армии Обороны Израиля.  В 1953-1958  годах он был  начальником  Генерального
штаба и командовал израильскими войсками в Синайской кампании (1956).

     В 1959 году  Даян становится членом израильского парламента, Кнесета, и
министром  сельского  хозяйства. В 1967 его назначают  министром  обороны  в
правительстве национального единства, сформированном  ввиду угрозы арабского
нападения,  а  в  ходе  Шестидневной  войны  ему  было  поручено оперативное
управление боевыми операциями. Пост министра обороны Даян занимал  вплоть до
1974 года, когда правительство  Голды  Меир  вышло  в  отставку после  Войны
Судного дня. В 1977 году, будучи членом Кнесета от партии  Авода,  он принял
предложение Менахема Бегина занять в коалиционном  правительстве (во главе с
Ликкудом) пост  министра иностранных дел, что позволило ему принять активное
участие в  ведении мирных переговоров с Египтом,  закончившихся  подписанием
мирного соглашения. В  1980 году Даян вышел в  отставку, а  в 1981  встал во
главе созданного по его инициативе списка 'Телем' в Кнесете.

     Биография  Даяна  отражает  его  кипучий  темперамент,  боевую  отвагу,
независимость суждений, политический  прагматизм, зачастую  заставлявшие его
не  считаться  со сложившейся на израильской политической арене расстановкой
сил. Эти  черты превратили Даяна в одного  из тех государственных и  военных
деятелей Израиля, что вызывают к себе далеко не единодушное отношение.

     Даян -- герой Шестидневной войны, личность, овеянная ореолом бесстрашия
и  олицетворяющая  для всего мира героическую борьбу  Государства Израиль за
свое существование. Но Даян -- и министр обороны в период Войны Судного дня,
которая  хотя  и  закончилась  решающей  победой  Израиля,  застигла  страну
врасплох.  Каковы  бы ни были  разногласия относительно оценки роли  Даяна в
истории Израиля, нет сомнения, что он был одним из лидеров, принадлежавших к
первому поколению уроженцев страны. Это люди, которые сами творили историю и
для  которых   древнее  прошлое,  настоящее   и  будущее  еврейского  народа
нераздельно  связаны.  Именно  эта  историческая  связь, преломленная сквозь
личность  и  жизненные  впечатления автора,  придает книге 'Жить  с Библией'
неповторимую  уникальность, благодаря которой  предлагаемая  читателю  книга
становится интереснейшим чтением.


     Сыны Израиля были изгнаны из своей страны, но страна не была изгнана из
их сердец. Земли, в которых они жили  с тех  пор,  были для них чужбиной: их
родиной оставалась Земля  Израиля. Иордан  и Кишон были  их реками, Шарон  и
Изреэль -- их долинами,  Тавор и Кармел -- их горами, и городами их праотцев
были Иерусалим, Хеврон, Бет-Эль и Шомрон.

     В   1937   году,   когда   Палестина   была   подмандатной  территорией
Великобритании, английское правительство выступило с планом раздела страны и
создания  в  ее пределах  двух государств:  еврейского и арабского. Согласно
этому плану  в  состав еврейского  государства  должны  были войти  Галилея,
Изреэльская  и соседние  с  ней долины и  прибрежная  низменность. Остальная
территория библейского Израиля, даже Иерусалим и Хеврон, оказались бы за его
пределами.

     Этот  британский план вызвал горячие  споры в еврейской  общине,  и я с
напряженным  вниманием  следил  за  дискуссией между  нашими руководителями.
Давид Бен-Гурион поддерживал  план. Берл Кацнельсон, напротив,  настаивал на
его  отклонении. Он утверждал, что народ  Израиля не может  довольствоваться
только теми частями страны, которые он заселил к тому времени. Еще не умерли
его вековые национальные чаяния, история  его  продолжается,  и он не должен
отказываться  от надежды вернуться  на родину и  заселить  все  ее  области.
Поэтому нельзя было допустить раздела страны.

     Мои симпатии были на стороне Берла Кацнельсона. Особенный отклик в моем
сердце нашли  его слова  о любви  к родине: 'В  чем сущность  нашей  любви к
родине? Быть может, это физическая связь  с землей,  по которой мы ходили  с
дней нашего детства? Или радость,  которую  мы испытываем при виде  чудесных
цветов?  Или воздух, которым мы дышим?  Ландшафт,  с которым  мы сроднились?
Незабываемые  закаты? Нет и нет.  Наш патриотизм вырос из Книги Библии, всем
сердцем  срослись  мы  с  ее стихами,  с  историческими  именами. Мы  любили
абстрактную  родину,  мы вобрали ее в наши души и не  расставались с нею  во
всех  своих  скитаниях. Этот абстрактный  патриотизм  превратился в  могучую
движущую силу'.

     Но для меня,  уроженца Страны, любовь к родине не была абстракцией. Для
меня  не  было названий более  реальных, чем лилия  Шарона  или гора Кармел.
Первая  была  благоуханным цветком,  а  вторая --  горой,  тропы  которой  я
исходил.  И все  же  мне было  мало  того  Израиля,  который я мог видеть  и
осязать.  Я  хотел узнать  и  Израиль  древности;  Израиль  вечной  Книги  и
библейских героев я тоже хотел сделать осязаемым. Духовным взором я видел не
только  тот  Кишон,  что  мирно  струил  свои  воды  по  полям  Нахалала   и
Кфар-Иехошуа, но и библейский поток Кишон, уносящий воинство Сисры.

     Мои родители,  прибывшие  из  диаспоры,  пытались  сделать  неосязаемый
Израиль  священных  книг  своей  физической родиной.  Я,  напротив,  пытался
придать   моей  реальной  и   осязаемой  родине  новое  духовно-историческое
измерение, ощутить дыхание того  прошлого, которое  лежало  погребенным  под
заброшенными руинами и курганами,  и  воскресить Израиль  времен патриархов,
судей и царей.









     Я познакомился с библейскими сказаниями в нежном возрасте. Мой учитель,
Мешуллам Ха-леви, не  просто  преподавал  нам Книгу, повествующую о рождении
нации.   Он  также  пытался  сделать  ее  частью  нашего  настоящего,  нашим
наследием.  Мы   словно   становились  участниками  и   очевидцами  событий,
происшедших за  три  или  четыре  тысячелетия  до  нас. Среда также помогала
нашему  воображению  преодолеть расстояние  во времени и вернуться к  седому
прошлому, к патриархам и героям нашего народа.

     Единственный  язык, который мы знали и на котором  говорили, был иврит,
язык Библии. Долина, в которой стоял  наш  дом, была Изреэльской долиной,  и
горы и реки, до которых было  рукой подать, назывались Кармел, Кишон, Гилбоа
и Иордан.  Все они упоминались в Библии. Соседи -- арабы, феллахи и бедуины,
вели  такой же образ жизни  и занимались теми  же видами  труда,  что и наши
далекие предки. Они пахали на волах в парной упряжке, погоняли их стрекалом,
собирали сено  в скирды на сельском гумне, молотили зерно цепами, просеивали
мякину  на  вилах.  Завершив  свои  труды,  они  мирно  дремали  под  своими
виноградными лозами и смоковницами.  В дни траура, на похоронах, плакальщицы
оглашали окрестности душераздирающими причитаниями.

     Хотя я рос в крестьянской семье, в семье земледельцев, милее  всех были
моему  сердцу патриархи Авраам, Исаак  и Иаков, кочующие скотоводы,  которые
исходили  страну  вдоль  и  поперек,  с  посохом в руке -- суковатой палкой,
вырезанной из дуба, этого самого крепкого и плотного дерева.

     Патриархи были  людьми, которые  покинули отчий дом и  своих  братьев и
пустились в путь, повинуясь лишь своему внутреннему побуждению. Они взвалили
на  свои  плечи тяжелую  ношу: новую  веру,  новый  народ, новую  страну.  В
поселенцах  Нахалала и Дгании,  -- мест, где я рос, -- я видел продолжателей
стези патриархов.  Такими они представлялись  мне не только потому, что тоже
пришли  в неведомую  страну и  сделали ее своей родиной. Подобно патриархам,
они  искали не  просто перемены  мест,  но отказались  от своих привычек,  и
видели перед собой не только настоящее, но и грядущее и в нем не себя одних,
но и всходы своего семени.

     Семьдесят пять  лет было  Аврааму, когда он пришел в страну Ханаан. Был
он  уже человеком зрелым и опытным, сознающим свое призвание. Писание, столь
обстоятельное, когда речь  идет о  его  сыновьях  и  сыновьях  его  сыновей,
которые родились в  Стране, ничего  не сообщает  о его детстве  и юности. По
повелению Бога он восстал и отправился на юг.

     На севере,  в  Уре  Халдейском, Харане и  Дамаске,  обилие влаги. Здесь
много  рек и источников,  часто  выпадают  дожди, зеленеют пажити, золотятся
хлебные поля, густое население.

     На  юге всюду  пустыня. В  Негеве, в  Беер-Шеве  и по ту  сторону  горы
Хеврон,  дожди редки, пастбищ и колодцев мало,  население скудное. Но именно
здесь, один на один со своими  шатрами, решил  поселиться  Авраам, вдали  от
всех  племен  и  народов, вдали от  языческих  богов  -- Молоха  и  Астарты.
Медленно,  но неуклонно  двигался караван Авраама на юг. Его скот, крупный и
мелкий, родился и вырос на прохладном  севере, в краю,  изобилующем  водой и
мягкой травой. Животные с большим трудом акклиматизировались на безводном  и
засушливом юге.

     В  первые  годы существования Дгании  и Нахалала мой отец и его  друзья
предпринимали поездки  на север,  в Сирию,  чтобы привезти породистых дойных
коров 'дамасских'. Эта корова -- холеное крупное животное, темно-коричневое,
с нежной гладкой кожей, с выменем, лопающимся от молока. Рядом с ней местные
коровы  казались дикими, неприрученными животными. Это были  уродливые твари
на коротких  ножках,  с  крошечными  сосцами,  с телами,  покрытыми  длинной
жесткой  шерстью.  Но  хотя 'дамасские' коровы были более крупными,  местные
оттесняли их, пуская  в  дело рога, и неизменно обращали в бегство, когда те
преграждали им путь  к пастбищу или водопою. У этих местных коров не было ни
малейшего  шанса получить приз 'королевы  молока' на  выставке.  Но находить
пропитание  на жарких полях Ханаана  они  умели. Даже в  конце лета, когда в
вади оставался невыжженным только дикий мескитовый терновник, они умудрялись
возвращаться с пастбища с набитым брюхом.

     Авраам остался  в Негеве. Беер-Шева  была его  становищем, и от  нее он
кочевал на  восток, доходя до гор Хеврона и Иудейской  пустыни,  и на запад,
добираясь до вади Эль-Ариш.  Он вел такой же образ жизни, как ныне  бедуины.
Он  не возделывал землю, не лепил кирпичей, не строил  домов. Его  жены, его
сыновья, его рабы и рабыни жили в шатрах.

     Стенки  шатра изготовлялись из материала,  который  легко  складывать и
переносить  -- тростника  и  войлока. На  изготовление  же  крыши шла  козья
шерсть; ее  туго  стягивали  в  тяжелые  полосы,  каждая из  которых  жестко
крепилась к другой.  Козья шерсть  не  пропускает  росу летом и дождь зимой.
Когда на нее попадает влага, она набухает и затягивает все отверстия.

     Средства существования  Аврааму  давал его скот: овцы, козы  и  коровы,
верблюды и ослы. Быстроногие козы  паслись на нижних склонах Хевронских гор.
Они карабкались на утесы и  пролагали тропы между скал. Летом они разгребали
сухую  землю своими острыми  копытцами,  обнажали влажные корни и лакомились
ими. В  весеннюю  пору они вставали  на задние ноги  и  обгладывали почки  и
нежные  побеги  лесных  деревьев.  Остальной  скот  выгоняли   в  долины,  к
Тель-Араду, к  Беер-Шеве  и в  Негев.  Коровы  и  ослы, сильные  и  жилистые
животные,  покрывали большие  расстояния, паслись  и  передвигались  днем  и
ночью. Овцы, неуклюжие  и более изнеженные,  шли медленнее.  С  наступлением
темноты их  загоняли в загон и не выпускали пока не взойдет  солнце. Если по
недосмотру пастухов им удавалось попасть на пастбище в ранние утренние часы,
когда трава еще покрыта холодной росой и не нагрелась, им раздувало брюхо. В
полуденные  часы  их надо было  укрывать  от  палящих солнечных  лучей. Если
поблизости не было тенистых деревьев, их сгоняли в одно место, и каждая овца
держала голову под брюхом другой, защищаясь таким образом от солнца.

     Словно для  того,  чтобы  подчеркнуть, что Авраам не  был земледельцем,
Пятикнижие повествует о том, что однажды он посадил  дерево -- тамариск. Это
неплодоносящее дерево, и растет  оно  в  пустыне.  Но под  его  раскидистыми
ветвями могут укрыться от солнца овцы и козы. И еще сообщает Пятикнижие, что
Авраам купил у  хетта Эфрона  поле в  Хевроне. Он  купил  не  только  пещеру
Махпела, но и землю и  'все деревья, которые  на поле, во  всех пределах его
вокруг'. Но Авраам приобрел поле  не для того, чтобы засевать его и собирать
жатву, а чтобы  похоронить  там свою жену  Сарру и иметь  'собственность для
погребения' своей семьи.

     На нескольких горных вершинах Авраам  воздвиг алтари: в Элон-Море около
Шхема, в  Бет-Эле и на  горе Мория (ныне  в Иерусалиме).  Здесь он  совершал
жертвоприношения и  молился своему Богу.  С древнейших времен, за тысячи лет
до  прихода  Авраама  в Ханаан,  эта горная  цепь,  идущая  от  Шхема  через
Иерусалим  к  Хеврону,  была  местом  отправления  культовых обрядов.  Здесь
воздвигали  святилища,  возносили молитвы,  обращаясь  с  мольбами к  тайным
силам,   творцам  и   повелителям  мира.  Эта  величественная   горная  цепь
возвышается  над  окрестностями, над котловиной Мертвого  моря  и Иорданской
долиной по одну сторону и над Шфелой и Шаронской долиной  -- по другую. С ее
вершин  в  ясный  день  видны  горы  Моава  и  Гилад  на востоке  и  Великое
(Средиземное) море, широкая  полоса синевы, сливающаяся вдали с небом, -- на
западе.

     Мне посчастливилось  приобрести великолепную ритуальную маску  из этого
района.  Французский  археолог  Жан  Перро  утверждал,  что   ей  9000  лет!
Вытесанная из камня, она снабжена отверстиями по краям, чтобы привязывать ее
к голове. Вызывает изумление  не  только возраст, но и выражение маски.  Она
имеет круги для глаз, небольшой нос, выступающие вперед, оскаленные в улыбке
зубы. Это -- человеческое лицо, но оно вселяет ужас в того, кто  смотрит  на
него. Если в мире есть  сила, способная  изгонять злых духов и бесов, то она
несомненно обитает в этой маске.

     Эта  удивительная редкость  была  обнаружена  случайно.  Маску  выкопал
поденщик-араб,  работавший на  тракторе с прицепом. Он  продал  ее  торговцу
древностями Ибрахиму аль-Масламу  из арабской деревни Идна, и тот перепродал
ее мне.

     Прежде чем передать маску в департамент памятников старины для изучения
и установления ее возраста,  я хотел осмотреть место, где ее нашли, Я поехал
домой к трактористу, который жил в  деревне Дахария, южнее горы Хеврон, и он
привел  меня  на  вспаханное  поле.  Это  была  голая  вершина,  почти   без
растительности, и с  нее  открывался восхитительный  вид. Внизу расстилалась
прибрежная  низменность, и  деревни,  рощи и  вади выглядели  как игрушки на
ладони.

     Между  комьями вспаханной  земли  мелькали  кости  и  остатки  каменных
сосудов. Возможно, некогда на  этом месте стояли строения, но  теперь от них
не осталось и следа. Там и сям  выступали  из земли камни с выдолбленными на
верхней поверхности лунками. Их назначение осталось для меня загадкой.

     Девять  тысяч  лет --  немалый  срок.  В  местах,  где  жило  множество
поколений оседлого населения, возникает холм, называемый тель. Бут,  мусор и
перегной  образуют все новые и новые пласты  земли, разрушаются дома, на  их
месте строятся  новые, возникает курган,  возвышающийся  над  окрестностями.
Иначе обстоит дело с высотами, служившими для отправления культовых обрядов,
а не для оседлого жилья. В этом случае процесс протекает в обратном порядке.
Зимние дожди и  летние ветры  сносят верхние  пласты  разрыхленной земли,  и
уровень холма понижается.  Таким образом  предметы,  погребенные  тысячи лет
тому  назад  в могилах  и расселинах, обнажаются  и оказываются  в  пределах
досягаемости плужного лемеха.

     Когда я перетирал комья  земли на  поле, ко мне подошел пожилой араб из
близлежащей  деревни Ятта.  Он представился как владелец  этого  участка. Мы
обменялись традиционными приветствиями, он расстелил плащ на  земле,  сел на
него, подобрав под себя ноги, и глубоко вздохнул. Увидев, что с моей стороны
не последовало реакции, он вздохнул еще горестнее  и воскликнул:  'О,  Аллах
милосердный!'  Теперь  мне  ничего  не  оставалось  как   спросить  его,  не
приключилась ли с ним беда и не могу ли  я быть ему полезным. Нет, ничего не
случилось, заверил он меня. Ему ничего не нужно. Единственное, что он хотел,
это -- излить свою душу.

     Все  годы своей жизни, сказал он,  он пахал и  сеял на  этой каменистой
земле,  собирая скудные  урожаи,  доходы с которых с  трудом  покрывали  его
затраты  на семена. И  теперь, когда на его поле найден клад, вознаграждение
получил  поденщик,  человек  посторонний.  И  все  почему?  Потому  что  тот
попросил,  как это принято,  принести  ему что-нибудь  перекусить.  'Я пошел
домой  и принес ему в корзине лепешку,  маслины и немного брынзы.  И как раз
тогда,  когда  меня  не  было  на  поле,  лемех  наткнулся  на  маску.   Где
справедливость? Где Господь?'

     Бог и справедливость  были не по моей части. Я дал ему пятьдесят фунтов
-- 'купить леденцов детям' -- формула, которая исключает возможность отказа.

     Наемный работник, который нашел маску, тоже имел просьбу, но не решался
высказать ее. Был он старым и  опытным  трактористом,  но прав  на  вождение
трактора  у  него  не было.  Ему отказались выдать  документ. Он, однако, не
сомневался  в том,  что я, генерал  Даян,  могу  устроить, чтобы он  получил
документ.   На   мой  вопрос  о  причине   отказа  он   пробормотал   что-то
невразумительное, и  я  видел,  что  ему  было  неудобно  говорить  об этом.
Наконец,  он  придвинул ко мне вплотную свое лицо и только тогда я понял,  в
чем дело: у него, как и у меня, был только один глаз.

     Я  исполнил его  просьбу и дал  ему записку  в  бюро выдачи лицензий на
вождение  в  Беер-Шеве,  посоветовав  им  не  недооценивать  остроты  зрения
одноглазых!




     На протяжении  трех  поколений род патриархов переходит от отца лишь  к
одному  сыну.  И  только  в   четвертом  поколении   начинают   говорить  во
множественном  числе  о  народившемся еврейском народе, 'сынах  Израиля'.  С
этого момента сыновья Иакова составляют новую нацию, нацию евреев.

     Когда Авраам услышал  голос Божий и ушел  из  земли  своей, от  родства
своего и из  дома  отца  своего в  Харане в  землю, которую  Бог  должен был
указать  ему, дабы произвести там от него великий народ, он  не  был один. С
ним  был Лот, сын брата его.  Вместе пришли они в страну  Ханаан и поставили
свои шатры на  горе к северу от Иерусалима, между  Бет-Элем и Аем. Но Авраам
предпочел жить в одиночестве и сказал Лоту: 'Отделись от меня'. Лот повернул
к южным берегам Мертвого моря, а Авраам  стал жить на земле Ханаанской.  Так
же поступил Авраам и в отношении своих сыновей. Он послал старшего, Исмаила,
в Паранскую пустыню, а Исаак остался в  Беер-Шеве, -- единственный наследник
своего отца, который должен был продолжить формировать нацию.

     То же  произошло и в третьем поколении. Исаак тоже имел двух сыновей, и
пути этих сыновей тоже разошлись. Исав, первенец,  обосновался в горах Сеир,
к югу от Мертвого  моря. Хотя брат его  Иаков, возвращаясь из Паддан-Арама в
Ханаан,  и обещал  жить с  ним вместе, обещания своего он  не выполнил. Исав
вернулся  в  Сеир,  а  Иаков  двинулся   на  север,  в  Суккот.  Позднее  он
переправился через Иордан и поселился у Шхема в земле Ханаанской.

     Авраам, Исаак и Иаков расстались со  своими братьями, жили,  кочевали и
пасли свои стада в горах  между Шхемом  и Хевроном и на  равнинах  Негева, в
окрестностях Беер-Шевы, Грара  и Кадеш-Барнеа.  В  их  скитаниях их постигло
множество  тяжелых испытаний  -- голод и другие трудности. Они встречались с
ханаанскими  пастухами и боролись  с ними  за пастбища и  источники воды,  а
затем мирились с ними  и  заключали  союзы  с  их царями. Они были  соседями
ханаанеев, но не смешивались  с ними и оставались  чужаками,  идущими  своим
путем. Жили они отдельно, но не  были одинокими. С  ними был их Бог. В  ночи
звал Он  их  по  имени.  Его ангелы  являлись в  их шатры, и  огненное пламя
проходило  между  рассеченными  животными  в  знак завета между  Ним  и  Его
сыновьями.

     Патриархи жили в двух сферах: в сфере повседневной,  преходящей  жизни,
которой живет каждый индивидуум и его семья, и в сфере жизни народа, который
должен произойти от  них, сфере видения будущего. Повседневные трудности они
преодолевали собственными силами. Когда Авраам отправился воевать с четырьмя
царями  севера, которые увели в плен его племянника  Лота, он не обратился к
Господу с просьбой о помощи. Он выступил во  главе своих  рабов, рожденных в
доме его, и преследовал грабителей от Мамре,  что на  горе Хеврон,  до Ховы,
что по ту сторону от Дамаска. Своими силами воевал он и его домочадцы. Когда
Ханаанскую землю поразил  голод, Авраам  не молил  Господа ниспослать росу и
дождь. Он взял  свои стада и отары, пересек пустыню  Шур  и сошел в  Египет,
чтобы  накормить  их.  Летом  они  рыли  колодцы  в  пересохших  вали,  а  с
наступлением сезона дождей сеяли ячмень.

     Откровение Господа, являемое от случая к случаю патриархам, и Его слово
касалось всегда одного -- будущего и той миссии, которую Он возложил на них.
Когда бы  Он ни  говорил  с  ними, слова Его  были  все  тем  же обетованием
умножить их семя, произвести от них великий народ и дать им землю Ханаанскую
в вечное владение. Первые слова,  с которыми Бог обратился к  Аврааму, были:
'Пойди в землю, которую Я укажу тебе,  и Я произведу от тебя великий народ'.
С  такими  же словами обратился Он к  Исааку и так же благословил Он Иакова:
'Отныне  будет имя тебе Израиль,  народ и  множество народов  будет от тебя,
тебе и потомству твоему по тебе дам землю эту'.

     Патриархи кочевали с места на место, иногда одни, имея спутником только
свой  посох,  иногда со всеми  домочадцами и  стадами, с большим имуществом.
Часто  они  покрывали  значительные  расстояния,  от  Паддан-Арама,  что  на
Востоке, в Месопотамии, до Цоана  в Египте -- на Западе. Когда они брели  по
равнинам Негева,  когда смотрели на небо, усеянное  звездами, и когда спали,
положив  камень  под  голову,  Господь и  Его ангелы  являлись им наяву  и в
сновидениях. И укрепляли их  сердца, дабы  не страшились  они многочисленных
народов, окружавших их, -- кенитов, кадмонитов, хеттов, приззитов, рефаимов,
аморреев,  ханаанеев, гиргашитов  и иевусеев. Бездетные утешались обещанием,
что  их  жены  будут  благословенны  потомством,  а  впавшие  в уныние верой
укрепляли свой дух.


     Киббуц Дгания и его члены  были для меня воплощением современной 'эпохи
патриархов'. Танхум, Ицхак Бен-Яаков, Яаков Беркович и Мирьям Барац остались
неизгладимо в моей памяти  как чудесные существа, как люди особые и отличные
от всех, кто пришел после них.

     Поэтесса Рахел тоже принадлежала к этой плеяде. По сей день перед  моим
внутренним  взором стоит  словно  живой ее  бледный, благородный  облик. Она
присматривала за мной, когда мне было пять лет.

     Позднее  было  обнаружено, что  она  больна туберкулезом,  и врач велел
поселенцам  Дгании перевести ее на другую работу. Болезнь прогрессировала, и
она вынуждена  была  покинуть Дганию. Умерла  она в 1931 году в возрасте  41
года.

     Любовная и бытовая лирика  Рахел отличалась  большой глубиной.  Я понял
это лишь в позднейшие годы, когда узнал, что такое жизненная борьба. Но даже
в детстве ее стихотворение 'Рахел'  я воспринимал как  библейское  сказание.
Все в нем вызывало восхищение --  содержание, ритм, короткие строки,  тоска,
буйная фантазия. Я верил этим словам, воспринимал их  непосредственно, знал,
что это правда. Я знал,  .что в жилах нежной Рахел  Блувштейн, ясноглазой  и
золотоволосой,  приехавшей в Израиль из России, текла кровь дочери Лавана. Я
знал,  что  эта еврейская  девушка,  которая выросла на  Украине, ходила  по
берегу  озера  Киннерет, не  сомневаясь ни на мгновение в том, что  ноги  ее
ступают по родной земле, хранившей воспоминания давно минувших дней. Я  знал
также, что повеление Бога 'Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома
отца твоего  в  землю,  которую Я укажу  тебе' --  было  услышано не  только
Авраамом, но и моими отцом и матерью, Рахел и Танхумом  и что это привело их
в Дганию.

     Не только  в поэзии,  но  и  в прозаических  произведениях Рахел звучит
голос ее эпохи. В 1919  году она выразила то, что происходило в душах первых
поселенцев  в  Иорданской  долине:  'Мы  ступали по  земле,  которая  хранит
отпечатки шагов  нашего  праотца Авраама; мы слышали отзвук  слова Господня,
донесшегося из дали веков: И Я возвеличу имя твое'.

     И  об  озере Киннерет  она  писала:  'Говорят,  что  вода его  наделена
чудесными свойствами; тот, кто хоть  раз отведает ее, непременно вернется на
его  берега.  Не потому ли томит наших  сыновей тоска на  чужбине по  мирным
берегам озера Киннерет, что здесь предки их утоляли свою жажду?'

     И далее о  себе и своих друзьях: '...чем  скуднее  была  наша пища, тем
звонче  были наши  голоса. Мы бежали от материальных удобств и благословляли
жертвы, нужду, вериги. Ими освящали мы имя родины. Киннерет -- это не только
прекрасный  пейзаж,  не только  сколок природы. В самом  имени его заключена
судьба народа. Из его глубин наше прошлое взирает на нас несчетными глазами,
несчетными устами взывает оно к нашим сердцам'.

     Не  одна  Рахел, все,  кто жили на  берегах  озера Киннерет,  сохранили
неувядающую любовь к нему. Я родился  на его берегу, но когда мне было шесть
лет, переехал со своими родителями  из  Дгании в  Нахалал, который  стоит  в
Изреэльской долине. В сердце своем я, однако, никогда не порывал своей связи
с  озером.  Эхо судьбы и прошлого нашего народа, услышанное Рахел,  звучит с
тем  большей силой  в моих ушах,  что  к нему  присоединились голоса  первых
поселенцев Ум-Джуни и фермы  Киннерет - А. Д.  Гордона и самой Рахел. Да, ее
голос, так неповторимо звучащий в песне 'Киннерет шели' ('Мой Киннерет').

     А  вода  в  озере  Киннерет действительно  имеет  особый  вкус,  словно
приправлена острыми и ароматными специями. Мне говорили, что это объясняется
наличием в озере серных источников.  Может быть. Я никогда их не  видел.  Но
воду из озера пил с наслаждением.

     'Шаги Авраама', о которых писала Рахел, несомненно отзывались в сердцах
поэтессы  и  ее  друзей  в  Киннерете  и  Дгании.  На  самом  деле,  однако,
маловероятно,  чтобы путь Авраама из Харана  в  Ханаан  проходил  по берегам
озера  Киннерет.  Во  время  своих странствий  праотцы  старались  держаться
подальше от поселений.  В  Шаронской  долине, в  прибрежной  низменности,  в
Иорданской и  Изреэльской  долинах обитали  ханаанеи. Только скалистые горы,
поросшие лесом и  кустарником, и безводный Негев оставались незаселенными, и
именно здесь и кочевали Авраам, Исаак и Иаков.

     Патриархи  не были мужами брани и  они  прокладывали себе путь в Ханаан
без  меча  и лука.  Единственная  война, в которой  кто-либо из них принимал
участие,  -- это  война Авраама  с  четырьмя  'северными царями': Амрафелом,
царем Шинарским,  Ариохом, царем Элласарским, Кедорлаомером, царем Эламским,
и  Тидалом, царем Гоимским.  Перечисляя имена царей и места битв, Пятикнижие
ни  словом не  упоминает  ни о  кровопролитии, ни  о видах оружия. Ничего не
говорится  и  о  потерях  и  возмездии.  Война  без  пролития  крови!  Враги
разгромили царей Содома  и  Гоморры,  но  не  взяли их  в  плен. Тем удалось
укрыться в смоляных ямах в  Сиддимской долине около Мертвого моря, а большая
часть  их  воинов 'убежала в горы'.  Лота, однако, вместе с его  домочадцами
враги  взяли  в плен, но  Аврааму удалось вызволить его вместе  со  всем его
имуществом.

     Авраам   не   использовал  своей  победы,  чтобы  завладеть  какой-либо
территорией и поселиться на ней. Он также не захватил добычи. 'Даже  нитки и
ремня от обуви не  возьму из твоего , -- ответил он царю Содомскому, который
предлагал  ему богатую  добычу, -- чтобы ты не  сказал 'я обогатил Авраама'.
Патриархи наживали свое  добро  - верблюдов, овец,  коров, шатры, серебро  и
золото -- трудом своих рук и милостью Божьей, а не войнами.

     Из критических  ситуаций  они  обычно  старались  выпутаться с  помощью
мирных средств. Когда Авраам  отправился  в  Египет, он  сказал  жене  своей
Сарре, которая была 'женщина, прекрасная видом': 'Скажи, что ты мне  сестра,
дабы мне хорошо было благодаря тебе, и чтобы я остался жив'. Так же поступил
он и явившись  в  Грар, и царь  Авимелех повел  себя так же,  как  фараон  в
Египте.  Он взял  Сарру  в  свой  дом  и  не  причинил вреда  Аврааму. Когда
поспорили пастухи Авраама  с  пастухами Лота, Авраам предоставил Лоту самому
выбрать лучшие на его взгляд пастбища, чтобы избежать раздора.  Исаак шел по
стопам своего отца и тоже выдал свою жену  за сестру, чтобы жители Г.рара не
убили его за Ревекку,  потому что она 'прекрасна видом'. Впоследствии, когда
возник  спор из-за  колодцев между его пастухами и  пастухами Грара, он тоже
уступил и вырыл новые колодцы.

     Иаков, сын Исаака, оказавшись в  опасном положении, тоже избрал  мирный
путь. Брат его, Исав, умышлял  зло против  него из-за  того, что он обманным
путем получил право первородства вместо  самого Исава. И  когда Иаков  после
двадцати  лет  изгнания, проведенных  в Харане  из страха  перед  расплатой,
возвращался  в  Ханаан  и  встретил  в  пути своего  брата,  он  осыпал  его
подарками, дал  ему стада мелкого  и  крупного рогатого скота,  верблюдов  и
ослиц и избежал столкнования. Но на этом  его испытания  не кончились.  Едва
успел он отвратить гнев Исава, как пришла новая беда. Причиной ее была Дина,
его дочь.

     Прилепилась душа  Шхема, сына царя хиввитов Хамора, к Дине. Он взял ее,
спал  с нею  и просил  Иакова отдать ее ему в жены. Но на этот раз с Иаковом
были  одиннадцать его  сыновей,  и переговоры  о  судьбе  Дины, единственной
дочери в семье,  вели они. Сыновья Иакова  перехитрили жителей Шхема  и царя
Хамора.  Они потребовали, чтобы те  сделали обрезание крайней плоти, и когда
те были больны, два сына Иакова, Шимон и Леви, вошли в их дома и поразили их
мечами. Хотя дочь его была обесчещена, Иаков не одобрил их поступка. Это был
не его способ решать споры. 'Вы возмутили меня, сделав  меня ненавистным для
жителей сей земли', -- сказал он им.





     Патриархи  держались  на  почтительном расстоянии  от  других  народов,
населявших страну, избегали вмешиваться в  войны, которые вели местные цари,
и в споры, возникающие  между пастухами. Авраам добрался  до края  пустыни и
поселился в  Беер-Шеве.  Пустыни  начинались за Беер-Шевой --  Иудейская  на
востоке, Паранская на  юге и  пустыня  Шур на  западе. Но Беер-Шева не  была
полностью   защищена  от  посягательств  пустыни.  Засухи,  самумы,  хамсины
обрушивались на нее. Но она  не покорялась им. В Беер-Шеве ежегодно выпадает
в среднем 100--150 мм осадков. Этой влаги достаточно, чтобы выращивать здесь
овес. В  урожайные  годы стебли тянутся  вверх,  колосья полны  зерном. Но в
засушливые годы стебли низки и слабы, а колосья скудны и пусты.

     Беэр-Шева не  изобилует  источниками.  Чтобы  найти  воду,  нужно  рыть
колодцы в вади. Теперь русла рек обмельчали, но сотни тысяч  лет тому  назад
они были очень глубоки. Дожди и самумы нанесли в вади камни и песок, голыши,
пыль и золу и превратили их в резервуары дождевой воды, которая стекает сюда
зимой. Обладая  острым  глазом, опираясь  на опыт  поколений  и  при большом
везении  можно  в этих  вади  обнаружить такие места,  где  на глубине 10-30
метров  скапливается  запас  воды.  Такой  резервуар продолжает  пополняться
водой, содержащейся  в пористых слоях песка  и породы, которые окружают его.
Вода просачивается в колодезь каплями, но изо дня в день, из года в год.

     Однако  время от времени пустыня берет  верх,  и здесь  не  выпадает ни
капли влаги.  Колодцы пересыхают,  поля увядают, выгорают пастбища. Остается
только  откочевать. Люди  уходят со  своим  скотом в другое места в  поисках
хлеба и пастбищ, пока снова не начнется сезон зимних дождей и не прекратятся
засуха и голод.

     В  наше время в годы засухи  бедуины Негева посылают своих  пастухов со
стадами  на север, а остальные  члены их  семей остаются  в становище. Шейхи
отправляются в Иерусалим за  компенсацией,  выдаваемой правительством в годы
стихийных бедствий.

     Несколько  лет тому  назад, когда я был министром  сельского хозяйства,
однажды в субботу я бродил по вади Нахал-Шикма. На склоне кургана Эль-Хеси я
наткнулся  на подземное жилище  дикобразов. В нору  вели три входа,  и возле
каждого  лежала небольшая куча земли и глиняных черепков -- результат трудов
дикобразов. Я  осмотрел  черепки.  Среди  них  были  остатки  так называемой
кипрской  'молочной пиалы',  украшенной  характерными  черными  полосами.  Я
надеялся  найти  в этой  груде  что-нибудь  интересное.  Никогда заранее  не
знаешь, что могут откопать дикобразы.

     Неподалеку от  места моих поисков старый бедуин пас овец. Он узнал меня
по черной  повязке  на глазу и подошел.  Сначала  он помог  мне при  осмотре
глиняных черепков и заверил меня, что им 'много-много лет'. Затем он перешел
к   делу,  ради  которого   начал  беседу.  Его  вступительное   слово  было
впечатляющим,   чисто   философским.   Все   несчастья   мира,   сказал  он,
ниспосылаются Богом, а все блага -- правительством.

     Разумеется, я не мог остаться равнодушным к такому заявлению и попросил
его привести доказательства. 'Смотри, визирь, болезни от Господа, а докторов
дает правительство. Ведь так?  Войны замышляются на небесах (это было вскоре
после  Синайской кампании),  а  мир  заключает  правительство.  Правильно  я
говорю? И, наконец, в этом году засуху навел на землю Господь, а компенсацию
мы получим от правительства. Разве не так?' Сердце мое наполнилось гордостью
за  правительство, которое исправляет на земле то,  что портят на небесах. Я
согласился  с  каждым  сказанным  им  словом.  Лицо  его  выразило  глубокое
удовлетворение.  Вечером  он,  разумеется, поведал в своем  шатре о том, что
министр  сельского хозяйства  подтвердил, что  его  племени будет  выплачена
компенсация в связи с засухой.


     Из трех патриархов меньше всех скитался Исаак. Авраам  пришел из Харана
и  в голодные годы отправился в Египет. Иаков бежал в Харан и на склоне дней
своих поселился в Египте. Исаак, однако, никогда не покидал  страны. Подобно
остальным патриархам, он  женился на девушке  из Месопотамии. Но сам он туда
не ездил. Он остался дома, когда его  управляющий Элиэзер отправился в город
его родины Нахор и привез ему в жены Ревекку, внучатую племянницу Авраама. В
те  времена, как  и при Аврааме,  страну поразил голод, но  Исаак  остался в
Граре, что к северу от Беер-Шевы, в  районе,  который  находится недалеко от
моря и где дожди выпадают каждую зиму.

     Исаак родился в Негеве и знал все его тропы  и тайны. В сезон дождей он
засевал свои поля, а летом  снимал урожай. Было у него двое сыновей: любимец
матери Иаков, человек кроткий, живущий в  шатрах, и Исав, первенец. Он любил
своего первенца  Исава,  косматого, упрямого, искусного  зверолова,  который
охотился  в руслах вади, вооружившись луком и стрелами. Вечерами,  когда тот
возвращался с  добычей,  шатер  наполнялся  ароматом  полей,  едким, горьким
запахом, который испускают кустарник и полынь в пустыне.

     Исаак  состарился. Он  тосковал по  простору полей,  по жаркому дыханию
хамсина,  по  охоте  на  диких  голубей  и  горных  козлов.  Стаи  куропаток
расхаживали  по  полям  и  при приближении  человека  разлетались  в  разные
стороны. Но заяц  и  олень ищут пропитание в высохших  руслах  вали,  на них
можно  устроить  засаду и  поразить  их  стрелой.  Они  появляются в  ранние
утренние часы,  чтобы щипать влажную траву и слизывать капли  росы с листьев
кустарника. Они никогда не приближаются к источнику. Они привыкли к условиям
Негева и утоляют жажду росой.

     Исаак  уже  не  мог  выходить  в  поле. Его  колени  ослабли  и  зрение
притупилось. Настало время благословить первенца. Он призвал  Исава и сказал
ему:

     'Возьми орудия твои, колчан твой и лук твой, пойди в поле  и налови мне
дичи, и  приготовь мне  кушанье, какое я  люблю,  и принеси мне  есть^ чтобы
благословила тебя душа моя, прежде нежели я умру'.

     Ревекка слышала слова Иакова, и когда Исав ушел охотиться, -- он должен
был  вернуться лишь с заходом солнца, -- велела  своему любимому сыну Иакову
пойти в стадо и выбрать двух хороших козлят.

     Ревекка все  очень точно рассчитала, когда велела ему  заколоть козлят.
Мясо телят сладковатое, баранина отдает салом, но мясо молодых козлят  такое
же постное и жилистое, как у красной дичи, и даже такой опытный охотник, как
Исаак,  не  сможет  отличить  мясо козленка,  заколотого  Иаковом,  от  мяса
олененка, добытого  Исавом. Благословение  первенца получил  Иаков,  хотя  и
обманным путем.

     Когда Исаак благословил своих сыновей, первым Иакова и вторым Исава, он
просил Господа дать им от росы небесной. Он не просил Бога послать им дождь.
Когда благословляют в селениях Изреэльской долины, обязательно просят дождя.
Благословение же росой  предназначалось  для  Негева, для растений,  которые
растут и  расцветают  в засушливых, безводных районах, для газелей и зайцев,
куропаток и голубей, утоляющих свою жажду росой, и людей, живущих около них.





     Жизненный путь Иакова был отмечен драматическими изгибами и поворотами.
Авраам,  первый патриарх, ушел из  родного Ура  Халдейского  в  Ханаан, дабы
сделать  его  своим  домом  и отчизной  и  породить  здесь  сыновей.  Иаков,
последний из патриархов, вышел на закате дней своих из Ханаана  и последовал
за своими сыновьями на чужбину, в Египет.

     Иаков  и  Исаак  родились  в  Ханаане.  Все  праматери  были  родом  из
Месопотамии  --  Сарра,  Ревекка,  Лия и  Рахиль, из Месопотамии  были также
наложницы  Авраама  - Билха  и Зилпа.  Мать Иакова Ревекка была  привезена в
Ханаан  управляющим  Авраама  Элиэзером.  Он  явился  в  ее  дом  с  десятью
верблюдами,  груженными  добром  своего  господина,  --  то были  золотые  и
серебряные вещи, одежды. Всем этим он одарил Ревекку и членов ее семьи.

     Иаков  пришел в дом Лавана с пустыми руками.  Хотя его отец  и отец его
отца имели много золота и  серебра, несметные стада скота и множество рабов,
он не приехал верхом на  верблюде и не привез серебряных и золотых вещей. Он
шел пешком, переправился через Иордан, и единственным его достоянием был его
посох.

     Когда Элиэзер пришел в  Харан,  чтобы  найти  жену Исааку,  сыну своего
господина,  он встретил Ревекку  у колодца. Девушка поспешила предложить ему
воды из своего кувшина,  а  затем напоила и его  верблюдов. Иаков,  придя  в
Паддан-Арам, тоже  встретил  Рахиль у колодца. Но она  не утолила его жажды.
Иаков отвалил камень от устья колодца  и напоил овец, стада  отца ее Лавана.
Затем 'поцеловал Иаков Рахиль, и возвысил голос свой и заплакал'.

     Иаков трудился не  покладая  рук,  чтобы заложить  свой дом. Он  служил
Лавану в течение двадцати лет:

     семь за Рахиль, семь за  Лию и еще шесть лет за стада Лавана. Он ничего
не получил от своего отца Исаака и ничего даром от  своего тестя Лавана. Все
свое  имущество  он  нажил  тяжким  трудом.  Он трудился  в знойные  дни и в
холодные ночи. Бог благословил  его предприятия, и он необычайно преуспел --
было у него много рабынь и рабов, много скота, верблюдов и ослов.

     Однажды он услышал  голос Божий: 'Возвратись  на землю отцов твоих и на
родину  твою, и Я буду с тобою'. Впервые  с  тех пор, как он оставил Ханаан,
Господь воззвал  к нему. В  ту  последнюю ночь, когда он уходил из  Ханаана,
заночевал он в Бет-Эле, взял один из камней того места и положил себе вместо
изголовья.  Во сне  он  увидел  лестницу, верх которой касался неба, ангелов
Божьих, которые  восходили и нисходили  по ней,  и Бога, стоявшего на ней. И
Бог  обещал Иакову:  'Землю, на которой ты  лежишь,  Я дам тебе и  потомству
твоему'. Ныне, в Месопотамии, Господь  снова  явился  Иакову  и призвал  его
вернуться на родину.

     Иаков покидал  Паддан-Арам тайком, воспользовавшись  отсутствием своего
тестя Лавана, который  поехал  помочь  своим сыновьям  стричь  овец.  Стояла
весенняя  теплая  пора,  и  овцы  больше не  нуждались в шерстяных  попонах,
хранивших'тепло их тел. Иаков посадил своих  жен  и  сыновей  на верблюдов и
отправился в путь.

     Они  передвигались  медленно.  Ягнята,  козлята  и  телята,  родившиеся
весной, были еще слабыми и нежными, и их не следовало переутомлять.  Их надо
было пригонять с пастбища  до  наступления ночи, чтобы самки могли накормить
сосунков, а пастухи и рабыни  сделать свою работу  -- подоить коров и овец и
сбить масло и творог.

     В начале лета Иаков дошел до переправы через Яббок. На душе у него было
тяжело: его брат Исав шел навстречу ему, и с ним четыреста людей. Таил ли он
еще ненависть в своем сердце? Не намеревался ли он убить  их всех и 'матерей
с  детьми'? С  Иаковом  были одиннадцать сыновей и одна дочь. Дина. Все  они
родились в Паддан-Араме, семеро от Лии, двое от Билхи, двое  от Зилпы и один
от Рахили. Старшему, Реувену, еще не исполнилось тринадцати лет, а младшему,
Иосифу, было семь лет.  Ради  них  он трудился  в поте  лица  своего,  служа
двадцать лет Лавану Арамеянину. Они, дети его, были  его великой надеждой. О
них Господь сказал ему: 'Я буду благотворить тебе, и  сделаю потомство твое,
как песок морской, которого не исчислить от множества'. У родителей его отца
-- Авраама  и Сарры  -- был  единственный  сын  Исаак. У его  отца было двое
сыновей -- он и брат его Исав. Исав обитал в горах Сеир, а ему, Иакову, была
обещана земля Ханаанская. И Исаак дал ему благословение:  'Тебе, и потомству
твоему с тобою, чтобы тебе  наследовать землю странствия твоего, которую Бог
дал Аврааму'. Ныне, когда он стоит на пороге своей страны, сбудутся ли слова
Господа или сразит его меч Исава?

     Они встретились  и помирились. Исав  простил  его и принял  его  дар --
овец, коз и крупный рогатый  скот, ослов и верблюдов. Превосходен был мелкий
скот  -- полосатый, в  крапинах, пятнистый и пегий --  результат скрещивания
различных  пород. Каждое  стадо состояло из самцов и самок. Только верблюжье
стадо  состояло  из  одних  верблюдиц,  тридцати  верблюдиц  с верблюжатами.
Верблюды не дают покоя самкам и молодняку. Поэтому их пасут отдельно. Только
осенью,  когда у самок  начинается  течка,  их сводят, но  после того как те
зачинают, их снова разделяют.

     Исав расстался со  своим братом. Его  люди взяли подаренных животных, и
он повернул на юг, назад в свою страну, к горам Сеира.

     Словно камень свалился с души Иакова. Благословение сбывалось.  Плоть и
кровь его, дети, которыми одари<п его  Господь, были с ним. Он перенес их
на руках через Яббок. Они поселятся в Ханаане,  вырастут и станут народом, а
землю, на которой осядут, превратят в свою страну.

     Наконец, весь караван переправился через Яббок. Настала ночь. Оставшись
один, Иаков  вступил в единоборство с  некиим существом, которое  боролось с
ним, пока не взошла заря. Когда Некто увидел, что не одолеть  ему Иакова, он
'коснулся сустава  бедра  его, и  повредил сустав бедра'. Некто, который был
ангелом  Божьим,  пытался высвободиться из  рук Иакова.  Но тот  сказал: 'Не
отпущу тебя, пока не благословишь меня' -- и ангел благословил его:

     'Отныне имя тебе будет не  Иаков, а Израиль' ('Израиль' (Исра-эль) - на
иврите 'боровшийся с Богом') -- так  как Иаков боролся с Богом. Иаков назвал
это  место Пнуэль  ('Лик  Божий'), '...ибо, -- говорил он,  -- я  видел Бога
лицом к лицу, и сохранилась душа моя'.

     Взошло солнце  и,  хромая,  он  прошел Пнуэль,  присоединился к  своему
каравану и продолжил свой путь. За ним шла вереница верблюдов, с женщинами и
двенадцатью его детьми -- отныне детьми Израиля.

     Расставшись  с  Исавом,  Иаков  двинулся  к местности  Суккот,  что  на
восточном берегу Иордана, и здесь 'для скота своего сделал шалаши' (суккот).
Так  как  в Иорданской  долине  выпадает  мало  осадков, достаточно  покрыть
тростниковую крышу глиной, чтобы она не пропускала влаги.

     В Суккот Иаков построил себе дом (шатер). Здесь он  оставался,  пока не
выросли  его сыновья. Он переправился через реку Иордан и  вступил в Ханаан.
Но не так, как он  покинул его,  один,  с посохом  в  руке в качестве своего
единственного достояния. Теперь он  возвращался  с  большим  имуществом,  со
слугами и домочадцами.

     Так пришел Иаков  в Ханаан.  К тому времени,  однако, он уже  оставался
только  формально главой  семьи:  тон в ней задавали  его  взрослые сыновья.
Шимон  и  Леви  истребили  жителей  Шхема,  Реувен спал с Билхой, наложницей
своего отца, а Иосифа братья сговорились продать исмаилитянам.

     Когда в стране наступил голод, как и при Аврааме, Иаков тоже  обратился
за помощью к  фараону и послал своих  сыновей купить зерно из житниц Египта.
Но, в  отличие от Авраама, они не вернулись в Ханаан и после того, как голод
прекратился.  Благодаря  влиянию,  каким  пользовался  Иосиф  в  Египте,  им
предоставили для поселения землю Гошен. Вначале им  жилось хорошо и они ни в
чем не испытывали недостатка, но потом положение изменилось, и их обратили в
рабство.

     Все  попытки нашего  учителя Библии  Мешуллама  доказать,  что аналогии
между тем, что происходило  во  времена патриархов, и тем,  что происходит в
наше время, недопустимы, оказались  безуспешными.  Для  нас, детей Нахалала,
покинуть  Страну  в любую  эпоху было неискупимым  грехом.  Как  могли  сыны
Израиля оставить свою  страну? Разве  для того  Авраам  пришел  из Харана  в
Ханаан, чтобы его внук Иаков и дети Иакова ушли оттуда?

     Мы и сами столкнулись  с  этой проблемой.  В моих глазах жизнь в Стране
символизировали два  члена мошава Нахалал.  Одним из нихбыл'Аврахам  Махлин,
один из первых поселенцев в Нахалале. Через пять лет после своего  поселения
в Нахалале,  в 1926 году, он эмигрировал со своей семьей в Австралию. Махлин
был  превосходным  фермером,  сыном земледельцев. Пахал  он землю на волах в
двойной упряжке,  как это делали у него дома, в Беер-Тувии. Его жена, Эстер,
тоже родилась в  Стране,  в Экроне. Была она веселой  и  красивой  женщиной,
обладательницей нежного сопрано, участницей нашего хора.

     В  один  прекрасный  день  Махлины  объявили,  что  они   эмигрируют  в
Австралию, чтобы  присоединиться к своим друзьям, которые родились и выросли
в  поселениях  билуйцев (Билуйцы -  организация еврейской молодежи в России,
название которой составлено  из  начальных букв слов библейского стиха 'Бейт
Яаков  лху  ве-нелха'  ['Дом  Иакова!  Вставайте  и  пойдем!',   Ис.   2:5],
послужившего призывом  к переселению  в  Эрец-Исраэль. Билу возникла в  1882
году). В  Австралии, говорили Махлины, имелись огромные пустующие земли, там
много влаги и  много солнца,  и такие опытные  земледельцы,  как они,  могут
владеть огромными фермами  в  тысячи акров. Одна австралийская ферма,  по их
словам, занимала такую же площадь, как весь Нахалал!

     Вторым человеком, который был, на мой взгляд, полной противоположностью
Махлину  в его отношении к Стране, был Элиэзер Брон,  уроженец России. Как и
Эстер Махлина, он пел в нашем хоре, и не только в хоре. В ясные зимние утра,
в посевной сезон, издалека был слышен его могучий, дышащий уверенностью бас:
'Играй,  играй  моей  мечтой,  я   лишь  мечтатель  жалкий...'  Особенно  он
акцентировал предпоследнее слово. В праздничные дни в Нахалале, когда все мы
собирались в клубе на общие  торжества или когда  давал концерт какой-нибудь
приезжий певец  или  музыкант  из  Тель-Авива,  я старался  сесть поближе  к
Элиэзеру и не сводил с него глаз. Он  был низкорослым  и  худощавым  молодым
человеком,  но  резко  выделялся  среди  остальных  благодаря  всклокоченной
кучерявой копне  волос и огненным  глазам.  Даже когда на  сцене разыгрывали
пьесу  или  кто-нибудь  произносил  речь  или декламировал,  Элиэзер  сидел,
погрузившись в свои мысли, и мурлыкал что-то себе под  нос. На сцене оркестр
или заезжий певец могли исполнять все,  что им угодно, а он почти беззвучно,
но с  молитвенным восторгом  напевал песни Сиона, самые  дорогие  его сердцу
песни, которые никогда не сходили с его уст.

     Отъезд Махлина оставил  неприятный  осадок  в Нахалале. Вскоре собрание
кооператива приняло в свои члены новичка, Иосефа  Эртрекета. Сразу же  после
отъезда Махлиных он получил их участок.

     Наш учитель Мешуллам уже  подготовлял нас к следующему разделу Библии -
'Исход  из Египта'. Но мой смущенный  ум все еще оставался  с Иаковом и  его
сыновьями.   Покинуть   Страну?   Детям   Иакова,   родившимся   в   Стране?
Неудивительно, что они стали рабами. Поделом им!


     Иаков дожил до 147 лет, проведя последние семнадцать  лет своей жизни в
Египте, в земле Гошен. Исаак умер, когда ему было 180 лет, а Авраам -- когда
ему было  175  лет. Великие испытания выпали на долю Иакова, и он сказал  об
этом, когда предстал перед фараоном: 'Малы и несчастны дни  жизни моей, и не
достигли до  лет жизни  отцов моих'. В  отличие от него, его предшественники
мирно жили в своей стране без мытарств и скитаний.

     Почувствовав  близость смерти, Иаков попросил, чтобы его  не хоронили в
чужой  земле. Он сказал Иосифу:  'Если я нашел  благоволение в твоих глазах,
положи руку твою под стегно мое  и  клянись, что  ты окажешь  мне  милость и
правду,  не похоронишь меня в Египте, дабы мне лечь с отцами моими'. Его дед
Авраам потребовал от  своего  управляющего  Элиэзера принести  ему такую  же
клятву, когда речь шла о  том, что  он не увезет Исаака  из Ханаана в Харан:
'Положи руку твою  под стегно мое, и клянись мне Господом Богом неба и Богом
земли, что ты не возвратишь сына моего туда'.

     Иосиф затем подвел  двух  своих сыновей,  Менашше и  Эфраима, к постели
Иакова,  чтобы тот благословил их. Зрение Иакова  притупилось от старости, и
он не  мог различить их лиц. Был он больным  и слабым и лишь собрав все свои
силы смог сесть на постели. Сыновей подвели ближе, и Иаков поцеловал и обнял
их.  Затем  он простер свою  правую руку и  положил ее  на голову Эфраима, а
левую руку  положил  на голову  Менашше,  таким  образом  предпочтя младшего
старшему,  как это  делали в  свое время  его  отец  и  дед.  Иосиф, пытаясь
исправить то,  что он полагал ошибкой своего подслеповатого  отца, снял руку
Иакова, чтобы переложить ее на голову Менашше,  и сказал: 'Не так, отец мой,
ибо это мой первенец;

     положи  на его  голову  правую руку  твою'.  Но  Иаков  не согласился и
возразил: 'Знаю, сын мой, знаю' -- и  продолжал  держать руки скрещенными --
правую  на  голове  Эфраима и  левую на голове  Менашше. Так  он сам, Иаков,
получил благословение, которое причиталось его брату Исаву, и  так  его отец
Исаак  получил благословение от  Авраама, который отдал  предпочтение своему
младшему сыну перед старшим, Исмаилом.

     Когда пришло время  Иакову  отойти  к праотцам,  позвал он всех сыновей
своих и  благословил каждого отдельным благословением. Он поведал им  о том,
что  случится с ними в грядущие дни, и наказал похоронить  его  рядом с  его
предками, 'в пещере, которая на поле Махпела'. Там похоронили  Авраама с его
женой  Саррой, там похоронили  Исаака  с  его женой  Ревеккой,  там  он  сам
похоронил Лию. Только Рахиль  не  была  похоронена там. Иаков сказал Иосифу:
'Когда я шел из  Месопотамии, умерла  у меня  Рахиль в земле  Ханаанской, на
дороге,  не доходя до Эфраты, и  я похоронил  ее там на дороге к Эфрате, что
ныне Бет-Лехем'.

     Рахиль,  самая  юная  из  праматерей,  умерла,   дав  жизнь  Биньямину,
единственному сыну Иакова, который родился  в Ханаане. Возможно, что по этой
причине и назвал его Иаков Биньямином, то есть 'сыном юга', ибо в отличие от
него остальные сыновья  Иакова родились на  севере,  в  Месопотамии.  Рахиль
назвала его  Бен-Они, то есть 'сыном скорбей'.  Ибо роды  ее  были трудными,
боли нестерпимыми и имя это она произнесла, испуская последний вздох.


     Когда мы изучали последнюю главу  Пятикнижия  в нахалалской школе, я не
мог не связать  в своих мыслях страданий Рахили с похищением ею 'терафимов',
домашних  богов.  Терафимы  -- идолы, но  Рахиль  верила  в их  силу  и была
привязана к ним. Она выкрала их из дома отца, спрятала под верблюжье седло и
села на  них. Не только отца своего она обманула, но и Иакову не обмолвилась
ни словом о них. Она держала их при себе в продолжение всего долгого пути из
Паддан-Арама в Ханаан, берегла их и верила, что они оберегают ее.

     И  вот  незадолго  до  трудного  дня,  до  дня  родов,  отобрали у  нее
терафимов.  Иаков приказал  своим домочадцам и всем  бывшим с ним:  'Бросьте
богов чужих, находящихся  у вас, и очиститесь'.  И они  отдали их  Иакову, и
закопал их Иаков под дубом,  'который близ Шхема'. Караван затем повернул  к
Бет-Элю, где Иаков воздвиг алтарь, и назвал  это место 'Домом Бога'. Господь
услышал его мольбу и  вселил ужас в окрестные ханаанские города,  так что их
жители не преследовали семью Иакова.

     Иаков  и  его  семья  продолжили  свой  путь.  Но  это  было  печальное
путешествие.  В Бет-Эле  умерла  Девора, престарелая  кормилица Ревекки.  Ее
похоронили под дубом и назвали это место 'Аллон-Бахут',  'Дубом  скорби'. Из
Бет-Эля они отправились  в Эфрату, и  в  пути умерла во время  родов Рахиль.
Иаков поставил над ее могилой памятник.

     Разумеется, я не  верю в языческие истуканы, но я верю в  силу веры,  в
утешение, которое  дарует вера. Достаточно  только взглянуть  на безмятежное
лицо ребенка,  который  засыпает, не выпуская из  своих объятий обтрепанного
медвежонка. Рахиль верила в своих терафимов и, разумеется, ей  не хватало их
во время родов.

     Никто не может сказать точно,  какой вид имели терафимы, которые Рахиль
взяла  с  собой из  дома отца. Но ясно, что они должны были  охранять дом  и
служить порукой  плодовитости  и преуспевания семьи. Годами искал я  древние
терафимы. Время  от времени  в Израиль  попадали  фигурки  богов плодородия,
найденные  при  раскопках в Сирии и Ираке.  Но  ни одна из  них  не отвечала
представлению о терафимах, сложившемуся в моем воображении.

     Наконец, в моем  владении оказалась глиняная статуэтка,  и я думаю, что
она  изображает терафима. Я обнаружил  ее в лавке древностей одного еврея из
Ирана  на Мэдисон-авеню в  Нью-Йорке.  Она  была  из  Шумера (Месопотамия) и
насчитывала  4000  лет. Это  была фигурка  женщины  с  узким,  продолговатым
разрезом глаз, с  ожерельем на  шее  и браслетами на запястьях, державшей  в
изгибе  левой  руки младенца.  Ни мать, ни ребенок  не могли претендовать на
классическую красоту, но они и не были предназначены доставлять эстетическое
наслаждение.  Такие домашние бога  должны  были  заклинать  властителей  как
высших,  так и низших  миров  ниспосылать благословение  на дом. И  это свое
назначение они могли выполнить только  в том случае, если члены семьи верили
в них.





     'И окончил  Иаков завещание  сыновьям  своим,  и  положил ноги свои  на
постель, и скончался, и отошел к предкам своим'. Иаков умер в своей постели.
Египетские  кровати  в те  дни изготовлялись из  дерева и  обивались  мягким
материалом. Когда  Иаков беседовал со своими сыновьями, он сидел на кровати,
и ноги его касались пола, а когда он хотел  откинуться, он поджимал ноги под
себя и опирался о ее изголовье. У Авраама  и Исаака не было кровати, не было
ее и  у  Иакова, пока он жил  в  Ханаане. Ложе  свое они  устраивали на полу
шатра, а,  заночевав в  поле,  спали прямо на земле, и изголовьем им  служил
камень.

     Не  было  у  них и лошадей  и  повозок.  На  равнине и  в  пустыне  они
передвигались на верблюдах, а по горным дорогам, петляющим  между  скалами и
лесными зарослями, ездили на ослах.

     Когда Иаков и его домочадцы  отправились в Египет,  спасаясь от голода,
они захватили с собой лучшие плоды  земли в качестве даров управителям  дома
фараонова  --  'несколько  бальзама и  несколько  меду,  стираксы  и  ладан,
фисташки и миндальные орехи', ароматические травы и сушеные фрукты из Гилада
и с горы Хеврон.

     Но,  возвращаясь  из  Египта  в Ханаан  с  телом  Иакова, они  ехали  в
повозках, и с ними  вместе  колесницы  и всадники,  и сопровождали их  слуги
фараоновы  и  все старейшины  земли Египетской,  так  что караван был весьма
велик.  Тело  Иакова бальзамировали египетские врачи,  и траур совершали  по
египетским обычаям:  сорок дней  длилось  бальзамирование  и  семьдесят дней
траур.

     Период  патриархов  завершился.  Начавшись  с  исхода  из   Харана,  он
продолжился обретением свободы s Ханаане и  завершился переселением в Египет
и обращением  в рабство. Иаков,  последний  из патриархов,  был перенесен из
предела,  дарованного ему  фараоном  в  земле Гошен,  для того,  чтобы  быть
погребенным в родовой усыпальнице на  поле Махлела,  которое  Авраам купил у
хетта  Эфрона;  он вернулся  к родным могилам, выдолбленным  в  скале.  Свою
могилу  он  приготовил  своими  руками  тогда,  когда еще жил в Хевроне.  Он
последовал  за  своими  сыновьями в Египет, чтобы увидеть  до своей  кончины
Иосифа,  своего возлюбленного  сына, который  был продан  в рабство, но стал
высшим  сановником Египта. Похоронив Иакова,  сыновья  вернулись  в  Египет.
Только Иаков остался в Ханаане, покоясь со своими предками в пещере Махпела.


     В  продолжение семисот лет, с  XIII века по 8 июня  1967 года, евреи не
допускались в  здание, воздвигнутое на земле, на которой, согласно преданию,
находится  пещера  Махпела.  Только после  Шестидневной  войны,  когда Армия
Обороны  Израиля  овладела  Хевроном,  евреям  был разрешен  вход  в здание,
воздвигнутое над  могилами  патриархов. Это здание, построенное  во  времена
Ирода,  после  мусульманского  завоевания  Палестины  стало  мечетью. В  его
восточном крыле молились, а в западном крыле помещались могилы патриархов.

     Многие  после  овладения  Хевроном пытались  проникнуть в  погребальную
камеру через  узкий  проем в  полу  мечети (его диаметр  не превышал 30 см).
Первой  спустилась по нему  Михаль, дочь одного  из  наших  людей, тоненькая
двенадцатилетняя  девочка,  отважная и сметливая, не  побоявшаяся  не только
духов  и  бесов, существование которых не доказано, но  и змей и скорпионов,
которые являются  вполне реальной опасностью. Однажды темной ночью, когда ни
зги не видать, -- начало, достойное сочинителя романов ужасов, -- спустилась
эта милая девочка по веревке на пол подземного этажа. В одной руке у нее был
фонарь,   а  в   другой  фотоаппарат.  Она  сделала  наброски  карандашом  и
сфотографировала  то,  что  увидела. Выяснилось, что и в  подземелье имеются
надгробия, арабские надписи  Х века, ниши и  ступеньки, которые ведут вверх,
хотя вход и заделан:

     на фотоснимках не было видно следов двери.

     Я  попросил  у  Михаль  на  память ее  фотографию и  отчет  об осмотре,
написанный ее рукой. Вот что она писала:

     'Посещение пещеры Махпела.

     В среду, 9  октября 1968  года, мама спросила меня,  не  соглашусь ли я
спуститься  по узкому отверстию в пещеру. Я  согласилась, и она сказала, что
речь идет о подземелье под пещерой Махпела.

     Через несколько часов отец разбудил меня.  Я оделась  и села в  машину.
Закуталась  в шерстяное одеяло  с  головой и,  должно  быть, выглядела,  как
чучело.  Машина   тронулась   и   вскоре   мы   были   в  Хевроне.   Сделали
непродолжительную остановку у полицейского пункта  и затем  продолжили  свой
путь. Наконец мы приехали, я  вылезла из машины,  все  так  же закутанная  в
одеяло, и мы вошли в мечеть.

     Я  увидела проем, через  который должна была спуститься.  Его вымерили,
его диаметр равнялся 28 см. Меня перевязали веревками, дали  фонарь и спички
(чтобы определить состав воздуха внизу) и начали спускать. Приземлилась я на
кучу бумаг и бумажных денег.

     Я  оказалась в квадратной  комнате.  Против меня  были  три  надгробия,
среднее  более  высокое  и  более  разукрашенное, чем два  других.  В  стене
напротив был небольшой квадратный проем. Наверху немного  отпустили веревку,
я пролезла через  него и очутилась в низком, узком коридоре, стены  которого
были высечены в скале. Коридор имел форму прямоугольной коробки. В конце его
была лестница, и ее ступеньки упирались в заделанную стенку.

     Я  выбралась  наверх  и  рассказала обо  всем увиденном. Меня  спустили
снова. Вымерила шагами узкий коридор: он равнялся в длину 34 шагам.

     При спуске я  насчитала  шестнадцать  ступенек, а  при  подъеме  только
пятнадцать. Я поднималась и спускалась пять раз, но результат  оставался тем
же. Каждая ступенька была высотой в 25 см.

     Я  взошла по ступенькам в шестой раз  и постучала в  потолок.  Раздался
ответный стук. Вернулась назад. Мне дали фотоаппарат, и я спустилась снова и
сфотографировала квадратное помещение, надгробия, коридор и лестницу.  Снова
поднялась,  взяла карандаш и бумагу и снова  спустилась и  сделала наброски.
Вымерила  комнату шагами: шесть на пять. ширина  каждого надгробия равнялась
одному шагу и расстояние между надгробиями тоже одному шагу. Ширина коридора
равнялась одному шагу, а его высота - примерно одному метру.

     Меня  вытащили.   При   подъеме  я  обронила   фонарь.  Пришлось  снова
спускаться, снова подниматься. Михаль'.

     ...Выхода, который мы искали, мы так и не  обнаружили, но я уверен, что
летописцы Израиля с любовью упомянут это посещение пещеры Махпела, первое со
времен Ирода или, по крайней мере, за последние семьсот лет, посещение этого
места представителем еврейского народа.






     На протяжении  четырех  поколений  сыны Израиля  были  рабами в Египте,
прежде  чем началось  их  освобождение. На этот  раз не одна  семья, а целый
народ должен  был  освободиться  из рабства, пуститься  в долгое странствие,
вернуться в свою  страну, отвоевать  ее у тех, кто  жил в ней, -- ханаанеев,
хеттов, аморреев, приззитов, хиввитов и иевусеев.

     Исход из Египта  возглавил Моисей, сын Амрама. Хотя он и был евреем, он
не числился в общине  своих порабощенных братьев. Его  растила  дочь фараона
как  египтянина,  и он вел себя  как свободный  человек. Моисей  бьет юношей
честным, бесстрашным  и  сильным. Он  пошел  к  своему народу  и увидел  его
страдания.  Сначала он пытался  защитить  евреев  силой  своей  руки, но  не
преуспел в этом.  Он понял, что это ложный путь. Евреев следовало вывести из
Египта и поселить в их собственной стране.

     В отличие  от Авраама, Исаака  и  Иакова,  Моисей  не получил повеления
покинуть  Египет со  своей  семьей.  Назначение  его состояло  в  том, чтобы
вывести из Египта весь народ, весь дом Израиля.

     Прежде всего он должен был  завоевать  доверие своих  братьев, добиться
того, чтобы они признали его своим вождем, человеком,  к чьим словам следует
прислушиваться. В моих глазах  Моисей был для древнего  Израиля  тем же, чем
Герцль, Вейцман и Бен-Гурион --  для Израиля современного. Они были вождями,
которых выдвинул  еврейский народ в изгнании, и они призвали сыновей  нашего
народа оставить страны их жительства и вернуться в Израиль, чтобы поселиться
на его земле и основать свое государство.

     На  первый взгляд казалось, что Моисей вступил на  этот путь совершенно
случайно.  Он  был  вовлечен  в два  конфликта. В первый раз он увидел,  как
египетский надсмотрщик бьет  еврейского  раба. Он поспешил  на помощь еврею,
убил египтянина и спрятал его тело в  песке. Второй конфликт был между двумя
евреями. Моисей  пытался разнять их и спросил у зачинщика:  'Зачем  ты бьешь
ближнего твоего?' Тот ответил: 'Кто поставил тебя  начальником и судьей  над
нами? Не думаешь ли убить меня, как убил египтянина?'.

     Пораженный тем, что его деяние получило огласку, и опасаясь,  что весть
об этом дойдет до ушей фараона, Моисей вынужден был бежать из Египта.

     Как  и последний  патриарх  Иаков, Моисей бежал,  спасая свою  жизнь, и
скитался на чужбине.  Он  тоже пересек пустыню, сделал  остановку у колодца,
встретил юных пастушек, дочерей мидианитского  священника  Итро, и помог  им
напоить стада  их отца. Вскоре он женился на  одной из них,  Циппоре, и стал
пасти стада своего тестя.

     Мидианские  купцы привезли сына Иакова,  Иосифа, из Ханаана  в  Египет.
Теперь Итро предоставил  убежище Моисею, которому было суждено вывести сынов
Израиля из Египта в Ханаан.

     Мидианиты  были  народом  пустыни.  Они  разводили  овец  и  верблюдов,
кочевали и занимались торговлей на землях  между Евфратом  и  Нилом. Их пути
пролегали между Гиладом в Заиорданье и египетской  столицей Цоаном  и  между
Эцион-Гевером  в  южном Израиле и Верхним  Египтом.  Итро  жил  в  Синайской
пустыне,  в  оазисе Паран, около горной дороги, которая  соединяет побережье
Красного моря с Египтом. Эта дорога  проходит по узкой и  извилистой долине,
пересекающей  горный массив  в  южном Синае. Тающий снег и  проливные  дожди
зимой стремительно стекают по горным  склонам  и несут с  собой  красноватый
песок гранитной  породы.  Этот песок грунтует  каменистую тропу, и не только
ослы, но и верблюды могут передвигаться по ней, не рискуя поскользнуться.

     Горная дорога не была ни единственной, ни главной дорогой, которая вела
из  Аравии и Эдома  в  Египет. Главными  были 'дорога через  Шур' и  'дорога
филистимлян'. Обе проходили по  равнине северного Синая, но в те времена они
были под  контролем  войска фараона. Но по  этой,  горной дороге  повозки  и
колесницы не могли передвигаться, и она была во власти ездивших на верблюдах
мидианитов. Свои  жилища мидианиты строили в  глубоких ущельях, вне пределов
досягаемости фараонова войска.

     Зимой  мидианиты  пасли свои стада в прибрежной низменности.  Благодаря
частым  горным грозам  в  это время года здесь множество  пастбищ.  В летние
месяцы,  когда  палящие  лучи   солнца  выжигали  растительность,  мидианиты
перегоняли   свой  скот  на  верхние  склоны  гор.  Высокие  гранитные  горы
выветриваются,  и  в  образовавшихся  расселинах круглый год держится влага.
Акации и ракитник,  которые растут в расщелинах  скал, всегда сохраняют свой
зеленый цвет и свежесть, даже в летний зной.

     Моисей, когда он пас  скот Итро, тоже перегонял свои  стада  в  поисках
пастбищ из пустыни в горы. Он доходил до подножья горы Хорев, 'горы Божьей'.
Здесь,  'из среды куста', который 'горит огнем,  но не сгорает',  явился ему
Божий  ангел.  Его устами  Бог воззвал  к  нему  и  возложил на него  миссию
спасения  сынов Израиля: 'Я пошлю  тебя к фараону, и  выведи из Египта народ
Мой,  сынов Израилевых'.  Моисей должен был  также  возвестить старейшинам и
народу,  что Господь  поручил ему  освободить их от гнета и  что  он  должен
вывести их из Египта в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед.

     Моисей  внял  повелению Господа и пустился в обратный путь в Египет. Он
оставил  свой скот и верблюдов в Мидиане, посадил жену и сыновей на  осла, а
сам пошел  рядом;  единственным достоянием его  был пастушеский посох, 'жезл
Божий'.

     Синайская пустыня  осталась  позади,  но  воспоминания о ней никогда не
изгладились  из его  сердца. Синай с его высокими  горами, вздымающимися над
всеми горными  кряжами Египта,  Синай  с его  просторами, не знающими  края.
Синай  с  его медными  рудниками  и бирюзовыми  карьерами,  с  его  красными
гранитными горами  и  их вершинами, на которых  лежит снег. Синай --  страна
свободы, в центре которой высится Божья гора!


     Мое первое знакомство с Синаем состоялось во  время кампании 1956 года,
когда мы отвоевали его у египтян. Я был тогда начальником генерального штаба
и исколесил его  вдоль и поперек, по суше и по воздуху.  Мне открылся  новый
мир, причудливый и чудесный. Север Синая  -- с золотым бархатом его песчаных
дюн, его  южная  оконечность  -- залив Рас-Мухаммад  с  красными  скалами  и
кораллами.

     Я  не находил странным то, что этот полуостров, во всем  его величии  и
великолепии, несет  зримый  отпечаток сосуществования  различных  религий  и
культур.  Христианский монастырь Санта Катарина, построенный Юстинианом в VI
столетии,  храм,  посвященный египетской богине Хатор в  Серабит Эль-Кадеме,
воздвигнутый во втором тысячелетии до н. э., и Вади Мухатаб ( Долина Письмен
) со множеством  надписей,  высеченных паломниками и странниками на скалах и
камнях, -- все  они  дополняют  друг  друга,  каждый  из  них  -- воплощение
человеческой молитвы,  возносимой Творцу, каждая  на своем языке,  со  своей
верой и со своим культом.

     Наше пребывание в Синае в 1956 году было непродолжительным. Соединенные
Штаты  и Советская  Россия  объединили  свои  усилия,  чтобы  добиться нашей
эвакуации  (как  и  вывода  французских  и  английских  войск  с  территории
собственно  Египта), и через несколько месяцев я  был вынужден  расстаться с
Синаем. Я  не генерал Макартур. Я не произнес: 'Я еще вернусь'. Но Господь в
небесах и  некоторые  из  строптивых  смертных  на  земле пожелали, чтобы  я
вернулся.  Через  десять  лет  после   Синайской  кампании   египтяне  опять
блокировали Акабский залив, жизненно важный для нас морской путь в Эйлат. Мы
снова выступили, и снова овладели всем Синайским полуостровом.  На этот  раз
мы остались здесь надолго.  Прошло еще десять лет, была еще одна кампания --
Война Судного дня в 1973  году, -- а мы  все еще  удерживаем Синай. (В  1982
году  Синайский полуостров  был  возвращен Египту согласно условиям  мирного
договора)

     Когда я пришел  в Синай  во  второй  раз,  в 1967 году, -  теперь я был
министром  обороны, -- я не  удивлялся  всему,  как в 1956 году. Большинство
мест и их обитателей были знакомы мне. Я тоже, видимо, был знаком им. Каждый
второй  бедуин, с которым я  встречался, напоминал мне,  божась всем святым,
что мы уже виделись в прошлую войну, что он помог вытащить мою машину, когда
она застряла в песках, или показал мне место, где египтяне расставили мины.

     Но один бедуин, во всяком случае, вполне заслужил мою  благодарность. С
окончанием боев я захотел  снова  увидеть  древнеегипетский  храм  в Серабит
Эль-Кадеме,  около  Суэцкого  залива.  В  1956  году я  пробыл  здесь  всего
несколько  минут.  Я  подъехал тогда  в  штабной  машине к подножью  горы  и
совершил  трудное  восхождение по отвесному склону к храму. Когда я добрался
до него,  солнце садилось,  и  я  мог  лишь бегло  осмотреть открытый  двор,
окруженный стоящими полукругом стелами, развалины  храма и  пещеру. (Сгела -
каменная плита или столб с надписью или рельефным изображением.)

     Моему  взору открылся  чарующий  вид. Последние лучи заходящего  солнца
озаряли   иероглифы,  высеченные  на  стелах,  капители  колонн,  украшенных
изображениями  богини Хатор, и каменные  стены храма  в живописных рельефах.
Это  необычайное зрелище и  непроницаемая  тишина перенесли меня  словно  по
мановению волшебной  палочки  во времена фараонов. Но надвигалась ночь,  и я
вынужден был вернуться к кавалькаде машин, ожидавшей нас в долине.

     На этот  раз (в 1967 году)  мы  решили добраться до храма на вертолете.
Его  пилотировал Моти (командующий ВВС Мордехай Ход). Мы кружили над горами,
но храма не обнаружили. С нами было еще несколько офицеров ВВС, и они пришли
на  помощь  своему  командующему,  проводили  линии на  карте и сверялись  с
компасами, но Серабит  Эль-Кадем  словно сквозь землю провалился.  Горючее у
нас было на исходе, и  нам оставалось одно: прибегнуть к старому  средству и
попросить какого-нибудь местного бедуина показать нам дорогу.

     В одной из долин чернели палатки, и мы посадили вертолет около одной из
них. Старый седовласый бедуин с изборожденным морщинами лицом подошел к нам.
Я поздоровался  с ним,  и  он  ответил  мне, как старый  знакомый:  'Алейкум
ас-салам, мой господин'.

     -- Вы знаете, где Серабит Эль-Кадем?

     -- Да, мой господин.

     -- Можете вы показать нам, где это?

     -- Да, мой господин.

     Взяв свои сандалии в руки,  старик взобрался на вертолет и показал Моти
жестом, в каком направлении лететь.  Вертолет оторвался от земли. Мы открыли
банку  консервов  в честь нашего проводника. Минуту спустя,  я решил, что мы
совершили непоправимую ошибку. Вместо того, чтобы консультировать пилота, он
с головой  ушел в эту  банку, залез в нее  всей  пятерней и на вопросы  Моти
отвечал   лишь  нетерпеливыми   быстрыми  движениями  руки,  словно  отгонял
назойливых  мух.  Наконец банка  опустела,  наш  проводник  выскреб  ногтями
последние остатки мяса и  жира, приставшие к стенкам, облизал с наслаждением
пальцы, горестно вздохнул и сказал Моти: 'Вот оно, спускайся здесь'.

     Моти снизился, сделал несколько кругов и посадил вертолет. Мы оказались
в самом центре двора Серабит Эль-Кадема. Я спросил бедуина о том, какое  имя
носит  его  племя.  'Ат-Тиаха'  --   был  ответ.  По-арабски   это  означает
'заблудившиеся'. Я  не знаю, когда его племя получило свое прозвище. Но если
у  них когда-нибудь  и  возникали трудности с самолетовождением, то  они  их
несомненно успешно преодолели.




     Пеший переход от горы Хорев  в  южном Синае до местонахождения древнего
Рамсеса, столицы фараона, занимает шесть дней. Сначала надо спуститься с гор
в  прибрежную низменность,  а потом продолжить  путь на  север  вдоль берега
Красного  моря,  до  восточного рукава  дельты  Нила.  Здесь,  невдалеке  от
побережья  Средиземного  моря,  стоял Рамсес, столица Нижнего  Египта. Когда
Моисей возвращался со своей семьей в Египет -- они на осле, он пешком, -- он
шел этой дорогой. Шел он днем, а ночь проводил в караван-сарае.

     Такие постоялые дворы,  где  караваны  могли  отдохнуть и подкрепиться,
устраивались около главных  дорог,  среди пальмовых рощ и источников. Речки,
бегущие  с  гор  в  центральном  Синае,  несут  дождевую  воду в  прибрежную
низменность. Эта вода поглощается  пористым песком,  и колодцы, выкопанные в
этих  местах, дают обилие пресной воды. Там, где эти  речки впадают в  море,
хорошо  ловится рыба.  Растения, песок  и глина,  уносимые  в  море  с  гор,
привлекают рыб.

     С незапамятных  времен,  когда  люди начали  путешествовать по пустыне,
вокруг   караван-сараев   создавались  постоянные  поселения.   Рыболовство,
разведение пальм,  торговля и контрабанда обеспечивали  жителей средствами к
существованию.  Даже в годы  войн, когда целые народы истребляли друг друга,
эти поселения не подвергались нападениям. Гости приезжали вечером  и уезжали
утром, каждый следуя своим путем. Никто ни  о чем не спрашивал, и  потому не
было  необходимости  отвечать на  вопросы.  Люди  в этих поселениях не  были
подданными крупных держав, лежащих к северу или к югу от них.

     Пустыня -- это не  только песок и скалистые камни. Последние разбросаны
по поверхности и  образуют внешний  покров, чтобы скрыть ее тайны.  Истинные
обитатели пустыни  --  бедуины, мидианиты,  верблюды, горные козлы и газели,
финиковые пальмы, тамариск  и  акация. Эти  знают ее тайны.  Нога человека и
животного ведут их к скрытым источникам воды. И корни деревьев пробиваются в
глубины пустыни, чтобы добраться до ее незримых сосцов.

     Моисей  вернулся  в Египет  после пятидесятилетнего отсутствия.  Юношей
покинул он его, а вернулся восьмидесятилетним мужем. Голова его поседела, но
огонь в его сердце не угас, сила его не убыла. Он жил не той жизнью, что его
порабощенные братья.  Руки и ноги его не распухли  от замешивания глины, и в
тело его не въелся дым обжигаемых кирпичей. Полвека дышал он чистым воздухом
пустыни. Он не знал  притеснения угнетателя или стражника, запасся мужеством
и верой. Пришел  час предстать ему пред своими братьями  с кличем свободы на
устах,  вселить в  них  новый  дух,  распрямить  их  спины, согнувшиеся  под
жестоким  бременем  рабства,  и  возродить  их  надежду,  которая  сменилась
отчаянием.

     Пятьдесят  лет тому  назад, когда  он бежал  из Египта,  они  не хотели
слушать  его.  'Кто  поставил  тебя  начальником  и  судьей  над  нами?'  --
спрашивали они его. Теперь они прислушаются  к  его  словам, сделают, как он
прикажет им, пойдут за  ним. Они  услышат,  что Господь узрел их страдание и
принесет  им  избавление,   и  проникнутся  верой.  Он  приведет  фараона  к
повиновению.  Он  скажет ему: 'Отпусти  народ  мой'. А если фараон ожесточит
свое сердце и воспротивится,  поразит его божественная кара --  казни, чума,
смерть.  Моисей отправится  к  фараону, сопровождаемый  только своим братом,
Аароном, без охраны и без рабов, но никто не осмелится причинить ему вред. И
хоть косноязычен Моисей, весь Египет услышит его голос. Ибо его устами будет
глаголеть Господь.

     В  продолжение всей зимы единободрствовал Моисей  с фараоном, являлся в
его дворец, подстерегал его, 'когда он выходил к воде'. Но фараон отверг его
просьбу и навлек на  самого себя, на  свой народ и на  свою страну проклятие
Бога. Господь проклял его воды и его земли, его скот и его хлеба, навел тьму
на  его небеса и умертвил первенцев в  его стране. Наконец фараон уступил, и
весной,   четырнадцатого  дня  еврейского  месяца  нисана,  в   полночь,   в
полнолуние, сыны Израиля освободились от рабства.

     Истребление  первенцев,  десятая  по  счету казнь,  привела  фараона  в
исступление,  и встал он  ночью 'сам,  и  все рабы  его, и  весь  Египет,  и
сделался  великий  вопль в  земле Египетской'. Они  были в полном  смятении,
неумолимая  длань Бога Израиля  сковала их страхом.  Евреи  не медлили.  Они
оставили  свои дома и пустились в  путь. Не имея времени заготовить съестные
припасы на дорогу, народ 'понес тесто свое, прежде чем оно скисло', и квашни
их, завязанные в одежды, были на плечах их. Они подняли свой скот и поспешно
вывели  его 'из  загонов. К еврейским  мужчинам, женщинам и детям, когда они
покидали Египет, присоединилось  'множество разноплеменных людей' из  других
угнетенных общин страны. Все  они устремились на восток, торопясь  оказаться
как можно  дальше  от проклятого царства,  от  нечестивых  городов Питома  и
Рамсеса.  'И отправились  сыны  Израиля  от  Рамсеса в Суккот', и оттуда они
вышли и 'расположились станом в Этаме, в конце пустыни'.

     Сыны Израиля вышли из Египта, но  им суждено было еще раз встретиться с
фараоном  и  его  войском.  Тот  переменил свое  решение. Снова ожесточилось
сердце его, и он велел запрячь колесницы, взял своих всадников и свое войско
и пустился в погоню за бывшими рабами, дабы вернуть их в рабство.

     Египтяне  настигли сынов Израиля, когда те расположились станом у моря,
'перед Пиха-Хиротом... и перед Баал-Цефоном'. Тогда Моисей простер руку свою
на море, и воды расступились.  'И  пошли сыны Израилевы среди моря по  суше;
воды  же  были  им стеною  по  правую и  левую сторону', и  они благополучно
переправились на  другой  берег.  Египтяне  преследовали  их,  но  пока  они
переправлялись, Моисей снова простер свою руку на море и 'вода возвратилась,
и покрыла колесницы  и  всадников всего войска фараонова, вошедших за ними в
море; не осталось ни одного из них... и увидели израильтяне египтян мертвыми
на  берегу моря'. И  тогда сыны  Израиля вздохнули  свободно. Это  был конец
египетской неволи.

     После  гибели фараона и его  войска  Моисей  и весь народ запели  песнь
хвалы Господу, 'мужу брани', который ввергнул в море колесницы фараона и его
войско.  Старшая сестра Моисея  Мирьям  взяла в  руки  тимпан и  повела всех
женщин в  пляс.  Возможно, Мирьям не знала  всех слов  песни, но  она начала
первой. Мужчины пели,  женщины плясали и  Мирьям вновь возвышала свой голос:
'Пойте Господу, ибо высоко превознесся Он,  коня  и всадника его ввергнул  в
море'. Если в  тот день дул восточный ветер, то голоса поющих были слышны на
берегу Нила.

     По прошествии 3300 лет сыны Израиля вернулись в Египет. В Войну Судного
дня израильское воинское соединение форсировало Суэцкий канал и заняло район
между  Исмаилией  и Суэцким  заливом. Солдаты  называли эту  землю  'Гошен'.
Напрасно  пытался  я  убедить  их  в  том, что  библейский Гошен  расположен
севернее,  в  заболоченных  местах  дельты, в  районе,  называемом  местными
жителями Ат-Тина (по-арабски - 'топи').  Все  мои  пояснения  ни  к  чему не
привели. Они слушали меня с  большим  интересом, но продолжали  называть эту
местность 'Гошен'.

     Первыми попали  в 'Гошен' парашютисты.  16  октября,  в 1  час 20 минут
ночи, я получил радиограмму:

     'Ребята  Дани  -- в воде' (то есть пересекают канал). Бригадный генерал
Дани Матт был командиром этой бригады парашютистов. За тысячи лет, прошедших
после  исхода из  Египта, способы  форсирования  водных  рубежей изменились.
Вместо разделения  вод с помощью волшебной палочки мы  использовали надувные
лодки, плоты и понтоны.

     В новом 'Гошене'  не было  и следов  богатства и величия,  которыми  он
славился  в дни  фараона  Рамсеса П. Невообразимо  бедные  феллахи ютились в
жалких  лачугах,  протухшая  вода  медленно  струилась  в  арыках,  и  скот,
пасущийся по обеим сторонам  дороги, имел такой вид, словно он явился из сна
фараона о семи тощих коровах, 'худых видом и тощих плотию'.

     Отношения  между  Израилем  и  Египтом,  существующие в  наш век,  тоже
напоминают  мне в какой-то мере  о  временах фараона.  Потребовались  четыре
войны, окончившихся четырьмя поражениями Египта, чтобы каирские руководители
согласились на проведение мирной конференции в Женеве с участием Израиля.

     Несмотря  на  потерю  отборнейших  воинских  частей  и  всего  Синая  в
результате  Шестидневной  войны, Египет  отказался признать свое  поражение.
Президент Египта Гамаль Абдель Насер ответил на израильское предложение мира
тремя 'нет': не  признаем Израиль, не  будем вести переговоры с Израилем, не
заключим  мира  с Израилем.  Генерал Захаров,  начальник  генерального штаба
советской  армии, обещал  научить  армию  своего  египетского  союзника  как
успешно  воевать  с Израилем  и победить. Насер  положился на него  и  начал
готовиться к следующей войне. Между тем и он, и Захаров отошли в лучший мир,
и очередную войну начал новый президент Египта Ануар ас-Садат. В этой войне,
Войне  Судного  дня, Египет снова потерпел поражение,  и она окончилась тем,
что израильские войска оказались ближе к Каиру, чем  в  любой из  предыдущих
войн. Садат  извлек  из этого урок. Он расторг союз с  Россией, стал  искать
сближения с  Соединенными Штатами  и заявил,  что  хочет  мира.  Быть может,
теперь  на  самом деле будет положен конец египетско-израильскому конфликту.
Быть  может, на  этот  раз не  ожесточатся  сердца  правителей Египта, как в
далеком прошлом, быть  может,  они не переменят  своего  решения и не начнут
новой войны против Израиля.

     Если когда-нибудь будет достигнут мир  между двумя  нашими странами, мы
несомненно будем  вынуждены  эвакуировать  большую  часть  Синая.  Если  это
произойдет при моей жизни, я буду радоваться миру, но с печалью расстанусь с
Синаем. Здесь некогда наши праотцы обрели  свободу. В наши дни Синай дал нам
чувство простора. Израиль чудесная страна,  но  он  слишком мал. Всякий раз,
когда  я продолжаю  свой  путь на запад от Эль-Ариша и  на  юг от  Эйлата, я
чувствую, что у меня вырастают крылья, что я вырвался из застроенных городов
и удушающего сплетения  асфальтовых  дорог и перенесся в  страну  свободы, в
край раздолья.

     Это  ощущение  в  Синае  возникает в отношении  как пространства, так и
времени.  Минувшие  тысячелетия   не  изгладили  следов  давнего   прошлого.
Некоторые из этих следов занесло песком, но не все они исчезли безвозвратно:
крепости,  бирюзовые  карьеры,  медные рудники в расселинах на  склонах гор,
наскальные надписи и рисунки, которые видны по обе стороны дороги.
     Когда я впервые посетил  карьеры и рудники в Вади  Магара, руководством
мне служила  книга сэра Флиндерса Питри, который нашел  в Серабит Эль-Кадеме
храм, посвященный богине Хатор.
     (Флиндерс Питри  (1853-1942), английский  археолог  и египтолог. Сделал
ряд крупных открытий при  раскопках в Египте и Синае, в частности, обнаружил
стелу Мернептаха  (1220  г.  до н. э.),  в которой Израиль  упоминается  как
народ, живущий в 'Земле Израиля'
     Эта книга под названием 'Исследования в Синае' была издана в 1906 году,
более позднего материала у меня не было.  Из нее я узнал,  что большая часть
наскальных  надписей  и рельефов,  высеченных  над  входом  в  рудники, была
срезана  и  увезена  в  Каирский  музей.  Поэтому я  не  ожидал  найти здесь
что-либо, кроме рудников. Однако  мой гид, бедуин  Абу-Юсуф, сказал мне, что
две надписи  еще сохранились на вершине горы. Было раннее  утро, и  я  решил
взобраться на гору и взглянуть на эти надписи.

     Не могу  похвастать,  что  восхождение  проходило  легко,  без  сучка и
задоринки.  Но  я  все  же  добрался  до  надписей.  Это  были  традиционные
изображения  фараона,  увенчанного  короной  Верхнего  и  Нижнего  Египта  и
совершающего  символическое  действие  приведения  к   повиновению  местного
правителя нанесением тому ударов жезлом по голове.

     В  душе  я поблагодарил  Питри за то, что он не срезал этих рельефов. В
музее  они  стали  бы частью коллекции древностей. Здесь же  они были  самой
действительностью,  не  немым  свидетельством  того,  что  было,  а   самими
событиями, не изображением битвы, а самой битвой, ее апогеем, знаком победы,
печатью  фараона,  который  осуществлял  контроль  над   медными  рудниками,
бирюзовыми карьерами и над дорогой, ведущей к ним.

     В надписи содержалось  имя  фараона: Сехемхет.  Местный племенной вождь
был анонимным, безымянным кочевником. Его  победили  и  поставили на колени.
Все мои симпатии были  на его стороне. В борьбе между  правителями  Египта и
кочевниками  Синая я, потомок кочевников, был  на стороне последних. Правда,
рисунки и надписи предшествуют даже периоду  патриархов:  им более 4600 лет.
Но время не властно над нашими чувствами.

     Я  не  верю, что местный  вождь  действительно покорился. На самом деле
рельеф --  лишь  памятник самодовольства  фараона.  Я  вполне  допускаю, что
фараоны  могли  овладеть  этим  местом  и  пригнать  рабов,  чтобы  добывать
драгоценные камни  и медь. Но местных  правителей они, наверное, не  взяли в
плен и не покорили. Те  ушли  в горы. Проведав о  приближении войск фараона,
кочевники свернули  свои  шатры, оседлали верблюдов  и угнали свои  стада на
восток,  в  долины   между  гранитными  скалами.   Подобно  всем  чужеземным
завоевателям, египтяне  пробыли здесь недолго, они вернулись в  свою страну,
страну  Нила  и  орошаемых им  полей,  оставив после  себя только наскальные
надписи и рисунки. Тогда кочевники возвратились в Вади Магара, откопали свои
засыпанные  колодцы и снова  поставили  свои  шатры.  Торжествует  тот,  кто
выигрывает  последний бой, и истинные повелители пустыни -- это наездники на
верблюдах и пастухи коз.

     Рядом с надписью Сехемхета на отвесном склоне горы видны огромные глыбы
и камни, скатившиеся вниз. Абу-Юсуф рассказал мне, что камни завалили вход в
пещеру. По  его словам, старая  бедуинка из  его  племени в детстве пасла на
этом  месте скот  своего отца. Неожиданно  одна овца  скрылась  между  скал.
Пастушка пошла, чтобы пригнать ее назад в стадо, и увидела, что овца стоит у
входа  в  пещеру.  Девочка вползла  в пещеру,  которая оказалась заполненной
статуями и  высокими плитами  с  вырезанными на  них  изображениями  людей и
животных.

     Это  не  первая история о  чудесных  пещерах из  тех,  что я слышал  от
арабов. Но  этой истории  я поверил. Может быть, в одной из таких  пещер был
склеп или египетское  капище. Может быть, скатившиеся  камни завалили вход в
нее. Мы еще долго оставались здесь. Мы ползали между скал и сталкивали камни
в надежде обнаружить под ними вход. Вход мы не нашли. Но я верил и продолжаю
верить в то, что он должен существовать. Я убежден в том, что старая женщина
сказала правду. Такая пещера существует. И она еще будет найдена.




     Уйдя от египетского преследования, сыны Израиля продолжили свой путь на
восток.  Прежде всего  они хотели  добраться до пустыни Шур. Они спаслись от
фараонова войска, но их злоключения только начинались.

     В течение трех дней они скитались по пустыне без воды и когда, наконец,
обнаружили источники,  вода  в них  оказалась горькой.  Люди роптали. Моисей
бросил  кусок  дерева  в  воду,  и  та  стала  пресной.  Утолив  жажду,  они
почувствовали  голод и  снова  возроптали.  Они  вспоминали  'старые  добрые
времена' в Египте и кричали Моисею: 'О если бы мы умерли от руки Господней в
земле  Египетской,  когда мы сидели  у котлов с  мясом,  когда  мы ели  хлеб
досыта!  Ибо  вывели  вы  нас  в  эту  пустыню,  чтобы все  собрание уморить
голодом'.

     В пустыне, как  и ранее в Египте,  Господь услышал их вопли и пришел им
на  помощь.  Он дал  им 'хлеб  с  неба' утром и мясо вечером. На заре  'роса
поднялась', и вот, на поверхности пустыни нечто мелкое, круповидное, мелкое,
как иней на  земле... И нарек дом Израилев хлебу тому имя:  манна; она была,
как кориандровое семя белая, вкусом  же,  как лепешка  с  медом'.  Эта манна
заменяла сынам Израиля хлеб в течение сорока лет.

     Я не знаю, что из себя представляла манна, 'хлеб с неба',  который наши
предки   ели  в  пустыне.   Непонятен  также  смысл  слов:  'она  была,  как
кориандровое  семя белая'. Возможно,  это  был род  ягод. Во всяком  случае,
манна имела  приятный вкус. Как ни толкуй  слова 'как лепешка с медом', ясно
одно:

     горькой манна не была.

     Мясо  же, которое сыны Израиля ели в  пустыне,  было  мясом  перепелов.
'Вечером налетели перепела и покрыли  стан'. Перепелов я встречал в северном
Синае.  Их  ловят так же,  как в  древние времена.  С наступлением осени,  в
месяце  элул, когда  птицы летят  из северных  стран  на  юг, перепела  тоже
пускаются в путь. Из  центральной  Европы они  направляются  в  Турцию,  где
собираются с силами для великого перелета -- они должны пересечь Средиземное
море за одну  ночь.  Это перелет, который  изматывает  все силы. Они  должны
покрыть это огромное расстояние, делая 60 километров в час. Отставшая  птица
кончает свои дни в море. С первым светом перепела уже приближаются к берегу,
и когда их глаза различают зеленые пятна пальмовых рощ,  они снижаются, хотя
и  не уменьшают своей скорости. Рея на  высоте двух метров  над волнами, они
продолжают  свой стремительный  полет,  рассекая  воздух, словно  сверкающий
дротик.  Достигнув  берега,  они  приземляются,  совершенно  изнуренные.  Из
последних сил  бредут они к кустам в поисках тени, укрытия  и отдыха. Сложив
крылья  и закрыв глаза,  расслабив все  мускулы,  они проводят так несколько
часов. Они дают своим  желудкам переварить остатки  пищи, чтобы восстановить
свои силы. Самое важное для них -- отдых;

     они нежатся в теплом песке,  подставляют  свои тела ласковому  ветерку,
дующему  с моря,  и  всем  своим существом  впитывают мягкие  лучи  осеннего
солнца.

     Бедуины, которые  живут  поблизости  от  моря,  ожидают  с  нетерпением
прилета  перепелов. Вдоль  всего  побережья  они  ставят рыболовные  сети, и
уставшие перепела,  торопящиеся  добраться до суши, запутываются в  них,  не
успев коснуться земли. Первые сети ставились  в нескольких  сотнях метров от
воды.  Если  бы  их  установили  ближе  к  берегу,   они  были  бы   порваны
стремительным натиском птиц.

     Надо было  дать им замедлить скорость полета. Расставляли  два, три или
даже  четыре  ряда  сетей,  один  ряд  вслед  за  другим,  чтобы  обеспечить
максимальный  улов, -- перепел,  который выпутался из одной сети, должен был
попасть в следующую. В старые добрые времена, когда побережье было пустынным
и  малообитаемым,   область  посадки  перепелов  простиралась  от  Яффы   до
Александрии. В  течение жизни нескольких поколений птицеловы взяли верх  над
птицей и почти полностью истребили ее.  Теперь осталось лишь несколько стай,
и они ищут убежища в центре  северного Синая, между Эль-Аришем и  Романи, на
полоске берега, которая еще  остается слабозаселенной. Во всяком случае, так
кажется с высоты полета бесхитростным птичьм глазам.

     Даже когда  Моисей  не должен был кормить  голодных,  поить жаждущих  и
вести войну, он не знал покоя.  Он  был  доступен людям в любое  время.  Они
стояли перед ним 'с утра до вечера', являлись к нему 'просить суда у Бога' и
улаживать споры 'между тем и другим'.

     Такая тяжелая ноша  была не под силу Моисею. Его тесть Итро, приехавший
однажды  навестить  его, сказал ему: 'Нехорошо ты это делаешь. Ты измучишь и
себя, и народ сей, который с тобою, ибо слишком тяжело для тебя это дело: ты
один не можешь исполнять его'. Он посоветовал Моисею  поставить  над народом
'тысяченачальников,       стоначальников,       пятидесятиначальников      и
десятиначальников', чтобы те судили народ, а Моисею доносили только о важных
делах.

     Прибыв  в Рефидим, что в  пустыне  Цин, народ снова потребовал воды,  и
роптал на Моисея, говоря: 'Зачем ты  вывел нас из Египта, уморить жаждою нас
и детей наших?' И  снова Моисей по слову Божьему  утолил их жажду: он ударил
жезлом в скалу и напоил народ.


     Пришло  время, когда  сыны  Израиля  столкнулись  с  новым  испытанием:
войной. В Рефидиме на них напали амалекитяне. Это была первая война, которую
вели  сыны Израиля. До этого  момента  у них не  было даже ополчения. Моисей
приказал  Иехошуа  бин-Нуну  отобрать  мужей  из  народа, выступить с ними в
походи сразиться с амалекитянами.

     Амалекитяне были жителями пустыни, кочевниками, быстро передвигались на
верблюдах. Сыны Израиля могли победить их лишь собрав все свои  силы. Моисей
взошел на вершину холма, который возвышался над полем боя. В руке у него был
чудотворный 'жезл  Божий'.  И  вот,  когда 'он поднимал  руки свои, одолевал
Израиль, а  когда он опускал руки  свои, одолевал Амалек'. Но Моисей был уже
немолод, и руки  его отяжелели.  Поэтому Аарон и Хур,  которые были  с  ним,
'взяли камень и подложили под него, и он сел на нем', а они поддерживали его
руки с той и с другой стороны.  'И были руки его подняты до захода солнца. И
низложил Иехошуа Амалека и народ его острием меча'.

     Амалекитяне напали на израильтян, дошедших до Рефидима, потому, что они
хотели удержать в  своих  руках источники жизни  в  пустыне -- колодцы, рощи
финиковых пальм и пастбища для  скота  в долинах. Амалекитяне были потомками
Исава  и  жили  в  гористом  Эдоме,  к  югу  от  Мертвого  моря. Оттуда  они
устремились на запад  и  на  юг  со своими  верблюдами и стадами;  поток  их
разлился по всему Синайскому полуострову,  от  Негева в Ханаане до побережья
Красного моря. В стычках и  набегах их  отличала стремительность и быстрота.
Их воины с малолетства умели стрелять из лука и метать копье, сидя верхом на
мчащемся во весь опор верблюде.

     Источником  жизни  для  обитателя пустыни  служил  колодец.  У колодцев
патриархи встречались  со своими будущими женами.  Авраам заключил договор с
царем Авимелехом об источниках воды, и они явились причиной распрей Исаака с
пастухами Грара. У источников творил свои чудеса Моисей, и за обладание  ими
сыны Израиля воевали с амалекитянами.

     Источники  воды в Синае и  поныне не утратили  своего  значения.  Среди
бедуинов северного Синая я был знаком с одной семьей, семьей  шейха Абу-Али.
Эта  семья в  моих глазах воплощала образ  жизни обитателей пустыни. Овладев
Синаем, Израиль принес  его  жителям  процветание, и шейх со своим  племенем
переселился в окрестности Эль-Ариша.  Здесь имелся базар,  на котором  можно
было выручить недурные деньги,  торгуя бараниной,  соленым  козьим  сыром  и
трудом верблюдов. Шейх  не знал точно своего возраста, но было ясно, что ему
перевалило  за семьдесят. В молодости  он отличался  незаурядной  силой,  но
теперь от прежнего великолепия сохранил только осанку и поступь.

     Когда мы встретились в первый  раз, рядом с ним была его  молодая жена,
которая незадолго  до этого подарила ему 'сына  в старости его', Ибрахима. У
шейха уже  было трое  взрослых сыновей, которые были  женаты и  жили  своими
домами. Говорили, что шейх очень богат: у него было много скота, верблюдов и
плантации финиковых пальм.

     Однажды  мне  сообщили,  что  шейх  скончался  после  непродолжительной
болезни, и я поехал  выразить соболезнование.  Я  думал, что это  будет  моя
последняя  встреча  с  этой  семьей.  Но  я  ошибся. Некоторое  время спустя
испуганная молодая бедуинка  с младенцем на руках вбежала в приемную  нашего
военного  губернатора.  Она умоляла защитить  ее  и ее малолетнего сына. Это
была  молодая вдова шейха и ее  сын  Ибрахим. По ее словам, взрослые сыновья
шейха умышляли зло против нее и хотели ее  убить. В результате расследования
выяснилось,  что  в  тот  момент,  когда  шейх  составлял  свое предсмертное
завещание, почти все его имущество  было  уже  поделено между  его  женатыми
сыновьями. Молодая жена посовещалась со  своими родичами, и  те посоветовали
ей просить мужа оставить  ей и ее сыну источники воды. Так она  и поступила.
Шейх согласился, и завещание было  заверено нотариусом.  После кончины шейха
ее семья  поспешила  установить контроль над  источниками. Овцам, верблюдам,
растениям и людям -- всем им нужна вода.  Теперь другие  сыновья  шейха и их
домочадцы должны были  являться к вдове с протянутой рукой... или дать ей  и
ее сыну долю в наследстве.

     Некоторое  время   спустя  я  спросил  военного  губернатора,  есть  ли
какие-нибудь новости о его  подопечной -- матери  Ибрахима. 'Когда бы она ни
приходила ко мне, -- отвечал  он, -- жалобам и  хныканью нет конца. Но глаза
ее светятся радостью. В конце концов, колодцы-то достались ей'.





     Величие Моисея заключалось не только в том, что он  вывел сьюов Израиля
из египетского плена. Прежде всего, он был законодателем, который дал народу
Тору, Тору, до сих пор носящую  его имя.  Не  сразу и не без противодействия
приняли сыны Израиля  Тору. Изваяние  золотого тельца свидетельствует о том,
что поколение пустыни, поколение рабов, еще не все было достойно Торы. Когда
Моисей сошел с  горы Синай  и  увидел изваяние  тельца,  он  бросил  в гневе
скрижали Завета, которые держал в руках,  истер в прах золотого тельца и был
вынужден навести порядок  среди необузданного народа. Он встал у ворот стана
и  сказал:  'Кто  за  Господа --  ко  мне!' --  и  приказал  сыновьям  Леви,
собравшимся вокруг него,  умертвить  грешников. И сыны Леви убили три тысячи
человек. Господь  тоже покарал  народ и навел на него  чуму. Наконец, Моисей
вернулся на гору Синай, снова  пробыл на ней сорок дней и сорок ночей, снова
исписал две скрижали и сошел с ними к сынам Израиля. И когда он на  этот раз
сошел  с горы с двумя скрижалями Откровения в руках  своих, увидели все сыны
Израиля, что от лика его исходило сияние.


     Для  меня  Давид  Бен-Гурион   был  Моисеем  нашего  времени,   времени
возрождения  еврейского  народа и  возвращения  его  на  свою землю. Подобно
Моисею, Бен-Гурион поставил перед народом  Израиля двойную задачу: вернуться
на родину и быть 'избранным народом'.

     Подобно  Моисею,  Бен-Гурион  был неповторимой личностью, он возвышался
над своими соратниками, обладал даром  провидения и неуклонно следовал своим
путем. Он тоже безраздельно отдался служению своему народу, никогда не делая
ему уступок. Он  никогда  не  потакал его слабостям, никогда  не  поступался
своими  принципами. 'Я не  знаю, чего хочет народ, -- однажды сказал он мне,
-- но думаю, что  я знаю, что полезно для него'.  Правление Бен-Гуриона, так
же как  правление Моисея, сопровождалось  частыми столкновениями  с народом.
Народ  признавал  его  выдающиеся   качества  руководителя,  восхищался  им,
принимал его  политический  курс, но  он также 'роптал' и  'ворчал', обвиняя
его:  'Кто  поставил  тебя  начальником и  судьей над нами?' И наконец также
обратился к золотому тельцу.

     Я был знаком  с Бен-Гурионом  с  дней своей  молодости,  но особенно мы
сблизились после 1952 года,  когда  я был назначен  начальником генерального
штаба израильской армии. Он был тогда премьер-министром и министром обороны,
и моя  деятельность  под его руководством  выходила  за рамки  чисто военных
вопросов. В  этот  период, в  50-х годах, молодое государство Израиль делало
свои первые шаги, и Бен-Гурион уделял особое внимание двум проблемам.

     Первой была массовая алия. Сотни тысяч евреев, главным образом из стран
Ислама  -- Северной Африки,  Йемена, Ирака,  Сирии и  Ливана --  были готовы
переселиться  в  Израиль.  Мы  должны  были  помочь  им  покинуть  страны их
жительства и интегрировать их в Израиле, обеспечив жильем и работой.

     Вторая  задача  состояла в  заселении  страны, в  особенности пустующих
мест. В период  Войны за  Независимость  сотни  тысяч арабов  покинули  свои
поселения. В  центральных и  южных  районах  страны многие арабские  деревни
совершенно обезлюдели.  Глиняные лачуги этих беженцев  обваливались, колодцы
заносило песком, поля зарастали сорняком. Никто не убирал перезревших фиг  и
винограда,  и полчища  ос  кишели  во фруктовых садах.  'Если мы  не одолеем
разруху, разруха одолеет  нас', -- говорил  Бен-Гурион.  Он не  считал,  что
побуждать  народ   делать  необходимое  следовало  только  административными
мерами. Правительство  могло принимать решения, но этого было  недостаточно.
Народ, в особенности  молодежь, должен был  добровольно заняться выполнением
стоящих  перед  ним  задач. Война  за Независимость  окончилась,  и молодежь
должна была оставить свои дома в городах и даже в старых  киббуцах и мошавах
и создать поселения в Негеве и в районах, прежде заселенных арабами.

     10  июня  1954 года Бен-Гурион выступил с речью перед учениками старших
классов, которые собрались  в амфитеатре Шейх-Мунис,  в северном Тель-Авиве.
На слет  съехалось 8000 учеников и учителей со  всех концов  страны. В своем
выступлении  Бен-Гурион   объяснил   им,   что  заселение  Негева   является
национальной задачей высшего порядка, и указал на  опасности политического и
оборонного характера,  которые ожидают Израиль,  если  эта задача  не  будет
выполнена в кратчайший срок. Усилится  давление арабских беженцев, требующих
предоставления  им  права  вернуться  на  свои   земли.   Участятся   налеты
террористов, организуемые арабскими государствами. Великие державы потребуют
от  нас  возврата  территорий, занятых  нами в ходе Войны  за Независимость.
Обращаясь к  молодым людям,  присутствовавшим на этом слете,  он сказал, что
придется  выбирать между служением  идее и карьерой, между посвящением жизни
выполнению национальных задач и личными интересами.

     Он окончил речь словами, полными воодушевления:

     'Если  наша  молодежь  скажет: 'Да,  мы пойдем!' --  еврейская  история
отзовется так: 'Вы можете достигнуть цели, и вы достигнете ее'.

     Но еврейской  истории в  тот день пришлось безмолвствовать.  Выпускники
школ остались безучастными к его словам.  Они не испытывали  желания  решать
национальные задачи.  Они не только не отозвались на призыв Бен-Гуриона, они
даже слушали  его  не  слишком  внимательно.  Сердце  разрывалось  при  виде
Бен-Гуриона.  Седую гриву  его ворошил ветер, дувший  с  моря,  глаза метали
молнии, он пытался вдохнуть в  слушателей пламя своей веры. Но большая часть
юношей и девушек оставалась равнодушной. Они пересмеивались и поглядывали на
часы, с нетерпением ожидая минуты, когда все кончится и они смогут разойтись
по домам.

     На следующий день Бен-Гурион отправился на другой слет, созванный с той
же  целью.  Это  был  слет мошавников и он состоялся  в Нахалале. Настроение
Бен-Гуриона  было  скверным  после  слета  в  Шейх-Мунисе.  К  тому  же  ему
нездоровилось, в это  время  он лежал в больнице 'Тель-ха-Шомер', но настоял
на том, чтобы его отпустили. Я пришел в больницу навестить его и  убеждал не
ехать  в Нахалал. Я сам  собирался  присутствовать на конференции и  заверил
его, что сделаю  все,  что в  моих силах, чтобы  побудить молодых мошавников
переехать  жить  в Негев. Но Бен-Гурион остался  глух ко всем этим уговорам.
'Для такого  дела,  --  заявил  он, --  я  совершенно здоров'.  Его тяготило
предчувствие, что мошавники тоже разочаруют его.

     Слет  в  Нахалале происходил в клубе. Это было довольно  вместительное,
хотя и унылое  здание. Штукатурка  на стенах обсыпалась и обнажился  цемент,
сидели  на  твердых  деревянных  скамьях.  Бен-Гурион  поднялся на  трибуну,
опираясь на палку. Вступительное слово его было лаконичным и емким. В Негеве
созданы  десятки  новых  поселений,  и  поселенцы  --  новые  иммигранты,  в
большинстве  своем  --  выходцы  из  стран  Северной  Африки.  У них  нет ни
малейшего представления  о земледельческом труде, и они никогда не служили в
армии.  Молодые мошавники, опытные земледельцы  и обученные солдаты,  должны
оставить свои крепкие, благополучные  хозяйства  в  Изреэльской  и Шаронской
долинах, в Нахалале и в Кфар-Виткине и  переехать в эти новые поселения. Они
должны научить новых иммигрантов, как работать на земле, как создать  органы
местного самоуправления,  как  наладить  оборону  против  нападений арабских
террористов.   Молодые  женщины  из  благоустроенных  мошавов  тоже   должны
переехать  в эти новые  поселения и стать  учительницами  в местных школах и
сестрами милосердия в местных больницах.

     Слет  продолжался два  дня, он начался в пятницу  и окончился в субботу
вечером. Бен-Гурион присутствовал на нем все время, не пропуская ни слова из
того,  что  говорили  участники  прений,  молодые  и старые.  Временами  он,
казалось, отключался от происходящего в зале и погружался  в свои мысли. Так
сидел он,  нахмурив брови, наморщив лоб,  выдвинув вперед подбородок, твердо
сжав  губы.  Я   не  знал,  о  чем   он   думал,  но  выражение   его   лица
свидетельствовало о железной верности своему решению. Он знал, чего хотел, и
был уверен в правильности своего пути.

     Слет в  Нахалале был  не таким,  как слет в Шейх-Мунисе. Хотя на плечах
молодежи  лежало   бремя   ведения   хозяйства,  молодые  мошавники   решили
отправиться  в Негев  и  помочь новым иммигрантам.  Многие объявили, что они
продадут  своих коров  и кур,  которые требовали  тщательного  ухода,  чтобы
родители  могли  обойтись  в  их  отсутствие  без  их помощи.  К  мошавникам
присоединились некоторые  молодые  киббуцники. Вначале в  Негев  отправилась
группа из шестидесяти добровольцев, но вскоре их число достигло 290.

     С  заключительным  словом выступил Бен-Гурион. На  этот раз он выглядел
бодрым и даже  не  опирался о палку. Говорил он спокойно,  но речь  его была
острой и в голосе звучал металл. Каждая фраза звучала, словно удар молота по
камню.  Клуб  был  переполнен,  ибо в субботу в  Нахалал  съехались  юноши и
девушки со  всех концов страны. Глаза  всех были  устремлены на Бен-Гуриона.
Воздух  был   заряжен  электричеством.  Наконец,   Бен-Гурион  окончил  свое
выступление словами: 'Поистине, здесь присутствует Бог'.


     Среди мошавников, которые  отправились  в Негев,  была  Варда  Фридман,
девушка из  селения Кфар-Виткин. Она  стала инструктором  в поселении  новых
иммигрантов Паттиш,  расположенном  на  полпути между  Газой и Беер-Шевой. В
марте 1955 года, через три месяца после переезда Варды  в Паттиш, состоялась
свадьба молодого иммигранта по  имени  Шмуэль Калини. Семья  жениха  и совет
поселения согласились  с предложением  Варды  превратить это событие в общее
торжество. 'Людям  это нужно', - сказала  Варда. 'Время от времени надо дать
себе разрядку,  отключиться от нудной  повседневности, устроить иллюминацию,
петь, танцевать, веселиться'.

     В  субботу,  в  разгар  веселья,  банда  арабских террористов  из  Газы
проникла на нашу территорию и ворвалась  в Паттиш. Террористы открыли  огонь
из автоматов и бросили в толпу  гранаты. Двадцать два человека были  ранены,
одна  женщина  --  это  была Варда  Фридман  -- убита.  Раненые со  временем
выздоровели и  вернулись  в  свои дома  в  Паттише. Тело  Варды  перевезли в
Кфар-Виткин - поселение, где она родилась, -- и похоронили.

     В те годы я был  начальником генерального штаба. Бен-Гурион вызвал меня
на экстренное совещание. По  его мнению,  мы должны были изгнать египтян  из
Газы, то есть овладеть полосой Газы и поставить ее под контроль Израиля.

     Его слова поразили меня. Мы часто обсуждали эту проблему, и  он занимал
последовательную и  твердую  позицию  по  этому  вопросу.  Он  полагал, что,
несмотря  на акты террора, осуществляемые фидаийунами, приходившими из Газы,
Израилю не следует занимать эту территорию. На ней  проживает  около трехсот
тысяч  обозленных   и   ненавидящих   нас   арабских   беженцев,   и   такое
территориальное приращение  не сулит  Израилю  ничего доброго. Лучше,  чтобы
полоса Газы вместе с ее населением оставалась за пределами Израиля.

     На этот раз, однако, Бен-Гурион оценивал  положение иначе.  Он объяснил
мне, что, хотя все  прежние соображения остаются в силе, они  перевешиваются
простым фактором: в Негеве селятся  евреи, выходцы из стран Северной Африки,
молодежь оставляет свои налаженные хозяйства на севере страны и осуществляет
свою  пионерскую задачу  помощи новым  поселенцам,  государство  делает свои
первые шаги. Каковы бы ни были последствия введения израильских войск в Газу
для отдаленного будущего, утверждал Бен-Гурион, теперь надо во что бы то  ни
стало  оградить молодые  поселения от  террора,  помочь  их  жителям пустить
корни,  вселить в  них  веру  в нашу силу,  изгнать египтян  из Газы,  чтобы
репатрианты могли обосноваться на новом месте.

     Правительство  не приняло предложения  Бен-Гуриона (премьер-министром в
тот  период  был  Моше Шарет,  а  Бен-Гурион -- министром  обороны). Я  тоже
выступал против. Я исходил из военных соображений, члены правительства -- из
политических.  Каждый  рассматривал эту  проблему под своим углом зрения. Но
Бен-Гурион  игнорировал все эти соображения как  второстепенные. Всем  своим
сердцем он был  с  новыми репатриантами, осуществлявшими  пионерскую  задачу
освоения Негева. Он был их рупором, вождем народа, Моисеем нашего времени.


     На протяжении  многих столетий, начиная  с  римского  периода, бытовало
предание, в особенности среди христиан, что Джебел-Муса (Гора Моисея) и есть
библейская гора Синай. У ее подножья стоит монастырь святой Екатерины (Санта
Катарина). Он веками был центром притяжения для паломников. Караваны  купцов
и путники тоже останавливались здесь, чтобы помолиться.

     До горы Синай можно добраться с двух сторон:

     с востока,  дорогой, ведущей из Дахава, что у Эйлатского  залива,  и  с
запада, дорогой, которая начинается у Абу-Родейса у Суэцкого залива.  Дорога
с  запада  проходит  через  Вади  Файран,  где  находится  крупнейший  оазис
полуострова  -  оазис  Файран.  В  этом  месте  имеется обилие воды,  тысячи
финиковых  пальм и  обширные  участки зелени.  Эта дорога  считалась главной
дорогой, ведущей к горе Синай.

     С севера, из Египта, путь в  Вади Файран пролегает через  Вади  Мухатаб
(Долина Письмен). Оно  было названо так  потому, что вдоль  дороги на скалах
высечено множество надписей. Тысячи рисунков и письмен,  по большей части на
набатейском  языке,  относятся  к I и II  столетиям н. э. Позднейшие надписи
сделаны  на греческом,  латинском и арабском языках. Рисунки примитивны, они
изображают  караваны:  верблюдов,  ослов,  пеших странников,  а  также диких
животных. Большинство  надписей стандартны. В них приводится имя писавшего и
просьба о том, чтобы небесные силы не забывали о нем.

     Ученые,  занимавшиеся  расшифровкой надписей, были разочарованы.  К  их
величайшему смущению, они явно не содержали ничего, что могло  бы привести к
сенсационным открытиям.  Я  не  исследователь,  и  мои  собственные  попытки
прочесть  их оказались малоуспешными. Тем не менее, это занятие представляло
для меня  огромный  интерес,  ибо я  видел за  этими  надписями тех, кто  их
высекал,  --  пастухов,  паломников,  купцов  и   наемников,  сопровождавших
караваны. В часы  отдыха, когда путники делали привал, чтобы перевести  дух,
кто-нибудь  из них уединялся и шел просить Всевышнего о защите. Если это был
юноша, он снимал свои сандалии и карабкался на высокую  скалу, возвышавшуюся
над дорогой.

     Путешественники  в  преклонных  летах  делали  свои  надписи  в местах,
лежащих ближе к караванному пути.  Дорога  была долгой и  опасной, и путника
подстерегали многочисленные испытания, исходящие как  от  ближних, так и  от
сил природы.  Поэтому  вполне  естественным  было желание вознести  молитву,
выдолбить на  нубийском  песчанике  обращение к божеству.  Каждый  на  своем
наречии  просил  своего  бога  ниспослать  милость  и помощь  имяреку,  сыну
имярека,  благословенна  память  его. И  не только слова, но  и  изображения
животных  -  верблюдов,  ослов, коз и  горных козлов -- все  это должно было
оставить  след  и вселить уверенность в просителя. Как талисманы, носимые на
шее или в  виде перстней  на пальцах. Всякому,  кто странствует  по пустыне,
нужна милость небес.

     В саду моего дома в  Цахале также стоит  каменная глыба с  набатейскими
надписями. Она была найдена  в  Долине  Письмен.  Ее доставил  мне уже после
того, как я ушел из министерства обороны, молодой человек, который был занят
на дорожном строительстве в Синае. По его  словам, он  заметил  глыбу, когда
бульдозеры прокладывали дорогу в горах  и  сбрасывали породу  в  сторону. 'Я
сразу же понял, - сказал молодой человек, -- что это  египетская  надпись, и
решил привезти камень вам, когда поеду на своем грузовике в Герцлию'.

     Я горячо поблагодарил его и обещал не упоминать его имени, чтобы у него
не  было неприятностей  с его  работодателем. Он сказал,  что  подрядчик  не
любит,  чтобы  его  люди  впутывались  в  такие  дела.  Если  им  попадаются
древности,  они должны  немедленно  уничтожить их,  ибо в  противном  случае
приезжают  чиновники,   приостанавливают  все  работы,  и  тогда  хлопот  не
оберешься.

     С помощью  рычага мы сняли глыбу  с грузовика. За чашкой кофе я спросил
молодого человека, соблюдая осторожность,  чтобы не обидеть  его, почему  он
считает, что надпись египетская. 'Да разве вы не видите, что это  иероглифы?
--  ответил он.  --  Все  перепутано,  не поймешь, где верх,  где  низ. Одни
каракули. Как есть иероглифы'.

     Я не  могу  часто бывать  в  Синае.  Но  глыба  нубийского песчаника  с
высеченными  на ней  надписями  стоит  против окна  моего  дома.  Зимой  она
впитывает  влагу  и  темнеет. Летом  она снова  светлеет,  и песчаные  зерна
сверкают  на  солнце.  Каракули  и  грубые  рисунки, которыми  испещрена  ее
поверхность, не портят ее. И они, и сама глыба -- неотъемлемая часть Синая.







     Настало время вступить в  Ханаан, который в  этот  период был во власти
чужих народов. Сыны Израиля скитались по Синаю в течение сорока лет. Выросло
новое  поколение,  родившееся  свободным  в пустыне,  поколение,  не знавшее
рабства. Спины их не гнулись под бременем кирпичей, пух не был сломлен бичом
надсмотрщика.  Евреи,  которые  остановились  в  Кадеш-Барнеа, были не  теми
евреями,  что  жили в Гошене.  Египет остался  далеко позади. Они  дошли  до
восточной окраины  Синая, стояли на пороге  Негева и  могли издалека  видеть
страну праотцев, страну Авраама, Исаака и Иакова.

     Люди, избранные Моисеем 'высмотреть'  эту землю, были 'мужи  главные из
сынов Израилевых'. Их было двенадцать человек,  по одному от каждого колена.
Их миссия заключалась не только в  том, чтобы осмотреть ханаанские  города и
установить, силен или слаб, многочислен или малочислен народ, живущий в них.
Прежде всего, они должны были узнать все, что только можно, о земле, которую
Господь дал сынам Израиля: 'Хороша она или худа? тучна она или тоща? есть ли
на ней деревья или нет?' 'Будьте смелы, - сказал им Моисей, -- и возьмите от
плодов земли'.

     Соглядатаи  вернулись  с   гранатовыми  яблоками,  смоквами  и  гроздью
винограда, которую  несли  на шесте двое.  Они срезали  ее на  берегу  около
Хеврона. 'Мы ходили  в  землю,  в которую ты посылал  нас',  -- сказали  они
Моисею. 'В ней подлинно течет молоко и мед, и вот плоды ее'.

     Сорок  лет скитались сыны Израиля по  пустыне,  и души их  томились  по
заселенной стране,  которая обильно поливалась бы дождями  и чьи поля давали
бы богатый  урожай пшеницы и ячменя,  по стране  виноградников,  смоковниц и
гранатовых яблок. Соглядатаи рассказали, что Ханаан  -  это страна,  текущая
молоком  и  медом,  но  их сковал  страх  перед  народами,  населяющими его:
амалекитянами, живущими в Негеве, хеттами и аморреями -- в горах, ханаанеями
-  на  берегу  моря и  у реки Иордан. Города  этих племен  были укреплены  и
'весьма велики',  народ  силен. Кроме того, они видели в Хевроне 'исполинов'
-- Ахимана, Шешая и Тальмая, сынов Анака.

     Только  двое из двенадцати соглядатаев не испугались. Это были Иехошуа,
сын Нуна, и Калев, сын Иефунне. 'Пойдем и завладеем землей', -- сказали они.
Остальные же упорствовали в своем мнении, утверждая,  что нельзя идти против
народа Ханаана, ибо он сильнее сынов Израиля.

     Первая  попытка израильтян войти в Ханаан  прямым  и  кратчайшим  путем
окончилась  неудачей.  Ханаанский  царь  Арада,  города в  Негеве, вместе  с
амалекитянами, жителями горной страны, которая граничила  с Синаем, вышел им
навстречу,  ринулся  на  них  с высот, когда  те  медленно  продвигались  по
извилистой  дороге, ведущей в Атарим, и  разгромил  их. Некоторых израильтян
взяли в плен.

     После столкновения с амалекитянами  у Рефидима сыны Израиля не воевали.
Скитаясь по  пустыне, они научились пользоваться мечом и луком,  но  боевого
опыта не приобрели.  Его  не было даже у их предводителей.  Если бы все были
столь же бесстрашны, как Калев, сын Иефунне,  они могли бы одержать верх над
царем Арада. Но их обуял страх. Ханаанеи нанесли им поражение, и они бежали,
спасая свою жизнь. Они вернулись в пустыню, к своим шатрам в Кадеш-Барнеа.

     Царь Арада и  его люди были мужами брани, вооруженными и готовыми к бою
в любой момент. Их  город  стоял на краю пустыни. За ним  начинались  поля с
посевами  ячменя  и пшеницы,  а на горизонте зеленели  горные  сады Хеврона.
Арад, населенный ханаанеями, и города в горном Негеве, где жили амалекитяне,
стояли на границе пустыни. Это были крепости, защищающие землю Ханаанскую от
племен,  вторгавшихся с юга,  из горной страны Сеир и из Паранской  пустыни.
Эти кочевники проносились, словно самум,  молниеносно грабя собранный урожай
и уводя скот.

     Молодые ханаанеи и амалекитяне, пасущие стада на краю пустыни в долинах
Ниццана и Хийон, были всегда настороже. При приближении врага они вскакивали
на своих верблюдов  и мчались во  весь опор предупредить народ об опасности.
Городские ворота поспешно запирались, мужчины препоясывались мечами,  вешали
за  спину  свои   луки  и  выступали  в  поход,  чтобы  отразить  нападение.
Израильтяне,  изнуренные длительным  переходом через зыбучие пески пустыни и
не  знавшие  дорог  в  этой  стране, не  выдержали натиска  воинов  Арада  и
потерпели  поражение. Они  оплакали  своих мертвецов,  перевязали раненых  и
отступили.

     Вожди колен встретились с Моисеем и Иехошуа.  Они утверждали, что таким
путем  невозможно завоевать страну. Надо было обойти укрепленные пограничные
города  и  отказаться  от  осады  крепостей,  лежащих  на  границе  пустыни.
Повернуть на восток,  даже  если это и  удлинило бы путь, и избрать обходную
дорогу через земли Эдома и Моава, чтобы проникнуть в Ханаан.

     Сыны Израиля вынуждены были обойти не  только Арад в Негеве, но и Эдом,
лежащий на востоке. Тщетно просил Моисей царя Арада  пропустить евреев через
его территорию. Сыны Израиля снова вернулись в пустыню. Они повернули на юг,
дошли до Эцион-Гевера,  что на северном побережье Красного  моря,  и  оттуда
отправились  на  восток, не вступив в  Эдом. Переход был  длительным и очень
утомительным.  Люди страдали от  голода и изнывали от жажды, и многие умерли
от змеиных укусов.

     Землю Моавскую, как и землю Эдомскую, они обошли и не вступили в нее. И
все же они  вернулись и исподволь  приближались к своей вожделенной  цели --
земле Ханаанской. Они прошли Овот и долину Зеред на южном побережье Мертвого
моря и  достигли  реки  Арнон, которая  служит водоразделом между  Моавом  и
землей Аморрейской. И снова Моисей  отправил посланцев своих, на этот раз  к
царю Аморрейскому Сихону,  с  просьбой:  'Позволь мне пройти землею твоею, -
велел он сказать ему, - не будем  заходить в поля  и виноградники, не  будем
пить  воды из  колодезей твоих,  а пойдем  путем царским, доколе не перейдем
пределов  твоих'.  Но  Сихон  отклонил его  просьбу,  собрал  весь  народ  и
отправился   в  пустыню  навстречу  сынам  Израиля.  На  этот  раз,  однако,
израильтяне были  готовы  к  битве.  Они расположились  у Яхаца и  поджидали
врага.  Когда  появился  Сихон  со  своим войском, израильтяне  атаковали  и
разгромили его. Царь и его сын пали в бою, и израильтяне овладели их землей,
от реки Арнон до реки Яббок, что к северу от Мертвого моря.

     После Сихона, царя аморреев, пришел черед Ога, царя Башана. Израильтяне
даже  не пытались получить у него разрешение  пройти через  его  земли.  Они
вступили  в  Башан и продолжили свое  продвижение. Царь  и его люди пытались
остановить их и в состоявшейся  у Эдреи  битвы  были уничтожены. Башан  тоже
стал владением израильтян.

     Так началось завоевание страны.  Сыны Израиля заплатили высокую плату и
извлекли урок  из своих  поражений.  Больше  они  не штурмовали  укрепленных
городов и, преследуя противника, не попадали в расставляемые им ловушки. Они
научились владеть оружием: мечом, луком, пращoй, метательным копьем и щитом.

     Израильтяне сами не селились в укрепленных  городах, не  искали укрытия
под  сенью  городских стен,  не  запирались за воротами и  засовами. Их сила
состояла в постоянном движении. Их паролем была мобильность -- быть всегда в
марше, бросок и победа! За  воинами шел остальной  народ: пастухи  со своими
стадами крупного  и мелкого  рогатого скота, верблюды  и ослы со  стариками,
женщинами  и  детьми,  шатрами   и   большим  имуществом.  Так  продвигались
двенадцать  колен,  овладевая  каждым источником  воды и  пастбищем, которые
встречались им на  пути.  Они  завоевывали землю  и  селились  на ней.  Сыны
Израиля вышли из пустыни, и перед ними лежала их  страна. Кто мог остановить
их?

     Первыми коленами, которые осели, создав постоянные поселения, были Гад,
Реувен  и  половина  колена  Менашше.  Их  владениями  стали завоеванные ими
царства аморреев Башан  и Гилад на восточном  берегу реки Иордан.  'И сказал
Моисей сынам Гадовым и сынам Реувеновым: братья  ваши пойдут на  войну, а вы
останетесь  здесь?' Они обещали ему, что их воины переправятся  на  западный
берег Иордана  с другими коленами и будут  сражаться вместе с ними. Семьи же
их должны были оставаться на  месте. 'Мы построим здесь овчие дворы для стад
наших и города для детей наших. Сами же мы первые вооружимся, и пойдем перед
сынами  Израилевыми, доколе не приведем их в  места их;  а дети  наши  пусть
останутся  в  укрепленных  городах, для безопасности  от жителей  земли.  Не
возвратимся  в  домы  наши,  доколе  не вступят сыны Израилевы каждый в удел
свой'.

     Можно провести параллель между этим деянием сынов Гада и Реувена и тем,
что происходит в Израиле  в  наши дни. Ныне безопасность и заселение  страны
тоже  связаны  друг  с другом. Когда какая-нибудь  часть страны  оказывалась
незаселенной  арабами  и переходила во владение евреев,  цвет нашей молодежи
торопился обжить ее. Они  отправлялись в пограничные районы и обосновывались
здесь, создавали поселения, мошавы и киббуцы. Эта молодежь, как и сыны колен
Реувена  и Гада,  приходила  на помощь народу в  случае внешней  угрозы. Они
покидали  дома,  детей,  родителей,  оставляли  скот,  брались  за оружие  и
присоединялись  к  своим  братьям,  сражающимся  на фронте.  С  прекращением
военных  действий  они  возвращались  в  свои  селения  и  к  своим  фермам,
откладывали в сторону меч и брались за плуг, сеяли, сажали и  снова вступали
во владение своей землей.

     Одним из таких молодых людей был  Меир Хар-Цион.  Он родился и вырос  в
киббуце  Эйн-Харод, в долине Изреэльской. Достигнув призывного возраста,  он
вступил в ряды армии. В  1953 году,  когда шел второй  год  его  службы,  он
добровольно  перешел в специальное подразделение  (командос) 101, командиром
которого был Арик (Ариэль) Шарон. Он сражался в рядах этого подразделения до
конца 1956 года, до своего ранения.

     Я  впервые встретился  с  ним,  будучи  начальником  оперативною отдела
генерального штаба. Я прибыл в район Ниццаны, на  границе  с Египтом,  чтобы
посмотреть на людей подразделения 101 в деле. Хар-Цион, в то время  командир
взвода, был юношей статным, с открытым лицом и прямым взглядом. Приятно было
находиться  в  обществе этого  молодого человека,  излучающего уверенность и
силу. Мы долго беседовали. Он знал каждую пядь нашей земли, исходил ее вдоль
и  поперек  и  был  знаком  со   всем,  что  было  на  ней  одушевленного  и
неодушевленного, с каждым  кустиком и деревом. И о том месте, где состоялась
наша первая встреча, ему  тоже было известно нечто, чего не знали другие: он
знал  о  существовании  скалы, на которой свила  себе гнездо чета орлов.  Мы
направились к  скале. Когда  мы подошли к  гнезду, из него вылетел орел.  Он
кружил в воздухе,  поднимаясь все выше и выше. Хар-Цион стоял, припав плечом
к скале. Он не отрывал глаз от орла. Казалось, он тщательно изучает движения
его крыльев,  словно  пытаясь научиться у  птицы, как оторваться  от земли и
взмыть ввысь.

     В  те  годы, после Войны  за Независимость 1949  года  и  до  Синайской
кампании 1956  года, Израиль не знал покоя от  террористов.  Банды  арабских
инфильтрантов, обученные и вооруженные  арабскими правительствами, проникали
в страну, убивали мирных  жителей, устанавливали мины, подрывали водокачки и
столбы  линий электропередач.  Египет,  Сирия  и  Иордания  фактически  вели
партизанскую войну против Израиля, хотя не признавали этого открыто.

     Израильской  армии  не  удавалось   обезвредить   террористов  обычными
средствами  и положить  конец  их  действиям. Перелом наступил только  после
сформирования  специального  подразделения  101.  Только тогда Израиль  стал
хозяином положения.

     В  те  четыре   года,  когда  Хар-Цион  служил  в  этом  подразделении,
проявились  его уникальные  качества.  Он  был храбрейшим  воином  и  лучшим
разведчиком израильской армии. Он  был единственным военнослужащим, которого
я произвел  в  офицеры властью начальника генерального штаба,  хотя он  и не
прошел  курса офицерского училища. Я часто  встречался с ним  и  внимательно
следил за  операциями, в  которых  он принимал  участие.  Его  замечательные
боевые успехи объяснялись  не только  тем, что он все делал лучше других, но
главным образом тем, что он  делал  все по-иному. Он обладал  особым чутьем,
внутренней связью со страной и интуитивным знанием того, как воевать на этой
земле. Он нес  патрульную  службу  на территории Израиля  и  по  ту  сторону
границы,  при свете дня и в ночной темноте,  во главе небольшой  команды или
один. Он  обладал чувством  местности,  словно  он жил здесь тысячи лет тому
назад, когда люди ходили пешком вдоль и поперек всей  этой земли и знали все
ее тропы, как их знают дикие звери, шакал и лань.

     В бою Хар-Цион  стремился войти в прямое соприкосновение с противником,
схватиться с  ним  лицом  к лицу,  грудь  к груди, в рукопашной борьбе не на
жизнь, а на смерть. Он предпочитал сражаться оружием ближнего боя, автоматом
и гранатой, а не вести дистанционную войну с применением сложной техники.

     Акцию возмездия в Хевроне  наша армия не смогла бы провести без участия
Хар-Циона. В  январе  1954  года арабская банда,  базировавшаяся в  Хевроне,
проникла  в  Бет-Гуврин,  который  находился  в  пределах  Израиля, и  убила
нескольких  евреев.  Стояла  необычайно  холодная  зима,  и гора Хеврон была
покрыта снегом.  Никто из нас  не верил, что за одну ночь при  такой  погоде
наши солдаты,  которые к  тому же несли оружие  и динамит,  смогут совершить
переход в  21  километр,  преимущественно по крутому  непроторенному  склону
горы, прорваться  через  сторожевое  охранение Арабского  легиона, атаковать
объект и вернуться до рассвета на свою базу в Израиле.

     На рассвете команда Хар-Циона из четырех человек вернулась на базу. Они
достигли Хеврона, прорвались  к объекту и подорвали его. Бой на месте не был
ожесточенным,  но  когда они начали отходить, за ними погнался крупный отряд
вооруженных   арабов.   Лишь   разгромив   его  и  уничтожив  большую  часть
преследователей, они смогли выбраться из города, проскользнуть между постами
и патрулями иорданцев и вернуться на свою территорию.

     Потерь на нашей стороне не  было.  Наши люди  были  совершенно измотаны
после  боя и трудного перехода на морозе  по склонам, покрытым снегом. Всего
они прошли за ночь 42  километра. Для израильской армии, которая вела в этот
период  борьбу  с террором. Хевронская  операция  стала  образцом,  ибо  она
свидетельствовала  о том,  что  любой  пункт  в  тылу противника находится в
пределах досягаемости наших сил.

     Хар-Цион  принял участие в большинстве боев, которые наша армия вела за
время его службы. Под его командованием было проведено несколько операций, и
он всегда был впереди своих людей. Важнейшими из  них  были  рейд  на лагерь
Эль-Бурдж в предместьях Газы,  акции возмездия против Кибии и деревни Нахлин
после убийства евреев в Иехудии и Ксалоне, прорыв в лагерь Арабского легиона
в  Азуне, захват  заставы египетской армии  около  Киссуфима,  взятие в плен
иорданского  патруля на Бет-Хоронской  дороге и  операция  'Ветвь  мира'  по
подрыву сирийских укрепленных позиций на  восточном  берегу озера  Киннерет.
Последней операцией Хар-Циона был  рейд на  иорданскую полицейскую станцию в
Рахаве. Незадолго до этого он  был  дважды ранен  --  в руку  и в ногу. Если
судьба  посылает предостережения,  то  Хар-Цион  их  несомненно  получил. Но
несмотря на ранения, он  остался  в строю и в бою у Рахавы был ранен пулей в
горло. Офицер  медицинской службы, прикомандированный  к  отряду,  спас  ему
жизнь. Он сделал ему трахеотомию перочинным ножом, и благодаря этому раненый
смог дышать. Когда он  вернулся в базовый госпиталь, выяснилось, что  он  не
может говорить, что одна рука его парализована и повреждены нервы другой.

     Я навестил его вскоре после этого в больнице и еще  раз,  когда  он уже
поправлялся.  Врачи,  лечившие  его,  сказали  мне,  что медицине неизвестно
средство,  которое  могло  бы восстановить его здоровье.  Возможно они  были
правы.  Не медицина, а  сила воли и вера  излечили Хар-Циона и поставили его
снова  на   ноги.   Постепенно  он  снова   научился   говорить   и   вернул
жизнеспособность своему телу. Правда, он не мог пользоваться одной рукой, но
вторая работала 'за двоих'.

     После  выздоровления  Хар-Цион  вернулся  в  родное селение,  в  киббуц
Эйн-Харод, стал  пастухом. Он женился  на Рути,  девушке  из  киббуца  Гева.
Устройство свадьбы взяла на  себя армия. Все его друзья пожелали явиться, но
клуб  вмещал только 2000 человек. В лагере парашютистов  установили огромную
палатку и вынесли все  липшее из ангаров, чтобы освободить место для столов.
Тесно было и здесь, но пирогов хватило на всех.

     Подразделение Хар-Циона преподнесло ему  в качестве  свадебного подарка
'талисман' батальона, осленка Эли,  который  свободно разгуливал по  лагерю.
Было  принято торжественное решение,  что  отныне армия  будет сражаться без
своего осленка и что тот станет главной опорой хозяйства Хар-Циона.

     Вскоре  после  этого  Хар-Цион решил  построить  свой  дом и на  гребне
'Звезды  ветров'  устроил ранчо.  Он  назвал его  Ахуззат-Шошанна ('Поместье
Шошанны'),  по  имени своей покойной сестры,  которая была убита  бедуинами,
когда она прогуливалась в окрестностях Эйн-Геди...

     Гора 'Звезда  ветров' (Кохав ха-Рухот)  находится  западнее Иордана  на
плато  Иссахар,  между  Бет-Шеаном  и озером Киннерет.  Ее  восточный склон,
спускающийся  к Иордану, покрыт базальтовой  породой. На такой почве  трудно
вырастить  урожай,  но это превосходное,  пастбище для скота.  На  восточном
берегу Иордана, против 'Звезды ветров', расстилается земля Гиладская, земля,
которую  сыны Реувена и  Гада избрали  в  удел, ибо, как они сказали Моисею,
стад  у них было 'весьма много', а земля Гиладская -- это 'место, годное для
стад'.

     Половина колена Менашше тоже поселилась в Гиладе. Изгнав аморреев, Яир,
сын Менашше, овладел их пастбищами и обосновался здесь. Он  назвал это место
'Хаввот Яир' - 'Селениями Яира'.

     Между  'Поместьем  Шошанны'  Меира  Хар-Циона  и  'Селениями  Яира  бен
Менашше'  пролегли  три  тысячи лет  и  река  Иордан.  Они  разделяют, но не
обособляют их друг от друга.




     Через сорок лет после первой Пасхи в ночь исхода из Египта сыны Израиля
перешли  Иордан  и вступили  в землю  Обетованную.  Они  пришли  из Моавских
степей,  к  востоку  от  Иордана,  переправились  на  его  западный  берег и
расположились  станом  в  Гилгале,  что  в  Иерихонской  долине.  Поколение,
вышедшее  из Египта,  все  вымерло,  скитаясь  по  пустыне.  Только два  его
представителя  оставались  еще  в , живых:  Иехошуа, сын Нуна,  и Калев, сын
Иефунне. Моисей и Аарон умерли. Аарон, достигнув 123 лет,

     'приложился  к  народу  своему'  на  горе Хор, которая стоит на границе
Эдома. Моисей  умер в стране Моавской  в  возрасте  120 лет.  Зрение  его не
притупилось.  До последнего дня  своей  жизни  сохранял он  остроту  глаза и
телесную  силу. По вступлении в Ханаан сыны Израиля имели три столкновения с
враждебными  народами.  Победы,  одержанные  ими  в   этих  сражениях,  и  в
особенности овладение  ими  Гивоном дали  им значительный  военный  перевес.
Гивон был крупным  городом, который благодаря  своему расположению  в  горах
господствовал над местностью. Еще до того как сыны  Израиля переправились на
западный берег Иордана и после  того как они  нанесли поражение Сихону, царю
аморреев, и  Огу,  царю Башана, весть об  их отваге вселила страх  в  сердца
жителей этой земли. Балак,  сын Циппора,  царь  моавитян, опасался выступить
против  Израиля и  послал  за  Биламом (Валаамом),  сыном  Беора,  известным
прорицателем, чтобы тот обуздал Израиль с помощью магии и волшебства.

     Прежде чем переправиться на западный берег Иордана, Иехошуа послал двух
соглядатаев  в  Ханаан  высмотреть землю  и  Иерихон. Предстоящая  битва  за
Иерихон  была  вдвойне важна для  Иехошуа:  это  была  первая  акция  против
ханаанских  царств и это была первая битва, в которой он предводительствовал
израильтянами  после смерти Моисея. Поэтому он  придавал величайшее значение
победе в ней.

     Два соглядатая вернулись с доброй вестью, что 'Господь предал всю землю
эту в руки наши,  и все жители земли  в страхе от нас'.  Они повторили почти
дословно то,  что слышали в Иерихоне от блудницы Рахав.  Она  рассказала им,
что  жители  Ханаана слышали,  как Господь иссушил воду Чермного моря и  как
поступили сыны Израиля с двумя царями аморрейскими за Иорданом. Когда жители
Ханаана услышали об  этом, 'ослабло  сердце  их', и  потому  они  не  смогли
противиться израильтянам.

     И в  самом  деле,  Иерихон достался  сынам Израиля легкой  ценой. Город
'заперся и был  заперт  от  страха пред сынами Израиля, никто не  выходил из
него и никто  не входил'. Осада длилась шесть дней,  а на седьмой день  сыны
Израиля  обошли  вокруг города  с  .боевым  кличем,  трубя в  шофары.  Стены
Иерихона рухнули. Сыны Израиля взяли город штурмом.

     Следующая акция, против города  Ай (Гай), была не столь простой. Первая
атака окончилась неудачей. Воины  Ая  вышли за  стены  своего  города, чтобы
встретить израильтян.  Они отбросили их  и  преследовали  по склону, убив 36
человек.  Хотя  число  убитых  было  невелико, Иехошуа был озабочен влиянием
этого события на дух его воинов: 'сердце народа растаяло и стало, как вода'.
Он  поспешил  снова  атаковать  город, прибегнув  на  этот  раз к  хитрости.
Атакующие  израильтяне  симулировали бегство. Воины Ая дали одурачить  себя,
вышли, как прежде, за городские стены и пустились в погоню. В результате они
были отрезаны  от города. Они оставили городские ворота  открытыми  и  сняли
защитников с городских стен.  В этот момент вступил в действие другой отряд,
насчитывавший 5000  израильтян. Они  подобрались  ночью  к городу  с  другой
стороны  и  устроили  засаду  в долине между Бет-Элем и Аем.  Как только все
воины покинули Ай, они ворвались в город и подожгли  его. Увидев дым, жители
Ая  прекратили преследование 'бегущих'  израильтян  и  поспешили  назад.  Но
теперь они  оказались зажатыми  между двумя  израильскими  отрядами, которые
атаковали их с фронта и тыла и уничтожали, 'пока никого из них не осталось'.

     Захватив  Ай, сыны Израиля оказались на  полпути в своем восхождении на
горный  массив.  Они  должны  были  продолжить свое  продвижение  и овладеть
вершиной.  Ибо тот,  кто держит в своих руках горную цепь, господствует  над
местностью.  Это  было  хорошо  известно  ханаанским  правителям укрепленных
городов, которые в  свое время основали в  горах  города Гивон, Иерусалим  и
Хеврон. Поэтому они 'собрались вместе, дабы единодушно сразиться с Иехошуа и
Израилем'.

     После падения Ая  жители  Гивона  поняли, что пришла их очередь, и тоже
решили прибегнуть к хитрости: они заключили мир с Израилем.

     Когда весть об этом достигла слуха Адоницедека, царя Иерусалимского, он
предупредил об опасности  своих союзников:  царя  Хевронского  Хохама,  царя
Ярмутского  Пирама,  царя  Лахишского  Яфиа  и царя  Эглонского  Двира.  Они
выступили совместно,  чтобы захватить Гивон и не допустить того, чтобы столь
важный  пункт  оказался в  руках  сынов  Израиля.  Жители  Гивона  отправили
посланцев к Иехошуа,  который расположил  свой стан в Гилгале, и просили его
незамедлительно прийти им  на помощь. Иехошуа  поспешно  вывел  свое  войско
ночью из Гилгала и обрушился внезапно на армии пяти царей, осаждавших Гивон.
Захваченные врасплох  ханаанеи обратились в бегство и  отступили  по  склону
горы  к  приморской низменности. Воины Иехошуа  преследовали их, настигали и
убивали. Бог  тоже  пришел им  на помощь.  Он  осыпал  отступающих 'большими
камнями с неба' (возможно, градом).

     Это  была  поистине  великая победа. Город  Гивон,  господствующий  над
окрестностями, попал  в руки израильтян,  объединенные  силы пяти ханаанских
царей  были разгромлены, и  сами цари, которые оказались в ловушке в пещере,
были схвачены и умерщвлены.

     Иехошуа  воспел хвалебный гимн  Богу в присутствии всех  сынов Израиля:
'Стой, солнце, над Гивоном, и луна  над долиной  Аялонской'.  И остановилось
солнце, и луна стояла, 'доколе мстил народ врагам своим'.

     Теперь  перед  ним  был  открыт  путь  в  горную  страну. Сыны  Израиля
повернули затем  на юг,  продвинулись  и  захватили  Маккеду, Ливну,  Лахиш,
Эглон, Хеврон и Двир. Весь юг теперь оказался в их руках:

     горная  часть, Негев и низменность. Но  завоевать  прибрежную равнину у
них  не  хватило  сил.  'Морской  путь' контролировался  египетской армией и
жившими  в  долинах  ханаанеями,  которые   располагали  могучими  железными
колесницами.

     Война  за  Независимость   Израиля,  в  отличие   от  походов  Иехошуа,
разразилась, когда евреи уже поселились в стране. Война велась в стране и за
ее пределами. Свои  походы израильтяне в  этот период  совершали в  обратном
направлении  относительно  походов  Иехошуа  бин-Нуна.  До  войны  еврейское
население было сосредоточено главным образом в  прибрежной полосе, и  оттуда
еврейские  войска  устремились на север, юг и восток -- в Галилею,  Негев  и
предгорье.   Кроме  того.  Война  за  Независимость  началась   с  нападения
объединенных арабских сил на еврейскую общину, и только  на позднейшем этапе
войны Израиль перешел от обороны к наступлению.

     29  ноября  1947 года  Генеральная Ассамблея  Организации  Объединенных
Наций приняла резолюцию о разделе Палестины и создании на ее территории двух
государств: еврейского и арабского. Арабы отвергли это решение ООН и учинили
несколько кровавых погромов. Первый произошел в Иерусалиме.  Арабская толпа,
в первых рядах  которой шагали  вооруженные бандиты,  ворвалась  в еврейский
торговый  центр,  разграбила  его  и подожгла. Правительство  Великобритании
заявило,  что оно  отказывается от мандата на Палестину с 15  мая 1948 года.
Британская администрация и вооруженные силы начали покидать страну.

     В пятницу 14 мая 1948 года  (5 ияра  5708) в  4 часа 30 минут дня Давид
Бен-Гурион от  имени  Народного  Совета  зачитал  Декларацию независимости и
провозгласил  создание государства  Израиль. Через  восемь часов, в полночь,
соседние  арабские страны объявили,  что  их  армии  вторглись на территорию
новосозданного государства.  Семь  арабских  стран  --  Ирак, Ливан,  Сирия,
Иордания,   Египет,  Саудовская  Аравия  и  Йемен  --  создали  объединенное
командование  и  послали  свои   экспедиционные  корпуса,   чтобы  завоевать
Эрец-Исраэль.

     К этим регулярным арабским армиям  присоединились "палестинские" банды,
атаковавшие населенные пункты. Вначале Израиль был вынужден использовать все
свои  силы для  защиты своих поселений. Но  с течением времени  он  пополнил
запасы оружия, увеличил численность армии и взял инициативу в свои руки. Еще
первая  наступательная операция 'Нахшон'  открыла дорогу на  Иерусалим.  Она
была проведена 3 апреля 1948 года, за полтора месяца до  эвакуации англичан,
провозглашения государства и вторжения арабских армий.

     Война за Независимость длилась полтора года: с  29  ноября  1947  года,
когда ООН  приняла решение о разделе Палестины, по 20 июня 1949 года,  когда
было подписано последнее  арабо-израильское соглашение о  прекращении огня -
между  Израилем  и  Сирией. Аналогичные  соглашения  уже  были  подписаны  с
Египтом, Ливаном и Иорданией.

     Арабские  армии  потерпели  поражения  на всех фронтах,  и  государство
Израиль  существовало  теперь  не  только  в   силу  Декларации,  но   стало
реальностью.  Государство  это  питало   доверие  к  своему   вождю  -Давиду
Бен-Гуриону, и к своей армии - Армии Обороны Израиля.

     На первом этапе Войны за  Независимость Израиль терпел неудачи и не раз
попадал  в критические  ситуации. Перелом в войне  наступил 15 октября  1948
года, когда была проведена операция 'Иов'. С этой операции началась решающая
фаза войны. Она имела целью уничтожить египетские  войска на юге и тем самым
воспрепятствовать попыткам противника отрезать Негев от остального Израиля.

     Операция 'Иов' была предпринята  в обстановке, сложившейся в результате
рекомендаций  шведского  графа  Бернадота,  который  должен  был  от   имени
Объединенных  Наций   посредничать   в  арабо-израильском   конфликте.   Его
предложения  носили  явно  антиизраильский характер.  Худшим в  них была его
рекомендация оторвать  Негев от  государства Израиль. Бернадот  был убит  17
сентября 1948 года во время посещения им Иерусалима. Его убийцами были члены
подпольной организации 'Лехи', и существовала опасность, что его предложения
будут приняты в ООН как его 'политическое завещание'. (Лехи -аббревиатура от
Лохамей  херут Исраэль;  'Борцы  за  свободу Израиля'  - подпольная  военная
организация в подмандатной Палестине,  отколовшаяся от 'Эцель' в 1940 году с
целью более активной борьбы с британскими мандатными властями.)

     (Эцел  (аббревиатура  от  Иргун  цваи   леумми;  'Национальная  военная
организация'),   -   вооруженная   подпольная   организация   активистов   в
подмандатной Палестине,  созданная частью командиров и бойцов Хаганы (1931).
Не  признавала авторитет  Хистадрута,  а позднее  верховных  органов  ишува,
выступала за военные действия.)

     Операция 'Иов' проводилась успешно. 21 октября израильские войска взяли
Беер-Шеву. 27 октября наша  армия  вступила в  Ашдод. Египетская армия  была
сильно  потрепана,   находилась  в  состоянии  разброда  и   утратила   свою
боеспособность.

     После  обнародования рекомендаций Бернадота,  накануне операции  'Иов',
Бен-Гурион обратил свой  взор  на Восток  -- на  Старый  город Иерусалима  и
Хевронские  горы.  Близился  конец  войны.  Обозначились контуры государства
Израиль.  Израильская  армия  окрепла  и  могла  продолжать   наступление  и
продвигаться. Пришло время действовать. Если не теперь, то когда?

     26 сентября  1948 года  Бен-Гурион представил на  рассмотрение кабинета
свой план.  Этот план сводился к следующему:  израильские  войска овладевают
Старым  городом  и  горами  Хеврона;  арабский  анклав  на  Западном  берегу
ограничивается  районом  от  Шхема до Иерихона; вся  Иудея  входит  в состав
Израиля,  в частности Иерусалим, Хеврон, западное  побережье Мертвого моря и
переправы через Иордан против Иерихона.

     План  Бен-Гуриона не был принят.  Пять членов кабинета проголосовали за
него и семеро против. Голосовавшие 'против' предвидели самые неблагоприятные
последствия  для Израиля  в случае утверждения плана.  Реакция  Объединенных
Наций, от которых мы, по их словам,  зависели, будет крайне  отрицательной в
случае  проведения  подобных  военных  операций;  Соединенные Штаты  наложат
санкции и запретят американским евреям  оказывать Израилю финансовую помощь;
арабы возобновят военные действия на всех фронтах.

     Бен-Гурион  заявил,  что отклонение кабинетом его  предложений является
'непоправимой ошибкой'. Если ситуация  не изменится, то королевство Иордания
и в  дальнейшем  будет  удерживать Иудейские ¦ горы, Старый  город  и
дороги, ведущие  к нему с ceвера, востока и юга.  Это решение,  добавил  он,
навлечет позор на тех министров, которые были  против проведения операции по
овладению  Старым  городом и  Хевронскими горами, и чревато  политической  и
военной катастрофой.

     Это действительно  была  ошибка,  но  ошибка  поправимая. Не  прошло  и
двадцати лет  после  окончания Войны  за Независимость,  и  Израиль  овладел
горами Хеврона.

     22 мая 1967 года президент Египта Гамаль Абдель Насер объявил о блокаде
Тиранского пролива, направленной против израильских судов. Неделю спустя, 31
мая, король Иордании  Хусейн прилетел в Каир и просил позволения примкнуть к
антиизраильскому арабскому фронту. Насер согласился, заключил  с ним военный
союз  и  назначил  египетского  генерала  Абд  эль-Мунам  Риада  командующим
восточным фронтом и  иорданской  армией. 5 июня,  в день начала Шестидневной
войны, Иордания  последовала  за  Египтом  и  Сирией.  Ее  вооруженные  силы
атаковали Израиль. Они  обстреляли из минометов Западный Иерусалим и открыли
артиллерийский и  автоматный огонь по всей линии перемирия. Военные действия
на  восточном  фронте продолжались  только два  дня. На  третий  день  утром
израильская армия  овладела Старым городом, а в полдень сдались Хеврон, Шхем
и Иерихон.

     Война  с Иорданией окончилась. Трудно сказать,  какой оборот приняли бы
события и какой была бы судьба Иерусалима и Западного берега, если бы король
Хусейн  не вступил в войну. Ни Египет,  ни Сирия не просили  его об этом. Он
сам  избрал  свой  путь.  Сам  взошел на свою  королевскую 'Каравеллу',  сам
пилотировал свой самолет, подобно тому, как его предки вскакивали на коней и
мчались во весь опор.

     Как  говорят,  'посланцы  подвигов   добродетели   неуязвимы'.  Самолет
благополучно   приземлился  в  Каире,  Хусейн  вступил   в  войну,  потерпел
поражение, и Иерусалим, Самария и Иудея оказались в руках Израиля.

     После войны около Хеврона  был основан  еврейский город  Кирьят-Арба. В
1970  году  Советом   выходцев  из  Хеврона  была  издана  'Книга  Хеврона'.
Предисловие  к   ней,  озаглавленное  'Сестра   Иерусалима',  написал  Давид
Бен-Гурион.  (Слово 'город'  в иврите женского  рода, поэтому  Хеврон назван
'сестрой' Иерусалима, а не 'братом') Оно кончалось словами:

     'Не  следует  забывать,  что величайший  из  царей  Израиля начал  свою
деятельность в Хевроне,  в городе, в который первый еврей (Авраам) пришел за
восемь  столетий  до  царя  Давида.  Мы  были бы  повинны  в  огромнейшей  и
ужаснейшей ошибке, если бы не создали крупного и разрастающегося поселения в
Хевроне,  соседе и предшественнике Иерусалима, в самый краткий  срок.  Новый
город  будет  благословением и для  своих арабских  соседей. Хеврон  достоин
того, чтобы быть сестрой Иерусалима.

     Сде-Бокер,25.1.1970 года, Давид Бен-Гурион'.

     После  Шестидневной войны  я  часто  бывал  в Иудее  и Самарии.  'Малый
Израиль', Израиль в  границах, существовавших до  Шестидневной войны, я знал
досконально с  давних пор.  В Иорданской и  Изреэльской  долинах  прошло мое
детство. Я познакомился с  Негевом в свою бытность командующим южным военным
округом.  И  я исколесил Синай  во  время кампании 1956  года,  когда  я был
начальником генерального штаба. Теперь передо мной лежала  горная страна.  В
центре ее высилась цепь гор, простирающаяся от Шхема на севере до Хеврона на
юге. Это сердце древнего Израиля -- Иудея и Самария.

     Следы прошлого, остатки минувших веков, времени, когда это был район со
сплошным еврейским населением, относятся  главным образом к  периоду Второго
храма (VI век до н. э. - I век н. э.).  Это мозаичные полы синагог, каменные
саркофаги с выгравированными на них еврейскими именами и надписями, масляные
светильники с рельефами меноры, шофара и лулава на них и еврейские монеты.

     Приятно было  разглядывать  эти предметы. Я любил  читать  на еврейских
монетах  слова,  написанные  древними  еврейскими  письменами:  'Израильский
шекель',  'Святой  Иерусалим', 'Второй  год  свободы  Израиля',  'Второй год
свободы Иерусалима' и т. д. Тем не менее, меня сильнее влекло к более ранним
периодам  истории,  ко  временам   патриархов,  завоевания  Ханаана  воинами
Иехошуа,   царства  Давида.  Было  найдено  большое  количество   предметов,
датируемых  этими периодами: глиняные  сосуды,  бронзовые  мечи,  статуэтки.
Большинство  из  них  были   не  израильскими,   а  ханаанскими.  Ими  могли
пользоваться  и  израильтяне,  но  стиль  и   выделка  одних  и  несомненные
ассоциации с языческим культом,  вызываемые другими -- например, статуэтками
-  характеризовали их  как памятники  ханаанской материальной  культуры. Мне
доставляло  наслаждение смотреть на них. Их стиль был очарователен. Это были
грубые,  но практичные изделия. Радовали глаз блестящие красные узкие линии,
которыми были заштрихованы  древние  горшки. Но особенно  пленили мое сердце
предметы культа: идолы плодородия, кропильницы и сосуды в виде животных.

     Однажды  Даджани,  арабский  торговец  древностями  из  Старого  города
Иерусалима, принес  мне большой глиняный сосуд в  виде коровы. Хотя передняя
часть морды, рога и уши были отбиты,  я не мог  отвести от  статуэтки глаз и
выпустить  ее из  рук.  Какой  чудесный  сосуд!  Его  нашли  в  окрестностях
Иерихона, и  он  датировался  XIII  веком  до н. э. Ничего подобного мне  не
попадалось ни в книгах, ни в музее.

     Цена, что называется,  'кусалась'.  Я позвонил  управляющему  армейским
банком Дову Давиду и  спросил у него,  достаточно  ли  денег на моем  счету,
чтобы  оплатить  чек. Нет,  отвечал  он, но выписывайте,  а  мы  постараемся
что-нибудь придумать. Я выписал чек  и благословил ханаанскую семью, которая
позаботилась поставить кувшин .в стенную  нишу, где он простоял в целости  и
сохранности более трех тысяч двухсот лет.

     Не  так  гладко состоялась покупка кадильницы,  которую  я  приобрел  у
Абу-Али. Это был  бедуин, сущий  исполин (соплеменники прозвали его Ат-Тавил
--  Долговязый).  Он  был  из  племени  Таамра, которое обитает  в Иудейской
пустыне,   между  Бет-Лехемом  и  Мертвым  морем.  Он  занимался  различными
гешефтами, в том  числе и  торговлей древностями.  Не думаю,  чтобы  родился
человек,  который мог бы обвести его вокруг пальца, подсунув  ему поддельное
изделие или фальшивую  монету. Я мог быть уверен в том, что  все купленное у
него мною  было подлинным. Я знал, где что было найдено, через сколько рук и
через какие именно руки оно прошло, прежде чем попало к нему.

     Однажды  он  послал  человека  передать  мне,  что  к  нему   поступила
прекрасная глиняная кадильница.  Мы договорились  встретиться  в Иерусалиме.
Кадильница  оказалась не только очень красивой, но  и  единственной в  своем
роде. Она  имела форму  кубка  с  расширением  вверху, по  краям  украшенным
изображениями человеческих  лиц.  Кадильницу  нашли разбитой  и  склеили,  а
отсутствующие детали залепили гипсом. Я  купил ее  и спросил, где ее  нашли.
Абу-Али  ответил, что  в  пещере  южнее Бет-Лехема. Я попросил  повести меня
туда.  Мне  хотелось  узнать,  для  чего  пещера  предназначалась,   --  для
погребения, для жилья или для отправления обрядов.

     Абу-Али обещал выполнить мою  просьбу,  и  мы договорились  о сроке. Но
незадолго до назначенного дня он сообщил мне, что он  очень занят и попросил
отложить встречу. Под каким-то  предлогом он отказался встретиться со мной и
во  второй  раз.  Человек  этот  вызывал  во мне  восхищение,  и я  не  стал
допытываться об истинных причинах новой  отсрочки и продолжал ждать. Наконец
настал день, и мы поехали осматривать пещеру.

     Мы  проехали Бет-Лехем  и  на полпути к  Хеврону свернули  на запад  по
немощеной дороге,  ведущей  к низменности. Мы проехали еще километра четыре,
дорога  кончилась,  мы вылезли из  машины  и  продолжили свой  путь  пешком.
Тропинка  петляла  по отвесному  склону  между  скалами  и  толстоствольными
масличными деревьями. Есть что-то  человеческое  в старом  масличном дереве.
Его ствол  испещрен складками и бороздами,  ветви  и  листва никнут и теряют
свою свежесть, цвет  блекнет, но  стать  сохраняется даже  в  старости.  Его
переплетающиеся корни, пробивающиеся из земли,  склоненные  ветки, дуплистый
ствол придают ему особое величие. Люди, режимы, царства, империи рождались и
умирали.  Обычаи,  религии,  культуры  цвели  и отцветали. Только  масличное
дерево продолжает стоять, погрузившись в вечный покой,  неся  свое  послание
миру  --  оливковую  ветвь, давая масло  для  освещения  и  плоды для услады
гурманов.

     ...Пещера  была  выдолблена  в  скале,  и   тот  кто  не   знал  о   ее
существовании, не заметил бы ее. Вход в нее был наполовину завален огромными
камнями и  неразличим за густой  порослью дикорастущих трав, которые никогда
не выкашивали и не вытаптывали.

     Некогда это была пещера для погребения. Все еще видны были человеческие
останки. Но по прошествии многих  лет  она стала  использоваться  как овечий
загон и как укрытие  для  пастухов  во время  грозы.  Пещера  хранила  следы
недавних раскопок, в результате которых были обнаружены глиняные сосуды.

     Теперь,  когда я  удовлетворил  свое любопытство,  я  спросил  Абу-Али,
почему он несколько раз откладывал осмотр. 'О визирь, -- отвечал он, - в это
время  в пещере расположилась банда  террористов. Они-то и начали копать 'на
досуге' и выбросили на рынок древние  изделия, найденные ими. Посудите сами,
как я мог привести вас? Я ожидал, что они переберутся в другое место. Только
вообразите себе, что произошло бы, если бы я привел вас,  когда они были еще
здесь.  Если  бы они начали стрелять в вас, ваши солдаты застрелили бы меня.
Или вы застрелили бы их, и тогда их товарищи заподозрили бы меня в том,  что
я предал их, и убили бы меня и моих детей'.

     Древности   --   одно,   террористы   --   другое.   Чтобы   при  таких
обстоятельствах дожить  до  преклонных  лет, нужно было научиться ходить под
дождем  и  не  замочиться.   Как  иначе  племя  Таамра  могло  бы   пережить
превратности судьбы и уцелеть?




     Овладев горой Хеврон и Негевом, Иехошуа вернулся в свой стан в Гилгале,
что в Иорданской долине, около Иерихона.  Ханаанские цари, владычествовавшие
на севере страны,  услышали, что он возвращается после победоносной кампании
на юге,  и решили, что  теперь  он возьмется за  них. Явин, царь  Хацорский,
поступил так, как ранее поступил Адоницедек, царь Иерусалимский: он  призвал
соседних  правителей объединиться и выступить  единым  фронтом против  сынов
Израиля. Этот союз возглавили четыре царя:

     сам Явин,  чей город Хацор был прежде 'главой всех этих царств', Иовав,
царь   Мадонский,   а  также  царь   Шимронский  и  царь  Ахшафский.  К  ним
присоединились  ханаанские цари, чьи владения лежали к югу от озера Киннерет
и  на  побережье Средиземного  моря,  цари  аморреев,  хеттов,  приззитов  и
иевусеев, которые обитали в  горной стране, и хиввитов, живущих на севере, у
подножья Хермона в земле Мицпе. Это был великий сонм, 'многочисленный народ,
который множеством равнялся песку на берегу морском, и коней и колесниц было
весьма много у  них'. Все они  собрались на северной оконечности  Иорданской
долины и  расположились  станом  при  водах  Меромских,  чтобы  сразиться  с
Израилем.

     Иехошуа не стал  дожидаться, когда это великое войско нападет  на него.
Он  собрал своих воинов  и неожиданно обрушился на ханаанский  стан.  Войско
Явина пришло в расстройство и отступило на юг. Сыны Израиля 'преследовали их
до Сидона великого,  и  перебили их, так  что не осталось из них никого, кто
уцелел бы. А  коням их Иехошуа перерезал жилы  и колесницы их  сжег  огнем'.
Иехошуа взял также Хацор -- царство  Явина, и воины его 'побили все дышащее,
что только  было в  нем, мечом,  не  осталось ни  одной души, и  Хацор  сжег
огнем'.

     Иехошуа 'состарился, вошел в лета  преклонные'. Кампания  по завоеванию
Ханаана завершилась. 'И успокоилась земля от войны'.

     Ханаанский   царь,   чья   земля   досталась  мне  в  наследство,  царь
Шимрон-Мерона, упоминается в Книге Иехошуа бин-Нуна (12:20). Именно здесь, в
Изреэльской долине, на земле  этого царя,  было основано поселение  Нахалал.
Когда в детские годы я вместе со своими родителями переселился в Изреэльскую
долину,  древний  Шимрон-Мерон  мог  похвалиться  только несколькими жалкими
лачугами и большим садом фиговых деревьев.  Арабы назвали это место Симонией
(испорченное название библейского Шимрона), а источник у подножья кургана --
Эйн-Симония.

     Тель-Шимрон  -  это узкий,  высокий курган с крутым восточным склоном и
вершиной,  возвышающейся над окрестностями. Наш  учитель Мешуллам  объяснил,
что  Шимрон  имеет  корнем  'шмор',  что на иврите  означает 'оберегать' или
'защищать', и назван так  потому,  что 'сторожит' Изреэльскую долину. Так же
он толковал и  другие названия:  гора  Ливан названа  так  потому, что  была
'белой горой', а гора Хермон -  'священной'  (одно из значений слова 'херем'
-- 'освященный')  ;  река же  Иордан  называется так потому,  что течет ниже
уровня моря ('йоред' -- 'нисходящий').

     Так называли их на ханаанском и древнееврейском языках. Возможно также,
что  слово  'Мерон',  которое  входит в качестве элемента  в  словосочетание
'Шимрон-Мерон', происходит от слова 'мар'э', что означает 'вид', ибо с холма
открывался  вид  на  долину,  подобно  тому  как   некоторые  другие  места,
расположенные на возвышенности, назывались 'мицпе', что означает 'сторожевая
башня'   или   'наблюдательный  пост'.   Ныне   Изреэльская   долина  усеяна
сельскохозяйственными поселениями и испещрена сетью  асфальтированных шоссе.
Но когда я впервые попал туда,  пятьдесят семь лет тому назад, она выглядела
как  во  времена Иехошуа:  в  долине пасся скот, на  вершинах  холмов стояли
поселения.

     Два поселения, упоминаемые  в Библии,  --  Нахалал  и Яфиа, --  которые
расположены неподалеку от Шимрона, арабы называют Маалулом и Яафой. Они тоже
расположены на холмах, с которых видна  долина, и внизу, у подножья  холмов,
тоже  струятся источники, чьи  воды  питают  смоковницы, тутовые  деревья  и
виноградники.

     Земля, приобретенная .для еврейской колонизации Нахалала, была поделена
между  поселенцами  жребием.  Отцу моему досталось поле, которое примыкало к
холму Шимрон. Это была отличная,  мягкая земля серого  цвета. Арабы называют
такую землю 'землей развалин', так как она является смесью пепла и перегноя.
Дожди и ветры уносят ее с вершины холма и рассеивают по окрестностям.

     На холме тысячелетиями стояло крупное  поселение. На склонах и в долине
можно  наткнуться  на  черепки,  принадлежащие   к  различным  периодам,  от
ханаанского  (среднебронзового)  --  примерно с  3500 года  до  н.  э., и до
римского --  Ш века н.  э. После завоевания Ханаана воинами  Иехошуа в конце
XIII века до н. э. земля Шимронская и ее селения перешли во  владение колена
Звулун.  Но  Нахалал и еще три города  были  отчуждены от Звулуна и переданы
левитам. Колено Леви, которое не получило своего  удела, было рассеяно среди
других колен. Нахалал, Иокнеам, Карту и Димну передали роду Мерари из колена
левитов. Узнав об этом в школе, я увидел в этом перст Божий. Согласно нашему
семейному  преданию, мы  принадлежим к  левитам.  Единственная  трудность, с
которой  я  столкнулся, это --  как  объяснить моим  однокашникам, почему  я
зовусь Даяном, а не Мерари.

     Когда же мы учили Книгу Судей,  из рассказанного в  ней мне стало ясно,
что  колено  Звулун  не  смогло  овладеть  Нахалалом  и  вытеснить  из  него
ханаанеев.  Большого  сожаления по этому поводу я не испытывал.  Ханаанеи не
были для меня чужими.  Я считал, что  можно было  жить с  ними  бок  о бок и
поддерживать добрососедские  отношения, наподобие  тех, какие у  нас были  с
арабами из Маалула  и  Яафы  и  с бедуинским племенем  Эль-Мазариб,  которое
обитало за Тель-Шимроном.

     В конце концов, Шимрон и Нахалал перешли в руки израильтян.  Однажды, в
пахотный сезон, я нашел ручку  от  кувшина,  принадлежащего  к  израильскому
периоду.  На ней  было выбито древними  еврейскими буквами 'Царю'. Остальная
часть надписи стерлась. Гидон Хен, младший сын нашего соседа, нашел на холме
Шимрон крупный камень с изображением семисвечника. Возможно, это был остаток
надгробия,  датируемого периодом  Второго  храма.  Нет  более  убедительного
свидетельства  нашего  пребывания в  этих  местах, чем камни. Никто не может
опровергнуть истину, провозглашаемую  ими. Иехошуа тоже знал это. Недаром он
сказал сынам Израиля:

     'Вот,  камень  этот  будет  нам  свидетелем:  ибо он слышал  все  слова
Господа, которыми  Он говорил  с нами'.  Эти  камни были  здесь  во  времена
Иехошуа.  Они   видели  и  слышали   то,  что  происходило  тогда,   и  ныне
свидетельствуют об этом.

     Восточный  Склон холма Шимрон жители Нахалала отвели под кладбище.  Это
место  очистили от базальтовой породы, огородили и обсадили деревьями. Копая
могилы,  здесь  от  случая  к  случаю  обнаруживают  человеческие останки  и
черепки, относящиеся к периоду патриархов.  В  древности местные жители тоже
погребали своих мертвецов на этом холме.  Дети  Нахалала приходят сюда рвать
цветы. Анемоны и хризантемы покрывают холм Шимрон и его отроги желто-красным
гобеленом. Летом  здесь  все  выгорает,  и на  этом  фоне  выделяются только
зеленые  пятна  акаций. Но и летом  и зимой  это единственное  в своем  роде
место. Вся долина просматривается с горы:

     Кармел,  горы   Менашше,   холмы   Назарета   и   Изреэльская   долина,
простирающиеся  внизу,  поля и селения, Нахалал,  Бет-Шеарим, киббуцы Гват и
Сарид. Слышится  шум  работающих тракторов. С  грохотом взлетают  самолеты с
аэродрома Рамат-Давид.

     На  этом  кладбище  покоятся вместе со своими  товарищами  мой  дедушка
Аврахам и моя бабушка Сара, мой отец Шмуэль и моя мать Двора, мой брат Зохар
и моя сестра Авива. Придет  день, и я тоже лягу здесь.  Это  то место, где я
хотел бы уснуть  вечным сном,  на  вершине,  что  сторожит  долину, на холме
Шимрон-Мерон.



     Иехошуа  умер  в  120-летнем  возрасте.  Сыны  Израиля  оплакали его  и
похоронили  'в пределе его  удела в Тимнат-Серахе,  что на  горе Эфраим,  на
север от  горы  Гааш'.  С  его смертью Израиль  лишился  вождя, который  мог
объединить  весь народ.  'Сильные мужи',  которые  при  жизни Иехошуа стояли
станом  в  Гилгале, откуда совершали походы на  север и  на юг, разбрелись в
разные  стороны.  Каждый из  них  зажил  в  своем  шатре. Колена  селились и
обосновывались в уделах, доставшихся им  по  жребию. Реувен, Гад  и половина
колена Менашше вернулись  на  восточный берег Иордана, в  города на  высотах
Моавских, в Башан и Гилад. Иехуда и Шимон повернули на юг, к горе Хеврон и в
Негев.  Нафтали  и  Ашер  поселились  на  севере,  между  озером Киннерет  и
Средиземным морем, Звулун в Изреэльской долине и в окрестных местах, Иссахар
и другая половина колена Менашше в центре страны, Дан в низменности у Яффы и
на холмах, что к  востоку от  нее, и Эфраим и Биньямин в центральном  горном
районе, в Шхеме, Бет-Эле и Иерусалиме.

     Сыны Израиля  в  то время  не овладели  еще  всей  страной. Финикийцы и
хиввиты  продолжали  жить  на  горе   Ливан  на   севере,  'пять  владельцев
филистимских' оставались на  юге, в Ашдоде, Ашкелоне, Экроне, Гате и Газе, и
в уделы колен Израилевых вклинивались анклавы местных  племен --  ханаанеев,
хеттов, аморреев, приззитов и иевусеев.

     По  мере  ослабления  военной  мощи  сынов Израиля их  враги  поднимали
голову.  Первый   удар  нанес  им  Кушан-Ришатаим,  царь   Арам-Нахараима  в
Месопотамии. Войско его  разбило ополчение сынов  Израиля, и те стали рабами
царя. Восемь лет служили они ему, пока не дал им Господь спасителя, Отниэля,
сына Кназа,  младшего брата Калева. 'На  нем  был  Дух Господень,  и  был он
судьею  Израиля'. Он  выступил против царя Арама,  одержал победу  над ним и
освободил Израиль.

     Сорок  лет  не  было  войны,  но  потом  ханаанеи  снова спровоцировали
конфликт. На этот раз против  Израиля выступил Эглон, царь Моавский, который
'собрал  к  себе  аммонитян  и  амалекитян,  и  пошел  и  поразил  Израиль'.
Восемнадцать   лет   сыны  Израиля   служили   Эглону.   И   восстал   новый
судья-освободитель,  Эхуд,  сын Геры,  биньяминит,  который  был  левшой. Он
перехитрил царя Эглона. Он  явился к нему в Иерихон с дарами, и когда с ними
не осталось никого, вонзил меч в чрево царя. После этого Эхуд взошел на гору
Эфраим, протрубил в шофар и поднял народ на войну. Сыны Израиля убили десять
тысяч моавитян и смирили Моав.

     'И  покоилась  земля  восемьдесят лет'.  Потом  снова  стали притеснять
Израиль его  враги, на этот  раз  филистимляне. Но  Шамгар, сын  Аната, убил
шестьсот человек филистимлян воловьим стрекалом и спас Израиль.

     Затем  началась война с Сисрой. Она решила  исход борьбы  с ханаанеями.
После смерти Эхуда предал Господь израильтян в руки Явина, царя Ханаанского,
который царствовал в Хацоре. У  него  было девятьсот железных колесниц, и он
жестоко  угнетал сынов Израилевых  двадцать  лет. Военачальником  у него был
Сисра,  который  жил  в  Харошет-Гоиме.  Он  наводил  страх  на  все  колена
Израилевы, обосновавшиеся на севере страны. В то время судьей в Израиле была
Девора,  пророчица, жена Лаппидота. Она  жила на горе  Эфраим,  под Пальмою,
между Рамою и Бет-Элем,  и приходили  к ней  сыны Израилевы  на суд. Пальмой
Девориной называли это место.

     Войну против  Сисры вел Барак,  сын Авиноама  из  Кедеш-Нафтали. Девора
призвала к  себе  Барака  и  передала  ему повеление Господа, Бога  Израиля,
восстать на Сисру.  Она сказала  ему, что она приведет Сисру к потоку Кишон,
где тот  будет разбит. Пророчица Девора и Барак, сын Авиноама, знали, что им
предстоит  очень  тяжелая война.  В  ней  силами  одного колена  нельзя было
нанести поражение врагу. Все колена Израилевы  должны были объединиться, как
во времена Иехошуа, чтобы победить ханаанеев.

     К Бараку присоединились десять тысяч воинов  из колен Звулун и Нафтали,
которые  жили около  Хацора.  Они  изнывали под игом Явина. Барак  взошел со
своими людьми на гору Тавор, склоны  которой были непроходимыми для железных
колесниц и с которой можно было наблюдать за передвижениями войска Сисры.

     Услышав о том, что сыны Израилевы восстали против него и взошли на гору
Тавор, Сисра собрал все колесницы свои, девятьсот железных колесниц, и  весь
народ, который был у него. Железная колесница может передвигаться только  по
ровной местности, и поэтому Сисра вынужден был предпринять глубокое обходное
движение,  совершив  переход  через  Иорданскую  и  Изреэльскую   долины  до
'Таанаха,  что  у  вод  Мегиддо'.  Здесь  он  приготовился  к  битве  против
израильтян,  которые развернули свои силы на  горе Тавор,  на  другом  конце
долины.

     Битва состоялась у подножья горы Тавор. Колесницы Сисры, выступившие из
Мегиддо, подошли к горе, и сыны Израиля ринулись на них. Десять тысяч воинов
из  колен Нафтали и Звулуна устремились вниз по склонам горы.  Они  оглушали
громом  труб и осыпали  градом  стрел обезумевших коней и  всадников  врага.
Колесницы врезались друг в друга. Кони метались в ужасе. Воины соскакивали с
колесниц и  бежали к  своему стану  в Харошет-Гоим. Воины  Барака неотступно
преследовали  их.  'И  пало  все  ополчение Сисры от  меча,  не осталось  ни
одного'.

     Сам Сисра  убежал  пеший  в шатер Яэли, жены Хевера кенита,  в  поисках
убежища.  Яэль напоила  его  молоком и покрыла  ковром. Когда  он уснул, она
'взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и
вонзила кол  в висок его так, что приколола к земле, когда он спал, усталый;
и умер он'. 'И смирил  Бог  в тот день Явина,  царя Ханаанского, пред сынами
Израилевыми'.

     Этот поход  Барака, сына  Авиноама,  против  Сисры,  военачальника царя
Явина,  был  последней  кампанией,  которую   провели  сыны  Израиля  против
ханаанеев. И  великая победа,  одержанная ими, навеки запечатлелась в памяти
народа.

     'В тот  день, - говорится в Книге Судей, -  воспели Девора и Барак, сын
Авиноама'. 'Песнь  Деворы' не только одна из прекраснейших поэм в  летописях
Израиля. По своей  изобразительной  силе  она  превосходит значение события,
изображаемого в ней. Она служит удивительным свидетельством состояния народа
Израиля  в тот  период, 'когда  были пусты дороги, и ходившие  прежде путями
прямыми ходили  тогда  окольными дорогами. Не  стало обитателей в селениях у
Израиля'.  Сынов  Израиля,   разделенных   и  разбросанных  по   всей  земле
Израильской, теснили их  сильные соседи, и они были вынуждены  запираться  в
укрепленных городах. Дороги не были безопасными, и они вынуждены были ходить
окольными  путями. Единственным  способом  успешно противостоять врагу  были
взаимопомощь и объединение сил.

     Не  все  колена  приняли  участие в войне Израиля  против  Сисры. Уделы
Иехуды и Шимона лежали  далеко от театра военных действий, и  Девора и Барак
даже  не обращались к ним  с  просьбой о  помощи. Но их призыв, обращенный к
Реувену  и  Дану, остался без ответа. Колено  Реувен, которое поселилось  на
восточном берегу  Иордана, даже во времена Моисея подозревалось в стремлении
обособиться  и  отделиться  от колен, чьи  уделы лежали к западу от реки.  В
своей песне Девора порицает реувенитов за то, что они не послали своих сынов
сражаться в битвах Израиля, предпочтя этому мир  и  спокойствие: 'Что сидишь
ты между овчарнями, слушая блеяние стад?' Дан тоже не пожелал ответить на ее
призыв и  не  пошел на  помощь своим братьям. Его сыны  жили на побережье  у
Яффы,  продолжали  выходить  в море  и  заниматься  своим  обычным  делом --
рыболовством:

     'Чего бояться Дану с его кораблями?'

     Но большинство  колен  повело себя иначе. Те из них, которые обитали на
горе Эфраим, вняли призыву. Воины Иссахара, Эфраима и Биньямина услышали зов
Деворы и выступили без промедления. Воевали  и сыновья Махира, сына Менашше,
жившие к востоку  от Иордана. Девора воспела этих добровольцев, упомянув  по
имени каждое  колено,  дабы  народ  увидел в  них блистательные  образцы для
подражания и увенчал их славой.

     Первый  стих  песни  Деворы:  'Израиль  отмщен,  народ  показал рвение,
прославьте  Господа!'  -  всегда  !  служил  путеводной   звездой  во   всех
превратностях ¦ судьбы для  нашего  народа, от времен Судей  до наших
дней.

     Не  успела  окончиться  война  против  Сисры, как на  Израиль поднялись
мидианиты.  Семь лет  рука  их  была  над  Израилем.  Их орды  приходили  из
Аравийской  пустыни вместе с амалекитянами и  другими  жителями Востока. Они
разбредались  по  селениям,  уничтожали  плоды  земли,  уводили  скот  и  не
оставляли для пропитания Израилю ни овцы, ни вола, ни осла.

     Израиль избавил от руки мидианитов Гидон, сын Иоаша из рода Авиэзер, из
колена  Менашше.  Гидон  жил в доме  своего отца  в  Офре. Подобно остальным
израильтянам тех дней,  он торопился  снять  урожай  с полей и укрыть его от
грабителей. Когда  он  выколачивал пшеницу  в точиле,  чтобы спрятать  ее от
мидианитов,  явился  ему ангел Господень  и  сказал: 'Господь  с  тобою, муж
сильный! Иди с этою силою твоею и спаси Израиля от руки мидианитов...'.

     'И Дух Господень объял Гидона, и он затрубил в трубу' и созвал народ на
войну. Первыми  последовали  за  ним  члены его  собственного  рода -- семьи
Авиэзера и члены колена Менашше. Но и другие колена тоже откликнулись на его
призыв. Он послал послов  к  Ашеру, Звулуну и Нафтали,  и все они пришли  на
встречу с ним. И было их тридцать две тысячи.

     Гидон собрал свои силы в южной части Изреэльской долины, на склонах над
источником Харод. Мидианиты расположились в  самой  долине, что  между горой
Море и горой  Гилбоа.  Войско их  было очень разношерстным:  в  него входили
'дети Востока', явившиеся из пустынь Аравии, амалекитяне -  с Синая и Негева
и мидианиты  -- из Моавских степей, раскинувшихся к югу  от Мертвого моря. И
было  их  великое  множество,  были  они 'как саранча,  верблюдам их не было
числа, много  было их,  как песку  на берегу моря'. Гидон,  сын Иоаша, как и
Барак, сын Авиноама, надеялся одержать победу, внеся смятение и расстройство
в  стан  противника. Но действовал он  по-иному.  Он знал,  что мидианиты, в
отличие от ханаанеев,  главной силой которых были железные колесницы, ездили
на верблюдах. Верблюды не пугались трубных звуков и не разбегались  в разные
стороны, как лошади, запряженные в колесницы. Припадая к земле и жуя жвачку,
гурты верблюдов  не  двигались  с. места,  пока  не  слышали  команды  своих
наездников. Если бы израильтяне ворвались в их стан при свете дня, мидианиты
имели  бы  перевес  над  ними.  Они  отлично владели  мечом  и  луком и были
проворны, как лани.

     В полночь, 'в начале  средней  стражи', сразу  же после смены дозорных,
Гидон подошел к стану мидианитов. С ним были триста отборных воинов, которых
он разделил на три отряда, по сто  человек в каждом. Остальных ополченцев он
отослал домой. Подойдя к краю стана противника, он подал знак. Воины первого
отряда затрубили в трубы и разбили кувшины, которые они держали в руках. Они
взяли  факелы,  спрятанные в кувшинах,  в левую руку. Правой же они  держали
трубы.  И  издали  громогласный  боевой  клич: 'Меч Господа  и Гидона!'  Они
трубили в трубы  и размахивали  факелами,  но  не двигались с места.  Каждый
стоял на  своем  месте у стана. Этого было вполне достаточно, чтобы  вызвать
страшный переполох среди  мидианитов. Те решили, что сыны Израиля  напали на
них. В ночной темноте они не различали между  своими и чужими, союзниками  и
врагами и разили друг друга мечами. Затем началось повальное бегство.

     Мидианиты бежали на восток, в местность Бет-Шитта, а  оттуда  на юг,  к
долине Бет-Шеан, 'до предела Авел-Мехола'.

     Колена Нафтали, Ашер  и  Менашше  были предупреждены и преследовали их.
Гидон  предвидел,  что  мидианиты попытаются переправиться  через Иордан,  и
'послал послов на всю гору Эфраимову сказать: выйдите навстречу мидианитам и
перехватите у них переправу'. Воины Эфраима последовали его совету: устроили
засады  у  переправ через Иордан, завлекли в ловушку, умертвили  двух князей
мидианитских -- Орева  и Зеэва и принесли их головы Гидону. Гидон  со своими
воинами  переправился  через  Иордан  и   поспешил  вслед  за   отступающими
мидианитами. Они прошли  Суккот  и  Пнуэль,  взошли  на  высоты Аммонские и,
продолжив  свой путь  к 'живущим  в  шатрах',  достигли стана  мидианитов  в
Каркоре. Цари мидианитов, Зевах и Цалмунна,  были схвачены, и  Гидон поразил
их мечом.

     Так смирились мидианиты перед сынами Израиля, и  не стали уже поднимать
головы  своей, и  покоилась земля сорок  лет во дни  Гидона'. Гидон вернулся
домой, умер в глубокой старости и был погребен 'в гробе отца своего Иоаша, в
Офре Авиэзеровой'.

     Поход Барака, сына Авиноама, против Сисры и война Гидона, сына Иоаша, с
мидианитами  принесли израильтянам две  величайшие  военные победы  в  эпоху
Судей.  Театром  действий обеих  этих  кампаний была Изреэльская  долина,  и
места,  упоминаемые  в  Библии, знакомы  мне с малолетства. И  ныне,  как  в
древние времена, Харод и Кишон  струят  свои воды, Таанах и Мегиддо сторожат
вход в долину  с юга, а гора Тавор высится над окрестностями, и с ее вершины
открывается вид на расстилающиеся внизу поля.

     Имена арабских деревень тоже хранят память о древнем Израиле. Деревня у
подножья  Тавора   называется  Дабурией,  по   имени   Деворы  пророчицы,  а
Хирбет-Шитта около Бет-Шеана  --  тот  самый Бет-Шитта,  к  которому  отошли
мидианиты.

     Для меня Изреэльская долина -- это не поле боя, вид которого пробуждает
воспоминания о войне.  С  того момента, когда я шестилетним мальчиком пришел
сюда,  и по  сей день  она символизирует в моем понимании честный физический
труд и  дары земли. Вся она покрыта хлебными полями и  фруктовыми садами, на
ней бегут ручьи и пасутся большие стада, пахарь идет  за плугом, жнец  несет
свою жатву на гумно.

     Столкновения, которые происходили в Изреэльской долине  и  в которых  я
принимал участие, были,  как правило,  стычками мирного времени, по  большей
части  с  нашими  арабскими  соседями, но иногда  и с  кочевниками,  которые
приходили с востока и юга.

     В  годы  засухи в  страну проникали  феллахи из  Хаурана  и  бедуины  с
восточного  берега Иордана  и  из  Негева. Жители Хаурана шли кучками  вдоль
полотна  железной дороги Дамаск  --  порт Хайфа. В Хайфе они устраивались на
работу в качестве  портовых грузчиков.  Они брели, распевая свои  монотонные
песни,  каждый  куплет   которых  выкрикивался  запевалой   и  подхватывался
остальными. Ночью они устраивали привал на обочине дороги и совершали набеги
на  сады и курятники. Когда их ловили на месте преступления  и  приводили  в
караульную, они сидели,  сжавшись в комочек на полу, не протестуя и не прося
о пощаде,  с  голодным блеском  в глазах. Поселковый  стражник  награждал их
парой  тумаков в знак того, что он выполнил свой служебный долг,  и отпускал
на  все четыре стороны. С наигранным гневом он кричал им вдогонку, чтобы они
больше не попадались  ему на глаза,  но в душе сомневался  в том,  что такие
ходячие скелеты смогут добраться до Хайфы.

     Набеги бедуинов приносили больший вред, и с их участниками было трудней
справиться. Правда,  в отличие от мидианитов, они не  обрушивались на страну
'как саранча', но без драк дело никогда не обходилось. Бедуины племени Сагар
из Заиорданья  приходили обычно  в  поисках пастбищ со  стадами овец.  Племя
Азазме из Негева и Синая пригоняло  коз и верблюдов.  Я с  трудом понимал их
гортанную  арабскую  речь, и  манерами  и повадками они  также отличались от
израильских  бедуинов.  Предметом  их  гордости  были  волосы,  которые  они
отращивали, заплетали  в косички и мыли в верблюжьей моче,  чтобы придать им
мягкость и блеск. Они  носили рубашки  из  белого  полотна, туго перетянутые
крест-накрест  кожаными  ремнями.  Они не  стеснялись  пасти  свои стада  на
хлебных и  кормовых посевах. Когда их ловили, им доставалось, но по  большей
части  они  пускались  наутек  при  нашем  приближении и оставляли стада  на
попечении  своих младших  братьев. Способ  их бегства был поистине  подвигом
искусства. Сначала они кололи своего верблюда, чтобы он стронулся с места, и
затем, когда он переходил в гон, прыгали ему  на шею и, наконец, сползали на
горб.  Или  они хватали  его  за  одну из  его задних ног и,  опершись о его
выдающуюся  коленную чашечку  своими босыми ногами,  подтягивались, пуская в
ход  ногти, на спину галопирующего животного. Мы  преследовали  их верхом на
конях  или  в  полицейском  тендере,  и  когда  нам  удавалось  догнать  их,
начиналась потасовка. Они были свирепыми  бойцами и пускали  в дело  камни и
ножи. Стычки, в которых участвовали мы, сдержанные нахалалцы, ограничивались
парой  оплеух  и криками. Но когда они вторгались на  поля  наших молодых  и
горячих  соседей из  Кфар-Баруха,  схватки  часто  кончались  вмешательством
полиции  из Назарета и вызовом  санитарных машин, высылаемых  из центральной
больницы.

     После  того  как мы отваживали их от наших полей и отгоняли их стада за
реку Кишон,  отношения между нами улучшались.  Было  в них что-то необычное,
дикое и свободное, и это пленяло меня. Свой хлеб они изготовляли, прожаривая
немолотые зерна только что срезанных в поле колосьев и выпекая его в горячей
золе.  Питались  они главным образом продуктами, которые давали им их стада.
За  спиной они  носили  деревянные миски, в  которые  доили  верблюдиц и  из
которых  пили. Сыр они приготовляли из  козьего молока.  Они  давали  молоку
прокиснуть  и  затвердеть и делали из  него катыши,  которые сушили затем на
своих  палатках. Эти  катыши они брали с  собой в странствия. Перед едой они
размачивали их в воде. Но их излюбленной пищей были финики, плод, на котором
они росли.  Куда бы  они  ни отправлялись, их 'аджва', прессованные  финики,
хранящиеся в бурдюке, всегда  были с ними. Бродить по пустыне, вытянуться на
теплой  земле  под  голубым  небом,  грызть  сушеные  финики,  козий  сыр  и
прожаренные пшеничные зерна -- чего еще желать человеку7

     В 1936 году я был призван  в британскую армию и служил в ней в качестве
проводника  в Изреэльской  долине. Вооруженные арабские банды часто выводили
из  строя  нефтепровод  Ирак-Хайфа, и для  охраны  его были посланы  войска.
Нефтепровод  проходил через  Иордан  около 'Звезды  ветров',  огибал деревню
Эйн-Дор  и  пролегал между горой Тавор и горой Море, а затем  шел вдоль реки
Кишон.

     Штаб батальона размещался в Афуле. По мнению археолога  Ахарони,  здесь
стояла древняя Офра,  в  которой  жил  Гидон,  сын  Иоаша. Британская  армия
приняла меня с распростертыми объятиями. Она  наделила меня от  своих щедрот
деревянной складной кроватью и  тремя одеялами, местом в углу  палатки около
войсковой  лавки и оловянной посудой. А  жалованье - 8 палестинских фунтов в
месяц, ружье и мундир  я получил  от  полиции. Мой мундир был формой  гафира
('охранника'), скроенной по лучшим образцам  турецкой  военной моды, и висел
на мне  как мешок. Особенно хорош был головной  убор --  род папахи, которая
все  время лезла  на уши. Когда я смотрел на себя  в зеркало,  я  не  мог не
вспоминать о головных уборах, которые носили мои предки -- священники:

     'И   сынам  Аароновым...  повязки  головные   сделай  им  для  славы  и
благолепия...'

     ...Охрана  основывалась на  принципе патрулирования и  устройства засад
вдоль всей  линии нефтепровода и на подъездных путях. Моя функция состояла в
том,  чтобы  показывать солдатам, отправляющимся в эти  районы,  проселочные
дороги  и  тропинки  и  служить переводчиком  в  их переговорах с арабами  и
евреями.  Свои  операции  батальон Королевского Шотландского  полка проводил
главным образом ночью. Но несмотря  на все патрули и засады, им не удавалось
поймать ни одного арабского диверсанта и предотвратить акты диверсий.

     Англичане передвигались в своих 'железных колесницах' --  бронированных
машинах, производивших страшный грохот, а сидя в ночной засаде, они курили и
ругались.  Арабы,  узнавая  об   их  присутствии   издалека,   обходили  их,
подбирались к нефтепроводу,  делали по  нему несколько выстрелов,  поджигали
вытекшую нефть и исчезали в темноте. Столбы горящей нефти  взметались ввысь,
освещая все окрестности, и были видны за много километров. Празднуя арабскую
победу, толпы  молодых бездельников  высыпали на улицы Шхема и Дженина.  Они
хлопали   в   ладоши  и   распевали:   'Ат-таярат  ве-д-дебабат  ма   ягдруш
ле-ль-асабат',   что   означало:   'Самолеты  и   танки   бессильны   против
диверсантов'.

     На  душе  у  меня  скребли кошки. Мои симпатии были всецело  на стороне
англичан,  но  учение  Гидона  о  проведении  ночных  операций  немногими  и
избранными  осуществлялось  нашими  врагами,   арабскими   бандитами,  а  я,
наподобие ханаанеев, разъезжал в 'железной колеснице'.

     Вскоре   шотландцев   сменили  йоркширские   стрелки.  Новый   командир
батальона,  лысеющий  офицер  с  рыжими  баками,  с  франтовато закрученными
кончиками усов, проявлял больший интерес к бутылке, чем к моим рекомендациям
об устройстве  хитроумных засад. Однажды,  когда мы проезжали  через деревню
Эйн-Дор,  он  велел мне вызвать мухтара  деревни. Тот  не  замедлил явиться,
расточая улыбки и поклоны направо и налево. 'Скажи этой шельме, -- велел мне
командир, -- что если  не прекратятся диверсии, я  взорву его дом. А если  и
это  не поможет, я велю подорвать остальные дома в деревне'. Я  повторил его
слова на своем незатейливом арабском, и мы продолжили свой путь.

     Ночью нефтепровод был снова поврежден,  и на другое утро  взорвали  дом
мухтара.  Эти  подрывы с  обеих  сторон продолжались  в  течение  некоторого
времени, но  в конце концов йоркширские стрелки  взяли  верх. 'Я  здесь,  --
объяснял  мне  командир батальона,  -- не  для того, чтобы учить британского
солдата  ползать по  вашей паршивой земле. Я здесь для того, чтобы  показать
паршивым арабам, как действует британец'.

  У каждого поколения - свой спаситель

     Последним   освободителем  Израиля  и  'сильным   мужем'  (до  введения
монархии)  был  Самсон   (Шимшон).   В   течение   сорока  лет  филистимляне
господствовали  над Израилем, пока не восстал Самсон, чтобы освободить  его.
Самсон был 'судьей Израиля во дни филистимлян двадцать лет'.

     Его предшественники -- Барак, сын Авиноама, и Гидон, сын Иоаша, -- были
выходцами  из  северных  колен, Нафтали и  Менашше. Они сражались на  севере
страны и в Изреэльской долине.  Самсон был  из колена Данова, чей удел был в
центре   страны,  и  воевал   против  филистимлян,  которые  удерживали  всю
прибрежную полосу и юг.

     Первый удар он нанес  им в  Ашкелоне, одном из пяти городов 'правителей
филистимских'.  Его  невеста,  женщина из Тимны, 'из дочерей  филистимских',
выдала  своим  соплеменникам  решение  загадки,  которую  Самсон должен  был
загадать им на пари во время своего свадебного  пиршества.  Ставками в  этом
пари были  тридцать перемен одежд.  Самсону пришлось  отдать им  одежды.  Но
предательство и обман вызвали в нем гнев. 'И  сошел на него Дух Господень, и
пошел  он в Ашкелон, и, убив там тридцать человек,  ...отдал перемены платья
разгадавшим загадку'.  Жену  же свою  за то, что  она выдала его  тайну,  он
отослал в дом ее отца.

     Во время жатвы пшеницы решил он навестить ее. Но  ее отец не пустил его
в ее спальню. Он сказал Самсону: 'Я  подумал,  что  ты возненавидел ее, и  я
отдал ее другу твоему'. Самсон  воспользовался  этим как предлогом для того,
чтобы  нанести второй  удар по  филистимлянам.  С  этого времени между  ними
разгорелась вражда.  Самсон  не призывал на помощь другие  колена Израилевы.
Даже к своим родичам и домочадцам  он не обращался за помощью. Он боролся  с
филистимлянами в одиночку.  Его народ  склонил выю перед ними, и  не  было у
него  силы,  чтобы восстать. Величие  Самсона  заключалось не  только в  его
огромной телесной  силе. Неукротимый  дух свободы, пылавший в его  груди, --
вот что побудило его восстать против поработителей своего народа.

     Время от  времени  Самсон  нападал на филистимлян и вселял  страх в  их
сердца. Он  поймал  триста  лисиц,  привязал  горящие  факелы к их хвостам и
пустил их на филистимские поля и сады, 'и выжег  и копны, и несжатый хлеб, и
виноградники,  и  масличные сады'. Толпы филистимлян отправились в погоню за
ним,  но  Самсон  ушел  от  преследования  и засел в  ущелье скалы  Этам,  в
Иудейской пустыне, где он был вне пределов досягаемости для своих врагов,

     После  этого выступили  филистимляне,  расположились станом  в  Иудее и
потребовали от израильтян выдать  им  Самсона.  Малодушные  люди  из  колена
Иехуды подошли к ущелью  скалы Этам и сказали Самсону: 'Разве ты не  знаешь,
что  филистимляне  господствуют  над нами? что это  ты  сделал  нам?' Самсон
отвечал: 'Как они со мною поступили, так и я поступил с ними'.

     Израильтяне предпочли  выдать  его  врагу,  нежели  страдать  от  мести
филистимлян. 'Мы пришли связать тебя, - сказали они ему, - чтобы отдать тебя
в руки филистимлян'. Самсон согласился и сошел со скалы.  Его связали  двумя
новыми  веревками  и  привели в филистимский стан  Эйн ха-Коре у реки Сорек.
Филистимляне встретили его прибытие криками ликования.  Но сошел на него Дух
Господень, 'и веревки, бывшие на руках его, сделались, как перегоревший лен,
и упали  узы с  рук его'. Найдя неподалеку  ослиную челюсть,  он поднял ее и
убил  ею  тысячу  филистимлян. 'Челюстию ослиною,  -  воскликнул Самсон,  --
толпу, две толпы, челюстию ослиною убил я тысячу человек'.

     После этой победы он стал национальным героем, и народ Израиля возложил
на него все свои надежды и видел в нем своего спасителя и предводителя.

     Отношение Самсона к филистимлянам было двойственным. Когда они умышляли
зло против него и народа Израиля, он умел дать им отпор. Но в мирные периоды
он  часто искал  их дружбы и общества. Даже после  того, как  он  убил такое
множество  ослиной челюстью,  он отправился ухаживать за  блудницей  в Газу.
Филистимляне  попытались  убить его,  но он перехитрил их  и  выскользнул из
расставленной ими западни.

     Самсона погубила женщина.  Далила, которую он любил, предала  его.  Она
срезала его кудри - источник его  силы,  -- когда он спал, и получила за это
от  каждого из правителей  филистимских по  тысяче шекелей серебром. Господь
отступился  от  него,  и  сила  его иссякла. Филистимляне  схватили Самсона,
выкололи  ему глаза,  привезли в Газу,  оковали медными  цепями  и заставили
молотить зерно в темнице.

     Однажды, когда  они  собрались  в  храме  принести  жертву своему  богу
Дагону,  велели  они  доставить  Самсона, чтобы  потешиться  над ним. Самсон
попросил  отрока,  который вел его  за  руку, чтобы тот поставил  его  между
столбами,  на которых  утвержден  дом, дабы  он мог  опереться о  них. Потом
воззвал он к Господу и  воскликнул:  'Господи  Боже! вспомни меня,  и укрепи
меня только  теперь, о Боже!  чтобы мне в один раз отметить филистимлянам за
оба  глаза  мои!' И  он  'сдвинул с  места два  средних  столба, на  которых
утвержден был дом, упершись в  них, в один правою  рукою, а в другой левою'.
Со словами: 'Умри, душа моя,  с  филистимлянами!' -- он уперся всею  силою и
обрушил  дом  на правителей Филистеи и на весь народ, бывший в  нем. 'И было
умерших, которых умертвил  Самсон  при  смерти своей, более  нежели  сколько
умертвил он в жизни своей'.

     О Самсоне говорят: он начал  освобождать Израиль от филистимлян. Но это
было  только  начало  борьбы с филистимлянами,  заклятыми  врагами Израиля в
период Судей и  в  начальный период монархии. Жизнь Самсона  с  момента  его
зачатия и до смерти была связана с филистимлянами. Он воевал с ними и дружил
с  ними,  побеждал  их  и  был побежден ими.  Они заточили его в  темницу  и
выкололи ему глаза, и он  отомстил им, совершив свой последний подвиг. После
его смерти  пришли  братья его  и  весь дом отца его и похоронили  его между
Цорой  и Эштаолом во гробе Маноаха, отца его. Но страной, в которой он  жил,
воевал и умер, была страна филистимская.


     Я пришел в страну филистимскую, спустившись с гор.  Во время  Войны  за
Независимость я командовал войсками в Иерусалиме. По  окончании войны я  был
назначен командующим южным военным округом.

     Дом  мой,  однако, оставался  в Иерусалиме. Каждое утро я отправлялся в
свой  штаб. Когда  я спускался с прохладных  гор,  проезжал  долину Сорек  и
попадал в прибрежную зону, у меня всегда было такое чувство, что я  оказался
в  другой стране.  Это  была  страна  неувядающей  весны,  бархатисто-мягких
ветерков, ласкового солнышка, зеленеющих полей, пестрого ковра цветов, а  на
западе,  вдоль всего морского побережья, отливающих  золотом  песчаных  дюн.
Неудивительно,  что Самсон любил на земле филистимской не только  сражаться,
но и пировать со своими друзьями. Селение, в котором он родился, Цора, стоит
у подножья  Иерусалимских гор на подходах к  низменности. К востоку от  него
высятся горы.

     Южнее,  в направлении моря -- плоская  плодородная  равнина  без скал и
ущелий. Крепкие  деревья, такие как дуб и теребинт, прививаются  в горах, но
пальмы  медовых  фиников  и  лилии,  испускающие пьянящий  аромат, растут  в
Шаронской долине и прибрежной низменности.

     После  Войны  за  Независимость  началась  новая  волна  репатриации  и
заселения страны.  Живую изгородь  кактусов  вырубали,  сносили  заброшенные
лачуги,  курганы,  содержащие  остатки  покинутых  арабских поселений,  были
сровнены с землей. На  их месте создавались еврейские поселения. Репатрианты
из Йемена, Северной Африки,  Ирака  и  стран Европы  возводили свои  дома  в
Шаронской долине, в прибрежной полосе и в Негеве.

     Тот,  кто взглянул бы  на  страну сверху,  увидел  бы  новый  ландшафт,
ландшафт родившегося государства  Израиль. Но еще один  ландшафт обнажился в
эти дни - ландшафт  седой  старины. Бульдозеры, сносившие курганы,  обнажали
для взора остатки  древних поселений. В результате рытья арыков,  по которым
вода  доставлялась  с  севера  через всю  страну  в  Негев, также  оказалось
возможным заглянуть в  далекое  прошлое. Прокладка  шоссе,  в  горах, выемка
мергеля и песка  в прибрежных районах,  установка столбов  электропередачи и
закладка фундамента зданий,  устройство  канализационной  сети и  телефонных
линий  -  все это словно  по мановению  волшебной палочки приподняло завесу,
тысячелетиями скрывавшую то, что таила земля.

     Большую часть найденных изделий  составляли  черепки  глиняных сосудов,
мисок,  амфор и светильников, принадлежащих к ханаанскому  периоду. Это были
безыскусные сосуды бедных землепашцев, жителей страны, но иногда  попадалось
нечто  необычное.  Такими были филистимские  сосуды,  вызывающие  восхищение
яркостью  красок,  изяществом линий и  украшений.  Они  свидетельствовали  о
бьющей через край радости жизни.

     Однажды мне позвонил Арье, юноша, который жил в селении Азор  к югу  от
Яффы. Неподалеку  от дома его родителей стоял  невысокий курган. Его  решили
сровнять  с  землей и  построить  на этом месте дома для новых репатриантов.
Когда  заработал бульдозер, он выбросил на  поверхность  несколько старинных
сосудов.   Арье,   присутствовавший   при   этом,   попросил   бульдозериста
приостановить  работу.  Тот  накричал на  него: 'Не  морочь  мне голову этим
старым арабским хламом. Разве  ты не знаешь, что репатрианты живут в бараках
и что их надо переселить в дома до наступления зимы'!

     К вечеру я встретился с Арье у кургана.  Было ясно, что местные  жители
хоронили   здесь   своих   мертвецов   на   протяжении   многих   поколений,
тысячелетиями.  Хоронили их здесь  ханаанеи, жившие  в  этих местах 3700 лет
тому назад, хоронили  и арабы, наши современники. 3000 лет тому  назад здесь
было кладбище филистимлян. У изголовья  своих мертвецов филистимляне ставили
горшок  с  козлятиной   или  телятиной  и  изысканные  амфоры   с  маслом  и
благовониями. Быть может, так поступали они не всегда, но это было то, что я
видел в гробницах, вскрытых ножом бульдозера.

     Я  собрал несколько  целых сосудов  и  множество черепков. На некоторых
сосудах был  изображен  лебедь  --  рисунок,  типичный  для  филистимлян. Он
украшал  кухонные горшки  и  сосуды с цедилкой,  которые археологи  называют
'пивными   кувшинами'.   Все  эти  лебеди   отличаются   красотой  линий,  в
особенности,  если они  изображаются с отведенной  назад головой, касающейся
крыла.

     На следующий день ведомство по охране  памятников старины распорядилось
приостановить  строительные  работы.  Вскоре были предприняты  'спасательные
раскопки'.  Все  это  было превосходно.  Меньше  радовала  меня  перспектива
расстаться с собранными мною сосудами. Без особого восторга передал я их все
ведомству  по охране памятников  старины. Они оставили мне  только несколько
черепков и воспоминание о разрытом кургане.

     Прошли годы. Весь этот район до самой Яффы  был  застроен многоэтажными
домами. Курган обнесен забором и охраняется;  в таком состоянии он пребывает
и по  сей день. Всякий раз,  когда я проезжаю мимо, внутренним взором я вижу
могилы  филистимлян, которые  таятся  в его  чреве,  могилы  'народа  моря',
который  пришел  в  Страну  с  Эгейского архипелага, Крита,  Родоса и Кипра,
чужеземцев, которые принесли  с собой  свою утонченную культуру. Кувшины для
вина, покрашенные в  белый и красный цвета, с  изображениями лебедей на них,
стояли в их домах на скамеечках, радуя и веселя людей.

     Самым  красивым  лебедем,  которого мне довелось  видеть, был  тот, что
украшал  сосуд,   найденный  мной  в  Ашдоде.  Из  пяти  библейских  городов
правителей  филистимских три,  те, что  стояли на  берегу  моря,  никогда на
протяжении  веков   не  меняли  своих  названий:  Ашдод,   Ашкелон  и  Газа.
Местонахождение двух других -- Гата и Экрона -- еще не установлено точно.

     Когда  окончилась  Война  за  Независимость,  Газа  оказалась  в  руках
египтян,  а Ашдод и Ашкелон --  в наших руках. Арабские жители  Ашкелона  не
двинулись с места, но Ашдод был оставлен арабами и совершенно разрушен.

     Однажды  зимой  я  проезжал  мимо  Ашдодского  кургана   и  видел,  что
бульдозеры расчищают развалины в соседней деревне и подготовляют участок для
посадки деревьев. Всю эту неделю шел проливной дождь. Я не суеверен. Не верю
я и в сны.  Но в  ту субботу я  проснулся  с мыслью,  что ливень, начавшийся
сразу  же после  окончания земляных работ, обнажит гроб в глинобитной  стене
древнего Ашдода. Возможно, мой сон  был вызван воспоминанием о развалившейся
глинобитной стене Ашдода, мимо которой я проезжал в  начале минувшей недели,
или рассказом о захоронении царя Саула филистимлянами в стене Бет-Шеана.

     Я  отправился в Ашдод. Оставив машину  на дороге, я  с трудом пробрался
через грязь и поднялся на курган. Еще не дойдя до стены,  я знал,  что найду
то,  что ищу. Склоны холма были  усеяны  черепками большого кувшина, которые
были унесены с  вершины потоком. У стены,  во впадине, я увидел человеческие
останки и  рядом  с  ними два  кувшина  и  маленькую  амфору.  Кувшины  были
раздавлены землей, груз которой они выдерживали веками, но заостренная книзу
амфора с тремя  ручками отлично  сохранилась.  От большого кувшина  осталось
только днище, остальные куски были унесены водой вниз.

     Кувшины и  амфора  не были  уникальными изделиями. Правда, им было 3500
лет. Гробница  тоже не  отличалась  великолепием. Это  была  простая  могила
ханаанея, похороненного у городской стены.

     Вдруг мое внимание  привлек черепок с  черными полосами на  белом фоне.
Дождь  смыл  с  него грязь и обнажил его краски. Это был  несомненно обломок
филистимского сосуда, унесенный из более высокого слоя. Я пошел по ложбинке,
прорытой водой, и против  куста на вершине кургана обнаружил груду черепков.
Часть  их была  покрыта  грязью,  но  на одном  отчетливо проступала  голова
лебедя.  Я долго копался и  выбрал все черепки,  принадлежащие этому сосуду.
Промок я до костей, но филистимский лебедь согревал мне сердце.

     Вернувшись  домой, я обмыл черепки  и  потратил изрядное  время,  чтобы
подогнать их друг к  другу. Когда я окончил работу, выяснилось, что это лишь
четвертая часть сосуда. Но и этого  было достаточно, чтобы отнести его к так
называемым  'кувшинам с цедилкой'. У  таких сосудов  имеется  одна  ручка  с
правой стороны и  предназначены  они  были, по-видимому,  для хранения вина.
Пили прямо  из  горлышка, держа сосуд  правой рукой за ручку, а  левой рукой
придерживая дно.

     Но меня интересовало не вино,  а лебедь. На  той части кувшина, которая
попала в  мои руки, он представал во всем своем великолепии -- стилизованная
черно-белая  птица,  пузатая,  трехпалая, с  крыльями,  отведенными назад, и
клювом, устремленным вперед.

     Филистимляне  пришли в Ашдод, в котором  уже за  несколько веков до них
жили  люди. Филистимская культура вытеснила более ранние культуры.  Но и  их
стиль  и  формы  со  временем  в  свою  очередь были вытеснены  персидскими,
эллинскими и римскими. Однако,  среди всех них, даже если добавить  к  ним и
предшествующую им культуру  ханаанеев, особое место принадлежит филистимской
керамике. Она бесподобна.  Нет  ничего прекраснее филистимских лебедей. Если
вы когда-нибудь  побываете в Музее Израиля в Иерусалиме,  попросите показать
вам 'Ашдодского лебедя'.

     Почему  фигура  лебедя так  часто украшала  филистимские  сосуды?  Быть
может,  не  только из-за  грации и  красоты  этой птицы? Не следует забывать
того, что филистимляне были  'народом  моря'. Нос их кораблей часто  венчала
фигура лебедя.

     Однажды  я  слышал  предположение,  что  филистимляне  считали   лебедя
идеальным созданием -- он летает, плавает и ходит по земле.

     Мне посчастливилось также обнаружить  обломок редкостного филистимского
сосуда в виде  львиной головы.  В целом  виде  сосуд  принадлежал, видимо, к
типу,  известному ученым  под именем  'ритон' ('Ритон' - сосуд в виде рога).
Это  был большой кубок, из которого  пили вино или использовали в ритуальных
церемониях. Нижняя часть его, выполненная в виде львиной головы, была точной
копией сосуда, найденного мной  в Мегиддо. Обломок с львиной головой я нашел
на поле  около кургана Тель-ас-Сафи, в  прибрежной равнине  на полпути между
Гезером  и   Лахишем.   По-видимому,   некогда  здесь  находилось  поселение
филистимлян.

     Круглый черепок лежал  на поверхности склона, спускающегося  к  вади. В
летние  месяцы овцы, которые пасутся здесь, дробят  и  превращают в пыль эту
иссохшую почву, и она  уносится  в  вади  с  наступлением  сезона дождей.  В
результате  древние  черепки оказываются  на поверхности.  Если  бы не  было
декоративных цветных полос на львиной морде, я не заметил бы черепка. Только
после того, как я обмыл и очистил его от грязи, я оценил его по достоинству.
Вечером, справившись в книгах об археологических раскопках,  проводившихся в
этом  районе, я узнал,  что современная наука  отождествляет  Тель-ас-Сафи с
филистимским городом Гат. Даже если это предположение и не признается всеми,
мне  оно кажется наиболее приемлемым, во  всяком случае,  оно  казалось  мне
таким в тот день. Что может быть более символичным, чем голова филистимского
льва, валяющаяся в поле у Гата? Особенно если это недалеко  от виноградников
Тимны, там, где Самсон растерзал 'как козленка' молодого льва?






     После  Самсона  скипетр власти  перешел от 'избавителей',  которые были
воинами, к священникам. Зли (Илий), священник из храма в Шило, судил Израиль
сорок  лет.  Его  преемником стал  Самуил  из колена  левитов.  Он  тоже был
священником, и он судил в Бет-Эле, в Гилгале, в Мицпе и в Раматаим -- Цофиме
и Эфраиме, где был его дом.

     Период священничества Самуила был  решающим в ранней  истории  Израиля.
Именно  тогда состоялся переход от племенного союза к монархии. О положении,
сложившемся  в  Израиле  в  период,  предшествующий  установлению  монархии,
сказано: 'В эти дни не было  царя во  Израиле,  и каждый делал то,  что было
угодно в глазах его'.

     Эли удостоился венца  вождя не  в силу своих  особых  качеств,  как его
предшественники   'избавители',   а   благодаря   своему   священничеству  и
принадлежности к священнической династии. И  его сыновьям было предназначено
унаследовать его высокий сан. У него  было их двое: Хофни и Пинхас. Оба были
'священниками  Господа' в Шило.  Но они 'не  шли  путями Господа'. Оба  были
порочными,   негодными  людьми,  которые  использовали  свое  положение  для
вымогательства даров у тех, кто приходил в Шило совершать жертвоприношения и
молиться. Отец порицал их  и пытался наставить на праведный  путь. Но они не
вняли  его   словам.  То   же  повторилось  и  с  Самуилом,  когда  он  стал
первосвященником.  У  него также  было  двое  сыновей, Иоэль  и  Авия,  и он
поставил их судьями в Беер-Шеве. Но они тоже были порочны, они 'стремились к
корысти,  и  брали взятки, и  искажали решение'. И все же Самуил, как и Эли,
оставил их судьями.

     В  это время  филистимляне  собрали  свои  силы, чтобы  воевать  против
Израиля.  Они  расположились при  Афеке.  В  битве  при  Эвен-Эзере  Израиль
потерпел  поражение  и  потерял  четыре  тысячи воинов. Сыны Израиля  были в
полном  смятении и  не  знали  что  предпринять. У  них  не было  настоящего
военачальника,  никого, кто  возглавил бы  их.  В  полном замешательстве они
отправили послов в Шило,  чтобы те привезли Ковчег  Завета на  поле боя. Они
надеялись,  что  присутствие Ковчега  вдохновит воинов  Израиля,  укрепит их
дисциплину и спасет их от рук  врагов. Но в этой битве Израиль тоже потерпел
поражение. Его воины 'бежали каждый в свой шатер, и было здесь очень большое
избиение,  ибо пало  из Израиля  тридцать тысяч пеших'. Ковчег Господень был
захвачен филистимлянами и помещен в храм их бога Дагона в Ашдоде.

     Семь  месяцев Ковчег  оставался у  филистимлян, но не благословение,  а
проклятие принес он им. Их правители собрались на совет и  решили перевозить
его из  города  в город. Из Ашдода  он  попал  в Гат,  из  Гата в  Экрон. Но
проклятие не  исчезало. Города, где  побывал Ковчег, поражали чума  и  язвы.
Филистимляне  поняли,  что не будет  конца их бедствиям,  пока они не вернут
Ковчег  Господень  Израилю.  Они  погрузили  его на  телегу,  впрягли в  нее
непорочных  телиц, не  знавших ярма, и послали его через границу Израилю, на
'поле Иехошуа' в Бет-Шемеше.

     Двадцать лет покоилась  земля, но потом вернулись филистимляне и начали
новую войну  против Израиля.  На этот  раз,  однако, перевес был на  стороне
Израиля.  Филистимляне   отступили,  а  сыны   Израиля   вышли  из  Мицпе  и
преследовали их  до самого Бет-Кара. Филистимляне были  усмирены  и не стали
более ходить  в пределы Израилевы. 'И была рука Господня на филистимлянах во
все дни Самуила'. Мир установился также между Израилем и аморреями.

     Израиль одолел  своих врагов, вернул себе Ковчег Завета,  отвоевал  все
города,  которые  филистимляне забрали  у  него,  от Экрона до Гата. Тем  не
менее,  сынам  Израиля  опротивела   власть   судей.  'Тогда  собрались  все
начальники  Израилевы, и пришли  к  Самуилу в Раму. И  сказали ему: 'Вот, ты
стар,  а  сыны  твои не ходят путями  твоими; поставь теперь нам  царя, чтоб
судил нас, как и у всех народов'.

     Не понравились эти слова Самуилу, и он сказал им, какой будет их участь
при  царе.  Царь заставит, говорил он, их  сыновей  и дочерей  служить себе,
наложит обременительные подати  на их урожаи  и скот  и возьмет себе и своим
слугам их лучшие поля и виноградники. Но народ не пожелал прислушаться к его
предостережению. 'Нет, -- отвечали они,  --  мы хотим иметь  царя над собой,
чтобы  мы были такими, как другие народы, и чтобы наш царь судил  нас  и шел
пред нами и воевал в наших войнах'. Тогда Господь велел Самуилу: 'Послушайся
голоса их, и  дай  им царя'.  После  этого Самуил заверил  старейшин, что он
поступит по их воле, и отослал их в их города.

     Кончилась эпоха Судей, период обособленности колен. В  Израиле началась
монархия.


     В период Судей Шило был процветающим  религиозным центром.  Он пришел в
упадок  с  завершением  этого  периода.  Из  Шило  Ковчег  Завета,  как  уже
говорилось, был доставлен на поле боя в Эвен-Эзер и захвачен филистимлянами.
Но  когда филистимляне отослали его назад в Израиль, сыны Израиля не вернули
его в  Шило.  Они построили  для него  новый  храм  в Кириат-Иеарим. В  ходе
раскопок в Шило  выяснилось,  что город  был разрушен в результате  большого
пожара в  XI веке  до  н. э. Археологи предполагают, что, одержав победу над
Израилем  при Эвен-Эзере, филистимляне  захватили  Шило и  превратили  его в
груду развалин.

     Впервые город  упоминается  в Книге Иехошуа  бин-Нуна. После завоевания
Ханаана  'все собрание сынов  Израиля собралось в Шило и установило скинию',
где находился Ковчег Завета. После этого Шило часто упоминается в  Библии  в
качестве  места  проведения  национальных  религиозных  торжеств. Здесь семь
колен  получили свои уделы: 'Иехошуа бросил жребий  пред  ними в  Шило  пред
Богом, и здесь поделил Иехошуа землю между сынами Израиля'. Шило  был избран
также местом провозглашения единства после столкновений между коленами.

     После случая зверского  изнасилования наложницы  в  Гиве 'поклялись все
сыны  Израиля,  что никто из них  не отдаст  своей дочери в жены Биньямину'.
Впоследствии они пожалели об этой  клятве, ибо это привело бы в конце концов
к  исчезновению одного из двенадцати колен Израиля. Они посовещались и нашли
решение.  С  незапамятных  времен  в  Шило праздновали  'праздник  Господа',
который   приходился   на  сезон  сбора  винограда.  Сыны   Израиля  сказали
биньяминитам: 'Идите  и ждите  в  виноградниках,  смотрите и  высматривайте:
когда дочери Шило  выйдут плясать,  то  выходите из  виноградников, хватайте
каждый себе жену из дочерей Шило, и отправляйтесь в землю Биньямина'.

     Однако наиболее памятные  истории,  происшедшие в  Шило, были связаны с
именем пророка Самуила. Душераздирающая мольба бездетной  Ханны; откровение,
явленное Господом  отроку  Самуилу; смерть Эли  и его двух сыновей  и утрата
Ковчега Завета - все это неотъемлемая часть духовной традиции Израиля.

     К тому, что происходило в библейские времена в Шило, часто обращались в
своем творчестве два поэта, которых в  годы своей молодости  я  любил больше
всех: Рахель и Шленский. Рахел часто связывала события и образы из Библии со
своими  личными переживаниями  и  чувствами.  Ее  стихотворение  'Бездетная'
пользовалось  огромной популярностью в стране. Это прекрасное и впечатляющее
стихотворение вдохнуло  новую  жизнь  в историю,  случившуюся  в те  далекие
времена.

     Как бы хотелось мне сына иметь!

     Был бы кудрявый он, умный малыш.

     За руку шел бы тихонько за мной

     На сад поглядеть.

     Мальчик

     Ты мой.

     Звала б его Ури, Ури родной.

     Звук этот ясен и чист, и высок

     Луч золотой,

     Мой смуглый сынок,

     Ури

     Ты мой.

     Еще буду роптать, как роптала Рахиль, наша мать.

     Еще буду молиться, как Ханна молилась в Шило,

     Еще буду я ждать

     Его.



     (Перевод М, Ялан-Штекелис)

     Поэзия  Шленского  была  совершенно другого рода. Его  творчество  было
гораздо  более  сложным,  замысловатым,  насыщенным  символами,  неуловимыми
намеками.  Оно не было --  по крайней  мере  на раннем  этапе  -- проникнуто
идиллическими  и  пасторальными  мотивами,  как  творчество  Рахел. Шленский
приехал в  Израиль из России после  Первой  мировой войны и формировался как
поэт  под влиянием русской  революции. В  его стихах  веял дух  революции  и
бунта.   В   моем   поселении   Нахалал    духовными   руководителями   были
'конструктивные' писатели и поэты: Бялик, Черниховский, Рахель и  Бреннер. К
новому  духу  богоборчества, знаменосцем  которого был  Шленский,  старожилы
относились неодобрительно. И поэтому  без  ведома комиссии по делам культуры
Нахалала я отправился однажды по поручению нашего  молодежного литературного
кружка пригласить Шленского в Нахалал прочесть лекцию и свои стихи. Шленский
принял приглашение.

     Был  он тогда еще совсем юноша. У него были тонкие черты лица  и нежный
голос. Голову его венчала огромная копна волос (Бялик  однажды сказал о нем:
'Не  верится, чтобы он когда-нибудь стригся') [Игра слов. Фраза: 'Lo ye-uman
ki  yesupar'  имеет двоякое значение: 'Не верю глазам своим' и 'Не  верится,
чтобы он стригся'].



     Микрофонов  тогда  в  стране еще  не было, и он  должен  был  напрягать
голосовые связки, чтобы быть услышанным. Это  далось ему  без  труда. Вскоре
жар   и  магия   собственных  слов  вдохнули  в  него  силу,  вознесли   над
обыденностью, и его голос зазвенел.

     Наибольшее  впечатление  из  всего  прочитанногоШленским  в  тот  вечер
произвело на меня стихотворение 'Откровение', которым начинается его сборник
'Просто так' ('Стам').
     
 ОТКРОВЕНИЕ

     ...отрок остался служить Господу  при  Эли, священнике. Сыновья же  Эли
были люди негодные... Эли же был весьма стар...

     I Самуил 2:11, 12, 22.

     Слышу: меня зовут. Голос в ночи звучит.

     - Кто тут?

     Молчит...

     Эли сказал:

     -- Сынок!

     Это -- не Божий глас. Я уже не пророк. Зренье ушло из глаз.



     Снова зовут меня. Голос в ночи суров. Как же осмелюсь я Ответить, что я
готов?

     Полночь. Эли рыдает. Слышу его стенанья:

     'Сыновья  мои...  сыновья...'  И  вот  я  уже  согнулся  под   тяжестью
мирозданья.

     Отныне за все сущее Ответственен я.

     Я знал, что Господь явится в раскатах

     грозовой полночи И в небе  заблещут молнии, словно осколки лун. Я знал,
что Эли состарился. Что сыновья его -- сволочи. А я еще -- слишком юн.

     Но ранена в сердце Вселенная и истекает кровью. Великий Господь услышал
мира

     предсмертный храп. И я отвечаю Господу с надеждою и любовью:

     -- Говори,Господи,ибо Слышит Тебя Твой раб!

     (Перевод Б. Камянова)

     Я  был на седьмом небе  от  счастья. Я слышал голoс  бунта против всего
одряхлевшего,   окаменевшего,  бунта   юного  Самуила   против  престарелого
первосвященника Илия. Отголосок этого бунта донесся до  наших дней, до клуба
в Нахалале. Я поделился с родителями своими впечатлениями. Мама молчала. Дух
бунта  и русской  революции  был  близок ее  сердцу.  Но она  была тогда еще
недостаточно  знакома с литературой  на иврите,  в особенности традиционной.
Другое  дело отец.  Он понимал, о  чем шла  речь.  Я  спросил  его  мнение о
стихотворении  'Откровение'. 'Прекрасно', -- ответил  он. Мне было ясно, что
он имел в виду библейскую историю, а не интерпретацию ее Шлионским.



     Теперь на месте Шило  нет поселения.  Холм,  на  котором стоял  древний
Шило,  называется   по-арабски  'Хирбет-Сейлун'  (то  есть   'Руины  Шило').
Местонахождение  древнего  Шило  можно  точно установить  благодаря деталям,
приводимым в  'Книге Судей': он  лежал 'на север от Бет-Эля и  на восток  от
дороги, ведущей от Бет-Эля в Шхем, и на юг от Левоны'.

     Я не бывал  в этих  местах  в  детстве,  в период  британского мандата.
Впервые  попал я  в Хирбет-Сейлун, то есть в Шило, только после Шестидневной
войны.  Я добрался  до него через  Шхем,  другой  дорогой,  чем биньяминиты,
которые устраивали засады на  дочерей Шило в виноградниках. В  Шхеме я хотел
заглянуть  к  торговцу древностями Абу-Ромейлу.  Я  слышал, что  он приобрел
интересные мозаичные плиты, которыми был устлан пол византийской церкви. Они
были найдены феллахами в Ливане и контрабандой переправлены в Иорданию.

     Я застал Абу-Ромейла дома в Хаваре, южном пригороде Шхема, возле дороги
на  Иерусалим. Пригород назван так по  той  причине, что  его первые  жители
пришли из Вади  Хавары,  что  между Нетанией и Хадерой. Это  были по большей
части  заболоченные  земли.  Евреи  купили  их,  осушили  болота, возделали,
засеяли и переименовали в Эмек-Хефер  (долина библейского  Хефера). Время на
все ставит  свою мету. Вспыхивают  войны, переселяются  народы.  Разрушаются
поселения,  жители покидают их. На их месте  встают новые.  Шило  называется
теперь Хирбет-Сейлуном, а Вади Хавара превратилось в Эмек-Хефер.

     Мозаичные плиты Абу-Ромейла не были особенно удачной  находкой. Я купил
три плитки. На двух были изображения птиц, а на третьей - девушки с голубями
на плечах. Я  напился  сладкого чая и  горького кофе,  поблагодарил хозяина,
пожелал ему всех благ и продолжил свой путь.

     В двадцати километрах южнее Шхема начинается  долина Шило.  Мы покинули
Иерусалимскую автостраду и свернули на восток по немощеной дороге. Тель-Шило
стоит в долине.  Он  имеет форму удлиненного эллипса, и его вершина обращена
на север. Мне рассказывали, что окрестные арабы называют долину, примыкающую
к кургану, Мардж эль-Ид или Мардж эль-Банат, то есть 'Долиной Праздника' или
'Долиной  Дев'.  Не  иначе как  какой-нибудь  западный  ученый,  знакомый  с
библейским сказанием о похищении дочерей Шило, так назвал ее, и эти названия
привились, хотя и претерпели изменения в устах арабов.

     Проведенные здесь археологические раскопки  почти  не оставили  следов.
Несколько  развалившихся  зданий,  которые  все  еще  стояли  на  кургане --
позднейшего, арабского происхождения.  Единственными остатками древнего Шило
были,   как   обычно,  глиняные  черепки  --  куски  от  кувшинов  и  мисок,
изготовленных гончарами тысячелетия назад. Попадались и  ручки кувшинов,  за
которые  могли   держаться  дочери  Шило,  и  закопченные   масляные  лампы,
освещавшие дома в древности.

     Репейник, чертополох и овсюг пробивались между  камнями,  разбросанными
по  кургану,  там и  сям  виднелись  развалины  стен  и  строений.  Солдаты,
сопровождавшие меня,  спрашивали об истории Шило, и  я рассказывал  им. 'Что
можно  увидеть  из всего этого  теперь?'  -- спрашивали они. В  самом  деле,
ничего примечательного  на  поверхности земли не  осталось.  Но в моих  ушах
звучали два прекрасных стиха. Один - то, что сказал пророк царю, а другой --
то,   что  сказал  муж  жене.  Упрек,  сделанный  Самуилом   царю:  'Неужели
всесожжения  и  жертвы  столь  же  приятны  Господу,  как  послушание  гласу
Господа?' И слова  любви и  утешения, обращенные Элканой к  своей  бездетной
ж&не Ханне: 'Не лучше ли я для тебя десяти сыновей?'



     Пророк  Самуил был против установления царской власти в Израиле. 'А  вы
теперь отвергли Бога  вашего, Который спасает вас  от всех  бедствий ваших и
скорбей ваших', --  сказал он сынам Израиля, требовавшим дать им царя. Но со
временем он тоже понял, что другого пути нет. Колена Израилевы были рассеяны
по  всей  стране  Ханаанской,  от  горы  Хермон и горы  Ливан  на севере  до
оконечности Мертвого  моря на  юге, а два из  них, Гад  и Реувен,  обитали в
горах Гиладских к востоку от Иордана.

     Израильтяне  в  то время  могли успешно сопротивляться врагам, жившим в
уделах  колен,  но  не  соседним  народам. В Шаронской  долине и  приморской
низменности жили филистимляне, на  севере - финикийцы, на юге -- амалекитяне
и идумеи,  а  на востоке -- сыны Аммона. Ни один из этих соседних народов не
был  союзником  Израиля.  Все  они  пользовались  любой возможностью,  чтобы
напасть на него  или вторгнуться в его пределы. Ни одно колено в одиночку не
могло  противостоять им,  а  нажим неприятеля  нарастал,  в  особенности  со
стороны филистимлян.

     Однажды пророк Самуил отправился в Цуф,  чтобы принести жертву на горе.
Было ему  откровение и Господь  сказал ему:  'Завтра в это  время Я пришлю к
тебе человека из земли Биньяминовой; помажь  его в правители  народу Моему -
Израилю, и  он спасет народ Мой,  так как вопль  его достиг до  Меня'. Когда
Саул, сын Киша, встретил Самуила на  другой  день,  Господь сказал  пророку:
'Вот человек, о котором Я говорил тебе'.

     Не только Самуил, но и народ  Израиля, который требовал дать  ему царя,
не торопился признать Саула своим господином. Когда  юный Саул, вскоре после
своей  встречи  с   Самуилом,  встретился  с  толпой  бродячих   пророков  и
присоединился к ним, его осмеяли:

     'Что  это сталось с сыном  Кишевым? Неужели  и Саул во  пророках?' Даже
после того, как Самуил помазал его на царство  и возвестил всему народу, что
Господь  избрал его  в  цари  над Израилем, нашлись 'негодные люди', которые
говорили:  'Ему ли  спасать нас?'  Они отзывались о нем  с презрением  и  не
приносили ему даров. Саул  сохранял душевное спокойствие и не отвечал  своим
хулителям. Он вернулся в  свой дом  в  Гиве  Сауловой  и к  своим  привычным
занятиям:  пахал  и  засевал  поля своего отца.  Он  знал,  что он помазан в
правители с тем, чтобы возглавить сынов Израиля в их будущей войне против их
врагов, и что этот день еще настанет.

     Первую свою кампанию он провел,  вопреки ожиданиям, не против ближайших
соседей  Израиля,  филистимлян, а против Аммона. Пришел  йахаш Аммонитянин и
осадил  Явеш  Гиладский на  восточном берегу  Иордана.  Когда  сыны Израиля,
жившие в  Явеше, пришли к Нахашу заявить о  сдаче города,  он сказал им, что
готов  оставить их в живых, но они станут его данниками; кроме того, каждому
из них он выколет  правый глаз и тем  положит  'бесчестие на  весь Израиль'.
Потрясенные  старейшины Явеша  Гиладского  послали  послов  во  все  пределы
израильские  с просьбой о помощи, но никто не отозвался  на их призыв. После
этого  они  пришли  в  Гиву Саулову. Услышав  их рассказ, 'весь народ поднял
вопль и плакал'.

     Когда Саул вернулся  с полей  и услышал  отчет посланцев Явеша, 'сильно
воспламенился гнев  его'. Гнев его  вызвали не  только  аммонитяне, но  и те
колена Израилевы,  которые не пришли на помощь своим братьям. В  присутствии
всего  народа 'он взял пару волов, убил их, рассек на части и послал  во все
пределы Израильские послов,  объявляя,  что так  будет  поступлено с  волами
того, кто не пойдет вслед за Саулом и Самуилом'.

     Саул вел себя не так, как его предшественники, судьи. Он не просил и не
уговаривал. Он не  повторял призыва Деворы  к народу 'показать рвение'. Саул
приказывал и  угрожал.  Он  предупреждал колена, что те  из них,  которые не
выступят с ним, пожалеют об этом. Израильтяне не слышали прежде таких речей.
'И напал страх Господень на народ, и выступили все, как один человек'.

     Саул  собрал  их  у  Безека  --  к  западу  от  Иордана,  против  Явеша
Гиладского,  и принял на  себя командование. Все колена послали своих сынов.
'И нашлось сынов Израилевых триста тысяч, и мужей Иехудиных тридцать тысяч'.
Впервые после завоевания Ханаана армией Иехошуа все колена выступили в поход
как  объединенное ополчение. Саул  вызвал  послов, вернувшихся  от Явеша,  и
сказал им:  'Завтра  будет вам помощь,  когда поднимется  солнце'. Утром, до
рассвета,  Саул атаковал  тремя колоннами  стан аммонитян. Еще 'до  дневного
зноя' аммонитяне были уничтожены, а уцелевшие,  которые бежали, 'рассеялись,
так что не осталось из них двоих вместе'.

     Через два  года  пришла  очередь  филистимлян. Саул отобрал три  тысячи
лучших воинов, а остальных отослал по домам.  Он разделил свое войско на два
отряда.  Один  отряд, насчитывавший  две тысячи человек,  он  возглавил сам.
Второй отряд  численностью в  тысячу  человек он  поставил под начало своего
сына  Ионатана  и отправил в Гиву  Биньяминову.  По условному знаку  Ионатан
атаковал и разгромил филистимский гарнизон Гивы, и Саул 'протрубил трубою по
всей стране,  возглашая:  да  услышат  евреи'. И весь Израиль  услышал,  что
разбил Саул охранный отряд филистимлян. Началась война.

     Враг собрал огромные силы, чтобы сокрушить израильтян: 'тридцать  тысяч
колесниц и шесть тысяч  конницы, и  народа  множество,  как песок на  берегу
моря'.  Ионатан  напал на них первым. Приметив острую  скалу -- одну из двух
скал,  разделявших  глубокий  овраг,  на  которой расположилась филистимская
застава, Ионатан прошел через ущелье и достиг  скалы в тылу врага. 'И  начал
всходить Ионатан,  цепляясь руками и  ногами, и оруженосец его за ним'.  Они
ворвались в заставу и уничтожили двадцать филистимских воинов.

     'И  произошел  ужас в  стане на поле и  во  всем народе... дрогнула вся
земля, и был ужас  великий от Господа'. Филистимский стан пришел в смятение.
Саул  и весь  народ, бывший с  ним,  издали  клич,  атаковали  противника  и
обратили  его  в  бегство.  'И спас  Господь в  тот  день  Израиля, битва же
простерлась даже до Бет-Она'.

     После этого  похода Саул 'воевал со всеми окрестными врагами  своими, с
Моавом и с аммонитянами, и с Эдомом.и с царями Цовы,и  с филистимлянами... и
везде, против кого ни  обращался, имел  успех. И устроил  войско, и  поразил
Амалека, и освободил Израиля от руки грабителей его'.

     Саул, первый царь Израиля, боролся не  только против внешних врагов. Он
сталкивался  с  соперниками и противниками  также среди своего  собственного
народа.  Главное   противодействие   ему   исходило   от   священников.  Его
непосредственные предшественники  Эли и Самуил обращались к народу от  имени
Господа. Они  совершали жертвоприношения  в святилищах,  взывали  к  Богу  и
передавали народу  ответ -- судить или  миловать. Даже после помазания Саула
на  царство Самуил продолжал  'вопрошать Бога'  и  давать указания царю, как
вести войну. Когда одолевал  противник, вину за  это священники возлагали на
Саула.  А  когда  Саул  не дал Израилю  одержать победу  над филистимлянами,
потому  что  его  сын  Ионатан отведал от  меда  и  тем самым нарушил  обет,
принесенный отцом, то лишь народ встал на  его защиту. Таким образом, победы
принадлежали Господу, а неудачи относились на счет царя.

     Вопреки  победам Саула над  врагами Израиля, его  престиж падал. Самуил
громогласно порицал его, а при  последнем столкновении сообщил  ему от имени
Господа: 'За то, что  ты отверг слово Господа, и Он отверг тебя, чтобы ты не
был  царем...  Ныне отторг Господь  царство Израильское  от  тебя,  и  отдал
ближнему твоему, лучшему тебя'.

     Дух  Саула  был  смущен. Он только  что  вернулся  из  похода в  Негев,
принесшего ему решающую победу над амалекитянами. Он и его люди преследовали
амалекитянских воинов 'от Хавилы до Шура, что пред Египтом'. Подобной победы
не было со времен Иехошуа. Он захватил  живым  в плен царя амалекитян Агага.
Сыны  Израиля перестали быть союзом таких племен,  где каждый человек  делал
то, что 'было хорошо в его собственных  глазах'.  Весь народ  Израиля принял
Саула  как  своего национального вождя. Двести тысяч  воинов из Израиля,  не
считая  десяти  тысяч  из  колена  Иехуды,  выступили  с ним  в  поход.  Его
единственное прегрешение  заключалось  в том, что он  не  выполнил повеления
Самуила истребить  всех амалекитян и  уничтожить их  имущество, в  частности
весь  скот,  и  разрешил  своим  воинам  брать 'лучших  из  овец  и  волов и
откормленных  ягнят'.  Саул мог понять  своих людей.  Сыны Израиля устали от
войны,  враги  вторгались  на  их земли, убивали  и грабили  их  при  всякой
возможности. И теперь, когда амалекитяне понесли жестокое поражение, не дать
своим воинам вкусить от плодов победы?

     Снова и снова должен был Саул каяться  в своем  грехе,  в  том,  что не
выполнил  повелений священников, Ему приходилось  унижаться перед Самуилом и
искать его милости: 'Я согрешил, но почти меня ныне пред старейшинами народа
моего  и  пред Израилем,  и  воротись со мною, и поклонюсь  я Господу,  Богу
твоему'.   'Твоему',  а  не  'моему'  --  что  это?  Традиционная   формула,
произносимая перед священником-пророком, или крик сердца, теснимого горем?

     Саул  был  дважды помазан  на  царство, один  раз в  Цуфе,  а  другой в
Гилгале. В обоих  случаях  он  принимал царство, явившись прямо  с  поля.  В
первый раз он искал ослиц своего отца и встретил пророка Самуила. Во  второй
раз он возвращался  с  пахоты на  волах. Он выступил против царя  Аммонского
Нахаша  и,  одержав победу,  отправился  со  всем  народом в  Гилгал,  чтобы
основать царство. 'Поставили там Саула царем пред  Господом  в Гилгале...  и
весьма веселились там Саул и все израильтяне'.

     То,  что  ослицы заблудились,  дело обычное, особенно весной. Ослицы --
общительные  твари  и  любят быть  в  компании.  Если  какая-нибудь  из  них
отдаляется от стада и от дома, она всегда  ищет дорогу  назад. Но  когда все
они пасутся вместе, все стадо  вполне может удалиться  от деревни и побрести
куда  понесут ноги.  Достаточно  одной из  них  свернуть к  подножью  горы в
поисках  свежей травы,  чтобы все последовали за ней. Или они могут услышать
издалека  журчание воды, струящейся в арыке, и побрести к водопою. В полдень
они ищут тень, утром стремятся утолить голод. Если они сбиваются с пути,  то
не  испытывают тоски  по  дому.  Им бы  только быть  всем вместе, только  бы
тереться друг о друга, только бы идти за своим вожаком.  Вдруг что-то пугает
их, и тогда они несутся прочь, вытянув хвосты и отведя назад уши. Иногда они
останавливаются на взрыхленном поле, ложатся и перекатываются с бока на бок,
трутся спинами  о  землю или  валяются  в песке.  Потом они встают  и бредут
дальше, сами не ведая куда.

     Саул  с  подпаском, отправившиеся  на поиски ослиц,  пошли на восток, к
горе  Эфраим.  Они  прошли  землю  Шалиш,  землю  Шаалим и,  наконец,  землю
Биньяминову. Они  не  знали,  куда побрели  ослицы,  но были  знакомы  с  их
повадками.  Эти  животные,  если ушли, не  возвращаются  тем же  путем.  Они
продолжают свой путь,  пригнув  головы к земле, прижав хвосты к бедрам.  Так
ослицы идут  и щиплют  траву, пока кто-нибудь  не  заметит их и не загонит в
загон,  где они  останутся до  появления хозяина. Так  случилось  с ослицами
Киша, отца Саула,  который жил в Гиве Биньяминовой более трех тысяч лет тому
назад. Так же ведут себя ослицы бедуинского племени Эль-Мазариб,  обитающего
за холмом Шимрон, около Нахапала, в наши дни.

     Когда с просьбой  о помощи  в Гиву  прибыли  послы из Явеша Гиладского,
Саул пахал на  волах. Вспашку производят зимой, после сезона дождей. Летом в
Израиле почва сухая и твердая, и ее трудно взрыхлить.  Только на склонах гор
проводят борозды до первого дождя, чтобы  с его выпадением  вода впиталась в
почву, а не уносилась в вади, не успев  напоить землю. Зимой  дни короткие и
земледельцы трудятся от  зари  до зари  --  надо окончить  вспашку  и сев  в
промежуток  между  первым и  последним дождем.  В предрассветные  часы  волы
должны получить свой корм и пойло. Их кормление занимает много времени, жуют
они медленно, а  наесться  они должны до  отвала,  ибо им предстоит  тяжелый
день. На заре пахарь выходит в поле. В своей плетеной корзине он несет снедь
на целый день: кусок  сыра, горсть  маслин и пригоршню  сушеных  фиг. Иногда
хозяйка  добавляет  редьку  и  луковицу  - овощи,  которые выращивают зимой.
Горячий обед едят вечером, после дня работы.

     Деревянный  плуг тянет пара волов, иногда  коров. В богатых  хозяйствах
может быть два или три пахаря. Они пашут  на  волах  в парной  упряжке, один
пахарь идет сзади на некотором расстоянии от другого. Старший работник  идет
впереди, определяя темп работы и время отдыха.

     Работу прекращают  с  наступлением сумерек. Животных  распрягают, плуги
оставляют на поле, чтобы утром без  задержки возобновить пахоту, и человек и
скотина возвращаются домой. За их спинами чернеет вспаханное поле, результат
их дневных трудов, на вершине  холма вырисовываются контуры их  деревни. Над
дворами домов взвиваются вверх  тонкие  струйки летучего дыма. Это варится в
горшках обед.

     Так 'пришел Саул позади волов с поля' в свой дом в  Гиву Саулову, что в
уделе Биньяминовом. Так было  заведено и у наших  соседей феллахов,  которые
жили в окрестных деревнях  Маалул, Мадждал, Джедда и  Айлут, сорок  лет тому
назад.  В  Израиле в наши дни даже арабы обрабатывают свою  землю  стальными
плугами  и тракторами. Пахота на волах в парной  упряжке фигурирует только в
библейских сказаниях и в воспоминаниях нашего детства.

     Несколько  раз я побывал в  Вади Сувейнит, желая  точно установить, как
проскользнул между двумя утесами Ионатан. Я  обнаружил, что к югу от Михмаса
(на  этом месте  теперь стоит небольшая арабская деревня Махмас) вади делает
крутой  поворот и приближается к деревне.  Склоны вади здесь очень крутые, и
если бы я  должен был выбирать путь, чтобы зайти с тыла  и  ворваться в стан
противника,  я тоже  шел бы  этой  дорогой. Ионатан  искал  проходы  в  стан
филистимлян. Южный фланг,  наименее охраняемый, примыкал к глубокому вади. С
этой  стороны  филистимляне  не  ожидали  нападения  и  сосредоточили  здесь
небольшое число воинов.

     Ионатан  решил попытаться атаковать их  с  этой стороны и пройти  между
утесами.  'Между проходами,  --  говорится  в Библии, -- по которым  Ионатан
искал пробраться к отряду филистимскому, была острая скала с одной стороны и
острая скала с другой, имя  одной Боцец,  а имя другой Сене'. Ионатану  было
ясно, что при пересечении  вади  он  будет замечен  филистимлянами. Если они
прикажут ему  остановиться и  пошлют  воинов ему  навстречу, он должен будет
отказаться  от  вылазки. Ибо если бы  даже ему удалось  взять верх над этими
воинами,  он  не  смог  бы  вскарабкаться  по отвесному  склону  под  градом
филистимских  стрел.   Другое  дело,   если   бы  они  оказались   настолько
самонадеянными, чтобы приказать ему  подняться к ним. В этом случае  он смог
бы  добраться до  заставы.  Тогда он мог бы  положиться  на  свой  меч  и  в
рукопашном бою перевес несомненно был бы на его стороне.

     И  действительно,  филистимляне,  уверенные   в  своем   превосходстве,
встретили  двух  израильтян  насмешками  и повели  себя  так,  как предвидел
Ионатан. Когда появились он и его оруженосец, дозорные закричали им  сверху:
'Взойдите к нам,  и мы  вам скажем нечто'. 'Сказать нечто' означало показать
где раки зимуют. Ионатан  и  его оруженосец взбирались по  отвесному склону,
цепляясь руками и ногами за  выступы. Филистимская застава, расположенная на
склоне вади, была малочисленной.  Ионатан обрушился на них, разя их мечом, а
оруженосец  'добивал  их за ним'. Они  убили двадцать  человек, а  остальные
разбежались. Застава пала, и проход между утесами  Боцец  и Сене был  открыт
для воинов Израиля.

     Каждому  воину,  которому  довелось  врываться  в   расположение  войск
противника,  знакомы  чувства, владевшие  Ионатаном,  сыном  Саула,  который
выступил один, чтобы захватить заставу противника;

     карабкался  на   скалу,  цепляясь  руками  и  ногами  за   выступы,   с
перехваченным дыханием, с бешено колотящимся сердцем, с  неотвязной  мыслью:
удача или смерть?

     В 1941 году, в разгар  Второй мировой войны, я сражался в австралийском
подразделении против войск правительства Виши в Сирии. Здесь в одном из боев
я  потерял  глаз. Но особенно врезались в мою  память те мгновения,  когда я
полз  к позициям противника.  Перестрелка с французами  началась  с  раннего
утра.  То  скудное  снаряжение, которое  мы  несли на себе, было на  исходе.
Единственная  возможность продержаться до подхода британских сил заключалась
в том, чтобы захватить опорный пункт неприятеля и закрепиться там. Местность
между  нами и врагом была  открытой и просматривалась. И все же  я надеялся,
что мне удастся добраться до укрытия, если  я буду ползти, вжимаясь в землю.
До  французов было  рукой  подать, метров триста.  Я  был  тогда  молодым  и
мускулистым, отлично ползал,  но  сердце мое  рвалось из груди.  Моя жизнь и
участь  моих  товарищей  висели  на  волоске.  Если  мне  удастся  незаметно
добраться до кювета, я смогу метнуть свою последнюю гранату в окно здания, в
котором засели французы. Но заметь они меня, они открыли бы  огонь по мне, и
на моей жизни можно было бы поставить крест.

     Французский пулемет  строчил без передышки.  Ему вторили глухие раскаты
выстрелов  из  огнеметов  и непрерывный треск ружейного  огня.  Но эти звуки
доносились как бы из  другого мира. Я был во власти давящей тишины. Я слышал
только хруст  жнивья  под  тяжестью своего тела.  Взор  мой был  прикован  к
дороге, лежащей  предо мной, к груде камней, которая могла бы  послужить мне
укрытием,  к  насыпи,  которую я  должен был  обогнуть,  к  полю,  поросшему
бурьяном. И после всего этого -- кювет! Это было все, что я видел.

     Я дополз  до  кювета,  бросил гранату. Мы овладели зданием.  Как сказал
Ионатан своему оруженосцу:

     'Для  Господа нетрудно спасти чрез многих,  или немногих'. (Разумеется,
если  эти немногие изо всех  сил карабкаются и ползут, не жалея своих рук  и
ног.)

     Война  с Амалеком  повела  к  окончательному разрыву  между  Самуилом и
Саулом. Правда, Самуил выполнил просьбу царя и принес вместе с  ним жертву в
Гилгале.  Но сразу же после этого он публично продемонстрировал свое крайнее
недовольство  по поводу того, что Саул пощадил Агага, царя Амалекского, и не
убил его.

     Самуил приказал привести  Агага к нему и  сделал то, от совершения чего
Саул уклонился. Он обратился  к амалекитянскому правителю и  провозгласил во
всеуслышание: 'Как меч  твой лишал жен детей,  так  мать  твоя  между женами
пусть  будет  лишена  сына'.  Затем  он  выхватил  свой  меч и  одним ударом
обезглавил Агага. С тех пор разошлись пути Самуила  и Саула. Саул отправился
из Гилгала домой, в Гиву, что в уделе Биньямина, а Самуил вернулся в Раму на
горе Эфраим. 'И более не виделся Самуил с Саулом до дня смерти своей'.

     Слова  Самуила  'Господь  раскаялся, что  воцарил Саула  над  Израилем'
получили широкую огласку в народе. Тем не менее, Саул продолжал  царствовать
над сынами Израиля и предводительствовать в их битвах с филистимлянами.




     Следующее  военное столкновение  между  израильтянами  и филистимлянами
произошло в долине  Эла. Филистимляне расположились станом 'на горе с  одной
стороны, а израильтяне на горе с другой стороны, и между ними была долина'.

     Так стояли они друг  против друга в течение  сорока дней, не двигаясь с
места. Ни  одна  сторона  не  хотела  брать  на  себя  риск и  переходить  в
наступление, которое  повлекло бы  за  собой  необходимость  сойти  с горы и
атаковать  противника,  окопавшегося на вершине.  Атакующие  должны были  бы
медленно карабкаться по отвесному  склону и явились бы  удобной мишенью  для
стрел  противника, укрывшегося  за скалами  и кустарником. Сверху также было
легко обрушить всю мощь мечей и копий на сынов Израиля.

     Тяжело было на душе у Саула. Из стана филистимского каждый  день, утром
и вечером, выходил  единоборец  по  имени Голиаф, великан из Гата, 'ростом в
шесть локтей с пядью' и вооруженный с  головы до ног. Никто из сынов Израиля
не был способен сойти навстречу ему и сразиться с ним. Филистимлянин поносил
полки израильские, и воины и сам царь были объяты страхом.

     Саул  обещал  одарить   великим  богатством   всякого,  кто  вступит  в
единоборство с  филистимлянином. Но никто не  вызвался  выйти  на бой с ним.
Положение  было  серьезным.  Саул опасался, что если не  найдется ни  одного
израильского воина,  который выйдет на  бой с Голиафом  и  победит  его,  то
мораль его ополченцев падет до такого уровня, что  они уступят, покинут поле
боя, разбредутся по домам и станут тогда рабами филистимлян.

     Спасение пришло  на сорок первый день  в образе  пастушка,  который был
'молод, румян  (или рыж)  и  красив  лицом'.  Это  был Давид,  сын  Ишая  из
Бет-Лехема  в  Иудее. Давид вступил в единоборство с Голиафом и победил его.
Увидев, что их силач умер, филистимляне побежали. После этого поднялись мужи
Израильские  и Иудейские  с боевым  кличем и  гнали  филистимлян до входа  в
долину и до ворот Экрона.

     Саул не позволил Давиду возвратиться в дом отца его.  Юноша  понравился
ему. Но когда царь  возвращался  с  войны  домой,  он  был огорчен  тем, что
услышал.  Женщины из  всех  городов  Израильских выходили  ему  навстречу  с
песнями и плясками и восклицали:

     'Саул  победил  тысячи, а Давид -  десятки тысяч!'  Саул понял зловещий
смысл этих слов, и сказал в гневе людям, бывшим с ним: 'Давиду дали  десятки
тысяч, а  мне тысячи,  ему недостает только  царства'. Теперь и его, Давида,
сына Ишая, царь причислил к своим врагам. И напал злой дух от Бога на Саула,
он  не знал ни  мгновения душевного покоя,  желая увидеть  Давида мертвым  у
своих ног.

     ...Саул  погиб  на  войне.  Как и  Самсон,  он  сам  пошел  на  смерть,
бросившись на меч, чтобы  не попасть живым в руки филистимлян  --  'чтобы не
пришли эти необрезанные, и не убили меня,  и не издевались надо мною'. Битва
произошла  в Изреэльской долине, и филистимляне вышли  из  нее победителями.
Мужи Израильские бежали от  филистимлян и падали, сраженные, на горе Гилбоа.
Среди павших в бою,  помимо Саула, были трое его сыновей, сражавшихся вместе
с ним:  Ионатан, Авинадав и Малкишуа. Филистимляне повесили тела Саула и его
сыновей на стене Бет-Шеана.

     Когда жители Явеша Гиладского,  на другом берегу реки  Иордан, услышали
весть о гибели Саула и его сыновей, поднялись  все сильные  люди города, шли
всю ночь, сняли тела павших со стены  Бет-Шеана и принесли  их в свою землю.
Они погребли  их кости  под дубом и постились  семь дней. Помнили люди Явеша
Гиладского,  что Саул сделал для них, когда выступил на  войну и спас их  от
аммонитян.  С битвы за Явеш Гиладский Саул начал свое царствование, и в этом
городе были погребены он и трое сыновей его.

     Газа,  'город   филистимский',  осталась  источником  беспокойства  для
Израиля и в наши дни. Весной  1957 года арабские банды совершали бесконечные
набеги на наши  новосозданные поселения в  Негеве. Полоса Газы в этот период
находилась  под властью Египта.  Президент  Египта Гамаль Абдель Насер велел
организовать и обучить эти банды, чтобы засылать их в Израиль для совершения
убийств и  диверсий.  Члены  этих  банд  по  большей  части  были  арабскими
беженцами.  Они  называли себя  'фидаийунами'  ("приносящие себя в жертву').
Ночью пересекали  они линии  прекращения  огня, закладывали мины на проезжих
дорогах, убивали и увечили израильтян.

     Израиль   боролся   с  арабским  террором   военными   и  политическими
средствами. Он усилил охрану  поселений и линий коммуникаций, проводил акции
возмездия и  атаки на базы диверсантов. Давид Бен-Гурион, который был  тогда
премьер-министром и министром обороны, пригласил  генерального секретаря ООН
Дага  Хаммершельда  прибыть в Израиль, ибо  надеялся  при его посредничестве
установить мир на  линиях прекращения огня с Египтом. В  ходе  переговоров с
представителями Объединенных  Наций Бен-Гурион  согласился  в начале  апреля
1956  года с  требованием  командующего чрезвычайными силами ООН  канадского
генерала Бернса прекратить  патрулирование линии прекращения огня  и отвести
от  нее  наши  войска.  Президент  Эйзенхауэр тоже поддерживал  генерального
секретаря ООН. Он  отправил письмо Бен-Гуриону,  в котором увещевал Израиль,
рекомендуя ему воздержаться от  ответной акции против Египта, ибо она  могла
повести к войне.

     Я был начальником  генерального  штаба израильской  армии в это  время.
Между мной и Бен-Гурионом  были отличнейшие  отношения. Я не только следовал
всем его указаниям,  но  и был согласен полностью  со  всеми  его оценками и
решениями.  Я высоко  чтил его как человека,  как руководителя  Израиля, как
мудрого государственного  деятеля, который  прозревал далекое будущее. Но на
фоне  того,  что  происходило  в  те  дни,  между  нами  возникли  серьезные
разногласия. Я не верил в то, что можно установить спокойствие  на границе с
Египтом  посредством  дипломатических  переговоров,  и  выполнил  инструкции
Бен-Гуриона отвести наши патрули от границы в районе Газы против своей воли.
Я отдал войскам приказ выполнить распоряжение Бен-Гуриона, но сказал ему, не
скрывая  горечи  и  недовольства,  что  этот  шаг  только  поощрит  арабских
террористов на усиление их злодейских акций против Израиля.

     И в самом деле : после того как мы откликнулись на призыв ООН  и отвели
свои войска  от границы, ситуация не улучшилась. В  середине  апреля на наши
поселения на юге обрушилась новая волна террора. Арабы нападали на автобусы,
открывали  из  засады  огонь  по   сельскохозяйственным  рабочим,  их  банды
проникали даже  в  поселения. В мошаве Шафрир,  что  около  Лода,  несколько
фидаийунов ворвалось в  синагогу,  где дети  учили  Тору, и  обстреляли  их.
Пятеро детей было убито и двадцать ранено. Положение ухудшилось ,  и в конце
месяца террор достиг  кульминации: был убит Рой Рутберг из киббуца Нахал-Оз,
что на границе в районе Газы.

     Я  был  в Нахал-Озе  в  полдень  того  дня,  чтобы  принять  участие  в
торжестве: киббуц  справлял  коллективную свадьбу  четырех  пар новобрачных.
Столовая  киббуца  и  площадь  были  украшены   цветами  и  зеленью,  царило
праздничное настроение.

     В  то время  как  члены киббуца  занимались приготовлениями к свадьбе и
приемом  гостей.  Рой  отправился  верхом  на коне отогнать  группу  арабов,
которые  пересекли границу, выгнали  свои  стада  на  поля киббуца и  косили
пшеницу. Когда  Рой приблизился  к границе,  раздался выстрел.  Он  был убит
наповал, а труп его египтяне унесли на свою территорию. Надругавшись над его
мертвым телом, они передали его солдатам ООН.

     С согласия Бен-Гуриона я  снова придвинул наши воинские посты к границе
и дал им указание  действовать решительно. Мирные  поселенцы не  располагали
достаточными  средствами, чтобы охранять свои  поля,  примыкавшие  к  полосе
Газы. Только армии это было под силу, и  независимо от того, желали ли этого
Хаммершельд  и  Насер,  израильские  войска должны  были стоять  на границе,
предотвращать  проникновение террористов, защищать  поселения  и израильских
граждан,  чтобы те  могли безбоязненно пахать свою  землю, сеять  на  ней  и
снимать урожай.

     Я хорошо знал Роя Рутберга и неоднократно встречался с ним. Несмотря на
свою  молодость,  --  ему было  двадцать два года, когда он был убит,  -- он
занимал  ответственные должности в  киббуце. К  моменту арабского нападения,
стоившего ему жизни, он также  был командиром наших  войск  на этом участке.
Был он худощавым, белокурым, голубоглазым  молодым человеком, и жизнь била в
нем  ключом. Он никогда  не жаловался и  ничего не требовал. Когда бы мы  ни
обсуждали труднейшие проблемы,  с которыми сталкивался  киббуц  Нахал-Оз, он
неизменно кончал свою речь словами: 'Ничего. Справимся'.

     Родился  Рой  в  Тель-Авиве, но  в  раннем детстве переехал  со  своими
родителями  в Кфар-Иехезкель, который  расположен  в  Изреэльской  долине, и
здесь  провел годы  своего детства. В Нахал-Озе он поселился, отбыв службу в
армии. Он оставил после себя вдову и грудного ребенка.

     Я был потрясен его убийством. Сердце  подсказывало мне,  что он,  как и
большинство  израильтян,  не  сознавал в  полной мере опасностей, угрожавших
Израилю, и жестоких последствий арабской ненависти.

     Нахал-Оз  был  ближайшим от Газы  израильским  поселением. Поля киббуца
отделяла  от  арабских   земель   борозда,  проведенная  тракторным  плугом.
Инспектируя  наши  части в Негеве, я  подходил  к этой  пограничной борозде,
чтобы  посмотреть, что творится  по ту сторону границы. На  окраинах  города
Газа были воздвигнуты лагеря беженцев. Жили в них семьи палестинских арабов,
которые  бежали  из своих  деревень во время  Войны  за Независимость. Через
линзы полевого бинокля  эти лагеря выглядели  как муравейники, узкие  улочки
были  запружены  людьми,  в  особенности  в   полуденные  часы,  когда  дети
возвращались из школы домой. Многотысячные  толпы подростков --  мальчиков в
синей  форме и девочек  в черной -- напоминали вздувшуюся  реку, впадающую в
улочки и поглощаемую  трущобами. Даже на полях  негде  было  яблоку  упасть.
Каждый  клочок земли  возделывался  и  орошался.  Воду  черпали  ведрами  из
колодцев  и растили овощи на каждой свободной  грядке.  Они  косили  хлеб на
корню серпом и подбирали каждый колосок, выпавший из снопа.

     350  тысяч  этих  людей  жили  в Газе и  ее пригородах, некогда 'стране
филистимской' -- узкой  полоске  земли, зажатой  между  Средиземным морем  и
государством Израиль.

     Все  предложения Израиля переселить  их в другие страны и поставить  на
ноги отклонялись арабскими руководителями. Они верили, что  арабы возобновят
войну   против  Израиля,  что  арабские  армии  разгромят  нашу  армию,  что
государство Израиль будет  стерто с лица земли, что беженцы вернутся  в свои
деревни.

     У открытой могилы Роя я сказал:

     'Вчера утром  был  убит Рой.  Убаюканный  тишиной весеннего утра, он не
обратил внимания на  людей,  стоявших  на пограничной  борозде и  умышлявших
против него.  Не будем в этот день возлагать вину на убийц.  Стоит ли судить
ненависть, которую питает к нам Газа? Это ненависть людей, которые в течение
восьми лет  живут в  лагерях беженцев  и  видят,  как  мы  обращаем  в  свою
собственность землю и деревни, где жили они и их предки.

     Не  с арабов, а с нас  самих взыщется кровь Роя. Как посмели мы сами не
взглянуть  в  лицо  своей  судьбе,  не  постигнуть  предначертанного  нашему
поколению во  всей его жестокости? Мы забыли,  что  эта  молодежная  группа,
которая поселилась в Нахал-Озе,  несет  на своих  плечах,  подобно  Самсону,
тяжелые 'Врата Газы' и что за этими  вратами теснятся сотни тысяч  одержимых
ненавистью людей,  людей,  которые молятся  о том, чтобы  мы ослабели и  они
могли разорвать  нас на  куски.  Мы  и  в самом  деле  забыли  об  этом?  Мы
несомненно  знаем, что для того, чтобы отнять у врага  надежду погубить нас,
мы  должны быть  вооружены  и быть  наготове днем и  ночью. Мы  -- поколение
поселенцев, и без каски и пушки не можем посадить дерево и поставить дом. Не
будет жизни для  наших детей, если мы не выроем убежищ, и без забора колючей
проволоки  и  пулемета мы не сможем проложить дорогу  и  пробурить  колодец.
Миллионы евреев,  которые были  безжалостно истреблены, потому что у  них не
было родины, взирают на нас из пепла, -- единственного, что осталось от них,
-- из пепла истории Израиля, и повелевают нам осесть на земле и восстановить
страну для нашего народа.

     Но по ту сторону границы вздымается море  ненависти и жажды мести.  Они
ждут того  дня, когда самодовольство притупит нашу готовность к отпору, того
дня,  когда  мы  подчинимся  назойливому  домогательству  послов  лицемерия,
зовущих нас сложить оружие. Кровь  Роя  вопиет  к  нам из  его растерзанного
тела. Как бы мы ни клялись, что наша кровь не  будет пролита напрасно, вчера
мы  снова  дали  завлечь себя в ловушку, прислушались к речам этих  послов и
поверили им. Сегодня мы должны дать себе отчет в том, что произошло. Давайте
взглянем в лицо ненависти, заполняющей души сотен  тысяч арабов, в окружении
которых  мы  живем  и которые  ждут-не дождутся дня,  когда  их  руки смогут
дотянуться  до нас и пролить  нашу  кровь. Не будем  отводить глаз  от этого
видения,  дабы  не  ослабить  силы   наших  мышц.  Таков  неумолимый  закон,
навязанный нашему поколению: быть во всеоружии и всегда наготове, сильными и
твердыми. Если меч выскользнет из наших рук -- оборвется наша жизнь.

     Рой  Рутберг -- худощавый,  белокурый  юноша, покинул Тель-Авив,  чтобы
возвести  свой дом, словно крепостной вал,  у ворот  Газы. Его глаза ослепил
свет,  льющийся  из  его  собственного  сердца,  и  он  не  заметил  вспышки
смертоносной молнии. Страстное стремление к миру притупило его слух, и он не
услышал  рокового  выстрела  из  засады.  Таким  был  Рой. Увы!  Врата  Газы
оказались слишком тяжелыми для его плеч, и под их тяжестью он пал'.

     Через  несколько  дней   после  смерти  Роя  я  встретил  поэта  Натана
Альтермана. Я направлялся к Бен-Гуриону,  а он шел от него. Не знаю,  о  чем
они беседовали, но со мной Альтерман говорил  об  убийстве  Роя. Он спросил,
каким человеком  был Рой,  и я рассказал то,  что знал. Затем  он  спросил о
положении  на границе в районе Газы.  Я сказал, что, по  моему  мнению,  без
решительных ответных акций и усиленных  мер по охране границы спокойствия не
будет.

     Альтерман интересовался  настроением наших людей, живущих в пограничных
поселениях.  'Допустим, -- сказал  он, --  мы не  сможем  предотвратить акты
террора. Тогда вопрос сведется  не  к  тому, прекратят ли  арабы  убивать, а
сможем ли мы выдержать это'. И добавил: 'Вы знаете, что в  жизни народа, как
и  в  жизни отдельного человека,  пролитая кровь может  привести к  обратным
последствиям, чем те, на которые  рассчитывали убийцы.  Оборонительные войны
крепят связь со страной,  с землей, пропитанной  кровью павших. Убийство Роя
должно укрепить  волю  его товарищей из Нахал-Оза остаться и выстоять'. Хотя
речь его не  лилась свободно --  он немного  заикался,  -- не  была уснащена
поэтическими  образами,  она  звучала  как  прорицание  пророка.  Он  и  был
пророком, живущим  среди нас, который вел себя, как мы, но взор его проникал
до сокровеннейшего в душе человека и провидел судьбу нации.

     В моих глазах Альтерман был значительнейшим поэтом нашего поколения. Не
только как  лирический поэт он выше любого  писателя  или поэта современного
Израиля. Его не с кем было сравнить и тогда, когда он выражал свое мнение по
поводу наших национальных проблем. Его стихи о мытарствах еврейских детей  в
период Катастрофы, об остатках европейского еврейства, пытающихся прорваться
через британскую блокаду, чтобы  добраться до Палестины, о юных бойцах Войны
за   Независимость   были  непревзойденными   шедеврами.  Молодое  поколение
израильтян припало к его  поэзии как к  незамутненному источнику и черпало в
ней веру.  Смерть в бою  Альтерман трактовал  в  своих стихах как неизбежный
момент  в  борьбе за  наше национальное  возрождение,  как  еще одну  кладку
кирпичей в восстановлении нашего национального очага.

     Через год после смерти Роя вышел в свет новый сборник стихов Альтермана
'Город плача'. В  нем было стихотворение  'После битвы'. Я читал его, у меня
было  такое ощущение, что  мы  с Альтерманом продолжаем беседу, которую вели
после убийства Роя. Я  перечитал стихотворение поздно ночью, лежа в постели.
Предо  мной  снова  стоял,   опираясь   об  ограду  канцелярии  Бен-Гуриона,
Альтерман. Я  читал о  гонце,  скачущем во весь  опор к матери  Саула, чтобы
сообщить ей о смерти сына. А слышал цоканье копыт коня  Роя, возвращающегося
без седока  и  возвещающего  о его смерти его отсутствием. Я  читал  о  царе
Сауле, который  бросился на свой меч 'на родной земле', и о том, что  народ,
однажды побежденный на своей земле, 'восстанет семикратно более сильным',  а
слышал слова Альтермана о Рое, чья кровь напоила землю Нахал-Оза.

     Вот, окончился день битвы и вечер,

     Полный плача и воплей отступления.

     И царь бросился на свой меч.

     Гилбоа оделся в траур разгрома.

     И в стране, пока не встала заря,

     Не смолкало цоканье копыт,

     И ноздри коня окрасились кровавой пеной,

     Оповещая, что исход битвы решен.

     Вот, кончился день битвы и вечер,

     И царь бросился на свой меч.

     И когда свет дня занялся над горами,

     Гонец доскакал до порога, где стояла мать его.

     И без слов он припал к ее ногам,

     И те покрылись его кровью,

     И пыль у ног ее стала багровой,

     Словно поле боя после сечи.

     'Встань, сын мой', -- сказала она,

     И глаз его затуманила слеза.

     И он поведал ей о дне битвы и о вечере,

     Как царь бросился на свой меч.

     Тогда сказала она юноше : 'Кровь

     На ногах матерей,

     Но восстанет народ, семь крат сильней,

     Если он поражен на своей земле.

     Над царем изречен приговор,

     Но явится ему наследник,

     'Ибо на его земле лежит меч

     На который он пал и умер'.

     Рекла, и голос ее дрожал.

     И свершилось это. И слово ее услышал Давид.






     После смерти  Саула на израильский престол  взошел Давид,  сын Ишая.  В
годы его царствования Израиль достиг вершины своего военного и политического
могущества, и его  род -- дом  Давидов  - стал  краеугольным камнем династии
еврейских царей.

     Библия  насчитывает десять поколений в его  родословной, как  это  было
принято в отношении родословных царей того времени. 'И вот род Переца. Перец
породил  Хецрона,  Хецрон  породил  Рама, Рам породил Амминадава,  Амминадав
породил Нахшона, Нахшон породил Салмона, Салмон  породил Боаза, Боаз породил
Оведа, Овед породил Ишая, а Ишай породил Давида'. Десять поколений.

     Некоторые  из   этих  предков  Давида  вступали  в  смешанные  браки  с
ханаанскими, идумейскими и моавитянскими женщинами. Перец, положивший начало
роду, бьет  сыном  Иехуды и внуком патриарха  Иакова, но его мать и  бабушка
были ханаанейками. После того как сыновья Иакова продали своего брата Иосифа
мидианитским купцам,  'Иехуда  отошел  от братьев своих', которые  обитали в
окрестностях  Хеврона,  и стал пасти свои стада  в прибрежной низменности. В
Адулламе увидел  Иехуда дочь одного ханаанея, которому имя Шуа,  и взял ее в
жены.  Она  родила ему  трех сыновей:  Эра, Онана и Шелу.  Иехуда также взял
ханаанейскую девицу Тамар в  жены своему первенцу Эру. Эр  и Онан умерли, не
оставив после себя  потомства. Тамар, однако, завлекла  хитростью и  обманом
своего  тестя,  зачала  от  него и родила  близнецов.  Первенцем  был Перец,
родоначальник династии царя Давида.

     Центром удела сынов Иехуды оставался Хеврон. Потомство Иехуды плодилось
и умножалось, плодились и умножались их стада и отары, и они шли все  дальше
и  дальше на север, юг и восток. Во время своих странствий они встретились с
родичами   Кназа,  внука   Исава,  которые  жили  в   стране  Идумейской,  и
интегрировали их в  своем  колене.  Салмон (он  же  Салма), отец  Боаза, был
отпрыском смешанной, иудейско-кназитской семьи.

     Особенной  известностью  пользовался  подробный рассказ  о чужестранке,
которая  вошла  в  семью Давида,  -  это  рассказ о Руфи (Рут),  моавитянке,
ставшей женой Боаза ха-Эфрати из Бет-Лехема, прадеда Давида.

     Сказание   о  Руфи   начинается  с  истории  одной  израильской  семьи:
Элимелеха, его  жены Нооми  и  двух их  сыновей, Махлона  и Килиона, которые
'поселились на  полях  Моавских'. Между Моавом и израильтянами в то время, в
период Судей,  существовали  нормальные отношения. Правда,  время от времени
они  воевали  друг  с  другом,  но  каждое  столкновение завершалось  миром.
Моавитяне  были малочисленным и  слабым народом, который жил на юге на  краю
пустыни. На севере река Арнон отделяла  их от удела колена Реувен, на западе
Мертвое море -- от уделов Иехуды и Шимона. От Бет-Лехема, что в Иудее, места
поселения Элимелеха и его семьи, до  Моава было недалеко -- два  дня  ходьбы
пешком  или езды верхом на  осле. В ясный день  отсюда  видны Моавские горы,
восстающие на горизонте, словно стена к востоку от Мертвого моря.  Добраться
до  них  нетрудно.  Зимой  лучше  всего идти  через Хеврон,  обогнуть  южное
побережье Мертвого моря и  взойти на Моавские высоты.  Летом, когда  в Араве
невыносимо  печет  солнце,  лучше идти  через  Иерихон, переправиться  через
Иордан, пересечь горы Аммона и затем двинуться на юг, в Моав.

     Язык моавитян похож на древнееврейский. Израильтянин, пришедший в Моав,
мог понимать речь  моавитян. Различия между  двумя языками носили в основном
диалектный  характер.  Например, 'я' по-моавски 'анах', а не 'анохи', как на
иврите;  'год' --  'шат', а не  'шана'; 'воевать'  --  'ле-хилтахем',  а  не
'ле-хиллахем'; 'много дней' -- 'яман раббан' (или 'ямин раббин'), а не 'ямим
раббим'.

     За  время  жатвы  можно  было привыкнуть к их  языку  и даже  научиться
говорить на нем.

     В  1868  году в Дивоне, к  северу от реки Арнон, около  главной дороги,
ведущей в Раббат-Аммон, была  обнаружена надпись, датируемая IX веком  до и.
э.,  принадлежащая  Мешу,  царю  Моава.  Это  рассказ  о событиях  в  Моаве,
предшествовавших  восстанию  Меши  против Израиля,  и  о его  завоеваниях  и
деяниях после освобождения  от  власти Израиля. В надписи  34 строки, и тот,
кто  знает иврит, может прочесть ее. Она  начинается словами: 'Я, Меша,  сын
Кмоша... царь Моава, из Дивона. Отец мой царствовал над Моавом тридцать лет,
а  я воцарился после отца моего и воздвиг  эту  высоту Кмошу...  Омри,  царь
Израиля,  угнетал  Моав  много дней...' Надпись  хранится теперь в Лувре,  в
Париже.

     В годы  засухи  тучи, набегающие с моря, проходят на большой высоте над
Бет-Лехемом и Хевроном.

     Но  когда  они достигают Моава и наталкиваются на его высокие горы, они
разражаются дождем. Правда, дожди  эти довольно скудны, но вместе с обильной
росой  они  достаточны, чтобы  выращивать ячмень и  пшеницу. На юге  хлебные
злаки  приспособились к местным условиям на  протяжении веков и выработали в
себе способность произрастать при небольшом  количестве влаги. Стебли у  них
короткие, листьев мало, и зерна скоро вызревают. Хлебное  поле в Моаве - это
не золотое море колосьев, которое доходит до пояса жнецам, как в Изреэльской
долине  и в  прибрежной  полосе. В  Моаве  при  сборе  урожая  наклоняются и
вырывают злаки с корнем. Стебли их здесь короткие, но колосья словно налитые
и дают земледельцу достаточно хлеба.

     Подобно  сыновьям  праотца  Иехуды,  который  пошел в Адуллам,  сыновья
Элимелеха, поселившегося в Моаве, взяли себе в жены дочерей страны. И судьба
их  была такой же, как  судьба первых двух сыновей Иехуды. Махлон  и Килион,
как  Эр  и  Онан, умерли,  не  оставив после  себя  потомства.  После смерти
Элимелеха, а затем и двух его сыновей его жена Нооми вместе с одной из своих
невесток, Руфью, покинула Моав  и вернулась к своему народу,  в  свой родной
города Иудее.

     Рассказ о  браке между  Руфью  Моавитянкой  и Боазом --  это  рассказ о
гумне.  Некогда засуха и  голод  заставили  Элимелеха покинуть  свой  дом  и
отправиться в Моав. На поле среди  жнецов нашла Руфь своего  второго мужа. В
период  патриархов,  когда  евреи  были  кочевниками,  живущими  в  шатрах и
пасущими свои стада, мужчины  часто встречали  своих  будущих жен у колодца,
куда  те являлись напоить свой скот.  Теперь же,  когда  они стали  оседлыми
земледельцами, виноградник и хлебное  поле в период жатвы сменили колодец. В
душную  летнюю  ночь, когда дул хамсин,  Руфь  сказала Боазу: 'Простри крыло
твое на рабу твою, ибо ты родственник'. На это Боаз ответил ей: 'Доброе дело
сделала ты еще лучше прежнего, что не пошла искать молодых людей'. В обычные
летние дни веют зерно пополудни на ветру, но в  сезон хамсинов в продолжение
всего  дня  воздух  совершенно  неподвижен,  и  веятели ожидают  наступления
вечера. С  заходом солнца становится прохладнее, появляется легкий ветерок и
можно веять на гумне, подбрасывая вилами обмолоченные колосья и предоставляя
ветру разделить между тяжелыми зернами, падающими на свое место, и соломой и
мякиной, уносимыми прочь. Все было прекрасно  в тот вечер:  ласковое дыхание
ветерка,  сладкий аромат  сена на гумне,  слова и жесты Руфи и Боаза.  'Боаз
наелся  и  напился,  и  развеселилось  сердце  его', а  Руфь  умастила  себя
благовониями  и облачилась в нарядные  одежды. Ее  сверковь,  Нооми, которая
знала,  что ожидает  ее,  предостерегла ее: 'Не  показывайся ему,  доколе не
кончит есть и пить'.

     Все шло точно так, как задумала Нооми. Руфь сделала все, что наказывала
ей сделать свекровь, и Боаз  повел себя так, как и ожидали от него. Утром он
вышел  к  городским воротам,  предложил одному  из  родственников  Элимелеха
выкупить поле Элимелеха и взять Руфь в жены. [Согласно обычавм тех времен, в
случае смерти мужа, не оставившего после себя потомства, на его вдове должен
жениться его ближайший родственник (так называемый левиратный брак)]

     Родственник Элимелеха  отверг это  предложение  (как некогда Онан,  сын
Иехуды, который отказался  жениться на Тамар  после смерти своего бездетного
брата Эра),  опасаясь,  что  такой  брак уменьшит  его  собственную  долю  в
наследстве. Он сказал Боазу:

     'Не могу я взять ее себе,  чтобы не расстроить своего  удела:  прими ее
ты, ибо  я не могу принять'.  Поэтому  Боаз купил у Нооми 'все Элимелехово и
все Килионово и  Махлоново... Также и Руфь Моавитянку, жену Махлонову,  взял
себе в жены'.

     И  весь  народ,   присутствовавший   при   этом,  и  старейшины  города
благословили его: 'Да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль
и как Лию'. И добавили:  'И  да  будет дом твой,  как  дом  Переца, которого
родила Тамар Иехуде'.

     Так  Боаз взял  Руфь в  жены, и родился  у  них сын Овед. Овед  и Перец
родились от чужестранок. Они вошли в род  основателей  дома  Давидова в силу
обязательства их  отцов  жениться на  вдове  своего  умершего  родственника,
нежелания остаться бездетными и ловкости, с которой они пленили сердца своих
искупителей : Боаза и Иехуды.


     В  первые  годы существования  Нахалала гумно тоже было  центром  жизни
поселения.  Взрослые сносили  жатву  своего годового труда  на  гумно, а мы,
подростки, коротали теплые летние вечера на скирдах.

     В те дни мы занимались главным образом полевыми посевами. Сеяли пшеницу
и  ячмень зимой, а кукурузу  и сорго летом.  Тракторов и  комбайнов на полях
тогда не видели. Сеяли мы вручную, пахали на лошадях и мулах, жали серпами и
на тележках свозили жатву на гумно.

     Гумно находилось в центре поселения. Каждому земледельцу был отведен на
гумне его  собственный участок, на который он свозил урожай со своего  поля,
собирая в одну кучу  пшеницу, в  другую  ячмень. Мой  отец  сгружал вилами с
телеги снопы, а я,  стоя на скирде, подхватывал  их и укладывал  в две кучи,
колосьями  внутрь  скирды, а  стеблями  наружу. Молотили на  старой немецкой
молотилке, которая работала медленно и часто выходила из строя. Молотьба шла
в  течение  всего лета.  Машина продвигалась  от  скирды к  скирде,  пожирая
колосья и выплевывая мешки зерна,

     В  периоды  напряжения  и беспорядков судьба урожая  вызывала серьезные
опасения. Участились  нападения на евреев,  которые  случайно оказывались  в
арабских  городах или  кварталах, а в сельской местности -- поджоги хлеба на
корню и зернохранилищ.

     В  Нахалале  была усилена  охрана.  На  водонапорной  башне  установили
круглосуточный  сторожевой  пост, и  часовой наблюдал в бинокль  за тем, что
происходило на полях.  Если ему казалось, что где-то занялся огонь в хлебах,
он бил в  колокол, и всадники мчались  во весь опор тушить пожар. Летом 1929
года, когда вспыхнули  арабские  волнения, мне было  четырнадцать лет.  Наши
родители с  оружием в руках  караулили  дома и  хлева, а на нас, подростков,
была  возложена  задача сторожить зернохранилища. Нам дали что-то  наподобие
копий или пик. Наш кузнец выковал железные наконечники, а мы насадили их  на
палки.  Я  очень гордился своей  пикой. Я  заострил  наконечник  на  оселке,
который  мы использовали для точки серпов и кос, и вырезал для  него дубовое
древко. Оно было крепким и прочным, хотя и тяжеловатым.

     Мы  дежурили  парами.  Один  дремал,  пока  другой  караулил.  Когда  я
сторожил,  я   пристально  всматривался  вдаль,  надеясь  обнаружить  араба,
крадущегося к амбару, чтобы поджечь его. Я обдумывал, что я  предприму, если
он  появится,  и  уносился  вдаль  на крыльях воображения. Я  решал,  что  я
бесшумно соскользну со скирды вниз, подберусь к нему с тыла, и в тот момент,
когда он  поднесет огонь к тряпке, пропитанной  бензином, всажу ему  в спину
свое оружие.

     Когда наступала  моя  очередь отдыхать,  я втискивался между  снопами и
вытягивался  там. Одеяло  или подушка мне были не нужны. Стебли пшеницы были
приятнее самого мягкого матраца.

     Однажды  ночью  мы   неожиданно  услышали  треск  ружейных   выстрелов,
доносившихся из  виноградников.  Я  выглянул со  своего  насеста  и  заметил
вспышки огня. В деревне начался переполох. Караульные помчались туда, откуда
доносились  выстрелы, а я бросился  догонять  их. Мы  увидели  стрелявших  в
виноградниках.   Ими   оказались  двое  полицейских:  еврей  и  араб.  Имени
полицейского-еврея я уже не помню, а араба звали Ахмед Джабер. Это была наша
первая  встреча  с  ним  и она  положила  начало нашему знакомству,  которое
длилось до его смерти, то есть более сорока пяти лет.

     Полицейские рассказали, что совершая ночной обход,  они обнаружили трех
арабов,  идущих  по дороге  из Циппори. Они приказали им остановиться, но те
прыгнули в виноградники и открыли  стрельбу. Полицейские  ответили  огнем, и
арабы убежали.

     Запах  пороха все еще стоял в воздухе. Я был взволнован, и когда Джабер
отошел в сторону от других, я спросил  его, не оставили ли  арабы канистру с
бензином и тряпку. В первый  момент мой вопрос удивил его.  Но  посмотрев на
меня внимательно и увидев пику в моей  руке, он серьезно ответил: 'В темноте
не  разглядишь. Поищем утром.  Думаю,  что они и впрямь хотели  поджечь ваше
гумно. Караульте хорошенько!'

     Ахмед Джабер еще много лет продолжал нести службу в полицейском участке
неподалеку от Нахалала. Он был конным полицейским и ежедневно объезжал  свой
участок, простиравшийся от Циппори до Абу-Шуши (где впоследствии был основан
киббуц Мишмар  ха-Эмек). Был  он глубоко верующим  мусульманином,  человеком
честным и храбрым. Убийц и грабителей он преследовал  с неумолимым  рвением,
независимо  от  их  вероисповедания   и  национальности.   Он  был  отличным
наездником, щеголял пышными усами и, вырастая словно  из  земли  всюду,  где
возникала ссора с дракой, быстро восстанавливал порядок. 'Если у вас имеются
жалобы,  - заклинал  он  и нас, и  арабов,  - идите с  ними  в мировой суд в
Назарете. Разве  можно драться? Вы что, не  знаете, что  набутом  (дубинкой)
можно проломить голову до смерти? Бога вы забыли!'

     Время от времени я просил его разрешить мне сопровождать его в поездках
по арабским деревням. 'Хорошо, --  обычно  отвечал  он,  -- можешь ехать  со
мной.  Только  как  бы  твой отец не рассердился и  не поколотил  тебя',  --
предостерегал он. Я  тащился  за ним на сером жеребце, которого выпрашивал у
стражника,  и слушал  его  мудрые  речи.  Я  буквально  впитывал в  себя его
рассказы  и  обогащал  свою  память пословицами и  поговорками, которыми  он
уснащал  свою  речь.  Когда   мы  приближались  к  деревне  или  бедуинскому
становищу,  он  останавливал  своего  коня  и,  стараясь быть  незамеченным,
взбирался на какую-нибудь высоту. 'Они могут заметить,  -объяснял он, -- что
я  еду  к ним. Они узнают меня за  пять километров,  эти  шельмы, и если они
спрячут  кого-нибудь, кого разыскивает полиция,  то быстро спроваживают его.
Всегда  надо  смотреть,  не бежит ли  кто-нибудь.  Видишь человека,  который
торопится к вади? Он наверняка что-то украл, сукин сын'.

     Когда я вырос и  стал сержантом Палестинской вспомогательной полиции, я
навестил  его в  Умм эль-Фахеме,  где  он  жил. Тендер, в котором я ехал,  с
трудом преодолел крутой подъем и долго плутал по узким улочкам деревни. Дома
рода Джабер стояли на вершине холма, возвышающегося над Вади-Ара. Я разделил
трапезу  с  его многочисленной  родней. Они принесли мне  показать  первенца
Ахмеда  Джабера,  двухлетнего  мальчугана,  которого тоже  нарекли Джабером.
Ахмед  представил  меня  собравшимся  гостям: 'Это Муса  Даян  из  Нахалала,
паренек,  о котором я вам много рассказывал. Он мне все  равно что сын. Если
он попадет когда-нибудь в беду, вы должны помочь  ему. А если вам что-нибудь
будет нужно, он поможет вам. Когда  он был маленьким, он поражал камнем цель
лучше  любого бедуинского пастуха. Теперь, хвала Аллаху, он мужчина и  носит
ружье!  Он как наш  брат'. Я  почувствовал,  что неумеренные похвалы вызвали
краску  смущения  на моих щеках,  но  они, что  греха  таить,  доставили мне
немалое удовольствие.  Умм эль-Фахем  не был моей деревней,  но Ахмед Джабер
был мне ближе многих представителей моего собственного народа.

     Во время Войны за Независимость Вади-Ара и  Умм эль-Фахем оказались под
властью иракцев. Они арестовали  Ахмеда Джабера и  допрашивали его по поводу
его контактов  с евреями. Он  подвергся жестоким  пыткам и побоям.  В  конце
концов  они отпустили  его  благодаря  заступничеству  нотаблей  Дженина,  с
которыми его  семья была в родстве. В последние месяцы войны долина Вади-Ара
снова перешла в наши руки.

     Я возглавлял израильскую делегацию в израильско-иорданской  комиссии по
прекращению  огня и поехал  в Умм эль-Фахм с  иорданскими  офицерами,  чтобы
произвести  демаркацию  границы  между  двумя  странами.  Я  навестил Ахмеда
Джабера. Его  вид  привел  меня  в  ужас.  Навстречу  мне  вышел  бледный  и
изможденный  человек,  опирающийся на  палку.  Он  бросился  мне  на  шею  и
разрыдался.  Мы расцеловались, и он  поведал о своих мучениях. Я хотел взять
его с собой, чтобы подлечить и  поместить в дом отдыха, но он не согласился.
'Не нужны мне доктора и дома отдыха  ,  -- сказал  он. --  Чистый воздух Умм
эль-Фахема  и  стряпня  моей  жены  восстановят  мои  силы'.  Было  ему  что
рассказать об иракцах. Он проклинал и ругал их, и глаза его метали молнии.

     Прошли годы. Сын  Ахмеда, Джабер, был уже взрослым человеком и служил в
израильской  полиции. Он был одним из  лучших  офицеров. Связь между  нашими
семьями не ослабевала.  Время  от времени я навещал их, и  они по праздникам
приезжали  ко  мне в Цахалу.  Однажды зазвонил телефон,  и  я услышал  голос
младшего Джабера на другом конце провода. 'Отец скончался', -- сказал он.

     Это  случилось в тот день, когда террористы  захватили  и  посадили  на
угандийский   аэродром  в  Энтеббе  самолет   'Эр   Франс'   с  израильскими
пассажирами. Я был занят в Тель-Авиве,  но освободился на несколько часов  и
поехал в  Умм эль-Фахем.  Я выразил соболезнование семье Джабера, и  все  мы
пошли на кладбище. Вся деревня собралась  отдать ему  последний долг.  После
того как  имам сказал молитвы у могилы  и прочитал стихи  из Корана, которые
собравшиеся  повторяли  за ним, меня  попросили сказать надгробное  слово. Я
говорил на своем  родном языке, иврите, и  рассказал о своей долгой дружбе с
Ахмедом,  о  его безупречной  службе,  о том, каким замечательным человеком,
бесстрашным  воином  и верным другом  был он.  Не знаю,  поняли ли  они  все
сказанное мною, но я уверен, что они почувствовали,  как я был взволнован. И
я поблагодарил их за то, что они пригласили меня сказать прощальное слово. Я
расстался с другом,  с  человеком,  который был близок мне в  течение многих
лет.  Я  не думал  о том, что  покойный  был  арабом и что его похоронили на
мусульманском кладбище. Все это было здесь лишено смысла.





     Победа Давида над  Голиафом стала  символом победы слабого над сильным,
немногих над многими, победы  духа, дерзания  и  веры  над грубой физической
силой и оружием. Все  эти элементы присутствовали в  неравном  единоборстве,
которое состоялось в долине Зла между Давидом и Голиафом. Но в этом поединке
имелся дополнительный  немаловажный  элемент.  Давид  выбрал  средство  боя,
которое  дало  ему  военное  преимущество  над  гигантом,  в   дополнение  к
моральному  преимуществу, которое дает  вера и  готовность поставить  на кон
свою жизнь.  Хотя он  вступил в  бой,  будучи совершенно  незащищенным и без
доспехов, копья или меча, он обеспечил себе преимущество в оружии и тактике.
Правда, он  еще  не участвовал в  боевых схватках, но он уже  был  искушен в
борьбе, ставками в которой были жизнь и смерть.

     Когда  он был  пастухом и пас стада своего отца, он сразился с львом  и
медведем. Их жертвами должны  были  стать овцы из его  стада. Он преследовал
их; вырывал  жертву из пасти хищника и не  давал ему  растерзать ее. Сильная
сторона его заключалась в выборе момента. Когда клыки зверя уже смыкались на
горле  жертвы,  он  хватал  его левой рукой за  космы, и тот, выпустив  свою
добычу,  обращался на него, горя желанием убить  смельчака. Тогда он  правой
рукой вонзал ему в горло свой пастушеский нож. Из схваток с медведем и львом
Давид  вынес правило,  что в  рукопашной борьбе решают хладнокровие, вера  в
свои силы,  проворность  и --  прежде всего  -- умение отыскать в теле зверя
наиболее уязвимое место и нанести по нему удар.

     Давид пришел в  долину Зла, чтобы принести сушеное  зерно  и хлеб своим
братьям,   ополченцам   в  войске  Саула,  и  десять  сыров   их  командиру,
тысяченачальнику.  В то время  как  он разговаривал со  своими  братьями, на
вершине противолежащего  холма появился  Голиаф Филистимлянин и начал ругать
израильтян.  Давид  внимательно наблюдал за ним и  заметил,  что Голиаф  был
стеснен  в  своих  движениях  тяжелыми  и громоздкими  доспехами; глаза  его
засветились.  Движения  Голиафа  напоминали ему грузную  походку убитого  им
медведя. Он почувствовал, что может одержать победу и над этим 'необрезанным
филистимлянином'  так  же, как он  в  свое  время  одержал  верх над  дикими
зверями.

     Давид выглядел,  как подросток, и его старшие братья, Элиав, Авинадав и
Шамма,  журили его,  как  проказливого ребенка. Но Давид  вовсе не был таким
бесхитростным. Даже после того, как в душе его созрело решение принять вызов
Голиафа,  он  не  торопился  осуществить  свой  замысел.  Прежде  всего,  он
разузнал,   какое   вознаграждение    ожидает   его,   того,   кто   поразит
филистимлянина. 'Если бы кто убил  его, -- сказали  ему, --  одарил  бы того
царь великим богатством, и дочь свою выдал бы за него, и дом отца его сделал
бы свободным в  Израиле'. Лишь после того, как  народ подтвердил эти  слова,
вызвался Давид сразиться с Голиафом и был приведен к царю Саулу.

     В беседе с глазу на глаз с Давидом Саул быстро сообразил, что перед ним
стоит не  юный мечтатель. Давид  излучал  уверенность в  своих силах.  Более
того, во всем войске  Саула не нашлось никого другого, кто вызвался бы выйти
на бой с филистимлянином. 'И одел Саул Давида в свои  доспехи, и возложил на
голову его  медный шлем, и надел на  него броню. И опоясался Давид мечом его
сверх одежды'. Эти боевые доспехи  придали Давиду героический вид. Но это не
вселило уверенности в его сердце. Он чувствовал себя так, словно его сковали
по  рукам и ногам. Он  утратил свободу движения. В  таком боевом одеянии  он
никогда не мог бы взять верх над львом и медведем. Давид снял шлем и панцирь
и вернул  их  Саулу. Он собирался не  обороняться,  а  нападать --  выбежать
вперед, перехитрить врага, поразить его, добить. Сражаться, как он привык --
камнями,  пращей,  палкой.  В этом он  был искусен. Конечно, палка не острый
меч,  и он  не мог  вонзить ее между  ребер  Голиафа. Но  она была легкой  и
длинной,  и   головка  ее  была  толстой  и  крепкой,  словно  железо.  Если
замахнуться ею, как это делают  пастухи, то можно поразить ею  противника  в
какое угодно место.

     Давид, однако, возложил все  свои надежды  на свою пращу: кусок кожи  с
прикрепленными к  обоим концам его толстыми льняными бечевками. Это не очень
впечатляющее оружие, но нет лучше его  для  метания камней. Надо размахивать
пращой, наращивая скорость, и в подходящий момент отпустить одну из бечевок.
Камень, высвободившись из кожаной 'сумы', летит с  огромной скоростью к цели
и поражает ее с немыслимой силой.

     У  Голиафа  не  было  лука. Он  полагался  на своего щитоносца, который
должен  был  защищать  его  и  который шел перед  ним. щитоносец  был обучен
отражать  стрелы  воинов противника, за полетом которых он мог уследить.  Но
ему было  бы  трудно  заметить камень,  выпущенный  из пращи. Если бы Давиду
удалось перехитрить щитоносца, он  мог бы с некоторого  расстояния  поразить
Голиафа  камнем прежде,  чем он сам оказался  бы в пределах досягаемости его
меча.

     Давид  и  Голиаф  сошлись. Голиаф  выглядел,  как передвижная крепость.
Возможно, он не  был трусом,  но он, несомненно, стремился сделать свое тело
неуязвимым  со всех сторон. Грудь его была покрыта кольчугой, на ногах  были
медные наколенники, а на  голове медный шлем - все это, не считая щитоносца.
Оружие  того  тоже было  огромным и тяжелым: медный  щит за плечами,  древко
копья  'как навой  у ткачей'. Доспехи и оружие его весили почти  столько же,
сколько его тело. Недаром он так тяжело ступал.

     Давид  сделал  то,  что  задумал.  Он  стремительно  выбежал  навстречу
филистимлянину, и прежде чем щитоносец понял, что происходит, метнул  камень
из пращи и попал в неприкрытый лоб Голиафа. Тот закачался и рухнул ничком на
землю. Это был  тот момент,  которого  Давид  ожидал. Он подбежал  к  своему
распростершемуся на земле противнику,  выхватил меч Голиафа из ножен и отсек
ему  голову.  Обезглавленное  тело Голиафа осталось  лежать  на поле.  Давид
вернулся в стан  израильтян,  неся голову филистимлянина  в одной руке, а  в
другой -- оружие своего противника: копье, меч и щит.


     Государство Израиль, вышедшее победителем из четырех  войн, которые оно
вело  с  арабами  на протяжении тридцати  лет  своего  существования, служит
превосходным символическим выражением смысла поединка Давида с Голиафом.

     Эта символичность заключается не только в триумфе маленького Давида над
гигантом Голиафом, но,  главным  образом, в различии  между  целями, которые
преследовал в  войне израильский паренек Давид и язычник филистимлянин.  'Ты
идешь против меня, --  сказал Давид Голиафу, -- с мечом, копьем и щитом, а я
иду против  тебя во имя  Бога  Саваофа, Бога воинств Израильских, которые ты
поносил... И узнает весь этот сонм, что не мечом и копьем спасает Господь'.

     С момента  своего возникновения в  качестве государства  Израиль должен
был вести борьбу против  арабской ненависти. Это единоборство  имело двоякое
значение.  Это,  во-первых,  борьба  за  само существование Израиля, которая
началась с  решения о  создании еврейского государства и с нападения на него
арабских  армий с  целью его уничтожения.  В тот период в  Израиле было  600
тысяч евреев, тогда  как  население арабских стран, которые  напали на него,
насчитывало  30  миллионов  человек. Конфликт уже  привел к  четырем войнам.
Тяжелейшей  была последняя война, Война  Судного дня в 1973 году. В  ней  на
стороне арабов участвовало около миллиона солдат, 5500 танков  и  свыше 1100
самолетов.  Силы  Израиля  составляли едва  ли треть  арабских.  И  все-таки
Израиль победил. Война окончилась тем, что израильская армия оказалась в 150
километрах  от Каира и в 40 километрах от  Дамаска. Но  для Израиля борьба с
арабами  не  исчерпывается  военной  конфронтацией.  Это  не  только  вопрос
одержания  победы в танковых сражениях  и воздушных боях.  Израиль не  хочет
строить своих  отношений с  арабами на  принципе победителей и  побежденных.
Голиаф сказал сынам Израилевым:

     'Выберите у  себя  человека,  и  пусть  сойдет  ко мне.  Если  он может
сразиться со мною  и убьет меня, то мы будем вашими рабами, если же я одолею
его  и убью  его, то вы  будете  нашими  рабами и будете служить нам'. Давид
пошел   сражаться   с  Голиафом  'во   имя  Господа,  Бога   Израиля',  Бога
справедливости,  равенства и  человечности, чтобы не было ни  подчинения, ни
порабощения. Это  -- вторая  сторона борьбы  между Израилем  и арабами,  это
борьба  за  характер  отношений,  который  должен существовать  между  двумя
народами. Арабы  приходят к нам с мечом, копьем и щитом, тогда как  мы хотим
жить с ними  в мире, бок о бок, как равные  с равными.  Мы приходим к ним во
имя Господа, Бога Израиля.


     Победа над Голиафом Филистимлянином сделала Давида национальным героем.
Его слава распространилась по всей стране. Он вошел  в милость у Саула и его
сына Ионатана. После единоборства в долине Эла  он не вернулся в  Бет-Лехем.
Царь взял его в свой дом, дал ему место за столом среди своих приближенных в
праздничные  дни и 'сделал  его начальником над военными  людьми'. Но вскоре
Саул изменил свое отношение к Давиду.

     Чем  больше  побед одерживал  Давид над  филистимлянами  и  чем большую
любовь вызывал в народе,  тем ненавистнее становился он  царю.  Саул  обещал
отдать Давиду в жены свою  старшую дочь Мерав,  если тот победит Голиафа, но
отдал  ее  Адриэлю  из  Мехолы.  Он  не  раз  посылал   Давида  сражаться  с
филистимлянами  в надежде, что тот погибнет в бою. Когда он услышал, что его
младшая дочь Михаль полюбила Давида, он  объявил, что готов отдать ее ему  в
жены,  если  он  принесет  'вено',  но  не  простое,  а  сто  'краеобрезаний
филистимских'. Но его  злой  умысел расстроился. Давид и его  воины пошли  и
убили не  сто, а двести филистимлян и  благополучно вернулись. Давид женился
на  дочери царя, но ненависть  и  страх  ее отца не ослабели. Однажды, когда
напал злой дух от Бога на Саула, 'а Давид играл на струнах', чтобы успокоить
его,  царь  метнул  в него копье,  чтобы  пригвоздить  его  к  стене.  Давид
уклонился от удара и  в  ту же ночь бежал, спасая  свою жизнь. Саул послал в
погоню за ним слуг, и если бы его заранее не предупредили дети самого  царя,
Михаль и Йонатан, он  был бы схвачен и убит. Все, что он предпринимал, чтобы
сблизиться с Саулом, только  отдаляло его от царя: он воевал в войнах Саула,
играл  ему на  арфе, чтобы успокоить  его,  женился  на его дочери, завоевал
сердце его сына  Ионатана, так что 'душа Ионатана прилепилась к душе его,  и
полюбил его  Ионатан, как самого себя'  --  но ничего не помогло. Саул знал,
что Господь  отошел от  него и  был  с  Давидом,  и не мог преодолеть  своей
зависти и вражды.

     Давид благополучно бежал и решил никогда  больше не возвращаться  в дом
Саула. Он отправился в Раму к  Самуилу, рассказал ему  обо всем, что  сделал
ему Саул, и попросил благословить его. Самуил выполнил его просьбу и пошел с
ним  в  Найот к своим  людям,  к сонму пророков. Давид не пожелал остаться в
Найоте.  Слуги  Саула гнались  за  ним по пятам, и  был он мужем брани, а не
священником.  Ему  нужны  были  меч   и  убежище,  чтобы  дать  отпор  своим
преследователям.  Он бежал в жреческий  город  Нов, где  пребывал  священник
Ахимелех.  В храме нашел он то,  что искал. 'Нет  ли здесь  у тебя под рукою
копья или  меча?'  --  спросил  он Ахимелеха.  Священник ответил:  'Вот  меч
Голиафа  Филистимлянина, которого  ты  поразил в долине  Эла,  завернутый  в
одежду, позади эфода.  Если хочешь, возьми его;  другого, кроме этого, здесь
нет'. Меч  Голиафа! Не перст ли это Божий?  'Нет ему  подобного,  --  сказал
Давид, --  дай мне его'. Железный меч, большой и тяжелый, крепкий и  острый,
как бритва. Рука его потянулась к рукоятке меча, и  он вспомнил, как  держал
его в долине Эла, когда обезглавил им Голиафа.

     Давид расстался с Ахимелехом  и снова  отправился  в  путь. Он уносил с
собой благословение Самуила, семь хлебов лежали в его суме и меч Голиафа был
с ним. Сначала он пошел на юг, в землю филистимскую, к Ахишу, царю Гатскому.
Он просил дать ему убежище, но филистимляне узнали его и хотели убить. Давид
прикинулся безумным, и ему  удалось бежать из города.  Теперь он повернул на
восток, в Иудею, землю, где он родился. Здесь он собрал  отряд воинов и стал
их  начальником. Он жил в Иудейской пустыне, не выпуская меч из рук, и никто
не мог  одолеть его: ни амалекитяне, обитавшие в  Негеве,  ни  филистимляне,
жившие в низменности, ни Саул, владычествовавший в горной стране.

     Весть о том, что  Давид, сын Ишая, впал в немилость  у Сзула  и бежал в
Иудейскую пустыню, распространилась по всей  стране от Дана до Беер-Шевы. 'И
собрались к нему все  притесненные, все должники и все огорченные душою... и
было с ним около четырехсот человек'. Давид поселился в  пещере Адуллам. Его
братья и вся его семья покинули  Бет-Лехем и пришли к нему. Братьев своих он
отослал  домой,  но  престарелых  родителей  поселил в  надежном месте.  Как
некогда  Элимелех, Давид отправился в Моав  и сказал царю: 'Пусть отец мой и
мать моя  побудут  у  вас, доколе я  узнаю, что сделает  со мною  Бог'. Царь
согласился,  и  Давид  привел  своих родителей в  Мицпе, что в  Моаве, а сам
вернулся к своему отряду в пещеру Адуллам.

     Пещера Адуллам лежит на подступах  к  низменности, у подножья  гор,  на
полпути между  Бет-Лехемом  и Гатом. Давид и часть  его людей  поселились  в
пещере, остальные жили в шатрах, глиняных лачугах и других пещерах, что были
в  окрестностях. Я недавно  видел  домашнюю  утварь  в одной из  этих пещер,
сохранившуюся точно в таком виде, в каком она была оставлена людьми, жившими
там около трех тысяч лет тому назад. Касем Мансур привел меня туда.

     Однажды,  лет пять  или шесть назад, Гиора  Зайд позвонил мне и сказал,
что  Касем  обнаружил какие-то большие кувшины  в  пещере у Хирбет-Адуллам (
Руины Адуллама ). Мы договорились, что они оба приедут ко мне домой в Цахалу
в  субботу, и мы втроем отправимся на место. Нас оказалось больше чем  трое.
Гиора  привел   дочь  свою   Ахиноам,  прелестную  девушку,  черноволосую  и
миловидную, мать ее была йеменской еврейкой, и Карла Зингера, нашего старого
общего друга, который  служил сержантом полиции в  Нахалале вместе с Ахмедом
Джабером. Касем Мансур пришел без сопровождающих.

     Гиора  --  мой  друг  детства. Мы  учились в одном  классе  в Нахалале.
Впоследствии  семья Зайдов  -- отец,  стражник Александр, его жена Циппора и
четверо их  детей: Кохевет, Гиора, Ифтах и Иоханан --  поселились у подножья
Кармела. Они построили дом и конюшни на холме Шейх-Абрек, и оттуда Александр
Зайд  выезжал  для несения  сторожевой  службы: в  то время он охранял земли
Еврейского национального фонда в Изреэльской долине. В 1938 году он был убит
при исполнении служебных обязанностей арабами, устроившими засаду. Семья его
осталась в  Шейх-Абреке. Гиора, его  старший сын,  пошел по стопам отца.  Он
тоже  стал  стражником  и часто встречался  с  нашими арабскими и  друзскими
соседями.  Наша дружба  не  прерывалась.  Даже  когда я  оставил  Нахалал  и
переехал в  Иерусалим, затем на  юг и,  наконец, в Тель-Авив,  мы продолжали
встречаться и беседовать, иногда в компании друзов и черкесов.

     С  Касемом Мансуром я тоже познакомился благодаря Гиоре.  Он был друзом
из Далият эль-Кармел, одной из двух друзских деревень, расположенных на горе
Кармел. Его дом стоял  на северном краю деревни. Он был не очень большим, но
достаточно вместительным, чтобы в нем  жили он со своими двенадцатью детьми.
Источником существования для  Касема служила охота на дикобразов. В  деревне
он был известен под прозвищем 'Охотник'. В прошлом он промышлял также охотой
на кабанов и ловлей куропаток,  но кабанов осталось мало,  а ловля куропаток
запрещена. Летом он  приумножает  свой  доход,  собирая ароматные  травы,  в
частности, мяту, которые растут  на Кармеле, и соты диких пчел. Лесной мед и
травы  для  приправ  котируются  очень  высоко  на  рынке,  но   они   редко
встречаются. Поэтому  главным источником  дохода для него остается  охота на
дикобразов. Их красное и нежное мясо сладковато на вкус и ценится гурманами.
Своими  успехами Касем обязан не только прирожденному инстинкту охотника, но
и строению своего тела.  Он худощав  и низкоросл. Когда он обнаруживает нору
дикобразов,  он может проползти в  их подземное жилище по ходам, которые они
прорыли. Где может пролезть дикобраз, может пролезть и Касем.

     ...Мы поехали в  Хирбет-Адуллам. Оставив свои машины на обочине дороги,
мы стали  карабкаться  на  холм  вслед  за  Касемом.  Около  гребня  горы он
остановился и  указал на небольшой холмик  земли. 'Здесь, --  сказал он.  --
Здесь  их  нора'.  На  дикобразов, объяснил  он,  охотятся  вдвоем.  Сначала
заваливают все выходы, кроме двух, затем  один ползет по одному ходу, а  его
напарник ожидает с дубинкой  в руках  у  другого. Когда Касем  добирается до
середины норы, дикобразы начинают метаться. Дикобраз и его детеныши пытаются
спастись  бегством,  тычутся  в  заваленные выходы,  пока, наконец,  они  не
находят открытый  выход и  не  выбираются наружу.  Там  напарник убивает  их
ударом дубинки по голове  и складывает в мешок.  По словам Касема, во  время
своей последней охоты на  дикобразов он  видел  большие кувшины в центре  их
логова.  Он сказал, что спустится туда и, когда доползет до кувшинов, подаст
нам знак  стуком в потолок норы.  Мы  должны  внимательно  прислушиваться, и
тогда сможем установить точное местонахождение кувшинов.

     Касем разделся, оставшись в чем мать родила. Он вполз в нору и исчез из
виду. Через несколько минут мы отчетливо услышали  глухие удары.  Мы сделали
отметку на этом  месте и начали очищать его от колючего кустарника, камней и
земли. Вскоре наши  заступы ударили  о  скалу. Действительно, здесь  некогда
была пещера.  В  течение многих  лет  она  оставалась  заваленной камнями  и
засыпанной землей. Мы расчистили скальную породу и обнаружили два заложенных
камнями  выхода.  Это  были вытяжные трубы, ведущие в пещеру.  Потребовалось
несколько  часов напряженного  труда, чтобы мы смогли  спуститься  в  логово
дикобразов по одному из ходов. Я протиснулся в пещеру сверху,  а Касем вновь
вполз по подземному ходу.

     У  западной стены  пещеры  виднелись  три  больших  коричневых  кувшина
характерной ханаанской формы. Я снял грязь  с верхней части  двух сосудов. У
одного из них было четыре ручки, а другой покрыт чем-то вроде миски.

     Пришло время возвращаться. Гиоре и Касему предстояла еще долгая дорога.
Мы  не  засыпали раскоп.  Мы  надеялись,  что  никто не потрудится влезть  в
пещеру.

     Я  вернулся  на  это место  через  несколько  недель.  Было трудно  без
посторонней помощи убрать обломки породы из пещеры. Единственное, что было в
моих силах, -- это перенести землю и камни с одного места в другое, очистить
какой-нибудь участок и осмотреть то, что находилось там.

     Большие кувшины стояли у стены пещеры на каменном уступе над полом. Это
были  сосуды из зернохранилища,  и в них несомненно  держали  в  свое  время
зерно, бобы  или горох. В  стороне от них  на земле лежал тонкий базальтовый
камень со слегка вогнутой поверхностью, а на нем цилиндрический пестик, тоже
из  базальта.  Ими  толкли  хлебные зерна,  готовя  муку.  В  большой  нише,
выдолбленной в  стене напротив,  стояли  два кувшина среднего размера  и два
маленьких.  В  больших, наверное,  хранилось  масло,  которое  отливалось  в
меньшие для повседневных нужд. Там было также пять мисок. Нижняя -- большая,
а на ней -- четыре меньших. Они напоминали те миски, в которых мама подавала
нам суп в нашем доме в Нахалале.

     В другой нише, выдолбленной в скале, над кувшинами, стояли две масляные
лампы и курильница. Возможно,  курильница имела  ритуальное назначение. Мне,
однако, кажется, что  на нее ставили лампы, когда  их зажигали.  На  полу, в
центре  пещеры,  были нагромождены в  беспорядке черепки  кухонных  горшков,
амфор  и крупных  мисок.  Камни, падавшие через  вытяжные  трубы  в  пещеру,
превратили в  груду черепков  сосуды,  которые стояли внизу. Целым  осталось
лишь одно каменное  изделие, большая, массивная тарелка с тремя выступами на
нижней стороне, служащими ножками, держащими ее над землей.

     Это все, что мне удалось обнаружить в тот день. Я рассчитывал вернуться
в пещеру в ближайшем будущем и продолжить  осмотр. Но этого не случилось. По
возвращении домой  в тот вечер  я заметил,  что ступни и икры моих  ног были
покрыты  красными  точками.  Было  нетрудно  догадаться   о  причине  этого:
крошечные белые клещи ползали в складках моих брюк, и два из них присосались
к  коже. На следующее утро в больнице Тель-ха-Шомер доктор Гольдман  спросил
меня,  слышал  ли  я  когда-нибудь  о  пещерной  лихорадке.  Это не  тяжелое
заболевание,  но от него  очень трудно избавиться. Пещерные клещи  переносят
кровь некоторых больных животных, овец или  коз, на человека и  заражают его
лихорадкой.  Я спросил доктора,  можно ли  выработать  иммунитет против этой
болезни.  'Можно, -- ответил он, --  но  лучшее  средство --  это  держаться
подальше  от  пещер'.  Как это  принято в  таких случаях,  он  прописал  мне
инъекции  и  пилюли.  Я  отправился домой,  и  со  мной не  случилось ничего
дурного.  От  новой  поездки в  Адуллам  меня  удержало  не  предостережение
доктора,   а  вид  белых  клещей,  присосавшихся  к  моей  ноге.   Это  было
отвратительное зрелище.

     Кто жил в  этой  пещере? Землепашцы? Пастухи?  Воины? Единственное, что
можно было сказать с уверенностью, что пещеру они покидали в большой спешке.
Должно быть, они взяли  с  собой  оружие  и  ценности,  но  домашняя  утварь
осталась на месте.  Кухонные горшки,  амфоры,  в которые  отливали масло  из
больших кувшинов,  базальтовый  камень,  на  котором  мололи  зерно,  лампы.
Обитатели пещеры не вернулись назад. Наступила зима.  В пещеру нанесло земли
и обломков камней. Мало-помалу ее и вовсе засыпало. Колючий кустарник покрыл
ее, и только  дикобразы с их  особым чутьем знали, что под скальной  породой
лежит слой рыхлой земли. Лучше этого ничего не сыщешь,  когда  нужно  вырыть
нору и произвести в ней на свет новое поколение дикобразов.

     Давид  и  его  новое'войско впервые  вступили в действие при Кеиле. Его
известили,  что филистимляне  ворвались  в  Кеилу и 'расхищают  гумна'.  Они
приехали в телегах и на ослах  и начали грабить урожай,  набивая свои  мешки
обмолоченным зерном и нагружая на свой скот снопы колосьев.

     Кеила расположена  на  вершине холма в двух часах пешего перехода на юг
от Адуллама. Вначале люди Давида не хотели вступать  в бой. 'Вот, -- сказали
они Давиду, -- мы живем в страхе здесь, в Иудее;

     как же  нам идти в Кеилу против  ополчений филистимских?' Ими  овладело
уныние.  Они присоединились к Давиду, потому  что вынуждены были по той  или
иной  причине бежать из дома или стана и нуждались в  убежище.  Они не знали
друг друга, и  им  было неизвестно, кто был  храбрецом, а кто трусом. Как же
могли они вместе воевать, если они не были уверены друг в друге?

     ."Чтобы  вселить  в  них  уверенность,  Давид  сказал   Эвьятару,  сыну
первосвященника Ахимелеха, который бежал от Саула  и примкнул к нему,  чтобы
тот 'вопросил Господа'. Господь ответил тому: 'Встань, и иди в Кеилу,  ибо я
предам филистимлян в  руки твои'. Давид и  его люди пошли в Кеилу, воевали с
филистимлянами, нанесли им великое поражение и угнали их  скот. Жители Кеилы
были  спасены,  и  мораль  в войске Давида  поднялась.  Беспорядочная  толпа
гонимых людей, которые спасали  свою жизнь,  превратилась в грозную  военную
силу.

     Жители Кеилы отплатили  неблагодарностью  Давиду,  который спас их. Они
послали  сказать Саулу,  что Давид  находится в  их городе  и что, если  тот
придет, они запрут городские ворота на запоры  и выдадут  Давида царю. Как и
раньше  в  Гате,  Давид  понимал,  что  его  дальнейшее пребывание в  городе
сопряжено с опасностью для жизни. Он счел  за благо поскорее удалиться, уйти
в  Иудейскую пустыню и поискать  надежное  убежище  в неприступных  местах у
Мертвого моря или  в горах пустыни Зиф. К тому  времени его отряд насчитывал
уже  600  человек.  Итак,  собрав  свои  пожитки,  они  вышли  из  города  и
направились на восток, в пустыню.

     Саул  не  переставал преследовать  Давида  и покушаться  на его  жизнь.
Дважды  за этот период  они  встречались и даже  беседовали Друг  с  другом.
Первая  встреча  состоялась  в  Цурей  ха-Иеэлим --  'горах  диких  коз',  в
Иудейской  пустыне  около  источника  Эйн-Геди, на западном берегу  Мертвого
моря.  Саул  услышал, что Давид  прячется  в этом месте. Он взял три  тысячи
отборных воинов  и пустился в  погоню за  ним. Давид  и  несколько  наиболее
доверенных его людей спрятались в пещере у скалы над главной дорогой и могли
наблюдать за  передвижениями  войска Саула. Царь вошел в эту пещеру справить
нужду,  и хотя Давид мог  убить его, он дал  ему уйти целым и  невредимым из
пещеры. И только после того как  Саул  удалился и вернулся  на дорогу, Давид
крикнул ему вслед: 'Господин мой, царь!' Саул оглянулся и увидел Давида. Тот
спросил  царя,  почему  он преследует его, хотя  он, Давид, никогда не  имел
злого умысла  против царя.  'Узнай и  убедись,  что нет в  руке моей зла, ни
коварства, и я  не  согрешил против тебя, а ты ищешь души моей, чтоб  отнять
ее'.  Тогда  Саул  возвысил  голос  свой,  заплакал  и  сказал  Давиду:  'Ты
справедливее меня, ибо ты воздал мне добром, а я воздавал тебе злом'.

     Саул отправился обратно, а Давид и  его люди ушли в  укрепленное место.
Но  прошло немного времени,  и царь возобновил  преследования Давида.  Снова
Давид мог убить его, но, как и прежде, не причинил ему зла. Саул и его воины
выступили, чтобы схватить Давида в пустыне Зиф, и в пути разбили стан. Ночью
Давид и его  племянник Авишай  прокрались в  стан царя и  набрели на спящего
Саула. 'И взял  Давид копье и сосуд с.водою у изголовья Саула, и пошли они к
себе,  и никто не  видел, и никто  не слышал, и  никто не проснулся,  но все
спали, ибо сон от Господа напал на них'.

     И снова Давид с вершины горы воззвал к Саулу:

     'За что господин мой преследует раба своего? что я сделал? какое зло  в
руке моей?' И Саул отвечал, как в прошлый  раз: 'Согрешил я, возвратись, сын
мой Давид, ибо я не буду больше делать тебе  зла, потому  что душа моя  была
дорога ныне в глазах твоих; безумно поступал я, и очень много погрешал'.

     После  этих слов Давид пошел своим  путем,  а Саул  возвратился  домой.
Давид  на  основе  личного  опыта  знал  переменчивый  характер Саула  и  не
отозвался на приглашение царя вернуться к нему.  Он решил уйти от  Саула еще
дальше. 'И  сказал  Давид  в сердце своем: нет для  меня ничего лучшего, как
убежать  в землю  филистимскую, и отстанет  от меня Саул,  и не будет искать
меня более по всем пределам Израильским, и я спасусь от руки его'.

     Больше  Давид не  скрывался в пещерах и  пустынях. Он  не просил больше
убежища и приюта у своих  братьев израильтян и даже в уделе своего колена --
Иудее.  Вместе  с  двумя  своими   женами,  Ахиноам  Изреелиткой  и  Авигаил
Кармелиткой, вдовой Навала, и 600  воинами, он ушел  в страну филистимскую и
отправился к Ахишу, сыну Маоха, царю Гатскому. Ахиш дал ему Циклаг как место
для поселения. На этом  кончается рассказ о преследовании Давида Саулом.  'И
донесли Саулу, что Давид бежал в Гат, и не стал он больше искать его'.

     'Горы  диких коз'  (козерогов)  в  пустыне  около  Эйн-Геди, где  Давид
скрывался  от  Саула,  всегда  служили  убежищем   для  преследуемых.  Узкие
тропинки,  петляющие  по  крутым склонам,  ведут в  этот  край,  гористый  и
пустынный. С горных вершин легко заметить приближение врага, а утесы  служат
отличным укрытием.

     Не только название гор  свидетельствует о присутствии диких коз в  этих
местах. Возможно,  и Эйн-Геди (  Источник  козленка ) обязан своим названием
тому,  что  горные козы пьют из  него воду.  Ныне, как и во  времена Давида,
пустыня Эйн-Геди является ареалом диких коз. Подобно  людям, которые  бежали
от  преследований, дикие  козы искали укрытия от охотников и  находили его в
пустыне, простирающейся между Мертвым морем и Иудейскими горами.

     Ареал  козлотуров  начинается  на   севере   от  Эйн-Фехиш,  источника,
впадающего в  Мертвое море, в  15 километрах  южнее  Иерихона.  От него  эта
область продолжается на юг по побережью  Мертвого моря и по Араве до Эйлата,
а  затем   дальше  по  побережью  Эйлатского  залива  до  южной  оконечности
Синайского полуострова.

     Козероги селятся около  источников питьевой воды,  которые находятся  в
оазисах.  В  этих оазисах достаточно  воды даже в засушливые летние  месяцы.
Зимой и весной, по мере расширения зоны растительности,  произрастающей один
раз  в год, козероги тоже перемещаются, расширяя пределы своего обитания. Но
с  наступлением  жары,  когда   источники  воды   в   пустыне  пересыхают  и
растительность  выгорает, они  возвращаются в  горы и  на  скалистые  утесы,
неподалеку от источников.

     Козероги-самцы отличаются бородой  и длинными рогами  в форме серпов. У
самок рога короткие. Я не  встречал козерогов  в других странах, но наблюдая
за  нашими, когда они  на заре спускались с  гор  к источнику, или  нечаянно
вспугивая  их,  когда  они  искали пищу между скал,  я не  сомневался  ни на
мгновение,  что  наша  израильская  дикая  коза  -- прекраснейшая  из  всех.
Израильский козерог -- крупное животное с кожей коричнево-шоколадного цвета,
и самое  великолепное в  нем  -- рога. Только  художник  с необычайно тонким
чувством красоты  мог бы придать  небольшой голове  козла такие рога:  очень
крупные,  но  не  грубые, которые изгибаются сначала вперед, а потом  назад,
пока их острия не заворачиваются к спине.

     Если у меня и были когда-нибудь сомнения в том, что козерог принадлежит
к семейству коз,  то  его  рассеял  бедуинский пастух  из  племени  Мезаима,
которое обитает в Дахаве,  на  берегу Эйлатского залива.  Осенью 1970  года,
когда он пас своих коз в  долине в  Синае, которая ведет к  монастырю Святой
Екатерины,  у него пропала  одна козочка. Несколько дней он  искал ее, но не
смог найти. Мало ли их поглотила пустыня? Но  через три месяца, когда он пас
свое стадо в той же долине, он услышал блеяние, и несколько мгновений спустя
между  скал  появилась  пропавшая  козочка и присоединилась к своему  стаду.
Пастух обследовал ее  и с  удивлением обнаружил,  что она не  только не была
ранена или изнурена, но, напротив, что  она пришла со вздутым  животом.  Она
покинула стадо 'девственницей', а вернувшись, собиралась дать приплод.

     Весной  1971 года она  благополучно произвела на свет детеныша,  помесь
козерога  и  домашней  козы,   прелестное   маленькое  животное   со  шкурой
шоколадного цвета и крупнее других козлят в  стаде. Козленок  рос необычайно
быстро,  как  дикие козы, и через два дня после рождения карабкался и прыгал
со скалы на скалу, как взрослый козерог.

     Нелегко было козерогам выжить  и не  исчезнуть с лица земли.  Их шкуры,
рога и,  прежде всего, вкусное мясо привлекали охотников. В древности на них
охотились с луком и стрелами, а в наши времена -- с ружьем. Наиболее уязвимы
они,  когда идут  утром к  водопою.  При  первом луче света спускаются они к
источнику. Это было известно охотникам с незапамятных времен. Еще с ночи они
приходили  к водопою и  залегали в засаде с  южной  стороны,  чтобы дующий с
севера ветер  не донес их  запаха  до будущей  жертвы. Когда томимые  жаждой
козероги приникали к воде, охотник поражал их стрелой.

     Лето за летом охотники производили  опустошение среди  козерогов, и все
же те не  были полностью истреблены.  Львы,  медведи и  леопарды,  бродившие
некогда по  горам и лесам Израиля  и обитавшие в зарослях Иорданской долины,
были  истреблены.  Но козероги не исчезли совершенно. Возможно, в  некоторой
степени им помогла природа. Их  самки рожают одного детеныша  в первый год и
по  двойне в последующие  годы.  Хотя  некоторые  из  них  погибают  от руки
охотников, естественный прирост покрывает потери. Главной защитой им служит,
однако,  их  крайняя осторожность. В  окрестностях Эйлата имеется  несколько
стад козерогов, но их трудно заметить. В дневные часы они находят  убежище и
укрытие в  расселинах скал и  только ночью выходят пастись. Они не трусливы,
но знают,  что  это единственный путь  уцелеть. В заповеднике  Эйн-Геди, где
никто  не  причиняет им вреда, они свободно  разгуливают,  спускаются днем к
лужайкам около домов, жуют свежую  траву  и безбоязненно  подходят к молодым
людям, которые лежат,  растянувшись на земле  неподалеку,  или даже  поют --
лишь бы те не кричали.

     Но живут козероги не  на лужайках, а на высотах над каньоном  Аругот на
западном  берегу  Мертвого моря.  Здесь появились они на  свет  Божий, здесь
пасутся,   здесь  укрываются   от  своих  преследователей  и  здесь  рождают
детенышей. К этому краю обратил свой взор и Давид со своими людьми, спасаясь
от ищущих его душу, -- к стране диких коз, к горам.



     После  смерти  царя Саула и трех его сыновей  в  сражении у горы Гилбоа
пришло время  Давида. Когда Давид услышал о  поражении Саула, он  понял, что
его  гонитель  погиб и  что царский  трон свободен. Но он не праздновал  это
событие.  Юному  амалекитянину,  который принес  ему весть  о  смерти  Саула
(утверждавшему,  что помог добить  умирающего царя  по его  просьбе),  Давид
сказал: 'Как не побоялся ты поднять руку, чтоб  убить помазанника Господня?'
Затем он призвал одного из своих отроков и велел ему: 'Подойди, убей его'. И
когда амалекитянин  умирал, он продолжил: 'Кровь твоя на голове  твоей,  ибо
твои  уста свидетельствовали на тебя, когда ты  говорил: 'Я убил помазанника
Господня'.

     Давид  и все  люди,  бывшие  с ним, разорвали на  себе  одежды, рыдали,
плакали и постились в память о Сауле и его сыне Ионатане, о народе Господнем
и о доме Израилевом, что пали от меча. Давид оплакал погибших песней-плачем.
Эта песнь должна была 'научить сынов Иехудиных  владеть луком',  и можно  ее
отнести к военным  гимнам.  Нет войны без потерь, но нельзя допустить, чтобы
неизбывное горе родителей, потерявших  своих сыновей, подорвало дух  народа.
Надо ковать оружие для  будущих войн. Песнь начинается словами: 'Краса твоя,
о,  Израиль,  поражена на высотах твоих! Как пали  сильные!' В ней сливаются
воедино  нежность  и любовь  с печалью и восхищением.  В ней сочетается боль
поражения -- 'Не рассказывайте в Гате' -- с красотой и величием. Конец песни
напоминает ее начало: 'Как пали сильные, погибло оружие бранное'.

     Песня-плач  Давида  по   Саулу  и  Ионатану  'была   записана  в  Книге
Праведного', чтобы  сохранить ее  для  будущих поколений.  Она действительно
дошла до нас -- непревзойденный шедевр из летописей нашего народа.

     По окончании траура Давид и его люди оставили Циклаг и  возвратились  в
удел Иехуды. Давид не вернулся в Бет-Лехем, свой родной город. Местом своего
пребывания он избрал Хеврон, в  центре Иудеи. Люди,  бывшие с ним, вместе со
своими домочадцами, обосновались в  окрестных селениях. Представители колена
Иехуды,  к  которому  принадлежал  Давид,  приняли  его  как своего  вождя и
'помазали  Давида  на  царство  над  домом Иехудиным'.  Давид  пытался также
привлечь  на свою сторону жителей Явеша Гиладского,  но те  остались верными
дому Саула и отослали посланцев Давида ни с чем.

     Царство  распалось.  Ишбошет  (он же  Эшбаал),  сын Саула,  правил 'над
Гиладом  и  Ашуром, и  Изреелем,  и  Эфраимом,  и  Биньямином,  и  над  всем
Израилем... Только дом Иехудин остался с Давидом'.

     Конфликт  между  двумя   царствами  все   более  обострялся.  Множились
столкновения и стычки между ними. 'И была продолжительная распря между домом
Сауловым  и  домом  Давидовым.  Давид  все более усиливался,  а  дом  Саулов
ослабевал'.

     Эта   'распря'  между  двумя  домами  была  вызвана   главным   образом
соперничеством  между  двумя  военачальниками: Иоавом, сыном  Цруи,  который
командовал войском  Давида, и  Авнером, сыном  Нера,  предводительствовавшим
войском дома Саула. Давид сам  был мужем брани с молодых лет, но он  никогда
не  проливал крови  своих братьев.  В начале  своего  пути, когда он  был  с
Саулом,  он сражался против  филистимлян.  Впоследствии,  когда он бежал  от
Саула  и поселился  у Ахиша, филистимского царя  Гата, он  всячески  избегал
нанести  вред коленам Израилевым.  Даже  когда он жил разбоем и грабежом, он
повернул на юг и 'нападал на гешурян, гизриян и амалекитян' -- чужие народы,
которые жили в Негеве и Синае, между  страной филистимской и Египтом. Будучи
помазан на царство в Иудее, он  стремился  привести  другие колена Израилевы
под  свой  скипетр.  Но  достигнуть этого  он  пытался  мирными  средствами.
Нападения   Иоава   на   сторонников  Саула   причиняли  ему   огорчение   и
осуществлялись  против его воли.  Иоав  не спрашивал  его  согласия. Оба они
принадлежали к  роду Ишая:  мать  Иоава Цруя  была сестрой Давида. Положение
Иоава в их роде и в колене  Иехуды было более прочным, чем  положение самого
Давида.  Войско было под начальством Иоава, и  никто не решался прекословить
ему.  Впоследствии Давид сказал: 'Я теперь слаб, хотя и помазан на царство'.
Он признавался своим слугам:

     'Эти люди, сыновья Цруи, сильнее меня'.

     Давид царствовал семь лет и шесть месяцев  над Иудеей, прежде чем  стал
царем над  всем Израилем, от Дана до Беер-Шевы. Это были годы междоусобиц, и
братоубийственная  война  продолжалась  до  восстановления  единого  царства
Израильского. В эти годы произошло убийство Асаэля,  брата  Иоава,  Авнером,
сыном Нера, и Иоав отомстил Авнеру:  заманил его за ворота Хеврона и поразил
его мечом  в живот.  Ишбошет,  царь Израиля,  бьет  умерщвлен  на своем ложе
Рехавом и Бааной, сыновьями Риммона, и Давид  приказал своим отрокам казнить
их.

     Уже в  начале борьбы между  двумя царскими домами,  домом Саула и домом
Давида,  прозвучал  призыв  прекратить  братоубийственную войну. Сыны колена
Биньямина собрались у военачальника Авнера, встали на вершине  одного холма,
и Авнер воззвал к Иоаву:

     'Вечно ли будет пожирать меч?  Или ты  не знаешь, что последствия будут
горестные? И доколе  ты не  скажешь  людям, чтобы они перестали преследовать
братьев своих?' Иоав протрубил в рог и повернул назад своих людей. Но  война
не  прекратилась. Лишь  через семь лет после  смерти  Авнера  и Ишбошета все
старейшины Израиля пришли  к  Давиду и сказали ему: 'Вот,  мы  кость твоя  и
плоть твоя' (то есть 'все мы родичи').

     Братоубийственные войны,  вспыхивавшие  среди  нашего  народа,  --  это
наиболее мучительные главы в нашей истории, особенно больно вспоминать о них
в моменты,  когда Израиль атакуют со всех сторон вражеские силы, чьей  целью
является его уничтожение.

     Наше поколение во время Войны за Независимость тоже  не смогло избежать
этого.   Речь  идет  об  инциденте   с  'Альталеной'.  Это  было  лишь  одно
столкновение,  продолжалось оно недолго  и потери были  незначительными.  Но
потребовались  годы,  чтобы  утихла  ненависть между братьями  и  затянулась
глубокая рана, нанесенная этим  кровавым столкновением  нашему национальному
здоровью.

     Я тоже принимал участие в этом бою, который произошел в июне 1948 года,
через месяц  после провозглашения государства  Израиль.  Я был в этот период
командиром только что сформированного  батальона  командос 89. Однажды  меня
вызвал командир бригады Ицхак Саде. Он сказал мне, что неожиданно разразился
серьезный  кризис  в  отношениях   между  Эцелом,   руководимым  Бегином,  и
правительством, возглавляемым Давидом Бен-Гурионом. Ицхак  Саде сообщил мне,
что Эцел  доставил к берегам Израиля судно с грузом  оружия  на борту и  что
руководство  этой  организации  намеревалось распределить  это  оружие между
своими людьми  и создать  независимые  вооруженные  силы, которые  не станут
согласовывать своих действий с  правительством.  Началась выгрузка  оружия с
'Альталены'.

     Армия получила приказ конфисковать это оружие, а в случае необходимости
применить  силу  и открыть огонь. Но  эти приказы не были выполнены  частями
центрального  военного  округа,  на которые  возлагалось  их  осуществление.
Обнаружились симптомы деморализации и  в других частях. Многие члены  Эцела,
которые вступили в армию,  покидали свои подразделения, чтобы присоединиться
к людям Бегина. Поэтому было решено поручить выполнение  этого задания моему
батальону. Мы должны были выйти  к морю  в  районе Кфар-Виткина  и захватить
склад оружия. Сам Кфар-Виткин был в то время в руках Эцела, и мы должны были
ворваться в него с боем. Я заверил командира бригады, что мы выполним приказ
правительства, выйдем к берегу у Кфар-Виткина и займем селение.

     У меня было  тяжело на сердце. Мне никогда  не могло прийти  на ум, что
может сложиться ситуация, при которой  армия Израиля будет вынуждена воевать
против  евреев. Но я не сомневался в том, что должен выполнить  этот приказ.
Бен-Гурион был  не только наделен высшей властью  в  стране в качестве главы
правительства.   В   моих  глазах  он  обладал  также  непререкаемым  личным
авторитетом.

     Мой батальон командос был еще в стадии организации. Он  был сформирован
лишь за четыре  недели до этого, еще не участвовал в  боях,  и новобранцы не
окончили курса  боевой подготовки. Он  состоял  из трех рот механизированной
пехоты на джипах  и бронетранспортерах  и  одной  вспомогательной.  Три роты
состояли из  добровольцев, принадлежавших к  разным слоям общества. Одна  из
них,  которой  командовал  Ури   Барон  из   Нахалала,  была  укомплектована
исключительно  мошавниками, киббуцниками  и фермерами.  Другая  состояла  из
тельавивцев, и ею командовал  Акива Саар. Командиром третьей был Дов (Яаков)
Гранек  по  прозвищу 'Блондин'. Он  был членом  Лехи, и  все его  люди  были
членами Лехи или Эцела. Понятно, что я не мог послать эту роту участвовать в
операции, направленной против Эцела, и мы ограничились двумя ротами.

     К  Кфар-Виткину  мы  подошли  к  вечеру  и  застали  ворота  запертыми.
Поселение было погружено .в непроницаемую темноту.  Стояла полная тишина. Мы
взломали  ворота,  продвинулись  до центра поселения  и  вошли в  канцелярию
секретариата. Здесь мы увидели членов совета, озабоченных и растерянных. Они
сидели понурившись за  столом,  на котором  горела керосиновая  лампа. По их
словам, командиры отряда Эцела объявили, что если они не обеспечат их  людей
всем необходимым,  то те возьмут все сами, и притом силой.  Секретарь совета
Свердлов открыл пекарню  и  склад и  отдал им все продукты питания,  какие у
него были. Но не это удручало их. Они опасались, что произойдет столкновение
между Эцелом  и  регулярными  войсками, и  приказали  всем жителям поселения
потушить свет и спать на полу.

     Я не  верил своим  ушам и  глазам. Люди Кфар-Виткина  были очень близки
нам, нахалалцам. Многие из них учились  крестьянскому труду в Нахалале,  и я
хорошо знал их. Я сказал им, чтобы они зажгли свет,  вышли из  своих домов и
вернулись к нормальной жизни. Им нечего и некого бояться. Эцел, сказал я, мы
берем на себя.

     Мы   повернули  к   берегу  моря.   Командиры   рот  установили   места
сосредоточения сил Эцела и местонахождение их складов  оружия и  расположили
свои  роты  полукругом. Завершив  окружение  сил  Эцела,  мы  предложили  им
сдаться. Формального ответа на  свое обращение  мы не получили, но по одному
из  наших бронетранспортеров был открыт  огонь из  базук.  Двое наших солдат
были убиты. Мы открыли ответный огонь, и перестрелка велась по всей линии.

     За  эту ночь  мой батальон потерял двоих убитыми и шестерых ранеными, а
Эцел двоих убитыми и восемнадцать ранеными.

     Ночью 'Альталена' снялась с якоря и отплыла на юг, к  Тель-Авиву. Утром
триста бойцов Эцела, которые были на берегу, заявили нашим солдатам, что они
готовы  передать оружие армии. Было  достигнуто соглашение. Две  роты  моего
батальона  вернулись  на базу  в Бет-Левинский.  Бой  за Кфар-Виткин  длился
недолго, но с прибытием 'Альталены' столкновения перекинулись на Тель-Авив и
приняли ожесточенный характер.  Судно село на  мель  неподалеку от  торговой
части  города, против гостиницы 'Риц'.  На  нем  все еще оставалась половина
груза:  ружья, автоматы, авиационные бомбы, динамит, снаряжение. Большинство
репатриантов,  прибывших  на 'Альталене' --  их было 850 человек --  сошли у
Кфар-Виткина на берег.

     Когда  занялся  день   и  'Альталена'  предстала  взорам  горожан,   на
набережную стали  стекаться  толпы  людей.  Многие  из  них  были  праздными
зеваками, но попадались бойцы и сторонники Эцела,  которые спешили на помощь
своим   товарищам.   На   берегу,   против  'Альталены',   было   развернуто
подразделение  израильской  армии.  Вскоре  вспыхнул  бой,  сопровождавшийся
перестрелкой между солдатами и бойцами Эцела, которые находились на судне  и
на  берегу. В центре  Тель-Авива евреи сражались против  евреев. Наблюдатели
ООН  и  иностранные журналисты  следили за происходящим с  удовольствием,  а
израильские граждане и школьники -- с болью и слезами.

     Прошло  несколько  часов.  Выяснилось,  что  воинские  части  не  могут
овладеть 'Альталеной'  или  даже  установить  контроль  над  побережьем  без
значительных  подкреплений  и  более  целенаправленного  применения  оружия.
Привезли полевое  орудие. Введение его в  действие было  сопряжено с большой
опасностью. Попади снаряд в судно с грузом взрывчатых веществ на борту,  оно
взлетело бы в воздух.  В 4  часа дня  был  получен  приказ открыть огонь  по
'Альталене' из орудий. Второй снаряд попал в судно. Вспыхнул пожар. Экипаж и
бойцы Эцела  покинули  'Альталену', одни вплавь,  другие на надувных плотах,
пытаясь как  можно скорее удалиться от судна  и  добраться до берега.  Огонь
перекинулся   на  трюм,   снаряжение  взорвалось  и  'Альталена'   запылала.
Четырнадцать членов Эцела и один солдат погибли.

     Бой  окончился,  но  ненависть  между  братьями  достигла  кульминации.
Менахем Бегин выступил по подпольному радиопередатчику Эцела с речью, полной
страстных нападок и  резких  обвинений против Бен-Гуриона.  Эцел обнародовал
заявление,   в  котором  глава   правительства  Израиля  величался  безумным
диктатором,   а  его  кабинет  --  правительством  преступных  властолюбцев,
предателей и братоубийц.

     Бен-Гурион  ответил  на  эти  обвинения  на заседании  Народного Совета
Израиля,  созванного на другой  день  после инцидента.  В  своем выступлении
Бен-Гурион  сказал,  что Израиль ведет  борьбу не на жизнь,  а на  смерть  с
арабскими армиями,  которые вторглись  в  страну  и еще попирают нашу землю.
Иерусалим  окружен  частями  Арабского   легиона,   располагающего   тяжелой
артиллерией. Дорога  в  Негев в руках египтян. Некоторые еврейские поселения
на севере (например, Мишмар ха-Ярден) захвачены  сирийцами. В такой момент и
при такой ситуации существование среди нас вооруженных  еврейских  групп, не
контролируемых   правительством,   представляет   огромную   опасность   для
обороноспособности  еврейской  общины  страны.  Эпизод  с  'Альталеной'  был
наиболее  трудным испытанием,  с которым  столкнулась страна после кровавого
вызова, брошенного ей вторжением арабских армий.  Особенно запомнилась людям
Лехи  одна фраза  из речи Бен-Гуриона: 'Благословенна пушка, которая пустила
на дно 'Альталену'. Она была впоследствии переиначена в  крылатое выражение:
'священная пушка', -- хотя Бен-Гурион никогда не говорил этого. Члены  Эцела
превратили это  слово в символ горечи и ненависти, которые они испытывали по
отношению  к  Бен-Гуриону.   Чтобы   уничтожить  'Альталену',  потребовалось
несколько часов, но для  примирения Бен-Гуриона с Бегином понадобилось почти
двадцать лет.  В роли  'примирителя' выступил президент Египта Гамаль Абдель
Насер, который решил начать войну против Израиля.

     В  середине  мая 1967 года  Насер начал  перебрасывать крупные  силы  в
Синай. За  этим последовало  изгнание наблюдателей Объединенных  Наций,  чьи
посты были размещены по всей линии прекращения огня между Израилем и Египтом
и  в   Шарм-аш-Шейхе.   Оставленные  ими  позиции  были  заняты  египетскими
солдатами.  Затем Насер заявил  о  закрытии  входа  в Эйлатский  залив,  что
означало блокирование вод  залива для израильского  судоходства.  Египетский
президент  знал,  что  Израиль  не  примирится  с  этой  акцией  и  что  она
представляет собой первый шаг к войне.

     Вопреки этим  агрессивным  действиям  Египта, правительство Израиля  не
торопилось прибегнуть к военным средствам. Премьер-министром в это время был
Леви Эшкол, и его нерешительность подрывала веру  народа в то, что  он может
руководить  страной   в  такой  момент.  Руководители  партий  парламентской
оппозиции  -- Бегин, возглавлявший Гахал, и Бен-Гурион, возглавлявший  Рафи,
хотели  заменить Эшкола  другим  деятелем.  К  удивлению членов партии Рафи,
Бегин и  его товарищи  нанесли визит Бен-Гуриону и выступили с предложением,
которое  поразило всех: необходимо сформировать правительство  национального
единства во главе с заклятым врагом Бегина -- Давидом Бен-Гурионом!

     Получив  согласие Бен-Гуриона на  свое  предложение, Бегин отправился к
Эшколу и сказал  ему: 'Господин премьер-министр, я знаю, что произошло между
вами и  Бен-Гурионом  и  насколько  отравлены ваши отношения.  Но  прошу вас
вспомнить, что произошло между ним и мною! И все же я готов забыть все,  что
было, только бы наш народ объединился перед лицом врага'. Эшкол отклонил это
предложение, но  Бегин  повторил его перед  членами фракции своей  партии  в
Кнесете.  'Мы  предложили,  --  сказал  он  им, -- чтобы  самый непреклонный
противник  нашей партии, Бен-Гурион, был назначен премьер-министром, но блок
рабочих партий Маарах отклонил это предложение. Если бы правительство Эшкола
вышло в  отставку сегодня  ночью,  я рекомендовал бы  президенту государства
поручить формирование нового правительства Бен-Гуриону'.

     Предложение  Бегина  не  было  принято.  Эшкол  не  ушел в  отставку, и
Бен-Гурион не сменил его на его посту. Но было достигнуто сплочение народа и
создано правительство национального  единства.  Три новых министра  вошли  в
правительство, возглавляемое Эшколом: Менахем Бегин и Иосеф Сапир в качестве
министров без портфелей и я в качестве министра обороны.

     Через  четыре   дня  началась   Шестидневная  война.  Ранним  утром   в
понедельник  5  июня  1967  года  израильская  авиация  атаковала египетские
военные аэродромы, уничтожила большинство боевых  самолетов противника и тем
самым предрешила исход войны.


     В  отличие  от инцидента  с  'Альталеной',  разжегшего ненависть  между
политическими  деятелями,   боевая  дружба   между   солдатами  в  Войну  за
Независимость крепла  не  по дням, а по  часам, и никто  не  думал  о том, к
какому  подпольному движению принадлежал его сосед до вступления в армию:  к
Эцелу, Лехи или Хагане.  Арабский  враг объединил  всех нас,  борьба  не  на
жизнь,  а  на  смерть,  борьба за  само  существование  государства  Израиль
сгладила и стерла прежние различия.

     Когда роты  Акивы  Саара и  Ури Барона  вернулись на базу  после боя  в
Кфар-Виткине, мы вызвали роту, состоявшую из членов Лехи, чтобы объяснить ее
бойцам,  почему они не  участвовали в  операции против 'Альталены'. Командир
бригады Ицхак Саде тоже принимал участие в беседе. Он сказал Дову Блондину и
его  людям  правду.  Мы  решили не  подвергать  их  испытанию.  Если  бы они
выполнили приказ и  стреляли  в  своих товарищей,  они  не простили бы этого
себе. И наоборот, если бы они отказались выполнить приказ, мы не простили бы
этого  им. Не знаю, согласились ли они со всем, что мы им сказали,  но после
этого  мы перешли к текущим делам. Нашими настоящими  врагами были  арабы, и
наш батальон был сформирован для того, чтобы сражаться с ними.

     В  ходе войны  мы  узнали друг  друга  и очень сблизились,  но  о своем
прошлом  почти  не  говорили. Только  один раз  разговор зашел о  подпольной
деятельности  Дова Блондина в рядах Лехи, и это тоже случилось  не по моей и
не по его инициативе. Наша колонна джипов остановилась однажды в Тель-Авиве,
и пожилой еврей в очках  и в шляпе подошел к нам,  указал на Дова и  сказал:
'Эта русая голова в свое время стоила уйму денег'. Я не понял, что он имел в
виду, и спросил  его, кто  он  такой. 'Служащий  в  банке Барклиса.  Блондин
знает, в  чем  дело.  Он тебе скажет', --  произнес он и скрылся. С  великим
трудом удалось мне вырвать у  Дова  признание. Однажды  он произвел налет на
банк  Барклиса;  захваченные  деньги  должны  были  пойти  на финансирование
операций Лехи. Британская полиция назначила большую премию за его голову.

     Несколько  позже,  после операции  нашего  батальона  в  Харатии, я был
назначен командующим Иерусалимским фронтом. Ротные  командиры решили пойти к
Бен-Гуриону  и попытаться убедить его оставить  меня в батальоне. Когда  они
пришли   к  нему  домой,  жена  Бен-Гуриона  Поля  отказалась  впустить  их.
Бен-Гурион услышал их голоса и крикнул Поле:

     'Если это солдаты, впусти их'.

     Дов  Блондин  был главным оратором. Он объяснил  Бен-Гуриону, насколько
было важно, чтобы  я остался  в батальоне.  Батальон  89  -- это не  обычная
воинская часть, сказал он. Это  единственный батальон командос в нашей армии
и он  укомплектован  солдатами,  принадлежавшими  к  самым  различным  слоям
населения:  членами  Лехи,  добровольцами из  Южной  Африки, тельавивцами  и
земледельцами. Бен-Гурион  выслушал их с  большим вниманием, а затем сказал,
что Иерусалим  важнее батальона командос. Он не изменил  своего решения,  но
был рад услышать, что бойцы батальона не хотели расставаться со мной.

     Я тоже оставлял батальон с сожалением. Некоторых командиров перевели со
мной  в Иерусалим. Дов Блондин остался  в батальоне. Мы случайно встречались
несколько  раз и вдруг меня вызвали... на его похороны. Его рота была спешно
брошена  на  помощь бронетанковому  батальону Шаула Яффе,  который  атаковал
египетские опорные пункты в Аудже на границе Негева  и Синая в декабре  1948
года. Бронетранспортеры  Дова вклинились в  расположение  египтян, оказались
между   укрепленными   позициями  и   попали  под  концентрированный   огонь
противника. Дов был  ранен  в шею  и скончался  на месте.  Его рота  понесла
тяжелые  потери и  была вынуждена  отойти. Ауджа была  взята после повторной
атаки, а Дов Блондин был  похоронен на  военном кладбище  в песках Халуцы, к
югу от Беер-Шевы.

     Мы с  Довом сражались в рядах одного  и того же батальона.  Я пришел  в
батальон  из  Хаганы,  он -- из Лехи.  Ни один  из нас не отрекся от  своего
прошлого, от своих убеждений, от избранного пути, от своих товарищей. Но это
не  воздвигло  барьера между  нами.  Для меня  Дов  был не  только  одним из
храбрейших  и вернейших  воинов  Израиля. Он  символизировал единство нашего
народа,  исполненного решимости  никогда не дать мечу раздора разделить себя
на  две  части.   Как   сказали  старейшины   Давиду,   основателю   царства
Израильского: 'Вот, мы кость твоя и плоть твоя'.



     С  воссоединением Иудеи  и Израиля под скипетром Давида  пробил великий
час царства Израильского. Произошла консолидация раздробленной  нации в одно
царство,  простирающееся  от Дамаска  до  Эйлата,  от Средиземного  моря  до
пустыни Месопотамской.

     Первым  деянием Давида после  его помазания 'в  царя над Израилем' было
овладение  Иерусалимом. Город  был  в  руках иевусеев  и как бы  отгораживал
горную  страну Израиль  на  севере от Иудеи на юге. Давид  овладел твердыней
Сион,  укрепил  ее  и  обнес  стеной.  Страна  Израиля  стала  теперь  почти
непрерывной территорией, идущей от Дана на севере  до уделов Иехуды и Шимона
на  юге.  Усилилась  также  связь  между  двумя берегами Иордана.  Иерусалим
господствовал над  важнейшей дорогой,  которая  проходила  возле Иерихона  и
связывала  колена  Израиля,  обитавшие  в Гиладе, к востоку  от  Иордана,  с
коленами, жившими на Западном берегу.

     Иевусейской твердыне Сион было дано новое название: 'Город Давида'. Это
место не принадлежало ни одному из  колен Израиля или Иудеи. Это был царский
город, принадлежавший всему народу Израиля, город, в который принесли Ковчег
Завета,  город,   где  жил  сам  царь,  его  военачальники  и  представители
центральной  власти.  'И поселился  Давид в  крепости, и  назвал  ее городом
Давидовым,  и  обстроил  кругом  от  Милло  и  внутри. И преуспевал Давид, и
возвышался, и Господь, Бог воинств, был с ним'.

     Первые  походы,  которые предпринял Давид, обосновавшись в  Иерусалиме,
были направлены против  непримиримых врагов  Израиля -- филистимлян.  Дважды
они  нападали на Иерусалим и  оба раза терпели поражение. Выгодное положение
укрепленного   города  на   гребне  горы  позволило  Давиду  отражать  атаки
филистимлян,  поднимавшихся из  долины.  Более того, в наступательном порыве
силы Давида  вырвались  на  север  и  ликвидировали  анклавы  филистимлян  в
Шаронской,  Изреэльской и Бет-Шеанской долинах.  Теперь  уделы колен Израиля
тянулись сплошной полосой, от Тира на севере до 'потока Египетского' на юге.
Единственным инородным элементом, который оставался в пределах Израиля, были
филистимляне. Хотя они и потерпели поражения под Иерусалимом, свои поселения
-- 'страну филистимскую',' они  удержали,  и Давиду не удалось овладеть ими.
Филистимляне удерживали незначительную территорию на побережье  Средиземного
моря, на юге страны, начинающуюся севернее Ашдода (здесь стояли пять городов
филистимских: Ашдод, Ашкелон, Газа, Экрон и  Гат) и  кончающуюся на  границе
пустыни, южнее Рафиаха.

     Установив контроль над страной, Давид обратился против народов. Сначала
он завоевал Моав, и 'сделались  моавитяне у Давида рабами,  платящими дань'.
От  Моава Давид  повернул на север,  чтобы поразить арамеев,  и  перебил там
'двадцать   две  тысячи  человек'.  'И  поставил  Давид  охранные  войска  в
Арам-Даммесеке,  и стали арамеи у  Давида  рабами, платящими  дань. И хранил
Господь Давида везде,  куда он ни  ходил'.  После овладения Моавом и  Арамом
войско Давида  направилось на юг  и покорило Эдом.  'И поставил он  охранные
войска,  и  все идумеяне были рабами Давиду. И хранил Господь  Давида везде,
куда он ни ходил'.  Наконец,  пришел  черед сынов Аммона,  чье  царство было
постоянной  угрозой  для Израиля. Их столица, Раббат-Аммон (нынешний Амман),
контролировала  'царскую  дорогу', и аммонитяне  были источником неизменного
беспокойства и  угрозы для соседних  уделов Гада,  Реувена  и Менашше. Война
Давида с Аммоном длилась два года. Израильское войско под  начальством Иоава
и его брата  Авишая, сыновей Цруи,  нанесло  поражение силам аммонитян  и их
союзникам в  первый же год  войны,  но им не удалось  овладеть  их столицей.
Решающую победу  над Аммоном  Давид одержал только 'через год, в  то  время,
когда выходят  цари в походы'.  Прежде всего Иоав  захватил водные источники
возле города, а затем Давид во главе крупного отряда 'пошел к Раббат-Аммону,
и воевал против него, и взял его', став господином над аммонитянами.

     С завершением этих походов в  царство Давида вошли не только  все уделы
колен Израилевых: ему  покорились также  народы,  населявшие земли к северу,
востоку  и  югу  от Страны Израиля. Они  стали его данниками и  приняли  его
власть.

     Царство  Израильское  обосновалось  на  высотах: на горах  Гиладских  к
востоку от Иордана,  в Хевроне, Иерусалиме, Шхеме и  в Галилее на  запад  от
него. Костяком  армий больших народов, обитавших к северу, востоку  и югу от
Израиля, были железные колесницы. В колесницу запрягали коней, и на ней было
три воина:  лучник, щитоносец и  колесничий. Израильтяне не  находили нужным
обзаводиться своими  железными  колесницами. В  горах  с узкими  тропинками,
глубокими  долинами  и  отвесными  склонами  может сражаться только  пехота.
Укрепленные  гребни  гор и города, возведенные на вершинах, были  твердынями
Давида. Пустыни и моря образовывали внешний пояс обороны царства. На  западе
оно  омывалось  Средиземным морем,  а со всех остальных  сторон его окружала
пустыня: Синайская, отделяющая Израиль от  Египта, и пустыни Эдома,  Моава и
Аммона, простирающиеся до Арам-Нахараима.

     В  новое время евреи и арабы населяют совершенно не те районы в Израиле
и в соседних  странах,  что в  древности: они  как  бы поменялись местами. В
горной стране, раскинувшейся по  обе  стороны реки  Иордан,  в Гиладе  -  на
Восточном берегу и в Хевроне, Иерусалиме и Шхеме -- на Западном берегу живут
теперь  арабы.  Еврейское  население, напротив, сосредоточено  в  наше время
главным  образом  в  приморской  полосе. 'Царская  дорога',  которая некогда
обслуживала   Израильское  царство,   ныне   является  главной   магистралью
королевства Иордании: она соединяет Дамаск с Амманом и продолжается на юг до
побережья  Акабского  залива  и  Саудовской  Аравии.  Другой  главный  путь,
упоминаемый в  Библии, 'приморский путь',  который некогда связывал  великие
империи, а сегодня  -- это прибрежная дорога, проходящая через  ряд  городов
Израиля, от Нахарии на севере, через Акко,  Хайфу, Тель-Авив, Ашдод, Ашкелон
до  Яммита на юге.  Подобно филистимлянам и другим морским  народам, которые
приплыли в Ханаан по Средиземному морю и осели главным образом в Шароне и на
побережье,  евреи,  возвращающиеся в Сион  в наши дни,  были преимущественно
выходцами из стран Европы и селились главным образом в прибрежной полосе.

     Переправы через Иордан связывают людей, живущих на обоих берегах, как и
в древние  времена, но  теперь ими пользуются только  арабы.  Мы называем их
'открытыми  мостами'. Существует  свободное движение через Иордан арабов  из
двух  стран  в  обоих направлениях.  Арабы Шхема переходят  по мосту  Дамия,
месту,  где  стоял  в древности  город  Адам. Арабы из Хеврона и  Иерусалима
пользуются  мостом  Абдаллы,  через который проходит  дорога  от  Иерихона в
столицу Иордании  Амман. Имеется много арабских кланов, разделенных Иорданом
на две части, подобно израильскому колену Менашше в древние времена.

     Все  aрабы Западного  берега,  как и их  собратья на Восточном  берегу,
имеют иорданское  подданство. Их представители от Наблуса  (Шхема), Хеврона,
Бет-Лехема  и  Дженина  заседают в парламенте Иордании. Их королем  является
Хусейн, их столицей -- Амман.  Эта  ситуация  похожа  на  положение евреев в
царствование Давида, когда  жители  Явеша  Гиладского на  Восточном  берегу,
которые принадлежали к  коленам Реувен и Гад, были такими  же израильтянами,
как  и  их братья, обитавшие  к  западу  от Иордана. Давид  был  их  царем и
Иерусалим был их столицей.


     С  момента   воссоздания  государства  Израиль  евреям  не  разрешалось
переправляться в восточном направлении через реку Иордан. Поэтому древности,
которые были найдены на Восточном  берегу,  я покупал у перекупщиков-арабов.
Среди  этих древностей были базальтовые фигурки и рельефы, переправленные из
Ирбида  и Эль-Хаммы,  что в северной Иордании. У  меня также  имеются грубые
глиняные сосуды, изготовленные  без  помощи гончарного  круга,  найденные  в
захоронении,  датируемом медно-каменным веком, в  местности  Баб-эль-Дера, к
востоку от Мертвого  моря. Мои  изящные красноватого  цвета кувшины и миски,
которые  были найдены на юге  в горах  Моава,  появились на  три тысячи  лет
позднее, чем сосуды из Баб-эль-Дера, и относятся к железному веку, то есть к
Х столетию до н. э.

     Прекраснейший  образец  древней скульптуры, находящийся  в моем доме  в
Цахале, тоже найден в Иордании, в окрестностях Аммана. Это великолепный бюст
царя, с короной на голове, с  вьющейся  бородой, с  волосами, заплетенными в
косички,  с жемчужными  серьгами в ушах.  Совершенно уникальна  корона.  Она
известна  как  'корона-тюрбан'  и  похожа на те,  что носили  в  свое  время
фараоны,  со страусовыми  перьями, прикрепленными по обе  стороны  ее. Но  в
отличие  от  египетской  диадемы, по краям этой  короны, около  лба, имеются
узорчатые рельефы в форме цветов, куда инкрустировались драгоценные камни.

     Когда  я  купил этот  бюст, я понял, что  в  руки мне попал  редкостный
предмет.  Но  лишь  впоследствии  мне довелось  узнать,  что он  вполне  мог
символизировать образ  царя  Давида  и что корона на  его  голове могла быть
короной царя  аммонитян! Однажды  вечером я листал второй том 'Views of  the
Biblical World', и неожиданно на меня со страниц книги посмотрел царь. Точно
то  же  лицо,  что и  на  бюсте,  попавшем  мне  в  руки.  Под  иллюстрацией
приводилась цитата из Пятикнижия: 'И взял  Давид венец царя их с головы его,
-- а в нем было талант золота и драгоценный камень, -- и  возложил его Давид
на  свою голову'. В примечании говорится, что это статуя из  алебастра и что
она была найдена  при раскопках, которые проводились в окрестностях  Аммана,
что она напоминает образ семитского царя и датируется примерно 1000 годом до
н.  э., то есть началом  Израильского царства. Стих под иллюстрацией взят из
Второй Книги Самуила, в которой описывается  победа Давида над аммонитянами,
после того как он овладел их столицей Раббой (Раббат-Аммоном) и вывез из нее
большую добычу, и в  знак того, что власть  над Аммоном перешла к нему, взял
корону их царя и возложил ее на свою голову.

     Этот  бюст  я  купил   у  торговца   древностями  Байдуна.   При  каких
обстоятельствах он  сам приобрел его, я не  спрашивал и  не  наводил справок
стороной. Я следовал принципу  своего  учителя,  профессора Гивона,  который
говорил, что, приобретая древности, человек не должен покупать вместе с ними
историй, которые  продавцы  прилагают  к  своему товару. В Старом  городе  я
регулярно   посещаю    четыре   лавки    древностей:   Абу-Антона   (Кандо),
ассирийца-христианина  из  Бет-Лехема,  Абу-Салаха  (Муминджяна),  армянина,
Абу-Диса и Байдуна. Торговля древностями -- это не просто необычное занятие.
Лавка древностей живет особой жизнью. Она открыта для всех, но в глубине  ее
и над ней есть темные чуланы, тайники и запечатанные ящики, доступ к которым
открыт лишь  для  немногих избранных. В тусклом свете покрытые  густым слоем
пыли глиняные сосуды предстают в мистической ауре. Только придя домой, отмыв
их от грязи столетий и сняв современные наслоения, --  плоды  реставрации  и
подделки, -- ты обнаруживаешь истину во всей ее наготе. Иногда единственное,
что остается  сделать, --  это  выбросить 'древность' в помойное  ведро.  То
оказывается, что голова и корпус принадлежат различным фигуркам,  то грудь и
нос  изготовлены  из  гипса  и клея.  Я  вспоминаю, как я  купил  хевронскую
ритуальную  курильницу, верхняя часть которой  оказалась миской из  древнего
Шхема;  ее основание было  срезано  стальной  пилкой  и пригнано  к горлышку
курильницы.

     Однако, бывают и приятные неожиданности. Однажды я купил длинный  узкий
кувшин за  гроши. Сняв с помощью  кислоты приставшую  породу, я  увидел, что
сосуд    украшен   перекрещивающимися   черными   полосами   и    небольшими
орнаментальными выступами, типичными для египетской керамики,  изготовленной
более четырех тысяч лет тому назад. Он был найден в районе Газы.

     Даже когда я не нахожу  ничего интересного в лавках древностей, я люблю
бродить по  улочкам базара в Старом городе. Каменные арки, истоптанные камни
мостовой, прохлада  и полумрак, дурманящий запах специй -- все  это  создает
фантастическую атмосферу, воскрешает миры,  канувшие в  вечность. Они далеки
от наших дней, но близки сердцу. Так  было три тысячи лет тому назад. Юноша,
продающий  'каак'  (калачи, обсыпанные семенами  сезама), носильщик со своим
ослом, нагруженным мешками с мукой, женщины из арабских деревень в платьях с
вышивкой, и даже арабская речь,  звучащая повсюду, обычаи арабских жителей и
их манера говорить, в особенности. если  это феллахи и  бедуины, --  во всем
этом я нахожу некую близость к древнему миру, миру живущему в Библии.

     Я никогда не проходил мимо арабского пахаря или жнеца, не обратившись к
нему  с приветствием: 'Саха бадну' ('Будь здоров') и всегда слышал  в ответ:
'Бадну  исалмо' ('И тебе того же'). Подобный  обычай существовал и у евреев.
Боаз обращался к жнецам со словами:  'Господь  с вами', а  они отвечали ему:
'Да благословит тебя Господь!' Когда я хожу  по улицам Старого города и вижу
арабов, которые сидят у входа в свои лавки и прихлебывают кофе, наши взгляды
встречаются.  Никто не отводит глаз. Я желаю  им мира, и они приглашают меня
разделить с ними компанию и выпить чашку кофе.

     Нет разницы между  арабским 'Салам алейкум' и еврейским 'Шалом алейхем'
('Мир тебе') или арабским 'Алла маак' и нашим 'Элохим имха' ('С тобою Бог').
Но арабы не были изгнаны из своей страны и не были отрезаны от своего языка,
тогда как мы, евреи,  бродили по всему свету, и наша  манера речи претерпела
серьезные изменения, прежде чем мы вернулись к своим истокам.

     Голова, увенчанная великолепной короной царя Аммона, этого современника
царя  Давида, стоит  в  моем доме на  подставке  из черного дерева в книжном
шкафу. Под  ней и рядом  стоят тома Библии,  сочинения Бен-Гуриона, труды по
палестиноведению. Здесь ее место. Ибо ничто в этих книгах  не чуждо ей, даже
в тех, что были написаны через три тысячи лет после смерти царя.


     Давид  передал   своему   сыну  Соломону  благоустроенное  царство,   с
налаженной  администрацией,  царство  в безопасных границах,  которое  имело
широкие торговые связи  и находилось  в  союзе со своими северными соседями:
Хирамом, царем Тира, Той, царем Хамата, и Талмаем, царем Гешура.

     Чувствуя  приближение смерти, Давид призвал Соломона (уже взошедшего на
престол), чтобы  в  последний раз  напутствовать  его:  'Будь  тверд  и будь
мужествен. И  храни завет  Господа, Бога твоего, ходя путями Его  и соблюдая
уставы Его и заповеди Его... как  написано в Законе Моисеевом'. После  этого
он упомянул имена троих людей и объяснил сыну, как поступить  с ними: одному
оказать милость, а двух других -- убить.

     Эти  двое  были   замешаны  в   мятеже  Авшалома.  А  Барзиллай  оказал
гостеприимство  Давиду  и  его  людям,  когда  они  бежали в  Гилад.  'Сынам
Барзиллая окажи милость, чтоб они были между питающимися  за  твоим  столом;
ибо они пришли  ко мне,  когда я  бежал от Авшалома, брата твоего'.  Второй,
Шими, сын  Геры, напротив, примкнул  к  мятежникам и  натравливал  народ  на
Давида. Давид сказал о нем  Соломону в тот час: 'Вот еще  у тебя  Шими... он
злословил меня  тяжким  злословием...  Не  оставь  его безнаказанным, ибо ты
человек мудрый, и знаешь, что тебе сделать с ним,  чтобы низвести седину его
в крови в  преисподнюю'. Однако, главным преступником, чью седину Соломон не
должен  был  отпустить  мирно  в  преисподнюю,  Давид  считал Иоава,  своего
военачальника и племянника, сына  Цруи. Иоав героически сражался за Давида и
спас  его  царство. Однако Давид затаил неугасимую ненависть против  него, и
даже  пытался сместить его.  Сыновья  Цруи,  Иоав и два его брата,  были, по
мнению  царя, жестокими  и  кровожадными  людьми.  Они  предпочитали  решать
спорные вопросы мечом,  а не  мирными  средствами. Давид не  трогал Иоава во
время  своего  царствования,  потому  что  тот  мог склонить  колено  Иехуды
последовать за собой и оставить царя.

     С годами  росла  его  ненависть  к Иоав у, и когда 'приблизилось  время
умереть  Давиду', он  завещал Соломону: 'Еще ты знаешь, что сделал мне Иоав,
сын  Цруи, как поступил он с  двумя вождями войска Израильского,  с Авнером,
сыном Неровым, и Амасой, сыном Иетеровым, как он умертвил их, и пролил кровь
бранную во  время мира, обагрив кровию бранною пояс на чреслах своих и обувь
на ногах своих.  Поступи по  мудрости твоей,  чтобы не отпустить  седины его
мирно в преисподнюю'.



     Я  знал  одного  руководителя  народа,  который  во  многих  отношениях
напоминал  царя Давида,  в  частности, был неспособен забыть  обиду. Это был
Давид Бен-Гурион. Правда, на закате дней своих он погрузился в себя, забыл о
существовании большинства своих недоброжелателей  и простил им  то, что  они
отравляли ему жизнь.  Был, однако, один человек, которого он  не забыл  и не
простил.

     В 1969 году неожиданно скончался от разрыва  сердца Леви Эшкол, который
стал  премьер-министром Израиля после отставки Бен-Гуриона и был его главным
противником в  годы  его  старости.  Я отправился к  Бен-Гуриону  и  пытался
убедить его принять участие в похоронах Эшкола или, по  крайней мере, пройти
мимо  его  гроба,  установленного  на  площади  перед  Кнесетом.  Бен-Гурион
отказался. На все доводы, приводимые мной, он отвечал лаконично, что если бы
последовал моему совету, это было бы ханжеством. Он сожалел, что Эшкол умер,
но отправиться  на  похороны значило воздать  честь,  пусть  даже  последнюю
честь,  покойному, а  этого он не  собирался делать.  'Воздать честь Эшколу?
Нет'. Его  сжатые губы не выдали того, что он думал об Эшколе, но  глаза его
сказали все. В них была жгучая боль, боль открытой, кровоточащей раны, раны,
которая вовек не заживет.



     Старший  сын  Давида  Адония,  родившийся  от  брака  царя с прекрасной
Хаггит, завел себе колесницы и всадников  и разъезжал в колеснице по  улицам
Иерусалима,  а перед  ним бежали пятьдесят скороходов. Когда Давид одряхлел,
Адония возгордился и заявил:  'Я  буду  царем'.  Но он не достиг своей цели.
Пророк Натан,  Бная,  сын  Иехояды,  военачальник  Давида,  и Бат-Шева, мать
Соломона, расстроили  его козни и открыли  Давиду  глаза на его  дела.  Царь
поклялся им: 'Жив Господь, избавляющий душу мою от всякой беды. Как я клялся
Господом, Богом Израилевым, говоря, что Соломон,  сын мой, будет царствовать
после  меня  и сядет  на престоле моем  вместо  меня,  так  я и  сделаю  это
сегодня'.

     На церемонию коронования Соломон поехал, следуя наказу отца, на царском
муле.

     Конь -- благородное и сильное животное. Он издает звонкое ржание, гордо
несет  свою голову, его густая  грива развевается на ветру, изо  рта  падают
хлопья пены. Мул совсем не похож на коня.  В нем  нет ничего величавого.  Но
мулы  незаменимы  при езде  в  горах.  Их ноги  имеют  восхитительную форму,
мускулисты  и  сужаются книзу. Их копыта невелики,  но тверды, как сталь. Не
только на крутых тропах, но даже на гладких камнях они не оступаются.

     В  годы  моего  отрочества  отец  купил  молодого мула.  Барышник-араб,
торговец  мулами, ходил с  ними от селения к селению. Шел он  из Дамаска.  К
тому времени, когда  он добрался до Нахалала, у него осталось только  восемь
мулов, и мы купили одного, годовалого.

     Мы назвали его Элифелетом. Это  было милое животное, с черной и мягкой,
как бархат, шерстью. На  первых  порах он был очень  пугливым. Стоило слегка
коснуться его, как он прядал  ушами и начинал  дрожать  всем телом. Когда он
подрос и пришло  время  объезжать его, я  вывел его в поле.  Он не  знал еще
удил, и  я,  подражая  нашим арабским соседям, обмотал его  морду  веревкой.
Седла я  тоже не положил ему на спину. Нас обоих устраивало, что  он был без
седла.

     Когда я влез на него, он мгновение стоял словно в столбняке.  Но тут же
опомнился и начал делать все, чтобы избавиться  от меня. Он пригнул голову к
земле  и перешел  на галоп, время от  времени  брыкаясь изо всех сил.  Я был
опытным  ездоком, но  Элифелет очень  скоро добился своего.  Возвращались мы
домой порознь: Элифелет впереди, а я на изрядном расстоянии от него.

     Хотя все мои попытки удержаться на  муле вели к бесчисленным падениям и
все мое тело было покрыто царапинами  и синяками, я упорно добивался своего.
В конце  концов, Элифелет привык ко  мне. В субботу я обычно ездил со своими
товарищами:

     они -- на конях, я--на муле. На  ровной местности они обгоняли меня. Но
как  только мы оказывались в  горах, ни одна  лошадь не могла  сравниться  с
Элифелетом. Перебирая  своими легкими копытами, он продирался через  заросли
теребинта и уверенно шел тропинками, которых я не мог даже различить. Помесь
лошади с ослом, мул самой природой  предназначен для  передвижения  в горах.
Так было во все времена. Большие пустыни между Аравией и Египтом  пересекали
караваны  верблюдов.  Приморская  долина была царством железной  колесницы и
коня. В  нашей  гористой стране, в  Гиладе и Галилее, Шхеме и  Хевроне, цари
Давид и Соломон ездили верхом на мулах.


     Давид царствовал сорок лет -- семь лет в Хевроне над Иудеей  и тридцать
три года в  Иерусалиме над всем Израилем.  Первые десять лет царствования  в
Иерусалиме  он  воевал, расширял пределы государства и организовывал систему
обороны, пока,  наконец, внешние враги не перестали донимать его. Набеги  на
колена Израиля, которые продолжались в период  Судей и в царствование Саула,
прекратились.   Никто  из  соседей  Израиля  не  осмеливался  покушаться  на
безопасность границ царства Давида.

     Но внутри страны, при царском дворе, не было конца козням. Авшалом убил
своего брата Амнона. Убийца бежал к своему деду, царю Гешура, и спрятался  в
его доме. Через несколько лет он  вернулся, поднял мятеж  против своего отца
Давида  и  был убит  царским  военачальником Иоавом. Шева, сын  Бихри,  тоже
пытался поднять восстание против Давида и потерпел неудачу. Он искал убежища
среди жителей Авел-Бет-Мааха,  но  был  умерщвлен  ими,  и  голова его  была
отослана Иоаву. Израиль поражали также стихийные бедствия --  засуха и чума.
Но  вопреки  всем   этим   испытаниям,  царство   Давида   достигло  вершины
политического и  военного могущества  и  границы  его  были неприступны  для
врагов.

     В наши времена, как и в начальный период царствования Давида, положение
на границах и вопросы безопасности были центральной и первоочередной заботой
государства  Израиль. Первые  пограничные линии явились результатом Войны за
Независимость  1948--1949  годов.   С  окончанием  войны  Израиль   подписал
соглашения   о   прекращении   огня  со   своими  соседями.  Эти  соглашения
устанавливали границы Израиля по  линиям, удерживаемым израильской армией  и
армиями арабских стран к моменту прекращения военных действий. Старый  город
и Хевронские высоты,  которыми овладели иорданские войска в ходе этой войны,
остались под властью арабов.

     Следующая  война  --  Синайская  кампания  (она  же  'операция  Кадеш')
разразилась  в 1956 году,  через восемь лет после Войны за  Независимость, и
причиной  ее  было  закрытие Египтом  Тиранского  пролива  для  израильского
судоходства. В этой войне  участвовали только Израиль и Египет. Хотя Израиль
в  ходе  этой кампании  овладел Шарм-аш-Шейхом, который контролировал вход в
пролив, границы  Израиля не подверглись изменению. Под давлением Соединенных
Штатов и Советского  Союза  Израиль  передал пункты, контролирующие  вход  в
пролив,  чрезвычайным  силам  Объединенных  Наций на  том  условии, что  они
обеспечат беспрепятственный проход через него израильским судам.

     В 1967 году, одиннадцать  лет спустя  после Синайской  кампании, Египет
снова развязал войну против Израиля. На этот раз к нему присоединились Сирия
и  Иордания. Эта война получила название Шестидневной. Как и в 1956 году, ее
причиной   явилось  закрытие  Египтом  входа  в   пролив   для  израильского
судоходства, но на  этот  раз результаты были  иными. Израиль  овладел  всем
Синайским  полуостровом,  Западным  берегом,  Старым  городом  Иерусалима  и
Голанскими  высотами.   Война  не   завершилась   подписанием  соглашений  о
перемирии,   но   были   установлены   линии   прекращения   огня,   которые
соответствовали  положению,  сложившемуся   к  моменту  прекращения  военных
действий. Никакие переговоры  по заключению мирного договора и  установлению
постоянных  границ  между  Израилем  и арабами  после  Шестидневной войны не
велись, как  не велись они  и  после  Синайской кампании. Арабы требовали от
Израиля отвести войска к  довоенным границам. Израиль отказался сделать  это
без мирных договоров.

     Через  семь  лет, в  1973 году, вспыхнула новая война --  Война Судного
дня.  В  этой'войне приняли  участие Египет  и  Сирия.  Иордания  осталась в
стороне. В результате этой войны существенных изменений  в  границах тоже не
произошло.  После  прекращения военных действий были подписаны  соглашения о
'размежевании сил'. В соответствии с  израильско-египетским соглашением наши
войска отошли на  20 километров от Суэцкого  канала,  но остальной Синай  мы
продолжали   удерживать.   Существенных   изменений   не  произошло   и   на
сирийско-израильской  границе.  Таким образом, в течение десяти с лишним лет
Израиль контролирует более обширную территорию, чем в  какой бы то  ни  было
другой период своей истории.  Ясно, что нынешние  линии прекращения  огня не
будут  постоянными границами  Израиля,  и  возможно,  что  в  рамках  мирных
договоров между Израилем  и  его  соседями  будут определены новые  границы.
Возможно,  арабы  согласятся  признать Израиль  и примирятся  с  фактом  его
существования  в обмен  на эвакуацию  Израилем  части территорий, которые он
удерживает в настоящее время.

     Если  в самом деле будут установлены постоянные границы Израиля, то  он
столкнется с той же проблемой, что и царство Израильское  в  период  Давида:
границы,  обнимающие территорию только  еврейского  заселения,  не обеспечат
безопасности  государству Израиль. В границах,  возникших в результате Войны
за  Независимость,  Израиль  имел  'узкую  талию'  протяженностью  менее  20
километров, и это в самом густонаселенном районе страны, между Тель-Авивом и
Хадерой! Более того,  Израиль оказался бы  уязвимым для авиации  противника,
если бы он лишился  возможности установить на высотах вдоль  линии Иерусалим
-- Шхем свою аппаратуру раннего предупреждения.

     Царство   Давида  разрешило  эту  проблему,  покорив  соседние  народы:
идумеев,  моавитян,  аммонитян,  арамейцев.   В  результате  господства  над
территориями этих народов был создан пояс  безопасности вокруг уделов  колен
Израилевых. В наше время, начиная с Шестидневной  войны,  Израиль тоже имеет
зону безопасности, отдаленную от территории еврейского заселения.

     Не может быть речи о порабощении народов, живущих в пределах этой зоны,
но  их земли  являются  'контролируемыми  территориями'.  Война  Судного дня
доказала важность этих  пространств для безопасности Израиля. Хотя  арабским
армиям удалось осуществить внезапное нападение на Израиль, ни один еврейский
населенный  пункт  в  пределах самой страны не  пострадал.  Военные действия
проходили в пределах внешнего кольца безопасности: против египетских войск в
западном Синае и против сирийской армии -- на Голанских высотах.

     Будущие  границы   Израиля  были  моей  главнейшей  заботой  с  момента
провозглашения государства. Каким станет  Израиль нашего времени? Как велика
будет  его  территория?  Какие  области  исторического Израиля  войдут в его
состав, а какие  нет?  Я удостоился  чести  играть активную роль  в  поисках
ответов на эти вопросы

     Я   принимал  участие   в  переговорах   с  королем  Иордании   и   его
представителями после Войны за Независимость. Я также поставил свою подпись,
от имени  Израиля, на карте, приложенной к соглашению  о  прекращении огня с
Хашимитским королевством.  После Синайской кампании  1956  года, когда я был
начальником Генерального штаба, я участвовал в разрешении  спорных вопросов,
возникавших между  нами  и египтянами.  В  периоды обеих  последующих  войн,
Шестидневной войны и Войны  Судного  дня,  я был министром обороны  и членом
израильской   делегации,   которая   разрабатывала   условия   соглашения  о
прекращении огня  и размежевании сил с  нашими соседями  на востоке,  юге  и
севере -- Иорданией, Египтом и Сирией.

     На  стадии планирования,  когда  разрабатывались  предложения  о  наших
будущих  границах  с  арабскими государствами, я  объезжал фронты и изучал с
командирами местность.  Мы  должны  были  рассмотреть  комплекс  вопросов  о
границах с политической и военной точек  зрения: вопросы разграничения между
еврейскими и арабскими районами,  линий укреплений, наблюдательных  пунктов,
дорог в пустынях.

     Но вечером, когда  я  возвращался на  вертолете  домой, все  эти  мысли
улетучивались.
     Подо  мною  лежала  земля,  на которой  не было границ между  арабами и
евреями,  земля, покрытая  селениями  и  городами,  в полях  и садах, земля,
восточная граница  которой проходит по Иордану, а западным пределом является
Средиземное море.
     На севере ее высится гора  Хермон с вершиной, покрытой снегом, а на юге
ее обступает выжженная пустыня.
     Страна Израиля.


Популярность: 65, Last-modified: Thu, 08 Aug 2002 14:16:44 GmT