---------------------------------------------------------------
|             Цикл "Дестроер"              |
|       Перевод Эвелины Меленевской        |
+------------------------------------------+
|       Warren Murphy, Richard Sapir       |
|            Blood ties (1987)             |
+------------------------------------------+
|  Америка славит Лайла Лаваллета, изобрев-|
|шего автомобиль, который превращает  авто-|
|мобили с двигателем внутреннего сгорания в|
|допотопных монстров. Лишь немногим удается|
|разглядеть под этой  личиной  авантюриста,|
|поставившего  США  на  грань  краха.  Римо|
|Уильямс и Чиун, призванные охранять мошен-|
|ника, сталкиваются с единственным  челове-|
|ком на Земле, которого не в силах  уничто-|
|жить Дестроер. Это... отец Римо Уильямса! |
+------------------------------------------+
        Этот файл из коллекции художественной литературы
                  Андрея Федоренко (2:4641/127)
 Sysop: Andrey Fedorenko Fido: 2:4641/127
 Modem: USRoboticks Sportster 33600, V34+
 Data: (0612) 64-20-97 Voice: (0612) 64-16-43
 Work time: 00.00 -- 23.59
---------------------------------------------------------------

               Перевод с английского Эвелины Меленевской




  Чиун, правящий Мастер Синанджу,  почтенный  глава  древнего  рода  наемных
убийц-ассасинов,  служившего  властителям  мира с древних времен, недоуменно
вздохнул:
  -- Ничего не понимаю!
  -- Я не сомневался: рано или поздно ты придешь к моему образу  мыслей,  --
сказал Римо Уильямс, его ученик и последователь.
  -- Молчи, белый! Что за манера все на свете обращать в шутку!
  -- А я не шучу.
  --  Поговорим  в  другой  раз,  когда ты сумеешь вести себя как подобает и
держать свой бестолковый язык за зубами.
  "Как угодно", хотел было сказать Римо, но, сообразив, что, сделай он  так,
жизнь  его  станет  сущим  несчастьем, а выслушать Чиуна все равно придется,
склонил голову:
  -- Прости, папочка. Что именно ты не понимаешь?
  -- Так-то лучше, -- сказал Чиун. -- А не понимаю я, что за чепуха с  этими
канцерами.
  -- С чем?
  -- С канцерами. Ведь канцер -- это болезнь?
  -- Да. И весьма опасная -- рак.
  -- Но если рак так ужасен, почему все стремятся приобщиться к нему?
  -- Не встречал никого, кому хотелось бы заполучить рак, -- сказал Римо.
  --  Я сам видел. Или ты думаешь, я совсем глупец? Люди собираются в толпы,
чтобы иметь канцер! Много раз видел. Своими собственными глазами.
  -- Ну теперь уже я ничего не понимаю! -- воскликнул Римо.
  -- Собственными,  --  настойчиво  повторил  Чиун.--  По  телевизору.  Ради
канцеров  прерывают  даже  регулярные  передачи,  и  все эти длинноволосые и
неряшливые люди поют, танцуют и кричат: "Канцер для фермеров!", "Канцер  для
шахтеров!"
  Некоторое  время  Римо обдумывал услышанное. Чиун длинными ногтями выбивал
дробь по натертому  до  блеска  полу  гостиной  занимаемых  ими  гостиничных
апартаментов.
  Наконец Римо сказал:
  --  Может,  ты имеешь в виду концерты? Благотворительные концерты в помощь
сельскохозяйственным рабочим и прочим?
  -- Именно. "Канцер для фермеров!"
  -- Чиун, канцер и концерт -- разные вещи. Концерт  --  это  представление.
Денежный  сбор  от  благотворительных  концертов  идет  в  пользу  больных и
неимущих.
  Теперь призадумался Чуин.
  -- Кто это -- неимущие?
  -- Таких много. И в Америке, и по всему миру.  Это  бедные  люди,  которым
нечего есть. Даже прикрыть наготу нечем.
  --  В  Америке?  В  Америке есть такие бедные?! -- недоверчиво переспросил
Чиун.
  -- Да. Встречаются.
  -- Не верю! В жизни своей  не  видел  страны,  которая  бы  так  швырялась
деньгами. В Америке не может быть бедных.
  -- И все-таки они есть.
  Чиун покачал головой.
  --  Никогда  не  поверю.  --  Он  отвернулся  к  окну.  -- Вот я -- я могу
рассказать тебе, что такое бедность. В стародавние времена...
  И поняв, что ему предстоит  в  десятитысячный  раз  услышать  о  том,  как
невыносимая  нищета  заставила  жителей  северокорейской  деревушки Синанджу
податься в наемные убийцы, Римо тихо выскользнул за дверь.



  Когда  Римо  вернулся,  то,  замерев  в  гостиничном   коридоре,   услышал
доносящиеся из номера горестные всхлипывания. Чье-то пение служило им фоном.
  Он  толкнул  незапертую дверь. Чуин, сидевший перед телевизором на татами,
поднял на него ореховые глаза, в которых сверкали слезы.
  -- Римо, я все понял!
  -- Что именно, папочка?
  -- Что нищета и голод -- бедствие, поразившее  Соединенные  Штаты.  --  Он
показал  на экран, на котором распевал какой-то парень. -- Ты только взгляни
на этого беднягу. Ему не на что купить себе нормальные  штаны.  Он  вынужден
покрывать  голову  тряпьем.  У  него нет денег, чтобы постричься или хотя бы
купить мыла, и все-таки он поет вопреки  своему  убожеству!  О,  невыносимая
противоестественность  нищеты  в этой злобной и беспечной стране! О, величие
бедняка, не согнувшего спину перед несчастьями! -- причитал Чиун.
  -- Папочка, это Уилли Нелсон.
  -- Привет тебе, Нелсон, -- откликнулся Чиун,  смахивая  слезу.  --  Привет
тебе, мужественный, непокоренный бедняк!
  -- Уилли Нелсон, к твоему сведению, может скупить пол-Америки.
  -- Что!?
  -- Он певец. Очень богатый и знаменитый.
  -- Почему же он в лохмотьях?
  Римо пожал плечами.
  -- Это концерт в пользу фермеров. Чтобы собрать для них денег.
  Чиун снова вперился в экран.
  --  А  может,  он не откажется устроить такой же и тем самым принести этой
штуке, -- он махнул рукой на телевизор, -- наипочетнейшее  место  в  истории
человечества?
  -- Нельзя ли поточнее? -- осведомился Римо.
  --  Концерт в пользу ассасинов, -- пояснил Чиун. -- И чтобы все вырученные
деньги пошли мне.
  -- А что, неплохая идея.
  -- Рад, что тебе нравится. Пожалуй, я поручу тебе организационные вопросы.
  -- Почту за честь, папочка, -- откликнулся Римо, и Чиун поглядел на него с
недоверием. -- Но, к несчастью, я позвонил Смиту и у него для  меня  нашлось
дело.
  -- Пустяки! -- отмахнулся Чиун. -- Концерт в пользу убийц -- вот настоящее
дело.
  -- Обсудим это, когда вернусь.
  Уходя, Римо слышал, как Чиун кричит ему вслед:
  --  Концерт!  Специально  к  случаю  я напишу стихотворение в традиционном
корейском стиле "Унг" и  сам  его  прочитаю.  "Привет  тебе,  Нелли  Уилсон,
надежда бедных!" Ему понравится.
  -- За что караешь, Господи? -- пробормотал Римо себе под нос.



  У  Марии  был  Дар.  Другие могли бы назвать его талантом или могуществом,
однако Мария была преданной католичкой, каждый день причащалась святых  тайн
в  церкви  Св.  Девина,  твердо  верила,  что все хорошее в этой жизни -- от
Создателя нашего, и не позволяла  себе  думать,  что  способность  проникать
взором в будущее -- что-либо иное, как не Дар Божий.
  Этот  Дар  и  раньше спасал ее. И сейчас, когда она отъехала от цветочного
магазина, положив на сиденье рядом с собой букет весенних цветов, ему  вновь
предстояло сохранить ей жизнь.
  На этот раз ненадолго.
  Мария  держала  руль,  как всегда сжимая в правой руке нитку черных четок.
Посмотрев в зеркало заднего вида, не обнаружила серебристого седана, который
ожидала увидеть, коротко выдохнула:  "Слава  Богу!"  и  отсчитала  еще  одну
бусину  на  четках,  доставшихся  ей от матери, а той -- от ее матери, еще в
Палермо, на родине.
  Напрасно я с ним пререкалась, думала она. Надо было идти прямо в полицию.
  Почти на выезде из Ньюарка ее  посетило  видение.  Впереди  был  спокойный
перекресток,  и  вдруг  на  Марию  снизошла  странная  легкость.  Мир вокруг
сделался серым и плоским, и  крест-накрест  заплясали  в  глазах  непонятные
тоненькие  черные полоски, уже не раз виденные раньше. Она нажала на тормоз.
Когда,  через  мгновение,  зрение  прояснилось,  перед   ней   снова   лежал
перекресток, но не такой, как раньше, а каким ему предстояло стать.
  Мария  увидела,  как  ее  маленькая  "хонда"  приближается  к перекрестку,
тормозит, едет снова, и вдруг огромный трейлер накатывается прямо на нее. Из
разбитого ветрового стекла "хонды"  торчит  женская  рука,  и  с  замиранием
сердца  Мария  узнала  черные четки, стиснутые в безжизненных пальцах. Своих
собственных безжизненных пальцах.
  Когда видение померкло, Мария отъехала к обочине и остановилась.  Мимо  по
направлению  к  перекрестку проехал золотистый фургон. Она уткнулась лицом в
руль, но уже через секунду душераздирающий визг тормозов заставил ее поднять
голову.
  Это  рваными  рывками  пытался  остановиться  фургон,  но  его   с   силой
развернуло,  и  послышался  глухой удар. Трейлер -- тот самый, из видения --
снес ему радиатор и с воем пополз дальше.
  -- О, Господи!
  Выскочив из машины, Мария побежала  к  покалеченному  фургону,  из  кабины
которого на ватных ногах выбирался парень в джинсах.
  -- Вы не пострадали? -- спросила Мария.
  --  Нет...  кажется,  нет,  --  неуверенно проговорил парень и поглядел на
смятый передок своей машины. -- Ух ты! Пожалуй, мне еще повезло!
  -- Повезло нам обоим, -- сказала Мария и пошла назад  к  "хонде",  оставив
озадаченного этими странными словами водителя посреди дороги.
  Уже  второй  раз Дар спасал Марию. Тогда, впервые, она тоже была за рулем,
на пути в Ньюаркский аэропорт. На Бельмонт-авеню застряла в дорожной  пробке
и,  нервничая,  ждала.  Все  те же черные полоски вдруг застили ей зрение, а
потом она увидела авиалайнер, с натугой взлетающий в небо... выше... выше --
и вдруг он пал камнем, взорвался и дымно сгорел где-то в  районе  Байонского
парка.  Мария  знала,  что  это  тот самый самолет, на котором ей предстояло
лететь. Непонятно откуда, но знала, и все тут. Знала она и то, что взлет еще
не объявлен и что время у нее есть.
  Она выскочила из машины, не обращая внимания на гудки и ругань,  бросилась
к   телефону   и   трясущимися  руками  стала  набирать  телефон  аэропорта.
Дозвонилась, но никто даже не подумал прислушаться к ее  словам.  Сгорит  на
взлете, спросили ее, там что же, подложена бомба? Нет?
  Тогда  откуда  же ей известно, что самолет разобьется, едва оторвавшись от
земли?
  -- У меня было видение, -- опрометчиво призналась Мария, сама понимая, что
этого говорить не стоит.
  -- Ах, вот как, -- сказали в аэропорту. -- Тогда спасибо,  что  позвонили,
-- и повесили трубку.
  Заливаясь  слезами, Мария вернулась к машине. Лучше бы мне солгать, думала
она, насочинять небылиц, только б они поверили и отменили  взлет.  Например,
что я -- террористка и требую выкупа.
  Она вывела машину из пробки, направилась к дому и проехала всего несколько
кварталов,  когда  заметила  в  окно  "хонды"  самый обычный на вид самолет.
Задрав нос, он поднимался в воздух -- тяжело, медленно, с бликами солнца  на
остроконечных  крыльях. На мгновение ей показалось, что все обойдется. И тут
он рухнул. Мария зажмурилась, изо всех сил стиснула руль, надеясь ничего  не
услышать.  Тщетно  --  где-то вблизи парка раздался глухой взрыв, похожий на
отдаленный раскат грома.
  В этот день погибли 128 пассажиров. Но Марии среди них не было.
  Способность к предвидению открылась  у  нее  еще  в  детстве.  Она  умела,
например,  не  снимая  трубки,  угадывать, кто звонит. С годами Дар креп, но
вплоть до выпускного класса школы Мария не принимала его всерьез.
  Тогда, на занятиях по  изобразительному  искусству,  мистер  Зенкович  дал
всему  классу  задание лепить из глины. Мария обнаружила, что разминать ее в
руках, влажную, серую, податливую, доставляет успокоительное удовольствие, и
как бы сам собой вылепился бюст  неведомого  молодого  человека  с  твердыми
чертами  привлекательного  лица,  глубоко  посаженными  глазами  и  высокими
скулами. Все  были  просто  поражены  жизнеподобием  этой  скульптуры,  все,
включая Марию, которая никогда раньше лепить не пробовала.
  Бюст  обожгли  в  муфельной  печке, Мария принесла его домой, поставила на
книжную полку и думать о нем забыла -- до того  дня,  когда  привела  домой,
чтобы  познакомить  с  родителями,  своего  жениха.  Ее мать первой обратила
внимание, как удивительно схож молодой человек  с  достопамятным  бюстом.  И
прежде  чем  этот  молодой  человек стал ей мужем, Мария, не желая вопросов,
ответов на которые у нее все равно не было, разбила скульптуру.
  Насчет мужа она ошибалась. Он не собирался донимать ее своим  любопытством
--  в  той  же  мере,  как  не  желал  отвечать на ее расспросы, связанные с
работой, то и дело задерживающей его вне дома. Они жили как чужие, связанные
только постелью, и когда терпение Марии иссякло, она поразила свое семейство
требованием развода. У них был маленький сын, который  остался  с  отцом,  и
больше  Мария  его  не видела. А теперь он лежал на маленьком ньюджерсийском
кладбище, и только мать приносила цветы на могилу.
  Ей было 56. В глазах цвета кленового сиропа  светились  боль  и  мудрость.
Темноволосая, сохранившая фигуру тридцатипятилетней, в пальто цвета лаванды,
она вышла из машины у кладбища, проскользнула в щель между створками ворот и
привычно  направилась  по  отороченной  зеленью  дорожке. Сладкий воздух пах
свежей хвоей. Прижимая к себе букет, она думала о смерти.
  Смерть сопровождала ее всю жизнь -- из-за Дара. Не такая уж это радость --
знать будущее. Иногда это полезно, но способность  предвидеть  смертный  час
тех,  кого  любишь,  и  порой  надолго вперед, -- сомнительное удовольствие.
Целых три года Мария с точностью до дня и часа знала, когда рак доконает  ее
мать.  Долгих  три  года она хранила этот секрет в своем сердце, умоляя мать
лечь на обследование. Когда та наконец согласилась, было уже поздно.
  Так и пришлось Марии научиться держать свое знание при себе, усвоив:  чему
быть,  того  не  миновать.  Но дважды она видела собственную смерть и дважды
избегала ее. И все-таки когда-нибудь это ей не удастся.
  Мария миновала мужчину, склонившегося над чьей-то могилой.  Она  думала  о
еще  одной  смерти -- своего сына. Дар ей тогда не помог, смерти сына она не
предвидела, даже вообразить не могла, что его арестуют и казнят в тюрьме  за
преступление, которого он не совершал.
  После  развода  она  оставила ребенка мужу, надеясь, что, как мужчина, тот
сумеет лучше подготовить мальчика к жизни. Тогда она убедила себя,  что  это
решение правильное. Кто мог предвидеть, чем все обернется?
  Я могла, сказала себе Мария.
  Сейчас она в последний раз поклонится могиле сына, потом пойдет в полицию,
а что уж там будет дальше -- все равно.
  Постукивая  каблучками,  она дошла до знакомой развилки, у которой высился
засохший старый дуб, а под ним стоял мраморный обелиск с высеченным  на  нем
именем Дефуриа. Тут ей надо было сойти с дорожки.
  Так она и сделала.
  Подходя  к  родной  могиле, Мария услышала за собой размеренную поступь и,
побуждаемая скорее любопытством, чем интуицией, обернулась на  звук.  К  ней
шла смерть.
  Это  был  высокий  мужчина  в  габардиновом  пальто, с глубоко посаженными
глазами на чеканном лице. Шрам, пересекавший правую  скулу,  делал  его  еще
бездушней.  Такого  жестокого  выражения  на  этом  лице  она еще никогда не
видела.
  -- Что, выследил?
  -- Да, Мария. Я знал, что ты приедешь сюда. В это время  ты  всегда  здесь
бываешь. Все не можешь расстаться с прошлым?
  -- Это мое прошлое. Я вольна поступать с ним как вздумается.
  --  Это  наше прошлое, -- сказал человек со шрамом, -- наше общее прошлое,
Мария. Мы повязаны им. Я не могу допустить, чтобы ты пошла в полицию.
  -- Ты убил нашего... моего сына!
  -- Ты же знаешь, что это не так.
  -- Ты мог спасти его!  Ты  знал  правду.  Он  был  невиновен.  Но  ты,  ты
отстранился. Ты позволил ему умереть.
  --  Напрасно  я  рассказал  тебе об этом. Но, видишь ли, я хотел, чтобы ты
вернулась. Я надеялся, ты поймешь.
  -- Пойму? -- Потоком полились слезы. -- Пойму? Я  поняла  только  одно:  я
отдала тебе мальчика, а ты позволил его казнить.
  Высокий протянул к ней руки.
  --  Мне  нужен  был  еще  один  шанс, Мария. -- Он улыбнулся. -- Мы уже не
молоды. Мне так грустно видеть тебя отчаявшейся. -- Улыбка  была  печальной,
умудренной. -- Я думал, мы сможем поладить.
  Мария  крепче прижала цветы к груди, а высокий небрежно вынул из-за пазухи
длинноствольный пистолет.
  -- Если бы я не знал тебя так, как знаю, я бы выторговал у тебя в обмен на
жизнь обещание держать язык за зубами. Я знаю: твое слово дорогого стоит. Но
ведь ты мне его не дашь, верно?
  Голос Марии остался чистым, твердым, бесстрашным.
  -- Верно, -- сказала она.
  -- Так я и знал, -- сказал высокий.
  В этот момент тонкие черные полоски снова запестрили в глазах Марии, и она
увидела будто со стороны, как из дула вырывается огонь, как пули вонзаются в
ее тело, как она падает. На этот  раз  предвидение  опоздало.  На  этот  раз
спастись  не  удастся.  Но  Мария  не  испугалась. Поразительное спокойствие
снизошло на нее. Ибо видела она  дальше  смерти,  дальше  этого  прохладного
весеннего  вечера  с  солнцем,  умирающим  в  верхушках  сосен.  С небывалой
ясностью увидела она судьбу своего убийцы, своего бывшего мужа, и произнесла
последнее пророчество:
  -- К тебе придет человек. Мертвый,  поправший  смерть,  он  принесет  тебе
гибель  в  пустых руках. Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь знать его
имя, и имя это явится тебе смертным приговором.
  Улыбка исчезла с лица убийцы, как изгнанный молитвой дьявол.
  -- Благодарю за предсказание, -- сказал он. -- Я слишком хорошо тебя знаю,
чтобы пренебречь им. Но всему свое  время.  Сейчас  у  меня  другая  забота.
Извини, что так получилось. -- Он прицелился. -- Прощай, Мария!
  Глушитель  выкашлянул два звука, подобных хлопкам шутих. От ударов в грудь
Мария пошатнулась, оступилась и потеряла туфельку с открытым носком. Тело ее
перекрутило, она упала, и воротник лавандового пальто  потемнело  от  крови.
Она  умерла  мгновенно,  прежде,  чем  ударилась головой о чью-то надгробную
плиту.
  Не такой представляла себе Мария смерть. Душа ее вовсе не выскользнула  из
тела. Нет. Но сознание сгустилось и стало сжиматься в мозгу все туже и туже,
все  плотней, пока не сделалось как бы величиной с горошину, но и на этом не
остановилось, а продолжало сокращаться  до  точки  невыразимо  крошечной,  с
атом.  И  когда  стало  ясно,  что  дальше  уже  не  уменьшится,  взорвалось
ослепительно белой вспышкой, осыпав сиянием Вселенную.
  Мария увидела себя плывущей в теплом золотом свете. и это было  похоже  на
возвращение  в  материнское  лоно,  пребывание в котором вдруг вспомнилось с
непостижимой ясностью. Видеть она могла во все стороны одновременно,  и  это
было  чудесно.  При  этом смотрела она отнюдь не глазами, нет. Скорее, перед
ней расстилались  видения,  подобные  тем,  какие  посещали  ее  при  жизни.
Невозможно  было  понять,  как  она могла видеть без глаз, но так было. И во
всех направлениях золотой свет расстилался до бесконечности далеко.  Кое-где
в  этой  беспредельности  мерцали  крошечные  искры.  Где-то  за границей ее
видения, она это знала, сияют звезды.
  Но к звездам Мария была равнодушна.  Она  просто  парила  себе  покойно  в
теплом беспамятном свете и ждала. Ждала, когда придет срок родиться снова.
  Человек в габардиновом пальто, опустившись на колени, смотрел, как угасают
цвета кленового сиропа глаза Марии. Сняв перчатку, он нежно прикрыл ей веки.
Прощальным благословлением упала на мертвый лоб слеза.
  Он  поднялся с колен и тут заметил букет -- белые пионы в облаке крошечных
звездочек подмаренника, букет, который Мария уронила на ближайшее надгробие.
Это была совсем простая гранитная плита с выбитым на ней крестом.
  И двумя словами. Именем усопшего.
  РИМО УИЛЬЯМС
  Человек со шрамом оставил цветы лежать там, где они упали.



  Его звали Римо, и  он  терпеливо  втолковывал  своему  попутчику,  что  на
самом-то деле вполне жив.
  --  Да ну? -- отзывался попутчик преувеличенно скучающим голосом, уставясь
в иллюминатор  и  гадая,  долго  ли  еще  им  кружить  над  лос-анджелесским
аэропортом.
  --  Ей-богу, -- без тени юмора подтвердил Римо. -- Все думают, что я умер.
У меня даже могила имеется. Юридически говоря -- да, умер. Но фактически  --
ничего подобного.
  -- Вот как? -- отсутствующе пробормотал попутчик.
  --  Случается,  люди  совершенно  не обращают на меня внимания. Вот как ты
сейчас. И это меня беспокоит. Серьезно. Это, знаешь ли, форма дискриминации.
Ведь не будь я юридически мертв, стал бы ты пялиться в окно, когда я с тобой
разговариваю?
  -- Не знаю и не хочу знать.
  -- Мортизм!  Вот  как  это  называется.  Или  смертизм.  Как  тебе  больше
нравится. Бывают сексисты, бывают расисты, а ты -- мортист. Думаешь, раз там
на кладбище в Нью-Джерси установили плиту с моим именем, так можно со мной и
не разговаривать? Ошибаешься! У мертвых тоже есть свои права.
  --Я и не спорю, -- сказал попутчик, которого звали Леон Хискос-младший.
  Это  был  непринужденных  манер,  с  мягким  взором голубых глаз и пышными
пшеничными волосами молодой человек в полотняном  пиджаке  от  Версаче,  без
галстука. Сидел он себе в салоне для курящих "Боинга-727", никого не трогал,
как   вдруг   --   здрасьте!  --  подходит  к  нему  этот  худощавый  тип  с
непропорционально  широкими  запястьями,  плюхается  в  соседнее  кресло   и
сообщает,  что  зовут  его  Римо Уильямс, но говорить об этом никому нельзя,
потому что юридически он, видите ли,  покойник.  Хискос  с  первого  взгляда
решил,  что  у  этого  Римо  --  шпаны-шпаной  в  солдатских брюках и черной
футболке -- не все дома, и отвернулся к окну, но недоумок этот как сел,  так
пошел трепаться и никак не угомонится.
  --  Вот  признайся  честно,  что  не принимаешь меня всерьез, -- приставал
Римо.
  -- Ох, да отвяжись ты!
  -- Ну вот! А я о чем говорю! А знаешь, я ведь не рассказываю  эту  историю
кому попало. Это в некотором роде честь. Ценил бы! А началось все, еще когда
я был полицейским в Нью-Джерси.
  --  Ты  что,  легавый?  --  вскинулся  вдруг  Леон Хискос-младший, впервые
взглянув Римо прямо в глаза -- темные, глубоко  посаженные,  без  блеска.  И
взгляд у них был и впрямь, как у мертвеца.
  -- Был когда-то, -- кивнул Римо. -- Пока меня не казнили.
  -- А, -- неопределенно протянул Хискос.
  -- В парке нашли забитого до смерти торговца наркотой, а рядом валялся мой
полицейский значок. Но я этого типа не трогал. Меня подставили -- и под суд.
Не успело до меня дойти, что никакой это не показательный процесс на радость
общественности   или   что-то  вроде  того,  смотрю  --  уже  привязывают  к
электрическому  стулу.  Впрочем,  стульчик-то  оказался  липовый.  Скоро   я
очухался  и  услышал  радостную  весть,  что с этого дня вычеркнут из списка
живых.
  Может, если отвечать, он отвяжется, подумал Хискос и сказал:
  -- Наверно, твоя семья очень переживала.
  -- Нет, не очень. Я сирота. Отчасти по этой причине  меня  и  выбрали  для
работы.
  -- Работы? -- переспросил Хискос, поневоле признаваясь себе, что слушает с
интересом -- может, из-за этих мертвенных глаз?
  --  Ну  да.  Это, вообще-то, нелегко объяснить. Видишь ли, некоторое время
назад  один  из  президентов  решил,  что  плохи  наши  дела.  Правительство
проигрывает  войну  с  мафией.  Мошенники  вертят  конституцией  как  хотят,
уклоняясь   от   ответственности   перед   нацией.   Еще   немного   посадит
организованная  преступность своего человека и Белый дом, и тогда -- прощай,
Америка! Ну и что тут мог президент? Не отменять же конституцию! И тогда  он
надумал  создать  суперагентство под названием КЮРЕ и поручил парню по имени
Смит наладить его работу.
  -- Смит? Хорошее имя, -- ухмыльнулся Хискос.
  -- Да и парень хороший, -- сказал Римо. --  Доктор  Харолд  У.  Смит.  Его
прерогатива   --   бороться  с  преступниками  неконституционными  методами.
Нарушать закон во имя торжества справедливости. Во всяком случае,  так  было
задумано.  Ну, Смит начал действовать и через какое-то время понял, что КЮРЕ
позарез нуждается в собственном подразделении, которое выполняло бы  функции
правосудия.  В  собственном, так сказать, карательном органе. Не всегда ведь
можно надеяться, что суд отправит преступника  в  тюрьму.  Вот  тут-то  я  и
вступаю в дело.
  -- Так ты, что ли, ходячее правосудие?
  Римо кивнул.
  -- Именно. Причем действую в одиночку.
  -- А не многовато будет?
  --  Для  обыкновенного  человека  --  да,  многовато.  Но, видишь ли, я --
необыкновенный.
  -- И ненормальный к тому же, -- прибавил Хискос.
  -- Ну вот ты снова! Мортизм в чистом виде. Но я тебе объясню,  в  чем  тут
дело.  Поднатаскать  меня КЮРЕ подрядил главу корейского рода наемных убийц.
Его зовут Чиун. Он последний Мастер Синанджу.
  -- Что это еще за Синанджу?
  -- Это название рыбацкой деревушки в Северной Корее, где тысячи лет  назад
основался  род  наемных  убийц.  Земля  там такая скудная, что жителям порой
нечем было прокормить младенцев, и они бросали их в Западно-Корейский залив,
называя это: "отправить детей на их морскую  родину".  В  конце  концов  они
стали  наниматься  убийцами  сначала  к  окрестным  императорам, а потом и к
любому, кто позовет. Сам Александр Македонский пользовался их  услугами.  Со
временем  они  выработали  свойственные  только  им  приемы,  в совокупности
известные как боевое искусство Синанджу.
  -- Мне показалось, что это деревня называется Синанджу? -- перебил Хискос,
снова теряя интерес к разговору.
  -- Верно. Но так же называется и изобретенная  местными  жителями  техника
боя.
  -- Похоже, эти корейцы экономят на словах!
  Римо пожал плечами.
  -- Может быть. Но позволь, я закончу. Скоро посадка. Ты, конечно, слышал о
школах карате, кун-фу и ниндзя? Так вот, все они -- только жалкое подражание
Синанджу. Синанджу -- первоисточник, основа, подлинник, и если не сломаешься
в период  подготовки,  то  получаешь возможность в полной мере раскрыть свои
физические и умственные возможности.  Твои  чувства  предельно  обостряются.
Твоя   сила  достигает  небесных  высот.  Владея  приемами  Синанджу,  можно
совершать подвиги, немыслимые для обыкновенных  людей.  Это  все  равно  что
стать  суперменом,  только не нужно рядиться в маскарадный костюм. Вот кем я
стал благодаря Синанджу.
  -- Вот повезло-то! Ну и каково в суперменах?
  -- Повезло-то повезло, да только не думай, что это  сплошная  клубника  со
сливками.  К  примеру,  я  не  могу есть обычную пищу. Один рис. И ни грамма
спиртного. Знаешь, что бы я отдал за глоток пива? И  к  тому  же  еще  Чиун!
Ква-ква-ква,  непрестанные  жалобы  и  попреки. Дескать, что с меня взять, с
бестолкового белого! Ничего-то я толком не умею!
  -- Что, не любит тебя?
  -- Нет,  так  бы  я  не  сказал.  Просто  он  пытается  добиться  от  меня
совершенства.  Он,  видишь  ли,  вбил  себе в голову, что во мне воплощается
древняя  легенда  о  некоем  белом  мертвеце,  который  на  самом  деле   --
воплощение, ни много ни мало, индуистского бога Шивы, и когда Чиун умрет мне
выпадет  стать его преемником, следующим Мастером Синанджу. Да, ладить с ним
нелегко. Теперь ему  вздумалось,  чтобы  я  уломал  Уилли  Нелсона  устроить
благотворительный  концерт  в его, Чиуна, пользу. Это при том, что в мире не
так уж и много людей богаче него. Ну, можно в это поверить?
  -- Нельзя, так же, как и во все остальное, -- сказал Леон Хискос-младший.
  -- Очень жаль, потому что это все правда.
  -- А зачем ты мне это рассказываешь?
  -- Чиун не смог отправиться на задание вместе  со  мной,  он  готовится  к
перезаключению  контракта,  поэтому  мне  пришлось действовать самому. Чтото
одиноко стало, захотелось душу излить. А ты, Леон,  производишь  впечатление
человека здравого, рассудительного.
  Когда  Римо  неожиданно назвал его по имени, у Хискоса затряслись руки. Он
помнил, хорошо помнил, что не говорил  Римо,  как  его  зовут.  Чтобы  унять
дрожь,  он  ухватился  за  подлокотники.  Это подействовало. Теперь тряслись
только бицепсы.
  -- А ты что, сейчас на задании? -- выговорил он тоненьким голосом.
  -- Ну да. И должен сказать, что это как раз тот случай,  когда  я  выполню
его   с   чувством   глубокого  внутреннего  удовлетворения.  Видишь  ли,  я
представляю интересы покойников и, будучи  покойником  сам,  нахожу  в  этом
глубокий смысл. Хочешь взглянуть на фотографии моих доверителей?
  -- Нет, спасибо, -- отказался Хискос, возясь с замком привязного ремня. --
Кажется, мы сейчас приземлимся.
  -- Позволь, я тебе помогу.
  Римо  взял у него короткий конец и с такой силой затянул ремень, что ткань
задымилась, а Леон Хискос-младший почувствовал, как содержимое  его  желудка
выдавилось  назад  в  пищевод.  Издав  что-то  хрипло-нечленораздельное,  он
посерел.
  -- Вот так-то лучше, -- сказал Римо.  --  А  то,  чего  доброго,  упадешь,
разобьешься, будет бо-бо.
  Он достал из кармана брюк аккуратный пластиковый альбомчик с фотографиями,
раскрыл,  поднял  к  взмокшей  физиономии  Хискоса и, перелистывая страницы,
принялся рассказывать -- так гордый родитель перечисляет своих отпрысков:
  -- Вот это -- Джеки  Сандерс,  когда  ей  было  шестнадцать.  Хорошенькая,
верно?  Увы,  семнадцать  ей  так  и  не исполнилось. Ее тело нашли в лощине
неподалеку от Куинси, штат Иллинойс. Ее изнасиловали, а потом задушили.
  Леон  Хискос-младший  пытался  что-то  сказать,  но  сумел  лишь  зловонно
хрюкнуть.
  --  А  эту девочку звали Кэти Уолтерс. Я сказал "звали", потому что, когда
ее фотографировали, она была уже мертва. Ее тоже  нашли  в  лощине.  Тот  же
случай, только лощина другая. Подобная история произошла и с этой юной леди,
Бет  Андерс.  Ее  тело  обнаружили  в  городе  Литл-Рок, в песчаном карьере.
Похоже, лощины там не нашлось.
  Быстро перелистнув, Римо щелкнул пальцем по двум снимкам на развороте:
  -- А это -- близнецы Тилли.  Здорово  похожи,  верно?  Но  когда  их  тела
отыскали в одной из лощин Арканзаса, сходства уже не было. Тот гад, которому
они достались, добил их камнем по голове. Возможно, тебе знакомы их лица. На
прошлой  неделе они были во всех газетах. А может, ты признаешь их по другой
причине?
  Оторвавшись   от   фотографий,   Римо   встретился   взглядом   с   Леоном
Хискосом-младшим.
  Почуяв  смерть, Хискос скользнул рукой в карман пиджака, вытащил маленький
автоматический пистолет и нацелил его в живот Римо.
  -- Эй, а ведь ты не имел права  проносить  оружие  на  борт  самолета!  --
укорил Римо. -- Ну-ка спрячь, пока не застукала стюардесса!
  Хискос громко икнул, и физиономия его чуть порозовела.
  -- Как ты узнал? -- просипел он.
  -- Что ты -- Лощинный Насильник? Помнишь, я рассказывал тебе про КЮРЕ? Так
вот,  вся эта цепочка убийств сделала тебя главным подозреваемым. Компьютеры
проанализировали имевшиеся об убийствах сведения, выработали маршрут убийцы,
и кредитная карточка с твоим именем засветилась на  автозаправках  по  всему
этому  маршруту.  А потом ты совершил настоящую глупость. Забронировал билет
на Нью-Орлеан. Смит послал меня наперехват, и вот он я, тут как тут.
  Римо улыбнулся.
  -- Ты хочешь сказать, что должен меня убить? -- выдохнул Хискос.
  -- Именно. Какую смерть предпочтешь? Через удушение? Обычно я не пользуюсь
этим методом, но сейчас -- случай особый.
  -- Ты, кажется, забыл, что у меня в руках пистолет.
  -- Ах да, пистолет. Кстати, я хотел спросить, как ты  протащил  его  через
контроль?
  -- Это новая модель. Пластиковый сплав.
  -- Серьезно? Дай-ка взгляну.
  И  прежде  чем  Хискос  успел что-либо понять, Римо уронил фотографии, его
правая ладонь метнулась  вперед,  и  рука  Хискоса,  в  которой  тот  держал
пистолет,  совершенно  одеревенела.  Боли не было -- только ощущение, словно
ткани пропитаны новокаином. А плоский пистолет оказался в руках  у  Римо,  и
тот с интересом принялся его рассматривать. Попытался отвести затвор, но тот
заклинило.  Римо  нажал  посильнее,  защелка хрустнула, и спусковой механизм
отвалился.
  -- Вот халтура, -- пробормотал он.
  -- А говорили, прочней стального, -- сказал Хискос.
  Хмыкнув, Римо большим пальцем умудрился сломать ударник.
  -- Да, в "пушках" я не очень-то разбираюсь,  --  признался  он,  возвращая
пистолет. -- Кажется, эту я сломал. Прошу прощения.
  Лощинный Насильник три раза нажал на курок. Тот даже не щелкнул. Он бросил
пистолет и поднял руки:
  -- Ладно, сдаюсь.
  -- Пленных не берем, -- сказал Римо.
  Хискос панически оглянулся в поисках стюардессы. Открыл рот, чтобы позвать
на  помощь, и обнаружил вдруг, что не в силах произнести ни звука, поскольку
гортань каким-то  таинственным  способом  оказалась  забита  останками  того
самого пистолета из пластикового, прочнее стали, сплава.
  --  Ты  что-то  неважно  выглядишь,  --  сказал  Римо. -- Я знаю, что надо
сделать, чтобы полегчало. Зажми голову между колен и держи так,  пока  мозги
не прочистятся. Давай.
  И Римо взял Леона Хискоса-младшего за загривок, потихоньку, несильно, стал
наклонять  вперед,  и Хискос почувствовал, как медленно, понемногу, начинают
разъединяться его позвонки. Услышал отрывистый  треск.  Потом  еще.  И  еще.
Всякий раз ощущение было такое, словно в голове что-то взрывается.
  -- Если б мы не садились, -- прошептал Римо, -- я бы продлил боль. С тобой
я проделал  бы  это  с  превеликим  удовольствием.  Однако, увы, все мы рабы
времени.
  Хискос услышал, как  хрустят,  ломаясь,  его  зубы,  впившиеся  в  осколки
пистолета,  которыми был забит рот. А затем он еще раз услышал треск, громче
и резче предыдущих, и после этого не слышал и не чувствовал больше ничего.
  Римо  сунул  фотографии  в  карман  пиджака  покойника  и  застегнул  свой
собственный  ремень  безопасности  как  раз  в  тот  момент,  когда  самолет
подпрыгнул, коснувшись колесами покрытия посадочной полосы.
  -- О, Боже, что это  с  ним?!  --  воскликнула  стюардесса,  увидев  спину
согнутого дугой Хискоса.
  -- Это всего лишь один из моих доверителей, -- обезоруживающе улыбнулся ей
Римо.  --  Пожалуйста,  не  беспокойтесь  о  нем.  Он  выходит из себя после
длительного полета.
  -- Вы хотите  сказать,  приходит  в  себя,  сэр?  --  улыбнулась  в  ответ
стюардесса.
  -- Вам виднее, -- согласился Римо и покинул салон самолета.
  Пройдя  в  зал,  он купил билет на ближайший рейс, не заботясь о месте его
назначения, -- лишь бы взлететь в ближайшие пять минут.

  Нет, Римо не хочет выпить. Нет, он не голоден. Кажется, он  ясно  дал  это
понять  в  предыдущие  три  раза,  когда стюардесса подходила к его креслу с
этими же вопросами.
  -- Да, сэр, -- сказала она. -- Я просто  хотела  удостовериться  еще  раз.
Ведь заботиться об удобстве пассажиров -- моя обязанность.
  Это  была  стройная  блондинка  в облегающей синей, оттененной ярко-желтым
шарфиком форме, с глазами такой яркой голубизны, что смотреть  на  них  было
почти  больно. В других обстоятельствах -- а именно, если бы она каждые пять
минут не совала ему в лицо свою благоухающую грудь, чтобы задать один и  тот
же вопрос, -- Римо, очень может быть, весьма бы ею заинтересовался.
  -- Почему бы вам не позаботиться о других пассажирах? -- осведомился он.
  -- У них все в порядке, -- обмахнула она ресницами свои сияющие глаза.
  -- Ничего подобного! -- откликнулось несколько голосов сразу.
  --  Что  такое?  --  удивилась  стюардесса,  судя  по приколотой к лацкану
карточке -- Лорна.
  -- Я, например, хочу пить.  Некоторые  хотят  есть.  Когда  вы  прекратите
вертеться  вокруг  этого  парня  и  займетесь  наконец  нами?!-- возмутилась
почтенного вида дама в третьем ряду.
  Лорна огляделась. Пассажиры, занимающие передние ряды,  выглядели  большей
частью  уныло  и  взирали  на нее с укоризной. Тележка с напитками торчала в
проходе, перекрыв доступ к туалету.
  -- Простите, -- покраснела она. -- Пожалуйста, простите. Я сейчас.
  Но тут она снова наклонилась к Римо, покаяние вылетело у нее из головы,  а
лицо озарилось блаженной улыбкой:
  -- Так на чем мы остановились?
  --  На  том, что я прекрасно себя чувствую, а у вас проблемы со слухом, --
отрезал Римо, которому совсем не нравилось, что  на  него  обращают  столько
внимания.
  Однако  вины  стюардессы тут не было. Так реагировали на него все женщины.
Проявлялся один  из  побочных  эффектов  искусства  Синанджу.  Однажды  Чиун
объяснил   ему:   когда   ученик  Синанджу  достигает  определенной  степени
совершенства, все стороны его существа приходят между собой  в  гармонию,  и
другие  это  чувствуют.  У  мужчин  это  вызывает страх, у женщин -- половое
влечение.
  Но по мере того, как возрастало к нему влечение  женщин,  Римо  обнаружил,
что  все  меньше  ими  интересуется.  Отчасти  это  объяснялось сексуальными
приемами из арсенала Синанджу, которым обучил его Чиун. Они низводили секс к
жестко  определенной,  монотонной   последовательности   действий,   которые
доводили дам до исступления, но Римо скучал так, что хоть за книгу берись. С
другой  же стороны, равнодушие к сексу вызывалось причинами психологического
свойства: если ты можешь заполучить любую когда и  где  вздумается,  ты  уже
никакой не захочешь.
  Это   неизменно   беспокоило   Римо.   Впервые   осознав   причины  своего
беспокойства, он спросил Чиуна:
  -- На черта мне моя неотразимость, если из-за  нее  я  стал  равнодушен  к
сексу?
  Чиун церемонно предложил ему сесть.
  --  Перед Мастером Синанджу стоят две задачи: обеспечить процветание своей
деревни и воспитать преемника.
  -- Ну и?
  -- Это же очевидно, Римо.
  -- Мне -- нет, Чиун. Какая здесь связь с сексом?
  Чиун воздел руки к небу.
  -- Чтобы воспитать нового Мастера, у тебя должен быть исходный материал --
ученик. Мне не очень повезло, ты -- самый сырой материал из всех  возможных,
но  я  надеюсь, что у тебя в свое время отыщется что-нибудь получше. Из моей
деревни, предпочтительно -- мой кровный родственник.
  -- И все-таки я не понимаю.
  -- Просто непробиваем, --  вздохнул  Чиун.  --  Когда  придет  твой  черед
воспитать  себе  преемника,  ты возмешь в жены девственницу из Синанджу. Она
родит тебе сына, а ты вырастишь из него нового Мастера.
  -- И при чем здесь это?
  Чиун опять вздохнул, сложил руки на коленях и наконец сказал:
  -- Сейчас я постараюсь изложить это так просто, чтобы даже ты понял. Когда
наступит час выбрать девушку из Синанджу, чтобы она родила тебе  наследника,
ничто  не  должно  воспрепятствовать твоему выбору. Следовательно, ты должен
владеть способами заставить женщину захотеть совокупиться  с  тобой.  Теперь
понятно?
  --  О,  да. Интересы будущего Мастера -- превыше всего. Что об этом думает
девушка, никого не интересует!
  Чиун поучающе поднял палец, увенчанный длиннющим ногтем:
  --  Тайные  приемы  Синанджу,  которым  ты  обучен,  призваны  смести  все
препятствия к твоему счастью.
  -- По-моему, это омерзительно, -- сказал Римо. -- Я не хочу, чтобы женщина
спала  со  мной  только потому, что какие-то приемчики заставляют ее думать,
будто я -- предел совершенства. Я хочу, чтобы женщина любила меня ради  меня
самого.
  --  Ну,  слепых девушек в моей деревне нет, -- хмыкнул Чиун. -- Хе-хе! Нет
слепых девушек в моей деревне.
  И, очень довольный собой, оставил  Римо  горевать  по  поводу  собственной
сексуальной мощи.
  С течением времени положение только ухудшилось.
  Потому-то,  заметив,  как стелется перед ним красотка-стюардесса, Римо тут
же утратил к ней всякий интерес.
  -- Вы уверены, что ничего не хотите? -- в который раз спросила Лорна.
  -- Ну, вообще-то, есть один вопрос.
  -- Все, что угодно!
  -- Купили бы вы билет на благотворительный концерт в пользу наемных убийц?
-- спросил Римо.
  -- А вы там будете?
  -- А как же. С Уилли Нелсоном.
  -- Я пойду! И я, и мои друзья. Оставьте для меня сотню билетов.
  -- Благодарю вас, -- сказал Римо. -- Прямо камень с души свалился.
  -- Рада быть полезной. Что-нибудь еще?
  -- Да. Куда мы летим?
  -- Вы же покупали билет. Разве не помните?
  -- Торопился, не обратил внимания. Так куда?
  -- В Солт-Лейксити. Бывали там раньше?
  -- Я отвечу на это, когда прибудем, -- сказал Римо, который  за  последние
десять  лет  путешествовал  столько,  что  все  города перепутались у него в
голове.
  -- Смотрите, не забудьте, -- сказала Лорна. -- И дайте мне знать, если вам
негде остановиться.
  Но в Солт-Лейксити они так и не прилетели. Над  штатом  Юта  какой-то  тип
зашел в туалет и выскочил оттуда с автоматом в руках.
  --  Я террорист! -- заявил он и, чтобы доказать, что не шутит, дал очередь
в потолок.
  Давление в самолете немедленно упало. Зажегся сигнал "Пристегнуть  ремни".
Панели  над  креслами  с  треском  раскрылись, выбросив кислородные маски из
желтого пластика. Пилот резко направил самолет вниз, надеясь  удержаться  на
высоте четырнадцать тысяч футов, где воздух хотя и разреженный, но дышать им
можно.  Салон  наполнился  туманом.  Врываясь  в  прорехи,  холодный  воздух
клубился и оседал изморозью.
  -- Прошу всех сохранять спокойствие,  --  сказала  в  микрофон  Лорна.  --
Плотно  прижмите  маску  ко  рту  и натяните пластиковую трубку. Дышите, как
обычно.
  Она мужественно показывала, как следует обращаться с  кислородной  маской,
хотя самолет терял высоту прямо-таки с устрашающей скоростью.
  Никто не запаниковал. Кроме террориста.
  -- Что произошло? Что произошло?! -- кричал он, размахивая автоматом.
  -- Сейчас мы рухнем, -- ответил Римо, внезапно оказавшись рядом.
  --  Я  этого  не  допущу,  --  заявил террорист. -- Передайте пилоту, чтоб
разбиваться не смел. Моя смерть не принесет пользы нашему делу.
  -- А в чем оно, собственно, заключается?
  -- Сербско-хорватский геноцид, -- сказал перепуганный террорист.
  -- "За" или "против"?
  -- Против.
  -- Каким образом угон американского лайнера  поможет  решению  европейской
проблемы?
  --  Это  лучший  способ  привлечь  к ней внимание общественности! Средства
массовой информации разнесут  мое  имя  по  всему  свету,  и  кто-нибудь  из
репортеров  непременно свалит на Америку всю вину за происходящее. Это новый
подход.
  -- Есть подход и поновее, -- сказал Римо и, выхватив у террориста  оружие,
вмиг  соорудил  из него что-то вроде ершистого металлического обруча, внутри
которого оказались прочно заключены обе руки преступника.
  -- Прошу всех занять свои места! Еще немного, и мы приземлимся,-- раздался
спокойный голос Лорны, и стояла она в проходе так, словно самолет  находился
где-нибудь над международным аэропортом, а не над безлюдной пустыней.
  Римо, восхищенный таким самообладанием, толкнул террориста в кресло:
  -- Я с тобой позже поговорю, -- и сел через проход от него.
  Долгое время все, как один, молчали. Земля приближалась.
  Удар  и  бесконечно долгий скрежещущий звук -- это самолет бороздил брюхом
пустыню.
  Затем наступила тишина.



  Чиун, правящий Мастер Синанджу, последний прямой потомок  рода,  уходящего
своими  истоками  во  времена  Великого  Вана,  первый  из первых убийц Дома
Синанджу, недвижно сидел на  циновке.  Его  ореховые  глаза  были  прикрыты.
Безмятежное  лицо,  на  цвет и на ощупь -- точь-в-точь египетский пергамент,
казалось изваянным из камня.
  Вот уже три часа он сидел так не шевелясь. Уже  три  часа  думал  он  свои
думы, читал молитвы и спрашивал совета у предков, великих Мастеров Синанджу.
Уже  три  часа  Чиун, -- и есть надежда, что потомки запомнят его под именем
Великий Учитель Чиун, -- томился от того, что решение ускользает от него.
  Наконец тонкие пряди волос, ниспадающие  ему  на  уши,  вздрогнули.  Глаза
Мастера  Синанджу  открылись,  подобно  агату,  освобожденному  от  каменной
шелухи, чистые, яркие, не подвластные времени. Плавным движением он  перетек
в стоячее положение. Решение принято.
  Он  наденет  кимоно  не синее с вышитым на груди оранжевым тигром, а серое
шелковое.
  Неслышно переступая, Чиун подошел  к  четырнадцати  лакированным  дорожным
сундукам,   сложенным   в   дальнем   углу   гостиной.  Сундуки  никогда  не
распаковывались из-за гнетущей, зловещей, мрачной  --  нет,  лучше  сказать,
гнусной,  отвратительной,  ненавистной! -- работы, которую Мастер подрядился
исполнять в этой варварской Америке. Ненавистной. Именно. Этим словом  он  и
воспользуется. Император Смит оценит степень неудовольствия Чиуна, если Чиун
употребит  именно  это слово. В конце концов Смит -- белый, а покорейски, на
языке предков Чиуна, "ненависть" и "белизна" -- синонимы. Этого он, положим,
Смиту не скажет. Он скажет только, что  ему,  Чиуну,  ненавистны  постоянные
переезды из гостиницы в гостиницу, словно он бродяга, не имеющий места, куда
преклонить   голову,   не   имеющий  дома,  где  можно  распаковать  наконец
четырнадцать дорожных сундуков. Разве так подобает жить Мастеру Синанджу?
  Чиун отыскал серое шелковое кимоно, и хотя в номере никого, кроме него, не
было, переодеваться отправился  в  спальню,  предварительно  плотно  прикрыв
дверь  и  задернув  шторы.  Очень скоро при полном параде он вышел из отеля,
расположенного вблизи Центрального парка.
  На улице он попытался поймать такси. Первые три машины, не останавливаясь,
промчались мимо.
  Четвертую Чиун остановил, хладнокровно выйдя на проезжую часть прямо у нее
на пути. Такси взвизгнуло тормозами и замерло, причем бампер и колени  Чиуна
разделяло не более миллиметра.
  Водитель высунулся в окно и заорал:
  -- Эй, что с тобой?!
  -- Со мной ничего. Я один. Я хочу нанять эту повозку.
  --  Это  такси,  а не повозка, чудило, -- ухмыльнулся водитель и указал на
световой сигнал на крыше автомобиля. -- Видишь, не горит? Значит, занят.
  Чиун посмотрел на лампочку и фыркнул:
  -- Я заплачу больше.
  -- Чего!?
  -- Я сказал, что заплачу тебе больше, чем твой нынешний наниматель.
  -- Слушай, приятель, не знаю, откуда ты свалился, но так у нас  в  Америке
не делается. Обслуживаем в порядке очереди. А теперь освободи-ка проезд.
  -- Понятно.
  И  у  Чиуна  как  бы вдруг выпал из пальцев золотой, которым он поигрывал,
обольщая  таксиста.  Монета  закатилась  под  левое  переднее  колесо.  Чиун
взмахнул   своим   длинным  ногтем,  выметая  оттуда  золотой,  такси  вдруг
вздрогнуло, а из проколотой шины пошел с ленивым посвистом воздух.
  -- Что это шипит? -- спросил таксист.
  -- Твоя шина, -- ответил Чиун. -- Испускает дух. Ай-ай-ай! Сам виноват, не
покупай американских.
  Водитель выбрался поглядеть на сплющенную шину.
  -- Черт! Наверно, где-то на гвоздь напоролся. Что ж,  леди,  придется  вам
выйти. Надо менять эту штуку.
  Из  машины  появилась  средних  лет  дамочка  в  очках  с  блюдце и плотно
обтягивающем крупные формы платье.
  -- Я уже и так опаздываю, -- сказала она. -- Я не могу ждать.
  -- Как хотите, --  сказал  таксист,  вытаскивая  из  багажника  домкрат  и
запаску.  Ворча  себе  под  нос,  он  скорчился  у проклятого колеса и начал
откручивать гайки. Услышав, как хлопнула дверь, поднял голову. -- Эй, ты что
это там?
  С заднего сиденья раздался скрипучий голос:
  -- Я не тороплюсь,  --  благодушно  ответствовал  Мастер  Синанджу.  --  Я
подожду.
  -- Ну и денек, -- пробормотал таксист.
  --   Судьба,   --   философски  сказал  Чиун,  аккуратно  снимая  с  ногтя
указательного пальца прилипший кусочек резины.
  Тремя часами позже такси доставило Чиуна к подъезду санатория  "Фолкрофт",
расположенного в городке Рай, штат Нью-Йорк, на север от Манхэттена. Сначала
водитель  не  хотел везти Чиуна в такую даль, но после недолгого уламывания,
сопровождаемого осмотром и перебором  старинных  восточных  золотых,  сменил
гнев на милость.
  -- Это другая дорога, -- заметил Чиун, когда они выехали за границу города
в районе Эсбюри-парк. -- Я еще этой дорогой ни разу не ездил.
  --  Новая,  --  сказал  таксист,  в полной уверенности, что старый пень не
знает, что Эсбюри-парк на юге Нью-Иорка, в то время как Рай от  него  --  на
север.  Они  договорились,  что  Чиун  заплатит  в два раза больше показаний
счетчика; таким образом, он за одну эту поездку сделает недельную выручку  и
сможет позволить себе до понедельника не работать. -- Мы почти приехали.
  -- Это ты уже говорил, -- сказал Чиун.
  --  Так  оно  и  было.  Оно  и сейчас так. Потерпи чуток. Объехав Хобокен,
Ньюарк и супермаркеты Парамауса в  Нью-Джерси,  водитель  наконец  и  впрямь
направился к Раю, где с неописуемой любезностью помог Чиуну выйти.
  --  С  вас  одна тысяча триста пятьдесят шесть долларов. Не считая чаевых,
конечно.
  -- Это больше, чем я платил в прошлый раз, -- сказал Чиун.
  -- Цены поднялись.
  -- Что, в три раза?
  -- Может, и так, -- пожал плечами таксист и вежливо улыбнулся.
  Он уже представлял себе, как славно проведет уик-энд.  Может,  на  бейсбол
сходит.
  --  Предлагаю  сделку,  -- сказал Чиун, пересчитывая монеты в кошельке для
мелочи.
  -- Какую еще сделку? -- запротестовал водитель.  --  Мы  же  договорились:
двойной тариф.
  --  Верно,  --  сказал  Чиун.  --  Но  насчет  экскурсии  по  юго-западным
пригородам Нью-Йорка договора не было.
  -- Ну заплутал я слегка, да, --  пожал  плечами  водитель.  --  С  кем  не
бывает.
  --   И   насчет   того,  чтобы  не  прокалывать  тебе  шины,  мы  тоже  не
договаривались.
  -- Шины?.. Да ты шутишь!
  Чиун вышел из машины и пнул правое заднее колесо.
  -- Что ты мне дашь за  эту  шину?  Хорошая  шина,  упругая,  прочная.  Она
отлично послужит тебе на долгом обратном пути.
  -- С какой стати? Это моя собственная шина!
  Чиун наклонился и с легкостью вонзил в протектор указательный палец. Когда
он его вынул, шина с громким хлопком спустилась. Такси осело на бок.
  -- Эй! Что ты сделал с моей шиной!
  --  Подумаешь.  Ты  можешь  ее  сменить. Человек, который за самую обычную
поездку зарабатывает одну тысячу триста  пятьдесят  шесть  долларов,  всегда
должен иметь с собой несколько запасных колес.
  Водитель  с ужасом смотрел, как крошечный китаец -- и лет ему восемьдесят,
не меньше, -- подходит к радиатору и задумчиво осматривает передние колеса.
  -- Что, если я спрошу с тебя девятьсот сорок семь долларов за эту пару?
  -- Грабеж!
  Чиун поучающе потряс пальцем.
  -- Нет, не грабеж. Торговля. Ты торговался со мной, теперь  я  торгуюсь  с
тобой. Ну, быстро. Согласен?
  -- Ладно. Только не порть шины. Мне еще до города ехать.
  --  Через Эсбюри-парк, -- сказал Чиун, подходя к левому заднему колесу. --
Отлично. Итак, я все еще должен тебе четыреста девять  долларов  за  услуги.
Заплатишь пятьсот за эту оставшуюся шину?
  -- Но тогда я еще буду должен тебе девяносто девять! -- возмутился шофер.
  -- Наличными, -- сказал Чиун.

  Доктор  Харолд  У.  Смит  не  любил, чтобы ему мешали, но когда секретарша
подробно описала ему посетителя, нажал на  потайную  кнопку  и  монитор  его
компьютера убрался в свое гнездо, утопленное в дубовой столешнице спартански
скромного письменного стола.
  Поступил  он  так  только в силу привычки, поскольку, хотя компьютер Смита
был подключен ко всем важнейшим информационным сетям, какие  только  есть  в
мире,  и,  следовательно,  обеспечивал  доступ к самым разнообразным тайнам,
Чиун в них все равно никогда бы не  разобрался.  Один  только  Смит,  будучи
главой  секретного  агентства КЮРЕ, понимал, что там, на экране, к чему. Оба
-- и Римо, и Чиун -- во всем, что касалось техники, были безнадежны. Они и с
телефоном-то едва справлялись, что уж там говорить о компьютере!
  -- Привет тебе, Император Смит, -- сказал Чиун.
  -- Это  пока  все,  миссис  Микулка,  --  отпустил  Смит  свою  седовласую
секретаршу.
  --  Может, пригласить служителя? -- предложила та, с опаской поглядывая на
странного старика.
  -- Нет необходимости, -- сказал Смит. -- И пожалуйста, не соединяйте  меня
ни с кем.
  Миссис Микулка удивленно подняла бровь, но тихо закрыла за собой дверь.
  -- Я не вызывал вас, Чиун.
  -- Тем не менее ваше удовольствие от нашей встречи возвращено вам стократ.
  --  Римо  не  с  вами? -- усаживаясь, спросил Смит и поправил свой галстук
выпускника Дартмута.
  У него были редкие седые волосы, а на  лице  застыло  выражение  человека,
который только что обнаружил червяка в своем яблоке. Он был еще молод, когда
занял свой пост в КЮРЕ, и успел состариться на этой службе.
  --  Римо  еще  не вернулся с последнего задания, -- сказал Чиун. -- Но это
сейчас неважно.
  -- Странно, -- сказал Смит. -- У меня есть  сведения,  что  его  объект...
ликвидирован.
  Чиун улыбнулся. Смит всегда испытывал трудности, говоря о смерти.
  --  Еще  одна  драгоценность  в  вашей короне, -- поздравил он, удивляясь,
почему это Смит и успех, и горькое поражение воспринимает с одинаково кислой
миной.
  -- Мне бы не хотелось, чтобы вы меня так  называли,  --  сказал  Смит.  --
Император! Вы прекрасно знаете, что никакой я не император.
  --  Могли  бы быть, -- сказал Чиун. -- Ваш президент прожил большую жизнь.
Кто знает, не пришло ли время для кого-нибудь помоложе?
  -- Благодарю вас, нет, -- сказал Смит, который  давно  отчаялся  объяснить
Чиуну,  что  он служит президенту и вовсе не претендует на кресло в Овальном
кабинете. -- Чем я могу быть полезен вам, Мастер Синанджу?
  -- Разве вы забыли? -- горячо удивился Чиун. -- Пора возобновить  контракт
между Домом Синанджу и Домом Смита.
  --   Соединенными   Штатами,  --  поправил  Смит.  --  Ваш  контрагент  --
Соединенные Штаты. Однако срок нашего договора истекает только  через  шесть
месяцев.
  --   Оформление   сделок,   отягощенных  трудностями  и  проволочками,  --
торжественно сказал Чиун, -- лучше начинать загодя.
  -- Вот как? А  я  полагал,  что  мы  просто  возобновим  старый  контракт.
Насколько  я  понимаю,  он  заключен  на  весьма  щедрых  по отношению к вам
условиях, не так ли?
  -- Великодушно щедрых, -- согласился Чиун. -- Учитывая  недопонимание,  на
котором они основывались.
  -- Недопонимание?
  Смит  смотрел,  как  Чиун  разворачивает  свою циновку, раскладывает ее на
полу, тщательно расставляет целый набор свитков и только  потом  усаживается
сам. Пришлось даже встать, чтобы письменный стол не мешал наблюдениям.
  Смит  вздохнул.  Не  в  первый раз участвовать ему в подобных переговорах.
Теперь Чиун не проронит ни слова, пока Смит тоже  не  усядется  на  пол.  Он
безропотно взял со стола карандаш, блокнот с желтыми официальными бланками и
неловко  уселся на ковре лицом к корейцу. Пристроил блокнот на колене. После
стольких  лет  за  клавиатурой  компьютера  карандаш   в   пальцах   казался
неповоротливым, словно банан.
  -- Я готов, -- сказал Смит.
  Чиун  развернул  свиток,  и Смит узнал копию последнего подписанного между
ними контракта. Эта была на специальной рисовой бумаге  с  золотым  обрезом,
которая сама по себе стоила сотни долларов. Еще одна никчемная трата.
  -- А, вот, -- нашел то, что искал, Чиун. -- Отвертка.
  -- Прошу прощения?
  -- Это юридический термин. Отвертка. Разве вы никогда не слышали? Они есть
в большинстве контрактов.
  -- Вы хотите сказать -- увертка. Однако наш контракт имеет жесткие условия
соглашения. В нем нет уверток.
  --  Как  говорят  в  моей  деревне:  "Никогда  не поправляй императора. За
исключением случаев, когда он  ошибается".  Сейчас  как  раз  такой  случай,
Великий  владыка.  Отвертка  имеется  в  пункте  касательно  обучения белого
человека искусству Синанджу.
  -- Насколько я помню, за это вы запросили отдельную плату.
  --  Крохи,  всего  лишь  крохи  за  то,  что  полагал  великим  позором  и
непереносимым стыдом. Однако, как выяснилось, я совершил ошибку.
  -- Какого рода? -- осведомился Смит, предчувствуя, что, как всегда, ошибка
Чиуна выльется ему в круглую сумму.
  -- Я обучал совсем не белого! -- со счастливой улыбкой сообщил Чиун.
  Смит нахмурился.
  --  Что  вы  имеете  в  виду? Разумеется, Римо -- белый. Не могу отрицать,
достоверно, кто были его родители,  мы  не  знаем.  Однако  достаточно  лишь
взглянуть на него, чтобы понять, что он белый.
  Чиун терпеливо покачал головой.
  --  Ни  один  китаец,  ни  один  японец,  ни  один не-кореец доныне не был
способен усвоить учение Синанджу. Этот же  предполагаемый  белый  схватывает
все на лету, как никто до него за всю историю моей скромной деревушки.
  --  Так  ведь  это, на мой взгляд, как будто неплохо? -- осторожно спросил
Смит, не понимая, куда Чиун клонит.
  -- Еще бы! Это означает, что Римо на самом деле -- кореец.
  И Чиун пробормотал по-корейски несколько слов.
  -- Что это вы сейчас сказали?
  -- Всего лишь назвал его по  имени  --  Римо  Великолепный.  В  нем  течет
корейская кровь. Другого объяснения быть не может.
  --  Может,  американцы  по  природе  своей  восприимчивы  к  Синанджу?  --
предположил Смит. -- Ведь других американцев  до  Римо  вам  не  приходилось
учить.
  -- Не смешите меня, -- с гримаской презрения отмел это предположение Чиун.
--  Римо  усваивает Синанджу успешнее любого корейца. Следовательно, Римо --
не белый.
  -- И, следовательно, теряют  силу  ваши  прежние  требования  относительно
компенсации за обучение белого.
  -- Именно так, -- кивнул Чиун.
  Смит  внимательно  всмотрелся в лицо корейца, однако прочитать, что за ним
кроется, не сумел. С лицом Чиуна Смиту это вообще никогда не удавалось.
  -- И вы хотите сказать, что согласны из-за этого получать меньше денег? --
прямо спросил он.
  -- Разумеется, нет! Я подписал контракт  на  то,  чтобы  обучить  для  вас
белого, и, зная белых, вы могли получить в результате такого прыгуна-бегуна,
который  с  шумом  и  кряканьем  колет  доски  ребром ладони. Вы же получили
настоящего, неподдельного Мастера Синанджу. Вы  с  большой  выгодой  вложили
свои  средства, и это, по справедливости, требует поправок не только в нашем
будущем контракте, но и радиоактивных -- за все годы назад -- выплат.
  -- Вы хотите сказать -- ретроактивных, имеющих обратную силу?
  --  Да.  Значит,  договорились.  Я  знал,  что  вы  все  поймете,   Мудрый
властитель.
  -- Я понял не все, -- резко сказал Смит, -- и не хочу разводить антимонии,
пока не пойму. Скажите попросту, каковы ваши претензии на этот раз?
  Спокойным, размеренным жестом Чиун развернул другой свиток.
  --  У  нас  не  претензии,  --  обидчиво  сказал  он.  --  У  нас разумные
требования, и состоят они в следующем. -- И начал читать:
  "Два  горшка  изумрудов,  неограненных.   Двадцать   горшков   бриллиантов
различной  огранки.  Без  дефектов.  Восемь  рулонов  шелка  времен Таньской
династии. Различных цветов. Одна персидская статуя  царя  Дария.  Из  дерева
гофер  [Из  дерева гофер, согласно Ветхому Завету, был построен Ноев ковчег.
(Прим. пер.)]. Двенадцать бушелей рупий..."
  Он прервал чтение, заметив, что Смит предостерегающе поднял руку.
  --  Мастер  Синанджу.  Многое  из  перечисленного  относится  к   музейным
редкостям.
  -- Да?
  -- Таньский шелк, например, огромная редкость.
  -- Конечно, -- сказал Чиун. -- Иначе бы мы его не просили.
  -- Я вообще сомневаюсь, сохранился ли он до наших дней.
  --  Почему же? Сохранился. У меня он есть. В Синанджу, в сокровищнице моих
предков.
  -- Зачем же вы хотите еще?
  -- Вы никогда не задавали такого вопроса раньше, во  время  наших  прежних
переговоров,  когда  я просил у вас обычного золота. Вы никогда не говорили:
"Мастер Синанджу, зачем вам еще золото? У вас ведь уже есть!"
  -- Верно, -- сказал Смит. -- Но это же совсем другое дело!
  -- Да. -- согласился Чиун с широкой улыбкой. -- Другое. На этот раз золота
я не прошу. У меня его вдоволь благодаря вашей щедрости. Но должен  сказать,
что в древние времена заслуги моих предков не всегда оплачивались золотом. И
мне бы хотелось, чтобы эта добрая традиция была соблюдена и сейчас.
  --  Мое  правительство  платит  вам  жалованье,  которою достаточно, чтобы
накормить всю Северную Корею, --ровным голосом сказал Смит. --  Вы  принесли
Синанджу  столько,  сколько  ваш  народ  не  видел  за всю свою тысячелетнюю
историю.
  -- Ни один Мастер до  меня  не  был  принужден  скитаться  по  чужедальней
ненавистной   земле   так  долго,  --  ответил  Чиун.  --  Все  заработанное
причитается мне по справедливости.
  -- Прошу прощения, -- сказал Смит, который, единолично заправляя секретным
нелимитированным фондом на проведение операций, тем не менее следил за  тем,
не  слишком ли расточительна его секретарша со скрепками для бумаг. -- Прошу
прощения, Мастер Синанджу, но, боюсь, ваша просьба невыполнима.
  -- Мой долг -- восстановить древнее величие Синанджу, -- сказал  Чиун.  --
Известно  ли  вам,  что  вчера  Римо  сообщил  мне,  что  хочет организовать
благотворительный концерт в мою пользу?  Он  сказал,  что  не  может  больше
видеть  меня  усталым,  голодным,  обездоленным и собирается попросить Нелли
Уилсона провести для меня благотворительный концерт. Известно вам это?
  -- Нет, неизвестно. Кто это -- Нелли Уилсон?
  -- Это благородный певец, который  стоит  на  стороне  угнетенных  в  этой
жестокой  стране.  Римо  сказал,  он с радостью споет для меня, на что я ему
ответил, что Император Смит и так не допустит падения Дома Синанджу. -- Чиун
не отрывал глаз от пола. -- Но теперь я вижу, что был не прав. И все-таки  я
ни  от  кого  не приму подаяния, даже от такого великого человека, как Нелли
Уилсон. Если Америка  не  может  помочь  мне,  я  отправлюсь  искать  работу
куда-нибудь в другое место.
  -- Это запрещено условиями нашего контракта, -- сказал Смит.
  --  Условиями  нашего  старого  контракта!  -- с тонкой улыбкой подчеркнул
Чиун. -- И очень может быть, что новый заключен не будет.
  Смит прокашлялся.
  -- Не торопитесь, -- сказал он. -- Бесспорно,  мы  заинтересованы  в  том,
чтобы заключить с вами новый контракт, но обеспечить вас предметами, которых
в  мире  больше  не  существует,  мы  не  в  состоянии.  Так же, как, должен
отметить, и любой другой гипотетический работодатель.
  -- Мы не непреклонны, о Великий Император. Хотя наше сердце удручено вашим
бессилием изыскать  перечисленные  нами  жалкие  крохи,  не  исключено,  что
найдется другая возможность достичь соглашения.
  --  Я  вдвое  увеличу  количество  золота,  которое  мы  пересылаем в вашу
деревню.
  -- Втрое.
  -- Невозможно.
  -- Это белые невозможны, -- сказал Чиун. --  Кроме  того,  в  Синанджу  не
знают такого слова -- "невозможно".
  --  Ладно,  пусть  будет втрое, -- устало вздохнул Смит. -- Но это -- все.
Предел. Больше -- ни грамма.
  -- По рукам, -- быстро сказал Чиун.
  Смит расслабился.
  -- Так, с золотом покончено, -- довольно произнес Чиун. -- Теперь перейдем
к следующему вопросу.
  Смит напрягся.
  -- Мы ведь договорились! Никаких следующих вопросов!
  -- Нет, -- сказал  Чиун.  --  Это  вы  договорились  о  никаких  следующих
вопросах. Я договорился только о золоте.
  -- И какой же следующий вопрос? -- спросил Смит.
  -- Только один. Земля. Мы с Римо бездомны в этой вашей ненавистной стране.
  --  Этот  вопрос  мы  уже  не раз обсуждали, Мастер Синанджу, -- с усилием
произнес Смит. У него от сидения на полу затекли  ноги.  --  Вам  рискованно
подолгу жить на одном месте.
  --  Земельный  участок, о котором я веду речь, расположен в месте глухом и
отдаленном, -- сказал Чиун, от которого не  укрылось,  что  Смит  ерзает  и,
следовательно, его ноги деревенеют. Проводя переговоры, он всегда ждал этого
момента,  чтобы  приступить к самым заковыристым вопросам. -- Этот земельный
участок достаточно велик и имеет много оборонительных сооружений, а  значит,
нам с Римо будет легко защититься. Поверьте, там мы будем и безопасности.
  -- Где именно "там"? -- спросил Смит.
  --  И  прошу  учесть,  что  это  всего  лишь  клочок  земли по сравнению с
владениями, которые в свое время предоставили Синанджу египетские фараоны.
  -- Вы можете показать его на карте?
  -- И рядом  нет  никакого  жилья,  --  гнул  свое  Чиун.  --  Впрочем,  на
территории  имеется  несколько  незначительных сооружений, но в них никто не
живет. Я даже не стану требовать, чтобы их снесли. Может статься, мы с  Римо
найдем им какое-нибудь применение.
  -- Нельзя ли поточнее?
  Чиун притворно уткнулся в очередной свиток.
  --  Я не помню его точного местонахождения, -- сказал он, -- это... это...
да, нашел! В провинции Калифорния. Но даже не на берегу океана. И  насколько
я понимаю, кишит мышами и другими вредителями.
  -- Калифорния -- большой штат, -- заметил Смит.
  -- Это место имеет название.
  -- Да?
  --  А,  вот оно. Странное название, но я не возражаю. Мы с Римо как-нибудь
привыкнем к нему. И к мышам тоже.
  -- И что ж это за название?
  Чиун с надеждой поглядел на него поверх свитка.
  -- Диснейленд!

  Ллойд Дартон выложил сорок девять баксов  и  получил  ключ  от  номера.  В
другом районе Детройта, подешевле, он мог бы снять комнату только на час, но
там  человека  могут  пришить  ни  за  что прямо у регистрационной стойки, а
Дартон был не из тех, кто зря рискует. Уж лучше переплатить,  тем  более  он
здесь  по делу. Отмахнувшись от провожатого, он прошел мимо лифта и поднялся
в свой номер по лестнице.
  Тщательно заперев дверь на два оборота ключа, он положил составлявший весь
его багаж чемоданчик на кровать и открыл ключиком.
  Внутри, в  специальных  гнездах,  закрепленный  ремнями  и  пенопластовыми
прокладками, находился целый арсенал. Убедившись, что от перевозки ничего не
пострадало,  он  закрыл  крышку  и уселся рядом. Было 20.46. Клиент явится с
минуты на минуту, и Дартон рассчитывал, что выйдет из номера самое позднее в
21.30.
  В 20.56 раздался стук в дверь. За порогом стоял высокий,  лет  пятидесяти,
человек  с  глазами, каких Дартон за свою жизнь перевидал немало. У всех его
клиентов были такие глаза. По правой скуле этого тянулся еле видимый шрам.
  -- Приветствую, -- произнес Дартон.
  Пришедший, войдя в комнату, ограничился кивком и заговорил,  только  когда
дверь была вновь заперта:
  -- Вы сделали изменения, о которых я просил?
  --  Конечно.  Вот,  взгляните.  --  Дартон  поднял крышку кейса и настроил
оптический прицел,  который  был  слегка  не  в  фокусе.  Впрочем,  учитывая
усовершенствованный механизм, большого значения это не имеет.
  --  Не  нахваливайте,  не  на  базаре,  -- сказал человек со шрамом, имени
которого Дартон не знал.
  Его  клиенты  всегда  оставались  безымянными.  Фамилия  Дартона  была  им
известна,  где  его  найти  --  они  знали,  но  сам он никогда не просил их
представиться. Это были односторонние отношения: им товар -- ему  деньги,  и
все тут. Нынешнее дело -- не исключение.
  --  Прошу  вас. -- Дартон вынул из кейса блестящий черный пистолет и целый
ассортимент приспособлений к нему.
  В несколько ловких движений он присоединил складное ложе,  телескопический
объектив,  навинтил  удлинитель  ствола  и  превратил пистолет в снайперскую
винтовку.  Вставил  обойму,  демонстративно  щелкнул  затвором  и   протянул
винтовку заказчику.
  --  Нечасто  получаешь такие заказы, -- сказал Дартон. -- Раз уж вы здесь,
не взглянете ли на кое-что еще? Может, понравится больше, чем...
  -- Нет ничего  лучше  доброй  старой  "беретты-олимпик",  --  оборвал  его
высокий, прицеливаясь.
  -- Как угодно. Просто... просто она не считается профессиональным оружием,
если вы понимаете, что я имею в виду.
  --  Это  стрелковый  пистолет.  Я  собираюсь  стрелять  и  мишень. Уж куда
профессиональней!
  Дартон покивал. Рассуждение вполне здравое, да и внешне  клиент  похож  на
профессионала.  Одно  странно:  винтовку он наводит сейчас прямо на Дартона,
что отнюдь не профессионально, а напротив, нарушение правил безопасности при
обращении с оружием. Не говоря уже о хороших манерах.
  -- Вполне разделяю вашу привязанность к  "олимпик",  --  торопливо  сказал
Дартон.  --  Однако  замечу,  что  многие ваши коллеги предпочитают время от
времени менять инструментарий. Из соображений безопасности.
  -- Думаете, я этого не знаю? -- спросил тип со шрамом. -- "Беретта"  имеет
для меня сентиментальную ценность. Напоминает о бывшей жене.
  И  прицелился  в блестящий от пота лоб Дартона. Дар-тон заморгал. Он любил
оружие. Покупал его, продавал,  чинил,  придумывал,  как  усовершенствовать,
охотился.  Оружие  было  его  хобби  и  бизнесом  одновременно. Да, он любил
оружие. Но стоять под прицелом ему совсем не понравилось.
  -- Я бы попросил... -- проговорил он, глядя на винтовку.
  Тип со шрамом не обратил на эти слова никакого внимания и только спросил:
  -- В деле пробовали?
  -- Конечно. Бьет без промаха. Никаких отклонений. Для вашей работы --  то,
что надо.
  -- Да? Это для какой же?
  -- Сами знаете, -- сказал Дартон.
  -- Мне бы хотелось услышать это от вас.
  -- Ну, насколько я понимаю, ваша мишень -- люди.
  -- А что это вы все сводите разговор к моим делам?
  -- Я не имел в виду ничего обидного, мистер...
  -- Зовите меня Римо.
  --  Мистер  Римо. Я только хочу, чтобы вы получили наилучший товар за свои
деньги.
  -- Отлично. Рад это слышать. Я беру эту пушку, и мне нужно от  вас  коечто
еще.
  -- Что именно?
  --  Хочу собственноручно проверить, как она действует. Мне предстоит очень
серьезная работа, и не хотелось бы  отправиться  на  нее  с  непристрелянным
свежаком только из магазина.
  -- Чем я могу помочь? -- поинтересовался Ллойд Дар-тон.
  --  Стой  спокойно,  и  все,  -- сказал высокий и одним выстрелом расколол
вспотевший лоб Дартона.
  Цветастое покрывало кровати  украсилось  дополнительным  узором.  Красного
цвета.
  -- Не люблю, когда лезут в мои дела, -- буркнул себе под нос высокий.
  Он  разобрал  "беретту",  укрепил ее в специальном гнезде и покинул номер,
унеся с собой все приспособления, которые Дартон так  хотел  всучить  ему  в
довесок к сделке.
  Спускаясь  по  лестнице,  он  думал о предстоящей работе. Детройт для него
город новый. Новое место, и кто знает, может  быть,  новая  жизнь.  Странное
ощущение.
  Впрочем,  нет ничего важнее работы. В кармане у него список. Четыре имени.
И заказчик хочет, чтобы он застрелил их на публике. Подумать  только!  Чтобы
все  было  и открытую. Сумасшествие, но и деньги за это обещаны сумасшедшие,
так что оно того стоит. Хотя имя нанимателя остается для него тайной.
  В холле он подумал о Марии. В последнее время она не шла у него из головы.
  Он не хотел убивать ее. Но он -- солдат,  солдат  той  армии,  которая  не
носит  форму,  не служит какой-либо стране и тем не менее покорила почти все
цивилизованные народы. Некоторые верят, что мафия  --  семья,  но  это  миф.
Мафия -- не семья. Это огромная захватническая армия.
  Дон Педро Скубиччи, его крестный отец, сказал однажды:
  --  У  нас  есть  банки.  У  нас  есть  суды  и  юристы. У нас есть люди в
правительстве. И поскольку мы не  одеваемся,  как  солдаты,  --  сказал  он,
старчески  трясущимися пальцами стуча себя в грудь, -- поскольку мы ни в чем
не сознаемся, люди об этом не знают. Мы сжимаем им горло, но  делаем  это  с
улыбкой,  твердя  о  "деловых интересах", и щедро одариваем Церковь, поэтому
дураки притворяются. что нас нет. Их глупость -- наша величайшая сила. Помни
это. И помни, мы -- всегда на первом месте.
  -- Всегда, -- согласился человек со шрамом.
  -- Твоя мать, твой отец, твоя жена, твои дети, -- загибая пальцы,  говорил
дон  Педро, -- все они -- на втором месте. Если мы попросим, ты откажешь им.
Если мы скажем, ты уйдешь от них. Если мы прикажем, ты убьешь их.
  Это была правда. Он  верил  в  нее  так  истово,  что  когда  понадобилось
выбирать  между  честью  солдата  и  любимой  женщиной, он сделал правильный
выбор. Единственно возможный. Он действовал без раздумий, без  жалости.  Как
солдат.  Мария  решила  пойти  в  полицию. Защищая невидимую армию мафии, он
обязан был убить ее -- и убил. А потом приехал  сюда,  в  Детройт,  и  начал
новую жизнь.
  Усаживаясь  за  руль  взятой  напрокат машины, он вспомнил последние слова
Марии:
  "Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь знать его имя, и имя это явится
тебе смертным приговором".
  -- На этот раз, Мария, -- вполголоса проговорил он, -- ты ошиблась.
  И тут ему показалось, что где-то в ночи прозвенел ее тихий смех.



  Римо Уильямс учуял запах гари еще прежде, чем лайнер остановился. Взглянув
вверх, он увидел сочащуюся между  панелей  облицовки  тонкую  струйку  дыма.
Стояла  страшная,  неестественная  тишина.  Люди  сидели  на  своих  местах,
ввергнутые в бесчувствие ошеломительным аттракционом авиакатастрофы.
  Что-то тихо потрескивало. Значит, горит проводка, понял Римо,  который  по
опыту  знал, что, начавшись с малого, такой пожар может вмиг охватить салон,
словно его специально оклеили самыми легковозгорающимися обоями.
  Но еще до этого люди, находящиеся на борту,  погибнут  от  ядовитых  паров
горящей пластмассы.
  Все  шесть экстренных выходов были загромождены телами потерявших сознание
пассажиров. Тогда Римо нашел в потолке то  место,  куда  для  острастки  дал
автоматную    очередь    незадачливый    террорист,    из-за    чего   салон
разгерметизировало и огромный авиалайнер потерял управление. Сквозь дырки от
пуль виднелось небо. Балансируя на спинке кресла, Римо вставил в них пальцы.
Внешнее алюминиевое покрытие  самолета  поддалось  нажиму  его  рук,  словно
анализаторы  чувствующих  слабые  места  в строении металла, дефекты сплава.
Потолок лопнул с резким металлическим визгом.
  Не размыкая хватки, Римо побежал вдоль прохода от хвоста к носу, разрывая,
располосовывая за собой металл, словно крышку консервной банки с сардинами.
  В салон хлынули горячие лучи  солнца.  Пассажиры  зашевелились,  кашляя  в
кислородные  маски.  Римо  принялся освобождать их из кресел, для скорости с
корнем выдирая привязные ремни.
  -- Отлично, -- приговаривал он,  передвигаясь  по  проходу.  --  А  теперь
быстро на воздух! Не сыграть ли нам в волейбол?
  Важно  было  заставить их двигаться. Однако он видел, что некоторым уже не
подняться: головы неестественно вывернуты. Значит, при столкновении с землей
им сломало шею.
  Потрескивание горящей проводки за его  спиной  заглушилось  вдруг  шипящим
фырканьем.  Римо,  оглянувшись,  увидел,  что  Лорна,  стюардесса, орудовала
огнетушителем. Химическая пена, гася языки огня, в то  же  время  сжирала  и
кислород.
  Молодая женщина, побагровев, упала на колени.
  Римо схватил ее, поднял и подсадил на крышу самолета.
  --  Переведи  дыхание!  --  крикнул  он.  --  Сейчас  я буду подавать тебе
пассажиров.
  Она хотела что-то сказать, но закашлялась и смогла лишь пальцами показать:
"О'кей".
  Римо вынул из кресла какого-то мужчину  и  нечеловечески  легким,  плавным
движением вознеся над головой, передал на крышу, где его приняла Лорна.
  Кое-кто  из  пассажиров  начал приходить в сознание, стягивать кислородные
маски.  Римо  быстро  организовал  спасательную  команду,  и  сильные  стали
поддерживать слабых. Те, кто первым выбрался на фюзеляж, помогали выбираться
другим.  Через  несколько  минут в салоне оставался только Римо. Вынули даже
погибших.
  -- Пожалуй, все, -- сказал Римо.
  -- Пожалуйста, проверь еще раз! -- крикнула сверху Лорна. -- Погляди,  нет
ли на полу детей.
  -- Идет, -- и Римо, заглянув под каждое кресло, в последнем ряду обнаружил
забившегося в угол террориста.
  -- Вот ты где! -- сказал Римо -- А я-то чуть было не забыл!
  Ухватив  за пояс и за воротник, он подбросил его, как мешок с навозом. Тот
с воплем взмыл вверх и вылетел в дыру в крыше.
  Римо  уже  собрался  вылезти,  как  едва  различимый  шорох  заставил  его
замереть.  Пойдя  на  звук,  он  открыл  дверь туалета. Там девочка лет пяти
сжалась под раковиной в комочек, засунув  в  рот  палец  и  крепко  зажмурив
глаза. Она тихо скулила -- именно этот звук и привлек внимание Римо.
  -- Все хорошо, детка. Можешь выходить.
  Девочка зажмурилась еще сильней.
  -- Не бойся.
  Римо  наклонился,  подхватил  ее  на  руки и вынес из самолета прежде, чем
огонь ворвался в салон.
  Часом позже пожар изжил себя, оставив от  самолета  дымящийся,  источающий
запах горелой резины остов. Вокруг расстилалась кораллово-розовая каменистая
пустыня. Солнце клонилось к закату.
  Лорна уложила в лубки сломанную руку одной пассажирки, поднялась на ноги и
смахнула пыль с остатков своей униформы. Подол юбки и рукава пошли на бинты.
  -- Это была последняя, -- сказала она Римо. -- Ты что-нибудь видишь?
  --  Куда  ни глянь, песок, -- ответил тот. -- Но скоро придет помощь. Как,
радар наверняка нас поймал, а?
  Лорна покачала головой.
  -- Не обязательно. Иногда можно угодить как раз между  двумя  радарами,  в
мертвую зону. Но они начнут прочесывать трассу. Надо ждать.
  -- А ты молодец, Лорна, -- сказал Римо.
  -- Ты тоже. Знаешь, остальные думают, что кабина раскололась при крушении.
  -- А ты разве так не думаешь?
  -- Я видела, как ты вскрыл фюзеляж.
  -- Тебе померещилось.
  -- Не хочешь говорить -- не надо, -- сказала она. -- Что еще надо сделать?
  -- Почему ты меня спрашиваешь?
  -- Пилоты погибли. Теперь ты -- главный.
  Римо  кивнул.  Он  смотрел  на  девочку,  которую  вынес в самую последнюю
минуту. Она стояла на коленях между неподвижно лежащими на песке женщиной  и
мужчиной.
  Кто-то прикрыл им лица носовыми платками.
  Римо подошел и тоже встал на колени.
  -- Это твои родители? -- спросил он.
  -- Они в раю, -- со слезами сказала девочка.
  Римо взял ее на руки и отнес к Лорне.
  -- Побудь с ней.
  -- Что ты собираешься делать?
  -- То, чему меня учили, -- сказал Римо и направился куда-то в пустыню.
  Ветер перемешивал песок, заметая следы, но для Римо это значения не имело.
Ветер  следовал  своему  пути, а песок -- своему, подчиняясь хитрым законам,
которые каким-то образом тайной для Римо не были.
  Он знал, что где-то здесь след. Он знал это по тому, как лежал песок.  Вот
тут  песок  улегся  высоковато. Тут его потревожили, и он рассыпался не так,
как ему свойственно.
  Он был близко. Совсем уже близко.
  Римо Уильямс убил за свою  жизнь  столько  людей,  что  сбился  со  счета.
Некоторые  из них были всего лишь целью с именем, добытым компьютером Смита.
Других он уничтожил, защищая себя или свою страну. Бывало, он убивал  с  тем
же бесстрастием, с каким хирург моет руки перед операцией. Бывало порой, что
убийство вызывало у него такое отвращение, что он хотел уйти из КЮРЕ.
  Но  сегодня,  глядя  на умирающее красное солнце, Римо хотел убивать не из
профессиональных соображений. Из мести.
  Он нашел террориста. Тот осматривался, стоя на верхушке торчащего из песка
камня.
  -- Что-то никого не видно, -- заметив Римо, сказал он. указывая  рукой  на
горизонт.
  -- Зато мне видно, -- сквозь зубы проговорил Римо.
  -- Да? Что?
  Римо  приблизился  к  нему  медленным,  размеренным  шагом. Ни песчинка не
скрипнула под его ногами.
  -- Животное, для  которого  какое-то  "дело"  важнее  человеческой  жизни.
Недочеловека, который по дурости лишил ребенка родителей!
  -- Эй, ты чего разорался? Я тоже жертва! Меня тоже могло убить!
  -- Еще не поздно.
  Террорист отшатнулся.
  -- Я сдаюсь!
  -- Раньше надо было думать.
  Его учили убивать трижды -- во Вьетнаме, в полиции, в Синанджу. Каждый раз
подход разнился, и только одно правило оставалось неизменным: бей немедля.
  На  этот раз Римо пренебрег им. Он убивал террориста тщательно, молчаливо,
не торопясь. Тому досталась смерть долгая и мучительная.  И  когда  замолкло
эхо  его  последнего  вопля,  останки  его  даже  отдаленно  не  походили на
человеческие.
  Покончив с этим, Римо насухо вытер руки  чистым  красным  песком,  который
океаном крови расстилался до самого горизонта.



  Если измерять успех газетными заголовками, то Лайл Лаваллет был величайшим
автомобильным гением со времен Генри Форда.
  Пресса  обожала  Лайла,  и его коллекция альбомов для наклеивания газетных
вырезок,  которых  со  временем  набралось  столько,  что  он  вынужден  был
перевести   их  на  микрофиши,  пестрела  заголовками  типа:  "БЕЛАЯ  ВОРОНА
АВТОМОБИЛЬНОЙ ИНДУСТРИИ", "АВТОКОНСТРУКТОР-ДИССИДЕНТ",  "НЕПРИЗНАННЫЙ  ГЕНИЙ
ДЕТРОЙТА". Последний нравился ему больше других.
  Популярность среди газетчиков пришла к нему весьма старомодным образом: он
ее  заработал.  В  одной  из самых консервативных отраслей индустрии Америки
Лайл Лаваллет был  глотком  свежего  воздуха.  Он  участвовал  в  скоростных
регатах; кочуя по дискотекам, танцевал ночи напролет; его лучшие друзья были
рок-звездами;  он ухаживал, женился и разводился, причем все его пассии были
топ-модели и актрисы, одна роскошней и, соответственно, пустоголовей другой.
Он всегда имел что сказать по любому поводу и три  раза  в  год,  как  часы,
неизменно  приглашал  всю пишущую, теле- и радиовещающую братию на роскошные
приемы в своем имении в Гросс-Пойнте.
  К большому неудовольствию Лаваллета, боссы Детройта больше  интересовались
содержанием  его  проектов,  чем  статьями  о нем. Поэтому больше трех лет в
любой из компаний "Большой Тройки" он не задерживался.
  На своем первом ответственном посту он возглавил отдел дизайна в "Дженерал
моторе", где посоветовал сделать "кадиллак" компактней, убрав киль --  крыло
сзади  на  кузове.  "Зачем  этот  киль  сдался?  -- вопрошал он. -- Никто не
покупает машин с килем!" К счастью для "кадиллака", в компании к  совету  не
прислушались, и Лаваллета вскоре прогнали.
  Затем  он  всплыл  в  "Крайслере", в отделе долгосрочною планирования, где
ратовал за  продолжение  производства  больших  машин:  обывателю,  дескать,
льстят  обитые  плюшем  катафалки. Когда поддавшийся было "Крайслер" едва не
пошел с  молотка,  Лаваллета  уволили.  Поговаривали,  что  на  условии  его
увольнения "Крайслеру" и удалось выпросить государственную субсидию.
  В  "Форд  моторе" Лаваллет тоже потрудился. Начальником отдела маркетинга.
Он заявил  верхушке,  что  выпускать  четырехцилиндровые  машины  не  стоит.
Раскупаться  не  будут.  Нечего  соревноваться с японским импортом. Все, что
производят японцы, непременно разваливается. Естественно, его выгнали.
  В Детройте считалось в порядке вещей, что ни одно из  этих  увольнений  не
было  названо  своим  именем.  Давал-лету  всегда  предоставляли возможность
подать в отставку. Каждая отставка давала  повод  для  пресс-конференции,  и
всякий  раз  герой  дня  непременно  таинственно  намекал  на какое-то новое
назначение, после чего напившиеся-наевшиеся журналисты торопились в редакции
писать очередные статейки на тему: "Детройтский гений: что впереди?"
  Впереди же была его собственная модель. Лаваллет отправился в Никарагуа  и
уговорил   тамошнее   правительство   дать   ему   денег   на  строительство
автомобилестроительного  гиганта  под  названием,  естественно,  "Лаваллет".
Через  пять  лет  он  запустил  новую модель в производство, и первая машина
сошла с конвейера. Коробка передач развалилась на выезде из заводских ворот.
  В первый год был продан семьдесят один "лаваллет". У всех  без  исключения
разваливались  коробки  передач. У самых выносливых, выдержавших без поломки
целых два месяца, ржавели корпуса, бамперы отваливались.
  Однажды темной ночью Лаваллет смылся из Никарагуа, после  чего  объявил  в
Нью-Йорке  о  закрытии завода и назвал "лаваллет" "одной из величайших машин
всех времен", потерпевшей неудачу из-за  сандинистского  саботажа.  "Они  не
хотели нашего успеха, -- говорил он. -- Они мешали нам на каждом шагу".
  Пресса  даже  не задумалась, кого он имеет в виду под "ними". Его бредовых
обвинений  оказалось  достаточно  для  половодья  газетных   выступлений   о
Непризнанном-Гении-Которого-Пытались-Сломить-Коммунисты.  Никто не вспомнил,
что  никарагуанское  правительство  предоставило  Лаваллету   90   миллионов
долларов и полностью потеряло вложения.
  И  теперь пришла пора снова встретиться с прессой. В своих апартаментах на
крыше роскошного отеля "Детройт-плаза" Лайл Лаваллет, президент  только  что
созданной   компании  "Дайнакар  индастриз",  разглядывал  себя  в  огромном
зеркале.
  Стрелки на двухсотдолларовых брюках -- просто восторг. В точности, как  он
любит,   --   острые  и  прямые,  как  бритва.  Итальянского  пошива  пиджак
подчеркивает осиную талию и широкие плечи. Впрочем, приглядевшись, он пришел
к выводу, что плечи все-таки недостаточно широки и надо велеть портному  при
работе  над  следующим  костюмом об этом подумать. Белый шелковый платочек в
нагрудном кармане высовывается двумя  вершинками,  одна  чуть  выше  другой.
Отлично.  Платок  в  тон  галстуку, галстук -- в тон седине. Год за годом он
заливает прессе, что поседел, когда ему было пятнадцать. На самом же деле  в
детстве   его   дразнили   "Рыжим",   и   теперь  приходится  каждую  неделю
обесцвечивать  шевелюру,  чтобы  где-нибудь  в   "Инквайре"   не   появилось
заголовка: "НЕПРИЗНАННЫЙ ДЕТРОЙТСКИЙ ГЕНИЙ -- КРАШЕНЫЙ РЫЖИЙ!"
  Одна мысль о такой катастрофе заставила его страдальчески свести брови. Он
взялся за ручное зеркальце, и тут в комнату вошла секретарша.
  -- Пресса прибыла, мистер Лаваллет, -- проворковала она. Лайл выбрал ее из
почти  шестидесяти  претенденток,  каждая  из которых подверглась испытанию,
названному им: "проверка на локоть".
  Экзамен был очень прост: испытуемой требовалось встать в  центре  комнаты,
сомкнуть  руки  на  затылке  и  свести  локти  так, чтобы они смотрели прямо
вперед, как у военнопленного в каком-нибудь старом фильме.
  -- Теперь вперед! -- командовал Лаваллет.
  -- И все?
  -- Пока ваши локти не коснутся стены.
  Претендентки,  чьи  локти  касались  стены  раньше,  чем  их   же   грудь,
подвергались  дисквалификации. Из семи, прошедших отбор, только одна не дала
ему пощечину и не пригрозила подать в суд за сексуальное домогательство. Это
была мисс  Мелани  Блейз,  и  он  немедленно  зачислил  ее  на  работу.  Как
секретарша  она  была  из  рук  вон плоха, но во всем остальном отвечала его
требованиям, особенно теперь, когда он развелся. И ему очень нравилось,  как
вплывали в комнату ее стати -- на целых полтакта раньше всего остального.
  --   Чудно   смотритесь,   --   сказала   она.   --   Ну   как,  готовы  к
пресс-конференции?
  -- Это не пресс-конференция, -- поправил  Лаваллет.  --  Пресс-конференция
завтра.
  --  Да, сэр, -- сказала мисс Блейз, которая могла бы поклясться, что когда
бизнесмены собирают прессу, с тем чтобы сделать официальное заявление, это и
есть пресс-конференция.
  -- Не подержите ли зеркало, мисс Блейз?
  Рыжеволосая  красотка  приблизилась,  семеня  на  высоченных  каблуках,  и
немедленно пожалела об этом.
  Лаваллет взвыл.
  --  Что?  Что случилось? -- перепугалась секретарша, уж не заметил ли он у
себя какую-нибудь канцероподобную бородавку?
  -- Волосок! -- вскричал Лаваллет. -- Только взгляните!
  -- Я смотрю, смотрю. Если мы позвоним доктору, может, он  его  срежет,  --
проговорила  она,  думая  о том, что волос, растущий из бородавки, -- плохая
примета. -- Но где ж она, эта бородавка?
  -- Что вы несете, кретинка? У меня выбился волосок!
  -- Да где же?
  -- На затылке, черт побери!
  Но мисс Блейз не видела, как  ни  старалась.  Наконец  Лаваллет  сдался  и
показал сам.
  Да,  волосок  не  на  месте,  согласилась мисс Блейз. Но нужен электронный
микроскоп, чтобы это увидеть.
  -- Вы что, надо мной смеетесь, мисс Блейз?
  -- Нет, сэр. Просто я не думаю, что кто-нибудь его заметит. Кроме того, он
на затылке, а камеры будут снимать спереди, не так ли?
  -- А что, если там фотограф из "Инквайра"? Что, если он подберется  сзади?
Вы  знаете,  как  они  любят такие штучки! Представляю себе: "ЛАЙЛ ЛАВАЛЛЕТ,
ГЛАВА "ДАЙНАКАР ИНДАСТРИЗ", ТЕРЯЕТ ВОЛОСЫ" -- аршинными буквами! "Шокирующие
подробности в середине номера!" И моя физиономия -- между "Ужасающим Снежным
Человеком" и родившей козленочка малазийкой! Нет уж, увольте!
  -- Я принесу расческу?
  -- Нет-нет-нет! Только прикоснись расческой -- и начинай  сначала!  Возись
потом  целый  час.  А то и больше. Нет, давайте сюда пинцет и лак для волос,
быстро!
  -- Молодец, -- сказал он, когда она  вернулась,  --  теперь  осторожненько
возьмите пинцет и очень, очень аккуратно положите волос на место.
  -- Я стараюсь. Только, пожалуйста, не могли бы вы не дрожать?
  -- Ничего не могу с собой поделать. Уж слишком это серьезно. Ну как?
  -- Мне кажется... Да, готово.
  -- Отлично! Теперь, быстро -- лаком!
  Мисс Блейз встряхнула баллончик и коротко брызнула.
  -- Больше, больше! Залакируйте получше. Не дай Бог, этот паршивец выскочит
в какой-нибудь неподходящий момент!
  --  Как  угодно, волосы ваши, -- пожала плечами секретарша, отметив, что в
составе лака значится Зверски-Прочный  Клей,  и  выпустила  на  снежно-белый
затылок шефа с полбаллона.
  Одобрив  проделанную  работу,  он  позволил  себе ослепительно-безупречную
улыбку. Она не была бы такой безупречной, останься у  него  его  натуральные
зубы.
  -- Ну что ж, мы готовы. Вперед!
  --  Надо  сказать,  вы  на  редкость  заботитесь  о  своем  облике, мистер
Лаваллет, -- заметила секретарша.
  -- Форма, мисс Блейз! -- проронил Лаваллет, поддергивая манжеты так, чтобы
они ровно на узаконенные полдюйма выглядывали из-под  обшлагов  пиджака.  --
Форма -- это все!
  -- А содержание?
  -- Содержание -- вздор! Форма! -- подчеркнул он.

  --  Да  кого это мы ждем? -- спрашивал фотограф газетчика в банкетном зале
отеля.
  -- Лайла Лаваллета.
  -- А кто он?
  -- Непризнанный гений автомобилестроения.
  -- Никогда о таком не слышал. А что он сделал?
  -- Когда-то давно, когда еще были компании  "Дженерал  моторе",  "Форд"  и
"Крайслер",   еще   до  всех  слияний  и  перекупок,  Лаваллет  был  главным
генератором идей и привел их к высотам.
  -- И все-таки я никогда о нем не слыхал, -- удивился фотограф.
  -- Ну и дубина, -- отрезал газетчик.
  -- Подумаешь, -- огрызнулся фотограф, услышал аплодисменты, поднял  голову
и  увидел  Лаваллета,  шествующего  к трибуне, за которой возвышалось десять
квадратных  футов  торгового   знака   новорожденной   компании   "Дайна-кар
индастриз".
  -- Это он, что ли, и есть? -- спросил фотограф.
  -- Да. Лайл Лаваллет, Непризнанный Гений.
  -- Волосы у него вытравленные.
  --  Ты  бы  все-таки  снял  его,  -- сердито сказал газетчик. У некоторых,
подумал он, напрочь отсутствует вкус к истории.
  Лаваллет,  озаряемый  бесчисленными  вспышками,  купался  в  электрическом
свете.  Непонятно,  думал  он,  почему  бы  всем  газетам-журналам не нанять
пару-тройку фотографов,  те  сделали  бы  несколько  снимков,  размножили  и
разослали  бы  по редакциям? Они же взамен посылают тьму народа сделать тьму
фотографий, только крошечная часть которых в конце концов попадает в печать.
Куда деваются остальные? Он представил себе, как хранится где--  то  толстая
папка  с таким количеством его фотографий, что их достало бы украсить каждое
слово в толковом словаре.
  Что ж, сегодня он рад видеть фотографов. Количество собравшихся говорит  о
том, что Лайл Лаваллет не утратил контакта с прессой и сейчас ему очень даже
есть, чем их порадовать.
  Вакханалия  фотовспышек  продолжалась три минуты, а потом Лаваллет, взойдя
на трибуну, поднял руку.
  -- Леди и джентльмены, господа журналисты! -- начал  он  звучным  глубоким
голосом. -- Я рад нашей встрече и счастлив видеть среди вас множество старых
друзей.  На  тот  случай,  если вас занимает, что со мной сталось, позвольте
сказать вам, что непризнанные автоконструкторы не  умирают  и  не  уходят  в
тень. Мы неизменно возвращаемся в свет.
  По аудитории прошел одобрительный гул.
  --  Как  некоторые  из вас уже знают, последние годы я провел в Никарагуа,
ведя безнадежную одинокую борьбу с тоталитарным режимом. Я знаю, есть  люди,
считающие,  что  я  потерпел  поражение,  потому  что  машина, которую я там
создал, не утвердила себя среди ведущих моделей мира.
  Лаваллет сделал выразительную  паузу  и  обвел  зал  взглядом.  Непокорный
волос, чувствовал он, лежит на месте, и кажется, все идет как надо.
  --  Я  так  не  думаю.  Я  помог  внедрить  в Никарагуа новые промышленные
технологии. Наши усилия внесли свой вклад в жизнь никарагуанского народа  --
никогда  она  уже  не станет такой, какой была до нашего там появления. Одно
это  могло  бы  свидетельствовать  о  нашем  успехе,  поскольку,  по   моему
убеждению,  распространение  демократических  свобод  --  вот главная задача
автомобильной промышленности. Однако  мне  есть  чем  похвалиться  и  помимо
этого.
  Он опять сделал паузу и оглядел собравшихся.
  --  Ведя  одинокую безнадежную борьбу с тоталитаризмом, все свое свободное
время я проводил в исследовательской лаборатории, -- если угодно,  называйте
ее  конструкторским бюро, -- и счастлив и горд сообщить вам, что мое усердие
было вознаграждено. Мы  готовы  объявить  о  создании  машины  принципиально
новой,  воистину  революционной  конструкции, машины, которая окажет влияние
столь значительное, что с этого момента автомобильная индустрия, какой мы ее
знаем и любим, преобразится неузнаваемо!
  Аудитория  ахнула.  Телевизионщики  ринулись  ближе,  ловя   в   объективы
видеокамер  загорелое лицо Лаваллета. У него мелькнула мысль, уж не пытаются
ли они получить точный снимок его глазной сетчатки.  Где-то  он  читал,  что
сетчатка так же индивидуальна и неповторима, как отпечатки пальцев.
  --  Это  открытие  потрясет  мир,  и  два  дня  назад  промышленные шпионы
вторглись в новое здание "Дайнакар индастриз" здесь, в Детройте, и  выкрали,
как  им  казалось,  единственный  прототип  этой  новой  машины. -- Лаваллет
расплылся в улыбке. -- Но нет, они заблуждались!
  Он поднял руки, чтобы утихомирить шквал вопросов.
  -- Завтра в новом здании нашей компании я сниму  завесу  тайны  со  своего
великого  открытия.  Пользуюсь  нашей сегодняшней встречей, чтобы пригласить
руководителей "Дженерал автос", "Америкэн автос" и "Нэшнл автос" -- "Большую
Тройку" -- присутствовать там, чтобы они смогли своими глазами увидеть,  как
выглядит  будущее.  Сегодня ответов на вопросы не будет. Надеюсь увидеться с
вами завтра. Благодарю за внимание.
  Лаваллет поклонился и сошел с трибуны.
  -- Что он сказал? -- спросил репортер женского журнала, в продолжение всей
речи записывавший, в чем Лаваллет одет, и не слышавший ни единого слова.
  -- Что пресс-конференция -- завтра, -- ответил ему другой.
  -- Завтра? А сейчас что было?
  -- Черт его знает!
  -- Эй, что ж это такое, если не пресс-конференция? --  выкрикнул  репортер
женского журнала, адресуясь к мисс Блейз, уходящей за Лаваллетом.
  Она подняла было плечи, но внезапно закричала. Закричала потому, что в тот
момент,  как журналисты ринулись запечатлевать, как Лайл Лаваллет выходит из
зала, раздалось два выстрела -- и Лаваллета отбросило к стене.
  -- В него стреляли! Кто-то стрелял в Лаваллета!
  -- Кто? Что? Кто-нибудь, вызовите же  "Скорую  помощь"!  --  взывала  мисс
Блейз.
  --  Где  стрелявший?  Он  должен  быть  в  зале!  Найдите  его! Пусть даст
интервью!
  Ведущий теленовостей вскочил на трибуну и яростно замахал руками:
  --  Если  тот,  кто  стрелял,  еще  находится  в  комнате,  предлагаю  ему
эксклюзивный  контракт  на  выступление  в  ток-шоу  "Злоба  ночи"! Компания
возьмет на себя все ваши судебные расходы!
  -- Удваиваю это предложение! -- крикнул кто-то с кабельного телевидения.
  -- Я еще не говорил о  цене!  --  возмутился  ведущий.  --  Как  можно  ее
удваивать?!
  --  Предлагаю  карт-бланш!  -- закричал тот, что с кабельного, поднялся на
маленькую сцену в передней части зала, выхватил из кармана чековую книжку  и
стал  махать ею над головой, надеясь, что стрелявший его увидит. -- Назовите
свою цену! Я выпишу чек!
  -- Кредитную карточку! -- завопил  в  ответ  ведущий  теленовостей.  --  Я
предлагаю вам кредитную карточку нашей компании! Это лучше, чем его чек!
  -- О-о-ох, -- застонал лежащий на полу Лаваллет.
  --  Вы  позволите  это  процитировать?  --  наклонилась  к  нему женщина с
микрофоном.
  Телевизионщики лихорадочно снимали все, что  попадало  в  объектив:  Лайла
Лаваллета,  с  глупейшим  выражением  лица лежащего на золотистом ковре; его
секретаршу мисс Блейз,  с  декольте,  раздвоенным  а-ля  Большой  Каньон,  и
струящимися по щекам горючими слезами. Они не пропустили никого.
  Кроме стрелявшего.
  Два  раза  в  упор  выстрелив  в  грудь  Лайла  Лаваллета,  киллер  вложил
"беретту-олимпик" в полое отделение своей видеокамеры и притворился, что  не
отрываясь  снимает.  Убегать он и не подумал, потому что знал: нужды нет. За
всю историю Вселенной ни один журналист, присутствуя при несчастье, будь оно
делом рук стихии или человека, никогда еще не предлагал  своей  помощи.  Они
снимают  заживо  горящих  людей  --  и  даже  не подумают набросить на огонь
одеяло. Они берут интервью у сбежавших от  полиции  убийц-маньяков  --  и  в
жизни  не  предпримут попытки способствовать аресту. Они, кажется, полагают,
что  единственные  персонажи,  заслуживающие  следствия  и  тюрьмы,  --  это
президенты Соединенных Штатов и противники бесплатных завтраков в школах.
  Так  что  убийца  спокойно  дождался  прибытия  машины медицинской помощи,
которая увезла Лаваллета в  больницу.  Он  переждал  нашествие  полицейских,
делая  вид,  что  запечатлевает  для  вечности  методы  их  работы. Когда те
закончили формальный опрос и записали имена всех присутствовавших  на  месте
преступления,  он  без  суеты  покинул  зал  вместе  с  остальными и, уходя,
услышал:
  -- Ужасно! Такое возможно только в Америке. И кому  он  понадобился,  этот
Непризнанный Гений?
  --  Наверно,  его  приняли за политика. Может, президент послал убить его,
потому что боится, что он выдвинет свою кандидатуру на президентские выборы?
  -- Нет, -- авторитетно заявил третий. -- Это большой бизнес.  Капиталисты!
"Большая Тройка" решила прихлопнуть его, чтобы он не сбил ей прибыль.
  Человек   со   шрамом,   стрелявший   в   Лайла  Лаваллета,  выслушал  все
предположения равнодушно. Он  лучше  всех  знал,  почему  того  подстрелили:
только потому, что его имя первым значилось в списке.
  В  этот  вечер детройтская "Свободная пресса" получила анонимное письмо, в
котором без затей говорилось, что Лаваллет -- только первая жертва. Один  за
другим,  прежде чем они успеют окончательно угробить окружающую среду, будут
убиты все  автопромышленники  Америки.  "От  дьявольских,  загрязняющих  мир
автомобилей  погибло  уже столько невинных жертв! -- говорилось в письме. --
Пусть теперь умрут и прямые виновники. И они непременно умрут!"

  Желудок не отпускало. Харолд У. Смит, стоя  у  огромного  окна  у  себя  в
кабинете,  глотнул  "маалокс"  прямо  из  бутылки.  Внизу  несся  по  волнам
Лонг-Айлендского залива юркий ялик. Ветер с силой бил ему в  парус,  и  ялик
взлетал  на  гребнях  так резво, что, казалось, вот-вот опрокинется. Но Смит
знал: судно устроено так, что парус наверху и  киль  внизу  образуют  единую
вертикальную  ось. Ветер может давить на парус только до известного предела,
потому что  киль  под  водой  оказывает  ему  противодействие.  Когда  парус
достигнет угрожающего наклона, ветер покорно отступит. Идеальное равновесие.
  Смиту  порой казалось, что и КЮРЕ работает так же. Хорошо сбалансированный
киль -- правительство Соединенных  Штатов.  Но  бывает  --  как,  случается,
неумеренно разыгравшееся море опрокидывает парусник предательским ударом, --
бывает, даже КЮРЕ с трудом удается удерживать Америку на плаву.
  Похоже,  сейчас  как  раз  такой  момент.  Смит  только  что  по  телефону
переговорил с президентом.
  -- Я знаю, что вправе лишь высказывать пожелания,-- сказал президент таким
жизнерадостным голосом, словно всего минуту  назад  встал  из-за  обеденного
стола.
  -- Да, сэр.
  -- Но вы слышали об этом детройтском деле?
  -- Похоже, дело серьезное, господин президент.
  --  Чертовски  серьезное,  --  сказал  президент.  --  Наша  автомобильная
промышленность только-только снова встает на ноги. Мы  не  можем  позволить,
чтобы какой-то сбрендивший "зеленый" перестрелял пол-Детройта.
  --   К   счастью,   Лаваллет   жив,   --   сказал  Смит.  --  На  нем  был
пуленепробиваемый жилет.
  -- Думаю, остальным понадобится  кое-что  понадежней  жилетов,  --  сказал
президент. -- Не понадобятся ли им ваши люди?
  --  Это  надо  обмозговать,  господин  президент.  Может, какой-то подонок
просто вздумал нас попугать?
  -- Вы это серьезно? На мой взгляд, вряд ли.
  -- Я перезвоню вам, господин президент. Всего хорошего.
  Смит положил трубку телефона, напрямую связывающего его с Белым домом.
  Смиту совсем не нравилось говорить так жестко, но  он  придерживался  этой
манеры  со  всеми  предыдущими президентами, когда им случалось обращаться в
КЮРЕ с просьбами. Изначальным  уставом  КЮРЕ  предусматривалось:  президенты
могут  только  предлагать  какие-то  действия, но отнюдь не приказывать. Это
было сделано для того, чтобы  предотвратить  превращение  КЮРЕ  в  очередной
орган  исполнительной власти. В теории существовал только один президентский
приказ, которому Смит не мог не подчиниться: о расформировании КЮРЕ.
  Нелюбезности Смита имелось  еще  одно  объяснение.  Римо  до  сих  пор  не
объявился   после   своего   последнего   задания  --  уничтожить  Лощинного
Насильника,  а  между  тем,  просматривая  материалы  дела  о  нападении  на
Лаваллета, Смит наткнулся в них на его имя.
  В деле имелся полный список всех присутствовавших на месте происшествия.
  И  в  конце  его значилось: Римо Уильяме, фотограф. Не такое это было имя,
чтобы, подобно Джо Смиту или Биллу Джонсону, попадаться на каждом шагу. Тот,
кто представился Римо Уильямсом, должен был либо знать Римо Уильямса... либо
быть им.
  Но ни одна душа не знала Римо Уильямса.
  Смит покачал головой и отхлебнул еще "маалокса".
  И что же из этого следует? Две вещи.
  Первая: Римо по неизвестной причине работает на кого-то еще.
  Вторая: Смиту пора действовать.



  -- А я говорю -- уходим,  --  сказал  Лоренс  Темпли  Джонсон  --  человек
крупный   и   властный,  из  тех,  что  проводят  жизнь  в  залах  заседаний
американских  корпораций.  Даже  сейчас,  когда  от  его  костюма  только  и
осталось,  что  по колено оборванные брюки и грязнее половой тряпки рубашка,
привычка распоряжаться витала над ним, как дурной запах.
  -- А я говорю -- остаемся, -- спокойно сказал Римо. -- Конец дискуссии.
  В пустыне похолодало. Нагретый за день песок уже отдал  остатки  тепла,  и
всем сделалось зябко.
  --  Это  почему же? -- полюбопытствовал Лоренс Темпли Джонсон. -- Я требую
ответа.
  Римо смотрел на женщину со сломанной рукой. Лубки Лорна наложила, но  было
видно, что боль все-таки не унялась.
  Римо  мягко  коснулся  больной  руки  и пальцами легко ощупал все ткани от
кисти к локтю, не зная толком, что следует делать, но мало-помалу  набираясь
уверенности.
  Он  чувствовал,  где  сломаны  кости,  -- в трех местах, все ниже локтя, и
осколки сложились неправильно.
  -- Я требую ответа, -- настаивал Джонсон.
  Как на импровизированной трибуне, он стоял на невысоком  камне  у  скелета
сгоревшего самолета и вещал тоном полицейского при исполнении обязанностей.
  -- Как сейчас? -- спросил Римо женщину.
  -- Кажется, лучше.
  Римо  резко сжал пальцы. Женщина ахнула, но когда утих болевой шок, и она,
и Римо поняли, что кости улеглись как надо. Потом Римо помассировал ей  шею,
чтобы смягчить глухую боль заживления, которая прилет позже.
  -- Спасибо, -- сказала женщина.
  --  Послушайте,  я  к  вам  обращаюсь!  -- кипел Джонсон. -- Как вы смеете
игнорировать мои вопросы? Кто вы, по-вашему, такой?  --  Он  оглядел  других
пострадавших,  вяло  сидевших  на  песке  у  самолета, и приказал: -- Только
посмотрите на него! Посмотрите, во что он  одет!  Ничтожество!  Какой-нибудь
автомеханик! Командование беру на себя я и говорю вам, что мы уходим!
  Римо встал и небрежно стряхнул песок со своих солдатских штанов.
  -- Мы остаемся, потому что скоро прилетят вертолеты спасателей. Это вопрос
времени.  Сгоревший  самолет -- ориентир. Если мы начнем бродить по пустыне,
нас могут вообще не найти.
  -- Можно ждать часами, пока  прилетят  эти  так  называемые  спасатели!  Я
сказал -- уходим.
  -- А я сказал -- остаемся.
  --  Ты  это  с  чего  распетушился?  Кто  тебя уполномочил командовать? --
спросил Джонсон, в мыслях своих воображая, как  в  Голливуде  снимут  фильм,
живописующий  его героические действия по вызволению из пустыни собратьев по
несчастью. В роли Лоренса Темпли Джонсона -- Роджер  Мур.  Он  бы  предпочел
Дэвида  Найвена  [И  Роджер  Мур, и Дэвид Наивен в свое время играли Джеймса
Бонда. (Прим. перев.)], но тот уже умер. -- Ставлю на голосование.  Здесь  у
нас демократия.
  --  Нет,  --  сказал  Римо.  --  Здесь  у  нас  пустыня. И тот, кто пойдет
разгуливать, погибнет.
  -- Посмотрим! -- повысил голос Джонсон. -- Все,  кто  за  то,  чтобы  уйти
отсюда, скажите: "да".
  Никто  не  сказал  "да".  Все  проголосовали  своей  задней частью, прочно
упертой в песок.
  -- Кретины! -- рявкнул Джонсон. -- Ну, я пошел.
  -- Очень сожалею, но не могу тебе этого позволить, -- сказал Римо.
  -- Почему это?
  -- Потому что я дал себе слово, что все мы выберемся отсюда живыми,  и  не
допущу, чтобы ты достался стервятнику.
  Джонсон  соскочил  с камня, широким шагом приблизился к Римо и ткнул ему в
грудь указательным пальцем;
  -- Только попробуй мне помешать!
  -- Джонсон, скажи людям: "Спокойной ночи",  --  пробормотал  Римо,  правой
рукой ненадолго сжал тому горло, подхватил обмякшее тело и уложил на песок.
  -- Это не опасно? -- забеспокоилась Лорна.
  Римо покачал головой.
  -- Поспит немного, -- и оглядел остальных, внимательно на него смотревших.
--  С  ним все в порядке, ребята. А сейчас, я думаю, стоит сбиться потесней,
для тепла. Пока за нами не прилетят.
  -- А они правда прилетят? -- спросила девочка.
  -- Правда, -- сказал Римо. -- Я тебе обещаю.
  -- Хорошо. Тогда я лучше посплю.
  Позже, когда звезды завели в эбеново-черном  небе  свой  хоровод,  Римо  и
Лорна уединились.
  -- Ты так и не назвал мне своей фамилии.
  Она взяла его за руку.
  -- У меня ее нет, -- сказал Римо, усаживаясь на покатом песчаном склоне.
  Женщина устроилась рядом.
  -- Когда мы летели, мне показалось, что ты нахал. Но я была неправа.
  -- Знаешь, ты лучше не привыкай ко мне, -- попросил Римо.
  -- Что?
  Он  поглядел  на  огромную  луну,  выплывшую  из-за остроконечной верхушки
дальнего бархана, похожую на футуристический фонарь. Легкий ветер с шелестом
гонял чистый сухой песок.
  -- Когда прилетят спасатели, я уйду. Один. Никому обо мне не говори.
  -- Как не говорить? Ты же нас спас! Ты вытащил всех из самолета! Обо  всех
позаботился! Эта маленькая девочка... Она же тебя обожает!
  --  Это  все замечательно, и все-таки я исчезну, так что забудь обо мне, и
делу конец.
  -- Но почему? Ты что, преступник?
  -- Что-то вроде, -- сказал Римо. -- Знаешь, у меня никогда не было  семьи.
Сегодня  я впервые понял, что такое родня. -- Он горько усмехнулся. -- И для
этого понадобилось попасть в авиакатастрофу!
  -- Нет худа без добра.
  -- Как ты думаешь, когда они прилетят?
  -- Скоро. Странно, что еще не прилетели.
  Она подняла руку к его лицу.
  -- Но ведь у нас есть еще немножко времени, правда?
  -- Есть, -- сказал он и осторожно опрокинул ее на песок.
  Сначала  встретились  их  губы,  голодные,  печальные.  Римо  инстинктивно
потянулся,  чтобы,  как  рекомендовала  первая  из  тридцати  семи  ступеней
любовной техники Синанджу, начать легко массировать  пальцами  правую  кисть
девушки.
  И тут он вспомнил, до чего обычно доводит любовная техника Синанджу.
  -- К черту! -- пробормотал он и попросту овладел ею.
  Тела  их соединились, как вышло, без всякого ритма. Каждый раз, когда один
из них забывался,  другой  напоминал  о  себе.  Это  длилось  и  длилось  --
примитивно, иногда отчаянно, но зато бесхитростно и естественно, и когда пик
настал, он настиг обоих сразу.
  И нет этому цены, подумал Римо.
  Она  заснула в его объятиях, а Римо глядел на небо, зная, что вместе они в
первый и последний раз.
  Телефон звонил и звонил, замолкал и снова  звонил,  но  Чиун  не  поднимал
трубку.  Скорее всего это Римо, и если Чиун ответит, придется разговаривать,
и он не удержится. непременно спросит Римо, беседовал  ли  он  уже  с  Нелли
Уилсоном, и тогда Римо придумает какое-нибудь нелепое извинение, вроде того,
что  был занят, и Чиун расстроится. Вечно Римо его злит. Мальчишку вообще не
мешает подержать на расстоянии, пусть не думает, что  стоит  позвонить,  как
Чиун тут же снимет трубку, будто слуга какой-нибудь.
  После трех часов непрерывного трезвона Чиун решил, что Римо уже достаточно
наказан,  и  неторопливо  направился  в  угол гостиничной комнаты, где стоял
телефон, поднял трубку и медленно произнес:
  -- Кто говорит?
  В трубке кто-то шипел и кашлял.
  -- Кто? Кто это?
  Опять свист и кашель.
  -- Вот дурацкая шутка, -- поджал губы Чиун.
  -- Чиун, это Смит, -- прорвался голос.
  -- Император Смит? А я думал, это Римо.
  -- Как? -- резко спросил Смит. -- Разве он вам еще не звонил?
  -- Нет, но в любой момент может.
  -- И вы не знаете, где он?
  -- Я с ним не разговаривал, -- сказал Чиун.
  -- Чиун, у меня есть сведения, что Римо сейчас в Детройте. Пытается  убить
ведущих автопромышленников Америки.
  -- Хорошо, -- сказал Чиун. -- По крайней мере, не болтается без дела.
  -- Нет, вы не поняли. Я ему этого не поручал.
  -- Значит, он практикуется. Тоже неплохо.
  -- Чиун, я подозреваю, что его нанял кто-то еще.
  -- Странно, -- пробормотал Чиун себе под нос, а в трубку сказал: -- Может,
он  хочет немного подработать, чтобы помочь обнищавшим жителям Синанджу? Это
было бы великодушно.
  -- Нужно остановить его.
  -- Что вы имеете против бедных жителей Синанджу? -- спросил Чиун.
  -- Послушайте, Мастер Синанджу. Римо в Детройте и  неуправляем.  Он  может
переметнуться к противнику.
  -- Нет никакого противника, -- сплюнул Чиун. -- Есть только Синанджу.
  -- Он вчера стрелял в человека.
  -- Стрелял?!
  -- Из пистолета.
  -- Ай-яй-яй! -- застонал Чиун.
  -- Теперь вам ясна серьезность ситуации?
  --  Из  пистолета!  -- воскликнул Чиун. -- Опозорить Синанджу, прибегнув к
механическому оружию! Этого быть не может. Римо бы не посмел.
  -- Сегодня днем кто-то стрелял в президента компании "Дайнакар индастриз".
Известен список всех, кто при этом присутствовал, и Римо есть в этом списке.
Чиун, вам придется поехать в Детройт. Если подтвердится, что Римо там и  что
он работает на сторону, нужно его остановить.
  -- Это не входит в условия нашего контракта.
  --  Об  этом  поговорим  позже.  Я  вышлю за вами машину и закажу билет на
самолет. Вылет -- через час.
  -- Не входит! -- повторил Чиун.
  -- Об этом -- позже.
  -- Недавно мы обсуждали с вами один земельный участок...
  -- О Диснейленде забудьте. Если Римо действует сам по  себе,  вам  следует
остановить его. Это -- условие контракта.
  --  Хорошо.  Я  поеду.  Но  говорю вам, что Римо никогда в жизни не станет
пачкаться о какие-то шумные пистолеты.
  -- Приедете -- разберетесь, -- сказал Смит. -- Этот предполагаемый  убийца
пригрозил уничтожить руководителей всех ведущих автомобильных компаний.
  -- Кого мне тогда охранять? -- спросил Чиун.
  --  Сегодня  он  ранил  Лайла  Лаваллета. Это очень известный конструктор.
Любимец прессы. Логично предположить, что  следующей  жертвой  явится  Дрейк
Мэнген,  президент  "Нэшнл  автос".  Он только что опубликовал книгу и часто
выступает по телевизору. Если Римо,  или  кто  там  есть,  хочет  произвести
впечатление на публику, следующим будет Мэнген.
  -- Я поеду к вашему Мэнгену, привезу голову этого убийцы-самозванца, и вам
еще придется принести нам с Римо извинения. Прощайте.
  Чиун так швырнул трубку, что она раскололась и детальки посыпались из нее,
как воздушная кукуруза.
  Служить белому худо само по себе, но служить белому безумцу -- еще хуже! И
все-таки, что, если Смит прав? Что если Римо работает на сторону?
  Чиун  поглядел  в угол, где высились тринадцать его сундуков, и решил, что
поедет налегке. Пребывание в Детройте будет  недолгим.  Нужно  взять  только
шесть сундуков, не больше.



  Дрейк Мэнген стал главой огромной "Нэшнл автос компани" весьма старомодным
способом: женился на наследнице.
  Семья  Крэнстонов  стояла  у  истоков автомобильной индустрии -- начиная с
Джетро Крэнстона, который еще в  1898  году  прицепил  паровой  двигатель  к
безлошадному экипажу. Когда старый Джетро умер, дело возглавил его сын Грант
--  и  "Крэнстон"  стала  международной.  А когда компания перешла к другому
сыну, Бранту, стало понятно, что судьба  "Крэнстон  моторе"  обеспечена,  по
крайней мере, еще на одно поколение. Все в момент переменилось, когда в 1959
году  пьяный водитель "форда", проехав на красный свет светофора, врезался в
лимузин Бранта Крэнстона.
  Контроль  над  компанией  перешел,  таким  образом,   в   нетвердые   руки
единственной   наследницы   Крэнстонов   --   Майры.  Майра,  которой  тогда
исполнилось двадцать два, была  до  крайности  избалована  и  находилась  на
верном  пути  к получению черного пояса в таком виде спорта, как алкоголизм.
Дрейк Мэнген, считалось, за ней ухаживал.
  Дурное известие настигло их, когда они  сидели  в  ресторане  с  видом  на
Детройт-ривер.  Дрейк  Мэнген  специально  выбрал ресторан с самыми дорогими
винами в городе,  чтобы  сообщить  своей  даме,  что  после  восьми  месяцев
бесплодных  свиданий  собирается  с  ней расстаться. Прежде чем приступить к
делу, он позволил Майре опорожнить две бутылки "бордо". Он надеялся, что она
слишком пьяна, чтобы устроить скандал, а уж скандалы  она  умела  устраивать
оглушительные.
  --  Майра,  я  хочу  сказать  тебе  что-то  очень важное, -- начал Мэнген,
привлекательный тридцатилетний мужчина, хотя темные, под  выпуклыми  веками,
глаза  и  нос  с  горбинкой  старили  его  лет  на  десять.  Он  был главным
управляющим компании "Крэнстон" и в Майре находил лишь одно  достоинство  --
она  была дочкой босса. Однако даже эта приманка перестала действовать после
восьми  месяцев  ухаживания  за  женщиной,  которую  в  детройтских   кругах
именовали Железной Девственницей.
  Майра, с мутным алкогольным блеском в глазах, хихикнула.
  -- Д-да, Дрейк.
  -- Мы с тобой вместе уже почти год...
  --   Восемь  месяцев,  --  поправила  Майра,  поднимая  бокал.  --  Восемь
до-о-оо-лгих месяцев.
  -- Да. И знаешь, во взаимоотношениях всегда  наступает  момент,  когда  им
следует  либо  вырасти  во  что-то  большее, либо угаснуть. На мой взгляд, в
нашем случае им пора...
  В этот момент у их стола выросли  с  одеревенело-торжественным  выражением
лиц двое полицейских в форме.
  --  Мисс  Крэнстон?  -- осведомился один из них. -- С прискорбием вынужден
сообщить, что в вашей семье произошла трагедия. Ваш брат... он покинул нас.
  Майра на мгновение выглянула из алкогольного тумана.
  -- Уехал? -- спросила она. -- Куда?
  Полицейские замялись.
  -- Я имел в виду, мисс Крэнстон, что он... скончался. Очень сожалею.
  -- Н-не понимаю, -- правдиво призналась Майра и икнула.
  Дрейк Мэнген понял. Понял как нельзя лучше. Он сунул каждому  полицейскому
по двадцатидолларовой банкноте и сказал:
  -- Я вам очень признателен. Пожалуй, дальше я сам управлюсь.
  Полицейские охотно покинули ресторан.
  -- Что это они тут говорили? -- спросила Майра, наполняя еще пару бокалов.
  Слева  у  нее  стояла  бутылка  с  белым  вином,  справа  -- с красным. Ей
нравилось пить попеременно из каждой.
  Иногда она смешивала вина. Однажды смешала в блюдце и пила из него.
  -- Я тебе потом объясню, милая, -- сказал Дрейк.
  -- Слушай, ты сейчас в первый раз за  все  время  назвал  меня  милой!  --
хихикнула Майра.
  -- Это потому, что я сделал открытие, -- произнес Дрейк Мэнген, призвав на
помощь все свое актерское мастерство. -- Я люблю тебя, Майра!
  -- Честно? -- икнула она.
  --  Страстно.  И  хочу,  чтобы  ты  стала моей женой.-- Он сжал ее влажную
веснушчатую руку. -- Ты выйдешь за меня, дорогая?
  Его подташнивало, но бизнес есть бизнес.
  -- Это все так внезапно...
  -- Я не могу ждать. Давай поженимся сейчас же! Найдем мирового судью.
  -- Сейчас? Когда мой брат уехал? Он обидится, что мы без него!
  -- Он поймет. Ну же, собирайся.

  -- Вы уверены, что хотите жениться на ней? -- с сомнением в голосе спросил
мировой судья.
  -- Конечно, -- сказал Мэнген, -- а что?
  -- Невеста едва держится на ногах!
  -- Значит, мы проведем церемонию сидя. Вот кольцо. Приступайте.
  -- Вы уверены, что хотите выйти замуж за этого мужчину, мисс? -- обратился
судья к Майре.
  Та хихикнула:
  -- Мой брат уехал, но он не обидится.
  Судья только пожал плечами, и дело было сделано.
  Медового месяца не было. Только похороны Бранта Крэнстона.  Медовый  месяц
не  состоялся  и  после  похорон, так что теперь, почти тридцать лет спустя,
Майра Крэнстон-Мэнген по-прежнему оставалась, во  всяком  случае,  насколько
это касалось ее супруга, девственницей.
  Но  Дрейку  Мэнгену было наплевать. Теперь он имел контрольный пакет акций
"Крэнстон моторе" и не  спускал  с  него  глаз,  особенно  в  процессе  всех
перекупок,  слияний  и  реорганизаций,  в результате которых старая "Большая
Тройка" сгинула, а новая -- "Дженерал  автос",  "Америкэн  автос"  и  "Нэшнл
автос" -- родилась.
  Президент "Нэшнл автос". Годовое жалованье -- миллион долларов. Только это
и имело  значение  для  Дрейка  Мэнгена.  Ну,  еще, может быть, когда-нибудь
забраться в трусы к жене. Просто на пробу.
  После покушения на жизнь Лайла Лаваллета полиция предложила Дрейку охрану.
Он отказался. Не хотел посвящать ФБР в подробности своей личной жизни.
  -- Никому в  голову  не  придет  убить  меня,  --  заявил  он.  Его  жена,
протрезвев ненадолго, предложила увеличить число телохранителей.
  -- У меня уже есть двое, и это больше, чем нужно, -- отверг он и это.
  Его  телохранители  были  из  бывших  центровых "Детройтских львов". Дрейк
Мэнген держал их по двум причинам: во-первых, они не облагались  налогом,  а
во-вторых,  он был большой поклонник футбола и за ленчем любил слушать байки
про их  боевые  заслуги.  Остальное  рабочее  время  охранники  проводили  в
прохладном  холле первого этажа "Нэшнл автос", в то время как сам он варился
в офисе на двенадцатом этаже.
  Вот почему, когда Дрейк Мэнген услышал выстрелы, по шахте лифта донесшиеся
до него  из  холла,  он  только  слегка  поднял  бровь,  не  удивился  и  --
определенно  --  не испугался. Такое случалось, и даже, бывало, по нескольку
раз в неделю.
  Тем не менее Мэнген приказал секретарше позвонить в холл.
  -- Спросите охрану, что там происходит.
  Секретарша почти немедля с озабоченным видом вернулась в его кабинет.
  -- Мистер Мэнген, там, кажется, непорядки.
  -- Какого рода? Что, опять кто-то из этих ходячих бифштексов ранил себя  в
ногу?
  -- Нет, мистер Мэнген. Один из них застрелил охранника.
  --  Черт.  Разве он не знает, как это обременительно для нашего страхового
фонда? -- Секретарша пожала плечами. -- Ну ладно, пусть поднимутся  сюда,  и
мы решим что делать.
  -- Не получится. Они тоже убиты. Другими охранниками.
  --  Что  там,  черт  возьми,  происходит?  Сколько  всего убитых? С кем вы
разговаривали?
  -- Точно не знаю. У этого  человека  какой-то  странный  тоненький  голос.
Квакающий. Как у китайцев. Он сказал, это в него они стреляли.
  -- Что еще?
  -- Он сказал, что поднимается наверх.
  -- Наверх? Сюда, что ли?
  -- Вы знаете еще какой-нибудь верх, мистер Мэнген?
  -- Ладно, не умничайте. Звоните лучше в полицию.
  В этот момент приглушенный шум лифта достиг их этажа.
  -- Это он, -- сказал Дрейк Мэнген, озираясь, куда бы смыться.
  Лифт,  урча,  распахнул  двери.  Из недр его выплыла и очутилась на пороге
кабинета фигура.
  Дрейк Мэнген ткнул в нее обвиняющим перстом.
  -- Ты! Убийца!
  Чиун, Мастер Синанджу, ответил улыбкой на этот редкий  знак  признания  со
стороны белого человека.
  --  Автографов  не  даю, -- сказал он, ореховыми глазами по-птичьи оглядев
помещение. Он был в персиковом кимоно, с большим  вкусом  отделанным  черным
шелком. -- Если я здесь останусь, мне нужна комната. Эта подойдет.
  -- Это мой кабинет, -- непреклонно сказал Мэнген.
  -- Для белого у тебя почти приемлемый вкус.
  -- Что ты сделал с моими охранниками?
  -- Ничего, -- сказал Чиун, любуясь букетом на длинном столе для заседаний.
--  Они  это  сами  с  собой сделали Я всего лишь информировал их о том, что
являюсь личным эмиссаром их собственного правительства,  но  они  отказались
впустить меня. А потом принялись стрелять друг в друга. Очень нервные типы.
  --  Они  что,  перестреляли  друг  друга,  стараясь  попасть  в  тебя?  --
недоверчиво переспросил Мэнген.
  -- Старанием я бы это не назвал, -- выразительно пожал плечами Чиун.
  Мэнген  кивнул  секретарше,  которая  скользнула  в  приемную,  и  тут  же
раздалось "би-бип" кнопочного телефона.
  --  Что  это  ты сказал о правительстве? -- громко спросил Мэнген, надеясь
заглушить свидетельство того, что секретарша зовет на помощь.
  Чиун оторвался от цветов и решил не обращать на звонок внимания.
  -- Тебе очень повезло,  --  сказал  он.  --  Как  правило,  меня  нанимают
защищать конституцию. Сегодня я защищаю тебя.
  -- Меня?! От чего?
  -- От неправедного убийства, конечно.
  -- А что, бывают другие?
  Чиун сплюнул на восточный ковер, в котором признал иранский.
  -- Конечно. Убийство оружием -- неправедное убийство. Убийство не за плату
-- неправедное убийство. Убийство...
  --  Кто  тебя  послал? -- перебил Мэнген, когда секретарша сунула голову в
дверь и подняла вверх большой палец.
  Отлично. На подходе подмога. Надо только чем-то отвлечь старого идиота.
  -- Это секрет. -- Чиун прижал к губам указательный палец. -- Но  тот,  кто
меня  послал,  втайне  правит  этой  страной по поручению вашего президента.
Только никому не говори об этом, не то рухнет правительство.
  -- Понятно, -- соврал Мэнген и как бы украдкой скользнул в кожаное  кресло
за массивным письменным столом. Стол был очень массивный и очень удобный для
ныряния  под  него  на случай перестрелки, которую Мэнген ожидал с минуты на
минуту.
  -- Тогда, может, когда-нибудь объяснишь это мне, -- сказал Чиун. -- Теперь
к делу. Скажи, были у тебя какие-нибудь контакты с человеком по  имени  Римо
Уильямс?
  -- Нет. Кто это -- Римо Уильямс?
  --  Римо Уильямс -- это мой ученик. Он кореец, как я. На одну шестнадцатую
кореец. Но дело в том, что появился самозванец, который называет  себя  Римо
Уильямсом. Он хочет тебе зла, и я здесь, чтобы защитить тебя от него.
  -- И работаешь ты на президента?
  --Я  ни  на  кого  не  работаю!  --  возмутился Чиун. -- У меня контракт с
императором. Он работает на президента. -- Чиун улыбнулся. -- Но  я  уверен,
президент знает, что я здесь.
  Тут  двери  лифта  распахнулись и в офис, держа оружие дулом вниз, вбежали
четверо полицейских.
  -- Стреляйте! -- закричал Мэнген. -- Во всех, кроме меня!
  Чиун обернулся, а Мэнген выскочил из кабинета  в  приемную  и  мимо  стола
секретарши  кинулся  в маленький альков, где схватился за телефонную трубку.
За его спиной кто-то из полицейских сказал:
  -- А теперь, старина, вот что: ты только не серди нас, и тебе не  причинят
вреда.
  В трубке раздался ответный щелчок.
  -- Мне нужно поговорить с президентом, -- сказал Мэнген.
  -- Это срочно, мистер Мэнген? -- поинтересовался оператор Белого дома.
  --  Я  личный  друг  президента.  Я  выложил  семизначную сумму из доходов
корпорации на его переизбрание!
  Через несколько  секунд  до  него  донесся  голос  президента  Соединенных
Штатов:
  -- Рад тебя слышать, Дрейк. У тебя все в порядке?
  --  Есть  один вопрос, господин президент. Знаю, что ли прозвучит дико, но
не посылали ли вы, случайно, охранять меня одного китайца?
  -- Опишите его.
  -- Футов пяти ростом, лет восьмидесяти на вид. В каком-то розовом  женском
халате. Только что смел к черту всю мою охрану.
  -- Отлично. Значит, он действует, -- сказал президент.
  -- Сэр? -- переспросил Мэнген.
  -- Все хорошо, Дрейк. Можешь расслабиться. Ты в хороших руках.
  -- В хороших руках? Но, господин президент, он же древний старик!
  -- Это неважно, -- сказал президент. -- Я послал его тебе на защиту.
  -- От чего?
  --  От того психа, который подстрелил Лаваллета. Не можем же мы позволить,
чтобы он разнес весь мозговой центр Детройта!
  -- И для защиты прибегаем к помощи китайца?
  -- Корейца. Смотри,  не  вздумай  назвать  его  китайцем,  --  предостерег
президент. -- Я за последствия не отвечаю. А паренек его тоже там?
  -- Нет, старик один.
  --  Ну, одного из них вполне хватит, -- сказал президент. -- Так что держи
меня  в  курсе.  Привет  жене.  И,  между   прочим,   не   стоит   об   этом
распространяться. Я, например, о нашем разговоре уже забыл.
  -- Все понял, господин президент.
  Мэнген положил трубку и бегом кинулся назад. Черт. старый пень и впрямь от
президента,  а  он  натравил  на него четверых верзил! Как оправдаться, если
старика уже нет на свете?
  Чиун был на этом свете. Он спокойно сидел за  письменным  столом  Мэнгена.
Четверо  полицейских  лежали  в  центре ковра, скованные вместе собственными
наручниками, и извивались, стараясь освободиться.
  -- Мистер Мэнген! -- закричал один из них. -- Пошлите за подкреплением!
  Мэнген покачал головой:
  -- Нет необходимости,  ребята.  Дело  в  том,  что  я  обознался.  Пожилой
джентльмен, как выяснилось, -- один из моих охранников.
  -- Ну тогда выпустите нас отсюда, -- попросил другой полицейский.
  Мэнген  залез каждому в карман, выудил ключи от наручников и освободил их,
хотя прикасаться к пролетариям не любил.
  -- Уверены, что старик в норме? -- спросил  один,  растирая  кисти,  чтобы
восстановить кровообращение.
  -- Да. Это была моя ошибка.
  -- Нам, знаете ли, придется составить рапорт, -- сообщил полицейский.
  -- Сейчас уладим, -- улыбнулся Мэнген.
  И  уладил.  Каждый  полицейский получил возможность за полцены купить свою
следующую машину.  Взамен  они  обязались  объявить  мертвые  тела  в  холле
жертвами случайной перестрелки. И забыть о старике.
  Дрейк проводил их к лифту и вернулся в свой кабинет.
  -- Итак, мистер...
  -- Чиун. Мастер Чиун, а не мистер.
  -- Мастер Чиун. Я навел о вас справки. Вы и в самом деле тот, за кого себя
выдаете.
  --  Надо было сразу верить, не было бы столько лишней мороки, -- проворчал
Чиун.
  -- Ну, что сделано, то сделано. Итак, если вы здесь, чтобы защищать  меня,
что я должен делать?
  -- Стараться, чтоб тебя не убили, -- сказал Чиун.

  Вертолеты  спасателей  прибыли ночью. Римо первым услышал их приближение и
разбудил Лорну.
  -- Летят, -- сказал он.
  -- Я ничего не слышу.
  -- Скоро услышишь.
  -- Отлично. Я буду рада вернуться, -- произнесла она.
  -- А я, сказать по правде, буду по вам всем скучать, -- признался Римо.
  -- Что ты имеешь в виду?
  -- Что сейчас моя остановка. Я выхожу.
  -- Разве ты не вернешься с нами?
  Она помолчала. Глухой рокот приближающихся вертолетов разнесся по пустыне.
  -- Нет. А то замучают расспросами.
  -- Куда же ты пойдешь? Вокруг один песок.
  -- Я сумею выбраться.
  -- Но почему?!
  -- Надо! Я хотел попрощаться с тобой. И попросить об одном одолжении.
  -- Каком?
  -- Никому не называй моего имени.  Только  ты  одна  его  знаешь,  и  если
кто-нибудь заговорит обо мне, скажи, что я ушел и заблудился.
  -- Ты уверен, что хочешь именно этого?
  -- Да.
  Лорна обняла его.
  --  Я не стану мучить тебя расспросами, -- сказала она. -- Но, пожалуйста,
побереги себя.
  -- Договорились. А ты побереги нашу девчушку.
  Римо прижал ее к себе, отстранил, повернулся и ушел в ночь как раз  в  тот
момент, когда в миле от них засветились прожектора вертолетов.
  Римо  бежал,  пока не убедился, что его уже не увидят. затем снизил темп и
шагом направился на север. Через несколько  миль  он  взобрался  на  огрызок
скалы  и посмотрел назад. Чуть поодаль от сгоревшего лайнера на песке стояли
два  огромных  вертолета.  Он  увидел,  что  людям   помогают   погрузиться,
удовлетворенно кивнул и снова тронулся в путь.
  Справа,  окрашивая  барханы  в  розовый цвет, поднялось солнце. К полудню,
взобравшись  выше,  оно  выбелило  песок.  Ближе  к  вечеру  пустыня   стала
каменистей. А Римо все шел и шел, погруженный в свои мысли. Странным образом
он уже скучал по собратьям-авиапассажирам. Сирота, он никогда не имел семьи;
здесь  же  люди  смотрели  на  него  снизу вверх, как на старшего брата. Они
нуждались в нем, надеялись  на  него.  Это  было  непривычное,  но  приятное
ощущение,  и он снова пожалел себя за то, сколько он всего пропустил в своей
жизни и еще пропустит.
  Городской черты он достиг сразу после заката и в  местной  пивнушке  нашел
телефон.  Как  бы  мал городок ни был, пивнушка всегда найдется, подумал он.
Может, это и есть ядро любого поселения: сначала кто-то строит  пивную,  она
обрастает домами и улицами -- и получается город?
  Он  набрал  номер Чиуна в Нью-Йорке. Трубку никто не брал. Тогда он набрал
специальный код. Сигнал пошел на  номер  в  Ист-Молайн,  Иллинойс,  потом  в
Айолу,  Висконсин,  и  наконец  потревожил  телефон на рабочем столе доктора
Харолда У. Смита.
  -- Да? -- услышал Римо кислый голос босса.
  -- Смитти, это я, -- сказал Римо. -- Я вернулся.
  Молчание.
  -- Смитти! Что случилось?
  -- Римо? -- медленно проговорил Смит. -- Чиун с вами?
  -- Нет. Я только что ему звонил, но никто не ответил. Я думал, вы  знаете,
где он.
  -- Римо, я очень рад вас слышать.
  --  Тогда  почему  у  вас такой голос, словно вы говорите не со мной, а со
своей покойной бабушкой?
  -- Вы все еще в Детройте?
  Римо так посмотрел на трубку в своей руке, будто личная ответственность за
вздор, который она издает, лежала лично на ней.
  -- В каком Детройте? О чем вы? Я в Юте.
  -- Когда вы прибыли в Юту, Римо?
  -- Вчера, когда мой чертов  самолет  разбился  в  пустыне  А  что  это  за
подозрительный тон, Смитти? Я вам не Джек Потрошитель!
  В  санатории  "Фолкрофт"  Смит  набрал на клавиатуре своего терминала одно
слово: ПЕЛЕНГ.
  Зеленые буковки замерцали, и на экране появился номер телефона. Смит сразу
понял, что звонок из Юты. Компьютер сообщил ему также, что Римо  говорит  из
автомата.
  -- Эй, Смитти. Вы меня еще слышите?
  -- Да, Римо, слышу. Что вы сказали о крушении самолета?
  -- Самолет, которым я летел, упал в пустыне милях и восьмидесяти отсюда.
  -- Номер рейса?
  --  Да  какая  разница!  Послушайте,  я спас целый самолет с людьми! И сам
выбрался живым. Почему вы так со мной разговариваете?
  На  компьютере  Смита,  по  его  команде,  появились  данные  о  вчерашнем
исчезновении самолета, следовавшего рейсом "Лос-Анджелес -- Солт-Лейксити".
  -- Вы летели из Лос-Анджелеса?
  --  Ну  конечно.  Я прикончил того парня, как вы велели. и выбрался оттуда
ближайшим рейсом.
  -- И в Детройте вы не были?
  -- Что бы я, интересно, делал в Детройте? Машина у меня японская.
  -- Римо,  я  думаю,  лучше  всего  будет,  если  вы  направитесь  сюда,  в
"Фолкрофт".
  -- У вас такой голос, словно там вы засадите меня в клетку.
  -- Я должен внести в картотеку данные о вашем отсутствии.
  --  Внесите  следующее.  Я был в пустыне. Там было жарко. Все, кто остался
жив, -- живы. Я посадил самолет в песок. Все. Конец передачи.
  -- Римо, пожалуйста, не нервничайте. Я просто хочу поговорить с вами.
  -- Где Чиун? Вот о чем следует говорить.
  -- Он уехал, -- сказал Смит.
  -- Что, назад в Синанджу?
  -- Нет.
  -- Так где же он, Смитти, а?
  -- У него поручение.
  -- Поручение? У Чиуна? Чиун не примет поручений даже  от  иранского  шаха,
если тот снова придет к власти. Может, он на задании?
  Смит замялся.
  -- Можно выразиться и так.
  -- Где он?
  -- Этого я и в самом деле не могу вам сказать. А сейчас, если вы...
  --  Смитти, -- перебил его Римо. -- Я сейчас вешаю трубку. Но прежде чем я
это сделаю, я хочу, чтобы вы очень внимательно меня выслушали.
  -- Да? -- сказал Смит, прижав трубку к уху.
  И Римо в Юте с  такой  силой  врезал  ладонью  по  микрофону,  что  трубка
разлетелась на куски.



  Черная машина подъехала так бесшумно, что он не слышал ее приближения.
  Тонированное  стекло  со стороны водителя сдвинулось, образовав щелочку, в
которую водителя было не разглядеть.
  Стрелок со шрамом на правой  скуле,  выйдя  из  своей  машины,  подошел  к
прибывшей.  Все  стекла  в  ней,  даже  ветровое, были такими темными, что в
тусклом свете подземного гаража на канадской стороне Детройт-ривер он  видел
на месте водителя только темную тень.
  -- Уильямс? -- спросил невидимый водитель.
  --  Зовите  меня  Римо,  --  поправил  стрелок.  -- Славная у вас машинка.
Никогда такой не видел.
  -- Еще бы. Это тот самый большой сюрприз Лаваллета, "дайнакар".  Я  выкрал
ее.
  В оконной щели появился конверт.
  --  Возьмите.  Это за Лаваллета. Следующий -- Мэнген. В конверте адрес. Он
принадлежит женщине, у которой Мэнген бывает каждую ночь по  средам.  Можете
достать его там.
  -- Я еще не кончил Лаваллета.
  -- Все было как надо. Действуйте по плану в указанном мной порядке. Добить
Лаваллета времени еще хватит. Пусть немного понервничает.
  -- Я мог бы прикончить его на том сборище журналистов. Возможности были.
  --  Вы  все сделали правильно. Я вам сказал, никаких выстрелов в голову, и
вы следовали инструкции. Кто мог знать, что он окажется в  пуленепробиваемом
жилете.
  --  Мне  надо  беречь  репутацию,  --  сказал стрелок. -- Если я в кого-то
стреляю, мне не нравится, что он потом проводит пресс-конференции.
  -- Действуйте по плану. В порядке очереди. И никаких выстрелов в голову.
  Стрелок пересчитал банкноты и пожал плечами:
  -- Как хотите. А это письмо в газету -- ваша идея?
  -- Да, -- тихо произнес невидимый водитель. --  Я  решил  устроить  что-то
вроде дымовой завесы. Впрочем, вам это несколько осложнит жизнь.
  -- Чем это?
  -- Ну, они будут наготове. Усилят охрану.
  Стрелок покачал головой:
  -- Мне без разницы.
  -- Люблю профессионалов, -- одобрительно кивнул водитель.
  Тонированное  стекло  плавно  закрылось, и черный автомобиль, как призрак,
абсолютно бесшумно выскользнул из гаража.
  Стрелок, называвший себя Римо Уильямс, сел  в  свою  машину  и,  как  было
приказано, некоторое время выждал.
  Что  и говорить, дельце было с придурью, он не любил такие. Игры какие-то:
письма, туда стреляй, сюда не  стреляй.  Профессиональней  --  чистый  удар,
желательно  под  покровом  ночи.  И дело с концом. От этого же слишком несло
вендеттой.
  Он посмотрел на часы. Условленные пять минут истекли. Он  завел  машину  и
выехал  из  гаража.  Шпионить  за клиентом смысла не было. Во-первых, за это
время он укатил далеко. А во-вторых, хороший профессионал внимательно следит
за деталями. Детали -- это все. Выехать сразу за  ним  и  через  пять  минут
оказаться  бок  о  бок  у  светофора  --  глупость.  Клиенты  от таких вещей
нервничают.
  Стрелка ничуть не интересовало имя человека, который нанял  его  проколоть
четыре  ведущих  детройтских  колеса. Ни на одну секунду не поверил он в то,
что клиент и впрямь псих, съехавший на охране  окружающей  среды,  и  жаждет
крови   автопромышленников   только   потому,  что  автомобили,  видите  ли,
загрязняют воздух. Но какая ему разница? Лишь бы платили.
  Если его что и беспокоило,  так  это  требование  не  стрелять  жертвам  в
голову.  Клиенту следовало бы знать, что стопроцентно надежны как раз только
такие выстрелы. Ты можешь весь вечер палить парню в грудь, а  он  все  равно
останется жив-живехонек.
  Видал  он  такие случаи, что называется, своими глазами. Взять, к примеру,
его первое задание. Жертву звали Энтони Сенаро-Носатый, мастодонт был, а  не
человек,  и вклинился невпопад в дела дона с подпольной лотереей в Бруклине.
Сенаро предупредили, и он смылся в Чикаго.
  Стрелок отыскал его там, тот таскал тюки на складе. Дождался  перерыва  на
обед,  подошел  вплотную и всадил ему в грудь три пули кряду. Носатый взвыл,
как бык, и кинулся на обидчика.
  Он выпустил в Носатого всю обойму.  Все  вокруг  было  залито  кровью,  но
Сенаро пер и пер, как грузовик, сорвавшийся с тормозов.
  Стрелок,  не  выдержав,  побежал,  и  Сенаро  целый час гонял его по всему
складу. Наконец загнал в угол, схватил за горло и стал душить. И как  раз  в
тот  миг,  когда  белый свет совсем уже было померк в глазах стрелка, Сенаро
вздохнул, как кузнечный мех, и рухнул от потери крови.
  Стрелок выполз из-под туши Носатого, оставив свой башмак  в  его  намертво
сжатых  руках.  А  Сенаро  потом  очухался  и со временем даже сделал себе в
Чикаго имя.
  Дон проявил полное понимание.
  -- Это всегда трудно, -- сказал он, -- в первый-то  раз,  а?  Первый  блин
комом, так всегда и бывает.
  --  В  другой  раз  я  его  достану,  -- пообещал стрелок дону Педро, хотя
желудок его содрогался при мысли о том, чтобы увидеться с Носатым еще разок.
  -- Другого не будет. Ни для тебя, ни для Носатого.  Вы  оба  счастливчики,
вам  повезло  выжить. Сенаро нас больше не побеспокоит. Он заслужил жизнь. А
ты заслужил наше уважение. У нас для тебя будет много работы.
  С другими заданиями он справился лучше и со временем тоже сделал себе имя.
Предпочитая выстрелы в голову. Так что это ограничение его  беспокоило.  Как
непрофессиональное.
  Однако клиент всегда прав.
  По крайней мере, пока.
  Дрейк  Мэнген  совещался  по  телефону  с  Джеймсом  Ривеллом, президентом
"Дженерал автос компани", и Хьюбертом Миллисом, главой "Америкэн автос".
  -- Что будем делать? -- спрашивал Ривелл. -- Этот наглец Лаваллет  перенес
свою пресс-конференцию на завтра, и мы все приглашены. Идем или не идем?
  --  Куда  денешься,  --  сказал  Миллис.  -- Не можем же мы показать всему
свету, что боимся Лаваллета и этой  его  ублюдочной  сверхсекретной  машины.
Надеюсь, она даже не заведется.
  -- Ох, не знаю, -- сказал Мэнген. -- Как бы нас там не перестреляли.
  --  А  охрана  для чего? Пусть поработают, -- сказал Миллис. -- Но знаете,
что застряло у меня, как кость в горле?
  -- Что? -- спросил Мэнген.
  -- Что в свое время Лаваллет работал на каждого  из  нас,  и  все  мы  его
выперли.
  --  Еще  бы не выпереть! Он предложил нам снять всю красоту с "кадиллака"!
-- вспомнил Ривелл. -- Недоумок!
  -- Нет, -- сказал Миллис, -- не увольнять надо было сукина сына. Убить.  И
не было б у нас сейчас этой головной боли.
  --  Может,  еще не поздно, -- хмыкнул Мэнген. -- Ну, значит, договорились.
Завтра на пресс-конференции.
  Ладно, он пойдет, но будь он проклят, если пойдет без своего корейца.  Сам
президент  Соединенных  Штатов  сказал,  что  старый  пень  сумеет  защитить
Мэнгена, а Мэнген не может не верить своему президенту. Как  его  там...  а,
да, Чиун. Пусть этот Чиун всюду за ним и ходит.
  Кроме того места, куда он собирается сегодня вечером.
  Что  ни  говори,  а старый пень умел-таки обращаться с подчиненными. Дрейк
Мэнген не мог этого не признать.
  После того, как Мэнген освободил кабинет, Чиун решил: неплохо бы на  двери
что-то  нарисовать.  Он  велел  секретарше  послать  за  заведующим  отделом
покраски автомобильных корпусов.
  Дверь оставалась открытой, и Мэнген слышал весь  разговор,  сидя  у  стола
секретарши.
  -- Нарисуешь на двери новую надпись, -- распорядился Чиун.
  -- Я не разрисовываю дверей, -- ответил заведующий отделом.
  -- Погоди. Ты художник или нет?
  -- Да. Я отвечаю за внешний вид автомобильного корпуса.
  -- Но то, о чем я прошу тебя, гораздо легче, чем раскрасить машину!
  --  Нет,  ни  за что! Красить двери не входит в мои обязанности, -- вконец
разгневался заведующий отделом.
  -- Кто тебе это сказал? -- поинтересовался Чиун.
  -- Профсоюз. В трудовом договоре сказано: дверей я не крашу.
  -- Это указание отныне теряет свою силу, -- сказал Чиун. -- С сегодняшнего
дня ты отвечаешь за разрисовывание дверей для меня. Начиная вот с этой.
  -- С какой это стати? И кто вы, вообще говоря, такой?
  -- Я Чиун.
  -- Ну хватит, я ухожу, -- сказал заведующий  отделом.  --  И  в  профсоюзе
немедленно об этом узнают.
  Со  своего места в приемной Мэнген услышал сдавленный стон. Он вытянул шею
и заглянул в дверь. Старый кореец, страшно подумать, выкручивал  заведующему
ухо.
  -- Я хочу, чтобы краска была золотой.
  -- Да, сэр, да, -- бормотал заведующий. -- Я уже иду за краской.
  --  Даю тебе пять минут, -- сказал Чиун. -- Через пять минут не вернешься,
приду за тобой сам. И вряд ли тебе это понравится.
  Заведующего отделом как ветром сдуло. Лифт не торопился явиться на зов,  и
он пешком рванул вниз по лестнице.
  На Дрейка Мэнгена это произвело большое впечатление. Надо же, выкручивание
ушей  как метод улаживания трудовых отношений! А ему и в голову не приходило
прибегнуть к нему в своих многотрудных борениях с  профессиональным  союзом.
Говорят же, век живи -- век учись.
  Теперь  дверь,  из-за которой разгорелся сыр-бор, была закрыта. Заведующий
отделом, стоя  перед  ней  на  коленях,  выводил  последние  буквы  надписи,
сочиненной Чиуном.
  Она гласила: "ЕГО ВНУШАЮЩЕЕ СТРАХ ВЕЛИКОЛЕПИЕ".
  Мэнген  рассудил,  что  Чиун,  пока  художник  не закончит, из кабинета не
выйдет, и, прытко подойдя к лифту, нажал кнопку вызова.
  -- Уходите, мистер Мэнген? Я предупрежу Мастера Чиуна.
  -- Нет! Не делайте этого!
  -- Но он -- ваш телохранитель!
  -- Только не сегодня. У меня очень важная деловая встреча.  Передайте  ему
-- увидимся утром.
  Лифт открылся, и как только Мэнген ступил внутрь, его секретарша связалась
с Чиуном по интеркому:
  --  Мастер Чиун, мистер Мэнген только что ушел. Я думаю, вам следует знать
об этом.
  Чиун распахнул дверь, помедлил, чтобы прочитать надпись, и  снисходительно
потрепал художника по голове.
  --  Что  ж,  неплохо,  -- сказал он, -- конечно, учитывая, что ты белый. Я
буду иметь тебя в виду, если потребуется еще что-нибудь сделать.
  -- Ладно-ладно. Только без рукоприкладства, идет?
  -- Это будет зависеть от твоего поведения, -- сказал Чиун. -- И не  забудь
про звезды под надписью. Мне нравятся звезды.
  -- Будут, будут вам звезды, не сомневайтесь.
  Дрейк Мэнген припарковался перед высотным многоквартирным домом поблизости
от  набережной  Сен-Клер,  что  проделывал почти каждую среду с тех пор, как
женился.
  Он поднялся на лифте в роскошную квартиру -- пентхаус, которую снимал  для
своих  любовниц. Они время от времени менялись, но квартира всегда была одна
и та же. Поселять там любовниц стало у него как бы традицией. Ему  нравилось
втайне думать, что по натуре он традиционалист.
  Он ногой закрыл за собой дверь и крикнул:
  -- Агата!
  Интерьер  был  решен  в наидурнейшем вкусе, вплоть до мебели в зебровидную
черно-белую полоску и картин с клоунами по черному  бархату  на  стенах,  но
залитое мягким светом пространство благоухало любимыми духами Агаты, терпким
ароматом порока. Одного вдоха было достаточно, чтобы заботы дня забылись как
дурной сон, и Мэнген почувствовал, как забродили в нем соки.
  -- Агата! Папочка дома!
  Молчание.
  -- Детка! Ты где?
  Он  скинул  пальто  на  одно  из  отвратительно  полосатых кресел. Дверь в
спальню была чуть приоткрыта, и теплый свет, слабее, чем от  свечи,  сочился
оттуда.
  Значит,  она в спальне. Отлично. Не придется терять полвечера на болтовню.
Болтовни ему хватает и дома. Болтовня  --  это  единственное,  что  ему  там
перепадает.
  -- Что, детка, греешь мне местечко?
  Он распахнул дверь.
  -- Вот умница. Ну, иди к папочке.
  Но  Агата не подняла головы. Она лежала на спине в шелковой красной пижаме
и смотрела в потолок. Закинутая за голову рука  спрятана  под  светловолосой
гривой. С края кровати свисает нога.
  Казалось, она следит за мухой, которая кружила над ее непомерным бюстом.
  Ничего  подобного.  Мэнген видел, как муха приземлилась на кончик длинного
носа Агаты, а та даже не поморщилась. Даже не моргнула.
  Он шагнул к ней и тихо позвал:
  -- Агата?
  Позади него захлопнулась дверь. Прежде  чем  повернуться,  Мэнген  наконец
заметил  дыру в красном шелке пижамной рубашки. Дыра выглядела так, будто ее
прожгли сигаретой, однако с сердцевиной тошнотворного цвета сырого  мяса,  а
вокруг по красному шелку расползлось пятно еще краснее, чем щелк.
  Тот,  кто  захлопнул дверь у него за спиной, был высок, сухощав, с длинным
шрамом, рассекшим правую скулу, и в  перчатках.  В  руке  он  держал  черный
длинноствольный   пистолет,   нацеленный   прямо  в  грудь  Мэнгену.  Сердце
автопромышленника подпрыгнуло и заколотилось в горле. Он  почувствовал,  что
сейчас задохнется, но, пересилив себя, рявкнул:
  -- Кто вы, черт побери, такой? Что тут происходит?
  Человек со шрамом холодно улыбнулся:
  -- Можешь звать меня Римо. Сожалею, но пришлось утихомирить твою подружку:
не согласилась сотрудничать. Все рвалась вызвать полицию.
  -- Да я вас даже не знаю... Почему вы... за что...
  Убийца пожал плечами:
  -- Я против тебя ничего не имею, Мэнген. Ты всего лишь пункт в списке.
  Палец  его понемногу усилил давление на курок. Мэнген, не в силах оторвать
взгляд от дырки в стволе, пытался что-то сказать, но не мог выдавить из себя
ни звука.
  Внезапно раздался скрежет, столь пронзительный,  что  его  мог  бы  издать
только  станок  с  алмазным  сверлом. затем звук бьющегося стекла заставил и
Мэнгена,  и  его  убийцу  одновременно  повернуть  головы,  точно  обе   они
управлялись одной веревочкой.
  Через идеально круглую дыру в оконном стекле, вырезанную длинным ногтем, в
комнату вступил, с ледяным блеском в очах, Чиун, Мастер Синанджу.
  -- Это он, Чиун! -- вскричал Дрейк Мэнген. -- Наемный убийца Римо Уильямс!
  -- Ошибаешься, -- сказал Чиун и посмотрел на человека со шрамом: -- Положи
оружие, и тогда, возможно смерть твоя будет легкой и безболезненной.
  Тот,  что  со  шрамом,  засмеялся, направил пистолет на хрупкого корейца и
дважды выстрелил.
  Это доконало остатки оконного стекла позади Чиуна. Казалось,  он  даже  не
шевельнулся, однако пули его не задели.
  Человек  со  шрамом двумя руками взялся за пистолет, стал в стойку, как на
стрельбище, и тщательно прицелился.  Старикашка  даже  не  моргнул.  Грохнул
выстрел.
  Штукатурка  позади  покрылась  трещинами,  а  старик стоял как ни в чем не
бывало.
  Еще один  выстрел  --  результат  тот  же.  Но  на  этот  раз  стрелявшему
показалось,  что  он засек какое-то зыбкое движение: как-будто, тень старика
отступила в сторону, а потом неуловимо быстро вернулась на место  --  и  все
это в ту долю секунды, в какую пуля вырвалась из ствола, долетела до стены и
погребла себя в ней.
  -- Черт знает что! -- воскликнул стрелявший.
  И  тут  старикашка  двинулся  на  него.  Словно  история  с Носатым Сенаро
повторялась один к одному.
  Дрейк Мэнген, который, лежа на кровати, смотрел,  чем  все  это  кончится,
сейчас,   когда   Чиун   перешел   в   наступление,  понял  вдруг,  что  ему
подворачивается редкая возможность  прогреметь  на  всю  страну  заголовками
вроде:  "АВТОМАГНАТ  БЕРЕТ  В  ПЛЕН  ТЕРРОРИСТА.  ДРЕЙК МЭНГЕН ОБЕЗОРУЖИВАЕТ
НАЕМНОГО УБИЙЦУ".
  Потрясающий материал для нового издания его биографии!
  Видя, что глаза стрелка прикованы к Чиуну, он вскочил на ноги и  в  прыжке
наискось кинулся на человека с пистолетом.
  -- Нет! -- вскричал Чиун, но было уже поздно.
  Стрелок  развернулся  навстречу  Мэнгену и нажал на курок прежде, чем Чиун
успел встать между ним и его жертвой.
  Президента "Нэшнл автос" с силой отбросило назад на кровать. Но раны в его
груди не было. Он стонал.
  Черт, опять пуленепробиваемый  жилет,  подумал  стрелок  и  направил  свой
пистолет  на  приближающегося  китайца.  Но китаец больше не приближался. Он
лежал на полу лицом вниз.
  Стрелок увидел струйку крови, выбежавшую из-под  седых  прядей  над  ухом.
Надо же, рикошет. Один случай на миллион. Пуля отскочила от Мэнгена и попала
прямо в голову старику.
  Стрелок с облегчением рассмеялся.
  Мэнген на кровати громко стонал, лежа поверх тела своей мертвой любовницы.
  --  Так,  теперь  разберемся с тобой, -- стрелок схватил Мэнгена за лацкан
пиджака. Ткань холодила пальцы.
  Костюм из кевлара. Ну вот все и объяснилось. Мэнген на всякий случай надел
костюм из пуленепробиваемой ткани. В наши дни костюмы из  кевлара  популярны
среди  бизнесменов  и  политиков,  потому  что  легки, сравнительно удобны и
поддаются не всякой пуле.
  -- Что вы делаете? -- спросил Мэнген, когда стрелок принялся стягивать его
галстук.
  -- То, что было принято в старые добрые времена. Приговоренного доставляли
куда-нибудь побезлюдней, и прежде чем хлопнуть,  распахивали  ему  на  груди
рубашку. Это была такая традиция, и сейчас я ее возобновлю.
  Стрелок  рванул  сначала  сорочку  -- да так, что пуговицы полетели, потом
исподнее, левой рукой пригвоздил сопротивляющуюся жертву, приставил пистолет
к обнаженной груди Мэнгена и одним выстрелом попал в сердце.
  Дрейк Мэнген дернулся, будто от удара током, и тело его обмякло.
  Выпрямившись, стрелок произнес, обращаясь к трупу:
  -- Нет, на мой вкус, лучше бы в голову!
  Он тихо вышел из квартиры,  помедлил,  чтобы  убрать  пистолет  и  стянуть
перчатки.  Он не торопился. Спуск вниз занял много времени, но куда ему было
спешить?
  Интересно, приплатят ли ему за китайца?
  Скорей  всего  нет.  Наверно,  дзюдоист  какой-нибудь,   которому   Мэнген
переплатил, взяв в телохранители. Таких сейчас пучок на пятачок.



  --  Ума  не  приложу,  что  там  могло взорваться в вашей трубке! -- пожал
плечами ремонтник из телефонной компании.
  -- Сейчас-то она в порядке? -- спросил Смит.
  -- Ну да. Я только приберусь и уйду.
  -- Я сам приберусь. Вы свободны, -- сказал Смит.
  -- Нет, -- улыбнулся ремонтник. -- Убрать за собой -- моя обязанность. Это
входит в пакет  услуг,  оказываемых  "Америкэн  телефон  энд  норт-ист  Белл
комьюникейшнз   найнекс  энд  Телеграф  консолидейтед,  инкорпорейтед".  Так
называется наша новая компания.
  -- Потрясающе, -- сказал Смит.
  Тут зазвонил телефон, и он выставил ремонтника за дверь:
  -- Благодарю вас.
  -- Но я хотел убраться!
  -- Вот именно. Всего доброго.
  Смит заперся на ключ и бегом вернулся к телефону.
  -- Привет вам, Император Смит, -- услышал он голос Чиуна.
  -- Что-то у меня опять неполадки со связью, -- сказал Смит. -- Я вас плохо
слышу.
  -- Ничего, это пустяки, -- произнес Чиун. -- Я скоро оправлюсь.
  -- Оправитесь? От чего?
  -- От стыда, -- сказал Чиун.
  Только что поставленная ремонтником трубка неплотно прилегала к уху.  Смит
прижал ее что было сил.
  -- Не сомневаюсь, что так и будет, -- промолвил он, сильно подозревая, что
начались обычные Чиуновы игры.
  --  Я  горько  унижен,  -- словно оправдывался Чиун, хотя Смит не требовал
объяснений.-- Одно меня утешает, что Мастер, воспитавший меня, не  дожил  до
этого дня. Я бы поник перед ним своей повинной головой; его упреки истерзали
бы мне душу.
  Смит вздохнул:
  -- Чем именно вы унижены?
  Без  толку  разговаривать  со  стариком,  пока  он  не  вы полнит все свои
ритуальные па.
  -- В древние времена Мастеров Синанджу призывали,  чтобы  сохранить  жизнь
разным  особам.  Королям,  императорам, султанам. Однажды препоручили защите
Мастера Синанджу даже египетского фараона. Когда он  вступил  на  трон,  ему
было  всего  шесть  лет, и Мастер, которому он был поручен, присутствовал на
его девяносто шестом дне рождения.  Правление  этого  владыки  известно  как
самое  долгое  в  истории  человечества,  и оно не было бы возможно, не будь
Синанджу с ним рядом. Вот это была почетная миссия.  О,  если  бы  нынешнему
Мастеру задали столь же величественную задачу!
  Смит насторожился:
  -- Что-то случилось?
  --  Но  нет,  такие  задачи  не для Чиуна! -- продолжал скорбный голос. --
Чиуну не королей поручают охранять, нет! Даже не каких-нибудь принцев!  Даже
не  претендентов! Да, я вполне мог бы высоко держать голову, если бы охранял
какого-нибудь претендента на какой-нибудь достойный престол.
  -- Что-то произошло с Дрейком Мэнгеном? Он жив?
  -- Вместо этого мне достался жирный белый торговец, жизнь которого в  грош
не  ставят  даже его близкие! Как человек может работать в полную силу, если
он выполняет работу, его недостойную? Я вас спрашиваю -- как?
  -- Мэнген мертв? -- потребовал ответа Смит.
  -- Тьфу! -- сплюнул Чиун. -- Да он мертвым родился! И всю  свою  жизнь  он
так  мертвым  и прожил, да еще ел и пил яд, что делало его еще мертвее. Если
он сейчас мертв, то это лишь  вопрос  степени.  Вся  разница  между  живущим
мертвым  белым  и  умершим  мертвым  белым  состоит  в том, что последний не
говорит глупостей. Хотя воняет так же.
  -- Что случилось? -- вымотанно спросил Смит.
  Чиун драматически возвысил голос:
  -- Ужасное  создание  обрушилось  на  него!  Огромное,  величиной  с  дом!
Настоящее  чудище.  Однако  Мастер  Синанджу  не  испугался этой напасти, не
испугался этой нечисти, необъятность которой могла бы соперничать с  великим
храмом.  Мастер  Синанджу вступил с ним в борьбу. Но было уже поздно. Жирный
белый торговец, мертвый еще до того, как  Синанджу  узнало  его  имя,  затих
навсегда.
  -- Понятно, -- разочарованно произнес Смит. -- Он его убил.
  --  Нет,  --  возразил  Чиун.  --  Его убило оружие. Эти пистолеты -- зло,
Император. Пожалуй, пришло время запретить их законом.
  -- Это мы обсудим позднее, -- сказал Смит. -- Он убил Мэнгена. Но  если  я
правильно понял, вы прикончили убийцу, не так ли?
  Чиун, прежде чем ответить, помолчал.
  -- Не вполне так.
  --  Что  это  значит?  --  нахмурился Смит, которому довелось увидеть, как
хрупкий кореец пронесся сквозь взвод вооруженных солдат, как  ураган  сквозь
пшеничное поле.
  --  Это  значит  то,  что  значит,  --  заносчиво  ответил Чиун. -- Мастер
Синанджу всегда выражается ясно.
  -- Хорошо. Каким-то образом он сумел от вас уйти. Но вы его видели? Это не
Римо?
  -- И да, и нет, -- ответил Чиун.
  -- Как я рад, что вы всегда выражаетесь ясно, -- сухо сказал Смит.--  Либо
это был Римо, либо нет. Одно из двух.
  Чиун понизил голос до конспиративного шепота:
  --  Он  назвался его именем. Это, знаете, очень странно. Дилетанты редко в
полной мере понимают значение рекламы. Но этот --  да,  он  назвался  именем
Римо.
  -- Вот как?
  --  Он  сказал,  что  его зовут Римо Уильямс. Но он не был Римо Уильямсом.
Зачем же он лгал?
  Смит мгновенно привел в действие компьютерную систему КЮРЕ и  настроил  ее
на поиск.
  --  Может,  это  была  не ложь, -- прошептал он, набирая "РИМО УИЛЬЯМС", и
нажал командную клавишу. Поиск начался, и с такой скоростью, которая привела
бы в изумление операторов "суперкомпьютеров" Пентагона. Все мыслимые  архивы
Америки  просматривались  на наличие в них заданного компьютеру имени. Когда
много лет назад Римо  выбрали  для  работы  в  КЮРЕ,  все  его  личные  дела
подверглись   уничтожению   и   его  имя  вычистили  отовсюду.  Если  сейчас
обнаружатся какие-то сведения о Римо Уильямсе, значит, его именем пользуется
самозванец.
  --  Опишите  этого  человека,  --  попросил  Смит,  открывая   на   экране
дополнительное окно, чтобы ввести в компьютер внешние данные.
  -- Бледный, как все белые, высокий, слишком высокий, с большими неуклюжими
ногами,  как  у всех белых. И так же, как у всех белых, из подбородка у него
растут жесткие волосы.
  -- Борода?
  -- Нет. Борода -- это у меня. У этого белого из лица торчали концы волос.
  Смит занес в компьютер: щетина.
  -- Возраст? -- спросил Смит, наблюдая, как в основном окне идет поиск.
  Миллионы записей, мерцая зеленью букв, сливались ц  информационный  поток.
Больно было смотреть. Пальцы Смита замерли над клавиатурой.
  --  Не более пятидесяти пяти зим, может быть, меньше, -- сказал тот. -- Вы
уже узнали, кто он?
  -- Мастер Синанджу, -- осторожно сказал Смит, -- я вас очень прошу  хорошо
подумать. Был этот человек похож на Римо? На нашего Римо?
  Трубка очень, очень надолго замолкла.
  --  Кто знает?! Все белые на одно лицо. Погодите. У него на лице был шрам,
через всю правую скулу. У нашего Римо такого шрама нет.
  По дрогнувшему голосу  Чиуна  Смит  понял,  что  Мастер  Синанджу  поражен
мыслью,   которая  мучает  и  самого  Смита.  Оба  они  думали  о  том,  что
случайность, какую  люди,  основавшие  КЮРЕ,  предугадать  никак  не  могли,
все-таки произошла.
  --  Что,  если  этот  стрелок -- отец Римо? -- спросил Чиун. -- Вы ведь об
этом думаете, верно?
  Информационный поиск закончился прежде, чем Смит успел ответить. На экране
вспыхнула надпись: "ФАЙЛ НЕ НАЙДЕН. НАЖМИТЕ КЛАВИШУ "ВЫХОД"".
  Смит так и сделал, а потом запросил личное  дело  Римо  Уильямса,  которое
велось в КЮРЕ.
  --  Если  ему  пятьдесят  пять,  то  возраст  как раз подходящий. Но очень
сомнительно.  Римо  всегда  считался  сиротой.  Насколько  мы  знаем,  живых
родственников у него нет.
  --  Родственники  у  всех  есть,  --  вздохнул  Чиун,  имея  в виду своего
покойного шурина, не к ночи будь помянут. -- Хочешь не хочешь.
  -- Младенцем его нашли  монахини  на  ступеньках  сиротского  дома  Святой
Терезы, -- говорил Смит, просматривая файл с данными на Римо. -- Кто дал ему
имя  --  неизвестно.  Может, монахини нашли записку в его вещах, может, сами
придумали. Архив, в котором могла бы найтись разгадка, сгорел за пять лет до
того, как Римо попал в КЮРЕ. Сиротского дома Святой Терезы  тоже  уже  давно
нет.
  -- Римо не должен знать об этом, -- решил Чиун.
  -- Согласен. -- Смит отвел глаза от экрана компьютера.
  Читая  личное  дело Римо, он всегда чувствовал неловкость. Мучила совесть.
Как он поступил когда-то с молодым полицейским... И хотя  оправданием  этому
была государственная необходимость, легче не становилось.
  --   Итак,   Чиун,  тот,  кто  называет  себя  Римо  Уильямсом,  на  вашей
ответственности. Надеюсь, вы справитесь.
  -- Если он связан с нашим Римо кровным  родством.  мне  терять  не  меньше
вашего, -- холодно согласился Чиун. -- Даже больше.
  Смит  кивнул.  Он  знал,  Чиун  надеется,  что Римо станет его преемником,
следующим Мастером Синанджу, наследником традиций, уходящих  в  самую  глубь
времен.  В этом и состоял главный пункт разногласий между Смитом и Чиуном --
каждый считал его своим. И ни один не побеспокоился спросить, что думает  об
этом сам Римо.
  --  Хорошо.  Он  мне звонил, наш Римо, но я отказался сообщить ему, где вы
находитесь. Я задержу его здесь, сколько смогу, а вы тем временем,  надеюсь,
покончите с этим делом.
  -- Считайте, что уже сделано, Император, -- сказал Чиун.
  --  Двух  других  автопромышленников зовут Джеймс Ривелл и Хьюберт Миллис.
Они дали  согласие  присутствовать  на  завтрашней  пресс-конференции  Лайла
Лаваллета. Если покушение произойдет, то скорее всего именно там.
  --  Часы этого бандита сочтены, о Император, -- мрачно произнес Чиун. -- А
вы знаете, где наш Римо сейчас?
  -- Звонил из Юты.  Думаю,  он  примчится  сюда,  чтобы  выяснить,  где  вы
находитесь.  Постараюсь  его  попридержать,  пока  вы  не позвоните, что все
улажено.
  -- Договорились. -- Чиун повесил трубку.
  Смит закрыл файл Римо. Чиун позаботится об этом типе, отец он Римо или  не
отец. Тем все и кончится, и Римо ни о чем не узнает. Наверно, по отношению к
нему  это  несправедливо,  но что значит еще одна несправедливость, когда их
несметное количество?

  Римо Уильяме прибыл в Детройт около полуночи.
  После того, как  Смит  отказался  сказать  ему,  где  Чиун,  Римо  сначала
растерялся,  а  потом припомнил, что Смит упомянул Детройт. И даже два раза.
Смит думал, что Римо звонит из Детройта. Интересно, с чего бы это?
  Тут подходил только один ответ: Смит  пришел  к  заключению,  что  Римо  в
Детройте, поскольку знал, что Чиун уже там.
  Рассуждение  было  самое  элементарное, даже обидно, что Смит рассчитывал,
будто Римо на него не способен. И чем больше он думал об этом,  тем  обиднее
ему   становилось,   так  что,  добравшись  до  детройтского  аэропорта,  он
направился к стойке проката автомобилей и потребовал самую  дорогую  машину,
которая там имелась.
  Он выудил из бумажника кредитную карточку на имя Римо Кочрена.
  -- Очень сожалею, сэр, но все наши машины в одной цене.
  -- Хорошо, -- сказал Римо. -- Тогда дайте мне четыре.
  -- Четыре?
  -- Именно. Не люблю, чтобы меня долго видели в одной и той же дешевке. Это
дурно для репутации.
  -- Все четыре -- вам одному?
  -- Разумеется. Я что, двоюсь или троюсь у вас в глазах?
  -- Нет, сэр. Просто я подумал, кто же будет водить остальные?
  -- Никто, -- сказал Римо. -- Пусть они мирно ждут здесь на стоянке, пока я
за ними не приеду. И знаете, оформите-ка все четыре на три месяца.
  За вычетом скидки за долгосрочный найм и высокую водительскую квалификацию
Римо,  но  с  прибавкой  штрафных  за найм в пятницу, плюс страховка, на чем
настоял сам Римо, счет составил 7 тысяч 461 доллар 20 центов.
  -- Вы уверены, что хотите этого, сэр? -- спросил клерк
  -- Да, -- кивнул Римо.
  Клерк пожал плечами.
  -- Что ж, деньги ваши.
  -- Нет, не мои, -- сказал Римо. Пусть Смит подавится этим счетом.  --  Где
тут ближайший телефон?
  Клерк указал на будку в трех шагах слева от Римо.
  -- А я и не заметил! Мерси.
  --  Простите,  сэр,  вы  в  самом деле хотите, чтобы я дала вам телефонные
номера всех  отелей  города?  --  испуганно  переспросил  девичий  голос  из
справочной по телефону.
  -- Нет, только самых лучших. В других он не останавливается.
  --  Простите,  сэр, но делать заключения о качестве отелей -- противоречит
политике  "Америкэн  телефон  энд   Грейтер   Мичиган   Белл   консолидейтед
эмальгамейтед Телефоник энд Телеграфик комьюникейшнз, инкорпорейтед".
  --  Очень  жаль,  -- сказал Римо, -- тогда мне все-таки придется попросить
вас дать мне номера всех отелей Детройта. Без исключения.
  -- Ну, может, попробуете вот эти,  --  девушка  неохотно  назвала  Римо  с
полдюжины номеров, после чего он принялся названивать.
  -- Отель "Пратер", -- ответил коммутатор первого отеля.
  --  Скажите,  не  остановился  ли  у вас пожилой кореец, который прибыл, я
думаю, с дюжиной, не меньше, лакированных дорожных сундуков и доставил вашим
посыльным много мороки?
  -- Пол каким именем он зарегистрирован?
  -- Не знаю. Может, мистер Парк, может, Его Внушающее Страх Великолепие.  В
зависимости от настроения.
  -- Как? Вы не знаете его имени?
  --  Не  знаю,  --  сказал Римо. -- Но, будьте любезны. назовите мне точное
число соответствующих этому описанию пожилых корейцев, которые  остановились
в вашем отеле.
  Оператор проверил. Такие корейцы в отеле "Пратер" не проживали.
  Римо  задал  тот  же  вопрос  еще  в  трех  отелях.  На  пятом  звонке ему
подтвердили, что точь-в-точь такой кореец поселился в "Детройт-плаза" и  что
главный  посыльный,  отвечавший  за переноску багажа джентльмена по двадцати
пяти лестничным пролетам, поскольку джентльмен опасался доверить свой  багаж
лифту,  который  может  застрять  или оборваться, уже вполне оправился после
операции по удалению грыжи. Не угодно ли Римо позвонить джентльмену в номер?
  -- Нет, благодарю вас, -- сказал Римо. -- Я хочу сделать ему сюрприз.
  Номер Чиуна был заперт на ключ, и Римо два раза постучал. До него  донесся
профильтрованный дверью голос:
  -- Кто тревожит меня? Кто топает по коридору мимо моей двери, как вымерший
як, да еще долбит в дверь, прерывая мою медитацию?
  Римо покачал головой. Старик не мог не услышать, что он приближается, едва
Римо вышел из лифта в сотне футов по коридору, и не мог не узнать его шагов,
несмотря на толстое ковровое покрытие.
  -- Ты чертовски хорошо знаешь, кто это, -- сказал Римо.
  -- Уходи. Мне никто не нужен.
  -- Открывай, не то я вышибу дверь.
  Чиун  дверь  отпер, но не открыл. Когда Римо распахнул ее, старик сидел на
полу спиной ко входу.
  -- Очень гостеприимно. -- Римо оглядел апартаменты.
  Как и следовало ожидать, номер для новобрачных.
  Чиун фыркнул. Вместо ответа.
  -- И ты не хочешь узнать, где я был? -- спросил Римо.
  -- Нет. Мне достаточно знать, где ты не был.
  -- Да? И где же я не был?
  -- Ты не был у  Нелли  Уилсона,  чтобы  договориться  о  благотворительном
концерте  в  пользу  наемных  убийц.  А мне приходится унижаться, выпрашивая
разрешение у этого безумного Смита.
  -- Мне было некогда, папочка, -- попытался оправдаться Римо. -- Я попал  в
авиакатастрофу.
  Чиун опять фыркнул, отмахнувшись от таких пустяков.
  -- Знаешь, Чиун, я кое-что понял.
  -- Это никогда не поздно, -- сказал Чиун.
  --   Я   понял  наконец,  что  ты  имеешь  в  виду,  когда  говоришь,  что
необходимость кормить твою деревню -- не только долг, но и привилегия. -- Он
увидел, что Чиун медленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на него.  --
Я  помог  спасти людей, попавших в авиакатастрофу. Ненадолго мне показалось,
что они -- моя семья, и, я думаю, теперь мне понятно, что  ты  чувствуешь  к
Синанджу.
  --  Как можно сравнивать благоденствие моей бесценной деревни со спасением
кучки бестолковых и жирных белых! -- пожал плечами Чиун.
  -- Знаю, знаю, знаю, -- согласился Римо. -- Это понятно.  Я  только  хотел
сказать, что идея, в принципе, та же самая.
  --   Что  ж,  может,  ты  не  так  безнадежен,  как  я  думал.  --  Взгляд
коричневато-зеленых глаз смягчился. -- Дай-ка мне твои руки! -- ни с того ни
с сего сказал Чиун.
  -- Зачем?
  Чиун нетерпеливо хлопнул  в  ладоши,  отчего  дрогнул  кофейный  столик  и
задребезжало оконное стекло.
  -- Руки, быстро!
  Римо  протянул  ладони.  Чиун  взял  их  в  свои  и  внимательно осмотрел.
Принюхиваясь, сморщил нос.
  -- Может, за ушами проверишь? -- поинтересовался Римо.
  -- Из огнестрельного оружия в последнее время ты не стрелял,  --  заключил
Чиун.
  --  Я  не  стрелял  уж  не помню сколько лет, и ты это знаешь, -- удивился
Римо. -- Что с тобой?
  -- Ты со мной, -- ответил Чиун и отвернулся. -- Но  ненадолго.  Ты  должен
вернуться в "Фолкрофт". Император Смит имеет в тебе нужду.
  -- Отчего это мне кажется, будто ты хочешь выпроводить меня отсюда?
  --  Меня  не  интересует,  что тебе кажется, -- сказал Чиун. -- Я здесь по
своим личным, Мастера Синанджу, делам, которые  никого  не  касаются.  Тебя,
например. Уходи. Уезжай к Смиту. Может, ты ему пригодишься.
  --  Не  надейся.  Послушай... -- начал было Римо и замер на полуслове. Под
редкими седыми волосами над левым  ухом  Чиуна  он  увидел  красную  полоску
шрама. -- Э, да ты ранен!
  Он потянулся к Чиуну, но тот сердито шлепнул его по руке.
  -- Порезался, когда брился, -- небрежно бросил Чиун.
  -- Ты не бреешься, -- сказал Римо.
  -- Ну и что? Это просто царапина.
  --  Тебя  не  поцарапает  даже  ракетно-бомбовым залпом! Что, черт возьми,
произошло?
  -- Ничего. Псих с пистолетом. Завтра я с ним покончу. Тогда и поговорим  о
других делах. Например, о концертной программе.
  --  Кто-то с пистолетом сделал это с тобой? -- Римо присвистнул. -- Должно
быть, он и впрямь хоть куда!
  -- У него хоть  куда  только  имя,  --  сказал  Чиун.  --  Ничего.  Завтра
отправится на корм собакам. А ты возвращайся в "Фолкрофт".
  -- Ни за что!
  Чиун сердито вскинул руки, располосовав мимоходом ногтями тяжелую камчатую
штору, и заявил:
  -- Мне ты не нужен.
  -- Ну и ладно. Все равно останусь.
  --  Тогда  сиди  здесь  и  не  смей  меня беспокоить. Мне не о чем с тобой
говорить.
  Чиун вышел в спальню и захлопнул за собой дверь.
  -- Останусь, и все тут! -- крикнул Римо.
  -- Но чтоб я тебя не видел!



  Римо услышал, что дверь  из  спальни  в  коридор  открылась  и  закрылась.
Значит,  Чиун  уходит.  Он  подошел к своей двери, прислушался и услышал шум
закрывающихся дверей лифта.
  Чиун ехал вниз.
  Выскочив из номера, Римо в момент достиг  лестницы  клетки  и  гигантскими
прыжками  кинулся  по  ней  вниз,  безо всяких видимых усилий касаясь только
одной ступеньки.
  При этом Римо не слишком торопился, поскольку знал, что  времени  у  него,
чтобы  раньше  лифта добраться до холла, достаточно. Там он спрячется, потом
пойдет за Чиуном и посмотрит, что же это за такое сверхважное, о чем Чиун не
может ему сказать.
  В холле он уселся в глубокое мягкое  кресло  и  прикрыл  лицо  развернутым
газетным  листом.  Поверх  газеты  была видна контрольная панель лифта. Лифт
спускался в холл.
  Спустился. Двери распахнулись. Лифт был пуст.
  Где же старик? Римо встал, огляделся и обнаружил Чиуна точно  в  таком  же
кресле спиной к нему.
  --  Сядь,  недоумок,  --  сказал Чиун. -- Не привлекай внимания! Ты ведешь
себя так, словно потерял собаку.
  Римо смущенно усмехнулся.
  -- Я слышал, как ты ушел из номера.
  -- А я слышал, что ты идешь за мной.
  -- Я обогнал лифт по лестнице.
  -- Я тоже.
  -- Ну и что будем делать? -- спросил Римо. -- Играть  в  прятки  по  всему
Детройту?
  --  Нет,  --  ответил  Чиун.  --  Ты  пойдешь назад в номер. Или поедешь к
Императору Смиту в "Фолкрофт". Или же найдешь Нелли Уилсона и уговоришь  его
спеть на нашем концерте. Выбирай.
  -- А ты?
  -- А у меня есть дело, которое тебя не касается.
  --  Не  выйдет,  -- сказал Римо. -- Я тебя не покину Можно сказать, репьем
вцеплюсь.
  Чиун развернул свое кресло так, чтобы оказаться рядом с Римо, и  глядя  на
него прозрачно-карими глазами, очень искренне произнес:
  -- Римо, есть вещи, которых ты не понимаешь.
  --  Истинная правда, -- кивнул Римо. -- Но я рассчитываю на то, что ты мне
их объяснишь. Ты мой учитель, я тебе верю.
  -- Тогда поверь и сейчас: я действую в твоих собственных интересах,  когда
говорю тебе, что узнать некоторые вещи ты еще не готов.
  -- Нет, так не пойдет, -- сказал Римо. -- Что именно я не готов узнать?
  --  О,  многое. Какими словами приветствовать персидского императора. Чего
ни в коем случае нельзя говорить фараонам. Как  вести  себя  при  заключении
контрактов. Тайное значение легенд. И прочее.
  --  Так ты морочишь мне голову, потому что я не знаю, как сказать "привет"
персидскому императору? Это, дорогой мой, как-то не убеждает. Я хочу  знать,
в чем дело.
  -- Упрямый и своевольный мальчишка!
  -- Да, я такой.
  Чиун вздохнул:
  -- Ладно, пойдем. Но вопросов не задавай и под ногами не путайся!

  На  огромной  автомобильной  стоянке  "Дайнакар индастриз", совсем рядом с
Эдсел-Форд-паркуэй в Детройте, суетились  рабочие,  пытаясь  обвязать  нечто
зеленой лентой.
  Не  будь это нечто шести футов высотой, шести шириной и пятнадцати длиной,
оно  напоминало  бы  свадебный  подарок,  особенно  если  учесть  элегантную
серебристую бумагу, в которую было упаковано.
  До  пресс-конференции  Лайла  Лаваллета оставалось пятнадцать минут, и две
дюжины только что прибывших  репортеров,  операторов  и  фотографов  бродили
вокруг, гадая, что под оберткой.
  --  Тачка,  что  ж еще! Не позвал же нас Лаваллет, чтоб продемонстрировать
холодильник!
  -- Угу. Его ранили несколько дней назад,  а  прошлой  ночью  убили  еще  и
Мэнгена.  Чего  доброго,  под  этой  штучкой  --  взвод  автоматчиков, и они
разнесут нас в клочья.
  -- Надеюсь, начнут с тебя, -- предположил первый репортер. -- Скорее все--
таки машина, но одно точно -- запашок от нее -- мерзостный.
  -- А я думал, мне кажется, -- сказал другой. -- Может, это от работяг?
  -- Что ты сказал, мерзавец? -- возмутился один из рабочих.
  Их было четверо, они гнездились на верху упаковки,  пытаясь  соорудить  из
широкой зеленой ленты идеально правильный бант-цветок.
  -- Ничего, -- нервно ответил репортер. -- Ничего не сказал.
  --  Мы вот-вот сами задохнемся от этой тухлятины, -- скривился рабочий. --
И нравится нам тут не больше, чем вам.
  -- Будто рядом с помойкой стоишь, -- пожаловался еще один журналист.
  -- Ладно, не трави душу. Эй, сдвинь там еще на четверть дюйма!  Нормально.
-- Рабочий взял радиотелефон, спросил в трубку: -- Ну как?
  Над  стоянкой  появился вертолет. Ответный голос из трубки донесся даже до
репортеров:
  -- Блеск. Теперь закрепляйте.
  Рабочие принялись приклеивать бант клейкой лентой.
  -- Черт бы побрал Лаваллета с его прибамбасами, -- пробормотал  кто-то  из
них.
  --  А  чего  б  вы  ждали от Непризнанного Гения Автоиндустрии? -- спросил
кто-то из репортеров.
  -- Ну уж не вонючих сюрпризов, -- сказал один рабочий.
  -- И чадящих машин, -- прибавил второй.
  Лайл Лаваллет, между тем,  наблюдал  за  происходящим  из  окна  высотного
здания "Дайнакар индастриз". Чувствовал он себя хорошо, ибо знал, что хорошо
выглядит.  Новый  корсаж  для  беременных,  разработанный  в  Европе, еще на
полдюйма уменьшил его талию.
  Личный консультант  по  внешнему  виду,  который  в  "Дайнакар  индастриз"
числился координатором по дизайну, только что сделал ему омолаживающую маску
и  к  тому  же  нашел  способ  приклеить  тот  непокорный волос, который так
взволновал Лаваллета тремя днями раньше, к другому волосу,  так  что  теперь
тому уж не выбиться и не смутить хозяина в самый неподходящий момент.
  --  Чудненько, -- бормотал Лаваллет. -- Пресса почти вся собралась. Миллис
и Ривелл здесь? -- обратился он к мисс Блейз.
  Его секретарша сегодня была в умопомрачительно  облегающем  свитере  цвета
фуксии.  Сначала,  впрочем,  она  была  в  красном,  но Лаваллет заставил ее
сменить свитер, потому что сам он был в оранжевом галстуке и, на его взгляд,
сочетание получалось кричащим. Переодеться проблемы не составляло, поскольку
Лаваллет настоял на том, чтобы мисс Блейз  всегда  держала  в  офисе  дюжину
разноцветных свитеров на радость забредшим на огонек репортерам.
  --  Мистер Ривелл и мистер Миллис еще не приехали, -- ответила секретарша.
-- Но я позвонила в их офисы, и там сказали, что они уже в пути.
  -- О'кей. Я боялся, что они дадут отбой -- из-за  того,  что  вчера  убили
Мэнгена.
  -- Нет, едут, -- сказала мисс Блейз.
  -- О'кей. Пожалуйста, встретьте их внизу и усадите на помосте.
  -- Хорошо. Какие-нибудь специальные места, мистер Лаваллет?
  -- Да. С левой стороны.
  -- Для этого есть причина? -- поинтересовалась секретарша.
  -- Еще бы, -- улыбнулся Лаваллет. -- Туда ветер дует.

  -- Ну и в местечко ты меня привел! -- присвистнул Римо.
  -- Никто не просил тебя составлять мне компанию, -- проворчал Чиун.
  -- Воняет, как на городской свалке.
  --  Это  потому,  что  собралось  столько белых, -- съязвил Чиун. -- Я уже
давно заметил это их свойство.
  -- А с чего это мы явились на автозавод?  "Дайнакар  индастриз".  Сроду  о
таком не слышал.
  --  Я здесь потому, что это мой долг, -- сказал Чиун. -- Ты -- потому, что
ты репей.
  У входа на стоянку их остановил охранник в форме и, протянув им картонку с
прикрепленным к ней списком гостей, попросил пометить свои имена.
  Чиун просмотрел список сверху вниз, потом снизу вверх, поставил крестик  у
какого-то имени, вернул бумагу охраннику и прошел в открытые ворота.
  Охранник поглядел на имя, потом на Чиуна, потом опять на имя.
  -- Что-то не слишком он похож на Роберта Редфорда, -- сказал он.
  -- Грим, -- объяснил Римо, -- он сейчас без грима.
  Охранник  понимающе  кивнул  и протянул список Римо. Тот проглядел его и в
самом низу увидел аккуратно напечатанным свое собственное имя: РИМО УИЛЬЯМС.
  Рядом с ним стоял крестик.
  -- Меня кто-то уже отметил.
  -- Ну? Дайте-ка посмотреть. Где?
  -- Вот. Римо Уильямс. Это я. Видите? А рядом крестик.
  Охранник пожал плечами:
  -- Ну и что мне теперь делать? Знаете,  по  идее,  каждый,  кто  приходит,
должен  сам пометить свое имя. Так что теперь я не вправе впустить вас, пока
вы  не  сделаете  пометку  в  списке.  Такая  здесь  система,  и  наш   долг
придерживаться ее.
  -- Что за вопрос! -- сказал Римо. -- Я -- само понимание.
  Взял список, поставил крестик и прошел в ворота.
  Охранник взглянул на имя и крикнул вслед:
  -- Рад вас видеть, мисс Уотерс! Всегда смотрю вашу передачу!
  Римо  догнал  Чиуна,  когда  тот  шел  сквозь  толпу  журналистов, которых
набралось уже больше полусотни. Точнее сказать, маленький кореец не  шел,  а
маршировал  по-командирски,  властной рукой отбрасывая с пути болтающиеся на
ремнях камеры журналистов. Те было подняли крик, но тут  на  помост,  вызвав
дружный  вздох  восхищения, ступила мисс Блейз. Она привела за собой Джеймса
Ривелла, главу "Дженерал автос", и Хьюберта  Миллиса,  президента  "Америкэн
автос", и рассадила их по местам.
  -- Какая грудь! -- потрясенно сказал один фотограф другому.
  -- Да, ничего не скажешь, -- ответил тот, -- Лаваллет знает, где пастись.
  -- Надеюсь, на этой он пасется всласть, -- вставил третий.
  Чиун, остановясь у помоста, осуждающе покачал головой.
  -- Никогда не понимал, что ты и тебе подобные находят в молочных железах!
  -- Разве я что-нибудь сказал? -- спросил Римо.
  На  помосте два только что усевшихся автомагната дружно вынули и прижали к
носам свои носовые платки. Именно в  этом  месте  вонь  превосходила  всякое
разумение, и Римо предложил:
  -- Может, найти место, где разит меньше?
  --  Дыши  реже, -- посоветовал Чиун, -- это поможет тебе. И меньше болтай.
Это поможет мне.
  Римо кивнул и наклонился к Чиуну:
  -- Знаешь, случилась странная штука.
  -- И уж, конечно, сейчас ты поведаешь мне о ней, -- съязвил Чиун.
  -- Да что  с  тобой  сегодня?  Но  все  равно,  слушай.  У  них  в  списке
приглашенных было мое имя. Ты кому-нибудь говорил, что я приду?
  -- Нет. -- Чиун взглянул на Римо, а тот продолжил:
  -- И кто-то поставил рядом с ним крестик. -- Римо подумал, что Чиун слегка
взбодрится, если он выставит себя дураком, и подбросил тому реплику, которая
в обычных  условиях  стопроцентно вызывала первоклассное оскорбление: -- Как
ты думаешь, может на свете быть кто-нибудь в точности, как я?
  Он чрезвычайно удивился, когда Чиун ответил не так, как ожидалось.
  -- Ты видел пометку рядом с твоим именем? -- переспросил тот.
  Римо кивнул.
  -- Римо, еще раз прошу тебя уйти отсюда, -- сказал Чиун.
  -- Нет.
  -- Ну, как знаешь. Но что бы ни произошло, не смей вмешиваться. Понял?
  -- Понял. Слово чести. Что бы ни произошло, у меня связаны руки.
  Чиун,  казалось,  не  слушал,  а  прочесывал  глазами   толпу.   Раздались
нестройные аплодисменты, и все взгляды обратились к помосту с головой Медузы
из  микрофонов.  Лайл  Лаваллет, в синем блейзере с эмблемой новой "Дайнакар
индастриз" на кармашке, помахал прессе и приблизился к микрофонам.
  -- Кто это? -- прошептал Римо то ли себе, то ли Чиуну.
  --  Это  Лайл  Лаваллет,  Непризнанный  Гений  Автоиндустрии,  --  пояснил
репортер рядом. -- Чего ты сюда приперся, если не знаешь даже этого?
  --  В  основном  для  того, чтобы вырвать тебе язык, если вякнешь еще хоть
слово, -- сказал Римо и посмотрел прямо в глаза репортеру.
  Тот мигом захлопнул рот и отвернулся.
  Лаваллет изобразил на лице широкую  улыбку,  зафиксировал  ее  и  медленно
повернулся   на   180  градусов,  чтобы  каждый  желающий  получил  шанс  ее
запечатлеть.
  -- Леди и джентльмены! -- начал он. -- Хочу поблагодарить вас за  то,  что
пришли.  Хочу  также  принести  свои  извинения  за  небольшие  изменения  в
расписании:  меня  задержали  в  больнице,  где  долечивали  нанесенные  мне
огнестрельные  раны.  -- И он опять улыбнулся, давая понять, что потребуется
больше, чем пуля, чтобы остановить Лайла Лаваллета. Жаль,  он  не  догадался
пошутить  с  больничным  персоналом:  получился  бы  чудный материальчик для
журнала "Пипл".
  -- Также я хочу поблагодарить мистера  Джеймса  Ривелла,  главу  "Дженерал
автос",  и мистера Хьюберта Миллиса, президента "Америкэн автос", за то, что
они приняли наше приглашение. Их присутствие здесь  подчеркивает  тот  факт,
что  мы  собрались  сегодня  не  для  того,  чтобы торжественно открыть, так
сказать, спустить на воду,  очередное  коммерческое  предприятие,  но  чтобы
объявить о событии мирового значения.
  Скорбная пауза.
  --  Не могу не упомянуть нашего глубочайшего сожаления по поводу трагедии,
унесшей мистера Дрейка Мэнгена, президента "Нэшнл автос". Я  знаю,  что,  не
вмешайся смерть, Дрейк -- мой добрый старый дружище Дрейк -- с его обширными
познаниями в технике тоже сейчас был бы здесь с нами.
  Римо услышал, как перебросились репликами Ривелл и Миллис.
  --  Добрый  старый  дружище Дрейк? -- поднял брови Ривелл. -- Да Дрейк был
готов убить его!
  -- Хорошая была мысль, -- ответил Миллис.
  -- Но не  будем  более  отвлекаться,  леди  и  джентльмены,  --  продолжал
Лаваллет.  --  Я  знаю, вы все в нетерпении узнать, какой сюрприз приготовил
вам Непризнанный Гений Автомобилестроения на этот  раз.  Что  ж,  все  очень
просто. Всем нам хорошо известный автомобиль на бензиновом топливе -- мертв.
  Молчание длилось, пока Римо не произнес:
  -- И хорошо.
  Лаваллет проигнорировал этот комментарий и продолжал:
  --  Двигатель  внутреннего  сгорания,  основа  традиционной автоиндустрии,
отныне -- музейный экспонат. Динозавр.
  Римо зааплодировал. Его не поддержали.
  -- Перестань, -- сказал Чиун. -- Я слушаю.
  Однако его глаза не переставали сканировать  публику,  и  Римо  знал,  что
Мастер  Синанджу  здесь  совсем  не  для того, чтобы выслушивать сообщения о
каком-то новом автомобиле.
  -- Динозавр, -- повторил Лаваллет. --  В  этом,  знаете  ли,  есть  что-то
ироническое,  потому  что  именно  динозавры  в  течение  многих лет служили
источником нашей чудесной автомобильной культуры --  в  форме  разложившихся
животных   останков,   разумеется,   останков  динозавров,  погибших  еще  в
доледниковый период, которые мы извлекали из-под земли в виде  сырой  нефти.
Однако  эти ресурсы стали иссякать, и наша четырехколесная культура, подобно
динозаврам, оказалась под угрозой медленного вымирания. -- Эффектная  пауза.
-- Сегодня эта угроза предотвращена.
  Лаваллет  провел  ладонью по затылку и с облегчением обнаружил: непокорный
волос на месте.
  -- Когда я вел одинокую борьбу с коммунистической тиранией в Никарагуа, --
сказал он, -- у меня было вдоволь  времени,  чтобы  исследовать  возможности
изыскания новых ресурсов автомобильного топлива. Леди и джентльмены, решение
-- перед вами!
  Он  поднял  голову.  По  этому  знаку вертолет, который кружил неподалеку,
направился к месту действия и  завис  над  серебристой  упаковкой.  Лаваллет
кивнул,  с  вертолета спустили человека на веревке, тот прикрепил ее к крюку
на упаковке, дернул, и вертолет стал медленно подниматься.
  -- Леди и джентльмены, добро  пожаловать  на  публичную  презентацию  чуда
нашего  времени,  супермашины  завтрашнего дня. Позвольте представить вам --
"дайнакар"!
  Серебристая упаковка, привязанная к вертолету, поднималась вверх. У нее не
оказалось  дна,  и,  оторвавшись  от  земли,  она   обнаружила   под   собой
глянцево-черный автомобиль.
  Перед  ним аккуратно в ряд выстроились три новехоньких металлических бачка
для  мусора.  Они  были  полны  до  краев,  оттуда-то  и   относил   ветерок
тошнотворную  вонь  прямо  на  прессу.  Ривелл, на краю помоста, закашлялся.
Хьюберт Миллис поперхнулся и побагровел.
  Рядом с бачками стояло черненькое устройство, похожее на большой пылесос.
  -- Подобно тому,  как  автомобили  вчерашнего  дня  работали  на  топливе,
полученном из вчерашних отходов, "дайнакар" -- автомобиль дня завтрашнего --
будет  работать  на  отходах  сегодняшних.  Никакого бензина. Никакой нефти.
Никакого загрязнения окружающей среды. Джентльмены, прошу вас.
  Он кивнул рабочим, которые подошли к мусорным  бачкам  и  один  за  другим
вытряхнули  их  в  воронку  черного  устройства. Полусгнившие старые газеты,
очистки картофеля, куриные кости, грязные тряпки --  все  это  повалилось  в
круглую  черную  дыру,  но  что-то  упало  мимо, и по блестящему боку машины
поползли слизни. Рабочие торопливо смахнули их внутрь. Когда все  три  бачка
опустели, на черном устройстве была нажата кнопка.
  Раздался высокий перемалывающий вой, будто две машины -- для сушки белья и
для переработки мусора -- заработали одновременно.
  Горка  хлама, венчающая воронку, задрожала, приподнялась, опала и медленно
исчезла в чреве устройства.
  -- Сейчас вы видите, как работает преобразователь отходов  "дайнакар",  --
объявил  Лаваллет. -- Это устройство проделывает те же самые операции, как в
свое время при переработке скелетов  динозавров  в  нефть.  С  той,  однако,
разницей, что в нашем случае процесс длится не тысячелетиями, а мгновенно. И
конечный продукт, к тому же, выдается сразу очищенным.
  Вой  прекратился.  Лаваллет  дал  знак.  Рабочий  закрыл воронку крышкой и
отступил в сторону, с видимым усилием сдержав  рвотный  позыв.  Это  вредило
имиджу  корпорации,  и  Лаваллет  пометил  себе  в  уме,  что рабочего нужно
непременно уволить.
  Он сошел с помоста. Римо заметил,  что  два  автопромышленника,  Ривелл  и
Миллис,   с   интересом  наклонились  вперед.  Чиун,  меж  тем,  по-прежнему
разглядывал собравшихся.
  Лаваллет подошел к черному устройству и открыл  дверцу  в  его  основании.
Повернулся   к  гостям,  подняв  над  головой  грязновато-коричневый  брусок
размером с пачку сигарет.
  -- Взгляните, леди и джентльмены. Три емкости отходов, которыми только что
на ваших глазах был заполнен преобразователь, превратились вот в это.
  -- И при чем здесь автомобили?! -- выкрикнул кто-то.
  -- При всем, -- победно ответил Лаваллет. -- При том, что этот кирпичик  в
моей  руке  --  полноценное  топливо, на котором мой "дайнакар" будет бегать
неделю без дозаправки. Только представьте себе! Вместо  того,  чтобы  каждый
вторник  выбрасывать отходы, вы просто заполняете преобразователь, включаете
мотор -- и вынимаете из него топливо  для  вашего  автомобиля.  Одним  махом
решаются  две  проблемы сразу -- уничтожения отходов и источника энергии для
транспорта!
  Выкрикнули следующий вопрос. Лаваллет узнал крикуна: он был от независимой
местной радиостанции, которая никогда не жаловала Лаваллета. Там  не  только
отказывались  именовать  его Непризнанным Гением, но, напротив, по существу,
обозвали крупнейшим неудачником автоиндустрии. Вопрос был ехидный и  состоял
в следующем:
  -- Мою станцию интересует, что делать, если в семье две автомашины?
  --  Такие  семьи  могут  круглые сутки слушать вашу станцию. Вы извергаете
столько хлама, что его хватит на всю страну.
  По толпе пробежал смешок. Лаваллет удивился: где взрыв хохота? Внимательно
посмотрел  на  лица  и  вместо  заинтригованного   изумления,   на   которое
рассчитывал,  увидел  беспокойство  в  глазах,  нахмуренные  лбы  и изрядное
количество зажатых пальцами носов.
  --  Давайте  напрямую,  мистер  Лаваллет,  --  спросил  телерепортер.   --
Автомобиль действует исключительно на мусоре?
  --  На  отходах,  --  поправил  Лаваллет.  Слово "мусор" ему не нравилось.
Только представить  заголовок  в  "Инкуайре":  "НЕПРИЗНАННЫЙ  ГЕНИЙ  ИЗОБРЕЛ
МУСОРОМОБИЛЬ"!
  -- На любых? -- уточнили справа.
  --  Абсолютно.  На  всем, на чем угодно, от рыбьих голов и старых комиксов
до...
  -- А на дерьме? -- перебил его  журналист  из,  судя  по  значку,  журнала
"Роллинг Стоун".
  -- Прошу прощения?
  -- Я говорю о фекалиях. Будет он работать на дерьме?
  -- Этого мы не пробовали...
  -- Но могли бы?
  После  короткой паники Лаваллет с облегчением понял, что ни одна уважающая
себя американская газета не выпустит в свет  словечко  "дерьмомобиль".  И  в
конце-то концов, кого волнует, что пишется в "Роллинг Стоун"!
  -- Вполне возможно. В самом деле, не вижу причин, почему бы нет.
  --  Мы хотим посмотреть, как она ездит, -- сказал журналист из зловредного
"Роллинг Стоун".
  До сих пор, видно,  эта  мысль  в  голову  ни  одному  из  журналистов  не
приходила, потому что все они вдруг закричали вразнобой:
  --  Верно!  Точно!  Давайте  посмотрим, как она бегает! Покатайтесь в ней,
Лаваллет!
  Лаваллет, жестом призвав к тишине, сказал:
  -- Это второй  прототип.  Первый  украли  на  прошлой  неделе...  Полагаю,
промышленный   шпионаж.   Но   они   обманулись.   Оба   изобретения   --  и
преобразователь, и автомобильный мотор "дайнакар" -- столь революционны, что
построить их, не имея моих эксклюзивных патентов, нет никакой возможности. А
кроме  того,  чтобы  секрет  действия  системы  оставался  в  исключительной
собственности   компании  "Дайнакар",  каждая  модель  будет  выпускаться  с
фирменной  печатью  на  радиаторе,  и   только   лицензированные   компанией
мастерские  получат  право  их  обслуживать. Всякий, кто попытается нарушить
печать, обнаружит, что мотор самоуничтожился, превратившись  в  бесформенную
железку, -- что, я уверен, и случилось с ворами, которые увели единственную,
помимо  стоящей  перед  вами,  существующую модель. А теперь... Демонстрация
"дайна-кара" в действии!
  Шествуя сквозь толпу,  Лаваллет  чувствовал  на  себе  неотрывные  взгляды
Ривелла  и  Миллиса.  Окруженный  фотографами  и  телеоператорами, он открыл
маленький люк в капоте автомобиля и вложил внутрь кирпичик сжатого мусора.
  -- Итак, леди и джентльмены, этого достаточно,  чтобы  автомобиль  работал
неделю.
  Он  уселся  за  руль, и когда вспышки фотокамер засверкали со всех сторон,
поднял напоказ золотой ключик зажигания.
  Сначала журналистам показалось, что Лаваллету не  удается  завести  мотор.
Они  видели,  как  он вставил и повернул ключ зажигания, но из-под капота не
донеслось урчания, машина не дрогнула, не затряслась.
  Но вдруг, жизнерадостно махнув в окно, Лаваллет резво  тронулся  с  места.
Периметр  стоянки,  свободный  от  автомобилей,  стал испытательной трассой.
Кто-то из репортеров подсчитал, что всего в десять секунд скорость  возросла
с  нуля  до  65  миль  в  час,  для негоночной машины -- показатель хороший.
Лаваллет завершил круг и плавно притормозил у старта. Исключая визг  шин  по
бетону, за всю поездку "дайнакар" не издал ни единого звука.
  Во  весь  рот  улыбаясь,  Лаваллет выбрался из машины и принял героическую
позу.  Мисс  Блейз,  на  помосте,  первой  начала  аплодировать.   Репортеры
поддержали  ее  почин  -- не столько потому, что считали овацию необходимой,
сколько чтобы поощрить мисс Блейз подольше продолжать это волнующее ее грудь
действие.
  Лаваллет  дал  знак  рабочим,  те,  подойдя,  выстроились  в   ряд   перед
"дайнакаром".  Один  проговорил что-то в радиотелефон, и через мгновение над
головами присутствующих снова появился вертолет  со  все  еще  свисающей  на
веревке  гигантской  серебристой  упаковкой,  под  которой  пряталась машина
вначале. Ловким, хорошо отработанным движением вертолет развернулся и  снова
накрыл  "дайнакар".  Рабочий  отсоединил  веревку,  вертолет  был  таков,  а
Лаваллет вернулся на помост и сказал в микрофоны:
  -- Если есть вопросы, прошу вас.
  -- Вы утверждаете, что это экологически чистая машина?
  -- Вы же видели  сами:  ни  газов,  ни  выхлопной  трубы,  ни  даже,  могу
прибавить, глушителя.
  -- А запах?
  -- Какой запах? -- удивился Лаваллет.
  -- Зловоние. Когда вы проехали мимо, мы все его слышали.
  --  Вздор, -- сказал Лаваллет. -- Это всего лишь остаточный запах отходов,
которые стояли  здесь  в  ожидании  своей  переработки.  Прошу  простить  за
доставленное  неудобство,  но  я  хотел  использовать  наихудший, застарелый
вариант отбросов, чтобы показать в полной мере, до какой степени  эффективен
процесс.
  -- Надо было попробовать дерьмо! -- нес свое репортер из "Роллинг Стоун".
  --   В  начале  этой  недели  в  вас  стрелял  некто,  заявивший,  что  он
представляет собой группу "зеленых" экстремистов. Как вы думаете,  произошел
бы этот инцидент, если бы покушавшийся знал о "дайнакаре"?
  --  Думаю,  что  нет,  --  сказал Лаваллет. -- "Дайнакар" -- голубая мечта
"зеленых".
  -- Что скажешь, Чиун? -- спросил Римо.
  -- Скажу, что хорошо б ты ушел отсюда.
  Чиун по-прежнему разглядывал толпу.
  -- Это мы уже обсудили. Да что, черт возьми, ты все время ищешь?
  -- Душевный покой. И не нахожу, -- огрызнулся старик.
  -- Отлично, -- пожал плечами Римо. -- Получай свой покой. Пойду поброжу.
  -- Помни, что обещал ни во что не лезть!
  Римо исчез в толпе. Какой бес вселился в Чиуна? Ладно, предположим, старик
не в духе, потому что его задело шальной пулей, но при  чем  здесь  Римо?  И
зачем  было являться сюда? С чего он вздумал, что тот, кто его ранил, придет
тоже?
  Между тем Лаваллет продолжал отвечать на вопросы.
  --  Мистер  Лаваллет,  хотя  всем  известно,  что  вы  Непризнанный  Гений
Автоиндустрии,  изобретателем  вы  не  числитесь. Как же вам удалось создать
революционное  технологическое  открытие,  на   основе   которого   работает
"дайнакар"?
  --  Как  ни  странно,  в  этой  машине  нет  технологических  открытий, за
исключением привода, -- гладко произнес Лаваллет. -- Все остальное имелось в
наличии.  Широко  известно,  что  на  Западе  есть   жилые   дома   и   даже
электростанции,   использующие  в  качестве  топлива  спрессованные  отходы.
Проблема состояла в том, чтобы воплотить существующую  технологию  в  формы,
доступные каждой американской семье. Мы ее решили.
  -- Когда вы сможете приступить к производству?
  -- Немедленно, -- сказал Лаваллет.
  --   Когда,   по   вашему  мнению,  вы  сможете  реально  конкурировать  с
автогигантами "Большой Тройки"?
  -- Вопрос следует переадресовать, -- усмехнулся  Лаваллет,  --  когда  они
смогут конкурировать со мной?
  Он  с улыбкой повернулся к Ривеллу и Миллису, которые так и сидели на краю
помоста, не отрывая глаз от серебристой упаковки "дайнакара".
  -- Вообще говоря, -- продолжал Лаваллет, -- с того времени, как  случилась
трагедия  с  Дрейком  Мэнгеном,  ко  мне обратился уже не один представитель
компании "Нэшнл автос".  Кто  знает,  может,  мы  сумеем  найти  возможность
объединить наши усилия?
  -- Вы хотите сказать, что возглавите "Нэшнл автос"?
  -- Такого поста мне не предлагали, -- сказал Лаваллет, -- но мистер Мэнген
погиб,  как  это  ни  прискорбно,  и,  возможно, "Нэшнл автос" приспела пора
изменить направление развития. "Дайнакар" -- компания завтрашнего  дня.  Все
остальные -- вчерашнего.
  -- Ривелл! Миллис! -- переключились журналисты.
  Те вздрогнули, словно их застали врасплох.
  --  Вы  допускаете возможность объединения с Лаваллетом?! -- закричал один
репортер.
  -- Для производства модели "дайнакар"? -- подхватил другой.
  У края помоста Римо приметил группу вполголоса переговаривающихся людей  в
костюмах-тройках.  По  тому,  как  они держались, он сразу понял: одетые под
обычных бизнесменов, они  вооружены.  Жесты  их  были  скованны,  ладони  не
отстранялись  далеко  от  пояса или подмышки, где крепилось оружие. Там даже
слегка оттопыривались  пиджаки.  Недоумки,  подумал  он.  Лучше  б  нацепили
галстуки с люминесцентной вышивкой: "Телохранитель".
  Усиленный  динамиками,  голос  Лайла Лаваллета плыл над головами. Внимание
Римо привлек оператор, двигающийся по кромке толпы, и произошло это  потому,
что видеокамеру тот держал неловко, словно не привык к ее весу. Оператор был
высокий,  темноволосый,  со  шрамом,  пересекающим  правую  скулу, и ледяным
взглядом, в котором Римо почудилось что-то знакомое.
  Неторопливо обойдя толпу, тот оказался в  ее  арьергарде  строго  лицом  к
месту, где сидели автомобильные бонзы Ривелл и Миллис.
  Уголком  глаза  Римо  заметил, что Чиун перемещается к помосту. Видимо, он
тоже что-то почуял. Но от чего, черт возьми, предостерегал его старик?
  Пожалуй, лучше всего -- развернуться и уйти восвояси. Не его дело.  Однако
уже  додумывая  эту  здравую мысль, он увидел, что тот самый оператор правой
рукой возится с ручкой  камеры,  пристроенной  на  левом  плече.  Он  что-то
затевал,  это  было  ясно  как  день,  а  потом вдруг все его тело замерло в
стойке, которая могла означать только одно: оружие.
  -- Чиун! Внимание! -- крикнул Римо.
  Кратчайший путь к оператору был сквозь толпу  журналистов,  и  Римо  мощно
двинулся  вперед,  разметая  собой  людей,  как пудовый шар разметает легкие
кегли.
  Человек со шрамом уронил повисшую на ремне видеокамеру, в его руках  вдруг
оказался  черный  длинноствольный  пистолет,  он  прицелился, как на учебных
стрельбах, и, прежде чем Римо настиг его, ахнуло четыре выстрела.
  Раз, два, три, четыре. Один за другим быстро, как автоматная очередь.
  Римо перевел взгляд на помост. Тело Чиуна наискось накрыло тела Миллиса  и
Ривелла.  Все  трое  были  недвижны.  Лайл  Лаваллет  бежал  к ним по слегка
наклонному помосту. С другой стороны бежали телохранители.
  Римо, изменив курс, кинулся туда  же.  Вокруг  помоста  плотно  сгрудились
журналисты, и Римо, сделав вольт над их головами, приземлился на груду тел.
  -- Чиун, Чиун, ты в порядке?
  --  Был,  пока  какой-то  слон  не  рухнул  на  меня, бедного, -- раздался
скрипучий голос.
  Убийца перестал стрелять:  слишком  много  журналистов  мельтешило,  мешая
попасть  в  цель.  Значит, пора его брать. Римо попытался встать на ноги, но
тут куча-мала пополнилась свалившимися на него Лаваллетом и телохранителями.
  -- Я возьму стрелка, Чиун, -- сказал Римо и начал было выскальзывать  из--
под тел, как вдруг почувствовал, как что-то держит его за лодыжку.
  Он  попытался  освободиться.  Хватка разжалась. Он хотел встать -- в клещи
попала другая  лодыжка.  В  суматохе  все  руки-ноги  так  перепутались,  не
разберешься.
  Римо  рванулся  что  было  сил,  но внезапно все препятствия исчезли, и он
плашмя рухнул на доски.
  Поднявшись наконец на ноги, он осмотрелся поверх  голов  толпящихся  перед
помостом. Стрелок исчез.
  Римо соскочил вниз, прочесал толпу, но того и след простыл, только жужжали
в ушах репортеры:
  -- Кто это был?
  -- Кто стрелял?
  -- Кто-нибудь ранен?
  И вдруг:
  -- А я знаю, кто стрелял.
  Римо молнией подлетел со спины и ухватил сказавшего это за мочку уха:
  -- Говори, кто!
  -- Перестань, -- зашипел тот от боли.
  -- Сначала скажи, кто.
  --  Оператор.  Мы  пришли  сюда  одновременно,  и я видел его имя в списке
приглашенных.
  -- Что за имя?
  -- Смешное какое-то. Ой, не надо! Скажу-скажу. Римо Уильямс.
  Римо отпустил ухо, тяжко сглотнул и побежал к помосту за Чиуном. Надо было
успеть выбраться с места  событий,  чтобы  не  стать  звездами  шестичасовых
новостей.
  Автостоянку они покидали под вой приближающихся полицейских сирен.



  Нет, Мастер Синанджу есть не хочет. Нет, Мастер Синанджу не захочет есть в
предсказуемом  будущем,  по крайней мере, до тех пор, пока это неблагодарное
создание -- его ученик -- не перестанет покушаться на его уединение.
  -- Ну а я голоден как волк и сейчас приготовлю рис.
  -- Отлично,  --  отозвался  Мастер  Синанджу  и  машинально  прибавил:  --
Приготовь  его  в  Массачусетсе.  --  Это была фраза из застрявшего в памяти
рекламного ролика.
  Римо сдержался, чтобы  не  сдерзить,  и  направился  в  кухоньку,  которая
имелась  при  номере.  На стойке, доставленные посыльным, лежали шесть пачек
коричневого риса и для разнообразия одна пачка белого --  по  мнению  Чиуна,
куда менее питательного и вкусного. Не говоря уж о цвете.
  Римо открыл пачку белого.
  -- Ага! Мой любимый белый рис!
  Он  посмотрел  в гостиную -- удостовериться в отвращении, начертавшемся на
пергаментной физиономии Чиуна. Но старик так и остался сидеть, как сидел  --
в позе лотоса посреди комнаты.
  -- Давненько я не ел белого риса! Даже слюнки текут!
  Чиун пренебрежительно фыркнул.
  Римо  поставил  на  огонь кастрюлю с водой и отмерил с полчашки риса. Пока
вода закипала, он вел светскую беседу, хотя настроение у него было так себе.
И все-таки после целого дня бесплодных ссор и уговоров надо было попробовать
подкатиться к Чиуну и с этой стороны тоже.
  -- Как мечтал я о чашке риса в пустыне после крушения! И знаешь что, Чиун?
Я был у них главным, у тех, кто спасся. Прямо посреди пустыни. И знаешь что?
Мне понравилось.
  -- Молодец, --  сказал  Чиун.  --  Пусть  Смит  на  Рождество  купит  тебе
песочницу.
  --  Мне  нравилось,  что меня слушаются. Мы сидели там, среди песка, и эти
люди, которых я до того в жизни не видел, ждали от меня верных решений.
  -- И песок ждал тоже, -- сказал Чиун.
  Закипающая вода в  кастрюле  пустила  первые  пузыри,  и  Римо,  не  найдя
деревянную ложку, удовлетворился пластмассовой.
  --  Мне кажется, некоторым я даже спас жизнь, -- продолжал он. -- Я всегда
буду помнить об этом. Пожалуй, теперь я лучше понимаю, как важно  для  тебя,
чтобы в Синанджу все были сыты.
  Он высыпал рис в бурлящий кипяток.
  Взгляд   коричневатых  глаз  Чиуна  смягчился,  он  было  открыл  рот,  но
опомнился, перехватил едва  не  сорвавшееся  с  губ  доброе  слово  и  снова
уставился в пустоту.
  Для  Римо  это  все  отнюдь  не  осталось  незамеченным. Накрывая кастрюлю
крышкой, он говорил:
  -- Раньше я думал, что жители Синанджу -- ленивые неблагодарные  паразиты.
Все и каждый. Присосались к деньгам, которые Мастер добывает потом и кровью.
Но теперь я переменил свое мнение.
  Своим  длиннющим  ногтем  Чиун  смахнул  что-то с глаза. Неужто слезу? Так
держать, решил Римо.
  -- Теперь я понимаю, что это почетный долг  Мастера  --  содержать  родную
деревню.
  Он  выждал  пять  минут, прежде чем снять крышку с кастрюли. Рис получился
мягкий и пышный.
  -- Может, когда-нибудь кормить жителей Синанджу  выпадет  мне,  --  сказал
Римо, раскладывая рис в две одинаковые пиалы. -- Я почту это за честь.
  Он покосился на Чиуна, но кореец отвернулся.
  -- Будешь рис? -- мягко спросил Римо.
  Чиун  поднялся  с  пола  так  стремительно, словно его катапультировало, и
золотой  вспышкой  цвета  кимоно,  в  котором  он  был  сегодня,   преодолел
расстояние до двери в спальню.
  Дверь  за ним хлопнула, но и сквозь нее Римо слышал, как громко сморкается
Мастер Синанджу. Звук был похож на гусиное "га-га-га".
  Через некоторое время дверь растворилась, и  Чиун  предстал  в  обрамлении
проема, спокойный, величественный, с умиротворенным выражением лица.
  -- Да, сын мой. Немного поем, пожалуй, -- чинно сказал он.
  Когда они отставили опустевшие пиалы и палочки для еды, Римо сказал:
  -- Мне надо поговорить с тобой, папочка.
  Чиун жестом остановил его:
  -- Приличия должны быть соблюдены. Сначала о еде.
  -- Да?
  --  Сдается  мне, ты научился наконец по-настоящему готовить рис. Вот этот
был сварен правильно, не то  что  несъедобный  клей,  который  получается  у
японцев. Этот был сделан по-корейски.
  -- Рецепт -- из китайского ресторана.
  --  А  ты  хоть  знаешь, откуда он у китайцев? -- фыркнул Чиун. -- Китайцы
стащили настоящую технологию приготовления риса у  корейцев,  во  всем  мире
признанных лучшими поварами.
  Римо   согласно  кивнул,  хотя  единственное  корейское  блюдо,  какое  он
когда-нибудь пробовал -- что-то вроде  маринованной  капусты,  --  по  вкусу
напоминало протухшие водоросли.
  Он в ожидании опустил голову, пока Чиун не произнес наконец:
  -- Вот теперь можно поговорить о других вещах.
  --  Я знаю, Чиун, что тебе эта тема неприятна, но не могу не спросить: кто
был этот тип с пистолетом?
  -- Какой-то безумец, которому нравится стрелять  в  людей,  --  отмахнулся
Чиун.
  -- Один из журналистов знал его имя.
  --  Псевдоним,  --  сказал Чиун. -- Американские гангстеры часто выступают
под псевдонимами.
  -- Но этот назвал себя Римо Уильямс.
  -- Наверно, выудил наобум в телефонной книге, -- предположил Чиун.
  -- Не так уж много Римо Уильямсов в телефонных книгах,  папочка.  А  зачем
Смит послал тебя в Детройт?
  -- Дела! -- вздохнул Чиун.
  -- Ну это-то я понял. Что, охотишься за этим стрелком?
  -- Тоже мог бы понять.
  --  Я стараюсь держаться уважительно и беседовать, как подобает, -- сказал
Римо, и Чиун, на редкость пристыженный, ничего не ответил. -- Я передумал об
очень многих вещах там, в пустыне. Я думал о том, кто я  такой  и  откуда  и
почему  у  меня  никогда  не  было родных, кроме тебя, конечно. Мне кажется,
потому-то меня так впечатлило такое, знаешь, уважительно-зависимое отношение
остальных пассажиров. Это было похоже на семью.
  Чиун молчал, и Римо продолжил:
  -- Странно, что у этого типа такое же имя, как у меня.
  --  Одно  дело  --  иметь  имя,  --  сказал  Чиун.  --  Совсем  другое  --
воспользоваться чужим.
  -- Ты думаешь, он воспользовался моим?
  --  Этот  человек -- гнусный и жестокий обманщик, злобный, порочный белый.
Не будь он так вероломен, мою седую голову не обезобразил бы этот шрам.
  -- Рана скоро заживет, папочка.
  -- Да, но не заживет стыд. Во всяком случае, не заживет, пока я  не  сотру
этого мерзавца с лица земли. В мире таким не место!
  Голос Чиуна дрожал от гнева.
  -- Я готов помочь, -- сказал Римо.
  Но  почему  Чиун  так  странно  взглянул на него в ответ? Словно сверкнула
молния. Что это? Неужто страх?
  -- Нет, -- сказал Чиун  как-то  слишком  громко.  --  Ты  не  должен.  Это
запрещено.
  --  Стыд, что тебя тяготит, лежит и на моих плечах тоже, -- возразил Римо.
-- Ты же сам это знаешь.
  -- Я знаю это и знаю много других вещей. Некоторые из  которых  тебе,  сын
мой, неизвестны.
  -- Например?
  --  Я  знаю, что делать можно и чего нельзя. И поскольку я твой учитель, а
ты мой ученик, ты должен принять это без разговоров.
  -- Не спорю, -- сказал Римо, -- но твой долг -- объяснить  мне  эти  вещи,
иначе я никогда их не постигну.
  Не оставалось сомнений, что Чиун что-то скрывает. Но что?
  --  Подожди  здесь, -- спокойно произнес Чиун, стремительно-плавно встал и
мягко зашлепал  к  лакированным  сундукам,  аккуратно  составленным  в  углу
гостиной.
  Он  нырнул  на  самое  дно  одного из них, порылся немного, удовлетворенно
хмыкнул и вернулся, бережно держа что-то в костлявых пальцах.
  Уселся наискось от Римо и подал ему то, что принес.
  -- Это -- одно из величайших сокровищ Синанджу.
  Римо  принял  вещицу  размером  с  кулак,  серую,  испещренную  блестящими
крапинками кварца, холодную на ощупь.
  -- Простой камень? -- спросил он.
  -- Нет, -- сказал Чиун. -- Не простой. Это камень с Луны.
  Римо повертел его в руках.
  -- С Луны? Наверно, Смит раздобыл его для тебя. -- Он улыбнулся. -- Чем же
ты заморочил Смита, что он уломал НАСА отдать тебе образец лунного грунта?
  --  Нет,  -- сказал Чиун. -- Этот камень дал мне мой отец, который получил
его от своего отца, и так далее, до того, кто поднял его с лунных  предгорий
-- Мастера Шаня.
  Римо вскинул бровь.
  -- Никогда не слыхивал о таком. И, смею предположить, вряд ли слыхивали на
Луне.
  --  Мастер  Шань,  --  значительно  потряс  головой  Чиун, -- известен как
Мастер, который ходил на Луну.
  -- А, ну тогда понятно, -- улыбнулся Римо. --  Известно,  что  у  Мастеров
древности  не  было  космических кораблей, но Мастера в них, естественно, не
нуждались, потому что ходили в космос пешком.
  -- Я пропущу  мимо  ушей  твою  дерзость,  ограничившись  замечанием,  что
категоричность -- прибежище невежд.
  --  Невежда  я  или нет, но первым из людей на Луну ступил Нейл Армстронг,
американец. А с чего это мы вдруг о Луне? Начали  с  того,  что  есть  вещи,
которые  тебе известны, а мне -- нет, и сейчас стало категорически ясно, что
о Луне ты не знаешь ничего. Меньше, чем ничего.
  -- Я расскажу тебе историю Мастера Шаня, --  сказал  Чиун.  --  Это  было,
когда  в Китае правила династия Хань. Мастер Шань тогда был правящий Мастер,
но за исключением похода на Луну за ним не числится  великих  деяний.  Итак,
Мастер Шань часто выполнял задания китайского императора. Это было в те дни,
когда китайцы еще расплачивались по своим счетам. Страной воров и попрошаек,
каким  мы  знаем его сейчас, Китай стал позже. Как бы то ни было, китайского
императора непрестанно осаждали враги, всякие отпрыски королевской  крови  и
претенденты  на  трон,  которые  спали  и  видели захватить его золото и его
женщин, поскольку, помимо императрицы, он имел множество наложниц  --  такая
традиция  была тогда у императоров Китая, личностей растленных и аморальных.
Мастер  Шань  совершал  многотрудные  путешествия  из  деревни  Синанджу   в
Западно-Корейском заливе к императорскому двору, чтобы уничтожить очередного
врага трона, но стоило ему сместить одного, как тут же возникали все новые и
новые. Тогда однажды Мастер Шань сказал императору: "Послушай, врагов у тебя
--  как  звезд  на  сентябрьском  небе. Каждый год ты призываешь меня, чтобы
избавиться от них, но на следующий  год  их  число  только  возрастает".  --
"Разве  это  нехорошо,  -- спросил император, -- ведь работы у тебя при моем
дворе не убавляется?" -- "Нехорошо, -- отвечал Шань, -- потому что  скоро  у
китайского  престола  будет  больше  врагов, чем подданных". Император Китая
обдумал услышанное и сказал: "Каковы твои предложения, Мастер Синанджу?"
  Чиун сделал паузу, чтобы взять камень из рук Римо и положить  его  на  пол
посередине комнаты.
  -- Тогда Мастер Синанджу сказал императору: "Допусти женщин твоих врагов к
своему  двору.  Возьми  их,  и тогда по крови твои враги превратятся в твоих
родственников". Император обдумывал совет целый день и целую ночь,  а  потом
ответил:  "Твоя мысль имеет свои достоинства, Мастер Синанджу. Но что же мне
делать с наложницами, которые у меня уже есть? Дворец и так переполнен!"  --
"Освободи  их,  --  сказал  Мастер  Синанджу,  сам  не  без  благосклонности
поглядывавший на одну из наложниц императора. -- Может статься,  и  я  приму
какую-нибудь  в  качестве  оплаты". Итак, император Китая поступил, как было
сказано,  освободил  наложниц,  и  одна  из  них,   по   имени   Йи,   стала
собственностью Мастера Синанджу и вернулась в нашу деревню с Мастером Шанем.
  --  Все  хорошо, что хорошо кончается, -- сказал Римо. -- Надо думать, она
была красотка.
  -- Ничего хорошего, -- сказал Чиун.  --  Как  только  Мастер  Шань  привез
китаянку,  в  деревне  поднялся  ропот, потому что тогда, как и теперь, даже
дети знали, что китайцы -- немытый народ с плохими зубами и дурным нравом  и
что,  хотя  работать  на  них  позволительно,  спать с ними ни в коем случае
нельзя. Но что мог сделать Мастер Шань, который потерял голову от любви? Эта
женщина, Йи, избалованная роскошью при дворе императора, измучила его своими
капризами. Ей не по силам было оценить величественную простоту Синанджу. Она
требовала изумрудов -- и Мастер Шань дарил ей изумруды. Она просила  рубинов
-- и получала желаемое. Она хотела...
  -- Недуг Шаня можно определить одним словом, -- перебил Римо.
  -- Каким?
  -- Подкаблучник.
  --  Что за способность говорить пошлости даже в момент высокого пафоса! --
поморщился Чиун. -- Однажды Мастер Шань заметил, что  сокровищница  Синанджу
пустеет,  пошел к Йи и сказал ей: "Мое богатство оскудевает, но я становлюсь
богаче, потому что у меня есть ты", -- хотя, говоря по  чести,  эта  женщина
понемногу начала ему докучать. Однажды Йи сказала: "Я хочу то, чего нет ни у
императора,  ни  у  Мастера".  Шань  разгневался:  "Я дал тебе бриллианты, и
изумруды, и жемчуга. Чего еще можно желать?" Йи, глядя на Шаня, задумалась и
увидела в ночном небе над головой Мастера нечто яркое и блестящее, и  хитрая
улыбка  появилась  на  ее  корыстолюбивом,  покитайски плоском, как лепешка,
лице.
  -- Можно без комментариев? -- попросил Римо. -- Легенда,  только  легенда,
ничего, кроме легенды. У меня еще есть дела сегодня.
  -- Ты можешь уйти сейчас, -- обиделся Чиун.
  -- Нет, а история? -- запротестовал Римо.
  --  Легенда,  -- поправил Чиун. -- Итак, корыстолюбивая Йи сказала Мастеру
Шаню, что есть всего одна вещь, которая ей надобна, но если Мастер  Шань  не
сумеет  ее  достать, она, Йи, будет вправе считать себя свободной и вернется
на родину. Тут Мастер Шань наконец понял то, чего не понимал доныне: что  Йи
любит  не  его, а вещи, которые он ей дарит. Но он понял также и то, что сам
он продолжает ее любить, и дал ей такое обещание.  "Чего  ты  желаешь,  жена
моя?"  И  Йи  указала  на  ночное  небо. "Это", -- сказала она. -- "Луну? Но
невозможно достать Луну. Этого не может  никто.  Ты  хитришь  со  мной!"  --
"Хорошо,  я  согласна  на часть Луны. Частицу не больше моего кулака. Неужто
это такая непосильная просьба?" Несколько дней Шань не находил  себе  места.
Он  не  спал,  не  ел,  потому  что страдал от любви, и вот наконец пришел к
решению, что если он хочет, чтобы Йи по-прежнему была ему женой,  он  должен
сделать попытку.
  -- Вот олух, -- вставил Римо.
  --  Не  перебивай!  -- приказал Чиун. -- Итак, одной ясной ночью он взял в
руки посох, повесил на спину дорожный мешок и отправился на Луну.  Он  пошел
на  север,  пересек  Корею, потом более холодные страны за Кореей, так чтобы
Луна всегда была у него перед глазами. Место его назначения  там,  где  Луна
садится,  решил  он.  Тогда,  куда  бы  Луна ни девалась днем, он отыщет ее.
Мастер Шань шел, шел и шел, пока земля, по которой можно идти, не  кончилась
у  него под ногами, и тогда он сделал себе лодку и в ней продолжил свой путь
на север. У него кончилась еда, стало нечем утолить жажду. В воде  появились
странные  животные  и  плавающие  медведи  цвета снега. Наконец Мастер Шань,
ослабевший от голода, приплыл  в  холодное  море,  над  которым  никогда  не
садилось солнце. Он решил, что он уже умер и обречен в вечности плыть сквозь
Пустоту. Но тут он достиг странной земли. Земля эта была вся белая, покрытая
снеговыми  горами.  Снег  был  повсюду,  а под снегом -- камень. День шел за
днем, но солнце не садилось, а только висело низко в усталом небе.  Луны  не
было.  И  тогда Мастер Шань понял, что он достиг своей цели. -- Чиун понизил
голос до почтительного шепота. -- Таким-то образом, согласно легенде,  он  и
дошел  до  Луны.  Мастер  Шань поел мяса белого плавающего медведя и отколол
кусок камня размером с кулак Йи от одной из лунных гряд. А  потом,  запасясь
мясом,  он  поплыл  назад,  с  Луны  на Землю. Когда много месяцев спустя он
вернулся в деревню Синанджу, то  сказал  Ии:  "Вот,  я  принес  тебе  лунный
камень.  Я  выполнил  свое  обещание".  И Йи приняла его дар и выслушала его
историю, хотя и плача при этом, ибо поняла, что  никогда  больше  не  увидит
родины.  Дней  ее  после  этого  было  немного, и Мастер Шань, убитый горем,
вскорости тоже умер. Но умер в почете и уважении, потому что совершил  чудо.
И  чтобы  будущие  поколения  не забывали про урок Шаня, камень, который ты,
Римо,  держал  в  руках,  передается  от  поколения  к  поколению.  --  Чиун
доброжелательно улыбнулся. -- Ты все понял?
  --  Мне  очень  жаль, Чиун, но я никак не могу скрыть от тебя, что Шань до
Луны так и не дошел.
  -- Ты не понял, -- печально посмотрел на него старик.
  -- Куда он добрался, так это на Северный Полюс, -- сказал Римо. -- Там как
раз водятся белые медведи. И солнце на  Северном  Полюсе  не  садится  шесть
месяцев кряду -- полярный день. Вот почему там всегда светло.
  -- Ты разочаровал меня, Римо, -- сказал Чиун, подняв с пола камень Мастера
Шаня. -- Буду иметь в виду, что этот урок ты пока не усвоил. Очень печально.
  -- Очень,-- произнес Римо. -- И покончим с этим, только ответь мне на один
вопрос: если Шань дошел-таки до Луны, почему он не признан Великим Мастером?
Ведь в конце-то концов дойти до Луны способен не каждый.
  --  Шань  не  увенчан званием Великого по очень простой причине, -- ровным
голосом ответил Чиун. -- Он женился на китаянке, а так не делают. Не смой он
отчасти свою вину тем, что дошел до Луны, его имя вычеркнули бы  из  истории
Синанджу.
  Зазвонил телефон.
  -- Это Император Смит, -- сказал Чиун.
  -- Откуда ты знаешь?
  --  Очень  просто.  Я  здесь.  Ты здесь. Смит не здесь. Следовательно, это
Смит.
  -- Недурно, -- признал Римо. -- Что еще предскажешь? Чиун прижал пальцы  к
вискам и прищурился, вглядываясь в будущее.
  -- Еще предскажу, кто ответит на этот звонок.
  -- И кто же?
  -- Ты, Римо.
  -- Почему?
  Чиун открыл глаза:
  --  Очень  просто. Потому что я этого не сделаю. Хе-хе. Потому что я этого
не сделаю!
  -- Очень смешно. -- Римо направился к телефону и жизнерадостно  крикнул  в
трубку: -- Смитти, ку-ку!
  -- Римо? -- резко сказал Смит. -- Я звонил Чиуну.
  --  А  дозвонились мне. Но не огорчайтесь так сильно. Просто Чиун в данный
момент на звонки не отвечает.
  -- Что вы делаете в Детройте? Где вы были сегодня в два часа дня?
  -- С Чиуном, на какой-то автомобильной выставке. Смитти, а вы знаете,  что
здесь есть парень, который расхаживает по городу под моим именем?
  -- Римо, я хочу поговорить с Чиуном, -- потребовал Смит.
  Римо перебросил трубку Чиуну, тот поймал ее в воздухе и возгласил:
  --  Привет  вам,  Император  Смит. Ваши страхи безосновательны, потому что
Римо со мной и все в порядке.
  Римо терпеливо слушал только одну сторону диалога: реплики  Чиуна.  Обычно
он  без  труда  даже  с  другого конца комнаты мог уловить весь разговор, но
сейчас Чиун так плотно прижал трубку к уху, что из слов  Смита  до  Римо  не
доносилось ни звука.
  -- Не могу объяснить, -- говорил Чиун. -- Сейчас не могу. Будьте спокойны,
время все расставит по местам. Да. Больше из автомобильщиков никто не умрет.
Я дал слово Мастера Синанджу, чего ж вам больше?
  И, не прощаясь, повесил трубку.
  -- О чем речь? -- спросил Римо.
  -- Это дела Императора.
  -- Снова здорово! Ну же, Чиун. Объясни мне, что происходит.
  Чиун махнул рукой, приглашая Римо присесть. Тот неохотно, но подчинился.
  --  Сын  мой,  ты  веришь  своему Мастеру, который сделал тебя тем, кто ты
есть, или не веришь?
  -- Ты же знаешь, что верю, -- сказал Римо.
  -- В таком случае призываю тебя прислушаться к этой вере.  Император  Смит
хочет,  чтобы  ты  вернулся  в  "Фолкрофт". Подчинись. Я присоединюсь к тебе
через день. От силы через два. Верь мне, Римо. Есть вещи, которых тебе  пока
знать не нужно. Эта -- одна из них.
  -- Я сделаю, как ты скажешь, -- вздохнул Римо.
  --  Вот  и хорошо, -- с облегчением произнес Чиун. -- А теперь иди. У меня
дела.
  -- Надеюсь, Смит поблагодарил тебя за то, что ты  спас  жизнь  этим  двоим
сегодня, когда началась стрельба? -- спросил Римо.
  -- На что мне благодарности? Это была часть моей миссии.
  -- А в чем состоит другая?
  Чиун молча поднялся и спрятал свой лунный камень обратно в сундук.
  Римо,  зная,  что  он  не  ответит,  пошел  к  двери,  но  у самого порога
остановился.
  -- Чиун, это парень с моим именем? Из-за него вы со Смитом сами на себя не
похожи?
  -- Нет, -- ответил Чиун, хотя ему было больно лгать своему ученику.
  Но все было так, как он говорил Римо. Есть вещи, которых лучше не знать.



  Что президент взволнован, Смит понял по выбору выражений.
  -- Какого хрена, Смит, что вы  там  делаете?  Вы  обещали  позаботиться  о
Дрейке  Мэнгене, и что же? Его убивают! А теперь еще, черт побери, покушение
на Ривелла и Миллиса!
  -- Они под присмотром, -- успокоил его Смит. -- Просто произошла неувязка.
  -- Неувязка? Вы там для того,  чтобы  неувязок  не  происходило!  Как  это
случилось?
  -- Я еще не уверен, -- сказал Смит.
  --  Не  уверены?  --  В  голосе  президента  зазвенел металл. -- Вы хотите
сказать, Смит, что не контролируете своих людей? Надеюсь, вы хотите  сказать
не  это,  потому  что  я  уже борюсь с искушением применить крайние меры. Вы
понимаете, о чем я.
  -- Решение за вами, сэр, -- произнес Смит, -- но, думаю, сейчас  это  было
бы  ошибкой.  А  кроме  того,  я  получил  заверения, что больше детройтские
автопромышленники не пострадают.
  -- Между прочим, они не растут на деревьях, --  сказал  президент.  --  Мы
потеряли Мэнгена. Больше я терять не хочу.
  --  Если  у  вас  нет  ко  мне каких-то особых приказаний, сэр, я бы хотел
вернуться к отслеживанию ситуации.
  Со стороны Вашингтона в трубке установилось тяжелое молчание, и  Смит  уже
было  совсем приготовился услышать приказ о расформировании. Но вместо этого
услышал:
  -- Ну ладно,  Смит.  Постарайтесь  как-нибудь  справиться.  Какого  черта!
Сегодня  никого  не  убили,  это уже кое-что. И кто знает, может, завтра все
образуется. Так оно обычно бывает.
  -- Надеюсь, сэр, -- облегченно вздохнул Смит и повесил трубку.
  Может, президент прав, и завтра дела пойдут лучше? Или они  уже  настолько
вышли  из-под  контроля,  что  уже  ничем не поправить? Чиун уверил его, что
детройтский киллер -- это не Римо, но с какой стати Римо  вдруг  оказался  в
Детройте?  Как Римо сумел так быстро найти Чиуна? Что, если они оба работают
на сторону, против Смита?
  Еще одна смерть -- и президент, Смит знал это наверняка,  распустит  КЮРЕ.
Смит  готов.  У  него  припасены  и  таблетка  яда,  которую  он  примет без
колебаний, и гроб, в котором погребут его  тело.  Элементарная  компьютерная
команда  сотрет  весь  архив  КЮРЕ,  а последний приказ, обращенный к Чиуну,
будет: уничтожить Римо и вернуться в Синанджу. После этого от КЮРЕ  и  следа
не останется.
  Впрочем,  один  все-таки  останется.  Довольно  большой.  Америка. И никто
никогда не узнает, что она еще существует только благодаря одному секретному
агентству.
  Тут Смита ледяной вспышкой озарила ужасная мысль. Почему  он  уверен,  что
Чиун,  получив приказ, в самом деле уничтожит Римо? А если нет? И что потом,
ведь Смита не будет рядом, чтобы держать в узде двух самых искусных убийц  в
истории человечества?
  Он пожал плечами и обратился к компьютеру.
  Чиун  пообещал,  что Римо немедленно вернется в "Фолкрофт". Если так оно и
будет, то дела, может быть,  не  столь  безнадежны.  Смит  вызвал  на  экран
информационную  сеть,  где  регистрировались  все  авиабилеты в Детройт и из
Детройта. По экрану побежали имена и места назначения. Завидев знакомое  имя
--  Римо  Кочрен,  --  Смит остановился. Под этим, одним из нескольких своих
псевдонимов,  Римо  подтверждал  готовность  лететь   рейсом   "Детройт   --
Нью-Йорк".
  Хорошо.  Теперь  следует  дождаться,  чтобы  Римо вошел в ворота санатория
"Фолкрофт". Тогда, и только тогда Смит и впрямь поверит,  что  ситуация  под
контролем.
  Римо  домчался  до детройтского аэропорта, отдал ключи от машины клерку за
стойкой проката автомобилей и напомнил, что остальные три принадлежат только
ему в течение следующих трех месяцев и обязаны дожидаться его на стоянке.
  -- На всякий случай, -- пояснил он.
  Затем Римо  купил  билет  до  Нью-Йорка  на  рейс  компании  "Мидвест-норт
сентрал-Макбрайд-Джонсон-френдли эйр", которая до последнего своего слияния,
происшедшего    ровно    пять    минут   назад,   называлась   "Мидвест-норт
сентрал-Макбрайд-Джонсон эйруэйз". Полет отложили на час, чтобы  экипаж  мог
быстренько  дописать на фюзеляже новое имя, так что Римо купил три газеты и,
отбросив страницы с новостями, спортом и бизнесом, углубился в комиксы.
  Он покончил с комиксами, и тут его взгляд упал на первополосный  заголовок
одной  из  газет:  "ПОКУШЕНИЕ НА АВТОПРОМЫШЛЕННИКОВ. В ПОЛИЦИИ НАМЕКАЮТ, ЧТО
ИМЯ ПРЕСТУПНИКА УСТАНОВЛЕНО".
  Римо подобрал страницы с новостями и внимательно изучил их.  В  каждой  из
трех  газет  излагалось  примерно  следующее:  сегодня  около  полудня некто
стрелял в Ривелла и Миллиса, но промахнулся. По утверждению полиции, стрелял
тот же, кто ранее на этой неделе покушался на жизнь Лайла Лаваллета, в обоих
случаях  попавший  на   пресс-конференцию   по   фальшивому   журналистскому
удостоверению.  Хотя  полиция  не  намерена в данный момент обнародовать его
имя, предположительно оно то  же,  каким  преступник  воспользовался,  когда
ранил Лаваллета в "Детройт-плаза".
  Рядом  с материалом о покушении был другой, повествовавший о том, как Лайл
Лаваллет изобрел автомобиль, который  работает  на  топливе,  полученном  из
домашних  отходов, и как Непризнанный Гений Автоиндустрии провозгласил конец
эпохи детройтских бензиносжигателей.
  Римо в ошеломлении опустил газету. Тот, кто стрелял  в  автопромышленников
сегодня, уже совершил покушение три дня назад -- когда Римо был в пустыне --
и  в  первом  случае тоже воспользовался именем Римо Уильямс! Почему Чиун не
сказал ему этого? Что Чиун и Смит пытаются от него скрыть?
  Римо повырывал статьи из газет и сунул их в карман.
  -- Я думал, вы улетаете, -- сказал клерк у стойки проката автомобилей.
  -- Передумал, -- сказал Римо. -- Мне нужна одна из трех моих машин. Ключи,
пожалуйста.
  -- Да, сэр. Не угодно ли еще машину вместо той, что покинет стоянку?
  -- Нет. Двух  оставшихся  вполне  достаточно.  Как  проехать  к  "Америкэн
автос"?
  -- По западному шоссе, там и увидите указатель.
  Кивнув,  Римо,  злой  как черт, покинул аэропорт. Такой злой, что впивался
пальцами в теплый пластик рулевого колеса, будто оно было из  пастилы.  Чиун
солгал  ему. Происходят вещи, которые явно касаются его, Римо, а Смит и Чиун
-- оба -- морочат ему голову!  Но  что,  что  именно  происходит?  Кто  этот
стрелок, на что ему чужое имя? А ведь Римо мог запросто поймать его сегодня,
не вцепись Чиун в лодыжку.
  Он  сосредоточился,  пытаясь  вспомнить  лицо этого человека. Что-то в нем
было узнаваемое, в этом лице... в глазах. Где он видел такие глаза раньше --
темные, глубоко посаженные, мертвые?
  И он вспомнил. Он видел такие глаза, глядясь в зеркало, когда брился.
  Римо гнал по Эдсел-Форд-паркуэй. К черту  Чиуна!  К  черту  Смита!  Что-то
происходит, и Римо сейчас сам выяснит, до какой степени это его касается.
  Одну  деталь  газеты  описали неправильно. Все три утверждали, что стрелок
метил сразу в обоих, Ривелла  и  Миллиса,  но  Римо  был  там  и  видел  все
собственными глазами. Он видел, как стрелок встал в стойку, видел траекторию
полета пуль и знал, что намеченной целью был Джеймс Ривелл. Стрелок, который
ранил  Лайла  Лаваллета  и  убил  Дрейка Мэнгена, метил в Джеймса Ривелла. В
списке остался только Хьюберт Миллис. Римо хотелось  еще  раз  взглянуть  на
стрелка.  Все, что ему требовалось теперь, это найти Хьюберта Миллиса, стать
его тенью и выждать.
  Хорошо бы не слишком долго.
  В санатории "Фолкрофт" Смит, взглянув на  часы,  понял,  что  самолет,  на
который  зарезервировал  себе  билет  Римо,  десять  минут  как  вылетел  из
Детройта. Он позвонил в Нью-Йорк и заказал лимузин -- встретить и  доставить
в Рай, штат Нью-Йорк, пассажира по имени Римо Кочрен.
  Покончив  с  этим, он налил себе из охладителя воды в бумажный стаканчик и
устроился перед  компьютером  просмотреть  последние  новости.  Сбор  данных
продолжался круглосуточно со всех информационных сетей -- агентств новостей,
радио-  и телепрограмм. Смит запрограммировал службу так, чтобы та подбирала
сообщения по определенным ключевым словам и  по  темам,  интересующим  КЮРЕ.
Разоблачения коррумпированных политиков шли под ключевым словом "коррупция".
Сообщения  о  поджогах  можно  было просмотреть, набрав на клавиатуре только
одно слово -- "поджог".
  Постоянно растущий файл помогал Смиту быть  всегда  готовым  к  тому,  что
какая-нибудь  вялотекущая  история  в  один  день вдруг может стать вопросом
первостатейной важности для КЮРЕ. И  когда  это  происходило  и  все  другие
возможные  способы  разрешения  ситуации  оставались неэффективны, вступал в
действие Римо Уильямс. Лощинный Насильник представлял собой  как  раз  такой
случай.  В  том,  что  он  виновен,  сомнений  не  было  никаких, но процесс
установления личности, следствия и суда столь протяженны во  времени,  столь
зависимы  от разных случайностей, что, пока они длились, могло бы пострадать
еще множество других ни  в  чем  неповинных  людей.  Римо  предотвратил  эти
напрасные потери.
  Смит  просматривал  новости  очень  быстро. Он ничего не записывал, хотя и
заметил в последнее время, что память его стала не так остра, как раньше,  и
что пометки пошли бы на пользу. Но делать их было небезопасно, и он напрягал
память.
  Дойдя до ряда сообщений о покушениях в Детройте, Смит потянулся к клавише,
которая  бы  их перелистнула, но был остановлен боковым значком перекрестной
ссылки:
  СМ. ФАЙЛ э 00334
  КЛЮЧ: РИМО УИЛЬЯМС
  Смит отхлебнул воды, недоумевая, в какую бы это ссылку могло занести Римо.
  Когда же увидел, в какую, вода пошла не в то горло, целая минута  ушла  на
то,  чтобы  прокашляться,  и  только  потом  он оказался в состоянии считать
информацию с экрана.
  Она пришла из  Ньюарка,  Нью-Джерси,  и  была  датирована  четырьмя  днями
раньше.
  Полиция  все  еще  расследует  убийство неопознанной женщины, тело которой
прошлой ночью было обнаружено на Уайлдвудском кладбище.
  Женщина, примерно пятидесяти  пяти  лет,  была  найдена  распростертой  на
могиле.  Вскрытие  показало, что она была с близкого расстояния застрелена в
сердце из пистолета 22-го калибра. Из тела извлечены три пули.
  Вызывает удивление отсутствие документов при пострадавшей, хотя внешне она
ухожена, хорошо одета, и, по  данным  вскрытия,  состояние  ее  здоровья  до
гибели   было   удовлетворительным.   Возле   тела   найден  букет.  Полиция
подозревает, что на женщину напали, когда она  возлагала  цветы  на  могилу.
Предварительное  расследование  показало,  что  ближайшая  к  месту действия
могила принадлежит Римо Уильямсу, в  прошлом  офицеру  полиции  из  Ньюарка,
более десяти лет назад казненному за убийство мелкого торговца наркотиками.
  Все усилия установить личность женщины путем опроса друзей и родственников
покойного  Римо  Уильямса  оказались  безрезультатны.  Согласно  полицейским
источникам, у Уильямса семьи не было.
  Полиция подозревает, что мотивом убийства могло быть ограбление.
  Смит выключил компьютер. Этого просто не может быть.  Сначала  в  Детройте
появляется  киллер,  выступающий под именем Римо. Потом, после стольких лет,
кто-то вдруг является на его могилу. За все время  с  тех  пор,  как  в  нее
опустили  гроб,  ни  одна  душа не остановилась отдать дань памяти покойного
полицейского. Смит  твердо  знал  это,  потому  что  кладбищенский  рабочий,
считавший,  что работает на социологический центр, ежемесячно собирал данные
о посещаемости  некоторых,  обусловленных  заранее,  могил.  Центра  такого,
конечно,  в  природе  не  было,  и отчеты окольными путями поступали в КЮРЕ.
Каждый месяц в них отмечалось, что посетителей на могиле  Римо  Уильямса  не
было.
  И теперь это!
  Кем  могла  быть  эта  женщина?  Подружкой,  у которой вдруг всколыхнулись
сентиментальные воспоминания? Сомнительно. Слишком стара. Достаточно  стара,
чтобы быть ему матерью.
  --  Мать  Римо!  --  хрипло прозвучал шепот в кабинетной тиши, -- О, Боже!
Время пошло вспять!
  На территорию большой загородной стройки будто по  воздуху  вплыла  черная
машина.  Лишь  мягкое  шуршание  шин по треку предупредило о ее приближении.
Стояли предвечерние  сумерки.  Рабочий  день  был  окончен.  Подъемный  кран
фантастическим кровососом приник к скелету полувозведенного здания.
  Черная  машина  с  затемненными стеклами объехала вокруг крана, прежде чем
остановиться нос к носу с  другой  машиной,  приехавшей  раньше.  Золотистой
дугой  мелькнул  окурок,  отброшенный  человеком  со шрамом на правой скуле,
который в ожидании стоял, опершись на крышу своего автомобиля.
  -- Уильямс, -- донесся сквозь закрытые окна брюзгливый голос.
  Тот приблизился к машине. Благодаря сегодняшней презентации он узнал в ней
"дайнакар" Лаваллета. Значит, его наниматель не свистел, когда говорил,  что
увел одну из моделей.
  -- В чем дело? -- спросил стрелок.
  --  Чем  вы,  по-вашему,  занимались  сегодня? -- сердито спросил голос из
"дайнакара".
  -- Пытался выполнить свой контракт.
  -- Кто вас просил? Вы могли все испортить.
  -- Что и вправду все портит, так это когда вы пудрите мне мозги,  и  я  не
знаю, в какую сторону поворачиваться!
  -- О чем вы?
  --  Сегодня,  к  примеру, я бы сделал Ривелла, если б тот старый китаец не
оттолкнул его. Тот самый китаец, который вчера ввалился в  окно  в  квартире
Мэнгена. Кто он, черт побери, такой?
  --  Не  знаю, -- ответил голос из глубины "дайнакара". Наступило молчание,
потом голос сказал: --  Зато  знаю,  что  сегодняшней  стрельбы  не  было  в
разработанном  мной  сценарии,  а вы должны ни на йоту не отступать от него!
Импровизация -- удел дилетантов.
  -- Не терплю, когда меня называют дилетантом! -- тихо произнес стрелок.
  -- Правила состоят в следующем. Вы убираете их по порядку,  только  одного
за раз. Никакой спешки. Никаких выстрелов в голову.
  -- Скажите тогда, кто из них нужен вам первым.
  --  Попробуйте Миллиса, -- сказал голос. -- Ривелл напуган до смерти, да и
Лаваллет от страха ни жив ни мертв. Так что -- Миллис.
  -- О'кей, -- сказал стрелок со шрамом.
  "Дайнакар", резво дав задний ход, развернулся и уплыл со стройки.  Что  бы
там писаки ни говорили, это не машина, а привидение, подумал стрелок.
  Он  уселся  за  руль  своей  и,  выжидая  положенные  пять минут, закурил.
Сигарета показалась ему невкусной. Десять лет, как он бросил курить, но  эта
работенка его прямо достала. Все не в радость с тех пор, как не стало Марии.
То  донимают  воспоминания,  то  ее лицо так и стоит перед глазами. Когда-то
давно она была такой нежной, такой прекрасной!
  И еще кое-что не давало ему покоя. С  самого  начала  он  заподозрил,  что
нанял  его конкурент Лаваллета, и теперь подозрение переросло в уверенность.
Такое расстройство нервов из-за стрельбы на демонстрации  "дайнакара"  могло
объясняться единственно тем, что наниматель сам там присутствовал.
  На  этот  раз  ему велено убрать Хьюберта Миллиса из "Америкэн автос". Что
отсюда вытекает? То, что он  киллер  по  контракту  с  Джеймсом  Ривеллом  и
сегодня едва не убил своего нанимателя.
  Неудивительно,  что  седок  "дайнакара" сдрейфил. Будет ему уроком. Впредь
пусть играет в открытую.
  Но кто этот чертов китаец? На кого работает он?
  И еще у стрелка возникло ощущение, что сегодня старик был не один. Но лица
того, второго, он не заметил.
  Плевать. Если кто-то из них объявится или снова встанет на  его  пути,  он
пришьет их и не задумается, если придется пальнуть в голову.



  Над  Великими  озерами  неторопливо  садилось  солнце.  С  озера  Эри веял
прохладный бриз. Листва на деревьях подумывала  о  том,  что  пора  желтеть.
Дети,  которым  до  школы  оставалось  несколько недель, забыли о играх. Час
веселья прошел; жизнь входила в  будничную  колею,  и  люди  в  своих  домах
ужинали,  собираясь  посвятить  вечер  просветительному воздействию вечерних
новостей. Умиротворенное предосеннее настроение снизошло на городок Инкстер,
расположившийся в непосредственной близости от Детройта.
  Если не  считать  завода  "Америкэн  автомобиле",  который  выглядел,  как
военная база в полной боевой готовности.
  Последнее  слово  техники,  только  что  сошедшие  с  конвейера  "Америкэн
Вистас",   "Штурмовики"   и   фургоны   "Морская   пена"   плотно   окружили
заводоуправление. Одно кольцо машин внутри гудящей от тока ограды высотой 20
футов, другое -- снаружи.
  Шесть  блокпостов,  каждый  в  тридцати  ярдах  от  другого,  держали  под
контролем единственный подъезд к главным воротам,  а  территория  управления
кишела  охранниками  "Америкэн  автос"  в  зеленой  форме,  которые  рыскали
повсюду, нянча в руках полуавтоматические винтовки.
  Смотрится очень внушительно, думал Хьюберт Миллис,  глядя  на  эту  бурную
деятельность  из  окна  своего  кабинета  на  верхнем этаже корпуса, торчком
вознесшегося  в  самом  центре  административного  комплекса.   Сердце   его
преисполнилось  гордости  от  готовности,  с какой выстроилась ему на защиту
продукция "Америкэн автос".
  --  Сто  процентов  надежности,  --  довольно  произнес  начальник  отдела
безопасности  компании,  молодой  человек  в  опрятном  коричневом  костюме,
обладавший редким даром к анализу систем безопасности.
  С такими способностями -- прямая дорога в ЦРУ, но "Америкэн автос" платила
ему столько, сколько в Вашингтоне он бы сроду не заработал.
  Миллис рассеянно кивнул и повернулся к телевизору. Только  что  закончился
120-секундный  выпуск  международных,  национальных  и  спортивных новостей,
увенчанный прогнозом погоды. Сейчас начнется двадцатиминутный обзор новостей
автоиндустрии. Миллис, коренастый мужчина  с  нервической  привычкой  ломать
руки, завидев на экране Лайла Лаваллета, включил звук.
  --  По  мнению  автомобильных  экспертов  --  говорил  ведущий,  --  Лайлу
Лаваллету может быть предложено возглавить  "Нэшнл  автос".  Это  --  прямое
следствие  трагической  гибели Дрейка Мэнгена, застреленного в квартире мисс
Агаты Баллард, с мистером Мэнгеном предположительно не знакомой.
  -- Как же! Прекрасная незнакомка! -- взорвался Миллис. -- Да Дрейк  трахал
ее  добрых  три  года!  --  Тут  он  вспомнил,  что  в кабинете присутствует
охранник, и пробормотал: -- По крайней мере, мне так говорили. Что-то  вроде
этого.
  Ведущий  продолжал  пересказывать, что говорят эксперты. Говорили же они о
том,  что  новый  "дайнакар"  Лаваллета  может   оказаться   самым   большим
потрясением  Детройта  со  времен  Генри  Форда.  Еще говорили о том, что из
"Нэшнл автос" подумывают, не пригласить ли  Лаваллета  возглавить  компанию,
чтобы держать под контролем развитие "дайнакара". А также говорили о том, не
последуют  ли  этому  примеру  "Дженерал  автос"  и  "Америкэн  автомобиле",
особенно если "зеленый" киллер продолжит свою атаку на автопромышленников.
  Говорили эксперты еще о многом другом, но Хьюберт Миллис этого не услышал,
поскольку с возгласом: "Бред собачий!" -- выключил телевизор.
  -- Все мы в свое время повыгоняли этого чертова Лаваллета, потому  что  он
--  вонючее  пустое  место.  Отдать компанию недотепе? Ну уж нет! Мало будет
одного несчастного киллера, чтобы заставить меня пойти на это! -- Он подошел
к окну и посмотрел на множество машин, заполнивших собой заводскую  стоянку.
-- Уверены, что все перекрыто?
  -- Муха не пролетит, мистер Миллис.
  --  Похоже,  вы правы, Лемминге. Знаете, мне кажется, сверху это выглядело
бы более  художественно,  что  ли,  если  б  вы  там  внизу  воспользовались
различными моделями нашего парка. Неплохая была бы идейка для рекламы.
  -- Мы так и сделали, -- сконфужен но признался Леммингс.
  -- Да ну?
  Миллис   еще  раз  посмотрел  вниз  сквозь  тройной  толщины  стекло.  Все
выстроенные кольцом машины выглядели одинаково. Он платит  своим  дизайнерам
шестизначные   суммы,  чтобы  они  делали  продукцию  "Америкэн  автомобиле"
узнаваемой с первого взгляда, и вот результат!
  -- Все одинаковые, -- подытожил Миллис.
  -- Я  считал,  так  оно  и  задумано,  --  сказал  Лемминге.  --  Массовое
производство и все такое.
  --  Но  они  абсолютно одинаковые! Странно, что раньше я не обращал на это
внимания. Что, модели других компаний тоже не различить?
  -- Да, сэр. Еще больше, чем наши.
  -- Ну, тогда ладно. Значит, мы по-прежнему флагман индустрии. Это я люблю.
Эй! Это еще что такое?
  -- Сэр?
  -- У ворот что-то происходит. Узнайте, что там.
  Лемминге схватился за телефон и позвонил на пост у ворот.
  -- Что там у вас случилось, ребята? -- спросил он.
  -- Тут один тип попытался пройти в ворота, мистер Леммингс.
  -- Что ему надо?
  -- Говорит, хочет видеть мистера Миллиса. И слышать не хочет, что  нельзя,
-- сказал охранник.
  -- Так в чем проблема? Прогоните его, и все тут.
  -- Никак не выходит, сэр. Он отнял у нас оружие.
  Леммингс  посмотрел  в  окно  вовремя,  чтобы  увидеть,  как  летят  через
высоковольтную ограду сначала  стрелковая  винтовка,  потом  автомат.  Засим
последовали  разнообразные  пистолеты  и  полицейские  дубинки.  Тут настала
очередь радиотелефона, и трубка в руке Леммингса смолкла.
  -- Похоже, у ворот серьезная заварушка, мистер Миллис.
  -- Сам вижу, -- сказал Миллис. -- Наверно, группа захвата. Господи, может,
этот стрелок из какой-то террористической банды?
  Тут в воздухе над оградой возникло еще нечто. Вернее,  некто  --  мужчина,
который с такого расстояния выглядел нельзя сказать, чтобы внушительно.
  --  Это  не  группа  захвата,  -- сказал Леммингс. -- Всего лишь костлявый
парень в футболке.
  -- Как он преодолевает забор? Вскарабкивается или прыгает?
  -- Не могу сказать, сэр, да это и неважно. Сейчас коснется высоковольтного
провода наверху, и ему конец.
  Костлявый приземлился на венчающий ограду оголенный электрический провод и
замер там, превосходно держа равновесие. Ничего не произошло.
  -- Почему же он жив? -- спросил Миллис.
  -- Видимо, потому, что знает, что делает, сэр. Удар тока смертелен  только
в том случае, если человек, прикасающийся к нему, заземлен.
  -- Заземлен, не заземлен -- этого я не понимаю. Для этого у нас есть отдел
электрического оборудования, -- пробурчал Миллис. -- Я думал, если потрогать
оголенный провод, то сразу убьет.
  --  Вы  когда-нибудь  видели,  как сидят голуби на третьем рельсе в метро,
сэр? Тот же случай.
  -- Я в метро не езжу. У меня шесть машин, все похожи одна на другую.
  -- Ток не опасен для человека, который к нему  прикасается,  до  тех  пор,
пока человек, находясь в контакте с током, не коснется другого предмета.
  --  Но  ведь  не  может же он торчать там вечно? Циркач какой-то. Может, в
этой банде все террористы -- канатоходцы, акробаты и прочее?
  -- Пока что он здесь один, -- сказал Лемминге, и в  этот  момент  человек,
балансировавший  на оголенном проводе, подпрыгнул и как бы поплыл по воздуху
к земле -- тем же волшебным образом,  как  поднимался  на  ограду  с  другой
стороны.
  --  Пора  его остановить, -- пробормотал Леммингс и набрал номер основного
поста безопасности.
  Хьюберт Миллис смотрел, как человек в черной  футболке  бежит  по  газону,
отделяющему  административный  корпус  от  первой  линии  обороны. Крошечное
облачко пыли взлетело у его ног. Потом другое. Но он все бежал.
  -- Что там у вас за охрана? В бегуна попасть не могут!
  -- Они стараются, -- сказал Леммингс. -- Что там у вас такое? -- заорал он
в трубку. -- Мазилы!
  -- Погодите, -- сказал Миллис. -- Он, кажется, уходит.
  Лемминге ринулся к окну. Тощий в черной футболке сделал  разворот  на  180
градусов.  Тучки  пыли  еще клубились у его ног, по-прежнему без всякого для
него вреда, но теперь он определенно бежал в противоположном направлении.
  Высоко   подпрыгнув,   он    красивой    дугой    поднялся    до    высоты
электрифицированного  забора,  на  этот  раз  не  сделав остановки, в полете
миновал его высшую точку, приземлился с  наружной  стороны  и  без  задержки
побежал дальше.
  --  Мы  его  отпугнули, -- радостно сказал Лемминге. -- Мои люди отпугнули
его!
  -- Может, оно и так, -- произнес Миллис. -- А может, и не так.  Я  смотрел
на  него  в тот момент, когда он развернулся. Он смотрел вон на то здание по
ту сторону шоссе, словно что-то  привлекло  его  внимание,  и  он  переменил
планы.
  --  Прошу  прощения, сэр, но это как-то нелогично. Очевидно, что его целью
были вы. Он не стал бы поворачивать обратно, пройдя половину пути.
  -- Да? Тогда почему он бежит к тому зданию? -- поинтересовался Миллис.

  Римо Уильямс с легкостью преодолел посты охраны у  "Америкэн  автос".  Как
все  воины, привыкшие рассчитывать больше на оружие, чем на свои собственные
силы, обезоруженные, охранники сделались совершенно беспомощны.
  Ограда тоже была  пустяк.  Волосы  на  предплечьях  Римо  ощутили  течение
электрического  тока  прежде,  чем  он  разумом это понял. Несколько секунд,
проведенных им на вершине ограды, позволили сделать  рекогносцировку,  а  уж
потом,  на  земле, ничего не стоило уворачиваться от пуль внутренней охраны,
боявшейся перестрелять друг друга.
  Римо знал, что Миллиса следовало искать на верхнем этаже  самого  высокого
корпуса,  но  как раз на бегу к этому зданию уголком глаза он приметил блеск
чего-то еще.
  На крыше здания, расположенного за  территорией  комплекса,  отразилось  в
каком-то стеклышке заходящее красное солнце.
  На  крыше  прятался  человек. Даже с расстояния в пятьсот ярдов Римо узнал
его -- это был человек со шрамом, которого он видел сегодня днем  и  который
сейчас приник к оптическому прицелу винтовки.
  И  поскольку  Хьюберт  Миллис  интересовал Римо только как нить к стрелку,
называвшему себя Римо Уильямсом, он развернулся и направился  разбираться  с
типом, который спер у него имя.
  Оптика   снайперской   винтовки  работала  идеально.  Хьюберт  Миллис  был
отчетливо виден в прицел. Ухохочешься. Столько сил ухлопать  на  обеспечение
безопасности  и  не  подумать  о  том,  что  снайпер  может  свить гнездо за
территорией комплекса!
  Сидя на корточках,  стрелок  видел,  как  Миллис  встревоженно  говорил  с
подчиненным,  как  возникла  у  ворот  какая-то  неразбериха.  Плевать!  Еще
несколько минут и -- конец.
  Он закрыл оптический прицел.  Достал  из  открытого  кейса  дополнительные
детали,  превращавшие "беретту-олимпик" в стрелковое ружье. Ввинтил складной
приклад, растянул его и приложил к плечу, проверить, ловко ли. Отлично!
  Затем он насадил на дуло держатель, в который, как  по'  маслу  и  плотно,
вошел ружейный ствол. И наконец заменил патронную обойму, чтобы годилась для
сверхдлинных пуль 16-го калибра.
  Под  конец  он  старательно  проверил, все ли соединено прочно и до упора.
Вскинул ружье к плечу и приник к прицелу.
  В поле  зрения  оказалась  входная  дверь  управления  компании  "Америкэн
автос".
  Он  поднял  дуло так, чтобы увидеть небо, затем медленно опустил его, пока
не остановился на уровне верхнего этажа  административного  корпуса.  Миллис
все еще был там, разговаривал с кем-то. Хорошо.
  Стрелок  глубоко вдохнул и мало-помалу осторожно усилил давление на курок,
для пущей гладкости первого выстрела. Нужно, чтобы второго не потребовалось.
Он тщательно прицелился в грудь Миллиса.
  Тут вдруг его с силой двинуло в плечо ружейным прикладом, откинув назад.
  Придя в себя, он понял, что  сидит,  а  его  любовно  собранное  ружье  на
несколько  футов  отлетело в сторону. Да что такое?! Ведь он даже выстрелить
не успел!
  Он поднялся на ноги, нагнулся за ружьем. Вроде цело.  Нет.  Погоди.  Вдоль
ствола  прочертилась  царапина,  а вот и обломок камня на гравийном покрытии
крыши. Раньше его тут точно не было. Он поднял  обломок.  Нет,  это  был  не
камень,  а  кирпич,  причем  точно  того цвета, что и стены здания, на крыше
которого он находился.
  Значит, кто-то бросил его. Но кто? Как? На крыше не было ни души, а других
зданий в такой  близости,  чтобы  добросить  камень,  нет.  Кроме  того,  он
определенно  помнит,  что  ствол  подбросило  вверх.  Значит, камень бросили
снизу. Но это невозможно! Он на крыше двадцатиэтажного здания!
  Тем не менее он перегнулся через парапет и посмотрел вниз.
  Он увидел человека. Вернее, что-то фантастическое в  человеческом  облике.
Оно взбиралось по совершенно ровному отвесному фасаду здания, чудом цепляясь
за швы между кирпичами. При этом оно не просто карабкалось, оно стремительно
продвигалось вверх.
  По  мере  приближения  лицо  существа  виделось  все отчетливей. Оно часто
поднималось вверх, чтобы взглянуть на стрелка, и тот узнал человека, который
на  презентации  "дайнакара"  побежал  к  старому  китайцу,  когда  началась
стрельба.
  Что  он  тут  делает? Впрочем, какая разница? Он прицелился в белое лицо и
выстрелил.
  Тот прекратил подъем  и  прыгающим  пауком  отскочил  в  сторону.  Промах.
Стрелок  выстрелил  снова.  На этот раз его цель отскочила в другую сторону.
Даже больше, чем на прыжок, это походило на перелет, и стрелок в самом  деле
заметил,  как  существо  зависло в воздухе на ту долю секунды, которой глазу
наблюдателя хватило, чтоб ухватить движение. Затем существо снова приникло к
стене и возобновило подъем.
  Стрелок не торопясь  взял  его  на  мушку  опять.  На  этот  раз  существо
остановилось,  ребром  ладони  отбило  от  стены  кусок  кирпича  и небрежно
швырнуло его вверх. Осколок угодил стрелку в плечо. Это был совсем небольшой
осколок, размером с гальку, но удар был такой  силы,  что  стрелка  откинуло
футов на двенадцать назад и на ногах он не удержался.
  Не успел он подняться, как человек оказался уже на крыше.
  --  Так-так-так,  мистер  Окружающая  среда, а также четверг и пятница, --
сказал Римо. -- А я-то вас все ищу! Клуб защитников  утконосов  поручил  мне
вручить вам награду.
  Стрелок оглянулся в поисках "беретты". Она оказалась слишком далеко, чтобы
дотянуться,  а другого оружия у него при себе не было. Другого он никогда не
носил: не было нужды.
  Римо подошел к нему. Стрелок почувствовал, как его поднимают и  ставят  на
ноги  с  такой  силой  и скоростью, что кровь отлила от головы. Когда зрение
прояснилось, он увидел, что смотрят на  него  поразительно  знакомые  глаза.
Глаза холодной смерти.
  --  Ну  так давай свою награду и отпусти с Богом, -- ухмыльнулся стрелок и
поднял руки, сдаваясь.
  -- Стариков мы уважаем, -- сказал Римо. -- Первый ход твой. Как твое  имя?
Настоящее имя?
  -- Уильямс, Римо Уильямс.
  -- Сдается мне, это ответ не вполне искренний, -- осуждающе сказал Римо, и
стрелок снова растянулся навзничь с разрывающимся от боли правым плечом.
  Римо улыбался ему сверху.
  -- Будет еще хуже, приятель. Быстро. Имя!
  Стрелок покачал головой.
  -- Римо Уильямс, -- сказал он. -- Возьми в бумажнике удостоверение.
  Рывком  оторвав карман, Римо извлек оттуда бумажник. Там были водительское
удостоверение, карточка соцобеспечения, три кредитные  карточки  и  карточка
донора внутренних органов.
  Все они были на имя Римо Уильямса. Карточку донора Римо порвал.
  --  Эта  наверняка  не  понадобится.  Твои  внутренности  будут  не  в том
состоянии, чтобы поднять ажиотаж на медицинской бирже.
  -- Не понимаю, почему ты мне не веришь, -- сказал самозванец.-- Я --  Римо
Уильямс. Что в этом такого особенного?
  -- То, что это мое имя, -- сказал Римо.
  Стрелок пожал плечами и, несмотря на боль в плече, попытался улыбнуться.
  --  Кто  знает?  Может,  мы  родственники. Я -- из Ньюарка. Не того, что в
Огайо. В Нью-Джерси.
  Римо вдруг пошатнулся.
  -- Я тоже оттуда, -- тихо проговорил он.
  -- Может, мы в родстве, -- сказал стрелок и встал на ноги.
  Боль в плече утихла. Он покосился на "беретту".
  -- Я сирота, -- сказал Римо. -- По крайней мере, всегда думал, что сирота.
  -- Когда-то у меня был сын, -- сказал стрелок, все еще косясь на оружие, и
сделал к нему шажок. -- Но мы с женой развелись, и больше я его  никогда  не
видел. Ты как раз примерно его возраста.
  -- Нет, нет! -- потряс головой Римо. -- Так не бывает!
  -- Конечно, не бывает, -- сказал стрелок. -- Просто совпадение. Мы с тобой
всего  лишь  два случайно встретившихся парня из сорока или пятидесяти тысяч
Римо Уильямсов, проживающих в Ньюарке, штат Нью-Джерси.
  Он сделал еще два шажка по направлению к "беретте". Было  ясно,  что  его,
так  сказать,  собеседник  в  упор ничего не видит: в темном тревожном взоре
застыло ошеломление.
  -- Фантастика, -- сказал Римо. -- А ведь Чиун велел мне держаться от  тебя
подальше. Наверно, он знал.
  -- Как пить дать, -- сказал стрелок. Чиун -- это, наверно, тот престарелый
китайский  фокусник,  который  путается у него под ногами. -- Но кровь, она,
знаешь, не водица. Теперь мы с тобой вместе. Сынок.
  Он как бы мимоходом  поднял  "беретту".  Ноль  внимания.  Парень  даже  не
шелохнулся.
  --  Смит,  наверно,  тоже.  Они  оба знают. Они оба старались сделать все,
чтобы мы не встретились. Чтобы я не узнал правды.
  -- Точно, -- сочувственно вздохнул стрелок. -- Оба  знали,  но  понимаешь,
сынок, семью так просто не разлучить.
  Ну  теперь-то мы вместе! Погоди, тут у меня есть еще работенка. Вот сейчас
кончу, и мы свободны.
  Взгляд Римо вдруг прояснился.
  -- Ты профессиональный убийца, -- сказал он.
  -- Работа есть работа, -- вздохнул стрелок.
  -- В некотором роде я тоже этим занимаюсь, -- произнес Римо.
  -- Наверно, это у нас семейное, сынок. Вот погоди,  сейчас  твой  старикан
покажет тебе класс.
  Стрелок  подошел к парапету и поднял винтовку к плечу. Может, еще выгорит,
подумал он. Хорошо б побыстрее.
  -- Я не могу этого допустить, -- сказал Римо.
  Стрелок положил палец на курок.
  -- Вот мы сейчас поглядим, водица кровь или не водица, -- прошептал он.



  Сержант Дэн Ковальски развел руками.
  --  Двадцать  три  года  беспорочной  службы,  и  вы  уволите  меня  из-за
пустяковой канцелярской ошибки?
  --  Нет,  -- ответил лейтенант, -- я не сказал, что тебя уволят. Я сказал,
могут уволить.
  -- Из-за такой-то фигни? Вот как  теперь  в  Ньюарке  относятся  к  лучшим
работникам? Ну ничего, я еще поговорю об этом в нашем чертовом профсоюзе!
  Ковальски  негодовал  так,  что  в  окнах  полицейского участка дребезжали
стекла. Лицо его сделалось свекольного цвета.
  Чтобы не  привлекать  лишнего  внимания,  лейтенант  по-отечески  приобнял
трясущегося Ковальски за плечи и повел в туалет.
  --  Послушай, Дэн, -- сказал он, как только они остались одни. -- Запрос у
тебя лежал со вчерашнего  дня.  Почему  ты  не  отослал  данные  сразу,  как
просили?
  --  Потому  что  запрос  был  не  по  форме! Без второго экземпляра, чтобы
подшить в дело, понятно? -- Он вытащил из кармана порядком изжеванный листок
бумаги и потряс им в воздухе. Голос его дрожал не меньше  бумажки.--  Видишь
писульку?  Запрос  называется!  Даже  без  резолюции! Кто его, спрашивается,
утвердил?
  -- Я это понимаю, -- сказал лейтенант. --  И  ты  это  понимаешь.  Но  мне
устроил  головомойку  капитан,  которому  намылил  шею майор. Мне показалось
даже, что и майору порядком досталось от кого-то повыше.
  -- Из-за поганых баллистических данных? Из-за поганого убийства Джейн До?
  -- Ладно, Дэн, уймись. Я этого не понимаю, ты этого не понимаешь, но давай
с этим делом покончим и будем себе жить дальше, а?
  -- Хорошо. Я его отошлю. Но тут чем-то попахивает.
  -- Вот пусть и попахивает где-нибудь в другом  месте.  Отошли,  и  дело  с
концом.
  Сержант  Ковальски  пошел в архив, оформил запрос, и служащий в хаки выдал
ему бланк баллистической экспертизы, озаглавленный "Джейн До, э 1708".
  Бланк был помятый, и Ковальски вполголоса ругнулся. Он по опыту знал,  что
помятые бумаги имеют свойство намертво застревать в факсе.
  Так  что  сержант  сделал  ксерокопию  бланка,  вернул  оригинал в архив и
направился к факсу.
  Машинка помещалась на столе,  была  напрямую  присоединена  к  телефону  и
использовалась -- за исключением случаев, когда надо было срочно созвониться
с  букмекером,  --  только  для  передачи сообщений между всеми полицейскими
управлениями страны. В систему также  входило  и  ФБР,  и  это  было  чистое
наказание, потому что фебеэровцам вечно подай все немедленно.
  Но  то, с чем он возился сейчас, было почище ФБР. Может, это дело лап ЦРУ?
Но на  запросе  ни  слова  о  том,  кому  предназначается  документ.  Только
телефонный  номер, а, видит Бог, это против правил -- вот почему Ковальски и
не ответил на запрос немедленно.
  Он набрал номер. Звонок едва отзвучал,  как  трубку  подняли,  и  холодный
голос произнес:
  -- Передавайте.
  --  Наверно,  я  ошибся номером, -- пробормотал Ковальски, зная, что любой
правительственный служащий, подняв трубку, сразу представится.
  -- Не кладите трубку. Назовите себя, -- приказал голос.
  -- С кем вы, по-вашему, разговариваете? -- возмутился  Ковальски.  --  Это
полиция!
  --  К  тому  ж  вы еще и опоздали, -- укорил холодный голос. -- У вас есть
данные?
  -- Да.
  -- Передавайте немедленно, -- велел голос.
  -- Ладно, ждите, -- сказал Ковальский,  решив,  что  все-таки  попал  куда
надо.
  Он  вставил  отчет  в  прорезь  над  вращающимся цилиндром, нажал кнопку и
положил телефонную трубку.
  Цилиндр провернул вместе с собой бланк отчета.  Как  эта  штука  работает,
Ковальский  не  разумел,  но  принимал как должное, что содержание бланка по
телефонным проводам перенеслось  к  такой  же  машинке,  из  которой  сейчас
выползает точная копия оригинала.
  Когда цилиндр остановился, Ковальски поднял трубку и спросил:
  -- Ну как, получили?
  -- Получили. До свидания.
  -- Эй, погодите секунду!
  -- Нет у меня секунд, -- отрезал холодный голос и дал отбой.
  -- Чертовы цеэрушники, -- проворчал Ковальски.
  В  санатории  "Фолкрофт"  доктор Харолд У. Смит положил полученный факс на
стол  рядом  с  тремя  подобными  же  документами.   Те,   тоже   отчеты   о
баллистических  экспертизах,  были  получены  из ФБР, а фигурировавшие в них
имена принадлежали Дрейку Мэнгену, Агате Баллард и Лайлу Лаваллету.
  Все отчеты имели сходство по нескольким параметрам. Мэнген и его любовница
были застрелены, а Лаваллет ранен пулями 22-го  калибра,  вообще-то  говоря,
нетрадиционного  для такого рода убийств. Если, конечно, не брать убийства в
толпе. Когда убивают в толпе, с близкого расстояния, особенно если убийца  и
жертва  на  дружеской ноге, 22-й калибр очень удобен -- такой пистолет можно
легко спрятать в рукаве.
  Смит до конца просмотрел отчеты. Он достаточно понимал в баллистике, чтобы
разобраться, что к чему. Ствол любого оружия обработан  так,  чтобы  придать
выпущенной  из него пуле вращение, чем увеличивается ее устойчивость. Однако
следствием этого являются пометки, которые ствол оставляет на выпущенной  из
него  пуле.  Как  отпечатки  пальцев,  они  неповторимы  и  с  неизбежностью
указывают, из какого оружия был произведен выстрел.
  Смит, запрашивая результаты баллистических экспертиз,  играл  вслепую.  Не
было  причин  думать,  что  есть  какая-то связь между убийством неизвестной
женщины  на  всеми  забытой  могиле  Римо  Уильямса  и  внезапной  эпидемией
покушений  на детройтских автопромышленников, однако же одномоментность этих
событий все-таки наводила на мысль о необходимости некоторых изысканий.
  Отчеты ФБР были получены  незамедлительно.  Нью-аркский  задержался  из-за
некомпетентности  исполнителя.  Однако  теперь  все  четыре бок о бок лежали
перед ним на столе, о чем оставалось только пожалеть,  потому  что,  похоже,
воплощались наяву самые страшные кошмары Смита.
  Ибо   отчеты   баллистической   экспертизы   с   неоспоримой  уверенностью
доказывали, что неведомая женщина в Ньюарке была убита из того же оружия, из
которого застрелили Дрейка Мэнгена и его любовницу Агату  Баллард,  а  также
ранили Лайла Лаваллета.
  Одно  и то же оружие. Один и тот же стрелок. Смит потряс головой. Чтобы ни
происходило в Детройте, начало ему положено у могилы Римо Уильямса.
  Но в чем смысл всего этого? Может, Римо сумеет понять, когда приедет?
  Зазвонил телефон, и Смит вздрогнул, но поняв, что это не спецсвязь КЮРЕ, а
линия для обычных фолкрофтских дел, немного расслабился.
  -- Доктор Смит?
  -- Да.
  -- Это компания по заказу автомобилей. Вы просили  встретить  в  аэропорту
вашего пациента, Римо Кочрена.
  -- Да, -- настороженно сказал Смит и невольно сжал трубку.
  -- Мы не нашли его.
  -- Поищите получше.
  -- Нет, он не прилетел. Говорят, его вообще не было в самолете.
  -- Не было... -- пробормотал Смит.
  Предвечернее  солнце  заливало  кабинет  розовым светом, но ему показалось
вдруг, что в комнате потемнело.
  -- Вы уверены? -- спросил он.
  -- Да, сэр. Может, он задержался? Не подождать ли нам следующего рейса?
  -- Да. Ждите. Когда он прибудет,  перезвоните  мне.  Звоните,  как  только
что-нибудь произойдет. Или не произойдет. Понятно?
  -- Следующий рейс через четыре часа. Это будет стоить...
  -- Знаю, -- сказал Смит. -- Знаю я, чего это будет стоить.



  --  Что ты сказал? -- ледяным тоном переспросил стрелок, осторожно опуская
"беретту-олимпик".
  Он был уверен, что разом прикончит Хьюберта Миллиса, находящегося в здании
через дорогу, но так же не сомневался ни на миг, что этот  уму  непостижимый
тип  с  мертвыми глазами и широкими запястьями способен с такой же легкостью
убить его самого.
  Расчетливо и осторожно стрелок повернулся к парню. Все зависело  от  того,
можно  ли  переломить  ситуацию.  Убить  Миллиса  --  важно,  но куда важней
остаться жить самому. Жизнь -- приоритет номер один.
  -- Что ты сказал? -- повторил он тоном потверже.
  -- Я не могу допустить, чтобы ты убил его, -- ответил Римо.
  Его руки были свободно опущены вниз. Руки, его оружие,  его  хирургические
инструменты,  здесь,  на  крыше,  в  свете  заходящего  солнца,  перед лицом
человека,  который  делил  с  ним  его  имя,  казались  ему  бессильными   и
никчемными.
  --  Я слышал, что ты сказал, -- ответил стрелок и потер шрам, пересекающий
правую скулу. -- Я другое имел в виду.
  -- Что? -- спросил Римо.
  -- Разве не следовало сказать: "Я не могу допустить этого, папа"?
  -- Папа? -- удивился Римо. -- Я не могу называть тебя "папа"! Я тебя  даже
не знаю.
  --  Ну если хочешь, можешь говорить мне "отец". Мне самому больше нравится
"папа", но если ты предпочитаешь "отец", сынок...
  -- Сынок... -- тихо повторил Римо. -- Отец... -- пробормотал он,  чувствуя
себя маленьким и испуганным. -- Я никогда никому не говорил: "отец". Я вырос
в сиротском доме. У монахинь.
  -- Не слишком хорошо они тебя воспитали, -- сказал стрелок. -- Не научили,
как  обращаться  к родному отцу. Только и слышу от тебя, что угрозы. Ты ведь
мне угрожал, верно?
  -- Я не хотел.  Но  я  не  могу  позволить,  чтобы  ты  хладнокровно  убил
человека.
  -- А почему нет? Я же сказал тебе, такая у меня работа. Что, хочешь лишить
своего  старика  корки  хлеба? Ты же видишь, я уже не молод, лучшие мои годы
позади... На что тебе этот Миллис?
  -- Да я его даже не знаю.
  -- Отлично. Не будешь о нем скучать, -- стрелок отвернулся и снова  прижал
приклад к плечу.
  Римо нерешительно шагнул к нему:
  -- Нет.
  --  Ладно,  парень, -- сказал стрелок и бросил оружие Римо. -- Тогда давай
ты.
  Римо  инстинктивно  поймал  "беретту".  Ощущение   оказалось   враждебным,
уродливым, чуждым. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз брал в
руки  оружие. Одним из постулатов Синанджу было, что оно -- нечисть, грязная
вещь,  которая  оскорбляет  Искусство   и   разрушает   личность   человека,
прибегающего к нему.
  Он уронил пистолет.
  -- Я не могу. Так -- не могу.
  --  Этого  следовало ожидать. Меня поблизости не случилось, вот ты и вырос
как придется. Только взгляни на себя!  Одет,  как  бродяга!  Огрызаешься!  Я
прошу  тебя  сделать  ерундовое  одолжение,  и что же? Отказываешь в пустяке
родному отцу!
  -- Но...
  -- В жизни не думал, что придется такое сказать, особенно теперь, когда  я
тебя  наконец-то нашел, -- говорил стрелок, -- но мне за тебя стыдно, сынок.
Стыдно!
  Римо поник головой.
  -- А  мне-то  показалось,  ты  сказал,  что  сам  работаешь  киллером,  --
продолжал  стрелок. -- Разве не так? Разве мне послышалось? И я сказал себе:
"Римо, твой сын -- мужчина. Сын пошел по твоим стопам".  Вот  что  я  сказал
самому  себе.  --  Он презрительно сплюнул. -- Я не думал, что ты слабак. Но
раз так, дай отцу сделать его работу, идет? Договорились?
  Римо не отвечал. Он  смотрел  то  на  человека  со  шрамом,  то  на  дверь
пожарного хода, выходящего на крышу.
  Он  шевелил  губами,  силясь  что-то сказать, и уже почти преуспел в этом,
когда дверь хрустнула и вылетела, как из тостера  выскакивает  поджарившийся
ломтик  хлеба.  Детали  замка  и  дверных  петель  шрапнелью  просвистели по
сторонам.
  В образовавшееся отверстие плавно вознеслась, как у привидения,  встающего
из  могилы,  сначала  голова,  потом все остальное. Впрочем, привидения, как
известно, одеты в саваны, а это было в ярко-красном кимоно  и  разговаривало
голосом трескучим, как неисправный электрический провод.
  -- Римо! Что ты тут делаешь с этим человеком?
  -- Папочка, это...
  --  Как  ты  его назвал? -- вмешался стрелок, готовясь исподволь подобрать
"беретту", все еще валявшуюся на гравии крыши. -- Папочка?
  -- Ну на самом деле он мне не отец, -- пояснил Римо, -- но был как отец.
  -- Твой отец -- я, Римо. Никогда не забывай  об  этом,  --  нравоучительно
сказал стрелок.
  -- Ложь! -- с загоревшимся от гнева лицом крикнул Чиун.
  -- Нет, Чиун, -- сказал Римо. -- Кажется, это правда.
  --  Отойди,  --  приказал  Чиун.  --  Я  сам разберусь с этим наглейшим из
обманщиков.
  -- Нет, -- сказал Римо.
  Стрелок  быстро  поднял  оружие.  Хорошо,  подумал   он.   Пусть   паренек
разбирается с китайцем, а я тем временем все закончу.
  -- Нет? Ты сказал мне "нет", Римо? -- вскричал Чиун. -- Ты в своем уме?
  -- Разберись с ним, сынок, -- сказал стрелок.
  -- Извини, пожалуйста, Чиун, но я не могу позволить, чтобы ты причинил ему
вред.
  -- А я не могу позволить, чтобы этот стрелок-любитель причинил вред особе,
находящейся под протекцией Синанджу!
  -- Разве ты не слышал, Чиун? Это мой отец. Мой отец! А я даже не знал, что
он есть на свете!
  -- Недолго ему осталось, -- сказал Чиун и двинулся мимо Римо.
  Тот инстинктивно преградил ему путь рукой и почти коснулся персоны Мастера
Синанджу, но споткнулся и упал.
  Но тут же, как подкинутый трамплином, вскочил на ноги.
  -- Чиун! -- позвал он.
  Кореец  стремительно  развернулся  и  погрозил пальцем, угрожающе сверкнув
длиннющим ногтем.
  -- В живых его оставить нельзя!
  -- Ты с самого начала знал, что он  мой  отец,  да,  Чиун?  Так  ведь?  --
вскричал Римо.
  -- Я делаю это ради тебя, -- сказал Чиун. -- Отойди.
  --  Вот почему ты не хотел, чтобы я здесь остался! Вы со Смитом все знали!
Вы знали, что он мой отец, верно?
  -- Я твой Мастер. Во всей Вселенной нет для тебя ничего важнее.  А  теперь
оставь нас, Римо.
  --  Ты  не  можешь  применить  к  нему  силу,  --  сказал  Римо, и гримаса
болезненного ужаса исказила его лицо.
  -- Этот человек, --  неколебимо  произнес  Чиун,  --  осквернил  священную
персону  Мастера  Синанджу.  -- Он коснулся местечка над ухом, поцарапанного
отскочившей от костюма Мэнгена пулей. -- Он напал на особу, находящуюся  под
протекцией Синанджу. Его удел -- смерть.
  -- Дай ему под зад, сынок! -- крикнул стрелок. -- Я знаю, ты можешь.
  Римо  поглядел  сначала  на  стрелка, потом на Чиуна. Решение отразилось у
него на физиономии.
  -- Ты не смеешь поднять руку на Мастера Синанджу, -- мрачно произнес Чиун.
-- Хотя я люблю тебя, как односельчанина, Синанджу превыше всего.
  -- Не можешь поднять руку, врежь ему ногой, -- вставил стрелок.
  -- Я не хочу бороться с тобой, Чиун. Ты же знаешь.
  -- Хорошо. Тогда спустись вниз и жди там.
  Грянул выстрел, и голова Чиуна с танцующими седыми прядями закачалась.
  -- Готово! -- крякнул киллер. -- Видал? Один выстрел -- и все в ажуре!
  -- Убийца! -- крикнул Чиун и пошел на него, но Римо встал между ними.
  Чиун остановился и, глядя на ученика, сузил свои орехово-карие глаза.
  -- Быть посему, -- проговорил он. -- Ты сделал свой выбор, Римо. Теперь ты
потерян для Синанджу, потерян для меня.
  Через пару секунд стрелок сообразил, что нормальным людям небезопасно даже
просто находиться поблизости, и выскользнул  через  пожарный  ход,  на  бегу
засовывая "беретту" в кейс.
  Он  спускался,  покачивая  головой. Такой драки он в жизни своей не видел.
Началась она, как балет. Движения старика были медленны и грациозны.  Ступня
в  сандалии  плавно  взлетела  вверх,  но  Римо,  став на мгновение размытым
пятном, избежал удара. Контрудар --  вытянутой  копьем  рукой  --  окончился
ничем,  потому  что  старик  отступил  в  сторону  с  такой  скоростью, что,
казалось, вообще не пошевелился.
  Если  это  учитель  и  ученик,  думал  стрелок,  то  страшнее  врагов   не
придумаешь.   Движения  Римо  выглядели  более  стремительными,  потому  что
человеческий глаз все же  прочитывал  их  как  смазанное  пятно,  однако  же
молниеносных перемещений старика глаз просто не успевал заметить.
  С  него  хватит.  Если стрелку чего и хотелось, так это поскорее убраться.
Спустившись на первый этаж, он сообщил  дежурному  охраннику  за  стойкой  в
холле, что на крыше -- драка.
  Охранник  его не узнал, но по всему свету охранники одинаково реагируют на
людей в хорошо сшитых костюмах с кожаными кейсами для бумаг.
  Он позвонил, чтобы  на  крышу  выслали  спецбригаду,  сам  взял  пистолет,
проверил, заряжен ли, и поднялся наверх.
  Прибыв  на  место  действия, он пробрался сквозь толпу охранников в форме,
столпившихся у пожарного выхода.
  -- Что тут такое? Почему не вмешаетесь?
  -- Мы пытались. Ничего не выходит.
  -- Как "не выходит"? Что значит "не  выходит"?  Двух  парней  разнять  "не
выходит"?
  Один из охранников показал ему вздувшуюся сине-багровую руку.
  --  Я  только подошел к старику и хотел тронуть его за плечо. Не знаю, как
это может быть, но рука сразу онемела. И только глянь теперь на нее!
  -- Болит?
  -- Нет, но сдается мне, будет, когда пройдет онемение. Если  оно  пройдет,
конечно.
  --  Ну  ладно,  с  этим  надо  кончать.  Они даже вроде бы не дерутся. Они
танцуют. Пусть закругляются!
  -- Не надо,  --  нервно  проговорил  охранник  с  багровой  рукой.  --  Не
становись между ними!
  Дежурный,  не  обращая  внимания  на  предостережение,  протопал по крыше,
правой рукой с зажатым в ней пистолетом помахал дерущимся и сказал:
  -- Ладно, ребята, спектакль окончен. Вы арестованы. Оба!
  Он не понял, который из двух сделал это, но движением, недоступным  глазу,
кто-то  обмотал  ему пальцы стволом его собственного пистолета. Он посмотрел
на руку, безнадежно  зажатую  в  штопоре  скрученного  металла,  и  закричал
собратьям по профессии:
  -- Вызывайте Национальную гвардию, живо!
  Римо  был у самого края крыши, когда заметил, далеко внизу, фигуру идущего
к машине стрелка.
  Он перегнулся через парапет и крикнул:
  -- Не уезжай, отец! Подожди меня!
  И заскользил вниз  по  наружной  стене  здания.  Чиун,  под  внимательными
взорами  охранников,  постоял  недолго,  покивал,  отвернулся и направился к
выходу.
  Охранники почтительно расступились, и один потом даже  клялся,  что  видел
сверкнувшую в глазах старика слезу.



  Доктор  Харолд  У.  Смит  провел  бессонную ночь, а теперь утреннее солнце
ясным светом заливало его кабинет.
  Лицо  Смита  осунулось,  редеющие  волосы  были   всклокочены.   Полосатый
дартмутский  галстук  по-прежнему  туго  стягивал шею, но серый пиджак криво
висел на спинке стула. Это  была  единственная  дань,  которую  Смит  принес
усталости и тревоге.
  Такая  уж  была  у него привычка: казаться меньше и незначительней, чем на
самом деле, и выглядеть менеджером  средней  руки,  который  на  склоне  лет
достиг   почтенной,   но   нудной   должности  директора  в  высшей  степени
малоинтересного учреждения для престарелых, известного под именем  санатория
"Фолкрофт".
  Никто не знал его по-настоящему, а если б узнал, то скорее всего описал бы
как  человека  серого,  скучного, начисто лишенного воображения, коротающего
век до пенсии, перекладывая с места на место бессчетные стопки бумаг.
  Только одна из этих характеристик соответствовала действительности. Чего у
Смита и впрямь не было, так это воображения.
  Но именно по этой причине когда-то ныне  покойный  президент  поручил  ему
возглавить  КЮРЕ.  Да,  воображение  у Смита отсутствовало. Не было у него и
честолюбия  --  стремления  к  власти,  от  природы  присущего  политикам  и
журналистам.
  Однако  президент  счел  этот недостаток достоинством, поскольку знал, что
человек,  наделенный  воображением,  способен,  не  успеешь  и   оглянуться,
поддаться  соблазнам неограниченной власти, которая попадет в руки директору
КЮРЕ.  С  человека,  наделенного  и  воображением,  и  амбициями,   станется
попытаться  захватить  власть  в  Америке.  И  не  только  попытаться,  но и
преуспеть в этом.  КЮРЕ  как  организация  была  абсолютно  неподконтрольна.
Директор  правил  ею, как вздумается, безо всяких ограничений. Президент мог
только что предлагать какие-то действия,  и  единственный  приказ,  которому
Смит не мог не подчиниться, был приказ расформировать КЮРЕ.
  И  все  двадцать  лет  Смит  был ежеминутно наготове выполнить этот приказ
президента -- или же лишиться жизни, ежели КЮРЕ не оправдает возложенных  на
него ожиданий.
  О  пенсии Харолд У. Смит даже не помышлял. Быстрая, безболезненная смерть,
и никаких почетных похорон на Арлингтонском кладбище -- вот  удел  человека,
награжденного  орденами  во время второй мировой войны, а перед отставкой, в
шестидесятых,  занимавшего  высокий  пост  в  Центральном   разведывательном
управлении.   Сугубая   секретность  КЮРЕ,  несуществующей  организации  под
аббревиатурой, которая значила все и ничего, была слишком важна, чтобы  Смит
мог позволить себе какие-то там посмертные почести.
  Что  и  говорить,  работа была одинокая, но никогда не нудная, и Смит, как
никто другой, понимая значимость этой работы, не променял бы ее ни на что на
свете.  КЮРЕ  и  только  КЮРЕ  стояла  между  конституционным  правлением  и
анархией.
  Чтобы,  не  дай  Бог,  не  упустить это из виду, Смит ежедневно, приходя в
кабинет, нажимал скрытую в  столешнице  письменного  стола  кнопку,  которой
приводился  в  действие  главный  компьютерный  терминал  КЮРЕ.  Это простое
действие   неизменно   сопровождалось   привычной   мыслью   о   том,    что
могущественнейшей  в мире организацией КЮРЕ является именно вследствие своей
возможности неограниченного доступа к любой существующей информации, а также
умения хранить секреты.
  Вот и этим утром Смит, как обычно, набрав простой код,  увидел  на  экране
мерцающие  зеленые  буквы  первого  параграфа Конституции Соединенных Штатов
Америки.
  Смит начал читать -- медленно, вдумчиво, повторяя про себя каждое слово:
  "Мы, народ Соединенных  Штатов,  во  имя  создания  наиболее  совершенного
союза, установления справедливости..."
  Говоря  по  правде, он мог бы прочитать весь документ наизусть, однако для
Смита, тертого калача,  несентиментального  уроженца  Вермонта,  конституция
была  не поводом для декламации -- так декламируют Союзный договор бездумные
школьники, -- а священным документом, обеспечивающим гражданам Америки столь
ценимые ими свободы. Он знал, что для большинства американцев конституция не
более чем пожелтевшая от  времени  бумага,  которую  хранят  под  стеклом  в
Вашингтоне. Но Харолд У. Смит относился к ней как к живому существу, которое
может  умереть  или  быть убито именно потому, что живо. Чтобы защитить этот
полузабытый документ и то, что представлял он собой для Америки и для  всего
мира,  Смит,  несуетно  просиживающий  дни  за  письменным  столом  в  своем
по-спартански скромном  кабинете,  на  самом  деле  находился  на  передовых
рубежах необъявленной войны с преступностью.
  И  все-таки,  каждый  раз,  входя  в кабинет, Смит чувствовал, что предает
конституцию  --  предает  тем,  что  вынужден  прибегать   к   подслушиванию
телефонных  разговоров,  шантажу,  а  в последнее время все чаще и чаще -- к
насилию и убийствам. Только  благодаря  своему  безоговорочному  патриотизму
Смит  мирился с этой неблагодарной работой, сама сущность которой вызывала у
него глубокое отвращение.
  Вот поэтому-то, дабы  не  позабыть  о  своей  ответственности  перед  этим
одушевленным  документом,  а может быть, даже исполняя что-то вроде покаяния
перед тем, во что безгранично верил, Смит каждое утро читал  конституцию  на
экране  своего компьютера, читал медленно, обдумывая слово за словом, пока в
конце концов они не становились не просто словами, но Истиной.
  Окончив чтение, Смит закрыл файл и протянул руку  к  трубке  спецтелефона,
который  соединял его напрямую с президентом Соединенных Штатов. Но не успел
он ее коснуться, как телефон зазвонил сам.
  -- Да, господин президент, -- немедленно отозвался Смит.
  -- Хьюберта Миллиса только что привезли из операционной, -- не здороваясь,
сказал президент.
  -- Да, господин президент. Я  как  раз  собирался  звонить  вам  по  этому
поводу. Насколько я понимаю, вы готовы к тому, чтобы расформировать нас.
  -- Да уж следовало бы! Черт побери, Смит, нет никаких оправданий тому, что
вы не сумели сберечь Миллиса. Что там опять стряслось? Смит прокашлялся.
  -- Не могу сказать с уверенностью, господин президент.
  -- Не можете?
  --  Нет,  сэр.  У  меня  нет  связи  с  моими  людьми.  Я не знаю, где они
находятся, и не знаю, что произошло.
  -- Я скажу вам, что произошло. Несмотря ни на что, Миллиса подстрелили,  и
ему  повезло,  что  еще  не  до смерти, а ваши люди ничего не сделали, чтобы
этому помешать. Если б его убили, ваша контора была бы немедленно  свернута,
и я хочу, чтоб вы знали об этом!
  -- Понимаю, сэр. Придерживаюсь такого же мнения.
  --  Нет,  не  понимаете!  Идут  разговоры  о  том,  что  "Большая  Тройка"
собирается предложить  Лайлу  Лаваллету  возглавить  все  три  автокомпании,
поскольку  они  все равно не в состоянии конкурировать с его "Дайнакаром". Я
хочу, чтобы Лаваллет был вне опасности. Если его убьют,  Детройт  рухнет.  И
еще  я  хочу,  чтобы  ваши  люди либо приступили наконец к работе, либо были
уничтожены. Понятно? Они слишком опасны, чтобы разгуливать без присмотра.
  -- Понимаю, сэр.
  --  Вы  все  время  это  повторяете,  Смит,  но,  знаете,   как-то   менее
убедительно, чем обычно. Ну, жду известий.
  -- Да, сэр.
  Смит  положил  трубку  и  вновь  попытался, уже в сотый раз с тех пор, как
узнал о покушении на Хьюберта Миллиса, дозвониться в гостиницу Чиуну.
  Думал он при этом о том, доведется ли ему  еще  когда-нибудь  начать  свой
рабочий  день с чтения Конституции Соединенных Штатов с экрана компьютерного
монитора.
  В номере люкс гостиницы "Детройт-плаза" Чиун,  правящий  Мастер  Синанджу,
наблюдал, как встает в утреннем блеске солнце.
  Он  сидел на соломенной циновке перед стеклянной балконной дверью, которая
наилучшим образом  позволяла  созерцать  рассвет.  За  его  спиной,  освещая
комнату,  сердито  мерцал  коптящий  светильник.  По мере того, как вставало
солнце, пламя фитиля тускнело, как меркнет перед блеском новых  царств  мощь
старых империй.
  Множество  Мастеров  Синанджу  предшествовало  Чиуну.  Все  они были одной
крови. Крови Чиуна. Но не только кровные узы соединяли Чиуна с его предками.
Все они происходили от одного источника, и этим источником  было  Солнце  --
животворящая  сила,  которая  позволила  Мастерам  Синанджу пробудить в себе
богоподобную мощь, дремлющую в любом человеке.
  Но только тот мог приникнуть  к  живительному  источнику  --  Солнцу,  кто
прошел  курс  наук  у  Мастера,  уже  постигшего  его  тайны, и только после
долгого, длиною в жизнь, обучения. Искусство Синанджу  передавалось  каждому
поколению  предков  Чиуна  со  времен  первого  Мастера,  Вана, который, как
утверждали легенды, получил свое знание от спустившегося со звезд  огненного
кольца.
  Эта  величавая  и  нерушимая  традиция  длилась вплоть до дней Чиуна, жена
которого не принесла ему сына. Чиуна, который взял в ученики белого человека
из чуждого племени, потому что достойных корейцев в  Синанджу  не  осталось.
Чиуна, ученик которого оказался столь неблагодарным, что когда его попросили
выбрать  между  животворящим даром Солнца и белым мясоедом, до такой степени
равнодушным к своему чаду, что ребенком оставил его на ступеньках сиротского
дома, -- сделал неверный выбор.
  Вот до чего дошло.
  Чиун в печали поник старой, усталой головой и, казалось, услышал в  тишине
голоса предков, говорящих такие слова:
  -- О горе нам, горе, черные дни настали для Синанджу!
  --  Это  конец,  самый  великий  род  наемных  убийц  во  Вселенной  скоро
перестанет существовать.
  -- Честь наша поругана, и нет никого, кто продолжил бы наше дело.
  -- Стыд и позор Чиуну, воспитателю белых, выбравшему в ученики  некорейца!
Стыд  и  позор  тому,  кто, живя в роскоши на продажной чужбине, упустил меж
пальцев будущее Синанджу.
  -- Мы все были, нас не стало,  сейчас  есть  ты.  Когда  не  станет  тебя,
угаснет слава Синанджу.
  -- И мы станем голосами в ночи, только шепотом голосов в ночи. Шепотом без
надежд, ибо нет у нас потомка, который продлил бы дело Синанджу.
  -- И ты станешь одним из нас, Чиун.
  -- Шепотом.
  -- В ночи.
  -- Без сына.
  -- Без надежды.
  -- Такая у тебя судьба, Чиун, последний Мастер Синанджу.
  -- Таков твой позор!
  -- Горе нам, горе!
  Заслышав  телефонный  звонок,  Чиун  поднял  голову.  Отвернулся.  Но звон
продолжался, и Чиун наконец поднялся из  позы  лотоса  и  словно  перетек  к
телефону.  Поднял  трубку,  но  ничего не сказал, а только молча держал ее у
уха.
  После короткого молчания Смит произнес: -- Чиун?
  -- Я Чиун.
  -- Я давно пытаюсь к вам дозвониться, Чиун. Что случилось? Миллис в коме.
  -- У меня нет ответа, -- сказал Чиун.
  Смит заметил, что голос старого корейца звучит безжизненно, и произнес:
  -- Римо так и не приехал. Его не было в самолете.
  -- Я знаю. Он потерян для нас, для Синанджу.
  -- Потерян? -- переспросил Смит. -- Что вы хотите этим сказать?
  -- Он с тем белым, который теперь его отец, -- сказал Чиун.
  -- Но он жив, да?! -- воскликнул Смит. -- Он ведь не умер?
  -- Нет, -- с болью сказал Мастер Синанджу, положив трубку. -- Он умер.



  Все обстояло бы как нельзя лучше, сумей Лайл Лаваллет  справиться  с  этим
чокнутым  киллером.  Он  как раз думал об этом у себя в кабинете, примерив и
отвергнув пару туфель, присланную его итальянским обувщиком.  Туфли  обещали
сделать  его  на  дюйм выше, чем его собственные шесть футов, но когда он их
надел, носки пошли волнами, и Лаваллет выбросил туфли в мусорную корзину.
  Честно говоря, выводя в  свет  свой  "дайнакар",  он  ожидал  от  "Большой
Тройки"  более  ожесточенного  сопротивления.  Однако после убийства Мэнгена
совет директоров "Нэшнл автос" чуть  не  на  блюдечке  с  голубой  каемочкой
преподнес  ему  предложение возглавить компанию. Кроме того, он очень удачно
переговорил с двумя директорами "Америкэн автос", президент которой  Хьюберт
Миллис  лежал  сейчас  при смерти. Держалась пока только компания Ривелла --
"Дженерал автос" --и то,  по  расчетам  Лаваллета,  Ривелл  уже  должен  был
дрогнуть, так что, предложи ему хорошую пенсию, он благополучно отправится в
отставку. И тем самым откроет Лаваллету путь и в "Дженерал автос".
  Такое   не   удавалось   еще   никому.   Он  возглавит  всю  автомобильную
промышленность Соединенных Штатов! Это было его мечтой с самого детства, еще
с тех пор, как он играл игрушечными машинками. Теперь мечта сбывалась.
  -- Похоже, мисс Блейз, дела наши идут хоть куда, -- сказал он  вошедшей  в
кабинет секретарше.
  --  Ну  не  знаю,  мистер Лаваллет. А как же этот ужасный человек, который
пытался вас застрелить? Я не смогу  спать  спокойно,  пока  он  не  сядет  в
тюрьму.
  --  Нам  не  страшен  серый  волк,  -- ухмыльнулся Лаваллет, похлопывая по
нагрудному карману своего пуленепробиваемого кевларового костюма.
  Даже галстук был из кевлара.  Особой  необходимости  в  том  не  было,  но
Лаваллет  заказал  целый  набор  за тысячу долларов, потому что любил, чтобы
галстуки соответствовали костюму.  Во  всяком  случае,  его  консультант  по
связям  с  общественностью сказал, что сможет устроить целую полосу в "Пипл"
под  шапкой  "ЛАИЛ  ЛАВАЛЛЕТ,  НЕПРИЗНАННЫЙ   ГЕНИЙ   АВТОИНДУСТРИИ,   НОСИТ
МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ГАЛСТУКИ".
  Идея  показалась  ему  отличной.  Ему  вообще нравилась вся эта история, и
когда  она  будет  позади,  он  все  равно  в  память  о  ней  будет  носить
пуленепробиваемые галстуки.
  Он  проверил,  как  смотрится  галстучный  узел,  не поленившись подойти к
одному из трех высоких зеркал, украшающих  его  кабинет.  Из  стратегических
соображений  зеркала  были повешены так, что, каких бы визитеров ни принимал
Лаваллет, уж одно-то свое изображение, сидя за  письменным  столом,  он  мог
беспрепятственно видеть в любой момент. Таким образом, собственная внешность
всегда   была   у  него  под  контролем:  не  скособочился  ли  галстук,  не
растрепались  ли  волосы,  не  произошли  ли  другие  чреватые   катастрофой
беспорядки.
  Лаваллет  улыбнулся своему отражению и подумал вдруг, не слишком ли сильно
он обнажает в улыбке десны. Напряг лицевые мускулы. Да, так и есть.  Слишком
много  десен.  Пожалуй,  они гасят сияние его керамических зубов. Интересно,
делают ли  сейчас  операции  по  удалению  излишка  десен?  Легче  перенести
операцию,  чем  постоянно  следить  за своей улыбкой. Он сделал себе пометку
заняться этой проблемой.
  -- По-моему, вы ужасно храбрый, -- проговорила мисс Блейз.
  Лаваллет вернулся к реальности.
  -- Что вы сказали?
  -- Я сказала, что вы ужасно смелый. Я бы на вашем месте просто  умерла  от
страха.
  От  этой  ужасающей  мысли  мисс  Блейз  содрогнулась.  Особенно  эффектно
содрогнулась ее грудь, и Лаваллет решил, что трястись  от  страха  ей  очень
идет. Неплохо бы организовать, чтоб она почаще пугалась.
  -- Одно покушение я уже пережил. Переживу как-нибудь и другое, -- небрежно
сказал он.
  -- Но когда я думаю о бедном мистере Миллисе, который лежит в коме...
  -- Это ничтожество?! А известно ли вам, что в семьдесят пятом году он меня
уволил?
  -- Да. Вы говорили об этом раз двадцать, не меньше. Мне кажется, у вас еще
не прошла обида.
  --  Они  все  меня  увольняли.  Все!  Но  я поклялся, что снова окажусь на
вершине. И, как видите, оказался. А где сейчас  они?  Мэнген  мертв,  Миллис
останется безмозглым растением...
  -- Вы не должны о нем так говорить, -- надула губки мисс Блейз. -- Прошлое
есть прошлое. Что было, то быльем поросло.
  -- Мисс Блейз, а вы знаете, что такое "былье"?
  Надутые губки невольно раскрылись, лоб нахмурился.
  -- Конечно. Это... это...
  --  Неважно,  --  перебил  ее  Лаваллет. Вспоминая о черных периодах своей
биографии, он неизменно расстраивался. -- Вы ведь пришли сюда,  чтобы  что--
то мне сообщить, не так ли?
  -- Да, кажется... наверно... Дайте-ка вспомнить.
  Лаваллет  нетерпеливо  барабанил  пальцами  по  столу,  но  вдруг замер и,
похолодев от ужаса, застонал.
  -- Что? О, Боже! Что, вас опять ранили? Может, позвать доктора?
  Лаваллет подскочил в кресле, вытянув перед собой руку, словно не  в  силах
терпеть  боль. Мисс Блейз смотрела во все глаза, силясь увидеть капли крови,
но не видела ни одной.
  -- Да что же случилось?! --  взвизгнула  она  и,  чтобы  не  грохнуться  в
обморок, до боли закусила костяшки пальцев.
  -- Вон там аптечка, живо!
  Мисс  Блейз  рывком  открыла  дверцу  бара и нашла там шкатулку с надписью
золотом: "Первая помощь".
  -- Вот она. Что мне делать дальше?
  -- Да откройте ее, и все, -- сдавленно скомандовал Лаваллет.
  Мисс Блейз совладала с запором и обнаружила внутри вместо обычных бинтов и
йода пинцеты, расчески, щетки и  две  длинненькие  пластмассовые  коробочки,
одна с пометкой "правая", другая -- "левая".
  Все еще держа правую руку на отлете, Лаваллет выбрал "правую" коробочку.
  Внутри  той  мисс  Блейз увидела пять овальной формы предметов, похожих на
древесные стружки, только чистые. Она могла бы поклясться, что это ногти. Не
длинные, остроконечные, женские, а тупо подточенные, мужские.
  Затем она увидела, что Лаваллет каким-то золотым орудием неистово работает
над кончиком указательного пальца правой руки. Орудие  отдаленно  напоминало
щипчики для ногтей.
  Когда  орудие  перестало  щелкать,  на  поверхность письменного стола упал
сегмент ногтя.
  Лаваллет изъял из коробочки  один  предмет  овальной  формы  и  осторожно,
пользуясь пинцетом и клеем, закрепил его поверх ногтя указательного пальца.
  Озабоченное  выражение  исчезло  с  его лица, когда он осмотрел результаты
своей работы в лупу.
  -- Из-за вас чуть не погиб мой стодолларовый маникюр!
  -- Из-за меня?! -- изумилась мисс Блейз.
  -- Вы заставили меня ждать, я в нетерпении барабанил пальцами по столу,  и
ноготь  сломался. Ну все, забыли. Так с чем вы вошли, мисс Блейз? И смотрите
мне, пусть это будет хорошая новость!
  -- О! -- озарилась мисс Блейз. -- Вас спрашивали по  телефону.  Кто-то  из
ФБР.  Они  хотят  знать,  может, вы передумали -- и примете их предложение о
круглосуточной охране.
  -- Не передумал. Скажите, у меня есть свои средства.
  -- А в холле -- военные. Говорят, назначено.
  -- Военные? Я не назначал встреч военным.
  -- А полковник Сэвидж говорит -- назначали.
  -- А, Сэвидж! Глупенькая, он не военный. Он из моих новых охранников.
  -- А я думала, вы никого не боитесь, -- разочарованно сказала мисс Блейз.
  -- Я и не боюсь. Но если киллер опять явится, надо быть готовым к визиту.
  -- Так что, мне их впустить, что ли? Их  там  человек  тридцать,  если  не
больше,  все  в  таких, знаете, пятнистых маскировочных костюмах, с ружьями,
веревками, в сапогах, прямо как Рэмбо.
  -- Нет, всех не надо. Только одного Сэвиджа.
  -- Ладно.
  -- И не говорите "ладно", мисс Блейз!  Надо  --  "слушаюсь,  сэр".  Вы  же
теперь  не  официантка  в  забегаловке,  а  личный секретарь одного из самых
влиятельных людей в  Америке.  И  одного  из  самых  красивых,  --  подумав,
прибавил  он и покосился на зеркальное отражение своей белоснежной волнистой
гривы.
  -- И еще -- храброго. Вы ведь еще и храбрый!
  -- Верно. Храбрый. Ну что ж, давайте сюда Сэвиджа.
  Полковник Брок Сэвидж в поисках вьетконговских  партизан  обрыскал  добрую
половину вьетнамских болот. Две сотни миль преодолел по ангольским джунглям.
В пустынях Кувейта прожил бедуином восемь недель, чтобы внедриться в близкие
к  шейху  круги.  Он  был специалистом по подводным взрывам, ночным атакам и
тактике выживания. Лучшим отдыхом полагал --  на  парашюте,  имея  при  себе
только  перочинный  нож  и  "сникерс",  --  спуститься  в  Долину  смерти  и
поглядеть, сколько времени понадобиться, чтобы выбраться оттуда живым.
  Все эти его достоинства были обозначены в  рубрике  "ИЩУ  РАБОТУ"  журнала
"Солдаты  удачи",  где  раскопал его объявление Лаваллет. В принципе, охрану
Лаваллет мог бы получить от ФБР,  и  она  досталась  бы  ему  бесплатно,  но
Лаваллету  хотелось  не  только защиты. Ему хотелось иметь под своим началом
настоящих вояк, мужчин, которые  без  пререканий  слушались  бы  его  команд
независимо от их, команд, смысла и содержания.
  Полковник  Брок  Сэвидж  и  завербованная  им  отборная  команда  идеально
соответствовали  потребностям  Лаваллета.  Сэвидж,  тот  был   просто   само
совершенство,  за  исключением  того,  что  не  привык  к  коврам  кабинетов
промышленных воротил Америки.
  Этот факт стал  очевиден  сразу,  как  только  Сэвидж,  с  головы  до  ног
обвешанный  разного  рода  снаряжением, попытался войти к Лаваллету. Дверной
проем, правда, он сам-то  преодолел,  но  его  винтовка,  наискось  и  низко
повешенная через плечо, сеткой зацепилась за дверную ручку. -- Ух! -- прежде
чем  рухнуть,  ухнул  Сэвидж. Приземлился он на крестец. Набитые патронташи,
крест-накрест пересекающие грудь, лопнули. Их содержимое,  подскакивая,  как
мраморные шарики, россыпью разлетелось по полу. Из сапога вывалился складной
нож. С пояса сорвался пакет с НЗ.
  Лаваллет тихо застонал. Может, лучше все-таки принять предложение ФБР?
  Брок   Сэвидж,   придавленный   весом  почти  сотней  футов  жизнеопасного
оборудования, силился  встать  на  ноги.  Отчаявшись,  он  стряхнул  с  себя
патронташи и винтовку. После этого стало совсем просто.
  --  Полковник  Сэвидж  прибыл  по  вашему  приказанию, сэр! -- рявкнул он,
втаптывая в дорогой ковер галеты и шоколад из неприкосновенного запаса.
  -- Не  надо  кричать,  Сэвидж,  --  сказал  Лаваллет.  --  Поднимите  свое
снаряжение и садитесь.
  -- Никак нет, сэр, это никак невозможно.
  Лаваллет  вгляделся  повнимательней  и  понял,  что  если Сэвидж сядет, то
чайник, пакеты с НЗ и  прочие,  свисающие  с  пояса  предметы  погубят  его,
Лаваллета, кожаное испанской работы кресло.
  -- Хорошо. Стойте. Я объясню вам положение и суть ваших обязанностей.
  -- Не трудитесь, сэр. Я читаю газеты.
  -- В таком случае вы понимаете, что ранивший меня киллер, этот сумасшедший
"зеленый", Римо Уильямс, непременно явится по мою душу еще раз.
  --  Мои  люди и я, мы готовы. Пусть только сунется, мы мигом возьмем его в
плен!
  -- В плен не нужно. Мне нужно, чтоб вы его убили. Понятно? Если б я  хотел
его  захватить,  тут  кишмя  кишели бы ребята из ФБР. Мой "дайнакар" требует
большой секретности. Его охрана, кстати, тоже входит в ваши обязанности.
  -- Есть, сэр.
  -- И будьте любезны, прекратите отдавать честь. Это не военная операция.
  -- Что-нибудь еще, мистер Лаваллет?
  -- Да. Выбросьте прочь эти идиотские пакеты с НЗ. В  "Дайнакар  индастриз"
имеется  превосходная  столовая  по сниженным ценам. Надеюсь, вы и ваши люди
будете питаться там.
  -- Есть, сэр.
  -- В зале для обслуживающего персонала, разумеется.



  -- Расскажи мне о маме.
  -- Слушай, сынок, я уже три раза рассказывал.
  -- Расскажи еще, -- попросил Римо Уильямс.
  Он сидел  на  гостиничной  кровати,  следя  глазами  за  каждым  движением
человека,  который  оказался  его  отцом.  Его  мучило  странное,  смешанное
ощущение  чего-то  далекого  и  близкого  одновременно.  Отец,  только   что
переговорив по телефону, сейчас искал свежую рубашку.
  --  Идет.  Но  смотри,  в  последний  раз!  Твоя  мать  была замечательной
женщиной. Доброй и красивой. И еще умной. При  благоприятном  освещении  она
казалась двадцатитрехлетней даже когда ей было сорок три.
  -- Как она умерла?
  --  Это  было ужасно, -- ответил стрелок. -- Скоропостижная смерть. Только
что весела и румяна -- и через минуту мертва.
  --  Сердечный  приступ?  --  предположил  Римо,   и   стрелок   кивнул   в
подтверждение.
  -- От горя я потерял разум, -- сказал он. -- Вот почему уехал из Ньюарка и
вынырнул здесь.
  -- Ты не сказал мне, почему вы оставили меня в сиротском доме, когда я был
маленький.
  --  Видишь ли, мы с твоей матерью никак не могли ужиться. Старались, но не
могли. Ты ведь знаешь, как это бывает.  Мы  развелись.  Ты  остался  с  ней.
Понимаешь?
  -- Да, -- произнес Римо.
  В  вечерних сумерках отцовские глаза, казалось, еще сильней напоминали его
собственные. Такие же  темные,  как  у  самого  Римо,  не  отражающие  свет,
тусклые. Мертвые глаза.
  --  В  общем,  знаешь  ли,  в те времена разведенной женщине было непросто
одной с ребенком. Все ее осуждали. Соседи, родственники -- никто не хотел  с
ней  знаться. И она решила в конце концов, что для тебя будет лучше пожить с
монахинями. Я был в ярости, когда узнал  об  этом,  но  если  бы  я  приехал
забрать  тебя, это выглядело бы как упрек твоей матери, будто она не может о
тебе позаботиться. Поэтому я оставил тебя там, где ты был, хотя  сердце  мое
разрывалось от горя. Я, видишь ли, понял... понял, что лучше не оглядываться
назад.
  --  Пожалуй,  -- согласился Римо. -- А у тебя есть ее фотография? Иногда я
стараюсь представить себе, какой была моя мать. Маленьким, когда не спалось,
я представлял себе разные лица.
  -- Вот как? -- сказал стрелок, надевая пиджак. -- И  как  же  она,  сынок,
по-твоему, выглядела?
  --  Как  Джина  Лоллобриджида. Я однажды видел ее в кино. Всегда хотелось,
чтобы мама была похожа на Джину Лоллобриджиду.
  -- Это потрясно, сын. Просто с ума сойти. Твоя мать и впрямь была  на  нее
похожа. Как две капли воды. Наверно, ты ясновидящий или что-то вроде.
  Римо поднял глаза:
  -- Ты куда-то идешь?
  -- Да, у меня дела, знаешь ли. Делишки.
  -- Я с тобой.
  -- Послушай, парень. Это очень здорово, что мы с тобой встретились и нашли
друг  друга  через  столько  лет, но никак нельзя, чтобы ты повсюду ходил за
мной. Лучше отдохни. Я вернусь через часок. Ты пока  перекуси,  поспи,  один
или   с   кем-нибудь,   идет?  Или  потренируйся.  Именно!  Лучше  всего  --
потренируйся. Потому что когда я вернусь, ты покажешь мне, как  ты  все  это
выделываешь -- с беготней по стенам, драками и прочим, О'кей?
  И дверь захлопнулась прямо в обиженное лицо Римо.
  Стрелок,  спустившись  на  лифте  в  гостиничный  гараж,  завел  машину  и
направился на окраину Детройта.
  -- Черт! -- громко сказал он самому себе. -- Вот это дела.
  Он зажег сигарету, с отвращением ощутив во рту ее кислый  вкус.  От  парня
надо  как-то отделаться. Чего ему не хватает, так это обзавестись перезрелым
сыночком, который  беспокоится  о  своем  папочке.  В  его-то  годы!  Может,
подождать  немного,  пока  Римо  не научит его своим фокусам? Он называет их
Синанджу. Черт его знает, что это за Синанджу такое, но учиться  никогда  не
поздно.  Особенно если на пользу дела. Так что, может, надо сначала повысить
профессиональную квалификацию, а потом  одной  прекрасной  ночью  дождаться,
когда парень заснет, всадить ему пулю в лоб и сделать ноги.
  Это  один  вариант. Есть еще другой. Не возвращаться сейчас в гостиницу, и
все, пусть этот Римо ищет  его.  Но,  впрочем,  он  ведь  уже  находил  его.
Синанджу  не  Синанджу, а кажется, он умеет делать штуки, которые нормальным
людям не по  зубам.  И  старый  китаец,  кстати,  тоже,  а  тому  не  меньше
восьмидесяти, это как пить дать.
  Интересно,  какого  черта  этот  китаец ходит за мной по пятам? -- подумал
стрелок. На квартире Мэнгена -- раз, на демонстрации "дайнакара" -- два, при
покушении на Миллиса -- три. А все потому, что заказчик настоял разослать по
газетам  это  дурацкое  послание  в  защиту  природы.  Это  было   глупо   и
непрофессионально"  но  куда  денешься:  кто  платит, тот заказывает музыку.
Однако старый козел в этой музыке -- явно лишняя нота.
  Сегодня днем он уже попытался смыться, когда оставил их драться на  крыше.
Но, отъезжая со стоянки, заметил, что паренек спускается по стене, как паук,
и бежит за ним.
  Он  поддал  скорости  до 75 миль в час, потом, выехав на скоростное шоссе,
решил, что свободен, и  сбавил  до  65.  И  тут  вдруг  распахнулась  правая
передняя дверца его машины.
  Он  нажал  на газ и резко крутанул вправо, надеясь, что дверь захлопнется.
Не тут-то было.
  -- Эй, покрепче держи руль! -- крикнули ему -- это и был тот парень, Римо.
Он бежал бок о бок с  машиной,  держась  за  дверцу,  а  потом  впрыгнул  на
пассажирское  ме-сто,  захлопнул  за собой дверь и утешил: -- Не беспокойся,
отец. Я в порядке.
  От одного воспоминания об этом у стрелка пересыхало во рту.
  Да, так просто от  этого  Римо  не  избавиться.  По  крайней  мере,  пока.
Пожалуй, чтобы выжить, лучше всего будет ему подыгрывать.
  А  что  если  паренек  прав?  Если он и вправду его сын? В принципе это не
исключено. Парень, умеющий бегать наперегонки  с  автомобилем,  имеет  право
быть тем, кем вздумается.
  Римо  Уильямс  сидел  в  темноте гостиничного номера, которая для его глаз
была не совсем темнотой, а чем-то вроде сумрака.
  Об этой способности глаза привыкнуть к отсутствию света он теперь даже  не
думал,  принимая  ее как должное. Между тем, в отличие от зрительных органов
обычных людей, зрачки его не просто расширялись,  чтобы  захватить  побольше
наличного   света.   Нет,  они  занимались  тем,  что  Чиун  однажды  назвал
"выуживанием света". Римо каким-то таинственным образом научился  этому,  но
как -- рассказать бы не смог. В общем, его глаза выискивали лучистую энергию
там, где ее, казалось бы, совсем не было, и видели даже в кромешной тьме.
  Может,  в  далекой  древности,  размышлял Римо, еще до появления костров и
свечек, этой способностью обладали все, ведь далекие предки людей  охотились
по  ночам,  при  лунном  свете,  а иногда и совсем без света. Кто его знает!
Важно то, что сам он этой способностью обладает. Благодаря Чиуну.
  В темноте, которая не была темнотой, думая об учителе, он чувствовал,  что
совсем запутался.
  Чиун всегда действовал исходя из интересов ученика. Только учение Синанджу
было  важнее, чем Римо. Синанджу, которое всегда стояло на первом месте. Так
между ними было договорено без  слов.  Синанджу  безоговорочно  признавалось
центром личной вселенной Чиуна.
  Но  ведь  речь  сейчас  не  о  том! Чиун -- и Смит, тоже -- скрыли от Римо
правду о его отце. Как они могли? Это было  трудно  принять  и  еще  труднее
понять.
  Вообще  все  это ужасно трудно. Римо годами даже не вспоминал о родителях.
Они не были частью его детства, не говоря уж о более взрослых годах.  Скорее
они  были  каким-то умозрительным представлением, потому что у всех когда-то
были родители.
  Однажды, в разгар обучения Синанджу, Римо обнаружил, что может достучаться
до самых ранних своих  воспоминаний,  вызывая  их  так,  как  Смит  вызывает
информацию  из  своего  компьютера,  и  в один прекрасный день задался целью
восстановить  в  памяти  лица  родителей,   которые   мог   видеть   еще   в
бессознательном младенчестве.
  Чиун  обнаружил  его  сидящим  в  позе  лотоса  с  плотно закрытыми, чтобы
сосредоточиться, глазами.
  -- Еще один способ бездарно убить время?
  -- Я не убиваю время. Я вызываю воспоминания.
  -- Тот, кто живет прошлым, лишен будущего, -- заявил Чиун.
  -- Не слишком  убедительное  высказывание  в  устах  человека,  способного
сообщить,  чем любил завтракать каждый из Мастеров Синанджу. Вплоть до эпохи
сооружения египетских пирамид.
  -- Это не прошлое. Это история! -- фыркнул Чиун.
  -- Чеканная формулировка! А какие у тебя, собственно, возражения? Я просто
хочу увидеть лица моих родителей.
  -- Ты не хочешь их видеть.
  -- Почему ты так говоришь?
  -- Потому что знаю, -- сказал Чиун.
  -- Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ты знаешь все о своих родителях, дедах
и бабках, родственниках до седьмого колена. Я о своих ничего не знаю.
  -- Это потому, что о них нечего знать.
  -- Как это?
  -- Они не стоят воспоминаний. Они белые.
  -- Ха! -- парировал Римо. -- Вот я тебя и поймал. Ты все  время  твердишь,
что  я  отчасти  кореец,  --  чтобы оправдаться перед самим собой за то, что
учишь Синанджу чужестранца. А сейчас вдруг запел по-другому!
  -- Это не я запел по-другому. Это у тебя со слухом неважно. Ты не белый, а
твои  родители  --  белые.  Где-то  глубоко  в  прошлом,  пересиленная  ныне
многовековым  спариванием  с  некорейцами,  в  твоем  роду была капля гордой
корейской крови. Может, даже две капли. Вот эти-то две  капли  я  и  обучаю,
понятно?  И  несчастье мое в том, что они отягощены неподъемным грузом крови
белых.
  -- Даже если мои родители были белые, -- сказал Римо, --  это  не  значит,
что они недостойны воспоминаний.
  -- Они потому недостойны воспоминаний, -- воскликнул Чиун, -- что оставили
тебя младенцем у чужой двери! И в гневе вышел.
  Римо снова закрыл глаза, но так и не смог вызвать в памяти лица родителей.
Еще  минуту  назад, до появления Чиуна, он прошел весь путь вглубь до первых
дней в сиротском доме Святой Терезы и был уверен, что вот еще совсем немного
усилий -- и родные лица всплывут из темноты забвения.  Но  не  теперь.  Чиун
своими  словами все разрушил и, может быть, не так уж он был и неправ? С тех
пор Римо ни разу не пытался вернуться к своим младенческим впечатлениям.
  И теперь, когда он нашел своего отца, и не мертвым, а  очень  даже  живым,
Римо  думал,  не  лучше  ли  было  бы, по совету Чуина, не ворошить прошлое,
оставить его в покое. Потому что теперь Римо никогда уже не сможет верить ни
Чиуну, ни Смиту. Они его предали, и  если  от  Смита  этого  можно  было  бы
ожидать, то отношение Чиуна его просто ошеломило.
  Римо  знал,  что  в лице Чиуна потерял отца, который по крови отцом ему не
был, и что нашел другого, кровного, который  при  этом  держался  совсем  не
по-отцовски.
  Может,  потом,  когда  мы  узнаем  друг  друга  получше?  Может,  потом мы
привыкнем? Может, это будет похоже на чувство, связывавшее нас с Чиуном?  Но
в  сердце  своем  Римо  знал,  что  этому  не бывать. С Чиуном его связывали
чувства более глубокие, чем чувства двух обыкновенных людей.  С  Чиуном  его
связывало Синанджу. И вот эта связь порвалась.
  Уверенности  в  том, как поступит теперь Чиун, у Римо не было. Но он знал,
каким будет следующий шаг Смита. Смит прикажет Чиуну найти Римо и  вернуться
с  ним в "Фолкрофт". Если Римо откажется, Смит прикажет уничтожить его. Смит
не станет раздумывать. Это его работа --  действовать  без  раздумий,  когда
речь идет о безопасности КЮРЕ.
  Но  что  сделает, получив такой приказ, Чиун? И что сделает он, Римо, если
Чиун явится его убить?
  Их бой на крыше мог одурачить  только  неискушенных  наблюдателей.  Но  не
Римо.  Оба  они, и он сам, и Чиун, наносили свои удары, стараясь не поранить
один другого. Результатом этого явился долгий стилизованный поединок в стиле
кун-фу, из тех, что показывают в  китайских  фильмах.  Но  Синанджу  --  это
совсем  другое.  Синанджу  --  борьба  экономная.  Не наноси два удара, если
можешь обойтись одним. Не тяни до двух минут, если можешь управиться  в  две
секунды.
  Ни  один из них не хотел причинить боль другому. Но когда они встретятся в
следующий раз, дело может пойти по-другому. И Римо не представлял себе,  как
он тогда поступит.
  Поэтому он и коротал время в темноте. Да, его заветный детский сон сбылся,
он  нашел  отца,  но  скоро, не ровен час, может начать сбываться и страшный
ночной кошмар.



  "Дайнакар"  ждал  его  на  городской  свалке,  раскинувшейся   на   берегу
Детройт-ривер.
  Выбираясь из машины, стрелок подумал, что эти горы старого хлама -- вполне
подходящее окружение для машины, работающей на мусоре.
  -- Я здесь, -- он подошел к затемненному стеклу "дай-накара".
  -- Я вижу, -- ответил голос невидимки за рулем. -- Миллис жив.
  -- Он в коме. Он, может, и не мертв, но и не жив тоже.
  -- Я хотел, чтобы он умер.
  -- И так бы оно и было, если б мне позволили стрелять в голову.
  -- Я вам уже говорил...
  -- Помню: в голову не стрелять.
  -- И все-таки я хочу, чтоб он умер.
  -- Там же полно охраны, и они стерегут его днем и ночью! Пусть все немного
поостынет, а потом я его прикончу.
  -- Нужно сейчас, -- отрезал голос.
  -- А почему не Лаваллета? Я могу убрать его, а потом уже Миллиса.
  --  Лаваллета еще черед не настал. Он без конца демонстрирует публике свою
новую машину, с ним проблем не будет. Сейчас мне нужен Миллис.
  -- Пришить парня, окруженного полицейскими, не так просто, как кажется.
  -- Сначала Миллис. Потом Лаваллет.
  -- А Ривелл?
  -- О нем можно не беспокоиться.
  -- Еще есть одна проблемка, -- проговорил стрелок.
  -- С вами все время проблемки. Когда я вас нанимал, я думал,  что  покупаю
лучший товар.
  -- Я и есть лучший, -- холодно сказал стрелок.
  -- И в чем проблемка?
  -- Старый китаец. Тот, что был на презентации "дайна кара". Он объявился и
при покушении на Миллиса.
  -- Ну и что?
  -- Думаю, он работает на правительство.
  --  Наплевать,  -- голос стал сердитым. -- Путается под ногами -- уберите.
Что-нибудь еще?
  -- Да нет, вроде все.
  -- Хорошо, -- сказал голос. -- За Миллиса заплачу, когда закончите.
  И "дайнакар" черным призраком на колесах неслышно поплыл над  замусоренной
землей.
  Стрелок  уселся  за  руль  своей  машины. Слишком это рискованно сейчас --
браться за Миллиса. В больнице легавых не счесть. А может, есть другой путь?
Он зажег еще одну сигарету.
  Но самая потеха начнется, когда придет время  снова  заняться  Лаваллетом,
подумал он. Ох, будет и потеха!



  Смит  больше  не  сомневался.  Неопознанная женщина, убитая на могиле Римо
Уильямса, была мать Римо. А ее убийца -- тот самый, который устроил бойню  в
Детройте, -- его отец.
  Другого  объяснения  нет.  Можно  предположить,  что на кладбище произошла
семейная сцена. Единственным близким родственником убитой был ее муж, он  же
убийца. Вот почему никто не заявил в полицию об исчезновении жертвы.
  Но  все-таки  непонятно,  как  через столько лет отец с матерью ухитрились
отыскать захоронение Римо. Пока он находился на  попечении  монахинь  приюта
Святой  Терезы,  родители  ни  разу  не  попытались  связаться  с сыном. Они
держались на расстоянии, когда Римо служил во Вьетнаме. То же можно  сказать
и о времени, отданном им ньюаркской полиции.
  Но  сейчас  Римо  и  впрямь  умер.  А  его папаша голова за головой сносит
верхушку детройтской автопромышленности.
  Хотя головоломка вроде бы сложилась,  Смит  не  ощутил  удовлетворения.  А
кроме того, оставались еще вопросы.
  Проверка архивов не обнаружила, чтобы где-то в Соединенных Штатах проживал
Римо  Уильямс-старший.  Смит  не  знал  имени женщины, предполагаемой матери
Римо. Фотография, сделанная в морге, усилиями Смита была разослана  по  всем
полицейским  участкам  страны, но пока что никого, знавшего ее при жизни, не
обнаружилось.
  Где же эта парочка обитала все эти годы?  За  границей?  Под  вымышленными
именами? На Луне?
  Как  бы там ни было, много лет назад Смит совершил ошибку. Ошибка состояла
в том, что когда понадобилось создать лицо официально несуществующее,  выбор
Смита
  пал  на  Римо  Уильямса. Смит выбрал его, полагая, что Римо -- человек без
прошлого, но оказалось, что прошлое у него все-таки есть,  и  он  попался  в
ловушку. Они попались все!
  Даже  разрешив большую часть вопросов, Смит тревожился о тех, что остались
неразрешенными. Ими непременно нужно заняться.
  Но не сейчас. Сейчас главное -- разобраться с Детройтом.
  Дрейк Мэнген погиб. Хьюберт Миллис в больнице, при смерти. Из  достоверных
источников  поступила  информация, что Джеймс Ривелл покинул пределы страны.
Таким образом, остается еще Лайл Лаваллет, и чем больше Смит думал об  этом,
тем  больше  приходил  к  выводу,  что следующим шагом киллера будет попытка
добить Лаваллета.
  Как ему помешать?
  Римо уже нет. Остается Чиун. Смит поднял телефонную трубку.
  Когда зазвонил телефон, Мастер Синанджу паковал дорожные  сундуки.  Трубку
он снял раньше, чем успел дозвенеть первый звонок.
  -- Чиун? -- пробился сквозь треск атмосферных помех голос Смита.
  --  Приветствую  вас, Император Смит, -- сказал Чиун. Это было его обычное
приветствие, но голос, каким оно было произнесено, звучал тускло и устало, и
Смит понял, что надо действовать осторожно.
  --  Мастер  Синанджу,  я  знаю,  что  вы  должны   чувствовать   в   таких
обстоятельствах.
  -- Ха! Ни один человек не может этого знать. Ни один, кто не плоть от моей
плоти.
  --  Хорошо,  я  не знаю. Но мир не перестал вертеться из-за того, что Римо
нет больше с нами. У нас есть задание.
  -- Это у вас есть задание, -- проворчал Чиун, бережно укладывая  последнее
спальное кимоно в чрево последнего дорожного сундука.
  -- Позвольте напомнить вам, Чиун, -- сурово сказал Смит, -- что между нами
заключено   священное   соглашение,   одним  из  условий  которого  значится
следующее: в случае ранения, недееспособности или смерти вашего  ученика  на
вас,  как  на  его учителя, падает долг предоставить нам услуги, необходимые
для завершения начатой миссии. Детройтское дело  подпадает  именно  под  это
условие.
  --   Не  говорите  мне  о  долге,  --  зашипел  Чиун.  --  Белым  неведома
благодарность! Я дал Римо то, что позволило ему достичь  высот,  недоступных
никакому  другому  белому,  и я дал вам возможность использовать Римо. А что
получил взамен? Болтовню о долге!
  -- Вам платили, и щедро. Золотом. Вы богатый человек. Ваша деревня богата.
  -- Я бедняк, я нищий, ибо нет у меня наследника! --  воскликнул  Чиун.  --
Сейчас  моим односельчанам есть чем питаться, да, это так. Но что будут есть
их дети и дети их детей, если я умру и никто не займет моего места?
  Смит сдержался и не стал напоминать о том, что  правительство  Соединенных
Штатов  обеспечило  Синанджу  таким количеством золота, какого хватит, чтобы
досыта кормить население  деревни  в  течение  по  меньшей  мере  следующего
тысячелетия. Вместо этого он сказал:
  --  Я  всегда  считал,  что  договоры, заключенные Синанджу, нерушимы. Что
слово Синанджу свято.
  Его смущало, что в споре пришлось прибегнуть к излюбленной  уловке  Чиуна,
однако  это  сработало.  Старик  погрузился в молчание. Под спальным кимоно,
только что уложенным в сундук, его рука нащупала нечто твердое. Это оказался
шелковый мешочек с серым, посверкивающим вкраплениями кварца камнем  Мастера
Шаня, камнем, который, как говорилось в легендах Синанджу, Мастер Шань добыл
с лунных гор.
  Взвешивая  камень  на  ладони,  Чиун припомнил урок Мастера Шаня и голосом
твердым и чистым произнес:
  -- Что я должен сделать?
  -- Я знал, что могу рассчитывать на вас, Чиун, -- сказал Смит, который  на
самом  деле  вовсе  не был уверен ни в чем подобном. -- Этот киллер, который
живет  под  именем  Римо,  насколько  я  понимаю,  следующим  атакует  Лайла
Лаваллета, владельца "Дайнакар индастриз".
  --  Я  поеду  к этому автомобильщику. Я защищу его. На этот раз -- никаких
оправданий для Синанджу.
  --  Его  надо  не  только  защитить,  Чиун.  Побудьте  с  ним.  Хорошенько
расспросите  его.  Мы  все еще не можем понять, почему эти автопромышленники
стали жертвами покушений. Не верю, что  это  каким-либо  образом  связано  с
защитой  окружающей  среды. Может, вам удастся обнаружить между этими людьми
что-то общее, объединяющее их помимо профессии? Пригодятся  любые  сведения.
Все  может  оказаться полезным. И если киллер снова объявится, если удастся,
возьмите его живым. Надо установить, по личным мотивам он действует  или  же
по заказу.
  --  Я  понял.  Я  все  сделаю.  Я выясню, что ему известно. Хотя, конечно,
многого знать он не может, потому что он белый и к тому же американец.
  Последнее замечание Смит пропустил мимо ушей. Помолчав, он сказал:
  -- Не могли бы вы рассказать мне, как  умер  Римо?  Если,  конечно,  вы  в
состоянии говорить об этом.
  -- Попал в дурную компанию, -- коротко произнес Чиун.
  Смит  ждал  продолжения,  но  старик  не проронил больше ни слова. Наконец
директор КЮРЕ прокашлялся и сказал:
  -- Ну что ж, Чиун. Свяжитесь со мной, как только у вас что-то появится.
  -- Уже появилось. Неблагодарность белых. Самая крупная вещь, какая  только
была когда-нибудь у Мастера Синанджу.
  Он бросил трубку, а Смит в "Фолкрофте" удивился резкому тону, которым Чиун
говорил  о  Римо.  Можно  было ожидать, что Чиун будет раздавлен скорбью, но
ничего подобного. Понять Чиуна всегда было непросто. Смит оставил эту  затею
как безнадежную и обратился к убийству женщины на могиле Римо Уильямса. Даже
в  это  неспокойное  время,  может,  в  последние  часы  существования КЮРЕ,
неразрешенная задача не давала ему покоя.



  -- Так чем же ты занимался всю жизнь, сынок? -- осведомился стрелок  после
того, как официантка принесла им напитки.
  Они  сидели  в  тихом  углу лучшего детройтского ресторана. Освещение было
приглушенное, а из окна открывался вид на центральную  часть  города.  Ночью
грязь  была  незаметна,  и Детройт выглядел скульптурой из эбенового дерева,
украшенной ожерельем огней.
  -- Работал на правительство, -- после паузы ответил Римо.
  Ему было неловко говорить о своей работе.
  -- А поподробней? Уж растолкуй мне,  старику.  Раньше  ведь  ты,  кажется,
говорил, что мы с тобой вроде коллеги.
  -- Так и есть. Только я работаю как бы на правительство.
  -- Понятно. Под грифом "Совершенно секретно"?
  -- Да, -- ответил Римо. -- Примерно.
  -- Ух ты! Ну рассказывай. И пей. Виски приличное.
  -- Я не могу, -- отказался Римо.
  --  Не  можешь  рассказать  старику-отцу, чем зарабатывал на жизнь все эти
годы?
  -- Этого не могу тоже. -- Римо  отодвинул  от  себя  стакан  с  золотистой
жидкостью.  Даже  запах  ее  был ему неприятен. -- Я имею в виду, что не пью
такое.
  -- Ну так закажи, что хочешь!  Правила  игры  очень  простые:  каждый  сам
выбирает себе отраву! -- сказал стрелок и оглянулся в поисках официантки.
  -- Я ничего такого совсем не пью.
  -- Да ну? Что у меня за сынок! Прямо девица!
  -- Мой организм не переносит алкоголя.
  -- Так ты что, болен?
  Римо  подавил  смешок.  Вот еще, болен! Как раз наоборот. С его организмом
все в полном порядке. Благодаря
  Синанджу он отлажен, как мотор гоночного автомобиля, и недоброкачественные
добавки к топливу могут нарушить его бесперебойную  работу.  А  в  некоторых
случаях,  например  с  алкоголем,  неполадки  могут  быть  серьезными и даже
непоправимыми.
  -- Чему ты улыбаешься? -- спросил стрелок.
  -- Вспомнил Чиуна, -- сказал Римо. -- Он говорит, мы смешные,  потому  что
едим мясо мертвых коров и пьем сок скисшей травы.
  -- С Чиуном покончено.
  -- Я органически не переношу спиртного. Меня потом вывернет наизнанку.
  Стрелок пригубил виски.
  -- Мужчина, который не пьет, уже вывернут наизнанку, вот что я тебе скажу,
сын.
  Римо  промолчал.  Мучило  сознание,  что  человек,  сидящий с ним за одним
столом, абсолютно ему чужд. Он все вглядывался и  вглядывался  в  это  лицо,
ожидая,  что  вспыхнет  узнавание, проснется давно дремлющая память о чемто,
сообща пережитом, но тщетно.  Римо  чувствовал  себя  сбитым  с  толку,  его
терзали  печаль  и  смущение. В другие времена, в другом месте он и человек,
сидящий напротив, должны были оказаться по разные стороны баррикад  --  ведь
за годы своего служения КЮРЕ Римо убил сотни профессиональных киллеров. Если
бы  не  случайное стечение обстоятельств, он бы убил и этого не задумавшись,
не заподозрив, что убивает собственного отца.
  Подошла официантка.
  -- Бифштекс с кровью. Пюре. Салат из овощей, -- заказал стрелок.
  -- Рис, сваренный на пару, -- сказал Римо.
  Официантка, подождав продолжения, спросила:
  -- И?..
  -- И все, -- ответил Римо. -- Нет, еще стакан воды, пожалуйста.
  -- Слушаюсь, сэр. -- забирая у них меню, с сомнением в  голосе  произнесла
официантка.
  -- Рис? -- переспросил стрелок. -- Один рис, и ничего больше?
  -- Я на диете.
  --  Да  забудь  о  ней  ради  такого случая! Каждый день, что ли, находишь
родного отца? Разве это не повод отпраздновать? Давай-ка мясца, а?
  -- Не могу.
  -- Да, монашки здорово над тобой поработали, -- вздохнул стрелок. -- Или я
ошибаюсь и это целиком заслуга старикашки-китайца?
  Однако, заметив, как пугающе  переменился  в  лице  Римо,  стрелок  быстро
сменил  тон.  В  будущем  эту  тему  лучше  не задевать, решил он. Если есть
какое-то будущее, конечно.
  -- Ну дело твое, -- легко произнес он. -- Я, собственно, не об этом.  Мне,
знаешь ли, кое-что надо с тобой обсудить.
  -- Ты так и не ответил мне, где я родился, -- внезапно сказал Римо.
  -- Так ты и не спрашивал! В Джерси-сити.
  -- Я вырос в Ньюарке.
  -- Я там служил. Мы потом туда переехали.
  -- У меня еще есть родственники?
  --  Только я, -- покачал головой стрелок. -- Я был единственным ребенком в
семье, и твоя мать тоже. Наши родители, и ее, и  мои,  уже  умерли.  У  тебя
никого нет, кроме меня, сын. А теперь послушай. Это очень важно.
  -- Я слушаю, -- сказал Римо.
  Однако  думал  он  в  этот момент о Чиуне. Старый кореец с его легендами и
историей Синанджу  дал  Римо  семью  куда  более  многочисленную,  чем  этот
человек, хотя он ему и отец. Интересно, подумал он, чем Чиун занят сейчас.
  -- Раньше, там, на крыше, ты сказал, что сам -- профессионал, -- между тем
говорил стрелок. -- Ладно. Я не буду спрашивать, на кого ты работаешь, и все
такое. Я просто хочу знать, был ли ты честен со мной, когда говорил об этом?
  -- Конечно, -- сказал Римо.
  --  Хорошо.  Я тебе верю. Теперь послушай внимательно своего старика, сын.
Тот тип, в которого я метил, Миллис, он не умер.
  -- Да?
  -- Да. И это значит, что мне не заплатят.
  -- Логично.
  -- Это значит, что мне нужно его прикончить.
  -- А почему бы нам не плюнуть на него и не уехать отсюда? -- спросил Римо.
-- Мы можем устроиться где-нибудь еще. В какой-нибудь другой  стране.  Чтобы
получше узнать друг друга.
  -- Послушай. Мне необходимо его прикончить. И если б ты не вертелся там на
крыше, я б выстрелил точней и все было бы в ажуре.
  -- Извини, -- пожал плечами Римо.
  -- Этого мало. У меня есть репутация. Ее надо беречь. Этот случай повредит
моей репутации.
  -- Я же сказал: извини.
  --  Я принимаю твои извинения, -- сказал стрелок. -- Но как ты собираешься
с этим поступить, сын?
  -- С чем? -- спросил Римо, кажется, начиная понимать, куда тот клонит.
  Мысли о Чиуне вылетели у него из головы.
  -- Ты передо мною в долгу, Римо. Ты в долгу  перед  своим  стариком,  сын,
потому  что вертелся у меня под ногами и испортил мне выстрел. Я хочу, чтобы
ты занялся Миллисом вместо меня.
  -- Я не могу, -- сказал Римо.
  -- Не можешь? Ну и ну! Только одно и слышу от тебя весь вечер: не могу то,
не могу это!  "Отец,  я  не  могу  пить!";  "Отец,  я  не  могу  есть!"  Это
бесконечное "не могу" может осложнить наши отношения, сын.
  Римо виновато потупился, а стрелок продолжил:
  -- Миллис в коме. Это просто. Хочешь, одолжу тебе свою лучшую "пушку"?
  -- Чтобы убивать, мне не нужно оружия.
  -- Вот и ладно, -- стрелок зажег сигарету. -- Значит, договорились?
  -- Но это неправильно! -- словно не слыша, сдавленно проговорил Римо. -- Я
убивал  ради  моей  страны  во Вьетнаме. Я убивал ради Чиуна и Смита... ради
правительства. И теперь ты! Это неправильно, что мы встретились, и ты тут же
заставляешь меня кого-то убить --  ради  тебя.  Это  не  по-людски.  Это  не
по-отцовски!
  Стрелок понял, что выиграл, расслабился и сочувственно произнес:
  --  Уж  такие  они,  правила  игры,  сынок.  Приходится  плыть по течению.
Выбираешь, да или нет, и плывешь дальше. Ну как?
  -- Не знаю, -- ответил Римо. -- Посмотрим.
  -- Посмотрим-посмотрим, сынок, -- пробормотал  стрелок.  --  Ты  точно  не
будешь бифштекс?



  Раньше на Уайлявудском кладбище он не бывал.
  Прошло  уже  больше  десяти лет с тех пор, как Смит организовал погребение
человека, на могиле которого  значилось:  Римо  Уильямс.  Он  договорился  с
похоронным  бюро,  заказал  надгробие, купил участок кладбищенской земли. Он
даже нашел тело, которое положили в могилу. Тело  принадлежало  не  Римо,  а
какому-то  бездомному  бродяге,  которого  никто  не хватился. Когда-то Смит
помнил, как звали этого бродягу, но  теперь  забыл.  У  того  тоже  не  было
никакой родни. И досье в КЮРЕ на него не было.
  Никогда  раньше  не  навещал  он  этой  могилы  и  теперь,  стоя  над ней,
почувствовал, как властно захватывают его эмоции, все эти годы дремавшие под
спудом.
  Смита захлестнуло волной странных ощущений. Да, десять лет назад он выбрал
из толпы полицейского -- молодого, здорового человека  с  незапятнанным,  но
вполне  ординарным  прошлым  --  и разрушил ему жизнь. За одну ночь из всеми
уважаемого  полицейского  Римо  Уильямс  превратился   в   подследственного,
которому  грозила  смертная казнь. Все до мелочей было продумано Смитом -- и
торговец наркотиками, найденный в проулке забитым до смерти, и личный значок
Римо, так удобно для следствия валявшийся рядом с телом. К  тому  же  смерть
произошла в такой час, на который алиби у Римо не было.
  Смиту  не  пришлось  подкупать  судью,  который приговорил Римо к казни на
электрическом стуле, хотя, если бы понадобилось, подкупил бы.
  И, наконец, Смит устроил так, что орудие смерти сработало не до  конца,  и
Римо  Уильямс,  благополучно  переживший свою казнь, поступил в распоряжение
КЮРЕ и под опеку Чиуна, последнего Мастера Синанджу.
  Не единожды за эти годы он чувствовал уколы вины за  то,  что  натворил  с
Римо,  но  теперь,  когда  тот  был мертв, раскаяние овладело всем существом
Смита.
  И все-таки слез не было. Для Римо все позади. Позади все, кажется,  и  для
КЮРЕ.
  Могила Римо пряталась в тени засыхающего старого дуба с наполовину седыми,
лишенными  листвы  ветвями.  Это  была  самая незатейливая из могил -- серый
квадрат гранита с крестом и именем, ничего больше. Смит заказал надгробие по
каталогу и из  соображений  экономии  дал  указание  ограничиться  этим,  не
высекая дат рождения и смерти.
  Надгробие  заросло  травой.  Здесь  не  слишком  заботились  об  уходе  за
могилами, потому-то Смит и остановил свой  выбор  на  Уайлдвуде.  Небольшое,
скрытое  в  малонаселенном  районе  невдалеке  от  Ньюарка,  со  всех сторон
огражденное кованым железным забором в последней стадии разрушения, кладбище
идеально отвечало целям Смита.
  Посетители здесь бывали редко.
  Могила Римо стояла не на отшибе. Довольно  близко  к  ней  с  двух  сторон
теснились  "соседи".  Справа  --  старый, замшелый камень с именем Д. Колта.
Слева -- массивный, принадлежащий  семейству  Дефуриа,  несколько  поколений
которого были погребены вокруг.
  Смит  попытался вообразить, как в этих декорациях могло выглядеть убийство
безымянной женщины. Он стоял там, где, насколько ему было  известно,  стояла
она.  Он  представил  себе,  с  какого  места в нее стреляли, какое действие
произвели на нее пули. Он  увидел  место,  куда  упали  цветы,  которые  она
держала.
  Казалось,  картина  сложилась  довольно  убедительная, но сходились не все
концы. Почему она не приходила сюда раньше? Как после  долгих  лет  отыскала
давно умершего Римо?
  Именно  эти  докучливые  вопросы  привели  Смита в Уайлдвуд, и сейчас, над
могилой Римо, они докучали ему еще больше.
  Смит вынул из кармана блокнот и занес  в  него  имена  с  соседних  могил,
сделав  пометку:  спросить  у  Чиуна,  где  находится  настоящее  тело Римо.
Пожалуй, надо попытаться  устроить  так,  чтобы  Римо  похоронили  здесь,  в
Уайлдвуде. На этот раз по-настоящему. Уж этим-то он Римо обязан.
  Смит покинул кладбище.
  Не оглядываясь. Оглядываться не имело смысла.



  Когда  стрелок  говорил, что проникнуть в больницу будет трудновато, хотел
возразить, что больница -- не крепость и не тюрьма и устроена не  для  того,
чтобы  туда  было  трудно  войти  или  оттуда  выйти. Больница -- всего лишь
больница, место, куда больных  помещают,  чтобы  они  поправились,  и  можно
поставить  вокруг хоть тысячу солдат, но защита все равно будет проницаемой,
как дуршлаг. Но решил промолчать: тот все равно не поймет.  Стрелок,  следуя
по  скоростной  автостраде  имени  Джона  С. Лоджа в центре Детройта, снизил
скорость. Римо выскользнул из машины,  и  прежде  чем  за  ним  захлопнулась
дверь, успел услышать: "Ну давай, сынок, покажи им, что ты умеешь!"
  Машина  умчалась  прочь,  а Римо, перемахнув через ограждение, оказался на
территории  больницы.  Он  был  в  черном  и  в  темноте  молчаливой   тенью
перемещался от дерева к кусту, от куста, когда добрался до автостоянки перед
больницей, -- к машине.
  В  заливающем  территорию холодном белом свете прожекторов здание главного
корпуса выглядело блестящим кубиком льда.
  Римо на полусогнутых проскользнул мимо лениво расхаживающих патрульных. От
них он никаких неприятностей не ждал.  Если  неприятности  и  будут,  то  на
этаже, где лежал в коме Хьюберт Миллис, президент "Америкэн автос".
  Добравшись   до   больших   парадных   дверей,   Римо   вошел   в  холл  с
самоуверенностью посыльного, доставившего из закусочной кофе со слойками.
  Сверяя что-то в блокноте, за стойкой приемной  стояла  непреклонного  вида
медицинская сестра.
  -- Слушаю вас, -- сказала она, подняв на Римо глаза.
  -- Скажите, на каком этаже лежит мистер Миллис?
  -- Часы посещений -- с трех до пяти дня.
  -- Я спросил не об этом.
  -- К посещениям допускаются только самые близкие родственники.
  -- Это меня тоже не интересует.
  -- Вы -- родственник?
  --  Как всякий, кто знает, что человек человеку -- брат, -- сказал Римо и,
перегнувшись через стойку, выхватил из рук сестры блокнот.
  -- Отдайте немедленно! -- зашипела она.
  Римо нашел имя Миллиса с пометкой "12-Д". Это  означало  либо  двенадцатый
этаж, либо больничное отделение "Д".
  -- Где отделение "Д"? -- спросил Римо.
  -- Нет у нас такого отделения! -- обидчиво сказала сестра.
  -- Премного обязан.
  Римо  вернул блокнот. Проще добраться до двенадцатого этажа, чем рыскать в
ночи в поисках какого-то сомнительного отделения "Д".
  -- Охрана! -- закричала сестра.
  -- Ну вот, кто вас просил, -- с мягким укором произнес Римо.
  Из-за угла появился охранник.
  -- Что такое? -- сурово осведомился он, держа руку на  рукоятке  торчащего
из кобуры револьвера.
  -- Этот человек интересуется пациентом из "12-Д".
  -- Какие проблемы, приятель? -- обратился охранник к Римо.
  -- Никаких проблем! -- удивился Римо. -- Как раз собираюсь уходить.
  -- Пойдем, провожу, -- сказал охранник.
  -- Чудно. Обожаю компанию.
  Не спуская руки с оружия, охранник выпроводил Римо на улицу. Его подмывало
вызвать  по  радиотелефону  помощь  и  для  порядка  заковать  нарушителя  в
наручники, но, говоря по чести, тот ведь на самом деле  не  совершил  ничего
противозаконного. Он просто задал сестре несколько
  вопросов  о  пациенте из палаты "12-Д", которая, как охраннику было хорошо
известно, находилась под круглосуточным наблюдением агентов ФБР.
  Эти агенты, когда он предложил им свою помощь, окатили его презрением.
  -- Главное, старина, не путайся под ногами, -- сказал ему их главный.
  И никаких особых указаний от них не поступило, так что теперь он и не знал
толком, что делать с этим костлявым, одетым во всем черное парнем.
  Но скоро вопрос сделался сугубо академическим, поскольку костлявый  исчез,
как сквозь землю провалился.
  Только что он стоял рядом -- и вот его уже нет. Охранник огляделся кругом,
ничего  не  увидел  и  направился  к кустам сбоку от входной двери. Там были
тени, и какие-то странные, темнее обычных,  и  кажется,  они  двигались.  Он
успел убедиться, что тени двигались, но было уже поздно.
  Ослабив хватку на горле охранника, перекрывшую тому доступ кислорода, Римо
подхватил  обмякшее  тело  и  легко,  как  ребенка, перенес к припаркованной
неподалеку машине, пальцем выбил замок и усадил охранника за руль, где он  и
очнется несколько часов спустя в полном недоумении, как там оказался.
  К тому времени Римо наверняка уже скроется.
  Больничный фасад был гладким, облицованным керамической плиткой, не за что
ухватиться,  но  оставались  еще окна, и Римо легко запрыгнул на выступ окна
первого этажа. Отсюда он достиг выступа окна  второго  этажа  и,  словно  по
ступенькам  лестницы,  двинулся наверх. Со стороны могло показаться, что это
очень легко. Для Римо так оно и было. Некоторые из окон  на  его  пути  были
открыты  или светились, и тогда он, чтобы не засветиться самому, обходил их,
ведь  успех  всего  предприятия  зависел  от  внезапности   и   незаметности
восхождения.  Как  ходы  на  шахматной  доске:  окна  --  клетки,  а Римо --
единственная боевая фигура.
  Он прошел двенадцатый, в окне этажом выше ногтем очертил по стеклу круг  и
надавил   на  его  верхнюю  часть.  Безупречно  круглая  плоскость  бесшумно
выскочила ему прямо в руку. Римо метнул ее, как дискобол, и стеклянный круг,
красиво спланировав над автостоянкой, впился в ствол дерева.
  Просунув  руку  в  образовавшееся  отверстие,  Римо  нащупал  шпингалет  и
бесшумно  открыл  окно.  Скользнул  в  комнату,  огляделся  --  глаза тут же
приспособились к темноте. Это была двухместная, никем не занятая  палата.  В
воздухе  витал особый больничный дух, на девяносто процентов -- дезинфекция,
на десять -- отчаяние и недуг.
  Римо стянул с кровати  простыню,  сделал  в  ней  несколько  дыр,  в  одну
просунул   голову   и   задрапировался,   как   в   тогу.  Если  не  слишком
приглядываться, одеяние смахивало на бесформенный балахон, какие в больницах
выдают вместо ночных рубашек.
  В коридоре на него никто не  обратил  внимания.  В  ближайшем  торце  Римо
обнаружил лестницу, ведущую на двенадцатый этаж.
  Лестер  Трингл,  оперативный  агент ФБР, назубок усвоил совет, преподанный
ему на подготовительных курсах:  "Всегда  и  везде  жди  неприятностей.  Они
начнутся -- а ты к ним уже готов".
  Так  что  даже  теперь,  во  время  простого,  как  кусок мыла, задания --
охранять лежащего в коме пациента, -- Трингл был начеку. Он стоял на посту у
двери в палату "12-Д", нянча в руках  короткоствольный  автомат  со  сложным
телескопическим и лазерным наведением.
  Трингл не слишком жаловал эти новомодные штучки. Он был меткий стрелок, но
начальство  настаивало,  и он подчинился. В Белом доме безопасность Хьюберта
Миллиса считали делом государственного значения -- не столько из-за  персоны
собственно  Миллиса, сколько потому, что слишком уж много автопромышленников
пострадало в последнее время. Вопрос стоял принципиально:  если  вооруженный
псих  с легкостью изничтожает цвет национальной автоиндустрии, это нездорово
отражается на репутации страны.
  Дурацкая история, подумал Лестер Трингл, и самое дурацкое в  ней  то,  что
этот псих разослал в газеты письмо и подписал его.
  Он  сомневался,  что  тот  предпримет  штурм больницы, но на всякий случай
Трингл был наготове: потому он и отставил свой пистолет, который столько лет
носил на поясном ремне,  ради  этого  автомата,  способного  вдоль  красного
лазерного луча выдать тысячу пуль в минуту.
  Когда  работаешь  командой,  как  Трингл  сегодня,  у автоматов с лазерным
прицелом есть одно крупное достоинство: сильно уменьшается  шанс,  что  тебя
ненароком  пристрелит  твой  же  напарник.  Лазер  позволял  поражать мишень
практически наверняка. Легонько касаешься курка, выпускаешь на волю луч.  На
цели  появляется  красная  точка,  с  десятицентовик, не больше, видимая при
любом освещении, и днем, и ночью. Появись она там, где  у  человека  сердце,
можешь  спорить  на  годовое жалованье, что если нажать курок до конца, пули
пойдут точно туда. Следовательно, гораздо меньше вероятность, что  во  время
операции  подстрелишь  случайного  прохожего  или  других  агентов,  что для
Лестера Трингла, который собирался  дослужить  до  пенсии  и  открыть  потом
таверну в Ки-Вест, штат Флорида, было очень существенно.
  Заслышав  в  коридоре  звук,  похожий  на  треск  автоматного огня, Трингл
оторвал спину от стены.
  Звук стих почти мгновенно. Странно. Странно потому,  что  даже  кратчайшее
нажатие  на  курок  этих  автоматов  вызывает очередь в дюжину выстрелов, не
меньше, и длительностью в целую секунду.
  -- Эй, Сэм! -- позвал Трингл. -- Что там у тебя?
  Из холла восточного крыла не донеслось ни звука. В том конце здания  лифта
не было, и агент Сэм Биндлштейн охранял выход на лестницу.
  Трингл вытащил из-под пуленепробиваемого жилета радиотелефон.
  -- Харпер, слышишь?
  -- Что? -- проскрипел в ответ голос Келли Харпера.
  --  Кажется,  тут  что-то  началось. Я не могу отойти от двери. У тебя там
спокойно?
  -- Вроде да.
  -- Тогда беги сюда и береги спину.
  Трое до зубов вооруженных агентов -- вот все, что местное руководство  ФБР
сочло  достаточным  для  этой  работы.  Но  сейчас, когда один из агентов не
отвечал, а второй оставил свой пост, Лестер Трингл засомневался всерьез,  не
промахнулось ли оно со своими расчетами.
  Он  безуспешно  вызывал  Биндлштейна  по  радиотелефону и тут заметил, что
какой-то больной -- тощий, с выступающими скулами -- приближается к нему.
  -- Эй! -- окликнул его Трингл, подняв автомат на уровень груди. -- Вы не с
этого этажа!
  -- Я заблудился, -- сказал Римо. -- Никак не  найду  свою  палату.  Вы  не
поможете?
  -- Вам нужен другой этаж. Сюда вход запрещен. Направо по коридору -- лифт.
Спуститесь в холл, там вам кто-нибудь поможет.
  Но  больной  все  приближался.  Тут  Трингл  заметил,  что  хотя  руки его
обнажены, из-под балахона торчат ноги в  черных  штанинах,  а  на  настоящих
больничных пациентах, кроме этих балахонов, ничего нет.
  Он  нацелился  автоматом  самозванцу в живот и легонько коснулся курка. На
месте желудка загорелась красная точка.
  -- Приказываю, стойте! -- крикнул Трингл.
  -- Приказам не подчиняюсь с тех пор,  как  выбыл  из  морской  пехоты,  --
ответил Римо.
  -- Тогда прошу: остановитесь. Иначе буду вынужден открыть огонь.
  Красная  точка  дрожала,  потому что больной продолжал идти. Руки его были
пусты, но темные, без блеска, глаза смотрели твердо и уверенно.
  -- Последнее предупреждение. Стой, где стоишь!
  -- Говорю ж, заблудился. Значит, не знаю, где нахожусь. Как я могу стоять,
где стою, если понятия не имею, где это?
  Трингл дал ему подойти на десять ярдов, а затем нажал на курок.
  Залп был короткий, выстрелов на двенадцать, и стена за  спиной  самозванца
осыпалась облаком пыли и кусков штукатурки.
  Но  он  шел,  как  заговоренный.  Красная точка по-прежнему плавала на его
желудке. Трингл недоуменно моргнул. Призрак он, что ли? Неужто пули  прошили
его  насквозь?  Он  опять  выстрелил. Залп вышел длиннее. На этот раз Трингл
заметил мимолетное, смазанное  стремительностью  движение  уклонившегося  от
пуль  самозванца.  Трингл  прицелился  с  поправкой. Красная точка поднялась
выше. Трингл выстрелил снова.
  Пациент отклонился влево. Стрельба в узком коридоре звучала не так громко,
как можно было предполагать, потому что автомат был с глушителем.
  Трингл выругался. Наверно, это глушитель мешает. Но, едва додумав, он  тут
же отверг эту мысль. Лазер, по идее, должен исправлять все огрехи глушителя.
  Трингл  с  силой  нажал  на  курок,  выпустив  длинную  очередь. Человек в
больничном одеянии отнесся к ней наплевательски и продолжал приближаться.
  -- Почему ты стреляешь в больного? -- изумился агент Келли Харпер, труся с
автоматом наперевес с другого конца коридора.
  -- Потому что нечего ему здесь делать, -- с жаром сказал Трингл.
  -- А почему ему ничего не делается? Или ты лупишь холостыми?
  -- Посмотри лучше, на что похожа стена, -- огрызнулся Трингл.
  И впрямь. Стена за человеком в ночной рубашке и по  обе  стороны  от  него
была   разбита   до  бетонного  костяка  и  махрилась  клочьями  покраски  и
штукатурки.
  -- Может, у тебя лазер сломался? -- спросил Харпер.
  -- Попробуй свой, -- предложил Трингл.
  -- Это ФБР! -- выкрикнул Харпер. -- Стой!
  -- А ты попробуй заставь меня, -- ухмыльнулся Римо.
  -- Хорошо. Ты сам напросился, -- сказал Харпер, наводя прицел на ничем  не
защищенную грудь приближающегося человека.
  К этому времени тот уже почти вплотную подошел к фебеэровцам. Харпер нажал
на  курок, намереваясь выпустить короткую очередь, но по какой-то непонятной
причине его автомат сам собою уставился в потолок. Он попытался снять  палец
с курка, но тот будто приклеился и отрываться не пожелал.
  Затем  Харпер  заметил,  что  этот,  в  рубашке,  стоит рядом и с жестокой
улыбкой на губах легко массирует ему локоть. Харпер понял, что и уставленное
в потолок дуло, и примерзший к курку палец -- все из-за этого почти  нежного
прикосновения к локтю.
  Римо  опустил  агента на пол. Трингл между тем пятился задом, чтоб удобней
стрелять.
  -- Только что ты убил агента ФБР, -- ледяным тоном обвинил он.
  -- Не убил. Отключил, и все. Так же, как сейчас отключу тебя.
  -- Черта с два! -- крикнул Трингл и  выстрелил,  не  заботясь  о  лазерном
луче. С такого расстояния не промахнешься.
  Ничего  подобного.  Пули  прошили  стену,  но  в  цель  ни одна не попала.
Самозванец захохотал.
  -- Не сметь смеяться над ФБР! -- со слезами отчаяния вскричал Трингл.
  -- Это почему же?
  Трингл не ответил. Ему было некогда. Он пытался вытащить  пустой  магазин,
чтобы  вставить  новый.  На  учениях  это удавалось ему меньше, чем за две с
половиной секунды, что считалось очень похвальным.
  Однако в настоящих  боевых  условиях  этой  скорости  оказалось  маловато,
потому  что  не  успел  он выдернуть старый магазин, как автомат вдруг начал
разваливаться и в итоге остался в руках каким-то  разобранным  на  блестящие
детали хламом. Лазерный прицел между тем продолжал действовать. Трингл понял
это по тому, как танцевала красная точка на беспечной физиономии самозванца.
Некоторые  части  автомата  Трингла  оказались у него в правой руке, а левая
медленно поднималась к залитому слезами лицу агента.
  Больше Трингл уже ничего не видел, потому что  без  сознания  свалился  на
пол.
  Римо  оттащил  обоих агентов в кладовую и прикрыл одеялами, потому что там
было прохладно. Через несколько часов они очухаются в  достаточной  степени,
чтобы  выслушать  порицания  по службе, и только одному Римо будет известно,
что они не виноваты. Их было всего трое, а троих на него -- мало.
  Римо вошел в незапертую палату "12-Д".
  Хьюберт Миллис, широко раскрыв глаза, лежал на  постели  с  торчащими  изо
рта,  носа и на кистях прозрачными трубками. На фоне гудящей и попискивающей
электроники его дыхания было почти не слышно.
  Римо осторожно поводил рукой  перед  глазами  раненого.  Никакой  реакции.
Чувствовалось,  что близка, очень близка смерть. Легко нажать на висок будет
милосердней убийства.
  Римо протянул правую руку. Замер. Убрал руку. Много  он  убивал  на  своем
веку,  но  это -- случай особенный. Лежащий перед ним беспомощный человек --
не преступник, он не нарушал закона, он всего лишь  бизнесмен,  которому  по
чьей-то злой воле случилось попасть в список лиц, подлежащих уничтожению.
  Но убить его попросил его собственный, Римо, отец!
  Он медленно поднял руку еще раз.
  Тут   вдруг   перестал   попискивать   электрокардиограф.   Издав  долгий,
монотонный, высокий "скри-и-и-и-и-п", ожила другая машина.
  В коридоре зазвенели звонки. Кто-то закричал: "Синий код! Палата "12Д"!"
  Комната  наполнилась  медиками.  Они  не  обратили  никакого  внимания  на
разгромленный коридор, а мимо
  Римо промчались, словно его тут не было.
  Медсестра  разорвала рубашку на тощей груди Хьюберта Миллиса. Врач, прижав
к ней стетоскоп, покачал головой.
  Кто-то передал ему два металлических  диска,  проводами  присоединенных  к
машине на колесиках.
  --  В стороны! -- крикнул врач. Все отступили. Когда диски коснулись груди
Миллиса, тело подскочило на кровати.
  Три раза доктор повторял эту процедуру, одним глазом косясь на кардиограф,
прямая линия в оконце которого означала, что сердце не работает.
  Наконец врач отбросил диски и отступил назад.
  -- Все. Бесполезно. Сестра, приготовьте его к перевозке.
  И так и не заметив Римо, доктора вышли из палаты.
  Сестра осталась стоять у кровати. Римо коснулся ее руки.
  -- Что произошло?
  -- Сердце остановилось.
  -- Значит, он умер?
  -- Да. Вы были с ним здесь, в комнате? Кто вы?
  -- Это неважно. Скажите, что его убило? Мне важно знать.
  -- Просто остановилось сердце. Мы этого, собственно, ожидали.
  -- Так это не из-за волнения?
  -- Какое волнение! Он был в коме. Его не взволновала бы и бомбежка.
  -- Спасибо, -- сказал Римо.
  -- Не за что. Но все-таки, что вы тут делали?
  -- Боролся с собственной совестью, -- на ходу, через плечо бросил Римо.
  -- И кто победил?
  -- Ничья.



  Когда  Римо  вернулся  из  больницы,  стрелок  сидел  перед   телевизором.
Показывали очередную серию "Новобрачных".
  -- Ну как? -- поинтересовался он, не отрывая взгляда от экрана.
  -- Миллис мертв.
  -- Отлично. Молодчага, сынок. Садись, посмотри телевизор.
  -- Лучше лягу посплю.
  -- Конечно, сын. Что хочешь, то и делай.
  -- Мы скоро уедем? -- спросил Римо.
  -- Не гони лошадей. У меня еще есть дела, -- сказал стрелок.
  -- Какие?
  -- Дела, понимаешь? Просто дела. Не мешай, а? Хочу посмотреть.
  -- Я думал, твое дело -- Миллис.
  -- Так оно и было, -- сказал стрелок.
  -- Миллис мертв.
  --  И  чего  ты  от  меня хочешь? Золотую медаль? Это был твой должок мне,
потому что ты путался там, на крыше. Теперь мы квиты, и с этим все.  У  меня
еще и другие дела есть.
  Римо ушел в спальню, лег, но сон не шел к нему. Всю жизнь он мечтал о том,
чтобы  иметь  семью,  но, кажется, семья -- это совсем не то, как он себе ее
представлял.
  Для своего отца он ровно ничего не значил. Тот за дверью в  голос  хохотал
над фильмом, который видел не меньше десяти раз. И это -- семья?!
  Чиун  при  всем  его  занудстве  все-таки  о нем беспокоился. А Чиун -- не
семья, во всяком случае, не по крови.
  Может, "семья" -- это всего лишь этикетка, наклейка, бумажка, если за  нею
нет любви, доверия и заботы? Римо не знал. Он лежал на кровати и придумывал,
что  бы такое сказать отцу. Но все главные вопросы -- кто Римо такой, где он
родился и прочее -- были уже  заданы,  ответы  получены,  так  что  вопросов
больше не осталось, и Римо чувствовал себя опустошенным.
  В   соседней   комнате   зазвонил   телефон.  Стрелок  взял  трубку.  Римо
сфокусировал  слух.  Обыкновенные  люди  не   умеют   слушать   направленно,
концентрируясь  на  одном или двух голосах, не умеют отфильтровывать фоновые
шумы. Римо же мог  направлять  внимание  в  узкий  звуковой  диапазон  и,  к
примеру,  из-за  закрытой  двери  без  особых  усилий слышать полностью весь
телефонный разговор.
  -- Когда расплатитесь за Миллиса? -- спрашивал отец.
  -- Как только достанете Лаваллета, -- ответил голос.
  -- Минутку! Договоренность была: товар -- деньги.
  -- Миллис еще не остыл, а дело срочное. Я не могу  сейчас  объяснить.  Мне
нужен Лаваллет, и немедленно.
  -- Так мы не договаривались, -- сказал стрелок.
  -- За Лаваллета плачу вдвойне, -- ответил голос.
  -- Вдвойне? Так вы что, в самом деле хотите убрать Лаваллета?
  -- А что, у вас есть сомнения?
  -- Да нет, почему же. Ладно, согласен.
  --  Сегодня  в восемь утра он будет у себя в офисе. Только учтите: никаких
выстрелов в голову. Попадете в голову или в лицо -- ничего не получите.
  -- Я помню.
  -- Это действительно важно. У меня есть для этого свои основания.
  Стрелок положил трубку, и Римо услышал в пустой комнате его голос:
  -- Еще бы. Но будь я проклят, если что-нибудь понимаю!
  Лайл Лаваллет тоже повесил трубку и взвинченно рассмеялся.
  Игра почти сделана. Еще один рискованный ход, и он отхватит большой куш.
  Двадцать лет назад -- кто бы  мог  представить  себе  такое?  Кто  бы  мог
подумать  об  этом тогда, когда эти три неблагодарных подонка повыгоняли его
из своих компаний?
  Ну а теперь пришло время расплаты, и "дайнакар" -- лучшее средство. Месяца
не пройдет, как Лаваллет возглавит всю автомобильную промышленность  страны.
Железной рукой он возьмет ее под уздцы так, как не снилось даже Генри Форду.
  И кто знает, что потом?
  Может быть, Вашингтон.
  Может быть, Белый дом.
  Почему нет? Пока что все срабатывает, как надо.
  Это была блестящая мысль -- нанять киллера и себя самого, Лайла Лаваллета,
наметить  первой  жертвой. Благодаря этому потом, когда жертвами пали другие
автопромышленники, никому в голову не пришло заподозрить самого Лаваллета.
  И это сработало! В автокомпаниях  поднялась  паника.  Перепуганные  советы
директоров бросились к нему за помощью.
  Единственным  пробелом  остается  киллер.  Ни  к  чему,  чтобы он болтался
вокруг. Чего доброго, арестуют, начнет болтать... Хотя он и  не  знает,  кто
его нанял, толковый следователь может разговорить любого и сообразить, что к
чему.
  Киллера  нужно убрать, потому-то Лаваллет и назначил ему свидание у себя в
офисе.
  Киллер явится утром.
  Его встретят полковник Брок Сэвидж и команда наемников.
  Стрелку -- конец. Конец всем проблемам.
  Прелесть, как ладно все складывается.
  Лаваллет натянул сеточку на покрытые лаком волосы  и  осторожно  улегся  в
постель.  Надо поспать немного. Нельзя появиться перед телекамерами усталым!
А появиться придется.  Кому  же,  как  не  ему,  объявить  всему  миру,  что
сбрендивший "зеленый", нагнавший ужас на весь Детройт, мертв?



  -- Так вот он какой, "дайнакар". Когда приступаете к производству?
  Лайл  Лаваллет искоса посмотрел на своего нового, только что приступившего
к работе консультанта по связям с общественностью и сказал:
  -- Пусть это вас не беспокоит. Есть дела поважнее.
  Они находились  в  просторном  гараже  главного  здания  завода  "Дайнакар
индастриз".  Консультант был в полном недоумении: судя по газетам и выпускам
теленовостей, Лаваллет хоть сейчас готов начать выпуск "дайнакаров".  Однако
внутри  завод  выглядел  голой  пусто,  как  бейсбольный  стадион в декабре.
Рабочих нет, конвейерные линии не установлены, ни деталей, ни  оборудования.
Не завод, а огромный пустой ангар.
  -- Не вполне уверен, что уловил вашу мысль, мистер Лаваллет, -- неуверенно
произнес он.
  До  того,  как  пойти в консультанты, чтобы "заработать по-настоящему", он
пятнадцать лет был  газетчиком,  и  сейчас  журналистское  чутье  настойчиво
подсказывало ему, что он вляпался в какую-то аферу.
  Даже  зрелище  изящного  черного  "дайнакара",  одиноко  стоящего  посреди
гаража, не развеяло этого чувства.
  -- Слушайте внимательно, и вам все станет ясно, как дважды два, --  сказал
Лаваллет. -- Сначала я, конечно, готовился запустить производство, но потом,
когда в округе стал хозяйничать этот "зеленый" киллер, все изменилось.
  -- Каким образом? -- спросил консультант.
  --   Во-первых,  когда  подстрелили  Мэнгена,  осиротевшие  директора  его
компании начали со мной переговоры об объединении и совместном  производстве
"дайнакаров". Верно?
  -- Верно.
  --  Во-вторых, вы сами вчера передали газетчикам утку о том, как "Америкэн
автос" обратилась ко мне с точно таким предложением. Они клюнут,  непременно
клюнут  и  позвонят  нам,  как  только  выйдут  утренние газеты. Ну не позже
полудня.
  -- И как это объясняет то, что вы не собираете "дайна-кары"?
  -- Одну минуту. Я еще не кончил. В-третьих, всем известно, что  Ривелл  из
"Дженерал  автос"  наложил  в штаны от страха и скрылся, якобы в отпуск. Что
нам  теперь  требуется?  Опять  намекнуть  газетчикам,  что  и   управляющие
"Дженерал автос" явились по мою душу!
  -- И просят возглавить их тоже?
  -- Именно.
  --  То  есть  вы  не  прочь  управлять  всеми тремя компаниями, плюс еще и
"Дайнакаром"?
  -- Вот теперь до вас дошло.
  -- Но это еще никому не удавалось!
  -- Но на свете еще не бывало Лайла Лаваллета! Ну теперь вам  ясно,  почему
сейчас  здесь замерла жизнь. Слившись с компаниями "Большой Тройки", я смогу
в  полной  мере  использовать  их  производственные  мощности   для   сборки
"дайнакаров".  Таким образом, всего через год удастся сделать то, на что при
других условиях мне понадобилось бы столетие. "Дайнакар" появится  в  каждом
гараже. Понимаете?
  -- Вполне, -- сказал консультант.
  Понял   он   только   одно:   Лайл   Лаваллет,   этот  Непризнанный  Гений
Автоиндустрии, здорово не в себе. Размечтался! Ну кто поверит, что три  кита
автоиндустрии,  существующие,  чтобы  взаимодополнять  друг  друга, все, как
один, дружно обратятся к одному и тому же человеку? Может, в России об  этом
еще и можно было бы говорить, но -- в Америке?!
  --  Отлично, -- сказал Лаваллет. -- Вот и продолжайте распространять слухи
об объединении. Теперь, когда у меня есть "дайнакар", только мне  одному  по
силам  спасти  всю  "Большую  Тройку". А что, может, стоит где-нибудь как бы
мимоходом окрестить меня -- знаете как? "Непризнанный  Спаситель"!  Кажется,
неплохая идея.
  --  Идет,  --  кивнул  консультант.  А  почему нет? Деньги Лаваллет платит
большие.
  -- И еще один жизненно важный момент, -- прибавил Лаваллет.
  -- Да, сэр?
  --  Проследите,  чтобы  фотографировали   меня   всегда   слева.   Так   я
фотогеничнее.
  --  Будет  сделано,  мистер  Лаваллет. Скажите, а эта машина, она что, и в
самом деле ездит на мусоре?
  Лаваллет с укором покачал головой.
  -- Не на мусоре. На отходах. Мы всегда говорим: отходы. Если к этой  штуке
прилипнет  прозвище  "мусоромобиль",  потребитель может заартачиться, и поди
его потом уговори. Запомните  хорошенько:  отходы!  --  Он  пригладил  рукой
волосы.  Отлично.  Каждый волосок на своем месте. -- И чтобы ответить на ваш
вопрос, скажу, что ездит она,  как  по  волшебству,  и  что  это  величайшее
открытие  в  автомобилестроении,  может  быть, со времен изобретения колеса.
Вставьте  это  в  какое-нибудь  интервью.  Величайшее  открытие  со   времен
изобретения колеса!
  -- Будет сделано, мистер Лаваллет.

  В  Белом  доме  президент  Соединенных  Штатов  пил  в спальне кофе, когда
вошедший помощник подал ему  краткий  перечень  важнейших  событий  минувшей
ночи.
  Главной  новостью  значилось,  что  Хьюберт  Миллис,  президент  "Америкэн
автос", скончался в 1.32 ночи в Детройте.
  Президент принял решение.  Он  отпустил  помощника,  открыл  ящик  ночного
столика  и снял трубку телефона без наборного диска, затиснутого между двумя
грелками и старым номером "Плейбоя".
  Он ждал, когда Харолд У. Смит снимет трубку.
  Он собирался поставить Смита в известность, что КЮРЕ, этот оплот порядка в
Америке, должна быть распущена.  Организация  не  выполнила  своих  функций.
Отныне   придется   прибегать  к  более  традиционным  средствам  соблюдения
законности, таким, как ФБР. Ему всегда нравилось ФБР, особенно  с  тех  пор,
как он сам однажды сыграл фебеэровца в кино.
  Однако на звонок никто не ответил.
  Президент  подождал еще немного. По прошлому опыту он знал, что Смит редко
отсутствует  на  рабочем  месте,  а  когда  отлучается,  то  носит  с  собой
портативный спецрадиотелефон.
  Прошло  пять минут. По-прежнему никакого ответа. Президент повесил трубку.
Не горит, отложим приказ о расформировании на несколько часов, и все.
  Несколько часов ничего не значат.



  Чиун, Мастер Синанджу, позволил швейцару  гостиницы  "Детройт-плаза"  себе
услужить.
  Когда   подкатило  такси,  швейцар  в  форме,  напомнившей  Чиуну  камзолы
придворных французского Короля-Солнце, почтительно открыл  для  него  заднюю
дверь и мягко закрыл ее после того, как Чиун уселся.
  Затем с выжидательной улыбкой швейцар склонился к окошку такси.
  --  Хорошо  сделано,  -- похвалил его Чиун. -- А теперь убери свое лицо из
поля моего зрения.
  -- Видимо, вы недавно в нашей стране, сэр, --  ответил  швейцар,  все  еще
улыбаясь. -- У нас в Америке хорошая служба обычно вознаграждается.
  --  Отлично, -- сказал Чиун. -- Вот тебе в награду совет: не заводи детей,
иначе  в  преклонные  годы  их  неблагодарность  принесет   тебе   множество
огорчений.
  -- Я говорил о совсем не такой награде! -- возмутился швейцар.
  --  Тогда  вот  другая,  -- проговорил Чиун. -- Людям, которые задерживают
других людей, спешащих по своим важным делам, случается, ломают шею. Вперед,
водитель!
  Таксист влился в поток машин и спросил:
  -- Куда едем, приятель?
  -- К конторе этого автомобилыдика. Лаваллета.
  -- А, "Дайнакар индастриз"! Знаю. Домчу мигом.
  -- В каком это направлении? -- встревожился Чиун.
  -- Направлении? Я бы сказал, на запад.
  -- Тогда почему ты едешь на север?
  -- Чтобы попасть на автостраду,  которая  идет  на  запад,  нужно  сначала
поехать на север, -- добродушно пояснил таксист.
  --  О, мне хорошо известны уловки занимающихся твоим ремеслом. Направляйся
на запад.
  -- Как это?
  -- Очень просто. Поверни колеса на запад, и все.
  -- По прямой?!
  -- Плачу только за мили, приближающие нас к  месту  моего  назначения.  За
западные  мили,  --  сказал Чиун. -- За ненужные отклонения от заданной цели
платить не собираюсь.
  -- Да как же по прямой-то? На пути могут встретиться разные пустячки вроде
небоскребов.
  -- Я даю  тебе  разрешение  такие  препятствия  объезжать.  Но  на  запад,
неизменно  на запад. Я тебе помогу. Буду подсчитывать за тебя западные мили,
-- сказал Чиун, уставясь на пощелкивающий таксометр.
  Водитель пожал плечами:
  -- Хорошо. Босс у нас -- ты.
  -- Я не босс, -- поправил его Чиун. -- Я -- Мастер.
  -- Ладно. Лишь бы я был водитель, -- согласился таксист. Пока  они  ехали,
Чиун не отрывал глаз от таксометра, но думал при этом о Римо.
  Он не солгал, когда сказал Смиту, что Римо потерян для Синанджу. Появление
Римо Уильямса-старшего -- кровного отца Римо -- повело воспитанника Чиуна по
другой тропе, его жизненный путь направился прочь от Синанджу. Чиун надеялся
предотвратить  это  осложнение,  убив стрелка еще до того, как Римо узнает о
его существовании. Не получилось.
  Однако Чиун солгал, когда сказал Смиту, что Римо мертв. В некотором смысле
оно, конечно, так и было. Без направляющей руки Чиуна, удерживающей  ученика
в  русле правильного дыхания и -- шире того -- существования вообще, могучие
возможности Римо скоро ослабнут и, может  быть,  исчезнут  совсем.  Так  уже
бывало  раньше,  когда Римо оставался один, без Чиуна. Не исключено, что это
может случиться и теперь. Римо перестанет быть Синанджу.
  Но чего Чиун опасался пуще всего, так это что Смит,  узнав,  что  Римо  не
умер и существует неподконтрольно
  Чиуну, прикажет убить Римо, и связанный контрактом
  Чиун будет вынужден подчиниться приказу.
  Время  для крайних мер еще не пришло. Еще не упущен последний шанс вернуть
Римо в лоно Синанджу.
  Вот почему этим прохладным утром Чиун направился к автомобильщику. Не ради
автомобильщика. Не ради Смита. И уж, конечно, не ради того, чтобы  послужить
этой  дурацкой  стране  белых  людей, которым -- всем до единого -- неведома
благодарность.
  Чиун ехал туда в надежде, что если на жизнь этого Лаваллета будет еще одно
покушение, предполагаемый киллер придет туда не один, а  прихватит  с  собой
Римо.
  Тогда-то все и разрешится, думал Чиун. На веки веков.
  К заводу "Дайнакар индастриз" такси подъехало сорок минут спустя.
  --  Сорок девять долларов двадцать пять центов, -- сказал таксист. Было бы
в три раза меньше, если бы они ехали по автостраде.
  -- Цена разумная, -- кивнул Чиун,  порылся  в  складках  кимоно  и  выудил
оттуда   одну   из  новеньких,  только  что  выпущенных  правительством  США
сувенирных золотых монет с обозначенным достоинством пятьдесят долларов.
  Таксист посмотрел на нее скептически:
  -- Что это такое?
  -- Что видишь. Пятьдесят долларов золотом. Американских.
  -- А чаевые? Только не надо мне пудрить мозги этим "не  заводи  детей"!  У
меня их уже девять. Потому-то мне и нужны чаевые.
  --  Вчера  котировка  этих монет на Лондонской бирже равнялась четыремстам
сорока шести долларам двадцати пяти центам. На мой взгляд, триста  девяносто
семь долларов -- весьма приличные чаевые за езду в правильном направлении.
  -- Откуда мне знать, что она настоящая? -- усомнился водитель.
  --  Когда  через пять секунд ты умрешь из-за своего дерзкого языка, я выну
вторую такую же и, чтобы облегчить переход в мир иной,  положу  их  тебе  на
веки. Достойно ли пользоваться для такого дела фальшивкой?
  -- Так это что, настоящее золото?
  -- А я тебе что говорю?
  -- И стоит взаправду четыреста сорок шесть долларов?
  --  Четыреста  сорок  шесть долларов двадцать пять центов, -- поправил его
Чиун.
  -- Хотите, я подожду, чтобы доставить вас  обратно  в  отель?  --  спросил
таксист.
  -- Не хочу, -- отказался Чиун.
  Охранника  у  ворот  огромной  пустующей  автостоянки "Дайнакар индастриз"
заинтересовало, что за дело привело Чиуна на завод.
  -- Это мое дело, а не твое. Дай пройти.
  -- Что ты не служащий, это точно. В такой-то одежке! Вот что, без разового
пропуска впустить не могу. У тебя есть пропуск, а, старина?
  -- Есть, -- Чиун поднял открытую ладонь к носу охранника. -- Пожалуйста.
  Охранник поглядел, ожидая увидеть в ладони  удостоверение,  но  ничего  не
увидел.  Не  увидел  в  первый раз, потому что ладонь оказалась пустой. А во
второй -- потому что Чиун ухватил его за нос большим и указательным пальцами
и сжал так, что все поплыло перед глазами, и охранник рухнул прямо на стул в
своей будочке.
  Проваливаясь в беспамятство,  охранник  в  последние  полсекунды  все-таки
понял, что с ним произошло. Он слыхивал раньше, что есть в человеческом теле
чувствительные  нервные  окончания,  и если на них нажать особым образом, то
человек теряет сознание. Но ему было невдомек, что  такие  нервы  имеются  в
кончике носа.
  Часа через три очнувшись, он все еще обдумывал эту мысль.
  В огромном пустом гараже Лайл Лаваллет сидел за рулем своего "дайнакара" и
тихонько  рычал,  изображая  работу мотора. Что он не один, Лаваллет заметил
только тогда, когда машина слегка накренилась направо.
  Повернув голову, он увидел рядом с собой преклонных лет  старика-азиата  в
красном парчовом, затканном шелком кимоно.
  --  Я  -- Чиун, -- сказал старик. -- Я здесь для того, чтобы охранять твою
никчемную жизнь.
  Лаваллет узнал старика. Это был тот самый китаец, который на  демонстрации
"дайнакара" телом прикрыл Джеймса Ривелла от пуль.
  -- Что вы тут делаете? -- спросил он.
  --  Я  уже  сказал.  У тебя уши заложило? Я здесь для того, чтобы охранять
твою никчемную жизнь.
  -- Я стою больше десяти миллионов долларов.  Я  бы  не  назвал  эту  сумму
никчемной!
  -- Десять миллионов долларов. Десять миллионов песчинок. Это одно и то же.
Мусор.
  -- Сэвидж! -- крикнул Лаваллет в открытое окно "дайнакара".
  Полковник  Брок  Сэвидж  услышал крик из комнатки на выходе из гаража, где
сидел с другими наемниками. Он снял винтовку с предохранителя, махнул  рукой
своим людям, чтобы они следовали за ним, и подбежал к "дайнакару" со стороны
водителя.
  Лаваллет, явно перепуганный, еле выговорил:
  -- Он, -- и указал на Чиуна.
  -- Окружить машину! -- приказал Сэвидж. -- Ты! Выходи! -- рявкнул он Чиуну
и сунул  дуло  в  окно  --  так,  чтобы,  если придется стрелять, изрешетить
безоружного китайца.
  Лаваллет, сообразив, что Сэвидж изрешетит заодно и  его,  потому  что  он,
Лаваллет, находится точно на линии огня, завопил:
  -- С другой стороны, придурок! Ты же меня пристрелишь!
  Сэвидж обежал машину. Там Чиун ткнул в него пальцем:
  -- Не вздумай в меня целиться.
  -- Выходи, китаеза!
  --  И  прекрати  мне  приказывать. Я не подчиняюсь приказам белых, которые
одеваются, как деревья.
  -- Идиот, я  наемник!  Самый  высокооплачиваемый  наемник  в  мире.  Я  --
профессиональный убийца!
  -- Нет, -- сказал Чиун. -- Ты -- профессиональный покойник.
  С  точки зрения Лаваллета, это выглядело так, будто старик просто пролетел
сквозь запертую дверь "дайнакара".
  Брок Сэвидж указательным пальцем нажал на курок.  Чиун,  в  свою  очередь,
нажал на указательный палец Сэвиджа, и оружие вывалилось у того из рук. Чиун
поднял его и с легкостью переломил ствол надвое.
  Сэвидж  потянулся  за  ножом "ниндзя-баттерфляй", который открывается, как
складной метр. Широко взмахнул рукой -- и нож оказался рядом  с  ружьем,  на
полу.
  Сэвидж  бросил  взгляд  на  сломанное  лезвие и, вытянув перед собой руки,
хотел вцепиться Чиуну в горло.
  -- Киай-ай! -- выкрикнул он боевой клич, тут же смолкший, так  как  Сэвидж
под воздействием прижатого к его височной артерии пальца Чиуна рухнул на пол
и потерял сознание.
  Чиун повернулся к остальным наемникам.
  --  Его  увечья  не  опасны.  Я  не хочу причинять вам вред. Унесите его и
больше не появляйтесь.
  Подбежали двое, подхватили обмякшую тушу Сэвиджа и уволокли ее прочь.
  Чиун подтолкнул Лаваллета к двери, ведущей в корпус заводоуправления.
  В кабинете Лаваллета Чиун сказал:
  -- Тебе повезло, что я здесь.  Небезопасно  оставаться  под  защитой  этих
частных намордников.
  -- Наемников, -- поправил Лаваллет.
  -- Только один из нас прав, -- фыркнул Чиун, -- и не думаю, что это ты.



  Стрелок заснул на диване, смотря телевизор, а когда проснулся, взглянул на
часы, взял чемоданчик и бесшумно вышел из номера.
  Пусть  Римо  спит.  Бесконечные вопросы паренька будут только помехой. Тот
уже и так порядком поднадоел со своей вечной  трезвостью,  дурацкой  рисовой
диетой                              и                              припевом:
"Я-не-могу-объяснить-как-у-меня-получаетсято-что-я-делаю".
  Покончив с заданием, стрелок уедет, а Римо Уильямса  --  к  черту.  Больно
нужен! Пусть возвращается к своему китайцу.
  Охранник у входа на автостоянку "Дайнакар индастриз", похоже, спал в своей
будке.  Стрелок планировал припарковаться неподалеку и как-нибудь пробраться
на территорию, но спящий охранник -- подарок небес, а дареному коню  в  зубы
не  смотрят. Он спокойно въехал в ворота и остановился невдалеке от главного
здания.
  Он вынул "беретту-олимпик"  из  кейса,  сунул  ее  в  кобуру  под  мышкой.
Приспособления,  превращающие  "беретту"  в винтовку, он оставил в кейсе. Не
понадобятся.
  Он прошел огромным пустым складского  типа  помещением,  посреди  которого
одиноко  стоял  "дайнакар".  Тело  его  было  напряжено,  все внимание -- на
предстоящей задаче. Странно, что нет охраны. Может, это ловушка?
  Однако он  не  замечал  ничего  опасного,  так  же,  как  не  видел  Римо.
прятавшегося  за  спинкой кресла в машине, выскользнувшего из задней двери и
следующего за ним по пятам.
  Вообще говоря, спроси его кто, стрелок бы признался в своей растерянности.
До  последних  минут  он  считал,  что  нанял  его   один   из   президентов
автокомпаний,  которые  были перечислены в списке. Однако что получается? Он
убил  Мэнгена,  и  не  влезь  чокнутый  китаец,  убил  бы  Ривелла.  Значит,
оставались  Миллис  и  Лаваллет.  Теперь,  когда  Миллис  умер, остался один
Лаваллет. И все было бы просто, кабы  наниматель  не  позвонил  и  не  велел
сегодня убить и его тоже.
  Так на кого ж он работает?
  Вот получит последний гонорар, откроет рывком дверь "дайнакара" и выяснит,
кто там сидит за рулем.
  Ну ладно, это -- потом. Сейчас главное -- не вляпаться в западню.
  На  складе  никого  не  было.  В  холле  высокого управленческого корпуса,
примыкающего с задней стороны к производственному, -- тоже.
  Стрелок приостановился, чтобы зажечь  сигарету,  и  почему-то  лицо  Марии
вдруг  встало у него перед глазами. А он ведь не вспоминал о ней с тех самых
пор, как к нему привязался этот Римо.
  Он затянулся, потушил сигарету в пепельнице  на  чьем-то  пустом  столе  и
вошел  в  лифт, чтобы подняться наверх. Может, и западня. Если так, он к ней
готов.
  Чиун был тоже готов. Он сидел на коврике перед входом в кабинет Лаваллета.
Автомобильщику было приказано оставаться внутри,  и  тот  ослушался  приказа
только  один  раз,  когда  вышел  сказать,  что  поступил  анонимный звонок,
предупредивший, что киллер уже в дороге, чтобы его, Лаваллета,  убить.--  Он
один? -- поинтересовался Чиун.
  -- Не знаю. Этого мой информатор не сказал.
  -- Иди назад в кабинет.
  --  Он меня прикончит! -- зашипел Лаваллет. -- Полковник Сэвидж и его люди
ушли. Я -- живая мишень!
  -- Чтобы убить тебя, ему надо пройти мимо  меня,  --  сказал  Чиун.  --  В
кабинет, быстро.
  Он  запихнул  Лаваллета  внутрь,  закрыл  за  ним  дверь и снова уселся на
коврик, в ожидании глядя на лифт.
  Наступал час расплаты.
  Римо и сам не знал, зачем  выслеживает  отца,  зачем  прятался  на  заднем
сиденье  его  машины.  Увидев, что человек со шрамом входит в лифт, он нашел
лестницу  и,  движимый  побуждением  невнятным,  но  неодолимым,  решительно
направился вверх.
  Когда  двери  лифта  распахнулись,  стрелок  принял  боевую стойку: согнул
колени и выставил  вперед  крепко  зажатую  в  обеих  руках  "беретту".  Ему
казалось,  он  готов  ко  всему  на свете. Однако открывшееся ему зрелище --
старый китаец, спокойно сидящий на ковре в центре приемной, -- все-таки  его
удивило.
  -- Опять ты?!
  Лицо Чиуна было -- сама суровость.
  -- Где мой сын?
  -- Уж не о моем ли сыне ты говоришь? А ведь представь, он, похоже, уверен,
что так и есть!
  -- А в чем уверен ты сам? -- холодно спросил Чиун.
  -- В том, что он -- чокнутый.
  Чиун плавно поднялся с пола -- будто вырос из него, как подсолнечник.
  --  Кто  бы он ни был, Римо -- сын Синанджу. Ты посмел оскорбить Синанджу.
Готовься к смерти.
  Стрелок выскочил из кабины лифта, дважды  выстрелив  на  ходу.  Одна  пуля
ударила  в  дверь  позади  Чиуна,  но того там уже не было. Каким-то образом
китаеза оказался тремя футами левей. И мерещится это стрелку, или  старик  и
впрямь уже стоит к нему ближе?
  Он  опять  выстрелил  -- Чиун снова таинственным образом очутился совсем в
другом месте, не сделав при этом ни единого видимого телодвижения. Это  было
похоже  на  волшебство:  с  физиономией  мрачной и решительной старый китаец
будто перелетал по комнате.
  Теперь их разделяло футов двенадцать, не больше, и стрелок веером выпустил
четыре пули. Однажды ведь он уже достал старика рикошетом. Какого черта  это
не удается ему сейчас?
  Грохот  и  вспышки  собственных  выстрелов  заставили  стрелка моргнуть, и
крошечной микросекунды, ушедшей на взмах ресниц. Мастеру  Синанджу  хватило,
чтобы  вновь  переместиться.  Открыв  глаза, стрелок увидел, что находится в
просторной приемной в полном одиночестве.
  Из-за двери с табличкой "ЛАЙЛ ЛАВАЛЛЕТ, ПРЕЗИДЕНТ", придушенно спросили:
  -- Эй, там уже есть кто-нибудь мертвый? Я могу выйти? Э-эй!
  Нет, ну это уж слишком. Куда ж он делся?  Комната,  конечно,  большая,  но
спрятаться  тут негде. Может, старик стал невидимым? Может, у него чтонибудь
вроде шапки-невидимки? Стрелок решил  ретироваться  и  начал  было  пятиться
назад к лифту, но далеко не продвинулся, застыл, будто его пригвоздило.
  Правую  руку,  в  которой  он  держал "беретту", охватило адским огнем. Он
завизжал. Пистолет со стуком упал на пол. С правой рукой происходило  что-то
невыносимо ужасное!
  Прижимая  ее  к себе, он рухнул на колени и уголком залитого слезами глаза
заметил, что Мастер Синанджу выходит из лифта.
  -- Как?! -- с трудом вымолвил он.
  -- В догадках можешь истратить вечность,  --  ледяным  тоном  ответствовал
Чиун. Его взгляд наводил ужас. -- Теперь будешь отвечать на мои вопросы.
  Чиун  опустился на колени рядом со скрюченным стрелком и коснулся точки на
внутренней стороне его левой кисти.
  Стрелок закричал.
  -- Это всего лишь прикосновение, -- сказал Чиун. -- Я  могу  сделать  боль
еще сильнее. Могу сделать и так, что ее не станет. Что ты предпочитаешь?
  -- Пусть ее не станет!
  -- Где Римо?
  -- В отеле.
  -- Хорошо. Ты сказал мне правду.
  -- Пусть она прекратится! Пусть ее не станет! Прошу!
  -- Кто тебя нанял? -- невозмутимо спросил Чиун.
  -- Не знаю. Никогда не видел его лица.
  -- Это нехороший ответ.
  --  Другого  у  меня  нет. Сначала я думал, что это Лаваллет, но теперь не
знаю. Это может быть кто угодно. Помоги, помоги мне! Я сейчас умру.
  -- Нет, позже. Зачем бы автомобильщику нанимать тебя, чтобы ты его убил?
  -- Спроси его, спроси его самого. Дай мне передохнуть немного.
  Чиун  прикоснулся  к  руке  стрелка.  Перекрученные   суставы   разошлись,
освободив  нервные окончания. Стрелок, обмякнув, рухнул на пол и обессиленно
замер, недвижимый.
  Чиун был у входа в кабинет Лаваллета, когда открылась дверь  на  лестницу.
Не  требовалось оборачиваться. В приемную вошел Римо. Он понял это по мягким
шагам, никто другой не мог бы  ступать  с  такой  кошачьей  грацией.  Кроме,
конечно, самого Чиуна.
  --  Папочка,  --  сказал  Римо  и  тут  увидел  распростертое на полу тело
стрелка.
  -- Нет! -- вскричал он.
  -- Он не мертв, Римо, -- мягко сказал Чиун.
  -- А-а.
  -- Я собирался прийти за тобой, когда покончу с делами здесь.
  -- Приказ Смита?
  -- Нет. Я сказал императору, что ты мертв. Ложь во спасение.
  -- Послушай, вы оба давно знали, кто он такой,  верно?  --  спросил  Римо,
показывая на тело на полу.
  Чиун помотал головой, так что белые прядки над ушами затрепетали.
  -- Нет, Римо. Истина неведома никому. И меньше всех -- тебе.
  --  Этот  человек  --  мой  настоящий  отец.  Вы  это от меня скрывали. Вы
пытались убить его!
  -- Если я и таился, Римо, то только для  того,  чтобы  не  причинить  тебе
горя.
  -- Какого еще горя?
  --  Горя, какое ты бы испытал, если бы Смит приказал тебе уничтожить этого
негодяя. Но теперь это моя задача, -- чтобы помочь тебе, я принял ее на свои
плечи.
  -- О, Чиун, что же мне делать?! -- воскликнул Римо.
  -- Каково бы ни было принятое  тобой  решение,  ты  должен  исполнить  его
быстро,  -- сказал старик, длиннющим ногтем указывая на стрелка, который меж
тем уже поднялся на ноги, держа пистолет в руках.
  -- Прочь с дороги, малыш, -- хрипло приказал он. -- Я должен  убить  этого
желтого недоноска.
  -- Нет, -- качнул головой Римо.
  -- Я сказал, прочь с дороги. Ты что, не слышишь?
  Римо  взглянул  на  Чиуна.  Тот невозмутимо сложил руки на груди и прикрыл
глаза.
  -- Ну что ж ты стоишь, Чиун!
  -- Без ученика у Синанджу нет будущего. Без будущего у меня нет  прошлого.
Меня  будут помнить, как последнего Мастера Синанджу, Мастера, который отдал
Синанджу неблагодарному белому. Будь что будет.
  -- Нет, Чиун, -- Римо повернулся к стрелку. -- Опусти оружие.  Пожалуйста.
Разве нельзя договориться как-то иначе?
  -- Иначе -- никак нельзя, -- промолвил Чиун.
  -- Именно. В кои-то веки этот олух прав, -- сказал стрелок. -- Ну-ка, уйди
с дороги! На чьей ты, черт возьми, стороне?
  -- Да, Римо, скажи нам, -- подхватил Чиун. -- Ты на чьей стороне?
  Стрелок навел на него пистолет. Чиун стоял под дулом как вкопанный, закрыв
глаза. Стрелок медленно надавил на курок.
  Римо  в отчаянии выкрикнул что-то и, подчиняясь рефлексам, которые столько
лет вырабатывал у него Чиун, двинулся на стрелка.
  Человек со шрамом, развернувшись, выстрелил в Римо. Пуля просвистела мимо.
  -- Ну, малыш, ты сам напросился, -- сказал стрелок и снова выстрелил.
  -- Ты и в меня?..
  Удар пришелся стрелку точно в грудную кость. Кость сломалась. И  это  было
только  начало. Сила удара сотрясением отдалась по всему телу, положив почин
цепной реакции ломающихся костей, распадающихся в желе мышц.
  Стрелок со шрамом застыл и бесконечно  долгое  мгновение  стоял  недвижно.
Распались  кости  черепа,  искаженное  болью  лицо,  казалось, смягчило свое
выражение. А потом он  рухнул  на  пол,  как  высыпается  из  рваного  мешка
картошка.
  Последнее,  что  видел  стрелок,  была надвигающаяся на него пустая ладонь
Римо. Последнее, что он слышал, был голос Марии, и ему стал  ясен  смысл  ее
предсмертных слов:
  --  К  тебе  придет  человек.  Мертвый, поправший смерть, он принесет тебе
гибель в пустых руках. Он будет знать, как тебя зовут, ты будешь  знать  его
имя, и имя это явится тебе смертным приговором.
  Он не почувствовал, как словно выскальзывает из тела. Нет, но сознание его
сгустилось  и стало сжиматься в мозгу, все туже и туже, все плотней, пока не
сделалось как бы величиной с горошину, потом с булавочную головку,  потом  с
точку  невыразимо  крошечную,  с атом. И когда стало ясно, что дальше уже не
уменьшиться, оно все равно продолжало сжиматься и сжиматься.
  Но стрелку было все глубоко безразлично. Самая суть его существа влилась в
темноту  такую  густую  и  черную,  что  и  вообразить  было  невозможно,  а
непонимание  того,  где  он  и  что  с ним, было гораздо, гораздо лучше, чем
понимание.
  -- Я его убил, -- сдавленно произнес Римо. -- Я убил своего родного  отца.
Из-за тебя.
  -- Мне очень жаль, Римо. Мне очень жаль, -- сказал Чиун.
  Но  Римо  не  слышал  его.  Он  все повторял и повторял одни и те же слова
жалким тихим голосом, как маленький мальчик:
  -- Я убил его!



  Римо тяжело опустился на  пол,  коснулся  рукой  тела  человека,  которого
называл отцом. На ощупь оно стало тряским и бесформенным, как медуза.
  Лаваллет  тихонько  приоткрыл  дверь  и  выглянул  наружу.  Увидел сначала
покойника, потом Чиуна.
  -- Что с ним случилось?
  -- Синанджу, -- коротко ответил Чиун.
  -- Он сказал, кто его нанял? -- спросил Лаваллет.
  -- Нет. В этом не было необходимости, -- сказал Чиун.
  -- Почему это?
  -- Потому что я знаю, что его нанял ты.
  -- Я нанял его, чтобы убить себя самого? Да ты спятил!
  --  Есть  только  один  человек,  которому  выгодны   убийства   остальных
автомобильщиков. Этот человек -- ты.
  --  Что  за  вздор! -- возмутился Лаваллет. В этот самый момент в приемную
вошла его  секретарша,  мисс  Блейз,  и,  завидя  босса,  быстро  глянула  в
шпаргалку, которую держала в руке.
  -- Звонил ваш консультант по связям с общественностью, мистер Лаваллет, --
сказала  она,  не  поднимая  глаз  от  бумажки.  --  Он просил передать, что
разослал  по  редакциям  материал,  в  котором  сообщается,  что   все   три
автокомпании попросили вас их возглавить. -- Она улыбнулась, подняла глаза и
только тут заметила стоящего рядом с боссом Чиуна и сидящего у мертвого тела
Римо. -- О, простите, -- смутилась она. -- Я не знала, что вы не один.
  --  Идиотка!  -- прошипел Лаваллет, кинулся к открытым дверям лифта, нажал
на кнопку, и двери за ним захлопнулись.
  -- Что в него вселилось? -- удивилась мисс Блейз.  --  Я  могу  чем-нибудь
помочь?
  --  Ты  можешь  уйти,  глупая  женщина, -- сказал Чиун и подошел к все еще
сидящему у тела Римо.
  -- Римо, -- тихо позвал он. -- Человек, который  по-настоящему  виноват  в
этой смерти, только что вышел отсюда.
  -- Что? -- отсутствующе спросил Римо.
  --  Поверь  мне,  боль и горечь, которые ты сейчас чувствуешь, -- дело рук
автомобильщика Лаваллета. Он зачинщик всех этих неприятностей.
  Римо еще раз посмотрел на тело. Поднялся на ноги.
  -- Не знаю, -- пробормотал он. -- Мне, кажется, все равно...
  -- Римо, ты еще молод. Поверь мне. В жизни мужчины не раз  случается  так,
что он вынужден совершать поступки, о которых потом жалеет. Все, что мужчина
может,  --  это  действовать  с сознанием собственной правоты, и тогда он не
должен никого бояться. Даже самого себя.
  -- Сознание собственной правоты?! О чем  ты  говоришь,  Чиун!  Я  же  убил
своего отца!
  --  Но  иначе  он  бы  убил  тебя,  -- сказал Чиун. -- Разве это отцовская
любовь? Отцы, Римо, так не поступают.
  И тут Римо вспомнил вчерашний бой на крыше здания поблизости от  "Америкэн
автос",  вспомнил, как Чиун отражал его удары, не делая ничего, что могло бы
причинить Римо вред, и понял, что  такое  настоящая  отцовская  любовь,  что
такое  семья.  Он  был  не  сирота, он не был сиротой с того самого дня, как
встретился с Чиуном. Старый кореец был ему  настоящим,  неподдельным  отцом,
отцовство которого основывалось на любви.
  И Синанджу, уходящая в древность длинная череда Мастеров, тоже была семьей
Римо. Тысячи могучих богатырей через века протягивали ему свои руки.
  Его семья.
  -- Так ты говоришь, Лаваллет смылся?
  Чиун кивнул, и Римо сказал:
  -- Пойдем, папочка, прикончим подонка.
  -- Как тебе будет угодно, сын мой.
  Лаваллет за рулем "дайнакара" торопился прочь от завода.
  Пусть  полиция  во  всем разбирается, думал он. Я буду все отрицать. Пусть
попробуют что-нибудь доказать. Свидетелей-то нет!
  Поворачивая  на  шоссе,  он  взглянул  в  зеркальце  заднего  обзора,   не
преследует ли его какая машина.
  Нет.  Позади  были  только  два  парня,  в  погоне  за  инфарктом трусящих
оздоровительным бегом. Отлично. Он нажал на акселератор.  "Дайнакар"  рванул
вперед.  Но  дистанция  между ним и двумя бегунами в зеркале не увеличилась.
Напротив, они даже стали как будто ближе. Не может быть!
  Но тут Лаваллет увидел, что это были за бегуны. Тот самый азиат и  молодой
парень с неживыми глазами! Они преследовали его. Они его догоняли.
  Он  бросил  взгляд  на  спидометр.  Семьдесят миль в час! Он прижал педаль
почти к самому полу. Без толку. Бегуны  сначала  увеличились  в  зеркале,  а
затем поравнялись с набирающим скорость "дайнакаром".
  В открытое боковое окно Лаваллет покосился на бегущего рядом Римо.
  -- Вам меня не остановить! Как бы вы, черт вас возьми, ни бегали!
  -- Посмотрим, -- сказал Римо.
  Чтобы  доказать,  как  крупно  он  ошибается, Лаваллет резко повернул руль
налево, направив машину прямо на Римо. Тот, не сбавляя  скорости,  принял  в
сторону.  Лаваллет  рассмеялся,  но  рука  Римо плавно протянулась к нему, и
крыло автомобиля, что с водительской стороны,  оторвалось  от  рамы.  Та  же
судьба постигла дверь пассажирского салона, она с грохотом полетела вдоль по
улице. Лаваллет покосился направо. Бок о бок с машиной легко бежал старик.
  -- Не остановить? -- усмехнулся Римо.
  Лаваллет  пригнулся  к  рулю.  Он  делал  восемьдесят  пять  миль  в  час.
Невероятно! Как они могут, почему они не отстают? Но ничего,  долго  так  не
протянут: выдохнутся.
  Но  преследователи,  не  выказывая  признаков усталости, подломили опорные
стойки крыши и скинули ее наземь. Потом  послали  вскачь  по  бетону  крышку
багажника. Затем -- остальные крылья.
  Вслед за тем бегуны ухватились за одну из несущих стоек машины, и Лаваллет
почувствовал,  как  скорость  ее  снижается.  Через  несколько  сотен  ярдов
"дайнакар", ободранный до шасси, остановился совсем.
  Лаваллет вышел, все еще сжимая в руках руль,  теперь  уже  ни  к  чему  не
присоединенный.
  -- Пощадите меня, -- попросил он умоляющим голосом.
  -- Это по какой же причине? -- холодно осведомился Римо.
  -- Зачем ты нанял киллера? -- спросил Чиун.
  --  Хотел  избавиться  от  конкурентов.  Если  б  они  все  умерли,  я,  с
"дайнакаром" на руках, получил бы полную власть над Детройтом.
  Римо подошел к заднику машины.
  -- Если эта чертова штука хоть на что-то годится, ты бы и так ее получил.
  Он заглянул в открытый багажник. -- Что это за батареи? Для чего они?
  -- Я буду откровенен, -- заявил Лаваллет, понимая, что на карту поставлена
его жизнь. -- Видите ли, "дайнакар" -- блеф. Машина работает не на  отходах,
а на одноразовых электрических батареях.
  -- То есть? -- спросил Римо.
  --  Это  значит, что она бегает месяц или два, а потом ей настает конец, и
вам придется покупать другую.
  -- Однажды у меня был такой "студебеккер", -- сказал Римо.
  -- Так она не превращает мусор в энергию? -- переспросил Чиун.
  -- Нет, -- вздохнул Лаваллет. -- Это было так, для эффекта.
  -- "Дайнакар" не ездит на мусоре, -- сказал Римо. -- Она сама -- мусор.
  -- Можно сказать и так,-- вздохнул Лаваллет.
  -- Хочу тебе еще кое-что сказать, -- проговорил Римо.
  -- Что? -- спросил Лаваллет.
  -- Прощай!
  Римо  взял  элегантно  причесанную  голову  Лаваллета  в  руки  и   слегка
встряхнул.   Контактные   линзы   вылетели   из   глаз  Непризнанного  Гения
Автоиндустрии.  Фальшивые  зубы  выскочили  изо  рта.  Корсет  хрустнул   и,
взорвавшись эластиком, прорвал ткань рубашки.
  Больно   было   только  одно  мгновение.  Потом  Лаваллет  уже  ничего  не
чувствовал. Римо оставил недвижное тело лежать рядом со скелетом "дайнакара"
и пошел прочь.
  -- Молодец. Ты отомстил и за себя, и за Синанджу, -- сказал вслед Чиун.
  Римо промолчал. Но  то,  как  сгорбились  его  плечи,  подсказало  Мастеру
Синанджу, что он сильно страдает.
  Уважая  его  чувства,  Чиун пошел в другую сторону. Римо сейчас нуждался в
одиночестве.
  Прежде чем они отошли  на  сто  ярдов,  из  зарослей  сорняка  на  обочине
выскочила  банда подростков и принялась сдирать с изувеченной машины подушки
сидений, зеркала, детали.
  Часом позже на дороге осталось лежать только тело Лаваллета.

  То одно, то другое  --  и  президент  все  никак  не  мог  урвать  минутку
позвонить  Смиту.  Наконец перед тем, как принять назначенного на эту неделю
посла Зимбабве, помощник подал ему записку.
  Он  прочитал  ее,  пулей  выскочил  из  зала  и  помчался  в   спальню   к
спецтелефону.
  -- Да, господин президент, -- ответил кислый голос Харолда У. Смита.
  -- Нет, ну каково? Теперь уже и Лаваллет мертв!
  -- Я знаю, сэр. Это сделали мои люди.
  -- Ваши люди, дорогой мой, вышли из-под контроля! Я приказываю вам...
  --  Одну минуту, сэр, -- перебил его Смит. -- Я только что говорил с ними,
точнее, со старшим. Он поставил меня  в  известность,  что  именно  Лаваллет
стоял за всеми убийствами. Сам киллер тоже убит. А "дайнакар" -- липа.
  --  Машина,  работающая  на  произведенной из мусора энергии, -- липа?! --
потрясенно переспросил президент.
  -- Это длинная история, господин президент, я передаю вам самую  ее  суть.
Мошенничество  вдоль и поперек. В ближайшее время я представлю полный отчет.
Осталось лишь несколько второстепенных вопросов.
  -- Кстати, о вопросах, Смит, у меня есть к вам один, не второстепенный.
  -- Да, сэр?
  -- Вы уверены, что контролируете своих сотрудников?
  -- Да, господин президент. КЮРЕ находится в полной боевой готовности.
  -- Тогда я спокоен. Но я хочу, чтобы вы знали, Смит: на этот раз  вы  были
на самой грани.
  -- Я это знаю, сэр. Что-нибудь еще?
  --  С  моей  стороны  --  нет. Я сейчас, пожалуй, вздремну. Зимбабве пусть
подождет.
  -- Очень хорошо, сэр, -- сказал Смит, и президент положил трубку.
  Смит повернулся к своему  компьютеру.  Несколько  вопросов  и  впрямь  еще
оставалось,  и  чтобы  КЮРЕ  вернулась  к  своему  нормальному состоянию, их
следует разрешить. Когда стемнело, все уже было ясно.



  Смит и Чиун в темноте ждали Римо.
  Красно-золотая кладбищенская листва шелестела под порывами ветерка, словно
перебегали по ней крошечные мертвые существа, эльфами возродившиеся к жизни.
Где-то одиноко ухал филин. На аллее, весь в черном, показался Римо.
  -- Вы опоздали, -- сказал Смит.
  -- Подумаешь, -- отозвался Римо.
  -- Мальчик еще страдает, -- прошептал Чиун. -- Не ставьте грубость  ему  в
вину, Император. Все утрясется, когда вы сообщите ему добрую весть.
  -- Что еще за добрая весть? -- спросил Римо.
  Смит вынул из кейса папку.
  --  Я  попросил  вас  встретиться  со мной здесь, поскольку именно на этом
месте началась вся эта история, Римо. У вашей могилы.
  Римо впервые заметил надгробный камень со своим именем.
  -- А, вот он какой! Ну, Смитти, вы поскупились. Могли бы  и  на  ангелочка
потратиться.
  --  И  так  хорошо,  -- сказал Смит. -- На этом самом месте несколько дней
назад была убита женщина -- в тот момент, когда возлагала цветы  на  могилу.
Цветы, Римо, упали на вашу могилу.
  -- На мою? А кто она такая, эта женщина?
  --  Чтобы  это  выяснить,  пришлось  провести целое расследование. С толку
сбивало то, что цветы лежали  на  вашей  могиле,  а  человек,  который  убил
женщину, был тем самым киллером из Детройта.
  -- А женщина? Кто была эта женщина? -- повторил Римо.
  Смит вытянул из папки лист бумаги и фотографию.
  --  Ее звали Мария Дефуриа. Она была бывшей женой киллера-мафиози по имени
Джезуальдо Дефуриа, в профессиональных кругах известного своим  пристрастием
к пистолету "беретта-олимпик".
  -- Ну и при чем здесь я?
  -- Погоди, Император же объясняет, -- сказал Чиун.
  --  Джезуальдо Дефуриа -- так звали человека, которого вы, Римо, принимали
за вашего отца. Но на самом деле вашим отцом он не был.
  -- Да ну? Докажите!
  -- Вот копия  записки,  найденной  в  доме  Марии  Дефуриа.  Можете  потом
прочитать  ее сами, но сейчас, позвольте, я перескажу в двух словах. Женщина
обнаружила, говорится в записке, что ее бывший муж обучил их сына,  Анджело,
собственному  ремеслу.  При исполнении одного из заданий мафии сына схватила
полиция. Обвинение в убийстве пало на него. На самом  же  деле  убийцей  был
отец,  а  сын у него -- только подручным. Соблюдая кодекс чести мафиози, сын
не выдал отца и был казнен за убийство.
  Смит показал куда-то за спину Римо.
  -- Его похоронили здесь, на семейном участке, рядом с вашей могилой.
  Римо прочитал имя Дефуриа на соседнем надгробии.
  --  Значит,  парень,  который  лежит  рядом  со  мной,  тоже   казнен   за
преступление, которого не совершал, -- прямо, как я?
  --  Странное  совпадение,  --  согласился  Смит.  --  Но  Уайлдвуд -- это,
согласитесь, не Арлингтонское национальное  кладбище.  В  конце  концов  оно
рядом с Ньюарком. Позвольте, с вашего разрешения, закончить историю. Дефуриа
пытался  помириться  со  своей  бывшей  женой  и,  видимо, проговорился ей о
невиновности сына. Мария решила сообщить об этом властям. Об остальном можно
только догадываться. Вероятно, по пути в полицию она  остановилась  положить
цветы  на  могилу  сына.  Дефуриа  за  ней следил. Они поссорились, он в нее
выстрелил, а цветы упали на вашу могилу.
  -- Но он называл себя Римо Уильямс!
  -- Убив бывшую жену, он был вынужден  уехать  из  города.  Даже  мафия  не
одобряет  такого  рода  убийства.  Он  знал, что ему придется жить под чужим
именем, и взял то, что было высечено на камне, к которому его  жена  уронила
цветы.  Ваше  имя, Римо. Если бы цветы упали по другую сторону вашей могилы,
он, вполне вероятно, назвал бы себя Д. Колт.
  -- Но ведь у него были все мыслимые документы и удостоверения личности! --
сказал Римо
  -- В наши дни, имея немного денег, несложно купить любое удостоверение, --
ответил Смит.
  -- А фамильное сходство? -- не унимался Римо. -- Особенно вокруг глаз?
  -- Сходство действительно было, -- признал Смит. -- Но  не  фамильное.  Вы
оба,  по  существу говоря, занимаетесь одним ремеслом. Причастность к смерти
не может не оставить своего знака. Я думаю, это можно назвать не  фамильным,
а  профессиональным  сходством.  -- Смит помолчал. -- Не позволяйте чувствам
влиять на ясность ваших суждений, Римо.
  -- Это и есть урок Мастера Шаня, -- промолвил Чиун.
  -- О чем это ты?
  -- Не делай вид, будто забыл, Римо, -- сказал Чиун. -- Мастер  Шань,  тот,
что принес камень с Луны, помнишь? Я рассказывал тебе эту легенду.
  -- Помню, конечно. Ну и что?
  --  Урок  Мастера  Шаня содержится в этом камне, о котором сам Шань думал,
что принес его с лунных гор. --  Чиун  вынул  из  складок  кимоно  ничем  не
примечательный сероватый камень. -- Видите?
  -- А я думал, ты веришь в эту историю, -- с подозрением произнес Римо.
  -- Я что, похож на глупца? -- оскорбился Чиун. -- Любой невежда знает, что
пешком  до  Луны не дойдешь! Мастеру Шаню тоже следовало бы знать. Но он так
сгорал страстью к этой китайской вертихвостке, что заставил себя поверить  в
то, что ради ее любви сможет дойти до Луны. Вот настоящая суть урока Мастера
Шаня.  Не  желай  чего-либо  с  чрезмерной силой, не то мечтания застят тебе
взгляд. Ты, Римо, заставил себя поверить, что этот негодяй -- твой  отец,  и
все потому, что тебе очень сильно хотелось иметь отца.
  --  Уж  не хочешь ли ты сказать, будто с самого начала знал, что он мне не
отец?
  -- Я ничего не хочу сказать. Я уже все сказал.
  -- Так я тебе и поверил!
  -- Тем не менее, это истинная правда, --  сказал  Чиун.  --  Я  с  первого
взгляда заметил, что он двигается, как бабуин. А это пристрастие к оружию? А
полное отсутствие представления о хороших манерах? Короче, никакого сходства
с тобой.
  -- Ого, да ты, кажется, сделал мне комплимент?
  -- В таком случае беру свои слова назад.
  -- Как вы все это раскопали, Смитти? -- поинтересовался Римо.
  --  Компьютеры!  Они  не  смогли  отыскать архивных данных на другого Римо
Уильямса, живущего в США. Это заставило меня усомниться в подлинности имени.
А  потом  еще  это  дело  с  застреленной  здесь  женщиной.   Баллистическая
экспертиза  показала,  что  она  убита  из  того  же самого пистолета, что и
детройтские жертвы, вот я и приехал сюда проверить обстановку на месте. Римо
долго молчал.
  -- Они похоронят его здесь? В этой могиле?
  -- Да, -- ответил Смит. -- Но пусть это вас не тревожит. Вы с ним ничем не
связаны.
  -- Знаете, Смитти, а ведь где-то непременно должны быть люди, с которыми я
связан.
  -- Прежде чем завербовать вас в КЮРЕ, Римо,  я  самым  тщательным  образом
расследовал  ваше  прошлое,  -- пояснил Смит. -- Если у вас и есть родители,
выйти на их след невозможно.
  -- Я бы хотел знать  наверняка,  --  настаивал  Римо.  --  Смитти,  будьте
другом, запросите свои компьютеры, а?
  -- И что потом, Римо? Вас ведь не существует. Вы сейчас, если на то пошло,
стоите у собственной могилы. Семьи у вас быть не может.
  --  Я  просто хочу знать, -- сказал Римо. -- Хочу знать, есть ли у меня на
этом свете родная душа.
  -- Синанджу -- твоя родная душа, -- твердо промолвил Чиун.
  -- Я знаю, папочка. Знаю и то, что моя родная душа -- ты. Но это же совсем
другое дело. Незаполненная дырка в головоломке, которая бередит мне душу.
  -- Римо... -- начал было Смит.
  -- Найдите их, Смитти! Найдите, не то уйду от вас к чертовой бабушке!
  -- Это что, шантаж, Римо? В конце концов я  всегда  могу  попросить  Чиуна
подготовить для КЮРЕ кого-нибудь другого!
  --  Да чтобы я пачкал руки о другого? -- поднял брови Чиун. -- Тем более о
белого! Тем более, если не получу Диснейленд!
  Смит щелкнул замком кейса.
  -- Хорошо, Римо, -- с каменным лицом сказал он. -- Я сделаю  запрос.  Буду
держать вас в курсе.
  -- Смитти! -- крикнул ему вслед Римо.
  -- Да?
  -- Спасибо за то, что разобрались в этом деле!
  -- Не за что.
  Когда Смит ушел, Римо сказал:
  -- Ну что ж, Чиун. День прожит, доллар нажит.
  -- Если не начнешь тренироваться, долларов много не наживешь, -- проворчал
Чиун.  --  Посмотри-ка  на  свой  живот,  как  ты разъелся! А припомни удар,
которым ты отделался от этого мафиози! Я едва не сгорел со стыда!
  -- Завтра начнем, -- пообещал Римо. -- Знаешь,  Чиун,  тебя  я  тоже  хочу
поблагодарить.
  -- За что?
  -- За заботу.
  --  Да  кто  же  еще,  несчастный,  станет  о  тебе  заботиться?  Нет,  ты
безнадежен! Но не надейся, что я  забыл,  как  ты  обещал  пригласить  Нелли
Уилсона на мой концерт. И не думай, что я забыл про...
  На  пути  к  кладбищенским  воротам  Чиун  пустился  было  в  перечисление
многочисленных претензий, но, оглянувшись, увидел, что ученик  его  все  еще
стоит  у  могилы.  Старик  молча ушел, а Римо остался стоять над собственным
надгробием, наедине с думами и мечтами. Сухие осенние листья  кружились  над
его головой.

Популярность: 3, Last-modified: Wed, 09 Dec 1998 11:29:44 GmT