Fb2.zipEpubСодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир. Опасные игры


     ---------------------------------
     выпуск 10
     Перевод Н. Шалыгина
     Издательский центр "Гермес" 1995
     OCR Сергей Васильченко
     --------------------------------

ГЛАВА ПЕРВАЯ

     По  всей Греции  его знали под прозвищем  Непадающее дерево,  хотя  его
настоящее имя  было  Мирос.  Руки  его в  предплечьях  были толщиной с  ногу
обычного  человека, а ноги в бедрах - с лошадиную шею. Ему было сорок четыре
года, но  за  всю свою жизнь он  ни разу не  пробовал ни вина, ни  женщин, и
мышцы его живота бугрились под кожей, точно наполовину покрытые водой камни,
вспарывающие поверхность медленно текущего ручья.
     Он считался героем не только в своей  деревушке Арестинес, но и во всей
Греции.  Однако жизнь его была посвящена прославлению  великого  бога Зевса,
который, согласно легенде, положил начало Олимпийским играм во время битвы с
неким  менее значительным богом за обладание  планеты Земля, поэтому, вместо
того  чтобы  жить,   как  подобает  баловню   судьбы,  почитаемому  за  свои
пользующиеся спросом  способности,  Мирос жил,  как и все  простые обитатели
Арестинеса.  Каждый  день он  спускался в пещеры и приносил  оттуда огромные
бадьи с углем для жителей своей деревни,  чтобы  те могли согреться во время
холодной зимы. День сменялся днем, зима - летом, и однообразие существования
Мироса  нарушалось лишь  тем, что раз  в четыре года  он отправлялся в  одну
плодородную  долину,  чтобы  отстоять свой  титул  Олимпийского  чемпиона по
борьбе.
     Сейчас  он  собирался завоевать этот титул в  шестой раз.  Он знал, что
такое удалось только Мило из Кротона сто лет назад... тем не менее  Мирос из
Арестинеса позволял себе  тешиться надеждой, что спустя еще  четыре года  он
снова отправится  туда, чтобы завоевать олимпийскую  корону в  седьмой  раз.
Такого не удавалось  еще никому. Это будет  рекорд, о котором станут помнить
долгие  годы и  после  того,  как  сам  Мирос  превратится  в  прах,  а  его
бессмертная душа  вознесется  на гору Олимп, чтобы вечно  жить там  вместе с
Зевсом.
     Сидя на земле в своей хижине, Мирос потряс головой, дабы отогнать прочь
эти  мысли.  Прежде  чем праздновать  седьмую  победу, следовало посерьезней
подготовиться к тому, чтобы завоевать шестую.  Его колени  уже  давали повод
для беспокойства.
     Только он  принялся  обматывать правое колено полоской тонкого полотна,
как  в   палатку  вошел   мужчина.  Человек   был   высокий,   худощавый,  с
бледно-розоватым лицом, что  было весьма необычно для этой  деревни, которую
за   последнюю  неделю   заполонили  атлеты   со  всей  Греции   -  крепкие,
орехово-коричневые от работы на солнцепеке.
     - Что, Мирос, колени беспокоят? - спросил человек.
     На вид ему было никак не меньше шестидесяти, и, взглянув на него, Мирос
с  грустью  подумал,  что Плинатес  постарел.  Плинатес  был  главой  Совета
старейшин, еще с тех пор, как Мирос был мальчишкой, -  вот так и состарился,
служа своей  деревне. Мирос был  рад тому,  что ему  не приходилось работать
головой,  а только пускать в  ход свои руки, ноги и спину. Плинатес выглядел
так, будто жить ему осталось совсем недолго.
     Мирос ничего не ответил.
     Затем сообразил, что это невежливо, и сказал:
     - Я посвящен  служению  Зевсу, однако,  когда  он  создавал  людей, ему
следовало бы получше подумать об их коленях.
     Говорил Мирос медленно, продолжая накладывать на колено повязки.
     - Совсем неважно,  каким большим может  вырасти человек, колени у  него
точно такие же, как и у  маленького. Мне кажется, это не вполне разумно. - И
тут же быстро  добавил: - Однако  Зевс,  конечно же,  не  поверял мне  своих
планов.
     Плинатес  что-то пробурчал  и  сел  на  подушку  напротив  Мироса,  тем
временем темноволосый гигант  продолжал заниматься своим коленом. Семь полос
полотна слева направо. Потом четыре полосы вдоль ноги вертикально. Затем еще
четыре полосы справа налево. Потом закрепил все тонкой полотняной тесьмой  и
принялся за левое колено.
     - Видел  твоего  противника, - проговорил Плинатес. - Похоже,  он очень
силен.
     - Оттониус  действительно  очень силен, - ответил  Мирос. -  Но он  еще
мальчик, а я мужчина.
     - Ты  был не намного старше, когда  впервые  победил  здесь,  - заметил
Плинатес. - Не следует недооценивать мальчиков. Этому дали прозвище Нож.
     - На этих играх я со всеми осторожен, - сказал Мирос,  не поднимая глаз
на своего собеседника, - Потому я и перевязываю себе колени.
     -  Может  статься,  что на этих играх  Нож свалит  тебя,  кого называют
Непадающим деревом, - проговорил Плинатес.
     Мирос тотчас  поднял  глаза. Если  бы  Плинатес  не  был главой  Совета
старейшин и лучшим другом его покойного отца, он указал бы старику на дверь.
А так это выглядело бы непочтительно. И Мирос, опустив глаза, снова принялся
за левое колено.
     - Ведь может статься, что ты не готов, - продолжал Плинатес.
     -  Не  готов? - переспросил Мирос.  Эти слова Плинатеса показались  ему
насмешкой. - Я не готов?! Да я, Плинатес, могу сегодня победить весь мир! Не
готов!  -  И  он,  набрав  полную  грудь  воздуха,  расхохотался  глуховатым
раскатистым смехом.
     - Это очень плохо, - сказал Плинатес.
     Мирос  поднял  на  него  удивленный  взгляд, уронив  при  этом  на  пол
полотняные повязки.
     - Потому что сегодня ты проиграешь, - добавил старик.
     Его выцветшие глаза  спокойно смотрели  на  Мироса,  и борец пристально
вглядывался в них,  пытаясь  уловить  насмешливое выражение, подтверждающее,
что тот шутит. Но ничего такого не увидел. Плинатес был серьезен.
     - Что такое ты говоришь? - спросил Мирос.
     - Сегодня ты проиграешь. Так решил Совет старейшин.
     -  К  счастью, -  сказал  Мирос,  -  мнение Совета отличается от  моего
мнения, и его эдикты не имеют отношения к состязаниям по борьбе.
     -  Это  верно, -  сказал  Плинатес.  -  Этот эдикт  не  имеет  никакого
отношения  к  состязаниям по борьбе. Он  имеет  отношение к правительству  и
войне. Ты - проиграешь.
     -  Но  почему?! - воскликнул Мирос,  все еще ничего не  понимая. -  Да,
Оттониус из Куристеса силен. Он молод. Но при этом глуп, да к тому же тратит
свою жизнь на женщин и вино. Ему ни за что меня не одолеть.
     - Все это верно, - проговорил Плинатес. - И тем не менее он победит.
     - И как же это? - спросил Мирос.
     - Ты ему поддашься, - ответил Плинатес.
     Мирос в  ярости вскочил на ноги, из горла у него вырвалось  нечто очень
похожее на рычание.  Любой другой, увидев выражение его  лица, вылетел бы из
палатки. Но Плинатес не пошевелился и не выказал никакого волнения.
     - Ты должен благодарить Зевса за то,  что был другом моего отца, - тихо
проговорил Мирос. Его  черные глаза  пылали гневом,  жилы на  шее  вздулись.
Огромные кулаки то сжимались, то разжимались.
     - Да.  Я  был другом твоего  отца, и  я твой  друг.  Но еще  и  главный
старейшина  деревни  Арестинес, и  это налагает на меня  ответственность еще
большую, нежели дружба.
     - Ну  да,  - сказал Мирос.  - Ведь наша  деревня уже  пять лет  воюет с
Куристесом; сейчас  у  нас перемирие на время игр, а завтра, после того  как
сегодня я выиграю у Оттониуса, мы снова продолжим войну с Куристесом. И  все
пойдет по-прежнему. Я же отстаиваю честь нашей деревни.
     - А сколько людей погибло за эти пять лет войны? - спросил Плинатес.
     - Не знаю. Это пусть считают политики.
     - Двести шесть человек, -  сказал Плинатес. - А что, если я скажу тебе,
что в твоей власти  спасти, может быть, столько же? Или даже четыреста?  Что
сейчас  в твоей власти покончить с этой войной? Что ты один можешь  привести
свою деревню к победе? Что ты на это скажешь?
     - Я скажу, что я борец, - ответил Мирос.
     - А я  скажу, что твой отец  отдал  за  нашу деревню свою  жизнь. И  ты
сочтешь эту цену недостаточно высокой?
     Мирос медленно опустился  на земляной  пол и  отшвырнул ногой  полотно,
которым  обматывал колено. Оно ему  уже  не понадобится.  Он  понял  это,  и
сознание безысходности сдавило ему грудь, словно тяжелый, черный кусок угля,
который он копал в Арестинесе на протяжении тридцати лет.
     В полдень Мирос из  Арестинеса и Оттониус  из  Куристеса встретились  в
финальном олимпийском поединке борцов. Тела их блестели от пота под  палящим
греческим солнцем,  когда  они  стали  друг  против  друга  на прямоугольной
двенадцатиметровой  площади, очерченной на  земле в  долине,  где  сливаются
Кладец и Алфец.
     Оттониус был одного  роста с Миросом, но  в отличие от смуглого  Мироса
имел белую  кожу и белокурые волосы. Мирос видел, как Оттониус победил своих
противников на  четырех предыдущих  поединках, и знал, что этот  юноша очень
силен.  Но  он также  знал, что  он сильнее и  быстрее Оттониуса, и  что тот
меньше заботился о своем теле. Как там сказал Плинатес? Что он не готов? Он,
Мирос, не  готов?! Да он мог бы уложить  в этот день целую сотню  таких, как
Оттониус!
     Глядя на Мироса,  Оттониус усмехнулся, и Мирос подумал,  уж не известно
ли тому, о чем просил его, Мироса, Плинатес. Но тут он увидел, что  Оттониус
остановил взгляд на его смуглых тяжелых детородных органах,  и сделал вывод,
что  Оттониус  ничего не  знает  ни о требовании Плинатеса,  ни о детородных
органах. Если уж борца оценивать по величине этих самых органов, то бык, без
всяких сомнений, должен быть сильнейшим борцом.
     Судья подал сигнал к началу схватки, публика стихла,  и два  обнаженных
атлета осторожно двинулись навстречу друг  другу к центру двенадцатиметровой
площадки. Когда  они  начали кружить в  центре  площадки, Мирос заметил, что
Оттониус двигается не совсем правильно. Белокурый юноша стоял в классической
стойке, на  носках, но  когда двигался вправо, то большую часть своего  веса
переносил на  правую ногу  и  опускался  при  этом  на всю  ступню. Это была
небольшая, но все-таки ошибка, и Мирос собирался ею воспользоваться.
     Но  вот борцы  сошлись  и  схватились  за руки.  Мирос сделал  два шага
вправо, вынуждая Оттониуса сделать то же самое, чтобы держаться к противнику
лицом. Мирос чувствовал  каждое движение Оттониуса: один шаг,  второй. И как
только Оттониус перенес  вес тела  на  правую  ногу, Мирос мгновенно перенес
тяжесть своего  тела на  левую, упал  на спину  и, уперевшись  правой  ногой
Оттониусу в живот, перебросил его через  себя. Оттониус тяжело плюхнулся  на
спину.  От его падения в воздух взвилась туча пыли.  Не успел он вскочить на
ноги, как Мирос был уже на нем. Его руки стиснули шею молодого борца.
     - Никогда  не смей надо мной смеяться. Ты, сын  собаки из  Куристеса, -
прошипел Мирос в ухо юноше.
     Оттониус  сделал  отчаянную попытку  освободиться от  захвата,  но  его
движения, казалось, только позволили  ручищам Мироса  еще надежнее обхватить
его шею.
     - Ты двигаешься, как бык,  - прошипел Мирос. - Вот почему теперь лежишь
подо мной, точно овца для стрижки.
     Он еще  сильнее сдавил горло Оттониуса, и тот, дернув ногами, попытался
движением всего тела вырвать  свою мокрую от пота голову из  рук  Мироса. Но
этот прием ему не удался.
     - А борешься ты, как женщина, - продолжал Мирос.  - Я мог бы продержать
тебя  так, пока ты не  уснешь. Или просто одним движением свернуть тебе шею.
Ясно тебе?
     Оттониус снова попытался освободиться. Но Мирос  сдавил его еще сильнее
и слегка подвинулся, чтобы усилить захват  тяжестью  тела. И тут юному борцу
показалось, будто голова его начинает отделяться от туловища.
     - Я спрашиваю, тебе ясно? - повторил Мирос.
     - Да, - выдавил Оттониус. - Ясно.
     - Вот и хорошо,  - прошипел Мирос.  - А  теперь, глупая башка,  я  тебя
отпущу - живи, но постарайся бороться так, чтобы всем казалось, будто ты сам
освободился. Дрыгни-ка ногами еще раз.
     И Оттониус дрыгнул обеими ногами. На  этот раз Мирос ослабил  захват, и
Оттониус выскользнул из его  рук. Как только юноша неловко поднялся на ноги,
Мирос сделал  бросок к нему. Нарочно промахнувшись на несколько сантиметров,
Мирос упал, уткнувшись лицом в землю,  и  тут же почувствовал, как Оттониус,
прыгнув ему на спину, стиснул руками его шею.
     -  Почему?  -  спросил  Оттониус, наклонившись к самому  уху  Мироса. -
Почему ты это сделал?
     - Не знаю,  - ответил  Мирос.  - Наверное, потому, что я сегодня был не
готов.
     Позволив Оттониусу продержать  себя достаточно долго, Мирос поднял руку
в  знак того, что сдается. Оттониус  встал и победно вскинул вверх обе руки,
затем наклонился, чтобы помочь подняться Миросу.
     Мирос встал сам.
     - Я не нуждаюсь в твоей помощи, павлин, - прошипел он.
     Публика  сидела  молча,  пораженная  скоротечностью  схватки, но  через
минуту разразилась приветствиями, когда Оттониусу вручили медаль на цепочке.
Мирос стоял рядом  с  противником  и  восхвалял  силу и  быстроту Оттониуса.
Оттониус же  восхвалял мастерство Мироса и называл его величайшим  чемпионом
всех времен. Миросу было лестно это слышать, но удовлетворения он не ощущал.
     Вернувшись  в свое  жилище, Мирос  нашел  там  мешочек, оставленный ему
Плинатесом.  В  нем  было   шесть   золотых  монет.   Это  было   богатство,
предназначенное Миросу в утешение за его поражение.
     Мирос пошел к реке и швырнул золото в воду.
     В  тот  же  вечер  Оттониус с  группой атлетов  из Куристеса отправился
домой. К этому  времени он уже позабыл,  при каких обстоятельствах досталась
ему победа, и теперь важно шествовал во главе вытянувшихся цепочкой атлетов,
точно  Ахиллес,   марширующий   вдоль  стен  осажденной   Трои.  Когда   они
приблизились к  стенам Куристеса, атлеты подняли  Оттониуса и понесли его на
руках. Это был сигнал, которого ожидали жители деревин.
     Они  тотчас  же  принялись  пробивать в  стене тяжелыми молотами  дыру,
поскольку многовековая  традиция гласила: если среди  нас есть такой великий
атлет, то к чему все эти  защитные сооружения от врагов? Эта  традиция имела
столь  же  давнюю  историю, как  и  сами  Олимпийские  игры,  и  пришла, как
говорили, из далекой заморской земли, где обитали боги.
     Атлеты  остановились  перед пробитым в  стене проходом, а  в это  время
сидевший в сотне метров от них на  вершине холма  Мирос наблюдал за  ними и,
наконец-то все поняв, с грустью качал черноволосой головой.
     Оттониус, рисуясь,  прохаживался  взад-вперед  вдоль стены, разглядывая
проход. Миросу  с вершины холма  было хорошо  слышно, как  тот с недовольным
видом кричал:
     - Я победил  Мироса из Арестинеса!  Так  неужели вы  считаете, что я не
заслужил большего чем эта узкая щель?
     Он еще не договорил, а люди с молотками уже взялись увеличивать проход.
В конце концов они  сделали его таким, что Оттониус смог пройти  через него,
не нагибаясь. Остальные атлеты последовали за ним.
     Вскоре на  землю опустилась тьма,  но в деревне разожгли костры,  возле
которых еще долго пели и танцевали.
     А Мирос все сидел на вершине холма и смотрел.
     Шум  стих за два часа  до  рассвета. И тогда, как  он и предполагал, на
склоне  одного  из холмов показался отряд воинов в полном боевом снаряжении,
стремительно двигавшийся к деревне.
     Мирос понял,  что это были люди из  Арестинеса, которых  вел  Плинатес.
Отряд беспрепятственно прошел через  пролом в  стене, и вскоре пространство,
где  совсем недавно  звучала музыка,  огласилось жуткими воплями. К рассвету
деревня Куристес была  вырезана  до последнего человека, включая  Оттониуса,
олимпийского чемпиона по борьбе.
     Сидевший на  вершине  холма  Мирос  встал.  Думая  о  погибших  жителях
Куристеса,  он тяжело вздохнул и смахнул набежавшую  слезу.  Он  понял,  что
политики воспользовались Олимпийскими играми ради  победы  в  войне и теперь
они уже никогда не будут такими, как прежде.
     Пора было возвращаться  домой,  идти  работать в  шахту. Мирос двинулся
прочь и растворился в туманных глубинах истории Олимпийских игр.
     Извлеченный им из этого опыт - держать политику подальше от Олимпийских
игр  - еще долго  всем будет служить  предостережением, пока спустя двадцать
пять столетий в городе под названием  Мюнхен шайка варваров не решится пойти
ради достижения своих политических целей на убийство  ни  в чем не  повинных
юных атлетов.
     Всеобщий   ужас   и   осуждение   по   случаю   этого   события   будут
непродолжительными,  и вскоре террористы  станут любимцами левых, а  кое-кто
даже решит использовать их тактику,  в городе под названием Москва. В стране
под названием Россия. Во время Олимпийских игр 1980 года.

     Джимбобву Мкомбу  нравилось, когда его называли  президентом,  королем,
или   императором,   или  пожизненным  правителем   той   будущей  страны  -
Объединенной  Африки,  - которая,  как он  поклялся, в  один прекрасный день
заменит на карте мира ЮАР  и Южную Родезию.  И  ему, естественно,  очень  не
нравилось, когда его называли Джим.
     И Джек Муллин,  бывший  лейтенант  военно-воздушных сил ее королевского
величества,  не  называл  Мкомбу Джимом.  Он  называл  его  Джим  Боб,  что,
насколько ему  было  известно, Мкомбу  тоже  не  правилось,  но что  Мкомбу,
несомненно, предпочел  бы тому, как называл его Муллин  про себя,  - то есть
свиньей.
     Тот факт, что это последнее определение имело под собой крепкую основу,
подтвердился еще более, когда Муллин вошел в кабинет  Мкомбу, находившийся в
небольшом доме, расположенном в джунглях у самой границы с Замбией. Стол, за
которым  восседал Мкомбу, был сплошь завален едой, а еда была сплошь покрыта
мухами. Но это ничуть не смущало Мкомбу, который, хватая пищу обеими руками,
запихивал ее себе в рот и глотал то, что  при этом не вываливалось оттуда на
его обнаженную грудь. Причем, не брезговал и мухами.
     Как только Муллин  вошел  в  кабинет,  Мкомбу махнул ему  перепачканной
жиром рукой, он  схватил  бутылку с вином и, сделав  большой глоток прямо из
горлышка, предложил бутылку гостю.
     - Нет,  благодарю вас,  сэр, - вежливо произнес  англичанин,  с усилием
сохраняя бесстрастное  выражение  лица,  чтобы  не  дать отразиться  на  нем
отвращению, которое он при этом почувствовал.
     - Ну, тогда хоть  съешь что-нибудь, Джеки. Ты  же  знаешь, я терпеть не
могу есть один.
     -  Насколько  мне  кажется, вы  неплохо  справляетесь  с этим  делом, -
ответил Муллин.
     Мкомбу выразительно глянул на него, и Муллин, протянув руку, взял двумя
пальцами  кусок курицы.  Если повезет,  он  сможет промусолить  в руках этот
кусок  на  протяжении  всей  встречи,  а  потом,  вернувшись к  себе, поесть
американских консервов, запас которых имел с собой всегда, когда находился в
джунглях.
     Увидев, что Муллин взял курицу, Мкомбу улыбнулся, но продолжал смотреть
на англичанина  до  тех  пор, пока тот  не  откусил маленький  кусочек и  не
принялся с неохотой жевать.
     Мкомбу удовлетворительно кивнул головой.
     -  Знаешь, Джеки,  если ты не прекратишь убивать  моих людей, у меня не
останется воинов.
     Муллин сел на стул и положил ногу на ногу. Он не отличался внушительным
сложением,  имея при  росте в сто семьдесят сантиметров вес около семидесяти
килограммов, но мало кому представлялась возможность недооценить его дважды.
     - Я  буду убивать их до тех  пор, пока они не научатся мне подчиняться.
Только так можно держать в узде остальных.
     -  Ну, а разве нельзя просто  бить  их по головам или что-нибудь  вроде
этого? Это должно на них действовать. Разве обязательно убивать?
     Мкомбу  вытер  жирные  руки  о  свою  "дашики".  Затем,  спохватившись,
принялся  собирать с  груди застрявшие в редких  лоснящихся волосах  кусочки
пищи и бросать их в рот. Муллин отвернулся к окну и посмотрел на расчищенную
в  джунглях  площадку,  служившую  главной  исходной  позицией  для  рейдов,
проводимых   народно-демократической   революционно-освободительной   армией
Мкомбу.
     - Они не понимают, когда их просто бьют по голове, - проговорил Муллин.
- Они понимают только тогда,  когда их убивают. Если  этого  не делать, Джим
Боб, в один  прекрасный день они разбегутся кто куда и  мы с  вами останемся
без армии.
     - Но тот, которого ты убил, стоил троих.
     Муллин  вздохнул,  вспомнив,  с  какой  легкостью  он  прикончил  этого
двухметрового, весившего 120 килограммов сержанта: вынул свой пистолет сорок
пятого  калибра,  снял  пилотку  и  темные  очки   в  металлической  оправе,
поочередно кладя все это на землю, а когда наклонился в последний раз, чтобы
аккуратно  положить очки  на пилотку,  - при этом глаза  верзилы  следили за
каждым  его движением,  - выбросил  вверх  левую  ногу  и  каблуком тяжелого
ботинка  ударил негра в  адамово яблоко. Так  их поединок  и  закончился, не
успев начаться.  Когда  парень  упал, Муллин,  для верности,  размозжил  ему
череп, ударив в висок окованным носком ботинка.
     - Если такие, как он, стоят троих, то наше положение не из лучших, Джим
Боб. Он был  неповоротлив и  глуп. А солдат без мозгов - не солдат. Победу в
войне одерживают не численностью войска, а дисциплиной  и мозгами, хотя бы в
том количестве, которое необходимо для выполнения приказов.
     Мкомбу  кивнул. Закончив  приводить в  порядок свою  грудь,  он еще раз
вытер руки о рубашку.
     -  Конечно, ты  прав, потому  я и  оплачиваю  так щедро  твою должность
начальника штаба.
     Он улыбнулся, и Муллин  улыбнулся в ответ, подумав: "Маловато платишь",
однако  утешил себя  мыслью,  что  его  час  еще наступит.  Терпение  всегда
вознаграждается.
     Мкомбу поднялся из-за стола и сказал:
     -  Ладно, пока прекрати убивать  кого бы то  ни было. - Затем, будто бы
желая пресечь возможные возражения, быстро добавил: - А теперь к делу.
     - Что за дело?
     Мкомбу, сцепив руки за спиной, слегка подался вперед.
     - Олимпийские игры, - сказал он.
     -  И  в каком же виде состязаний вы собираетесь участвовать? -  спросил
Муллин. - Кто больше съест?
     Мкомбу выпрямился. Он  был всего  сантиметров на пять выше Муллина,  но
вместе с тем килограммов на пятьдесят тяжелее. Рубаха его была вся в пятнах,
в черной седеющей бороде блестела застывшая капля жира. А когда он улыбнулся
Муллину, в розовом провале рта сверкнуло золото и серебро.
     - Если бы  я не знал тебя так хорошо, Джеки, я бы подумал, что  ты меня
не любишь, - сказал Мкомбу.
     Это был прямой вызов, и Муллин сдержался, убежденный,  что в свое время
сумеет взять реванш. Просто это время пока еще не наступило.
     - Я пошутил, Джим Боб, - сказал он.
     - Прекрасно. Можешь продолжать в том  же  духе. Только почему ты не ешь
свою курицу?
     И Мкомбу проследил, как  Муллин поднес кусок ко  рту и неохотно откусил
второй раз.
     - Ладно, - сказал Мкомбу. - Теперь об этих играх.
     - А в чем там дело?
     - Спортсменов из ЮАР и Родезии могут не допустить к участию.
     - Ну и что? - спросил Муллин, пожав плечами.
     - Это может вызвать недовольства в обеих странах.
     - Верно, - сказал Муллин. - Но при чем тут мы?
     -  Мы  сделаем  так,  что  происшедшее  в  Мюнхене  в семьдесят  втором
покажется им невинной забавой.
     Мкомбу поднял глаза, и Муллин кивнул.  Он знал  эту  игру. Мкомбу будет
говорить нарочито  туманно, и ему, Муллину, придется подталкивать его своими
"как", "почему" да "зачем" до тех пор, пока все не станет на свои места.
     Таким образом,  заставляя  британца  постоянно  обращаться  к  нему  за
разъяснениями, Мкомбу поддерживал в себе чувство превосходства.
     - Как? - спросил Муллин.
     - Мы уничтожим спортсменов одной из стран-участниц и свалим вину за это
на какую-нибудь террористическую организацию белых из ЮАР.
     Муллин снял  очки  и стал  их рассматривать. Он тоже  умел  вести игру.
Медленно водрузив очки обратно на нос, он спросил:
     - Зачем?
     - Если это будет сделано от имени каких-то  там южно-африканских борцов
за  какие-то  там права,  весь мир обрушится  на ЮАР  и Родезию.  И  для нас
откроются все двери.
     - Насколько мне известно, с палестинцами ничего подобного не произошло.
По-моему, все  забыли  о том,  что они убили  в Мюнхене детей. Почему же так
должно получиться, если речь идет о ЮАР и Родезии?
     - Потому  что ЮАР  и  Родезия - антикоммунистические страны,  -  сказал
Мкомбу. - Это гарантия того, что мировое сообщество всерьез ополчится на них
и ничего им не простит. У палестинцев не было этого недостатка.
     Муллин кивнул.
     -  Может, и  сработает, -  сказал он.  - Сколько  человек  нужно  будет
уничтожить?
     -  Всех,  кого пошлет эта страна.  Всех  до одного, - ответил  Мкомбу с
явным удовольствием.
     - И как же нам удастся это сделать?
     - А  вот за это, дорогой Джек, я и  плачу  тебе такие деньги. Соображай
сам. Естественно, предварительно мы распространим  послания с угрозами и тем
самым начнем восстанавливать  общественное мнение  против  белых режимов.  А
массовое убийство явится завершающим штрихом.
     - Минимальными силами, разумеется? - уточнил Муллин.
     - Разумеется, чем  меньше людей будут об этом знать и  принимать в этом
участие, тем лучше.
     Мкомбу сел на место. Его рука почти  непроизвольно потянулась за куском
мяса, и, как только приблизилась к нему, оттуда тотчас же взмыла муха.
     - Еще один момент, - сказал Муллин. - А как же ваши русские друзья? Как
им понравится, если вы сорвете у них Олимпийские игры?
     - Если ты сделаешь свою работу как надо, они никогда не узнают, что это
были мы, - ответил Мкомбу.
     - Ясно, - сказал Муллин. Затем встал  и бросил на стол едва надкушенный
в двух  местах кусок  курицы. Он не сомневался, что Мкомбу потом  съест его.
Чем добру пропадать, лучше пусть утроба лопнет.
     Муллин двинулся к выходу.
     -  Ты кое-что  забыл, - проговорил Мкомбу, когда Муллин  уже взялся  за
ручку двери.
     - Да?
     - Разве тебе не нужно знать, спортсменов какой страны мы уничтожим?
     - Это не столь важно, Джим Боб, но я слушаю. Из какой же?
     - Из самой могущественной, - ответил Мкомбу.
     - Прекрасно, - сказал Муллин. Он не стал спрашивать, из какой именно.
     - Из самой могущественной во всем мире.
     - Как вам будет угодно, сэр, - сказал Муллин.
     - Из Соединенных Штатов Америки.
     Муллин кивнул.
     - Я хочу, чтобы была уничтожена вся их команда, - прибавил Мкомбу.
     - Как скажете, Джим Боб, - ответил Муллин.

ГЛАВА ВТОРАЯ

     Его  звали Римо, и  он никогда  не увлекался никакими играми.  А потому
вместо   того,    чтобы    взбираться    по    задней    стене    чикагского
Хефферлинг-билдинга, как  он поступил бы, если  бы  требовалось  действовать
скрытно,   он   вошел   туда   с    парадного   входа,   расположенного   на
Норт-Мичиган-стрит, откуда было рукой подать до клуба "Плейбой". Пройдя мимо
вахтера, он направился к лифтам.
     Ожидая  лифт, Римо размышлял о том, сколько расходуется  энергии, чтобы
поднимать людей на  верхние этажи. Он находил, что для людей было бы гораздо
полезней подниматься пешком,  к  тому же  это  помогло  бы сократить дефицит
электроэнергии. Затем в голову ему пришла мысль пробежаться на четырнадцатый
этаж,  где находился  кабинет  Хьюберта  Хефферлинга, президента "Хефферлинг
энерджи груп",  и  тем  самым  внести  свой личный  вклад в решение проблемы
энергетического кризиса в Америке.
     Но  тут он вспомнил, зачем сюда явился,  и решил,  что  уже одним  этим
внесет  достаточный вклад  в  решение проблемы;  и, когда пришел лифт,  Римо
шагнул в открывшуюся дверь.
     Его   самого  ничуть  не  заботила  нехватка  горючего  для  отопления,
поскольку он не имел ни машины,  ни своего дома. Но вокруг  него жили  люди,
которых  это заботило,  и  ради  этих  людей Римо  Уильямс  собирался  убить
человека, которого никогда и в глаза не видел.
     Миновав секретаря общего отдела, расположенного на четырнадцатом этаже,
Римо предстал перед хорошенькой юной секретаршей Хефферлинга.
     - Я пришел казнить мистера Хефферлинга. Он здесь? - проговорил Римо.
     Секретаршу звали  Марша. В  ее  арсенале был полный  набор  возражений,
используемых  для посетителей, желающих  побеспокоить мистера Хефферлинга по
поводу дефицита бензина или  нефти -  в особенности бензина, - но, когда она
подняла глаза, все возражения застряли у нее в горле.
     Не то чтобы Римо  был таким уж красавцем, но его темные волосы, широкие
скулы  и глубоко посаженные  темные глаза произвели на нее такой эффект, что
она  почувствовала себя  прикованной  к  стулу.  Он  был шести  футов росту,
худощав, и только запястья его были толщиной с объемистую банку томатов.
     Марша открыла было рот для ответа, закрыла, потом снова открыла и снова
закрыла. В животе  у нее  возникло  то самое  ощущение,  которое появлялось,
когда она видела в кино Клинта Иствуда.
     - Сэр? - наконец пробормотала она.
     - Я к Хеферлингу. Пришел его казнить. Где он?
     -  Конечно,  сэр. Я о вас доложу. Будьте добры, ваше имя? - проговорила
она  с  надеждой,  что  он  присовокупит  сюда  свой  адрес и телефон,  и  с
удивлением  подумала, почему этот стройный смуглолицый  мужчина  заставил ее
вдруг почувствовать такое... такое... ну, просто неприличное возбуждение.
     - Скажите, что его хочет видеть Эвримен, - сказал Римо.
     - Хорошо, сэр. Мистер Эвримен.
     Римо слегка наклонился к ней и добавил:
     - Но вы можете называть меня просто Эв.
     - Эв. Да, сэр Хорошо, Эв. Когда вам можно позвонить, Эв?
     - В любое время, - ответил Римо.
     - Сегодня? Прямо сейчас?
     - Сначала Хефферлинг, - сказал Римо.
     - Правильно.
     Не сводя с него глаз, она  нажала кнопку селектора. Римо  улыбнулся,  и
она почувствовала, что заливается краской.
     - Да, Марша, - раздался сквозь треск голос в громкоговоритель.
     Римо наклонился к девице и подставил ухо.
     -  Ах, мистер Хефферлинг, вас тут хочет видеть  мистер Эвримен,  сэр, -
доложила она своему хозяину.
     - Эвримен? Что это, черт подери, за?.. Ему назначено?
     Римо  улыбнулся  и  кивнул  головой,  и Марша  -  словно их головы были
соединены - тоже кивнула и солгала своему боссу.
     - Да, сэр. Назначено. Что-то по поводу казны, по-моему.
     - Казны? Что?! О черт, пусть войдет.
     - Хорошо, сэр.
     Она отключила селектор и сказала Римо:
     - Можете войти.
     - Благодарю. Вас зовут Марша?
     - Да. И я живу одна, - выпалила Марша.
     - Я хотел бы поговорить с вами, когда выйду  от мистера Хефферлинга. Вы
будете здесь?
     -  Разумеется.  Буду. Я буду ждать. Я  никуда  не уйду.  Обещаю. Я буду
здесь.
     - Отлично. Дождитесь меня.
     - Обязательно. Обещаю.
     Она указала  ему  дверь в  кабинет Гарольда Хефферлинга,  и, прежде чем
войти, Римо махнул ей рукой. Когда дверь за ним закрылась, он перевел взгляд
на сидящего за столом мужчину.
     - Вы Хефферлинг? - спросил Римо.
     Мужчина, хмурясь, смотрел в журнал приемов.
     - Я  так и знал! - торжественно произнес он. - Вам не назначено, мистер
как-там-бишь-вас зовут. Сколько вы дали этой стерве, чтобы она вас впустила?
Я вышибу ее отсюда пинком под зад, даже если она сделала это просто сдуру.
     Римо двинулся к столу, и мужчина встал. Гарольду  Хефферлингу шел пятый
десяток, и он  пребывал  в отличной форме. При  росте  сто восемьдесят  пять
сантиметров  и  весе  девяносто  килограммов,  основную  массу  из   которых
составляли мышцы, он к тому же еще занимался каратэ, - с тех пор, как начала
сказываться нехватка бензина, - поскольку люди, узнавая  его на улице, время
от  времени  поддавались  желанию  оторвать ему  башку, что было  вызвано их
недовольством в связи  с дефицитом  бензина.  Встал он,  очевидно, для того,
чтобы своим внушительным видом напугать уступавшему ему в размерах Римо.
     - Ты, - сказал он, указывая  пальцем. - Убирайся  отсюда, как пришел, и
прихвати с собой эту дуру, что там сидит.
     Римо  протянул  руку,  сжал  палец  здоровяка  своими  указательными  и
большими пальцами и сказал:
     - Не показывай пальцем. Это неприлично.
     Гарольд  Хефферлинг,  несмотря  на  то,  что  не   собирался  садиться,
совершенно неожиданно для себя сел. Затем посмотрел  на свой  палец. Боли не
чувствовалось, однако Хефферлингу казалось, что именно из-за этого пальца он
и сел.
     - Да кто ты такой, черт побери?! - спросил он.
     -  Я уже сказал это твоей секретарше, - ответил  Римо, присаживаясь  на
край стола. - Я  Эвримен, то есть простой человек. И говорю от имени простых
людей. У  меня на груди  вытатуирована большая красная буква "Э", что значит
"Эвримен".
     -  Ты чокнутый, -  сказал Хефферлинг. И вдруг на какое-то мгновение ему
стало не по себе. Этот парень был  явно ненормальным, вероятно, один из тех,
чьи мозги размягчились от слишком долгого пребывания на слишком сильной жаре
в  слишком  длинных  очередях  за  бензином.  И  Хефферлинг решил  несколько
смягчить тон, - Ну, и чего же ты хочешь, Эвримен? Что-то насчет казны?
     -  Нет,  - ответил Римо. - Она неправильно  поняла. Я  сказал, что хочу
тебя казнить. Но я не  хочу, чтобы  ты  счел мои действия необоснованными. А
потому сначала ты  мне расскажешь, зачем ты делаешь так, чтобы  бензина  все
время не хватало, а уж потом я решу, убить тебя или нет.
     Хефферлинг  раскрыл  рот  и  произнес  что-то вроде "у-а,  у-а".  Затем
повторил попытку. Получилось уже более членораздельно:
     - У-у-убивать?
     - Не убивать, а убить, - сказал Римо. - Один раз и навсегда.
     -  Да ты и  вправду чокнутый,  -  проговорил  Хефферлинг. -  Явно буйно
помешанный.
     - Помешанный? Да мы уже все помешанные. А помешались мы оттого, что нам
приходится  торчать  в очередях за бензином, и оттого, что люди убивают друг
друга в этих очередях,  а ты при этом знаешь только одну очередь - очередь в
банке, куда кладешь  деньги. Помешанный! Естественно. Мы уже сыты по горло и
больше этого не потерпим.
     Римо  улыбнулся. Эту фразу он слышал  в каком-то кинофильме,  и ему все
время хотелось ее где-нибудь ввернуть.
     - Но ты ошибаешься!  Смертельно  ошибаешься! - Хефферлинг сделал паузу,
задним  числом  осмысливая сказанное.  -  Я  хотел  сказать,  ты ошибаешься.
Бензина действительно не хватает, и виноваты в  этом  арабы, а не я. Честное
слово, мистер Эвримен!
     - Можешь называть меня Эв, - сказал Римо.
     Обливаясь потом,  Хефферлинг  зажмурился, словно с  трудом удерживаясь,
чтобы не заплакать.
     - Послушай, Эв. Ты просто не понимаешь.
     - Тогда объясни, - сказал Римо.
     - Так  дай же мне объяснить, - завопил Хефферлинг, вскакивая на ноги, и
Римо с беспокойством подумал, не слабая ли в этой комнате звукоизоляция.
     - Сядь, - сказал он.
     Хефферлинг  быстро заморгал, пытаясь убедить себя в  том, что не сядет,
пока ему этого не захочется. В конце концов, чей это кабинет, и что он, этот
Эвримен, о себе воображает?
     Но тут Римо коснулся его груди, и он сел.
     - А теперь давай, рассказывай, - велел Римо.
     Хефферлинг повел глазами, будто на его веках изнутри было написано, что
нужно говорить. Но что он мог сказать этому сумасшедшему?
     -  Послушай, это правда. Есть  люди, которые делают так, чтобы  бензина
все время не хватало.
     "Это то, что надо", - подумал Хефферлинг. К тому же это была правда. Он
где-то  читал, что сумасшедших не  следует  обманывать. Может, если начать с
правды, которой этот псих так жаждет, то он поверит и всему остальному,  что
Хефферлинг скажет.
     Римо, словно оценив эту теорию, улыбнулся.
     -  Эти  люди  скупают  нефтепродукты  на   рынке   наличного  товара  и
придерживают их  до тех пор, пока в  стране  не поднимутся на  них цены. Они
предлагали мне присоединиться к ним, но, когда я услыхал  об  этих делах,  я
отказался. У  меня с ними не  может быть ничего  общего. Я сказал им, что их
планы направлены против Америки.
     Рима кивнул.
     - Это хорошо, - сказал он. - Значит, у тебя не может быть с ними ничего
общего.
     - Совершенно верно.
     - Потому что это направлено против Америки.
     - Да-да, именно так.
     - А ты патриот.
     - Да.
     - И ты  совершенно  не  заинтересован в том,  чтобы сколотить несколько
лишних миллионов долларов.
     - Нет, не заинтересован.
     - Да брось, Хефферлинг, - укоризненно произнес Римо.
     - Это чистая правда.
     -  Значит,  вот так  ты надеешься оправдаться?  Это должно помешать мне
убить тебя?
     Хефферлинг  не отрываясь смотрел  на Римо. Затем его физиономия  начала
медленно расплываться в улыбке.
     - Я понял. Это ты пошутил, да? Тебе за это  заплатили, так?  Чтоб вроде
как на пушку взял. Тебе заплатили, да?
     Римо пожал плечами.
     - Вообще-то да. Как-никак это моя работа.
     - Это что же: запугивать? Угрожать?
     -  Нет,  -  ответил  Римо и, поскольку теперь это уже не имело никакого
значения,  рассказал  Хефферлингу   о   себе  всю   правду.   Как   молодого
нью-йоркского  полисмена Римо Уильямса  обвинили в убийстве,  которого он не
совершал,  и отправили на электрический  стул, который не сработал, и как он
остался жив и был завербован для работы в секретной организации по  борьбе с
преступностью, которая называлась КЮРЕ. Рассказал и о  том, как Римо Уильямс
изучил искусство  Дома Синанджу - древних корейских  наемных убийц -  и как,
постигая это искусство развил  в  себе способности, которыми не  обладает ни
один обыкновенный человек. Совершенно особенные способности.
     Закончив  рассказ, Римо посмотрел  на Хефферлинга, но не увидел ничего,
кроме недоумения. Его, как всегда, не поняли.
     - Как бы там ни было, Хефферлинг, те, что стоят надо мной, растолковали
мне, что  к чему. Самому мне бензин  не нужен. Но мне сказали, что  где-то в
Пуэрто-Рико ты держишь пять  танкеров с нефтью  и ждешь, когда взлетят цены,
после чего  станешь продавать  эту  нефть  в  Америке. А тем  временем  люди
томятся  в очередях за бензином. Вот что рассказали мне люди,  которые сидят
наверху, и еще они сказали мне, что я должен все это как-нибудь прекратить.
     - Как, например? - спросил Хефферлинг.
     - Например, убить тебя.
     - Подожди! - в ужасе взмолился Хефферлинг. - Я могу еще много чего тебе
рассказать! Очень много! Подожди!
     - Ангелам расскажешь, Хьюберт.
     Подавшись  вперед,  Римо  легонько  ударил его  костяшками  пальцев,  и
Хефферлинг осел на стуле. Римо поднял его правую руку и отпустил. Рука упала
на стол, по-мертвому глухо стукнув.
     - Таков нефтяной бизнесмен, дорогуша, - сказал Римо, обращаясь к трупу.
     Обойдя  вокруг  стола, он достал из левого  верхнего ящика  чистый лист
бумаги, затем нашел в боковом кармане пиджака Хефферлинга черный фломастер и
что-то  написал на листе. Потом взял кусочек "скотча" и  приклеил листок  ко
лбу Хефферлинга, предварительно  вытерев с него  испарину лежащим  на  столе
куском промокательной бумаги. После чего сложил руки Хефферлинга на коленях.
     Возле  двери  Римо  обернулся, чтобы  оценить свою работу.  За  столом,
совершенно прямо, сидел труп Хефферлинга. На листе  бумаги, свисавшем у него
со лба, было написано:

НЕ ПРИТЕСНЯЙ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА.
     ТАК МСТИТ ЭВРИМЕН.

     Когда  Римо  вышел из кабинета, Марша  взволнованно  обернулась. Увидев
его, она расцвела. Вот оно опять,  подумала она,  то же ощущение  в  глубине
живота.
     - Привет, Марша, - сказал Римо.
     - Здравствуй. Ты хотел поговорить со мной?
     - Вообще-то нет. Я хотел тебя поцеловать.
     И когда он, положив ей на плечо возле самой шеи  руку,  наклонился, она
почувствовала, что голова  у нее пошла кругом. Она с  трепетом  ждала, когда
его губы коснутся ее губ. Ей показалось, что она чувствует у себя на лбу его
дыхание, затем последовало легкое нажатие на горло - и больше она уже ничего
не чувствовала.
     Римо осторожно опустил ее голову на стол на сложенные руки. Очнется она
в полном  недоумении, с  затуманенным  сознанием и едва ли сможет припомнить
что-либо из того, что  произошло за последние полчаса. Позднее она расскажет
полиции, что уснула за столом  и ей приснился мужчина, но описать его она не
сможет,  разве  что упомянет  о странном  ощущении,  которое от его  взгляда
возникало у нее в животе.
     "По-моему,  это у  вас с головой что-то странное",  -  заметит  один из
полицейских и напишет в протоколе: "Свидетелей убийства Хефферлинга нет".
     Римо направился обратно к себе в отель и, проходя мимо клуба "Плейбой",
помахал рукой посетителям,  сидящим возле окон, и крикнул, что лучше  бы они
играли в теннис, чем пить с утра пораньше.
     Войдя в свой  номер, он  подошел  к пожилому  азиату,  сидевшему в позе
"лотос"  посреди  комнаты на покрытом  ковром  полу,  и сказал, выразительно
подняв палец к потолку:
     - Я Эвримен. Бойся моей мести.
     Одним плавным движением, точно строка дыма из кувшина, азиат поднялся с
пола и встал перед Римо. Ростом старик едва достигал полутора метров и весил
не  более  сорока  пяти килограммов. По  бокам  его головы, обтянутой  сухой
желтой кожей, колыхались реденькие пряди седых волос.
     - Проходи, сын мой, и садись, - сказал он и потащил Римо к дивану.
     Римо сесть  не пожелал. Старик легонько коснулся  его груди, и Римо тут
же сел.
     Старик покачал головой и с грустью проговорил:
     - Я давно этого ожидал.
     - Чего ты ожидал, Чиун? - спросил Римо.
     - Слишком  напряженные занятия  по изучению искусства Синанджу помутили
твой рассудок.  Это  моя  вина. Мне следовало  знать,  что белый  человек не
сможет   долго  выдержать  такого   напряжения  даже  под  моим   гениальным
руководством. Это все равно что пытаться влить океан в чашку. В конце концов
чашка  кокнется.  Вот ты  и чокнулся. Но прежде чем  за тобой придут,  чтобы
забрать  отсюда,  я  хочу сказать  тебе,  Римо: ты  молодец, что  так  долго
продержался.
     - Да брось, Чиун. Я пошутил.
     Чиун вернулся  в  позу  "лотос" и сложил руки на  коленях поверх своего
пурпурного кимоно. Казалось, что он молится в память о Римо.
     - Чиун, перестань. Я вовсе не сумасшедший. Просто я пошутил.
     - Пошутил? - переспросил Чиун, поднимая глаза.
     - Да. Пошутил.
     Чиун снова покачал головой.
     -  Еще  хуже, чем я опасался.  Теперь  он шутит над  тем, чему его учит
Мастер Синанджу.
     - Ладно, Чиун, кончай дурачиться.
     - Ты разбил мне сердце.
     - Чиун...
     - Ты поверг меня в уныние.
     - Чиун, ну что ты...
     - Ты нарушил мое пищеварение.
     И тут в голове у Римо словно молния сверкнула.
     - О черт, я совсем забыл про твои каштаны!
     - Только не извиняйся, пожалуйста, - сказал Чиун. - Это сущий пустяк. Я
и  не ожидал,  что  ты вспомнишь  о просьбе  больного  старика,  когда  тебе
представляется возможность развлечься с этими зайчиками.
     - Какими еще зайчиками?
     - А в том рассаднике порока.
     Римо даже сморщился, пытаясь сообразить, о чем говорит Чиун.
     -  А!  Ты  перепутал. Пьяниц  называют  кроликами  красноглазыми,  а не
зайцами.
     - Я буду молиться о твоем спасении.
     - Чиун, клянусь тебе, я даже близко не подходил к клубу "Плейбой".
     Чиун фыркнул.
     -  Это  клятва белого  человека,  который недавно клялся  принести  мне
каштаны.
     - Это клятва ученика Мастера Синанджу, самого великого из всех мастеров
Синанджу, - сказал Римо.
     - Я поверю тебе во имя нашей дружбы, - сказал Чиун.
     Римо встал и поклонился в пояс.
     - Благодарю тебя, папочка.
     Чиун величественно повел рукой.
     - Ты прощен. А теперь ступай купи мне каштанов.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Когда письмо  с  угрозой в адрес олимпийской команды Соединенных Штатов
пришло в Олимпийский комитет, его немедленно доставили председателю комитета
Р. Уотсону Дотти.
     Однако  он в этот момент  был занят другим  делом. Прослышав о том, что
некий   пловец  из  Сьерра-Леоне  бесплатно  получил  плавки   от  какого-то
производителя  купальных  костюмов,  Дотти пытался  найти подтверждение этим
слухам,  чтобы  отстранить этого спортсмена от участия в московских играх. У
Дотти было такое ощущение, будто никто  на  свете,  кроме  него, не понимает
разницы между  любителем и профессионалом, и он  был всецело  поглощен  тем,
чтобы эту разницу сохранить. Поэтому  он отодвинул в сторону листок, который
положил на стол его помощник.
     - Лучше бы вы это прочли, командор, - посоветовал помощник.
     Дотти поднял  глаза,  раздраженный назидательным  тоном  помощника,  но
бумажку  взял.  На   ней  был  напечатанный   на  машинке  текст  следующего
содержания:
     "В  знак протеста против повсеместных нападок  на спортсменов из  ЮАР и
Родезии олимпийская команда Соединенных Штатов будет уничтожена. Не считайте
это пустой угрозой".
     Письмо   было   подписано  "Ю.А.Р.С.",   а   чуть  ниже   располагалась
расшифровка: "Южно-африканцы за равноправие в спорте".
     - Стоит нам принимать это всерьез? - спросил помощник.
     - Да  откуда  же, черт подери, мне это знать? - ответил Дотти.  - Я  не
могу  отвлекаться  на такую  ерунду. У меня  тут  пловец  из Сьерра-Леоне, о
котором известно, что он незаконно обогащается  за  счет спорта. Вот от кого
вам нужно оградить наших спортсменов-любителей.
     Помощник хотел было сказать, что принятая сьерралеонским пловцом взятка
вряд ли осквернит олимпийские бассейны, но удовольствовался замечанием, что,
может  быть,  следует  как-то  защитить американских спортсменов  в связи  с
угрозой со стороны этой Ю.А.Р.С.
     - Вы когда-нибудь слыхали о такой организации? - спросил Дотти.
     - Нет, командор.
     - Я тоже. Черт бы их побрал, ну что заставляет людей делать такие вещи?
     Помощник не отвечал, и в конце концов Дотти распорядился:
     - Отправьте это в ФБР со спецкурьером.
     - А президенту? - спросил помощник.
     - Естественно, - ответил Дотти. - И в Белый дом тоже.
     Пусть  они  об  этом беспокоятся. У меня  есть  дела поважнее. Давайте.
Отправляйте.
     Когда помощник вышел из комнаты, командор Р.Уотсон Дотти, которому этот
воинский  титул был пожалован в яхт-клубе, расположенном в закрытой  гавани!
Плейнфилд, Нью-Джерси, стукнул кулаком по столу.
     - Будем считать это розыгрышем.

     - Хорошо, если это просто розыгрыш, - проговорил директор ФБР.
     - Однако вряд ли стоит на  это надеяться, не  так ли,  сэр?  -  спросил
начальник отдела по особым делам.
     - Пожалуй, нет. И думаю, следует предупредить об этом Белый дом.
     -  Они уже знают, сэр, - сказал начальник отдела по особым операциям. -
Они получили точно такое же письмо.
     Шеф ФБР покачал головой.
     - А еще кто-нибудь получил?  ООН,  ЦРУ  иди "Вашингтон  пост"? Господи,
неужели этот идиот из комитета  не  знает, что  для таких дел существуем мы?
Если бы мы сочли необходимым оповестить президента, мы бы это сами сделали.
     - Вы угадали одно из трех, сэр, - сказал начальник отдела.
     - О чем это вы?
     - В ООН и ЦРУ они не послали, а  в "Пост" послали. А  также в "Нью-Йорк
таймс"  и во все  телевизионные агентства. Похоже,  эта  Ю.А.Р.С. заготовила
достаточно экземпляров, чтобы хватило всем.
     - Чертовски любезно с  их стороны, не так  ли? - заметил директор. - Он
находил, что, произнося такие  фразы,  обретает  сходство  с сэром  Лоренсом
Оливье.  И   всегда  сожалел,  что  во   время  войны  не  попал  служить  в
Великобританию,  -  тогда  у него было бы основание  щеголять  и  английским
акцентом. - Н-да, чертовски любезно, - повторил он.

     "Превосходно,  - думал  президент. -  Превосходно!  Мало  мне инфляции,
безработицы,  топливного  кризиса, распадающихся заморских  альянсов  -  так
теперь  еще  и  убийство  членов   олимпийской  сборной  страны.  Какие  там
перевыборы! Хорошо еще, если меня не линчуют".
     -  Господин  президент, -  подал  голос  один из  его  приближенных,  и
президент с удивлением оторвал взгляд от бумаг. Он совсем  забыл,  что рядом
стояли люди.
     - Пресса желает слышать заявление по этому поводу.
     -  Это  розыгрыш, - сказал президент. - Иначе и быть не может. - А  про
себя подумал: "Хорошо бы, если так. Мне все это совершенно ни к чему".
     - Я думаю,  это не  совсем  то,  что хочет  услышать  пресса, - заметил
первый помощник.
     - Хорошо.  А что,  если так: мы даем гарантию - абсолютную  гарантию, -
что с  нашими  спортсменами  в  Москве ничего  не  случится. Попробуйте так.
Абсолютную гарантию.  И  только побольше решительности в  выражениях,  когда
станете  делать заявление.  Вы понимаете, о чем я говорю. Наверно, так будет
нормально.
     - Вполне, - сказал помощник. - Так подойдет.
     - Только  сначала согласуйте это с моей женой, - добавил  президент.  -
Может, у нее появится еще какая-нибудь идея.
     - Это  уж как всегда, - пробормотал чуть слышно пресс-секретарь, выходя
из комнаты.
     Оставшийся с президентом помощник спросил:
     - Не следует ли нам принять кое-какие меры безопасности?
     Президент посмотрел  на него своим  красноречивым взглядом, означавшим:
"Я бы до этого и без тебя додумался", и помощник сник.
     -  Нужно,  чтобы  русских оповестили о  том,  что  нам придется принять
совместные меры по обеспечению  безопасности. Наша команда  под угрозой.  Им
придется на это пойти.
     - Хорошо, сэр.
     - ФБР этим уже занимается.
     - Да.
     - Хорошо, выполняйте, что я сказал.
     Оставшись  один, президент  погрузился в  мрачное раздумье и вспомнил о
безномерном телефоне, спрятанном в комоде в его спальне наверху.
     Этот телефон обеспечивал  прямую связь с секретной организацией КЮРЕ, с
ее директором доктором Харолдом В. Смитом. Предшественник президента на этом
посту все  ему объяснил. Этот Смит был завербован для руководства операциями
КЮРЕ несколько лет назад. Идея заключалась в том,  чтобы в обход Конституции
расправляться с негодяями,  которые обделывают свои  дела,  прикрываясь этой
самой  Конституцией.  С течением  времени  масштаб  операций  КЮРЕ настолько
расширился, что теперь она могла действовать где угодно и делать что угодно.
И  каждый  новый президент - он был в этом уверен, - вступая  на этот  пост,
думал об одном и том же: он никогда не станет прибегать к услугам КЮРЕ.
     И точно так же, как  и он, каждый из них был вынужден  пользоваться  ее
услугами.
     Однако было это совсем не просто. Президент не имел права отдавать КЮРЕ
приказов.  Он   мог   только  предложить  выполнить   ту  или  иную  миссию.
Окончательное  решение  принимал доктор.  Единственный  приказ, который  мог
отдать  президент  и  который  подлежал  немедленному  исполнению,   -   это
распустить КЮРЕ. Но ни один  президент так и не отдал такого приказа, потому
что каждый  из них видел, что  Америке нужна эта КЮРЕ и этот доктор Смит,  и
его  карающая  десница  Римо,  и  этот  маленький  старый  азиат,   делающий
совершенно необыкновенные вещи.
     Президент Соединенных  Штатов поднялся к себе  в спальню и, взяв трубку
телефона, стал ждать, когда на другом конце линии ему ответит Смит.
     "Почему этот телефон  всегда такой  холодный?" -  с недоумением подумал
он.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Доктор  Харолд  В.   Смит  считал  нежелательным  проводить  встречи  в
общественных, местах. Такова была его позиция.  У Римо же была своя позиция:
если  Смиту  нужно встретиться  с  ним  и  Чиуном, то ему придется  провести
встречу там, где ее назначит Римо.
     А  потому,  зная,  что  Римо,  не  говоря  ни  слова,  может  исчезнуть
куда-нибудь  эдак месяца на  три,  Смит и  очутился  в Бронксе,  в вагончике
фуникулера,  плывущем  над  пешеходными  дорожками зоопарка,  и  именно  тут
пытался изложить своим наемным убийцам новое задание.
     - Послушайте, Римо, но почему зоопарк? - недовольно спросил Смит.
     - А я люблю зоопарки, - ответил Римо. - И я уже давно в них не бывал.
     Чиун придвинулся вплотную к Смиту.
     - Он надеется найти тут свою родню, император, - громко прошептал он на
ухо Смиту.
     - Я слышу, - ворчливо заметил Римо.
     Чиун возвел кверху глаза с выражением невинной кротости.
     - И перестань называть его императором, - прибавил Римо.
     Чиун изобразил недоумение. На протяжении  тысячелетий  мастера Синанджу
нанимались на службу к императорам,  царям,  королям  по всему  свету,  и он
считал, что самая подходящая форма обращения к Смиту - "император Смит".
     - Не обращайте на  него внимания, - сказал  Чиун  Смиту. -  Он сердится
потому, что  все  обезьяны тут  точь-в-точь похожи  на  него, и он  не может
определить, кто из них кем ему приходится.
     Смит  указав  на  единственного,  кроме них,  пассажира, который  спал,
растянувшись на  сиденьях в дальнем конце вагончика. Римо и Чиун точно могли
сказать, что тот был мертвецки пьян, поскольку исходивший от него винный дух
казался им в замкнутом пространстве вагончика густой туманной завесой.
     - Ему не до нас, - сказал Римо. - На этот счет можете  не беспокоиться.
Так, значит, меня хотят приставить нянькой к целой олимпийской команде?
     - Глупое  дитя,  - быстро сказал Чиун. - Император вовсе не  собирается
возлагать на тебя такую невыполнимую задачу. И вообще его предложение вполне
разумно.
     Римо подозрительно  посмотрел на Чиуна. Ему  было  известно,  что  Чиун
твердо  считал  Смита  ненормальным,  поскольку  тот отвергал  неоднократные
предложения Чиуна ликвидировать президента Соединенных Штатов и сделать его,
Смита, пожизненным правителем.
     И тут Римо все понял.
     - Не слушайте, Смитти. Это  он к  вам  подлаживается,  потому что хочет
поехать  в Москву на Олимпийские игры, получить там  золотую медаль, а потом
заколачивать деньги на контрактах с телевизионными студиями.
     -  Чиун? -  произнес Смит и,  отклонившись назад,  посмотрел  на хилого
старого корейца.
     - А что? - продолжал Римо. - Ведь он может одержать победу в любом виде
состязаний. Даже во всех, если на то пошло. Впрочем, я тоже.
     - Хоть раз этот паршивец сказал правду,  -  заметил Чиун. -  Все верно,
император.
     -  Ну  что же,  Римо, у тебя будет  возможность это доказать, -  сказал
Смит. - Мы в своих предположениях не ошиблись. Люди в Москве оказались очень
несговорчивыми.  Они  не хотят пускать  в  Россию  наших сотрудников  службы
безопасности. Им кажется, что наши люди из ЦРУ станут за ними шпионить.
     - Можно  послать туда все ЦРУ, но будет большой удачей, если они найдут
хотя бы олимпийский стадион, - сказал Римо.
     - Если вы  хотите, чтобы мы добыли какие-нибудь секреты... - начал было
Чиун, обращаясь к Смиту.
     - Я  очень признателен вам за это предложение, Мастер, - сказал Смит. -
Поверьте  мне.  Но как-нибудь  в другой раз. Вам,  Римо, придется поехать  в
составе команды под видом спортсмена. Но вам придется доказать свое право на
участие в играх на отборочных состязаниях.
     - Вы шутите, - сказал Римо.
     -  Это же  прекрасно!  - сказал  Чиун. - Если я сам не могу бороться за
золото, то  кому же еще это делать, как не моему  сыну?  - Он  придвинулся к
Смиту. - Хотя на самом деле он мне  не сын, потому что у него такой странный
цвет  кожи,  однако я  так  говорю,  чтобы  поднять  ему  настроение.  -  Он
отодвинулся обратно. - Конечно же, я поеду вместе с ним.
     - Разумеется, - подтвердил Смит. - Вы можете поехать под видом тренера.
     - Отлично, - сказал Чиун.
     - Это уже хуже, - сказал Римо.
     - Все будет  в порядке, - сказал Смит  и снова указал на  пьяного. - Вы
уверены, что этот там спит?
     - В полном отрубе, - сказал Римо.
     - А в каких состязаниях мы будем участвовать? - спросил Чиун, обращаясь
к Римо.
     - Мне все равно. В каких хочешь.
     - Ты мог бы победить в беге на любую дистанцию, - сказал Чиун.
     -  Да, -  согласился Римо.  - Что там у  нас: спринт,  бег с барьерами,
восемьсот метров, полторы  тысячи, миля, две мили... Еще  марафон...  и это,
как  его...  толкание  ядра,  прыжки с  шестом,  прыжки  в высоту, прыжки  в
длину... А, да там всего хватает.
     - Еще гимнастика, - напомнил Чиун.
     - Конь, брусья, кольца, бревно...
     Да не  вздумай  ставить  мировых  рекордов  во  время  квалификационных
соревнований,  -  заметил Чиун.  -  Там  контракты  не подписывают.  Рекорды
побереги для Олимпийских игр.
     - Хорошо, папочка.
     - Но не можете же вы  участвовать во всех видах соревнований, -  сказал
Смит, пытаясь вернуть разговор в нужное русло.
     -  Вот она - гениальность нашего императора, Римо, - проговорил Чиун. -
Конечно, он прав. Если ты примешь  участие во всех  видах состязаний,  то  в
каждом из них победишь, и тогда незачем будет посылать целую команду.
     - Ну так что? Значит, не придется с ними нянчиться.
     Смит укоризненно покачал головой.
     -  Вам не  предлагают с  ними  нянчиться.  Приедете  в Москву,  найдете
источник угрозы и уничтожите его.
     - И завоюешь золотые медали, - добавил Чиун.
     - Разве  что одну - за  выполнение  идиотских  заданий, -  сказал Римо.
Затем взглянул на собеседников и поднял руки. - Хорошо, хорошо! Выбирайте, в
каком  виде.  Только  не  в марафоне.  Что-нибудь  такое, что занимает  мало
времени. Чтобы побыстрее управиться.
     - Давайте спросим у постороннего, в каком виде тебе следует победить, -
предложил Чиун.
     Встав  с  места,  он подошел к пьяному и  быстро  тронул  его за плечо.
Человек не шевелился. Чиун негромко произнес:
     - Проспись, проснись.
     Человек не двигался. Тогда Чиун взял его  двумя пальцами за мочку уха и
сжал.
     - А-а-ай! - вскрикнул человек, тотчас проснувшись.
     С изумлением  оглядевшись вокруг, он увидел перед  собой Чиуна  во всем
его великолепии в роскошном богато расшитом дневном одеянии из желтой парчи.
     - Мне  что,  все это снится?  - проговорил пьянчужка И  потер ухо. - Но
если это сон, почему так сильно болит ухо?
     - Послушай, -  сказал Чиун.  -  Нас  не  интересует  твое дурацкое ухо.
Скажи,  в каком виде состязаний  нам выиграть золотую медаль  на Олимпийских
играх?
     -  Вам? - спросил забулдыга и окинул Чиуна оценивающим  взглядом. - Ну,
разве что кросс на милю для ветеранов. Там вы бы еще как-нибудь дотопали.
     - А не я, - сказал Чиун. - Мой ученик. - И указал пальцем на Римо.
     Пьяница вытянул шею, чтобы получше разглядеть Римо.
     -  Да и этот вроде не слишком молод, - сказал он.  - Да и на спортсмена
не похож. Пить охота.
     - Назови вид спорта, - настаивал Чиун.
     -  Ну,  что-нибудь   попроще.  Может,  он  бегать  умеет?  Похоже,  ему
приходится бегать от полиции. Бегать  можешь?!  Полмили пробежишь?  Полмили,
наверное, пробежит.
     Тут  он  наконец  понял, что  проснулся, и  удивился,  откуда эти  люди
взялись и что  они делают в его зоопарке. Может  быть, пока он тут спал, его
забрали из зоопарка в психушку?
     - Да, полмили я пробегу, - сказал Римо.
     -  Ну  вот и беги. Или у  них там метры? По-моему, у  них теперь все  в
метрах.  Америка ведь  перешла  на метрическую систему. Теперь даже  выпивку
литрами продают. Теперь у них там метры, миллиметры и все такое прочее.
     Он с гордостью выпятил грудь, ощущая себя патриотом.
     - Хватит, - сказал  Чиун. - Спасибо - И, обернувшись к  Римо: - Дай ему
двадцать пять центов за беспокойство.
     Римо подошел к пьянчужке, который продолжал бормотать что-то про литры,
метры и  миллиметры,  и  сунул ему  в  руку банкноту  в пятьдесят  долларов,
постаравшись, чтобы Смит, который оплачивал все счета, этого не видел.
     - Держи, - сказал Римо. - Это тебе на пропой.
     - Не верю я во все это, - сказал Смит.
     - Он выиграет, - сказал Чиун. - Вот увидите.
     - Прямо не могу дождаться, - сказал Смит.
     Вагончик  фуникулера  со  стуком  остановился, и  пьянчужка,  торопливо
выбравшись  наружу, ринулся  со своим  неожиданно  обретенным  состоянием  к
ближайшему бару, покрыв при  этом километровую  дистанцию за лучшее  в своей
жизни время.
     Выйдя  из  вагончика,  Смит,  Римо  и Чиун  увидели,  что все остальные
посетители зоопарка вроде бы тоже куда-то бегут.
     - Что-то случилось, - заметил Смит.
     - Эти люди чем-то напуганы, - сказал Римо.
     В этот момент мимо них пробегал человек  в форме смотрителя зоопарка, и
Римо поймал его за воротник.
     - Что тут происходит, приятель?
     -  Брайен сбежал! - коротко бросил тот,  как будто это  все  объясняло.
Затем рванулся было дальше, но почувствовал, что не может двинуться с места.
Рука худощавого мужчины, лежавшая у него на плече, казалась весом в тонну.
     - Прекрасно, - сказал Римо. - И кто такой этот Брайен?
     - Горилла!  Самая  крупная горилла в мире! Кто-то  его  разозлил,  и он
оторвал  дверцу  клетки! Прямо взбесился!  Пусти меня!  Мне  надо бежать  за
ружьем с усыпляющим! Пусти, слышь!
     - А где его клетка? - спросил Чиун.
     - Да вон там! - крикнул смотритель. - Ну, отпусти же!
     Римо убрал руку с его плеча, и тот умчался.
     - Нам лучше уйти, - проговорил Смит.
     - Чепуха, - возразил Чиун. - Мы пойдем к этой горилле. Правда, тут Римо
не покажет вам, как быстро он бегает, но  все же  сможет  восстановить  вашу
веру в него,  хоть он  и белый, что, конечно, большой недостаток перед лицом
Господа, не в обиду присутствующим будь сказано. Пошли.
     И  Чиун  двинулся  в  указанном  направлении. Смит,  взглянув на  Римо,
который пожал плечами  и  последовал  за  Чиуном,  не придумал  ничего более
безопасного, чем пойти за ними.
     Когда они подошли к сектору, где находилась клетка гориллы, зоопарк был
уже практически пуст и Брайен немного успокоился.
     Его можно было просто задержать здесь, вдали от главной аллеи зоопарка,
и тогда  для  смотрителей, вооруженных  ружьями  с  усыпляющим средством, не
составило бы труда с ним справиться.
     Но у Чиуна на уме было совсем другое.
     - Вот он, - шепотом произнес Смит.
     -  Не бойтесь, - сказал Римо. -  Говорите громче. Гориллы не  понимают,
что вы говорите о них.
     -  Можете ему  поверить, император. Он в  курсе  дела  насчет горилл. И
вообще по части обезьян.
     Брайен был без малого в два  с половиной  метра  ростом и  весил больше
двухсот  килограмм.  Он  стоял  возле  своей  клетки  и,  почесывая  голову,
поглядывал по сторонам. Увидев  приближающихся людей, он  зарычал и запрыгал
на месте, колотя себя в грудь. И вдруг двинулся на них.
     - Лучше бы нам отсюда уйти, - снова предложил Смит.
     - Вот еще, - возразил Чиун.
     - Римо загонит его обратно в клетку.
     - А почему я ? - спросил Римо. - Почему не ты?
     - Действительно, - сказал Чиун, -  У меня весьма большой опыт общения с
обезьяной,  учитывая все, что  мне пришлось вынести за последние десять лет.
Но  мне  нет  нужды производить  впечатление на  императора.  Так что давай,
покажи, на что ты способен.
     Римо  вздохнул. Спорить с  Чиуном  было бесполезно.  Гораздо проще было
водворить на место эту чертову гориллу.
     -  Он  приближается,  -  сказал  Смит.  -  Я  был  бы  вам  чрезвычайно
благодарен, если бы вы, друзья, наконец разобрались, кто и что будет делать.
Либо давайте уберемся отсюда.
     - Спокойно, Смитти,  -  сказал  Римо.  - Животные  чувствуют, когда  вы
нервничаете, и это их раздражает.
     - Верю вам на слово, - ответил Смит. - И пошли отсюда.
     - Представление начинается, - объявит Чиун исключающим возражения тоном
и невозмутимо сложил руки на груди.
     - Я загоню его на место, - сказал Римо.
     - И  смотри не сделай ему  больно, -  сказал Чиун. - Возможно, это твой
родственник.
     Зверь был  уже совсем рядом и угрожающе  размахивал  огромными  лапами.
Римо сделал шаг вперед и, нырнув между лап Брайена, толкнул  его  в  широкую
могучую грудь.
     Брайен  отшатнулся  и  сделал  несколько   нетвердых  шагов  назад,  на
физиономии его появилось комичное выражение удивления. Он не понимал, ни что
происходит, ни тех звуков, которые издавало напавшее на него существо.
     Смит тоже не понимал, что говорит Римо.
     - Я Эвримен, - сказал Римо  Брайену, - и я приказываю  тебе вернуться в
свою клетку.
     - Что он такое говорит? - спросил Смит Чиуна.
     - Просто отвлекает животное, - ответил Чиун и нахмурился.
     Римо опять затеял какую-то игру.  Это уже грозило перейти в привычку, и
привычка эта могла стать опасной. Даже горилла могла оказаться опасной, если
ты не сосредоточишься на том, что делаешь.
     - Назад, - скомандовал Римо, но зверь, пошатываясь, двинулся вперед.
     Римо  снова  нырнул между его вытянутыми лапами, прижал ладони к задней
поверхности левого бедра обезьяны и, нащупав нужную мышцу, сдавил ее.
     Левая нога Брайена тотчас же утратила способность удерживать вес  тела,
и зверь упал на одно колено.
     Воспользовавшись  левой рукой вместо  вышедшей  из строя  ноги,  Брайен
снова двинулся  вперед, пытаясь схватить Римо правой рукой. Римо поднял свою
правую, и обе  руки, его и  гориллы, сцепились, образовав единый кулак. Рука
Римо почти совсем скрылась в лапе гориллы, и тут Смит, не веря своим глазам,
увидал, как рука Римо, пересиливая лапу  зверя,  заставила  того отклониться
назад и наконец упасть на колени.
     - Невероятно! - воскликнул Смит и с тревогой огляделся по сторонам, ища
взглядом кого-нибудь еще,  кто мог бы это увидеть,  но рядом никого не было.
Он  боялся,  что  здесь  в  любой   момент  могут  появиться  фоторепортеры,
телевизионщики,  последуют вопросы,  интервью, что  и  положит  конец  КЮРЕ,
поскольку тогда все станет достоянием общественности.
     - Следует верить в то, что видишь собственными глазами, - сказал Чиун.
     Но  Смит  его  не  слышал. Потрясенный,  он  взирал  как  Римо,  подняв
двухсоткилограммовую обезьяну, взвалил ее себе на плечо и понес в клетку.
     Там он бережно опустил  Брайена  на пол, потрепал его по голове,  будто
комнатную собачонку, и вышел вон. Дверь  он оставил открытой, но теперь  это
не  имело  значения. У Брайена больше не  было  никакого  желания  проявлять
активность.
     - Вы удовлетворены? - спросил Римо, обращаясь к Смиту.
     - Абсолютно, - ответил Смит. - Пошли отсюда.
     - А я нет, - заявил Чиун. - Ты слишком долго возился.  Совсем ни к чему
было унижать несчастное животное. - Повернувшись к Смиту, Чиун поклонился. -
Прошу прощения, император, за слишком долгую процедуру. Но он исправится.
     - Все в порядке, - сказал Смит.
     - Вы уверены? -  спросил его Римо. - А то, может, выпустить  тигра  или
еще кого-нибудь и повторить?
     - Не стоит, - ответил Смит. - Давайте наконец уйдем.
     - Прекрасно, - сказал Римо. - Наша машина тут рядом, на стоянке.
     -  Никаких машин для тебя, пожиратель мяса, -  сказал Чиун. - Тебе надо
тренироваться. Побежишь следом.
     Только они двинулись прочь, как появились четверо служителей с ружьями,
заряженными усыпляющим  средством.  Среди них был  и тот, с  которым недавно
разговаривал Римо.
     - А где Брайен? - спросил одни из них.
     -  Был  здесь, - ответил второй.  -  Могу поклясться. Эй,  приятель, ты
гориллу не видал?
     - А как  же,  -  ответил Римо. -  В клетке  сидит. Только дверь надо бы
закрыть. А то может вылезти.

ГЛАВА ПЯТАЯ

     Семеро участников забега, проводившегося на  шикарной, стоимостью  не в
один миллион долларов беговой дорожке стадиона бостонского колледжа Эмерсон,
все вместе имели на  себе на 840 долларов кроссовок  с верхом, изготовленным
из  особого,  тоньше  бумаги  и  легче   воздуха   материала,  и  снабженных
рассчитанными на любую погоду  шипами  "тигровый  коготь", а  также  на  700
долларов  -  трусов  и  маек,  покрой которых  повышал  их  аэродинамические
свойства настолько,  что, по  словам  изготовителя,  результаты  могли  быть
улучшены на целую  десятую  процента.  В  беге на  1800 метров  при  среднем
времени 3 минуты 50 секунд  это  означало увеличение  скорости  на  23 сотых
секунды и могло оказаться достаточным для установления мирового рекорда.
     И тут появился новичок, какой-то Римо Блэк. Никто о нем почти ничего не
знал, кроме того, что он выиграл на предолимпийских отборочных соревнованиях
в Сиэтле, Портланде и Денвере. На беговую дорожку он вышел последним. На нем
были черные брюки военного покроя и мягкие черные  итальянские туфли  ручной
работы, а также  черная тенниска  с надписью на  груди. Надпись гласила:  "Я
ДЕВСТВЕННИК".
     Чуть ниже, мельчайшим шрифтом, стояло: "Это очень старая тенниска".
     В заднем кармане брюк торчал бумажник.
     -  У него в  заднем кармане бумажник,  - сказал Винсент  Джозефс.  - Ты
видал? У  этого олуха в  заднем  кармане  бумажник!  И штаны армейские. И  в
туфлях. Этот придурок в туфлях! Это на него посмотреть ты меня сюда затащил?
     Джозефс  повернулся  к  сидевшему  рядом с  ним  на  трибуне  мужчине и
посмотрел на него  через свои очки  фирмы Гуччи,  с тонированными стеклами в
круглой  оправе с облегченными дужками.  Уолли Миллз был тренером по бегу  и
выставлял на предварительных олимпийских  состязаниях на дистанцию восемьсот
метров трех  спортсменов. Правда, он заранее  сказал своей жене : "Они  бы и
меня не обогнали", - так оно и вышло: все они отсеялись уже на первой стадии
отбора. Но как бежит этот Римо Блэк, Миллз  видел дважды, поэтому и притащил
сюда Винсента Джозефса.
     -  Это одно из его чудачеств,  -  пояснил  Миллз.  - Я вам говорю: этот
парень  не  так  прост, как кажется.  На прошлой неделе  в Портланде он  так
рванул со старта, что казалось, будто остальные  остались стоять  на  месте.
Запросто  мог быть мировой рекорд. Он несся как ошпаренный и  вдруг, клянусь
Богом, сбавил скорость, чтоб его догнали, и эдакой трусцой прибежал вторым.
     - Ну и что? Просто выдохся, - отозвался Джозефс.
     Миллз отрицательно покрутил головой.
     - Нет,  мистер Джозефс. Он,  как  лошадь на  скачках, мог еще  бежать и
бежать. Я наблюдал за ним в бинокль: он  нарочно позволил себя догнать.  Как
будто вдруг понял, что установит рекорд, а ему этого не надо.
     - Ну, ладно, -  сказал  Джозефс. - Говоришь, быстро бегает? Ты посмотри
на  его  тенниску.  Это  она, что ли,  этому  придурку скорости  прибавляет?
Раздувается, как парус. А возраст? Куда ему тягаться с этими парнями? Да его
того и  гляди кондрашка хватит! Хорошо, что мы еще не успели подписать с ним
контракт.
     -  Клянусь вам,  мистер Джозефс,  этот  парень  после  забега  даже  не
запыхался.  Он  даже  не  ходит  потом,  чтобы   восстановить  дыхание.  Эти
двадцатилетние пыхтят, хрипят и кашляют,  а он  садится себе  на скамеечку и
выглядит при этом так, будто только что вздремнул. Вот  почему я вас позвал.
Я  прикинул,  что  для  вас,  при   том  что   вы  представляете  знаменитых
спортсменов, этот Римо Блэк может и правда оказаться темной лошадкой.
     Джозефса это убедило.
     - Ну, посмотрим, - сказал он. - А кто этот косоглазый?
     - По-моему, он кореец, - сказал Миллз.
     - Я же и говорю, косоглазый. Кто он такой?
     - Да вроде бы его тренер. Все время возле него крутится.
     - Косоглазый! - Джозефс с раздражением покрутил головой.  -  И за каким
только чертом, Миллз, ты отнимаешь у меня время?
     - Вы посмотрите, как он бегает, - сказал в ответ Миллз.
     - Похоже, у меня нет  выбора, -  проговорил Джозефс и,  сложив на груди
руки,  отвернулся. - Однако тебе не  мешало  бы знать, что мне еще предстоит
обговорить  семь  контрактов  с  баскетболистами,  да к  тому  же все  время
приходится возиться с  этой чертовкой  малолетней  гимнасткой, с которой тут
все сюсюкают.
     - Но у  вас нет  рекордсменов  мира, -  заметил Миллз. -  А этот парень
может им стать.
     - Да уж, обязательно! -  сказал Джозефс,  однако  решил  прислушаться к
мнению Уолли Миллза, потому что Уолли Миллз был хорошим тренером, и, если уж
по  правде,  никто из этих  семерых  баскетболистов,  которые  тренировались
вместе уже неделю, не был способен попасть мячом даже в водопроводный люк, а
чтобы  добиться  толку от  гимнастки, Джозефсу еще надо было придумать,  как
заставить  эту еще не дозревшую  до  менструации  двенадцатилетнюю  соплюшку
выглядеть  убедительно  в  тот  момент,   когда  она   будет   рекламировать
специальную  партию сверхнадежных  гигиенических  пакетов,  так как девчонка
оказалась  настолько  тупой,  что  ей  потребуется еще двенадцать лет, чтобы
понять, для чего эти пакеты предназначены.
     Миллз был прав. Джозефсу нужен был  рекордсмен  мира. Какой-нибудь Марк
Спитц  или  Брюс Дженнер. Словом, кто-нибудь,  действительно  представляющий
собой ценность, чтобы Джозефс, посулив ему в будущем золотые горы от рекламы
всех  этих хлопьев,  крема для усов,  готовой одежды и  всего  прочего,  мог
платить ему  всего-навсего  десять  процентов,  -  так  что  давай,  парень,
подписывай вот тут и ты никогда об этом не пожалеешь!
     Да, ему нужен был чемпион мира, а ему предлагали какого-то перестарка в
армейских штанах и тенниске с надписью "Я девственник".
     Но он посмотрит. Все  они просто  куски мяса, и, возможно, именно  этот
кусок  умеет  бегать.  Если  он  финиширует  в  первой  тройке и  попадет  в
олимпийскую сборную, - ну, что ж, тогда, может быть, - только, может быть, -
Америка  станет потреблять больше хлопьев. Как там звали того парня, который
прыгал в  высоту  в  майке "Дональд Дак"? Он стал тогда  всеобщим  любимцем.
Может,  и  этот  окажется  подобного  рода  находкой?  Разумеется,  Джозефсу
придется  поломать  голову, как отделаться от Уолли Миллза и косоглазого, но
если он  не поскупится на обещания этому Римо, с ним будет не слишком трудно
договориться.
     Ладно,  черт с  ним.  Делать  нечего, надо  сидеть и  ждать результатов
забега.
     А  внизу  у  беговой  дорожки  Чиун давал Римо  последние предстартовые
наставления:
     - Запомни: не беги слишком быстро.
     - Я знаю, Чиун.
     - Да, я знаю, что  ты знаешь, однако напомнить тебе об этом не  вредно.
На  прошлой неделе ты чуть было  не установил мировой рекорд. Это было очень
опасно. Если бы я тогда не бросил в тебя камешком, кто знает, какую глупость
ты мог бы  сотворить.  Вот,  беги так,  чтобы только  попасть в  олимпийскую
команду. А уж там  рекорды  будут  сами падать нам  под ноги, как  трава под
отточенной косой.
     - Хорошо, папочка, - отвечал Римо.
     Но все дело было в том, - и  говорить об этом  Чиуну он не хотел, - что
быстрый  бег начинал  доставлять ему  удовольствие.  Вот  почему на  прошлой
неделе он так увлекся и чуть было не превысил  допустимую скорость. Тогда-то
Чиуну  и пришлось бросить камешек, который попал Римо  по затылку и заставил
его прийти в себя. Однако он решил не говорить Чиуну о том, что ему начинают
доставлять удовольствие состязания, потому как  Чиун с подозрением относился
ко  всему, что  доставляло  Римо  удовольствие. Пусть себе думает, что  Римо
делает это из чувства долга.
     - Эй, старина! - раздался чей-то голос.
     Римо  не  оглянулся. Он  в  этот момент разглядывал  свои туфли,  чтобы
убедиться, что в подошвах нет дырок, поскольку, как бы много он ни  заплатил
за  эти итальянские  туфли  ручной  работы,  они не были  предназначены  для
спортивных состязаний.  Может,  перед тем  как  отправиться на Олимпиаду, он
купит себе что-нибудь на резиновой подошве. А  то он слыхал, что в Москве на
обувных  фабриках  год  делают обувь  одного  размера, на следующий год - на
размер больше  и так далее. Ведь может случиться, что в этом году они делают
не  тот  размер, который нужен Римо, и у него  не  будет  возможности купить
туфли на резине. Так  что  он, пожалуй,  приобретет их  до того, как ехать в
Москву.
     - Эй, старичок! - снова раздался голос. - Который в туфлях.
     Римо обернулся и увидел высокого блондина лет двадцати,  с мускулистыми
ногами, который смотрел на него с издевательской усмешкой.
     - Куда это ты так вырядился, папаша? На бал-маскарад, что ли?
     - Это ты ко мне обращаешься? - спросил Римо.
     - Ну а к кому же еще?
     - Я думал, это ты ему, - сказал Римо, кивая в сторону Чиуна.
     - Он ведь сказал "старичок", - возразил Чиун. - Какое  это может  иметь
отношение ко мне?
     - Не обращай внимания, -  сказал  Римо и снова повернулся к блондину. -
Так чего ты хотел?
     - Я просто хотел узнать, на что ты надеешься, если собираешься бежать с
нами. Тебя же кондрашка хватит. И что это  с тобой за  тип? - Он взглянул на
Чиуна. - Эй, монгол! Что ты здесь забыл?
     И блондин разразился хохотом от своего собственного остроумия. При этом
он топтался на месте, разогревая мышцы.
     Чиун шагнул к нему и наступил на правую ногу парня своим шлепанцем.
     Тот замер на месте.  Ощущение было такое, будто его ногу раз и навсегда
пригвоздили к земле.
     - Эй! - вскрикнул он. - Пусти меня!
     -  Ты,  шут  гороховый, - произнес Чиун, -  скоро твоему веселью придет
конец. Запомни это. Как бы быстро ты  ни бежал, Римо  все время будет на шаг
впереди  тебя. На один шаг. Ты  ни за  что  не сможешь обойти его, как бы ни
старался, как бы  быстро  ты ни бежал. Это обещание, которое Великий  Мастер
Синанджу дает тебе за твою наглость.
     Чиун убрал ногу, и блондин, смутившись, уставился на  него, недоумевая,
как такое тщедушное существо могло с такой силой придавить ему ногу.
     - Не  волнуйся, - сказал блондин. - Твой парень еще наглотается за мной
пыли.
     - Он будет все время на один шаг впереди, - повторил Чиун, подняв вверх
палец с длинным загнутым ногтем.
     Когда он отступил назад к Римо, тот спросил:
     - Почему ты просто не съездил ему по роже?
     - Я хотел, - ответил Чиун. -  Но  мне неизвестны правила  этих дурацких
соревнований. Может случиться, если этот болван не будет в состоянии бежать,
количество участников окажется недостаточным или еще  что-нибудь, и придется
начинать все сначала.
     Поэтому я решил сделать то, что сделал.
     - Вот что, Чиун, я не против выполнить  обещания,  которые ты даешь  за
меня, но, по-моему, ты упустил из виду один момент.
     - Какой?
     - Что этот белобрысый чурбан  должен  прийти на  финиш  по крайней мере
четвертым.  А  если  он  будет  плестись  в  хвосте,  то  для  нас Олимпиада
накроется. А вместе с ней и  твои денежки от рекламы, не  говоря уже о  том,
как расстроится Смитти.
     Чиун беззаботно махнул рукой.
     - Просто ты постараешься, чтобы он бежал хотя бы четвертым.  По крайней
мере, тебе будет чем заняться  во время бега. А теперь ступай к остальным, а
то я не думаю, что они позволят тебе стартовать с этой скамейки.
     Семеро других спортсменов заняли исходное положение на  старте. Римо же
стоял на своей дорожке, засунув руки в карманы, и ждал сигнального выстрела.
Блондин  стоял на  третьей  дорожке,  и  Римо  решил,  что, как только дадут
сигнал, он сойдет на его дорожку и  будет бежать, все время держась на  один
шаг впереди  парня. О  том, как вести себя  в конце дистанции,  он подумает,
когда до этого дойдет дело.
     Выстрел  грохнул в прозрачном  бостонском  воздухе, и бегуны  рванулись
вперед.
     Римо начал наравне с блондином, затем выдвинулся на шаг вперед.  Теперь
он шел пятым, а лидировал какой-то малый с неплохой скоростью. Вся дистанция
составляла два с лишним круга, и уже на середине первого блондин прорычал:
     - А теперь посмотрим, на что ты способен, дедуля.
     И увеличил  скорость,  намереваясь  обойти  Римо, но Римо  не  дал  ему
сократить разрыв, продолжая  бежать с прежней легкостью. Он чувствовал,  как
вылетающие у  него  из-под  ног камешки  стукаются  сзади о  его брюки и как
ласкает лицо прохладный ветерок. Да, бегать ему нравилось.
     Выйдя на второй круг, лидер начал уставать. Римо и тенью следовавший за
ним блондин выдвинулись вперед и шли теперь третьим и четвертым номером. Так
они и держались, пока не пробежали половину второю круга.
     - Пора кончать с этим делом, - снова прорычал блондин. - Пока, папаша.
     И он  попытался сделать  рывок, увеличив  скорость  и длину шага.  Римо
отреагировал на это тем, что вытащил из карманов руки,  и  блондин, несмотря
на все свои усилия, продолжал по-прежнему отставать на один шаг. Он приналег
еще, но преодолеть этот шаг ему никак не удавалось.
     Их  обошли двое. Римо слышал, что  дыхание  блондина участилось,  стало
коротким и прерывистым.
     Что же ему делать, если  этот убогий будет и  дальше так плестись?  Они
были  уже  на повороте  перед финишной прямой.  Тогда  Римо  сбавил  ход  и,
сократив  разрыв  между ними на несколько дюймов,  схватил блондина за левую
руку своей правой и стал набирать скорость, таща того за собой.
     Теперь впереди них бежали уже четверо, и Римо, с  блондином на буксире,
поднажал.  Возле  самого  финиша  он,  буквально  вспахав  гаревую  дорожку,
вырвался на  третье  место,  притащив вконец изнемогшего блондина четвертым.
Когда  они  пересекли  финишную линию, Римо выпустил  руку  блондина, и тот,
поскольку  последние  сто метров уже не контролировал свои  движения,  упал,
проехавшись лицом по  земле, перекувырнулся и, растянувшись  плашмя, остался
лежать, не в состоянии шевельнуться  и пытаясь отдышаться. Ноги его налились
свинцом, в груди жгло так, будто он не воздух глотал, а всасывал кислоту.
     Только спустя какое-то время  он увидел Римо, который стоял  над ним  с
бесстрастным выражением лица, и услышал:
     - Неплохой забег, малыш. Кажется, я опередил тебя всего на один шаг.
     И Римо направился к скамейке, где его ожидал насупившийся Чиун.
     - В чем дело? Ведь я сделал все, как ты сказал.
     - Да, но ты не победил.
     - У  меня  были другие заботы.  К тому  же  мне  было достаточно прийти
третьим, чтобы попасть в Москву. Ты  сам говорил, что надо поберечь силы для
Олимпиады.
     - Но я не просил тебя меня огорчать.
     Римо  хотел было  возразить,  но передумал. Все  равно  последнее слово
останется за Чиуном.
     - В Москве тебе придется исправить положение, - продолжал Чиун. И тогда
меня  будут считать  величайшим  тренером в  мире, раз  мне  удалось сделать
бегуна из  такой дубины, как ты. Ко  мне будут обращаться с просьбой открыть
мои тренерские секреты.  Меня  пригласят  на  телевидение  для  съемок,  и я
заработаю много  денег для своей  деревни.  Может быть, я  даже сделаю  свою
собственную программу.
     - Вот это да-а-а! - протянул Римо.
     Чиун даже не улыбнулся.
     - Именно так все и должно произойти в Москве, где ты искупишь свою вину
за мой сегодняшний позор.
     Римо с серьезным видом поклонился и сказал:
     - Как пожелаешь, папочка.
     Сидевший на трибуне Винсент Джозефс был недоволен.
     - И это твой чудо-бегун? -  обратился  он  к Миллзу. - Да  он с роду не
бегал!
     Уолли Миллз, прежде  чем ответить, секунду подумал. Следует ли говорить
Джозефсу о том,  что он  видел, как этот Римо тащил к финишу другого бегуна?
Нет. Этого он ему сказать не  мог. Это было настолько невероятно, что и  сам
Миллз был не вполне уверен, что видел это. И он сказал:
     - Вы ошибаетесь, мистер Джозефс. Он бежал именно так, как ему хотелось,
- ни  на секунду быстрее, ни на секунду  медленнее. Все, что ему было нужно,
это  выдержать  квалификационное  требование.  Большего  сделать он даже  не
пытался. Почему - не знаю. Вы внимательно за ним следили?
     Про  себя Джозефс  признавал,  что Миллз прав. Все-таки парень  здорово
рванул, чтобы прибежать третьим. Конечно, белобрысый тоже здорово рванул, но
у  него не вышло, а  потому  он не в счет.  Ну, так что? Ведь  он ничего  не
потеряет, если  спустится поговорить с  этим Римо  и  убедит  его  заключить
договор заранее, - на тот случай, если он хоть что-нибудь выиграет в России.
     - Пожалуй, спущусь, поговорю с ним, чтобы хоть все это время не пропало
даром, - сказал Джозефс.
     - Я пойду с вами, - отозвался Миллз.
     Они пошли вниз, надеясь поймать Римо, пока тот еще не ушел с поля.
     - Эй, приятель! - крикнул Джозефс. - Вот ты, в тенниске.
     Обернувшись, Римо увидел Джозефса, и  тот ему сразу же  не  понравился:
здоровенная  сигара, два  сверкающих  перстня, тонированные очки,  прекрасно
сшитый костюм-тройка, не скрывавший однако рыхлости и грузности тела.  И еще
ему не понравился слишком громкий голос.
     - Что тебе надо?
     - Ты неплохо бегаешь, парень, - сказал  Джозефс.  - Меня зовут  Винсент
Джозефс. Ты обо мне слыхал?
     - Нет, - ответил Римо.
     Джозефс насупился.  Ладно, это  неважно. В один  прекрасный день  о нем
услышит весь мир.
     - Послушай, приятель, мы с тобой могли бы сделать неплохие деньги. Ты и
я. Реклама  там и все прочее,  Я хочу сказать, что ты неплохо бегаешь в этой
спецовке и...
     - Это брюки армейского покроя, - уточнил Римо. - Я спецовок не ношу.
     - Ну пусть армейского. Да еще  в туфлях. Пожалуй, ты  смог бы  показать
действительно неплохое время, если бы был в трусах и кроссовках.
     -  Не  могу, - сказал Римо  и, отвернувшись, вместе  с Чиуном  двинулся
прочь.
     Следом затопали тяжелые шаги.
     - Почему не можешь? - спросил Джозефс.
     - Это против моих принципов выставлять напоказ свое тело.
     - Что?
     - Ничего. И давай кончим с этим. Мне не нужен ни покровитель, ни агент,
так что спасибо.
     - Извини, как тебя, Римо, но ты не прав. Я нужен тебе, потому что  могу
тебя озолотить.
     Чиун остановился и повернулся к нему, то же самое сделали Римо. Покачав
головой, Чиун сказал:
     - Все, что ему нужно, это я.
     - Ты? - Джозефс захохотал  и снова обратился к Римо. - Послушай, малыш,
знаешь, что мы сможем с тобой вдвоем? Мы зашибем такую деньгу...
     - Если ты не уберешься, я тебя сам зашибу, - сказал Римо.
     -  Не  заводись,  малыш, -  размахивая  руками,  продолжал  гнуть  свое
Джозефс.
     -  Если ты хочешь оставить при себе старика, оставляй. Он может стирать
тебе белье и все такое.
     - Знаешь, ты слишком много говоришь, - сказал Римо и обратился к Чиуну:
- Ты не находишь, что он слишком много говорит?
     - Больше не будет, - сказал Чиун.
     Ни сам Джозефс,  ни Миллз не заметили движения  руки Чиуна. Только Римо
мог  проследить  это движение. Тем  не менее Джозефс  почувствовал, как  его
горло что-то сжало с невероятной силой.
     Он открыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука. Он выкатил глаза,
пытаясь сказать хоть слово, но ничего не было слышно.
     - Что... что произошло? - спросил Миллз.
     - Я парализовал его  голосовые связки. Его  болтовня  начала оскорблять
мой слух, - сказал Чиун.
     Джозефс, схватившись за горло, пытался выдавить  из  себя хоть какой-то
звук, ни ничего не выходило.
     - Он что, так и останется? - спросил Миллз.
     Чиун спокойно ответил:
     -  Это зависит от того,  насколько сильное  повреждение я ему  нанес. Я
хотел  всего  лишь  на  какое-то  время  заставить  его  замолчать,  но  его
бесконечная болтовня могла помешать мне правильно сконцентрироваться.
     Римо  посмотрел на  Миллза и  покачал головой.  Ничто не могло помешать
Чиуну сконцентрироваться.
     -  Временно, -  сказал он.  - Это временно.  Отведи его куда-нибудь,  и
пусть  он расслабится. Не  успеешь  и глазом моргнуть,  как  он опять начнет
трепать языком.
     - Хорошо, мистер Блэк, - проговорил Миллз. - Я так и сделаю.
     Взяв  Джозефса за  локоть,  он повел  его прочь. И тот пошел, продолжая
держаться рукой за горло.
     -  По-моему, нам  надо пойти  в  отель  и сообщить  императору, что  ты
сегодня добился некоторых успехов, хоть и опозорил меня, - сказал Чиун.
     -  Это  ты и сам можешь ему сказать, если хочешь, - ответил Римо. - А я
пока останусь тут, посмотрю на других спортсменов.
     - Прекрасно, только не забывай о режиме, - напомнил Чиун.
     - Хорошо, мой тренер, - ответил Римо.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

     В  гимнастическом секторе,  где проводились соревнования  среди женщин,
любая  девушка, у которой намечалась грудь, обратила бы на себя внимание, но
та,  за  которой наблюдал  Римо, могла обратить  на  себя  внимание в  любом
окружении. Ей было немногим больше двадцати, ростом она была метр шестьдесят
пять и весила пятьдесят четыре килограмма. Она  была выше,  крупнее и старше
всех остальных участниц.  И гораздо  привлекательнее. Ее  собранные  в пучок
волосы, если  бы  она их распустила,  достали бы  ей,  наверное,  до  пояса.
Широкие скулы, прямой подбородок, полные губы и безукоризненно  ровные зубы,
сверкающие  белизной  на  фоне  кожи медно-красного  оттенка.  Когда девушка
поворачивалась лицом в его сторону,  он видел  ее глаза: карие, бархатистые.
Ее   ноги,   не   имеющие   характерной  для  гимнасток  развитой  рельефной
мускулатуры, были идеальной формы.
     Римо  увидал  ее,  проходя  через  гимнастический  зал,  и  остановился
понаблюдать  за ней. И тотчас же отметил  про себя, что такое  поведение для
него необычно. Среди  прочих  премудростей Синанджу, преподанных ему Чиуном,
была  методика  занятий  любовью,  состоявшая  из  двадцати  шести  пунктов,
последовательное  выполнение  которых  должно   было   доводить  женщину  до
неописуемого экстаза. Однако  Римо редко  встречал женщин, которые  могли бы
выдержать более тринадцати, и обычно это его  не слишком волновало. Если нет
риска потерпеть неудачу в любовных отношениях, то интерес тоже  пропадает. А
вместе с ним, видимо,  и потребность в  сексе. Но, увидев  эту девушку, Римо
захотел с ней познакомиться. Что-то в ней такое было.
     Произвело  на  него  впечатление и  то,  как  она делала  упражнения на
бревне, куске  дерева  шириной в  десять  сантиметров,  на  котором  женщины
выполняют  танцевальные   и  акробатические   элементы.  Ее  комплекция  для
гимнастки была помехой, но, преодолевая  связанные с этим трудности, она все
делала  хорошо, и Римо видел, что  этим ее  потенциал не исчерпан. У нее еще
была возможность совершенствоваться.
     Завершив свою комбинацию на бревне  пируэтом, она схватила  полотенце и
отбежала в конец гимнастического помоста, где с волнением стада ждать оценки
судей.
     Римо шагнул к ней и сказал:
     - У тебя здорово получилось.
     Она обернулась на этот неожиданный  голос  и, слегка улыбнувшись, снова
отвернулась, устремив взгляд и сторону судейского стола.
     - Правда здорово, - повторил он.
     - Будем надеяться, что судьи тоже так считают.
     - Сколько тебе нужно для зачета?
     - Девять и три.
     Они стояли и ждали, когда судьи поднимут флажки.
     Ей дали оценку девять и четыре.  Она подпрыгнула, взвизгнув от радости.
Римо стоял к ней ближе всех, и она, раскинув  руки, бросилась  его обнимать.
Он почувствовал упругость прижавшейся к нему груди и ощутил исходивший от ее
волос пряный аромат свежескошенной травы.
     -  Ой! -  вдруг  произнесла  она,  осознав,  что  обнимает  незнакомого
человека, и  резко  отшатнулась.  Затем поднесла  руки  ко  рту, но  тут  же
опустила и сказала: - Прошу прощения.
     - Не стоит, - ответил Римо. - Поздравляю.
     - Спасибо. А вы тоже участвуете в соревнованиях?
     Римо кивнул.
     - В беге на восемьсот метров. Я тоже получил зачет.
     - Поздравляю. А как вас зовут?
     - Римо Блэк. А тебя?
     - Джози Литтлфизер, -  ответила она  и внимательно посмотрела  на него,
следя за его реакцией.
     - Прелестно, - только и сказал он.
     - Благодарю. И еще за то, что обошлись без дурацких комментариев.
     - Они тут ни к чему, - сказал Римо. - Слушай, раз уж нам обоим есть что
отпраздновать, почему бы не сделать это вместе? Я угощаю.
     - Если это будет кофе, тогда идет, - ответила она.
     Подойдя к стоявшей  неподалеку скамейке, Джози  обнялась  по очереди  с
полудюжиной других гимнасток,  которые все  были гораздо меньше и моложе ее.
Затем  обернулась юбкой  с  боковой застежкой во всю длину и, всунув  ноги в
сандалии, была готова. Так она больше походила на девчонку с Мейн-стрит, чем
на участницу Олимпиады, решил Римо и тут же подумал, что сам он в этой своей
тенниске,  штанах и туфлях скорее смахивает на  сошедшего с корабля судового
мастера.
     Когда  они вышли из  гимнастического  зала,  Джози  обернула  себе  шею
шелковым носовым платочком и сказала:
     - Мне бы душ принять.
     - Мне бы тоже, но сначала кофе. А то я на режиме.
     - А кто из нас не на режиме? - заметила девушка.
     До этого ей хотелось только кофе, но по мере того, как они удалялись от
громады спорткомплекса, с каждым шагом  в  ее сознание  все глубже проникала
мысль о еде.
     -  Есть, -  сказала Джози  - Я хочу есть.  Так  бы  и проглотила полную
тарелку какой-нибудь еды.
     - Недостаток углеводов, - заметил Римо.
     -  Ага.  Все, кого  я  знаю,  восстанавливают  его  после  соревнований
макаронами. Да ты сам знаешь.
     - Конечно,  - солгал Римо, который ничего такого  не  знал, потому что,
хотя и слыхал о потребности организма в углеводах, но сам питался в основном
рисом, рыбой  да  время  от времени свежими овощами и фруктами, - причем все
это  было корейское, из запасов  Чиуна, и до того безвкусное, что Римо порой
предпочел бы голодать, нежели есть такое.
     В двух кварталах  от колледжа они наткнулись на ресторанчик "Цае Чуан",
и Джози Литтлфизер заявила, что хочет отведать китайской кухни.
     Когда они вошли внутрь, в нос Римо ударил целый букет острых запахов, и
он с  некоторым  сожалением  подумал о том, что ему никогда уже не  придется
поесть ни лапши с кунжутовой пастой,  ни щедро сдобренного специями цыпленка
"Генерал Чин",  ни  нарезанных  ломтиками гигантских креветок  под  неострым
красным чесночным соусом.  Тем не менее он с готовностью заказал все это для
Джози Литтлфизер, а сам потягивал воду и смотрел, как она ест, напоминая ему
при  этом довольного жизнерадостного зверька, и видел,  что ест она  так же,
как  и выступает  на  бревне, - с  наслаждением. И  тут  ему в голову пришла
мысль, что  сам он в своей  жизни очень редко испытывал наслаждение, - с тех
пор, как стал постигать секреты Синанджу. Он не знал наслаждения ни в сексе,
ни  в еде, а наслаждения от убийства ему тоже никогда не удавалось испытать,
потому как оно сочетало  в себе искусство и науку и идеальное совершение его
само  по  себе являлось  наградой. И он подумал не сделало ли его  Синанджу,
наделив сверхчеловеческими возможностями, менее человечным? И еще: стоило ли
посвящать этому жизнь?
     Джози  начала   было   есть   палочками,  с  которыми  довольно   ловко
управлялась, но, выяснив,  что ими невозможно  донести до рта  за один прием
столько пищи, сколько ей хотелось, перешла на столовую ложку.
     - Расскажи мне о себе, Римо Блэк, а потом я расскажу тебе, - предложила
она, - а то мне с полным ртом неудобно.
     Римо начал. Весь его рассказ был сплошной выдумкой. Он выдумал и семью,
и  город,  в котором  родился, и вообще все свое прошлое, сказал, что всегда
мечтал попасть на Олимпийские игры, но не мог этого сделать до тех пор, пока
не выиграл в лотерею десять тысяч долларов, что позволило ему бросить работу
на автомобильной свалке и начать тренироваться.
     - Конечно, я  старше  всех остальных бегунов,  но не  думаю,  чтобы это
помешало мне хорошо выступить, - заключил он.
     - Я тобой восхищаюсь, - сказала Джози, продолжая жевать как ни в чем не
бывало. - Ты знаешь, чего хочешь,  и не остановишься ни перед чем, что могло
бы помешать тебе добиться цели.
     Римо знал,  что все это чушь собачья, потому что единственное, чего ему
хотелось, это выхватить у нее миску  с  лапшой и кунжутовой пастой и, слепив
все  это  в один  большой комок, бросить  себе в  рот, - и только  память  о
Чиуновых наставлениях помешала ему. Он удовольствовался тем, что спросил:
     - А как насчет тебя? Ты знаешь, чего хочешь?
     Она кивнула.
     - Я индеанка. Я хочу, чтобы моему народу было чем гордиться.
     - Из какого племени?
     - Черная Рука. Наша резервация в Аризоне.  - Она посмотрела на потолок,
как будто ее воспоминания были написаны на пропитанном жиром селотексе. - Ты
понимаешь, что это значит для людей... ну, для слабых. Даже для детей.  Ведь
они когда-то были воинами. А теперь живут тем, что продают одеяла, сделанные
из тряпья, и пляшут, имитируя "танец дождя", для туристов.  Я ничего не могу
изменить, но, может быть, смогу дать  им  возможность снова испытать чувство
гордости. -  Она посмотрела на  Римо отчаянно  сверкнувшими глазами.  -  Мне
нужна золотая медаль. Для моего народа.
     Римо  почувствовал что-то близкое к стыду. Перед  ним сидела женщина  -
уже  не  девочка, как большинство  гимнасток, а  именно  женщина,  - которая
потратила  Бог  знает  сколько  лет  на  то,  чтобы  попасть  на  отборочные
предолимпийские  соревнования,  а для него это  было  раз плюнуть. И  медаль
золотую завоевать для него было не труднее, чем перейти пустую улицу.
     И  он в ту же секунду  принял решение помочь Джози Литтлфизер завоевать
золотую медаль для ее народа. И для нее самой.
     - А тебе зачем золотая медаль, Римо? - спросила она.
     Римо покачал головой.
     -  Это  не  имеет  значения, Джози.  Моя задача  далеко  не так важна и
благородна, как твоя.
     Лицо девушки озарила веселая улыбка.
     - Так вот, значит, я какая. Благородная!
     -  Благородная  и красивая.  И я  помогу  тебе завоевать эту медаль,  -
сказал Римо и, взяв ее руки в свои, крепко сжал.
     Он  не мог  припомнить, чтобы когда-либо  испытывал  подобные  чувства,
разве что много лет назад, но сейчас ему не хотелось думать о  тех женщинах,
которые у него эти чувства вызывали,  потому что никого из них не осталось в
живых. Все они жили только в его памяти в связи  с определенными моментами в
его жизни и работе.
     - А в других видах ты выступаешь? - поинтересовался Римо.
     - Да. Во всех  видах многоборья. Но бревно - мой коронный  снаряд. А ты
когда-нибудь стоял на бревне. Римо?
     - Шутишь, что ли, -  ответил Римо. - Да я на нем родился. И после того,
как я с  тобой поработаю,  -  имей в виду, даю  слово,  - десять баллов тебе
обеспечено.
     В ответ она сжала его руки.
     - Много обещаешь, бледнолицый.
     - Если обману, можешь повесить меня на своем поясе. Слушай, в спортзале
сейчас никого не должно быть. Кроме того, ты не переставая жуешь уже полдня.
Давай-ка туда вернемся и займемся твоим бревном.
     Она согласно кивнула.
     - После того, что ты  мне тут наобещал, ты меня очень разочаруешь, если
свалишься с этой чертовой штуки.

     Если бы Джози  Литтлфизер  судила упражнения, которые Римо  выполнял на
бревне, то пожаловаться она могла лишь на то, что ему нельзя поставить более
высокой оценки, чем десять баллов.
     Скинув  свои  итальянские туфли, Римо вспрыгнул на  снаряд  и  проделал
такое, чего она сроду не видывала даже во сне. Сальто вперед и сальто назад,
двойное сальто вперед и  двойное сальто назад.  Он двигался так уверенно и с
такой  быстротой,  что  временами ей казалось,  будто на бревне  два Римо. А
завершил  он  комбинацию соскоком,  какою  на  ее памяти еще  никто  даже не
пытался  делать: пируэтом в два с половиной  оборота.  И  сделал это Римо из
стойки на одной руке.  Идеально приземлившись на обе  ноги, он  поднял вверх
руки, слегка разведя их в стороны, как это делали гимнасты, которых он видел
по телевизору.
     Он взглянул на нее, ожидая оценки, и она зааплодировала.
     -  Черт,  да за это даже десятки мало! - воскликнула она. - Это на  все
тринадцать, даже двадцать! Такое совершенство стоит двадцати баллов!
     И она бросилась ему  на шею, но  уже совсем  не так, как  в первый раз,
неслучайно. Теперь и он обнял ее.  И поцеловал  в мягкие податливые губы. Но
она неожиданно напряглась и отшатнулась от него. Однако он не выпустил ее, а
лишь позволил отступить на расстояние вытянутой руки.
     - Прости, - неуверенно произнесла  она, - просто, наверное,  у меня нет
опыта в этих делах.
     -  Это я виноват, - сказал он, уронив руки. - Мне  не  следовало  этого
делать. - Ему стало  не по себе. Он вел себя как влюбленный мальчишка. Чтобы
скрыть смущение, Римо  снова повернулся к бревну.  - А почему бы  и тебе  не
показать мне, что ты умеешь?
     - После  того,  что  сделал ты? Да  я буду чувствовать себя как  мокрая
курица.
     - Урок первый, -  сказал Римо. - Не думай ни о чем, кроме того,  что ты
делаешь в данный момент. О чем ты думала сегодня во время своего  последнего
упражнения?
     Она смутилась.
     - Я думала о том, что мне нужно получить девять и три для зачета.
     - Правильно. Поэтому ты чуть было не пролетела. Теперь ты всегда будешь
думать только о  том, что ты делаешь в данный момент. Не смей думать даже на
две секунды вперед, когда будешь на бревне.
     Говоря это, он заранее знал, что дает  ей пустой невыполнимый совет. Он
пытался   преподать   ей   искусство   Синанджу,  которое  требовало  такого
совершенного владения техникой, что следование этой технике  происходило уже
на подсознательном уровне. Когда о ней уже не  думаешь. Двигательные функции
тела лучше всего осуществляются тогда,  когда это происходит инстинктивно, а
не вслед за мыслью. В  этом  была  суть Синанджу, и Чиун  сумел передать  ее
Римо, однако на это ушло более десяти  лет упорного  труда. Римо мог сделать
из Джози Литтлфизер лучшую в мире гимнастку, но он  не мог передать ей  суть
Синанджу, во всяком случае за  время, оставшееся до начала  Олимпийских игр.
Но он дал себе клятву попытаться.
     Только она  двинулась к бревну, как в пустом зале раздался  голос, эхом
отразившийся от стен гофрированного металлического потолка.
     - Так, так, - произнес голос, и Римо обернулся к двери.
     Это был  тот  самый  белобрысый  бегун,  который обещал накормить  Римо
пылью, а закончил тем, что Римо перетащил его за собой через финишную линию.
Похоже было, что к нему вернулись его пыл и нахальство.
     - Ты что  же это,  папаша? - обратился он  к  Римо,  -  решил  заняться
женскими видами спорта? Или просто заняться этой девочкой?
     - А я ведь так и не узнал, как тебя зовут, - сказал Римо.
     -  Меня? Я  Чак Мастерс. Тот самый, которого ты уделал  и который хочет
дать тебе пинка под зад, чтобы ты оказался там, откуда явился.
     - И что тебе это даст? - спросил Римо.
     -  После  того, как  я тебе  что-нибудь сломаю,  тебе придется выйти из
игры. А я, поскольку пришел  следом  за тобой, займу  твое место  и  поеду в
Москву. Так что решай: или ты добровольно отвалишь, или я сделаю с тобой то,
что сказал.
     Он  смотрел на Римо, выжидательно  разведя согнутые руки, на  губах его
застыла гаденькая улыбочка.
     - Пойди, возьми копье и воткни его  себе  в ухо, -  сказал Римо и снова
повернулся к Джози.
     - Не отворачивайся, - сказал Мастерс. - А ты, Литтлфизер, чего ты тут с
ним околачиваешься?
     - Не твое дело, - ответила она.
     У Римо тотчас же возник вопрос: откуда они друг друга знают и насколько
хорошо? Теперь  Чак Мастерс нравился ему еще меньше. Он  обернулся  именно в
тот  самый  момент, когда  Мастерс поднял  на  грудь  штангу  весом  в  67,5
килограмма.
     - Здоровый, но дурак, - заметил Римо, обращаясь к Джози.
     Та рассмеялась.
     Мастерс толкнул штангу на Римо.
     Джози  судорожно  втянула  открытым  ртом  воздух,  и  этот  звук  эхом
отозвался  в  тишине  спортзала.  Римо  слегка  наклонился вперед  и  легким
движением кисти перебросил штангу через голову. Штанга со  звоном и грохотом
обрушилась на пол позади него.
     - Бросать не умеешь, трепач, - сказал Римо.
     Мастерс  побагровел, рванул  на грудь  другую штангу,  на  которой было
навешано 90 килограммов, и двинулся к Римо.
     - Прекрати, Чак! - крикнула Джози. - Прекрати!
     - А ну-ка, примерь эту! - сказал Мастерс.
     - Совсем дурак, -  обращаясь к Джози, сказал Римо. -  Он и говорит, как
персонаж из комикса.
     Затем повернулся  к  Мастерсу  - и  снова  именно в тот  момент,  когда
штанга, оторвавшись от рук Мастерса, уже летела в него.
     Слегка улыбнувшись, Римо вытянул правую руку и, поймав ею штангу, так и
остался держать ее на вытянутой руке.
     У Мастерса глаза полезли на лоб.
     - Что за...
     - Теперь моя очередь, трепач. Я кидаю - ты ловишь.
     - Эй, послушай... - начал было Мастерс, но было уже поздно.
     Казалось, что Римо просто разжал руку,  тем не менее  штанга полетела в
Мастерса, причем очень быстро. Мастерс вскинул руки к груди и неловко поймал
ее. Но  сила,  с какой  Римо  ее толкнул,  была  столь  велика,  что  штанга
опрокинула  Мастерса  на спину и, выскользнув  у  него из рук,  скатилась по
груди и остановилась над горлом, слегка придавив кадык.
     - Убери ее с меня! - взмолился Мастерс.
     Но Римо вместо этого стал на гриф ногами, так, что подбородок  Мастерса
оказался точно  между ними.  Под его  тяжестью  гриф  слегка прогнулся и еще
сильнее надавил Мастерсу на горло. Блондин закричал.
     - Сделай одолжение, - сухо проговорил Римо, - никогда не  попадайся нам
больше на глаза.
     Его едва не трясло от ярости, и он быстро обернулся к Джози.
     - Нам пора идти. Режим.
     - А как же он? - спросила Джози.
     Когда она взглянула на Римо, в глазах ее мелькнул испуг, как будто  она
видела его впервые.
     -  Пусть остается. Сам освободится,  когда  перестанет  паниковать.  Не
беспокойся за него.
     Когда  они  подошли к двери спортзала, Джози оглянулась на Мастерса, но
Римо потащил ее за собой на улицу. До ее отеля  на Коплей-сквер они дошли не
проронив ни  слова.  Римо понимал, что произошло. В  эти мгновения  с  Чаком
Мастерсом  он  вел себя  совсем  по-иному,  и Джози,  уловив  эту  перемену,
смутилась и, вероятно, испугалась. Заговорить с ней Римо даже не пытался. Он
не знал, как сказать ей, что только благодаря ее присутствию Мастерс остался
жив, чтобы через какое-то время снова начать пакостить людям. Римо расстался
с  девушкой у входа в гостиницу,  сказав только, что они увидятся в Москве и
там продолжат тренироваться на бревне.
     Когда Римо вошел в свой номер, Чиун ждал его, меряя шагами комнату.
     - Где ты был? - строго спросил он.
     - У меня перерыв между тренировками, - ответил Римо.
     - Ну  да.  Вот так оно и начинается.  Сегодня  опоздал на  пять  минут,
завтра на десять...  А потом  начнешь  шататься  до утра,  как  какой-нибудь
блудливый кот, - и прощай, моя золотая медаль!
     - Твоя золотая медаль?
     - Да, - сказал Чиун, не реагируя на сарказм Римо. - Моя золотая медаль.
Моя реклама. Моя слава. Моя обеспеченная старость.
     -  Отстань  от  меня,  -  сказал  Римо.  -  Ко  мне  опять этот  зануда
привязался, тот белобрысый, с которым я бежал.
     - И что ты с ним сделал?
     - Да, так, побаловался с ним чуть-чуть.
     - Это  хорошо.  Я  сам  вряд  ли  смог  бы  обойтись  с  ним  столь  же
снисходительно. Раньше ты тоже не был таким снисходительным.
     Римо понял, что Чиун видит его насквозь.
     - Больше ты ничего не хочешь мне рассказать? - спросил Чиун.
     - Нет, папочка. Единственное, чего я хочу, это спать.
     -  Как  хочешь.  Император Смит  доволен.  Дела  с  поездкой  в  Москву
улаживаются. Иди спать. Спортсменам, даже тем, которым посчастливилось иметь
блистательного тренера, необходим отдых.
     - Спокойной ночи, - сказал Римо.
     Он  лег спать,  думая  о том, что в  Москве  расскажет  Чиуну  о  Джози
Литтлфизер,  из-за которой  это задание стало для Римо  таким важным и таким
глубоко личным делом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     В вырытых на песчаном берегу больших ямах пылали костры. С жарящихся на
вертелах  свиных туш  капал  в  ямы  жир и взметывался в ночную  тьму яркими
языками пламени.
     Барабаны  и  бамбуковые флейты наполняли ночной воздух  сладострастными
звуками,  и  дюжина  молодых женщин в одних набедренных повязках  танцевала,
образовав широкий круг, в центре которого на  стеганых ковриках  сидели трое
мужчин и одобрительно следили за танцовщицами.
     Среди  них  особенно  могучим  телосложением  выделялся  Самми Уоненко,
который  вместе  с  двумя  другими  атлетами  должен  был представлять  свое
островное  государство Баруба,  расположенное в Тихом океане, на Олимпийских
играх в Москве.
     Время  близилось к  полуночи, и  король Барубы  должен  был выбрать  из
танцующих трех лучших. И эти три женщины  должны были провести ночь с  тремя
посланцами на Олимпиаду.
     По обычаю этого островного государства все  женщины,  достигшие половой
зрелости, независимо от того, замужем они или нет, должны были участвовать в
этом танцевальном состязании, и из нескольких сотен до заключительного этапа
дошли только двенадцать. Обычай этот был изобретен  совсем недавно,  так как
Баруба впервые принимала участие в Олимпийских играх, поскольку была принята
в Организацию Объединенных Наций совсем незадолго до этого.
     Событие  это  произошло  после  дебатов,  продолжавшиеся  целую неделю.
Входящие в  ООН  нейтральные государства потребовали, чтобы Баруба  изменила
свое название и стала называться Народно-демократической Республикой Баруба,
с чем король согласился только после того, как его убедили, что это название
не имеет ничего общего  с демократией, а является  лишь своего рода ярлыком,
по которому коммунистические диктатуры распознают друг друга.
     Следующим условием для  принятия  в члены  ООН  было требование,  чтобы
король Барубы сделал заявление, которое будет специально для него написано и
в  котором будут осуждаться  Соединенные  Штаты  за  их  империалистическую,
колониальную, милитаристскую политику  по отношению  к народу Барубы. На это
король   согласился  мгновенно,  поскольку  сроду  не  встречал   ни  одного
американца, и весьма смутно представлял, где Америка находится, да к тому же
его  предупредили,  что,   если  он  этого  не  сделает,  то  однажды  ночью
Соединенные Штаты  могут  проникнуть  в  его страну и похитить  у  него  все
ананасы.
     Третьим  условием для принятия в  члены ООН было требование к делегату,
чтобы  тот   воздержался  показываться  на  заседаниях   этой  международной
организации с костью  в носу. Поначалу министр иностранных дел никак  на это
не соглашался,  потому  что чувствовал себя  раздетым без  кости в  носу,  и
смягчился только после  того, как король пообещал ему, что тот сможет надеть
вместо  нее ожерелье из  раковин  и что ожерелье это будет  самым большим из
всех, какие имел кто-либо в Барубе, включая самого короля.
     Выдвигалось  и  еще  одно   требование,  но  оно  было   отклонено  при
голосовании   на  заседании  Генеральной   Ассамблеи  ООН   как  расистское,
империалистическое,  просионистское   и  милитаристское.  Это  было  ехидное
предложение британского  представителя о том, чтобы жители Барубы  перестали
есть друг друга.
     Таким   образом,   в  один   из   теплых  летних  дней,   во   вторник,
Народно-демократическая   Республика  Баруба   была  принята  в  Организацию
Объединенных Наций.  В среду представитель этой страны в ООН  произнес речь,
написанную для него русскими, в которой осуждал Соединенные Штаты за расизм.
В четверг Баруба подала петицию (написанную русскими), в которой содержалось
требование  к Вашингтону предоставить компенсацию Барубе за моральный ущерб,
причиненный Барубе  империалистической войной во Вьетнаме. А в пятницу ночью
они  уже  проводили  танцевальный  конкурс,  трем  победительницам  которого
предстояло переспать с тремя посланцами на Олимпийские игры.
     Трос  атлетов  наслаждались  созерцанием  танцующих,  и  Самми  Уоненко
особенно нравилась девушка по имени Лоти, которая была замужем за  человеком
намного старше ее и который по возрасту не смог бороться за честь поехать на
Олимпийские игры.  Король  Барубы  решил,  что  поедут только  самые  лучшие
атлеты. Он установил  и  предельный возраст для кандидатов -  двадцать  один
год, когда, по его мнению, человек находится в самом расцвете. Самому королю
было именно столько.
     В  течение последних шести  месяцев, где бы  ни пересекались их пути на
этом  маленьком острове, Лони  бросала на  Самми страстные взгляды.  Ей было
семнадцать,  она была в  самом соку, однако Самми сторонился ее, поскольку с
почтением относился к ее положению замужней женщины. Но теперь он знал, что,
выиграв состязание в танцах, она будет принадлежать ему.
     И через час король  предоставил  ее  Самми на эту ночь. Скромно потупив
глаза,  она  уже  готова  была  уйти  с молодым  атлетом,  как вдруг  позади
окружавшей их толпы раздался крик:
     - Нет!
     Сотни голов разом повернулись, и улыбки на лицах  мгновенно застыли. Из
темноты,  с той стороны, где костры уже догорали,  вышел верзила  с могучими
покатыми плечами, руками, покрытыми  буграми мускулов, на  коротких, мощных,
как у быка, ногах.
     - Это Поло, - прошептал кто-то.
     - Муж Лони, - сказал другой. - Быть беде.
     Поло  грубо протолкался сквозь толпу  к  королевскому трону.  Ему  было
двадцать семь лет.
     - Я  этого не позволю! - прогремел  он. - Если этот щенок Уоненко хочет
спать с моей Лони, ему придется меня одолеть. Я вам покажу, что он вовсе  не
самый сильный атлет  в Барубе. Этот титул  принадлежит мне. - Повернувшись к
Самми,  он  посмотрел  на него;  от  наряженного в перья  короля их отделяло
несколько шагов. Лони попятилась. Поло,  глядя на Самми, усмехнулся: - Пусть
этот молокосос меня одолеет. Тогда можете называть его самым сильным.
     Самми  взглянул на Поло,  затем на короля. Тот вопросительно смотрел на
Самми. Самми обернулся и увидел, что Лони тоже наблюдает  за ними. Он увидал
огонь  в  ее глазах, ее молодые налитые  груди, ее полные губы и понял,  что
хочет обладать ею не меньше, чем попасть на Олимпийские игры.
     Повернувшись к Поло, он сказал:
     - Я согласен.
     Король посмотрел на Поло и спросил:
     - В каком виде спорта...
     Но  прежде,  чем он договорил. Поло выбросил вперед свою могучую руку и
ударил Самми по скуле.
     - Драться - вот мой спорт, - расхохотавшись, прокричал Поло.
     Удар сшиб Самми с ног, и он растянулся на земле. Поло двинулся к нему и
широко размахнулся,  желая поскорее  разделаться  с молодым парнем. Но Самми
пригнул голову, и удар прошел мимо. Вскочив с колен, Самми нанес Поло удар в
покрытый буграми мускулов живот. У верзилы перехватило дыхание.
     Оправившись от полученных ударов, противники стали против  друг друга и
принялись ходить кругами, делая обманные движениями стараясь улучить удобный
момент для атаки. Самми ждал, когда его  противник  первым  нанесет удар. Он
догадывался, что тот превосходит его в силе, но уступает ему в скорости.
     И когда Поло  пустил  в  ход свою правую,  Самми увернулся и двинул его
левой в  нос. Затем  еще  и еще.  Нос  у  Поло сделался красным,  и  из него
закапала кровь.
     Текущая по  лицу кровь,  видимо,  разъярила  Поло, и он,  бросившись на
Самми,  обхватил  его могучими  ручищами, прижав руки  Самми к  бокам. Самми
почувствовал,  как  выгибается  его  спина.  Казалось,  позвоночник  вот-вот
треснет. Поло  сдавил  еще  сильнее, и  Самми,  оцепив  положение,  внезапно
перестал  сопротивляться этим  могучим  объятиям  и  ударил Поло  коленом  в
промежность.  Тот  вскрикнул от  боли. Мгновенно высвободившись из  его рук,
Самми один за другим нанес ему три удара  левой в  лицо,  таких  резких, что
каждый раз голова Поло откидывалась назад, а после третьего удара он  рухнул
на землю и застыл.
     Толпа  приветствовала  молодого  чемпиона. А  также и Лони, которая  не
могла дождаться момента, когда наконец окажется в его объятиях.
     Король  сделал  жест,  разрешающий  Самми  и Лони  удалиться.  Праздник
завершился. А  Поло все так  же лежал на песке, в  то время как трое молодых
атлетов уводили к себе молодых женщин.
     Когда Самми лег с Лони, она со смехом спросила:
     - А почему ты ни разу не одарил его правой  рукой,  а расправился с ним
одной левой.
     Самми засмеялся:
     -  Я  боялся  повредить  свою  правую. Она понадобится для того,  чтобы
завоевать золотую медаль на Олимпиаде. На состязаниях боксеров.
     Лони, изобразив обиду, отвернулась.
     - За  какую-то золотую  медаль ты готов  драться обеими  руками,  а  за
бедную Лони тебе жалко.
     - Нет, -  сказал  Самми, -  не жалко.  Ни  рук, ни  ног,  ни  этого, ни
этого...

     Лейтенант  Муллин  пристально вглядывался в  небо.  Вот-вот должен  был
появиться  самолет.  Обернувшись, он  посмотрел  на  своих  сообщников.  Все
четверо  начинали  проявлять   беспокойство,  охваченные  желанием  поскорее
приняться  за дело, и это порадовало Муллина. Он отобрал самых лучших, долго
и упорно тренировал их. Все должно было пройти безукоризненно.
     Четыре светлокожих негра  тоже всматривались в  небо и время от времени
бросали взгляды на британского наемника, пытаясь уловить его настроение.
     Муллин улыбнулся,  подумав  о  том,  как  все-таки  странно повернулась
жизнь,  забросив  его  сюда. В жизни он  любил три вещи  и  одну  ненавидел.
Ненавидел он черных, и  мысль  об  этом едва  не заставила  его рассмеяться,
поскольку находился он здесь за деньги, которые платил ему Джимбобву Мкомбу,
чернота кожи которого могла сравниться разве что с чернотой его души. Однако
деньги Мкомбу были зелеными и являлись как раз одной из трех  вещей, которые
Муллин любил. Деньги, виски и женщин. Деньги в данный момент лежали у него в
кармане, превосходное ирландское виски находилось во  фляжке, а потому мысли
уносили  его  к  той женщине, которая  была  у  него последней.  Африканские
женщины из  лагеря Мкомбу были полны энтузиазма, но ничего не умели, и, хотя
делали все, чего хотел от них  Муллин, тем  не менее  в подметки не годились
какой-нибудь ирландской девчонке. Или любой англичанке.
     Женщина, о которой  он вспоминал,  была  огненно-рыжей, зеленоглазой, у
нее были самые большие...
     Но вот оно.
     Его  ухо уловило звук  приближавшегося самолета еще  раньше, чем он его
увидел. Муллин вскочил на ноги и крикнул:
     - Приготовьтесь, ребята!
     Четверо негров  тоже вскочили  и,  затаив дыхание, прислушались. Вскоре
они увидели самолет - приближавшуюся к ним крохотную точку, поблескивающую в
небе под золотыми лучами утреннего солнца.
     Приближался момент,  когда им предстояло сделать первый шаг на  пути  к
уничтожению олимпийской команды Соединенных Штатов.

     Сидя  в салоне самолета, Самми Уоненко улыбался.  У него еще никогда не
было такой  ночи,  как эта, и  теперь он чувствовал себя полностью готовым к
олимпийским  состязаниям.  Он   был  готов  выйти  против  любого  русского,
американского или кубинского боксера. Он был готов выйти против всех и вся.
     Самолет ДС-3  был арендованным,  поскольку Баруба  не имела  не  только
своих военно-воздушных  сил, но и  самолетов вообще,  предпочитая вплоть  до
самых последних дней рассматривать их как форму, в которой ее народу являлся
великий бог  Лотто. Все  изменилось в  тот момент,  когда  на остров  прибыл
самолет,  чтобы  доставить в  ООН их посланника.  Посланник, который все еще
продолжал дуться  за то,  что  у  него  вынули  из  носа кость,  отказывался
садиться в  самолет. Он  умолял короля позволить ему добраться  до Нью-Йорка
вплавь. В конце концов король затолкал  его в самолет,  самолет оторвался от
земли,   и  для  Народно-демократической  Республики  Баруба  наступила  эра
воздушных сообщений.
     Для доставки на Олимпиаду  четырех спортсменов самолет был  арендован в
Австралии  вместе с пилотом Джонни Уинтерсом. Уинтерс был лет тридцати пяти,
неженатый, и  последние десять лет кое-как  перебивался  тем, что  перевозил
грузы и людей  как легально, так и нелегально, по  заказу любого, кто платил
за фрахт.
     Согласно договору, ему следовало доставить команду Барубы  в  Мельбурн,
откуда ее уже реактивным лайнером должны были отправить в Москву. В это утро
он немного  задержался  с  вылетом,  потому  что ему  пришлось  ждать своего
молодого напарника, Барта Сэндза. Сэндзу было двадцать два, он  был женат, и
у  него  в семье скоро ожидался второй ребенок. Чтобы оплачивать  больничные
счета,  он пытался подзаработать  на тотализаторе и в результате  оказался в
долгах у букмекеров и "акул", дающих взаймы.
     Сэндз  летал  с  Уинтерсом около  года,  но так  ничему и не  научился.
Однажды он ухитрился  выкрутиться из  долгов, сняв крупный выигрыш на бегах.
Уинтерс сказал ему тогда, что счастье  - все равно что молния, а она никогда
не ударяет в одно место дважды, и посоветовал бросить играть.
     Сэндз совета не послушал.
     Когда он наконец явился, Уинтерс сказал ему:
     - Я  уж думал, что мне придется  лететь  одному.  Что случилось?  Опять
поставил на "классную" лошадку?
     - Вроде того, - ответил Сэндз. - Давай, заводи телегу.
     Выражение  его  обычно  улыбающейся  физиономии   вызвало  у   Уинтерса
беспокойство. Явно что-то произошло. Но что именно, понять он не мог.
     Сэндз  надеялся,  что  Уинтерс  не  заметит  в  его   поведении  ничего
необычного. Он  также надеялся, что  Уинтерс не  заметит и выпиравший у него
из-под куртки пистолет 45-го калибра.
     "Скоро, - подумал Сэндз.  - Очень скоро все мои денежные проблемы будут
решены, да  и с  ним я  честно  поделюсь.  Он поймет,  что для  меня это был
единственный шанс".
     Самолет приземлился на  песчаном  пляже Барубы, и  Самми  Уоненко сел в
него  вместе  с  двумя  другими спортсменами, братьями Тонни  и  Томасом,  и
тренером  Уиллемом. Они  махали  в  иллюминаторы  руками,  пока  самолет  не
поднялся в воздух. "Наконец-то, - подумал Самми, - я на пути к своей золотой
медали".
     Минуло  полчаса с тех  пор,  как  они вылетели, и Барт Сэндз решил, что
время пришло.
     "Подумай о своей беременной жене, - сказал  он  себе. - Подумай  о том,
что они обещали сделать с  Джени, если ты им не заплатишь. А дети? Ведь  это
просто дурные  деньги,  - говорил он сам  себе. - Дурные  деньги  - только и
всего. И никто от этого не пострадает".
     Вытащив пистолет, он направил его на Джонни Уинтерса.
     Уинтерс сперва  не  поверил  своим  глазам,  но  потом  сообразил,  что
поэтому-то его приятель и держался так напряженно, когда сел в самолет.
     - Барт... - начал было он.
     - Джонни,  прошу тебя, не нужно, -  прервал его Сэндз. - Я тебе обещаю:
никто не  пострадает. Это мой единственный  шанс. И я  обещаю тебе разделить
все поровну.
     Говорил Сэндз  очень быстро, руки у  него тряслись. И Уинтерс  подумал,
что ему, может быть, удастся  удержать парня хотя бы от того, чтобы случайно
кого-нибудь не убил.
     И надо  же было  случиться, чтобы  в  этот самый момент  Уиллем, тренер
команды, вошел в кабину. Увидев пистолет, он спросил:
     - Что тут происходит, позвольте узнать?
     Сэндз встал, вытолкал  Уиллема в пассажирский салон и махнул пистолетом
в сторону спортсменов.
     - Если хотите остаться в живых, не двигайтесь с места, - сказал он.
     Самми  Уоненко посмотрел в дуло  пистолета.  Он видел, что человек этот
очень нервничает. Не успел  он  подумать о чем-либо  еще,  как тренер Уиллем
бросился на Сэндза.
     Самми увидал, как дернулся в руке белого пистолет и Уиллем, схватившись
за живот, упал.
     На  какую-то  секунду  Сэндз  лишился дара  речи.  Он был потрясен этим
выстрелом не  меньше, чем все остальные.  Неужели  это  так  просто -  убить
человека?!
     В конце концов к  нему вернулась способность говорить, и он обратился к
трем оставшимся неграм:
     -  Если кто шевельнется, с ним будет то  же  самое. -  И,  повернувшись
назад, сказал Уинтерсу: - А теперь, если хочешь жить, ты будешь  делать  то,
что я тебе велю.
     Уинтерс заметил, что парень вдруг сразу заговорил увереннее.  Испуганно
оглянувшись через  плечо, он увидел, что рука, в которой  Барт  Сэндз держит
пистолет, больше не дрожит.
     Сэндз назвал ему координаты, следуя  которым самолет должен был немного
отклониться от  курса,  и  Уинтерс растерялся. Он знал все  маршруты  в этом
районе Тихого океана наизусть.
     - Барт, но ведь там ничего нет. Что ты делаешь?
     - Делай, что тебе говорят, Джонни, - ответил Сэндз.
     Он  почувствовал, как  взмокли его руки, но не меньше Уинтерса удивился
тому, что они перестали дрожать.
     Уинтерс  изменил  курс,  хотя  и  не  знал  никакого  острова,  который
находился бы в координатах, названных ему Бартом Сэндзом.

     Зато Джек Муллин знал.
     Он  специально  выбрал  остров,  который  не значился  ни на  одном  из
существующих торговых маршрутов. Опасаясь  полагаться на удачу в таком деле,
как поиски сообщника, Муллин через посредника  ссудил  Барту  Сэндзу деньги,
которые тот проиграл, после чего обратился к  нему с предложением, благодаря
которому Сэндз  мог бы  оплатить  все свои  долги да  еще отложить на черный
день.

     Уинтерс  и  Барт  Сэндз  одновременно  увидели этот  необозначенный  на
полетных картах остров.
     - Сядешь здесь, - сказал Сэндз. - Вон на той полоске пляжа.
     Пляж был  выровнен  и выглядел  почти  как  взлетно-посадочная  полоса.
Уинтерс понял, что их там ждут. Но кто?
     Он повел  самолет на снижение и, несмотря на то, что колеса провалились
в мокрый песок глубже, чем он ожидал, мягко посадил машину.
     - Иди  к ним, -  сказал  Сэндз, указывая пистолетом на сидящих в салоне
негров.
     Когда Уинтерс сел рядом с ними, Сэндз предупредил, чтобы все оставались
на местах.  Затем  открыл дверь, расположенную между  кабиной  и  салоном, и
выбрался наружу.
     Раздался выстрел.

     Самми  Уоненко вскочил на ноги, а  Уинтерс,  глядя на  распростертое  в
проходе тело Уиллема, сказал:
     - Не дергайся, парень. Кто знает, что там делается.
     - Это не имеет значения, - ответил Самми. - Я не боюсь.
     - А зря. Может, нам всем есть чего бояться.
     Уоненко бросил на него полный презрения взгляд, но все же сел на место.
     Уинтерс  понял, что  Барт Сэндз мертв. В этом он был совершенно уверен.
Расплатились с ним вовсе не так, как  он того  ожидал, и даже не так, как он
того заслуживал.
     Что же теперь будет?

     Выстрел  был точный. Пуля вошла в  затылок и, выходя,  почти  полностью
разворотила Сэндзу физиономию.
     "Вот мы и рассчитались", - сказал про себя лейтенант Муллин,  засовывая
пистолет в кобуру.
     Подойдя   к  лежащему  ничком  на  песке  телу,  он  приподнял  в  знак
благодарности  шляпу  и направился к самолету.  Его люди двинулись  за  ним,
рассредоточившись веерной цепочкой.
     Муллин постучал по фюзеляжу дулом пистолета и крикнул:
     - Можете выходить, ребята!
     Не услышав ничего в ответ, он рискнул просунуть в дверь голову и увидел
одного мертвого негра, трех живых и одного белого.
     - Всем выйти, - приказал он.
     - Кто вы такой? - спросил Уинтерс.
     - Все в свое  время, мистер Уинтерс. Вы не знаете,  кто-нибудь  из этих
джентльменов говорит по-английски?
     Самми высоко поднял голову и сказал:
     -  Я  говорю  по-английски. Лучше  всех в моей  стране,  за исключением
Уиллема.
     - И кто ж этот Уиллем, черт побери? - спросил Муллин.
     Самми указал на труп:
     - Это есть Уиллем.
     -  Ты  имеешь  в  виду, это был  Уиллем, -  со смехом уточнил Муллин и,
махнув пистолетом, сказал: - Ладно, всем выйти.
     Он отступил назад, давая им возможность  по одному  спрыгнуть на землю.
Увидев труп Сэндза, Уинтерс закрыл глаза и покачал головой.
     "Бедный Барт. Бедные жена и ребенок".
     "И  бедный я", - закончил  он свою мысль.  Затем посмотрел на Муллина и
сказал:
     - Послушай, приятель, может, объяснишь, что значит весь этот спектакль?
     -  Конечно, объясню,  -  ответил  Муллин.  -  Мы  изображаем  внезапное
нападение.
     - Нападение? - переспросил Уинтерс. - На Барубу?!
     Муллин  расхохотался. Его  рука с пистолетом  была опущена, но  четверо
сообщников держали Уинтерса и спортсменов из Барубы под прицелом.
     - Вот это было бы здорово!  - продолжая  хохотать, проговорил Муллин. -
Захватить  власть  в Барубе! И на  кой черт она  нам сдалась? Сортир  из нее
сделать?
     - Тогда зачем мы вам нужны? - спросил Уинтерс.
     Муллин  перестал  смеяться,  и  лицо  его  посуровело.  Покосившись  на
Уинтерса, как бы оценивая его, он сказал:
     - Вообще-то, раз уж ты об этом заговорил, вы нам как раз и не нужны.
     "Проклятье!"  -  мысленно  выругался  Уинтерс. Догадавшись,  что сейчас
должно произойти, он ринулся на Муллина,  надеясь,  что спортсмены последуют
его примеру.
     Муллин  снова  захохотал  и  выстрелил  Уинтерсу  прямо в лоб.  Уинтерс
неуклюже  повалился  на  песок,  запутавшись ногами  в  ногах убитого  Барта
Сэндза. Спортсмены не двинулись с места.
     - Я тебя вызываю, - неожиданно произнес Самми, делая шаг к Муллину.
     Лейтенант поднял руку, делая знак своим людям не стрелять в спортсмена.
     - Как тебя зовут, парень?
     - Самми Уоненко.
     - Ты что, хороший спортсмен?
     - Я чемпион Барубы.
     - И ты, навозная твоя рожа, меня вызываешь?
     - Да.
     - И что мы будем делать?
     - Драться.
     Муллин захохотал.
     -  Ладно,  навозная знаменитость, будем  драться,  -  сказал  Муллин  и
повернулся к своим людям: - Я, пожалуй, разомнусь, ребята. А то вы все такие
паиньки, что с вами, чего доброго, вконец заржавеешь.
     Сняв  шляпу, он  сделал знак Самми подойти. Самми сделал  шаг вперед, и
Муллин,  сняв  очки,  нагнулся, чтобы  положить  их  на  шляпу.  Но  Уоненко
остановился  на  таком  расстоянии,  что  достать  его  ногой  Муллину  было
невозможно, и он выпрямился.
     - Если я одержу победу, ты нас отпустишь? - спросил Самми.
     Муллин пожал плечами.
     - Разумеется, малыш. Трофеи достаются победителю.
     - Я не понимаю, что это значит, но я буду драться.
     Согнув руки в локтях, Самми стал в  боксерскую  стойку,  он понял,  что
сегодня  ему придется пустить в ход свою правую.  Сейчас он не мог беречь ее
для Олимпиады, поскольку сегодняшняя победа была  для него  не  менее важна.
Муллин поднял руки, повернув их открытыми  ладонями к лицу,  и принял стойку
каратиста. Самми сделал обманное движение левой и  нанес прямой удар правой.
Но  Муллин, сделав шаг назад, выбросил вперед  ногу и ударил Самми в  живот.
Этот удар  должен  был уложить  парня на месте,  но молодой организм  тотчас
нагнал в кровь адреналина, и,  немного оправившись от удара, Уоненко ринулся
вперед,  обхватил  Муллина  руками  и,  навалившись на  него всей  тяжестью,
опрокинул худосочного  британца на  песок. Но  раньше  чем его  правая рука,
занесенная для удара, обрушилась на голову Муллина,  тот успел дотянуться до
кобуры,  выдернул  пистолет  и  всадил негру  под подбородок  пулю,  которая
размозжила ему  голову. Последней мыслью Самми было то,  что он  не выиграет
золотую медаль для своей страны.
     Муллин выбрался из-под трупа и с досадой покрутил  головой.  Теперь эти
четверо  разнесут весть о том, что молодой спортсмен из Барубы вызвал его на
поединок  и, если  бы  не пистолет,  одержал  бы  над ним  победу.  И  тогда
авторитет Муллина упадет,  и ему станут бросать вызовы все кому не лень. Так
дело не пойдет. И он в тот же миг решил, что эти четверо ни в коем случае не
должны  попасть  обратно  в  лагерь Джимбобву Мкомбу. Никто из них не должен
вернуться из Москвы.
     Взглянув на оставшихся спортсменов, он сказал:
     - А вам, ребятки, все равно нечего делать на Олимпиаде.
     Отступив назад,  чтобы не  попасть под перекрестный огонь, Муллин подал
знак  своим людям, и Тонни с Томасом получили каждый по дырке в голове, даже
не успев сообразить, что происходит. Они даже не успели напоследок  подумать
об олимпийском золоте. Их мозги задолго до того были парализованы страхом.
     Они просто умерли.
     - Ладно,  ребята,  давайте-ка  их  разоблачим,  пока  одежда кровью  не
перепачкалась.
     Когда его  люди  поменялись  одеждой  со  спортсменами, Муллин приказал
спрятать трупы в густых тропических зарослях, окаймлявших берег.
     Потом проследил, чтобы взрывчатку тщательно уложили в спортивные сумки,
придав ей вид спортивной амуниции.  Затем  все это  с  особой  осторожностью
погрузили в самолет, точно это были свертки с новорожденными младенцами.
     "Вот эти  младенцы  и  будут  нашим любовным  посланием американцам,  -
мысленно  проговорил  Муллин. - Любовным  посланием  от Джима  Боба  Мкомбу,
которое доставит ваш покорный слуга лейтенант Джек Муллин".
     Так, выходит,  что он слуга? "Неужели действительно  так оно и есть?" -
спросил он  сам  себя, но  тут  же  отбросил  эту  мысль. Его  время придет,
несомненно. И ждать осталось не так уж долго.

     Вскоре  после  того, как  он покончил с  обедом, одну половину отправив
непосредственно  в  рот,  а  другую,  за  пазуху,  Джим  Боб Мкомбу  получил
шифрованную депешу.
     Прочитав ее,  он  громко  захохотал.  Депеша была  от Муллина  и в  ней
говорилось:  "Битва  при  Ватерлоо  была  выиграна  на  спортивных площадках
Итона".
     Это  был успех. Первая  часть операции проведена  успешно. Его наемники
находились на пути в Москву. Мкомбу подошел к окну и выглянул на расчищенную
площадку, где бесцельно слонялись несколько его солдат.
     Как  он  и  рассчитывал, пресса  всего мира подхватила  весть об угрозе
американским спортсменам  и полностью приняла "утку" о том, что  угроза  эта
происходит  от какой-то организации белого населения ЮАР и Родезии. Это была
первая  часть плана. Вторая часть - проникновение его наемников в Москву под
видом спортсменов  из Барубы.  И третья, заключительная часть  - уничтожение
американцев.
     После этого уже ничто не сможет спасти от падения режимы ЮАР и Родезии.
И тогда Джимбобву Мкомбу станет королем.
     А как же Муллин?
     И Мкомбу сказал себе, что на  этом  полезность лейтенанта  Муллина  для
него  исчерпана. Он знал, что  Муллин считает, будто сам использует Мкомбу в
своих интересах.
     И Мкомбу, один в пустой комнате, вслух произнес:
     - Ничего, скоро он увидит, кто из нас кого использует.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     Окруженное  толстыми  стенами  поместье   Фолкрофт,   расположенное   в
Нью-Йорке,  в Рае,  было  построено неким миллионером,  не  желавшим  делать
достоянием  общественности  свою  страсть к  молоденьким  девушкам. Во время
второй мировой  войны  правительство  Соединенных Штатов использовало  его в
качестве  лагеря  для подготовки шпионов, после  чего  оно  было передано  в
ведение какого-то государственного медицинского учреждения, покуда однажды в
пятницу  не  пришло   распоряжение  всему  персоналу  очистить  помещение  к
воскресенью к 18.00 и всех развезли по домам с договорами  о трудоустройстве
на новых местах.
     А в  18.01, в то же  воскресенье,  на  старый покосившийся причал,  что
позади главного корпуса Фолкрофта, вышел доктор Харолд В.  Смит, назначенный
президентом  Соединенных  Штатов  на  должность,  к которой  Смит  вовсе  не
стремился. Так родился КЮРЕ.
     Через несколько  лет Смит  преобразовал  поместье  Фолкрофт в санаторий
"Фолкрофт",  дорогой  дом  отдыха для богатых  симулянтов,  и  его  безмерно
радовало,  что этот санаторий теперь круглый год приносил прибыль.  На самом
деле в этом не было никакой необходимости, поскольку  санаторий служил всего
лишь  прикрытием для мощного компьютерного центра, который КЮРЕ использовала
в борьбе с преступностью.
     Кабинет  Смита располагался  в  задней комнате на втором этаже главного
корпуса  и выходил  окнами на  залив  Лонг-Айленд, который  выглядел  серым,
холодным и мрачным двенадцать месяцев в году.
     Смит сидел в кабинете и терпеливо объяснял, какие меры КЮРЕ уже приняла
в связи  с письмом, содержащим угрозу в адрес американских спортсменов. Римо
сидел на стуле с жесткой спинкой  напротив, а Чиун расхаживал взад-вперед по
комнате, останавливаясь, только  чтобы  нетерпеливо побарабанить пальцами по
столу Смита.
     - Я все проверил,  - говорил Смит. -  Мы не  смогли найти доказательств
того, что эта террористическая угроза исходит из ЮАР или Родезии.
     - И ни от кого другого, если уж на  то пошло,  -  вставил Римо и, когда
Смит кивнул,  добавил: -  Кстати,  во  сколько миллионов в  год мы обходимся
нашим налогоплательщикам?
     - Я тут ни при чем, - быстро проговорил Чиун, подняв глаза от стола, по
которому барабанил. - Всем известно, какое скромное вознаграждение  получает
Мастер  Синанджу  за  свои  услуги в  этой богатейшей  стране. Это  один  из
позорнейших моментов моей жизни. Когда же мы наконец отправимся в Россию?
     - К чему такая спешка, Мастер? - спросил Смит.
     Ему  очень  хотелось знать, почему  Чиун  так  рвется  в  эту  поездку.
Энтузиазм,  с  которым Чиун  воспринял  эту  московскую  миссию,  вызывал  у
директора КЮРЕ подозрение.
     - Ранняя  пташка лучшего червяка ловит, -  сказал Чиун и  кивком головы
указал  на  Римо.  -  Или,  в  данном  случае,  этому раннему червяку  может
достаться золотая медаль. И мы вернемся оттуда в лучах славы.
     Смит прокашлялся.
     - Да, так вот, Римо, как я говорил, нам не известно, кто замешан в этом
деле.
     - Как всегда. Пошли, Чиун, нам надо ехать.
     Он встал со стула, и Смит быстро проговорил:
     - Я так думаю, что в Москве вам лучше не слишком бросаться в глаза.
     - С его большим белым носом это будет нелегко, - заметил Чиун.
     -  Он имеет в  виду, что я там  не должен  завоевывать никаких медалей,
папочка, - пояснил Римо.
     Чиун посмотрел на Смита с таким выражением, будто, по его мнению,  того
следовало немедленно поместить в сумасшедший дом.
     - Что?! - воскликнул он. - Проиграть?!
     Смит пожал плечами.
     -  А  иначе как  это  будет выглядеть,  если  Римо  попадет  на  экраны
телевизоров?
     - Великолепно, - сказал Чиун. - Если только он не будет в плохой форме.
Но я постараюсь поработать с ним, чтобы этого не случилось.
     - Может, и  великолепно,  но определенно опасно, - сказал Смит. - Тайна
КЮРЕ  может  открыться.  Жизнь  Римо  окажется  под  угрозой.  Вы  ведь  это
понимаете, не так ли?
     - Конечно, я это понимаю, - ответил Чиун. - Я же не ребенок.
     -  Вот и хорошо, - сказал Смит и обратился  к Римо: - Запомните: мы  не
сбрасываем со счета ничего. Ни юаровцев, ни родезийцев, ни вообще кого бы то
ни было. Будем искать. Чиун?
     - Ясно.
     - Спасибо, что понимаете.
     - Ну кто же благодарит человека за то, что он умен, император? - сказал
Чиун. - Просто я достаточно умен, чтобы все понять и войти в ваше положение.
     Оставшись в  своем кабинете  один, Смит  заволновался. Слишком уж легко
сдался Чиун. И Смит дал себе слово, что непременно будет смотреть  Олимпиаду
по телевизору, которого вообще-то не переваривал.
     Когда они вышли в коридор, Чиун сказал Римо:
     - Этот  человек с  каждым днем все больше и  больше теряет рассудок. Ты
только представь себе! Проиграть!
     Уже ведя машину в аэропорт Кеннеди, Римо спросил:
     - Чему это ты ухмыляешься, Чиун?
     Мастер Синанджу  не ухмылялся.  Он улыбался, согретый  сознанием  своей
гениальности.
     - И что же тебе подсказывает твоя гениальность?
     - Я придумал план,  благодаря которому стану звездой и в то же время не
дам этому ненормальному Смиту повода в чем-либо нас обвинить.
     - Я оставляю без внимания твое "стану звездой" и хочу спросить только о
том, чего ты ждешь от меня? - проговорил Римо.
     Чиун потер свои сухие руки с  длинными ногтями, выражая  таким  образом
безмерное удовлетворение.
     -  Мы  немножко покалечим  всех  американских  спортсменов. Конечно, не
серьезно. Я  ведь знаю, как ты  щепетилен  на этот  счет.  Только  до  такой
степени, чтобы они не могли участвовать в соревнованиях. Тогда вместо них во
всех видах спорта выступишь ты, выиграешь  все золотые медали и  заявишь  на
весь  мир, что  всем  этим ты обязан только мне,  своему  тренеру,  а я буду
делать рекламу на телевидении и зарабатывать деньги.
     - Замечательно, - сказал Римо.
     - Еще бы, - подхватил Чиун.
     - Кроме одного момента.
     - Назови его, - потребовал Чиун.
     - Я этого не сделаю.
     - Прошу прощения, не понял - Чиун вложил в свой голос все презрение, на
какое был способен.
     - Смитти никогда не поверит  в то, что наши спортсмены ни  с  того ни с
сего вдруг заболели или стали жертвами несчастного случая. Да еще все сразу.
     Чиун нахмурился.
     - Х-м, - произнес он. - А если половина?
     - Даже если один, - сказал Римо. - Это сразу бросится в глаза. Смит тут
же  обо всем догадается, а если он только заподозрит, что ты приложил руку к
тому, чтобы завалил нашу команду, это будет означать, что  подводная лодка с
твоим любимым золотом, которая каждый ноябрь приходит в Синанджу, накрылась.
     -  Да,  бывают все-таки  случаи, когда белый  человек говорит  разумные
вещи. Придумаем что-нибудь другое.
     И,  откинувшись на  спинку  сиденья,  Чиун погрузился в молчание. Новая
идея, еще лучше, чем  прежняя, не заставила себя долго ждать, но он решил не
говорить о ней  Римо,  обладающему  этим мерзким, типичным  для  американцев
мировоззрением неудачника, вечно  ищущего причину, по которой нельзя сделать
то или иное дело.
     Его  новой  идеей  было  вывести  из  строя  не  только   американских,
спортсменов, но и  всех остальных  участников Олимпийских игр. И  тогда Римо
будет объявлен победителем ввиду неявки соперников.
     Этот план поправился Чиуну еще больше.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Это была уже новая Россия. Ушли в туман истории миллионы кровавых жертв
сталинских репрессий и эпизодических расправ  хрущевского  периода. Массовое
уничтожение собственного народа прекратилось. Однако последователи Сталина и
Хрущева  так  же маниакально  ненавидели  иностранцев, а  вызов в Кремль для
большинства  русских по-прежнему  служил причиной  того,  что  их  прошибало
холодным потом.
     Ибо в России, что  в старой, что в  новой,  одно оставалось неизменным:
некоторые из тех, кого вызывали в Кремль, никогда больше не возвращались.
     Однако, когда  туда  вызвали  Дмитрия  Соркофского,  полковника  КГБ  -
русской тайной  полиции,  - он  только удивился,  почему  его так  долго  не
вызывали.
     Соркофский был человеком гордым,  он гордился своей служебной карьерой,
а  также  своими дочерьми:  Ниной, одиннадцати  лет,  и семилетней Мартой. В
равной степени он гордился  и их матерью, красавицей  Наташей, пока  она  не
умерла пять лет назад в возрасте тридцати двух лет.
     Идя по  московским улицам  на эту аудиенцию, Соркофский  знал,  что ему
предстоит получить задание,  самое  важное за всю  его карьеру, и  душа  его
скорбела лишь о  том, что с  ним нет его Наташи, которая могла бы все это  с
ним разделить.
     Наташа была  на  пятнадцать лет моложе его  и так  полна  жизни, что он
чувствовал себя с ней молодым. Он так никогда и не  понял,  что заставило ее
влюбиться  в  него,  этакого  безобразного старого  медведя,  но был  просто
счастлив,  что  так  случилось.  Счастлив  и  горд.  Он  вспоминал, как  его
прямо-таки  распирало от  гордости, когда он ходил  куда-нибудь  с  Наташей,
держа ее  под руку, и видел, как  другие мужчины  провожают  их взглядами. А
потом ей сказали, что у нее неизлечимая болезнь, рак кости.
     Но несмотря  на  это, она  стойко  держалась последние шесть месяцев, а
когда умерла,  он вдруг ощутил чувство вины перед ней -  из-за того, что она
каким-то  образом  сумела  сделать  эти шесть месяцев счастливейшими  в  его
жизни, в то время как им, по всем законам, следовало быть самыми печальными.
Но она  даже слышать не хотела о печали.  Ей совершенно не  о  чем горевать,
говорила  она  Дмитрию. У  нее растут  две замечательные  дочери,  и  у  нее
совершенно замечательный муж.
     Остановившись посреди улицы, Соркофский потер  рукой неровные бугры, из
которых, казалось, было слеплено все его лицо.  Как она могла так относиться
к нему? Он поднес руку к глазам и, ощутив влагу, быстро смахнул ее.
     У Дмитрия  Соркофского  была кличка Носорог.  Ростом  он  был около ста
девяноста сантиметров  и весил сто десять  килограммов.  Его неандертальские
надбровья  давали  совершенно  неправильные   представления  об  уровне  его
интеллекта, который был  весьма высок. Руки  его скорее походили на огромные
лапы, и тем не менее Наташа часто называла их самыми нежными на свете.
     Он  так  гордился ею! Равно как и своей профессией,  и, когда, прибыв в
Кремль  к начальству, был назначен ответственным за безопасность Олимпийских
игр, не  испытал  никакого  волнения, - во-первых, потому, что  считал  себя
наиболее подготовленным для  такого дела, а во-вторых,  потому,  что не было
Наташи, которая могла бы разделить с ним его торжество.
     Его  начальник,  мужчина  с  черными кустистыми  бровями,  сказал,  что
решение это  принято  на  высшем  уровне,  в  связи  с  просьбой американцев
разрешить им  прислать  для охраны их  спортсменов своих агентов  из  службы
безопасности.
     - И что им ответили? - спросил Соркофский.
     - Им  ответили: нет. Американские  империалисты тотчас ухватились бы за
эту возможность, чтобы наводнить нашу страну шпионами из ЦРУ.
     Соркофский  кивнул, задав  себе вопрос,  верит ли  его начальник  в эту
чепуху  сам,  поскольку  прекрасно  знал,  что  все  это не  имеет  никакого
значения. Американцы в любом случае могли заслать своих агентов. Он знал это
потому, что сам поступил бы так же при подобных обстоятельствах.
     Затем ему пожелали успехов в выполнении задания.
     Но как только он начал  подбирать  группу, начальство сообщило ему, что
американцы  выразили протест премьер-министру,  после чего пришлось пойти на
компромисс. К его группе  будет подключен один  человек, капитан полиции  из
Западной Германии по имени Вильгельм Бехенбауэр.
     - Все в порядке, - сказал Соркофский, - Мы с ним сработаемся.
     -   Вы  знаете  этого   человека?  -  спросил   начальник  с  внезапным
подозрением.
     - Нет. Просто я могу сработаться с кем угодно.
     Капитан  Вильгельм Бехенбауэр вовсе не радовался отправке в Россию. Ему
совсем не нравилось, что его надолго отрывают от семьи.
     Его сын учился в девятом классе, и  жена, достойная  женщина, способная
управиться с двенадцатилетней дочерью Хельгой, не вполне  годилась для того,
чтобы сладить с пятнадцатилетним Гансом. Парень нуждался в твердой отцовской
руке.
     Бехенбауэр был ростом около ста семидесяти сантиметров, подтянут, - вес
его  никогда  не  превышал шестидесяти  трех килограммов, - элегантен, любил
хорошо одеваться. У него были всегда безукоризненно подстриженные  усики,  и
он тоже имел кличку. Его прозвали Хорьком.
     Встречи с Носорогом  Хорек ожидал с  нетерпением и  чем  больше об этом
думал,  тем  с  большим  нетерпением ожидал  и других  встреч,  связанных  с
заданием в Москве: с русскими женщинами. У него еще никогда не  было русской
женщины,  и ему не терпелось  восполнить  этот  пробел.  В  свои сорок шесть
Бехенбауэр был столь же сластолюбив, как и в двадцать шесть, и насколько это
радовало  его,  настолько, казалось, раздражало  его жену. Тем не менее  ему
всегда удавалось найти выход из этого положения.
     Капитан Бехенбауэр сидел в приемной полковника Соркофского уже двадцать
минут и  знал, что его не  случайно заставляют  так долго ждать.  Соркофский
заранее каждому отводил в  их отношениях свое место. Бехенбауэр считал такую
демонстрацию совершенно излишней. Он нисколько не претендовал на руководящее
положение в этом деле.
     Закурив одну их своих любимых сигарет, Бехенбауэр положил ногу на ногу,
откинулся на спинку кресла и с удовольствием отметил, что у полковника очень
хорошенькая секретарша. Может быть, она как раз и будет той, которая откроет
ему доступ в мир русских женщин.

     Соркофский счел, что получасового  ожидания  для этого западного  немца
вполне достаточно. Он уже  хотел было позвонить секретарше, но решил выйти и
пригласить  Бехенбауэра  сам.  Этот западный немец  -  если он так умен, как
отмечено в его досье, - оценит этот поступок Соркофского.

     Открыв  дверь, полковник  увидал невысокого  мужчину, который сидел  на
краю  стола и вместе с секретаршей чему-то  смеялся.  Заметив на левой  руке
Бехенбауэра  обручальное  кольцо,  Соркофский   мгновенно  проникся  к  нему
антипатией. Всего один день, как из  дому, и  уже готов пуститься в любовные
похождения. Полковник никогда не изменял своей жене  -  ни  до, ни после  ее
смерти - и презирал мужчин, которые так поступали.
     - Капитан Бехенбауэр, не так ли? - громко произнес он.
     Секретарша   подскочила,   на   ее  личике  отразилась   растерянность.
Бехенбауэр  взглянул на Соркофского, на девушку,  потом снова на полковника.
Нахмурившись, он соскользнул со стола и, подойдя к верзиле, протянул руку.
     - Рад познакомиться с вами, полковник. Я слышал о вас много хорошего.
     Соркофский повернулся, делая вид, что не замечает руки немца.
     - Входите, капитан, - пригласил он и направился к своему столу.
     Услыхав,  как за  его  спиной Бехенбауэр прошептал  что-то  секретарше,
Соркофский почувствовал еще большее раздражение.
     Когда Бехенбауэр вошел в кабинет, Соркофский вежливо произнес:
     - Садитесь.
     Немец повиновался и с насмешливым выражением посмотрел на русского.
     - Мы с  вами едва  познакомились,  полковник, а  у  нас уже  что-то  не
ладится, - проговорил он на превосходном русском языке.
     - Это  у вас что-то не ладится,  если вы, не успев оторваться  от жены,
принялись увиваться за другими женщинами, - сказал Соркофский.
     -  Прошу  меня  извинить,  если  вторгся  в  ваши  личные  владения,  -
проговорил Бехенбауэр.
     Прошло несколько секунд, прежде чем до Соркофского дошел истинный смысл
этой метафоры; побагровев, он вскочил со стула.
     -  Гражданка  Камирова  просто  моя  секретарша,  капитан,  и не более,
поэтому ваш намек считаю неуместным.
     -  В таком  случае,  прошу  прощения за  намек, - ответил Бехенбауэр. -
Однако я не прошу прощения за мое поведение, поскольку это  вас не касается.
Мы  с  вами встретились  для  того,  чтобы выполнить  некое  задание. В  мои
намерения не входит призывать вас менять какие-либо привычки, и я был бы вам
признателен, если  бы и вы отказались от  вашего намерения менять мои. Скажу
вам только одно: я по-своему люблю свою жену и не желаю это более обсуждать.
     Соркофский быстро  заморгал, глядя  через стол на этого человека. Немец
его смутил.  Он, по-видимому,  искренне любил свою жену и  в  то же время ее
обманывал. Соркофский улыбнулся и воздел вверх руки.
     -  Прошу  прощения,  капитан,  за  то, что я вспылил. Это происходит не
часто. И больше не повторится.
     Бехенбауэр переложил сигару из правой руки в левую, встал и, сделав шаг
к полковнику, протянул руку.
     - В таком  случае, может быть, начнем  с  того,  что  пожмем друг другу
руки?
     Соркофский  посмотрел немцу в глаза, и они, как  старые  друзья, прежде
чем пожать руки, оба улыбнулись.
     - Вот и хорошо, - сказал Соркофский.
     - И еще, -  добавил немец, - я хочу, чтобы вы знали, что я  признаю вас
руководителем  операции. Я же здесь только затем, чтобы помогать вам по мере
моих возможностей.
     - Спасибо. - Оба уселись  на свои  места. - Вы знаете, почему  вас сюда
прислали?
     - Мне известно, что американцы просили разрешить им прислать сюда своих
агентов для охраны спортсменов. Я знаю, что ваша страна им отказала. Я знаю,
что американцы  предложили вам меня в качестве  консультанта. Я  знаю также,
что  этим   самым  хотят  усыпить  бдительность   русских,  чтобы   они   не
догадывались, что сюда так или иначе будут посланы американские агенты.
     Соркофский усмехнулся.
     - Вы очень проницательны, - сказал он.
     Бехенбауэр улыбнулся в ответ.
     - Но  это не  беда,  -  продолжал  он -  Если  американские  спецслужбы
работают теми  же методами,  что  и их внешнеполитические ведомства,  то нам
останется всего лишь  найти  спортсменов, носящих френчи и кинжалы. Найти их
будет нетрудно. Главная наша трудность, я думаю, будет состоять в том, чтобы
не давать им путаться у нас под ногами.
     - Я точно такого же мнения, - сказал русский. - Вы были в Мюнхене?
     Едва  заметная улыбка,  все время  таившаяся в уголках рта Бехенбауэра,
исчезла с его лица.
     -  Да, полковник. Боюсь, что даже не смогу передать вам, какой это  был
кошмар.
     - Я был на войне, капитан. Я знаю, как выглядят трупы.
     - Я  в этом не сомневаюсь, - ответил немец. -  Но  здесь речь идет не о
солдатах,  убитых в бою. Здесь речь идет о молодых людях, которые приехали в
Мюнхен на спортивные  состязания, а  нашли смерть. Для таких,  как  вы и  я,
насилие - часть  жизни. Но  это  были дети. Вот почему я здесь. И я вызвался
поехать, потому что чувствовал, что не могу позволить этому повториться.
     -  Но  почему? Ведь вы не участвовали  в обеспечении мер безопасности в
Мюнхене, - сказал русский.
     - Это зверство было совершено в моей стране, - ответил Бехенбауэр.
     Соркофский  смутился, но  усомниться в  искренности слов собеседника не
мог. Как странно, что этот человек  может быть столь  чувствительным в одном
отношении и  абсолютно  бесчувственным  в другом.  Если  только  не  считать
чувствительными бродячих мартовских котов.
     - Понимаю,  - сказал  Соркофский - Вам,  наверное, следует отдохнуть, а
утром мы обсудим наши планы.
     -  Очень  любезно  с вашей стороны, полковник, - сказал Бехенбауэр  и с
улыбкой добавил: - Может  быть, мне даже удастся найти какую-нибудь  молодую
даму, которая покажет мне московскую ночную жизнь.
     "Нет, он неисправим", - решил Соркофский, но не  успел сказать и слова,
как коротышка немец выпорхнул из кабинета.

     Бехенбауэра полковник  Соркофский  тоже заинтересовал, и, во второй раз
за ночь позанимавшись  любовью с гражданкой Камировой, он решил поговорить с
ней на эту тему.
     - Ваш полковник меня заинтриговал, Иля.
     - Да? - произнесла она, хлопая своими большими карими глазами.
     Они лежали в  постели  в его гостиничном номере, завершив таким образом
скучную экскурсию по московским ресторанам. Бехенбауэр был  ниже ее ростом и
на двадцать с лишним  лет  старше, тем не менее она откровенно  дала понять,
что он ее очаровал, - он многих очаровывал. Ее поразило неистовство, с каким
он занимался  любовью.  Он  знал  свое дело, и с  ним  ей  было лучше, чем с
кем-либо из тех молодых людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. А  ей
приходилось сталкиваться со многими, ибо она обожала секс.
     - И чем же он тебя заинтриговал? - спросила она.
     - Он мне показался совершенно непреклонным моралистом. Он всегда такой?
     - Насколько мне известно. Мне говорили, что он  был очень предан  своей
покойной жене. Теперь он всего себя посвятил дочерям.
     - А за тобой он приударить не пытался? - спросил Бехенбауэр.
     - Никогда. Я пробовала  обратить на себя его  внимание, но он как будто
ничего не замечал. В конце концов я плюнула на это дело.
     Бехенбауэр  кивнул. Значит, Соркофский не лицемерил. Неизвестно почему,
но Бехенбауэра  это порадовало. Этот  русский  мог ему не  нравиться, но его
можно было уважать как честного человека.
     Он  снова перекатился на Илю и подумал, что его миссия в России в конце
концов может оказаться не столь уж беспросветной.

     Рассказав своим девочкам на ночь сказку, Соркофский заботливо подоткнул
им  одеяла  и  направился  в  свою  комнату,  где  ему  предстояло  выкурить
единственную за день трубку и выпить единственную за день рюмку водки.
     Водку  он держал в морозильнике, отчего она  становилась гуще, мягче  и
больше расслабляла.
     Потягивая водку, он думал  о Бехенбауэре.  Поначалу он  отнесся к немцу
настороженно, подозревая,  что тот является законспирированным  американским
агентом  и  послан  в  Россию  с целью координировать  действия американской
агентуры. Но потом он эту  версию отверг.  Жизнь по законам коммунистической
конспирации  научила  его  тому, что самое простое объяснение, как  правило,
является  самым точным.  Бехенбауэр был  агентом немецкой  спецслужбы  -  не
больше и не меньше. И, судя по его досье, очень хорошим агентом.
     Звонок  в  дверь прервал его  размышления. На пороге  стоял  посыльный.
Казалось, его удивил вид Носорога, одетого в пижаму и халат.
     -  Извините  за беспокойство, товарищ  полковник, но  лейтенант  Прочик
решил, что вам следует ознакомиться с этим сегодня.
     Прочик,  один  из помощников Соркофского, честолюбивый  молодой офицер,
лез из кожи  вон,  чтобы быть  у Соркофского  на  хорошем счету.  Соркофский
терпеть его не мог.
     Поблагодарив  ефрейтора, он взял пакет, и  только вернувшись в кабинет,
вскрыл его и прочел содержание.
     Это  было очередное  послание  Ю.А.Р.С.,  которое  только  что  получил
президент  Соединенных  Штатов,  о  чем  Прочик сообщал  в  сопроводительной
записке.
     В послании президенту говорилось:
     "У  нас   все  готово.  Это  будет  назиданием  трусливым  американским
империалистам, которые  бросают друзей при первых  признаках  опасности.  Ни
один   американский  спортсмен  не  вернется  из  Москвы  живым.  Все  будут
уничтожены".
     На  письме  стоял  штемпель:   "Солсбери,  Родезия".  Соркофскому  было
известно, что первое такое послание было отправлено из Претории, ЮАР.
     Прочитав  письмо  несколько   раз,  Соркофский  позвонил   в  гостиницу
Бехенбауэру.
     На нетерпеливые звонки в номере немецкого офицера ответила женщина.
     -   Передайте  трубку  капитану   Бехенбауэру,  -  холодно   проговорил
Соркофский.
     Женщина,  растерявшись, секунду  помедлила,  что-то пробормотала, после
чего в трубке раздался голос Бехенбауэра:
     - Слушаю, полковник.
     - Есть новости. Сможете прибыть в управление к шести утра?
     - Конечно, полковник.
     Соркофский  помедлил. Он  чувствовал,  что обязан как-то выразить  свое
осуждение безнравственного поведения немца.
     - Это все, полковник? - спросил Бехенбауэр.
     Соркофский сердито выпалил:
     - Да. До завтра. И, ради Бога, постарайтесь выспаться!
     Бросив   трубку,  он   направился   в  спальню.  Его  охватило  смутное
беспокойство. Не следовало так  грубо говорить с Бехенбауэром. Что это с ним
такое? Ну да, женщина. Ее голос  показался Соркофскому  знакомым, и она  как
будто заволновалась, отвечая  ему. Неужели она его знает? Должно  быть, так.
Иначе,  как Бехенбауэр  мог догадаться,  кто ему звонит, если  Соркофский не
назвал себя?
     Неужели это?.. Нет, только не его секретарша.
     И Соркофский тут же приказал себе не выдумывать лишних проблем.  У него
и без того было достаточно вполне реальных забот.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Подобное Римо видел в карибских странах, не удивился бы, столкнувшись с
этим  в  Южной  Америке  или  в Африке, но увидеть такое, выйдя  из самолета
российского Аэрофлота в московском аэропорту, он не ожидал.
     Попрошайки.
     -  Жвачка,  мистер? -  обратился  к нему  молодой  белобрысый  парень с
совершенно   квадратным  черепом,  будто   выращенный   в   коробке   из-под
гигиенических салфеток.
     Когда Римо  отрицательно  покачал  головой,  парень,  не  удостоив  его
ответом,  тотчас  же  двинулся  дальше вдоль шеренги  вышедших  из  самолета
спортсменов, обращаясь на своем ломаном английском: "Жвачка? Конфета?"
     Римо  с Чиуном проследовали  за спортсменами  в главное здание вокзала.
Еще один  парень, с песочного цвета волосами,  приблизительно  такой же, как
Римо, комплекции и с физиономией статиста из вестерна, бочком приблизился  к
Римо.
     - Джинсы есть? - спросил он. - Сто долларов даю за джинсы.
     - Я джинсы не ношу, - ответил Римо.
     - Ну, а эти штаны, что  на  тебе? Армейские? Пятьдесят  долларов даю, -
предложил русский.
     - Нет, - ответил Римо. - Я сам в них хожу.
     - А кимоно не нужно?  - обратился  к парню Чиун. - Такое, как у меня. -
При  этом  он почти  благоговейно  прикоснулся  к  своему  синему  парчовому
одеянию.  - Может, слишком легкое,  но на  лето как раз  подойдет. Пятьдесят
долларов. У меня такие еще есть.
     - Кимоно у нас  не носят, - сказал парень, - Нужны джинсы или армейские
брюки. Есть покупатель. Джинсы имеются?
     - Поди прочь, варвар, - сказал Чиун и, отвернувшись от парня, обратился
к Римо: - разве этим людям нечего надеть?
     -  Конечно,  они хотят носить наши  армейские штаны,  а их  на всех  не
хватает, - ответил Римо. - Понимаешь, просто им нужна американская одежда.
     - Что же это за страна такая? - спросил Чиун.
     - "Образ светлого будущего  при всеобщем братстве и свободе", -  сказал
Римо, глядя в брошюру, которую один из русских гидов сунул ему в руки, как и
всем остальным спортсменам.
     -  Глупость  какая,  -  отозвался Чиун. - При Иване Великолепном ничего
подобного не было.
     - "Добро пожаловать в Россию", - продолжал  Римо.  - Ты видишь, что это
за  будущее,  и единственное, что здесь  правильно функционирует,  это  мы с
тобой.
     Проверку спортсменов русские решили произвести в Олимпийской деревне, а
не  в  аэропорту,  и  спортивную  делегацию,  словно  стадо,  погнали  через
аэровокзал к  автобусам. По пути Римо обратил внимание на длинную очередь  у
дальней стены помещения.
     Чиун тоже обратил на нее внимание.
     - Что это такое? - спросил он и, отделившись от спортсменов, направился
к очереди.
     - Это очередь, Чиун, нам надо идти.
     -  Нет, - отозвался Чиун.  - Раз  это очередь, значит,  там есть что-то
хорошее. Я знаю,  что  такое очередь, Римо. Я видел их раньше. Мы  постоим в
этой очереди.
     - Пойдем, Чиун. Что бы там ни продавали, тебе оно не нужно. Оставь это.
     - Чепуха,  - ответил Чиун. -  Ты  до сих  пор так ничему и не научился.
Говорю тебе, там будет что-то хорошее.
     Римо вздохнул.
     - Становись в очередь. А я пойду вперед, посмотрю, что там продают.
     - Давай, -  сказал  Чиун. - Ступай и потом скажешь мне. - А  когда Римо
отошел на несколько шагов, крикнул: - И спроси, сколько стоит!
     - Слушаюсь, сэр! - отозвался Римо.
     Очередь начиналась у  лотка,  вроде  тех, с  которых  в Америке продают
газеты, а над ним висела сделанная от руки вывеска.  Надпись на вывеске Римо
прочесть  не  мог, но зато  увидел, что  покупали  люди.  Это были сигареты.
Английские сигареты "Плейерс" в картонных коробках. Каждому давали по  одной
пачке.
     - Сигареты, - доложил Римо Чиуну.
     -  Я тебе не верю, - сказал Чиун и сложил руки на груди. -  Зачем людям
стоять в очереди за сигаретами?
     - Потому что в России трудно достать иностранные сигареты, а у  русских
сигарет такой вкус,  будто их делают из коровьих лепешек. Поверь  мне, Чиун,
там продают сигареты.
     - Это ужасно. Какой кошмар.
     - Да уж.
     - Если  бы мы знали, что здесь такой  спрос  на  сигареты,  мы могли бы
привезти их с собой и продать, - сказал Чиун.
     - В следующий раз так и сделаем, - сказал Римо.
     И они пошли обратно к шеренге  спортсменов, которые плелись к ожидавшим
их  автобусам. Оглядевшись по сторонам, Римо обратил внимание на то,  что ко
всем американцам пристают молодые ребята. Ему удалось услышать обрывки фраз.
Ребята  предлагали хорошие деньги  за джинсы, за  футболки с  Микки  Маусом,
спрашивали, нет ли лишних сигарет, жевательной резинки,  конфет, электронных
ручных часов.
     - Когда поедем в следующий раз, надо не забыть взять с собой сигарет, -
решительно  проговорил Чиун,  -  и побольше  всякого барахла, в котором  эти
люди, похоже, очень нуждаются.
     - Обязательно, - сказал Римо.
     Ему  приходилось  читать  о  том,  что  в  России  жертвуют  интересами
потребителей, расходуя деньги на оборону, но для него это были просто слова,
- до тех пор,  пока он  воочию не  убедился, в какую реальность для простого
русского человека обращается такая политика.
     Впечатление  это  еще больше  усилилось,  когда  они  ехали по Москве в
автобусе. Повсюду от дверей магазинов тянулись очереди длиной в полквартала.
Он увидел  людей,  несущих  свои  драгоценные  покупки,  приобретенные после
долгого  стояния  в очереди:  несколько  пачек  сигарет,  колготки. Какая-то
женщина несла в  руках  бюстгальтер, и на  лице  ее  при этом было  написано
выражение неистового торжества.
     Римо  и Чиуна  поселили в комнате на  двоих,  в  доме  из  шлакоблоков,
стоявшем за оградой, которой была  обнесена Олимпийская деревня, построенная
на окраине Москвы.
     Ступив  в комнату,  оба тотчас же  ощутили  вибрацию. Римо  взглянул на
Чиуна, но тот уже  направлялся к противоположной стене, где над узкой койкой
была лампа.  Ребром  ладони  Чиун ударил  по лампе  и вырвал  ее  из  стены.
Покопавшись в спутанных проводах, он вытащил маленький серебристый диск.
     - Очень похоже на потайной микрофон, - заметил Римо. - Видимо...
     - Ты прав. Есть и еще, - сказал Чиун.
     Над громоздким комодом  у боковой стены  висело большое, высотой больше
метра, зеркало. Еще не понимая  почему, Римо  ощутил вибрацию, исходившую от
него. Едва он сделал к зеркалу шаг, как  его опередил Чиун. Римо  показалось
странным, что зеркало вделано в стену, а не стоит на комоде.
     Длинные,  тонкие  пальцы  Чиуна  пробежали  по  правому  краю  зеркала.
Добравшись  до  верхнего  угла  деревянной рамы, он кивнул головой и  резким
движением  отломил  уголок  зеркала.  Приглядевшись, бросил  его  Римо.  Тот
поймал, перевернул и увидел, что  это прозрачное зеркальное стекло. Переведя
взгляд  обратно  на  зеркало,   Римо  увидел  на  месте  отломанного  уголка
вмонтированную в стену  линзу видеокамеры. Чиун протянул  руку,  ухватился в
стене пальцами за металлический  ободок, в  котором держалась  линза, и сжал
его. Металлическое кольцо медленно сплющилось, и Римо услыхал, как зажатая в
маленьком цилиндре линза затрещала, рассыпаясь в порошок.
     - Ну вот, - сказал Чиун. - Теперь мы одни.
     - Прекрасно, - отозвался Римо. - Ты часто здесь бываешь?
     - Что?
     - Ничего, -  ответил  Римо. - Это у  нас в  Штатах так  говорят.  Когда
заходят  в отдельный  кабинет  в баре. - Увидев недоуменный взгляд Чиуна, он
пожал плечами и покачал головой. - Тебе надо было там побывать.
     - Что это у тебя такое на уме? - спросил Чиун. - Слишком много шутишь в
последнее время.
     Римо плюхнулся  на  узкую койку  возле  окна.  Тут  выбор  был за  ним,
поскольку Чиун все равно спал на полу, на своей старой травяной циновке. Про
себя Римо отметил, что Чиун был  прав, сделав свое замечание. У  него на уме
действительно  кое-что  было.  Джози  Литтлфизер.  И он  тут  же  постарался
выбросить ее из головы.
     - Теперь, когда мы на месте, - сказал он, - надо  все внимание обратить
на  поиски  террористов.  - Он  посмотрел  в окно  на серое российское небо,
которое напомнило ему о Смите. -  Интересно,  как они собираются  попасть на
эти игры.
     - Об этом говорится  в  истории о  Величайшем Мастере  Байте,  - сказал
Чиун.
     Римо застонал.
     - Пожалуйста, Чиун, давай без сказок.
     -  Ишь, с  какой легкостью ты  переименовал историю в сказку, -  сказал
Чиун. - Разве не ты задал вопрос?
     - Задал. Мне интересно знать, как террористы  собираются попасть на эти
игры.  Я вовсе не спрашивал тебя, что Великий Ванг кушал на обед  две тысячи
лет тому назад.
     - Это было гораздо раньше, - уточнил Чиун. -  Ты знаешь,  что  в  таких
случаях говорят?
     - И что же в таких случаях говорят?
     - В таких случаях говорят, что тот, кто забывает историю, обречен на ее
повторение. Величайший Мастер Ванг был еще и великим спортсменом, так же как
и  все Мастера  Синанджу.  А  поскольку Величайший  Мастер Ванг  был  именно
Величайшим  Мастером,  он  был  также  и   величайшим   в  истории  Синанджу
спортсменом.
     Комната  их располагалась на третьем этаже. Римо  знал, что мог открыть
окно, выпрыгнуть наружу и не разбиться. Но  это не изменило бы его судьбы, а
только  лишь  отсрочило  неизбежное.  Он  мог бы,  изменив имя, сбежать  и в
течение  десятка лет скрываться среди бедуинов Северной Африки.  Но  если бы
потом, вернувшись обратно в Америку, - зимой, в два часа  ночи, - он вошел в
номер, снятый им в  отеле какого-нибудь захолустного штата, то увидел бы там
сидящего  на  полу  Чиуна,  который  сказал  бы  ему:  "Как  я уже  говорил.
Величайший  Мастер   Ванг  был   величайшим  спортсменом  из  всех  Мастеров
Синанджу".  И как ни в чем не бывало  продолжил бы в мельчайших подробностях
свой рассказ.
     И Римо решил покончить с этим сейчас. Он сделал вид, что слушает.
     -  Это было во времена, когда еще не было  этих  ваших игр,  которые вы
называете  Олимпийскими. В  те  времена  между  многими корейскими  городами
проводились спортивные состязания. И случалось  так, что жители двух из этих
городов  беспрестанно  воевали  между  собой,  хотя и объявляли перемирие на
время  игр, которые сами по себе являлись величайшим проявлением доброй воли
людей друг к другу.
     Итак,  однажды  вечером  Величайший  Мастер  Ванг  сидел дома и ел свой
любимый суп с рыбой, - он готовил этот суп с очень  горьким красным  перцем,
который выращивали тогда  в  этой  части  страны. Чудесный суп, он  оказывал
особое согревающее воздействие. Однако не слишком сильное. Это был...
     - Чиун,  пожалуйста! - взмолился Римо. - Оставь  в покое суп и давай по
существу!
     - Ты совершенно равнодушен к прекрасному, - упрекнул его Чиун.
     - Я совершенно равнодушен к супу.
     - Как бы  то ни было, жители первого города пришли к  Мастеру и сказали
ему,  что хотят, чтобы  он вкрался в доверие к правителям другого города,  с
тем чтобы получить  возможность состязаться на играх от  имени  того города.
Пока все понятно?
     - Да. Город А попросил Ванга выступить от имени города В.
     -  Эти города  не назывались  городами  А  и В,  - сказал  Чиун.  - Они
назывались...
     -  Давай дальше, -  перебил  Римо. -  Я слушаю.  Оставь в  покое города
вместе с супом.
     -  Итак, Мастер Ванг сделал то, что  от него  требовалось:  выступил от
имени второго  города  и,  конечно  же,  победил  во всех  состязаниях. И  в
большинстве из них одержал победу над чемпионом первого города, того самого,
который его нанял.
     - Зачем? Зачем первому городу понадобилось нанимать Ванга?
     - Величайшего Мастера Ванга, - поправил Чиун.
     - Зачем первому городу понадобилось нанимать Величайшего Мастера Ванга,
чтобы он их победил? Это же противоречит здравому смыслу.
     - Помолчи и дай мне закончить.
     - Давай, - сказал Римо.
     - Когда  Величайший  Мастер  Ванг победил во всех состязаниях,  его как
героя понесли на руках во второй  город. Жители второго города спросили его,
чего  он  желает  в  качестве  награды за  свое  великое мастерство, которое
принесло им такую славу. Он сказал, что  хочет, чтобы они оказали ему честь.
Он предложил им проделать в  стене города  проход, в знак  того,  что,  имея
такого чемпиона, как  Великий Мастер Ванг,  город  не  нуждается ни  в каких
стенах.
     Итак, начальники города проделали в  стене  проход.  Когда они показали
ему эту стену. Величайший Мастер поднял их на смех. Такая маленькая дыра для
такого  великого  героя была оскорблением.  И дыру  сделали  намного больше.
Когда в ту ночь все уснули, Величайший Мастер Ванг вышел из второго города и
пошел к себе домой.  А чуть позже воины из первого города через дыру в стене
проникли во второй город и разделались со своими врагами.
     - Старина Ванг просто молодец, -  сказал Римо. -  А мораль этой истории
такова: никогда не доверяй Мастеру Синанджу.
     -  В этой истории много моралей, но  эта к ней не относится. Во-первых,
Величайший  Мастер Ванг  исполнил то, для  чего  его  наняли.  То есть лишил
защиты второй город. И  сделал  это безукоризненно. Между прочим,  насколько
мне известно,  греки как-то позаимствовали этот  прием  при проведении своих
Олимпийских  игр.  Причем  бесплатно.  Никто  почему-то  никогда  не  платит
Синанджу за то, что у нас заимствуют.
     - Ну, ладно, ладно. И какое же все это имеет отношение к террористам?
     - Иногда  мне кажется,  что ты  действительно туп как  пень. Величайший
Мастер  Ванг  понимал, что лучший способ проникнуть в какое-либо место - это
заранее оказаться внутри него.
     - Не понимаю, что общего это имеет с нашей проблемой.
     - Пень, - пробормотал Чиун. - Тупее пня.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     Через десять минут после того, как  Римо  и  Чиун вошли в свою комнату,
под дверь им сунули "Правила поведения для участников Олимпийских игр".
     Текст,  занимавший   шесть  листов  розоватой   бумаги,  был  напечатан
крохотным шрифтом  "диамант", который в  Соединенных Штатах не использовался
уже сто лет, за исключением случаев, когда печатали всякие сплетни да клички
лошадей, занявших на скачках последние места.
     - О чем там? - поинтересовался Чиун.
     - Но знаю, - ответил  Римо. -  Этого и за год не прочтешь. Но вот,  для
начала:   не   покидать  территорию  олимпийской  деревни,  ни  с   кем   не
разговаривать. Не фотографировать. Доносить обо всех, кто это делает. И даже
не пытаться победить славных спортсменов из стран славного коммунистического
лагеря. Если хочешь  переметнуться к ним, сообщи куда следует. Таких обещают
показать по  телевидению.  Ну,  а через двадцать минут  состоится автобусная
экскурсия, и все могут поехать.
     - Я не  поеду, - сказал Чиун. - Россия действует  на меня  угнетающе. В
стране, где стоят в очередях за сигаретами, мне не на что смотреть.
     - А я, пожалуй, поеду, - сказал Римо.
     Он подумал о Джози Литтлфизер. Она наверняка поедет на эту экскурсию.
     Чиун бросил на него подозрительный взгляд.
     - Да, поезжай, - сказал он. - Потом расскажешь, что было интересного.
     - А тебе не будет тут скучно одному? - Римо почему-то почувствовал себя
виноватым.
     -  Конечно,  нет. Я совсем  не  против побыть  в одиночестве.  Если  по
правде, то я и так один с тех пор, как имел несчастье с тобой встретиться. Я
останусь и отдохну. Потом прогуляюсь по деревне.  Пустое времяпрепровождение
-  это  для молодых. А я тут  все  осмотрю - ведь  я здесь по  заданию моего
императора. И я...
     - Тогда пока, - сказал Римо, направляясь к двери.
     Существует  особый  способ преодоления  чувства вины, в равной  степени
свойственный  европейским матерям  и  корейским наемным  убийцам,  благодаря
которому через  какое-то время это чувство преобразуется в ощущение веселья.
Римо больше не чувствовал себя виноватым.
     Он    стоял    на    площадке,    где   длинной   чередой   выстроились
неуклюже-громоздкие красные  автобусы без кондиционеров.  Секретные  агенты,
тщетно изображавшие из себя экскурсоводов, упорно  пытались затащить  Римо в
автобус,  но  он,  столь  же упорно  не обращая  на них внимания,  продолжал
ожидать Джози Литтлфизер.
     Она появилась  через  двадцать  минут,  вместе с  группой  американских
гимнасток, и  Римо вновь  поразило, насколько  более  крупной  и женственной
выглядела она на фоне остальных девушек.
     Увидев  его, она  вся просияла, и Римо  небрежно махнул ей рукой, делая
вид, будто вовсе не ждет ее, а очутился тут по чистой случайности.
     Она улыбнулась и спросила:
     - Давно ждешь?
     - Только подошел, - ответил он.
     Она смотрела на него не отрываясь, и улыбка продолжала играть в уголках
ее рта.
     - Двадцать минут, - признался он.
     - Ну вот, - сказала она. - Это уже вызывает у меня чувство уверенности.
Ты  не  забыл, что обещал дать  мне кое-какие  советы  насчет  упражнения на
бревне?
     - Можешь не сомневаться. Победа  тебе гарантирована, - ответил он. - На
экскурсию едешь?
     -  Похоже, эти  чиновники не  оставили  нам  выбора,  -  сказала она  и
прибавила, копируя русский акцент: - В  два часа  собраться для  поездки  на
экскурсию по красавице Москве. Не фотографировать. Не взрывать мосты.
     Римо рассмеялся:
     - Тогда поехали. Не будем огорчать наших русских хозяев.
     Они  сели  на заднее  сиденье, безуспешно пытаясь  не  слышать русского
экскурсовода, превозносившего прелести жизни в коммунистическом государстве,
пользуясь  мегафоном,  мощности  которого  позавидовал  бы  владелец  любого
нью-йоркского дискоклуба.
     - Я не  против комиков Карла Маркса,  - сказал Римо  Джози, -  но такая
громкость - это уже слишком.
     -  Он потому так орет, чтобы ты не  заметил очередей у  магазинов и как
плохо одеты люди.
     Римо посмотрел  в  окно  и  понял,  что Джози  права.  Городской пейзаж
напоминал старую кинохронику времен Великой  депрессии в Америке.  Одежда на
людях была мешковатая и уродливая.
     - Как в черно-белых фильмах, - сказал Римо. - Ужас.
     - В Америке тоже хватает ужасов, - заметила Джози. - Мой народ выглядит
точно  так же.  Может  быть,  люди,  которых  все  время  подавляют, которым
говорят, чтобы  они  знали, так  сказать, свое место, во всем  мире выглядят
одинаково.
     - Давай  не будем,  - ответил Римо. -  Хотя бы  потому, что я в это  не
верю.  Но если  бы даже так и было, я в этом не  виноват. Я не  участвовал в
событиях возле какой-нибудь  там  Раненой  Лодыжки,  или  как оно  там у вас
называется, по поводу чего твои соплеменники так любят жаловаться.
     Джози хотела было возразить, но тут экскурсовод своим громким баритоном
с прекрасным произношением объявил, что они прибыли в Третьяковскую галерею,
один  из  величайших музеев  мира, и что все  должны  выйти  из автобуса и в
течение двадцати минут совершить осмотр галереи.
     Когда они поднялись, чтобы выйти из автобуса, Римо сказал:
     - А теперь мы смоемся.
     - У нас будут неприятности, - предостерегла Джози.
     -  Не-а, - сказал  Римо. -  Мы  вернемся  в деревню раньше них. А  если
кто-нибудь спросит, просто скажем, что потерялись.
     - Ну, если так, - согласилась Джози.
     Выйдя из автобуса,  толпа спортсменов повернула вслед  за экскурсоводом
налево, а Римо и Джози - направо и, перейдя дорогу, направились к магазинам.
И тотчас же Римо почувствовал,  что за ними следят,  но решил не говорить об
этом Джози.
     -  Может, нам не  следует этого  делать?  -  сказала она. -  А  нас  не
арестуют или что-нибудь в этом роде?
     - За то, что будем просто гулять, вряд ли, - ответил Римо.
     В  витрине он  увидал отражение следовавших за ними двух мужчин. На них
были яркие цветастые рубахи и провисшие на коленях брюки.
     Римо втащил Джози в какой-то магазин. Они стали у прилавка, разглядывая
значки с изображениями Ленина и героев трактористов, - и уже через несколько
секунд в магазин вошли те двое.
     Римо  заставил  Джози   пригнуться  за  прилавком.  Затем,  когда  двое
протопали  мимо с другой стороны, быстро потащил ее к двери, и они выскочили
на улицу.
     - К чему все это? - спросила она.
     - Просто, чтобы избавиться от хвоста, - ответил Римо.
     Миновав три магазина, они зашли в четвертый. Там тоже продавали значки:
с   изображением  героев-трактористов   и  Карла  Маркса.  Пару   минут  они
дожидались, пока те двое в цветастых рубашках пройдут мимо, и Римо удивился,
что  за  целых  две минуты никто из  работников  магазина не  обратил на них
никакого внимания и не стал досаждать им, предлагая свои услуги. Возможно, и
в коммунизме можно найти нечто положительное, подумал он.
     Выйдя на улицу, они свернули за угол налево, на Большую  Ордынку. Через
полквартала они наткнулись на нечто, напоминавшее кафе, и вошли.
     Официантка  в  длинном черном  платье,  которое  делало  ее похожей  на
штатную плакальщицу  из похоронной  конторы, в конце концов  поняла, что они
хотят  кофе,  но,  даже  наливая  его  из   старого  фарфорового  кофейника,
продолжала,   вывернув   шею,  пялиться  на   этих   двух  явно  иностранных
посетителей.
     - На нас смотрят, - сказала Джози.
     - Если и смотрят,  - ответил Римо, - то  только на тебя, потому  что не
могут оторвать от тебя глаз.
     Она взяла его руки в свои и проговорила:
     - Ты прелесть.
     И Римо  подумал, назвала ли бы она его прелестью, узнав  о  том, чем он
занимается последние десять лет своей жизни и сколько на его счету трупов.
     - А почему ты занимаешься бегом? - неожиданно спросила Джози. - Судя по
тому, как ты работал на бревне, ты мог бы победить в любом виде спорта.
     - Не знаю. Наверное, потому, что  в беге есть что-то такое особенное, -
ответил Римо.
     - О тебе ходят разговоры, ты знаешь? - спросила она.
     - Обо мне?
     - Да. Говорят, что  ты  какой-то странный. Странно  одеваешься, странно
себя ведешь и...
     - А ты что думаешь? - перебил Римо.
     - Я уже сказала. Я думаю, что ты прелесть. И странный.
     - Значит, я и правда странный. Почему нам не несут кофе?
     Он перевел  взгляд на стойку как  раз в тот момент, когда в  кафе вошли
двое военных. Оглядевшись вокруг, они уставились на Римо и Джози.
     - Вот  нам  и  сопровождающие,  -  сказал  Римо  и,  почувствовав,  как
напряглись пальцы Джози, добавил: -  Не волнуйся. Просто еще одна бдительная
советская официантка выполнила свой долг.
     Военные подошли к их столику, и один из них сказал:
     - Извините, пожалуйста. Вы из олимпийской команды?
     - Да, - ответил Римо.
     -  Вам  не  положено  одним выходить из  Олимпийской деревни, -  сказал
военный.
     Говоря, он не сводил  глаз с груди Джози. Второй  столь  же  откровенно
глазел на ее красивое лицо.
     "Каждому свое", - подумал Римо и вслух сказал:
     - Мы потерялись.
     - Мы вас проводим, - сказал военный.
     -  Спасибо, - ответил  Римо и  помог  Джози  встать  из-за стола. Затем
повернулся к официантке,  улыбнулся и,  помахав ей рукой, крикнул. - Чтоб ты
отравилась, сука!
     Последовав за военными, они вышли на улицу, где их  тотчас же затолкали
в армейский "газик" на заднее сиденье.
     У  главных ворот Олимпийской деревни их из рук в руки передали  агентам
службы безопасности.  Агенты  потребовали  у  них  назвать свои  имена, Римо
назвался  Авраамом  Линкольном,  а  Джози  сказала, что ее зовут  Сакаджавея
Шварц.
     Агенты  старательно записали  имена,  после чего  уточнили правильность
написанного. Римо сказал,  что написано на "три с  плюсом",  и  они с  Джози
прошли в ворота.
     - Пойдем в спортзал, - предложил Римо. - Начнем твою подготовку сегодня
же.
     Джози  кивнула,  и они направились к небольшому  гимнастическому  залу,
стоявшему  чуть поодаль от  главного спортивного комплекса.  Дверь оказалась
запертой, но Римо распахнул ее одним ударом. В помещении было темно, и Римо,
отыскав осветительный щиток, включил  одну  лампу,  которой было достаточно,
чтобы осветить гимнастическое бревно в дальнем конце зала.
     Пока Джози выполняла свою комбинацию, Римо пристально за  ней наблюдал.
Ей не совсем удавались пробежка и выход в стойку на руках.
     -  Черт! - выругалась она, соскочив  со снаряда.  - Я  почти  все время
делаю ошибки в этих элементах.
     - А когда-нибудь ты делала их без ошибок? - спросил Римо.
     - Редко.
     - Но иногда бывает?
     - Да. Ну и что?
     - Если  у  тебя получилось  хотя  бы один  раз, ты можешь сделать это в
любое время, - сказал Римо. - Это неизменно. Меняешься ты.
     - Как это понять? - спросила она.
     - Джози, все твое выступление у тебя в  голове. Бревно всегда одно и то
же. В  нем  ничего  не  меняется. Тело твое всегда  одно  и то же. Изменения
происходят только у тебя в голове. Залезай на бревно.
     Джози вспрыгнула на  снаряд и замерла,  глядя на  Римо. Перед этим  она
сбросила  юбку и теперь оставалась в гимнастическом трико. Римо снова ощутил
трепет, глядя на это великолепное тело.
     - Посмотри на бревно, - сказал он. - Какая у него ширина?
     - Десять сантиметров, - ответила Джози.
     - Нет. Его ширина 60 сантиметров.  И ты никак не можешь с него упасть И
ты ни за что  с него не упадешь. А вот посередине этого  бревна шириной в 60
сантиметров проходит красная линия - шириной в десять сантиметров Ты видишь?
     - Она посмотрела вниз.
     - Нет. Я вижу только десятисантиметровое бревно.
     - Закрой глаза, - сказал Римо.
     - Хорошо.
     Она крепко зажмурилась.
     - А  теперь представь  его  себе, -  сказал Римо. -  Видишь?  Бревно  в
шестьдесят сантиметров с десятисантиметровой красной полосой?
     - Ну, ладно.
     Она  двинулась  по  бревну  к  дальнему   концу,  чтобы  начать  оттуда
выполнение комбинации. Перед этим она взглянула на Римо. Он покачал головой.
     - Да не с открытыми глазами, глупышка. Закрой.
     - Я не могу, Римо!
     -  Нет, можешь.  Ладно.  Слезь-ка  на секунду, - сказал он и, когда она
легко соскочила на пол, запрыгнул на снаряд.
     В заготовленных русскими правилах  для  спортсменов говорилось,  что ко
всем спортсменам  здесь  будут относиться одинаково,  как к  равным, тем  не
менее среди всех прочих,  как у Оруэлла в "Скотном дворе",  оказались такие,
которые были равны чуть больше других.
     Поэтому бегуну Гансу Шлихтеру из Восточной Германии, страны - сателлита
России, не составило труда раздобыть ключ от запертого спортзала.  Он сказал
русским, что хочет немного размяться. На самом деле он хотел без посторонних
глаз  осмотреть инвентарь  и,  может  быть,  придумать что-нибудь такое, что
помогло бы ему обеспечить себе победу в забеге на 800 метров.
     Войдя  в зал, он увидел  свет и прижался к  стене, стараясь держаться в
тени.
     Американца он узнал сразу. Всем спортсменам из  Восточной Германии были
розданы  досье и  фотографии  возможных соперников.  Это был тот  самый Римо
Блэк, которого  даже его товарищи по команде сочли  ненормальным. Но что  он
делал тут, на гимнастическом бревне?
     Шлихтер с изумлением смотрел, как Римо, с закрытыми глазами, без единой
ошибки выполнил упражнения на бревне, а когда сделал соскок, наблюдавшая  за
ним  американская гимнастка, похожая на индианку, бросилась к нему в объятия
и сказала, что все было великолепно.
     - Так же будет и у тебя, когда мы закончим, - сказал Римо.
     Шлихтер видел,  как девушка обвила Римо руками  и  подставила  губы для
поцелуя. Римо не заставил себя ждать, и Шлихтер, хотя очень хотел остаться и
посмотреть,  что будет дальше, выскользнул  за дверь как  раз в  тот момент,
когда те двое медленно опустились на мат.
     Тут Шлихтеру предстояло  крепко задуматься.  Если этот  Римо Блэк  умел
творить   такие   чудеса   на   гимнастическом   бревне,   которое  являлось
исключительно женским  снарядом, то  что же тогда он  мог сделать на беговой
дорожке?
     И  Шлихтер  решил, что в отношении этого американца надо  будет  что-то
предпринять.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     На  следующее   утро  полковник  Дмитрий  Соркофский  получил  послание
непосредственно от организации  "Южно-африканцы за равноправие спортсменов".
Содержание письма вынудило его немедленно вызвать Бехенбауэра в отдел.
     За время совместной работы они не  стали  сколько-нибудь лучше понимать
друг  друга, однако это  не пометало им  проникнуться друг к  другу глубоким
уважением. Каждый видел, что рядом с ним настоящий профессионал.
     Соркофский  с нетерпением  ожидал  прибытия  Бехенбауэра, чтобы  вместе
обсудить это послание и возможности предотвращения угрозы.

     Несмотря   на   невысокое   мнение  Соркофского   о   моральном  облике
Бехенбауэра, немец действительно сильно скучал по своей жене. Случилось так,
что, когда Соркофский ему позвонил, Хорек  как  раз  читал полученное от нее
письмо.  При  этом  в  постели с ним  была  молодая  симпатичная  блондинка,
которая,  уткнувшись носом ему  в шею  и глядя  через плечо,  читала  письмо
вместе с ним.
     - Она действительно очень по тебе скучает, - заметила блондинка.
     Немец улыбнулся.
     - Так же, как и я по ней и детям. Но теперь уже недолго осталось.
     В этот момент раздался стук в дверь номера. Бехенбауэр  накинул халат и
открыт дверь, за которой оказался посыльный, прибывший от Соркофского.
     -  Полковник просит вас явиться  к  нему  в отдел. Говорит, это  крайне
срочно.
     - Благодарю.
     Солдат  на  какую-то  секунду задержался,  глядя на лежавшую на кровати
блондинку, которая  закинула руки  за  голову, отчего  из-под соскользнувшей
простыни выглянула ее обнаженная грудь.
     Солдат  с усилием отвел глаза и, отдав Бехенбауэру честь, повернулся  к
двери.
     - Солдат, - окликнул его Бехенбауэр.
     - Слушаю.
     - С вашей стороны  будет неразумно сообщать полковнику о присутствующей
здесь даме. Ее муж может обидеться. Вы меня понимаете?
     Солдат ухмыльнулся и кивнул.
     - Так точно. Можете не беспокоиться.
     Когда  посыльный вышел,  Бехенбауэр  улыбнулся. Он не  сомневался,  что
через несколько  минут  полковнику Соркофскому будет известно о  том,  что в
постели  у  немца  была женщина.  Нет  лучшего  способа  заставить  русского
передать сообщение,  чем попросить его не делать  этого. Все они трясутся от
страха, боясь попасть в сети шпионского заговора, если не доложат начальству
все, что им известно. А немцу доставляло удовольствие дразнить Носорога. Кто
знает, может  быть, к тому времени, когда  их совместная  работа закончится,
ему удастся вернуть этого русского верзилу-полковника на землю, к нормальной
человеческой жизни.
     Подойдя  к  кровати, он поцеловал  блондинку и  провел пальцами  по  ее
груда, отчего по коже у нее побежали мурашки.
     - Ты зачем смутила парня? - укоризненно проговорил он.
     Она запустила руку ему под халат и сказала:
     - Это его только закалит.
     Немец отступил назад.
     -  Я  уже  закалился,  насколько это  мне  необходимо.  А  теперь  меня
призывают мои обязанности.
     Лежа в постели, она наблюдала, как он одевается.
     Быстро собравшись, он спросил:
     - Ты меня подождешь?
     - Конечно. Куда же я денусь?
     Он еще раз поцеловал ее и сказал:
     - Я буду скучать по тебе, когда вернусь в Германию, liebchen.
     Она поцеловала его в ответ и ехидно заметила:
     - Об этом мы поговорим в следующий раз.
     Когда  его  везли  к Соркофскому,  он  все еще  думал  о ней.  Она была
действительно  приятным развлечением, и  оставалось  только  надеяться, что,
когда  придет   время  уезжать,  она  не  станет  ему  устраивать  сцен.  Он
действительно очень скучал по жене.
     Соркофский  ожидал  Бехенбауэра,  сидя  за  столом  в  своем  небольшом
кабинете в Олимпийской деревне.
     - Ваш посыльный сказал, что дело очень срочное.
     - Прочтите вот это, - сказал русский, протягивая через стол бумагу.
     Бехенбауэр сел и прочел краткое послание. Соркофский, запомнивший текст
наизусть,  повторял его про себя: "От имени  организации  "Южно-африканцы за
равноправие  спортсменов" мы требуем отменить Олимпийские игры. Если  они не
будут   отменены,  все   американские   спортсмены   будут  уничтожены.  Для
убедительности  мы продемонстрируем  нашу силу в  день получения  вами этого
письма. Да здравствуют свободные Родезия и Южно-африканская Республика".
     -  "Продемонстрируем нашу  силу'" -  процитировал Бехенбауэр, возвращая
письмо. - Но у нас достаточно жесткая система охраны.
     -  Она  может  оказаться  достаточно  жесткой  только  теоретически,  -
возразил русский.
     - Почему вы так считаете?
     Соркофский провел ладонями по  лбу, отирая  влагу.  Он  чувствовал себя
совершенно  измотанным. Минувшим  вечером  у  его младшей  дочери подскочила
температура, и он всю ночь просидел возле нее. К утру ей стало лучше, но  он
не спал ни минуты, и теперь это давало о себе знать.
     - Слишком  много людей  из  разных стран,  - сказал он. -  Нельзя  быть
уверенным  ни  в чем. Люди постоянно бродят по всей  территории. - Он махнул
рукой, указывая на целую кипу донесений,  лежавших  на  столе,  и в  сердцах
схватил  первое  попавшееся.  -  Вот.  Двое  американцев  гуляли  по Москве.
Обнаружены солдатами в ресторане.
     -  Явно  шпионы,  -  сказал Бехенбауэр. - У нас были все  основания это
предполагать. Но это не террористы. - Однако  его любопытство было задето, и
он спросил: - И кто они такие?
     -  Американский бегун Римо  Блэк.  Вот его фотография. Очень неприятная
личность. Фамилия  женщины  Литтлфизер  - прямо  как  в  ковбойском  фильме.
Гимнастка.  Сказали,  что  потерялись.  Назвались  вымышленными  именами.  -
Полковник положил донесение на место. - Ничего особенного.  Таких,  как они,
полно. Меня вот что беспокоит. - И он указал на послание Ю.А.Р.С.
     - Продемонстрируем силу, - повторил Бехенбауэр. - Хотел бы я знать, что
это означает.
     Лицо немца посуровело,  и  Соркофский понял, что тот вспомнил об ужасах
Мюнхена.
     -  Может  быть,  нам повезет,  и  мы  этого  не  узнаем,  -  проговорил
Соркофский.

x x x

     Демонстрацией силы оказался взрыв.
     Он  произошел в продовольственном киоске на территории деревни в первой
половине дня, когда поблизости не было никого из спортсменов.
     Джек Муллин,  выполнявший в Москве функции руководителя команды Барубы,
счел за лучшее,  чтобы от этого взрыва никто  не  пострадал. Страх следовало
внушить исподволь, постепенно, шаг за шагом,  и слишком  ранние жертвы могли
только повредить их плану.
     Муллин послал одного из мнимых барубских спортсменов купить чего-нибудь
прохладительного, и тот,  уходя, "забыл" возле киоска свою спортивную сумку.
Муллин, наблюдавший за этим с  безопасного расстояния, подождал, когда возле
киоска  никого  не  будет,  и  нажал  кнопку пускового  устройства  у себя в
кармане. После чего убрался восвояси.
     Римо  и Чиун  услышали  взрыв, находясь  на  трибуне  стадиона,  откуда
наблюдали за тренировкой  бегунов, пробовавших искусственную гаревую дорожку
вокруг большого футбольного поля.
     - Взрыв, - сказал Римо.
     - Может, сходишь, - отозвался Чиун. - Меня это не интересует.
     Он все еще дулся после того, как Римо четко объяснил ему, что просто не
сможет  вывести  из  строя  всех  спортсменов, чтобы таким образом  получить
возможность выиграть все золотые медали.
     - А не мешало бы поинтересоваться, - заметил Римо.
     - Меня интересует только твоя золотая медаль, и больше ничего.
     -  Ну   да.  Потому  что   тебе  захотелось  прославиться,  попасть  на
телевидение и заработать на рекламе, правильно?
     - Приблизительно так.
     -  Так  вот  что  я  тебе  скажу,  Чиун.  Если погибнет  кто-нибудь  из
спортсменов, все внимание телевидения и  прессы будет обращено только на это
убийство.  Даже имени  моего в газетах  не появится. И никто у меня не будет
брать интервью.  Я буду просто  ничто, а это  значит,  что  и  ты ничего  не
получишь. Так что лучше бы тебе поинтересоваться.
     - Чего ж ты мне сразу не объяснил, - сказал Чиун. - Чего ж мы тут сидим
и тратим время на разговоры?
     -  Затем встал  и понюхал воздух,  точно  ищейка. - Туда, - сказал он и
бросился бегом в сторону, откуда донесся взрыв.

     Только  Соркофский с Бехенбауэром двинулись к двери, чтоб выяснить, что
означает  этот звук,  как  в радиомониторе  на  столе  полковника  раздались
щелчки.
     Докладывал один из агентов службы безопасности, установивший, что взрыв
произошел в продовольственном киоске.
     - Убитые или раненые есть? - спросил Соркофский в микрофон.
     - Пока неизвестно, - ответил голос.
     Соркофский и Бехенбауэр выбежали из кабинета.

     Прошмыгнув  мимо  охраны,  которая  пыталась  восстановить  порядок  до
прибытия  на место происшествия офицера,  Римо и Чиун получили возможность в
течение четырех минут пошарить среди обломков кирпича, оставшихся от киоска,
прежде чем их попросили удалиться,

     Этих четырех минут им было вполне достаточно.
     Чиун  подобрал  небольшой кусок  плотной  ткани,  лежавшей  под доской,
которая до того была прилавком, и передал его Римо. Тот пощупал и сказал:
     - Похоже, от спортивной сумки.
     Чиун кивнул.
     - Вполне резонно. Сумку у прилавка совершенно спокойно мог оставить кто
угодно. А что в этой сумке примечательного?
     Римо снова  осмотрел ткань, пока агенты службы безопасности отгоняли их
от груды развалин.
     Когда они  с Чиуном оказались  за линией милицейского  оцепления,  Римо
сказал:
     - Домотканая.
     - Совершенно верно, - сказал Чиун. - А что еще?
     Тут   они  остановились,  чтобы  посмотреть  на  здоровенного  русского
офицера,  который  прибыл в  сопровождении  худощавого человека  с  усиками,
похожего на хорька, и  тотчас же начал отдавать отрывистые команды. На месте
взрыва моментально  установилось некоторое  подобие порядка.  Римо про  себя
отметил, что этот русский верзила толковый малый.  Он знал, что надо делать,
и  умел командовать. Таких было не много, что среди милиционеров,  что среди
военных.
     - Ну, - сказал Чиун, - говори. Что еще?
     Римо  повернулся  и пошел  вслед  за Чиуном,  не заметив,  как  русский
офицер,  оглядевшись,  остановил  на нем взгляд.  Глаза русского  вспыхнули,
потому  что он тотчас же узнал  Римо Блэка, фотографию которого незадолго до
этого видел  в  рапорте,  лежавшем у него на столе. Соркофский кивком головы
подозвал  одного из  людей в штатском,  тот  подошел  и,  выслушав  отданные
шепотом указания,  небрежной походкой  двинулся  в том  же направлении, куда
пошли Римо и Чиун.
     - Не знаю, Чиун, - сказал Римо, разглядывая  кусок  ткани на  вытянутой
руке. - Что же еще?
     - А ты понюхай.
     Римо понюхал  лоскут, но уловил  только намек на какой-то специфический
запах. Тогда он  сжал лоскут в ладонях, чтобы согреть ткань и усилить запах,
после чего поднес сложенные ковшиком ладони к носу и глубоко вздохнул.
     Теперь он узнал специфический запах, свойственный взрывчатке, но было и
еще что-то,  какой-то горьковато-приторный,  щекочущий ноздри  запах. Он уже
встречал его когда-то, очень давно... но где?
     Римо покрутил головой и понюхал еще  раз. Он мог отделить этот запах от
всех остальных, которые издавал лоскут, - от запаха порохового дыма, пота, -
но определить его происхождение никак не мог.
     - Не знаю, Чиун. Что это?
     - Арника, - сказал Чиун. - Понюхай еще, чтобы знать в следующий раз.
     Римо понюхал еще раз, закладывая запах в свою память.
     - А что это такое - арника? - спросил он.
     - Ее делают из сухих цветов целебной травы. Изготавливаемая из нее мазь
используется  боксерами для снятия опухолей и  заживления  ссадин,  - сказал
Чиун.
     И Римо  вспомнил. Это было давным-давно, еще до КЮРЕ и  Чиуна, когда он
служил в армии, где ему  пришлось участвовать  в соревнованиях по боксу.  Он
очень удачно встретил противника правой и  рассек  ему бровь, а в  следующем
раунде, когда они сошлись в клинче, нос Римо оказался прямо рядом с порезом,
и он уловил запах  этой арники, которой воспользовался секундант противника,
чтобы уменьшить опухоль и остановить кровотечение из ссадины.
     - Боксер, - сказал Римо. - Нам надо искать боксера.
     -  Правильно, -  сказал Чиун. - В команде, где есть сумки из домотканой
материи.
     Римо кивнул.
     - Видимо, в команде  какой-то  маленькой страны, которая по бедности не
смогла обзавестись нормальной экипировкой.
     -  Молодец, -  сказал Чиун.  - Меня  радует твоя  сообразительность.  А
теперь, поскольку  я сделал  за  тебя твою  работу, я вернусь на  стадион  и
понаблюдаю за твоими конкурентами.
     - Прекрасно, - сказал Римо. - А я пойду к боксерам. А заодно и прихвачу
с собой "хвоста".
     Он указал  головой через плечо, и Чиун в знак понимания кивнул в ответ.
Даже не видя шедшего за ними русского  агента, оба  знали, что их  взяли под
наблюдение еще возле взорванного киоска.
     Чиун  не  спеша  двинулся  обратно  к стадиону,  а  Римо  быстрым шагом
направился  к спортзалу,  где начинались предварительные поединки  боксеров.
Ему хотелось побыстрее  покончить с  этим  делом,  чтобы вовремя  успеть  на
проходившие в  другом зале соревнования  гимнасток и  посмотреть выступление
Джози Литтлфизер на бревне.
     Войдя в спортзал,  Римо двинулся  по длинному  коридору,  заглядывая  в
каждую  раздевалку. Преследователь  закурил и  побрел по коридору  за ним  с
деланно равнодушным видом.
     На последней двери висела табличка: "Народно-демократическая Республика
Баруба". И как только Римо вошел,  то сразу же увидел в углу возле открытого
шкафчика домотканую  сумку из такой же материи, обрывок которой был у него в
руке.
     - Эй,  приятель, -  окликнул Римо парня, одиноко  сидевшего на столе. -
Желаю удачи.
     Чернокожий спортсмен  вздрогнул, поднял  глаза,  но тут же  улыбнутся в
ответ.
     - Желаю тебе выиграть, - прибавил Римо. - Как тебя зовут?
     Негр на какое-то время замешкался, потом ответил:
     - Самми Уоненко.
     -  Прекрасно, - сказал Римо.  -  Ну, еще  раз  желаю удачи.  -  И пожал
боксеру уже забинтованную руку.
     Римо помедлил секунду, прикидывая, не тряхнуть  ли слегка  этого парня,
чтобы развязать ему язык, но  тут  же решил,  что если сейчас займется  этим
делом,  то неизбежно поднимется шум, пойдут расспросы,  а тем временем можно
пропустить выступление  Джози.  И Римо  вспомнил,  что  в  коридоре  остался
"хвост". Он вполне сгодится для передачи сообщения в службу безопасности.
     Когда Римо вышел в коридор, "хвост", подпиравший стену,  подался вперед
и закурил сигарету, следя глазами за Римо.
     Римо подозвал его кивком головы.
     - Иди сюда, - сказал он.
     Русский агент оглянулся назад - в коридоре никого не было. Он подошел к
Римо,  и  тот,  схватив его за  руку,  потащил  в неглубокую  нишу  в  конце
коридора.
     - По-английски понимаешь? - спросил Римо.
     - Да.
     Человек попытался высвободиться.
     - Не дергайся, - сказал Римо.  - Я просто хочу тебе  кое-что сказать. У
меня есть сведения для твоего начальника.
     - Да?
     - Передай, что террористы в команде  боксеров из Барубы. Вот  покажи им
это.
     Римо сунул в руку агенту кусок материи.
     - Я нашел это на месте взрыва. В этом была  взрывчатка, - продолжал он.
- Из такой ткани сделаны сумки спортсменов из Барубы. Ты понял?
     Русский сначала молчал,  но потом быстро  сказал "да",  так  как что-то
невероятно  твердое ткнулось  ему  под ребро через  толстый  пиджак. Это был
палец Римо.
     - Да, да, - повторил он. - Я понял.
     - Вот и хорошо. Мне надо бежать, а ты передай, что я тебе сказал.
     И Римо бросился вон, чтобы успеть на выступление Джози.
     Агент посмотрел ему вслед, затем на кусок ткани, который держал в руке.
"Ай  да  полковник! Ай да Носорог! - подумал  он.  - Всегда  знает, где  что
искать".
     И  он представил, как  вернется к Соркофскому и передаст  полученную от
американца информацию.
     Он двинулся по коридору, не отрывая глаз от тряпки.
     Он  даже  не   слышал,  как  позади  него  открылась  дверь  раздевалки
спортсменов  из Барубы, а  когда услышал у себя за  спиной  шаги,  было  уже
слишком  поздно:  сильная рука крепко  обхватила его за  шею, его затащили в
раздевалку, и он  увидел  у себя  под головой блеснувший  нож, а  затем  его
словно обожгло огнем, когда нож вошел в грудь и остановил его сердце.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

     -  А  ты молодцом,  - сказал  Джек  Муллин  боксеру, вытиравшему  белой
тряпкой кровоточащую бровь.
     - Меня нокаутировали в первом раунде, - отозвался тот.
     - Да  я вовсе не  о твоем дурацком боксе, идиот,  - проворчал  Муллин и
указал на труп русского агента, лежавший в углу комнаты. - Я об этом.
     Трое   других  негров,  исполнявших  роль  посланцев  Барубы,  согласно
закивали.
     - Кому-нибудь из вас известно, кто  этот американец, что разговаривал с
ним? - спросил Муллин.
     Один из негров сказал:
     - Судя по описанию, похоже, это Римо Блэк. Когда  я бываю на  стадионе,
все американцы  только  о  нем и  говорят.  Все  считают,  что  он  какой-то
ненормальный.
     - Может, он из ЦРУ? - предположил Муллин.
     -  А тренер у него какой-то  азиат, -  добавил негр. - Совсем старый  и
хилый. Одевается в красивые халаты. Все расшиты разными узорами и...
     - Меня не интересуют его  чертовы  вышивки,  -  оборвал  его  Муллин, и
африканец на полуслове  захлопнул рот. - Нужно будет за ними присмотреть. За
обоими.
     Как  бы то ни  было,  а  Муллин был  доволен  тем,  что  в  его  группе
наметилось   некоторое  оживление.  Он  был  человеком  действия,  и  всякие
ухищрения,  топтание  вокруг  да  около  выводили  его  из  равновесия.   Он
почувствовал, что у него начинает стучать в висках.
     Тут и возникла новая идея.
     - Есть еще двое из службы безопасности. Здоровяк и немец. Если уж этому
американцу удалось что-то пронюхать,  то, возможно, им тоже  удастся. Думаю,
уже пора чем-нибудь отметить эти игры, - так что начнем прямо сейчас.
     - Что вы имеете в виду, лейтенант? - спросил один из негров.
     - Прикончим этих из службы безопасности. Тогда все сразу поймут, что мы
тут не в бирюльки играем.
     Он  окинул взглядом  всех  четверых,  вглядываясь  в  каждое лицо.  Все
согласно заулыбались.

     - Эта  бомба -  только начало, - сказал Соркофский. - Действовать нужно
быстро.
     - Что вы предлагаете? - спросил Бехенбауэр.
     -  Я  думаю,  нам  следует  заняться  этим  американцем.  -  Соркофский
приподнял донесение  с лежавшей на нем фотографией. -  Римо Блэк. Он был  на
месте происшествия, а вчера пытался обмануть охрану.
     -  Уж  не думаете  ли вы,  что он каким-то образом причастен к  взрыву?
Просто невероятно, чтобы агент ЦРУ действовал заодно с террористами.
     -  Он  не  агент ЦРУ,  -  сказал  Соркофский. -  Я только  что  получил
сообщение  из главного управления.  У них там  свои способы  проверки. Он не
агент ЦРУ. И не  агент  ФБР.  Он вообще не  состоит  на  службе  ни  в каком
государственном учреждении.
     -  И  все  же...  чтобы  американец угрожал  взорвать  американских  же
спортсменов?.. Я нахожу это маловероятным, - сказал немец.
     - Послушайте,  - продолжал Соркофский. -  Вы же знаете, какие  странные
эти американцы. Они как будто радуются всякой возможности полить грязью свою
собственную страну. Кто знает, что может взбрести в голову этому чудаку.
     Он  посмотрел на Бехенбауэра, и тот после некоторого  раздумья кивнул в
знак согласия.
     - Я думаю, его надо взять, - сказал Соркофский.
     Уже  подняв трубку  телефона,  он вдруг вспомнил,  что  обещал  сегодня
повести своих девочек сначала куда-нибудь пообедать,  а потом  на балет. Они
ужасно  огорчатся, но раз  он возьмет этого Римо Блэка, то придется сразу же
допросить его и выяснить, на кого он работает. А с дочками он проведет вечер
завтра.
     Бехенбауэр поймал себя на мысли, что ему  хотелось бы, чтобы  этот Римо
Блэк действительно  оказался главарем террористов. Немец очень соскучился по
жене и детям и был бы просто счастлив поскорее снова их увидеть.
     "Теперь уже скоро, - подумал он. - Теперь уже, наверное, скоро".

     Стоявших у входа  в отдел  охраны  двух часовых Муллин и его люди сняли
спокойно  и тихо,  воспользовавшись  ножами. Дверь эта  выходила  не  на  ту
сторону, где царило наибольшее оживление,  так что  риск попасть кому-нибудь
на  глаза был невелик. Выставив одного из террористов для наблюдения, Муллин
занялся дверным замком.
     Почувствовав,  что  замок поддается, он  обернулся  к  остальным и  дал
последние указания.
     - Запомните: быстро и без шума. Никакой  стрельбы,  кончайте их  сразу,
пока они не опомнились и не схватились за свои пушки. Ясно?
     Все согласно кивнули. Послышался щелчок, и дверь открылась.
     Муллин чувствовал,  как стук сердца отдается у него в ушах. Действие  -
вот  ради чего он жил, и, если действовать  означало убивать,  да будет так.
Подозвав  наблюдавшего,  чтобы  тот присоединился к ним,  Муллин  попробовал
рукой лезвие ножа и шепотом проговорил:
     - Ладно, ребята. Вперед!
     Услышав звук  открывающейся двери и увидев выражение  лица Соркофского,
Бехенбауэр  вскочил  со  стула  и  повернулся  к  двери.  Времени  сосчитать
ворвавшихся в комнату у него не было. Схватив  стул, он швырнул его в одного
из нападавших. Тот  увернулся, но все  же получил удар по  руке выше локтя и
вскрикнул не то от боли, не то от ярости.
     Немец лихорадочно схватился за револьвер, но тут же получил удар ножом:
как  раз под ремень,  точно  в пупок. Когда  лезвие, вспарывая живот,  пошло
влево, второй  нож вонзился ему в горло, оборвав не  успевший вырваться крик
боли.  По  всему  его телу разлилась вялость и оцепенение.  Ноги вдруг стали
будто  чужими.  "Сейчас   я  упаду",  -  подумал  он,  -  но   вместо  этого
почувствовал, что словно погружается в какой-то густой туман.
     "Скоро, -  мелькнула  мысль, - теперь  уже  скоро...  я... буду... дома
...".
     Бехенбауэр стоял спиной к Соркофскому, и тот не мог  видеть, что  с ним
случилось, но  когда  немец мешком  свалился на  пол,  Соркофский  мгновенно
распознал то, с чем сталкивался множество раз: это была смерть.
     Подавшись назад вместе со стулом, он уперся ногами в край стола и своей
мощью толкнул  его  от себя.  Легкий письменный  стол  скользнул по комнате,
ударив в спину уже мертвого Бехенбауэра, но вместе с тем сбил с ног и одного
из террористов. Оставалось разобраться с четырьмя.
     Не защищенный больше столом, Соркофский вскочил со стула и схватился за
висевшую  на боку кобуру.  При этом он  даже удивился,  насколько четкими  и
выверенными были все его движения. Он точно знал, что именно нужно делать, и
понимал,  что,  если  сумеет выполнить  все,  как  надо,  у него  есть  шанс
спастись.
     Он уже поднимал руку с пистолетом, когда его настиг удар ножа.  Один из
чернокожих  полоснул его по руке  чуть ниже локтя.  Пальцы  его разжались, и
пистолет упал на пол.  Но  в тот  же момент  Соркофский левой рукой  схватил
террориста за горло  и,  подняв как игрушку, швырнул в другой конец комнаты,
где тот врезался в другого негра, и они оба грохнулись на пол.
     Соркофский  метнул  взгляд  на  свой  пистолет, но  перед  глазами  его
мелькнула обутая в солдатский ботинок нога, отбросившая оружие в сторону. Он
вскинул глаза и увидел стоявшего перед ним невысокого белого.
     - Здоровый ты малый, - проговорил Муллин.
     Соркофский не понял его слов, но, увидев усмешку на лице этого человека
и бросив взгляд  на лежавшего на полу истекающего кровью Бехенбауэра,  вдруг
взревел каким-то утробным голосом, слив в этом звуке всю свою ярость и боль,
и,  повинуясь идущему из  самой  глубины сознания  сигналу, выбросил  вперед
левую руку и схватил англичанина за  подбородок.  Силой, умноженной болью  и
отчаянием,  Соркофский  оторвал  коротышку  от  пола  и  двинулся к стене  с
намерением размозжить о нее  голову этого человека. "Пусть я умру, - подумал
он, - но и этого мерзавца прикончу".
     Муллин заорал,  и раньше, чем Соркофский дошел до  стены,  его настигли
двое чернокожих.  Падая,  он  выпустил Муллина,  а  когда, потряся  головой,
пришел в себя, увидел, что тот опять стоит перед ним.
     - Вставай,  бык,  -  проговорил  Муллин, -  Мне  для  тебя  даже нож не
понадобится.
     Соркофский, с безжизненно повисшей  рукой, поднялся  на ноги.  И в этот
момент  Муллин твердым,  острым  носком ботинка нанес ему  удар в  солнечное
сплетение.
     Однако русский,  вместо  того чтобы  свалиться,  взревел  и бросился на
Муллина, но не успел  он дотянуться до англичанина, как тот резким движением
всадил  нож  в  живот,  и  Дмитрий  Соркофский,  с  остекленевшими  глазами,
повалился на пол.
     В комнате воцарилась мертвая тишина.
     - Все в порядке, ребята, -  сказал Муллин, хотя дело было  сделано не с
такой легкостью, как он рассчитывал и как бы ему хотелось.
     Этот чертов  русский буйвол доставил им гораздо больше хлопот, чем  они
ожидали. Тем не менее террористы своего добились.  Офицеры, ответственные за
безопасность  Олимпийских  игр,  были  убиты.  Теперь весь мир  узнает,  что
террористы не шутят.
     Зазвонил  телефон  на  маленькой полочке возле  того места,  где раньше
стоял стол Соркофского.
     Муллин быстро проговорил:
     -  Ладно, ребята, пошли отсюда. - А когда все вышли наружу,  добавил: -
Следующий - американец. Этот Римо Блэк.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

     Джози Литтлфизер  подошла к  бревну  для выполнения третьей  попытки, и
толпа присутствующих на предварительных состязаниях по гимнастике замерла.
     Джози  уже   сделала  то,  чего  еще  никогда  не  удавалось  ни  одной
американской гимнастке:  в  двух  попытках  на  предварительных  состязаниях
получила оценки десять баллов.
     Римо  удовлетворенно  кивнул,  увидев, как она  уверенно запрыгнула  на
снаряд, и,  переполненный чувством небывалой радости,  едва не переходящей в
физическое наслаждение, стал наблюдать за тем, как  она  проделывала все эти
повороты,  прыжки  и  сальто, а  завершила  выступление пируэтом  в  полтора
оборота,  после чего зрители,  вскочив  на  ноги,  заревет в знак  одобрения
малоизвестной американской гимнастки.
     Джози подбежала к Римо и стиснула его в объятиях.
     - Ты была великолепна, - сказал он.
     - Благодаря тебе, - ответила она.
     Римо посмотрел  через  ее  плечо  в дальний  конец зала,  где появились
флажки  с оценками  ее  выступления. Толпа разразилась  еще  более  громкими
криками и аплодисментами.
     - Опять десятка? - спросила она.
     - Иначе и быть не могло,  - ответил Римо.  - А теперь выйди и поклонись
публике. Тебя вызывают.
     Джози   выбежала   в   центр   устланной   матами  площадки,   медленно
поворачиваясь, помахала зрителям, одарила  их радостной сияющей  улыбкой  и,
бегом вернувшись назад, села рядом с Римо на скамейку возле трибуны.
     - А ты когда выступаешь? - спросила она.
     Римо об этом даже думать забыл. А ведь его первый забег тоже должен был
состояться  сегодня.  Возможно  даже,  что  его  уже  ищут.  Пропустить  это
соревнование и огорчить  Чиуна  означало бы потом бесконечно выслушивать его
сетования по этому поводу.
     Римо поднял глаза и увидел Чиуна,  который направлялся  к ним с суровым
выражением на морщинистой физиономии.
     - Сегодня, - сказал Римо. - Но ты не приходи. А то я стану нервничать.
     Она снова заключила его в объятия.
     - Желаю удачи, хотя ты в  ней не нуждаешься.  А мне еще надо кое с  кем
поговорить.
     Как только она отошла, Римо поднялся навстречу Чиуну.
     - Все в порядке, Чиун. Все в порядке. Я успею к старту.
     - Ты нашел, кто подложил бомбу? - спросил Чиун.
     - Ага. Они из команды Барубы, - ответил Римо.
     - И ты сообщил начальнику службы безопасности?
     - Не совсем.
     - Как это - не совсем? - спросил Чиун.
     - Я сказал  тому парню,  что  за нами следил.  И  попросил его доложить
своему боссу.
     - И после этого ты пришел сюда смотреть выступление этой женщины?
     - Ты знал про нее? - спросил Римо.
     - Как же я  мог о ней не знать? - воскликнул Чиун. - Беспорядок в твоей
голове и твоем сердце производил  такой шум, что я глаз не смыкал с тех пор,
как ты встретил эту женщину. Но дело сейчас не в ней.
     - А в чем?
     -  Убит начальник службы безопасности. Я только что  слышал,  -  сказал
Чиун. - Очевидно, твое сообщение о террористах до него не дошло.
     - Проклятье! - вырвалось у Римо.
     Ответственность за это ложилась на него, и почувствовал он себя мерзко.
Вообще-то на нем  лежала  ответственность за смерть многих людей, но  то все
делалось по плану, а это произошло из-за его небрежности.
     Он взглянул на Чиуна.
     - Пойдем к этим чертовым террористам и покончим с ними раз и навсегда.
     Чиун поднял руку.
     -  Нет. Я  сам пойду и разыщу их. А ты будешь делать то, для чего  сюда
приехал.  Ступай  на  стадион и  одержи  победу.  И  пока  не победишь,  все
остальное выброси из головы.
     - Чиун...
     - Ш-ш! Это очень важно. Ты  должен  победить. Это пока еще  не  золотая
медаль.  Это  всего  лишь  предварительные состязания.  Но  ты  выиграешь. И
установишь мировой рекорд. Не надо очень высокого рекорда, достаточно самого
маленького.  Побереги  силы  на  дальнейшее.  Но  помни:  не выступай  перед
телевизионщиками, пока я не вернусь. Это очень важно, потому  что ты, скорее
всего, наговоришь всяких глупостей. Делай, что тебе говорят.
     - Хорошо, Чиун, - ответил Римо, и они  двинулись в разные стороны: Чиун
- на поиски террористов, Римо - устанавливать рекорд.
     Бежать предстояло на 800 метров.
     Римо  успел  в  самый последний момент - его  уже чуть было  не сняли с
соревнований - и встретил враждебные взгляды других американцев, участвующих
в забеге.
     Первой  его  мыслью  было помахать  рукой  доктору  Харолду  В.  Смиту,
который,  должно  быть, в этот момент сидел дома  у  телевизора, но потом он
передумал. Смита уже и без того, наверное, хватил удар, когда он увидел, как
Джози Литтлфизер бросилась обнимать Римо после своего выступления на бревне.
     На Римо были все те же брюки из грубой хлопчатобумажной ткани и кожаные
туфли. Один из судей обратился к нему:
     - Где ваша спортивная форма?
     -  На мне, - ответил Римо. - Я представляю клуб завода "Резец и плашка"
из Сикокуса, Нью-Джерси.
     Судья недоверчиво крутнул головой и отошел в сторону.
     Римо стоял на четвертой  дорожке, рядом с бегуном из Восточной Германии
Гансом Шлихтером, тем самым, который видел Римо в гимнастическом зале, когда
он показывал Джози Литтлфизер, как выполнять упражнения на бревне.
     Немец слегка подался к нему и сказал:
     - Мы ведь ничего не имеем друг против друга, правда?
     - Конечно, - ответил Римо. - В духе олимпийских традиций.
     - Правильно, - сказал Шлихтер.
     Спортсмены заняли исходную позицию,  все, кроме Римо, который предпочел
просто стоять у стартовой линии.
     Когда прозвучал сигнальный выстрел, Шлихтер, вместо того, чтобы рвануть
вперед,  метнулся  вправо.  Это дало возможность другому  немцу из Восточной
Германии выбежать  на  его дорожку и таким образом зажать Римо между собой и
третьим восточным немцем, бежавшим слева от Римо.
     Римо начал бег не спеша, в  то время  как  двое немцев все время виляли
туда-сюда,  толкая  его и зажимая  между  собой. Один из них, резко выбросив
вперед ногу, попытался достать шиповкой правую икру Римо, но тот увернулся.
     Впереди  с большим отрывом  лидировал Ганс Шлихтер, и, когда он, срезая
на повороте  угол,  оглянулся,  на его физиономии совершенно ясно можно было
прочесть: "Извини, приятель, но такова спортивная жизнь".
     И Римо разозлился.
     Заработав руками, он поддал  ходу  и  сначала левым локтем ткнул одного
немца под ребро, чем тотчас же сбил ему дыхание, а правым кулаком нанес удар
вниз, в  левое бедро того, который бежал справа.  Немец, вскрикнув, замедлил
бег, однако  потом, преодолевая боль, стал увеличивать скорость. Но было уже
поздно. Римо  бежал впереди, настигая  Шлихтера и  трех американцев, которые
шли за лидером из Восточной Германии вторым, третьим и четвертым номером.
     "Что  ж это такое творится в спорте?" - сам  себе задал вопрос Римо, на
бегу  покачав  головой,  и, отбросив мысль о  том,  что  обязательно  должен
выиграть, поставил  перед собой единственную цель:  вывести  из  строя этого
немецкого сосунка.
     Теперь,  когда ему никто не мешал, Римо  легко нагнал троих американцев
на середине второго, последнего круга.
     Когда он обошел их, толпа на трибунах заревела.
     Шлихтер решил,  что это поддерживают его, пока не увидел поравнявшегося
с ним Римо.  Выкатив  глаза,  он напряг  все силы и  попытался оторваться от
Римо, но тот без всяких усилий продолжал идти наравне с ним.
     - Все коммунисты - дерьмо, - бросил Римо.
     Шлихтер не обращал внимания.
     - Ты похож на Гитлера. Вы не родственники? - продолжал Римо.
     Шлихтер метнул на него горящий ненавистью взгляд.
     Они были уже  у самой финишной прямой,  и  тут плавный  размеренный шаг
Шлихтера стал сбиваться. Римо почувствовал, что их догоняют американцы.
     - Твоя мама  по-прежнему крутится у Берлинской  стены? -  бросил  Римо,
подстраивая свой легкий шаг к шагу изнемогающего Шлихтера.
     Шлихтер повернул голову и прошипел:
     - Американский ублюдок!
     Шлихтер попытался сосредоточиться на беге, но трое американцев были уже
рядом.
     - Гончий пес  мясников-коммунистов,  - сказал  Римо. - Вспомни Венгрию,
Чехословакию. Свободу Польше!
     И тут случилось  невероятное: Шлихтер остановился и бросился на  Римо с
кулаками. Римо увернулся и сойдя с дорожки, отбежал  от немца,  глядя, как в
этот момент трое американских бегунов почти одновременно пересекли  финишную
черту. И только когда рев толпы оповестил о том, что состязание завершилось,
Римо понял, что выбывает  из дальнейших соревнований и теперь будет вынужден
объясняться с Чиуном.
     Оставшийся позади Шлихтер  даже  не пытался добежать до финиша. Перейдя
на шаг, он сошел с дистанции и присоединился к товарищам по команде, которые
тоже  проиграли забег.  Увидев,  что они  смотрят на  него,  Римо  сделал им
приветственный жест.
     Затем он  поздравил пришедших первыми американцев,  и один из них обнял
его.
     -  Здорово ты его уделал, парень. А ведь  мог  выиграть, как пить дать.
Скажи, в чем дело?
     - А, ребята, вы это заслужили, - ответил Римо. - К тому же вы стареете.
Это ваш  последний  шанс. А  я  через четыре годика снова буду  участвовать.
Может быть, даже куплю спортивные тапочки, и тогда мне не будет равных.
     Все трое, лет на пятнадцать моложе Римо, захохотали.
     - Да, но мы в этот раз получим медали. А что получишь ты?
     - Удовлетворение, - ответил Римо. - Это все, что мне нужно.
     Затем  обернулся и  увидел  Джози Литтлфизер, которая  стояла  в толпе,
стекавшей на  беговую дорожку. В ее взгляде он прочел боль и огорчение,  что
разочаровал своим поражением, - но даже это не могло заставить его  пожалеть
о случившемся.
     Он пошел к ней и окликнул ее:
     - Джози!
     Но  она  отвернулась  и,  ринувшись напролом сквозь толпу, стала быстро
удаляться.
     - Джози! - крикнул он еще раз, но она не остановилась.
     Первой  его мыслью  было, что через некоторое время  она успокоится, но
тут же пришла другая: "Ну, а если нет, пусть катится ко всем чертям".
     И вдруг вспомнил,  что, пока  он тут стоит,  размышляя о  превратностях
своей спортивной карьеры, Чиун охотится за убийцами.
     "И черт  побери его тоже, - сказал про себя Римо,  - если он не оставит
кого-нибудь на мою долю".

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     Народ  стекался  в  центр  Олимпийской  деревни,  туристы  и спортсмены
переходили с одной спортплощадки на другую, из одного спортзала в другой, но
Джек Муллин их не замечал.
     Все  его  внимание  было  обращено  на  милицию  и солдат,  которые  во
множестве мелькали среди толпы, вглядываясь в лица, будто ища кого-то.
     Муллин  начинал  нервничать.  Подозвав  своих  помощников  поближе,  он
сказал:
     -  Кажется,  ребята,  пора  нам  разложить  по местам  наши пакетики  и
сматываться. Согласны?
     Он пробежал взглядом по равнодушным лицам. Ни у кого не дрогнул ни один
мускул.
     -  Слишком  много   милиции,  придется   поторопиться.  Разложите  свои
подарочки, как  договорились, а я буду искать американца. Когда  управитесь,
встретимся  на большой арене, там,  где  проводятся состязания штангистов. А
теперь расходимся.
     И  четверо  его  сообщников  поспешили  прочь, а он двинулся  в  другую
сторону - на поиски Римо.
     Выходило   так,  что   события  развивались   несколько  быстрее,   чем
предполагалось, но это не беда. Муллин знал, что хороший командир - это тот,
кто умеет перестраивать планы в  зависимости от создавшейся ситуации. План -
вещь  хорошая, но  выполнение  его от "А"  до "Я"  возможно  только в  неком
герметическом и  замкнутом пространстве,  а ему  приходилось  действовать  в
совершенно иных условиях.
     Муллин терялся в догадках, где искать Римо. На стадионе он его упустил.
Но он  найдет  его и убьет  - и этим  поставит точку. И тогда  он со  своими
людьми  отправится домой,  и,  если дальше  все пойдет  как  надо,  мятежный
Джимбобву Мкомбу будет иметь хорошие шансы  свалить  правительства Родезии и
ЮАР.
     А потом Джек Муллин свалит Мкомбу.
     "Теперь  уже  скоро, - подумал он. - Но сперва этот Римо Блэк  и старый
азиат".

     Четверо   мнимых  спортсменов  из   Барубы,   с  набитыми   взрывчаткой
спортивными  сумками,  пробивались  сквозь  толпу,  заполнившую  Олимпийскую
деревню.
     И вдруг они остались втроем.
     Один  из  них,  тот,  который  выдавал  себя  за  Самми  Уоненко, вдруг
почувствовал,  как  чья-то рука схватила  его  сзади за  шею.  Он хотел было
крикнуть, чтобы позвать  товарищей, но  не смог издать ни звука. Когда  рука
его  отпустила,  он  обернулся и  увидел  стоящего  перед  ним  низкорослого
пожилого азиата.
     - Где ваш главарь? - спросил Чиун.
     - А кто ты такой, чтобы это знать?
     Чиун  объяснил, кто он  такой, шлепнув  африканца правой рукой по щеке.
Ничего  подобного негру не довелось  испытать даже во время его сегодняшнего
короткого поединка на ринге, который закончился для него  нокаутом в  первом
раунде. Лицо его точно вспыхнуло огнем, ему  даже показалось, будто  кожа на
правой щеке вздулась волдырем и лопнула.
     Затем Чиун  приблизился  к  нему  вплотную, погрузил  левую руку ему  в
живот,  и  африканец  мгновенно назвал лейтенанта  Муллина, описал,  как тот
выглядит, рассказал,  куда  и  зачем  тот  пошел, а также и  о  том, что его
сообщники  вот-вот подложат бомбы в общежитие, где разместилась американская
команда, после чего повалился бесформенной грудой на тротуар и умер.
     Чиун двинулся  прочь. Куда идти? За  теми тремя американцами  с бомбами
или  за Джеком Муллином? Чиун остановился  на Муллине. В  общежитии  в  этот
момент  было пусто,  и в ближайшее время опасность никому не  грозила. А для
Римо Муллин  мог представлять опасность, особенно если молодой ученик  Чиуна
все еще бродит где-то с головой, затуманенной мечтами об индеанке.
     Муллина Чиун  увидал у входа в  один из  спортзалов, пробравшись сквозь
толпу,  обогнал  его  и,  не  оглядываясь, пошел впереди,  чтобы  англичанин
подумал, будто сам обнаружил Чиуна.
     И Муллин увидел и узнал азиата по его парчовому одеянию.
     - Эй, старина! - окликнул он Чиуна.
     Чиун   обернулся  и   посмотрел  на   Муллина.   Лицо   его  оставалось
бесстрастным.
     Муллин  выхватил  из кармана  нож  и,  приставив  его  к животу  Чиуна,
приказал;
     - Топай вдоль здания.
     Они оказались у прохода, заставленного большими мусорными контейнерами.
Муллин подтолкнул  Чиуна вперед, и тот повиновался все с тем же бесстрастным
взглядом.  "Не удивительно,  что  азиатов называют  загадочными", -  подумал
Муллин.
     Когда они вышли из поля зрения толпы, он спросил:
     - Где американец?
     Чиун не отвечал.
     - Ну, ты, косоглазый придурок, где он?!
     Опять молчание. Муллин втянул в себя воздух и полоснул Чиуна  ножом  по
горлу.
     Мимо.
     Это было невероятно.
     Муллин полоснул еще раз.
     Опять мимо.
     Совершенно  невероятно! Старый  дурак стоял на том же месте. Он даже не
шевельнулся. Как же Муллин мог промахнуться?
     Или он все же шевельнулся?
     Муллин  снова полоснул ножом, на  этот раз пристально следя за азиатом.
Теперь ему удалось уловить едва заметное движение: словно старик  в какую-то
долю секунды сместился с  траектории удара ножа, а затем  вернулся в прежнее
положение.
     Муллин сунул нож в карман и  выхватил пистолет 45-го калибра. С шутками
пора было кончать.
     - Ладно, старик. В последний раз спрашиваю: где американец?
     Молчание.
     Муллин нажал курок. Выстрел гулко отозвался в пустом проулке.
     Мимо.
     - Черт! - вырвалось у Муллина. Как он мог промахнуться?! Не мог же этот
старик увернуться от пули! Или мог?
     Он выстрелил еще раз. Старик продолжал стоять, целый и невредимый.
     Муллин  посмотрел  на  пистолет,  словно тот  был  виноват в  том,  что
происходит, потом снова на старика.
     Загадочные?
     - Нет. Они просто сверхчеловеки.
     И тут  Муллин  почувствовал совершенно  непривычное для него  ощущение:
страх.
     Потеряв  над  собой  контроль, он  повернулся  и пошел  назад,  сначала
медленно, потом быстрее и быстрее и почти побежал, проклиная в душе себя  за
то, что пустился наутек от какого-то хилого старика.
     Но это был непростой старик.
     Улыбнувшись, Чиун двинулся следом. Он заставил Муллина забыть о поисках
Римо и поспешить  к своим сообщникам.  Теперь  Чиун  возьмет их всех сразу и
подержит  до  возвращения Римо, которому,  конечно,  понадобится  задать  им
какие-то  вопросы и сделать массу других глупостей. Но сегодня  Чиун все это
перетерпит, потому что скоро Римо выиграет для него золотую медаль.
     Чиун  надеялся, что  Римо  победил в  этом предварительном  забеге,  не
пуская в  ход все свои возможности.  Ему  хотелось,  чтобы  Римо подходил  к
мировому рекорду  постепенно  и  побил  бы его в  финальном забеге, завоевав
олимпийское золото.

     Муллин несся на  предельной  скорости.  Но  вместе с  тем  не  оставлял
попытки найти хоть какое-то разумное объяснение случившемуся. И вместе с тем
обрести  контроль  над  своим  телом,  которое  продолжало  мчаться  вперед,
несмотря на  посылаемую  мозгом  команду остановиться.  Ощущение панического
страха, заставившего его мчаться прочь от  старого китайца,  было совершенно
чуждо Муллину. Постепенно одолевая чувство страха, он приходил в себя.
     "Как только найду ребят, - сказал себе Муллин, - сразу же займемся этим
китаезой и американцем", затем посмотрел на часы. Взрывчатка к этому времени
уже  должна  была быть заложена,  и люди должны были  ждать его  на  главной
спортивной арене, где проводились состязания тяжелоатлетов.
     Он уже не бежал, а шел шагом, чувствуя, что вновь обретает контроль над
своим телом... за исключением шеи.
     Ему  почему-то никак  не удавалось  повернуть голову,  чтобы посмотреть
назад.

     Римо  пробирался сквозь толпу,  разыскивая  Чиуна, хотя, думалось  ему,
лучше  бы  им больше вовсе  не встречаться, чтобы не  пришлось  рассказывать
Чиуну о сегодняшнем забеге, в  результате которого Римо  выбыл из  борьбы за
олимпийскую медаль.
     Подойдя к  главной  спортивной арене, Римо краем глаза  заметил,  как у
входа в здание мелькнуло и исчезло что-то синее.
     Узнав парчовое одеяние Чиуна, он двинулся туда.

     Натирая  свои  мощные  бедра  с внутренней  стороны магнезией,  Алексей
Васильев услыхал голос тренера:
     - У тебя самые большие шансы  на  победу, Алексей. Больше, чем когда бы
то ни было.
     Васильев  хмыкнул. Одного этого звука было  достаточно, чтобы свалить с
ног  кого  угодно. В  нем  было  метр девяносто  росту и  сто пятьдесят пять
килограммов весу,  и на  двух последних  Олимпиадах он  был чемпионом  среди
штангистов супертяжелой категории.
     Но  сегодня  он  нервничал.  Ему  было тридцать  восемь лет,  и  мышцы,
сухожилия и связки уже не восстанавливались после растяжений так быстро, как
прежде, кроме  того, он чувствовал, что в  затылок ему дышит новое поколение
штангистов, которые наконец  поняли,  что  Васильев всего лишь  обыкновенный
человек, которого тоже можно победить.
     Раньше он презирал борьбу за мировые  рекорды.  Он никогда не стремился
установить мировой рекорд. Он всегда стремился просто победить. Тем не менее
все рекорды принадлежали ему.
     Но сейчас, в  тридцать восемь лет, когда он утратил былое хладнокровие,
ему  требовался  мировой  рекорд.  Ему   нужно  оставить  после  себя  такой
результат,  который   оказался  бы   недостижим  для  нескольких   поколений
тяжелоатлетов, давая ему гарантию, что даже после того, как одряхлевшее тело
откажется повиноваться ему и он проиграет соревнования, его правительство не
поступит так, как поступило со многими проигравшими спортсменами в  прошлом,
лишая их квартир, машин и отправляя на жительство в такие места, где человек
не мог существовать. Они будут и впредь чтить его рекорды.
     Среди спортсменов ходила такая поговорка:
     "Тренировки - занятие тяжелое, но долбить лед в Сибири еще тяжелее".
     А тренер продолжал бубнить:
     - У тебя самые большие шансы, Алексей. Самые большие.
     Его  главным соперником сегодня  был американский  штангист, одержавший
победу в  телевизионное конкурсе  "Мистер Богатырь", завоевавший этот титул,
втащив на гору холодильник.  Тот факт,  что десятки  грузчиков Сан-Франциско
каждый день проделывают подобные вещи, жюри, по-видимому, не учло.
     Однако,  несмотря на свое  неоправданное звание, американец был сильным
соперником, и Васильев это понимал.
     - Я должен победить, - пробормотал он.
     - Конечно, ты победишь, - подхватил тренер.
     - Это моя последняя Олимпиада,  - сказал Васильев.  - Я выиграю у этого
американца. Я не уроню честь советского спортсмена.
     При этом он внимательно  посмотрел на тренера, дабы убедиться, что  тот
верно  воспринял  его  слова, которые потом должен  будет передать секретным
службам, неусыпно следившим за каждым шагом и словом спортсменов.
     - Ты победишь во имя нашей великой Родины, - сказал тренер.
     "И во имя своего благополучия", - мысленно добавил Васильев.
     Пора было выходить.
     Васильев  под гром аплодисментов ступил на помост. Лицо его  оставалось
каменно-неподвижным,   он   привычно  не   обращал  внимания  на   зрителей,
сосредоточившись исключительно на лежавшей перед ним штанге. Ее вес равнялся
двумстам  семидесяти килограммам, и публика взволнованно загудела. Васильеву
предстояло  взять этот  вес в толчке, что превысило бы все  чьи-либо прежние
достижения. Это было все равно что пробежать 1800 метров за три минуты.
     Сделав  несколько равномерных  глубоких  вздохов, Васильев  наклонился,
опустил  ладони на  холодный гриф,  привычно  перебрал  пальцами  для  более
удобного  охвата  и стиснул его. Затем на одном мощном выдохе вскинул штангу
на грудь.
     Снова сделал глубокий вдох и почувствовал, как взмокли ладони, - штангу
нужно  было  тотчас  же  вытолкнуть вверх, пока она не выскользнула из  рук.
Резко выдохнув, он толкнул штангу, но, прежде чем успел зафиксировать локти,
штанга выскользнула и с грохотом упала на деревянный помост перед ним.
     Васильев про себя выругался. Первая из трех попыток не удалась.

     Чувство облегчения, которое Муллин ощутил, подходя к главной спортивной
арене,  вызвало  в нем досаду.  Это  позор, думал  он,  что  офицер, имевший
награды за службу в военно-воздушных силах ее величества, спасается бегством
от  какого-то   старика,  надеясь   на  помощь  четверых  черномазых  солдат
опереточной армии, и, оказавшись вблизи от них, чувствует облегчение.
     Ему стало стыдно. А всему виной был этот китаец.
     Муллин остановился перед входом в  здание  и громко  выругался, пытаясь
таким образом  обрести  решимость для  того,  чтобы повернуть назад и, снова
встретившись с китайцем один на один, разорвать его на  части. Но внутренний
голос  подсказывал ему, что  этого делать не стоит,  и Муллин, открыв дверь,
вошел в огромный зал и огляделся в поисках сообщников.
     Но их нигде не было.
     На  помосте  он  увидел  спортсмена,  в  котором  сразу  узнал  Алексея
Васильева, самого сильного  человека  в  мире.  Этот  Алексей  Васильев -  с
огромным  животом, в котором сосредоточивался центр тяжести  спортсмена, что
являлось очень ценным качеством для тяжелоатлета, поднимал вес, не доступный
ни одному человеку.
     "Однако, - подумал Муллин, - я  бы  спокойно уложил его один на один. А
вот с этим... старым тощим китайцем..."
     Муллин  двинулся  вдоль  стены  за  спинами зрителей. И  вдруг  услышал
громкий выдох и удар штанги  о помост. Взглянув на  спортсмена, он увидел на
его лице выражение горькой досады из-за неудавшейся попытки взять вес.
     "Ничего,  Алексей,  -  мысленно  проговорил он.  - У  всех  нас  бывают
неудачные дни. Мы с тобой лучше всех, просто у нас сегодня неудачный день".
     И вдруг у него словно камень с души упал. Просто неудачный день - вот и
все. Может, даже просто неудачная минута.
     Да, именно так.
     При  этой мысли  он  вновь обрел  способность управлять  своей  шеей  и
обернулся назад.
     То, что он увидел, заставило кровь похолодеть  в его жилах. Опять  этот
проклятый  китаец! Он  стоял возле самой двери и  смотрел на Муллина  своими
холодными светло-карими глазами.
     -  Будь ты  проклят!  - воскликнул  Муллин,  но  его  никто не услышал,
поскольку Васильев снова подошел к штанге.
     Муллин побежал.

     Васильев готовился к новой попытке взять вес.
     Это была третья попытка -  его последний шанс.  Тренер хотел, чтобы  он
отдохнул  перед   последней  попыткой,  но  Васильев  только  отмахнулся  от
наставника   и,  обойдя  вокруг   штанги,   замер,   уставившись  вперед,  в
пространство поверх голов зрителей.
     "Надо ее взять, - сказал он себе. - Вперед. Теперь или никогда".
     Ладони  его  взмокли, а когда он  наклонился и  положил их на  холодную
рифленую  сталь, то  впервые за долгие  годы  ощутил неприятный холодок  под
ложечкой.

     Муллин бежал вдоль стены, приближаясь к помосту с левой  стороны, туда,
где  находился боковой выход. Народу  было  много, и Чиун не  мог проскочить
через густую  толпу, не причинив при этом  никому  вреда.  Тогда он бросился
вдоль правой стены. Он увидел, как Муллин выскользнул в боковую дверь.
     Последовать за ним можно было только одним путем: через помост.
     Римо  вошел в зал в тот момент,  когда  Чиун вспрыгнул  на помост. Римо
увидал, как он застыл перед преградившим ему толстым  телевизионным кабелем,
затем  схватил  его своими  маленькими ручками и  спокойно разорвал дюймовой
толщины жилу надвое.
     Полетели   искры.  Закричали  телеоператоры.  Не  обращая  ни  на  кого
внимания,  Чиун  бросился  дальше, -  и  в  этот  самый  миг Васильев поднял
двухсотсемидесятикилограммовую штангу на грудь.

     Сделав глубокий вдох, Васильев ощутил внезапный прилив энергии, взрывом
выдохнул и, толкнув штангу, зафиксировал ее над головой.
     Как глупо было нервничать! Кто еще, кроме него, мог  поднять этот вес и
с такой легкостью его удержать! Публика разразилась приветственными криками,
и Васильев,  что случалось  с  ним редко, в  ответ на это  слегка улыбнулся,
продолжая держать штангу над головой в ожидании сигнала, который должны были
подать судьи по  истечении  времени, необходимого для того,  чтобы  вес  был
засчитан.  И тут  он увидел,  что  зрители  смотрят куда-то вправо. Васильев
глянул туда, куда  были  устремлены  взгляды  людей,  и увидел  бегущего  по
помосту азиата в синем одеянии.
     Пошатываясь  под тяжестью  штанги,  Васильев сделал два шага  наперерез
бегущему. Как посмел этот маленький человечек испортить величайший  момент в
его, Васильева, жизни?!
     И Васильев встал, загородив азиату дорогу.
     - Как ты смеешь?! - заревел он.
     То,  что  случилось  дальше, было невероятно, и  назавтра, в  больнице,
Васильев этого никак не мог объяснить.
     Он  услыхал, как азиат  на  безукоризненном русском языке  сказал  ему:
"Прочь с дороги, невежественный  пожиратель  мяса!"  -  после чего  Васильев
оказался в  воздухе  -  и он сам, и  двухсотсемидесятикилограммовая  штанга,
которую  он держал: тщедушный азиат без видимых  усилий  поднял  все это  и,
отшвырнув  в сторону,  бросился дальше,  при  гробовом молчании  оторопевшей
публики.
     Римо  от  души веселился,  наблюдая, как  Чиун,  приподняв  над  мостом
многопудового  Васильева вместе  со всем железом,  отшвырнул его  с  дороги,
будто тот весил не больше детской туфельки.
     Штанга,  выскользнув   из  рук  спортсмена,   упала   рядом,  так   что
приземлились они  порознь.  Трудно было  сказать, кто  из них  взлетел выше:
Васильев, оставшийся затем лежать неподвижно,  или штанга, которая со звоном
покатилась по помосту.
     Римо  бросился  бегом  вдоль  стены  с  левой  стороны, и они с  Чиуном
встретились у боковой двери.
     Выскочив на улицу, Джек  Муллин увидел  своих людей. Почему-то их  было
только трое.  Эти придурки, как всегда, перепутали его указание. Он велел им
ожидать его в заднем конце зала, а они решили, что должны, встретиться с ним
позади здания снаружи. Придет время, и он спустит с них за это шкуру.
     Увидав Муллина, они бросились к нему. Каждый держал в руке пистолет.
     -  Сейчас появится азиат,  - сказал  Муллин.  - Как  только высунется в
дверь, кончайте. Взрывчатку заложили?
     - Да, лейтенант.
     Все  четверо  направили  пистолеты на дверь.  Муллин  почувствовал, что
ладони  стали  мокрыми  и скользкими. Лоб  тоже  покрылся испариной,  и  она
каплями падала с бровей.
     - Ну, давай, - бормотал он, не сводя глаз с закрытой двери. - Выходи, и
кончим это дело.

     - Они, наверно, ждут снаружи, - сказал Чиун.
     - Ну и что? - спросил Римо.
     -  Если  они  начнут  стрелять, пули  могут  попасть  в  кого-нибудь из
зрителей. Смиту это может не понравиться, - сказал Чиун.
     Римо, секунду подумав, кивнул.
     - Ладно. Тогда лезем наверх.
     Ухватившись за  веревку, свисавшую  из окна  второго этажа,  он,  точно
дрессированная обезьяна, полез вверх, перехватывая одними руками. За ним, не
отставая, последовал Чиун.

     - Ну, где же они, лейтенант? - спросил Муллина один из сообщников.
     - Он выйдет через эту дверь, - ответил Муллин. - Другого выхода нет.
     - Неужели? - раздался за спиной Муллина голос Римо, а когда  англичанин
обернулся, добавил: - Не ждали? Это вам сюрприз.
     Увидев  стоявшего  рядом  с  Римо  Чиуна, Муллин в  тот же  миг лишился
самообладания.
     - Убейте их! Убейте их! - завопил он.
     Все четверо подняли пистолеты,  но, прежде  чем  кто-либо успел  нажать
курок, Римо  и  Чиун оказались между ними,  и стрелять, без риска  попасть в
кого-либо из своих, было невозможно. Тогда все четверо террористов выхватили
ножи.
     Вернее, трое. Потому  что один из  них уже  занес было руку с ножом, но
кисть его  столкнулась  с  направленным  вниз ребром ладони  Чиуна,  который
ударил  негра  по запястью  классическим  сабельным отбивом.  Нож со  стуком
покатился в  одну  сторону; кисть  террориста  отлетела в другую;  а сам он,
уставившись  на  свою  окровавленную  культю,  шлепнулся  задом  на  жесткий
тротуар.
     - С каким результатом ты выиграл? - через плечо окликнул Римо Чиун.
     -  Что? -  спросил Римо. Он  скользнул мимо  ножа  другого  террориста,
сделал  шаг  ему за  спину и ударом правого локтя назад попал точно в правую
почку. И тут же подхватил падающего противника под мышки.
     - Ты ведь слышал мой вопрос. С каким результатом ты выиграл? - повторил
Чиун.
     Римо  приподнял  бесчувственное  тело  террориста  и  замахнулся  им  в
третьего негра, который отбежал на безопасное расстояние.
     -  Вообще-то,  Чиун, я  не выиграл, - ответил Римо, двигаясь к третьему
негру.
     Чиун,  который   был  уже   рядом   с   Джеком  Муллином,  остановился.
Повернувшись к Римо, он упер руки  в  бока и сощурил светло-карие глаза, так
что они превратились в узкие щелки на пергаментно-желтом морщинистом лице.
     - Объясни, что ты имеешь в виду, - потребовал он.
     -  Я  все-таки  занят,  Чиун, -  сказал Римо  и швырнул труп в третьего
негра. Под тяжестью упавшего на него тела тот рухнул на землю.
     - Подумаешь, занят, - сказал Чиун. - Перестань возиться с этим убогим и
ответь мне.
     Римо повернулся к Чиуну. В это время террорист, сбитый с ног упавшим на
него  трупом  товарища,  высвободился  и, перевернувшись на  живот,  нацелил
пистолет в живот Римо.
     - Ты проиграл, - возмущенно проговорил Чиун.
     - Позволь мне все объяснить, - сказал Римо.
     - Ты нарочно проиграл.
     - По уважительной причине, Чиун.
     -  Для  Мастера Синанджу, даже такого никудышного, как ты, уважительных
причин для поражения не существует. Это просто бесчестье.
     Лежавший  на   земле   террорист  уже  давил  на  курок,  но  Римо,  не
оборачиваясь, выбросил левую ногу и погрузил носок туфли ему в череп, сломав
переносицу. Мозг бандита  перестал спать  пальцу  сигнал давить на  курок, и
человек с пистолетом упал на землю.
     Джек Муллин остался один.
     - Проиграть сегодня  для  меня  было  делом  чести, -  сказал  Римо. Он
смотрел на Муллина,  который пятился  назад,  стараясь удалиться  настолько,
чтобы под прицелом его пистолета оказались оба врага.
     - Столько моих усилий - и все потрачено зря на этого неблагодарного. На
неблагодарный кусок бледного свиного уха, белый, как дохлая рыба.
     - Прекрати, Чиун, - сказал Римо.
     - Подходи!  - вдруг  рявкнул Муллин. Теперь  его от них отделяло десять
шагов.  Дико вращая глазами, он направил пистолет  сперва на Чиуна, потом на
Римо. - Подходи! - заорал он снова. - Теперь вы мои! Я прикончу обоих!
     - А ты помолчи,  -  сказал  Чиун. - Мне  пока некогда заниматься тобой.
Сначала я разберусь с этим неблагодарным.
     - Чиун,  я понимаю, как много для  тебя значит эта медаль. Но ты должен
поверить, что я проиграл вовсе не по какой-то своей прихоти.
     Чиун  был  возмущен  до  предела.  Гневно  воздев  руки  к небесам,  он
повернулся и двинулся прочь. Англичанин тщательно прицелился ему в спину.
     На этот  раз  он не промахнется. Теперь этот старик от  него  не уйдет.
"Посмотрим, будешь ли  ты  таким  же загадочным,  когда  станешь трупом",  -
сказал про себя Муллин.
     Про Римо он забыл,  и,  когда его палец  на спусковом крючке уже  начал
сгибаться, пистолет вздут вылетел у него из рук и закувыркался по асфальту.
     - А-а-а-а-а! - завопил Муллин срывающимся от ярости голосом.
     - Где вы заложили взрывчатку? - спросил Римо.
     - Сам найди! - огрызнулся Муллин.
     Римо вложил руку Муллину в бок, и англичанин взвыл от боли.
     - Где взрывчатка? - повторил Римо.
     - В общежитии американцев, - ответил Муллин.
     - Будь здоров,  твердолобый, - сказал Римо и  медленно вытащил руку  из
левого бока Муллина.
     Муллин  почувствовал холод  в левом  боку  и понял, что у  него вспорот
живот и обнажены внутренние органы, но, не успев удивиться,  как Римо сделал
это, не имея ножа, замертво рухнул на землю.
     Римо  вытер  руку о рубашку Муллина. Чиун,  решительным шагом уходивший
прочь, был от него уже шагах в сорока.
     -  Я спас тебе жизнь!  - заорал Римо вдогонку. - Учти это! Он целился в
тебя, а я тебя спас!
     И тут до него донесся голос Чиуна.
     - Не ори так, глотку надорвешь! - крикнул Мастер Синанджу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

     Настал   предпоследний   день   соревнований.  Найденные  в   общежитии
американских спортсменов бомбы были обезврежены. Служба безопасности русских
сообщила, что террористы задержаны, но отказались дать разъяснения по поводу
своего заявления о  том,  что  "реакционные силы империализма  и  расизма  в
очередной раз не устояли против интеллектуального и морального превосходства
социалистической системы".
     С  Джози  Литтлфизер  Римо не встречался  с  того  дня,  когда выбыл из
соревнований после неудачного забега.
     Тем не менее он  пришел посмотреть  ее выступление в предпоследний день
соревнований.  Сидя  неподалеку  от  скамейки  для  отдыха  спортсменов,  он
смотрел,  как Джози продолжает потрясать  публику упражнениями на бревне, за
которые  она  неизменно получала десять баллов. Вырвавшись по  результатам в
этом виде  далеко вперед, она, не  имея  до  этого  почти  никаких шансов на
серебряную медаль в общем зачете, была теперь к ней очень близка.
     Римо наблюдал, как она, натерев ладони канифолью, идет к снаряду. Затем
последовал четкий  заскок и великолепная комбинация, и Римо  по ее уверенным
движениям догадался, что  она  в своем  воображении  видит  широкую  доску с
красной полосой посередине.
     Соскок был  выполнен  блестяще. Соответствующими  были  и оценки.  Одни
десятки. Для борьбы за золото оставался всего один день.
     Только она сошла с помоста, как ее тотчас окружили  репортеры, желающие
взять  интервью.  Кто-то, оттесняя репортеров, пытался освободить вокруг нее
пространство.  Увидев этого человека, Римо почувствовал, как у него засосало
под  ложечкой.  Это был  Винсент Джозефс,  спортивный  антрепренер,  который
предлагал Римо контракт и свои услуги для развития спортивной карьеры.
     Джозефс  направился  к   выходу  из  зала,  возле  которого  находилось
помещение  для представительной прессы. Джози  Литтлфизер  пошла за ним,  не
обращая внимания на вопросы толкущихся рядом репортеров.
     Римо двинулся следом. Ему  хотелось  услышать, как она будет говорить о
том, что золотая медаль, которую она завоюет, станет  предметом гордости для
ее индейского племени Черная Рука.
     Войдя в пресс-центр,  Римо  чуть не натолкнулся  на Винсента  Джозефса,
который  оглядывал  собравшихся,  желая  убедиться,  все   ли  представители
основных массовых изданий на месте.
     -  Отойди-ка в сторону,  парень,  и не мешай, -  сказал он, обращаясь к
Римо. - Сюда приглашают только победителей.
     - Она пока еще не победила, - заметил Римо.
     - Пустяки, - сказал Винсент Джозефс. - Завтра все пройдет как по маслу.
     Джози увидала в дальнем  конце  помещения  Римо и, встретив его взгляд,
поспешно отвернулась. Винсент Джозефс стал рядом с ней,  и она начала давать
ответы на вопросы журналистов хорошо заученными фразами.
     Ее трико от Леди Баунтифул, оно сидит идеально и совершенно не стесняет
движений при выступлении.
     Спортивную   форму   ей   помогают   поддерживать   кукурузные   хлопья
"Крисп-энд-Лайт", которые она каждый день ест с самого детства.
     Своей устойчивостью  на  бревне она  обязана  канифоли "Шур-Файер", без
которой не станешь  чемпионом, а в часы досуга она  любит  прохаживаться  по
своему   вигваму  в   идеально  удобных   теплых   тапочках   "Хотси-Тотси",
производитель Беннингам Миллз, сделанных из новой чудесной кожи "Мор-он".
     О  Римо она  не  упомянула ни  словом,  но это нисколько  не задело его
чувств. Не  упомянула она  и о  том,  что ее  золотая медаль  нужна индейцам
племени Черная Рука, - а вот это его уже задело.
     Римо стоял у пресс-центра и ждал, когда Джози будет выходить. Репортеры
просили ее выйти наружу и сделать пару раз стойку на руках и "колесо", чтобы
они могли поместить в газетах фотографии. Ведь  она будет  первой в  истории
Америки  женщиной,  завоевавшей  золотую  медаль  в  спортивной  гимнастике.
Проиграть завтра она  могла, разве  что  только  упав  со снаряда и  потеряв
способность продолжать борьбу.
     Когда Джози приблизилась к выходу, Римо преградил ей путь.
     - Поздравляю, - сказал он. - Не сомневаюсь, что все твои соплеменники в
резервации будут гордиться тобой, хотя ты забыла о них упомянуть.
     Отбросив  назад длинные чернью волосы, Джози уставилась на него, словно
он  был   каким-нибудь  охотником   за  автографами,  вломившийся  к  ней  в
раздевалку.
     - Ты был  прав, когда говорил, что если я могу вырваться из резервации,
то  это могут сделать  и они,  - сказала Джози. - И теперь у меня, с помощью
мистера Джозефса, появилась возможность стать известной.
     - И заработать много денег, - добавил Римо.
     - Правильно.  И заработать много  денег, что не  запрещается  ни  одним
законом. Может, мы с тобой еще увидимся. А сейчас меня ждут фоторепортеры.
     Винсент  Джозефс вышел вперед,  и,  когда  она  двинулась  за ним, Римо
протянул руку и легонько нажал ей пальцем чуть пониже спины.
     Джози обернулась.
     -  Это еще что такое? - спросила она и вдруг ощутила какую-то  страшную
неловкость.  Она понимала, что Римо только  слегка прикоснулся к ней, однако
ощущение неловкости почему-то не исчезало, а, казалось, разливалось по всему
телу.
     - Ты никогда не забудешь этого прикосновения, Джози,  -  сказал Римо. -
Оно  особенное. Когда  бы и какое  бы упражнение ты ни выполняла, ты  будешь
вспоминать  это  прикосновение.  Ты вспомнишь  о  нем,  когда  вспрыгнешь на
бревно, а когда вспомнишь, то поймешь, что бревно это вовсе не шириной в два
фута, с  красной  полоской  посередине.  Ты  всегда будешь помнить, что  это
обыкновенный кусок дерева шириной всего в четыре дюйма. И  каждый раз, когда
ты  попытаешься запрыгнуть на  него, ты  будешь падать  на  свою  прелестную
попку.
     Джози нахмурилась.
     - Ты сумасшедший, - сказала она, не желая ему верить.
     Тут к ней обернулся Винсент Джозефс.
     -  Эй, золотко, иди сюда! Им нужны фотографии. Сделай им стойку, сальто
или еще чего-нибудь. Давай, покажи им, чемпионка!
     Джози замешкалась.
     - Вперед, Джози, - сказал Римо с холодной усмешкой. - Покажи им сальто,
стойку. А заодно и мне, и твоим соплеменникам.
     Джозефс  схватил ее  за руку и потащил  наружу,  а  Римо, выйдя следом,
развернулся и пошел прочь.
     Позади раздался смех репортеров. Римо оглянулся.
     Делая стойку, Джози не удержала равновесие и упала.
     Фотографы ухмылялись, а Винсент Джозефс попытался обратить все в шутку.
     - Это все нервы, ребята. Ну-ка, Джози, покажи ребятам!
     Джози подняла  глаза  и встретилась взглядом  с Римо. В глазах  ее была
тревога.
     Она хотела было сделать "колесо" - детское упражнение, которое под силу
любому школьнику, - но при этом тяжело грохнулась на землю.
     Фоторепортеры снова засмеялись, а Римо пошел своей дорогой в общежитие,
откуда они с Чиуном вскоре должны были отправиться в аэропорт на  самолет до
Лондона.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Они  находились в номере на  пятом этаже  лондонского отеля "Дорчестерс
Армс".  Смит пытался завязать разговор, но Чиун безмолвно  сидел на  полу  в
центре комнаты, -  руки  сложены, взор устремлен  в  вечность, - а  Римо  не
отрываясь смотрел по телевизору соревнования гимнасток.
     -  Итак,  кончилось  довольно  неплохо,  -   сказал  Смит.  -  Взрывные
устройства обезврежены, а русские решили не выражать протест в  связи с тем,
что на Олимпийские игры без их согласия проникли наши агенты.
     У него было такое  ощущение, будто он  обращается к пустой пещере. Чиун
не пошевелился,  даже глазом  не моргнул. Римо продолжал смотреть телевизор.
Комментатор,  которого, очевидно, выбрали за луженую глотку, орал: "А теперь
потрясающая  неожиданность Олимпиады  -  Джози Литтлфизер!'  Эта краснокожая
девушка продемонстрировала  нам исключительное совершенство с самого первого
момента, как только ступила здесь на гимнастическое бревно! Высшая оценка!"
     И, вторя ему, зазвучал голос молоденькой  девушки-комментатора, которая
сама раньше была  спортсменкой, но, похоже,  успела  забыть об этом, судя по
потоку "ого", "ух, ты", "вот те на" и прочего, из чего в основном состоял ее
комментаторский лексикон. "Совершенно верно, друзья, - подхватила она. - Вот
это  да!  Ай да Джози! Теперь  ей  достаточно получить всего  восемь баллов,
чтобы обеспечить себе первенство в упражнениях на бревне".
     "А  получить "восьмерку"  - это  ведь  совсем  нетрудно, не  так  ли? -
спросил комментатор-мужчина.
     "Достаточно не упасть с бревна -  и "восьмерка" обеспечена", - ответила
девушка.
     - Вот как? - усмехнулся Римо, обращаясь к телевизору. - Посмотрим.
     Смит покачал головой. Со времени возвращения  из  Москвы  и Чиун и Римо
вели себя весьма странно. Не поднимаясь с дивана,  он подался вперед и через
плечо  Римо посмотрел на экран. Он увидел, как индейская девушка с волосами,
собранными в узел, натерла канифолью ладони, затем подошла к гимнастическому
бревну, положила на него руки и подтянулась  на узкий деревянный брус. В тот
же момент  руки ее соскользнули, и  она упала на  маты,  расстеленные вокруг
снаряда.
     - Вот так-то Джози! - воскликнул Римо.
     Девушка вспрыгнула обратно на бревно, но на этот раз у нее соскользнула
нога, и, тяжело плюхнувшись на снаряд задом, она схватилась за него руками в
отчаянной попытке удержаться.
     - Отлично, дорогая! - сказал Римо.
     Наконец ей удалось встать на бревне. Она сделала шаг вперед и поставила
перед собой правую ногу, намереваясь сделать пробежку, но тут ее  левая нога
соскользнула, и она свалилась на маты.
     "Полный провал, - сказала  молоденькая  комментаторша.  -  Вот  те  на!
Медаль была почти что у нее в кармане, и вот - полный провал".
     "По-моему, это полный провал",  - сказал  мужчина-комментатор, стараясь
не отстать от коллеги в умении анализировать технические ошибки Джози.
     Вскочив на ноги, Джози Литтлфизер в третий раз попыталась запрыгнуть на
бревно, но  едва ее ноги оказались  на  снаряде, как тут  же заскользили  по
нему, и она, снова упав на бревно, перевернулась и грохнулась на маты, затем
вскочила и бросилась бегом с помоста, потирая ушибленный зад.
     -  Ура-а!  -  завопил  Римо. Затем,  вставая, пнул  телевизор  ногой  и
повернулся к Смиту. - Так что вы говорили?
     - Почему вас так радует неудача бедной девушки? - спросил Смит.
     - Я просто  воздаю ей  по  заслугам, - ответил Римо.  - Так  что там  у
русских?
     - Они не будут жаловаться на  то, что мы послали на игры своих  агентов
без их разрешения.
     - Это они молодцы, - сказал Римо. - А взрывчатку они всю нашли?
     - Да. Бомбы были заложены в вентиляционные шахты по всему зданию. Могли
быть большие разрушения.
     - Прекрасно, - сказал Римо. - А кто же были эти террористы?
     Порывшись в дипломате, Смит вытащил оттуда фотографию и подал Римо.
     - По-моему, это его люди.
     Римо взглянул на снимок.
     - А я думал, что с Иди Амином уже покончили.
     - Это не Амин. Это Джимбобву Мкомбу.
     - А кто он такой?
     -  Лидер  повстанческих сил,  которые пытаются  свергнуть режимы ЮАР  и
Родезии.
     Римо кивнул.
     - Все понятно. Хотели представить дело  так, будто белые южно-африканцы
пытались убить  американских спортсменов и  сорвать Олимпийские игры. Хотели
натравить на  этих белых весь мир, устроить переворот и  взять власть в свои
руки.
     - Примерно так, - сказал Смит.
     - И что теперь с ним будет?
     - Ничего,  -  ответил Смит. - Во-первых, мы не  можем  на сто процентов
быть уверенными, что  именно он послал лейтенанта Муллина  и его  группу  на
Олимпийские игры.
     - Это он, - сказал Римо.
     -  Я  тоже так  думаю, поскольку этот  Муллин  уже три года  работал на
Мкомбу. Но мы не можем этого доказать.
     - А русские? - спросил Римо.
     -  Ну,  они  ведь поддерживают  мятежников Мкомбу.  Не  станут  же  они
объявлять, что их  подопечный пытался сорвать им игры.  Поэтому даже сделали
вид, будто не могут установить личности террористов.
     - Значит, этот Мкомбу выйдет сухим из воды, - заключил Римо.
     Смит пожал плечами.
     - Очевидно. Более того,  он  может из всего этого даже извлечь  пользу.
При отсутствии каких-либо опровержений,  большинство стран по-прежнему будут
склонны считать, что все это рук  белых  из ЮАР. Это  может укрепить позиции
Мкомбу.
     - Это несправедливо, - сказал Римо.
     - Ха! - подал голос Чиун. - Вполне достойное завершение этой Олимпиады.
Никакой справедливости.
     Он продолжал смотреть прямо  перед  собой  в пустоту,  и  Смит  обратил
взгляд к Римо за разъяснением.
     - Он злится потому, что я остался без медали, - сказал Римо.
     - Все на этой Олимпиаде делалось не так, как надо, - сказал Чиун. - Все
вышло не так, как я планировал.
     В  голосе его звучала обида, и Римо подумал, не рассказать ли  Смиту, в
чем  было дело.  Вчера,  по  дороге  из Москвы,  Чиун  вдруг начал проявлять
признаки  философского отношения  к  поражению  Римо, и,  когда Римо на него
нажал,  выяснилось, что Чиун  нашел  иной способ извлечь  для  себя  славу и
богатство  то  Олимпийских игр. Поскольку  весь мир  видел, как он  поднял в
воздух Васильева вместе с штангой весом в 270 килограммов, прикинул Чиун, то
вслед за этим на него должны посыпаться предложения контрактов на рекламу. И
только по  прибытии  в  Лондон  обнаружилось,  что  как  раз  телетрансляция
прервалась в тот момент и что никто не  видел, как он  отшвырнул  Васильева,
точно тряпичную куклу. У  Римо  не хватило духа сказать Чиуну, что произошло
это по  его  же  вине:  что, разорвав попавшийся ему  на  пути телевизионный
кабель, он тем самым прервал трансляцию соревнований тяжелоатлетов.
     - Мне очень жаль, Чиун, - сказал Смит.
     Чиун раздраженно уставился в потолок, и  Римо тоже  стало его  жаль. Ни
золотой медали, ни контрактов на рекламу - ничего, кроме досады на Джимбобву
Мкомбу.  А теперь этот Мкомбу может из всего  случившегося  даже извлечь для
себя немалую выгоду.
     Это будет несправедливо, решил Римо.
     - Значит, этот Мкомбу выйдет сухим из воды, - проговорил он.
     - Вполне возможно, - сказал Смит.
     - Но необязательно, - сказал Римо.
     Именно в  тот момент он  решил,  что  считать задание Смита выполненным
пока рано.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

     Передаваемый  сигнальными  барабанами и  шепотом  из  уст  в  уста,  по
джунглям  ЮАР  и Родезии  распространился слух о  том,  что  сквозь  джунгли
пробирается какой-то алчущий  возмездия белый  мститель. Если  верить слуху,
человек  этот  обладает  способностью  невероятно быстро  двигаться:  что  в
какое-то мгновение он тут - и вот его уже нет. И что пуля не может причинить
ему  никакого вреда. И что,  убивая, он улыбается -  улыбается  и  говорит о
возмездии во имя справедливости.
     И солдаты Джимбобву Мкомбу  забеспокоились,  потому что  путь мстителя,
устланный трупами, вел к ним. И солдаты стали спрашивать себя: "Чего ради мы
должны вот так погибать из за Мкомбу? На поле  боя -  там понятно, поскольку
мы солдаты, но от рук какого-то  белого призрака-мстителя,  который, убивая,
улыбается?.. Так умирать солдату не подобает".
     -  Ему нужен генерал, - сказал одни солдат другому.  - Почему мы должны
умирать вместо него?
     Другой  солдат,  услыхав  какой-то   шум,   выстрелил  по  кустам.  Оба
прислушались - все было тихо.
     -  Смотри, как бы генерал  не услыхал, что ты  говоришь,  - предостерег
второй солдат.  - А то  он тебя пристрелит  или  оторвет  тебе  голову. Он в
последнее время очень нервный.
     - Еще бы. Он ведь знает, что белый мститель идет к нему.
     - Замолчите вы там, идиоты! - прогремел у них над головой голос Мкомбу.
-  Как я  могу  слышать,  что делается в джунглях, когда  вы  тут  без конца
шепчетесь и бубните?! Стойте тихо, собаки!
     Первый часовой наклонился ко второму.
     - Он опять пьяный.
     Второй кивнул, и оба посмотрели вверх, на окно Мкомбу.
     Они состояли в личной охране Мкомбу. И оба были его сыновьями.
     Тем временем находившийся в доме  Джимбобву  Мкомбу приканчивал  вторую
бутылку вина. Опустошив, он  грохнул ее о стену,  как  и первую, и откупорил
третью.
     Вот идиоты, думал он. Как можно услышать, что кто-то идет, если они все
время, болтают? Наверное,  надо будет  их утром пристрелить. Поднеся бутылку
ко  рту,  он подумал о  том, как неожиданно  изменилось все.  Хотя  его люди
погибли,  не  успев  уничтожить  американскую команду,  ситуация,  казалось,
оборачивалась в пользу Мкомбу. Мировое сообщество, так и не узнав, кто стоял
за подготовкой террористической  акции,  ополчилось  против ЮАР  и  Родезии,
призывая   ввести   в   обе  страны  международные  силы   и   свергнуть  их
правительства. И вскоре Мкомбу мог бы стать их единоличным властителем.
     И вдруг, откуда ни возьмись,  появляется этот... этот белый мститель. И
вся жизнь Мкомбу переворачивается вверх тормашками.
     Ни с  того ни  с  сего  стали исчезать  патрули. Поисковые  команды  не
возвращались. Стерт  с лица земли целый лагерь. Тридцать человек  убиты. Все
до единого. Затем еще один лагерь.
     Слух  о белом мстителе  распространился в джунглях со скоростью лесного
пожара. Мститель шел к Мкомбу, и Мкомбу охватил страх. Что ему было нужно?
     Говорят, он жаждет возмездия, но за что?
     Мкомбу отхлебнул вина. В голове у него спорили два голоса.
     "Когда он придет, предложи ему денег", - говорил первый голос.
     "Призраку  не  нужны  деньги,  -  говорил второй  голос. - Предложи ему
власть".
     "У призрака есть  власть.  А с богатством  и властью можно купить  кого
угодно".
     "Только не призрака, только не призрака возмездия, и только не белого".
     -  Проклятье!  - выругался Мкомбу и швырнул  бутылку  с  вином в стену.
Бутылка  разлетелась вдребезги,  а  он стоял  и  смотрел,  как красное  вино
стекает по стене, будто кровь из раны.
     - Вы, там внизу! - заорал он в окно.
     - Да, генерал! - отозвался голос.
     - Нужно  поставить еще  людей вокруг  дома. Много  людей.  Чтобы стояли
вокруг всего дома.
     - Для этого потребуется очень много людей, генерал.
     - Мне и нужно много людей,  идиот! Сорок, пятьдесят, нет  -  шестьдесят
человек вокруг всего дома! И давай быстрей, ты, придурок!
     Мкомбу прошел в  кладовую и взял ремень с кобурой, проверил, заряжен ли
пистолет. Затем вытащил пулемет и убедился, что он тоже заряжен. После этого
обвешал себя гранатами, чтобы были под рукой.
     Когда в дверь постучали,  он  чуть было  не выдернул  чеку из  гранаты,
которую держал в руке.
     - Кто там?! - завопил он.
     - Дом оцеплен людьми, как было приказано.
     -  Идиот!  - заорал  Мкомбу.  - Убирайся к  ним  и займи свое  место! И
смотри, чтобы никто не входил в дом! Никто, слышишь, ты?!
     Сев на стул, он положил пулемет на колени и направил его на дверь.
     "Пусть  приходит, - мысленно  проговорил  Мкомбу,  -  пусть  этот белый
мститель приходит. Мы готовы его встретить".
     Ночью до  него со всех сторон доносились выстрелы - его люди палили  по
теням, - и при каждом выстреле он вскакивал. Ему было жарко, он весь вспотел
под тяжестью амуниции, но ничего не слышал. Лучше быть мокрым,  чем мертвым.
И тут он пожалел, что разбил последнюю бутылку вина.
     Можно было выйти из комнаты и принести еще.
     Нет. Он будет сидеть здесь до утра. Сидеть и ждать.
     Через пять минут он заснул.

     Вокруг дома кольцом стояли шестьдесят человек.
     Командовавший охраной офицер говорил своему помощнику:
     - Это для нас единственная возможность спастись.
     - Пожалуй, что так, - согласился тот. - Пойду, поговорю с остальными.
     Через десять минут он вернулся и сказал:
     - Все согласны.
     - Это  наша  единственная возможность, -  повторил офицер,  и  оба сына
Джимбобву Мкомбу посмотрели друг на друга и кивнули.
     Единственной возможностью  спастись было убить  Мкомбу.  А потом, когда
придет белый  мститель, он увидит мертвого  Мкомбу, и у него не будет причин
убивать всех остальных.
     - Да, единственная, - подтвердил помощник начальника.
     Мкомбу несколько раз,  вздрагивая, просыпался,  в  диком ужасе озирался
вокруг и палил из пулемета по теням.
     Стены его спальни были изрешечены пулями. Из  комода вываливались вещи,
из матраса клочьями торчала набивка. Но Мкомбу был еще жив.
     На  какую-то секунду он  сомневался,  есть ли ему чего бояться на самом
деле?  Все  эти  слухи,  должно  быть,  сильно преувеличены.  Как может один
человек, один белый человек, представлять собой такую страшную угрозу.
     "Невозможно", - убеждал он сам себя, приседая и заглядывая под кровать.
     Проверив запоры  на  всех  окнах  и  двери,  он снова  сел,  поглаживая
гранату, точно женскую грудь.  Может, ему нужна женщина, чтобы расслабиться?
Может, тогда этот дикий, безумный страх исчезнет?

     - Пора, - сказал начальник охраны. - Надо кончать это дело.
     - Кто пойдет? - спросил помощник.
     - Все, - сказал начальник.
     - Все шестьдесят не смогут к нему войти.
     Начальник секунду подумал.
     - Хорошо.  Шестеро  войдут к нему,  а остальные  станут в коридоре. Они
тоже должны принимать в этом участие.
     - Конечно. Я буду стоять в коридоре.
     - Ты пойдешь со мной, - сказал начальник брату. - Выбери еще четверых.
     Через секунду шесть человек уже крались по лестнице к спальне Мкомбу.

     Джимбобву Мкомбу услыхал шум. Он проснулся, но не мог повернуть голову.
Он понял,  что его  парализовал страх.  Парализовал  страх,  несмотря на все
навешанное на нем оружие.
     "Это, наверное, сон, - подумал он. - Страшный сон. Мне снится, что я не
могу двигаться. Надо только проснуться, и  все будет в  порядке. Это  просто
сон".
     Когда  человеку снится  сон,  знает ли он, что  ему  это снится?  Этого
Мкомбу не знал.
     Но тут он вспомнил, что с самого детства не видел никаких снов.
     Значит, это не во сне.
     Невероятным усилием воли поборов страх, он повернул голову.
     Там, в тени позади себя, он увидел лицо. Лицо белого человека.
     В ужасе он открыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука.

     За дверью спальни  Мкомбу шестеро солдат держали совет. Дверь оказалась
запертой.  Надо  было  либо  вышибить  дверь,  либо  постучать  и  хитростью
заставить Мкомбу отпереть. Мнения разделились поровну.
     - Если постучу я, он, наверное,  не станет стрелять, - сказал начальник
охраны.
     Этот логический ход  нарушил  равновесие в  пользу  второго  мнения, на
котором они в конечном счете и сошлись: стучать.
     Командир постучал.
     Молчание.
     Он постучал еще раз.
     Молчание.
     Тогда он постучал и позвал:
     - Генерал!
     Подождав немного, позвал снова:
     - Отец!
     Снова молчание.
     - Он понял, зачем мы пришли, - сказал один из солдат.
     Офицер кивнул, давая понять, что следующая попытка будет последней.
     -  Генерал!  -  крикнул он и, не дожидаясь  ответа, все  шестеро дружно
навалились на дверь, - непрочное дерево не выдержало, и она распахнулась.
     Джимбобву Мкомбу сидел  на стуле лицом  к  ним. Глаза его  были  широко
раскрыты.
     - Извини, отец, но мы не хотим умирать, - сказал офицер.
     - Извини, отец, я тоже не хочу умирать, - сказал второй сын.
     Мкомбу не двигался и не отвечал.
     - Генерал! - крикнул офицер.
     Солдаты вошли в комнату и сквозь мрак увидели листок бумаги, приколотый
на груди Мкомбу.
     - Мститель, - прошептал кто-то.
     - Но как же?..
     Офицер подошел к Мкомбу и,  протянув  руку, чтобы  взять записку,  чуть
толкнул  при этом  тело.  Голова Мкомбу  упала с плеч на  пол, подпрыгнула и
покатилась по полу, остановившись возле кипы журналов "Плейбой".
     Солдаты завизжали.
     - Он мертв,  - сказал начальник охраны и  отцепил записку. - Ты  умеешь
читать по-английски? - спросил он брата.
     - Ты ведь лейтенант. Мне необязательно читать по-английски.
     - Я читаю по-английски, - сказал один из солдат, стоявших позади.
     - Тогда прочти, - приказал командир.
     Солдат некоторое  время разглядывал и вертел  в руках записку, стараясь
определить, где верх, где низ.
     - Ну? Что там написано? - нетерпеливо спросил офицер.
     -  Тут  написано:  "Я отомстил".  И  подпись...  -  Солдат присмотрелся
поближе, чтобы не ошибиться. - И подпись: "Эвримен".

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

     Чиун  все еще пребывал в  подавленном состоянии,  но,  похоже,  был рад
тому, что самолет "Бритиш Эирвейз" уносит его обратно в Соединенные Штаты.
     - Россия -  страна варваров,  - проговорил он. - Так же, как и Америка,
но в Америке хоть Олимпийских игр не проводят.
     - Через четыре года будут, - сказал Римо.
     Чиун посмотрел на него.
     - В восемьдесят четвертом Олимпийские игры состоятся в Лос-Анджелесе.
     Чиун кивнул.
     -  В следующий раз  мы не позволим этому полоумному Смиту уговорить нас
участвовать только в одном виде состязаний.
     - В следующий раз? - спросил Римо.
     - Вот именно, - сказал Чиун. - И  в  следующий раз я  не приму  от тебя
никаких оправданий.
     - Папочка, - сказал Римо.
     - Да?
     - В моем сердце ты всегда будешь обладателем золотой медали.
     - Это правда? - спросил Чиун.
     - Правда, - подтвердил Римо горячо, от всей души.
     - В старости, когда я буду умирать с голоду, мысль об этом, несомненно,
станет мне утешением, - сказал Чиун. - Но  в  следующий раз ты выиграешь мне
настоящую золотую медаль.
     - Как скажешь, папочка.
Популярность: 3, Last-modified: Wed, 03 Jan 2001 08:35:45 GmT