----------------------------------------------------------------------------
Перевод Н. М. Демуровой
Lewis Carroll. Alice's adventures in wonderland.
Through the looking-glass and what Alice found there
Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес
Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в зазеркалье
2-е стереотипное издание
Издание подготовила Н. М. Демурова
М., "Наука", Главная редакция физико-математической литературы, 1991
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Юбилей Льюиса Кэрролла это на деле юбилей Алисы в Стране чудес; дитя
воображаемое при этом встает перед нашим воображением живее, чем дитя,
истинно существовавшее. И в той, и в другой чувствуется некая манерность
того времени; и в той, и в другой, вероятно, манерность была скорее внешней,
чем истинной. Перед нашим внутренним взором встает, словно на застывшем
дагерротипе или старой фотографии тех времен, праздничная группа в солнечный
час каникул и скромный священник, который был "_доном_" или лектором в
Оксфорде, сидящий в окружении столь же чинных (по меньшей мере такое они
производят впечатление) девочек; он вдруг начинает небрежно чертить
диковинные рисунки, рассказывая при этом сказку, где все перевернуто вверх
ногами; сказку, более удивительную, чем самые необузданные вымыслы
Мюнхгаузена или Ариостовы путешествия на луну {1}. Это было нечто новое;
нонсенс ради нонсенса; подобно тому, как бывает искусство для искусства.
Никто не был бы так шокирован, как сам мистер Доджсон (таково было настоящее
имя этого священника), если бы он услышал, что его ставят в один ряд с
художниками-анархистами, толкующими о l'art pour l'art. Однако Кэрролл был
художником гораздо более оригинальным. Он осознал, что некоторые образы и
рассуждения могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной
дерзости; некой сообразной несообразности; этакой уместной неуместности. И
это было не только очень ново, но и очень в национальном духе. Можно даже
сказать, что одно время тайной нонсенса владели только англичане. Мосье
Каммаэртс {2} дает блестящее описание того, какой загадкой кажется поначалу
нонсенс нациям, обладающим более логическим складом ума. Это был плод
неукротимой фантазии одного века и одного народа, что доказывается и тем,
что еще один - и только один - мастер этого рода, Эдвард Лир, писавший
"нонсенсы" в стихах, был также англичанином и также викторианцем.
Всякий образованный англичанин, в особенности англичанин, имеющий (что
гораздо хуже) отношение к системе образования, торжественно заявит вам, что
"Алиса в Стране чудес" - это классика. И, к нашему ужасу, это действительно
так. Тот веселый задор, который во время каникул завладел душой математика,
окруженного детьми, превратился в нечто застывшее и обязательное, словно
домашнее задание на лето. Легкомысленные забавы логика, выворачивающего
наизнанку все логические нормы, окостенев, сами - я произношу эти слова с
трепетом - стали нормой. "Алиса" - классика; а это значит, что ее
превозносят люди, которые и не думали ее читать. Ей обеспечено надежное
место рядом с творениями Мильтона {3} и Драйдена {4}. Это книга, без которой
не может считаться полной ни одна библиотека джентльмена; книга, которую
потому он никогда и не рискнет снять с полки. Мне горько об Этом говорить,
но мыльный пузырь, выпушенный из соломинки поэзии в небо бедным Доджсоном в
минуту просветленного безумия, стараниями педагогов лишился легкости,
сохранив лишь полезные мыльные свойства.
Вина в том не Льюиса Кэрролла, а скорее Чарлза Доджсона; по крайней
мере вина того мира, в котором он жил и который собою являл, а до некоторой
степени и поощрял и пропагандировал. Его нонсенс - часть особого дара
англичан; но также и неумолимого парадокса англичан. Никто, кроме них, не
смог бы создать такой бессмыслицы; однако никто, кроме них, создав такую
бессмыслицу, не попытался бы отнестись к ней серьезно. Теперь уже нонсенс
стал чуть ли не делом патриотическим, против чего я лично и хотел бы скромно
возразить. Моральный долг состоит в том, чтобы прислушаться к голосу разума;
однако моральный долг не состоит в том, чтобы прислушаться к голосу,
отрицающему разум. Это всего лишь забава, и ни один из поклонников Льюиса
Кэрролла не превзойдет меня в любви к таким забавам. Как я попытаюсь
показать ниже, многие из действительно оригинальных достоинств его фантазии
были заглушены тяжеловесными похвалами; похвалами произведению, которое
критиковать надо так же, как оно было создано, - легко, без нажима. Публике
можно велеть молчать или даже можно, в известном смысле, заставить ее
замолчать, если человек, обладающий определенным весом, говорит со смыслом.
Но нас нельзя заставить слушать человека, который несет бессмыслицу; это
грех противу самого духа и атмосферы того праздника, которым является это
произведение. И все же я с ужасом думаю о том, что произведения Льюиса
Кэрролла вошли сейчас в систему нашего образования, что в нынешние
либеральные времена означает обязательное образование. Как-то я выступал с
лекцией на съезде учителей начальных школ, пытаясь убедить их отнестись
терпимо к таким человечным вещам, как Дешевые Книги Ужасов или Повести о
Дике Терпине и Билле Буйволе {5}, что продаются за гроши. Я помню, как
председатель с выражением утонченного страдания на лице произнес: "Не думаю,
что блестящие парадоксы мистера Честертона убедят нас отказаться от нашей
"Алисы в Стране чудес" или от нашего..." - чего-то еще, возможно
"Векфильдского священника" {6} или "Пути паломника" {7}. Ему и в голову не
пришло, что нонсенс - такой же побег от педагогической унылости, как скачка
за Биллем Буйволом. А я с замиранием сердца подумал: "Бедная, бедная Алиса!
Мало того, что ее поймали и заставили учить уроки; ее еще заставляют поучать
других. Алиса теперь не только школьница, но и классная наставница. Каникулы
кончились, и Доджсон снова вернулся к преподаванию. Экзаменационных билетов
видимо-невидимо, а в них вопросы такого рода: 1) Что такое "хрюкотать",
"пыряться", "зелюки", "кисельный колодец", "блаженный суп"? 2) Назовите все
ходы шахматной партии в "Зазеркалье" и отметьте их на диаграмме; 3)
охарактеризуйте практические меры по борьбе с меловыми щеками, предложенные
Белым Рыцарем; 4) проанализируйте различия между Труляля и Траляля".
Приведу лишь один леденящий душу и ужасающий факт, чтобы объяснить, как
нонсенсу (речь идет об "Алисе в Стране чудес") было дозволено стать
застывшим и хладным, как классическое надгробие. Его пародируют. Люди
торжественно берут в руки перо, чтобы сделать бурлеск из этого бурлеска. Они
воображают, что могут сделать его смешным или по меньшей мере смешнее, чем
он был, придав его чертам гримасу политической карикатуры. Им кажется, что
они могут перевернуть то, что не имеет никакого иного смысла, кроме именно
этой перевернутости, обратив ее в образы бытовой комедии и обыденного фарса.
А ведь никому и в голову не придет совершать подобные операции с тем, что
кажется ему действительно смешным. Делать смешным можно лишь вещи серьезные
или даже торжественные. Можно сказать, что Шеридан {8} пародировал Шекспира;
во всяком случае, в "Критике" он пародировал псевдошекспировскую
историческую драму. Но никто не смог бы пародировать "Критика". Можно
сказать, что Гилберт {9} пародировал Суинберна {10}, Росетти {11} и всех
прочих полуязыческих прерафаэлитов в своем изображении эстетов в "Терпении".
Но человеку в своем уме и в голову не придет пародировать "Терпение". Никто
не будет удивлен, если вдруг появится еще один легкомысленный вариант
"Баллад Бэба" {12}, и только желчный и саркастический недоброжелатель мог
произнести знаменитый афоризм: "Почему бы кому-нибудь не издать комический
"Панч"?" У нас были Комические Истории Англии и Комические Латинские
Грамматики, ибо до сих пор многие по традиции думают, что в истории
английского народа и в выразительном языке римлян есть нечто величественное
и даже священное. Но тем, кто получает удовольствие (чего никак не могу
сказать о себе) от так называемого Комического Листка, не придет в голову
издать Комический вариант Комического Листка.
Однако странным образом впечатление, что "Алиса в Стране чудес"
является национальным институтом, классикой педагогической мысли,
незамутненным источником английской веры, историческим наследием, наподобие
"Отелло" или "Самсона-Борца", настолько укоренилось, что сатирики всерьез
принялись за работу, надеясь сделать ее забавной. Политические пародисты
решили исправить ее, придав ее чистой и безмятежной бессмыслице некий смысл.
Они даже ощутили, как мне кажется, робкий приступ смелости, решившись на
вольности с этим монументальным викторианским томом. Им казалось, что,
осмеливаясь шутить над такими шутками, они сотрясают основы Британской
Конституции. Они оскверняли божественность Черепахи Квази и бросали вызов
Болванщику и его молниям. И каждый чувствовал себя чуть ли не Черным
Республиканцем, когда позволял себе вольности с Черной Королевой.
Освобождать Льюиса Кэрролла от опеки Чарлза Доджсона - занятие
увлекательное, но нелегкое. Попытаться вновь ощутить тот первый кружащий
голову восторг, когда нонсенс только-только родился, - задача трудная, хоть
и чрезвычайно приятная. Для этого надо проникнуться совсем иным настроением,
чем у тех поклонников, что появляются после свершения, и почувствовать то
первое движение, те толчки, которые этому свершению предшествовали. Многим
из этих поклонников наша позиция покажется чудачеством; в своей бесконечной
серьезности они и не заметят, что она не так уж отличается от изначальных
чудачеств Льюиса Кэрролла. Чтобы оценить создавшееся положение, мы должны
более глубоко оценить парадоксальность всего народа и его литературы, а
также комический контраст между ее ответственным и безответственным
настроением. Существовало множество вещей, к которым Чарлз Доджсон относился
более чем серьезно; однако к тому, что воспринимают серьезно его
последователи, он относился легкомысленно.
Мне кажется, всем известно, что достопочтенный Чарлз Лютвидж Доджсон
был членом ученого совета колледжа Крайст Черч, который никому не дозволено
называть колледжем Крайст Черч, а только "Домом", и являлся всеми уважаемым
и даже выдающимся профессором математики и логики. При первом поверхностном
взгляде интереснее всего в нем было то, что он вошел в свой собственный
иррациональный Эдем именно сквозь эти железные ворота рационального. Все в
этом человеке, что могло бы, как это часто бывает у литераторов, быть
привольным, легкомысленным и беспечным, было особенно строгим,
респектабельным и ответственным. Лишь у его разума бывали каникулы; чувства
его каникул никогда не знали; и уж, конечно, не знала их и его совесть!
Возможно, совесть эта была вполне традиционной; но его моральные принципы,
назовем ли мы их традиционными установками или твердыми убеждениями, нельзя
было не то чтобы поколебать, но даже хотя бы слегка сдвинуть или
пошелохнуть. Даже в своем воображении он не давал себе воли ни в
общественной жизни, ни в области морали и философии; он признавал ее лишь в
математике. Хоть он и был превосходным преподавателем математики, он вполне
мог представить себе ситуацию, при которой плюс равнялся бы минусу. Но, хоть
он и был истинным христианином, он не мог себе представить, как это первые
могут стать последними, а последние - первыми; как сильные могут быть
свергнуты с трона, а кроткие и нищие - возвышены {13}. В "Сильви и Бруно"
его соображения по поводу социальной справедливости и реформы достойны
скорее бесхитростного семинариста из какого-нибудь фарса, чем
священника-христианина, преподающего в старейшем центре просвещения. В
обычном смысле слова он был со всех сторон опутан условностями; и все же
именно он одним мощным усилием разорвал даже путы разума. Этот напыщенный и
щепетильный викторианский священник воплотил неукротимое видение, отрицающее
разум, гораздо полнее, чем любой неукротимый поэт, не отягченный ни
совестливостью, ни целью; чем любой неукротимый художник, смешавший на своей
палитре краски землетрясений и затмений светил.
С точки зрения чисто человеческой самым приятным в нем была его
искренняя любовь к детям, в особенности к определенным детям. Но, хотя эта
любовь, вне сомнения, и побудила его рассказать этим детям сказку, сама
сказка возникла не по этой или какой-либо другой, схожей с ней, причине. Это
сказка для детей, но это не сказка о детях в том смысле, какой придается
этому в большинстве детских сказок. Его воображение само собой двигалось в
сторону интеллектуальной инверсии. Мир логический он сумел увидеть
перевернутым; любой другой мир он не сумел увидеть даже в обычном состоянии.
Он взял треугольники и превратил их в игрушки для своей маленькой любимицы;
он взял логарифмы и силлогизмы и обратил их в нонсенс. Но в самом
специальном смысле в его нонсенсе нет ничего, кроме нонсенса. H его
бессмыслице нет смысла; этим она отличается от более человечного нонсенса
Рабле или более горького - Свифта. Кэрролл всего лишь играл в Логическую
Игру; его великим достижением было то, что игра эта была новой и
бессмысленной, и к тому же одной из лучших в мире.
Все же в некоем подсознательном царстве английского духа, его основ,
традиций и наследия в целом, здесь таятся еще большие глубины. Тут есть
нечто, что может понять, вероятно, только англичанин; нечто, что может
понять, вероятно, даже только викторианец; чем, в конце концов, он должен
просто наслаждаться, не пытаясь постигнуть. Все это сводится к слову
"каникулы" или "праздник", которое я несколько раз употребил в этой связи и
которое является в сущности ключом к этой проблеме. В известном смысле такой
человек, как Рабле, на деле не позволял себе каникул. На деле он возводил
Телемское аббатство, каким бы фантастичным оно ни казалось со своими
безумными гаргульями и своими головокружительными шпилями. Для мистера
Лемюэля Гулливера путешествия не были просто отдыхом и каникулами в прямом
смысле слова. У этих писателей была щель, и какие бы недостатки мы в ней ни
узрели, она в значительной мере была интеллектуальной целью их жизни. Но
странная английская нация в странный период викторианства имела гораздо
более тонкое представление о делах и развлечениях; и чистый нонсенс, который
они изобрели, был на деле каникулами для души и ума. Я уже говорил, что это
было изобретенье оригинальное; так оно и было - одно из тех немногих
изобретений, вроде готической архитектуры, которых ранее никогда не
существовало. Придумать веселый кошмар не так-то просто; создать нечто, в
одно и то же время не подвластное закону и невинное, еще сложнее. Это была
некая жизнь во сне, которую англичанин XIX в. вел параллельно своей реальной
и, пожалуй, слишком реалистической жизни. В ней было что-то от Раздвоения
Личности, хоть и без всякого признака сатанинского вмешательства. В ней был
намек на жизнь двойную, хоть и без всякого сходства с фатальной этической
проблемой Джекиля и Хайда {14}. Доктор Джекиль попытался с помощью
хирургической операции удалить свою совесть; мистер Доджсон всего лишь
ампутировал свой здравый смысл. Он отделил свою голову, а не сердце, и
выпустил ее, словно мыльный пузырь, в мир сугубо абстрактной анархии.
Благодаря этому он наткнулся на какую-то тайну в душе современного
англичанина, что обеспечило его сказке и стилю надежное положение; возможно,
как я пытался намекнуть ранее, даже слишком надежное. Это было признание
развлечения или забавы, к которой, видно, склонялся в душе весь народ. Не
случайно, вероятно, один из комических художников "Панча" написал серьезный
роман о человеке, который вел непрекращающуюся жизнь во сне параллельно
своей жизни наяву. Англичанин-викторианец шагал по свету в ярком солнечном
сиянии - символ солидности и прочности, со своим цилиндром и бакенбардами,
со споим деловитым портфелем и практичным зонтиком. Однако по ночам с ним
что-то происходило; какой-то нездешний кошмарный ветер врывался в его душу и
подсознание, вытаскивал его из постели и швырял в окно, в мир ветра и
лунного блеска - и он летел, оторвавшись от земли; его цилиндр плыл высоко
над трубами домов; зонт надувался, словно воздушный шар, или взмывал в небо,
словно помело; а бакенбарды взметались, словно крылья птицы.
* * * * *
Г. К. Честертон
ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ
G. К. Chesterton. Lewis Carroll. In: A Handful of Authors. NY, 1953.
Честертон, Гилберт Кит (1874-1936) - английский писатель, автор романов
"Наполеон из пригорода" (1904), "Человек, который был Четвергом" (1908),
"Перелетный кабак" (1914), сборников рассказов об отце Брауне и эссе, а
также книг на литературоведческие и религиозные темы.
Статья Г. К. Честертона написана к столетию со дня рождения Льюиса
Кэрролла (1932). Перевод сделан по тексту сборника "Горсточка авторов".
1 Мюнхгаузен - герой книги "Удивительные приключения, путешествия и
военные подвиги барона Мюнхгаузена", приписываемой немецкому писателю
Рудольфу Эриху Распе.
Ариосто, Лудовико (1474-1533) - итальянский поэт, автор поэмы
"Неистовый Роланд" (1516-1532), в одном из эпизодов которой описывается
путешествие на Луну, где хранится все утраченное людьми на Земле.
2 Каммаэртс, Эмиль - бельгийский писатель, автор интересного
исследования "Поэзия нонсенса" (1926).
3 Мильтон, Джон (1608-1674) - английский поэт, автор поэм "Потерянный
рай" (1667) и "Возвращенный рай" (1671), трагедии "Самсон-борец" (1671) и
др.
4 Драйден, Джон (1631-1700) - английский поэт, драматург, критик, один
из основоположников английского классицизма.
5 Дешевые Книги Ужасов, или Грошовые Повести о Дике Терпине и Билле
Буйволе - популярные образчики так называемой массовой литературы.
6 "Векфильдский священник" (1766) - роман английского писателя Оливера
Голдсмита (1728-1774).
7 "Путь паломника" (1678-1684) - аллегорический роман английского
писателя Джона Бэньяна (1628-1688).
8 Шеридан, Ричард Бринсли (1751-1816) - английский драматург, мастер
английской просветительской комедии. Комедия "Критик" написана в 1779 г.
9 Гилберт, Уильям (1836-1911) - английский поэт и драматург, известный
своими пародиями и комическими операми, которые он создавал вместе с
композитором Артуром Сулливаном. Комические "Баллады Бэба" появились в 1869
г.; комическая опера "Терпение" - в 1881 г.
10 Суинберн, Олджернон Чарлз (1837-1909) - английский поэт.
11 Росетти - см. примеч. 3, с. 342.
12 "Баллады Бэба" - см. примеч. 9.
13 ...как это первые могут стать последними, а последние - первыми; как
сильные могут быть свергнуты с трона, а кроткие и нищие - возвышены. - В
этих словах слышится отзвук евангельских поучений: "И вот, есть последние,
которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними" ("Евангелие
от Луки", 13, 30 и далее).
14 Джекиль и Хайд - герои философской повести английского писателя
Роберта Льюиса Стивенсона (1850-1894) "Странная история доктора Джекиля и
мистера Хайда"" (1886), посвященной теме двойничества.
Н. М. Демурова
Популярность: 1, Last-modified: Sat, 24 Jan 2004 13:35:28 GmT