Предисловие
В одной из статей "Зрителя" (сентябрь 1712 года), включенной в эту
книгу, Джозеф Аддисон пишет, что душа человеческая, во сне освободившись от
тела, является одновременно театром, актерами и публикой. Можем прибавить,
что она выступает и как автор сюжета, который ей грезится. Аналогичные
наблюдения есть у Петрония и у дона Луиса де Гонгоры.
Буквальное прочтение аддисоновой метафоры могло бы привести нас к
опасно соблазнительному тезису, что сны представляют собой наиболее древний
и отнюдь не наименее сложный из литературных жанров. Эта занятная идея,
которую нам нетрудно доказать для вящей убедительности данного предисловия и
для пробуждения интереса к тексту книги, могла бы оправдать создание
всеобщей истории снов и их влияния на литературу. Наш пестрый сборник, цель
которого развлечь любознательного читателя, мог бы тут предоставить
кое-какие материалы. В подобной гипотетической истории исследовались бы
эволюция и разветвления столь древнего жанра, начиная с пророческих снов
Востока до аллегорических и сатирических снов Средневековья и игровых
сновидений Кэрролла и Франца Кафки. Но, разумеется, там проводилось бы
различие между
сновидениями, изобретенными сном, и сновидениями, изобретенными
бодрствованием.
В этой книге снов, которые опять будут грезиться читателям, собраны сны
ночные -- например, те, где стоит моя подпись, -- сны дневные как
сознательное упражнение нашего ума и прочие, истоки коих утеряны, вроде
англосаксонского Видения Креста.
В шестой книге "Энеиды" повторяется поверье, изложенное в "Одиссее":
сновидения являются к нам через двое божественных ворот, -- одни ворота из
слоновой кости, это ворота лживых снов, другие ворота -- роговые, это ворота
снов пророческих. Судя по тому, какие материалы названы, можно подумать,
будто поэт смутно чувствовал, что сны, предсказывающие будущее, менее ценны,
чем сны лживые, спонтанный вымысел спящего.
Существует тип сновидений, заслуживающий особого внимания. Я имею в
виду кошмар, называющийся по-английски nightmare, или "кобыла ночи",
определение, подсказавшее Виктору Гюго метафору les cheval noir de la nuit
(Черная лошадь ночи), однако знатоки этимологии толкуют его как "измышление,
или сказка ночи". Немецкое название Alp напоминает об эльфе, или инкубе,
который давит на грудь спящего и внушает ему жуткие видения. Греческое слово
ephialtes восходит к аналогичному суеверию.
По мнению Колриджа, источник наших чувств -- образы, тогда как во сне
источник образов -- чувство. (Какое таинственное и сложное чувство
надиктовало ему стихотворение "Кубла Хан", подаренное сновидением?) Если бы
в нашу комнату вошел тигр, мы испытали бы страх; если же мы испытываем страх
во сне, у Вас возникает образ тигра. В сновидении он оказался бы причиной
нашего испуга. Я назвал тигра, но, поскольку страх тут предшествует образу,
вмиг придуманному для его объяснения, мы можем проецировать наш страх на
любой образ, наяву вовсе не обязательно устрашающий. Например, мраморный
бюст, подвал, оборотная сторона монеты, зеркало. Во всей вселенной нет
такого объекта, который не мог бы показаться нам жутким. Отсюда, возможно,
тот особый привкус кошмара, столь сильно отличающий его от страха и от
страхов, внушаемых нам реальностью. Похоже, германские народы более
чувствительны к этому туманному прикосновению зла, чем народы латинского
корня: напомним непереводимые германские словечки eery, weird, uncanny,
unheimlich. Каждый язык создает то, в чем нуждается.
Искусство ночное постепенно проникало в искусство дневное. Это
нашествие продолжалось ряд веков; скорбное царство "Божественной Комедии" --
не кошмар подавляемого чувства неблагополучия, -- разве что в песни
четвертой, -- а место, где происходят жестокие события. Уроки ночи
усваивались нелегко. Сны Священного Писания не похожи на сны -- это
пророчества, где слишком последовательно действует механизм метафор. Сны
Кеведо напоминают произведения человека, никогда не видящего снов, подобно
упоминаемым у Плиния киммерийцам. В дальнейшем появляются другие сны.
Влияние ночи и дня становится взаимным: корни Бекфорда и Де Куинси, Генри
Джеймса и По --
в кошмарах, недаром эти авторы наполняют тревогой наши ночи. Не лишено
вероятности, что и мифологии, и религии имеют такое же происхождение.
Хочу выразить свою признательность Рою Бартоломью, без чьего усердия и
рвения я бы не сумел сделать эту книгу.
Х.Л.Б. Буэнос-Айрес, 27 октября 1975
Гильгамеш, на две трети бог, на одну -- человек, жил в Уруке.
Превосходя всех в ратном деле, правил он железной рукой: юноши состояли у
него в услужении, девушкам не было от него прохода. Взмолился народ, прося
высшие силы о заступничестве. Бог Неба приказал Аруре (богине, создавшей из
глины первого человека) сотворить создание, способное сравниться с
Гильгамешем отвагой, чтобы народ успокоился.
Аруру слепила человекоподобное существо и назвала его Энкиду. Все тело
его было покрыто шерстью, волосы были длинными, одевался он в шкуры, жил в
лесу с дикими животными и ел траву. Он занимался тем, что уничтожал ловушки
и спасал зверей от охотников. Когда Гильгамеш узнал о его существовании, то
приказал привести Энкиду обнаженную блудницу. Энкиду неустанно познавал
блудницу семь дней и семь ночей, а когда насытился, то обнаружил, что газели
и звери избегают его, а ноги у него уже не так легки, как прежде. Он
превратился в человека.
Девушка нашла, что Энкиду красив. Она пригласила его посмотреть на
сияющий храм, в котором сидели рядом бог и богиня, и на весь Урук, где
правил Гильгамеш.
Был канун нового года. Гильгамеш готовился к священной церемонии, но
тут появился Энкиду и бросил ему вызов. Слышавшие это люди хоть и
испугались, но испытали облегчение.
Гильгамешу приснился сон, что стоял он под звездным небом, и упал на
него из небесной выси дротик, от которого он не мог избавиться. А потом
приснился огромный топор, сверкавший посреди города.
Мать Гильгамеша сказала, что сон предсказывает появление человека более
сильного, чем он, который станет ему другом. Состоялся поединок, в котором
Гильгамеш потерпел поражение от Энкиду. Энкиду понял, что его противник не
хвастливый деспот, а храбрец, которому неведом страх. Он помог ему
подняться, обнял его, и стали они побратимами.
Гильгамеш, охотник до приключений, предложил Энкиду нарубить кедра в
священном лесу. "Нелегкое это дело, -- возразил тот. -- Лес охраняет
чудовище Хумбаба, обладающее громовым голосом; один только взгляд его
заставляет каменеть от ужаса, из ноздрей у него вырывается пламя, а дыхание
его несет смерть".
-- А что скажешь ты своим детям, когда они спросят тебя, чем занимался
ты в день, когда погиб Гильгамеш?
Энкиду вынужден был принять предложение.
Гильгамеш поведал о своем плане старейшинам, Богу Солнца, своей матери
-- небесной царице Нинсун, но не встретил одобрения. Нинсун, зная, сколь
упрям ее сын, попросила для него защиты у Бога Солнца, и тот внял ее
просьбе. Затем она поручила Энкиду охранять сына.
Гильгамеш и Энкиду добрались до горы, поросшей кедрами. Сон сморил их.
Снилось Гильгамешу, что гора обрушилась на него, но какой-то славный
человек извлек его из-под завала и помог встать на ноги.
Сказал Энкиду: "Это предвещает, что мы одолеем Хумбабу".
Приснилось Энкиду, что раздался небесный грохот, и земля содрогнулась,
наступила темнота, сверкнула молния, полыхнуло пламя, и смерть лила ливнем с
неба, пока не померкла зарница, тогда погасло пламя, жар опустился,
превратился в пепел.
Гильгамеш догадался, что это неблагоприятное предвестие, но призвал
Энкиду совершить задуманное. Только принялись они рубить кедр, как появился
Хумбаба. Впервые в жизни Гиль-
гамеш испытал страх. Но друзья одолели чудовище и отрубили ему голову.
Гильгамеш омылся и облачился в царские одежды. Богиня-воительница Иштар
предложила ему стать ее супругом, пообещав осыпать его богатством, окружить
наслаждением. Но Гильгамеш знал, сколь коварна и непостоянна Иштар, убившая
Думуза и бессчетное число возлюбленных. Оскорбленная отказом Иштар попросила
своего отца ниспослать на землю небесного Быка, пригрозила открыть врата
преисподней и выпустить мертвых, чтобы они пожирали живых.
-- Когда Бык спустится с неба, семь лет нищеты и голода будут на земле.
Предусмотрела ли ты это?
Иштар ответила согласием.
И тогда на землю спустился Бык. Энкиду ухватил его за рога и сразил
ударом кинжала в шею. Вырвали они с Гильгамешем у Быка сердце и поднесли его
в дар Богу Солнца.
Иштар наблюдала за битвой со стен Урука. Спрыгнув с выступа крепостной
ограды, она осыпала Гильгамеша проклятиями. Энкиду отсек Быку заднюю часть и
бросил ее в лицо богине.
-- Хотел бы я и с тобой сделать то же самое! Иштар потерпела поражение,
и народ шумно приветствовал тех, кто сразил небесного Быка. Но боги не
терпят над собой насмешек.
Приснилось Энкиду, что собрались боги и стали совещаться, кто более
виновен в смерти Хумбабы и небесного Быка, он или Гильгамеш. Кто более
виновен, тот и умрет. Не могли они никак придти к согласию, и тогда Ану, бог
неба, напомнил, что Гильгамеш не только погубил Хумбабу, но и срубил кедр.
Спор шел ожесточенный, и боги переругались между собой. Энкиду проснулся,
так и не узнав, на чем они порешили. Он рассказал о своем сне Гильгамешу, а
потом во время долгой бессоницы все вспоминал свою прежнюю беззаботную жизнь
в лесу. Но казалось ему, что слышит он утешающие его голоса.
После многих ночей вновь вернулся к нему сон. И приснилось ему, что
громкий крик донесся до земли с небес, и страшное существо с головой льва, а
крыльями и когтями, как у орла, схватило его и повлекло в пустоту. На руках
у него выросли перья, и стал он похож на того, кто схватил его. И тут он
понял, что умер и что гарпия повлекла его туда, откуда нет дороги назад. Они
прибыли в обитель тьмы, где его окружили души земных правителей. Это были
изнуренные злые духи с крыльями, наподобие птичьих, и питались они
отбросами. Царица Преисподней читала таблицу судеб и оценивала прожитую ими
жизнь.
А поутру приговор богов стал известен. Гильгамеш закрыл названому брату
лицо, словно невесте, и в глубокой скорби подумал: "Вот я и увидел лик
смерти".
На острове, расположенном на краю света, жил Утнапишти, очень, очень
старый человек, единственный из смертных, кому удалось избежать смерти.
Гильгамеш решил разыскать его и узнать от него тайну вечной жизни.
Добрался он до края света, где высоченная гора вздымала два своих
пика-близнеца, уходивших вершинами в небо, а подножие ее достигало
преисподней. Горный проход стерегли ужасные и опасные существа, наполовину
-- люди, наполовину -- скорпионы. Гильгамеш бесстрашно приблизился к ним и
сказал чудовищам, что пришел он сюда в поисках Утнапишти.
-- Никому не суждено добраться до него и узнать тайну вечной жизни. Мы
охраняем Ворота захода солнца, чтобы никто из смертных не смог проникнуть за
край обитаемого мира.
-- Я это сделаю, -- сказал Гильгамеш, и чудовища, поняв, что перед ними
не простой смертный, пропустили его.
Попал Гильгамеш в подземный ход, где была густая тьма, и шел по нему,
пока не ощутил дуновения свежего воздуха и не увидел забрезживший свет.
Выбравшись наружу, ока-
зался он в волшебном саду, где сверкали драгоценные камни.
Тут услышал он голос Бога Солнца: находился он в саду наслаждений,
никому из смертных боги не даровали такой милости. "Не надейся достичь
большего", -- предостерег голос.
Но Гильгамеш, покинув райское место, отправился дальше и дошел до дома
на обрыве у моря. Там жила Сидури, хозяйка богов, которая приняла его за
бродягу, но Гильгамеш представился ей и рассказал о цели своего странствия.
-- Никогда ты не найдешь того, чего ищешь. Боги, создавая человека,
определили ему смерть, а жизнь его в своих руках они держат. Знай, что
Утнапишти живет на далеком острове, за Океаном смерти. Есть, правда, у него
лодочник, Уршанаби.
Столь настойчив был Гильгамеш, что Уршанаби согласился отвезти его,
только предупредил, чтобы не дотрагивался он рукой до воды смерти.
Запаслись они сто двадцатью шестами, но пришлось Гильгамешу скинуть
одежду, чтобы использовать ее как парус.
Когда они прибыли на место, Утнапишти сказал ему:
-- Эх, юноша, на земле нет ничего вечного! Бабочка живет лишь один
день. Все имеет свой срок, все преходяще. Я расскажу тебе свою тайну,
известную лишь богам.
- И рассказал он ему историю о потопе. Благосклонный к людям бог Эа
предупредил его о грядущем бедствии, и Утнапишти построил корабль, на
который погрузил свое семейство и животных. Когда разразилась буря с
потопом, их носило по волнам семь дней, а потом корабль прибило к вершине
горы. Он выпустил голубя, чтобы узнать, не сошла ли вода, но голубь
вернулся, не найдя суши. То же самое произошло с ласточкой. А вот ворон не
вернулся. Тогда они высадились и принесли жертву богам, но Бог Ветра вынудил
их снова подняться на корабль и направил их в то место, где они теперь
находятся, чтобы пребывать тут вечно.
Гильгамеш понял, что старцу неведом секрет, который он мог бы поведать
ему. Он обрел бессмертие, но лишь по милости богов. То, что искал Гильгамеш,
не находилось по эту сторону гробницы.
Прежде чем попрощаться, старик рассказал гостю, где можно найти морской
цветок с шипами, как у розы. Тот, кто добудет его, вновь станет молодым.
Гильгамеш отыскал на дне океана волшебный цветок, но когда, утомившись,
уснул на берегу, змея утащила цветок, съела, сбросила старую кожу и вернула
себе молодость.
Понял Гильгамеш, что судьба его ничем не отличается от судьбы других
людей, и вернулся в Урук. Вавилонское сказание 2-го тысячелетия до н. э.
Баоюю приснилось, что он точно в таком же саду, как у него дома.
"Возможно ли, -- спросил он, -- что существует сад, похожий на мой
собственный?" Появились служанки. Пораженный Баоюй воскликнул: "Значит, есть
еще девушки, похожие на Сижэнь, Пинъэр и всех остальных служанок у нас
дома?" Одна из служанок сказала: "Да это Баоюй. Как он мог здесь оказаться?"
Баоюй подумал, что его узнали. Он шагнул к девушкам и объяснил: "Я
прогуливался и случайно зашел сюда. Пройдемся еще немного". Служанки
засмеялись: "Как глупо! Мы приняли тебя за Баоюя, но наш господин такой
статный". Видно, это были служанки другого Баоюя. "Милые сестры, -- сказал
он, -- меня зовут Баоюй. А кто ваш хозяин?" "Баоюй, -- отозвались они. --
Родители дали ему это имя, состоящее из двух частей, Бао (драгоценный) и Юй
(яшма), чтобы его жизнь была долгой и счастливой. Кто ты такой, чтобы
называться его именем?" Подняв его на смех, девушки ушли.
Баоюй огорчился. "Никогда со мной так не обходились. За что на меня
взъелись эти служанки?
Неужели на свете есть другой Баоюй? Нужно разобраться" . С этими
мыслями он вошел во дворик, показавшийся ему необыкновенно знакомым. Он
поднялся по лестнице и вошел к себе в комнату. На постели лежал юноша.
Вокруг пересмеивались служанки, занятые домашними делами. Юноша глубоко
вздохнул. Одна из служанок спросила: "Что с тобой, Баоюй? Что-то
приснилось?" "Я видел странный сон. Мне снилось, что я в саду, а вы меня не
узнаете и бросаете там одного. Я иду вслед за вами в дом и вижу, что в моей
постели спит другой Баоюй". Услышав эти слова, Баоюй не смог удержаться и
воскликнул: "Я искал Баоюя, значит, это ты". Юноша вскочил и обнял его со
словами: "Так это был не сон, и Баоюй это ты!" В эту минуту из сада позвали:
"Баоюй!" Оба Баоюя вздрогнули. Снившийся исчез; другой воскликнул: "Вернись,
Баоюй!" Тут Баоюй проснулся. Служанка Сижэнь спросила его: "Что с тобой,
Баоюй? Что-то приснилось?" "Я видел странный сон. Мне снилось, что я в саду,
а вы меня не узнаете".
Цао Сюэцинь, "Сон в Красном Тереме"
ГОСПОДЬ НАПРАВЛЯЕТ СУДЬБУ ИОСИФА, СЫНА ИАКОВА, И, ЧЕРЕЗ НЕГО, СУДЬБУ
ИЗРАИЛЯ
Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын
старости его, -- и сделал ему разноцветную одежду. И увидели братья его, что
отец их любит его более всех братьев его; и возненавидели его и не могли
говорить с ним дружелюбно. И видел Иосиф сон, и рассказал [его] братьям
своим: и они возненавидели его еще более. Он сказал им: выслушайте сон,
который я видел: вот, мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и
стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу. И
сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? неужели
будешь владеть нами? И возненавидели его еще более за сны его и за слова
его. И видел он еще другой сон и рассказал его [отцу своему и] братьям
своим, говоря: вот, я видел еще сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звезд
поклоняются мне. И он рассказал отцу своему и братьям своим; и побранил его
отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? неужели я и твоя
мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли? Братья его досадовали
на него, а отец его заметил это слово.
Быт37:3--11
ИОСИФ, ГЛАВНЫЙ ВИНОЧЕРПИЙ И ГЛАВНЫЙ ХЛЕБОДАР ФАРАОНА
Однажды виночерпию и хлебодару царя Египетского, заключенным в темнице,
виделись сны, каждому свой сон, обоим в одну ночь, каждому сон особенного
значения. И пришел к ним Иосиф поутру, увидел их, и вот, они в смущении. И
спросил он царедворцев фараоновых, находившихся с ним в доме господина его
под стражею, говоря: отчего у вас сегодня печальные лица? Они сказали ему:
нам виделись сны; а истолковать их некому. Иосиф сказал им: не от Бога ли
истолкования? расскажите мне. И рассказал главный виночерпий Иосифу сон свой
и сказал ему: мне снилось, вот виноградная лоза предо мною; на лозе три
ветви; она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды;
и чаша фараонова в руке у меня; я взял ягод, выжал их в чашу фараонову и
подал чашу в руку фараону. И сказал ему Иосиф: вот истолкование его: три
ветви -- это три дня; через три дня фараон вознесет главу твою и возвратит
тебя на место твое, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему
обыкновению, когда ты был у него виночерпием; вспомни же меня, когда хорошо
тебе будет, и сделай мне благодеяние, и упомяни обо мне фараону, и выведи
меня из этого дома, ибо я украден из земли Евреев; а также и здесь ничего не
сделал, за что бы бросить меня в темницу. Главный хлебодар увидел, что
истолковал он хорошо, и сказал Иосифу: мне также снилось: вот на голове у
меня три корзины решетчатых; в верхней корзине всякая пища фараонова,
изделие пекаря, и птицы [небесные] клевали ее из корзины на голове моей. И
отвечал Иосиф и сказал [ему]: вот истолкование его: три корзины -- это три
дня; через три дня фараон снимет с тебя голову твою и повесит тебя на
дереве, и птицы [небесные] будут клевать плоть твою с тебя. На третий день,
день рождения фараонова, сделал он пир для всех слуг своих и вспомнил о
главном виночерпии и главном хлебодаре среди слуг своих; и возвратил
главного виночерпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фараону, а
главного хлебодара повесил [на дереве], как истолковал им Иосиф. И не
вспомнил главный виночерпий об Иосифе, но забыл его.
Быт 40:5--23.
ИОСИФ ИСТОЛКОВЫВАЕТ СНЫ ФАРАОНА
По прошествии двух лет фараону снилось: вот, он стоит у реки; и вот,
вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в
тростнике; но вот, после них вышли из реки семь коров других, худых видом и
тощих плотью, и стали подле тех коров, на берегу реки; и съели коровы худые
видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон,
и заснул опять, и снилось ему в другой раз: вот, на одном стебле поднялось
семь колосьев тучных и хороших; но вот, после них выросло семь колосьев
тощих и иссушенных восточным ветром; и пожрали тощие колосья семь колосьев
тучных и полных. И проснулся фараон и понял, что это сон. Утром смутился дух
его, и послал он, и призвал всех волхвов Египта и всех мудрецов его, и
рассказал им фараон сон свой; но не было никого, кто бы истолковал его
фараону. И стал говорить главный виночерпий фараону и сказал: грехи мои
вспоминаю я ныне; фараон прогневался на рабов своих и отдал меня и главного
хлебодара под стражу в дом начальника телохранителей; и снился нам сон в
одну ночь, мне и ему, каждому снился сон особенного значения; там же был с
нами молодой Еврей, раб начальника телохранителей; мы рассказали ему сны
наши, и он истолковал нам каждому соответственно с его сновидением; и как он
истолковал нам, так и сбылось: я возвращен на место мое, а тот повешен. И
послал фараон и позвал Иосифа. И поспешно вывели его из темницы. Он остригся
и переменил одежду свою и пришел к фараону. Фараон сказал Иосифу: мне снился
сон, и нет никого, кто бы истолковал его, а о тебе я слышал, что ты умеешь
толковать сны. И отвечал Иосиф фараону, говоря: это не мое; Бог даст ответ
во благо фараону. И сказал фараон Иосифу: мне снилось: вот, стою я на берегу
реки; и вот, вышли из реки семь коров тучных плотью и хороших видом и
паслись в тростнике; но вот, после них вышли семь коров других, худых, очень
дурных видом и тощих плотью: я не видывал во всей земле Египетской таких
худых, как они; и съели тощие и худые коровы прежних семь коров тучных; и
вошли тучные в утробу их, но не приметно было, что они вошли в утробу их:
они были так же худы видом, как и сначала. И я проснулся. Потом снилось мне:
вот, на одном стебле поднялись семь колосьев полных и хороших; но вот, после
них выросло семь колосьев тонких, тощих и иссушенных восточным ветром; и
пожрали тощие колосья семь колосьев хороших. Я рассказал это волхвам, но
никто не изъяснил мне. И сказал Иосиф фараону: сон фараонов один: что Бог
сделает, то Он возвестил фараону. Семь коров хороших, это семь лет; и семь
колосьев хороших, это семь лет: сон один; и семь коров тощих и худых,
вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев тощих и иссушенных
восточным ветром, это семь лет голода. Вот почему сказал я фараону: что Бог
сделает, то Он показал фараону. Вот, наступает семь лет великого изобилия во
всей земле Египетской; после них настанут семь лет голода, и забудется все
то изобилие в земле Египетской, и истощит голод землю, и неприметно будет
прежнее изобилие на земле, по причине голода, который последует, ибо он
будет очень тяжел. А что сон повторился фараону дважды, это значит, что сие
истинно слово Божие, и что вскоре Бог исполнит сие. И ныне да усмотрит
фараон мужа разумного и мудрого и да поставит его над землею Египетскою. Да
повелит фараон поставить над землею надзирателей и собирать в семь лет
изобилия пятую часть [всех произведений] земли Египетской; пусть они берут
всякий хлеб этих наступающих хороших годов и соберут в городах хлеб под
ведение фараона в пищу, и пусть берегут; и будет сия пища в запас для земли
на семь лет голода, которые будут в земле Египетской, дабы земля не погибла
от голода.
Сие понравилось фараону и всем слугам его. И сказал фараон слугам
своим: найдем ли мы такого, как он, человека, в котором был бы Дух Божий? И
сказал фараон Иосифу: так как Бог открыл тебе все сие, то нет столь
разумного и мудрого, как ты; ты будешь над домом моим, и твоего слова
держаться будет весь народ мой; только престолом я буду больше тебя. И
сказал фараон Иосифу: вот, я поставляю тебя над всею землею Египетскою. И
снял фараон перстень свой с руки своей и надел его на руку Иосифа; одел его
в виссонные одежды, возложил золотую цепь на шею ему; велел везти его на
второй из своих колесниц и провозглашать пред ним: преклоняйтесь! И поставил
его над всею землею Египетскою. И сказал фараон Иосифу: я фараон; без тебя
никто не двинет ни руки своей, ни ноги своей во всей земле Египетской. И
нарек фараон Иосифу имя: Цафнаф-панеах, и дал ему в жену Асенефу, дочь
Потифера, жреца Илиопольского.
Быт 41:1--45
ГОСПОДЬ ОТКРЫВАЕТСЯ В СНАХ РАБАМ СВОИМ
И сказал: слушайте слова Мои: если бывает у вас пророк Господень, то Я
открываюсь ему в видении, во сне говорю с ним.
Чис12:6 Гедеон пришел. И вот, один рассказывает другому сон и говорит:
снилось мне, будто круглый ячменный хлеб катился по стану Мадиамскому и,
прикатившись к шатру, ударил в него так, что он упал, опрокинул его, и шатер
распался. Другой сказал в ответ ему: это не иное что, как меч Гедеона, сына
Иоасова, Израильтянина; предал Бог в руки его Мадианитян и весь стан.
Суд 7:13-14
Он [Иуда Маккавей] убеждал бывших с ним не страшиться нашествия
язычников, но, воспоминая прежде бывшие опыты небесной помощи, и ныне
ожидать себе победы и помощи от Вседержителя. Утешая их обетованиями закона
и пророков, припоминая им подвиги, совершенные ими самими, он одушевил их
мужеством. Воз-26
буждая дух их, он убеждал их, указывая притом на вероломство язычников
и нарушение ими клятв. Вооружил же он каждого не столько крепкими щитами и
копьями, сколько убедительными добрыми речами, и притом всех обрадовал
рассказом о достойном вероятия сновидении.
Видение же его было такое: он видел Онию, бывшего первосвященника, мужа
честного и доброго, почтенного видом, кроткого нравом, приятного в речах,
издетства ревностно усвоившего все, что касалось добродетели, -- видел, что
он, простирая руки, молится за весь народ Иудейский. Потом явился другой
муж, украшенный сединами и славою, окруженный дивным и необычайным величием.
И сказал Ония: это братолюбец, который много молится о народе и святом
городе, Иеремия, пророк Божий. Тогда Иеремия, простерши правую руку, дал
Иуде золотой меч и, подавая его, сказал: возьми этот святый меч, дар от
Бога, которым ты сокрушишь врагов.
2 Мак 15:6-16
ДАНИИЛ И СНЫ НАВУХОДОНОСОРА Видение истукана
Во второй год царствования Навуходоносора снились Навуходоносору сны, и
возмутился дух его, и сон удалился от него. И велел царь созвать
тайноведцев, и гадателей, и чародеев, и Халдеев, чтобы они рассказали царю
сновидения его. Они пришли, и стали перед царем. И сказал им царь: сон
снился мне, и тревожится дух мой; желаю знать этот сон. И сказали Халдеи
царю по-Арамейски: царь! вовеки живи! скажи сон рабам твоим, и мы объясним
значение его. Отвечал царь и сказал Халдеям: слово отступило от меня; если
вы не скажете мне сновидения и значения его, то в куски будете изрублены, и
домы ваши обратятся в развалины. Если же расскажете сон и значение его, то
получите от меня дары, награду и великую почесть; итак скажите мне сон и
значение его. Они вторично отвечали и сказали: да скажет царь рабам своим
сновидение, и мы объясним его значение. Отвечал царь и сказал: верно знаю,
что вы хотите выиграть время, потому что видите, что слово отступило от
меня. Так как вы не объявляете мне сновидения, то у вас один умысел: вы
собираетесь сказать мне ложь и обман, пока минет время; итак расскажите мне
сон, и тогда я узнаю, что вы можете объяснить мне и значение его. Халдеи
отвечали царю и сказали: нет на земле человека, который мог бы открыть это
дело царю, и потому ни один царь, великий и могущественный, не требовал
подобного ни от какого тайноведца, гадателя и Халдея. Дело, которого царь
требует, так трудно, что никто другой не может открыть его царю, кроме
богов, которых обитание не с плотью. Рассвирепел царь и сильно разгневался
на это, и приказал истребить всех мудрецов Вавилонских.
Когда вышло это повеление, чтобы убивать мудрецов, искали Даниила и
товарищей его, чтобы умертвить их. Тогда Даниил обратился с советом и
мудростью к Ариоху, начальнику царских телохранителей, который вышел убивать
мудрецов Вавилонских; и спросил Ариоха, сильного при царе: "почему такое
грозное повеление от царя?" Тогда Ариох рассказал все дело Даниилу. И Даниил
вошел, и упросил царя дать ему время, и он представит царю толкование сна.
Даниил пришел в дом свой, и рассказал дело Анании, Мисаилу и Азарии,
товарищам своим, чтобы они просили милости у Бога небесного об этой тайне,
дабы Даниил и товарищи его не погибли с прочими мудрецами Вавилонскими. И
тогда открыта была тайна Даниилу в ночном видении, и Даниил благословил Бога
небесного. И сказал Даниил: да будет благословенно имя Господа от века и до
века! ибо у Него мудрость и сила; он изменяет времена и лета, низлагает
царей и поставляет царей; дает мудрость мудрым и разумение разумным; он
открывает глубокое и сокровенное, знает, что во мраке, и свет обитает с Ним.
Славлю и величаю Тебя, Боже отцов моих, что Ты даровал мне мудрость и силу и
открыл мне то, о чем мы молили Тебя; ибо Ты открыл нам дело царя. После сего
Даниил вошел к Ариоху, которому царь повелел умертвить мудрецов Вавилонских,
пришел и сказал ему: не убивай мудрецов Вавилонских; введи меня к царю, и я
открою значение сна. Тогда Ариох немедленно привел Даниила к царю и сказал
ему: я нашел из пленных сынов Иудеи человека, который может открыть царю
значение сна. Царь сказал Даниилу, который назван был Валтасаром: можешь ли
ты сказать мне сон, который я видел, и значение его?
Даниил отвечал царю и сказал: тайны, о которой царь спрашивает, не
могут открыть царю ни мудрецы, ни обаятели, ни тайноведцы, ни гадатели. Но
есть на небесах Бог, открывающий тайны; и Он открыл царю Навуходоносору, что
будет в последние дни. Сон твой и видения главы твоей на ложе твоем были
такие: ты, царь, на ложе твоем думал о том, что будет после сего? и
Открывающий тайны показал тебе то, что будет. А мне тайна сия открыта не
потому, чтобы я был мудрее всех живущих, но для того, чтобы открыто было
царю разумение и чтобы ты узнал помышления сердца твоего. Тебе, царь, было
такое видение: вот, какой-то большой истукан; огромный был этот истукан, в
чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его. У этого
истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его -- из серебра,
чрево его и бедра его медные, голени его железные, ноги его частью железные,
частью глиняные. Ты видел его, доколе камень не оторвался от горы без
содействия рук, ударил в истукана, в железные и глиняные ноги его, и разбил
их. Тогда все вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото
сделались как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от
них; а камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю
землю. Вот сон! Скажем пред царем и значение его. Ты, царь, царь царей,
которому Бог небесный даровал царство, власть, силу и славу, и всех сынов
человеческих, где бы они ни жили, зверей земных и птиц небесных Он отдал в
твои руки и поставил тебя владыкою над всеми ими. Ты -- это золотая голова!
После тебя восстанет другое царство, ниже твоего, и еще третье царство,
медное, которое будет владычествовать над всею землею. А четвертое царство
будет крепко, как железо; ибо как железо разбивает и раздробляет все, так и
оно, подобно всесокрушающему железу, будет раздроблять и сокрушать. А что ты
видел ноги и пальцы на ногах частью из глины горшечной, а частью из железа,
то будет царство разделенное, и в нем останется несколько крепости железа,
так как ты видел железо, смешанное с горшечною глиною. И как персты ног были
частью из железа, а частью из глины, так и царство будет частью крепкое,
частью хрупкое. А что ты видел железо, смешанное с глиною горшечною, это
значит, что они смешаются через семя человеческое, но не сольются одно с
другим, как железо не смешивается с глиною. И во дни тех царств Бог небесный
воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет
передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет
стоять вечно, так как ты видел, что камень отторгнут был от горы не руками и
раздробил железо, медь, глину, серебро и золото. Великий Бог дал знать царю,
что будет после сего. И верен этот сон, и точно истолкование его! Тогда царь
Наву-
ходоносор пал на лице свое и поклонился Даниилу, и велел принести ему
дары и благовонные курения. И сказал царь Даниилу: истинно Бог ваш есть Бог
богов и Владыка царей, открывающий тайны, когда ты мог открыть эту тайну!
Дан 2:1--47
Видение дерева
Я, Навуходоносор, спокоен был в доме моем и благоденствовал в чертогах
моих. Но я видел сон, который устрашил меня, и размышления на ложе моем и
видения головы моей смутили меня. И дано было мною повеление привести ко мне
всех мудрецов Вавилонских, чтобы они сказали мне значение сна. Тогда пришли
тайноведцы, обаятели, Халдеи и гадатели; я рассказал им сон, но они не могли
мне объяснить значения его. Наконец вошел ко мне Даниил, которому имя было
Валтасар, по имени бога моего, и в котором дух святаго Бога; ему рассказал я
сон. Валтасар, глава мудрецов! я знаю, что в тебе дух святаго Бога, и
никакая тайна не затрудняет тебя; объясни мне видения сна моего, который я
видел, и значение его. Видения же головы моей на ложе моем были такие: я
видел, вот, среди земли дерево весьма высокое. Большое было это
дерево и крепкое, и высота его достигала до неба, и оно видимо было до
краев всей земли. Листья его прекрасные, и плодов на нем множество, и пища
на нем для всех; под ним находили тень полевые звери, и в ветвях его
гнездились птицы небесные, и от него питалась всякая плоть. И видел я в
видениях головы моей на ложе моем, и вот, нисшел с небес Бодрствующий и
Святый. Воскликнув громко, Он сказал: "срубите это дерево, обрубите ветви
его, стрясите листья с него и разбросайте плоды его; пусть удалятся звери
из-под него и птицы с ветвей его; но главный корень его оставьте в земле, и
пусть он в узах железных и медных среди полевой травы орошается небесною
росою, и с животными пусть будет часть его в траве земной. Сердце
человеческое отнимется от него и дастся ему сердце звериное, и пройдут над
ним семь времен. Повелением Бодрствующих это определено, и по приговору
Святых назначено, дабы знали живущие, что Всевышний владычествует над
царством человеческим, и дает его, кому хочет, и поставляет над ним
уничиженного между людьми". Такой сон видел я, царь Навуходоносор; а ты,
Валтасар, скажи значение его, так как никто из мудрецов в моем царстве не
мог объяснить его значения, а ты можешь, потому что дух святаго Бога в тебе.
Тогда Даниил, которому имя Валтасар, около часа пробыл в изумлении, и
мысли его смущали его. Царь начал говорить и сказал: Валтасар! да не смущает
тебя этот сон и значение его. Валтасар отвечал и сказал: господин мой! твоим
бы ненавистникам этот сон, и врагам твоим значение его! Дерево, которое ты
видел, которое было большое и крепкое, высотою своею достигало до небес и
видимо было по всей земле, на котором листья были прекрасные и множество
плодов и пропитание для всех, под которым обитали звери полевые и в ветвях
которого гнездились птицы небесные, это ты, царь, возвеличившийся и
укрепившийся, и величие твое возросло и достигло до небес, и власть твоя --
до краев земли. А что царь видел Бодрствующего и Святаго, сходящего с небес,
Который сказал: "срубите дерево и истребите его, только главный корень его
оставьте в земле, и пусть он в узах железных и медных, среди полевой травы,
орошается росою небесною, и с полевыми зверями пусть будет часть его, доколе
не пройдут над ним семь времен", -- то вот значение этого, царь, и вот
определение Всевышнего, которое постигнет господина моего, царя: тебя
отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями; травою будут
кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен
пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством
человеческим и дает его, кому хочет. А что поведено было оставить главный
корень дерева, это значит, что царство твое останется при тебе, когда ты
познаешь власть небесную. Посему, царь, да будет благо-угоден тебе совет
мой: искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот
чем может продлиться мир твой. Все это сбылось над царем Навуходоносором.
Дан4:1-25
[Во второй год царствования Артаксеркса великого, в первый день месяца
Нисана, сон видел Мардохей, сын Иаиров, Семеев, Кисеев, из колена
Вениаминова, Иудеянин, живший в городе Сузах, человек великий, служивший при
царском дворце. Он был из пленников, которых Навуходоносор, царь
Вавилонский, взял в плен из Иерусалима с Иехониею, царем Иудейским. Сон же
его такой: вот ужасный шум, гром и землетрясение и смятение на земле; и вот,
вышли два больших змея, готовые драться друг с другом; и велик был вой их, и
по вою их все народы приготовились к войне, чтобы поразить народ праведных;
и вот -- день тьмы и мрака, скорбь и стеснение, страдание и смятение великое
на земле; и смутился весь народ праведных, опасаясь бед себе, и
приготовились они погибнуть и стали взывать к Господу; от вопля их
произошла, как бы от малого источника, великая река с множеством воды; и
воссиял свет и солнце, и вознеслись смиренные и истребили тщеславных. --
Мардохей, пробудившись после этого сновидения, изображавшего, что Бог хотел
совершить, содержал этот сон в сердце...]
[И сказал Мардохей: от Бога было это, ибо я вспомнил сон, который я
видел о сих событиях; не осталось в нем ничего неисполнившимся. Малый
источник сделался рекою, и был свет и солнце и множество воды: эта река есть
Есфирь, которую взял себе в жену царь и сделал царицею. А два змея -- это я
и Амон; народы -- это собравшиеся истребить имя Иудеев; а народ мой -- это
Израильтяне, воззвавшие к Богу и спасенные...]
Авраам поднялся оттуда к югу и поселился между Кадесом и между Суром; и
был на время в Гераре. И сказал Авраам о Сарре, жене своей: она сестра моя.
[Ибо он боялся сказать, что это жена его, чтобы жители города того не убили
его за нее.] И послал Авимелех, царь Герарский, и взял Сарру. И пришел Бог к
Авимелеху ночью во сне и сказал ему: вот, ты умрешь за женщину, которую ты
взял, ибо она имеет мужа. Авимелех же не прикасался к ней и сказал: Владыка!
неужели ты погубишь [не знавший сего] и невинный народ? Не сам ли он сказал
мне: она сестра моя? И она сама сказала: он брат мой. Я сделал это в
простоте сердца моего и в чистоте рук моих. И сказал ему Бог во сне: и Я
знаю, что ты сделал сие в простоте сердца твоего, и удержал тебя от греха
предо Мною, потому и не допустил тебя прикоснуться к ней; теперь же возврати
жену мужу, ибо он пророк и помолится о тебе, и ты будешь жив; а если не
возвратишь, то знай, что непременно умрешь ты и все твои. И встал Авимелех
утром рано, и призвал всех рабов своих, и
пересказал все слова сии в уши их; и люди сии [все] весьма испугались.
И призвал Авимелех Авраама и сказал ему: что ты с нами сделал? чем согрешил
я против тебя, что ты навел было на меня и на царство мое великий грех? Ты
сделал со мною дела, каких не делают. И сказал Авимелех Аврааму: что ты имел
в виду, когда делал это дело? Авраам сказал: я подумал, что нет на месте сем
страха Божия, и убьют меня за жену мою; да она и подлинно сестра мне: она
дочь отца моего, только не дочь матери моей; и сделалась моею женою; когда
Бог повел меня странствовать из дома отца моего, то я сказал ей: сделай со
мною сию милость, в какое ни придем мы место, везде говори обо мне: это брат
мой. И взял Авимелех [серебра тысячу сиклей и] мелкого и крупного скота, и
рабов и рабынь, и дал Аврааму; и возвратил ему Сарру, жену его. И сказал
Авимелех [Аврааму]: вот, земля моя пред тобою; живи, где тебе угодно.
Быт 20:1--15
Иаков же вышел из Вирсавии и пошел в Харран, и пришел на одно место, и
остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того
места, и положил себе изголовьем, и лег на том месте. И увидел во сне: вот,
лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божий
восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я
Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака; [не бойся]. Землю, на
которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему; и будет потомство твое,
как песок земной; и распространишься к морю и к востоку, и к северу и к
полудню; и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные; и вот Я
с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию
землю, ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе.
Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно Господь присутствует на
месте сем; а я не знал! И убоялся и сказал: как страшно сие место! это не
иное что, как дом Божий, это врата небесные.
Быт 28:10--17
И пошел царь в Гаваон, чтобы принести там жертву, ибо там был главный
жертвенник. Тысячу всесожжении вознес Соломон на том жертвеннике.
В Гаваоне явился Господь Соломону во сне ночью, и сказал Бог: проси,
что дать тебе. И сказал Соломон: Ты сделал рабу Твоему Давиду, отцу моему,
великую милость; и за то, что он ходил пред Тобою в истине и правде и с
искренним сердцем пред Тобою, Ты сохранил ему эту великую милость и даровал
ему сына, который сидел бы на престоле его, как это и есть ныне; и ныне,
Господи Боже мой, Ты поставил раба Твоего царем вместо Давида, отца моего;
но я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа; и раб Твой -- среди
народа Твоего, который избрал Ты, народа столь многочисленного, что по
множеству его нельзя ни исчислить его, ни обозреть; даруй же рабу Твоему
сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло;
ибо кто может управлять этим многочисленным народом Твоим? И благоугодно
было Господу, что Соломон просил этого. И сказал ему Бог: за то, что ты
просил этого и не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не
просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтоб уметь судить, --
вот, Я сделаю по слову твоему: вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так
что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный
тебе; и то, чего ты не просил, Я даю тебе, и богатство и славу, так что не
будет подобного тебе между царями во все дни твои; и если будешь ходить
путем Моим, сохраняя уставы Мои и заповеди Мои, как ходил отец твой Давид, Я
продолжу и дни твои. И пробудился Соломон, и вот, это было сновидение. И
пошел он в Иерусалим и стал [пред жертвенником] пред ковчегом завета
Господня, и принес всесожжения и совершил жертвы мирные, и сделал большой
пир для всех слуг своих.
Пустые и ложные надежды -- у человека безрассудного, и сонные грезы
окрыляют глупых.
Как обнимающий тень или гонящийся за ветром, так верящий сновидениям.
Сновидения совершенно то же, что подобие лица против лица.
От нечистого что может быть чистого, и от ложного что может быть
истинного?
Гадания и приметы и сновидения -- суета, и сердце наполняется мечтами,
как урождающей.
Если они не будут посланы от Всевышнего для вразумления, не прилагай к
ним сердца твоего.
Сновидения ввели многих в заблуждение, и надеявшиеся на них подверглись
падению.
Сир34:1-7
Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово
пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да
будут не многи. Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос
глупого познается при множестве слов.
Екклб: 1-- 2
Четыре зверя
В первый год Валтасара, царя Вавилонского, Даниил видел сон и
пророческие видения головы своей на ложе своем. Тогда он записал этот сон,
изложив сущность дела. Начав речь, Даниил сказал: видел я в ночном видении
моем, и вот, четыре ветра небесных боролись на великом море, и четыре
больших зверя вышли из моря, непохожие один на другого. Первый -- как лев,
но у него крылья орлиные; я смотрел, доколе не вырваны были у него крылья, и
он поднят был от земли, и стал на ноги, как человек, и сердце человеческое
дано ему. И вот еще зверь, второй, похожий на медведя, стоял с одной
стороны, и три клыка во рту у него, между зубами его; ему сказано так:
"встань, ешь мяса много!" Затем видел я, вот еще зверь, как барс; на спине у
него четыре птичьих крыла, и четыре головы были у зверя сего, и власть дана
была ему. После сего видел я в ночных видениях, и вот зверь четвертый,
страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он
пожирает и сокрушает, остатки же попирает нога-
ми; он отличен был от всех прежних зверей, и десять рогов было у него.
Я смотрел на эти рога, и вот, вышел между ними еще небольшой рог, и три из
прежних рогов с корнем исторгнуты были перед ним, и вот, в этом роге были
глаза, как глаза человеческие, и уста, говорящие высокомерно.
Дан 7: 1--8
Ветхий днями и судья.
Видел я, наконец, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями;
одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его -- как чистая волна;
престол Его -- как пламя огня, колеса Его -- пылающий огонь. Огненная река
выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему и тьмы тем
предстояли пред Ним; судьи сели, и раскрылись книги. Видел я тогда, что за
изречение высокомерных слов, какие говорил рог, зверь был убит в глазах
моих, и тело его сокрушено и предано на сожжение огню. И у прочих зверей
отнята власть их, и продолжение жизни дано им только на время и на срок.
Дан 7: 9-12
Сын человеческий
Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын
человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана
власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему;
владычество Его -- владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не
разрушится. Вострепетал дух мой во мне, Данииле, в теле моем, и видения
головы моей смутили меня. Я подошел к одному из предстоящих и спросил у него
об истинном значении всего этого, и он стал говорить со мною, и объяснил мне
смысл сказанного: "эти большие звери, которых четыре, означают, что четыре
царя восстанут от земли. Потом примут царство святые Всевышнего и будут
владеть царством вовек и во веки веков". Тогда пожелал я точного объяснения
о четвертом звере, который был отличен от всех и очень страшен, с зубами
железными и когтями медными, пожирал и сокрушал, а остатки попирал ногами, и
о десяти рогах, которые были на голове у него, и о другом, вновь вышедшем,
перед которым выпали три, о том самом роге, у которого были глаза и уста,
говорящие высокомерно, и который по виду стал больше прочих. Я видел, как
этот рог вел брань со святыми и превозмогал их, доколе не пришел Ветхий
днями,
и суд дан был святым Всевышнего, и наступило время, чтобы царством
овладели святые.
Дан 4:13-22
Четвертое царство
Об этом он сказал: зверь четвертый -- четвертое царство будет на земле,
отличное от всех царств, которое будет пожирать всю землю, попирать и
сокрушать ее. А десять рогов значат, что из этого царства восстанут десять
царей, и после них восстанет иной, отличный от прежних, и уничижит трех
царей, и против Всевышнего будет произносить слова и угнетать святых
Всевышнего; даже возмечтает отменить у них праздничные времена и закон, и
они преданы будут в руку его до времени и времен и полувремени. Затем
воссядут судьи и отнимут у него власть губить и истреблять до конца.
Дан 7:23--26
Овен и косматый козел
В третий год царствования Валтасара царя явилось мне, Даниилу, видение
после того, которое явилось мне прежде. И видел я в видении, и когда видел,
я был в Сузах, престольном городе в области Еламской, и видел я в видении,
-- как бы я был у реки Улая. Поднял я глаза мои и увидел: вот, один овен
стоит у реки; у него два рога, и рога высокие, но один выше другого и высший
поднялся после. Видел я, как этот овен бодал к западу и к северу и к югу, и
никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него; он
делал, что хотел, и величался. Я внимательно смотрел на это, и вот, с запада
шел козел по лицу всей земли, не касаясь земли; у этого козла был видный рог
между его глазами. Он пошел на того овна, имеющего рога, которого я видел
стоящим у реки, и бросился на него в сильной ярости своей. И я видел, как
он, приблизившись к овну, рассвирепел на него и поразил овна, и сломил у
него оба рога; и недостало силы у овна устоять против него, и он поверг его
на землю и растоптал его, и не было никого, кто мог бы спасти овна от него.
Тогда козел чрезвычайно возвеличился; но когда он усилился, то сломился
большой рог, и на место его вышли четыре, обращенные на четыре ветра
небесных. От одного из них вышел небольшой рог, который чрезвычайно разросся
к югу и к востоку и к прекрасной стране, и вознесся до воинства небесного, и
низринул на землю часть сего воинства и звезд, и попрал их, и даже вознесся
на
Вождя воинства сего, и отнята была у Него ежедневная жертва, и поругано
было место святыни Его, И воинство предано вместе с ежедневною жертвою за
нечестие, и он, повергая истину на землю, действовал и успевал. И услышал я
одного святого говорящего, и сказал этот святой кому-то, вопрошавшему: "на
сколько времени простирается это видение о ежедневной жертве и об
опустошительном нечестии, когда святыня и воинство будут попираемы?" И
сказал мне: "на две тысячи триста вечеров и утр; и тогда святилище
очистится". И было: когда я, Даниил, увидел это видение и искал значения
его, вот, стал предо мною как облик мужа. И услышал я от средины Улая голос
человеческий, который воззвал и сказал: "Гавриил! объясни ему это видение!"
И он подошел к тому месту, где я стоял, и когда он пришел, я ужаснулся и пал
на лице мое; и сказал он мне: "знай, сын человеческий, что видение относится
к концу времени!"
Дан 8:1-17
Объяснение
И когда он говорил со мною, я без чувств лежал лицеи моим на земле; но
он прикоснулся ко мне и поставил меня на место мое, и сказал: "вот, я
открываю тебе, что будет в последние дни гнева; ибо это относится к концу
определенного времени. Овен, которого ты видел с двумя рогами, это цари
Мидийский и Персидский. А козел косматый -- царь Греции, а большой рог,
который между глазами его, это первый ее царь; он сломился, и вместо него
вышли другие четыре: это -- четыре царства восстанут из этого народа, но не
с его силою. Под конец же царства их, когда отступники исполнят меру
беззаконий своих, восстанет царь наглый и искусный в коварстве; и укрепится
сила его, хотя и не его силою, и он будет производить удивительные
опустошения и успевать и действовать и губить сильных и народ святых, и при
уме его и коварство будет иметь успех в руке его, и сердцем своим он
превознесется, и среди мира погубит многих, и против Владыки владык
восстанет, но будет сокрушен -- не рукою. Видение же о вечере и утре, о
котором сказано, истинно; но ты сокрой это видение, ибо оно относится к
отдаленным временам".
И я, Даниил, изнемог, и болел несколько дней; потом встал и начал
заниматься царскими делами; я изумлен был видением сим и не понимал его.
Дан 8:18--27
Семьдесят лет
В первый год Дария, сына Ассуирова, из рода Индийского, который
поставлен был царем над царством Халдейским, в первый год царствования его
я, Даниил, сообразил по книгам число лет, о котором было слово Господне к
Иеремии пророку, что семьдесят лет исполнятся над опустошением Иерусалима. И
обратил я лице мое к Господу Богу с молитвою и молением, в посте и вретище и
пепле. И молился я Господу Богу моему, и исповедывался и сказал:
Дан 9:1--4
Молитва и исповедь Даниила
"Молю Тебя, Господи Боже великий и дивный, хранящий завет и милость
любящим Тебя и соблюдающим повеления Твои! Согрешили мы, поступали
беззаконно, действовали нечестиво, упорствовали и отступили от заповедей
Твоих и от постановлений Твоих; и не слушали рабов Твоих, пророков, которые
Твоим именем говорили царям нашим, и вельможам нашим, и отцам нашим, и всему
народу страны. У Тебя, Господи, правда, а у нас на лицах стыд, как день сей,
у каждого Иудея, у жителей Иерусалима и у всего Израиля, у ближних и
дальних, во всех странах, куда Ты изгнал их за отступление их, с каким они
отступили от Тебя. Господи! у нас на лицах стыд, у царей наших, у князей
наших и у отцов наших, потому что мы согрешили пред Тобою. А у Господа Бога
нашего милосердие и прощение, ибо мы возмутились против Него и не слушали
гласа Господа Бога нашего, чтобы поступать по законам Его, которые Он дал
нам через рабов Своих, пророков. И весь Израиль преступил закон Твой и
отвратился, чтобы не слушать гласа Твоего; и за то излились на нас проклятие
и клятва, которые написаны в законе Моисея, раба Божия: ибо мы согрешили
пред Ним. И Он исполнил слова Свои, которые изрек на нас и на судей наших,
судивших нас, наведя на нас великое бедствие, какого не бывало под небесами,
и какое совершилось над Иерусалимом. Как написано в законе Моисея, так все
это бедствие постигло нас; но мы не умоляли Господа Бога нашего, чтобы нам
обратиться от беззаконий наших и уразуметь истину Твою. Наблюдал Господь это
бедствие и навел его на нас: ибо праведен Господь Бог наш во всех делах
Своих, которые совершает, но мы не слушали гласа Его. И ныне, Господи Боже
наш, изведший народ Твой из земли Египетской рукою сильною и явивший славу
Твою, как день сей! согрешили
мы, поступали нечестиво. Господи! по всей правде Твоей да отвратится
гнев Твой и негодование Твое от града Твоего, Иерусалима, от святой горы
Твоей; ибо за грехи наши и беззакония отцов наших Иерусалим и народ Твой в
поругании у всех, окружающих нас. И ныне услыши, Боже наш, молитву раба
Твоего и моление его, и воззри светлым лицем Твоим на опустошенное святилище
Твое, ради Тебя, Господи. Приклони, Боже мой, ухо Твое и услыши, открой очи
Твои и воззри на опустошения наши и на город, на котором наречено имя Твое;
ибо мы повергаем моления наши пред Тобою, уповая не на праведность нашу, но
на Твое великое милосердие..."
Дан 9: 4-- 18
Гавриил дает объяснение
...когда я еще продолжал молитву, муж Гавриил, которого я видел прежде
в видении, быстро прилетев, коснулся меня около времени вечерней жертвы и
вразумлял меня, говорил со мною и сказал: "Даниил! теперь я исшел, чтобы
научить тебя разумению. В начале моления твоего вышло слово, и я пришел
возвестить его тебе, ибо ты муж желаний; итак вникни в слово и уразумей
видение. Семьдесят сед мин определены для народа твоего и святаго города
твоего, чтобы покрыто было преступление, запечатаны были грехи и заглажены
беззакония, и чтобы приведена была правда вечная, и запечатаны были видение
и пророк, и помазан был Святый святых. Итак знай и разумей: с того времени,
как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки семь
седмин и шестьдесят две седмины; и возвратится народ и обстроятся улицы и
стены, но в трудные времена. И по истечении шестидесяти двух седмин предан
будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут
народом вождя, который придет, и конец его будет как от наводнения, и до
конца войны будут опустошения. И утвердит завет для многих одна седмина, а в
половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле святилища будет
мерзость запустения, и окончательная предопределенная гибель постигнет
опустошителя".
Дан 9:21 -27
Комментаторы Библии утверждают, что четыре зверя соответствуют четырем
различным частям истукана, виденного Навуходоносором, что четвертый зверь
это Сирия, и что рог, говорящий высокомерно -- Антиох IV, рьяный гонитель
евреев. Десять царей это Александр Великий, Селевк I Никатор, Антиох Сотер,
Антиох II Каллиник, Селевк III, Антиох III Великий, Селевк IV
Филопатор, Гелиодор и Деметрий I Сотер. Три уничиженных царя это:
Селевк IV (убитый Гелиодором), Гелиодор и Деметрий I. Ветхий днями -- Бог,
собирающийся судить восточные империи. Персонаж, похожий на Сына
человеческого -- Мессия: описание Иисуса Христа напоминает стих из Евангелия
от Матфея (26:64), в котором Иисус отвечает первосвященнику.
Затем следует аллюзия на битву Александра с персами, создание его
империи и ее распад в связи со смертью сына Филиппа Македонского. В основе
пророчества Даниила -- семьдесят недель -- лежит пророчество Иеремии --
семьдесят лет, -- и интерпретируется оно как "семьдесят седьмиц лет".
В Дамаске был один ученик, именем Анания; и Господь в видении сказал
ему: Ананил! Он сказал: я, Господи. Господь же сказал ему: встань и пойди на
улицу, так называемую Прямую, и спроси в Иудином доме Тарсянина, по имени
Савла; он теперь молится, и видел в видении мужа, именем Ананию, пришедшего
к нему и возложившего на него руку, чтобы он прозрел. Анания отвечал:
Господи! я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым
Твоим в Иерусалиме; и здесь имеет от первосвященников власть вязать всех,
призывающих имя Твое. Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть Мой избранный
сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами и царями и сынами Израилевыми.
И Я покажу ему, сколько он должен пострадать за имя Мое. Анания пошел и
вошел в дом и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус,
явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и
исполнился Святаго Духа. И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг
он прозрел; и, встав, крестился...
Деян 9:10~18
АНГЕЛ ГОСПОДЕНЬ В СНАХ ИОСИФА
Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с
Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от
Духа Святаго. Иосиф же муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел
тайно отпустить Ее. Но когда он помыслил это, -- се, Ангел Господень явился
ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою,
ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго; родит же Сына, и наречешь Ему имя
Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их. А все сие произошло, да
сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: се, Дева во чреве
приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог.
Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену
свою, и не знал Ее. [Как] наконец Она родила Сына Своего первенца, и он
нарек Ему имя: Иисус.
Мф 1:18-25
Когда же они [волхвы] отошли, -- се, Ангел Господень является во сне
Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет, и
будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы
погубить Его. Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью и пошел в Египет...
- По смерти же Ирода, -- се, Ангел Господень во сне является Иосифу в
Египте и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его и иди в землю
Израилеву, ибо умерли искавшие души Младенца. Он встал, взял Младенца и
Матерь Его и пришел в землю Израилеву.
Мф2:19-21
Отец у Кесси умер. Он жил с матерью и слыл лучшим охотником. Каждый
день он приносил домой добычу и делал жертвенные подношения богам. Кесси
влюбился в Синтальмену, младшую из семи сестер. Позабыл он об охоте,
предался праздности и любви. Мать бранила его: "Лучший охотник сам попал в
сети!" Взял сын копье, позвал собак и отправился на охоту. Но от человека,
который забывает про богов, боги отворачиваются.
Не попалось Кесси никакой добычи, три месяца он провел в безуспешных
поисках. Обессиленный, он уснул у подножия дерева. Обитавшие здесь духи леса
решили съесть юношу. Но на этой же земле жили и духи умерших, и отец Кесси
пошел на хитрость: "Гномы, зачем вы собираетесь убить его? Похитьте у него
накидку, холод проймет его до костей, и он уберется из этих мест".
Воришки-гномы так и сделали. Проснулся Кесси от того, что ветер дул ему в
уши и холодил спину. Стал он спускаться вниз по склону, держа путь на
огонек, который одиноко мерцал среди долины.
Привиделись Кесси семь снов. Стоял он перед большими воротами, которые
никак не мог открыть. Видел он внутренность дома, где хлопотали служанки, и
огромную птицу, которая уволокла одну из них. Расстилался перед ним
бескрайний луг, и спокойно шла по нему группа людей, как вдруг сверкнула
молния и обрушилась на них. А потом возникли перед ним его умершие предки:
собрались они вокруг огня и старались поддержать пламя. Увидел он себя со
связанными руками и ногами, и были то не цепи, а женские ожерелья. Совсем уж
было собрался он на охоту, но увидел у ворот с одной стороны дракона, а с
другой -- ужасных гарпий.
Рассказал он о своих снах матери. Та подбодрила сына: "Гнется тростник
под дождем и ветром, но потом снова распрямляется, и вручила ему моток синей
шерсти; цвет этот убережет его от колдовства и напастей.
И отправился Кесси на гору.
Боги сердились на Кесси, они сделали для него невидимыми всех диких
животных. Бродил Кесси, не выбирая дороги, пока не выдохся. Очутился он
подле больших ворот, которые стерегли дракон и ужасные гарпии. Не мог он
открыть те ворота, и никто не откликался на его зов. Тогда решил Кесси
обождать. Сон завладел им. А когда он проснулся, уже смеркалось. Увидел он
мерцающий свет, который приближался к нему, становился все ярче и ярче, так
что стало больно глазам: то был высокого роста человек, от которого исходило
ослепительное сияние. Он сказал Кесси, что это Ворота захода солнца, за
которыми находится царство мертвых. Смертный, который войдет в них, уже не
сможет вернуться назад. "А как же тогда ты проходишь туда?" "Я и есть
солнце", -- сказал бог и скрылся.
А по ту сторону ворот духи умерших ожидали его появления, чтобы
приветствовать возвращение светила. Был среди них и Удубсария, отец
Синтальмены. Услышав голос мужа своей дочери, обрадовался он: то был первый
смертный, который пришел проведать мертвых. Упросил он Бога Солнца позволить
Кесси войти.
-- Хорошо же, пусть входит и следует за мной по темной тропе, но не
вернуться ему в царство живых. Свяжите ему руки и ноги, чтобы не смог он
убежать. А когда посмотрит здесь все, я его убью.
Кесси оказался перед длинным и узким подземным ходом. Бог Солнце был
уже далеко впереди, как светящаяся точка. Удубсария связал Кесси по рукам и
ногам и позвал его следовать туда, где слабо виднелся свет. Кесси увидел,
как духи умерших разжигали огонь; то были кузнецы Бога Солнца, и ковали они
ему лучи, которыми он покрывал землю. Чувствовал Кесси, что тысячи птиц
кружат вокруг него. "Это птицы смерти, -- пояснил Удубсария, -- которые
доставляют в подземный мир души умерших". Кесси вспомнил огромную птицу,
виденную им во сне. Наконец достигли они Ворот восхода солнца. Кесси должен
был умереть, но стал просить о милости. Бог Солнца припомнил, как Кесси
вставал на утренней заре, ходил на охоту и делал жертвенные подношения
богам. "Хорошо, -- порешил он, -- отправишься ты вместе с женой и шестью ее
сестрами на небо, и будете вы там все вместе созерцать вечные звезды".
В ясные ночи на небесных просторах можно видеть Охотника, опутанного по
рукам и ногам цепями, похожими на женские ожерелья. А рядом с охотником
сияют семь звезд.
Хеттская легенда 2-го тысячелетия до н. э.
Первая часть этого сказания сохранилась записанной на хеттском языке на
клинописных глиняных табличках; вторая представляет собой фрагмент на
аккадском языке, найденный в Египте в конце XIX века.
Теодор Г. Гастер перевел их, реконструировал текст и сопроводил его
комментариями. Присутствовавший здесь мотив смерти и царства мертвых имеет
аналогии в других произведениях: ворота, куда закрыт доступ смертным до тех
пор, пока они принадлежат к миру живых (заповедные двери; см.: Вергилий,
"Энеида", VI, 127); птица, уносящая смертного в царство мертвых; духи
умерших, которые поддерживают огонь; дракон и гарпии, стерегущие ворота
(присутствуют в эпосе о Гильгамеше и в "Энеиде" Вергилия, VI, 258-289);
встреча с Удубсарией (Одиссей и его мать, Эней и Анхис, Данте и Беатриче),
который становится его проводником (Сивилла и Эней, Вергилий и Данте). Кесси
соотносится с Орионом, охотником, прикованным к небу, преследователем
семерых сестер, которые превратились в созвездие Плеяды. В данном тексте
встречается самое раннее упоминание о гномах.
Девять дней на воинство божие стрелы летали; В день же десятый Пелид на
собрание созвал
ахеян. В мысли ему то вложила богиня державная
Гера: Скорбью терзалась она, погибающих видя
ахеян. Быстро сходился народ, и, когда воедино
собрался, Первый, на сонме восстав, говорил Ахиллес
быстроногий: "Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно
исплававши море, В дбмы свои возвратиться, когда лишь
от смерти спасемся. Вдруг и война и погибельный мор истребляет
ахеян. Но испытаем, Атрид, и вопросим жреца,
иль пророка, Или гадателя снов (бывают и сны от Зевеса)...
"Илиада", 1,53--63
Так, отвечая, сказала царица Лаэртову сыну: "Странник, конечно, бывают
и темные сны,
из которых Смысла нельзя нам извлечь; и не всякий
сбывается сон наш. Создано двое ворот для вступления снам
бестелесным В мир наш; одни роговые, другие из кости
слоновой; Сны, проходящие к нам воротами
из кости слоновой, Лживы, несбыточны, верить никто из людей
им не должен; Те же, которые в мир роговыми воротами
входят, Верны; сбываются все приносимые ими виденья..."
"Одиссея", XIX, 559--56 7
Двое ворот открыты для снов: одни -- роговые, В них вылетают легко
правдивые только
виденья;
Белые створы других изукрашены костью
слоновой, Маны, однако, из них, только лживые сны
вылетают. "Энеида",VI,893--896
сон ПЕНЕЛОПЫ
Пенелопа обращается к Одиссею, вернувшемуся на Итаку после
двадцатилетнего отсутствия, не узнав его:
Ты же послушай: я видела сон; мне его
растолкуй ты;
Двадцать гусей у меня есть домашних; кормлю
их пшеницей; Видеть люблю, как они, на воде полоскаясь,
играют. Снилося мне, что, с горы прилетевший, орел
крутоносый, Шею свернув им, их всех заклевал,
что в пространной столовой Мертвые были они на полу все разбросаны;сам
же В небо умчался орел. И во сне я стонала и горько Плакала; вместе со мною
и много прекрасных
ахейских Жен о гусях, умерщвленных могучим орлом,
сокрушалось.
Он же, назад прилетев и спустясь на высокую
кровлю Царского дома, сказал человеческим голосом
внятно: "Старца Икария умная дочь, не крушись,
Пенелопа. Видишь не сон мимолетный, событие верное
видишь; Гуси -- твои женихи, а орел, их убить
прилетавший Грозною птицей, не птица, а я, Одиссей твой,
богами Ныне тебе возвращенный твоим женихам
на погибель". "Одиссея", XIX, 535-550
Но, по-видимому, то, что назначено судьбой, бывает не столько
неожиданным, сколько неотвратимым. И в этом случае были явлены, как
сообщают, удивительные знамения и видения: вспышки света на небе,
неоднократно раздававшийся по ночам шум, спускавшиеся на форум одинокие
птицы -- обо всем этом, может быть, и не стоит упоминать при таком ужасном
событии. Но, с другой стороны, философ Страбон пишет, что появилось много
огненных людей, куда-то несущихся; у раба одного воина из руки извергалось
сильное пламя -- наблюдавшим казалось, что он горит, однако, когда пламя
исчезло, раб оказался невредимым. При совершении самим Цезарем
жертвоприношения у жертвенного животного не было обнаружено сердца. Это было
страшным предзнаменованием, так как нет в природе ни одного животного без
сердца. Многие рассказывают также, что какой-то гадатель предсказал Цезарю,
что в тот день месяца марта, который римляне называют идами, ему следует
остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь,
отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему:
"А ведь мартовские иды наступили!", на что тот спокойно ответил: "Да,
наступили, но не прошли!"
За день до этого, во время обеда, устроенного для него Марком Лепидом,
Цезарь, как обычно, лежа за столом, подписывал какие-то письма. Речь зашла о
том, какой род смерти самый лучший. Цезарь раньше всех вскричал:
"Неожиданный!" После этого, когда Цезарь покоился на ложе рядом со своей
женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный шумом
и ярким светом луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает во сне, издавая
неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в объятиях
убитого мужа. Другие, впрочем, отрицают, что жена Цезаря видела такой сон; у
Ливия говорится, что дом Цезаря был по постановлению сената, желавшего
почтить Цезаря, украшен фронтоном и этот фронтон Кальпурния увидела во сне
разрушенным, а потому причитала и плакала. С наступлением дня она стала
просить Цезаря, если возможно, не выходить и отложить заседание сената; если
же он совсем не обращает внимания на ее сны, то хотя бы посредством других
предзнаменований и жертвоприношений пусть разузнает будущее. Плутарх,
"Сравнительные жизнеописания"
ДНЕВНИК В ПИСЬМАХ ЦЕЗАРЯ -- ЛУЦИЮ МАМИЛИЮ ТУРРИНУ НА ОСТРОВ КАПРИ
(в ночь с 27 на 28 октября)
1013. (О смерти Катулла.) Я сижу у постели умирающего друга, поэта
Катулла. Время от времени он засыпает, тогда я берусь, как всегда, за перо,
быть может, для того, чтобы не думать (хотя мне пора уже понять, что писать
тебе -- это вызывать из глубины сознания те вопросы, которых я всю жизнь
избегал).
Он приоткрыл глаза, назвал шесть звезд из созвездия Плеяд и спросил
название седьмой. <...>
Он спит.
Прошел еще час. Мы разговаривали. Мне не впервые сидеть у смертного
одра. Тем, кого мучит боль, говоришь о них самих; тем, у кого сознание
ясное, хвалишь жизнь, которую они покидают. Разве не унизительно оставлять
мир, который ты презираешь, а умирающий часто боится, что жизнь была
недостойна затраченных на нее сил. У меня всегда хватает доводов для ее
восхваления.
В этот час я заплатил старый долг. Много раз за десять лет военных
походов мне виделся один и тот же сон наяву. Ночь, я шагаю перед своим
шатром и сочиняю речь. Я представляю себе, будто вокруг меня избранное
общество -- мужчины, женщины и особенно молодежь -- и я хочу передать им
все, чем я обязан как юноша и муж, как солдат и правитель, как любовник,
отец и сын, как страдалец и весельчак великому Софоклу. Хоть раз перед
смертью вылить все, что у меня накопилось на сердце, зная, что оно тут же
переполнится снова восторгом и благодарностью.
Да, вот это был человек, и труд его был трудом человеческим. Он дал нам
ответ на извечный вопрос. Дело не в том, что боги отказали ему в помощи,
хотя они ему и не помогали. Это не в их обычае. Если бы они не были от него
скрыты, он так не напрягал бы свой взор, чтобы их отыскать. Я тоже шел через
высочайшие Альпы, не видя перед собой ни зги, но у меня не было его
самообладания. Он умел жить так, словно Альпы были всегда тут, перед ним. А
теперь и Катулл мертв.
Торнтон Уайлдер, "Мартовские иды"
Цезарь сообщает, что перед тем, как перейти Рубикон и двинуться на Рим,
он видел сон, будто делит ложе с матерью. Как известно, бесчестные сенаторы,
покончившие с Цезарем ударом кинжала, не смогли воспрепятствовать тому, что
было предрешено богами. Ибо столица зачала от своего Господина ("сына Ромула
и потомка Афродиты"), и чудесным плодом их любви стала Римская Империя.
Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
Среди сочинений Цицерона выделяется по своему религиозному или, лучше
сказать, философско-религиозному значению так называемый Somnium Scipionis
("Сон Сципиона") из VI книги диалога "О государстве". Речь идет о пересказе
сна -- вложенном в уста Сципиона Эми-лиана, -- в котором Сципиону является
его отец, Сципион Африканский. Отец показывает сыну с высоты Карфаген и
предсказывает, что через два года он одержит победу над этим городом (а
затем и над Нуманцией). Он прибавляет, что сын вернется в Капитолий с
триумфом, но Рим будет охвачен беспорядками. И тогда надо будет явить свет
души, ума и здравомыслия. Чтобы вдохновить на это сына, Сципион Африканский
показывает, какая участь постигла души, верно служившие отчизне и проявившие
благочестие и справедливость. Эти души обитают на Млечном Пути под началом
princeps deus, или верховного Бога. Это восхитительная и великолепная
вселенная разделена на девять сфер, производящих своим движением
божественную музыку. В небесной сфере, к которой прикреплены звезды -- и
которая опоясывает все остальные, -- обитает верховный Бог. Под этой сферой
находятся остальные семь, которые движутся в противоположном направлении. По
самой нижней окружности движется Луна, под ней находится подлунный мир, где
все смертно и тленно, за исключением человеческих душ. Они живут в
последней, девятой сфере, на Земле, которая неподвижна и находится в центре
вселенной. Итак, чтобы достичь благочестия и справедливости, необходимо
обратить взгляд к высшему, к надлунным сферам, где нет ни смертного, ни
тленного. Душа в своей высшей части связана с этими сферами и может
вернуться на них, как на свою истинную родину, при одном условии: забыв о
тленных земных благах и ложной славе, то есть осознав, что быть заключенной
в смертное тело не означает быть смертной. Бессмертная душа управляет
смертным телом подобно тому, как Бог управляет миром, который в некотором
отношении подвержен смерти. Поэтому необходимо упражнять душу с помощью
возвышенных занятий, самые возвышенные из которых направлены на спасение
отчизны. Души, исполнившие эту благородную миссию, вознаграждаются
восхождением на небесные сферы, тогда как души, предававшиеся чувственным
удовольствиям, остаются в пределах земли и смогут подняться вверх лишь после
вековых страданий.
О происхождении этих идей высказывались различные точки зрения. Одни
авторы указывают на Посидония, другие отрицают его влияние. Картина,
описанная Цицероном (пожалуй, за единственным исключением гражданского
мотива служения городу), соответствует многим идеям, которые в то время
прокладывали себе путь; с одной стороны, они имеют точки соприкосновения с
астральными религиями, а с другой -- с тенденцией развить платонические
концепции бессмертия и неразложимости души и, наконец, с третьей, -- с
видением космоса как огромного гармоничного сооружения, некоего храма, в
котором словно граждане обитают добродетельные души. Подобные идеи оказали
значительное влияние на более поздних авторов, среди которых выделяется
Макробий.
Следует отметить, что одна из тем "Сна Сципиона" -- это концепция
ничтожности индивидуальной жизни в этом мире по сравнению с огромностью
космоса. Эта тема также развивается в VI книге "Энеиды" (встреча Энея с
Анхисом) и в некоторых сочинениях стоиков (например, в утешительном послании
Сенеки к Марцию. Ad Marciam de consolatione, XXI, I).
Хосе ФерратерМора,"Философский словарь" (1958)
Когда же ночь скроет родственный ему огонь дня, внутренний огонь как бы
отсекается: наталкиваясь на то, что ему не подобно, он терпит изменения и
гаснет, ибо не может слиться с близлежащим воздухом, не имеющим в себе огня.
Зрение бездействует и тем самым наводит сон. Дело в том, что, когда мы при
помощи устроенных богами природных укрытий для глаз, то есть век, запираем
внутри себя силу огня, последняя рассеивает и уравновешивает внутренние
движения, отчего приходит покой. Если покой достаточно глубок, то сон почти
не нарушается грезами, но если внутри остались еще сильные движения, то они
сообразно своей природе и месту порождают соответствующие по свойствам и
числу изображения, отражающиеся внутри нас и вспоминающиеся после
пробуждения как совершившееся вне нас.
Платон, "Тимей",Х1V
ДНЕВНИК ЦЕЗАРЯ - ПИСЬМО ЛУЦИЮ МАМИЛИЮ ТУРРИНУ НА ОСТРОВ КАПРИ
(Записи, видимо, сделаны в январе и феврале.) 1020. Ты как-то раз со
смехом спросил меня, снилось ли мне когда-нибудь "ничто". Я ответил, что да.
Но мне оно снилось и потом.
Быть может, это вызвано неловким положением тела спящего, несварением
желудка или другим внутренним расстройством, однако ужас, который ты
испытываешь при этом, невыразим. Когда-то я думал, что "ничто" видишь в
образе смерти с оскаленным черепом, но это не так. В этот миг ты словно
предвидишь конец всего сущего. "Ничто" представляется не в виде пустоты или
покоя -- это открывшийся нам лик вселенского зла. В нем и смех, и угроза.
Оно превращает в посмешище наши утехи и в прах наши стремления. Этот сон
прямо противоположен тому, другому видению, которое посещает меня во время
припадков моей болезни. Тогда, мне кажется, я постигаю прекрасную гармонию
мира. Меня наполняет невыразимое счастье и уверенность в своих силах. Мне
хочется крикнуть всем живым и всем мертвым, что нет такого места в мире, где
не царит блаженство.
(Запись продолжается по-гречески.) Оба эти состояния порождены
телесными парами, но рассудок говорит и в том и в другом случае: отныне я
знаю. От них нельзя отмахнуться, как от миража. Обоим наша память
подыскивает множество светлых и горестных подтверждений. Мы не можем
отрицать реальность одного, не отрицая реальности другого, да я и не стану
пытаться, как деревенский миротворец, улаживающий ссору двух противников,
приписывать каждому свою убогую долю правоты.
Торнтон Уайлдер, "Мартовские иды"
НЕВЕРНО ИСТОЛКОВАННЫЙ СОН
Хуайна Капак боялся чумы. Он заперся в своем дворце и там увидел сон,
будто пришли к нему три карлика и сказали: "Инка, мы пришли тебя искать".
Хуайну Капака поразила чума, и он приказал спросить у оракула Пачакамака,
как ему поступить, чтобы восстановить здоровье. Оракул возгласил, чтобы инку
вынесли на солнце и он излечится. Инка вышел на солнце и тут же умер.
Бернабе Кобо, "История Нового Света"
Латинский писатель V века Амбросий Теодо-сий Макробий, автор
"Сатурналий", написал пространный комментарий к "Сну Сципиона" (Цицерон, "О
государстве*, глава VI), где рассматривает систему правления в Риме в первой
половине I века до н. э., а также описывает платоническую и пифагорийскую
космогонию. Макробий предостерегает от обычных, или домашних, снов,
являющихся отзвуком повседневной жизни - любви, трапезы, друзей, врагов,
нарядов, денег, - снов, которые нет смысла толковать; в них отсутствует
божественное дыхание, одушевляющее великие сны. В XIII веке Альберт фон
Болыптедт (7-1280), более известный под именем Св. Альберт Великий, первым
попытался в рамках схоластики примирить греческую философию с христианской
доктриной; в Париже его учеником был Фома Аквинский. В своем трактате "О
душе" последний, вслед за Макробием, говорит о ничтожности меньших снов и
великолепии снов, одушевленных божественным дыханием. Альберт был великим
путешественником, интересовался свойствами минералов, элементов,
животных и метеоров, а в его "Трактате об алхимии" чувствуется привкус
магии. Тем не менее, он стал епископом Ратисбоны, но впоследствии отказался
от сана, чтобы возобновить свои странствия. Как и любой учитель, он мечтал,
чтобы его лучший ученик оставил его позади, если не в знании, то хотя бы во
времени. Этим мечтам не суждено было сбыться. И после смерти Фомы Аквинского
(1274) вернулся в Париж, чтобы прославить свое учение.
Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
Если бы человек во сне оказался в Раю и получил цветок в доказательство
того, что он там побывал, и если бы, проснувшись, он обнаружил этот цветок в
своей руке... что тогда?
С. Т. Колридж
Вот темный Нил вот гибкие морены в воде играя плещут вереницей
И все исчезло Джузеппе Унгаретти, "Изначальное" (1919)
И, наконец, когда сон дремотою сладкою свяжет Члены, и тело лежит,
безмятежным объято
покоем,
Все-таки кажется нам, что мы бодрствуем будто,
и члены Движутся наши тогда, и в тумане ночном
непроглядном
Будто сияние дня и блестящее солнце мы видим; И, находясь взаперти, мы
по морю, и рекам,
и горам В страны иные идем, и поля мы пешком
переходим; Слышим мы звук голосов в суровом безмолвии
ночи
И произносим слова, сохраняя, однако, молчанье. Видим мы много еще в
этом роде чудесных
явлений,
Словно желающих в нас подорвать все доверие
к чувствам,
Но понапрасну: ведь тут большей частью ведут
к заблужденью Нас измышленья ума, привносимые нами самими,
Видимым то заставляя считать, что чувствам
не видно.
Ибо труднее всего отделить от вещей очевидных Недостоверную вещь,
привносимую умственно
нами. <...>
Ну а теперь ты узнай, чем движется дух, и откуда То, что приходит на
ум, приходит, ты выслушай
вкратце. Призраки разных вещей, говорю я, во-первых,
витают Многоразличным путем, разлетаясь во всех
направленьях Тонкие; так же легко они в воздухе, встретясь
друг с другом, Сходятся вместе, как нить паутины иль золота
блестки. Дело ведь в том, что их ткань по строенью
значительно тоньше
Образов, бьющих в глаза и у нас вызывающих Ибо, нам в тело они проникая
чрез поры,
тревожат Тонкую сущность души и приводят в движение
чувство. Так появляются нам и Кентавры и всякие
Скиллы, С Кербером схожие псы, и воочию призраки видны
Тех, кого смерть унесла и чьи кости землею
объяты: Всякого вида везде и повсюду ведь призраки
мчатся, Частью сами собой возникая в пространстве
воздушном,
Частью от разных вещей отделяясь и прочь
отлетая,
И получаясь из образов их, сочетавшихся вместе. Ведь не живым существом
порождается образ
Кентавра,
Ибо созданий таких никогда не бывало, конечно; Но, коли образ коня с
человеческим как-то
сойдется, Сцепятся тотчас они, как об этом сказали мы
раньше,
Вследствие легкости их и строения тонкого ткани. Так же и прочее все в
этом роде всегда возникает. Необычайно легко и с такой быстротой они
мчатся,
Как указал я уже, что любые из образов легких Сразу, ударом одним,
сообщают движение духу. Тонок ведь ум наш и сам по себе чрезвычайно
подвижен. Что это так, без труда из дальнейшего ты
убедишься.
Если есть сходство меж тем, что мы видим умом
и глазами,
То и причины того и другого должны быть :.-;• подобны. Раз уже я
указал, что льва, предположим,
я вижу С помощью призраков, мне в глазах
возбуждающих зренье, Можно понять, что и ум приходит в движение
так же, С помощью призраков льва, да и прочее
все различая,
Как и глаза, но еще он и более тонкое видит. И не иначе наш дух, когда
сном распростерты
все члены, Бодрствует, как потому, что его в это время
тревожат Призраки те же, что ум, когда бодрствуем мы,
возбуждают. Ярки настолько они, что, нам кажется, въяве
мы видим Тех, чьею жизнью давно уже смерть и земля
овладели. Из-за того это все допускает природа свершаться, Что в нашем
теле тогда все чувства объяты покоем И не способны к тому, чтобы истиной
ложь
опровергнуть.
В изнеможении сна к тому же и память слабеет, В спор не вступая с умом,
что добычей могилы и смерти
Стали давно уже те, кто живыми во сне ему
снятся.
Не мудрено, наконец, что двигаться призраки
могут, Мерно руками махать да и прочие делать
движенья, Как это часто во сне, нам кажется,
делает образ. Что же? Лишь первый исчез, как сейчас же
в ином положеньи Новый родится за ним, а нам кажется, --
двинулся первый. Скорость, с которой идет эта смена, конечно,
огромна: Столь велика быстрота и столько есть образов
всяких,
Столь необъятен запас частичек в любое мгновенье, Что ощутимо для нас,
и хватить его полностью
может.
Много вопросов еще остается и многое надо Выяснить, ежели мы к
очевидности полной
стремимся.
Первый вопрос: почему, не успело возникнуть
желанье, Как уж немедленно ум начинает об этом же
думать? Призраки все не следят ли за нашею волей и,
только
Стоит лишь нам захотеть, не является ль тут же
и образ, Море ль на сердце у нас, иль земля, или самое
небо? Сходбищ народных, пиров, торжественных
шествий, сражений
Не порождает ли нам по единому слову природа, Да и к тому же, когда у
людей, находящихся
вместе, Дух помышляет совсем о несхожих и разных
предметах? Что же еще нам сказать, когда видим во сне мы,
как мерно
Призраки идут вперед и гибкое двигают тело, Гибкое, ибо легко,
изгибаясь, их вертятся руки, И пред глазами у нас они вторят движеньям
ногами? Призраки, видно, сильны в искусстве и очень
толковы,
Если, витая в ночи, они тешиться играми могут? Или верней объяснить это
тем, что в едином
мгновенья, Нам ощутимом, скажу: во мгновении, нужном
для звука, Много мгновений лежит, о которых мы разумом
знаем,
И потому-то всегда, в любое мгновенье, любые Призраки в месте любом в
наличности и наготове?
Столь велика быстрота и столько есть образов
всяких.
Только лишь первый исчез, как сейчас же в
ином положеньи Новый родится за ним, а нам кажется, --
двинулся первый.
В силу же тонкости их, отчетливо видимы духу Только лишь те, на каких
он вниманье свое
остановит; Мимо другие пройдут, к восприятью каких
не готов он.
Приспособляется он и надеется в будущем видеть Все, что случится с
любым явленьем: успех
обеспечен. Не замечаешь ли ты, что и глаз наш всегда
напряженно Приспособляется сам к рассмотрению тонких
предметов, И невозможно для нас их отчетливо видеть
иначе? Даже коль дело идет о вещах очевидных,
ты знаешь,
Что без внимания к ним постоянно нам кажется,
будто Каждый предмет удален на большое от нас
расстоянье;
Что же мудреного в том, что и дух упускает из
виду
Все, исключая лишь то, чему сам он всецело
отдался? И, наконец, от примет небольших мы приходим
к огромным
Выводам, сами себя в западню вовлекая обмана. Также бывает порой, что
иным, не похожим на
первый, Образ заменится вдруг, и, что женщиной
раньше казалось, Может в объятьях у нас оказаться нежданно
мужчиной, Или сменяются тут друг за другом и лица и
возраст. Сон и забвение нам помогают тому не дивиться.
Тит Лукреций Кар, "О природе вещей", IV
Король мне снился. Он вставал из мрака
В венце железном, с помертвелым взглядом.
Я лиц таких не видел. Жался рядом
Жестокий меч, как верная собака.
Кто он -- норвежец, нортумбриец? Точно
Не знаю -- северянин. Бородою
Грудь полускрыта, рыжей и густою,
И безответен взгляд его полночный.
Из зеркала и с корабля какого
Каких морей, что жизнь его качали,
Принес он, поседелый и суровый,
Свое былое и свои печали?
Он грезит мной и смотрит с осужденьем.
Ночь. Он стоит все тем же наважденьем.
Хорхе Луис Борхес
покуда на ложе Члены объемлет покой и ум без помехи резвится.
Петроний, "Сатирикон", С/У1
Многие писали о сновидениях, обычно рассматривая их как откровение о
том, что уже произошло в отдаленных частях света, или как предвестие того,
что должно случиться в будущем.
Я же рассмотрю эту тему в ином свете, ибо сновидения дают нам некоторое
представление о величайших возможностях человеческой души и указывают на
независимость ее от происходящего.
В первую очередь, наши сновидения суть величайшие примеры деятельности,
присущей человеческой душе, которую сон не в силах ни уничтожить, ни
ослабить. Когда человек устает, утомленный дневными трудами, некая часть его
натуры остается деятельной и неутомимой. Когда органы чувств хотят
полагающегося им отдыха и восполнения сил, и тело не способно более
поспевать за той духовной субстанцией, с которой слито, душа осуществляет
себя присущими ей способами и пребывает в таковой деятельности, пока партнер
ее вновь не окажется в силах выдерживать ее общество. И пока душа не
обременена каждодневной рутиной, спортом и отдыхом, когда во сне она слагает
с себя все заботы, сновидения становятся развлечениями и забавами души.
Во-вторых, сновидения суть пример той живости и совершенства, которые
присущи способностям разума, освобожденного от тела. Душа скована и
медлительна, когда действует сообща со столь тяжелым и неуклюжим
компаньоном. Но удивительно, с какой живостью и рвением она проявляет себя в
сновидениях. Несовершенство речи создает непреднамеренное многословие или
впечатление разговора на едва знакомом языке. Шутки оказываются исполнены
мрачности, остроумие - тупости и скуки. Хотя для разума нет действия более
болезненного, нежели творчество, во сне оно происходит с такой легкостью,
что мы даже не замечаем, как проявляется эта способность. Например, я
уверен, что каждому из нас время от времени снится, что он читает газеты,
книги или письма, в каковом случае сотворение их происходит так незаметно,
что разум обманывается и ошибочно принимает собственные измышления за чужие
сочинения.
Говоря об этой способности, я процитирую отрывок из "Religio
Medici"("Вероисповедание врачевателя" (лат.) -- произведение Томаса Брауна
(1605--1681), врача и писателя), в котором многоумный автор дает отчет о
том, как сам он проявляет себя в своих сновидениях по сравнению со своими
мыслями в состоянии бодрствования.
В наших снах мы становимся больше себя; похоже, сон тела есть не что
иное, как бодрствование души. Это скованность чувств, но свобода разума, и
наши дневные представления не идут ни в какое сравнение с фантазиями наших
снов. Я родился под знаком Скорпиона, в час Сатурна, и, полагаю, во мне есть
нечто от этой свинцово-тяжелой планеты. Я отнюдь не шутник, никоим образом
не склонен к веселью и резвости в обществе; однако во сне я могу создать
целую комедию - я слежу за действием, воспринимаю остроты и, проснувшись,
сам смеюсь над собственной самонадеянностью. Будь память так же верна мне,
как плодовит в это время мой разум, я бы учился только во сне и тогда же
посвящал себя молитвам; но даже самые яркие воспоминания сохраняют так мало
от наших отвлеченных озарений, что вся история забывается и превращается в
запутанный и искаженный рассказ бодрствующей души. Поэтому порой в час
кончины человек говорит и рассуждает, возвысясь над собой, ибо когда душа
начинает освобождаться от связей с телом, то вещает от собственного лица,
возносясь над бренностью,
Подобным же образом мы можем заметить, в-третьих, что и страсти с
большей силой воздействуют на разум, когда мы спим, нежели когда мы
бодрствуем. В это время более, чем в какое-либо другое, радость и печаль
причиняют нам удовольствие или боль. Так же и молитва, как отметил
замечательный вышепроцитированный автор, становится особенно возвышенной и
пламенной, если возносится из души тогда, когда тело отдыхает. Об этом
свидетельствует опыт каждого человека, хотя, возможно, это происходит
по-разному в зависимости от различий в телосложении и складе ума. <...>
Я хочу отметить здесь удивительную силу, с какой душа создает свой
собственный мир. Она беседует с бесчисленными существами, созданными ею, и
переносится на десятки тысяч сцен, развернутых ею же. Она сама себе и театр,
и актеры, и зритель. Это приводит мне на ум бесконечно любимое мною
высказывание, которое Плутарх приписывает Гераклиту, о том, что пока люди
бодрствуют, они пребывают в одном общем мире, во сне же каждый пребывает в
своем собственном. Человек бодрствующий есть принадлежность мира природы,
спящий же уходит в свой мир, который существует только для него одного.
<"..>
Не могу не привести и тех доказательств необыкновенных возможностей
души, которые я нашел у Тертуллиана, а именно, ее способности
пророчествовать во сне. В том, что такие пророчества были, не может
усомниться тот, кто верит Священному Писанию или общеизвестной истории, где
есть бесчисленное количество примеров такого рода, описанных различными
авторами, древними и новыми, сакральными и профанными. Идут ли эти темные
предчувствия, эти видения ночи от скрытой силы души, пребывающей в состоянии
отрешенности, или от связи с Высшим, или от воздействий низших духов -- об
этом ведутся ученые споры; суть в том, что я считаю эту способность
неоспоримой, и так же считали величайшие писатели, которых нельзя
заподозрить ни в суеверии, ни в излишнем энтузиазме.
Я не считаю, что в этих примерах душа полностью свободна от связи с
телом. Достаточно того, чтобы она не была погружена в происходящее, к ее
деятельности не мешали движения крови и духов, которые приводят в действие
механизм тела в часы бодрствования. Чтобы дать разуму больше свободы, союз с
телом должен ослабнуть.
Джозеф Аддисвн, "Зритель", No487,Лондон, 18 сентября 1712
Вся наша память ничего не стоит
без сладостного дара видеть сны.
Антонио Мачадо
Своей долговечной славой Кэдмон обязан обстоятельствам, не связанным с
эстетическим наслаждением его творчеством. Автор поэмы "Беовульф"
неизвестен, а Кэдмон -- первый англосаксонский поэт, чье имя сохранилось. В
средневековых поэмах "Исход", "Деяния Апостолов" имена христианские, но
чувства языческие; Кэдмон же -- первый англосаксонский поэт, исполненный
христианского духа. К этим обстоятельствам надо прибавить любопытную историю
Кэдмона, как ее рассказывает Беда Достопочтенный в четвертой книге своей
"Церковной истории англов".
"В обители сей аббатисы (аббатисы Хильд из Стреонесхаля) жил брат,
удостоившийся Божьей благодати, -- он слагал песни, побуждавшие к
благочестию и вере. Все, что он узнавал от людей, сведущих в Священном
Писании, он с превеликой любовью и рвением перекладывал на язык поэзии. В
Англии было немало подражавших ему в сочинении религиозных песнопений.
Умению этому он был обучен не людьми и не человеческими средствами -- он
получил в том помощь Божью, и дар его исходил непосредственно от Господа.
Посему он никогда не сочинял песен соблазнительных и легкомысленных. Человек
этот прожил до зрелых лет, не имея понятия о стихотворном умении. Нередко
случалось ему посещать празднества, где было в обычае для пущего веселья
всем по очереди петь, сопровождая песню игрой на арфе, и всякий раз, как
арфа приближалась к нему, Кэдмон, устыженный, вставал с места и уходил
домой. Но вот однажды, покинув дом, где народ веселился, он направился в
конюшню, ибо в ту ночь ему было поручено присмотреть за лошадьми. Там он
уснул, и во сне привиделся ему человек, который сказал: "Кэдмон, спой мне
что-нибудь". Кэдмон же возразил: "Я не умею петь, потому и ушел с пирушки и
лег спать". Тогда тот человек сказал: "Ты будешь петь". Кэдмон спросил: "Что
же я могу петь?" Ответ гласил: "Спой мне о происхождении всех вещей". И
Кэдмон запел стихи, слова коих он в жизни не слыхал: "Ныне восславим стража
Царства Небесного, могущество Создателя и мудрость Его разума, деяния
преславного Отца, то, как Он, Предвечный, создал все чудеса мира. Сперва Он
сотворил небо, дабы дети земли имели кров; затем Он, Всемогущий, сотворил
землю, дабы у людей была почва под ногами". После пробуждения Кэдмон
сохранил в памяти все, что пел во сне. И к тем песням прибавил он еще многие
другие в таком же духе, достойные Господа.
Беда сообщает, что аббатиса попросила духовных особ проверить
неожиданно появившийся дар Кэдмона, и когда было доказано, что поэтический
сей дар ему ниспослан Богом, уговорила его вступить в их обитель. "Он
воспевал сотворение мира, происхождение человека, всю историю Израиля, исход
из Египта и приход в землю обетованную, воплощение, страсти и воскресение
Христа, его вознесение на небеса, сошествие Святого Духа и поучения
апостолов. Также воспел он грозный Страшный Суд, ужасы ада и блаженство
рая". Историк прибавляет, что впоследствии Кэдмон предсказал час своей
кончины и дождался ее во сне. Научил его петь Бог или Божий ангел, будем
надеяться, что он снова встретился со своим ангелом.
Хорхе Луис Борхес
Почему ты сравниваешь внутреннее побуждение со сном? Быть может, тебе
кажется абсурдным, нелепым, неизбежным, неповторимым то, что порождает
ощущение счастья или необоснованные страхи, что невозможно передать словами,
и что стремится обрести свое выражение, как это случается во снах?
Франц Кафка
"Четвертая тетрадь ин-октаво"
БЛЕДНОГО КАБАЛЬЕРО
Все называли его Черным кабальеро, настоящего его имени не знал никто.
После его внезапного исчезновения от него и следа никакого не осталось,
кроме разве что воспоминания о его улыбке и портрета работы Себастьяна дель
Пиомбо, на котором был изображен мужчина, кутающийся в меховую накидку, с
бессильно свисающей, будто во сне, рукой в перчатке. Тем, кто испытывал к
нему чувство симпатии (в числе этих немногих был и я), запомнились также его
бледная, с оттенком желтизны, прозрачная кожа, легкая, женственная походка и
затуманенный взор.
По правде говоря, от него исходил ужас. Его присутствие придавало
фантастическую окраску самым простым вещам: стоило его руке коснуться любой
вещи, и та, казалось, тут же переходила в мир сновидений... Никто его не
расспрашивал ни о его недуге, ни о причине небрежного отношения к своему
здоровью. Он постоянно пребывал в движении -- и днем и ночью. Никто не знал,
где его дом, никто не знал ни его родителей, ни братьев. Однажды он появился
в городе, а спустя несколько лет также неожиданно исчез.
Накануне исчезновения, когда только-только светало, он вошел в мою
комнату проститься. Я ощутил мягкость его перчатки у себя на лбу и увидел
его улыбку, скорее похожую на воспоминание об улыбке, взор его блуждал более
обыкновенного. Было видно, что он провел бессонную ночь, нетерпеливо ожидая
зари: руки его дрожали, а все тело, казалось, было охвачено жаром.
Я поинтересовался, не мучает ли его сегодня, более чем всегда, болезнь.
-- Вы, как и все другие, полагаете, что я болен? А почему не сказать,
что я сам и есть болезнь? У меня нет ничего, лично мне принадлежащего, даже
болезни, напротив, существует некто, кому принадлежу я сам.
Будучи привычным к его странным речам, я промолчал. Он подошел к моей
кровати и снова коснулся перчаткой моего лба. -- Не похоже, чтобы у Вас был
жар, Вы совершенно здоровы и спокойны. Возможно, это Вас напугает, но я
скажу, кто я. И, наверное, уже никогда не смогу этого повторить. Он сел на
стул и продолжал, чуть повысив голос:
-- Я не настоящий человек, из плоти и крови. Я всего-навсего образ из
сна. Один из персонажей Шекспира восклицает, словно обо мне, трагически
точно: я сделан из той же субстанции, что и сны! И это действительно так,
потому что есть некто, кому я снюсь; есть некто, кто засыпает и погружается
в сновидения, и он заставляет меня действовать, жить, двигаться, -- и в этот
самый момент он видит во сне, что я все это говорю. Впервые появившись в его
сновидении, я обрел жизнь: я гость его долгих ночных фантазий, таких
интенсивных, что они позволяют видеть меня и тем, кто проснулся. Но мир
бодрствующих -- не мой мир. Моя истинная жизнь -- та, что происходит в душе
моего спящего создателя. Я вовсе не прибегаю к загадкам и символам -- я
говорю правду. Быть действующим лицом сновидения -- не самое страшное. Есть
поэты, которые говорят, что человеческая жизнь -- это тень сна, и есть
философы, которые утверждают, что реальность -- это галлюцинация. Но кто же
тот, кому я снюсь? Кто тот, что заставляет меня появляться, а просыпаясь,
стирает мой образ? Сколько раз я думал о своем спящем хозяине!.. Этот вопрос
преследует меня с той минуты, как я осознал, из какой материи я сотворен.
Поймите, как важна для меня эта проблема. Персонажи снов вольны в своих
желаниях, есть и у меня одна мечта. Вначале меня страшила мысль разбудить
его, то есть уничтожить себя. И я вел себя добродетельно. До той поры, пока
не устал от унизительности этого представления и со всей страстью возжелал
того, чего раньше боялся: разбудить его. Сам я не склонен к преступлению, но
неужели тот, кто видит меня во сне, не пугается видений, заставляющих
содрогаться других людей? Наслаждается ли он ужасными образами или не
придает им никакого значения? Я все твержу ему, что я сон, и хочу, чтобы ему
снилось то, что снится. Разве нет людей, которые просыпаются, когда
понимают, что им привиделся сон? Когда же, ну когда я добьюсь желаемого?
Бледный кабальеро отшатнулся, резко вскинув левую руку в перчатке,
возможно, в предчувствии чего-то ужасного.
-- Вы думаете, я лгу? Почему я не могу исчезнуть? Утешьте меня, скажите
хоть что-нибудь, имейте жалость к скучному призраку... Но я не нашелся, что
сказать. Он протянул мне руку. Казалось, он стал выше ростом, чем обычно, а
кожа его была до того прозрачна, что почти просвечивала насквозь. Он что-то
тихо произнес, вышел из моей комнаты, и с тех пор его мог видеть лишь один
человек, некто.
Джованни Папины, "Трагическая повседневность" (1906)
ВО СНЕ СВОЮ СМЕРТЬ
Наконец, его заполонила усталость. Ему уже исполнилось 73 года тем
летом (в 479 г. до н. э.), и он прекрасно понял, что означал его сон. Он
велел позвать к себе Цзы-Гуна, последнего из своих великих учеников. Тот
незамедлительно явился и догадался, что Конфуций вызвал его, чтобы
проститься.
Учитель сказал ему: -- Мне снилось, что я сидел, принимая жертвенные
возлияния. Я находился между двумя колоннами. Те, что из династии Ся --
будто они еще царствовали во дворце, -- выставили своих покойников на
восточной лестнице, а те, что из династии Чжоу, расположили своих мертвецов
на западной (это та лестница, что предназначена гостям). Люди же из династии
Инь выставили своих покойников между двумя колоннами, там не было ни хозяев,
ни гостей. Я происхожу из правителей Инь: сомнений нет -- я умру. И хорошо,
что так случится, ведь нет уже ни одного мудрого государя, которому я мог бы
быть полезен.
Несколько дней спустя он умер, в 16-й год эпохи Лу, во время
царствования сорок первого правителя династии Чжоу.
Эустакио Вильде, "Осень в Пекине" (1902)
Из английских баллад, с их лужаек зеленых, Из-под кисточки персов, из
смутного края Прежних дней и ночей, их глубин потаенных, Ты явилась под
утро, сквозь сон мой шагая? Беглой тенью прошла на закате неверном И
растаяла в золоте через мгновенье, -- Полувоспоминание, по полузабвенье,
Лань, мелькнувшая зыбким рисунком
двухмерным.
Бог, что правит всем этим диковинным сущим, Дал мне видеть тебя, но не
быть господином; На каком повороте в безвестном грядущем Встречусь я с твоим
призраком неуследимым? Ведь и я только сон, лишь чуть более длинный, Чем
секундная тень, что скользит луговиной.
Мой сын оплакивал мою смерть. Я видел, как он склоняется над гробом. Я
хотел вскочить и закричать, что это неправда, что речь идет о совсем другом
человеке, возможно, абсолютно похожем на меня, но я не мог ничего сделать
из-за крокодила. Он затаился там, впереди, в глубоком рве, готовый
проглотить меня. Я закричал что было мочи, но все, кто собрался на ночное
бдение вокруг гроба, вместо того чтобы внять предостережению, смотрели на
меня с упреком, возможно, потому, что я раздразнил зверя и они испугались,
что он бросится на них самих. Только Клайд, один-единственный, не видел и не
слышал меня. Появившийся человек из похоронного бюро с футляром в руке
напоминал скрипача, однако он вытащил паяльник. Откровенно говоря, я
подумал, что все кончено, меня похоронят заживо и я ничего не смогу
объяснить. Стоявшие рядом пытались оттащить его -- это был самый тягостный
момент, -- но он вцепился в гроб. Служащий начал паять крышку со стороны
ног, и здесь я не выдержал: зажмурив глаза, бросился прямо в ров, не думая о
неминуемой гибели. А потом я только и помню, что удар по подбородку. Словно
лезвие ободрало кожу или чем-то задели зуб. Когда я почувствовал жжение от
паяльника, то очнулся и все окончательно понял. Клайд был прав -- я умер.
Тот же зал, те же люди. И мой бедный сын там же. Паяльник шипел где-то около
ноги. Служащий приподнял незакрепленный край крышки, вытащил носовой платок
и вытер кровь, сочившуюся из ранки. "Так бывает, -- заметил он, -- это из-за
паяльника".
Хорхе Алъберто Феррандо, "Частокол" (1975)
Бог никого не наказывает, не предупредив заранее.
приближался странными путями -- по берегу широких потоков, в которых на
каждой волне высился розовый куст, так что вода едва просвечивала сквозь
плывущий лес роз. На берегу пахал крестьянин, причем плуг был из чистого
золота, в него были впряжены белые как снег волы, и под копытами их
расцветали большие васильки. Борозда наполнялась золотым зерном, и
крестьянин, ведя одной рукой плуг, другой черпал зерна и подбрасывал их
высоко в воздух, так что они осыпали меня золотым дождем.
ГотфридКеллер, "Зеленый Генрих"
Гонсало не любил этого предания о призраке, бродящем зимними ночами меж
зубцов башни с собственной головой в руках. Он отошел от перил и прервал
затянувшуюся летопись:
-- Пора кончать, Видейринья, а? Уже четвертый час, просто срам. Да, вот
что: в воскресенье Тито и Гоувейя обедают у меня в "Башне" ; приходи и ты с
гитарой и новыми куплетами, только не такими мрачными. Bona sera (Спокойной
ночи). Что за чудная ночь!
Он бросил сигару, закрыл балконную дверь "старого зала", сплошь
увешанного портретами Рамиресов, которые он в детстве называл "прадедушкины
личики", и, проходя по коридору, все еще слышал вдали, в молчании полей,
залитых лунным светом, песню о деяниях своих родичей:
Ах! Когда повел нас в битву Государь дон Себастьян, Юный паж его
Рамирес И отважен был, и рьян...
Фидалго разделся, задул свечу и, торопливо перекрестившись, заснул. Но
в ту ночь спальню заполнили видения; сон его был неспокоен и полон страхов.
Андре Кавалейро и Жоан Гоувейя появились на стене, облеченные в кольчуги,
верхом на ужасного вида жареных кефалях! Хитро перемигиваясь, они подкрались
к нему и начали тыкать копьями в его беззащитный желудок, а он стонал и
корчился на кровати. Потом на Калсадинью в Вилла-Кларе выехал грозный
всадник -- мертвый Рамирес (слышно было, как в латах скрежещут кости), и с
ним король дон Афонсо II, скаливший волчьи клыки. Они схватили Гонсало и
потащили в Навас-де-Толоса. Его волокли по каменному полу, а он упирался,
звал на помощь тетю Розу, Грасинью, Тито. Но дон Афонсо так крепко двинул
его в спину своей железной рукавицей, что он вылетел из таверны Гаго и
очутился в Сьерра-Морене, на поле битвы, в гуще трепетавших знамен и
блистающих доспехов. В тот же миг испанский кузен, Гомес Рамирес, магистр
Калатравы, наклонился с вороного коня, ухватил Гонсало за чуб и выдрал
последние волосы под оглушительный хохот всего сарацинского войска и
всхлипывания тетки Лоуредо, которую несли на носилках четверо королей! Он
был совсем разбит и измочален, когда сквозь ставни наконец забрезжил
рассвет;
ласточки щебетали под карнизом. Фидалго в исступлении сорвал с себя
простыню, вскочил с кровати, распахнул балконную дверь и вдохнул полной
грудью прохладу, тишину, аромат листвы, глубокий покой спящей усадьбы. Пить!
Нестерпимо хотелось пить, губы ссохлись от жажды. Он вспомнил про знаменитую
Fruit salt, прописанную доктором Маттосом, жадно схватил бутылочку и
полуодетый побежал со всех ног в столовую; там, тяжело дыша, он развел две
полные ложки порошка в минеральной воде Бика-Велья и разом проглотил весь
стакан, над которым поднялась шипучая, щипавшая язык пена.
Ах, какая благодать! Какое облегчение! Сразу ослабев, он вернулся в
спальню и крепко, долго спал: снилось ему, что он лежит в Африке, на лугу,
под шелестящей пальмой и вдыхает пряный аромат невиданных цветов, которые
росли среди лежавших навалом золотых самородков. Из этого рая его вырвал
Бенто: когда пробило полдень, он забеспокоился, что "сеньор доктор больно
долго не просыпается".
-- Я провел прескверную ночь, Бенто! Привидения, побоища, скелеты,
кошмары! Виновата яичница с колбасой. И огурцы... особенно огурцы! Выдумки
этого чудака Тито. Но под утро я выпил Fruit salt и теперь чувствую себя
отлично.
Великолепно! Я даже в состоянии работать. Принеси, пожалуйста, в
библиотеку чашку зеленого чая, только покрепче... И сухариков.
II
По дороге домой мысли Гонсало неудержимо возвращались к доне Ане -- к
ее обольстительным плечам, к теплым ваннам, где она нежится и читает газету.
В конце концов, какого черта! У доны Аны, добродетельной, надушенной,
ослепительно красивой, вполне годной в жены, был только один недостаток,
один неприятный изъян -- мясник папаша. И еще -- голос, так раздражавший его
у Святого родника. Правда, Мендонса утверждает, что при более близком
знакомстве она перестает ворковать, говорит проще, почти мягко... И вообще,
со временем можно привыкнуть к самым отвратительным голосам -- не замечает
же он, к примеру, что Манузл Дуарте гнусавит. Нет! Настоящее темное пятно --
папаша! Но, в конце концов, весь этот дурацкий род людской восходит к одному
человеку. У кого из нас, среди миллионов предков, до самого Адама, не
найдется хоть какого-нибудь мясника? Он сам, знатный из знатных, чей род дал
начало не одной королевской династии, порывшись в прошлом, непременно
где-нибудь да наткнется на мясника Рамиреса. Стоит ли мясник за твоими
плечами или смутно виднеется сквозь века далеко в цепочке предков -- все
одно, мясник тут как тут, с топором, колодой и пятнами крови на потных
руках!
Этот образ преследовал его до самой "Башни"; не ушел он и позже, когда
у открытого окна Гон-сало курил сигару и слушал пенье птиц. Он лег в
постель, глаза у него слипались, а мысли все обращались назад, в туманное
прошлое Рамиресов, в дебри истории, на поиски мясника... Он перевалил уже за
пределы вестготских владений, где царствовал с золотой державой в руке его
бородатый предок Рецесвинт. Измученный, задыхающийся, он вырвался из
обитаемых земель и углубился в дремучие леса, где еще слышалась поступь
мастодонта. Там, под влажной сенью листвы, тоже водились Рамиресы; одни урча
волокли куда-то убитых оленей и древесные стволы, другие выползали из дымных
пещер и улыбались зубастой пастью невесть откуда взявшемуся потомку. Наконец
в печальной тишине, на печальной равнине он увидел окутанное туманом озеро.
На тинистом берегу, в камышах, сидело косматое, грязное чудовище и каменным
топором рубило человечью тушу. Это был Рамирес. В сером небе парил черный
ястреб.
Гонсало простер руку поверх государств и храмов и, указывая на руины
святой Марии Кракедской, на прелестную, раздушенную дону Ану, возопил из
приозерной мглы: "Я нашел моего мясника!"
III
До поздней ночи Гонсало шагал по комнате и горько думал о том, что
всегда, всю жизнь (чуть ли не со школьной скамьи!) он подвергался
непрерывным унижениям. А ведь хотел он самых простых вещей, столь же
естественных для всякого другого, как полет для птицы. Ему же раз за разом
эти порывы приносили только ущерб, страданья и стыд! Вступая в жизнь, он
встретил наперсника, брата, доверчиво привел его под мирный кров "Башни" --
и что же? Мерзавец овладевает сердцем Грасиньи и самым оскорбительным
образом покидает ее! Затем к нему приходит такое обычное, житейское желание
-- он хочет попытать счастья в политике... Но случай сталкивает его с тем же
самым человеком, ныне находящимся у власти, которую он, Гонсало, так
презирал и высмеивал все эти годы! Он открывает вновь обретенному другу
двери "Углового дома", доверяясь достоинству, честности, скромности своей
сестры, -- и что же? Она бросается в объятия изменнику без борьбы, в первый
же раз, как остается с ним в укромной беседке! Наконец он задумал жениться
на женщине, наделенной и красотой и богатством, -- и тут же, сразу, является
приятель и открывает ему глаза: "Та, кого ты выбрал, Гонсало, -- распутница,
низкая блудница!" Конечно, нельзя сказать, что он любит эту женщину высокой,
благородной любовью. Но он ради собственного комфорта решился отдать в ее
прекрасные руки свою неверную судьбу; и снова на него неотвратимо
обрушивается привычный, унизительный удар. Поистине, безжалостный рок не
щадит его!
-- И за что?-- бормотал Гонсало, меланхолически раздеваясь.-- Столько
разочарований за такой недолгий срок... За что? Несчастный я, несчастный!
Он повалился в широкую постель, как в могилу, уткнулся в подушку и
глубоко вздохнул от жалости к себе, беззащитному, обделенному судьбой.
Вспомнился ему кичливый куплет Видейриньи, который и сегодня тот пел под
гитару:
Род Рамиресов великий,
Цвет и слава королевства.
Цвет увял, слава померкла! Как не похож последний Рамирес, прозябающий
в деревенской дыре, на доблестных пращуров, воспетых Видейриньей, которые
(если не лгут история и преданье) оглашали мир своей победной славой. Он не
унаследовал от них даже той бездумной храбрости, которая столько веков была
достоянием рода. Еще отец его был настоящим Рамиресом и не побоялся в
ярмарочной драке отразить зонтиком удары трех дубинок. А он... Здесь, в
тишине и тайне, можно признаться себе: он родился с изъяном, позорным
изъяном. Врожденная трусость, неодолимый плотский страх обращают его в
бегство перед любой опасностью, перед угрозой, перед тенью... Он убежал от
Каско. Он убежал от негодяя с бакенбардами, который дважды оскорбил его без
всякого повода, просто из дерзости, из фанфаронства... О, бренная, трусливая
плоть! А душа... Здесь, в тихой спальне, как это ни горько, он может
признаться и в этом: душа ничуть не сильнее плоти. Словно сухой листок,
кружит его дуновение чужой воли. Кузина Мария в один прекрасный день
состроила глазки и шепнула ему из-за веера, чтоб он занялся доной Аной, -- и
вот, горя надеждой, он воздвигает воздушные замки, мечтает о красавице и о
деньгах. А выборы, злосчастные выборы! Кто толкнул его на эту затею,
заставил позорно примириться с Андре и нести все последствия? Гоувейя, никто
иной. Пробормотал сквозь кашне несколько слов, пока они шли от лавки до
почты -- и вот, пожалуйста! Да зачем далеко ходить? Здесь, в "Башне", он в
полном подчинении у Бенто, и тот распоряжается его вкусами, кушаньями,
прогулками, мнениями, галстуками! Такой человек, будь он хоть гений, -- не
что иное, как инертная масса, которую всякий кому не лень лепит по своему
вкусу.
Он вздохнул еще глубже и натянул одеяло на голову. Сон не приходил,
ночь кончалась, часы в лаковом ларце уже пробили четыре. И вот, сквозь
сомкнутые веки, утомленный подсчетом обид, Гонсало увидел, как, слабо
выступая из тьмы, маячат перед ним какие-то лица...
Лица были дедовские, с длинными бородами, в страшных шрамах. Одни
смотрели пламенно и грозно, словно в пылу битвы; другие важно улыбались, как
за пиршественным столом; но на всех отпечатлелась гордая привычка к власти и
победе. Выглядывая из-под одеяла, он узнавал в них фамильные черты, знакомые
по мрачным портретам, или угадывал их, как угадал черты Труктезиндо по
блеску и славе его деяний.
Медленно и четко выступали они из густой, шевелящейся тьмы. Вот
появились и тела, могучие, в ржавых кольчугах, в сверкающих стальных
доспехах, в темных, живописно наброшенных плащах, в парчовых камзолах,
искрящихся по вороту огнем самоцветов. Все носили оружие -- от зазубренной
готской палицы до кокетливой шпаги на шелковой, шитой золотом перевязи.
Забыв о страхе, Гонсало приподнял голову. Он не сомневался в реальности
видения. Да, это они, Рамиресы, его могучие предки, восстали из разбросанных
по миру могил и собрались в своем гнезде, простоявшем девять веков, чтобы
вести совет у кровати, где он родился. Он даже узнал некоторых -- недаром он
столько копался в дядиной поэме и слушал жалостные фадо Видейриньи.
Вон тот, в белом казакине с алым крестом,-- несомненно, Гутьеррес
Рамирес Мореход, точно такой, каким он вышел из шатра перед осадой
Иерусалима. А этот величавый старик, простирающий руки, -- не Эгас ли это
Рамирес, не пустивший на чистый свой порог короля дона Фернандо с
прелюбодейкой Леонор? Рыжебородый великан -- тот, кто некогда с песней на
устах поверг наземь стяг Кастилии, Диего Рамирес Трубадур, овеянный славой и
радостью утра Алжубарроты! В слабо светлеющем овале зеркала отражались
пышные пурпурные перья на шишаке Пайо Рамиреса, собравшегося спасать
Людовика Святого, французского короля. Чуть покачиваясь, словно еще ощущая
покорное волнение побежденных вод, Руй Рамирес оглядывал с улыбкой
английские корабли, убирающие паруса перед флагом Португалии. А у самой
колонки кровати Пауло Рамирес -- без шлема, в разорванной кольчуге, как в
тот роковой день, когда при Алкасаре ему довелось нести королевский
штандарт, -- склонял к Гонсало юное лицо с серьезной нежностью любящего
деда.
Но Гонсало, следя печальным взором за колыханием теней, говорил:
"Дорогие деды, на что мне ваши клинки, если нет у меня вашего духа?.."
Он проснулся очень рано, смутно вспоминая, что в бреду беседовал с
мертвецами, и, не разлеживаясь, против обыкновения, в постели, накинул
поскорей халат и распахнул окно.
Бенто спросил, как ему спалось.
-- Хуже некуда!
Эса ди Кейрош, "Знатныйрод Рамирес" (1900)
Мне снилось, что лань, которую не подстрелили, просила прощения у
огорченного охотника.
Немер Ибн аль Баруд
Этот разговор произошел в Адроге. Мой племянник Мигель, которому было
лет пять-шесть, сидел на полу и играл с кошкой. Я задал ему вопрос, который
обычно задавал по утрам:
-- Что тебе снилось этой ночью? Он отвечал:
-- Мне снилось, что я потерялся в лесу и в конце концов пришел к
маленькому деревянному домику. Дверь открылась, и оттуда вышел ты, -- и
вдруг он с любопытством спросил. -- Скажи, а что ты делал в этом домике?
Франсиско Асеведо, "Воспоминания библиотекаря" (1955)
Сон и явъ(нем.).
Hann tekr sverthit Gram ok leggr i
methal theira bert. (Он берет меч Грам и кладет его обнаженным между
собой и ею. -- "Сага о Вельсунгах")
"VdlsungaSaga" 27
В рассказе я буду придерживаться реальности или, по крайней мере, своих
воспоминаний о реальности, что, в конце концов, одно и то же. События
произошли недавно, но в литературном обиходе, как известно, принято
дописывать подробности и заострять акценты. Я хочу рассказать о встрече с
Ульрикой (не знаю и, видимо, никогда не узнаю ее имени) в Йорке. Все
происшествие заняло вечер и утро.
Конечно, я мог бы придумать, что в первый раз увидел ее у "Пяти
сестер", под не запятнанными ничьим воображением витражами, которые пощадили
кромвелевские иконоборцы, но на самом деле мы познакомились в зальчике
"Northern Inn" ("Северная гостиница"), за стенами города. Было полупусто,
она сидела ко мне спиной. Ей предложили выпить, последовал отказ.
-- Я феминистка, -- бросила она, -- и не собираюсь подражать мужчинам.
Мне отвратительны их табак и спиртное.
Фраза рассчитывала на успех, я понял, что ее произносят не впервые.
Потом я узнал, до чего эта мысль не в ее характере; впрочем, наши слова
часто не похожи на нас.
Она, по ее словам, опоздала в здешний музей, но ее пустили, узнав, что
посетительница из Норвегии.
Кто-то заметил:
-- Норвежцы не в первый раз в Йорке.
-- Да, -- подхватила она. -- Англия была нашей, но мы ее потеряли. Если
человек вообще может хоть чем-то владеть или что-то терять.
И тогда я увидел ее. У Блейка где-то говорится о девушках из нежного
серебра и яркого золота. Ульрика была золото и нежность. Высокая, подвижная,
с точеным лицом и серыми глазами. Но поражала в ней даже не внешность, а
выражение спокойной тайны. Беглая улыбка делала ее еще отрешенней. На ней
было черное платье, что редкость в северных краях, где пестротой пытаются
скрасить блеклое окружение. По-английски она говорила чисто, точно, лишь
слегка подчеркивая "р". Я не наблюдал за ней, все это понемногу вспомнилось
позже.
Нас представили. Я сказал, что преподаю в Андском университете в
Боготе, и пояснил, что колумбиец.
Она задумчиво спросила:
-- А что значит быть колумбийцем?
-- Не знаю, -- ответил я. -- Вопрос веры.
-- То же самое, что норвежкой,--заметила она.
О чем еще говорилось тем вечером, не помню. Наутро я рано спустился в
столовую. За окнами выпал снег; пустоши тонули в рассветном солнце. Мы были
одни. Ульрика позвала меня за свой столик. Она сказала, что любит гулять в
одиночку.
Я вспомнил шутку Шопенгауэра и возразил: -- Я тоже. Можем отправиться
вдвоем.
Мы двинулись по свежему снегу. Вокруг не было ни души. Я предложил
добраться до Торгейта, спустившись несколько миль по реке. Я уже знал, что
люблю Ульрику, и хотел идти рядом с ней одной.
Вдруг издали донесся вой волка. Я ни разу не слышал волчьего воя, но
понял, что это волк. Ульрика не изменилась в лице.
Внезапно, словно думая вслух, она произнесла:
-- Несколько жалких мечей вчера в Йорк Минстере тронули меня сильнее,
чем громадные корабли в музее Осло.
Наши пути расходились. Вечером Ульрика отправлялась в Лондон, я -- в
Эдинбург.
-- Хочу пройти по Оксфорд-стрит, -- сказала Ульрика, -- где Де Куинси
искал свою Анну, потеряв ее в лондонском многолюдье.
-- Де Куинси, -- отозвался я, -- перестал искать. А я, вот уже столько
лет, все ищу.
-- И кажется, нашел,--уронила она вполголоса.
Я понял, что сейчас может сбыться самое невероятное, и стал целовать ее
губы и глаза. Она мягко отстранилась и, помолчав, сказала:
-- Я стану твоей в Торгейте. А пока не трогай меня. Прошу, так будет
лучше.
Для старого холостяка обещание любви -- нечаянный дар. Сулящая чудо
вправе диктовать условия. Я вспомнил свою юность в Попайяне и девушку из
Техаса, светловолосую и гибкую, как Ульрика, которая отвергла мою любовь.
Я не сделал ошибки, спросив, любит ли она меня. Я понимал, что окажусь
не первым и не останусь последним. Это приключение, видимо, итоговое для
меня, было для этой блестящей и решительной воспитанницы Ибсена одним из
многих.
Мы шли, взявшись за руки.
-- Все это похоже на сон, -- сказал я, -- а мне никогда не снятся сны.
-- Как тому царю, -- откликнулась Ульрика, -- который не видел снов,
пока волшебник не усыпил его в свинарне. -- И через миг добавила: --
Послушай. Сейчас запоет птица.
Спустя мгновение послышалась трель.
-- В этих краях верят, -- сказал я, -- что обреченные на смерть могут
предсказывать будущее.
-- Я и обречена, -- был ответ. Я ошеломленно посмотрел на нее.
-- Пойдем через лес, -- настаивал я. -- Так короче.
-- В лесу опасно, -- отвечала она. Пошли пустошью.
-- Если бы эта минута длилась вечно, -- прошептал я.
-- "Вечность" -- слово, запретное для людей, -- произнесла Ульрика и,
чтобы смягчить высокопарность, попросила повторить мое имя, которого не
расслышала. -- Хавьер Отарола, -- выговорил я.
Она попробовала повторить и не смогла. У меня имя "Ульрикке" тоже не
получилось. -- Буду звать тебя Сигурдом, -- сказала она с улыбкой.
-- Если так, -- ответил я, -- то ты -- Брюнхильда.
Она замедлила шаг.
-- Знаешь эту сагу? -- спросил я.
-- Конечно, -- отозвалась она. -- Трагическая история, которую германцы
испортили потом своими "Нибелунгами"
Я не стал спорить и сказал ей:
-- Брюнхильда, ты идешь так, словно хочешь, чтобы на ложе между нами
лежал меч.
Но мы уже стояли перед гостиницей. Я почему-то не удивился, что она
тоже звалась "Northem Inn".
С верхней площадки Ульрика крикнула мне:
-- Слышишь, волк? В Англии волков не осталось. Иди скорей.
Поднимаясь, я заметил, что обои на стенах -- во вкусе Уильяма Морриса:
темно-красные, с узором из плодов и птиц. Ульрика вошла первой. Темная
комнатка была низкой, как чердак. Долгожданная кровать повторялась в смутном
стекле, и потускневшая полировка дерева напомнила мне о зеркале в Библии.
Ульрика уже разделась. Она называла меня по имени: "Хавьер". Я почувствовал,
что снег повалил гуще. Вещи и зеркала исчезли. Меч не разделял нас. Время
текло, как песок. Век за веком длилась во тьме любовь, и образ Ульрики в
первый и последний раз был моим.
Хорхе Луис Борхес
Noxetsolitudoplenaesuntdiabolo(Ночь и уединение полны злых духов).
Отцы Церкви
По ночам моя комната кишит чертями.
-- Ах, -- прошептал я, обращаясь к ночи, -- земля -- благоухающий
цветок, пестиком и тычинками коему служат луна и звезды!
Глаза мои смыкались от усталости, я затворил окошко, и на нем появился
крест Голгофы -- черный в желтом сиянии стекол.
Мало того, что в полночь -- в час, предоставленный драконам и чертям,
-- гном высасывает масло из моего светильника!
Мало того, что кормилица под заунывное пение убаюкивает
мертворожденного младенца, уложив его в шлем моего родителя.
Мало того, что слышно, как скелет замурованного ландскнехта стукается о
стенку лбом, локтями и коленями.
Мало того, что мой прадед выступает во весь рост из своей трухлявой
рамы и окунает латную рукавицу в кропильницу со святой водой.
А тут еще Скарбо вонзается зубами мне в шею и, думая залечить
кровоточащую рану, запускает в нее свой железный палец, докрасна раска-
ленный в очаге.
Господи, Боже мой, подай мне в мой смертный час молитву
священнослужителя, полотняный саван, еловый гроб и сухую землю!
Молитвы г-на Ле Марешаля
-- Помрешь ли осужденным или сподобившись отпущения грехов, -- шептал
мне в ту ночь на ухо Скарбо, -- вместо савана получишь ты паутину, а паука я
закопаю вместе с тобою!
-- Ах, пусть у меня будет вместо савана хоть осиновый листок, чтобы
меня убаюкивало в нем дыхание озера, -- ответил я, а глаза у меня были
совсем красные от долгих слез.
-- Нет, -- издевался насмешливый карлик, -- ты станешь пищей
жука-карапузика, что охотится по вечерам за мошкарой, ослепленной заходящим
солнцем!
-- Неужели тебе хочется, -- взмолился я сквозь слезы, -- неужели тебе
хочется, чтобы кровь мою высосал тарантул со слоновьим хоботом?
-- Так утешься же, -- заключил он, -- вместо савана у тебя будут
полоски змеиной кожи с золотыми блестками, и я запеленаю тебя в них, как
мумию.
А из мрачного склепа святого Бениня, куда я поставлю тебя, прислонив к
стене, ты на досуге вдоволь наслушаешься, как плачут младенцы в преддвериях
рая.
Старинный каролус был с ним, Монетас агнцем золотым.
Из рукописей Королевской библиотеки
Луна расчесывала свои кудри гребешком из черного дерева, осыпая холмы,
долины и леса целым дождем светлячков.
Гном Скарбо, сокровища которого неисчислимы, под скрип флюгера
разбрасывал у меня на крыше дукаты и флорины; монеты мерно подпрыгивали, и
фальшивыми уже была усеяна вся улица.
Как ухмыльнулся при этом зрелище дурачок, который каждую ночь бродит по
безлюдному городу, обратив один глаз на луну! А другой-то у него выколот!
-- Плевать мне на луну, -- ворчал он, подбирая дьявольские кругляки, --
куплю себе позорный столб и буду возле него греться на солнышке.
А луна по-прежнему сияла в небесах; теперь она укладывалась спать, а у
меня в подвале Скарбо тайком чеканил на станке дукаты и флорины.
Тем временем заблудившаяся в ночных потемках улитка, выпустив два
рожка, искала дорогу на сверкающих стеклах моего окна.
-- Ты? Верхом?
-- А что ж, я в поместье Линлитгоу частенько скакал наборзых.
Шотландская баллада
Я поймал, сидя в постели, бабочку, притаившуюся за темным пологом; ее
породили то ли луч лунного света, то ли капелька росы.
Трепещущая крошка, стараясь высвободить крылышки из моих пальцев,
откупалась от меня благоуханием!
Вдруг скиталица улетела, оставив у меня на коленях -- о мерзость! --
отвратительную, чудовищную личинку с человечьей головой!
"Где душа твоя, я ее оседлаю!--Душа моя -- кобылка, охромевшая от
дневных трудов; теперь она отдыхает на золотистой подстилке сновидений".
А душа моя в ужасе понеслась сквозь синеватую паутину сумерек, поверх
темных горизонтов, изрезанных темными колокольнями готических церквей.
Карлик же, вцепившись в ржущую беглянку, катался в ее белой гриве, как
веретено в пучке кудели.
Вы, спящие в домах, проснитесь Да за усопших помолитесь!
Возглас ночного дозорного
О как сладостно ночью, когда на колокольне бьют часы, любоваться луной,
у которой нос вроде медного гроша!
* * *
Двое прокаженных стенали у меня под окном, пес выл на перекрестке, а в
очаге что-то еле слышно вещал сверчок.
Но вскоре слух мой перестал улавливать что-либо кроме глубокого
безмолвия. Услышав, как Жакмар колотит жену, прокаженные укрылись в своих
конурах.
При виде стражников с копьями, одуревших от дождя и продрогших на
ветру, пес в испуге убежал в переулок.
А сверчок уснул, едва только последняя искорка погасила свой последний
огонек в золе очага.
Мне же казалось -- такая уж причудница лихорадка, -- что луна, набелив
лицо, показывает мне язык, высунутый как у висельника.
XXV. ХОРОВОД ПОД КОЛОКОЛОМ
То было приземистое, почти квадратное сооружение среди развалин,
главная башня которого, с еще сохранившимися часами, высилась над всей
округой.
Фенимор Купер
Двенадцать колдунов водили хоровод под большим колоколом храма святого
Иоанна. Они один за другим накликали грозу, и я, зарывшись в постель, с
ужасом слышал двенадцать голосов, один за другим доносившихся до меня сквозь
тьму.
Тут месяц поспешил скрыться за тучей, и дождь с перемежавшимися
молниями и порывами ветра забарабанил по моему окну, в то время как флюгера
курлыкали, словно журавли, застигнутые в лесу ненастьем.
У моей лютни, висевшей на стене, лопнула струна; щегол в клетке стал
бить крылышками; какой-то любознательный дух перевернул страницу "Романа о
Розе", дремавшего на моем письменном столе.
Вдруг над храмом святого Иоанна сверкнула молния. Кудесники рухнули,
сраженные насмерть, и я издали увидел, как их колдовские книги, подобно
факелу, вспыхнули в темной колокольне.
От этого жуткого отблеска, словно исходящего из чистилища и ада, стены
готического храма стали алыми, в то время как соседние дома погрузились в
тень огромной статуи святого Иоанна.
Флюгера перестали вертеться; месяц разогнал жемчужно-серые облака,
дождь теперь лишь капля за каплей стекал с крыш, а ветерок, распахнув
неплотно затворенное окно, бросил мне на подушку сорванные грозой лепестки
жасмина.
Снилась мне всякая всячина, но
я ничего не понял.
"Пантагрюэль", кн. III
Спускалась ночь. Сначала то был -- как видел, так и рассказываю --
монастырь, на стенах коего играл лунный свет, лес, изборожденный извилистыми
тропками, и Моримой(Площадь в Дижоне, где с незапамятных времен совершались
казни), кишевший плащами и шапками.
Затем то был -- как слыхал, так и рассказываю -- погребальный
колокольный звон, и ему вторили скорбные рыдания, доносившиеся из одной из
келий, жалобные вопли и свирепый хохот, от которых на деревьях трепетали все
листочки, и молитвенные напевы черных кающихся, провожавших какого-то
преступника на казнь.
То были, наконец, -- как завершился сон, так и рассказываю -- схимник,
готовый испустить дух и лежащий на одре для умирающих, девушка, повешенная
на дубовом суку, -- она барахталась, пытаясь освободиться, -- и я сам, весь
растерзанный, а палач привязывал меня к спицам колеса.
Дон Огюстен, усопший игумен, будет облачен в кордельерскую рясу и
торжественно отпет в часовне. Маргариту же, убитую своим возлюбленным,
похоронят в белом платье, подобающем девственницам, и зажгут четыре восковых
свечи.
Что же касается меня, то железный брус в руках палача при первом же
ударе разбился, как стеклянный; факелы черных кающихся погасли от проливного
дождя, толпа растеклась вместе со стремительными, бурными ручейками, -- и до
самого рассвета мне продолжали сниться сны.
Все в этой комнате было по-прежнему, если не считать, что гобелены
превратились в лохмотья, а в пыльных углах пауки сплели паутину. Вальтер
Скотт, "Вудсток"
Почтенные персонажи готического гобелена, тронутого ветром, учтиво
раскланялись друг с другом, и в комнату вошел мой прадед -- прадед, умерший
уже почти восемьдесят лет тому назад!
Здесь, именно здесь, перед аналоем, коленопреклонился он, мой прадед
Советник, и приложился бородой к желтому молитвеннику, раскрытому на
странице, которую заложили ленточкой.
Он всю ночь шептал молитвы, ни на минуту не разомкнул рук,
крестообразно сложенных на лиловом шелковом кафтане, ни разу не обратил
взгляда на меня, своего потомка, лежащего в его постели, в запыленной
постели с балдахином! И я с ужасом заметил, что глаза у него пустые, хоть и
казалось, будто он читает, что губы его неподвижны, хоть я и слышал, как он
молится, что пальцы его -- обнаженные кости, хоть на них и сверкают
драгоценные каменья.
И я не в силах был понять -- бодрствую я или сплю, сияет ли то луна или
Люцифер, -- полночь ли теперь или занимается заря.
Сквозь дрему мне казалось, Что тихо -- словно волн шуршанье о песок --
О чем-то рядом пел печальный голосок, И песня грустная слезами прерывалась.
Ш. Брюньо, "Добрый и злой гений"
"Слышишь? Слышишь? Это я, Ундина, бросаю капли воды на звенящие стекла
твоего окна, озаренного унылым светом месяца. Владелица замка, в муаровом
платье, любуется со своего балкона прекрасной звездной ночью и чудесным
задремавшим озером.
Каждая струйка течения -- водяной, плывущий в потоке; каждый поток --
извилистая тропка, ведущая к моему дворцу, а зыбкий дворец мой воздвигнут на
дне озера -- между огнем, землей и воздухом.
Слышишь? Слышишь, как плещется вода? Это мой отец взбивает ее зеленой
ольховой веткой, а сестры мои обнимают пенистыми руками нежные островки
водяных лилий, гладиолусов и травы или насмехаются над дряхлой, бородатой
вербой и мешают ей удить рыбу" .
Пропев свою тихую песенку, Ундина стала молить меня принять с ее пальца
перстень, быть ей супругом, посетить ее дворец и стать владыкой озер.
Но я ей ответил, что люблю земную девушку. Ундина нахмурилась, с досады
пролила несколько слезинок, однако тут же расхохоталась и превратилась в
струи весеннего дождика с градом, который белыми потоками низвергался по
синим стеклам моего окна.
Он бросил в очаг несколько веточек освященного остролиста, и они
загорелись, потрескивая.
Ш. Нодье, "Трильби"
"Сверчок, друг мой! Уж не умер ли ты, что не отзываешься на мой посвист
и не замечаешь отсветов огня?"
А сверчок, как ни были ласковы слова саламандры, ничего не отвечал ей
-- то ли он спал волшебным сном, то ли ему вздумалось покапризничать.
"Ах, спой же мне песенку, которую поешь каждый вечер, укрывшись в своей
каморке из копоти и пепла, за железным щитком, украшенным тремя
геральдическими лилиями!"
Но сверчок все не отвечал, и огорченная саламандра то прислушивалась --
не подает ли он голос, то принималась петь вместе с пламенем, переливавшим
розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми блестками.
"Умер! Друг мой сверчок умер!" И мне слышались как бы вздохи и рыдания,
в то время как пламя, ставшее мертвенно-бледным, затухало в опечаленном
очаге.
"Умер! А раз он умер, хочу и я умереть!" Веточки остролиста догорели,
пламя ползло по уголькам, прощаясь с железным щитком, и саламандра умерла от
истощения.
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? А. де Латуш, "Лесной царь"
(Из Гете)
Здесь соберутся! И вот в лесной чаще, чуть освещенной фосфорическим
глазом дикой кошки, что притаилась под ветвями;
На склоне утесов, поросших кустарником и устремляющих в темные бездны
лохматую поросль, во тьме, сверкающей росой и светлячками;
Возле ключа, который брызжет у подножья сосен белоснежной пеной и
стелет над замками серую мглистую пелену, --
Собирается несметная толпа. Запоздалый дровосек, бредущий с вязанкой на
горбу, слышит, но не видит ее.
А с дерева на дерево, с пригорка на пригорок, вторя друг другу, несутся
бесчисленные смутные, зловещие, жуткие звуки: "Пум! пум! -- Шп! шп! -- Куку!
куку!"
Виселица тут! И вот в тумане появляется жид; при золотистом мерцании
"славной руки" он что-то ищет в сырой траве.
МЕЖДУ МНОЙ И МНОЮ ЖЕ КАКАЯ РАЗНИЦА!
Примерно в четырехсотом году нашей эры сын Моники, епископ Ггашонский,
Аврелий Августин, получивший известность как Блаженный Августин, писал свою
"Исповедь". Он изумлялся несдержанности и распущенности, владеющими во сне
человеком, который, бодрствуя, придерживается христианской доктрины и
определенных этико-философских представлений. "Я не совершал того, что
каким-то образом совершилось во мне, -- говорит он. -- Между мной, когда я
погрузился в сон, и мною же, когда я стряхнул его с себя, какая разница!" И
епископ благодарит Господа за то, что не в ответе за увиденное во сне.
Действительно, только святой, проснувшись, может обрести покой в своей
совести, сознавая, как далеки сон и явь.
Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
КАК ГОСПОДЬ УКРЕПЛЯЕТ ДУХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
Ну кто бы мог во всех деталях описать свой первый день в Афинах, когда
почти забытые детские сны вновь обретают цвета и четкие контуры и кажутся
сбывшимися? Мы бродили среди богов и туристов, обливались потом, пили вино.
Я то погружался в раздумье, то говорил без умолку, мне то хотелось петь, а
то вдруг я терял дар речи. Глаза пропускали все необязательное и впивались в
вечное. Если я сталкивался с девушкой, одетой в простое ниспадающее платье,
она казалась мне жрицей. Я прошел мимо Эрехтейона с его кариатидами, едва
кинув на него взор и молча поприветствовав старых подруг. В Парфеноне мне
открылась мудрость зодчего Иктина: совершенство храма и мастерство, с каким
он вписан в пейзаж. А море, что видишь с Акрополя! Где-то там плыл корабль
под черными парусами, погубившими старого Эгея... И неожиданный подарок:
самые вкусные помидоры, которые я когда-либо ел!
Вечером час или два я провел на террасе отеля, глядя на Парфенон,
освещенный a giorno (Дневное освещение). (Знал ли я, что камни его цвета
грубой желтизны?)
Сколько же всего мне предстояло еще узнать! Заснул я в предвкушении
видений, навеянных минувшим днем. Но этого не произошло. Мне приснилось,
какими путями Бог подпитывает наш дух.
По акриловым желобкам (мне никогда не доводилось видеть ни сосудов, ни
трубок из акрила) приятные молекулы света проникали мне в грудь, словно
ежесекундно принося себя в дар. Это напоминало хрупкую, какую-то особенную
дополнительную сердечно-сосудистую систему, источник благодати. Одновременно
(самого Бога не было видно, но я был уверен, что он где-то здесь) по
волоконцам, пересылавшим искорки слова Божьего, передавались мне величайшие
понятия пространства и молчания. Голоса толпы смолкли. И все эти частички
искупительной пыли остались в моем существе, наполненном прозрачностью и
таким умиротворением, какого никогда не испытываешь в состоянии
бодрствования.
За завтраком я рассказал обо всем жене (во времена религиозных
преследований она, верно, стала бы мученицей), но та лишь улыбнулась.
Что поделаешь! Бог никогда не станет больше, чем он есть, а я, кем бы
ни оказался, не смогу быть меньше, чем я уже есть. Так или иначе, на днях мы
встретимся.
Гастан Падилъя, "Заметки ничтожного человека" (1974)
Сообщение вашего величества поощряет меня рассказать о сне, который я
видел весной 1863 г., в самые трудные дни конфликта, когда человеческий глаз
не видел никакого выхода. Мне снилось, -- и я тотчас же утром рассказал этот
сон жене и другим свидетелям, -- что я еду верхом по узкой альпийской тропе,
направо -- пропасть, налево -- скалы; тропа стала еще более узкой, конь
отказывается идти дальше, а повернуться или сойти с коня невозможно из-за
недостатка места; здесь я ударил хлыстом, находящимся в левой руке, по
отвесной скале и воззвал к Богу; хлыст стал удлиняться до бесконечности,
горная стена рухнула, словно кулисы, и открыла широкую дорогу с видами на
холмы и леса, как в Богемии, прусские войска при знаменах. Еще во сне меня
занимала мысль о том, как бы поскорее доложить обо всем вашему величеству.
Этот сон потом исполнился (В1863 г. произошло польское восстание; в ноябре,
в связи со смертью Фридриха VII Датского, в Европе вновь встал вопрос
относительно Шлезвиг-Гольштейна; в 1866 разразилась "молниеносная"
семинедельная война против Австрии).
Бисмарк -- Вильгельму!, 18 декабря 1881 г.
Стряхнув свой сон, где за спиной хрипит Сверкающая саблями погоня, Он
щупает лицо, как посторонний, И сам не знает, жив или убит. И разве маги,
горяча коней, Его не кляли под луною в поле? Безлюдье. Только стужа. Только
боли Его беспомощных последних дней. Сервантесу он снился, вслед за этим
Ему, Кихано, снился Дон Кихот. Два сна смешались, и теперь встает Пережитое
сновиденьем третьим: Кихано снится люгер, давший течь, Сраженье при Лепанто
и картечь.
Хорхе Луис Борхес
Дней десять назад я лег спать очень поздно. Я ожидал очень важных
донесений... Вскоре мне приснился сон. Казалось, меня сковало смертное
оцепенение. Я слышал приглушенные всхлипывания, словно плакали несколько
человек. Во сне я покинул свою кровать и спустился по лестнице вниз.
Там тишину нарушало то же всхлипывание, но плачущих не было видно. Я
проходил комнату за комнатой, но никого не видел, и пока я шел, меня
сопровождали те же горестные звуки.
Залы были освещены, обстановка казалась мне знакомой, но где же люди,
сердца которых, казалось, готовы разорваться от горя?
Меня охватили смятение и тревога. Что все это означает? В поисках этой
волнующей загадки я дошел до Восточного зала. Там меня ожидало ужасное
открытие. На катафалке лежал труп в траурной одежде. Вокруг стоял почетный
караул и толпились люди, с грустью глядевшие на умершего, лицо которого было
закрыто куском ткани. Некоторые горько плакали.
-- Кто умер в Белом доме? -- спросил я одного из солдат.
-- Президент, -- ответил тот. -- Он погиб от руки убийцы.
ЗаписаноУордом Хиллом Ламоном, начальником полиции округа Колумбия,
который присутствовал при том, как Авраам Линкольн рассказывал группе друзей
в Белом доме сон, приснившийся ему за несколько дней до того, как 14 апреля
1865 года он был смертельно ранен в вашингтонском театре "Форд" Джоном
Уилксом Бутом.
Во время поста и молитвы св. Антония одолел сон, и услышал он во сне
глас с небес, говорящий, что его заслуги не идут ни в какое сравнение с
заслугами кожевника Иосифа из Александрии. Антоний предпринял путешествие в
Александрию и своим появлением привел простодушного Иосифа в изумление: "Я
не припомню за собой никаких добрых дел, -- заявил кожевник. -- Я
бесполезный раб. Каждый день, глядя, как солнце восходит над этим обширным
городом, я думаю, что все его обитатели, от мала до велика, за свои добрые
дела попадут на небо, кроме меня одного, который за свои грехи достоин ада;
те же мысли печалят меня перед отходом ко сну, и всякий раз все сильнее". "И
впрямь, сын мой, -- заметил Антоний, -- ты в своем доме как добрый делатель
своими неустанными трудами завоевал Царство Божие, тогда как я, недостойный,
впустую растратил время моего уединения, но так и не достиг твоих высот". С
этим Антоний возвратился в пустыню, и как только он уснул, раздался с небес
глас Божий: "Не печалься, ты близко от меня. Но помни, что никто не может
быть уверен в своей или чужой судьбе".
"Жития отцов-отшельников Востока"
...Прошел год. Цзя Жую становилось все хуже. Образ недоступной госпожи
Феникс поглощал его дни, кошмары и бессонница -- ночи.
Но однажды вечером на улице появился нищий даос. Он просил подаяние и
похвалялся, что лечит душевные болезни. Цзя Жуй приказал слугам его позвать.
Нищий сказал: "Твою болезнь не вылечит ни одно лекарство. Но есть у меня
одно сокровище. Оно поможет, если ты исполнишь все, что я скажу". Он вытащил
из сумы небольшое зеркало, отполированное с двух сторон. На оборотной
стороне было нацарапано: "Драгоценное зеркало Ветра и Луны". Монах объяснил:
"Это зеркало из дворца Феи Ужасного Пробуждения. Оно излечивает хвори,
вызванные нечистыми помыслами. Но остерегайся смотреть в его лицевую сторону
-- смотрись только в оборотную. Завтра я вернусь за зеркалом и найду тебя
здоровым". С этими словами нищий ушел, не взяв денег, которые ему
предлагали.
Цзя Жуй взял зеркало, посмотрелся, как учил даос, и в ужасе выронил
его. Там отражался череп. Он обругал нищего и, разозлившись, решил
посмотреть в лицевую сторону. Взял, посмотрелся и увидел госпожу Феникс:
нарядно одетая, она манила его к себе. Цзя Жуй почувствовал, как его
втягивает вглубь зеркала, проник сквозь металл и предался любви с Феникс.
Потом она проводила его до выхода. Когда Цзя Жуй очнулся, зеркало было
повернуто к нему оборотной стороной, в нем снова виделся череп. Ослабев от
наслаждений обманчивого зеркала, Цзя Жуй все-таки не мог удержаться и еще
раз посмотрелся в лицевую сторону. Феникс опять поманила его, он опять
проник в зеркало и утолил свою страсть. Так повторялось несколько раз, пока
двое мужчин не схватили его на выходе и не заковали в цепи. "Ведите меня,
куда хотите, -- прошептал он, -- только дайте я возьму с собой зеркало" .
Больше он не сказал ни слова. Его нашли мертвым на липкой простыне.
Цао Сюэцинь, "Сон в Красном Тереме"
Я ехала по снегу, думаю, на повозке, запряженной лошадьми. Свет был
далекой крохотной точкой на небе; мне казалось, он слабеет. Земля сошла с
орбиты, и мы удалялись все дальше от Солнца. Я подумала: это угасает жизнь.
Когда я проснулась, мое тело было ледяным. Но я нашла успокоение: о моем
трупе позаботился кто-то милосердный.
Гастон Падилья, "Записки ничтожного человека" (1974)
Графу Лемосу, главе Совета по делам Индий
Пред вашей светлостью предстанут сии нагие истины, ищущие не того, кто
оденет их, но того, кто их примет; ибо дожили мы до такого времени, когда и
столь высокое благо, как то, кои они являют, нуждается в представительстве и
заступничестве. Одни лишь эти истины сулят надежность. Да живет ваша
светлость долгие лета к чести нашего века. Франсиско Кеведо Вильегас1
Сновидения, ваша милость, порождаются Юпитером, и насылает их на нас
именно он,-- так по крайней мере говорит Гомер, а в другом месте
присовокупляет, что не верить им нельзя. И воистину так оно и есть, когда
речь идет о предметах важных и до божественного касательство имеющих или
если сны эти видят короли или вельможи, как явствует из нижеследующих стихов
ученейшего и восхищения достойного Проперция:
Nee te sperne piis venientia somnia portis, Quum pia venerunt somnia,
pondus habent(Не презирай ты и снов, из блаженных ворот исходящих, Эти
блаженные сны смыслом великим полны).
А говорю я все это затем, что именно небом ниспосланным почитаю я сон,
приснившийся мне намедни, когда смежил я веки за чтением "Светопреставления
и Второго Христова пришествия" сочинения блаженного Ипполита, чему
следствием было, что приснился мне сон о Страшном суде.
И хоть трудно предположить, чтобы в доме поэта кто-либо мог здраво
судить (даже во сне), приснился он мне по той же причине, о которой поминает
Клавдиан в предисловии ко второй книге своего "Похищения", говоря, что по
ночам все животные видят во сне тени того, что занимало их днем. А Петроний
Арбитр пишет:
Et canis in somnis leporis vestigia latrat(ес легавый во сне преследует
с лаем зайчонка). А в рассуждении судей: Et pavido cernit inclusum corde
tribunal(И созерцает во сне, содрогаясь, судебное кресло).
Итак, привиделся мне во сне отрок, который, проносясь по воздуху,
дыханием сообщал голос трубе, несколько искажая от усилия прекрасный лик
свой. Зову сему вняли мрамор гробниц и слух мертвецов. И тотчас пришла в
сотрясение вся земля и позволила костям идти на поиски друг друга. Прошло
некое время, хотя и малое, и я увидел, как из могил с грозным видом восстают
те, что некогда были воинами и полководцами, полагая глас трубный боевым
сигналом, и в страхе и смятении скупцы, страшащиеся какой-либо тревоги; а
преданные чванливой суетности и обжорству, вообразя, что это пронзительно
трубят в рог, почли сие приглашением на пирушку или охоту.
Это я прочел на лицах воскресших, причем никому из них не приходило на
ум, что трубный глас сей знаменует Страшный суд. Затем я приметил, что иные
души, одни с брезгливостью, другие с ужасом, отшатывались от своих прежних
тел: у кого не хватало руки, у кого глаза. Рассмешило меня несходство
призраков с их телами, и я преклонился перед божественным провидением,
претившим, чтобы в такой свалке перетасованных останков кто-либо, сбившись
со счету, присвоил себе ногу или иную какую часть тела соседа. Лишь на одном
кладбище приметил я, что покойники обменялись было головами, а потом все же
забрали каждый свою, да одному судейскому писцу что-то не по вкусу пришлась
его душа, и, чтобы от нее избавиться, он заявил, что она не его.
Затем, когда уже все узнали, что наступил день Страшного суда, надо
было видеть, как любострастники пытаются скрыться от собственных глаз, не
желая вести на судилище свидетелей, которые могли бы их опорочить; как
злоречивые хоронятся от собственных языков, а воры и убийцы сбиваются с ног,
чтобы убежать от своих рук. Обернувшись в другую сторону, я увидел скрягу,
вопрошавшего другого покойника (тот не мог ему ответить, ибо был
забальзамирован, внутренности его находились далеко и еще не успели
прибыть), не воскреснут ли его мешки с золотом, раз уж восстает из земли все
то, что было в ней погребено.
Великое множество писцов, увиденных мною в другом месте, показалось бы
мне отменно забавным, когда бы не огорчало меня то, с каким ужасом они
устремились прочь от собственных ушей, дабы не услышать себе приговора. Но
без них оказались, к сожалению, тут только те, которым их отрезали за
воровство. Однако всего более поразил меня вид двух или трех купцов,
надевших свои души наизнанку, отчего все их пять чувств оказались в правой
руке, на которую они были особенно нечисты.
На все это я взирал со склона высокой горы, пока вдруг не услышал
доносившиеся из-под ног моих крики, чтобы я посторонился. Не успел я
отступить на шаг или на два, как из-под земли выросло великое число красивых
женщин. Они бранили меня невежей и грубияном, поскольку я не проявил
довольно учтивости к дамам (ибо в аду почитают они себя таковыми и не могут
отказаться от сего безрассудства). Вышли они наружу, предовольные тем, что
обнажены, выглядят весьма прельстительно и глядит на них столько народу; но,
узнав, что наступил день возмездия и что красота их втайне свидетельствует
против них, приуныли и стали спускаться в долину с несравненно меньшей
резвостью. Одна из них, сменившая семь мужей, подыскивала себе пристойные
оправдания для каждого своего брака. Другая, бывшая некогда непотребной
девкой, дабы не идти на суд, без устали твердила, что недосчитывается двух
зубов и одной брови, и то и дело возвращалась вспять, пока наконец не
приблизилась к судилищу, где ее окружила столь великая толпа людей, погибели
которых она способствовала и которые все казали на нее пальцем, что она за
благо почла смешаться с толпой фискалов, сочтя, что даже в такой день народ
этот не столь уж бросается в глаза.
От последнего зрелища отвлек меня превеликий шум, доносившийся с берега
реки: несметная толпа устремлялась за неким лекарем, который лишь из
приговора узнал, из кого она состояла. Оказалось, что это его больные, коих
он прежде времени отправил на тот свет, отчего они перед смертью не успели
покаяться. Все они собрались, чтобы понудить его явиться на суд, и наконец
силой поставили перед престолом. В это время по левую руку от меня раздался
плеск -- казалось, кто-то поблизости плавает, я обернулся и увидел бывшего
судью, стоявшего посреди ручья и со тщанием себя омывавшего, вновь и вновь
возвращаясь к этому делу. Я полюбопытствовал узнать, с какой это стати он
так усердно себя трет, и на это последний признался, что в свое время при
разбирательстве иных дел дал себя не однажды подмазать, и теперь старается
избавиться от улик, дабы не появляться с ними в том месте, где будет собрано
все человечество.
Стоило посмотреть, как полчище злых духов плетьми, палками и всякими
стрекалами гонит на суд толпу трактирщиков, портных, башмачников и
книгопродавцев, кои из страха прикидывались глухими -- хоть они и воскресли,
но никак не хотели покинуть свои погребения. У дороги, где они проходили, на
шум выставил голову из своей могилы некий стряпчий и осведомился, куда их
ведут. "На праведный суд Божий, -- был ответ, -- ибо день его настал".
На что, стараясь ненадежнее спрятаться, он заметил:
-- Если мне предстоит спуститься еще ниже, уж я как-нибудь постараюсь,
чтобы это случилось попозже.
В толпе, обливаясь потом от страха, плелся трактирщик. Он так ослаб,
что падал на каждом шагу, и мне показалось, что какой-то черт ска-
зал ему:
-- Так тебе и надо. Выпаривай воду и не подавай нам ее заместо вина.
Один из портных, росту низкого, лицом круглый, с неприглядной
бороденкой и еще менее приглядными делами, без устали повторял:
-- Ну что я мог наворовать, коли сам все время подыхал с голоду?
А другие уверяли его (поскольку он ни за что не хотел признаться в
воровстве), что так может говорить лишь тот, кто не уважает своего ремесла.
Повстречались они с грабителями и разбойниками, которые в ужасе бежали
друг от друга, но тут черти преградили им дорогу, говоря, что разбойники по
праву могут присоединиться к шва-лям, ибо всякий из них тоже шваль, только с
большой дороги, а грабители -- к портным, ибо в одних портках своих жертв
оставляют. Между двумя этими разрядами лиходеев долго не могло установиться
согласие, ибо они стыдились идти рука об руку, но под конец все вместе
спустились в долину.
За ними шествовало Безрассудство со своей свитой стихотворцев,
музыкантов, влюбленных и бретеров -- все людей, вовсе решившихся ума. Они
остановились в стороне, где друг друга разглядывали евреи-ростовщики и
философы, и, купно взирая на святейших отцов, восседавших во славе,
воскликнули:
-- Видно, потоньше нюх был у этих пап, ибо, имей мы носы хоть в десять
локтей длиной, мы и тогда бы не разобрали, где наша выгода.
Затем появилось двое или трое поверенных, подсчитывая, сколько у них
было, смотря по обстоятельствам, образов и подобий, и дивясь тому, что у них
осталось их столько в запасе, ибо жизнь они вели самую безобразную и
неподобную.
Наконец всех заставили замолчать.
Порядок наводил соборный страж; парик на нем был что шерсть у
волкодава. Он так громоподобно стучал своим жезлом, что на шум сбежалась
тысяча всяких каноников и немалое число ризничих и прочих церковных
прихлебал и дармоедов, даже епископ, архиепископ и инквизитор -- троица
скверная и все оскверняющая, готовая перегрызть друг другу горло из-за того,
что каждый хотел присвоить себе чистую совесть, которая невзначай могла
оказаться здесь в поисках того, кто ей приглянется.
Престол являл собою творение всемогущества и чуда.
Господь был облачен так, как подобает Всевышнему, благостен праведникам
и грозен погрязшим в грехах; солнце и звезды ловили каждое его слово; ветер
затих и онемел; воды улеглись в берегах; земля замерла в тревоге за чад
своих -- человеков.
Кое-кто еще угрожал тому, кто дурным примером направил его на путь
разврата, но большинство погружено было в глубокое раздумье: праведники
размышляли о том, чем воздать им Господу и что испросить себе, а злые -- что
привести себе в оправдание.
Между воскресшими ходили ангелы-хранители; по поступи их и краске на их
ликах можно было заключить, какой отчет им предстоит дать за тех, кто был им
поручен. Демоны между тем просматривали свои списки, подсчеты и обвинения.
Наконец все защитники разместились с внутренней, а обвинители с наружной
стороны. Десять заповедей выстроились на страже райских врат, столь узких,
что даже тот, у кого от сплошного поста остались кожа да кости, должен был
кое-чем поступиться, чтобы пройти в такую щель.
С одного края собрались несчастья, болезни и печали, громко обвинявшие
врачей. Болезнь уверяла, что если она и поражала людей, то приканчивали их
все же медики; печали клялись, что не погубили никого без содействия
докторов, а несчастья ручались, что все, кого предали земле, не миновали ни
тех, ни других.
Тут медикам пришлось волей-неволей отчитываться во всех покойниках, и
тогда, хотя глупцы и уверяли, что по вине их погибло несравненно больше
народу, чем на самом деле, врачи, вооружившись чернилами и бумагой, взошли
на холм со своими списками, и как только вызывали того или иного, один из
врачей выходил вперед и громким голосом объявлял:
-- Этот человек прошел через мои руки такого-то числа такого-то месяца.
Счет начали с Адама, и, чтобы показать всем, как придирчиво при этом
поступали, скажу, что даже от райского яблока потребовали отчет, и притом
столь строгий, что Иуда не удержался и промолвил:
-- Как же отчитываться буду я, коли продал агнца его хозяину?
Прошли суд все праотцы, наступил черед Нового завета. Воссели одесную
Господа все апостолы купно со святым рыбарем. Тотчас явился дьявол и
воскликнул:
-- Вот кто всей рукой отметил того, на кого одним пальцем указал
апостол Иоанн, -- кощуна, ударившего Христа по лицу. Он сам себя осудил и
был низвергнут в преисподнюю.
Приятно было видеть, как бедняки идут на суд наравне с королями;
последние при виде того, как тонзуры, венчающие головы священников,
позволяют им проходить без малейшей задержки, спотыкались от изумления и
чуть не теряли при этом собственных венцов.
Высунули головы свои Ирод и Пилат, и каждый прочел на лице Судьи, хоть
и сиявшем дивным светом, гнев Его,-- и воскликнул Пилат:
-- Поделом мне за то, что я дал над собой власть всяким иудеям. А Ирод:
-- Да и мне не вознестись на небо, ибо в лимбе не захотят больше
довериться мне младенцы, когда узнают о делах моих. Хочешь не хочешь, а
придется отправляться в ад, который как-никак обитель знакомая.
Тут появилась огромная хмурая личность и, выставив вперед кулак,
произнесла:
-- Вот свидетельство о пройденных мною испытаниях!
Все в изумлении переглянулись. Спросили у привратников, кто это такой,
на что мрачный верзила ответствовал:
-- Я дипломированный магистр фехтования, прошедший проверку у самых
храбрых людей
всего мира, и дабы вы в этом воочию убедились -- вот свидетельства моих
подвигов.
Тут он принялся шарить у себя за пазухой с такой поспешностью и
раздражением, что бумаги, которые он хотел показать, выпали и рассыпались по
земле. Мигом подскочили подбирать их два черта и один альгуасил, но большую
прыть при этом проявил альгуасил. Тут спустился ангел и протянул руку, чтобы
взять бумаги и передать их защите, а забияка, отступив тоже, вытянул свою
руку и, одним прыжком став в позитуру, воскликнул:
-- Вот от такого удара уже спасенья нет. И раз уж я учу убивать, зовите
меня Галеном. Если бы нанесенные мною раны разъезжали на мулах, их бы
принимали за негодных врачей. Проверьте меня, испытание я выдержу с честью.
Все рассмеялись, а один несколько чернявый прокурор осведомился, что он
слышал о своей душе. Стали спрашивать у него отчет, не знаю уже в чем, но
магистр фехтования отозвался, что ни о каких приемах против врагов своей
души он не знает. Тут было ему приказано идти прямиком в ад, но и на это он
возразил, что его, верно, принимают за ученого математика, ибо сам он
понятия не имеет, что такое прямая. Это его заставили уразуметь, и, крикнув:
"Следующий", он исчез в преисподней.
Тут с грохотом ввалилась толпа кладовщиков со своими счетами (косточки
которых отнюдь не служили им для отсчитывания произнесенных молитв). Среди
всеобщего шума один из судей произнес:
-- А, отвешиватели явились. А кто-то поправил: -- Скажи лучше --
обвешиватели. Слово это привело кладовщиков в великое смятение. Тем не менее
они потребовали, чтобы им нашли защитника. На это один из дьяволов
отозвался:
-- Извольте, вот вам Иуда, отверженный апостол.
Услышав это, они обратились к другому черту, который не был занят
подбором обвинительных актов, и шепнули ему:
-- Никто на нас не смотрит. Договоримся. Мы согласны навечно остаться в
чистилище. Но черт, как опытный игрок, ответил:
-- Что, договориться хотите? Паршивая, должно быть, у вас карта,-- и
стал рассматривать их игру, а те, видя, что их раскусили, почли за благо
отдаться в руки его милости.
Но таких криков, которыми преследовали одного несчастного пирожника, не
слышали даже от четвертуемых. Люди требовали, чтобы он признался, на что
пошло их мясо, и тот вынужден был сказать, что употребил его на паштеты. Тут
же был отдан приказ, чтобы каждому были возвращены его члены, в чьем бы
желудке они ни оказались. Пирожника спросили, хочет ли он подвергаться суду,
на что тот ответил: "А как же, бог не выдаст, свинья не съест". Первая
статья обвинения касалась какой-то подмены зайца кошкой; в другой речь шла о
приблудных костях, обнаруженных не в том животном; третья имела отношение к
подмешиванию к баранине всякой козлятины, конины и собачины. Когда пирожник
убедился, что его вывели на чистую воду и в его паштетах с неопровержимостью
доказано присутствие большего числа тварей, нежели их было в Ноевом ковчеге
(ибо там не было ни мух, ни мышей, которые преизобиловали в кушаньях
обвиняемого), он повернулся спиной к суду и не стал больше слушать.
Прошли судилище и философы, и надо было видеть, как изощрения ума
своего и все свои знания они употребляют на то, чтобы строить силлогизмы
себе же во вред. Впрочем, со стихотворцами случилось нечто еще более
удивительное, ибо сумасброды сии тщились убедить Господа, что он не кто
иной, как Юпитер, и что в его честь создают они свои творения. Вергилий
ссылался на Sicelides musae(Сицилийских муз), уверяя, что возвещал рождение
Христа, но тут выскочил черт и стал напоминать ему о Меценате и об Октавии,
и то, что он тысячу раз повинен был в поклонении его рожкам, которые он
сегодня не надел лишь по случаю большого праздника. Не знаю уж, что он ему
еще наговорил. Наконец появился Орфей и в качестве старейшины поэтов взял за
всех слово, но на это ему предложили еще раз прогуляться в ад и выбраться из
него, а всем прочим пиитам составить ему компанию.
Вслед за стихотворцами подошел к вратам скупец. Его спросили, что ему
надо, и объяснили, что райскую дверь блюдут десять заповедей, дабы в нее не
проникли те, кто их не соблюдал. -- Пускай себе стерегут,-- отозвался
скряга,-- добро стеречь -- греха в этом нету.
Узнав из первой заповеди, что Господа надо любить превыше всего на
свете, он сказал, что и стремился прибрать все на свете, чтобы любить Бога
еще больше; прочитав вторую: "Не приемли имени Господа твоего всуе", он
заметил, что если и случалось ему божиться, чтобы ввести кого-либо в обман,
то делал он это лишь ради очень крупной выгоды, а следовательно, и имени
Господа своего всуе не произносил. Относительно соблюдения праздников он
высказался, что не только соблюдал их, но сверх того еще и свою выгоду. "Чти
отца твоего и матерь твою", -- он не только снимал перед ними шляпу, но даже
готов был снять с них последнюю рубашку.
"Не убий", -- чтобы соблюдать эту заповедь, он даже не ел, боясь
заморить червячка.
"Не прелюбы сотвори", -- относительно вещей, за которые приходится
платить, мнение его достаточно известно.
"Не свидетельствуй ложно..."
-- Вот тут-то, -- прервал его один дьявол, -- и закавыка, скупец. Скажи
ты, что погрешил против этой заповеди, сам на себя наклепаешь, а если
скажешь, что нет, то окажешься в глазах Всевышнего лжесвидетелем против себя
же самого.
Скупец рассердился и сказал:
-- Если в рай мне ходу нет, не будем тратить время попусту.
Ибо тратить что бы то ни было, даже время, было ему противно.
Вся его жизнь осуждала его, и был он отправлен куда заслужил. На смену
ему пришло множество разбойников, из коих несколько повешенных спаслось. Это
воодушевило писцов, стоявших перед Магометом, Лютером и Иудой: обрадовало их
то, что путь к спасению не заказан и разбойникам, -- и они толпою ринулись в
судилище под громкий смех чертей.
Стоявшие на страже ангелы стали вызывать им в качестве защитников
евангелистов.
Сначала произнесли обвинительную речь демоны. Обвинения свои они
строили не на показаниях, которые дали писцы о своих преступлениях, а на тех
преступлениях, кои они за свою жизнь облыжно приписали другим. Первое, что
они сказали, было:
-- Самая главная их вина, Господи, в том, что они пошли в писцы.
Обвиняемые при этом возопили (полагая, будто им удастся что-либо
скрыть), что они были всего лишь секретарями. Все, что могли сказать в их
пользу защищавшие их ангелы, было:
-- Они крещены и принадлежат к истинной церкви.
Немногим удалось что-либо к этому добавить. Все их речи кончались
одним: "Человек слаб. Больше делать они этого не будут, и пусть поднимут
палец".
В конце концов спаслись двое или трое, а прочим дьяволы крикнули:
-- Поняли теперь, что к чему? И подмигнули им, намекая, что-де там, на
земле, чтобы очернить человека, без них было не обойтись, а тут уж другим
пахнет.
Писцы, видя, что за то, что они христиане, с них взыскивают еще строже,
чем с язычников, стали говорить, что христианами они стали не по своей воле,
крестили их, когда они были еще младенцами, и держали их на руках
восприемники.
Должен сказать, что Магомет, Иуда и Лютер так осмелели, видя, что
спасся какой-то писец, что чуть было не вышли на судилище. Я даже удивился,
что они этого не сделали, но потом сообразил, что помешал им врач, коего
вытолкнули вперед черти и те, что влекли его за собой, а именно аптекарь и
цирюльник. Дьявол, державший списки судебных бумаг, не преминул указать на
важность этих лиц:
-- Из-за этого лекаря, при соучастии этих вот аптекаря и цирюльника,
сошло в могилу больше всего народу. Ими мы должны особенно прилежно
заняться.
Ангел попробовал было сказать в защиту аптекаря, что беднякам он
отпускал лекарства даром, но демон на это возразил, что все его лекарства
были поддельными, а клистиры его смертельней мортиры, что он стакнулся с
каким-то поветрием и при помощи своих снадобий начисто выморил две деревни.
Врач валил вину на аптекаря, и кончилось тем, что тот исчез, а с
цирюльником дело у них дошло до того, что каждый кричал: "Отдай мне моих
покойников и забирай своих!" Одного адвоката осудили за то, что право
получалось у него право, как дуга. Когда его вывели, за спиной его
обнаружили человека, который встал на четвереньки, чтобы остаться
незамеченным.
Спросили, кто он такой, и тот ответил, что комический актер.
-- Дьявол обрушился на него:
-- Какой ты комик, просто балаганный фигляр! Мог бы сюда не являться,
зная, что тут дела идут серьезные.
Тот поклялся убраться и был отпущен в ад на честное слово.
Тут подоспела на суд толпа трактирщиков. Повинны были они все как раз
по винной части, ибо у всех у них в заведении было одно заведение: плати за
вино, а пей воду. Вели они себя уверенно, ссылаясь на то, что всегда
поставляли чистое вино для причастия в одну из больниц, но это им не
помогло, равно как и портным, уверявшим, что они всю жизнь только и шили
платьица младенцу Иисусу, -- всех их отправили туда, куда им путь лежал.
На смену портным явились три или четыре богатых и важных генуэзца, они
потребовали, чтобы им дали где сесть. Тут вмешался черт:
-- Сесть хотят? Здесь им не у чего сидеть. Много они с нас не высидят.
Досиделись. Им теперь только в аду и сидеть.
И, обратившись к Богу, один из чертей воскликнул:
-- Все люди как люди -- в своем отчитываются, а эти вот -- только в
чужом.
Им вынесли приговор, толком я его не расслышал, но след их простыл
незамедлительно.
Очередь дошла до кавалера, державшегося так прямо, словно он самый
прямой христианин. Всем он учинил низкий поклон, проделав при этом рукой
такое движение, словно хотел напиться из лужи. Воротник у него был столь
пышный, что трудно было решить, есть ли вообще голова за его плойкой. Один
из привратников от имени Всевышнего спросил его, человек ли он. Тот со
всякими церемонными поклонами ответствовал, что точно, и, если угодно узнать
о нем поподробнее, да будет известно, что величают его доном Некто, и в этом
он готов поклясться честью дворянина. Ответ этот изрядно рассмешил одного из
чертей, который заметил:
-- Этому франту только в ад и дорога. Спросили молодчика, чего он
хочет, и получили в ответ:
-- Спастись.
Препоручили его чертям, дабы они намяли ему бока, но у франта была одна
забота, как бы не пострадал его воротник. Вслед за ним появился человек,
издававший громкие крики.
-- Вы не думайте, что дело мое неправое! -- восклицал он. -- Не всякий,
кто громко кричит, не прав. Сколько есть на небе святых -- из всех я пыль
выбивал.
Услышав такие речи, все решили, что перед ними по меньшей мере
какой-нибудь Диоклетиан или Нерон, но человек этот оказался всего-навсего
ризничим, вытряхивавшим пыль из облачений на статуях святых и полагавшим,
что этим он обеспечил себе спасение, Но тут один из чертей объявил, что
ризничий выпивал все масло из лампад и сваливал вину на сов, почему их всех
до единой и истребили безвинно; ощипывал, чтобы одеваться, украшения со
святых, наследуя им, так сказать, еще при жизни, да еще любил заглядывать в
церковные сосуды.
Не знаю, как он пытался оправдаться, но дорогу ему показали не направо,
а налево.
На освободившемся месте оказались весьма расфуфыренные дамы, которые,
едва увидели безобразных чертей, стали строить брезгливые мины. Ангел сказал
Богоматери, что они посвятили себя ее служению, а потому ей и надлежит
защищать их. Но бывший при сем дьявол заметил, что хоть они и почитали
богоматерь, но непорочность пресвятой девы была у них отнюдь не в почете.
-- Да, признаюсь, -- сказала одна, повинная в прелюбодеяниях.
Тут дьявол напомнил ей, что муне у нее был о восьми телах, венчалась же
она всего лишь с одним из целой тысячи. Осудили только ее одну, и, уходя,
она повторяла:
-- Знала бы я, что меня ожидает, не стала бы таскаться на мессу по
праздникам.
Судилище подходило к концу, и тут обнаружилось, что перед верховным
судьей еще не представали Иуда, Магомет и Мартин Лютер. Черт спросил, кто из
троих Иуда. Лютер и Магомет каждый отозвался, что он, чем крайне разобидел
Иуду.
-- Господи, -- возопил он. -- Иуда -- это я, и никто другой! Вы отлично
знаете, что я куда лучше их, ибо, если я вас и продал, то этим я спас мир, а
эти люди не только продались и вас продали, но и мир привели к погибели.
Всех троих приказано было пока удалить, и тут ангел, перелистывавший
списки, обнаружил, что от суда до сих пор уклоняются альгуасилы и фискалы.
Вызвали их, и они, понуря голову, произнесли:
-- Что тут говорить, наше дело ясное. : Не успели они это выговорить,
как на суд, изнемогая под тяжестью астролябий и глобусов, вбежал астролог,
крича, что произошла ошибка и время Страшного суда еще не наступило,
поскольку Сатурн не завершил своих движений, равно как не завершила их
твердь. Увидя его нагруженным таким количеством бумаги и дерева, к нему
обратился черт:
-- Вот вы и дровец себе припасли, словно предчувствовали, что сколько
бы вы о небесах ни толковали, а на небо вам не попасть и после смерти
придется вам в пекло отправиться.
--А я не пойду.
-- Ну так отведут.
Так и сделали.
На этом и закончилось судилище.
Тени устремились каждая в свою сторону, новой свежестью задышал воздух,
земля покрылась цветами, отверзлось небо, и на него вознес Христос всех
блаженных, спасенных его страстями, дабы они успокоились на лоне его, а я
остался в долине и, проходя по ней, услышал превеликий шум и стоны,
исходившие из земли.
Я полюбопытствовал узнать, в чем дело, и в глубокой пещере, уходившей в
Аверн, увидел множество осужденных, и в их числе ученого адвоката,
копавшегося более в кляузах, нежели в казусах, а также писца-буквоеда,
питавшегося теми бумагами, кои в этой жизни он не пожелал прочесть. Вся
адская утварь, все платье и прически грешников держались не на гвоздях,
булавках или шпильках, а на альгуасилах (нет никого, кто умел бы так держать
и не пущать!). Скупец так же пересчитывал тут свои муки, как считал когда-то
деньги, лекарь тужился над урыльником, а аптекарь терзался, ставя себе
клизму.
Все это так меня рассмешило, что я проснулся от собственного хохота,
весьма довольный, что мне пришлось очнуться от столь тягостного сна скорее
развеселенным, нежели напуганным. Сны эти таковы, ваша милость, что,
доведись вам уснуть за их чтением, вы убедитесь, что увидеть вещи такими,
как я их вижу, можно лишь страшась их так, как я поучаю их страшиться.
ФрансискодеКеведо, "Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих
злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего
века" (1627)
Крез изгнал Солона из Сард, потому что знаменитый мудрец презирал
земные блага и придавал значение только сути вещей. Крез полагал себя
счастливейшим из смертных. За это боги решили его покарать.
Царю приснился сон, что его храбрый сын Атис погибнет, пораженный
железным копьем. Он приказал собрать дротики, копья и мечи и сложить их во
внутренних женских покоях, а также решил женить своего сына. Когда Крез был
занят свадьбой, в Сарды прибыл некий человек с руками, обагренными кровью.
Это был фригиец Адраст, внук Мидаса. Он попросил убежища и очищения, ибо
нечаянно убил своего брата и отец изгнал его. Крез оказал ему обе милости.
В то время в Мисии появился огромный вепрь, опустошавший все вокруг.
Испуганные мисийцы попросили Креза послать к ним отважного Атиса с отрядом
воинов, но царь объяснил им, что сын недавно женился и теперь у него медовый
месяц. Узнав об этом, Атис попросил отца избавить его от бесчестья. Крез
рассказал ему свой сон. "Тогда, -- сказал Атис, -- нам нечего бояться,
потому что клыки вепря не из железа". Слова юноши убедили отца, и тот
попросил Адраста сопровождать его сына. Фригиец согласился, несмотря на свой
траур, потому что считал себя обязанным Крезу. На охоте Адраст, пытаясь
поразить вепря, убил Атиса. Крез смирился с судьбой, которую предсказал ему
рок во сне, и простил Адраста. Но тот заколол себя на могиле несчастного
Атиса. Так рассказывает Геродот в первой из девяти книг своей "Истории"
ДУША, СОН, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Считается, что душа погруженного в сон человека на самом деле вылетает
из тела и посещает те места, видит тех людей и совершает те действия,
которые видит спящий. Например, когда бразильский или гвианский индеец
пробуждается от глубокого сна, он твердо убежден, что душа его взаправду
охотилась, ловила рыбу, рубила деревья или делала еще что-то привидившееся
ему, в то время как тело в неподвижности лежало в гамаке. Целое селение
индейцев-бороро пришло в панику и чуть не покинуло место своего обитания
из-за того, что кому-то приснилось, будто к ним украдкой приближаются враги.
Один индеец племени макуши был слаб здоровьем, и ему привиделось во сне, что
хозяин заставил его волоком поднять каноэ через каскад крутых водопадов.
Следующим утром индеец горько упрекал хозяина в бессердечии к бедному
больному, которому всю ночь пришлось тяжело работать. Индейцы Гран-Чако
часто рассказывают самые невероятные истории и выдают их за сущую правду.
Поэтому несведущие
европейцы утверждают, что эти индейцы -- лгуны. На самом же деле
индейцы глубоко убеждены в правдивости рассказываемого: ведь они не отличают
сна от яви. Отсутствие души во время сна чревато опасностями, поэтому если
по какой-либо причине душа надолго оторвется от тела, человек, лишившись
своего жизненного начала, умрет. У немцев бытует верование, согласно
которому душа выскальзывает изо рта спящего в виде белой мыши или птички;
преградить птице или животному путь к возвращению -- значит вызвать смерть
спящего. Поэтому жители Трансильвании утверждают, что не следует позволять
ребенку спать с открытым ртом; в противном случае душа его выскользнет в
виде мыши, и ребенок никогда не проснется. Задержаться душа спящего человека
может по ряду причин. Она может, к примеру, встретить душу другого спящего,
и они подерутся. Если гвинейский негр утром просыпается с ломотой в костях,
ему кажется, что душа другого человека во сне поколотила его душу. Кроме
того, душа может встретить душу недавно умершего человека, и та увлечет ее
за собой. Поэтому туземцы на островах Ару не останутся в доме на ночь после
того, как кому-то случится в нем умереть, так как считается, что душа
умершего еще пребывает в доме, и они опасаются повстречаться с ней во сне.
Далее, возвратиться в тело спящего человека душе может помешать несчастный
случай или прямое насилие. Если во сне даяку привидится, что он упал в воду,
ему кажется, что случай этот действительно приключился с его душой; он
посылает за колдуном, который сеткой ловит душу в водоеме до тех пор, пока
не поймает и не возвратит ее владельцу. Санталы рассказывают такой случай.
Одному уснувшему человеку очень захотелось пить, и душа его в виде ящерицы
покинула тело и вошла в кувшин с водой. Как раз в этот момент владелец
кувшина прикрыл его крышкой; поэтому душа не смогла вернуться в тело, и
человек умер. Пока друзья усопшего готовили его тело к сожжению, кто-то
открыл кувшин, чтобы набрать в него воды. Тут ящерица выскользнула и
возвратилась в тело, которое тотчас же ожило. Человек встал и спросил
друзей, почему они плакали. Те сказали, что считали его мертвым и готовились
сжечь его тело. Человек объяснил друзьям, что спустился в колодец за водой,
но выбраться оттуда оказалось делом трудным и он только что вернулся. Тогда
они все
поняли.
Дж. Дж. Фрэзер, "Золотая ветвь"
Некий СВЕТОЙ муж попросил Бога открыть ему, кто будет его товарищем в
Раю. Ответ пришел во сне: "Мясник из твоего квартала". Святой муж
чрезвычайно огорчился соседством такого грубого и необразованного человека.
Он начал поститься и вновь вопрошать Бога -- в молитвах. Сон повторился:
"Мясник из твоего квартала". Благочестивый человек заплакал, стал молиться и
просить. И вновь услышал во сне: "Я бы наказал тебя, не будь ты таким
благочестивым. Что презренного находишь ты в человеке, чьих поступков не
знаешь?" Святой муж отправился поглядеть на мясника и стал расспрашивать его
о жизни. Тот ответил, что часть дохода употребляет на домашние нужды, а
остальное отдает бедным, и высказал убеждение, что так поступают многие. Он
также рассказал, что однажды выкупил за большие деньги из плена девочку. Дал
ей воспитание и уже собирался выдать замулс за собственного сына, когда к
нему явился грустный юноша-чужестранец, который объявил, что ему приснился
сон, будто здесь находится девушка, просватанная за него еще в детстве, но
похищенная солдатами. Мясник не колеблясь вручил ее юноше. "Ты и впрямь
Божий человек!" -- воскликнул любопытный сновидец. В глубине души он захотел
еще раз встретиться с Богом, чтобы поблагодарить его за прекрасного
товарища, которого тот предназначил ему в вечности. Бог был немногословен:
"Друг мой, нет презренных занятий".
Раби Ниссим, "Хибур Йафе Мехайесчуа"
Среди ночи я вдруг проснулся на краю разверстой пропасти. Рядом с моей
постелью круто вниз устремлялись полукруглые уступы из темного камня,
окутанные поднимавшимися тошнотворными испарениями, и виднелись снующие
черные птицы. На оплавленном выступе, почти зависнув над бездной, стоял
некто, выглядевший весьма смехотворно и увенчанный лавровым венком; он
протягивал мне руку, приглашая спуститься.
Сильный страх охватил меня. Я вежливо отказался, заявив, что все
попытки человека проникнуть вглубь себя, заканчиваются пустой, бессмысленной
болтовней.
Я предпочел включить свет и снова погрузиться в глубины монотонности
терцетов, где звучит голос, который одновременно говорит и плачет, повторяя
мне раз за разом, что нет большей печали, чем вспоминать о счастливых
временах, будучи обездоленным.
Хуан Хосе Арреола, "Побасенки" (1962)
Осквернена насильем эта ночь.
В ней точно кружева изрежен воздух
пальбой незримых спрятанных в окопах укрывшихся в траншеях как моллюски
меж створок раковин
Мне все сдается что утирая лоб каменотесы крушат неутомимо крепкий
камень
брусчатку вулканической породы на мостовых
давно знакомых улиц я их невольно слышу в полусне
ДжузеппеУнгаретти, "Погребенный порт" (1919)
Даме снится по ночам ее возлюбленный. Поначалу это кошмары ревности.
Затем, в какую-то ночь, он объясняется ей в любви. Наконец, возлюбленный
решается подарить ей бриллиантовое колье, но чья-то рука (ее прежнего
любовника, разбогатевшего плантатора) похищает его. Возлюбленный в припадке
ревности душит даму. Когда она просыпается, горничная приносит ей футляр с
бриллиантовым колье -- это колье из ее сна. В этот момент является
возлюбленный дамы, он расстроен тем, что не сумел купить колье, так как оно
уже продано, и спрашивает, что может подарить ей взамен.
Сюжет Луиджи Пиранделло, "Сон или нет" (1920)
Пейзаж далекий, странный, тот, Что от людского взора скрыт, Передо мной
во мгле встает, Меня чарует и манит
Под утро сны полны чудес; Но как каприз мой изощрен: Диктует, чтоб из
снов исчез Растений мир -- нечеток он
И, гением своим гордясь, Я из ночных картин впитал Ритмичную хмельную
связь -- Каменья, воду и металл;
Громады лестниц и аркад, Дворец, где слышен вечный плеск, -- Летящий в
золото каскад, Кропящий матовость и блеск;
И водопадов ширь текла, Как занавес, как гобелен,
Как синь узорного стекла, С отлитых из металла стен;
И нет деревьев здесь -- но в ряд Стоят колонны у воды, Где изваяния
наяд По-женски смотрятся в пруды.
И воды голубые тут, Покинув пирсов пестроту, На миллионы лье текут За
край вселенной, за черту;
Невиданные камни стен. И волн волшебных полотно -- Льды, ослепленные
всем тем, Что было в них отражено.
Тут Ганги немо, без забот, Свое бесценное добро Из урн с небесных льют
высот В алмазов гулкое нутро.
Феерий зодчий, направлял Я течь по прихоти моей Смиренный океанский вал
В туннель, на ложе из камней.
И даже черный цвет сиял, Как хаос радужный блистал, И славу влаги, как
фиал, Огранивал луча кристалл.
Но света нет с пустых небес: Ни звезд в ночи, ни солнца днем, Чтоб
озарить чреду чудес С их ослепляющим огнем,
И новизна средь миражей Повсюду реяла, страшна: Для зренья -- все, а
для ушей -- Веков молчанье, тишина.
Шарль Бодлер
Лирический фрагмент "Кубла Хана" (пятьдесят с чем-то рифмованных
неравносложных строк восхитительного звучания) приснился английскому поэту
Сэмюзлу Тейлору Колриджу в один из летних дней 1797 года. Колридж пишет, что
он тогда жил уединенно в сельском доме в окрестностях Эксмура; по причине
нездоровья ему пришлось принять наркотическое средство; через несколько
минут сон одолел его во время чтения того места из Пэрчеса, где речь идет о
сооружении дворца Кубла Хана, императора, славу которому на Западе создал
Марко Поло. В сне Колриджа случайно прочитанный текст стал разрастаться и
умножаться: спящему человеку грезились вереницы зрительных образов и даже
попросту слов, их описывающих; через несколько часов он проснулся с
убеждением, что сочинил -- или воспринял -- поэму примерно в триста строк.
Он помнил их с поразительной четкостью и сумел записать этот фрагмент,
который остался в его сочинениях. Нежданный визит прервал работу, а потом он
уже не мог припомнить остальное. "С немалым удивлением и досадои, --
рассказывает Колридж, -- я обнаружил, что хотя смутно, но помню общие
очертания моего видения, все прочее, кроме восьми или десяти отдельных
строк, исчезло, как круги на поверхности реки от брошенного камня, и -- увы!
-- восстановить их было невозможно". Суинберн почувствовал, что спасенное от
забвения было изумительнейшим образцом музыки английского языка и что
человек, способный проанализировать эти стихи (дальше идет метафора, взятая
у Джона Китса), мог бы разъять радугу. Все переводы и переложения поэмы,
основное достоинство которых музыка, -- пустое занятие, а порой оно может
принести вред; посему ограничимся пока тем, что Колриджу во сне была
подарена бесспорно блестящая страница. Этот случай, хотя он и необычен, --
не единственный. В психологическом эссе "The World of Dreams"("Мир снов")
Хэвлок Эллис приравнял его к случаю со скрипачом и композитором Джузеппе
Тартини, которому приснилось, будто Дьявол (его слуга) исполнил на скрипке
сонату изумительной красоты; проснувшись, Тартини извлек из своего
несовершенного воспоминания " Trillo del Diavolo " ("Дьявольские трели").
Другой классический пример бессознательной работы ума -- случай с Робертом
Льюисом Стивенсоном, которому один сон (как сам он сообщил в своей "Chapter
on Dreams"("Глава о снах")) подсказал содержание "Олальи", а другой, в 1884
году, -- сюжет "Джекиля и Хайда" . Тартини попытался в бодрствующем
состоянии воспроизвести музыку сна; Стивенсон получил во сне сюжеты, то есть
общие очертания; более родствен словесному образу, пригрезившемуся Колриджу,
сон Кэдмона, о котором сообщает Беда Достопочтенный ("Historia ecclesiastica
gentis Anglorum"("Церковная история народа англов"), IV, 24).
На первый взгляд случай с Колриджем, пожалуй, может показаться менее
удивительным, чем то, что произошло с его предшественником. "Кубла Хан" --
превосходные стихи, а девять строк гимна, приснившегося Кэдмону, почти ничем
не примечательны, кроме того, что порождены сном; однако Колридж уже был
поэтом, а Кэдмону только что было открыто его призвание. Впрочем, есть некое
более позднее обстоятельство, которое до непостижимости возвеличивает чудо
сна, создавшего "Кубла Хана". Если факт достоверен, то история сна Колриджа
на много веков предшествует самому Колриджу и до сей поры еще не
закончилась.
Поэт видел этот сон в 1797 году (некоторые полагают, что в 1798-м) и
сообщение о нем опубликовал в 1816-м в качестве пояснения, а равно
оправдания незавершенности поэмы. Двадцать лет спустя в Париже появился в
фрагментах первый на Западе перевод одной из всемирных историй, которыми так
богата была персидская литература, -- "Краткое изложение историй"
Рашидаддина, относящееся к XIV веку. На одной из страниц мы читаем: "К
востоку от Ксанаду Кубла Хан воздвиг дворец по плану, который был им увиден
во сне и сохранен в памяти". Написал об этом везир Газан-хана, потомка
Кублы.
Монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит
его согласно своему видению; в XVIII веке английский поэт, который не мог
знать, что это сооружение порождено сном, видит во сне поэму об этом дворце.
Если с этой симметричностью, воздействующей на души спящих людей и
охватывающей континенты и века, сопоставить всяческие вознесения,
воскресения и явления, описанные в священных книгах, то последние, на мой
взгляд, ничего -- или очень немного -- стоят.
Какое объяснение мы тут предпочтем? Те, кто заранее отвергают все
сверхъестественное (я всегда считал себя принадлежащим к этой корпорации),
скажут, что история двух снов -- совпадение, рисунок, созданный случаем,
подобно очертаниям львов и лошадей, которые иногда принимают облака. Другие
предположат, что поэт, наверно, откуда-то знал о том, что император видел
дворец во сне, и сообщил, будто и он видел поэму во сне, дабы этой блестящей
выдумкой объяснить или оправдать незавершенность и неправильность стихов(В
начале XIX века или в конце XVHI в глазах читателей с классическим вкусом
поэма "КублаХан" выглядела куда более неотделанной, чем ныне. В1884 году
Трейл, первый биограф Колриджа, даже мог написать:"Экстравагантная,
привидевшаяся во сне поэма " Кубла Хан" --едвали нечто большее, чем
психологический курьез"). Эта гипотеза правдоподобна, но она обязывает нас
предположить -- без всяких оснований -- существование текста, неизвестного
синологам, в котором Колридж мог прочитать еще до 1816 года о сне
Кублы(См.-.Дж.ЛивингстонЛоуэс. Дорога в Ксанаду, 1927, с. 358, 585). Более
привлекательны гипотезы, выходящие за пределы рационального. Можно,
например, представить себе, что, когда был разрушен дворец, душа императора
проникла в душу Колриджа, дабы тот восстановил дворец в словах, более
прочных, чем мрамор и металл.
Первый сон приобщил к реальности дворец, второй, имевший место через
пять веков, -- поэму (или начало позмы), внушенную дворцом; за сходством
снов просматривается некий план; огромный промежуток времени говорит о
сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана. Доискаться целей этого
бессмертного или долгожителя было бы, наверно, столь же дерзостно, сколь
бесполезно, однако мы вправе усомниться в его успехе. В 1691 году отец
Жербийон из Общества Иисусова установил, что от дворца Кубла Хана остались
одни руины; от поэмы, как мы знаем, дошло всего-навсего пятьдесят строк.
Судя по этим фактам, можно предположить, что череда лет и усилий не достигла
цели. Первому сновидцу было послано ночью видение дворца, и он его построил;
второму, который не знал о сне первого, -- поэма о дворце. Если эта схема
верна, то в какую-то ночь, от которой нас отделяют века, некоему читателю
"Кубла Хана" привидится во сне статуя или музыка. Человек этот не будет
знать о снах двух некогда живших людей, и, быть может, этому ряду снов не
будет конца, а ключ к ним окажется в последнем из них.
Написав эти строки, я вдруг увидел -- или мне кажется, что увидел, --
другое объяснение. Возможно, что еще неизвестный людям архетип, некий вечный
объект (в терминологии Уайтхеда), постепенно входит в мир; первым его
проявлением был дворец, вторым -- поэма. Если бы кто-то попытался их
сравнить, он, возможно, увидел бы, что по сути они тождественны.
Хорхе Луис Борхес
После сорока лет царствования скончался царь Мидии Киаксар и наследовал
ему сын Астиаг. У Астиага была дочь, которую звали Манданой. Приснился
Астиагу сон, что дочь его напустила такое количество мочи, что затопила
город Акбатаны и всю Азию. Астиаг не хотел отдавать дочь в жены ни одному
мидянину и выдал ее замуж за перса по имени Камбис, человека знатного
происхождения и спокойного нрава, хотя по знатности ниже среднего мидянина.
Опять увидел сон Астиаг, и приснилось ему, что из чрева его дочери выросла
виноградная лоза, которая разрослась затем по всей Азии. Значение сна было
истолковано так: сын его дочери будет царем вместо него. Послал Астиаг
вернуть дочь домой, а когда она разрешилась от бремени, отдал младенца
своему родственнику Гарпаге и велел умертвить его. Гарпага мучили страх и
жалость, и он передал ребенка пастуху Митрадату, приказав умертвить его. У
Митрадата была жена Перра, которая только что родила мертвого младенца. Тот
младенец, которого ему вручили, был в богато расшитом одеянии. Супруги
решили подменить его, поскольку знали, что он -- дитя Манданы, и таким
образом они сохранят ему жизнь. Мальчик рос, его сверстники-пастушки всегда
выбирали его царем в своих играх, и он верховодил всеми ребятами. Проведал о
том Астиаг и приказал Митра-дату раскрыть происхождение мальчика. Так узнал
он, что приказ его не был выполнен. Притворившись, что простил ослушника,
пригласил он Гарпага на пир и велел ему прислать во дворец сына, чтобы тот
поиграл с внуком. А во время пира приказал он подать Гарпагу жареные куски
его умерщвленного мальчика. Гарпагу ничего не оставалось, как смириться.
Астиаг снова обратился к снотолкователям-магам, и они ответили ему так:
"Если мальчик жив и даже стал царем среди пастухов, нет опасности, что во
второй раз будет он царем". Довольный Астиаг отослал мальчика к его
настоящим родителям, которые были счастливы, что он жив. Мальчик возмужал и
сделался самым доблестным среди своих сверстников. С помощью Гарпага он
низверг царя Астиага, но не причинил ему никакого зла. И основал Кир, бывший
пастух, империю персов. Так повествует Геродот в первой книге "Истории".
Жизненные завоевания -- это сон юности, сбывшийся в зрелом возрасте.
Альфред де Виньи
I. Арабская версия
Путешествовали мусульманин, христианин и иудей, у них кончились все
припасы, а еще оставалось два дня пути по пустыне. Вечером они нашли хлеб.
Но как поступить? Хлеба хватит только на одного, на троих его слишком мало.
И тогда они решают, что хлеб достанется тому, кто увидит самый прекрасный
сон. Наутро христианин говорит: "Мне снилось, что дьявол принес меня в ад,
чтобы я смог познать весь его ужас". Затем говорит мусульманин: "Мне
снилось, что архангел Гавриил принес меня в рай, чтобы я смог оценить все
его великолепие". Последним говорит иудей: "А мне приснилось, что дьявол
унес христианина в ад, архангел Гавриил унес мусульманина в рай, и я съел
хлеб".
"НузетолъУдеба"
II. Иудейская версия
Путешествуют Иисус, Петр и Иуда. Приходят они на постоялый двор. А там
из еды только одна утка... Петр говорит: "Мне снилось, что я сижу рядом с
сыном Бога". Иисус говорит: "Мне снилось, что Петр сидит рядом со мной".
Иуда: "Мне снилось, что вы сидели вместе, а я ел утку". Все трое принялись
искать утку. Ее нигде не было.
"История Ешуа из Назарета"
ЗАХОДИТЕ!
Аа! Очень хорошо! А теперь пожалуйте в бесконечность!
Луи Арагон
Главная ценность этого островного климата заключена в том, что персонаж
из пьесы Мольера назвал бы "снотворным снадобьем". Только когда спишь,
избавляешься от немыслимого безделья. Известное предписание медицинской
школы Салермо (sex horas dormire...), хотя и выраженное на прекрасной
кухонной латыни, показалось бы нам здесь неудачной шуткой. Шесть часов сна!
Мы, будто в насмешку над этой премудростью, признавали не меньше
восьми-девяти часов, да и днем, осмелюсь заметить, не обходилось без
непродолжительной сиесты. Впрочем, тут не надо было опасаться никаких
вредных последствий: резервы сна в этих местах столь же неисчерпаемы, как
воды Параны: четыре вялых взмаха веслом, и тебя, словно неодолимой силой
снотворного, затягивает в бескрайнюю юдоль сна.
О себе могу сказать, что с таким распорядком дня я легко одолевал самую
страшную бессоницу -- ту, что приносит сюда на рассвете северный ветер, --
ни разу не прибегнув к крайнему и обоюдоострому средству: запрещенному,
иными словами, скучному, чтению. Подобная растительная жизнь -- настоящее
благо для нервов: иногда мне казалось, что я просто-напросто превращаюсь в
какую-нибудь иву...
На манер жертвоприношения богу Морфею, я посвящаю эту воскресную беседу
такой усыпляющей -- как явствует из названия -- теме, и не скажу, что не
владею предметом. На совесть изученный материал, -- то бишь состояние между
сном и явью, -- не будет выглядеть таким уж ничтожным, как кажется. Сон
вовсе не вынесен за скобки жизни, он одна из самых ее любопытных фаз: как
будто и не заключая в себе тайны, он в то же время граничит со
сверхъестественным. Посему поэты понимают феномен сна лучше, чем физиологи.
В то время как последние дискутируют, соответствует ли состояние мозга во
время сна анемии или гиперемии, при том, что проблема не имеет
окончательного ответа, первые -- от Гомера до Теннисона -- пытаются
разглядеть истину сквозь радужную призму иллюзии. Самый великий из них
обронил фразу, смысл которой достиг таких глубин, до коих не доберутся
никакие зонды и никакие психометры: "Мы созданы из вещества того же, что
наши сны...". И один из героев Мюссе, комментируя на свой лад божественного
Шекспира, сладостно поет:
La vie est un sommeil, 1 amour en est le reve.. . (Жизнь -- это сон,
любовь в нем -- греза...)
Но до чего же тонок наш психологический инструмент! Сколь современен и
богат оттенками язык, тот язык, который под одним только ярлычком слова
"сон" кидает и кидает в переметную суму Санчо все семейство этих sommeil,
somme, reve, reverie и т. д., сводя целую гамму к единственной ноте
тромбона!
Разумеется я не какой-то особенный сновидец. Случается, целые ночи я
провожу, не изведав той нелепицы "бессознательного мыслительного процесса",
который для других является синонимом сна. И поскольку я убежден, что ни в
поступках моих, ни в моем поведении нет симптомов сомнабулизма, то в
соответствии с расхожей теорией должен признать, что в большинстве случаев,
когда я не помню снов, их, видимо, попросту не было. Впрочем, вскоре мы
убедимся, что и здесь надо проводить различия, ведь реальность не намного
проще теории. Так или иначе, я достаточно размышлял об этом особенном
органическом разъединении, похожем на периодический развод души и тела.
Возможно, по той самой причине, что я редко вижу сны, они сохраняют большую
четкость, чем у других. С далеких детских лет я помню четыре или пять снов,
таких ярких, словно я видел их позавчера ночью. Они и послужили источником
этих строк, и позже я их вкратце изложу. О других сохранились заметки в моих
тетрадях: некоторые из них такие странные и страшные, что даже сегодня,
стоит мне перечитать написанное, изначальное чувство тревоги и ужаса,
испытанное в сновидении, мгновенно воскресает вновь. Кроме того, я нередко
наблюдал в моих ближних, и порой совсем рядом, внешние проявления сна,
особенно кошмарного. Да и мой подвижный образ жизни предоставил мне материал
для наблюдений. В разнообразии путешествий -- от постоялых дворов Боливии до
корабельных кают и английских спальных вагонов -- я присутствовал, более чем
достаточно, при драмах и комедиях спящего человечества, но ни один
позднейший опыт не был столь полным и продолжительным, как первый, о котором
я и расскажу. Он-то, этот опыт, и лег в основу моей скромной собственной
теории о сне, впоследствии, разумеется, подкрепленной более поздними
наблюдениями и выдержками из книг, подтверждающими ее точность. С той поры
прошло много лет, и хотя сегодня я, возможно, владею более совершенными
аналитическими приемами исследования, но результаты той давней юношеской
инициации и по сей день сохраняют для меня ценность, так что я считаю, что
первый опыт не пропал втуне. В то время, 23 года назад, я жил в Сальте, в
доме одного коммерсанта из Тукумана. Оба мы тогда были молоды и, будучи
близкими друзьями, спали в одной комнате, чтобы болтать друг с другом, лежа
на кроватях, хотя в нашем огромном колониальном доме, способном приютить и
семейство Ноя, свободных комнат было предостаточно. Мы почти всегда
возвращались домой вместе, но если случалось, наши вечерние маршруты все же
не совпадали, то первый, добиравшийся до родных пенат, поджидал другого в
соседнем "Бильярде Лавина". Поскольку у меня уже тогда существовала дурная
привычка читать в постели, то в течение часа или двух я мог наблюдать сон
моего друга. Будучи человеком, который наяву и мухи не обидит, во сне он
превращался в mauvais coucheur (неуживчивый человек), настоящего буяна. Если
он спал спокойно, то всего лишь храпел как бегемот до тех пор, пока не
просыпался, испуганный собственным трубным ревом. Но это, как говорится, еще
полбеды. Чаще всего товарищ мой, мучимый во сне жестокими кошмарами, метался
и кричал, что доводило меня до дрожи в коленках, если не сказать сильнее. Я
начал тяготиться неудобствами совместной жизни в одной комнате, но что-либо
менять было уже поздно. Сперва меня удерживало сочувствие, а потом и
любопытство, или, вернее сказать, растущий интерес к этой чужой внутренней
драме, разыгрывающейся за опущенным занавесом, драме, которую я не мог
видеть, зато отлично слышал. И в представлении этом я как-то незаметно
перешел от роли немого свидетеля к роли сметливого соучастника.
Не буду останавливаться на деталях, совпадающих с классической теорией
и подтвержденных моим собственным опытом в течение нескольких месяцев,
ограничусь лишь указанием на то, что явно противоречило этой теории. Чего
чаще всего не хватает медицинским трактатам, в том числе, конечно, и по
психиатрии, самой "гадательной" и рискованной среди начинающих наук, -- так
это именно истинно научной одержимости, не оглядывающейся ни на maglster
dixif(Так сказал учитель), ни на условности. Обратим внимание, например, на
то, что вкусовые галлюцинации, а особенно галлюцинации обоняния, гораздо
более редки, чем обманы других чувств; и их исследование нельзя провести со
всей определенностью, так как в нормальном состоянии ощущения вкуса и
обоняния непред ставимы -- невозможно вообразить запах жасмина в его
своеобразии и непохожести, к примеру, на запах фиалки. Что же касается
вкуса, неразрывно связанного с осязанием, то представить такого рода
ощущения во сне можно лишь смутно, по ассоциации, и в конечном счете они
будут неуловимо-иллюзорными.
Многотомный трактат Бриера де Буамоиа изобилует совершенно детскими
примерами, так же уязвимыми для критики, как и у Ломброзо; таков, скажем,
классический случай знаменитой сонаты Тартини, по словам самого композитора,
"продиктованной ему дьяволом". Психологическая интерпретация, которая
причисляет это произведение к феномену неосознаваемого мыслительного
процесса, обнаруживает в ученом простодушие едва ли не большее, чем у
музыканта, я же склонясь к тому, что без настоящего дьявола здесь не
обошлось.
Более серьезными, однако, мне представляются рассказы о сомнамбулизме,
авторы их смиренно излагают виденное и слышанное, иногда даже наперекор
своим собственным теоретическим принципам. Такова известная история монаха,
изложенная Фодерв и воспроизведенная всеми его последователями. Настоятель
большого Картезианского монастыря рассказывает, как однажды ночью, когда он
сидел и писал в своей келье, туда вошел юноша, напряженный, как струна, с
глазами, устремленными в одну точку, с перекошенным лицом. Сомнамбула
направился прямо к постели настоятеля, по счастью, пустой, и три раза вонзил
в нее большой нож, который держал прямо перед собой... На следующий день
настоятель стал расспрашивать монаха, и тот самым подробным образом
восстановил всю сцену, добавив, что к этому воображаему преступлению его
подтолкнул сон, в котором он увидел свою мать, убитую настоятелем,..
Не оспаривая сам по себе этот случай, вполне возможный в
действительности, заметим тем не менее, что здесь не только отдельные
недостоверные детали, но и вся исповедь пациента -- сплошная выдумка.
Человек, который продолжает спать после приступа сомнабулизма, проснувшись,
не помнит ничего из своих поступков и тем более не помнит сна, побудившего
его их совершить: тут налицо абсолютная амнезия (В моем недавнем труде
"UneEnigmelitterarie" якритиковал сцену с бурдюками с вином из "Дон Кихота"
(I, XXXV), в которой известный психолог Болл нашел образцовый материал для
исследовательских изысканий!).
Этого не происходит в случаях сна-кошмара, внезапно прерываемого
внешними причинами, и эта разница, которую я считаю основополагающей,
подтверждается случаем с моим тукуман-ским другом в Сальте.
Не думается, что кошмар должен психологически отличаться от
обыкновенного сна, а также от случаев частичного сомнамбулизма; хотя хорошо
известно, что их характеризуют паталогические различия. Спонтанный
сомнамбулизм обладает хронической болезненной сущностью -- неврозом; в то
время как cauchemar может быть изолированным, единичным случаем, например,
следствием несварения желудка или симптомом какого-нибудь недуга, не
связанного с нервными центрами. Рассмотренные извне, оба состояния
отличаются не только контрастом между физическим бессилием субъекта в одном
случае и его подвижностью в другом, -- что и дало ему соответствующее
название, -- но и завершением процесса. От кошмара мы обычно резко
пробуждаемся, испытав острое чувство страха, тогда как приступ сомнабулизма
развивается, как правило, по спокойной траектории -- если, конечно, не будет
прерван внешним вторжением -- и переходит в обычный сон. После пробуждения
человек, видевший кошмарные сны, сохраняет о них живое воспоминание, тогда
как сомнамбула забывает все полностью. И здесь-то уместны мои личные
наблюдения, о которых я упоминал.
Мой друг из Сальты не был собственно сомнамбулой, хотя два или три раза
я видел, как он садился и начинал одеваться; зато кошмары навещали его почти
ежедневно. Он страдал хроническим заболеванием желудка, -- и неудивительно,
что после плотного ужина кошмар случался наверняка. Все начиналось с первым
сновидением и разыгрывалось как по нотам, почти с неизменным постоянством,
согласно сюжету какой-то внутренней драмы. Проснувшись, он расссказывал мне
эту историю тысячу раз. Опуская детали, скажу, что дело всегда заключалось в
некой стычке с людьми в пончо, пеонами либо рабочими (мой друг владел
сахарным заводом), которые его оскорбляли; в эту минуту спящий приходил в
негодование, исторгал угрозы, -- в его сне это предвещало неминуемую
катастрофу; и вскоре следовал короткий вскрик, а затем долгий жалобный стон
-- в этот миг кто-то пырял его ножом в живот, и он чувствовал, что
умирает...
Мой бедный товарищ рассказывал мне эту сцену во всех красочных
подробностях. Как уже было сказано, сцена эта варьировалась лишь во
второстепенных деталях. Вскоре я знал ее наизусть, как сказку о Синей
бороде. Что меня всегда поражало -- это фантастическая скорость перипетий,
которые в пересказе длились, казалось, часы, а в реальности разворачивались
галопом за несколько секунд. Уже сроднившись с этой историей и почти всегда
просыпаясь в надлежащий момент, я часто предотвращал страшное столкновение,
успевая всего лишь повернуть спящего. Но иногда я вмешивался в события сна,
делая вид, будто помогаю атакуемому, вставая на его сторону и показывая, как
обращаются в бегство или падают на землю его враги в результате нашего
стремительного и решительного отпора. Такого рода гипноз обычно бывал
эффективен, а поскольку он не только приносил пользу, но и служил для меня
развлечением, я придумывал и пробовал все новые и новые варианты.
Когда страдалец просыпался в результате моего вторжения в его сон, он
рассказывал обо мне самом такие подвиги, что у меня волосы дыбом вставали:
мои несколько вскриков его сновидение превращало в фантастическую эпопею.
Однако, если мне случалось вовремя помочь другу преодолеть кризис, да к тому
же и желудок не беспокоил его, то он, не просыпаясь, погружался в нормальный
сон и наутро у него не оставалось ни малейшего воспоминания о прерванном
кошмаре. Это наблюдение, которое я неоднократно повторял и которое получило
подтверждение в других обстоятельствах, позволило мне установить, -- в
противовес утверждениям других авторов, -- что: 1) внушение может так же
эффективно действовать в нормальном сне (в психологическом плане кошмар не
отличается от обычного сна), как и в сомнабулическом; 2) амнезия после
кошмара, переходящего в нормальный сон, как и отсутствие воспоминаний (в
большинстве случаев) о наших обычных снах, скорей всего, обусловлена одним и
тем же. Это не что иное, как наложение новых образов на предыдущие.
Считается, что самый подходящий час для сновидений тот, что предшествует
утреннему пробуждению, когда настежь открывается дверца из слоновой кости
нашей фантазии. Здесь происходит вот что: сохраняются только последние сны,
они стирают либо закрывают собой предыдущие; точно так же войско на марше
оставляет после себя лишь следы последней шеренги.
Что касается кажущейся независимости некоторых снов от нашей
повседневной жизни, их какой-то фантастической бессвязности -- здесь тоже
богатый материал для изучения. Я не думаю, что профессиональные
исследователи с должным вниманием относятся к немаловажному психологическому
факту: а именно к тому, что во время сна мозг человека оперирует не кон-
кретными вещами, а либо представлениями о них, если речь идет о
настоящем, либо же воспоминаниями, если речь идет о прошлом. Образ Росаса,
навеянный мне вчерашним чтением, и прогулка на лодке по реке Кончас,
совершенная в свое время, были для меня интеллектуальными событиями одного
порядка и абсолютно одновременными, словно они вместе отпечатались на
чувствительной пластинке мозга. Если внимание сфокусировало на одном и том
же плане несколько образов -- также как гипосульфит закрепляет на
фотографической пластинке живой образ рядом со старинной картиной на стене,
-- то сон может объединить и скомбинировать их с кажущейся
непоследовательностью, но на самом деле с неоспоримой логикой.
Изложу в двух словах наивный и трагически абсурдный сон, приснившийся
мне позавчера ночью и, как я уже заметил, ставший отправной точкой этой
усыпляющей беседы. Я находился в Капитолии Буэнос-Айреса, перед Росасом,
отдавшим приказ о моем заключении и немедленной казни: я был
Масой(Подполковник Район Маса, автор и первая жертва заговора 1839 г) и при
этом я оставался самим собой, Груссаком. Мне удалось бежать, и я вдруг
очутился где-то на крыше в Сан-Франциско, в окружении своей семьи (хотя на
самом деле это была не моя семья). После десятка бредовых сцен мне на эту
крышу привели коня, и я смог ускакать на нем в северные провинции, пересечь
Рио де ла Плату и т. д. Что ж, все эти безумства подчинялись, как я понял
после раздумий, определенной логической связи: в тот самый день, и почти
одновременно, я, во-первых, вспомнил о своем пребывании в Сантьяго, увидев
гаучо на коне; и, во-вторых, у меня возникла идея отправиться на лодке до
острова, которым здесь владеют францисканцы; и, наконец, в пути я долго
размышлял об одном эпизоде 40-го года, рассказанном в исследовании о Росасе
французского моряка Паже, и дело было именно на берегах Параны.
We are such stuff -- as dreams are made on... Я повторю эти глубокие
шеспировские слова, вложенные в уста Просперо, в самой прекрасной, самой
поэтичной и смертельно печальной из его комедий. Мы созданы из той же
материи, что и наши сны; то есть можно сказать и иначе: мы ткем наши сны из
нашей собственной субстанции. Так, инстинктивное беспокойство поэта,
наверное, проникает глубже, чем знание мудрецов, которое вот уже сколько
веков подряд кружит вокруг искомой истины, не смея воплотить ее в позитивной
формуле. Не происходит ли это потому, что не запуская в омут тайны
экспериментальный зонд, который лишь взволнует воды, поэт, склонившись над
гладкой поверхностью, сумеет различить отраженное небо, в чем и содержится
величайшее объяснение?..
Сон вбирает значительную часть нашей жизни; с другой стороны, не
подлежит сомнению, что сновидение -- это специфическая форма безумия,
периодический бред, более или менее типичный. Бредить (исп. delirar),
согласно своей этимологии, обозначает "сеять мимо борозды". Это вовсе не
значит, что борозда плохо проложена или семя испорчено, просто это вопрос
неточности, ошибочного направления. Таков бред в самой его распространенной
форме: серия несвязанных действий или слов, лишенных последовательности и
логичности, при том, что каждое действие само по себе будет рациональным, а
слово корректным. Так может быть, дефиниция сна должна быть другой?
То, что называется "психической нестабильностью" -- не случайное
отклонение, а форма физиологического существования. Для того, кто изучает
человеческий организм, ежесекундным чудом кажется постоянство здоровья: что
мы скажем о нашем церебральном аппарате, который каждые сутки погружается в
невидимые уголки затемненного сознания? Разве не чудесно, что каждое утро
вместе с ясным и бодрящим солнечным светом выныривает на свет и наш разум,
не тронутый ночными затемнениями и призраками?
Несомненно одно: домашний очаг, семья, знакомые и любимые лица, работа,
привычная последовательность обычных действий -- вот еще другие вехи и
отправные точки, поддерживающие равновесие шаткого сознания. Они ведут его
по лабиринту рифов, где на каждом шагу подстерегает опасность: так
мореплаватели в старину осторожно передвигались от мыса к мысу, не упуская
из вида берег и отыскивая в его зыбких очертаниях едва заметные глазу
ориентиры. Это потом мореплаватели получили спасительный компас, позволивший
им бороздить mare tenebrosum (Мрачное море) ночью, также как и днем.
Недолговечные исследователи бесконечного, где и как отыщем наш компас, если
все то, что раньше могло им стать, провозглашено устарелым и выброшено на
свалку?
Поль Груссак, "Интеллектуальное путешествие" (1904)
Видел Аллах, как шел по долине Иисус, как морил его сон, как уснул он,
и привиделся ему во сне белеющий череп. И сказал Аллах: "О, Иисус, спроси
его, и он тебе поведает". Иисус громким голосом вознес молитву, и от его
чудотворного дыхания череп заговорил. Он рассказал, что душа его подвергнута
наказанию на веки вечные потому, что он принадлежал к народу, на который пал
гнев Аллаха, описал Азраила, ангела смерти, а также что видел он и что
претерпел за каждыми из семи врат ада. Снова Иисус вознес молитву, и череп
вновь обрел тело, к которому вернулась жизнь, с тем, чтобы двенадцать лет он
служил Всевышнему и умер, получив от Бога прощение. Тут Иисус пробудился и
улыбнулся. И Аллах улыбнулся тоже.
Предание Среднего Востока
Я нереален, я боюсь, что буду никому не интересен. Я ничтожество,
призрак, химера. Живу среди страхов и желаний; страхи и желания дают мне
жизнь и отнимают ее. Как я уже сказал, я ничтожество.
Я пребываю в тени. В долгом и непостижимом забвении. Внезапно меня
заставляют выходить на свет, тусклый свет, который делает меня почти
реальным, но затем обо мне забывают, потому что снова занимаются собой.
Всякий раз я снова теряюсь в тени, мои движения становятся более
неопределенными, я делаюсь все меньше, превращаясь в ничто, в нечто даже не
зародившееся.
Ночь -- время моего господства. Напрасно пытается отстранить меня
супруг, терзаемый кошмарным сном. Иногда я с волнением и упорством
удовлетворяю смутное желание женщины; малодушная, она сонно сопротивляется,
распластанная и податливая, словно подушка.
Я живу непорочной жизнью, распределенной между этими двумя существами,
которые ненавидят и любят друг друга, которые вынуждают меня родиться
уродливым младенцем.
Я красив и ужасен. Я то разрушаю мир супружеской пары, то разжигаю еще
сильнее любовный огонь. Иногда я занимаю место между ними, и тесное объятие
исцеляет меня чудесным образом. Мужчина замечает мое присутствие, силится
задушить и заместить меня, но в конце концов побежденный, обессиленный,
охваченный злобой, он поворачивается к женщине спиной. Я же, трепещущий,
остаюсь рядом с ней и обхватываю ее своими несуществующими руками, которые
во сне постепенно разнимаются.
С самого начала мне следовало сказать, что я еще не родился. Я --
медленно и мучительно развивающийся плод, еще не вышедший из водной стихии.
Своей любовью, сами того не сознавая, они причиняют вред моей еще не
родившейся сущности. В мыслях они долго трудятся над моим воплощением, их
руки упорно пытаются придать мне форму, но всегда неудовлетворенные, они
переделывают меня вновь и вновь.
Но однажды, когда они случайно найдут мою окончательную форму, я
скроюсь от них и сам, возбужденный реальными ощущениями, смогу видеть сны.
Они оставят друг друга, а я покину женщину и буду преследовать мужчину. Я
буду стеречь дверь его спальни, потрясая огненным мечом.
Хуан Хосе Арреола, "Побасенки" (1962)
Чжуанцзы приснилось, что он стал мотыльком. И проснувшись, он уже не
знал, кто он: Цзы, видевший во сне, будто стал мотыльком, или мотылек,
которому снится, что он -- Чжуанцзы.
Герберт Аллан Джайлс, "Чжуанцзы" (1889)
В Неаполе, после подъема на Везувий, волнения дня вызвали ночью жуткие
кошмары вместо сна, в котором так я нуждался. Вспышки пламени вулкана, мрак
в пропасти, где должно было быть светло, -- все смешалось, заставляя
угнетенное страхом воображение порождать невесть какие нелепости.
Пробуждаясь среди кошмаров, совершенно истерзанный, я не мог отделаться от
одной навязчивой мысли, словно то была правда: "Моя мать умерла!"... К
счастью, мать и поныне рядом со мной. Она рассказывает мне о прошлом, учит
тому, что еще неведомо мне, а прочими уже забыто. В возрасте семидесяти
шести лет она пересекла Анды, дабы прежде, чем сойти в могилу, проститься с
сыном! Одного этого достаточно, чтобы представить себе ее нравственную силу,
ее характер.
Д. Ф. Сармьенто, "Воспоминания о провинции" (1851)
Во II веке греческий софист, сириец по происхождению, Лукиан из
Самосаты (ок. 125--185) сочинил несколько сновидений. В одном из них он
рассказал о годах своего детства, мечтах и видениях той поры. Он был отдан
на обучение в мастерскую ваятеля, который был его дядей. И вот во сне
явились ему две женщины -- Риторика и Скульптура, и каждая восхваляла свои
достоинства. Лукиан последовал за Риторикой, достиг богатства и уважения и
призывал юношей следовать его примеру и стойко преодолевать трудности в
начале жизненного пути. В другом сновидении под названием "Петух" Микилл
видит блаженный сон, что он богат, а проснувшись, жалуется на нищенскую
жизнь башмачника. Его разбудил петух, который в прежнем существовании был
Пифагором. Петух демонстрирует своему хозяину, что богатство -- источник
постоянных бед и забот, в бедности жить гораздо спокойнее и счастливее. В
третьем сновидении "Переправа, или Тиранн" рассказывается о прибытии умерших
к реке Стикс, Философ Киниск насмешничает, а Тиранн в отчаянии, он пытается
бежать, чтобы вновь обрести былую власть и славу. Сюда попадает и башмачник
Микилл, который не боится Страшного суда и относится ко всему происходящему
с радостным любопытством. Ему и Киниску суждено оказаться на Островах
Блаженных, тогда как Тиранна ожидает наказание.
Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
И сон, великий драматург вселенной, в своем театре на семи ветрах
бесплотной дымкой драпирует тени.
Луис де Гонгора
-- Ему снится сон! -- сказал Траляля. -- И как по-твоему, кто ему
снится?
-- Не знаю, -- ответила Алиса. -- Этого никто сказать не может.
-- Ему снишься ты! -- закричал Траляля и радостно захлопал в ладоши. --
Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?
-- Там, где я и есть, конечно, -- сказала Алиса.
-- А вот и ошибаешься! -- возразил с презрением Траляля. -- Тебя бы
тогда вообще нигде не было! Ты просто снишься ему во сне.
-- Если этот вот король вдруг проснется, -- подтвердил Труляля, -- ты
сразу же -- фьють! -- потухнешь, как свеча!
Льюис Кэрролл, "Алиса в Зазеркалье" (1871)
DREAMTIGERS (Тигры из снов)
-- В детстве я боготворил тигров -- не пятнистых кошек болот Параны или
рукавов Амазонки, а полосатых, азиатских, королевских тигров, сразиться с
которыми может лишь вооруженный, восседая в башенке на спине слона. Я часами
простаивал у клеток зоологического сада; я расценивал объемистые
энциклопедии и книги по естественной истории сообразно великолепию их
тигров. (Я и теперь помню те картинки, а безошибочно представить лицо или
улыбку женщины не могу.) Детство прошло, тигры и страсть постарели, но еще
доживают век в моих сновидениях. В этих глубоководных, перепутанных сетях
мне чаще всего попадаются именно они, и вот как это бывает: уснув, я
развлекаюсь тем или иным сном и вдруг понимаю, что вижу сон. Тогда я думаю:
это же сон, чистая прихоть моей воли, и, раз моя власть безгранична, сейчас
я вызову тигра. О неискушенность! Снам не под силу создать желанного зверя.
Тигр появляется, но какой? --
или похожий на чучело, или едва стоящий на ногах, или с грубыми
изъянами формы, или невозможных размеров, то тут же скрываясь, то напоминая
скорее собаку или птицу.
Хорхе Луис Борхес
ХРАМ, ГОРОД, АРХЕТИПЫ, СНЫ
Всякий храм -- место в высшей степени священное -- имел свой небесный
прототип. На горе Синай Иегова показывает Моисею "образец" святилища,
которое он должен ему построить: "И устроят они Мне святилище <...>. Все,
как Я показываю тебе, и образец скинии и образец всех сосудов ее, так и
сделайте" (Исх 25:8--9). "Смотри, сделай их по тому образцу, какой показан
тебе на горе" (Исх 25: 40). И когда Давид дает своему сыну Соломону план
строительства храма, скинии и всей утвари, он заверяет, что "все сие в
письменном от Господа... как он вразумил меня на все дела постройки" (1 Пар
28: 19). Следовательно, он видел небесный образец.
Самый древний документ, содержащий указание на необходимость следовать
архетипу при постройке святилища, -- это надпись Гудеа, сде-ланая в храме,
возведенном им в Лагаше. Во сне царю является богиня Нидаба и показывает ему
дощечку, где изображено благоприятное расположение звезд, а также божество,
сообщающее ему план постройки храма. У городов также есть свои божественные
прототипы. Среди созвездий находятся прототипы всех вавилонских городов:
Сиппара -- в созвездии Рака, Ниневия -- в Большой Медведице, Ашшура -- на
Арктуре, и т. д. Сеннахериб приказал строить Ниневию по "проекту, сделанному
в стародавние времена на основании небесного предначертания". Образец не
просто предшествует земному строительству -- он расположен в идеальном
(небесном) "краю", находящемся в вечности. Именно это и провозглашает
Соломон: "Ты сказал, чтоб я построил храм на святой горе Твоей и алтарь в
городе обитания Твоего, по подобию святой скинии, которую Ты предуготовил от
начала" (Второканоническая Книга Премудрости Соломона, 9: 81).
Небесный Иерусалим был создан Богом раньше, чем человек построил город
Иерусалим: это к нему обращены слова пророка в "Апокалипсисе Баруха" (II,
2,2-7), написанном на древнесирийском: "Уверен ли ты, что это именно тот
град, о котором сказал я: "Разве это тебя построил я в своих ладонях?" Град,
что видите сейчас вы, не тот, который был дан мне в откровении, не тот, что
построен был в давние времена, когда решил я создать Рай, который показал я
Адаму до его грехопадения. . . " Небесный Иерусалим вдохновлял всех
еврейских пророков: Това 13: 16; Ис 59: 11 sq.; Иез 60 и т. д. Чтобы
показать Иезекиилю град Иерусалим, Бог послал ему видение и в это время
перенес его на высокую гору (60: 6 sq.). И Сивиллины книги хранят память о
Новом Иерусалиме, где в центре сверкает "храм с гигантской башней, коя
касается облаков и видна отовсюду" . Но самое прекрасное описание небесного
Иерусалима содержится в Апокалипсисе (21: 2 sq.): "И я Иоанн увидел святый
город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста,
украшенная для мужа своего".
Мирна Элиаде, "Миф о вечном возвращении" (1951)
XXI
Мне снилось вчера, будто Бога я встретил,
и долго со мною беседовал он,
и на вопросы мои он ответил. . .
А после мне снилось, что все это сон.
XLVI
Мне снилось прошлой ночью: Бог кричит мне: "Бодрствуй и крепись!" А
дальше снилось: Бог-то спит, а я кричу ему: "Проснись!"
Антонио Мачадо
Зерну пшеницы снится колос, антропоиду
снится человек, человеку - тот, кто придет ему
на смену.
Раймонде Беккер
Евнапий с изрядной долей фантазии рассказал о жизни Ямвлиха из Халкиды.
Мы знаем, что Ямвлих был учеником Порфирия, особо его отличавшего; знаем,
что он был учителем неоплатонизма в Сирии, где при нем развивали эту
философию Феодор Азинский, Дек-сшш, Сопатр, Евфрасий, Эдесий, Евстафий.
Главное его произведение -- обширный комментарий к пифагорейскому учению,
десять книг, из которых до нас дошло пять. Фокий в своей подробнейшей
"Библиотеке" сообщает о странном отклонении, которое Ямвлих придал
неоплатонизму: усвоив халдейские традиции, он склонялся к возможности
спасения через ритуалы, проповедовал магический мистицизм и связывал вопрос
спасения души с подозрительной недооценкой знания. Он поставил себе целью
возглавить мощную мистико-магическую реакцию на распространение
христианства, и его называли новым Аскле-пием. О его собственных снах об
искуплении ничего не известно, однако в книге "De mysteriis aegiptorum" ("О
египетских мистериях") (если она действительно принадлежит ему) он
утверждает, что "божественные" сны ниспосылаются человеку в состоянии между
сном и бодрствованием, и потому нам порой слышится голос, который кажется
таинственным (ибо он искажается), равно как предстают странно измененными
образы, воспринятые наяву.
Родерикус Бартиус,
"Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
СОН Д'АЛАМБЕРА
Это вторая из трех частей диалога, оставленного Дидро (1713--1784)
неизданным и опубликованного лишь в 1830 году. Части диалога называются:
"Entretien entreD'Alambert et Diderot", "Reve de D'Alambert" и "Suite de
1'entretien"("Разговор Д'Аламбера и Дидро", "Сон Д'Аламбера" и "Продолжение
разговора"). Д'Аламбер начинает диалог прославлением деизма, заявляя о своей
вере в верховное существо. Дидро отвечает ему, что всякое традиционное
разделение природы на три царства произвольно и недоказуемо: в природе мы
можем лишь эмпирически провести различие между чувствительностью пассивной и
активной, чувствительность же присуща материи и неотделима от нее. Для
свободной воли там нет места. Единственное различие между науками "точными"
(физика, математика) и "предположительными" (история, мораль, политика)
состоит в том, что из первых мы можем почерпнуть твердую уверенность для
своей деятельности, а из вторых-- лишь относительную уверенность, а если бы
мы знали все действующие элементы и силы, то были бы равны божеству.
Д'Аламбер упоминает о скептицизме как о некоем убежище, однако Дидро ему
доказывает, что по здравом рассуждении никто не может объявить себя
скептиком. Д'Аламбер возвращается домой, засыпает, и его осаждают кошмары;
мадемуазель де Л'Эспинас записывает слова сновидца, которые доктор Бордо
(приглашенный ею) изучает и забавы ради пытается предугадать продолжение сна
(или речей) спящего. Д'Аламбер пробуждается, и мадемуазель де Л'Эспинас с
доктором заводят разговор о человеке, этом скоплении микроорганизмов,
временно объединившихся под властью центральной нервной системы. Делаются
предсказания, подтверждаемые наукой наших дней. Доктор пускается в
рассуждение о нелепости каких-либо идей о свободной воле, ответственности,
заслугах или недостатках, добродетели или пороке. Это просто частные
физиологические состояния, а потому нельзя говорить о поступках "contra
naturae"г, ибо все сущее есть природа. Дойдя до этого пункта, доктор
(поддерживающий идеи Дидро) приходит в замешательство при мысли о возможных
выводах из его философствований и прекращает беседу.
Эустакио Вилъде, "Французская литература" (1884)
"Против природы" (лат.).
Мюррею приснился сон.
Психологи и ученые теряются в догадках и предположениях, стараясь
объяснить странные переживания нашего нематериального "я", когда мы бродим в
царстве "близнеца смерти" -- в царстве сна. Настоящий рассказ не имеет целью
бросить свет на этот неисследованный еще вопрос. Он является просто
описанием сна Мюррея. Одна из самых поразительных особенностей снов состоит
в том, что происходящее во сне на протяжении нескольких месяцев или даже
годов на самом деле происходит в течение нескольких секунд или минут.
Мюррей сидел в тюремной камере в отделении для приговоренных к смерти.
Электрическая дуговая лампа, висевшая на потолке в коридоре, ярко освещала
стол. По листу белой бумаги полз муравей, дико бросавшийся из стороны в
сторону в то время, как Мюррей преграждал ему путь конвертом. Приведение в
исполнение смертного приговора посредством электричества было назначено на
восемь часов вечера. Мюррей, улыбаясь, смотрел на обезумевшего муравья,
мудрейшего из насекомых.
В отделении было еще семеро приговоренных к смерти. С тех пор как
Мюррей находился здесь, он видел, как троих увели для приведения приговора в
исполнение. Один обезумел и бился, как пойманный в западню волк; другой, не
менее безумный, громко молился; третий, слабый духом, упал в обморок, и его
унесли, привязав к доске. Мюррей размышлял, как он сам встретит внешне и
внутренне момент казни. Сегодня вечером пришел его срок. Должно быть, теперь
было около восьми часов.
В отделении было два ряда камер, и напротив него была камера Бонифацио,
итальянца, убившего свою невесту и двух полицейских, пришедших его
арестовать. Мюррей долгие часы играл с ним в шашки, выкликая ходы своему
невидимому партнеру через коридор.
Послышался громкий басистый голос Бонифацио с его всегдашним певучим
акцентом.
-- Эй, маэстро Мюррей! Как вы себе чувствуете, -- хорошо, да?
-- Хорошо, Бонифацио, -- сказал твердо Мюррей, позволяя муравью вползти
на конверт и осторожно сбрасывая его на каменый пол.
-- Так и следует, маэстро Мюррей. Такие, как мы, должны умирать, как
мужчины. Мой срок на будущей неделе. Отлично. Помните, маэстро Мюррей, я
выиграл у вас последнюю партию в шашки. Может быть, мы когда-нибудь опять
будем играть с вами. Я не знаю, Может быть, нам придется чертовски громко
выкликать ходы в том месте, куда нас отправят.
Грубая философия Бонифацио, за которой последовал басистый взрыв
музыкального смеха, согрела закоченевшее сердце Мюррея. Да, но Бонифацио
оставалось жить еще целую неделю.
Обитатели камер услышали знакомое громкое щелканье стальных затворов, в
то время как открывалась дверь в конце корридора. Трое людей подошли к
камере Мюррея и отперли ее. Двое из них были тюремные сторожа; третий был
Леон, сосед и друг детства Мюррея. Нет -- это было в прежние дни -- теперь
это был Преподобный Леонард Уистон.
-- Я добился разрешения заняь место тюремного священника, -- сказал он,
крепко пожимая руку Мюррею. В левой руке он держал небольшую библию, отмечая
указательным пальцем нужную страницу. Мюррей слегка улыбнулся и начал
приводить в порядок две-три книги и несколько ручек на своем столике. Он
охотно заговорил бы, но никакие подходящие слова не шли ему на ум.
Заключенные окрестили эту часть тюрьмы, в восемьдесят футов длиной и
двадцать восемь футов шириной, "преддверием ада". Постоянный сторож
"преддверия ада", огромный, неотесанный, добрый человек, вытащил из кармана
бутылку виски и протянул ее Мюррею со словами:
-- Это самое, понимаешь, настоящее дело для тех, кому нужно
подкрепиться. И, понимаешь, тебе нечего бояться, ты приохотишься к виски.
Мюррей хлебнул из бутылки.
-- Вот так, -- сказал сторож, -- Немного укрепляющего средства, и все
пойдет как по маслу.
Они вышли в коридор, и каждый из семи обреченных понял, что было около
восьми часов и что в восемь была назначена казнь Мюррея. В "преддверии ада"
существует своя аристократия. Человек, убивший своего врага или
преследователя в открытом бою, в пылу битвы или обуреваемый первобытными
чувствами, с презрением относится к подлым убийцам из-за угла.
Таким образом, только трое из семи обреченных крикнули последнее
"прости" Мюррею в то время, как он шагал по коридору между двумя
стражниками. Эти были Бонифацио, Марвин, убивший тюремщика во время попытки
бегства из тюрьмы, и Бассет, железнодорожный грабитель, который был
принужден убить проводника экспресса, не пожелавшего поднять руки вверх.
Остальные четверо молча притаились в своих камерах, чувствуя себя
отщепенцами в обществе "преддверия ада".
Мюррей удивлялся своему собственному спокойствию и почти безразличию. В
комнате казни собралось около двадцати людей -- тюремное начальство,
газетные репортеры и зрители, которым удалось...
* * *
Здесь, на самой середине фразы, рука смерти прервала последний рассказ
О.Генри. Он предполагал написать этот рассказ совершенно в другом духе, чем
предыдущие рассказы. Это должно было стать началом новой серии.
-- Я хочу показать публике, -- говорил Генри, -- что я могу написать
нечто новое -- то есть новое для меня -- историю с настоящей драматической
завязкой, трактованную в таком духе, который, ближе подойдет к моим взглядам
на писательство.
До того, как начать писать настоящий рассказ, он вкратце набросал, как
он предполагал развить его. Мюррей, виновный в зверском убийство своей
возлюбленной -- убийстве, вызванном припадком безумной ревности, --
встречает сперва смертную казнь совершенно, спокойно и, по всем внешним
признакам, даже безразлично. Когда он приближается к электрическому стулу,
им овладевает странное чувство нереальности. Вся сцена в комнате казни --
свидетели, зрители, приготовления к казни -- кажется ему нереальной. В его
уме мелькает мысль, что произошла страшная ошибка.
Почему его привязывают к стулу? Что он сделал? Какое преступление он
совершил? В те несколько мгновений, когда прикрепляли ремни на стуле, перед
его умственным взором встало видение. Ему снился сон. Он видит маленький
деревенский коттедж, светлый, залитый солнцем, спрятавшийся под сень цветов.
Он видит женщину и ребенка. Он говорит с ними и узнает, что это его жена и
ребенок, а коттедж -- его дом. Таким образом, в конце концов, все это была
ошибка. Кто-то страшно, непоправимо ошибся. Обвинение, суд, приговор к
смерти на электрическом стуле -- все это сон. Он обнимает жену и целует
ребенка. Да, здесь счастье. А то был сон. Но тут, по знаку тюремного
сторожа, пускается роковой ток.
И то, что Мюррей принял за сон, оказалось действительностью.
О.Генри
Приснилось святому Макарию, будто он шел по пустыне и, увидев на песке
череп, тронул его своим посохом. Из черепа послышался как бы стон, и Макарий
спросил, кем он был. "Был я одним из жрецов идолопоклонников, обитавших в
сем месте, а ты аббат Макарий". И прибавил, что всякий раз, когда Макарий
молится за осужденных на муки, грешникам становится чуточку легче: все они
погребены, и жжет их огонь адов в недрах земных столь же глубоких, сколь от
земли далеко до неба, и видеть их невозможно; однако когда какой-либо
милостивец о них вспоминает, им удается подать о себе весть, и они чувствуют
себя в кромешных тех пределах менее одинокими.
"Жития отцов-отшельников Востока"
СОЗНАТЕЛЬНОЕ И БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ
Юнг в своей автобиографии рассказывает об одном впечатляющем сне. (Но
бывает ли сон не впечатляющим?) Возле молитвенного дома он сидит на земле, в
позе лотоса, и вдруг замечает невдалеке йога, погруженного в глубокую
медитацию. Подойдя к йогу, он видит, что лицо йога это его лицо. Охваченные
страхом, он уходит и, проснувшись думает: йог медитирует, видит сон, и его
сон -- это я. Когда он проснется, меня не станет.
РодерикусБартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
-- Я передам тебе не Алкиноево повествование, а рассказ одного
отважного человека, Эра, сына Армения, родом из Памфилии. Как-то он был убит
на войне; когда через десять дней стали подбирать тела уже разложившихся
мертвецов, его нашли еще целым, привезли домой, и когда на двенадцатый день
приступили к погребению, то, лежа уже на костре, он вдруг ожил, а оживши,
рассказал, что он там видел.
Он говорил, что его душа, чуть только вышла из тела, отправилась вместе
со многими другими, и все они пришли к какому-то божественному месту, где в
земле были две расселины, одна подле другой, а напротив, наверху в небе,
тоже две. Посреди между ними восседали судьи. После вынесения приговора они
приказывали справедливым людям идти по дороге направо, вверх по небу, и
привешивали им спереди знак приговора, а несправедливым -- идти по дороге
налево, вниз. Когда дошла очередь до Эра, судьи сказали, что он должен стать
для людей вестником всего, что здесь видел, и велели ему все слушать и за
всем наблюдать.
Он видел там, как души после суда над ними уходили по двум расселинам
-- неба и земли, а по двум другим приходили: по одной подымались с земли
души, полные грязи и пыли, а по другой спускались с неба чистые души. И все,
кто бы ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия. Они
приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали
пришедших с земли, как там дела, а спустившихся с неба -- о том, что там, у
них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу -- одни, со скорбью и слезами,
сколько они чего натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (а
странствие это тысячелетнее), а другие, те, что с неба, о блаженстве и о
поразительном по своей красоте зрелище.
За всякую нанесенную кому-либо обиду и за любого обиженного все
обидчики подвергаются наказанию в десятикратном размере (рассчитанному на
сто лет, потому что такова продолжительность человеческой жизни), чтобы пеня
была в десять раз больше преступления. Он говорил, что в его присутствии
один спрашивал там другого, куда же девался великий Ардией. Этот Ардией был
тираном в каком-то из городов Памфилии еще за тысячу лет до того.
Рассказывали, что он убил своего старика отца и старшего брата и совершил
много других нечестии и преступлений. Тот, кому был задан этот вопрос,
отвечал на него, по словам Эра, так: "Ардией не пришел, да и не придет сюда.
Ведь из разных ужасных зрелищ видели мы и такое: когда после многочисленных
мук были мы уже недалеко от устья и собирались войти, вдруг мы заметили
Ардиея и еще некоторых -- там были едва ли не сплошь все тираны, а из
простых людей разве лишь величайшие преступники; они уже думали было войти,
но устье их не пускало и издавало рев, чуть только кто из этих злодеев,
неисцелимых по своей порочности или недостаточно еще наказанных, делал
попытку выйти. Ардиея и других связали по рукам и ногам, накинули им петлю
на шею, повалили наземь, содрали с них кожу и поволокли по бездорожью, по
вонзающимся колючкам, причем всем встречным объясняли, за что такая казнь, и
говорили, что сбросят этих преступников в Тартар". Хотя люди эти и
натерпелись уже множества разных страхов, но всех их сильнее был тогда
страх, как бы не раздался этот рев, когда кто-либо из нас будет у устья;
поэтому величайшей радостью было для каждого из них, что рев этот умолкал,
когда они входили в устье. Всем, кто провел на лугу семь дней, на восьмой
день надо было встать и отправиться в путь, чтобы за четыре дня прийти в
такое место, откуда сверху виден луч света, протянувшийся через все небо и
землю, словно столп, очень похожий на радугу, только ярче и чище. Они дошли
до него, совершив однодневный переход, и там увидели, внутри этого столпа
света, свешивающиеся с неба концы связей: ведь этот свет -- узел неба; как
брус на кораблях, так он скрепляет небесный свод. На концах этих связей
висит веретено Ананки, придающее всему вращательное движение. Все веретено в
целом, вращаясь, совершает всякий раз один и тот же оборот, но при его
вращательном движении внутренние семь кругов медленно поворачиваются в
направлении, противоположном вращению целого. Из них всего быстрее движется
восьмой круг, на втором месте по быстроте -- седьмой, шестой и пятый,
которые движутся с одинаковой скоростью; на третьем месте, как им было
заметно, стоят вращательные обороты четвертого круга; на четвертом месте
находится третий круг, а на пятом -- второй. Вращается же это веретено на
коленях Ананки.
Сверху на каждом из кругов веретена восседает по Сирене; вращаясь
вместе с ними, каждая из них издает только один звук, всегда той же высоты.
Из всех звуков -- а их восемь -- получается стройное созвучие. Около Сирен
на равном от них расстоянии сидят, каждая на своем престоле, другие три
существа -- это Мойры, дочери Ананки: Лахесис, Клото и Атропос.
Так вот, чуть только они пришли туда, они сразу же должны были подойти
к Лахесис. Некий прорицатель расставил их по порядку, затем взял с колен
Лахесис жребии и образчики жизней, взошел на высокий помост и сказал:
"Чей жребий будет первым, тот первым пусть выберет себе жизнь,
неизбежно ему предстоящую. Добродетель не есть достояние кого-либо одного:
почитая или не почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше. Это
-- вина избирающего, бог не виновен".
Сказав это, прорицатель бросил жребий в толпу, и каждый, кроме Эра,
поднял тот жребий, который упал подле него, Эру же это не было дозволено.
Всякому поднявшему стало ясно, какой он по счету при жеребьевке. После этого
прорицатель разложил перед ними на земле образчики жизней. Эти образчики
были весьма различны -- жизнь разных животных и все виды человеческой жизни.
Среди них были даже тирании, пожизненные либо приходящие в упадок посреди
жизни и кончающиеся бедностью, изгнанием и нищетой. Соответственно была
здесь и жизнь людей неприметных. Были там и жизни женщин. Тут были
вперемежку богатство и бедность, болезнь и здоровье, а также промежуточные
состояния.
Прорицатель сказал тогда вот что: "Даже для того, кто приступит
последним к выбору, имеется здесь приятная жизнь. Кто выбирает вначале, не
будь невнимательным, а кто в конце, не отчаивайся!"
После этих слов прорицателя сразу же подошел тот, кому достался первый
жребий: он взял себе жизнь могущественнейшего тирана. Из-за своего неразумия
и ненасытности он произвел выбор, не поразмыслив, а там таилась роковая для
него участь -- пожирание собственных детей и другие всевозможные беды. Когда
он потом, не торопясь, поразмыслил, он начал бить
себя в грудь, горевать, что, делая свой выбор, не посчитался с
предупреждением прорицателя, винил в этих бедах не себя, а судьбу, божества
-- все, что угодно, кроме себя самого. А те, что выходили из земли,
производили выбор не торопясь: ведь они и сами испытали всякие трудности, да
и видели их на примере других людей. Эр видел, как душа бывшего Орфея
выбрала жизнь лебедя из-за ненависти к женскому полу: так как от них он
претерпел смерть, его душа не пожелала родиться от женщины. Он видел и душу
Фамирида -- она выбрала жизнь соловья. Душа, имевшая двадцатый жребий,
выбрала жизнь льва: это была душа Аякса, сына Теламона, она избегала стать
человеком. После него шла душа Агамемнона. Она тоже неприязненно относилась
к человеческому роду и сменила свою жизнь на жизнь орла. Между тем выпал
жребий душе Аталанты: заметив, каким великим почетом пользуется победитель
на состязаниях, она не могла устоять и выбрала себе эту участь. После нее он
видел, как душа Эпея взяла себе природу женщины, искусной в ремеслах. Где-то
далеко, среди самых последних, он увидел душу Терсита, этого всеобщего
посмешища: она облачалась в обезьяну. Случайно самой последней из всех выпал
жребий идти выбирать душе Одиссея. Она долго бродила, разыскивая жизнь
обыкновенного человека, далекого от дел; наконец она насилу нашла ее, где-то
валявшуюся: все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, с
радостью взяла себе.
Так вот, когда все души выбрали себе ту или иную жизнь, они в порядке
жребия стали подходить к Лахесис. Какого кто избрал себе гения, того она с
ним и посылает как стража жизни и исполнителя сделанного выбора. Прежде
всего этот страж ведет душу к Клото, под ее руку и под кругообороты
вращающегося веретена: этим он утверждает участь, какую кто себе выбрал по
жребию. После прикосновения к Клото он ведет душу к пряже Атропос, чем
делает нити жизни уже неизменными.
Отсюда душа, не оборачиваясь, идет к престолу Ананки и проходит через
него. Когда и другие души проходят через него, они все вместе в жару и
страшный зной отправляются на равнину Леты, где нет ни деревьев, ни другой
растительности. Уже под вечер они располагаются у реки Амелет, вода которой
не может удержаться ни в каком сосуде. В меру все должны были выпить этой
воды, но, кто не соблюдал благоразумия, те пили без меры, а кто ее пьет
таким образом, тот все забывает. Когда они легли спать, то в самую полночь
раздался гром и разразилось землетрясение. Внезапно их понесло оттуда вверх
в разные стороны, к местам, где им суждено было родиться, и они рассыпались
по небу, как звезды. Эру же не было дозволено испить этой воды. Он не знает,
где и каким образом душа его вернулась в тело. Внезапно очнувшись на
рассвете, он увидел себя на костре.
Платон, "Государство"
Погрузившись в усталое и рассеянное раздумье при виде ковра перед собой
(узор которого никогда не повторяется), можно вообразить, что он являет
собой схему земного бытия; изнанка плетения основы -- это другая сторона
мира (уничтожение времени и пространства, либо хулящее или восхваляющее
превозношение и того и другого), сама же основа ковра--сны. Снилось это
Моисею Неману в Тегеране, который ткал ковры и продавал их в своем магазине
напротив площади Фердоуси.
Гастон Падилья, "Записки ничтожного человека" (1974)
После разгрома войск Франции в Канаде в 1753 году французские агенты
пустили среди индейцев слух о том, что король Франции, который спал в
течение нескольких лет подряд, только что проснулся и первые его слова
гласили: "Необходимо сейчас же изгнать англичан, вторгшихся в страну моих
краснокожих сыновей". Новость эта разнеслась по всему континенту и стала
одной из причин знаменитого восстания Понтиака.
Х.ДевинъДулитл, "Разбросанные мысли о мировой истории"
РАГНАРЁК
Образы наших снов (пишет Колридж) воспроизводят ощущения, а не вызывают
их, как принято думать; мы не потому испытываем ужас, что нас душит сфинкс,
-- мы воображаем сфинкса, чтобы объяснить себе свой ужас. Если так, то в
силах ли простой рассказ об увиденном передать смятение, лихорадку, тревогу,
страх и восторг, из которых соткался сон этой ночи? И все же попробую
рассказать; быть может, в моем случае основная проблема отпадет или хотя бы
упростится, поскольку сон состоял из одной-единственной сцены.
Место действия -- факультет философии и литературы, время -- вечер. Все
(как обычно во сне) выглядело чуть иным, как бы слегка увеличенным и потому
-- странным. Шли выборы руководства; я разговаривал с Педро Энрикесом
Уреньей, в действительности давно умершим. Вдруг нас оглушило гулом
демонстрации или празднества. Людской и звериный рев катился со стороны
Бахо. Кто-то завопил: "Идут!" Следом пронеслось: "Боги! Боги!" Четверо или
пятеро выбрались из давки и взошли на сцену Большого зала. Мы били в ладоши,
не скрывая слез: Боги возвращались из векового изгнания. Поднятые над
толпой, откинув головы и расправив плечи, они свысока принимали наше
поклонение. Один держал ветку, что-то из бесхитростной флоры сновидений;
другой в широком жесте выбросил вперед руку с когтями; лик Януса не без
опаски поглядывал на кривой клюв Тота. Вероятно, подогретый овациями, кто-то
из них -- теперь уж не помню кто -- вдруг разразился победным клекотом,
невыносимо резким, не то свища, не то прополаскивая горло. С этой минуты все
переменилось.
Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют
говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое;
исламский полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым.
Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и
вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы. Их
одежда не вязалась со скромной и честной бедностью и наводила на мысль о
мрачном шике игорных домов и борделей Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой,
под облегающим пиджаком угадывалась рукоять ножа. И тут мы поняли, что идет
их последняя карта, что они хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в
облаве, и -- дай мы волю страху или состраданию -- они нас уничтожат.
И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись
револьверы) и с наслаждением пристрелили Богов.
Хорхе Луис Борхес
УМЕРЕТЬ, УСНУТЬ И ВИДЕТЬ СНЫ, БЫТЬ МОЖЕТ
Ему снилось, что настойчивая боль внизу живота, которую он скрывал,
чтобы не докучать другим, а может, чтобы его самого не изводили, перестала
его мучить. Боль исчезла, будто ее вовсе и не было. Ему снилось, что кухарка
Эустолия (ох, он унаследовал ее от матери, старуха была помешанной)
отправилась жить к своей племяннице и, наконец-то, ему было позволено есть
по-человечески. В доме перестало вонять чесноком. Ему снилась нежданная
встреча с Лавинией, его незабвенной Лавинией, оказавшейся свободной.
Бракосочетание прошло тихо и скромно. Ему снилось, что он составил обширную
антологию о бесполезности литературной апологии. Одобрение критиков было
единодушным. Ему приснился выигрышный номер в рождественской лотерее. Стоило
трудов его отыскать, но зато будущее его состояние было обеспечено. Ему
снились победители всех скачек на предстоящих бегах на ипподроме Палермо.
Однако он ненавидел скачки, его дядя покончил с собой, и т. д и т. д. Ему
снилось, что он просыпается. Но он не проснулся. Вот уже несколько минут,
как он был мертв.
ЭлисеоДиас, "Заметки о случайностях" (1956)
От латинского глагола somnio. Существует некая фантазия, что здравый
смысл отказывает во время сна, ей не следует придавать значение; лишь те сны
обладают определенным правдоподобием, по которым врачи судят о настроении
больного, и здесь в расчет не входят святые и божественные откровения,
сказанные Богом Иосифу и другим святым. "И снилось слепому, что он видит, и
снилось ему то, чего он желал". А вот чем обернулся сон собаки: снилось
собаке, что она ест кусок мяса и вгрызается в него зубами, и глухо урчит от
удовольствия. Хозяин же, увидев это, хватает палку и начинает избивать ее, и
здесь она просыпается, избитая и без мяса.
Себастьян де Коваррубиас Ороско,
"Сокровище кастильского,
или испанского языка" (1611), 1943
Готфрид Келлер на смертном одре признался своему другу, что несколько
дней тому назад он увидел во сне двух рыцарей, облаченных с ног до головы в
доспехи, кованные из чистого золота. Две эти фигуры бесстрастно застыли
рядом с маленьким шкафом, стоящим между двух окон. Снова и снова писатель
возвращался к этой теме, но ему никак не удавалось описать то чудесное
сияние, которое, по его словам, пронизывало всю эту картину.
ИбрахимСаид, "Маргиналии" (1932)
IN ILLO TEMPORE (В то время)
Я получил стипендию Колледжа Мехико и 18 марта 1949 года ступил на
мексиканскую землю. Меня встретили друзья (среди них была и Соня Энрикес
Уренья) и отвезли в студенческий пансион, там мы распрощались. Разложив свои
скудные пожитки, включавшие, между прочим, латинский словарь, я собрался
лечь спать. Дорога -- целых тридцать четыре часа -- была крайне
утомительной.
Мне приснилось, что прошло несколько месяцев. Накануне моего
возвращения в Буэнос-Айрес Альфонсо Рейес пригласил меня на выходные к себе
в отель в Куэрнаваку. И там он на прощание читал мне свой перевод первых
девяти песен "Илиады", это был тот самый перевод, анонс которого я видел
каждую субботу в те незабываемые вечера в нашей обители "Капилья Альфонсина"
на тогдашней улице Индустриас. Альфонсо Рейес читает мне, мне одному,
Гомера, а вокруг нас плато Анауак! (Не утверждал ли Педро Сармьенто де
Гамбоа, что он обнаружил на мексиканской земле следы подошв Одиссея?) Я
подарил Рейесу издание полного собрания поэтических произведений Лугонеса,
где были его переводы из Гомера.
Утром я проснулся очень рано. Колледж находился на расстоянии чуть
более квартала от улицы Неаполь, в доме номер пять. Двери были еще закрыты,
когда я пришел. Я купил "Новедадес" ("Новости") и принялся читать. Вскоре
появился Раймундо Лида. Мы поднялись с ним на второй этаж, в зал филологии.
Спуся час Раймундо Лида сказал мне: "Вас ждет дон Альфонсо". Я спустился
вниз, где меня встретили словами: "Рой, дайте пожать Вашу руку. Отныне это
Ваш дом. Садитесь". И сразу же, без всякого перехода: "Расскажите мне о
Педро". Я начал говорить, однако не слишком связно, -- воспоминания удручали
меня. Рейес (а он был самым близким его другом -- неважно, находился ли он
рядом или вдалеке -- в течение долгих сорока лет) не скрывал своих чувств.
Память о Педро Энрикесе Уре-нье, ясная как свет звезды, непреходящая как
крепкая дружба, объединила нас. Прошли месяцы. За несколько дней до моего
возвращения в Буэнос-Айрес Альфонсо Рейес пригласил меня на выходные к себе
в отель в Куэрнаваку, вместе с доньей Мануэлей. Я хорошо представил себе,
что там должно произойти, -- и захватил томик Лугонеса. Два дня подряд (о,
Боже, для меня одного!) дон Альфонсо читал свой поэтический перевод первых
девяти песен "Илиады".
В ту ночь мне приснилось, что я прибыл в аэропорт столицы ацтеков и что
друзья, которые меня встретили, привезли меня в студенческий пансион, там мы
и распростились. Я распаковал мои скудные пожитки (правда, немного отвлекся,
полистав мексиканский словарь), а на следующее утро, уже в колледже,
Раймундо Лида сказал мне: "Вас ждет дон Альфонсо". Я спустился вниз, где
меня встретили словами: "Рой, дайте пожать Вашу руку. Отныне это Ваш дом.
Садитесь". И сразу же, без всякого перехода: "Расскажите мне о Педро". Я
начал рассказывать. Память об Энрикесе Уренье объединяла нас.
Рой Бартоломью
Столько лет я убегал и ожидал его, и вот враг был здесь. Я смотрел из
окна, как он с трудом поднимается на холм по каменистой тропе. Ему помогала
палка -- в руке старика не столько оружие, сколько опора. Много сил я
потратил на то, чего наконец дождался: в дверь слабо постучали. Я не без
грусти оглядел рукописи, наполовину законченный черновик и трактат
Артемидора о сновиденьях -- книгу совершенно неуместную, ведь греческого я
не знал. Еще день потерян, мелькнуло в уме. Осталось повернуть ключ. Я
боялся, что гость бросится на меня, но он сделал несколько неуверенных
шагов, уронил палку, даже не глянув ей вслед, и без сил рухнул на кровать.
Тоска много раз рисовала мне его, но только теперь я заметил, что он как две
капли воды похож на последний портрет Линкольна. Пробило четыре.
Я наклонился, чтобы он лучше слышал.
-- Мы думаем, что время идет только для других, а оно не щадит никого,
-- выговорил я. -- Мы встретились, но все, что было, потеряло теперь всякий
смысл.
Он успел уже расстегнуть пальто. Правая рука скользнула в пиджачный
карман. Он что-то показывал. "Револьвер", -- догадался я.
Тут он твердо отчеканил:
-- Ты пожалел меня и впустил в дом. Теперь мой черед, но я не из
сердобольных.
Надо было что-то возразить. Силой я не отличался, и спасти меня сейчас
могли только слова. Я нашел их:
-- Да, когда-то я обидел ребенка, но ты же теперь не ребенок, а я не
тот сумасшедший. Согласись, мстить сегодня так же нелепо и смешно, как и
прощать.
-- Я не ребенок, -- подтвердил он, -- и поэтому убью тебя. Это не
месть, а справедливость. Все твои отговорки, Борхес, -- это просто уловки,
ты боишься смерти. Но поделать ничего не можешь.
-- Одно все-таки могу, -- возразил я. -- Что? -- спросил он. --
Проснуться, -- ответил я. И проснулся.
Хорхе Луис Борхес
Однажды юному Бертрану Расселу приснилось, что среди бумаг, оставленных
на столике в спальне колледжа, лежал листок со словами: "То, что написано на
обороте, -- неправда". Он перевернул листок и прочитал: "То, что написано на
обороте, -- неправда". Едва проснувшись, он бросился к столику. Этого листка
бумаги не было.
Родерикус Бартпиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)
Летом 1950 года, накануне голосования по вопросу национализации нефти,
мой врач предписал мне продолжительный отдых. Месяц спустя я увидел во сне
известную персону, сказавшую мне: "Сейчас не время отдыхать, встань и иди
разбей оковы иранского народа". Я внял этому призыву и, несмотря на крайнюю
усталость, возобновил работу в комиссии по нефти. Когда через два месяца
комиссия приняла закон о национализации, я убедился, что персонаж моего сна
вдохновил меня на благое дело.
Мохаммед Моссадык, Сессия иранского парламента, 13 мая 1951 г.
Все в мире поделено на две части, из которых одна -- видимая, а другая
-- невидимая. И та, которая видимая, есть не что иное, как отражение
невидимой.
Вот, я поведать хочу
сокровенное сновиденье, мне же середь ночи
оноявилось, когда почили
словоречивые на постелях: будто, вижу, вздыбается в поднебесье древо
креста, блистая,
восстало в зареве дивное виденье,
оно одето было, знамение, златом,
знатные каменья окрест на земле играли, и еще была пятерица на ветвях
самоцветов;
воинства ангелов, безгрешных от сотворения,
смотрели на крест безвинного, взирали с радостью
и духи праведные, и люди с земли,
и все во вселенной твари.
То было дерево победное,
я же, бедный, ничтожен; смотрел я, грешный,
на этот крест ликующий, лентами опеленутый,
благолепием осиянный, и, позлащенный щедро,
уснащенный каменьями, чудесное виденье
дерева господнего;
но сквозила, я видел, в злате злыми людьми пролитая
в старопрежние годы, грешными, кровь господня, омывшая креста его
правую сторону, --
и стал я духом печален, в страхе представ прекрасному:
то красным оно показывалось, то горело иным покровом,
либо кровью было омочено, обильно облито влагой,
либо златом играло и самоцветами. На постели простертый,
телом скорбный и духом, глядел я долго ."
на дерево искупителя, но не скоро оно, не сразу
стало сказывать, я услышал,
древо наипрекрасное;
крест измолвил: Давно то было,
как срубили меня на опушине леса --
все-то я помню, -- подсекали насильники под корень
комель мой и меня уносили, и поставили себе на потеху,
своих преступников понудили пялить, а потом на плечах меня мучители
взволочили на холм, воздвигли и вкопали меня, и обступили;
искупителя тогда я увидел: он спешил, герой нестрашимый,
шел взойти на мою вершину. И не пал я -- не спорил
с господней волей, -- не посмел я преломиться,
хотя место окрестное кругом содрогалось, и врагов под собою я погрести
хотел бы,
но, стойкий, не шелохнулся. Тогда же юный свои одежи господь вседержец
сбросил, добротвердый и доблестный, всходил он на крест высокий,
храбрый посередь народа
во искупление рода человеческого; он прильнул ко мне, муж, и я
содрогнулся,
но не смел шевельнуться, не преломился, не склонился тогда я долу,
но стоял, как должно, недвижно, крестным древом
я воспринял небесного государя-владыку,
долу я не склонился; проводили меня чермными гвоздями,
и поныне дыры остались, от мучителей злочинные раны,
но смолчал я тогда перед врагами; надо мной и над мужем они глумились,
весь промок я господней кровью, текшей справа из-под ребер,
покуда храбрый не умер. На холме том немалую
Муку ПРИНЯЛ,
претерпел я пытку,
распятым я видел господа горнего;
тут мга набежала по-над земью, застя
зарное сиянье тела Христова,
тень подоблачная
мглой налегла,
и все во вселенной твари о пастыре возопили:
господь на кресте!
Анонимная древнеанглийская поэма IX в.
СВЕРШИЛОСЬ ("ТАМАМ SHOD")
Вчера мы приехали из Тегерана. Пятьсот километров зыбучих песков,
вымерших деревень, разрушенных караван-сараев, причудливых очертаний
иранского плоскогорья. Чувствовали себя уставшими, но при этом
возбужденными. Душ и ароматный чай в "Шах-Аббасе" -- и мы отправились на
прогулку. Сады, проспекты, купола, минареты. Здесь, в Исфахане, волшебная
ночь и прекрасные небеса.
Усталые и счастливые, мы вернулись в отель и долго еще разговаривали,
пока нас совершенно не сморил сон.
Мне приснилось, что в центре изумительного купола мечети Лотфоллах
спрятан рубин, обладающий магической силой. Тому, кто тихонько встанет прямо
под ним и затаит дыхание, откроется тайна сокрытого сокровища. Ни в коем
случае нельзя никому рассказывать о волшебном рубине и нельзя попытаться
завладеть им, ибо кто это сделает, превратится в дерево, а дерево
превратится в облако, облако -- в камень, а камень разлетится на тысячу
кусков. Рубин этот дарует наслаждение, граничащее с изумлением, но не
возможность обогащения.
Утром мы снова отправились на площадь Мейдан-е Шах. Исходили весь
дворец Али Капу, от самых дальних закоулков и галерей до музыкальной залы.
Меня поразили лестницы с невероятно высокими и узкими ступенями. Кто-то
объяснил мне, что это сделано для защиты от нападения вражеской конницы.
Мелания остановилась на террасе, откуда простирался вид на старинную
арену для игры в мяч (красивейшую в мире площадь!), а я, не в силах больше
терпеть, бросился к мечети Лотфоллах. Встал под самым центром купола и
замер, затаив дыхание. Рассеянный солнечный свет играл всеми оттенками охры.
И вдруг -- Боже мой! -- вот оно, бесценное сокровище, так близко, и,
кажется, его так легко заполучить, здесь, среди руин одной из древних башен
с ее голубятнями и виднеющихся вдали за городом золотистых домиков. Видение
промелькнуло за одну-единственную бесконечную секунду головокружительного
сияния.
Я вернулся в Али Капу. Потом мы довольно бегло осмотрели Соборную
мечеть, потом перешли старинный мост, насчитывающий более тридцати сводчатых
арок...
Закончу ли я эти записки или мне суждено рассыпаться каменной пылью?
Рой Бартоломью
Один лесоруб из Чжэна увидел в поле отбившегося от стада оленя и убил
его. Чтобы оленя не нашел кто другой, дровосек закопал его в лесу и присыпал
ветками и листьями. Спустя некоторое время он забыл, где это случилось, и
решил, что ему все привиделось во сне. И как сон, он рассказывал эту историю
всем подряд. Один человек, услышав рассказ дровосека, принялся искать
пропавшего оленя и преуспел в этом. Он отнес оленя домой и сказал жене:
-- Дровосеку приснилось, что он убил оленя и позабыл, где его спрятал,
а мне удалось оленя найти. Этот человек истинный сновидец.
-- Тебе приснилось, что ты видел дровосека, убившего оленя? Это и
вправду был дровосек? Хотя, если олень вот он, твой сон правдив, -- отвечала
женщина.
-- Даже если считать, что я нашел оленя благодаря сновидению, --
продолжал муж, -- стоит ли гадать, кому из нас приснился сон?
В эту ночь дровосек вернулся домой, не переставая думать об олене, и
уснул, и во сне увидел то место, где спрятал оленя, и человека, который
оленя нашел.
На рассвете дровосек отправился к его дому и там обнаружил оленя. Они
принялись спорить, затем отправились к судье, чтобы тот рассудил их. Судья
сказал дровосеку: -- Ты в самом деле убил оленя, но решил, что тебе это
приснилось. Потом ты увидел сон и решил, что твой сон -- правда. Этот
человек нашел оленя и теперь спорит с тобою из-за него, а его жена думает,
что он видел сон, в котором обнаружил оленя. Но раз уж олень вот здесь,
перед нами, самое лучшее поделить его.
Слух об этом деле дошел до правителя Чжэна, и правитель Чжэна сказал:
-- А судье не приснилось, что он делил оленя?
"Лецзы"
СОН ПЕДРО ЭНРИКЕСА УРЕНЬИ
Сон, привидевшийся Педро Энрикесу Уренье на заре одного из дней 1946
года, как ни странно, состоял не из картин, а из слов. Произносивший их
голос был не его, но чем-то похож. Сказанное подразумевало пафос, однако тон
оставался безличным и стертым. Все время этого, очень короткого, сна Педро
отчетливо помнил, что спит в своей постели и жена бодрствует рядом. Голос во
мраке сна говорил:
"Несколько вечеров назад, в кафе на улице Кордовы, вы с Борхесом
обсуждали фразу севильского анонима "Приди же, смерть, неслышною стрелою".
Оба согласились, что это скорей всего свободная вариация на тему кого-то из
латинских авторов, поскольку подобные переносы -- вполне в привычках той
эпохи, незнакомой с нашим понятием о плагиате, место которому -- не в
литературе, а в коммерции. Вы не знали -- и не могли знать, -- что разговор
был пророческим. Через несколько часов ты будешь спешить на последний перрон
"Площади Конституции", опаздывая на свою лекцию в университет Ла-Платы.
Еле-еле успеешь на поезд, сунешь портфель в багажную сетку и устроишься у
окна. Кто-то -- имени я не знаю, но лицо вижу -- наклонится к тебе с
вопросом. Но ты не ответишь, уже мертвый. С женой и детьми ты, как обычно,
простишься перед уходом. И не запомнишь этого сна, чтобы все совершилось
именно так".
Хорхе Луис Борхес
Арабский историк Аль Иксахи сообщает о таком случае:
Рассказывают люди, достойные доверия (но лишь Аллах всезнающ и всемогущ
и милосерд и не знает усталости), что жил некогда в Каире человек богатый,
но такой великодушный и щедрый, что вскоре потерял все богатство, кроме
дома, доставшегося ему от отца, и должен был работать, чтобы добывать себе
кусок хлеба. Однажды, когда он трудился в саду, сон сморил его, и он уснул
под смоковницей. Во сне ему явился неизвестный, достал изо рта золотую
монету и сказал:
-- Тебя ждет богатство в Персии, в Исфахане, иди за ним.
Проснувшись на следующее утро, он отправился в далекое путешествие. Его
подстерегали опасности среди пустыни, на быстрых реках, ему встречались
пираты, идолопоклонники, хищные звери и дурные люди. В конце концов он
добрался до Исфахана и устроился на ночлег в саду постоялого двора. Рядом с
постоялым двором был дом, и по велению Аллаха воровская шайка, орудовавшая
на постоялом дворе, проникла в дом, а его обитатели проснулись и принялись
звать на помощь. Тут же подняли крик и соседи, и шум продолжался, пока не
появился начальник ночного дозора со своими людьми, а воры стали убегать по
плоской крыше.
Начальник приказал обыскать постоялый двор, каирца нашли и так избили
бамбуковыми палками, что он чуть не умер. Два дня он приходил в себя в
тюрьме. Начальник призвал его и спросил:
Тот отвечал:
-- Живу я в славном городе Каире, и зовут
меня Мохаммед из Магриба.
Начальник спросил:
--Что привело тебя в Персию?
Каирец не стал скрывать и ответил:
-- Во сне явился мне человек и приказал идти в Исфахан, где меня ждет
богатство. И вот я в Исфахане и вижу, что вместо обещанного богатства
достались мне побои, которыми ты щедро приказал меня наградить. Услышав эти
слова, начальник дозора расхохотался:
-- Безрассудный и легковерный, -- сказал он. -- Мне трижды снился дом в
Каире, окруженный садом, а в саду солнечные часы, а рядом с ними старая
смоковница, а под смоковницей зарыт клад. Я ни на минуту не поверил лживому
видению. А ты, порождение мулицы и демона, скитаешься из города в город,
поверив своему сну! Не появляйся больше в Исфахане. Бери эти монеты и
ступай.
Каирец взял монеты и вернулся домой. Под старой смоковницей в своем
саду (том самом, который снился начальнику ночного дозора) он нашел клад.
Так Аллах благословил его, и наградил, и возвысил. Аллах щедрый и ведающий
сокровенное.
"Сказки тысячи и одной ночи", ночь 351
...В груди твоей больше тщеславья Нет уж пустого? И нет перед смертию
страха,
нет злобы? Сны, наваждения магов, явленья природы,
волшебниц, Призрак ночной, чудеса фессалийцев
ты смехом встречаешь?
Гораций, "Послания", II, 2
Влечет нас сон о вечной красоте! Но в гордой скорби блекнет свежесть
уст. Все в этом мире вызывает грусть: Исчезла Троя в жертвенном костре...
Уильям Батлер Йейтс
Как вам известно, я много путешествовал. И потому могу согласиться с
мнением, что путешествие -- вещь в достаточной степени иллюзорная, что нет
ничего нового под солнцем, что все кругом одно и то же, и так далее. Тем не
менее, как это ни парадоксально, не стоит отчаиваться, что нельзя обнаружить
нечто новое и удивительное в мире: он поистине неисчерпаем. Достаточно
привести в пример удивительное верование, существующее в одной из деревушек
Малой Азии, где живут наследники древнего царства Магов, которые занимаются
пастушеством и одеваются в овечьи шкуры. Эти люди верят в сны. В тот момент,
когда засыпаешь, объяснили мне, в зависимости от того, что ты совершил днем,
попадаешь в рай или в ад. Если кто-нибудь станет возражать: "Я никогда не
видел, чтобы спящие покидали ложе; насколько я знаю, они так и лежат, пока
их не разбудят", ему ответят: "Из-за своего стремления ни во что не верить
ты забываешь о собственных ночах -- кто не знает приятных снов и снов
ужасных? --
-- Ну, раз мы не сходимся во мнениях касательно гаданий по Вергилию,
давайте попробуем другой способ предугадывания.
-- Какой? -- спросил Панург.
-- Хороший, отвечал Пантагрюэль, -- античный и аутентичный, а именно
сны. Ибо отойдя ко сну при условиях, которые нам описывают Гиппократ,
Платон, Плотин, Ямвлих, Синесий, Аристотель, Ксенофонт, Гален, Плутарх,
Арте-мидор Дальдийский, Герофил, Кв. Калаюрийс-кий, Феокрит, Плиний, Афиней
и другие, душа часто предугадывает будущее.
Пока наше тело спит и до пробуждения ни в чем нужды не испытывает, душа
наша преисполняется веселия и устремляется к своей отчизне, то есть на небо.
Там душа вновь обретает отличительный знак своего первоначального
божественного происхождения и, приобщившись к созерцанию бесконечной
духовной сферы, центр которой находится в любой точке вселенной, а
окружность нигде (согласно учению Гермеса Трисмегиста, это и есть бог),
сферы, где ничто не случается, ничто не проходит, ничто не гибнет, где все
времена суть настоящие, отмечает не только те события, которые уже произошли
в дольнем мире, но и события грядущие, и, принеся о них весть своему телу и
через посредство чувств и телесных органов поведав о них тем, к кому она
благосклонна, душа становится вещей и пророческой.
Правда, весть, которую она приносит, не полностью совпадает с тем, что
ей довелось видеть, и объясняется это несовершенством и хрупкостью телесных
чувств.
Вот почему сонные видения требуют искусных, мудрых, сообразительных,
опытных, разумных и безупречных толкователей, или же, как их называли греки,
онейрокритов и онейрополов.
По той же самой причине Гераклит утверждал, что сны сами по себе ничего
нам не открывают, равно как ничего и не утаивают; они посылаются нам лишь
как знамение и прообраз тех радостей и печалей, которые ожидают нас самих
или же кого-либо еще.
Древний прорицатель Амфиарий требовал, чтобы люди, которым его
предсказания должны были открыться во сне, в тот день ровно ничего не ели и
в течение трех предшествующих не пили вина. Обжоре и пьянице трудно
воспринять весть о вещах духовных.
Сон, внезапно прерывающийся и оставляющий человека недовольным или
разгневанным, или означает худо, или предвещает худо. Когда мы говорим:
означает худо, то под этим должно разуметь злокачественную болезнь,
коварную, заразную, скрытую, гнездящуюся внутри.
Когда же мы говорим о сонном видении, явившемся душе, употребляем
выражение: предвещает худо, то под этим должно разуметь, что какое-то
несчастье суждено судьбою, что оно надвигается и вот-вот обрушится.
В качестве примера сошлюсь на сон и тревожное пробуждение Гекубы, а
также на сон Эвридики, супруги Орфея.
Сошлюсь на Энея; увидев во сне, что он беседует с умершим Гектором,
Эней внезапно и с трепетом пробудился. И что же? В ту самую ночь была
разграблена и сожжена Троя.
Франсуа Рабле, "Гаргантюа и Пантагрюэль", кн. V, гл. XIII--XIV
Latine somnus somni, sopor quies quae ab humoribus a corde ad cerebrum
sublatis concitatur, qui ubi fuerint refrigerati recidentes ad cor calorem
eius refrigerant(На латыни somnus, somni -- сон крепкий, глубокий, который
гуморы, из сердца к мозгу поднимающиеся, вызывают, а затем, охладившись,
возвращаются в сердце и его жар охлаждают). На греческом он называется <..
.> ypnos(Правильно -- hypnos), отсюда ведут его этимологию, хотя и с
некоторым затруднением, переставляя буквы. Древние язычники воображали,
будто есть бог, именуемый Сон, чье место и обиталище в краю киммерийцев; это
превосходно описал в книге XI "Метаморфоз" Овидий:
EstpropeCimmerioslongospeluncarecessu Mons cavus ignavi domos et
penetralia somni, Quo nunquam radiis, oriens, mediusve caedensve Phoebus
adirepotest, etc. (Близ Киммерийской земли, в отдаленье немалом, пещера
Есть, углубленье в горе, -- неподвижного Сна там покои. Не достигает
туда, ни всходя, ни взойдя, ни спускаясь, "Рассказать сон и значение его" --
это выражение идет из Священного Писания (Даниил, гл. 2), где говорится о
том, как Навуходоносор, пробудившись от страшного сна, видения коего только
что рассеялись, попросил гадателей своего двора истолковать, какой сон ему
привиделся и что он означает; но мудрецы эти не могли исполнить его желание
и сказали: "Non est homo super terrara, qui sermonem tuum, rex possit
implere"("Нет на земле человека, который мог бы открыть это дело царю").
Пророк Даниил, узнав о том, что царь приказал всех мудрецов своих убить,
взмолился Богу, и Бог открыл ему во сне то, что Навуходоносор желал узнать;
и так у него сперва сон, а потом разгадка, сиречь толкование значения сна.
Еще отсюда пошло распространенное выражение: "Ни сном, ни духом", когда
хотят что-либо отрицать или изгнать из мыслей своих. "Соня" говорят о
человеке, который спит на ходу.
Себастьян де Коваррубиас Ороско,
"Сокровище кастильского,
или испанского языка" (1611),1943
С самого раннего детства Мигьюр -- так его звали -- всегда чувствовал,
что он находится не там, где должен бы находиться. Он ощущал себя чужим в
своей семье и чужестранцем в своей деревне. Во сне ему снились пейзажи,
совсем не похожие на его Нгари: бескрайнее одиночество песков, войлочные
круглые шатры, монастырь на горе. Те же образы не покидали его и днем,
затмевая все окружающее.
Когда ему стукнуло девятнадцать, он убежал, горя желанием отыскать
наконец увиденное в снах. Он странствовал, нищенствовал, иногда чем-нибудь
подрабатывал, а случалось, и воровал. И вот однажды он оказался в поселении
недалеко от границы.
Он увидел дом, усталый монгольский караван, верблюдов во дворе. Открыв
дверь, он очутился перед старым монахом, самым главным в этом поселении. Они
тотчас же узнали друг друга: юный странник увидел себя самого в обличье
старика-ламы, монаха при этом он увидел таким, каким тот был много лет
назад, в те времена, когда был его учеником. А монах узнал в юноше своего
старого учителя, давно уже умершего. Они вспоминали свое паломничество к
святыням Тибета и возвращение в монастырь на горе. Они беседовали,
вспоминали прошлое и перебивали друг друга, уточняя те или иные подробности.
Монголы отправились в это путешествие, чтобы найти нового главу для
своего монастыря. Двадцать лет уже прошло, как умер прежний правитель, и они
тщетно ждали его перевоплощения. Сегодня они нашли то, что искали.
На рассвете караван неспешно тронулся в обратный путь. Мигьюр
возвращался к одиночеству песков, круглым шатрам и монастырю, обители его
прежней инкарнации.
Александра Давид-Нэль, "Среди магов и мистиков Тибета" (1929)
Однажды ночью, в час мыши, императору приснилось, что он выходит из
дворца и в сумраке прогуливается по саду, под цветущими деревьями. Вдруг
кто-то пал перед ним на колени, умоляя о защите. Император обещал; проситель
рассказал, что он -- дракон, и что звезды пророчат ему на следующий день,
еще до наступления ночи, погибнуть от руки Вэй Чжэна, министра императора. В
сновидении император поклялся защитить его.
Проснувшись, император послал за Вэй Чжэном. Слуги отвечали, что его
нет во дворце; император велел разыскать министра и целый день занимал его
делами, чтобы тот не убил дракона, а вечером предложил сыграть в шахматы.
Партия оказалась долгой, министр устал и задремал.
Вдруг земля содрогнулась от страшного удара. В следующую минуту вбежали
два стражника, таща огромную голову дракона, залитую кровью. Они положили ее
к ногам императора, восклицая: "Она упал а с неба!"
Вэй Чжэн проснулся, оторопело посмотрел на нее и произнес: "Вот
удивительно, мне как раз снилось, что я убил дракона".
УЧэнэнь 309
Мягкая улыбка освещала лицо сеньоры пятидесяти двух лет. Прошло
двенадцать лет со дня смерти Педро Энрикеса Уреньи. Мы вспоминали его, и она
повторила то, что сказала мне тогда, в 1946 году: в молодости утрата
казалась невосполнимой, но ничто не сотрет память о моем великом учителе.
Я ходил из утла в угол по спальне. Глаза матери неотрывно следовали за
каждым моим движением. Страдая от неизлечимой сердечной болезни, она никогда
не позволяла себе ни жалоб, ни малейшего проявления усталости, жизнелюбивая
по натуре, она старалась поддерживать других. Когда я наконец решился уйти,
она задержала мои руки в своих и произнесла: "Не позволяй себя разрушить".
Засыпая, я думал об этих словах. Ночью мне приснилось, что я выполняю разные
поручения в городе и в Ла Плате и что они меня угнетают, хотя причин этого
понять я не могу. Утром мне сообщили, что моя мать скончалась. Я помчался в
район Вьямонте, что рядом с Майпу. Там уже сделали все самое
необходимое в подобных скорбных обстоятельствах. Чуть только боль
отступила, я открыл, словно по наитию, ящик ее столика. Там лежало письмо,
написанное накануне ее ровным почерком с наклоном вправо. Она просила, чтобы
я выполнил несколько ее поручений в Буэнос-Айресе и Ла-Плате: это было
именно то, что мне снилось.
Рой Бартоломью
ОБЪЯСНЕНИЕ
Бывает, что человек, бодрствуя, думает о другом человеке только хорошо
и полностью ему доверяет, однако его тревожат сны, в которых этот самый друг
ведет себя как смертельный враг. В конце концов выясняется, что именно образ
из сна соответствует истине. И объяснение тому -- инстинктивное восприятие
реальности.
Натаниел Готорн, "Записные книжки" (1868)
Аддисон Джозеф (1672--1719) -- английский писатель, родоначальник
нравоописательного сатирического очерка. Издаваемые им
сатирико-нравоучительные журналы "The Spectator" ("Зритель", 1711--1714),
"The Guardian" ("Опекун", 1713) и др. положили начало английской
журналистике и подготовили почву для реалистического романа XVIII века.
Альфонс X Мудрый (1221--1284) -- король Кастилии и Леона, автор
"Песнопений в честь святой Марии", свода законов "Семь частей" (1256--1265),
"Первой всеобщей хроники". Сыграл важнейшую роль в создании кастильской
прозы.
Арагон Луи (1897--1982) -- французский писатель, автор книг стихов
"Фейерверк" (1920), "Нож в сердце" (1941), "Паноптикум" (1943), поэм
"Неоконченный роман" (1956), "Поэты" (1960) и др., романов "Богатые
кварталы" (1936), "Орельен" (1944), "Коммунисты" (1949--1951),
"Страстнаянеделя" (1958)идр., сборника рассказов "Солгать -- правду сказать"
(1980).
Арреола Хуан Хосе (р-1918) -- мексиканский писатель, автор сборников
рассказов "Выдумки на любой вкус" (1949), "Побасенки" (1952; в последующие
годы не раз переиздавался, при этом дополнялся новыми произведениями),
романа "Праздник" (1963) и др. Для его творчества характерно сочетание
лирики с абсурдом, реальности и фантастики.
Бартоломью Рой -- друг Борхеса, автор послесловия к книге "Семь
вечеров".
Бертран Алозиюс (наст, имя Жак Луи Наполеон, 1807--1841) -- французский
поэт-романтик, его единственная книга -- сборник стихотворений в прозе
"Гас-пар из тьмы" (1842) -- серия миниатюрных картин-стилизаций быта, нравов
и языка средневековой и ренессансной Франции.
Бисмарк Отто фон Шенхаузен (1815--1898) -- германский государственный
деятель, первый рейхсканцлер Германской империи в 1871--1890 гг. Его
литературное наследие составляют многотомные "Мысли и воспоминания" (1898),
"Письма 1836--1872 годов" (1900) и др.
Бодлер Шарль (1821--1867) -- французский поэт, предшественник
символизма, родоначальник европейского декаданса; автор книг стихов "Цветы
зла" (1857), "Обломки" (1866), цикла "Маленькие поэмы в прозе" (1869),
сборника статей "Романтическое искусство" (1846--1868) и др.
Борхес Хорхе Луис (1899--1986) -- аргентинский поэт, прозаик,
переводчик, автор стихотворных книг "Страсть к Буэнос-Айресу" (1923), "Иной
и прежний" (1964), "Сокровенная роза" (1975), "Тайнопись" (1981), сборников
новелл "Вымышленные истории" (1944), "Алеф" (1949), "Книга песка" (1975) и
эссе ("История вечности", 1936; "Новыерасследования", 1952).
Виньи Альфред Виктор де (1797--1863) -- французский писатель-романтик,
автор сборников "Позмы" (1822), "Древние и современные поэмы"(1826),
"Судьбы" (1863), исторического романа "Сен-Мар" (1826), пьес.
Гарро Элена (1920--1998) -- мексиканская писательница, с 1937 г. до
конца 60-х гг. -- жена Октавио Паса. Ее роман "Воспоминания о будущем"
(1963), книгу новелл "Пестрая неделя" (1964), драматургию отличает
раскованное воображение, сюрреалистическое внимание к фантастике
повседневности.
Геродот (ок. 484--ок. 425 до н.э.) -- древнегреческий историк, автор
одного из первых исторических сочинений "История в девяти книгах"; назван
"отцом истории" . Его труд не столько рассказ о развитии событий, сколько
повествование о мире в целом и о всем интересном в нем.
Гонгора-и-Арготе, Луис де (1561--1627) испанский барочный поэт.
Гораций Флакк Квинт (65 до н.э. -- 8 до н.э.) -- римский поэт,
представитель высокой классики. Его литературное наследие составляют сатиры,
лирические оды, послания, философские рассуждения, наставления
жи-тейско-философского характера в духе эпикуреизма и стоицизма, трактат
"Наукапоэзии", где изложены взгляды автора на литературу.
ГоторнНатаниел (1804--1864) -- американский писатель-романтик,
протестантский аллегорик и моралист
ГруссакПоль (1848--1929) -- аргентинский писатель, по происхождению
француз, в Ла-Плате с 1866 г. Один из предшественников Борхеса на посту
директора Национальной библиотеки (в 1885--1929гг.), в книге "Обсуждение"
ему посвящено отдельное эссе. Сборник статей Груссака о литературе вошел в
борхесовское собрание "Личная библиотека".
Давид-НэльАлександра(1868--1969) --французский ориенталист, автор книги
"Среди магов и мистиков Тибета" (1931).
Джайлс Герберт Алан (1845--1935) -- американский синолог, переводчик и
исследователь притч Чжу анцзы и др.
"Зогар" ("Книга сияния") -- священная книга каббалистов; написанная в
Кастилии в последнее десятилетие XIII в. на арамейском языке, она повествует
о странствиях законоучителя рабби Шимона бар Йохаи и его беседах с друзьями,
учениками и сыном Элеазаром.
"Илиада" -- эпическая поэма, авторство которой при-писыватся
легендарному древнегреческому поэту Гомеру; по-видимому, создана в Ионии в
IX--VIII вв. до н. э. Написанная гекзаметром (ок. 15700 стихов), она
повествует о событиях Троянской войны (XIII в. до н. э).
Йейтс Уильям Батлер (1865--1939) -- ирландский поэт и драматург,
основатель национального театра, лауреат Нобелевской премии по литературе
(1923), один из крупнейших англоязычных поэтов XX века. Автор книг стихов
"Перекрестки" (1889), "Роза" (1893), "Ветер в камышах" (1889), "Башня"
(1928) и др., сборника рассказов "Кельтские сумерки" (1893), пьес.
Кафка Франц (1883--1924) -- австрийский прозаик "пражской школы", автор
книг новелл и притч "Наблюдение" (1913), "Голодарь" (1924), романов
"Про-цесс"(1925), "Замок"(1926).
Кеведо-и-Вильегас Франсиско (1580--1645) -- испанский поэт и прозаик,
автор барочных сонетов и острых сатир, плутовского романа "История жизни
пройдохи по имени дон Паблос" (1626), сборника памфлетов "Сновидения"
(1627), книги гротесков "Час воздаяния, или Разумная Фортуна" (1636),
жизнеописания МаркаБрута(1644).
Келлер Готфрид (1819--1890) -- швейцарский писатель, автор романа
"Зеленый Генрих" (1855), сборников новелл "Люди из Зельдвилы" (1856--1874),
"Семь легенд" (1872) и др.
Кобо Бернабе (1572--1659) -- испанский монах-иезуит, в 1596 году
отправился миссионером в Южную Америку. После странствий по континенту
обосновался в Лиме. Основное внимание в его изданной в 1890--1893 гг.
"Истории Нового Света" уделяется природе, географии и натурфилософским
вопросам.
Коваррубиас Ороеко Себастьян (1539--1613) -- испанский писатель-эрудит.
Колридж Сэмюэл Тейлор (1772--1834) -- английский поэт-романтик,
литературный критик, теоретик искусства, автор поэм "КублаХан" (1798),
"Сказание о Старом Мореходе" (опубл. 1798), "Монодия на смерть Чаттерто-на"
(ок. 1834), обширной "Литературной биографии" (1817).
Кэрролл Льюис (наст, имя и фамилия -- Чарлз Лату-идж Доджсон,
1832--1898) -- английский писатель, математик и логик, автор фантастических
повестей "Алиса в стране чудес" (1863) и "Алиса в Зазеркалье" (1871),
языкотворческой поэмы-игры "Охота на Снарка" (1876). Вступление к его
"Сочинениям" Борхес включил в свою книгу "Предисловия" (1975).
"Лецзы" -- один из основополагающих текстов даосской мудрости,
приписывается легендарному китайскому мыслителю Ле Юйкоу (VII--VI вв. до
н.э.).
Лукреций Кар Тит (ок. 96--ок. 53 до н. э.) -- римский поэт и
философ-эпикуреец, автор натурфилософского сочинения энциклопедического
характера "О природе вещей", написанного гекзаметром и состоящего из шести
книг.
Мачадо-и-Руис Антонио (1875--1939) -- испанский поэт, для лирики
которого характерна органическая внутренняя связь с народной поэзией:
сборники "Уеди-нения"(1903), "Уединения, галереи и другие стихотворения"
(1907), "Поля Кастилии" (1912).
Ниссим Ицхак (1896--1981) -- раввин и талмудист; был верховным раввином
Израиля (1955--1972). Публиковал статьи в сборнике "Доброе вино" (1947)
Ницше Фридрих (1844--1900) -- немецкий философ-иррационалист, филолог и
писатель; автор книг "Рождение трагедии из духа музыки" (1872), "По ту
сторону добра и зла" (1886), "Так говорил Заратустра" (1883--1884),
"Воляквласти" (1889--1901)идр.
О. Генри (наст, имя Уильям Сидни Портер, 1862-- 1910) -- американский
писатель, автор сатирического романа "Короли и капуста" (1904), сборников
новелл "Четыре миллиона" (1906), "Горящий светильник" (1907), "Милый жулик"
(1908) и др.
"Одиссея" -- древнегреческая эпическая поэма о странствиях Одиссея,
приписываемая Гомеру. Датируется приблизительно VIII--VII вв. до н. э.,
написана гекзаметром (ок. 12100 стихов).
Ориген(ок. 185--253/254) --раннехристианский писатель,
философ-платоник, богослов, считающийся одним из отцов церкви. Оказал
большое влияние на формирование христианской догматики и мистики.
Папини Джованни (1881--1956)--итальянский писатель и переводчик, одно
время близкий к футуризму, публицист-ницшеанец, впоследствии -- ревностный
католик.
Пиранделло Луиджи(1867--1936) --итальянский писатель, драматург,
лауреат Нобелевской премии по литературе (1934). Автор пьес "Шесть
персонажей в поисках автора" (1921), "Сегодня мы импровизируем" (1930) и
др., романов "Покойный Маттиа Паскаль" (1904), "Снимает-сякино" (1916),
"Один, ни одного, сто тысяч" (1926), сборников "Новеллы нагод" (т.
1--5,1901--1919).
Платон (427--347 до н. э.) -- крупнейший греческий философ, автор
ключевых для европейской мысли диалогов по проблемам познания,
натурфилософии, языка, этики и политики.
Плутарх (ок. 45--ок. 127) -- древнегреческий писатель, философ,
историк. Основоположник жанра античной биографии: его главное сочинение --
"Сравнительные жизнеописания" выдающихся греков и римлян. Многочисленные
философские трактаты и диалоги дошли до нас под условным названием
"Моралии".
Рабле Франсуа (1494--1553) -- французский писатель, автор
сатирико-фантастического романа-утопии "Гаргантюа и Пантагрюэль"
(1533--1552, последняя книга опубликована в 1564г., посмертно).
Сармьенто Доминго Фаустино (1811--1888) -- аргентинский писатель,
педагог, общественный и государственный деятель; в 1868--1874 гг. --
президент Аргентины. Его эссе "Факундо, или Цивилизация и варварство" (1845)
сыграло важную роль в формировании латиноамериканской философии
самопознания. Автор книги путевых заметок в эпистолярной форме "Путешествия
по Европе, Африке и Америке" (1849), автобиографических записок
"Воспоминания о провинции" (1851).
У Ченэнь (1500--1582) -- китайский поэт и прозаик, автор многотомного
фантастического романа "Путешествие на Запад" (опубл. 1592).
УайлдерТорнтон(1897--1975) --американский писатель, автор романов "Мост
короля Людовика Святого" (1927), "К небу наш путь" (1934), "Мартовские иды"
(1948), "День Восьмой" (1967), "ТеофилНорт" (1973),
философско-аллегорических пьес.
Унгаретти Джузеппе (1888--1970) -- итальянский поэт, один из создателей
поэтической школы герметизма. Автор сборников стихов "Погребенный порт"
(1919), "Веселье кораблекрушений" (1919), "Оккупированный Рим" (1944),
"Страдание" (1947), "Жизнь человека" (1969).
Фрэзер Джеймс Джордж (1854--1941) -- английский (шотландский) этнограф
и религиевед, автор фундаментальных трудов "Золотая ветвь: Исследование
религии и магии" (1890), "Вера в бессмертие и культ умерших" (1911--1912),
"Фольклор в Ветхом Завете (1918--1919), "Культ природы" (1926) и др. Борхес
рецензировал его книгу "Страх перед мертвыми в первобытной религии" в
журнале "Очаг" (1937).
Цао Сюэцинь (1715 или 1724--ок. 1763) -- китайский прозаик, автор
романа "Сон в Красном Тереме" (изд. 1791).
Чжуанцзы (наст, имя -- Чжуан Чжоу, ок. 369--286 до н.э.) китайский
мыслитель, один из основателей даосизма. Борхес был знаком с его идеями, в
основном, по книге Г. А. Джайлса.
Элиаде Мирча (1907--1986) -- французский философ культуры,
исследователь мифологии, религиовед, писатель. Автор работ "Миф о вечном
возвращении" (1949), "Образы и символы" (1952), "Аспекты мифа" (1963),
"Сакральное ипрофанное" (1965), "История верований и религиозных идей" (т.
1--2,1976--1978) и др.
"Энеида" (29--19 до н. э., не закончена) -- героический эпос о
странствиях троянца Энея, вершина римской классической поэзии. Автор --
римский поэт Публий Вергилий Марон (70--19 до н.э.)
Эса ди Кейрош Жозе Мария (1845--1900) -- португальский писатель,
представитель критического реализма. Автор романов "Преступление падре
Амару" (1875), "Кузен Базилиу" (1878), род Рамирес" (1897)
Популярность: 133, Last-modified: Tue, 22 Nov 2005 16:27:27 GmT