Роман Бутлер был мрачен.
- Я ничего не могу доказать, - сказал он, - а твой Рувинский не хочет
мне помочь. В конце концов, это означает противодействие полиции, и я
запросто...
- В тебе сейчас говорит обида, - заметил я. - Подумав, ты и сам
поймешь, что ничем помочь тебе Моше Рувинский не может.
- Почему? - спросил Роман.
- Потому что эти люди не создают альтернатив, и следовательно,
стратификаторы Лоренсона бессильны.
- Не понимаю! - нахмурился комиссар полиции. - Они думают об
убийствах. Они рассчитывают свои действия и нашу реакцию. Они...
Он, действительно, не понимал, и мне пришлось пуститься в объяснения.
Чтобы читатель не последовал примеру Романа, объясняю всем - мне
совершенно не нужны недоразумения.
Если вы стоите перед светофором, у вас есть две реальных возможности:
перейти улицу на красный свет или остаться на месте, пока не вспыхнет
зеленый. Секунду вы раздумываете и решительно идете вперед. В то же
мгновение мир раздваивается, и возникает Вселенная, в которой вы стоите,
ожидая зеленого светофора. Эта, альтернативная, Вселенная уже не зависит
от вашего желания, у нее свои планы на будущее, но вы можете, в принципе,
воспользоваться стратификатором, находящимся в Институте альтернативной
истории, и поглядеть, каким станет мир лет через десять после того, как вы
остановились в ожидании зеленого светофора.
Это, конечно, всего лишь пример. Что такое светофор? Фу, мелочь -
возникающая альтернатива почти не отличается от нашей серой реальности, и
смотреть на это неинтересно. Но ведь в жизни человека бывают моменты
выбора, определяющего всю оставшуюся жизнь. И даже жизнь страны. А то и
всего мира. Гитлер, к примеру, мог подумать и в припадке эпилепсии решить
не нападать на СССР. Или, скажем, Рабин перед историческим рукопожатием с
Арафатом. Наверняка было мгновение, когда премьер размышлял: а не послать
ли этого террориста к черту? Возобладал трезвый расчет, но, если мысль о
выборе вообще приходила Рабину в голову, то немедленно и возник
альтернативный мир, в котором израильский премьер, сославшись на свою
историческую роль, отказался от рукопожатия и уехал в Тель-Авив...
Любой выбор реализуется - либо в нашем мире, либо в альтернативном.
И я никак не мог убедить Романа Бутлера, комиссара тель-авивской
уголовной полиции, в том, что его "Клуб убийц" никаких альтернативных
миров не создавал и создавать не мог.
Причина, по которой Бутлер не желал понимать очевидного, была
простой: Роман терпеть не мог художественную литературу.
Началась эта история в тот день, когда на сборище тель-авивских
писателей-детективщиков явился некий гость, имя которого Бутлер не пожелал
мне назвать. Сборище имело место в клубе писателей на Каплан N_10, где
авторы детективных романов обсуждали свои сюжеты, после того, разумеется,
как в произведении была поставлена последняя точка. Споры писателей
показались гостю настолько интересными, что через неделю он привел с собой
друга. Через месяц писательские собрания посещали уже политики, ученые и
даже бизнесмены. А что? Самим участвовать в процессе рождения детективного
сюжета - разве это не увлекательное занятие?
Надо сказать, что писателям общество дилетантов от жанра не
понравилось, да и сами дилетанты в конце концов решили, что писатели
ничего не смыслят в убийствах. К обоюдному удовлетворению, сборище
разделилось, и дилетанты от детектива начали собираться в клубе
Гистадрута, обсуждая реальные на вид возможности убийства абсолютно
реальных людей. Особой популярностью пользовался почему-то премьер-министр
Бродецкий: сюжеты с участием его хладного трупа анализировались чуть ли не
на каждой встрече. Обсуждались мельчайшие детали - конкретные заказчики,
конкретные исполнители, время, место, оружие... В общем, забавы
графоманов.
Роман Бутлер, комиссар тель-авивской уголовной полиции, думал иначе.
- Смотри, Песах, - сказал он мне однажды. - Если человек замышляет
убийство, причем тщательно обдумывает детали, это значит, что возникает
альтернативный мир, в котором он это убийство совершает на самом деле,
разве нет? И для того, чтобы спасти от смерти многих людей хотя бы в иных
альтернативах, я просто обязан это сборище разогнать. Так? Но для того,
чтобы я, полицейский, мог предпринять какие-то действия, мне нужны
доказательства вины. То есть - доказательства существования альтернативы,
в которой, например, премьер Бродецкий был бы убит именно так, как
воображали эти бездельники из клуба. Ты согласен? Но для этого я должен
такую альтернативу обнаружить, а директор Рувинский не дает мне разрешения
на обзор!
- И правильно делает, - сказал я, - потому что люди эти никаких
альтернативных миров не создают и создать не могут.
- Вот этого я не понимаю! - воскликнул Бутлер. - Они ведь думают об
убийствах! Значит, в тот момент, когда они...
- Ничего подобного, - я объяснял это Роману уже пятый раз. - Смотри
сюда. Я у тебя спрашиваю: налить тебе чай или кофе. И ты задумываешься на
мгновение, делаешь выбор и говоришь: кофе. Тут же мир раздваивается, и
возникает альтернатива, в которой ты попросил чай. Верно?
- Именно об этом я и толкую, - мрачно сказал Роман.
- А теперь допустим, - продолжал я, - что мы мирно сидим, пьем кофе в
нашей альтернативе и я вдруг спрашиваю тебя: Роман, а не убить ли нам
премьера Бродецкого? Ты на миг задумываешься и отвечаешь: нет, Песах, не
нужно. И ты воображаешь, что при этом возникает альтернатива, в которой ты
ответил "давай", пошел и убил премьера?
- Н-ну... - протянул Бутлер, начав, наконец, понимать разницу между
реальностью и художественным вымыслом.
- Не пошел бы, - завершил я свою мысль. - Ибо для любого действия,
для любого реального выбора нужна причина. Чай или кофе - реальный выбор,
и альтернатива возникает неизбежно. А убийство премьера для нас с тобой
выбор воображаемый, и никакой альтернативы в этом случае возникнуть не
может. Идея остается идеей. То же и с твоими фантазерами. Ни у кого из них
нет реальной причины убивать господина Бродецкого, и потому они могут
сколько угодно рассуждать о том, как лучше действовать. Альтернативы не
будет. Премьер останется жив. Ясно?
- Да, - сказал Роман, подумав, и я облегченно вздохнул - скажу
честно, это очень утомительное занятие: убеждать в чем бы то ни было
комиссара полиции.
- Но, видишь ли, Песах, - продолжал Роман, и я понял, что радость моя
была преждевременной. - Видишь ли, я ведь не знаю - возможно, у кого-то из
этих людей есть причина, и есть повод? Кто гарантирует мне, что все эти
люди - всего лишь графоманы?
- Никто, - сказал я, спорить у меня уже не было сил. - Ну и черт с
ними. Пусть придумывают способы убийства, пусть где-то в созданных ими
альтернативных мирах премьер Бродецкий погибает смертью мученика, а
тамошний комиссар Бутлер с блеском находит преступника. Нам-то что до
этого, если в нашем мире ничего подобного не происходит?
- Ты в этом уверен? - спросил Роман.
По-моему, самый большой недостаток любого полицейского: эти люди
способны заставить сомневаться в очевидных вещах. Если человек привык
подозревать всех и каждого, он найдет способ усомниться даже в искренности
Ньютона, придумавшего закон всемирного тяготения. Действительно, для чего
он это сделал? Яблоко на голову упало? Отговорка, стремление направить
следствие по ложному пути! Наверняка замышлял какое-то преступление.
Всю ночь после ухода Романа я думал, тем самым создавая во Вселенной
самые замысловатые альтернативы. К тому же, я был уверен, что комиссар
выдал мне не всю известную ему информацию. Может, он знал об одном из
членов "клуба убийц" нечто компрометирующее? Реальную смертельную обиду,
которую человек затаил и... И что?
Да ничего! От воображаемой пули премьер Бродецкий может умереть
только в альтернативном мире, который...
Я точно помню, что было три часа ночи - мой взгляд упал на циферблат
часов, когда я босыми ногами шлепал по холодным плиткам пола к видеофону.
Минуту помедлил, решая, кому звонить - то ли сначала Роману, а потом
господину Рувинскому, то ли сначала поднять с постели директора
Штейнберговского института, а потом уж заняться комиссаром полиции.
Позвонил директору, а где-то, ясное дело, осуществилась другая
альтернатива.
- Интересно, - сказал Рувинский, хлопая глазами, - идеи тебя посещают
исключительно в ночное время?
- Обычно идеи не посещают меня вообще, - парировал я. - Поэтому я
хватаюсь за любую, когда бы она не явилась. А сейчас речь идет о жизни и
смерти.
- Чьей? - спросил Рувинский. - Если твоей, то меня это не интересует.
- Премьер-министра Бродецкого.
- Я сейчас умоюсь, - сообщил директор института альтернативной
истории, осознав, наконец, важность исторического момента.
- Можно ли убить человека, только подумав об этом и представив
мысленно свои действия? - спросил я Моше Рувинского, когда тот не только
умылся, но еще и оделся, чего, вообще говоря, мог не делать.
- В альтернативе, да еще при наличии реальной причины для ненависти,
- да, безусловно, - сказал Моше, повторив мои слова, сказанные вечером
комиссару Бутлеру.
- Нет, в нашей реальности.
- Нельзя, - коротко сказал Рувинский и уставился на меня, ожидая
продолжения. Действительно, не поднял же я его с постели только для того,
чтобы задать дурацкий вопрос, на который и сам знал ответ.
- Моше, - проникновенно сказал я. - Пораскинь мозгами, хотя они у
тебя все еще крепко спят. Ты задумал убийство. Тем самым ты создал
альтернативу, где это убийство вот-вот совершится. Но тот, другой ты,
который живет уже в той, другой альтернативе, однажды начинает
сомневаться: а может, лучше не убивать? И - не убивает. Возможно такое?
- Естественно, - согласился Моше.
- Это значит, - продолжал я, стараясь говорить по возможности
внушительнее, поскольку мне нужно было окончательно убедить еще и самого
себя, - это значит, что возникает еще одна альтернатива, где убийство
совершается, будучи совершенно неподготовленным физически. И эта, третья,
альтернатива может совпасть с нашей...
- Может, - зевнул Моше, - чисто теоретически может. На деле это не
реализуется, потому что альтернатив бесчисленное множество, и вероятность
того, чтобы линия сделала петлю и вернулась в первую реальность, настолько
мала, что, согласно формуле Горовица...
- Проснись! - воскликнул я. - До тебя еще не дошло? Формула Горовица
описывает случайные переходы. А если ты намеренно продумал создание
альтернативы, а там, тоже намеренно, сделал свой выбор, вернув линию на...
Все-таки Рувинский был профессионалом. Я-то полагался на интуицию и
не был уверен в точности собственного вывода, а Моше тут же, подняв взгляд
к потолку, просчитал в уме какие-то недоступные моему понятию коэффициенты
в формуле какого-то там Горовица и стал багровым как премьер Рабин,
отвечающий на вопросы репортеров.
- А что? - сказал он. - Есть конкретный подозреваемый?
- У Бутлера есть, - сообщил я.
В шесть тридцать мы собрались в кабинете Рувинского, и Роман
подключил институтский компьютер к файлам памяти Управления полиции.
- В этот клуб регулярно ходят девять человек, - сказал Роман. - Вот
они на экране. Четверо - обыкновенные графоманы. Когда я решил заняться
этой компанией, то заставил себя прочитать по одному произведению каждого
из этой четверки. Это полный кошмар. Если они замышляют сюжет с убийством
министра, у них почему-то в результате непременно погибает банкир. И
наоборот. Они уверены, что так интереснее. Этой четверкой можно не
заниматься.
- Пятый и шестой, - продолжал Роман, - профессиональные программисты,
в клуб они ходят для того, чтобы расслабиться - для них нет лучшего
способа расслабления сознания, чем игра воображения. Я изучил их сюжеты.
Это изощренные пытки, включающие, конечно, все возможности современных
компьютеров. Врагов у них нет, и нет причин или поводов желать кому-то
смерти. Хотя, я думаю, что, если бы такие причины были, именно эти двое
стали бы главными подозреваемыми.
- Достаточно ли глубоко ты копал, Роман? - спросил я исключительно
для того, чтобы поддеть комиссара.
- До дна, - сказал Бутлер, на мой взгляд, слишком самонадеянно. -
Седьмой член клуба был директором банка, но в прошлом году отошел от дел.
Враги у него есть, но сюжеты, которые он излагает своим друзьям на
заседаниях клуба, говорят о вялости воображения. В любой альтернативе он
попался бы через минуту. Пустой номер. Восьмой, точнее восьмая,
единственная женщина в этой компании.
- Алиса Фигнер, - сказал директор Рувинский, глядя на изображение.
- Совершенно верно, известная манекенщица.
- Мне казалось, - задумчиво произнес Рувинский, - что в ее голове не
больше трех с половиной извилин. Что она делает в этом обществе
интеллектуалов?
- Внешность обманчива, - философски заметил Роман. - Алиса очень
умна. И у нее есть враги, которым она желает смерти. Различные сюжеты,
заканчивающиеся убийством, Алиса придумывает быстро, но так же легко от
них отказывается, когда кто-нибудь указывает ей на логические
несоответствия. Говорит, что ей проще придумать новое убийство, чем
доводить до ума старое. В результате ни в одном из ее сюжетов нет
завершенности, и потому Алису я бы тоже исключил из числа подозреваемых.
- Остается всего один человек, - сказал Рувинский, показав тем самым
отличное знание арифметики.
- Да, именно его я оставил напоследок, поскольку именно он наиболее
опасен в этой компании. Ариэль Шлехтер, политический противник нынешнего
премьера. Проиграл, как вы знаете, на последних выборах, его партия не
прошла электоральный барьер. Слишком самолюбив, чтобы вступить в большую
партию - ведь там он может и не попасть на первое место, а стоять ниже
первой ступеньки не в его характере. Бродецкого он ненавидит, и потому
естественно, что вот уже третий месяц разрабатывает в клубе один и тот же
сюжет - как убить премьера. Повторяю: один и тот же. В отличие от Алисы,
он тщательно дорабатывает мельчайшие детали, когда ему указывают на
какие-то несоответствия. В результате, господа, в прошлый четверг он
представил сюжет убийства премьера Бродецкого, в котором "коллеги" не
обнаружили ни единого изъяна. После обсуждения, выслушав аплодисменты,
Шлехтер объявил, что он доволен, и что директор Института альтернативной
истории господин Рувинский будет доволен тоже.
- Он упомянул меня? - поднял брови Моше Рувинский.
- Да, - подтвердил Роман. - Именно это навело меня на мысль, которой
я поделился с Песахом. Но Песах меня высмеял.
- И был прав, - заметил директор. - Но...
- Но - что?
- Видишь ли, уважаемый комиссар, - задумчиво продолжал Рувинский, - в
нашем мире иногда происходят странные вещи, и ты, рассуждая вчера о "клубе
убийц", навел Песаха на объяснение. К примеру, ясновидение - когда человек
вдруг начинает, обычно совершенно не к месту, предсказывать будущие
события, и события эти происходят в точности так, как было предсказано.
Или психокинез: некто лишь думает о том, что нужно подвинуть стакан, и
стакан, глядишь, вдруг сам начинает двигаться... Одни в это верят, другие
- нет. Те, кто не верит, имеют для того объективные основания: ни
психокинез, ни ясновидение необъяснимы без привлечения божественных
сущностей. Так вот, в рамках теории альтернативных миров, все это отлично
объясняется.
- Каким образом? - отменно вежливым тоном спросил Роман. Было
очевидно, что разглагольствования Рувинского показались комиссару не
относящимися к делу.
- Очень простым. Предположим, тебе нужно передвинуть стакан, не
прикасаясь к нему. Ты думаешь: протянуть руку и передвинуть стакан? А
может, не нужно? Нет, решаешь ты, не буду я двигать этот дурацкий стакан.
И - ничего не делаешь. Немедленно возникает альтернативный мир, в котором
ты протягиваешь руку и переставляешь стакан на другое место. Но в процессе
движения там, в альтернативном мире, тебя посещает мысль: а зачем я это
делаю? Ну его к черту, этот стакан. Ты об этом подумал, но действие уже
завершено, стакан передвинут. Однако при этом возникает еще одна
альтернатива, в которой ты решил никакого действия не совершать и не
махать попусту руками. Теперь смотри. Если ты-второй знаешь о
существовании тебя-первого, то теорема Горовица, верная для случайных
событий, уже не реализуется. И на самом деле, когда ты выпускаешь стакан
из рук, возникает не третья альтернативная вселенная - нет, линия развития
возвращается к первому варианту! Стакан оказывается на новом месте, но ты
ведь - в нашей альтернативе - не пошевелил даже пальцем! Вот тебе
элементарное объяснение телекинеза. С ясновидением - то же самое. Ты
понял?
- Еще бы, - сказал Роман, - особенно относительно теоремы Горовица.
Мне она известна с пеленок.
Директор Рувинский подозрительно посмотрел на Романа и сказал:
- Я и не ожидал, что ты знаешь теорему Горовица. Но одно ты можешь
понять: в принципе, некто имеет возможность убить любого человека,
совершив это действие лишь в мыслях.
- Что я говорил! - вскинулся Роман.
- Минутку, - поднял руку Рувинский. - Для этого нужно еще одно, кроме
мысленного желания. Нужно, чтобы убийца пришел ко мне в институт,
записался на просмотр альтернативы, которую он сам и создал и в которой,
действительно, убил своего врага. А там, в альтернативной реальности, он
должен создать новую линию развития с помощью иного воображаемого
действия, и тогда там жертва останется жить, несмотря на то, что ее
пристрелили, а здесь, напротив, жертва погибнет, несмотря на то, что
никаких предосудительных действий в ее отношении никто не совершит. После
чего убийца прерывает сеанс, возвращается домой и читает в газетах о
таинственной и необъяснимой смерти, приключившейся... Понятно?
- Понятно, - нетерпеливо сказал Роман, поняв лишь последнюю фразу. -
Скажи мне, как я могу получить улики, изобличающие убийцу? Это раз. И
второе: как я могу предотвратить это преступление? Имей в виду: план
убийства премьера уже разработан во всех деталях, но Бродецкий еще жив. Я
так понимаю, что погибнуть он может в любой момент, и все признаки будут
соответствовать сценарию господина Шлехтера. Все, кроме одного: не будет
убийцы, не будет физического действия.
- И следовательно, ты не получишь улик, - сказал я, вмешавшись в
разговор. - Улики окажутся в альтернативной реальности, но там не будет
жертвы. По-моему, положение безвыходное.
Рувинский кивнул.
- Подождите, - сказал Роман, и я понял, какая именно светлая мысль
его посетила. - Но ведь, чтобы эта ваша теорема... как его... заработала,
нужно, чтобы убийца отправился в твой институт, дорогой Моше, и купил
сеанс. Значит, если Ариэль Шлехтер в течение последней недели...
- Конечно, - согласился директор, - это была бы улика. Было бы что
обсуждать.
- Так проверь!
- Вот, - сказал Рувинский, показывая Роману на девять красных точек,
горевших на экране компьютера около каждого из девяти портретов
потенциальных убийц. - Эти сигналы означают, что никто из твоих подопечных
ни разу не посещал моего института. В картотеке нет данных об этих людях.
Бутлер разочарованно перевел взгляд с директора на меня. Я пожал
плечами.
- Извини, - сказал я. - Что тут еще можно сделать? Твои подозрения не
подтверждаются. И слава Богу. Премьер-министру никто не угрожает.
Комиссар встал и, не попрощавшись, направился к выходу.
- Роман, - сказал я, - не скажешь ли, что придумал этот Шлехтер? Как,
по его сценарию, будет убит премьер?
Роман обернулся.
- Тебе любопытно, Песах? Могу сказать, раз вы оба уверены, что все
это не больше, чем фантазии графомана. Бродецкого должен убить разряд тока
в тот момент, когда премьер будет принимать ванну на своей вилле в
Герцлии. Всего вам хорошего, господа...
Министр иностранных дел Израиля господин Абрахам Шуваль погиб двое
суток спустя. Он принимал ванну на своей вилле в Калькилии и умер от
сильнейшего удара током.
О гибели Шуваля мне стало известно из утренней сводки новостей,
которую я обнаружил в своем компьютере. Репортер "Маарива" успел побывать
на месте происшествия, и теперь каждый мог сделать то же самое, нырнув в
виртуальный мир.
Я увидел Романа Бутлера, мрачно стоявшего в проеме двери. На
репортеров он не смотрел. По-моему, он раздумывал о том, сможет ли
привлечь нас с Рувинским как соучастников преступления.
Репортер оказался пронырливым малым и сумел, несмотря на
противодействие полиции, проникнуть в дом и запечатлеть и ванну, и
розетку, и скамеечку, на которой сидел министр Шуваль, когда получил
смертельный удар током.
Моше Рувинский тоже успел побывать на месте преступления, и, когда я
прибыл в институт, директор восседал в огромном кресле, способном
принимать любые положения, и размышлял.
Я сел на стул и сказал:
- Нужно принимать меры, пока Роман не упек нас за решетку как
подозреваемых в соучастии.
- Ты думаешь, он на это способен? - меланхолически спросил Рувинский.
- Когда у него нет разумных версий, комиссар Бутлер способен на все.
- Я вот думаю... - сказал Рувинский. - Во-первых, это могло быть
случайным совпадением...
Я пренебрежительно махнул рукой.
- Да, я тоже не рассматриваю это как реальную возможность...
Во-вторых, Шлехтер терпеть не мог Бродецкого, а с Шувалем у него были
приятельские отношения...
- Которые испортились, - сказал я, - когда Шуваль вступил в Аводу и
пошел на выборы в списке Бродецкого.
- Не настолько, однако, - продолжал Моше, - чтобы убивать... У меня,
Песах, создалось впечатление, что кто-то, кого мы не знаем, просто
использовал Шлехтера с его изощренной фантазией для своих целей.
- Кто?
- Понятия не имею... Ты же понимаешь, я всего лишь рассуждаю. Самое
печальное то, что мы не можем использовать исторические альтернативы. Мы
не знаем, кто это сделал, не знаем, когда произошло разветвление, и
следовательно, не можем проследить, выявить...
- А если даже выявишь, - сказал я, - то как на твои аргументы
посмотрит суд? Как и что ты сможешь доказать, если все материальные улики
останутся в альтернативном мире и не будут представлены в судебном
заседании?
- Да, - согласился Рувинский, - в мировой судебной практике такого
еще не случалось. Значит...
- Значит, - подхватил я, - мы, расследуя это дело, должны поступить
так, как поступил преступник. В альтернативной реальности задумать нечто,
чтобы это нечто проявилось в нашем мире.
Рувинский вздохнул.
- Все это теория, - сказал он. - Мы не знаем, кто задумывал убийство,
и этим все сказано.
- За неимением иного варианта, - предложил я, - давай начнем со
Шлехтера. Если кто-то его просто использовал, мы, возможно, сможем в этом
разобраться.
- Пустой номер, - вздохнул Моше, но иных вариантов мы придумать не
смогли и поплелись в операторскую, надеясь завершить собственное
расследование прежде, чем за нас самих возьмется комиссар Бутлер.
После того, как Шлехтер огласил на заседании "Клуба убийц" свой
сценарий убийства премьера Бродецкого, прошли три дня. За это время в
Штейнберговском институте побывали девяносто три человека, заплативших за
сеанс пребывания в альтернативной реальности. Никого из членов клуба среди
посетителей не было. Более того, согласно полученной Рувинским распечатке,
семьдесят один посетитель отправился в прошлое, в том числе в семнадцатый
век, чтобы посмотреть на вероятную жизнь своих предков. Десять человек
хотели проскочить по оси времени в будущее, желая узнать, что произойдет в
альтернативных мирах, если здесь сделать те или иные ходы в супертото.
Естественно, вернулись они ни с чем, поскольку никакая альтернатива не
могла показать того, что еще не получило развития в нашей реальности.
Из оставшихся двенадцати человек девять стандартно и нудно
интересовались, что бы с ними произошло, если бы они не сделали такую
глупость и не женились на этих фуриях.
Только три посетителя заслуживали особого внимания, и слава Богу,
ибо, если бы их оказалось пятьдесят, из этой истории мы с Рувинским не
выбрались бы и по сей день.
Посетитель номер один явился в институт на следующее утро после
памятного заседания в "Клубе убийц". Это был пятидесятилетний бизнесмен
Яков Вайнштейн, который пожелал поглядеть, сумел ли он в альтернативном
мире провернуть сделку, от которой он в нашей реальности отказался неделю
назад. Согласно операторской карте, в альтернативе Вайнштейн тоже не
получил никакой прибыли, и посетитель удалился, полностью удовлетворенный
увиденным.
Посетителем номер два был писатель Ноам Сокер. Он прибыл через час
после Вайнштейна. Сокера в институте хорошо знали - у него была любопытная
манера писать свои реалистические романы. Попросту говоря, он отправлялся
в любую из своих альтернативных реальностей, впитывал впечатления, а
вернувшись, переносил их в виртуальные компьютерные файлы. Метод
безотказный, но не свидетельствующий о творческой фантазии автора.
Третий посетитель - Рина Лейкина, жена известного поэта Хаима Лейкина
- пожелала посмотреть на альтернативу, в которой ее супруг получил
Нобелевскую премию по литературе. Почему она решила, что Хаим где бы то ни
было мог бы стать Нобелевским лауреатом? Мы решили посмотреть на мир
Лейкиной просто из нездорового любопытства.
Как вы понимаете, ничего общего с делом погибшего Шуваля все это
иметь, скорее всего, не могло.
Отправились мы вместе.
Рина Лейкина вернулась в тот момент, когда лет двадцать назад, в
туманной еще юности, она, поклонница постмодернистских стихов Хаима,
написанных в стиле а-ля Генделев, влюбила в себя своего будущего мужа и,
будучи в глубине души любительницей Пушкина и Блока, заставила-таки Хаима
полностью изменить свой поэтический стиль. Ломка эта не прошла даром для
таланта поэта, и Рина отправилась в тот мир, где над стилем Хаима Лейкина
не было произведено никакого насилия.
Альтернатива была грустной. Хаим Лейкин не только не стал лауреатом -
он вообще перестал писать стихи, неожиданно даже для Рины переключившись
на прозу.
Мы не стали смотреть продолжение этой истории и перешли к
альтернативе Ноама Сокера.
Писатель на этой неделе заканчивал последние главы своей эпопеи "Сага
о Рабинах". Если вы думаете, что речь шла о знаменитой семье Рабиных,
давшей Израилю, например, премьер-министра конца прошлого века и великого
химика десятых годов века нынешнего, то вы ошибаетесь. По-моему, история
семьи, высосанная Сокером из какой-то альтернативы, не представляла
никакого интереса. Я удивляюсь читателям - они набрасываются на совершенно
банальные семейные истории, будто не могут посмотреть на себя в зеркало.
Зачем Сокер отправлялся в альтернативный мир, если ровно такой же сюжет он
мог отыскать, поговорив с соседями?
Проскучав несколько часов между седьмой и восьмой главами третьей
книги пятого тома, мы с Рувинским вернулись в операторскую.
- Всегда не любил семейные романы, - сказал Моше, - а теперь я их
просто ненавижу.
- Ты не понимаешь, - вздохнул я. - У людей в жизни полно стрессов -
то забастовки, то теракты, то катастрофы, вот им и хочется хотя бы в
романах читать о нудной и тривиальной старости, отягощенной маразмом...
Рувинский пожал плечами, и мы ринулись в альтернативный мир Якова
Вайнштейна, поскольку это был наш последний шанс. Мы понимали, насколько
этот шанс близок к нулю.
Нам повезло.
Бизнесмен Вайнштейн играл на бирже. В нашем мире он купил в прошлом
месяце акции компании "Бруталь" и крупно проиграл. Поскольку, покупая
акции, он раздумывал, выбирая между "Бруталем" и "Кинако", Вайнштейн,
естественно, полагал, что в альтернативном мире он приобрел именно
"Кинако" и должен был существенно обогатиться, ибо фирма эта неожиданно
для всех пошла в гору.
Да - в нашем мире. А там, куда попали мы с Рувинским, следуя за
мнемозаписью Вайнштейна, прогорели обе компании. И знаете почему? Министр
иностранных дел Шуваль через подставных лиц продал все свои запасы
"Кинако". В том мире бедняга Вайнштейн стал банкротом, ему оставалось
только пустить себе пулю в лоб. Нет, он бы этого, конечно, никогда не
сделал, среди израильских бизнесменов самоубийства как-то не приняты,
израильский бизнесмен, потеряв все, предпочитает пойти и набить морду
конкуренту.
Мы с Рувинским шли за Вайнштейном по пятам и видели, как бизнесмен,
выйдя из здания биржи, где он оставил все свои сбережения, отправился в
частное сыскное агентство и заказал найти того варвара, вандала и негодяя,
который через подставных лиц выбросил на рынок столько акций "Кинако" с
очевидной и единственной целью свести его, Вайнштейна, в могилу.
Мы переглянулись с Моше и прокрутили альтернативу в ускоренном режиме
до того момента, когда детектив Глузман позвонил заказчику по видеоканалу,
защищенному от прослушивания, и сообщил, что разорителем оказался никто
иной, как министр иностранных дел господин Шуваль.
- Убью негодяя! - вскричал Вайнштейн и принялся ходить по салону,
вынашивая планы мести.
- Вот оно, - прошептал мне Рувинский и был прав. Сейчас в мыслях
Вайнштейна рождались самые изощренные способы преступления, и одним из
таких способов вполне могла оказаться идея убийства с помощью
электрического тока. Каждая минута размышлений Вайнштейна рождала
альтернативы, смертельные для Шуваля, одна из них могла совпасть с нашей
и...
Рувинский поднял камень и бросил в окно салона. Я понял директора -
он хотел любым способом прервать ход мыслей взбешенного бизнесмена. Нет
мыслей - нет альтернатив.
Однако Вайнштейн находился в таком состоянии, что не обратил внимания
на разбитое стекло и вопли охранной сигнализации. Он продолжал бегать из
угла в угол, вынашивая смертоносные планы. Что могли мы с Рувинским
предпринять еще? Ворваться в квартиру, ударить бизнесмена по голове,
прервав тем самым скачки его мыслей?
Хорошо, что мы этого не сделали!
Вайнштейн подошел к видеофону и набрал номер. На экране появилось
лицо госпожи Сары Шензар, личного секретаря министра Шуваля.
- Я хочу поговорить с Абрахамом, - заявил Вайнштейн. - Дело личное.
Скажи, что это Яков Вайнштейн, он меня знает.
- Что у тебя за вопли? - поморщилась Сара. - Если у тебя дерутся
кошки, сверни им шею. Министр тебя не услышит.
- Это не кошки, это сигнализация, - нетерпеливо сказал Вайнштейн. -
Сейчас я ее отключу.
Честно говоря, мы ожидали всего, только не того, чему стали
свидетелями. Вместо того, чтобы наброситься на министра с обвинениями,
Яков сказал:
- Хорошо сработано, Абрахам. Когда я получу мою долю?
- Спроси у брокера, - ответил министр. - Моя миссия закончена.
Разговор продолжался в мирных тонах еще минут пять, после чего
Вайнштейн выключил видеофон и отправился спать.
А мы с Рувинским вернулись в операторскую, чтобы обсудить результат
наблюдений.
- Что-то в этом есть, - многозначительно сказал Моше. - Собственно,
этот Вайнштейн - единственный среди всех подозреваемых в нашем и
альтернативном мирах, который имеет какие-то контакты с Шувалем. И мотив
для убийства налицо.
- Нет, - покачал я головой. - Что-то в этом есть, но что-то в этом не
то. Ты согласен?
Рувинский вопросительно посмотрел на меня.
- Смотри, - продолжал я. - Мы совсем выпустили из поля зрения сюжет с
убийством Бродецкого. Именно он был реализован во время убийства Шуваля,
так? Мы набросились на Вайнштейна, потому что у него оказался мотив для
убийства Шуваля. Мотив слабый - ты же видел, они действовали заодно и
как-то на этой афере нажились оба. К тому же, Вайнштейн понятия не имел о
сценарии Шлехтера. Это раз. Второе: если он, действительно, с пылу, с жару
обдумывал, как бы убить министра, при этом спонтанно рождались случайные
альтернативы, которые описывает твоя формула... как его...
- Горовица, - подсказал Моше.
- Да. Ты сам утверждал, что вероятность перехода альтернативы
обратно, в нашу действительность, близка к нулю.
- Говорил, - согласился Рувинский с кислой миной на лице. - Но, кроме
Вайнштейна, нет никого, кто имел бы...
Неизвестно, сколько времени мы вели бы с директором Рувинским этот
бесплодный диалог, если бы наше уединение не нарушил единственный человек,
которого нам обоим не хотелось видеть - комиссар Роман Бутлер. Он ввалился
в операторскую при всех своих полицейских регалиях, и я подумал, что ему,
видимо, пришлось применить силу, поскольку Моше отдал охране совершенно
четкое указание не пропускать в здание института никого, включая
министров, покинутых невест и пришельцев из других миров.
- С возвращением, - сказал Роман. - Я не ошибаюсь, вы уже осмотрели
все альтернативы, какие было возможно?
- Да, - признал Рувинский. - Послушай, комиссар, а может, это
преступление совершенно не связано с "Клубом убийц", и мы идем по ложному
следу?
- Для того, чтобы услышать полный рассказ о ваших похождениях, -
продолжал Роман, не обращая внимания на выпад директора, - я должен
предъявить постановление об аресте или кто-то из вас расколется сам?
- Песах, - кивнул на меня Рувинский. - Он твой сосед, пусть
раскалывается.
Я вкратце пересказал Бутлеру наши соображения, предположения, идеи и
бесславные результаты визитов в альтернативные миры. Роман время от
времени хмыкал, а когда я истощил свою память, сказал:
- Молодцы, хорошо поработали. Теперь все понятно.
Мы с Рувинским переглянулись.
- Что нам должно было понятно? - спросил Моше.
- Я сказал - вам? Все понятно мне. А вам понимать ни к чему. Эти
дилетанты... вечно путаются под ногами.
Обвинение было несправедливым, и Рувинский вскинулся. Его суровое
мнение об израильской полиции было бы высказано немедленно и
недвусмысленно, но мне удалось прервать начавшуюся ссору в зародыше.
- Моше, - сказал я прежде, чем директор успел открыть рот, - ты плохо
знаешь комиссара Бутлера, а мы с ним пьем кофе каждую субботу. Он
намеренно вызывает тебя на ссору, чтобы, обидевшись, не делиться с нами
информацией. Я прав?
- Конечно, - не смущаясь, согласился Роман. - Но, господа, мне бы
действительно не хотелось сейчас выкладывать на стол все карты. Если бы не
ваш дремучий дилетантизм, вы бы и сами догадались, кто в чем виноват. Вся
информация у вас есть.
После чего комиссар встал и покинул помещение института. Надеюсь, что
выпустили его без приключений.
Признаюсь честно: мы с директором просидели в его кабинете до
позднего вечера, просматривая заново уже виденные альтернативы в поисках
незамеченного нами доказательства. Но мы лишний раз убедились, что
единственным разумным кандидатом на роль подозреваемого был бы Яков
Вайнштейн, если бы он не оказался столь странным образом замешан вместе с
министром Шувалем в общей афере. А может, они потом что-то не поделили,
Вайнштейн смертельно обиделся и...
Нет, не могло этого быть. Мы просмотрели альтернативу вплоть до
сегодняшнего дня - если бы Вайнштейн задумывал преступление, он должен был
бы рассориться с Шувалем еще вчера вечером. Иначе в нашей реальности
ничего к нынешнему утру ничего не смогло бы произойти.
- Значит, - сказал директор Рувинский, - мы не обратили внимания на
какую-то информацию. Мы не обратили, а Бутлер обратил, потому что он
профессионал.
- Ну да, - согласился я. - Он Эркюль Пуаро, а мы с тобой Ватсон с
Гастингсом.
- Обидно, - продолжал каяться Рувинский. - У него четкая логика плюс
информация, а у нас... Мы как две бабы - сидим и чешем языками, не понимая
сути...
- Как ты сказал? - насторожился я. - Ты сказал - две бабы?
- Да не обижайся, Песах, - вздохнул Рувинский.
Он так и не понял. Почему я должен был обижаться на человека,
докопавшегося до истины и не подозревающего об этом?
Я высматривал из окна, когда комиссар вернется с дежурства. Его
авиетка свалилась из верхнего ряда поперек общего движения - только
полицейский мог себе позволить такое вопиющее нарушение правил воздушного
движения.
Когда Роман, насвистывая, спускался с посадочной площадки, я уже ждал
комиссара у входа в его квартиру. Он ведь сам говорил, что эффект
внезапности - главное при разоблачении преступника.
- Давно ли, - сказал я, взяв Романа за локоть, - министр Шуваль дал
от ворот поворот Алисе Фигнер?
Мне очень хотелось бы написать в этом месте - "у комиссара от
удивления отвисла челюсть". Но, к сожалению, эта фраза и выглядит слишком
вульгарно, и абсолютно не соответствует характеру Бутлера. Роман тихонько
высвободил свой локоть и сказал:
- Если ты приготовишь кофе, я спущусь к тебе через десять минут.
Эти десять минут показались мне часом, потому что комиссар и не
подумал ответить на мой вопрос. Я думал о бедной манекенщице Алисе Фигнер
и потому переварил кофе.
- Фу! - сказал Роман, испробовав. - Сразу видно, что готовил
дилетант.
Теперь уж я оказался на высоте и не отреагировал на явное
оскорбление.
- Ну хорошо, - сказал Бутлер, заставив себя отхлебнуть глоток, - ты,
конечно, прав, зачинщицей преступления была Алиса Фигнер. Ты ведь не забыл
моих слов о том, что она женщина не только красивая, но и умная, однако,
слишком нетерпеливая, и потому ее детективные сюжеты обычно повисали, не
добравшись до финала. Год назад она стала любовницей нашего министра.
Связь эта продолжалась бы долго, от Алисы не так-то просто отделаться, но
жена Шуваля начала о чем-то догадываться. Ничего конкретного, никаких
имен, просто подозрения, ревность... Но министр предпочел не доводить до
скандала и объявил Алисе об отставке. Алисе можно было сказать все, что
угодно, но только не то, что ею пренебрегли как женщиной.
- И она решила отомстить, - сказал я, кивая головой.
- Я не сказал бы, что это было осознанное решение, - с сомнением
сказал Роман. - В "Клуб убийц" Алиса пришла не потому, что продумывала уже
план мести. Она любила разнообразие, а когда Шуваль ее бросил,
разнообразие требовалось ей, как никогда раньше. А дальше все пошло одно к
одному. Один из членов клуба - программист, рассказал о сюжете убийства с
использованием альтернативной реальности. А несостоявшийся депутат поведал
свой план литературного убийства премьер-министра. Алиса сделала все,
чтобы совместными усилиями членов клуба этот сценарий был доведен до
логического завершения.
- И привела его в исполнение, использовав Рину Лейкину, - прервал я
Романа, желая продемонстрировать свои логические способности.
- Бедняжка Рина, - хмыкнул Роман. - Она, видишь ли, очень доверчива и
наивна. Она и мухи не способна обидеть, и потому любит читать и
проигрывать в уме всякие кровавые сюжеты. С Алисой они давние подруги.
Алисе ничего не стоило внушить Рине идею-фикс, что никто иной, как министр
иностранных дел Шуваль виновен в отсутствии у Хаима Лейкина Нобелевской
премии. Министр, видишь ли, терпеть не может поэта и потому использовал
все свои связи в Нобелевском комитете, чтобы... Ну, согласись, бред!
Только Рина, влюбленная в талант мужа, могла купиться. Естественно, Алиса
не предлагала Рине убить негодяя. Нет, она всего лишь довела бедную
женщину до нужной кондиции, потом со всеми подробностями пересказала ей
сюжет с убийством премьера, а остальное доделала фантазия Рины. На месте
премьера оказался бедняга Шуваль, а пребывание Рины в альтернативной
реальности поставило точку в этой трагической истории.
- В институт Рину тоже Алиса отправила, - сказал я. Это был не
вопрос, а утверждение, и Роман только кивнул.
- Это было нетрудно. Рина с удовольствием отправилась посмотреть мир,
в котором ее муж стал всеми признанным гением. Она ошиблась, но это уже
детали...
- Где она? - спросил я.
- Кто? Рина?
- Нет, Алиса. Убийца.
- Песах, если ты сможешь на суде доказать, что Алису Фельдман следует
осудить за убийство с заранее обдуманным намерением, я готов съесть свой
полицейский значок! Я не вижу способа обвинить человека только за то, что
он злоумышлял. Нет никаких материальных улик! Единственное, что я могу -
это провести через кнессет закон, запрещающий коммерческое использование
стратификаторов Института альтернативной истории. И я это сделаю.
- Тогда, - опечалился я, - директор Рувинский и его сотрудники умрут
от голода. И убийцей окажешься ты.
- Выкрутится, - сказал Роман. - Они-то выкрутятся, а вот министра не
воскресишь. Дело придется закрыть и сдать в архив. Нет ни убийцы, ни улик,
ничего.
Он залпом допил холодный и горький кофе и встал.
- Передай от меня привет Рувинскому, - сказал Роман. - Пусть
готовится, его ждут нелегкие времена.
- Естественно, - сказал я. - Кто-то кого-то убивает, а виноваты
всегда ученые.
- Это истина, не требующая доказательств, - подтвердил комиссар
Бутлер.
Популярность: 13, Last-modified: Mon, 23 Mar 1998 05:41:07 GmT